Ротбард, Мюррей.
Экономическая мысль : в 2 т. Т. 2. Эпоха классической школы / М. Ротбард ; пер. с англ. — 2-е изд., эл. — 1 файл pdf : 616 с. — Москва ; Челябинск : Социум, 2020. — Систем. требования: Adobe Reader XI либо Adobe
Digital Editions 4.5 ; экран 10". — Текст : электронный.
ISBN 978-5-91603-710-4
ISBN 978-5-91603-711-1 (Т. 2)
Мюррей Ротбард представляет экономическую теорию, как поле борьбы между
двумя конфликтующими направлениями мысли: одно объясняло цены через взаимодействие субъективных оценок экономических агентов, второе пыталось объяснить цены при помощи издержек, в особенности затрат труда. В первой половине XIX в., которому посвящен второй том, центральное сражение этой борьбы
разворачивалось в Великобритании.
Автор предлагает новый взгляд на Рикардо, Сэя и их последователей. Неожиданно выглядит роль Джеймса Милля в развитии теорий Рикардо и в организации
его школы. Однако после 1820 г. рикардианство почти сошло на нет и пережило
возрождение только благодаря Дж. С. Миллю. В книге впервые для обзорного сочинения имеется глава, посвященная англо-ирландской школе теоретиков полезности, представители которой уже в 1820-е гг. стояли на пороге субъективистко-маржиналистского прорыва практически во всех разделах экономической науки: в теориях ценности, факторных цен, капитала, процента, ренты. Пять глав
отведены анализу генезиса и содержания воззрений Маркса.
Особо следует выделить три главы, посвященные всестороннему анализу дискуссии о слитках между денежной и банковской школами и практики регулирования банковского дела. Именно в тот период в результате трагической теоретической ошибки представителей денежной школы окончательно сложилась современная банковская система с частичным резервированием и центральным банком,
генерирующая экономические циклы с чередованием бумов и кризисов.
УДК 330.8
ББК 65.02
Ýëåêòðîííîå èçäàíèå íà îñíîâå ïå÷àòíîãî èçäàíèÿ: Экономическая мысль : в 2 т.
Т. 2. Эпоха классической школы / М. Ротбард ; пер. с англ. — Москва ; Челябинск :
Социум, 2019. — 616 с. — ISBN 978-5-906401-90-8 ; 978-5-906401-91-5 (Т. 2). —
Текст : непосредственный.
В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных техническими
средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации.
ISBN 978-5-91603-710-4
ISBN 978-5-91603-711-1 (Ò. 2)
Как гласит подзаголовок этой книги, история экономической мысли рас‑
сматривается в ней с откровенно «австрийских» позиций, т.е. с точки
зрения приверженца «австрийской школы» в экономической теории. Это
единственная такого рода работа, написанная современным австрийцем;
более того, за последние десятилетия на эту тему австрийцами опубли‑
ковано лишь несколько монографий, посвященных специальным обла‑
стям истории идей1. Кроме того, взгляд, представленный в этой книге,
основан на наименее модном в настоящий момент, но при этом далеко не
самом малораспространенном варианте австрийской школы — «мизеси‑
анском», или «праксеологическом»2.
При этом австрийский характер этой работы — не единственная ее
особенность. Когда автор в 1940‑х гг. начинал изучать экономическую
теорию, в исследовании истории экономической мысли полностью гос‑
подствовала та же парадигма, которая преобладает и сегодня, хотя и
не так явно, как тогда. Фактически она описывает суть истории эконо‑
мической мысли как список «великих людей», среди которых выделя‑
ется почти что основатель этой науки, почти сверхчеловек Адам Смит.
Но если Смит был творцом как экономического анализа, так и доктрины
свободной торговли, т.е. традиции поддержки свободного рынка в поли‑
тической экономии, то из этого следует, что ставить под сомнение его
предполагаемые достижения есть мелочность и пошлость. Любая жест‑
кая критика Смита как экономиста и как поборника свободного рынка
представлялась анахронизмом: глядя на первооткрывателя и основате‑
ля с высоты сегодняшнего уровня знаний жалкие последователи неспра‑
ведливо порицают гиганта, на плечах которого все мы стоим.
Если Адам Смит создал экономическую теорию, подобно тому как
Зевс создал Афину, вышедшую из его головы сразу взрослой и в полном
вооружении, то его предшественники были просто фоном — мелкими и
ничего не значащими персонажами. Поэтому в классических изложениях
истории экономической мысли уделялось очень мало внимания тем, ко‑
му не повезло быть предшественником Смита. Как правило, их относи‑
ли к одной из двух категорий, а затем объявляли не имеющими никако‑
го значения. Непосредственными предшественниками Смита были мер‑
кантилисты, которых он резко критиковал. Меркантилисты были просто
дурачками, убеждавшими людей накапливать деньги, а не тратить их,
1 На полях под чертой указано начало страницы по английскому оригиналу. См.
указатель.
Вставки в квадратных скобках принадлежат М. Ротбарду, вставки в угловых
скобках — переводчикам и издательству.
1
Введение
viii
или настаивавшими на том, что торговля с каждой страной должна быть
«сбалансированной». От схоластов отмахивались еще более бесцеремон‑
но, объявляя их невежественными средневековыми моралистами, неиз‑
менно настаивавшими на том, что «справедливая» цена должна покры‑
вать купцу издержки производства с добавлением разумной прибыли.
Затем классические работы 1930—1940‑х гг. по истории экономиче‑
ской мысли переходили к изложению и преимущественно прославлению
достижений нескольких выдающихся фигур после Смита. Рикардо си‑
стематизировал Смита и был доминирующей фигурой в экономической
теории до 1870‑х гг.; затем «маржиналисты» Джевонс, Менгер и Валь‑
рас слегка подкорректировали «классическую экономическую теорию»
Смита—Рикардо, подчеркнув важность отдельной дополнительной еди‑
ницы блага в отличие от целых классов благ. Затем рассказ переходил
к Альфреду Маршаллу, мудро интегрировавшему рикардианскую тео‑
рию издержек в якобы односторонний подход австрийцев и Джевонса,
делавших упор на спрос и полезность, что привело к созданию совре‑
менной неоклассической экономической теории. Невозможно было про‑
игнорировать и Карла Маркса, который трактовался в соответствующей
главе как путаный последователь Рикардо. В результате историк мог
состряпать свой рассказ, ограничившись четырьмя‑пятью «крупными
фигурами», каждая из которых, за исключением Маркса, добавила не‑
сколько новых строительных блоков в здание непрерывного прогресса
экономической науки, история которого, по существу, представлялась
как движение вперед и вверх, к свету3.
Разумеется, после Второй мировой войны в пантеон был включен
Кейнс, составивший новую кульминационную главу в развитии и про‑
грессе науки. Кейнс, любимый ученик великого Маршалла, понял, что
старик упустил из виду то, что позднее было названо «макроэкономи‑
кой», так как делал упор исключительно на микроэкономику. И Кейнс
добавил макроэкономику, сосредоточившись на изучении и объяснении
безработицы — феномена, который все его предшественники почему‑то
не включали в общую экономической картину или отметали, легкомы‑
сленно вводя для своего удобства «предположение о полной занятости».
С тех пор господствующая парадигма оставалась в основном неизмен‑
ной, хотя в последнее время небо на горизонте стало заволакиваться ту‑
чами. Прежде всего такого рода история непрерывного движения вверх
благодаря «великим людям» требует периодического добавления новых
последних глав. «Общая теория занятости, процента и денег» Кейнса бы‑
ла опубликована в 1936 г., т.е. сегодня это работа уже почти шестидеся‑
тилетней давности. За это время не мог не появиться новый «великий че‑
ловек», вписавший последнюю главу. Но кто это? Какое‑то время на эту
роль претендовал Шумпетер с его современным и вроде бы реалистиче‑
ским акцентом на «инновациях». Но это направление с треском провали‑
лось — возможно, из‑за понимания того простого факта, что фундамен‑
тальная работа Шумпетера (или «ви`дение», как он сам ее проницательно
2
Введение
назвал) была написана за два десятилетия до «Общей теории». С 1950‑х гг.
наступил темный период; возвращение же к некогда забытому Вальрасу
трудно впихнуть в прокрустово ложе непрерывного прогресса.
Моя собственная точка зрения о глубокой порочности подхода, ос‑
нованного на концепции «нескольких великих людей», сформирова‑
лась во многом под влиянием работ двух блестящих исследователей ин‑
теллектуальной истории. Один из них — Джозеф Дорфман, мой науч‑
ный руководитель во время написания докторской диссертации, чей
уникальный многотомный труд по истории американской экономиче‑
ской мысли убедительно продемонстрировал, насколько важную роль
в развитии идей играют «менее значительные» фигуры. Во‑первых, не
учитывать эти фигуры — значит упускать из виду саму ткань истории,
и если отобрать несколько разрозненных текстов, из которых состоит
История Идей (с большой буквы), и трястись над ними, то история таким
образом оказывается сфальсифицированной. Во‑вторых, многие якобы
второстепенные лица внесли значительный вклад в развитие идей, при‑
чем в ряде случае больший, чем вклад горстки выдающихся мыслите‑
лей. Таким образом, важные аспекты экономической мысли оказывают‑
ся опущены, и получающаяся в конце концов теория оказывается мел‑
котравчатой, выхолощенной и безжизненной.
Более того, при подходе, основанном на выделении «немногих вели‑
ких людей», игнорируется диалогичность самой истории, контекст идей
и движений, то, как люди влияли и реагировали друг на друга. Самой
наглядной демонстрацией этого аспекта работы историка для меня стал
двухтомный труд Квентина Скиннера «Истоки современной политиче‑
ской мысли», значение которого можно по достоинству оценить и не раз‑
деляя бихевиористской методологии автора4.
Для меня — как, вероятно, и для всех — идея непрерывного прогрес‑
са науки, ее движения «вперед и вверх» была полностью опровергнута
знаменитой книгой Томаса Куна «Структура научных революций»5. Ее
автор уделил ноль внимания экономической науке, вместо этого сосре‑
доточившись на таких неизменно «точных» науках, как физика, химия
и астрономия, что является стандартной практикой у философов и исто‑
риков науки. Введя в интеллектуальный дискурс слово «парадигма»,
Кун разрушил то, что я предпочитаю называть «виговской теорией исто‑
рии науки». Эта теория, которую разделяют почти все историки науки,
в том числе экономической, состоит в том, что научная мысль развива‑
ется постепенно, год за годом, путем разработки, тщательного анализа и
проверки теорий, и таким образом наука движется вперед и вверх, с ка‑
ждым годом, десятилетием и поколением узнавая больше и получая все
более правильные научные теории. Подобно стороннику виговской тео‑
рии истории, придуманной в Англии в XIX в., согласно которой поло‑
жение дел постоянно улучшается (и поэтому не может не улучшаться),
адепт виговской теории истории науки явно или неявно утверждает (на
первый взгляд с бóльшим основанием, чем обычный виг‑историк), что
3
ix
Введение
x
в любой отдельной научной дисциплине «более позднее, всегда лучше
более раннего». Независимо от того, занимается ли он историей науки
или историей вообще, он, по сути, утверждает, что в любой момент ис‑
торического времени «то, что фактически имело место, и было правиль‑
ным» или, по крайней мере, оно было лучше, чем «то, что было раньше».
Неизбежным результатом становится самодовольный оптимизм в духе
доктора Панглосса, который не может не вызывать острого раздраже‑
ния. В историографии экономической мысли следствием такой позиции
становится твердая, хотя и не выраженная явно точка зрения, что каж‑
дый отдельный экономист или по крайней мере каждая экономическая
школа внесла свою важную лепту в неизбежное движение вверх. По‑
этому неоткуда взяться крупной системной ошибке, которая сделала бы
глубоко ущербной или даже несостоятельной целую школу экономиче‑
ской мысли, не говоря уж о том, чтобы завести в тупик всю экономиче‑
скую науку в целом.
Однако Кун потряс мир философии, продемонстрировав, что наука
развивается совсем не так. После того как центральная парадигма вы‑
брана, никто не занимается ни проверкой, ни отсеиванием, а попытки
проверить базовые посылки предпринимаются лишь тогда, когда серия
провалов и аномалий в господствующей парадигме ввергает науку в «со‑
стояние кризиса». Совершенно не нужно принимать нигилистический
философский подход Куна — подразумевающий, что ни одна парадигма
не является и не может быть лучшей, чем другая, — чтобы понять, что
его не столь прекраснодушный взгляд на науку выглядит правдоподоб‑
ным и с исторической, и с социологической точки зрения.
Но если стандартное романтическое, или оптимистическое, представ‑
ление не работает в случае строгих наук, то тем более оно не может не
быть полностью неадекватным применительно к таким «нестрогим нау‑
кам», как экономика — дисциплина, в которой невозможна лаборатор‑
ная экспериментальная проверка и где на экономические представления
человека оказывают влияние многочисленные еще менее строгие дисци‑
плины, такие как политика, религия и этика.
Поэтому для экономической науки не может быть действительной
никакая презумпция о том, что более поздние идеи лучше, чем более
ранние, или что все знаменитые экономисты внесли заметную лепту
в развитие этой дисциплины. Нельзя ведь утверждать, что каждый из
них поучаствовал в возведении некоего постоянно растущего здания, —
представляется более вероятным, что экономическая теория развива‑
лась конфликтным, зигзагообразным образом, когда более поздняя си‑
стемная ошибка порой вытесняла прежние, но более адекватные па‑
радигмы, направляя тем самым экономическую мысль по совершенно
ошибочному, а возможно, и трагическому пути.
В последние годы экономическая теория, находящаяся под домини‑
рующим влиянием формализма, позитивизма и эконометрики и выстав‑
ляющая себя в качестве строгой науки, не проявляет особого интереса
4
Введение
к своему прошлому. Она сосредоточена, как и всякая «настоящая» наука,
на только что вышедшей журнальной статье или новейшем учебнике,
а не на исследовании собственной истории. Ведь не тратят же современ‑
ные физики много времени на обдумывание оптики XVIII века!
Однако в последние одно‑два десятилетия доминирующая парадигма
вальрасианско‑кейнсианского неоклассического формализма все боль‑
ше ставится под сомнение, и в различных отраслях экономической тео‑
рии складывается действительно «кризисное состояние» в куновском
смысле, включающее озабоченность по поводу ее методологии. В этой
ситуации изучение истории экономической мысли вновь серьезно заяв‑
ляет о себе, и мы надеемся и ожидаем, что в ближайшие годы оно будет
расширяться6. Ибо если знание, похороненное вместе с утерянными па‑
радигмами, может исчезнуть и быть забыто с течением времени, то из
этого следует, что можно заниматься изучением экономистов и теорети‑
ческих школ прошлого не только из интереса к старине и не только для
того чтобы узнать, как протекала интеллектуальная жизнь в прежние
времена. Старых экономистов можно изучать ради их важного вклада
в то знание, которое сегодня забыто и уже в силу этого является новым.
Важные истины, относящиеся к содержанию экономической теории, мо‑
гут быть извлечены не только из новейших журнальных выпусков, но
и из текстов давно умерших экономических мыслителей.
Но все это лишь методологические обобщения. Конкретное понимание
того, что важное экономическое знание с течением времени было утеря‑
но, пришло ко мне в результате освоения того великого пересмотра трак‑
товки схоластики, который произошел в 1950—1960‑х гг. Кардинальным
прорывом в этом ревизионистском направлении стала великая работа
Шумпетера «История экономического анализа», а развитие он получил
в трудах Раймонда де Рувера, Марджори Грайс‑Хатчинсон и Джона Ну‑
нана. Оказалось, что схоласты были не просто «средневековыми» — это
направление, зародившееся в XIII в., развивалось и процветало вплоть
до XVI—XVII вв. Схоласты вовсе не были моралистами, объяснявши‑
ми цену издержками производства, а считали, что справедливая цена —
это та цена, которая установилась на основе «общей оценки» свободного
рынка. Но и это не всё: они не только не были сторонниками наивной тео‑
рии ценности, объясняющей последнюю затратами труда или издерж‑
ками производства, но их можно рассматривать как «протоавстрийцев»,
создавших тщательно разработанную теорию ценности и цен, основан‑
ную на субъективной полезности. Кроме того, некоторые из схоластов
намного превосходили современную формалистическую микроэкономи‑
ку тем, что развили «протоавстрийскую» динамическую теорию пред‑
принимательства. Наконец, в сфере «макроэкономики» схоласты, начи‑
ная с Буридана и заканчивая кульминацией развития этого направле‑
ния, которой стали испанские схоластические авторы XVI в., построили
«австрийскую», а не монетаристскую теорию денег и цен, основанную на
понятиях спроса и предложения и включающую в себя такие разделы,
5
xi
Введение
как межрегиональные денежные потоки и даже теория паритета поку‑
пательной способности, объясняющая обменные курсы валют.
По‑видимому, не случайно, что толчком к этому коренному пересмо‑
тру представлений о схоластике для американских экономистов (к числу
достоинств которых обычно не относится владение латинским языком)
стали работы экономистов, получивших образование в Европе и подна‑
торевших в латыни — языке, на котором писали схоласты. Этот простой
факт обращает наше внимание еще на одну причину утери знания в со‑
временном мире: изолированность в рамках собственного языка (особен‑
но остро дающая о себе знать в англоязычных странах), которая со вре‑
мен Реформации разорвала на части некогда единое общеевропейское
сообщество ученых. Одно из объяснений того, почему континентальная
экономическая мысль зачастую оказывала лишь минимальное влияние
на Англию и США или, в лучшем случае, оказывала его с большим опо‑
зданием, заключается просто‑напросто в том, что европейские работы
не переводились на английский язык7.
Для меня воздействие исторического ревизионизма в отношении схо‑
ластики дополнялось и усиливалось создававшимися в те же десяти‑
летия работами Эмиля Каудера, «австрийского» историка экономиче‑
ских идей, родившегося в Германии. Он обнаружил, что доминировав‑
шая в XVII и особенно в XVIII в. во Франции и Италии экономическая
мысль тоже была «протоавстрийской», делавшей упор на субъективную
полезность и относительную редкость как на детерминанты ценности.
Отталкиваясь от этой подготовительной работы, Каудер пришел к уди‑
вительному прозрению в отношении Адама Смита, которое тем не менее
прямо вытекало из его собственных результатов и из трудов ревизио‑
нистских историков схоластики: Адам Смит не только не был основате‑
лем экономической теории, но и сыграл фактически противоположную
роль. В действительности он получил от предшественников почти пол‑
ностью разработанную, протоавстрийскую традицию теории субъектив‑
ной ценности и, к величайшему прискорбию, направил экономическую
теорию по ложному пути, заведшему ее в тупик, из которого австрий‑
цам пришлось ее вытаскивать столетие спустя. Смит отбросил субъек‑
тивную ценность, предпринимательство и акцент на рыночной активно‑
сти и реальном формировании рыночных цен и заменил все это трудо‑
вой теорией ценности, а основное внимание сосредоточил на неизменном
долгосрочном равновесии при «естественной цене», т.е. на мире, в кото‑
ром предпринимательство отсутствует по определению. Усилиями Ри‑
кардо это трагическое смещение фокуса было усилено и приобрело фор‑
му законченной системы.
Смит не был не только создателем экономической теории, но и осно‑
вателем традиции laissez faire в политической экономии. Не только схо‑
ласты анализировали свободный рынок, верили в него и критиковали го‑
сударственное вмешательство; французские и итальянские экономисты
XVIII в. были более ориентированы на laissez faire, чем Смит, разбавив‑
6
Введение
ший многочисленными увертками и оговорками то, что в устах Тюрго и
других авторов было практически беспримесной защитой laissez faire.
Адам Смит оказался вовсе не той фигурой, которую следует почитать как
основателя современной экономической науки и доктрины невмешатель‑
ства государства в экономическую жизнь; ему в большей степени подхо‑
дит та характеристика, которую ему дал Пол Дуглас на юбилейных тор‑
жествах в Чикаго в 1926 г.: необходимый предшественник Карла Маркса.
Вклад Эмиля Каудера не ограничивается характеристикой Адама
Смита как разрушителя существовавшей до него здоровой традиции
экономической теории, как человека, положившего начало гигантскому
«скачку вбок», если придерживаться зигзагообразной, в духе концеп‑
ции Куна, картины истории экономической мысли. Не менее захваты‑
вающим, хотя и более спекулятивным является описание Каудером су‑
щественной причины загадочной асимметрии в развитии экономической
мысли в разных странах. Например, почему традиция субъективной по‑
лезности процветала на континенте, особенно во Франции и Италии,
а затем возродилась в Австрии, в то время как трудовая теория ценности
и теория детерминации ценности издержками производства развива‑
лись в основном именно в Великобритании? Каудер объясняет это раз‑
личие глубоким влиянием религии: схоласты были католиками, Фран‑
ция, Италия и Австрия были католическими странами, а католицизм де‑
лал акцент на потреблении как цели производства и считал полезность
для потребителя и получение удовольствия от потребления, по край‑
ней мере если оно остается в рамках умеренности, активностью, которая
обладает ценностью. Напротив, британская традиция, начиная с самого
Смита, была кальвинистской и отражала тот факт, что кальвинизм де‑
лал упор на усердную работу и трудовые усилия не только как на един‑
ственное благо, но и как на величайшее благо по самой своей сущности, и
воспринимал потребительское удовлетворение как в лучшем случае не‑
обходимое зло, как всего лишь необходимое условие для продолжения
труда и производства.
Когда я читал Каудера, этот его взгляд поначалу показался мне весь‑
ма нетривиальной, но все же недоказанной спекуляцией. Однако по ме‑
ре дальнейшего изучения экономических идей и в ходе написания то‑
мов этой книги я пришел к выводу, что его идея многократно подтвер‑
ждается. Хотя Смит и был «умеренным» кальвинистом, тем не менее он
был твердым приверженцем этого учения, и я был вынужден заклю‑
чить, что его кальвинистская тенденция может служить объяснением,
например, поддержки им законов о ростовщичестве, в противном слу‑
чае представляющейся совершенно загадочной, а также смещения им
акцента при объяснении ценности с капризного, любящего роскошь по‑
требителя на добродетельного работника, закладывающего часы своего
тяжелого труда в ценность произведенного им материального продукта.
Но если феномен Смита можно объяснить кальвинизмом, то как на‑
счет Давида Рикардо, испано‑португальского еврея, обратившегося
7
xii
Введение
xiii
в квакерство, который определенно не был кальвинистом? Здесь, как
мне кажется, существенной частью объяснения может служить доми‑
нирующая роль Джеймса Милля, учителя Рикардо и главного основате‑
ля «рикардианской системы». Ведь Милль был шотландцем, рукополо‑
женным в пресвитерианские пасторы и насквозь пропитанным кальви‑
низмом; то, что Милль переехал в Лондон и стал агностиком, не оказало
никакого влияния на кальвинистский характер его глубинного отноше‑
ния к жизни и миру. Огромная проповедническая энергия Милля, его
пламенная борьба за социальные улучшения и приверженность к упор‑
ному труду (а также к родственной ему кальвинистской добродетели
бережливости) отражали его кальвинистское мироощущение, которо‑
му он оставался верен на протяжении всей жизни. Возрождение рикар‑
дианства в трудах Джона Стюарта Милля можно интерпретировать как
проявление преданности и почтения по отношению к доминирующему
отцу. Осуществленная Альфредом Маршаллом тривиализация откры‑
тий австрийской школы в рамках неорикардианской схемы тоже явля‑
ется продуктом мысли неокальвиниста, склонного к проповедничеству
и к крайней степени морализаторства.
И наоборот, совершенно не случайным было то, что австрийская шко‑
ла, ставшая главным вызовом представлениям Смита и Рикардо, поя‑
вилась в стране, которая была преимущественно католической, ценно‑
сти и менталитет которой все еще находились под сильным влиянием
идей аристотелизма и томизма. Немецкие предшественники австрий‑
ской школы жили и работали не в протестантской и антикатолической
Пруссии, а в тех германских государствах, которые были либо католи‑
ческими, либо союзными Австрии, а не Пруссии.
Результатом всех этих исследований для меня стало растущее убеж‑
дение в том, что пренебрежение религиозными взглядами, а также со‑
циальной и политической философией катастрофически искажает кар‑
тину истории экономических идей. Это совершенно очевидно примени‑
тельно к периоду до XIX в., но верно и для нашего столетия, несмотря на
то что технический аппарат науки к этому времени уже во многом за‑
жил своей жизнью.
Вследствие этих соображений тома данной книги сильно отличаются
от стандартных сочинений такого рода не только тем, что представля‑
ют австрийскую, а не неоклассическую или институционалистскую точ‑
ку зрения. Вся работа в целом намного длиннее, чем большинство ана‑
логичных, так как она неизменно уделяет внимание «менее значитель‑
ным» фигурам и их взаимодействию друг с другом, а также делает упор
на важность их религиозной и социальной философии, а не только «эко‑
номических» взглядов в узком смысле. Однако я надеюсь, что объем и
включение в рассмотрение всех этих элементов не делают эту работу
менее удобочитаемой. Напротив, история с необходимостью предпола‑
гает нарратив, обсуждение не только абстрактных теорий, но и реаль‑
ных личностей; она включает в себя триумфы, трагедии и конфликты,
8
Введение
причем последние зачастую имеют не только чисто теоретический, но
и этический характер. Поэтому я надеюсь, что нетипично большой объ‑
ем книги будет компенсирован для читателя тем, что драма человече‑
ской жизни будет отражена в ней гораздо больше, чем это обычно быва‑
ет в трудах по истории экономической мысли.
Мюррей Ротбард
Лас‑Вегас, Невада
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Капитальный и весьма ценный труд Йозефа Шумпетера «История экономи‑
ческого анализа» (Joseph Schumpeter, History of Economic Analysis. New York:
Oxford University Press, 1954 ) порой называют «австрий‑
ским». Но хотя Шумпетер вырос в Австрии и обучался под руководством ве‑
ликого австрийца Бём‑Баверка, он был убежденным последователем Валь‑
раса, и вдобавок его работа эклектична и не может быть отнесена ни к какой
школе.
2. Характеристику трех ведущих в настоящее время парадигм в рамках авст‑
рийской школы см. в: Murray N. Rothbard, The Present State of Austrian Eco‑
nomics (Auburn, Ala: Ludwig von Mises Institute, 1992).
3. Когда автор этих строк готовился к устным экзаменам на докторскую степень
в Колумбийском университете, его экзаменатором по истории экономической
мысли был почтенный Джон Морис Кларк. Когда он спросил Кларка, читал ли
тот Джевонса, Кларк ответил довольно неожиданным образом: «А зачем? Все,
что есть хорошего у Джевонса, есть и у Маршалла».
4. Joseph Dorfman, The Economic Mind in American Civilization (5 vols, New York:
Viking Press, 1946‑1959); Quentin Skinner, The Foundations of Modern Politi‑
cal Thought (2 vols, Cambridge: Cambridge University Press, 1978) .
5. Thomas S. Kuhn, The Structure of Scientific Revolutions (1962, 2nd ed., Chicago:
University of Chicago Press, 1970) .
6. Благоприятным знаком этой недавней смены подходов может служить то вни‑
мание, которые в последние годы уделяется критике неоклассического фор‑
мализма как полностью зависящего от устаревшей механики XIX в. Блестя‑
щий пример см. в: Philip Mirowski, More Heat than Light (Cambridge: Cam‑
bridge University Press, 1989).
7. Сегодня, когда английский язык стал европейским lingua franca, и большин‑
ство европейских журналов публикуют англоязычные статьи, этот барьер
снизился до минимума.
БЛАГОДАРНОСТИ
Непосредственным вдохновителем создания этих томов стал Марк
Скоузен из Роллинз‑Колледжа, штат Флорида, который настоятельно
советовал мне написать историю экономической мысли с точки зрения
австрийской школы. Он же убедил Институт политической экономии
поддержать мое исследование в течение первого академического года
работы над ним. Первоначально Марк представлял себе этот текст как
стандартную книгу среднего размера, посвященную периоду от Адама
Смита до настоящего времени, т.е. как своего рода «анти‑Хейлбронер».
Однако, поразмыслив над задачей, я сказал ему, что следовало бы на‑
чать с Аристотеля, так как Смит являл собой резкое ухудшение по срав‑
нению со многими его предшественниками. Никто из нас тогда не пред‑
ставлял охват и объем предстоящего исследования.
Невозможно перечислить всех людей, у которых я чему‑либо нау‑
чился в ходе преподавания и обсуждения истории экономической мыс‑
ли и связанных с ней дисциплин на протяжении всей моей жизни. Здесь
я вынужден опустить большинство из них и упомянуть лишь несколь‑
ких. Посвящением к книге я признаю свой огромный долг перед Людви‑
гом фон Мизесом за созданное им грандиозное здание экономической
теории, за все, чему он меня научил, за дружбу и за тот вдохновляющий
пример, которым стала его жизнь, а также перед Джозефом Дорфманом
за его первопроходческий труд в области истории экономической мысли,
за подчеркивание им важности первичной материи истории, а также за
сами его теории и за старательное обучение меня историческому методу.
Я в большом долгу перед Луэллином Роквеллом за создание и орга‑
низацию Института Людвига фон Мизеса, учрежденного при Универси‑
тете Оберна, штат Алабама, и за превращение его в течение десятиле‑
тия в процветающий и высокопроизводительный центр развития авст‑
рийской школы экономической теории и ее преподавания. Для меня не
последнюю роль сыграло то, что Институт Мизеса привлек исследова‑
телей, у которых я смог многому научиться, и объединил их в сеть. Здесь
я должен особо выделить Джозефа Салерно из Университета Пейс, ко‑
торый проделал в высшей степени творческую работу в сфере истории
экономической мысли, а также Дэвида Гордона, сотрудника Института
Мизеса, человека энциклопедических знаний и «исследователя иссле‑
дователей», в чьих многочисленных работах по философии, экономи‑
ческой теории и интеллектуальной истории воплотилась лишь малая
часть его эрудиции в этих и многих других областях. Благодарю также
Гэри Норта, главу Института христианской экономики в Тайлере, штат
Техас, за полезные библиографические указания, касающиеся Маркса
и социализма в целом, а также за объяснение премудростей, связанных
10
Благодарности
со всевозможными разновидностями милленаризма — пре‑, пост‑ и
амилленаризма. Разумеется, никто из названных людей не несет ответ‑
ственности за какие‑либо ошибки, содержащиеся в этой книге.
Бóльшая часть моей исследовательской работы была выполнена бла‑
годаря богатейшим ресурсам библиотек Колумбийского и Стэнфорд‑
ского университетов а также библиотеки Университета штата Невада
в Лас‑Вегасе — с добавлением моего собственного книжного собрания,
накопленного на протяжении многих лет. Я остаюсь одним из немно‑
гих ученых, упорно приверженных к низкотехнологичным пишущим
машинкам вместо того, чтобы перейти к использованию компьютеров
и текстовых редакторов, и это обусловило мою зависимость от маши‑
нисток, из которых я особо хотел бы отметить двоих — Жанет Банкер
и Донну Эванс из Университета штата Невада в Лас‑Вегасе.
Глава 1
ЖАН‑БАТИСТ СЭЙ:
ФРАНЦУЗСКАЯ ТРАДИЦИЯ
В СМИТОВСКОМ ПЛАТЬЕ
1.1. СМИТ ПОКОРЯЕТ ФРАНЦИЮ
3
Как мы уже отмечали в первом томе, одна из великих загадок в истории
экономической мысли заключается в том, почему именно Адам Смит смог
полностью подчинить своему влиянию эту сферу и приобрести репута‑
цию «основоположника экономической науки», хотя Кантильон и Тюрго
намного превосходили его и как специалисты по экономическому анали‑
зу, и как поборники laissez faire. И если в Британии конкуренцию после‑
дователям Смита составляли лишь две школы — меркантилизма и поли‑
тической арифметики, то в случае Франции этот феномен поразителен.
Загадка становится еще более неразрешимой, если обратить внимание на
то, что выдающийся лидер французских экономистов в послесмитовскую
эпоху Жан‑Батист Сэй (1767—1832) в действительности продолжал
традицию Кантильона—Тюрго, а не Смита, при том что он в значитель‑
ной степени пренебрегал ею, провозглашая, что экономическая теория на‑
чалась именно с Адама Смита. Сам он, Сэй, якобы лишь систематизиро‑
вал чудесные истины, в зачаточном состоянии содержавшиеся в «Богат‑
стве народов». Ниже мы рассмотрим подлинный характер его мышления
и его вклада в экономическую мысль, а также увидим его «французскую»,
несмитовскую и «протоавстрийскую» логическую ясность, акцентирова‑
ние праксеологического аксиоматико‑дедуктивного метода, полезности
как единственного источника экономической ценности, роли предприни‑
мателя, производительности факторов производства и индивидуализм.
В частности, в кратком изложении истории идей в своем великом
«Трактате по политической экономии» Сэй вообще не упоминает Кан‑
тильона. Несмотря на значительное влияние Тюрго на его собственную
доктрину, он бесцеремонно отмахивается от Тюрго, говоря, что тот си‑
лен в политике, но не имеет никакого значения для экономической науки,
и утверждает, что фактически политическая экономия началась с «Бо‑
гатства народов» Адама Смита. Это весьма странное сознательное пре‑
небрежение своими предшественниками обычно ускользает от внимания
вследствие того вопиющего факта, что не существует ни одной биогра‑
фии Сэя на английском языке, и даже по‑французски тоже практиче‑
ски ничего нет.
13
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
4
Вероятно мы сможем понять причины этой ситуации, если учтем сле‑
дующие обстоятельства. Во Франции экономическая наука на протяже‑
нии долгого времени ассоциировалась с физиократами, les economists
. Отстранение великого Тюрго от должности генераль‑
ного контролера финансов в 1776 г. и последующая отмена его либе‑
ральных реформ способствовали дискредитации всего физиократиче‑
ского движения. Ведь Тюрго, к сожалению, воспринимался публикой
всего лишь как попутчик физиократов и их самый влиятельный пред‑
ставитель в правительстве. После утраты физиократами политического
влияния французские philosophes и передовая интелли‑
генция почувствовали, что теперь они могут беспрепятственно обруши‑
вать на них поток насмешек и издевательств. Некоторые аспекты фи‑
зиократического движения, свойственные фанатичным сектам, делали
его уязвимым для высмеивания, и эту атаку возглавили encyclopédistes
, хотя сами они в целом поддерживали laissez faire.
Начавшаяся Французская революция ускорила упадок физиокра‑
тии. Во‑первых, сама она была слишком сосредоточена на полити‑
ке, чтобы способствовать сколь‑нибудь устойчивому интересу к эко‑
номической теории. Во‑вторых, стратегическая ориентация физиокра‑
тов на абсолютную монархию вела к их дискредитации в эпоху, когда
монарх был свергнут и казнен. Кроме того, основной тезис физиокра‑
тов, согласно которому только земля является производительной, вы‑
зывал подозрения в приверженности интересам земельной аристокра‑
тии. Французская революция, направленная против аристократическо‑
го правления и феодального землевладения, была несклонна проявлять
терпимость к физиократии. Непримиримость еще больше усиливалась
из‑за индустриализации и Промышленной революции, делавших фи‑
зиократическую привязанность к земле все более устаревшей. Все эти
факторы привели к полной дискредитации физиократического движе‑
ния, а поскольку Тюрго, к сожалению, оказался причисленным к физио‑
кратам, это одновременно подрывало и его репутацию. Ситуацию допол‑
нительно осложнял тот факт, что государственный деятель и последний
из физиократов Пьер Самюэль Дюпон де Немур — бывший помощник и
близкий друг Тюрго, его редактор и биограф — сознательно искажал его
взгляды, стремясь представить их как можно более близкими к пред‑
ставлениям физиократов.
Первоначально книга Смита «Богатство народов» была плохо встре‑
чена во Франции. Доминировавшие в то время физиократы презритель‑
но отзывались о ней как о расплывчатом и слабом подражании Тюр‑
го. Однако великий либерал Кондорсе, близкий друг и биограф Тюрго,
написал полные восхищения примечания, сопровождавшие несколь‑
ко французских переводов «Богатства народов». И вдова Кондорсе ма‑
дам де Груши продолжила семейную традицию участия в распростра‑
нении идей Адама Смита, подготовив к изданию французский пере‑
вод «Теории нравственных чувств». Позднее, в 1790‑х гг., оставшиеся
14
1.1. Смит покоряет Францию
физиократы с благодарностью уцепились за фалды смитовского сюрту‑
ка. Ведь Смит все‑таки поддерживал laissez faire, а его симпатия к сель‑
скому хозяйству доходила почти до абсурда, когда он утверждал, что
аграрный труд является главным источником богатства. В результа‑
те большинство поздних физиократов стали ранними последователями
Смита во Франции. Их лидером был первый переводчик «Богатства на‑
родов» на французский язык маркиз Жермен Гарнье (1754—1821), ко‑
торый в «Кратком изложении основных начал политической экономии»
(«Abrège elementaire des principes de l’économie politique», 1796) пред‑
ставил смитовскую доктрину.
1.2. СЭЙ, ДЕ ТРАСИ И ДЖЕФФЕРСОН
После того в 1803 г. как Жан‑Батист Сэй опубликовал первое издание
своего великого «Трактата по политической экономии», лидерство сре‑
ди французских последователей Смита быстро перешло к нему. Сэй ро‑
дился в Лионе, в гугенотской семье торговцев текстилем. Бóльшую часть
начального периода своей жизни он провел в Женеве, а затем в Лондоне,
где он стал учеником коммерсанта. В конце концов он вернулся в Париж
в качестве служащего компании по страхованию жизни. Молодой Сэй
вскоре стал лидером группы французских philosophes, выступавших
за laissez faire. В 1794 г. Сэй стал первым редактором главного журнала
этой группы «La Décade Philosophique». Будучи сторонником не толь‑
ко laissez faire, но и набиравшего силу industrielisme
Промышленной революции, Сэй враждебно относился к абсурдно про‑
аграрной физиократии.
Группа, связанная с «Décade», называла себя «исследователями идей»
(‘ideologists’); впоследствии Наполеон насмешливо окрестил их «идеоло‑
гами» (‘ideologues’). Используемое ими понятие «идеология» означало
просто‑напросто научную дисциплину, изучающую все формы челове‑
ческой деятельности, — исследование, основанное на уважительном от‑
ношении к индивидам и их взаимодействию, а не стремящееся к позити‑
вистскому или научному манипулированию людьми, рассматриваемыми
лишь как сырой материал для социальной инженерии. Идеологи вдох‑
новлялись взглядами и теориями недавно умершего Кондильяка. Их ли‑
дером в сфере психофизиологии был доктор Пьер Кабанис (1757—1808),
который тесно сотрудничал с другими биологами и психологами в Меди‑
цинской школе (École de Médecine). В области общественных наук глав‑
ной фигурой в этой группе был богатый аристократ Антуан Луи Клод
Дестют, граф де Траси (1754—1836)1. Именно Дестют де Траси изобрел
понятие «идеология», которое ввел в первом томе (1801) своего пятитом‑
ного труда «Начала идеологии» («Éléments d’idéologie», 1801—1915).
Впервые де Траси изложил свои экономические взгляды в 1807 г.
в «Комментарии» к Монтескье — работе, оставшейся неопубликованной
15
5
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
6
из‑за содержащихся в ней радикально либеральных идей. В ней автор
критикует наследственную монархию и единовластие, выступает в за‑
щиту разума и понятия универсальных естественных прав. Де Траси
начинает с отказа от данного Монтескье определения свободы как «воз‑
можности делать то, чего должно хотеть»(1) и формулирования гораздо
более либертарианского ее определения как возможности желать и де‑
лать все что угодно. В «Комментарии» де Траси утверждает примат эко‑
номики в политической жизни на том основании, что главная цель об‑
щества — удовлетворять материальные нужды и служить удовольст‑
вию людей посредством обмена. Он прославляет торговлю как «источник
всякого человеческого блага» и приветствует развитие разделения тру‑
да как путь к росту производства, не высказывая, в отличие от Адама
Смита, никаких жалоб по поводу «отчуждения». Он также подчеркива‑
ет тот факт, что «в каждом торговом действии, в каждом обмене това‑
рами обе стороны выигрывают, т.е. получают нечто, имеющеебóльшую
ценность чем то, что они продают». Поэтому свобода внутренней торгов‑
ли так же важна, как и свобода торговли между странами.
Однако, сокрушается де Траси, эту идиллию свободной торговли, ком‑
мерции и растущей производительности поражает болезнь — государ‑
ство. Налоги, указывает он, «всегда суть грабеж частной собственности,
и используются они на совершенно разорительные, непроизводитель‑
ные расходы». Государственные расходы представляют собой в лучшем
случае неизбежное зло, и по большей части, «как, например, в случае об‑
щественных работ, частные индивиды могли бы осуществить их лучше».
Де Траси резко возражал против создания денег государством и пра‑
вительственного манипулирования ими. Порча монеты — это попросту
«грабеж», а бумажные деньги — это создание товара, который стоит не
больше бумаги, на которой они напечатаны. Де Траси также резко кри‑
тиковал государственные долги и выступал за металлический, предпоч‑
тительно серебряный, денежный стандарт.
Четвертый том «Éléments d’idéologie», названный «Трактатом о воле»
(«Traité de la volonté»), несмотря на свое название, представлял собой
трактат де Траси по экономической науке. Здесь он, наконец, добирает‑
ся до экономики как составной части своей большой системы. «Трактат»
был дописан к концу 1811 г. и опубликован в момент падения Наполео‑
на в 1815 г. Он включил в себя новые идеи, содержавшиеся в «Коммента‑
рии» к Монтескье, и опирался на них. По примеру своего друга и коллеги
Ж.‑Б. Сэя де Траси теперь особо выделял предпринимателя как важней‑
шее действующее лицо в производстве богатства. Порой де Траси запи‑
сывают в сторонники трудовой теории ценности, но он лишь подчеркивал
высокопроизводительную роль «труда» в сравнении с землей. Более того,
«труд» для него представлял собой главным образом деятельность пред‑
принимателя по сбережению и инвестированию плодов предшествую‑
щего труда. Предприниматель, указывал де Траси, сберегает капитал,
дает работу другим людям и производит полезность, превосходящую
16
1.2. Сэй, де Траси и Джефферсон
первоначальную ценность его капитала. Только капиталист сберегает
часть того, что он заработал, чтобы реинвестировать ее и произвести но‑
вое богатство. Де Траси красноречиво формулирует свой вывод: «Про‑
мышленные предприниматели — это само сердце государства, а их ка‑
питал — его кровь».
Более того, все классы общества совместно заинтересованы в функцио‑
нировании свободного рынка. Де Траси проницательно указывает, что не
существует никаких «классов, лишенных собственности», потому что (ис‑
пользуя парафраз его слов, принадлежащий перу Эммета Кеннеди) «все
люди владеют как минимум самой драгоценной собственностью — сво‑
ими способностями, и бедные не меньше, чем богатые, заинтересованы
в сохранении это собственности»2. Таким образом, в самом центре идеи де
Траси о ключевой роли прав собственности находилось фундаментальное
право каждого человека на свою личность и ее способности. Отмена част‑
ной собственности, предупреждал он, приведет лишь к «равенству в ни‑
щете», так как будет означать ликвидацию личных усилий как таковых.
Более того, хотя в условиях свободного рынка отсутствуют постоянные
общественные классы, каждый человек является одновременно и потре‑
бителем, и собственником, а также может быть капиталистом, если делает
сбережения, тем не менее нет оснований ожидать равенства доходов, так
как люди сильно отличаются друг от друга способностями и талантами.
Анализ государственного вмешательства совпадает с тем, который со‑
держится в «Комментарии». Все государственные расходы непроизводи‑
тельны, даже если необходимы, всегда осуществляются за счет доходов
производителей и поэтому являются паразитическими по своей приро‑
де. Наилучший способ поощрения промышленности со стороны государ‑
ства — это «оставить ее в покое», а наилучшее правительство — это са‑
мое скупое правительство.
Что касается денежной сферы, то здесь де Траси твердо выступает за
стабильные деньги. Он выражает сожаление, что названия монет более
не являются простыми единицами веса золота или серебра. Порчу моне‑
ты он однозначно считает кражей, а бумажные деньги — кражей в осо‑
бо крупных размерах. Ведь бумажные деньги — это просто‑напросто
постепенный и скрытый процесс последовательного обесценивания де‑
нежного стандарта. В работе анализируются разрушительные послед‑
ствия инфляции, а привилегированные монопольные банки подвергают‑
ся критике как «в корне порочные» организации.
В то время как в акцентировании ключевой роли предпринимателя
де Траси следовал Ж.‑Б. Сэю, в другом аспекте он предвосхитил пози‑
цию своего друга, а именно в отказе от применения математики и ста‑
тистики в общественных науках. Еще в 1791 г. он писал, что реальность
и человеческая деятельность попросту не поддаются количественному
описанию, и предостерегал от «шарлатанского» применения статисти‑
ки в общественных науках. Де Траси критиковал применение матема‑
тики в «Мемуаре о способности мышления» («Mémoire sur la facilité
17
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
7
de penser», 1798), а в 1805 г. отмежевался от идеи своего покойного дру‑
га Кондорсе насчет важности «социальной математики». Вероятно, под
влиянием «Трактата» Сэя он утверждал, что адекватный метод соци‑
альных наук состоит не в математических уравнениях, а в выведении,
или дедукции, свойств, в неявном виде содержащихся в основных, «ис‑
ходных» аксиоматических истинах — короче говоря, метод праксеоло‑
гии. С точки зрения де Траси, фундаментальная истинная аксиома фор‑
мулировалась так: «Человек — чувствующее существо», — и из нее
истина может быть получена посредством наблюдения и дедукции, а не
с помощью математики. Он полагал, что эта «наука человеческого пони‑
мания» является основой всех наук о человеке.
Томас Джефферсон (1743—1826) был другом и почитателем phi‑
losophes и идеологов начиная с 1780‑х гг., когда он служил послом во
Франции. Когда идеологи в годы консулата Наполеона достигли опре‑
деленного политического влияния, Джефферсон получил статус члена
«мозгового треста» Национального института наук и искусств. Идеоло‑
ги — Кабанис, Дюпон, Вольней, Сэй и де Траси —посылали ему свои ру‑
кописи и получали в ответ его одобрение и поддержку. Закончив «Ком‑
ментарий» к Монтескье, де Траси направил рукопись Джефферсону и
попросил его организовать перевод ее на английский язык. Джеффер‑
сон сам с энтузиазмом перевел часть этого труда, после чего английский
текст был закончен и опубликован Уильямом Дуэйном, газетным изда‑
телем в Филадельфии. Таким образом, «Комментарий» увидел свет на
английском языке в 1811 г., за восемь лет до того, как появилась возмож‑
ность опубликовать его во Франции. Когда Джефферсон прислал опуб‑
ликованный перевод де Траси, обрадованный философ исполнился воо‑
душевления, закончил «Трактат о воле» и сразу послал его Джеферсону
с просьбой перевести и эту книгу.
Джефферсон с восторгом воспринял «Трактат». Несмотря на то что
сам он сыграл немаловажную роль в подготовке к войне 1812 г. с Велико‑
британией, он был разочарован во всем том, что сопровождало эту вой‑
ну, — государственном долге, высоких налогах, государственных рас‑
ходах, наводнении страны бумажными деньгами и процветании при‑
вилегированных банковских монополий. Он пришел к выводу, что его
любимая демократически‑республиканская партия на самом деле взя‑
ла на вооружение экономическую политику ненавистных федералистов,
последователей Гамильтона, и яростная атака де Траси на эту политику
подтолкнула Джефферсона к тому, чтобы попытаться организовать пе‑
ревод «Трактата» на английский язык. Он снова отдал рукопись Дуэйну,
но тот разорился, а затем самому Джефферсону пришлось исправлять
выполненный Дуэйном неудачный перевод. В конце концов книга была
опубликована по‑английски в 1818 г. под названием «Трактат по полити‑
ческой экономии» («Treatise on Political Economy»)3.
Бывший президент США Джон Адамс, взгляды которого на деньги,
близкие к джефферсоновским, состояли в безусловной поддержке ста‑
18
1.2. Сэй, де Траси и Джефферсон
бильных металлических денег и в требовании 100%‑ного резервирова‑
ния в драгоценных металлах для банков, приветствовал выход «Трак‑
тата» де Траси как лучшей книги по экономике из всех к тому времени
опубликованных. Особенно он превозносил главу, посвященную деньгам,
поскольку в ней защищались «мнения, которые я разделял всю жизнь».
Адамс добавлял: «Банки нанесли больше вреда религии, морали, поряд‑
ку, процветанию и даже богатству страны, чем они… когда либо смогут
принести блага. Вся наша банковская система, к которой я испытывал,
продолжаю испытывать и буду испытывать до самой смерти глубокое
отвращение… всякий учетный банк, всякий банк посредством которого
выплачивается процент вкладчикам или они получают какую‑либо при‑
быль, — все это есть совершеннейшее разложение».
Еще в 1790 г. Джефферсон провозгласил «Богатство народов» луч‑
шей книгой по политической экономии, наряду с работой Тюрго. Его друг,
епископ Джеймс Мэдисон (1749—1812), на протяжении 35 лет занимав‑
ший должность президента Колледжа Вильгельма и Марии, был первым
в США профессором политической экономии. Этот либерал, с самого на‑
чала утверждавший, что «мы рождены свободными», использовал «Бо‑
гатство народов» в качестве учебника. Теперь же в предисловии к «Трак‑
тату» Томас Джефферсон возносил «сердечную молитву» о том, чтобы
именно эта книга стала основным учебным текстом по этому предмету
в Америке. На какое‑то время Колледж Вильгельма и Марии, подталки‑
ваемый Джефферсоном, признал «Трактат» де Траси в этом качестве, но
это положение продлилось недолго. Вскоре в соревновании за популяр‑
ность в США его обошел «Трактат» Сэя.
Катастрофическая «паника» 1819 г. стала для Джефферсона допол‑
нительным подтверждением его позиции в отношении банковского дела,
основанной на идее стабильных денег. В ноябре этого года он разработал
предложение по поводу депрессии, которое он в своей обычной манере по‑
просил своего друга Уильяма Райвза внести в законодательное собрание
штата Виргиния, не раскрывая авторства. Цель плана формулировалась
недвусмысленно: «Полный и окончательный запрет банковских бумаг».
Предложение было направлено на постепенное сокращение количества
средств обращения до уровня, в точности соответствующего имеющемуся
количеству металлических денег; правительство штата должно было до‑
биться полного изъятия банкнот из обращения в течение пяти лет; в тече‑
ние каждого года предполагалось погашать пятую часть банкнот металли‑
ческими деньгами. Кроме того, Виргиния должна была объявить для всех
банков серьезным правонарушением принимать банкноты других шта‑
тов или расплачиваться ими. Банки, противящиеся реализации плана,
должны были лишиться банковской лицензии или же немедленно в при‑
нудительном порядке погасить все свои банкноты металлическими день‑
гами. В заключение Джефферсон объявлял, что ни правительство шта‑
та, ни федеральное правительство не имеет право учреждать банки, а все
деньги в обращении должны быть исключительно металлическими.
19
8
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
1.3. ВЛИЯНИЕ «ТРАКТАТА» СЭЯ
9
В 1799 г., в период консулата Наполеона, Ж.‑Б. Сэй был назначен членом
правящего Трибуната. Четыре года спустя был опубликован его «Трак‑
тат», вскоре сделавший его виднейшим интерпретатором смитовских
идей в континентальной Европе. При жизни автора «Трактат» выдержал
шесть изданий, последнее из которых вышло в 1829 г. и имело в два ра‑
за больший объем, чем первое. Кроме того, несколько раз переиздавался
его «Полный курс политической экономии» («Cours complet d’économie
politique», 1828—1830), а сокращенная версия «Трактата» под названием
«Катехизис политической экономии» («Catéchisme d’Économie politique»,
1817) вышла четвертым изданием сразу после смерти Сэя. Все великие
европейские народы перевели «Трактат» на свой язык(2).
В 1802 г. Наполеон обрушился на идеологов — группу, которую он не‑
когда пытался привлечь на свою сторону, но к которой всегда относился
с неприязнью из‑за либеральных экономических и политических взгля‑
дов ее членов. Он видел в них самых твердых противников его усили‑
вающейся диктатуры — как в теории, так и на практике4. Наполеон за‑
ставил Сенат избавиться от идеологов и очистить от них Трибунат, тем
самым лишив Ж.‑Б. Сэя его должности. Идеологи были философами,
а бонапартисты видели в философии как таковой угрозу диктаторскому
правлению. Как сформулировал редактор бонапартистского «Journal de
l’Empire» Жозеф Фьеве: «Философия — это способ выражать недоволь‑
ство правительством или угрожать ему, если оно отходит от принципов
Революции и расстается с революционерами»5.
Два года спустя, вскоре после того, как он сделался императором, На‑
полеон снова ополчился на Сэя, отказавшись дать разрешение публи‑
кацию второго издания «Трактата», если Сэй не изменит главу, вызвав‑
шую его раздражение. Когда тот оказался, издание было запрещено. По‑
сле увольнения с должности во французском правительстве Сэй стал
успешным хлопковым фабрикантом, каковым и оставался на протяже‑
нии десяти лет. Фактически он был одним из ведущих французских про‑
мышленников нового типа. Как пишет его биограф, Сэй был «глубоко во‑
влечен в процесс становления крупной промышленности. Он, по сути,
был одним из наиболее выдающихся представителей того типа промыш‑
ленников, который возник в период Консулата и Империи, тех первых
великих предпринимателей, которые стремились запустить в действие
новые технологические процессы»6.
После падения Наполеона в 1814 г. второе издание «Трактата» бы‑
ло, наконец, опубликовано, и в 1819 г. Сэй начал новую профессиональ‑
ную карьеру, сначала в Национальной консерватории, а затем в Кол‑
леж де Франс. Джефферсон, преклонявшийся перед ним, будучи сам
полностью погруженным в экономические идеи laissez faire, заверял Сэя,
что ему создадут самые благоприятные условия, если он приедет в США.
Президент Мэдисон разделял это желание Джефферсона. Более того,
20
1.3. Влияние «Трактата» Сэя
последний хотел предложить Сэю должность профессора политической
экономии в только что учрежденном Виргинском университете.
«Трактат» Сэя имел большое влияние в Италии. Поначалу «Богатство
народов» не оказало большого воздействия на итальянскую экономиче‑
скую науку. В стране уже существовала развитая традиция фритредер‑
ства, ярко проявившаяся, например, в систематическом трактате «Раз‑
мышления о политической экономии» графа Пьетро Верри из Милана
(Pietro Verri, Meditazioni sull’economia politica, 1771). Несмотря на то что
«Богатство народов» было переведено на итальянский язык в 1779 г., мы
не находим упоминаний о Смите ни в работах неаполитанца Гаэтано Фи‑
ланджьери (1752—1788), ни в сочинении графа Джамбаттиста Герардо
Д’Арко (1785 ) и даже в таком позднем произведении, как фритредер‑
ская книга Франческо Менготти «Кольбертизм» («Il Colbertismo», 1792).
С распространением французского революционного режима на Ита‑
лию вместе с солдатами туда пришло и влияние Адама Смита. В пер‑
вые годы наполеоновского периода он стал главным экономическим ав‑
торитетом. После 1810 г. Сэй и де Траси увлекли итальянскую экономи‑
ческую науку в свой лагерь. Идеи Сэя обсуждались в написанном очень
ясным языком трактате «Начала политической экономии» («Elementi di
economie politica», 1813) принадлежавшем перу Луки де Самуэле Кань‑
яцци из Альтамуры (1764—1852) и в книге Карло Бозеллини «Новое ис‑
следование источников частного и общественного богатства» («Nuovo
esame delle sorgenti della privata e della pubblica richezza», 1816). Бес‑
страшный аббат Паоло Бальзамо (1764—1816) распространял в Сицилии
взгляды Смита, а позднее Сэя, призывая к свободе торговли сельскохо‑
зяйственной продукцией и к освобождению сельского хозяйства острова
от феодальных ограничений (в частности, в «Экономические и сельско‑
хозяйственные мемуары» («Memorie economiche ed agrarie», Palermo,
1803) и в «Неопубликованные мемуары о государственном хозяйстве и
земледелии» («Memorie inedite di pubblica economia ed agricoltura», Pal‑
ermo, 1845).
Друг и коллега Сэя Дестют де Траси также приобрел в Италии гро‑
мадное влияние. Его «Начала» были переведены бывшим священником
Джузеппе Компаньони (1754—1833) и опубликованы в десяти выпусках
(Милан, 1917—1819). Более того, в революционном правительстве Неа‑
поля в 1820‑х гг. высокие посты занимали престарелый государствен‑
ный деятель и философ, глава временного революционного совета, кор‑
респондент и почитатель де Траси Мельхиоре Дельфико и Паскуале
Борели, тоже последователь де Траси и председатель неаполитанского
революционного парламента.
Испания и новые страны Латинской Америки также испытали на се‑
бе влияние де Траси. Одним из лидеров либеральной испанской револю‑
ции 1820 г. против абсолютной монархии был Дом Мануэль Мария Гу‑
тьеррес, переводчик «Трактата» на испанский язык (1817) и профессор
политической экономии в Малаге. Кроме того, членом революционных
21
10
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
11
испанских кортесов 1820 г. стал переводчик «Комментариев» Рамон де
Салас, вернувшийся из французской эмиграции, чтобы принять участие
в борьбе. Еще один член кортесов Х. Хусто Гарсия перевел книгу де Тра‑
си по логике. В Латинской Америке последователь и почитатель фран‑
цузского мыслителя Бернардино Ривадавия стал президентом образо‑
вавшейся независимой Республики Аргентина7. Де Траси стал весьма
популярным не только в Аргентине, но и в Бразилии, а в Боливии его
«идеология» в 1820—1830‑х гг. стала официальной доктриной в государ‑
ственных школах.
Нет ничего удивительного в том, что вторая волна последовате‑
лей Смита в Германии испытала на себе сильное влияние «Трактата»
Сэя. Людвиг Генрих фон Якоб, подобно Краусу, был не только филосо‑
фом‑кантианцем, но и экономистом. Получив образование в Университе‑
те Галле, он стал там профессором философии. Якоб опубликовал трак‑
тат об общих экономических принципах «Начала экономической науки»
(«Grundsätze der Nationalökonomie», Halle, 1805), следовавший в русле
идей Смита. Последующие издания, вплоть до третьего (1825), выходи‑
ли с исправлениями в духе Сэя. Более того, фон Якоб был настолько впе‑
чатлен трудами последнего, что перевел «Трактат» на немецкий (1807)
и русский языки. Он поспособствовал распространению просвещенных
взглядов в России не только путем публикации перевода книги Сэя —
он некоторое время преподавал в Харьковском университете и был кон‑
сультантом различных официальных комиссий в Санкт‑Петербурге.
Самым радикальным и самым интересным последователем Сэя в Гер‑
мании был Готлиб Гуфеланд (1760—1817). Он родился в Данциге, где
впоследствии стал бургомистром, и учился в Гёттингене и Йене, где стал
профессором политической экономии. В книге «Новые основы искусства
управления государством» («Neue Grundlegung der Staatswirtschafts‑
kunst», Giessen, 1807—1813) он воспринял все введенные Ж.‑Б. Сэем
новшества — точнее говоря, осуществленный им возврат к француз‑
ско‑континентальной, досмитовской традиции. Так, он вернул на поло‑
женное ему место предпринимателя и четко отделил получаемую по‑
следним чистую прибыль, связанную с принятием риска, от процентно‑
го дохода, ренты и заработной платы, получаемой предпринимателем
за выполнение управленческих функций. Более того, Гуфеланд усво‑
ил и теорию ценности, основанную на редкости и полезности, делая ак‑
цент на оценивание запаса благ индивидуальными потребителями как
на причину ценности.
В России влияние Сэя и де Траси приобрело оттенок иронии судьбы.
Один из лидеров либеральных декабристов Павел Иванович Пестель,
относившийся к «Комментарию» де Траси как к своей Библии, в 1825 г.
предпринял попытку организовать убийство абсолютного монарха —
царя Николая I. Тот, в свою очередь, приказал повесить Пестеля, хотя
сам обучался у Андрея Карловича Шторха, последователя Смита и Сэя,
автора «Курса политической экономии»8.
22
1.3. Влияние «Трактата» Сэя
Английский перевод четвертого издания «Трактата» Сэя появился
в продаже в Лондоне в 1821 г. под названием «Трактат по политической
экономии» («Treatise on Political Economy»). Бостонский фритредер‑
ский журнал «North American Review» перепечатал его в том же году
в США с американскими примечаниями, составленными сторонником
свободы торговли Клементом Биддлом. «Трактат» быстро стал и дол‑
го оставался самым популярным в стране учебником экономики вплоть
до окончания Гражданской войны9. Более того, еще в 1880 г. его перепе‑
чатали в качестве пособия для колледжей. За весь этот период «Трак‑
тат» выдержал в США 26 тиражей, в то время как во Франции — толь‑
ко восемь.
Непереведенные произведения идеологов неожиданным образом
нашли отклик в Великобритании. Томас Браун, друг Дугальда Стюар‑
та и преемник его на кафедре моральной философии в Эдинбурге, хо‑
рошо владел французским языком, и на него сильное влияние оказа‑
ла философия де Траси. К этому можно добавить, что Джеймс Милль,
философский последователь доктора Брауна, сам был большим почи‑
тателем Гельвеция, Кондильяка и Кабаниса. Поэтому нет ничего не‑
ожиданного в том, что Милль оказался первым в Великобритании, кто
по достоинству оценил важность закона рынков Сэя.
В том, что учение Смита именно в изложении Сэя стало наиболее по‑
пулярной версией экономической теории на Европейском континен‑
те и в США, нет ничего удивительного. Не имея возможности объя‑
вить себя физиократом, Сэй решил назваться последователем Смита,
но он был таковым лишь номинально. Как мы увидим ниже, его взгля‑
ды были скорее посткантильоновскими и протоавстрийскими, нежели
соответствующими классической школе в духе Смита.
Одно из важнейших различий между Сэем и Смитом состояло
в исключительной ясности «Трактата». Сэй совершенно справедли‑
во называл «Богатство народов» «грандиозным хаосом», «хаотическим
нагромождением правильных идей, разбросанных без разбора по‑
среди множества положительных истин». В другом место он называ‑
ет труд Смита «беспорядочным собранием самых здравых принципов…
плохо переваренной массой просвещенных идей и точных сведений».
И опять‑таки, с большой проницательностью Сэй отмечает, что «почти
все части [«Богатства народов»] напрочь лишены метода».
На самом деле именно замечательная ясность изложения, свойст‑
венная Сэю, принеся ему всемирную известность, послужила причин‑
ной его невысокой популярности среди британских авторов, задавав‑
ших тон в экономической мысли. (Несомненно, тот факт, что он не был
британцем, еще больше усиливал это презрение.) В противополож‑
ность небрежно писавшему Смиту и вымученному, почти неудобочи‑
таемому Рикардо, прозрачность, яркость и легкость текстов Сэя для
восприятия уже сама по себе выглядела сомнительно. Об этом очень
хорошо написал Шумпетер:
23
12
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
Его аргументация представляет собой такой плавный, прозрачный по‑
ток, что читатель вряд ли останавливается, чтобы подумать, и вряд ли
подозревает, что под этой гладкой поверхностью могли бы скрывать‑
ся более глубокие вещи. Это принесло ему [Сэю] стремительный успех
у многих и стоило неодобрения большинства. Иногда он действительно
видел важные и глубоко запрятанные истины; но даже в этом случае
он раскрывал их в тривиально звучавших выражениях.
Поскольку он был блестящим писателем, избегал грубого и вымученного
стиля Рикардо и, по выражению Джефферсона, его книга была «короче,
яснее и логичнее», чем «Богатство народов», экономисты и в то время, и
позднее были склонны принимать туманность и непонятность за глуби‑
ну . Шумпетер добавляет:
Таким образом, его заслуги никогда не получали должной оценки. Ог‑
ромная популярность его «Трактата» как учебника (самый грандиоз‑
ный успех он имел в Соединенных Штатах) только подтвердила пра‑
вильность диагноза современных и более поздних критиков, согласно
которому он был не более чем популяризатором А. Смита. Действи‑
тельно, книга получила столь широкое признание именно потому, что,
казалось, избавляла нетерпеливого или плохо подготовленного чита‑
теля от необходимости пробираться сквозь чащу «Богатства народов».
Таковым в основном было мнение рикардианцев… принижавших его
как автора (см. комментарии Мак‑Куллоха к работам Сэя в «Litera‑
ture of Political Economy»), способного подняться до мудрости А. Сми‑
та, но не сумевшего возвыситься до Рикардо. Для Маркса он был про‑
сто «пошлым Сэем»10.
1.4. ПРАКСЕОЛОГИЧЕСКИЙ МЕТОД
13
Особо выдающейся чертой сэевского трактата было то, что он стал пер‑
вым экономистом, глубоко задумавшимся о методологии своей дисци‑
плины и по возможности сделавшим эту методологию основой своей ра‑
боты. Опираясь на предшествующих экономистов и свои собственные
исследования, он пришел к характерному именно для экономической
теории методу, которому более чем столетие спустя Людвиг фон Мизес
дал название «праксеология». Экономическая теория, понял Сэй, осно‑
вывается не на сырой массе отдельных статистических фактов, а, на‑
против, на весьма общих фактах (fait généraux), настолько общих и уни‑
версальных и столь глубоко укорененных в природе человека и его ми‑
ра, что каждый, услышав или прочитав о них, с ними согласится. Таким
образом, фундаментом этой науки являются факты, лежащие в самой
природе вещей (la nature des choses), и дедуктивно получаемые выводы
из фактов, укорененных в человеческой природе и в естественном за‑
коне. Раз эти общие утверждения истинны, то должны быть истинными
и логические следствия из них.
24
1.4. Праксеологический метод
Во введении к «Трактату», где определен методологический харак‑
тер этой работы и выводы из него, Сэй начинает с критики физиокра‑
тов и Дугальда Стюарта за то, что те смешивали политическую науку
и политическую экономию. Сэй полагал, что для прогресса экономиче‑
ской теории, или политической экономии, необходимо, чтобы она как
научная дисциплина стояла на своих ногах и не была уже изначально
смешана с политической наукой, которая занята установлением пра‑
вильных принципов политического устройства. Политическая эконо‑
мия, писал он, есть наука о богатстве, его производстве, распределении
и потреблении.
Затем Сэй упоминает популярность бэконовского метода построения
науки с помощью индуктивных выводов из массы фактов, но добавля‑
ет, что есть два вида фактов — «существующие объекты» и «происхо‑
дящие события». Очевидно, что существующие объекты первичны, так
как происходящие события суть лишь движения или взаимодействия
существующих объектов. Оба класса фактов, отмечает Сэй, составля‑
ют «природу вещей», и «единственным основанием всякой истины яв‑
ляется внимательное наблюдение за природой вещей».
Факты также можно подразделить на два типа: общие, или постоян‑
ные, и частные, или переменные. Затем Сэй переходит к своей блестя‑
щей критике статистического метода и к демонстрации разницы между
ним и политической экономией. (Эта критика увидела свет почти однов‑
ременно с аналогичными рассуждениями Стюарта, но была гораздо бо‑
лее полной и всесторонней.) Политическая экономия занимается общи‑
ми фактами или законами:
Политическая экономия, опираясь на факты, уже собранные в ре‑
зультате тщательных наблюдений, знакомит нас с природой богат‑
ства; из знания его природы она выводит способы его создания, рас‑
крывает порядок его распределения и феномены, связанные с его раз‑
рушением. Иными словами, она представляет собой изложение общих
фактов, наблюдаемых в связи с ее предметом. В том, что касается бо‑
гатства, она является знанием следствий и их причин. Она показыва‑
ет, какие факты постоянно связаны друг с другом, так что один всег‑
да оказывается последствием другого.
После этого Сэй делает важное замечание о том, что экономическая тео‑
рия «не прибегает к какому‑либо дальнейшему объяснению гипотезы».
Иначе говоря, в отличие от естественных наук, ее исходные посылки не
являются временными гипотезами, которые (или выводы из которых)
должны быть проверены фактами; напротив, каждый шаг логической
цепочки основывается на определенно истинных, а не «гипотетических»,
общих фактах. (Можно добавить, что именно это принципиальное раз‑
личие между методом экономической теории и методами естественных
наук было причиной того мощного потока оскорблений, который обру‑
шился на праксеологию в XXI в.) Вместо того чтобы заниматься форму‑
25
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
14
лированием гипотез, экономическая наука должна выявлять связи и за‑
кономерности «в природе конкретных событий» и «вести нас от одного
пункта к другому таким образом, чтобы каждый способный к рассужде‑
нию ум мог ясно понять, каким образом эта цепочка связана воедино».
«Именно это, — заключает Сэй, — составляет преимущество современ‑
ного метода философствования».
В противоположность этому статистика представляет частные фак‑
ты, «относящиеся к конкретной стране в определенный период времени».
Они являются «описанием в деталях». Статистика, добавляет Сэй, «мо‑
жет удовлетворить любопытство», но не способна «принести какое бы
то ни было преимущество», если не указывает на «происхождение и по‑
следствия» собранных фактов, а последнего можно достичь только с по‑
мощью отдельной дисциплины — политической экономии. Именно сме‑
шение этих двух дисциплин, как метко замечает Сэй, делает «Богатство
народов» Смита «лишенным метода» и превращает в «беспорядочную
массу интересных, оригинальных размышлений и формулировок из‑
вестных истин».
Принципиальное различие между статистикой и политической эко‑
номией, продолжает Сэй, состоит в том, что общие принципы или «общие
факты» последней могут быть установлены, а значит и известны, с опре‑
деленностью. Принципы политической экономии, если они основаны на
«строгих выводах из неоспоримых общих фактов», «покоятся на незы‑
блемом фундаменте». Они являются «аподиктическими», как выразился
впоследствии Мизес. В противоположность этому частные факты стати‑
стики с неизбежностью не вполне определенны, неполны, неточны и не‑
совершенны. И даже в случае их истинности, справедливо замечает Сэй,
«они истинны только на определенный момент времени». Опять‑таки,
если говорить о статистике: «Сколь малое число частных фактов полно‑
стью проверены, и сколь немногие наблюдались во всех аспектах? И да‑
же если предположить, что они были тщательно исследованы, хорошо
поддавались наблюдению и корректно описаны, сколь многие из них ли‑
бо вообще ничего не доказывают либо доказывают прямо противопо‑
ложное тому, что намеревались установить с их помощью?» Тем не ме‑
нее доверчивая публика нередко оказывается завороженной «демонст‑
рацией цифр и вычислений… как будто вычисления сами по себе могут
что‑либо доказывать и как будто можно сформулировать некое прави‑
ло, их которого потом можно будет делать выводы без помощи обосно‑
ванных рассуждений».
Сэй обрушивается с яростной критикой на использование статисти‑
ки без теории:
В результате не найдется ни одной абсурдной теории или нелепого
мнения, которое не обосновывали бы апелляцией к фактам; и имен‑
но факты столь часто вводят в заблуждение представителей публич‑
ной власти. Но знание фактов без знания их взаимосвязи, без способ‑
26
1.4. Праксеологический метод
ности показать, почему одни из них влекут за собой другие в качестве
последствий, на деле оказывается не лучше, чем сырая информация,
которая есть у офисных клерков…
Затем Сэй отвергает идею, что хорошая теория «не практична», и что
«практика» некоторым образом лучше «теории»:
Нет ничего более бесполезного, чем противопоставление теории и
практики! Ведь что такое теория, как не знание законов, соединяю‑
щих следствия с их причинами, фактов с фактами? И кто может луч‑
ше знать факты, чем теоретик, которые исследует их во всех аспек‑
тах и понимает их взаимосвязь друг с другом? И что есть практика
без теории, как не применение средств без понимания того, как и по‑
чему они действуют?
15
Сэй блестяще показывает, почему ни люди, ни народы не имеют воз‑
можности «учиться на опыте» и обоснованно принимать или отвер‑
гать теории, опираясь лишь на него. начиная с раннего Нового време‑
ни, указывает он, в Западной Европе росли богатство и процветание, и
в то же самое время национальные государства продолжали наращи‑
вать внешнеторговые ограничения и расширять вмешательство в эко‑
номику с помощью налогообложения. Из‑за этого большинство людей
приходят к поверхностному заключению, что налоги и ограничения бы‑
ли причиной роста богатства, что торговля и производство увеличи‑
вались в результате вмешательства государства. Однако Сэй и полит‑
экономы утверждали, что, напротив, «процветание этих стан могло бы
быть намного бóльшим, если бы при управлении ими проводилась бо‑
лее либеральная и просвещенная политика». Как факты или опыт мо‑
гли бы помочь сделать выбор между этими двумя несовместимыми ин‑
терпретациями? Ответ: никак. Его можно сделать, только опираясь на
правильную теорию, выводимую из нескольких универсальных, общих
фактов или принципов. И именно поэтому, замечает Сэй, «народы ред‑
ко извлекают какую‑либо пользу из уроков, даваемых опытом». Чтобы
ее извлечь, «сообщество в целом должно быть способно увидеть взаи‑
мосвязь между причинами и их следствиями; это предполагает одновре‑
менно высокий уровень интеллекта и редкую способность к рефлексии».
Следовательно, для достижения истины важно лишь полное знание не‑
скольких существенных общих фактов; «всякое другое знание фактов,
подобную эрудиции, почерпнутой из справочников, представляет собой
просто‑напросто компиляцию, не принося никаких результатов».
Более того, когда в дискуссиях о мерах государственной политики
«факты» якобы противопоставляются «системе» экономической теории,
на самом деле одной теоретической «системе» противостоит другая, и
принести победу может только теоретическое опровержение. Например,
пишет Сэй, если вы говорите о том, как свобода торговли между стра‑
нами приносит выгоду всем ее участникам, то вас, как правило, будут
27
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
16
обвинять в том, что вы апеллируете к «системе», противопоставляя это‑
му свою озабоченность по поводу дефицита торгового баланса, — но этот
контраргумент тоже представляет собой теоретическую систему, хотя и
ложную. Те, кто утверждает (подобно физиократам), что роскошь сти‑
мулирует торговлю, в то время как бережливость пагубна для нее, тем
самым тоже выдвигают некоторую «систему», и когда (в точности пред‑
восхищая позднейшую кейнсианскую идею мультипликатора) «некото‑
рые утверждают, что денежное обращение обогащает государство и что
некоторая сумма денег, проходя через двадцать разных рук, становится
эквивалентной собственной величине, увеличенной в двадцать раз», —
это тоже теоретическая система.
Проницательно — и неожиданно — предвосхищая современные спо‑
ры, Сэй переходит к обоснованию того, почему логический вывод в эко‑
номической теории должен осуществляться в словесной, а не математи‑
ческой форме. Ценности индивидов, которыми занимается политическая
экономия и которые не поддаются чувственному наблюдению, подвер‑
жены непрерывным и непредсказуемым изменениям: «на них влияют
возможности, желания и потребности человечества, они не поддаются
какой‑либо строгой оценке и поэтому не предоставляют никаких дан‑
ных для абсолютных расчетов». Феномены мира морали, отмечает Сэй,
не «поддаются строгим арифметическим вычислениям».
Так, мы можем абсолютно точно знать, что в том или ином году це‑
на на вино будет зависеть от взаимодействия предложения, или пред‑
назначенных для продажи запасов, со спросом. Но чтобы математически
вычислить эти два элемента, необходимо произвести их строгую деком‑
позицию и отделить одно от другого влияние каждого из их элементов,
а это настолько сложная задача, что решить ее невозможно. В частности:
необходимо определить не только размер урожая винограда в следую‑
щем году, который будет зависеть от превратностей погоды, но и его
качество, количество вина, оставшегося от предыдущего урожая, сум‑
му капитала, который будет в распоряжении виноторговцев и требо‑
вания возврата авансированных сумм в течение больших или мень‑
ших сроков. Нам необходимо будет также достоверно выяснить мне‑
ния по поводу возможностей экспорта данного товара, которые могут
всецело зависеть от нашей оценки стабильности законов и правитель‑
ства, которые могут меняться изо дня в день и по поводу которых ни‑
чьи мнения не согласуются полностью. Все эти данные, как и, веро‑
ятно, еще многие другие, необходимо будет точно установить лишь
для того, чтобы определить количество товара, которое будет пуще‑
но в оборот, — но это будет лишь одна из составляющих цены. Для то‑
го чтобы определить количество, на которое будет предъявлен спрос,
цена, по которой товар можно будет продать, должна быть уже из‑
вестна, поскольку спрос на товар будет расти в пропорции к его де‑
шевизне; нам также необходимо будет знать величину имеющихся на
руках запасов, вкусы и денежные возможности потребителей, кото‑
рые у каждого человека будут разными. Покупательная способность
28
1.4. Праксеологический метод
потребителей будет меняться в зависимости от большего или мень‑
шего процветания промышленности в целом и их конкретной отрасли
в частности; их вкусы будут меняться также в пропорции к доступ‑
ным им способам заменить один спиртной напиток другим, например
пивом, сидром и т.д. И это я не упомянул еще бесчисленное множество
других, не столь важных соображений, которые в большей или мень‑
шей степени влияют на решение этой задачи…
Короче говоря, огромное количество нечетких, меняющихся и коли‑
чественно неизвестных влияющих факторов делает невозможным при‑
менение математического метода в экономике. Поэтому все, кто
до сих пор претендовал на то, что может это сделать, оказались не‑
способны сформулировать эти вопросы на аналитическом языке без
отбрасывания их естественной сложности. Прибегая к упрощениям и
произвольным умолчаниям, последствия которых должным образом
не оценивались, они, по существу, изменяли условия задачи и при‑
ходили к совершенно искаженным результатам; поэтому все выводы
из таких вычислений ничем не отличаются от выводов из произволь‑
но взятой формулы.
Математика, несмотря на ее кажущуюся точность, неизбежно приво‑
дит к тому, что экономическая теория из состояния завершенного зна‑
ния общих принципов низводится к произвольным формулам, которые
меняют и искажают эти принципы и поэтому приводят к извращенным
выводам.
Но как же политэконом, знающий общие принципы с определенно‑
стью, применяет их к конкретным задачам, таким как анализ ситуации
на рынке вина? И здесь Сэй тоже предвосхищает блестящие выводы
Людвига фон Мизеса о правильном соотношении между теорией и исто‑
рией, теорией и ее конкретным приложением. Такого рода прикладная
теория в экономической науке, указывает Сэй, представляет собой ско‑
рее искусство, нежели строгую науку:
Итак, каким курсом надлежит двигаться благоразумному исследо‑
вателю, чтобы разобраться в столь запутанном предмете? Ответ:
тем же самым, что и в аналогичных сложных обстоятельствах, ка‑
ковыми сопровождаются его действия на протяжении большей ча‑
сти жизни. Он будет исследовать непосредственно данные элементы
предложенной проблемы, и после того как выяснит их с определен‑
ностью (а это может быть достигнуто в рамках политической эконо‑
мии), он приблизительно оценит их взаимное влияние с интуитив‑
ной быстротой осведомленного понимания, которое само представля‑
ет собой лишь инструмент, с помощью которого может быть оценен
(но никогда не может быть точно вычислен) средний результат мас‑
сы случайностей11.
Затем Ж.‑Б. Сэй устанавливает параллель между заблуждениями,
связанными с применением математического метода в экономической
29
17
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
теории, с тем, что писал его великий учитель, физиолог Кабанис. Он ци‑
тирует фрагмент из работы последнего, в котором говорится о том, как
авторы, специализирующиеся на механике, серьезно искажают истину,
когда берутся писать о проблемах биологии и медицины. Кабанис пишет:
Используемые ими термины корректны, ход рассуждений строго ло‑
гичен, и тем не менее все результаты ошибочны… Именно благодаря
применению этого метода исследования к предметам, к которым он
совершенно неприменим, продолжают существовать самые причуд‑
ливые, ошибочные и противоречивые системы.
Сэй добавляет: все что можно сказать по поводу ошибочности приме‑
нения механистического метода в биологии, тем более приложимо к мо‑
ральным наукам, и поэтому «в политической экономии мы всегда будем
впадать в заблуждение, если попытаемся подчинить ее явления матема‑
тическим расчетам. Последние в этом случае становятся самой опасной
из всех возможных абстракций».
Наконец, Сэй проницательно указывает еще на одну проблему, кото‑
рая как в его времена, так и сегодня приводит образованных людей к от‑
рицанию принципов и выводов экономическойтеории. Ибо они
слишком склонны исходить из того, что абсолютная истина ограни‑
чивается математической истиной и результатами точных наблюде‑
ний и экспериментов в естественных науках, воображая при этом, что
моральные и политические науки не содержат никаких неизменных
фактов или бесспорных истин, а потому не могут считаться подлин‑
ными науками, но должны рассматриваться лишь как гипотетические
системы, более или менее остроумными, но чисто произвольными.
18
Для подкрепления этой точки зрения критики экономической тео‑
рии указывают на огромное разнообразие мнений, существующее в этой
дисциплине. Ну и что? — спрашивает Сэй. Ведь и естественные науки
всегда были раздираемы спорами, в которых стороны порой полемизи‑
ровали «столь же резко и ожесточенно, как и в политической экономии».
Математический метод был не единственной системой абстрактного
мышления, которую Ж.‑Б. Сэй подверг безжалостному разгрому. Он так‑
же остро критиковал те вербальные методы логики, которые витали в эм‑
пиреях без постоянной кропотливой работы по соотнесению логики с об‑
щими и универсальными фактами и ее проверке ими. Такова была глав‑
ная методологическая претензия Сэя к физиократам. «Вместо того чтобы
начинать с наблюдений за природой вещей или за тем, каковы они в ре‑
альности, классифицировать эти наблюдения и выводить из этого общие
утверждения», т.е. вместо того чтобы быть праксеологами, физиократы
начинали с того, что формулировали некоторые абстрактные утверж‑
дения, которые они называли аксиомами, так как предполагали, что
они содержат в себе доказательства своей собственной истинности.
Затем они пытались подогнать частные факты под эти общие утверж‑
30
1.4. Праксеологический метод
дения и вывести из них свои законы, тем самым оказываясь втянуты‑
ми в защиту принципов, очевидным образом противоречащих здраво‑
му смыслу и общему опыту…
Иными словами, система экономической теории должна быть не только
аксиоматико‑дедуктивной; она всегда должна следить за тем, чтобы ее
аксиомы основывались на «здравом смысле и общем опыте».
Во Введении к четвертому изданию Сэй выдвинул аналогичную кри‑
тику в адрес Давида Рикардо и рикардианской системы. Рикардо тоже
«временами рассуждает, исходя из абстрактных принципов, которые
трактует слишком обобщенно». Он начинает с наблюдений, основанных
на фактах, но затем «доводит свои рассуждения до самых отдаленных
следствий, не сопоставляя их результаты с реальным опытом». После
того как рассуждения проходят определенную точку, «факты начинают
сильно расходиться с нашими расчетами», и «с этого момента ничто в ра‑
боте автора не соответствует тому, что на самом деле происходит в ре‑
альности». «Недостаточно, — заключает Сэй, — иметь отправной точ‑
кой факты; они должны быть собраны вместе, постоянно отслеживаться,
а полученные из них выводы — непрерывно сравниваться с наблюдае‑
мыми эффектами», и в результате
наука политической экономии… должна демонстрировать, каким
образом то, что имеет место в реальности, оказывается следствием
других столь же определенных фактов. Она должна раскрывать цепь,
связывающую их воедино, и всегда устанавливать на основе наблюде‑
ний существование двух звеньев в точке их соединения.
1.5. ПОЛЕЗНОСТЬ, ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ
И РАСПРЕДЕЛЕНИЕ
В противоположность мэйнстриму, состоявшему из последователей
Смита и Рикардо и отталкивавшегося от трудовой теории ценности (или,
в лучшем случае, от теории ценности, основанной на издержках произ‑
водства(3)), Сэй решительно восстанавливает в правах схоластическое,
континентальное, французское объяснение ценности полезностью. По‑
лезность, и только она, порождает меновую ценность. Сэй, к собствен‑
ному удовлетворению, разрешает парадокс ценности тем, что полностью
избавляется от понятия «потребителная ценность» или «ценность в ис‑
пользовании» («use‑value») как не имеющего отношение к сфере обме‑
на. Но это еще не всё: он разделяет субъективистскую теорию ценности,
так как полагает, что ценность основана на акте оценивания со сторо‑
ны потребителя. Помимо того что соответствующие оценки субъектив‑
ны, они еще и относительны, так как ценность одного блага или услуги
всегда сравнивается с ценностью другого блага или услуги. Эти ценно‑
сти, или полезности, зависят от всего того, что относится к потребностям,
31
19
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
желаниям и знаниям, имеющимся у индивидов, «от моральной и физи‑
ческой природы человека, климата, в котором он живет, и от обычаев и
законодательства его страны. У него есть телесные потребности, потреб‑
ности его ума и души; одни потребности относятся к нему самому, дру‑
гие — к его семье, третьи — к его положению как члена общества». По‑
литическая экономия, мудро указывает Сэй, должна принимать эти цен‑
ности и предпочтения людей как данность, «как исходные данные для ее
рассуждений, оставляя моралисту и практику всевозможные обязан‑
ности по просвещению и наставлению своих собратьев как в этих, так
и в других частных вопросах человеческого поведения».
В некоторых местах Сэй вплотную подходит к открытию понятия
предельной (маржинальной) полезности, но не делает последнего ша‑
га. Так, он видит, что относительные оценки благ зависят от «оценоч‑
ных рангов в уме того, кто оценивает». Но так как он не пришел к поня‑
тию маржинальности, то и не смог полностью разрешить парадокс цен‑
ности. На самом деле он достиг в его разрешении гораздо меньшего, чем
его континентальные предшественники. Поэтому Сэй просто полностью
отбросил потребительную ценность и решил сосредоточиться на мено‑
вой ценности. Но в результате он, точно так же как Смит и его британ‑
ские последователи, не смог посвятить много усилий анализу потребле‑
ния и потребительского поведения.
Но если Сэй просто отбросил потребительную ценность, то Рикардо
сделал парадокс ценности и злосчастный разрыв между потребительной
и меновой ценностью ключевым аспектом своей теории ценности. С точ‑
ки зрения Рикардо железо дешевле золота потому, что затраты труда на
добычу и производство золота больше, чем затраты труда на производ‑
ство железа. Рикардо признавал, что полезность «определенно лежит
в основе ценности», но это, очевидно, представляло для него лишь отда‑
ленный интерес, так как «уровень полезности» ни в коем случае не мо‑
жет служить мерилом для определения ценности. Все это так, но Рикар‑
до не видел абсурдности самой попытки найти такой измеритель. Дру‑
гой его абсурдной идеей, как мы увидим ниже, было утверждение, что
затраты труда предоставляют такую «истинную» и неизменную меру
ценности. Как писал Сэй в своих примечаниях к французскому изданию
«Начал политической экономии» Рикардо, «неизменная мера ценности
есть чистая химера».
Смита, и в еще большей степени Рикардо подталкивала к их трудовой
теории ценности сосредоточенность на долгосрочной «естественной» це‑
не продуктов производства. Сэю же в его анализе очень помог его реали‑
стический акцент на объяснении фактических рыночных цен.
Разумеется, издержки тесно связана с формированием цен факторов
производства. Однако вопрос, с ответом на который сторонники теории
издержек производства испытывали затруднения, состоял в том, отку‑
да, в свою очередь, берутся сами эти издержки. Или они предписывают‑
ся божественным откровением?
32
1.5. Полезность, производительность и распределение
Одна из аномалий, касающихся рассуждений Сэя, заключается в том,
что, будучи представителем субъективистской теории ценности, или
теории полезности, он необъяснимым образом отвергал открытие Дже‑
новези и Кондильяка, его собственного предшественника в движении
идеологов, что люди обменивают одно на другое потому, что ценят то,
что получают, больше того, что отдают, и поэтому обмен всегда выгоден
обеим сторонам. Отрицая эту взаимовыгодность, Сэй во многом противо‑
речит своей собственной позиции в отношении полезности.
В своем пренебрежительно отношении к Кондильяку Сэй не толь‑
ко ведет себя неблагородно, но и почти целенаправленно отказывается
его понимать. Сначала, он заявляет, что Кондильяк «утверждает, будто
товары, которые продавцом меньше ценятся меньше, чем покупателем,
увеличиваются в ценности вследствие одного лишь акта перехода из рук
в руки». Но Кондильяк настаивает, например, что «равная ценность дей‑
ствительно отдается за равную ценность», так что когда испанское ви‑
но покупается в Париже, «деньги, уплачиваемые покупателем, и полу‑
чаемое им вино стоят одно другого» — на что мы могли бы спросить: для
кого? Затем Сэй признает, что одно и то же вино стоит в Париже боль‑
ше, чем стоило бы в Испании, где его произвели, но настаивает, что уве‑
личение ценности вина не произошло «в момент передачи его потреби‑
телю, а имело причиной перевозку».
Однако Освальд Сент‑Клэр резко возражает Сэю: «В реальности пе‑
редача потребителю составляет суть данной транзакции; перевозка на
большое расстояние играет вспомогательную роль по отношению к этой
цели; изменение местоположение — это лишь средство достижения дан‑
ной цели, и в нем не было бы необходимости, если бы потребители не бы‑
ли готовы купить то же самое количество и по той же цене, если бы мог‑
ли найти этот товар на месте».
Сэй упрямо продолжает свои нападки на проницательное наблюде‑
ние Кондильяка: «Продавец не является профессиональным обманщи‑
ком, а покупатель — простаком, и когда Кондильяк говорит, что если бы
обмениваемые ценности всегда были равны, то ни одна сторона ничего не
выигрывала бы от обмена, его суждение не имеет никакого основания».
Но на самом деле Кондильяк, разумеется, совершенно прав: зачем ко‑
му‑то обменивать X на Y, если то и другое имеет одинаковую ценность?
Сент‑Клэр с раздражением отвечает на это следующей прекрасной
репликой:
Господи, ну как же эти экономисты умудряются так не понимать друг
друга! Кондильяк вовсе не утверждает, что виноторговец жулик, а по‑
купатель дурак; он не предполагает, что торговец грабит либо произ‑
водителя, либо потребителя; его теория заключается в том, что по‑
лезность и ценность продукта увеличивается при переходе от про‑
изводителя к потребителю и что обе стороны выигрывают от участия
торговца, который делает возможным обмен. Для производителя
33
20
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
торговец — это тот, кто находит потребителя, а для потребителя он
тот, кто находит товар; с помощью торговца как посредника в обме‑
не производитель получает более выгодную цену за свою продукцию,
а покупатель — бóльшую ценность за свои деньги12.
21
Одним из важнейших достижений Сэя было применение им теории
полезности к теории распределения, по существу, приведшее к откры‑
тию теории формирования цен факторов производства и, соответст‑
венно, факторных доходов, на основе их производительности. Прежде
всего, Сэй, в противоположность Смиту, указал на то, что весь труд, а не
только тот, который воплощен в материальных объектах, «производите‑
лен». Более того, он блестяще продемонстрировал, что все услуги фак‑
торов производства, будь то земля, труд или капитал, нематериальны,
хотя могут иметь своим результатом материальный продукт. Иными
словами, в процессе производства факторы производства предоставля‑
ют нематериальные услуги. Процесс производства, как впервые четко
указал Сэй, не является процессом «создания» материальных продук‑
тов. Человек не может создавать материю, он может лишь преобразо‑
вывать ее в различные виды и формы, чтобы более полно удовлетворять
свои потребности. Производство и есть этот самый процесс преобразова‑
ния. С точки зрения такого преобразования всякий труд производителен,
«так как он участвует в производстве продукта», или, говоря метафори‑
чески, в создании «полезностей». Если же труд, как это порой бывает,
потрачен без какой‑либо конечной выгоды, то его результатом является
ошибка: «глупость или бесполезная трата труда со стороны человека, его
приложившего». Одним из примеров непроизводительного труда явля‑
ется преступление, т.е. не только нерыночная, но и прямо антирыночная
деятельность: в данном случае «хлопоты [усилия] направлены на отъем
у другого человека имеющихся у него благ с помощью обмана или наси‑
лия… [это] вырождается в абсолютно криминальное деяние, результа‑
том которого становится не производство чего‑либо, а насильственное
перераспределение богатства от одного индивида к другому».
Ж.‑Б. Сэй также впервые ясно сформулировал идею неограниченно‑
сти потребностей. Он пишет: «Не существует такого объекта, принося‑
щего удовольствие или полезность, благодаря которому желание как та‑
ковое могло бы перестать быть неограниченным, так как каждый всегда
готов принять то, что может увеличить его выгоду или удовлетворение».
Сэй отвергает позицию британского меркантилиста сэра Джеймса Стю‑
арта, предвосхищавшую позднейшие идеи Дж. К. Гэлбрейта, превозно‑
сившую аскетическое подавление желаний в качестве решения проб‑
лемы опережающего роста желаний по отношению к производству. Он
осыпал эту доктрину справедливыми насмешками: «Согласно этому
принципу верхом совершенства было бы не производить вообще ниче‑
го и не иметь никаких желаний, т.е. чтобы человечество прекратило свое
существование».
34
1.5. Полезность, производительность и распределение
К сожалению, далее Сэй попадает в ту же самую гэлбрейтианскую
ловушку, критикуя роскошь, показное потребление и утверждая, что
«реальные» потребности более важны для общества, чем «искусствен‑
ные». Однако он спешит добавить, что государственное вмешательство
не является подходящим способом достижения подлинного изобилия.
В том, что касается формирования ценности, или цен, услуг факто‑
ров (или, как он их называет, «агентов») производства, Сэй принимает
протоавстрийский подход, что резко отличает его от традиции Смита—
Рикардо. Поскольку ценность объекта создается субъективным чело‑
веческим желанием, которое отражает полезность этого объекта, фак‑
торы производства получают ценность благодаря «способности созда‑
вать полезность, из которой проистекает это желание». Рикардо, пишет
Сэй, полагает, «что ценность продуктов основана на ценности действия
производительных агентов», т.е. что ценность продуктов определяется
ценностью факторов производства, или издержками производства. Сэй
же, напротив, объявляет: «Текущая ценность производственного уси‑
лия основана на ценности бесчисленного множества продуктов, срав‑
ниваемых один с другим… Эта ценность пропорциональна важности их
взаимодействия в деле производства…» В противоположность потреби‑
тельским благам, указывает он, спрос на факторы производства порож‑
дается не непосредственным удовлетворением, а «ценностью продук‑
та, который можно с их помощью получить, а она, в свою очередь, име‑
ет источником полезность этого продукта, или удовлетворение, которое
тот может принести». Иными словами, ценность факторов определяется
ценностью их продуктов, которая, в свою очередь, проистекает из по‑
требительских оценок и запросов. Цепочка причинно‑следственных свя‑
зей, с точки зрения Сэя, как и впоследствии австрийцев, ведет от потре‑
бительских оценок к ценам потребительских благ, а уже от последних
к ценам факторов производства (т.е. издержкам производства). В отли‑
чие от этого смитовская, и в особенности рикардианская причинно‑след‑
ственная цепочка ведет от издержек производства, главным образом за‑
трат труда, к ценам потребительских благ. Говоря о «пропорциональной»
ценности каждого фактора, Сэй снова вплотную подходит к теории пре‑
дельной производительности, объясняющей вменение потребительских
оценок факторам производства, и к анализу переменных пропорций. Но
не доходит до этого.
Сэй не ограничивается общим, пусть и новаторским анализом фор‑
мирования цен факторов производства. Он, по сути дела, создает зна‑
менитую «триаду» классической экономической теории: земля (или «ес‑
тественные агенты»), труд (или, по Сэю, «прилежание») и капитал. Труд
обрабатывает или применяет «естественные агенты» для создания капи‑
тала, который затем используется для преумножения производитель‑
ности во взаимодействии с землей и трудом. Хотя капитал создается
прежним трудом, получив существование, он используется трудом для
увеличения объема производства. Если существуют классы факторов
35
22
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
23
производства, то нет ничего проще, чем попасть в интеллектуальную
ловушку, начав утверждать, что каждый класс получает тот вид дохо‑
да, который приписывается ему обыденной речью: то есть труд получа‑
ет заработную плату, земля — ренту, а капитал — процент. Разве не это
диктуется здравым смыслом? Хотя эта поверхностная очевидность ока‑
залась полезной при первой попытке (если не считать забытого Тюрго)
вытащить теорию производства из той неразберихи, в которую ее вверг
Адам Смит, платой за это стало серьезное заблуждение, которое так и не
было разъяснено вплоть до прихода австрийской школы. Эти три жестко
разделенные категории начали рассыпаться уже у самого Сэя, когда
он сделал любопытное наблюдение, что работники «одалживают» свои
услуги владельцам капитала и земли, зарабатывая таким образом свою
плату, землевладельцы «одалживают» свою землю капиталу и труду, за‑
рабатывая таким образом ренту, а капиталисты «одалживают» свой ка‑
питал, чтобы получить процент. Чем же именно эти платежи отличаются
друг от друга? В чем разница между рентой как ценой «ссуды» и процен‑
том как цены «ссуды»? И чем же заработная плата отличается от про‑
цента и ренты? На самом деле путаница еще больше, так как работники
и землевладельцы не «одалживают» свои услуги; они не являются кре‑
диторами. Напротив, в более глубоком смысле капиталисты одалживают
деньги им, выплачивая им доход авансом, до того, как продукция будет
продана потребителям; поэтому работники и землевладельцы являются
«должниками» по отношению к капиталистам и платят тем естествен‑
ную ставку процента. Наконец, как впоследствии указал Бём‑Баверк, эта
классическая триада основывается на фундаментальном смешении по‑
нятий «капитал» и «капитальные блага». Капитал как фонд сбережений,
или ссудных средств, может приносить процент: но капитальные блага —
которые представляют собой реальные, физически существующие фак‑
торы производства, а не денежные фонды — не приносят процента. Как
и все прочие факторы производства, капитальные блага приносят своим
владельцам цену — цену за единицу времени оказываемых ими услуг.
Если угодно, все факторы — капитальные блага, земля и труд — при‑
носят владельцам такие цены, которые можно назвать «рентой», т.е. це‑
ны «аренды» того или иного блага в единицу времени. Каждая такая цена
определяется производительности соответствующего фактора. Но отку‑
да же тогда берется процент на капитальные фонды?
Итак, пытаясь решить проблему процента, Сэй подверг критике Сми‑
та и его последователей за то, что они сосредоточили внимание на труде
как единственном факторе производства и пренебрегли ролью капитала,
участвующего в производстве совместно с трудом. Парируя ответный
выпад последователей Смита и Рикардо (который впоследствии примут
на вооружение Маркс и марксисты), что капитал есть просто‑напросто
аккумулированный труд, Сэй отвечает: да, это так, но после того, как
капитал создан, его услуги существуют здесь и теперь, они продолжа‑
ют оказываться и должны оплачиваться. Хотя на некотором уровне этот
36
1.5. Полезность, производительность и распределение
ответ можно признать удовлетворительным, он все же не отвечает на
вопрос, откуда берется чистый доход, приносимый капитальными фон‑
дами — доход, который Тюрго, а затем австрийцы объяснили как цену
временнóго предпочтения, т.е., другими словами, следствие того факта,
что капитал представляет собой не только аккумулированный труд, но
и «аккумулированное время».
Несмотря на то что Сэй так и не решил проблему процента, он про‑
вел великолепный анализ капитала, понимаемого как капитальные бла‑
га, и его ключевой роли в производстве и увеличении экономического бо‑
гатства. Люди, отмечал он, преобразуют естественные агенты в капитал
для того, чтобы и дальше преобразовывать природу в конечные потре‑
бительские блага. Чем больше люди создают капитальных благ — ин‑
струментов и машин, — тем больше они могут ставить природу себе на
службу и делать свой труд более производительным. Чем больше ма‑
шин, тем выше производительность труда и тем ниже издержки про‑
изводства. Такое наращивание капитала особенно выгодно массам по‑
требителей, так как конкуренция ведет к снижению не только издержек
производства, но и цен на продукцию. Кроме того, более широкое приме‑
нение машин позволяет повысить и качество производимой продукции,
а также создавать новые ее виды, которые были бы недоступны в усло‑
виях ремесленного производства. Огромный рост объемов производства
и уровня жизни высвобождает человеческую энергию, которая теперь
может направляться не только на обеспечение простого выживания, но
и на культивирование искусств, хотя бы даже самых легкомысленных, и,
что важнее всего, на «развитие умственных способностей».
В анализе разделения труда и в подчеркивании того, что степень это‑
го разделения ограничивается размерами рынков, Сэй следует Смиту.
Но его рассуждения намного более последовательны и логичны. Прежде
всего, он демонстрирует, что углубление разделения труда требует
большого количества капитала, поэтому критически важным является
инвестирование в капитал, а не разделение как таковое. Он также ука‑
зывает, в отличие от Смита, что главная специализация труда происхо‑
дит не просто внутри предприятия (как в знаменитом примере булавоч‑
ной фабрики из первой главы книги Смита), а пронизывает всю экономи‑
ку и формирует основу всего обмена между производителями.
Сэй также показывает, что сущность инвестирования капитала со‑
стоит в авансировании денежных платежей за факторы производства,
причем возмещение этих авансов осуществляется впоследствии потре‑
бителями. Поэтому «капитал, задействованный в производственной дея‑
тельности, всегда является просто‑напросто авансом, которым оплачи‑
ваются производственные услуги, и он возмещается за счет ценности со‑
зданного ими продукта». Здесь он ухватил суть австрийского понимания
капитала как процесса, разворачивающегося во времени, который вклю‑
чает в себя авансовую оплату произведенного. Сэй также предвосхитил
австрийское понятие «стадий производства». Он отмечал, что на каждой
37
24
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
стадии капиталист, вместо того чтобы в течение продолжительного вре‑
мени ждать возмещения от потребителя, покупает продукцию предыду‑
щей стадии производства и тем самым возмещает затраты множества за‑
нятых на ней капиталистов. Сэй просто и ясно излагает эту идею:
Шахтер извлекает руду из недр земли; металлург платит ему за нее.
На этом заканчивается участие шахтера в производстве, и оно опла‑
чивается авансом из капитала металлурга. Последний затем выплав‑
ляет из руды чугун, очищает его и производит сталь, которую продает
ножовщику; таким образом оплачивается его производственная дея‑
тельность, и выплаченный им ранее аванс возмещается вторым аван‑
сом, воплощенным в цене стали, уже со стороны ножовщика. Затем
ножовщик перерабатывает сталь в бритвенные лезвия, цена которых
возмещает авансированный им капитал и одновременно оплачивает
его производственные услуги.
В более общем случае:
Каждый очередной производитель авансирует предшественнику те‑
кущую ценность продукта, включая уже затраченный на него труд.
В свою очередь, последователь этого производителя возмещает ему
авансированные средства с прибавлением той ценности, которую про‑
дукт мог получить, пройдя через его руки. Наконец, последний произ‑
водитель, который обычно является розничным продавцом, получает
от потребителя компенсацию за суммарную величину всех этих аван‑
сов плюс плату за заключительную операцию, которую он произвел
над данным продуктом.
В конечном счете деньги, уплаченные потребителями за конечный
продукт, такой как бритвенные лезвия, компенсируют капиталистам все
предшествующие авансы за различные услуги факторов производства.
Переходя к заработной плате и рынку труда, Сэй отмечает, что став‑
ки заработной платы будут наивысшими по сравнению с ценой капитала
и земли тогда, когда труд является самым редким по сравнению с двумя
другими факторами производства. Это будет иметь место в тех случаях,
когда земля имеется практически в неограниченном количестве и/или
изобилие капитала создает большой спрос на труд. Кроме того, ставки
заработной платы будут пропорциональны опасности, тяжести и непри‑
ятности работы, нерегулярности занятости, продолжительности обуче‑
ния, а также уровню умения или таланта. «Каждая из этих причин, —
пишет Сэй, — создает тенденцию к сокращению количества труда в об‑
ращении в соответствующей отрасли и, вследствие этого, к изменению
ставки заработной платы в ней». Признавая различия в природной ода‑
ренности, Сэй ушел далеко вперед от эгалитаризма Адама Смита и нео‑
классической экономической теории, возникшей гораздо позже Смита.
В долгосрочном плане капитал обеспечивает одинаковую доходность
во всех отраслях и фирмах; но это утверждение истинно лишь на боль‑
38
1.5. Полезность, производительность и распределение
ших отрезках времени хотя бы из‑за неизбежно ограниченной мобиль‑
ности земли, труда и капитала. С точки зрения Сэя, «прибыль», или про‑
цент, на капитал проистекает из производственных услуг последнего, —
здесь снова проявляется фундаментальное смешение понятий капитала
как фонда, который приносит процент, и капитальных благ, которые яв‑
ляются факторами производства, за которые платится цена и которые
приносят доход благодаря своей производительности. Но несмотря на
эту принципиальную ошибку, Сэй высказывает много тонких соображе‑
ний по поводу процента. Например, он был, вероятно, первым экономи‑
стом, продемонстрировавшим, что премия за риск прибавляется к базо‑
вой процентной ставке, так что менее надежные должники платят более
высокий процент. Риск, указывал он, зависит от ожидаемой сохранности
инвестиций, личной репутации и характера заемщика, исполнения им
своих долговых обязательств в прошлом и от способности и готовности
правительства страны должника обеспечить при необходимости прину‑
дительный возврат долга. Кроме того, Сэй сформулировал теорию при‑
были как результата инноваций: поскольку новые методы применения
капитала связаны с большей неопределенностью, для них характерен
особенно высокий уровень риска, и поэтому они, как правило, будут бо‑
лее прибыльными. Таким образом, прибыли от инноваций связаны с ка‑
тегорией риска.
Сэй также утверждал, что процентные ставки на кредитном рынке
определяются спросом на капитал (которому они прямо пропорциональ‑
ны) и предложению капитала (обратно пропорциональная зависимость).
Будучи сторонником свободного кредитного рынка — «ростовщичество»
морально не более предосудительно, чем арендная и заработная плата, —
он также продемонстрировал, что представление, будто количество де‑
нег может уменьшать или увеличивать процентную ставку, является за‑
блуждением. Сэй проницательно указал на то, что «говорить о проценте
на деньги — неверное словоупотребление»; на самом деле процент при‑
носят сбережения, а не деньги, и ссуды могут выдаваться (и выдаются на
практике) натурой, а не только деньгами. Он пишет: «Изобилие или ред‑
кость денег или из их заместителей… не больше влияет на ставку про‑
цента, чем изобилие или редкость корицы, пшеницы или шелка».
1.6. ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ
В то время как Адам Смит изгнал из экономической теории само сущест‑
вование предпринимателя, Ж.‑Б. Сэй, в чем состоит его непреходящая
заслуга, вернул его обратно. Конечно, это не было возвращение того по‑
ложения, которое было у предпринимателя во времена Кантильона и
Тюрго, но он продолжал после этого пунктирно и «подпольно» присутст‑
вовать в континентальной экономической мысли, хотя полностью отсут‑
ствовал в доминирующем мэйнстриме британской классической школы.
39
25
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
26
Акцент на реальном мире вместо долгосрочного равновесия практиче‑
ски вынуждал вернуться к изучению предпринимателя. С точки зрения
Сэя, предприниматель, главный элемент экономический системы, берет
на себя ответственность за свою фирму, управление ею и связанный с этим
риск. Он почти всегда владеет частью капитала фирмы. Сэю хорошо был
известен тот факт, что доминирующий в экономике тип предпринимателя
и человека, берущего на себя риск, — это человек, одновременно являю‑
щийся капиталистом, собственником капитала. Владелец капитала, земли
или личных услуг отдает соответствующие услуги в наем «арендатору»,
или предпринимателю. За свои фиксированные платежи владельцам этих
факторов производства предприниматель берет на себя спекулятивный
риск получения прибыли или несения убытков. «Это своего рода спекуля‑
тивная сделка, в которой арендатор берет на себя риск получения прибы‑
ли или несения убытка в зависимости от того, окажется ли валовой доход,
который ему удастся выручить, или продукт, который будет произведен
с помощью переданных ему действующих факторов, больше или меньше
арендных или рентных платежей, которые ему придется заплатить».
Предприниматель, добавляет Сэй, действует подобно посреднику
между продавцами и покупателями, применяя факторы производства
пропорционально спросу на различные продукты. Спрос же на продук‑
ты, в свою очередь, пропорционален их полезностям и количеству дру‑
гих продуктов, на них обменивающихся. Предприниматель постоянно
сравнивает цены реализации продуктов с издержками их производства:
если он решает произвести больше, то его спрос на факторы производ‑
ства вырастет.
Часть прибыли, достающейся капиталисту‑предпринимателю, пред‑
ставляет собой стандартную доходность капитала. Но кроме этого, зая‑
вил Сэй, существует часть дохода, соответствующая «особому характе‑
ру» предпринимателя. Последний управляет бизнесом, но его роль еще
шире: он должен обладать способностью к здравому суждению, терпе‑
нием, а также «знанием окружающего мира и знанием бизнеса», так как
он применяет знание к процессу производства потребительских благ. Ему
необходимо нанимать работников, закупать сырье и материалы, поддер‑
живать затраты на низком уровне и находить потребителей для своей
продукции. Но прежде всего ему необходимо предварительно оценить
важность данного вида продукции, вероятный спрос на нее и доступность
соответствующих средств производства. И наконец, он «должен хорошо
уметь проводить расчеты для сопоставления издержек производства
с вероятной ценностью конечного продукта, которую он будет иметь на
рынке». Те, кто не обладает этими качествами, не добьются успеха в ка‑
честве предпринимателей, будут терпеть убытки и обанкротятся; оста‑
нутся только те, которые будут умелыми и успешными, т.е. смогут полу‑
чать прибыль.
Сэй критиковал Смита и его последователей за то, что они не разли‑
чали категории предпринимательской прибыли и прибыли на капитал,
40
1.6. Предприниматель
которые в прибылях, получаемых реальными предпринимателями, сли‑
ты воедино.
Сэй также высоко оценивал предпринимательство как движущую
силу размещения ресурсов и адаптации, происходящих в рыночной эко‑
номике. Он дает общую характеристику этих аспектов функционирова‑
ния рынка, утверждая, что желания потребителей определяют, какие
именно товары и услуги будут произведены: «Продукт, которого жела‑
ют больше всего, пользуется наибольшим спросом; а то, что пользует‑
ся наибольшим спросом, приносит наибольшую прибыль труду, капи‑
талу и земле, которые поэтому направляются на дополнительное про‑
изводство этого предпочитаемого продукта; и наоборот, когда спрос на
продукт уменьшается, его производство приносит меньше прибыли; по‑
этому он перестает производиться».
Такие проницательные исследователи, как Шумпетер и Эбер, крити‑
ковали Сэя за то, что он рассматривал предпринимателя как статиче‑
ского менеджера и организатора, а не как динамическую фигуру, при‑
нимающую на себя риск и неопределенность. Мы не можем согласиться
с этой точкой зрения. Представляется, что он, наоборот, прямо следовал
традиции Кантильона и Тюрго, трактуя предпринимателя как прогнози‑
ста и человека, берущего на себя риск.
Из этого анализа капитала, предпринимательства и рынка Ж.‑Б. Сэй
приходит к laissez faire: «Только сами производителя являются компе‑
тентными судьями в том, что касается преобразования, экспорта и им‑
порта всех эти разнообразных материалов и товаров; и всякое прави‑
тельство, которое в это вмешивается, всякая система, созданная с расче‑
том повлиять на производство, может лишь навредить».
1.7. ЗАКОН РЫНКОВ СЭЯ
Хотя мэйнстрим экономической теории и историки экономической мысли
почти полностью игнорируют Ж.‑Б. Сэя, это не относится к одному отно‑
сительно малозначимому аспекту его идей, получившему название «за‑
кон рынков Сэя». Единственным пунктом, который выудили из его докт‑
рины активные и агрессивные британские рикардианцы, был этот закон.
Джеймс Милль, «Ленин» рикардианского движения (см. ниже), высо‑
ко оценил его в своей книге «В защиту коммерции» (Commerce Defended,
1808), а Рикардо усвоил этот закон от своего учителя и первооткрывателя13.
Закон Сэя прост и почти тривиален и самоочевиден, поэтому трудно
не прийти к заключению, что он смог поднять одну за другой несколько
бурь лишь потому, что из него вытекали очевидные политические выво‑
ды и последствия. По существу, закон Сэя представляет собой жесткий
и адекватный ответ всевозможным экономическим невеждам, а также
своекорыстным людям, которые во время каждой рецессии или кризиса
начинают жаловаться на ужасную проблему общего «перепроизводства»
41
27
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
28
или, говоря языком, принятым во времена Сэя, «общего затоваривания»
рынка. «Перепроизводство» означает превышение производства над по‑
треблением — т.е. производство в целом слишком велико по сравнению
с потреблением, и поэтому продукты не могут быть проданы на рынке.
Если объемы производства слишком велики по отношению к потребле‑
нию, то, очевидно, эта проблема относится к тому типу, которые сегодня
принято называть «провалы рынка», — несовершенства, которые долж‑
ны быть компенсированы вмешательством государства. Вмешательство
в данном случае должно принять одну из двух форм (либо сочетать обе):
сокращение производства либо искусственное стимулирование потреб‑
ления. Американский Новый курс в 1930‑х гг. применял и то и другое, не
достигнув успеха в разрешении предполагаемой проблемы. Производ‑
ство может быть сокращено если государство, как это было в случае Но‑
вого курса, будет организовывать бизнес в принудительные картели что‑
бы заставить его сократить объемы выпуска продукции.
Но самой излюбленной программой интервенционистов уже давно
стало стимулирование потребительского спроса. Обычно для этого пра‑
вительство и центральный банк раздувают денежную массу; другим
способом, который применяется вместе с первым или вместо него, явля‑
ется сведение государственного бюджета с большим дефицитом, когда
правительственные расходы выступают суррогатом потребления. Бюд‑
жетный дефицит действительно выглядит как идеальное средство для
сторонников идеи перепроизводства/недопотребления. Ибо если проб‑
лема заключается в излишнем производстве и/или недостаточных по‑
требительских расходах, то решением будет стимулирование как можно
большего непроизводительного потребления, а кто с этим может спра‑
виться лучше, чем государство, которое по самой своей природе непро‑
изводительно и даже мешает производству?
Сэй, естественно, с ужасом воспринимал такие рассуждения и рецеп‑
ты14. Прежде всего, указывал он, желания человека неограниченны и
будут оставаться таковыми до тех пор, пока мы не достигнем подлинно‑
го всеобщего сверхизобилия — мира, в котором цены всех благ и услуг
снизятся до нуля. Но в этом состоянии не будет проблемы нахождения
потребительского спроса, более того, вообще не будет никаких эконо‑
мических проблем. Не будет необходимости заниматься производст‑
вом, работать, заботиться о накоплении капитала — и все мы окажем‑
ся в Эдемском саду.
Таким образом, Сэй постулирует ситуацию, в которой все издержки
производства наконец‑то сведены к нулю: «В этом случае, очевидно,
больше не может быть земельной ренты, процента на капитал и зара‑
ботной платы, а следовательно, у производительных классов уже не бу‑
дет никаких доходов». Что же тогда произойдет?
Значит, скажу я, что эти классы прекратят свое существование. Вся‑
кий объект человеческого желания будет находиться в такой же ситуа‑
42
1.7. Закон рынков Сэя
ции, как воздух или вода, которые потребляются без необходимости
быть произведенными и купленными. Подобно тому как каждый чело‑
век достаточно богат, чтобы обеспечить себя воздухом, он будет в со‑
стоянии обеспечить себя любым мыслимым продуктом. Это будет под‑
линная вершина богатства. Политическая экономия перестанет быть
наукой; у нас не будет повода, чтобы учиться способам приобретения
богатства, ибо оно будет доступно для нас в готовом виде, достаточно
будет лишь протянуть руку.
Но поскольку вне Эдемского сада произведенного всегда будет не хва‑
тать для удовлетворения всех человеческих желаний, нет нужды беспо‑
коиться о недостаточном потреблении. Проблема, ограничивающая бо‑
гатство и уровень жизни, заключается в недостаточном производстве.
На рынке, указывает Сэй, производители обменивают свои продукты на
деньги, чтобы купить на них продукты других производителей. В этом
сущность экономики обмена, т.е. рыночной экономики. Поэтому пред‑
ложение одного блага представляет собой, в сущности, спрос на другие
блага. Потребительский спрос есть не что иное, как воплощение пред‑
ложения других продуктов, собственники которых стремятся купить
потребительские продукты, о которых идет речь. Гораздо лучше, если
спрос возникает из предложения других продуктов, как это происходит
на свободном рынке, чем если государство стимулирует потребитель‑
ский спрос без соответствующего производства.
Стимулирование потребление государством само по себе «не при‑
носит выгоды коммерции, так как трудность лежит в предоставлении
средств, а не в стимулировании желания потреблять; но, как мы видели,
лишь производство доставляет средства». Поскольку подлинный спрос
порождается только предложением продуктов, а государство непроиз‑
водительно, из этого вытекает, что государственный расходы на самом
деле не могут увеличить спрос:
Ценность, будучи созданной, не увеличивается… из‑за того, что она
изъята и потрачена государством, вместо того чтобы быть потрачен‑
ной индивидом. Человек, живущий за счет производительной дея‑
тельности других людей, не создает спроса на продукты этой деятель‑
ности, он лишь ставит себя на место производителя, нанося тем самым
огромный вред производству…
Но если не может быть общего перепроизводства, кроме как в Эдем‑
ском саду, то почему бизнесмены и сторонние наблюдатели так часто
жалуются на общее затоваривание? С одной стороны, избыток одно‑
го или нескольких товаров просто‑напросто означает, что произведено
слишком мало других товаров, на которые те можно было бы обменять.
Но, с другой стороны, раз мы знаем, что увеличившееся предложение
какого‑либо продукта ведет к снижению его цены, то если образовался
непроданный избыток одного или нескольких товаров, то соответствую‑
щие цены должны упасть, тем самым стимулируя спрос до тех пор, пока
43
29
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
не будет куплено все произведенное количество. На свободном рынке не
может быть проблемы «перепроизводства» или «недопотребления», так
как цены всегда могут снизиться до того уровня, при котором рынки очи‑
щаются от товаров. Хотя Сэй не всегда излагал суть дела именно в та‑
ких терминах, тем не менее он достаточно ясно ее понимал, что особен‑
но хорошо видно в его полемике с Томасом Мальтусом по поводу закона
рынков в «Письмах к Мальтусу». Те, кто жалуется на перепроизводст‑
во или недопотребление, редко обсуждают проблему в терминах цен, од‑
нако эти понятия совершенно бессмысленны, если игнорируется система
цен. Вопрос всегда должен ставиться так: производство или продажи по
какой цене? Спрос или потребление по какой цене? Если цены свобод‑
ны и могут снижаться до уровня, очищающего рынок и ликвидирующе‑
го излишек, то действительно непроданный остаток, или затоваривание,
не может возникнуть никогда, идет ли речь об избытке отдельного това‑
ра или об общем избытке в экономике.
Более того, пишет Сэй в «Письмах к Мальтусу», «есликоличество,
отправленное на рынок, хотя бы немного превосходит потребности, то
этого достаточно для того, чтобы цена существенно изменилась». Имен‑
но это явление, которое мы сегодня назвали бы «эластичностью», и по‑
рождаемые им резкие скачки цен, по его мнению, приводит к тому, что
многие люди по ошибке принимают «небольшой избыток» предложения
за «чрезмерное изобилие».
Если принимать во внимание систему цен, то это приводит к серьез‑
ным выводам в отношении экономической политики. Ее наличие озна‑
чает, что для решения проблемы затоваривания, будь то на отдельном
рынке или в экономике в целом, не нужно, чтобы государство трати‑
ло или создавало деньги; нужно дать возможность ценам снизиться до
уровня, при котором рынок отчистится от излишков.
В «Письмах к Мальтусу» Сэй предлагает рассмотреть следующий
пример. Произведено сто мешков пшеницы, которые обменены на 100 от‑
резов сукна (или проданы за деньги, на которые потом куплена ткань).
Предположим, что производительность и объемы производства в обе‑
их отраслях удвоились, и теперь 200 мешков пшеницы обмениваются на
200 отрезов сукна. Каким образом сверхизобилие, или перепроизводст‑
во, повлияет на каждый из этих товаров (или на оба вместе)? И если при
производстве 100 единиц каждого продукта производители получали
30 франков прибыли, то почему не может оказаться так, что при увели‑
чившихся объемах производства и соответствующем падении цен обоих
товаров оба производителя по‑прежнему будут получать те же 30 фран‑
ков прибыли? И как может возникнуть общее затоваривание? Однако
Мальтус был вынужден настаивать, что часть дополнительно произве‑
денной ткани не найдет своих покупателей.
Далее Сэй отмечает, что Мальтус в некотором смысле согласился
с тем, что в результате увеличения производства цены снижаются, по‑
сле чего отступил на следующую линию обороны, утверждая, что «цена
44
1.7. Закон рынков Сэя
на продукцию упадет до столь низкого уровня, что не сможет покрыть
затраты на оплату труда, необходимые для ее производства». Здесь мы
подходим к самой сути жалобы на перепроизводство/недопотребле‑
ние — надо лишь пробиться сквозь их туманные агрегированные поня‑
тия и действительное или мнимое игнорирование того факта, что сни‑
жение цены на любой продукт всегда может очистить рынок от излишка.
В своем ответе Сэй замечает, что Мальтус, приняв трудовую теорию
ценности, к сожалению, не учитывает, что кроме оплаты труда в состав
издержек производства входит плата за производственные услуги зем‑
ли и капитала. Так что будем считать, что возражение состоит в том, что
цены продажи готовой продукции станут ниже издержек производства.
Но откуда берутся эти «издержки»? Чем они определяются? Хотя
Рикардо занял сторону Сэя в вопросе о перепроизводстве, британско‑
му последователю Смита и Рикардо (такому как Мальтус) было легко
попасть в эту ловушку и принять допущение, что издержки некоторым
образом фиксированы и неизменны. Сэй, который, как мы увидим ни‑
же, считал, что издержки определяются ценами на готовую продукцию,
а не наоборот, с неизбежностью пришел к гораздо более ясной и точ‑
ной общей картине. Возвращаясь к своему примеру, он указал, что если
производители пшеницы и сукна удваивают производство с использо‑
ванием тех же самых производственных услуг, то это означает, что не
только цены этих двух товаров упадут, но и факторная производитель‑
ность вырастет в обеих отраслях. Увеличение факторной производи‑
тельности означает сокращение издержек производства. Но из этого
следует, что увеличение объема выпуска ведет не только к снижению
цены, но одновременно и к снижению издержек производства, так что
при падении цен нет оснований ожидать серьезных убытков и даже со‑
кращения прибыли.
По‑видимому, продолжает Сэй, Мальтус беспокоится по поводу того,
что цены производственных услуг останутся высокими, и поэтому из‑
держки производства при росте его объемов сохранятся на слишком вы‑
соком уровне. И здесь Сэй формулирует блестящую и глубокую мысль:
у того, что цены факторов производства останутся высокими, должна
быть какая‑то причина; не существует никакой предопределенности,
согласно которой они должны оставаться высокими. Но сама по себе вы‑
сокая заработная плата или рента как раз и свидетельствуют, что «име‑
ет место то, что мы хотим обнаружить, а именно что существует некото‑
рый способ применить их [труд и землю] так, чтобы произведенной про‑
дукции было достаточно, чтобы окупить эти издержки». Иными словами,
если цены факторов производства высоки, то это значит, что их подтал‑
кивают вверх к этому уровню альтернативные возможности примене‑
ния этих факторов. Если затраты на эти факторы серьезно подрывают
или полностью уничтожают прибыль фирмы или отрасли, то это потому,
что данные факторы более производительны в другом месте, и высокие
цены на них отражают этот важнейший факт.
45
30
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
31
Рассуждения Сэя поразительно похожи на современный ответ сто‑
ронников свободы внешней торговли на аргумент о «дешевом труде»,
приводимый в пользу протекционистских пошлин. Причина относитель‑
ной дороговизны труда, например в США (или любой другой промыш‑
ленно развитой стране), заключается в том, что другие американские
отрасли подталкивают вверх цену труда (и соответствующие издержки
производства). Следовательно, эти другие отрасли более эффективны,
чем та, которая страдает от иностранной конкуренции, и поэтому по‑
следней следует сократить или вообще прекратить производство, что‑
бы позволить высвободившимся ресурсам перейти в более эффектив‑
ные и производительные отрасли.
В более частных, но все же важных областях Ж.‑Б. Сэй дает неко‑
торые красивые и убедительные примеры аргументации reductio ad
absurdum. Так, в связи с темой затоваривания и относительной важно‑
сти спроса по сравнению с предложением он задается вопросом: что про‑
изошло бы, если бы в начале XVII в. торговец привез на современном ко‑
рабле типичную для настоящего времени партию товара в то место, где
сейчас находится город Нью‑Йорк? Очевидно, что он не смог бы продать
весь свой товар. Почему? Какова причина этого затоваривания? Ответ:
в то время и в том месте никто не производил достаточного количества
других товаров, чтобы можно было их обменять на такую партию. А по‑
чему торговец сегодня уверен, что его груз будет продан в Нью‑Йорке?
Потому, что теперь в этом городе и его окрестностях достаточно произ‑
водителей, чтобы производить и импортировать товары, «благодаря че‑
му они могут приобретать то, что предлагают им другие».
Было бы нелепостью утверждать, что проблема с реализацией пар‑
тии товаров в XVII в. связана с тем, что в то время и в том месте было
слишком много производителей и слишком мало потребителей. Сэй до‑
бавляет, что «реальными потребителями являются только те, кто, в свою
очередь, занимаются производством, так как только они могут купить
продукцию других, [в то время как]… непроизводительные потребите‑
ли не могут купить ничего, кроме как в обмен на те обладающие ценно‑
стью средства, которые были созданы производителями». «Способность
производить — это то, что отличает страну от пустыни», — афористич‑
но завершает он свое рассуждение.
Еще одно яркое сведение к абсурду, тоже содержащееся в его «Пись‑
мах к Мальтусу», является составной частью его защиты машин и инно‑
ваций от обвинений в перепроизводстве. Мальтус, отмечает Сэй, согла‑
шается с тем, что машины благотворны в том случае, если объемы про‑
изводства продукта увеличиваются настолько, что растет и занятость
в данной сфере. Однако, продолжает он, новые машины приносят пользу
и в предположительно наихудшем случае, когда производство конкрет‑
ного блага не увеличивается, и работников увольняют. Прежде всего,
в последнем случае, как и в первом, увеличивается производительность,
цены на продукцию снижаются и уровень жизни растет. Кроме того,
46
1.7. Закон рынков Сэя
начинает Сэй сведе`ние, орудия и инструменты жизненно важны для че‑
ловечества. Предлагать, как это делает Мальтус, ввести ограничения на
применение новых машин означает неявно утверждать, что «нам следу‑
ет последовательно отказаться от всех уже произведенных открытий и
сделать наши ремесла более несовершенными (разворачивая назад дви‑
жение цивилизации вместо ее продвижения вперед), чтобы тем самым
приумножить наш труд за счет уменьшения наших удовольствий».
Что же касается работников, теряющих занятость в результате вне‑
дрения новых машин, Сэй пишет, что они могут перейти — и на самом
деле перейдут — в другие сферы деятельности. В конце концов, едко
добавляет он, работодатель, устанавливающий новое оборудование, «не
заставляет их [рабочих] оставаться безработными, он лишь вынуждает
их искать другое занятие». А поскольку благодаря новым машинам и до‑
полнительной продукции доходы в обществе вырастут, для этих работ‑
ников откроется множество новых возможностей для занятости.
Вторя Тюрго, он не согласен с озабоченностью Мальтуса и Сисмон‑
ди по поводу того, что сбережения приводят к уменьшению столь необ‑
ходимых расходов, указывая, что сбережения не остаются неизрасхо‑
дованными, — они лишь тратятся на производственные (или воспроиз‑
водственные) факторы вместо потребления. Сбережения не только на
вредят потреблению — они инвестируются и тем самым увеличивают
будущие потребительские расходы. Поэтому исторически сбережения
и потребление росли вместе. И подобно тому как не существует объек‑
тивного верхнего предела потреблению, не существует предела инвес‑
тициям и накоплению капитала. «Созданная ранее продукция открыва‑
ет путь для новой продукции, и это верно независимо от того, израсходо‑
вана ли ценность» на потребление или на увеличение сбережений.
Согласившись с тем, что иногда сбережения могут быть тезавриро‑
ваны (сохраняться в виде наличных денег), Сэй высказывает соображе‑
ния, которые нельзя признать удовлетворительными. Он справедливо
указывает, что отложенные деньги когда‑нибудь будут потрачены ли‑
бо на потребление, либо на инвестирование, поскольку именно для это‑
го, собственно, и существуют деньги. Однако он признает, что тоже по‑
рицает тезаврацию. Тем не менее, как замечал еще Тюрго, увеличение
денежных остатков вследствие тезаврации, приводящее к уменьшению
расходов, будет иметь те же последствия, что и «перепроизводство» при
слишком высоких ценах: сокращение спроса приведет к общему сниже‑
нию цен, реальные кассовые остатки вырастут, и все рынки снова рас‑
чистятся. К сожалению, Сэй не понял этого момента15.
Однако он снова становится убедительным и неумолимым, когда об‑
ращается к критике идеи Мальтуса о важности государственной под‑
держки непроизводительного потребления, т.е. доходов и потребитель‑
ских расходов правительственных чиновников, солдат и государствен‑
ных пенсионеров. Сэй утверждает, что эти люди живут за счет чужого
производства, в то время как производительные потребители вносят
47
32
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
вклад в предложение благ и услуг. Он сардонически замечает: «Я не могу
представить себе, чтобы те, кто платит налоги, оказались бы в затрудне‑
нии по поводу того, что делать с их деньгами если бы сборщик налогов не
пришел им на помощь; либо их потребности удовлетворялись бы более
полно, либо они применили бы эти деньги так, чтобы приумножить их».
В отличие от своих оппонентов, хотевших, чтобы государство стиму‑
лировало потребительский спрос, Сэй был убежден, что проблема пе‑
репроизводства, как и проблема бедности в общем случае, может быть
разрешена через увеличение производства. Поэтому он во многих ме‑
стах резко высказывается против чрезмерного налогообложения, кото‑
рое ведет к увеличению издержек и цен товаров и тем самым подрывает
производство и экономический рост. По существу, Ж.‑Б. Сэй противопо‑
ставляет этатистским инициативам сторонников теории недопотребле‑
ния, таким как Мальтус и Сисмонди, собственную активистскую и, по
сути, либеральную программу, состоящую в сокращении налогов.
Аргументы против налогов и критику мальтусовского пристрастия
к государственным расходам Сэй сформулировал в яростной атаке про‑
тив позиции Мальтуса в отношении государственного долга. Он отмеча‑
ет, что Мальтус, «будучи по‑прежнему убежден, что существуют клас‑
сы, которые оказывают услугу обществу лишь потребляя и ничего не
производя, счел бы большим несчастьем, если бы весь английский госу‑
дарственный долг (или бóльшая его часть) был бы выплачен». Напротив,
возражает Сэй, такое событие было бы чрезвычайно благотворно для
Англии. Ибо его результатом стало бы то, что
держатели ценных бумаг [государственных облигаций], которым долг
был бы возвращен, получили бы доход на свой капитал. Те, кто пла‑
тит налоги, сами могли бы потратить 40 млн фунтов, которые они се‑
годня выплачивают кредиторам государства. При уменьшении нало‑
гов на 40 млн все виды производства стали бы дешевле, и потребление
существенно возросло бы; это дало бы трудящимся работу вместо са‑
бельных ударов, которые они получают сейчас; и признаюсь, эти по‑
следствия не кажутся мне такими, чтобы вызывать ужас поборников
общественного благосостояния.
1.8. РЕЦЕССИИ И БУРЯ ВОКРУГ ЗАКОНА СЭЯ
33
Мы подходим к последнему, чрезвычайно важному вопросу, касающе‑
муся закона Сэя. Почему буря по поводу закона Сэя наблюдается лишь
в виде двух больших кластеров на оси исторического времени? Ведь пе‑
риоды, в которые вокруг этого закона бушевал вихрь полемики, были
отнюдь случайными. Ж.‑Б. Сэй сформулировал закон в 1803 г., Джей‑
мс Милль принес его в Великобританию в 1808 г., сделав его сторонника‑
ми Рикардо и его последователей. Но почему в течение довольно долгого
времени он не вызывал особых споров? Первая буря разразилась, ког‑
48
1.8. Рецессии и буря вокруг закона Сэя
да французско‑швейцарский экономист Жан Шарль Леонард Симонд де
Сисмонди (1773—1842) опубликовал «Новые начала политической эко‑
номии» («Nouveaux principes d’économie politique»). В следующем году
после книги Сисмонди вышел труд Томаса Мальтуса (1766—1834) «На‑
чала политической экономии» («Principles of Political Economy»). Уди‑
вительно то, что оба эти человека на протяжении двух десятилетий бы‑
ли ревностными последователями Смита; почему же они опубликовали
свои еретические теории недопотребления практически одновременно?
Когда‑то давно аристократическая флорентийская семья Сисмонди
поселилась во Франции, но в период гонений была вы‑
нуждена перебраться в Женеву, средоточие кальвинизма. Сисмонди ро‑
дился в Женеве в семье кальвинистского церковнослужителя. Когда ра‑
дикальное влияние Французской революции достигло Женевы, семья
Сисмонди переселилась в Лондон, где юноша получил шанс изучить анг‑
лийскую деловую жизнь и принять в ней участие.
В конце 1790‑х гг. Сисмонди поселился в Тоскане в качестве фер‑
мера и в 1801 г. опубликовал физиократический трактат о тосканском
сельском хозяйстве. Вскоре после этого он сделался ярым привержен‑
цем Адама Смита и опубликовал в Женеве двухтомный труд «О торго‑
вом богатстве» («De la richesse commerciale»), выдержанную в духе уче‑
ния Смита, — это произошло в том же самом году (1803), когда вышел
знаменитый «Трактат» Сэя. В то время как последний взлетел на вер‑
шину славы и влияния, работа Сисмонди была проигнорирована и оста‑
лась совершенно не известной за пределами Франции. Возможно, чув‑
ство обиды за такую ее судьбу сыграла роль в радикальной смене взгля‑
дов, нашедшей воплощение в «Новых началах». Но момент времени,
подтолкнувший к такому обращению, имел решающее значение: окон‑
чание в 1815 г. большой войны, породившей значительную инфляцию во
всей Европе, вскоре с неизбежностью привело к послевоенной дефля‑
ции и депрессии. Рецессии, особенно такие масштабные, были новым яв‑
лением для Европы; поэтому их теоретического объяснения не сущест‑
вовало, и поэтому типичные для бизнеса стенания по поводу «затова‑
ривания» и «перепроизводства» нашли отклик у многих наблюдателей.
В случае Сисмонди это напрямую привело к радикальному этатизму, ко‑
торому он оставался верен всю оставшуюся жизнь. В частности, для него
была характерна поддержка всеобъемлющего социального государства,
глубокая враждебность к капитализму и фабричной системе и призы‑
вы вернуться к простой аграрной экономике. В предисловии ко второму
изданию «Новых начал», вышедшему в 1827 г., Сисмонди объявил при‑
ход «новой экономической теории» или «нового либерализма», который
«апеллирует к государственному вмешательству» вместо laissez faire.
Благодаря влиянию его первой книги Сисмонди предложили долж‑
ность профессора политической экономии в Виленском университе‑
те; результатам выхода «Новых начал» стало приглашение в Сорбонну.
Однако он предпочел остаться в Женеве и поставить на поток написание
49
34
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
чрезвычайно объемистой серии исторических трудов (включая 16‑том‑
ную историю итальянских республик в Средние века и 31‑томную исто‑
рию французов), по большей части ведя жизнь благородного ферме‑
ра. В своем хозяйстве он вел борьбу с перепроизводством в собствен‑
ной эксцентричной манере: он обеспечивал возможно низкий уровень
производства, нанимая на работу самых слабых рабочих и сознательно
поручив ремонт дома заведомо некомпетентному ремесленнику. Оста‑
ется удивляться, почему он не пошел до конца в своем стремлении вес‑
ти образцовую жизнь борца с перепроизводством и не прекратил всякое
производство в своем имении. Глубоко обиженный отсутствием призна‑
ния его социалистических идей, Сисмонди незадолго до своей смерти
в 1842 году написал: «Я покидаю этот мир, не оставив в нем даже ма‑
лейшего отпечатка, и ничего с этим не сделаешь». О, если бы только он
оказался прав!
Однако гораздо большее воздействие на умы того времени оказал од‑
новременный переход на позиции теории недопотребления Т. Мальтуса.
Сын аристократа‑землевладельца, Мальтус закончил Кембриджский
университет с отличием по математике и был рукоположен в священни‑
ки Англиканской церкви. После службы членом совета колледжа в Кем‑
бридже он стал викарием в сельском приходе и в 1798 г. написал свой
знаменитый «Очерк о законе народонаселения» («Essay on the Principle
of Population»). Мальтус был не только автором пессимистической де‑
мографической теории, но и экономистом, ревностным последователем
Смита. В 1804 г. он стал первым в Англии академическим ученым‑эконо‑
мистом, заняв кафедру профессора истории и политической экономии
в небольшом колледже Ост‑Индской компании в Хейлибери, учрежден‑
ном этой компанией для подготовки будущих сотрудников. Мальтус не
только был первым, но и оставался единственным в Англии преподава‑
телем политэкономии на протяжении последующих двадцати лет.
Мальтус был близким другом Рикардо, и его разрыв с традицией
Смита—Рикардо в вопросе о недопотреблении не омрачил их дружбу.
Результатом дискуссии стала знаменитая переписка между ними, а ког‑
да в 1823 г. Рикардо умер, он завещал Мальтусу небольшое наследство
как символ их camaraderie . Более важен тот факт,
что после 1824 г. Мальтус потерял интерес к своей еретической идее не‑
допотребления и быстро вернул себе роль лидера смитовской классиче‑
ской школы в экономической теории. Очевидно, причиной этого охлаж‑
дения стал тот факт, что в 1823 г. Великобритания вышла из постнаполе‑
оновской депрессии, и первая буря вокруг закона Сэя улеглась.
Несмотря на тот факт, что интерес Мальтуса к теории недопотребле‑
ния был вызван и поддерживался исключительно послевоенной рецес‑
сией, его доктрина вовсе не представляла собой теорию экономического
цикла, что довольно странно, а предполагала тенденцию свободного
рынка к постоянной депрессии. Следует также отметить, что Мальту‑
са не беспокоили сбережения, утекающие в тезаврацию и остающиеся
50
1.8. Рецессии и буря вокруг закона Сэя
не потраченными. Он был одновременно сторонником теории перепроиз‑
водства и теории недопотребления, и поэтому, с его точки зрения, инвес‑
тированные сбережения делали ситуацию еще хуже, так как вели к уве‑
личению производства: «Если… товары уже имеются в таком изобилии,
что достаточно большая их часть не потребляется так, чтобы приносить
прибыль, то сбережение капитала может лишь дополнительно увели‑
чить изобилие товаров и еще более снизить и без того низкие прибыли».
Хотя, конечно, Сэй в своем ответе критикам не предлагает развитой
теории, дающей общее объяснение рецессий и «перепроизводству» по
отношению к прибыльной цене, он исключительно прозорливо форму‑
лирует некоторые идеи, которые остались совершенно не замеченны‑
ми историками, — возможно, потому, что они представлены в «Письмах
к Мальтусу», а не в «Трактате».
Прежде всего, Сэй обращает внимание на послевоенную депрессию
в США, так как Мальтус в ответе Сэю заявил, что, поскольку в США
имеют место низкие налоги и свободные рынки, их отсутствие не может
быть причиной наблюдавшегося там затоваривания. Сэй весьма обосно‑
ванно объясняет основные проблемы США тем огромным экономиче‑
ским процветанием, которое переживала страна в ходе наполеоновских
войн в качестве нейтральной страны, так как она не была затронута бло‑
кадой, а ее экспорт и торговля вообще испытывали аномальный подъ‑
ем. Поэтому после окончания всех войн в 1815 г. и быстрого восстанов‑
ления европейской морской торговли в обоих полушариях выяснилось,
что в США производится слишком много товаров для внешней торговли
и в то же время имеет место недопроизводство продукции сельского хо‑
зяйства и обрабатывающей промышленности. Так что в самом глубоком
смысле проблема состоит не в общем перепроизводстве, а в перепроиз‑
водстве одних благ и недопроизводстве других. И поэтому США стра‑
дают от недопроизводства этих других благ. Американцы могли бы ис‑
пользовать увеличившееся производство для того, чтобы обменять его
на большее количество товаров, предлагаемых восстанавливающейся
европейской морской торговлей. Сэй пророчески пишет: «Пройдет не‑
сколько лет, и [американская] промышленность создаст массу продук‑
ции, в которую будут входить товары, пригодные для получения хоро‑
ших прибылей или, по крайней мере, такой прибыли, которую амери‑
канцы используют для покупки европейских товаров». И после этого
американцы и европейцы будут производить то, в чем они достигли наи‑
большей эффективности.
Те товары, которые европейцам удается изготавливать с наимень‑
шими затратами, будут доставляться в Америку, а те, которые аме‑
риканская земля и труд будут создавать с наименьшими затратами,
чем другие, будут поступить в обратном направлении. Природа спро‑
са будет определять природу производимой продукции; в своей дея‑
тельности каждая страна будет отдавать предпочтение тем видам
51
35
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
продукции, в которых она имеет наибольший успех, иными словами,
тем, которые ее жители производят с наименьшими затратами, и ре‑
зультатам станет обмен, приносящий постоянную взаимную выгоду.
36
А что же с европейским бизнесом? В чем заключается проблема в его
случае? Почему он находится в депрессии? Здесь Сэй направляет свой
указующий перст прямо в самую суть проблемы: «Издержки произ‑
водства увеличились до чрезмерности». Иными словами, проблема ев‑
ропейской депрессии состоит не в «общем перепроизводстве», а в том,
что предприниматели, предъявляя спрос на производственные факторы,
слишком высоко взвинтили издержки производства (т.е. цены факторов),
так что потребители не готовы покупать продукцию по ценам достаточно
высоким, чтобы они покрывали издержки. На самом деле трудности воз‑
никали не из‑за того, что производилось слишком много или покупалось
недостаточно много товаров, а из‑за взвинчивания издержек производ‑
ства до слишком высокого уровня. Сэй в конце концов говорит, что завы‑
шенные издержки внесли «беспорядок… в производство, распределение
и потребление произведенной ценности; беспорядок, который зачастую
приводил к тому, что количество тех или иных товаров, выброшенное на
рынок, оказывалось больше, чем соответствующая потребность, а дру‑
гие товары, которые могли бы быть проданы и их собственник мог бы ис‑
пользовать выручку на покупку первых, оставались не проданными». То
есть чрезмерное взвинчивание издержек некоторым образом искажало
структуру производства, и это вызывало значительное перепроизводст‑
во одних благ и недопроизводство других.
После этих рассуждений, содержащих в зачаточной форме элемен‑
ты позднейшей австрийской теории экономического цикла, Сэй, к сожа‑
лению, уходит в другую сторону, приписывая чрезмерные издержки на‑
логообложению промышленности и рынка. Но затем мы снова встреча‑
ем у него исключительно глубокий отрывок, объясняющий кажущееся
«сверхизобилие» массовой неосведомленностью и ошибками со стороны
предпринимателей.
Это сверхизобилие… зависит также от незнания производителями
и торговцами природы и масштабов потребностей в тех местах, куда
они направляют свои товары. В последние годы имел место ряд риско‑
ванных спекуляций в расчете на многочисленные новые связи между
разными странами. Соответствующие расчеты, являющиеся предпо‑
сылкой хороших результатов, повсеместно оказались ошибочными…
Иными словами, суть проблемы была в общей ошибочности предприни‑
мательских прогнозов и «расчетов», приведшей ситуации, которая про‑
явилась в излишнем взвинчивании издержек. К сожалению, Сэй не стал
продолжать рассуждения в этом ключевом направлении и не стал выяс‑
нять, почему имело место нетипично большое скопление предпринима‑
тельских ошибок. Однако он предвосхитил важную мысль Хайека о том,
52
1.8. Рецессии и буря вокруг закона Сэя
что предприниматели и производители используют рынок как способ об‑
учиться на опыте навыкам более точной оценки рыночных издержек и
спроса. Сэй писал:
но следует ли из того, что многое было сделано плохо, невозможность
сделать то же самое лучше при более хорошем обучении? Осмелюсь
предсказать, что, по мере того как новые связи будут становиться ста‑
рыми и взаимные потребности будут лучше поняты, избыток товаров
повсеместно исчезнет, и установится взаимовыгодное и прибыльное
взаимодействие.
После выхода Европы из послевоенной депрессии закон Сэя — по
крайней мере в той довольно‑таки вульгаризированной форме, в кото‑
рой он был воспринят британской классической школой16, — был усво‑
ен мэйнстримом экономической мысли и оспаривался только чудаками
и безумцами, составлявшими то, что Кейнс позднее назвал «нижним ми‑
ром» экономической науки. Его обитатели получили новую жизнь в на‑
шем мире от Джона Мейнарда Кейнса в его «Общей теории», которая, бу‑
дучи написана в разгар другой, еще более глубокой депрессии (в 1836 г.),
прославляла их всех — от Мальтуса и последующих сторонников теории
недопотребления до совершенно невменяемого Сильвио Гезелля (1862—
1930) — германо‑аргентинского коммерсанта, настаивавшего, чтобы го‑
сударство принуждало каждого тратить все деньги в течение коротко‑
го периода после их получения. Целью Гезелля, как и всех самых без‑
умных денежных чудаков, было добиться снижения процентной ставки
до нуля, — и этой цели позднее вторил сам Кейнс, призывая к «эвтана‑
зии рантье» (т.е. держателей облигаций). Пожалуй, вполне естественно,
что Гезелль, которого Кейнс назвал «странным, несправедливо забытым
пророком», увенчал свою сомнительную карьеру тем, что стал минист‑
ром финансов недолго просуществовавшей революционной Баварской
Советской республикой в 1919 г.
Собственная доктрина Кейнса следовала в русле Мальтуса и прочих
с той лишь разницей, что на место недопотребления в качестве якобы
главной экономической проблемы он поставил недостаточный уровень
расходов в целом. Опровержение закона Сэя он сделал центральным
элементом своей системы. По ходу дела Кейнс очень сильно вульга‑
ризировал и исказил этот закон, оставив вне рассмотрения централь‑
ную роль адаптационных изменений цен17, — согласно его формули‑
ровкам, закон просто‑напросто утверждает, что совокупные расходы
на произведенную продукцию равны доходам, полученным в ходе ее
производства18.
Начиная с Кейнса экономисты привыкли затуманивать довольно про‑
стую идею Сэя ворохом высокопарных рассуждений о некоем «принципе
Сэя» или «тождестве Сэя», еще более запутывая все обильным приме‑
нением математики — формы представления идей, особенно неуместной
в случае такого чуждого математике теоретика, как Ж.‑Б. Сэй.
53
37
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
1.9. ТЕОРИЯ ДЕНЕГ
К величайшему сожалению, великолепное изложение темы денег
Ж.‑Б. Сэем, как и бóльшая часть его доктрины в целом, до сих пор игно‑
рируется историками экономической мысли. Он начинает с того, что выд‑
вигает теорию происхождения денег, впоследствии развитую в знамени‑
той статье Карла Менгера, на которой основывается первая глава каж‑
дого учебника по теории денег и банковского дела на протяжении многих
поколений. Деньги, указывает он, берут начало в бартере. Для того что‑
бы облегчить совершение обмена и преодолеть трудности, связанные
с бартером, люди, действующие на рынке, начинают использовать са‑
мые хорошо обмениваемые товары в качестве средств обмена. В частно‑
сти, в условиях бартера каждому, чтобы купить некий продукт, необхо‑
димо найти кого‑то, кто хотел бы приобрести его собственный продукт, и
это быстро становится крайне трудной задачей. «Голодному ножовщику
пришлось бы предлагать пекарю ножи в обмен на хлеб; возможно, у пе‑
каря уже достаточно ножей, но ему нужно пальто; он готов купить его
у портного, расплатившись хлебом, но портному нужен не хлеб, а мясо,
которое есть у мясника, и так до бесконечности».
Как же разрешить эту проблему (впоследствии получившую название
«двойного совпадения потребностей»)? Ответ: найти более широко обме‑
ниваемый товар, который продавец будет готов принять в обмен.
Чтобы избежать этих затруднений, ножовщик, не имея возможности на‑
вязать пекарю товар, который ему вовсе не нужен, приложит все уси‑
лия, чтобы найти и предложить такой товар, который пекарь сможет
легко обменять на то, в чем нуждается. Если в обществе есть некий кон‑
кретный товар, который всякий хотел бы приобрести не просто в силу
той пользы, которую он мог бы принести сам по себе, а в силу той готов‑
ности, с какой он принимается в обмен на необходимые предметы по‑
требления… то именно этот товар стал бы искать ножовщик в обмен на
свои ножи, потому что он научился на опыте, что обладание таким това‑
ром даст ему возможность безо всяких затруднений получить в следую‑
щем акте обмен хлеб или любой другой продукт, который он пожелает.
38
Этот товар как раз и есть деньги, употребляемые в данном обществе.
Далее Сэй переходит к сегодня всем хорошо знакомым рассуждени‑
ям по поводу того, какие товары скорее всего будут выбраны в качестве
денег на рынке. Денежный товар должен обладать высокой собственной
ценностью, т.е. ценностью в домонетарном использовании. Он также дол‑
жен быть физически легко делимым; он должен обладать большой цен‑
ностью в расчете на единицу веса, т.е. быть одновременно редким и цен‑
ным; он должен быть легко перемещаемым; и наконец, он должен быть
долговечным, чтобы сохранять ценность на протяжении длительного
времени. Разумеется, как только некий товар выбран в качестве общего
средства обмена, его ценность становится значительно больше той, кото‑
рая была у него в домонетарном состоянии.
54
1.9. Теория денег
Сэй следует континентальной традиции уподобления денег всем
остальным товарам: ценность денег, как и других товаров, определя‑
ется взаимодействием спроса и предложения. Их ценность — покупа‑
тельная способность на рынке — находится в прямой зависимости от
спроса на них и в обратной зависимости от их предложения. Хотя Сэй
не использовал маржиналистский подход, он тем не менее указал путь
к последующей интеграции теории полезности благ с теорией денег. По‑
скольку деньги тоже являются объектом желаний, основой рыночного
спроса на них служит их полезность. Сэй также критикует Рикардо и
британскую классическую школу за попытки объяснить ценность де‑
нег не полезностью или взаимодействием спроса и предложения, а, как
и в случае всех других благ, издержками производства. Применительно
к деньгам это означает, что существенным считается только предложе‑
ние денег, а не спрос на них, а это предложение предположительно опре‑
деляется издержками добычи золота или серебра.
Сэй был сторонником твердых денег и настаивал, что все бумаж‑
ные деньги должны быть конвертируемыми в металлические по пер‑
вому требованию. Количество бумажных денег, не подлежащих обмену
на драгоценные металлы, быстро увеличивается, что ведет к уменьше‑
нию их ценности, и Сэй в качестве примера указывает на недавний опыт,
когда правительство революционной Франции выпускало ассигнаты —
неконвертируемую бумажную валюту, которая через некоторое время
обесценилась до нуля. Таким образом, у него была возможность проана‑
лизировать один из первых примеров гиперинфляции.
Если национальная валюта разрушается, то целью становится изба‑
виться от нее любым способом и обменять ее на товары. Такова была
одна из причин невероятной скорости обращения, наблюдавшейся во
время непрерывного обесценивания ассигнатов. Все лихорадочно ста‑
рались найти какое‑нибудь применение бумажной валюте, ценность
которой уменьшалась с каждым часом; деньги принимали только для
того, чтобы их тут же во что‑нибудь вложить, и могло показаться, что
ассигнаты буквально обжигали пальцы, через которые проходили.
Сэй также отмечает, что инфляция систематически наносит ущерб кре‑
диторам к выгоде должников.
Сэй крайне критически относился к стремлению Смита и Рикардо
найти абсолютную и неизменную меру ценности денег. Он отмечал, что
хотя возможны прикидки относительной ценности денег по сравнению
с другими ценами, она не поддается измерению. Ценность золотой или
серебряной монеты не фиксирована, а изменчива, как и в случае любо‑
го другого товара.
Одним из блестящих разделов теории денег у Сэя является его рез‑
кая критика биметаллизма. Он настаивает, что установление государ‑
ством фиксированной весовой пропорции обмена двух драгоценных ме‑
таллов было обречено на провал и могло породить лишь непрерывные
55
39
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
колебания и дефицит то одного, то другого металла. Сам он призывал
к параллельному стандарту, т.е. к свободно плавающему обменному кур‑
су между золотом и серебром. Он писал: «Необходимо дать возможность
золоту и серебру находить свой собственный взаимный уровень в сдел‑
ках, в которых люди сочтут удобным их использовать». И далее он пи‑
шет, что относительной ценности золота и серебра «следует предоста‑
вить возможность саморегулироваться, ибо всякая попытка зафиксиро‑
вать ее будет тщетной».
Хотя в одном месте Сэй проявляет непоследовательность, положи‑
тельно отозвавшись о плане Рикардо оставить центральному банку воз‑
можность обменивать свои банкноты только на золотые слитки, но не
монеты, общая направленность его мысли состоит в предельно жесткой
поддержке стабильных, твердых денег. В общем и целом он выступа‑
ет за деньги со 100%‑ным металлическим обеспечением, когда бумаж‑
ные деньги являются лишь «сертификатами», полностью обеспеченны‑
ми золотом или серебром. «Средство обмена, состоящее целиком из золо‑
та или серебра либо обеспеченных ими сертификатов, не претендующее
ни на что, кроме реальной собственной ценности и потому свободное от
превратностей законодательства, окажется настолько выгодно всем от‑
раслям коммерции», что оно будет принято всеми странами. Сэй столь
последовательно требовал отделения денег от государства, что призы‑
вал изменить названия национальных денежных единиц, чтобы они со‑
ответствовали реальным единицам веса золота или серебра, — напри‑
мер, от «франков» перейти к «граммам». Таким образом получились бы
по‑настоящему общемировые товарные деньги, и государство не смо‑
гло бы ни принимать акты о законном платежном средстве для бумаж‑
ных денег, ни уменьшать содержание металла в национальных денеж‑
ных единицах. Вся современная денежная система, с радостью пишет
Сэй, «была бы полностью разрушена — система, в которой господству‑
ют мошенничество, несправедливость и грабеж и которая столь слож‑
на, что едва ли может быть в полной мере понята даже теми, кто сде‑
лал ее своей профессией. После этого было бы невозможно заниматься
порчей монеты…» Одним словом, красноречиво завершает Сэй, «чекан‑
ка денег стала бы совершенно простым делом — не чем иным, как отра‑
слью металлургии».
Единственную роль, которую Сэй, весьма непоследовательно, остав‑
ляет за государством, — это монополия на чеканку монеты, так как эта
деятельность превратилась бы в ту самую «простую отрасль металлур‑
гии», которую государство предположительно не сможет подорвать или
разрушить.
Банковскому делу в «Трактате» Сэя отведено не так уж много места.
Однако, несмотря на аберрацию в виде положительной оценки предло‑
женного Рикардо плана золотослиткового стандарта для центрального
банка, лейтмотивом его рассуждений опять‑таки является отделение
государства от расширения банковского кредита либо с помощью бан‑
56
1.9. Теория денег
ковской системы со 100%‑ным резервированием, либо через свободную
конкуренцию в банковском деле, которая, как он предполагал, должна
была привести к близким результатам. В частности, Сэй весьма одобри‑
тельно писал о Банке Гамбурга и Банке Амстердама, действовавших со
100%‑ным резервированием. Свободную деятельность эмиссионных (т.е.
выпускающих банкноты)* банков он считал намного лучше монополии
центрального банка, так как «конкуренция заставляет каждого из них
стремиться завоевать благосклонность публики, соперничая в удобстве
и надежности». И если эти банки не будут основываться на поддержа‑
нии стопроцентных резервах в металлических деньгах (что, как указы‑
вает Сэй, было бы наилучшей системой), то благодаря конкуренции они
будут вынуждены инвестировать в надежный кредит с очень коротки‑
ми сроками погашения, который можно легко использовать для погаше‑
ния их банкнот.
1.10. ГОСУДАРСТВО И НАЛОГООБЛОЖЕНИЕ
Среди бескрайнего болота бесцветной писанины на тему налогообложе‑
ния Жан‑Батист Сэй сияет ярким маяком. Да, он был необычайно пре‑
дан — даже на фоне своей в целом либеральной эпохи — принципам
laissez faire и праву частной собственности, лишь в нескольких местах
отступив от этого кредо. Но по какой‑то причине боль‑
шинство либеральных и либертарианских мыслителей на протяжении
всей истории на самом деле не считали налогообложение нарушени‑
ем права частной собственности. Но в случае Ж.‑Б. Сэя непримиримая
враждебность к налогообложению пронизывает все его труды; он был
склонен возлагать на него вину за все экономические беды общества и
даже, как мы уже видели, за рецессии и депрессии. Его анализ налого‑
обложения великолепен и уникален в своем роде; тем не менее, как и
бóльшая часть его интеллектуального наследия, он не удостоился вооб‑
ще никакого внимания со стороны историков экономической мысли.
В отличие от почти всех остальных экономистов, у Сэя был порази‑
тельно ясный взгляд на подлинную природу государства и его налоги.
В его трудах вы не найдете ни мистического поиска некоего истинно доб‑
ровольного государства, ни представления о государстве как о какой‑то
благожелательной полукоммерческой организации, предоставляющей
услуги публике, которая благодарна за получаемые от нее многочислен‑
ные «выгоды». Ничего подобного: Сэй ясно понимал, что услуги, кото‑
рые государство несомненно предоставляет, — это его услуги самому
себе и своим избранным фаворитам, и что поэтому все государствен‑
ные расходы суть потребительские расходы политиков и бюрократии.
Он также понимал, что налоговые поступления, за счет которых финан‑
сируются эти расходы, изымаются у налогоплательщиков с помощью
принуждения.
57
40
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
Сэй отмечал: «Государство изымает у налогоплательщика сумму
конкретного налога в форе денег. Чтобы выполнить это требование, на‑
логоплательщик обменивает часть имеющихся у него продуктов на мо‑
неты, которые он отдает сборщику налогов». Затем эти деньги тратятся
на нужды государственного «потребления», и таким образом «часть бо‑
гатства, которая переходит из рук налогоплательщика в руки сборщика
налогов, разрушается и уничтожается». Если бы не налоги, налогопла‑
тельщик потратил бы свои деньги на собственное потребление. Факти‑
чески же «удовлетворение, проистекающее из этого потребления», по‑
лучает государство.
Далее Сэй обрушивается с критикой на «господствующее представ‑
ление», что налоговые деньги не являются бременем для экономики, так
как просто «возвращаются» обществу через расходы государства. Он ис‑
полнен негодования:
Этогрубейшая ошибка; но именно из нее проистекает множество зло‑
употреблений, так как она очень часто используется как предлог для
бесстыдного расточительства и разорения. Ценность, уплачиваемая
государству налогоплательщиком, отдается им без какой‑либо экви‑
валентной компенсации или возмещения: она расходуется государст‑
вом на покупку личных услуг, предметов потребления…
41
Таким образом, в противоположность близорукому допущению на‑
ивного Адама Смита, что налогообложение всегда приносит пропорцио‑
нальную выгоду, у Сэя мы находим трактовку налогообложения как яв‑
ления, очень близкого к откровенному грабежу. Показательно, что в свя‑
зи с этим он одобрительно цитирует Роберта Гамильтона, уподоблявшего
государство преступнику, совершающему грабежи в крупном масшта‑
бе. Гамильтон опровергал вышеупомянутую идею, будто налогообложе‑
ние безвредно, так как государство вводит деньги обратно в экономи‑
ческий оборот. Он уподобляет это наглое заявление тому, как если бы
«грабитель вломился в дом торговца, отнял у него деньги, а потом зая‑
вил бы ему, что вовсе не нанес никакого ущерба, так как эти деньги, или
их часть, будут потрачены на товары, которые продает этот торговец,
и тот получит от этого прибыль». (Гамильтон мог бы вдобавок придать
этому сюжету кейнсианский оттенок: расходование денег грабителем
принесло бы его жертве многократную выгоду благодаря благотворно‑
му воздействию волшебного мультипликатора.) Сэй замечает по поводу
мысли Гамильтона: «Стимулы, создаваемые государственными расхо‑
дами, совершенно аналогичны»19.
Затем Сэй переходит к резкому опровержению «ложного и опасно‑
го вывода» авторов, утверждающих, что государственное потребление
(бюджетные расходы) ведет к увеличению общего богатства. Но на самом
деле вред приносят не письменные сочинения: «Если бы эти принципы
оставались только в книгах и так никогда и не нашли лазеек в практи‑
ку, то можно было бы пережить без заботы и сожаления эту чудовищ‑
58
1.10. Государство и налогообложение
ную груду печатного вздора…» Но, к сожалению, эти рецепты реализу‑
ются «на практике агентами публичной власти, которые навязывают за‑
блуждения и нелепости с помощью штыков и пушек». Иными словами,
Сэй и здесь видит несправедливость государства, являющегося не чем
иным, как применением насилия и принуждения, в частности, в том, как
оно извлекает свои доходы.
Таким образом, налогообложение — это принудительное возложение
бремени на членов общества в интересах государства или, точнее, пра‑
вящего класса, контролирующего государство. Сэй пишет:
Налоги есть перераспределение части национальных продуктов из
рук индивидов в руки правительства с целью обеспечения государ‑
ственного потребления, или государственных расходов… Фактически
это бремя, возлагаемое правящей силой на индивидов, взятых по от‑
дельности либо объединенных в корпорации… с целью обеспечения за
их счет потребления, которое она может счесть нужным; короче гово‑
ря, тягло в буквальном смысле слова.
На него не производит никакого впечатления апологетическое рас‑
суждение, позднее справедливо высмеянное Шумпетером, что все об‑
щество некоторым образом добровольно платит налоги во имя общей вы‑
годы. Нет, налоги — это бремя, принудительно возлагаемое на общество
«правящей силой». Не убеждает Сэя и то, что налоги могут принимать‑
ся законодательным собранием, — это ничуть не делает их более добро‑
вольными: «Что толку в том… что налоги устанавливаются с согласия
людей или их представителей, если в государстве существует сила, ко‑
торая своими действиями может не оставить людям никакой другой аль‑
тернативы, кроме как согласиться?»
Кроме того, налогообложение подрывает, а не стимулирует производ‑
ство, так как отнимает у людей ресурсы, которые те могли бы использо‑
вать по‑другому:
Налогообложение лишает производителя его продукта, который тот
мог бы в противном случае использовать для получения личного удов‑
летворения, если бы направил на потребление… или для обращения
в прибыль, если бы предпочел найти ему полезное применение. […]
Поэтому изъятие продукта неизбежно сокращает, а не увеличивает
производительную силу.
Сэй излагает весьма поучительную критику Рикардо, по ходу ко‑
торой демонстрирует ключевое различие между подходом послед‑
него, основанным на долгосрочном равновесии, и своим собственным и
показывает вытекающую из этого существенную разницу во взглядах
на налогообложение. В «Началах» Рикардо утверждал, что, поскольку
ставка доходности капитала одинакова во всех отраслях производства,
налогообложение на деле не может нанести вред капиталу. Ибо, в изло‑
жении Сэя, «угасание одной отрасли из‑за налогообложения неизбежно
59
42
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
компенсируется продуктом некоторой другой, в которую естественным
образом будут направлены труд и капитал, оказавшиеся незанятыми».
В этом весь Рикардо — не видящий реальных процессов, действующих
в экономике и упрямо отождествляющий статическое сравнение дол‑
госрочных равновесных состояний с реальным миром. Сэй отвечает
страстно и резко:
Я на это отвечу, что в том случае, если налогообложение отвлекает
капитал из одной сферы использования и направляет в другую, оно
уничтожает прибыль всех, кто оказался лишен занятости вследствие
изменений, уменьшает ее у всего остального общества, так как можно
предположить, что промышленность прежде избрала наиболее при‑
быльное русло. Я пойду дальше и скажу, что принудительное отвле‑
чение потока, или производства, уничтожает многие дополнительные
источники прибыли для промышленности. Кроме того, это огромная
разница с точки зрения общественного благосостояния — является ли
потребителем индивид или государство. Процветающая и доходная
отрасль промышленности способствует созданию и накоплению но‑
вого капитала; однако под давлением налогообложения она переста‑
ет быть доходной; капитал, вместо увеличения, постепенно сокра‑
щается; из‑за этого богатство и производство уменьшаются, и про‑
цветание исчезает, оставляя после себя лишь неумолимый пресс
налогообложения.
43
После чего Сэй добавляет очаровательную сентенцию, отвешивая
праксеологическую пощечину склонности Рикардо к тому, что можно
назвать методом совершенно нереалистической вербальной математи‑
ки: «Рикардо предпринял попытку привнести широкие максимы гео‑
метрической аргументации; но в науке политической экономии вряд ли
можно найти менее надежный метод».
Затем Сэй обрушивает презрительные насмешки на аргумент, со‑
гласно которому налоги могут позитивно стимулировать людей более
прилежно работать и больше производить. Больше работать, отвеча‑
ет он, чтобы предоставить государству средства, которые позволят ему
еще больше вас тиранить!
Использовать инструмент налогообложения как стимул к увеличе‑
нию производства — значит усугублять нагрузку на общество с един‑
ственной целью приумножить его лишения, вместо того чтобы при‑
умножить удовольствия. Ибо если увеличившееся налогообложение
используется на содержание сложной, разросшейся и помпезной ад‑
министрации или излишний, непропорционально раздутый военный
аппарат, то оно будет действовать как постоянный отток индивиду‑
ального богатства и цвета юношества нации, как агрессор против ми‑
ра и счастья во внутренней жизни стран — и не будет ли это дорогой
платой за огромный общественный вред, как если бы он представлял
собой первоклассную выгоду?
60
1.10. Государство и налогообложение
Каков же окончательный вывод? Что Сэй, по существу, предлагает
в отношении налогов? Действительно, каков его рецепт в отношении со‑
вокупных государственных расходов? В основе своей его предложения
именно таковы, каких можно было ожидать от человека, убежденного, что
государство представляет собой «огромный общественный вред» и «аг‑
рессора против мира и счастья во внутренней жизни страны». Все очень
просто: «Лучшая система [государственных] финансов состоит в том, что‑
бы тратить настолько мало, насколько возможно; и лучший налог — это
всегда самый легкий налог». В следующем предложении он уточняет по‑
следнюю фразу: «Самые хорошие налоги, или, точнее, наименее плохие…»
Словом, Ж.‑Б. Сэй, единственный в своем роде среди экономистов,
предложил нам общую теорию совокупных государственных расходов,
а также общую теорию налогообложения. И эта теория, примечательная
своей прозрачностью, приводит к следующему выводу: наилучшее (или
«наименее плохое») государство — это то, которое меньше всего тратит
и собирает в виде налогов. Но из этой доктрины вытекают грандиозные
следствия — независимо от того, понимал ли Сэй их и доводил ли до них
свои рассуждения. Ибо если, говоря словами Джефферсона, лучшее го‑
сударство — это то, которое меньше всего правит, то из этого следует, что
«наименьшее из наименьшего» есть ноль, и поэтому, как позднее указа‑
ли Торо и Бенджамин Такер, лучшее государство — это то, которое во‑
обще не правит, или, в данном случае, не облагает налогами и не тратит!
1.11. ПРИМЕЧАНИЯ
1. Следует также упомянуть как выдающуюся личность в группе идеоло‑
гов историка Константена Франсуа де Шассбёфа, графа де Вольней (1757—
1820).
(1). Монтескье Ш. Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 137. — Прим. перев.
2. Emmet Kennedy, Destutt de Tracy and the Origins of ‘Ideology’ (Philadelphia:
American Philosophical Society, 1978), p. 199.
3. Следует упомянуть, что посредником де Траси в переговорах с Джефферсо‑
ном насчет этого перевода был их общий друг, последний из физиократов Дю‑
пон де Немур, который в 1815 г. эмигрировал в город Уилмингтон, штат Дела‑
вэр, где основал знаменитую династию фабрикантов, занимавшихся произ‑
водством пороха.
4. Так, в знаменитой речи, произнесенной в феврале 1801 г., он осудил идеоло‑
гов как самый вредоносный тип людей. «Болтуны и идеологи», — громыхал он.
«Они всегда против действующей власти». «Никогда не доверяя власти, даже
когда она находится у них в руках, они всегда отказываются передать ее неза‑
висимой силе, необходимой, чтобы противостоять революциям». См.: Kennedy,
op. cit., note 2, pp. 80ff.
(2). См. отдельные главы из «Трактата по политической экономии» в: Трактат по
политической экономии / Жан‑Батист Сэй. Экономические софизмы; Эконо‑
мические гармонии / Фредерик Бастиа. М.: Дело, 2000; также см.: Сэй Ж.‑Б.
61
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
44
Катихизис политической экономии, или Краткое учение о составлении, рас‑
пределении и потреблении богатств в обществе. СПб.: тип. III Отд‑ния Собств.
е. и. в. канцелярии, 1833.
5. Или, как замечает Эммет Кеннеди, «политическая теория де допускается в го‑
сударстве, в котором отсутствует политика» (Ibid.).
6. Ernest Teilhac, L’Oeure économique de Jean‑Baptiste Say (Paris, Librairie Felix
Alcan, 1927). Цит. по: Leonard Liggio, ‘Charles Dunoyer and French Classical Lib‑
eralism’, Journal of Libertarian Studies, 1 (Summer 1977), pp. 156—157.
7. Ривадавия также некоторое время работал над переводом Бентама.
8. «Курс» Шторха, опубликованный в России в 1815 г., был переиздан в Пари‑
же с комментариями, добавленными Ж.‑Б. Сэем. Шторх обвинил последнего
в краже за то, что тот опубликовал французское издание без его разрешения.
Сэй парировал обвинение утверждением, что бóльшая часть этой книги по‑
заимствована у него самого, де Траси, Бентама и Сисмонди.
9. Шестое и последнее американское издание, вышедшее в 1834 г. под редакци‑
ей Биддла, включало в себя изменения, внесенные в окончательное француз‑
ское издание 1836 г.
10. J. A. Schumpeter, History of Economic Analysis (New York: Oxford University
Press, 1954), p. 491. .
11. Это различение теории, содержащей точное знание, и ее применения посред‑
ством «осведомленного понимания» близко подходит к позднейшему различе‑
нию концептуальной теории («Begreiffen») и понимания («Verstehen»).
(3). В русскоязычной литературе термин cost‑of‑production theory of value при‑
нято кратко переводить как «теория издержек производства». Ввиду явной
ошибочности устоявшегося перевода, мы решили нарушить эту традицию и
использовать более корректный перевод «теория ценности на основе издер‑
жек производства». — Прим. изд.
12. Oswald St. Clair, A Key to Ricardo (New York: A.M. Kelly, 1965), pp. 295—296.
13. В первой в истории аннотированной библиографии по экономике Джон
Мак‑Куллох, подобно ведущему британскому рикардианцу Джеймсу Миллю,
заметил, что Сэй как автор отличался ясностью, но упрямо отказывался при‑
нять все великие открытия Рикардо. Единственное творческое озарение, ко‑
торое Мак‑Куллох готов был поставить в заслугу Сэю, — это его закон рын‑
ков. John Ramsay McCulloch, The Literature of Political Economy (1845, London:
London School of Economics, 1938), pp. 21—22.
14. Обсуждение закона Сэя осложняется тем фактом, что у Сэя, разумеется, нет
никакого выделенного в явном виде фрагмента или предложения, которое он
назвал «мой закон». Locus classicus, где, как принято считать, сформулиро‑
ван закон Сэя, — это глава XV книги I «Трактата», и соответствующий фраг‑
мент действительно является хрестоматийным в качестве «формулировки за‑
кона» (Treatise, pp. 132—140). На самом деле важные и имеющие отношение
к этой теме фрагменты разбросаны по всему «Трактату», особенно pp. 109—
119, 287—288, 303—304.
62
1.11. Примечания
Более того, «Письма Мальтусу» Сэя, в частности pp. 1—68, почти цели‑
ком посвящены защите закона рынков и критике обеспокоенности Мальтуса
(а также француза Симонда де Сисмонди) по поводу общего перепроизводства
и его жалоб на мнимое недопотребление. Историки экономической мысли ча‑
сто называют «Письма» поверхностными и ошибочными, но на самом деле то,
что он был вынужден уделить внимание этому закону, помогло ему увидеть
суть разногласий и побудило изложить свою точку зрения в наиболее ясной
и полемически заостренной форме. См.: J. B. Say, Letters to Mr. Malthus (1821,
New York: M. Kelly, 1967).
О хрестоматийности главы XV книги I в качестве канонической формули‑
ровки закона Сэя см.: Henry Hazlitt (ed.), The Critics of Keynesian Economics
(1960, New Rochelle, New York: Arlington House, 1977), pp. 12—22.
15. Тем не менее Шумпетер и другие историки весьма несправедливы, высме‑
ивая один из аргументов Сэя против Мальтуса: перепроизводства не может
быть, так как «создать вещь, потребности в которой не существует, значит
создать вещь, не имеющую ценности; это не будет производством. С того мо‑
мента как вещь начала иметь ценность, производитель может найти способы
обменять ее на товары, в которых он испытывает потребность». Хотя это вы‑
глядит как попытка избавиться от проблемы путем такого переопределения
понятий, чтобы она исчезла, в защиту Сэя можно сделать два комментария.
Во‑первых, это действительно забавный, но неубедительный аргумент; тем
не менее он не имеет прямого отношения к делу и никак не умаляет ценно‑
сти закона Сэя и сокрушительных аргументов творца этого закона в его поль‑
зу. В пылу спора Сэй, как и многие другие участники интеллектуальных ба‑
талий, иногда прибегал к первому же аргументу, подвернувшемуся под руку.
И во‑вторых, его основная мысль не то чтобы совсем не имеет значения, так
как она привлекает внимание к ключевому вопросу, который Сэй поднял, но
на который не смог дать исчерпывающего ответа: почему производители во‑
обще производят вещи, которые, как потом оказывается, потребители не хо‑
тят покупать — по крайней мере по ценам, приносящим прибыль? Излишне
говорить, что его оппоненты тоже не дали удовлетворительного ответа. Мне‑
ние Шумпетера см. в: Schumpeter, op. cit., note 10, pp. 619—620 .
16. Вульгаризация приняла две формы. Акцент Сэя на адаптивное изменение
цен был в целом проигнорирован, как и его упоминание предпринимательских
ошибок, приведших к взвинчиванию издержек, а также идея, что перепроиз‑
водство или недопроизводство тех или иных классов товаров могут выступать
уникальными особенностями рецессий. Другой формой вульгаризации ста‑
ла формулировка Милля, согласно которой «товары оплачивают товары» вме‑
сто утверждения, что все поставки благ и услуг оплачивают друг друга. В этом
проявилось унаследованное от Смита представление о том, что производитель‑
ным трудом является только тот, который воплотился в материальных объек‑
тах или товарах.
17. Опустив при цитировании краткого изложения закона Сэя Джоном Стюар‑
том Миллем три важных предложения, Кейнс избавился от всякого указания
на систему цен как на уравновешивающую силу (John Maynard Keynes, The
General Theory of Employment, Interest, and Money (New York: Harcourt, Brace,
1936), p. 18 ). См. об этом: Hazlitt, op. cit., note 14, p. 23.
63
45
Глава 1. Жан‑Батист Сэй: французская традиция в смитовском платье
18. Кейнс также дал краткую формулировку закона Сэя, который, по его мнению,
утверждал, что «предложение создает свой собственный спрос», — имен‑
но в этой формулировке его приводят все последующие экономисты, вклю‑
чая Шумпетера, Марка Блауга, Томаса Соуэлла и Акселя Лейонхуфвуда. Ис‑
правляя эту фальсификацию, профессор Хатт пишет: «Однако предложение
слив не создает спрос на сливы. Да и само слово “создает” здесь неуместно.
На самом же деле этот закон утверждает, что предложение слив является
спросом на все то, что их поставщик впоследствии приобретет в обмен на сли‑
вы в условиях бартера или на вырученные деньги в условиях денежной эко‑
номики» (W. H. Hutt, A Rehabilitation of Say’s Law (Athens, Ohio: Ohio Univer‑
sity Press, 1974), p. 3, 3n).
Источник цитаты — работа шотландского математика Роберта Гамильтона
(1743—1829), посвященная критике британского государственного долга: Rob‑
ert Hamilton, An Inquiry Concerning the Rise and Progress, the Redemption and
Present State, and the Management of the National Debt of Great Britain and Ire‑
land (Edinburgh, 1813, 3rd ed., 1818). Гамильтон родился в Эдинбурге и, окон‑
чив колледж, работал банкиром. Сменив карьеру на научно‑преподаватель‑
скую, в 1769 г. он стал ректором Пертской академии. Спустя десять лет он за‑
нял должность профессора математики в Абердинском университете.
Глава 2
ИЕРЕМИЯ БЕНТАМ:
УТИЛИТАРИСТ КАК БОЛЬШОЙ БРАТ
2.1. ОТ LAISSEZ FAIRE К ЭТАТИЗМУ
49
Иеремия Бентам (1748—1832) начинал как убежденный приверженец
Адама Смита, но был более последовательным сторонником принципа
laissez faire. Экономической теорией Бентам интересовался сравнитель‑
но недолго и в течение этого периода все больше становился этатистом.
Гипертрофированный этатизм представлял собой лишь один из аспек‑
тов главного (и в высшей степени неудачного) вклада Бентама в эконо‑
мическую теорию, — его последовательного философского утилита‑
ризма. Этот вклад, создающий полный простор для государственного
деспотизма, до сих пор остается наследием Бентама, завещанным со‑
временной неоклассической экономической теории.
Бентам родился в Лондоне в семье богатого адвоката, раннюю моло‑
дость провел в Оксфорде и в 1772 г. был принят в коллегию адвокатов.
Однако вскоре стало ясно, что адвокатская карьера его не привлека‑
ет. Получив большое наследство, он избрал затворническую жизнь фи‑
лософа, правоведа и «прожектера» или фантазера, вечно носившегося
с планами юридических и политических реформ, которые он настойчи‑
во предлагал сильным мира сего.
Первым и длительным увлечением Бентама стал утилитаризм (о ко‑
тором мы поговорим ниже); о нем Бентам завел речь в первой же сво‑
ей работе, «Фрагмент о правлении», опубликованной в 1776 г., когда ему
было 28 лет.
На протяжении большей части жизни Бентам демонстрировал ти‑
таническую энергию, непрестанно и хаотично выдавал на гора много‑
словные манускрипты, посвященные задуманным им реформам и сво‑
дам законов. Большинство этих рукописей не публиковались еще долго
после его смерти. Плодовитый Бентам обитал в просторном доме, окру‑
женный секретарями и учениками, которые переписывали набело и го‑
товили к предполагаемой публикации всё новые и новые варианты его
неудобочитаемой прозы. С этими людьми он общался на том же заум‑
ном жаргоне, каким обильно уснащал свои произведения. Хотя Бентам
любил поговорить и был интересным собеседником, его совершенно не
волновали мнения помощников и учеников. Как потом говорил, стараясь
выражаться помягче, его молодой, но подававший большие надежды
65
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
50
ученик Джон Стюарт Милль, Бентам «не желал получать свет от дру‑
гих умов». Эта особенность характера Бентама привела к тому, что у не‑
го было мало сообразительных и способных учеников; в основном Бен‑
тама окружали непонятливые ассистенты, которые, по проницательно‑
му замечанию профессора Уильяма Томаса, «относились к его работе со
своего рода безропотным скепсисом — так, словно ее изъяны были ре‑
зультатом эксцентричности, не подлежащей критике или возражени‑
ям». Томас продолжает: «Представление о том, что Бентама окружа‑
ла группа прилежных и энергичных учеников, которые заимствовали
из его системы острую критику каждого аспекта современного им об‑
щества, а потом применяли ее к различным институтам, нуждавшим‑
ся в реформе, — это продукт более позднего либерального мифотворче‑
ства. Насколько мне известно, окружение Бентама нисколько не похо‑
дило на окружение любого другого крупного политического мыслителя.
Оно состояло не столько из людей, которые извлекали из его работ убе‑
дительное объяснение социального мира и собирались вокруг Бентама,
чтобы лучше понять его мысли, сколько скорее из людей, обременен‑
ных ожидаемыми трудностями при продолжении работы, завершению
которой они рады были бы помочь, но цели и смысла которой совершен‑
но не понимали»1.
Больше всего Бентам нуждался в благожелательных и беспристраст‑
ных редакторах, но в силу специфики отношений со своими последова‑
телями таких людей не находил. «По этой причине, — добавляет То‑
мас, — постоянно нараставшая масса рукописей в значительной мере
представляла собой нечто неведомое даже для его ближайшего окруже‑
ния». В результате, скажем, такая крупная рукопись, как «О законах во‑
обще» («Of Laws in General»), оставалась не только не изданной, но и не
отредактированной вплоть до нашего времени.
Если кто‑нибудь и мог выступить в роли редактора, то, конечно, это
был выдающийся последователь Бентама Джеймс Милль; подробно
о нем мы поговорим ниже (в главе 3). По способностям и характеру он
во многих отношениях подходил для такой задачи, но тут, к несчастью,
возникали две неразрешимые проблемы. Милль не хотел бросать соб‑
ственную интеллектуальную работу и заниматься исключительно об‑
служиванием наставника. Как отмечает Томас, «рано или поздно всем
ученикам Бентама приходилось делать выбор между подчинением и не‑
зависимостью». Хотя Милль был преданным сторонником бентамовско‑
го утилитаризма, при своем характере он и думать не мог о подчинении.
Вторая проблема заключалась в самом Бентаме. Его тексты, написан‑
ные небрежно и в вечной спешке, остро нуждались в надлежащем офор‑
млении; сообразительный, систематичный, педантичный и бескомпро‑
миссный Милль подходил для этой работы как никто другой. Но, как и
следовало ожидать, Великий Бентам и мысли не допускал о том, что‑
бы кто‑нибудь его правил. Два сильных характера вступали в конфликт
друг с другом, и отношения между ними были возможны лишь на рав‑
66
2.1. От laissez faire к этатизму
ных, — даже в тот период, когда Милль состоял в подмастерьях и еще
не обрел экономической независимости от своего богатого патрона. Так,
Милль писал одному близкому другу в крайнем раздражении: «Ты и
представить не можешь, какое недовольство он испытывает при одной
мысли о том, что его попросят отнестись к делу серьезно». В свою оче‑
редь, Бентам, даже по прошествии многих лет, признался своему по‑
следнему ученику Джону Боурингу в постоянном недовольстве поведе‑
нием Милля: «Он никогда не беседует со мной по своей охоте. Если не со‑
гласен, то молчит… Он думает подчинить всех своему влиянию, убедить
всех своей категоричностью. Он всегда говорит внушительно и властно».
Трудно более наглядно изобразить столкновение этих двух характеров2.
Первая опубликованная работа «Фрагмент о правлении» («Fragment
on Government», 1776) открыла молодому Бентаму доступ в высшие по‑
литические круги и, в частности, в окружение лорда Шелберна. К не‑
му принадлежали такие политики‑виги, как лорд Кэмден и Уильям
Питт‑младший, и два человека, которые вскоре стали близкими друзья‑
ми и первыми учениками Бентама, женевец Этьен Дюмон и сэр Сэмюэл
Ромилли. Именно Дюмон познакомил с учением Бентама континенталь‑
ную Европу.
Хотя утилитаристские политические и правовые реформы остава‑
лись главным предметом размышлений Бентама в течение всей его жиз‑
ни, он в конце 1770‑х или в самом начале 1780‑х гг. прочитал «Богат‑
ство народов», проникся этой книгой и на время стал преданным по‑
клонником Адама Смита. Бентам никогда не хвалил ни одного другого
автора, но Адама Смита регулярно называл «отцом политической эко‑
номии», «великим наставником» и «совершенно гениальным писателем».
В начале 1780‑х гг. брат Бентама Сэмюэл, состоятельный инженер, по‑
лучил от императрицы Екатерины Великой предложение осуществить
несколько промышленных проектов. Сэмюэл пригласил Иеремию прие‑
хать к нему в Россию, что тот и сделал, прожив там около года в 1786—
1787 гг. с намерением представить деспотичной императрице «всеобъ‑
емлющий свод законов», который позволил бы более эффективно управ‑
лять ее владениями.
Как следовало ожидать, Бентам так и не завершил свод законов для
Екатерины, однако, находясь в России, узнал, что Уильям Питт, став‑
ший премьер‑министром, готовит снижение максимальной разрешен‑
ной ставки процента с 5 до 4%. Раздосадованный Бентам написал и вско‑
ре, в 1787 г., опубликовал свою первую и единственную хорошо извест‑
ную работу по экономическим проблемам, яркий и бескомпромиссный
трактат «В защиту ростовщичества». Он стремился как можно после‑
довательнее провести принцип laissez faire в духе Смита и поэтому от‑
верг любые законы о ростовщичестве. В основу своей позиции Бентам
положил право свободно заключать договоры, заявив, что «ни одному
человеку в зрелом возрасте и в здравом уме, действующему свобод‑
но и сознательно, не следует препятствовать… в получении денег тем
67
51
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
52
путем, который он считает подходящим». Право свободного заключе‑
ния сделок следует считать само собой разумеющимся в любой ситуа‑
ции: «Если это вы ограничиваете контракты и вы накладываете ограни‑
чения на свободу человека, то именно вы (попрошу заметить) и обяза‑
ны обосновать причины для этого»(1). Кроме того, как «ростовщичество»
может быть преступлением, если это обмен, происходящий по взаимно‑
му согласию кредитора и заемщика? «Если оно , —
заключает Бентам, — есть преступление… совершаемое с согласием,
т.е. с согласием стороны, предполагаемой терпящею, может за‑
служивать место в каталоге преступлений только тогда, когда согласие
было получено или неправильно, или несвободно: в первом случае ро‑
стовщичество совпадает с присвоением посредством обмана; во втором
случае — с вымогательством»(2).
В постскриптуме к трактату(3) Бентам заново формулирует и уточня‑
ет тезис Тюрго—Смита в защиту сбережений. Сбережения — это сред‑
ство накопления капитала: «Всякий, кто сберегает деньги, как говорится,
вносит соответствующий вклад в общую массу капитала… Мир может
увеличивать свой капитал лишь одним способом, а именно с помощью
бережливости». С этим выводом связан другой: «…торговля ограничи‑
вается капиталом», т.е. объем торговли или производства лимитируется
объемом накопленного капитала. Кратко говоря, «торговля каждой на‑
ции ограничена количеством капитала».
Из принципа laissez faire, как его понимал Бентам, следовало, что го‑
сударственные расходы не могут увеличить общий объем капитала
в обществе; они могут только отвлекать капитал со свободного рынка и
использовать его менее продуктивно. Поэтому «никакие ограничитель‑
ные и им подобные действия, будь то со стороны подданных или со сто‑
роны правителей, не могут увеличить объем богатства, произведенного
за определенный период, сверх того, который производительные силы,
создавшие наличный капитал… способны произвести».
«В защиту ростовщичества» встретила хороший прием в Брита‑
нии и в других странах. Книга удостоилась похвалы видного шотланд‑
ского представителя философии «здравого смысла» д‑ра Томаса Рей‑
да, который стал преемником Адама Смита в должности профессора
этики в Глазго. Знаменитый граф Мирабо, один из ведущих деятелей
раннего периода Французской революции, перевел сочинение Бентама
на французский язык. В Соединенных Штатах трактат выдержал не‑
сколько изданий, вдохновив некоторые штаты на отмену законов про‑
тив ростовщичества.
Есть в работе и ценные теоретические прозрения. Кредитование
определяется как «обмен денег, имеющихся в настоящем, на будущие»,
а в других намеках на то, что временнóе предпочтение, или ожидание,
является ключом к сбережению, встречается, например, такое высказы‑
вание: сберегает тот, кто обладает «решимостью пожертвовать настоя‑
щим ради будущего». Также Бентам предположил, что назначенный
68
2.1. От laissez faire к этатизму
по кредиту процент включает в себя премию за риск, — нечто вроде
страховой премии за риск понести убытки, на который идет кредитор.
В 1780‑х гг. Бентам также писал «Опыт о вознаграждении» («Essay on
Reward»), опубликованный лишь полвека спустя под названием «Обо‑
снование вознаграждения» («Rationale of Reward»). В этом сочинении он
с энтузиазмом рассуждал о «конкуренции как вознаграждении» и пре‑
возносил «преимущества, приносимые ничем не ограниченной свободой
конкуренции». Опираясь именно на этот принцип свободной конкурен‑
ции и противостояния государственным монополиям, «отец политиче‑
ской экономии» создал, по восторженной оценке Бентама, «новую науку».
В следующей работе по экономике, не опубликованном «Руководстве
по политической экономии» («Manual of Political Economy», 1795), Бен‑
там продолжил связанную с laissez faire тему «объем торговли не превы‑
шает объема капитала». Государство, указывал он, способно лишь изы‑
мать инвестиционные фонды из частного сектора; оно не может поднять
общий уровень инвестиций. «Что прибавляется в одном месте, то отни‑
мается у остальных… Политик, считающий, что объем торговли мож‑
но увеличить с помощью предписаний, подобен малому ребенку с гла‑
зами завидущими». Однако ближе к концу работы у Бентама появляет‑
ся сомнение, которое в конце концов окажет решающее влияние на его
экономические взгляды: Бентам начинает быстро скользить по инфля‑
ционистской наклонной плоскости. В своего рода приложении к работе
он утверждает, что государственные бумажные деньги могут увеличить
капитал, если ресурсы не были «полностью задействованы». Но ни в од‑
ной теории и уж конечно в канонической инфляционистской теории не
объясняется, почему эти ресурсы «не задействованы», т.е. почему соб‑
ственники этих ресурсов их не используют. А ответ должен быть таким:
потому что собственник ресурсов требовал слишком высокую цену или
заработную плату. Стало быть, инфляция — это средство, позволяющее
обманным путем склонять собственников ресурсов к преуменьшению их
реальных потребностей.
Бентаму не понадобилось много времени, чтобы скатиться от Адама
Смита и того, что станет законом Сэя, по опасному склону к мерканти‑
лизму и инфляционизму. Вскоре в не опубликованном «Предложении
о хождении [новой] разновидности бумажных денег» («A Proposal for the
Circulation of a [New] Species of Paper Currency», 1796) он охотно при‑
способил свои «прожектерские» и конструкторские способности к ново‑
обретенному инфляционизму. Вместо того чтобы выпускать облигации
и платить по ним проценты, государство, считал Бентам, просто долж‑
но монополизировать весь выпуск бумажных денег в королевстве. Тогда
оно сможет выпускать заместители денег, желательно беспроцентные,
по своему желанию и экономить на процентах.
Бентам так и не смог дать удовлетворительный ответ на вопрос, в ка‑
ких пределах государство может выпускать бумажные деньги. Преде‑
лом, заявил он, будет, естественно, «наличный объем бумажных денег
69
53
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
в стране». Один современный редактор Бентама едко высмеял этот яв‑
ный ляп: «Это все равно что, когда мы не знаем, сколь высоко небо, ска‑
зать “ну, в высоту неба”»3.
В более поздних сочинениях на эту тему Бентам все же пытался, хо‑
тя и безуспешно, найти какие‑то пределы для выпуска бумажных де‑
нег. Однако его общая приверженность инфляционистскому курсу толь‑
ко укреплялась. В незаконченной работе «Обращающиеся аннуитеты»
(«Circulating Annuities», 1800) он подробнее разработал схему государ‑
ственных бумажных денег и превознес полезность инфляции в военное
время. Фактически Бентам повел решительное наступление на позиции
Тюрго—Смита—Сэя, заявив, что занятость прямо пропорциональна ко‑
личеству денег: «Ни в одном месте количество труда не растет иначе,
как по причине роста количества денег в данном месте… Таким образом,
с этой точки зрения, деньги, надо полагать, являются причиной и причи‑
ной sine qua non занятости и общего богатства». Количество денег — это
всё; вот что осталось от теории Смита! В указанной работе Бентам пошел
даже еще дальше, осудив своего бывшего кумира за то, что тот высту‑
пал против меркантилистского накопления золота и серебра в государ‑
ственных закромах и меркантилистской заботы о «благоприятном» тор‑
говом балансе. Вполне оправданна, утверждал Бентам,
радость государственных деятелей, когда они видят, насколько
успешно так называемый баланс торговли складывается в пользу
этой страны… Соблазненный славой первооткрывателя, Адам Смит
на кухонном языке попытался необоснованно высмеять предпочтение,
отдаваемое золоту и серебру.
Еще раз призвав к упразднению банковских бумажных денег в поль‑
зу государственной монополии на их выпуск (во фрагментарной рабо‑
те «Раскрытие вреда от бумажных банкнот» («Paper Mischief Exposed»,
1801), Бентам в следующем сочинении, «Серьезный повод для тревоги»
(«The True Alarm», 1801), достиг пика инфляционизма. В этой неопубли‑
кованной работе он не только последовательно провел тему полной за‑
нятости, но и горько посетовал на якобы крайне прискорбные последст‑
вия накопления и сбережения денег, которые не идут на потребление,
хранятся в сундуках и ни на что не тратятся. Это грозит настоящей бе‑
дой: падением цен, прибыли и производства. Но Бентам не учел, что на‑
копление денег и общее снижение цен означает и снижение издержек,
но не подразумевает непременного снижения инвестиций и производ‑
ства. Фактически Бентам приблизился к заблуждению Мандевиля по
поводу благотворного и живительного воздействия расточительной тра‑
ты денег. С точки зрения меркантилистской и протокейнсианской пози‑
ции, сбережения — это вредное накопление, тогда как обильное потреб‑
ление способствует оживлению производства. Однако эта аномальная
модель не объясняет, каким образом без сбережений можно сохранить
капитал (не говоря уже о его приумножении).
70
2.1. От laissez faire к этатизму
Джеймс Милль и Давид Рикардо считались верными последовате‑
лями Бентама, и если говорить о философии утилитаризма и вере в по‑
литическую демократию, действительно ими были. Однако в области
экономической науки все обстояло совсем иначе; непоколебимо опира‑
ясь на закон Сэя и доктрину Тюрго—Смита, они решительно возража‑
ли против публикации «Серьезного повода для тревоги». Рикардо под‑
нимал на смех почти все экономические идеи позднего Бентама и, го‑
воря о деньгах и производстве, задавал правильные вопросы: «Почему
простое увеличение денежной массы должно иметь какие‑то иные по‑
следствия, кроме снижения ценности денег? Как это увеличение может
привести к росту производства товаров? Деньги сами по себе не могут
создавать товаров… товары же могут создавать деньги». Главный те‑
зис Бентама, «деньги суть причина богатства», Рикардо отвергал реши‑
тельно и бесповоротно.
В предпоследней значимой работе по экономическим вопросам Бен‑
там завершил порочный круг. Свою карьеру в области экономической
теории он начал с безоговорочных возражений против законов о ро‑
стовщичестве, а закончил тем, что призвал к максимальному регули‑
рованию цен на хлеб. Почему нужен такой контроль? Да потому, что
массы одобрят дешевый хлеб (еще бы!) и будет установлен «разумный»
и «точный стандарт» правильной и этичной цены на хлеб, стандарт, ко‑
торый, несомненно, не может соблюдаться при свободных сделках на
свободном рынке. И каков же должен быть этот стандарт? Ответ Бента‑
ма свидетельствовал о том, что его ситуативный утилитаризм и анализ
затрат и выгод уже не имели ничего общего со сколько‑нибудь здра‑
выми экономическими соображениями: стандарт, заявил он, должен
устанавливаться эмпирически, сообразно ситуации. Пустив всю эко‑
номическую логику по ветру, Бентам утверждал, что власти должны
устанавливать «умеренную» максимальную цену, которая будет урав‑
новешивать затраты и выгоды, преимущества и недостатки любой воз‑
можной цены. Читателей он заверил в своих добрых намерениях: он
«нисколько не хотел, чтобы [это предложение] стало кнутом или бичом
для наказания тех, кто выращивает зерно или торгует им». Но резуль‑
тат был бы именно таким.
Итак, Бентам превратился в рьяного ситуативного эмпирика. При‑
знавая, что все прошлые попытки регулировать максимальную цену
с треском провалились, Бентам, как и любой позднейший институцио‑
налист или историцист, не считал эти факты значимыми, поскольку об‑
стоятельства каждого конкретного времени и места, естественно, были
разными. Иными словами, Бентам отверг экономическую теорию как
таковую, т.е. отрицал возможность существования законов, которые аб‑
страгируются от конкретных обстоятельств и применимы ко всем эко‑
номическим действиям в любой ситуации.
Возражая противникам регулирования цен, Бентам нередко прибе‑
гал к непоследовательным и даже абсурдным рассуждениям. Скажем,
71
54
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
55
на тот довод, что регулирование максимальной цены вызовет искуше‑
ние потреблять больше, чем вообще имеется в наличии (одна из самых
болезненных проблем регулирования цен), Бентам отвечал, что в Бри‑
тании такое невозможно, поскольку по Закону о бедных при повышении
цен на хлеб бедным положены пособия. Мнение, что в то или иное вре‑
мя кривая спроса может резко пойти вверх, а не упасть, во все века бы‑
ло тестом на экономическую грамотность, и теперь Бентам прошел та‑
кую проверку. Уже много столетий теоретики знали, что с падением цен
спрос растет, а Бентам рассуждал так, словно экономической науки ни‑
когда не существовало — и не могло существовать.
Поскольку последовательность была прерогативой презираемой де‑
дуктивной логики, Бентам отрицал, что его возражения против законов
о ростовщичестве могут иметь хоть какое‑то отношение к призывам вве‑
сти регулирование цен на хлеб. Хотя Бентам продолжал утверждать, что
его прежние взгляды были совершенно правильными, он решил внести
в них существенную поправку: раньше он, мол, не принимал во внимание,
что закон о ростовщичестве весьма полезен, поскольку позволяет госу‑
дарству занимать дешевле (разумеется, за счет вытеснения частных за‑
емщиков, готовых платить более высокий процент). Бентам признал, что
теперь находит это «преимущество» решающим, и, соответственно, по‑
ставил бы законы о ростовщичестве на повестку дня: «Я склонен считать,
что преимущество в одном этом отношении перевешивает недостатки во
всех прочих». Кратко говоря, Бентам, считавшийся «индивидуалистом» и
проповедником laissez faire, пришел к убеждению, что государственная
выгода перевешивает все невыгоды частных лиц!
А еще, возвращаясь к своим ранним взглядам на ростовщичество, Бен‑
там заявил, что никогда не верил ни в тенденции рынка к самокоррекции
и равновесию, ни в то, что процентные ставки адекватно регулируют сбе‑
режение и инвестиции. Он пошел еще дальше, выступив с резкой отпове‑
дью сторонникам laissez faire и природных прав, стремясь доказать всем и
вся несовместимость утилитаризма с laissez faire и природными правами:
Я не испытываю, не испытывал и не буду испытывать никакого ужа‑
са, сентиментального или анархического, перед рукой государства.
Оставляю Адаму Смиту и другим защитникам прав человека… рас‑
суждать о посягательстве на природную свободу и выдвигать доводы
против того или иного закона, доводы, способные поставить под сомне‑
ние все законы вообще. Вмешательство государства всякий раз, когда,
насколько я могу судить, перевес оказывается на стороне пользы, —
это такое событие, которое я наблюдаю совершенно с таким же удов‑
летворением, с каким наблюдал бы сознательное воздержание от вме‑
шательства, и с куда большим, чем наблюдал бы пренебрежительное
отношение к этой обязанности.
Остается только гадать, по какому таинственному стандарту «пре‑
данный науке» Бентам оценивал преимущества и недостатки каждого
конкретного закона.
72
2.1. От laissez faire к этатизму
Три года спустя, в 1804 г., Иеремия Бентам утратил интерес к эконо‑
мическим проблемам, за что нам, безусловно, следует его поблагодарить.
Жаль только, что это угасание рвения не произошло лет на пять раньше.
А пример Бентама должен быть поучительным для тех экономистов, ко‑
торые пытаются скрестить утилитаризм с экономической теорией сво‑
бодного рынка.
Логично было бы предположить, что Бентам, этот столп утилита‑
ризма, много сделал для развития концепции полезности в экономиче‑
ской науке; однако, как ни странно, его интересовали главным образом
«макро»‑сферы экономической мысли.Единственное исключение со‑
ставляет в целом неудачное сочинение «Серьезный повод для тревоги»
(1801), в котором Бентам не только объявил, что «всякая ценность осно‑
вана на полезности», но и подверг обоснованной критике приписывае‑
мый Адаму Смиту «парадокс ценности». Вода, указывал Бентам, может
иметь экономическую ценность и имеет ее, но алмазы тоже ценны при
их использовании, и на этом основана их экономическая ценность. Про‑
должая свое рассуждение, Бентам близко подошел к маржиналистско‑
му опровержению парадокса ценности:
Причина, по которой вода считается не имеющей ценности в плане об‑
мена, состоит в том, что она считается не имеющей ценности в плане
использования. Если она имеется в достаточном количестве, излишек
не имеет ценности. То же самое можно сказать о вине, зерне и обо всем
прочем. Вода, созданная природой без всякого человеческого участия,
нередко встречается в таком изобилии, что ее излишне много; но во
многих случаях она при обмене ценится выше вина.
2.2. ЛИЧНЫЙ УТИЛИТАРИЗМ
Как мы видели, собственно экономические взгляды Бентама, особенно
в его меркантилистский период, не оказали никакого влияния на эконо‑
мическую мысль и не повлияли даже на двух его учеников с теоретиче‑
ским складом ума, Джеймса Милля и Рикардо. Однако его философские
взгляды, внедренные в экономическую теорию этими самыми учени‑
ками, оказали прискорбное устойчивое воздействие на экономическую
мысль: они снабдили экономическую теорию базовой и доминирующей
социальной философией. И господство этой философии нисколько не
умаляется тем, что ее существование лишь молчаливо подразумевается
и она не является предметом специальной рефлексии.
Утилитаризм снабдил экономистов способностью совмещать несовме‑
стимое: он позволил им выступать с рекомендациями и занимать твердую
позицию по государственной политике, но при этом объявлять себя трез‑
вомыслящими «научными» и поэтому «свободными от оценочных сужде‑
ний». По мере того как в XIX в. экономическая наука становилась само‑
стоятельной профессией, гильдией со своим уставом и своей практикой,
73
56
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
57
ее все больше обуревало желание уподобиться в плане успеха и прести‑
жа «строгим» естественным наукам. Но «ученые» по определению счита‑
ются людьми объективными, незаинтересованными и беспристрастными.
Соответственно было принято считать, что, если экономисты приверже‑
ны определенным моральным принципам или определенной политиче‑
ской философии, они тем самым вносят в экономическую дисциплину ви‑
рус «предвзятости», «предубежденности» и ненаучного подхода.
Однако при прямолинейном подражании естественным наукам не
учитывался тот факт, что между людьми и неодушевленными объекта‑
ми существует принципиальное различие: камни или атомы не имеют
ценностей и не выбирают, тогда как люди по природе своей — существа
оценивающие и выбирающие. Тем не менее экономисты прекрасно мог‑
ли бы ограничиться анализом последствий ценностей и актов выбора
при условии, что они воздержатся от суждений о государственной поли‑
тике. Но экономисты страстно хотят рассуждать о политике; более то‑
го, интерес к политике — это обычно главная причина, побуждающая
заняться экономической наукой. Но выступать за определенную поли‑
тику, т.е. говорить, что правительство должно или не должно делать А,
В или С, и значит занимать оценочную позицию и неявно позицию этиче‑
скую. Обойти этот факт невозможно никаким способом, и единственное,
что здесь можно сделать, — это превратить этику в рациональное иссле‑
дование, выясняющее, что лучше всего для человека с точки зрения его
природы. Но претензия на научность, свободную от оценочных сужде‑
ний, исключает такой ход. Поэтому экономисты, вооруженные утилита‑
ризмом, получили возможность притворяться или убеждать себя в том,
что они являются строго объективными учеными, и при этом протаски‑
вать в экономическую теорию с черного хода непроанализированные и
сомнительные этические понятия. Тем самым экономисты выбрали наи‑
худшее в двух областях и под видом сугубой беспристрастности позво‑
лили себе заблуждения и предвзятость. Бацилла утилитаризма, кото‑
рой Бентам заразил экономическую науку, так и не была уничтожена;
она остается столь же опасной и жизнеспособной, как раньше.
Утилитаристская доктрина состоит из двух основных частей, личного
утилитаризма и общественного утилитаризма, причем последний вы‑
страивается на базе первого. Оба вида утилитаризма ошибочны и вред‑
ны, но общественный утилитаризм, который нас здесь интересует боль‑
ше, добавляет много ошибок и окажется безосновательным даже в том
случае, если бы личный утилитаризм еще можно было как‑то обосновать.
Личный утилитаризм, предложенный Давидом Юмом в середи‑
не XVIII в., исходит из того, что каждый индивидуум руководствуется
исключительно желанием удовлетворять свои чувственные влечения,
свои «страсти», и что эти эмоциональные ощущения счастья или несча‑
стья суть первичные и не поддающиеся анализу данности. Единственное
назначение человеческого разума состоит в том, чтобы служить средст‑
вом, указывающим, как добиться поставленной цели; саму же цель вы‑
74
2.2. Личный утилитаризм
бирает не разум. С точки зрения Юма и более поздних утилитаристов,
разум — это всего лишь прислуга, раб страстей. Поэтому не может быть
природного закона, устанавливающего общие для всех этические нормы.
Но, в таком случае, как же быть с тем неоспоримым фактом, что боль‑
шинство людей ставят себе цели на основе этических принципов, кото‑
рые безусловно невозможно свести в первичным личным эмоциям? Еще
более неприятен для утилитаризма тот очевидный факт, что эмоция
во многих случаях выступает служанкой таких принципов, очевидным
образом не является исходной данностью и скорее определяется тем,
что происходит с самими принципами. Тот, скажем, кто привержен ка‑
кой‑либо этической или политической теории, чувствует себя счастли‑
вым, когда эта теория торжествует, и несчастным, когда она терпит не‑
удачу. В таких случаях эмоции прислуживают принципам, а не наоборот.
Когда утилитаризм, гордящийся свой рациональностью и научностью,
сталкивается с подобными трудностями, ему приходится идти против
фактов и мистифицировать себя. Ибо тогда ему остается либо сказать,
что люди только внушают себе, что следуют руководящим этическим
принципам, либо сказать, что они должны отказаться от всех принципов
и хранить верность одним лишь непроанализированным чувствам. Сло‑
вом, утилитаризм должен либо не считаться с очевидными для всех фак‑
тами (позиция откровенно ненаучная), либо занять собственную произ‑
вольную этическую позицию и отвергнуть все прочие. Но такой подход
иррационален, ценностно окрашен и фактически отвергает антиэтиче‑
скую доктрину утилитаризма (или скорее любую этическую доктрину,
которая не является служанкой иррациональных страстей).
В любом случае утилитаризм опровергает сам себя, поскольку отступа‑
ет от собственной аксиомы, требующей не выходить за рамки изначально
данных эмоций и оценок. Кроме того, как свидетельствует человеческий
опыт, субъективные желания не являются абсолютными, окончательны‑
ми и неизменными. Они ничем не гарантированы от переубеждения — ра‑
ционального или иного. Собственный опыт и доводы других людей безу‑
словно могут побудить человека к пересмотру своих ценностей. Но как это
достижимо, если все индивидуальные желания и оценки суть изначаль‑
ные данности и поэтому не подвержены воздействию чужих убеждений?
Но если эти желания на самом деле не являются данностью и способны
изменяться под влиянием моральных доводов, тогда, вопреки посылкам
утилитаризма, безусловно существуют такие сверхсубъективные эти‑
ческие принципы, которые могут приводиться в качестве доводов и ока‑
зывать воздействие на человеческие оценки и цели.
Иеремия Бентам внес еще одну несуразицу в утилитаризм, который
со времен Юма стал модным в Великобритании. Он самым радикальным
образом перевел все человеческие желания и ценности из качествен‑
ных в количественные; все цели сводились к количеству, а все явно раз‑
ные предпочтения, скажем пустые забавы и занятия поэзией, к разли‑
чиям в количестве и степени. Стремление радикально сводить качество
75
58
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
59
к количеству вновь проявилось в виде сциентистской
страсти среди экономистов. Количество является однородным объектом
исследования в естественных науках; соответственно, с этой точки зре‑
ния учет качества при изучении человеческих действий будет равноси‑
лен мистификации и нестрогому, ненаучному подходу. Но экономисты
в очередной раз забыли, что категория количества совершенна умест‑
на, когда речь идет о камнях или атомах: ведь они не обладают сознани‑
ем, не оценивают, не выбирают, и их движения поэтому можно и долж‑
но отображать с количественной точностью. А вот люди наделены со‑
знанием, имеют ценности и действуют в соответствии с ними. Люди не
являются немотивированными объектами, всегда поддающимися коли‑
чественному описанию. Людям присущи качественные характеристики
и различия, на основе которых они выносят оценки и совершают выбор.
Поэтому сведение качества к количеству сильно искажает природу че‑
ловека и его действий и в силу искажения реальности прямо противопо‑
ложно истинно научному подходу.
Сомнительным вкладом Иеремии Бентама в доктрину личного ути‑
литаризма (помимо того что он был самым известным ее пропагандистом
и популяризатором) стал перевод этой доктрины в резко упрощенное
количественное измерение. Стремясь придать ей еще более «научный»
вид, Бентам попытался ввести «научный» стандарт для таких эмоций,
как счастье и несчастность, — количество удовольствия и неудоволь‑
ствия. По его мнению, широкие категории счастья и желания можно
свести к количеству удовольствия и неудовольствия: удовольствие —
«хорошее», неудовольствие — «плохое». Человек же просто старает‑
ся максимизировать удовольствие и минимизировать неудовольствие.
Индивидуум и наблюдающий его ученый могут постоянно производить
«исчисление удовольствия и неудовольствия»; этот процесс, который
Бентам назвал «фелицифическим исчислением», является стандарт‑
ной процедурой, позволяющей адекватно решать, что предпочтитель‑
нее в данной конкретной ситуации — действие или воздержание от не‑
го. Иными словами, каждый человек может заниматься тем, что опираю‑
щиеся на Бентама экономисты наших дней называют «анализом затрат
и выгод»; применительно к любой ситуации он может измерить выгоды,
т.е. единицы удовольствия, сопоставить их с затратами, т.е. с единицами
неудовольствия, и увидеть, что перевешивает.
В своем рассуждении, которое профессор Джон Пламенац метко на‑
зывает «насмешкой над разумом», Бентам пытается определить объек‑
тивные «измерения» удовольствия и неудовольствия, чтобы придать ис‑
числению счастья научную основательность. По утверждению Бента‑
ма, таких измерений семь: интенсивность, длительность, достоверность,
близость, плодотворность, чистота и распространенность. Эти качества,
считал он, измеримы (во всяком случае в принципе); их можно умножать
друг на друга и получать суммарную величину удовольствия или неудо‑
вольствия, заключенную в любом действии.
76
2.2. Личный утилитаризм
Уже сама такая формулировка концепции семи измерений грешит
явным безрассудством. Эмоции или чувства имеют не количественный,
а качественный характер; их невозможно перемножить для выяснения
суммарного объема. Аналогия с физическими объектами, на которую на‑
мекает Бентам, решительно неудачна. Если объект имеет три измере‑
ния, это значит, что все измерения однородны, линейны и могут быть пе‑
ремножены для получения величины объема. В человеческой же оцен‑
ке удовольствия и неудовольствия нет единицы измерения, общей для
каждого из «измерений»; поэтому их невозможно перемножить. По яз‑
вительному замечанию профессора Пламенаца,
даже всезнающий Бог не смог бы сделать такие вычисления, по‑
скольку они по определению невозможны. Интенсивность удовольст‑
вия невозможно измерить относительно его длительности, длитель‑
ность — относительно достоверности или недостоверности, а эту по‑
следнюю — относительно близости или удаленности4.
Верно, конечно, добавляет Пламенац, что люди, как указывает Бентам,
часто сравнивают различные образы действия и выбирают наиболее
предпочтительные. Но это просто означает, что они делают выбор меж‑
ду альтернативами, но никак не означает, что они занимаются количест‑
венным подсчетом единиц удовольствия и неудовольствия.
Однако при всей нелепости доктрины Бентама одно рациональное
зерно в ней все же есть. Бентам по крайней мере попытался, пусть и не‑
удачно, положить в основу своего анализа затрат и выгод объективный
стандарт затрат и выгод. Позднейшие теоретики утилитаризма, как и
большинство экономистов, в конце концов отказались от исчисления удо‑
вольствия и неудовольствия. Но вместе с тем они отказались от всяких
попыток найти стандарт, позволяющий подвести под ситуативные за‑
траты и выгоды хоть какую‑то рациональную основу. В результате опе‑
рирование категорией затрат и выгод даже на персональном уровне ста‑
ло крайней расплывчатым, ничем не подкрепленным и произвольным.
Джон Уайлд выразительно сопоставляет персональную этику утили‑
таризма с этикой природного закона:
Этика утилитаризма не проводит четкого различия между бессозна‑
тельным влечением (или интересом) и тем осознанным и целенаправ‑
ленным желанием, в котором присутствует практический разум. Цен‑
ность, удовольствие или удовлетворение является объектом любого
интереса вне зависимости от того, насколько случайным или прев‑
ратным он может быть. Качественные различия просто игнорируют‑
ся, а благо понимается чисто количественным образом как максимум
удовольствия или удовлетворения. Разум не занимается отбором обо‑
снованных влечений. В плане правомерности все желания равны. Ра‑
зум — раб страсти. Вся его задача исчерпывается разработкой схем
максимизации влечений, возникающих случайно или по иррацио‑
нальным причинам…
60
77
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
Напротив, теория природного закона проводит четкое различие
между неосознанным влечением и сознательным желанием, которое
формируется при участии практического разума. Благо не может по‑
ниматься чисто количественным образом. Случайные влечения, пре‑
пятствующие реализации главных общих тенденций, осуждаются как
противоприродные… Когда разум становится рабом страстей, челове‑
ческая свобода исчезает, а человеческая природа искажается…
Этика природного закона проводит четкое различие между жиз‑
ненно важными потребностями и правами и правами побочными и вто‑
ростепенными. Благо должно пониматься не как простая максимиза‑
ция качественно не различимых целей, а как максимизация тех тен‑
денций, которые по своему качеству соответствуют природе человека
и формируются как следствия разумного целенаправленного решения
и свободного выбора… Существует строгий всеобщий стандарт, осно‑
ванный на чем‑то более прочном, чем зыбучий песок влечения, и дей‑
ствительный даже для самого испорченного общества. Этот стандарт
и есть закон природы, который существует столько, сколько сущест‑
вует человечество; поэтому он является вечным и неизменным, и на
нем основано право совершать революцию против порочного и тира‑
нического общественного порядка5.
Наконец, в дополнение к проблемам исчисления удовольствия и неудо‑
вольствия, личный утилитаризм предлагает судить о действиях не по их
природе, а по их последствиям. Но каким образом даже при простом ана‑
лизе затрат и выгод (а тем более при бентамовском «объективном» анали‑
зе удовольствия и неудовольствия) можно оценить последствия любого
действия? И почему легче, не говоря уже «научнее», судить по последст‑
виям, чем оценивать действие по его природе? Кроме того, во многих слу‑
чаях очень трудно просчитать, какими именно будут последствия наме‑
ченного действия. Как нам установить вторичные, третичные и так далее
последствия, не говоря уже о самых ближайших? По всей видимости, Гер‑
берт Спенсер был прав в своей критике утилитаризма: часто проще быва‑
ет узнать не то, что целесообразно и выгодно, а то, что правильно6.
2.3. ОБЩЕСТВЕННЫЙ УТИЛИТАРИЗМ
Переведя утилитаризм с уровня личности на уровень общества, Бентам и
его последователи сохранили все ошибки первого и добавили немало дру‑
гих. Если каждый человек стремится к максимальному удовольствию (и
минимальному неудовольствию), тогда, с точки зрения сторонников Бен‑
тама, этическим императивом общества будет стремление к «наиболь‑
шему счастью наибольшего числа людей»; в этом общественном исчисле‑
нии счастья каждый человек считается за одного, не больше и не меньше.
Первый вопрос является наглядным примером самоопровержения:
ведь если каждый человек неизбежно руководствуется правилом макси‑
мизации удовольствия, то почему же все философы‑утилитаристы гово‑
78
2.3. Общественный утилитаризм
рили о чем‑то совсем другом, т.е. апеллировали к абстрактному социаль‑
ному принципу («наибольшему счастью наибольшего числа людей»)?7
И почему их абстрактный моральный принцип (а он именно таков) пра‑
вилен, а все прочие, включая природные права, следует решительно от‑
вергнуть как полную бессмыслицу? Так на чем же основан принцип наи‑
большего счастья? Ответа на этот вопрос мы не найдем; принцип просто
вводится как аксиома, не подлежащая обсуждению и стоящая выше лю‑
бых возражений.
Помимо того что утилитаристы противоречат сами себе, признавая
верховный (и не проясненный) абстрактный моральный принцип, сам
этот принцип по меньшей мере сомнителен. Ведь на что может быть спо‑
собно «наибольшее число людей»? Представим, что большинство членов
общества ненавидит рыжих и с удовольствием перебило бы их. Пред‑
ставим, далее, что в любой данный момент рыжие сравнительно малочи‑
сленны и их исчезновение не нанесет заметного ущерба общему произ‑
водству и реальным доходам всех прочих. Должны ли мы тогда, проведя
исчисление общественного счастья, заключить, что для подавляющего
большинства будет «хорошо» истребить рыжих, доставив себе макси‑
мум удовольствия или счастья? А если не должны, то почему? Как язви‑
тельно заметил Феликс Адлер, утилитаристы «объявляют главной об‑
щественной целью наибольшее счастье наибольшего числа людей, но за‑
трудняются объяснить, почему счастье наибольшего числа должно быть
убедительной целью и для тех, которые остались в меньшинстве»8. Кро‑
ме того, эгалитарная презумпция считать каждого человека за одного
тоже далеко не самоочевидна. Почему бы не ввести систему сопоставле‑
ния? Но здесь мы тоже имеем дело с непродуманным и ненаучным пред‑
метом утилитаристской веры.
И последнее. В то время как утилитаризм ошибочно утверждает, что
мораль или нравственность есть чисто субъективная данность для каж‑
дого индивидуума, он, противореча сам себе, утверждает при этом, что
субъективные желания можно прибавлять, вычитать и сравнивать при‑
менительно к разным индивидуумам в масштабах всего общества и в ре‑
зультате получать исчисление максимального общественного счастья.
Но каким же образом объективные или исчисляемые «общественные
выгоды» и «общественные затраты» могут извлекаться из чисто субъ‑
ективных желаний, если принять во внимание, что субъективные жела‑
ния или выгоды уникальны и могут сравниваться, прибавляться или вы‑
читаться лишь применительно к данному индивидууму? На самом деле
все обстоит в точности наоборот. Моральные принципы, которые утили‑
таризм отвергает как чисто субъективные эмоции, межличностны и мо‑
гут использоваться для убеждения разных людей, а выгоды и затраты
субъективны у каждого индивидуума и поэтому не могут сравниваться
или оцениваться по отношению к другим людям.
Причина, по которой Бентам молчаливо перешел от «максимального
удовольствия» в личном утилитаризме к «счастью» в общественной сфе‑
79
61
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
62
ре, вероятно, такова: говорить о «наибольшем удовольствии наиболь‑
шего числа людей» было бы явно нелепо, поскольку чувство удоволь‑
ствия, испытываемое разными людьми, никак не может суммироваться
или вычитаться. Заменив «удовольствие» широким и расплывчатым по‑
нятием «счастье», Бентам смог забыть о таких проблемах9.
Утилитаризм побудил Бентама разрабатывать все более деталь‑
ную «программу» государственного вмешательства в экономику. Не‑
которые пункты этой программы мы уже упомянули. В числе прочих
были: социальное государство, налогообложение ради хотя бы частич‑
ного эгалитарного перераспределения богатства, государственные ко‑
митеты, институты и университеты, общественные работы для ликвида‑
ции безработицы и привлечения частных инвестиций, государственное
страхование, регулирование банков и бирж, гарантирование количества
и качества товаров.
2.4. БОЛЬШОЙ БРАТ: ПАНОПТИКУМ
Сторонников утилитаризма из числа экономистов часто и, на мой взгляд,
справедливо упрекали в желании при рекомендации той или иной госу‑
дарственной политики подменять этические соображения «эффектив‑
ностью». В отличие от «этичности» «эффективность» представляется
чем‑то рациональным, реалистичным и «научным». Однако превозне‑
сение «эффективности» лишь заметает этическую проблему под ковер.
Ведь в чьих интересах и за чей счет будет достигаться социальная эф‑
фективность? Апеллируя к мнимой науке, «эффективность» часто ста‑
новится прикрытием эксплуатации, ограбления одной группы людей
ради выгод другой. Экономистов‑утилитаристов часто обвиняют в том,
что они хотят осчастливить «общество» рекомендациями по самому эф‑
фективному строительству «концентрационных лагерей». Тем, кто счи‑
тает подобные обвинения несправедливым доведением до абсурда, сле‑
дует присмотреться к тому, как жил и что думал вождь утилитарист‑
ских мыслителей, Иеремия Бентам. В глубинном смысле Бентам был
живым доведением до абсурда своего собственного учения, живым на‑
глядным воплощением его выводов.
Итак, в 1768 г. Бентаму (ему было тогда 20 лет), приехавшему в свою
альма‑матер, Оксфорд, на встречу выпускников, попало в руки сочи‑
нение Джозефа Пристли «Опыт о правлении» («Essay on Government»);
в нем Бентам нашел магическую фразу, которая изменила его жизнь
и с тех пор ее направляла: «наибольшее счастье наибольшего числа
людей». Однако, как отмечает Гертруда Химмельфарб в своих бле‑
стящих и разгромных работах о Бентаме, из всех его многочисленных
планов и проектов, связанных с этой неуловимой целью, любезнее все‑
го сердцу Иеремии был план паноптикума. Когда Бентам в 1780‑х гг.
навещал своего брата Сэмюела в России, он узнал, что тот разрабо‑
80
2.4. Большой брат: паноптикум
тал проект такого паноптикума, производственной мастерской. Иере‑
мия тут же ухватился за идею паноптикума, усмотрев в ней идеаль‑
ную приспособленность для тюрьмы, школы, фабрики — одним сло‑
вом, для всех жизненных нужд общества. «Паноптикум» по‑гречески
означает «всевидение», и это название прекрасно подходило для заду‑
манного объекта; а еще Бентам называл свое детище «Инспекционным
домом». Идея состояла в том, чтобы максимально усилить наблюде‑
ние за заключенными, учениками, нищими, работниками, которое осу‑
ществлял всевидящий инспектор; этот последний располагался в баш‑
не, в центре многоэтажной круглой структуры, и мог следить за всеми
ячейками по периферии. Для того чтобы никто из наблюдаемых не мог
знать, куда в тот или иной момент смотрит инспектор, предусматрива‑
лась система зеркал и других приспособлений. Паноптикум позволял
на 100% контролировать наблюдаемое сообщество без дополнительных
средств: ведь каждый мог в любой момент оказаться под наблюдением,
не подозревая об этом.
Апологеты Бентама утверждают, что он хотел лишь «реформиро‑
вать» тюрьму, но сам Бентам достаточно ясно дал понять, что систе‑
мой паноптикума должны быть охвачены все общественные институты
и она должна стать моделью для «фабрик, мастерских, работных домов,
домов для умалишенных, больниц и школ». Будучи атеистом, не склон‑
ным цитировать Писание, Бентам тем не менее воспел социальный иде‑
ал паноптикума словами из Книги Псалмов : «Иду ли я, отды‑
хаю ли, Ты окружаешь меня, и все пути мои известны Тебе».
По верному замечанию профессора Химмельфарб,
Бентам не верил в Бога, но верил в качества, обожествленные в поня‑
тии Бога. Паноптикум был осуществлением божественного идеала; он
позволял следить за действиями правонарушителя благодаря особой
архитектурной конструкции, которая превращала ночь в день с по‑
мощью искусственного освещения и зеркал и подчиняла заточенных
в ней людей сложной системе наблюдения10.
Бентам хотел обеспечить или по крайней мере имитировать «идеальное
совершенство» всесторонней и непрерывной слежки за каждым. «Неви‑
димый глаз» наблюдателя побуждал каждого подопечного считать, что
он находится под постоянным надзором; таким способом достигался эф‑
фект «несомненной вездесущности инспектора».
В соответствии с принципами утилитаризма общественное устрой‑
ство регулируется деспотом, который действует «научно» во имя наи‑
большего счастья всех. Во имя этого счастья он максимально увели‑
чивает «эффективность». Соответственно, по изначальному замыслу
Бентама, каждый подопечный содержится в своего рода одиночном за‑
ключении, которое в максимальной степени обеспечивает ему «безопас‑
ность и уединение», а также исключает возникновение неуправляемых
толп и возможность побега.
81
63
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
64
Обосновывая полезность своего паноптикума, Бентам на каком‑то
этапе принимает во внимание сомнения и опасения людей, которым мо‑
жет понадобиться максимальный надзор за детьми и другими подопеч‑
ными. Он признает, что его инспектора могут счесть чрезмерно деспо‑
тичным, и даже допускает, что поголовная поднадзорность и массовое
одиночное заключение способны «породить слабоумие», в результате
чего прежде свободный человек уже не будет в полном смысле челове‑
ком: «А не приведет ли эта в высшей степени совершенная система к то‑
му, что под видом людей мы фактически получим машины?» На этот
принципиальный вопрос Иеремия Бентам дал бесцеремонный, безого‑
ворочный и подлинно утилитаристский ответ: «Какая разница?» По‑на‑
стоящему его заботило только одно: «К чему с наибольшей вероятностью
приведут такие дисциплинарные меры — к увеличению или уменьше‑
нию счастья?» Для нашего «исследователя» счастья ответ был очеви‑
ден: «Называй их хоть солдатами, хоть монахами, хоть машинами; все
они будут счастливы, в этом я нисколько не сомневаюсь»11. Это слова
предшественника «гуманистов», готовых применять гильотину или по
меньшей мере концентрационный лагерь.
Бентам хотел изменить условия одиночного заключения посредством
паноптикума прежде всего по соображениям экономии: сооружать от‑
дельную камеру для каждого подопечного очень дорого. Паноптикум от‑
вечал двум главным критериям — экономности и эффективности. Бен‑
там планировал максимально интенсифицировать подневольный труд
заключенных. В конце концов, «напряженный труд — это благословение;
зачем же чернить его как проклятие?» Семи с половиной часов вполне
хватит на сон, полутора часов — на еду; к тому же, напомнил Бентам, «не
нужно забывать, что перерывы на еду — это одновременно перерывы и
на отдых: прием пищи есть восстановление сил». Поэтому обитатели па‑
ноптикума вполне могут работать 14 и даже 15 часов в день 6 дней в не‑
делю. Мало того, Бентам написал одному другу, что «опасается» раскры‑
вать многие из предусмотренных мер экономии, «так как боится быть
побитым». А предусматривал он вот что: заключенные должны работать
не меньше «16 с половиной продуктивных часов» в день, чулки, блузы
и головные уборы им не положены, пища — один лишь картофель (ко‑
торый в то время даже самые бедные люди считали пригодным только
на корм животным); спальные принадлежности максимально дешевые:
вместо простыней мешки, вместо кроватей гамаки.
В какой мере Бентам был одержим экономией и производительно‑
стью, помогает понять принципиально важный элемент его паноптику‑
ма, элемент, на который позднейшие историки часто не обращали вни‑
мания: Великим Инспектором должен был стать не кто иной, как сам
Бентам. Все тюрьмы королевства, а впоследствии, как предполагалось,
также школы и фабрики должны быть переданы под надзор Бентама,
который становился подрядчиком, инспектором и коммерсантом, извле‑
кающим прибыль из всей этой схемы. Неудивительно поэтому, что он
82
2.4. Большой брат: паноптикум
был совершенно уверен в способности инспектора максимально увели‑
чить собственное счастье наряду со счастьем «наибольшего числа» оби‑
тателей паноптикума. Если не «наибольшее счастье» заключенных, то
долгосрочную выгоду самого Бентама обеспечивали также рассчитан‑
ные на долгое время правила, удерживающие «освобожденных» заклю‑
ченных почти в постоянном рабстве у инспектора. Согласно окончатель‑
ному варианту плана, заключенный освобождался из паноптикума лишь
при условии, что он зачислялся в армию, на флот или имел поручитель‑
ство в 50 фунтов, выданное на его имя «ответственным домовладельцем».
Нужно учитывать, что в то время неквалифицированный рабочий по‑
лучал примерно 10 шиллингов в неделю, и 50 фунтов составляли очень
крупную сумму — примерно двухгодичный заработок такого рабочего.
Поручительство должно было подтверждаться каждый год, и если чело‑
век, все равно, по какой причине, не мог возобновить его, он доставлялся
в паноптикум «и теперь уже пожизненно». Но с какой стати ответствен‑
ный домовладелец будет выдавать финансовое обязательство в 50 фун‑
тов для бывшего заключенного? У Бентама имелся очевидный ответ:
только в том случае, если заключенный согласится работать на этого до‑
мовладельца, отдавая себе полный отчет в том, что новый хозяин имеет
над ним такую же власть, как «отец над ребенком или мастер над под‑
мастерьем». Поскольку эту дорогое поручительство следовало возобнов‑
лять каждый год, бывший заключенный, по мысли Бентама, отдавался
домовладельцу в постоянное рабство. Если поручительство отзывалось,
заключенного переводили во «вспомогательное учреждение», устроен‑
ное по принципу паноптикума. А кто мог лучше управлять подобными
учреждениями, как не главный распорядитель тюрем, т.е. сам Бентам?
Иными словами, паноптикум был задуман с таким расчетом, чтобы все
его обитатели оставались в фактически пожизненном рабстве у распо‑
рядителя (Бентама).
Учитывая всеохватное увлечение Бентама паноптикумом и его не‑
скрываемое притязание на должность главного распорядителя, мы
должны отдать себе отчет в том, что Химмельфарб называет
удивительным, почти сознательным невниманием биографов и исто‑
риков к самой важной детали этого плана и решающей причине его от‑
клонения. Для них Бентам был филантропом, который посвятил годы
жизни и значительную часть своего состояния разработке образцовой
модели пенитенциарной реформы и которому по необъяснимой при‑
чине, как выразился один биограф, “не позволили облагодетельство‑
вать его страну”. В большинстве книг о Бентаме и даже в некоторых
самых солидных историях пенитенциарной реформы ничего не сказа‑
но о связанной с Паноптикумом системе подряда, не говоря уже о при‑
тязаниях Бентама на должность подрядчика12.
Наконец, замысел паноптикума, насколько можно судить, был тесно свя‑
зан с деревообрабатывающей машиной, которую брат Иеремии Сэмюел
83
65
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
66
изобрел в России примерно тогда же, когда задумал производственную
мастерскую типа паноптикума. Есть ли лучший способ использовать ты‑
сячи и даже многие тысячи работников, чем заставить их с небольшими
расходами выдавать огромное количество древесины? Машину Сэмюела
оказалось дорого построить и приводить в движение паровой машиной;
так почему бы, по словам самого Бентама, «не изъять человеческий труд
у того класса людей, ни на сообразительность, ни на добрую волю кото‑
рых не приходится рассчитывать… и заменить им паровую машину?»
О том, что Бентам не собирался ограничивать сферу паноптикума
одними заключенными, в особенности свидетельствует его проект ра‑
ботного дома‑паноптикума. Составленный в 1797 г. и переработанный
в 1812 г. «Улучшенный проект об использовании бедняков» предусмат‑
ривал создание акционерной компании (подобной Ост‑Индской компа‑
нии), которой государство поручало организовать 250 «Работных домов»;
в каждом таком доме предполагалось иметь 2000 бедняков, подчиненных
«абсолютной» власти подрядчика‑инспектора‑управителя и соблюдаю‑
щих примерно такой же режим, как в тюрьме‑паноптикуме.
Но где же было взять столько бедняков, предназначенных для раб‑
ского труда в работном доме? По мысли Бентама, компания (которую,
естественно, возглавлял он сам) наделялась «правом принуждения», т.е.
могла задерживать всякого, кто «явно не имел средств к существованию
или установленного имущества, либо честных и достаточных средств
к существованию». На этом весьма расплывчатом основании рядовые
граждане юридически обязывались всеми силами помогать уполномо‑
ченным компании, задерживать любого, кто, как им казалось, не имеет
достаточных средств к существованию, и доставлять его в ближайший
работный дом.
Систему работных паноптикумов Бентам задумал с размахом. Дома
должны были вмещать не только 500 тысяч бедняков, но и их детей, ко‑
торые оставались под властью компании и в том случае, если родителей
отпускали; дети служили компании до достижения 20 с небольшим лет,
даже если уже состояли в браке. Для этой молодежи предназначались
250 дополнительных домов, и общее число обитателей работных домов
должно было, таким образом, составить не меньше миллиона. Поскольку
население Англии в то время не превышало 9 миллионов человек, полу‑
чается, что Бентам намеревался обречь на рабский труд, лично органи‑
зовать и эксплуатировать по меньшей мере 11% населения. Мало того,
порой он мечтал заключить в паноптикумы 3/5 британского населения.
Иеремия Бентам задумал свой паноптикум в 1786 г., когда ему было
38 лет. Через 5 лет он опубликовал план, больше 20 лет упорно продви‑
гал его и в том числе предлагал свое детище Франции и Индии, но без‑
успешно. В 1811 г. Парламент окончательно отверг предложение Бента‑
ма. Все оставшиеся годы своей долгой жизни Бентам оплакивал пора‑
жение, а под самый конец, в возрасте 83 лет, написал историю проекта,
убедив себя в том, что виной всему был король Георг III: он якобы мстил
84
2.4. Большой брат: паноптикум
Бентаму за выступления в 1780‑х гг. против королевского плана войны
с Россией. Книга названа «История войны между Иеремией Бентамом и
Георгом III, написанная одной из воюющих сторон» (1831). «Представь‑
те только, — стенал Бентам, — как он меня ненавидел… И если бы не он,
все бедняки страны и все заключенные страны оказались бы в моих ру‑
ках»13. Какая трагедия!
Бентам начинал свою карьеру как тори, как типичный для XVIII в.
приверженец «просвещенного деспотизма». Надежды на осуществле‑
ние своих реформ и заумных планов «наибольшего счастья наибольше‑
го числа людей» он связывал с просвещенными деспотами, будь то рос‑
сийская императрица Екатерина Великая или Георг III. Однако провал
проекта паноптикума превратил Бентама в ненавистника абсолютной
монархии: «Я, — писал он, — никогда не думал, что властители будут
против реформ. Я думал, им нужно только узнать, что правильно, и они
примутся за это». Утратив иллюзии, Бентам позволил обратить себя, от‑
части под влиянием своего великого ученика Джеймса Милля, в ради‑
кального демократа и облачился в мантию того учения, которое стало на‑
зываться философским радикализмом. Новшество нового радикализма,
заключает Химмельфарб, состояло в том, чтобы «поставить наибольшее
счастье наибольшего числа в зависимость от наибольшей власти наи‑
большего числа», а наибольшая власть должна быть сосредоточена в ру‑
ках «всемогущего законодательного органа»14. И если, добавляет Хим‑
мельфарб, «наибольшее счастье наибольшего числа» потребует «наи‑
большего несчастья немногих», то быть по сему.
По всей видимости, Дуглас Лонг нисколько не преувеличивает, когда
сравнивает социальное мировоззрение Бентама со взглядами современ‑
ного «научного» тоталитариста Б. Ф. Скиннера. Под конец жизни Бентам
писал, что слова «свобода» и «свободный» — одни из «самых вредонос‑
ных» в английском языке, поскольку они отвлекают внимание от дейст‑
вительно важных вещей — «счастья» и «безопасности». С точки зрения
Бентама, государство есть оплот правопорядка, и долг каждого гражда‑
нина состоит в подчинении этому правопорядку. Люди хотят и требуют
не свободы, а «безопасности», и для обеспечения последней власть су‑
веренного государства должна быть неограниченной и беспредельной.
(А кто будет охранять граждан от их суверена?) Для Бентама, указывает
Лонг, «идея свободы по самой своей природе представляла, — более чем
любая другая, — постоянную угрозу той завершенности и стабильности,
которую Бентам искал в своей “науке о человеческой природе”. Неопре‑
деленность и пластичность либерального взгляда на человека были ему
чужды. Его, напротив, привлекало совершенство неоньютоновской соци‑
альной физики»15. Вполне можно (хотя это и звучит несколько помпез‑
но) сказать, что Бентам рассматривал себя как «Ньютона мира этики».
Несмотря на заявленную преданность принципу laissez faire, фи‑
лософские радикалы восприняли не только демократические взгляды
позднего Бентама, но и его сильную привязанность к идее паноптикума.
85
67
Глава 2. Иеремия Бентам: утилитарист как большой брат
Джон Стюарт Милль даже на тех стадиях своей постоянно менявшей‑
ся позиции, когда бывал больше всего настроен против Бентама, никог‑
да не критиковал паноптикум. Блистательный «Ленин» Бентама Джей‑
мс Милль, хотя и желал похоронить этатистские экономические взгля‑
ды Бентама, но всегда хвалил паноптикум столь же помпезно, как и сам
Наставник. В написанной для «Британской энциклопедии» в 1822 или
1823 г. статье «Тюрьмы и тюремная дисциплина» Милль превознес до не‑
бес план паноптикума как «в совершенстве разработанный и проверен‑
ный» на основе великого принципа полезности. Горячее одобрение Мил‑
ля заслужила каждая деталь проекта паноптикума: архитектура, гама‑
ки вместо кроватей, всевидящая инспекция, система организации труда,
система подряда, нескончаемое рабство «освобожденных заключенных».
Неумеренные похвалы Милля были не только публичными, но и приват‑
ными: в письме к редактору энциклопедии он со всей решительностью
заявил, что паноптикум «представляется мне близким к совершенству».
2.5. ПРИМЕЧАНИЯ
68
1. William E. C. Thomas, The Philosophic Radicals: Nine Studies in Theory and
Practice 1817—1841 (Oxford: The Clarendon Press, 1979), p. 25.
2. Ibid., pp. 35—36.
(1). Русский перевод обоих фрагментов приводится по изданию: Бентам И. В за‑
щиту ростовщичества // Этика процента: Дж. Локк и И. Бентам о природе ссуд‑
ного процента и его регулировании. Челябинск; М.: Социум, 2019. Письмо I. —
Прим. изд.
(2). Русский перевод приводится по изданию: Бентам И. Введение в основа‑
ния нравственности и законодательства. М.: РОССПЭН, 1998. Гл. 18, § XXXV,
прим. 24. — Прим. изд.
(3). В русском издании постскриптум опущен. — Прим. изд.
3. Werner Stark, ‘Introduction’, in Stark (ed.), Jeremy Bentham’s Economic Writings
(London: George Allen & Unwin, 1951), vol. II, pp. 18—19.
4. John Plamenatz, The English Utilitarians (2nd ed., Oxford: Basil Blackwell, 1958),
pp. 73—74.
5. John Wild, Plato’s Modern Enemies and the Theory of Natural Law (Chicago: Uni‑
versity of Chicago Press, 1953), pp. 69—70.
6. Herbert Spencer, Social Statics (New York: Robert Schalkenbach Foundation,
1970), pp. 3 ff.
7. Как отмечает Пламенац, Бентам и его последователи утверждали, что «ни
один человек не может желать никакого удовольствия, кроме своего собст‑
венного», но при этом парадоксальным образом «настаивали, что «величай‑
шее счастье, неважно чье, есть единственный критерий нравственности» (Pla‑
menatz, Op. cit. note 4, p. 18). А профессор Витч указывает: «Утилитаристам
всегда было трудно объяснить, почему один человек вообще обязан думать
о других. Если человек утверждает свою личную этику на строго гедонисти‑
86
2.5. Примечания
ческих принципах, считает удовольствие единственной ценной вещью в жиз‑
ни и признает за собой моральное право действовать так, как ему угодно, то
явно трудно совершить переход от этой базовой позиции к утверждению, что
тот же самый моральный субъект должен заботиться не только о своем собст‑
венном удовольствии, но равным образом и об удовольствии других» (Henry
B. Veatch, Rational Man: A Modern Interpretation of Aristotelian Ethics (Bloom‑
ington, Indiana: Indiana University Press, 1962), pp. 182—183).
8. Felix Adler, “The Relation of Ethics to Social Science”, in H. J. Rogers, (ed.), Con‑
gress of Arts and Science (Boston: Houghton Mifflin, 1906), VII, p. 673. Питер Гич
ставит похожий вопрос: а что если, даже по утилитаристским меркам, общество
обретет больше счастья, следуя пожеланиям меньшего количества? См.: Peter
Geach, The Virtues (Cambridge: Cambridge University Press, 1977), pp. 91 ff.
9. В утилитаризме много других крупных изъянов. Скажем, если даже допу‑
стить, что счастье разных людей можноскладывать или вычитать, то поче‑
му более полное общественное счастье нельзя получить, исполняя желания
меньшинства? И что тогда? См.: Geach, op. cit., note 8. Далее, утилитарист‑
ская презумпция полной моральной неразличимости субъективных выгод и
предпочтений во многих случаях будет абсурдной. Например, сколько лю‑
дей (большинство?) станут упрямо считать вместе с утилитаристами, что при
общественном исчислении чье‑то желание увидеть наказание невиновного
должно котироваться столь же высоко, как другие, менее порочные желания?
Ср.: Murray N. Rothbard, The Ethics of Liberty (Atlantic Highlands, NJ: Human‑
ities Press, 1982), p. 213.
10. Gertrude Himmelfarb, Victorian Minds (1970, Gloucester, Mass.: Peter Smith,
1975), p. 35.
11. Ibid., p. 38.
12. Ibid., pp. 58—59.
13. Ibid., p. 71.
14. Ibid., p. 76.
15. Douglas C. Long, Bentham on Liberty (Toronto: University of Toronto Press,
1977), p. 164. Лонг добавляет: Бентам «расширял свое представление о полно‑
мочиях законодателя до тех пор…, пока они не стали включать в себя, по‑ви‑
димому, все мыслимые формы социального контроля над всей совокупностью
человеческой деятельности» (Ibid., p. 214).
Глава 3
ДЖЕЙМС МИЛЛЬ, РИКАРДО
И ЕГО СИСТЕМА
71
3.1. ДЖЕЙМС МИЛЛЬ, ЛЕНИН РАДИКАЛОВ
В истории экономической мысли одной из самых интересных фигур, бе‑
зусловно, является Джеймс Милль (1771—1836). При этом он принадле‑
жит к числу самых малоизученных экономистов. Милля, по‑видимому,
можно считать одним из первых в современной истории, кого называ‑
ют «кадровыми функционерами», кого в ленинском движении следую‑
щего столетия величали бы «настоящим большевиком». И он действи‑
тельно был своего рода Лениным в движении радикалов, который создал
и сформировал радикальную философскую теорию и даже целое дви‑
жение философского радикализма. Человек блестящий и творческий,
но упорно державшийся положения «второго лица», Милль, как и Ле‑
нин поначалу, искал своего Маркса. И нашел. И даже сразу двух «Марк‑
сов» — Иеремию Бентама и Давида Рикардо. Ему было 35, когда в 1808 г.
он познакомился с Бентамом, и примерно в это же время он знакомит‑
ся с Рикардо. Бентам для Милля стал философским «Марксом», у него
Милль позаимствовал свою философию утилитаризма, которая от не‑
го перешла к Рикардо и вошла в экономическую теорию в целом. Одна‑
ко часто упускается из виду то обстоятельство, что в своих отношениях
с Бентамом Милль действовал творчески, убеждая пожилого человека,
некогда принадлежавшего к партии тори, что бентамовский утилита‑
ризм предполагает политическую систему радикальной демократии.
Давид Рикардо (1772—1823) был бесхитростным молодым, но уже бога‑
тым и отошедшим от дел биржевым брокером (он торговал облигация‑
ми), который очень интересовался вопросами денежного обращения; од‑
нако Милль воспринимал Рикардо как своего экономического «Маркса»
и всячески способствовал его развитию в этом направлении.
До того как в 1818 г. в возрасте 45 лет Милль получил должность
в Ост‑Индской компании, он, обедневший шотландский эмигрант и лон‑
донский писатель‑фрилансер, частично жил за счет Бентама, и ему
удавалось сохранять со своим покровителем достаточно хорошие фор‑
мальные отношения, несмотря на серьезные личные трения. Буду‑
чи склонным организовывать себя и других, Милль отчаянно пытал‑
ся систематизировать обильный, но хаотический поток писаний Бента‑
ма. А последний тем временем в частных письмах друзьям жаловался
88
3.1. Джеймс Милль, Ленин радикалов
на дерзкое вмешательство этого молокососа. Издание Миллем в 1818 г.
объемистой «Истории Индии» принесло ему немедленное назначение на
важный пост в Ост‑Индской компании, а в 1830 г. он занял должность ру‑
ководителя управления и оставался на ней до конца жизни.
Что касается самоучки, робкого и неуверенного в себе Давида Рикардо,
то он отнюдь не выступал в роли Великого человека. Наоборот, его вос‑
хищение Миллем, который был его интеллектуальным наставником и
отчасти наставником в экономической теории, позволял последнему на‑
правлять подопечного и руководить им. Так что Милль, с удовольстви‑
ем используя лесть, грубость, подначивания и угрозы, подталкивал сво‑
его хорошего друга к тому, чтобы тот стал «Марксом», великим экономи‑
стом, каковым сам Милль, как он считал, в силу каких‑то причин не мог
или не должен был быть. Он всеми правдами и неправдами побуждал Ри‑
кардо к тому, чтобы тот писал и довел до конца работу над своим шедев‑
ром «Начала политической экономии и налогообложения» (1817), а затем
избрался в Парламент и стал играть активную политическую роль в ка‑
честве лидера радикалов. И тогда в экономической теории Милль с радо‑
стью сделался ведущим и последовательным рикардианцем.
В качестве тогдашнего «Ленина» Джеймс Милль сыграл гораздо бо‑
лее активную интеллектуальную роль, чем та, на которую реальный
Ленин когда‑либо мог рассчитывать. Он не просто интегрировал работу
двух «Марксов», он внес существенный вклад в саму
систему. И действительно, Милль в бесчисленных беседах наставлял
Рикардо по всем темам; он просматривал, редактировал и, несомненно,
вносил множество добавлений в черновики «Начал» Рикардо. Напри‑
мер, мы уже видели выше, что именно Милль первым усвоил закон Сэя,
включил его в систему и ознакомил с ним своего ученика Рикардо. Не‑
давние исследования показывают, что Джеймс Милль играл, возможно,
гораздо более важную и ведущую роль в разработке главной книги Ри‑
кардо, чем считалось ранее, например в части открытия и разработки
закона сравнительных преимуществ.
Занятая Миллем позиция, безусловно, уникальна в истории общест‑
венной мысли. Чаще всего теоретики и писатели стремятся вознести до
небес свою предполагаемую оригинальность (случай Адама Смита яр‑
кий , но вполне типичный). Но можно ли найти другой пример, когда че‑
ловек оказывается гораздо более оригинальным или творческим, чем он
сам заявлял о себе? Многие ли настаивали на том, чтобы оставаться про‑
сто «вторым лицом», когда во многих отношениях являлись «первым ли‑
цом»? Следует отметить, что, возможно, существует простое и сугубо
материально‑экономическое объяснение этого любопытного факта, не
требующее погружения в глубины психологии. Дело в том, что сын са‑
пожника Милль был бедным шотландцем без постоянного места рабо‑
ты, который выбивался из сил, чтобы содержать в Лондоне свою семью.
Бентам был богатым аристократом, выступавшим в роли покровителя
Милля; Рикардо был отошедшим от дел богатым биржевым брокером.
89
72
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
73
Вполне возможно, что занятая Миллем позиция преданного привержен‑
ца, стала следствием того, что бедняк стремился сделать так, чтобы его
богатые ученики‑наставники оставались довольными собой, и при этом
принятие обществом их совместных доктрин было максимальным.
Как выдающийся кадровый функционер, Милль обладал всеми до‑
стоинствами и недостатками этого современного типа. Лишенный чув‑
ства юмора, постоянно поучающий, но харизматичный, наполненный ог‑
ромной энергией и решимостью, Милль находил время, чтобы работать
полный рабочий день на ответственной должности в Ост‑Индской ком‑
пании и при этом вести активную научную деятельность во многих об‑
ластях. Стиль Милля как ученого и писателя был обстоятельным и яс‑
ным, он твердо придерживался нескольких стержневых общих аксиом:
утилитаризм, демократия, laissez faire. Если говорить о научных дости‑
жениях, то им написаны важные работы по истории Британской Индии,
по экономике, политологии и эмпирической психологии. Кроме того, он
является автором множества научных рецензий и статей. И будучи, как
и Маркс впоследствии, твердым приверженцем не только дела познания
мира, но и его преобразования, Милль также писал бесчисленные газет‑
ные статьи, стратегические и тактические очерки, неустанно занимался
организацией философских радикалов, маневрированием в Парламенте
и в политической жизни. Наряду со всем этим ему доставало сил и энер‑
гии всем проповедовать и наставлять всех, кто его окружал, включая из‑
вестную неудачную попытку промыть мозги своему юному сыну Джо‑
ну. Однако следует отметить, что неистовый и пламенный метод Милля
в вопросе воспитания и обучения Джона не был простой причудой от‑
ца и интеллектуала Викторианской эпохи; образование Джона Стюар‑
та строилось так, чтобы подготовить его к предположительно жизненно
важной и всемирно‑исторической роли преемника Джеймса в качестве
лидера радикальных кадров, в качестве нового Ленина. В этом безумии
метод все‑таки присутствовал.
Кальвинистский пыл Джеймса Милля вполне соответствовал его по‑
жизненной роли кадрового функционера. Милль учился в Шотландии
на пресвитерианского проповедника. В период лондонской литератур‑
ной деятельности он утратил свою христианскую веру, став атеистом,
но, как и родившиеся много позже интеллектуалы — атеисты и агности‑
ки, получившие евангелистское образование, он сохранил типичные для
кальвиниста деспотические, пуританские, прозелитические умственные
привычки. Как проницательно пишет профессор Томас:
Вот почему Милль, скептик в поздний период жизни, всегда ладил
с (протестантскими) диссидентами [порвавшими с Англиканской цер‑
ковью]. […] Он, быть может, и пришел к тому, чтобы отвергнуть ве‑
ру в Бога, но какая‑то форма евангельского рвения для него остава‑
лась важной. Скептицизм — в смысле отказа от приверженности,
от выбора между той или иной верой — приводил его в ужас. Воз‑
можно, именно это объясняет его давнюю неприязнь к Юму. До того
90
3.1. Джеймс Милль, Ленин радикалов
как утратить веру, он осуждал Юма за безбожие; но даже тогда, когда
он сам пришел к безбожию, он продолжал недооценивать Юма. Спо‑
койный скептицизм, который, казалось бы, мог бы помочь сохранить
статус‑кво, был не тем состоянием ума, которое Милль мог понять1.
Или, возможно, Милль слишком хорошо понимал Юма, и поэтому его
поносил.
Кальвинизм Милля со всей очевидностью проявился в его убежде‑
нии в том, что страсти должны находиться под строгим контролем разу‑
ма, что едва ли согласовывалось с бентамовским гедонизмом. Кадро‑
вые функционеры — отъявленные пуритане, и Милль вполне по‑пури‑
тански не любил изобразительное искусство и театр и не доверял им.
Он обвинял актера в том, что тот является «рабом самых необузданных
склонностей и страстей рода человеческого», и Милль едва ли был из
тех, кто способен наслаждаться чувственной красотой ради нее самой.
Живопись и скульптуру Милль презирал, считая их самыми низменны‑
ми из искусств, призванными ублажать лишь легкомысленную любовь
к показухе. Поскольку в духе типичного бентамистского утилитариста
Милль полагал, что человеческое действие является «рациональным»
лишь тогда, когда совершается с благоразумным расчетом, в «Истории
Британской Индии» он проявил полную неспособность понять кого‑ли‑
бо, кто мотивирован мистическим религиозным аскетизмом, стремлени‑
ем к военной славе или тягой к самопожертвованию.
Если Эмиль Каудер прав в том, что именно благодаря шотландскому
кальвинизму трудовая теория ценности Смита вошла в экономическую
науку, тогда шотландский кальвинизм в еще большей степени ответст‑
венен за энергичный и решительной крестовый поход Джеймса Милля
во имя трудовой теории ценности и, возможно, за ту центральную роль,
которую он играет в рикардианской системе. Это также могло бы объ‑
яснить приверженность трудовой теории земляка Милля — шотландца
и ученика Дугалда Стюарта Джона Мак‑Куллоха.
Ярким и особенно успешным примером деятельности Милля как кад‑
рового функционера была его роль в продвижении через парламент ве‑
ликого билля о реформе 1832 г. Централь‑
ное место в политической теории Милля занимала его приверженность
демократии и всеобщему избирательному праву; однако он был готов
благоразумно повременить с этим во имя билля о реформе, который ре‑
шительно расширял в пользу многочисленного среднего класса грани‑
цы британского избирательного права — аристократического и осно‑
ванного на манипуляциях с границами избирательных округов. В про‑
цессе проведения билля о реформе Милль выступил в роли своего рода
закулисного «Ленина» и кукловода. Его стратегия заключалась в том,
чтобы играть на страхах пугливого правительства вигов, занимавше‑
го центристскую позицию и опасавшегося, что массы устроят насиль‑
ственную революцию, если законопроект не пройдет. Милль и его ради‑
калы хорошо знали, что в ближайшем будущем такая революция была
91
74
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
невозможна; однако через друзей и союзников, занимавших стратеги‑
ческие позиции в органах печати, Милль сумел организовать в прессе
целенаправленную кампанию лжи. В результате виги были одурачены,
запаниковали, и в итоге законопроект был принят. В кампании дезин‑
формации принимали участие важные фигуры тогдашней прессы: ве‑
дущий еженедельник «Examiner», находившийся в собственности и под
редакцией радикала‑бентамиста Олбани Фонбланк; повсеместно чи‑
таемая «Morning Chronicle», ежедневная газета вигов под редакцией
старого друга Милля Джона Блэка, превратившего ее в рупор радика‑
лов‑утилитаристов; и «Spectator» под редакцией последователя Бента‑
ма С. Ринтула. «Times» в тот момент тоже была дружественной по отно‑
шению к радикалам, а ведущий бирмингемский радикал Джозеф Паркс
являлся владельцем и редактором «Birmingham Journal». Не и это еще
не всё; Паркс сумел добиться, чтобы его выдуманные истории о якобы
революционных настроениях в общественном мнении Бирмингема пу‑
бликовались в «Morning Chronicle» и «Times» в качестве фактических
отчетов. Милль так хорошо справился со своей задачей, что многие исто‑
рики впоследствии тоже принимали эти отчеты за истинные.
Неизменно соединяя теорию и практику, Джеймс Милль проложил
дорогу этой организованной кампании обмана, когда в своих сочинениях
оправдывал ложь во имя достойной цели. Хотя правда и важна, Милль
все же допускал, что существуют особые обстоятельства, «при которых
другой человек не имеет права на истину». Людям, писал он, не следу‑
ет говорить правду, «когда они находят этой правде дурное примене‑
ние». Утилитарист во всем! И конечно же, как обычно, именно утилита‑
рист должен определять, как используется правда другим человеком —
«хорошо» или «плохо».
Впоследствии Милль развил свою апологию лжи в политике. В по‑
литике, утверждал он, распространение «неверной информации» (или,
как мы бы сказали сегодня, «дезинформации») является «не нарушени‑
ем норм морали, а, наоборот, похвальным деянием… когда это способст‑
вует предотвращению плохого правления. И менее всего человек обла‑
дает правом на достоверную информацию именно тогда, когда он наме‑
ревается воспользоваться ею для увековечения подобного правления».
Полтора десятка лет спустя Джон Роубек, один из главных помощ‑
ников Милля в той кампании, а впоследствии радикальный член Парла‑
мента и историк движения за избирательную реформу, признавал, что
для достижения нашей цели, было сказано много такого, чему никто не
верил; было сделано много такого, чего никто не хотел бы по отноше‑
нию к себе. […] …часто, когда не было никакой опасности, поднимался
крик тревоги, чтобы постоянно поддерживать палату лордов и аристо‑
кратию в целом в состоянии, как это называлось, благотворного ужаса.
В отличие от «шумных ораторов, которые казались важными»
в той кампании, как вспоминал Роубек, были и «хладнокровные, склон‑
92
3.1. Джеймс Милль, Ленин радикалов
ные к уединению, прозорливые решительные люди… которые дергали
за ниточки в этом странном кукольном спектакле». «Один‑два руководя‑
щих ума, неизвестные широкой публике», манипулировали и дирижиро‑
вали всем движением. Они «использовали других в качестве своих инст‑
рументов». А самым хладнокровным, проницательным и решительным
был Джеймс Милль — мастер‑кукловод, манипулировавший ими всеми.
Несмотря на то что Джеймс Милль занимал высокий пост в Ост‑Инд‑
ской компании и сам не мог избираться в Парламент, он был безусловным
кадровым функционером группы из 10—20 философских радикалов, ко‑
торая на протяжении 1830‑х годов пользовалась влиянием в Парламен‑
те. Милль оставался лидером этой группы до своей смерти в 1836 г., а за‑
тем остальные ее участники пытались действовать согласно его заветам.
Хотя философские радикалы называли себя последователями Бентама,
сам престарелый Бентам имел мало общего с этой группой миллианцев.
Бóльшая часть парламентских философских радикалов были взраще‑
ны самим Миллем, начиная с Рикардо более чем десятью годами ранее,
а также его сына Джона Стюарта, который на какое‑то время стал пре‑
емником своего отца в качестве лидера радикалов. На пост официаль‑
ного лидера радикалов в Парламенте Милль вместе с Рикардо выдви‑
нули Джорджа Грота (1794—1871), банкира и позднее историка антич‑
ности. Грот, самоучка и человек, лишенный чувства юмора, вскоре стал
простым орудием в руках Джеймса Милля, которого весьма почитал как
«очень глубокого мыслителя». По словам профессора Джозефа Гамбур‑
гера, Грот, будучи самым верным учеником Милля, «так хорошо воспри‑
нял его идеи, что казалось, будто они его собственные», и для него все без
исключения изречения Милля «обрели силу и санкцию обязанностей».
В миллевском кружке имелся также пламенный кадровый функцио‑
нер в юбке, миссис Гарриет Леви Грот (1792—1878), властная, напори‑
стая и воинственная дама. Ее дом стал салоном и общественным центром
парламентских радикалов. Она была широко известна как «королева ра‑
дикалов», о ней Кобден писал, что «если бы она родилась мужчиной, то
была бы лидером партии». Гарриет рассказывала, насколько красноре‑
чивым бывал Милль и какое харизматическое влияние он оказывал на
своих молодых учеников, большую часть которых вовлек в миллевский
кружок его сын Джон Стюарт. Вот типичное свидетельство от молодого
друга Джона, Уильяма Эллиса, который писал в последние годы своего
сотрудничества с Джеймсом Миллем: «Он все во мне перевернул. Он на‑
учил меня думать и показал, ради чего стоит жить».
3.2. МИЛЛЬ И ЛИБЕРАЛЬНЫЙ КЛАССОВЫЙ АНАЛИЗ
Теорию классового конфликта в качестве ключа для понимания полити‑
ческой истории создал не Карл Маркс. Как мы увидим ниже, начало бы‑
ло положено в 1810 г. после реставрации монархии Бурбонов двумя веду‑
93
75
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
76
щими французскими либералами, вдохновленными идеями Ж. Б. Сэя, —
Шарлем Контом (зятем Сэя) и Шарлем Дюнуайе. В отличие от более
поздней марксистской ухудшенной версии классовой теории, согласно
Конту—Дюнуайе, имманентная классовая борьба ведется за то, каким
классам удастся захватить контроль над государственным аппаратом.
Правящим классом является любая группа, которой удалось захватить
государственную власть; подвластными являются те группы, которые
облагаются налогами и подвергаются регулированию со стороны тех, кто
стоит у власти. В этом случае классовый интерес определен как отно‑
шение данной группы к государству. Государственное правление, с его
налогообложением, осуществлением полномочий, управлением, даруе‑
мыми субсидиями и льготами, является инструментом, который поро‑
ждает конфликты между правителями и подвластными. В этом случае
мы имеем «двуклассовую» теорию классового конфликта, в основе кото‑
рой лежит понимание того, принадлежит ли группа к правителям или
к управляемым. С другой стороны, на свободном рынке имеет место не
классовый конфликт, а гармония интересов всех индивидов в обществе,
которые сотрудничают посредством производства и обмена.
Джеймс Милль разработал похожую теорию в 1820—1830‑х гг. Не‑
известно, пришел ли он к ней самостоятельно или под влиянием фран‑
цузских либералов; ясно, однако, что анализ Милля был лишен бога‑
тых приложений по истории Западной Европы, над которыми труди‑
лись Конт, Дюнуайе и их младший коллега историк Огюстен Тьерри. Всё
государство, указывал Милль, управляется господствующим классом;
немногие доминируют и эксплуатируют тех, кем правят, т.е. многих. По‑
скольку все группы действуют исходя из своих эгоистических интере‑
сов, отмечал он, нелепо ожидать, что правящая верхушка будет дейст‑
вовать бескорыстно во имя «общественного блага». Как и все остальные,
они будут использовать имеющиеся возможности к собственной выгоде,
а это означает грабить многих в свою пользу или в пользу союзников по
особым интересам и во вред интересам всего общества. И поэтому посто‑
янное использование Миллем термина «низменные» («sinister») интере‑
сы следует понимать как направленные против блага широкой публики.
Нужно отметить, что под общественным благом Милль и радикалы по‑
нимали именно государство laissez faire, ограниченное минимальными
функциями полиции, обороны и отправления правосудия.
Подчеркивая необходимость всегда относиться к правительству с по‑
дозрением и сформировать систему сдержек для обуздания государст‑
венной власти, главный политический теоретик радикалов Милль вер‑
нулся к либеральным идеям сторонников республиканизма XVIII в.
Милль соглашался с Бентамом в том, что «если правящую элиту не сдер‑
живать, она будет вести себя хищнически». Следование низменным ин‑
тересам приводит к эндемичной «коррупции» в политике, к синекурам,
к бюрократическим «местам» и субсидиям. Милль сетовал: «Подумайте
о цели [правительства], какой она является на самом деле, по ее собст‑
94
3.2. Милль и либеральный классовый анализ
венной природе. Далее подумайте о комплексе средств — юстиции, по‑
лиции и обороне от иностранных захватчиков. А затем задумайтесь об
притеснениях, которые творятся против народа Англии под предлогами
отправления этих функций».
Еще никогда либеральная теория правящего класса не была выраже‑
на с такой ясностью и мощью, как в этих словах: есть два класса, про‑
возглашал Милль, «принадлежащих к первому классу — тем, кто гра‑
бит, — немного. Они составляют правящее меньшинство. Принадлежа‑
щих ко второму классу — тем, кого грабят, — много. Это многочисленные
подданные». Или, как резюмировал позицию Милля профессор Хамбур‑
гер: «Политика всегда была борьбой двух классов — алчных правителей
и тех, кто предназначался им в жертву»2.
Большой головоломкой правления, заключал Милль, яв‑
ляется вопрос о том, как устранить этот грабеж: отнять власть, «посред‑
ством которой класс, который грабит, преуспел в осуществлении сво‑
их стремлений, всегда было большой проблемой правления».
«Многочисленных подданных» Милль точно обозначил термином «на‑
род». И возможно, именно Милль ввел в оборот анализ, в рамках которо‑
го «народ», как класс управляемых, противопоставляется группам «осо‑
бых интересов». Так как же все‑таки обуздать власть правящего класса?
Милль полагал, что нашел ответ: «Народ должен назначить надзирате‑
лей. Кто должен надзирать за надзирателями? Сам народ. Больше не‑
кому; без этой окончательной гарантии правящее меньшинство будет
оставаться вечным бичом и угнетателем многочисленных подданных».
Но как сам народ может быть надзирателем? Этой древней проб‑
леме Милль дал решение, которое в западном мире к настоящему вре‑
мени стало стандартным, но все еще не очень удовлетворительным от‑
ветом: посредством общенародного избрания представителей, призван‑
ных осуществлять надзор.
В отличие от французских либеральных аналитиков Джеймс Милль
не интересовался историей и развитием государственной власти; его
интересовало только «здесь и сейчас». А «здесь и сейчас» в тогдашней
Англии правящим меньшинством была аристократия, правившая с по‑
мощью весьма ограниченного избирательного права и контролируемых
«гнилых местечек», направлявших своих представителей в Парламент.
Правящим классом являлась английская аристократия; правительство
Англии, обвинял Милль, «служила лишь инструментом, которым арис‑
тократия орудует во имя своей собственной выгоды». Сын и верный уче‑
ник (в то время) Милля‑старшего Джон Стюарт, принимая участие в де‑
батах лондонских полемических обществ, утверждал в манере самого
Милля, что в Англии не существует «смешанного правительства», так
как подавляющее большинство членов Палаты лордов выбираются всего
«двумястами семей». Эти немногочисленные аристократические семьи
«поэтому обладают абсолютным контролем над правительством… и если
правительство, контролируемое 200 семьями, не является аристокра‑
95
77
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
78
тическим, то тогда нельзя говорить, что вообще существует такая вещь,
как аристократия». А раз такое правительство контролируется и управ‑
ляется немногими, то оно и «подчинено полностью интересам немногих».
Именно такой анализ побудил Джеймса Милля поставить в центр сво‑
ей бурной политической деятельности достижение радикальной демо‑
кратии — всеобщего избирательного права народа в ходе частых выбо‑
ров путем тайного голосования. Такова была долгосрочная цель Милля,
хотя он был готов временно притормаживать — в тех вопросах, которые
марксисты позже станут называть «переходными требованиями» — ради
билля о реформе 1832 г., предоставившего избирательные права значи‑
тельной части среднего класса. Для Милля расширение демократии было
важнее laissez faire, поскольку для него процесс ниспровержения клас‑
са аристократии имел более фундаментальное значение, ибо laissez faire
было лишь одним из приятных следствий, которые как ожидалось, будут
проистекать из того факта, что власть аристократии сменится властью
всего народа. (В современном американском контексте позиция Милля
была бы справедливо названа «правым популизмом».) Поставив требова‑
ние демократии во главу угла, миллевские радикалы в 1840‑х гг. совер‑
шили ошибку и утратили свое политическое значение, когда отказались
вступать в союз с Лигой против хлебных законов, несмотря на то что са‑
ми одобряли свободу торговли и laissez faire. Соратники Милля считали,
что борьба за свободу торговли — это движение, состоящее преимущест‑
венно из представителей среднего класса, и будет отвлекать от полного
сосредоточения усилий на проведении демократической реформы.
Допустим, что народ сверг аристократическое правление, име‑
лись бы тогда у Милля основания полагать, что люди станут поддержи‑
вать laissez faire? Да, и здесь он рассуждал весьма изобретательно: если
правящий класс пожинает плоды своего эксплуататорского правления
совместно, то народ составляет класс иного рода: его единственным об‑
щим интересом является избавление от господства групп, наделенных
особыми привилегиями. Помимо этого интереса народные массы не име‑
ют общих классовых задач, которые они могли бы активно решать с по‑
мощью государства. Более того, заинтересованность в ликвидации осо‑
бых привилегий является общей для всех и поэтому представляет собой
«общественный интересом», в отличие от специальных или низменных
интересов немногих. Интерес народа совпадает со всеобщим интересом,
а также с laissez faire и свободой для всех.
Но как же тогда объяснить отсутствие тех, кто утверждает, что мас‑
сы всегда отстаивают laissez faire? А также тот факт, что массы слиш‑
ком часто лояльно относятся к эксплуататорскому правлению немно‑
гих? Очевидно, потому, что в сложных вопросах правления и государст‑
венной политики люди страдают от того, что марксисты позже назовут
«ложным сознанием», незнанием того, в чем состоят их истинные интере‑
сы. Именно тогда перед интеллектуальным авангардом — Миллем и его
философскими радикалами — встала задача обучить и организовать
96
3.2. Милль и либеральный классовый анализ
массы таким образом, чтобы их сознание стало правильным. Вот тог‑
да они (массы) смогли бы продемонстрировать свою неодолимую силу
и установить собственное демократическое правление и режим laissez
faire. Даже если согласиться с этим аргументом, миллевские радикалы,
к сожалению, были настроены чересчур оптимистично относительно
временнóго интервала, необходимого для такого роста сознательности,
и потому политические неудачи начала 1840‑х годов привели их к разо‑
чарованию в радикальной политике и к быстрому распаду их движения.
Любопытно, что их лидеры, такие как Джон Стюарт Милль, Джордж и
Гарриет Гроты, заявляя об исчерпании политического энтузиазма и от‑
казе по причине усталости от политического действия, в действитель‑
ности с поразительной быстротой дрейфовали к уютной виговской цент‑
ристской позиции, которую они ранее презирали. Провозглашенная ими
потеря интереса к политике на самом деле была маской, скрывавшая по‑
терю интереса к радикальной политике.
3.3. МИЛЛЬ И РИКАРДИАНСКАЯ СИСТЕМА
В недавнее время было обнаружено множество сведений относитель‑
но направляющей и формирующей роли Джеймса Милля в создании
системы своего друга Рикардо. В какой степени рикардианство в дей‑
ствительности является творением Милля? По‑видимому, в значи‑
тельной. Одно можно сказать наверняка: именно Милль позаимство‑
вал у Ж. Б. Сэя великий закон Сэя и перетянул на эту сторону Рикардо.
Милль развил закон Сэя в своей важной ранней книге «В защиту ком‑
мерции» («Commerce Defended», 1808), написанной незадолго до встре‑
чи с Рикардо. Рикардо неуклонно придерживался закона Сэя и на про‑
тяжении депрессивного 1819 г. последовательно выступал в Парламенте
против расходов на общественные работы. И мы уже знаем, как в 1811 г.
совместными усилиями Миллю и Рикардо удалось не допустить публи‑
кации протокейнсианской книги Бентама «Серьезный повод для трево‑
ги» («True Alarm»).
Разъясняя закон Сэя, Милль подхватил и развил важные сообра‑
жения Тюрго—Смита, касающиеся сбережений и инвестиций. Однако
остальная часть экономического наследия Милля оказалась подлинным
бедствием. Многое стало сутью рикардианской системы. Так, в забытой
ранней работе «Нецелесообразность выплаты премий за экспорт зер‑
на» («The Impolicy of a Bounty on the Exportation of Grain», 1804) Милль
излагает суть рикардианской системы, начиная с ее фактического со‑
держания и заканчивая характерной катастрофической методологией
грубых и нереалистичных упрощений и целой кучей необоснованных
макроагрегатов, никак не связанных с деятельностью индивида в ре‑
альном мире, будь то потребитель или бизнесмен. Милль придумывает
множество воображаемых взаимосвязей между этими макроагрегатами,
97
79
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
80
которые на первый взгляд имеют место в реальном мире, но на самом де‑
ле относятся только к глубоко ошибочным допущениям о несуществую‑
щем мире долгосрочного равновесия. Его методология, по сути, представ‑
ляет собой «словесную математику», так как все утверждения являются
лишь неявным скоростным генерированием того, что в действительно‑
сти представляет собой математические соотношения, однако никогда не
признаваемых таковыми. Используя разговорную речь, он как бы нано‑
сит патину притворного реализма, чего никогда не смогла бы обеспечить
математика. Открытое использование математики могло бы, по крайней
мере, выявить все ошибочные допущения модели.
Концентрация внимания Рикардо исключительно на долгосрочном
равновесии просматривается в его собственной декларации о методе:
«Я оставил в стороне все непосредственные и временные эффекты, со‑
средоточив все свое внимание на том постоянном состоянии вещей, к ко‑
торому они придут».
Нагромождение друг на друга нереалистичных сверхупрощений
представляет собой «рикардианский грех». И рикардианскую, и австрий‑
ско‑сэевскую методологии называют «дедуктивными», однако в дейст‑
вительности они находятся на противоположных полюсах. Австрийская
методология («праксиология») в своих аксиомах строго придерживает‑
ся универсально реалистичных общих взглядов на сущность
человеческой деятельности и выводит истины только из таких, очевид‑
но истинных утверждений или аксиом. В отличие от этого рикардианская
методология используется в качестве исходных аксиом многочисленные
ложные допущения, бесконечно плодящиеся и нагромождаемые друг на
друга, так что все выводы, сделанные на основе этих допущений, — будь
то словесные в случае Рикардо, или математические в случае современ‑
ных последователей Вальраса, или смеси их обоих, как в кейнсианстве, —
необходимо ложны, бесполезны и вводят в заблуждение.
Так, в очерке о субсидиях на экспорт зерна Джеймс Милль совер‑
шает типично «рикардианскую» ошибку, объединяя все сельскохозяй‑
ственные товары в один, в «хлеб» (пшеницу), и объявляя хлеб базовым товаром. А затем, полагая хлеб суррогатом всех
продуктов питания, Милль огульно заявляет, что важнейший науч‑
ный принцип политической экономии состоит в том, «что денежная це‑
на хлеба регулирует денежные цены на все остальное». Почему? Здесь
Милль прибегает к типичному и грубо радикальному варианту маль‑
тузианства. Мало того, что существует долгосрочная тенденция, когда
рост населения оказывает давление на средства к существованию, так
что ставки заработной платы опускаются до уровня прожиточного ми‑
нимума, так еще (типично рикардианское выдавание несуществующе‑
го долгосрочного равновесия за неизменную повседневную реальность)
ставки заработной платы всегда определяются ценами на хлеб (суррогат
всякой пищи, или средств к существованию, в целом). По мнению Мил‑
ля, утверждение о том, что ставки заработной платы всегда напрямую
98
3.3. Милль и рикардианская система
определяются ценой хлеба, «столь очевидно необходимо, что нет нуж‑
ды дополнительно тратить время на его доказательство». Вот все и ула‑
дилось! На этом основании он заключает, что уровень заработной платы
«полностью регулируется денежной ценой хлеба».
Крайнее мальтузианство Милля просматривается и в его заявлении
о том, что «всякий… без колебаний признает… что тенденция живых су‑
ществ к размножению гораздо сильнее, чем та возможная быстрота, с ко‑
торой могло бы умножиться количество плодов земных». Милль доходит
до крайности, заявляя, что «выращивайте хлеб так быстро, как поже‑
лаете, однако рты, которые его съедят, производятся еще быстрее. Рост
народонаселения неизменно наступает на пятки производству средств
пропитания; и какое бы количество пищи ни производилось, производ‑
ство спроса всегда будет больше предложения».
Еще одной неудачной идеей, перешедшей в систему Рикардо из очер‑
ка Милля 1804 г., стал всеподавляющий акцент на поведении несколь‑
ких агрегированных макропоказателей. Качество труда предполагает‑
ся однородным; поэтому цена хлеба снижает все «заработные платы» до
уровня прожиточного минимума. В рикардианской схеме макрораспре‑
деления присутствуют только три категории: «заработная
плата», «прибыль» и «рента». Совершенно не обсуждаются индивиду‑
альные цены или ставки заработной платы — важнейшая тема эконо‑
мического анализа, — и нет никакого намека на существование или не‑
обходимость предпринимателя. Проделанный Сэем блестящий анализ
центральной роли предпринимателя полностью забыт; предпринимате‑
лю, берущему на себя все риски, не находится никакой роли, если все за‑
морожено в нескольких агрегатных сгустках в состоянии долгосрочного
равновесия, при котором изменения происходят медленно или их нет во‑
обще, а знание является совершенным, а не неопределенным. Соответст‑
венно «прибыль» представляет собой чистый доход, полученный капи‑
талистами агрегированно, и его вполне можно назвать «процентом» или
«долгосрочной прибылью».
Если заработная плата, прибыль и рента полностью исчерпывают
продукт, тогда тавтологически и, по сути, по определению, если один из
трех показателей растет, а сумма заморожена, то один или оба остав‑
шихся показателя должны падать. Отсюда следует неявное рикардиан‑
ское допущение об имманентном классовом конфликте между получате‑
лями этих трех блокированных долей распределения доходов . В системе Милля—Рикардо заработная плата устанавливается
по цене хлеба, или по затратам на продукты питания. В свою очередь, це‑
на на продукты питания постоянно растет из‑за фиксированного пред‑
ложения земли ввиду предполагаемой мальтузианской необходимости
перехода на все менее плодородные земли по мере роста населения, что
оказывает давление на предложение продуктов питания. Таким обра‑
зом, рента всегда медленно, но неуклонно растет, и также всегда растет
денежная ставка заработной платы — в целях поддержания реальной
99
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
заработной платы на уровне прожиточного минимума. Поэтому — вуа‑
ля! — совокупная «прибыль» всегда должна падать.
Яростная критика Шумпетером рикардианской системы была весьма
проницательной и вполне уместной:
81
Он [Рикардо] резал общую систему [экономической взаимозависимо‑
сти на рынке] на куски, связывал в узел как можно более крупные
части системы и клал их «на холод», чтобы как можно больше зафик‑
сировать и сделать «заданным». Затем он накладывал одно упрощаю‑
щее допущение на другое до тех пор, пока у него не оставалось все‑
го несколько агрегатных переменных, между которыми с учетом этих
допущений он устанавливал простые односторонние зависимости; та‑
ким образом в конце получались желаемые результаты, очень похо‑
жие на тавтологии. Возьмем для примера знаменитую теорию Рикар‑
до о том, что прибыли «зависят от» цены на пшеницу. При его подра‑
зумеваемых допущениях и особом понимании условий теоретической
задачи это не только верно, но и неоспоримо, даже тривиально. При‑
были не могут зависеть ни от чего другого, так как все другое задано,
т.е. заморожено. Это превосходная теория, которую никогда нельзя
будет опровергнуть, — в ней есть все, кроме смысла3.
3.4. РИКАРДО И РИКАРДИАНСКАЯ СИСТЕМА,
I: РАСПРЕДЕЛЕНИЕ МАКРОДОХОДА
Хотя значительная часть рикардианской системы, как оказалось, была
разработана Джеймсом Миллем, бóльшая ее часть была создана, по всей
видимости, самим Рикардо, который и должен, конечно же, нести основ‑
ную ответственность за свой труд. Если вернуться к марксистской мета‑
форе, то тандем Милль—Рикардо во многих отношениях больше похож
на тандем Маркс—Энгельс, чем на связку Ленин—Маркс.
Рикардо родился в Лондоне в зажиточной семье испано‑португаль‑
ских евреев, осевших в Голландии после того, как в конце XV в. они бы‑
ли изгнаны из Испании. Отец Рикардо переехал в Лондон, где добился
успеха в качестве биржевого маклера, имел 17 детей, из которых Давид
был третьим. В возрасте 11 лет отец отправил Давида на два года в Ам‑
стердам на учебу в ортодоксальную еврейскую школу. В 14 лет, имея
лишь начальное образование, Рикардо начал свою деловую карьеру, по‑
ступив на работу в «маклерский» дом своего отца. Следует подчеркнуть,
что в ту эпоху не существовало корпораций или корпоративных акций,
если не считать квазигосударственного Банка Англии. В то время «акци‑
ями» (stocks) назывались государственные облигации, а «биржевые ма‑
клеры» того времени по современной терминологии назывались бы ди‑
лерами государственных облигаций.
Однако семь лет спустя Давид женился на девушке из квакерской се‑
мьи и отошел от традиционного иудаизма, в результате чего родители
100
3.4. Рикардо и рикардианская система, I: распределение макродохода
от него отреклись. В конце концов он стал убежденным квакером. Лондон‑
ский банк, на который молодой Рикардо уже успел произвести впечатле‑
ние, ссудил ему достаточно денег, чтобы он мог обустроиться в своем соб‑
ственном бизнесе в качестве биржевого маклера. Всего за несколько лет
на торговле облигациями Рикардо заработал столь огромное состояние,
что уже в возрасте 40 с небольшим лет мог позволить себе отойти от дел
и переселиться в сельскую местность. В 1799 г. 27‑летний Рикардо, уми‑
рая от скуки на курорте, наткнулся на книгу «Богатства народов» и, бук‑
вально проглотив ее, стал, как и многие другие в ту эпоху, убежденным
последователем Смита.
Как отмечает Шумпетер, «принципы» Рикардо можно понять только
как диалог с «Богатством народов» и как реакцию на эту книгу. Логиче‑
ское мышление Рикардо оскорблял тот хаос, который в этом канониче‑
ском произведении Адама Смита обнаружил также и Ж. Б. Сэй. И Рикар‑
до, подобно Сэю до него, решил усовершенствовать систему Смита, сделав
ее яснее. К сожалению, и в чем его глубокое отличие от Сэя, Рикардо пы‑
тался упростить систему, сохранив при этом все самые вопиющие ошиб‑
ки Смита, отбросив все ограничения и противоречия, а затем уже свою
систему выстраивал на том, что осталось. Худшее в Смите было лишь
увеличено и усилено. В соответствии с основным методом Рикардо все ис‑
торические и эмпирические наблюдения Смита были выброшены. Само
по себе это было неплохо, но он сохранил дедуктивную систему, основан‑
ную на глубоком заблуждении и некорректных макромоделях. И вдоба‑
вок, при том что теоретическая система Рикардо была, возможно, черес‑
чур упрощенной сравнению с системой Смита, сам стиль его письма был
чрезмерно раздражительным и бестолковым. Метод словесной матема‑
тики почти неизбежно оказывается трудным для понимания и туманным,
а блоки слов описывают математические соотношения равновесия весьма
громоздким способом. И помимо всего этого, Рикардо, в отличие от свое‑
го наставника Милля, обладал, несомненно, одним из наихудших и наибо‑
лее высокопарных литературных стилей в истории экономической мысли.
В отличие от Адама Смита, для которого валовой продукт (выпуск),
или богатство, наций имел первостепенное значение, Рикардо пренебре‑
гает общим объемом производства и в первую очередь делаетакцент на
мнимом распределении данного продукта между макроклассами. В част‑
ности, между тремя макроклассами землевладельцев, капиталистов и
рабочих. Так, в письме к Мальтусу, который, по крайней мере в этом во‑
просе, был убежденным сторонником Смита, Рикардо совершенно ясно
указывает на различие в подходах: «Политическая экономия, вы пола‑
гаете, есть исследование природы и источников богатства; я же считаю,
что ее скорее следует называть исследованием законов, определяю‑
щих распределение продукции производства среди классов, его сообща
формирующих».
Поскольку предпринимательству в его мире долгосрочного равно‑
весия места не нашлось, Рикардо пришлось довольствоваться класси‑
101
82
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
ческой триадой факторов. Его анализ строго холистический, в терми‑
нах якобы однородных, но на самом деле разнородных и разношерст‑
ных классов. В отличие от Сэя, Рикардо избегал любого акцента на
индивидуальность, будь то потребителя, рабочего, производителя или
предпринимателя.
В мире словесной математики Рикардо, как проницательно отметил
Шумпетер, существуют четыре переменные: общий объем выпуска, или
доход, и доли дохода землевладельцев, капиталистов и рабочих, т.е. рен‑
та, прибыль (долгосрочный процент) и заработная плата. Рикардо столк‑
нулся с неразрешимой проблемой: у него было четыре переменные, но
только одно уравнение, с помощью которого их нужно было найти:
Общий объем выпуска (или доход) = рента + прибыль + зарплата
83
Решая это уравнение или, вернее, претендуя на решение, Рикардо
пришлось «определять» один или несколько из этих параметров вне са‑
мого уравнения, чтобы остальные получались в качестве остатка. Он на‑
чал с того, что пренебрег общим объемом производства, т.е. предполо‑
жив, что он задан, «определив» тем самым доход путем замораживания,
исходя из своих собственных произвольных допущений. Такая процеду‑
ра позволила — к его удовольствию — избавиться от одной переменной.
Далее переходим к заработной плате. Здесь Рикардо позаимствовал
у Милля его порочную или ультрамальтузианскую идею о том, что «за‑
работная плата» — все зарплаты — всегда и везде оказывает такое дав‑
ление на предложение продуктов питания, что всегда устанавливается
и определяется именно на уровне прожиточного минимума. Труд пред‑
полагается однородным и одинакового качества, так что все зарплаты
можно считать равными прожиточному минимуму. Хотя и признавая
неявно и недолго, что труд все‑таки бывает различного качества и сор‑
та, Рикардо, как и Маркс вслед за ним, решительно увильнул от этой
проблемы, беспечно постулировав, что все эти различия могут быть уч‑
тены в измеряемом количестве «рабочего времени». В результате это по‑
зволило Рикардо утверждать, что ставки заработной платы однородны
во всей экономике. И при этом, как мы уже знаем, продукты питания
или средства к существованию предполагалось, как правило, объеди‑
нять в единый товар «зерно», так что цена зерна выступала в качестве
суррогата прожиточного минимума в целом.
С учетом таких сколь героических, столь и ложных предположений
«сама» ставка заработной платы определяется мгновенно и полностью
ценой на зерно, поскольку ставка заработной платы не может ни под‑
няться выше прожиточного минимума (определяемого ценой на зерно),
ни опуститься ниже.
Цена на зерно, в свою очередь, определяется в соответствии со зна‑
менитой теорией ренты Рикардо, которая служит стержнем рикардиан‑
ской системы. Поскольку, согласно довольно странной теории Рикардо,
102
3.4. Рикардо и рикардианская система, I: распределение макродохода
только земля может быть различной по качеству. Труд, как мы уже зна‑
ем, предполагается однородным, и поэтому ставки заработной платы то‑
же являются едиными, и, как мы увидим дальше, прибыль также пред‑
полагается однородной вследствие ключевого постулата, гласящего, что
экономика всегда находятся в состоянии долгосрочного равновесия. Зем‑
ля остается единственным фактором, которому чудесным образом раз‑
решается быть разным по качеству. Далее, Рикардо исключает любое
открытие новых земель или увеличение продуктивности сельского хо‑
зяйства. Поэтому его теория истории подводит к выводу о том, что лю‑
ди всегда начинают культивировать самые плодородные земли, а по ме‑
ре роста населения мальтузианское давление на предложение продук‑
тов питания заставляет производителей все шире использовать худшие
земли. Иначе говоря, по мере роста численности населения и увеличения
производства продуктов питания производственные издержки выращи‑
вания зерна с течением времени должны неумолимо расти.
Рента, по выражению Рикардо, есть плата за «пользование перво‑
начальными и неразрушимыми силами почвы». Тут содержится намек
на теорию производительности, и Рикардо на самом деле видел, как бо‑
лее плодородные и продуктивные земли приносят более высокую ренту.
Но, к сожалению, как выразился Шумпетер, Рикардо затем «пускается
в объезд». В первую очередь Рикардо делает предположение, что в лю‑
бой момент самая бедная земля при возделывании приносит нулевую
ренту. Из этого предполагаемого факта он делает вывод, что конкретный
участок земли приносит ренту не благодаря своей собственной произво‑
дительности, но только потому, что его производительность выше, чем
у самых бедных культивируемых земель с нулевой рентой. Напомним,
что для Рикардо труд однороден, а следовательно, заработная плата то‑
же однородна и одинакова, и, как мы увидим, прибыль также получает‑
ся однородной и одинаковой. Земля уникальна в своей постоянной, дол‑
госрочной структуре дифференцированной плодовитости и продуктив‑
ности. Следовательно, по Рикардо, рента представляет собой чистый
ценовой дифференциал, и земельный участок А приносит ренту исклю‑
чительно ввиду разницы его продуктивности по сравнению с обрабаты‑
ваемым земель участком B с нулевой рентой.
Из этих предположений, по мнению Рикардо, следуют несколько
важных моментов. Во‑первых, поскольку население неуклонно растет и
в оборот вводятся все более бедные земли, все дифференциалы постоянно
увеличиваются. Так, примем, что в какой‑то момент времени земельные
участки под зерновыми (получается, что все земельные участки) име‑
ются во всем диапазоне производительности — от самой высокой, уча‑
сток А, до самой низкой, участок J, который, будучи предельным, при‑
носит нулевую ренту. Но теперь население увеличивается, и фермеры
должны обрабатывать все более и более бедные участки земли, скажем
K, L и М. И теперь М становится землей с нулевой рентой, а участок J
уже приносит положительную ренту, равную дифференциалу между ее
103
84
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
85
производительностью и производительностью участка М. И у всех ра‑
нее субпредельных участков их дифференциальные ренты также рас‑
тут. Поэтому становится неизбежным, что с течением времени по мере
роста населения рента и доля дохода от нее также растут.
Тем не менее, хотя рента продолжает расти, на предельных землях
она всегда остается равной нулю, и, как утверждал Рикардо в важней‑
шей части своей теории, рента, будучи нулевой, не входит в издержки.
Иными словами, издержки на рабочую силу, будучи якобы однород‑
ными, едины для каждого продукта, и прибыль по всей экономике, буду‑
чи однородной и довольно небольшой, составляют ту часть затрат, кото‑
рой в целом можно пренебречь. Поскольку цена каждого продукта еди‑
на, это означает, что издержки на рабочую силу, как на самых дорогих
землях, так и на землях с нулевой рентой, однозначно определяют цену
зерна и всякого другого сельскохозяйственного продукта. Рента, буду‑
чи субпредельной, в соответствии с предположениями Рикардо, не мо‑
жет включаться в издержки. Общий рентный доход является пассивным
остатком, который определяется отпускными ценами и совокупным до‑
ходом, а отпускные цены определяются затратами на труд и (в незначи‑
тельной степени) единой нормой прибыли. А так как количество труда,
необходимого для производства зерна продолжает расти, и все больше
и больше худших земель вводится в оборот, это означает, что издержки
производства зерна и, следовательно, цены на зерно с течением време‑
ни продолжают расти. И как это ни парадоксально, хотя рента с течени‑
ем времени продолжает расти, на предельных землях она остается рав‑
ной нулю и поэтому никак не влияет на издержки.
У этой доктрины множество недостатков. Во‑первых, даже самые
бедные возделываемые земли никогда не приносят нулевую ренту, точ‑
но так же, как не имеет нулевой цены наименее производительная часть
машины, а наименее ценный работник не получает нулевой заработной
платы. Любому владельцу ресурса не выгодно сохранять свой ресурс
или фактор в производстве, если он не получает положительной рен‑
ты. Предельная земля или другой ресурс действительно приносят мень‑
шую ренту, чем более производительные факторы, но даже предельная
земля всегда будет приносить некоторую положительную ренту, пусть
и небольшую.
Во‑вторых, помимо проблемы нулевой ренты просто неверно думать,
что рента или доходность любого другого фактора обусловлены диффе‑
ренциалами. Каждый земельный участок или каждая единица друго‑
го фактора приносит доход, в зависимости от того, что он производит;
дифференциал есть лишь результат простого арифметического вычита‑
ния доходностей двух земельных участков или других факторов, каж‑
дый из которых приносит свою собственную положительную ренту.
Предположение о нулевой ренте предельных земель позволило Рикар‑
до скрыть тот факт, что каждый участок земли дает производственную
ренту, и объявить источником ренты дифференциал.
104
3.4. Рикардо и рикардианская система, I: распределение макродохода
С таким же успехом можно было бы применить дифференциальную
теорию Рикардо к заработной плате и сказать вместе с Шумпетером, что
«за хорошую землю платят больше, чем за плохую, точно так же как хо‑
рошему работнику платят больше, чем плохому»4.
В‑третьих, при обсуждении роста издержек производства зерна Ри‑
кардо путает причины и следствия. Он утверждает, что рост населения
«вынуждает» фермеров разрабатывать земли худшего качества, а за‑
тем происходит рост цен на них. Однако аналитик, знакомый с другими
теориями полезности, легко поймет, что цепочка причинно‑следствен‑
ных связей выстраивается с точностью до наоборот: когда растет спрос
на зерно, растет и его цена, а более высокая цена стимулирует ферме‑
ров выращивать зерно на землях с более высокими производственными
издержками. Но такое понимание, конечно же, уничтожает рикардиан‑
скую теорию цены, а с нею всю рикардианскую систему.
И в‑четвертых, как уже отмечалось многими критиками, историче‑
ски, конечно же, неверно, что люди всегда сначала используют земли са‑
мого высокого качества, а затем с неизбежностью переходят на все бо‑
лее и более худшие земли. История показывает, что всегда имелись, и
весьма существенные, достижения в продуктивности сельского хозяй‑
ства, в открытии и освоении новых земель, а также в открытии и вне‑
дрении новых более производительных сельскохозяйственных методов
и видов продукции. Защитники Рикардо возражают, что это чисто исто‑
рический аргумент, игнорирующий логическую красоту рикардианской
теории. Но дело в том, что Рикардо выдвинул в конечном счете исто‑
рическую теорию, закон истории, и он, конечно же, претендовал на ис‑
торическую точность прошлых и будущих предсказаний своей теории.
И кроме того, предположение, что его логическая доктрина излагалась
под видом исторической теории лишь для маскировки, является совер‑
шенно произвольным и, следовательно, в значительной степени не соот‑
ветствует действительности. Основной проблемой Рикардо было его по‑
стоянное стремление использовать в качестве строительных блоков сво‑
ей логической системы бесцеремонные и неверные по сути исторические
или эмпирические обобщения, из которых он делал весьма самоуверен‑
ные эмпирические и политические выводы, истинность которых якобы
неопровержима. Из ложных предпосылок можно сделать только лож‑
ные выводы, независимо от того, насколько впечатляющей может быть
или не быть логическая конструкция.
Теория дифференциальной ренты Рикардо получила широкое при‑
знание в качестве предшественницы неоклассического закона убываю‑
щей отдачи, который неоклассики, как считается, обобщили с земли на
все факторы производства. Но это ошибка, поскольку закон убывающей
отдачи относится к увеличению доли одного фактора относительно одно‑
родных единиц других, логически зафиксированных, факторов — в дан‑
ном случае земли. Ведь вся суть теории дифференциальной ренты Ри‑
кардо как раз и состоит в том, что его участки земли отнюдь не однородны,
105
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
86
а различаются во всем спектре — от превосходных до совершенно негод‑
ных. Поэтому закон убывающей доходности — как его понимал Тюрго и
заново открытый неоклассиками — здесь попросту неприменим5.
Рента, хоть она и растет, тогда получается эффективно равной нулю
и не является частью затрат или издержек. В рикардианском уравне‑
нии рента обнуляется. Но мы еще не закончили определение заработной
платы, которая до сих пор нами считалась точно зафиксированной на
уровне прожиточного минимума. Что будет происходить с прожиточным
минимумом с течением времени? Он будут расти, поскольку издержки
на производство зерна увеличиваются с ростом населения, вынуждая
вовлекать в оборот худшие земли. Со временем в медленно изменяю‑
щемся долгосрочном рикардианском равновесии издержки на продукты
питания будут расти, и поскольку заработная плата всегда должна на‑
ходиться на уровне прожиточного минимума, ставки заработной платы
должны будут расти, чтобы поддерживать ставки реальной заработной
платы на уровне прожиточного минимума. Здесь рикардианский круг
начинает замыкаться. Рента фактически равна нулю, а ставки зара‑
ботной платы, всегда находящиеся на уровне прожиточного минимума,
должны со временем расти, чтобы двигаться в ногу с ростом прожиточ‑
ного минимума, поскольку издержки на продукты питания увеличива‑
ются. Но тогда — вуаля! — мы, наконец, определили все переменные, за
исключением прибыли (к удовлетворению Рикардо, по крайней мере), и,
так как общий доход «задан» или остается замороженным, это означает,
что прибыль является остатком от общего дохода. Без учета ренты, если
ставки заработной платы должны продолжать расти с течением време‑
ни, это неизбежно означает, что прибыли, или нормы прибыли, должны
продолжать падать. Таким образом, согласно доктрине Рикардо, норма
прибыли (т.е. долгосрочная ставка процента) постоянно падает. Следу‑
ет отметить различие с позицией Адама Смита, считавшего, что норма
прибыли падает с течением времени потому и постольку, поскольку ка‑
питал продолжает накапливаться; прибыль предположительно долж‑
на быть обратной функцией запаса капитала. Учение Рикардо о паде‑
нии нормы прибыли является триумфальной тавтологией и проистека‑
ет из его попытки определить долю другого фактора совокупного дохода.
Когда прибыль падает до нуля или, во всяком случае, до низкого уров‑
ня, капитал перестанет накапливаться, и мы приходим к «стационарно‑
му состоянию» Рикардо.
Рикардо, даже в еще большей степени, чем Смит, полностью игнори‑
рует предпринимателя. Ведь если в конце концов всё всегда находится
в долгосрочном равновесии и никогда не бывает риска или неопределен‑
ности, то предприниматель не играет никакой роли. Его «прибыль», со‑
гласно Смиту, в долгосрочной перспективе является нормой прибыли,
т.е. ставкой процента. Более того, в условиях долгосрочного равновесия
вся прибыль оказывается одинаковой, поскольку фирмы быстро перехо‑
дят из низкодоходных отраслей в высокодоходные. И равновесие снова
106
3.4. Рикардо и рикардианская система, I: распределение макродохода
восстанавливается. Тогда мы имеем «прибыль» по единой ставке в мас‑
штабах всей экономики в любой момент времени.
Правдоподобное объяснение возникновения у Рикардо привычного
смешивания долгосрочного равновесия с мгновенной подстройкой под
реальный мир предложил профессор Ф. Феттер. Он отметил, что Ри‑
кардо имел практическое знакомство не с бизнесом и промышленностью
(в отличие от, как мы могли бы отметить, Ж. Б. Сэя), а с рынком облига‑
ций и иностранной валюты. Рикардо «как правило, предполагал, что да‑
же в промышленности и в сельском хозяйстве корректировка проводи‑
лась на той же основе, на которой корректируются небольшие различия
в ценах и почти так же быстро, как производится арбитраж в государст‑
венных ценных бумагах и при обмене иностранной валюты»6.
Однако вернемся в рикардианский мир: обратите внимание, что Ри‑
кардо не говорит, что с течением времени издержки на зерно возра‑
стают, поскольку рента с земель, занятых под зерно, продолжает ра‑
сти. Он должен избавиться от переменной «рента», а сделать это мож‑
но, только предположив, что на предельной земле рента равна нулю и,
следовательно, никогда не формирует какой‑либо части издержек. Рен‑
та в этом случае фактически равна нулю. Почему же тогда растут из‑
держки на зерно? Как уже отмечалось, потому что увеличивается ко‑
личество труда, необходимого для производства зерна, и следовательно,
издержки производства зерна с течением времени тоже растут. Это под‑
водит нас к рикардианской теории ценности и цены. Рента в ней пока не
рассматривается. Заработная плата тоже не относится на издержки, по‑
тому что ключ к системе Рикардо в том, что рост заработной платы ведет
только к снижению прибыли, а не к росту цен. Если бы рост заработной
платы означал, что растут издержки, тогда Рикардо, у которого, как мы
увидим, имелась экономическая теория ценности и цены, должен был бы
сказать, что растут цены, а не что прибыль неизбежно падает. Рикардо
считал заработную плату одинаковой, поскольку утверждал, как впо‑
следствии и Маркс, что качество труда однородно. Это не только озна‑
чало, что ставки заработной платы одинаковы, но в дальнейшем позво‑
лило Рикардо рассматривать в качестве важнейшей части издержек на
труд то количество труда, которое воплощено в каждом продукте. Тогда
различия в качестве и производительности труда уже можно отбросить
как простую банальность и считать их чуть более усложненным вариан‑
том количества рабочего времени. Качество быстро и как по волшебству
превратилось в количество.
Мы вплотную приблизились к рикардианской — и марксистской —
трудовой теории ценности. До сих пор у нас была просто теория издер‑
жек, определявшихся количеством труда. Рикардо колебался в этом
пункте, выбирая между строгой трудовой теорией издержек и теорией
издержек, определяемых количеством труда плюс единая норма прибы‑
ли. Но, так как единая норма прибыли, составляющая примерно 3—6%,
мала по сравнению с количеством рабочего времени, поэтому Рикардо
107
87
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
88
можно извинить за то, что он отбросил, как не имеющую значения, ту
часть издержек, куда входит единая норма прибыли. И поскольку все
нормы прибыли предполагаются одинаковыми, и, как мы увидим, у Ри‑
кардо была теория ценности или цены, он мог бы легко пренебречь еди‑
нообразной и небольшой по размеру прибылью, как не имеющей значе‑
ния при объяснении относительных цен.
Странно, конечно же, рассматривать прибыль, даже прибыль как
долгосрочный процент, в качестве доли «издержек» производства. Та‑
кая интерпретация, опять же, вытекает из отказа от учета каких‑либо
соображений о предпринимательской прибыли и убытках, и сосредото‑
чения всего внимания на проценте как долгосрочных «издержек», сти‑
мулирующих сбережения и накопление капитала.
Если для Рикардо прибыль всегда одинакова, то тогда как эта одина‑
ковая прибыль определяется? Удивительно, но прибыль никак не свя‑
зана со сбережениями и накоплением капитала; для Рикардо она яв‑
ляется лишь тем, что остается после выплаты заработной платы. Для
краткости вернемся к нашему исходному уравнению рикардианского
распределения: Выпуск (или доход) = рента + прибыль + заработная
плата. Примечательно, что Рикардо пытался определить все перемен‑
ные, имея только одну явно определенную переменную. Выпуск, как
мы уже видели, предполагается таинственным образом заданным от‑
куда‑то из‑за пределов рикардианской системы. Заработная плата (т.е.
равномерная оплата труда по всей экономике) является единственной
явным образом определяемой переменной, и она целиком определяется
равной прожиточному минимуму, воплощенному в издержках на произ‑
водство зерна. Но остаются еще две переменные, рента и прибыль, кото‑
рые нужно определить. Путь, по которому Рикардо пытается обойти эту
проблему, — избавиться от ренты. Рента — это дифференциал между
обрабатываемыми землями и наименее продуктивной обрабатываемой
землей с нулевой рентой. Издержки производства зерна равны коли‑
честву рабочего времени, воплощенного в его производстве. Поскольку
рента с предельных земель равна нулю, она не включается в издержки
и определяется пассивно; на предельных землях с нулевой рентой доли
труда и капитала исчерпывают выпуск. И поскольку заработная плата
якобы определяется издержками на выращивание зерна, это означает,
что прибыль может быть лишь тривиальным остатком заработной пла‑
ты, в противном случае переменная окажется переопределенной, и вся
система с очевидностью рухнет.
Заявленные исторические законы вытекают именно из этой моде‑
ли. Поскольку рост населения вынуждает вводить в оборот все новые и
новые земли худшего качества, издержки на труд в производстве зер‑
на (т.е. количество рабочего времени, необходимого для его производ‑
ства) должны постоянно расти. А поскольку цена определяется издерж‑
ками, предположительно растворенными в количестве рабочего време‑
ни, необходимого для производства данного блага, это означает, что цена
108
3.4. Рикардо и рикардианская система, I: распределение макродохода
зерна с течением времени должна расти. Но поскольку реальные став‑
ки заработной платы устанавливаются всегда на уровне прожиточно‑
го минимума и считается, что он равен цене зерна, ставки денежной за‑
работной платы должны с течением времени расти (в то время как ра‑
ботники остаются на уровне прожиточного минимума), и следовательно,
прибыль в ходе истории должна падать.
Адам Смит считал, что норма прибыли, или долгосрочная ставка про‑
цента, определяется количеством накопленного капитала таким обра‑
зом, что увеличение капитала ведет к уменьшению нормы прибыли. Хо‑
тя эта теория не совсем верна, в ней, по крайней мере, присутствует
понимание того, что имеется какая‑то связь между сбережениями, на‑
коплением капитала и долгосрочной ставкой процента, или прибылью.
Но для Рикардо никакой связи не существует. Процент на капитал — это
просто остаток. На основании целого букета заблуждений и холистиче‑
ских, замкнутых на себя допущений, с важным видом делаются триви‑
альные в конечном счете выводы, якобы сообщающие нам неоспоримые
истины о реальном мире.
Как пренебрежительно выразился Шумпетер: утверждения ти‑
па «прибыль зависит от заработной платы», а также падающей нормы
прибыли, являются прекрасным примером «“искусства тривиально‑
сти”, тесно связанным с “рикардианским грехом”, когда ведомая жертва
шаг за шагом приходит к такой ситуации, где остается или сдаться,
или подвергнуться осмеянию за отрицание того, что ко времени, ког‑
да человек попадает в данное положение, действительно оказывает‑
ся тривиальностью»7.
3.5. РИКАРДО И РИКАРДИАНСКАЯ СИСТЕМА,
II: ТЕОРИЯ ЦЕННОСТИ
Это подводит нас к теории ценности или цены Рикардо. Хотя формаль‑
но Рикардо признавал, что ежедневные рыночные цены определяются
спросом и предложением, он отставил в сторону этот факт, как не имею‑
щий значения, сосредоточившись исключительно на долгосрочном рав‑
новесии, т.е. на «естественной» цене и предполагаемом макрораспреде‑
лении доходов в условиях такого равновесия. С полезностью Рикардо
обошелся бесцеремонно, считая, что в конечном счете она необходима
для производства, но не оказывает никакого влияния на ценность или
цену; в «парадокс ценности» он включил меновую ценность и полностью
пренебрег полезностью. Мало того, он откровенно и упрямо игнориро‑
вал любые попытки объяснить цены на товары, которые не являются
воспроизводимыми, предложение которых не может быть увеличено за
счет использования труда. Поэтому Рикардо попросту отказывался объ‑
яснять цены на такие товары, как картины, предложение которых фик‑
сировано и не может быть увеличено. Иначе говоря, Рикардо отказался
109
89
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
от любых попыток дать общее объяснение потребительских цен. Итак,
мы подошли к вполне оперившейся рикардианской — и марксистской —
трудовой теории ценности.
Рикардианская система теперь завершена. Цены на товары опреде‑
ляются издержками, т.е. количеством рабочего времени, воплощенного
в них, плюс единая норма прибыли. В частности, поскольку цена каж‑
дого товара едина, она будет равна издержкам производства на самых
затратных (т.е. предельных) из обрабатываемых земельных участков
(приносящих нулевую ренту). Иначе говоря, цена будет определяться
издержками, т.е. количеством рабочего времени на обрабатываемой зем‑
ле с нулевой рентой. С течением времени и ростом населения вовлека‑
ются в оборот все более бедные почвы, и, таким образом, издержки про‑
изводства зерна тоже продолжают расти. Так происходит потому, что
продолжает расти количество рабочего времени, необходимого для про‑
изводства зерна, поскольку труд привлекается для обработки все бо‑
лее бедных почв. В результате продолжает расти цена зерна. Поскольку
ставки заработной платы в силу давления численности населения всег‑
да сохраняются точно на уровне прожиточного минимума (издержки
на выращивание зерна), это означает, что ставки денежной заработной
платы должны продолжать расти в течение продолжительного перио‑
да времени, чтобы темпы тоста ставок реальной заработной платы со‑
ответствовали темпам постоянного роста цен на зерно. Ставки заработ‑
ной платы с течением времени должны увеличиваться, и следовательно,
прибыль должна падать, до тех пор пока не окажется малой настолько,
что установится стационарное состояние.
Вернемся к идее ренты, не включаемой в издержки: если мы сосре‑
доточимся, как и должны, на «микро» — на отдельном фермере или ка‑
питалисте, — тогда совершенно очевидно, что человек должен платить
арендную плату, чтобы получить право на использование в производст‑
венном процессе любого участка земли. Для этого он должен перебить
ценовое предложение от других фирм в его собст‑
венной отрасли, а также из других отраслей производства. Отказ Ри‑
кардо даже рассматривать отдельные фирмы и его акцент на холисти‑
ческих агрегатах позволил ему игнорировать тот факт, что рента, даже
если имеются ценовые дифференциалы, входит в издержки точно так
же, как и любые затраты на факторы производства. Есть только один ре‑
альный способ, имеющий значение в реальном мире: рассмотрение с по‑
зиций отдельной фирмы или предпринимателя. «Общественной» точки
зрения не существует, поскольку нет такого субъекта, как «общество».
Система Рикардо весьма туманная и в то же время в ней постоянно
утверждается, что классовый конфликт якобы является неотъемлемым
свойством свободного рынка. Во‑первых, здесь имеет место тавтология,
поскольку при фиксированном целом доля дохода одной макрогруппы
может увеличиться только за счет доли другой. Однако главная особен‑
ность свободного рынка в реальном мире состоит в том, что производство
110
3.5. Рикардо и рикардианская система, II: теория ценности
в целом увеличивается, и объем общего пирога имеет тенденцию непре‑
рывно расти. И во‑вторых, если сосредоточиться на индивидуальных
факторах и на том, сколько они зарабатывают, как это делалось позд‑
нее в теории предельной производительности (и как это делал Ж. Б. Сэй),
то можно увидеть, что каждый фактор имеет тенденцию зарабатывать
свой предельный продукт, и нас не должны заботить воображаемые, но
несуществующие законы и конфликты распределения доходов меж‑
ду макроклассами. А Рикардо все продолжал пристально вглядываться
в совершенно ложную проблему — или, вернее, проблемы.
Существует, однако, подлинный классовый конфликт, а не тот, по‑
дразумеваемый тавтологическим макроподходом Рикардо. Если цен‑
ность продукта определяется исключительно количеством рабочего вре‑
мени, это позволило Марксу, который в конечном счете был неорикарди‑
анцем, объявить все доходы на капитал эксплуататорскими вычетами из
полного продукта труда. Рикардианский социалистический призыв све‑
сти весь продукт к труду прямо вытекает из самой рикардианской си‑
стемы, хотя Рикардо и другие правоверные рикардианцы этого шага, ко‑
нечно же, не сделали. Рикардо возразил бы, что капитал представляет
собой овеществленный или замороженный труд; но Маркс, переняв эту
идею, тут же парировал, что все производители капитала, т.е. заморо‑
женного труда, должны получать с него весь доход. На самом деле непра‑
вы были оба; если рассматривать капитальные блага как нечто заморо‑
женное, то тогда, вместе с великим австрийцем Бём‑Баверком, мы сказа‑
ли бы, что капитал суть замороженные труд, земля и время. Тогда труд
получает заработную плату, земля приносит ренту, а процент (или дол‑
госрочная прибыль) является ценой времени. В последнее время некото‑
рые аналитики, пытаясь смягчить грубую ошибку трудовой теории цен‑
ности Рикардо, утверждали, как и в случае Смита, но даже более рьяно,
что он пытался не столько объяснить природу ценности и цены, но изме‑
рить ценность с течением времени, при этом труд рассматривался как
неизменная мера ценности. Но это вряд ли смягчает недостатки Рикардо;
наоборот, это добавляет к общим заблуждениям и причудам рикардиан‑
ской системы еще одно важное заблуждение: тщетные поиски несущест‑
вующей химеры неизменности, — поскольку ценность постоянно меня‑
ется, и неизменной, фиксированной базовой ценности, на основе которой
могут быть измерены другие изменения ценности, не существует.
Так, отвергая данное Сэем определение ценности товара, как его спо‑
собности покупать другие товары при обмене, Рикардо пытался найти
неизменную сущность, его неотъемлемую силу:
Франк является мерой ценности не для всякого предмета, а только
для известного количества металла, из которого сделан франк, если
только франк и предмет, подлежащий измерению, не могли бы быть
оба сравниваемы с какой‑либо другой мерой, общей для них обоих. Та‑
кая мера, по моему мнению, существует, так как оба они являются ре‑
зультатом труда. Следовательно, труд есть общая мера, с помощью
111
90
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
которой могут быть определены как действительная, так и относи‑
тельная ценность предметов.
91
Следует отметить, что оба продукта являются результатом приложе‑
ния не только труда, но и капитала, земли, сбережений и предпринима‑
тельства, и что их ценность, во всяком случае, можно соизмерить толь‑
ко с точки зрения относительной покупательной способности, как и счи‑
тал Сэй.
Отчасти страстное желание Рикардо обнаружить неизменную ме‑
ру ценности, несомненно, вытекает из его стремления к наукообразию.
Интерес Рикардо к естественным наукам был почти столь же сильным,
как к экономике. Рикардо живо интересовался естественными наука‑
ми, математикой, химией, минералогией и геологией еще в ранней юно‑
сти. В 30 лет он вступил в Геологическое общество, едва только оно было
основано. Вполне вероятно, что поиски Рикардо неизменной меры ценно‑
сти основывались на модели физической науки; если «научный» в физи‑
ческих науках означает измеряемый, то, конечно же, и в науках о чело‑
веке должно быть точно так же. Как писал Эмиль Каудер, «рискну ска‑
зать, что Рикардо и его современники полагали, будто экономика только
тогда сможет достичь научной глубины, когда будет основываться на
объективных измерениях, как ньютоновская физика»8.
Еще более непримиримая и непосредственная классовая борьба, чем
та, что предполагается теорией трудовой ценности, вытекает из подхо‑
да Рикардо в отношении землевладельцев и земельной ренты. Земле‑
владельцы попросту взимают плату за силу почвы, что, по крайней ме‑
ре по мнению многих последователей Рикардо, означало несправедли‑
вый доход. Более того, в соответствии с мрачным взглядом Рикардо на
будущее, считалось, что рабочие должны оставаться на уровне прожи‑
точного минимума, капиталисты будут наблюдать, как их прибыли не‑
избежно падают, — этим двум классам всегда приходится плохо (труду)
и еще хуже (капиталу), в то время как праздные и бесполезные землев‑
ладельцы продолжат неумолимо увеличивать свою долю мирских благ.
Производительные классы страдают, в то время как праздные землев‑
ладельцы, взимая плату за силы природы, наживаются за счет произ‑
водителей9. Если в теории Рикардо подразумевается Маркс, то гораздо
более непосредственно должен подразумеваться и Генри Джордж. При‑
зрак национализации земли или единого налога, поглощающего всю зе‑
мельную ренту, непосредственно следует из теории Рикардо.
Одним из самых больших заблуждений рикардианской теории ренты
является игнорирование того факта, что землевладельцы все‑таки вы‑
полняют жизненно важную экономическую функцию: именно они от‑
водят землю для наилучшего и наиболее продуктивного использования.
Земля сама не отводит себя; она должна быть отведена, и только у тех,
кто получает доход от такой услуги, имеется стимул или способность
выделять различные участки земли для наиболее выгодных и, следова‑
тельно, наиболее продуктивных и экономичных применений.
112
3.5. Рикардо и рикардианская система, II: теория ценности
Сам Рикардо не дошел до экспроприации государством земельной
ренты. Его решением в краткосрочной перспективе стало требование
снижения пошлин на зерно или даже полная отмена хлебных законов.
Пошлины на зерно сохраняли высокую цену хлеба и гарантировали, что
продолжится возделывание худших земель, на которых выращивается
более дорогое в производстве зерно. Отмена хлебных законов позволи‑
ла бы Англии импортировать дешевое зерно и тем самым отложила бы
на некоторое время использование худших и высокозатратных земель.
Цены на зерно на некоторое время станут ниже, денежные ставки за‑
работной платы поэтому тоже сразу станут ниже, а прибыль вырастет,
увеличивая накопление капитала. Ужасное стационарное состояние
немного отодвинется в направлении горизонта.
Другие действия Рикардо, направленные против землевладельцев,
были политическими: войдя в Парламент и поддержав призывы к демо‑
кратическим реформам Милля и других радикальных утилитаристов,
Рикардо надеялся вырвать политическую власть из рук аристокра‑
тии, т.е., по сути, землевладельческой олигархии, и передать ее народ‑
ным массам.
Но если Рикардо был слишком большим индивидуалистом или слиш‑
ком робким, чтобы полностью охватить логические следствия рикарди‑
анской системы, то Джеймс Милль, что характерно, был иным. Джеймс
Милль был первым видным «джоржистом», откровенно и с энтузиазмом
призывая к введению единого налога на земельную ренту. Занимая вы‑
сокий пост в Ост‑Индской компании, Милль чувствовал, что есть воз‑
можность повлиять на индийскую политику британского правительства.
Перед получением этой должности Милль, что для него характерно,
пишет и публикует объемистую «Историю Британской Индии» («History
of British India», 1817), ни разу не побывав в этой стране и не зная ни од‑
ного из индийских языков. Презрительно считая, что Индия остается
страной в основном нецивилизованной, Милль выступал за «научный»
единый налог на земельную ренту. Милль, как истинный рикардианец,
был убежден, что налог на земельную ренту не являлся налогом на из‑
держки и поэтому не ослабит стремления производителей поставлять
на рынок любые полезные товары или услуги. Следовательно, налог на
земельную ренту не окажет негативного влияния на производство, — он
только поспособствует устранению добытых нечестным путем доходов
землевладельцев. В сущности, налог на земельную ренту вообще не бу‑
дет налогом! Налог на землю можно поднять до 100% общественного про‑
дукта, обусловленного дифференциальным плодородием почвы. Госу‑
дарство, по мнению Милля, затем может использовать поступления от
этого безболезненного налога для общественных нужд и в значительной
степени для поддержания законности и порядка в Индии.
Теперь становятся понятны пагубные последствия порочных пред‑
ставлений о том, что какая‑то часть издержек производства по каким‑то
причинам, с холистической, или общественной, точки зрения, «в дей‑
113
92
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
93
ствительности» не являются частью издержек. Ведь если затраты не
включаются в издержки, то не требуется и какого‑то участия данного
фактора в производстве. И поэтому этот доход может быть конфискован
государством без каких‑либо вредных последствий.
Несмотря на глубокий пессимизм относительно природы и послед‑
ствий деятельности свободного рынка, Рикардо, как ни странно, сохра‑
нял верность принципам laissez faire и был им предан в большей степе‑
ни, чем Адам Смит. Вероятно, по причине своей сильной убежденности
в том, что практически любой способ государственного вмешательства
делает только хуже. Налогообложение должно быть сведено к миниму‑
му, поскольку оно, как и импортные пошлины, препятствует накопле‑
нию капитала и отвлекает его от наилучших способов применения. За‑
коны о бедных — системы социального обеспечения — только усили‑
вают мальтузианское демографическое давление на ставки заработной
платы. И как приверженец закона Сэя, он выступал против правитель‑
ственных мер по стимулированию потребления и наращивания нацио‑
нального долга. В общем, Рикардо заявил, что самое лучшее, что может
сделать государство, чтобы наилучшим образом стимулировать разви‑
тие промышленности, — устранить те препятствия для экономического
роста, которые государство само же и создало.
В то время как взгляды Адама Смита на свободный рынок были со‑
средоточены на зловещем характере хищнических действий государ‑
ства, Рикардо в наибольшей степени поражали всепроникающая без‑
дарность и контрпродуктивность действий правительства. Вот типичное
и весьма характерное замечание, сделанное Рикардо в письме из Герма‑
нии Джеймсу Миллю в 1817 г.: «Нас сильно задержали проволочки не‑
мецкой почты, которая, будучи монополистом, конечно же, весьма неу‑
мело управляется…»
Парадоксальность смутных представлений Рикардо о якобы имею‑
щемся на свободном рынке классовом конфликте и его решительной оп‑
позиции практически любым видам государственно вмешательства луч‑
ше всех и наиболее остроумно описал Александр Грей:
Такова рикардианская схема распределения; на месте старой гармонии
интересов, в центр всего он поместил разногласия и антагонизм. «Ин‑
терес землевладельца всегда противоречит интересам потребителя
и производителя». Так, интересы работника и работодателя находят‑
ся в вечном и непримиримом противоречии; один выигрывает, другой
проигрывает. Более того, перспективы всех, кроме землевладельцев,
постоянно и непрерывно ухудшаются… И при этом Рикардо неизмен‑
но остается сторонником невмешательства. «Таковы, — говорит он, —
законы, которые регулируют заработную плату»; и тут же непосле‑
довательно прибавляет: «так же как и при всяких других соглашени‑
ях, размеры заработной платы должны быть предоставлены честной
и свободной рыночной конкуренции и никогда не должны контролиро‑
ваться вмешательством законодательства». Блуждая в этом путаном
114
3.5. Рикардо и рикардианская система, II: теория ценности
рикардианском мире, можно было бы задать вопрос, и этот вопрос дей‑
ствительно задают, а почему не должно быть вме‑
шательства? Оптимист возрадуется, что есть Бог на Небе, и что с прос‑
вещенным эгоизмом все в порядке, и что он имеет полное право поднять
на мачте флаг laissez faire; однако пессимист, который в ожидании чер‑
ных дней и худших времен просто смотрит вперед, в принципе не дол‑
жен быть против вмешательства, если только его пессимизм не заходит
так далеко, чтобы привести к убеждению, что, как ни плохи любые бо‑
лезни, лекарства от этих болезней еще хуже10.
И наконец, фундаментальным и фатальным недостатком всего под‑
хода Рикардо к созданию своей системы стало то, что он зашел не с то‑
го конца. Он начал с подробного рассмотрения законов распределения
макродоходов; его теория ценности и цены была всего лишь вспомога‑
тельным придатком, позволившим ему утверждать, что рента не вхо‑
дит в издержки, и потому единственным следствием роста заработной
платы должно быть падение прибыли. Иначе говоря, Рикардо никог‑
да не понимал той фундаментально важной идеи, которая была поня‑
та его континентальным коллегой Ж. Б. Сэйем: законов распределения
макродоходов не существует. Экономическая теория открывает толь‑
ко «микро»‑законы, которые определяютцены, в том числе цены раз‑
личных факторов производства. Конечно, на практике распределение
доходов в некотором смысле является побочным продуктом рыночного
определения цен факторов производства; но это «распределение» так‑
же зависит от предпринимательской прибыли и убытков; иначе говоря,
от предпринимательской реакции на риск и неопределенность, а также
от имеющегося в данный момент предложения (на рынке) соответствую‑
щих факторов. Ни один из этих факторов не может быть определен с по‑
мощью экономической теории. Давид Рикардо, повторим это еще раз,
был занят поисками химеры, и британская экономическая теория, тоже
занимаясь этими поисками, сделала огромный крюк или, вернее, зашла
в тупик. Другими словами, французский анализ свободного рынка (Кан‑
тильон—Тюрго—Сэй) показал, что на рынке нет никакого отдельного
процесса «распределения» доходов, какой действительно имел бы место
в экономике с полным государственным контролем, т.е. в социалистиче‑
ской экономике. «Распределение» является косвенным следствием сво‑
бодного производства, обмена и образования цен11.
Все это прошло мимо Давида Рикардо, который весьма смутно или
вообще не представлял себе экономику как сеть «микро»‑отношений,
соединяющую воедино индивидуальные полезности, обмены и цены.
Как заметил Фрэнк Найт, Рикардо обращаясь в письме к своему уче‑
нику Мак‑Куллоху, отрицал, что «важнейшие вопросы» распределе‑
ния макродоходов «существенным образом связаны» с теорией ценно‑
сти. И впоследствии ни Рикардо, ни его последователи не сделали «прак‑
тически даже намека на создание системы экономической организации,
движимой и направляемой ценовыми силами»12.
115
94
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
Следует сделать еще одно замечание относительно основной эконо‑
мической цели Рикардо. Упрекая Адама Смита за то, что тот в первую
очередь интересуется общим богатством нации, а не макрораспределе‑
нием доходов, Рикардо проявляет свою мальтузианскую враждебность
по отношению к росту численности населения, задавая вопрос том, в чем
смысл рассматривать валовой, а не чистый доход. Как выразился Рикар‑
до в известном и удивительном пассаже:
в чем же состоят выгоды, вытекающие для страны от использова‑
ния большего кольчества производительного труда, если чистая рен‑
та и прибыль, вместе взятые, остаются неизменными… Для чело‑
века, имеющего капитал в 20 тыс. ф. ст., приносящий ему ежегодно
2 тыс. ф. ст. прибыли совершенно безразлично, доставляет ли его ка‑
питал занятия 100 или 1 тыс. человек… если только прибыль, полу‑
чаемая им, ни в каком случае не падает ниже 2 тыс. ф. ст. Не таков ли
также и реальный интерес целой нации? Если только ее чистый дей‑
ствительный доход, ее рента и прибыль не изменяются, то не имеет
никакого значения, состоит ли эта нация из 10 или 12 млн человек.
Разница между 10 и 12 млн человек могла не иметь никакого значе‑
ния для Давида Рикардо, однако я склонен думать, что она имела су‑
щественное значение для тех 2 млн человек, которые не появились на
свет или не выжили, а также для их родителей, друзей и родственни‑
ков. Не найти лучшего примера мыслящего агрегатами экономиста‑ути‑
литариста, взирающего на экономику с холистической точки зрения со‑
циального рабовладельца, а не с точки зрения отдельных лиц на рынке.
Как отмечает Александр Грей, в свойственной ему остроумной и прони‑
цательной манере:
логика [Рикардо] ведет к желательности того, чтобы население умень‑
шилось до одного человека и чтобы этот последний оставшийся про‑
изводил посредством волшебства и механических приспособлений
обильный чистый излишек. Отвратительная доктрина, согласно кото‑
рой не богатство существует для пользы человека, а человек сущест‑
вует ради производства богатства, находит здесь свое классическое
выражение13.
3.6. ЗАКОН СРАВНИТЕЛЬНЫХ ПРЕИМУЩЕСТВ
Даже самые враждебно настроенные критики рикардианской системы
допускают, что по крайней мере один важнейший вклад в экономи‑
ческую мысль и в борьбу за свободу торговли Давид Рикардо все‑та‑
ки внес — закон сравнительных преимуществ. Подчеркивая огромное
значение добровольного взаимодействия в международном разделе‑
ния труда, фритредеры XVIII в., в том числе Адам Смит, базировали
свои доктрины на законе «абсолютных преимуществ». То есть страны
116
3.6. Закон сравнительных преимуществ
должны специализироваться на том, в чем они являются лучшими или
наиболее эффективными, а затем обменивать эти продукты, поскольку
в этом случае выгода будет взаимной для народов обеих стран. Для за‑
щиты этого аргумента не требуется особого труда. Мало кого требуется
убеждать в том, что США не следует беспокоиться о выращивании ба‑
нанов (или, вернее, выражаясь в терминах микроэкономики, частным
лицам и фирмам в США не следует беспокоиться об этом), а нужно про‑
изводить что‑то другое (например, пшеницу, промышленные товары)
и обменивать их на бананы, выращенные в Гондурасе. В конце концов,
в США очень мало производителей бананов, которые требуют, чтобы их
защитили пошлинами. Но что если дело не является столь ясным, и аме‑
риканские фирмы, производящие сталь или полупроводники, требуют
подобной защиты?
Закон сравнительных преимуществ приходит на помощь как раз в та‑
ких трудных случаях и поэтому служит незаменимым аргументом в поль‑
зу свободы торговли. Он показывает, что даже если, к примеру, страна
А более эффективна, чем страна В в производстве обоих товаров X и Y,
она будет платить гражданам страны А за то, чтобы они специализиро‑
вались на производстве товара X, который у них получается производить
лучше всего, и покупать все товары Y в стране В, которые та тоже делает
лучше, но не имеет такого большого сравнительного преимущества, как
в производстве товара X. Иными словами, каждая страна должна произ‑
водить не просто то, в производстве чего она имеет абсолютное преиму‑
щество, а то, что делает лучше всего, или даже наименее плохо, т.е. то,
в производстве чего она имеет сравнительное преимущество.
Тогда если правительство страны А вводит защитную пошлину на
импорт товара Y, которая принудительно поддерживает промышлен‑
ность, производящую этот товар, то эта особая привилегия будет нано‑
сить ущерб потребителю в стране А, а также очевидно причинит вред
жителям страны В, поскольку страна А, а также весь остальной мир те‑
ряют преимущество в специализации на производстве того, что получа‑
ется лучше всего, так как значительная часть их ограниченных ресурсов
будет принудительным образом неэффективно использована в произ‑
водстве товара Y. Закон сравнительных преимуществ подчеркивает тот
важный факт, что защитная пошлина в стране А наносит урон не толь‑
ко потребителям страны B и остальной части мира, но и эффективным
отраслям, имеющимся в этой стране, и потребителям этой страны.
Еще одним следствием закона сравнительных преимуществ является
то, что в условиях свободной торговли ни одна страна или регион земли
не останется в стороне от международного разделения труда, поскольку
этот закон означает, что даже если страна находится в столь плачевном
состоянии, что не имеет абсолютного преимущества в производстве ни
одного товара, ее торговым партнерам, жителям других стран, все рав‑
но выгодно позволять ей производить то, в производстве чего она наи‑
менее худшая.
117
95
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
96
В результате от международной торговли выигрывают граждане всех
стран. Ни одна страна не бывает слишком бедной или неэффективной,
чтобы оказаться исключенной из международной торговли, и все страны
извлекают выгоду, если специализируются в том, что у них получается
лучше всего или наименее плохо, — другими словами, в чем они имеют
сравнительное преимущество.
До последнего времени все историки экономической мысли считали,
что первым закон сравнительных преимуществ сформулировал Давид
Рикардо в 1817 г. в сочинении «Начала политической экономии…». Одна‑
ко недавние исследования профессора Твитта показали, что Рикардо не
только не является автором этого закона, но что он его не понимал и что
закон был ему неинтересен и в рикардианской системе не играл практи‑
чески никакой роли. В «Началах» Рикардо уделил закону всего несколь‑
ко абзацев, изложение было малосодержательным, закон не был увязан
ни с другими разделами этой работы, ни с остальной частью анализа ме‑
ждународной торговли.
Открытие закона сравнительных преимуществ произошло значи‑
тельно раньше. Проблема международной торговли возникла в обще‑
ственном сознании Британии в 1806 г., когда Наполеон издал Берлин‑
ский декрет , приказав организовать блокаду своего врага
Англии, чтобы прекратить всякую торговлю с континентальной Евро‑
пой. Сразу же после этого, в 1807 г., молодой Уильям Спенс (1783—1860),
английский физиократ и сторонник теории недопотребления, питавший
отвращение к промышленности, опубликовал памфлет «Независимость
Британии от внешней торговли» («Britain Independent of Commerce»),
в котором советовал англичанам не беспокоиться по поводу блокады,
поскольку экономическое значение имеет только сельское хозяйство; и
если английские землевладельцы будут тратить все свои доходы на по‑
требление, то все будет хорошо.
Трактат Спенса вызвал бурю споров, побудивших двух видных бри‑
танских экономистов к написанию их первых произведений. Одним из них
был Джеймс Милль, который критически проанализировал сочинение
Спенса в «Eclectic Review» за декабрь 1807 г., а затем в следующем году
расширил эту статью в книгу «В защиту внешней торговли» («Commerce
Defended»). Именно в этом опровержении Спенса Милль раскритиковал
ошибочность взглядов сторонников недопотребления, впервые в Англии
сославшись на закон Сэя. Другой работой была «Опровержение экономи‑
стов» («The Economists Refuted», 1808) — первая книга молодого Робер‑
та Торренса (1780—1864), англо‑ирландского офицера Королевской мор‑
ской пехоты14. Уже давно считается, что Торренс первым сформулиро‑
вал закон сравнительных преимуществ и что, как выразился Шумпетер,
хоть Торренс и «окрестил закон», Рикардо «развил ее и победил в борьбе
за ее признание»15. Однако оказывается, что в обоих основных пунктах
эта традиционная точка зрения неверна, т.е. Торренс закона не крестил,
а Рикардо не особо его разрабатывал или боролся за него. Ибо, во‑первых,
118
3.6. Закон сравнительных преимуществ
Джеймс Милль гораздо лучше изложил закон — хотя, конечно, не в за‑
вершенном виде — в работе «Commerce Defended», чем это сделал Тор‑
ренс позже в том же году. Более того, именно трактовка Торренса, а не
Милля содержала несколько вопиющих ошибок. Во‑первых, он утверж‑
дал, что торговля приносит бóльшую выгоду той стране, которая импор‑
тирует товары длительного пользования и предметы первой необходи‑
мости в противоположность скоропортящимся товарам или предметам
роскоши. Во‑вторых, он также утверждал, что преимущества внутрен‑
ней торговли более устойчивы по сравнению с внешней торговлей и что
все преимущества внутренней торговли остаются дома, в то время как
часть преимуществ внешней торговли выкачивается в пользу иностран‑
цев. И наконец, вслед за Смитом и предвосхищая Маркса и Ленина, Тор‑
ренс утверждал, что внешняя торговля, расширяя разделение труда,
создает излишек сверх внутренних потребностей, который в этом слу‑
чае должен «извергаться» за счет экспорта за рубеж.
Шесть лет спустя Джеймс Милль вновь опередил Роберта Торренса,
представив зачатки закона сравнительных преимуществ. В июльском
номере «Eclectic Review» за 1814 г. Милль, отстаивая свободную торгов‑
лю, выступил против Мальтуса, поддержавшего хлебные законы в со‑
чинении «Замечания о последствиях хлебных законов» («Observations
on the Effects of the Corn Laws», 1814). Милль отметил, что труд у себя
в стране за счет участия во внешней торговле позволит получить боль‑
ше путем покупки импорта вместо самостоятельного производства всех
товаров. Торренс в значительной степени повторил рассуждения Мил‑
ля в «Опыте о внешней торговле зерном» («Essay on the External Corn
Trade»), опубликованном в феврале следующего года. Более того, в этой
работе Торренс явно похвалил статью Милля.
Между тем в то самое время, когда закваска закона сравнительных
издержек начала брожение среди его друзей и коллег, Давид Рикардо
вообще не проявил ни малейшего интереса к этой важной линии рассуж‑
дений. Разумеется, в «Опыте о влиянии низкой цены хлеба на прибыль
с капитала» («An Essay on the Influence of a Low Price of Corn on the Prof‑
its of Stock»)(1), опубликованном в феврале 1815 г., Рикардо поддержал
своего наставника Милля, обрушившись с критикой на апологию хлеб‑
ных законов Мальтусом. Однако логика аргументации Рикардо была чи‑
сто «рикардианской», т.е. основывалась исключительно на специфиче‑
ски рикардианской системе. На самом деле Рикардо не проявил ника‑
кого интереса ни к свободной торговле в целом, ни в аргументации за
нее; его рассуждения были посвящены исключительно важности пони‑
жения или упразднения пошлины на зерно. Этот вывод, как мы уже от‑
мечали, дедуцирован из специфически рикардианской системы, кото‑
рая в законченном виде будет изложена им два года спустя в «Началах».
Для Рикардо главной помехой, душащей экономический рост в любой
стране, и особенно в экономически развитой Британии, была «нехватка
земли». Утверждалось, что в Великобритании неизбежно должны вво‑
119
97
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
98
диться в оборот все более и более бедные земли. В результате посто‑
янно растет стоимость жизни и, как следствие, денежные ставки зара‑
ботной платы (совпадающие с прожиточным минимумом) тоже растут.
Но такое неизбежное вековое повышение заработной платы должно сни‑
жать прибыль в сельском хозяйстве, что, в свою очередь, снижает все
прибыли. Таким образом, накопление капитала все более и более замед‑
ляется, пока, наконец, не прекращается полностью. Снижение или от‑
мена пошлины на зерно (или другие продукты питания) были для Ри‑
кардо идеальным способом отсрочки неминуемой гибели. Благодаря им‑
порту зерна из‑за рубежа убывающее зерновое плодородие земли могло
быть отложено. Стоимость зерна и, следовательно, прожиточный мини‑
мум резко упадут, и поэтому денежные ставки заработной платы тоже
будут падать pari passu, тем самым повышая прибыль и стимулируя ка‑
питаловложения и экономический рост. В этих рассуждениях нет даже
намека на доктрину сравнительных издержек или на что‑либо подобное.
А что же зрелый Рикардо, Рикардо «Начал»? И опять, за исключени‑
ем трех абзацев, Рикардо не проявляет ни малейшего интереса к срав‑
нительным преимуществам, вместо этого повторяя характерный для
рикардианской системы аргумент в пользу отмены хлебных законов.
Действительно, его рассуждения в оставшейся части главы о междуна‑
родной торговле выдержаны в терминах теории абсолютных преиму‑
ществ Смита, а не теории сравнительных преимуществ, которая имеет‑
ся у Торренса и в особенности у Милля.
Мало того, что эти три абзаца, в которых речь идет о сравнительных
преимуществах, грешат небрежностью формулировок и путаницей; это
все, что когда‑либо опубликовал Рикардо по поводу сравнительных пре‑
имуществ. И действительно, это было единственное, сделанное им упо‑
минание этой доктрины. Даже внезапное упоминание им Португалии и
его абсурдная гипотеза о том, что португальцы имеют абсолютное пре‑
имущество перед Англией в производстве ткани, тоже, по всей видимо‑
сти, указывают на отсутствие у него серьезного интереса к теории срав‑
нительных издержек.
Более того, взгляды Рикардо на внешнюю торговлю, изложенные
в «Началах», в то время не получили почти никакого отклика и ком‑
ментариев; критики сосредоточились на его трудовой теории ценности
и на его идее о том, что ставки заработной платы и прибыль всегда дви‑
жутся в противоположных направлениях, причем первая определяет
последнюю.
Если Рикардо не имел никакого интереса к теории сравнительных
преимуществ и никогда о ней не писал, за исключением того единствен‑
ного пассажа, что же она вообще делает в «Началах»? Профессор Твитт
выдвинул убедительную гипотезу, согласно которой этот закон был при‑
внесен в «Принципы» наставником Рикардо Джеймсом Миллем, напи‑
савшим, как мы знаем, первоначальный проект, а также вносившим мно‑
гочисленные изменения в magnum opus Рикардо. Нам также известно,
120
3.6. Закон сравнительных преимуществ
что Милль побудил Рикардо включить в книгу рассуждения о соотноше‑
нии сравнительных издержек. Как мы видели выше, Милль создал уче‑
ние о сравнительных издержках и играл первую скрипку в его
разработке восемь лет спустя . Но и это еще не все: тогда как Ри‑
кардо забросил теорию, едва она была сформулирована в его «Нача‑
лах», Милль развил анализ сравнительных преимуществ во всей полно‑
те: первый раз в статье «Колонии» для «Encyclopedia Britannica» (1818),
а затем в учебнике «Основы политической экономии» («The Elements
of Political Economy», 1821). И опять Роберт Торренс плелся в хвосте
за Миллем, в 1827 г. повторив его рассуждения без каких‑либо допол‑
нительных идей в четвертом издании «Опыта о внешней торговле зер‑
ном» («Essay on the External Corn Trade», 1815)16. Между тем, в 1819 г.
преданный ученик Милля Джордж Грот написал важную неопублико‑
ванную статью, в которой разъяснялся взгляд Милля на сравнительные
преимущества.
Итак, Джеймс Милль в очередной раз сумел благодаря своему уму и
харизме внедрить собственный оригинальный анализ в «рикардианскую
систему»17. Верно, что Милль был абсолютным поклонником рикардиан‑
ской системы, как и сам Рикардо; однако Милль был человеком гораздо
более широкого кругозора и эрудиции, чем его друг, и его интересовал
гораздо более широкий круг аспектов дисциплин о человеческой дея‑
тельности. Представляется вполне вероятным, что преданный последо‑
ватель и «второе лицо» Милль, гораздо чаще, чем кто‑либо мог предпо‑
лагать, оказывался «первым лицом».
3.7. ПРИМЕЧАНИЯ
1. William E. C. Thomas, The Philosophic Radicals: Nine Studies in Theory and
Practice 1817—1841 (Oxford: The Clarendon Press, 1979), p. 100).
2. Joseph Hamburger, Intellectuals in Politics: John Stuart Mill and the Philosophic
Radicals (New Haven: Yale University Press, 1965), p. 44.
3. J. A. Schumpeter, History of Economic Analysis (New York: Oxford University
Press, 1954), pp. 472—473 . Сравните с тем, что пи‑
сал о Рикардо Уолтер Бэджет: «Он оперировал абстракциями, не подозревая
об этом: он искренне полагал, что имеет дело с реальными вещами. Он думал,
что рассматривает реальную природу человека в ее реальных обстоятель‑
ствах, тогда как на самом деле рассматривал фикцию в фиктивных обстоя‑
тельствах. И Джеймс Милль, его наставник по общеобразовательным пред‑
метам, имел в этой области столь же малые познания, как и он сам» (цит. по:
T. W. Hutchison, ‘James Mill and Ricardian Economics: a Methodological Revolu‑
tion?’ in Hutchison, On Revolutions and Progress in Economic Knowledge (Cam‑
bridge: Cambridge University Press, 1978), p. 57; см. также: Ibid., pp. 26—57).
4. Schumpeter, op. cit., note 3, p. 676n .
121
99
Глава 3. Джеймс Милль, Рикардо и его система
5. Как отмечает Шумпетер, некоторые более поздние теоретики предельной про‑
изводительности, такие как Дж. Б. Кларк, ошибочно считали Рикардо предте‑
чей анализа предельной производительности. Они «представили свои теории
как развитие теории ренты Рикардо». Не понимая при этом, что «они не обоб‑
щали схему Рикардо, а разрушали ее». Schumpeter, op. cit., note 3, pp. 674 n,
675—676 .
6. Frank W. Fetter, ‘The Rise and Decline of Ricardian Economics̓, History of Polit‑
ical Economy, 1 (Spring 1969), p. 73.
7. Schumpeter, op. cit., note 3, p. 653n .
8. Emil Kauder, ‘The Retarded Acceptance of the Marginal Utility Theory’, Quar‑
terly Journal of Economics, 67 (Nov. 1953), p. 574.
9. Как подытожил взгляды Рикардо Сен‑Клер: землевладельцы, «не внося ни‑
какого вклада — работы или личных жертв, — тем не менее получают всевоз‑
растающую долю ежегодно создаваемого общественного богатства» (Oswald
St Clair, A Key to Ricardo (New York: A. M. Kelley, 1965), p. 3).
10. Alexander Gray, The Development of Economic Doctrine (London: Longmans,
Green and Co., 1931), pp. 186—187.
11. Schumpeter, op. cit., note 3, pp. 567—568.
12. Frank H. Knight, “The Ricardian Theory of Production and Distribution”, in
On the History and Method of Economics (Chicago: University of Chicago Press,
1956), p. 41. См. также: Ibid., pp. 61—63.
13. Gray, op. cit., note 10, pp. 188—189.
14. Торренс служил в морской пехоте с 1797 по 1834 г.
15. Schumpeter, op. cit., note 3, p. 607 .
(1). Полное название: «Опыт о влиянии низкой цены хлеба на прибыль с капитала,
показывающий нецелесообразность ограничений ввоза, а также замечания по
поводу двух последних сочинений г‑на Мальтуса: “Исследование о природе
и развитии ренты” и “Основы взгляда на политику ограничения ввоза ино‑
странного хлеба”». Русский перевод см. в: Рикардо Д. Соч. : в 3 т. Т. III. М., 1955.
С. 5—40. — Прим. изд.
16. Более того, Торренс едва ли был способен возглавить движение за свободу
торговли, поскольку отказался от своей прежней радикальной защиты од‑
носторонней свободной торговли ради взаимных торговых соглашений меж‑
ду странами. Что касается коллеги Милля, ведущего рикардианца шотландца
Джона Мак‑Куллоха, то он примкнул к линии Смита и публично отверг уче‑
ние о сравнительных издержках.
17. См.: William O. Thweatt, ‘James Mill and the Early Development of Comparative
Advantage”, History of Political Economy, 8 (Summer 1976), pp. 207—234.
Глава 4
УПАДОК РИКАРДИАНСКОЙ СИСТЕМЫ,
1820—1848 Г.
4.1. ЗАГАДКА ПОПУЛЯРНОСТИ РИКАРДО
103
Чем объясняется популярность «Начал» Рикардо и устойчивое доми‑
нирование рикардианской системы? В 1879 г. Уильям Стенли Дже‑
вонс, один из трех провозвестников революции предельной полезности,
в предисловии ко второму изданию своего великого сочинения «Теория
политической экономии» («Theory of Political Economy») сокрушался
о продолжающемся господстве рикардианской доктрины и жаловался
на то, что «когда в конце концов укоренится истинная система экономи‑
ческой теории, станет понятно, что Давид Рикардо, этот способный, но
заблуждавшийся человек направил вагон экономической теории по не‑
верному пути». С этим не поспоришь. Причем Рикардо одержал победу
с помощью теории, которая не только далека от самоочевидности, но и
во многих отношениях выглядит странно (в частности, трудовая теория
ценности); а само сочинение написано заумным и темным стилем, так что
трудно было ожидать, что оно захватит воображение как неспециали‑
стов, так и людей, интересующихся экономической теорией.
Частично это объясняется тем, что, как отметил Шумпетер, полити‑
чески Рикардо соответствовал духу времени. Несмотря на то что мето‑
дология Рикардо была столь абстрактна, что не дружила с реальностью
и даже искажала ее, его целью была не абстрактная теория, а выведение
из нее политико‑экономических заключений. Подобно Миллю, Рикардо
был убежденным сторонником свободы торговли и laissez faire, а также,
как мы увидим, твердых денег, и, отстаивая их, он применял свою абст‑
рактную систему в качестве кувалды. В Англии в кругах деловых людей
и интеллектуалов эта идеология быстро становилась волной будущего1.
А что можно сказать об ужасном стиле и плохой структурированно‑
сти работ Рикардо? Очень точно об этом пишет Александр Грей:
Относительно формы, а не содержания произведений Рикардо, воз‑
можно, будет достаточно сказать, что он не был писателем. Он сам
смутно догадывался об этом, но сомнительно, что он знал всю правду.
Вообще рассматривать его главный труд «Начала политической эко‑
номии» как книгу было бы беспринципной лестью. Скорее, это больше
похоже на побочный продукт исследований занятого человека — гла‑
вы очень разной длины, которые он явно с трудом размещал в пра‑
123
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
вильном порядке, сырые заметки и памятные записки на темы, ин‑
тересовавшие автора. В оправдание Рикардо следует признать, что
он… не планировал писать книгу. Это действительно были памятные
записки, составлявшиеся им для себя и своих друзей, опубликован‑
ные по настоянию его друзей [на самом деле — Милля]. Но это сла‑
бое утешение для одинокого путника, заблудившегося в рикардиан‑
ских джунглях2.
104
Вполне возможно, что темнота и неясность текстов Рикардо как раз
и объясняют его успех. Слишком для многих людей, как дилетантов, так
и в равной мере специалистов, непонятность и корявость текста являют‑
ся синонимом глубины. Если они не могут его понять и на каждом углу
слышат, что такой‑то — великий мыслитель, а его теории — последнее
слово науки, их вера в его глубокомысленность лишь возрастает3, 4. Не‑
вразумительность очаровывает. Более того, адепты, группирующиеся
вокруг великого человека, круг посвященных, заявляющих — возможно,
справедливо, — что только они могут правильно понять его работы, при‑
обретают определенный шарм. Только они могут проникнуть сквозь ту‑
ман, созданный глубинами мудрости великого человека. Шумпетер за‑
мечает, что «очень скоро у членов его кружка сложилось такое отноше‑
ние к этому учению, которое может позабавить, и — увы! — вызвать
грусть: они были как дети, которым подарили новую игрушку. Они были
очень высокого мнения о своей новой доктрине. Для них она была бесцен‑
на, и ее не смог бы оценить только тот, кто был слишком глуп, чтобы под‑
няться до рикардианских высот»5. Непрозрачность и трудность новой
игрушки лишь увеличивали удовольствие и гордость ее адептов. Сегод‑
ня этот эффект значительно усиливается тем, что непонятность предла‑
гает последователям и критикам больше поводов для публикаций, пре‑
умножая карьерные возможности ученых в наш век господства прин‑
ципа «печатайся или погибай».
Другой причиной популярности рикардианства была методическая
кадровая активность неутомимого Джеймса Милля. Одним из важней‑
ших деяний Милля стало участие в организации в 1821 г. в Лондоне Клу‑
ба политической экономии, быстро превратившегося на многие годы
в средоточие экономических дискуссий и обучения в Великобритании.
Стоит особо отметить, что перемещение центра экономической теории
из Шотландии в Англию в начале XIX в. касалось не только географии,
но и рода занятий. В Шотландии центром развития экономической мыс‑
ли являлись два великих университета в Эдинбурге и Глазго, откуда ее
влияние распространялось в научных, литературных и деловых кругах
и среди членов общественных клубов этих двух городов. В Англии же
среди замшелых университетских курсов того времени места для акаде‑
мической экономической теории не было. Из 30 основателей Клуба поли‑
тической экономии лишь один — Томас Мальтус — был представителем
университетской науки, преподавая политическую экономию в принад‑
лежавшем Ост‑Индской компании колледже в Хейлбери. В числе других
124
4.1. Загадка популярности Рикардо
ведущих экономистов — членов клуба можно назвать Давида Рикардо,
коммерсанта и финансиста Томаса Тука (1774—1858), и офицера воен‑
но‑морского флота Роберта Торренса, который председательствовал на
первом заседании. Остальные были деловыми людьми, публицистами и
государственными чиновниками.
Академические вакансии стали открываться спустя несколько лет.
Шотландский друг Милля и ведущий рикардианец Джон Мак‑Куллох,
несколько лет читавший лекции, в 1828 г. стал профессором политиче‑
ской экономии в лондонском Университетском колледже, а вскоре после
этого вступил в Клуб политической экономии. Но после четырех лет пре‑
подавания остаток жизни он провел на должности финансового ревизо‑
ра. В Оксфордском университете первой должностью в области эконо‑
мической теории стала профессорская кафедра, основанная банкиром
и миссионером Генри Драммондом в 1825 г., но срок контракта состав‑
лял всего пять лет. Первым профессором здесь стал адвокат и замет‑
ный молодой экономист Нассау Сениор (1790—1864), сын англиканско‑
го приходского священника в Беркшире, который учился в Оксфорде и
вступил в Клуб политической экономии двумя годами ранее6. В 1831 г.
Сениор был назначен преподавателем политической экономии в новом
лондонском Куинз‑колледже, основанном в том же году, что и Универ‑
ситетский колледж (1828), в качестве торийского и англиканского проти‑
вовеса своему внеконфессиональному соседу. Однако после публикации
памфлета, призывавшего к сокращению бюджета англиканского истеб‑
лишмента в Ирландии, его бесцеремонно вышвырнули из колледжа, так
что в дальнейшем он занимался юридическим сопровождением сделок
с недвижимостью и работал правительственным юристом, за исключе‑
нием еще одного профессорского срока в Оксфорде в 1847—1852 гг.
Кембридж относился к экономической теории с презрением, и эту
дисциплину там преподавал без оплаты и в неудобное время молодой
юрист Джордж Прайм, не имевший каких‑либо достижений и в своей
профессии. На таких условиях Прайм преподавал в течение сорока лет
с 1816 г., но примечательно, что в 1828 г. он стал профессором полити‑
ческой экономии. По‑видимому, у него не было работ по экономической
теории, и он не участвовал ни в одной важной дискуссии .
4.2. БЫСТРЫЙ УПАДОК РИКАРДИАНСКОЙ
ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
Прежде чем ставить перед собой задачу найти решение проблемы, вна‑
чале следует удостовериться, что она реально существует. Конечно, час‑
тичный ответ на загадку популярности Рикардо и доминировании его
взглядов в английской экономической теории заключается в том, что
в значительной мере это доминирование являлось мифом. До недавнего
125
103
105
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
106
времени ортодоксальный взгляд на историю экономической мысли гла‑
сил, что рикардианство доминировало в Британии со времени выхода
в свет «Начал» Рикардо , на протяжении неудавшейся револю‑
ции, поднятой Джевонсом в 1871 г., и вплоть до 1890‑х гг., когда Аль‑
фред Маршалл якобы интегрировал предельную полезность в принци‑
пиально рикардианскую схему, дав начало неорикардианству. Один из
последних примеров этой ортодоксии можно найти в книге профессо‑
ра Сидни Чекленда, опубликованной в 1949 г., где автор‑антирикарди‑
анец, сокрушается по поводу способа, которым два шотландца, Джеймс
Милль и Мак‑Куллох, будучи, подобно испано‑португальскому еврею
Рикардо, людьми, вырванными из родной культуры и поэтому предпо‑
ложительно отчужденные от основного течения английской жизни, ис‑
пользовали блестящую тактику кадровых сотрудников для захвата ге‑
гемонии над английской мыслью. Чекленд понял, что
Милль, являвшийся штатным лидером рикардианства, дал Рикардо ум‑
ный совет не рекламировать своих противников, оставив их критику без
ответа в третьем издании «Начал» в 1821 году Милль писал «Основы по‑
литической экономии» («Elements of Political Economy») как рикарди‑
анский учебник, но книга не привлекла внимания публики. Тогда роль
популяризатора и пропагандиста рикардианства взял на себя молодой
Мак‑Куллох, человек харизматичный, необычайно сильный физически,
цветущий, дородный и любитель выпить виски.
Первая серьезная ревизия мифа о рикардианском триумфе принад‑
лежит марксисту Рональду Мику, который в следующем году выступил
с возражением против концепции Чекленда7. Главная ошибка Чекленда,
отмечает Мик, состоит в трактовке, вслед за Дж. М. Кейнсом, закона Сэя
как эквивалента рикардианской системы. Хотя Рикардо и Мак‑Куллох,
следуя Миллю, считали закон Сэя очень важным, они не думали, что он
занимает ключевое положение в рикардианской системе, ядром которой
в действительности были теории ценности и распределения. Хотя за‑
кон Сэя и в самом деле достаточно быстро восторжествовал и против не‑
го временно выступал только Мальтус, у собственно рикардианской си‑
стемы была своя, совершенно особая судьба.
Джон Мейнард Кейнс извратил историю развития рикардианства,
что ему удалось сделать и в других областях истории экономической
мысли. Именно Кейнс, стремившийся обосновать дефицит государст‑
венного бюджета и инфляционизм и атаковать закон Сэя, сделал этот
закон центральным элементом рикардианской системы. Именно Кейнс
извратил факты, выставляя Мальтуса героем‑протокейнсианцем, упор‑
но требуя разработки антисэйевской и антирикардианской альтернати‑
вы рикардианской системе. Мальтус же, невзирая на некоторые отли‑
чия, считал себя последователем Смита и дружественно относился к ри‑
кардианству, а также лично к Рикардо. Интерес Мальтуса к мнимому
«общему перепроизводству» и развенчанию закона Сэя был эфемерным
продуктом депрессии в Англии, связанной с окончанием наполеоновских
126
4.2. Быстрый упадок рикардианской экономической теории
войн. Когда после 1823 г. в Англии вернулось процветание, Мальтус пол‑
ностью потерял интерес к проблеме общего перепроизводства, и больше
об этом не писал. Закон Сэя одержал окончательную победу, за исключе‑
нием круга радикальных маргиналов, обретавшихся в преисподней эко‑
номической науки; Мальтус категорически отказывался вступать с ни‑
ми в альянс. В число этих маргиналов, продолжавших жаловаться на
общее перепроизводство в 1830‑х гг., входили плодовитый поэт и эссе‑
ист, левый тори Роберт Саути (1774—1843), выступавший против после‑
военной дефляции, и член Парламента, геолог и крупный специалист
по вулканам Джордж Поулетт Скроуп (1797—1876). Поднимая ложную
тревогу о недопотреблении, Скроуп в сочинении «Начала политической
экономии» («Principles of Political Economy», 1833) провозглашает, что
любое сокращение потребления в пользу «общего увеличения склонно‑
сти к сбережениям» с необходимостью и «пропорционально сократит
спрос по сравнению с предложением и приведет к общему перепроиз‑
водству». В этом древнем протокейнсианском заблуждении сбережения
«утекают» из экономики, что ведет к «постоянной» депрессии. По‑види‑
мому, инвестиции ввиду их преходящего, а не «окончательного» харак‑
тера вообще не считаются расходами. И кроме того, как во всех разно‑
видностях чудаковатого экономического анализа ценовая система и со‑
отношение цен продажи и издержек вообще не считаются достойными
упоминания8.
Изначально Джорджа Пулетта Скроупа звали Джордж Томсон и был
он сыном Джона Пулетта Томпсона, возглавлявшего компанию, зани‑
мавшуюся торговлей с Россией. Он взял фамилию Скроуп после же‑
нитьбы на наследнице семейства Скроупов. Родившись в Лондоне, Скро‑
уп учился в Оксфорде и Кембридже и состоял членом Палаты предста‑
вителей на протяжении 35 лет. Будучи сторонником свободной торговли
он написал так много памфлетов по экономическим вопросам (около 70),
что обычно его именовали «памфлетист Скроуп».
В отличие от триумфа закона Сэя собственно рикардианская система
быстро исчезла из мира английской экономической теории. В январе
1831 г., спустя восемь лет после смерти Рикардо, Роберт Торренс вы‑
ступил в Клубе политической экономии, одним из основателей которого
был Рикардо. Торренс поднял ключевой вопрос: сколько рикардианских
принципов все еще оставались верными? Его ответ: все великие прин‑
ципы рикардианской системы оказались отвергнуты, и прежде всего
критически важные, относящиеся к ценности, ренте и прибыли. В 1821 г.
Сэмюэль Бейли в его великом изложении теории ценности, основанной
на полезности, разнес вдребезги трудовую теорию ценности; Томас Пер‑
ронет Томпсон разделался с рикардианской теорией ренты; теория при‑
были оказалась несостоятельной ввиду того, что Рикардо проигнориро‑
вал возмещение капитала; мальтузианская теория заработной платы,
основанная на средствах к существованию в целом так‑
же была отброшена.
127
107
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
Для марксиста Рональда Мика такое поголовное дезертирство из‑под
знамен рикардианства представляло собой капиталистический заговор
против трудовой теории ценности, социалистические следствия из ко‑
торой на протяжении 1820‑х годов разрабатывали рикардианские со‑
циалисты. Как бы то ни было, к 1829—1831 гг. в основном течении бри‑
танской экономической теории не осталось ни одного приверженца тру‑
довой теории ценности; для Мика единственным исключением являлся
Мак‑Куллох, который, в свою очередь, отказался от многих других идей
Рикардо, включая идею производительного и непроизводительного тру‑
да, теорию прибыли и теорию классового конфликта на рынке, неявно
содержащуюся в рикардианской теории распределения9. Выжил лишь
закон Сэя, из которого вытекали очевидные следствия в пользу laissez
faire, каковую ситуацию Мик как «чистку».
Но «чистка» ли или отход случились даже раньше, до появления ри‑
кардианских социалистов. В классической статье10 Фрэнк Феттер отме‑
чает, что после смерти Рикардо в 1823 г. Джеймс Милль написал отчаян‑
ное письмо Мак‑Куллоху, где сообщал, что на свете «только два подлин‑
ных последователя» Рикардо, причем Мак‑Куллох очень скоро перестал
быть таковым. Феттер пишет, что в 1820‑е гг. экономические воззрения
были разношерстными и неустоявшимися, за исключением всеобщей
приверженности свободной торговле. Все отвергали зловещий рикарди‑
анский вывод о том, что прибыль изменяется в обратном отношении к за‑
работной плате, который рассматривался как не более чем тривиальный
арифметический трюизм. Более того, сам же Рикардо указал направле‑
ние отхода от — занимающей ключевое место в его системе — теории
постоянного стремления заработной платы к уровню средств к сущест‑
вованию (которую немецкий социалист Фердинанд Лассаль позднее на‑
звал «железным законом заработной платы»). Рикардо взял на воору‑
жение теорию тенденции заработной платы к минимуму средств к су‑
ществованию, позаимствованную из жестко мальтузианского первого
издания книги Мальтуса «Опыт о народонаселении» (1798). Но многие
утверждения, не входящие в эту негибкую формальную модель, в дейст‑
вительности были взяты из гораздо более мягкого, а на самом деле про‑
тиворечивого второго издания «Опыта» (1803). Эти модификации, как
потом совершенно справедливо отметит Маркс, были равносильны от‑
казу от «железного закона». В конце 1820‑х гг. в журналах восторжест‑
вовала критика мальтузианской доктрины. Так, в начале 1826 г. один из
авторов «Monthly Review» отметил, что закон безудержного увеличения
народонаселения действует только в бедных обществах. Он движется
в обратном отношении к накоплению богатства; …только когда люди
становятся более зажиточными, когда занятия, составляющие глав‑
ное очарование скромной жизни, теряют привлекательность и заме‑
няются утонченными привычками, увеличения [народона‑
селения] постепенно замедляются11.
128
4.2. Быстрый упадок рикардианской экономической теории
Наконец, в 1829 г. в письмах Мальтусу Нассау Сениор фактически
добил железный закон. В опубликованной переписке, последовавшей
за серией лекций Сениора о народонаселении (Senior N. Two Lections
on Population, to which is added A Correspondence between the Author
and the Rev. N. R. Malthus. London, 1829), Сениор наносит сокрушитель‑
ный удар по мальтузианской доктрине. Прежде всего, соглашаясь с тем,
что избыточный рост народонаселения однажды может стать пробле‑
мой, Сениор, по сути, переворачивает концепцию Мальтуса вверх но‑
гами, отметив, что хотя в недостаточно развитых странах численность
населения действительно оказывает давление на предложение продо‑
вольствия, в истории западных стран рост предложения продовольст‑
вия обгонял рост численности населения. Проще всего этот факт про‑
демонстрировать повышением уровня жизни в западных странах на
протяжении столетий. И этот экономический рост объясняется общей
тенденцией к росту производительности сельского хозяйства и других
отраслей, а также стремлением людей сохранить высокий уровень жиз‑
ни. В результате численность населения не растет такими темпами, что‑
бы уровень жизни упал до простого физического выживания. И хотя сам
Мальтус в своих высказываниях не заходил так далеко, как Сениор, го‑
воря об общей «тенденции к увеличению продовольст‑
вия более высокими темпами по сравнению с численностью населения»,
из ответа Мальтуса становится ясно, что смягчившийся Мальтус второ‑
го издания окончательно взял верх. То, что Сениор понял все значение
изменений во втором издании, демонстрируется также его собственной
формулировкой принципа народонаселения: «…численность населения
в мире… ограничивается только моральным или физическим злом или
страхом перед недостатком предметов богатства, кои представителей
каждого класса его населения заставляет приобретать привычка к ним»
(курсив мой. — М. Р.).
Но несмотря на то, что с железным законом заработной платы было
покончено де‑факто, он продолжал господствовать, так сказать, де‑юре,
поскольку Нассау Сениор, относившийся к Мальтусу с излишним пие‑
тетом, не знал, куда бить, чтобы окончательно разделаться с грубейши‑
ми ошибками мальтузианской доктрины. Вместо этого Сениор принял
участие в подлоге, настаивая на продолжении превознесения принципа
народонаселения Мальтуса в качестве краеугольного камня экономиче‑
ской теории, хотя он прекрасно понимал что к чему. Шумпетер, еле жи‑
вой от глупостей экономистов, сокрушается:
[Сениор] всегда относился к Мальтусу с величайшим уважением и да‑
же называл его благодетелем человечества (sic!) при этом делая все
возможное, чтобы как можно меньше отклоняться от того, что он, по
всей видимости, рассматривал как твердо установленную доктрину.
Тем меньше оправданий можно найти для некоторых авторов более
позднего времени, которые с внушающей отвращение важностью тре‑
тировали Сениора как не слишком умного ученика Мальтуса, которого
129
108
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
учителю приходилось поправлять. На самом деле Сениор совершенно
ясно понял, до какой степени оговорки Мальтуса означали его отрече‑
ние от прежних взглядов и в какой мере его верность прежним взгля‑
дам вела к противоречиям12.
4.3. ТЕОРИЯ РЕНТЫ
109
Рикардианская теория ренты бала фактически уничтожена Томасом
Перронетом Томпсоном (1763—1869) в памфлете «Истинная теория рен‑
ты» («The True Theory of Rent», 1826). Томпсон вступил в борьбу сэтим
ложным замковым камнем рикардианской системы: «Прославленная
теория ренты, — писал Томпсон, — основана на заблуждении, ибо клю‑
чевое значение и для цены зерна, и для ренты имеет спрос».
Ошибка состоит в том, что причиной предполагается то, что в реаль‑
ности есть лишь следствие… Именно рост цены продукта… позволяет
и заставляет начинать возделывать худшие участки земли, а не воз‑
делывание худших участков земли приводит к увеличению ренты.
Томпсон удивляется тому, что Рикардо, прекрасно понимая ложность
взглядов, согласно которым зерно продается по высокой цене из‑за вы‑
платы ренты, а не наоборот, тем не менее поспешно берет на вооруже‑
ние похожую теорию цены на основе издержек. Здесь Рикардо перестав‑
ляет местами причины и следствия, утверждая, что обработка земель‑
ных участков худшего качества ведет к росту цен на зерно, а не наоборот.
В том же году сам Роберт Торренс подрывает рикардианскую тео‑
рию ренты еще эффективнее, выбрав в качестве объекта критики клю‑
чевое заблуждение ренты‑как‑разницы. Любопытно, что Торренс, ко‑
торый был вовлечен во все экономические дебаты того времени и по‑
менял свои взгляды практически по всем пунктам, нанес coup de grace
в третьем издании сочинения, в котором он опередил Рикардо в откры‑
тии и обосновании теории дифференциальной ренты, — «Опыт о внеш‑
ней торговле» («Essay on the External Trade»), первое издание которо‑
го вышло в 1815 г. Торренс сформулировал критически важный тезис:
рента с земельного участка А не зависит от того, что он более плодород‑
ный и производительный по сравнению с другим участком земли В; на‑
оборот, рента каждого земельного участка обусловлена его собственной
производительностью, точка!, что, в свою очередь, частично определя‑
ется редкостью соответствующего участка и спросом на производимую
с его помощью продукцию. Существование дохода от земельного участка
ни в коей мере не зависит от существования участков худшего качества.
Торренс пишет:
Ни степени качества земли, ни последовательное вкладывание капи‑
тала в землю с убыванием отдачи не играет решающего значения в по‑
130
4.3. Теория ренты
явлении или росте рентных платежей. Если бы все земельные участки
были одного качества и если бы после адекватного вложения капита‑
ла их продуктивность перестала увеличиваться… увеличение ценно‑
сти сырого продукта все равно… привело бы к тому, что часть приба‑
вочного продукта земли приняло бы форму ренты.
В том же самом 1831 г., когда Торренс этой своей критикой объявил
о смерти рикардианской системы, выпускник Кембриджа преподобный
Ричард Доунз (1790—1855) вбил осиновый кол в рикардианскую теорию
в главе «О ренте» своего сочинения «Essay on the Distribution of Wealth».
Будучи индуктивистом‑бэконианцем, историцистом и противником тео‑
рий, и парадоксальным образом вначале став преемником Сениора в ка‑
честве профессора политической экономии в лондонском Куинз‑кол‑
ледже, а затем сменив Мальтуса в должности профессора в колледже
Ост‑Индской кампании в Хейлбери, Джоунз сделал акцент на ошибочно‑
сти исторического суждения Рикардо, согласно которому в каждой стра‑
не вначале всегда возделываются наиболее плодородные земли, а затем
последовательно приходит очередь все менее и менее плодородных зе‑
мель. Шумпетер и другие авторы, отвергающие аргумент Джоунза на
том основании, что он смешивает исторический факт с абстрактной тео‑
ретической моделью, не замечают одну важную деталь. Безусловно, Ри‑
чард Джоунз был заблуждавшимся противником теоретического подхо‑
да; но, с его точки зрения, Рикардо не просто предложил абстрактную и
совершенно нереалистичную теоретическую модель. В первую очередь
Рикардо интересовали приложения его теорий в политике, и он пребы‑
вал в иллюзии, что его модель порождает точные законы прошлых и бу‑
дущих исторических тенденций. Для Рикардо неумолимый рост ренты,
парализующий экономический рост, был предсказуемым эмпирическим
следствием разработанной им теории. Конкретные эмпирические факты
не могут породить и проверить теорию, но против теоретического зако‑
на, который пытается предсказать прошлое или будущее, можно впол‑
не обоснованно возразить, изучив фактический ход истории. Для опро‑
вержения эмпирических обобщений вполне допустимо использовать эм‑
пирические факты.
Всевозможные версии критики Рикардовой теории ренты быстро воз‑
обладали в экономической литературе, в особенности версия Перронета
Томпсона. Причем во влиятельных журналах аналогичная критика вы‑
сказывалась еще до выхода в свет сочинения Томпсона: в «British Critic»
в 1821 г. и в том же году Нассау Сениором в «Quarterly Review». К концу
1830‑х годов взгляды Томпсона одержали полный триумф в журналах,
включая статью Сэмюэла Маунтифорта Лонгфилда, первого ирландско‑
го профессора политической экономии в дублинском Тринити‑коллед‑
же. К 1840 г. рикардианская теория ренты находилась в глубоком кри‑
зисе и почти не подлежала обсуждению; помимо Мак‑Куллоха единст‑
венным, кто был готов ее защищать, был ревностный и эмоциональный
рикардианец, поэт и писатель Томас Де Куинси (1785—1859).
131
110
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
111
Как признавал сам Рикардо, дифференциальная теория ренты не бы‑
ла его изобретением. Ее история начинается в 1777 г. с выхода в свет со‑
чинения шотландского фермера Джеймса Андерсона (1739—1808) «Ис‑
следование о природе хлебных законов» («An Enquiry into the Nature
of the Corn Laws»). Фермер из Абердиншира Андерсон основал и изда‑
вал еженедельник «Bee» («Пчела»), где печатал материалы по науке и
искусству сельского хозяйства. Однако теория Андерсона канула в Ле‑
ту, но в 1815 г. ее независимо от оригинала и друг от друга воспроизве‑
ли три автора: Томас Мальтус в «Исследовании о природе и возраста‑
нии ренты» («Inquiry into the Nature and Progress of Rent»), сэр Эдвард
Уэст (1782—1828) в «Опыте о приложении капитала к земле» («Essay on
the Application of Capital to Land») и Торренс в первом издании «Опыте
о внешней торговле зерном» («Essay on the External Corn Trade»). Маль‑
тус не интегрировал свою теорию в что‑то, подобное рикардианской си‑
стеме, а кроме того, он едва ли был оппонентом землевладельцев и зе‑
мельной ренты. Он, напротив, защищал хлебные законы. В отличие от
этого Уэст, который позднее стал судьей верховного суда в Индии и умер
в молодом возрасте от болезни, настолько близко предвосхитил рикар‑
дианскую систему, что Шумпетер в большинстве случаев называет ее
теорией Уэста—Рикардо.
Интересный вопрос: почему именно в этот короткий период (1815—
1817) возникла столь сильная озабоченность или по меньшей мере внима‑
ние к мнимой проблеме роста ренты? Ведь, если не считать малоизвест‑
ного Джона Андерсона, внимание к росту ренты возникло и держалось
в течение нескольких лет после окончания Наполеоновских войн. Бле‑
стящий ответ на этот вопрос дал американский экономист австрийской
школы, работавший в начале ХХ в., Фрэнк Феттер: Наполеоновские вой‑
ны, занявшие первые 15 лет ХIХ в., сопровождались высокими налогами,
блокадой импорта продовольствия, денежной инфляцией и, как следст‑
вие, беспрецедентно высокими ценами на «зерно» в Англии, а соответ‑
ственно, и сильно раздутой рентой с земель сельскохозяйственного на‑
значения. Отнюдь не случайно, пишет Феттер, что «так называемая ри‑
кардианская доктрина ренты независимо сформулирована несколькими
другими авторами — Уэстом, Мальтусом, Торренсом и другими между
1813 и 1815 гг., — когда цены на пшеницу находились на пике»13.
4.4. ПЕРРОНЕТ ТОМПСОН:
БЕНТАМИТ‑АНТИРИКАРДИАНЕЦ
Остановимся ненадолго, чтобы рассмотреть удивительную биографию
и характер «полковника» Перронета Томпсона, убежденного радика‑
ла‑бентамита, поборника свободной торговли и противника «хлебных
законов». Будучи сыном процветающего купца и банкира из Суссекса и
течение десятилетия членом Парламента, Томпсон провел первую часть
132
4.4. Перронет Томпсон: бентамит‑антирикардианец
своей взрослой жизни в армии, уволившись с действительной военной
службы в 1822 г. в возрасте 39 лет в звании лейтенанта. Несмотря на от‑
носительно низкое звание, в 1808 г. Томпсон был назначен первым коро‑
левским губернатором колонии Сьерра‑Леоне, но быстро дал повод для
отзыва в метрополию, выступив за прекращение работорговли. Снятие
с должности торийским британским правительством из‑за проблемы ра‑
боторговли сделало молодого Томпсона еще более радикальным, а его
познания в области либерализма расширились в результате знаком‑
ства с сочинениями Адама Смита и Тюрго. После увольнения с действи‑
тельной военной службы ему компенсировали работу в низком звании
на важных постах в течение военной карьеры постоянным повышением
в звании уже во время пребывания в запасе. К моменту смерти Томпсон
уже был генералом.
До поступления на военную службу Томпсон окончил кембриджский
Куинз‑колледж и был принят туда преподавателем. После завершения
военной карьеры он присоединился к кружку почитателей Бентама и
с головой окунулся в бентамоский утилитаризм и радикализм. Первая
публикация Томпсона появилась в самом первом номере учрежденно‑
го Бентамом периодическом издании «Westminster Review» (1824). За
ней последовала брошюра «True Theory of Rent», защищавшая теорию
ренты Адама Смита от Рикардо; а в следующем году Перронет Томп‑
сон опубликовал хорошо известный «Catechism on the Corn Laws» (1827),
общепризнанно считающийся важнейшим сочинением во всем корпу‑
се литературы, критикующей «хлебные законы». В 1829 г., всего спус‑
тя пять лет после погружения в политику, к тому времени уже подпол‑
ковник Томас Перронет Томпсон стал единственным владельцем бента‑
митского «Westminster Review» и публиковал статьи в каждом номере
до тех пор, пока не отказался от владения журналом семью годами по‑
зже. Проиграв парламентские выборы в 1834 г., Томпсон выиграл выбо‑
ры в следующем году, присоединившись в Парламенте в Джорджу Гро‑
уту и философским радикалам. Потеряв свое место через два года, он
несколько раз безуспешно участвовал в выборах, а затем работал в Пар‑
ламенте в 1847—1852 и 1857—1859 гг.
Томпсон был очень плодовитым писателем и писал на самые разные
темы. Когда ему было 59 лет, вышло шеститомное собрание его сочине‑
ний «Exercises, Political and Others» (1842), и он продолжал публиковать
брошюры и газетные статьи в поддержку демократической реформы до
последних дней своей жизни, окончившейся в возрасте 86 лет. В допол‑
нение к своим обширным интересам в политике и экономике Томпсон
писал и публиковал сочинения по математике, акустике и теории музы‑
кальной гармонии. Орган, сконструированный на основе разработанной
Томпсоном теории гармонии, получил специальный приз на Всемирной
выставке промышленных работ всех народов 1851 г.
Вклад Томпсона в экономическую теорию не ограничился теорией
ренты. Его первая статья в «Westminster Review» «Об инструментах об‑
133
112
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
мена» («On Instruments of Exchange») следовала в фарватере инфля‑
ционистских взглядов Бентама, отстаивая неконвертируемые бумажные деньги. Другой, столь же сомнительный вклад Томпсо‑
на в экономическую теорию в той же статье навеян намеком, сделанным
Мальтусом десятью годами раньше. Мальтус, изучавший математику
в Кембридже, в одной брошюре 1814 г. заметил, что дифференциаль‑
ное исчисление может оказаться полезным в теориях морали, экономи‑
ки и политики, поскольку в этих дисциплинах многие вопросы враща‑
ются вокруг достижения максимума или минимума. Однако ко времени
опубликования «Начал политической экономии» («Principles of Political
Economy») в 1820 г. Мальтус благоразумно стал более скептически отно‑
ситься к возможности использования математики в экономической тео‑
рии, этике и политической теории. Однако Томпсону, также изучавшему
математику в Кембридже, подобные сомнения были неведомы, и его ста‑
тья 1824 г. отворила ворота в преисподнюю, дав образец использования
дифференциального исчисления в определении максимальной выгоды.
Совершенный бентамит, поглощенный поисками максимума удовольст‑
вия и минимума боли, задел роковую струну; ящик Пандоры был открыт.
Но все же благосклонное отношение Томпсона к математизации эко‑
номической теории не помешало ему осудить поиски Смитом и Рикар‑
до зафиксированной и неизменной меры ценности, которые он благора‑
зумно отверг как химеру. Более того, в номере «Westminster Review» за
1832 г. он подверг язвительной критике все теории ценности, основанные
на издержках, указав на то, что издержки и цены почти всегда различа‑
ются. Причем разница эта, добавляет он, не случайна и не эфемерна, как
предполагали Смит и в особенности Рикардо, сосредоточив внимание на
долгосрочной «естественной» цене. Напротив, неизменно наблюдаемая
краткосрочная разница цен составляет суть динамики реального мира:
«Беспрестанные колебания по обе стороны цены, определенной издерж‑
ками, отнюдь не будучи не стоящей внимания случайностью, в реаль‑
ности представляют собой великую силу, поддерживающую коммерче‑
ский мир в движении».
4.5. СЭМЮЭЛ БЕЙЛИ И ТЕОРИЯ ЦЕННОСТИ,
ОСНОВАННАЯ НА ПОЛЕЗНОСТИ
113
В 1825 г. молодой преуспевающий коммерсант из Шеффилда опубли‑
ковал «Критическое рассуждение о природе, мерах и причинах ценно‑
сти» («Critical Dissertation on the Nature, Measures, and Causes of Val‑
ue»), где подверг разгромной критике рикардианскую теорию ценности.
Бейли наконец‑то перенес субъективистскую теорию полезности, раз‑
работанную во французской традиции, в английскую экономическую
теорию; к сожалению, он не был достаточно великодушен, чтобы при‑
знать этот факт. Например, хотя его сочинение явно написано в сэевской
134
4.5. Сэмюэл Бейли и теория ценности, основанная на полезности
традиции, в его кратких и отрывочных ссылках на «Трактат» Сэя не
видно даже намека на выражение признательности интеллектуальному
предшественнику. Но как бы то ни было, Бейли разнес Рикардо в пух и прах. Начав с данного Рикардо определения цен‑
ности как относительной цены, или покупательной способности, кон‑
кретных товаров, Бейли показывает абсурдность и внутреннюю проти‑
воречивость утверждения Рикардо о том, что каждое благо приобретает
абсолютную и неизменную ценность в зависимости от количества рабо‑
чего времени, потраченного на его производство. В частности, если ко‑
личество труда, требующегося для производства блага А не изменится,
то, вопреки Рикардо, его ценность вряд ли останется прежней, если из‑
менится количество труда, воплощенного в других благах B, C и D и т.д.
Иными словами, ценность строго относительна, это ранжирование благ,
и поэтому не может быть абсолютной и неизменной. Более того, Бейли
показывает, что ценность вообще не имманентна благам, а всегда пред‑
ставляет собой процесс субъективной оценки в уме людей. Ценность,
как отмечает Бейли, «в конечном счет означает уважение к объекту.
Строго говоря, она демонстрирует эффект, оказанный на ум». Ценность
представляет собой в чистом виде «умственную привязанность». Бо‑
лее того, он формулирует очень глубокое положение, согласно которо‑
му ценность — это не только субъективное уважение; оценка по необхо‑
димости производится относительно множества благ и объектов; цен‑
ность — это относительное предпочтение. Бейли пишет:
Когда мы рассматриваем объекты сами по себе, без ссылок друг на
друга, эмоцию, или удовольствие, или удовлетворение, с которыми мы
воспринимаем их полезность или красоту, едва ли можно назвать цен‑
ностью. Лишь когда объекты рассматриваются как предметы пред‑
почтения или обмена, может возникнуть специфическое чувство цен‑
ности. Лишь когда они рассматриваются в таком аспекте, наше ува‑
жение к одному объекту или наше желание владеть им может быть
равным, большим или меньшим, чем уважение к другому…
Но из того, что ценность субъективна и относительна (или соотноситель‑
на), следует абсурдность поисков Давидом Рикардо неизменной меры
ценности.
В искрометном и основательном отрывке Бейли демонстрирует вну‑
тренние противоречия и нелепости любой объективной, абсолютной тео‑
рии ценности, и конкретно рикардианского варианта ценности, опреде‑
ляемой количеством труда. Рикардианцы упустили из виду
относительную природу ценности и… рассматривают ее как нечто по‑
ложительное и абсолютное; так что если бы в мире существовало все‑
го два товара и по каким‑то причинам на их производство стало тре‑
боваться в два раза больше труда, реальная ценность их обоих тут же
выросла бы, хотя их отношение друг к другу не претерпело бы ника‑
ких изменений. Согласно этой доктрине всё может вдруг стать более
135
114
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
ценным, если для производства этого всего вдруг потребуется боль‑
ше труда, — положение, находящееся в резком противоречии с той
истиной, что ценность выражает отношение, в котором товары состо‑
ят друг к другу как предметы обмена. Одним словом, согласно этой
теории реальная ценность считается независимым результатом тру‑
да; и следовательно, если ввиду каких‑то обстоятельств количество
труда увеличится, то реальная ценность вырастет. От‑
сюда вытекает тот парадокс, [цитируя убежденного рикардианца То‑
маса Де Куинси] «что ценность А может постоянно расти — реаль‑
ная наблюдаемая ценность — и при этом соответствовать постоянно
уменьшающемуся количеству В», хотя это единственно существую‑
щая пара товаров.
В итоге получатся, как язвительно замечает Бейли, «сам термин “абсо‑
лютная ценность” столь же нелеп, как абсолютное расстояние».
Затем Бейли переходит к проницательному обсуждению теории из‑
мерений, показывая, что между подлинным измерением реальных, или
физических, объектов и любым понятием «измерения» чего‑то столь же
субъективного и относительного, как человеческая оценка, лежит глубо‑
ка пропасть. В случае физических объектов такие показатели, как дли‑
на и вес, измеряются путем фиксирования неизменной меры, такой как
линейка длиной 1 фут, и затем сравнения длин измеряемых объектов
с этой линейкой. В случае человеческих оценок «измерение» — совсем
другое дело; это просто выражение цен, или относительной покупатель‑
ной способности различных товаров в деньгах, или средстве обмена, од‑
ного вида. Здесь нет физических действий, подобных измерениям фи‑
зических объектов. В случае денег существует «общее выражение, или
общий знаменатель, ценности» в деньгах, а не неизменный физический
объект сравнения. По сути, эти цены и количества относительны и пере‑
менчивы, и в них нет ни грана неизменности. На самом деле Бейли следо‑
вало бы вовсе отказаться от термина «измерение» и ограничить его при‑
менение исключительно к неизменным стандартам, используемым для
сравнения физических объектов, просто сведя идею сравнения относи‑
тельных цен к терминам «общее выражение» или «общий знаменатель».
Это позволило бы избежать огромной путаницы в экономической теории.
В ходе разгрома идеи неизменной меры ценности Бейли столь же ре‑
шительно разобрался и с представлением о неизменности ценности де‑
нег во времени, которые поэтому можно использовать для сравнения об‑
щих цен во времени. В более позднем сочинении о деньгах и их ценности
(«Деньги и колебания их ценности» («Money and its Vicissitudes in Val‑
ue»)) Бейли писал, что хотя ценность денежного товара столь же теку‑
ча, как и у любого другого, одним из его свойств и одной из причин, по
которым он выбран рынком в качестве денег, является «сравнительное
устойчивость его ценности». Но ценность его не постоянна, и поэтому не
существует способа измерять ценность во времени. Но товары находятся
в отношениях ценности друг к другу только в одно и то же время; товар
136
4.5. Сэмюэл Бейли и теория ценности, основанная на полезности
не находится в ценностном отношении к самому себе в разные моменты
времени. Бейли писал:
Невозможно установить отношение ткани в один момент времени
к ткани в другой момент времени так же, как мы устанавливаем отно‑
шение к ткани в настоящий момент. Все, что можно сделать, это срав‑
нить отношение, в котором ткань находится в каждый отрезок вре‑
мени к какому‑то другому товару. […] Нельзя сказать, что пару чулок
в период царствования Иакова I можно было бы обменять на шесть
пар в наши дни; и поэтому без ссылки на какой‑либо другой товар
нельзя сказать, что ценность пары чулок в период царствования Иа‑
кова I была равна ценности шести пар сегодня. Ценности есть отноше‑
ние между товарами‑современниками, поскольку только таковые по‑
зволяют обмениваться друг с другом; и если мы сравниваем ценность
товара в один момент времени с его ценностью в другой момент време‑
ни, это представляет собой лишь сравнение отношения, в котором он
стоит в эти моменты времени к какому‑то другому товару.
До недавнего времени историки считали, что сочинение Бейли кану‑
ло в Лету, не оказав влияния на рикардианский мир британской эконо‑
мической теории, и лишь в конце XIX в. его вернули из небытия истори‑
ки, искавшие предшественников теории предельной полезности. Сегодня
мы знаем, что в действительности, несмотря на злобные личные нападки
(вероятно, со стороны Джеймса Милля) в журнале «Westminter Review»,
у «Критического рассуждения» Бейли было много читателей и ее идеи
завладели умами экономистов. В январе 1831 г., выступая перед Клубом
политической экономии с надгробной речью, посвященной рикардиан‑
ской экономической теории, Роберт Торренс заявил, что «Рассуждение»
Бейли «окончательно разрешило проблему ценности». В самом деле, спу‑
стя год после выхода в свет сочинения Бейли Торренс сильно расхвали‑
вал его в третьем издании своей книги «Опыт о внешней торговле зерном»
(«Essay on the External Corn Trade»), назвав в предисловии «мастерским
образчиком ясной и точной логики, пронзающей туманный и неоднознач‑
ный язык, которым изъяснялись некоторые из наиболее известных на‑
ших экономистов». Примечательно, что не отличавшийся постоянством
Торренс придерживался этой оценки до конца жизни. В длинном введе‑
нии к сочинению «Бюджет» («The Budget», 1844), в котором Торренс пе‑
ресмотрел многие свои старые взгляды, он приложил максимум усилий,
чтобы подтвердить, что «одаренный автор “A Dissertation on the Nature,
Causes, and Measures of Value” окончательно уладил долго волновавший
экономистов вопрос о том, следует ли рассматривать ценность как абсо‑
лютное, или положительное, качество, имманентное товарам, или как от‑
ношение между ними.
Бейли написал эффектный ответ «вестминстерскому» критику («Пись‑
мо политэконома» («A Letter of an Political Economist»)), но кроме этих двух
произведений и трактата «Деньги» («Money») большинство его многочи‑
сленных сочинений посвящены философии и избирательной реформе,
137
115
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
116
поскольку в интеллектуальных занятиях этот преуспевающий шеф‑
филдский купец, родившийся в купеческой же семье, основатель и четы‑
режды президент Шеффилдского литературно‑философского общества,
являлся ревностным последователем Бентама. Значительную часть сво‑
их интеллектуальных ресурсов он направил на популяризацию произ‑
ведений Бентама, посвященных философии и радикальной реформе по‑
литической системы, и дважды безуспешно выдвигался в Парламент как
сторонник избирательной реформы. Значительное философское влияние
оказала первая книга Бейли «Опыт о формировании и опубликовании об‑
щественного мнения» («Essay on the Formation and Publication of Pub‑
lic Opinion», 1821). Сделанный в ней акцент на утилитаристской ценно‑
сти свободного обсуждения оказало огромное влияние на Джеймса Мил‑
ля, на очерк «О свободе» Джона Стюарта Милля и на Фрэнсиса Плейса.
Что касается экономических вопросов, то «Опыт» Бейли находил корни
экономической активности в субъективных, умственных явлениях и пря‑
мо отвергал упор британской классической политэкономии на физиче‑
ские материальные объекты. По мнению Бейли, методология экономиче‑
ской теории представляет собой интроспекцию в условиях эмпирического
окружения субъекта. Бейли понимал экономическую теорию как «науку
о разуме», а не о технологии. Очевидно, что его методология и философия
экономической теории гораздо ближе к «австрийской», чем считается14.
Более поздние сочинения Бейли посвящены неэкономическим во‑
просам, в частности: «Опыт о поисках истины» («Essay on the Pursuit of
Truth», 1844), «Теория рассуждений» («The Theory of Reasoning», 1851,
1852) и три серии «Писем о философии человеческого ума» («Letters on
the Philosophy of Human Mind», 1855—1862). Его последним опублико‑
ванным произведением стал двухтомник, в котором он использовал эти‑
мологию для реконструкции и переосмысления некоторых пьес Шекспи‑
ра («Об общепризнанных текстах драматических сочинений Шекспира и
их улучшении» («On the Received Text of Shakespeare’s Dramatic Writ‑
ings and its Improvement», 1862—1866)).
Сэмюэл Бейли был наиболее выдающимся и влиятельным теорети‑
ком субъективной ценности, но он не был первым, кто принес теорию
субъективной ценности в Британию XIX в. Эта честь принадлежит прак‑
тически неизвестному шотландцу Джону Крейгу (ок. 1780 — ок. 1850).
О нем нам известно только то, что он жил в Глазго был членом Коро‑
левского общества Эдинбурга. Никакими сведениями о его профессии и
биографии мы не располагаем. После написания трехтомного сочинения
«Основы политической науки» («Elements Political Science», 1814) Крейг
внес поразительный (пусть и оставшийся незамеченным) вклад в эко‑
номическую теорию в книге «Замечания о некоторых фундаменталь‑
ных доктринах политической экономии» («Remarks on Some Fundamen‑
tal Doctrines of Political Economy»).
Крейг не только привнес понятие полезности в британскую политэко‑
номию, в которой обсуждались главным образом «издержки» и «естест‑
138
4.5. Сэмюэл Бейли и теория ценности, основанная на полезности
венная цена»; впервые в Великобритании он подвел теорию ценности
непосредственно вплотную к концепции предельной полезности. Начав
с аксиомы о том, что в основе всякой ценности лежит полезность, Крейг
переходит к влиянию предложения: «…относительная ценность товаров
может меняться, и лица, владеющие изделиями, которые изготовлены
в больших количествах, чем раньше, или на которые по каким‑то другим
причинам упал спрос, могут стать беднее…» Иными словами, большее
количество ведет к уменьшению ценности. То, что увеличение изобилия
ведет к снижению ценности, некогда было общим местом в экономиче‑
ской теории; но в чем конкретно причина истинности этого факта? Вна‑
чале Крейг отмечает, что увеличение количества, скажем, тонкого сук‑
на вызовет снижение его цены. А затем в поистине замечательном рас‑
суждении он объясняет, что
все тонкое сукно, которое, по оценке покупателей, стоило предыду‑
щую цену, было тогда поставлено на рынок, и если сейчас необходи‑
мо избавиться от большего количества, то покупателями должны вы‑
ступить только те, кто не считал полезность сукна эквивалентной его
прежней стоимости. Новые покупатели будут появляться
пропорционально снижению цены, потому что на каждом шаге сни‑
жения цены эта последняя соотносится с оценкой, которую дополни‑
тельное число покупателей сформировало о способности сукна выз‑
вать удовлетворение, или, иными словами, с оценкой его потребитель‑
ной ценности.
Таким образом, Крейг не только явным образом опроверг доминиро‑
вавший смитианский взгляд, разделяющий потребительную и меновую
ценность, показав, что последняя строго зависит от первой. Что гораз‑
до важнее, он сформулировал суть доктрины предельной полезности,
не называя ее так: показав, что, когда количество блага увеличивается,
его цена, или ценность, должна упасть, чтобы подключить новую груп‑
пу покупателей, чьи оценки полезности этого блага были слишком низки,
чтобы позволить им покупать его по первоначальной более высокой цене
за меньший объем продукции. Короче говоря, когда цена падает, былые
субпредельные покупатели становятся предельными покупателями на
дополнительный объем продукции. Как пишет проф. Тор Брюс,
Крейг вплотную подошел к выражению идеи предельной полезно‑
сти. Он порвал с теорией, основывавшейся на идее издержек, кото‑
рую разделяли его современники, и стал первым выразителем идеи
связи между полезностью и ценностью. Делая упор на тео‑
рии полезности, он был предшественником австрийской школы вто‑
рой половины XIX столетия15.
Крейг на этом не остановился. Если, например, произведено больше
тонкого сукна и поэтому его цена упала, у прежних покупателей теперь
остается дополнительный доход, который они используют для увеличе‑
ния спроса на другие товары, отчего цена последних возрастет. Следова‑
139
117
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
тельно, снижение ценности тонкого сукна увеличит спрос и цены на дру‑
гие товары. Поэтому увеличение предложения отдельных товаров не‑
обязательно ведет к общему падению ценностей. Скорее, оно вызывает
перестройку системы цен и увеличивает реальный доход потребителей.
Анализ ценности привел Крейга к выводу о том, что меновая ценность
не только зависит от потребительной ценности, но и являет ее точной ме‑
рой. Во введении к «Замечаниях» Крейг отмечает, что он случайно на‑
ткнулся на «Трактат по политической экономии» Сэя и увидел сходство
в подходах уже после того, как его собственный трактат уже был пол‑
ностью готов. При этом он добавляет, что верное в принципе внимание
Сея к меновой ценности необходимо слегка подкорректировать, отме‑
тив, что она также представляет собой воплощение или выражение по‑
требительной ценности.
Критикуя рикардианскую трудовую, или основанную на издерж‑
ках, теорию ценности, Крейг указывает на то, что ценность любого блага
определяется не издержками производства, а спросом и предложением,
где спрос постоянно меняется в соответствии с желаниями потребите‑
лей, а предложение изменяется соответственно редкости или изобилия
факторов производства, а также продуктивностью сельского хозяйства.
Или, как пишет сам Крейг,
даже если бы издержки были точно известны, это не позволило бы
нам судить о меновой ценности. Меновая ценность целиком и полно‑
стью зависит от того, в каком соотношении на рынке находится спрос
на изделие и его предложение, каковое соотношение постоянно меня‑
ется в зависимости от редкости капитала и труда, с одной стороны, и
от урожайности в данном сезоне — с другой.
118
Если Джон Крейг был предшественником Сэмюэля Бейли, то его по‑
следователем стал Чарльз Коттерил, автор сочинения «Исследование
доктрины о ценности…» («An Examination of the Doctrine of Value…»,
1831). Он не только в целом поддержал сформулированную Бейли тео‑
рию субъективной полезности, но и в том же году, что и Торренс, объя‑
вил о кончине рикардианского движения, озадаченно заметив, что «не‑
сколько рикардианцев еще осталось».
4.6. НАССАУ СЕНИОР, СВЯЗИ УОТЛИ
И ТЕОРИЯ ПОЛЕЗНОСТИ
В конце 1820‑х гг. Нассау Сениор выступил с серией лекций в качестве
драммондского профессора в Оксфордском университете, часть из ко‑
торых вошли в единственную опубликованную книгу Сениора «Outlines
of the Science of Political Economy» (1836). Сениор развил разработан‑
ную Бейли теорию субъективной полезности; трудно сказать, насколь‑
ко большое влияние на него оказал Бейли, поскольку, подобно многим
140
4.6. Нассау Сениор, связи Уотли и теория полезности
экономистам той эпохи, Сениор практически не упоминал коллег‑едино‑
мышленников или тех, кто оказал влияние на его произведения.
Однако Сениор все же признал влияние Ж. Б. Сэя, начав свой анализ
с утверждения о том, что ценность зависит от полезности и редкости, и
тем самым вернувшись к континентальной традиции. Сениор добавил,
что полезность не имманентна объектам, а связана с человеческими же‑
ланиями и с разными людьми. Полезность, указывает он,
обозначает не имманентное качество вещей, которые мы называем по‑
лезными; она просто выражает их отношение к удовольствию и боли
человечества. А поскольку восприимчивость к удовольствию и боли
от конкретных объектов определяется и модифицируется бесчислен‑
ными и постоянно меняющимися причинами, мы находим бесчислен‑
ное разнообразие относительной полезности различных объектов для
различных людей, каковое разнообразие и служит мотивом для всех
обменов.
По Сениору, основное влияние на относительную ценность оказыва‑
ла редкость, или естественное ограничение предложения. В ходе свое‑
го анализа Сениор фактически сформулировал закон убывающей пре‑
дельной полезности:
Не только существуют пределы удовольствия, которое могут доста‑
вить товары любого данного класса, но удовольствие уменьшается
с быстро увеличивающейся скоростью задолго до того, как эти преде‑
лы достигаются. Два предмета одного рода редко доставляют удвоен‑
ное удовольствие, обеспечиваемое одним предметом, и еще реже де‑
сять доставят в пять раз больше удовольствия, чем два.
Во время обучения в Оксфорде наставником молодого Сениора был
молодой человек, всего на три года старше него, недавно назначенный
преподавателем в Ориель‑колледж, из которого он выпустился всего не‑
сколькими годами раньше. Философ и теолог, сын англиканского свя‑
щенника преподобный Ричард Уотли (1787—1863) стал близким дру‑
гом Сениора на всю жизнь. Даже когда Сениор перешел в адвокаты, он
оставался центральной фигурой кружка, собравшегося в Ориель‑кол‑
ледже вокруг харизматичного Уотли. Члены кружка занимались ли‑
тературными исследованиями и занятиями, а Сениор опубликовал не‑
сколько литературных статей и основал недолго просуществовавший
литературный и интеллектуальный ежеквартальный журнал «London
Review». Уотли опубликовал книгу «Основы логики» («Elements of Log‑
ic», 1826), ставшую стандартным учебником по логике, в которую вошло
написанное Сениором приложение «Двусмысленные термины, исполь‑
зуемые в политической экономии» («Ambiguous Terms Used in Politi‑
cal Economy»). Возможно, именно Уотли привил Сениору прискорбную
склонность к придумыванию терминов и к спорам о словах, что негатив‑
но сказалось на влиянии великого Сениора в мире экономической теории.
141
119
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
120
Как бы то ни было, Сениор узнал философию и теологию от Уотли, а по‑
следний — экономическую теорию от Сениора.
В Оксфорде ориельский кружок превратился в крайне влиятельный
центр либерально‑виговских взглядов в Англиканской церкви, что сви‑
детельствует о действительно недюжинном влиянии в университете, где
традиционно господствовали высокий торизм и высокая церковь16. Ког‑
да в 1825 г. появилась учрежденная Драммондом профессорская кафед‑
ра в области политической экономии, Уотли приложил усилия, чтобы
эта должность досталась Нассау Сениору, а после истечения срока Се‑
ниора пять лет спустя последний рекомендовал в качестве своего пре‑
емника Уотли. В лекциях, прочитанных Уотли в качестве драммондского
профессора, которые были опубликованы под названием «Вводные лек‑
ции по политической экономии» («Introduction Lectures on Political Econ‑
omy», 1831, 2nd ed., 1832), он продолжает и развивает традицию Сенио‑
ра, особенно в теории ценности.
Конечно, методологически Уотли пошел дальше Сениора. Лингвисти‑
ческие и философские интересы помогли Уотли осознать, что понятие и
термин «политическая экономия» смешивают в себе две совершенно от‑
дельных области. Эта путаница сдерживает научное развитие экономи‑
ческой теории. Поэтому Уотли предложил заменить название «полити‑
ческая экономия» новым словом «каталлактика», т.е. наука об обменах.
Уотли определял человека как «животное, осуществляющее обмены»,
указывая на то, что даже животные, наиболее близкие к человеческой
рациональности, «по всей видимости, не имеют ни малейшего представ‑
ления о бартере или каком‑либо обмене одной вещи на другую». Сосре‑
доточившись на человеческих актах обмена, а не на обмениваемых ве‑
щах, Уотли почти сразу пришел к субъективной теории ценности, так
как понял, что «одна и та же вещь имеет разное значение для разных
людей» и что в основе всех обменов лежит разница в субъективной цен‑
ности. Более того, Уотли заявил, что «труд не имеет отношения к сущ‑
ности ценности», отметив, что жемчуг «идет по высокой цене не потому,
что люди ныряют за ним; наоборот, люди ныряют за ним, потому что он
идет по высокой цене».
Уотли понимал, что сфера экономики, и в особенности меновая ак‑
тивность на рынке, заслуживает собственной отрасли анализа и иссле‑
дований. Даже если впоследствии произойдет интеграция, путем при‑
менения результатов анализа к политической сфере, вначале все равно
необходимо разделение, чтобы позволить процессу рассуждения проте‑
кать беспрепятственно.
Но после отделения и анализа — интеграция; Ричард Уотли понимал,
что сам факт выделения отдельной области для каталлактики тем более
означает, что для выработки выводов для политики требуется интегра‑
ция с результатами морального и теологического анализа. В драммонд‑
ских лекциях Уотли в первую очередь старался показать, что, вопреки
оксфордским тори, политическая экономия не является греховной,
142
4.6. Нассау Сениор, связи Уотли и теория полезности
материалистической и не противоречит христианству. Прежде все‑
го, политическую экономию не следует рассматривать, подобно Смиту
и классической школе, как изучение богатства; она занимается изуче‑
нием обменов между людьми. Но даже в изучении богатства нет ничего
греховного; что греховного в изучении способов увеличения богатства?
Политэконому не требуется выходить за границы своей роли ученого,
изучающего каталлактику, он может отстаивать какие‑то меры соци‑
ально‑экономической политики как средство приобретения богатства
или на каких‑то других основаниях. Конечно, занимаясь этим, он защи‑
щает ту или иную политику не как политэконом, а в каком‑то другом ка‑
честве. Уотли также осудил попытку монополизировать экономическую
теорию со стороны агрессивно атеистического, мирского и «антихристи‑
анского» рикардианского кружка. Несомненно, что последнее определе‑
ние не будет преувеличением по отношению к таким людям, как Джей‑
мс Милль и радикалы‑бентамисты. Уотли также считал учения Рикар‑
до опасными и антихристианскими в том смысле, что они подразумевают
имманентный классовый конфликт между капиталистами и рабочими,
а также между землевладельцами и всеми остальными, что отрицает
важнейший с точки зрения laissez faire тезис о гармоничном социальном
порядке, который свидетельствует в пользу существования божествен‑
ной мудрости. Для Уотли гармония невмешательства и христианское по‑
стижение божественного порядка встречаются на высоком объединяю‑
щем уровне. Таким образом, хотя экономический анализ научен и цен‑
ностно нейтрален, а соответственно, не может непосредственно вести
к политическим выводам, такой анализ приведет к выводам о невмеша‑
тельстве (laissez faire) и в этом виде превосходно согласуется с христи‑
анской интуицией благотворного божественного порядка.
В дополнение к тонкому анализу природы и различий между положи‑
тельной и нормативной экономической теорией Уотли подверг крити‑
ке наивную методологию собирания фактов кембриджских индуктиви‑
стов‑бэконианцев во главе с Ричардом Джоунзом и Уильямом Уэвеллом.
Уотли проницательно замечает, что факты собирают не для разработки
теории, а для применения ее к конкретным условиям. Искать факты, не
руководствуясь теорией при их отборе, практически невозможно. Науч‑
ный прогресс, как совершенно верно указывает Уотли, состоит не в сбо‑
ре все большего числа фактов, а в том, чтобы взглянуть на старые фак‑
ты по‑новому, — примером может служить новое понимание природы
кровообращения.
В 1832 г. Ричард Уотли раньше срока освободил драммонскую ка‑
федру, неожиданно получив назначение на высокий пост англиканско‑
го архиепископа Дублина, где он шокировал ортодоксальных евангели‑
стов отказом от антикатолических взглядов и настойчивыми рекомен‑
дациями веселиться и радоваться в воскресенье. Архиепископ Дублина
по должности являлся одним из двух членов апелляционного суда кол‑
леджа Св. Троицы — последней инстанции для разрешения всех конф‑
143
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
121
ликтов и тяжб, возникавших в стенах колледжа. Уотли использовал свое
огромное влияние в колледже, чтобы, преодолевая ожесточенное сопро‑
тивление, пробить создание здесь новой профессорской кафедры по по‑
литической экономии, — на условиях, очень похожих на таковые драм‑
мондской кафедры. До конца своих дней Уотли испытывал и отбирал
кандидатов на эту должность и платил профессорское жалованье.
Противодействие со стороны совета и ректора Дублинского универ‑
ситета объяснялось страхом перед мнимым радикализмом политиче‑
ской экономии. Ректор хотел от Уотли гарантии, что лица, назначаемые
на новую должность, будут иметь «здравые и безопасные консерватив‑
ные взгляды», на что архиепископ с возмущением ответил, что его «ужа‑
сают подобные предположения, подразумевающие примешивание пар‑
тийной политики к предмету абстрактной науки…»
Уотли пытался донести до сознания людей одно тонкое, но важное
различение, — по проблеме, которая отравляет академическую жизнь
и в наши дни. Он говорил, что совершенно корректно, а в действитель‑
ности — даже важно выбирать профессоров с правильными взгляда‑
ми не только на строго научные аспекты соответствующей области зна‑
ний, но и на более широкие следствия, вытекающие из нее. Но совер‑
шенно недопустимо оценивать профессоров на основе занимаемых ими
позиций по узким политическим проблемам, которые Уотли обобщен‑
ноназывал «партийной политикой». Так, при выборе кандидатов на за‑
мещение собственной именной профессорской кафедры архиепископ
подробно опрашивал и отбирал профессоров, ориентируясь на их при‑
верженность христанско‑либеральным взглядам на гармонию Вселен‑
ной вообще и свободному рынку в частности, а также сениоровой теории
предельной полезности в противовес рикардианской трудовой теории.
Сам Уотли написал еще одну работу по экономической теории, изло‑
жив свои идеи в «Легких уроках о деньгах для юношества» («Easy Les‑
sons on Money Matters; for the Use of Young Peоple»), — безумно попу‑
лярную книжку для детей, выдержавшую за двадцать лет 15 изданий и
переведенную на множество языков. Примечательно, что в этом учебни‑
ке для начинающих Уотли сделал заявку на теоретический прорыв ог‑
ромного значения — обобщение теории образования цен на все факторы
производства: «Если внимательно поразмышлять над тем, что означа‑
ют слова Рента, Найм и Процент, можно понять, что в действительности
все они обозначают платеж одного и того же рода»17. Но, к сожалению,
в дальнейшем Уотли перестал заниматься экономической теорией, так
что его прозрения в области теорий ценности или распределения оста‑
лись разрозненными и фрагментарными. С этого времени в деле более
систематического развития субъективистской традиции ему пришлось
полагаться на тех, кто занимал профессорскую кафедру его имени.
И первый из них превосходно соответствовал требованиям архие‑
пископа. Маунтифорт Лонгфилд (1802—1884), сын приходского англи‑
канского священника из ирландского графства Корк, окончил колледж
144
4.6. Нассау Сениор, связи Уотли и теория полезности
Св. Троицы десятью годами раньше с золотой медалью в науках за вы‑
дающиеся успехи в математике и физике. Позже Лонгфилд получил за‑
ветную должность штатного сотрудника в этом учебном заведении, со
специализацией в математике и естественных науках, — областях, в ко‑
торых колледж Св. Троицы был намного сильнее Оксфорда и Кембрид‑
жа, где в то время только‑только начали расширять свои исключитель‑
но классицистские учебные планы, чтобы вписаться в новый мир. Рабо‑
тая в колледже, Лонгфилд параллельно поступил в Дублинскую школу
права и, окончив ее в 1831 г., стал помощником дублинского профессора
феодального и английского права. Помимо этого Лонгфилд прочитал се‑
рию публичных лекций об общем праве, встреченных в высшей степе‑
ни благожелательно.
Маунтифорт Лонгфилд с лихвой оправдал ожидания Уотли. Он не
только использовал свой досуг и возможности, предоставленные про‑
фессорской должностью, чтобы разработать поразительно завершен‑
ную субъективистскую и даже маржиналистскую теорию ценности и
распределения, — подлинную альтернативу рикардианству, он так‑
же сформировал и закрепил традицию субъективистской теории цен‑
ности в Дублинском университете, оставив достойных преемников для
занятия кафедры. Суть системы Лонгфилда представлена в его первом
опубликованном цикле «Лекции по политической экономии» («Lectures
on Political Economy», 1834). Затем он опубликовал еще два цикла лек‑
ций. В 1836 г. он оставил профессорскую кафедру Уотли, чтобы возобно‑
вить юридическую карьеру, став королевским профессором феодально‑
го и английского права в Дублинском университете. Позже он получил
патент королевского адвоката. Лонгфилд был специалистом по земель‑
ному праву, и в 1849 г. его назначили одним из трех членов земельной
комиссии в Ирландии. Спустя десять лет он занял престижную судей‑
скую должность в земельном суде Ирландии. После этого он получил
широкую известность в Великобритании как «судья Лонгфилд» за его
усилия по проведению земельной реформы в Ирландии. Если не считать
нескольких статей о банковском деле, Лонгфилд уже не имел свободно‑
го времени на экономические исследования, так что его замечательный
вклад в экономическую теорию оказался втиснут в те четыре года, ког‑
да он был профессором политической экономии в колледже Св. Трои‑
цы. В конце жизни Лонгфилд вернулся к интересам начального периода
жизни, опубликовав математический текст «Вводный трактат о рядах»
(«An Elementary Treaties on Series», 1872).
Общие взгляды Лонгфилда на рыночную гармонию весьма близки
к взглядам Уотли. В «Лекциях» Лонгфилд пишет, что «законы, в соот‑
ветствии с которыми богатство создается, распределяется и потребляет‑
ся, заданы Великим Автором нашего бытия, с такой же заботой о нашем
счастье, какая проявляется в законах, управляющих материальным ми‑
ром». Более того, Лонгфилд был расстроен Рикардовой пессимистиче‑
ской теорией распределения и описанным им имманентным классовым
145
122
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
123
конфликтом между рабочими, капиталистами и землевладельцами, из
которых первые два класса обречены на то, что все увеличивающаяся
львиная доля продукта будет доставаться непроизводительному клас‑
су землевладельцев.
В теории ценности Лонгфилд разработал субъективистскую теорию
ценности и цены более полно, чем это было сделано в Великобритании
к тому времени. В качестве объекта первостепенной важности он выбрал
рыночную цену, а не цену в долгосрочном периоде, показав при этом, что
в любом случае обе они определяются спросом и предложением. Проде‑
ланный им подробный предельный анализ спроса открыл новые гори‑
зонты . В рамках этого анализа он сформули‑
ровал понятие потребительского спроса как шкалы, соотнесенной с на‑
бором цен, и даже разработал идею индивидуальных убывающих шкал
спроса как фундаментальной основы совокупного рыночного спроса. Да‑
же полнее, чем Джон Крейг, Лонгфилд показал, что рыночные кривые
спроса порождаются сверхпредельными, предельными и субпредель‑
ными покупателями, у каждого из которых своя интенсивность спро‑
са. Более того, «мерой интенсивности спроса человека на товар служит
сумма, которую он готов отдать за товар, чтобы не остаться без него, т.е.
отказаться от удовлетворения, которое, по расчетам, этот товар обеспе‑
чит ему». Но, конечно, несмотря на разную интенсивность спроса, все об‑
мены будут осуществляться по одной и той же рыночной цене. Если за‑
тем «будет предпринята попытка повысить цену на одну ступень выше
этой суммы, тогда теми лицами, предъявляющими спрос, которые пере‑
станут быть покупателями, должны стать те, интенсивность спроса ко‑
торых в точности определялась прежней ценой. […] Таким образом, ры‑
ночная цена измеряется тем спросом, который, имея наименьшую ин‑
тенсивность, все же ведет к реальной покупке». Короче говоря, ключом
к определению цены становится предельный спрос.
В части анализа предложения Лонгфилд показал, что предложением,
имеющим значение для реальной, каждодневной рыночной цены, явля‑
ется предварительно произведенный запас товара, зафиксированный
в непосредственно данный момент (иными словами, то, что сегодня на‑
зывается вертикальной кривой предложения для мгновенного рыноч‑
ного периода). Кроме того, Лонгфилд прекрасно понимал, в отличие от
Рикардо, что издержки производства ни в каком смысле не определяют
цену; в лучшем случае они вносят свой вклад косвенно, оказывая влия‑
ние на объем предложения. Он близко подходит к более поздней теории
австрийской школы, проницательно отмечая, что влияние издержек на
предложение объясняется ожиданиями производителей в ходе приня‑
тия решения о том, сколько товара произвести и поставить на рынок. Та‑
ким образом, издержки производства воздействуют посредством оказа‑
ния влияния на предложение, «поскольку люди не станут производить
товары, не имея разумных ожиданий продать их за бóльшую сумму, чем
издержки на их производство».
146
4.6. Нассау Сениор, связи Уотли и теория полезности
Биограф Лонгфилда проф. Лоренс Мосс порицает вклад своего героя
в теорию ценности за то, что это вклад не является теорией предельной
полезности18. Мосс недоволен тем, что Лонгфилд, осознавая, что источ‑
ник всякого спроса — полезность, не пошел в анализе полезности даль‑
ше этого утверждения, остановившись на рассмотрении предельного
спроса и шкалы спроса. Этот ревизионистский взгляд больше напоми‑
нает придирки к терминам; хотя Лонгфилд не использовал термин «пре‑
дельная полезность» и не разукрупнил «полезность» до уровня индиви‑
дов или групп, но сделав это для спроса и ступеней спроса, он прошел
бóльшую часть пути к полной теории полезности. Профессор Мосс рис‑
кует перепутать термин с сутью. Однако верно, что злосчастное затя‑
нувшееся рикардианство заставило Лонгфилда одобрить в качестве ме‑
ры ценности труд, — концепцию, столь же ошибочную в мельчайших де‑
талях, как и трудовая теория ценности в целом.
Как мы увидим ниже, в Ирландии Маунтифорт Лонгфилд при помо‑
щи Уотли оставил своим преемникам по профессорской кафедре Уотли
в Дублинском университете важное наследие в виде субъективной тео‑
рии ценности и антирикардианства. Но, к сожалению, он не имел влия‑
ния в Англии, где по иронии судьбы он был хорошо известен как судья
Лонгфилд, ирландский сторонник земельной реформы, и неизвестен как
значительный и challenging экономист. Например, Сениор доктринально
был очень близок к Лонгфилду и знал о его работах, но сослался на них
только один раз по тривиальному поводу, не оставив никаких признаков
того, что испытал его влияние. Это пренебрежение усиливалось крайней
провинциальностью английской экономической теории в XIX в. Как пра‑
вило, английские экономисты не снисходили до изучения иностранных
авторов, особенно «колониальных», подобно ирландским или американ‑
ским, что в действительности пошло бы им на пользу.
Но, по крайней мере, Маунтифору Лонгфилду удалось утвердить
в Ирландии традицию ценности, основанной на полезности. Его пре‑
емник по профессорской кафедре Исаак Батт (1813—1879) с гордо‑
стью называл себя последователем Лонгфилда и из всей экономиче‑
ской литературы рекомендовал своим студентам читать Лонгфилда,
Сэя и Сениора — весьма достойное трио. Подобно Лонгфилду, причем
даже в большей степени, вклад Батта в экономическую теорию огра‑
ничен периодом пребывания уотливским профессором политической
экономии (1836—1840). Его важнейшие публикации, «Вводные лекции»
(«Introductory Lecture», 1837) и «Рента, прибыль и труд» («Rent, Prof‑
its, and Labour», 1838), представляют собой лекции, прочитанные в кол‑
ледже Св. Троицы. Как мы увидим ниже, основной вклад Батта состо‑
ял в обобщении лонгфилдовской теории образования цен факторов про‑
изводства на основе предельной производительности и интегрировании
с этой теорией сэевского анализа полезности. Непосредственно в теории
полезности Батт исправил смитовскую ошибку Лонгфилда — харак‑
теристику потребления per se как «непроизводительного». Батт также
147
124
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
125
отметил, что трудовая теория ценности в определенном смысле была бы
применима, если бы труд являлся единственным редким ресурсом и,
кроме того, однородным и без издержек перемещался между отрасля‑
ми. Но выполнение этих условий, конечно, невозможно.
Исаак Батт начинал как молодой талантливый специалист по антич‑
ной филологии и переводчик Вергилия. Уотливским профессором поли‑
тической экономии его назначили в возрасте 23 лет, и в период ее заме‑
щения он сдал экзамены на адвоката. После окончания профессорского
контракта Батт стал известным юристом и вскоре его избрали олдерме‑
ном города Дублина. Впоследствии Батт осудил британскую политику
во время голода в Ирландии, а еще чуть позже стал активным сторон‑
ником самоуправлении Ирландии. Батт защищал в суде руководите‑
лей ирландского восстания 1848 г., а также участников восстания фе‑
ниев в 1860‑х гг. Батт также основал Партию гомруля , выступая ее лидером и главным организатором, и несколько раз
избирался членом Парламента. Его сочинения, опубликованные после
периода работы в колледже Св. Троицы, посвящены земельному во‑
просу в Ирландии, и в них Батт отстаивал земельную реформу в поль‑
зу ирландских арендаторов. Занимаясь защитой арендаторов в судах,
Батт выступал на плохо оплачиваемой стороне этих юридических спо‑
ров, и как следствие, постоянно пребывал в трудном материальном по‑
ложении, нередко оказываясь в больших долгах. Его основные публика‑
ции по ирландскому вопросу: «Голос в защиту Ирландии — голод в этой
стране: что следует делать и чего не следует» («A Voice for Ireland —
The Famine in the Land, What Has Been Done and What Has to be Done»,
1847) и «Ирландский народ и ирландская земля» («The Irish People and
The Irish Land», 1867).
Преемник Исаака Батта на уотливской профессорской кафедре
Джеймс Лоусон (1817—1887) также был адвокатом, связанным с ир‑
ландским вопросом, но он избрал противоположный маршрут по срав‑
нению с Баттом, став ярым сторонником британского закона и порядка
и выступая за подавление мятежных соотечественников. Лоусон тоже
получил назначение на должность профессора политической эконо‑
мии в поразительно раннем возрасте и отработал весь срок контракта
с 1841 по 1846 г. Лоусон избирался в Парламент и назначался генераль‑
ным стряпчим, а затем генеральным атторнеем по Ирландии. В 1868 г.
стал судьей в Суде общих тяжб. Там он определял наказание для мест‑
ных бунтовщиков и фениев. Если Ричард Кантильон остается единст‑
венным, возможно, убитым персонажем в истории экономической мыс‑
ли, то Лоусон пережил попытку покушения на улицах Дублина в 1882 г.
Продуктивность Лоусона в области экономической теории пошла по
тому же ограниченному пути, как у его предшественников. Его единст‑
венная опубликованная книга «Пять лекций по политэкономии» («Five
Lectures on Political Economy», 1844) состоит из некоторых лекций,
прочитанных в колледже Св. Троицы. В дальнейшем он спорадически
148
4.6. Нассау Сениор, связи Уотли и теория полезности
публиковал некоторые свои лекции на юридические темы, самые из‑
вестные из которых посвящены торговому праву (1855).
К несчастью, ряд лекций Лоусона, посвященных теории ценности,
были утрачены, а единственные опубликованные ссылки на них содер‑
жатся в кратком приложении к «Пяти лекциям». Однако нам известно
достаточно, чтобы понять, что Лоусон строго придерживался свойствен‑
ной колледжу Св. Троицы традиции полезности и даже внес выдающий‑
ся вклад в эту доктрину. Так, Лоусон провозгласил, что цены всех това‑
ров определяются субъективной полезностью и только полезностью. Он
писал: «Утверждение о том, что меновая ценность всех товаров зави‑
сит от их полезности, т.е. от способности удовлетворять потребности
и желания человека, всегда истинно и носит всеобщий характер» (кур‑
сив в оригинале. — М. Р.). Все остальные предлагаемые объяснения цен‑
ности он рассматривал как частичные. Например, спрос и предложение
могут оказывать влияние на ценность только путем воздействия на по‑
лезность. Анализируя последствия роста предложения Лоусон, по сути,
пришел к закону убывающей предельной полезности. Так, если кто‑то
увеличит предложение товара,
это в целом уменьшит полезность товара для него, или степень, в ка‑
кой он желает им владеть, поскольку, когда имеется возможность
удовлетворить наши конкретные желания, очевидно, что в нашем
распоряжении может находиться большее количество данного това‑
ра, чем мы хотим использовать, а потому сохранение владения этим
излишком менее желательно для нас.
Дойдя до теории ценности, основанной на издержках производства, Лоу‑
сон отмечает, что именно полезность продукта, а не связанные с ним из‑
держки определяют то, сколько человек за него заплатит. Хотя иног‑
да цена может равняться издержкам производства, это не означает, что
издержки определяют цену. Наоборот, добавляет Лоусон, совпадение
издержек и цены может происходить только «посредством изменения
предложения, и, когда этого невозможно добиться, отсутствует и такое
совпадение, и тенденция к его установлению». Тем самым Лоусон при‑
шел к позиции в отношении ценности, заново открытой Стенли Джевон‑
сом спустя поколение.
В «Пяти лекциях» Лоусон также развил уотлианскую идею экономи‑
ческого теории как каталлактики, как изучение обменивающегося чело‑
века. В первой лекции Лоусон заявляет, что экономическая теория смо‑
трит на человека «в связи с другим человеком, ссылаясь исключительно
на эти отношения, кои являются следствием конкретного акта, к которо‑
му ведет природа человека, а именно к акту совершения обмена». Во вто‑
рой лекции Лоусон не продолжил эту линию рассуждений, вернувшись
к старым обсуждениям политической экономии как науки о «богатстве»19.
Следующий профессор уотливской кафедры Уильям Хэнкок (1820—
1888), студент Уотли в Оксфордском университете, преподавал в кол‑
149
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
126
ледже Св. Троицы с 1846 по 1851 г., и также был адвокатом. Он был ака‑
демическим правоведом и в последние два года работы в колледже
Св. Троицы одновременно занимал профессорские кафедры по юрис‑
пруденции и политической экономии в новом Куинз‑колледже в Бел‑
фасте. Впоследствии Хэнкок руководил различными правительствен‑
ными комиссиями по земельным вопросам и проблемам образования и
занимал должности судебных клерков‑советников в судах, закончив ка‑
рьеру клерком Канцлерского суда в Дублине. Он был главным основате‑
лем Статистического общества Ирландии в 1847 г. и Общества социаль‑
ных исследований в Белфасте в 1851 г.
В отличие от своих предшественников и последователей по профес‑
сорской кафедре в колледже Св. Троицы, Хэнкок интересовался ста‑
тистикой и эмпирическими исследованиями; он окончил этот колледж
в 1842 г., специализируясь в математике. Хэнкок опубликовал огромное
число статей и брошюр по эмпирическим вопросам. Некоторые прак‑
тически неизбежно затрагивали ирландский земельный вопрос, по ко‑
торому, подобно Лонгфилду и Батту и в противоположность Лоусону,
он отстаивал права ирландских арендаторов и сокрушался по поводу
влияния, оказываемого на них системой аренды земли, навязанной Бри‑
танией: «Права арендаторов в Ольстере» («The Tenant‑right of Ulster»
(1845), «Препятствия на пути процветания Ирландии» («Impediments
to the Prosperity of Ireland», 1850) и «Два доклада правительству Ир‑
ландии об истории вопроса о землевладельцах и арендаторах в Ирлан‑
дии» («Two Reports for the Irish Government on the History of the Land‑
lord and Tenant Question in Ireland», 1859, 1866). В других брошюрах рас‑
сматривались вопросы налогообложения и местных органов власти, где
он отстаивал единый налог на доходы, включая наследование состояний.
В третьей группе статей отстаивалось усиление контроля и надзора над
сберегательными банками. Его статистические работы написаны под ру‑
ководством Томаса Ларкома, землемера и поземельного статистика, за‑
нимавшего разные должности на государственной службе, а в 1850‑е гг.
работавшего заместителем министра по делам Ирландии.
Несмотря на то что Хэнкок больше известен как прикладной эконо‑
мист, он опубликовал ценное теоретическое произведение — «Вводные
лекции по политической экономии, 1848» («Introductory Lecture on Polit‑
ical Economy, 1848», 1849). В самом начале он отмечает неоднозначность,
свойственную слову «ценность», и уточняет, что «слово “цена”, к сча‑
стью, свободно от неясностей и всегда означает меновую ценность товара,
оцениваемую в деньгах той страны, где происходит обмен». Поэтому он
предлагает всегда использовать слово «цена» вместо термина «меновая
ценность». Кроме того, цена может меняться либо «со стороны вещей»,
либо «со стороны денег». Рассматривая первые, он отмечает, что такие
изменения могут происходить в результате действия следующих двух,
или одной их них, причин: «…либо изменения в степени желания обла‑
дать , т.е. в желательности; либо изменения в силе причины,
150
4.6. Нассау Сениор, связи Уотли и теория полезности
по которой предложение ограничивается, или, иными словами, опреде‑
ляющей редкость». Перейдя к спросу, Хэнкок добавляет, что «степень
желания обладать товаром измеряется числом людей, способных и же‑
лающих совершить покупку при каждом значении цены». В анализе по‑
лезности, или квазипредельной полезности, Хэнкок делает упор на не‑
скольк иной аспект по сравнению с его предшественниками: иной аспект
того, что сегодня мы называем падающей кривой спроса, поскольку он
отмечает, что «согласно наблюдениям, для товаров в целом при сниже‑
нии цены их желательность возрастает очень быстро».
Говоря о предложении, Хэнкок вновь подчеркнул ограничение пред‑
ложения, а не издержки; а ограниченность, или редкость, предложения
зависит от редкости факторов производства. Он неявно подразумевал,
что доходность факторов производства определяется их ценами, и что
любое объяснение цен факторов должно трактовать их единообразно,
в соответствии с влиянием на их предложение и спрос на них, т.е. «пу‑
тем применения законов, уже сформулированных в отношении их цен».
И хотя Хэнкок, безусловно, принадлежал к традиции полезности, ис‑
поведываемой в колледже Св. Троицы, уже можно наблюдать отступле‑
ние, потерю интереса и все больше неясностей при обсуждении проблем
ценности, а вообще говоря, теории в целом. И действительно, Уильяму
Хэнкоку суждено было стать последним в ряду выдающихся ирланд‑
ских теоретиков субъективной полезности в Колледже Св. Троицы.
4.7. УИЛЬЯМ ЛЛОЙД И ТЕОРИЯ ПОЛЕЗНОСТИ
В АНГЛИИ
То, что Маунтифорт Лонгфилд и сообщество колледжа Св. Троицы не
оказали влияния на Англию, не означает, что теория полезности почила
в бозе вместе с такими выдающимися экономистами, как Бейли и Сениор.
В действительности, преемник Нассау Сениора по Драммондской профес‑
сорской кафедре в Оксфорде также был видным теоретиком полезности.
Уильям Ллойд (1794—1852) был сыном англиканского пастора в Глостер‑
шире. Он учился в оксфордском колледже Церкви Христовой, где пер‑
вой его специализацией была математика, а второй античная филология.
Ллойд преподавал в колледже Церкви Христовой древнегреческий язык
в должности доцента, а затем математику в должности лектора, а так‑
же имел сан англиканского священника, но никогда не служил в приходе.
Ллойд занимал драммондскую кафедру с 1832 по 1837 г. и, похоже, после
этого мало что написал. Выйдя в отставку, Ллойд ввиду плохого здоровья
уехал в родное графство и до смерти в среднем возрасте не демонстриро‑
вал особого интереса к экономической теории, писательству и политике.
Однако для Ллойда, как и вообще для всех, кто занимал драммонд‑
скую и и уотливскую кафедры, его срок в качестве профессора предостав‑
лял как возможность, так и стимул разрабатывать, читать и публиковать
151
127
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
128
лекции по экономической теории. Его лекции на разные темы, в том числе
одну, посвященную ценности, с которой он выступил в 1833 г., первона‑
чально публиковались по отдельности, а затем были собраны и повторно
опубликованы как «Лекции о народонаселении, ценности, законах о бед‑
ных и ренте» («Lectures on Population, Value, Poor Laws, and Rent», 1837).
Для того чтобы иметь схожие взгляды в области экономической тео‑
рии, необязательно соглашаться по вопросам политики. К примеру, мы
видели непримиримое отношение Джеймса Лоусона к крестьянству. Бу‑
дучи теоретиком полезности, Ллойд отнюдь не был последователем Уот‑
ли в Оксфорде; напротив, в Оксфорде Ллойд принадлежал к кругу высо‑
ких тори колледжа Крайст‑Чёрч, которые служили противовесом либе‑
ралам Ориель‑колледжа. Лидером тори в колледже Церкви Христовой
являлся старший брат Уильяма Чарльз Ллойд (1774—1829), который был
наставником учившегося там же будущего премьер‑министра сэра Ро‑
берта Пиля и вскоре стал его близким другом и советником. К моменту
своей безвременной смерти в 1829 г. Чарльз Ллойд был королевским про‑
фессором божественного и канонического права в колледже Церкви Хри‑
стовой, а также служил епископом Оксфорда. Он был широко известен
как «самый влиятельный профессор своего времени». Хотя Ллойд обучил
и вдохновил многих будущих лидеров протокатолического ультраторий‑
ского движения в Оксфорде, сам он, как и Уильям Ллойд, и теологиче‑
ски, и политически был умеренным торием пилевского толка. Должность
Драммондского профессора Уильям Ллойд, несомненно, получил благо‑
даря влиянию Пиля и своего покойного брата Чарльза.
Бóльшая часть лекций Ллойда посвящена квазигосударственниче‑
скому и патерналистскому взгляду на социально‑экономическую поли‑
тику. Однако особенный интерес представляет лекция о ценности. В ре‑
зультате изучения литературы Ллойд решил, что в «Богатстве народов»
ему удалось найти вдохновение для субъективной теории ценности. Он
заявил, что ценность — это «чувство ума». Ее можно понимать как при‑
сущую конкретному объекту, когда это чувство возникает «на границе,
разделяющей удовлетворенные и неудовлетворенные потребности». Но
ценность, или даже полезность, не может быть имманентно присуща ни‑
какому объекту. Полезность, отмечает Э. Р. А. Селигмен в связи с тео‑
рией Ллойда, «характеризует объект со ссылкой на потребности чело‑
вечества. Лёд полезен летом, бесполезен зимой. Несмотря на это, все им‑
манентные качества льда одни и те же в любое время и в любом месте»20.
После рассуждений о хорошо известном к тому времени предмете —
о том, как увеличение предложения объекта ведет к уменьшению и
в конце концов насыщению спроса, Уильям Ллойд внезапно излагает не‑
что совершенно новое — поразительно ясное описание закона убываю‑
щей предельной полезности. Ллойд пишет:
Рассмотрим голодного человека, имеющего в своем распоряжении од‑
ну и только одну унцию еды. Очевидно, что для него эта унция имеет
152
4.7. Уильям Ллойд и теория полезности в Англии
огромную важность. Предположим, что теперь у него две унции. Они
тоже очень важны; но важность второй не равна важности единствен‑
ной унции. Другими словами, от утраты одной из двух унций он не бу‑
дет страдать так же сильно… как если бы у него была одна‑единствен‑
ная унция и не осталось ни одной. Важность третьей унции еще мень‑
ше, чем важность второй; аналогично с четвертой и т.д., до тех пор пока
в результате постоянного увеличения числа унций мы не достигнем
точки, когда… аппетит полностью… угаснет; в отношении одной‑един‑
ственной унции станет безразлично, утрачена ли она или сохранена.
Таким образом, когда человек плохо обеспечен едой, к каждой ее ча‑
сти он относится с огромным уважением, или, иными словами, прида‑
ет ей огромную ценность; когда его запасы увеличиваются, его уваже‑
ние к данному количеству уменьшается, или, иными словами, он при‑
сваивает этой порции меньшую ценность.
Точно так же, продолжает Ллойд, с увеличением предложения падают
полезности разных благ по сравнению друг с другом и ценность каждого
из них. Поэтому благо, которое может быть более ценным в абсолютном
философском смысле, в смысле класса товаров, может стоить очень ма‑
ло в случае изобильности его предложения. Поэтому «у человека, уми‑
рающего от жажды, потребность в воде сильнее, чем у человека, утолив‑
шего жажду и желающего только умыться. Ценность зависит от именно
так измеряемой потребности».
Конкретнее:
если вы захотите подарить человеку, у которого уже есть дюжина
курток, еще одну, он, возможно, ответит вам, что она ему не нужна.
Здесь, однако, он будет говорить не об абстрактной полезности кур‑
тки, а о конкретной полезности для него в данных обстоятельст‑
вах избыточного удовлетворения потребности в куртках. Хотя это не
совсем то же самое, что ценность, но весьма близко к ней. Куртка бы‑
ла бы для него бесполезна, поэтому если бы она у него была, то, по его
оценке, не имела бы для него ценности… Но это очень сильно отли‑
чается от полезности куртки в общем смысле слова «полезность»…21
Уильям Ллойд также явно сформулировал, что ценность не поддает‑
ся измерению, поскольку субъективна. В отрывке, напоминающем Бей‑
ли и идущем дальше него, Ллойд язвительно пишет:
Будет действительно трудно найти какой‑либо тест для измерения
либо абсолютной полезности одного объекта, либо точного отношения
сравнительных полезностей разных объектов. Однако из этого не сле‑
дует, что понятие полезности не имеет оснований в природе вещей. Из
того, что нечто нельзя измерить, не следует, что оно не существует. До
изобретения термометра существование тепла было столь же неоспо‑
римо, как и сегодня.
Далее Ллойд совершенно верно отмечает, что ценность или оценка
предшествует обмену и что такие оценки имеют место и в случае изо‑
153
129
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
130
лированной экономики Робинзона Крузо. К сожалению, Ллойд был на‑
столько увлечен проведением различия между ценностью и обменом и
произведенным Смитом ошибочным расщеплением ценности на потре‑
бительную и меновую, что он не довел до конца разработку теории спро‑
са и не сумел соединить анализ предельной полезности с потребитель‑
ским спросом и образование рыночных цен. Батт, Лонгфилд, Ллойд и
Бейли подготовили много строительных блоков теории образования цен
на основе предельной полезности и даже теории образования цен фак‑
торов производства на основе предельной производительности. Однако
только в австрийской экономической школе эти части были сведены во‑
едино и образовали единое целое.
Если теория ценности Ллойда оказала незначительное влияние в Анг‑
лии, а то и вовсе никакого, то разработанная Нассау Сениором выдаю‑
щаяся теория полезности была подхвачена и удостоилась прославления
спустя десятилетие после выхода в свет его «Лекций». В 1844 г. в лек‑
циях в Кембридже Томас Бенфилд (ок. 1800 — 1860), проживший много
лет в Германии, принес в Англию благую весть о том, что на континен‑
те экономическая теория не отравлена ядовитыми рикардианскими ми‑
азмами, а в Европе превалирует гибкая форма смитианства. Бенфилд,
опиравшийся в своих теориях на Сэя, Шторха и Сениора, стал первым
английским экономистом, ссылавшимся на теоретика предельной полез‑
ности Генриха фон Тюнена и на передового смитианца Фридриха фон
Германна. В предисловии к своим лекциям, опубликованным под назва‑
нием «Организация промышленности» («The Organization of Industry»,
1845), Томас Бенфилд указал на огромные изменения, произошедшие
в экономической теории в предыдущие два десятилетия благодаря раз‑
работке субъективистской теории ценности, «которая требует от произ‑
водителей по крайней мере такого же внимания к физическому и умст‑
венному совершенствованию их соотечественников‑потребителей, ка‑
кое уделяется механическим операциям» или производству. Заработная
плата, отмечал он, будет зависеть от производительности труда, т.е. от
«полезности инструментов, которые человек должен уметь использо‑
вать». В этих лекциях Бенфилд подчеркивал относительность и степень
интенсивности потребностей как функцию экономической науки.
Трудно отделаться от впечатления, что в Англии к концу 1840‑х гг.
экономическая теория стояла на пороге мощного «австрийского» проры‑
ва к интегрированной системе, детально анализирующей влияние чело‑
веческих намерений и ценностей и их взаимодействие редкостью ресур‑
сов. Но что‑то пошло не так, и экономическую теорию, балансировавшую
на грани великого прорыва, засосало в трясину заблуждений, состав‑
ляющих рикардианскую систему. И важный корпус предавстрийских
и антирикардианских идей оказался забыт, как будто никогда и не су‑
ществовал, и будет возвращен из небытия лишь поколение спустя, а то
и вообще только в ХХ в. Как происходил это печальный регресс, будет
рассмотрено ниже.
154
4.8. Теоретик полезности из Кентукки
4.8. ТЕОРЕТИК ПОЛЕЗНОСТИ ИЗ КЕНТУККИ
Если даже вклад в теорию субъективной полезности, сделанный в стенах
Колледжа Св. Троицы, остался неизвестен за пределами Ирландии, то тем
более были обречены на забвение изолированные и поразительно нетри‑
виальные рассуждения, изложенные в нескольких статьях на газетных
страницах в Кентукки. Статьи, написанные молодым, но влиятельным ре‑
дактором газеты «Frankfort (Ky) Argus» Амосом Кендаллем (1789—1869),
позже ставшего главным советником Эн‑
дрю Джексона в его борьбе против банковского дела с частичным резер‑
вированием и, в частности, против Банка Соединенных Штатов, остались
непрочитанными и неизвестными даже в США до тех пор, пока не были
эксгумированы историками в ХХ в.22 Но тем не менее они феноменаль‑
ны, особенно если учесть, что написаны они в 1820 г., т.е. до работ Бейли и
Крейга. В них не только отстаивалась субъективной ценности,
в них впервые сформулирован закон убывающей предельной полезности.
Исследовать вопрос экономической ценности Кендалла побудили
яростные дебаты по поводу того, следует ли предоставлять должникам
помощь от правительства штата, разгоревшиеся в Кентукки на фоне ка‑
тастрофической паники 1819 г. Кендалл не возражал против помощи
в принципе, но его обеспокоили предложения упразднить все сущест‑
вующие долги. Чтобы глубоко исследовать предмет, он начиная с 27 апре‑
ля опубликовал три статьи в «Argus», рассматривающие проблемы денег
и для фундаментальности — природу ценности. К сожалению, в его ав‑
тобиографии, изданной посмертно его зятем, Кендалл не дал понять, ка‑
кие экономисты могли вдохновить его на столь высказывание столь пе‑
редовых взглядов.
В первой статье Кендалл обратился прямо к основам, исследовав во‑
прос ценности как таковой. Вначале он отмечает, что существует много
ошибочных объяснений ценности: затраченный труд, цена и даже спрос.
Но, заявляет он,
все эти представления ошибочны. Вещи имеют ценность не потому,
что они произведены трудом, не потому, что они пользуются широким
спросом, не потому, что они продаются, или обмениваются, на опре‑
деленное количество долларов, а просто потому, что люди желают
владеть ими. Ценность — это желательность. Вещь ценна в точно‑
сти пропорционально тому, насколько она желательна. [Курсив в ори‑
гинале. — М. Р.]
Затем, развенчивая «парадокс ценности» Кендалл пишет, что вода и
воздух не имеют особой ценности вследствие их изобильности: «Если бы
мясо и хлеб были столь же распространены, как воздух и свет, они обла‑
дали бы не большей ценностью, чем эти последние; они не создавали бы
желания». В раю земля, будучи сверхобильна, не имеет никакой ценно‑
сти. Труд, продолжает Кендалл, порождает ценности, поскольку
155
131
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
в отношении продукта труда ценность обычно предшествует труду по
изготовлению . Она проистекает из нашего желания обла‑
дать тем, что труд может произвести. Если бы труд придавал ценность
своим продуктам, то все, на что потрачено много труда, было бы очень
ценно. Но общеизвестно, что это не так. […] Но труд не может сделать
вещь ценной, если она никому не нужна. Труд может быть потрачен
впустую. Он может оказаться направлен на то, что никому не нужно,
которое не имеет ценности.
После чего Кенделл афористично заключает: «Вещи не становятся цен‑
ными из‑за того, что люди тратят свой труд на них; люди тратят свой
труд на них потому, что они имеют ценность».
Более того, спрос на продукт возникает благодаря тому, что люди
хотят его получить. Желание первично: «Поэтому спрос не является
причиной ценности. […] Вещь становится желательной или ценной до
возникновения спроса на нее. Спрос — следствие. […] Но когда жела‑
ние владеть ею пропадает, она больше не имеет ценности, спрос на нее
прекращается».
Затем Кендалл делает следующий шаг: ввиду субъективности и
эфемерности желаний их невозможно измерить, а соответственно, не‑
возможно измерить и ценность:
Какой стандарт можно придумать для желаний людей? Можно ли
свести к какому‑либо стандарту потребности, удобство, удовольст‑
вия, моду, мнения, капризы человека? Разве они не вечно изменчи‑
вы подобно небесным ветрам? Мера неизменна. Ярд всегда равен дли‑
не, с которой он сравнивается. […] Эти длины, площади и количества
неизменны. Поэтому их можно свести к стандарту, который должен
быть единообразен и оставаться неизменным вечно. Но разве ценность
никогда не меняется? То, что сейчас стоит доллар, всегда ли будет сто‑
ить в точности такую же сумму?
Вкусы и желания постоянно меняются, а соответственно меняется и цен‑
ность; следовательно, у нее не может быть меры или стандарта. И нако‑
нец, Кендал завершает свою уничтожающую критику следующими сло‑
вами, которые желательно было бы прочитать и понять Рикардо и его
эпигонам:
132
Чтобы создать стандарт ценности, вначале необходимо добиться того,
чтобы каждый акр земли, каждый бушель пшеницы и каждое данное
количество любого другого товара во все времена, во всех ситуациях
и при всех обстоятельствах продавалось в точности за одну и ту же
сумму. Не должно быть ни прибылей и убытков, ни покупок и продаж.
Мы уже достаточно сказали, чтобы показать полную невозмож‑
ность стандарта ценности и то, что всерьез говорить о чем‑то таком
просто глупо. Точно так же можно говорить о стандарте голода, жаж‑
ды, мнения, моды, каприза и всех тех потребностей, которые делают
вещи желательными.
156
4.9. Заработная плата и прибыль
4.9. ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА И ПРИБЫЛЬ
Кроме трудовой теории ценности, британские экономисты быстро стер‑
ли в порошок другой краеугольный камень рикардианской системы —
обратное соотношение между заработной платой и прибылью. Мы уже
видели исчезновение бескомпромиссного Мальтуса первого издания
«Опыта о народонаселении», столь необходимого для выводов рикарди‑
анской теории.
Еженедельники атаковали рикардианское утверждение о противо‑
положном движении заработной платы и прибыли даже еще неистовее,
чем мальтузианство. Журнал «British Critic» прошелся по этому тезису
еще в октябре 1817 г., а спустя два года другой автор пренебрежитель‑
но высказался о методологии того, что впоследствии будет названо «ри‑
кардианским грехом»:
принимая как само собой разумеющееся, что ценность денег никог‑
да не меняется и соотношение между спросом и предложением дан‑
ного товара всегда остается неизменным (это как если бы астроном
исходил бы в своих расчетах из того, что все планеты неподвижны и
останутся неподвижны во веки вечные), он говорит о разделе меж‑
ду хозяином и рабочим конкретной суммы, неизменной цены товара,
который они производят; из принятия этого гипотетического усло‑
вия естественно следует, что если рабочий получает больше, то хозя‑
ин‑промышленник должен получить меньше, потому что между ними
делится только совершенно определенная сумма24.
Другие авторы, включая Мальтуса в 1824 г., выступили с похожей
критикой, вдобавок отметив, что эмпирически заработная плата и при‑
быль в общем случае растут и падают одновременно. Так, Джон Крейг
указывал, что исторически заработная плата движутся не в противопо‑
ложных направлениях, а вместе: «Этой теории сопутствует удивитель‑
ное обстоятельство: то, что она представляет как необходимое воздей‑
ствие высокой заработной платы на прибыль во всех отраслях промыш‑
ленности, резко противоречит опыту в каждой конкретной отрасли».
Крейг объясняет, что «новый спрос на товар вначале обогащает тех, кто,
имея товар на руках, способен повысить цену; желание поучаствовать
в разделе высоких прибылей вскоре привлекает новый капитал в про‑
изводство этого товара, что быстро вызывает рост заработной платы».
Подчеркнем еще раз: со стороны апологетов рикардианства некор‑
ректно отмахиваться от этой критики как от исторической, а не аналити‑
ческой, поскольку эмпирические обобщения прилагаются к реальности
напрямую, как и в рикардианской системе, и вполне законно открыты
для эмпирического опровержения. Такое опровержение может поста‑
вить под вопрос и заключения, наравне с более знакомой «теоретиче‑
ской» процедурой проверки реализма предпосылок теории.
К концу 1840‑х гг. идея обратного соотношения между заработной
платой и прибылью была полностью отброшена. Но если мальтузиан‑
157
133
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
ская теория средств к существованию не определяет заработную пла‑
ту, то что ее определяет? Мало кто заходил на эту неизведанную тер‑
риторию. Но еще в 1821 г. никому не известный, но замечательный шот‑
ландец Джон Крейг заявил, что заработная плата определяется спросом
и предложением труда, а ни в коем случае не ценой продуктов питания.
В спросе на труд имелось два элемента, которые назывались, но не были
полностью проанализированы: «капитал, из которого рабочему аванси‑
руется заработная плата» и «спрос на продукт его труда». Заодно Крейг
искусно дезавуировал введенное Адамом Смитом ложное различение
между «производительным» и «непроизводительным» трудом. Он при‑
шел к убедительному заключению о том, что «богатство может состоять
из любых объектов, являющихся предметом желания человека, и любой
вид занятости, преумножающий такие объекты или добавляющий к их
свойствам те, которые приносят радость, производительны».
Следующий важный шаг в теории заработной платы сделал Сэмюэл
Бейли, который в 1825 г. в ходе сокрушительной критики рикардианской
теории ценности указал на ключевую роль производительности труда
в определении заработной платы:
ценность труда не полностью зависит от доли произведенного, кото‑
рую рабочие получают в обмен на свой труд, она зависит еще от про‑
изводительности труда. […] Утверждение, согласно которому, ког‑
да труда растет, прибыль должна падать, истинно только
в том случае, если она растет не вследствие роста производитель‑
ной силы. […] Если производительная сила труда возрастает, т.е. если
один и тот же объем труда производит больше товаров за то же вре‑
мя,ценность труда может вырасти без падения — нет, даже на фоне
роста — прибыли.
Одной из ключевых проблем при разработке теории заработной пла‑
ты, основанной на производительности, было настойчивое стремление
рикардианцев оперировать мнимыми законами совокупного распреде‑
ления, «заработной платой» как целым и как единой до‑
лей национального продукта и дохода, вместо того чтобы рассматривать
ставки заработной платы индивидуальных единиц труда . Ж.‑Б. Сэй представил теорию заработной платы, основанную
на производительности, но не проанализировал сколько‑нибудь под‑
робно определения конкретных ставок заработной платы.
В начале 1830‑х гг. к теории производительности пришел Нассау Сени‑
ор, хотя его воззрения по вопросу заработной платы были крайне пу‑
таными. Ему также удалось сровнять с землей доктрину Адама Смита
о «производительном» и «непроизводительном» труде, указав на то, как
и Ж.‑Б. Сэй, что «производство» представляет собой поток услуг, поро‑
ждаемый как материальными, так и нематериальными продуктами.
Поистине революционный шаг в теории заработной платы — в дейст‑
вительности в теории образования цен всех факторов —
158
4.9. Заработная плата и прибыль
сделал Маунтифорт Лонгфилд в «Лекциях по политической экономии».
Как мы видели, Лонгфилд стремился показать — в противоположность
построенной на классовом конфликте рикардианской теории распреде‑
ления дохода, — что капиталистическое развитие приносит пользу ра‑
бочим. (По иронии судьбы в последние годы жизни Лонгфилд отрекся
от доктрины гармонии и невмешательства в пользу более этатистских
взглядов.) Лонгфилд взял верную, но расплывчатую теорию доходов
факторов , основанную на производительности, и впер‑
вые разработал замечательную тео‑
рию рентных цен капитальных благ, основанную на теории предельной
производительности (где рентные цены — это цены за единицу време‑
ни). (Странным образом Лонгфилд называет рентные цены «прибылью»,
смешивая отдачу на капитал и образование цен капитальных благ, что
было типично для его времени и вносило путаницу в экономическую тео‑
рию с начала XIX в.) Разрабатывая подробности, Лонгфилд показал, что
цена каждой машины будет стремиться сравняться с предельной произ‑
водительностью машины, т.е. производственной ценностью (выражен‑
ной в ценности производимой продукции) наименее производительной
машины, использование которой окупается в данных рыночных усло‑
виях, т.е. предельной машины.
Тем самым впервые, неосознанно перекликаясь с Тюрго, Лонгфилд
использовал для анализа производственных доходов надлежащий ме‑
тод ceteris paribus, зафиксировав один фактор или класс факторов как
постоянную и изменяя другой набор факторов, а затем анализируя по‑
лученный результат.
На этом Лонгфилд остановился в своем блестящем протоавстрий‑
ском анализе, применив анализ предельной производительности толь‑
ко к капитальным благам. Он удовлетворился тем, что его анализ пока‑
зал, что заработная плата — остаточный доход труда, остающийся пос‑
ле оплаты капитала, — растет, когда предельная производительность
капитальных благ падает с каждым увеличением количества капитала.
Иными словами, накопление капитала ведет к росту заработной платы.
Более того, Лонгфилд полностью разрушил основания любых мальтузи‑
анских страхов. Не только давно отвергнутое бескомпромиссное маль‑
тузианство, но даже смягченные намеки на то, что традиционный уро‑
вень заработной платы рабочих определяется предложением труда, пе‑
реворачивают причины и следствия с ног на голову. Напротив, здраво
указывает он, традиция руководствуется фактически существующей
рыночной ценой, а не наоборот. Как спустя десять лет (в июле 1845 г.)
в «Dublin University Magazine» написал анонимный ирландский после‑
дователь , согласно традиции будет принято платить лю‑
бую сложившуюся на рынке ставку заработной платы, в то время как
платить ниже этой нормы будет считаться бесчестным. Соответственно
в определении рыночной заработной плату ведущую скрипку будет иг‑
рать спрос на труд, а не его предложение.
159
134
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
135
Продолжив разрушение даже смягченного мальтузианства, Лонг‑
филд отметил, что рост численности населения может иметь благопри‑
ятный эффект, расширив рынок для изделий промышленности, и тем са‑
мым повысив предельную производительность капитальных благ во всей
экономике. Следовательно, численность населения может расти, капи‑
тал может наращиваться, и в выигрыше окажутся как капиталисты, так
и рабочие, — гораздо более реалистическая картина капиталистического
развития, по сравнению с рикардианской.
Однако преемника Лонгфилда и его последователя Исаака Батта не
устроила остановка в этом пункте, и он предложил выдающееся развитие
анализа Лонгфилда. Прежде всего важнейшим шагом вперед стало осоз‑
нание того, что предложенный Лонгфилдом анализ предельной произво‑
дительности можно обобщить с капитальных благ на все факторы произ‑
водства: на заработную плату и земельную ренту. Каждый из этих фак‑
торов производства можно проанализировать с точки зрения предельной
производительности, и в результате окажется, что каждый из них бу‑
дет получать доход, или цену, наименее производительного фактора, ко‑
торый прибыльно использовать на рынке (предельный рабочий или акр
земли). Таким образом, в чем бы ни заключалось зерно смысла в рикарди‑
анской дифференциальной теории земельной ренты, оно было взято и ин‑
тегрировано в разработанную Баттом блестящую новаторскую обобщен‑
ную теорию образования цены предельного фактора .
Но это не все: развив сэевский анализ полезности и исправив туманный
анализ производительность, Батт также интегрировал их, по крайней ме‑
ре в общих чертах, с обобщенной лонгфилдианской теорией предельной
производительности. Иными словами, предвосхищая австрийскую логи‑
ку Менгера и Бём‑Баверка, ценность потребительских благ, определяе‑
мая субъективной полезностью этих благ для потребителя, вменяется на
рынке в направлении, обратном процессу производства, ценностям раз‑
личных факторов производства, которая будет установлена равной пре‑
дельной ценностной производительности каждого фактора. Таким обра‑
зом, цена единицы каждого типа факторов производства будет в тенден‑
ции равна его предельной ценностной производительности, вменяемой
в ходе конкурентного рыночного процесса от субъективной ценности ко‑
нечных продуктов в направлении, обратном процессу производства.
К сожалению, великолепная традиция теории производительности
Сэя—Лонгфилда—Батта не оказала никакого влияния и не имела после‑
дователей. Хотя, будучи уотлианцем, Сениор, безусловно, был знаком
с работой Лонгфилда, он никогда не ссылался на него или на Батта, и да‑
же ирландский преемник Лонгфилда в дублинском колледже Св. Трои‑
цы, продолжая развивать теорию ценности, основанную на полезности,
пренебрег вытекающей из нее теорией вменения и производительности.
Следует признать, что Лонгфилдов анализ предельной производи‑
тельности завоевал одного верного последователя в Англии: в двухтом‑
ном сочинении Джозефа Эйсделла «Трактат о промышленности наро‑
160
4.9. Заработная плата и прибыль
дов» («Treatise of the Industry of Nations», 1839) изложена рафинирован‑
ная версия лонгфилдианской теории. Однако книга никому не известного
Эйсделла канула в Лету, не оставив следов — ни рецензий в журналах,
ни упоминаний и цитат.
Но если образование цен на факторы производства было исследовано,
то что можно сказать о прибыли? Если прибыль нельзя объяснить про‑
сто как остаток, тогда ее необходимо объяснять непосредственно, и неко‑
торые экономисты начали поиски удовлетворительной теории факторов,
определяющих прибыль в долгосрочной перспективе, или того, что впо‑
следствии будет названо долгосрочным процентным доходом. В первую
очередь было указано на то, что допущение о мгновенной и полной мо‑
бильности капитала стало огромной ошибкой Рикардо, и экономисты вер‑
нулись к более реалистичному взгляду Адама Смита. Например в 1822 г.
некий автор «Monthly Review» подчеркивал «невозможность переда‑
чи капитала и личных способностей по приобретению навыков от одного
предприятия другому».
Но если прибыли единообразны только лишь как долгосрочная тен‑
денция, то что служит их объяснением? Мальтус ближе подошел к пра‑
вильной точке зрения в статье, опубликованной в «Quarterly Review»
в 1824 г., где он подчеркнул, что в то время как рентные платежи опре‑
деляются производительностью, прибыль, например зарабатываемая на
выдержке вина и его продаже после вызревания, появляется благодаря
ожиданию большей нормы прибыли.
В одной особенно важной статье, опубликованной в периодических из‑
даниях, был указан путь к в конечном итоге правильным теориям при‑
были и процента. Речь идет о статье Уильяма Эллиса (1794—1872) в ян‑
варском номере бентамистского «Westminster Review» за 1826 г. В ходе
в высшей степени изощренного анализа сбережений и инвестиций Эллис
отметил, что к сбережениям побуждает «ожидание большего удовольст‑
вия от отложенного потребления по сравнению с мгновенным», в то время
как, с другой стороны, инвестиции вызываются к жизни ожиданием при‑
были. В ходе анализа прибыли Эллис с глубокой проницательностью про‑
вел различие между прибылью как отдачей от принятия риска и процен‑
том как доходом на сбережения, который также может содержать в се‑
бе премию за риск.
Особенный интерес представляет сформулированная Эллисом тео‑
рия прибыли, основанная на риске. «Величина прибыли, — утверждал
он, — должна быть пропорциональна риску, связанному с извлечением
сокровищ из кубышки и направление их в производство». Он также про‑
ницательно подчеркнул важность больших размеров ожидаемой при‑
были от внедрения технологических нововведений. Новая технология
«неопробованна», и ее использование должно перекрыть «потери от за‑
мены оборудования, недостаток навыков и практики у рабочих и неопре‑
деленность результата — всего того, что препятствует применению то‑
го, что неопробованно». Упрекая предшественников за пренебрежение
161
136
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
137
инновациями и связанными с ними проблемами, что эти трудности «пре‑
одолеваются только… в свете перспектив получения огромной дополни‑
тельной прибыли, которой, как ожидается, сопровождается внедрение
изобретения».
Эллис также выделил элементы «валовой прибыли» делового пред‑
приятия, изолировав их от долгосрочного нормального процента. Там, где
предприниматель использует исключительно собственный капитал, его
валовую прибыль, как проницательно отмечает Эллис, можно разбить
на премию за риск, вознаграждение за труд предпринимателя и общее
руководство и, наконец, «вознаграждение за производительное исполь‑
зование его сбережений, которое называется процентом». Плата за про‑
изводственные кредиты предприятиям в тенденции представляет собой
часть валовой прибыли производственных предприятий, приходящую‑
ся на процент.
Кем был Уильям Эллис, опубликовавший столь поразительно глубо‑
кую и новаторскую статью в одном из известнейших британских журна‑
лов? По‑видимому, это была его единственная работа по экономическим
вопросам. Родившийся в Лондоне, Эллис стал нонконформистским мис‑
сионером и всю жизнь работал и путешествовал по заданиям Лондон‑
ского миссионерского общества. В период работы в Полинезии в 1816—
1824 гг. Эллис, который в детстве работал садовником, акклиматизиро‑
вал там много тропических фруктовых деревьев и кустарников, а также
запустил первый печатный станок в Южных морях. Результаты этих
трудов описаны им в двухтомном сочинении «Полинезийские исследо‑
вания» («Polynesian Researches», 1829). Проявленный им интерес к тео‑
рии прибыли вскоре после возвращения из первой полинезийской ко‑
мандировки, похоже, был отдушиной и развлечением в плотном графи‑
ке его миссионерской деятельности.
Хотя шотландский философ сэр Джон Рамсей (1800—1871) не был
столь же проницателен, как Эллис, он также провел похожее анали‑
тическое разделение между валовой и чистой прибылью в своем не‑
известном и прошедшем незамеченным сочинении «Опыт о распреде‑
лении богатства» («An Essay on the Distribution of Wealth», 1836). Хотя
значительная часть книги написана в рикардианской традиции, Рам‑
сей воспринял понятие предпринимателя у французских экономистов и
разбил валовую прибыль от капитала на процент за использование ка‑
питала и «прибыль предприятия», которая, в свою очередь, делится на
заработную плату за управление и надзор и плату за риск, принимае‑
мый на себя «хозяином», или предпринимателем. Рамсей отмечал, что
аналитически предприниматели получают прибыль предприятия, а ка‑
питалисты получают процент, или «прибыль» на капитал. Однако на
практике эти два вида дохода обычно объединены в валовой прибыли
капиталистов‑предпринимателей.
Рамсей также первым из британцев заимствовал предложенный Де‑
стютом де Траси анализ процесса производства как изменения либо
162
4.9. Заработная плата и прибыль
формы материи, либо географического местоположения, к которым Рам‑
сей добавил изменение во времени.
4.10. ВОЗДЕРЖАНИЕ И ВРЕМЯ В ТЕОРИИ ПРИБЫЛИ
Если прибыль, возможно, связана с риском, то как объяснить «процент» —
долгосрочный компонент коммерческой прибыли? Очень скоро домини‑
рующим объяснением для долгосрочного процента в британской эконо‑
мической теории стала теория процента, основанная на воздержании.
Первое представление времени как фактора, определяющего про‑
цент, произошло в теории, связанной с воздержанием, но идущей даль‑
ше него: новаторской теории временнóго предпочтения Сэмюэля Бейли.
Рассуждение Бейли родилось в ходе его блестящей уничтожающей кри‑
тики Рикардовой трудовой теории ценности и отстаивания альтерна‑
тивной теории полезности. Бейли начинает обсуждение времени и цен‑
ности с замечания, что если для производства одного товара требуется
больше времени, чем для производств другого товара при использова‑
нии одинакового объема капитала и труда, его ценность будет больше.
В то время как Рикардо видит здесь проблему, Джеймс Милль в «Осно‑
вах политической экономии» («Elements of Political Economy») неодно‑
кратно утверждает, что время, будучи «просто абстрактным словом»,
не способно увеличить ценность чего бы то ни было.
Возражая Миллю, Бейли отмечает, что «всякое создание ценности»
подразумевает «умственную операцию», — иными словами, субъектив‑
ный анализ ценности. «Как правило, мы предпочитаем удовольствие или
наслаждение в настоящем более отдаленному » — иными
словами, всепроникающий факт временнóго предпочтения в человече‑
ской жизни. Таким образом,
мы хотим владеть тем, что в противном случае потребует времени
для его получения, даже немного жертвуя имуществом, но без ожи‑
дания в ходе этой операции… Если мы можем получить некий пред‑
мет только по истечению года и никак иначе, мы должны быть гото‑
вы отдать что‑нибудь, чтобы приступить к получению удовольствия
в настоящем.
Соображения временнóго дисконтирования учитываются покупателями, продавцами и капиталистами точно
так же, как обеими сторонами, осознающими, например, что ценность
вина увеличится, если выдержать его подольше. Поскольку Бейли инте‑
ресовало опровержение трудовой и других объективных теорий ценно‑
сти, а не объяснение процента как такового, он не пошел дальше в ана‑
лизе временного предпочтения как основы процента и не стал обсуждать
ставку временнóго дисконтирования. Но его анализ, безусловно, проло‑
жил дорогу для теории временнóго предпочтения австрийской школы,
163
138
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
хотя создатель этой теории Ойген Бём‑Баверк не был знаком с вкладом
Бейли24.
Через шесть лет Дж. Пулетт Скроуп — несмотря на маргинальные
взгляды на закон Сэя — внес важный вклад в теорию прибыли (или про‑
цента), впервые сформулировав теорию процента, основанную на воз‑
держании. В номере журнала «Quarterly Review» за январь 1831 г. Скро‑
уп жаловался на отсутствие подлинной теории прибыли у Рикардо и
выдвинул теорию воздержания.
Несмотря на безжалостную критику Бём‑Баверком более совершен‑
ной теории воздержания Нассау Сениора, между этой теорией и более
изысканной австрийской теорией временнóго предпочтения нет особой
разницы. Прибыль, писал Скроуп, является «компенсацией за воздер‑
жание от получения немедленного удовлетворения», свойственного сбе‑
режению и инвестированию вместо потребления. Причем, набросав об‑
щую схему теории воздержания, Скроуп на этом не остановился: значи‑
тельная часть прибыли, по его словам, представляет собой узкую форму,
совпадающую с процентом. То, что вульгарно именуется «прибылью»,
как называет это и Скроуп, совпадает с «валовой прибылью» Эллиса.
Она состоит, продолжает Скроуп, из процента на капитал + страхов‑
ки от деловых рисков + заработной платы за труд капиталиста по руко‑
водству . Скроуп также добавляет сюда монопольную
ренту, в которой он объединил владение более качественной землей или
более выигрышным месторасположением и доходы от запатентованных
изобретений или технологических процессов.
Классическим же изложением теории воздержания являются лек‑
ции Нассау Сениора. Следует признать, что они оставались неопубли‑
кованными до 1836 г., когда они увидели свет под названием «Набросок
науки политической экономии» («Outline of the Science of Political Econ‑
omy») (а также в статье «Политическая экономия» для «Encyclopedia
Metropolitana»), но он прочитал их раньше в 1827—1828 гг. в Оксфорд‑
ском университете.
Сениор отмечает, что сбережения и создание капитала по необхо‑
димости связаны с болезненными жертвами в настоящем, с воздержа‑
нием от немедленного потребления, на которые идут только в ожида‑
нии компенсирующего вознаграждения. К сожалению, у Сениора отсут‑
ствует понятие временнóго предпочтения, поэтому конкретные мотивы,
заставляющие людей предпочитать потребление в настоящем будуще‑
му потреблению, он не называет. Но он пришел к очень похожим выво‑
дам относительно степени болезненности воздержания (или, как позже
сказали бы австрийцы, временного предпочтения настоящего по сравне‑
нию с будущим) для «наименее цивилизованных» народов и «хуже всего
образованных» классов, которые, как правило, отличаются «наименьшей
предусмотрительностью и, следовательно, наименьшим воздержанием».
Еще больший интерес и ценность, чем его теория воздержания, пред‑
ставляет хорошо разработанная теория капитала Сениора, которая
164
4.10. Воздержание и время в теории прибыли
во многом предвосхитила доктрину австрийской школы. Сениор пони‑
мал, что факторы производства можно разбить на два класса: первона‑
чальные, первичные — земля (или природные ресурсы) и труд; и все
вторичные, промежуточные блага, которые производятся совместны‑
ми усилиями первичных факторов (при участии уже существующих
промежуточных факторов). В конечном итоге промежуточные факторы
трансформируются в потребительные блага, которые способны удовлет‑
ворить потребности потребителей.
Можно было бы подумать, что в конечном счете промежуточные фак‑
торы, или капитальные блага, можно свести к природе и труду, но это‑
го сделать не получится, так как для того, чтобы объединить первичные
факторы во все увеличивающееся количество капитала, требуется еще
один элемент: воздержание. И здесь, вновь предвосхищая австрийскую
школу, Сениор понимал, что ключевой аспект процесса производства
заключается в том, что он должен занимать время, и поэтому акт воздержания, «термин, — добавляет Сениор, — с помощью
которого мы выражаем действия человека, который либо воздержива‑
ется… либо сознательно предпочитает производство с отдаленным, а не
немедленным результатом».
Тогда, требуя времени, капитал, или капитальные блага, являются
результатом соединения земли, труда и воздержания и представляют
собой применение наличных ресурсов к будущему производству. Капи‑
тальные блага суть произведенные, а не первичные факторы производ‑
ства. И способ, с помощью которого производство и уровень жизни мо‑
гут расти до бесконечности, состоит в использовании продуктов труда и
природы «в качестве средства дальнейшего производства». Ка‑
питал, резюмирует Сениор,
не просто производственный инструмент: в большинстве случаев он
является результатом объединения всех этих трех производствен‑
ных инструментов. Некий природный фактор должен предоставить
материал, некоторое воздержание от получения удовольствия долж‑
но в общем случае сохранить этот материал от использования в не‑
производительных целях, и некоторый труд в общем случае должен
быть применен для его подготовки и сохранения.
Видно, что Сениор не просто излагает наивную теорию прибыли и
процента, основанную на производительности. В то время как все фак‑
торы реализуют свою производительность, и поэтому труд получает за‑
работную плату, а земля и природные факторы зарабатывают ренту, ка‑
питальные блага суть не просто производительные факторы, а сложные
продукты других факторов; и потому, если устранить влияние земли и
труда, конечным, специфическим вкладом капитала является процент –
отдача от воздержания.
Хотя Сениор полностью не пришел к этому результату, но в приве‑
денной выше цитате он нащупывает различение между валовой доход‑
165
139
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
140
ностью капитальных благ, которая отражается в их рыночных ценах, и
их чистой доходностью (после вычитания заработной платы, ренты и
цен других промежуточных благ, использованных при их производстве),
которая равна ставке процента и представляет собой платеж за воздер‑
жание, или временнóе предпочтение.
В ходе обсуждения того, как увеличение предоставления капиталь‑
ных фондов может позволить вечно углублять и расширять разделение
труда и наращивать производство потребительских благ, Нассау Сени‑
ор ухватил суть австрийской идеи о том, что капитал, и в конечном итоге
производство, расширяется по мере увеличения сбережений, благодаря
более высокой физической производительности многих более длинных,
или более «окольных», производственных процессов. Поскольку инвес‑
тирование в более длинные процессы и промежуточные факторы требу‑
ет большего времени, должно наличествовать большее желание инвес‑
тировать в получение удовольствия в будущем, а не в настоящем.
Между тем коллега Сениора, единомышленник‑уотлианец Маун‑
тифорт Лонгфилд, развивал похожий подход. Даже если капиталисты
в качестве капиталистов, а не работников не производят ничего осяза‑
емого, они оказывают жизненно важную услугу, создавая капитал пу‑
тем сбережений и оплачивая факторы производства, чтобы включить их
в «требующие время» производственные процессы. Хотя большинство
британских экономистов классической школы походя упоминали о пе‑
риоде производства, они связывали его исключительно с однолетним ци‑
клом получения урожая в сельском хозяйстве. Лонгфилд оказался спо‑
собен разрушить эту сельскохозяйственную рамку, стремясь «сделать
временнóе измерение производства переменной в своем анализе. Он до‑
бился этого, увязав период производства непосредственно с разделени‑
ем труда и отождествив удлинение первого с углублением второго»25.
Он продемонстрировал эту связь, повторив знаменитое обсуждение
Адамом Смитом булавочной мануфактуры и разделения труда, показав
на этом фоне, что углубление разделения труда породит более окольные
процессы. Иными словами, больший объем инвестированного капитала
в конечном счете сокращает рабочее время, требующееся для производ‑
ства единицы выпуска, но лишь ценой увеличения времени ожидания
между начальной точкой инвестиций и получаемой в итоге единицей по‑
требительского блага. В течение времени ожидания конечного продук‑
та рабочие должны иметь возможность жить, и именно это обеспечива‑
ют капиталисты.
Они делают это путем «воздержания» от потребления, тем самым по‑
зволяя рабочему «потреблять нечто, произведенное усилиями других
людей, притом что ничего, произведенного им самим, еще никто не по‑
требил». Короче говоря, в то время как продукт труда появится толь‑
ко в далеком будущем, капиталист сберегает деньги сейчас и нанимает
рабочего: «Человек, который его [рабочего] нанимает и направляет его
трудовые усилия, в общем случае вначале платит ему, а затем возвра‑
166
4.10. Воздержание и время в теории прибыли
щает выплаченное путем продажи произведенной таким образом про‑
дукции»26. Здесь Лонгфилду замечательным образом удалось предвос‑
хитить теорию капитала, разработанную Бём‑Баверком.
Соответственно, валовая прибыль состоит из двух частей: отдача от
услуг по авансированию заработной платы рабочим до момента прода‑
жи продукции (долгосрочный процент) и отдача за труд по руководству
и принятием на себя коммерческого риска. Лонгфилд
не попытался сделать акцент на последнем, сосредоточив внимание на
первом — отдаче за услуги по авансированию заработной платы. Отсю‑
да следует, как отмечает Лонгфилд, предвосхищая изысканную и глубо‑
кую теорию образования цен на факторы производства, основанную на
дисконтированной производительности, разработанную австрийской
экономической школой, рабочий, в сущности, дает капиталисту скидку
от своей предельной производительности за услугу предоставления де‑
нег сейчас, вместо ожидания момента продажи произведенной продук‑
ции. Вновь процитируем Лонгфилда:
[Капиталист] платит заработную плату немедленно, и взамен полу‑
чает ценность труда [рабочего], каковой труд используется наиболее
выгодным образом… Соответственно ценность труда, воплощенного
в… любом изделии, больше, чем заработная плата за этот труд. Раз‑
ница и есть прибыль, получаемая капиталистом за предоставленное
авансирование; это, так сказать, скидка, которую рабочий дает за не‑
медленную оплату.
Всего лишь маленький шажок отделяет этот анализ от опознания в этой
скидке платежа за временнóе предпочтение.
Сэр Джордж Рамсей в сочинении 1836 г. подчеркнул важность вре‑
мени в связи с изучением производства и капитала, хотя и не столь изы‑
сканно, как Сениор. Наряду с трудом в состав капитала входит время, и
Рамсей в качестве примера указывает на две бочки одинакового вина.
Ценность вина в бочке, которая хранится на несколько лет дольше, уве‑
личивается, поэтому ценность зависит не только от затраченного тру‑
да, но и «от длительности времени, в течение которого какая‑либо часть
продукта этого труда существовала в виде постоянного капитала». И на‑
конец, в 1839 г. Джозеф Эйсделл, неизвестный последователь Лонгф‑
илда, обобщил теорию предельной производительности, также отметив
важную услугу, оказываемую капиталистами рабочему путем «аван‑
сирования их заработной платы немедленно после выполнения им ра‑
боты, прежде чем товары будут готовы для продажи, поскольку рабо‑
чий слишком стеснен в средствах, чтобы дожидаться момента продажи
и получения денег за товары». Здесь Эйсделл ухватил суть услуги, кото‑
рую капиталист оказывает рабочему и за которую этот последний готов
«платить» первому скидкой, становящейся его прибылью: оплата тру‑
да рабочего сейчас, в настоящем, в то время как капиталист принимает
на себя бремя ожидания отдачи в какой‑то момент времени в будущем.
167
141
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
4.11. ДЖОН РЭЙ И «АВСТРИЙСКАЯ» ТЕОРИЯ
КАПИТАЛА И ПРОЦЕНТА
142
Наиболее замечательный вклад в теорию капитала и процента в постри‑
кардианский период внес бродяга и экцентрик Джон Рэй (1796—1872).
Он сформулировал свою теорию в трактате «Некоторые новые прин‑
ципы по предмету политической экономии» («Some New Principles on
the Subject of Political Economy», Boston, 1834), отстаивавшем протек‑
ционистский тариф. До Бём‑Баверка и австрийской школы теория Рэя
остается наиболее всесторонним и исчерпывающим анализом ключевой
роли времени в теории капитала и процента. Развивая теорию капитала,
Рэй понимал, что самое важное в производстве — это увеличивать инве‑
стиции в капитальные блага, которые сами являются продуктом труда
и природы; что капитальные блага можно ранжировать на основе обес‑
печиваемой ими нормы доходности (отдачи); что от момента их создания
до момента износа неизбежно присутствует фактор времени. В частно‑
сти, удлинение процесса производства, т.е. времени инвестирования ка‑
питала, позволяет использовать капитальные блага с большей физи‑
ческой производительностью. Однако, хотя ожидание в течение более
длительного отрезка времени в будущем позволяет задействовать про‑
изводственные процессы с более высокой физической производительно‑
стью, эти выгоды всегда следует соизмерять с нежелательной необходи‑
мостью дольше ожидать окупаемости капитала. И здесь Джон Рэй пред‑
ставил наиболее развитую на тот момент теорию процента, основанную
на временнóм предпочтении. Чтобы уравновесить более высокую произ‑
водительность, связанную с более длительным периодом ожидания в бу‑
дущем, капиталист должен взимать процент, ставка которого определя‑
ется бóльшим желанием иметь блага в настоящем, чем в будущем. Од‑
ним словом, инвесторы должны пожертвовать наличными благами ради
будущих благ, и поэтому за свои инвестиции должны получить компен‑
сацию в виде дохода, отражающего степень их временнóго предпочте‑
ния. Инвесторы будут жертвовать наличным благом меньшей ценности
ради более ценного будущего блага, и эта разница — их процентный до‑
ход — зависит от психологически и культурно обусловленной готовно‑
сти людей заглядывать далеко в будущее. Люди, имеющие низкие став‑
ки временнóго предпочтения, т.е. те, кто дальше заглядывает в будущее,
прежде всего стремятся повысить уровень жизни своих детей; с другой
стороны, для Рэй люди с высокими временны´ми предпочтениями име‑
ют слабые интеллектуальные и моральные принципы и страдают «не‑
достатком воображения».
Рэй также предвосхитил шумпетерианскую теорию, сделав сильный
акцент на важность изобретений и подчеркнув, что изобретения откры‑
вают новые возможности для более прибыльного инвестирования капи‑
тала, а получаемая в результате высокая прибыль стимулирует такие
инвестиции.
168
4.11. Джон Рэй и «австрийская» теория капитала и процента
Шумпетер очень высоко оценивал достижения Рэя, характеризуя его
работу как «теорию капитала, задуманную с беспрецедентной глубиной
и широтой», но, как ни странно, не упомянул подчеркивание Рэем важ‑
ности инвестиций. Шумпетер, правда, добавляет, что, если бы у Рэя бы‑
ли «еще десять лет спокойной работы, обеспечиваемой соответствую‑
щим доходом», его «Новые принципы» «могли бы вырасти в еще одно,
более глубокое “Богатство народов”». И Бём‑Баверк, не знавший о до‑
стижении Рэя во время подготовки первого издания «Истории и критики
теорий процента», единственный раз был крайне щедр на похвалы в по‑
следующих изданиях, называя сочинение Рэя «в высшей степени ори‑
гинальным и замечательным».
Достижения Джона Рэя тем более поразительны, что он не прини‑
мал участия в экономической полемике, имевшей место в Великобри‑
тании в то время. Совершенно наоборот, его с полным основанием мож‑
но охарактеризовать как блистательного бродягу, чудака и неудачника.
Шотландец Джон Рэй родился в Абердине в семье удачливого купца и
кораблестроителя, сколотившего состояние собственными силами. Ув‑
лекавшийся изобретательством и естественными науками, Рэй в быт‑
ность юным студентом‑математиком представил на суд своих профессо‑
ров несколько механических изобретений, которые были признаны ори‑
гинальными, но бесполезными. Чтобы не раздражать своего практичного
отца, Рэй оставил изобретательство и после окончания обучения посту‑
пил в Эдинбургский университет на медицинский факультет. Но, как это
было свойственно Рэю, в ходе написании диссертации на соискание док‑
торской степени по медицине он пришел к убеждению, что господствую‑
щие физиологические теории неверны, и бросил учебу в медицинском
колледже, решив написать грандиозную «философскую историю» чело‑
вечества. Приступив к этому амбициозному, но совершенно непрактич‑
ному проекту длиною в жизнь, Рэй с головой окунулся в изучение био‑
логии, филологии, этнологии, аэронавтики, геологии, образования и об‑
щественных наук, вне всяких сомнений разделяя радикальные идеи
в каждой из этих научных дисциплин. Очень мало что из задуманного
было написано и напечатано; он опубликовал лишь ряд разрозненных
статей на темы эмиграции, образования, канадской религии, гавайских
традиций и законов, а также полинезийских языков. Его обширные нео‑
публикованные рукописи посвящены геологии.
Подобный жизненный план вряд ли мог обеспечить Джону Рэю ста‑
бильный доход, а банкротство отца и возможное социальное клеймо, свя‑
занное с женитьбой на дочери пастуха, заставили его в возрасте 25 лет
эмигрировать в канадское захолустье.
Именно во время этого курса самообразования Джон Рэй прочел «Бо‑
гатство народов» , причем общая приверженность это‑
го шотландца к свободной торговле и laissez faire вызвала у Рэя резкую
антипатию. В частности, у него сформировался пожизненный интерес
к протекционизму и государственным субсидиям для промышленности.
169
143
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
144
По крайней мере частично такая реакция отражала характерную для
шотландцев‑кальвинистов враждебность к роскоши и потребительству.
Будучи решительным сторонником бережливости и воздержания, Рэй
сокрушался по поводу малейших намеков на потребление роскоши сре‑
ди малообеспеченных классов, поскольку это ослабляло их «реальное
желание к накоплению». Потакание чувственным желаниям подталки‑
вает бедноту к вступлению в брак и заставляет заводить слишком мно‑
го детей, а также ослабляет склонность к сбережениям и повышению
уровня жизни. Впервые интерес к протекционистским пошлинам возник
у Рэя в Шотландии в 1819 г. в рамках противодействия желанию много‑
численных последователей Адама Смита значительно понизить нало‑
ги и пошлины на виски и разрешить производить виски на мелких вино‑
курнях. Рэй пришел в негодование, беспокоясь об «общем моральном со‑
стоянии людей» на фоне изобилия дешевого виски.
Прибыв в Канаду, Рэй вскоре начал работать учителем в частной
школе и врачом в деревне Уильямстаун, расположенной в штате Он‑
тарио. Уильямстаун был центром шотландского пресвитерианского по‑
селения в Канаде, и Рэй, будучи горячим приверженцем Пресвитери‑
анской церкви Шотландии, поддержал желание этой церкви получать
государственную поддержку в противовес претензиям на исключитель‑
ность в этом отношении Англиканской церкви. Помимо того что англи‑
канский элитизм неуместен в условиях Северной Америки, писал он,
Пресвитерианская церковь Шотландии проповедует аскетическую мо‑
раль в противовес распущенности англикан. Он критиковал Соединен‑
ные Штаты за отсутствие государственной религии, что сокращало до‑
ходы священников и срок их нахождения в должности и ослабляло узы
«подлинной религии».
Прожив десять лет в Уильямстауне, Джон Рэй почувствовал охоту
к перемене мест. В 1831 г., уволившись с должностей школьного учи‑
теля и коронера Восточного округа Онтарио, он переехал в Монреаль.
Здесь он решил начать работу над главным проектом его жизни или по
крайней мере над той его частью, которая была посвящена «Нынешне‑
му состоянию Канады», где должны были быть представлены его идеи
геологии страны и ее экономическом развитии, а также возвысить голос
в поддержку дальнейшего пребывания Канады в составе Британской
империи. Уже проживая в Монреале, он подал петицию в правительство
Верхней Канады на получение гранта на покрытие транспортных затрат
и исследовательских работ, запланированных в рамках этого проекта.
Но Законодательное собрание Верхней Канады решило, что есть более
важные дела, и отклонило заявку Рэя, несмотря на наличие рекоменда‑
ций со стороны вице‑губернатора.
Рэй не оставил мысли работать над своим главным проектом и на‑
правился в поселок лесозаготовителей Годманчестер неподалеку от
Монреаля, где, по‑видимому, он выполнял подсобные работы, одновре‑
менно публикуя статьи в «Montreal Gazette» в поддержку Британской
170
4.11. Джон Рэй и «австрийская» теория капитала и процента
Империи. Там он написал свое великое сочинение «Новые принципы по‑
литической экономии» («New Principles of Political Economy»), рассма‑
тривавшееся им как одно из звеньев его генерального плана.
Витавший в Канаде дух революции против Британской империи был
вреден для страны, и в письмах в «Gazette» Рэй резко критиковал эти
настроения. Претензии к Британии, восклицал он, представляли собой
«немыслимое искажение фактов, постыдную ложь и отвратительное бо‑
гохульство». Напоминая об ужасах Французской революции, Рэй громо‑
гласно требовал «показать в деле имперскую юстицию, либо в против‑
ном случае в Канаде воцарятся террор и ужас…»
Учитывая большие связи Рэя в Монреале, трудно понять, почему он
прозябал в Годманчестере. Его сестра, поэтесса и директор школы‑ин‑
терната, Энн Катберт была замужем за богатым торговцем галантерей‑
ным товаром Джеймсом Флемингом. Брат Флеминга Джон был извест‑
ным писателем и высокопоставленным служащим Банка Канады и Бан‑
ка Монреаля, а семья принадлежала к кругу крупных шотландских
купцов‑пресвитериан, настроенных к Британской империи ультрало‑
яльно, и живших в окружении канадского населения, которое они счи‑
тали франко‑канадскими бунтовщиками и радикалами.
По замыслу Рэя, «Новые принципы» должны были раскрыть очеред‑
ной аспект его большого проекта, в данном случае проблемы экономи‑
ческого роста и необходимость покровительственных пошлин и других
форм содействия промышленности со стороны государства. Он закончил
написание книги в 1833 г. и первоначально хотел издать ее в Англии, но
по каким‑то причинам изменил планы и в поисках помощи для публи‑
кации отправился в Бостон. Там Рэй познакомился и стал пользоваться
покровительством могущественного Александра Эверетта (1790—1847),
одного из лидеров «бостонских браминов», протеже экс‑президента
Джона Адамса, незадолго до этого служившего послом в Испании. Эве‑
ретт знал много языков, был специалистом по классической филологии
и опытным поверенным. Он ушел с государственной службы, чтобы за‑
нять пост редактора известного и влиятельного журнала «North Amer‑
ican Review». Десятилетием ранее Эверетт написал книгу «Новые идеи
о народонаселении» («New Ideas on Population» (1823)), в которой вполне
здраво критиковал Мальтуса за непонимание того, что рост численности
населения может вести к изобилию, а не к нищете, за счет углубления
разделения труда, расширения рынков и роста городов, а также за счет
увеличения производства продовольствия и промтоваров.
Позже Эверетт, как и вся Новая Англия, отошел от свободной тор‑
говли, начав отстаивать покровительственные пошлины, в особенности
для нарождавшейся в этом регионе текстильной промышленности. Про‑
текционисты активно искали учебники и ученых, которые поддержива‑
ли бы их линию, поскольку в американских университетах царили Адам
Смит и Жан‑Батист Сэй. Джон Рэй произвел на Эверетта огромное впе‑
чатление, так что, услышав о его сочинении в защиту протекционист‑
171
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
145
ской политики, Эверетт преисполнился энтузиазма и не глядя взялся
организовать публикацию книги в Бостоне.
Судя по всему, Эверетт купил кота в мешке. Невнятные комплименты
книге в опубликованной им в «North American Review» рецензии были
равносильны проклятию. Он искал жгущий напалмом протекционист‑
ский трактат, а вместо этого обнаружил книгу, насыщенную малопонят‑
ным техническим жаргоном. Причем в основном трактат не имел отно‑
шения к тарифному вопросу. Бóльшая часть книги была посвящена тео‑
рии капитала и процента, а также важности накоплении капитала для
экономического роста в стране. Как проницательно отметил Эверетт,
в действительности эти взгляды не противоречили точке зрения Адама
Смита. И ничто из этого не имело непосредственного отношения к проб‑
леме покровительства промышленности.
Для Рэя же такая связь была очевидна, пусть для людей, интересую‑
щихся экономической политикой она представлялась весьма отдален‑
ной. Он считал, что экономическое развитие зависит в комплексе от но‑
вых изобретений и их внедрения в ходе инвестирования капитала, и
бóльшая часть предлагавшихся им мер государственной экономиче‑
ской политики заключалась в предоставлении субсидий и премий для
новых изобретений и отраслей, которые должны были финансировать‑
ся за счет высоких таможенных пошлин на импорт «роскоши». В этом
случае кальвинистская душа Рэя была бы довольна, поскольку, содей‑
ствуя бережливости, изобретениям и промышленности и одновременно
отбивая охоту к греховной роскоши, в особенности когда, по определе‑
нию Торстейна Веблена, «потребление… демонстративно» и потому осо‑
бенно расточительно, государство насаждало бы моральные принципы.
Обличение потребления роскоши, которое Рэй без обиняков называл
«потерей для общества пропорциональной объему такого потребления»,
не особо понравилось Эверетту, но главная критика состояла в том,что
страна нуждалась в «хорошо написанном и хорошо аргументированном
очерке по этому вопросу», в сочинении «достаточно всеохватном и авто‑
ритетном, чтобы служить в качестве учебника». Книга Рэя явно не годи‑
лась для этой цели.
С коммерческой точки зрения книга потерпела полное фиаско и была
быстро забыта. Спустя много лет Рэй написал одному из своих коррес‑
пондентов, что «к сожалению, уверения Эверетта в том, что мою книгу
оценят в Бостоне, побудили меня опубликовать ее там. Однако, по‑моему,
он был напуган ею. Как и никто в этом городе, он не смог решить, был ли
я прав или ошибался, ограничившись похвалами в адрес стиля изложе‑
ния и т.п. Для книги это стало проклятьем». Ко всему прочему сочине‑
ние Рэя подверглось атакам со стороны сторонников свободы торговли и
служителей культа Адама Смита, выступивших с развернутой прямой
критикой книги. Но, вероятно, фатальную роль сыграл момент выхода
книги. После принятия таможенного тарифа 1833 г., значительно пони‑
зившего пошлины, протекционистская агитация в Соединенных Штатах
172
4.11. Джон Рэй и «австрийская» теория капитала и процента
пошла на спад, и на протяжении 1840‑х гг. таможенные пошлины после‑
довательно снижались. Свобода торговли восторжествовала, — по край‑
ней мере до Гражданской войны.
Кроме того, в Канаде едва ли вообще были экономисты или ученые,
способные по достоинству оценить сочинение Рэя, а в Британии сформи‑
ровалось презрительное отношение к обитателям колоний («colonials»),
и там не принимали североамериканцев всерьез. Однако в 1840‑е годы
в Англии «Новые принципы» прочитал и высоко оценил Нассау Сениор,
чье сочинение, посвященное капиталу и проценту было весьма близко
к позиции Рэя. Следы воззрений Рэя можно найти в более поздних сочи‑
нениях Сениора. Сениор передал книгу Джеймсу Стюарту Миллю, кото‑
рый тепло отозвался о ней в неимоверно популярных «Принципах по‑
литической экономии». Рэй узнал о похвалах Милля спустя пять лет от
своего канадского друга и отправил Миллю сердечное письмо, в котором,
возможно несколько угрюмо, заметил: «…это единственное, что в свя‑
зи с данной публикацией принесло мне хоть какое‑то удовлетворение».
Здесь в истории экономической мысли таится некая загадка. Несмо‑
тря на теплые слова Милля в адрес книги Рэя, высказанные в тракта‑
те по экономической теории, безраздельно господствовавшем в профес‑
сии на протяжении жизни целого поколения, нигде ни один экономист не
пошел по ссылке , и знание о том, что Рэй
когда‑то существовал, практически исчезло. Единственным исключени‑
ем был великий итальянский экономист классической школы Франческо
Феррара (1810—1900), который в 1850‑е гг. перевел «Новые принципы»
Рэя на итальянский. На этом всё. Стенли Джевонс, живо интересовав‑
шийся историей экономической мысли, по‑видимому не слышал об этой
книге, и даже Бём‑Баверк не читал Рэя, когда в 1880‑е годы готовил пер‑
вое издание своего сочинения «История и критика теорий процента на
капитал». Рэй оставался неизвестен экономистам до тех пор, пока в нача‑
ле ХХ в. его книгу не переиздал Чарльз Микстер. Возможно, ключ к за‑
гадке содержится в последующих изданиях труда Бём‑Баверка, где он
отмечает, что миллевский панегирик Рэю, пусть и сердечный, был сфор‑
мулирован в общих и даже банальных фразах, едва ли передающих бли‑
стательность и оригинальность этого исследования проблемы капитала и
процента. Бём‑Баверк объясняет:
Но, как это ни странно, Милль в своих многочисленных цитатах не
привел ни одного слова из того, что составляет оригинальную сторону
взглядов Рэя; Милль цитирует только его второстепенные мысли, т.е.
такие, которыми можно было также пользоваться для иллюстрирова‑
ния обычных доктрин, выводимых самим Миллем. Сочинение Рэя, оче‑
видно, читало в оригинале лишь крайне ограниченное число лиц, и по‑
этому самая интересная часть содержания такового осталась неизвест‑
ной даже его современникам, не говоря уже о потомках, которых цитаты
Милля едва ли могли побудить обратить внимание на значение этого со‑
чинения и разыскать эту книгу, так скоро преданную забвению27.
173
146
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
147
Разочарованный приемом книги, не имеющий работы и средств к су‑
ществованию, Рэй получил должность учителя в государственной окруж‑
ной школе на канадском фронтире, в бурлящем небезопасной жизнью
городке Гамильтон в штате Онтарио. Там он жил в благородной нищете
на низкое жалованье, постоянно обремененный долгами, но ученики его,
по‑видимому, любили, и он был известен в Гамильтоне грациозным и эле‑
гантным катанием на коньках, а также как президент Литературного об‑
щества Гамильтона. Он сыграл заметную роль в первом отряде местной
милиции, который в 1837—1838 гг. помог подавить вооруженный мятеж
канадских националистов, жаждавших оборвать все связи с империей.
Рэй принимал участие в воздухоплавательных экспериментах с воздуш‑
ными шарами и много писал на темы геологии. Он также продолжил ра‑
боту над описанием экономической географии Канады и в 1840 г. наконец
дописал свой magnum opus — чрезвычайно объемную книгу «Набросок
естественной истории и законов Канады» («Outlines of the Natural Histo‑
ry and Statutes of Canada»).
К несчастью, в последующие десять лет на Джона Рэя обрушилась че‑
реда ударов судьбы. Вначале рукопись его книги о Канаде была безвоз‑
вратно потеряна по пути к возможному издателю в Нью‑Йорке. Затем,
после преподавания в Гамильтоне в течение 14 лет, Рэй был бесцеремонно
уволен в 1848 г. Дело было в том, что Рэй неизбежно ввязался в битвы во‑
круг образовательной политики, в частности по поводу назначения прес‑
витерианцев на учительские и административные должности в школьной
системе Онтарио, где бал правили англикане. Кроме того, в 1843 г. произо‑
шел Раскол церкви Шотландии (и соответственно связанной с ней Прес‑
витерианской церкви в Канаде), когда из нее выделилась группа последо‑
вательных кальвинистов, выступавшая против доминирования светско‑
го государства над церковью, которые основали Свободную церковь. Зная
характер Рэя, можно было ожидать, что он (вместе с некоторыми друзья‑
ми) присоединится к Свободной церкви, тем самым лишившись полити‑
ческой поддержки чиновников его школьного округа, принадлежавших
к признанной церкви. Дни Рэя в Гамильтоне были сочтены.
Рэй уехал из Канады и учительствовал в школах Бостона и Нью‑Йор‑
ка, где спустя год после увольнения его настиг еще один страшный удар
судьбы — известие о смерти его жены Элизы. Изгнанный из обжитого
места и не имеющий пристанища, живущий в крайней нужде и впавший
в уныние, Рэй в возрасте 53 лет начал новую жизнь скитальца. Привле‑
ченный золотой лихорадкой, он отплыл в Калифорнию, где понемногу за‑
нимался школьным преподаванием и плотницким делом. Пошатнувшее‑
ся здоровье вскоре заставило его переехать на Гавайские острова, где он
провел остаток своих дней. Там, на острове Мауи, Рэй впервые в жизни
жил в достатке, уча английскому коренных гавайцев, занимаясь фермер‑
ством и выступая медицинским представителем министерства здравоох‑
ранения. Он также активно включился в политическую жизнь, благодаря
дружбе с таким же эмигрантом из Шотландии Робертом Уайли, хирур‑
174
4.11. Джон Рэй и «австрийская» теория капитала и процента
гом из Университета Глазго, состоятельным бизнесменом и на тот момент
министром внешних сношений Королевства Гавайи. Под покровительст‑
вом Уайли Рэй стал коронером, государственным нотариусом, фельдше‑
ром и окружным судьей в Мауи.
Благоприятные обстоятельства позволили Рэю возобновить научные
исследования: он писал статьи по геологии, в частности про вулканы,
океанские течения, геологическое строение Гавайев; о полинезийском
языке; а также вновь занялся продвижением своих давно заброшенных
навигационных изобретений.
Однако деньги у Рэя не задерживались, и он периодически впадал
в нужду. После смерти своего покровителя, имея хронические болезни,
Рэй принял предложение старого друга и бывшего ученика переехать на
постоянное жительство в его дом в Стейен‑Айленде. Рэй умер на Стей‑
тен‑Айленде в следующем году.
Непоседа и эксцентрик, Джон Рэй в некотором смысле написал в «Но‑
вых принципах» подходящую и горькую эпитафию своей жизни в про‑
чувствованном пассаже, воздающем должное одинокости изобретателя
и новатора в обществе: «Преследование ими целей, которые никому кро‑
ме них непонятны, или если понятны, то их важность выходит за рамки
понимания большинства сограждан, ведет в превратному истолкованию
движущих ими мотивов. Их считают бездельниками, преступно не ис‑
пользующими имеющиеся у них таланты, тупицами, не приспособлен‑
ными к выполнению повседневных жизненных задач, или сумасбродами,
с которыми лучше не иметь дела; не ценимые теми, чье уважение мог‑
ло бы быть им важно, и не допущенные в их круг, они общаются с теми,
с кем не имеют ничего общего: с мошенниками, которые смеются над ни‑
ми, как над своей добычей, глупцами, которые жалеют их как собрать‑
ев по несчастью. Свойственные им черты характера интерпретируются
неверно, не вызывающая у большинства людей ни малейшей симпатии
и не поощряемая знаками одобрения их “вечная война” с судьбой вдвой‑
не мучительна, потому что они осознают, что если не выстоят, то будут
унесены с поля боя не только неопознанными, но и неверно понятыми»28.
4.12. НАССАУ СЕНИОР, ПРАКСЕОЛОГИЯ
И ДЖОН СТЮАРТ МИЛЛЬ
В любую эпоху лишь немногие экономисты эксплицируют методологию
своего ремесла. Особенно верно это в отношении периода, считающегося
расцветом британской классической школы, который в действительности,
как мы видели, был эпохой распада, а не триумфа рикарданской парадиг‑
мы. Но один превосходный методолог был одним из наиболее блистатель‑
ных экономистов этой эпохи. Я имею в виду Нассау Сениора. Он принял
эстафету праксеологического метода, разработанного и применявшегося
французским экономистом начала XIX в. Жаном‑Батистом Сэем.
175
148
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
Сениор начал излагать свои взгляды на методологию в самой первой
вводной лекции в Окфорде в 1826 г. С исключительной ясностью в самом
начале он заявил, что экономическая теория опирается на наиболее об‑
щие утверждения о человеческой природе, которые самоочевидны в том
смысле, что, будучи сформулированными, вызывают всеобщее согла‑
сие. «Обнаружится, — пишет Сениор, — что
опирается на очень небольшое число общих положений, которые явля‑
ются результатом наблюдения, или осознания, и услышав которые по‑
чти каждый человек признает, что они знакомы его мышлению или, по
крайней мере, являются частью его предшествующих знаний». Но если
эти предпосылки, или аксиомы, покоятся на общем знании о человеке и
мире, тогда дедуцируемые из них заключения должны обладать равной
степенью общности:
149
Ее заключения имеют почти столь же общий характер, как и ее пред‑
посылки, — те, которые имеют отношение к природе и производству
богатства, являются универсально истинными». В таком случае за‑
дача экономиста состоит в том, чтобы сузить заключения до тех об‑
ластей, которые имеют отношение к рассматриваемой проблеме. Так,
«на заключения, относящиеся к распределению богатства, оказывают
влияние специфические институты конкретных стран: в случае, на‑
пример, рабства, хлебных законов или законов о бедных естествен‑
ное положение вещей можно сформулировать в виде общего правила,
а затем объяснить аномалии, вызываемые конкретными возмущаю‑
щими причинами.
В качестве особой части своих аподиктических заключений Нассау
Сениор формулирует законы в форме обобщений, каковые законы дру‑
гие экономисты лишь пытались искать на ощупь. Например, Сениор
определяет «богатство» как все товары и услуги, имеющие полезность и
которые поэтому будут приобретаться в рамках обмена. Затем он фор‑
мулирует свое первое «фундаментальное положение»: «Каждый чело‑
век желает получить с наивозможно меньшими жертвами как можно
больше предметов богатства». Здесь Сениор не только мастерски обоб‑
щил некоторые важные интуиции относительно универсального чело‑
веческого действия, — этим он отверг введенное Адамом Смитом неу‑
дачное различение между «производительным» (материальным) и «не‑
производительным» (нематериальным) трудом; «производительно» все,
что люди жаждут получить и изъявляют желание купить. Именно пото‑
му, что Рикардо, по крайней мере неявно, признавал это различение, он
с порога отвергал любые объяснения образования цен на нематериаль‑
ные услуги и, как следствие, пришел к теории ценности, основанной на
издержках.
В ходе разъяснения первого фундаментального положения Сениор
выразительно подытожил соотношение между желанием, индивиду‑
альным разнообразием, выбором и человеческими усилиями:
176
4.12. Нассау Сениор, праксеология и Джон Стюарт Милль
Утверждая, что каждый человек желает получить дополнительное бо‑
гатство с наивозможно меньшими жертвами, мы не имеем в виду, что
все, или даже хоть кто‑то желает получить бесконечное количество
всего… Мы утверждаем, что никто не считает, что все его потребно‑
сти в достаточной степени обеспечены; что каждый человек имеет не‑
удовлетворенные желания, которые, по его мнению, будут удовлетво‑
рены с помощью дополнительного богатства. Природа и настоятель‑
ность потребностей каждого человека столь же разнообразны, сколь
и различия в характере людей. Одни стремятся к власти, другие к по‑
честям, третьи к досугу… По‑видимому, единственный объект, стрем‑
ление к обладанию которым всеобще, это деньги; и это так потому, что
деньги представляют собой абстрактное богатство…
Точно такое же разнообразие наблюдается и в отношении размеров и
разновидностей жертв, на которые придется пойти разным людям или
даже одним и тем же людям, в ходе обретения богатства29.
Через 20 лет, вернувшись на должность драммонского профессо‑
ра в Оксфорде, Сениор во вводных лекциях в 1847 г. вновь обратился
к проблеме методологии экономической теории (опубликованы в 1852 г.
под названием «Четыре вводных лекции по политической экономии»
(«Four Introductory Lectures on Political Economy»)). Теперь, согласно
его определению, экономическая наука изучает «законы, регулирующие
производство и распределение богатства, в той мере, в какой они зависят
от работы человеческого ума», — заключительная часть предложения
подчеркивает, что экономическая теория — «ментальная», а не «физиче‑
ская» наука. Сениор четко понимал, что надлежащий научный метод дуа‑
листичен: физические науки изучают свойства материи, а ментальные
науки — «ощущения, способности и привычки человеческого ума, и рас‑
сматривают в материи лишь качества, их производящие». Методы этих
двух наук неизбежно должны различаться, поскольку физические науки,
«имея о разуме лишь косвенное знание, выводят свои пред‑
посылки почти исключительно из наблюдений или гипотез». Наблюде‑
ния могут направлять такие строго эмпирические науки, как технология,
но такие науки, как физика, «изучающие только величины и числа… вы‑
водят их целиком и полностью из гипотез». Физические науки должны
опираться на пробные гипотезы — именно потому, что эти науки «имеют
о разуме лишь косвенное знание». С другой стороны, «ментальные науки
и ментальные искусства выводят свои предпосылки главным образом из
сознания. Предметы, с которыми они в основном знакомы, суть функционирования человеческого разума. И единственный разум,
чью работу человек действительно знает, — это его собственный». И раз‑
умеется, экономическая теория — одна из ментальных наук.
Тем самым Нассау Сениор с кристальной прозрачностью изложил
основы того, что столетие спустя Людвиг фон Мизес назовет «праксео‑
логией». Подобно другим ментальным наукам, экономическая теория не
может ставить эксперименты, как это делается в физических науках.
177
150
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
Следует признать, отмечает Сениор, что экономическая теория имеет
дело с такими материальными сущностями, как производство, произво‑
дительность и убывающая отдача, но «политэкономы рассуждают о них
только в связи с ментальными феноменами, объяснению которых они
служат» в качестве мотивов или источников капитала, ренты, прибыли и
т.п. Иными словами, пишет Сениор,
все специальные термины политической экономии представляют ли‑
бо ментальные идеи, такие как спрос, полезность, ценность и воздер‑
жание, либо объекты, которые — притом что часть из них могут быть
материальными — политэконом включает в рассмотрение только по‑
тому, что они являются причинами определенных возбуждений чело‑
веческого разума, таких как богатство, капитал, рента, заработ‑
ная плата и прибыль.
Важно рассмотреть некогда знаменитый спор об экономическом ме‑
тоде между Нассау Сениором и Джоном Стюартом Миллем, поскольку
вскоре Милль незаслуженно будет возведен в ранг великого экономиста
на следующие полстолетия. Милль соглашался с тем, что, будучи мен‑
тальной наукой, экономическая теория не может проводить экспери‑
менты; но в отличие от Сениора он не пришел к выводу, что ее допуще‑
ния и аксиомы должны быть полными, сформулированными в общем ви‑
де и аподиктичными. Напротив, он утверждал, что основания и посылки
экономической теории могут быть только «гипотетическими», т.е. фор‑
мулируемые допущения должны абстрагироваться от реальности, тем
самым ее искажая. Аксиомы экономической науки лишь частично, или
гипотетически, истинны. Короче говоря, для Милля из того, что в фокусе
экономической теории находится желание человека обрести богатство,
следует, что она должна предполагать, пусть и, по общему признанию,
ложно, что стремление к богатству — единственное желание человека.
Так, по словам Милля,
151
политическая экономия… не рассматривает ни всю природу человека,
модифицированную общественным состоянием, ни поведение чело‑
века в обществе в целом. Человек интересует ее как существо, же‑
лающее обладать богатством и способное оценивать сравнительную
эффективность средств достижения этой цели. Она предсказывает
только такие явления общественного состояния, которые возникают
в ходе усилий по обретению богатства. Она полностью абстрагируется
от всех остальных человеческих страстей и мотивов… Политическая
экономия рассматривает человечество как занятое исключительно
приобретением и потреблением богатства; и задача ее состоит в том,
чтобы обрисовать положение дел, которое сложилось бы, если бы
этот мотив… направлял все действия людей… Не потому, что хотя бы
один политэконом исходит из абсурдного предположения, что челове‑
чество действительно так устроено, а потому, что это метод ,
который наука должна неизбежно использовать30.
178
4.12. Нассау Сениор, праксеология и Джон Стюарт Милль
Милль признавал, что основополагающим допущением его эконо‑
мической теории было «произвольное определение человека»: рассуж‑
дение отталкивалось от «принятых посылок, которые могли вооб‑
ще не иметь никаких оснований и соответственно не претендовали на
универсальность…»
В своих эскизных набросках методологии сознательного создания не‑
существующего «экономического человека» — человека, которого инте‑
ресует только обретение богатства, — Джон Стюарт Милль разработал
то, что можно назвать ортодоксальной или доминирующей «позитивист‑
ской» методологии экономической теории. Позитивистский метод, выпи‑
санный Миллем с такой обманчивой и зловещей ясностью, после долгой
борьбы с праксеологическим, а также другими методами в конце кон‑
цов восторжествовал в середине ХХ в. на волне взлета популярности и
доминирования позитивизма Вильфредо Парето и Милтона Фридмена.
Отчасти поводом для глубоких лекций Сениора о методе в 1847 г. ста‑
ло желание подвергнуть критике и опровергнуть миллевский позити‑
визм. Ошибочное сведение Миллем «богатства» исключительно к мате‑
риальным благам (вслед за Смитом и Рикардо) привело к искажению тео‑
рий ценности и производства, что усилило актуальность задачи Сениора.
Атака Сениора на Милля, а также на Рикардо была грозной и разруши‑
тельной. Он ясно продемонстрировал принципиальную разницу позиций:
…ни рассуждения г‑на Милля, ни пример г‑на Рикардо не побужда‑
ются меня трактовать политическую экономию как науку гипотетиче‑
скую. Я не считаю, что это необходимо, а если в чем‑то нет необходи‑
мости, я не думаю, что это желательно.
Мне представляется, что если вместо гипотезы г‑на Милля, соглас‑
но которой единственными объектами человеческих желаний явля‑
ются богатство и дорогостоящие удовольствия, утверждение о том,
что они суть универсальные и постоянные объекты желаний, что их
желают все люди и во все времена, то мы заложим столь же прочный
фундамент под наши последующие рассуждения и заменили бы про‑
извольное допущение истинным. [Курсив добавлен. — М. Р.]
Далее Сениор признаёт, что в этом случае на основании того, что ра‑
бочий может вести себя так, чтобы получить более высокую заработ‑
ную плату, или капиталист — более высокую прибыль, мы, безусловно,
не сможем делать вывод о том, что «они будут наверняка действовать
таким образом». Но, по крайней мере, «мы сможем сделать вывод о том,
что они будут вести себя так в отсутствие возмущающих причин. И если
мы будем в состоянии, что нередко вполне возможно, описать ситуации,
в которых следует ожидать наличия таких причин, и вероятную силу
их действия, мы снимем все возражения против характеристики нашей
науки как положительной в противовес гипотетической»31.
Сениор мудро и пророчески отмечает, что одна из опасностей гипо‑
тетического метода — постоянный риск забыть, что посылки не полны,
179
152
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
а лишь частичны и даже ложны. Еще один, даже более глубокий порок
состоит в том, что, поскольку допущения ложны с са‑
мого начала, не существует способа использовать опыт и наблюдения
для исправления и даже просто проверки заключений абстрактного ана‑
лиза. В таком случае оказывается, что позитивисты, постоянно трубя‑
щие о том, что их метод — единственный подлинно научный и «эмпи‑
рический», опираются на неконтролируемые и некорректируемые лож‑
ные посылки. С другой стороны, как бы это ни выглядело парадоксально,
праксеологический метод, против которого давно выдвигаются обвине‑
ния в априористическом мистицизме, представляет собой единственный
метод, который основывает теорию на широко известных и глубоко эмпи‑
рических — и в действительности универсально истинных — посылках!
Будучи универсально истинным, праксеологический метод форму‑
лирует полные законы в общем виде, а не частичные — и поэтому вооб‑
ще говоря ложные — законы. Эту разницу проницательно отмечает Мэ‑
риан Боули:
Так, что касается вопроса об определении желания богатства: если
данное определение формулируется в Миллевой форме, т.е. каждый
всегда предпочитает богатство всему остальному [«экономический че‑
ловек»], с добавлением предупреждения о том, что это лишь гипоте‑
за, постоянное отношение между желанием богатства и всеми осталь‑
ными вступающими с ним в конфликт мотивами, то оно не задается
полностью в виде общего закона. Для каждого индивида требуется
вводить дополнительную посылку, формулирующую общее отноше‑
ние других мотивов к мотиву желания богатства, а также необходимо
оценивать фактические переменные. Объяснение же жела‑
ния богатства Сениором включает в себя информацию о взаимосвязях
между переменными.
Или, как мисс Боули объясняет далее:
Предлагаемые Сениором в качестве замены чистые преимущества
для заработка эквивалентны определению в общих терминах отноше‑
ния между всеми переменными, которые оказывают влияние на рас‑
пределение ресурсов между занятиями, вместо того чтобы оставлять
это отношение для рассмотрения с нуля в каждом случае32.
Таким образом, позитивист, предполагая, что деловые люди всегда
и исключительно заинтересованы в максимизации денежной прибыли,
вполне может пропустить и проигнорировать случаи, когда деловые лю‑
ди ставят другие мотивы (например, отдавая руководящие должности
своим родственникам) выше прибыли. Или хуже того, признавая подоб‑
ные случаи, ему придется бороться с искушением осудить их как «ир‑
рациональное поведение». Любопытно, что разделявший взгляды ути‑
литаристов сын Чарльза Диккенса, постоянно в своих романах вы‑
ставлявшего экономистов классической школы в карикатурном виде и
критиковавшего их, отказался помочь своей жившей в бедности матери
180
4.12. Нассау Сениор, праксеология и Джон Стюарт Милль
на том основании, что наука политической экономии сообщила ему, что
быть рациональным означает покупать на самом дешевом рынке и про‑
давать на самом дорогом. А поскольку классическая экономическая тео‑
рия Смита—Рикардо—Милля делала акцент исключительно на издерж‑
ках производства и потому в принципе не могла даже упоминать потре‑
бителя, она была настежь открыта для диккенсовских недоразумений.
4.13. ПРИМЕЧАНИЯ
1. J. A. Schumpeter, History of Economic Analysis (New York: Oxford University
Press, 1954), p. 473 .
2. Alexander Gray, The Development of Economic Doctrine (London: Longmans,
Greenand Co., 1931), pp. 170—171. Отметив, что Рикардо регулярно формули‑
ровал обобщающие заключения, за которыми невнятно делались оговорки и
возвраты к исходным позициям, позволявшие его последователям утверж‑
дать, что такие приверженцы рикардианской логики, как Маркс и Генри
Джордж, «неверно интерпретировали» Рикардо, Грей возражает, что «воз‑
можно, главный урок, который следует извлечь из случая Рикардо, состо‑
ит в том, что литературное изящество служит не просто украшением, а вы‑
полняет полезную функцию, и тот, кто не очень искусен в выражении , должен винить лишь самого себя, если его поняли неверно». Аминь!
См.: Ibid., p. 189.
3. Пожалуй самый восхитительный пассаж об эффективности невразумитель‑
ности написан Генри Менкеном в искрометном очерке, посвященном сочине‑
ниям Торстейна Веблена: «Но поистине самым замечательным в них [идеях
Веблена] была не их новизна и не их сложность, ни даже то, что их излага‑
ет профессор; самым замечательным в них были поразительно претенциоз‑
ная и вычурная манера их выражения, почти невероятная утомительность и
напыщенность прозы одаренного директора школы, его беспрецедентный та‑
лант не сказать ничего в величественной и героической манере… Если кто‑то
решит продраться сквозь морены и сталагмиты слов, углубиться в нагромож‑
денные им огромные кучи кухонных отбросов, состоящих из неблагозвучных
и диссонирующих многосложных слов, расколоть твердую толстую скорлупу
его почти что теологического стиля, то в рассуждениях Веблена читатель об‑
наружит лишь набор банальностей — само собой разумеющееся представле‑
но ужасающим, очевидное — ошеломительным.
Многое из этого, по моему мнению, Маркс сказал задолго до него, а то, что
пропустил Маркс, постоянно повторяется его наследниками и преемниками.
Но в этом бизнесе Маркс работал в более сложных условиях; он писал на не‑
мецком, на языке, который прекрасно понимал. Профессору Веблену удалось
избегнуть столь неблагоприятного положения. Родившись, я полагаю в наших
Штатах и прожив здесь всю свою жизнь, он добился эффекта, возможно не
прибегая к специальным ухищрениям, размышлений на каком‑то сверхъе‑
стественном языке — скажем, суахили, шумерском или староболгарском — и
затем мучительно излагая свои мысли на маловразумительном, почерпнутом
в учебниках английском языке, пусть и с богатым запасом слов. В результате
181
153
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
154
получился стиль, воздействующий на высшую нервную систему как непре‑
рывный грохот поездов метро. Вторым результатом стала некая дезориента‑
ция органов чувств, как при лицезрении потрясающего и сверхъестественного
чуда. Третьим же результатом, если не ошибаюсь, стало прославление про‑
фессора в качестве Великого мыслителя» (H. L. Mencken, ‘Professor Veblen’,
A Mencken Chrestomathy (New York: Knopf, 1949), pp. 269—270).
4. Сен‑Клер пишет о поэте и пылком рикардианце Томасе де Квинси: «Де Квин‑
си, большой почитатель Рикардо, приписывал его непонятность глубине мы‑
слей. Естественно, говорил автор “Исповеди англичанина, употреблявшего
опиум”, что человек с блестящим интеллектом должен изъясняться туман‑
ным языком, трудным для понимания менее одаренными людьми…» (Oswald
St Clair, A Key to Ricardo (1957, New York: M. Kelley, 1965), p. xxiii).
5. Schumpeter, op. cit., note 1, p. 474. .
6. Предки Сениора были состоятельными купцами. В середине XVIII в. его пра‑
дед Нассау Томас Сениор перешел из иудаизма в христианство. Отец Нассау
Томаса Мозес Аарон Сениор эмигрировал из Гамбурга в 1720‑х гг.; он принад‑
лежал к большой когорте испано‑португальских евреев, которые были купца‑
ми и финансистами в Испании и эмигрировали в Амстердам и Гамбург.
7. S. G. Checkland, ‘The Propagation of Ricardian Economics in England’, Econom‑
ica, n. s., 16 (Feb. 1949), pp. 40—52; Ronald Meek, ‘The Decline of Ricardian Eco‑
nomics in England’, Economica, n. s. 17 (Feb. 1950), pp. 43—62.
8. В числе других авторов, упрямо придерживавшихся заблуждений недопотреб‑
ления в этот период можно назвать йоркширского землевладельца‑протекци‑
ониста и позднее члена Парламента Эдварда Кейли (1802—1862), капитана
Уильяма Петтмена и высокопоставленного королевского чиновника в Индии
сэра Уильяма Слимена (1788—1856).
9. После статьи Мика Д. П. О’Брайен в первом всеобъемлющем исследова‑
нии Мак‑Куллоха показал, что тот отказался от ри‑
кардианской трудовой теории ценности в пользу более подходящей смити‑
анской теории издержек производства. По сути, О’Брайен продемонстриро‑
вал, что Мак‑Куллох был больше смитианцем, нежели рикардианцем. См.:
D. P. O’Brien, J. R. McCulloch: A Study in Classical Economics (New York: Barnes
& Noble, 1970).
10. Frank W. Fetter, ‘The Rise and Decline of Ricardian Economics’, History of Polit‑
ical Economy, 1 (Spring 1969), pp. 67—84.
11. Цит. по: Barry Gordon, ‘Criticism of Ricardian Views on Value and Distribution
in the British Periodicals, 1820—1850’, History of Political Economy, 1 (Autumn
1969), p. 380.
12. Schumpeter, op. cit., note 1, p. 580n. . См. так‑
же: Edwin Cannan, A History of the Theories of Production & Distribution (3rd
ed., London: Staples Press, 1917), pp. 133—134.
13. Frank A. Fetter, ‘Rent’, Encyclopedia of the Social Sciences, reprinted in M. Roth‑
bard (ed.), Capital, Interest, and Rent: Essays in the Theory of Distribution, by
Frank A. Fetter (Kansas City: Sheed Andrews & McMeel, 1977), p. 368.
14. Лишь недавно признано, что в философии Бейли придерживался австрийско‑
го подхода, — это открытие похоронено в забытой докторской диссертации
Роберта Раунера «Samuel Bailey and Classical Economics», защищенной в Лон‑
182
4.13. Примечания
донском университете в 1956 г. См.: Denis P. O’Brien, ‘Classical Reassessments’,
in W. O. Thweatt (ed.), Classical Political Economy: A Survey of Recent Literature
(Boston: Kluwer,1988), pp. 199—200.
15. Thor W. Bruce, ‘The Economic Theories of John Craig, A Forgotten English Econ‑
omist’, Quarterly Journal of Economics, 52 (August 1938), p. 699.
16. Биограф Уотли отмечал, что Оксфорд «шел по одному пути», а Уотли — по
другому. Оксфорд присягнул ортодоксии и торизму, а Уотли
был сомневающимся и либералом. См.: W. J. Fitzpatrick, Anecdotal Memoirs of
Richard Whately… (London, 1864), I, p. 56, цит. по: Salim Rashid, ‘Richard What‑
ely and Christian Political Economy at Oxford and Dublin’, Journal of the Histo‑
ry of Ideas, 38 (Jan.—Mar. 1977), p. 148. В 1826 г. Уотли анонимно опубликовал
эмоциональный и полемический памфлет «Letters of the Church, by a Epis‑
copalian», призывавший к лишению Англиканской церкви статуса государст‑
венной и к отделению церкви от государства. См.: Ibid.
17. Профессор политической экономии Колумбийского университета преподоб‑
ный Джон Маквикар адаптировал «Легкие уроки» Уотли для американской
аудитории, выпустив собственный учебник для детей: John McVickar, First
Lessons in Political Economy (1835).
18. Laurence S. Moss, Mountifort Longfield: Ireland’s First Professor of Political
Economy (Ottawa, Ill.: Green Hill Pubs, 1976), pp. 39—42.
19. Одним из английских авторов, признавших каталлактику в тот период, был
Патрик Плау (псевдоним), который по обыкновению тех дней одновременно
и вводил и объяснял термин в самом названии сочинения: Letters on the Rudi‑
ments of Science, called, formerly, improperly, Political Economy, recently more
pertinently, Catallactics (London, 1842) . См.: Israel Kirzner, The Economic Point of View: An
Essay in the History of Economic Thought (Princeton, N. J.: Van Nostrand, 1960),
pp. 72—75.
20. E. R. A. Seligman, ‘On Some Neglected British Economists, I’, Economic Journal,
13 (Sept. 1903), pp. 360—301.
21. Введенный Ллойдом термин «особая полезность» обозначал то, что позже по‑
лучит название «предельная полезность»; «абстрактная» или «общая» полез‑
ность впоследствии получит название «общей полезности». См.: Seligman, op.
cit., note 20, pp. 360—361.
22. Кендалл родился в массачусетской фермерской семье и в 1811 г. окончил
Дартмутский колледж с лучшими оценками в группе. Он стал адвокатом и пе‑
реехал в штат Кентукки, где он работал поверенным, редактором и начальни‑
ком почтового отделения. Он начал работать редактором влиятельной газеты
«Frankfort (Ky) Argus» в столице Кентукки в 1814 г., а позже стал ведущим со‑
трудником «мозгового треста» джексонианцев и министром почт.
23. Цит. по: Gordon, op. cit., note 11, p. 384.
24. Однако Бейли высказал долгожданную методологическую критику в адрес
неуклюжей попытки Джеймса Милля определить увеличение ценности вина
в результате созревания как своего рода мистические, косвенные затраты го‑
дового объема труда. «…Рассматривать факт как имеющий место вполне кор‑
ректно только тогда, когда он реально имел место», — сардонически возразил
183
155
Глава 4. Упадок рикардианской системы, 1820—1848 г.
Бейли на утверждение Милля о том, что «вполне корректно считать, что [эк‑
вивалентный] труд был затрачен» на вино.
25. Moss, op. cit., note 18, p. 67.
26. Ibid., pp. 68, 201.
27. Eugen von Böhm‑Bawerk, Capital and Interest, Vol. I, History and Critique of
Interest Theories (South Holland, Ill.: Libertarian Press,1959), p. 2 .
28. Цит. по: R. Warren James, John Rae: Political Economist (Toronto: University of
Toronto Press, 1965), I, pp. 191—192.
29. Опубликовано в: Nassau Senior, Outline of the Science of Political Economy
(1836), цит. по: Marian Bowley, Nassau Senior and Classical Economics (1937,
New York: A. M. Kelley, 1949), pp. 47—48.
30. Следует отметить, что в этом отрывке Милль также делает два изъятия для
якобы всепоглощающего мотива желания богатства: отвращение к труду и
желание потреблять в настоящем. Но он совершенно верно добавляет, что хо‑
тя эти мотивы могут вступать в конфликт со стремлением к богатству, они
«всегда сопутствуют ему как тормоз или препятствие и поэтому неотделимо
присутствуют при всяком его рассмотрении».
31. Сегодня вместо используемого Сениором термина «положительной» мы бы сказали «праксеологической», его термин «ги‑
потетической» сегодня соответствует в широком смысле «позитивистской».
32. Bowley, op. cit., note 29, pp. 63, 62n.
Глава 5
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
О ДЕНЬГАХ И БАНКАХ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
РАННИЙ ЭТАП ДИСКУССИИ О СЛИТКАХ
5.1. ОГРАНИЧЕНИЯ НА ПОГАШЕНИЕ БАНКНОТ
БАНКА АНГЛИИ И НАЧАЛО ДИСКУССИИ
О СЛИТКАХ
159
C момента основания в 1694 г. Банк Англии служил оплотом английской
банковской системы (а в качестве банка банков — также и шотландской).
Этот банк получил от правительства Британии великое множество мо‑
нопольных привилегий. Он не только выступал получателем всех источ‑
ников государственных финансов, но и был единственным банком, кото‑
рый имел право существовать в форме акционерной компании. Кроме
того, никакой другой банк, имеющий более шести совладельцев, не имел
права выпускать собственные банкноты. Как следствие, к концу XVIII
столетия Банк Англии работал как генератор инфляции, порождаемой
депозитами и, в особенности, эмиссией бумажных денег, позволявших
многочисленным банкам с малым числом совладельцев («провинциаль‑
ные банки») использовать банкноты Банка Англии в качестве резервов
при эмиссии своих собственных банкнот. И — как будто перечисленных
привилегий было мало — в случае, если Банк Англии вследствие избы‑
точной эмиссии банкнот сталкивался с трудностями, ему было разреше‑
но приостанавливать погашение своих банкнот металлическими день‑
гами и отказывать вкладчикам в выдачи денежного металла при истре‑
бовании депозитов. С момента учреждения и в течение всего XVIII в.
эта привилегия выдавалась Банку Англии несколько раз. Однако ни‑
когда такое приостановление (suspension) или ограничение (restriction) не продолжалось долее нескольких лет.
Однако в 1790‑х гг. в истории британской денежной системы нача‑
лась новая эпоха. В феврале 1793 г. между революционной Францией
и коронованными главами европейских государств, возглавляемыми
Англией, начались ожесточенные боевые действия, которые переросли
в длительную серию войн. C небольшими перерывами эти войны продол‑
жались до 1815 г., когда Наполеон потерпел окончательное поражение
и европейские монархи вернули во Францию династию Бурбонов. Эти
масштабные войны сопровождались ускоренной денежной инфляцией,
185
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
160
эскалацией государственных расходов и быстрым ростом британского
государственного долга.
За 1780‑е гг. число провинциальных банков в Англии удвоилось и
к началу войны с Францией достигло почти четырехсот, причем в основе
этого роста лежал инфляционный процесс кредитной экспансии. Потря‑
сения, вызванные войной, привели к масштабному финансовому кризи‑
су, включая набеги вкладчиков провинциальных банков, а также мно‑
гочисленные банкротства банков и финансовых домов. В течение 1793 г.
треть провинциальных банков приостановили погашение своих банкнот
и выдачу металлических денег вкладчикам, пытавшимся снять деньги
с депозитов.
В течение несколько лет Банк Англии проводил осторожную и кон‑
сервативную денежную политику, которая позволяла ему спасаться от
банкротства. Однако в конце концов финансирование военных расходов
посредством инфляции, отток золота за границу, ставший следствием
более высокой покупательной способности за рубежом, тяготы войны —
все эти факторы в феврале 1797 г. спровоцировали масштабный набег
на банки, включая Банк Англии. Провинциальные банки приостановили
погашение банкнот и депозитов металлом, а правительство довершило
дело, «приказав» Банку Англии прекратить платежи в металлических
деньгах, т.е. установив «ограничение», которому Банк Англии подчи‑
нился с превеликим удовольствием. Теперь Банк Англии мог продол‑
жать операции, увеличивать выдачу кредитов, осуществлять инфля‑
цию предложения банкнот и депозитов и настаивать на том, что его кре‑
диторы должны погашать выданные им ссуды, тогда как он может не
беспокоиться о выполнении своих собственных обязательств в металли‑
ческих деньгах. Банкноты Банка Англии фактически были неофициаль‑
ным узаконенным средством платежа, на самом деле почти единствен‑
ным узаконенным средством платежа (они стали таковым официально
в 1812 г. и продолжали иметь этот статус вплоть до возобновления пога‑
шения металлическими деньгами в 1821 г.).
Поначалу общий взгляд на ситуацию состоял в том, что ограничение
погашения банкнот Банка Англии металлом имеет чисто временный ха‑
рактер, что соответствовало первоначальным намерениям законодате‑
лей, предполагавших в каждый данный момент, что закон будет дейст‑
вовать всего несколько лет. Но ограничение погашения неоднократно продлевалось и в конце
концов период, в течение которого оно действовало, составил 24 года —
с 1797 по 1821 г. В конце XVIII в. никто и помыслить не мог, что Велико‑
британия будет иметь стандарт бумажных декретных неразменных де‑
нег на протяжении жизни целого поколения.
За исключением нескольких лет хождения бумажных денег Кон‑
тинентального конгресса во время Американской революции, пузы‑
рей Компании Южных морей и Компании бассейна Миссисипи в нача‑
ле XVIII века, недолгого периода гиперинфляции ассигнатов во время
186
5.1. Ограничения на погашение банкнот Банка Англии и начало дискуссии о слитках
Французской революции и случаев приостановления погашения на ко‑
роткие сроки, мир жил в условиях той или иной разновидности золото‑
го или серебряного стандарта. Все упомянутые эпизоды были катастро‑
фичны, но, по счастью, они были весьма непродолжительными. Но на сей
раз до британского общества постепенно стало доходить, что эра инфли‑
рующих декретных денег может продолжаться вечно.
Великобритания приостановила размен на неопределенно долгое
время, что позволило Банку Англии и банковской системе в целом под‑
держать и значительно расширить инфляционную систему частичного
резервирования, уже существовавшую до этого. Соответственно Банк
Англии имел возможность осуществить сильную инфляцию кредита и
предложения денег в виде банкнот и депозитов. Статистика, относящая‑
ся к тому периоду, весьма неполна, но совершенно очевидно, что начи‑
ная с 1797 г. и до окончания наполеоновских войн предложение денег
увеличилось приблизительно вдвое. Эта инфляция денег имела несколь‑
ко предсказуемых и вообще говоря неблагоприятных последствий. Вну‑
тренние цены взлетели, цена серебряных и особенно золотых слитков
прыгнула вверх относительно официальной номинальной ценности фун‑
та, а фунт обесценился на рынке иностранной валюты1. Как обычно де‑
нежная инфляция и тогда осуществлялась не в ходе некоего плавного и
гладкого процесса, а рывками, т.е. с периодическими остановками и воз‑
обновлениями, так что ее последствия для внутренних цен, цен слитков
и курса фунта к иностранным валютам редко бывали единообразны или
пропорциональны. Но общий тренд можно быть установить безошибоч‑
но, поскольку все три эти упомянутые выше следствия в конце концов
вышли на свои пиковые уровни — рост на 40—50% по сравнению со зна‑
чениями до эпохи приостановления погашения металлом.
До 1800 г. невозможно было представить, что в Англии в течение деся‑
тилетий будут ходить бумажные деньги, не погашаемые металлом, по‑
этому денежные теоретики прошлого не размышляли о подобной эконо‑
мике и не анализировали ее. Но теперь авторам, пишущим на эти темы,
пришлось вплотную заняться феноменом декретных денег, — от этих
авторов ждали предложений о мерах в сфере денежной политики,спо‑
собных нейтрализовать нежелательные свойства новой денежной эпохи.
Дебаты по вопросам экономической политики в период запрета на
погашение банкнот и депозитов металлом были сосредоточены на це‑
новой инфляции, обесценении фунта и оценке той роли, которую играл
Банк Англии. «Буллионисты» отмечали, что причиной ценовой инфля‑
ции, роста цен на слитки денежного металла выше номинала, а также
обесценения фунта было увеличение количества декретных денег. Они
утверждали также, что главным источником инфляции является Банк
Англии, освобожденный законом от необходимости погашать металлом. Их оппоненты, «антибуллионисты»,
пытались оправдать правительство и привилегированный Банк Англии,
сняв с них все обвинения и приписав все неблагоприятные последствия
187
161
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
действию частных неблагоприятных факторов на тех или иных кон‑
кретных рынках. Обесценение фунта на валютном рынке они считали
следствием оттока металла за границу, вызванного избыточным импор‑
том и военными расходами Британии в части закупок за границей, —
предполагалось, что это не связано ни с увеличением количества бу‑
мажных фунтов, ни с падением покупательной способности фунта. Рост
цены слитков вменялся якобы имевшему место росту «реального спро‑
са» на золото и серебро, что опять‑таки считалось никак не связанным
с обесценением бумажного фунта. Рост внутренних цен привлек мень‑
шее внимание обеих спорящих сторон, хотя антибуллионисты виде‑
ли причину этого роста в расстройстве торговых операций и дефиците
предложения, объясняя их войной. Для объяснений всех
неприятных событий и процессов привлекались любые ситуативные
объяснения, так чтобы можно было игнорировать единую интегральную
причину, — расширение банковского кредита и печатание бумажных
денег в возрастающих количествах. Короче говоря, антибуллионисты
вернулись к меркантилисткой озабоченности частными причинами и
к меркантилистской концепции торгового баланса. Все предыдущие до‑
стижения в сфере теории денег и общего уровня цен, завоеванные с та‑
ким трудом, были выброшены за борт.
5.2. ДИСКУССИЯ О СЛИТКАХ НАЧИНАЕТСЯ
Сообщение об установлении ограничений на размен банкнот на металл
вызвало бурную реакцию, причем доводы «за» и «против» приводились
не столько по итогам углубленного экономико‑теоретического анализа,
сколько в порядке формулирования неких общих позитивных и нега‑
тивных оценок последствий этой меры. Премьер‑министр Уильям Питт
Младший (1759—1806) и его сторонники настаивали на том, что для тре‑
воги нет никаких оснований, поскольку в отличие от ассигнатов фран‑
цузского революционного правительства Банк Англии выпускает част‑
ные, а не государственные бумажные деньги. Этим объясняется про‑
длившийся почти до самого конца войны отказ правительства придать
банкнотам Банка Англии статус узаконенного средства платежа, хотя
политика правительства придавала им этот статус де‑факто. Лидер оп‑
позиции Чарльз Джеймс Фокс (1749—1800) осудил ограничение разме‑
на и призвал к восстановлению платежей в звонкой монете, указав так‑
же, что в конечном счете причиной того, что страна оказалась в ситуа‑
ции неразменных бумажных декретных денег, стала война с Францией.
Как предупреждал известный драматург и член Палаты общин от пар‑
тии вигов Ричард Шеридан (1751—1816), «мы обречены на все ужасы бу‑
мажного денежного обращения».
Экономический историк и инфляционист Норман Сильберлинг с не‑
приязнью подытожил позицию Фокса—Шеридана следующим образом:
188
5.2. Дискуссия о слитках начинается
Фокс и Шеридан возглавили тех, кто постоянно выступали против
приостановки размена банкнот Банка Англии, но выступали не пото‑
му, что был нарушен какой‑либо принцип финансовой науки, а пото‑
му, что приостановка размена позволяла Банку поддерживать такие
виды деятельности, которые Фокс и Шеридан расценивали как ми‑
литаристскую, реакционную и в конечном итоге ведущую к банкрот‑
ству государственную политику. […] Их выразительные инвективы
были направлены против такого альянса Банка Англии и правитель‑
ства, который порождал «грабеж и мошенничество»; они настаивали
на немедленном лишении Банка Англии ответственности за государ‑
ственные финансы и прекращении его участия в войне. Необходимо
позволить министерству гасить долги Банка Англии (если оно будет
в состоянии делать это!) и позволить банку возобновить честное пога‑
шение его банкнот2.
Однако в течение первых нескольких лет казалось, что все идет не‑
плохо. Первоначальная осторожность, с которой действовал Банк Анг‑
лии, и минимальное увеличение государственного спроса на его креди‑
ты, в сочетании с неизбежным временны´м лагом между эмиссией но‑
вых порций денег и ростом цен, все это не могло не породить у британцев
ложного чувства безопасности. В 1799 г. существенно выросли цены на
продовольствие, но антибуллионистам и прочим апологетам действий
правительства в потоке бесчисленных статей легко удалось предста‑
вить этот рост следствием неурожая и вызванного войной уменьшения
импорта зерна. Даже Томас Мальтус, который впоследствии выступал
как буллионист (по крайней мере до некоторой степени), коснулся бы‑
ло проблемы денежного обращения, но затем назвал увеличение коли‑
чества бумажных денег «скорее следствием, чем причиной повышения
цен на продовольствие»3.
Однако весной 1800 г. военные расходы и объемы финансирования го‑
сударственного долга Банком Англии увеличились, что привело к обес‑
ценению фунта стерлингов на главном рынке валютных сделок в Гам‑
бурге на 9%, тогда как золотые слитки взлетели на 9% выше своей номи‑
нальной цены. В довершение внутренние цены росли более быстро, чем
до этого. Очевидно началось обесценение фунта стерлингов.
Первый этап дискуссии о слитках (1800—1804 гг.) начался, когда один
из лучших буллионистов опубликовал свою знаменитую статью о при‑
чинах обесценения [фунта]. Вся предшествовавшая карьера Уолтера
Бойда (ок. 1754 — 1837), состоятельного предпринимателя, стремяще‑
гося к государственным привилегиям, не содержала никаких признаков
того, что он в состоянии проявить такую проницательность и догадать‑
ся о пагубных последствиях, которые несут с собой неразменные бумаж‑
ные деньги. Бойд был тогда главным партнером английского банка «Бойд,
Кер и компания», он проживал и вел свои операции в Париже, откуда он
вынужден был бежать в 1793 г., спасаясь от разгневанных революцио‑
неров, и где он потерял собственность, конфискованную Французской
189
162
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
163
революцией (в Париж ему больше не суждено было вернуться). В Лондо‑
не он учредил банк «Бойд, Бенфилд и Ко», став в нем главным партнером.
Будучи многолетним другом премьер‑министра Уильяма Питта Млад‑
шего, Бойд занял высокое положение в британском истеблишменте, став
в 1796 г. членом Палаты общин — он избрался от карманного местечка
своего партнера Пола Бенфилда. В 1794 г. его банк разместил в Англии
бумаги важного международного займа — заемщиком был австрийский
император. Кроме того, как только началась война с Францией, Бойд и
Бенфилд получили огромный контракт на размещение государственного
займа в 30 млн фунтов.
Однако дела пошли хуже, когда в 1796 г. Банк Англии, ссуды которо‑
го поддерживали Бойда и Бенфилда на плаву, не возобновил их с преж‑
ним дисконтом. Бойд отчаянно пытался убедить Парламент в необходи‑
мости учреждения нового комитета для эмиссии большого количества
банкнот — и эта его схема получила значительную поддержку, однако
все закончилось, когда против нее выступил Уильям Питт.
Бойду оставалось только попытаться получить новые ссуды в Банке
Англии — в 1796 и 1797 гг. он обвинял Банк в том, что тот проводит слиш‑
ком жесткую кредитную политику (ни словом не упомянув себя в числе
жертв этой жесткой денежной политики, якобы проводившейся Банком
Англии). Оказавшись на грани банкротства, Бойд получил финансовую
помощь от своих друзей из военно‑морского министерства, после чего
убедил, наконец, Банк Англии выдать в 1798 г. «Бойду, Бенфилду и Ко»
ссуду в размере 80 тыс. ф. ст. Но Сэмюэл Торнтон (1755—1838), замести‑
тель главного управляющего Банка Англии и член Парламента, преду‑
предил Питта о том, что Бойд и Бенфилд не разоряются только вслед‑
ствие щедрости Банка Англии, и в итоге Питт отказался предоставить
финансовому дому Бойда государственные кредиты на 1799 г. В конце
концов, банк «Бойд, Бенфилд и Ко» обанкротился в марте 1800 г., резуль‑
татом чего стало полное разорение Уолтера Бойда, так что он неохотно
показывался в Парламенте.
Как и можно было ожидать, Бойд возложил вину за свои неудачи не
на свою собственную опрометчивую привязанность к государственной
кормушке, а на скупость Банка Англии. В ноябре 1800 г. Бойд пишет свое
«Письмо к достопочтенному Уильяму Питту», которое было опубликова‑
но в 1801 г. и быстро завоевало известность, заставившую Бойда напеча‑
тать его в том же году вторым изданием. В «Письме», ознаменовавшем
начало дискуссии о слитках, Бойд обвиняет Банк Англии не в слишком
жесткой кредитной политике, но в прямо противоположном — в том, что
его политика является главной причиной инфляции и обесценения фун‑
та стерлингов.
Новообретенная слава не принесла Бойду лично ничего хорошего, и
он безотлагательно бежал во Францию, рассчитывая вести там финан‑
совые операции. В следующем году он был там арестован и просидел во
французской тюрьме до конца наполеоновских войн. Затем он вернулся
190
5.2. Дискуссия о слитках начинается
в Англию, после чего написал ряд статей по финансовой проблематике,
и даже опять стал членом Парламента.
5.3. «ПИСЬМО К ПИТТУ» УОЛТЕРА БОЙДА
Когда Бойд писал письмо к Питту, в его намерения не входило напи‑
сание исчерпывающего труда по теории финансов. Как это сформули‑
ровал один историк, письмо Бойда осталось «статьей, принадлежащей
своему времени», к тому же написанной человеком, пребывавшим в со‑
стоянии агрессивного возбуждения. В статье предполагалось, что ее чи‑
татели знакомы и в целом согласны с основными принципами денежной
теории. Тем не менее, так как ни Адам Смит, ни другие экономисты‑тео‑
ретики XVIII столетия не могли применять свою теорию к неразмен‑
ным декретным деньгам, Бойд почувствовал
необходимость расширить границы общепризнанной теории, чтобы она
охватила эту неудобную систему, внезапно воцарившуюся в Велико‑
британии. В процессе выполнения этой частной задачи Бойд не только
инициировал дискуссию о слитках, но и дал превосходное изложение
того, что получило название «позиция буллионистов», т.е. сформулиро‑
вал точку зрения одной из сторон этой дискуссии.
Бойд указал на формирование трех нежелательных обстоятельств:
появление премии при расчетах золотыми слитками по сравнению
с оплатой бумажными фунтами стерлингов, обесценение фунта на ва‑
лютном рынке и «рост цен практически на все товары — на предметы
первой необходимости, товары бытового обихода и предметы роскоши,
т.е. увеличение цен, за прошедшие два года постепенно распространив‑
шееся на почти все виды обмениваемых ценностей и в последнее вре‑
мя достигшее такой небывалой высоты». Он утверждал, что причиной
возникновения всех этих трех проблем было одно и то же — умень‑
шение ценности фунта стерлингов, вызванное «эмиссией банкнот, не
сдерживаемой обязательством уплачивать за них металлом по перво‑
му требованию». Увеличение предложения денег понижает их ценность,
что принимает форму премии за золотые слитки и роста цен товаров.
И «те же обстоятельства, что увеличивают ценность золота на внутрен‑
нем рынке, с необходимостью ведут к обесценению нашей валюты по от‑
ношению к валютам других стран». Бойд подытожил суть позиции бул‑
лионистов в предисловии ко второму изданию своего Письма (1801 г.):
«Премия к слиткам, низкий вексельный курс и высокие цены товаров —
все это является общими симптомами и последствиями чрезмерного
изобилия бумажных денег».
Если предложение денег имеет решающее значение для динами‑
ки товарных цен, ценности слитков и обменных курсов, становит‑
ся жизненно важно прояснить, в какой форме может предоставлять‑
ся это предложение. Британские авторы XVIII в., писавшие о финансах
191
164
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
до Адама Смита, такие как Юм и Харрис, запутали проблему, причи‑
слив к деньгами практически все виды ликвидных активов, таких как
векселя и государственные ценные бумаги. Однако в «Богатстве наро‑
дов» Смит поправил дело, проведя различие между деньгами, т.е. об‑
щим средством обмена, и конечным средством платежа, и другими лик‑
видными инструментами, обмениваемыми против денег. Следуя Сми‑
ту, Бойд с классической ясностью проводит различие между деньгами,
или «деньгами, готовыми к употреблению» (ready‑money), и другими
активами:
Говоря «средства обращения», или «средства обмена, участвующие
в обращении» , или «на‑
личные деньги» , используемые в этом письме почти как
синонимы, я всегда имею в виду деньги, готовые к употреблению
, представленные банкнотами или металлом, в отли‑
чие от векселей, векселей военно‑морского ведомства, векселей каз‑
начейства или других торгуемых бумаг , которые
не составляют никакую часть средств обмена, участвующих в обра‑
щении, в соответствии с тем значением термина, из которого я не‑
изменно исхожу. Первое представляет собой движитель обращения
, вторые являются лишь обращающимися предмета‑
ми .
165
Но Бойд этим не ограничивается — он идет дальше Смита, став пер‑
вым автором, который установил, что банковские депозиты до востре‑
бования представляют собой полноценные «деньги, готовые к употреб‑
лению», в этом отношении полностью аналогичные банкнотам. По его
словам, «записи по кредиту в банковских книгах могут считаться вир‑
туальными банкнотами, хотя они и не участвуют в обращении физи‑
чески…» Экономическая мысль последующих эпох могла бы избежать
многих ошибок, чреватых пагубными последствиями, и многих таких
ошибок можно было бы избежать в процессе эволюции денег и банков‑
ской деятельности, если бы денежная школа, ставшая в середине XIX в.
преемницей буллионистов, усвоила бы этот урок и осознала, что депо‑
зиты до востребования эквивалентны банкнотам в качестве элемента
предложения денег.
Оказалось, что Бойд пошел дальше Адама Смита еще в одном важ‑
нейшем моменте. Подобно Кантильону и Тюрго, Бойд выступил против
неудачной концепции, выдвинутой Юмом, а затем и Смитом, согласно
которой увеличение количества денег приводит к пропорциональному
увеличению «уровня цен». Рассматривая суть модели Юма, состоящую
в предположении о волшебном пропорциональном увеличении предло‑
жения денег, и рассматривая последствия такого увеличения, Бойд вто‑
рит скорее Кантильону, чем Юму:
…если… каким‑то сверхъестественным способом эта страна приобре‑
ла и вбросила в каждый канал обращения одно и то же количество до‑
192
5.3. «Письмо к Питту» Уолтера Бойда
полнительных денег в золоте и серебре в один и тот же период вре‑
мени, то этот приток все равно скажется на работе промышленности
этой страны непропорционально; в рамках этого периода не удастся
избежать громадного повышения цен на все виды собственности, но
цены будут расти не одинаковым темпом для каждого вида, но для
каждого вида с разной скоростью, в соответствии с частотой или
редкостью естественных контактов с деньгами каждого из них.
[Курсив мой. — М. Р.]
Согласно Бойду (а также согласно ранее писавшему об этом Смиту),
если рассматривать этот пример в контексте международной экономи‑
ки, такой волшебный приток золота и серебра обычно быстро вытека‑
ет из страны, ограничивая тем самым отрицательные последствия в ви‑
де инфляции, которые может нести такой поток. К сожалению, у Бойда,
так же как и у Смита, механизм указанного быстрого потока, вытекаю‑
щего из экономики, остался в высшей степени неясным.
По любым меркам Бойда можно считать первым автором, который
применил стандартную теорию денег, бывшую тогда общепризнанным
средством исследования, для изучения проблемы декретных денег, не
обмениваемых на металл. Он начал с того, что показал, что так как банк‑
ноты нельзя экспортировать, то не существует механизма, который ра‑
ботает в случае металлических денег, когда «избыточное» количество
металлической наличности утекает в другие страны. В результате рост
цен, порождаемый притоком металла, не будет «таким значительным,
каким он оказался вследствие эмиссии избыточного количества бумаж‑
ных денег, лишенных важнейшего качества — способности к обмену на
металл по первому требованию».
Говоря более конкретно, Бойд указал на то, что обесценение нераз‑
менных бумажных денег по отношению к другим валютам может выра‑
жаться и в росте цены золотых и серебряных слитков, и во вздорожании
иностранной валюты на валютном рынке. Как отметил проф. Салерно,
эта точка зрения представляет собой зародыш теории обменного курса,
основанной на концепции паритета покупательной способности, в усло‑
виях декретной валюты, не подлежащей обмену на металл:
В сущности Бойд утверждает, что увеличение предложения бумаж‑
ных денег, не погашаемых металлом, порождает общий рост внутрен‑
них цен или (что то же самое) уменьшает меновую ценность денег по
отношению к товарам, что с необходимостью понижает ценность ва‑
люты страны по отношению к той иностранной валюте, меновая цен‑
ность которой осталась неизменной. Это падение ценности инфли‑
рующей и теряющей ценность валюты проявляет себя в падении ее
обменного курса. Аргументация Бойда содержит зародыш теории, со‑
гласно которой обменный курс валюты определяется паритетом ее
покупательной способности, что, конечно же, представляет собой ло‑
гическое следствие применения денежной теории к условиям бумаж‑
ных денег, не подлежащих погашению металлом4.
193
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
166
Помимо этого Бойд задал тон для всех последующих буллионистов,
возложив всю вину за денежную инфляцию на Банк Англии, а не на про‑
винциальные банки. Бойд отметил, что провинциальные банки не мо‑
гли бы увеличить количество своих банкнот в обращении, если бы не бы‑
ла пропорционально увеличена резервная база этой эмиссии. А эта ре‑
зервная база состояла из банкнот Банка Англии. Провинциальные банки
оставались под действием того же спасительного регулирования, под
действием которого пребывал и Банк Англии до того, как был введен за‑
прет на погашение его банкнот металлом. Точно так же, как банкноты
Банка Англии подлежали погашению металлом по первому требованию,
банкноты сельских банков подлежали немедленному погашению банк‑
нотами Банка Англии. Коренная причина, породившая все проблемы,
состояла в отходе от обязательного погашения металлом, который был
разрешен правительством Банку Англии. Как писал Бойд:
Обращение банкнот провинциальных банков с необходимостью долж‑
но быть пропорционально суммам в металле или в банкнотах Банка
Англии, необходимых для погашения , предлагаемых для оплаты; но бумажные деньги Банка Англии
не имеют подобного ограничения. Они сами по себе стали тем (чем
должны быть только монеты страны), что образует исходный элемент,
к которому сводится все бумажное обращение страны. Банк Англии
представляет собой великий источник всех видов средств обращения
страны; и увеличение или уменьшение количества его бумажных де‑
нег неизбежно регулирует увеличение или уменьшение количества
таких денег, выпускаемых каждым провинциальным банком…
Уолтер Бойд следует Адаму Смиту, и, к величайшему сожалению, он
вторит также и тем похвалам, которые Смит расточает политике увели‑
чения количества погашаемых банкнот частных эмитентов, считая такую
организацию денежного обращения менее затратной и более эффектив‑
ной системой, — Смит уподоблял банкноты «хорошей шоссейной дороге»
и сравнивал их с наличием «своего рода воздушного пути» (хотя сам Бойд
не использует это конкретное уподобление Смита). Но, будучи непоко‑
лебимым последователем Смита, Бойд, в условиях новой реальности де‑
кретных денег, оказался столь же непоколебимым противником эмиссии
неразменных банкнот в качестве декретных денег. Бойд осуждает нераз‑
менные, или «принудительные», бумажные деньги как «шарлатанскую
медицину, что, не умея исцелить недуг, создает лишь искусственную ви‑
димость здоровья, а на самом деле тайно подрывает жизненные силы
страны, прибегающей к этому средству». Бойд приходит к выводу о том,
что восстановление денежного обращения «в его первозданной чистоте»
было бы «не только подходящей и практичной, но и совершенно обяза‑
тельной мерой, необходимой для предотвращения бесчисленных бедст‑
вий, которые с неизбежностью должны быть порождены неконтролируе‑
мым обращением бумажных денег, не обмениваемых на металл».
194
5.3. «Письмо к Питту» Уолтера Бойда
Бойда вполне можно считать «последовательным сторонником метал‑
лических денег», и поэтому его аргументация весьма изощренна. Он пол‑
ностью отдавал себе отчет в том, что некие частные «реальные» факто‑
ры — такие как рост государственных расходов за границей, внезапный
дефицит продовольствия или «внезапное уменьшение доверия иностран‑
цев к фунту стерлингов вследствие каких‑либо бедствий национального
масштаба» — могут повлиять на все цены и на положение фунта на зару‑
бежных валютных рынках. Но он также понимал и то, что подобные воз‑
действия могут быть лишь незначительными и временными. Главная же
причина фактической динамики цен и обменного курса, наблюдавшихся
не в каком‑то там долгосрочном периоде, а буквально все время (за крат‑
кими исключениями), состояла в изменении под влиянием денежных фак‑
торов спроса на деньги и предложения денег. «Реальные факторы» могли
оказывать значимое воздействие на обменный курс и общий уровень цен
только посредством изменения состава и интенсивности рыночного спро‑
са на деньги. Но так как рыночный спрос на деньги никогда не является ни
однородным, ни постоянным и, равным образом, никогда не изменяется
пропорционально, то изменения реальных факторов почти всегда будут
оказывать воздействие на спрос на деньги. Как указывает проф. Салерно,
…поскольку изменения реальных факторов всегда трактуются как
«возмущающие эффекты», т.е. как выигрыши и потери дохода и бо‑
гатства затронутых ими участников рынка, то не является неверо‑
ятным, что первичные возмущения немонетарной природы необяза‑
тельно влекут за собой относительные изменения спроса на деньги
у всех участников рынка в масштабах страны в целом. […] В условиях
отсутствия обмена относитель‑
ные изменения спроса на валюты разных стран, их количества, оста‑
ваясь неизменными, отражались бы в долгосрочном увеличении или
уменьшении их ценности на зарубежных валютных рынках5.
Мы должны здесь подчеркнуть огромное различие, которое в эконо‑
мической теории проводится между краткосрочным и долгосрочным пе‑
риодом. В частности, в теории цены краткосрочный период имеет пре‑
имущественное значение, поскольку предметом этой теории является
цена реального рынка, тогда как цена, рассмотренная в долгосрочном
периоде, представляет собой долгосрочную тенденцию, реализующую‑
ся в конечном счете, которая никогда не реализуется фактически, и мо‑
жет иметь место, только если все параметры рынка будут замороже‑
ны на период в несколько лет. Иначе говоря, мы можем существовать
в условиях невероятного, если не невозможного мира долгосрочного рав‑
новесия (в котором все прибыли и убытки равны нулю), если все ценно‑
сти, технологии и ресурсы зафиксированы на многие годы. Но в теории
денег порядок важности этих двух аспектов обратный, так как в этой
теории влияние частных реальных факторов на уровень цен, обменные
курсы и платежный баланс представляет собой нечто мимолетное, нечто,
что определяется общими факторами — спросом на деньги и их предло‑
195
167
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
168
жением. Воздействие, оказываемое денежными факторами, не является
долгосрочным (в том смысле, что оно реализуется спустя много време‑
ни, в отдаленном будущем), — в реальном мире оно лежит в основе все‑
го в каждый момент времени и имеет главенствующее значение. Воз‑
действие денег, соответствующее долгосрочному периоду общего эко‑
номического равновесия, предполагает наличие таких условий, в рамках
которых в мире, где поддерживается золотой стандарт, все уровни цен и
все ставки реальной заработной платы будут одинаковы или строго про‑
порциональны относительным весам золота, представляющего собой де‑
нежные единицы разных стран. В мире декретных денег, курсы которых
свободно колеблются, возникнет ситуация, когда все уровни цен были бы
строго пропорциональны меновым отношениям между валютами, сфор‑
мированными на международных валютных рынках. Но определяющее
влияние, оказываемое спросом на деньги и предложением денег на уро‑
вень цен и обменный курс, в реальном мире имеет место в каждый мо‑
мент времени, и это влияние превосходит воздействие преходящих из‑
менений в ценах и расходах, диктуемых специфическими обстоятель‑
ствами. Следовательно, анализ реального мира, который всегда должен
иметь главенствующее значение, включает в себя анализ цены в крат‑
косрочном периоде и экономико‑теоретические построения о деньгах,
формулируемые для периода, являющегося чуть более долгосрочным
(но все же далеко отстоящего от состояния конечного равновесия).
Посмотрим на проблему несколько иначе. В условиях реального мира
все цены определяются взаимодействием между спросом и предложе‑
нием. Для цены отдельного блага это означает — взаимодействием меж‑
ду потребительскими оценками и потребительским спросом на запас
данного блага: таковы спрос и предложение реального мира. В этом со‑
стоит микроэкономический анализ в краткосрочном периоде. Для всех
цен, или для «уровня цен», релевантное понятие спроса и предложения
представляет собой спрос на деньги и предложение денег, т.е. резуль‑
тат индивидуальных оценок полезности данного запаса денег в каждый
момент времени. И будучи равным образом реальным главенствующим
фактором в «макроэкономическом аспекте», спрос и предложение де‑
нег оказывают определяющее воздействие в несколько более долгос‑
рочном периоде, чем те поверхностные «реальные» факторы, связан‑
ные с конкретными обстоятельствами, на которые указывают сторон‑
ники бумажных денег всех времен.
5.4. БУРЯ, РАЗРАЗИВШАЯСЯ В ОТВЕТ НА ПИСЬМО БОЙДА:
ОТВЕТ АНТИБУЛЛИОНИСТОВ
Публикация, принадлежащая перу автора, обладавшего таким автори‑
тетом и престижем, как Бойд, больно задела банковский истеблишмент
Британии6. Ответом истеблишмента стал шквал статей, направленных
196
5.4. Буря, разразившаяся в ответ на письмо Бойда: ответ антибуллионистов
против Бойда, часть которых субсидировались правительством. Глав‑
ным в этих публикациях была защита действий Банка Англии и попыт‑
ка возложить вину за нежелательные последствия инфляции и обесце‑
нения валюты на пеструю смесь «реальных» факторов, а не на факторы,
лежащие на денежной стороне менового отношения. Наиболее видным
автором, которому Бойд смог возразить во втором издании «Письма»,
опубликованном спустя несколько месяцев после первой публикации,
был сэр Фрэнсис Бэринг (1740—1810), основатель знаменитого банков‑
ского дома Baring Brothers and Co.
Бэринг происходил из семейства, занимавшегося швейным произ‑
водством в Эксетере. Окунувшись в Лондоне в торговые операции, Бэ‑
ринг основал свою собственную торговую компанию, стал мультимил‑
лионером и получил славу главного торговца Европы. Помимо торговой
и банковской деятельности Бэринг вошел в совет директоров Ост‑Инд‑
ской Компании (а позже стал его председателем), а также в течение
многих лет избирался депутатом Парламента от партии вигов. Инте‑
ресно, что когда ограничение обмена банкнот на металл было установ‑
лено, Фрэнсис Бэринг в своей первой статье на тему денег, хотя и выка‑
зал энергичную поддержку этому шагу, видя в нем чрезвычайную меру,
продиктованную военной необходимостью, с тревогой указал на неиз‑
бежное обесценение национальной валюты, которое будет сопровождать
чрезмерный выпуск бумажных денег, и предложил ввести строгий ли‑
мит на объем эмиссии Банком Англии его банкнот. Два издания этой
статьи, «Наблюдения над устройством Банка Англии» («Observations
of the Establishment of the Bank of England», 1797), разошлись очень
быстро, а позже в том же году появилось приложение к ней, «Дальней‑
шие наблюдения» («Further Observations»).
Однако теперь, когда Банк Англии оказался под огнем убедитель‑
ной критики, сэр Фрэнсис поспешил выступить в его защиту, забыв
свои прежние возражения и предостережения. В статье «Замечания на
публикацию Уолтера Бойда» (Observations on the Publication of Walter
Boyd, 1801) Бэринг доводит до абсурда свою аргументацию в защиту
Банка Англии от обвинений в том, что его действия стали причиной уве‑
личения внутренних цен, ссылаясь на тот факт, что обесценение фун‑
та на зарубежном валютном рынке было меньше, чем рост цен. Однако
Бойд вовсе не утверждал, будто рост всех цен одинаков, что он отметил
в своем ответе на критику. Бэринг также провозгласил (сделав весьма
уязвимое утверждение), что увеличение предложения денег может за‑
тронуть только обменные курсы фунта к другим валютам, но не вну‑
тренние цены.
Другим завзятым защитником Банка Англии и антибуллионистом,
вступившим в полемику в тот период, был Генри Боуз (1763—1827). Он
присоединился к дискуссии в 1802 г. и в период 1802—1811 гг. написал
ряд статей против буллионистов. Он настаивал на том, что в условиях
отсутствия размена бумажных денег на металлические обменные курсы
197
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
169
никак не связаны с предложением денег, что они определяются только
платежным балансом, который, в свою очередь, предполагается завися‑
щим исключительно и только от реальных, а не от денежных факторов.
Как утверждал Боуз, демонстрируя при этом упрямый догматизм, «об‑
менный курс определяется под воздействием баланса международных
операций, и более ничем иным (если не принимать во внимание великие
политические потрясения)». В трактате 1802 г. «Гинеи: излишнее и до‑
рогое обременение торговли» («Guineas: an Unnecessary and Expensive
Incumbrance on Commerce») Боуз, как о том говорит название работы,
доводит аргументацию в пользу ошибочной концепции Адама Смита,
который уподобил бумажные деньги воздушным путям, до логического
завершения: ограничения [на размен] оказывают столь благоприятное
действие, что должны сделаться постоянными, будучи «постоянно дей‑
ствующей мерой благоразумной и здравой денежной политики».
Кем был этот Боуз, столь активный защитник инфляции и декретных
денег? Он родился на полуострове Корнуолл, несколько лет жил в Бре‑
тани, после чего переехал в Лондон, где в 1788 г. стал клерком по особым
поручениям банковской фирмы «Рэнсом, Морланд и Хаммерсли». Ког‑
да через год разразилась Французская революция, его многочисленные
связи во Франции предоставили ему прекрасную возможность разбога‑
теть, в ходе организации поддержки многочисленным французским со‑
стоятельным эмигрантам из числа духовенства и дворянства, хлынув‑
шим в Англию. Карьера Боуза в его банке быстро пошла в гору, — он
стал старшим клерком, а в 1799 г. и управляющим партнером. Он был
также известным протестантским активистом, членом и главой Лондон‑
ского миссионерского общества и основателем Британского и зарубеж‑
ного библейского сообщества. После возвращения в Корнуолл в 1809 г.
Боуз стал партнером банка «Пензанс Юнион» и мэром городка Пензанс.
5.5. ГЕНРИ ТОРНТОН: АНТИБУЛЛИОНИСТ
В ОВЕЧЬЕЙ ШКУРЕ
Несмотря на то что дискуссия о слитках изучена очень подробно, исто‑
рики экономической мысли испытывают значительные трудности в по‑
пытках определить и проанализировать различные доктрины, выдвину‑
тые членами лагеря буллионистов. Обычно они группируют их в две ка‑
тегории: группу радикалов, или жестких буллионистов, состоящую из
Уитли и Давида Рикардо, о котором речь будет идти ниже, и остальных,
включая Генри Торнтона, которых историки мысли причисляют к ла‑
герю умеренных. Предполагается, что содержательные вопросы кон‑
центрируются вокруг фигур Уитли и Рикардо ввиду их бескомпромисс‑
ной приверженности идее о значимости долгосрочных факторов и отри‑
цании ими какой‑либо роли реальных факторов, которую эти факторы
могли бы играть при определении цен, обменных курсов и платежного
198
5.5. Генри Торнтон: антибуллионист в овечьей шкуре
баланса. Считается, что, с другой стороны, все остальные буллионисты,
будучи умеренными, должны полагать, что реальные факторы часто
играют преобладающую роль и что вряд ли можно точно указать на те
факторы, влияние которых будет доминировать в той или иной конкрет‑
ной ситуации.
Недавно проф. Салерно сделал весомый вклад в улучшение понима‑
ния этой проблемы, предложив значительно более совершенную схе‑
му экономико‑теоретического анализа взглядов различных авторов, вы‑
сказывавшихся на эти темы. Он отметил, что в действительности Бойд
(как мы видели выше) и лорд Кинг (еще один видный буллионист, о ко‑
тором речь пойдет ниже), на самом деле были по‑настоящему радикаль‑
ными (а не умеренными) буллионистами, и что их можно отнести к ра‑
дикалам, поскольку они понимали, что главную роль всегда играют де‑
нежные факторы, даже несмотря на то, что реальные факторы могут
оказывать временное воздействие. Таким образом, участники дискуссии
о слитках делятся на следующие группы: лагерь радикальных буллио‑
нистов, который теперь включает в себя: (а) Рикардо и Уитли, игнориро‑
вавших все временные и реальные факторы и краткосрочные процессы,
несколько механистически фокусируясь исключительно на долгосроч‑
ном периоде; и (б) Бойда и — позже — лорда Кинга, которые исследо‑
вали краткосрочные процессы и действие реальных факторов, но при
этом понимали, что долгосрочные денежные факторы всегда имеют гла‑
венствующее значение. Кроме того, существовала группа (в), образован‑
ная умеренными буллионистами, такими как Генри Торнтон, выступав‑
шими как агностики по вопросу о том, какие факторы — реальные или
денежные — оказывают главное воздействие в каждый данный момент
времени. Наконец, имеется группа (г), в которую входят антибуллиони‑
сты, игнорировавшие все факторы, имеющие денежную природу. По‑
нятно, что проф. Салерно положительно оценивает труды авторов груп‑
пы (б), поскольку именно они осуществили корректный экономико‑тео‑
ретический анализ7.
Нам представляется, однако, что проф. Салерно недостаточно после‑
дователен. Если, проявляя недюжинную проницательность, он полно‑
стью осознает различия между группами (а) и (б), то причисление их
к одному и тому же лагерю свидетельствует о некоторой путанице. Это
становится совершенно ясно, если мы полностью отбросим различение
между радикальной и умеренной позициями. Назовем группу (б) после‑
довательными (complete) сторонниками слиткового стандарта, а груп‑
пу (a) — «негибкими» (rigid), или «механицистскими» (mechanistic),
буллионистами. Что касается группы (в), то авторы, подобные Генри
Торнтону, вообще не заслуживают того, чтобы считаться буллиониста‑
ми. Разумеется, они являются умеренными, хотя более правильно бы‑
ло бы называть их «путаниками». Завязнув в своих построениях, ког‑
да для каждого отдельного случая выдвигается отдельное объяснение,
в каждой конкретной ситуации они точно так же могут обрывать эти
199
170
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
171
построения, как и антибуллионисты, отличаясь этим от его сторонников.
Действительно, Генри Торнтон начал свою карьеру денежного теорети‑
ка как умеренный антибуллионист, занимая именно эту позицию, ког‑
да он представил в 1802 г. свою знаменитую работу. Позже, когда обес‑
ценение фунта и рост цен продолжились, Торнтон заключил, что силы,
оказывающие преимущественное воздействие, стали действовать иначе,
и он переменил свое мнение, получив в истории науки незаслуженную
репутацию буллиониста, подписав позже знаменитый Доклад комите‑
та о слитках (Bullion Committee Report, 1811), в котором рекомендова‑
лось восстановление золотого стандарта. Однако Торнтон остался уме‑
ренным. Сосредоточившись на позиции, занятой Торнтоном в последние
годы и соединив ее с теоретическими положениями, сформулированны‑
ми им десятилетием ранее, историки экономической мысли могли лишь
запутаться и сбиться на чрезмерные восхваления Торнтона, ошибочно
причислив его к лагерю буллионистов.
В период возрождения интереса к фигуре Торнтона, который начал‑
ся в XX в., было отмечено, что историки прошлого были несправедливы
к нему, когда объясняли смещение в его взглядах на роль Банка Англии
в пользу этого учреждения тем, что он был одним из директоров Банка
Англии. То, что сам он не был членом совета директоров Банка Англии,
не подлежит сомнению, однако его старший брат Сэмюэл Торнтон был
членом совета директоров и заместителем главного управляющего. Ди‑
ректорами Банка Англии были также дед Генри Торнтона Роберт, как
и брат Роберта — Годфри.
Генри Торнтон происходил из старинной и прославленной купече‑
ской династии. Его прадед Джон Торнтон в конце XVII и начале XVIII в.
был купцом из Халла, который тогда относился к графству Йоркшир.
Сын Джона переехал в Лондон и стал здесь влиятельным торговцем, за‑
нимавшимся, в частности, торговлей с Россией и странами Балтии. От‑
ец Генри, также названный Джоном, продолжил дело своего отца в ча‑
сти операций с Россией (его называли «русским купцом в Лондоне»),
став партнером в фирме «Торнтон, Корнуолл и компания». Под влияни‑
ем Джона Уэсли начиная с 1750 г. он стал также активным членом и фи‑
нансовым спонсором первой волны протестантского движения так назы‑
ваемой нижней ветви Англиканской церкви. Джон Торнтон перечислял
огромные суммы на благотворительность, в особенности для раздачи
за границей бесчисленных экземпляров Библии и молитвенников. По‑
скольку Торнтоны и некоторые другие семейства, бывшие членами это‑
го движения, проживали в лондонском районе Клэпхем, со временем их
стали называть клэпхемской сектой.
Генри Торнтон получил лишь отрывочное образование, — в раннем
возрасте он начал работать в бухгалтерских конторах своих родствен‑
ников и — позже — своего отца. Вскоре после этого (в 1784 г.) он покинул
семейную фирму, став соучредителем банковского дома «Даун, Торн‑
тон и Фри», активным партнером которого он оставался до самой смерти.
200
5.5. Генри Торнтон: антибуллионист в овечьей шкуре
Торнтону удалось превратить небольшое банковское учреждение в один
из крупнейших банков лондонского Сити. В 1788 г. Генри Торнтон при‑
соединился к отцу и нескольким родственникам, став членом совета ди‑
ректоров Русской компании. В 1782 г. он был избран в Парламент, при‑
соединившись к своим братьям Сэмюэлю и Роберту. Как и они, Генри
Торнтон оставался членом Парламента до конца жизни.
Генри Торнтон был не только выдающимся банкиром, членом Парла‑
мента и человеком, тесно связанным с советом директоров Банка Анг‑
лии. Он был также признанным лидером и патроном клэпхемской секты,
а его дом в Клэпхеме служил фактической штаб‑квартирой евангели‑
ческого движения. Один из его ближайших друзей Уильям Уилберфорс
принадлежал к очень влиятельному семейству, члены которого в тече‑
ние долгих лет дружили с представителями семейства Торнтонов, кро‑
ме того, Уилберфорсы были связаны с Торнтонами взаимными брака‑
ми. Уильям Уилберфорс стал членом Парламента примерно в те же го‑
ды, что и Генри Торнтон, и свидетельством их искренности, аскетизма и
морального энтузиазма может служить тот факт, что в Парламенте они
образовали независимую «партию святых». Уилберфорс стал главной
движущей силой движения за отмену рабства в Британской Вест‑Ин‑
дии, которое в конце концов завершилось успехом.
В 1796 г. Генри Торнтон женился на Марианне Сайкс, дочери другого
«торговца с Россией» из Халла, который так же был многолетним дру‑
гом семейства Торнтонов. У них было девять детей. Свою интеллекту‑
альную энергию Торнтон направлял преимущественно на религиозные
дела, активно участвуя в жизни евангелической общины; будучи при‑
знанным экспертом в банковском деле и финансах, за всю свою жизнь он
написал лишь свою знаменитую работу 1802 г., посвященную проблемам
кредита в условиях бумажных денег, и участвовал в подготовке Докла‑
да комитета о слитках. Остальная часть его внушительного письменного
наследия представляет собой сборники семейных молитв, комментарии
к Библии, предназначенные для семейного пользования, семейная пере‑
писка и множество статей о политике, литературе и религии, подготов‑
ленные для журнала клэпхемской секты «Христианский обозреватель»,
который он помог основать.
После смерти Торнтона в 1815 г. его место старшего партнера банка
занял сэр Питер Поул. Какое‑то время банк процветал, но вскоре ока‑
залось, что у него имеется недостаточность капитала при чрезмерном
масштабе операций, и в 1825 г., как и множество менее крупных сель‑
ских банков, он попал в кризис. Вскоре он обанкротился, несмотря на
дружескую чрезвычайную ссуду вразмере 300 тыс. ф. ст., полученную
от Банка Англии. Ирония судьбы состоит в том, что при тех воззрениях
на денежную теорию, которые были у Генри Торнтона, имеются свиде‑
тельства о том, что двумя господами, несущими наибольшую ответст‑
венность за дурное управление банком, были сэр Питер Поул и сам Ген‑
ри Торнтон. В частности, по всей видимости, именно Торнтон положил
201
172
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
начало опасной практике склонения провинциальных банков Йоркшира
держать свои депозиты в его банке в Лондоне.
Крахи банков не были чем‑то неизвестным для Торнтона. Именно
временный крах его банка в 1793 г. направил его мысль к проблемам бан‑
ковской деятельности и привел к выводу, что Банк Англии должен иг‑
рать роль поддержки [банков], проводя экспансионистскую политику.
Как писал о финансовом кризисе 1793 г. теоретик банковского дела То‑
мас Джоплин в сочинении «Анализ и история проблемы денежного обра‑
щения» («Analysis and History of Currency Question», 1832),
интересно отметить, что мистер Торнтон, будучи банкиром и партне‑
ром в банке, который потерпел в тот раз крах, обратил свое внимание
именно на этот предмет, и что значительная часть его работы о госу‑
дарственном кредите посвящена тому, чтобы показать, что в период
паники Банку Англии следует проводить политику увеличения, а не
сокращения эмиссии своих банкнот8.
Когда в 1797 г. был приостановлен обмен банкнот Банка Англии на ме‑
талл, Генри Торнтон оказался единственным лондонским банкиром, ко‑
торого попросили выступить перед комитетами Палаты лордов и Пала‑
ты общин с экспертным мнением о последствиях этого шага. Влияние
Торнтона усиливалось его многолетней дружбой с Уилберфорсом и пре‑
мьер‑министром Уильямом Питтом (зять Питта был первым арендато‑
ром одного из домов, принадлежащих Торнтону). Результаты его разду‑
мий совершенно не удивительны для человека, имевшего такой статус и
такое происхождение, как у Торнтона. Стоя на инфляционистских пози‑
циях, что было характерно для истеблишмента, к которому он принад‑
лежал, Торнтон высказал мнение, что во время кризиса выпуск бумаж‑
ных денег не должен ни ограничиваться, ни приостанавливаться, так
как подобные меры станут ударом для торговли. Наоборот, Банк Англии
должен прекратить платежи в металле — с тем, чтобы избежать даже
призрака денежного сжатия и общего экономического краха. Торнтон,
без сомнения, вселил оптимизм в сердца руководителей Банка Англии,
покритиковав их за то, что они проводят недостаточно экспансионист‑
скую политику!
После выступления перед комитетами Парламента Торнтон прио‑
брел репутацию главного авторитета в денежных делах; он был назна‑
чен в несколько парламентских комитетов по денежному обращению,
государственным расходам и вексельным операциям. Торнтон действи‑
тельно стал лидером парламентских защитников ограничения обмена
банкнот на металл и расширения бумажного кредита.
Мы легко можем представить себе, что почувствовал Генри Торнтон
по отношению к «Письму к Питту» Уолтера Бойда, когда на рубеже 1800
и 1801 г. эта публикация поразила английское общественное мнение по‑
добно удару молнии. Перед его умственным взором предстал этот малый
с его обширными связями, оказавшийся, однако, никудышным предпри‑
202
5.5. Генри Торнтон: антибуллионист в овечьей шкуре
нимателем, этот жулик, которого довел до банкротства его собственный
брат, убедив Банк Англии отключить его от кредита. И вот, спустя все‑
го несколько месяцев после того, как этого человека постигла та судь‑
ба, которую он заслужил, он возник опять, пытаясь заработать на дис‑
кредитации почтенной банковской и кредитной системы Англии. Торн‑
тон был задет за живое — он постарался отбить нападки опасного Бойда,
и именно эту цель он преследовал, публикуя «Исследование природы
и последствий бумажного кредита Великобритании» («An Enquiry into
the Nature and Effects of the Paper Credit of Great Brittain»), появивше‑
еся в феврале или марте 1802 г., спустя год после выхода в свет «Пись‑
ма к Питту»9.
Однако вначале, в декабре 1800 г., Торнтон подверг Бойда крити‑
ке в Парламенте. И это выступление, и вышедшая позже книга гово‑
рят прежде всего о занимаемом им высоком положении, — он старает‑
ся произвести впечатление рассудительного и умеренного государст‑
венного деятеля. Ведь на подобном мероприятии всегда присутствует
масса людей, которые твердо убеждены в том, что чем более квалифи‑
цированным и обоснованным является суждение, тем более сбаланси‑
рованным и мудрым оно должно быть. Гладкость формулировок, в осо‑
бенности тех, что использует человек, занимающий высокое положение,
слишком часто ошибочно принимается за мудрость.
На этой ранней стадии дебатов о цене слитков сентиментальность
Торнтона неумолимо повела его в ложном направлении. В своей парла‑
ментской речи он указал, что обесценение фунта стерлингов на зару‑
бежных валютных рынках вызвано не увеличением количества бумаж‑
ных денег, а неблагоприятным торговым балансом и, более конкретно,
слишком большим импортом продовольствия. В соответствии с воззре‑
ниями антибуллионистов предполагалось, что импорт и экспорт живут
своей собственной жизнью, определяясь теми или иными частными об‑
стоятельствами, что на них не оказывают воздействия относительные
цены товаров и спрос и предложение денег. Однако антибуллионист‑
ская позиция Торнтона была в высшей степени «умеренной»: он заклю‑
чает, что существует теоретическая возможность того, что увеличение
предложения денег может привести к повышению цен:
…что до утверждения, согласно которому увеличение Банком Анг‑
лии эмиссии своих банкнот было причиной удорожания жизненных
припасов, он [Торнтон] не стал бы отрицать, что такое суждение мо‑
жет иметь определенные основания, но он хотел бы заявить, что по‑
следствия такой политики оказались далеко не столь велики, как
предполагалось…
Книга Генри Торнтона о бумажном кредите представляет собой су‑
щественно расширенную версию этой его парламентской речи, и имен‑
но «Бумажный кредит» занял место не только в ряду главных работ ан‑
тибуллионистского направления, но и в ряду книг, оказавших наиболь‑
203
173
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
174
шее влияние на обе стороны дебатов. Время ее появления оказалось
чрезвычайно удачным, поскольку идея и практика ограничения разме‑
на в 1802 г. особенно сильно стали нуждаться в защите. В марте был под‑
писан мир с Францией, но британское правительство настойчиво стре‑
милось продлить запрет размена банкнот и на следующий год. В начале
1803 г. война с Францией возобновилась, но в течение предыдущего го‑
да наиболее убедительная причина прекращения обмена банкнот Бан‑
ка Англии на металл (необходимость военного времени) не действовала.
Другие трактаты против возобновления размена едва ли могли соста‑
вить конкуренцию работе Торнтона, — начиная с работы Джаспера Ат‑
кинсона, опубликованной анонимно («Соображения об обоснованности
возобновления Банком Англии платежей в металле» («Consideration on
the Propriety of the Bank of England Resuming its Payment in Specie…»)),
в которой отрицался сам факт инфляции, и кончая другим анонимным
сочинением, в котором ошибочная теория Адама Смита о наличии авто‑
матических пределов к расширению банковского кредитования прилага‑
ется к ситуации неразменных бумажных денег, т.е. к ситуации, на кото‑
рую Смит никогда не распространял свою теорию («Анализ полезности
провинциальных банков» («The Utility of Country Banks Considered»)).
Торнтон обезоружил многих своих критиков, допустив как теорети‑
ческую возможность, что избыточная эмиссия бумажных денег может
быть причиной увеличения цен, оттока золота, повышения цен на золо‑
тые слитки и обесценения фунта, но заявив в то же время, что такая си‑
туация не имеет места в настоящий момент и что реальной проблемой
дня являются связанные с действием временных реальных факторов
необычно высокий спрос на золото, необычайно высокий импорт продо‑
вольствия и такое чрезвычайное обстоятельство, как блокада англий‑
ского экспорта.
Торнтон проявил недюжинный ум, посвятив значительную часть
книги предполагаемым ужасам дефляции, безработице и сжатию бан‑
ковского кредита. Дефляция должна привести к депрессии в торговле,
к безработице и банкротствам. Более того, он утверждал, что дефля‑
ция не позволит даже достичь профицита во внешней торговле и обес‑
печить соответствующий приток золота, поскольку дефляция «на‑
столько угнетает торговлю и препятствует промышленной деятельно‑
сти, что уничтожает источники возвращения богатства, на которые мы
должны возлагать главные надежды, как на средство восстановления
нашего баланса». Торнтон не удосужился понять,
что если времена действительно так плохи, то англичане вряд ли по‑
лучают настолько высокие доходы, что они могут поддерживать зна‑
чимое превышение импорта над экспортом. Как и все агитаторы про‑
тив дефляции в то время, он также не понимал, что дефляция вызы‑
вает убытки и банкротства только тогда, когда она неожиданна, когда
она выявляет избыточно высокие ставки заработной платы и другие
завышенные издержки. Помимо оздоровляющего эффекта, состоящего
204
5.5. Генри Торнтон: антибуллионист в овечьей шкуре
в расчистке экономики от неразумных инвестиций и неплатежеспособ‑
ных банков, дефляция имеет лишь ограниченные и временные послед‑
ствия — во‑первых, потому что если инфляция является технически
беспредельной (т.е. она продолжается, пока ценность денег не окажет‑
ся полностью разрушенной), то дефляция с необходимостью ограничена
размерами превышения банковской эмиссией количеств металла, ле‑
жащих в ее основании; и во‑вторых, дефляция прекращает порождать
депрессию, как только завышенные издержки падают до уровней, ха‑
рактерных для периода до начала инфляции.
На самом деле Торнтон признает, что падение цен и депрессия, выз‑
ванная денежной дефляцией, были бы «необычным» и «временным» фе‑
номеном. Но он предвосхищает Кейнса, привлекая внимание к такому
явлению, как жесткость ставок заработной платы, так как:
…падение цен, порождаемое временными потрясениями, скорее все‑
го, не будет сопровождаться соответствующим падением ставок зар‑
платы, — поскольку и падение цен, и потрясения будут восприни‑
маться как нечто временное, тогда как ставки заработной платы, как
мы знаем, не так изменчивы, как товарные цены. Поэтому сущест‑
вуют причины, по которым следует опасаться того, что неестественно
и ненормально низкие цены, порождаемые такими разновидностями
потрясений, о которых мы сейчас говорим, вызовут сильнейший упа‑
док в промышленном производстве.
Здесь возникают две проблемы. Во‑первых, если даже потрясения
в экономике, вызванные ошибочными расчетами предпринимателей и
завышенными ставками зарплаты и других издержек, и впрямь име‑
ют временный характер, то нет никаких причин, по которым падение
цен не должно быть постоянным. В предшествующий период цены бы‑
ли искусственно завышены в ходе денежной и кредитной экспансии, так
что их падение просто‑напросто отражает сжатие кредита до более нор‑
мального уровня. Понимание того, что снижение цен имеет постоянный
характер, сильнейшим образом ускорит действие механизмов коррек‑
ции. Во‑вторых, если работники настаивают на том, чтобы их запросы
в отношении зарплаты оставались на уровне выше рыночного, они мо‑
гут винить только себя за то, что остаются без работы. Удержание лю‑
бой цены выше цены рыночного равновесия, включая ставки заработной
платы, всегда приводит к образованию непроданного излишка товаров
или услуг. Если речь идет о труде, это будет непроданное рабочее вре‑
мя, или безработица. Если работники хотят изменить свой статус безра‑
ботных, им нужно лишь уменьшить свои запросы по заработной плате,
с тем чтобы расчистить рынок и позволить самим себе получить предло‑
жение о найме. Мы должны также признать, что в такой ситуации, ког‑
да цены падают, а ставки заработной платы остаются постоянными, ра‑
ботники тем самым настаивают на более высоких ставках реальной зар‑
платы, чем та, что они получали ранее. Почему тот факт, что работники
205
175
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
требуют повышения ставок реальной зарплаты, должен повлиять на пе‑
реход центрального правительства к инфляционной политике?
Таким образом, выражая тревогу в отношении дефляции, на самом
деле Торнтон призывал Банк Англии к нейтрализации оттока золота,
с тем чтобы заблокировать действие механизма взаимной адаптации цен
и потоков денежного металла и помешать восстановлению равновесия
платежного баланса. Вместо этого он хотел, чтобы Банк Англии перешел
к инфляционной эмиссии банкнот для замены утекающего потока золо‑
та, — в надежде на то, что эти смутные долгосрочные принципы «реаль‑
ной» экономики и «реальных усилий», определяющие расходы и дохо‑
ды, в конце концов заработают и уравновесят импорт и экспорт. Торн‑
тон пишет:
…для Банка Англии может быть правильной политикой и даже дол‑
гом разрешить в течение какого‑то времени и в какой‑то степени про‑
должить этот неблагоприятный обмен, который позволяет золоту по‑
кидать страну, опустошая свои собственные сундуки, — и в этом слу‑
чае Банку необходимо увеличить выдачу ссуд в той же мере, в какой
уменьшились его запасы золота.
Работа Торнтона удостоилась чрезмерных похвал со стороны Хайе‑
ка и других историков, называвших ее превосходной с точки зрения
экономической теории, несмотря на сделанные там достойные сожале‑
ния выводы для экономической политики, соответствующие позиции
антибуллионистов. Однако теоретические слабости этой книги отнюдь
не исчерпываются тем, что он приписывает дефляции всякие ужасы,
или его упором на якобы имеющее место доминирующее значение ре‑
альных факторов, упором, который он делает, анализируя обесцене‑
ние фунта и инфляцию. Все его теоретические построения односторон‑
ни, — все они содержат перекос в сторону реальных и краткосрочных
факторов, все они почти ничего не говорят о присущей экономике тен‑
денции к долгосрочному равновесию. Даже то поверхностное обсужде‑
ние долгосрочного аспекта, которое имеется у Торнтона, полностью от‑
делено от краткосрочного периода и от его денежной природы. Нельзя
не сказать и о том, что Торнтон, таким образом, упускает из виду спрос
на деньги и предложение денег, лежащие в самой основе краткосроч‑
ных процессов, ведущих к равновесию. Проф. Салерно, снабдивший нас
примечательными критическими соображениями по поводу Торнтона,
пишет об этом следующее:
176
Не имея концепции международного денежного равновесия, он вы‑
нужден объяснять тенденцию к установлению равновесия платежно‑
го баланса, ссылаясь на туманную предположительно имеющую место
склонность людей «приспосабливать свои индивидуальные расходы
к своим доходам». Это находится в резком противоречии с позици‑
ей радикальных буллионистов и их предшественников, писавших
в XVIII в., которые неизменно начинали анализ проблемы платежного
206
5.5. Генри Торнтон: антибуллионист в овечьей шкуре
баланса с обсуждения природы и необходимости международного де‑
нежного равновесия, и лишь затем объясняли тенденцию к установ‑
лению равновесия платежного баланса как логическое следствие тен‑
денции к равновесному распределению мирового запаса денег10.
Действительно, вся структура и организация книги как бы склоняют
Торнтона в сторону краткосрочных реальных факторов и отвращают его
взор от малейшего следа денежного подхода к анализу инфляции и пла‑
тежного баланса11.
Подытожим сказанное. Корректная теория последовательных бул‑
лионистов (например, по версии Бойда или лорда Кинга) подчеркива‑
ет важность денежных факторов, действие которых ведет к денежному
равновесию, тогда как последствия действия реальных факторов, как
показывает эта теория, могут иметь только временный характер. Анализ
действия реальных факторов встроен в анализ действия денежных фак‑
торов и в каждый момент подчинен ему. Кроме того, анализ краткосроч‑
ных процессов интегрирован с анализом долгосрочных. Однако в рамках
позиции Торнтона, являющейся умеренно антибуллионистской (иногда
ошибочно трактуемой как умеренно буллионистская), реальные и де‑
нежные факторы представлены как действующие изолированно и не‑
зависимо одни от других, причем реальные факторы представлены как
эмпирически более важные. Аналогичным образом на первый план вы‑
ведены краткосрочные факторы, с тем чтобы можно было пренебречь
долгосрочными.
Шумпетер и другие историки мысли до небес превозносят Торнтона
за то, что тот добавил в перечень факторов, определяющих общий уро‑
вень цен, скорость обращения денег. Однако, прежде всего, мы видели,
что начиная со схоластов спрос на деньги (т.е. величина обратная «скоро‑
сти обращения») в исследовании факторов, определяющих общий уро‑
вень цен, всегда интегрирован с предложением денег. Торнтон действи‑
тельно анализирует различные факторы, влияющие на скорость обра‑
щения денег и ее изменение, и действительно, по степени тщательности
этого анализа его работа имеет новаторский характер: им проанализи‑
рованы частота платежей, влияние клиринговых систем, доверие, ко‑
торым пользуются деньги, колебания запаса денег во времени. Однако,
к сожалению, Торнтон разрушил результаты своего анализа, поскольку
не смог понять, что скорость обращения денег представляет собой всего
лишь величину, обратную спросу на деньги, и трактовал скорость обра‑
щения как некий отдельный от спроса на деньги фактор, действующий
независимо и помогающий определить соотношение между предложе‑
нием денег, спросом на них и ценами.
Хайек и другие возносят Торнтону хвалу за то, что он включил в со‑
став предложения денег не только банкноты, но и банковские депозиты.
Это верно, но выше мы видели, что до него к этой догадке пришел Уолтер
Бойд, опередив его на год. Но Бойд сделал не только это, — он показал,
207
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
177
что векселя и казначейские векселя совершенно точно не являются ча‑
стью предложения денег, что они представляют собой обращаемые объ‑
екты, а не движитель обращения. И Торнтон вернулся к старой ошибке
смешав векселя с банкнотами и депозитами в качестве элемента пред‑
ложения денег.
По‑настоящему значимые результаты, полученные Торнтоном, из‑
ложены им в двух последних главах его «Бумажного кредита», в частно‑
сти в той части, которую можно назвать «бумажные деньги как причи‑
на инфляции», которая представляет собой нечто отдельное от осталь‑
ной книги и содержит нечто противоречащее тому, что говорится в более
ранних главах. Большинство авторов, выступающих с антибуллионист‑
ских позиций, следуют авторитетному заявлению Адама Смита, соглас‑
но которому банковский кредит не может оказывать инфляционного
воздействия на денежное обращение, если он выдается в форме крат‑
косрочных высоколиквидных «реальных векселей». Единственное раз‑
личие между этими авторами и Смитом состоит в том, что Смит фор‑
мулировал свое утверждение применительно к одному только метал‑
лическому стандарту, тогда как антибуллионисты распространяли его
на денежную систему неразменных декретных денег. Торнтон отвеча‑
ет им, что такая система не будет работать, так как увеличение коли‑
чества банкнот приведет и к безграничной инфляции денежной ценно‑
сти реальных векселей. Таким образом, «предел», о котором пишут Смит
и антибуллионисты, обладает бесконечной эластичностью и на практи‑
ке означает наличие открытого канала кредитной инфляции. Торнтон,
далее, указывает, что текущее состояние британского законодательства
против ростовщичества, ограничивающее процентную ставку пятью
процентами, лишь усугубляет проблему. На свободном рынке процент‑
ная ставка, или норма прибыли, повысилась бы и превысила бы уровень
военного времени (или уровень периода бума). Как следствие, искусст‑
венное занижение ставки по банковским кредитам до уровней ниже нор‑
мы прибыли будет стимулировать избыточные заимствования, искус‑
ственно завышенный уровень инвестиций и продолжение денежной и
ценовой инфляции. Таким образом, удержание банковской процентной
ставки ниже нормы прибыли стимулирует увеличение спроса на заим‑
ствования, а продолжение увеличения предложения денег позволяет
удовлетворять этот спрос.
Показав инфляционные последствия искусственного занижения про‑
центной ставки по банковским кредитам, Генри Торнтон предвосхитил
появившуюся позже теорию экономического цикла австрийской школы,
разработанную Людвигом фон Мизесом и Фридрихом Хайеком, теорию,
которая, в свою очередь, опирается на теорию шведско‑американско‑
го экономиста Кнута Викселя, элементы которой он предложил в кон‑
це XIX в. Торнтон также намекнул на явление, которое в австрийской
традиции получит название «вынужденных сбережений», когда указал
на то, что избыточная эмиссия бумажных денег повышает цены товаров
208
5.5. Генри Торнтон: антибуллионист в овечьей шкуре
быстрее ставок заработной платы, так что неизбежным следствием это‑
го процесса является некоторое увеличение инвестиций в те или иные
элементы капитала, но что это увеличение будет идти за счет класса на‑
емных работников и поэтому будет «сопровождаться ростом соответст‑
вующего напряжения и ощущения несправедливости». К сожалению,
Торнтон не довел мысль до основного утверждения австрийской теории
экономического цикла, состоящего в том, что, так как временные и сбе‑
регательные предпочтения общества не достаточны для обеспечения
«вынужденных» инвестиций, эти инвестиции обязательно будут ликви‑
дированы в ходе рецессии, которая последует, как только искусствен‑
ная кредитная экспансия прекратится и выявятся подлинные времен‑
ные и сберегательные предпочтения общества.
Вполне возможно, что «Бумажный кредит» мог быстро сгинуть в без‑
вестности, — несмотря на то что его автор был весьма известен в банков‑
ских кругах. Эта книга очень длинна (семьсот страниц), плохо написана и
неряшливо структурирована, она отличается несистематичностью изло‑
жения, для нее характерна известная запутанность мысли и то, что да‑
же самые верные ее поклонники называли «многословной». Даже Хай‑
ек, наиболее горячий сторонник Торнтона среди современных авторов,
допускает, что «этому тексту не хватает систематичности, а местами он
просто‑напросто невразумителен». Даже его самый яркий ученик и по‑
пуляризатор Френсис Хорнер признавал, что Торнтон
«не справился с организацией материала», что он «часто… запутывался
в изложении своих аргументов», что его рассуждениям «не стоит дове‑
рять», поскольку они часто содержат какие‑нибудь «дефекты», что он не
образован для того, чтобы теоретизировать, что у него плохой стиль и что
«изложение многих проблем организовано настолько неумело, что оно не
проливает на них никакого света, и мы никогда не можем получить пол‑
ного представления о плане обсуждения». Короче говоря, «многословие»
и «невразумительность» работы «удручают читателя».
И в то же время, как бы в насмешку, именно Френсис Хорнер стал тем,
кто избавил «Бумажный кредит» от этих убийственных дефектов и про‑
славил эту книгу. Форма, избранная Хорнером, оказалась чрезвычайно
удачной и обеспечила работе Торнтона максимально возможную степень
влияния. В главе 17 первого тома, когда речь зашла о том влиянии, кото‑
рое оказали представители движения за популяризацию Адама Смита,
мы отмечали, что Френсис Хорнер был одним из членов блестящей груп‑
пы молодых шотландцев, которые учились у Дугальда Стюарта на рубе‑
же XVIII и XIX столетий, и собирались завоевать Британию, изменив ее
интеллектуальный климат посредством распространения здесь доктрины
Адама Смита. В 1802 г. эти ученики Стюарта основали «Эдинбургское обо‑
зрение», издание, оказавшее огромное влияние на британский интеллек‑
туальный мир и быстро превратившееся в один из ведущих журналов Ве‑
ликобритании. И уже в первом номере (октябрь 1802 г.) «Edinburg Review»
Френсис Хорнер публикует свою отчасти рецензию, отчасти обзор «Бу‑
209
178
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
мажного кредита» Генри Торнтона. В этой 30‑страничной прекрасно на‑
писанной статье Хорнер дал систематическое изложение труда Торнтона,
сделав его настолько содержательным, насколько это было возможным,
и — как признал Хайек — «изложил главные аргументы, приведенные
в книге, в форме, которая оказалась существенно более систематической
и последовательной, чем оригинальная версия». Хорнер рекламировал
«Бумажный кредит», превознося его как «без сомнения наиболее ценную
из всех публикаций, порожденных событием исключительной важности,
каким является ограничение , установлен‑
ное Банком Англии». Своей великой славой и огромным влиянием, кото‑
рое получил «Бумажный кредит», Торнтон, безусловно, обязан посредни‑
честву Френсиса Хорнера. Важно также понимать, что Хорнер, ставший
председателем учрежденного позже Комитета о слитках 1810—1811, ре‑
комендовавшего восстановление золотого стандарта, в 1802 г. был солида‑
рен с антибуллионистской позицией Торнтона.
Хотя Хорнер превозносил работу Торнтона как содержащую резуль‑
таты, имеющие окончательный характер, он проложил путь к поздней‑
шему изменению своей (и Торнтона) политической позиции, написав,
что не убежден в том, какие именно факторы — монетарные или реаль‑
ные — вносят решающий вклад в инфляцию и обесценение фунта. Хор‑
нер, как и сам Торнтон, продемонстрировал фундаментальную неспособ‑
ность к теоретической определенности, объявив себя агностиком по во‑
просу о причинности, указав, что этот вопрос разрешится позже, когда
увеличится количество накопленных данных. Итак, если Торнтон в «Бу‑
мажном кредите» создал себе репутацию умеренного антибуллиониста,
то его последователь Хорнер стал тем, кого можно назвать наиболее уме‑
ренным из умеренных, находящимся прямо на средней линии, разделя‑
ющей буллионистов и антибуллионистов.
Можно также заметить, что по проблеме денежного предложения
Хорнер недвусмысленно был на стороне Торнтона и против Бойда. От‑
вергнув отличающуюся совершенной ясностью концепцию Бойда, в рам‑
ках которой различаются движитель обращения (circulator) и «обраща‑
ющиеся объекты» (objects of circulation), Хорнер увековечил ошибоч‑
ную и расплывчатую точку зрения Торнтона, согласно которой между
товарами и средствами обращения не существует никакой определен‑
ной границы, так что все они представляет собой мешанину степеней
обмениваемости.
5.6. ЛОРД КИНГ И КУЛЬМИНАЦИЯ ДИСКУССИИ
О СЛИТКАХ
179
Когда в апреле 1802 г. британское правительство попросило Парламент
продлить на год ограничение, наложенное на Банк Англии в части пла‑
тежей металлом и погашения металлом выпущенных им бумажных
210
5.6. Лорд Кинг и кульминация дискуссии о слитках
банкнот, оно должно было обосновать эту меру не войной с Францией,
а чем‑то иным, поскольку месяцем ранее между Британией и Фран‑
цией был подписан Амьенский мир. Премьер‑министр Генри Аддинг‑
тон (1757—1844) заявил, что, поскольку платежный баланс остается не‑
благоприятным для Британии, запрещение платежей металлом должно
быть продлено — предположительно до того момента, когда восстано‑
вится торговый баланс(1). Когда в феврале 1803 г. решение о том, про‑
длять запрет платежей металлом или возобновлять размен банкнот на
металл опять встало в повестку дня, Аддингтон вновь выступил за про‑
дление системы декретных денег и на том же основании. Великий госу‑
дарственный деятель Англии и лидер оппозиции Чарльз Джеймс Фокс
язвительно оспорил его, заметив, что «возможно, дело обстоит так, что
причиной неблагоприятного для нас курса обмена с другими странами
служит само это ограничение, установленное Банком Англии». Не огра‑
ничившись этим соображением, Фокс отпустил еще одну колкость, за‑
метив, что отток золота, по сути, представляет собой ситуацию, описы‑
ваемую законом Грэшема, когда деньги, недооцененные государством,
неостановимо утекают из обращения, заменяясь переоцененными (или
«плохими») деньгами. Он показал, что именно этот закон полностью при‑
меним к фактической ситуации, только в роли «плохого золота»(2) высту‑
пают бумажные деньги:
В 1772—1773 гг., когда мы в нашей стране имели огромные коли‑
чества плохих денег, пропорции торговли были весьма неблагопри‑
ятны для нас. […] Пока наше денежное обращение продолжало быть
плохим, пропорции торговли оставались для нас неблагоприятными;
то же самое мы имеем и сейчас, потому что бумажные деньги немно‑
гим лучше плохого золота. […] Поэтому можно ли ожидать, что, как
и в том случае, когда наша ходячая валюта улучшилась, пропорции
обмена изменились в благоприятную для нас сторону, и на этот раз,
если Банк Англии возобновит платежи наличными деньгами, это бу‑
дет сопровождаться столь же благоприятными для нас изменением
обстоятельств?
В ходе этих дебатов в Парламенте к дискуссии о слитках добавил‑
ся новый голос, — лорд Питер Кинг (1776—1833) осудил установленные
Банком Англии ограничения на размен его банкнот, в речи, произнесен‑
ной в Палате лордов 22 февраля . Став во главе буллионистов,
лорд Кинг указал на увеличение количества бумажных денег в пери‑
од запрещения размена их на металл, как на главную причину ухуд‑
шения дел в экономике: «…со времени, когда запрещение было введе‑
но в первый раз, курс обмена стал изменяться в сторону, неблагоприят‑
ную для нашей страны, по мере изменения количества бумажных денег
в обращении». В мае лорд Кинг повторил этот аргумент, выступив про‑
тив билля, распространяющего на Ирландию запрет обмена банкнот на
металл. В более поздних числах мая 1803 г. лорд Кинг сформулировал
свои взгляды в весьма важной статье «Размышления об ограничении
211
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
180
платежей металлическими деньгами, установленном Банками Англии
и Ирландии» («Thoughts on the Restriction of Payment in Specie at the
Bank of England and Ireland»), после чего, в следующем году, появилось
второе, дополненное издание под названием «Размышления о послед‑
ствиях ограничений, установленных Банком [Англии]» («Thoughts of
the Effects of the Bank Restriction»). «Размышления» лорда Кинга име‑
ли весьма широкую аудиторию и оказали значительное влияние, — по‑
средством этой статьи Кинг занял место лидера буллионистов, точно так
же, как Торнтон, продолжавший поддерживать продление ограничений,
стал лидером умеренных антибуллионистов.
Лорд Кинг был тогда юным дворянином благородного происхождения.
Его прадед Питер Кинг, первый лорд в роду, занимал пост лорда‑кан‑
цлера страны. Традиция быть вигами и классическими либералами, ха‑
рактерная для семейства Кингов, хорошо иллюстрируется тем фактом,
что мать первого лорда Кинга была кузиной Джона Локка, а сам он, буду‑
чи протеже Локка, стал лидером вигов в Парламенте. Питер Кинг учил‑
ся в Итоне и затем в колледже Св. Троицы в Кембридже, а в 1800 г. за‑
нял место в Палате лордов, став сторонником Чарльза Фокса и важным
деятелем партии вигов. Помимо своей позиции в поддержку твердых
денег лорд Кинг, несмотря на то что он был крупным землевладельцем,
всю жизнь был воинствующим противником хлебных законов. Критик
«высокой церкви», Кинг был главным бойцом за непопулярную законо‑
дательную меру — эмансипацию английских католиков, он также вы‑
ступал против притеснений католиков Ирландии. В 1829 г. лорд Кинг
написал «Жизнь Джона Локка» («Life of John Locke»), которая вышла
в двух томах в следующем году вторым, переработанным и дополнен‑
ным изданием.
Лорд Кинг начинает свои «Размышления» главой «Бумажные деньги».
К сожалению, Кинг следовал ошибочному аргументу Адама Смита, упо‑
добившему бумажные деньги воздушным путям, но он, по крайней ме‑
ре, отвергал идею Смита об автоматическом возвратном потоке любого
избытка бумажных денег обратно в банковскую систему. Вместо этого
Кинг применил количественную теорию денег (или, лучше сказать, тео‑
рию спроса и предложения) к бумажным деньгам, обмениваемым на ме‑
талл. В пассаже, который Нассау Сениор позже назовет «принцип лорда
Кинга», он подчеркивал, что для бумажных денег важно, чтобы их эмис‑
сия не превышала «точное» количество замещаемого ими золота в фор‑
ме монет, находящихся в обращении, и что эта эквивалентность поддер‑
живается немедленным разменом бумаги на золото.
Затем Кинг переходит к разбору аргументов противников возобнов‑
ления размена, утверждавших, что банкноты Банка Англии не были
выпущены в избыточном количестве, и следовательно, не обесценились.
Фактически он поставил крест на концепции, согласно которой Банк
Англии не превысил некую абстрактную пропорцию количества денег,
с одной стороны, и нужд промышленности — с другой (или некое про‑
212
5.6. Лорд Кинг и кульминация дискуссии о слитках
извольно определяемое оптимальное предложение денег). Кинг показал,
что «не существует правила или стандарта, посредством которого в ка‑
кой‑либо стране может быть установлено надлежащее количество об‑
ращающихся средств обмена, помимо фактического спроса со стороны
публики». Затем Кинг показывает, что спрос на деньги, подобно спросу
на любой другой продукт, колеблется и является неопределенным:
Необходимое количество средств обращения, подобно количеству
любого изделия производственного или потребительского назначе‑
ния, регулируется исключительно спросом, разным в разных странах
и в разных общественных классах, и более того — разным в одной и
той же стране в разные моменты времени.
Очевидно, что количество средств обращения, необходимое при
всяком данном состоянии богатства и при всяком данном уровне раз‑
вития промышленности, не является фиксированным, но подвержено
колебаниям и представляет собой неопределенное количество, зави‑
сящее в каждом отдельном случае от великого множества самых раз‑
ных обстоятельств, которое уменьшается и увеличивается в зависи‑
мости от большей или меньшей степени товарного обеспечения, или
количества деловых предприятий и усовершенствований коммерче‑
ской практики. Причины, определяющие спрос, очевидно достаточно
сложны, чтобы можно было признать, будто количество [денег] опре‑
деляется подсчетами, сделанными в предыдущем периоде, или лю‑
бым иным теоретическим способом…
Кинг продолжает эту линию рассуждений, приходя к выводу, согласно
которому
исходя из того, что вышеприведенные рассуждения хорошо обосно‑
ваны, мы обязаны заключить, что не существует метода априорного
определения количества средств обмена в обращении, удовлетворяю‑
щего потребностям общества; это означает, что такому количеству
нельзя поставить в соответствие какое‑либо правило или стандарт; и
это означает, что его истинное количество можно установить только
посредством фактического спроса.
Кинг оказался первым, кто понял важность уничтожающей крити‑
ки, обрушенной Торнтоном на его коллег по лагерю антибуллионистов,
осуществивших расширительное толкование доктрины реальных век‑
селей, предложенной Адамом Смитом, причем сам Кинг нашел еще бо‑
лее сильные аргументы. Установление ставки учетного процента ниже
процентной ставки свободного рынка позволяет неограниченно расши‑
рять банковское кредитование под реальные векселя. Более того, у банка
нет никаких действенных способов для того, чтобы отличать «реальные»
векселя от «фиктивных», а посредством искусственно низкой процент‑
ной ставки, взимаемой банками, торговцев всегда можно убедить брать
кредиты в количествах, намного превышающих реальный спрос со сто‑
роны общества.
213
181
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
Кинг заключает, что в случае бумажных денег, не обмениваемых на
металл, не существует никакого способа установить, каков реальный
спрос на деньги со стороны общества, или определить, является коли‑
чество бумажных денег избыточным или нет. Не будучи обмениваемыми,
бумажные деньги в обращении «лишены своего естественного стандарта,
и к ним невозможно применить никакой другой стандарт». Следователь‑
но, банки и правительства, возложившие на себя задачу отыскания оп‑
тимального уровня предложения денег и кредитов, обречены на то, что‑
бы «вечно совершать ошибки».
Опираясь на новаторскую работу Бойда и на результаты Торнто‑
на, лорд Кинг затем приступает к созданию теории неразменных бу‑
мажных денег, которая стала кульминацией развития денежных док‑
трин, имевшихся в распоряжении буллионистов. Эта теория базирует‑
ся на систематическом и действенном использовании доктрины спроса
и предложения. Вначале Кинг отмечает, что обесценение неразменных
бумажных денег происходит под воздействием двух различных, хотя
и связанных между собой факторов: «потребность в доверии со сторо‑
ны части публики и излишнее увеличение количества банкнот». Он пи‑
шет, что все разновидности неразменных бумажных денег вскоре на‑
чинают испытывать на себе действие обоих этих факторов. Как можно
понять, задается вопросом Кинг, что началось обесценение неразмен‑
ных банкнот? Уолтер Бойд утверждал, что одним из признаков обесце‑
нения могут служить рост цен на слитки на свободном рынке и превы‑
шение цен на слитки денежного металла над официальной ценой монет.
Кинг усилил аргументацию Бойда, указав, что ценность слитков име‑
ет тенденцию быть стабильной в краткосрочном периоде, что означает:
колебания ценности слитков в обоих направлениях представляют со‑
бой результат изменения ценности бумажных денег. Кинг также снаб‑
дил более жестким основанием второй признак обесценения, указан‑
ный Бойдом, а именно обесценение фунта стерлингов против других ва‑
лют, — ведь валюта, обмениваемая на металл, не может обесцениваться,
поскольку любой избыток может быть вывезен. Но неразменные бумажные деньги не
могут быть вывезены и будут «оставаться в стране, так что если их ко‑
личество увеличится в масштабах больших, чем имеющийся спрос, они
должны будут обесцениться в той мере, в какой их количество превы‑
шает спрос». Более того,
в ходе торговых сделок это увеличение количества будет вскоре обна‑
ружено и цены пропорционально увеличатся. Схожие эффекты име‑
ют место в трансакциях с иностранными валютами в соответствии со
статусом этих последних.
182
Кинг переходит здесь к краткой формулировке теории обменных
курсов, определяемых паритетом покупательной способности в усло‑
виях неразменных бумажных денег.
214
5.6. Лорд Кинг и кульминация дискуссии о слитках
Если в приведенном отрывке Кинг, по‑видимому, разделяет механи‑
стическую версию количественной теории денег, в которой предполага‑
ется пропорциональный рост цен, то в написанной позже статье он про‑
ясняет этот момент, указав, что эта пропорциональность, если она вооб‑
ще как‑либо проявляется, то только в долгосрочном периоде. Кинг, как
и Бойд, был последовательным буллионистом, и его формулировки этой
позиции до сих пор остаются наилучшими. Кинг показал, что процесс
инфляции с необходимостью включает в себя перераспределение бо‑
гатства и дохода. Исследуя неявные характеристики процесса, на кото‑
рые имеются намеки еще у Юма, Кинг пишет, что эффект пропорцио‑
нального роста цен в ответ на увеличение количества бумажных денег
имеет далеко не мгновенный характер и что «пока новые деньги смогут
совершить оборот во всем обществе и повлиять на цены всех товаров,
должно пройти некоторое время». Но если Юм позитивно оценивает это
явление, считая, что в этот период стимулируется деловая активность,
то Кинг правильно сосредоточивает свое внимание на тех искажающих
дело преимуществах, которые этот процесс дает первым получателям
новых денег в ущерб последним:
Именно этот интервал между созданием новых бумажных денег и ро‑
стом цен может быть источником выгод для людей, получивших ссу‑
ду в Банке. Торговец, для которого эти банкноты были только что вы‑
пущены, использует их для приобретения товаров по ценам, которые
эти товары имели в момент выпуска. Но сам эффект этих банкнот, ког‑
да они после этого начали совершать обращение, состоит в том, что це‑
на товаров увеличивается, и торговец имеет выгоду в виде этого ро‑
ста, являющуюся дополнением к обычной торговой прибыли. Если он
занимается экспортом, то помимо обычной прибыли он получит до‑
полнительную выгоду в размере обесценения денег, имеющего место
в период между моментом, когда он приобрел товар, и моментом, ког‑
да ему переведут деньги за его продажу.
Кинг также называет обесценение банкнот центрального Банка Ир‑
ландии «подоходным налогом, который налагается не в пользу прави‑
тельства, а в пользу акционеров Банка». Говоря о Банке Англии, он от‑
мечает, что «несправедливая выгода, полученная Банком, в той же мере,
в какой Банк выпустил излишние банкноты», была с лихвой перекры‑
та «убытками и ущербом публики, как это всегда бывает в случае обес‑
ценивающейся национальной валюты». «Таким образом, «на общество
накладывается косвенный налог, и это делается не ко благу общества,
а к выгоде отдельных лиц. Этот налог взымается максимально пагубным
способом; из всех налогов он обладает наименьшей продуктивностью,
если под последней понимать соотношение между приносимой выгодой
и порождаемыми им убытками инеудобствами».
Итак, Кинг понял, что привилегированными бенефициарами инфля‑
ции и обесценения являются в значительной мере сами центральные
банки и их акционеры, а также торговцы, получавшие займы в этих
215
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
183
банках, и экспортеры, получавшие выгоду от обесценения националь‑
ной валюты. Все эти группы получали свои выгоды за счет публики.
Кинг также проницательно замечает, что это именно те группы, кото‑
рые наиболее активно выступали за запрет обмена банкнот централь‑
ных банков на металл. Он предположил, что эти лондонские и дублин‑
ские торговцы никогда не читали Юма, а также никогда не прослежи‑
вали цепочку экономико‑теоретических шагов, объясняющих, за счет
чего они имеют привилегии и получают выгоды от инфляции, генери‑
руемой банками:
Но их опыт неотвратимо ведет их к тем же выводам; и не может быть
сомнений в том, что во время запрета торговые люди легче получали
займы в Банке и получали их с меньшим учетным процентом и что эти
займы и порождаемая ими прибыль обеспечивали сильный сдвиг в их
оценках в пользу этой меры.
Более того, проделанное лордом Кингом экономико‑теоретическое
исследование преимуществ, получаемых центральными банками за
счет публики посредством инфляционной эмиссии ими своих банкнот,
привело его к осуждению любых «исключительных привилегий» как та‑
ковых, получаемых посредством эмиссии банкнот, привилегий, гаран‑
тированных Банку Англии. Эти привилегии нужно было считать «таки‑
ми же несправедливыми и неуместными, как если бы монополия на лю‑
бую другую отрасль ремесла или промышленности была гарантирована
любому другому частному торговцу или компании».
Согласно своему отрицательному отношению к механистической
идее пропорциональности, лорд Кинг допускал, что реальные факто‑
ры могут оказывать подчиненное и временное воздействие на процесс
обесценения и обменный курс. На самом деле именно такая трактовка
временного характера реальных факторов помогла Кингу прийти к от‑
рицанию концепции жесткой пропорциональности и, следовательно,
к отрицанию идеи всякой точной количественной меры обесценения
или избыточности количества бумажных денег. Как пишет Кинг, «ни‑
какие самые тщательные расчеты показателей цены слитков или зна‑
чений обменного курса не в состоянии помочь установить, в какой мере
обесценена наша валюта, хотя сам факт обесценения может быть удо‑
стоверен без всяких дискуссий». Он тактично упрекает Бойда за совер‑
шенно излишний упор, который тот делал на существовании такой ме‑
ры превышения [количества банкнот], вследствие чего Бойд, по словам
Кинга, «предоставил своим оппонентам преимущество в полемике, по‑
рожденное тем, что он слишком активно настаивал на существовании
степени обесценения…»
Наконец, нельзя не выразить сожаления по поводу того, что Кинг
следовал Смиту и Торнтону, смешивая векселя и другие долговые сви‑
детельства с деньгами, и что Кинг отверг идею ярко выраженного раз‑
личия между ними.
216
5.6. Лорд Кинг и кульминация дискуссии о слитках
Вклад в экономическую теорию, внесенный Кингом, немедленно по‑
ставил его в первый ряд теоретиков среди буллионистов, и когда почти
через десять лет на арену выступил Давид Рикардо, он превозносил бро‑
шюру Кинга как оказавшую на него огромное влияние. Однако по неко‑
торым причинам жизненно важные результаты Кинга были, прискорб‑
ным образом, упущены из виду большинством позднейших историков, и
даже в эпоху Нассау Сениора, в середине 1840‑х гг., Сениор нашел необ‑
ходимым упрекнуть молодое поколение в том, что они пренебрегают ве‑
ликими достижениями лорда Кинга. Сениор вознес хвалу работе Кин‑
га, назвав ее «такой полной и во многом такой верной в том, что каса‑
ется изложения теории бумажных денег, что по прошествии более чем
сорока лет дебатов к этой теории можно мало что добавить или испра‑
вить в ней». К этой оценке Кинга позже присоединились Генри Маклеод
и Френсис Уолкер, и даже в 1911 г. Джейкоб Холландер в своем знамени‑
том исследовании, которое вырвало из тьмы забвения историю денеж‑
ной теории в период между Смитом и Рикардо, в кратких выражениях
похвалил работу Кинга, отметив, что она «представляет собой примеча‑
тельный контраст по сравнению с многословной неясностью эссе Торн‑
тона и горячностью, которую продемонстрировал Бойд». Кроме того, она
«в той же мере является и подлинным сводом всего, что было написано
до нее на тему здравой критической оценки и обоснованной интерпрета‑
ции образа действий Банка Англии, и ориентиром для будущих иссле‑
дований в этом направлении»12.
Возможно, наиболее важное немедленное воздействие «Размышле‑
ния» лорда Кинга оказали на Френсиса Хорнера, поскольку эта бро‑
шюра превратила Хорнера из умеренного антибуллиониста в умерен‑
ного буллиониста. Это обращение было вызвано скорее не теоретиче‑
ским анализом, проделанным Кингом, а его основательной работой со
статистикой периода ограничения размена банкнот на металл, кото‑
рая убедила экономико‑теоретического агностика Хорнера в том, что
факты были на стороне концепции, согласно которой причиной инфля‑
ции и обесценения фунта была избыточная эмиссия бумажных денег.
В рецензии на «Размышления» Кинга, появившейся в июльском номере
«Edinburg Review» за 1803 г., Хорнер отказывается от своего прежнего
агностицизма по отношению к политике ограничений размена и недву‑
смысленно выступает за погашение банкнот металлом. «Прежде все‑
го, — пишет он теперь, — не может быть никаких сомнений в ошибоч‑
ности и нечестности ограничения…» Следует учесть, что ранее он чув‑
ствовал: факты слишком сложны для того, чтобы решить, прав ли Бойд,
говоря о том, что именно ограничение обмена оказывает инфляцион‑
ное давление на цены. Теперь Кинг убедил Хорнера в том, что Бойд был
прав. Теперь он приходит к выводу о том, что «на всем протяжении всех
этих перемен мы можем наблюдать один и тот же эффект, наличие ко‑
торого было полностью доказано и логика действия которого была пол‑
ностью описана лордом Кингом».
217
184
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
5.7. ПРОБЛЕМА ИРЛАНДСКОГО
ДЕНЕЖНОГО ОБРАЩЕНИЯ
185
Помимо Банка Англии лорд Кинг подвергал резкой критике и централь‑
ный Банк Ирландии. После возобновления войны с Францией в 1803 г. и
продления ограничения обмена банкнот Банка Англии внимание авторов
и публики переключилось на быстрое обесценение ирландской валюты.
Когда Британия установила ограничения в 1797 г., она также запре‑
тила осуществлять платежи металлом Банку Ирландии и банковской
системе своей ирландской колонии. Британия проделала это несмотря на
то, что банковская система Ирландии была тогда в относительно здоро‑
вом состоянии, работая в условиях отсутствия инфляции. Однако Банк
Ирландии быстро реализовал свои новые привилегии, состоящие в раз‑
решении инфлировать предложение денег и кредита, увеличив в тече‑
ние следующих шести лет количество банкнот в обращении в четыре ра‑
за. Таким образом, к 1803 г. ирландский фунт упал на 10% ниже парите‑
та, соответствующего золотому стандарту, каковой паритет составлял
108 : 100 к английскому фунту стерлингов. В частности, было очевидно,
что проблема Ирландии состоит в предложении бумажных денег и боль‑
ше ни в чем, так как Белфаст, находящийся в орбите английской валюты
и не имеющий своего собственного центрального банка, сохраняет свою
валюту на паритетном уровне к английскому фунту, и следовательно,
фунт, эмитируемый в Дублине, обесценился в той же мере в Белфасте,
что и в Лондоне.
Когда вопрос о продлении ограничения обмена в феврале 1803 г. был
поставлен в Парламенте, за это выступил Торнтон, а критика ситуации
в Ирландии с буллионистских позиций была инициирована лордом Кин‑
гом, который продолжил дискуссию на эту же тему в мае, когда в Парла‑
менте был поставлен вопрос о продлении ограничения в Ирландии.
Реагируя на увеличение внимания к ирландским делам, Палата об‑
щин английского Парламента в марте 1804 г. учредила «Комитет по ир‑
ландскому денежному обращению», или, точнее, «Выборный комитет
о находящихся в обращении бумажных деньгах, металле и монетах, ко‑
торые выпускаются в Ирландии». Официальные лица Банка Ирлан‑
дии, отчаянно пытаясь защитить результаты проводившейся ими по‑
литики, делали все более абсурдные утверждения, согласно которым
обесценение ирландского фунта имеет своей причиной не избыточную
эмиссию, но таинственное «неблагоприятное состояние» платежного ба‑
ланса, который формируется за пределами Ирландии. Комитет, веду‑
щим членом которого был Генри Торнтон, в июне выпустил отчет, в ко‑
тором была осуществлена настоящая расправа с аргументацией анти‑
буллионистов. Авторы отчета полностью признали главный результат
буллионистов: причиной обесценения ирландского фунта была избы‑
точная эмиссия бумажных денег и расширение кредита, осуществляв‑
шиеся Банком Ирландии, а эта избыточная эмиссия стала возможной
218
5.7. Проблема ирландского денежного обращения
вследствие установления запрета на размен и платежи металлом. Отчет
этого комитета, ставший провозвестником знаменитого отчета Комите‑
та о слитках, который вышел шестью годами позже, примечателен еще
в одном отношении — именно ирландский отчет завершил обращение
Генри Торнтона, который, после выхода этого отчета, вслед за Хорне‑
ром, присоединился к лагерю умеренных буллионистов. В отчете утвер‑
ждалось, что «великим и действенным лекарством» для исцеления де‑
нежного обращения Ирландии, является «отмена Акта об ограничении
обмена, который и есть корень всех зол», однако затем эта радикальная
позиция сменяется в пользу более умеренной, сводящейся к тому, что‑
бы Банк Ирландии допустил обмен своих банкнот на обесценившиеся
в значительно меньшей мере банкноты Банка Англии. Это умеренное
решение предлагалось также и лордом Кингом. Комитет главным обра‑
зом предупреждал о том, что Банк Ирландии должен ограничить эмис‑
сию своих банкнот на все то время, пока платежный баланс остается не‑
благоприятным, и о том, что «все зло высокого обменного курса, испы‑
тывающего сильные колебания, должно будет вменено [руководителям
Банка Ирландии], если они не сумеют ограничить эмиссию».
В ходе обсуждения вопроса о денежном обращении в Ирландии к ла‑
герю буллионистов присоединились еще два важных члена англо‑ир‑
ландского истеблишмента. За месяц до учреждения Комитета по ир‑
ландскому денежному обращению Генри Парнелл (1776—1842), первый
барон Конглтон, опубликовал статью «Наблюдения за состоянием де‑
нежного обращения в Ирландии («Observations on the State of Currency
in Ireland»). Парнелл, сын сэра Джона, канцлера казначейства Ирлан‑
дии, получил образование в Итоне и колледже Св. Троицы в Кембрид‑
же. С 1802 г., когда он был избран в Парламент, этот влиятельный поли‑
тический деятель, под влиянием лорда Кинга, применял принципы бул‑
лионистов к ирландскому вопросу. Он обвинил Банк Англии в том, что
тот наводнил страну своими бумажными деньгами; в том, что это умень‑
шило ценность значительной части собственности, имеющейся в стра‑
не; в том, что Банк Англии довел обменный курс до катастрофического
уровня; и в том, что Банк обрушил на страну все беды, присущие обес‑
ценивающейся валюте. В качестве промежуточного лекарства Парнелл
так же рекомендовал принять предложение Кинга — сделать ирланд‑
ский бумажный фунт обмениваемым на банкноты Банка Англии. Содер‑
жание брошюры Парнелла было настолько близко к вышедшему позже
докладу Комитета, что третье издание труда Парнелла было опублико‑
вано в приложении к докладу в качестве итогового послесловия.
Положения доклада «ирландского» парламентского комитета и
предложения Кинга были поддержаны еще одним видным предста‑
вителем англо‑ирландского истеблишмента — Джоном Фостером (ок.
1781—1842), молодым ирландским адвокатом, практиковавшим в Лон‑
доне, автором работы «Очерк о началах торговых обменов («Essay on the
Principles of Commercial Exchanges», 1804). Фостер, сын англиканского
219
186
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
епископа и выпускник дублинского колледжа Св. Троицы, позже стал
ирландским судьей и депутатом английского Парламента от партии то‑
ри. Можно вспомнить также примечательный случай Джеймса Мэй‑
тланда (1759—1839), восьмого графа Лодердэйла, шотландского адво‑
ката, который вначале был депутатом‑вигом английского Парламента,
а потом перешел к тори. С одной стороны, он был фанатичным привер‑
женцем теории недопотребления и противником сбережений (предвос‑
хитив в этом Кейнса), что следует из написанного им «Исследования
природы и происхождения богатства страны» («Inquiry into the Nature
and Origins of Public Wealth», 1804); кроме того, он выступал против по‑
гашения долга и за государственные расходы как
таковые — в «Трех письмах герцогу Веллингтону» («Three Letters to
the Duke of Wellington», 1829). С другой стороны, лорд Лодердэйл всег‑
да выступал за твердые деньги и поддержал доклад «ирландского» ко‑
митета в написанной в энергичных выражениях статье. Лодердэйл не
только согласился с тем, что избыточная эмиссия бумажных денег, осу‑
ществленная Банком Ирландии, привела к обесценению ирландского
фунта и образованию премии в сделках на золото. Он пошел дальше
выводов доклада, настаивая на том, что радикальное снижение коли‑
чества бумажных банкнот Банка Ирландии представляет собой един‑
ственное средство решения существующей проблемы (см. его «Раз‑
мышления о тревожном состоянии денежного обращения и о средст‑
вах исправления денежных трудностей в Ирландии» («Thoughts on
the Alarming State of the Circulation and on the Means of Redressing the
Pecuniary Grievances of Ireland», 1805)). Весьма необычная ситуация —
одно и то же лицо в одно и то же время представляет собой главного
сторонника теории недопотребления и ярого приверженца дефляции
и твердых денег!
Хотя решения, предлагавшиеся Кингом и «ирландским» комитетом,
не одержали верх, официальные лица Банка Ирландии, по‑видимому,
осознавали ситуацию много лучше, чем они изображали это. В пользу
этого говорит тот факт, что вскоре они начали решать проблему, перей‑
дя к жесткой денежной политике, и вернули ирландский фунт к пари‑
тету с английским фунтом.
5.8. ВОЗНИКНОВЕНИЕ МЕХАНИСТИЧЕСКОЙ ВЕРСИИ
БУЛЛИОНИЗМА: ДЖОН УИТЛИ
После 1804 г. Банк Англии на несколько лет затормозил экспансионист‑
скую политику, и инфляция прекратилась (соответственно приостано‑
вился и процесс обесценения фунта). В результате дебаты между бул‑
лионистами и антибуллионистами также сошли на нет. Первый этап ве‑
ликой дискуссии о слитках завершился. На арене остались три школы
и три группы мнений по вопросам денежной теории: во‑первых, анти‑
220
5.8. Возникновение механистической версии буллионизма: Джон Уитли
буллионисты — апологеты действий британского правительства и Банка
Англии, взгляды которых вряд ли можно удостоить звания «теории», —
они просто‑напросто отрицали, что проблемы в денежной сфере име‑
ют какое‑то отношение к бедам в виде инфляции и обесценения фун‑
та. Напротив расположились члены второй группы, последовательные
буллионисты, возглавляемые лордом Кингом и Уолтером Бойдом, ак‑
тивно применявшими теорию спроса и предложения для анализа ситу‑
ации в денежной сфере в новых условиях неразменных декретных де‑
нег. Они критиковали избыточную эмиссию Банка Англии, видя в ней
причину всех зол, но признавали, что «реальные факторы» также игра‑
ют свою роль, хотя эта роль временная и подчиненная. Между ними рас‑
полагалась третья группа, группа умеренных, состоявшая прежде всего
из Генри Торнтона и Френсиса Хорнера, этих теоретических агностиков,
которые утверждали, что причиной каждого конкретного эпизода ин‑
фляции могут служить как денежные, так и реальные факторы, и кото‑
рые посредством эмпирических данных и соображений, имеющих силу
для конкретных обстоятельств, пытались определить, какой набор фак‑
торов может быть решающей причиной в тех или иных обстоятельствах.
Они вступили в дискуссию как умеренные антибуллионисты, но к 1803 г.
эмпирические данные убедили их, по крайней мере Хорнера, примкнуть
к лагерю умеренных буллионистов.
Однако еще до окончания Первого этапа дискуссии о слитках и до то‑
го, как появилась упомянутая выше третья ветвь буллионистов, возни‑
кло механицистское направление буллионистов. Огромной ошибкой этого
направления было не просто игнорирование влияния всех вообще реаль‑
ных факторов и не то, что представители этого направления настаивали
на том, что денежные факторы и только они определяют уровень цен и
обменные курсы. Главной проблемой механицистов было то, что они бы‑
ли также склонны игнорировать все остальные факторы, не сводивши‑
еся к предложению денег, в том числе многие весьма важные факторы.
Короче говоря, они игнорировали спрос на деньги во всех его разновид‑
ностях, и такие важные «эффекты распределения» (даже в долгосрочном
аспекте), как изменения в структуре активов и доходов, а также измене‑
ния относительных цен. Подводя краткий итог, укажем, что механицисты
утверждали: в краткосрочном аспекте и в долгосрочном аспекте единст‑
венным фактором, являющимся причиной изменения цен и [пропорций]
обменов, служат изменения количества денег. Тем самым их ошибочная
и искажающая реальность точка зрения сводилась к тому, что изменения
в «уровнях цен» представляют собой прямо пропорциональное следствие
изменений количества денег.
Механицистская доктрина, возникшая, скорее всего, как некая из‑
быточная реакция на взгляды умеренных буллионистов, впервые была
представлена человеком, который не был ни членом Парламента, ни во‑
обще сколько‑нибудь публичной фигурой. Адвокат Джон Уитли (1772—
1830) в своей первой из множества работ по денежной теории, «Заме‑
221
187
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
чания о денежном обращении и торговле» («Remarks on Currency and
Commerce», 1803), изложил долгосрочный подход буллионистов к де‑
нежной теории в наиболее полной и наиболее простой форме. Он обошел‑
ся без всякого обсуждения процессов временнóй адаптации и даже без
всяких временны´х процессов вообще, с тем чтобы сосредоточиться ис‑
ключительно на конечных состояниях равновесия. Согласно Уитли, весь
экспорт и весь импорт золота определяются только спросом на золото
и его ценой, т.е. денежными факторами, а цена слитков и обменный курс
определяются только и исключительно денежными соображениями. Ре‑
альные факторы не играют никакой роли в этих делах, даже временно
и даже в краткосрочном аспекте. Следовательно, воздействие предложе‑
ния денег на уровни цен и обменные курсы является строго и точно про‑
порциональным. Общая динамика цен не только пропорциональна, но и
одинакова в смысле воздействия на «уровни» цен , так что
относительные цены вообще никак не меняются. Поэтому Уитли пишет:
Увеличение средств обращения посредством увеличения количества
бумажных денег должно вызвать такое же уменьшение ценности де‑
нег, пропорциональное активности их обращения, как и увеличе‑
ние количества металлических средств обращения. Но… если бума‑
га обесценивает деньги, то это должно в схожей пропорции повышать
цены средств существования и предметов роскоши.
188
На этом основании Уитли было легко прийти к выводу, согласно кото‑
рому расширение предложения денег вообще никогда не может сти‑
мулировать экономику, так как, по определению, «заработная плата
труда увеличивается лишь пропорционально увеличению [количества
средств обращения]». И поскольку заработная плата растет пропорцио‑
нально предложению денег и росту всех остальных цен, «она не может
купить большее количество продуктов после увеличения, чем до это‑
го», и поэтому «это жульничество не может произвести никаких вели‑
ких следствий». Без сомнения, такой героически звучащий вывод верен
в долгосрочном аспекте, но это наивное догматическое утверждение иг‑
норирует главное содержание процесса денежной инфляции и ее крат‑
косрочные стимулирующие эффекты, а именно тот факт, что под влия‑
нием инфляционного увеличения денег цены на продук‑
цию растут быстрее ставок заработной платы.
Более того, поскольку Уитли имел в своем распоряжении только дол‑
госрочную и, следовательно, только денежную теорию обменных кур‑
сов, причем в условиях отсутствия обмена бумажных денег на металл
он, опять‑таки, наивно предположил, что ценность любых данных де‑
нег всегда и везде (т.е. в условиях долгосрочного равновесия) одинако‑
ва, и что обменные курсы декретных денег всегда в точности совпадают
с отношениями их паритетов покупательной способности к их соответ‑
ствующей денежной покупательной способности. Следовательно, для
Уитли обесценившийся обменный курс и премия по сделкам с расчетами
222
5.8. Возникновение механистической версии буллионизма: Джон Уитли
металлическими слитками не только представляли собой «безошибоч‑
ную систему» обесценения валюты, он также извлекал отсюда «точную
меру» этого обесценения. В отличие от него Кинг и Бойд, не говоря уже
о Торнтоне, видели обесценение валюты, только если это явление имело
место в течение «существенного периода времени» (Бойд) или там, где
оно «долго продолжалось» (Кинг). И ни один из них не утверждал, что та‑
кая премия или таким образом упавшие обменные курсы могут служить
точной мерой обесценения.
Несмотря на то что Уитли и близко не имел той известности, кото‑
рой пользовались его коллеги по дискуссии о слитках, он ни в коей ме‑
ре не был незначительной фигурой. Он родился в Кенте, в выдающемся
семействе землевладельцев и военных деятелей, известном в графстве.
Его отец Уильям был шерифом графства и заместителем военного губер‑
натора Кента, старший брат Уильям служил генерал‑майором во время
войн с Францией, а младший брат сэр Генри Уитли в течение многих лет
был членом королевского суда. Сам Уитли получил степень бакалавра
искусств в аристократическом колледже Церкви Христовой в Оксфорде,
в 1793 г., после чего был принят в адвокатуру. Его жена Джорджиана бы‑
ла дочерью известного лондонского торговца и депутата Парламента от
лондонского Сити Уильяма Лашингтона, приходившегося братом быв‑
шему президенту могущественной Ост‑Индской компании сэру Стивену
Лашингтону. Примечательно, что Уильям Лашингтон, будучи предсе‑
дателем комитета торговцев Лондона, в марте 1797 г. подписал петицию
в адрес Банка Англии, в которой торговцы требовали от Банка проведе‑
ния более экспансионистской политики учетной ставки.
Знаменитый предводитель вигов Генри Брэм подверг
«Замечания» Уитли критике в «Edinburgh Review», опираясь на извест‑
ные доводы Торнтона. Несмотря на то что Уитли развил положения сво‑
ей первой публикации в первом томе «Очерка теории денег и принципов
торговли» («An Essay on the Theory of Money and Principles of Commerce»,
1807), эта публикация была несвоевременной, — в тот период интерес
к дискуссии о слитках был утерян. Уитли усугубил проблемы воспри‑
ятия своих работ, ничего не написав о деньгах на протяжении следую‑
щих девяти лет — как раз тогда, когда интерес к дискуссии о слитках
возобновился и достиг апогея. По всем этим причинам публика и эконо‑
мисты‑теоретики упустили из виду позицию Уитли — до 1809 г., когда
лидерство в механицистской фракции буллионистов перешло к Давиду
Рикардо. Кроме того, известности и влиянию Уитли вряд ли помогали
хронические финансовые затруднения, преследовавшие его почти всю
жизнь. Периодически он работал в качестве торгового агента для семей‑
ства Лашингтонов в их операциях в Вест‑Индии. Однако финансовые
затруднения заставляли его совершать много дальних путешествий, —
второй том его «Очерка о теории денег и принципах торговли» появился
вскоре после того, как в 1822 г. он переехал в Индию (откуда он, спасаясь
от финансовых неурядиц, уехал в Южную Африку). Преследуемый эти‑
223
189
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
ми проблемами и меняя места обитания, он продолжал, однако, публико‑
вать статьи, в которых страстно призывал к свободе торговли.
Джон Уитли всегда делал особый упор на предложении денег и еди‑
ном уровне цен, этим он предвосхитил то жесткое разделение реально‑
го мира на денежную и реальную сферу, которое так характерно для
современного монетаризма и макроэкономики вообще. Более интерес‑
но, что в этой своей механистической фиксации на общем уровне цен он
также предвосхитил невезучих сторонников Ирвина Фишера и пред‑
ставителей чикагской школы, а также более позднюю озабоченность мо‑
нетаристов проблемой стабилизации «уровня цен» с их фанатически‑
ми протестами против любых изменений этого «уровня». Даже в своих
ранних работах 1803 и 1807 гг. Уитли заклинает остерегаться якобы су‑
ществующего зла, присущего падающим ценам (но также и инфляции),
и утверждает, что падающие цены более опасны, чем инфляция. В дей‑
ствительности влияние ранних работ Уитли было фатально ослаблено
его половинчатыми рекомендациями в области денежной политики, ко‑
торые он выводил из своей бескомпромиссной денежной теории. Вме‑
сто того чтобы рекомендовать возвращение к золотому стандарту, Уит‑
ли смог предложить лишить провинциальные банки права эмитировать
собственные банкноты и обязать мелкие банки погашать все выпущен‑
ные ими банкноты номиналом меньше 5 ф. ст.
В сочинении 1807 г. он призвал к тому, чтобы долгосрочные контракты
заключались с использованием индекса цен, а в более поздних работах,
написанных после того, как этот призыв не был услышан, он впал в на‑
стоящую истерику по поводу мнимых ужасов в виде падающих цен и
тех бедствий, которые они несут для бедняков. Во втором томе своего со‑
чинения, вышедшем в 1822 г., Уитли дошел до того, что выступил за от‑
срочку возобновления погашения банкнот Банка Англии металлом до
того момента, когда в стране окажется больше золота — чтобы не до‑
пустить падения цен. В действительности в тот момент Уитли был го‑
тов выйти из золотого стандарта — вследствие своего безумного сопро‑
тивления падению цен. Страстно желая, чтобы правительство стабили‑
зировало ценность декретных денег, Уитли писал: «…если количество
бумажных денег будет поддерживаться постоянным и не будет ни уве‑
личиваться, ни уменьшаться, то они будут лучшей мерой ценности и
лучшим средством обмена, чем золото». К моменту опубликования сво‑
ей последней работы, написанной в 1828 г. в Южной Африке, Уитли при‑
зывал к экспансии денежного предложения исключительно путем уве‑
личения количества бумажных денег, утверждая, что в противном слу‑
чае «нам неизбежно уготована вечная бедность».
Судьба Уитли подобна судьбе многих современных монетаристов и
приверженцев механицистской версии количественной теории денег, —
он начал как стойкий буллионист и через несколько лет стал фанатиче‑
ски ненавидеть дефляцию, что превратило его в сторонника инфляции
и декретных денег.
224
5.9. Примечания
5.9. ПРИМЕЧАНИЯ
190
1. На протяжении XVII—XVIII вв. в Англии действовал биметаллический стан‑
дарт, но официальный курс систематически завышал золото и занижал се‑
ребро по сравнению с ценами этих металлов, устанавливаемых на мировом
рынке. В результате в течение длительного времени Британия де‑факто име‑
ла золотой стандарт. Полемика по проблемам денежного обращения, развер‑
нувшаяся в Англии в период отмены погашения, осложнялась тем фактом, что
в течение этих двух столетий британцам было запрещено экспортировать зо‑
лотые и серебряные монеты и слитки, изготовленные из таких монет. Экспорт
иностранных монет и слитков был легальным, но более важно то, что обычно
эти экспортные ограничения сводились на нет вследствие массовой и значи‑
тельной по объему контрабанды.
2. Norman J. Silberling, Financial and Monetary Policy of Great Britain during
the Napoleonic Wars’, Quarterly Journal of Economics 38 (1924), p. 420; цит. по:
Joseph Salerno, ‘The Doctrinal Antecedents of the Monetary Approach to the
Balance of Payments’ (докторская диссертация, Rutgers University, 1980),
pp. 283—284.
3. См.: Thomas Malthus, An Investigation of the Cause of the Present High Price of
Provisions (1800).
4. Salerno, op. cit., note 2, p. 294.
5. Ibid., pp. 229—300.
6. Воздействие «Письма» Бойда усилили факты, которые он привел в предис‑
ловии: Бойд сообщил, что через несколько месяцев после написания основ‑
ной части текста «Письма» обесценение фунта на рынке в Гамбурге увеличи‑
лось с 9 до 14%, а премия, уплачиваемая в случае расчетов золотыми слитка‑
ми вместо фунтов выросла до 101/2%. Он указал, что за этот же
период Банк Англии был вынужден раскрыть перед Парламентом статисти‑
ку о количестве своих банкнот, находящихся в обращении, подтвердив силь‑
ные подозрения Бойда о том, что имело место огромное увеличение этого ко‑
личества, — оказалось, что количество выпущенных банкнот Банка Англии
выросло с 8,6 млн ф. ст. в феврале 1798 г. до 15,45 млн ф. ст. в декабре 1800 г.
7. См. весьма полезный для прояснения позиций участников дискуссии о слит‑
ках историографический анализ в: Salerno, op. cit., note 2, pp. 266—282.
8. Цит. по: F. A. von Hayek, ‘Introduction’ in Henry Thornton, An Enquiry into the
Nature and Effects of the Credit of Great Britain (1802) (New York: Rinehart &
Co. 1939), p. 36n.
9. Биограф Торнтона совершенно прав, отвергая утверждение Хайека, согласно
которому Торнтон работал над «Бумажным кредитом» с 1796 г. Сам Торнтон (и
это признает Хайек), утверждает во «Введении» нечто прямо противополож‑
ное: «Первым побуждение автора настоящего сочинения было не более чем
разъяснить некоторые популярные ошибки, относящиеся в основном к подо‑
зрениям в отношении платежей наличными Банка Англии, и влиянию нашей
бумажной наличности на цены предметов питания». Хайек также признает,
что книга «отчасти была задумана как ответ Бойду». См.: Hayek, op. cit., note 8,
pp. 42—46; Thornton, op. cit. note 8, pp. 67; Standish Meacham, Henry Thornton
of Clapham, 1760—1815 (Cambridge: Harvard University Press, 1964), p. 186.
225
Глава 5. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть первая
10. Salerno, op. cit., note 2, pp. 364—365.
11. Обстоятельная критика положений Торнтона приведена в: Salerno, op. cit.,
note 2, pp. 357—400.
(1). То есть его сальдо перестанет быть отрицательным. — Прим. перев.
(2). Под «плохим золотом» здесь имеются в виду золотые монеты, ценность кото‑
рых меньше номинала — либо за счет износа, либо за счет «обкусывания» кра‑
ев, либо за счет уменьшения содержания драгоценного металла в сплаве. —
Прим. перев.
12. Jacob Hollander, ‘The Development of the Monetary Theory from Adam Smith
to David Ricardo’, Quarterly Journal of Economics, 25 (May 1911), p. 456.
Г л а ва 6
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
О ДЕНЬГАХ И БАНКАХ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ОТЧЕТ КОМИТЕТА О СЛИТКАХ
И ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЗОЛОТУ
6.1. В БИТВУ ВСТУПАЕТ РИКАРДО
193
После 1804 г. дискуссия о слитках замерла на пять лет, в основном из‑за
того, что осторожная политика Банка Англии и Банка Ирландии на ка‑
кое‑то время приспособилась к денежной инфляции и ее нежелательным
последствиям. Затем разгоревшаяся с новой силой война с Наполеоном
в течение 1809 г. вновь подожгла также и инфляцию — количество банк‑
нот Банка Англии в обращении выросло с 17,5 млн ф. ст. по состоянию на
ноябрь 1808 г. до 19,8 млн ф. ст. по состоянию на август следующего года.
Соответственно, к лету 1809 г. фунт резко обесценился, торгуясь на ва‑
лютной бирже в Гамбурге с дисконтом в 20%, и на 20% выросла внутрен‑
няя рыночная цена золота (до 93 шиллингов за унцию при официальном
номинале монетного двора в 7 шиллингов 101/2 пенса за унцию). Настал
момент, когда дискуссии о слитках суждено было разгореться вновь.
Давид Рикардо был первым и главным экономистом, которого можно
назвать денежным теоретиком, и, как напомнил нам проф. Пик, сосредо‑
точенность Рикардо на проблемах денег оставалась ключевым элемен‑
том его занятий экономической теорией как таковой1. Рикардо наткнул‑
ся на «Богатство народов» в 1799 г. и с этого момента погрузился в глуби‑
ны политической экономии, к тому же его практическая деятельность и
положение молодого состоятельного брокера, торгующего акциями и об‑
лигациями, делала его увлечение финансовыми проблемами вполне ес‑
тественным. Быстрое обесценение фунта, имевшее место в 1809 г., побу‑
дило Рикардо опубликовать свою первую работу по экономической тео‑
рии — это было письмо в «Morning Chronicle», напечатанное в номере от
29 августа 1809 г. под заголовком «Цена золота».
Письмо Рикардо получило огромный резонанс, в том числе благодаря
характерному для его работ уникальному сочетанию высокого теорети‑
ческого уровня и впечатляющего владения эмпирическим материалом —
он не только хорошо знал отчетные данные, но и свободно ориентиро‑
вался в сложных институциональных деталях функционирования де‑
нежных рынков. За первым письмом в «Morning Chronicle» последовало
227
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
еще два, и все они, расширенные и дополненные, вскоре были выпущены
в виде книги. То была первая книга Рикардо, она вышла в начале 1810 г.
под заголовком, подытоживающим содержание: «Высокая цена слит‑
ков — доказательство обесценения банкнот»(1). В течение следующего
года эта книга выдержала не менее четырех изданий.
В течение первого этапа дискуссии о слитках (1800—1804 гг.) сформи‑
ровались основные группы ее участников. Рикардо стремился к тому, что‑
бы оживить и восстановить позицию буллионистов, видя в них не толь‑
ко оппонентов противоположной группы (антибуллионистов), но и оп‑
понентов намного более уважаемой и влиятельной позиции умеренных
антибуллионистов, разделяющих доктрину Генри Торнтона (последнее
он считал намного более важным, чем оппонирование антибуллионистам).
Наиболее авторитетным теоретиком, который выступал против буллио‑
низма, был Торнтон, и Рикардо начинает с того, что выступает в защиту
лорда Кинга, хотя при этом он, к сожалению (как мы увидим ниже), обра‑
щается к негибкой и механицистской концепции Джона Уитли, развивая
ее в том же направлении, в котором ее продвигал сам Уитли.
Однако его главным оппонентом был Торнтон, и Рикардо пытается пе‑
реубедить его. В «Высокой цене слитков» он пишет:
194
Г‑н Торнтон сказал нам, что неблагоприятный торговый баланс объяс‑
няет неблагоприятный вексельный курс, но мы уже видели, что влия‑
ние неблагоприятного торгового баланса — если это выражение точно —
на вексельный курс ограничено и не превышает, вероятно, 4 или 5%. Это
не может объяснить обесценение в 15 или 20%. Далее г‑н Торнтон гово‑
рит, и я вполне согласен с ним, что «можно установить как общую исти‑
ну, что вывоз и ввоз какого‑либо государства, естественно, стремятся
прийти в какой‑то мере в соответствие друг с другом, в силу чего его
торговый баланс не может быть в течение очень долгого времени либо
очень благоприятным, либо очень неблагоприятным». Так вот, низкий
вексельный курс далеко не является временным и существовал еще до
того, как г‑н Торнтон писал это в 1802 г.; с тех пор этот курс падал все
ниже, и в данное время он на 15—20% против нас. Следовательно, в со‑
гласии с собственными принципами г‑н Торнтон должен приписать это
падение какой‑нибудь более постоянной причине, чем неблагоприят‑
ный торговый баланс; я не сомневаюсь в том, что, каково бы ни было
его прежнее мнение, он теперь согласится, что это падение вексельного
курса может быть объяснено только обесценением средств обращения(2).
В «Высокой цене слитков» Рикардо формулирует важное утвержде‑
ние: не существует такой вещи, как дефицит денежного металла, и соот‑
ветственно, такого явления, как огромная потребность в его дополнитель‑
ном количестве, или, иными словами, любой уровень предложения денег
является оптимальным:
Если бы количество золота и серебра, употребляемое во всем мире
в качестве монеты, было чрезмерно ограничено или излишне велико,
228
6.1. В битву вступает Рикардо
то это ни в малейшей степени не повлияло бы на пропорции, в кото‑
рых они распределялись бы между различными нациями; изменение
в их количестве вызвало бы только сравнительное вздорожание или
удешевление товаров, на которые они обмениваются. Меньшее коли‑
чество монеты выполняло бы функции средства обращения так же хо‑
рошо, как и большее(3).
Как только в январе 1810 г. «Высокая цена слитков» была опублико‑
вана в виде отдельной брошюры, Рикардо, следуя правильной тактике
продвижения своих взглядов, направил экземпляр ведущему деятелю
умеренных буллионистов и влиятельному члену Парламента Френсису
Хорнеру. Книга произвела на Хорнера эффект удара молнии — она по‑
двигла его на внесение в Палату общин в следующем месяце резолюции
(которая прошла, набрав необходимое число голосов) об учреждении вы‑
борного комитета для установления причины высокой цены слитков. Ру‑
ководимый Хорнером знаменитый комитет о слитках, в который вошли
22 выдающихся члена Парламента, выпустил в июне 1810 г. свой отчет,
в котором рекомендовал проводить политику сторонников буллионизма,
имеющую в виду возврат к золотому стандарту в течение двух лет. От‑
чет комитета о слитках вызвал ожесточенную дискуссию в Парламенте
и в статьях по общим вопросам, продолжавшуюся весь следующий год.
Давид Рикардо отчасти достиг своей цели по переубеждению Генри
Торнтона, который был, пожалуй, наиболее влиятельным членом коми‑
тета о слитках и выступил соавтором Отчета, наряду с Хорнером и Уи‑
льямом Хаскиссоном. Интересно, что Торнтон изменил свою позицию не
столько под влиянием теории Рикардо о деньгах, сколько из‑за впечат‑
ляющего потока эмпирических данных, которые в конце концов убедили
его в том, что данная конкретная инфляция и обесценение фунта имеют
своей причиной избыточную эмиссию Банком Англии своих банкнот. Ко‑
роче говоря, Торнтон присоединился к своему ученику Хорнеру не пото‑
му, что стал умеренным буллионистом по теоретическим соображениям,
а потому, что переменил свою веру с антибуллионистской на пробулли‑
онистскую по эмпирическим основаниям2. Во время парламентских де‑
батов, посвященных Отчету комитета о слитках в мае 1811 г., Торнтон
признал, что идея, согласно которой причинами обесценения фунта бы‑
ли плохой урожай и субсидии иностранцам, «была ошибкой, которой од‑
но время был привержен и я сам, но после более полного рассмотрения
предмета я изменил свое мнение».
Обращение Торнтона в новую веру было тем более примечательным,
что финансовое положение его собственного банка было напрямую свя‑
зано с процессом кредитной экспансии, осуществляемой в форме ссуд
декретных денег, и уже сама публикация Отчета комитета о слитках,
несмотря на то что сторонникам золотого стандарта в тот раз не удалось
одержать победу в Парламенте, стала причиной первого набега на банк
Торнтона. Этот набег не был особенно масштабным, однако это событие
ознаменовало собой начало периода трудностей, с которыми банку так
229
195
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
и не суждено было справиться в полной мере — он потерпел окончатель‑
ный крах в 1825 г., через десять лет после кончины Торнтона.
Однако обращение Торнтона в новую веру произошло под влияни‑
ем одних только соображений эмпирического характера. Так, во время
парламентских дебатов по поводу Отчета комитета о слитках он все еще
использовал в качестве довода жупел дефляции и предлагал деваль‑
вировать фунт до фактических рыночных значений — с тем чтобы за‑
щититься от дефляции, которая разразится в противном случае, когда
в конце концов запрет на погашение банкнот Банка Англии золотом бу‑
дет снят и платежи золотом будут восстановлены.
Поскольку Рикардо сосредоточил свои главные усилия на борьбе со
взглядами Генри Торнтона, неудивительно, что он допускал полемиче‑
ские перехлесты и, вместо того чтобы принять последовательную и про‑
думанную позицию лорда Кинга, продолжил негибкую и механистиче‑
скую линию, начатую Джоном Уитли. Так, в частности, Рикардо пола‑
гал, что, для того чтобы полностью опровергнуть Торнтона, дискуссия
должна вестись исключительно в теоретической плоскости. Поэтому Ри‑
кардо чувствовал, что он должен настаивать на том, что цены и обмен‑
ный курс в принципе могут испытывать воздействие одних только мо‑
нетарных факторов, даже в краткосрочном периоде. Рикардо считал,
что он обязан утверждать: деньги всегда, даже в краткосрочном перио‑
де, совершенно и полностью нейтральны по отношению к остальной эко‑
номике, т.е. ко всему, кроме общего уровня цен . Как пи‑
шет проф. Пик:
Ранние работы Рикардо в значительной мере представляют собой ре‑
акцию на денежную теорию Генри Торнтона, согласно которой деньги
не являются нейтральными; это объясняет, почему, оспаривая взгля‑
ды Торнтона, Рикардо связал себя концепцией, в рамках которой вы‑
пуск продукции, ценность и распределение в реальном измерении со‑
ответствуют нейтральным деньгам3.
Для достижения своей впечатляющей и амбициозной цели Давид Ри‑
кардо должен был сосредоточиться исключительно на состояниях дол‑
госрочного равновесия и проигнорировать приводящие к ним рыночные
процессы. Этим Рикардо подготовил почву для своих более поздних под‑
ходов к анализу всех экономико‑теоретических проблем4. Рикардо сфор‑
мулировал суть своего метода в ходе знаменитой переписки с Мальту‑
сом об экономико‑теоретических проблемах денег, которую он вел с 1811
по 1813 г.: «Вы всегда имеете в виду немедленные и временные эффекты.
[…] Я же направляю свое внимание на постоянное состояние вещей, ко‑
торое станет их результатом»5.
Поскольку Рикардо постулировал, что деньги нейтральны по отноше‑
нию ко всему, кроме общего уровня цен, он должен был произвести ради‑
кальное разделение денежного и реального мира, причем ценность, отно‑
сительные цены, производство и доходы определяются только в«реаль‑
230
6.1. В битву вступает Рикардо
ной» сфере, а общий уровень цен определяется только в денежной сфере.
И эти две сферы никогда не могут встретиться. Здесь берет начало ро‑
ковое повсеместно распространенное (и сохранившееся вплоть до сегод‑
няшнего дня) заблуждение, состоящее в установлении жесткой грани‑
цы между двумя герметично замкнутыми мирами — «микро» и «макро»,
каждый со своими собственными законами и со своими собственными на‑
иболее значимыми комплексами воздействий. Более того, как пишет Са‑
лерно, именно торжественное постулирование Рикардо доктрины ней‑
тральности денег, фигурирующее в его работах по вопросу о слитках, по‑
служило источником классической концепции денег, трактующей деньги
как всего лишь «вуаль», которая скрывает «реальные» экономические
явления и процессы6. В частности, если деньги нейтральны, то ценность,
или относительные цены, должны определяться одними только «реаль‑
ными» факторами, которые Рикардо усматривал в количествах труда.
В сфере макроэкономики Рикардо, наоборот, постулировал наличие
механистического, строго пропорционального причинно‑следственно‑
го отношения между количеством денег и уровнем цен, т.е. он следовал
той версии количественной теории денег, которая настаивает на строгой
пропорциональности между изменением количества денег и изменени‑
ем уровня цен. Адекватную оценку этому моменту дает все тот же Пик:
В сфере теории Рикардо бросил вызов Торнтону, выдвинув строгую
версию количественной теории денег, предполагающую нейтраль‑
ность денег, что выразилось в хорошо известном разделении эконо‑
мики на товарный и денежный сектор, когда деньги не играют ника‑
кой роли, кроме определения общего уровня цен. Аналитически это
потребовало от него так преобразовать модель Торнтона, что она ока‑
залась разделенной пополам… и показать, что равновесие на реаль‑
ном рынке не зависит от денежного рынка. Главная тема, объединяю‑
щая все последующие работы Рикардо, — это непрекращающиеся по‑
иски нейтральных денег7.
Итак, Рикардо пишет, что
ценность средств обращения каждой страны находится в известном
отношении к ценности приводимых ими в обращение товаров. […] Ни‑
какое увеличение или уменьшение количества средств обращения,
состоят ли они из золотых, серебряных или бумажных денег, не мо‑
жет увеличить или уменьшить их ценность выше или ниже этой до‑
ли. Если рудники перестают доставлять количество, необходимое для
годичного потребления драгоценных металлов, то ценность денег по‑
вышается и меньшее их количество будет употребляться в качестве
средств обращения. Уменьшение их количества будет пропорцио‑
нально увеличению их ценности(4).
Рикардо заявляет, что ценность бумажных денег, не погашаемых метал‑
лом, становится решающим фактором таким же способом. Следователь‑
но, при запрете платежей металлом
231
196
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
всякий излишек банкнот [Банка Англии] уменьшил бы ценность
средств обращения пропорционально этому излишку. Если бы 20 млн
ф. ст. составляли сумму средств обращения в Англии до приостанов‑
ки размена и если бы [Банку Англии] удалось увеличить последова‑
тельно добавочную сумму до 50 или 100 млн ф. ст., то возросшее ко‑
личество денег было бы поглощено обращением Англии, но во всяком
случае обесценилось бы до ценности двадцати миллионов(5).
197
Более того, в условиях неконвертируемой [в золото] валюты строгая
пропорциональность переносится и на процесс установления обменного
курса. Как и Уитли, Рикардо исходил из того, что обменный курс всегда
определяется только денежными факторами и что, следовательно, обес‑
ценение отечественной валюты [в бумажных деньгах] должно быть точ‑
ной мерой денежной инфляции и степени избыточности эмиссии. Точно
так же и в столь же точной пропорции меру избыточности эмиссии [бу‑
мажных денег] и степень обесценения [бумажного] фунта будет отра‑
жать увеличение цены слитков и рост товарных цен.
Появление Давида Рикардо в публичной дискуссии по вопросам де‑
нежной сферы поставило его в первые ряды буллионистов, однако это
произошло не потому, что ему удалось формулировать нечто оригиналь‑
ное с экономико‑теоретической точки зрения, а по причине его обшир‑
ных эмпирических познаний о деньгах и денежной сфере, а также вслед‑
ствие его способности быстро знакомиться со специальной литературой
и по причине его страстного желания детально рассмотреть и опроверг‑
нуть аргументы многочисленных известных и уважаемых представи‑
телей лагеря антибуллионистов, принадлежащих к британскому исте‑
блишменту. Одним из таких противников, получившим известность в то
время, когда в Англии бурно обсуждался Отчет комитета о слитках (см.
ниже), был некий Чарльз Бозанкет (1769—1850), лондонский торговец
и управляющий Компании Южных морей (а также сын бывшего управ‑
ляющего Банка Англии), — он опубликовал статью, в которой, высту‑
пая с позиций «практика», подверг ироническим нападкам «безумных
и бесполезных теоретиков» (в 1810 г. было опубликовано два издания
под названием «Практические замечания к Отчету комитета о слитках»
(«Practical Observations on the Report of the Bullion Committee»). В сле‑
дующем году эта статья стала поводом для написания знаменитой ра‑
боты Рикардо «Ответ на практические замечания г‑на Бозанкета по по‑
воду Доклада комитета о слитках» («Replay to Mr. Bosanquet’s Practical
Observations»)(6). Это сочинение представляет собой образец яркой и эф‑
фективной работы полемического характера, в которой Рикардо в ответ
на соображения недалекого самопровозглашенного «практика» привел
впечатляющий ряд эмпирических данных в защиту высокой (и механи‑
стической, отметим мы) теории. «Ответ г‑ну Бозанкету» оказался таким
действенным, в частности, потому, что по своему практическому опы‑
ту и знанию коммерческих реалий Рикардо не уступал Бозанкету, но,
с другой стороны, именно это обстоятельство повлияло на то, что многие
232
6.1. В битву вступает Рикардо
читатели не приняли во внимание очевидную неадекватность использу‑
емого им теоретического инструментария.
Джейкоб Холландер дал правильное объяснение той роли, которую
сыграл Рикардо как автор, выступивший в защиту буллионизма, указав,
что эта роль заключалось не том, что Рикардо внес какой‑то оригиналь‑
ный вклад в экономическую теорию, а в том, что он
не довольствуясь одним только формулированием позитивной теории,
начал, письменно и устно, последовательно разрушать один за другим,
иногда полностью и всегда убедительно, каждый аргумент оппонента.
Теория, имевшая сильные стороны, присущие ей с момента зарожде‑
ния, была подновлена, защищена от нападок догматиков, подтвержде‑
на ссылками на фактические события и оживлена примерами из само‑
новейших реалий. Таким образом, последняя по времени критика была
отбита. Были посеяны семена того, что позже стало стандартом, — по‑
ле было расчищено, и к сторонникам [золотого стандарта] присоеди‑
нился внимательный и изобретательный защитник этой позиции8.
Однако уже тогда этот защитник твердых денег начал отступать от
заявленной позиции и если не оставил ее полностью, то по меньшей мере
постарался это сделать. В своем ответе на рецензию Мальтуса на «Вы‑
сокую цену слитков», опубликованную в «Edinburgh Review» (ответ был
воспроизведен в качестве приложения к четвертому изданию этой рабо‑
ты Рикардо), он выдвинул такой проект отмены ограничений, которым
выхолащивалась суть золотого стандарта. Рикардо предложил, что‑
бы фунт стерлингов [выпущенный в форме бумажных денег] погашал‑
ся бы золотыми слитками, а не золотыми монетами. Но золотослитковый
стандарт означает, что обычный человек не сможет обменять бумажные
деньги на товарное средство оплаты и что золотой стандарт распростра‑
няется только на горстку богатых капиталистов, занимающихся между‑
народными финансовыми операциями. Тот факт, что Рикардо изменил
золотомонетному стандарту, в какой‑то мере объясняется его желани‑
ем (совершенно в духе Адама Смита) «сэкономить» золото как металл,
но в большей мере оно вызвано боязнью дефляции, каковая боязнь на‑
ходится в очевидном противоречии с его отрицанием существования ка‑
ких бы то ни было последствий изменения предложения денег, которые
состояли бы в чем‑то отличном от изменения общего уровня цен. Демон‑
стрируя фобию в отношении дефляции и допуская это противоречие,
Рикардо следует своему наставнику, представителю механистической
версии буллионизма Джону Уитли.
Кроме Френсиса Хорнера, был еще один автор, которого вдохнови‑
ло вступление Рикардо в дискуссию о слитках. Это был Роберт Машет
(1782—1818). Шотландец, родившийся недалеко от Эдинбурга, юный
Машет в 1804 г. поступил на службу на Королевский монетный двор
и к моменту возобновления полемики о слитках дослужился до поста
первого помощника начальника этого учреждения. Его работа «Иссле‑
233
198
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
дование последствий билля об ограничении платежей металлом для бан‑
ков, каковые последствия этот билль имеет для денежного обращения
страны и обменного курса» («An Enquiry into the Effects on the National
Currency and Rates of Exchange, by the Bank Restriction Bill») вышла
в начале 1810 г., до учреждения комитета о слитках, и вскоре выдержа‑
ла три издания. Машет смог добавить к доводам сторонников твердых
металлических денег аргументы, основанные на опыте, полученном им
во время службы на Королевском монетном дворе.
6.2. БУРЯ, РАЗРАЗИВШАЯСЯ ПОСЛЕ ОПУБЛИКОВАНИЯ
ОТЧЕТА КОМИТЕТА О СЛИТКАХ
Хотя Френсис Хорнер, организовавший знаменитый комитет о слитках и
возглавивший его, был вигом, не похоже, что комитет как таковой ставил
своей задачей борьбу с правительством тори. Дело обстояло противопо‑
ложным образом — из 22 членов комитета семеро были вигами, семе‑
ро — явно выраженными тори, включая премьер‑министра и канцлера
казначейства Спенсера Персиваля9, и восемь членов, включая Торнто‑
на и Александра Бэринга, представителя знаменитого семейства Бэринг,
были независимыми депутатами, дружески настроенными к админист‑
рации тори. К моменту учреждения комитета о слитках из всех авто‑
ров Отчета этого комитета главным и наиболее авторитетным сторонни‑
ком ограничений на погашение золотом банкнот, выпущенных Банком
Англии, считался, пожалуй, Торнтон, а Уильям Хаскиссон (1770—1830)
был лидером парламентской фракции тори, которую возглавлял Кан‑
нинг, опытный тори, входивший в администрацию в течение нескольких
лет вплоть до 1809 г.10 Типичного члена комитета о слитках можно пред‑
ставить себе как некоего думающего тори, который раньше поддержи‑
вал ограничения на размен банкнот Банка Англии, но которого теперь
стали беспокоить ускоряющаяся инфляция и обесценение фунта. Хотя
Давид Рикардо был знаком с Торнтоном (в 1805 г. они оба были в числе
основателей Лондонского института с его библиотекой), его единствен‑
ным близким другом в комитете о слитках был еще один соучредитель
Лондонского института — Ричард Шарп (1759—1835), виг и предприни‑
матель, осуществлявший торговые операции с Вест‑Индией11. Единст‑
венным членом комитета о слитках, разделявшим враждебное отноше‑
ние Рикардо к Банку Англии, был Генри Парнелл (1776—1842). Так что
членство Торнтона в комитете о слитках и его решение поддержать От‑
чет, действительно, потрясли противников слиткового стандарта и же‑
не Торнтона даже пришлось объясняться на повышенных тонах с рядом
друзей дома12. Фрэнк Феттер пишет об этом следующее:
Положение, занимаемое Торнтоном и Хаскиссоном в комитете о слит‑
ках, и вытекающая из него позиция, в соответствии с которой они за‑
234
6.2. Буря, разразившаяся после опубликования Отчета комитета о слитках
щищали Отчет комитета, не получила поддержки, а была встречена
скорее с печалью. Их позиция стала результатом растущей обеспо‑
коенности по поводу пассивности, доходящей до апатии, охватившей
правительство и Банк [Англии], и по поводу условий, сложившихся на
зарубежных вексельных рынках и на рынке слитков, а также по по‑
воду поддержки руководством правительства и Банка доктрины ре‑
альных векселей, причем в ее наиболее радикальной форме: согласно
этой версии доктрины, пока Банк Англии кредитует одни только ре‑
альные торговые активы, количество таких кредитов не может поро‑
ждать никаких последствий для цен и положения фунта на зарубеж‑
ных валютных рынках13.
Более важным было то, что сам по себе Отчет комитета о слитках
не был написан ни в духе Кинга, ни в духе Рикардо, а представлял со‑
бой произведение, созданное целиком и полностью членами умеренной
группы буллионистов, которую можно назвать группой Торнтона—Хор‑
нера. Их поддержка металлического стандарта опиралась не на теоре‑
тические основания, а на эмпирические данные — в Отчете неохотно (но
недвусмысленно) признавалось, что факты таковы, что ограничения на
размен банкнот Банка Англии и проводимая им политика денежной ин‑
фляции сыграли решающую роль в наблюдающихся в настоящий мо‑
мент инфляции и обесценении фунта стерлингов. Торнтон поддержи‑
вал призыв к возобновлению платежей наличными лишь в порядке воз‑
ражения на вариант, предусматривавший банкротство Банка Англии,
наказание правительства и установление явных ограничений на про‑
должение денежной эмиссии. Что касается Рикардо, то он превратил‑
ся в главного защитника комитета о слитках лишь после того, как вы‑
воды относительно денежной политики, фигурирующие в Отчете коми‑
тета, совпали с его выводом о необходимости возобновления платежей
металлом14. Защищая Отчет, Мальтус также поздравил комитет о слит‑
ках с тем, что тот избрал собственный, умеренный вариант обоснова‑
ния своих выводов, а не следовал «ошибочной позиции Рикардо», соглас‑
но которой обесценение фунта вызвано «исключительно монетарными
причинами»15.
Отчет комитета о слитках, одобренный на заседании с участием всех
членов комитета, проголосовавших в соотношении 13 «за» и 6 «про‑
тив», был представлен Парламенту 8 июня 1810 г.16 Хотя премьер‑ми‑
нистр Персиваль и еще пятеро членов комитета, включая главного каз‑
начея и заместителя управляющего Банка Англии, проголосовали про‑
тив утверждения Отчета, поначалу правительство тори не выказывало
никаких признаков какой‑то особой враждебности. Более того, когда От‑
чет был впервые опубликован, пресса, выражающая мнение этой пар‑
тии, отнеслась к нему весьма благожелательно. Однако в течение не‑
скольких месяцев правительство изменило свое отношение и стало ве‑
сти себя совершенно иначе. Имеющиеся свидетельства говорят о том,
что команда начать тотальную атаку на Отчет комитета о слитках была
235
199
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
200
дана правительством и руководством Банка Англии не ранее конца авгу‑
ста или самого начала сентября 1810 г. В Парламенте борьбу против ко‑
митета о слитках возглавил Николас Ванситтарт (1766—1851), до этого
несколько раз занимавший пост министра финансов и вскоре ставший
канцлером казначейства17. Во время парламентских дебатов о возобнов‑
лении платежей металлом Ванситтарт прибег к патриотически звуча‑
щему, но не имеющему отношения к делу и абсурдному аргументу, со‑
гласно которому для обеспечения выпускаемых в стране денег достаточ‑
но «национальных ресурсов» страны, так что необходимости в золоте не
возникает. Во время дебатов, посвященных Отчету комитета о слитках,
Ванситтарт продолжал приводить самые разные аргументы из арсена‑
ла антибуллионистов: во‑первых, немедленная отмена ограничений бу‑
дет (как и всегда) неблагоразумной; во‑вторых, ограничения на обмен
банкнот Банка Англии никогда и никак не были связаны с обесценени‑
ем фунта; и в‑третьих, каждый кусочек банкноты Банка Англии ценит‑
ся столь же высоко, сколь и золотая монета. Это последнее утверждение
было настолько абсурдным и в такой степени не соответствовало фак‑
тическому положению дел, что дало видному тори и бывшему лидеру
их фракции в Парламенте Джорджу Каннингу повод открыто назвать
его бредовым.
Помимо Персиваля и Васиттарта, официально возглавлявших борь‑
бу против Отчета комитета о слитках, в ней приняли деятельное уча‑
стие еще четыре теневые фигуры, занимавшие позиции помощников
и советников. Одним из них был Джон Херрис (1778—1855), сын лон‑
донского торговца, долгое время служивший в Министерстве финансов,
а ко времени описываемых событий ставший личным секретарем канц‑
лера казначейства, в прошлом и будущем — советник лидеров партии
тори по финансовым вопросам. Позже и он станет канцлером казначей‑
ства. Второй фигурой был Генри Бики (1751—1837), профессор совре‑
менной истории в Оксфорде, приятель Ванситтарта и уважаемый совет‑
ник политиков‑тори. Третья фигура — несколько таинственная и очень
влиятельная — Джаспер Аткинсон (1761—1844), о котором мало что из‑
вестно, помимо того, что в течение четверти века он был официальным
советником правительства и Банка Англии и с 1802 по конец 1820‑х гг.
написал 13 статей в поддержку их политики. Кажется, ему принадле‑
жал какой‑то провинциальный банк и он активно занимался торговлей
с Голландией. Разумеется, его статьи были направлены против Отчета
комитета о слитках. Аткинсона уговорил написать статью Херрис, при
этом ему помогал его старый приятель и консультант Генри Бики.
Пожалуй, еще более любопытна та роль, которую в этих событи‑
ях сыграл сэр Фрэнсис д’Ивернуа, друг Ванситтарта, бывший секрет‑
ным агентом Британии в Европе и советником по конфиденциальным во‑
просам британского правительства, в частности по вопросам отношений
с Францией. Именно д’Ивернуа попытался организовать провокацию и
сыграть на патриотизме членов Парламента, вбросив во время дебатов
236
6.2. Буря, разразившаяся после опубликования Отчета комитета о слитках
информацию с очевидно фальшивыми обвинениями в том, что Отчету
оказывал поддержку наполеоновский режим. В рамках этой поддержки
Наполеон усилил эмбарго против Англии и организовал нажим на Сое‑
диненные Штаты, с тем чтобы они превратились в противника Англии.
В Парламенте это эффектное, хоть и ложное обвинение было подхваче‑
но Ванситтартом и главой англо‑ирландского истеблишмента Робертом
Стюартом, известным также по своим титулам как виконт Каслри и мар‑
киз Лондондерри (1769—1822).
Конечно, главным мотивом, которым руководствовались критики От‑
чета, было соображение, согласно которому ограничение на погашение
бумажных денег жизненно необходимо для ведения войны с Франци‑
ей. Премьер‑министр Персиваль обвинял авторов Отчета в том, что «его
принятие будет равносильно заявлению о том, что они более не намере‑
ны продолжать вести действия за рубежом, которые до сих
пор считались неотъемлемой частью усилий по обеспечению безопас‑
ности страны». Если парламентарии примут Отчет и одобрят предла‑
гаемые там меры, гремел Персиваль, «они навсегда запятнают себя, до‑
бровольно превратившись в инструмент разрушения своей собственной
страны». Предупреждая об опасности подобных изменений для потреб‑
ностей военного времени, виконт Каслри прибегал к откровенной кле‑
вете; в числе радикально настроенных тори были министр иностран‑
ных дел и военный министр Роберт Дженкинсон, он же граф Ливерпуль
(1770—1828), и казначей военно‑морского флота и бывший министр по
военно‑морским делам Джордж Роуз (1744—1818), который написал
две статьи на тему дискуссии. Роуз был самым радикальным на ради‑
кальном фланге тори, он дружил с королем Георгом III, был противни‑
ком парламентской реформы, активнейшим сторонником продолжения
войны, противником отмены хлебных законов и рабства.
В конце 1810 г. и начале 1811‑го был опубликован целый ряд статей,
направленных против Отчета, и многие из них, отпечатанные как с име‑
нем автора, так и анонимно, появились вследствие закулисной деятель‑
ности лиц, близких к правительству и Банку Англии, и в рамках орга‑
низованной ими пропагандистской кампании. В дополнение к статье Ат‑
кинсона с трактатом, опубликованным без имени автора, под заголовком
«Обзор спора о высокой цене слитков и состояние нашего денежного об‑
ращения» («A Review of the Controversy Respecting the High Price of
Bullion, and the State of our Currency») выступил Херрис. Другим при‑
мером работы, появившейся в рамках этой кампании, является упоми‑
навшаяся выше статья Чарльза Бозанкета, которую Рикардо подверг
полному разгрому. Особенно важной в этой связи представляется пу‑
бликации речи известного юриста Рэндла Джексона (1757—1837), имев‑
шая целью выразить мнение обеспокоенных акционеров Банка Анг‑
лии18. На самом деле Джексон был просто‑напросто нанят Банком Анг‑
лии для того, чтобы появился материал, направленный против Отчета
комитета о слитках, который не исходил бы непосредственно от Банка.
237
201
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
Джексон в своей речи собрал все критические правительственные заме‑
чания против Отчета, имевшиеся на тот момент: само появление Отче‑
та сильно осложнило выдачу кредитов на торговые операции, комитет
о слитках состоит из лиц, вечно пребывающих в оппозиции к правитель‑
ству, количество банкнот не может быть избыточным и не может слу‑
жить причиной превышения цен, выраженных в бумажных деньгах, цен
золотого паритета, так как банкноты эмитируются только против «полу‑
ченных реальных ценностей» — все эти умозаключения, если их можно
назвать таковыми, совершенно ошибочны.
В действительности аргументация, использованная главным управ‑
ляющим Банка Англии Джоном Уитмором и его заместителем Джоном
Пирсом на заседаниях комитета о слитках и в ходе дебатов в Парламен‑
те, представляла собой радикальную, доходящую в этом радикализ‑
ме почти до абсурда, версию доктрины реальных векселей, состоящую
в том, что если банк эмитирует банкноты против краткосрочных вексе‑
лей, «имеющих реальную ценность и представляющих реальные [тор‑
говые] сделки», то такие банкноты ни при каких условиях не могут быть
избыточными и никогда не имеют ни инфляционных последствий, ни по‑
следствий в виде обесценения фунта. Уолтер Беджгот позже назвал этот
аргумент «почти классическим в своем идиотизме».
Возможно, высшей точкой этого идиотизма стала статья комисса‑
ра‑аудитора фракции тори Френсиса Элиота (ок. 1756 — 1818), который
дошел до того, что утверждал, будто аргумент Хаскиссона состоял в том,
что он рассматривал золотую гинею в качестве претендента на роль стан‑
дарта ценности, тогда как в действительности таким стандартом являет‑
ся фунт стерлингов. Согласно Элиоту, фунт, именно потому, что он пред‑
ставляет собой декретные деньги, является идеальными счетными день‑
гами, поскольку по определению имеет неизменную ценность. С другой
стороны, полагает Элиот, золотые и серебряные деньги, сделанные из ма‑
териального товара, должны иметь переменную ценность.
В то же время Отчет вызвал критическую реакцию (в форме ста‑
тей и выступлений в Парламенте) и другого рода. Здесь нельзя не упо‑
мянуть такую эксцентричную фигуру, как сэр Джон Синклер (1754—
1835), который был первым президентом Совета по сельскому хозяйству
и оставался таковым во время описываемых событий. Синклер проис‑
ходил из дворянского шотландского семейства и получил образование
в университетах Эдинбурга и Глазго, а в 1795 г. он окончил также кол‑
ледж Св. Троицы в Оксфорде. Член Парламента в 1781—1811 гг., Син‑
клер был человеком огромной энергии и весьма плодовитым автором,
писавшим на темы, которые его искренне волновали. За свою жизнь он
написал 367 трактатов и статей. Сторонник парламентской реформы,
Синклер выступал за мир и написал несколько статей с критикой по‑
литики Питта, нацеленной на войну, в которых он призывал заключить
мир с военными противниками Англии. В своих сочинениях он заходил
очень далеко — так, во время американской войны за независимость
238
6.2. Буря, разразившаяся после опубликования Отчета комитета о слитках
он опубликовал статью, в которой призывал, чтобы Англия отказалась
от Гибралтара и передала его Испании. Главным предметом, вызывав‑
шим его энтузиазм, было сельское хозяйство, которое он освоил на пра‑
ктике в то время, когда управлял родовыми землями в Шотландии. Он
не только был первым президентом Совета по сельскому хозяйству, но и
основал Британское общество шерсти.
Синклер был также увлечен статистикой и монетарными и налого‑
выми проблемами. Неутомимый собиратель статистических данных,
именно Синклер ввел в английский язык слова «статистика» и «стати‑
стический». В течение десятилетия 1790‑х гг. он подготовил и опубли‑
ковал двадцатитомное издание «Статистическое описание Шотландии»
(«A Statistical Account of Schotland»). Для темы нашей книги более важно
другое издание — в 1785—1790 гг. он опубликовал трехтомник «История
государственных доходов Британской империи» («History of the Public
Revenues of the British Empire»). В этом труде Синклер со всей опреде‑
ленностью выказал себя убежденным сторонником инфляции и роста
государственных расходов. Как только был опубликован Отчет комите‑
та о слитках, Синклер написал премьер‑министру Персивалю письмо,
в котором просил помочь ему с переизданием его сочинения, указав на
него как на одно из средств опровержения выводов комитета о слитках,
нашедших отражение в Отчете. «Вы знаете о моем понимании значимо‑
сти бумажных денег, — писал он Персивалю, — которые в действитель‑
ности образуют основание нашего процветания». Его статья «Замечания
к Отчету комитета о слитках» («Observations on the Report of the Bullion
Committee»), опубликованная в сентябре 1810 г., стала первой в длинном
ряду статей с критическими атаками на Отчет комитета.
Вал статей, яростно атакующих Отчет комитета о слитках, был ор‑
ганизован в надежде повлиять на решение Парламента, а также в рас‑
чете на изменение общественного мнения. Первым, кто начал отбивать‑
ся от этих атак, стал Давид Рикардо: только в сентябре 1810 г. он вы‑
ступил в защиту выводов и рекомендаций Отчета в статье в «Morning
Chronicle», атаковал с последовательно жестких рикардианских пози‑
ций статью сэра Джона Синклера и подверг резкой критике речь Рэнд‑
ла Джексона, в которой, сам будучи акционером Банка Англии, услышал
личные нападки. В следующем году две полезные статьи опубликовал
в «Edinburgh Review» Мальтус, — они были написаны в духе умерен‑
ной линии Торнтона—Хорнера.
Особенно действенными оказались усилия по защите Отчета, пред‑
принятые фракцией тори, которую возглавляли Каннинг и Хаскиссон, де‑
лавшие это через их журнал «Quarterly Review». Поддержка Отчета эти‑
ми видными деятелями партии тори помогала защитить авторов Отчета
от обвинений в том, что их позиция отражала взгляды вигов . Одна из работ, получивших наибольшее рас‑
пространение и оказавших наибольшее влияние, была написана членом
комитета о слитках и соавтором Отчета Уильямом Хаскиссоном. Его «Во‑
239
202
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
203
просы, касающиеся обесценения нашей валюты, поставленные и ис‑
следованные» («Questions Concerning the Depreciation of Our Currency
Stated and Examined») были опубликованы в октябре 1810 г. и за непро‑
должительный период выдержали восемь изданий (в 1819‑м вышло де‑
вятое). В скоординированной кампании, которую вел журнал «Quarterly
Review» в интересах комитета о слитках, принимали участие правовер‑
ный тори Джордж Эллис (1753—1815)19, Хаскиссон и даже сам великий
Джордж Каннинг. Отметим, что Хаскиссон не без изящества использовал
в публикациях некоторые удачные пассажи из хвалебной рецензии Эл‑
лиса на свою собственную статью, опубликованную в «Quarterly Review».
Всего к маю 1811 г. вышло 90 статей, написанных как сторонниками,
так и противниками Отчета комитета о слитках. Апогей дискуссии при‑
шелся на май 1811 г., когда Парламент наконец приступил к обсуждению
Отчета. После четырех дней дебатов Хорнер и его сторонники потерпе‑
ли сокрушительное поражение: не прошел ни один принципиально важ‑
ный, отражающий самое главное, что было в Отчете, пункт их проекта
решения Парламента. Наибольшее значение имели первый и послед‑
ний пункты. Первым пунктом ответственность за рост цен и обесцене‑
ние фунта возлагалась на Банк Англии, а причиной этой ситуации была
названа избыточная эмиссия им своих банкнот. Этот пункт был откло‑
нен при голосовании в соотношении 151 голос против, 75 голосов за. По‑
следний пункт проекта решения Парламента, предложенного Хорнером,
предусматривал восстановление золотого стандарта в течение двух лет.
Он был отвергнут с еще большим преимуществом — 180 голосов против
и всего 45 за. Затем Николас Ванситтарт не упустил случая польстить
правительству — он добился принятия Парламентом резолюции, в ко‑
торой защищалась позиция, занятая правительством и Банком Англии
в дискуссии о слитках. Наиболее выразительной была третья резолю‑
ция Парламента, в которой повторялась «старая чушь», столь же бес‑
смысленная, как и приказание остановиться, отданное королем Кнутом
морскому приливу, или попытка установить значение числа «пи» госу‑
дарственным законодательным актом. Парламент заявил, что «простые
векселя означенной Компании [имелся в виду Банк Англии] в силу этого
обстоятельства оценивались публикой ранее и оцениваются пу‑
бликой в настоящее время как эквивалент законной монеты, обращаю‑
щейся в пределах королевства и принимаемой по номиналу во всех де‑
нежных сделках…»
Несмотря на ускорение темпов инфляции и обесценения фунта, дис‑
куссия по вопросам денежной системы выдохлась еще до окончания на‑
полеоновских войн. В отчаянии (и возможно, для того чтобы продемонст‑
рировать нелепость аргументации Ванситтарта) лорд Кинг, сам великий
Питер Кинг, решает перейти к прямому и персональному протесту про‑
тив обесценения бумажного фунта. Для того чтобы усилить драматизм
фактической ситуации, в 1811 г. лорд Кинг заявляет, что отныне он будет
240
6.2. Буря, разразившаяся после опубликования Отчета комитета о слитках
принимать арендную плату от своих арендаторов либо золотыми моне‑
тами, либо банкнотами, но только с рыночным дисконтом, соответствую‑
щим степени их обесценения, т.е. что при платежах он будет настаивать
на том, чтобы плата вносилась либо золотом, либо в золотом эквивален‑
те бумажного фунта. Героический поступок Кинга заставил правитель‑
ство установить, что рентные платежи совершаются узаконенным сред‑
ством платежа по официальному курсу 21 шиллинг за золотую гинею.
В следующем, 1812‑м, году Парламент завершил этот ползучий перево‑
рот, распространив обязанность принимать узаконенное средство пла‑
тежа на платежи всех типов.
6.3. ДЕФЛЯЦИЯ И ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЗОЛОТУ
Не следует удивляться тому, что, когда в 1815 г. война наконец‑то за‑
кончилась, политики, представлявшие британский истеблишмент и ис‑
пользовавшие войну в качестве предлога для введения запрета на по‑
гашение банкнот Банка Англии металлическими деньгами, не прояви‑
ли энтузиазма по поводу возвращения к золотому стандарту. Но все же
условия для этого вполне созрели. Заложив основы того образца, которо‑
му суждено повторяться вновь и вновь в течение следующего столетия,
инфляционный кредитный бум военного времени в одночасье сменился
послевоенной дефляцией денег, кредита и цен. На смену инфляции во‑
енного времени пришла послевоенная дефляционная рецессия. Нет ни‑
каких данных, говорящих о том, что Банк Англии намеренно уменьшил
предложение денег, с тем чтобы проложить путь к золотому стандар‑
ту с паритетом , который совпадал бы
с довоенным. В действительности перед нами начало классических и ти‑
пичных для банковской системы с частичным резервированием чере‑
дований периодов бума, сменяющихся кризисами. Совокупный объем
кредитов, выданных Банком Англии, уменьшился с 44,9 млн ф. ст. по со‑
стоянию на 31 августа 1815 г. до 34,4 млн ф. ст. годом позже — темп сни‑
жения составил 24%. За тот же период депозиты Банка упали примерно
на 15%, а количество выпущенных банкнот — на 11%.
Это сжатие Банка Англии сыграло роль мощ‑
ного финансового рычага, воздействуя на провинциальные банки. В пе‑
риод с 1814 по 1816 г. многие из них обанкротились, и количество банкнот
провинциальных банков, находящихся в обращении, упало с 22,7 млн
ф. ст. в 1814 г. до 19,0 млн ф. ст. в 1815‑м, и затем до 15,1 млн ф. ст. в 1816 г.
Иначе говоря, количество эмитированных провинциальными банками
банкнот уменьшилось за два года на 33,5%, в том числе на 20,5% в 1815—
1816 гг. Теперь можно грубо оценить величину и темп общего сниже‑
ния предложения денег с августа 1815 г. по август 1816 г. По состоянию
на август 1815 г. совокупный объем денежного предложения (банкноты
+ банковские депозиты + банкноты провинциальных
241
204
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
банков) составлял примерно 60,7 млн ф. ст., к августу 1816 г. он сократил‑
ся до 50,4 млн ф. ст., т.е. на 17% за год.
Денежное сжатие наряду с ожиданиями публики возврата к золотому
стандарту понизило рыночную золотую премию, и цена золотого пари‑
тета почти сравнялась с рыночной. На конец 1813 г. рыночная цена золо‑
та под воздействием инфляции выросла до 5,10 ф. ст., что на 45% превы‑
сило довоенный паритет, составлявший 3 ф. 17 ш. 101/2 п. После ссыл‑
ки Наполеона на остров Эльба цена золота упала до 4 ф. 17 ш. 0 п., т.е.
премия к довоенному паритету стала составлять всего 8%. Затем, после
возвращения Наполеона во Францию, цена монетного золота взлетела
почти до своего максимального значения, достигнутого в 1813 г. После
Ватерлоо цена золота вновь резко упала и продолжила неуклонно пони‑
жаться, достигнув к октябрю 1816 г. 3 ф. 18 ш. 6 п., т.е. премия к довоен‑
ному паритету стала составлять менее 1%. Аналогичным образом рыноч‑
ная цена серебра упала с максимального значения, при котором в 1813 г.
премия составляла 38%, до уровня, при котором премия в первом после‑
военном году (1816) едва превысила 2%. Цена фунта на валютном рын‑
ке Гамбурга упала столь значительно, что премия, составлявшая 44%
в 1813 г., снизилась до нуля в 1816 г. Сокращение денежного предложе‑
ния сопровождалось дефляций цен: индекс цен в Британии упал с пико‑
вого значения 1814 г. в 198 (за 100 принят уровень 1790 г.) до 135 в 1816 г.
Словом, по окончании эпохи наполеоновских войн в Британии сло‑
жились прекрасные условия для возвращения к золоту, и немедленное
восстановление платежей металлом и возобновление погашения банк‑
нот Банка Англии золотом могло быть осуществлено без порождаемых
этим действием тяжелых проблем переходного периода. Но британский
истеблишмент проявлял нерешительность — единственным конструк‑
тивном шагом, предпринятым Парламентом в 1816 г., была отмена фор‑
мально существовавшего биметаллического стандарта, который уже
в XVIII в. привел к золотому стандарту де‑факто, и формальный пере‑
ход на золотой стандарт. После этого решения Парламента на законных основаниях серебро могло существовать лишь
в качестве разменной монеты(7). Но помимо заявления о том, что, ког‑
да Великобритания все‑таки вернется к металлическому стандарту, он
вернется к золотому стандарту, ничего больше предпринято не было.
Причина такой нерешительности состояла в широко распространен‑
ном желании британского истеблишмента продолжить эпоху дешево‑
го кредита и инфляции, а также в еще более широко распространенной
фобии по поводу дефляции — эта фобия искажающим образом воздей‑
ствовала на аналитику и политические выводы даже тех, кого считали
наиболее влиятельными сторонниками возвращения к золотому стан‑
дарту. Основная масса антибуллионистов демонстрировали лицемерие и
интеллектуальное банкротство, развернув свою экономико‑теоретиче‑
скую позицию на 180 градусов. Те, кто еще недавно громогласно отрицал
наличие какого‑либо влияния, которое избыточная эмиссия бумажных
242
6.3. Дефляция и возвращение к золоту
банкнот оказывает на рост цен и обесценение бумажного фунта, теперь,
напротив, обвиняли в падении цен и послевоенной депрессии имен‑
но уменьшение количества денег и грядущее восстановление золотого
стандарта. В реальности все, чего они хотели, сводилось к печатанию де‑
нег и инфляции, и для достижения своих целей они были готовы исполь‑
зовать любые аргументы, пусть даже эта аргументация непоследова‑
тельна и логически противоречива. Но они не были готовы понимать, что
любой бум, инициированный инфляцией, в частности инфляцией, со‑
провождающей длительную и масштабную войну, заканчивается кра‑
хом — окончание войны будет ознаменовано депрессией и дефляцией.
Эта дефляция была главным образом следствием послевоенной депрес‑
сии и волны банкротств — поскольку первоначальная послевоенная де‑
прессия разразилась за много лет до фактического восстановления зо‑
лотого стандарта и даже за много лет до принятия Парламентом закона
о его восстановлении. Послевоенная депрессия представляет собой про‑
цесс рыночной адаптации экономики к окончанию периода сильнейших
диспропорций структуры производства и инвестиций, причиной кото‑
рых был перекошенный войной спрос и инфляционный кредитный бум.
Иначе говоря, послевоенная депрессия — это болезненный, но необходи‑
мый процесс ликвидации искажений, вносившихся инфляцией военно‑
го времени в здоровую экономику мирного времени, которая эффектив‑
но служила потребителям.
Другой причиной дефляции является прогресс промышленности и
экономики в целом. Окончание войны позволило Англии начать один из
величайших в истории периодов экономического роста. Промышленная
революция наконец‑то получила возможность свободно развиваться и
повышать уровень жизни широких масс английского населения, т.е. де‑
лать то, что ранее, когда работа двигателя промышленного развития бы‑
ла отвлечена на непродуктивные траты военного времени, было невоз‑
можно. Вследствие огромного увеличения производства цены в Британии
падали в течение всех 1820‑х гг., т.е. это падение продолжалось значи‑
тельно позже 1821 г., когда в том, что имеет место этот благодетельный
процесс снижения стоимости жизни, эта «дефляция», можно было обви‑
нить восстановление золотого стандарта, произведенное в 1821 г.
Истерика по поводу дефляции и желание продолжать инфляцию от‑
срочили возвращение к золоту на пять лет (считая началом этого про‑
цесса 1816 г.). В 1816 г., когда стало ясно, что немедленного возобнов‑
ления погашения бумажных денег Банка Англии не будет, фунт опять
начал обесцениваться, цена серебряных слитков выросла на 2% к монет‑
ному паритету, а к 1818 г. эта премия составляла уже 12%. Аналогичная
динамика наблюдалась и у обменного курса бумажного фунта — на ва‑
лютной бирже в Гамбурге количество бумажных фунтов, требуемых за
монетный (золотой) фунт, увеличилось на 5% по сравнению с парите‑
том. Индекс внутренних цен вырос со 135 в 1816 г. до 150 двумя годами
позже. Ослабление фунта, вызванное тем, что ожидания немедленного
243
205
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
206
восстановления золотого стандарта не сбылись, было сильнейшим обра‑
зом усугублено увеличением объемов банковских авансов и эмиссии
банкнот со стороны Банка Англии.
Когда весной 1816 г. наступило время очередного продления ограни‑
чений на платежи металлом и погашения банкнот, канцлер казначей‑
ства Ванситтарт просил Парламент продлить этот режим еще на два го‑
да, чтобы бизнес смог получить дополнительные объемы дешевых кре‑
дитов, в которых он нуждался. Ванситтарту удалось одержать легкую
победу над проектом резолюции, внесенным Френсисом Хорнером. Как
это бывает обычно, сельскохозяйственные производители во время ин‑
фляции военного времени расширили производство в избыточных коли‑
чествах и накопили огромные долги, так что по ее окончании, когда пу‑
зырь лопнул, они стали громко жаловаться и просить правительство про‑
должить инфляцию или увеличить государственные расходы на закупки
их продукции. Отражая интересы аристократов, подавляющая часть ко‑
торых были крупными земельными собственниками, жур‑
нал «Quarterly Review» изменил позицию, переключившись с защиты
положений Отчета комитета о слитках на гневные обличения дефляции.
Пример наиболее радикальных сторонников инфляции дают нам бра‑
тья Томас (1783—1856) и Матиас (1779—1851) Этвуды — банкиры из
Бирмингема, выполнявшие также функции лоббистов бирмингемских
производителей железа и бронзового литья. Бирмингем, бывший цент‑
ром производства вооружений, являлся главным выгодоприобретате‑
лем бума военного времени. Как мы видели выше, даже Томас Мальтус
в течение ряда лет убеждал правительство увеличить дефицит , видя в этом средство, способное исцелить экономику, которая якобы
страдает от недопотребления, однако он отказался от этой идеи как толь‑
ко закончилась послевоенная депрессия в сельском хозяйстве и в осталь‑
ной экономике. Но плодовитые Этвуды сделали доктрину благотворности
инфляции и идею перманентного отсутствия конвертируемости бумаж‑
ных денег крестовым походом всей своей жизни. Например,
ничто не может более радикально противоречить великому закону рын‑
ков, открытому Ж.‑Б. Сэем, чем бессовестное утверждение Томаса Этву‑
да, которое в 1817 г. он сформулировал в своем открытом письме Вансит‑
тарту: «…главная цель настоящего письма состоит в том, чтобы показать,
что эмиссия денег создаст рынки, и в том, что все рынки зависят главным
образом от изобилия или нехватки денег».
Помимо декретных денег и денежной инфляции, Этвуды и схожие с ни‑
ми авторы, связанные не с Бирмингемом, а с другим северным промыш‑
ленным центром, Ливерпулем, имели возможностьубеждать правитель‑
ство начать масштабную программу помощи и общественных работ, кото‑
рая должна была финансироваться на основе дефицита государственного
бюджета; такая программа должна была стать попыткой сгенерировать
очередной инфляционный бум. Осенью 1816 г. Джеймс Милль извещал
Рикардо о том, что готовится «ряд чудовищных схем финансирования»,
244
6.3. Дефляция и возвращение к золоту
что для покрытия дефицита бюджета правительство, скорее всего, пред‑
ложит выпустить облигации для финансирования общественных работ и,
кроме того, выдаст в течение 1817 г. кредиты в размере 750 тыс. ф. ст., т.е.
три четверти миллиона. Временное возобновление инфляции и экономи‑
ческого роста в 1818 г., согласно горячему стороннику твердых денег, ра‑
дикальному (но непоследовательному) публицисту Уильяму Коббету, бы‑
ло результатом давления, оказанного Матиасом Этвудом на Ванситтарта,
«который инициировал выпуск горы бумажных денег» посредством ссуд,
предоставленных правительству Банком Англии.
Действительно, именно ослабление фунта в 1817—1818 гг. указыва‑
ло на масштаб инфляционной эмиссии и привело к тому, что Парламент
в мае 1819 г. принял закон о возобновлении платежей золотом. Начать
возвращение к золотомонетному обращению планировалось через че‑
тыре года после принятия этого закона, но на самом деле платежи золо‑
той монетой были возобновлены на два года раньше — в праздничный
день 8 мая 1821 г. Несмотря на то что сформировавшийся в итоге золотой
стандарт служил основой экономического роста и процветания Британии
в течение почти целого столетия, яростное сопротивление, непонимание
и колебания правительства дают повод утверждать, что достижение при‑
емлемого результата в этой сфере было почти чудом. Банк Англии проти‑
водействовал восстановлению платежей металлом вплоть до самого при‑
нятия закона в мае 1819 г., а его принятием мы обязаны временному ох‑
лаждению в отношениях между Банком Англии и правительством, когда
появилось необходимое для этого политическое пространство возмож‑
ностей. Несмотря на усилия таких фигур, как Александр Бэринг (1774—
1848), Этвуды и заинтересованные в инфляции промышленники из Бир‑
мигема, несмотря также на позицию земельной аристократии, делавшей
все возможное, чтобы не допустить возвращения денежной системы к зо‑
лоту, в мае 1819 г. золотой стандарт был провозглашен как цель, а пере‑
ход к нему был осуществлен в 1821 г., на два года ранее намеченного сро‑
ка20. Это вызвало волну критики — так, в середине 1821 г. граф Карнар‑
вон обвинил закон о восстановлении золотого стандарта в падении цен на
сельскохозяйственную продукцию и призвал к расширению денежной
эмиссии и увеличению государственных расходов, открыто подняв зна‑
мя земельной аристократии и объявив войну «космополитическим пред‑
ставителям денежного и финансового капитала»:
Он призвал Палату общин рассмотреть последствия… уничтожения
аристократии страны, к которому приведут осуществляемые ими дей‑
ствия, т.е. последствия исчезновения английских сельских джентль‑
менов, существование которых может быть единственным основани‑
ем наших учреждений. Денежные интересы были сформированы за‑
просами наших финансистов, но они могут перемещаться — они могут
жить в нашей стране, как и в любой другой, однако стабильность на‑
ших учреждений и безопасность самого трона зависят от нашего сель‑
ского населения…
245
207
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
И вот закон о золотом стандарте вступил в силу. Он вступил в силу не‑
смотря даже на то, что двое из наиболее влиятельных сторонника возоб‑
новления размена банкнот на металл оказались слабой опорой, когда де‑
ло дошло до необходимости дать отпор истерике по поводу дефляции. По
окончании войны Рикардо в своих «Предложениях в пользу экономно‑
го и устойчивого денежного обращения»(8) возвращается к своему пред‑
ложению 1811 г. о переходе на золотослитковый стандарт, по условиям
которого восстановление металлического обращения происходит путем
возобновления обращения не золотых монет, но только лишь крупных
золотых слитков, или, как их еще называли, брусков золота, ограничи‑
вая тем самым сферу действия золотого стандарта немногими состоя‑
тельными участниками валютного и фондового рынков. Золото в этом
случае не может быть стандартной валютой данной области хождения
и становится весьма ненадежным инструментом сдерживания прави‑
тельства и банковской системы, склонных к инфляции денег и кредита.
После публикации в 1817 г. «Начал политической экономии» Давид
Рикардо превратился в самого известного экономиста‑теоретика в Анг‑
лии, а его точка зрения на денежное обращение, а также на другие эко‑
номические проблемы приобрела особый, весьма значительный вес. Его
наставник Джеймс Милль уговорил Рикардо выставить свою кандида‑
туру на выборах в Парламент, членом которого он и стал в 1819 г. Ри‑
кардо вел там баталии, отстаивая свои взгляды, вплоть до самой смерти
в 1823 г. В частности, он бросил на чашу весов весь свой авторитет, когда
выступил в защиту скорейшего восстановления платежей золотом, и это
при том, что его собственный план перехода к золотослитковому стан‑
дарту быстро был отвергнут в пользу более последовательного и более
бескомпромиссного варианта — золотомонетного стандарта.
Самый значительный личный вклад в дело возвращения к золото‑
му стандарту внес видный государственный деятель, член партии тори
Роберт Пиль‑младший (1788—1859), чьим именем стали называть за‑
кон о возобновлении платежей золотом и погашения банкнот Банка Анг‑
лии золотыми монетами по первому требованию («закон Пиля»). Позже,
в 1840‑е гг., когда он был премьер‑министром, именно Пиль добился от‑
мены пресловутых хлебных законов, с его именем связана также попыт‑
ка законодательно закрепить правило обязательной 100%‑ной обеспе‑
ченности дополнительной эмиссии бумажных банкнот, превышающей
установленный порог (закон Пиля 1844 г.). Эти достижения Роберта Пи‑
ля особенно примечательны в свете его происхождения — он унаследо‑
вал политическую пурпурную мантию своего отца, видного тори ради‑
кально консервативного толка. Сэр Роберт Пиль‑старший, крупнейший
ланкаширский производитель хлопчатобумажных тканей, чей отец (и
дед Роберта Пиля‑младшего) основал первую ситцевую фабрику в Лан‑
кашире, был ярым апологетом государственного вмешательства в эко‑
номику и пламенным сторонником Уильяма Питта. В 1781 г. он опубли‑
ковал статью «Национальный долг порождает процветание страны»
246
6.3. Дефляция и возвращение к золоту
(«National Debt Productive of National Prosperity»). Будучи членом Пар‑
ламента, Пиль‑старший активно выступал за войну с Францией, про‑
талкивал первый фабричный закон и в 1811 г. голосовал против утверж‑
дения Отчета комитета о слитках.
Когда у Роберта Пиля‑старшего появился сын, отец решил, что его
первенец должен избрать путь политика. Одаренный мальчик отправил‑
ся в Хэрроу (в этой привилегированной школе он учился в одном классе
с лордом Байроном, с которым дружил), а в 1805 г. стал студентом кол‑
леджа Церкви Христовой в Оксфорде. Пиль окончил Оксфордский уни‑
верситет с высшими баллами, и не чаявший в нем души отец уже в сле‑
дующем году приобрел для него место в Парламенте. Развитой не по
годам 21‑летний депутат Палаты общин вскоре стал заместителем ми‑
нистра в Министерстве по делам войны и колоний, отвечавшим за войну
с Францией, а в 1812 г. он стал главным министром по делам Ирландии
и занимал этот пост в течение следующих шести лет. На этой должно‑
сти он следовал принципам радикальных тори, разделявшимся его от‑
цом, одобряя жестокие репрессии в отношении ирландцев и возглавляя
движение, боровшееся против эмансипации католиков . В 1811 г. молодой Пиль
присоединился к своему отцу, резко выступившему против утвержде‑
ния Отчета комитета о слитках.
В 1819 г., когда Палата общин сформировала комитет для изучения
проблемы возобновления платежей металлом, молодой Роберт Пиль
был избран председателем этого комитета, хотя в него вошли гораздо
более опытные деятели, например Хаскиссон, Каннинг и активный сто‑
ронник слиткового стандарта, входивший еще в комитет о слитках, член
партии вигов Джордж Тирни. Несмотря на позицию, которую он зани‑
мал прежде, Роберт Пиль добился одобрения Парламентом отчета, в ко‑
тором провозглашалась необходимость возобновления платежей и по‑
гашения банкнот металлом; он также организовал прохождение через
Парламент закона о возобновлении золотого стандарта, завершившееся
его принятием. Это выглядит особенно интригующим в свете того факта,
что молодой Пиль пошел на разрыв со своим отцом, который не только
выступал против возобновления золотого стандарта в Парламенте, но и
подписал петицию «Торговцев, банкиров, трейдеров» и других деятелей
лондонского Сити (общее число подписавших эту петицию достигало не‑
скольких сот человек), в которой содержались предупреждения о неис‑
числимых бедствиях, которые начнут происходить, если рекомендации
комитета, возглавляемого его сыном, станут законом.
Таким образом, критически важный вопрос заключается в следую‑
щем: как получилось, что Роберт Пиль изменил свои взгляды? Профес‑
сор Рашид произвел настоящие раскопки, по итогам которых обнаружи‑
лось, что инструментом обращения Пиля был его бывший университет‑
ский наставник в оксфордском Ориел‑колледже, преподобный Эдвард
Коплстон (1776—1849)21. Коплстон был сыном девонширского приход‑
247
208
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
209
ского священника и принадлежал к старинному семейству, исстари вла‑
девшему землями в Девоншире. Он окончил колледж Тела Христова
в Оксфорде в 1795 г., после чего продолжил обучение в Ориел‑коллед‑
же, где в 1797 г. получил магистерскую степень. Он стал наставником
студентов(9) и, кроме того, профессором поэзии в Оксфорде. Позже Ко‑
плстон занял пост декана в Ориел‑колледже, и к 1814 г. дорос до должно‑
сти его ректора. В Оксфорде он пользовался большим влиянием, будучи
одним из тех, кому этот университет обязан повышением академических
стандартов и обретенным вследствие этого своего высокого статуса. Хо‑
тя Коплстон был лояльным тори и влиятельным советником по религи‑
озным вопросам, консультировавшим верхушку своей партии, в Англи‑
канской церкви он всегда занимал умеренно либеральную позицию, вы‑
ступая, в частности, за эмансипацию католиков.
Еще в 1811 г. Коплстон стал убежденным противником политики ин‑
фляции и обесценения фунта, особенно протестуя против разрушитель‑
ных последствий этой политики для кредиторов и получателей фикси‑
рованных доходов. В 1819 г. он решает вмешаться в новую битву между
сторонниками и противниками возврата к металлическим деньгам и пу‑
бликует две статьи в форме писем к своему бывшему ученику. Первая
статья «Письмо достопочтенному Роберту Пилю… О пагубных последст‑
виях изменяющегося стандарта ценности» («Letter to the Rt. Hon. Robert
Peel… On the Pernicious Effects of a Variable Standard of Value») была
опубликована 19 января 1819 г. и быстро разошлась в кулуарах Пала‑
ты общин благодаря активности, проявленной темпераментным членом
партии вигов и сторонником скорейшего восстановления золотого стан‑
дарта Джорджем Тирни. Статья также получила хвалебный отзыв в ре‑
дакторской колонке газеты «Таймс». Первое издание «Письма Роберту
Пилю» было мгновенно распродано, и в течение месяца после публика‑
ции оно выдержало еще три издания. В марте 1819 г. Коплстон опубли‑
ковал второе письмо, в котором развивал аргументацию, выдвинутую
им в первом письме. В частности, он более подробно останавливается
на бедственных последствиях, которые инфляция и обесценение фунта
имеют для малоимущих слоев населения. Немалый тираж второго пись‑
ма был также мгновенно распродан, и в мае оно вышло вторым изданием.
Следы влияния Коплстона на Пиля обнаруживаются в письмах по‑
следнего своему наиболее ценимому оксфордскому наставнику и близ‑
кому другу преподобному Чарльзу Ллойду. Ллойд, который, являясь ан‑
гло‑католиком, был соперником Коплстона в Оксфорде, написал Пилю
письмо, в котором советовал ему прочесть послание Коплстона, — это
произошло одновременно с написанием письма Пилем, в котором тот
рекомендовал Ллойду то же самое. Пиль отмечает, что статья «произ‑
вела громадное впечатление в Парламенте», в том числе на всеобщих
парламентских любимцев — Каннинга и Хаскиссона. На самом деле, су‑
дя по комментариям Пиля, похоже, что статья Коплстона с ее ясными и
энергичными формулировками, которые тот использовал для описания
248
6.3. Дефляция и возвращение к золоту
золотого стандарта, были первым текстом, который Пиль прочитал по
данному предмету.
Матиас Этвуд даже заявил, что Пиль и Хаскиссон стали последова‑
телями идей Коплстона. Если влияние Коплстона было настолько силь‑
ным, тогда яростная атака, предпринятая им в статье против того, что
сам Пиль называл «слабоумием Николаса Ванситтарта», могла сыграть
решающую роль в уменьшении влияния Ванситтарта и в том, что пра‑
вительство изменило свою политику в отношении возобновления золо‑
того стандарта.
В ходе полемики, развернувшейся после принятия закона о возвра‑
щении к золотому стандарту, даже Коплстон проявил непоследователь‑
ность, заявив в 1821 г. в «Quarterly Review», что, хотя он выступал за
платежи металлом, он был против их немедленного возобновления. Се‑
туя на кризис в сельском хозяйстве, он возложил вину за то, что золотой
стандарт был восстановлен сразу после принятия закона, на Рикардо,
проигнорировав фобию Рикардо в отношении дефляции. Таким образом,
оба наиболее влиятельных автора, подталкивавших Парламент к воз‑
обновлению золотого стандарта, — Коплстон и Рикардо, не были убе‑
ждены в необходимости немедленного восстановления золотомонетного
стандарта (оба не хотели немедленного восстановления золотого стан‑
дарта, а Рикардо выступал за золотослитковый), так как оба опасались
дефляции. Если принять во внимание это обстоятельство, то политиче‑
ский результат, достигнутый Робертом Пилем, может быть тем более
признан настоящим чудом.
Особый интерес представляет проницательность Коплстона и ори‑
гинальный вклад, который он внес (возможно, ненамеренно), полеми‑
зируя с Рикардо, — имеется в виду вклад в возрождение последова‑
тельной позиции в пользу металлического стандарта, которую можно
причислить к «предавстрийской» традиции в теории денег, связанной
с Кантильоном и лордом Кингом. Во‑первых, Коплстон атаковал меха‑
нистическое утверждение Рикардо, согласно которому обменные курсы
измеряют степень обесценения. Эта доктрина проистекает из столь же
механистической точки зрения, согласно которой «изменения цен, выз‑
ванные изменением ценности денег, происходят единообразно и одно‑
временно для всех товаров» (курсив Рикардо. — М. Р.). Коплстон возра‑
зил на это, что инфляция именно потому так болезненна и разрушитель‑
на, что цены приспосабливаются к инфляции не гладко, не единообразно
и не одновременно:
Несомненный факт состоит в том, что изменяющаяся ценность денег
не воздействует на все цены в одно и то же время, а также в том, что
имеют место значительные временные интервалы, на протяжении ко‑
торых одни вынуждены покупать дороже в то время, когда они про‑
дают дешевле, а другие не имеют перспектив на какую‑либо компен‑
сацию или на восстановление относительного положения, которое они
занимали прежде.
249
210
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
Иными словами, Коплстон продемонстрировал, что глубоко понимает
важную истину: в период перехода к состоянию нового денежного рав‑
новесия всегда есть те, кто выигрывает из‑за того, что цены, по которым
они продают, растут быстрее, чем цены, по которым они покупают, и те,
кто проигрывает, так как издержки, которые они несут, растут быстрее,
чем цены на то, что они продают, и есть также те, кто получает новые
деньги позднее всех. Коплстон понимал даже то, что некоторые из этих
изменений в относительных доходах и богатстве будут происходить по‑
стоянно. Или, иначе говоря, изменения в предложении денег никогда не
являются нейтральными по отношению к экономике, и последствия этих
изменений никогда не сводятся к одному лишь изменению «уровня цен».
Возражая на знаменитое утверждение Давида Юма, состоящее
в том, что увеличение количества денег в стране порождает экономиче‑
ское процветание, Коплстон указывает на обнищание испанского и анг‑
лийского крестьянства, имевшее место в XVI в. вследствие роста цен,
вызванного инфляцией денег. Проявляя недюжинную проницатель‑
ность, которая и сегодня может помочь усвоить важный урок, он отмеча‑
ет: «…чистая теория внушает нам мысль о нейтральном и равномерном
процессе, в ходе которого все одинаковым образом приспосабливают‑
ся [к изменению ценности денег], тогда как на самом деле чистая теория
просто не рассматривает трудности, возникающие на этом пути, игнори‑
руя их подобно тому, как при решении задач по теоретической механи‑
ке игнорируется трение».
С другой стороны, Коплстон достаточно глубоко понимал предмет,
о котором рассуждал: он отмечал, что путь к равновесию в денежной
сфере проходится быстрее, чем в сфере реальной. Он писал, что в денеж‑
ных делах
состояние сбалансированности достигается почти мгновенно. Другие
товары требуют определенного времени для того, чтобы их произве‑
ли, — и счастливый владелец уже произведенных в больших количе‑
ствах товаров может получить большую прибыль до того, как возник‑
нет и разовьется соответствующая конкуренция; но в этой [денежной]
сфере время и труд, требуемые для производства, не имеют никакого
значения. Это благо всегда наготове, оно ожидает лишь импульса, по‑
рождаемого расчетами на прибыль при выборе того или иного рынка
с наилучшими условиями.
6.4. СКЕПТИЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ
К БАНКОВСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ С ЧАСТИЧНЫМ
РЕЗЕРВИРОВАНИЕМ В БРИТАНИИ И США
С этого момента Британия начала периодически испытывать страдания
и лишения, явившиеся болезненными последствиями того, что позже
250
6.4. Скептическое отношение к банковской деятельности…
стало известно как классический экономический цикл, т.е. чередование
периодов расширения предложения денег, роста цен, эйфорического бу‑
ма (причем все это — следствие денежной инфляции, осуществляемой
банковской системой с частичным резервированием) и следующих за
ними периодов внезапного сжатия денежного предложения, которым со‑
путствует экономическая депрессия, падение цен, безработица и дезор‑
ганизация производства и — шире — всей общественной жизни. Причем
за всеми этими бумами и крахами стоит могущественный центральный
банк, созданный центральным правительством и наделенный им всяче‑
скими привилегиями, который направляет, организует, централизует
процессы денежного расширения и сжатия, осуществляя фактическое
управление ими. Иначе говоря, в ту эпоху имелась широкая убежден‑
ность публики в том, что банки с частичным резервированием, в особен‑
ности те, что были основаны после того учреждения центрального банка,
могут создавать и создают деньги, могут разрушать денежную систему,
искажая условия хозяйственной деятельности, что оборачивается быст‑
рым обнищанием населения и экономики в тот момент, когда наступает
пробуждение. Неудивительно, что тогда же в обществе поднялась вол‑
на резкой критики банковской деятельности с частичным резервирова‑
нием, что повсеместно раздавались обвинения банков и банковской си‑
стемы во всех экономических бедах, что ответственность за формирова‑
ние экономического цикла с его чередованием периодов бума и кризисов
возлагалась на банки и банки и банковскую деятельность как таковую.
Профессор Фрэнк Феттер, отмечая наличие «широкой обществен‑
ной поддержки критического отношения к банкам как таковым», пола‑
гал, что типичные для простонародья обвинения банков в том, что они
«эксплуататоры», являются признаком «иррациональности толпы», ох‑
ватившей сбитых с толку людей. Однако нет никакого сомнения в том,
что именно эти «популистские» обвинения были совершенно оправдан‑
ны, — банки действительно имели привилегии, полученные от прави‑
тельства, и только они имели возможность осуществлять инфляцию,
которая наносит двойной ущерб: во‑первых, порождая инфляционный
бум, смещающий производство и инвестиции от экономически оправ‑
данных к экономически не оправданным, и во‑вторых, уничтожая сбе‑
режения экономных членов общества, после чего следует сжатие эко‑
номики, болезненное, но необходимое для коррекции искажений, по‑
рожденных бумом. Имеются все основания считать все эти негативные
явления следствием свойств банковской системы с частичным резер‑
вированием, имеющей привилегии и управляемой центральным бан‑
ком. Если посмотреть на проблему под этим углом, то становится ясно,
что радикальные обличения банков со стороны тех, кто «не имеет воз‑
можности пользоваться таким преимуществом, как владение экономи‑
ческой теорией», выглядят более глубокими, чем полагал Феттер. Он ха‑
рактеризует противников банковской деятельности с частичным резер‑
вированием следующим образом:
251
211
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
В то время быстро завоевывала популярность идея, состоящая в том, что
банки лишили публику металлических денег, т.е. наиболее естественной
разновидности денег, и создали бумажные деньги в качестве инстру‑
мента угнетения людей. […] Даже те авторы, позиции которых расходи‑
лись по всем другим вопросам, были согласны в том, что кто‑то выпустил
в обращение слишком много денег, пользуясь свойствами денежной си‑
стемы, в основе которой лежат бумажные деньги. Здесь можно назвать
и сдержанную критику природы банковской прибыли в исполнении Ри‑
кардо, вдохновляемого Джеймсом Миллем, и нападки необразованных
авторов статей, обвинявших банки в том, что те «представляют собой
намного более пагубное явление, чем фальшивомонетчики, подделы‑
вающие золотые и серебряные монеты», и в том, что «и Банк Англии,
и провинциальные банки получили несправедливо большие прибыли от
мер по запрещению погашения бумажных денег», и инвективы Коббета,
направленные против всех вообще банкиров, и обвинения, фигуриро‑
вавшие в работах наподобие книги Джонатана Вулера «Черный карлик»
(«Black Dwarf»), и обличения, публиковавшиеся в издании Ли Хантера
«Examiner» и в журнале «Sherwin’s Political Register», на страницах ко‑
торых журналисты‑радикалы без конца повторяли, что система бумаж‑
ных денег представляет собой систему угнетения народа. В 1819 г., когда
Парламент рассматривал возможность возобновления погашения банк‑
нот металлом, «Sherwin’s Political Register» дал следующий совет: «Пусть
наши тираны обратят свою позорную бумагу в монеты того же веса
и пробы, какими они были тогда, когда у людей их отняли…»22
212
Феттер обвиняет радикального публициста Уильяма Кобетта23 в яко‑
бы имевшейся у того непоследовательности, когда он критиковал ограни‑
чения погашения банкнот и инфляцию, устроенную Банком Англии, а за‑
тем обрушивался с критикой на Банк Англии, обвиняя его в послевоенной
дефляции и провоцировании ухудшения экономического положения. Но
в действительности в критике центрального банка и банков, ведущих де‑
ла на началах частичного резервирования — вначале они устраивают ин‑
фляцию, после чего осуществляют денежное сжатие, — нет никакой не‑
последовательности: ведь это именно то, что они сделали, так что вся вина
за бедствия, порожденные циклом «бум—кризис», может быть возложе‑
на на них.
Осознанно или нет, но все, кто в тот период подвергал систему частич‑
ного резервирования резкой критике, следовали великой традиции вра‑
ждебного отношения к банковской деятельности на началах частичного
резервирования и приверженности принципу 100%‑ого резервирования,
которая была заложена еще в XVIII в. такими авторами, как, например,
Юм, Харрис и Вандерлинт, традиции, которая была, к сожалению, раз‑
рушена Адамом Смитом, выступившим с оправданием института бумаж‑
ных денег. Во Франции эта традиция была возрождена к началу XIX в.
усилиями Ж.‑Б. Сэя и Дестюта де Траси.
В Соединенных Штатах схожие условия породили схожие результа‑
ты. В 1812 г. страна присоединилась к участникам Наполеоновских войн,
252
6.4. Скептическое отношение к банковской деятельности…
вступив в войну с Англией, следствием чего стал экономический бум во‑
енного времени, эмиссия банкнот, не погашаемых металлом, и инфляция
в масштабах достаточно опасных по сравнению с мирным временем. Раз‑
ница состояла в том, что Соединенным Штатам в 1811 г. удалось освобо‑
диться от своего центрального банка (Первый банк Соединенных Шта‑
тов), так что инфляция в США стала порождением действий федераль‑
ного правительства, разрешившего в августе 1814 г. частным банкам
приостановить погашение своих банкнот металлом, что позволило им
продолжить операции и продлить кредитную экспансию, поскольку они
не были обязаны погашать свои банкноты и возвращать депозиты, сде‑
ланные в золоте или серебре. Этой нетерпимой ситуации было позволено
продолжаться в течение двух лет и после того, как война окончилась, т.е.
до февраля 1817 г., когда администрация президента Мэдисона заклю‑
чила инфляционистское соглашение с национальными банками. Этим
соглашением предусматривалось восстановление функций централь‑
ного банка и наделение ими вновь учреждаемого Второго банка Соеди‑
ненных Штатов (ВБСШ), который получил от правительства ряд при‑
вилегий. Этот банк начал кредитную инфляцию, масштабы которой по
меньшей мере соответствовали заранее согласованным уровням, в об‑
мен на что банки милостиво согласились подтвердить свои договорные
обязательства в части погашения долгов, сделанных ими путем заимст‑
вования металлических денег. За этим последовал экономический бум,
вызванный кредитной экспансией, которую осуществлял ВБСШ, зако‑
номерно окончившийся катастрофической паникой 1819 г., когда ВБСШ,
чтобы избежать банкротства, внезапно прибег к сжатию кредита.
Паника 1819 г. подтвердила обоснованность той враждебности, ко‑
торую Томас Джефферсон испытывал по отношению к банковской де‑
ятельности с частичным резервированием. Напомним в связи с этим
о том, что мы уже показали ранее, — о той горячей поддержке, кото‑
рую Джефферсон и его друг и многолетний политический противник
Джон Адамс выказали трактату по экономической теории, написанному
Дестютом де Траси, стоявшим на позициях радикального требования
твердых денег. Паника побудила Джефферсона разработать спасатель‑
ный «План по уменьшению количества денег в обращении», который
его друг, Уильям Райвс, по просьбе Джефферсона вынес (на условиях
анонимности автора) на рассмотрение законодательного собрания шта‑
та Виргиния. Цель плана формулировалась прямо и резко: навсегда за‑
претить бумажные деньги, эмитируемые банками. Планом предусма‑
тривался следующий способ достижения этой цели: в течение пяти лет
следовало постепенно уменьшать количество бумажных средств обра‑
щения до уровня, соответствующего количеству металла, после чего
ранее выпущенные бумажные деньги изымались из обращения, в обя‑
зательном порядке обмениваясь на металл. После этого все денежное
обращение должно было состоять исключительно и полностью из монет
и слитков золота и серебра.
253
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
213
Джон Адамс выразил свое полное согласие с планом Джефферсона.
В письме к Джону Тейлору из Каролины, который был давним полити‑
ческим противником Адамса, сторонником Джефферсона и автором тео‑
ретических работ, направленных против банков и высоких таможенных пошлин, Адамс обвиняет банки
в том, что их политика стала причиной экономической депрессии 1819—
1820 гг. Он резко критикует любую эмиссию бумажных денег, превыша‑
ющую металлический запас выпустившего их банка, называя это «кра‑
жей», выражая точку зрения, к которой он пришел значительно раньше:
«Каждый доллар, представленный банкнотами, выпущенными сверх со‑
ответствующего количества золота или серебра, хранящегося в банков‑
ских сейфах, не представляет ничего, будучи тем самым мошенничест‑
вом по отношению к кому‑то»24.
Близкий друг Томаса Джефферсона и его зять губернатор Вирги‑
нии Томас Рэндольф в декабре 1820 г. в речи на церемонии вступления
в должность охарактеризовал главные моменты политики штата в от‑
ношении банков. Рэндольф указал, что металл, будучи предметом все‑
общего спроса, имеет относительно стабильную ценность, в то время как
банки создают значительные колебания в предложении и ценности бу‑
мажных денег, сопровождаемые экономическими катастрофами. Рэн‑
дольф не только поддерживал концепцию, в соответствии с которой все
налоги должны уплачиваться только металлическими деньгами (позже
на федеральном уровне эта концепция получила название «плана по со‑
зданию независимого Министерства финансов»), но и вынашивал идею
денежного обращения, основанного на 100%‑ном обеспечении металлом.
Но наиболее значимое влияние, оказанное на американскую экономи‑
ческую мысль паникой 1819 г., состояло не просто в том, что американцы
еще раз убедились в правоте тех авторов предшествующих поколений,
которые выступали за твердые деньги. Уроки 1819 г. воплотились в об‑
разование нового мощного политического движения за твердые деньги,
движения, которое в 1830—1840‑х гг. стало неотъемлемым элементом
движения в поддержку Эндрю Джексона. Первой целью этого движения,
достигнутой после ожесточенной борьбы 1830‑х гг., стала ликвидация
центрального банка, или, говоря конкретно, ликвидация Второго банка
Соединенных Штатов. Второй целью этого движения, в значительной
степени достигнутой десятилетием позже, стало полное отделение фе‑
дерального правительства от банковской системы — посредством вве‑
дения условия, в соответствии с которым счета и денежные трансакции
федерального правительства ограничиваются только и исключитель‑
но металлом («независимое Министерство финансов»). Его финальной
целью, достигнутой лишь отчасти, было объявление практики частич‑
ного резервирования полностью незаконной — эта цель вполне могла бы
быть достигнута, если бы Демократическая партия не раскололась по
вопросу о рабстве25.
254
6.4. Скептическое отношение к банковской деятельности…
Весьма значительное число тех, кто впоследствии стали лидерами
джексонианского движения, сформировались как сторонники твердых
денег, усвоив уроки паники 1819 г. Сам генерал Эндрю Джексон (1782—
1849), который в то время был состоятельным владельцем хлопковых
плантаций из города Нэшвилл, штат Теннеси, по итогам той паники на
всю жизнь стал противником банков — он быстро возглавил движение
против эмиссии необратимых в серебро и золото бумажных денег, вы‑
пускавшихся банками Теннеси, которое выступало также против зако‑
нов, фактически позволявших списывать долги. Сенатор от штата Мис‑
сури, принадлежавший к руководящим кругам партии Джексона, То‑
мас Бентон (1782—1858), за свою приверженность золотому стандарту и
твердым деньгам получивший выразительное прозвище Cтарый Слиток
, который считался преемником Мартина Ван Бурена от
партии Джексона, поменял свои прежние взгляды (он был сторонником
политики инфляции) вследствие паники 1819 г.26 Другой молодой акти‑
вист джексонианского движения, в конце концов ставший президентом,
Джеймс Полк (1795—1858), состоятельный владелец хлопковых планта‑
ций, начинал свою политическую карьеру в законодательном собрании
штата Теннеси в 1820 г., выступив за скорейшее возвращение к плате‑
жам металлическими деньгами.
Историки всегда испытывали значительные затруднения, пытаясь
понять, в чем состояла главная черта джексонианского движения, или,
говоря более предметно, в чем состояли воззрения на экономику Тома‑
са Джефферсона и его сторонников. Джефферсона изображали как убе‑
жденного «агрария», противопоставлявшего сельское хозяйство тор‑
говле и промышленности. И такой сторонник Джефферсона, как Джон
Тейлор из Каролины, изображался аналогичным образом. В действи‑
тельности довольно трудно понять, каким образом какой‑либо «аграрий»
может быть против торговли, жизненно важной для экспорта сельско‑
хозяйственной продукции и импорта промышленных изделий для нужд
фермеров. И Томас Джефферсон, и Тейлор, и многие другие сторонники
Джефферсона, действительно, выше других занятий ставили занятия
сельским хозяйством, испытывая личные негативные чувства к городам.
Но они не были против торговли или промышленности. Они были против
государственных субсидий и искусственного стимулирования роста го‑
родов и промышленности на основе принудительных мер. Сторонники
Джефферсона выступали за laissez faire, частную собственность и сво‑
бодный рынок и поэтому были противниками государственного субсиди‑
рования, протекционистских тарифов и дешевого инфляционного бан‑
ковского кредита.
Сторонники Эндрю Джексона также были убежденными привержен‑
цами принципа laissez faire, с той оговоркой, что среди них доля живущих
в городах и занятых в промышленности была больше, чем среди сторон‑
ников Джефферсона. Это движение оценивается историками по‑разно‑
му (можно даже говорить, что их интерпретации джексонианцев имеют
255
214
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
хаотический характер); историки считали их: (а) необразованной дере‑
венщиной, выступавшей против торговли и капитализма как таково‑
го (точка зрения, характерная для историков, работавших на рубеже
XIX и XX вв.); (б) предшественниками деятелей Нового курса, вдохно‑
вивших работников ферм поднять восстание против тирании капитали‑
стов‑республиканцев, членов Национальной республиканской партии
(Артур Шлезингер‑мл.); (в) выразителями взглядов растущего класса
предпринимателей и частных банков, уставы которых утверждались
на уровне штатов, старавшихся сбросить оковы, накладываемые цент‑
ральным банком на инфляцию, осуществляемую банками, регулируе‑
мыми на уровне отдельных штатов (Брэй Хаммонд). Дикие противоре‑
чия, свойственные оценкам, данным джексонианцам историками, про‑
истекают из неспособности этих последних отличить свободный рынок
от государственного капитализма. Сторонники Джефферсона и Эндрю
Джексона были не противниками капитализма, а его горячими привер‑
женцами, но для них, в отличие от их противников — и вигов, и феде‑
ралистов, настоящий капитализм имеет место только тогда, когда тор‑
говля и промышленность свободны, свободны как от государственных
субсидий, так и от ограничивающего контроля. Если федералисты и ви‑
ги были меркантилистами, выступавшими за государственный капи‑
тализм, дешевый кредит, протекционистский тариф и большое прави‑
тельство, то политические последователи Джефферсона и Джексона
были сторонниками капитализма, разделявшими принципы свободного
рынка или laissez faire, которые считали, что капитализм и экономиче‑
ский рост должны развиваться только в условиях свободы и свободно‑
го рынка, т.е. в условиях, когда действует система свободной торговли,
свободного предпринимательства, сверхминимального правительства
и сверхтвердых денег.
Ни движение сторонников Джефферсона, ни джексонианцы не бы‑
ли невежественной деревенщиной. Сам Джефферсон, как и большин‑
ство лидеров движения его сторонников и последователей, основательно
знал литературу по проблемам, вызвавшим дискуссию о слитках, а так‑
же знал классические работы по экономической теории. Большинство
блестящих молодых мыслителей и авторов из числа экономистов нового
поколения были джексонианцами.
Так, например, Амос Кендалл, влиятельный редактор издания
«Frankfort Argus» (штат Кентукки), позже ставший одним из главных
членов мозгового треста в «кабинете на кухне» президента Джексона
и его главным советником в период борьбы Джексона со Вторым банком
Соединенных Штатов, стал убежденным противником банков и бан‑
ковской деятельности в результате паники 1819 г. Саму мысль о бан‑
ках он находил «омерзительной». Он пришел к выводу, что наилучшим
методом обеспечения безопасности в отношении банков было бы про‑
сто запретить их, причем конституционной поправкой. Если же это ока‑
жется невозможно реализовать, то от банков необходимо потребовать
256
6.4. Скептическое отношение к банковской деятельности…
принимать меры безопасности в отношении вкладов, для чего суды
должны иметь возможность обязывать их погашать все выпущенные
ими бумажные деньги.
Паника 1819 г. полностью изменила всю систему взглядов одного из
первых американских экономистов‑теоретиков, Конди Рагета (1784—
1842). Филадельфийский торговец и адвокат французского происхожде‑
ния, Рагет в 1815 г. опубликовал трактат по экономической теории, на‑
писанный с инфляционистских и протекционистских позиций, — «Ис‑
следование причин сегодняшней ситуации со средствами обращения»
(«Inquiry into Causes of the Present State of the Circulating Media»). Но
после того, как разразилась паника, Рагет, будучи сенатором от Фи‑
ладельфии , возглавил комитет, который в течение
1820—1821 гг. тщательно изучил причины беспрецедентной экономи‑
ческой депрессии и подготовил предложения по улучшению экономи‑
ческого положения. Рагет приходит к выводу, что причиной депрессии
стала кредитная экспансия, осуществлявшаяся банками в период бу‑
ма, закономерно сменившегося кризисом, когда бум вызвал опустоше‑
ние банковских сейфов, хранивших металлическую наличность. В ито‑
ге Рагет стал убежденным противником банковской деятельности на на‑
чалах частичного резервирования и не менее убежденным сторонником
свободной торговли. На него произвел большое впечатление тот факт,
что из 19 графств Пенсильвании, которым комитет Рагета разослал ан‑
кеты (они были направлены наиболее влиятельным гражданам и зако‑
нодательным собраниям графств), 16 ответили со всей определенностью,
что «выгоды, доставляемые банковской системой» не превосходят «поро‑
ждаемого ею зла». Отныне Рагет стал поддерживать требование обеспе‑
чивать 100%‑ное резервирование при ведении банковской деятельности,
и хотя он не принадлежал к политическому движению джексонианцев,
всегда решительно выступал в поддержку плана Джексона по органи‑
зации «независимого Министерства финансов», которым предусматри‑
валось жесткое отделение государственных финансов от бумажных де‑
нег. Позже Рагет развил свои взгляды в книгах «О началах банковской
деятельности» («Of the Principles of Banking», 1830), «Трактат о денеж‑
ном обращении и банковской деятельности» («A Treatise on Currency
and Banking», 1839, 1840), «Начала свободной торговли» («Principles of
Free Trade», 1835), а также в публикациях, которые он помещал в жур‑
налах, которые начал издавать в конце 1830‑х гг., включая публикацию
документов по истории современных торговых кризисов и перепечатку
трудов Рикардо и других авторов, писавших на темы денежной теории;
в частности, им был перепечатан «Доклад о слитках».
В «Трактате о денежном обращении и банковской деятельности»
Рагет объяснил, каким образом экспансия банковского кредита поро‑
ждает бум, повышает цены и увеличивает спрос на экспорт денежно‑
го металла, что оборачивается последующим сжатием металлической
денежной базы и кризисом. Примечательный факт состоит в том, что он
257
215
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
почти на десятилетие предвосхитил попытку главного редактора лон‑
донского «Economist» Джеймса Уилсона объяснить, на основе протоав‑
стрийского подхода к экономическому циклу, каким образом бум поро‑
ждает избыточные инвестиции в основной капитал. Рагет пишет:
Когда разразилась катастрофа, стало понятно, что в процессе осу‑
ществления всех этих операций потребление увеличивалось быстрее,
чем производство, что в конце этой фазы общество стало беднее, чем
оно было в ее начале, что вместо еды и одежды оно обладает желез‑
ными дорогами и каналами, достаточными для перевозки такого ко‑
личества продукции, которое вдвое превышает имеющийся уровень
производства товаров, нуждающихся в перевозке, и что все знаки бо‑
гатства, демонстрируемые тогда, когда количество средств обраще‑
ния постепенно увеличивается, подобны знакам богатства и изоби‑
лия, которые мот демонстрирует, проезжая с гостем по своему поме‑
стью, и, подобно этим знакам, им на смену суждено прийти разорению
и праздности27.
216
Разница между Уилсоном и Рагетом состоит в том, что намного более
знаменитый Уилсон, лидер так называемой банковской школы британ‑
ской экономической мысли, никогда не понимал, что избыточные инве‑
стиции вызваны кредитной и денежной экспансией. Иначе говоря, он не
поднялся до уровня Конди Рагета и американских джексонианцев.
Паника 1819 г. стала поводом для публикации первого систематиче‑
ского экономико‑теоретического трактата в США, «Размышления о по‑
литической экономии» («Thoughts on Political Economy», 1820), автором
которого был адвокат из Балтимора Дэниэл Рэймонд (1786—1849)28. Рэй‑
монд происходил из консервативной семьи коннектикутских федерали‑
стов, и его книга была настоящим гимном протекционистскому тарифу и
националисту Александру Гамильтону, которого Рэймонд считал един‑
ственным экономистом в подлинном смысле этого слова. Однако, по мне‑
нию Рэймонда, даже Гамильтон не понял важности проблем банковской
деятельности, и таким образомпротекционист Рэймонд присоединил‑
ся к авторам, выступившим против кредитной экспансии и за 100%‑ное
резервирование металлом. Возражая Гамильтону и Адаму Смиту, ко‑
торые считали эмиссию банкнот способом экономить драгоценные ме‑
таллы, Рэймонд цитировал высказывание Давида Юма, утверждавше‑
го, что «в той мере, в какой растет количество денег, уменьшается их
ценность». Банковский кредит точно так же
поощряет спекуляцию, рост цен на изделия внутреннего производства,
отправляемые на экспортные рынки, и порождает дефицит торгового
баланса. Согласно Рэймонду, выпуск любого количества банкнот сверх
металлического резерва является просто‑напросто «колоссальным мо‑
шенничеством». Он считал, что в идеале федеральное правительство
должно полностью запретить банкам эмиссию банкнот и оно само долж‑
но обеспечивать предложение денег своими собственными бумажными
деньгами, на 100% обеспеченными металлом.
258
6.4. Скептическое отношение к банковской деятельности…
Как можно увидеть на примере Рэймонда, во время экономической
депрессии 1819—1821 гг. не одни только будущие джексонианцы пере‑
шли на позиции убежденных противников банковской деятельности на
началах частичного резервирования. Член Палаты представителей от
Теннесси — пограничной территории, лишь недавно ставшей штатом,
Дэви Крокет (1786—1841), будущий лидер вигов и противник джексо‑
нианцев, утверждал, что он «считает всю банковскую систему как тако‑
вую разновидностью крупномасштабного надувательства». Протекцио‑
нист и будущий президент США от партии вигов генерал Уильям Гар‑
рисон (1773—1841) осенью 1819 г. успешно избрался в сенат штата Огайо.
Когда на него напали участники предвыборного митинга — за то, что он
состоял директором местного отделения Банка Соединенных Штатов, —
Гаррисон в своем длинном ответе настаивал на том, что он убежденный
противник всех банков, а особенно Банка Соединенных Штатов, и что он
в одностороннем порядке протестовал против его учреждения и продле‑
ния его чартера. И наконец, государственный секретарь и будущий пре‑
зидент США Джон Адамс полностью разделял то чувство враждебности
к банкам с частичным резервированием, которое питал к ним его отец.
Одному французу, который прислал ему свой план эмиссии бумажных
денег в форме государственных бумажных денег Министерства финан‑
сов, Адамс напомнил о знаменитом Банке Амстердама, банкноты кото‑
рого «всегда были представителями металла, лежащего в его сейфах,
и ничем более».
6.5. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ КОНТИНЕНТАЛЬНОЙ
ЕВРОПЫ О ПРОБЛЕМАХ ДЕНЕЖНОГО ОБРАЩЕНИЯ
И БАНКОВСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Экономическая мысль в странах континентальной Европы часто разви‑
валась параллельно с более содержательной и продвинутой полемикой
по денежной и банковской проблематике, которая шла в Великобрита‑
нии. Вместе с тем представляет значительный интерес случай Швеции,
в которой дискуссия о слитках прошла за 50 лет до того, как она состо‑
ялась в Великобритании. Так как шведским владело ничтожное число
британцев, и сама эта дискуссия, и ее значимость остались не замечен‑
ными за пределами Швеции.
В середине XVIII в. в Швеции наступил почти сорокалетний период
(а именно 1739—1772 гг.) более или менее демократического правления,
когда политическая власть находилась в руках Парламента (риксдага),
в который избирались представители от четырех сословий — дворян‑
ства, духовенства, среднего класса и крестьянства. В ту эпоху у власти
попеременно находились две политические партии, названия которых
заставляют вспомнить «Путешествия Гулливера», — «шляпы» и «кол‑
паки». «Шляпы», пребывавшие у власти с начала периода, высокопарно
259
217
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
именовавшегося «эрой свободы», и до 1765 г., по своим убеждениям в сфе‑
ре экономики были меркантилистами, считавшими инфляцию способом
обеспечить экономическое развитие. Субсидирование экспорта, прямое
субсидирование производства тех или иных изделий, дешевый кредит и
высокие протекционистские тарифы — все эти инструменты были за‑
действованы для улучшения дел в экономике и ускоренного развития
отраслей‑фаворитов, в особенности текстильных мануфактур (одним
из любимых лозунгов партии шляп был лозунг: «Шведские граждане —
в шведской одежде»).
Методом финансирования этих щедрых вливаний была кредитная
экспансия, осуществляемая шведским центральным банком (Банком
Швеции). Обоснованием этой политики служила протокейнсианская
доктрина, которой руководствовались «шляпы» и согласно которой уве‑
личение предложения денег целиком и полностью выражается в разви‑
тии экономики и увеличении производства, а не в росте цен. Что до не‑
приятной мысли о возникновении при такой политике дефицита пла‑
тежного баланса, то ее удавалось заблокировать установлением прямого
государственного контроля над импортом, в то время как увеличение на‑
ционального дохода должно было, как предполагалось, почему‑то сти‑
мулировать увеличение экспорта.
Спустя несколько лет инфляционной банковской кредитной экспан‑
сии правительство Швеции в 1745 г. прекратило придерживаться сере‑
бряного стандарта и с этого года получило возможность проводить поли‑
тику инфляции по своему усмотрению. Количество находящихся в обра‑
щении банкнот, не обмениваемых на металл, с 6,9 млн далеров в 1745 г.
выросло к 1754 г. почти вдвое, до 13,7 млн далеров. После этого темпы
инфляции увеличились более чем в два раза в следующие четыре го‑
да — к 1758 г. количество банкнот в обращении достигло 33,1 млн дале‑
ров. К 1762 г. этот показатель достиг пика, составив 44,5 млн далеров, что
дает увеличение по сравнению с 1745 годом на более чем 545%, что озна‑
чает ежегодное увеличение на 32,1% в среднем за период.
Реакция на эту денежную экспансию состояла в том, что цены, ос‑
тававшиеся в течение нескольких лет стабильными, затем начали ра‑
сти — общий индекс цен вырос на 23% за семь лет, с 1749 по 1756 г. Как
это обычно и бывает, спустя какое‑то время рост цен ускорился, в следу‑
ющие восемь лет темп ускорения удвоился, выйдя на пик к 1764 г. Наи‑
большую тревогу внушал курс покупки иностранной валюты, который
рос даже более быстро, чем росли цены. Так, увеличившись между 1752
и 1755 гг. всего лишь на 5—6%, курс гамбургской банко‑марки в далерах
вырос к 1765 г. на 247% по сравнению с номиналом.
Падение ценности далера, выраженное в иностранной валюте, позво‑
лило правительству партии шляп попытаться начать директивно уста‑
навливать обменные курсы иностранных валют. В 1747 г. было образо‑
вано управление валютного обмена, которое пыталось понизить курс по‑
купки иностранной валюты, используя для этого масштабные субсидии
260
6.5. Экономическая мысль континентальной Европы о проблемах…
от правительства Франции, которые пошли на поддержание курса дале‑
ра на международном валютном рынке. В течение нескольких лет управ‑
лению валютного обмена сопутствовал успех — цена далера в Гамбурге,
выраженная в банко‑марках, пошла вниз, снизившись с 28% выше номи‑
нала в 1748 г. до 5—6% к 1755 г. Но искусственное завышение цены да‑
лера в сочетании с ростом внутренних цен привело к гигантскому уве‑
личению субсидирования импорта. Образовавшийся в результате дефи‑
цит платежного баланса поставил правительство перед необходимостью
решить непростую проблему — найти способ, которым страна с некон‑
вертируемой валютой может финансировать дефицит своих междуна‑
родных платежей. Когда международные займы и заграничные субси‑
дии прекратились, карточный домик рухнул и курс покупки иностран‑
ной валюты взмыл вверх.
Большой интерес представляет то, как экономисты‑теоретики пар‑
тии шляп, возглавляемые неким Эдвардом Рунебергом, объясняли
разразившийся кризис. Подобно британским антибуллионистам и по‑
явившимся позже теоретикам английской банковской школы, они пе‑
реставляли местами причины и следствия, делая это даже еще более
непосредственно, чем британцы. Теоретики партии шляп утверждали,
что первопричиной всех бед является дефицит платежного баланса. От‑
куда же берется дефицит платежного баланса? Ответ на этот вопрос
выглядит намного туманнее: предполагается, что дефицит возникает
вследствие преднамеренных действий жадных потребителей и импор‑
теров. Затем этот дефицит вызывает рост курса покупок иностранной
валюты, что, в свою очередь, увеличивает цены отечественных товаров
на экспортных рынках, а это подталкивает вверх и цены на товары для
внутреннего рынка. Следовательно, все действительные причины ин‑
фляции, имеющей место в Швеции, сводятся к мистическому дефициту
ее платежного баланса. Политические следствия, которые партия шляп
выводила из этих теоретических построений, очевидны — нужно огра‑
ничить импорт посредством силового вмешательства.
Теоретики партии ни единого раза не признали, что может существо‑
вать и иная причинно‑следственная связь — увеличение эмиссии банк‑
нот вызывает рост цен и падение курса отечественной валюты. Наоборот!
Они выступали за еще большее увеличение эмиссии банковских бумаж‑
ных денег, что должно было, по их мнению, способствовать увеличению
внутреннего производства, которое, в свою очередь, должно было ка‑
ким‑то образом увеличить экспорт, увеличивая тем самым поступления
иностранной валюты, что в сочетании с административным ограниче‑
нием импорта должно было ликвидировать дефицит платежного баланса.
Помимо масштабных частных кредитов, дефицит государственного
бюджета (в значительной части вызванный огромными военными рас‑
ходами Швеции, связанными с ее участием в имевшей мировой харак‑
тер Семилетней войне 1756—1763 гг.) финансировался с помощью кре‑
дитно‑денежной инфляции Банка Швеции.
261
218
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
219
Начиная с 1756 г., когда инфляция начала расти ускоренными темпа‑
ми, стали неуклонно усиливаться и позиции оппозиционной на тот мо‑
мент партии колпаков. Это происходило не только вследствие реакции
людей на раскручивание инфляционной спирали, но и по причине недо‑
вольства участием страны в непопулярной войне. Партия колпаков, чьей
электоральной базой были мелкие торговцы и рядовые государствен‑
ные служащие, для которых инфляция оказывалась наиболее болезнен‑
ной, выступали за свободу торговли и laissez faire, против меркантилист‑
ской политики и государственного контроля рынков. Когда началась ин‑
фляция, деятели партии колпаков оказались способны показать, каким
образом организованная правительством инфляция помогает привиле‑
гированным производителям посредством дешевых банковских креди‑
тов. Они также показали, как раздаваемые партией шляп привилегии и
субсидии помогают узкому кругу крупных торговцев, в особенности экс‑
портерам железа. Более мелкие производители, торговцы и импортеры,
выступавшие против специальных привилегий, были политической ба‑
зой партии колпаков.
В 1762 г. деятели партии шляп встревоженные растущей популярно‑
стью партии колпаков, прекратили политику денежной инфляции, но, по‑
скольку ожидания инфляции еще сохранялись, цены и курс иностранной
валюты продолжали расти какое‑то время. Наконец, в 1765 г. «колпаки»
взяли верх над «шляпами», сформировав большинство в риксдаге. Они
немедленно прекратили инфляцию, героически перейдя к политике деф‑
ляции. Совокупное предложение банкнот к 1768 г. сократилось до 33,5 млн
далеров, что означало падение на 25% за семь лет, причем бóльшая часть
этого падения пришлась на период после 1765 г. Результатом, естественно,
стало резкое снижение цен и курса иностранных валют — цена далера
в банко‑марках снизилась с 247% к номиналу в 1765 г. до 117% три года
спустя. Резко уменьшились также выпуск продукции и занятость.
Дефляционная политика, проводившаяся партией колпаков пока она
была у власти, могла бы оправдываться с помощью указания на то, что
столь жесткие меры необходимы для того чтобы развернуть инфляци‑
онные ожидания в обратном направлении. Но партия колпаков выделя‑
ла другой аспект в качестве основания своей политики. Почему бы со‑
стоятельным купцам и промышленникам, связанным с партией шляп и
получавшим значительные доходы от инфляции, не заплатить высокую
цену за возвращение к серебряному стандарту и политике стабильных
денег? Рассмотренная таким образом, дефляция вознаграждала бы тех,
кто страдал от инфляции, и получатели инфляционных прибылей упла‑
чивали бы тем самым нечто вроде репараций, компенсирующих потери
жертвам инфляции предыдущего периода. Это не кажется такой уж аб‑
сурдной программой. И партия колпаков, находя эту программу спра‑
ведливой, приступила к ее реализации, начав дефляцию цен (до уровня,
имевшего место до 1745 г., когда к власти пришла партия шляп) и понизив
курс иностранной валюты (до серебряного паритета далера).
262
6.5. Экономическая мысль континентальной Европы о проблемах…
У «колпаков» имелся также важный экономико‑теоретический аргу‑
мент: поскольку банкноты получают свою ценность от резервов серебра,
которое они представляют, далер должен всегда означать одно и то же
количество металла, т.е. один и тот же вес серебра.
Однако два ведущих экономиста‑теоретика партии колпаков высту‑
пили против политики дефляции и предложили вместо нее вернуть‑
ся к серебру, но по сложившемуся к этому моменту паритету, т.е. при‑
равняв далер к вдвое меньшему количеству серебра, чем старый пари‑
тет. Одним из этих экономистов был лютеранский пастор из небольшого
городка на западном побережье Финляндии Андерс Чидениус (1729—
1803). Отстаивая интересы финских портовых городов, которые после
колонизации Финляндии Швецией были обязаны торговать с другими
странами только через Стокгольм, привилегированные торговцы ко‑
торого удерживали почти всю прибыль, Чидениус написал множество
статей против меркантилизма и за свободу торговли. Он также изла‑
гал в своих сочинениях идеи естественного права и естественных прав
каждого индивида. В 1766 г., когда Чидениус представлял в риксдаге
финское духовенство, его публикации подверглись цензурному запре‑
ту, а сам он был изгнан из парламента за ужасающее преступление (со‑
вершенное в «эру свободы»!) — он написал трактат «Помощь, которую
естественная финансовая система может оказать нашей земле» («The
Succour of the Realm by a Natural Financial System»), в котором под‑
верг резкой критике политику дефляции и возвращение далера к ста‑
рому паритету (после того как в риксдаге он проголосовал по этому во‑
просу за). Очевидно, было запрещено менять точку зрения после того,
как ты проголосовал за вариант, который теперь представляется тебе
ошибочным. В этом сочинении Чидениус, не имевший возможности оз‑
накомиться со взглядами Адама Смита или услышать о них, развивает
концепцию реальных векселей, предлагая вариант банковской деятель‑
ности, основанной на денежной системе, в которой эти векселя конвер‑
тировались бы в деньги.
Другой противник политики дефляции из числа сторонников партии
колпаков, преподаватель экономической теории в Университете Уппса‑
лы Пер Никлас Кристиернин, начал свою деятельность в 1761 г., когда
получил должность адъюнкта права и экономической науки, затем до‑
рос до звания профессора в этих же областях, после чего занимал про‑
фессорскую кафедру по философии, а затем стал и главой этого универ‑
ситета. В отличие от провинциала Чидениуса, не отличавшегося особой
начитанностью, Кристиернин был знаком с трудами таких зарубежных
авторов, как Кантильон, Юм, Юсти, Локк и Малине. В статье, опублико‑
ванной в 1761 г. под названием «Краткое изложение бесед о высоких це‑
нах на иностранную валюту в Швеции» («Summary of Lectures on the
High Price of Foreign Exchange in Sweden»), Кристиернин изложил тео‑
рию гибкого обменного курса, рассматриваемого как механизм обеспече‑
ния равновесия неконвертируемой валюты, каковая теория предвосхи‑
263
220
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
щала построения британских буллионистов, превосходя все написанное
к тому времени. К сожалению, работа Кристиернина не была переведе‑
на на английский и оставалась неизвестной в Англии вплоть до 1971 г.
Кристиернин указал, что продолжение увеличения предложения банк‑
нот ведет к падению ценности далера, которое выражается как в росте
вексельных курсов, так и в росте внутренних товарных цен. В свою оче‑
редь, причиной увеличения эмиссии банкнот является мягкая кредит‑
ная политика центрального банка, который в середине 1750‑х гг. резко
понизил процентную ставку; центральный банк также увеличивал ин‑
фляцию посредством создания денег для погашения всех выпущенных
государственных облигаций.
Однако Кристиернина нельзя назвать последовательным и беском‑
промиссным сторонником твердых денег. Он защищал банкноты, видя
в них полезный инструмент увеличения экономической активности и за‑
нятости, и возражал против политики дефляции, поскольку, как он от‑
мечал, цены и заработная плата опасно понижаются. Есть, однако, обо‑
снованные сомнения в том, что заработная плата и цены в XVIII в. могли
понижаться сколько‑нибудь длительное время. Но главное возражение
Кристиернина против инфляции основывалось не на том, что идеалом
для него служили твердые, т.е. металлические, деньги, а на выраженном
много позже Милтоном Фридманом желании стабилизировать ценность
далера и сделать уровень цен постоянным. Он призывал центральный
банк начать операции на открытом рынке, видя в них средство достиже‑
ния этой цели. Более того, когда речь заходила о выборе между инфля‑
цией и дефляцией, Кристиернин, и в этом предвосхищая монетаристов,
предпочитал инфляцию.
К сожалению, героическая политика дефляции привела к временной
потере власти партией колпаков и к смене политического курса. В 1769 г.
партия шляп вернула себе лидирующую роль в риксдаге, но, хотя они
возобновили политику инфляции, «шляпы» стали также всерьез рас‑
сматривать вариант возвращения к серебряному стандарту, начав под‑
готовительные мероприятия. Когда в 1772 г. партия колпаков вернула
себе большинство, влиятельные крупные торговцы, принадлежавшие
к партии шляп, вошли в союз с короной и дворянством из числа при‑
дворных и составили заговор, имевший целью их возвращение к власти.
В ходе государственного переворота они захватили власть, свергли пра‑
вительство демократического парламентского большинства и утверди‑
ли короля Густава III главой абсолютистской монархии. В 1777 г. король
Густав III вернул серебряный стандарт, установив в качестве офици‑
ального сложившийся на тот момент рыночный курс далера к серебру.
Позже взгляды британских буллионистов получили распростране‑
ние и в других частях континента, более доступных для интеллекту‑
ального влияния. Например, в Гамбурге, где учитель математики мест‑
ной гимназии, экономист и основатель гамбургской Академии торгов‑
ли Иоганн Георг Бюш (1728—1800) осудил порождающую инфляцию
264
6.5. Экономическая мысль континентальной Европы о проблемах…
банковскую деятельность, поощряемую правительством. Бюш заметил,
что в результате
обычно обвиняют в том, что она произ‑
водит слишком много бумажных символов — слишком мно‑
го по сравнению с нуждами граждан. Как следствие, имеется слиш‑
ком много тех, кто хотел бы обменять принадлежащие им бумажные
деньги на товарные деньги, представляющие собой истинные символы
ценности и могущие служить таковыми. Так как банк не может произ‑
водить товарные деньги [золото и серебро] столь же просто, сколь про‑
изводит бумажные знаки с нанесенными на них буквами и рисунка‑
ми, и так как он должен, следовательно, признаться в том, что не мо‑
жет выполнить свои обещания [т.е. обещание конвертировать бумагу
в металл], обманутые граждане будут все более неохотно принимать
бумагу за другие [т.е. металлические] деньги29.
В качестве главной причины банковской инфляции, фактически орга‑
низуемой государством, Бюш называет финансирование военных расхо‑
дов, продолжающееся с самого начала XVIII столетия.
В это же время в России немецкий профессор и последователь Адама
Смита, преподававший политическую экономию в одном из прибалтий‑
ских регионов, барон Генрих Фридрих фон Шторх (, 1766—1835), в объемистом приложении к изданию 1823 г. свое‑
го «Курса политической экономии», опубликованного в России по‑фран‑
цузски(10), осудил практику стимулирования государством расширения
банковского кредита и эмиссии бумажных денег. Как и Бюш, в качестве
главной причины политики постоянной инфляции Шторх называл войну:
Главным мотивом, руководствуясь которым почти во всех европей‑
ских странах использовали это вредоносное изобретение (бумаж‑
ные деньги), была необходимость справиться с расстройством госу‑
дарственных финансов, порожденным войнами. Переход на бумаж‑
ные деньги иногда был оправдан и необходим, но как общее правило
он был бесполезен. […] Сколько войн можно было бы предотвратить,
если бы нельзя было прибегнуть к этому пагубному средству! Сколь‑
ких слез и крови можно было избежать!
Наилучшим лекарством от этой болезни, пишет Шторх, было бы воз‑
вращение к 100%‑ному золотому или серебряному стандарту во всех
странах. В случае если это окажется невозможным, Шторх склонялся
к свободе учреждения конкурирующих частных банков, которые, как он
отмечал, будучи первым, кто это заметил, были бы намного в меньшей
степени склонны к инфляции, чем в рамках банковской системы, осно‑
ванной на привилегиях, выданных государством. Как пишет Шторх,
частные банки наиболее предпочтительны и наименее опасны. Един‑
ственная европейская страна, в которой существуют частные банки,
это Британия; во всех других странах банковское дело сконцентри‑
265
221
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
ровано в одном учреждении или, во всяком случае, оно существует
с одобрения правительства и пользуясь выданными им привилегиями.
Тем не менее государственные банки намного больше склонны к пор‑
че , чем банки частные. Пока частные банки пребывают каж‑
дый сам по себе и пока они ведут операции по отдельности, их дея‑
тельность всегда будет недостаточной ,
но, как только они сформируют единое мощное учреждение, они при‑
влекают внимание правительства, их прибыль становится более зна‑
чительной, и в силу этих причин они пользуются мерами специальной
защиты или привилегиями, которые они должны выпрашивать, пред‑
лагая взамен такие услуги, которые изменяют их природу и незамет‑
но разрушают доверие к ним30.
6.6. ПРИМЕЧАНИЯ
222
1. Charles F. Peak, ‘Henry Tornton and the Development of Ricardo’s Economic
Thought’, History of Political Economy, 10 (Summer 1978), pp. 193—212.
(1). Русский перевод четвертого издания этой книги («Высокая цена слитков —
доказательство обесценения банкнот». Четвертое издание с приложением.
Лондон, 1811) см. в: Рикардо Д. Начала политической экономии и налогового
обложения. М.: Эксмо, 2015. С. 719—771. Этот текст представляет собой вос‑
произведение перевода, опубликованного во втором томе собрания сочинений
Рикардо: Рикардо Д. Соч. : в 3 т. Т. II. С. 45—103. М., 1955. Там же, на с. 17—43,
опубликован перевод трех оригинальных писем 1809 г., не вошедших в изда‑
ние 2015 г. — Прим. перев.
(2). Рикардо Д. Высокая цена слитков — доказательство обесценения банкнот //
Рикардо Д. Начала политической экономии и налогового обложения. М.: Эксмо,
2015. С. 740—741. Нам пришлось несколько расширить цитату, приведенную
Ротбардом, чтобы сделать аргумент Рикардо более понятным. — Прим. перев.
(3). Рикардо Д. Высокая цена слитков… // Там же. С. 720. — Прим. перев.
2. Начальный пункт эволюции воззрений Хорнера, как мы показали выше, был
несколько иным: под влиянием работы лорда Кинга 1804 г. он сменил умерен‑
но нейтральную позицию на позицию умеренного буллионизма.
3. Peake, op. cit., note 1, p. 193.
4. Как пишет Пик, «денежная тематика доминировала во всем, что создал Ри‑
кардо, и задача понимания того, что он написал, требует для своего решения
включения в рассмотрение его работ по деньгам» (Ibid.).
5. Мальтус, в прошлом умеренный антибуллионист, к моменту, когда было на‑
писано это письмо, превратился в последователя Торнтона; он сформулиро‑
вал свою точку зрения на проблему в двух письмах, посвященных дискуссии
о слитках и напечатанных в 1811 г. в «Edinburg Review». Критический анализ
позиции Мальтуса см. в книге Фрэнка Феттера: Frank Fetter, Development of
British Monetary Orthodoxy, 1797—1875 (Cambridge, Mass.: Harvard University
Press, 1963), p. 48. О сосредоточенности Рикардо в ходе его экономико‑теорети‑
ческого исследования денег исключительно на долгосрочном равновесии см.:
266
6.6. Примечания
J. A. Schumpeter, History of Economic Analysis (New York, Oxford University
Press, 1954), pp. 494—495 ; Jacob Viner, Studies in the
Theory of International Trade (New York: Harper and Bros., 1937), pp. 139—140.
6. Joseph Salerno: ‘The Doctrinal Antecedents of the Monetary Approach to the
Balance of Payments’ (doctoral dissertation, Rutgers University, 1980). Говоря
о жестком и механистическом разделении между деньгами и реальностью, ко‑
торое породило концепцию денег как «вуали», Салерно отмечает, что это раз‑
деление привело также к кажущемуся парадоксу Рикардо, сформулирован‑
ному в его «Началах», когда он, анализируя проблему платежного баланса,
обращается вдруг к высшей степени вводящему в заблуждение, чисто «ре‑
альному», не содержащему денег, бартерному описанию проблемы. Этот па‑
радокс кажущийся, поскольку жесткое разделение позволяет экономисту‑те‑
оретику перескакивать туда и сюда между чисто денежным и чисто «реаль‑
ным» мирами. Именно анализ проблемы платежного баланса, основанный на
бартере, пишет Салерно, «послужил фундаментом классической теории пла‑
тежного баланса» (Ibid., p. 449).
7. Peake, op. cit., note 1, p. 203.
(4). Ср.: Рикардо Д. Высокая цена слитков… // Указ. в прим. (2) соч. С. 745. — Прим.
перев.
(5). Ср.: Там же. С. 745—746. — Прим. перев.
(6). Русский перевод см. в: Рикардо Д. Соч. : в 3 т. М., 1955. Т. II. С. 105—178. Су‑
ществует и краткая версия названия — «Ответ г‑ну Бозанкету». — Прим.
перев.
8. Jacob H. Hollander, ‘The Development of the Theory of Money from Adam Smith
to David Ricardo’, Quarterly Journal of Economics, 25 (May 1911), p. 470.
9. Спенсер Персиваль (1762—1812), сын графа Эгмонта, получил степень маги‑
стра в кембриджском колледже Св. Троицы в 1781 г., после чего был уполномо‑
ченным поверенным и советником короля по правовым вопросам. Непремен‑
ный член Парламента с 1791 г., Персиваль был ястребом, всегда выступавшим
за войну и в поддержку политики Питта, состоявшей в репрессиях и закру‑
чивании гаек с целью противодействия тем англичанам, которые выступали
против войны. Дослужившись до заместителя министра юстиции и затем до
министра юстиции, Персиваль, будучи главной фигурой в стане сторонников
Питта, в 1807 г. стал канцлером казначейства, а в 1809‑м добавил к этому по‑
сту пост премьер‑министра. Погиб в результате покушения в 1812 г.
10. Хаскиссон, несмотря на то что был одним из ведущих и наиболее уважаемых
деятелей тори, всю жизнь оставался классическим либералом и привержен‑
цем свободы торговли. Он был воспитан братом своего деда, знаменитым вра‑
чом, служившим в этом качестве в британском посольстве в Париже. Хаскис‑
сон рос в окружении молодых французских либералов, был знаком с Бенд‑
жамином Франклином и Томасом Джефферсоном. После падения Бастилии,
свидетелем которого он был, Хаскиссон вступил в Клуб 1789 года (группу вид‑
ных монархических конституционалистов, бывших классическими либера‑
лами). В двадцатилетнем возрасте Хаскиссон прочитал перед членами Клу‑
ба доклад о денежном обращении, который вызвал аплодисменты и позже был
опубликован. Хаскиссон стал близким другом и доверенным секретарем бри‑
267
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
223
танского посла во Франции лорда Гауера, с которым вернулся в Англию, когда
в 1792 г. посол был отозван. Три года спустя, в 1795 г., Хаскиссон смог добить‑
ся назначения на ключевую должность секретаря администрации тори (мини‑
стра в правительстве тори) и в следующем году был избран в Парламент. Бу‑
дучи молодым союзником Питта, Хаскиссон занимал пост министра финансов
в 1804—1809 гг., а в 1808 г. принял активное участие в установлении особых от‑
ношений между Министерством финансов и Банком Англии.
11. Шарп, непревзойденный собеседник, известный под прозвищем Беседа Шарп
(Conversation Sharp), происходил из семьи военного. Он родился на острове
Ньюфаундленд и смог стать ведущим лондонским торговцем с Вест‑Инди‑
ей, а также основать и возглавить компанию по производству шляп Richard
Sharp & Co. Этот состоятельный бизнесмен стал ведущим членом партии ви‑
гов, приверженцем реформы Парламента и других либеральных реформ. Он
состоял во многих наиболее влиятельных лондонских клубах и дружил с Джо‑
ном Адамсом, Рикардо и Джеймсом Миллем. Долгое время он собирался напи‑
сать историю обретения Америкой независимости. Шарп был также поэтом,
интересовался литературой и дружил с Байроном, Кольриджем и Вордсвор‑
том. С 1806 по 1827 г. он неизменно избирался в Парламент.
12. Десятью годами позже Хаскиссон, во время парламентских дебатов по проб‑
лемам денежной политики, упомянул о совершенной им в 1810 г. «досадной
ошибке», когда ему «пришлось разойтись с рядом уважаемых членов Пала‑
ты общин, к которым я чувствовал личную привязанность и с политическими
воззрениями которых я был в общем и целом согласен». См.: Frank W. Fetter,
‘The Politics of the Bullion Report’, Economica, n. s., 26 (May 1959), pp. 106—107.
13. Ibid., p. 106.
14. Как отмечал Фрэнк Феттер, «только после того, как комитет выпустил свой
Отчет, который… значительно отличался от положений, развиваемых Рикар‑
до относительно причин обесценения фунта, но отчасти совпадал с его кри‑
тической позицией в отношении Банка Англии и с его убеждением в том, что
ограничения должны быть отменены вне зависимости от
того, окончена война или нет, Рикардо стал защищать Отчет комитета о слит‑
ках. Выводы Отчета о денежной политике были достаточно близки к тем выво‑
дам, к которым он пришел в качестве публициста, и он стал сторонником От‑
чета, после чего эта позиция обеспечила Рикардо широкое признание». См.:
Frank W. Fetter, ‘The Bullion Report Reexamined’, (1942), in T. S. Ashton and
R. S. Sayers (eds.), Papers in English Monetary History (Oxford: The Clarendon
Press, 1953), p. 67.
15. Ibid, p. 67.
16. Здесь следует отметить смелость, проявленную членом партии вигов, торгов‑
цем и шахтовладельцем Паско Гренфеллом (1761—1838), который проголосо‑
вал за Отчет (будучи при этом крупным акционером Банка Англии), а также
непоследовательность Александра Бэринга, который выступал в поддержку
идей, нашедших отражение в Отчете, но проголосовал против, возражая про‑
тив возврата к золотому стандарту во время войны. Семейство Гренфел‑
ла происходило из Корнуолла, а его отец был одним из ведущих лондонских
торговцев, специализировавшийся на крупных поставках олова и меди. Грен‑
фелл начал работать в отцовской фирме, а затем стал главным управляющим
партнером в компаниях, связанных с Томасом Уильямсом, крупнейшим про‑
268
6.6. Примечания
мышленником Корнуолла и Англси, одного из графств Уэльса. Паско Грен‑
фелл был членом Парламента с 1802 по 1825 г.
17. Николас Ванситтарт был сыном губернатора Бенгалии Генри Ванситтарта.
Он получил степень бакалавра в Оксфорде (в колледже Церкви Христовой)
в 1781 г. и там же магистерскую степень четыре года спустя. Ванситтарт стал
поверенным и часто выступал в печати как публицист, отстаивающий полити‑
ческую линию премьер‑министра Питта за продолжение войны и продление
ограничений на погашение банкнот металлическими деньгами. Избравшись
в 1796 г. в Парламент, Ванситтарт назначался на посты помощника министра
финансов и министра по делам Ирландии, а затем и министра финансов в раз‑
личных правительствах тори. В 1809 г. он вел парламентские дебаты, в кото‑
рых отстаивал необходимость продления ограничений на погашение банкнот
Банка Англии металлом. Ванситтарт стал канцлером казначейства в 1812 г. и
занимал этот пост следующие десять лет.
18. Джексон, получивший магистерскую степень в Эксетерском колледже Окс‑
форда в 1793 г., был известным консультантом Парламента и консультантом
Ост‑Индской компании, а также советником Корпорации города Лондон.
19. Джордж Эллис, отец которого был членом ассамблеи о‑ва Сент‑Джордж, на‑
ходящегося в Вест‑Индии, в 1790‑е гг. какое‑то время был членом Парламен‑
та, но больше был известен как поэт, историк и литератор. Будучи и сам ода‑
ренным поэтом, он составил и опубликовал поэтическую антологию, а также
написал историю голландской революции середины 1780‑х гг. Джордж Эл‑
лис был дипломатом, а затем стал частым автором «Anti‑Jacobin Review». Он
был близким другом Джорджа Каннинга и видного тори шотландца Вальтера
Скотта.
(7). Это означает, что фактический отказ принимать серебро иначе, чем в ка‑
честве разменной монеты, т.е. с лимитом по номиналу и/или весу, был отны‑
не подкреплен и юридически — суды получили основание отказывать в исках
тем, кто хотел бы обменять серебро на золото в неограниченном количестве, но
встречал отказ владельцев золота в такой сделке. — Прим. перев.
20. Александр Бэринг, сын сэра Френсиса и представитель знаменитого семей‑
ства банкиров, был членом комитета о слитках, образованного в 1810 г., и го‑
лосовал против утверждения Отчета комитета. С юных лет он работал и про‑
ходил обучение в банке своего отца. Он женился на дочери близкого друга
Роберта Морриса сенатора Уильяма Бингэма. В 1810 г.
Александр Бэринг возглавил семейный банк; начиная с 1806 г. он в течение
30 лет избирался в английский Парламент.
(8). Полное название: «Предложения в пользу экономного и устойчивого денежно‑
го обращения, а также замечания о прибыли Банка Англии, поскольку она свя‑
зана с интересами государства и собственников капитала Банка» («Proposals
for an Economical and Secure Currency with Observations on the Profits of the
Bank of England, as they Regard the Public and the Proprietors of the Bank
Stock», 1816); русский текст см. в: Рикардо Д. Соч. : в 3 т. М., 1955. Т. II. С. 179—
254. — Прим. перев.
21. Salim Rashid, ‘Edward Coplestone, ‘Robert Peel, and Cash Payments’, History of
Political Economy, 15 (Summer 1983), pp. 249—259.
269
ГЛАВА 6. Экономическая мысль о деньгах и банках. Часть вторая
224
(9). Tutor — формальная университетская должность, предполагающая участие
наставника в организации учебы, досуга и общего развития студентов; настав‑
ник может быть, а может и не быть преподавателем, может иметь, а может не
иметь научного звания профессора и т.п. — Прим. перев.
22. Frank W. Fetter, Development of British Monetary Orthodoxy 1797—1875 (Cam‑
bridge, Mass.: Harvard University Press, 1965), pp. 69—70.
23. Уильям Кобетт (1762—1835) был одним из немногих авторов, писавших о по‑
литике, который происходил из нижних слоев общества. Родившийся в кре‑
стьянской семье в Суррее, Кобетт работал писцом у лондонского юриста, затем
завербовался на военную службу и к 1791 г., будучи в армии, стоявшей в ка‑
надской провинции Нова Скотия, дослужился до унтер‑офицера, после чего
женился на дочери солдата. Странствуя по Франции и затем по Соединенным
Штатам, Кобетт работал учителем английского и переводчиком для француз‑
ских эмигрантов в Филадельфии, где он запомнился в середине 1790‑х гг. как
полный сарказма сторонник англичан, занимающий позицию радикального то‑
ри и федералиста, убежденный противник якобинцев. К концу 1790‑х он стал
известным филадельфийским журналистом, редактором и издателем. После
возвращения в Англию в 1800 г. Кобетт начал издавать (c 1802 г.) свой весьма
влиятельный еженедельник «Cobett’s Weekly Political Register», который вы‑
ходил до его смерти. Он публиковал также материалы парламентских дебатов
и выпустил многотомное издание, посвященное истории английского Парла‑
мента. В 1804 г. он внезапно перешел на позиции философских радикалов, ко‑
торые занимал до конца жизни, отстаивая идею парламентской реформы, осу‑
ждая бумажные деньги и неоднократно подвергаясь судебным преследовани‑
ям по обвинению в подстрекательстве к мятежу.
24. Цит. по: Mark Skousen, The 100% Gold Standard: Economics of a Pure Money Com‑
modity (Washington, DC: University Press of America, 1977), p. 45 .
25. Все цели и задачи джексонианского движения соответствовали миссии уста‑
новить такой экономический порядок, который всецело опирался бы на свобод‑
ный рынок и принцип laissez faire в экономике и государственном управлении:
свободная внешняя торговля (как это было в 1840‑х гг.), отсутствие федераль‑
ных «программ усовершенствования жизни» (общественных работ) и отсутст‑
вие таких программ на уровне отдельных штатов, что считается особенно же‑
лательным их адептами, и — в более общем плане — ультраминималистский
подход к государственному бюджету, т.е. к объему государственной власти,
как, разумеется, на федеральном уовне, так и (что менее очевидно) на уровне
штатов и местном уровне.
26. Согласно плану сторонников Джексона, Ван Бурен должен был занимать пре‑
зидентский пост в течение двух сроков, после чего также в течение двух сро‑
ков президентом должен был быть Бентон. Но Ван Бурен не выиграл вторые
выборы, а в 1844 г. последовал раскол между сторонниками Джексона (и весь‑
ма симптоматично было расхождение между Ван Буреном и самим Джексо‑
ном). Предметом раскола стал важнейший на тот момент вопрос об условиях
вхождения Республики Техас в состав Соединенных Штатов — должен ли он
войти в союз штатов как рабовладельческий штат.
27. Condy Raguet, Treatise on Money and Banking (1839), p. 137, цит. по: Vera
Smith, The Rationale of Central Banking (1936, Indianapolis, Ind.: Liberty Press,
270
6.6. Примечания
1990), p. 84 .
28. Второе (и гораздо более известное) издание этой книги вышло под названием
«The Elements of Political Economy» (2 vols, 1823, 1836, 1840).
29. Цит. по: Peter Bernholz, ‘Inflation and Monetary Constitution in Historical Per‑
spective’, Kyklos, 36 (1983), pp. 407—408.
(10). Полный перевод этого сочинения на русский язык вышел только в 2008 г.:
Шторх А. Курс политической экономии, или Изложение начал, обуслов‑
ливающих народное благоденствие. Размышление о природе национального
дохода. М.: ИД «Экономическая газета», 2008. — Прим. изд.
30. Ibid., pp. 408—409.
Глава 7
ПОЛЕМИКА ПО ПОВОДУ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
ДЕНЕЖНОЙ ШКОЛЫ
7.1. ТРАВМА, НАНЕСЕННАЯ КРИЗИСОМ 1825 Г.
227
К 1823 г. британская экономика окончательно восстановилась, преодо‑
лев и депрессию, вызванную окончанием Наполеоновских войн, и де‑
прессию в сельском хозяйстве, разразившуюся после 1821 г. В действи‑
тельности здесь можно говорить о начале экономического бума, вызван‑
ного кредитно‑денежной экспансией, бума, который был инициирован
не в последнюю очень с целью заглушить громкие крики аграриев, тре‑
бовавших более высоких цен на свою продукцию, а также голоса про‑
тивников золотого стандарта. Неудивительно, что кредитная экспансия,
осуществленная Банком Англии, породила новый инфляционный бум.
Совокупный объем кредитов, выданных Банком Англии, по состоянию
на август 1823 г. составлявший 17,5 млн ф. ст., к августу 1825 г. увеличил‑
ся до 25,1 млн ф. ст., т.е. на 43% (рост на 21,7% в год без учета сложных
процентов). Бóльшая часть денежно‑кредитной эмиссии, ставшей осно‑
вой этого бума, была инвестирована в ценные бумаги рудников, распо‑
ложенных в Латинской Америке, т.е. в бумаги с повышенным риском и
высокой спекулятивной доходностью. Один из ведущих деятелей ради‑
кальной партии и сторонник твердых денег Уильям Коббет обрушился
с критикой на инфляционистскую политику тех лет, причем он был не
одинок — ему вторил, хотя и не в публичном пространстве, такой уме‑
ренный сторонник твердых денег, как Уильям Хаскиссон, выражавший
беспокойство относительно того, что «этот вселенский грабеж под назва‑
нием “акции иностранных эмитентов” обернется самым жутким пузы‑
рем из всех когда‑либо существовавших».
В конце 1824 г. вексельные курсы на заграницу сложились неблаго‑
приятным образом, и золото начало утекать из Англии; в следующем
году и британцы стали истребовать золото, помещенное ими в банки,
причем во все возраставших количествах. Весной 1825 г. Хаскиссон не‑
однократно предупреждал кабинет о том, что «Банк Англии в своей без‑
рассудной жадности снова начал ту игру, в которую он играл в 1817 г.»
В конце июня 1825 г. один бристольский банк отказался погашать золо‑
том выпущенные им банкноты, предъявленные их держателем, который
отверг банкноты Банка Англии, предложенные ему вместо золота. Об
этом написал Коббет, и это тревожное происшествие сделалось широко
272
7.1. Травма, нанесенная кризисом 1825 г.
известным. В конце февраля 1825 г. резервы наличности Банка Англии
понизились до пятилетнего минимума, составив 8,86 млн ф. ст. К концу
октября они упали до опасной величины в 3 млн ф. ст. Последовали на‑
беги на банки и случаи банковской паники, и в разгар всеобщей паники,
в середине декабря, держатель банкнот несговорчивого бристольского
банка, которому отказались обменять их на золото, распространил сре‑
ди жителей города листовку, в которой было сказано следующее: «По‑
скольку никто не может знать, что может произойти, забирайте Золо‑
то, потому что если введут ограничения , будет
слишком поздно». Тогда же потерпел крах банк покойного Генри Торн‑
тона (Pole, Thornton & Co), несмотря на то, что в последний момент он
смог получить заем в Банке Англии, и несмотря на то, что возглавляв‑
ший банк сэр Питер Поул был связан (через жену) с управляющим Бан‑
ка Англии Корнелиусом Буллером.
После истерики, длившейся целую неделю в середине декабря 1825 г.,
Банку Англии, неизменно проводившему очень рискованную политику
выдачи крупных ссуд банкам и рискованную практику переучета вексе‑
лей, удалось избежать набега, хотя его резервы наличности к концу го‑
да упали до 1 млн ф. ст.
Страна, хотя и подошла к самому краю пропасти, смогла спастись от
повторения краха 1797 г., когда Банк Англии прекратил платежи метал‑
лом. Банк и в этот раз обратился к правительству с просьбой приказать
приостановить погашение его банкнот золотом, но правительство тори,
в основном из‑за сильнейшего давления со стороны Хаскиссона и Коббе‑
та, воспротивилось выполнению требования Банка Англии. Премьер‑ми‑
нистр Роберт Бэнкс Дженкинсон,известный более как граф Ливерпуль
(1770—1828), в основном для того, чтобы позлить своих коллег по партии
тори, входивших во фракцию герцога Веллингтона, согласился с Хаскис‑
соном в том, что по словам одного выдающегося сторонников Веллинг‑
тона, звучало следующим образом: «…если [Банк Англии] приостановит
платежи , это будет отличным поводом отозвать их чартер…
и дать им развалиться».
Бум и кризис 1825 г. стал болезненным уроком и инициировал интен‑
сивные теоретические изыскания в сфере денежной теории и практики
регулирования денежной сферы и экономики в целом. Эти драматические
события показали, что золотой стандарт, будучи чрезвычайно важным
средством сдерживания денежно‑кредитной инфляции, не является до‑
статочным — случаи разорения банков и чередование бумов и кризисом
может и будет происходить и при золотом стандарте. Для выполнения то‑
го, что обещали сторонники восстановления золотого стандарта, требует‑
ся что‑то еще. Для предотвращения экономического цикла и прочих вред‑
ных последствий банковской деятельности с частичным резервированием
требуется нечто большее, чем золотой стандарт.
Наиболее конкретным решением правительства, принятым сразу по‑
сле и вследствие кризиса 1825 г., стало запрещение выпуска низкономи‑
273
228
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
нальных банкнот (достоинством ниже пяти фунтов стерлингов), т.е. бы‑
ла осуществлена мера, которую одобрял даже Адам Смит, благосклонно
относившийся к банковскому кредитова‑
нию. Таким образом, публика должна была использовать в качестве на‑
личных денег только золотые монеты, по крайней мере если речь шла
об этих популярных и широко распространенных номиналах. Решени‑
ем от 22 марта 1826 г. английский Парламент запретил банкам Англии и
Уэльса выпускать новые низкономинальные банкноты, а перевыпускать
ранее выпущенные разрешил только после апреля 1829 г. Другим сво‑
им решением, регулирующим банки и банковскую деятельность, Пар‑
ламент покончил с системой, существовавшей с начала XVIII столетия:
при своем учреждении Банк Англии получил монопольную привиле‑
гию на банковскую деятельность, осуществляемую в форме партнерст‑
ва, организованном на началах ограниченной ответственности, с числом
владельцев более шести лиц. Эта привилегия была отменена. Закон от
26 мая 1826 г. разрешил учреждать банки в форме акционерных обществ
и партнерств с большим числом пайщиков. К сожалению, эффект от этой
либерализации был в значительной мере ослаблен тем, что тот же закон
сохранял указанную монополию Банка Англии в Лондоне и зоне, соот‑
ветствующей окружности вокруг Лондона радиусом в 65 миль .
Иначе говоря, быть банками в форме акционерных обществ и крупных
партнерств разрешалось только провинциальным банкам.
Оказавшие сильное давление на Парламент и правительство шот‑
ландские тори выбили для Шотландии право быть исключенной из этих
реформ. Во‑первых, в Шотландии уже существовали банки в форме ак‑
ционерных обществ и, что важнее, исторически Шотландия давно на‑
ходилась под властью инфляционистской идеологии, проводившейся
в жизнь посредством мер инфляционистской политики, в том числе на
базе эмиссии банкнот, эмитентами которых выступали мелкие банки. Да‑
же после восстановления в 1821 г. золотого стандарта Шотландия фак‑
тически не имела его. Франк Феттер пишет об этом следующим образом:
Даже после возобновления платежей в 1821 г., в обра‑
щении находилось крайне мало монет, и в значительной степени это
был обычай, имевший силу, близкую к силе закона, — согласно этому
обычаю люди не должны были просить банк погасить монетами банк‑
ноты, выпущенные этим банком. В Лондоне погашение требований
было обычной формой расчетов с держателями банкнот и подобных
документов. Но в Шотландии значительная доля истины заключа‑
лась в следующих словах анонимного автора статьи, опубликованной
в 1826 г.: «Любой дурак с Юга, имевший наглость потребовать сотню
соверенов [т.е. золотых монет], если бы его нервы помогли ему выдер‑
274
7.1. Травма, нанесенная кризисом 1825 г.
жать перекрестный допрос у банковского прилавка, мог бы почесть за
счастье, что остался цел, пока его гнали до самой границы»1.
Чтобы золотой стандарт работал, он, конечно же, должен действовать
фактически, т.е. существовать и в официальных актах, и на практике.
Шотландские тори, возглавляемые прославленным писателем Валь‑
тером Скоттом, успешно воспрепятствовали реализации в Шотландии
реформы, направленной на изгнание из обращения низкономинальных
бумажных денег. Орган шотландских «высоких тори» «Blackwood’s Edin‑
burgh Magazine», поприветствовав кампанию сопротивления, объявлен‑
ную Скоттом, в 1827—1828 гг. поместил две статьи под названием «Про‑
винциальные банки и Банк Англии», в которых объединил две главные
темы, на которые постоянно упирали радикальные инфляционисты, —
выход из золотого стандарта и прославление сельских банков. «Black‑
wood’s» также подверг критике Банк Англии, обвинив его в чрезмерно
ограничительной денежной политике, что способствовало формирова‑
нию легенды, согласно которой Банк Англии был в то время слишком ув‑
лечен рестрикционистскими мерами, тогда как в действительности он
являлся главной движущей силой инфляции. В отличие от этого изда‑
ния главный орган философских радикалов «Westminster Review» выс‑
меивал шотландцев, угрожавших развязать «гражданскую войну в за‑
щиту привилегии быть обворованными» системой банковского кредита.
Тогда же, а именно в 1827 г., видный инфляционист Генри Бёрд‑
жес основал могущественную организацию — комитет провинциаль‑
ных банкиров, и в течение следующих двадцати лет был главным ре‑
дактором его влиятельного периодического издания «Circular to Bank‑
ers». В этот период Бёрджес вел непрекращающиеся атаки на золотой
стандарт, подвергая его всяческим поношениям, а наряду с ним его ав‑
торов и «таких невежественных, самовлюбленных и упертых прожек‑
теров, как Хаскиссон, Пиль и Рикардо», и заодно Банк Англии за то, что
тот слишком сильно ограничивает кредит. Кроме того, он обвинял так‑
же «политэкономов» в том, что они представляют собой «проклятие для
страны», — потому что они, как правило, являются сторонниками твер‑
дых денег. «Blackwood’s Edinburgh Magazine», в свою очередь, в тече‑
ние почти трех десятилетий вел ту же линию, обвиняя решение 1819 г.
о возвращении к золотому стандарту в том, что оно доставило «евреям,
торговцам акциями и адвокатам этой страны огромные преимущества за
счет классов, связанных с земельной собственностью…»
Вместе с тем на противоположном фланге действовал, например, Уи‑
льям Коббет, продолжавший в своих статьях критиковать банки; так,
в статье 1828 г. он заявил: «После того, как я постиг суть этого дьяволь‑
ского снадобья — бумажных денег, я всегда желал, чтобы эта прокля‑
тая вещь была разрушена; я аплодировал каждому шагу, который при‑
ближал их уничтожение, и порицал всякие мечтания о том, чтобы они
сохранились». Постоянно атакуя инфляционистов и шотландские сель‑
275
229
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
230
ские банки (он называл их шотландскими монополистами), Коббет в рез‑
ких выражениях упрекал шотландского экономиста Джона Мак‑Кулло‑
ха в том, что тот выступает за бумажные деньги, эмитируемые банками:
«…эта шотландская тупость, чванство, упрямство и наглость». Коббет
повышал градус своей критики, провозглашая: «Это — прожорливые
шотландские мошенники, для Англии они словно чума, которая свиреп‑
ствует здесь уже больше двухсот лет». Разумеется, следует отметить,
что существовал один простейший способ избавления Англии от этой
«чумы», — нужно было вернуть Шотландии независимость, но рассмо‑
треть этот вариант решения проблемы ни Коббету, ни другим англий‑
ским националистам по какой‑то причине не приходило в голову.
Несмотря на существование инфляционистского умонастроения
у «высоких тори» и таких представителей промышленников Бирминге‑
ма, как Этвуды , и несмотря на неизбеж‑
ное столкновение разных мнений о банковской реформе, начиная с се‑
редины 1820‑х гг. большое число экономистов‑теоретиков твердо под‑
держивали золотой стандарт. Очень многие моменты регулирования
будущей банковской системы были согласованы и реализованы именно
тогда. Их расхождения по вопросу о банковской деятельности не меша‑
ли им иметь единую позицию по фундаментальным проблемам денеж‑
ной системы. Мак‑Куллох, Джеймс Милль и Нассау Сениор совершен‑
но определенно выступали за золото. Даже Мальтус — человек, счи‑
тавшийся радикалом и бывший тогда ближе к протокейнсианцам, — и
в 1823 г., и позже выражал безоговорочную поддержку золотому стан‑
дарту. Архиепископ Уотли, Маунтифорт Лонгфилд, Перронет Томпсон,
даже такой поклонник индуктивного метода, как кембриджский историк
Ричард Джоунз, были сторонниками золотых денег. Энергично поддер‑
живал золотой стандарт даже такой склонный к миролюбию, но часто
демонстрировавший непоследовательность ученый, как Джон Стюарт
Милль, сын Джеймса Милля. В 1821 г., прочитав текст выступления То‑
маса Этвуда, где тот ратовал за комбинированное денежное предложе‑
ние, которое по его мысли должно было состоять из серебра и неконвер‑
тируемых в металл декретных бумажных денег, Милль‑младший обви‑
нил идею ослабления денежного стандарта в том, что она представляет
собой «план грандиозной конфискации». Джон Стюарт Милль провоз‑
гласил: «…люди, не являющиеся мошенниками в своих частных делах,
должны понимать, что означает слово “обесценение”, и тот факт, что они
продолжают поддерживать эту меру, говорит лишь об одном — о состо‑
янии морали применительно в данной сфере»2.
7.2. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ДЕНЕЖНОГО ПРАВИЛА
Однако запрет банкнот с низкими номиналами не помог решить глав‑
ную проблему сколько‑нибудь радикально. Первым, кто вышел за пре‑
276
7.2. Возникновение денежного правила
делы этого частного аспекта банковского бизнеса и сделал решительный
шаг прямо к центральному пункту всей проблематики, был блестящий и
авторитетный мыслитель, оставшийся малоизвестным персонажем той
эпохи, малоизвестным даже среди профессиональных историков, по‑
скольку в то время он не занимал видного положения. Лайонел Роббинс
совершенно справедливо уподобил Джеймса Пеннингтона (1777—1862)
Майкрофту Холмсу поздней фазы классической дискуссии о деньгах3.
Джеймс Пеннингтон происходил из квакерского семейства, извест‑
ного в своем городе (они жили в городке Кендал, графство Уэстморленд).
Его отец Уильям Пеннингтон, книготорговец, печатник и архитектор,
в конце концов стал мэром Кендала. Окончив первоклассную квакер‑
скую школу в родном городе, Джеймс уехал в Лондон. О его дальнейшей
жизни мало что известно, кроме того, что он жил в Клепхэме на юго‑вос‑
точной окраине Лондона, что он и его большая семья (семеро детей) бы‑
ли прихожанами знаменитой англиканской церкви в Клепхэме, в кото‑
рой он был старостой прихода; это означало, в частности, что он расстал‑
ся со своим квакерством. Кроме того, известно, что он был торговцем и
бухгалтером, что он жил как джентльмен, что в 1832 г. он стал членом
правления правительственного комитета, отвечавшего за финансовую
политику в Индии. С этого времени он больше не занимался бизнесом,
сосредоточившись на консультировании правительства по техническим
проблемам государственных финансов.
После грандиозного банковского кризиса, апогей которого пришел‑
ся на декабрь 1825 г., Лондон погрузился в интенсивные дискуссии по
денежно‑банковским вопросам. Авторитетнейший Клуб политической
экономии посвятил им свои заседания 9 января и 6 февраля 1826 г. На
втором из этих мероприятий в качестве гостя присутствовал Джеймс
Пеннингтон. Дискуссия произвела на него сильнейшее впечатление —
после заседания он написал записку по обсуждавшимся вопросам, на‑
правив ее Уильяму Хаскиссону — очень влиятельному главе парла‑
ментского комитета по торговле, видному деятелю партии тори, который
при этом придерживался либеральных взглядов на экономику. Хаскис‑
сон не был заказчиком этой записки, однако он нем было известно, что он
весьма восприимчив к толковым текстам на темы, являющиеся важны‑
ми в данный момент. Вполне вероятно, что написать и направить запи‑
ску Хаскиссону Пеннингтону посоветовал его старинный приятель, один
из основателей Клуба политической экономии, крупный торговец и эко‑
номист Томас Тук (1774—1858). В первой записке от 13 февраля 1826 г.,
озаглавленной «О частных банковских заведениях в столице» («On the
Private Banking Establishments on the Metropolis») Пеннингтон с кри‑
стальной ясностью объяснил, каким образом частные банки посредством
экспансии ссуд создают депозиты до востребования, которые функцио‑
нируют как часть денежного предложения. Хотя ранее об этом писали
Уолтер Бойд и другие авторы, но по ясности изложения тексту Пеннинг‑
тона не было равных. Когда эта записка Пеннингтона была опубликована
277
231
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
в качестве приложения к «Письму Гренвиллу» Томаса Тука («Letter to
Grenville», 1829), она оказала сильное влияние на бывшую тогда в самом
разгаре дискуссию о банковской деятельности. К сожалению, «Письмо
Гренвиллу» не оказало значительного влияния на тот лагерь, к которо‑
му принадлежал и Пеннингтон, т.е. на представителей денежной школы,
которые упорно (в этом заключался некий трагический момент) не хо‑
тели понять, что банковские депозиты до востребования эквивалентны
банкнотам и образуют часть предложения денег.
Не получив никакой поощрительного реакции со стороны Хаскиссона,
через год — 16 мая 1827 г. — Пеннингтон пишет второй меморандум —
«Исследование чекана монет» («Observations on the Coinage»). После из‑
ложения технических процедур золотого стандарта Пеннингтон в дета‑
лях разбирает ту опасность для денежного обращения, основанного на зо‑
лоте, которую привносит существование бумажных средств обращения,
после чего добавляет следующий дразнящий намек: «…имеется возмож‑
ность регулировать увеличивающееся количество бумажных средств
обращения… с тем чтобы упорядочить процесс увеличения и уменьше‑
ния всех средств обращения в целом, подчинив бумажные деньги дей‑
ствию того же закона, который определяет увеличение и уменьшение
обращения, состоящего целиком и полностью из металла». Это первое
в Британии упоминание знаменитого денежного правила, или правила
денежного обращения (currency principle), первый признак понимания
того обстоятельства, что для превращения денег, создаваемых банка‑
ми, в полноценные заместители золота, одной обмениваемости на золо‑
то недостаточно.
В конце концов Уильям Хаскиссон сел и ознакомился с меморанду‑
мами Пеннингтона, направив ему ответ, в котором, в частности, говори‑
лось следующее:
Я считаю, что ближе к концу вашей работы о монетном чекане, вы
сформулировали утверждение, которое может объяснять причи‑
ну чередования восторженности и упадка, каковое чередование име‑
ло место, порождая такие тревожные последствия для этой Страны.
Впервые за долгое время мне кажется, что передо мной — одна из са‑
мых важных тем, на которую можно обратить особое внимание. […]
Слишком высокая активность, проявляемая при расширении и слиш‑
ком быстрое сжатие бумажного кредита, без всякого сомнения, пред‑
ставляют собой огромное зло.
Иначе говоря, Хаскинссон считал, что за возникновение экономи‑
ческого цикла несут ответственность банковский кредит и бумажные
деньги. Он задается вопросом, что можно с этим сделать, и горячо убе‑
ждает Пеннингтона развить его многообещающее предположение.
Результат получился несколько комичным: хотя третий меморан‑
дум Пеннингтона, написанный 23 июня 1826 г. в ответ на просьбу Хас‑
киссона, носил название «Об управлении Банком Англии» и содержал
278
7.2. Возникновение денежного правила
имевшее принципиальное значение детальное изложение денежного
правила, совершенно обоснованно ставшего знаменитым, материал ме‑
морандума, очевидно, не был настолько ориентированным на практиче‑
скую реализацию, чтобы он мог заинтересовать министра. Так или ина‑
че, интерес англичан и парламентариев к денежной проблематике на‑
чал угасать. Уже в следующем, 1828 г., Хаскиссон ушел со своего поста,
а в 1830‑м он погиб . Это не отменяет исключительной важности третьего меморан‑
дума Пеннингтона, поскольку там было заявлено, что для обеспечения
стабильности денег, создаваемых банками, и для сохранения степени их
обеспеченности золотом, количество банковских денег необходимо регу‑
лировать, — так, чтобы его изменения совпадали с изменениями пред‑
ложения золота. Проявляя недюжинную проницательность, Пеннингтон
замечает, что если бы Банк Англии был единственным и монопольным
эмитентом банкнот, то контролировать совокупное предложение денег,
было бы легко, так как все частные банки, лондонские и провинциальные,
тем или иным образом контролировались бы Банком Англии. В любом
случае после этого Банк Англии следует обязать поддерживать обеспе‑
чение своих банкнот и депозитов на фиксированном уровне (т.е. не сни‑
жать активы, приносящие доход), — если это будет выполнено, то коли‑
чество денег, выпускаемых Банком Англии, будет изменяться в том же
направлении и в той же мере, что его золотые резервы. Поскольку банк
может и не иметь 100%‑ного золотого обеспечения эмитированных им
денег, то установленный законом разрыв между золотыми резервами и
количеством представляющих их денег, эмитированных Банком Англии,
будет означать, что банкноты и депозиты (и — шире — совокупное де‑
нежное предложение) превратятся в деньги, обеспеченные металлом на
100% для любых будущих операций Банка Англии. Так были посеяны се‑
мена, которые позже дадут всходы в виде великого закона Пиля 1844 г.,
в котором было воплощено денежное правило.
Однако из‑за многочисленных оговорок и запинок Пеннингтона Хас‑
киссон не понял этой мысли. Это вызывает огромные сожаления, пото‑
му что в то время только Пеннингтон отчетливо понимал, что банковские
депозиты представляют собой плод банковского кредита в той же мере,
что и банкноты, и что «адекватное регулирование депозитов будет не‑
легкой задачей».
Остается загадкой, почему первооткрыватель денежного прави‑
ла Пеннингтон оказался достаточно проницательным, чтобы понять ту
роль, которую банковские депозиты играют в формировании предложе‑
ния денег, тогда как представители денежной школы с таким упорством
концентрировались только на банкнотах. Они применяли этот вариант
организации 100%‑ного обеспечения золотыми деньгами только и исклю‑
чительно к банкнотам, оставив депозиты без контроля и регулирования.
Некоторые историки полагают, что денежная школа намеренно отка‑
залась от применения собственных принципов к депозитам из‑за пред‑
279
232
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
233
полагавшихся сложностей на пути их практической реализации, а так‑
же из‑за того, что они полагали, будто держатели банкнот (считавшиеся
представителями более или менее богатых слоев общества) более склон‑
ны держать наличность в золоте, чем те, кто держит деньги на депози‑
тах4. Если это верно, то «практичное» решение, состоявшее в том, чтобы
забыть о депозитах, в долгосрочном плане стало вершиной непрактич‑
ности, — в действительности фатальной ошибкой в организации денеж‑
ного обращения, основанного на 100%‑ном золотом покрытии. Закон Пи‑
ля, запретивший выпуск дополнительного количества банкнот, не обес‑
печенных золотом, просто‑напросто подтолкнул банковскую систему во
главе с Банком Англии к тому, чтобы переключить свое внимание на де‑
позиты, — и эта конструкция, являющаяся материальным воплощением
идеи инфляции и денежно‑кредитной экспансии, продолжает и сегодня
господствовать во всем мире.
Слепота денежной школы в отношении депозитов не распространя‑
лась на их «теоретических родственников» в США. Там, напротив, та‑
кие лидеры движения за 100%‑й золотой стандарт и такие сторонники
Эндрю Джексона, как Конди Раге, Амос Кендалл и блистательный Уи‑
льям Гаудж (1796—1863) из Филадельфии, полностью осознавали эк‑
вивалентность депозитов и банкнот в качестве двух способов эмиссии
банковских денег. Гаудж, редактор и автор филадельфийского перио‑
дического издания «The Journal of Banking», в 1830‑е гг. стал чиновни‑
ком Министерства финансов и оставался на этом посту и в дальнейшем.
Он всегда настаивал на том, что депозиты во всех случаях эквивалент‑
ны банкнотам, что они могут создаваться посредством кредитных опера‑
ций банков, и что они имеют те же инфляционные последствия для цен,
что и банкноты. Он призывал к возвращению к 100%‑ному обеспечению
депозитов, как это было при учреждении Гамбургского и Амстердам‑
ского банков. Гаудж был также ведущим экономистом‑теоретиком, уча‑
ствовавшим в создании системы независимого Министерства финансов
администрациями президентов Ван Бурена и Полка, в рамках которой
федеральное правительство должно полностью отделить себя от бан‑
ковской деятельности, во‑первых, осуществляя расходы непосредст‑
венно в металлических деньгах, и, во‑вторых, принимая налоговые пла‑
тежи только металлическими деньгами, а не банкнотами и не посредст‑
вом депозиты. Таким образом, банковская
система США могла быт стать полностью свободной не только от цент‑
рального банка (что было обеспечено президентом Эндрю Джексоном
в начале 1830‑х гг.), но и от всякой связи с федеральным правительст‑
вом и от всякой поддержки с его стороны5.
Когда английское общество реагировало на панику 1825 г., в Британии
появились и другие формулировки денежного правила. Сэр Генри Драм‑
монд (1786—1860)6, влиятельный банкир и член Парламента, в шестом
издании своих «Начальных положений о денежном обращении» («Ele‑
mentary Proposition on the Currency», 1826), осмысливая уроки кризиса,
280
7.2. Возникновение денежного правила
пришел к выводу, согласно которому для того, чтобы избежать разруши‑
тельного цикла «бум—кризис» с его чередованием роста и падения цен и
количества денег, одного только обмена банкнот на золото недостаточно.
Он пишет, что количество бумажных денег необходимо поддерживать на
постоянном уровне — с тем, чтобы изменения предложения денег отра‑
жали лишь изменения запаса денежного металла. В том же году Ричард
Пейдж под псевдонимом «Дэниэл Хардкасл» опубликовал работу, в кото‑
рой дал кристально ясное определение денежного правила: «…только та‑
кое состояние дел может считаться разумным и хорошо организованным,
когда в обращении находится не более такого количества бумажных де‑
нег, которое находилось бы в обращении, если бы бумажных денег не су‑
ществовало, и оно полностью состояло бы из денежного металла»7.
После кризиса 1825 г. и начиная с публикаций Джеймса Пеннингтона,
в Британии стало формироваться общее мнение, постепенно распростра‑
нившееся по всему слою образованных людей. Согласно этому мнению
[для предотвращения кризисов] одного золотого стандарта недостаточно
и банкам нельзя позволять безгранично расширять кредит. На одном из
полюсов этого спектра мнений располагалась денежная школа, которая
полагала, что коммерческие банки должны ограничивать свои эмисси‑
онные операции условием 100%‑ного золотого резервирования, по мень‑
шей мере если речь идет о дополнительной эмиссии банкнот. К сожале‑
нию, подавляющее большинство тех, кто принадлежал к этой школе, не
распространяли это требование на депозиты, полагая, что они не входят
в денежную массу. Другие авторитетные лидеры общественного мнения,
такие как управляющий Банка Англии Хорсли Палмер придерживались
намного более умеренной точки зрения, выступая за установление боль‑
шей степени контроля за Банком Англии, при котором эмитируемые им
банкноты должны были бы служить вершиной пирамиды, базирующей‑
ся на фиксированном отношении резервов к обязательствам, каковое от‑
ношение должно было поддерживаться Банком Англии.
Но если динамика банковских кредитов должна совпадать с динами‑
кой золота, положив тем самым конец инфляции и экономическому ци‑
клу, то возникает вопрос: какой механизм может обеспечить такое по‑
ложение дел? В большинстве случаев и практически всегда, когда речь
заходила о приверженцах денежной школы, ответом было указание на
Банк Англии: на то самое учреждение, которое буллионисты всегда счи‑
тали главным проводником политики инфляции и кредитной экспансии.
Идея состояла в том, что Банк Англии должен либо как пастух управ‑
лять стадом частных банков, либо — что было предметом ширящегося
консенсуса — он должен получить монопольное право на эмиссию банк‑
нот, оставив частным банкам возможность эмиссии депозитов до востре‑
бования, но таким способом, который намертво привязывал бы эту эмис‑
сию к Банку Англии. Иными словами, в качестве идеала представители
денежной школы видели современную банковскую систему, со всеми ее
глубокими инфляционными пороками, и она стала порождением именно
281
234
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
этой школы. Под названием «сверхжесткие деньги» они ненамеренно на‑
вязали Великобритании, а затем и всему миру, современную инфляци‑
онистскую банковскую систему с частичным резервированием, во гла‑
ве которой стоит центральный банк. При этом они руководствовались
теорией, согласно которой центральный банк должен контролировать
частные банки посредством монополии на выпуск банкнот и других мер,
а правительство будет жестко контролировать сам центральный банк.
Другим важнейшим инструментом, с помощью которого централь‑
ный банк будет контролировать частные банки, считалась централиза‑
ция золота в центральном банке и превращение банкнот Банка Англии
в узаконенное средство платежа для всех граждан и всех банков. Этот
вариант предполагал, что частным банкам было бы приказано сдать зо‑
лото в Банк Англии, после чего они должны будут довольствоваться тем,
что получат возможность выдавать ссуды и держать депозиты, имея
в качестве обеспечивающего основания свои резервы в Банке
Англии. Их депозиты до востребования в Банке Англии можно было бы
всегда обратить в наличные, получив по ним причитающееся количество
узаконенных средств платежа. Иными словами, по мере того как выше‑
описанная структура, предложенная денежной школой, воплощалась
в жизнь в Британии, а затем и в других странах, мир навьючивал на се‑
бя современную нам банковскую систему.
Остается загадкой, как люди, которые настолько хорошо отдавали се‑
бе отчет в той роли, которую Банк Англии играл в образовании банков‑
ского картеля и поощрении инфляции, могли предлагать передать цен‑
трализованный контроль в руки того же самого банка, — и все во имя
прекращения инфляции и в попытках обеспечить тесную и однозначную
привязку денежной системы к золоту. Это полностью эквивалентно по‑
пыткам поставить лису охранять курятник. Существенно меньшая часть
авторов, принадлежавших к денежной школе, действительно предпо‑
читали другой вариант, первоначально рекомендованный ее духов‑
ным отцом — самим Давидом Рикардо. Он излагает свое решение в кон‑
це брошюры «Предложения в пользу экономного и устойчивого денеж‑
ного обращения» («Economical and Secure Currency»), написанной им
еще в 1816 г. под влиянием неопубликованных предложений Ж.‑Б. Сэя,
выдвинутых этим французским экономистом в 1814 г.(1) В работе «План
учреждения национального банка» («The Plan for the Establishment of
a National Bank»), опубликованной посмертно в 1824 г.(2), Рикардо выдви‑
нул новое предложение, согласно которому необходимо было назначить
государственный комитет, который отвечал бы за монополию на выпуск
банкнот страны, тогда как Банк Англии должен был ограничиться кре‑
дитными и депозитными банковскими операциями. Идея состояла в том,
что, поскольку Банку нельзя доверить осуществление банкнотной мо‑
нополии, то эту функцию необходимо возложить на центральное пра‑
вительство. И здесь мы видим попытку назначить сторожем курятника
даже не лису, а волка. Правительство не меньше любого частного цент‑
282
7.2. Возникновение денежного правила
рального банка (а как бы не больше) склонно к денежно‑кредитной ин‑
фляции. Государство всегда может использовать инфляцию для финан‑
сирования дефицитов своего бюджета и выдачи кредитов своим полити‑
ческим союзникам.
В тот же исторический период применялись и значительно более эф‑
фективные способы ограничения кредитной экспансии. В Соединенных
Штатах в эпоху Джексона — Ван Бурена (которая началась в 1828 г. и
продолжалась до 1840‑х гг.), примерно совпавшей по времени с перио‑
дом спора между денежной и банковской школами в Британии, в рамках
реформ, инициированных движением в поддержку президента Эндрю
Джексона, была реализована намного более радикальная программа ор‑
ганизации денежного обращения, основанного на принципе твердых де‑
нег, в итоге оказавшаяся и намного более реалистичной, чем программы,
предлагавшиеся интеллектуальной родственницей этого движения —
британской денежной школой. Обе группы ставили своей целью органи‑
зацию денежной системы на основе твердых денег, в максимальной сте‑
пени привязанных к золоту, видя в этом средство покончить с инфляци‑
ей и чередованием бумов и кризисов. Но сторонники Джексона, вместо
укрепления центрального банка и усиления его роли, сделали нечто на‑
много более логичное — поставив своей приоритетной задачей ликви‑
дацию этого учреждения. Гаудж, Раге и Кендалл, а также их последо‑
ватели, включая президентов Джексона и Ван Бурена, посчитали своим
долгом полностью отделить федеральное правительство от
денег, учредив систему независимого Министерства финансов, которая
была создана в 1840 г. во время президентства Ван Бурена, отменена при
вигах и затем воссоздана в правление сторонника политического курса
Эндрю Джексона президента Полка в 1846 г. Идея независимого Мини‑
стерства финансов сводилась к двум моментам: во‑первых, Министер‑
ство финансов само хранило свои финансовые ресурсы, а не помещало
их на депозиты в каком‑либо банке; и, во‑вторых, Министерство финан‑
сов стало принимать налоги и другие платежи в свой адрес только ме‑
таллическими деньгами, т.е. в качестве налоговых платежей не при‑
нимались даже банкноты, погашаемые золотом или серебром по перво‑
му требованию. Таким образом, федеральное правительство ни в какой
форме не поощряло обращение банкнот и депозитов в качестве денег.
Еще одним элементом программы Ван Бурена, предлагавшимся, но так
и не принятым из‑за того, что его сочли слишком жестким, был проект
федерального закона о банкротстве, согласно которому любой банк, не
выполнивший своих договорных обязательств по погашению эмитиро‑
ванных им банкнот и открытых им депозитов вкладчиков металлом по
первому требованию, должен был быть закрыт. Другими элементами
программы Джексона — Ван Бурена было принуждение банка к объяв‑
лению о своем банкротстве в тот момент, когда банку не удалось запла‑
тить металлом, и даже объявление вне закона любой банковской дея‑
тельности с использованием частичного резервирования как латентно
283
235
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
236
мошеннической — на том основании, что банк обещал нечто, что невоз‑
можно выполнить, а именно мгновенное удовлетворение всех своих обя‑
зательств в денежном металле8.
Менее радикальным, чем программа Джексона — Ван Бурена, но бо‑
лее последовательным, чем то, что предлагалось британской денежной
школой в отношении центрального банка, было предложение группы ав‑
торов, возникшей после 1825 г. и выступавшей за свободную банковскую
деятельность. Однако эта группа не была единой, как по поводу теорети‑
ческих основ их предложений, так и по поводу целей: одни выступали за
то, чтобы устранить ограничения, которые, как они полагали, Банк Анг‑
лии накладывает на частные банки, препятствуя кредитной экспансии,
тогда как другие выдвигали требование свободы банковской деятельно‑
сти, руководствуясь прямо противоположным мотивом — стремлени‑
ем, полностью аналогичным целям денежной школы, а именно переходу
к чисто металлическому денежному обращению.
К первой подгруппе принадлежал такой старый инфляционист и
антибуллионист, как сэр Джон Синклер (1754—1835). Примером авто‑
ра, принадлежавшего ко второй подгруппе, может служить такой дав‑
ний сторонник твердых денег и буллионист, как служащий Королев‑
ского монетного двора Роберт Машет (1782—1828). В своей книге, став‑
шей весьма значительным вкладом в прояснение проблемы, «Попытка
объяснить с помощью фактов последствия эмиссионной практики Бан‑
ка Англии» («An Attempt to Explain from Facts the Effects of the Issues
of the Bank of England…», 1826), Машет выдвинул теорию экономиче‑
ского цикла, основанную на денежном правиле. Он отмечал, что Банк
Англии инициирует кредитную экспансию, создающую инфляционный
бум и что позже он вынужден радикально менять курс, переходя к раз‑
рушительному денежному сжатию, которое вызывает экономическую
депрессию. Целью Машета, как и целью авторов денежной школы, пи‑
савших позже него, был переход к полностью металлическому денеж‑
ному обращению или его эквиваленту, однако он считал, что достиже‑
нию этой цели способствует свободная банковская деятельность, а не
банковская система под управлением центрального банка. Поэтому он
приветствовал закон о банках 1826 г., который разрешил учреждать
акционерные банки за пределами Лондона, что стало шагом вперед по
сравнению с прежней системой, но который оставил неприкосновен‑
ным причины «главного зла», «поскольку они не забрали у Банка Анг‑
лии власть, позволяющую ему произвольно увеличивать количество
средств обращения». Однако, писал Машет, «когда [в 1833 г.] истечет
срок монополии Банка Англии и торговля деньгами станет совершен‑
но свободной, может возникнуть лучший порядок вещей». Лучший по‑
рядок вещей означал более высокую стабильность, имеющую причи‑
ной тот факт, что денежное обращение не будет испытывать чрезмер‑
ного роста и болезненного сжатия, которым неизменно оканчиваются
циклы бумов и кризисов9.
284
7.2. Возникновение денежного правила
Однако намного более важный вклад был сделан старинным буллио‑
нистом сэром Генри Парнеллом (1776—1842). Парнелл был ведущим
членом Парламента, занимавшим позицию в пользу металлического об‑
ращения во время обсуждения вопросов ирландского денежного обра‑
щения в 1804 г. Он входил в состав комитета о слитках и в 1819 г. под‑
держал восстановления размена банкнот Банка Англии на золото. Еще
в 1824 г. Парнелл выступил в Парламенте с предложением провести
расследование в отношении чартера Банка Англии. В 1826 г. он обвинил
Банк Англии в том, что тот пользуется «исключительными и пагубны‑
ми привилегиями». В 1826 г. и затем еще раз в следующем году Парнелл
организовал в Клубе политической экономии дискуссию на тему «Мо‑
жет ли предоставление банкам полной свободы деятельности, свободы
от всякого вмешательства со стороны законодателя, привести к неудов‑
летворительной системе денежного обращения?» Он не оставил ни ма‑
лейших сомнений в том, что его собственный ответ был — «да, может».
Парнелл изложил свою точку зрения на свободную банковскую дея‑
тельность в написанном им в 1827 г. трактате «Исследование о бумаж‑
ных деньгах, банковской деятельности и чрезмерном расширении торго‑
вых операций, осуществляемых в кредит» («Observation on Paper Mon‑
ey, Banking, and Overtrading», 1827, 2‑е изд. — 1829). Следуя Машету, он
начинает с того, что возлагает ответственность за панику 1825 г. на из‑
быточную эмиссию, осуществлявшуюся Банком Англии в 1824—1925 гг.
Проблема состояла в том, что законодательство лишило Банк Англии
важнейшего сдерживающего начала на пути эмиссии бумажных денег,
а именно конкуренции со стороны других, соперничающих с ним бан‑
ков». Пойдя дальше Машета, Парнелл не захотел ждать момента, ког‑
да истечет срок действия чартера Банка Англии (через шесть лет), — он
констатирует, что власть Банка Англии над деньгами и тем самым над
ценами и общим состоянием экономики «настолько невыносима, что ее
нельзя терпеть долее». Парнелл заключает, что средством исправления
этого положения является «свободная система банковской деятельно‑
сти», и, не заметив того, что было сказано на последних страницах рабо‑
ты Машета, он провозгласил себя первым, кто поднял знамя свободной
банковской деятельности в Англии10.
С другой стороны, вряд ли стоит удивляться тому, что Джордж Пу‑
летт Скроуп (1797—1876), неизменный поклонник теории недопотребле‑
ния, в тот период тоже выступал за свободную банковскую деятельность,
находя ее полезным средством для проведения политики инфляции.
В нескольких своих книгах и в статье, вышедшей в «Quarterly Review»,
среди статей других авторов, занимавших ту же позицию в этом веду‑
щем печатном органе тори, Скроуп призвал к легализации банкнот мел‑
ких банков и к ликвидации монополии Банка Англии на эмиссию банкнот
в Лондоне. Система предлагаемых им мер отвечала его инфляционист‑
ским целям. Так, согласно предлагавшемуся им плану, конкурирующие
между собой банки, эмитирующие свои банкноты, должны были иметь
285
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
обязательство обменивать их только на золотые слитки, а не на золотые
монеты. Цель, которая провозглашалась в этой программе, состояла, по
словам Скроупа, во «всемерном понижении ценности [денежных] метал‑
лов, а с ним и ценности денег»11.
7.3. ПРОДЛЕНИЕ ЧАРТЕРА БАНКА АНГЛИИ
237
Чартер Банка Англии истек в 1833 г., что должно было дать критикам
сложившейся системы прекрасный шанс провести фундаментальную
реформу. В 1832 г. палата общин сформировала комитет, задачей ко‑
торого было проведение детального исследования банковской системы
страны и особенно такой проблемы, как монополия Банка Англии на вы‑
пуск банкнот в Лондоне и его пригородах. До настоящего времени слу‑
шания, проведенные этим комитетом, и осуществленное им исследова‑
ние остаются примером наиболее тщательного изучения деятельности
британских банков, однако Парнелл (единственный член комитета, голо‑
совавший против продления чартера Банка Англии) сетовал, имея к то‑
му определенные основания, на то, что из‑за интриг виконта Олторпа
список лиц, дававших показания комитету, был составлен так, чтобы не
дать донести до членов комитета и парламентариев позицию сторонни‑
ков свободной банковской деятельности12.
Было совершенно очевидно, что в основе консенсуса тех, кто высту‑
пал перед комитетом, лежала идея централизации банкнотной эмиссии
и передачи ее в руки Банка Англии, усиливающего свои позиции, идея,
которую могли поддержать и представители денежной школы с их за‑
блуждениями на этот счет, и умеренные сторонники политики инфля‑
ции. Лишь немногие из выступавших перед комитетом стояли за конку‑
ренцию банков в деле эмиссии банкнот в Лондоне, и всего один из них,
манчестерский торговец и акционер частного банка Джозеф Дайер, воз‑
ражал против предложений наделить банкноты Банка Англии статусом
узаконенного средства платежа, указывая, что их принятие грозит фа‑
тальными последствиями.
Основываясь на результатах работы комитета, виконт Олторп
в 1833 г. представил Парламенту свою программу законопроектов, ко‑
торая предусматривала неизменность существующего чартера Бан‑
ка Англии, сохранение его монополии на эмиссию банкнот в Лондоне и
в пределах зоны, ограниченной радиусом в 65 миль, и дальнейшую цен‑
трализацию банковской деятельности за счет придания банкнотам Бан‑
ка Англии статуса узаконенного средства платежа. Это означало, что
с момента принятия этих предложений частным и акционерным бан‑
кам больше не нужно было бы держать в золоте никакой части своих
резервов, поскольку теперь вкладчики и держатели банкнот по зако‑
ну будут обязаны принимать при снятии денег с депозитов и погаше‑
нии банкнот этих банков банкноты Банка Англии. Это означало также
286
7.3. Продление чартера Банка Англии
и то, что с момента принятия предложенных законопроектов один толь‑
ко Банк Англии должен будет выполнять свои договорные обязательства
по погашению золотом выпущенных им банкнот и открытых им депози‑
тов. Если бы программа 1833 г. была принята, она положила бы начало
процессу уменьшения роли золотых монет в повседневной жизни, уско‑
рив их замену банкнотами и депозитами. Представляя свою программу,
Олторп заметил, что со времени слушаний на комитете «публика стала
более благосклонно относиться к тому, как осуществляется управление
Банком Англии». Иначе говоря, он сделал все, чтобы комитет, попавший
под влияние подобранных им лиц, выступавших перед комитетом, про‑
делал свою работу хорошо. Он даже возвестил будущее, провозгласив,
что его цель состоит в том, чтобы Банку Англии была отдана вся вообще
банкнотная эмиссия (что, собственно, и составляет одну из главных черт
современной централизованной банковской системы).
Однако против этих планов поднялось могущественное лобби про‑
винциальных банков, с огромным возмущением отреагировавшее на ту
опасность, которую эти планы представляли для их привилегий в ча‑
сти эмиссии банкнот; кабинет был вынужден отказаться от своей це‑
ли ввести банкнотную монополию для Банка Англии. Виконт Олторп
был так раздосадован этим успешным давлением, что был готов подать
в отставку.
Несмотря на то что лишь один из выступавших перед комитетом вы‑
сказался против предложения наделить банкноты Банка Англиистату‑
сом узаконенного средства платежа, при голосовании в Палате общин
оно получило большинство только при помощи радикальных сторонни‑
ков инфляции, боровшихся против золотого стандарта, — предложение
об узаконенном средстве платежа прошло большинством голосов (214 за
и 156 против). Стойкие борцы за твердые деньги, сэр Генри Парнелл и
сэр Роберт Пиль (лидер тори, находившихся тогда в оппозиции), голосо‑
вали против.
Как и следовало ожидать, во главе протестов широкой публики про‑
тив закона, наделявшего банкноты Банка Англии статусом узаконенного
средства платежа, стояли владельцы и руководители провинциальных
банков. В заявлении комитета представителей провинциальных банков,
возглавлявшимся сэром Генри Хобхаузом, отмечалось, что этот закон
«нарушает права собственности и навечно наделяет Банк Англии нес‑
праведливой монополией». Комитет верно указывал на то, что прави‑
тельство принимает меры против кредитной экспансии провинциаль‑
ных банков, но что, не допуская конкуренции Банка Англии с другими
банками, оно игнорирует «применение того же принципа» к деятельно‑
сти Банка Англии.
Одним из главных выразителей реакции общества на закон о средст‑
ве платежа был сторонник банковской деятельности шотландский юрист
и плодовитый публицист Александр Манделл. Он предупреждал о том,
что закон 1833 г. приведет к централизации резервов денежного металла
287
238
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
страны и сосредоточению золота в Банке Англии. Он обвинил этот закон
в том, что «ваша [английская] промышленность, которая уже подверга‑
ется налогообложению в виде монопольных привилегий Банка Англии,
отныне будет подвергаться еще большему налогообложению, поскольку
вы расширили эти монопольные привилегии»13.
7.4. КРИЗИС 1837 Г. И ПОЛЕМИКА ПО ПОВОДУ
ПРЕДЛОЖЕНИЙ ДЕНЕЖНОЙ ШКОЛЫ
239
Впервые существование акционерных банков (помимо Банка Англии)
было разрешено законом 1826 г. Однако многочисленные ограничения
продолжали действовать, что выразилось в том, что и после принятия
закона 1826 г. число акционерных банков не превышало четырнадца‑
ти. Эти ограничения были упразднены законом 1833 г., результатом че‑
го стала настоящая оргия учредительства акционерных банков в Анг‑
лии. С 1831 по 1835 г. здесь появилось 44 новых акционерных банка, и
только в 1836 г. было учреждено не менее 59 акционерных банков, при‑
чем 15 из них были образованы с 1 мая по 15 июня того года. В самом Лон‑
доне в 1834 г. был учрежден весьма сильный акционерный London and
Westminster Bank, хотя ему, конечно же, была запрещена эмиссия соб‑
ственных банкнот.
Наряду с увеличением количества банков в тот период имело место
и увеличение количества выпущенных банковских денег. Количество
банкнот провинциальных банков в обращении выросло с 10 млн ф. ст. на
конец 1831 г. до более чем 12 млн ф. ст. к середине 1836 г. Почти весь этот
рост пришелся на вновь организованные акционерные банки — коли‑
чество эмитированных ими банкнот выросло за тот же период с 1,3 до
3,6 млн ф. ст.
Хотя Банк Англии и провинциальные банки, существовавшие до при‑
нятия закона 1833 г., сетовали на появление новых конкурентов, имен‑
но кредитная экспансия Банка Англии питала рост количества банков
и выпущенных ими банкнот. Учет векселей Банком Англии увеличился
с 1 млн ф. ст. в апреле 1833 г. до 3,4 млн ф. ст. за июль 1835 г. и до 11 млн
ф. ст. к концу того года. В свою очередь, общий объем выданных Банком
Англии кредитов увеличился с 24 млн ф. ст. в 1833 г. до 35 млн ф. ст. на на‑
чало 1837 г. Кредитная экспансия разворачивалась на фоне уменьшения
золотых резервов Банка Англии, которые с 11 млн ф. ст. в 1822 г. упали до
менее чем 4 млн ф. ст. к концу 1836 г. Это все что нужно знать о соблюде‑
нии Банком Англии денежного правила или его модификации — прави‑
ла Палмера, названного по имени главного управляющего Банка Англии
Хорсли Палмера, о котором последний, выступая перед комитетом по
продлению чартера Банка Англии, говорил как о правиле, которое Банк
соблюдает. Не может быть и речи о том, чтобы считать эту практику —
осуществление кредитной экспансии в условиях, когда золотые резервы
288
7.4. Кризис 1837 г. и полемика по поводу предложений денежной школы
сокращаются, — хоть в малейшей степени соответствующей идеалу де‑
нежного обращения, состоящему в том, что предложение денег изменя‑
ется в соответствии с изменениями золотого запаса страны.
Завершая описание этого сюжета, отметим, что кредитная экспансия
привела, в полном соответствии с ходом событий, который превращал‑
ся в нечто типичное, к финансовому кризису и панике, разразившейся
в конце 1836 — начале 1837 г., с характерными для них набегами на банки, каковые набеги оказались осо‑
бенно массовыми в Ирландии. За этим последовали типичные признаки
рецессии: сжатие банковского кредита, уменьшение производства про‑
дукции, коллапс цен акций, многочисленные банкротства банков и пред‑
приятий других отраслей, стремительный рост безработицы.
Неудивительно, что новое проявление экономического цикла, т.е. че‑
редования бумов и кризисов, привело к ряду парламентских расследо‑
ваний, которые комитеты по акционерными банкам провели в 1836, 1837
и 1838 гг., и еще более активным обсуждениям ситуации в банковской
сфере, которые велись как а форме отдельных брошюр, так и в статьях
в периодической печати. Только в 1837 г. было опубликовано сорок бро‑
шюр, посвященных банковской системе, и множество брошюр появилось
и в следующем году.
Настоящую войну брошюр вызвала публикация сочинения Робер‑
та Торренса14, работы, примечательной не только тем, что она является
лучшим изложением идей денежной школы, но и тем, что эта работа оз‑
наменовала внезапный переход Торренса в ряды сторонников денежной
школы. Этот переход поражает, так как Торренс, хотя и был выдающим‑
ся политэкономом, другом Рикардо, одним из основателей Клуба поли‑
тической экономии и его и активным деятелем, во время дебатов об От‑
чете комитета о слитках и битвы за восстановление погашения банкнот
золотом проявил себя как приверженец политики инфляции и против‑
ник золотого стандарта. Признаки верности Торренса идее благотворно‑
сти инфляции прослеживаются по меньшей мере до 1830 г.
Затем, в ходе путаных и эмоциональных выступлений в Парламенте
при обсуждении вопросов Банка Англии в знаменательном 1833 г., ког‑
да Торренс продолжил свои резкие атаки на дефляцию, т.е. продолжил
ту линию, которой он придерживался еще в 1819 г. при обсуждении за‑
конопроекта о восстановлении погашения банкнот Банка Англии золо‑
том, он внезапно и в полном противоречии с этой линей дает следующую
предельно ясную формулировку денежного правила:
Обширный и злополучный опыт позволил установить следующий не‑
преложный факт: денежное обращение, состоящее из драгоценных
металлов и бумажных денег, погашаемые этими металлам по первому
требованию, подвержено внезапным и очень значительным флуктуа‑
циям, когда количество денег колеблется между экстремумами в ви‑
де переизбытка и нехватки. […] Денежное обращение, представляю‑
щее собой смесь этих двух разновидностей денег, испытывает намного
289
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
более резкое сжатие, чем чисто металлическое денежное обращение.
[…] До тех пор пока наша нынешняя система денежного обращения
не будет исправлена своевременным вмешательством законодателей,
с ней будут то и дело происходить периодические тяжкие бедствия, —
пока мы не попадем в ситуацию национального банкротства, после че‑
го экономику страны придется подвергнуть эвтаназии15.
240
В другой речи, посвященной возобновлению чартера Банка Англии,
Торренс предостерегал, что «осуществление мер, предлагаемых прави‑
тельством и сводящихся к продлению и расширению привилегий Банка
Англии, навяжет стране периодические рецидивы тяжелых форм спада
торговли и паники на денежном рынке…»
В примечательном письме к лорду Мельбурну Торренс в конце кон‑
цов отбросил всякие колебания и присоединился к ведущим сторонни‑
кам денежной школы. Он начинает с того, что в отличие от многих коллег
по денежной школе утверждает, что банковские депозиты эквивалентны
банкнотам, отдав должное Джеймсу Пеннингтону за то, что тот обратил
на это внимание. Торренс с большой ясностью объясняет денежную при‑
роду депозитов, указывая на то, что сдвиг в структуре банковских обяза‑
тельств от банкнот к депозитам или в обратном направлении не меняет
количества банковских денег, с помощью которых торговцы и другие по‑
купатели могут делать свои покупки. Он также замечает, что если боль‑
шинство людей уяснило себе, каким образом увеличение количества де‑
нег в монете и банкнотах приводит к росту цен и падению обменного курса
национальной валюты, то ни правительство, ни руководство Банка Анг‑
лии не понимают, каким образом увеличение ссуд и депозитов приводит
к точно таким же последствиям. Однако затем Торренс совершает пои‑
стине трагическую ошибку, когда он в полном противоречии с тем, что
утверждал ранее, отказывается исследовать депозиты, считая их чем‑то
малосущественным, — на том основании, что не публика, а банк принима‑
ет решение, держать ему свои обязательства в форме банкнот или депо‑
зитов, а также руководствуясь еще одним ошибочным предположением,
согласно которому провинциальные и акционерные банки осуществляют
денежную эмиссию, базируя свои операции на фиксированном соотноше‑
нии и банкнот ,
находящихся в составе их резервов, без учета депозитов . И дальше Торренс пишет и действует так, будто депозиты не име‑
ют отношения к предложению денег.
К сожалению, Торренс также считает, что Банк Англии должен быть
кредитором последней инстанции для банков, попавших в трудную ситу‑
ацию, а затем, вместо того чтобы с самого начала настаивать на соблюде‑
нии денежного правила, подвергает Банк Англии критике за то, что тот,
выдавая кредиты, инициирует инфляцию. Чтобы заставить Банк Анг‑
лии придерживаться денежного правила, Торренс — первым в литера‑
туре по этой проблеме — призывает Парламент провести в Банке Англии
жесткую границу между банковским подразделением(3) и эмиссионным
290
7.4. Кризис 1837 г. и полемика по поводу предложений денежной школы
подразделением(4). Эмиссионный департамент будет обязан ограничить
банкнотную эмиссию размерами фактического предложения золота —
с тем чтобы количество банкнот могло изменяться только в той мере,
в какой увеличиваются или уменьшаются резервы золота, находящего‑
ся в Банке Англии. Таким образом, пишет Торренс, «обращение [банк‑
нот] всегда будет оставаться в состоянии — как по величине, так и по цен‑
ности, — в котором оно пребывало бы, если бы целиком осуществлялось
в металлической форме».
Проблема состоит в том, что банковский департамент, создаваемый
в соответствии с планом Торренса, или, что то же, в соответствии с пла‑
ном денежной школы, в этом варианте остается совершенно свободным
и нерегулируемым. Это основано на предположении, что банк может вы‑
давать кредиты и открывать депозиты и что эта выдача кредитов и вы‑
писывание депозитов до востребования не имеет никакого отношения
к предложению денег и не оказывает на него никакого влияния. Игнори‑
рование проблемы депозитов стало трагической ошибкой плана, предло‑
женного денежной школой.
Атака Торренса на Банк Англии не осталась без ответа, хотя этот от‑
вет был дан в сочинении, которое не было попыткой оспорить Торрен‑
са напрямую. Он был дан в брошюре, написанной членом совета дирек‑
торов и бывшим главным управляющим Банка Англии Хорсли Палме‑
ром16. Как и в случае других апологетов Банка Англии, защищавших его
политику многие десятилетия, Палмер возлагал вину за инфляцию и ре‑
цессию на что угодно, кроме Банка Англии: на утечку финансовых ре‑
сурсов за рубеж, на набеги на Банк, на неосмотрительность частных и
акционерных английских и ирландских банков, безрассудно затеявших
кредитную экспансию. Он приходил к выводу, согласно которому реше‑
ние проблемы — к выгоде для Банка Англии — заключается в том, что‑
бы наделить его монополией на эмиссию всех вообще банкнот. Ирония
состоит в том, что большинство авторов денежной школы, будучи вра‑
ждебно настроенными к Банку Англии, предлагали то же самое, правда
по другим основаниям, — они считали, что тогда правительству придет‑
ся регулировать не все банки, а лишь один центральный банк.
В «Письме к лорду Мельбурну» Торренс отметил вклад банкира Са‑
мюэля Джонса Лойда, который первым выдвинул идею разделения Бан‑
ка Англии на эмиссионный и банковский департаменты. После появ‑
ления в печати работы Торренса, Лойд опубликовал брошюру, в кото‑
рой подверг критике Палмера, считая себя лидером денежной школы17.
Лойд выдвинул более упрощенную концепцию по сравнению с идеей
Торренса, к тому же он имел стойкое и фатально ошибочное представ‑
ление, согласно которому банкноты и депозиты представляют собой не‑
что полностью различное и как таковые должны рассматриваться со‑
вершенно независимо. Профессор Феттер дал следующее — интерес‑
ное и точное — объяснение того триумфа, который выпал на долю более
примитивной (чем у Торренса) позиции Лойда:
291
241
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
[Лойд] заявил в манере, в которой сообщают некие фундаментальные
истины, что ни один человек не может сомневаться в том, что эмисси‑
онные операции и операции с депозитами являются совершенно раз‑
ными видами бизнеса, и что комбинированное денежное обращение,
состоящее из [золотых] монет и банкнот должно претерпевать такие
колебания, которые имело бы денежное обращение, целиком состоя‑
щее из металлических денег . Несмотря на всю тео‑
ретическую несостоятельность этого тезиса Лойда, он не был оспо‑
рен. […] Благодаря репутации Лойда как успешного банкира, его слова
звучали весьма убедительно для множества людей, которые чувство‑
вали, что с Банком Англии необходимо что‑то делать, и что человек,
который разбогател на банковских операциях, должен разбираться
в банковской деятельности18.
В течение 1837—1838 гг. денежное правило получило поддержку и в це‑
лом ряде других публикаций, оказавших большое влияние на общест‑
венное мнение. Отметим здесь вторую брошюру Лойда, работу Самсо‑
на Рикардо (брата Давида Рикардо) и воспринятую как особенно зна‑
чимую работу, написанную человеком, который много лет был членом
совета директоров Банка Англии, Джорджем Уорди Норманом. Как и
Лойд, Торренс и Пеннингтон, Норман был членом Клуба политической
экономии. Его брошюра, опубликованная в 1838 г., была исправленной
версией работы, распространявшейся им в частном порядке за пять лет
до этого19. Норман выразил свое согласие с Лойдом в том, что банкно‑
ты и депозиты представляют собой нечто совершенно различное, и, как
и многие другие, предложил наделить Банк Англии полной монополи‑
ей на эмиссию банкнот (всех номиналов и для всей Англии). Поскольку
Норман был одним из самых влиятельных директоров Банка Англии, его
переход на позиции сторонников денежного правила, которое считалось
«антибанковским», представляется чем‑то вроде просьбы Братца Кро‑
лика из «Сказок дядюшки Римуса», пойманного Братцем Лисом, ни в ко‑
ем случае не бросать его в терновый куст.
Еще один экономистом, поставившим свою репутацию одного из по‑
следних приверженцев теории Рикардо на службу денежного прави‑
ла, был Джон Мак‑Куллох. Он поддержал денежное правило в своем об‑
зоре работ, опубликованных за минувший год, который был помещен
в апрельском номере «Edinburgh Review» 1837 г., а также во вступитель‑
ной статье к новому изданию «Богатства народов» Адама Смита, которое
он подготовил и выпустил в следующем году. Во время очередной фазы
полемики на эту тему в 1840 г., ведущим экономистом, вступившим в бой
на стороне приверженцев денежной школы, стал Маунтифорт Лонгф‑
илд (1802—1884). Он изложил свое мнение по обсуждавшимся пробле‑
мам в статье «Банковское дело и денежное обращение» («Banking and
Currency»), которая была опубликована в четырех номерах универси‑
тетского журнала «Dublin University Magazine» и положения которой
были во многом вдохновлены работами Мак‑Куллоха.
292
7.5. Кризис 1839 г. и активизация полемики вокруг денежной школы
7.5. КРИЗИС 1839 Г. И АКТИВИЗАЦИЯ ПОЛЕМИКИ
ВОКРУГ ДЕНЕЖНОЙ ШКОЛЫ
242
Умеренный бум 1837—1838 гг. в конце 1838 г. сменился очередным эко‑
номическим кризисом, который продолжился и в 1839 г. Последовали
многочисленные банкротства и набеги на банки, золотые резервы Бан‑
ка Англии сократились с 9,8 млн ф. ст. по состоянию на декабрь 1838 г. до
2,4 млн ф. ст. к сентябрю 1839 г. Хуже того, вместо того чтобы следовать
чему‑то вроде правила Палмера, не говоря уже о более жестких версиях
денежного правила, Банк Англии в ситуации сокращающихся золотых
резервов еще больше увеличил кредитование, что привело к еще боль‑
шей оттоку золота из его резервов. В июле‑августе 1839 г. министр фи‑
нансов начал подумывать о введении ограничений, подобных ограниче‑
ниям 1797 г., т.е. о приостановке платежей металлом, осуществляемых
Банком Англии. Положение было спасено только за счет масштабных
кредитов, взятых в Банке Франции и в Гамбурге.
Ситуация в банковской сфере стала очевидно нетерпимой, и требова‑
лось что‑то предпринимать. В 1840‑м и затем в 1841 г. Парламент сфор‑
мировал из членов Палаты общин комитет о банках, призванный найти
решение проблемы. В тот же период состоялись многочисленные парла‑
ментские слушания, посвященные банкам и банковской деятельности.
Дискуссии на эти темы в Парламенте и прессе активизировались, на‑
калившись до предела после того, как Хорсли Палмер заявил, что Банк
Англии находит почти невозможным соблюдение правила его имени —
правила Палмера.
В этот период возникли несколько новых групп, имевших целью бро‑
сить вызов растущему консенсусу, установившемуся в среде авторов и
сторонников денежной школы. Лидерство в том, чтобы возлагать ответ‑
ственность за инфляцию и формирование экономического цикла на Банк
Англии, принадлежавшее денежной школе, было перехвачено сторон‑
никами свободной банковской деятельности. Однако их позиция ослаб‑
лялась объединявшей их склонностью к апологетике в отношении про‑
винциальных и акционерных банков. Деятельность этих банков дейст‑
вительно в значительной мере определялась действиями Банка Англии,
но для авторов, выступавших за свободу банковской деятельности ока‑
залось невозможным преодолеть себя и отказаться от положения, что
частные банки играют лишь пассивную роль и остаются невинными
в контексте общего процесса. Авторы, отстаивавшие свободу банков‑
ской деятельности, отчасти дискредитировали себя тем, что почти все
они были банкирами, работавшими или владевшими акционерными и
провинциальными банками. Единственным исключением из этого пра‑
вила был сэр Генри Парнелл, однако он умер в самый разгар дискуссии
в 1842 г., так что наличие специальных интересов у авторов, писавших
на эти теми с этих позиций, было слишком очевидно. Эта группа сторон‑
ников свободной банковской деятельности была бы значительно более
293
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
243
убедительной, если бы они ограничились аргументацией, имеющей по‑
литическое содержание, а именно если бы они утверждали, что Банк
Англии неизбежно обладает более значительным инфляционным потен‑
циалом и представляет значительно большую опасность, чем множество
конкурирующих между собой банков. Но подобные ограничения редко
останавливают защитников групп специальных интересов.
Единственной заметной фигурой среди экономистов, выступавших
за свободную банковскую деятельность, был Сэмюэл Бейли, эконо‑
мист‑теоретик, во многом предвосхитивший положения субъективной
теорией ценности. Он был учредителем Шеффилдской банковской ком‑
пании, став впоследствии председателем совета директоров этого банка,
поэтому содержательная сторона его пылкой защиты выглядела довольно сомнительной. На самом де‑
ле Бейли был одним из худших в мире защитников свободной банков‑
ской деятельности, — он всегда настаивал на том, что провинциальные
и акционерные банки не играют активной роли , и критиковал саму идею, согласно которой коли‑
чество денег, выпускаемых в обращение, представляет собой проблему,
по поводу которой стоит тревожится. Убеждая своих читателей в том,
что система с конкурирующими банками всегда «обеспечивает совер‑
шенное соответствие денежного предложения потребностям людей», он
проигнорировал фундаментальные положения Рикардо: о том, что уве‑
личение предложения денег не имеет никакой общественной ценности,
если они представлены денежным металлом, и о том, что инфляционное
увеличение банковских кредитов имеет место в процессе мошенниче‑
ской эмиссии поддельных складских расписок на получение стандарт‑
ных денег.
В этот же период возникла новая школа экономической мысли, полу‑
чившая название «банковская школа», представленная в тот — началь‑
ный — момент своего существования одним‑единственным авторитет‑
ным человеком — Томасом Туком. Томас Тук (1774—1859) к этому мо‑
менту был старейшим торговцем, осуществлявшим операции с Россией.
Сын священника английской торговой фактории в России, Тук родил‑
ся в Кронштадте и начал работать в торговом доме в Санкт‑Петербурге,
когда ему исполнилось 15 лет, дослужившись до партнера лондонской
торговой фирмы. Тука давно интересовали экономико‑теоретические
проблемы. Он был одним из основателей Клуба политической экономии,
и до конца жизни продолжал посещать его заседания. Во время дискус‑
сии о возвращении к золотому стандарту Тук выказал себя стойким бул‑
лионистом и в 1819 г. решительно поддержал возобновление платежей
металлическими деньгами. Однако в сфере экономической теории Тук
остался в лучшем случае теоретиком любительского уровня и большим
путаником — при всей его сообразительности, его главный труд — че‑
тырехтомная «История цен и состояния денежного обращения с 1792 г.»
(«History of Prices and of the State of the Circulation from 1792, 1838—
294
7.5. Кризис 1839 г. и активизация полемики вокруг денежной школы
1848») — безнадежен с точки зрения экономической теории, так как по‑
лон грубых экономико‑теоретических ошибок20. Совершенно поглотив‑
шая Тука игра с собранными им самим статическими данными смогла
убедить его, к моменту, когда были выпущены первые два тома его тру‑
да, т.е. в 1838 г., в том, что, во‑первых, причинами высокого уровня цен
и их роста в период Наполеоновских войн были плохие урожаи, умень‑
шившие предложение сельскохозяйственной продукции, и угнетающее
воздействие войны на внешнюю торговлю, тогда как, во‑вторых, паде‑
ние цен после войны было вызвано увеличением урожаев и возобнов‑
лением торговли. Придя к этому выводу, Тук энергично продолжил —
в третьем томе «Истории цен», опубликованном в 1840 г. и в своих вы‑
ступлениях на парламентских слушаниях в том же году — формировать
банковскую школу на основе абсурдного предположения, согласно ко‑
торому (мы цитируем кристально ясную формулировку, которую Тук
выдвинул четырьмя годами ранее) «товарные цены не зависят ни от ко‑
личества денег, измеренного количеством банкнот, ни от совокупного ко‑
личества обращающихся средств обращения; дело обстоит ровно проти‑
воположным образом — количество денег в обращении представляет со‑
бой следствие цен».
Необходимо отдать должное Туку и его коллегам по банковской шко‑
ле — они имели в виду не бумажные деньги, не обмениваемые на зо‑
лото (по крайней мере, не признавали этого явно, в отличие от старых
противников буллионистов, которые в прошлом открыто разделяли ста‑
ринное заблуждение применительно к деньгам, не погашаемым золо‑
том), но одни лишь только бумажные деньги, обмениваемые на золото.
Но это не делало ни логику, ни выводы этих авторов ни на гран менее
абсурдными. Их критиковал Торренс и его мастерски подобранные ар‑
гументы заслуживают подробного изложения. Во‑первых, Торренс от‑
метил, что Тук, «имея настолько высокую репутацию, что ее не может
разрушить даже он сам», которой он обязан тому обстоятельству, что
в по итогам «пространного анализа современных и исторических фак‑
тов» [он показал], что «ценность чего угодно падает по мере того, как его
количество увеличивается по отношению к спросу». Но затем, отмеча‑
ет Торренс, Тук «повернулся спиной к самому себе, начав утверждать,
что ценность денег не падает по мере роста их количества по отношению
к спросу». Или, по крайней мере, он начал это утверждать применитель‑
но к денежному стандарту, основанному на погашении банкнот золотом
по первому требованию. Однако, как язвительно замечает Торренс, по‑
следствия увеличения одни и те же, что для бумаж‑
ных денег, обмениваемых на золото, что для тех, которые им не пога‑
шаются. Единственная разница состоит в том, что для увеличения ко‑
личества бумажных денег, погашаемых золотом, имеется естественный
предел. Итак, заключает Торренс, «мистер Тук впал в заблуждение, во‑
образив, будто ограничения на пути дальнейшего уменьшения ценности
, налагаемые фактом обмениваемости на золо‑
295
244
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
то, предотвратили предшествующие эпизоды этого уменьшения, не да‑
вая ему свершиться». Подобно Адаму Смиту, банковская школа безмя‑
тежно полагала, что и ограничения, и их отмена реализуются мгновен‑
но, и что, следовательно, ни то ни другое не порождает никаких проблем
для функционирования реального мира.
Невозможно парировать и следующий укол, который Торренс, словно
искусный рапирист, нанес четыре года спустя: «На протяжении беско‑
нечных страниц его полной противоречий работы [имеется в виду много‑
томная «История цен»] он раз за разом повторяет утверждение, согласно
которому ценность товаров изменялась по отношению к ценности денег
и что поэтому ценность денег не изменялась по отношению к товарам».
Естественное умозаключение банковской школы и суть их предло‑
жений, которые были взяты у старинных противников буллионистов и
которые теперь оживил Тук, состояли в том, что Банк Англии не имеет
возможности увеличивать предложение денег (как решительно выра‑
зился Тук, «Банк Англии не имеет Власти ничего добавлять к существу‑
ющему объему Предложения»). Даже если это утвержда‑
ется только применительно к бумажным деньгам, обмениваемым на зо‑
лото по первому требованию, как это делает банковская школа, довольно
трудно принимать подобную явную нелепость за истину. Поэтому Тук
и другие сторонники банковской школы обычно пользовались модифи‑
кацией этого глуповатого утверждения, применяя его только к банкно‑
там, эмитированным для удовлетворения спроса частных заемщиков,
а не для покупки государственных [долговых] ценных бумаг. Ответ на
вопрос «а в чем состоит разница?» в 1844 г. дал Джон Фуллартон, сделав
тем самым главный вклад в усовершенствование доктрины Тука, и этот
ответ сводился к следующему: банкноты, эмитируемые для приобрете‑
ния государственных облигаций, являются «выплаченными» (paid away)
и как таковые навсегда остаются в обращении, увеличивая тем самым
количество денег, тогда как банкноты, которые «всего лишь даны в долг
и которые являются бумагами, возвращаемыми эмитентам (returnable
to the issuers)21; предполагается, что поэтому их эмиссия не увеличивают
предложение денег. Фуллартон назвал это «принципом обратного пото‑
ка» (principle of reflux), каковой принцип он полагал действующим в от‑
ношении банкнот, возвращаемых в банки. И на это тоже последовал яз‑
вительный опровергающий выпад Торренса, который отметил, что для
того, чтобы иметь хоть какое‑то значение, «пресловутый принцип обрат‑
ного потока» требует немедленного погашения всех ссуд: «Если допу‑
стить существование любого сколь угодно малого интервала между вы‑
дачей ссуды и ее погашением, то никакая регулярность обратного потока
не предотвратит любого, сколь угодно масштабного, избыточного увели‑
чения количества 22.
Этот же критический аргумент, наряду с множеством других, приме‑
ним и к тезису Фуллартона (разделявшемуся и другими сторонниками
банковской школы), который состоит в следующем: банки ни при каких
296
7.5. Кризис 1839 г. и активизация полемики вокруг денежной школы
условиях не в состоянии осуществить избыточную эмиссию своих банк‑
нот, если эти банкноты выпускаются ими только в порядке выдачи крат‑
косрочных и автоматически погашаемых ссуд под залог запасов готовых
товаров и/или товарных ценностей, находящихся в состоянии незавер‑
шенного производства. Этот тезис представляет собой вариант так на‑
зываемой доктрины реальных векселей.
Анализируя роль, которую сыграл Торренс в полемике между де‑
нежной и банковской школами, невозможно не поразиться своеобразной
обратной симметрии эволюции Торренса к эволюции воззрений Тома‑
са Тука. Если Торренс начинал как противник буллионистов и апологет
Банка Англии, а закончил как ученый денежной школы и критик ин‑
фляции, порождаемой банковскими кредитами, то Тук, начав как твер‑
дый буллионист, окончил свои дни противником буллионистов, оправ‑
дывающим эмиссионную практику банков.
Среди всех фатальных противоречий, которыми изобилуют положе‑
ния банковской школы, одно выделяется особо. Если верно, что банки не
могут ошибаться в принципе (по крайней мере в том, что касается пога‑
шаемых бумажных средств обращения), если они не в состоянии эмити‑
ровать ни избыточное количество банкнот, ни выдать избыточную массу
кредитов, и если они, даже осуществляя подобные действия, не вызыва‑
ют тем самым роста цен и не порождают экономического цикла, то поче‑
му бы не одобрить свободу банковской деятельности? Зачем нужна такая
привилегированная монополия, как Банк Англии? Но банковская шко‑
ла оставалась непримиримым врагом свободы банковской деятельности
и упорно придерживалась своей апологетической позиции в отношении
Банка Англии. Поразительно звучит наиболее известное изречение То‑
маса Тука: «Принцип свободы торговли применительно к банковской де‑
ятельности есть синоним свободы мошенничества». Честное признание.
Но если проанализировать логическую структуру этого высказывания
и понять, что банковская деятельность здесь приравнивается к мошен‑
ничеству, то было ли рациональным наделять властью государственной
монополии привилегированного монопольного мошенника? Даже если
банковская деятельность — это мошенничество, не являются ли «кон‑
курирующие мошенники» лучшим вариантом по сравнению с домини‑
рованием монопольного мошенника, обладающего привилегиями, полу‑
ченными от государства? И все же Тук упорно сражается за сохранение
привилегий Банка Англии и его руководителей в части операций в Лон‑
доне и 65‑мильной зоне вокруг него, — единственное его предложение по
реформированию Банка Англии состояло в том, чтобы побудить его дер‑
жать больше золотых резервов по отношению к обязательствам.
Единственным значимым вкладом банковской школы было то, что они
продолжали подчеркивать — банкноты и депозиты до востребования
суть равноправные и связанные компоненты предложения денег (это
понимал Торренс, но не понимали Лойд и Норман). Фатальная ошибка
денежной школы в этом вопросе (в случае Торренса она состояла в том,
297
245
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
246
что он полагал, будто депозиты всегда находятся в фиксированной про‑
порции к банкнотам), ошибка, сохраненная в законе Пиля, ставшем ма‑
териальным воплощением теоретических положений денежной школы,
заключалась в том, что депозиты были остались вне рассмотрения, став
огромной дырой в системе мер, призванных обеспечить соответствие ди‑
намики денежного предложения динамике золота. Как было показано
выше, американские коллеги авторов английской денежной школы не
совершили этой ошибки.
В ту эпоху в Британии набирало силу движение за свободу торговли,
за laissez faire, во главе которого стояли неустрашимые торговцы, про‑
мышленники и публицисты Манчестера. Но распространялись ли тре‑
бования этого движения на раздражающую всех сферу банковской дея‑
тельности? Должна ли она быть свободной, или банковская деятельность
на основе частичного резервирования представляет собой мошенни‑
чество и тем самым отличается от нормального честного бизнеса? Был ли
прав министр финансов Томас Райс, когда в 1839 г. заявил в Парламенте:
«Я отрицаю возможность применения общего принципа свободы торгов‑
ли к проблеме изготовления денег»?
Манчестерцы твердо знали одно: Банку Англии нельзя было доверить
и четвертак. Так, влиятельный президент Торговой палаты Манчестера
Джон Бенджамин Смит, выступая перед палатой в 1840 г., заявил, что
причиной кризиса 1839 г. стало сжатие кредита Банком Англии, которое
неизбежно должно было последовать за ранее осуществлявшейся им же
«чрезмерной экспансией денежного обращения». Смит назвал «чрез‑
мерные привилегии» Банка Англии источником его власти над эконо‑
мической жизнью страны. Выступая в Парламенте в том же году, Смит,
поддержав денежную школу, подверг критике колебания банкнотной
эмиссии, осуществляемой всеми банками и Банком Англии в том числе,
сделав затем следующее заявление: «…желательно, чтобы любое изме‑
нение в нашей системе, какой она является сегодня, макси‑
мально приближало ее к денежной системе металлического обращения;
желательно также отклонять всякие непонятные планы и вырабатывать настолько простые и ясные
планы, что они могли быть легко поняты всеми». Смит не только поддер‑
жал денежное правило, он поддержал также схему Рикардо, в соответ‑
ствии с которой государство должно учредить национальный банк, ко‑
торый будет находиться под государственным управлением и осуществ‑
лять эмиссию банкнот23.
Схожей позиции придерживался и Ричард Кобден, сиятельный принц
манчестерского движения за laissez faire. Подвергая критике Банк Анг‑
лии и саму идею произвольного о управления денежным обращением,
Кобден страстно заявлял:
Я нахожу абсурдными все идеи регулирования денежного обраще‑
ния — и представление, согласно которому денежное обращение нуж‑
298
7.5. Кризис 1839 года и активизация полемики вокруг денежной школы
дается в регулировании, и практику управления денежным обраще‑
нием я расцениваю как абсурд. Денежное обращение должно регу‑
лировать себя само — оно должно регулироваться хозяйственной
деятельностью, ведущейся в стране, и торговлей, ведущейся во всем
мире. Я никогда не позволил бы ни Банку Англии, ни какому бы то ни
было частному банку осуществлять то, что они называют управлени‑
ем денежным обращением. […] Я никогда не буду рассматривать ника‑
кую спасительную меру, если она вверяет регулирование количества
денег произволу людей, даже если они руководствуются каким‑либо
правилом или стандартом…
Отвергая управление и частными банками, и центральным банком,
Кобден оказался достаточно проницательным, чтобы понять, что адек‑
ватная задача состоит не том, чтобы перейти к свободной банковской де‑
ятельности как таковой, а том, чтобы иметь денежное обращение, точно
отражающее действие подлинно рыночных сил спроса и предложения,
т.е. денежное обращение, основанное на золотых и серебряных деньгах.
Он отдавал себе отчет в том, что денежным правилом подразумевалось
именно это, и именно по этой причине он поддерживал денежную школу.
И хотя его поддержка идеи учреждения государственного националь‑
ного эмиссионного банка слишком похожа на попытку спастись с раска‑
ленной сковородки, прыгнув прямо в огонь, ее все же можно понять, если
принять во внимание его отказ доверить Банку Англии руководство де‑
нежным обращением: «Я сожалею, но я не могу продолжать доверять
Банку Англии, после того как он нарушил собственный принцип , поскольку я никогда не продлеваю кредит доверия тем,
кто совершил аферу такого масштаба».
7.6. ВОЗОБНОВЛЕНИЕ УГРОЗ
ЗОЛОТОМУ СТАНДАРТУ
Таким образом, после кризиса 1839 г. быстро сформировалось общее
мнение, основанное на признании желательности и реализуемости де‑
нежного правила. Однако решающей причиной, побудившей Роберта
Пиля и истеблишмент к оформлению этого правила в виде закона, ста‑
ло, вероятно, возобновление угроз золотому стандарту. С 1820‑х гг. зо‑
лотой стандарт был предметом широкого консенсуса, разделяемого все‑
ми партиями, и после восстановления золотого стандарта нападки на не‑
го со стороны закоренелых этатистов и инфляционистов, вроде братьев
Этвудов из Бирмингема, сошли на нет. Однако теперь, в условиях эко‑
номического кризиса, агитация за декретные деньги и другие инфляци‑
онистские угрозы золотому стандарту опять вышли на поверхность об‑
щественной жизни.
Если Манчестер был одним из мест базирования движения за lais‑
sez faire и твердые деньги, то расположенный севернее Бирмингем дол‑
299
242
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
247
гое время был местом, где обитали спонсируемые государством инфля‑
ционисты. В 1841 г. экономический кризис больно ударил по Бирминге‑
му и прилегающему региону, и Бирмингем в который раз стал местом,
откуда началась масштабная атака на золото. За два года до этого То‑
мас Этвуд покинул Парламент, удалившись на покой, но другие пред‑
ставители Бирмингема в Палате общин были очень рады возможности
вновь поднять старое знамя. Этвуда в Парламенте сменил торговец и
промышленник Джордж Манц, разделявший точку зрения Этвуда на
денежное обращение. Заметным бирмингемским политиком был также
Ричард Спунер, тори, которого Манц победил в борьбе за кресло в Пала‑
те общин, Спунер был партнером Этвуда по банковскому бизнесу и, как
и Этвуд, инфляционистом.
На следующий год Торговая палата Бирмингема, президентом кото‑
рой был Ричард Спунер, начала яростную кампанию, организовав дав‑
ление на премьер‑министра сэра Роберта Пиля, целью которой был вы‑
ход из золотого стандарта. Манц выпустил новое издание старинного
трактата, направленного против золота как основы денежного обраще‑
ния, нашумевшего еще в эпоху Наполеоновских войн, а Томас Этвуд, как
можно было ожидать, печатал статьи и написал множество писем, в ко‑
торых излагал свои чудодейственные схемы, призванные исцелить не‑
дуги денежного обращения.
Наибольшее влияние оказал труд бирмингемских инфляционистов
«Письма близнецов», появившийся без указания авторов и написанный
Томасом Райтом и Джоном Харлоу в форме тридцати пяти писем, пу‑
бликовавшихся в течение 1843 г. в местной газете, а в следующем го‑
ды вышедших в виде книги «Проблема денежного обращения. Письма
Близнецов» («Currency Question: The Gemini Letters», 1844). Этот крик
души был образчиком незамутненного протокейнсианства и инфляци‑
онизма: правительство должно напечатать бумажные деньги, которые
нельзя будет обменивать на золото, причем напечатать в количествах,
достаточных для стимулирования потребительского спроса и обеспече‑
ния полной занятости. Кроме того, необходимо нарастить государствен‑
ный долг. Таким образом, заверяли публику Райт и Харлоу:
Надежный план, как нам представляется, состоит в том, чтобы уве‑
личить покупательную способность потребителя, обеспечив его вы‑
сокой заработной платой и достаточной прибылью, в ходе реализа‑
ции этих мер не следует обращать внимания на количество фиксиро‑
ванных обязательств, выдаваемых народу. […] Единственный предел
на пути эмиссии бумажных денег, который будут ставить эти обяза‑
тельства, связан с мерой экономического роста, который будут поро‑
ждать разные количества эмитируемых денег…
Есть все основания полагать, что и агитационная кампания, начатая
бирмингемцами, и «Письма Близнецов» в достаточной мере повляли на
общественное мнение не только в Бирмингеме, но и по всей стране. Ген‑
300
7.6. Возобновление угроз золотому стандарту
ри Бёрджес и его комитет провинциальных банкиров использовали кон‑
такты, существовавшие между Торговой палатой Бирмингема и Робер‑
том Пилем, для нападок на золотой стандарт. И газета «Times», и новый
еженедельник «Economist» были вынуждены затрачивать очень много
энергии, защищая золотой стандарт от противников «благоразумной де‑
нежной политики». Во всяком случае, широко известно, что Роберт Пиль
имел собственный экземпляр «Проблемы денежного обращения», в ко‑
тором своей рукой подчеркнул ключевые фрагменты.
Угрозы золоту были возобновлены, когда возобновилась агитация
за то, чтобы отказаться от золотого стандарта в пользу биметаллизма,
или золотосеребряного стандарта. Игнорируя тот факт, что биметал‑
лизм не может работать в принципе (поскольку согласно закону Грэше‑
ма недооцененность одного из двух металлов выдавливает недооценен‑
ный металл из обращения и поощряет его замену переоцененным), си‑
лы, стоявшие за серебро посчитали биметаллизм подходящим способом
поддержки денежной инфляции при сохранении благородного метал‑
ла в качестве денег. Поэтому сторонники серебра начали объединять‑
ся вокруг центра группы сторонников декретных денег, образованно‑
го такими фигурами, как Спунер, Матиас Этвуд, Джордж Манц и Генри
Бёрджес, к которой добавились многочисленные банкиры и бизнесмены,
такие как Ричард Пейдж, Генри Хоббхауз (председатель комитета про‑
винциальных банкиров), Уильям Хаггард и знаменитый банкир Алек‑
сандр Бэринг, получивший к этому времени титул лорда Эшбертона.
7.7. ТРИУМФ ДЕНЕЖНОЙ ШКОЛЫ:
ЗАКОН ПИЛЯ 1844 Г.
Главной причиной триумфа денежной школы,воплощенного в законе
Пиля 1844 г., была деятельность одного человека — Роберта Пиля, го‑
сударственного деятеля и гениального политика24. Историки относятся
к Пилю, как правило, иронически, считая его прагматиком, гибким по‑
литическим оппортунистом, в лучшем случае проходной фигурой, нео‑
сознанно исполнившей свою историческую миссию, человеком, ставшим
символом формирования английской партийной системы, основанной на
доминировании двух партий — консервативной и либеральной. Одна‑
ко, как помог сформулировать профессор Бойд Хилтон, Пиль был со‑
вершенно не таким — он был государственным деятелем в лучшем смы‑
сле слова, тори, имевшим либеральные убеждения, последовательным
и даже неуступчивым, когда речь заходила об истине и замысле; чело‑
веком, который был гибким и «предприимчивым», только если речь за‑
ходила о выборе наиболее подходящей тактики для достижения его це‑
лей, которые имели идеологический характер и которым он не изменял.
Как показал Хилтон, в каждом из ключевых аспектов его политической
деятельности — в экономике, финансах и морали — Роберт Пиль был
301
248
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
249
кем‑то вроде Иоанна Крестителя — основателем и своего рода предте‑
чей либерализма, обычно связываемого с именем Гладстона25.
В 1820‑е гг., на протяжении большей части этого десятилетия, Пиль
был министром внутренних дел в нескольких правительствах тори. Дол‑
гое время он сопротивлялся эмансипации католиков и даже подал в от‑
ставку, покинув свой пост в 1827 г. в знак протеста против позиции пре‑
мьер‑министра кабинета тори, главы либерального крыла этой партии
и защитника прав католиков Джорджа Каннинга. Однако через два го‑
да, после смерти Каннинга, Пиль вернулся в правительство, вновь заняв
пост министра внутренних дел и превратившись в сторонника эманси‑
пации католиков — это отражало неизменную тенденцию его политиче‑
ской эволюции: с течением времени Пиль все в большей степени сдви‑
гался к классическому либерализму в политике и к laissez faire в эконо‑
мике. Когда произошло его превращение в защитника прав католиков,
Пиль воздал должное пророкам идеи эмансипации католиков и борцам
за их права, которым он так долго противостоял, — Фоксу, Граттану и
самому Каннингу.
Начиная с 1831 г. Пиль возглавлял партию тори, которая стала на‑
зваться консервативной партией; он также был душой и сердцем либе‑
рального крыла этой партии. Его деятельность в период, когда он был
премьер‑министром (1841—1846 гг.), исполнена подлинного величия. Он
решительно отстаивал курс на миролюбивую внешнюю политику, сра‑
жаясь с милитаристом Пальмерстоном, стоявшим во главе фракции сто‑
ронников войны в партии либералов. Пиль добился заключения мирного
договора с Соединенными Штатами, что разрешило чреватый опасным
конфликтом спор о границах Орегона. Пиль провел также снижение им‑
портных тарифов, однако потерпел поражение в своей борьбе за переход
к полной свободе торговли. Его величайшим достижением в этой сфе‑
ре стала победа над ожесточенно бившейся оппозицией в лице членов
собственной партии — фракцией тори‑аграриев, возглавляемой Бенд‑
жамином Дизраэли. Эта победа выразилась в полной отмене печально
известных хлебных законов, согласно которым в течение десятилетий
в Англии действовали высокие импортные пошлины на зерно. Особен‑
но активно вести борьбу против искусственного завышения цен на зер‑
но Пиль начал после того, как в Ирландии разразился и стал шириться
голод. И в этом случае, проявляя благородство победителя, Пиль высоко
оценил позицию своего политического оппонента Ричарда Кобдена, сто‑
ронника laissez faire и члена партии либералов, отметив, что настоящим
архитектором отмены хлебных законов был именно Кобден. Ценой этого
успеха стало падение правительства тори и формирование правитель‑
ства Дизраэли, а Пиль через четыре года после этих событий (в 1850 г.)
погиб в результате несчастного случая во время охоты.
Однако больше всего Пиль гордился другим своим достижением,
а именно банковской реформой, которая была проведена вследствие при‑
нятия закона 1844 г. Закон о чартере Банка Англии, принятый в 1833 г.,
302
7.7. Триумф денежной школы: закон Пиля 1844 г.
предусмотрел возможность внесения изменений в чартер в 1844‑м, так
что именно в том году открывалась возможность провести банковскую
реформу. Как установлено в недавнем исследовании, закон Пиля изна‑
чально вовсе не был задуман как «смирительная рубашка, завязанная,
благодаря усилиям денежной школы, на Банке Англии, который пошел
на это с неохотой, хотя впоследствии воспринимал это вполне благодуш‑
но». Наоборот, импульс этому закону был дан из недр самого Банка Анг‑
лии, представляя собой «попытку Банка найти возможность сбросить
с себя управление денежным обращением», а также попытку обеспечить
себе давно желаемую монополию на эмиссию банкнот26. Во‑первых, пла‑
менный лидер денежной школы Джордж Норман, будучи членом совета
директоров Банка Англии, продвигал этот план с 1838 г. Несмотря на то
что в 1840 г. его попытка принять предложения о реформе управления
денежным обращением потерпела неудачу в самом Банке Англии, он
продолжал настаивать на реформе, и в следующем году вошел в число
пяти членов постоянного комитета, созданного в Банке Англии для об‑
суждения предлагавшихся схем реформирования. В самом начале янва‑
ря 1844 г. управляющий Банка Англии и член постоянного комитета Уи‑
льям Коттон изменил свою позицию и стал поддерживать план, и когда
в том же январе 1844 г., но несколько позже, Пиль попросил управляю‑
щего Банком Коттона и заместителя управляющего Хита, который тоже
входил в постоянный комитет, согласиться с идеей необходимости фун‑
даментальной банковской реформы и поддержать его самого и министра
финансов Генри Колбурна, Коттон уже был к этому готов27. В итоге, по‑
сле всех этих обсуждений, 2 февраля 1844 г. Коттон и Хит передали Пи‑
лю подробный проект того, что вскоре превратилось в закон Пиля 1844 г.
В сущности, законом Пиля 1844 г. было установлено денежное пра‑
вило. Этот акт разделил Банк Англии на эмиссионный департамент, вы‑
пускавший банкноты, и на банковский департамент, выдававший ссу‑
ды и открывавший депозитные счета. В соответствии с принципом раз‑
деления банкнот и депозитов, на котором упрямо настаивала денежная
школа, депозиты остались совершенно свободными и нерегулируе‑
мыми, тогда как эмиссия банкнот была ограничена пределом в 14 млн
ф. ст., который соответствовал активам в виде государственных ценных бумаг (эта сумма была примерно равна объему уже вы‑
пущенных банкнот). Все дополнительные банкноты могут эмитировать‑
ся, только если этот дополнительный выпуск на 100% обеспечен золоты‑
ми резервами. Второе значимое нововведение, установленное законом
Пиля, состояло в том, что Банк Англии получил наконец то, к чему он
так долго стремился — монополию на эмиссию банкнот. Эта норма на‑
чинала действовать не сразу же после принятия закона — ее введение
в действие должно было пройти поэтапно, заняв некоторое время в бу‑
дущем. В частности, ни один новый банк не имел права выпускать банк‑
ноты, а уже существующие банки не имели права осуществлять новые
выпуски банкнот. Наконец, Банк Англии мог заключать с банками дого‑
303
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
250
воры, по которым он выкупал бы выпущенные ими банкноты, заменяя их
своими собственными. Это означало, что в обращении оставались толь‑
ко те частные банкноты, которые были эмитированы до принятия закона
Пиля, а также что частные банки (т.е. акционерные и провинциальные)
были подвергнуты процедуре, в результате которой они образовывали
«почти картель», под руководством Банка Англии, позволявший част‑
ным банкам избегать конкуренции с момента реализации положений за‑
кона Пиля. Эти положения были включены в текст закона не только для
того чтобы банковская система переходила на новые условия более по‑
степенно; его главным следствием (и, скорее всего, главным намерени‑
ем авторов), было изменение позиции частных банков, превратившихся
из главных противников этого законопроекта в его горячих сторонников.
Осуществляя политическое маневрирование перед тем, как предста‑
вить законопроект публике Пиль ясно дал понять, что «если бы мы пред‑
лагали обществу, которое находилось бы в новом состоянии, переход на
новую систему денежного обращения», он предпочел бы план Рикардо,
согласно которому эмитентом банкнот выступает государство, и ни Банк
Англии и никакие другие банки не имели бы права осуществлять эмис‑
сию банкнот, но поскольку такая схема в теперешнем состоянии реаль‑
ного мира нереализуема, необходимо сформировать коалицию, в кото‑
рую входили бы такие противоборствующие ныне силы, как сам Банк
Англии, последователи Рикардо, сторонники свободной банковской дея‑
тельности и руководство провинциальных банков. Желаемое состояние,
заметил Пиль, проявляя недюжинный политический прагматизм, сво‑
дится к тому, чтобы «сформировать и предложить такой курс, который
может искренне восприниматься как план, совмещающий величайшую
степень практической реализуемости и последовательности с верностью
твердым принципам здравого управления денежной сферой, а также
как соответствующий нынешнему состоянию общества».
К концу февраля новость о том, что Пиль готовится к внесению изме‑
нений в чартер Банка Англии, распространилась повсеместно, и провин‑
циальные банки, как и ожидалось, в течение марта и апреля 1844 г. энер‑
гично протестовали против законопроекта. Наконец, 6 мая Пиль внес
его в Парламент. Мудро расколов противников законопроекта на раз‑
ные группы, Пиль оставил все его нормы действующими в полной ме‑
ре только для Англии. Запрет на эмиссию банкнот новыми банками был
распространен на Шотландию и Ирландию, однако ограничения банк‑
нотной эмиссии для уже существующих банков коснулись только Анг‑
лии. Ирландии и Шотландии было предоставлено право поступать по их
усмотрению — в течение неопределенного срока.
Внесение законопроекта Пиля в Парламент вызвало лавину проти‑
воположных откликов, включая настоящую войну публикаций. В част‑
ности, этот новый этап общественной дискуссии положил начало су‑
ществованию банковской школы, которая до этого была представлена
одним только Томасом Туком. Тук задал тон, опубликовав работу под
304
7.7. Триумф денежной школы: закон Пиля 1844 г.
названием «Исследование денежного правила» («Inquiry into the Cur‑
rency Principle»), затем в дело вступил Джон Фуллартон с вышеупо‑
мянутой работой «О регулировании денежного обращения» («On Regu‑
lation of Currencies»), которая получила очень широкую известность
и оказалась весьма влиятельной, несмотря на то что вышла в августе
1844 г., когда закон Пиля был уже принят. С брошюрой в защиту закона
Пиля выступил Лойд, и еще один текст, в котором был нанесен решаю‑
щий удар по аргументам Тука, опубликовал полковник Торренс.
Примечательно, что возникшая тогда банковская школа оказалась
святее папы римского, или, как говорят в Англии, более роялистской,
чем сам король, — ее авторы выступали более активными апологетами
Банка Англии, чем сам Банк Англии. Банковская школа вместе с боль‑
шинством лондонских банкиров одобрили наделение Банка Англии мо‑
нополией на эмиссию банкнот. Расхождения касались лишь денежно‑
го правила, установившего пределы этой эмиссии. Но это была такая
разновидность несогласия с Банком Англии, с которой он мог прекрас‑
но сосуществовать. Банковская школа правильно указывало на глав‑
ную слабость в построениях денежной школы (адепты которой не поня‑
ли эквивалентность банкнот и депозитов), однако это замечание не было
направлено на то, чтобы установить хоть какие‑нибудь резервные тре‑
бования в отношении депозитов, подобные тем, что были установлены
для банкнот. Дело обстояло совершенно противоположным образом —
авторы банковской школы были бы возмущены, если бы закон Пиля был
более последовательным и установил бы требование 100%‑ного покры‑
тия на только для дополнительной эмиссии банкнот, но и для дополни‑
тельно открываемых депозитов.
Любопытный момент, связанный с банковской школой, состоит в ее
относительно позднем появлении — возникнув незадолго до того, как
борьба за принятие закона Пиля была практически закончена, и пере‑
жив период расцвета после этого, банковская школа обрела значимость
в сфере сугубо теоретических изысканий, и скорее стала объектом инте‑
реса историков экономической мысли, нежели инструментом реального
влияния в политической борьбе.
Еще один любопытный аспект полемики связан с появлением на сто‑
роне банковской школы новой звезды, которая тогда же вспыхнула на
экономико‑теоретическом небосклоне: Джон Стюарт Милль (1806—
1873) встал в ряды адептов банковской школы, опубликовав (аноним‑
но) в главном печатном органе движения радикалов «Westminster Re‑
view» статью под названием «О проблеме денежного обращения» («The
Currency Question»). В действительности Дж. С. Милль предвосхи‑
тил положения банковской школы еще в опубликованной им в 20‑лет‑
нем возрасте в недолго выходившем периодическом издании радикалов
«Parliamentary Review» статье под названием «Бумажные деньги и бед‑
ственное расстройство торговли» («Paper Currency and Commercial Dis‑
tress»). Как множество других авторов, Дж. С. Милль заинтересовался
305
251
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
вопросами банковской деятельности и экономического цикла во время
экономического и финансового кризиса 1825—1826 гг. Однако в отли‑
чие от многих других, вместо того чтобы распространить свою систему
взглядов (которая совпадала с воззрениями Рикардо) на анализ денеж‑
ной сферы, он отказался от нее28. Вместо того чтобы осмыслить эконо‑
мический цикл, это новое явление, как то, что создается потрясениями
в денежной сфере, он стал трактовать его как нечто вызванное волнами
«спекуляций», генерируемых, как он предположил, излишним оптимиз‑
мом. Деньги и банки играли лишь пассивную роль, реагируя на колеба‑
ния в экономике. Этим объясняется парадоксальный вывод, к которому
он пришел: изменения предложения денег, по крайней мере в условиях
золотого стандарта, не оказывают никакого воздействия ни на цены, ни
на торговлю. В системе золотого стандарта вначале начинается рост цен,
что приводит к увеличению предложения денег, а затем цены падают,
что вызывает уменьшение предложения денег.
Как Дж. С. Миллю удалось согласовать эту его странную доктрину
с тем, что в сфере общей экономической теории он следовал Рикардо,
который явным образом сформулировал тезис о влиянии предложения
денег на их ценность? Он сделал это, построив затейливую (хотя и оши‑
бочную и несколько нелепую) теорию, описывающую факторы, которые
определяют предложение денег. Предложение денег состоит не только
из монет, банкнот и депозитов, полагает Джон Ст. Милль, но также из
«кредитоспособности» каждого члена общества. Когда банк выдает ссу‑
ду какому‑то заемщику, то он может увеличить число банкнот или де‑
нег, перечисленных на депозит, но это увеличение в точности компенси‑
руется уменьшением «кредитоспособности» гражданина, выступающе‑
го заемщиком. Поэтому, когда банк дает кредит индивидам или фирмам,
предложение денег вообще не увеличивается. А вот когда банки прио‑
бретают государственные ценные бумаги или финансируют
дефицит государственного бюджета, то они добавляют эти деньги к об‑
щему объему денежного предложения, непосредственно увеличивая его.
На самом деле банки увеличивают предложение денег, когда они ссужа‑
ют и частных заемщиков, превышая пределы их настоящей кредито‑
способности. Кто определяет «кредитоспособность»? Банками, которые
ограничиваются выдачей ссуд надежным заемщикам и учетом «реаль‑
ных векселей», т.е. краткосрочных и обеспеченных товарными запаса‑
ми (в пути, на складе, в составе незавершенного производства и т.п.), та‑
кие векселя являются тем самым «самоликвидирующимися» в течение
короткого периода времени. Таким образом, банковские кредиты счаст‑
ливым образом следуют за «потребностями торговли», увеличиваясь и
уменьшаясь, и не могут увеличивать цены. Теория Дж. С. Милля име‑
ет по крайней мере то достоинство, что она обеспечивает правдоподоб‑
ное и выглядящее логично объяснение, ставшее символом веры банков‑
ской школы, и в этом отношении Дж. С. Милль не имеет себе равных сре‑
ди коллег.
306
7.7. Триумф денежной школы: закон Пиля 1844 г.
Более того, эта доктрина Милля предоставляет аргументы в поль‑
зу золотого стандарта, приверженцем которого он был, и помогает раз‑
венчать идею декретных бумажных денег, не обмениваемых на золото,
что проделывали еще буллионисты. В соответствии с этой теорией, если
правительство или центральный банк выпускает декретные бумажные
деньги, не обмениваемые на золото, то эти бумажные деньги сразу уве‑
личивают денежное предложение и инфляцию, а не подлежат нейтра‑
лизации посредством вычитания из денежного предложения «креди‑
тоспособности» заемщиков. И Милль действительно оставался привер‑
женцем золотого стандарта. Мы уже упоминали о том, что в 1833 г. Джон
С. Милль раскритиковал инфляционистскую схему эмиссии бумажных
денег Томаса Этвуда.
А что же с якобы существовавшей школой свободной банковской де‑
ятельности, которую профессор Уайт полагает столь же сильной и жи‑
вой, как и считающиеся им совершенно отдельными от нее денежная и
банковская школы? Как с сожалением признает сам Уайт, следы этой
школы нигде не удается найти, а предполагавшаяся приверженность
ее авторов принципу свободной банковской деятельности не выдержа‑
ла испытания на стойкость и исчезла, когда закон Пиля поставил прак‑
тически все коммерческие банки под контроль Банка Англии. Этот по‑
следний получил не только монополию на эмиссию банкнот: чтобы иметь
возможность получать банкноты при погашении де‑
позитов, другие банки были обязаны держать значительную часть сво‑
их резервов в Банке Англии. Уайт пытается объяснить это отступниче‑
ство банкиров из числа адептов свободной банковской деятельности как
результат их подкупа Пилем, поманившего их перспективами созда‑
ния картеля, поскольку банки могли продолжать эмиссию на достигну‑
том уровне, а ни одному вновь создаваемому банков это не разрешалось.
Но если это объяснение является достаточно верным, возникает вопрос:
в какой мере герои профессора Уайт были привержены идее свободной
банковской деятельности с самого начала? Не была ли школа свободной
банковской деятельности просто группой частных коммерческих банков,
преследовавших свои экономические интересы?
Рассмотрим, к примеру, учрежденное незадолго до начала работы над
законопроектом Пиля периодическое издание «Bankers’ Magazine», ко‑
торый еще в 1843 г. считался ведущим органом движения за свободу бан‑
ковской деятельности. Автор материала, опубликованного в июньском
номере 1844 г., будучи критически настроенным к денежному правилу и
к перспективам получения Банком Англии монополии на эмиссию банк‑
нот, чистосердечно одобрил закон Пиля за то, что тот увеличит прибыль
существующих банков, запретив эмиссию банкнот всем вновь учрежда‑
емым банкам.
Разберем также случай ведущего апологета провинциальных банков
Джеймса Джилбарта (1794—1863), одного из менеджеров London & West‑
minster Bank и, согласно профессору Уайту, одного из главных теоретиков
307
252
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
253
школы свободной банковской деятельности. Джилбарт родился в Лондо‑
не, в семье выходцев из Корнуолла, всю свою жизнь он проработал бан‑
ковским служащим, а в конце 1820‑х гг. стал писать работы о банковской
деятельности. С 1834 г. он был служащим London & Westminster Bank, по‑
стоянно вступая в перепалку с Банком Англии. Хотя профессор Уайт уве‑
ряет, что представители школы свободной банковской деятельности бо‑
лее страстно, чем авторы денежной школы, отстаивали идею, согласно
которой причина экономического цикла коренится в денежной инфля‑
ции, Джилбарт писал, как и положено стороннику банковской школы, что
количество банкнот увеличивается и уменьшается в ответ на изменения
«потребностей торговли» и поэтому динамика количества таких банкнот,
соответствуя динамике производства товаров, не может приводить к по‑
вышению цен. Более того, импульс, идущий от торговли к ценам, состо‑
ит в том, что «торговля требует», чтобы в экономику вливалось больше
банкнот. Таким образом, пишет Джилбарт «если имеет место увеличение
торговли без роста цен, я считаю, что для обращения возросшего коли‑
чества товаров потребуется больше банкнот; если же имеет место рост ко‑
личества товаров, а также рост цен, то вам, разумеется, потребуется еще
большее количество банкнот». Другими словами, растут цены или не рас‑
тут, предложение денег всегда должно увеличиваться! Возникает вопрос:
а кто эти «вы», которым все это потребуется? Ведь на свободном рынке
дело обстоит ровно наоборот: если имеет место увеличение производства
товаров, то цены будут иметь тенденцию к падению, а не к росту; более
того, увеличившиеся объемы продаваемой продукции не «требуют» и не
запрашивают увеличения денег, эмитируемых банками. Причинно‑след‑
ственная цепочка здесь идет в обратном направлении: увеличившееся ко‑
личество выпущенных банкнот увеличивает предложение денег и цены,
а также номинальную ценность производимых благ.
Все историки экономической мысли (кроме профессора Уайта) счита‑
ют, что Джилбарт принадлежит к банковской школе, являясь одним из
ее лидеров. Так как Уайт, похоже, разделяет заблуждения Джилбарта
и его ошибочную доктрину «потребностей торговли », и так как он признает, что эта идея аналогична тем, ко‑
торые разделяет банковская школа, тезис о существовании изобретен‑
ной им очень важной новой школы свободной банковской деятельности
противоречит обоим этим обстоятельствам и кажется неубедительным и
искусственным. Главное различие представляется маргинальным и свя‑
занным не с содержательными, а с политическими соображениями: в то
время, как все авторы банковской школы как один превозносят банков‑
скую систему как полезную и безвредную, большинство из них с особым
почтением и признательностью пишут о Банке Англии, тогда как Джил‑
барт, говорящий от имени частных акционерных банков, считает наибо‑
лее заслуживающими похвалы коммерческие банки29.
Когда же доходит до дела, Джилбарт, подобно своим коллегам из
«Bakers’ Magazine», отбрасывает прочь то, что профессору Уайту пред‑
308
7.7. Триумф денежной школы: закон Пиля 1844 г.
ставляется принципами свободной банковской деятельности, на кото‑
рых якобы стоит Джилбарт. Уайт пишет:
Он [Джилбарт] успокоился, поняв, что акционерные банки не будут
лишены права эмиссии банкнот, и был искренне обрадован тем, что
из них образовали своего рода картель. «Наши права признаны, на‑
ши привилегии расширены, наше обращение гарантировано — и нас спасли от конкуренции с дерзкими
конкурентами»30.
Прямое свидетельство того, что Джеймс Джилбарт был инфляциони‑
стом, принадлежавшем к банковской школе, и одновременно прямое до‑
казательство того, что Роберт Пиль был сторонником твердых денег, мы
находим в материалах об ответах Джилбарта на вопросы, задававшиеся
Робертом Пилем в Палате общин, после того как Джилбарт заявил, что
провинциальные банки осуществляют эмиссию банкнот только в поряд‑
ке удовлетворения запросов торговли, и что, следовательно, эта эмиссия
ни при каких обстоятельствах не может быть избыточной. Одновременно
с этим Джилбарт утверждал, что Банк Англии не в состоянии ни при ка‑
ких условиях эмитировать избыточные банкноты, так как он лишь учи‑
тывает коммерческие векселя и не покупает государственных облига‑
ций31. В этот момент Роберт Пиль безошибочно точно атаковал суть апо‑
логетических доводов Джилбарта, которые тот расточал в отношении
банковской системы: «Стало быть, вы полагаете, что законный спрос со
стороны торговли всегда может заслуживать доверия в качестве надеж‑
ного при всех обстоятельствах критерия определения количества денег,
находящихся в обращении»? В ответ на это Джилбарт признал, что «Да,
я думаю, что может» (и ни слова о лишении Банка Англии этого доверия).
После чего Пиль задал критически важный вопрос. Авторы банковской
школы всегда упирали на свою приверженность золотому стандарту и
подчеркивали, что аргумент «потребностей торговли» не применятся
к бумажным деньгам, не обмениваемым на золото. Пиль, не доверяя этой
декларируемой приверженности, спросил: а в те дни, когда действовал
запрет на погашение банкнот золотом, «как вы дума‑
ете, являлись ли законные потребности торговли надежным критерием
, критерием, на который можно бы‑
ло положиться»? На что Джилбарт уклончиво ответил: «То было время,
о котором я лично ничего не знаю». Это прозвучало особенно лицемер‑
но в устах автора «Истории и принципов банковского дела» («The His‑
tory and Principles of Banking», 1834). Более того, вопрос имеет очевид‑
ный теоретический характер, и для ответа на него не требовалось ничего
«знать лично», что немедленно отметил Пиль. И в этот момент Джил‑
барт отрекся от своей приверженности золотому стандарту: «Я думаю,
что законные потребности торговли даже тогда служили достаточным
критерием, которым можно было руководствоваться…» Когда Пиль на‑
давил на Джилбарта в этом месте, тот заколебался, поменял свою точку
309
254
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
зрения, затем вернулся к прежней, после чего опять стал ссылаться на
нехватку личного опыта32.
Пиль был прав, когда выказывал недоверие степени, в которой бан‑
ковская школы была привержена золотому стандарту. Помимо позор‑
ных откровений Джилбарта, имеется пример его коллеги по службе
в London & Westminster Bank — господина Бозанкета, который продол‑
жал призывать к запрещению осуществления Банком Англии платежей
золотом всякий раз, когда наступали трудные времена. И хотя Тук ча‑
сто выражал резко отрицательное отношение к «бирмингемской школе»
(т.е. банковской), в 1844 г. он написал, что решающее ограничение для из‑
быточной эмиссии банкнот ставится потребностями торговли, превосхо‑
дящими тот уровень, который задается требованием обязательного по‑
гашения банкнот золотом. Это откровение позволило Роберту Торренсу
нанести следующий чувствительный удар по позиции Тука:
Внимательное изучение последней публикации мистера Тука [1844 г.],
не позволяет обнаружить никакой содержательной или практической
разницы между его положениями и теми положениями, которые выд‑
вигают бирмингемские экономисты. Раз отступив от правила золото‑
го покрытия по причине колебаний нашего смешанного денежного об‑
ращения, и перестав соблюдать требование его изменений в точном
соответствии с изменениями денежного обращения, целиком состоя‑
щего только из металла, они открывают шлюзы и инициируют навод‑
нение, которое смоет все ориентиры. Если говорить о практических
результатах осуществления предлагаемых мер, то между отказом от
золотого стандарта, за который выступают экономисты Бирмингема,
и такой организацией денежного обращения, которая ставит под удар
поддержание золотого стандарта, за что ратует мистер Тук, в конеч‑
ном счете нет никакой разницы33.
Признание Джона Фуллартона было еще более дискредитирующим,
чем откровение Тука, — в научно‑популярной работе 1844 г. он напи‑
сал, что всем сердцем одобряет «порицаемую ныне доктрину старого со‑
вета директоров Банка Англии, которой они придерживались в 1810 г.»,
а именно он одобряет их противодействие буллионистам, основанное на
том, что «пока любой банк ограничивает свои действия эмиссией банк‑
нот против краткосрочных реальных векселей, он не может поступать
неправильно, выпуская столько [банкнот], сколько получит публика от
этой эмиссии». И да — 1810 год был годом, когда обязанность Банка Анг‑
лии погашать выпускаемые банкноты металлом отсутствовала. Поэтому
нет ничего удивительного в том, что Роберт Пиль считал всех противни‑
ков денежного правила по сути их воззрений принадлежащими к эконо‑
мико‑теоретической школе Бирмингема (т.е. к банковской школе).
Таким образом, оппозиция закону Пиля, при всей своей теоретиче‑
ской значимости, оказалась рассеянной и политически неэффектив‑
ной. Законопроект был поддержан подавляющим большинством голо‑
сов, и 19 июля 1844 г. стал законом. Второй законопроект Пиля, которым
310
7.7. Триумф денежной школы: закон Пиля 1844 г.
предусматривалось еще более затруднить создание новых акционерных
банков, прошел Парламент в сентябре. Результатом этого ужесточения
банковского контроля и установления монополии Банка Англии, а так‑
же формирования привилегированного картеля из банков, уже сущест‑
вовавших на тот момент, стало то, что в течение следующих восьми лет
в Англии не появилось практически ни одного нового акционерного банка.
В этот же период Пиль завершил выполнение своей задачи в сфере
денежного обращения, распространив новые нормы банковского регули‑
рования на Шотландию и Ирландию, когда Парламент одобрил два зако‑
нопроекта и они стали законами (21 июля 1845 г.). Опасаясь вызвать кон‑
фликты из‑за нарушения местных традиций, Пиль не проявил той же
жесткости в отношении банков Шотландии и Ирландии, какую он вы‑
казал в отношении банков Англии. Если в Англии коммерческим банкам
с момента принятия закона не разрешалось осуществлять новые выпу‑
ски банкнот, то подход к шотландским и ирландским банкам был анало‑
гичен тому, который был установлен законом Пиля 1844 г. для Банка Анг‑
лии: все новые выпуски их банкнот должны были удовлетворять усло‑
вию 100%‑ной обеспеченности золотыми резервами. Шотландия никогда
не ограничивала эмиссионные права своих банков, которые могли сво‑
бодно учреждаться в форме акционерных обществ и могли свободно вы‑
пускать банкноты, обращающиеся в Шотландии и открывать здесь депо‑
зитные счета. Однако шотландские банкиры, подобно Джилбарту и анг‑
лийским банкирам, легко согласились на участие в привилегированном
картеле, условия которого были даже более выгодными, чем в Англии.
Как признает профессор Уайт, «по сути дела, Пиль покупал поддержку
всех существовавших тогда банков тем, что ограничивал доступ на ры‑
нок и конкуренцию за долю на рынке»34. Кроме того, Пиль, демонстрируя
проницательность и прагматизм, разрешил шотландским банкам сохра‑
нить имевшиеся у них привилегии, отсутствующие у английских банков
(включая Банк Англии) с 1820‑х гг., — шотландским банкам разрешался
выпуск дорогих шотландскому сердцу банкнот номиналом в 1 ф. ст.
Единственным значимым событием в период между принятием этих
двух законов Пиля было весьма запоздалое вступление в полемику но‑
вого лидера банковской школы, Джеймса Вильсона (1805—1860)35, осно‑
вателя и главного редактора знаменитого периодического издания «Eco‑
nomist», созданного Вильсоном для того, чтобы иметь возможность вы‑
ступать в печати на стороне поборников принципов свободы торговли и
laissez faire. Когда в 1844 г. был принят закон Пиля, Вильсон обрушил‑
ся на него с критикой, но свою энергию он направлял по большей части
на защиту принципа свободной торговли. Весной 1845 г. Вильсон опубли‑
ковал в «Economist» свою знаменитую серию из девяти статей «О денеж‑
ном обращении и банковской деятельности», в которых подверг крити‑
ке распространение положений закона Пиля на Шотландию и Ирландию.
Вильсон разделял подход, типичный для банковской школы, но отли‑
чался от ее авторов тем, что его формулировки, в которые он вкладывал
311
255
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
настоящую страсть, делали все натяжки и внутренние противоречия бан‑
ковской школы особенно наглядными. Скажем, Вильсон настолько более
яростно, чем Тук и Фуллартон высказывался о важности сохранения зо‑
лотого стандарта, что Роберт Торренс позже назвал Вильсона «наиболее
компетентным критиком закона 1844 г.»36 И тем не менее Вильсон был
единственным из «Большой четверки» лидеров банковской школы (Тук,
Фуллартон, Дж. С. Милль, Вильсон), кто недвусмысленно и ясно заявил,
что краткосрочные, самопогашающиеся реальные векселя были бы до‑
статочны для предотвращения избыточной банкнотной эмиссии, осу‑
ществляемой банками, даже в том случае, если бы требование о немед‑
ленном погашении банкнот золотом отсутствовало. Вильсон заявил, что:
256
банкноты, не погашаемые золотом, могут быть выпущены в любом
количестве, оправданным требованиями торгового оборота, если эта
эмиссия ограничена учетом векселей и краткосрочными ссудами, для
которых не существует никакого риска обесценения, так как банкно‑
ты, количество которых превышало бы то, при котором они быстро
вернутся в банк при погашении этих ссуд, и не могут быть выпущены37.
В заключение отметим, что из всех членов «Большой четверки» Виль‑
сон был в большей мере, чем остальные, настроен в пользу свободной
банковской деятельности и выступал за желательность ее сохранения
в Шотландии, где она, предположительно, существовала фактически38.
И в то же время он заявлял, что Банк Англии не в состоянии осуществить
эмиссию избыточного количества денег в условиях денежной системы,
в которой существуют только деньги, не погашаемые золотом, что нахо‑
дится в полном противоречии с подходом сторонников свободной банков‑
ской деятельности.
7.8. ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ ДЕНЕЖНОЙ ШКОЛЫ
Сторонники политики Эндрю Джексона в сфере банковской деятельно‑
сти и денежного обращения, а также американские современники авто‑
ров денежной школы могли бы заранее указать на то, что эта школа име‑
ет роковой изъян, своего рода ахиллесову пяту, которая повергнет их на
землю и обратит их триумф во прах: денежная школа отказала депози‑
там в статусе неотъемлемого элемента совокупного денежного предло‑
жения. Не успел закон Пиля пройти Парламент, как Банк Англии, по‑
добно щуке, которую простак швырнул в воду, думая ее этим наказать,
получив от закона Пиля статус органа централизованного управления
частными банками в условиях ограничений его эмиссионных прав в от‑
ношении банкнот, но не депозитов, начал наращивать ссуды и депози‑
ты в масштабах, определявшихся самим Банком Англии. На конец 1844 г.
масса векселей, учтенных Банком, достигла 2,1 млн ф. ст., а общая сумма
выданных кредитов составила 21,8 млн ф. ст. Однако кредитная экспан‑
312
7.8. Триумф и трагедия денежной школы
сия Банка была столь значительна, что на конец февраля 1846 г. масса
учтенных векселей составила 13,1 млн ф. ст., а сумма выданных креди‑
тов достигла 35,8 млн ф. ст. Иначе говоря, за период продолжительно‑
стью чуть больше года сумма выданных кредитов увеличилась на 64%,
а масса учтенных векселей — на невероятные 424%. В этой связи следу‑
ет отметить, что указанный рост сопровождался не только значитель‑
ным понижением учетной ставки (с 4 до 2,5%), но и понижением процент‑
ной ставки с традиционного для Банка Англии запретительного уровня,
превышавшего рыночный, до рыночного, что оказало сильное стиму‑
лирующее воздействие на заемщиков, к числу которых принадлежали
банки и другие дебиторы.
В этот период увеличение количества банкнот, выпущенных Банком
Англии, было весьма умеренным; зато, как можно было ожидать, для де‑
позитов был характерен гигантский рост. На сентябрь 1844 г. общий объ‑
ем банковских депозитов составлял 12,2 млн ф. ст., на конец февраля
1846 г. они удвоились, достигнув 24,9 млн ф. ст. В процессе этого пора‑
зительного роста золотые резервы Банка Англии сильно уменьшились.
Большая часть этой расширившейся массы кредитов была использо‑
вана в ажиотажной спекуляции с бумагами, выпускавшимися для инве‑
стирования в сомнительные с экономической точки зрения компании по
строительству в Англии железных дорог. В 1845—1846 гг. были одобре‑
ны программы строительства железных дорог на сумму 180 млн ф. ст.,
что вдвое превысило строительную программу за предыдущие десять
лет. Вспоминая об этом времени несколькими годами позднее, «Econo‑
mist» вспоминал о «сценах безумия», разыгрывавшихся в 1845—1846 гг.:
…опрометчивость, алчность, невыносимая самонадеянность, безрас‑
судная, отчаянная, бесчестная азартная игра и спекуляции, которые
дискредитировали дворянство и высшую аристократию, в которой за‑
пачкались столпы общества и их семьи, которые разложили купече‑
ство, мануфактуристов и всевозможных торговцев, в то время все это
погружало в леденящее уныние всех, кто еще оставался привержен
к честному труду и хозяйственной деятельности, ведущейся порядоч‑
ными людьми.
В течение первой половины 1846 г. Банк Англии вяло пытался проти‑
водействовать этому потоку, но не успел он поднять учетную ставку до
3,5% (в ноябре 1845 г.), как в августе 1846 г. она опять была понижена до
3%. После этого возобновился процесс резкого снижения золотых резер‑
вов Банка Англии — они сократились с 10 млн ф. ст. в августе 1846 г., что
обеспечивало соотношение между золотыми резервами и банкнотами
и депозитами на уровне 58%, до всего лишь 3 млн ф. ст. по состоянию на
апрель 1847 г. (соотношение между резервами и обязательствами в фор‑
ме банкнот и открытых депозитов на уровне 20%).
Банк вновь попытался взять под контроль прилив ,
который он сам же создал и который он продолжал порождать, но сде‑
313
257
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
258
лал для этого слишком мало и слишком поздно. С началом инфляционно‑
го бума процентная ставка выросла, так что после увеличения учетной
ставки Банка Англии до 4% в январе 1847 г., она все равно осталась ни‑
же рыночной, и за период между 9 января и 10 апреля суммарный объ‑
ем кредитов, выданных Банком Англии, увеличился еще на 4,5 млн ф. ст.
(и на 3,8 млн увеличилась масса учтенных Банком векселей).
К апрелю 1847 г. Банк Англии и вся финансово‑экономическая си‑
стема пребывали в глубоком кризисе. Банк Англии поднял процент‑
ную ставку до 5%, но рыночная ставка к этому времени составляла уже
7%. Отвергнув предложение меньшинства в совете директоров поднять
ставку до 7 или хотя бы до 6%, совет директоров Банка Англии сделал
ситуацию еще хуже, сохранив ставку на уровне 5% и перейдя к рацио‑
нированию кредитов(5), а затем внезапно резко уменьшил учет векселей,
потребовав возврата ссуд и отказавшись увеличивать выдачу ссуд —
ссуды перестали выдаваться вне зависимости от кредитной истории и от
качества заемщика. Однако нежелание Банка Англии поднимать став‑
ку и переход вместо этого к практике дискриминации одних заемщиков
в пользу других, не спасли коммерческий банк, принадлежавший глав‑
ному управляющему Банка Англии Уильяму Робинсону от прекраще‑
ния платежей в июле, и от краха в сентябре банка, принадлежавшего
двум другим членам совета директоров Банка Англии.
Осуществленное Банком Англии внезапное сжатие , тре‑
бование погасить выданные ссуды и рационирование кредитов — все это
вызвало панику в деловых и финансовых кругах, которая разразилась
в апреле и мае 1847 г. В конечном счете эти жесткие меры помогли выпра‑
вить положение самого Банка Англии — в конце мая отток золота из его
резервов временно сменился притоком. К началу июля золотые резервы
Банка Англии удвоились, увеличившись с 3 до 6 млн ф. ст., что подняло
соотношение между резервами и депозитами до 32%. Но не успело дав‑
ление ослабеть, как Банк Англии возобновил политику экспансии, со‑
вершив к тому же действия, сделавшие ситуацию намного хуже. Банк
оставил учетную ставку на уровне ниже рыночного и продолжил полу‑
чать удовольствие от избирательного рационирования кредитов. В сен‑
тябре разразился второй грандиозный кризис в 1847 г., породивший вол‑
ну банкротств, которая в течение сентября и октября распространилась
по всей экономике. Томас Тук сокрушался по этому поводу: «…банкрот‑
ства коммерческих заведений по своему количеству и по масштабам за‑
тронутой ими собственности представляют собой нечто беспрецедентное
в истории этой страны». В октябре начались банкротства банков, и набе‑
ги на банки распространились по провинции. В ответ испуганные банки
резко стали сокращать кредиты и депозиты, чтобы максимально увели‑
чить степень обеспеченности резервами. Резервы
Банка Англии опять сильно сократились, их отношение к депозитам ста‑
ло меньше 14%. В этот момент Банк Англии выбросил белый флаг и в пер‑
вый раз (но не в последний, как показало множество последующих кри‑
314
7.8. Триумф и трагедия денежной школы
зисов) запросил правительство об приостановлении требования закона
Пиля в части обязательного 100%‑ного обеспечения золотыми резерва‑
ми новых выпусков банкнот Банка Англии. Делегации представителей
Ливерпуля и северных графств, владельцы лондонских частных банков,
подавшие петицию в Парламент, члены Палаты общин от Шотландии —
все эти группы оказывали сильное давление на правящую партию, стре‑
мясь добиться приостановления действия закона Пиля. Печатный орган,
представлявший провинциальные банки, «Circular to Bankers», угрожал
тем, что провинциальные банки потребуют погашения всех своих депо‑
зитов в Банке Англии и тем самым доведут Банк Англии до банкротства.
Удивительно, как им не пришло в голову, что в этом случае провинци‑
альные банки не смогут избежать собственного банкротства. В этот мо‑
мент случилось то, чего следовало ожидать, — правительство само вы‑
бросило белый флаг, приостановив действие статей закона Пиля, кото‑
рые требовали ограничения на дополнительную эмиссию банкнотБанка
Англии в виде ее обязательного 100%‑ного покрытия золотыми резерва‑
ми, т.е. впервые осуществило меру, к которой позже оно неоднократно
прибегало, когда наступал очередной кризис.
Правительство спасло банковскую систему с частичным резервирова‑
нием, подчинившись требованиям приостановить действие закона Пиля,
и приняло соответствующее решение 25 октября 1847 г. Это спасло банки
и смягчило непосредственные болезненные проявления кризиса — фак‑
тически, за счет отказа от денежного правила и от всяких попыток жестко
и в единообразно привязать денежную и банковскую систему к динами‑
ке золотых резервов. С этого момента Великобритания, а вслед за ней и
весь мир, стали испытывать на себе все пагубные последствия функцио‑
нирования банковской системы с частичным резервированием, с ее эмис‑
сией депозитов до востребования, которые образуют пирамиду на денеж‑
ной базе центрального банка, имеющего монополию на выпуск банкнот,
с фактической централизацией золота страны в одном банке. Такая бан‑
ковская система генерирует бесконечное чередование периодов бума и
крахов, т.е. экономический цикл, с его инфляцией и рецессией. Более то‑
го, так как подавляющая часть золота аккумулирована в резервах цент‑
рального банка, всем странам — даже тем, кто формально поддерживает
режим золотого стандарта, — становится легче выйти из золотого стан‑
дарта и перейти на декретные деньги, как только какой‑нибудь кризис
(подобный Первой мировой войне) предоставит им благовидный предлог,
оправдывающий политику масштабной инфляции, с помощью которой
финансируются расходы военного времени.
Смысл и квинтэссенция денежного правила состояла в жесткой при‑
вязке эмиссии банкнот Банка Англии к 100%‑ному обеспечению золоты‑
ми резервами, но если положения закона, реализующие это ограниче‑
ние, были приостановлены один раз, когда банки и небанковский сектор
испытывали трудности, то это означало, что денежное правило разру‑
шено и лежит в руинах. Как говорил после приостановления действия
315
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
259
закона Пиля в 1847 г. выдающийся лондонский банкир Джордж Глинн,
проявляя при этом недюжинную проницательность, теперь при каждом
кризисе публика будет ожидать, что закон Пиля будет приостановлен.
Жизнь показала, что именно это и произошло. Для расследования прио‑
становления закона в 1847 и 1848 гг. были созданы парламентские коми‑
теты, которым поручалось установить, что в действительности случи‑
лось. Приостановление закона Пиля во время кризиса 1857 г. оказалось
значительно более легким делом, и хотя, как и в 1847—1848 гг., в 1857—
1858 гг. были тоже образованы комитеты для расследования произо‑
шедшего, дело обошлось без открытых парламентский слушаний и де‑
батов по итогам работы этих комитетов. Приостановление закона Пи‑
ля в 1866 г. было уже настолько обычной практикой, что в тот раз никто
уже не озаботился ни о парламентском расследовании, ни о формирова‑
нии соответствующих комитетов.
В этой связи весьма примечательным представляется тот факт, что
начиная с первого эпизода с приостановлением действия закона Пиля
все без исключения авторы и сторонники денежной школы выступали
с поддержкой этой меры, не выказав ни единого признака понимания
того, что они тем самым фактически полностью отказываются от сво‑
ей доктрины39. Запрет на погашение банкнот золотом во время кризиса
не только ослабил требования закона Пиля, но и имел и другие послед‑
ствия. В частности, само ожидание того, что для спасения Банка Анг‑
лии и банковской системы во время кризиса, закон будет приостановлен,
побуждало Банк Англии вести себя в период кредитной экспансии так,
как будто закона Пиля вообще не существует. В итоге, все что осталось
от денежного правила, свелось к наделению Банка Англии монопольной
привилегией на эмиссию банкнот.
7.9. ФАКТИЧЕСКАЯ ПОБЕДА БАНКОВСКОЙ ШКОЛЫ
Согласно распространенному клише, людей часто приводят в ужас по‑
следствия, наступающие, когда цели, которые они вынашивали дли‑
тельное время, оказываются достигнутыми. Поскольку депозиты были
проигнорированы авторами законопроекта, придание денежному пра‑
вилу силы закона (при принятии закона Пиля) никоим образом не по‑
могло сделать кредитную экспансию более умеренной, а экономический
цикл (чередование периодов бума и крахов) менее болезненным. Когда
ее мечты оказались развеянными, денежная школа, как это всегда быва‑
ет со всеми идеологиями, боги которых оказались поверженными, стояла
перед выбором из нескольких вариантов последующих действий. Наибо‑
лее смелым вариантом было бы осознать тот факт, что их денежное пра‑
вило имеет принципиальный дефект, признать свое поражение и вер‑
нуться к чертежному столу, на котором создается новый проект. К сожа‑
лению, люди устроены так, что они редко выбирают такое благородное
316
7.9. Фактическая победа банковской школы
направление действий. Никто из авторов денежной школы, разумеется,
не взял на себя ответственность за кризис . Вместо этого они
пошли дорогой, которой проследовали слишком многие школы (напри‑
мер, марксисты): стали громко провозглашать, что их теория находит‑
ся в превосходной форме, и одновременно начали скрытно, но энергично
переопределять утверждения своей теории.
Так, до 1844 г. авторы денежной школы, и в частности полковник Тор‑
ренс, были согласны с положениями денежной теории экономического
цикла. Экономические колебания порождаются кредитной экспансией,
осуществляемой банками под руководством Банка Англии, каковая кре‑
дитная экспансия ведет к инфляции и экономическому буму, за которым
неизбежно следует сжатие, приводящее к банкротствам и рецессии. Од‑
нако не успел закончиться кризис 1847—1848 гг., как авторы денежной
школы отступились от этой доктрины, практически слившись со свои‑
ми старинными противниками — банковской школой. Банковская шко‑
ла всегда утверждала, что и банки, и предложение денег лишь пассив‑
но реагируют на циклы «бум—кризис», порождаемые немонетарными
факторами, лежащими в сфере «реальной экономики». На роль винов‑
ника предлагались таинственные «волны спекуляций», движущей си‑
лой которых предположительно были волны избыточного оптимизма и
избыточного пессимизма. Итак, денежная школа, даже включая полков‑
ника Торренса, провозгласила, что они никогда в жизни не утверждали,
что с экономическим циклом покончено, так как этот цикл, так или иначе,
есть продукт действия немонетарных факторов, таких как спекуляции
и избыточные оптимизм и пессимизм. Максимум, который может быть
обеспечен посредством регулирования денежного обращения, как зая‑
вила теперь денежная школа, это устранение того компонента колеба‑
ний деловой активности, который вызван изменениями денежного пред‑
ложения. А эта задача, настаивали они, в действительности уже решена
законом Пиля. Кризис 1847—1848 гг., возможно, и был тяжелым, но все
было бы значительно хуже, если бы не был принят закон Пиля, содер‑
жащий денежное правило.
В многочисленных похвалах по адресу закона Пиля полковник Тор‑
ренс возложил вину за бум 1844—1846 гг. на «чрезмерные масштабы
торговли » и ажиотажную спекуляцию при строительстве
железных дорог — как будто эта спекуляция свалилась с неба, а не бы‑
ла следствием расширения банковских кредитов. Он указал также, что
одной из причин инфляционного бума стала «быстрая конверсия лик‑
видного капитала в постоянных капитал », т.е. слишком быстрое превращение ликвидного капитала
в избыточные объемы фиксированных инвестиций долгосрочного ха‑
рактера». И здесь мы опять не видим ни малейшего указания на то, что
в основе процесса, порождавшего эти избыточные инвестиции, лежал
избыточный банковский кредит.
317
260
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
Интересно сравнить два случая, когда Торренс критикует утверж‑
дение Джона Стюарта Милля, будто денежная школа претендует на
то, что она в состоянии излечить экономику от экономического цикла и
«внезапных отливов торговли». В 1844 г. в рецензии на эссе Дж. С. Милля,
помещенное им в «Westminster Review», Торренс указывал, что реко‑
мендации денежной школы помогут справиться не со всеми вообще слу‑
чаями «отливов торговли», но только с теми, которые имеют своей при‑
чиной «колебания денежного обращения, когда количество денег стано‑
вится то выше, то ниже того уровня, который был бы достигнут, если бы
все денежное предложение состояло из металлических
денег». Но в статье 1857 г., в которой он пункт за пунктом подвергает
критическому анализу главу о банковской деятельности главного труда
Дж. С. Милля «Основы политической экономии», Торренс смещает ак‑
центы. Теперь он рассматривает экономические колебания, вызванные
монетарными факторами, только применительно к полностью металли‑
ческому денежному обращению. Торренс заявляет, что болезненные ко‑
лебания в экономике возникают по большей части не вследствие избы‑
точной эмиссии, осуществляемой банками, а вследствие потрясений, не
связанных с деньгами, с потрясениями, которые выводят
денежное обращение из состояния гармонии с предложением золота. Бо‑
лее того, теперь в свою поддержку Торренс считает возможным привле‑
кать цитаты из Лойда и Нормана. И Лойд отныне тоже концентрируется
на гипотетических немонетарных причинах колебаний. Указывая в этой
связи на такие явления, как оптимизм и спекуляции, как это делала до
него в течение долгого времени банковская школа, Лойд заявил: «…пока
природа человека останется такой как сейчас, пока надежда вечно жи‑
вет в душе человека, в какой‑то момент опять будет возникать спеку‑
ляция, принося с собой в качестве неизбежного следствия чередование
оживления и депрессии».
Итак, по мере того как денежная школа начала выражать свое согла‑
сие с банковской школой — в том, что касалось немонетарных факто‑
ров как главной причины экономического цикла, и в том, что монетарные
факторы играют лишь пассивную роль, реагируя на внешние по отноше‑
нию к ней события, — открылась возможность достижения фактического
консенсуса между этими двумя школами. Поскольку денежная школа,
как представлялось, была вполне удовлетворена существующей системой пока та сохраняла вывеску «здесь действует денеж‑
ное правило», стало считаться, что предложение денег играет достаточ‑
но пассивную роль. Тогда же Банк Англии получил достаточно возмож‑
ностей для приятия решений по собственному усмотрению и научился
быть достаточно гибким — для того, чтобы удовлетворить банковскую
школу и примирить ее адептов с существующим положением дел. И вот
уже лидер банковской школы и главный критик закона Пиля Джеймс
Вильсон с легкостью голосует в парламентском комитете, работавшем
в 1857—1858 гг., за продление срока действия этого закона. Говоря обо
318
7.9. Фактическая победа банковской школы
всем периоде развития британской банковской системы в 1844—1914 гг.,
необходимо отметить, что банковская школа удовольствовалась тем, что
при этом была реализована самая суть ее доктрины, и предоставила
гордым авторам денежной школы наслаждаться тем, что в течение всего
этого времени убыло сохранено одно только название ее концепции. Ав‑
торы и деятели денежной школы, в свою очередь, пожинали лавры пус‑
той победы: Норман, Торренс и Лойд (после 1850 г. получивший титул ба‑
рона Оверстона) снискали почет, провозгласив фактически сложившееся
положение триумфальным воплощением денежного правила, разрабо‑
танного в недрах их школы. Члены совета директоров Банка Англии бы‑
ли довольны тем, что воспользовались идеей, предположительно огра‑
ничивающей денежное обращение, а эпигоны денежной теории получи‑
ли в качестве основы своих воззрений то, что со временем превратилось
в стандартную доктрину: ошибочную интерпретацию существующей си‑
стемы как системы денежного обращения, жестко привязанной к золо‑
ту, что позволило игнорировать чередование периодов бума и кризиса,
т.е. экономический цикл, буквально вросший в экономическую жизнь40.
Как только денежная школа приняла теорию банковской школы о не‑
монетарных причинах экономического цикла (избыточный оптимизм,
выражающийся в избыточных масштабах торговли акциями) и когда со‑
шли со сцены такие верные сторонники свободной банковской деятель‑
ности, как Роберт Машетт и Генри Парнелл, денежная теория экономи‑
ческого цикла неминуемо должна была исчезнуть. Если говорить о тео‑
рии немонетарных факторов цикла, разработанной в недрах банковской
школы, то наиболее важный вклад в ее развитие внес Джеймс Виль‑
сон с его работой «Капитал, денежное обращение и банковская деятель‑
ность» («Capital, Currency, and Banking», 1847)41. Вильсон разработал
теорию, которую можно назвать немонетарной теорией избыточных ин‑
вестиций, в некоторых моментах предвосхитившую австрийскую тео‑
рию экономического цикла, но без ее центрального критически важного
пункта о денежной природе первопричины цикла. Он сконцентрировал‑
ся на анализе избыточного инвестирования в строительство железных
дорог, видя в нем причину цикла 1844—1847 гг. и сделав на основе это‑
го анализа и анализа данных за 1845 г. предсказание о неизбежности но‑
вого кризиса, которое упорно повторял, пока этот кризис не наступил
в действительности.
Согласно блестящей теории Вильсона, бум начинается с избыточно‑
го инвестирования сбережений в постоянный (fixed) капитал. Сбереже‑
ния представляют собой «переменный» (floating), или оборотный (circu‑
lating), капитал, фонд заработной платы, который направляется на то,
чтобы нанять работников и закупить сырье. Но вследствие иногда возни‑
кающей склонности к избыточной торговле деловые пред‑
приятия могут инвестировать в постоянный капитал намного больше,
чем это позволяют сделать имеющееся годовое предложение сбереже‑
ний. Слишком много денежных сбережений вливается в производство
319
261
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
262
элементов постоянного капитала, тогда как в производство предметов
потребления вкладывается слишком мало. Иначе говоря, фаза бума ха‑
рактеризуется неадекватным сдвигом структуры инвестиционных ре‑
сурсов от производства предметов потребления к производству капи‑
тальных благ. С другой стороны, увеличившиеся инвестиционные рас‑
ходы в постоянный капитал — в 1845 г. это были вложения в железные
дороги — увеличивают заработную плату, выдаваемую на руки работ‑
никам. Но так как потребители, отправляясь тратить свою заработную
плату, обнаруживают, что производство потребительских благ выросло
не в такой степени, как заработная плата, они сталкиваются с неизбеж‑
ным в этих условиях ростом цен на предметы потребления. Одним сло‑
вом, потребление и инвестиции становятся избыточными по отношению
к имеющимся сбережениям. В ответ на рост цен потребительских благ
производители этих благ будут пытаться увеличить их выпуск, увели‑
чивая тем самым спрос на капитал, т.е. увеличивая свой спрос на ссу‑
ды. Но нехватка сбережений по сравнению со спросом на капитал приве‑
дет к росту процентной ставки, а резкий рост процентных ставок вверг‑
нет экономику в рецессию. Итак, производители производственных благ
(в данном случае строители железных дорог и производители материа‑
лов, необходимых для их строительства), пережившие бум, будут выну‑
ждены вступить в острую борьбу с производителями потребительских
благ — борьбу за капитал, внезапно ставший дефицитным, и разразив‑
шийся в итоге кризис и наступившая депрессия станут причиной того,
что избыточные инвестиции в постоянный капитал будут брошены или
отложены на бесконечный срок. Во время депрессии сброс избыточных
инвестиций в конце концов приведет к восстановлению нормальных и
адекватных условий экономической деятельности.
Таким образом, Вильсон, наряду с пониманием неразумного харак‑
тера и избыточности инвестиций, а также наряду с пониманием избы‑
точного характера потребления и нехватки сбережений во время бу‑
ма, показал, каким образом бум влечет за собой искажение структуры
экономики, которое, в свою очередь, завершается болезненной, но це‑
лительной депрессией, в конце концов восстанавливающей нормальное
функционирование экономики. Он также понял, что рост процентных
ставок, сигнализируя об избыточном потреблении и недостаточных сбе‑
режениях, приводит к рецессии, являющейся необходимым условием и
начальной фазой восстановления. Кроме того, Вильсон понял, что ключ
к пониманию природы рецессии кроется в дефиците сбережений, и при‑
шел к выводу, согласно которому более высокие сбережения способст‑
вуют ускорению восстановления.
В период бума действительно имеет место избыточное инвестирова‑
ние в производство капитальных благ более высоких порядков(6), одна‑
ко Вильсон дал осечку, делая особый упор на важность разницы меж‑
ду переменным и постоянным капиталом. Согласно Вильсону, денеж‑
ные сбережения, направляемые на инвестиции в постоянный капитал,
320
7.9. Фактическая победа банковской школы
каким‑то образом теряются или «тонут» и поэтому исчезают из состава
средств, выплачиваемых в качестве заработной платы. Проблема, одна‑
ко, состоит не в дихотомии «постоянный капитал — переменный капи‑
тал», а в том, что потребление противостоит избыточным инвестициям
во все типы капитальных благ высоких порядков, будь то элементы по‑
стоянного (заводские здания и оборудование) или переменного (запасы
сырья и материалов) капитала.
Но наиболее трудноразрешимые проблемы в построениях Вильсона
порождены тем, что он не включает в рассмотрение деньги. Он полага‑
ет, что деньги представляют собой всего лишь способ, которым делает‑
ся возможным обмен, и как таковые они ни при каких условиях не могут
быть причиной экономических колебаний, а могут быть лишь их следст‑
вием. Но тогда возникает вопрос: где возьмут деньги фирмы, строящие
железные дороги, если сбережения не увеличились?
На этот вопрос есть единственный ответ, который игнорирует Вильсон:
эти дополнительные деньги будут представлять собой деньги и банков‑
ский кредит, полученные взаймы. И почему, если предложение денег не
увеличивалось, рост заработной платы в фирмах, сооружающих желез‑
ные дороги, и других компаниях, занятых производством капитальных
благ, не компенсируется снижением заработной платы в секторе произ‑
водства потребительских благ? Или, иными словами, почему с самого на‑
чала бума имеет место рост общего уровня цен? Почему не падают цены
на потребительские блага, по крайней мере поначалу? Ответом и здесь
будет следующее утверждение: потому что имеет место увеличение
предложения денег и кредитов, что порождает и ускоряет бум. Почему,
наконец, эта бегущая в одном направлении толпа бизнесменов, вклю‑
чая железнодорожных магнатов, не может сообразить, что их инвести‑
ции намного превзошли сбережения? И почему (еще один последний во‑
прос) то самое осуществляемое в конце концов повышение процентных
ставок вызывает такой шок? Ответ на эти вопросы все тот же: расшире‑
ние банковского кредита искусственно занижает процентную ставку и
заманивает бизнес в ловушку фатального избыточного инвестирования.
Хотя Вильсон настаивает на том, что количество денег недопустимо
путать с капиталом, он все же попадается в старинную ловушку име‑
ни Адама Смита, считавшего запасы золота «праздным и непроизводи‑
тельным» капиталом, и на этом основании полагает, будто капитал мож‑
но увеличить, а депрессию существенно облегчить, если правитель‑
ство осуществит эмиссию мелких банкнот номиналом в 1 ф. ст. на сумму
20 млн ф. ст., которые должны заменить находящиеся в обращении
20 млн ф. ст. в форме «праздного и непроизводительного» золота. Виль‑
сон заверяет своих читателей в том, что такая гигантская эмиссия не бу‑
дет иметь инфляционного характера, так как она просто‑напросто доба‑
вится к имеющемуся капиталу; и кроме того, самодовольно прибавляет
он, в данном случае инфляции быть не может, так как банкноты будут
продолжать обмениваться на золото. Но что это за режим обмена банк‑
321
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
263
нот на золото, что это за разновидность золотого стандарта, если пред‑
полагается, что золото исчезнет из обращения? Урок истории состоит
в том, что вне зависимости от декларируемой приверженности к laissez
faire и к золотому стандарту, каждый представитель банковской шко‑
лы, даже тот, кто выступает за свободную банковскую деятельность, это,
в сущности, неперестроившийся инфляционист.
В «Основах политической экономии» Джон Стюарт Милль излагает
теорию цикла, представляющую собой комбинацию теории Вильсона и
доктрины Тука о значимости «спекуляций»; кроме этого, он обратился
здесь к одному из самых сомнительных построений Рикардо о тенден‑
ции убывающей доходности, которая объясняется тем, что урожайность
сельского хозяйства обязательно должна понижаться со временем. Ины‑
ми словами, Милль смешал стандартное для банковской школы выде‑
ление в нечто значимое спекуляции, излишнего оптимизма и избыточ‑
ной торговли (в духе Тука) с теорией Вильсона о конверсии
оборотного капитала в постоянный. Подчеркнем еще раз, эта доктрина
относится к немонетарным теориям, в рамках которых деньги играют
пассивную, несущественную и в лучшем случае второстепенную роль.
Таким образом, Дж. С. Милль приспособил для общей теории «желез‑
нодорожное» объяснение Вильсона, с помощью которого тот интерпре‑
тировал причины кризиса 1845—1847 гг. Введение в теорию элементов
доктрины падающей нормы прибыли Рикардо позволило Дж. С. Миллю
предвосхитить Шумпетера и поприветствовать инфляционный бум, ви‑
дя в нем необходимое и жизненно важное средство и условие экономи‑
ческого роста, — ведь таким образом удается избежать падения нормы прибыли. В результате Дж. С. Милль оказался одним
из первых авторов, выдвинувших идею экономических колебаний, име‑
ющих вид циклического процесса, который он находил благотворным.
Он не тревожился по поводу рецессий, поскольку сжатие экономики и
закон Сэя гарантировали быстрое возвращение к состоянию полной за‑
нятости и экономическому росту.
Существовала еще одна важная причина фактического слияния де‑
нежной и банковской школ после принятия закона Пиля. Помимо все‑
го прочего, обе эти группы высшим приоритетом монетарной политики
считали сохранение золотого стандарта, хотя в случае банковской шко‑
лы речь шла о золотом стандарте в сильно ослабленном виде. Но как
только разразился великий кризис 1847 г., и как только в Британии воз‑
обновились споры по вопросам денежного обращения и банковской де‑
ятельности, в атаку перешли ультрарадикальные противники золотого
стандарта, которые стали призывать либо к инфляции на базе перехода
к декретным деньгам и их эмиссии, либо (в лучшем случае) к переходу
на биметаллизм, т.е. на золотосеребряный стандарт. В ответ на эту ата‑
ку денежная и банковская школы объединили ряды, что в значитель‑
ной мере объясняет причины, по которым Джеймс Вильсон голосовал
за продление закона Пиля в 1858 г.
322
7.9. Фактическая победа банковской школы
В действительности потребовался всего один кризис (1847 г.), что‑
бы люди из Бирмингема возобновили свое нападение на золото. Была
в срочном порядке переиздана старая статья Мэтью Этвуда о декрет‑
ных деньгах, делегация деловых кругов Бирмингема во главе с Джор‑
джем Манцем направила прошение премьер‑министру, а записка,
подготовленная Бирмингемской ассоциацией за реформу денежно‑
го обращения, была направлена королеве. Отповедь джентльменам из
Бирмингема была помещена в качестве редакционной статьи в лондон‑
ской «Times», а Перронет Томпсон предупредил приятеля об усилива‑
ющейся интенсивности потока «полубезумных статей из Бирмингема».
У противников золотого стандарта из Бирмингема нашлись союзники
и в других регионах британского севера. Ливерпульская ассоциация за
реформу денежного обращения была достаточно активна, чтобы удос‑
тоится критики в двух номерах «Economist», а Шотландия обнаружи‑
ла свой поворот к инфляционизму, когда издание партии тори «Black‑
wood’s Edinburgh Magazine» опубликовало статью против золота. Бо‑
лее того, в Глазго состоялся учредительный съезд Национальной лиги
против закона о золотом стандарте, на котором присутствовали 3 тыс.
участников.
Во время кризиса 1847 г. обнаружилась и угроза перехода к биме‑
таллизму. В частности, сильное влияние здесь оказывал могущест‑
венный банкир Александр Бэринг, ставший к этому времени лордом
Эшбертоном, который и раньше всегда был готов оседлать своего лю‑
бимого конька — биметаллизм. Кроме того, следует упомянуть пети‑
цию за отмену закона Пиля, подписанную рядом лондонских влиятель‑
ных торговцев, банкиров и трейдеров фондового рынка. Джеймс Виль‑
сон назвал доктрину биметаллизма, за которую ратовал Бэринг и те,
кто подписал петицию лондонских бизнесменов, «странной», в высшей
степени «необъяснимой» и «безрассудной». Угроза биметаллизма вос‑
принималась настолько серьезно, что два лидера денежной школы —
Лойд и Торренс — сочли необходимым совместно написать и анонимно
издать огромную статью, в которой пункт за пунктом были критически
проанализированы и отвергнуты все доводы лондонских бизнесменов42.
Свою главную задачу авторы статьи видели в том, чтобы показать: ло‑
гика концепции биметаллизма восходит к гораздо более последова‑
тельной и гораздо более опасной идее перехода к политике декретных
денег, которую отстаивали авторы и деятели из Бирмингема:
Философы из Бирмингема — последовательные мыслители, они до‑
статочно прозорливы, чтобы понять, что произвольное увеличение
количества бумажных денег в обращении несовместимо с поддер‑
жанием любого металлического стандарта. Люди, подписавшие лон‑
донскую петицию, демонстрируют менее качественную логику —
они требуют установления двойного металлического стандарта, и
при этом не могут понять, что увеличение количества бумажных де‑
нег посредством… власти ослаблять действие денежного правила,
323
264
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
которую они вымаливают , сделает поддержание любого
металлического стандарта неосуществимым43.
265
Высшей точкой этой атаки на золотой стандарт стало голосование
в Парламенте в 1848 г. При голосовании в комитете Палаты общин пред‑
ложение ветерана фракции радикалов и ее лидера Джозефа Хьюма,
в котором предлагалось возложить вину за кризис 1847 г. на закон Пи‑
ля, не прошло при 13 голосах против и 11 голосах за. Эти одиннадцать
членов комитета, поддержавших предложение Хьюма, включали остат‑
ки группы сторонников свободной банковской деятельности, таких как
сам Хьюм, инфляционистов и протекционистов наподобие тори Ричар‑
да Спунера, представлявшего Бирмингем, и сторонников биметаллизма,
таких как Томас Бэринг и лорд Бентинк. Более того, в отчете комитета
Палаты лордов, в котором закон Пиля был подвергнут критике, содер‑
жалась рекомендация смягчить те положения закона, которыми уста‑
навливались жесткие ограничения на количество банкнот, разрешен‑
ное к выпуску. В то время как комитеты Палаты общин и Палаты лор‑
дов демонстрировали отсутствие единства по данному вопросу, ветеран
движения против золотого стандарта Джон Херрис внес проект парла‑
ментской резолюции об отмене ограничений на эмиссию банкнот, уста‑
новленных законами 1844 и 1845 гг. Это требование объединило сторон‑
ников всех разновидностей смягчения денежного стандарта — людей из
Бирмингема, адептов биметаллизма, сторонников более мягкой версии
золотого стандарта. Предложение Херриса было отклонено с небольшим
перевесом — против него проголосовали 163 члена Палаты общин, за —
142. Речи в поддержку этого предложения произносились в основном не
умеренными, а радикальными противниками закона Пиля из Бирмин‑
гема, в частности Ричард Спунер. Отвечая Спунеру великий государст‑
венный деятель Роберт Пиль встал и отметил, что хотя бирмингемская
доктрина поддерживается незначительным меньшинством членов Па‑
латы общин, вне стен Парламента «среди тех, кто говорит и пишет о де‑
нежном обращении, подавляющее большинство», т.е. буквально «девять
из десяти» согласны с Робертом Спунером, или, что то же самое, девять
из десяти хотят, «чтобы эмиссия банкнот осуществлялась без ограниче‑
ния в виде обязательного погашения золотом».
Вне зависимости от того, объяснялась резкая реакция Пиля тем, что
он считал ее должным ответом на проявление бесспорного зла, или вы‑
зывая призрак Бирмингема, он видел в этом подходящий способ спло‑
тить ряды, эта тактика оказалась успешной, и попытка Херриса учесть
доклады комитетов Палаты лордов и Палаты общин, провалилась, не
дойдя даже до голосования. Вызова призрака Бирмингема Пилю хвати‑
ло на то, чтобы в течение следующих десяти лет умеренные сторонни‑
ки золотого стандарта и банковской школы все как один бросались на за‑
щиту статус‑кво, сформированного законом Пиля. В середине 1850‑х гг.
этой же линии следовал и «Economist» Вильсона, а ветеран денежной
324
7.9. Фактическая победа банковской школы
школы Джеймс Пеннингтон писал своему другу письмо, в котором выра‑
жалась тревога, по поводу того, что «прямо сейчас широко распростра‑
няются требования отменить этот закон [закон Пиля 1844 г.], и мне дума‑
ется, если эти требования достигнут своей цели, они сменятся столь же
громкими требованиями полностью отказаться от обязательства пога‑
шать металлом»44.
Мы можем завершить обсуждение последствий принятия закона Пи‑
ля, обратив внимание читателя на два утверждения наиболее мудро‑
го деятеля денежной школы, сделавшего важный вклад в ее развитие.
В ходе своего критического анализа главы, посвященной банковской де‑
ятельности «Основ» Дж. С. Милля полковник Роберт Торренс сформули‑
ровал важный пункт, когда критиковал точку зрения, согласно которой
банки, играя лишь пассивную роль, не властны увеличивать свои обяза‑
тельства и, следовательно, не властны увеличивать цены. Торренс язви‑
тельно отмечает, что
[Милль] исключает из рассмотрения важное обстоятельство, а имен‑
но: банки, в силу своего устройства, располагают властью увеличи‑
вать и уменьшать спрос на свои услуги в части пассивных операций:
когда они увеличивают учетную ставку, спрос на учет векселей пада‑
ет, а когда они понижают ее — увеличивается… и пока Милль не опро‑
вергнет того факта, что банки могут понижать учетную ставку, он не
может без нарушения логики утверждать, что их власть увеличивать
эмиссию ограниченна…
Весьма примечательно, что среди всех возможных направлений атак
на закон Пиля со стороны бирмингемских сторонников бумажных не об‑
мениваемых на золото декретных денег, адептов биметаллизма, остав‑
шихся сторонников свободной банковской деятельности и авторов бан‑
ковской школы, не нашлось ни одного автора, ни одного члена Парла‑
мента, ни одного предпринимателя, который бы призвал ужесточить
денежную политику и заткнуть огромную дыру в денежной системе,
потребовав, чтобы правило100%‑ного обеспечения золотыми резервами
действовало и в отношении депозитов, а не только банкнот. Ни один сто‑
ронник денежной школы не признал ошибочности своей прежней пози‑
ции, ни один из них не настаивал, подобно сторонникам политики Эндрю
Джексона в США, на том, чтобы банки поддерживали 100%‑ное резер‑
вирование всех своих обязательств до востребования, включая депози‑
ты. Полковник Торренс подошел к этому ближе, чем кто бы то ни бы‑
ло. В один из самых мрачных периодов в истории экономической мыс‑
ли Торренс пишет последнюю работу, опубликованную при его жизни
(ему тогда было 77 лет). Это была помещенная в «Edinburgh Review» за
январь 1858 г. рецензия на сборник «Трактаты и другие работы по ме‑
таллическому и бумажному денежному обращению» («Tracts and Other
Publications on Metallic and Paper Currency»), составленный из работ его
друга и союзника Сэмюэля Лойда лорда Оверстона, который вышел под
325
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
266
редакцией Джона Мак‑Куллоха. После слов восхищения вкладом лор‑
да Оверстона и после того, как он в очередной раз защитил закон Пи‑
ля, Торренс попытался объяснить природу экономического цикла, куль‑
минацией которого стал последний по времени кризис, разразившийся
в 1857 г. При этом имеет место разительное отличие этого объяснения от
того, которое он давал десятилетием ранее, когда он капитулировал пе‑
ред банковской школой, обвинив в кризисе 1847 г. «избыточную торгов‑
лю на фондовом рынке». Сейчас Торренс со всей определенностью заяв‑
ляет, что «если бы не избыточные банковские операции то (за исключе‑
нием очень коротких периодов) избыточные объемы торговли бумагами
на фондовом рынке и чрезмерная спекуляция были бы невозможны».
Поскольку действует закон Пиля избыточные банковские операции оз‑
начают «открытие депозитных счетов». Торренс едва ли мог игнориро‑
вать колебания массы банковских депозитов. При обсуждении банков‑
ских операций по открытию депозитов Торренс делал упор на том, что
банки создают новые депозиты до востребования, предоставляя ссу‑
ды и оказывая тем самым «такое же воздействие на рынок, какое ока‑
зывает увеличение количества [банкнот] в обращении». Торренс всегда
был единственным представителем денежной школы, который понимал
важность депозитов для денежной системы; и теперь он перешел к рез‑
ким обвинениям банкиров и проводившейся ими политики экспансии де‑
позитов во время недавнего бума и резком сжатии, вызвавшем кризис
и банкротства. Торренс задает горький вопрос:
Выдерживается ли равная мера справедливости, если мелкий вориш‑
ка или фальшивомонетчик, подделавший пятифунтовую банкноту,
считаются уголовными преступниками, а спекулянт‑банкир получа‑
ет от суда по банкротствам полное списание своих долгов, а от своих
дружков и наполовину разоренных им кредиторов средства для про‑
должения своей позорной и злокозненной карьеры?
Затем Торренс показывает, каким образом дополнительные ссуды
«выдаваемые против депозитов, воздействуя на цены, на кредиты под
залог товаров, на расчеты посредством векселей, каким образом они
приводят к последствиям, аналогичным тем, которые порождаются до‑
полнительной эмиссией банкнот». Почти признав, что закон Пиля име‑
ет дефект, который выражается в том, что он не был распространен на
депозиты, Роберт Торренс теперь признал, что «даже в случае, если бы
денежное обращение было бы полностью и исключительно металличе‑
ским [т.е. если бы в нем присутствовали только монеты, и отсутствова‑
ли бы банкноты], избыточные банковские операции и неплатежеспособ‑
ность дисконтных домов приводили бы к бедствиям такого же огромного
масштаба, как и те, что являются результатом неограниченного исполь‑
зования банкнот и приостановления платежей наличными».
В заключение Торренс выражает сильное сомнение в том, что «пре‑
имущества банковских операций по учету векселей [операций открытию
326
7.9. Фактическая победа банковской школы
депозитов до востребования], даже если они осуществляются в условиях
металлического денежного обращения уравновесят то зло, которое они
порождают». Кажется, Торренс остановился на пороге того, чтобы на‑
чать отстаивать идею распространения системы денежного обращения
на депозиты, и, возмож‑
но, проживи он чуть дольше, чтобы иметь возможность написать еще
что‑то на темы денежного обращения и банковской деятельности, он бы
так и сделал.
7.10. ИДЕИ ДЕНЕЖНОЙ И БАНКОВСКОЙ ШКОЛ
В СТРАНАХ КОНТИНЕНТАЛЬНОЙ ЕВРОПЫ
Расцвет дискуссий между денежной и банковской школами в Британии
в сочетании с возникновением центральных банков в странах континен‑
тальной Европы, которое произошло позже, в 1850—1860‑е гг., породи‑
ло во Франции и Германии схожую полемику. Вообще говоря, и резуль‑
таты этой полемики были такими же, как в Британии: денежная школа
одержала иллюзорную победу в том смысле, что центральные банки по‑
лучили монополию на эмиссию банкнот, а банковская школа победила
де‑факто, поскольку была создана эластичная банковская система с ча‑
стичным резервированием и повторяющимся циклом увеличения и сжа‑
тия денежного предложения.
Во Франции идеи laissez faire получили широчайшее распростра‑
нение среди французских экономистов, выказавших себя истинными
идейными наследниками Жана‑Батиста Сэя. Профессора, журналисты,
приверженное идеям экономической свободы «Общество политической
экономии» и его печатный орган «Journal d’Économistes» (и общество,
и журнал были основаны в 1842 г.) и несколько других периодических
изданий, предназначенных как ученым, так и широкой публике, при‑
держивались идей свободной торговли и laissez faire. В этой атмосфере
французские экономисты, разумеется, поддерживали скорее свободную
банковскую деятельность, чем банковской систему с центральным бан‑
ком. К сожалению, большинство из них считали, что вынуждены при‑
нять доктрину банковской школы, чтобы утверждать, что банковская
деятельность на основе свободной конкуренции, как и банки вообще, ни
при каких условиях не в состоянии выпустить избыточное количество
банкнот и породить экономический цикл. Они выступали за свободную
банковскую деятельность, и в этом они были намного более настоящи‑
ми сторонниками этой системы, чем британцы, которые, как мы виде‑
ли выше, являлись скорее лоббистами коммерческих банков, нежели
последовательными защитниками свободной банковской деятельности.
В этой, как и в некоторых других сферах, французы, в отличие от нере‑
шительных, поверхностных и прагматичных британцев, не боялись быть
последовательными, тщательными, активными (и потому часто считав‑
327
267
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
шимися «слишком радикальными») защитниками индивидуальных сво‑
бод и свободного обмена.
Одним из главных и наиболее интересных французских теоретиков
свободной банковской деятельности был Жан Гюстав Курсель‑Сенель
(1813—1892). Как пишет историк банковской деятельности XIX в. Вера
Смит, Курсель‑Сенель «выступал за абсолютную свободу и неограни‑
ченную конкуренцию, и был самым бескомпромиссным из всех сторон‑
ников свободной банковской деятельности во Франции. По его мнению,
единственным допустимым видом регулирования является такое, кото‑
рое имеет своей целью предотвращение мошенничества»45.
Другим заметным французским автором, писавшим о теории свобод‑
ной банковской деятельности, был Эдуард Хорн (1825—1875 ). В работе «Свобода банков» («La Liberté des Banques»,
1866) Хорн даже выразил сомнение в том, что государство должно иметь
монополию на чекан монет. Он отметил, что частные инвестиционные
банки легко могут получить выгоду, если публика будет испытывать та‑
кое же доверие к обращению изготавливаемых ими монет, какое она ис‑
пытывает к государству. Хорн утверждает, что государство скорее при‑
остановит обязательство центрального банка погашать его банкноты ме‑
таллом, чем распространит это благодеяние на более мелкие частные
банки. Его рассуждение в интерпретации Веры Смит звучит следую‑
щим образом:
Касаясь недостатков привилегированной монополии, Хорн обратил
внимание на большую вероятность отмены обязательств такого [цент‑
рального] банка погашать банкноты металлом по первому требованию,
что обязательно приведет к выпуску чисто бумажных денег, вместо
банкнот, погашаемых монетой. Банк, находящийся под патронажем
государства, всегда рассчитывает на то, что оно освободит его от обя‑
зательства платить, когда он приблизится к неплатежеспособности.
Тем самым банкротству центрального банка дается санкция закона,
вместо того чтобы ликвидировать его, применив к нему обычные на‑
казания, предусмотренные в случае неплатежеспособности. История
банков с привилегиями полна очевидных эпизодов банкротства(7).
Хорн далее утверждает, что в условиях свободной банковской дея‑
тельности любой отказ осуществлять платеж металлом по первому тре‑
бованию должен будет означать немедленную ликвидацию провинив‑
шегося банка. Хорн пишет: «Однако если бы эмиссионные банки понима‑
ли, что они однозначно и неизбежно будут нести ответственность за все
свои действия и их последствия, то они вели бы себя столь же предусмот‑
рительно, как и любое другое деловое предприятия»46. В связи с этим
возникает главный вопрос: можно ли рассчитывать на то, что государ‑
ству удастся принудить банки выполнять их обязательства по платежам
328
7.10. Идеи денежной и банковской школ в странах континентальной Европы
наличными, если банков, попавших в трудное положение в одно и то же
время, станет слишком много?
На Курсель‑Сенеля и Хорна огромное влияние оказала теория Виль‑
сона о конверсии оборотного капитала в постоянный капитал в пери‑
од бума. Но оба эти автора, как и другие авторы банковской школы, де‑
лая упор на том, что банки не могут осуществлять избыточную эмис‑
сию своих банкнот, в отличие от Вильсона все же признавали, что банки
могут ошибаться и ошибаются, предоставляя топливо для избыточно‑
го инвестирования в постоянный капитал в период бума. Интересно, что
Курсель‑Сенель, Хорн и большинство других французских экономи‑
стов чувствовали, что они обязаны отрицать даже тот факт, что банкно‑
ты представляют собой деньги (и они отрицали это, призывая на помощь
разные юридические увертки), поскольку деньги в юридическом смы‑
сле (но не в экономико‑теоретическом) представляют собойодин лишь
только металл денежного стандарта, на который обязаны обменивать‑
ся банкноты.
Но самыми интересными экономистами‑теоретиками была неболь‑
шая группа отважных французов, веривших в свободную банковскую
деятельность и бывших при этом неуступчивыми сторонниками наибо‑
лее радикальной версии денежной школы, считавшие жульническими и
порождающими инфляцию все фидуциарные средства обращения, все
банковские обязательства, выходящие за рамки 100%‑ных резервов зо‑
лота. Они вполне обоснованно полагали, что ни монополия привилегиро‑
ванного банка, ни государство, которое поддерживает такой банк, в дол‑
госрочном плане не могут поддерживать банковскую деятельность, осно‑
ванную на 100%‑ных золотых резервах. Лидером этой небольшой группы
был Анри Чернуски, написавший два трактата, вышедших в 1865 г., в ко‑
торых он констатировал, что действительно важным и принципиальным
является не выбор между монополией на банкнотную эмиссию и свобод‑
ной банковской деятельностью, а ответ на вопрос, допустима ли вооб‑
ще эмиссия банкнот. Сам он давал отрицательный ответ на этот вопрос,
так как «последствия их эмиссии были эквивалентны ограблению дер‑
жателей металлических денег посредством уменьшения их ценности».
Если бы банкноты и могли быть полезными в каком‑либо отношении, то
это полностью сводилось бы к тому, чтобы представлять металлические
деньги, при условии 100%‑ного обеспечения ими всех выпущенных банк‑
нот; со всеми непокрытыми банкнотами, со всеми фидуци‑
арными средствами обращения должно быть полностью покончено. Чер‑
нуски поддерживал концепцию свободной банковской деятельности, так
как считал, что в условиях отсутствия специальных привилегий, без по‑
ощрения со стороны государства, без обязательства государства при‑
нимать их в качестве платежей, в условиях принудительного закрытия
даже мелких банков, отказавшихся от оплаты любого своего обязатель‑
ства, никто не захочет быть держателем банкнот. Здесь уместно при‑
вести цитату из Чернуски, которую Мизес приводит в «Человеческой
329
268
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
269
деятельности»: «Я хочу каждому предоставить право эмитировать банк‑
ноты, чтобы больше никто не принимал банкнот»47.
Последователем Чернуски был Виктор Модесте, политические взгля‑
ды которого отличались от взглядов Чернуски и были близки скорее
к жесткой линии сторонников Эндрю Джексона в США. Модесте стоял на
либертарианских позициях, считая государство «властителем, помехой,
врагом» и провозглашая в качестве цели замену государства «самоуправ‑
лением» (self‑government). Модесте выражал согласие с Курсель‑Сене‑
лем и теми сторонникам банковской школы, которые выступали за сво‑
бодную банковскую деятельность, утверждая, что торгово‑промышлен‑
ная деятельность должна оставаться свободной. Он также соглашался
с ними в том, что централизованная монополия на банковскую деятель‑
ность была бы намного хуже и опаснее, чем свободная конкуренция меж‑
ду банками, и выступал против административного управления банка‑
ми и регулирования их деятельности. С другой стороны, его интересовал
ответ на вопрос: что надлежит сделать с банкнотами? Модесте явным
образом включал в банкноты депозиты до востребования, которые счи‑
тал незаконной, мошеннической, порождающей инфляцию и экономиче‑
ский цикл основой «поддельных денег». Его ответ заключался в том, что
эти «поддельные» обязательства в виде депозитов, которые лишь при‑
творяются обмениваемыми на золото, не будучи таковыми (поскольку
они выходят за рамки золотого запаса), в действительности эквивалент‑
ны мошенничеству и воровству. Модесте приходит к выводу, согласно
которому эти поддельные титулы [собственности] и поддельные ценно‑
сти всегда «эквивалентны краже во всех тех формах, которые заслужи‑
вают установленных для них наказаний… каждого управляющего бан‑
ком необходимо предупредить, что передача ценностей, не обладающих
ценностью, есть выдача обязательства, которое не может быть исполне‑
но и как таковое есть уголовное преступление, которое должно пресле‑
доваться в соответствии с нормами уголовного законодательства». Итак,
его ответом было не административное регулирование, а полный запрет
в отношении преступного деяния «мошенничество» и подсудность эмис‑
сии банкнот нормам общего законодательства48.
В Германии лишь немногие авторы находились под влиянием бан‑
ковской школы — большинство стояли на позициях денежной школы.
Традициям этой школы следовал Филип Йозеф Гейер. В трактате «Бан‑
ки и кризисы» («Banken und Krisen», 1865) и в другой своей книге, вы‑
шедшей два года спустя, Грейер утверждал, что в идеале количество
денег в обращении всегда должно оставаться постоянным. В действи‑
тельности предложение денег непостоянно в основном в силу продол‑
жающейся эмиссии банкнот, не покрытых металлом. В этом месте Гейер
намечает контуры будущей теории экономического цикла австрийской
школы, так как указывает на то, что выпуски необеспеченных банкнот
вливаются в экономику в качестве «искусственного капитала» (kunstli‑
ches Kapital), и когда этот искусственный капитал становится больше
330
7.10. Идеи денежной и банковской школ в странах континентальной Европы
«реального» (naturliches), избыточное инвестирование и перепроизвод‑
ство приводят к кризису. Однако затем Грейер совершает ошибку: раз‑
вивая свои построения, он прибегает к внутренне противоречивой тео‑
рии недопотребления.
Ученым‑экономистом, занимавшим формальные посты и принадле‑
жавшим к адептам денежной школы, был Иоганн Телькампф (1808—
1876). В молодости этот уроженец Пруссии, окончивший Геттингенский
университет, эмигрировал в Соединенные Штаты, где вначале препода‑
вал право, политическую экономию, историю и немецкий язык и лите‑
ратуру в Юнион‑колледже. Затем, в 1843 г., он перешел в Колумбийский
колледж, где занял пост профессора немецкого языка и литературы.
Спустя три года Телькампф вернулся в Пруссию, где стал профессором
политической экономии в университете г. Бреслау (ныне — польский го‑
род Вроцлав). Позже он был избран в сенат Пруссии, где стал ключевой
фигурой в сфере банковского законодательства.
В Соединенных Штатах Телькампф увидел проблемы, с которыми
сталкивается децентрализованная банковская система, и это подвело его
к идее 100%‑ного золотого резерва при эмиссии банкнот и к концепции
монополии единственного центрального банка, который должен был ре‑
ализовывать этот план. Телькампф внес вклад в распространении докт‑
рины денежного правила, став соавтором перевода на немецкий язык со‑
чинения Мак‑Куллоха, в котором содержалась аргументация в пользу
денежного правила (немецкий перевод вышел в 1859 г.). С другой сторо‑
ны, потерпев неудачу — его план 100%‑ного обеспечения не был принят в Германии, — Телькампф стал активным сто‑
ронником свободной банковской деятельности, считая ее вторым наи‑
лучшим вариантом.
В Германии тех, кто поддерживал свободу банковской деятельности,
было меньше, чем во Франции, и это были скорее сторонники денежной,
а не банковской школы. Весьма заметной фигурой среди них был От‑
то Хюбнер (1818—1877), лидер прусской Германской партии свободной
торговли (Die Deutsche Freihandelspartei). Его многотомный труд «Бан‑
ки» («Die Banken», 1854) представляет собой преимущественно истори‑
ко‑статистический обзор различных банков и банковских систем мира,
в котором фигурирует и общий вывод: самые устойчивые в финансо‑
вом отношении и находящиеся в наименее опасном положении банков‑
ские системы — это те банковские системы, которые функционируют
в режиме максимальной свободы и банки которых находятся под опекой
надзорных органов в наименьшей мере. Менеджмент привилегирован‑
ных центральных банков часто управляет ими по собственной прихоти
, постоянно ставя эти
банки на грань неплатежеспособности, о чем говорит прекращение по‑
гашения банкнот Австрийским национальным банком, который финан‑
сировал громадный дефицит государственного бюджета Австрии. Своей
целью Хюбнер, подобно Чернуски во Франции и Грейеру и Телькампфу
331
270
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
в Германии, считал установление обязательного 100%‑ного обеспечения
выпущенных банкнот металлом. Идеальным вариантом он считал моно‑
польный банк, находящийся под управлением государства, функциони‑
рующий в условиях 100%‑ного резерва, т.е. нечто, подобное Банку Ам‑
стердама и Гамбургскому банку. Однако он понимал наличие проблем,
связанных с недоверием публики к государственным банкам. Как пи‑
шет Вера Смит:
Если бы государству можно было бы доверять в том, что эмиссия им
банкнот никогда не будет превышать имеющегося у него запаса де‑
нежного металла, то эмиссия банкнот, контролируемая государством,
была бы наилучшей системой, но при сложившемся порядке вещей
системы, значительно более близкой к идеальной, следует ожидать
от банков, функционирующих на началах свободной банковской де‑
ятельности, поскольку они, руководствуясь собственным интересом,
стремились бы к выполнению своих обязательств49.
7.11. ПРИМЕЧАНИЯ
1. Frank W. Fetter, Development of the British Monetary Orthodoxy 1797—1875
(Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1965), p. 122.
2. ‘Currency Jungle’, Tait’s Edinburgh Magazine (Jan. 1833). См.: Fetter, op. cit.,
note 1, pp. 140—141.
3. Lionel Robbins, Robert Torrens and the Evolution of Classical Economics (London:
Macmillan, 1958), pp. 245—246.
4. Как будет показано ниже, денежная школа была разделена по вопросу о том,
трактовать депозиты как деньги или нет: большинство, возглавляемое Джор‑
джем Норманом и Сэмюэлем Лойдом (лордом Оверстоном) разделяло упро‑
щенную концепцию, согласно которой только банкноты представляют собой
банковские деньги, противоположной — и правильной — точки зрения при‑
держивались сэр Уильям Клей и Роберт Торренс.
5. Главная работа Уильяма Гауджа была опубликована в 1833 г. под названием
«Краткая история бумажных денег и банковского дела» («A Short History of
Paper Money and Banking») в двух томах, один из которых бал посвящен тео‑
рии, а другой истории денег и банков. Почти весь второй том был перепеча‑
тан в Англии под названием «Проклятие бумажных денег и банковского дела»
(«The Curse of Paper Money and Banking»), с весьма адекватным предислови‑
ем известного радикального борца с банками Уильяма Коббета. Оба тома были
перепечатаны почти в неизменном виде в журнале Гауджа («Journal of Bank‑
ing», 1841—1842).
6. Генри Драммонд, старший сын банкира Генри Драммонда, родился в Хэмпши‑
ре и вырос в доме своего деда по материнской линии Генри Дадаса, виконта
Мелвилла, еще в детстве став любимцем Уильяма Питта. Окончив школу Хэр‑
роу, но не окончив колледж Церкви Христовой в Оксфорде, он переехал в Лон‑
дон, где стал партнером в банке своего отца. Представитель английской арис‑
тократии, Драммонд был членом Парламента с 1810 г., покинув Палату общин
332
7.11. Примечания
по состоянию здоровья спустя три года. За это время Драммонд сумел провести
через Парламент закон, объявляющий вне закона использование банком в сво‑
их интересах ценных бумаг, сданных ему его клиентами на хранение. В 1825 г.
Драммонд учредил в Оксфорде профессорскую кафедру по политической эко‑
номии и примерно в это же время стал вдохновителем, организатором и ли‑
дером миллениаристского движения английских протестантов. Драммонд вер‑
нулся в Парламент в 1847 г. и оставался членом Палаты общин до конца жизни.
Будучи весьма независимым членом партии тори, Драммонд неизменно под‑
держивал войну, правительство и религиозный истеблишмент. Генри Драм‑
монд был автором множества статей по финансовым и религиозным вопросам.
7. Daniel Hardcastle, Letters to the Editor of the Times’ Journal on the Affairs and
Conduct of the Bank of England (1826), цит. по: Elmer Wood, English Theories
of Central Banking Control 1819—1858 (Cambridge Mass.: Harvard University
Press, 1939), p. 100. Еще одним приверженцем твердых денег был автор, остав‑
шийся неизвестным, который выступил в 1826 г. под псевдонимом Бенджамин
Слиток (Benjamin Bullion, ‘Letters on the Currency Question’).
(1). «Предложения в пользу экономного и устойчивого денежного обращения,
а также замечания о прибыли Английского банка, поскольку она связана с ин‑
тересами государства и собственников капитала банка», см.: Рикардо Д. Соч. :
в 3 т. Т 2: Статьи и речи о денежном обращении и банках. М.: Госполитиздат,
1955. С. 179; теме, которую имеет в виду Ротбард, посвящен четвертый отдел
этого сочинения Рикардо, см. с. 193 указ. соч. и сл. — Прим. перев.
(2). См.: Рикардо Д. Начала политической экономии и налогового обложения. Из‑
бранное. М., Эксмо, 2007. С. 810. — Прим. перев.
8. Великолепное изложение программы независимого Министерства финан‑
сов и обсуждение двух ее критически важных элементов, а также обсужде‑
ние предложенного Ван Буреном федерального законопроекта о банкротстве
см. в: Major L. Wilson, The Presidency of Martin Van Buren (Lawrence, Kan., The
University Press of Kansas, 1984, p. 84 ff.).
9. О Машете см.: Lawrence H. White, Free Banking in Britain: Theory, Experience,
and Debate. 1800—1845 (Cambridge: Cambridge University Press, 1984), p. 62.
10. О Парнелле, забытом большинством историков, см. в упомянутой в предыду‑
щей сноске книге Лоуренса Уайта (ibid., pp. 62—63), а также в: Jacob Viner,
Studies in the Theory of International Trade (New York: Harper & Bros., 1937),
pp. 240—241.
11. George Poulett Scrope, An Examination of the Bank Charter Question (1833),
p. 456. См. также: Scrope, The Currency Question freed from Money (1830), On
Credit Currency (1830). Авторами других статей, напечатанных в «Quar‑
terly Review» в 1830 г., были Эдвардс и Нилан. О Скроупе см.: Fetter, op. cit.,
pp. 137—138. Весьма примечательно, что Уайт не обращает внимания на раз‑
ницу между инфляционистом Скроупом и поборниками твердых денег, также
выступавших за свободу банковской деятельности (см.: White, op. cit., note 9,
passim).
12. Джон Чарльз Спенсер, виконт Олторп (1782—1845) родился в Лондоне, в арис‑
тократической семье (его отцом был граф Спенсер). Получив школьное обра‑
зование в Хэрроу, а университетское — в колледже Св. Троицы Кембрижда,
Олтроп окончил колледж в 1802 г. со степенью магистра. Он избрался в Пар‑
ламент в 1804 г. после чего был членом Палаты общин в течение 30 лет. Будучи
333
271
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
в начале своей политической деятельности сторонником Питта, позже Олтроп
перешел на радикальные позиции, выступая против налога на изделия из ко‑
жи и за эмансипацию католиков. После 1815 г. он примкнул к вигам, высту‑
пая, как и они, за снижение налогов и уменьшение расходов государственного
бюджета. Олторп отказался занять прост премьер‑министра, получив в каби‑
нете Грея пост канцлера казначейства и став лидером вигов в Палате общин.
После смерти отца в 1833 г., Олторп унаследовал его графский титул, право
именоваться графом Спенсером и отошел от активной деятельности в Пала‑
те общин. Однако он остался весьма влиятельной фигурой — в 1840‑х гг. он
выступал за сохранение мира с Францией и за отмену хлебных законов. Буду‑
чи йоркширским землевладельцем, он специализировался на разведении ско‑
та. Олторп любил занятия сельским хозяйством и охоту. Он основал Сельско‑
хозяйственное общество Йоркшира и в 1828 г. участвовал в учреждении Анг‑
лийского сельскохозяйственного общества, которое позже было превратилось
в Королевское сельскохозяйственное общество.
13. Alexander Mundell, The Danger of the Resolutions to the Bank Charter… (London,
1833). Цит. по: White, op. cit., note 9, pp. 67—68.
14. Robert Torrens, A Letter to the Right Honourable Lord Viscount Melbourne on
the Causes of the Recent Derangement in the Money Market and on Bank Reform
(London, 1837).
15. Цит. по: Lionel Robbins, Robert Torrens and the Evolution of Classical Economics
(London: Macmillan, 1958), p. 89. Роббинс, будучи биографом Торренса, призна‑
вался, что не в состоянии объяснить полный разворот Торренса по вопросу де‑
нег и инфляции. См.: ibid., pp. 73—74.
(3). То есть подразделением, отвечающим за банковские операции, banking de‑
partment, следуя традиции, ниже мы всюду используем перевод «банковский
департамент». — Прим. перев.
(4). То есть подразделением, осуществляющим эмиссию банковских денег, issue
department, ниже всюду — «эмиссионный департамент». — Прим. перев.
16. The Causes and Consequences of the Pressure upon the Money‑Market (London,
1837). Палмер (1779—1858) был сыном Уильяма Палмера из Эссекса, лондон‑
ского торговца, который был также мэром и шерифом графства Эссекс. Джон
Хорсли Палмер, судовладелец, который в 1802 г. вел торговлю с Ост‑Инди‑
ей на паях со своим братом, стал членом совета директоров Банка Англии
в 1811 г.
17. Лойд ответил Палмеру в работе «Соображения, возникшие после вниматель‑
ного прочтения брошюры мистера Палмера» (Reflections, Suggested by a Pe‑
rusal of Mr. J. Horsley Palmer’s Pamphlet (London, 1837)). Сэмюэл Лойд (1796—
1883), позже получивший титул и ставший первым бароном Оверстоном, был
единственным сыном валлийского протестантского священника, преподобно‑
го Льюиса Лойда. Мать Самюэля Лойда была дочерью манчестерского банки‑
ра Джона Джонса. Окончив Итон, Лойд в 1818 г. получил степень бакалавра
в Кембридже (колледж Св. Троицы), став первым в своем выпуске. В 1822 г. он
получил там же степень магистра. К этому времени его отец оставил пост свя‑
щенника и стал партнером в банке своего тестя, после чего приступил к ру‑
ководству лондонским филиалом этого банка, который стал называться Jons,
Loyd & Co. В 1834 г. произошло его слияние с недавно организованным Lon‑
don & Westminster Bank. Будучи успешным банкиром, в 1844 г. Самюэль Лойд
334
7.11. Примечания
сменил своего отца на его посту и возглавил London & Westminster Bank. К мо‑
менту своей кончины Лойд был одним из самых состоятельных людей в Анг‑
лии. Ему было пожаловано пэрство и в 1850 г. он стал лордом Оверстоном.
18. Fetter, op. cit., note 1, p. 171.
19. См.: Norman, Remarks Upon Some Prevalent Errors with Respect to Currency and
Banking (London, 1838). Норман (1793—1882) происходил из графства Кент.
Его отец Джордж Норман занимался торговлей норвежским лесом и был ше‑
рифом графства. Джордж Уорди Норман учился в Итоне, после чего принял
участие в бизнесе отца и провел много лет в Норвегии. После того как его отец
в 1824 г. отошел от дел, Джордж Уорди стал единоличным владельцем бизне‑
са и продолжал им заниматься до 1830 г., когда произошло слияние его фир‑
мы и другой компании, занимавшейся торговлей норвежским лесом. Джордж
Уорди Норман был членом совета директоров Банка Англии с 1821 по 1872 г.
В 1840‑х гг. он входил в казначейский комитет Банка Англии. Будучи членом
Клуба политической экономии, он стал последним из живых основателей это‑
го клуба. По своим убеждениям Норман был либералом и сторонником свобод‑
ной торговли. Он дружил с известным философским радикалом, банкиром и
историком античности Джорджем Гроутом . Норман хорошо знал литературу и имел обширный круг
чтения — помимо английской, он читал литературу стран континентальной
Европы, литературу на латыни и на норвежском.
20. Первые два тома вышли в 1838 г., третий — в 1840 г. и четвертый в 1848 г.
В 1857 г., под конец жизни Томаса Тука, вышли еще два тома, однако бóльшая
их часть написана не самим Туком, а его соавтором Уильямом Ньюмарчем.
21. John Fullarton, On the Regulation of Currencies (1844). Фуллартон (1780—1849),
сын врача, уехал в Индию в качестве врача‑офицера Ост‑Индской компании и
прослужил в Бенгалии десять лет в должности помощника хирурга. Еще в Ин‑
дии, он стал партнером банковского дома Alexander and Co. в Калькутте, и на‑
жил там огромное состояние. Вернувшись в Лондон в начале 1820‑х гг., вошел
в число основателей клуба Карлтон (Carlton Club) и в начале 1830‑х написал
несколько статей, в которых защищал политику тори. Отойдя от дел, Фуллар‑
тон стал участником дискуссии по вопросам денежного обращения, выступая
на стороне банковской школы.
22. О роли Торренса в этой и других дискуссиях по экономико‑теоретическим во‑
просам см. прекрасную книгу Лайонела Роббинса: Lionel Robbins, Robert Tor‑
rens and the Evolution of Classical Economics (London, Macmillan,1958). См.,
в частности, главы IV и V этого труда, а также библиографическое приложе‑
ние, в котором имеется аннотированный список всех работ Торренса.
23. Профессор Уайт странным образом осуждает Марион Догерти за то, что та
причисляет Смита к сторонникам денежной, а не банковской школы, хо‑
тя в своей работе, четырьмя страницами ниже, сам Уайт пишет: «Изучение
текстов манчестерцев (например, Дж. Б. Смита и Ричарда Кобдена) 1840 года
свидетельствует о формировании тогда все более заметной тенденции в сре‑
де сторонников laissez fair, хотевших освободить денежную школу от ее свя‑
зи с произвольными решениями по управлению , каковая тенден‑
ция состояла в том, что
они рассматривали не свободную банковскую деятельность, а видели реше‑
ние в ограничении права эмиссии государственного банка неким жестким
335
272
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
правилом» (White, op. cit., note 9, pp. 71, 75>. См. также: Marion R. Daugherty,
‘The Currency — Banking Controversy, Part I’, Southern Economic Journal, 9
(October 1942), p. 147. См., в особенности: Fetter, op. cit., note 1, pp. 175—176.
24. Спустя несколько лет лидер денежной школы Лойд засвидетельствовал тот
факт, что сам он никогда не имел ни личных, ни политических связей с Робер‑
том Пилем. «Я вообще ничего не знал том, что такой закон готовится, пока за‑
конопроект не был обнародовал для ознакомления публики. Этим законом, на‑
сколько мне известно, мы целиком и полностью обязаны сэру Роберту Пилю».
«Торренс тоже не имел никаких контактов с Пилем — на самом деле Пиль от‑
верг просьбу Торренса о принятии его в кабинет [министров] на том основании,
что тот является лидером денежной школы. Только после смерти Пиля Тор‑
ренс стал получать государственную пенсию — в знак признания значимости
его вклада в науку политической экономии». Что до ветерана денежной шко‑
лы и советника правительства Джеймся Пеннингтона, то его советы касались
лишь технических деталей и относились к тому моменту, когда главные поло‑
жения закона Пиля уже определились (см.: Fetter, op. cit., note 1, p. 182n).
25. Boyd Hilton, ‘Peel. A Reappraisal”, Historical Journal, 22 (Sept. 1979), p. 614. Хил‑
тон, мягко говоря, не симпатизирует приверженности Пиля идеям laissez faire
и твердых денег. Наоборот, его, скорее, раздражает то, что он называет «док‑
тринерским упрямством» Пиля. Этой оценке, к сожалению, вторит профессор
Уайт, говоря о «редко признаваемом догматизме Пиля», см.: White, op. cit., note
9, p. 77n.
26. J. K. Horsefield, ‘The Origins of Bank Charter Act, 1844’, in: T. S. Ashton and
R. S. Sayers (eds), Papers in English Monetary History (Oxford: The Clarendon
Press, 1953), pp. 110—111.
27. Уильям Коттон (1786—1866) был сыном капитана военно‑морского флота,
торговца и директора Ост‑Индской компании. В возрасте 15 лет юный Уиль‑
ям начал работать в конторе друга отца. В 1807 г. он стал партнером в лон‑
донской торговой фирме, главным управляющим принадлежащий этой фир‑
ме канатной фабрики. В течение 45 лет (с 1821 г. и до конца жизни) Коттон был
членом совета директоров Банка Англии, и в конце концов стал известен под
прозвищем «отец Банка Англии». Он был управляющим Банка Англии с 1843
по 1845 г., затем его сменил Хит. Коттон также изобрел эффективную машину
для автоматического взвешивания золотых соверенов и получил известность
как выдающийся благотворитель в кругах, близких к Англиканской церкви.
Он родился и большую часть жизни прожил в Эссексе, исполняя там обязан‑
ности мирового судьи, судьи и шерифа.
273
28. Моррис Перлман заметил, что отец Джона Стюарта Милля Джеймс Милль
в одной книжной рецензии, написанной им в 1808 г., развивает некую ради‑
кальную версию доктрины реальных векселей, позже ставшей элементом си‑
стемы воззрений банковской школы. Получается, что, осуществляя анализ де‑
нежной сферы, Джеймс Милль никогда не был приверженцем Рикардо. Джон
С. Милль мог, как пишет Перлман, реализовать свое преклонение перед от‑
цом, когда спустя много лет воспроизвел его взгляды применительно к денеж‑
ной сфере и сохранил верность взглядам Рикардо применительно к остальной
экономике. См.: Morris Perlman, ‘Adam Smith and the Paternity of the Real Bills
Doctrine’, History of Political Economy, 21 (Spring 1898), pp. 88—90.
29. См.: White, op. cit., note 9, pp. 122—125.
336
7.11. Примечания
30. Ibid., p. 79.
31. На этом можно закончить все разговоры об имевшей место приверженности
Джеймса Джилбарта идее свободной банковской деятельности, которой он
якобы придерживался задолго до того, как полностью поддержал закон Пиля.
32. См. изложение этого сюжета в: Hilton, op. cit., note 25, pp. 593—594. То, что про‑
фессор Хилтон клеймит вопросы, задававшиеся Пилем, как «бессмысленные»,
и то, что он обвиняет Пиля в том, что тот стал высмеивать значимость «знаний,
которыми обладал Джилбарт», служит наглядной иллюстрацией непонима‑
ния профессором Хилтоном экономической теории на достаточном уровне.
33. Цит. по: Fetter, op. cit., note 1, p. 193.
34. White, op. cit., note 9, p. 80. Приверженность шотландцев пресловутой си‑
стеме свободной банковской деятельности оказалась главным образом след‑
ствием предвзятого изложения. Книга Уайта посвящена в основном защите
двух следующих тезисов: (а) до принятия закона Пиля 1845 года Шотландия
наслаждалась преимуществами свободной банковской деятельности, которая
не контролировалась Банком Англии; причем обязательства [частных шот‑
ландских банков] погашались золотом; (б) эта свободная банковская система
функционировала намного лучше, чем английская, с центральным банком
в качестве главного банковского учреждения. Однако оба эти тезиса полно‑
стью ошибочны. В доказательство тезиса (б) Уайт ссылается на меньшую до‑
лю банкротств банков в Шотландии. Но число банкротств банков не является
главным критерием работоспособности банковской системы. Уайт не приво‑
дит никаких данных, говорящих о том, что Шотландия переживала инфля‑
цию и рецессию меньших масштабов, чем Англия. Отсутствие таких данных
дает основания считать, что показатели в этих двух частях Соединенного Королевства были примерно оди‑
наковыми. Говоря о тезисе (а), необходимо отметить, что шотландские банки
вряд ли осуществляли свою деятельность полностью свободно. Бóльшая часть
резервов шотландских банков была не в золоте, а в виде депозитов в Банке
Англии, или в виде их суррогатов, — в векселях на Лондон. Шотландские бан‑
ки тем самым не были ни свободны, ни независимы от Банка Англии, нахо‑
дясь на вершине пирамиды, в основании которой лежали обязательства Бан‑
ка Англии. Более того, в трудные времена Банк Англии обычно приходил на
выручку шотландским банкам, спасая их от банкротства. В завершение отме‑
тим, что в реальности забрать золото из шотландских банков в порядке испол‑
нения ими своих обязательств, было весьма затруднительно — как по причи‑
нам социального свойства, так и чисто и юридически, в особенности в трудные
времена, когда спрос на золото становился особенной высоким. О шотланд‑
ских банках см. важнейшую работу Чекленда: G. Checkland, Scottish Bank‑
ing: A History, 1695—1973 (Glasgow: Collins, 1975). Чекленд пишет: «В ответ на
требования погасить обязательства металлом банкиры выказывали призна‑
ки недовольства и даже обвиняли таких клиентов в недостаточной лояльно‑
сти» и «шотландская система была непрерывной чередой частичного приоста‑
новления погашения требований металлом… В реальности никто не рассчиты‑
вал на то, что он войдет в шотландский банк с большим количеством банкнот и
немедленно получит их эквивалент золотом или серебром. Скорее ожидалось,
что последуют споры, или даже будет получен отказ в удовлетворении тако‑
го требования. В лучшем случае за банкноты можно было получить небольшое
количество металлических денег, а остальное — векселями на Лондон. Если
337
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
при этом с клиентом у банка возникали серьезные сложности, то такой клиент
брался на заметку, и в будущем он мог столкнуться с тем, что получение кре‑
дита становилось для него более сложным делом». И наконец: «…редко ста‑
новившиеся предметом публичного расследования и дозволенные законами
ограничения на погашение шотландскими банками внесли немалый вклад в успехи шотландских банков»
(Ibid., pp. 184—186). Кроме того, он же пишет: «…главный и конечный источник
ликвидности располагался в Лондоне и в особенности в Банке Англии» (ibid.,
p. 432). См. также: Charles W. Munn, The Scottish Provincial Banking Compa‑
nies 1747—1864 (Edinburgh: John Donald, 1981); Charles A. Malcolm, The Bank
of Scotland, 1695—1945 (Edinburgh: R & R Clark, n.d.). О проблеме свободной
банковской деятельности в Шотландии см.: Murray N. Rothbard, ‘The Myth of
Free Banking in Scotland’, The Review of Austrian Economics, 2 (1988), pp. 229—
245, а также см.: Larry J. Sechrest. ‘White’s Free Banking Thesis: A Case of Mis‑
taken Identity’. Ibid., pp. 247—257.
274
35. Джеймс Вильсон, сын Уильяма Вильсона, преуспевающего владельца шерстя‑
ной мануфактуры, получил образование во Friend’s School, и в возрасте 16 лет
стал работать подмастерьем в мастерской по изготовлению шляп. Вскоре его
отец купил эту фирму для Джеймса и его брата. В 1824 г. Вильсон перебрался
в Лондон, где стал партнером торговой фирмы, которая после 1831 г. получи‑
ла название James Wilson & Co. Потеряв бóльшую часть денег на спекуляци‑
ях с индиго, Вильсон в 1844 г. отошел от дел. В тот же период он начал интере‑
соваться экономической теорией и идеей свободной торговли, опубликовал не‑
сколько работ о коммерческой практике и хлебных законах. Книги Вильсона
оказали сильное влияние на таких поборников свободной торговли, как Пиль и
Гладстон. В 1843 г. Вильсон начинает издавать «Economist» и почти в одиноч‑
ку пишет для него все материалы. Ему удается быстро превратить это изда‑
ние в весьма влиятельный журнал. Вильсон был членом Парламента с 1847 по
1859 г., кроме того, в 1850‑е гг. он был заместителем министра финансов, зани‑
мая пост секретаря по финансам. В 1859 г., в правление Пальмерстона, Вильсон
занял пост заместителя главы Торговой палаты, был ее главным казначеем и
членом Тайного совета. Перед самой своей кончиной он был направлен в Индию
в качестве министра финансов . Ирония исто‑
рии состояла в том, что в Индии он приступил к повышению налогов и эмиссии
больших количеств государственных бумажных денег.
36. Феттер утверждает, что Торренс никогда не отзывался об идеях Вильсона так,
как об идеях Тука, т.е. как о способе «открыть шлюзы и инициировать навод‑
нение». См.: Fetter, op. cit., p. 200.
37. См.: Lloyd Mills, A History of Banking Theory in Great Britain and the United
States (Chicago: University of Chicago Press, 1945), p. 90.
38. Когда через несколько лет, в сочинении «Основы политической экономии»
Джон Стюарт Милль высказался в пользу свободы эмиссии банкнот, он сде‑
лал это, руководствуясь общим принципом laissez faire, а не по каким‑либо
конкретным соображениям в отношении денежной системы и банковской дея‑
тельности.
(5). При удержании процентной ставки на уровне ниже рыночной на кредитном
рынке происходят явления, аналогичные тем, что имеют место на товарных
рынках при фиксации цен на уровне ниже рыночного, одним из способов спра‑
338
7.11. Примечания
виться с ситуацией становится переход к распределению дефицитного ресур‑
са нерыночными способами, совокупность которых (не больше установленного
количества благ в одни руки, выдача строго в порядке очереди, формирование
списка более приоритетных и менее приоритетных потребителей и т.п.) назы‑
вается рационированием. — Прим. перев.
39. Уильям Коттон из Банка Англии, полагал, что запрет на погашение банкнот
металлом был введен слишком рано, а Джон Мак‑Куллох считал достоинства
этой меры сомнительными. Однако ни один представитель денежной школы
не критиковал сам запрет, и даже не выказал ни малейших признаков пони‑
мая важности проблем, связанных с этой мерой.
40. К этим эпигонам относятся профессор Кембриджского университета Чарльз
Нит, опубликовавший свои лекции («Две лекции о денежном обращении» («Two
Lectures on the Currency»), 1850); профессор колледжа Св. Троицы в Дублине
Р. Миллс со своим трудом «Основы денежного обращения и банковского де‑
ла» («The Principles of the Currency and Banking», опубликованным в середи‑
не 1850‑х гг.; Джон Инчболд и его «Цена денег» («The Price of Money», 1862) и
Джордж Комб, написавший книгу «Анализ проблемы денежного обращения»
(«The Currency Question Considered», 1856), которая удостоилась хвалебной
рецензии в лондонской «Times» и выдержала шесть изданий в первый же год
после выхода из печати.
41. В книгу вошли девять статей о законе Пиля, написанные в 1845 г., а также ряд
более поздних эссе.
(6). Согласно терминологической традиции, заложенной Карлом Менгером, эко‑
номические блага различаются в зависимости от близости к предметам по‑
требления, которые представляют собой блага нулевого порядка. Чем дальше
благо отстоит от изготовления предметов потребления, тем больше номер его
порядка, тем более «высоким» этот порядок называется. — Прим. перев.
42. The Petition of the Merchants, Bankers and Traders of London Against the Bank
Charter Act: with Comments on Each Clause (London, 1847)
43. Цит. по: Fetter, op. cit., note 1, p. 208.
44. Ibid., p. 216. Феттер остроумно характеризует чувства авторов банковской
школы и других сторонников денежного обращения, основанного на золоте,
выступавших против закона Пиля, которые они испытывали в связи с угрозой
золотому стандарту, возникшей с появлением бирмингемской школы: «Ситу‑
ация напоминала ту, в которой, согласно традиции, пребывал герцог Веллинг‑
тону: он не боялся своих врагов, сама мысль о его союзниках приводила его
в ужас».
45. Vera C. Smith, The Rationale of Central Banking (1936, Indianapolis: Liberty
Press, 1990), p. 94 .
(7). Ср.: Там же. С. 165. — Прим. перев.
46. Ibid., p. 108 .
47. Henry Cernuschi, Contre le Billet de Banque (1866). Показания Чернуски, дан‑
ные им перед правительственной комиссией по банковской деятельности, ра‑
ботавшей в 1865—1866 гг. Цит. по: Ludwig von Mises, Human Action (New Ha‑
ven: Yale University Press, 1949), p. 443 .
339
Глава 7. Полемика по поводу предложений денежной школы
48. Victor Modeste, ‘Le Billet Des Banques D’Emission Est‑Il Fausse Monnaie?’, Jour‑
nal des Economistes, 4 (Oct. 1866), pp. 77—78.
49. Smith, op. cit, note 45, pp. 115—116 .
Г л а ва 8
ДЖОН СТЮАРТ МИЛЛЬ
И ВОССТАНОВЛЕНИЕ АВТОРИТЕТА
ЭКОНОМИЧЕСКОГО УЧЕНИЯ РИКАРДО
8.1. ЗНАЧЕНИЕ МИЛЛЯ
277
Отец и сын Милли оказали судьбоносное воздействие на историю эко‑
номической мысли. Если Джеймс Милль сыграл ключевую, но пока не
получившую признания роль в дальнейшем развитии экономической
теории Рикардо и ее философского союзника, бентамовского утилита‑
ризма, а также в навязывании этих учений британскому интеллекту‑
альному миру, то его сын Джон, вне сомнения, сделал больше других
для восстановления авторитета Рикардо через 20 лет после того, как
этот авторитет сошел на нет. Удивительно, что судьба британской ин‑
теллектуальной жизни должна была попасть в столь тесную зависи‑
мость от психологического взаимодействия между знаменитыми отцом
и сыном, — удивительно потому, что оба они прежде всего претендова‑
ли на статус строгих «ученых». Однако трудно найти людей более раз‑
ных по характеру и интеллектуальным качествам. Джеймс Милль, как
мы видели, был человеком жестким, бескомпромиссным, безгранично
уверенным в правильности своих идей и действий, способным выстро‑
ить оригинальную систему экономической, философской и политиче‑
ской теории, а затем с непревзойденной энергией собирать вокруг себя
людей и организации, чтобы воплотить свои идеи в жизнь. Джеймс пы‑
тался прививать Джону Стюарту (1806—1873) умение управлять этой
группой философских радикалов, но безуспешно. После того как у Джо‑
на в возрасте 20 лет случился нервный срыв, младший Милль стал по‑
чти полной противоположностью отца по темпераменту и интеллекту‑
альному стилю. Крайне далекий от интеллектуальной непреклонности
и бескомпромиссности, Джон Стюарт был образцом мягкости и подат‑
ливости, человеком, который, в отличие от несгибаемого отца, хаотиче‑
ски блуждал в мешанине идей. Джон Стюарт Милль был таким челове‑
ком, который, познакомившись со взглядами, явно противоречившими
его собственным, говорил: «А ведь в этом что‑то есть», — и пытался вста‑
вить это новое чужеродное звено в свое чрезвычайно расплывчатое и
путаное мировоззрение. Поэтому постоянно разраставшийся интеллек‑
туальный «синтез» Милля скорее напоминал большую кучу, сложенную
из различных и даже противоположных позиций. В результате Милль
341
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
278
всегда был настоящей находкой для молодых кандидатов наук, которым
позарез нужно сделать какое‑нибудь открытие. Спор о том, «как на са‑
мом деле считал Милль», превратился в нескончаемое кустарное про‑
изводство. Был ли Милль либералом, приверженным laissez faire? Со‑
циалистом? Романтиком? Классицистом? Гражданским либертариан‑
цем? Сторонником устанавливаемых государством нравственных норм?
На все эти вопросы можно ответить утвердительно. Пищи для дискус‑
сий предостаточно, поскольку в течение всей своей не слишком корот‑
кой и чрезвычайно плодовитой жизни Милль, совмещая в себе все эти
ипостаси и не выделяя ни одну из них, оставался постоянно меняющим‑
ся калейдоскопом мутаций, трансформаций и противоречивости.
Необычайная популярность Милля и его авторитет в британском ин‑
теллектуальном мире отчасти были результатом той самой путаницы,
которая царила у него в голове. Ведь это был человек несомненных ин‑
теллектуальных дарований, эрудит, выросший в кругу видных ученых
и политических деятелей; однако этот выдающийся человек видел хо‑
рошее во всех мыслимых позициях, даже в позиции читателя, кем бы
тот ни был. К этому нужно добавить еще одну неожиданную деталь: сво‑
бодный и легкий литературный стиль Милля. В истории мысли стиль во
многом отражает умственные свойства; кто ясно мыслит, обычно и пи‑
шет ясно, а люди путаные и непоследовательные обычно и пишут невра‑
зумительно. Корявый и вымученный стиль Рикардо отражал путаность
и переусложненность его теории. Милль же писал на удивление изящ‑
но и ясно, что помогало ему маскировать полную неразбериху, в которой
пребывал его интеллектуальный инструментарий. Невнятность прине‑
сла Рикардо хотя бы кратковременную популярность, а бесценную по‑
мощь в распространении его доктрины оказали такие ясно писавшие ав‑
торы, как Джеймс Милль и Джон Мак‑Куллох. А Джон Милль стяжал
славу и приобрел влияние отчасти благодаря изяществу своего стиля.
Если бы Милль‑старший в полной мере сознавал всю меру душев‑
ного и интеллектуального отступничества своего сына, он, несомненно,
пришел бы в отчаяние. Но он никогда этого не представлял, поскольку
Джон рано научился притворяться и на своем третьем десятке, пока от‑
ец был еще жив, умело вел двойную игру. Так, например, он прекрас‑
но мог опубликовать статью, восхвалявшую отцовского философского
фаворита Иеремию Бентама, и одновременно поместить в другом месте
анонимную статью с резкими критическими отзывами о том же Бента‑
ме. Интеллектуальное двуличие Джона резко контрастировало с чест‑
ной и прямой позицией отца.
Однако, если взять общие итоги карьеры Джона, Джеймс мог бы,
как бы странно это ни показалось, в определенном смысле испытать пол‑
ное удовлетворение. Ибо, несмотря на всю мешанину, несмотря на всю
мягкотелую и вялую «умеренность», которая отличала взрослого Джона
Милля и до сих пор привлекает умеренных либералов всех поколений,
почтение к отцу в конечном итоге возобладало. Когда в сознании Джона
342
8.1. Значение Милля
Стюарта Милля произошел окончательный поворот, он перешел — хо‑
тя, разумеется, «сдержанно» — на сторону двух отцовских идолов, Бен‑
тама и Рикардо. В сфере философии он отказался от жесткого бента‑
мизма в пользу смягченного, «умеренного» бентамовского утилитариз‑
ма. А в сфере экономической теории он не только решительно и открыто
объявил себя рикардианцем, но и порадовал дух отца восстановлени‑
ем рикардианства на троне британской экономической мысли, чего смог
добиться благодаря необычайной популярности и авторитетности сво‑
их «Основ политической экономии» (1848). Таким образом, хотя Джон
Стюарт заменил полноценную демократию умеренной и (что еще тре‑
вожнее) заменил отцовский принцип laissez faire умеренным этатизмом
и социализмом, Джеймс Милль мог бы порадоваться способности сы‑
на восстановить положение рикардианства в мире экономической мыс‑
ли. И впрямь, большие достижения антирикардианцев 1820‑х, 1830‑х и
1840‑х гг. были совершенно забыты, когда Милль восстановил авторитет
основанной на издержках, а по сути дела трудовой теории ценности, ри‑
кардианской теории ренты, мальтузианской теории заработной платы и
народонаселения, а также всего оставшегося рикардианского понятий‑
ного аппарата. Не первый и не последний раз в истории экономической
и социальной мысли заблуждение отняло у истины господствующую по‑
зицию в интеллектуальном мире. Вновь возводя Рикардо на трон эконо‑
мической теории, Джон Стюарт выполнял, наверное, самое заветное, но
и одно из самых ошибочных чаяний и намерений своего отца.
Следует также учитывать, что в тени отца Джон Стюарт жил не одной
только психологической жизнью. В 16 лет он поступил в департамент от‑
ца в Ост‑Индской компании, где многие годы помогал отцу, а после смер‑
ти Джеймса в 1836 г. сменил его на руководящем посту. В Ост‑Индской
компании Джон проработал на полной ставке вплоть до ликвидации
компании в 1858 г. и оставшиеся 15 лет жизни получал хорошую пенсию.
8.2. СТРАТЕГИЯ МИЛЛЯ И УСПЕХ «ОСНОВ»
Непосредственной причиной невероятного успеха и влияния «Основ»
была триумфальная популярность первой книги Милля «Система логи‑
ки» (1845); эта книга пользовалась таким вниманием интеллектуалов и
широкой публики той эпохи, как никакая другая предшествующая или
последующая работа по логике и эпистемологии1. «Основы» Милля были
дальновидно задуманы как основательный, объемистый трактат в духе
«Богатства народов», доступный пониманию не только профессиональ‑
ных экономистов, но и дилетантов. При жизни Милля работа выдержа‑
ла как минимум семь изданий; помимо этого, она вышла в дешевом «на‑
родном» издании, а для американского читателя был подготовлен сокра‑
щенный вариант. Вплоть до начала ХХ в. «Основы» оставались в Англии
нормативной работой по экономике.
343
279
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
280
В чрезвычайно интересной статье профессор де Марчи утверждает,
что наблюдаемые в книге Милля путаница, неразбериха и стремле‑
ние сглаживать острые углы — это сознательная стратегия, избранная
с целью сблизиться и примириться с многочисленными противниками
рикардианства, заручиться их поддержкой для скрытоговосстановле‑
ния гегемонии рикардианства. Если сформулировать гипотезу де Мар‑
чи совсем просто, Милль избрал стратегию двуличия, чтобы запутать
противника и побудить его к одобрению хотя бы основных элементов
подлинного учения Рикардо. Но если де Марчи прав, тогда в притвор‑
ной «открытости» Милля для всех точек зрения гораздо больше макиа‑
веллизма, чем принято было считать2. Де Марчи отмечает, что с 1829 г.
Милль сознательно придерживался стратегии «практического эклек‑
тизма», т.е. старался успокоить противников, обезоружить их и на фо‑
не мнимого примирения внушить им, что они «сами собой» встали на ту
точку зрения, которую Милль считал правильной; иными словами, он
использовал стратегию обмана и двуличия3.
Сложно сказать, в какой мере застарелая и постоянная противоре‑
чивость Джона Стюарта Милля, его склонность к оговорками и переме‑
не мнений объясняется реальной путаницей у него в голове, а в какой —
сознательно нечестным и хитроумным вилянием из стороны в сторону.
И всегда ли сам Милль отдавал себе в этом отчет? Но как бы то ни было,
тактика, видимо, работала, поскольку недруги рикардианства из всех
направлений экономической теории были очарованы умело проявляе‑
мой Миллем благосклонностью ко всем без разбора. Они, возможно, и
не обратились в строгое или даже умеренное рикардианство, но почти
все находились под впечатлением череды постоянных уступок, которые
Милль делал им и другим. (Почти все, разумеется, кроме Маркса: он,
ставя превыше всего принцип партийной принадлежности, излил при‑
личную чашу презрения на «поверхностный синкретизм» Милля и его
«попытки примирить непримиримое».) Одни за другими тори, романти‑
ки, социалисты и «практичные люди» чувствовали все большее располо‑
жение и к самому Миллю, и к его предполагаемым достижениям.
Так, мы уже видели, как Милль ввел в экономическую науку и су‑
мел сделать доминирующей неудачную гипотетическую методологию
позитивизма, противостоящую праксеологической системе дедукции из
истинных и полных аксиом, которую защищали и практиковали Сэй и
Сениор. (Рикардо не сформулировал свои методологические взгляды, но
фактически его методом была дедукция из немногочисленных не свя‑
занных с реальностью и глубоко дефектных аксиом.) Продвигая свой ме‑
тод, Милль предложил крайне опасное и ошибочное понятие «экономи‑
ческого человека», которое делало экономическую науку открытой для
справедливого обвинения в том, что она не имеет ничего общего с чело‑
веческой природой. Но обращение Милля к гипотетическому, сугубо по‑
верхностному и приземленному позитивизму очень нравилось недругам
дедуктивной праксеологии.
344
8.2. Стратегия Милля и успех «Основ»
Скажем, в Кембриджском университете сложилась группа воинству‑
ющих индуктивистов бэконовского типа, которые гневно отвергали лю‑
бой тип абстрактной теории в общественных науках как «ненаучный».
Эти воинствующие антитеоретики, считавшие, что правильная теория
может состоять лишь в прилежном перечислении и собирании бесчи‑
сленных эмпирических «фактов», были предшественниками американ‑
ского институционализма и немецкой исторической школы. Кембридж‑
скую группу из четырех человек, подружившихся еще во время учебы,
возглавлял Уильям Уэвелл (1794—1866), который стал преподавателем,
а затем ректором колледжа Св. Троицы, был видным математиком, про‑
фессором минералогии, а затем этики в этом колледже и дважды зани‑
мал пост проректора в университете. Другим заметным участником груп‑
пы был Ричард Джонс (1790—1855); он сменил Нассау Сениора на по‑
сту профессора политической экономии в лондонском Куинз‑колледже,
а затем сменил Мальтуса на посту профессора политической экономии и
истории в Хэйлибери4. Уэвелл, автор трехтомной «Истории индуктивных
наук» (1837) и «Философии индуктивных наук» (1840), высокопарно пре‑
возносил Бэкона как «верховного Законодателя современной Республики
науки», как «Геракла» и «Героя революции» в научном методе.
Однако в итоге Уэвелл был вынужден признать, что индуктивный
метод, видимо, не способен подняться выше деструктивного критициз‑
ма и приступить к построению хоть какого‑то позитивного экономиче‑
ского закона. Возможно, именно поэтому Уэвелл в конце концов пришел
к заигрыванию с математическими рикардианскими моделями и занял‑
ся флиртом с такой абстрактной экономической теорией, которую дол‑
гое время презрительно отвергал5.
Милль не смог обратить Уильяма Уэвелла из индуктивизма в позити‑
визм, но сумел побудить его высказаться об «Основах» в целом одобри‑
тельно. Прочие поддавшиеся чарам Милля были авторами из стана то‑
ри, издавна враждебными политической экономии и ее доводам в пользу
свободной торговли. Так, «Blackwood’s Magazine» дал очень положитель‑
ную рецензию на «Основы», отметив, что их автор питает «неизменный,
откровенный, непреходящий интерес… к главнейшим вопросам, впер‑
вые вынесенным на обсуждение в связи с социальным положением чело‑
века». А Дж. Ф. Янг в контексте яростных протекционистских нападок на
экономическую теорию в принадлежавшем к стану тори «Quarterly Re‑
view» превознес Милля как «наиболее философичного и непредвзято‑
го представителя современной школы экономистов» — в особенности за
позитивистское утверждение Милля, что политическая экономия осно‑
вана не на истинных, а всего лишь на частично истинных допущениях.
Самым заметным отступлением Милля от классической политической
экономии вообще и от рикардианства в частности стали его многочислен‑
ные уступки социализму и отказ от laissez faire. В общем и целом британ‑
ские классические экономисты не были убежденными сторонниками lais‑
sez faire — в отличие от Ж.‑Б. Сэя и его французской школы, к которой
345
281
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
282
принадлежали такие фигуры, как Шарль Конт, Шарль Дюнуайе, Фре‑
дерик Бастиа, Гюстав де Молинари, и их многочисленные последова‑
тели. В Англии решительные сторонники laissez faire встречались ско‑
рее среди публицистов, интеллектуалов и бизнесменов в Манчестере; та‑
ковыми были Ричард Кобден, Джон Брайт и члены недавно добившейся
успеха Лиги против хлебных законов. Были подобные люди и в журнале
«Economist», который издавал Джеймс Уилсон, особенно такие его штат‑
ные авторы, как Томас Годскин (1787—1869) и молодой Герберт Спен‑
сер (1820—1903). Но хотя классические экономисты и не были тверды‑
ми приверженцами свободного рынка, они, по крайней мере, двигались
в этом направлении; laissez faire они считали если не принципом, то, во
всяком случае, ориентиром или тенденцией, с которыми они согласовы‑
вали свою позицию, пусть лишь частично. Но Милль решительно порвал
с этой практикой. Неизменно прибегая к высокопарному морализатор‑
ству, Милль положил начало прискорбной интеллектуальной традиции,
признававшей, что социализм и даже коммунизм является «идеальной»
общественной системой, а затем пускавшейся в плач по тому поводу, что
идеал, по всей видимости, не может быть достигнут в этом жестоком пра‑
ктичном мире. Защитники капитализма, которые начинают с уступки
моральных высот своим оппонентам, обречены на проигрыш социализму
всей долгосрочной войны, если уже не самого первого сражения.
Поэтому неудивительно, что представители различных социалисти‑
ческих течений приветствовали «Основы» Милля. Последователи Оуэна,
тогда ведущая социалистическая группа в Англии, отзывались о кни‑
ге очень одобрительно. К похвалам самого Роберта Оуэна (1771—1858)
присоединился его сторонник, журналист, лектор и редактор журнала
«Reasoner» Джордж Холиоук (1817—1903), восторженно отозвавший‑
ся об «Основах» Милля. «Считалось, — заявил он, — что люди сущест‑
вуют для политической экономии», но теперь, с выходом работы Милля,
«политическая экономия наконец‑то приспособлена для людей». Холио‑
ук похвалил Милля за то, что тот сказал о коммунизме «больше добрых
слов, чем любой политэконом прежних времен», а сам Холиоук перепе‑
чатал у себя в журнале длинные выдержки из «Основ», позволив своим
читателям из рабочей среды ознакомиться с этой дорогостоящей книгой.
А поскольку Холиоук был одним из основателей и старейших пропаган‑
дистов кооперативного движения в Англии, его, несомненно, порадовала
выдвинутая Миллем идея содружества кооперативов.
Доволен «Основами» был и социалист Торнтон Хант (1810—1873), ре‑
дактор еженедельника «Leader», главной социалистической газеты Анг‑
лии после 1850 г. Будучи сторонником общественной собственности и ре‑
гулирования, Хант особенно приветствовал утверждение Милля, что
коммунизм является идеальным общественным строем.
Но даже еще более важной поддержкой этатизма и социализма
в «Основах» Милля было его самое антирикардианское утверждение,
а именно: если процессы производства подчиняются железным зако‑
346
8.2. Стратегия Милля и успех «Основ»
нам политической экономии, то распределение имеет совершенно субъ‑
ективный характер, зависит от человеческой воли и договоренностей
между людьми. При этих словах Рикардо, чья система основывалась
на якобы непреложных законах распределения, должен был перевер‑
нуться в гробу. Проведенное Миллем отделение «производства» от «рас‑
пределения» было совершенно искусственным и ничем не обоснован‑
ным, поскольку люди зарабатывают на рынке именно посредством уча‑
стия в производстве и две эти сферы тесно переплетены. Однако Милль,
предложив это разделение, дал жизнь превратному, но до сих пор пре‑
обладающему убеждению, что распределение может изменяться фак‑
тически волевым образом с помощью налогов, субсидий и прочих эта‑
тистских схем, а рынок между тем будет функционировать по‑прежне‑
му и исправно выдавать продукцию.
Неудивительно, что моральное преклонение Милля перед кооперати‑
вами и коммунизмом встретило самый теплый прием со стороны вновь
расцветавшего христианского социалистического движения. Из тройки
молодых англикан, возглавлявших христианских социалистов, препо‑
добный Чарльз Кингсли (1819—1875) горячо приветствовал «Основы»;
другой лидер, адвокат Джон Малкольм Ладлоу, вознес похвалы в жур‑
нале «Fraser’s Magazine»6. Журнал этот в 1847 г. приобрел Джон Уиль‑
ям Паркер, который фактически и стал его редактором; Паркер дружил
с Кингсли и симпатизировал христианскому социализму. То обстоятель‑
ство, что именно Паркеру довелось стать издателем «Основ», никак не
способствовало большей сдержанности похвал автора рецензии в жур‑
нале «Fraser’s».
8.3. ТЕОРИЯ ЦЕННОСТИ И РАСПРЕДЕЛЕНИЯ
Интерпретация теории ценности у Милля выполнена типичным для это‑
го человека образом: сыновнее почтение в многослойной оболочке недо‑
говоренности и путаницы. Трудовая, или основанная на производствен‑
ных издержках, теория ценности вновь заняла господствующее положе‑
ние в классической экономической теории, но была снабжена обычной
для Милля гроздью уклончивых и страхующих оговорок. Так, Милль со‑
гласился с Бейли, что следует признать провалом попытки Рикардо най‑
ти недостижимую неизменную меру ценности. Однако при этом он от‑
верг и представление, согласно которому потребление и полезность мо‑
гут иметь хоть какое‑то влияние на ценности, и изъял потребление из
его традиционной ниши в ряду базовых частей теоретического текста по
экономической теории. «Основы» Милля содержат разделы «Производ‑
ство», «Распределение», «Обмен» и «Правительство», а о потреблении
нет почти ни слова.
Однако, несмотря на всю непоследовательность и путаницу, пер‑
воначально смиренный тон Милля внезапно сменился поразительно
347
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
283
самонадеянным убеждением, что его утверждения на все времена оста‑
нутся последним словом по теории ценности. В пылу заблуждения Милль
заявил: «По счастью, в законах ценности не осталось ничего такого, что
мог бы прояснить другой нынешний или будущий автор; теория пред‑
мета завершена». А ведь он, на свою беду, написал эти слова всего за два
десятилетия до «маржиналистской революции», которая полностью пе‑
ревернула теорию ценности. Но даже если так, все равно человеку столь
искушенному в научной методологии и истории науки, каким считал‑
ся Милль, непростительно было дать поймать себя на подобном заяв‑
лении. Шумпетер сообщает нам, что похожей заносчивостью отличает‑
ся и «Система логики» Милля7. Правда, в истории мы не раз сталкива‑
емся с тем, что мыслитель, обычно гибко меняющий курс и снабжающий
оговорками каждую идею и каждое заявление, тем не менее настаива‑
ет, что в том или ином частном вопросе его слово является непреложной
и окончательной истиной.
Восстанавливая гегемонию теории прибыли Рикардо, Милль настаи‑
вал на возвращении к мнению Рикардо, согласно которому прибыль за‑
висит от заработной платы и обратно пропорциональна ей. Мудро отдав
должное концепции «воздержания», предложенной его другом Нассау
Сениором, и согласившись с Сениором в том, что прибыль (процент) —
это «вознаграждение воздержания», Милль, однако, сумел ослабить
убедительность этого утверждения и каким‑то образом вернулся к за‑
явлению, что труд является единственной причиной прибыли8.
В вопросе о заработной плате Милль тоже вернулся прямиком
к Мальтусу, расходясь с ним лишь своей надеждой облегчить мнимую
проблему роста населения с помощью энергичного и решительного регу‑
лирования рождаемостью. Изменением за полвека стало различие меж‑
ду суровым проповедником и «прогрессивным» феминистом. Александр
Грей остроумно и точно оценивает страстные выпады Милля против то‑
го, что этот последний считал избыточной рождаемостью: «Когда Милль
рассуждает о проблеме роста населения, его голос дрожит от праведно‑
го негодования, которое побуждает его к таким буйным высказываниям,
каких не найти у Мальтуса. С точки зрения Милля, избыточная рожда‑
емость стоит на одном уровне с пьянством и любым другим физическим
излишеством, и виновные в ней подлежат безоговорочному осуждению
и достойны презрения»9.
Одним из самых значительных шагов Милля в экономической тео‑
рии стало его традиционно очень эмоциональное и вместе с тем тща‑
тельно обставленное оговорками «отречение» от доктрины фонда зара‑
ботной платы. Заодно с другими классическими экономистами Милль
объяснил предложение рабочей силы численностью населения, а затем
довольно разумно объяснил спрос на рабочую силу как общую сумму
сбережений, или как оборотный капитал, наличный для оплаты тру‑
да рабочих, пока продукт не будет произведен и продан; этот наличный
объем капитала он и назвал «фондом заработной платы». Это понятие
348
8.3. Теория ценности и распределения
было использовано, опять же вполне осмысленно, для доказательства
того, что, если профсоюзы смогут добиться повышения заработной пла‑
ты для части рабочей силы, это повышение может произойти лишь за
счет понижения заработной платы где‑то в другом месте.
В одном важном отношении рассмотрение спроса на труд сквозь при‑
зму фонда заработной платы было отходом от позиции Сэя и других эко‑
номистов, которые подчеркивали, что спрос на факторы производства и
их цены определяются их производительностью в производстве потре‑
бительских товаров, желаемых и требуемых обществом. Для Милля этот
отход был неотъемлемой частью тонко спланированного возвращения
к Рикардо. С другой стороны, в определенной мере доктрина фонда за‑
работной платы была верна: в любой данный момент в наличии имеет‑
ся фиксированный объем сбережений, направляемых на оплату факто‑
ров производства. Поэтому, если в одном месте платят больше под дав‑
лением тех, кто предлагает рабочую силу, это неизбежно снижает спрос
и оплату в другом. Вместе с тем фонд заработной платы — это, естест‑
венно, лишь первое приближение: дело в том, что фонд оборотного ка‑
питала в любой данный момент расходуется не только на заработную
плату, но и на выплату ренты землевладельцам и процентов (прибыли)
капиталистам.
В 1869 г. друг и коллега Милля, высокопоставленный служащий
Ост‑Индской компании Уильям Торнтон (1813—1880), написал книгу
под названием «О рабочей силе» («On Labour»), в которой подверг кри‑
тике миллевскую концепцию фонда заработной платы. Отчасти книга
оказалась насущной попыткой вернуть в теоретическую схему потре‑
бительский спрос, особенно ожидаемый спрос. Но главная мысль Торн‑
тона состояла в том, что оборотный капитал — это не только фонд зара‑
ботной платы, но и фонд для выплаты прибыли капиталистам (и, мог бы
он добавить, земельной ренты).
Рецензия Милля на книгу Торнтона в «Fortnightly Review» написана
слишком энергично, чтобы ее можно было счесть «отречением» или ука‑
занием на то, что профсоюзы действительно могут добиться повышения
среднего уровня заработной платы. На самом деле, как указывает Шум‑
петер, Милль просто объяснил свою концепцию более тщательно, под‑
черкнув то, что и так должно быть очевидно: да, заработная плата мо‑
жет значительно повыситься за счет снижения прибыли до нуля, но в не
слишком отдаленном будущем это приведет к невозможности сохранять
и тем более наращивать капитал, а следовательно, к обнищанию всех,
включая и сам рабочий класс. В этом утверждении нет ничего противо‑
речащего доктрине фонда заработной платы. Следует добавить, что та‑
кое же «допущение» по поводу фонда заработной платы на 35 лет рань‑
ше сделал Роберт Торренс, и это прошло совершенно незамеченным10.
По сути дела, неверно названная теория «фонда заработной платы» бы‑
ла просто базовой частью основательной и признанной теории капита‑
ла Тюрго—Смита11. О том, насколько малое значение Милль придавал
349
284
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
285
своему «отречению», свидетельствует его неспособность изменить свою
концепцию фонда заработной платы в седьмом и последнем прижизнен‑
ном издании «Основ» (1871): как он сказал в новом предисловии, пробле‑
матика вопроса еще не созрела до такого изменения.
Как отмечает профессор Хатт в своей классической работе, созда‑
ние широко распространенного представления о том, что модификация
теории фонда заработной платы прямо ведет экономистов к оправда‑
нию тред‑юнионизма и коллективных трудовых договоров, было отвле‑
кающим маневром, который Милль предпринял на всякий случай. Адам
Смит и Мак‑Куллох одобряли коллективные трудовые договоры на том
довольно шатком основании, что при заключении сделок на рынке труда
работники якобы находятся в «невыгодном» положении. Сам же Милль
в «Основах», придерживаясь первоначальной доктрины фонда заработ‑
ной платы, предложил такое же обоснование, дополненное к тому же
рикардианским соображением, что без такого коллективного заключе‑
ния договоров заработная плата опустится до прожиточного миниму‑
ма (вновь железный закон заработной платы!). А Генри Фосетт (1833—
1884), профессор политической экономии в Кембридже и преданный по‑
следователь Милля, хранил верность изначальной версии теории фонда
заработной платы и тезису о «невыгодном» положении рабочих как до‑
воду в пользу профсоюзов. Напротив, скажем, Маунтифорт Лонгфилд,
предтеча теории предельной производительности, решительно высту‑
пал против профсоюзов, считая, что они никогда не смогут добиться по‑
вышения общего уровня заработной платы12.
О неизменной преданности Милля теории сбережений и капитала
Тюрго—Смита—Рикардо свидетельствует одно из его известных «фун‑
даментальных положений» по поводу капитала: «Спрос на товары не яв‑
ляется спросом на труд». По существу Милль был прав, он справедливо
указывал, что большинство экономистов не сумели понять это положе‑
ние, и выделял двух, Рикардо и Сэя, которые держались того же мне‑
ния, что и он. Неудивительно, что современные экономисты, погрязшие
в заблуждениях Кейнса, считают это положение «сбивающим с толку».
А оно означает, что непосредственный спрос на труд удовлетворяется за
счет сбережений — даже при том, что конечный спрос на труд исходит
от потребителей. Но и это еще не все. Милль здесь использует фунда‑
ментальное открытие Тюрго временнóй структуры капитала, осознание
того обстоятельства, что сбережения идут на оплату факторов произ‑
водства прежде самого производства и продажи и что потребители яв‑
ляются конечным звеном в производственной цепочке. Кроме того, сбе‑
режения формируют структуру капитала и увеличивают фонды, иду‑
щие на заработную плату и другие производственные факторы, которые
не могут быть оплачены, если заранее не изъять сбережения из дохо‑
да, принесенного производителям потребителями. Эта теория капитала
стала составным элементом более детально разработанной австрийской
теории временнóй структуры капитала.
350
8.3. Теория ценности и распределения
Поэтому неудивительно, что Милль поддерживал и закон Сэя, для
формулировки которого так много сделал Джеймс Милль13. В денежной
теории Милль строго придерживался традиции Рикардо и решитель‑
но выступал против неконвертируемых бумаж‑
ных денег. При этом, как мы видели, он изменил этой традиции в поль‑
зу банковской школы. И хотя от своего наставника из банковской школы
Джеймса Вильсона Милль узнал об ошибочных инвестициях в перио‑
ды циклических бумов, особенно в основной капитал, он воспринял так‑
же чреватое самыми неприятными последствиями убеждение Вильсо‑
на в том, что в циклических бумах и спадах деньги играют пассивную и
несущественную роль. Показательно, что этим убеждением Милль вос‑
произвел единственное несогласие своего отца с Рикардо. Предвосхи‑
щая Шумпетера, он считал также, что бумы чрезмерного инвестирова‑
ния, за которыми следуют корректирующие рецессии, необходимы для
экономического роста.
8.4. СДВИГ К ИМПЕРИАЛИЗМУ
Классический либерализм — будь то либерализм, основанный на кон‑
цепции естественных прав или на утилитаризме, либерализм англий‑
ский, французский или немецкий — выступал за мирную внешнюю по‑
литику(1). Стойкое неприятие войны и империализма было либеральным
требованием минимализации государственного вмешательства в сфере
иностранных дел, аналогичным требованию минимизации его вмеша‑
тельства во внутренние дела. Неприятие заграничных больших прави‑
тельств, высоких налогов и заграничного империализма являлось след‑
ствием неприятия таких вещей дома. Даже если классические либера‑
лы и не были вполне последовательными сторонниками laissez faire во
внутренней и внешней политике, в целом они ориентировались на этот
принцип. Мир и свободная торговля — две стороны одной политики; наи‑
более последовательным выражением этого убеждения стали политиче‑
ские принципы и лозунги Ричарда Кобдена, Джона Брайта, манчестер‑
ской школы и Лиги против хлебных законов.
В среде английских классических либералов доминировала тради‑
ционная идея невмешательства и антиимпериализма. Они справедливо
считали колониализм и особые привилегии на инвестирование за гра‑
ницей частью введенных меркантилизмом монопольных привилегий и
правил, которые не только не приносят ничего хорошего британскому
населению, но и, напротив, приносят ему много плохого. Иеремия Бен‑
там, Джеймс Милль и другие в целом были решительными противника‑
ми империализма и считали, что Британия должна предоставить сво‑
им колониям независимость. Бентам поначалу включал Индию в этот
план эмансипации, но его разубедил Джеймс Милль, занимавший высо‑
кий пост в Британской Ост‑Индской компании — организации, которая
351
286
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
287
фактически управляла Индией. Исключение, которое Джеймс Милль
делал для Индии, обосновывалось утилитаристским тезисом о «бреме‑
ни белого человека»: хотя Англия и несет экономический убыток из‑за
управления Индией, она должна и дальше делать это ради блага индий‑
цев, еще слишком нецивилизованных, чтобы иметь самоуправление. Та‑
ким способом Джеймс Милль облекал в альтруистически‑утилитарист‑
скую вуаль нередко кровавые репрессии Англии и свою собственную
роль в угнетении индийцев.
Милль‑старший также предпринял собственную рикардианскую ата‑
ку на класс землевладельцев. В соответствии с концепцией Рикардо, счи‑
тавшего крупных землевладельцев бесполезными и непроизводитель‑
ными, Милль предлагал ввести специальные налоги на земельную ренту.
Занимая высокий пост в Индии, он был убежден, что сумеет воздейст‑
вовать на местную налоговую и юридическую систему. В частности, он
предлагал, чтобы англичане национализировали индийские земли, а го‑
сударство затем сдало бы их в долгосрочную аренду индийским крестья‑
нам; таким образом, предвосхищая программу Генри Джорджа, государ‑
ство перевело бы на себя все доходы от земельной ренты. В свою очередь,
Джон Стюарт Милль охотно поддержал эту схему.
При всем своем общем антиимпериалистическом настрое Бентам и
Джеймс Милль делали исключение также для Ирландии. Тут они уже
не ссылались на «нецивилизованность», а просто утверждали, что от‑
пустить Ирландию на свободу будет политически неприемлемо. Стран‑
ная позиция двух теоретиков, как правило бесстрашно выступавших за
непопулярные меры! Впрочем, можно предложить одно гипотетическое
объяснение. Английские либеральные и радикальные массы в конце
XVIII в. и в XIX в. в общем и целом ориентировались на laissez faire — но
лишь до тех пор, пока тори не сумели разжечь неистовый антикатоли‑
цизм в этих диссентерах и нонконформистских протестантских еванге‑
листах и тем самым расколоть ряды либералов. Долгое время антикато‑
лицизм оставался настоящим бедствием британского либерализма.
Однако Джон Стюарт Милль изменил сыновнему почтению в этом
принципиально важном вопросе и сумел изменить лицо британского
либерализма XIX в. В целом антивоенную и антиимпериалистическую
(правда, с некоторыми заметными исключениями) либеральную докт‑
рину он превратил в апологию империализма и завоеваний. Вместо того
чтобы, подобно своему отцу и другим либералам, призывать к отказу от
империи, Джон Стюарт Милль выступал за ее расширение. Более того,
в 1838 г. он сыграл решающую роль в ослаблении парламентской партии
философских радикалов, расколов ее ряды и поддержав жестокое по‑
давление канадского восстания в том же году.
Милль‑младший принял «альтруистический» довод своего отца в от‑
ношении Индии и распространил его на все народы третьего мира: все
они варвары и должны находиться в подчинении у «благожелательного»
деспотизма. Эту жесткую линию он распространял и на Ирландию, сетуя,
352
8.4. Сдвиг к империализму
что Ирландию нельзя в прямом смысле поставить на колени, поскольку
формально она является частью Соединенного Королевства. «Что до ме‑
ня, то я всегда стоял за хороший крепкий деспотизм, за то, чтобы Ирлан‑
дия управлялась так же, как Индия», — заявлял он. Будучи сам высоко‑
поставленным служащим Ост‑Индской компании, Джон Стюарт Милль
утверждал, что управление варварскими колониями вроде Индии гора‑
здо лучше доверить самостоятельным частно‑государственным органи‑
зациям «экспертов», таким как Ост‑Индская компания, чем отдать его
на произвол Парламента и английской публики. Однако после упраздне‑
ния компании в 1854 г. Милль не видел никакой проблемы в том, чтобы
Парламент назначал комиссии экспертов (таких, как сам Милль) и деле‑
гировал им управление Индией.
Хотя Милль‑младший неохотно признавал, что просвещенным, на‑
селенным белыми колониям следует предоставить независимость, он
надеялся, что они останутся под управлением Великобритании. В про‑
тивоположность отцу и другим либералам он считал, что колонии при‑
носят метрополии экономическую выгоду. Бентам одно время разделял
опасения по поводу «избыточного» домашнего капитала, который сле‑
довало бы использовать посредством имперской экспансии, но Джейм‑
су Миллю удалось его переубедить. Будучи приверженцем и фактиче‑
ски соавтором закона Сэя, Милль‑старший понял, что по этому зако‑
ну от перепроизводства или избытка капитала не может быть никаких
«излишков»; следовательно, нет никакой необходимости в колониальном
или имперском предохранительном клапане. А Джон Стюарт Милль ус‑
воил идею избыточного капитала от своего старого друга Эдварда Уэйк‑
филда (1796—1862), сына Эдварда Уэйкфилда, философского радикала,
дружившего с Бентамом и Джеймсом Миллем.
Уэйкфилд‑младший положил начало еретическому проимпериали‑
стическому движению своим «Письмом из Сиднея» (1829), написанным
не из Австралии, а из английской тюрьмы, в которую попал за мошен‑
ническое похищение молодой наследницы. Этим памфлетом он открыл
движение «колониальной реформы», и Джон Милль гордо объявил се‑
бя первым единомышленником Уэйкфилда. Милль слишком хорошо ус‑
воил закон Сэя и поэтому не считал, что избыточное производство отча‑
янно нуждается в заграничных рынках, но в достаточной мере разделял
опасения Рикардо насчет падения нормы прибыли и, соответственно,
предлагал отсрочить этот день путем поощрения британского инвести‑
рования за границей. Но если Милль полностью признавал закон Сэя, он
не должен был бы тревожиться по поводу «избыточного капитала», ко‑
торый нельзя инвестировать внутри страны. А что до снижения нормы
прибыли, то тут Милль не смог выйти за рамки схемы Рикардо и понять,
что, во‑первых, снижение нормы прибыли (т.е. процента) не является не‑
избежным, поскольку заработная плата не оказывает неизбежного дав‑
ления на прибыль; не смог он уяснить, что, во‑вторых, если норма при‑
были со временем снижается, это происходит в результате снижения
353
288
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
уровней временнóго предпочтения, что отнюдь не трагично и не приво‑
дит к депрессии или стагнации, поскольку процент или норма прибыли
всего лишь отражают желания и ценности участников рынка. Кроме то‑
го, поскольку процентные ставки не определяются акционерным капи‑
талом и не являются обратно пропорциональными ему, нет никаких га‑
рантий, что за границей они будут выше, чем дома, в Англии.
Таким образом, приняв ошибочное мнение Уэйкфилда о неизбежно‑
сти накопления избыточного капитала в развитых странах, Джон Стю‑
арт Милль подкрепил своим высоким авторитетом столь же ошибоч‑
ную концепцию, согласно которой капитализм экономически нуждается
в империи, чтобы инвестировать избыточные сбережения, или капитал,
избавляться от них. Словом, Милль был одним из главных основополож‑
ников ленинистской теории империализма.
8.5. ПОСЛЕДОВАТЕЛИ МИЛЛЯ
289
Кроме того что Милль сумел разоружить немало первоначальных про‑
тивников учения Рикардо, ему также удалось сделать господствующей
свою путаную версию этого учения путем внушения ее молодежи; ведь
молодежь всегда, хорошо это или плохо, с наибольшей готовностью при‑
нимает новую тенденцию или систему идей. В Кембридже влиятель‑
ное тайное Общество апостолов немедленно принялось тщательно из‑
учать и обсуждать «Основы». В 1848 г. к этому Обществу принадлежали:
Джеймс Стивен (1829—1894), впоследствии известный журналист и ад‑
вокат; Э. Г. Стенли (впоследствии лорд Дерби, 1826—1893), консерватор,
дважды занимавший пост министра иностранных дел; Вернон Харкурт
(1827—1904), впоследствии член Парламента от Либеральной партии и
уэвелловский профессор международного права в Кембридже. Несколь‑
ко позже, в начале 1850‑х гг., в Кембридже появились такие молодые
последователи Милля, как брат Стивена Лесли (1832—1904), который
одно время преподавал в Кембридже, а затем вышел в отставку и на‑
писал ряд книг по истории и философии, в том числе самую свою из‑
вестную работу, «Английские утилитаристы» в трех томах (1900). К чи‑
слу последователей Милля принадлежал и Генри Фосетт; несмотря на
то что Фосетт на середине третьего десятка потерял зрение в результа‑
те несчастного случая на охоте, он стал профессором политической эко‑
номии в Кембридже и написал «Руководство по политической экономии»
(1856) в помощь студентам и простым читателям, изучающим «Основы»
Милля. «Руководство» многие годы использовалось как учебник в анг‑
лийских и американских колледжах, выдержав шесть изданий. Позже
Фосетт стал членом Парламента и министром почт.
Хотя Милль не пользовался таким влиянием в Оксфорде, как в Кем‑
бридже, можно утверждать, что в начале 1850‑х гг. он уже был «класси‑
ком и как логик, и как политэконом»14.
354
8.5. Последователи Милля
Сильное влияние Милля испытали два молодых экономиста, напи‑
савшие хвалебные рецензии на «Основы». Первый, управляющий стра‑
ховой компанией Уильям Ньюмарч (1820—1882), принял участие в тре‑
тьем томе «Истории цен» Томаса Тука; второй, Уолтер Бэджет (1826—
1877), впоследствии стал чрезвычайно влиятельным журналистом и
видным специалистом в области финансов. Бэджета особенно радовало
то обстоятельство, что Милль своим пагубным отделением «производ‑
ства» от «распределения» ослабил позиции laissez faire в политической
экономии. Особенно прискорбно, что циничный полуэтатист Бэджет, от‑
казавшийся от юридической карьеры ради банковского бизнеса отца,
стал зятем Джеймса Уилсона и незадолго до смерти последнего в 1860 г.
сменил его на посту редактора журнала «Economist». Эта перемена оз‑
наменовала роковой переход от твердой линии laissez faire к этатистской
пропаганде и, в числе прочего, к одобрению возвышения Банка Англии
над денежной системой. Бэджет отверг не только laissez faire; потом он
все больше отходил даже от экономической теории самого Милля и тяго‑
тел к нигилистическому и историцистскому институционализму.
К сожалению, влияние Милля утвердилось не только в Кембридже и
Оксфорде, но даже в дублинском колледже Св. Троицы. Почти два деся‑
тилетия профессорская кафедра Уотли была там бастионом теории по‑
лезности, противостоящим рикардианству. Но в 1851 г. Уильяма Хэнко‑
ка в должности профессора на пятилетний срок сменил Ричард Уэлш
(1825—1862), который вернулся к основанной на издержках теории цен‑
ности, хотя основные его интересы лежали в сфере денежной пробле‑
матики. Уэлш окончил колледж Св. Троицы в 1846 г., а его лекции были
опубликованы под названием «Вводные рассуждения о металлических
деньгах» (1853). Поскольку Уэлш был римокатоликом, он не имел офи‑
циальной возможности продолжить преподавательскую карьеру дома и,
когда срок его профессорства на кафедре Уотли истек, отправился в ко‑
лонию Маврикий в качестве чиновника, ведающего учетом населения.
Видным преемником Уэлша был Джон Кэрнс (1824—1875), который
стал, пожалуй, самым значительным последователем Милля в научных
кругах. Кэрнс учился в колледже Св. Троицы, а после окончания был
принят в коллегию адвокатов. В 1856 г. он занял кафедру Уотли, а на сле‑
дующий год приобрел известность самой важной своей работой по эко‑
номической теории «Характер и логический метод политической эконо‑
мии» («The Character and Logical Method of Political Economy»). Понача‑
лу Кэрнс шел по стопам своих предшественников на кафедре Уотли, но
затем сломал стереотип, став первым профессором этой кафедры, по‑
святившим университетской карьере всю жизнь. В 1859 г. Кэрнс полу‑
чил место профессора политической экономии и юриспруденции в Ку‑
инз‑колледже (Голуэй, Ирландия) а через семь лет перешел в лондон‑
ский Университетский колледж, подав в отставку по болезни в 1872 г.
Кэрнса называют «последним из классических экономистов»; после
смерти Милля он приобрел в глазах публики репутацию самого вид‑
355
290
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
ного английского экономиста, а в 1874 г. (в книге «Некоторые основные
принципы политической экономии» («Some Leading Principles of Political
Economy») вдруг признался в непонимании революционной теории пре‑
дельной полезности Стенли Джевонса. Кэрнс был решительным сторон‑
ником основанной на издержках теории ценности и единственное за‑
метное отступление от нее допустил лишь в своей хорошо известной
«теории неконкурирующих групп». Эта теория признавала, что там, где
факторы производства, в частности труд, не находятся в состоянии не‑
посредственной и полной конкуренции друг с другом, цены этих факто‑
ров определяются не издержками, а спросом. К сожалению, Кэрнс заим‑
ствовал эту теорию из «Лекций по политической экономии» Лонгфил‑
да, не упомянув ее автора. Нам известно, что это произошло не потому,
что Кэрнс запамятовал о видном предшественнике: в своих аудиторных
лекциях он особо отмечал работу Лонгфилда15.
В книге «Характер и логический метод…», которая сохраняла цен‑
ность дольше прочих работ Кэрнса, он отдал некоторую дань миллев‑
скому позитивизму, но в целом придерживался методологических прин‑
ципов великой праксеологической традиции Нассау Сениора. Так, со‑
глашаясь с Миллем в том, что в общественных науках невозможны
контролируемые эксперименты, Кэрнс добавляет одну весьма сущест‑
венную вещь: общественные науки тем не менее имеют принципиаль‑
ное преимущество перед естественными науками. В последних «чело‑
вечество не имело непосредственного знания конечных физических за‑
конов». Законы физики сами по себе не очевидны для нашего сознания
и не даны непосредственно; их истинность основана на том обстоятель‑
стве, что они способны объяснять природные явления. Напротив, про‑
должает Кэрнс, «экономист начинает со знания конечных причин».
Почему? Потому, что он понимает: «конечные принципы, регулирую‑
щие экономические явления» — это «известные душевные состояния и
известные физиологические свойства человеческого организма; матери‑
альные условия, при которых совершается производство». Чтобы прий‑
ти к этим первичным посылками экономической теории, «не требуется
затруднительный процесс индукции». Нам достаточно «обратить вни‑
мание на предмет», и мы получаем «непосредственное знание об этих
причинах в нашем собственном сознании, сознании того, что происхо‑
дит в нашем духе, и из непосредственных впечатлений наших органов
чувств». В это широкое и фундаментальное знание побудительных мо‑
тивов действия входит и стремление к богатству; каждый знает, «что
по мере своего разумения будет стремиться к достижению своих целей
кратчайшим путем»16.
Кэрнс отмечает также, что экономист прибегает к мысленным экспе‑
риментам, заменяющим ему лабораторные эксперименты ученого‑фи‑
зика. Он показывает также, что дедуцируемые экономические законы
имеют «гипотетический» характер, формулируются по схеме «если…
то…» и, далее, необходимым образом носят качественный, а не коли‑
356
8.5. Последователи Милля
чественный характер и, соответственно, не поддаются математическому
или статистическому выражению. В предисловии ко второму изданию
«Характера и логического метода…», написанном через 20 лет, в 1875 г.,
Кэрнс предостерегает от растущего применения математического ме‑
тода в экономической науке и в данном случае справедливо критику‑
ет таких авторов, как Джевонс. В отличие от применения математики
в естественных науках, в экономической науке математика не способна
доставлять новые истины: «Избежать этого вывода можно лишь в том
случае, если удастся доказать, что либо акты сознания доступны описа‑
нию в точных количественных формах, либо, с другой стороны, эконо‑
мические явления не зависят от актов сознания». В ходе своих методо‑
логических штудий и выступлений против Джевонса Джон Кэрнс подо‑
шел к субъективной теории ценности ближе и отошел от Милля дальше,
чем, вероятно, сам сознавал.
8.6. КЭРНС И ОТКРЫТИЕ МЕСТОРОЖДЕНИЙ ЗОЛОТА
Главный вклад Кэрнса в конкретный экономический анализ ускользает
от внимания современных историков, хотя в свое время был назван осо‑
бенно «замечательным достижением экономической мысли и экономи‑
ческого исследования». Неожиданное открытие месторождений золота
в Калифорнии в конце 1840‑х гг. и почти сразу же в Австралии в 1851 г.,
а также последовавший за этим стремительный рост добычи золота под‑
няли важные вопросы об экономических последствиях этих событий для
Британии, и в частности о том, потеряет или нет золотой фунт свою цен‑
ность в пересчете на товары. По вполне понятным соображениям сто‑
ронники золотого стандарта, антиинфляционисты, старались преумень‑
шить степень влияния растущего предложения золота на цены, тогда
как инфляционисты не без удовлетворения заявляли, что цены, во вся‑
ком случае, вырастут значительно. Среди экономистов такие фигуры,
как Милль и Торренс, прежде находившиеся на переднем краю полеми‑
ки денежной и банковской школ, проявили удивительно низкий интерес
к новым обстоятельствам. А большинство заинтересовавшихся экономи‑
стов заняли примитивную протокейнсианскую позицию, считая, что до‑
полнительные золотые деньги увеличат капитал и занятость, а потому
не окажут существенного влияния на цены. Складывается впечатление,
что теория денег вообще не была открыта!
Вероятно, самое банальное и нелепое приветствие открытию золотых
месторождений исходило от ученика Томаса Тука Уильяма Ньюмарча.
Выступая в Британской ассоциации развития науки в 1853 г., Ньюмарч
восторженно заявил, что в Австралии «появление дополнительного зо‑
лота способствовало значительному снижению процентных ставок, из‑
обилию капитала и активизации других значительных и многообразных
факторов быстрого развития». Конечный вывод его был таков: «В общем
357
291
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитетаэкономического учения...
292
и целом можно с полным основанием оценить воздействие нового золо‑
та как почти полностью позитивное. Золото привело к появлению новых
производственных отраслей, к новым открытиям… В нашей собственной
стране оно уже повысило уровень жизни трудящегося и бедного населе‑
ния, ускорило и расширило торговлю, оказало влияние, которое до сих
пор благотворно всюду, где оно ощущается»17.
Этому инфляционистскому (т.е. денежно‑инфляционистскому) пу‑
стословию вторил в торийском журнале «Blackwood’s Magazine» сэр
Арчибальд Алисон (1792—1867), видный шотландский адвокат, протек‑
ционист и архиинфляционист. Даже профессор Генри Фосетт выска‑
зался в том же духе, пытаясь для получения инфляционистских выво‑
дов использовать теорию фонда заработной платы. Оптимистично пола‑
гая, что новое золото создает новый капитал, он пришел к заключению,
что фонд соответствующим образом вырастет и заработная плата повы‑
сится. Как сообщает нам биограф Фосетта Лесли Стивен, именно статья
Фосетта по этому вопросу «привела к открытию Фосетта». Маркс при‑
нял выводы Фосетта со своей позиции и посетовал, что открытие золота
в Калифорнии и Австралии продлит живучесть капитализма и отсро‑
чит революционный кризис. «Открытие» Фосетта произвело большое
впечатление и на «Economist», которым теперь руководил Бэджет; жур‑
нал высокопарно похвалил статью как один из тех «очень редких случа‑
ев», когда «на обсуждение экономистов может быть вынесено совершен‑
но новое положение»18.
С другой стороны, оставалась группа экономистов, которые не зату‑
шевывали горькую правду «количественной теории» и указывали, что
результатом открытия золотых месторождений станет рост цен, при‑
мерно пропорциональный повышению предложения золота; этот рост
будет сопровождаться негативными последствиями в сфере распре‑
деления, а также напрасной тратой ресурсов при добыче большего ко‑
личества золота19. Самые веские предупреждения о ценовых и инфля‑
ционных последствиях открытия золотых месторождений исходили от
видного французского экономиста и сторонника свободной торговли Ми‑
шеля Шевалье (1806—1879). В 1850‑е гг. он неоднократно высказывал‑
ся по этому вопросу, а его книга «О вероятном падении ценности золота»
(«On the Probable Fall in the Value of Gold») была переведена Ричардом
Кобденом и издана в 1859 г. Старинный и преданный сторонник Рикардо,
эссеист и поэт Томас Де Квинси (1785—1859) в 1852 г. осудил «Калифор‑
нию и золотую лихорадку», заявив, что «каждая унция австралийского
золота… здесь у нас будет совершенно лишней». Представитель банков‑
ской школы Бонами Прайс, сменивший Сениора в должности профессо‑
ра политической экономии в Оксфорде, в 1863 г. осудил «великое золотое
отступничество Сити» и отметил, что господствующее мнение финанси‑
стов, которые приветствуют открытие золотых месторождений, пред‑
ставляет собой прискорбное возвращение к меркантилистско‑инфля‑
ционистскому заблуждению.
358
8.6. Кэрнс и открытие месторождений золота
Самая важная реакция на открытие золотых месторождений после‑
довала со стороны Джона Кэрнса, чей интерес к проблеме разожгли
в 1856 г. «невежественные и абсурдные утверждения» Уильяма Ньюмар‑
ча и других инфляционистов. В серии статей, опубликованных в 1857—
1863 гг., Кэрнс начал с количественного анализа, но блестяще вышел за
его рамки и воскресил предложенный поздними схоластами и Кантиль‑
оном процессный анализ. Он понимал, что «перераспределение доходов»
в результате монетарных изменений — это важные элементы общей
картины и их не следует заметать под ковер. Кэрнс указал, что золото‑
добывающая страна первой ощутит эти негативные последствия — рост
цен и растрату ресурсов, — а затем, когда новое золото начнет уходить
за границу в обмен на товары, негативные последствия будут постепенно
«экспортироваться» в другие страны мира. Возражая восторженным ин‑
фляционистам, Кэрнс показал, что первой страной, пострадавшей от
растраты новообретенных золотых ресурсов, стала Австралия, где про‑
цветавшее сельское хозяйство фактически пришло в упадок.
Однако в конце 1850‑х гг. английская публика и пресса утратили ин‑
терес к этому вопросу. Причина состояла в том, что после финансовой
паники 1857 г. цены упали и были лишь чуть выше, чем восемью годами
ранее. Со своей стороны Кэрнс справедливо отметил, что за этим лишь
незначительным ростом цен скрывается то, что равнозначно сущест‑
венному обесцениванию золотого фунта — примерно на 20—25%. Как
он указал, «учитывая общую благоприятность обстановки, воздействие
свободной торговли, отсутствие войны, сокращение кредита [после кри‑
зиса 1857 г.] и общую тенденцию к снижению издержек, создаваемую
прогрессом знания, цены, если бы не воздействие других причин» долж‑
ны были бы «в настоящее время заметно снизиться по сравнению с те‑
ми, какие были 8—10 лет назад». Иными словами, если бы не золотая
инфляция, цены значительно снизились бы, а произошедший в дейст‑
вительности их небольшой рост отражал существенное инфляционное
обесценивание золотого фунта. Что же, глубокое и правильное понима‑
ние сложившегося положения, но слишком уж теоретичное для британ‑
ской публики, вполне удовлетворенной видимым исчезновением проб‑
лемы, поскольку последствия обесценивания не бросались в глаза.
8.7. ГЕГЕМОНИЯ МИЛЛЯ
Таким образом, благодаря интеллектуальному авторитету, созданно‑
му десятилетиями личной и фамильной известности, а также работой по
логике, благодаря личной убедительности и хитрым стратегическим хо‑
дам, использованным в книге, Джон Стюарт Милль сумел сделать свои
«Основы политической экономии» доминирующей силой в британской
экономической науке начиная с первой публикации в 1848 г. На протя‑
жении трех десятилетий Милль и его «Основы» возвышались, подобно
359
293
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
294
колоссу, над британской экономической теорией, и, как мы увидим в сле‑
дующем томе(2), Англия смогла противостоять маржиналистской рево‑
люции Джевонса в 1870‑х гг. — во всяком случае, подлинной, неиска‑
женной версии этой революции. Милль сумел навязать Великобритании
выхолощенную трудовую или по крайней мере основанную на производ‑
ственных издержках теорию ценности; путаную позитивистскую мето‑
дологию, ставшую заложницей индуктивистской и даже органицистской
критики; преданность золотому стандарту, скорректированному ин‑
фляционистской теорией кризисов и циклов банковской школы, а так‑
же добычей золота; и наконец, приверженность к постоянной практике
инфляционистского регулирования Банка Англии и манипулирования
британской денежной системой. В каждой области Джон Стюарт Милль
действительно вывел на первый план систему Рикардо и своего отца, но
в гораздо более путаном и «разбавленном» виде. В области государствен‑
ной политики прежняя рикардианская приверженность принципу laissez
faire тоже уступила место расплывчатой концепции свободного рынка,
которую Милль и его последователи всегда стремились снабдить обиль‑
ными оговорками, настолько свободными от прежнего классического и
рикардианского «догматизма» они себя чувствовали. При всей общей
ошибочности системы Рикардо ее конечные положения, во всяком слу‑
чае, отличались связностью и ясностью, даже если рассуждения, при‑
водившие к этим заключениям, как правило, были запутанными и непо‑
следовательными. А миллевское неорикардианство не имело даже тако‑
го достоинства; напротив, эта система, в сущности, представляла собой
обманчивую и полную противоречий путаницу. В ней отсутствовали чет‑
ко сформулированные позиции, а имелись лишь описания общих тен‑
денций, снабженные многочисленными уступками и оговорками. Однако
британская экономическая мысль теперь постепенно начинала концент‑
рироваться больше в ученых кругах, чем в среде бизнесменов, банкиров
или эксцентричных армейских офицеров, а ученые мужи и их аудитории
слишком часто склонны принимать противоречивую нерешительность за
сложность, мудрость и благоразумную рассудительность.
8.8. ПРИМЕЧАНИЯ
1. По словам Шумпетера, «Логика» Милля была «одной из великих книг века,
представляла собой один из ведущих компонентов Zeitgeist
и оказала на широкую читающую публику такое влияние, какого не оказа‑
ло ни одно произведение по логике». Именно благодаря ей в еще большей ме‑
ре, чем «Принципам», добавляет Шумпетер, «говорят о влиянии Милля на по‑
коление английских интеллектуалов, начавших свою деятельность в 1850‑х и
1860‑х гг.» Шумпетер отмечает, что интерес к этой книге Милля был велик да‑
же за границей: «Ее можно было найти в крестьянском доме в Ирландии. Од‑
на просвещенная жительница Вены (фабианка или суфражистка), чувство‑
вавшая себя олицетворением прогресса, называла ее “книгой книг”». Вместе
360
8.8. Примечания
с тем Шумпетер со свойственной ему иронией замечает, что эти примеры сви‑
детельствуют не только об огромном авторитете «Логики» Милля в XIX в., но
и о том, что «восторженный интерес читателей к этой книге далеко не всегда
соответствовал их способности оценить ее объективно» (Schumpeter, The His‑
tory of Economic Analysis (New York: Oxford University Press, 1954), pp. 449,
449n ).
2. См.: Neil B. de Marchi, ‘The Success of Mill’s Principles’, History of Political Econ‑
omy, 6 (Summer 1974), pp. 119—157.
3. Ibid., pp. 122, 143.
4. Двумя другими влиятельными индуктивистами были Джон Хершель (1792—
1871), видный математик и астроном, возведенный в рыцарское достоинство,
и Чарльз Бэббидж (1792—1871), профессор математики в Кембридже, про‑
славленный изобретатель вычислительной машины. С кембриджской груп‑
пой связывают еще одного индуктивиста, Джона Казенова (1788—1879), при‑
надлежавшего к семейству биржевых маклеров. Он долгое время состоял чле‑
ном Клуба политической экономии и присоединился к нападкам Мальтуса на
закон Сэя.
5. См.: S. G. Checkland, “The Advent of Academic Economics in England”, The
Manchester School of Economic and Social Studies, 19 (Jan. 1951), pp. 59—66.
6. Третьим предводителем христианских социалистов был преподобный Джон
Морис (1805—1872).
7. Schumpeter, op. cit., note 1, pp. 451, 530 . Крити‑
ческие замечания Шумпетера тем более весомы, что содержатся в книге, ко‑
торая в целом, как ни странно, очень благожелательна к Миллю.
8. Маркс, который, похоже, хорошо понимал, что представлял собой Милль, за‑
мечает, что Милль, пытаясь объединить теорию прибыли Рикардо с теорией
воздержания Сениора, явно «погряз в абсурдных противоречиях». Бела Ба‑
ласса в попытке отстоять правоту Милля решительно возражает, называя по‑
зицию Милля «синтезом» двух теорий. См.: Bela Balassa, ‘Karl Marx and John
Stuart Mill’, Weltwirschaftliches Archiv, 82 (1959, no. 2), pp. 149 ff.
9. Alexander Gray, The Development of Economic Doctrine (London: Longmans,
Green, 1931), p. 283. В доказательство послушаем самого Милля: «Кто встре‑
чает хотя бы малейшее осуждение, или, точнее, кто не встречает сочувствия и
благожелательности по поводу малейшего зла, которое он, возможно, сам же
навлек на себя и своих близких такого рода невоздержанностью? В то вре‑
мя как к человеку, проявляющему невоздержанность в потреблении спирт‑
ного, все, считающие себя нравственными людьми, относятся с неодобрением
и презрением, одним из главных оснований, используемых в призывах к за‑
нимающимся благотворительностью людям, является то, что просящий вспо‑
моществования имеет большую семью и неспособен прокормить ее… До тех
пор пока к рождению в семьях большого числа детей не будут относиться с те‑
ми же чувствами, с какими относятся к пьянству или любой другой физиче‑
ской невоздержанности, нельзя надеяться на значительное улучшение нрав‑
ственности. Но что можно ожидать от бедняков, когда аристократия и духо‑
венство первыми подают пример невоздержанности этого рода?» (John Stuart
Mill, Principles of Political Economy (5th ed., New York: D. Appleton & Co., 1901),
361
295
ГЛАВА 8. Джон Стюарт Милль и восстановление авторитета экономического учения...
I, 459, 459n ).
10. См.: Torrens, On Wages and Combinations (1834).
11. См.: Schumpeter, op. cit., note 1, pp. 667—671 .
12. См.: W. H. Hutt, The Theory of Collective Bargaining, 1930—1975 (San Francisco:
Cato Institute, 1980), pp. 1—6.
13. При этом, однако, Милль в «Основах» описал закон Сэя недостаточно точно и
тем оставил место для превратного истолкования его Кейнсом столетие спу‑
стя. См.: W. H. Hutt, A Rehabilitation of Say’s Law (Athens, Ohio: Ohio Universi‑
ty Press, 1974), pp. 24—26.
(1). См., например: Доусон У. Манчестерский либерализм и международные от‑
ношения: Ричард Кобден о внешней политике. М.; Челябинск: Социум, 2019;
Мизес Л. фон. Либерализм. М.; Челябинск: Социум, 2018. Гл. 3: Либеральная
внешняя политика.
14. См.: de Marchi, op. cit., note 2, p. 154.
15. В 1861 г. на кафедре Уотли Кэрнса сменил Артур Хьюстон (1833—1914), по‑
следний ее профессор при жизни архиепископа. Он продолжил новую тради‑
цию Милля—Кэрнса, основывающую ценность на издержках. В работе «Прин‑
ципы ценности при обмене» («Principles of Value in Exchange», 1864) Хьюстон
утверждал, что «чистые издержки производства» — это главная детерминан‑
та ценности, и даже попытался вывести математически выраженную «едини‑
цу жертвы», которой можно измерять эти издержки. Критиковать эту теорию,
как заметил Блэк, «было бы делом совершенно излишним». См.: R. D. C. Black,
‘Trinity College, Dublin, and the Theory of Value, 1832—1863’, Economica, n. s. 12
(August 1945), p. 148. Хьюстону принадлежат также работы по сравнитель‑
ному правоведению и английской драматургии. См.: J. G. Smith, ‘Some Nine‑
teenth Century Irish Economists̓, Economica n. s. 2 (Feb. 1935), pp. 30—31.
16. J. E. Cairnes, The Character and Logical Method of Political Economy (2nd ed.,
London: Macmillan, 1875) pp. 83—87, 88 .
17. Цит. по: Crauford D. Goodwin, ‘British Economists and Australian Gold’, Journal
of Economic History, 30 (June 1970), p. 412.
18. Ibid., p. 414, 414n.
19. Однако с немонетарной точки зрения рост предложения золота для промыш‑
ленных и потребительских нужд не является «напрасной тратой», и эту точ‑
ку зрения нельзя не учитывать. Также нет «напрасной траты» в рамках обще‑
го поддержания наиболее полезного товарного стандарта (золотого) в качестве
денег, которые вместо государства производит рынок.
(2). Этот том остался ненаписанным по причине смерти автора в 1995 г.
Г л а ва 9
КОРНИ МАРКСИЗМА:
МЕССИАНСКИЙ КОММУНИЗМ
9.1. РАННИЙ КОММУНИЗМ
299
На протяжении столетий пресловутый идеал коммунизма представал
перед миром в мессианском и хилиастическом облике. Многочисленные
провидцы, и особенно Иоахим Флорский, пророчили, что конечным со‑
стоянием человечества будут совершенные гармония и равенство, что
тогда все будет общим, никому не придется работать и не потребуется
разделение труда. Конечно, у Иоахима Флорского проблемы производ‑
ства и собственности, а на самом деле редкости вообще «решались» за
счет того, что человек освобождался от физического тела. Если предста‑
вить людей как чистых духов, как равных и гармоничных бестелесных
существ, которые проводят все время в восхвалении Бога, то за этой тео‑
рией еще можно признать некоторую логичность. Но совсем другое де‑
ло — коммунистическая идея применительно к телесному человечеству,
по‑прежнему нуждающемуся в производстве и потреблении. Но так или
иначе, коммунистический идеал продолжал преподноситься в виде ре‑
лигиозной, милленаристской доктрины. В первом томе мы говорили об
огромном влиянии, которое она оказала на анабаптистское крыло Ре‑
формации в XVI в. Хилиастическими и коммунистическими мечтаниями
вдохновлялись в период гражданской войны в Англии в середине XVII в.
различные маргинальные протестантские секты, в частности «диггеры»,
«рантеры» и «люди пятой монархии».
Среди протестантских сектантов эпохи гражданской войны самым
значительным предтечей марксистского коммунизма был основатель
движения диггеров Джерард Уинстенли (1609—1660), удостоившийся
многих похвал от марксистских историков. Отец Уинстенли торговал
тканями; молодой Джерард пошел подмастерьем в текстильную тор‑
говлю и в конце концов сам стал торговцем. Однако его дело прогоре‑
ло, и в 1643—1648 гг. ему пришлось опуститься до положения наемного
сельскохозяйственного работника. По мере подъема протестантской ре‑
волюции в 1640‑х гг. Уинстенли занялся сочинением памфлетов мисти‑
ко‑мессианского свойства. К концу 1648 г. его хилиастическая доктрина
включала в себя всемирный коммунизм, при котором все имущество
является общим. Теологической основой было еретическое, пантеисти‑
ческое представление, согласно которому Бог присутствует в каждом
363
ГЛАВА 9. Корни марксизма: мессианский коммунизм
300
мужчине и в каждой женщине и не является отдельной от человека
персонифицированной сущностью. Это пантеистическое божество тре‑
бовало «сотрудничества» — под которым Уинстенли понимал не ры‑
ночную экономику, а принудительный коммунизм, — тогда как проти‑
воположное кредо дьявола поощряло индивидуалистический эгоизм.
Уинстенли учил, что Бог, тождественный высшему разуму, сотворил
Землю, но потом дьявол породил своекорыстие и институт частной соб‑
ственности. Вдобавок он утверждал явную нелепость — будто в Англии
до нормандского завоевания 1066 г. собственность была общей, а инсти‑
тут частной собственности возник в результате этого завоевания. Соот‑
ветственно, он призывал возвратиться к этой якобы изначальной ком‑
мунистической системе1.
В заключительной, наиболее полно изложенной версии своего учения,
«Закон свободы в его основе, или Истинное правление восстановленное»
(1652), Уинстенли изображает по преимуществу аграрное общество, где
все имущество является общей собственностью, а наемный труд, вся‑
кая коммерция и торговля полностью запрещены. Любая продажа или
покупка товаров карается смертью как измена коммунистической си‑
стеме. Деньги будут совершенно не нужны, поскольку не будет торгов‑
ли, и, соответственно, тоже подлежат запрещению. Правительство со‑
здаст склады для сбора и распределения всех продуктов, а «уклонистов»
ждут суровые наказания. К этому времени пантеизм Уинстенли начал
трансформироваться в атеизм: профессиональное духовенство будет
объявлено вне закона, соблюдение субботы отменено, «священники» бу‑
дут избираться голосованием и читать исключительно светские пропо‑
веди, разъясняющие достоинства коммунистической системы. Образо‑
вание станет бесплатным и обязательным, а большинство детей будут
приучать к полезным ремеслам — своего рода провозвестие прогрес‑
систской концепции образования. Чтение книг, которое необразованный
Уинстенли считал занятием гораздо менее полезным, чем приобретение
практических профессиональных навыков, приветствоваться не будет.
Стратегический план коммунистической победы Уинстенли видел
в том, что группы его последователей, диггеров, мирно перейдут на пу‑
стующие или общинные земли и создадут там коммунистические сооб‑
щества. В апреле 1849 г. первая группа диггеров под его личным руко‑
водством, отправилась на пустующие земли южнее Лондона, и в течение
следующего года там возникли 10 поселений. В первой коммуне насчи‑
тывалось лишь 30 диггеров, а в других коммунах по всей стране — в со‑
вокупности лишь несколько сотен. Уинстенли рассчитывал, что эти эга‑
литарные коммунистические поселения окажут вдохновляющее дейст‑
вие на массы и эти последние откажутся от наемного труда и частной
собственности, последуют в поселения диггеров и тем самым вызовут
ликвидацию рынка и частной собственности. Однако оказалось, что
массы относятся к коммунам диггеров крайне враждебно, и это приве‑
ло к быстрому упадку коммун. В 1652 г., когда появился magnum opus
364
9.1. Ранний коммунизм
Уинстенли, он тщетно просил диктатора Оливера Кромвеля ввести за‑
ветную систему сверху, поскольку надежда на стихийное участие масс
в создании такой системы вскоре продемонстрировала свою несостоя‑
тельность перед лицом реальности.
Еще одной мистической коммунистической сектой времен граж‑
данской войны были полубезумные рантеры. Они принадлежали к чи‑
слу классических антиномистов, т.е. верили, что все люди автоматиче‑
ски спасены благодаря существованию Иисуса, а потому могут не пови‑
новаться никаким законам и попирать все правила морали. Более того,
в среде рантеров считалось правильным и желательным совершать как
можно больше грехов. Это, по их убеждению, доказывало свободу от гре‑
ха и очищало людей от ложного обвинения в греховности: для чистых
сердцем все вещи чисты. Подобно Иоахиму Флорскому и анабаптистам
эпохи Реформации, рантеры проповедовали пришествие эры Святого
Духа, который присутствует в каждом человеке. Главное их отличие от
кальвинистов и пуритан состояло в том, что в этих последних, более ор‑
тодоксальных вероисповеданиях действие Святого Духа тесно увязыва‑
лось со Словом Божьим, т.е. с Библией. Но для рантеров, как и для других
групп Внутреннего света, все черти, как говорится, были на одно лицо.
Это тоже склоняло рантеров к пантеизму: как заявлял один из их лиде‑
ров, «сущность Божья равно проявляет себя и в листке плюща, и в са‑
мом славном ангеле».
Поэтому рантеры сочетали веру в коммунизм с полнейшей половой
распущенностью, дозволявшей иметь общих женщин и устраивать об‑
щие оргии гомосексуального и гетеросексуального характера2.
9.2. СЕКУЛЯРИЗОВАННЫЙ МИЛЛЕНАРИСТСКИЙ
КОММУНИЗМ: МАБЛИ И МОРЕЛЛИ
Во время бурных событий Французской революции коммунистические
идеалы и милленаристские пророчества вновь заявили о себе как о слав‑
ных целях человечества, но на сей раз преимущественно в секулярном
контексте. И перед новыми секулярными пророками коммунизма вста‑
ла трудная проблема: какими средствами будет осуществлено это соци‑
альное преобразование? Для религиозных хилиастов никогда не стоял
вопрос о средствах, т.е. о том, как произойдут великие перемены. На по‑
мощь придет рука Провидения либо в виде Второго пришествия Иисуса
Христа (так полагали предмилленаристы), либо в виде избранных про‑
роков и авангардных групп, которые положат начало тысячелетнему пе‑
риоду в предвосхищении окончательного возвращения Иисуса (так счи‑
тали постмилленаристы). Представителями этого последнего убеждения
были Ян Бокельсон и Томас Мюнцер. Но если христианские миллена‑
ристы всецело полагались на руку Провидения для гарантированного
осуществления своих целей, то чем могли обосновать свою уверенность
365
301
ГЛАВА 9. Корни марксизма: мессианский коммунизм
302
секуляристы? Казалось, они будут вынуждены удовольствоваться лишь
просвещением и увещеванием.
Задача секуляристов осложнялась еще тем обстоятельством, что ре‑
лигиозные милленаристы рассматривали конец истории и достижение
своей цели сквозь призму кровавого Апокалипсиса. Царство тысячелет‑
него мира и гармонии может установиться только в ходе периода «бедст‑
вий», в итоге последней войны добра со злом, ведущей к окончательной
победе над Антихристом3. Отсюда следовало, что, если светские ком‑
мунисты хотят подражать своим христианским предшественникам, им
придется достигать цели путем кровавой революции, а это всегда в луч‑
шем случае трудно. Поэтому неудивительно, что неистовые дни Фран‑
цузской революции способствовали подъему таких революционных над‑
ежд и устремлений.
Первые светские коммунисты появились в середине XVIII в. во Фран‑
ции в облике двух независимых индивидуумов. Идеи этих двух людей
впоследствии подхлестнули революционное движение в напряженной
атмосфере и внезапных всплесках Французской революции. Одним из
них был аристократ Габриэль Бонно де Мабли (1709—1785), старший
брат сторонника laissez faire и либерального философа Этьена Бонно де
Кондильяка. В противоположность брату Мабли всю жизнь писал труды
по самым разнообразным предметам4, и эти труды, как не без иронии за‑
мечает Александр Грей, «прискорбно многочисленны и объемны». Много‑
словные и туманные сочинения Мабли пользовались удивительной попу‑
лярностью в его время, а в течение нескольких лет после его смерти выш‑
ли четыре разных собрания сочинений, насчитывавшие от 12 до 26 томов.
Главная идея Мабли состояла в том, что все люди «совершенно» рав‑
ны и одинаковы, что все люди повсюду одни и те же. Он заявлял, что
распознал эту истину в законах природы. Так, в своей главной работе
«Doutes proposés» (1786), критикуя либеральную теорию естественных
прав Мерсье де ла Ривьера, Мабли берет на себя смелость выступить от
имени Природы: «Природа говорит нам… Я люблю вас одинаково»5.
Как и большинство последующих коммунистов, Мабли столкнулся
с одной из самых трудных проблем коммунизма: если все имущество на‑
ходится в общем владении и все люди равны, то нет стимула работать,
поскольку работа обогащает не самого работника, а общественное хра‑
нилище. Мабли особенно волновала эта проблема, поскольку он утверж‑
дал, что коммунизм был естественным и изначальным состоянием чело‑
века, а частная собственность появилась, чтобы испортить это состояние
безделием тех, кто желал жить за счет других6.
Предложенные им решения этой тягостной проблемы вряд ли мож‑
но назвать приемлемыми. С одной стороны, он предлагал, чтобы все за‑
тянули пояса, хотели меньше, довольствовались спартанским аске‑
тизмом. Другим решением было то, что впоследствии Че Гевара и Мао
Цзедун называли «моральными поощрениями»: примитивное матери‑
альное вознаграждение нужно заменить признательностью общества
366
9.2. Секуляризованный милленаристский коммунизм: Мабли и Морелли
в виде знаков отличия, медалей и тому подобного. Александр Грей от‑
мечает, что Мабли тоже хотел использовать такие «знаки отличия» или
«почетные грамоты к дню рождения», чтобы побудить всех работать. По
мнению Грея, чем больше таких «знаков отличия» раздается в виде сти‑
мулов, тем меньше они кого‑либо выделяют и тем меньше к чему‑либо
побуждают. Кроме того, Мабли не объясняет, «как и кем должны прису‑
ждаться эти знаки отличия».
Грей добавляет, что в таком коммунистическом обществе многие лю‑
ди, не получающие почетных знаков, будут, вероятно, раздосадованы и
возмущены такой несправедливостью, хотя «их рвение не ослабевает»7.
Таким образом, два решения Габриэля де Мабли продиктованы на‑
деждой на чудесное изменение человеческой природы; впоследствии
марксисты связывали такое изменение с появлением нового социали‑
стического человека, готового ограничить свои желания и считать сти‑
мулами к работе требования коллектива или получаемые от него гро‑
шовые знаки отличия. Но при всей своей приверженности коммунизму,
Мабли в глубине души был все же реалистом и поэтому не рассчиты‑
вал на торжество коммунизма. Напротив, считал он, человек настолько
погряз в грехе своекорыстия и частной собственности, что реально воз‑
можны только паллиативные меры в виде принудительного распределе‑
ния и всякого рода запретов. Поэтому нисколько не удивляет, что Мабли
оказался неспособен вдохновить и активизировать зарождение и рост
революционного коммунистического движения.
Если Габриэль де Мабли был пессимистом, то этого нельзя сказать
о Морелли; о нем самом мало что известно, но его опубликованное в 1755 г.
и выдержавшее к 1773 г. еще пять изданий сочинение «Кодекс природы»
(«Le Code de la Nature») оказалось весьма влиятельным. Морелли ни‑
сколько не сомневался в осуществимости коммунизма; он не видел проб‑
лемы в уклонении от труда или в отсутствии стимулов. Иными словами,
он не считал нужным изменять природу человека или создавать нового
социалистического человека. Несколько вульгаризируя Руссо, Морел‑
ли полагал, что люди в общем и целом добры, альтруистичны и предан‑
ны труду. Дело лишь в упадочных и порочных институтах — главным
образом в институте частной собственности; стоит только отменить их, и
естественная добродетельность человека тут же возьмет верх. (Вопрос:
а кто же создал эти негодные институты, если не человек?) Ликвидируй‑
те частную собственность, и преступления исчезнут.
С точки зрения Морелли, организация коммунистической утопии то‑
же не составляет проблемы. Министерство труда и министерство по‑
требления с легкостью решат, что кому надлежит делать и сколько то‑
варов и услуг удовлетворят его потребности. Для Морелли все это сво‑
дилось к тривиальным вычислениям, к составлению перечня вещей и
людей. В этом плане он является предшественником Маркса и Ленина,
которые сводили колоссальные проблемы социалистического админи‑
стрирования и распределения просто к бухгалтерскому учету.
367
303
ГЛАВА 9. Корни марксизма: мессианский коммунизм
304
Но на самом деле все оказывается далеко не так просто. Мабли, пес‑
симист в отношении человеческой природы, явно хотел, чтобы все со‑
вершалось на основе добровольности индивидуальных действий. А заве‑
домый оптимист Морелли был готов применить жесткие принудитель‑
ные меры, чтобы все «добрые» граждане соблюдали порядок. И вновь,
как у Мабли, распоряжения коммунистического государства непосред‑
ственно диктовала Природа, веления которой открылись для Морелли.
Он разработал сложное устройство предполагаемого государства и об‑
щества, устройство, основанное, насколько можно судить, на четких ве‑
лениях закона природы, которые в подавляющем большинстве долж‑
ны быть неизменными и вечными; это Морелли считал принципиально
важным условием своего проекта.
В частности, не должно быть никакой частной собственности поми‑
мо необходимой для повседневных нужд: каждый человек поддержи‑
вается и нанимается коллективом, каждый обязан работать, обязан
вносить посильный для него взнос в общественную кладовую и при со‑
блюдении этого условия получает из нее то, в чем нуждается; дети вос‑
питываются всем сообществом и получают совершенно одинаковые
пищу, одежду и обучение. Философские и религиозные доктрины со‑
вершенно запрещены, никакие различия недопустимы, дети не долж‑
ны быть испорчены никакими «баснями, сказками или смехотворными
вымыслами». Все здания должны быть одинаковыми и объединенны‑
ми в одинаковые кварталы; одежда должна изготовляться из одной и
той же ткани. Занятия должны быть ограниченными и четко назначен‑
ными государством.
Наконец, все эти законы должны быть священными и нерушимы‑
ми; всякий, кто попытается изменить их, подлежит пожизненному
заключению.
Подобно всем коммунистическим утопиям, государства Мабли и
Морелли, по словам Александра Грея, таковы, что «никакой человек
в здравом уме не согласится жить в них ни при каких условиях, если
есть возможность избежать этого». Помимо полного отсутствия в утопи‑
ях всяких стимулов для производства и изобретательства, «жизнь там
становится совершенно статичной… там ничего не происходит и в прин‑
ципе не может произойти»8.
Нужно добавить, что эти утопии представляли собой ухудшенные се‑
куляризованные версии идей христианских милленаристов. По пред‑
ставлениям последних, Иисус Христос (или, как вариант, его доверен‑
ные лица и предшественники) возвращается в земную жизнь с целью
положить конец истории, и благодатность этого момента достаточно ве‑
лика, чтобы славить Бога, не беспокоясь об отсутствии земных перемен.
Как мы видели, именно так представлялось Иоахиму Флорскому Тыся‑
челетнее царство с бестелесными людьми. А в светских утопиях царят
(в лучшем случае) унылая серость и застой, абсолютно претящие зем‑
ной человеческой природе.
368
9.2. Секуляризованный милленаристский коммунизм: Мабли и Морелли
Между тем, однако, христианский милленаризм тоже возрождает‑
ся в эти бурные времена. Так, в середине XVIII в. швабский пиетист Ио‑
ганн Кристоф Этингер проповедовал пришествие всемирного теократи‑
ческого царства святых, членов тысячелетнего христианского государ‑
ства, у которых все общее и нет ни рангов, ни имущества. Особенным
влиянием у позднейших немецких пиетистов пользовался Луи Клод де
Сен‑Мартен (1743—1803); в первой своей книге (1773), получившей ши‑
рокую известность, «Des Erreurs et la Verité» («Заблуждения и истина»),
он описал «внутреннюю церковь избранных», которая существует с не‑
запамятных времен и придет к власти в наступающей новой эпохе. Эта
мартинистская тема была подхвачена розенкрейцерами, особенно мно‑
гочисленными в Баварии. В XVII—XVIII вв. баварские розенкрейцеры
занимались главным образом алхимической мистикой, но затем стали
все больше говорить о том, что в приближающуюся тысячелетнюю эпоху
мировая власть перейдет к внутренней церкви избранных. Самый вид‑
ный баварский розенкрейцер Карл фон Эккартсхаузен затронул эту те‑
му в двух широко известных книгах — «Сведения о магии» (1788—1792)
и «О совершенствовании» (1797). В этой последней книге он предполо‑
жил, что внутренняя церковь избранных восходит ко временам Авраама
и движется ко всемирному государству, которым будут управлять хра‑
нители божественного света. Эта третья и последняя эпоха истории, эпо‑
ха Духа Святого, уже близка. Само собой разумеется, просветленными
избранными, назначенными управлять новым общим миром, были чле‑
ны ордена розенкрейцеров, поскольку о приближения третьей эпохи не‑
опровержимо свидетельствовало быстрое распространение мартинизма
и самого розенкрейцерства.
В 1780—1790‑х гг. эти движения действительно распространялись.
Прусский король Фридрих Вильгельм II и значительная часть его при‑
ближенных в конце 1780‑х гг. обратились в розенкрейцерство. Точно
так же десятилетием позже поступил русский царь Павел I под впечат‑
лением от чтения Сен‑Мартена и Эккартсхаузена, которых он считал
носителями божественного откровения. Влияние Сен‑Мартена подкре‑
плялось еще тем, что он возглавлял масонов шотландского обряда в Лио‑
не и был главной фигурой так называемого апокалиптико‑христианско‑
го направления масонства9.
9.3. ЗАГОВОР РАВНЫХ
В разгар французской революционной смуты один молодой журналист
из Пикардии, вдохновившись сочинениями Мабли и Морелли, решил со‑
здать тайную революционную организацию для установления комму‑
низма. В стратегическом плане это был шаг вперед по сравнению с двумя
идейными основоположниками, которые могли лишь разъяснить свои
цели, но не представляли, как их достичь. Франсуа Ноэль («Гай Гракх»)
369
305
ГЛАВА 9. Корни марксизма: мессианский коммунизм
Бабеф (1764—1797), журналист и комиссар по земельным сделкам в Пи‑
кардии, приехал в Париж в 1790 г. и погрузился в напряженную рево‑
люционную атмосферу. К 1793 г. Бабеф стал убежденным сторонником
экономического равенства и коммунизма. Два года спустя он основал
тайную организацию «Союз равных», сложившуюся вокруг его новой га‑
зеты «Народный трибун». «Трибун», как и ленинская «Искра» столети‑
ем позже, задавал линию поведения для соратников Бабефа и для тех,
кто ему сочувствовал. По словам Джеймса Биллингтона, «Трибун» «был
первой в истории газетой, которая стала легальным органом нелегаль‑
ной революционной организации»10.
Предельным идеалом Бабефа и его тайного общества было абсолют‑
ное равенство. Природа, как были убеждены сторонники Бабефа, тре‑
бует полнейшего равенства. Любое неравенство несправедливо, поэтому
необходимо ввести общность имущества. В «Манифесте равных», кото‑
рый был написан одним из ближайших сподвижников Бабефа Сильве‑
ном Марешалем, эта идея высказывалась с полной ясностью: «Мы хотим
равенства или смерти — вот чего мы хотим». Затем «Манифест» про‑
возглашал: «Ради него мы согласны на все; согласны смести все. Пусть
исчезнут, если надо, все искусства, только бы нам осталось подлинное
равенство».
В идеальном коммунистическом обществе, о котором мечтали заго‑
ворщики, частная собственность ликвидируется, все имущество обоб‑
ществляется, передается на общественные склады и с них распределя‑
ется «по справедливости». Распределением ведает начальство. Выходит,
в пресловутом «мире равенства» все‑таки должны быть вышестоящие!
Труд должен быть принудительной обязанностью, «служением отечест‑
ву… с помощью полезной работы». Лица, занимающиеся преподавани‑
ем и наукой, «должны предоставить свидетельство о благонадежности».
«Манифест» признавал, что это повлечет за собой гигантское, но неиз‑
бежное расширение бюрократического аппарата в коммунистическом
мире, где «отечество завладевает человеком со дня его рождения и не
покидает до самой смерти». Суровые наказания в виде каторжного труда
будут применяться «к лицам обоего пола, подающих обществу вредный
пример отсутствия у них гражданского сознания, пример праздности,
роскошного образа жизни и распущенности». Эти наказания, расписан‑
ные, по словам одного историка, «с любовью и в больших подробно‑
стях»11, в целом сводились к высылке на каторжные острова.
Отношение к свободе слова и свободе печати тоже вполне предска‑
зуемо. Пресса не смеет «ставить под вопрос справедливость равенства»
и втягивать республику «в нескончаемые и роковые дискуссии». Кро‑
ме того, «никто не может высказывать взгляды, находящиеся в прямом
противоречии со священными принципами равенства и народного су‑
веренитета». По сути, писаный текст разрешается печатать лишь при
условии, что «блюстители воли нации считают, что его опубликование
может принести пользу республике».
370
9.3. Заговор равных
Во всех коммунах трапезы должны быть общими, а присутствие на
них — обязательным для всех членов. Кроме того, получить «дневной
рацион» можно только в местности проживания; единственное исклю‑
чение делается для тех, кто «перемещается с разрешения администра‑
ции». Все приватные развлечения «строжайшим образом запрещены» —
«из опасения, как бы воображение, освобожденное от надзора строгого
судьи, не породило вскоре ужасных пороков, столь противоречащих об‑
щему благу». А если говорить о религии, «все так называемые открове‑
ния должны быть изгнаны законами».
На позднейший марксизм‑ленинизм сильно повлияла не только эга‑
литарная коммунистическая цель Бабефа, но и его стратегическая тео‑
рия и практика конкретной организации революционной деятельности.
У богатых, объявили приверженцы Бабефа, нужно все отнять, а бед‑
ных поддержать за счет богатых. Самое главное, революцию во Фран‑
ции нужно «довести до конца» или совершить повторно; необходимо пол‑
нейшее потрясение основ (bouleversement total), полнейшее разрушение
существующих институтов, только тогда из этих обломков можно будет
построить новый и совершенный мир. В своем собственном «Плебейском
манифесте» Бабеф заявил: «Пусть все превратится в хаос и пусть из это‑
го хаоса возникнет новый, возрожденный мир»12. Этот манифест, опубли‑
кованный в ноябре 1795 г., чуть раньше «Манифеста равных», стоит пер‑
вым в ряду революционных манифестов, который полвека спустя достиг‑
нет апогея в «Манифесте Коммунистической партии» Маркса.
В двух манифестах отразилось существенное различие между Ба‑
бефом и Марешалем, которое могло бы привести движение к расколу,
если бы оно вскоре не было разгромлено. В «Плебейском манифесте» Ба‑
беф начал склоняться к христианскому мессианству: он отдавал должное
не только Моисею и Иисусу Навину, но в особенности и Иисусу Христу,
как его, Бабефа, «соратнику». В тюрьме Бабеф написал «Новую историю
жизни Иисуса Христа». Однако большинство членов тайного общества
были воинствующими атеистами, обозначавшими себя претенциозной
аббревиатурой l’HSD (l’Homme sans Dieu, «человек без Бога»).
Помимо идеи революционного заговора, Бабеф, впечатленный воз‑
можностями вооруженной борьбы, стал подумывать о народной пар‑
тизанской войне, о революции, которую совершают особые «фаланги»
людей, чьей постоянной целью является революция; таких людей Ле‑
нин потом назовет «профессиональными революционерами». Вынаши‑
вал Бабеф и мысль о военизированных отрядах, которые создают базу
в определенной местности и постепенно расширяют зону своего влия‑
ния: «Возрастая в числе и объединяясь по мере приобретения террито‑
рии, мы должны укрепляться организационно».
Расчет на тайный внутренний круг заговорщиков, на сплоченную
группу профессиональных революционеров — вот что, несомненно,
придавало стратегической концепции Бабефа поразительную парадок‑
сальность. Во имя гармонии и полнейшего равенства революционеры
371
306
ГЛАВА 9. Корни марксизма: мессианский коммунизм
307
должны безоговорочно подчиняться высшему руководству; члены тай‑
ной организации призваны навязывать свою волю массам. Верховный
руководитель, возглавляющий всевластных бойцов, должен в подходя‑
щий момент подать сигнал к введению в обществе полного равенства. Ре‑
волюция совершается для того, чтобы сделать ненужными дальнейшие
революции, а всемогущая иерархия необходима якобы для того, чтобы
навсегда покончить со всякой иерархией.
Но сам Бабеф, как мы видели, не усматривал в этом никакого пара‑
докса и не имел намерения уничтожить иерархию. Гимны «равенству»
были достаточно жалкой попыткой закамуфлировать подлинную цель —
абсолютную и постоянную диктатуру, или, если вспомнить яркий образ
Оруэлла, «ботинок, втоптанный в лицо человека, — навсегда».
Когда в конце февраля 1796 г. начались репрессии, члены тайного об‑
щества равных ушли в еще более глубокое подполье и месяцем позже
учредили Тайную директорию общественного спасения. Семь директо‑
ров тайно встречались каждый вечер, принимали общие анонимные ре‑
шения, а затем каждый член этого центрального комитета передавал
указания 12 «инструкторам», возглавлявшим значительную повстанче‑
скую группу в одном из 12 районов Парижа. Таким путем заговорщики
смогли мобилизовать 17 тыс. парижан, но раскрыли себя, поскольку тай‑
ный директорат очень хотел завербовать сторонников в армии. По доно‑
су Бабеф был арестован 10 мая 1796 г. и на следующий год казнен, а тай‑
ное общество подверглось разгрому.
Однако после репрессий почти всегда остаются способные к вос‑
становлению очаги инакомыслия, и факел революционного коммуниз‑
ма перешел в руки бабувиста,арестованного вместе с лидером, но из‑
бежавшего казни. Филиппо Джузеппе Мария Лодовико Буонарроти
(1761—1837) был старшим сыном в аристократическом, но обедневшем
флорентийском семействе и потомком великого Микеланджело. Ког‑
да в начале 1780‑х гг. Буонарроти изучал право в Пизанском универси‑
тете, он попал под влияние имевшихся на факультете последователей
Морелли. Он зарекомендовал себя как радикальный журналист и из‑
датель газеты, а затем участвовал на стороне революционных францу‑
зов в сражениях против итальянских войск. Весной 1794 г. Буонарроти
был назначен начальником администрации оккупированного француза‑
ми итальянского города Онелья. Он объявил местным жителям, что все
люди должны быть равными и проведение какого‑либо различия меж‑
ду ними есть попрание природного закона. По возвращении в Париж он
успешно защищал себя на процессе по обвинению в применении террора
в Онелье, а потом вступил в тайное общество Бабефа. Знакомство с На‑
полеоном позволило Буонарроти избежать казни; вскоре он вышел из
тюрьмы и впоследствии поселился в Женеве.
Всю вторую половину своей жизни Буонарроти был тем, кого совре‑
менный его биограф называет «первым профессиональным революцио‑
нером», стремившимся организовать революции и тайные организации
372
9.3. Заговор равных
по всей Европе. Перед казнью Бабефа и других Буонарроти торжест‑
венно обещал своим товарищам подробно описать их деятельность и вы‑
полнил это обещание; в возрасте 67 лет он опубликовал в Бельгии «За‑
говор равных Бабефа» (1828). О Бабефе и его соратниках к тому време‑
ни уже давно никто не вспоминал; обширная книга Буонарроти стала
первой и самой бескомпромиссной историей идей и деяний Бабефа. Она
служила источником вдохновения для революционных и коммунистиче‑
ских групп и прекрасно продавалась: английский перевод 1836 г. за ко‑
роткое время разошелся тиражом 50 тыс. экземпляров.
Размышляя о прежних неудачах революционеров, Буонарроти
утверждал: после победы революционных сил власть должна сразу же
переходить к сильной элите. Иными словами, власть революции следу‑
ет немедленно переводить в распоряжение «сильной, неизменной, прос‑
вещенной и несгибаемой воли», которая «обратит все силы народа про‑
тив внутренних и внешних врагов» и очень постепенно подготовит наро‑
доправие. Буонарроти объяснял такую необходимость тем, что «люди не
способны ни переродиться самостоятельно, ни правильно выбрать тех,
кто должен руководить перерождением».
9.4. РАСПРОСТРАНЕНИЕ КОММУНИЗМА
На 1830—1840‑е гг. приходится распространение мессианских и хилиа‑
стических коммунистических и социалистических групп по всей Европе;
в первую очередь это относится к Франции, Бельгии, Германии и Англии.
Последователи Оуэна, Кабе, Фурье, Сен‑Симона и многих других мно‑
жились и взаимодействовали, и нет необходимости детально рассматри‑
вать эти течения или их специфические разновидности13. Хотя уроженец
Уэльса Роберт Оуэн (1771—1850) впервые использовал слово «социали‑
стический» в печатном тексте в 1827 г. и играл со словом «коммунионист‑
ский», наиболее распространенным обозначением новой системы в ко‑
нечном итоге стало слово «коммунистический». Впервые оно появилось
в популярном утопическом сочинении Этьена Кабе «Путешествие в Ика‑
рию» (1839)14 и с необыкновенной быстротой распространилось по всей
Европе; этому способствовало появление регулярного почтового сообще‑
ния с помощью пароходов и первых телеграфных линий. Когда Маркс и
Энгельс в знаменитой первой фразе своего итогового «Манифеста Ком‑
мунистической партии» написали, что «призрак бродит по Европе —
призрак коммунизма», эти слова звучали как риторическое преувеличе‑
ние, но тем не менее были недалеки от истины. Как отмечает Биллингтон,
магическое слово «коммунизм» «распространялось по континенту со ско‑
ростью, абсолютно небывалой в истории таких вербальных эпидемий»15.
В этом сонме разнородных фигур и групп встречаются любопытные
образцы, на которых стоит остановиться. Самой первой немецкой груп‑
пой революционеров в изгнании стала Лига отверженных; ее под впечат‑
373
308
ГЛАВА 9. Корни марксизма: мессианский коммунизм
309
лением от идей Буонарроти основал в Париже Теодор Шустер. Его пам‑
флет «Исповедание веры отверженного» (1834) был, вероятно, первым
проектом революции, которую совершают изгои и парии общества, лю‑
ди, не вписывающиеся в схему производственных отношений; об этом
слое Маркс по понятным причинам отзывается крайне нелестно, име‑
нуя его «люмпен‑пролетариатом». В 1840‑х гг. большое значение люм‑
пенам придавали ведущий анархокоммунист Михаил Бакунин (1814—
1876), а в конце 1960‑х — начале 1970‑х гг. новые левые.
«Отверженные» были первой международной организацией комму‑
нистов‑революционеров, насчитывавшей около 100 членов в Париже и
примерно 80 во Франкфурте‑на‑Майне. Однако в 1838 г. Лига отвержен‑
ных распалась; многие, включая Шустера, занялись националистиче‑
ской агитацией. Но очень скоро на ее место пришла другая значительная
группа немецких эмигрантов, Союз справедливых, тоже обосновавшая‑
ся в Париже. По сравнению с другими немецкие коммунистические груп‑
пы всегда отличались большей приверженностью христианству. Так,
возглавлявший парижскую штаб‑квартиру Союза справедливых Карл
Шаппер именовал своих сподвижников «братьями во Христе» и превоз‑
носил будущую революцию как «великий день воскресения человече‑
ского». Религиозный настрой Союза справедливых еще более усилил‑
ся благодаря видному немецкому коммунисту, ученику портного Виль‑
гельму Вейтлингу (1808—1871). В нелегально напечатанном и столь же
нелегально распространявшемся и обсуждавшемся манифесте «Чело‑
вечество, как оно есть и каким должно быть» (1838), который Вейтлинг
написал для Союза справедливых, он объявил себя «социальным Лю‑
тером» и осудил деньги как источник всей порочности и эксплуатации.
Вейтлинг предлагал отменить частную собственность и деньги, а цен‑
ность всех продуктов исчислять в «трудовых часах» — трудовая теория
ценности, воспринятая слишком серьезно. Для работы на предприятиях
коммунального хозяйства и в тяжелой промышленности он предлагал
создать централизованную «промышленную армию», в которой должны
были с 15 до 18 лет служить все мужчины и женщины.
Выдворенный из Франции после революционных событий 1839 г., Со‑
юз справедливых перебрался в Лондон, где учредил более широкую
представительскую организацию — Образовательное общество для не‑
мецких трудящихся (1840). Три ведущих руководителя этого общества,
Карл Шаппер, Бруно Бауэр и Йозеф Моль, смогли к 1847 г. увеличить его
численность до тысячи с лишним человек, включая 250 членов в других
странах Европы и Латинской Америки.
Разительный контраст представляют собой фигуры двух молодых
коммунистов, возглавлявших движение в 1840‑х гг. и совершенно за‑
бытых последующими поколениями — и даже почти всеми историка‑
ми. Эти двое являлись выразителями разных сторон коммунистической
перспективы и воплощали собой два разных течения коммунистическо‑
го движения.
374
9.4. Распространение коммунизма
Одним из них был английский христианский визионер и фантаст Гуд‑
вин Бармби (1820—1881). В возрасте 20 лет Бармби, тогда последователь
Оуэна, приехал в Париж с предложением создать международную ас‑
социацию социалистов, охватывающую весь мир; временный комитет во
главе с Жюлем Гаем действительно был сформирован, но дальше этого
дело не пошло. Однако сам план послужил прообразом Первого Интер‑
национала. Самое же главное, в Париже Бармби открыл для себя сло‑
во «коммунистический» и принялся пропагандировать его с невиданной
энергией. «Коммунистический» и «коммунитарный» были для него взаи‑
мозаменимыми терминами; во Франции он помогал организовать то, что
описал английским последователям Оуэна как «общественные банкеты
коммунистической, или коммунитарной, школы». По возвращении в Ан‑
глию Бармби не утратил страсти к делу. Он основал Общество коммунис‑
тической пропаганды, которое вскоре стало называться Всеобщим ком‑
мунитарным обществом, и учредил газету «The Promethean or Commu‑
nitarian Apostle», вскоре переименованную в «The Communist Chronicle».
Для Бармби коммунизм был «социетарной наукой» и одновременно ито‑
говой религией человечества. Символ его веры, изложенный в первом но‑
мере «The Promethean», утверждал, что «божественное — это комму‑
низм, а дьявольское — индивидуализм». После этого многообещающего
начала Бармби писал коммунистические гимны и молитвы и призывал
к созданию коммунитариумов, которые будут управляться верховной
коммунархией во главе с избранными коммунархом и коммунархессой.
Он постоянно провозглашал «религию коммунизма» и для начала счел
правильным объявить себя «понтифархом Коммунистической церкви».
Подзаголовок «The Communist Chronicle» ясно свидетельствовал
о неохристианском мессианизме Бармби: «Апостол Коммунистической
церкви и коммунитивной жизни: общность с Богом, общность христи‑
ан; общность молитв, общность трудов, общность достояния». Борьба за
коммунизм, заявлял Бармби, это борьба апокалиптическая; она долж‑
на завершиться мистическим преображением Сатаны в Бога: «В свя‑
той Коммунистической церкви дьявол будет обращен в Бога… И этим
обращением Сатаны Бог поистине призовет людей… к общности молитв,
общности трудов и общности достояния, как духовного, так и материаль‑
ного… на эти грядущие дни»16.
Ключевой поворот произошел в июне 1847 г., когда две наиболее ате‑
истические коммунистические группы, Союз справедливых в Лондоне
и крохотный, всего из 15 человек, Коммунистический корреспондент‑
ский комитет в Брюсселе, который возглавлял Карл Маркс, объедини‑
лись в Союз коммунистов. В декабре на втором съезде идеологические
разногласия внутри Союза были улажены, и Маркса попросили напи‑
сать программное заявление новой партии, которым стал знаменитый
«Манифест Коммунистической партии».
Что касается Кабе и Вейтлинга, то в 1848 г. они навсегда уехали в Сое‑
диненные Штаты в надежде установить там коммунизм. Однако в быстро
375
310
ГЛАВА 9. Корни марксизма: мессианский коммунизм
311
растущем и крайне индивидуалистическом американском обществе все
их попытки бесславно провалились. Икарийцы Кабе поселились в Те‑
хасе, а затем в Нову, штат Иллинойс, но между ними начались непре‑
станные раздоры; в конце концов Кабе, изгнанный своими бывшими по‑
следователями из Нову, уехал в Сент‑Луис, где и умер в 1856 г., пре‑
зираемый почти всеми. Вейтлинг сдался гораздо быстрее. В Нью‑Йорке
он стал адептом индивидуалистического и при этом леворикардианско‑
го проекта денег на основе рабочего времени, разработанного Джосайей
Уорреном. В 1854 г. Вейтлинг отошел от прежних дел еще дальше, стал
чиновником американской иммиграционной службы и в течение послед‑
них 17 лет жизни занимался главным образом продвижением своих изо‑
бретений. Иными словами, в итоге Вейтлинг волей‑неволей «проголосо‑
вал ногами» и встроился в капиталистический порядок.
Тем временем Гудвин Бармби кочевал по Нормандским островам
в попытках основать утопическую коммуну и обвинял одного бывше‑
го последователя, который учредил более практическое издание «Com‑
munist Journal», в том, что тот «нарушил его авторские права» на тер‑
мин «коммунизм». Однако постепенно Бармби отказался от универса‑
лизма и начал называть себя «национальным коммунистом». В 1848 г.
он уехал во Францию, стал унитаристским священником, подружился
с Мадзини и совершенно отказался от коммунизма в пользу революци‑
онного национализма.
Другой примечательной фигурой был видный молодой французский
коммунист Теодор Дезами (1808—1850). Он представлял конкурирую‑
щее направление воинствующего атеизма и жесткого партийного под‑
хода. В молодости он был личным секретарем Кабе, а потом возглавил
внезапный коммунистический бум 1839—1840 гг. Вскоре после этого Де‑
зами, возможно, стал основателем марксистско‑ленинистской тради‑
ции идеологического и политического отлучения всех, кто отклоняется
от правильной политической линии. А именно в 1842 г. плодовитый пам‑
флетист Дезами резко отозвался о своем бывшем менторе Кабе и в пам‑
флете «Клевета и политика г‑на Кабе» обвинил его в хроническом не‑
постоянстве. Здесь же Дезами впервые заявил, что идеологическая и
политическая дисциплина является неотъемлемым атрибутом комму‑
нистического движения.
Что еще важнее, Дезами хотел освободить французский коммунизм
от влияния квазирелигиозной, художественно‑маралистической кар‑
тины коммунизма, которую Кабе изобразил в «Путешествии в Икарию»
и особенно в «Коммунистическом кредо» (1841). Дезами желал блюсти
строгую «научность» и утверждал, что коммунистическая революция
столь же рациональна, сколь и неизбежна. Неудивительно, что его вы‑
соко ценил Маркс.
Кроме того, Дезами решительно отвергал мирные или половинчатые
средства. Он настаивал на том, что коммунистическая революция долж‑
на немедленно конфисковать всю частную собственность и все деньги.
376
9.4. Распространение коммунизма
Полумеры не устроят никого, заявлял Дезами; значит, как передает его
мысль Биллингтон, «быстрая и полнейшая перемена будет менее крова‑
вой, чем медленный процесс, поскольку коммунизм высвобождает при‑
родное доброе начало в человеке»17.
Революционный коммунизм должен быть введен не только быстро
и полностью — он должен быть всемирным и всеобщим. В грядущем
коммунистическом мире останется лишь глобальный «конгресс чело‑
вечества», один язык и одна трудовая повинность, именуемая «произ‑
водственные атлеты», которая будет выполняться в виде общих моло‑
дежных фестивалей. Кроме того, новая «всеобщая страна» упразднит не
только «узкий» национализм, но и такие сеющие раздор институты, как
семья. В поразительном противоречии со своим принципом идеологиче‑
ского отлучения Дезами заявлял, что при коммунизме конфликты ста‑
нут по определению невозможными: «Между коммунистами не может
быть разногласий; соперничество среди нас может быть лишь соперни‑
чеством в гармоничности или в умственных способностях», поскольку
«коммунитарные принципы» заключают в себе «решение всех проблем».
Однако при всем своем воинствующем атеизме Дезами не был лишен
религиозного пыла и даже веры, ибо говорил о «том возвышенном рве‑
нии, которое составляет социализм» и призывал пролетариев вновь вой‑
ти «в эгалитарную церковь, вне которой не может быть спасения».
Арест Дезами и судебный процесс 1844 г. произвели сильное впечат‑
ление на находившихся в Париже немецких коммунистов — Арноль‑
да Руге, Мозеса Хесса и Карла Маркса. Хесс начал работу над немец‑
ким переводом «Кодекса общности»; в этом его поощрял Маркс, объя‑
вивший труд Дезами «научно‑социалистическим, материалистическим
и подлинно гуманистическим»18.
9.5. ПРИМЕЧАНИЯ
1. Напротив, большинство протестантских групп придерживались противопо‑
ложного и, в принципе, правильного убеждения, что нормандское завоевание
установило в Англии централизованно созданную систему земельных владе‑
ний феодального типа, тогда как до этого Англия была гораздо ближе к идил‑
лической подлинной частной собственности. Энгельс и некоторые другие
историки и антропологи находили первоначальный ранний коммунизм, или
золотой век, в первобытных, дорыночных племенных сообществах. Однако со‑
временные антропологические исследования показали, что большинство пер‑
вобытных и племенных сообществ были основаны на частной собственности,
деньгах и рыночной экономике. См., например: Bruce Benson, ‘Enforcement of
Private Property Rights in Primitive Societies: Law Without Government̓, Jour‑
nal of Libertarian Studies, 9 (Winter 1989), pp. 1—26.
2. Здесь нужно сказать хотя бы несколько слов о самой примечательной из этих
радикальных групп, «людях пятой монархии». Они были близки не столько
к коммунистам, сколько к анабаптистам эпохи Реформации в том отношении,
377
312
ГЛАВА 9. Корни марксизма: мессианский коммунизм
313
что относились к постмилленаристам и считали себя теми единственными
избранными, кто будет спасен. Кроме того, своей исторической миссией они
считали устранение всех прочих ради освобождения мира от греха и содей‑
ствие скорому Второму пришествию, с которым установится Царство Божие
во всем мире.
3. Мы здесь намеренно упрощаем подчас очень замысловатые построения мил‑
ленаристской мысли. Например, в тщательно разработанном предмиллена‑
ристском учении «фундаментализма» ХХ в. период бедствий будет представ‑
лять собой семь исключительно бурных лет, «семидесятую неделю» Книги Да‑
ниила, и за это время будут повергнуты не только Антихрист («Зверь»), но и
«Дракон» (Антибог), «Лжепророк» (антагонист Духа Святого), «Великая блуд‑
ница», а также многие другие олицетворения зла. См.: George M. Marsden, Fun‑
damentalism and American Culture: The Shaping of Twentieth‑Century Evangel‑
icalism: 1870—1925 (New York: Oxford University Press, 1980), pp. 58—59.
4. И при жизни Мабли, и потом его часто именовали «аббатом», хотя он рано по‑
кинул ряды духовенства.
5. Цит. по: Alexander Gray, The Socialist Tradition (London: Longmans Green,
1946), p. 87.
6. Ibid., p. 88.
7. Ibid., pp. 90—91.
8. Ibid., pp. 62—63.
9. О Сен‑Мартене, Эккартсхаузене и их влиянии см. информативную статью:
Paul Gottfried, ‘Utopianism of the Right: Maistre and Schlegel̓, Modern Age, 24
(Spring 1980), pp. 150—160.
10. James H. Billington, Fire in the Minds of Men: Origins of the Revolutionary Faith
(New York: Basic Books, 1980), p. 73.
11. Эта оценка и переведенные цитаты из «Манифеста» содержатся в работе:
Igor Shafarevich, The Socialist Phenomenon (New York: Harper & Row, 1980),
pp. 121—124 . См. так‑
же: Gray, op. cit., note 5, p. 107.
12. Billington, op. cit., note 10, p. 75. См. также: Gray, op. cit., note 5, p. 10n. Как за‑
мечает Грей, «требуется, собственно, уничтожать все подряд в уверенности,
что из праха разрушения возникнет прекрасный новый мир. Воодушевленный
этой надеждой, Бабеф был бы счастлив поднять такую пыль» (Ibid., p. 105).
13. Единственное, на чем мы остановимся ниже, это вклад Сен‑Симона и его по‑
следователей в концепцию «классовой борьбы».
14. Кабе (1788—1856) — видный французский адвокат, занимал должность гене‑
рального прокурора Корсики, но был уволен за резкие высказывания о фран‑
цузском правительстве и издание радикальной газеты. Он бежал в Англию и
там в 1830‑х гг. стал последователем Оуэна. Эту книгу Кабе написал и издал на
английском языке, а французский перевод был опубликован в следующем го‑
ду. Будучи скорее мирным коммунистом, нежели революционером, он с 1848 г.
и до самой смерти пытался организовывать утопические коммуны в США, но
все его проекты оказались неудачными.
378
9.5. Примечания
15.
16.
17.
18.
Billington, op. cit., note 10, p. 243.
Ibid., p. 257.
Ibid., p. 251.
Цит. по: J. L. Talmon, Political Messianism: the Romantic Phase (New York: Prae‑
ger, 1960), p. 157.
Глава 10
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ МАРКСА
О КОММУНИЗМЕ
10.1. МИЛЛЕНАРИСТСКИЙ КОММУНИЗМ
317
Ключом для понимания обширной и сложной философско‑теоретиче‑
ской системы, созданной Карлом Марксом (1818—1883), является про‑
стое осознание того, что Карл Маркс был коммунистом. Заявление на
первый взгляд банальное и затасканное, ставящее марксизм в один ряд
с множеством вульгарных концепций в философии, экономике, истории,
культуре и и т.д. Тем не менее для понимания Маркса его преданность
коммунизму является самым важным фактором. Гораздо более важ‑
ным, чем его диалектика, классовая борьба, теория прибавочной ценно‑
сти и все прочее. Коммунизм был мечтой, великой идеей, пределом же‑
ланий, конечной целью, которая явится оправданием людских страда‑
ний на протяжении всей истории человечества. Человеческая история
есть нечто иное, как история страданий, классовой борьбы и эксплуа‑
тации человека человеком. Как второе пришествие Мессии в христиан‑
ском богословии должно положить конец истории и создать новый рай
и новую землю, так и установление коммунизма должно положить ко‑
нец человеческой истории. И так же, как для христиан‑постмиленари‑
стов человек, во главе с Божьими пророками и святыми, создаст Царство
Божие на земле (а для премилленаристов у Иисуса должно быть мно‑
жество человеческих помощников при основании такого Царства), так
и для Маркса и для других коммунистических течений человечество, во
главе с авангардом из светских святых, создаст секуляризованное Цар‑
ствие Небесное на земле.
В мессианских религиозных движениях неизменно ожидается, что
миллениум наступит в результате мощного, насильственного перево‑
рота, Армагеддона, великой апокалиптической войны между добром и
злом. И после этого титанического конфликта на земле установится цар‑
ство справедливости, наступит миллениум, новая эра мира и гармонии.
Маркс решительно отвергал тех утопистов, которые намеревались
осуществить переход к коммунизму посредством постепенного эволю‑
ционного процесса, путем постепенного продвижения добра. Нет, Маркс
ориентировался на проповедников апокалипсиса, на постмилленарист‑
ских радикальных немецких и голландских анабаптистов XVI в., на мил‑
ленаристские секты времен гражданской войны в Англии и различных
380
10.1. Милленаристский коммунизм
групп христиан‑премилленаристов, который предвидели кровавый Ар‑
магеддон последних дней, прежде чем наступит новая эра. Действи‑
тельно, поскольку постмилленаристские иммедиатисты отказывались ждать постепенно‑
го распространения добра и святости среди людей, они присоединились
к премилленаристам, полагая, что только жестокая апокалиптическая
последняя битва между добром и злом, между святыми и грешниками
сможет установить новую эру. Согласно представлениям Маркса, на‑
сильственная мировая революция, совершаемая угнетенным пролета‑
риатом, станет тем самым инструментом, который обеспечит приход но‑
вого миллениума, коммунизма.
Фактически Маркс, подобно премилленаристам (или «милленари‑
стам»), пошел еще дальше, считая, что царство зла на земле достигнет
апогея как раз накануне Апокалипсиса. Для Маркса, как и для миллена‑
ристов, пишет Эрнест Тувесон:
Мировое зло должно достигнуть высшей точки, прежде чем в результа‑
те единого великого и полного коренного переворота оно будет сметено…
Милленаристский пессимизм по поводу возможности совершенст‑
вования существующего мира вперемешку с величайшим оптимиз‑
мом. История, как полагают милленаристы, развивается таким обра‑
зом, что, когда зло достигает вершины, безнадежная ситуация будет
развернута вспять. Тем самым будет восстановлено первоначальное,
истинно гармоничное состояние общества, некая разновидность эга‑
литарного порядка1.
В отличие от различных групп социалистов‑утопистов и подобно ре‑
лигиозным мессианистам, Карл Маркс не пытался детально описывать
картину будущего коммунизма. Например, указывать количество лю‑
дей, которое будет населять его утопию или описывать форму и распо‑
ложение их домов или то, как будут устроены их города, — это было
не для Маркса. Прежде всего в утопиях, создатели которых отобража‑
ют их со всеми подробностями, присутствует некоторый элемент бе‑
зумия. Но что еще важнее, описывая во всех подробностях некое иде‑
альное общество, вы удаляете важнейший элемент благоговения и тай‑
ны из якобы неотвратимо наступающего мира будущего. Точно так же из
фантастических фильмов исчезают все их очарование и волнение, ког‑
да во второй половине фильма таинственные, мощные и ранее невиди‑
мые монстры становятся конкретными тихоходными зелеными капле‑
видными существами и утрачивают всю свою таинственную ауру, ста‑
новясь чем‑то почти обыденным.
Однако некоторые особенности присущи всем версиям коммунизма.
Частная собственность ликвидируется, индивидуализм отбрасывается,
индивидуальность усредняется, вся собственность передается обществу
и контролируется обществом, и отдельные единицы нового коллектив‑
ного организма в каком‑то смысле, весьма неясном, равны друг другу.
381
318
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
319
Этот милленаристский акцент на коллектив весьма далек от орто‑
доксального христианства, от августинцев, делавших акцент на инди‑
видуальной душе и ее спасении. В рамках ортодоксального, не милле‑
наристского христианства индивиду удается или не удается достичь
личного спасения до Второго пришествия Иисуса, когда тот положит
конец истории и возвестит о Судном дне. Миллениума не будет, Цар‑
ство Божие прочно установится и на земле, и на небесах. Однако мил‑
ленаризм неизбежно делает акцент на достижении Царствия Божия на
земле — особенно в постмилленаристских требованиях человеческого
посредничества — неотвратимый коллективный марш через историю
к Царствию. В том, что мы можем называть «иммедиатистской» верси‑
ей доктрины постмилленаризма, как мы это видели в первом томе у Бра‑
тьев Свободного Духа, радикальных анабаптистов эпохи Реформации,
целью христианских коммунистов и секуляризированной версии марк‑
сизма являются немедленный приход к власти посредством насильст‑
венной революции и очищение мира от грешников и еретиков, т.е. от тех,
кто не является последователями данной секты, с тем чтобы установить
миллениум, который станет предпосылкой Второго пришествия Иисуса.
В отличие от них постмилленаристские градуалисты, которые на про‑
тяжении XIX в. контролировали большую часть протестантских цер‑
квей северной части Соединенных Штатов, в менее жестокой и торо‑
пливой манере пытаются использовать государственную власть в целях
принуждения к морали и добродетели и установить затем Царство Бо‑
жье не только на территории США, но и во всем мире. Согласно прони‑
цательному заключению историка в отношении одного из самых выдаю‑
щихся постмилленаристских экономистов и социологов конца XIX в., так
можно было бы сказать обо всем движении:
Согласно воззрениям [Ричарда] Эли, государство является богом дан‑
ным инструментом, посредством которого осуществляется его промы‑
сел. Его превосходство как божественного инструмента основана на
произошедшей после Реформации отмене разделения сакрального и
светского и на власти государства применять этические решения к об‑
щественным проблемам. То же различение сакрального и светского…
позволило Эли и обожествлять государство, и социализировать хрис‑
тианство: он полагал, что государство есть основной инструмент Бо‑
жьего искупления…2
Все милленаристы, градуалисты или иммедиатисты, причини‑
ли серьезные социальные и политические неприятности посредством
стремления «имманентизировать эсхатон» — согласно сложно сформу‑
лированному, но весьма проницательному определению политического
философа Эрика Фёгелина(1). Как ортодоксальный христианин Фёге‑
лин полагал, что «эсхатон» — Последние дни, Царство Божие — должен
строго храниться подальше от земных дел и должен относиться к поту‑
сторонней сфере Рая и Ада. Но достать «эсхатон» с небес и спроециро‑
382
10.1. Милленаристский коммунизм
вать его на процессы человеческой истории означает породить серьез‑
ные проблемы и последствия: последствия, которые, согласно видению
Фёгелина, нашли воплощение в таких имманентных и мессианских дви‑
жениях, как марксизм и нацизм.
Наряду с утопическими социалистами и коммунистами Маркс видел
в коммунизме апофеоз коллективизма: человечество как единое новое
сверхсущество, обладающее единым сознанием, при этом индивид яв‑
лялся незначительной частицей этого коллективного организма. Весьма
проницательный портрет Марксова коллективного организма — сколь
огромные усилия во имя установления Нового Социалистического Чело‑
века должны быть приложены по ходу процесса коммунизации — опи‑
сал один из главных теоретиков большевизма начала ХХ в. Александр
Александрович Богданов (1873—1928). Богданов, вслед за Иоахимом
Фиорским, говорил о «трех эпохах» человеческой истории: первая бы‑
ла эпохой теократического, авторитарного общества и натурального хо‑
зяйства. Затем наступила «вторая эпоха», экономика обмена, отмечен‑
ная разнообразием и появлением «автономии» «индивидуальной чело‑
веческой личности». Однако этот индивидуализм, поначалу игравший
прогрессивную роль, затем становится препятствием на пути прогресса,
поскольку он затрудняет и «противоречит объединительным тенденци‑
ям машинной эры». Но затем наступает третья эпоха, заключительный
этап истории, коммунизм, хотя и не с такой как у Иоахима, век Свято‑
го Духа. Этой последней стадии будет присуще коллективное натураль‑
ное хозяйство и
слияние частной жизни в единое гигантское целое, гармоничное во
взаимоотношениях его частей, систематически объединяющее все
элементы во имя общей борьбы — борьбы с бесконечной непредска‑
зуемостью природы… Для того чтобы решить эту задачу, необходима
огромная масса творческой активности… Потребуется сила не одного
человека, но всего человечества — и только в процессе решения этой
задачи человечество и возникнет как таковое3.
Мессианский коммунизм достигает кульминации в неистовой трех‑
томной фантасмагории известного немецкого наполовину христиан‑
ского мессианиста, наполовину марксиста‑лениниста‑сталиниста Эрн‑
ста Блоха (1885—1977). Блох считал, что «внутреннюю правду» вещей
можно обнаружить лишь после «полного преобразования Вселенной, ве‑
ликого Апокалипсиса, пришествия Мессии, нового неба и новой земли».
Как пишет Дж. П. Стерн в рецензии на трехтомник Блоха «Принцип на‑
дежды» («Das Prinzip Hoffnung», 1938—1947; «Principle of Hope», 1986),
книга Блоха содержит такие замечательные декламации, как «Ubi Len‑
in, ibi Jerusalem» , и что «большевист‑
ское воплощение коммунизма» является неотъемлемой частью «вечной
борьбы за Бога». Блох утверждает, и это больше чем намек, что болезнь,
нет, даже сама смерть будут отменена с наступлением коммунизма4.
383
320
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
В отличие от этого нигде так красноречиво не отстаивается ортодок‑
сальный христианский индивидуализм и не выражается отвращение
к коллективизму, как в критическом разборе Г. К. Честертоном взгля‑
дов ведущей представительницы фабианского социализма миссис Ан‑
ни Безант, в котором Честертон разносит в пух и прах пантеистической
буддизм Безант:
Согласно взглядам миссис Безант, Вселенская Церковь есть просто
универсальное Я. Это учение о том, что все мы в действительности есть
один человек; не существует никаких реальных стен индивидуаль‑
ности между человеком и человеком… Она не призывает нас любить
ближнего; она говорит нам быть нашими ближними… интеллектуаль‑
ная пропасть между буддизмом и христианством в том, что для буд‑
диста или теософа личность есть падение человека, а для христианина
в личности заключена цель Божья, весь смысл его космической идеи5.
321
Обратимся к рассмотрению некоторых основных особенностей ком‑
мунизма. В типичном описании будущей коммунистической эпохи, эры
блаженства и гармонии, работа, необходимость труда, уходит на зад‑
ний план или вообще исчезает. Труд, по крайней мере труд с целью под‑
держания и повышения уровня жизни человека, очень немногие счита‑
ют созвучным будущей утопии. Так, согласно представлениям Иоахима
Фиорского, первого, пожалуй, средневекового милленариста, не потре‑
буется никакой работы, которая могла бы нарушить ход бесконечного
течения праздника и молитв, поскольку человечество достигнет стату‑
са нематериальных объектов. Если бы человек был чистым духом, тог‑
да было бы верным утверждение, что экономическая проблема — проб‑
лема производства и уровня жизни — с необходимостью исчезнет. Од‑
нако, к сожалению, Маркс, будучи атеистом и материалистом, не имел
возможности вернуться к коммунизму чистого духа, наподобие комму‑
низма Иоахима Фиорского. Тогда каким образом человеческие существа
из плоти и крови могут разрешить проблему производства, а также под‑
держания уровня жизни и его повышения?
Маркс неспроста отказывался в подробностях описывать коммуни‑
стическую эпоху. Эго утопия оставалась в полумраке. С одной стороны,
Маркс предполагал и утверждал, что блага в будущем коммунистиче‑
ском обществе будут иметься в изобилии. Если так, то тогда, конечно,
не будет никакой необходимости обращаться ко всеобщей экономиче‑
ской проблеме редкости средств и ресурсов относительно целей. Од‑
нако, вынеся эту проблему за скобки, Маркс завещал решение данной
головоломки будущим поколениям, и по этому вопросу мнения марк‑
систов разделились: сам ли коммунизм принесет это магическое состо‑
яние сверхизобилия или следует подождать, пока это изобилие прине‑
сет капитализм, прежде чем мы установим коммунизм? Как правило,
эту проблему марксистские кружки решали не в теории, а на практике
(«praxis»), становясь на тот путь, который позволяет им либо завоевать,
384
10.1. Милленаристский коммунизм
либо сохранить свою власть. Поэтому марксистские передовые отряды
или партии, как только видели возможность захватить власть, неизмен‑
но оказывались готовыми к тому, чтобы пропустить «исторические эта‑
пы», предопределенные их Учителем, и осуществить свою революцион‑
ную волю. С другой стороны, марксистская элиты, которые уже закре‑
пились у власти, благоразумно отодвигали конечные цели коммунизма
подальше в отдаленное будущее. И поэтому Советы очень скоро стали
делать акцент на подчеркнутом трудолюбии и постепенности в движе‑
нии к конечной цели6.
Есть несколько возможных причин, объясняющих, почему Маркс не
описал в подробностях черты окончательного коммунизма или даже хо‑
тя бы необходимые этапы его достижения. Во‑первых, Маркса не ин‑
тересовали экономические особенности его утопии; простого обходя‑
щего проблему предположения о неограниченном изобилии оказалось
достаточно. Его главный интерес, как мы увидим, заключался в фило‑
софском, точнее религиозном, аспекте коммунизма. Во‑вторых, комму‑
низм Маркса был перевернутой формой Гегеля и его философии исто‑
рии; это был революционный фланг марксистской неогегельянской вер‑
сии «отчуждения» и «диалектического» процесса, посредством которого
Aufhebung (трансцендентность) и отрицание одного исторического этапа
заменяются другим и противоборствующим ему. В этом случае проис‑
ходят отрицание зла частной собственности и разделения труда и уста‑
новление коммунизма, при котором достигается единство человека с че‑
ловеком и с природой. Для Маркса, как и для Гегеля, история есть необ‑
ходимый поступательный процесс, движимый волшебной диалектикой,
при котором одна стадия неизбежно порождает стадию последующую
и противоборствующую ей. С той лишь разницей, что для Маркса «ди‑
алектика» является материальной, а не духовной7. Маркс так и не опу‑
бликовал свои неогегельянские «Экономические и философские рукопи‑
си» 1844 г., в которых излагался философский базис марксизма, где в од‑
ной из статей — «Частная собственность и коммунизм» — содержится
наиболее полное сделанное Марксом описание коммунистического об‑
щества. Одной из причин своего отказа от публикации стало то, что в по‑
следующие десятилетия гегелевская философия вышла из моды даже
в Германии, и последователи Маркса стали больше интересоваться эко‑
номическими и революционными аспектами марксизма.
10.2. ГРУБЫЙ КОММУНИЗМ
Еще одной важной причиной отказа Маркса от публикации стало откро‑
венное изображение им коммунистического общества в статье «Частная
собственность и коммунизм». Помимо того что оно было философским и
неэкономическим, в нем изображалась страшная, но якобы необходимая
стадия развития общества, которая наступит сразу после необходимой
385
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
322
насильственной мировой пролетарской революции и до того, как нако‑
нец будет достигнут окончательный коммунизм. Послереволюционное
общество Маркса, общество «непродуманного» или «грубого» коммуниз‑
ма, было отнюдь не тем обществом, которое смогло бы подстегнуть рево‑
люционную энергию правоверных марксистов.
Дело в том, что Маркс воспринял слишком близко к сердцу горькие
слова двух критиков коммунизма, получивших известность в Европе.
Одним из них был французский анархист‑мютюэлист(2) Пьер Жозеф
Прудон, осуждавший коммунизм и называвший его «угнетением и раб‑
ством», на которого Маркс открыто ссылается в своих статьях. Другим
был написавший увлекательную книгу консервативный гегельянский
монархист Лоренц фон Штейн (1815—1890), которому прусское прави‑
тельство в 1840 г. поручило изучение новых внушающих тревогу доктрин
социализма и коммунизма, получавших тогда все большее распростра‑
нение во Франции. Маркс продемонстрировал не только «мимолетное
текстуальное сходство» с книгой Штейна 1842 г., он фактически основал
свою концепцию пролетариата как опоры и движущей силы мировой ре‑
волюции, на идее Штейна о том, что новые революционные доктрины яв‑
ляются рационализацией классовых интересов пролетариата8.
Самое замечательное, что Маркс, по общему признанию, был согла‑
сен с тем, как Прудон и в особенности Штейн изображали первую ста‑
дию послереволюционного общества, которую он, вслед за Штейном,
тоже называл «грубым коммунизмом». Штейн предсказывал, что гру‑
бый коммунизм станет попыткой навязать эгалитаризм за счет дикой и
яростной экспроприации и уничтожения собственности, ее конфиска‑
ции и принудительного обобществления женщин, а также материаль‑
ных богатств. В действительности данная Марксом оценка стадии грубо‑
го коммунизма, стадии диктатуры пролетариата, была еще более нега‑
тивной, чем оценка Штейна: «Подобно тому как женщина переходит тут
от брака ко всеобщей проституции, так и весь мир богатства, т.е. пред‑
метной сущности человека, переходит от исключительного брака с част‑
ным собственником к универсальной проституции со всем обществом».
Мало того, как заявляет профессор Такер, Маркс допускает, что «гру‑
бый коммунизм представляет собой не реальное преодоление частной
собственности, а ее обобщение, не отказ от алчности, а ее обобщение, не
отмена труда, а распространение его на всех людей. Это просто новая
форма, в которой вся подлость частной собственности всплывает на по‑
верхность». Иначе говоря, на этапе обобществления частной собственно‑
сти то, что сам Маркс считает худшими чертами частной собственности,
достигнет максимума. Но это еще не все: Маркс признает правдивость
обвинений тогдашних и сегодняшних антикоммунистов, что коммунизм
и обобществление есть, по словам самого Маркса, проявлением «зависти
и жажды нивелирования». Это едва ли будет вести к расцвету челове‑
ческой личности, на что, как считается, претендовал Маркс. Он согласен
с тем, что коммунизм будет полностью отрицать личность . Маркс пишет:
386
10.2. Грубый коммунизм
Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь
последовательное выражение частной собственности, являющей‑
ся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть за‑
висть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает
стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетво‑
ряет. В отношении к женщине, как к добыче и служанке общест‑
венного сладострастия, выражена та бесконечная деградация, в кото‑
рой человек оказывается по отношению к самому себе9.
В общем, изображенный Марксом грубый коммунизм очень похож на
те чудовищные режимы, предлагавшиеся радикальными анабаптиста‑
ми XVI в.10
Профессор Такер добавляет, вероятно для того, чтобы еще раз под‑
черкнуть очевидное, что «эти выдержки из парижских рукописей ярко
иллюстрируют то, как Маркс представлял себе и оценивал первый по‑
слереволюционный период. Что весьма убедительно объясняет нежела‑
ние касаться этой темы, которое он всегда демонстрировал в своих бо‑
лее поздних работах»11.
Но если этот коммунизм действительно настолько чудовищен, если
это режим «бесконечной деградации», зачем кому‑то выступать за него,
тем более посвящать ему свою жизнь и затевать кровавую революцию
во имя его установления?
Здесь, как это часто бывает в мыслях и трудах Маркса, он прибегает
к мистике «диалектики» — этого дивного волшебного слова, посредством
которого одна социальная система неизбежно порождает другую, иду‑
щую ей на смену и отрицающую ее. И посредством которого, как в на‑
шем случае, всеобщее зло — которым, что довольно интересно, оказыва‑
ется послереволюционная диктатура пролетариата, а не предшествую‑
щий капитализм — превращается во всеобщее благо.
Маркс, мягко говоря, не мог, да и не пытался объяснить, каким обра‑
зом система тотальной алчности превратится в систему всеобщего от‑
сутствия алчности. Все это он предоставил магии диалектики. В наши
дни диалектика фатальным образом лишилась предполагаемого дви‑
гателя классовой борьбы, посредством которого, однако, кое‑то все еще
пытается превратить чудовище грубого коммунизма в райский комму‑
низм «высшей стадии».
10.3. ВЫСШАЯ СТАДИЯ КОММУНИЗМА
И УНИЧТОЖЕНИЕ РАЗДЕЛЕНИЯ ТРУДА
Маркс очень живописно изобразил весь ад первой, или низшей, стадии
коммунизма. Каков же тогда рай «положительного гуманизма» выс‑
шей стадии коммунизма? К сожалению, в действительности все рай‑
ские свойства оказались туманными и расплывчатыми и, вероятно, не
столь существенными, чтобы перевесить слишком уж осязаемые ужасы
387
323
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
324
грубого коммунизма в том случае, если бы Маркс свои рукописи все‑та‑
ки опубликовал. Главное заключалось в том, что человек якобы освобо‑
ждался от необходимости труда. Уничтожение частной собственности
освобождает его от алчности, приходя на смену разгулу алчности, куль‑
минация которого достигается на стадии грубого коммунизма. Вчаст‑
ности, человек освобождается от разделения труда, от специализа‑
ции, которая не позволяет ему развить «все» его способности ради удо‑
вольствия от них самих, и «принуждает» его работать на других — либо
в условиях рынка, либо при деспотической власти феодализма или вос‑
точного деспотизма, либо при диктатуре пролетариата на первой ста‑
дии коммунизма. Избавившись от разделения труда, избавившись на‑
конец от зла обмена товаров и услуг, человек теперь освобождается от
«отчуждения» потребления произведенного им самим продукта. Это от‑
чуждение не является результатом предполагаемого изъятия «прибав‑
ка», произведенного рабочими, как, по всей видимости, полагают мно‑
гие марксисты. Отчуждение имеет более глубокие корни, оно есть про‑
дукт разделения труда и специализации как таковой. С устранением
разделения труда, согласно мистическому неогегельянству Маркса, че‑
ловек вернется «к себе», воссоединится с «собой», и вот тогда отчужде‑
ние исчезнет.
Все это имеет какой‑то смысл, только если помнить о том, что для
Маркса, как и для Гегеля, «человек» является коллективной, а не инди‑
видуальной органической сущностью. Для Гегеля и для Маркса история
«человека» есть история взлетов и падений того, что составляет единый
коллективный организм. Если существует разделение труда, специа‑
лизация и обмен, то, согласно Марксу, это означает, что «человек» тра‑
гически разделен внутри «себя» и, таким образом, процесс достижения
высшей стадии коммунизма, конца человеческой истории, точно так же,
как концом стало бы Царство Божие, есть процесс, при котором человек
больше не отчуждается от коллективного «себя» и достигает единства
с самим собой. В то же время «он» также достигает единства с «приро‑
дой», поскольку в марксистской системе единственной «природой» яв‑
ляется только то, что было создано на протяжении веков трудом и дея‑
тельностью человека. Таким образом, как отмечает Роберт Такер, зна‑
менитое утверждение Фридриха Энгельса о коммунизме очень многими
истолковывается неправильно, и не в последнюю очередь марксистами,
которые не знакомы с философской природой своей системы.
Фридрих Энгельс (1820—1895) писал в «Анти‑Дюринге»:
Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господст‑
вовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые
впервые становятся действительными и сознательными повелителя‑
ми природы, потому что они становятся господами своего собственного
объединения в общество. То объединение людей в общество, ко‑
торое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и
историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объ‑
388
10.3. Высшая стадия коммунизма и уничтожение разделения труда
ективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей,
поступают под контроль самих людей. Это есть скачок челове‑
чества из царства необходимости в царство свободы12.
Как отмечает Такер, читатель, не знакомый с марксистской филосо‑
фией, вполне может истолковать этот отрывок как указание на овладе‑
ние человеком природой с помощью техники. Однако
в действительности это относится к овладению технологией как соб‑
ственной природой человека вне его самого. Царство необходимости —
это отчужденный мир истории, царство кабалы объективности. «Объ‑
ективные, чуждые силы», преодолевая которые, человек становится
господином в царстве свободы, понимаются как воплощение силы се‑
бя как вида. Природа, которой человек более неподвластен, — его соб‑
ственная природа13.
Иначе говоря, как и во многих других местах у Маркса, отрывок, кото‑
рый, по крайней мере внешне, казалось бы, содержит хотя бы капельку
смысла — хоть и ошибочного, — при более глубоком изучении оказыва‑
ется заклинаниями неогегельянской философии Маркса.
Особенно важно для Маркса то, что коммунизм покончит с разделе‑
нием труда. Став свободным от специализации, от разделения труда и от
необходимости работать на других (в том числе и на потребителей) че‑
ловек как работник освобождается от любых ограничений. Освободив‑
шийся таким образом «человек производит для того, чтобы реализовать
свою природу, природу существа с разнообразными творческими спо‑
собностями, требующих свободного выхода во “всей полноте человече‑
ских проявлений жизни”»14. Или, как пишет Энгельс в «Анти‑Дюрин‑
ге», исчезновение разделения труда будет означать, что производитель‑
ный труд даст «каждому возможность развивать во всех направлениях
и действенно проявлять все свои способности, как физические, так и ду‑
ховные»(3). Идея о том, что все развивают все свои способности «во всех
направлениях» ошеломляет и навевает абсурдную картину мира, стра‑
дающих аутизмом дилетантов, не обращающих внимания на обществен‑
ный спрос на их услуги или продукты, и которые время от времени из ба‑
ловства занимаются всеми видами деятельности. Эта картина подтвер‑
ждается Марксом в его самом знаменитом высказывании, описывающим
коммунистическую систему в первой части «Немецкой идеологии» (не‑
опубликованная статья, написанная в 1845—1846 гг.). Там он пишет, что
коммунизм «соответствует развитию индивидов в совершенных людей и
отбрасывает все природные ограничения». Но как можно отбросить «все»
естественные ограничения? Задача действительно непростая. Маркс
объясняет это следующим образом. Как только появляется разделение
труда, каждый приобретает свой определённый, исключительный
круг деятельности, который ему навязывается… он — охотник, ры‑
бак или пастух, или же критический критик и должен оставаться
389
325
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
таковым, если не хочет лишиться средств к жизни, — тогда как в ком‑
мунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным
кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой
отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому
создаёт для меня возможность делать сегодня одно, а завтра— дру‑
гое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером занимать‑
ся скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей ду‑
ше угодно, — не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пасту‑
хом или критиком15.
Одним из наиболее удачных комментариев этого отрывка стала остро‑
та Александра Грея: «Проведя краткий уикенд ферме, Маркс, вероятно,
быстро понял бы, что скот может иметь некоторые возражения против
того, чтобы за ним ухаживали в такой неформальной манере, по вече‑
рам». В более широком смысле Грей замечает, «то, что каждый человек
должен иметь возможность развивать все свои способности, физические
и умственные во всех направлениях, это мечта, которая распаляет воо‑
бражение только тех простодушных, кто не замечает ограничений, на‑
лагаемых узкими пределами человеческой жизни». «Жизнь, — указы‑
вает Грей, — представляет собой ряд актов выбора, каждый из которых
одновременно является отказом…» Необходимость выбора, проница‑
тельно напоминает нам Грей, будет существовать даже при коммунизме:
326
Даже жителю будущей сказочной страны Энгельса рано или поздно
придется решать, хочет он быть архиепископом Кентерберийским
или первым лордом Адмиралтейства; следует ему стремиться пре‑
успеть в качестве скрипача или в качестве боксера; определиться
в том, должен он знать все о китайской литературе или о скрытых
страницах жизни скумбрии16.
Отмена разделения труда означала бы также, что все различия — и,
следовательно, «антагонизм» — между городом и деревней должны быть
устранены, так чтобы промышленность каким‑то образом распростра‑
нилась по всей стране (по всему миру?). В результате чего все крупные
города должны быть уничтожены. Как написал Энгельс в «Анти‑Дюрин‑
ге»: «Правда, в лице крупных городов цивилизация оставили нам такое
наследие, избавиться от которого будет стоить много времени и усилий.
Но они должны быть устранены — и будут устранены, хотя бы это был
очень продолжительный процесс»17.
Неудивительно, что советские власти не очень положительно вос‑
принимали марксистский вариант коммунизма. Марксистскому благо‑
честию позволялось доходить только до этой границы. Так, теоретиче‑
ский журнал КПСС «Коммунист» благосклонно отозвался о неопублико‑
ванной работе советского экономиста В. М. Крюкова, который писал, что
невежественный человек и обыватель может создать в своем вообра‑
жении собственную примерно такую картину коммунизма: вы встае‑
390
10.3. Высшая стадия коммунизма и уничтожение разделения труда
те утром и спрашиваете себя, куда я должен идти сегодня на работу —
должен ли я быть главным инженером на заводе или возглавить рыбо‑
ловецкую бригаду? Или я должен ехать в Москву и провести срочное
заседание президиума Академии наук?
И в дополнение «Коммунист» предупреждает: «Все будет не так». Вне
всяких сомнений, и вполне разумно. Однако советские власти, конечно
же, не признают того факта, что, отвергая такое «невежественное» по‑
нимание, они отвергают и ключ ко всей марксистской системе, смысл и
цель всей борьбы18.
Еще важнее то, что Советская власть отбросила основную цель марк‑
сизма, отказавшись от идеи, согласно которой коммунизм устранит раз‑
деление труда. Этот пересмотр начался с последней работы Сталина,
вышедшей в 1952 г., незадолго до его смерти, и с тех пор становился все
более радикальным. Обходя, а иногда и фальсифицируя труды осново‑
положников, советские ревизионисты оказались относительно после‑
довательными в своем реализме и в отношении экономики, но не очень
придерживались марксистского наследия. Иногда советские эксперты
просто и резко констатировали факты: «человек не может делать бук‑
вально все»; «в системе коммунистических производственных отноше‑
ний разделение и специализация труда сохранят значение»; «совершен‑
но очевидно, что коммунистическое общество немыслимо без постоянно
развивающегося и расширяющегося разделения труда». Замените слова
«современный» или «промышленный» на «коммунистический» и совет‑
ские экономисты будут абсолютно правы. Но в каком смысле этот «ком‑
мунизм» остается коммунизмом?19
Более того, за шесть лет до выхода «Анти‑Дюринга» Энгельс в ходе
ожесточенной полемики с анархистами отказался от всей марксистской
концепции. Отстаивая идею авторитаризма при коммунизме, Энгельс на‑
помнил сторонникам самоуправления, антиавторитарным анархистам,
что «революция есть, несомненно, самая авторитарная вещь, какая толь‑
ко возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает
свою волю другой части посредством ружей, штыков и пушек, т.е. средств
чрезвычайно авторитарных…» Но еще важнее то, что Энгельс высмеял
идею о том, что на коммунистической фабрике не будет авторитариз‑
ма и, следовательно, разделения труда. Энгельс отметил, что фабричное
производство требует и того и другого, и требует также, чтобы рабочие
подчинялись технологической необходимости. Так, «для бесперебойно‑
го функционирования машин нужен инженер, наблюдающий за паро‑
вой машиной, нужны механики для ежедневного ремонта и много дру‑
гих рабочих для переноски продуктов из одного помещения в другое…»
Кроме того, отметил он, технологии и силы природы подвергают чело‑
века «настоящему деспотизму, независимо от какой‑либо социальной ор‑
ганизации». «Желать уничтожения авторитета в крупной промышленно‑
сти значит желать уничтожения самой промышленности — уничтоже‑
ния паровой прядильной машины, чтобы вернуться к прялке»20.
391
327
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
Это, безусловно, освежающие и трезвые слова, однако полностью
чуждые духу марксизма и, конечно же, всему тому, что говорилось и пи‑
салось по этой теме Марксом, а также самим Энгельсом в большей части
других произведений. Для Маркса в будущем коммунистическом обще‑
стве всякий труд будет не экономическим, а художественным, свобод‑
ным и спонтанным творчеством, которое якобы типично для художника.
Маркс в своем экономическом magnum opus «Капитале» пишет, что ком‑
мунистический человек будет преобразован из отчужденного человека
в эстетического человека, который относится ко всему как художник.
Соответственно при коммунизме на фабрике, на промышленном произ‑
водстве не будет авторитарного руководства, единство будет достигать‑
ся так же, как у музыкантов в симфоническом оркестре.
Однако Энгельс представлял собой особый случай. Будучи, по срав‑
нению с Марксом, в большей степени экономистом и тем человеком, ко‑
торый познакомил своего друга и товарища с классической британской
политэкономией, Энгельс мог чередовать самые смелые утопические
фантазии о коммунизме с неожиданно проницательным пониманием
связанных с ними экономических трудностей. Так, даже в «Анти‑Дю‑
рингe» Энгельс однажды признает, что «задача экономической науки»,
по мере того как капитализм быстро и неумолимо движется к краху, со‑
стоит в том, чтобы «чтобы внутри разлагающейся экономической фор‑
мы движения открыть элементы будущей, новой организации производ‑
ства и обмена, устраняющей эти пороки »(4). Однако ни Энгельс, ни Маркс никогда не ставили это в качестве
главной цели или задачи.
Более того, в статье «Принципы коммунизма», написанной в конце
1847 г. и ставшей первым наброском к «Манифесту Коммунистической
партии», Энгельс обнажил одно из важнейших и, как правило, неявных,
предположений о коммунистическом обществе — что изобилие устра‑
нит проблему редкости благ:
Частная собственность может быть отменена только тогда, когда эко‑
номика будет способна производить товары в объемах, необходимых
для всеобщего удовлетворения потребностей… Новые темпы про‑
мышленного роста позволят производить достаточное количество то‑
варов, чтобы удовлетворить все потребности общества. Общест‑
венный доход возрастет до уровня, достаточного для удовлетворения
потребностей всех членов общества.
328
Такое сверхизобильное производство будет достигнуто посредством чу‑
дес технического прогресса, который устранит всякую необходимость
разделения труда.
Однако Энгельс, разворачивая перед нами эту смелую картину буду‑
щего, был вынужден сделать оговорку и признать, что коммунистиче‑
ский миллениум не может быть достигнут «немедленно» или «одним ма‑
хом». Поскольку «было бы невозможным сразу расширить существую‑
392
10.3. Высшая стадия коммунизма и уничтожение разделения труда
щие производительные силы до такой степени, чтобы товары могли быть
произведены в количествах, достаточных для удовлетворения всех по‑
требностей общества». По крайней мере на протяжении переходного пе‑
риода, говорит Энгельс, «промышленность должна управляться общест‑
вом в целом во благо каждого. Она должна эксплуатироваться всеми чле‑
нами общества, в соответствии с общим планом… Частная собственность
также должна быть упразднена и заменена совместным использованием
всех продуктов, в соответствии с согласованным планом»21.
Всякий, кто верит в трудовую теорию ценности, кто пытается обосно‑
вать возможность экономического расчета при социализме, скорее всего,
является сторонником идеи определения цен и ставок заработной платы
в соответствии с рабочим временем, затраченным на производство. Вы‑
пуск билетов, с указанием рабочего времени в точности соответствует
тому плану, который предлагали Роберт Оуэн, индивидуалист‑анар‑
хист‑рикардианец Джошуа Уоррен и немецкой социалист‑рикардиа‑
нец Карл Иоганн Родбертус‑Ягецов (1805—1875). Одна из наиболее про‑
ницательных экономических идей Фридриха Энгельса пришла к нему
в ходе критики утопического социализма Родбертуса (с деньгами в виде
билетов, на которых указывалось количество часов затраченного труда),
бывшего в то время в Германии весьма популярной фигурой22.
В предисловии к первому немецкому изданию книги Маркса «Нище‑
та философии», вышедшем через год после смерти Маркса (1884), Эн‑
гельс подверг резкой критике учение Родбертуса. Здесь Энгельс имел
наглость осуждать трудовые деньги Родбертуса на том основании, что
они, мол, «по‑детски наивны», и презрительно упрекать Родбертуса за
то, что тот игнорирует экономические законы и конкурентный рыноч‑
ный процесс:
Поэтому тот, кто в обществе товаропроизводителей, обменивающих‑
ся своими товарами, хочет установить определение ценности рабо‑
чим временем, запрещая конкуренции осуществлять это определение
ценности путем давления на цены, т.е. единственным путем, каким это
вообще может быть достигнуто, — доказывает только, что, по крайней
мере в этой области, он усвоил себе обычное для утопистов пренебре‑
жение экономическими законами(4).
Энгельс идет дальше и утверждает, что конкуренция «приводит
в действие закон ценности товарного производства в обществе товаро‑
производителей, обменивающихся своими товарами», и создает един‑
ственно возможный тип организации общественного производства «при
данных обстоятельствах». Энгельс насмешливо и весьма проницатель‑
но продолжает критиковать попытки социалистов (по крайней мере ти‑
па Родбертуса) осуществить расчет:
Только обесценение или чрезмерное вздорожание продуктов воочию
показывает отдельным производителям, что и в каком количестве
393
329
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
требуется или не требуется для общества. Между тем именно этот
единственный регулятор и хочет упразднить утопия, представляе‑
мая также и Родбертусом. Если же мы теперь спросим, какие у нас га‑
рантии, что каждый продукт будет производиться в необходимом ко‑
личестве, а не в большем, что мы не будем нуждаться в хлебе и мясе,
задыхаясь под грудами свекловичного сахара и утопая в картофель‑
ной водке, или что мы не будем испытывать недостатка в брюках, что‑
бы прикрыть свою наготу, среди миллионов пуговиц для брюк, то Род‑
бертус с торжеством укажет нам на свой знаменитый расчет, согласно
которому за каждый излишний фунт сахара, за каждую непродан‑
ную бочку водки, за каждую не пришитую к брюкам пуговицу выдана
правильная расписка, расчет, в котором все в точности «совпадает» и
по которому «все претензии будут удовлетворены, и ликвидация этих
претензий совершится правильно23.
Энгельс добавляет: «Запретить же конкуренции посредством повышения
или понижения цен ставить отдельных производителей в известность
о состоянии мирового рынка — значит совершенно закрыть им глаза».
Профессор Хатчисон весьма точно прокомментировал этот спектакль,
разыгранный Энгельсом:
Вряд ли даже Мизес и Хайек могли бы высказаться более решительно.
Еще более впечатляет сочетание критической проницательности в ча‑
сти важнейших функций механизма конкурентного ценообразования,
в сопоставлении с утопическими представлениями Родбертуса, и аб‑
солютно некритической, слепой самоуспокоенности относительно его
собственных и Маркса утопических допущений. (Ранее в своих «Прин‑
ципах коммунизма» он выразил их в виде таких безответственных и
бессодержательных высказываний, как, например, «совместное и пла‑
номерное использование производительных сил обществом в целом»).
[…] Орды непогрешимых прусских чиновников и «прусский государст‑
венный социализм», за восхваление которого Энгельс так бичевал Род‑
бертуса, неизбежно и неоднократно будут востребованы (и они, конеч‑
но же, были востребованы) для воплощения собственного утопическо‑
го «планирования» Маркса и Энгельса24.
Однако столь немногочисленные проблески понимания со стороны Эн‑
гельса подпадают под категорию того, что он сам однажды называл «ляпа‑
ми» . Если не принимать их во внимание, то наивно полагалось,
что окончательный коммунизм будет достигнут посредством преодоле‑
ния и отрицания и работы, и разделения труда. Но это еще не все. Наря‑
ду с преодолением и отрицанием частной собственности придет и отрица‑
ние практически всех аспектов современной цивилизации, которые Маркс
также считал «вспомогательными способами производства», отчуждаю‑
щих человека от его предполагаемой истинной природы. Таким образом:
Религия, семья, государство, право, мораль, наука, искусство и т.д.,
суть лишь особые виды производства и подчиняются его всеобщему
394
10.3. Высшая стадия коммунизма и уничтожение разделения труда
закону. Поэтому положительное упразднение частной собственности,
как присвоение человеческой жизни, есть положительное упраздне‑
ние всякого отчуждения, т.е. возвращения человека из религии, семьи,
государства и т.д. к своему человеческому, т.е. общественному, бытию.
[Курсив Маркса. — М. Р.]25
Однако если человек должен быть грубо отделен от всех этих за‑
ветных институтов, что тогда остается у этого бедного, «освобожден‑
ного» существа? Совершенно определенно, что эти постмарксовы су‑
щества окажутся лишенными всех тех человеческих взаимодействий,
благодаря которым и существует общество. Эти «совершенные» лично‑
сти будут лишены закона, семьи, обычая, религии и, конечно, возмож‑
ности любых обменов товарами и услугами, т.е. они будут совершенны‑
ми существами, герметично изолированными от всех остальных. Тогда
по иронии судьбы получается, что левые, которые привычно, хоть и не‑
обоснованно осуждают индивидуалистических мыслителей за пропа‑
ганду мира изолированных, «атомарных» и герметично изолированных
от всего мира индивидов, сами поклоняются теоретику, в чьем представ‑
лении об идеальном будущем возникает именно такой чудовищной мир.
И в то же время каждого, конечно же, будет утешать сознание того, что
все они являются рядовыми частичками могучего коллективного орга‑
низма, объединившегося теперь в «себя», — и что любая неопределен‑
ность или непоследовательность в этой картине будет устранена чара‑
ми «диалектики», в которой все противоречия преодолевают свое отри‑
цание в высшем единстве26.
То, что предположительно должно произойти с человеком при ком‑
мунизме, представляет собой новую причудливую форму искусства или
эстетики. Человек будет лишен богатства и собственности, но он будет
намного «богаче» в другом смысле: неотчужденный и реализующий се‑
бя во всех направлениях, он будет подходить к созданию своих творе‑
ний, обогащенный восприятием красоты. Как выразился Маркс в ста‑
тье «Частная собственность и коммунизм», новое общество породит «бо‑
гатого и всестороннего, глубокого во всех его чувствах и восприятиях
человека»(5), он будет реализовать свою естественную склонность, орга‑
низовать все вокруг «согласно законам красоты». До коммунизма чело‑
веческое восприятие красоты было запятнано алчностью и собственно‑
стью. Ибо для Маркса иметь, обладать — означает «просто быть отчуж‑
денным от всех (физических и духовных) чувств человека…»
Профессор Такер, который внес значительный вклад в реконструк‑
цию представлений Маркса о коммунизме, заключает, что «экономи‑
ческая деятельность превратится в художественную… и сама плане‑
та станет новым произведением искусства человека. Отчужденный мир
уступит место эстетическому миру». Однако если коммунизм на высшей
стадии отказывается и исключает любое чувство обладания, владения
для того, чтобы освободить человека для чисто эстетического творчества
и созерцания, тогда и сам коммунизм должен быть преодолен, поскольку
395
330
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
он тоже предполагает некоторую форму владения или обладания. Как
отмечает Такер: «Следовательно, окончательное состояние человека
будет за всякой формой собственности, и в этом смысле за коммуниз‑
мом»27. И потому Маркс заканчивает свое наиболее полное обсуждение
коммунизма («Частная собственность и коммунизм») такими довольно
зловещими словами:
Коммунизм есть позиция как отрицание отрицания, поэтому он явля‑
ется действительным, для ближайшего этапа исторического разви‑
тия необходимым моментом эмансипации и обратного отвоевания че‑
ловека. Коммунизм есть необходимая форма и энергический принцип
ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель чело‑
веческого развития, форма человеческого общества28.
331
Так что же будет представлять собой та завершающая стадия, кото‑
рая окажется еще выше коммунизма, самая‑самая Aufhebung, великая
трансцендентность, окончательное отрицание? Это будет мир вне лю‑
бых форм собственности и владения, мир полностью освобожденной для
спонтанного расцвета всех способностей во всех направлениях и для не‑
запятнанного, полностью чувственного восприятия чистой красоты. Мы
должны извиниться за то, делая такое заключение, вольно или неволь‑
но — в отношении Маркса это трудно определить, — но самой‑самой
завершающей стадией развития человеческой расы станет кладбище.
После потрясений и переворотов всех этих Aufhebungs наступит «спо‑
койствие» всеобщего погоста, поскольку невладение ресурсами, их не‑
использование означают, что очень быстро и повсеместно наступит го‑
лод. У человечества, лишенного всякой возможности трудиться ради до‑
стижения производственных целей и всякой собственности, останется
очень мало драгоценного времени для восприятия чистой красоты.
Понимали Советы или нет весь ужас конечного «позитивного гуманиз‑
ма» Маркса, однако нет никаких сомнений, что им всегда было всегда не‑
просто при мысли об этой пропасти. Советский редактор русского пере‑
вода рукописей Маркса, опубликованных в 1956 г., анализируя приве‑
денный выше отрывок, утверждает, что под «коммунизмом как таковым»
Маркс имел в виду грубый коммунизм начальной стадии. Но это почти
умышленно неверное толкование заключительных слов Маркса о конеч‑
ной стадии. У Советов были достаточно серьезные проблемы и с «отмира‑
нием государства» на высшей стадии коммунизма, что в самом крайнем
варианте интерпретировалось ими как переход от официальной государ‑
ственной собственности на все ресурсы к собственности «общественных»
или «административных» организаций, официально провозглашаемых
негосударственными29. Причина, по которой Маркс при жизни пресекал
любые попытки публикация этой статьи, была, по‑видимому, схожа с той,
почему Советы похоронили предполагаемую конечную цель. Будет силь‑
ным преуменьшением сказать, что даже марксисты «еще не совсем гото‑
вы к этому»; никто не верит в то, что они когда‑нибудь будут готовы.
396
10.3. Высшая стадия коммунизма и уничтожение разделения труда
Поскольку коммунистические страны так и не приблизились к «выс‑
шей стадии», практика социализма, конечно же, не сообщает свиде‑
тельств выдающегося восприятия красоты или яркого проявления спон‑
танного или художественного творчества. Вероятно, даже относитель‑
ные материальные лишения социалистических режимов в XX в., не
говоря уже о быстром и абсолютном голоде «запредельного коммуниз‑
ма», как раз и стали причиной той серости и мрачности, которая, по об‑
щему признанию, характерна для этих стран.
Однако все эти проблемы, конечно же, тщательно скрываются за за‑
весой всепроникающей, но неявной предпосылки, лежащей в основе
всех рассуждений Маркса о коммунизме: необоснованном, непререкае‑
мом предположении о том, что по ходу всех этих изменений производ‑
ство будет счастливо оставаться изобильным или даже сверхизобиль‑
ным. Таким образом, экономическая проблема просто и спокойно как бы
исчезает.
Вероятно, кто‑то возмутится, что в нашем обсуждении коммуниз‑
ма мы не упомянули той характерной черты, которая обычно счита‑
ется признаком этой системы: лозунга «от каждого по способностям,
каждому по потребностям». Эта фраза явно противоречит нашей точ‑
ке зрения о том, что сущность коммунистического общества есть скорее
секуляризованная религия, чем экономика. Однако locus classicus, где
Маркс провозгласил этот широко известный лозунг французского со‑
циализма, находится в тексте его язвительной книги «Критика Готской
программы» 1875 г., в которой Маркс осудил уклонистов‑лассальянцев,
образовавших новую германскую социал‑демократическую партию. Из
контекста рассуждений Маркса очевидно, что этот лозунг имел для не‑
го второстепенное значение и находился на периферии его интересов.
В пункте 3 «Критики…» Маркс осуждает оговорку в программе, при‑
зывающую к коммунизации имущества и «справедливому распределе‑
нию доходов от труда». По ходу рассуждения Маркс утверждает, что
неравенство доходов труда «неизбежно на первой фазе коммунистиче‑
ского общества в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов
из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше,
чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие об‑
щества». С другой стороны, продолжает Маркс:
На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчез‑
нет порабощающее человека подчинение его разделению труда; ког‑
да исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физиче‑
ского труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни,
а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторон‑
ним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все
источники общественного богатства польются полным потоком, лишь
тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуаз‑
ного права, и общество сможет написать на своем знамени: Каждый
по способностям, каждому по потребностям!30
397
332
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
333
Из этого отрывка и его контекста должно быть очевидно, что последняя
фраза Маркса была далека от того, чтобы стать кульминационным пунк‑
том его рассуждений. Она была кратко сформулирована только для того,
чтобы быть отвергнутой. На самом деле Маркс говорил о том, что ключом
к коммунистическому миру является не подобный принцип распреде‑
ления товаров, а искоренение разделения труда, всестороннего разви‑
тия отдельных способностей, результатом чего станет поток сверхизоби‑
лия. В таком мире этот знаменитый лозунг звучал бы весьма тривиально.
Действительно, сразу же после этого пассажа Маркс переходит к осу‑
ждению разговоров социалистов о «равноправии» и о «справедливом рас‑
пределении», называя их «идеологическим, правовым и прочим вздором,
столь привычным для демократов и французских социалистов…» Затем
он сразу же добавляет, что «было вообще ошибкой видеть существо дела
в так называемом распределении и делать на нем главное ударение»31, 32.
Абсолютная нищета и ужас высшей (и a fortiori последующей) стадии
коммунизма теперь стали слишком очевидными. Искоренение разделе‑
ния труда быстро вызовет всеобщий голод и экономическую нищету. От‑
каз от всех структур человеческих взаимоотношений принесет огром‑
ные социальные и духовные лишения каждому человеку. И даже пред‑
полагаемое «художественное» интеллектуальное и творческое развитие
всех человеческих способностей во всех направлениях окажется пол‑
ностью парализованным из‑за запрета на всякую специализацию. Ка‑
ким образом истинное интеллектуальное развитие или созидание могут
осуществляться без концентрации усилий? Иначе говоря, ужасные эко‑
номические страдания человечества при коммунизме будут полностью
соответствовать интеллектуальным и духовным лишениям. Учитывая
характер и последствия коммунизма, назвать эту ужасающую антиуто‑
пию благородным и «гуманистическим» идеалом можно в лучшем случае
только в духе черного юмора, причем весьма сомнительного вкуса. На‑
пример, распространенное представление о том, что Марксов коммунизм
есть славный идеал человечества, в последующем искаженный Энгель‑
сом, Лениным или Сталиным, теперь может быть представлено в надле‑
жащей перспективе. Ни один из ужасов, совершенных Лениным, Стали‑
ным или другими марксистско‑ленинскими коммунистическими режи‑
мами, не может сравниться чудовищностью «идеала» Маркса. Вероятно,
наиболее близким приближением стал оказавшийся недолговечным ком‑
мунистический режим Пол Пота в Камбодже, которому, в попытке унич‑
тожить разделение труда, удалось объявить вне закона деньги, — и в ре‑
зультате ввиду скудности рациона питания люди оказались полностью
зависимыми от щедрот прижимистых коммунистических кадров. Более
того, они попытались устранить противоречия «между городом и дерев‑
ней», следуя цели уничтожения крупных городов, поставленной Энгель‑
сом, и принудительно расселив столицу Пномпень за одну ночь. Всего
за несколько лет клике Пол Пота удалось уничтожить треть населения
Камбоджи, что стало, возможно, самым массовым геноцидом в истории33.
398
10.3. Высшая стадия коммунизма и уничтожение разделения труда
Поскольку при идеальном коммунизме каждый сможет и будет обя‑
зан делать все, понятно, что еще до того, как наступит всеобщий голод,
сделать вообще что‑то либо будет трудно. Для самого Маркса все разли‑
чия между людьми были «противоречиями», которые исчезнут при ком‑
мунизме, так что, вероятно, массы индивидов должны стать однородны‑
ми и взаимозаменяемыми34. Тогда как Маркс даже при коммунизме по‑
стулировал нормальные интеллектуальные способности, более поздним
марксистам представлялось, что эти трудности могут разрешиться с по‑
явлением сверхчеловеческих существ. Немецкий марксист Карл Каут‑
ский (1854—1938), который после смерти Энгельса в 1895 г. стал при‑
мерять на себя мантию верховного лидера марксизма, полагал, что при
коммунизме «возникнет новый тип человека… сверхчеловек… возвы‑
шенный человек». Лев Троцкий был еще более лиричен: «Человек ста‑
нет несравненно сильнее, умнее и тоньше; его тело — гармоничнее, дви‑
жения — ритмичнее, голос — музыкальнее… Средний человеческий тип
поднимется до уровня Аристотеля, Гёте, Маркса. Над этим новым кря‑
жем будут подниматься новые вершины». Если фаза, которая последует
за высшей стадией коммунизма, продлится достаточно долго, чтобы вы‑
велась новая раса, тогда мы спокойно можем предоставить коммуни‑
стическим теоретикам этих будущих дней решение проблемы того, бу‑
дет ли позволено существовать «противоречию» «разрешать» или нет
сверх‑Аристотелю возвышаться над Аристотелем35.
Также либертарианцам не следует увлекаться марксистской идеей
«отмирания государства» при коммунизме или использованием фразы,
заимствованной из заветной идеи французских либералов — сторонни‑
ков свободного рынка Шарля Конта и Шарля Дюнуайе: о мире, в кото‑
ром «правление людьми заменяется управлением вещами». С либерта‑
рианской точки зрения, отстаивающей laissez faire, в этой формулиров‑
ке имеются два существенных недостатка. Во‑первых, конечно, тот, на
который настойчиво указывал русский анархокоммунист Михаил Ба‑
кунин (1814—1876): абсурдно пытаться достичь состояния абсолютно‑
го безвластия путем максимизации государственной власти в тотали‑
тарной диктатуре пролетариата (или, более реалистично, избранного
авангарда пролетариата). Результатом может быть только максималь‑
ная степень этатизма и, следовательно, максимальная степень рабства.
Будучи, возможно, первым из теоретиков «нового класса», и предвосхи‑
щая железный закон олигархии Михельса и Моски, Бакунин пророче‑
ски предупреждал, что и после марксистской революции меньшинство
правящего класса будет вновь править большинством:
Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников.
Да, пожалуй, из бывших работников, но которые, лишь только сдела‑
ются правителями или представителями народа, перестанут быть ра‑
ботниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты госу‑
дарственной, будут представлять уже не народ, а себя и свои притяза‑
ния на управление народом. Кто может усомниться в этом, тот совсем
399
334
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
не знаком с природой человека… Слова «ученый социалист», «науч‑
ный социализм», которые беспрестанно встречаются в сочинениях и
речах… марксистов, сами собою доказывают, что мнимое народное го‑
сударство будет не что иное, как весьма деспотическое управление на‑
родных масс новою и весьма немногочисленной аристократией дейст‑
вительных или мнимых ученых… Они [марксисты] утверждают, что
только диктатура, конечно их, может создать народную волю, мы от‑
вечаем, что никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме
увековечения себя, и что она способна породить и воспитать в наро‑
де, сносящем ее, только рабство; свобода может быть создана только
свободой…36
335
Действительно, думать иначе может только верующий в нелепую не‑
кромантию «диалектики», т.е. тот, кто способен поверить в то, что то‑
талитарное государство способно неминуемо и практически мгновенно
превратиться в свою противоположность и что, следовательно, чтобы
избавиться от государства, необходимо изо всех сил способствовать уси‑
лению его власти.
Однако проблема диалектики не единственная и на самом деле далеко
не главная проблема марксистского коммунизма. Поскольку марксизм
и анархизм объединяет серьезная трудность, возникающая на высшей
стадии чистого коммунизма, если допустить на мгновение, что она ког‑
да‑либо может быть достигнута. Ключевым моментом является то, что
и для анархистов, и для марксистов идеальный коммунизм — это мир
без частной собственности, в котором все имущество и ресурсы будут
принадлежать всем и управляться совместно. И действительно, глав‑
ной жалобой анархокоммунистов на государство есть то, что оно якобы
является главным стражем и гарантом частной собственности, и следо‑
вательно, для отмены частной собственности должно быть искоренено
государство. В действительности, конечно, все в точности наоборот: го‑
сударство на протяжении всей истории было главным расхитителем и
грабителем частной собственности. Когда частная собственность будет
таинственным образом упразднена, тогда ликвидация государства при
коммунизме (в его марксистской или анархистской разновидности) не‑
избежно окажется просто камуфляжем для нового государства, кото‑
рое возникнет для того, чтобы управлять и принимать решения отно‑
сительно ресурсов, находящихся в общественной собственности. Кроме
того, государство будет называться не государством, а, например, бу‑
дет переименовано во что‑то вроде в «народного статистического бю‑
ро», как уже было сделано в Ливии при Каддафи, однако будет обла‑
дать точно такими же полномочиями. Для будущих жертв, заключенных
в тюрьму или расстрелянных за совершение «капиталистических ак‑
тов между совершеннолетними» (цитирую фразу, ставшую популярной
благодаря Роберту Нозику), станет слабым утешением, что их угнетате‑
ли будут представителями не государства, а всего лишь народного ста‑
тистического бюро. Едкий запах государства останется таким же и под
400
10.3. Высшая стадия коммунизма и уничтожение разделения труда
любым другим именем. Кроме того, согласно железному закону олигар‑
хии, «общественные решения всемирного значения» неизбежно будут
приниматься особой элитой и, таким образом, правящий класс немину‑
емо появится снова, как в бакунинском, так и в любом другом варианте
коммунизма37.
И, как мы уже отмечали, на стадии «сверхкоммунизма», на стадии
всеобщего отсутствия собственности и, следовательно, отсутствия дея‑
тельности и не использования ресурсов, смерть всего рода человече‑
ского наступит стремительно.
Маркс и его последователи никогда не демонстрировали каких‑ли‑
бо признаков осознания ими жизненной важности проблемы распреде‑
ления редких ресурсов. В их представлении о коммунизме все подобные
экономические проблемы тривиальны, не требуется никакого предпри‑
нимательства, никакой системы цен, никакого достоверного экономиче‑
ского расчета — все эти проблемы могут быть решены путем просто‑
го учета или записи. Классический абсурд по этому вопросу был напи‑
сан Лениным, который, заявлял, четко выражая взгляды Маркса, что
предпринимательская функция и неравномерное размещение ресурсов
были «упрощены капитализмом до чрезвычайности» и сводятся к про‑
стому учету и «необыкновенно простым, всякому грамотному человеку
доступным операциям наблюдения и записи, знанию четырех правил
арифметики». Людвиг фон Мизес едко и точно заметил, что марксисты и
другие социалисты «представляли основы экономической жизни так же,
как мальчик‑рассыльный, для которого вся работа предпринимателя —
в умении покрывать поверхность бумаги буквами и цифрами»38.
Это будет, пожалуй, слишком уж точно соответствовать нашей зада‑
че, но, как теперь стало известно, автором идеи коммунизма, как про‑
стой проблемы учета и регистрация, был, по‑видимому, вдохновивший
Маркса французской апокалиптический фантаст Теодор Дезами49.
10.4. ПЕРЕХОД К КОММУНИЗМУ
Перед Карлом Марксом стояла одна очень серьезная проблема. Он, в от‑
личие от социалистов‑утопистов, отношение к которым у него было
весьма пренебрежительным, не ограничился одними только увещева‑
ниями, чтобы все становились на коммунистический путь к совершен‑
ному обществу. Он не предлагал предоставить решение проблемы пе‑
рехода к коммунизму несовершенной свободной воле людей. Он наста‑
ивал на определенном, «неизбежном» пути, «законе истории», который
продемонстрирует абсолютную неизбежность достижения высшей и
окончательной фазы исторического развития — коммунистического об‑
щества. Однако по сравнению с различными течениями христианского
мессианского коммунизма здесь он оказался в невыгодном положении:
поскольку в отличие от них у него отсутствовал обязательный мессия,
401
Глава 10. Представления Маркса окоммунизме
336
который должен прийти и провозгласить Царство Божие на земле. Как
и в случае с постмилленаристами, здесь установление Царства оставля‑
лось на усмотрение человечества, а не мессии. Однако и без мессии бди‑
тельный и численно растущий авангард позволят установить Царство;
такой авангард мог бы пригодиться и в различных премилленаристских
версиях милленаризма. Таким образом, наличие руководящего авангар‑
да вполне отвечало мессианской традиции.
Как отмечает проф. Такер, перед Марксом не стояла проблема мо‑
ральной теории. Он, безусловно, был моралистом, однако весьма необыч‑
ного типа. В его «мифическом видении» «хорошее» и «моральное» свя‑
зано с содействием приближению неизбежного триумфа пролетарской
революции, тогда как «плохое» и «аморальное» — все то, что пытается
этому помешать.
Ответ на вопрос, что должно быть сделано, дается самим мифическим
видением и может быть выражен одним словом: «Участвуй!» Так,
Маркс… пишет, что вопрос не в том, чтобы реализовать на практике
ту или иную утопическую систему (т.е. определить социальную цель и
целенаправленно стремится ее реализовать), но просто «сознательно
участвовать в историческом революционном общественном процессе,
который разворачивается на наших глазах40.
Таким образом, быть нравственным означает быть «прогрессивным»,
находиться в гармонии с неизбежными будущими результатами ра‑
боты законов истории, и в то же время самые суровые слова осужде‑
ния припасены для тех, кто «реакционен», кто осмеливается помешать,
пусть даже частично, якобы предопределенному ходу событий. Особен‑
но яростно марксисты обличают те революционные моменты, в кото‑
рых существующее правление «прогрессивных» заменяется правлени‑
ем «реакционеров», и тогда время чудесным образом, согласно метафоре
исторической неизбежности, «поворачивает вспять». Например: рево‑
люция Франко против Испанской республики и свержение Пиночетом
Альенде в Чили.
Но если некоторые перемены действительно неизбежны, почему для
человека так важно прилагать к этому руку или даже сражаться ради
них? Здесь мы переходим к критическому вопросу о своевременности.
Хотя перемены могут быть неизбежными, вмешательство человека спо‑
собно ускорить и действительно ускоряет наступление самых желанных
событий. Человек может действовать, согласно одной из любимых аку‑
шерских метафор Маркса, как «повивальная бабка» истории41. Вмеша‑
тельство человека может придать неизбежному благотворный импульс.
Тем не менее акушерские аналогии Маркса — это лишь слабая попыт‑
ка уклониться от внутреннего противоречия между идеей неизбежности
и идеей действия, направленного на достижение неизбежного. Ибо, со‑
гласно Марксу, своевременность, а также характер событий — опреде‑
ляются материальной диалектикой истории. Маркс писал в «Капитале»,
402
10.4. Переход к коммунизму
что социализм был порожден «действием имманентных законов само‑
го капиталистического производства». Как отмечает Мизес, для Маркса
Идеи, политические партии, и революционные действия — это просто
надстройка; они не могут ни отсрочить, ни ускорить ход истории. Со‑
циализм придет, когда материальные условия его появления созреют
в чреве [снова акушерство!] капиталистического общества, ни раньше,
ни позже. Если бы Маркс был последователен, он не занимался бы по‑
литической деятельностью, а спокойно ждал дня, когда «[про]бьет час
капиталистической частной собственности»42.
Маркс мог быть нелогичным и непоследовательным, но его подход пря‑
мо шел в традиции милленаризма. Как отмечает профессор Тувесон:
Некоторые характеристики исторических коммунистических движе‑
ний напоминают волнения милленаристов. Например, существует из‑
вестный фанатизм верующих в миллениум… Твердое убеждение, что
последовательность событий, ведущих к всеобщему искуплению, пре‑
допределена (или «детерминирована»), должно, казалось бы, привести
к пассивности людей… Однако имеется одна весьма важная и харак‑
терная оговорка. Хотя последовательность событий предсказана, сроки
их наступления могут быть отодвинуты по вине человечества. В таком
случае отсрочка прихода искупления есть великий грех против своих
собратьев, против потомков, против силы, предопределившей ход со‑
бытий. Но беззаветное, ревностное участие в реализации исторически
предопределенных задач есть, как это назвали бы старые милленари‑
сты, овеянное особой славой «исполнение Божьей воли». В большинстве
милленаристских групп имеется нечто‑то весьма напоминающее «ком‑
мунистическую партию». В книге Откровения называются сто сорок
четыре тысячи, которые «как первенцы Богу и Агнцу», которые без лу‑
кавства, ибо они «непорочны пред престолом Божиим» (Откр. 14, 4—5).
Таким образом, весь пролетариат, подобно всему телу спасенного, ос‑
вобождается от смертной вины, кроме группы особого назначения… из‑
бранных из избранных43.
Однако неразрешенной остается еще одна проблема: откуда в марк‑
систской схеме появляется неизбежность? Доказательство того, что воз‑
никновение неизбежности лелеемого коммунистического идеала является
«научным», будет занимать Маркса до конца жизни. Определенно, что об‑
щие контуры такого доказательства он обнаружил в таинственных разра‑
ботках гегелевской диалектики, которую он приспособил для своих целей.
10.5. ОСОБЕННОСТИ ХАРАКТЕРА МАРКСА
И ЕГО ПУТЬ К КОММУНИЗМУ
Общеизвестно, что Карл Маркс родился в 1818 г. в почтенном городе
Трире, его отец был видным юристом, а дед раввином. Потомками равви‑
нов были оба родителя Маркса. Отец Маркса Генрих был либеральным
403
337
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
338
рационалистом, который не испытывал особых иллюзий по поводу сво‑
его вынужденного обращения в официальное лютеранство в 1816 г. Ма‑
ло известен тот факт, что в юные годы крещенный Карл был убеж‑
денным христианином. В своих гимназических выпускных сочинениях,
написанных в Трире в 1835 г., еще очень молодой Маркс уже предви‑
дел свое дальнейшее развитие. Его сочинение на заданную тему «Соче‑
тание верующих со Христом» было выдержано в духе ортодоксального
евангельского христианства, но в нем уже содержались намеки на тему
фундаментального «отчуждения», которое он позднее обнаружит у Ге‑
геля. В рассуждениях Маркса о «необходимости союза» с Христом под‑
черкивалось, что этот союз положит конец трагедии предполагаемого
отказа Божьего от человека. В сопутствующем сочинении «Размышле‑
ния юноши при выборе профессии» Маркс выразил беспокойство насчет
своего «демона амбиции», великого соблазна, который он ощущал, что‑
бы «яростно выступить против Божества и человеческого проклятия».
Поступив вначале на юридический факультет Боннского универси‑
тета, а затем переведясь в новый престижный Берлинский университет,
Маркс вскоре превращается в воинствующего атеиста, и его главный ин‑
терес смещается в основном в область философии. Маркс присоединил‑
ся к сообществу (Doktorklub) младо‑(или лево‑)гегельянцев, лидером
и генеральным секретарем которого он вскоре становится.
Переход к атеизму очень быстро дал волю демону амбиции Маркса.
В частности, характер Маркса, уже повзрослевшего, но все еще очень
молодого человека, раскрывается в его многочисленных стихотворени‑
ях, большинство из которых утеряно, однако некоторые были обнаруже‑
ны в последние годы44.
Когда историки обсуждают эти стихотворения, они как правило, кри‑
тикуют их за несовершенство романтических устремлений, однако эти
вирши слишком точно отражают социальные и революционные докт‑
рины взрослого Маркса, чтобы ими можно было пренебречь. Совершен‑
но определенно, что это как раз тот случай, когда ярко раскрывается
единый Маркс (и ранний, и поздний). Так, в стихотворении «Чувства»,
посвященном его возлюбленной еще с детства, а позднее жене Женни
фон Вестфален, Маркс выразил и свою манию величия, и свою огром‑
ную жажду разрушения:
Я постигну тайну Неба
Пусть мир взирает на меня;
Жить, ненавидеть, я желаю,
Чтобы ослепительно сияла
моя звезда…
и
…Слова я б уничтожил навсегда,
Поскольку мира я создать не в силах;
Поскольку зова моего не слышат никогда…
404
10.5. Особенности характера Маркса и его путь к коммунизму
Это классическое выражение предполагаемой причины ненависти Сата‑
ны и его восстания против Бога.
В другом стихотворении Маркс пишет о своем триумфе, который на‑
ступит после того, как он уничтожит созданный Богом мир:
И тогда я смогу пройти триумфально,
Божеством по руинам их царства.
Что ни слово мое — то огонь и деянье.
Моя грудь широка, как у Бога‑Творца.
А в стихотворении «Вызов отчаявшегося» Маркс пишет:
Я возведу свой трон над головами.
Его вершина будет хладной и огромной.
Ибо его оплот — страх суеверный.
Ибо вершитель воли — мука черная45.
339
Тема Сатаны наиболее четко сформулирована в Марксовом «Скрипа‑
че», посвященном отцу:
Ты видишь этот меч?
Князь тьмы
Его мне прóдал.
И:
Я с Сатаною сделку заключил,
Он ноты пишет, отбивает ритм.
Я смерти марш играю быстро и свободно.
Особенно поучительна написанная в этот юношеский период длин‑
ная, незаконченная поэтическая драма Маркса «Oulanem, A Tragedy».
По ходу этой драмы ее герой Оуланем произносит замечательный моно‑
лог, наполненный ругательствами, ненавистью к миру и человечеству,
ненавистью к самому акту творения, угрозами и предвидением всемир‑
ного уничтожения.
Так Оуланем изливает свой гнев:
Я изрыгну гигантские проклятья на людей:
Что Вечность? Ха! Одна лишь вечная печаль…
Творения часовщика, мы — лишь механика слепая,
Чтоб стать засаленным календарем пространства и времен
Сотворены бесцельно, на погибель,
Так что должно быть что‑то, чтоб разрушить…
Если есть то, что пожирает,
Я вспрыгну на него, пусть даже если это мир взорвет —
Тот мир, который между мной и Бездной,
Своим проклятьем разобью на части.
В объятья заключу суровую реальность:
405
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
Приняв меня в себя, погибнет мир безмолвно,
Утонет полностью в ничтожестве,
Погибнет все, уйдет из бытия — вот истинная жизнь!
И
Свинцовый мир нас схватывает быстро,
Мы скованы, разбиты, пусты, напуганы,
Прикованы навечно к мраморной глыбе Бытия…
и мы —
Мы обезьяны холодного Бога46.
340
Все это иллюстрирует тот дух, который, по‑видимому, и является
движущей силой воинствующего атеизма. Похоже, что, в отличие от не‑
воинствующего атеизма, который выражается в простом неверии в су‑
ществование Бога, воинствующий атеизм Его существование неявно
признает, но ненавидит Его и ведет войну за Его уничтожение. Этот дух
слишком явно проявился в ответе воинствующего атеиста Бакунина на
знаменитое протеистическое замечание деиста Вольтера: «Если бы Бо‑
га не существовало, то его необходимо было бы создать», на что безум‑
ный Бакунин возразил: «Если Бог существует, то его необходимо унич‑
тожить». Именно эта ненависть Богу, как к создателю чего‑то большего,
чем он сам, по‑видимому, и вдохновляла Карла Маркса.
Также прообразом будущего человека была одна черта, которую
Маркс приобрел еще в ранней молодости и никогда от нее не отказывал‑
ся: жить за счет друзей и родственников, не испытывая при этом ника‑
ких угрызений совести.
Уже в начале 1837 г. Генрих Маркс критиковал своего сына Карла
за безответственное расходование чужих денег, когда писал ему, что
«только по одному вопросу… вы мудро признали уместным соблюдать
аристократические молчание; я имею в виду ничтожные денежные де‑
ла». Действительно, Маркс брал деньги из любого источника: его отец,
мать, а на протяжении всей его взрослой жизни — его многострадаль‑
ный друг и несчастный ученик Фридрих Энгельс — все они обеспечи‑
вали Марксу возможность расходовать деньги легко, словно это вода47.
Маркс, без устали транжиря чужие деньги, постоянно при этом жа‑
ловался на нехватку финансовых средств. Живя за счет Энгельса, Маркс
в то же время постоянно жаловался своему другу, что его щедрости ни‑
когда не бывает достаточно. Так, в 1868 г. Маркс настаивал, что он не мо‑
жет ограничиться годовым доходом менее 400—500 ф. ст., феноменаль‑
ной по тем временам суммы на фоне того, что средний доход верхних 10%
англичан в то время составлял всего 72 фунта в год. И действительно,
Маркс был столь расточительным, что быстро промотал наследство
в 824 фунта, оставленного ему в 1864 г. одним его немецким последова‑
телем, а также подарок в 350 ф. ст. от Энгельса в том же году.
Иначе говоря, Маркс смог за два года спустить круглую сумму в по‑
чти 1200 фунтов, а два года спустя принять еще один подарок от Эн‑
406
10.5. Особенности характера Маркса и его путь к коммунизму
гельса в 210 фунтов для уплаты по своим вновь накопившимся долгам.
В 1868 г. Энгельс продал свою долю в семейной ситценабивной фабри‑
ке и установил с этого момента ежегодную «пенсию» Марксу в разме‑
ре 350 фунтов. Тем не менее постоянные жалобы Маркса по поводу де‑
нег не прекращались48.
Как и другие приживалы и любители пожить за чужой счет, которых
на протяжении истории было множество, Карл Маркс испытывал нена‑
висть и презрение к тому самому материальному ресурсу, который он так
выпрашивал и которым пользовался так безрассудно. С той лишь разни‑
цей, что Маркс развил целую философию вокруг собственного порочно‑
го отношения к деньгам. Человек, громогласно провозглашал он, оказал‑
ся зажатым в тисках денежного «фетишизма». Проблема заключалась
в самом существовании этого зла, а не в отношении к нему некоторых
людей. Деньги Маркс называл «сводней между… человеческой жизнью и
средствами к существованию», «всеобщей шлюхой». Утопической мечтой
коммунизма было общество, в котором этот бич, деньги, будут отменены.
Карл Маркс, этот самопровозглашенный враг эксплуатации человека
человеком, своего преданного друга Фридриха Энгельса эксплуатировал
не только в финансовом отношении, но и психологически. Так, всего че‑
рез три месяца после того, как в марте 1851 г. жена Маркса Женни фон
Вестфален родила дочь Франциску, проживавшая с ними горничная Хе‑
лен («Lenchen») Демут, которую Маркс «унаследовал» от аристократи‑
ческой семьи Женни, тоже родила внебрачного сына Маркса, Фридриха
Генриха. Отчаянно желая соблюсти великосветские условности и сохра‑
нить свой брак, Карл своего сына не признал, а вместо этого убедил отъ‑
явленного ловеласа Энгельса, чтобы тот назвал ребенка своим.
И Маркс, и Энгельс очень плохо обошлись с несчастным Фрицем, хотя
Энгельса можно как‑то оправдать, если принять во внимание его пред‑
полагаемое негодование по поводу того, как обошлись с ним. Маркс по‑
стоянно отгораживался от Фрица, никогда не позволяя тому навещать
свою мать. Как заявил биограф Маркса Фриц Раддац: «Если Генрих
Фридрих Демут был сыном Карла Маркса, значит, новый пророк чело‑
вечества почти всю свою жизнь прожил во лжи, презирая, унижая и от‑
рекаясь от своего единственного выжившего сына»49. Расходы на обра‑
зование Фрица, конечно же, взял на себя Энгельс. Однако учили Фрица
тому, чтобы занять свое место в рядах рабочего класса, вдали от жизни
своего родного отца, квазиаристократического лидера угнетенного рево‑
люционного мирового пролетариата50, 51.
Любовь Маркса к аристократическому образу жизни была пожизнен‑
ной. Еще будучи молодым человеком, он привязался к отцу Женни ба‑
рону Людвигу фон Вестфален — их семья жила по соседству — и по‑
святил барону свою докторскую диссертацию. Кроме того, этот пафос‑
ный пролетарский коммунист в действительности всегда настаивал на
том, что на визитной карточке Женни было напечатано: «В девичестве
фон Вестфален».
407
341
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
10.6. ПРИМЕЧАНИЯ
342
1. Ernest L. Tuveson, ‘The Millenarian Structure of The Communist Manifesto’, in
C. A. Patrides and Joseph Wittreich (eds), The Apocalypse: in English Renais‑
sance Thought and Literature (Ithaca: Cornell University Press, 1984), pp. 326—
327. Тувесон полагает, что Маркс и Энгельс, возможно, испытали сильное вли‑
яние всплеска милленаризма, имевшего место в Англии во период 1840‑х гг.
Об этом явлении, в частности о вспышке милленаризма в Англии и в США,
предрекавшего конец света 22 октября 1844 г., см. в классической работе по со‑
временному милленаризму Ernest R. Sandeen, The Roots of Fundamentalism:
British and American Millenarianism, 1800—1930 (Chicago: University of Chica‑
go Press, 1970). См.: Tuveson, ibid., p. 340, n. 5.
2. Jean B. Quandt, ‘Religion and Social Thought: The Secularization of Postmillen‑
nialism’, American Quarterly, 25 (Oct. 1973), pp. 402—403. На самом деле Эли,
наряду с многими другими постмилленаристами, был не очень большим сто‑
ронником постепенности, поскольку говорил о Новом Иерусалиме, «которого
мы все мы все ожидании с нетерпением».
(1). «Имманентизировать эсхатон» в политической теории и теологии означает
попытаться привнести эсхатон (окончательное, подобное небесам состояние
истории) в имманентный мир. — Прим. пер.)
3. Цит. по: S. Y. Utechin, ‘Philosophy and Society: Alexander Bogdanov’, in Leop‑
old Labedz (ed.), Revisionism: Essays on the History of Marxist Ideas (New York:
Praeger, 1962), p. 122.
4. J. P. Stern, ‘Marxism on Stilts: Review of Ernst Bloch, The Principle of Hope’, The
New Republic, 196 (9 March 1987), pp. 40, 42; Leszek Kolakowski, Main Currents
of Marxism (Oxford: Oxford University Press, 1984), III, pp. 423—424.
5. G. K. Chesterton, Orthodoxy (New York: 1927), pp. 244—245. Цит. по: Thomas
Molnar, Utopia: the Perennial Heresy (New York: Sheed & Ward, 1964), p. 123.
6. «КПСС [Коммунистическая партия Советского Союза], будучи партией науч‑
ного коммунизма, выдвигает и решает задачи коммунистического строитель‑
ства, по мере готовности и созревания их материальных и духовных пред‑
посылок, руководствуясь тем фактом, что необходимые этапы развития не
должны быть пропущены…» (Fundamentals of Marxism‑Leninism (2nd rev.
ed., Moscow: Foreign Languages Publishing House, 1963), p. 662 . См. также: Ibid.,
pp. 645—646, 666—667, 674—675 .
7. Об отчуждении и диалектике, см. гл. 11.
(2). Мутализм (фр. mutuellisme) — анархическое направление экономической
теории, социальной и политической философии, восходящее к первой полови‑
не XIX в., в особенности к работам П. Ж. Прудона. — Прим. пер.
8. Штейн считал французский социализм и коммунизм идеологией неимуще‑
го пролетариата, ставящей целью уничтожение исторических основ евро‑
пейского общества, основанного на принципах частной собственности и ин‑
дивидуальной личности. Разница заключалась, конечно же, в том, что Маркс,
408
10.6. Примечания
в отличие от других «бесклассовых» социалистов и коммунистов, одобрительно
воспринял эту связь с пролетариатом, в то время как Штейн ее осуждал и пре‑
достерегал против нее. См. прекрасную и многое объясняющую работу: Robert
C. Tucker, Philosophy and Myth in Karl Marx (Cambridge: Cambridge Universi‑
ty Press, 1961), pp. 114—147. Книга Штейна (Lorenz von Stein, Der Sozialismus
und Kommunismus des Heutigen Frankreichs (Leipzig, 1842)), остается непере‑
веденной. (Последующие издания носили другое название: Geschichte des so‑
zialen Bewegung in Frankreich, 1850, 1921.) Штейн провел свои последние годы
в качестве профессора государственных финансов и государственной админи‑
страции Венского университета, 1855—1888.
9. Цит. по: Tucker, op. cit., note 8, pp. 155; курсив Маркса. — М. Р.
10. Не самом деле отнюдь не случайно, что марксистские историки, от Энгель‑
са до Эрнста Блоха, являлись большими поклонниками подобных режимов и
движений, во‑первых, из‑за их коммунизма, а во‑вторых, потому что это бы‑
ли, конечно же, «народные движения», зародившиеся в низших классах.
11. Tucker, op. cit., note 8, pp. 155—156.
12. «Анти‑Дюринг» стало общепринятым названием книги Энгельса «Переворот
в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом», вышедшей в свет
в 1878 г., за пять лет до смерти Маркса. Три основные главы, не ориентиро‑
ванные на Дюринга, были изданы на французском языке в 1880 г. под назва‑
нием «Социализм: от утопии к науке», став в конце XIX в. вторым, после «Ма‑
нифеста Коммунистической партии», популярным изложением марксизма.
Английский перевод, авторизованный Энгельсом, был опубликован в 1892 г., и
поэтому Энгельс несет ответственность за такое неуклюжее выражение, как
глагол environ (окружать). См.: R. C. Tucker (ed.), The Marx‑Engels Reader (2nd
ed., New York: W. W. Norton, 1972), pp. 715—716 .
13. Tucker, op. cit., note 8, pp. 196—197.
14. Ibid., p. 198. .
(3). Русский перевод приводится по изданию: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. : 2‑е изд.
Т. 20. С. 305. — Прим. изд.
15. Tucker, op. cit., note 12, p. 160 . Аналогичным образом Энгельс в сво‑
ем «Анти‑Дюринге» облил презрением разновидность «прусского социализма»,
который намеривался сохранить разделение труда как «неизбежное по приро‑
де вещей». В пику этому Энгельс заявил, что в будущем коммунизме «настанет
время, когда не будет ни тачечников, на архитекторов по профессии и когда че‑
ловек, который в течение получаса давал указания как архитектор, будет затем
в течение некоторого времени толкать тачку, пока не явится опять необходи‑
мость в его деятельности как архитектора» (Ibid., p. 718 . Во време‑
на «культурной революции» в маоистском Китае именно в таком духе хирургов
в больницах в случайном порядке меняли местами с дворниками.
409
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
343
Наконец, в книге «Женщина и социализм» (1883) правоверный немец‑
кий марксист и организатор рабочего класса Август Бебель (1840—1913) так
перефразировал высказывание Маркса о роли женщины при коммунизме:
«Наряду с работой в каком‑либо производстве женщина в другое время за‑
нята как воспитательница, учительница, сиделка, в течение третьей части
она занимается искусством или наукой и наконец в течение остального вре‑
мени она выполняет какую‑либо административную функцию». Цит. по: Lud‑
wig von Mises, Socialism: An Economic and Sociological Analysis (Indianapolis:
Liberty Classics, 1981), p. 168n .
16. Alexander Gray, The Socialist Tradition (London: Longmans, Green, 1946), p. 328.
17. Tucker, op. cit., note 12, p. 723 .
18. Tucker, op. cit., note 8, p. 197n.
19. О дискуссии в СССР по этому вопросу см.: Herman Akhminov, ‘The Prospects
for the Division of Labor’, Bulletin of the Institute for the Study of the USSR (Ju‑
ly 1964), pp. 3—18.
20. Фридрих Энгельс «Об авторитете», написано в 1872 г. и впервые опубликовано
в итальянском сборнике 1874 г., см.: Tucker, op. cit., note 12, p. 731 .
(4). Русский перевод приводится по изданию: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. : 2‑е изд.
Т. 18. С. 153. — Прим. изд.
21. Перевод на английский см. в: William O. Henderson, The Life of Friedrich Engels
(London: Frank Cass, 1976) I, pp. 369—376. Цит. по: T. W. Hutchison, The Politics
and Philosophy of Economics: Marxians, Keynesians and Austrians (Oxford: Ba‑
sil Blackwell, 1981), pp. 9—12, 14 .
22. Подробнее о социалистах‑рикардианцах, и о теории делового цикла Родбер‑
туса см. главу 13. Родбертус был богатым и независимым прусским политиком
и государственным чиновником, который прожил бóльшую часть своей жиз‑
ни в качестве праздного и эрудированного прусского сельского помещика. (Он
купил поместье неподалеку от городка Ягецов в Восточной Пруссии и вскоре
сменил имя на Родбертус фон Ягецов.) В основе его лежало то, что труд связан
железным законом заработной платы и что справедливость может восстано‑
вить социализм под руководством государства, в буквальном смысле божест‑
венного, самоорганизующегося творческого живого организма, и лучше все‑
го — во главе с королем (в общем, монархической социализм). Однако Родбер‑
тус строго предупреждал, что люди еще не доросли для такого нравственного
социализма — и не дорастут в течение еще пятисот лет. См.: Gray, op. cit., note
16, pp. 343—351.
(4). Русский перевод этой и двух следующих цитат приводится по изданию:
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. : 2‑е изд. Т. 21. С. 189, 190. — Прим. перев.
23. Hutchison, op. cit., note 21, p. 15. Хатчисон указывает, что в Советской России
«актуальность предупреждения Энгельса о диспропорции в поставках брюк и
брючных пуговиц была недавно довольно пикантным образом подтверждена».
В 1980 г. газета «Правда» (Москва) жаловалась на то, что «в швейной промыш‑
410
10.6. Примечания
ленности брюки попали в перечень “важнейших” товаров, а застежки‑мол‑
нии — нет». См.: Ibid., p. 20n.
24. Ibid., pp. 15—16.
25. «Private Property and Communism», in Tucker, op. cit., note 12, p. 85 .
26. Как пишет Такер, «cоциализированное человечество — это не только бесклас‑
совый, но также безгосударственный, лишенный законов, религии, семьи, ре‑
лигии и в целом структуры коллектив совершенных индивидов, пребываю‑
щих в гармонии с собой, друг с другом и с окружающей их антропологиче‑
ской природой. Едва ли необходимо лишний раз указывать на то, что общество
без общественной структуры не является общественным порядком ни в ка‑
ком смысле этого слова. Выражаясь в духе молодого Маркса, это необщество».
Tucker, op cit., note 8, p. 201.
(5). Русский перевод приводится по изданию: Маркс К. Экономическо‑фило‑
софские рукописи 1844 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. : 2‑е изд. Т. 42. C. 129. —
Прим. изд.
27. Ibid., pp. 158—161.
28. Tucker, op. cit., note 12, p. 93 .
29. Советская версия высшей стадии коммунизма почти не отличалась от его на‑
чального этапа и самой советской жизни. Все центральные, новаторские, тре‑
вожные мессианские или странные особенности коммунизма преуменьша‑
лись или скрывались. Так, согласно советской течке зрения, высшая стадия
или истинный коммунизм не являлись концом истории, а были всего лишь об‑
ществом, которое «будет постоянно изменяться и совершенствоваться». Ком‑
мунистическое изобилие решительно не будет похоже на «сказочные стра‑
ны, где в кисельных берегах текут молочные реки». Будет просто происхо‑
дить «стремительное и непрерывное улучшение» «социалистической науки
и техники». См.: Fundamentals of Marxism‑Leninism, op. cit., note 6, pp. 698—
699, 698—717 .
30. Karl Marx, Critique of the Gotha Programme (New York: International Publish‑
ers, 1938) . «Критика…»
была впервые опубликована Энгельсом в 1891 г., после смерти Маркса. Ласса‑
льянцы были последователями покойного Фердинанда Лассаля (1825—1864),
хвастуна и денди, в то время чрезвычайно популярного в Германии, особен‑
но любимого в рабочей среде, и выдающегося организатора пролетариата. Ха‑
рактерно, что смерть Лассаля была ранней и не очень пролетарской, а, скорее,
аристократической — в результате дуэли из‑за дамы. Одним из двух круп‑
нейших отклонений Лассаля от марксизма стала его ультрамальтузианская
приверженность теории заработной платы на минимальном прожиточном
уровне Мальтуса—Рикардо как детерминанты роста численности населе‑
ния. Он популяризировал эту теорию в ее наиболее жесткой форме, которую
411
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
344
назвал «железным законом заработной платы», и под этим названием она по‑
лучила широкую известность.
Другим и более важным отклонением Лассаля стало его признание и по‑
клонение государству. В представлении Маркса государство являлось инст‑
рументом тирании для эксплуатации масс, и необходима была насильствен‑
ная революция, чтобы его свергнуть. Лассаль же, в гегелевском духе, воспевал
государство как проводника и распространителя свободы, как слияние чело‑
века в духовное целое и как вечный инструмент для нравственного возрожде‑
ния. Единственной проблемой государства для Лассаля был тот факт, что оно
еще не контролируется рабочими, но она может быть решена просто путем
принятия всеобщего избирательного права, после чего государство будет ра‑
ботать под контролем рабочей партии, рабочие станут государством, и все бу‑
дет хорошо. Государство оперативно передаст контроль над производством
ассоциациям рабочих, которые тем самым обойдут железный закон, присвоив
себе избыточные прибыли, в настоящее время присваиваемые капиталистами.
См.: Gray, op. cit., note 16, pp. 332—343.
31. В действительности Маркс идет дальше и приходит к важному заключе‑
нию: что распределение всегда вытекает из «условий производства» и не мо‑
жет быть отделено от него. Можно было бы подумать, что это был не толь‑
ко аргумент против «вульгарных социалистов», но также и неявная пощечина
Дж. С. Миллю, который полагал, что в то время как производство было связа‑
но экономическим законом, «распределение» может быть отделено от произ‑
водства и преобразовано действиями государства.
32. См. блестящее обсуждение данного вопроса у Такера в: Tucker, op. cit., note 8,
p. 200.
33. Советские люди были избавлены от полномасштабного катаклизма коммуниз‑
ма, когда Ленин, великий прагматик, отказался от первоначальной советской
попытки (1918—1921) отменить деньги и одним скачком попасть в коммунизм
(который позднее намеренно неправильно именовался «военным коммуниз‑
мом»), и вернуться к капиталистической, в значительной степени, экономи‑
ке нэпа. Мао попытался достичь коммунизма в два катастрофических скачка:
Большой скачок, который пытался устранить частную собственность и устра‑
нить «противоречия» между городом и деревней посредством строительства
металлургических заводов в каждом дворе; и Великая пролетарская культур‑
ная революция, которая пыталась устранить «противоречие» между умствен‑
ным и физическим трудом, отправив целое поколение студентов на принуди‑
тельные работы в дебри Синьцзяня. По поводу мифа о «военном коммунизме»
см. многое разъясняющее обсуждение в: Paul Craig Roberts, Alienation and the
Soviet Economy (Alburquerque: University of New Mexico Press, 1971), pp. 20—47.
34. Забавный случай имел место в эпоху «новых левых» конца 1960‑х годов, ког‑
да журнал «Liberated Guardian» откололся от квазимаоистского журнала
«Guardian» на том основании, что последний функционировал таким же обра‑
зом, как и любой другой «буржуазный» журнал, со специализированными ре‑
дакторами, машинистками, корректорами, бизнес‑персоналом и т.д. «Liberat‑
ed Guardian» издавался «коллективом», в котором, согласно замыслу, каждый
человек выполняются все задачи без специализации. К аналогичной критике,
за которой последовало аналогичное решение, прибегло и женское партийное
собрание, конфисковавшее имущество еженедельника «новых левых» «Rat».
412
10.6. Примечания
Как и следовало ожидать, оба издания умерли быстрой безболезненной смер‑
тью. См.: Murray N. Rothbard, Freedom, Inequality, Primitivism, and the Divi‑
sion of Labor (Menlo Park, Calif. Institute for Humane Studies, 1971), pp. 15n, 20.
35. См.: Mises, op. cit., note 15, p. 143 . Также см.: Roth‑
bard, op. cit., note 34, pp. 8—15.
36. Bakunin, Statehood and Anarchy, quoted in Leszek Kolakowski, Main Currents
of Marxism: Its Origins, Growth and Dissolution (New York: Oxford Universi‑
ty Press, 1981), I, pp. 251—252 . См. так‑
же: Abram L. Harris, Economics and Social Reform (New York: Harper & Bros,
1958), pp. 149—150.
37. О самопринадлежности и о невозможности общего владения см.: Murray
N. Rothbard, The Ethics of Liberty (2nd ed., Atlantic Highlands, NJ: Humanities
Press, 1983), pp. 45—50 .
38. Курсив Ленина. V. I. Lenin, State and Revolution (New York: International Pub‑
lishers, 1932), pp. 83—84; Mises, op. cit., note 15, p. 189 .
См. также: Harris, op. cit., note 36, pp. 152—153n.
39. См. классическую биографию Маркса: David McLellan, Karl Marx: His Life and
Thought (New York: Harper & Row, 1973), p. 118.
40. Tucker, op. cit., note 8, p. 229.
41. О родовспомогательных метафорах в марксизме см.: Gray, op. cit., note 16,
p. 299 and 299n.
42. Ludwig von Mises, Theory and History (1957, Auburn, Ala.: Ludwig von Mises
Institute, 1985), p. 81 .
43. Tuveson, op. cit., note 1, pp. 339—340.
44. Стихотворения в основном были написаны в 1836—1837 гг., в первые месяцы
его пребывания в Берлине. В 1841 г. в берлинском «Атенеуме» были опублико‑
ваны первые два из 345 стихотворений, в которых нашли отражение представ‑
ления Маркса о коммунизме, остальные стихотворения в основном утеряны.
45. Richard Wurmbrand, Marx and Satan (Westchester, Ill: Crossway Books, 1986),
pp. 12—13.
46. Полный перевод текста «Oulanem, A Tragedy» см.: Robert Payne, The Unknown
Karl Marx (New York: New York University Press, 1971), pp. 81—83. Другая от‑
личная книга о как мессианстве Маркса и о его стихотворениях: Mazlish, The
Meaning of Karl Marx (New York: Oxford University Press, 1984). Пастор Вур‑
мбранд указывает, что Oulanem является анаграммой Emmanuel, библейско‑
го имени Иисуса, и что подобные инверсии святых имен в сатанинских куль‑
тах является стандартной практикой. Однако реальных доказательств того,
что Маркс был членом такого культа нет. Wurmbrand, op. cit., note 45, pp. 13—
14 and passim.
47. Фридрих Энгельс (1820—1895) был сыном крупного промышленника и текс‑
тильного фабриканта, бывшего также убежденным пиетистом, происходив‑
шим из города Бармена Рейнской области
413
345
Глава 10. Представления Маркса о коммунизме
Германии. Бармен был одним из главных центров пиетизма в Германии, и Эн‑
гельс получил строгое пиетистское воспитание. Атеист, а к 1839 г. ставший
гегельянцем, в 1841 г. Энгельс поступил в Берлинский университет и вошел
в кружок младогегельянцев, вращался в тех же кругах, что и Маркс, с кото‑
рым в 1844 г. они становятся верными друзьями.
48. См. говорящие сами за себя оценки: Gary North, Marx’s Religion of Revolution:
The Doctrine of Creative Destruction (Nutley, NJ: Craig Press, 1968), pp. 26—28
См. также: Ibid. (2nd ed., Tyler, Texas: Institute for Christian Economics, 1989),
pp. 232—256
49. Fritz J. Raddatz, Karl Marx: A Political Biography (Boston: Little Brown & Co.,
1978), p.134.
50. Марксистские историки подошли с пониманием по крайней мере к стремле‑
нию Маркса скрыть свою неосторожность, они сумели сохранить в тайне прав‑
ду о Фрице Демуте вплоть до последних лет. Хотя ведущим марксистам, таким
как Бернштейн и Бебель, истина была известна, весть о незаконном отцовстве
Маркса впервые была опубликована только в 1962 г. в книге Вернера Блюмен‑
берга «Маркс». См. в частности: W. O. Henderson, The Life of Friedrich Engels
(London: Frank Cass, 1976), II, pp. 833—834. Некоторые правоверные марксисты
до сих пор отказываются признавать неприглядные факты. См. труд любви по‑
койного лидера «дрейперитского» течения троцкистского движения: Hal Drap‑
er, Marx‑Engels Cyclopedia (3 vols, New York: Schocken Books, 1985).
51. Что касается Энгельса, то он отказался жениться на своей любовнице Мэри,
потому что она была «низкого» происхождения. После смерти Мэри любовни‑
цей Энгельса стала ее сестра Лиззи. Энгельс великодушно взял Лиззи замуж
на ее смертном одре, «чтобы доставить ей «последнюю радость».
Г л а ва 1 1
ОТЧУЖДЕНИЕ, ЕДИНСТВО И ДИАЛЕКТИКА
11.1. ИСТОКИ ДИАЛЕКТИКИ: КРЕАТОЛОГИЯ
349
Марксово «отчуждение» не имеет никакого отношения к модным раз‑
глагольствованиям псевдомарксистских интеллектуалов конца ХХ в.
Это понятие не обозначало психологического ощущения тревоги или ра‑
зобщенности, в котором еще как‑то можно обвинить капитализм либо
культурную или сексуальную «угнетенность». Оно, как мы уже видели,
относилось, по самой меньшей мере, к институтам денег, специализации
и разделения труда1. Искоренение этих зол было необходимо для объ‑
единения коллективного организма или человека как вида «с самим со‑
бой», для преодоления расколов «в нем самом» и между человеком и «им
самим» в форме созданной человеком природы. Но радикальное зло от‑
чуждения имело гораздо более космический характер. Оно было мета‑
физическим, было глубинной частью философии и мировоззрения, ко‑
торые Маркс заимствовал у Гегеля и которые в сочетании с «диалек‑
тикой» дали Марксу абрис механизма, призванного, как закон истории,
принести нам коммунизм с неотвратимостью закона природы.
Все это началось с философа‑платоника III в. н. э. Плотина и его по‑
следователей, а также с теологической дисциплины, на первый взгляд
равно удаленной от политики и экономики, а именно с креатологии,
«науки» о Первых днях Творения. Мы ведь уже убедились, что другая,
сопутствующая первой и столь же далекая от политики и экономики те‑
ологическая дисциплина, эсхатология, или «наука» о Последних днях,
способна вызывать огромные политические и экономические последст‑
вия самого разного вида.
Главный вопрос креатологии таков: почему Бог создал мироздание?
Ответ Августина, а тем самым ответ католиков, а также лютеран и каль‑
винистов состоит в том, что Бог, будучи совершенным существом, соз‑
дал мироздание, поскольку питал благожелательность и любовь к своим
творениям. Вот и все. И это, по‑видимому, единственный ортодоксально
правильный ответ. Но со времен раннего христианства еретики и мисти‑
ки отвечали на вопрос совершенно иначе: Бог создал мироздание не в си‑
лу своего совершенства и своей любви, а потому, что ощущал неполно‑
ту и несовершенство. Иными словами, Бог создал мироздание, поскольку
ощущал беспокойство, одиночество или нечто подобное. Поначалу, до со‑
творения мира, Бог и человек (как коллективный органический вид, раз‑
умеется, а не как конкретный индивидуум) были объединены в одном,
415
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
350
так сказать, всекосмическом сгустке. Как вообще можно помыслить
«единство» человека и Бога до сотворения человека — это загадка, ко‑
торую следует разгадывать кому‑нибудь более искушенному в божест‑
венных тайнах, чем автор этой книги. Так или иначе, история в данном
случае становится процессом, причем предустановленным процессом,
посредством которого Бог раскрывает свой потенциал, а человек в соби‑
рательном смысле, как вид, раскрывает свой. Но в ходе этого процесса,
когда Бог и человек раскрывают себя, становясь все более совершенны‑
ми в истории и через историю, эти «благие» достижения уравновешива‑
ются одной ужасной и трагической вещью: человек оказывается отде‑
ленным, отрезанным, «отчужденным» от Бога, от других людей и от при‑
роды. Такова масштабная концепция отчуждения. Отчуждение — нечто
космическое, неустранимое, метафизическое, вплетенное в сам процесс
творения или, во всяком случае, неустранимое до того неизбежного ве‑
ликого дня, когда человек и Бог, полностью раскрывшие себя, завершат
процесс и саму историю тем, что вновь сольются и два этих великих кос‑
мических сгустка опять станут единым целым.
Посмотрим сначала, что представляет собой этот великий историче‑
ский процесс. Это неизбежный, предопределенный «диалектический»
процесс истории. В нем обычно выделяются три стадии. На первой стадии
человек и Бог находятся в счастливом и гармоничном единстве (единст‑
ве до творения?), но все вещи, и в частности род человеческий, пребыва‑
ют в неразвитом состоянии. Затем, на второй стадии, — тут в дело всту‑
пает магическая диалектика — Бог создает человека и мир, Бог и че‑
ловек начинают раскрывать свои потенциалы, и возникает история как
фиксация этого развития и одновременно как его процесс. Но творение,
как в большинстве диалектик, оказывается обоюдоострым мечом: чело‑
век страдает в результате космического отделения и отчуждения от Бо‑
га. Например, для Плотина Бог есть единство, или Единое, тогда как зло
тождественно любого рода различию или множественности. В человече‑
стве зло проистекает из эгоцентричности индивидуальных душ, «отко‑
ловшихся от Всецелого».
Но затем в конце концов процесс развития завершается, и вторая ста‑
дия подготавливает собственное Aufhebung, «снятие» себя самой, пере‑
ход в собственную противоположность или в собственное отрицание: Бог
и человек вновь обретают славное единство, наступает «экстаз едине‑
ния» и конец отчуждения. На этой третьей стадии объединение субстан‑
ций имеет гораздо более высокий уровень, чем на первой стадии. Исто‑
рия завершается, но все ее участники живут (?) счастливо и после этого.
Однако эта диалектика креатологии и эсхатологии принципиально
отличается от ортодоксального христианского сценария прежде все‑
го тем, что отчуждение, трагедия человека, в диалектических построе‑
ниях от Плотина до Гегеля является метафизическим феноменом, не‑
отделимым от самого акта творения. Напротив, в иудео‑христианском
повествовании удаленность человека от Бога имеет не метафизическое,
416
11.1. Истоки диалектики: креатология
а только нравственное измерение. Для ортодоксальных христиан творе‑
ние — это чистое благо, лишенное всякой примеси зла; зло начинается
с грехопадения Адама, с дефекта не метафизического, а нравственного2.
Далее, согласно ортодоксальному христианству, Бог через воплощение
в Иисусе открывает путь, на котором отчуждение может быть упраздне‑
но и человек может обрести спасение. Но вновь отметим: христианство —
глубоко личностная вера, поскольку главное значение имеет спасение
каждого человека. Спасение или его отсутствие выпадает каждому, пер‑
востепенную важность имеет личная участь каждого, а не участь кол‑
лективной субстанции или коллективного организма, Человека с боль‑
шой буквы. С точки зрения ортодоксального христианства каждому че‑
ловеку достается рай или ад.
В отличие от этого в первой, внешне оптимистичной мистической схе‑
ме (сейчас ее называют «теологией процесса») единственное спасение,
единственный счастливый исход — это спасение коллективного орга‑
низма, спасение всего вида, на пути к которому любой индивидуальный
член организма может быть уничтожен без особых сожалений.
Эта диалектическая теология, а в особенности ее креатология, до‑
стигла полного расцвета у испытавшего влияние Плотина христиан‑
ского мистика Иоанна Скота Эриугены (815—877) — жившего во Фран‑
ции ирландского или шотландского философа. Далее традицию усвоило
еретическое крыло христианской мистики, в частности немецкий автор
Майстер Экхарт (ок. 1260—1327). Пантеистическая перспектива мисти‑
ки была сродни буддистско‑теософско‑социалистическим воззрениям
миссис Анни Безант, которая, как проницательно и тонко заметил Че‑
стертон, призывала не столько любить ближнего своего, сколько быть
этим ближним. Пантеистическая мистика призывает каждого индиви‑
дуума «объединиться» с Богом, с Единым, путем уничтожения собствен‑
ной индивидуальности — отдельной и тем самым отчужденной. И хотя
разные мистические секты, скажем последователи Иоахима Флорского
или «Братья свободного духа», признавали разные средства для такого
объединения, будь то исторический процесс или Армагеддон, цель у них
была одна и та же: освобождение от индивидуального путем «воссоеди‑
нения» с Богом, с Единым, и завершение космического «отчуждения» —
по крайней мере на уровне каждого индивидуума.
Особое влияние на Г. В. Ф. Гегеля и гегельянцев оказал немецкий ми‑
стик Якоб Бёме (1575—1624); он добавил к своему пьянящему пантеи‑
стическому напитку тот предполагаемый механизм, ту силу, которая
влечет диалектику по ее неуклонному пути в истории. Каким образом,
спрашивал Бёме, до‑тварный мир переносит себя в творение? До тво‑
рения, отвечал он, существовал первоисточник, существовало вечное
единство — недифференцированное, неразличимое, буквальное Ничто
(Ungrund). (Кстати сказать, Гегель и его последователи имели обыкнове‑
ние считать, что броский, но невразумительный термин можно сделать
более возвышенным и понятным, если писать его с большой буквы.) Как
417
351
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
ни странно, это Ничто у Бёме обладало внутренним стремлением, nisus,
к самореализации. Именно это стремлениесоздает трансцендирующую
противоположную силу, волю, которая, в свою очередь, создает миро‑
здание, превращая Ничто в Нечто.
11.2. ГЕГЕЛЬ И ЧЕЛОВЕКО‑БОГ
352
Ключевую роль в секуляризации диалектической теологии и, соответ‑
ственно, в подготовке почвы для марксизма сыграл корифей немецкой
философии Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770—1831). Он родил‑
ся в Штутгарте, изучал теологию в Тюбингенском университете, затем
преподавал теологию и философию в университетах Йены и Гейдель‑
берга и, наконец, стал ведущим философом в новой жемчужине прус‑
ской академической короны, Берлинском университете. Переехав в Бер‑
лин в 1817 г., Гегель прожил там до самой смерти, закончив свои дни на
посту ректора университета.
В духе немецкого романтического движения Гегель стремился объ‑
единить человека и Бога: он фактически обожествлял человека, погру‑
жая в него Бога. Незадолго до этого Гете популяризировал тему Фауста
и уделил главное внимание страстному желанию Фауста обладать бо‑
жественным, или абсолютным, знанием, а также божественной властью.
Разумеется, для ортодоксального христианства всепоглощающая гор‑
дыня человека, который жаждет обрести божественное знание и боже‑
ственную власть, напротив, является главным источником греха и чело‑
веческого грехопадения. Но Гегель — несомненно, самый еретический
лютеранин — осмелился трансформировать страсть Фауста в универ‑
сальную философию, якобы позволяющую постичь необратимый ход ис‑
торического процесса.
По словам профессора Такера, гегельянство было «философской ре‑
лигией духа в форме теории истории». Эта религия основана на ото‑
ждествлении духа с Богом3. Излишне добавлять, что речь идет не об ин‑
дивидуальном, а о собирательном родовом «духе». В ранней работе «По‑
зитивность христианства», которую Гегель написал в возрасте 25 лет, он
осуждает христианство за то, что оно «разделило» человека и Бога, если
не считать «одной‑единственной личности» (Иисуса), и поместило Бо‑
га в другой, высший мир, который совершенно не зависит от деятельно‑
сти человека. Четыре года спустя, в 1799 г., Гегель решил эту проблему,
предложив собственную религию в работе «Дух христианства». В про‑
тивоположность ортодоксальному христианству, где Бог стал челове‑
ком в Иисусе, гегелевский Иисус, будучи человеком, смог сам стать Бо‑
гом. Такер точно передает основную мысль Гегеля. Для него Иисус —
не Бог, ставший человеком, а человек, ставший Богом. Вот ключевая
идея, на которой возведено все здание гегельянства: между челове‑
418
11.2. Гегель и человеко‑Бог
ческой и божественной природой нет принципиального различия. Эти
природы не являются отдельными сущностями, между которыми су‑
ществует непреодолимая пропасть. Абсолютный дух в человеке, ho‑
mo noumenon, не просто богоподобен… Это и есть сам Бог. Следова‑
тельно, в той мере, в какой человек стремится стать «подобием Бога»,
он просто стремится обрести свою подлинную сущность. Обожествляя
себя, он просто распознает свою истинную природу4.
Но если человек действительно является Богом, тогда что такое исто‑
рия? Почему человек (или, точнее, люди) изменяется и развивается?
Причина в том, что человеко‑Бог несовершенен или, во всяком случае,
поначалу не имеет совершенства. Человеко‑Бог начинает свою жизнь
в истории, совершенно не осознавая своего божественного статуса. По
мысли Гегеля, история — это процесс, в ходе которого человеко‑Бог на‑
ращивает знание до тех пор, пока наконец не достигает состояния аб‑
солютного знания, т.е. пока не осознает в полной мере, что он и есть Бог.
В этом случае человеко‑Бог реализует свой потенциал бесконечного бы‑
тия без границ, располагающего абсолютным знанием.
Но почему тогда человеко‑Бог, которого Гегель также именует «миро‑
вым духом» (Weltgeist), создал мир? Не из‑за преизбытка любви и бла‑
гожелательности, как в традиционном христианстве, а из потребности
осознать себя как мировой дух. Обретение самосознания достигается
с помощью творческой активности, позволяющей мировому духу экс‑
траполировать себя вовне и облекаться в конкретные внешние формы.
Это оформление начинается с создания природы, или изначального ми‑
ра, а затем (здесь Гегель вводит важное дополнение по сравнению с дру‑
гими теологиями) самооформление продолжается посредством челове‑
ческой истории. Самым важным является именно этот второй процесс,
ибо с его помощью человек как коллективный организм распространя‑
ет свое построение цивилизации, свою творческую внешнюю экспансию,
а поэтому повышает знание о своей собственной божественности и, со‑
ответственно, о мире как о своей собственной самоактуализации. Этот
второй процесс, процесс все более полного осознания, что мир и есть под‑
линная сущность человека, Гегель называет постепенным завершением
«самоотчуждения» человека, которое, с его точки зрения, было, конеч‑
но, и отчуждением человека от Бога. Иными словами, по Гегелю, человек
воспринимает мир как нечто враждебное именно потому, что мир не яв‑
ляется человеком, мир чужд человеку. Все эти конфликты устраняются,
когда человек в конце концов осознает, что мир — это и есть сам человек.
Поэтому процесс осознания для Гегеля есть «снятие», посредством ко‑
торого мир лишается чуждости и уподобляется человеческой сущности.
Но почему, можно задать вопрос, гегелевский человек являет собой
столь странное и нервозное существо, что считает любую вещь, которая
не есть он сам, враждебной и чуждой? Ответ раскрывает самую суть ге‑
гелевской мистики. Причина в том, что Гегель или гегелевский человек
не может вынести сознания того, что он не Бог и поэтому не представляет
419
353
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
собой безграничного и беспредельного пространства. Наличие другого
существа иди другого объекта означает, что сам человек не безграни‑
чен и не божествен. То есть философия Гегеля — это бескомпромисс‑
ная и всекосмическая солипсистская мания величия самого грандиозно‑
го масштаба. Профессор Такер со свойственной ему проницательностью
излагает суть дела так:
Отчуждение для Гегеля — это нечто конечное, а конечное, в свою оче‑
редь, означает зависимость и подчинение. Ощущение самоотстранен‑
ности при наличии явно данного объективного мира — это ощущение
порабощенности… Когда дух [или мировой дух] сталкивается с объек‑
том или с «другим», он ipso facto осознает себя лишь как конечное су‑
щество, обнимающее реальность лишь в таком, но не большем, объеме
и простирающееся лишь до данного предела, но не дальше. Поэтому
объект является «границей» (Grenze). А граница, поскольку она про‑
тиворечит представлению духа о себе самом как об абсолютном су‑
ществе, т.е. существе без границ, неизбежно воспринимается как «ба‑
рьер» или «оковы» (Schranke). Это барьер, не дающий духу осозна‑
вать себя тем, чем, как он считает, он на самом деле является, — всей
полнотой бытия. В своем противостоянии с очевидно данным объек‑
том дух ощущает себя заключенным и стесненным. Он ощущает то,
что Гегель называет «скорбью от ограниченности».
Преодоление объекта посредством познания объекта — это спо‑
соб, каким дух восстает против ограниченности и совершает прорыв
к свободе. По совершенно оригинальному представлению Гегеля, сво‑
бода есть сознание собственной неограниченности: это отсутствие ог‑
раничивающего объекта, или отсутствие не‑самости… Сознание бы‑
тия «наедине с собой»… — именно то, что Гегель подразумевает под
сознанием свободы…
Соответственно, рост самопознания духа в истории можно иначе
определить как продвижение сознания свободы5.
11.3. ГЕГЕЛЬ И ПОЛИТИКА
354
Как правило, детерминизм оставляет удобные скрытые запасные выхо‑
ды для создателей и сторонников этого подхода, молчаливо признающих
за собой способность подняться выше всемогущего детерминизма, кото‑
рый подавляет всех остальных. В этом отношении Гегель не был исклю‑
чением — с той лишь разницей, что свои запасные выходы он не мас‑
кировал. Хотя Бог и абсолют есть ипостась человека как коллективного
организма, а не крохотных и ничтожных индивидуальных членов это‑
го организма, время от времени появляются великие индивидуумы, лю‑
ди «всемирно‑исторического» масштаба, призванные воплощать свой‑
ства абсолюта в большей мере, чем остальные. Именно им принадлежит
важная роль в очередном эпохальном историческом «снятии» — в оче‑
редном прорыве к человекобожию или в очередном скачке «самопозна‑
420
11.3. Гегель и политика
ния» мирового духа. Поэтому в то время, когда большинство прусских
патриотов выражали крайнее неудовольствие завоеваниями Наполео‑
на и собирали силы, чтобы противостоять ему, Гегель занял совершенно
другую позицию. В письме к другу он с восторгом писал, что своими гла‑
зами видел Наполеона: «Самого императора — эту мировую душу — я
увидел, когда он выезжал на коне на рекогносцировку. Поистине испы‑
тываешь удивительное чувство, созерцая такую личность, которая, на‑
ходясь здесь, в этом месте, восседая на коне, охватывает весь мир и вла‑
ствует над ним»6.
Гегель восторгался Наполеоном, поскольку видел в нем того, кто при‑
зван создать сильную государственность в Германии и в остальной Ев‑
ропе. Если основные принципы гегелевской эсхатологии и диалектики
послужили прообразом марксизма, то ровно то же самое можно сказать
о его более конкретной политической философии истории. Так, в работе
1795 г., вторя писателю‑романтику Фридриху Шиллеру, Гегель заявил,
что Древнюю Грецию следует рассматривать как пример раннего, или
первоначального, коммунизма. Шиллер и Гегель превозносили Грецию
за якобы однородность, единство и «гармоничность» ее полисов, в кото‑
рых, по их совершенно ошибочному убеждению, совершенно отсутство‑
вало разделение труда. Последующее «снятие» привело к разрушению
этого чудесного единства и разделило людей, но вместе с тем — и это по‑
ложительная сторона новой стадии истории — привело к росту торгов‑
ли, уровня жизни и к развитию индивидуализма. С точки зрения Гегеля,
грядущая эпоха, возвещенная его философией, принесет с собой реин‑
теграцию человека и государства.
До 1796 г. Гегеля, как и многих молодых интеллектуалов по всей Ев‑
ропе, восхищали Французская революция, индивидуализм, радикаль‑
ная демократия, свобода и права человека. Однако вскоре он, опять же
подобно многим европейским интеллектуалам, разочаровался во Фран‑
цузской революции и отдал предпочтение реакционному государствен‑
ному абсолютизму. В частности, на Гегеля оказал сильное влияние шот‑
ландский этатист, сэр Джеймс Стюарт, который, будучи сторонником
якобитов, вынужден был долгое время жить в Германии. В свою очередь,
Стюарт, автор «Исследования о принципах политической экономии»
(1767), находился под сильным влиянием камералистов — ультраэта‑
тистских немецких меркантилистов XVIII в. В 1797—1799 гг. Гегель чи‑
тал немецкий перевод книги Стюарта (опубликованный в 1769—1772 гг.)
и делал из него значительные выписки. Особое его внимание привлекли
две идеи. Первая заключалась в том, что история развивается стадиаль‑
но и предопределенным путем «развертывается» из одной стадии (коче‑
вой, сельскохозяйственной и т.д.) в другую. Вторая гласила, что для под‑
держания бартерной экономики необходимы интенсивное государствен‑
ное вмешательство и контроль7. Неудивительно поэтому, что для Гегеля
главным разочарованием от Французской революции стали индивидуа‑
лизм и отсутствие государственной сплоченности. Вновь предвосхищая
421
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
355
Маркса, он считал, что человеку (коллективному организму) особенно
важно возвыситься над неосознанным слепым фатумом и при помощи
государства «сознательно» взять контроль над собственной судьбой. Со‑
ответственно, Гегель был великим почитателем Наполеона не только как
великого завоевателя, но и как человека, который в мельчайших дета‑
лях регулировал французскую экономику.
Гегель недвусмысленно заявил, что нарождающемуся государству,
новому и сильному, необходима совершенная философия, созданная Ве‑
ликим философом, чтобы придать могущественному правлению госу‑
дарства последовательность и законность. В противном случае, как по‑
ясняет профессор Плант, «государство, лишенное такого философского
обоснования, будет чисто произвольно и принудительно навязывать ин‑
дивидуумам полную свободу преследовать их собственные интересы».
Нетрудно догадаться, о какой философии и о каком Великом фило‑
софе идет речь. С помощью гегелевской философии и самого Гегеля как
первоисточника и лидера «чуждый аспект современного прогрессивно‑
го государства исчезнет, и место принуждения займет нарастающее са‑
мосознание. Регулируя и кодифицируя многие аспекты социальной пра‑
ктики, такое государство привносит в современный мир разумность и
предсказуемость, которыми он в противном случае не обладал бы»8.
С такой философией и с таким философом новое государство займет
отведенное ему свыше положение на высшей точке истории и цивили‑
зации, словно Бог на земле. «Поэтому новое государство, утверждающее
реальность политического единства, с философской точки зрения мож‑
но рассматривать как высшее воплощение Духа или Бога в современном
мире». Таким образом, государство является «предельной манифеста‑
цией деятельности Бога в мире»; «государство превыше всего, это Дух,
который познает себя как универсальную сущность и реальность». «Го‑
сударство — это реальность Царства Небесного»; в конечном итоге «го‑
сударство — это воля Бога»9.
Монархия — наилучшая форма государства из всех возможных, по‑
скольку она позволяет «всем» подданным быть «свободными» (в геге‑
левском смысле), погружая их в божественную субстанцию; на это спо‑
собно только авторитарное, монархическое государство. Люди «свобод‑
ны» лишь тогда, когда являются незначительными частицами единой
божественной субстанции. По словам Такера, «гегелевская концепция
свободы тоталитарна в буквальном значении этого слова. Мировой дух
должен воспринимать себя как тотальность бытия, или, как говорит сам
Гегель, должен возвышать себя до “самовоспринимающей тотальности”,
чтобы достичь осознания свободы. Все прочее равнозначно отчуждению
и скорби от ограниченности»10.
Гегель считал, что завершительное состояние человеко‑Бога, оконча‑
тельный прорыв в тотальность и бесконечность уже близки. Самое высо‑
коразвитое государство в мировой истории уже существовало: это была
прусская монархия при короле Фридрихе Вильгельме III.
422
11.3. Гегель и политика
Случилось так, что гегелевское обожествление существующей прус‑
ской монархии полностью совпало с пожеланиями самого короля. Когда
Фридрих Вильгельм III в 1818 г. основал новый Берлинский универси‑
тет(1) с целью укрепления и пропаганды своей абсолютной власти, раз‑
ве кто‑нибудь больше подходил для должности руководителя кафедры
философии, чем Фридрих Гегель, обожествлявший государственную
власть?(2) Королю и его абсолютистской партии требовался официаль‑
ный философ, который защищал бы государство от ненавистных иде‑
алов Французской революции и оправдывал удаление реформаторов и
классических либералов, которые помогли королю победить Наполеона.
По словам Карла Поппера,
чтобы удовлетворить эту потребность, Гегель и был возведен в ранг
официального прусского философа. Он выполнил свою задачу, воз‑
родив идеи первых великих врагов открытого общества — Геракли‑
та, Платона и Аристотеля… Гегель вновь открыл платоновские идеи,
которые лежат в основе вечного бунта против свободы и разума. Ге‑
гельянство — это возрождение племенного духа… Его философия
представляет собой «утерянную связь» между Платоном и совре‑
менной формой тоталитаризма. Большинство современных тотали‑
таристов… знают, чем они обязаны Гегелю. Все они выросли в душ‑
ной атмосфере гегельянства. Их научили почитать государство, исто‑
рию и нацию11.
В подтверждение того, что Гегель почитал государство как божество,
Поппер приводит такие формулировки Гегеля, вызывающие озноб и не
оставляющие сомнений:
Государство есть божественная идея, как она существует на зем‑
ле… Поэтому государство следует почитать как нечто божествен‑
ное в земном… Государство — это шествие Бога в мире… Государ‑
ство есть организм… Существенной принадлежностью завершенного
государства является сознание, мышление… Государство знает, чего
оно хочет… Государство… существует для самого себя… Государство
есть наличная, действительно нравственная жизнь12.
Все это Поппер называет «напыщенным и истерическим платонизмом».
Примерно такие же идеи исповедовали друзья и ближайшие фило‑
софские предшественники Гегеля — Фихте, Шеллинг, Шлегель, Шил‑
лер, Гердер и Шлейермахер. Но именно Гегель считал особой задачей
превращение своих мрачных доктрин в апологию абсолютной власти со‑
временного ему прусского государства. Восторженный ученик Гегеля,
Ф. Швеглер, в своей «Истории философии» невольно проговаривается:
Его популярность и активность достигает своего пика только после его
вызова в Берлин в 1818 г. Здесь вокруг него возникла многочисленная,
далеко распространяющая свое влияние и… чрезвычайно активная
423
356
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
школа; здесь он, благодаря своим связям с прусской бюрократией,
приобрел политическое влияние, а также признание своей системы
в качестве официальной философии, что не всегда шло на пользу внут‑
ренней свободе его философии и ее моральной ценности13.
357
Сфокусированность на Пруссии позволила гегельянству в XIX в. по‑
чти полностью воплощать немецкую философию и доминировать по‑
всюду, кроме католических областей Южной Германии и Австрии. По
словам Поппера, «достигнув столь впечатляющего успеха на европей‑
ском континенте, гегельянство вряд ли могло не получить поддержку
в Британии от тех, кто, чувствуя, что такое мощное движение должно
в конечном счете что‑то иметь под собой, стали искать… “секрет Геге‑
ля”». И действительно, Дж. Хатчинсон Стирлинг, познакомивший анг‑
лийских читателей с Гегелем, в 1867 г., через год после молниеносной
победы Пруссии над Австрией, восторженно заметил: «Разве не Гегелю
и, в особенности, его философии этики и политики обязана Пруссия сво‑
им могуществом и организацией, которую она быстро развивает в насто‑
ящее время?»14 В то же время Артур Шопенгауэр, который был совре‑
менником Гегеля и знал его лично, резко осудил союз государства и фи‑
лософии, сделавший гегельянство мощной силой в социальной мысли:
Государство злоупотребляло философией как инструментом, а фило‑
софы — как средством для заработка… Кто может действительно по‑
верить в то, что истина может появляться на свет просто как побоч‑
ный продукт? Правительства делают из философии средство обслу‑
живания своего государственного интереса, а ученые делают из нее
предмет торговли…15 [Курсив Шопенгауэра. — М. Р.]
Помимо политического влияния гегельянства, Поппер дополнительно
приводит еще одно объяснение широкой популярности Гегеля, которая
без такого объяснения оставалась бы загадочной: философы склонны
любить высокопарную и туманную фразеологию ради нее самой, а не‑
далекая и доверчивая публика клюет на эту приманку. Поппер приво‑
дит такое признание гегельянца Стирлинга: «Философия Гегеля к то‑
му же отличалась… такой глубиной и тщательностью мысли, что она по
большей части была малопонятной». Выходит, непонятность делала ее
глубокой, а невнятность служила достоинством и доказательством глу‑
бины! К этому Поппер добавляет:
По какой‑то причине философы окружают себя — вплоть до наших
дней — некоей атмосферой волшебства. Поэтому философию отно‑
сят к странному и темному роду занятий, имеющих дело с теми же са‑
мыми тайнами, что и религия. Философский способ анализа не может
быть открыт «непосвященным» — обычным людям. Философия счи‑
тается слишком глубокой для этого и, в конечном счете, оказывается
формой религии и теологии интеллектуалов, посвященных и мудрых.
Гегельянство хорошо соответствует такому пониманию философии:
424
11.3. Гегель и политика
оно дает именно то, что ожидают от философии в соответствии с этим
широко распространенным предрассудком16.
11.4. ГЕГЕЛЬ И ЭПОХА РОМАНТИЗМА
К несчастью, Гегель не был единственной аномальной силой в европей‑
ской мысли. Он был лишь одним — пусть даже самым влиятельным и
гипертрофированно вычурным — из представителей течения, кото‑
рое следует считать доминантной парадигмой его времени, знаменитой
эпохи романтизма. Дань креатологии и эсхатологии в разных формах
и в разной степени непременно отдавали романтики первой половины
XIX в., особенно в Германии и в Англии, поэты, писатели и философы.
Их усилиями создавалось то, что можно назвать мифом об «отчуждении
и возвращении» или о «повторном поглощении». Ощущая непреодоли‑
мую потребность из‑за своей неполноты, Бог создал мироздание и тем
самым трагически отделил человека, органический род, от первоначаль‑
ного единства с Богом. Хотя этот переход, это «снятие» посредством тво‑
рения и позволило Богу и человеку, или Бого‑человеку, развивать свои
способности и двигаться вперед, трагическое отчуждение будет продол‑
жаться до того неизбежного и предопределенного дня, когда Бог и чело‑
век сольются в единую космическую сущность. Или же, с точки зрения
таких пантеистов, каким был Гегель, отчуждение будет продолжаться
до тех пор, пока человек не поймет, что он есть человеко‑Бог, и тогда от‑
чуждение человека от человека, человека от природы и человека от Бо‑
га завершится всеобщим слиянием, поскольку станет очевидна реаль‑
ность космического Всеединства и бытия в нем. Тогда завершится и сама
история, предначертавшая путь к этой цели. В образном представлении
романтиков человек (не индивидуум, разумеется, а родовой «организм»)
наконец «вернется домой». Поэтому история — это «путь вверх по спи‑
рали» к итоговому предназначению Человека, возвращение домой, но
на более высоком уровне, чем первоначальное единство, или общий дом
с Богом в период, предшествовавший творению.
Зависимость романтиков от этой парадигмы прекрасно показал ве‑
дущий специалист по литературе английского романтизма М. Г. Абрамс;
он прослеживает это доминирующее сквозное течение в английской ли‑
тературе от Вордсворта до Д. Г. Лоуренса. Почти все творчество Ворд‑
сворта, указывает Абрамс, посвящено «героическому» или «высокому
романтическому доводу», который он стремится противопоставить эпо‑
хальной поэме Мильтона, содержащей ортодоксальный христианский
взгляд на человека и Бога. Чисто христианским представлениям Миль‑
тона о рае и аде как об альтернативах для индивидуальных душ и о Вто‑
ром пришествии Иисуса как о конце истории и возвращении человека
в рай Вордсворт противопоставляет собственный «довод», пантеисти‑
ческое ви`дение спирали истории, поднимающейся ко всекосмическому
425
358
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
единению и к последующему возвращению человека домой из отчуж‑
дения17. Окончательный итог, Царство Божье, изымается из привычно‑
го для христиан места на Небесах и переносится на землю, в силу чего,
как всегда бывает при имманентизации Бога, возникают исключительно
сложные идеологические, социальные и политические проблемы. Иначе
говоря, если воспользоваться суждением Абрамса, романтические пред‑
ставления приводили к секуляризации теологии.
Греческие и римские эпические поэты, утверждал Вордсворт, воспе‑
вали «брань и героя»(3), и «раньше в расчет принимался только героиче‑
ский довод». Напротив, в начале своей великой поэмы «Потерянный Рай»
Мильтон заявляет:
Исполни светом тьму мою, возвысь
Все бренное во мне, дабы я смог
Решающие доводы найти
И благость Провиденья доказать,
Пути Творца пред тварью оправдав(4).
359
Вордсворт, в свою очередь, объявил, что его собственные Доводы,
превосходящие «доводы» Мильтона, внушены ему «святыми силами
и способностями» Бога. Они, как утверждал Вордсворт (предвосхищая
чаяния Маркса), позволили создать собственный мир, хотя и признал
в необычном для него порыве откровенности, что «кое‑кто назовет это
безумием». В Вордсворта вошли «Гений, Сила, Творчество и само Бо‑
жество», и он заключил, что «вот это и есть поистине героические до‑
воды», «доводы не менее, а даже более героические, чем грозный гнев
Ахиллеса». В числе английских авторов, последовавших примеру Ворд‑
сворта, были его преданные почитатели Кольридж, Шелли, Китс и даже
Блейк; правда, все они пытались сочетать христианство с пантеизмом.
Все эти авторы были воспитаны в христианстве, но на его основе раз‑
вивали собственные, еретические пантеистические версии милленариз‑
ма. Самого Вордсворта готовили к принятию сана англиканского свя‑
щенника. Кольридж был философом и светским проповедником, чуть
было не стал священником‑унитарием, а затем увлекся неоплатониз‑
мом и Якобом Бёме. Китс зарекомендовал себя верным последователем
программы Вордсворта, которую называл путем к мирскому спасению.
Шелли не скрывал своего атеизма, но при этом превозносил «священно‑
го» Мильтона превыше всех поэтов и усердно изучал Библию.
Следует также отметить, что Вордсворт, как и Гегель, поначалу с эн‑
тузиазмом относился к Французской революции и ее либеральным идеа‑
лам, но впоследствии разочаровался в ней, обратился к консервативному
этатизму и пантеистической версии искупления грехов в ходе истории.
Немецкие романтики были погружены в религию и мистику даже
глубже, чем их английские коллеги. Гегель, Фридрих Шеллинг, Фрид‑
рих Шиллер, Фридрих Гельдерлин, Иоганн Готлиб Фихте — все они из‑
учали теологию и большинство из них, как и Гегель, в Тюбингенском
426
11.4. Гегель и эпоха романтизма
университете. Все они откровенно стремились приспособить религиоз‑
ную доктрину к своей философии. Новалис увлекался Библией. Кроме
того, в «Лекциях по истории философии» Гегель уделил много благоже‑
лательного внимания Бёме, а Шеллинг называл Бёме «удивительным
феноменом в истории человечества». Наконец, на наставника Гегеля
Шиллера оказал большое влияние Адам Фергюсон, считавший, что спе‑
циализация и разделение труда отчуждают и разделяют людей, а Шил‑
лер в 1790‑х гг. оказал влияние на Гегеля, предложив концепции «сня‑
тия» и диалектики18.
Несколько десятилетий спустя страстный консерватор‑этатист То‑
мас Карлейль отдал дань уважения Фридриху Шиллеру; в 1825 г. он на‑
писал биографию этого романтика. С тех пор в сочинениях Карлейля от‑
четливо заметны гегелевские мотивы. Единство есть благо, а различие
или разобщенность есть зло и нездоровье. Наука и индивидуализм — это
разделение и расчленение. Индивидуальность, настаивал Карлейль, это
отчуждение от природы, от других и от самого себя. Но в один прекрас‑
ный день наступит прорыв, духовное возрождение под началом всемир‑
но‑исторических фигур («великих людей»), и тогда человек путем пол‑
нейшего самоотречения, «уничтожения самости» (Sebst‑tödtung) вер‑
нется домой, в дружественный мир.
Наконец, в книге «Прошлое и настоящее» («Past and Present», 1843)
Карлейль применил свои глубоко антииндивидуалистические (и, можно
добавить, антигуманные) воззрения к сфере экономики. Он осудил эго‑
изм, жажду наживы и laissez faire, поскольку они разобщили людей и
создали такой мир, «который стал чужим и безжизненным, а разобще‑
ние людей происходит при таком социальном порядке, где “платеж на‑
личными… является единственным связующим звеном между людь‑
ми”». Метафизически порочной «связи через наличные» противолежит
семейственное отношение с природой и ближними, отношение «любви».
Почва для Карла Маркса была подготовлена19.
11.5. МАРКС И ЛЕВОЕ РЕВОЛЮЦИОННОЕ
ГЕГЕЛЬЯНСТВО
Смерть Гегеля неминуемо возвестила новую и весьма своеобразную эпо‑
ху в истории гегельянства. Гегель, как считалось, должен был приве‑
сти историю к концу, но теперь Гегеля не стало, а история продолжа‑
лась. Поэтому если сам Гегель не был конечной кульминацией истории,
то, вероятно, и прусское государство Фридриха Вильгельма III не при‑
ходилось считать завершительной стадией истории. Но если о финаль‑
ной фазе истории речь уже не шла, тогда не готовила ли диалектика
истории очередной поворот, очередное «снятие»?
Так рассуждали группы радикальной молодежи, которые в конце
1830‑х и в 1840‑е гг. образовали в Германии и в других местах движение
427
360
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
361
младо‑ или левогегельянцев. Разочаровавшись в прусском государстве,
младогегельянцы провозгласили неизбежный приход апокалипсической
революции, которая разрушит это государство и перешагнет его, рево‑
люции, действительно способной стать завершением истории в форме
национального или мирового коммунизма.
Одним из первых и самых влиятельных левогегельянцев был поляк
граф Август Цешковский (1814—1894); он написал по‑немецки и в 1838 г.
опубликовал «Пролегомены к историософии». Цешковский привнес в ге‑
гельянство новую диалектику истории, новый вариант трех эпох разви‑
тия человека. Первая эпоха, эпоха античности была, по определенным
причинам, эпохой эмоции, эпохой чистой чувственности; для нее харак‑
терно отсутствие рефлексивного мышления и, напротив, изначальное и
непосредственное единение с природой. «Дух» пребывал тогда «в себе»
(an sich). Вторая эпоха в истории человечества, христианская эра, про‑
стиралась от рождения Иисуса до смерти Гегеля; это была эпоха мыш‑
ления, рациональной рефлексии, когда «дух» двигался «к себе», в на‑
правлении абстрагирования и универсализации. Но христианская эпоха
мышления была вместе с тем эрой невыносимой двойственности, отде‑
ления человека от Бога, духа от материи и мышления от действия. На‑
конец, возвещавшаяся Цешковским третья, грядущая и завершающая,
эпоха будет эпохой действия. Иными словами, третья, уже постгегелев‑
ская эпоха должна стать эпохой практического действия, когда мышле‑
ние христианства и Гегеля будет превзойдено и воплощено в акте воли,
в последней революции, которая свергнет и преодолеет существующие
институты. Для обозначения «практического действия», суммирующего
суть новой эпохи, Цешковский использовал греческое слово praxis; этот
термин вскоре приобретет почти магическое влияние в марксизме. Эпо‑
ха действия в конце концов принесет благословенное единство мышле‑
ния и действия, теории и практики, духа и материи, Бога и земного ми‑
ра, а также полнейшую «свободу». К своим мистико‑гегельянским про‑
рочествам Цешковский добавил утверждение, что все прошлые события,
даже те, которые представляются плохими, были необходимы для ито‑
гового и окончательного спасения.
В работе, опубликованной в 1844 г. в Париже на французском язы‑
ке, Цешковский также возвестил появление нового класса, призванного
возглавить революционное общество, — интеллигенции; это слово неза‑
долго до того ввел в оборот Б. Ф. Трентовский, поляк, получивший немец‑
кое образование; свою книгу он опубликовал в оккупированной прусса‑
ками Познани20. Таким образом, Цешковский провозгласил и превознес
появление прослойки, которая как минимум будет неизменно присут‑
ствовать в марксистском движении (действительно, крупнейшие мар‑
ксисты, в том числе сам Маркс, Энгельс и Ленин, были буржуазными
интеллектуалами, а не выходцами из пролетариата). Если не в теории,
то в реальной исторической «практике» марксистскими движениями и
правительствами руководил именно этот «новый класс» интеллигенции.
428
11.5. Маркс и левое революционное гегельянство
Руководящее положение нового класса было замечено и подвергалось
критике с самого возникновения марксизма вплоть до наших дней; осо‑
бенно резко высказывались анархокоммунист Бакунин, а в 1890‑х гг. и
позже — польский революционер Ян‑Вацлав Махайский (1866—1926)21.
Практика Германской социал‑демократической партии побудила Ро‑
берта Михельса отречься от марксизма и сформулировать известный
«железный закон олигархии»: все организации — частные, правитель‑
ственные или марксистские партии — неизбежно попадают под конт‑
роль властной элиты.
Что касается Цешковского, то ему не было суждено оказаться на греб‑
не будущего революционного социализма. Путь к новому обществу ви‑
делся ему не атеистическим, а мессианским. В обширной незавершен‑
ной работе 1848 г. «Отче Наш» Цешковский утверждал, что новая эра
революционного коммунизма станет третьей эрой, эрой Святого Духа
(отголосок учения Иоахима Флорского), которая воздвинет Царство Бо‑
жье на земле, «как оно есть на небесах». Таким образом, завершитель‑
ное Царство божье на земле вновь объединит «весь род человеческий» и
устранит все национальные различия, а миром будет руководить Цент‑
ральное правительство Всецелого человечества во главе со Всемирным
советом народа.
Однако в то время путь христианского мессианизма в полемике меж‑
ду социалистами не казался совсем уж проигрышным. Так, основатель
русской революционной традиции А. И. Герцен (1812—1870) попал под
влияние левогегельянства в версии Цешковского и писал, что «будущее
общество должно быть плодом не мечтаний, а конкретных дел. Гегель —
новый Христос, несущий людям слово истины»22. А Бруно Бауэр, друг и
наставник Маркса и руководитель «Профессорского клуба» младогеге‑
льянцев в Берлинском университете, в конце 1841 г. провозгласил новую
философию действия «трубным призывом к Последнему суду»23.
Но, как мы уже говорили, в конце концов в европейском социали‑
стическом движении возобладало атеистическое направление Карла
Маркса. Если Гегель пантеизировал и развил диалектику христианского
мессианизма, то теперь Маркс «перевернул Гегеля с ног на голову»: он
сделал диалектику атеистической и утвердил ее не на мистицизме, ре‑
лигии «духа» или идее мирового разума, а на якобы прочном «научном»
основании философского материализма. Сам материализм Маркс заим‑
ствовал у младогегельянца Людвига Фейербаха, в частности из его ра‑
боты «Сущность христианства» (1843). Если Гегель оперировал деяния‑
ми «духа», то Маркс изучал якобы научные законы материи и их прояв‑
ление в истории. Иными словами, Маркс превратил диалектику в то, что
можно назвать «материалистической диалектикой истории».
По поводу терминологии велась масса ненужных споров. Многие апо‑
логеты марксизма яростно настаивали на том, что сам Маркс никогда не
использовал термин «диалектический материализм» — словно отсутст‑
вие термина избавляет Маркса от всякой ответственности — и что это
429
362
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
363
понятие появляется лишь в таких поздних работах Энгельса, как «Ан‑
ти‑Дюринг». Но «Анти‑Дюринг», опубликованный незадолго до смерти
Маркса, предварительно, как и все остальные работы Энгельса, обсу‑
ждался с Марксом и, следовательно, был им одобрен24.
Путаница возникла в силу того обстоятельства, что термин «диалек‑
тический материализм», усиленно насаждавшийся марксизмом‑лени‑
низмом 1930—1940‑х гг., к нашему времени совершенно себя дискре‑
дитировал. Энгельс, в целом больше Маркса интересовавшийся ес‑
тественными науками, применял это понятие к биологии, например
в «Анти‑Дюринге». В биологическом контексте диалектический мате‑
риализм выглядит, несомненно, как нечто заумное. В ультрагегелевском
стиле логика и логические противоречия, или «отрицания», совершенно
бесплодно применяются для описания процессов реальности. Скажем,
бабочки «появляются на свет из яичка путем отрицания [или трансцен‑
дирования] его… и вновь отрицаются, т.е. умирают», а «ячменное зерно…
отрицается и заменяется растением, отрицанием зерна… Оно растет…
оплодотворяется и наконец производит вновь ячменные зерна, а как
только последние созревают, стебель отмирает, подвергаясь, в свою оче‑
редь, отрицанию. Как результат этого отрицания отрицания мы имеем
снова ячменное зерно… в десять, двадцать, тридцать раз большее коли‑
чество зерен»25.
Кроме того, не только Энгельс, но и сам Маркс очень интересовался
теорией Дарвина и биологией. Он писал Энгельсу, что работа Дарвина
«служит для меня естественнонаучной основой теории классовой борь‑
бы в истории» и что «эта книга предлагает в сфере естественной исто‑
рии основу наших взглядов»26.
Однако, подвергнув диалектику переформулировке в материали‑
стических и атеистических тонах, Маркс утратил мощный двигатель
диалектики как силы, действующей в истории, — христианский месси‑
анизм и провиденциализм, или растущее самосознание мирового духа.
Где же Маркс мог найти «научную» материалистическую замену, за‑
ново укорененную в непреложных «законах истории» и объяснявшую
неотвратимость решительного преображения мира в коммунизм? Од‑
но дело — заимствовать предсказание грядущего Армагеддона из Биб‑
лии и совсем другое — выводить это событие из предположительно на‑
учных законов. Выявление специфики этого двигателя истории стало
главным занятием Маркса на всю оставшуюся жизнь.
Хотя Маркс считал Фейербаха незаменимым для разработки после‑
довательной атеистической и материалистической позиции, он вскоре
обнаружил, что далеко вперед Фейербах не ушел. При всех своих ком‑
мунистических убеждениях Фейербах считал, что достаточно чело‑
веку отречься от религии и его отчуждение от самого себя завершится.
Для Маркса религия была только одной из проблем. Весь мир человека
(Menschenwelt) — это чуждый мир, который следует радикально изме‑
нить снизу доверху. Лишь решительное и бесповоротное разрушение
430
11.5. Маркс и левое революционное гегельянство
этого мира позволит реализоваться подлинной человеческой природе.
Лишь тогда существующий «нечеловек» (Unmensch) поистине станет
человеком. Как заявил Маркс в четвертом из своих «Тезисов о Фейерба‑
хе», «земная семья сама должна быть подвергнута теоретической кри‑
тике и практически революционно преобразована»27.
В частности, Маркс (как и Фейербах) утверждал, что подлинный че‑
ловек — это «обобществившаяся сущность» (Gemeinwesen) или «родо‑
вая сущность» (Gattungswesen). Хотя государство в его настоящем ви‑
де должно быть подвернуто отрицанию и преодолению, именно при‑
частность к государству делает человека такой обобществившейся
сущностью. Главная проблема коренится в частной сфере, в рынке или
в «гражданском обществе», где не‑человек действует как эгоист, как ча‑
стное лицо, относится к другим как к средству и не рассматривает их
коллективно как вершителей их собственной судьбы. К сожалению,
в существующем обществе гражданское общество первично, а государ‑
ство, или «политическая общность», вторично. Чтобы полностью реали‑
зовать человеческую природу, нужно преодолеть государство и граж‑
данское общество посредством политизирования всей жизни, посред‑
ством превращения всех человеческих действий в коллективные. Тогда
существующий индивидуум станет подлинной и полноценной «родовой
сущностью»28.
Но выполнить эту задачу может только революция, только полней‑
шее разрушение. Марксу постоянно слышался призыв к тотальному
разрушению, которым вдохновлялось его ви`дение мира в юношеских
стихах. Выступая в Лондоне в 1856 г., он образно и любовно описал эту
цель своей «практики». В средневековой Германии, сказал он, сущест‑
вовал тайный суд, Vehmgericht: «Если дом помечался красным крестом,
это означало, что его владелец приговорен таким судом. Сейчас все дома
в Европе помечены невидимыми красными крестами. История — это су‑
дья, а пролетарий — исполнитель ее приговора»29.
На самом деле Маркса не удовлетворял философский коммунизм,
в который его и Энгельса по отдельности обратил младогегельянец Мо‑
зес Хесс (1812—1875) в начале 1840‑х гг. К концепции Хесса Маркс
в конце 1843 г. добавил принципиально важный акцент на пролетари‑
ате, в котором видел не просто экономический класс, а класс, которо‑
му при коммунизме суждено стать «всеобщим классом». Как мы уже от‑
метили выше, Маркс в действительности заимствовал свое представле‑
ние о пролетариате как о движущей силе коммунистической революции
из появившейся в 1842 г. работы Лоренца фон Штайна; будучи врагом
социализма, Штайн рассматривал социалистические и коммунистиче‑
ские движения как рационализации классовых интересов пролетариата.
В критических выводах Штайна Маркс обнаружил «научно обоснован‑
ный» механизм, обеспечивающий неизбежное наступление коммунис‑
тической революции. Ключ ко всему — пролетариат, самый «отчужден‑
ный» и якобы «лишенный собственности» класс.
431
364
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
Теперь у Маркса был общий абрис его мирской мессианской перспек‑
тивы: материалистическая диалектика истории, завершающейся реши‑
тельной и бесповоротной пролетарской революцией. Но каков конкрет‑
ный способ решения этой задачи? Общей идеи еще недостаточно. Ка‑
кие научные законы истории могут привести к желанной цели? И тут
Марксу повезло: важнейшее недостающее звено своей теории он обна‑
ружил в концепции человеческой истории Сен‑Симона, который считал
ее движущей силой неизбежную борьбу экономических классов. Клас‑
совая борьба и исторический материализм стали важнейшим ингреди‑
ентом марксистской материалистической диалектики.
11.6. МАРКС КАК УТОПИСТ
365
Хотя Маркс и объявил себя «научным социалистом», презиравшим всех
прочих социалистов как моралистов и «утопистов», совершенноочевид‑
но, что сам он принадлежал к мессианской утопической традиции даже
в большей мере, чем его соперники‑«утописты». Маркс не только мечтал
о будущем обществе, которое положит конец истории, — он утверждал,
что действительно нашел путь к этой утопии, непоколебимо предопре‑
деленный «законами истории».
Поэтому Маркс, несомненно, был утопистом, и утопистом неистовым.
Отличительная черта любой утопии — это неукротимое желание поло‑
жить конец истории, заморозить человечество в одном состоянии, по‑
кончить с разнообразием, со свободой воли человека и подчинить жизнь
всех и каждого тоталитарному плану утопии. Многие ранние коммуни‑
сты и социалисты описывали свои утопии в мелких и абсурдных под‑
робностях, определяли размер жилищ, рацион питания и т.д. Маркс
был достаточно умен, чтобы не опускаться до этого, но вся его система,
как отмечает Томаш Мольнар, это «стремление утопического созна‑
ния к решительной стабилизации человечества или, если воспользо‑
ваться гностическими терминами, к повторному растворению в безвре‑
менном». Как мы видели, утопические чаяния Маркса были неприкры‑
той атакой на творение Божье, которое он страстно желал разрушить.
Идея сокрушить множественность, многообразие проявлений творения
и вернуться к якобы утраченному единству с Богом встречается, как
мы видели, уже у Плотина. По резюмирующему суждению Мольнара,
«с этой точки зрения само существование есть пощечина небытию. На‑
чиная с Плотина вплоть до Фихте и дальше, философы, принадлежав‑
шие к данной традиции, считали, что повторное растворение полихром‑
ного мира в вечном Едином предпочтительнее творения. Не довольст‑
вуясь этим ответом, они предлагали создать мир, в котором изменение
поставлено под такой контроль, что наступает конец всем смущающим
покой проявлениям свободной воли и не предусмотренным движени‑
ям общества. От линейного иудео‑христианского видения истории они
432
11.6. Маркс как утопист
желали вернуться к греко‑индуистскому циклу, т.е. к неизменному и
вечному постоянству».
Для утопистов, включая Маркса, триумф единства над многообра‑
зием означает, что «гражданское общество с его производящим сму‑
ту многообразием может быть упразднено». Затем Мольнар делает од‑
но важное уточнение. Когда Хайек и Поппер опровергают марксизм на
том основании, что «никакой ум, даже коллективный разум политбю‑
ро, снабженный суперкомпьютерами, не способен учесть все измене‑
ния рынка, огромного множества его индивидуальных компонентов и их
взаимодействий, они бьют мимо цели. На самом деле Маркс согласил‑
ся бы с ними. Но он хотел упразднить рынок со всеми его экономиче‑
скими и интеллектуальными («правовыми, политическими, философ‑
скими, религиозными, эстетическими») компонентами для того, чтобы
восстановить простой мир — монохромный ландшафт. Его экономиче‑
ское учение — это не экономическая теория, а инструмент тотального
контроля»30.
Так‑то оно так, только вот, как показала история коммунистических
стран, нашлось не очень много последователей Маркса, которые жела‑
ют устроить такой мир, где невозможен экономический расчет и где по‑
этому стремительно падает производство и наступает голод.
У Маркса место воли Бога или гегелевской диалектики мирового ду‑
ха занимает монистический материализм, главная презумпция которо‑
го, по словам Мольнара, состоит в том, что «мир есть материя плюс не‑
кий одномерный закон, присущий материи». В таком случае «сам чело‑
век сводится к сложному, но управляемому материальному агрегату; он
живет в компании других агрегатов и совместно с ними образует все бо‑
лее сложные агрегаты, именуемые обществами, политическими орга‑
нами, церквями». Что же касается мнимых законов истории, то они вы‑
водятся марксистами как якобы очевидные и присущие самой материи.
Таким образом, продвижение к марксистской утопии — это путь че‑
ловека, постигающего свою истинную природу, а затем преобразующе‑
го мир в соответствии с этой истинной природой. Энгельс прямо про‑
возгласил гегелевскую идею человеко‑Бога: «До сих пор вопрос всегда
стоял так: что есть Бог? — и немецкая [гегелевская] философия отве‑
чала на него так: Бог есть человек… Теперь человек должен преобразо‑
вать мир подлинно человеческим образом, согласно потребностям сво‑
ей природы»31.
Однако этот процесс полон внутренних противоречий. Прежде все‑
го, как может чистая материя усматривать природу человека (или свою
собственную)? Мольнар формулирует проблему так: «Как может мате‑
рия получать идеи или представления? А если она их имеет, это уже не
только материя, а материя плюс еще что‑то».
Какая же роль отводилась самому Карлу Марксу в этом якобы не‑
избежном процессе достижения пролетарской коммунистической уто‑
пии после осознания пролетарским классом своей истинной природы?
433
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
366
В схеме Гегеля сам Гегель является завершительной и великой всемир‑
но‑исторической фигурой, человеко‑Богом человеко‑Богов. Похожим
образом и Маркс считал себя центральной точкой истории, человеком,
который принес миру важнейшее знание о подлинной человеческой при‑
роде и о законах истории, став тем самым «повивальной бабкой» процес‑
са, призванного положить конец истории. По словам Мольнара, «Маркса,
как и других утопических и гностических авторов, стадии истории, пред‑
шествовавшие настоящему (эгоистическому сейчас всех утопистов), ин‑
тересуют гораздо меньше, чем финальные стадии, когда время начина‑
ет сжиматься, когда драма близится к развязке. Утопист фактически
рассматривает историю как продвижение к нему самому, поскольку он,
окончательный осмыслитель и завершитель, стоит в центре истории.
Естественно, что при его жизни события ускоряются и подходят к водо‑
разделу: сам утопист — центральная фигура между До и После»32.
Кроме того, для реализации марксистской утопии необходимо руко‑
водство и правление марксистских кадров, носителей особого знания
о законах истории; именно эти люди должны насильственно преобразо‑
вать человечество в нового социалистического человека. В иудео‑хри‑
стианской традиции существование зла объясняется свободой воли ин‑
дивидуума. Напротив, в монистических, детерминистских системах
вся история считается предопределенной неизменными законами; зло
здесь может быть только мнимым, поскольку на самом деле, в глубин‑
ном смысле, оно служит интересам высшего блага. Все кажущееся зло
на поверку должно быть благом и работать на некий предустановленный
план, будь то самораскрытие человеко‑Бога или атеистическая версия
подобного процесса. Если руководство силой принуждает людей созда‑
вать нового социалистического человека, это не может быть реальным
злом или чем‑то неприемлемым в правильном обществе. Наоборот, мар‑
ксистский авангард, те, кто не щадит сил ради следующей неизбежной
стадии истории, просто обязаны ввести такой режим. Это их долг перед
историей, перед тем предполагаемым процессом, которому служат ру‑
ководящие кадры; эти кадры (или сам процесс?) имеют назначение су‑
дить действия прошлого, оценивать их как нравственные или безнрав‑
ственные сообразно тому, приближали они рождение якобы неизбеж‑
ного исторического будущего или отдаляли его. Одним словом, история
или кадры имеют привилегию и обязанность оценивать любого человека
и любое движение либо как «прогрессивные» (т.е. содействующие пре‑
допределенному ходу истории), либо как «реакционные» (т.е. сдержива‑
ющие этот неизбежный ход).
11.7. ПРИМЕЧАНИЯ
1. О том, что отчуждение у Маркса коренится в обмене и разделении труда, а не
просто в капиталистической системе оплаты труда, см.: Paul Craig Roberts,
434
11.7. Примечания
Alienation and the Soviet Economy (Alburquerque, NM: University of New Mex‑
ico Press, 1971); Paul Craig Roberts and Matthew A. Stephenson, Marx’s Theory
of Exchange, Alienation, and Crisis (2nd ed., New York: Praeger, 1983).
2. В радикальных учениях, таких как еретические системы ранних христиан‑
ских гностиков, творение материи само по себе выступает как чистое зло, как
дело дьявола, или демиурга, тогда как Дух остается божественным.
3. Robert C. Tucker, Philosophy and Myth in Karl Marx (Cambridge: Cambridge
University Press, 1961), p. 39.
4. Ibid., p. 41. Эти и другие ранние работы Гегеля были впервые опубликованы
в 1907 г. в сборнике «Early Theological Writings».
5. Ibid., pp. 53—54.
6. Гегель — Нитхаммеру, 13 октября 1806 г.; цит. по: Гегель Г. В. Ф. Работы раз‑
ных лет : в 2 т. М., 1971. Т. 2. С. 255.
7. Также на Гегеля оказал влияние (хотя, к сожалению, в ложном направлении)
великий соперник Стюарта Адам Смит. Из «Богатства народов» Гегель вы‑
нес убеждение в том, что разделение труда принесло человеку беды специа‑
лизации, отчуждения и т.п. Еще примечательнее, что из знаменитой форму‑
лы друга Смита Адама Фергюсона о событиях, которые «являются продук‑
том человеческой деятельности, но не человеческого замысла», Гегель сделал
такой вывод: каждый индивидуальный агент мировой души преследует цели
мировой души без осознанного намерения. Так появилось известное гегелев‑
ское понятие «хитрости разума», действующей в истории. Что касается Фер‑
гюсона, то он пришел к своему выводу отнюдь не на основании изучения сво‑
бодного рынка, как считает Хайек; Фергюсон хотел показать, что восстание
в Шотландии в 1745 г., чуть было не вернувшее к власти ужасных католи‑
ков‑якобитов, неосознанно выполняло благую волю Божью; воля эта заключа‑
лась в том, чтобы встряхнуть шотландских пресвитериан (которые, разуме‑
ется, и были истинной церковью Божьей) и вывести их из религиозной апатии.
Иными словами, шотландские католики, сознательно преследуя дурные це‑
ли, невольно выполняли божественный замысел, и из видимого зла произра‑
стало невидимое благо. Равным образом, когда Гегель впоследствии превоз‑
носил Наполеона как личность «всемирно‑исторического» масштаба, он счи‑
тал, что, хотя сам Наполеон имеет дурные намерения, он, сам того не ведая,
осуществляет замысел Божий. См.: Richard B. Sher, Church and University in
the Scottish Enlightenment (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1985),
pp. 40—44.
8. Plant, op. cit., note 6, p. 96.
9. Ibid., pp. 122, 123, 181.
10. Tucker, op. cit., note 3, pp. 54—55. Как отмечает другой автор, «свобода» для Ге‑
геля — это «желание прежде всего прочего служить успеху и славе государ‑
ства. Желая этого, граждане тем самым желают исполнения воли Бога». Если
индивидуум считает возможным делать то, что не служит успеху и славе го‑
сударства, его, с точки зрения Гегеля, «следует “принудить к свободе”». А как
человеку узнать, что пойдет на пользу славе государства? Для Гегеля ответ
не составляет труда: все, чего требуют правители, поскольку «сам факт того,
что они являются правителями, со всей несомненностью свидетельствует, что
такова была воля Бога». Право слово, потрясающая логика! См.: B. P. Carritt,
435
367
ГЛАВА 11. Отчуждение, единство и диалектика
368
‘Reply’ (1940), reprinted in W. Kaufmann (ed.), Hegel’s Political Philosophy (New
York: Atherton Press, 1970), pp. 38—39.
(1). Берлинский университет основан в 1809 г. по инициативе Гумбольдта. — Прим.
перев.
(2). До Гегеля кафедрой заведовал Фихте; четыре года место оставалось вакант‑
ным. — Прим. перев.
11. Karl R. Popper, The Open Society and its Enemies (5th ed., Princeton, NJ: Prince‑
ton University Press, 1966), II, pp. 30—31 .
12. Ibid., p. 31 .
13. Ibid., p. 33 .
14. В 1867 г. Ibid., p. 34 .
15. Ibid., p. 33 .
16. Ibid., p. 27, 30 . Объяснение того, что Поппер имел в виду под
«шутливым стилем» (scherzo‑style) его главы о Гегеле, см.: Ibid., pp. 393—395
.
17. M. H. Abrams, Natural Supernaturalism: Tradition and Revolution in Romantic
Literature (New York: Norton, 1971). О падении и Втором пришествии Мильтон
говорит очень образно и эмоционально.
(3). Вергилий. Энеида I 1; перевод В. Я. Брюсова. — Прим. перев.
(4). Мильтон Дж. Потерянный Рай I 23—26; перевод А. Штейнберга. — Прим. пе‑
рев.
18. О влиянии шиллеровских концепций органицизма и отчуждения на Гегеля,
Маркса и позднейшую социологию см.: Leon Bramson, The Political Context of
Sociology (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1961), p. 30n.
19. См.: Abrams, op. cit., note 17, p. 311.
20. B. F. Trentowski, Stosunek filozofii do cybernetyki, czyli sztuka rządzenia naro‑
dem (Poznan, 1843); здесь он также предложил новый термин «киберне‑
тика», обозначавший новую возникающую форму рациональной социальной
технологии, которая должна преобразовать человечество. См.: James H. Bill‑
ington, Fire in the Minds of Men: Origins of the Revolutionary Faith (New York:
Basic Books, 1980), p. 231.
21. О Махайском см.: Paul Avrich, The Russian Anarchists (Princeton, NJ: Princeton
University Press, 1967), pp. 102—106. Способ, каким Махайский хотел решить
проблему доминирования интеллектуалов, не представляется убедительным.
Он призывал создать (и, видимо, сам намеревался возглавить) тайную органи‑
зацию революционных рабочих, которая поведет за собой пролетарскую рево‑
люцию и создаст «бесклассовое общество», где не будет зловредных различий
между умственным и физическим трудом.
22. Billington, op. cit., note 20, p. 225.
23. Именно Бауэру мир обязан терминами «критический» и «критицизм», кото‑
рые с тех пор непрерывно используются марксистами в разных сочетаниях,
например «критика критической теории», «критические исследования права»
и т.д.
436
11.7. Примечания
24. Более того, согласно Шумпетеру, Маркс фактически был соавтором «Ан‑
ти‑Дюринга». См.: Joseph A. Schumpeter, Capitalism, Socialism, and Democ‑
racy (New York: Harper & Bros., 1942), p. 39n .
25. Цитаты из «Анти‑Дюринга» приведены в книге: Ludwig von Mises, Theory and
History (3rd ed., Auburn, Ala.: Ludwig von Mises Institute, 1985), p. 105 . См. так‑
же сардонический комментарий Александра Грея на этот пассаж: Alexander
Gray, The Socialist Tradition (London: Longmans, Green, 1946), p. 300n. Грей
упоминает также Марксово краткое описание диалектики в «Нищете фило‑
софии», которое называет «не лишенным забавности»: «“Да” превращается
в “нет”, “нет” превращается в “да”, “да” становится одновременно и “да” и
“нет”, “нет” становится одновременно и “нет” и “да”. Таким путем противопо‑
ложности уравновешиваются, нейтрализуют и парализуют друг друга».
26. Маркс — Энгельсу, 16 января 1861 г. и 19 декабря 1860 г. См.: Gary North,
Marx’s Religion of Revolution: Regeneration Through Chaos (2nd ed., Tyler, Te‑
xas: Institute for Christian Economics, 1989), pp. 89n—90n.
27. Tucker, op. cit., note 3, p. 101.
28. Ibid., p. 105.
29. Ibid., p. 15.
30. Thomas Molnar, ‘Marxism and the Utopian Theme’, Marxist Perspectives (Win‑
ter 1978), pp. 153—154. Экономист Дэвид Маккорд Райт, не углубляясь в рели‑
гиозные корни проблемы, подчеркивает, что одна из групп общества, статисты,
стремится «к достижению определенного идеального статического состояния
технической социальной организации. Как только этот идеал достигается или
становится максимально близок, его нужно потом лишь бесконечно воспроиз‑
водить» (David McCord Wright, Democracy and Progress (New York: Macmillan,
1948), p. 21).
31. Molnar, op. cit., note 30, pp. 149, 150—151.
32. Ibid., pp. 151—152.
Г л а ва 1 2
СИСТЕМА МАРКСА,
I: ИСТОРИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ
И КЛАССОВАЯ БОРЬБА
12.1. МАРКСИСТСКАЯ СТРАТЕГИЯ
371
Марксу была крайне необходима материалистическая диалектика
истории, диалектика, способная объяснить все главные исторические
изменения и неизбежно подвести к коммунистической революции. Не
имея возможности, в отличие от Бёме, использовать в качестве мото‑
ра диалектики мистическое внутреннее стремление nisus, Маркс был
вынужден сделать таковым классовый конфликт, имплицитно присут‑
ствующий в историческом материализме. Однако весьма показатель‑
но, что это ключевое положение марксистской системы (наряду с дру‑
гими важными вопросами) не раскрывается систематически, а лишь от
случая к случаю встречается на отдельных страницах и даже в отдель‑
ных фразах на всем протяжении сочинений Маркса; то же самое от‑
носится и к Энгельсу. Поэтому систему приходится реконструировать
на основе крайне разрозненных упоминаний. В силу этого и по причи‑
не несомненной внутренней слабости аргументации Маркса его терми‑
нология неизменно оказывается крайне расплывчатой, а упоминаемые
им якобы подобные закону диалектические связи фактически оказы‑
ваются мнимыми. Очень часто Маркс ограничивается ничем не подкре‑
пленными утверждениями. В итоге марксистская система ошибочна не
только как целое; многие ее частные посылки и выводы не выдержива‑
ют критики.
Никакая экономическая или социальная теория не обязана выдавать
правильные предсказания в смысле прогнозов на будущее. Но с марк‑
систской доктриной дело обстоит не так. Подобно домиллинаристским
пиетистам, неизменно предсказывавшим близкий Армагеддон, Маркс
притязает на знание «законов истории», которые, как он утверждает,
являются не мистическими, а «научными». Но если Марксу известны
законы истории, тогда от него следовало бы ожидать правильных пред‑
сказаний на основе этих якобы непреложных законов. Однако все пред‑
сказания Маркса оказались совершенно ошибочными. Поэтому мар‑
ксисты неизменно прибегают к изменению этих предсказаний или ука‑
зывают на какой‑нибудь дополнительный фактор (различимый только
задним числом), временно откладывающий исполнение предсказания.
438
12.1. Марксистская стратегия
Например, как мы увидим ниже, одно из предсказаний Маркса, чрез‑
вычайно существенное для неизбежного перехода к социализму, гла‑
сило, что рабочий класс будет все больше нищать и страдать. Когда
рабочий класс на Западе, напротив, явно стал жить все лучше и луч‑
ше, апологеты марксизма заявили, что Маркс имел в виду нищету «по
сравнению» с капиталистическим классом. Однако крайне сомнитель‑
но, что пролетариат учинит кровавую революцию только из‑за того,
у пролетариев по одной яхте, а у капиталистов по дюжине. «Относи‑
тельная» бедность — явление совсем другого порядка. Затем маркси‑
сты стали уверять, что уровень жизни западных рабочих поднимал‑
ся благодаря «временной» отсрочке, созданной западным империализ‑
мом: она‑де и позволила западным рабочим стать «капиталистами» по
сравнению с эксплуатируемыми обитателями третьего мира. Тот факт,
что Маркс и Энгельс сами считали западный, в частности немецкий,
империализм прогрессивной силой, марксисты, как правило, обходят
молчанием.
По теоретическим вопросам марксисты придерживаются похожей
стратегии. По мере того как абсурдность таких важнейших положений
марксизма, как, скажем, технологическая детерминированность всей
жизни или трудовая теория ценности, становилась все более очевид‑
ной, марксисты от них отказывались, но упрямо заявляли, что остаются
«марксистами», а марксизм в основном по‑прежнему верен. Но подобное
поведение пристало скорее адепту мистической религии, чем человеку,
мыслящему научно или хотя бы просто рационально.
Универсальным оружием, которое часто применяли марксисты и сам
Маркс, служила «диалектика». Поскольку диалектика исходит из то‑
го, что в основе мира и человеческого общества лежит постоянный кон‑
фликт «противоположных» тенденций, которые сосуществуют и мо‑
гут даже одновременно присутствовать в данных конкретных обсто‑
ятельствах, любое предсказание может быть объявлено результатом
глубокого понимания того, какая диалектическая противоположность
возобладает в тот или иной момент1. Кратко говоря, поскольку может
произойти либо А, либо не‑А, марксисты, зная, что их невозможно оп‑
ровергнуть, могут делать предсказания без всякого риска. Известно,
что до недавнего скандала и исключения из партии авторитарный ли‑
дер крайне левых английских троцкистов Джерри Хили поддерживал
свою власть заявлениями, будто он обладает исключительной способ‑
ностью проникновения в тайны диалектики. А как подстраховывал‑
ся сам Маркс, с полнейшей ясностью становится понятно из его пись‑
ма к Энгельсу. Маркс сообщает, что только что сделал прогноз в статье
для «New York Tribune», добавляя с циничной откровенностью: «Воз‑
можно, что я оскандалюсь. Но тогда все же можно будет как‑нибудь вы‑
путаться при помощи небольшой диалектики. Разумеется, свои пред‑
сказания я изложил таким образом, чтобы быть правым и в противопо‑
ложном случае»2.
439
372
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
12.2. ИСТОРИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ
373
В системе Маркса нет элемента более слабого и шаткого, чем ее осно‑
вание — концепция исторического материализма, ключ к непреложной
диалектике истории.
В свою очередь, основанием исторического материализма и всей ис‑
торической теории Маркса служит понятие «материальных производи‑
тельных сил». Эти «силы» являются тем двигателем, который создает
все исторические события и перемены. Так что же именно представ‑
ляют собой «материальные производительные силы»? Этого Маркс так
до конца и не объяснил. В максимальном приближении можно сказать,
что материальные производительные силы — это «технологические ме‑
тоды». С другой стороны, мы встречаем термин «способ производства»,
который, по‑видимому, означает то же самое, что и материальные про‑
изводительные силы, т.е. сумму или системы технологических методов.
Как бы то ни было, эти материальные производительные силы, эти
технологии и «способы производства», они и только они независимо от
от воли людей создают все «производственные отношения», или «со‑
циальные отношения производства». «Производственные отношения»,
тоже определенные весьма расплывчато, видимо, следует считать по
преимуществу правовыми и имущественными отношениями. Сово‑
купность производственных отношений каким‑то образом составля‑
ет «экономическую структуру общества». Эта экономическая струк‑
тура является «базисом», который каузально детерминирует «над‑
стройку», включающую в себя естественные науки, правовые теории,
религию, философию и все прочие формы «сознания». Иными слова‑
ми, в основе базиса лежит технология, которая, в свою очередь, предо‑
пределяет производственные отношения, т.е. институты права и соб‑
ственности, а в конечном счете — идеи, религиозные ценности, формы
искусства и т.д.
Как же тогда, по логике Маркса, происходят исторические переме‑
ны? Они могут зарождаться исключительно в технологических мето‑
дах, поскольку все остальные параметры общества определяются со‑
стоянием технологии в каждый данный момент. Кратко говоря, если
обозначить состояние технологии как Т, а все обусловленные им над‑
строечные явления как S, тогда, по Марксу,
Тn → Sn ,
где n — любой данный момент времени. Социальные изменения возника‑
ют исключительно как следствия изменений в технологии, т.е. по схеме
Тn+1 → Sn+1 .
В «Нищете философии» Маркс с предельной ясностью выразил
свое представление о технологической детерминированности истории:
«Приобретая новые производительные силы, люди изменяют свой спо‑
440
12.2. Исторический материализм
соб производства, а с изменением способа производства, способа обес‑
печения своей жизни, — они изменяют все свои общественные отноше‑
ния. Ручная мельница дает вам общество с сюзереном во главе, паровая
мельница — общество с промышленным капиталистом».
Первая крупная нестыковка в этой головоломке содержится в самом
ее начале: откуда же берется эта технология? И за счет чего технологии
изменяются или совершенствуются? Кто их вводит? Главная причина
нагромождения ошибок, которое представляет собой система Маркса,
заключается в том, что он так и не попытался ответить на эти вопросы.
Впрочем, он и не смог бы ответить. Ведь если бы он признал, что состоя‑
ние технологии и ее изменение — это плод деятельности людей, плод ин‑
дивидуальной деятельности, вся его система тут же рассыпалась бы, ибо
в таком случае получается, что материальные производительные силы
детерминируются человеческим сознанием, да к тому же индивидуаль‑
ным сознанием, а не наоборот. По словам Мизеса,
мы можем суммировать марксистскую доктрину следующим образом.
В самом начале существуют «материальные производительные си‑
лы», т.е. технологическое оборудование человеческих производствен‑
ных усилий, инструменты и механизмы. Никакие вопросы об их про‑
исхождении не допускаются; они есть — и всё; мы должны предполо‑
жить, что они упали с неба3.
И, можно добавить, любые изменения этой технологии тоже должны па‑
дать с неба.
Более того, как справедливо указал Мизес, в технологии первенству‑
ет не материя, а сознание:
…технологические изобретения не являются чем‑то материальным.
Это продукты умственного процесса, рассуждений и порождения но‑
вых идей. Инструменты и машины можно назвать материальными,
но действия разума, их создавшего, является духовным. Марксист‑
ский материализм не прослеживает «надстроечные» и «идеологиче‑
ские» явления до их «материальных» корней. Он объясняет эти фе‑
номены как вызванные по своей сути умственным процессом, а имен‑
но изобретением4.
Машины — это воплощенные идеи. Кроме того, технологические
процессы требуют не только изобретений. Они должны развиваться со
стадии изобретения и находить воплощение в конкретных машинах и
приемах работы. А для этого, в свою очередь, сбережения и вложение
капитала столь же необходимы, как и само изобретение. Если это так,
тогда именно «производственные отношения», правовая и имуществен‑
ная система общества будут определять, следует или не следует сбе‑
регать и инвестировать. И вновь корректная причинно‑следственная
связь начинается от идей, принципов, от правовой и имущественной
«надстройки» и от них нисходит к предполагаемому «базису».
441
374
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
375
Равным образом никто не будет вкладываться в машины и механиз‑
мы, если в обществе нет достаточно глубокого разделения труда. И здесь
общественные отношения, скоординированное разделение труда и об‑
мен в обществе определяют сферу применения и уровень развития тех‑
нологии, но не наоборот5.
Помимо этих логических дефектов, материалистическая доктрина
грешит фактическими ошибками. Ясно, что ручная мельница, широко
применявшаяся в древнем Шумере, никак не могла «создать» там фе‑
одальное общество, и известно, что капиталистические отношения су‑
ществовали задолго до появления паровой мельницы. Технологический
детерминизм заставил Маркса превозносить каждое важное изобрете‑
ние как самодостаточную и чудесную «материальную производитель‑
ную силу», которая неотвратимо приближает социалистическую рево‑
люцию. Ведущий немецкий марксист и друг Маркса, Вильгельм Либк‑
нехт, рассказывает, как Маркс однажды посетил выставку электровозов
в Лондоне и потом с удовлетворением заключил, что электричество при‑
ведет к началу неизбежной коммунистической революции6.
А Энгельс в своем технологическом детерминизме дошел до утверж‑
дения, что умение пользоваться огнем отделило человека от живот‑
ных. Получается, что группа животных, каким‑то образом получившая
огонь, была тем самым предопределена к дальнейшему развитию; та‑
ким образом, появление самого человека оказывается частью надстро‑
ечных явлений.
Но даже если в порядке дискуссии мы признаем тезис Маркса вер‑
ным, его теория исторических изменений все равно столкнется с непре‑
одолимыми трудностями. Почему технология, появляющаяся как некая
данность, не может изменять «производственные отношения» и «над‑
стройку» просто и плавно? Ведь если базис в каждый данный момент
детерминирует надстройку, то как может изменение в базисе не приво‑
дить к соответствующему изменению всего остального именно равно‑
мерно и плавно? И вновь в марксистской системе появляется загадоч‑
ный элемент. В ходе развития технологии и способов производства они
периодически вступают в конфликт, или, по гегельянско‑марксистской
терминологии, в «противоречие», с производственными отношениями,
которые продолжают сохранять состояние, соответствующее прошло‑
му периоду и предшествующей технологии. Тем самым эти отношения
становятся «оковами», сдерживающими технологическое развитие. По‑
скольку они препятствуют росту и развитию, новая технология приво‑
дит к неотвратимой социальной революции, которая свергает старые
производственные отношения вместе с их надстройкой и создает новые,
ранее невозможные из‑за помех. Именно таким путем феодализм при‑
вел к капитализму, а тот, в свою очередь, приведет к социализму.
Но если технология определяет общественные производственные от‑
ношения, какая же таинственная сила откладывает изменение самих
этих отношений? Упрямство, привычки и культурные предпочтения
442
12.2. Исторический материализм
людей не могут быть причиной, поскольку Маркс уже известил нас, что
способ производства вынуждает людей вступать в производственные
отношения независимо от их воли.
Как отмечает профессор Пламенац, нам просто говорят, что произ‑
водственные отношения становятся оковами для производительных сил.
Маркс просто утверждает это и даже не пытается привести причину —
материальную или иную. Пламенац так формулирует проблему:
Затем, совершенно неожиданно, без предупреждения и без объясне‑
ния, он [Маркс] сообщает нам, что время от времени неизбежно воз‑
никает несовместимость между ними [производительными силами и
производственными отношениями], снять которую может только со‑
циальная революция. Эта несовместимость явно возникает постольку,
поскольку зависимая переменная [отношения] начинает препятство‑
вать свободной деятельности переменной, от которой зависит [мате‑
риальные производительные силы]. Это очень обязывающее заявле‑
ние, но Маркс делает его, даже не задумываясь о том, что оно требу‑
ет объяснения7.
Профессор Пламенац показал, что вся эта несуразица во многом выз‑
вана и замаскирована неспособностью Маркса адекватно определить
«производственные отношения». Данное понятие явно включает право‑
вые отношения собственности. Но если правовые отношения собственно‑
сти виноваты в этой диалектической отсрочке согласования производи‑
тельных сил и производственных отношений, если они служат «окова‑
ми», тогда Марксу следовало бы признать, что проблема на самом деле
является не экономической, а правовой или политической. Но Маркс хо‑
тел оставить детерминирующий базис чисто экономическим и считать
сферу политики и идеологии лишь частью детерминируемой надстрой‑
ки. Поэтому оковами стали якобы чисто экономические «обществен‑
ные производственные отношения»; но это имеет смысл лишь в том слу‑
чае, если означает права собственности или правовую систему. Поэтому
Маркс выпутался из ситуации лишь за счет столь расплывчатого и двус‑
мысленного описания «производственных отношений», что эти послед‑
ние можно считать и включающими структуру собственности, и тожде‑
ственными такой структуре, и чем‑то совершенно самостоятельным
применительно к ней.
В частности, Маркс решил задачу затуманивания, заявив, что си‑
стема прав собственности — это часть «правового выражения» про‑
изводственных отношений, т.е. каким‑то образом может быть частью
надстройки и в то же время частью экономических производственных
отношений. «Правовое выражение», естественно, тоже никак не опре‑
деляется. Как заключает Пламенац, вся концепция «производственных
отношений», столь нужная для поддержания марксистского материаль‑
ного или экономического детерминизма, у Маркса подобна «призрачно‑
му батальону, закрывающему принципиально важную брешь во фронте
443
376
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
марксистской теории»8. Но при всем этом понятие «производственных
отношений» нисколько не помогает прояснить суть экономического де‑
терминизма, и остается совершенно непонятным, как эти отношения мо‑
гут детерминироваться способами производства или сами могут детер‑
минировать систему прав собственности.
Напротив, единственно возможная корректная цепочка причин‑
но‑следственной зависимости имеет обратную направленность: от идей
к системе прав собственности, к интенсификации или сдерживанию сбе‑
режения и инвестиций и, далее, к технологическому развитию.
Марксисты ХХ в., от Лукача до Дженовезе, не раз пытались устра‑
нить трудности, создаваемые технологическим детерминизмом Маркса
и его ближайших последователей. Они заявляли, что все передовые мар‑
ксисты понимают: причинно‑следственная зависимость имеет не одно‑
линейный характер и, соответственно, базис и надстройка в действи‑
тельности воздействуют друг на друга. Порой они шли на заведомый
обман, заявляя, что и сам Маркс придерживался такой более точной
и правильной позиции. Вообще же им свойственно затушевывать тот
факт, что на самом деле они отошли от марксизма. Марксизм — это мо‑
нокаузальный технологический детерминизм (наряду со всеми ошибка‑
ми, которые мы перечислили) или вообще непонятно что; во всяком слу‑
чае, он не предъявил никакого неизбежного или хотя бы вероятного ди‑
алектического механизма9.
12.3. КЛАССОВАЯ БОРЬБА
377
Даже если допустить, что между производительными силами и про‑
изводственными отношениями существует необъяснимая несовмести‑
мость, то встает главный вопрос. Почему она не должна сохраняться по‑
стоянно? Почему экономика не может просто впасть в перманентную
технологическую стагнацию? Этого, так сказать, «противоречия» само‑
го по себе было недостаточно для обоснования главной цели Маркса —
неизбежной пролетарской коммунистической революции.
Маркс дает такой ответ: двигателем неизбежных революций в исто‑
рии является классовый конфликт, естественная борьба между эконо‑
мическими классами. Наряду с системой прав собственности, одним из
последствий производственных отношений, детерминированных про‑
изводительными силами, выступает «классовая структура» общества.
С точки зрения Маркса, препятствием для развития всегда служат
«правящие классы», представляющие собой своего рода суррогат или
живое воплощение общественных производственных отношений и пра‑
вовой системы собственности. Напротив, другой, неумолимо «поднима‑
ющийся» экономический класс каким‑то образом воплощает угнетен‑
ные или скованные технологии и способы производства. «Противоречие»
между скованными материальными производительными силами и ско‑
444
12.3. Классовая борьба
вывающими их производственными отношениями тем самым находит
выражение в непримиримой борьбе между «поднимающимся» и «пра‑
вящим классом». Эта борьба в силу непреложной (материалистической)
диалектики истории должна привести к победе революции, совершае‑
мой поднимающимся классом. Успешная революция наконец‑то уста‑
навливает гармонию между производственными отношениями и мате‑
риальными производительными силами. Затем все пребывает в мире и
гармонии до тех пор, пока технологическое развитие не породит новые
«противоречия», новые оковы и новую классовую борьбу, обреченную
на победу поднимающегося экономического класса. Именно таким пу‑
тем феодализм, детерминированный ручной мельницей, открывает до‑
рогу средним классам, когда появляется паровая мельница, и поднима‑
ющиеся средние классы, живые суррогаты паровой мельницы, сбрасы‑
вают оковы, наложенные классом феодальных землевладельцев. Таким
образом, материалистическая диалектика берет одну общественно‑эко‑
номическую систему, скажем феодализм, и утверждает, что эта система
«порождает» свою противоположность, свое «отрицание» и неизбежное
замещение «капитализмом», который, таким образом, «отрицает» и пре‑
одолевает феодализм. Точно так же электричество (или что‑то другое)
неизбежно породит пролетарскую революцию, которая позволит элект‑
ричеству избавиться от оков, наложенных на него капиталистами.
Вряд ли мыслимо изложить такую схему и не отвергнуть ее немед‑
ленно как полный бред. Ко всем ошибкам исторического материализма,
которые мы уже перечислили, добавляется еще одна: между техноло‑
гией и классом не существует никакой причинно‑следственной связи,
ничего такого, что позволяет экономическому классу воплощать техно‑
логию или оковы «производственных отношений». Не существует объ‑
ективных оснований, по которым тот или иной класс должен или теоре‑
тически мог бы выступать как марионетка в поддержку новых техно‑
логий или против них. Зачем феодальным землевладельцам выступать
против паровых мельниц? Почему феодалы не могут вложить деньги
в паровые машины? И почему капиталисты не могут охотно инвестиро‑
вать в электричество, как раньше инвестировали в пар? В действитель‑
ности они прекрасно инвестировали в электричество и во все остальные
успешные и экономичные технологии (а также в их создание, без чего
все дальнейшее невозможно). Почему капиталисты непременно подвер‑
гаются угнетению при феодализме и почему пролетарии столь же неиз‑
бежно угнетаются при капитализме? (О попытке Маркса ответить на по‑
следний вопрос см. ниже.)
Если, наконец, классовая борьба и материалистическая диалектика
ведут к неизбежной пролетарской революции, почему на этом, как, ес‑
тественно, утверждал Маркс, диалектика приходит к концу? Ведь для
марксизма, как и для прочих милленаристских и апокалиптических тео‑
рий, принципиально важно, что диалектика никоим образом не может
разворачиваться безостановочно. Все хилиасты — и до‑, и послемилле‑
445
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
378
наристы — непременно настаивают на неизбежном и близком заверше‑
нии диалектики, или на завершении истории. В самом скором времени
третья эра — пришествие Христа, Царство Бога на земле или всецелое
самопознание человеко‑Бога — бесповоротно положит конец истории.
Атеистическая диалектика Маркса тоже предсказывала скорую и не‑
отвратимую пролетарскую революцию, которая после стадии «незре‑
лого коммунизма» должна привести к «развитому коммунизму» или да‑
же к чему‑то «выше коммунизма». Это будет бесклассовое общество,
общество полнейшего равенства, где нет ни разделения труда, ни пра‑
вителей. Но поскольку для Маркса история является «историей классо‑
вой борьбы», завершающая коммунистическая стадия будет и послед‑
ней, так что с ней история действительно прекратится.
Критики Маркса, от Бакунина и Махайского до Милована Джиласа,
указывали, разумеется (провидчески и ретроспективно), что пролетар‑
ская революция, на какой бы стадии она ни произошла, не ликвидирует
классы, но, напротив, создает новый правящий класс и новый подчинен‑
ный класс. Вместо равенства возникает другое неравенство в обладании
властью и, соответственно, богатством: олигархическая элита, авангард,
правит, а все остальные подчиняются.
Для придания полноты своей схеме Маркс использовал диалектиче‑
ские явления прошлого, переходы от восточного деспотизма, или «ази‑
атского способа производства», к античному миру, затем к феодализму и
от феодализма к капитализму. Но важнее всего, по понятным причинам,
для него было описать конкретный механизм, посредством которого ка‑
питализм, как предполагалось, неминуемо проложит дорогу к пролетар‑
ской революции. После того как система в основном приобрела закончен‑
ный вид, всю оставшуюся жизнь Маркс посвятил главным образом опи‑
санию и разработке этих предполагаемых механизмов.
12.4. МАРКСИСТСКАЯ ДОКТРИНА «ИДЕОЛОГИИ»
Вместе с тем Марксу пришлось неявно признать, что в реальном мире
действуют не «материальные производительные силы» и даже не «клас‑
сы», а только индивидуальное сознание и индивидуальный выбор. Да‑
же в марксистской схеме каждый класс и каждый его представитель
должны осознавать «подлинные» классовые интересы, чтобы преследо‑
вать и осуществлять их. С точки зрения Маркса, мышление, ценности
и теории индивидуума полностью детерминированы не его личным ин‑
тересом, а интересом класса, к которому он предположительно принад‑
лежит. Это первый фатальный просчет всей концепции: с какой стати
каждый человек должен ставить свой класс выше себя самого? Во‑вто‑
рых, по Марксу, этот классовый интерес детерминирует мысли и убеж‑
дения человека и должен делать это, поскольку всякий отдельный че‑
ловек имеет лишь «идеологию», т.е. ложное представление об интересах
446
12.4. Марксистская доктрина «идеологии»
своего класса. Он не способен к беспристрастному, объективному пои‑
ску истины, не способен преследовать свои подлинные интересы или
интересы всего человечества. Однако, как указал Мизес, хотя доктрина
Маркса претендует на статус чистой, не идеологизированной науки, она
совершенно определенно обслуживает классовые интересы пролетари‑
ата. Однако, поскольку все «буржуазные» экономические теории и все
прочие научные дисциплины Маркс объявил по определению ложны‑
ми как «идеологические» рационализации классовых интересов буржу‑
азии, марксисты оказались
недостаточно последовательны, чтобы приписать своим доктринам
всего лишь идеологический характер. Подразумевается, что мар‑
ксистские догматы не являются идеологией. Они суть предвидение
знания о будущем бесклассовом обществе, которое, освобожденное от
пут классовых конфликтов, будет в состоянии постичь чистое знание,
не искаженное идеологическими недостатками10.
Очень точно формулирует проблему Дэвид Гордон:
Если любое теоретизирование на социальные и экономические те‑
мы детерминировано классовой позицией, то как быть с самой марк‑
систской доктриной? Если, как горделиво заявлял Маркс, он стремил‑
ся создать знание для рабочего класса, почему любой из его взгля‑
дов нужно принимать за истину? Мизес справедливо отмечает, что
Маркс опровергает сам себя: если вся социальная мысль идеологична,
тогда данное утверждение тоже идеологично и нет никаких основа‑
ний ему доверять. В «Теориях прибавочной ценности» Маркс не смог
удержаться от презрительных насмешек над «апологетикой» раз‑
личных буржуазных экономистов. Он не понял, что своим постоян‑
ным глумлением над классовой ангажированностью этих экономистов
он роет могилу для собственного гигантского дела пропаганды от ли‑
ца пролетариата11.
Мизес указывает также, чтонелепо считать, будто ложная теория
может обслуживать интересы любого класса, включая капиталистов,
лучше, чем корректная12. По Марксу, задача философии сводится лишь
к достижению определенной практической цели. Но если, как в прагма‑
тизме, истинно лишь то, «что работает», тогда приверженность ложной
теории общества явно не будет соответствовать интересам буржуазии.
Если марксистский ответ гласит, и это так и есть, что ложная теория
нужна для оправдания власти капиталистов, то, по замечанию Мизеса,
с самой марксистской точки зрения в теории вообще нет необходимости.
Поскольку каждый класс безжалостно преследует собственные инте‑
ресы, у капиталистов нет нужды оправдывать свою эксплуататорскую
власть перед самими собой. Равным образом, нет необходимости исполь‑
зовать эти ложные теории для подчинения пролетариата, поскольку,
как учат марксисты, сохранение или свержение существующей об‑
щественной системы зависит от материальных производительных сил
447
379
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
380
и сознание никак не может замедлить или ускорить этот процесс. А если
такая возможность все же существует (что марксисты нередко молчали‑
во допускают), тогда в самом ядре марксистской теории обнаруживает‑
ся крупный и неустранимый изъян.
Другая хорошо известная несуразность, тоже являющаяся крупным
дефектом марксистской системы, состоит в том, что, несмотря на превоз‑
несение пролетариата и «пролетарского сознания», все ведущие маркси‑
сты, начиная с Маркса и Энгельса, были несомненными представителями
буржуазии. Маркс был сыном состоятельного адвоката, его жена принад‑
лежала к прусской знати, а его шурин занимал пост прусского министра
внутренних дел. Фридрих Энгельс, неизменный благодетель и помощник
Маркса, был сыном богатого фабриканта и сам стал фабрикантом. Поче‑
му же их взгляды и их теории не были детерминированы классовыми ин‑
тересами буржуазии? Что позволило их сознанию возвыситься над мощ‑
ной силой, которая детерминирует убеждения всех остальных людей?
Как мы уже говорили, любая система детерминизма стремится оста‑
вить лазейку для ее создателей и адептов; им каким‑то образом удается
ускользать от всевластных законов, которым подчиняются все осталь‑
ные. Тем самым такие системы непреднамеренно оказываются внутрен‑
не противоречивыми и опровергающими сами себя. В ХХ в. немецкий
социолог‑марксист Карл Мангейм попытался соорудить из этой лазей‑
ки Высокую теорию: «интеллектуалы» способны к «свободному плава‑
нию», способны возвыситься над законами, которые определяют жизнь
всех прочих классов.
12.5. ВНУТРЕННЯЯ ПРОТИВОРЕЧИВОСТЬ
ПОНЯТИЯ «КЛАСС»
«Класс» есть совокупность элементов, обладающих одним общим свойст‑
вом. Так, есть класс «белоголовых орланов» или класс «гераней», и каж‑
дый такой класс можно расширить или сузить, — например, до класса
«гераней, произрастающих в Нью‑Джерси». «Общественный класс» —
это совокупность людей, обладающих одним общим свойством. Коли‑
чество принципиально выделимых общественных классов фактически
необозримо. Можно выделить «класс людей ростом выше 6 футов 4 дюй‑
мов», «класс людей по имени Смит», «класс людей весом менее 160 фун‑
тов» и так далее ad infinitum. Некоторые из подобных классификаций бу‑
дут полезны для определенных видов социальной статистики (скажем,
«класс людей старше 65 лет, болеющих диабетом») — медицинской, стра‑
ховой, демографической. Однако при анализе марксистской классовой
теории все подобные стратификации бесполезны, поскольку между эти‑
ми классами нет естественного конфликта. В условиях рыночной эконо‑
мики, международного разделения труда и обмена продукцией не мо‑
жет быть никакого конфликта между людьми невысокими и высокими,
448
12.5. Внутренняя противоречивость понятия «класс»
между людьми с разным весом, разными именами и т.д. Все классы жи‑
вут в согласии благодаря добровольному обмену товарами и услугами, за
счет которого получают взаимную выгоду. Кроме того, в свободном об‑
ществе или в условиях рыночной экономики у отдельно взятого человека
нет никакой причины действовать «в интересах своего класса», а не в сво‑
их собственных, пусть даже неверно понимаемых. Станет ли человек при
выборе работы или направления инвестирования предварительно и не‑
пременно сверяться со своим «классовым интересом» как представитель
«класса людей выше шести футов»? Это, разумеется, чистый абсурд.
Но разве между общественными классами вообще никогда не бывает
естественных конфликтов? Бывают, но лишь в тех случаях, когда одни
классы получают от государства привилегированное положение, а воз‑
можности других принудительно ограничиваются тем же государством.
Такие группы, возвышаемые или угнетаемые государством, Людвиг фон
Мизес предусмотрительно называет «кастами» в отличие от «классов»,
поскольку эти последние являются просто группами людей, не состоя‑
щими ни в каком естественном конфликте в условиях свободного рын‑
ка. Классический пример — кастовая система в Индии. Привилегиро‑
ванные, или «правящие», касты с санкции государства обладали вла‑
стью, деньгами и высоким статусом; а низшие, «подчиненные» касты не
имели, например, права отказаться от малопривлекательных профес‑
сий своих предков. Другие деления на высшие и низшие касты не явля‑
ются столь жесткими, как в Индии, но всегда имеют принудительный
характер. В Индии каста брахманов, возвышенная государством, состо‑
яла в естественном конфликте с неприкасаемыми, которых государство
унизило как класс. Соответственно, у этих каст были конфликтующие
классовые (или кастовые) интересы: брахманы желали сохранять свои
привилегии, а неприкасаемые и другие низкие касты — избавиться от
угнетенного положения. Таким образом, в силу государственной поли‑
тики все брахманы имели общий, или «классовый», интерес — сохране‑
ние своих привилегий, а все неприкасаемые — свой общий интерес: ос‑
вобождение от угнетения.
Поэтому даже в менее жестких условиях, чем абсолютная кастовая
система, классы невысоких и высоких людей или класс людей по имени
Смит, обычно живущие в мире и гармонии, могут оказаться в ситуации
естественного конфликта. Представим, что государство выделяет зна‑
чительную субсидию всем людям выше шести футов или вводит круп‑
ный налог на всех, кто ниже пяти с половиной футов. Если люди по име‑
ни Смит получают особые преимущества, они становятся привилегиро‑
ванным классом за счет всех прочих, и возникает экономический стимул
как можно быстрее войти в «правящий класс» людей по имени Смит.
Но даже в подобных ситуациях, чего Маркс практически не мог от‑
рицать, находились и находятся люди, которые по различным причи‑
нам идеологического или оппортунистического характера не следуют
собственному классовому интересу. Находились брахманы, ставившие
449
381
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
382
требования справедливости (т.е. идеи и принципы) выше своего клас‑
сового интереса, или неприкасаемые, которые из соображений личного
удобства с готовностью подчинялись существующему порядку.
В самом ядре марксистской системы, в принципиально важном по‑
нятии класса, скрывается принципиальное внутреннее противоречие.
По марксистской диалектике, естественный конфликт всегда возникает
между двумя могущественными классами, классом правящим и классом
подчиненным. Повествуя о первых двух крупных конфликтах в исто‑
рии, в эпоху «восточного деспотизма» и в эпоху «феодализма», Маркс
определяет общественные классы совершенно так же, как Мизес в сво‑
ей либеральной манере: как классы, возвышенные или приниженные
государством. Так, при «восточном деспотизме», или «азиатском спо‑
собе производства», во главе государства стоят верховный правитель и
его технократическая бюрократия; они и составляют «правящий класс».
Этот класс обладает государственными привилегиями, облагает на‑
логами и контролирует «подвластные» классы, т.е. всех остальных, —
прежде всего крестьянство, но также ремесленников и торговцев. Здесь
Маркс следует либеральному (предложенному, как мы видели, Джейм‑
сом Миллем) определению двухклассовой системы: правящее Мень‑
шинство обладает государственным контролем, властвует над Большин‑
ством и эксплуатирует его. Ту же схему Маркс сохраняет и для феода‑
лизма. Класс феодальных сеньоров силой захватывает земли и начинает
угнетать крестьян, купцов и ремесленников посредством арендной пла‑
ты, налогов, запретов и крепостной зависимости. Здесь классы Маркса
опять тождественны «кастам»: правящий класс является таковым в си‑
лу того, что имеет контроль над государством, главным общественным
аппаратом принуждения.
Пока все складно. Но когда Маркс переходит к капитализму, он вне‑
запно, без предупреждения, изменяет категоризацию класса. Теперь
правящий класс определяется уже не как класс, контролирующий го‑
сударственный аппарат. Отныне акт правления или «эксплуатации» —
это рыночный контракт найма, т.е. сам факт того, что капиталист на‑
нимает работника, а работник соглашается быть нанятым. Согласно
Марксу, это само по себе создает общий «классовый интерес» среди ка‑
питалистов, эксплуатирующих «класс» рабочих. Правда, Маркс также
считал, что «капиталистический класс» правит государством, но толь‑
ко через «исполнительный комитет правящего класса», т.е. того правя‑
щего класса, который уже сложился на свободном рынке благодаря си‑
стеме заработной платы. Таким образом, то, что Маркс в своем анализе
восточного деспотизма и феодализма рассматривал как эксплуатацию
со стороны правящего класса, существует и при капитализме, но лишь
как дополнение к уже существовавшей капиталистической эксплуата‑
ции рабочих посредством системы заработной платы. При капитализме
эксплуататорский правящий класс представляет собой особое явление,
поскольку осуществляет двойную эксплуатацию: во‑первых, на рынке
450
12.5. Внутренняя противоречивость понятия «класс»
за счет договоров найма и, во‑вторых, на государственном уровне че‑
рез предполагаемую эксплуатацию со стороны исполнительного коми‑
тета правящего класса.
Совершенно очевидно, что в использовании понятия класса Маркс
приходит к полнейшей путанице и неразберихе: два несовместимых
определения класса соединяются вместе и, естественно, не образуют
никакого единства. Почему из всех возможных систем лишь капита‑
лизм может осуществлять «двойную» эксплуатацию, которая в исто‑
рической схеме Маркса не оказалась посильной больше ни для какого
правящего класса?
Суть в том, что Марксово определение класса и классового конфлик‑
та при капитализме безнадежно путаное и совершенно ошибочное. Как
могут «капиталисты» даже в одной отрасли, не говоря уже обо всей об‑
щественной системе, иметь объединяющее их важное свойство? В ка‑
стовой системе брахманы и рабы, конечно, имеют классовые интересы и
состоят в конфликте с другими кастами. Но каков же общий «классовый
интерес» у «класса капиталистов»? Напротив, капиталистические фир‑
мы постоянно конкурируют и соперничают друг с другом. Они соперни‑
чают за сырье, за труд, за продажи и за покупателей. Они сопернича‑
ют в ценах и качестве, в разработке новых продуктов, в поиске новых
способов опережения конкурентов. Маркс, разумеется, не отрицал ре‑
альности этого соперничества. Итак, в каком же случае можно рассма‑
тривать всех капиталистов или хотя бы представителей «сталелитей‑
ной промышленности» как класс с общими интересами? Опять же, толь‑
ко в одном: сталелитейная отрасль будет иметь общие интересы, если
сможет побудить государство создать такие интересы с помощью пре‑
доставления особых привилегий. Государственное вмешательство ра‑
ди введения таможенных пошлин на сталь или создания стального кар‑
теля, ограничивающего производство и повышающего цены, — вот что
на деле приведет к появлению привилегированного «правящего клас‑
са» производителей стали. Однако до такого вмешательства никакого
класса с общими интересами на рынке не существует. Только государ‑
ство путем вмешательства в экономическую или общественную жизнь
способно создать привилегированный класс (или подчиненный и угне‑
тенный класс). На свободном рынке не может быть никакого «капита‑
листического правящего класса».
Равным образом на свободном рынке не может быть и никакого «рабо‑
чего класса» с общими классовыми интересами. Работники конкурируют
друг с другом точно так же, как это делают капиталисты или предприни‑
матели. Опять же, если группа рабочих сможет с помощью государства
исключить конкуренцию со стороны других групп, она станет правящим
классом по отношению к этим непривилегированным группам. Напри‑
мер, если государственное ограничение иммиграции сдерживает при‑
ток новой рабочей силы, местные рабочие получают выгоду (по край‑
ней мере, в краткосрочной перспективе) за счет доходов иммигрантов;
451
383
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
384
или, скажем, если белым работникам удается с помощью государства
оставлять для черных только неквалифицированный труд (как это было
в ЮАР), первые становятся привилегированным, или правящим, клас‑
сом за счет вторых.
Важно, что в число эксплуататоров может войти любая группа, спо‑
собная оказать влияние на государство или получить от него привиле‑
гии, — те или иные объединения рабочих или бизнесменов, члены ком‑
мунистической партии и т.д. Нет никаких оснований считать, что приви‑
легии могут получать только «капиталисты».
Разрабатывая свою концепцию классов, Маркс постоянно сталки‑
вался с тем фактом, что на деле ни капиталисты, ни рабочие не ведут
себя как члены монолитных конфликтующих классов. Напротив, у ка‑
питалистов, как и у рабочих, существует внутренняя конкуренция. Да‑
же в своем оптимистическом «Манифесте Коммунистической партии»
Маркс и Энгельс вынуждены были признать, что «организация пролета‑
риев в класс, а затем в политическую партию постоянно срывается из‑за
соперничества среди самих рабочих».
Однако есть и еще более серьезные проблемы. Маркс использует дву‑
классовую схему. Суть каждой титанической схватки в истории — это
столкновение двух крупных общественных классов, правящего и управ‑
ляемого; поднимающийся класс находится в гармонии с новыми матери‑
альными производительными силами, а класс, идущий к упадку, им не
соответствует. Двуклассовая схема в либеральной версии Милля хотя и
является упрощением, но осмысленна и работоспособна, поскольку при‑
меняется к ситуациям, где действительно имеются общие кастовые ин‑
тересы и кастовые конфликты. Но как нам быть со сложным многоклас‑
совым миром капиталистической рыночной экономики? Как применять
эту двуклассовую модель к рыночной или политической деятельности?
Нет сомнений, что Маркс привержен именно такой бинарной модели:
капиталисты/пролетарии. Все прочие классы отходят на задний план,
так что могучий, эксплуатируемый и обездоленный класс может и дол‑
жен подняться как монолит для свержения «капиталистического клас‑
са». В «Манифесте Коммунистической партии» Маркс и Энгельс зая‑
вили: «Наша эпоха, эпоха буржуазии, отличается, однако, тем, что она
упростила классовые противоречия: общество все более и более раска‑
лывается на два больших враждебных лагеря, на два больших, стоящих
друг против друга, класса — буржуазию и пролетариат»13.
Однако, когда Маркс и Энгельс анализируют недавнюю историю или
современные им события, они вынуждены говорить о взаимодействии
многих классов и групп, т.е. вынуждены неявно, но определенно отсту‑
пать от неработоспособной двумерной модели. Проблема, как мы говори‑
ли, еще и в том, что два Марксовы класса далеки от монолитности, что их
члены постоянно соперничают и очень редко сотрудничают и что много‑
образие капиталистического общества в особенности невозможно опи‑
сать путем разделения всех его действующих лиц на два класса.
452
12.5. Внутренняя противоречивость понятия «класс»
На практике и сам Маркс, и другие марксисты при анализе историче‑
ских явлений с удобством используют мультиклассовую модель: «сталь‑
ной капитал», «текстильный капитал», «оружейный капитал», «финан‑
совый капитал» и т.д. При этом они, по‑видимому, не сознают, что, когда
говорят более реалистичные вещи, чем разглагольствования о двух мо‑
нолитных классах «капиталистов» и «рабочих», они полностью предают
саму марксистскую диалектику. Взаимные пререкания в мультиклас‑
совом обществе отнюдь не чреваты неизбежной революцией — и уж,
во всяком случае, столь любезной Марксу пролетарской революцией.
У самого Маркса и у марксистов вообще термин «класс» встречает‑
ся несчетное количество раз в разных контекстах. Однако в сочинени‑
ях Маркса мы не найдем его определения. Ведь если бы он попытался
дать такое определение, с полной ясностью вскрылась бы внутренняя
противоречивость этого понятия, несопоставимость явлений, создан‑
ных государством, и явлений чисто рыночных, — и от какого‑то значе‑
ния пришлось бы отказаться.
Так, в «Капитале», главном теоретическом труде Маркса, мы най‑
дем лишь одну незавершенную попытку определить класс. При жизни
Маркса был опубликован только незавершенный первый том (1867), и
на этом этапе Маркс, по существу, прекратил работу над книгой. После
его смерти (1883) Энгельс собрал, отредактировал и опубликовал остав‑
шиеся рукописи в двух очередных томах (1885, 1894)14. Только в знаме‑
нитой последней главе третьего тома Маркс наконец приступил к опре‑
делению того, о чем он и Энгельс говорили и писали почти 40 лет. Эта
незаконченная глава под названием «Классы» на удивление коротка —
всего пять небольших абзацев. Начинает Маркс с классической триа‑
ды Рикардо: источниками дохода при рыночной экономике являются
заработная плата, прибыль и рента; соответственно, получатели этих
видов дохода образуют собой «три крупных класса современного об‑
щества» — рабочих, капиталистов и землевладельцев15. Ну что ж, хо‑
рошо. Но затем Маркс добавляет, что даже в Англии, «наиболее высоко
и всесторонне развитой» капиталистической стране, существуют «сре‑
динные и промежуточные слои, которые даже здесь повсюду приводят
к размыванию разграничительных линий». Впрочем, затем он тут же
заверяет читателей, что эта проблема не имеет особого значения, по‑
скольку процесс концентрации и поляризации классов развивается
стремительно.
Третий абзац этой, на первый взгляд, кульминационной главы Маркс
начинает так: «Первый вопрос, на который нужно ответить, таков: что
составляет класс?» Справедливо. Затем Маркс добавляет, что ответ на
этот вопрос «естественным образом вытекает» из ответа на второй во‑
прос, связанный с первым: «По какой причине наемные работники, ка‑
питалисты и землевладельцы составляют три основных общественных
класса?» Таким образом, предлагается сначала ответить на вопрос Ри‑
кардо и лишь затем на первый, самый важный: «Что составляет класс?»
453
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
385
По поводу второго вопроса Маркс говорит, что «на первый взгляд» от‑
вет заключается в тождестве источника дохода. Действительно, рабочие
получают заработную плату за свой труд, капиталисты получают при‑
быль от своего капитала, землевладельцы получают арендную плату от
своих владений. Но Маркс тут же предупреждает, что этот простой от‑
вет не годится: «Однако с этой точки зрения, например, врачи и чинов‑
ники тоже образуют два класса, поскольку принадлежат к двум отдель‑
ным общественным группам и члены каждой из этих групп получают
доходы из одного и того же источника. То же самое можно сказать о не‑
счетных подвидах интересов и положений, которые разделение общест‑
венного труда выявляет как среди рабочих, так и среди капиталистов
и землевладельцев. Среди последних, например, можно выделить вла‑
дельцев виноградников, владельцев ферм, владельцев лесов, владель‑
цев рудников и владельцев рыбных промыслов». Прямо в точку. Маркс
фактически сам во всем признался; его излюбленная модель двуклассо‑
вого монолита (или трехклассового, если добавить якобы исчезающий
«феодальный пережиток», класс землевладельцев) лежит в руинах16.
Итак, классовая теория Маркса, а потому и сам марксизм разрушены
собственной рукой их создателя. Но если самое темное время наступает
перед рассветом, если страдания угнетенного класса достигают пика на‑
кануне окончательной революции, у нас есть все основания ожидать, что
Карл Маркс вмешается и триумфально спасет положение. Как же он де‑
лает это? Как разворачивается драма? Но тут наступает один из самых
разочаровывающих моментов в истории социальной мысли: текст за‑
канчивается словами, которые мы процитировали выше. Энгельс снаб‑
жает их лаконичным примечанием: «Здесь рукопись обрывается».
Энгельса можно понять в том смысле, что смерть настигла Великого
учителя в то самое мгновение, когда его перо уже готовилось начертать
Великий ответ, призванный спасти рассыпающуюся марксистскую тео‑
рию класса и утвердить ее на прочном основании. Но мы‑то знаем, что
это не так, знаем, что «перерыв» случился за 16 лет до смерти Маркса.
У Маркса было вполне достаточно времени для решительного и оконча‑
тельного ответа. Почему же он его не дал? У нас есть только один вари‑
ант: потому, что Маркс не мог его дать, зашел в тупик и понял, что отве‑
та нет и марксизму отныне придется поддерживать свое существова‑
ние только с помощью повтора одних и тех же громогласных заявлений.
12.6. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПОНЯТИЯ КЛАССА
Как мы уже говорили, в первых десятилетиях XIX в. Джеймс Милль
разработал простую, но убедительную и работоспособную теорию
двух классов — правящего класса, который руководит государством,
и остального общества, которое представляет собой подданных. При‑
мерно в то же время во Франции, в период Реставрации после падения
454
12.6. Происхождение понятия класса
Наполеона, группа либеральных теоретиков laissez faire создавала зна‑
чительно более сложную версию той же самой модели; эта версия обла‑
дала историческим и социологическим измерениями, отсутствовав‑
шими у Милля. В эту группу входили идейные и физические потом‑
ки идеологов наполеоновской эпохи, а главным связующим звеном был
Ж.‑Б. Сэй. Сэй был вдохновителем этой группы периода Реставрации и
представлял в ней старшее поколение, а возглавляли ее зять Сэя Шарль
Конт (1782—1837) и Шарль Дюнуайе (1786—1862). Важным последова‑
телем Конта и Дюнуайе был еще молодой Огюстен Тьерри (1795—1856),
которому вскоре предстояло стать одним из самых видных француз‑
ских историков. С начала Реставрации и до 1820 г. Конт и Дюнуайе вы‑
пускали периодические издания «Le Censeur», а затем «Le Censeur Eu‑
ropéen», ставшие центром нового движения laissez faire.
Подобно Миллю, Конт и Дюнуайе считали конфликтующими клас‑
сами тех, кто контролирует государственный аппарат, и тех, кто конт‑
ролируется государством. Вместе с тем они указывали, что история —
это история такой («кастовой») борьбы. При восточном деспотизме
правящий класс составляли верховный властелин и его бюрократия.
В Европе ранних времен племена‑завоеватели оседали среди завоеван‑
ных и создавали государства с правящим классом, т.е. исторически сло‑
жилось так, что вторым отличительным свойством правящего класса
(по крайней мере, поначалу) была принадлежность к иной этнической
группе, чем подвластные. Таким образом, этническое угнетение добав‑
лялось к политико‑экономическому гнету государства.
Однако новым элементом, фактором, который приведет к неотврати‑
мому появлению и победе бесклассового (в смысле «бескастового») об‑
щества, Конт и Дюнуайе считали то, что называли «индустриализмом».
Для возникновения и надлежащего функционирования индустриаль‑
ного общества требовалась международная свободная рыночная эко‑
номика. Поэтому Конт и Дюнуайе считали неизбежным распростране‑
ние свободной рыночной экономики по всей Европе, а затем и по всему
миру; это приведет к распаду правящих классов и появлению свобод‑
ного региона и мира — мира, где не будет государственного гнета. Та‑
ким образом, эта концепция предусматривала отмирание государства,
его перерождение в экономику рыночного обмена, после чего, по выра‑
жению Конта и Дюнуайе, «управление людьми будет заменено управ‑
лением вещами».
Итак, Конт и Дюнуайе считали, что мир разделен на производитель‑
ные классы (рабочие, предприниматели, производители всех видов) и
угнетающие их «непроизводительные» классы, которые используют го‑
сударство, чтобы получать дань с производителей. К «непроизводите‑
лям» они отнесли, в частности, политиков, государственных чиновни‑
ков, рантье, живущих на доход от государственных облигаций, а также
бизнесменов, имеющих государственные субсидии, и тех, кто получа‑
ет привилегии от государства. «Вершина совершенства», которое, как
455
386
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
387
считали Конт и Дюнуайе, в конечном счете наступит, «будет достигнута,
если весь мир работает и никто не правит».
С благословения своего наставника, Ж.‑Б. Сэя, Конт и Дюнуайе пош‑
ли дальше него и добавили к чисто экономическому измерению истори‑
ческое, социологическое и политико‑философское.
Сторонники Конта и Дюнуайе были твердыми и решительными за‑
щитниками индивидуальной свободы и прав собственности. Дюнуайе
резко критиковал эгалитаризм: «Равенство было бы извращением фун‑
даментального закона человечества и общества», гласящего, что доход и
положение каждого человека «зависят от его поведения и прямо пропор‑
циональны его энергии, уму, нравственности, постоянству и упорству».
Что касается свободы, то, по словам Дюнуайе, 40 лет «я отстаивал одни
и те же принципы: свободу во всем, свободу в религии, философии, ли‑
тературе, производстве, политике. А под свободой я понимаю торжество
индивидуальности»17.
Червячком в яблоке, который превратил либеральную концепцию об‑
щественных классов в смесь с ее противоположностью, оказался говор‑
ливый французский аристократ граф Анри де Сен‑Симон (1760—1825).
Сен‑Симон — автор на редкость туманный; его природная невнятность
усугублялась еще привычкой подхватывать идеи, услышанные в свет‑
ских салонах, и нелюбовью к систематическому чтению18. В тот период,
когда выходил «Censeur», Сен‑Симон был в лучшем случае попутчиком
Конта и Дюнуайе: он познакомился с их идеями в салонах и пропаган‑
дировал эти идеи в своем собственном журнале «L’Industrie» (1816—
1818). Однако затем взгляды Сен‑Симона стали все более авторитарны‑
ми и враждебными либерализму laissez faire. Позаимствовав либераль‑
ную классовую концепцию у Конта и Дюнуайе, Сен‑Симон в обычной
для него манере смешал понятия и ввел фатальное и ничем не подтвер‑
жденное противоречие: между конфликтующими классами в смысле
тех, кто руководит или управляется государством, с одной стороны, и
нанимателями и противостоящими им наемными работниками на сво‑
бодном рынке — с другой. Марксистская путаница стала сомнитель‑
ным вкладом Сен‑Симона в социальную мысль. В 1825 г., после смерти
Сен‑Симона, его ученик Олинд Родриг, инженер и сын чиновника, вме‑
сте с Анфантеном и Базаром основал сенсимонистский журнал «Le Pro‑
ducteur»; во второй половине 1820‑х гг. за ним последовала серия кон‑
ференций и брошюр. Все это превратило путаную социальную фило‑
софию покойного наставника в воинствующую апологию тоталитарной
социалистической системы. Эту систему должны были возглавить те,
кого Сен‑Симон считал подлинными классовыми представителями «ин‑
дустриализма»: союз инженеров и остальных технократических интел‑
лектуалов с инвестиционными банкирами, объединенными и руководи‑
мыми центральным банком.
Иными словами, в противоположность коммунистическому соци‑
ализму, имевшему, по крайней мере внешне, эгалитарный характер,
456
12.6. Происхождение понятия класса
сенсимонизм был откровенно элитарен, поскольку отдавал власть «хо‑
рошим» и предположительно передовым классам. Таким образом, по‑
следователи Сен‑Симона, которые первыми начали использовать слово
«социализм», отвергли капиталистов и предпринимателей ради более
угодных им банкиров и интеллектуалов, представлявших работни‑
ков‑производителей. По всей видимости, не случайно, что из двух глав‑
ных лидеров сенсимонизма, Анфантена и Базара, первый, Бартелеми
Проспер Анфантен, был сыном банкира, получил финансовое и инже‑
нерное образование и занимался математикой у Олинда Родрига. Не
удивительно и то, что сенсимонизм возлагал большие надежды на инве‑
стиционные банки: журнал «Le Producteur» издавался при финансовой
поддержке крупного банкира Жака Лаффита. Пик влиятельности сен‑
симонизма во Франции пришелся на 1830—1832 гг., после чего два апо‑
стола этого политико‑религиозного культа, Анфантен и Сен‑Аман Ба‑
зар (1791—1832), резко разошлись по вопросу свободной любви, выну‑
див своих учеников четко принять ту или иную сторону. К сожалению,
раскол между двумя вождями случился слишком поздно, и сенсимо‑
нистское социалистическое движение успело приобрести поразитель‑
ную популярность в Европе. Во Франции сенсимонистами становились
люди искусства и писатели, в том числе Жорж Санд, Бальзак, Гюго и
Эжен Сю; принципы сенсимонизма нашли отражение в «Песне о желез‑
ных дорогах» Гектора Берлиоза, а Ференц Лист играл на рояле во вре‑
мя собраний сенсимонистов.
Реакционный романтик‑пантеист Томас Карлейль тут же примкнул
к сенсимонизму и стал его главным пропагандистом в Англии. В своем
энтузиазме он дошел до того, что перевел на английский последнюю ра‑
боту кумира «Новое христианство» и попытался издать перевод; в этом
труде Сен‑Симон предрек, что его учение станет культом новой рели‑
гии. Более важный результат принесло влияние сенсимонизма на Джона
Стюарта Милля. Именно идеи Сен‑Симона в первую очередь побудили
Милля перейти от строгих рыночных убеждений отца к полусоциали‑
стическим. В «Автобиографии» Милль рассказывает, что читал все сен‑
симонистские брошюры и «частично благодаря их сочинениям [у него]
открылись глаза на то, насколько ограниченную и преходящую ценность
имеет прежняя политическая экономия, считающая частную собствен‑
ность и право наследования нерушимыми, а свободу производства и об‑
мена — dernier mot в совершенствовании общества». Более того, в пись‑
ме к ведущему французскому сенсимонисту и другу Родрига Гюставу
д’Эйхталю Милль дошел до предположения, что некоторые формы сен‑
симоновского социализма «возможно, станут окончательным и непрехо‑
дящим состоянием рода человеческого», хотя в отличие от сенсимони‑
стов считал, что человечеству потребуется длительное время для дости‑
жения такого счастливого состояния19.
Но ни в одной стране сенсимонизм не был принят с таким удовольст‑
вием, как в Германии. В начале 1830‑х гг. он «с быстротой молнии распро‑
457
388
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
389
странился по ее литературному миру»20. К числу восторженных адептов
принадлежали видный политический автор Фридрих Бухгольц и знаме‑
нитый поэт Генрих Гейне; под влияние сенсимонизма попала вся школа
младогерманских поэтов. Но самое большое влияние он оказал на мла‑
догегельянцев и таких младогерманских поэтов, как Т. Мундт и Г. Кю‑
не, которые сами читали университетские лекции по философии Геге‑
ля. Более непосредственным образом сенсимонизм сказался на форми‑
ровании взглядов Маркса. Дело в том, что родной город Маркса Трир
входил в Рейнскую область, оккупированную Францией на протяжении
20 лет революционных войн. За это время город стал гораздо более вос‑
приимчивым к французским идейным течениям. Поэтому в период юно‑
сти Маркса влияние сенсимонизма в Трире ощущалось особенно силь‑
но — настолько сильно, что архиепископ Трирский счел своим долгом
осудить доктрины Сен‑Симона с церковной кафедры. Людвиг Галь, воз‑
главлявший одно время городской совет Трира, был видным сенсимо‑
нистом и плодовитым автором. Вряд ли можно сомневаться в том, что
Маркс читал его сочинения.
Сильное влияние на Маркса оказал и Эдуард Ганс, один из его люби‑
мых преподавателей в Берлинском университете (он читал лекции по
уголовному праву) и один из ближайших учеников Гегеля. Ганс был по‑
следователем как Гегеля, так и Сен‑Симона. Взаимопроникновение двух
этих учений в Германии во многом сформировало взгляды младогеге‑
льянцев, предводителем которых стал Маркс. Как отмечает Биллингтон,
«все левое гегельянство справедливо называли “не чем иным, как геге‑
лизированным сенсимонизмом или сенсимонизированным гегельянст‑
вом”»21. Пропитанный идеями Сен‑Симона и Гегеля, Маркс счел концеп‑
цию классовой борьбы, причудливо преломленную дефектной призмой
сенсимонизма, вполне готовой и пригодной для включения в его собст‑
венный Великий проект. Помимо классовой борьбы между пролетариями
и капиталистами, Маркс заимствовал у сенсимонистов идею неизбежно‑
го торжества производства и его воплощения (т.е., по мысли сенсимони‑
стов и Маркса, рабочих), а также понимание цели истории как отмира‑
ния государства и «замены управления людьми управлением вещами».
Однако между этой наскоро состряпанной схемой и ее первоистоком бы‑
ло принципиальное различие. Утопическое государство Конта и Дюну‑
айе должно было стать совершенно свободным обществом индивидуаль‑
ных собственников, беспрепятственно совершающих рыночный обмен.
Утопия Маркса подразумевала, что «человек» будет общим коллектив‑
ным владельцем всех продуктов при отсутствии существующих в дан‑
ный момент разделения труда, специализации, денег и обмена.
Маркс сам признал, что особенно сильное влияние сенсимонизм ока‑
зал на него благодаря одному человеку — любимому наставнику, заме‑
нявшему отца, а впоследствии тестю, барону Людвигу фон Вестфале‑
ну. В конце жизни Маркс рассказал своему близкому другу и почитате‑
лю, русскому либеральному аристократу Максиму Ковалевскому, что
458
12.6. Происхождение понятия класса
впитал сенсимонизм от Вестфалена, который, несомненно, был пылким
почитателем учения Сен‑Симона.
Как мы уже видели, в «Манифесте Коммунистической партии» Маркс
и Энгельс воспользовались скорее изначально либеральной, чем сенси‑
монистско‑марксистской, теорией класса и смешали привилегирован‑
ный класс с капиталистами, которые нанимают рабочих на рынке. Про‑
фессор Ральф Райко проницательно подметил, что поводом для такого
смешения послужил термин «буржуазный» в том значении, в каком он
использовался в континентальной Европе:
Когда Маркс называет «буржуазию» главным эксплуататорским и
паразитическим классом современного общества, этот термин можно
понимать двояко. В Англии и Соединенных Штатах им обычно обозна‑
чается класс капиталистов и предпринимателей, которые зарабаты‑
вают путем покупки и продажи на (более или менее) свободном рын‑
ке… В континентальной Европе термин «буржуазия» не имеет столь
тесной связи с рынком; он может с равным успехом обозначать и класс
«государственных служащих», и рантье, покупающих государствен‑
ные долговые обязательства, как класс бизнесменов, включенный
в процесс общественного производства22.
Райко далее указывает, что систематическая эксплуатация других клас‑
сов бюрократами и держателями государственных долговых обяза‑
тельств была «общим местом социальной мысли XIX в.». Например, Ток‑
виль осуждает правление «среднего класса» при «буржуазной монархии»
Луи Филиппа (1830—1848) в следующих словах: «Он проник в каждое
учреждение, невероятно увеличил количество учреждений и приобрел
привычку жить за счет государственного казначейства почти в такой же
мере, как за счет собственной деятельности»23.
Но это далеко не все. Профессор Райко показывает, что Маркс и Эн‑
гельс, анализируя конкретные исторические события (в частности, в со‑
временной им Франции), продолжают использовать либеральную схе‑
му двух классов, привязанную к государству. Возьмем, например, работу
Маркса «18 брюмера Луи Бонапарта» (1852), где он анализирует собы‑
тия, которые привели к государственному перевороту Бонапарта 2 дека‑
бря 1851 г., и намеревается показать, «каким образом классовая борьба во
Франции создала условия и обстоятельства, давшие возможность дюжин‑
ной и смешной личности сыграть роль героя». Он с возмущением пишет:
Эта исполнительная власть с ее громадной бюрократической и во‑
енной организацией, с ее многосложной и искусственной государствен‑
ной машиной, с этим войском чиновников в полмиллиона человек рядом
с армией еще в полмиллиона, этот ужасный организм‑паразит, обвива‑
ющий, точно сетью, все тело французского общества и затыкающий все
его поры, возник в эпоху абсолютной монархии… Всякий общий интерес
немедленно отрывался от общества, противопоставлялся ему как выс‑
ший, всеобщий интерес, вырывался из сферы самодеятельности членов
459
390
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
391
общества и делался предметом правительственной деятельности, начи‑
ная от моста, школьного здания и коммунального имущества какой‑ни‑
будь сельской общины и кончая железными дорогами, национальным
имуществом и государственными университетами Франции… Все пере‑
вороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сломать ее.
Партии, которые, сменяя друг друга, боролись за господство, рассматри‑
вали захват этого огромного государственного здания как главную добы‑
чу при своей победе… господствующего класса… При втором Бонапар‑
те государство как будто стало вполне самостоятельным. Государствен‑
ная машина… укрепила свое положение по отношению к гражданскому
обществу…24
Здесь Маркс не только использует двуклассовую концепцию классо‑
вой борьбы, но и предвосхищает либертарианское понимание государ‑
ства как антиобщественного инструмента. Именно такую позицию за‑
нимали Герберт Спенсер и Франц Оппенгеймер, и даже в более разви‑
той либертарианской концепции Альберта Джея Нока «государственная
власть» рассматривается как интерес, по определению противополож‑
ный «общественной власти» и эксплуатирующий ее.
Отлично. Но где же во всей этой схеме капиталисты, использующие
государство как свой «исполнительный комитет» для удвоения эксплу‑
атации пролетариата? Более того, где здесь вообще капиталисты и про‑
летариат? Как отмечает Райко, во всем этом заключена восхитительная
ирония. Передовые либеральные теоретики говорят не только о госу‑
дарственной власти, но и о различных исторических группах — азиат‑
ском бюрократическом деспотизме, феодальных сеньорах, коммунисти‑
ческих партиях и т.д., — которым удавалось получить контроль над го‑
сударством и использовать аппарат государственного принуждения для
эксплуатации остальной части общества. А марксистская схема, как от‑
мечает Райко, «здесь совершенно не учитывает того, что некоторые сег‑
менты капиталистического класса интенсивно используют государст‑
венную власть, и ограничивается только эксплуататорской деятельно‑
стью тех, кто непосредственно контролирует государственный аппарат».
Почему Маркс и Энгельс «решили обелить капиталистов таким обра‑
зом, — иронически заключает Райко, — я не берусь сказать»25.
Ту же самую схему Маркс воспроизвел через 20 лет в работе «Граж‑
данская война во Франции», посвященной возникновению и падению Па‑
рижской коммуны. Коммуна, писал он, «вернула бы общественному те‑
лу все те силы, которые до сих пор пожирал этот паразитический нарост,
“государство”, кормящийся за счет общества и задерживающий его сво‑
бодное движение». В частности, Коммуне удалось, во всяком случае на
некоторое время, «уничтожить два главных источника государственных
расходов — постоянную армию и государственную бюрократию».
Наконец, Энгельс в предисловии 1891 г. к «Гражданской войне во
Франции» применил ту же либеральную и очень немарксистскую мо‑
дель к текущей политической ситуации в Соединенных Штатах:
460
12.6. Происхождение понятия класса
Нигде «политики» не составляют такой обособленной и влиятельной
части нации, как именно в Северной Америке. Там каждая из двух
больших партий, сменяющих одна другую у власти, в свою очередь,
управляется людьми, которые превращают политику в выгодное де‑
ло… Именно в Америке лучше всего можно видеть, как развивается
это обособление государственной власти от общества… Мы видим там
две большие банды политических спекулянтов, которые поперемен‑
но забирают в свои руки государственную власть и эксплуатируют ее
при помощи самых грязных средств и для самых грязных целей, а на‑
ция бессильна против этих двух больших картелей, которые якобы
находятся у нее на службе, а в действительности господствуют над
ней и грабят ее26.
Профессор Райко заключает:
Таким образом, получается, что в марксизме присутствуют две тео‑
рии государства (и, соответственно, две теории эксплуатации). С од‑
ной стороны, это обычно рассматриваемая и очень знакомая (которую
пропагандировал сам Маркс) теория государства как инструмента
правящего класса (и сопутствующая ей теория, которая связывает
эксплуатацию с процессом производства). С другой стороны, это тео‑
рия государства, котораяпротивопоставляет его «обществу» и «на‑
ции» (два неожиданных и примечательных термина в данном контек‑
сте). Более того, возникает впечатление, что именно вторая теория
преобладает в тех сочинениях Маркса, которые, по мнению многих,
являются лучшими образцами марксистского исторического анали‑
за, поскольку в них детально и тонко разбираются конкретные и не‑
посредственно данные политические реалии27.
12.7. НАСЛЕДИЕ РИКАРДО
392
Когда Маркс на весь остаток жизни погрузился в экономическую тео‑
рию капитализма, он обнаружил готовое и замечательное подспорье —
экономическое учение Рикардо. В отличие от Ж.‑Б. Сэя и французской
традиции, Рикардо сосредоточился не на рыночном обмене, подразуме‑
вавшем главное внимание к индивидуальным участникам взаимовыгод‑
ного обмена, а на «производстве» и последующем «распределении» до‑
хода, которые рассматривал как самостоятельные отдельные процессы.
Более всего Рикардо интересовало, как «распределяется» обществен‑
ный доход. Если для Сэя или Тюрго главное значение имели индивиду‑
альные участники производства и возникновение их дохода в процессе
производства и обмена, то Рикардо оперировал исключительно катего‑
рией цельных и предположительно однородных «классов»: рабочих, по‑
лучающих заработную плату, капиталистов, получающих «прибыль», и
землевладельцев, получающих ренту. Как отметил Мизес, даже Марксу
пришлось признать, что «так как купли и продажи совершаются лишь
461
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
393
между отдельными индивидуумами, то недопустимо искать в них отно‑
шения между целыми общественными классами»28.
У Рикардо тавтологически выходило, что при наличной совокуп‑
ной продукции, которая таинственным образом существовала, но неиз‑
вестно откуда бралась, чем больше от общего пирога получал один класс,
тем меньше неизбежно доставалось другим. У Рикардо, как мы помним,
нет предпринимателей, поскольку все его внимание сосредоточено на
долгосрочном равновесии, которое, как предполагается, описывает жи‑
вую реальность; при таком равновесии, освобожденном от изменений
и неопределенности, для предпринимательства нет места. Таким обра‑
зом, с точки зрения Рикардо, уже сложились условия для теории капи‑
талистической экономики, основанной на классовой борьбе.
Но это не все. Маркс с удовлетворением обнаружил, что доктрина
Рикардо основывалась, по сути дела, на трудовой теории ценности. По‑
скольку полезность не учитывалась и объяснению поддавались толь‑
ко воспроизводимые, но не невоспроизводимые (скажем, картины Рем‑
брандта) товары, то воплощенная в товарах ценность определялась ис‑
ключительно издержками производства. Поскольку Рикардо не был
склонен считать «ренту» частью издержек, то единственно возможны‑
ми издержками, помимо рабочего времени, оставалась прибыль (про‑
цент) или издержки, связанные с капиталом, — величины столь несуще‑
ственные, что ими можно было пренебречь. Кроме того, прибыль — это
постоянно уменьшающийся остаток после выплаты заработной платы,
а эта последняя должна была расти в денежном выражении, не приводя
при этом к повышению уровня жизни, поскольку население будет испы‑
тывать недостаток продовольствия.
В этой мрачной картине мыслимы лишь два логических пути, позво‑
ляющих призвать к изменению статус‑кво. Для Маркса трудовая теория
ценности, убеждение, что труд есть единственный создатель ценности,
означали следующее: доходы и прибыли капиталиста подразумевали
эксплуататорское изъятие «прибавочной ценности» у рабочих. Рабочие
производят всю ценность, но капиталисты каким‑то образом ухитряют‑
ся заставлять рабочих соглашаться на заработную плату, которая мень‑
ше полной ценности продукта. Если принять мальтузианско‑рикарди‑
анский взгляд на население, рабочие получают лишь заработную плату,
обеспечивающую выживание, тогда как капиталисты изымают остаточ‑
ный продукт труда рабочих как свою прибавочную ценность, или при‑
быль. На старый мальтузианский вопрос — станет ли проблема перена‑
селения бременем для социалистической экономики — марксисты от‑
вечали: при социализме такой железный закон заработной платы (если
воспользоваться термином Лассаля) действовать не будет.
Как ни удивительно, ни сам Маркс, ни его критики не заметили, что
все‑таки существуют экономические условия, в которых Марксова тео‑
рия эксплуатации и прибавочной ценности верна: это не рыночные от‑
ношения капиталист—рабочий, а отношения господин—раб при рабст‑
462
12.7. Наследие Рикардо
ве. Поскольку господа владеют рабами, они действительно могут остав‑
лять им лишь то, что достаточно для выживания и воспроизводства, и
класть себе в карман излишек предельного продукта рабов, остающийся
сверх расходов на их содержание. Эта изымаемая у рабов прибавочная
ценность и образует собой прибыли господ от владения рабами. Напро‑
тив, в свободном обществе рабочие являются собственниками своих тел
и своего труда и получают свой предельный продукт полностью (правда,
как добавил бы представитель австрийской школы, за вычетом процен‑
та, который рабочие добровольно и охотно платят капиталистам, чтобы
те оплатили ценность их продукта вперед, а не после того, как продукт
произведен и продан).
Однако процесс капитализации на рынке таков, что при системе раб‑
ства, сосуществующей с рыночной в целом экономикой (как на амери‑
канском Юге), прибавочная ценность будет капитализироваться (в силу
повышения ценности и, соответственно, покупной или продажной цены
рабов). В долгосрочной перспективе рабский бизнес будет приносить до‑
ход, равный доходу в любой другой отрасли. Дополнительная прибыль
будет соответствовать общей норме прибыли на капитал.
Но вернемся к Марксу. Он нашел очень подходящей концепцию Сми‑
та (которую Рикардо, надо отдать ему должное, практически не исполь‑
зует), согласно которой продукцию или ценность представляют собой
только материальные блага, но не услуги нематериального характера.
Материальные блага суть овеществленный труд, тогда как нематери‑
альные трудовые услуги, по марксистской терминологии, «непроизво‑
дительны». Здесь Маркс сделал огромный шаг назад от Рикардо к Ада‑
му Смиту. Однако все это отлично вписывалось в марксистский фило‑
софский материализм.
Маркс обнаружил также, что Рикардо уже начал рассматривать весь
труд как однородный, а любые качественные различия оценивал по про‑
стой шкале, позволявшей сводить их к количеству рабочего времени.
Для радикального рикардианца логично было призвать к экспроприа‑
ции прибавочной ценности и установлению системы, при которой работ‑
ники получают полную ценность своего продукта. Как мы вскоре увидим,
именно такую позицию заняли «рикардианские социалисты» в Англии.
Но был и другой, еще более логичный вариант. В конце концов, рикарди‑
анцы могли сказать и говорили, что капитал получает прибыль за счет
снабжения рабочих средствами производства, «замороженным трудом».
Эта функция совершенно очевидна, потому что в противном случае ра‑
бочие не могли бы рассчитывать на получение от капиталистов денег за
свою работу. Ответ Маркса, гласящий, что средства производства, замо‑
роженный труд, должны находиться в собственности рабочих, упускает
из виду, что капиталисты непременно предоставляют кое‑что еще, вы‑
полняют еще одну важную функцию, которая, как мы уже видели, со‑
стоит прежде всего в создании сбережений и, если можно так сказать,
в авансовой оплате «замороженного времени» рабочих.
463
394
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
Еще один, но совершенно иной радикальный путь, гораздо более ри‑
кардианский, но уже нащупанный Джеймсом Миллем, обращал главное
внимание на другой проблемный класс в системе Рикардо, а именно на
землевладельцев, которые получают доход, не предоставляя взамен ни‑
каких услуг, т.е. просто за то, что в их распоряжении находятся «естест‑
венные и неотъемлемые свойства почвы». Далее, в исторической пер‑
спективе, неизбежной с точки зрения ортодоксальных последователей
Рикардо, капиталисты теряют прибыль, рабочие застывают на уровне
выживания, а общественный продукт во все большей степени потребля‑
ется паразитическим классом землевладельцев. Поэтому другие учени‑
ки Рикардо предлагали национализацию земельной ренты; особенно на‑
стаивал на этом последний последовательный радикальный рикардиа‑
нец Генри Джордж.
Но как Маркс смог обойти земельный вопрос, который так волновал
Рикардо и Милля? Во‑первых, Маркс был великим апологетом человека
как труженика; в его версии гегельянства человек создавал природу и
даже все мироздание. Поскольку земля есть человеческое творение, нет
никаких оснований беспокоиться за землю и создаваемую ею ценность.
Труд — это всё. Далее, земля, как базис технологии, экономики и соци‑
альной системы, играла ключевую роль при феодализме, но феодализм
был частью отмирающего «докапиталистического», доиндустриального
порядка, реакционным пережитком, не заслуживающим внимания. По‑
этому Маркс просто включил землю в «капитал», а земельный доход —
в прибыль. Таким образом, землю — досадный и излишний третий класс
факторов производства — можно было исключить из рассмотрения и
перейти к масштабной двуклассовой поляризации и завершительной
борьбе между капиталистами и пролетариатом.
12.8. РИКАРДИАНСКИЙ СОЦИАЛИЗМ
Маркс отнюдь не первым вывел радикальные пролетарские выводы из
системы Рикардо и трудовой теории ценности. Между Рикардо и Марк‑
сом находятся «рикардианские социалисты»; они во многом повлияли на
Маркса, но марксисты, включая самого Маркса, старались принизить
это влияние, поскольку предпочитали думать, что уникальный гений
Великого учителя пришел к неорикардианскому социализму без вся‑
ких посредников.
Первым рикардианским социалистом был Уильям Томпсон (1775—
1833), состоятельный ирландский землевладелец из графства Корк.
Многословная и изобилующая повторами работа Томпсона «Исследова‑
ние принципов распределения богатства» (1824) в течение 50 лет выдер‑
жала три издания. Будучи верным последователем бентамовского ути‑
литаризма, Томпсон просто объявил, что «труд — единственный поро‑
дитель богатства». Полезность, удовольствие и нужда не имеют к труду
464
12.8. Рикардианский социализм
никакого отношения. Из этого незамысловатого утверждения легко вы‑
водилась трудовая теория ценности. Как со свойственной ему проница‑
тельностью указывает Александр Грей, «должно быть совершенно ясно,
что если указанное определение заранее объявляет труд единственным
породителем богатства, оно должно послужить важным подспорьем для
доказательства того, что богатство можно целиком и полностью припи‑
сывать труду»29.
Томпсон выступал за мир свободного и добровольного обмена, в ко‑
тором рабочие смогут зарабатывать свой продукт. Но что представляет
собой существующая система обмена? Предвосхищая Маркса, Томпсон
утверждал: этот обмен принудителен, капиталисты силой «присваивают
продукты их [рабочих] труда». Но здесь, на пороге марксизма, Томпсон
возвращается к либеральному классовому анализу. Ведь что представ‑
ляет собой это принуждение? Это весь спектр «привилегий, запретов,
правил, гильдий, корпораций, монополий», — совершенно в духе Конта,
Дюнуайе и Джеймса Милля.
Однако Томпсон идет дальше. Рента и прибыль — это «прибавоч‑
ная ценность» (собственный термин Томпсона), отнимаемая у эксплу‑
атируемых рабочих. Но затем Томпсон вновь отклоняется от намечен‑
ной линии и признает, что «рабочий должен платить за их [средств про‑
изводства] использование, раз уж ему не довелось владеть ими». Таким
образом, хотя Томпсон и изливает праведный гнев на алчных и хищных
капиталистов, он сознает, что они выполняют необходимую функцию.
А сколько же нужно платить? Неудивительно, что Томпсон затруднил‑
ся установить такой принцип.
Однако в конечном итоге позиция Томпсона далека от революцион‑
ной; предвосхищая Джона Стюарта Милля, он предлагал поощрять ко‑
оперативы как средство достижения межклассовой гармонии (в рабо‑
те «Вознагражденный труд», 1827). Но это не умаляет его значения как
предшественника марксизма. Будучи сторонником свободного обме‑
на, Томпсон не мог не признать, что обмен часто приводит к накопле‑
нию, а накопление — к появлению ужасного капиталистического класса,
и делал следующий вывод: «Невозможно сократить обмен (exchanges)
и последующие накопления капиталиста, не сокращая при этом вооб‑
ще все меновые сделки (barter)». И далее он допускает змея заработной
платы и ренты обратно в рай: «Почему не разрешить рабочему совер‑
шать обмен не только за владение, но и за пользование домом, лошадью,
механизмом?»30
Другим отцом‑основателем рикардианского социализма 1820‑х гг.
был шотландец Джон Грей (1799—1883). Он, как и Томпсон, отличался
совершенно немарксистской склонностью к умеренности. Еще в моло‑
дости, будучи служащим торгового дома в Лондоне, он выпустил социа‑
листические «Лекции о человеческом счастье» (1825). Архиутилитарист
и интерпретатор трудовой теории ценности Рикардо, Грей метал громы
и молнии против капиталистов как эксплуататоров рабочего класса и,
465
395
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
396
подобно Марксу, видел семена этой эксплуатации в торговле и обмене.
Если Уильям Томпсон ввел понятие «прибавочная ценность», то личным
вкладом Джона Грея в марксистский коктейль стало решительное воз‑
вращение любезного физиократам и Адаму Смиту различения произ‑
водительного и непроизводительного труда; тем самым эта сомнитель‑
ная идея была спасена от забвения, которому ее подверг Рикардо. Но это
не все. Грей значительно сузил предложенный Смитом диапазон про‑
изводительного труда. По его мнению, «лишь те являются производи‑
тельными членами общества, кто использует собственные руки либо
для обработки самой земли, либо для подготовки и предназначения про‑
дуктов земли для жизненных надобностей». Сузив определение произ‑
водительного, Грей затем делает странные оговорки и допускает, в част‑
ности, что некоторые занятия, сами по себе «непроизводительные», мо‑
гут быть до известной степени «полезными».
После этого Грей производит беглый обзор английских занятий и
в высшей степени произвольным образом определяет уровень «произ‑
водительности», или «полезности», каждого занятия. Так, по его мнению,
торговцы, фабриканты и прочие, являющиеся «в чистом виде распреде‑
лителями богатства», могут быть «полезными», но только «в достаточ‑
ном количестве». Грей приходит к выводу, что производительные клас‑
сы составляют значительно меньше половины всего населения.
Уподобившись — возможно, бессознательно — древним грекам, Грей
припас самые ядовитые нападки для розничных торговцев, которых
обозвал «производителями» только «обмана и лжи, глупости и безрас‑
судства, рабства телесных и развращения умственных способностей
человека»31.
Оказывается, что для Грея главным грехом, величайшим злом явля‑
ется конкуренция. Конкуренция на рынке труда сводит заработную пла‑
ту к минимуму — вне сомнения, стандартный марксистский аргумент.
И хотя труд Грей считает единственным создателем ценности, он опаса‑
ется, что конкуренция с равной губительностью держит на минималь‑
ном уровне прибыль и ренту32.
Джон Грей приходит к общему выводу, что доход каждого человека
в обществе (за исключением тех, кто имеет твердый постоянный доход)
ограничивается и снижается конкуренцией.
Получается, что эксплуатацию труда фактически каждого работни‑
ка порождает сама конкуренция, «ограничивающая» производство. По‑
этому стоит только положить конец конкуренции, и тут же возникнет
идеальный мир, где работник зарабатывает весь свой продукт, и богат‑
ство будет умножаться «без каких‑либо пределов». От конкуренции мир
только нищает; устраните ее, и богатства хватит для всех33.
Хотя Грей утверждал, что конкуренцию можно ликвидировать не‑
медленно и исключительно с положительными результатами, он край‑
не смутно представлял, как свершить это благое дело. По‑видимому, он
думал о своего рода всеохватной кооперации, напоминавшей предложе‑
466
12.8. Рикардианский социализм
ние Томпсона. Однако затем его внимание переключилось на «ограни‑
чения» производства, якобы создаваемые дорогим кредитом в твердых
деньгах, и он все настойчивее призывал к расширению дешевого и до‑
ступного кредитования.
В 1831 г. в книге «Социальная система» Грей заявил, что для финанси‑
рования растущего производства необходимо дешевое и обильное кре‑
дитование под руководством национального банка. Естественно, он вы‑
ступал за неконвертируемые бумажные деньги и отмену зо‑
лотого стандарта. Позже эта идея была подробно изложена в последней
работе Грея «Лекции о природе и использовании денег» (1848).
После 1848 г. социальные протесты Джона Грея совершенно прекра‑
тились, и вплоть до недавнего времени историки считали, что он умер
«около 1850 г.». Однако выяснилось, что вскоре публикации «Лекции о че‑
ловеческом счастье» Грей вместе с братом Джеймсом основал в Эдин‑
бурге известную издательскую фирму J. & J. Gray. Поскольку фирма,
особенно после 1850 г., процветала, Грей вел комфортное существование
и умер в 1883 г., дожив до преклонных 84 лет.
Через полтора десятилетия после Томпсона и Грея на сцену со своей
главной работой «Несправедливости в отношении труда и средства к их
устранению» (ее часто цитировал Маркс) выступил третий ведущий ри‑
кардианский социалист Джон Брей (1809—1897). Брей родился в Оре‑
гонском крае (ныне штат Вашингтон) в семье английских артистов ; после смерти мате‑
ри слабый здоровьем отец Брея в 1822 г. вернулся с сыном в английский
Лидс. В Лидсе Брей работал наборщиком, вступил в профсоюзное дви‑
жение и в 1837 г. стал казначеем Рабочей ассоциации Лидса.
Подобно всем особо ревностным утилитаристам, Брей в своей работе
утверждает, что Бог предназначил людей для счастья, а несчастье воз‑
никло в мире из‑за частной собственности, которая разрушила справед‑
ливый институт коллективной собственности, особенно на землю. Част‑
ная собственность привела к одиозному разделению труда и конфликту
между классами, к эксплуатации рабочих и присвоению их прибавоч‑
ной ценности капиталистическим классом. Кроме того, Брей утверждал,
что главная проблема коренится в якобы очевидном факте неравного об‑
мена. Признавая, что при рыночном обмене выгоду получают обе сторо‑
ны, он тем не менее настаивал, что этого, особенно в трудовом контрак‑
те, еще недостаточно и что обмен и его выгоды должны быть «равными».
Брей не понял, что любой обмен имеет смысл лишь в том случае, если
для каждого участника обмена ценность каждой из двух обмениваемых
вещей не одинакова, и в известном пассаже, предвосхищавшем марк‑
сизм, заявил:
У людей есть две вещи, которыми они могут обмениваться, а имен‑
но труд и продукты труда. Поэтому, если бы люди могли совершать
обмен, как хотят, они просто давали бы, так сказать, труд за труд.
467
397
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
Если бы действовала такая система обмена, ценность любого обмена
определялась бы всеми затратами на производство, и равная ценность
всегда обменивалась бы на равную34.
398
Здесь на минимальном пространстве сконцентрирован ряд крупней‑
ших заблуждений марксизма: это утверждение, что только товары про‑
изводятся в собственном смысле и имеют значение (в противополож‑
ность якобы непроизводительным услугам); это древнее, восходящее
к Аристотелю, заблуждение, что обмен непременно подразумевает рав‑
ную ценность; это трудовая теория ценности и, наконец, это убеждение,
что в справедливом мире цены будут тождественны себестоимости про‑
изводства, т.е. количеству затраченного рабочего времени.
Для Джона Брея, как впоследствии и для Маркса, избавлением от
всех этих системных зол является коммунизм, «самая совершенная
форма общества, какую только способен создать человек». Однако в от‑
личие от Маркса и других коммунистов того времени Брей не видел ни‑
какого механизма или закона истории, неотвратимо ведущего к этому
великому итогу. Напротив, он считал, что для установления коммуниз‑
ма должен сначала появиться Новый Коммунистический Человек, но на
скорое его появление рассчитывать явно не приходится. Любой комму‑
низм войдет в противоречие с «мерзким и отвратительным эгоизмом, ко‑
торый сейчас в той или иной мере сопровождает каждое действие, при‑
сутствует в каждом замысле и оскверняет каждое стремление»35.
Поэтому главное внимание Брей сосредоточил не на далекой и непо‑
нятно как достижимой конечной цели, а на якобы практически возмож‑
ной переходной социальной цели, которая представлялась ему в виде ги‑
пертрофированной версии кооперативных схем, столь привлекательных
для Томпсона и Грея. Брей предложил превратить мир в одну обшир‑
ную картелированную сеть кооперативных корпораций, т.е. кооперати‑
вов, организованных по принципу «один акционер — один голос». Кар‑
телированная сеть возникнет благодаря тому, что рабочие и кооперати‑
вы выкупят собственность всех существующих капиталистов. Брей не
осознавал, что найти капитал для величайшего выкупа всех времен —
это задача по меньшей мере столь же неосуществимая, как и организа‑
ция всесокрушительной пролетарской революции у Маркса.
Поскреби социалиста той эпохи, и найдешь человека, помешанного на
денежной проблеме. Брей, естественно, воображал, что кооперативный
картель, как только он будет создан, тут же упразднит существующие
деньги, заменит собой национальный банк и будет выпускать деньги для
каждого трудящегося соответственно количеству рабочего времени, от‑
данного производству. В свою очередь, цены на приобретаемые трудя‑
щимися товары будут устанавливаться в точном соответствии с коли‑
чеством овеществленного в них рабочего времени. Если бы Маркс хоть
однажды задумался об устройстве будущей коммунистической эконо‑
мики, ему, возможно, подошли бы банкноты с номиналом в часах труда.
468
12.8. Рикардианский социализм
Строго говоря, не должно быть никакой причины для наращивания
массы находящихся в обращении трудовых банкнот, но как инфляцио‑
нист, Джон Брей, естественно, смотрел на вещи иначе. Его национальный
банк занимается выпуском денег и их распространением «равномерно по
всему обществу, подобно тому, как кровь распространяется в живом ор‑
ганизме, вливая в него здоровье и силу». Выпуск банкнот, конечно, всегда
происходит «в пределах реально наличного капитала»; эта разновидность
апелляции к «потребностям торговли» по меньшей мере столь же абсурд‑
на, как и основной вариант36. Ведь номинальная «стоимость» существую‑
щего капитала, естественно, повышается, пока растет денежная масса.
В 1842 г., через несколько лет после выхода своей главной книги, Брей
вернулся в Соединенные Штаты. Вторая книга, «Путешествие из Уто‑
пии», была закончена в рукописном варианте, но опубликована лишь
в 1950‑х гг. В течение этого второго периода жизни в Соединенных Шта‑
тах Брэй писал лишь от случая к случаю; это были довольно многочи‑
сленные письма в рабочую и социалистическую периодику, а также в се‑
редине 1850‑х гг. главы для незаконченной книги «Наступающая эпоха».
Жизнь Брея отличалась такой же нерегулярностью, как и его авторская
работа. Он имел скудные и ненадежные средства к существованию, по‑
ступал на краткое время наборщиком в разные газеты и жаловался, в яв‑
ном противоречии со своим учением, на то, что американские работода‑
тели эксплуатировали сильнее, чем английские: «Янки, — как парафра‑
зировал Брея профессор Дорфман, — скорее похожи на мошенников и
аферистов, чем на честных бизнесменов»37.
В конце концов Брей переехал на Запад, в Мичиган, где ему достал‑
ся по наследству участок земли, и зарабатывал на жизнь газетными ста‑
тьями и продуктами своей маленькой фермы. В 1870—1880‑х гг. он был
вице‑председателем Американской трудовой лиги за реформы и членом
социалистической группы «Рыцари труда». В более поздних сочинениях
Брей осуждал спиритуализм, энергично критиковал золотой стандарт
и призывал в изобилии выпускать государственные бумажные деньги,
за счет чего, по его мнению, можно будет снизить процентные ставки
до нуля. От коммунистического идеала он теперь отказался как от яв‑
но утопического.
Стоит отметить два из этих сочинений. Если в первом и главном своем
труде Брей выступал против рабства, то в опубликованном им аноним‑
ном антивоенном памфлете «Удел Америки: какой она будет, республи‑
канской или казацкой?» (1864) он, протестуя против Гражданской войны,
дошел до того, что объявил рабство ничуть не большим злом для страны,
чем большой государственный долг. Более того, утверждал Брей, естест‑
венное состояние чернокожих — это «нагота и праздность», и поэтому
если Юг освободит рабов, его ждет необратимый упадок, исчезновение
капитала и одичание плантаций.
В последней своей книге «Бог и Человек — Единство, и Все Челове‑
чество — Единство» (1879) Брей добавил к своей денежной мании идею
469
399
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
400
«нетеологической религии», при которой учреждение правильных об‑
щественных институтов принесет с собой своего рода «бессмертие»
в мире сем.
Разительный контраст представляет автор, начавший приобретать
известность в 1820‑х гг.; историки неизменно причисляли его к веду‑
щим рикардианским социалистам, хотя он самым очевидным образом не
был ни последователем Рикардо, ни социалистом. Томас Годскин (1787—
1869), блестящий, оригинальный политический публицист‑самоучка,
крайне далекий от социализма, склонялся к либеральной политике lais‑
sez faire в степени, граничившей с индивидуалистическим анархизмом.
Отец Годскина служил кладовщиком на военной верфи и отправил сы‑
на в море в возрасте 12 лет. В конце концов индивидуалистическая на‑
тура Годскина восстала против флотской дисциплины, и однажды, пи‑
шет он, «на чинимую мне командующим эскадрой несправедливость я
пожаловался ему самому в выражениях, которых, по моему разуме‑
нию, дело заслуживало: ведь он, несмотря на все мои старания, не давал
мне ни малейшего шанса на продвижение, и это отнимало у меня вся‑
кую надежду»38.
Как и следовало ожидать, командующий воспринял этот взрыв спра‑
ведливого негодования без всякого снисхождения, и Годскин был от‑
числен из военного флота в 25 лет с половинным выходным пособием.
Оскорбленный Годскин быстро отомстил флоту своей первой книгой
«Опыт о военно‑морской дисциплине» (1813), полной гневных нападок на
военный деспотизм. В самом ее начале он красноречиво сформулировал
главный усвоенный им урок: «Терпеливо сносить угнетение (поскольку
оно исходит от вышестоящих) — это порок; преодолеть страх перед вы‑
шестоящими и не поддаваться ему — это добродетель»39.
Жизнь сделала Годскина непримиримым врагом государства и госу‑
дарственного вмешательства в любых его формах; эти убеждения осо‑
бенно окрепли в нем за несколько лет путешествий по Европе, во время
которых он много читал и знакомился с людьми. По возвращении в Ан‑
глию Годскин опубликовал двухтомную книгу путевых заметок «Путе‑
шествия по Северной Германии» (1820), в которой, по словам Алексан‑
дра Грея, «идиллические зарисовки перемежаются анархистскими от‑
ступлениями, вызывавшими, несомненно, недоумение и возмущение
у многих читателей»40.
Годскин поселился в Лондоне и всю дальнейшую жизнь занимал‑
ся чтением лекций и журналистикой. Некоторое время он сотрудни‑
чал с людьми, которые, казалось, были его естественными союзниками
по laissez faire, — Фрэнсисом Плейсом, Джеймсом Миллем и философ‑
скими радикалами. Но очень скоро выяснилось, что между ними и Год‑
скином были серьезные концептуальные расхождения. Прежде всего,
Годскин отказался от бентамовского утилитаризма, которому симпати‑
зировал в молодые годы, в пользу страстной воинственной пропаганды
естественного права и естественных прав. В блестящей и последователь‑
470
12.8. Рикардианский социализм
ной работе «Контрасты естественного и искусственно созданного пра‑
ва собственности» (1832) Годскин представил радикализованную лок‑
ковскую концепцию прав собственности. Ревностный защитник права
частной собственности, в том числе гомстедных прав собственности на
землю, он исправил различные отклонения Локка от последовательной
«локковской» позиции. Годскин считал совершенно несомненным, что
«естественные» права частной собственности суть нечто обоснованное и
справедливое (в лице каждого человека, равно как и в отношении созда‑
ваемой им собственности, земли, полученной по закону о гомстедах, или
собственности, приобретаемой путем законной сделки). Напротив, вели‑
чайшее зло приносят «искусственные» права собственности, т.е. созда‑
ваемые государством в нарушение естественного права и естественных
прав. Работа Годскина и в наши дни остается одним из лучших изложе‑
ний доктрины естественных прав собственности.
Другое расхождение с бентамистами состояло в том, что Годскин,
к сожалению и довольно неожиданно, перенял трудовую теорию ценно‑
сти у другого влиятельного «рикардианского социалиста» того времени,
писавшего под псевдонимом Пирси Рэвенстоун41. Этот последний осу‑
ждал частную собственность на землю и на капитал, если она исполь‑
зуется для получения краденой, или «искусственной», собственности;
поскольку весь продукт создается исключительно трудом, то по праву,
или естественным образом, весь доход следует относить на счет труда.
Прибыль и рента, утверждал Рэвенстоун, изымаются из продукта тру‑
да: этот «фонд для финансирования тех, кто ничего не делает, — это
прибавочный продукт труда работящих». Кроме того, Рэвенстоун выд‑
винул довольно странную теорию капитала, в которой «капитал» объяв‑
лен не имеющим отношения к реальности понятием, придуманным для
маскировки кражи прибавочного продукта труда. Капитал, утверждал
он вопреки всякому здравому смыслу, «может быть увеличен до любо‑
го мыслимого объема и при этом ничего не прибавлять к реальному бо‑
гатству нации»42.
С тех пор Годскин проповедовал труднопредставимое сочетание
анархического laissez faire и трудовой теории ценности. Как же совме‑
стить то и другое? Сперва Годскин попробовал приписывать эксплу‑
атацию, «прибавочную ценность» труда, только таким актам государ‑
ственного вмешательства, как законы об объединениях, которые огра‑
ничивали право на создание профсоюзов. Соответственно, он принял
участие в создании журнала «Механика», а затем его дочерней орга‑
низации, Лондонского института механики, который должен был за‑
ниматься просвещением трудящихся. В ходе успешной рикардиан‑
ско‑бентамовской кампании (1824) за отмену законов об объединениях
Годскин написал выдержанную в духе Рэвенстоуна брошюру «Защита
труда от притязаний капитала» (1825). За ней последовали лекции в Ин‑
ституте механики, опубликованные под названием «Популярная поли‑
тическая экономия» (1827).
471
401
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
402
Особенно странно, что Годскин стал приверженцем идеи Рэвенстоуна,
согласно которой капитал есть нечто неважное и несуществующее. Год‑
скин считал, что в капитале не присутствуют никакие сбережения, ни‑
какие ассигнования за счет прошлого потребления. Используемый ка‑
питал, софистически рассуждал Годскин, не создается заранее; хлеб,
который покупают рабочие, не запасается капиталистом впрок, а вы‑
пекается каждый день. Никто, конечно, не станет уверять, будто капи‑
талист действительно запасает для рабочих пищу и прочие необходи‑
мые вещи. Но капиталист дает рабочим сбереженные им деньги вперед,
до завершения производства и продажи; это позволяет рабочим иметь
средства на жизнь сейчас и не ждать неопределенно долгое время. Что
касается основного капитала, то, утверждал Годскин, он представляет
собой не просто замороженный труд (обычный довод рикардианских со‑
циалистов); эти механизмы всего лишь «неподвижные, разрушающие‑
ся мертвые предметы», если их «не налаживают и не применяют умелые
руки». Поэтому, заключает Годскин, «основной капитал приобретает по‑
лезность не благодаря прошлому, а благодаря текущему труду». Он по‑
разительным образом упускает из виду очевидный факт: именно потому,
что капитал и труд нуждаются друг в друге, труд не является единст‑
венным производительным фактором. Все это нагромождение нелепо‑
стей Годскин увенчивает утверждением, что «называть капиталом не‑
что сбереженное — это непростительное заблуждение».
Нет сомнения, что, хотя превознесение труда у Годскина оказало вли‑
яние на Карла Маркса, гипертрофированная трудовая теория ценности
не делает Годскина ни рикардианцем, ни тем более социалистом. Более
того, Годскин очень критически отзывался о Рикардо и его системе, по‑
рицал абстрактную методологию Рикардо и его теорию ренты, а само‑
го себя считал последователем Смита, а не Рикардо. Годскину гораздо
больше импонировали предложенные Смитом концепции естественного
права и гармонии интересов на свободном рынке.
Хотя Годскин по‑прежнему считал себя сторонником людей труда,
его все больше разочаровывало текущее состояние рабочего движения
и растущая заинтересованность этого движения в государственном вме‑
шательстве. Годскин уже не считал профсоюзы ни существенным под‑
спорьем, ни тем более панацеей. Он укреплялся во мнении, что единст‑
венный способ совместить принципы рабочего движения и laissez faire —
это потребовать отмены любого государственного вмешательства и всех
законов, которые не были просто подтверждением естественного права и
естественных прав. Все такие законы, считал он, представляют собой по‑
кушение на права собственности. В противоположность рикардианским
социалистам, превозносившим кооперативы, подобные картелям, Год‑
скин призывал к ликвидации всех государственных ограничений сво‑
бодной конкуренции. Он с энтузиазмом присоединился к кампании Коб‑
дена и Брайта за отмену хлебных законов и выступал за отмену фео‑
дальных законов, которые ограничивали или затрудняли свободную
472
12.8. Рикардианский социализм
продажу земель, находившихся в майоратном владении. В 1846—1855 гг.
Годскин занимал должность редактора журнала «Economist», главно‑
го рупора сторонников laissez faire, и не имел сколько‑нибудь серьезных
идеологических разногласий с главным редактором, Гербертом Уилсо‑
ном. Там он стал другом и наставником молодого Герберта Спенсера и
приветствовал анархистское сочинение последнего, «Социальная ста‑
тика», с тем лишь исключением, что осудил аграрный социализм ранне‑
го Спенсера с позиций локковского индивидуализма.
Кроме того, даже в 1820‑х гг., когда Годскин придавал наибольшее
значение труду, он, в отличие от Джона Грея, не сужал, а расширял
определение труда. Умственная деятельность, утверждал он, такой же
труд, как и деятельность физическая, и не следует сводить понятие
«труд» к одним лишь «ручным операциям». Мало того, Годскин совер‑
шенно справедливо указывал, что капиталист — это во многих случаях
руководитель и организатор, следовательно тоже «труженик». Поэтому
если капиталисты могут быть эксплуататорами, то бизнесмены, выпол‑
няющие функции «управляющих», «являются такими же тружениками,
как и те, кто на них работает». И высокая оплата труда таких руководи‑
телей вполне обоснованна43.
Далее, Годскин 1820‑х гг. превозносил розничных торговцев как «не‑
заменимых людей», а оптовиков и крупных торговцев называл, в духе
Смита, теми, кто, преследуя собственные интересы, приносит выгоду об‑
ществу. Даже банкиры «тоже играют важную роль и уже давно являют‑
ся очень полезными работниками»: «Не будем забывать, что банковское
дело — это всецело частный бизнес, который нуждается в государствен‑
ном регулировании столь же мало, как производство бумаги». Наконец,
в своей «Популярной политической экономии» Годскин вознес похвалы
системе рыночных цен: в глубинном смысле она является «перстом Бо‑
жьим, указующим всем людям, как они могут использовать свое время
и свои способности с наибольшей выгодой для себя и с наибольшей поль‑
зой для всего общества»44.
После выхода из состава редколлегии журнала «Economist» Годскин
продолжал писать для него статьи. В них он превозносил коммерцию
(«Все мы коммерсанты… а торговля — это просто оказание взаимных
услуг путем заключения сделок»), стремление получать прибыль («без
него у нас не было бы ни железных дорог, ни доков, ни крупных ком‑
паний») и конкуренцию («это основа превосходства, вознаграждающая
каждого по справедливости»)45.
В последней своей публикации, лекциях по уголовному праву, прочи‑
танных в 1857 г., Годскин подвел итог своей экономической и политиче‑
ской теории. Желание людей жить лучше, заявил он, «можно удовлетво‑
рить лишь за счет большей свободы и меньших налогов». Принципы сво‑
бодной торговли 1840‑х гг. — это только начало пути к более чистому и
последовательному состоянию laissez faire. В конечном итоге все эконо‑
мические функции государства должны быть приватизированы и под‑
473
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
403
чинены требованиям свободного рынка: «Беспрепятственная конкурен‑
ция, установленная самой природой, должна стать правилом для всей
нашей экономической деятельности; рыночная торговля по поводу цен
и условий, представляющая собой взаимные и свободные акты, будет
определять жалованье государственных служащих, гонорары священ‑
ников, прибыли лавочников и заработную плату рабочих».
При публикации своих лекций Годскин анонсировал намерение за‑
кончить и издать главный труд, «Доказательство абсурдности законо‑
дательства»: он «в связной дидактической форме» покажет, что «все за‑
конодательство, которое, разумеется, включает и государство, основано
на ложных допущениях»46.
К сожалению, Годскин не завершил эту работу и вообще больше ни‑
чего не опубликовал. Когда он умер в 1869 г. в возрасте 82 лет, этот чело‑
век, некогда пользовавшийся большой известностью, не удостоился ни
единого некролога в лондонских газетах. Но, так или иначе, мы, несом‑
ненно, знаем достаточно, чтобы со всей определенностью сказать: этот
индивидуалист ни в каком отношении не был ни социалистом, ни даже
последователем Рикардо (несмотря на возвеличение труда, которое ока‑
зало влияние на Маркса).
12.9. ПРИМЕЧАНИЯ
1. По меткому замечанию Грея, «необразованному и невежественному посторон‑
нему человеку диалектика часто кажется просто забавой, позволяющей видеть
в каждом ходе маятника воплощение великого философского принципа» (Ale‑
xander Gray, The Socialist Tradition (London: Longmans, Green, 1947), p. 300).
2. См.: Igor Shafarevich, The Socialist Phenomenon (New York: Harper & Row,
1980), p. 210 .
3. Ludwig von Mises, Theory and History (1957, Auburn, Ala.: Mises Institute, 1985),
pp. 111—112 .
4. Ibid., pp. 109—110 .
5. В «Нищете философии» Маркс резко порицает Прудона именно за то, что тот
считал появление машин и механизмов следствием разделения труда.
6. См.: M. M. Bober, Karl Marx’s Interpretation of History (2nd rev. ed., Cambridge,
Mass.: Harvard University Press, 1948), p. 9.
7. John Plamenatz, German Marxism and Russian Communism (New York: Long‑
mans, Green & Co., 1954), p. 29.
8. Ibid., p. 27.
9. Ключевым принципом марксизма считал технологическую монокаузальность
основоположник русского марксизма Георгий Плеханов в своей работе «К раз‑
витию монистического взгляда на историю» (1894). Ср.: David Gordon, Critics of
474
12.9. Примечания
Marxism (New Brunswick, MJ: Transaction Books, 1986), p. 22. О критике марксиз‑
ма‑плехановизма см.: Leszek Kolakowski, Main Currents of Marxism (Oxford: Ox‑
ford University Press, 1981), pp. 340—342.
10. Mises, op. cit., note 3, p. 126 .
11. David Gordon, ‘Mises Contra Marx̓, The Free Market, 5 (July 1987), pp. 2—3.
12. Другую концепцию идеологической доктрины Маркса («полилогизм»), соглас‑
но которой каждому экономическому классу присуща особая структура логиче‑
ского мышления, Мизес опровергает в работе: Ludwig von Mises, Human Action
(New Haven, Conn.: Yale University Press, 1949), pp. 72—91 .
13. В первом разделе «Манифеста Коммунистической партии» — «Буржуа и про‑
летарии» Маркс и Энгельс постоянно смешивают понятия «каста» и «класс», т.е.
понимают класс двояко: как привилегированную группу и как группу индивиду‑
умов на свободном рынке. «В предшествующие исторические эпохи мы находим
почти повсюду полное расчленение общества на различные сословия — целую
лестницу различных общественных положений. В Древнем Риме мы встреча‑
ем патрициев, всадников, плебеев, рабов; в Средние века — феодальных господ,
вассалов, цеховых мастеров, подмастерьев, крепостных, и к тому же почти в ка‑
ждом из этих классов — еще особые градации» [т.е. классы как касты]. Однако
«вышедшее из недр погибшего феодального общества современное буржуазное
общество… только поставило новые классы, новые условия угнетения и новые
формы борьбы на место старых» [незамеченный переход от кастово‑классовых
условий к условиям свободного рынка].
14. В 1870‑е гг. Маркс создал у Энгельса впечатление, что упорно и постоянно тру‑
дится над вторым и третьим томами «Капитала». После смерти Маркса Энгельс
с удивлением обнаружил, что с 1867 г. Маркс фактически не прикасался к руко‑
писи и, стало быть, откровенно лгал своему другу и покровителю. См.: W. O. Hen‑
derson, The Life of Friedrich Engels (London: Frank Cass, 1976), II, p. 563.
15. О влиянии Рикардо на марксистскую теорию классов речь пойдет ниже.
16. Вот мнение видного оппонента Маркса в ХХ в. Людвига фон Мизеса:«Теория,
утверждающая неразрешимость классовых конфликтов, поступает нелогично,
когда делит общество только на три или четыре класса. Доведенная до логиче‑
ского конца, эта теория должна была бы дробить общество на группы с общими
интересами до тех пор, пока не выделились бы группы, члены которых выполня‑
ют одни и те же функции. Недостаточно разделить собственников на землевла‑
дельцев и капиталистов. Дифференциация должна продолжаться до тех пор, по‑
ка не будут вычленены такие группы, как производители хлопковой пряжи та‑
кого‑то номера, или производители черной козлиной кожи, или легкого светлого
пива… Никакой определенный интерес не соединяет владельцев земли, пригод‑
ной к возделыванию, владельцев лесов, виноградников, рудных месторождений
или участков городской земли… Также не существует общего интереса и у про‑
дающих труд. Однородный труд так же абстрактен, как и универсальный ра‑
ботник. Труд прядильщика отличен от туда шахтера и от труда доктора… Да и
неквалифицированный труд тоже не однороден. Подметальщик улицы — не то
же, что носильщик» (Ludwig von Mises, Socialism: An Economic and Sociological
Analysis (4th ed., Indianapolis: Liberty Classics, 1981), pp. 300—301 ).
475
404
ГЛАВА 12. Система Маркса, I: исторический материализм и классовая борьба
405
17. Цит. по: James Bland Briscoe, ‘Saint‑Simonianism and the Origins of Socialism in
France, 1816—1832’ (doctoral dissertation in history, Columbia University, 1980),
p. 59.
18. Трудно не согласиться с оценкой Сен‑Симона, которую Александр Грей заим‑
ствовал у французского критика и историка литературы Эмиля Фаге: «Сен‑Си‑
мон — редкий образец непоследовательности в жизни, непоследовательности
в характере и непоследовательности в конкретных идеях, сочетавшейся с неиз‑
менностью его главных убеждений» (Gray, op. cit., note 1, p. 160n).
19. См.: F. A. von Hayek, The Counter‑Revolution of Science (Glencoe, Ill.: The Free
Press, 1952), p. 158 .
20. Ibid., p. 159 .
21. James Billington, Fire in the Minds of Men: Origins of the Revolutionary Faith (New
York: Basic Books, 1980), p. 225.
22. Ralph Raico, ‘Classical Liberal Exploitation Theory: A Comment on Professor Lig‑
gio’s Paper̓, The Journal of Libertarian Studies, 1 (Summer 1977), p. 179.
23. Alexis de Tocqueville, Recollections, ed. by J. P. Mayer and A. P. Kerr (Garden City,
New York: Doubleday & Co. 1970), p. 5.
24. Raico, op. cit., note 22, pp. 179—180. Странным образом профессор Такер превоз‑
носит «18 брюмера» как «поистине мастерское» применение понятия классовой
борьбы и материалистической концепции истории. Но разве эта работа не явля‑
ется примером чем‑то совершенно противоположного? См.: Robert C. Tucker (ed.),
The Marx‑Engels Reader (2nd ed., New York: W. W. Norton, 1978), p. 594.
25. Raico, op. cit., note 22, p. 180.
26. Ibid., p. 180, 183n4.
27. Ibid., p. 180.
28. Mises, op. cit., note 16, p. 292 . В примечании к данно‑
му месту Мизес указывает, что цитированный текст отсутствовал в первом изда‑
нии первого тома «Капитала» 1867 г. и был включен Марксом только во француз‑
ское издание 1873 г.; эта вставка, скорее всего, связана с изменением теоретиче‑
ского подхода в третьем томе «Капитала», опубликованном посмертно.
29. Gray, op. cit., note 1, p. 271.
30. Из «Вознагражденного труда» («Labour Rewarded»). См.: Gray, op. cit., note 1,
p. 276.
31. Ibid., p. 290n.
32. Ibid., p. 294.
33. Ibid., pp. 294—295.
34. Цит. по: G. D. H. Cole, Socialist Thought: The Forerunners, 1789—1850 (London:
Macmillan, 1959), p. 137.
35. Gray, op. cit., note 1, p. 287.
36. См.: Joseph Dorfman, The Economic Mind in American Civilization, 1606—1865
(New York: Viking Press, 1946), II, p. 688.
37. Ibid., p. 689.
38. Цит. по: Elie Halevy, Thomas Hodgskin (London: Ernest Benn, Ltd, 1956), p. 30.
476
12.9. Примечания
39. Ibid., p. 31.
40. Gray, op. cit., note 1, p. 278.
41. Piercy Ravenstone, A Few Doubts as to the Correctness of Some Opinions Generally
Entertained on the Subjects of Population and Political Economy (London, 1821).
42. Halevy, op. cit., note 38, pp. 89n—90n. Рэвенстоун явно не принадлежал к социа‑
листам. Вероятнее всего, за этим псевдонимом скрывался либо преподобный Эд‑
вард Эдвардс, правоверный тори из англиканской церкви, либо Ричард Паллер,
тоже тори и сын президента Компании Южных морей, созданной тори ради фи‑
нансовых спекуляций. Цель Рэвенстоуна, несомненно, состояла в том, чтобы на‑
нести сильный удар капитализму и свободному рынку руками одного из их ста‑
ринных врагов из стана тори — апологетов этатизма и сильного правительства.
43. Gray, op. cit., note 1, p. 282.
44. Ibid., p. 280. Грей, приверженец австрийской школы, не без иронии замечает
о своих коллегах‑австрийцах: «Даже правоверного экономиста наших дней, вос‑
питанного на “Сказках Венского леса”, вполне можно простить, если его вера по‑
шатнется, когда ему предложат уподобить ценовую систему персту Божьему».
45. Halevy, op. cit., note 38, pp. 148—149.
46. Ibid., p. 164.
Г л а ва 1 3
СИСТЕМА МАРКСА,
II: ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ
КАПИТАЛИЗМА И ЕЕ НЕИЗБЕЖНЫЙ КРАХ
13.1. ТРУДОВАЯ ТЕОРИЯ ЦЕННОСТИ
409
Как мы уже говорили, Маркс, удаленный в Англии от политических и,
возможно, революционных баталий, посвятил оставшиеся годы своей
жизни поиску механизма, с помощью которого экономическая система
капитализма неминуемо и неотвратимо приведет саму себя к револю‑
ционному свержению. Кратко говоря, Маркс искал механизм, благода‑
ря которому капиталистический класс будет экспроприирован револю‑
ционным пролетариатом, а затем наступит очередь различных стадий
коммунизма.
Ключевой элемент этого механизма Маркс нашел в трудовой теории
ценности Рикардо и в концепции рикардианских социалистов, согласно
которой труд является определяющим фактором ценности, а прираще‑
ние капитала, или прибыль, — «прибавочной ценностью», изымаемой
капиталистом из созданного работником продукта. Поскольку «капи‑
тал» — это всего лишь «замороженный труд», любой возможный вклад
в конечный продукт так или иначе есть следствие труда.
Но чтобы прийти к трудовой теории ценности, т.е. теории ценности,
основанной на количестве рабочего времени, Маркс в своем основопо‑
лагающем труде «Капитал» должен был дезавуировать другие, субъ‑
ективные, факторы, притязающие на определение ценности. Также
он должен был доказать, что ценность неким образом овеществляет‑
ся в продукте (продукте, естественно, материальном, поскольку Маркс,
как и Смит, считал нематериальные услуги «непроизводительными»).
Эту двойную задачу он попробовал решить в самом начале первого тома
«Капитала», и способ, к которому он прибег, говорит о многом.
Маркс начинает «Капитал» с рассуждения о «товаре», предмете (как
мы уже говорили, это материальная субстанция), который обладает
свойством удовлетворять человеческие потребности. Как и Рикардо, он
выносит за скобки нематериальные услуги и не останавливается на цен‑
ности невоспроизводимых продуктов, для которых невозможно устано‑
вить постоянные производственные затраты. Подобно Рикардо, Маркс
начинает с необходимости полезности, но, как и его наставник, быстро
отвлекается от этого фундаментального обстоятельства как малозначи‑
478
13.1. Трудовая теория ценности
мого или вовсе незначимого для объяснения «меновой ценности» — про‑
порции, в которой товары обмениваются друг на друга на рынке. Таким
образом, как это было у Смита и Рикардо, потребительная ценность и
меновая ценность, или цена, оказываются разделенными. Как же в та‑
ком случае объяснить меновую ценность? Как объяснить пропорции,
в которых товары обмениваются друг на друга на рынке?
Затем Маркс говорит, что на первый взгляд меновые ценности ка‑
жутся относительными, что они колеблются во взаимном отношении и
поэтому продукт не обладает объективным «внутренним свойством»,
которое определяет его ценность. Маркс желает исправить эту предпо‑
лагаемую ошибку. Вот принципиально важное место: «Возьмем, далее,
два товара, например пшеницу и железо. Каково бы ни было их мено‑
вое отношение, его всегда можно выразить уравнением, в котором дан‑
ное количество пшеницы приравнивается известному количеству же‑
леза, например: 1 квартер пшеницы = Х центнерам железа. Что говорит
нам это уравнение? Что в двух различных вещах — в 1 квартере пшени‑
цы и в Х центнерах железа — существует нечто общее равной величи‑
ны. Следовательно, обе эти вещи равны чему‑то третьему, которое само
по себе не есть ни первая, ни вторая из них. Таким образом, каждая из
них, поскольку она есть меновая ценность, должна быть сводима к это‑
му третьему… к чему‑то общему для них, большие или меньшие коли‑
чества чего они представляют»1.
Так Маркс совершает критическую ошибку в самом начале изложе‑
ния своей системы. Тот факт, что два товара обмениваются друг на дру‑
га в определенной пропорции, не означает, что они тем самым «равны»
по ценности и их меновое отношение «можно выразить уравнением». Со
времен Буридана и схоластики мы знаем: две вещи обмениваются одна
на другую только потому, что, с точки зрения двух участников обмена,
они неравноценны. Субъект А отдает предмет Х субъекту В в обмен на
предмет Y потому, что предпочитает предмет Y предмету Х, а субъект В,
напротив, предпочитает предмет Х предмету Y. Знак равенства искажа‑
ет эту картину. Если бы два товара, Х и Y, действительно обладали рав‑
ной привлекательностью, с точки зрения потенциальных участников об‑
мена, то чего ради тому и другому тратить время и терпеть неудобства,
совершая ненужный обмен? Маркс сосредоточился на «товаре», и это
сразу сбило его с пути, поскольку дело не в самом предмете, не в самом
материальном объекте, а в действующих индивидуумах, которые совер‑
шают обмен и решают, стоит заключить сделку или нет.
Но если нет равенства по меновой ценности, тогда, безусловно, нет
и ничего «третьего», к чему эти ценности должны сводиться. К первой
ошибке Маркс добавляет еще одну, утверждая, что если есть равенство
ценности, то неизбежно существует некая третья осязаемая вещь, кото‑
рой эти ценности должны быть равны и которой могут измеряться. Од‑
нако нет никакого основания для этого скачка от равенства ценностей
к измерению с помощью объективной третьей вещи; подразумеваемое
479
410
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
411
и ошибочное допущение состоит в том, что «ценность» есть такая же
объективная величина, как вес или длина, и может быть научно измере‑
на по некоему третьему, внешнему, стандарту.
Совершив две вопиющие и фатальные ошибки в одном абзаце, Маркс
неумолимо влечется этой логикой к столь же ошибочному заключению.
Он голословно утверждает, что полезность не может иметь никакого от‑
ношения к меновой ценности (что принципиально важно для его цели),
и заявляет, что потребительные ценности не имеют ничего общего с ме‑
новыми ценностями, или ценами. Это означает, что все реальные свой‑
ства вещей, их содержание, их разнообразные качества и т.д. отрывают‑
ся от их ценности и не могут иметь к ней никакого отношения. Исключив
из рассмотрения все реально наличные свойства вещей, Маркс понево‑
ле оставляет себе лишь товары как воплощение чистых, абстрактных и
одинаковых часов работы, овеществленное в продукте количество яко‑
бы однородных рабочих часов.
Маркс, конечно, понимает, что такой подход сопряжен с большими
проблемами. Главный теоретический вопрос таков: следует ли предпо‑
лагать, что рынок покроет затраты, огромное количество рабочего вре‑
мени, требующегося для изготовления продукта устаревшими метода‑
ми? Книга может быть напечатана, а может быть переписана от руки;
будет ли рынок платить за огромное количество рабочих часов, необхо‑
димое для изготовления рукописных копий? Возместит ли рынок рас‑
ходы на перевозку товаров по суше, более значительные по сравнению
с доставкой морем? Эти неудобные вопросы Маркс обходит с помощью
понятия «общественно необходимого» рабочего времени. Ценность то‑
вара определяется не всем затраченным на его производство или ове‑
ществленным в производстве рабочим временем, а только таким ра‑
бочим временем, которое «общественно необходимо». Но это, конечно,
увертка, подменяющая ответ утверждением, которое само нуждается
в доказательстве. Рыночная ценность определяется исключительно ко‑
личеством «общественно необходимого» рабочего времени. Но что зна‑
чит «общественно необходимое»? Все, что рынок сочтет таковым. Сле‑
довательно, ключевым элементов объяснения рыночной ценности ока‑
зываются решения рынка, т.е. сами рыночные ценности.
Затем Маркс еще сильнее осложняет свое положение: он определя‑
ет «общественно необходимое рабочее время» как время, которое «тре‑
буется для изготовления какой‑либо потребительной стоимости при на‑
личных общественно нормальных условиях производства и при среднем
в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда»2. Здесь вста‑
ет следующая проблема: как вместить множество различных трудовых
свойств и умений в один однородный, абстрактный «рабочий час»? Здесь,
получив намек от Рикардо, Маркс вводит понятия «средний» и «нормаль‑
ный». Все усредняется. Но каким образом получается это среднее? Оно
достигается путем соизмерения, при котором высококвалифицирован‑
ный, исключительно производительный труд приравнивается к больше‑
480
13.1. Трудовая теория ценности
му количеству единиц рабочего времени, чем труд неквалифицирован‑
ного работника. Но кто решает, что чего стоит? И вновь Маркс в своей
обычной манере подменяет посылку выводом. Он признает, что рынок,
его относительные цены и ставки заработной платы как раз и определяют
сравнительную весомость труда, т.е. определяют, какой труд более про‑
изводителен или выше качеством и в какой мере по сравнению с другими
видами труда. Итак, рыночные значения ценности, цен и производитель‑
ности указываются как детерминанты этих же самых ценностей и цен3.
13.2. НОРМЫ ПРИБЫЛИ
И «ПРИБАВОЧНАЯ ЦЕННОСТЬ»
Маркс продолжает развивать свою схему в духе рикардианских со‑
циалистов. Однако, в отличие от Рикардо, земля и рента у него просто
включаются в «капитал», поскольку все земли так или иначе созданы
человеческим трудом, а значение земли феодализма предположитель‑
но исчезает по мере развития капитализма. Поэтому нет необходимости
рассматривать или объяснять ценность земельных участков и их цены.
Таким образом, при капитализме остаются два основных класса: одно‑
родный рабочий класс, пролетариат, и «капиталисты». (Как у Смита и
Рикардо, предприниматели в этой схеме отсутствуют, и все находится
в медленно меняющемся состоянии долгосрочного равновесия.) Но цен‑
ности товаров суть единственные плоды затрат рабочего времени. Ка‑
питалисты с помощью принуждения, в силу навязанных ими отношений
собственности извлекают «прибыль» из продукта «эксплуатируемых»
рабочих. Эта прибыль представляет собой «прибавочную ценность»,
ценность, изымаемую капиталистами из всей произведенной ценности.
Прибыль, считал Маркс, извлекается только из эксплуатируемо‑
го труда; это прибавочная ценность, образующаяся сверх той заработ‑
ной платы, которая необходима для поддержания существования рабо‑
чих. С другой стороны, прибыль не имеет никакого отношения к объему
вложенного капитала, ведь капитал — это всего лишь мертвая материя,
накопленный или замороженный труд, который поэтому уже нельзя
«эксплуатировать», чтобы получать текущую прибыль4. Таким образом,
только «живой» труд может служить источником прибыли капиталиста.
Но если вся прибыль извлекается исключительно из труда, это значит,
что любое накопление капитала неизбежно снижает норму прибыли,
получаемой капиталистом. Представим ситуацию, когда не использует‑
ся никакой капитал, или, по терминологии Маркса, «постоянный» капи‑
тал5, и инвестиции осуществляются лишь в форме «переменного капи‑
тала», идущего на заработную плату. Предположим, что производствен‑
ная прибыль составляет 100 долларов, а весь переменный капитал, или
фонд заработной платы, составляет 1000 долларов. Тогда норма прибы‑
ли составит 10%. Допустим теперь, что сделаны инвестиции основного
481
412
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
413
капитала в размере 1000 долларов. Общий объем инвестиций в этом слу‑
чае составит 2000 долларов, но, поскольку прибыль извлекается толь‑
ко из труда, она по‑прежнему составит 100 долларов, а норма прибыли
опустится до 5%.
Но чем же определяется уровень заработной платы, количество денег,
которое капиталистический класс неохотно выделяет рабочим? Здесь
на сцене появляются Мальтус и железный закон заработной платы; они
утверждают, что заработная плата во все времена тождественна сред‑
ствам, необходимым для поддержания существования. Маркс, естест‑
венно, поспешил освободить будущую коммунистическую утопию от
всех мальтузианских проблем и объявил, что выводы Мальтуса и же‑
лезный закон действительны только для капитализма, но, безусловно,
не будут иметь силы при коммунизме.
Следует подчеркнуть, что железный закон играет принципиально
важную роль во всей системе Маркса. С точки зрения Маркса, ценность
и цена каждого товара определяются издержками, т.е. количеством ра‑
бочего времени, вложенным в его производство. Маркс считал, что на
рынке капиталисты оплачивают рабочим «ценность их рабочей силы»;
под этой последней он понимал, конечно, не производительность или
предельную производительность, а «стоимость» производства и поддер‑
жания труда, т.е. изержки, или количество рабочего времени, необходи‑
мые для снабжения рабочих средствами к существованию6.
Профессор Конвэй в своем в целом превосходном критическом об‑
зоре марксизма утверждает, что теория прибавочной ценности не ну‑
ждается в железном законе заработной платы, поскольку капитали‑
сты могут изымать некоторую прибавочную ценность даже в том слу‑
чае, если заработная плата рабочих выше прожиточного минимума. Все
верно, за исключением лишь того, что в этом случае заработная плата
в марксистской системе оказывается неопределенной и исчезает всякое
основание считать, что прибавочная ценность вообще существует или
хотя бы играет заметную роль в экономике. Кроме того, если заработ‑
ная плата не ограничена прожиточным минимумом, существование ра‑
бочих при капитализме может быть не таким уж и жалким. А если так,
будет ли у рабочих сильный стимул к революционному свержению ка‑
питализма, которое Маркс объявил неизбежным? Ведь в «Манифесте
Коммунистической партии» Маркс и Энгельс со всей определенностью
утверждали, что средняя заработная плата — это всегда «минимальная
заработная плата, т.е. то количество средств к существованию [Lebens‑
mittel], которое абсолютно необходимо [notwendig] для простого поддер‑
жания существования рабочего в качестве рабочего. Поэтому того, что
наемный рабочий получает за свой труд, хватает лишь на продолже‑
ние самого существования и его воспроизведение»7, 8. А Энгельс в сво‑
ей поздней работе «Анти‑Дюринг» (1878) утверждает, что крупное про‑
мышленное производство «ограничивает внутреннее потребление масс
полуголодным существованием».
482
13.2. Нормы прибыли и «прибавочная ценность»
Таким образом, в концепции Маркса присутствуют неразрешимые
проблемы. Его теория подразумевает, что, поскольку прибыль получа‑
ется только за счет эксплуатации труда, в отраслях с большим основным
капиталом нормы прибыли ниже, чем в тех, где главное значение име‑
ет сам труд. Однако даже сам Маркс был вынужден признать, что рынок
не подтверждает эту теорию. На рынке, как хорошо было известно еще
Смиту и Рикардо, существует тенденция к уравниванию норм прибыли
во всех отраслях. Но как это возможно, если в тех отраслях, где основ‑
ное значение имеет сам труд, а не средства производства, нормы прибы‑
ли должны быть выше — неизбежно и постоянно?
Здесь в схеме Маркса зияет самая заметная брешь. Маркс призна‑
вал, что в реальной действительности нормы прибыли явно тяготеют
к выравниванию (или, как называл это он сам, к «средней норме прибы‑
ли») и что реальные цены, или меновые ценности, на капиталистическом
рынке складываются не на основании затраченного количества труда.
Маркс понимал серьезность проблемы и обещал решить ее в очередном
томе «Капитала», но решал ее всю оставшуюся жизнь без всякого ре‑
зультата — в первую очередь, видимо, потому, что рано прекратил рабо‑
ту над «Капиталом» и сам не выпустил больше ни одного тома. В первом
издании своего великого труда «История теорий капитала и процента»,
опубликованного в год смерти Маркса (1884), выдающийся австрийский
экономист Ойген фон Бём‑Баверк, критикуя Маркса, указал: «Маркс
осознал, что здесь имеется явное противоречие, и ради спасения своей
концепции счел необходимым пообещать разрешить его впоследствии.
Но это обещание не было выполнено и не могло быть выполнено»9.
Впоследствии Бём‑Баверк отметил, что растущий легион адептов
Маркса продолжал пребывать в уверенности, что их учитель в конце
концов сможет ликвидировать этот тяжкий и, по видимости, неустра‑
нимый дефект марксистской системы10. Затем в предисловии ко вто‑
рому, посмертно изданному тому «Капитала» Энгельс игриво и немно‑
го по‑детски объявил, что в следующем томе Маркс непременно решит
злополучную проблему нормы прибыли и ценности, и пригласил всех
марксистских и прочих экономистов принять участие в своего рода при‑
зовом конкурсе: отгадать, какой выход найдет Маркс из этого на первый
взгляд неразрешимого противоречия. В течение девяти лет, вплоть до
выхода последнего, третьего тома «Капитала», неожиданно большое ко‑
личество экономистов попробовало свои силы в этой игре. В предисловии
к долгожданному третьему тому, опубликованному в 1894 г., Энгельс за
год до своей смерти с торжеством заявил, что ни один экономист не за‑
служил приза11. Таким образом, Энгельс повел себя гораздо беспечнее,
чем Маркс, когда обратился к публике и возвестил о «решении», которое
Маркс явно не считал возможным обнародовать12.
Через два года после выхода третий том подвергся детальной унич‑
тожающей критике в обширной рецензии Бём‑Баверка «К завершению
марксистской системы»13. И по прошествии столетия сокрушительный
483
414
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
разгром третьего тома, а следовательно, и всей марксистской системы
остается окончательным и бесповоротным. В сфере профессиональной
экономической теории вердикт Бём‑Баверка сразу стал пользоваться
безоговорочным авторитетом и с тех пор сохраняет его, успешно выпол‑
няя роль прививки от марксистского вируса и, несомненно, от трудовой
теории ценности — по крайней мере для экономистов. К сожалению, ар‑
гументы Бём‑Баверка были слишком специальными, чтобы приобрести
большое влияние вне среды профессиональных экономистов, и с тех пор
марксизм оказался чрезвычайно привлекательным для многих социоло‑
гов, историков, литераторов и прочих интеллектуалов, как правило сла‑
бо разбирающихся в экономике.
Если взять самое главное, Бём‑Баверк предельно четко формули‑
рует принципиальное внутреннее противоречие марксистской теории:
Маркс утверждал, что товары обмениваются на рынке пропорционально
количествам овеществленного в них труда (т.е. их ценность определена
количеством необходимых для производства рабочих часов), и вместе
с тем признавал, что нормы прибыли на все товары тяготеют к урав‑
ниванию. Но если первое положение верно, нормы прибыли должны не‑
изменно снижаться пропорционально капиталоемкости и повышаться
пропорционально трудоемкости производства. Маркс обещал справить‑
ся с этим неразрешимым противоречием в третьем томе и примирить
два несовместимых положения.
В своей рецензии Бём‑Баверк показал, что предложенное Марксом
«решение» — это лишь видимость и что на самом деле он фактически
признал свое поражение, т.е. признал, что на капиталистическом рынке
нормы прибыли примерно одинаковы, а потому цены формируются не
пропорционально количеству рабочего времени, затраченного на про‑
изводство товаров, и не определяются этим временем. Действительно,
Маркс просто взял стандартную теорию Рикардо и признал, что цены
реально определяются издержками (или, в терминах Маркса, «ценами»)
на производство плюс средняя норма прибыли. Таким образом, Маркс,
делая вид, что спас свою теорию рассуждениями о том, как конкурен‑
ция превращает «ценности в цены производства», фактически полно‑
стью отказался от трудовой теории ценности, тем самым похоронив всю
свою систему.
Затем Бём‑Баверк переходит к систематической критике всевоз‑
можных попыток Маркса защитить свою позицию, включая несуразное
утверждение, что «совокупная ценность» равна совокупным ценам всех
товаров.
Весьма поучительно посмотреть, какова была реакция марксистов на
третий том «Капитала» и критику Бём‑Баверка, которая выявила прин‑
ципиальные внутренние противоречия их системы. Очень часто они реа‑
гировали как служители религиозного культа, а не как честные ученые:
когда их систему уличали в вопиющих ошибках, в противоречиях или
ложных предсказаниях, они спасали ее путем подтасовок, т.е. утверж‑
484
13.2. Нормы прибыли и «прибавочная ценность»
дали, что теория говорила совсем о другом и предсказано было тоже со‑
всем другое. Похожим образом очень популярная в начале 1840‑х гг. сек‑
та миллеритов уверенно назвала точный день Второго пришествия Ии‑
суса в 1843 г. Когда в указанный срок этого не произошло, миллериты
в типичной для них манере признали небольшую неточность в своих
вычислениях и отложили счастливый день на несколько месяцев. Когда
Иисус вновь не снизошел, большинство последователей Миллера поки‑
нули его, но некоторые самые упорные изменили условия явления и ста‑
ли утверждать, что на самом деле Иисус явился в назначенный срок, но
невидимым образом, а зримая часть Второго пришествия еще впереди
(из этой небольшой группы возникла секта Адвентистов Седьмого дня).
Так и запасной позицией марксистов было абсолютно ложное утвержде‑
ние, будто Маркс никогда не говорил, что определенная трудом ценность
определяет рыночные цены или как‑то на них воздействуют. Маркса,
заявляли они, не интересовали такие мелочи, как рыночные цены; его
создаваемая количеством труда «ценность» просто каким‑то таинствен‑
ным образом овеществлялась в рыночных товарах и, по всей вероятно‑
сти, не имела решительно никакого отношения к реальному миру ры‑
ночного капитализма.
Так, Пол Суизи уверял, что Маркс вообще не занимался ценами, а за‑
нимался тем, что «сейчас можно назвать экономической социологией»14.
Дж. Д. Коул в книге «Что на самом деле имел в виду Маркс» попытал‑
ся показать, что, с точки зрения Маркса, в отличие от других экономи‑
стов, ценность никак не влияет на цены, а по определению является ко‑
личеством рабочего времени, овеществленного в продукте. Александр
Грей подверг Коула справедливой и разгромной критике:
Тождество ценности и овеществленного труда, несомненно, было тем,
что, как считал Маркс, он доказал (и что, таким образом, нуждалось
в доказательстве) на первых страницах «Капитала»… Если тожде‑
ство ценности и труда есть лишь утверждение и допущение, то мы,
по крайней мере, знаем, какое значение Маркс вкладывает в поня‑
тие «ценность». Но в данном случае мнимое доказательство во ввод‑
ной главе — это пустое место, поскольку нечто просто утверждается,
но никак не доказывается. И выходит, что весь «Капитал», построен‑
ный на произвольном утверждении, которое якобы является выво‑
дом, — это пример тщетного хождения по кругу, даже более тщетного,
чем считали возможным самые критичные критики. Если же, напро‑
тив, тождество ценности и труда есть предмет доказательства, а не
утверждения, тогда нам остается лишь догадываться, что Маркс по‑
нимал под «ценностью»15.
Большинство официальных марксистов воспользовались этой лазей‑
кой и спасали трудовую теорию ценности путем объявления ее незначи‑
мой. Единственной полномасштабной попыткой опровергнуть Бём‑Ба‑
верка стала работа австрийского марксиста Рудольфа Гильфердин‑
га (1877—1941) «Критика Маркса у Бём‑Баверка»; она вышла в 1904 г.,
485
415
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
416
а в 1920 г. появился английский перевод. Апология Гильфердинга пол‑
на грубых подтасовок, ибо утверждает, в частности, что Маркс не считал
ценности детерминантами цен. Показательно, что друг Гильфердинга и
тоже видный австрийский теоретик марксизма Отто Бауэр признал, что
Гильфердинг никогда по‑настоящему не понимал суть проблемы. Бауэр
записался на семинар Бём‑Баверка в Венском университете, чтобы бли‑
же ознакомиться с его доводами и попытаться опровергнуть его крити‑
ку. Но в итоге Бауэр отказался от этого намерения, фактически признав,
что марксистская трудовая теория ценности недоказуема16. Большинство
современных теоретиков марксизма считают трудовую теорию ценности
большой головной болью, а самые продвинутые марксисты совершенно
отказались от нее, хотя, к сожалению, не отказались от системы, прин‑
ципиально важной и необходимой частью которой эта теория является17.
Любопытным примером апологии марксизма является книга, широко
и неуемно разрекламированная как критика марксизма, — «Марксизм»
профессора Томаса Соуэлла. Он воспроизводит позицию Гильфердинга,
добавляя к ней собственные ошибки. Соуэлл порицает Бём‑Баверка за
«постоянное непонимание» Маркса в тех местах, где дотошный Бём‑Ба‑
верк как раз прекрасно его понимал, и вслед за Гильфердингом ошибоч‑
но заявляет, что Бём‑Баверк и другие критики были неправы, считая,
что Маркс отождествлял «ценность» с ценами. Между тем Бём‑Баверк и
другие хорошо знали, что у Маркса созданная трудом «ценность» пред‑
положительно определяет меновую ценность, или цены, но не тождест‑
венна ей. Странно также, что автор, усиленно порицающий известных
экономистов, которые писали о марксистской экономической теории, но
ни разу не цитировали Маркса, сам во всеуслышание заявил, что Маркс
«нигде не упоминает о теории ценности — вопреки многочисленным и
ничем не подкрепленным утверждениям в исследовательской литера‑
туре». Как указывает автор рецензии на книгу Соуэлла, такое упомина‑
ние легко можно найти в третьем томе «Капитала»18.
Хотя правоверные марксисты, естественно, не признают этого, запас‑
ная позиция Гильфердинга, спасающая уравнивание прибыли в реаль‑
ном мире, достигает своей цели дорогой ценой — за счет отказа от тру‑
довой теории ценности или, что то же самое, за счет сохранения ее в виде
пустой и ничего не значащей оболочки. Но если трудовой теории ценно‑
сти нет, тогда нет и прибавочной ценности, нет эксплуатации, и у проле‑
тариата нет никакой причины восставать против системы, при которой
его продукт отнюдь не подвергается систематической конфискации ка‑
питалистическим классом.
Самым интересным и ярким образцом пламенного марксиста, кото‑
рый вел себя достойно, когда сталкивался с вопиющими противоречия‑
ми между первым и третьим томами «Капитала», был итальянский эко‑
номист Акилле Лориа (1857—1943). Первый том он назвал «образцовой
работой, в которой все великолепно, все несравненно и чудесно». А вот
третий том он воспринял как тяжкий, смертельный удар по собствен‑
486
13.2. Нормы прибыли и «прибавочная ценность»
ной системе Маркса. Лориа даже не нужно было дожидаться критики
Бём‑Баверка. В своей рецензии на третий том он назвал его не «решени‑
ем», а «мистификацией», «русским походом» [Наполеона] марксистской
системы, «полнейшим теоретическим банкротством», «научным само‑
убийством» и «полнейшим отказом от своего учения»19.
Предоставим Александру Грею сказать последнее, проницательное и
ироничное, слово о теории ценности Маркса:
Следить за тем, как Бём‑Баверк или [Х. У. Б.] Джозеф препариру‑
ют Маркса, — это сомнительное удовольствие, поскольку пишут они
скучно и настолько дотошны, что цепляются даже к значению слов,
не понимая, что действительно подразумеваемое Марксом [Коул] не
имеет никакой связи с его подлинными словами. А следить, как интер‑
претируют Маркса его друзья, — это удовольствие уже совсем друго‑
го рода. Совершенно очевидно, что никто из них не знает, что на самом
деле думал Маркс; у них есть существенные сомнения по поводу то‑
го, что он говорил, и есть даже подозрение, что сам Маркс не понимал,
что делает. В частности, никто не может объяснить нам, что Маркс
разумел под «ценностью». Более того, за всеми этими гаданиями об‑
наруживается нечто удивительное, нечто, можно сказать, совершен‑
но небывалое. С одной стороны, «Капитал» — трехтомный труд, изла‑
гающий теорию ценности в ее разнообразных приложениях. С другой
стороны, Маркс ни разу не снисходит до объяснения того, что он по‑
нимает под «ценностью»; соответственно, каждому, перед кем разво‑
рачивается этот свиток длиной с 1867 г. по 1894 г., приходится уяснять
это самостоятельно. И никто не знает, к какому миру все это относит‑
ся. Может быть, к миру, в котором писал Маркс? Или к абстрактному,
«чистому» капиталистическому миру, существующему только в воо‑
бражении и больше нигде? [Кроче] Или (сколь бы странным ни пока‑
залось такое предположение) Маркс (возможно, сам того не сознавая)
мыслил категориями средневекового мира? [Вильбрандт] Никто не
знает. Что перед нами — Wissenschaft [наука], лозунги, мифы или ин‑
карнации? Маркс, как говорили, был пророком, и это предположение
в объяснительном плане, видимо, самое работоспособное. Не следу‑
ет подходить к Иеремии или Иезекиилю с мерками, пригодными для
людей менее одухотворенных. Возможно, ошибка мира и большинства
критиков как раз в том и состоит, что они не считали Маркса настоя‑
щим пророком — человеком, стоящим выше логики, говорящим зага‑
дочные и непонятные слова, которые каждый человек может толко‑
вать, как хочет20.
13.3. «ЗАКОНЫ ДВИЖЕНИЯ», I: НАКОПЛЕНИЕ
И ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ КАПИТАЛА
Итак, Маркс сформулировал (по крайней мере, к своему собственному
удовлетворению) трудовую теорию ценности и примирил ее с тенден‑
цией к уравниванию норм прибыли. Но объяснительные законы функ‑
487
417
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
418
ционирования капиталистической системы сами по себе его не слишком
интересовали. Гораздо больше его интересовало то, что он называл «за‑
конами движения» (показательно механистический термин!) капитали‑
стической системы, т.е. ее неотвратимого следования к победе револю‑
ционного коммунизма, которое совершается «с непреложностью законов
природы». Как же и куда обречен был двигаться капитализм?
Важнейшим свидетельством неизбежной участи капитализма явля‑
ется непреложный закон снижения нормы прибыли. Согласно Марксу,
существующая единообразная и усредненная норма обречена на сни‑
жение. У Смита и Рикардо были теории снижения нормы прибыли, обе
выведенные совершенно разными способами и обе ошибочные. По Сми‑
ту, норма прибыли (или процент) определяется запасом капитала; чем
больше капитала накоплено, тем ниже норма прибыли. Напротив, Ри‑
кардо опасался, что землевладельцы будут все больше диктовать эко‑
номике свои условия, по мере того как непрекращающийся рост населе‑
ния заставит обрабатывать даже плохие земли. Количество необходимо‑
го для производства рабочего времени вырастет, а это приведет к росту
номинальной заработной платы и ренты и, соответственно, сильно сни‑
зит прибыль21.
Маркс объясняет снижение нормы прибыли постепенным накоплени‑
ем капитала, но объясняет иначе, чем Смит и Рикардо22. Как мы уже го‑
ворили, капитал, с точки зрения Маркса, — это мертвый груз, не прино‑
сящий капиталисту никакой прибыли. Вся прибыль получается за счет
эксплуатации «живого труда»; поэтому накопление капитала неизбежно
снижает норму прибыли, пропорцию совокупной прибыли по отношению
к совокупному вложению капитала. А поскольку отличительное свойство
капитализма состоит в постоянном накоплении капитала, это означает,
что капитализм обречен на безостановочное снижение нормы прибыли.
Однако, можно спросить, если накопление капитала неумолимо ведет
к снижению прибыли, почему же капиталисты, которые явно стремятся
получать как можно больше прибыли, продолжают накапливать капи‑
тал? Почему они упорно пилят сук, на котором сидят?
Один из марксистских ответов на эту загадку — «конкуренция»; ле‑
нинисты в особенности склонны утверждать, что якобы сравнительно
позднее возникновение «монополистического капитализма» и импери‑
ализма, стремление капиталистов создавать картели или инвестиро‑
вать капитал за границей объясняется желанием преодолеть ужасные
последствия конкуренции23. Но простая апелляция к «конкуренции»
вряд ли может служить ответом. Несомненно, например, что появление
нового открытия или новой отрасли может поначалу приносить очень
высокую прибыль, но стремящиеся к этой прибыли новые конкуриру‑
ющие фирмы в конце концов снизят норму прибыли в данной отрасли.
Однако в краткосрочной перспективе — по крайней мере до установле‑
ния равновесия — эти удачливые капиталисты будут получать высокую,
выше нормального уровня, прибыль. У Маркса же бизнесмен, накапли‑
488
13.3. «Законы движения», I: накопление и централизация капитала
вающий капитал, теряет прибыль на каждом этапе пути, а не просто
в долгосрочной перспективе. Поэтому трудно понять, что вообще застав‑
ляет любого капиталиста на любой стадии стремиться к накоплению.
Окончательный ответ Маркса на эту загадку обманчиво прост: капи‑
талисты, несмотря на неизбежное падение их прибылей в будущем, за‑
нимаются накоплением потому, что к этому их побуждает непреодоли‑
мая иррациональная тяга, или «инстинкт». Такое, с позволения сказать,
объяснение, конечно, ничего не объясняет; вместо объяснения нам пред‑
лагаются эффектно звучащие, но в конечном счете ничего не означаю‑
щие слова «влечение» или «инстинкт». С таким же успехом одно вре‑
мя «объясняли» возникновение сонного состояния после курения опиума
тем обстоятельством, что опиум «действует как снотворное». Обратим
внимание на этот лейтмотив иррациональности, который звучит в пер‑
вом томе «Капитала», когда речь заходит о капиталистическом накопле‑
нии: «Накопляйте, накопляйте! В этом Моисей и пророки! Итак,
сберегайте, сберегайте, т.е. превращайте возможно большую часть при‑
бавочной ценности, или прибавочного продукта, обратно в капитал! На‑
копление ради накопления, производство ради производства»24.
Но не ради прибыли! Похожая тема звучит в ранней работе Маркса
«Наемный труд и капитал»: «Это закон, который вновь и вновь сдвига‑
ет буржуазное производство со старого пути и заставляет капитал на‑
прягать производительные силы труда потому, что он уже сделал это…
Этот закон не дает капиталу покоя и постоянно шепчет ему на ухо: “Про‑
должай! Продолжай!”»25.
Маркс и марксисты могли бы, конечно, объяснить обоснованность
накопления капитала другим способом: перейти на запасную позицию
Гильфердинга и признать, что трудовая теория ценности не имеет от‑
ношения к реальному миру. Маркс и впрямь вступил на этот путь, хо‑
тя вместе с тем и твердил о мистической тяге к накоплению «ради само‑
го накопления». Он допускал, что капиталисты‑новаторы поначалу дей‑
ствительно получают прибыль более высокую, чем преобладающая на
рынке единообразная «средняя» норма; за этими пионерами, имеющими
«добавочную прибыль», следуют подражатели и конкуренты, и в конце
концов норма прибыли опускается до уровня равновесия, или до сред‑
него значения. Что же, все верно, и в данном случае реальность вновь
побеждает. Однако за признание реальности вновь приходится платить
слишком высокую цену: ведь если подобный процесс типичен для рынка,
то почему норма прибыли вообще должна снижаться; мало того, почему
это непреложная и необратимая тенденция? Вновь, как в противосто‑
янии Бём‑Баверка и Гильфердинга, марксисты могут сохранить связь
с реальностью только за счет отказа от марксистской системы. К сожа‑
лению, на такую уступку они не идут и продолжают утверждать, что ре‑
альность нужно лишь чуть‑чуть подогнать к истинной теории.
Но какой бы путь ни избирали марксисты, им принципиально важ‑
но сохранить тезис о постоянном накоплении капитала, поскольку лишь
489
419
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
420
благодаря такому накоплению можно повышать производительность и,
в частности, внедрять в экономику технологические новшества. Не сле‑
дует забывать, что именно технологическими новшествами капитали‑
сты роют себе могилу: капиталистическая система и капиталистические
отношения становятся оковами, препятствующими технологическому
развитию. То или иное технологическое достижение, которое капита‑
лизм не сможет использовать (под конец жизни таковым Маркс считал
электричество), послужат искрой, необходимой и достаточной причиной
неизбежного свержения капитализма и перехода власти к «последнему»
историческому классу — пролетариату.
Из тенденции к накоплению капитала и развитию технологий для
Маркса вытекали два неизбежных, с его точки зрения, следствия. Пер‑
вое — это «концентрация капитала», под которой Маркс понимал ес‑
тественную для каждой фирмы тенденцию к укрупнению и росту мас‑
штабов производства26. Разумеется, в современном мире мы наблюда‑
ем многочисленные примеры роста масштабов производства и размеров
фирм. Однако рост этот происходит не в силу непреложного закона. По‑
чему накопление капитала не может находить выражение в увеличе‑
нии количества фирм, а не только в увеличении размера каждой из них?
Ведь, в то время как одни компании действительно растут, другие пре‑
красно себя чувствуют, оставаясь сравнительно небольшими по разме‑
ру и гибкими в этом отношении. Огромные автомобильные заводы Ген‑
ри Форда первое время оставались экономичными и прибыльными; од‑
нако потом, в 1920‑е гг., они стали приносить большие и неизбежные
убытки, поскольку такое крупное производство оказалось неспособным
гибко реагировать на изменения природы и формы потребительского
спроса. И еслиавтомобильные сборочные заводы, как правило, велики,
то заводы и фирмы, производящие узлы и комплектующие, напротив,
обычно невелики. Кроме того, новые и небольшие фирмы часто опере‑
жают гигантов во внедрении новых открытий и технологических нови‑
нок — в той самой области, которая больше всего интересовала Маркса.
Крупные фирмы имеют тенденцию становиться бюрократизированны‑
ми, косными и слишком зависимыми от сложившейся на производстве
традиционной интеллектуальной и финансовой политики. Раз за разом
лишь новые, небольшие фирмы оказываются на переднем крае техноло‑
гического прогресса27.
Если марксистский закон концентрации капитала по большому счету
недействителен, то со следующим утверждением Маркса, «законом цен‑
трализации капитала», дело обстоит даже хуже. Маркс предложил не‑
преложный закон, согласно которому небольшие фирмы в каждой отра‑
сли сходят со сцены и поглощаются все более и более малочисленными
крупными фирмами; одним словом, закон Маркса фиксирует тенденцию
к монополизации производства. Первая причина в том, что конкурен‑
ция «всегда приводит к краху многих мелких капиталистов, чьи капита‑
лы частью переходят в руки победителей, а частью совершенно исчеза‑
490
13.3. «Законы движения», I: накопление и централизация капитала
ют». В качестве второй причины Маркс привел появление акционерных
компаний или корпораций, способных концентрировать в одной органи‑
зации массу мелких капиталов. Однако процессу концентрации, или мо‑
нополизации, могут противодействовать и реально противодействова‑
ли такие явления, как развитие новых технологий (о чем мы уже гово‑
рили) и географическое расширение конкуренции. Так, если отвлечься
от небольших инновационных фирм, которые упомянуты выше, господ‑
ство американской автомобильной Большой тройки было ликвидирова‑
но ростом иностранной (японской, немецкой и т.д.) конкуренции. Далее,
если небольшие «семейные» продовольственные магазины одно время
были вытеснены, то предполагаемая монополизация розничной продо‑
вольственной торговли фирмой A&P в 1930‑х гг. развеялась благодаря
появлению новой системы супермаркетов. Потом и небольшие магази‑
ны вернулись в новой форме — в виде магазинов повседневного спро‑
са, торгующих круглосуточно. В Нью‑Йорке в последние годы крупные
супермаркеты были превзойдены по качеству и ассортименту фруктов
и овощей корейско‑американской сетью семейных круглосуточных ма‑
газинов. В конце XIX — начале ХХ в. монопольное положение амери‑
канской компании Standard Oil в области переработки нефти исчезло,
поскольку ее руководство не смогло понять, что новые нефтяные поля
в Техасе и Оклахоме — это будущее нефтедобычи, и не смогло преду‑
гадать, что основным нефтепродуктом вскоре станет не керосин, а бен‑
зин. Эта недальновидность и негибкость позволила таким поначалу не‑
большим, но предприимчивым новым фирмам, как Gulf и Texaco, быстро
войти в игру и ликвидировать господство Standard в нефтяной отрасли.
Последний поучительный пример появления неоправданно крупных
фирм и убыточных монополий — это грандиозный бум слияний 1899—
1901 гг. Десятки и даже сотни компаний, соблазненных монополистиче‑
ской прибылью, сливались тогда в одну крупную фирму, почти в каждом
случае терпели большие убытки и вынуждены были давать дорогу энер‑
гичной конкуренции с многочисленными участниками28.
Итак, никто не в силах предсказать, куда унесут ветры конкурен‑
ции, творчества и упадка, новаторства и застоя. Несомненно, что одним
из отличительных свойств капитализма является постоянное расши‑
рение ассортимента качественной продукции, и эта тенденция способ‑
ствует скорее «децентрализации», нежели марксистской централи‑
зации. Достаточно привести такой пример: ничто не свидетельствует
о том, что сегодня американская промышленность централизована боль‑
ше, чем была на рубеже ХХ в. (если, конечно, не считать многочислен‑
ных попыток федерального правительства искусственно стимулировать
централизацию)29.
Наконец, развитие акционерных компаний имеет еще одно измерение,
о котором Маркс, естественно, не упоминает. Сам механизм, позволяю‑
щий акционерной компании аккумулировать недоступную иным путем
массу капитала, трансформировал прежнюю экономику с небольшим
491
421
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
422
количеством капиталистов в современный мир, где каждый человек,
сколь бы малым капиталом он ни располагал, может стать и становит‑
ся капиталистом. Ведь фактически у каждого есть акции каких‑нибудь
компаний или паи пенсионного фонда, который вкладывает деньги в ак‑
ции и облигации. Фраза «каждый человек — капиталист» звучит сейчас
не как лозунг на будущую перспективу, а как констатация объективно‑
го положения вещей.
Однако с этим положением связано одно обстоятельство, над кото‑
рым насмехаются марксисты и левые либералы: они, в общем, впол‑
не справедливо указывают, что индивидуальный собственник несколь‑
ких акций не обладает никаким влиянием на компанию. Но их насмеш‑
ки основаны на невежестве, поскольку акционеры по своему положению
подобны потребителям. Отдельный потребитель почти никак не может
повлиять на ассортимент и количество товаров и услуг, но массовый по‑
требитель обладает полной экономической властью. Равным образом че‑
ловек, владеющий одной акцией, не может влиять на решения компании,
но недовольство даже сравнительно небольшого меньшинства акцио‑
неров может дорого обойтись крупным акционерам, если недовольные
начнут продавать свои акции и тем снизят общую котировку компании.
Крупные акционеры непосредственно контролируют компанию, но го‑
раздо более значительная косвенная власть сосредоточена в руках мас‑
сы мелких владельцев акций. Точно таким же образом верховная эко‑
номическая власть над каждой фирмой принадлежит массе потреби‑
телей, которые решают, стоит ли покупать продукт фирмы и в каком
количестве.
Однако вернемся к Марксу и его законам концентрации и централи‑
зации капитала. Мы сейчас начинаем понимать логику, побуждавшую
Маркса считать, что капитализм неотвратимо и быстро идет к уготован‑
ному ему концу. Во‑первых, конечно, Маркс должен опираться на свою
нелепую монолитную двуклассовую модель, которая все больше сводит
общество к двум однородным классам с соответствующими интереса‑
ми — капиталистам и пролетариату. Но закон централизации капитала
означает, что ряды капиталистов постоянно редеют (что, как мы видели,
прямо противоречит практически всеобщему расширению этих рядов
благодаря возникновению рынков капитала и акционерных компаний).
Все более малочисленные и все более богатые капиталисты «экспропри‑
ируют» менее удачливых братьев по классу и отправляют их прямиком
в ряды пролетариата (поскольку в бинарной схеме Маркса другого места
для них нет)30. Таким образом, еще до появления на сцене рабочих са‑
ми капиталисты изводят себя и оказываются в положении осажденных.
Откровенную нелепость этой картины невольно продемонстрировал
немецкий марксист Карл Каутский, прозванный Энгельсом, по прави‑
лам апостольского преемства, следующим папой марксистского движе‑
ния. Каутский предельно упрощает логику учителя и в книге «Эрфурт‑
ская программа» резюмирует весь процесс так:
492
13.3. «Законы движения», I: накопление и централизация капитала
Тенденция капиталистического производства клонится к сосредото‑
чению средств производства, уже ставших монополией класса капи‑
талистов, во все меньшем и меньшем числе рук. Это развитие в конце
концов ведет к тому, что все средства производства данной нации или
даже всего мирового хозяйства… сделаются частной собственностью
отдельной личности или акционерного общества, которые будут рас‑
поряжаться ими по своему произволу, весь хозяйственный механизм
превратится в одно единственное чудовищное предприятие, в кото‑
ром все служат, все принадлежат одному господину. Частная собст‑
венность на средства производства приводит в капиталистическом
обществе к тому, что все лишаются собственности, за исключением
одного человека. Она ведет, следовательно, к своему собственному
упразднению, к лишению всех собственности и к порабощению всех31.
Более того, мы движемся к такому положению вещей «быстрее, чем ка‑
жется большинству».
Но потом Каутский, видимо, замечает абсурдность позиции, в кото‑
рую загнала его логика марксистской системы. Дабы у нас не возник со‑
блазн сидеть и ждать единственного Голдфингера, который владеет не‑
счетными квадрильонами долларов и властвует над обнищавшими раба‑
ми во всем мире, Каутский спешит предупредить, что миру не придется
ждать, когда весь процесс полностью завершится: «Ведь даже прибли‑
жение к такому состоянию должно довести все страдания, противопо‑
ложности и противоречия в обществе до такого предела, что они станут
невыносимыми и, если развитию заблаговременно не будет дано дру‑
гое направление, общество выйдет из своей колеи и распадется на ча‑
сти»32. Однако, к своему несчастью, Каутский не успел остановиться до
того, как по неосторожности продемонстрировал всю абсурдность марк‑
систской модели.
13.4. «ЗАКОНЫ ДВИЖЕНИЯ»,
II: ОБНИЩАНИЕ РАБОЧЕГО КЛАССА
В марксистской схеме важнейшим следствием сокращения капитали‑
стических рядов является параллельное расширение рядов пролетари‑
ата и его растущее обнищание. Два антагонистических класса следуют
каждый своей собственной диалектике, кульминационной диалектике
марксистской системы. С одной стороны, класс капиталистов продол‑
жает уменьшаться и концентрировать богатство до тех пор (или почти
до тех пор), пока не появится один‑единственный человек, владеющий
богатством всего мира; с другой стороны, пролетариат увеличивается,
нищает и страдает до тех пор, пока пролетарские массы не восстанут и
не возьмут верх. Но пусть сам Маркс поведает заключительную исто‑
рию, как она представлялась ему в предпоследней главе первого тома
«Капитала»:
493
423
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией многих ка‑
питалистов немногими, развивается кооперативная форма процес‑
са труда в постоянно растущих размерах, развивается сознательное
техническое применение науки, планомерная эксплуатация земли,
превращение средств труда в такие средства труда, которые допу‑
скают лишь коллективное употребление, экономия всех средств про‑
изводства путем применения их как средств производства комби‑
нированного общественного труда, втягивание всех народов в сеть
мирового рынка, а вместе с тем интернациональный характер капи‑
талистического режима. Вместе с постоянно уменьшающимся числом
магнатов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выго‑
ды этого процесса превращения, возрастает масса нищеты, угнетения,
рабства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растет и возму‑
щение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей
численности, который обучается, объединяется и организуется меха‑
низмом самого процесса капиталистического производства. Монопо‑
лия капитала становится оковами того способа производства, кото‑
рый вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и
обобществление труда достигают такого пункта, когда они становят‑
ся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрыва‑
ется. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспропри‑
аторов экспроприируют33.
Здесь перед нами принципиально важный пункт марксистской тео‑
рии. Рост обнищания рабочего класса — ключ ко всей системе, поскольку
именно оно приводит капитализм к его неотвратимой участи и замеще‑
нию пролетариатом34. Ведь если обнищания нет, то у рабочего класса нет
причин восставать против усиливающейся «эксплуатации» и разрушать
«капиталистическую оболочку», эти оковы технологического прогресса.
Как же Маркс доказывает растущее обнищание пролетариата?
Эта задача, по‑видимому, приводила Маркса в отчаяние, поскольку
он перепробовал разные, контрастирующие и даже взаимоисключаю‑
щие доводы. Складывается впечатление, что Маркс судорожно пыта‑
ется умножить эти доводы, пусть и слабые, в надежде найти хоть один
пригодный, т.е. способный доказать неизбежность следующей стадии
истории, пролетарского коммунизма. Но все попытки доказать прогрес‑
сирующее обнищание с самого начала натыкаются на непреодолимое
препятствие, которое самым ясным образом продемонстрировал Люд‑
виг фон Мизес35. Ведь если заработная плата рабочих во все времена со‑
ответствует минимальному прожиточному уровню и остается на этом
уровне в силу железного закона, как могут рабочие жить все хуже и ху‑
же? Они и так существуют на максимальном пределе нищеты. Но если
по этой причине они не могут жить еще хуже, где же та динамика, кото‑
рая должна привести к восстанию масс и свержению системы? Мы мо‑
жем, конечно, допустить, что новые пролетарии, безжалостно вытеснен‑
ные в ряды рабочего класса победоносными коллегами‑капиталиста‑
ми, будут особенно недовольны своей новой участью в жизни. Но Маркс,
494
13.4. «Законы движения», II: обнищание рабочего класса
несомненно, не стал бы ограничивать ряды своих революционных рабо‑
чих только сравнительно небольшим числом недавно деклассированных
капиталистов — особенно потому, что рабочие массы и так существуют
в том положении, в каком пребывали всегда, т.е. на грани выживания36.
Отвлечемся на мгновение от внутреннего противоречия с железным
законом заработной платы и посмотрим, как же именно предполагает
Маркс обосновать мнимый закон прогрессирующего обнищания проле‑
тариата. Один вариант таков. Постоянное снижение нормы прибыли ста‑
вит капиталистов перед необходимостью выкачивать больше прибыли,
т.е. все сильнее изнурять и эксплуатировать пролетариат, заставлять
его работать больше и дольше. Но помимо проблемы вездесущего желез‑
ного закона, Маркс столкнулся с другой проблемой: почему же капита‑
листы сначала допускали умеренную эксплуатацию, а затем, при сни‑
жении нормы прибыли, стали ужесточать? Разве капиталисты не стре‑
мятся всегда и при любых условиях к максимальной норме прибыли? Но
если так (и если только мы не предположим, что алчность и жажда при‑
были у капиталистов внезапно возросли), то у них никогда не ослабева‑
ет стремление выжать из рабочих максимум прибыли. Но тогда как мо‑
жет снижение нормы прибыли побудить их к запредельной эксплуата‑
ции? Одной только жажды прибыли для этого явно мало.
Затем Маркс пытается нащупать другую причину повышения экс‑
плуатации труда и снижения заработной платы — ускоряющийся рост
постоянной «промышленной резервной армии», легиона безработных.
Рост конкуренции со стороны безработных приводит к снижению зара‑
ботной платы и проявляется все сильнее по мере развития капитализма.
Но как возможна постоянная армия безработных, если они вообще
ничего не получают? Почему они не умирают с голода еще до того, как
смогут создать конкурентную угрозу работающему пролетариату? Если
Маркс скажет, что безработные быстро вливаются в ряды трудоустро‑
енных и тем самым снижают заработную плату, тогда исчезает обяза‑
тельнее условие прогрессирующего обнищания: наличие постоянной и
растущей армии безработных. Так на что живут безработные и как под‑
держивают свое существование?
Далее, откуда берется промышленная резервная армия? Экономи‑
сты‑рыночники хорошо знают, что при снижении заработной платы без‑
работица быстро исчезает. Она становится постоянной лишь в том слу‑
чае, если заработная плата поднята выше уровня рыночного равновесия.
И если, как утверждает Маркс, конкуренция со стороны армии безра‑
ботных снижает заработную плату, тогда эта армия должна быстро ис‑
чезнуть и больше не доставлять проблем.
Но что же, собственно, приводит к появлению промышленной резерв‑
ной армии? С точки зрения Маркса, это старинный жупел — технологи‑
ческая безработица. Производство механизируется, и рабочие (предпо‑
ложительно, все время) остаются без работы. Но как быть с повышением
спроса и увеличением производства, которые следуют за технологиче‑
495
424
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
425
скими новшествами? Как быть с повышением спроса на продукцию и ре‑
сурсы в других отраслях, пользующихся более дешевыми продуктами
технологически передовой отрасли? И как быть с тем, что низкая зара‑
ботная плата — это естественный рыночный способ достижения полной
занятости? Технологическая безработица — древняя и неоднократно
опровергнутая страшилка. Когда, скажем, появились автоматизирован‑
ные телефонные станции, все оплакивали бедных полюбившихся теле‑
фонисток, у которых это полезное, но бессердечное новшество грози‑
ло отнять работу. Однако снижение цен на телефонные услуги привело
к огромному расширению рынка телефонии и в том числе к значитель‑
ному росту количества телефонисток. Похожим образом, в строительной
отрасли после появления кранов, экскаваторов и прочей техники коли‑
чество занятых выросло, а не уменьшилось по сравнению с теми време‑
нами, когда копали простыми лопатами. Да и вообще, если бы технологи‑
ческая безработица могла служить объяснением прогрессирующего об‑
нищания, то не только каждое технологическое новшество приводило бы
к постоянной безработице, но со временем воздействие технологии уско‑
рилось бы и обратило вспять любые уравнивающие тенденции к боль‑
шей занятости, которые могут существовать на рынке.
В вопросе о промышленной резервной армии мы до сих пор имели де‑
ло с тезисом Маркса о постоянном и длительном росте этой армии. Ни‑
же мы рассмотрим другую его концепцию — циклическое повторение
безработицы, которое, наряду со все усиливающимися циклическими
депрессиями, способно стать двигателем усиления нищеты и движения
к пролетарской революции.
Еще один марксистский довод в пользу неизбежности обнищания ра‑
бочего класса содержится в «Манифесте Коммунистической партии».
По мере развития техники и накопления капитала, сетовали Маркс и
Энгельс, у трудящихся исчезают разнообразные умения, пролетариат
принуждается к выполнению все более простых, монотонных и не тре‑
бующих квалификации операций, и эта деквалификация снижает сред‑
нюю заработную плату37.
Этот шаткий довод представляется особенно легковесным в наши
дни, когда леволиберальные друзья рабочего класса жалуются на пря‑
мо противоположное: в эпоху, когда все больше трудящихся переходят
на высококвалифицированную работу, требующую владения компьюте‑
ром и электроникой, что же будет с бедными, немолодыми, неквалифи‑
цированными работниками, которых прогресс оставляет позади?
Еще один, связанный с предыдущим, довод Маркса апеллирует не
столько к возрастающему обнищанию рабочего класса, сколько к его
страданиям, которые возникают из‑за роста «отчуждения», из‑за мо‑
нотонности и непривлекательности труда, порождаемых возрастаю‑
щим применением машин. Хотя сам Маркс действительно говорит о та‑
ком якобы ухудшающемся самочувствии рабочего класса, «отчужде‑
ние» у него (о чем мы уже подробно говорили выше) не имеет никакого
496
13.4. «Законы движения», II: обнищание рабочего класса
отношения ни к субъективной психологии, ни к монотонности труда,
а является всеобщим и неотъемлемым свойством (и определяется как
таковое) существующей базовой системы обмена и разделения труда;
кроме того, оно проявляется в отделении индивидуума от Человечества
и Природы, и преодолеть его должен (и единственно способен) комму‑
низм. Если отвлечься от эмпирического вопроса, насколько труд дей‑
ствительно становился более монотонным, и противоположной тенден‑
ции, а именно освобождающего воздействия все более разнообразных
потребностей, продуктов и занятий, то трудно представить, как и поче‑
му «отчуждение» должно значительно усиливаться со временем, и еще
труднее представить, как это усиление сказывается на рабочем классе.
Нет, причина страданий, подталкивающих к революции, должна быть
осязаемой и объективной, очевидной для рабочего класса; в противном
случае это не причина.
Итак, Маркс настаивает на прогрессирующем обнищании пролета‑
риата, и это его утверждение играет столь принципиальную роль, что
вряд ли его можно назвать просто «предсказанием», которое не оправ‑
далось. Это «предсказание» является абсолютно необходимым условием
якобы неизбежного тяготения рабочих к восстанию и свержению капи‑
тализма, причиной тенденции, которая с развитием капитализма лишь
постоянно усиливается. Однако для всех совершенно очевидно, что од‑
ним из самых заметных явлений полутора столетий, прошедших с мо‑
мента рождения марксизма, стал непрерывный и впечатляющий рост
реальной заработной платы и уровня жизни как самого рабочего клас‑
са, так и широких масс населения. Более того, в этот период мы наблю‑
даем самый впечатляющий рост индустриализации и уровня жизни за
всю мировую историю. Наконец — и это особенно резко противоречит
концепции Маркса, — положение рабочего класса наиболее значитель‑
но улучшилось именно в развитых капиталистических странах Запада,
в тех странах, которые, по логике Маркса, должны были явить самый на‑
глядный пример прогрессирующего обнищания пролетариата. Каждый
марксист сталкивается с этими безжалостными фактами, которые сами
по себе полностью опровергают марксистскую схему. Как же марксисты
решали эту труднейшую проблему?
Некоторые марксисты, естественно, просто сбегали с корабля и ли‑
бо громко объявляли о своем дезертирстве, либо тихо отходили в сто‑
рону. Как не без удивления отмечает Шумпетер, лишь немногие мар‑
ксисты «готовы занять смехотворную позицию и утверждать, что тен‑
денция к снижению жизненного уровня рабочего класса наблюдается
фактически»38. Как правило, марксисты пытались спасти свой общий те‑
зис и всю теорию с помощью разнообразных подтасовок и уверток. Так,
например, они утверждали, что глубинная тенденция к обнищанию со‑
храняется, но «временно» (на столетие или на два?) пересилена проти‑
водействующими факторами. Популярный, но нелепый ленинский ответ
гласит, что западные рабочие обогатились за счет империалистической
497
426
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
427
эксплуатации стран третьего мира, т.е. в определенном смысле сами ста‑
ли «капиталистами» международного масштаба. Но, во‑первых, если уг‑
нетенные пролетарии Запада превратились в «капиталистов», эксплуа‑
тирующих третий мир, то куда же подевалось неотвратимое убывание и
вырождение капиталистического класса? Во‑вторых, о полнейшей несу‑
разности этой схемы свидетельствует тот факт (продемонстрированный
во многих работах П. Бауэра), что большинство стран третьего мира хотя
и остаются бедными, но быстро развиваются и в последние десятилетия
уровень жизни рабочих масс там постоянно растет. Но и это не все. Рост
экономики и уровня жизни характерен именно для тех регионов и рай‑
онов третьего мира (скажем, для портовых городов), которые поддер‑
живают наиболее тесные торговые и инвестиционные отношения с раз‑
витыми западными странами. А вот отдаленные области третьего мира,
еще не открытые для торговли с Западом, как раз и отстали в экономи‑
ческом росте. Ни одно из этих обстоятельств не согласуется с образом за‑
падного мира, развивавшегося в этом столетии семимильными шагами
якобы за счет того, что должно было бы привести к быстрому и сильно‑
му обнищанию и угнетению населения третьего мира39.
В дополнение к империализму марксисты указывали и другие фак‑
торы, временно прерывавшие неотвратимое обнищание. Особенно попу‑
лярным вариантом, примерно на рубеже ХХ в., было завершение освое‑
ния фронтира на западе Соединенных Штатов. Фронтирный тезис в кон‑
це концов утратил популярность, когда само событие померкло в памяти,
а уровень жизни рабочих неуклонно повышался; однако этот тезис по‑
лучил курьезное возрождение в нелепом «стагнационном тезисе» конца
1930‑х гг., благодаря которому исчезновение фронтира (и другие оши‑
бочно выбранные факторы) внезапно восстало из могилы после 40‑лет‑
него погребения и нанесло экономике неожиданный отложенный удар.
Самой распространенной уверткой, несомненно, была подмена поня‑
тий предсказания. Перед лицом неопровержимой реальности маркси‑
сты признали, что Маркс «на самом деле» не имел в виду «абсолютное»
обнищание, т.е. безостановочное падение уровня жизни, а имел в виду
относительные доходы рабочих — относительные, разумеется, в срав‑
нении с уровнем жизни класса капиталистов. Именно это «относитель‑
ное», а не «абсолютное» обнищание якобы имел в виду Маркс, и так его
теперь должны понимать марксисты40.
Как эмпирическое явление, относительная бедность может иметь
значение в разные периоды и в разных местах, а может его и не иметь,
но как довод в данном случае чрезвычайно сомнительна. Совершен‑
но очевидно, что уровень неравенства, скажем, в восточных деспотиях
или в абсолютистской Франции эпохи Людовика XIV был гораздо выше,
чем при современном капитализме. И еще очевиднее, что нелепо пола‑
гаться на «относительную бедность» как на фактор, способный подтолк‑
нуть рабочий класс к кровавой революции и свержению капиталистиче‑
ского строя. Если у рабочего одна яхта, то будет он поднимать восстание
498
13.4. «Законы движения», II: обнищание рабочего класса
только из‑за того, что у других по две или по три яхты? Или, если дер‑
жаться ближе к реальности, станет ли рабочий, у которого два цветных
телевизора, затевать революцию по той причине, что у Рокфеллера, Ли
Якокки или Хью Хефнера более крупный телевизор в каждой комнате?
Мы далеки, очень далеки от обнищания. Грядущий и неотвратимый гнев
пролетариата в итоге обернулся фарсом.
Однако даже вождь официального марксизма после Энгельса Карл
Каутский, в 1899 г. вынужденный признать, что уровень жизни рабочих
все же растет, неохотно заявил, что Маркс на самом деле имел в виду
лишь относительную бедность, или, как называл ее Каутский, «социаль‑
ную» бедность. Поскольку под «социальной бедностью» Каутский пони‑
мал не что иное, как зависть или «жадность», ему пришлось выстроить
следующее умозаключение: если рабочие имеют пристойный доход, но
видят, что другие получают больше, этого хватит, чтобы вызвать у ра‑
бочих зависть, способную подвигнуть их на восстание и свержение всего
строя41. Но, как бы то ни было, гораздо более вероятно, что зависть ско‑
рее найдет выражение в политических шагах — скажем, в требовании
ввести прогрессивный подоходный налог или выделить государственные
субсидии, — чем выльется в революционное разрушение всей системы.
Нельзя, конечно, отрицать, что у Маркса есть места, где речь идет
только об относительном обнищании рабочего класса и его зависти к бо‑
лее состоятельным слоям42. Однако в целом у Маркса другая линия —
стремление предсказать и подчеркнуть прогрессирующее абсолютное,
реальное, объективное обнищание рабочего класса.
Наконец, в самом ядре экономической теории Маркса имеется вопию‑
щее и неразрешимое противоречие. Если капиталисты страдают от сни‑
жения нормы прибыли, а рабочие — от прогрессирующего обнищания,
кто же выигрывает при дележе экономического пирога? В схеме Рикар‑
до капиталисты тоже страдают от снижения нормы прибыли, рабочие
существуют на грани выживания, но по крайней мере одна группа при‑
сваивает все общественные блага: это паразитический класс землевла‑
дельцев, высасывающий общественный продукт посредством земель‑
ной ренты. У Маркса землевладельцы исчезают, поскольку включаются
в класс капиталистов. Но как могут оба противостоящих класса проиг‑
рывать при развивающемся капитализме?43
13.5. «ЗАКОНЫ ДВИЖЕНИЯ»,
III: ЦИКЛИЧЕСКИЕ ЭКОНОМИЧЕСКИЕ КРИЗИСЫ
Заключительный вариант попыток Маркса доказать неизбежность про‑
летарской революции тесно связан с концепцией абсолютного обни‑
щания. Однако в этом варианте акцент поставлен не на устойчивой и
всеобщей тенденции прогрессирующего обнищания и не на промыш‑
ленной резервной армии, а на все более разрушительном воздействии
499
428
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
периодически повторяющихся экономических кризисов и депрессий,
которым сопутствует усиление обнищания и циклическая безработица.
Сейчас мы перейдем к этой теории Маркса, или, скорее, к различным
теориям циклов и кризисов, поскольку в его сочинениях содержится
несколько очень непохожих и даже несовместимых версий. Возможно,
Маркс в близком к отчаянию состоянии сознательно перепробовал не‑
сколько концепций, надеясь, что хоть одна из них подойдет.
13.5.1. Недопотребление
429
Главным вариантом теории циклов у Маркса было объяснение депрес‑
сии недопотреблением; об этом ясно свидетельствуют нападки Маркса
и Энгельса на закон Сэя, а также на Рикардо, признававшего этот за‑
кон44. Особенно подробно Маркс разбирает эту тему в работе «Теории
прибавочной ценности» (написана в 1861—1863 гг.). Развитие капита‑
листического накопления и производства опережает потребительную
способность эксплуатируемых рабочих, которые зарабатывают гора‑
здо меньше ценности произведенного ими продукта. Рабочие не имеют
возможности потреблять достаточно, покупая капиталистические про‑
дукты, а эксплуататоры‑капиталисты, гораздо более заинтересован‑
ные в сбережении и накоплении, не компенсируют это недостаточное
потребление. Поэтому Сэй ошибался, и на самом деле имеет место сис‑
тематическое общее перепроизводство, когда объем продукции превы‑
шает потребительную способность масс45. Как неоднократно повторя‑
ет Маркс, «большинство людей, трудовое население, может расширять
свое потребление лишь в очень ограниченных пределах».
К доминирующей теме недопотребления Маркс возвращается в тре‑
тьем томе «Капитала». При капитализме, пишет он, «потребительная
способность общества» определена «антагонистическими условиями
распределения», которые «сводят потребление основной массы населе‑
ния к минимуму, колеблющемуся в очень узких пределах». Кроме то‑
го, «потребительная способность еще более ограничивается тенденци‑
ей к накоплению, жаждой наращивать капитал и получать более зна‑
чительную прибавочную ценность… Поэтому рынок должен постоянно
расширяться… Но когда производительные возможности расширяют‑
ся, они вступают в противоречие с узким базисом, которым определе‑
ны условия потребления». А еще в том же томе Маркс пишет: «Главной
причиной всех кризисов всегда остаются нищета и ограниченная потре‑
бительная способность масс, существующие вопреки стремлению раз‑
вивать производительные силы до такой степени, что лишь абсолютное
потребление общества ставит этому предел»46.
Самый очевидный и несомненный дефект теории, объясняющей эко‑
номические кризисы недостаточным потреблением, состоит в том, что
она берется объяснять чересчур многое. Но если потребительная способ‑
500
ность масс никогда не бывает достаточной для покупки произведенного
продукта и поддержания бизнеса на прибыльном уровне, то почему же
нет перманентной депрессии? Почему бумы чередуются со спадами?
Маркс и Энгельс явно чувствовали здесь проблему и поэтому видели
необходимость как минимум в дополнительной теории. В третьем томе
«Капитала» Маркс, в дополнение ко всему перечисленному выше, при‑
знал, что кризисам могут предшествовать по крайней мере временные
периоды подъема, когда заработная плата растет и рабочие получают
более значительную долю продукта47. Энгельс в «Анти‑Дюринге» тоже
сначала говорит, что «крупномасштабное производство, которое охо‑
тится за потребителями по всему миру, ограничивает потребление масс
у себя дома полуголодным минимумом и поэтому подрывает свой вну‑
тренний рынок». Но несколько ниже Энгельс, заявив, что «недостаточ‑
ное потребление масс является поэтому необходимым условием кризи‑
сов», все же признает, что эта концепция не позволяет объяснить, «по‑
чему сейчас кризисы есть, а в прежние периоды их не было».
Однако в то время, когда Энгельс писал предисловие к первому анг‑
лийскому изданию первого тома «Капитала», ему удалось найти удовлет‑
ворявшее его решение проблемы. Если до 1867 г. циклические подъемы
и спады действительно преобладали, указывал он, то теперь английская
экономика увязла в перманентной депрессии. Каковы бы ни были второ‑
степенные причины бумов, сейчас бумам пришел конец, а перманентная
депрессия вскоре возвестит пролетарскую революцию. Во всем море не‑
состоятельных и самоуверенных марксистских «предсказаний» это бы‑
ло одно из самых абсурдных и очевидно неверных. Энгельс утверждал:
Десятилетний цикл застоя, процветания, перепроизводства и кри‑
зиса, постоянно повторяющийся с 1826 г. по 1867 г., кажется, дейст‑
вительно завершил свой путь, но лишь затем, чтобы повергнуть нас
в трясину безнадежности перманентной и хронической депрессии.
Столь страстно ожидаемый период процветания не хочет наступать.
Как только мы начинаем замечать симптомы, как будто свидетельст‑
вующие о его приближении, симптомы эти тотчас же опять исчезают.
Между тем, каждая наступающая зима все снова ставит перед нами
великий вопрос: «Что делать с безработными?» И несмотря на то, что
число безработных с каждым годом растет, никто не может ответить
на этот вопрос, и мы почти можем вычислить тот момент, когда безра‑
ботные, потеряв терпение, возьмут свою судьбу в собственные руки48.
Однако в итоге оказалось, что процветание пришло в Англию гораздо
раньше пролетарской революции.
Так или иначе, недопотребление — это совершенно ложная концепция
вне зависимости от того, используется она для объяснения периодиче‑
ских кризисов или перманентной депрессии. Прежде всего, сбережения
не «утекают» из экономики; они расходуются на жизненно важные вло‑
жения в ресурсы и средства производства. Что еще важнее, как и в любой
нелепой теории, из общей картины совершенно выпадает система цен,
501
430
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
и мы остаемся с такими монструозными агрегированными явлениями, как
«производство» и «потребление», которые противостоят друг другу. Но
феномена перепроизводства попросту не существует; бывает лишь про‑
изводство, чрезмерное для той цены, которую готовы платить потребите‑
ли и которая во время кризисов не покрывает издержек производителя.
Но если мы признаем это, мы должны тогда понимать: чтобы уравнове‑
сить производство и потребление и ликвидировать проблему превыше‑
ния предложения (или запасов) над спросом, нужно всего лишь позво‑
лить ценам снизиться. Как только это произойдет, предложение и спрос
быстро уравновесятся, и убытки бизнеса окажутся лишь временными.
На этой стадии аналитик должен задаться следующим вопросом: почему
бизнесмены — предприниматели, в целом способные почти безошибочно
прогнозировать спрос и цены, — на сей раз повысили цены столь сильно,
что терпят убытки, пытаясь продать продукт? Иными словами, почему
бизнесмены сильно ошиблись в прогнозах, что обнаруживается в период
экономического кризиса? Ни один из этих вопросов, конечно, не поднима‑
ется ни Марксом, ни другими сторонниками теории недопотребления, ко‑
торые не дают себе труда принять в расчет ценовую систему. Кроме то‑
го, Маркс, подобно Смиту и Рикардо до него, не знает такого понятия, как
предприниматель или функция предпринимательства.
Наконец, хорошо известно, что кризисы — вопреки тому, что внуша‑
ет нам теория недопотребления, — неизменно начинаются не в отраслях,
производящих потребительские товары, а в отраслях, производящих
средства производства, и как раз в тех, которые дальше всего от конеч‑
ного потребителя. Реальная проблема — если ставить ее правильно —
заключается не в слишком малом, а в слишком большом потреблении49.
13.5.2. Снижение нормы прибыли
431
Вторая теория кризисов, хорошо заметная в третьем томе «Капитала»,
основана на марксистской концепции снижения нормы прибыли. Неу‑
кротимое стремление капиталистов к накоплению создает устойчивую
тенденцию снижения нормы прибыли. В конце концов, когда прибыль
падает ниже «определенного уровня», рост капитала прекращается и
начинается экономический кризис. Точно так же, как капитализм при‑
водит к перепроизводству товаров сравнительно с потреблением, он соз‑
дает чрезмерное накопление капитала. Прекращение капиталовложе‑
ний приводит к рецессии в отраслях, производящих средства производ‑
ства, а эта рецессия затем перерастает в общую депрессию.
Хотя второе объяснение экономических кризисов имеет по край‑
ней мере то достоинство, что называет причиной не потребление, а от‑
расли, производящие средства производства, это все же мало помога‑
ет. Прежде всего, снижение нормы прибыли вновь выступает как закон
очень долгосрочного упадка. Но почему оно должно приводить к кон‑
502
кретному экономическому коллапсу и тем более к циклическим сери‑
ям бумов и спадов? Даже если норма прибыли снижается, почему бизнес
должен прекращать капиталовложения — и к тому же внезапно? Каки‑
ми средствами можно установить этот неожиданно возникающий, ко‑
нечный поворотный пункт? Кроме того, даже если норма прибыли сни‑
жается, предположительно возрастающая масса сбереженного капита‑
ла вполне может увеличивать абсолютный объем совокупной прибыли;
таким образом, даже несмотря на снижение уровня прибыли, ничто не
препятствует дальнейшему значительному вложению капитала.
Далее, если бы Маркс даже смог указать, где находится тот конеч‑
ный поворотный пункт, за которым следует резкий крах, то почему по‑
сле этого должно наступать восстановление? Вот особенно уязвимое ме‑
сто концепции Маркса: в период кризиса происходит резкое сокращение
капитала, капитальный знаменатель уменьшается, а норма прибыли по
отношению ко всему вложенному капиталу соответственно возрастает.
Этот процесс может вновь увеличить инвестиции и создать очередной
бум. Однако очень мала вероятность того, что депрессия будет настолько
сильной, что поглотит капитал и вместе с тем поднимет норму прибы‑
ли выше, чем предполагает постоянная тенденция падения нормы при‑
были. И даже если начнется восстановление, почему за ним должен по‑
следовать мощный бум?
Наконец, Маркс и Энгельс никак не объясняют, почему эти циклы или
депрессии должны становиться все более интенсивными, все более ши‑
рокими и глубокими, почему должны в конечном счете привести к пер‑
манентной депрессии и революции.
В общем и целом, объяснение цикличности снижением нормы прибы‑
ли является на редкость туманным и неубедительным.
13.5.3. Непропорциональность
Если говорить о концепции «непропорциональности», то мы, или скорее
сам Маркс, по сути, возвращаемся к тому, с чего начали: к коммунизму,
к желанию упразднить рынок и разделение труда. К рассуждениям на
эту тему в «Капитале» и «Теориях прибавочной ценности» Маркс добав‑
ляет соображение, что кризисы неизбежно проистекают из рыночных
процессов. С его точки зрения, эта проблема органически присуща ры‑
ночной экономике, и особенно экономике денежной, экономике непрямо‑
го обмена. Поскольку рынок якобы не имеет никакого координирующего
механизма, производство и обмен, считал Маркс, хаотичны, не согласо‑
ваны и находятся в состоянии, которое он называл «анархией производ‑
ства». Бобер резюмирует Маркса так:
Эта теория обращает внимание на нестыковки и диспропорции, до‑
веденные до анархии конкуренции, на ошибочные, нескоординиро‑
503
432
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
ванные действия множества индивидуальных капиталистов, на слож‑
ность множества элементов, которые должны сочетаться друг с дру‑
гом в этом невероятно сложном мире, и если совмещаются не по
сознательному замыслу, то делают это лишь по чистой случайности;
это сравнимо с капризами ветра и погоды50.
Марксу было что возразить рикардианцам, представителям британ‑
ской классической политэкономии его времени. Мир действительно не
предается неге в идеальном состоянии долгосрочного равновесия. Но
Маркс проглядел именно то, чего не пожелали заметить и последова‑
тели Рикардо: если бы они перевели взор со сказочного мира постоян‑
ной уравновешенности и взглянули на реальный мир рыночной эконо‑
мики, перед ними предстала бы совсем иная картина. Они увидели бы то,
что поняли Тюрго, французы, итальянцы и схоласты: реальный рыноч‑
ный мир далек от совершенства, но тем не менее гармонично и динамич‑
но координируется двумя важнейшими элементами — ценовой систе‑
мой, гибкость которой позволяет выравнивать колеблющиеся величины
предложения и спроса, и предпринимателями, которые тоже выполняют
задачу координации в силу постоянного стремления повышать прибыль
и избегать убытков. Сосредоточив внимание на долгосрочном равнове‑
сии, представители британской классической политэкономии устранили
и ценовую систему реального мира, и важнейшую роль предпринимате‑
лей в рыночной экономике, а именно способность успешно предвидеть
перемены в изменчивом и непостоянном мире. Если же нет ценовойси‑
стемы для обмена прав собственности на товары и услуги и нет капи‑
талистов‑предпринимателей, тогда производство, конечно, находится
в состоянии «анархии».
Маркс считал также, что нескоординированность может приводить
к чрезмерному накоплению капитала, и связал эту тему с предшеству‑
ющим вариантом, снижением нормы прибыли, в попытке объяснить ци‑
клы и кризисы. Впоследствии некоторые экономисты, в частности рус‑
ский марксист Туган‑Барановский, разработали на основе этих тезисов
объяснение экономических циклов, которое было названо «теорией из‑
быточных неденежных инвестиций»51.
Маркс сознавал, что значительную роль в циклах и кризисах играет
денежная и кредитная система. Кредит важен для централизации капи‑
тала: он поощряет спекуляцию, усиливает кризис и убыстряет перепро‑
изводство. Но признать банковский кредит первопричиной цикла Маркс
не мог: это противоречило бы его стремлению свалить вину за циклы и
кризисы на силы, неотъемлемо присущие капиталистической рыночной
экономике. Поэтому он считал необходимым отвергнуть любое возмож‑
ное заявление денежной школы о первичной каузальной роли банков‑
ского кредита. «Поверхностность политической экономии, — пишет он
в «Капитале», — проявляется в том факте, что она рассматривает расши‑
рение и сжатие кредита, которое является всего лишь симптомом перио‑
дических перемен в промышленном цикле, как причину этих перемен»52.
504
13.6. Заключение: система Маркса
Несмотря на нескрываемое презрение к Джону Стюарту Миллю,
Маркс поневоле перешел на позицию фактического сторонника теории
экономических циклов банковской школы Милля—Тука53. Как мы виде‑
ли, представители денежной школы сами были вынуждены присоеди‑
ниться к этой позиции после явно неудачной попытки искоренить эко‑
номические циклы с помощью Банковского акта Пиля 1844 г. В то вре‑
мя как все теоретики, мыслившие категориями банковской школы, были
вынуждены признать, что наращивание денежной массы и кредита ста‑
новилось необходимым условием циклических бумов, все они заявляли,
что кредитные циклы были всего лишь пассивными отголосками неде‑
нежных циклов «чрезмерной» или «недостаточной» торговли или «спе‑
куляции». Таким образом, неденежная теория циклов Милля проникла
в ряды экономистов и побудила их, в том числе и Маркса, обвинять в по‑
вторении экономических циклов капиталистическую экономику. А пози‑
ция исчезнувшей денежной школы, понимание того, что деньги и кредит
являются необходимым условием или даже причиной, — все это было
максимально близко к истине. Первоначальное убеждение, что расши‑
рение банковского кредитования искажает сигналы, идущие от рынка
к предпринимателям, и тем самым создает цикл бум—кризис, остава‑
лось в забвении до тех пор, пока в 1912 г. его не открыл или переоткрыл
Людвиг фон Мизес.
13.6. ЗАКЛЮЧЕНИЕ: СИСТЕМА МАРКСА
Итак, на взгляд поверхностного наблюдателя, Карл Маркс создал то, что
представляется впечатляющей, целостной системой, которая объясня‑
ет экономику, мировую историю и даже процессы мироздания. На деле,
однако, он создал настоящий клубок заблуждений. Каждая узловая точ‑
ка его теории непоправимо ошибочна, а «оболочка» (если воспользовать‑
ся подлинным марксистским термином) этой теории тоже представляет
собой скопище заблуждений. Система Маркса рухнула и лежит в руи‑
нах; «оболочка» марксистской теории «прорвалась» гораздо раньше, чем,
по предсказанию Маркса, должен был произойти «крах» капиталисти‑
ческой системы. Это творение отнюдь не было системой «научных» за‑
конов; напротив, оно представляло собой сколоченную на скорую руку
шаткую конструкцию, призванную послужить отчаянной, фанатичной
и мессианской жажде упразднить разделение труда, ликвидировать че‑
ловеческую индивидуальность, создать якобы окончательный и неот‑
вратимый коллективистский мировой порядок — атеизированный ва‑
риант почтенной христианской ереси.
В 1960‑е гг. мессиански и романтически настроенные марксисты пред‑
почитали резко отделять раннего Маркса, приятного, идеалистического
«гуманиста», от позднего Маркса — неприятного, жесткого, протостали‑
нистского «экономиста». Сегодня мы знаем, что для такого разграниче‑
505
433
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
ния нет ни малейших оснований. С тех пор как в 1840‑х гг. Маркс соз‑
дал марксизм, был только один Маркс, будь то ранний или поздний. Есть
веские основания считать, что Маркс оставался одним и тем же на про‑
тяжении всей сознательной жизни — с тех самых пор, когда он в пери‑
од берлинской учебы писал безумные юношеские стихи, призывавшие
ко всеобщему разрушению. На самом деле «человеколюбивый» Маркс
никак не извиняет позднейшего «экономиста» — как раз наоборот. Все
ипостаси Маркса пропитаны одной и той же, фанатичной и разруши‑
тельной, мессианской верой в коммунизм. Можно с полным основани‑
ем считать всем известные преступления коммунистов ХХ в. — Ленина,
Сталина, Мао и Пол Пота — логическим продолжением и воплощени‑
ем сложившегося в XIX в. мировоззрения их наставника, Карла Маркса.
13.7. ПРИМЕЧАНИЯ
434
1. Karl Marx, Capital, Vol. I (New York: International Publishers, 1967), p. 37
.
2. Ibid., I, p. 39 .
3. Ср.: David Conway, A Farewell to Marx: An Outline and Appraisal of His Theories
(Harmondsworth, Mddx: Penguin Books, 1987), pp. 83—89.
4. Впоследствии Бём‑Баверк укажет, что, даже если мы примем такой подход
с точки зрения производственных затрат, мы должны будем учесть, что капи‑
тал включает в себя не только труд и землю, но и время. Землю, как мы уви‑
дим ниже, Маркс исключил из отдельного рассмотрения и слил с капиталом;
но если время должно считаться важным фактором, тогда следует признать
временнóе предпочтение, и вся марксистская система рушится.
5. «Постоянный» — поскольку, согласно Марксу, основной капитал, будучи мер‑
твым грузом, не может создавать прибыль, или увеличенную ценность.
6. Профессор Конвэй точно резюмирует точку зрения Маркса: «Рабочему в пе‑
ресчете на день платят сумму, равную ценности его однодневной рабочей си‑
лы. Поскольку ценность однодневной рабочей силы равна количеству труда,
необходимого для производства этой однодневной рабочей силы, отсюда сле‑
дует, что ценность однодневной рабочей силы равна количеству труда, необ‑
ходимого для создания средств к существованию, которые рабочий потребля‑
ет за один день» (Conway, op. cit., note 3, pp. 96—97).
7. В предыдущем абзаце «Манифеста» Маркс и Энгельс писали: «Цена товара,
а потому также и труда [впоследствии заменено на «рабочую силу»], равна
затратам на производство». Кроме того, «стоимость произведенного рабочим
продукта почти без остатка сводится к средствам, необходимым для поддер‑
жания его существования и продолжения его рода». См.: Robert C. Tucker (ed.),
The Marx‑Engels Reader (2nd ed., New York: W.W. Norton, 1972), pp. 479, 485.
8. О зависимости системы Маркса от железного закона заработной пла‑
ты см.: Ludwig von Mises, ‘The Marxian Theory of Wage Rates’, in Eugen von
Böhm‑Bawerk, The Exploitation Theory of Socialism‑Communism (3rd ed.,
South Holland, Ill.: Libertarian Press, 1975), pp. 147—151. Статья фон Мизеса
506
13.7. Примечания
первоначально опубликована в: Christian Economics, May 1961. Как отмечает
Мизес, Марксу не нравился термин «железный закон заработной платы», по‑
скольку его предложил Фердинанд Лассаль (1825—1864), крупнейший сопер‑
ник Маркса среди немецких социалистов; однако сама концепция Марксу бы‑
ла положительно необходима.
9. Eugen von Böhm‑Bawerk, Capital and Interest (London: Macmillan, 1890), p. 390
.
10. Eugen von Böhm‑Bawerk, Karl Marx and the Close of His System (New York:
A. M. Kelley, 1949), p. 5 .
11. Ibid., pp. 5—6 . В числе «конкурсантов» были известный
немецкий статистик Вильгельм Лексис (1885), марксист Конрад Шмидт (1889,
1892—1893), итальянский марксист Акилле Лориа (1890), сторонник laissez
faire либерал Юлиус Вольф (1891) и в 1894 г. ряд итальянских экономистов.
12. Как мы уже отмечали при анализе концепции класса, смерть настигла Маркса
отнюдь не в разгар работы над «Капиталом». Он забросил свой magnum opus
после выхода первого тома и полтора десятка лет вводил в заблуждение свое‑
го друга и спонсора, уверяя его, что продолжает работать над «Капиталом».
13. Впервые опубликована под названием «Zum Abschluss des Marxschen Sys‑
tems» в сборнике: Festschrift für Karl Knies (1896), а затем как отдельная бро‑
шюра в том же году. Она быстро приобрела известность, в 1897 г. была переве‑
дена на русский язык, а в 1898 г. вышел английский перевод.
14. Paul M. Sweezy, ‘Professor Cole’s History of Socialist Thought̓, American Eco‑ 435
nomic Review, 47 (1957), p. 990. Цит. по: Gary North, Marx’s Religion of Revo‑
lution (Nutley, NJ: The Craig Press, 1968), p. 153. Суизи также утверждал, что
русский экономист Владислав Борткевич опроверг критику Бём‑Баверка, но
Самуэльсон показал, что позиция Борткевича была гораздо ближе к Бём‑Ба‑
верку, чем к Марксу. См.: Paul Samuelson, ‘Wages and Interest: A Modern Dis‑
cussion of Marxian Economic Models’, American Economic Review, 47 (1957),
pp. 890—892.
15. Gray, op. cit., note 8, p. 319.
16. См.: Ludwig von Mises, Notes and Recollections (South Holland, Ill.: Libertarian
Press, 1978), pp. 39—40.
17. Детальная критика недавних попыток группы «аналитических марксистов»
отбросить трудовую теорию ценности и при этом сохранить марксизм содер‑
жится в работе: David Gordon, Resurrecting Marx (New Brunswick, NJ.: Trans‑
action Books, 1990).
18. Соуэлл заявляет это на с. 153 издания: London: Lawrence and Wishart. Он да‑
же доходит до совершенно нелепого утверждения, будто Маркс вообще не ве‑
рил в трудовую теорию ценности. См.: Thomas Sowell, Marxism: Philosophy
507
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
and Economics: (London: Unwin Paperbacks, 1986), pp. 3—5, et passim. Прекрас‑
ная и разгромная рецензия на книгу Соуэлла: David Ramsay Steele, ‘Review of
Thomas Sowell, Marxism: Philosophy and Economics̓, International Philosophi‑
cal Quarterly, 26 (June 1986), pp. 201—203.
19. Böhm‑Bawerk, op. cit., note 10, p. 30 . См. также: Gray, op. cit., note 8, p. 317.
20. Gray, op. cit., note 8, pp. 321—322.
21. Реальная заработная плата, естественно, останется на уровне прожиточного
минимума.
22. Земельный вопрос Маркса, естественно, не интересовал, поскольку значение
земли снижалось с исчезновением «феодальных» пережитков и развитием
капитализма. Кроме того, поскольку Маркс хотел получить двуклассовую мо‑
дель, капиталисты/пролетариат, он просто включил землю в понятие «капи‑
тал».
23. Концепция Ленина основывается на утверждении, что государственный мо‑
нополистический капитализм и империализм появились позже свободного,
неимпериалистического капитализма, преобладавшего при жизни Маркса.
Однако империализм — нападение одних племен или государств на другие
с целью их захвата или ограбления — существовал с незапамятных времен,
а государственный монополистический капитализм является в лучшем слу‑
чае ровесником эпохи меркантилизма.
24. Marx, op. cit., note 1, I, p. 595 .
25. Tucker, op. cit., note 7, p. 213.
26. Так, в первом томе «Капитала» он писал: «…рост минимальной суммы капита‑
ла, необходимого для отдельного капиталиста, или растущее превращение об‑
щественных жизненных средств и средств производства в капитал есть закон,
возникающий из самого технического характера мануфактуры», а «развитие
капиталистического производства делает постоянное возрастание вложенно‑
го в промышленное предприятие капитала необходимостью». См.: Conway, op.
cit., note 3, pp. 126—127 .
27. Яркое тому подтверждение — компьютерная отрасль. Что касается ксеро‑
копирования и технологии фотографирования «поляроид», то эти новшества,
положившие начало самостоятельным отраслям, тоже были холодно встре‑
чены и не оценены по достоинству признанными грандами фотографической
промышленности. Об этих и других примерах из докомпьютерной эпохи, см.:
John Jewkes, David Sawers, and Richard Stillerman, The Sources of Invention
(1959, 2nd ed., New York: Norton, 1968).
28. О волне слияний на рубеже столетий и ее спаде см.: Gabriel Kolko, The Tri‑
umph of Conservatism: A Reinterpretation of American History, 1900—1916
(Glencoe, Ill.: The Free Press, 1963); Arthur S. Dewing, Corporate Promotion and
Reorganizations (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1924); idem., The
Financial Policy of Corporations (5th ed., New York: Ronald Press, 1953), 2 vols;
Naomi R. Lamoreaux, The Great Merger Movement in American Business, 1895—
1904 (New York: Cambridge University Press, 1985).
508
13.7. Примечания
29. К сожалению, профессор Конвэй, чья книга о марксизме в целом хороша, не‑
критически принимает утверждение Маркса о том, что в каждой отрасли бу‑
дут доминировать гигантские фирмы: Conway, op. cit., note 3, p. 128.
30. По образному выражению Маркса, централизация капитала состоит в «экс‑
проприации многих капиталистов немногими» или, по еще более хлесткому
выражению, «один капиталист всегда побивает многих», см.: Marx, op. cit., note
1, I, p. 763 .
31. Цит. по: Ludwig von Mises, Socialism: An Economic and Sociological Analy‑
sis (4th ed., Indianapolis: Liberty Classics, 1981), pp. 362 .
32. Ibid.
33. Marx, op. cit., note 1, I, p. 763 .
34. Так, Маркс пишет в «Капитале»: «Чем больше общественное богатство, функ‑
ционирующий капитал, размеры и энергия его возрастания, а следовательно,
чем больше абсолютная величина пролетариата и производительная сила его
труда, тем больше промышленная резервная армия. Свободная рабочая си‑
ла развивается вследствие тех же причин, как и сила расширения капита‑
ла. Следовательно, относительная величина промышленной резервной армии
возрастает вместе с возрастанием сил богатства. Но чем больше эта резервная
армия по сравнению с активной рабочей армией, тем обширнее постоянное пе‑
ренаселение, нищета которого прямо пропорциональна мукам труда активной
рабочей армии. Наконец, чем больше нищенские слои рабочего класса и про‑
мышленная резервная армия, тем больше официальный пауперизм. Это —
абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления» (курсив
Маркса. — М. Р.; Marx, op. cit., note 1, I, p. 664) .
35. Мизес указывает, что Маркс пытался доказать неизбежность социализма
«с помощью своего знаменитого предсказания, согласно которому капита‑
лизм неотвратимо и безостановочно порождает прогрессирующее обнищание
масс наемных рабочих. Чем больше развивается капитализм, говорит Маркс,
тем сильнее возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, экс‑
плуатации. С “прогрессом производства” рабочий “опускается все ниже и ни‑
же”, и когда страдания становятся нестерпимыми, эксплуатируемые массы
восстают и устанавливают вечное счастье социализма». Однако, указывает
Мизес, этот ключевой довод «противоречит всей марксистской теории детер‑
минированности заработной платы… Эта теория утверждает, что при капи‑
тализме заработная плата всегда и непременно столь низка, что капитали‑
сты по чисто физиологическим соображениям не могут опустить ее еще ни‑
же, не рискуя извести весь класс наемных работников. Но как в таком случае
капитализм может порождать прогрессирующее обнищание этих работни‑
ков? Предсказав прогрессирующее обнищание масс, Маркс впал в противо‑
речие с основными положениями собственной теории» (Mises, op. cit., note 8,
pp. 150—151).
36. В своей на редкость неистовой и неубедительной апологии марксизма про‑
фессор Соуэлл пытается вытащить Маркса из паутины противоречий следу‑
ющим способом: он просто отрицает обе части — и марксистскую привержен‑
ность железному закону заработной платы, и прогрессирующее обнищание
509
436
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
437
рабочего класса. По первому пункту Соуэлл ссылается на антилассалевские
высказывания Энгельса и переписку Маркса и Энгельса, а затем выводит из
этого потрясающе оригинальное определение «средств к существованию», ко‑
торые представляют собой не прожиточный минимум в прямом смысле, а по‑
вышающийся уровень жизни! Что касается прогрессирующего обнищания, то
он объявляет его концепцией раннего Маркса времен «Манифеста Коммунис‑
тической партии», отвергнутой зрелым Марксом в «Капитале», и ищет под‑
держку у Рональда Мика, экономиста марксистско‑ленинского толка. Что‑
бы отстоять свое явно неверное толкование Маркса, Соуэлл объявляет те ме‑
ста «Капитала», где недвусмысленно говорится об обнищании (одно из таких
мест мы привели выше), «мрачными» замечаниями, которые относятся только
к определенным группам рабочих, и полностью игнорирует заключительное
пророчество из предпоследней главы первого тома «Капитала» (см.: Sowell, op.
cit., note 18, pp. 128—131). Тему обнищания Маркс также затронул в своем до‑
кладе «Заработная плата, цена и прибыль» (1865). См.: North, op. cit., note 14,
pp. 140—141.
37. «Вследствие возрастающего применения машин и разделения труда… рабо‑
чий становится простым придатком машины, от него требуются только самые
простые, самые однообразные, легче всего усваиваемые приемы. Издержки
на рабочего сводятся поэтому почти исключительно к жизненным средствам,
необходимым для его содержания и продолжения его рода» (Tucker, op. cit.,
note 7, p. 479 ).
38. Schumpeter, History of Economic Analysis (New York: Oxford University Press,
1954), p. 686n . Многие марксисты, во всяком слу‑
чае, утверждали, что уровень жизни английских рабочих падал с наступлени‑
ем Промышленной революции, т.е., скажем, с середины или с конца XVIII в. до
середины XIX в. Однако это утверждение марксистов было опровергнуто в ра‑
ботах Р. М. Хартуэлла и других исследователей.
39. См.: Conway, op. cit., note 3, p. 132.
40. Шумпетер, обычно оценивающий Маркса излишне сдержанно, откровенно на‑
смехается над сторонниками концепции относительного обнищания: «Есть и
такие интерпретаторы, которые пытались объяснить, что закон Маркса пред‑
полагает лишь относительное обнищание, т.е. падение относительной доли
живого труда, но эта интерпретация не только несостоятельна, но к тому же
нарушает смысл закона Маркса» (Schumpeter, op. cit., note 38, p. 686n ). Об абсолютном обнищании см. также: M. M. Bober,
Karl Marx’s Interpretation of History (2nd ed., Cambridge, Mass.: Harvard Uni‑
versity Press, 1948), pp. 213—221.
41. См.: Mises, op. cit., note 31, pp. 381—384 . По это‑
му поводу Мизес замечает, что сила зависти определяется дистанцией между
завистником и тем, кому он завидует. Если дистанция велика, сравнений быть
не может и чувство зависти не возникает. Чем меньше дистанция, тем сильнее
зависть, и если зависть рабочих все сильнее, значит неравенство в распреде‑
лении доходов сокращается. Растущая «завистливость» есть свидетельство
того, что положение классов сближается.
42. См.: Conway, op. cit., note 3, p. 133.
510
13.7. Примечания
43. См.: Gottfried Haberler, “Marxist Economics in Retrospect and Prospect”, in
M. Drachkovitch (ed.), Marxist Ideology in the Contemporary World — Its Ap‑
peals and Paradoxes (Hoover Institution, New York: Praeger, 1966), pp. 118, 183.
44. «Концепция недопотребления, если судить по количеству уделенного ей ме‑
ста и особенно по частоте ее упоминания как в ранних, так и в поздних работах
Маркса и Энгельса, явно преобладает по сравнению с другими концепциями»
(Bober, op. cit., note 40, p. 232). Этому автору мы обязаны классическим анали‑
зом марксистских теорий циклов, см.: Ibid., pp. 232—257.
45. Так, в «Теориях прибавочной стоимости» Маркс пишет: «Что касается специ‑
ально перепроизводства, то оно имеет своим условием всеобщий закон про‑
изводства капитала… с другой стороны, у массы производителей спрос огра‑
ничивается и, в соответствии с природой капиталистического производства,
вынужден ограничиваться средним уровнем потребностей». См.: Bober, op.
cit., note 40, p. 240 . См. также: Tucker, op. cit., note 7, pp. 443—465. Примечательно, что
в хрестоматии Такера тексты из XVII главы «Теорий прибавочной стоимости»,
посвященные недопотреблению, являются единственной иллюстрацией тео‑
рии экономических кризисов. Во вступительных пояснениях к этой подбор‑
ке текстов профессор Томас Фергюсон после утверждения, что Маркс, как ни
странно, «не оставил связного изложения своих представлений о кризисах»,
тем не менее добавляет, что в XVII главе «Теорий» «содержатся лучшие и на‑
иболее систематические рассуждения Маркса об экономических кризисах»
(Tucker, p. 443).
46. Как ни удивительно, Соуэлл утверждает, что у Маркса нет никаких следов
теории недопотребления, а те, кто приписывает ему такую теорию, цитируют
друг друга, а не Маркса. Он явно не подозревает о существовании образцовой
работы Бобера. См.: Sowell, op. cit., note 18, pp. 78—79, 85—88.
47. Маркс и Энгельс также ощущали потребность как можно больше отмежевать‑
ся от теории безоговорочного недопотребления, поскольку ярыми сторонни‑
ками именно такой теории были два их крупных немецких соперника и оппо‑
нента. Речь идет о прусском аристократе и стороннике теории государствен‑
ного социализма Иоганне Карле Родбертусе (1805—1875) и приват‑доценте
Берлинского университета и социальном реформаторе Карле Ойгене Дюрин‑
ге (1833—1921).
48. Engels, Preface to the English Edition, in Marx, op. cit., note 1, I, p. 6 .
49. Дополнительные критические аргументы в адрес теории недопотребления см.
в: Murray N. Rothbard, America’s Great Depression (4th ed., New York: Richard‑
son & Snyder, 1983), pp. 55—58 .
50. Bober, op. cit., note 40, pp. 251—252.
51. Строго говоря, Михаил Иванович Туган‑Барановский (1865—1919) был укра‑
инцем; он учился в Санкт‑Петербурге и впервые представил свою теорию эко‑
номических циклов в магистерской диссертации «Промышленные кризисы
в современной Англии», опубликованной в 1894 г. До 1917 г. Туган‑Баранов‑
511
ГЛАВА 13. Система Маркса, II: экономическая теория капитализма и...
438
ский преподавал политическую экономию в Санкт‑Петербурге, а затем стал
министром финансов Украинской народной республики. В 1918 г. он возглавил
социоэкономическое отделение Украинской академии наук и созданный им
Институт изучения экономических циклов. В начале 1919 г. он был экономи‑
ческим советником украинской делегации на Версальской конференции. См.:
Sergio Amato, ‘Tugan‑Baranowsky…’, in I. S. Koropeckyj (ed.), Selected Contri‑
butions of Ukrainian Scholars to Economics (Cambridge, Mass.: Harvard Univer‑
sity Press, 1984), pp. 1—59. О теории избыточных неденежных инвестиций см.:
Gottfried Haberler, Prosperity and Depression (4th ed., Cambridge, Mass.: Har‑
vard University Press, 1958), pp. 72—85 . Амато утверждает, что немецкий экономист Артут Шпит‑
гоф (1873—1957), предложивший в 1902—1903 гг. свою версию теории циклов,
заимствовал ее из немецкого перевода работы Туган‑Барановского, а потом
выдал за собственную оригинальную разработку. См.: Amato, ‘Tugan‑Ba‑
ranowsky…’, p. 6.
52. См.: Bober, op. cit., note 40, p. 275. Соуэлл, напротив, утверждает, что единст‑
венной причиной экономических циклов Маркс считал деньги и кредит. См.:
Sowell, op. cit., note 18, pp. 92—95.
53. Действительно, вся денежная теория Маркса испытала глубокое влияние То‑
маса Тука и банковской школы. Маркс, как и Тук, считал, что изменение уров‑
ня цен является причиной изменения количества денег, а не наоборот и что
дефицит платежного баланса зависит от реальных, а не от денежных факто‑
ров. Таким образом, в своей теории денег и их влияния Маркс был противопо‑
ложностью Рикардо. См.: Arie Arnon, ‘Marx’s Theory of Money: the Formative
Years’, History of Political Economy, 16 (Winter 1984), pp. 560—575.
Г л а ва 1 4
ПОСЛЕ МИЛЛЯ: БАСТИА
И ФРАНЦУЗСКАЯ ТРАДИЦИЯ
LAISSEZ FAIRE
14.1. ФРАНЦУЗСКАЯ ШКОЛА LAISSEZ FAIRE
441
Покорив британскую экономическую науку опубликованным в 1848 г.
трактатом «Основы политической экономии», Джон Стюарт Милль по
меньшей мере четверть столетия оказывал нездоровое влияние на бри‑
танскую экономическую мысль. Достаточно сказать, что субъективист‑
ская (или, в тривиализованном варианте, «маржиналистская») револю‑
ция против Милля, которую в 1870‑х гг. поднял Джевонс, полностью про‑
валилась в Великобритании. Нездоровая атмосфера, созданная нечеткой
и непоследовательной позицией Милля, позволяла совмещать такие ве‑
щи, как трудовая (или по крайней мере основанная на производственных
издержках) теория ценности, методология позитивизма, смягченная пу‑
таным индуктивизмом, индивидуализм, приправленный органицизмом,
широкое и не вполне определенное предпочтение свободного рынка, лег‑
ко отступающее почти перед любым возражением, особенно перед ли‑
цом предполагаемой способности профсоюзов добиться общего повы‑
шения заработной платы или перед лицом мнимого нравственного пре‑
восходства социализма. Кратко говоря, Миллю удалось хитро и умело
преподнести себя одновременно святым покровителем как laissez faire,
так и практически любых возражений против этого принципа — иными
словами, как выразителя британского идеала статус‑кво, каков он был
тогда или каким мог бы стать. Вместе с тем для нынешних леволибераль‑
ных интеллектуалов Милль стал любимым лабораторным чучелом сто‑
ронника laissez faire, всегда готового пойти на непомерные уступки сво‑
им современным леволиберальным оппонентам. Современный леволи‑
беральный интеллектуал всегда может, торжествуя, заявить: «Видите,
даже сам Милль допускает…», — и считать себя победителем благодаря
обращению к этому несравненному авторитету.
А в денежных и банковских вопросах Милль оставался великим гуру
именно в силу состояния вещей, которое сложилось после Банковского
акта Пиля 1844 г. и продолжалось вплоть до Первой мировой войны: об‑
щее предпочтение безусловно отдавалось твердым деньгам в форме зо‑
лотого стандарта, но этот принцип умело и основательно нарушался Бан‑
ком Англии, который монопольно контролировал банковскую систему
513
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
442
частичного резервирования, способную быстро раздуть денежную мас‑
су и кредит в рамках этой мнимо устойчивой системы.
Хотя в XIX в. (и до конца Второй мировой войны) британская эконо‑
мическая наука пользовалась наибольшим авторитетом по сравнению
с другими национальными экономическими школами, ей все же не уда‑
лось установить полную гегемонию над ними. Так, во Франции наследие
Ж.‑Б. Сэя привело, в прямо противоположном направлении, к форми‑
рованию традиции субъективной полезности и последовательного про‑
ведения принципа laissez faire; эта традиция смогла доминировать во
французской экономической мысли почти целое столетие. Как мы виде‑
ли, французское направление laissez faire было создано после Реставра‑
ции 1815 г. группой вдохновленных Ж.‑Б. Сэем блестящих молодых эко‑
номистов и социальных мыслителей; ее возглавляли Шарль Дюнуайе и
зять Сэя Шарль Конт. Конт умер в среднем возрасте, а Дюнуайе прожил
достаточно, чтобы написать трехтомный magnum opus «О свободе тру‑
да» («De la liberté du Travail», 1845) и организовать в 1842 г. ведущее Об‑
щество политической экономии, которое много десятилетий проводило
ежемесячные заседания; также он основал научный журнал общества
«Journal des Économistes», начавший выходить за несколько месяцев до
создания общества. С тех пор вплоть до Первой мировой войны обильные
ряды прекрасных и продуктивных экономистов занимали во Франции
главные университетские должности, издавали и наполняли статьями
многочисленные научные журналы, организовывали встречи и конфе‑
ренции, неустанно писали и читали лекции о гармонии интересов и все‑
общем процветании благодаря свободному рынку, свободной торговле и
laissez faire. Примечательно, что как минимум три поколения француз‑
ских экономистов были воспитаны и обучены в духе этой традиции lais‑
sez faire. Несмотря на частую смену моды и вкусов, несмотря на огром‑
ные искушения со стороны этатизма и особых привилегий, французские
экономисты на протяжении почти целого столетия не отступали от своих
убеждений, оставались стойкими приверженцами laissez faire и против‑
никами государственного вмешательства и особых привилегий.
Здесь уместно сказать несколько слов о людях, которые участвовали
в создании первой в мире экономической энциклопедии «Словарь поли‑
тической экономии» (Dictionnaire d’Économie Politique. Paris: Guillaumin,
1852—1853). Одним из ее редакторов и ее издателем был Жильбер Гий‑
емен (1801—1864), неутомимо издававший в XIX в. многочисленные
французские работы, посвященные экономике и laissez faire. Еще од‑
ним редактором был Шарль Коклен (1805—1852); он сам много напи‑
сал для этого энциклопедического словаря, но, к сожалению, не дожил
до его публикации. Словарь разошелся четырьмя тиражами. Наконец,
третьим ведущим участником словаря и секретарем‑основателем Об‑
щества политической экономии был Жозеф Гарнье (1813—1881); в те‑
чение нескольких лет он занимал пост главного редактора «Journal des
Économistes» и написал несколько очень успешных пособий по экономике,
514
14.1. Французская школа laissez faire
в том числе «Основы политической экономии» («Éléments d’économie
politique», 1845, много изданий) и «Основы финансов» («Éléments des Fi‑
nances», 1858, много изданий).
Французские сторонники laissez faire были первопроходцами не толь‑
ко в области экономических энциклопедий, но и в изучении истории дис‑
циплины. Первой историей экономической мысли стала «История поли‑
тической экономии в Европе» («Histoire de l’économie politique en Europe»,
1837, 4‑е изд. — 1860; англ. пер. — 1880). Книгу написал Жером‑Адольф
Бланки (1798—1854); он изучал политическую экономию у Сэя и сменил
его на посту профессора. Много лет Бланки занимал должность главно‑
го редактора «Journal des Économistes». У Бланки учился Жозеф Гарнье.
Бланки был зятем Мишеля Шевалье (1806—1879). Инженер и в моло‑
дости последователь Сен‑Симона, Шевалье стал либералом, исповедо‑
вавшим laissez faire, профессором политической экономии в Коллеж де
Франс и опубликовал трехтомный труд «Курс политической экономии»
(«Cours d’Économie Politique», 1842—1850). Кроме того, он был госу‑
дарственным деятелем, обсуждавшим в 1860 г. знаменитое соглашение
о свободной торговле между Францией и Англией (Англию представлял
великий Ричард Кобден), представлявшее собой кульминацию движе‑
ния за свободную торговлю и свободный рынок в Европе XIX в. Учени‑
ком Шевалье был Анри Бодрийяр (1821—1892); он преподавал полити‑
ческую экономию в Коллеж де Франс, а опубликованное в 1857 г. его со‑
чинение «Руководство по политической экономии» («Manuel d’Économie
Politique») выдержало несколько изданий.
Еще одним видным экономистом был Поль Луи Воловский (1810—
1876), шурин Мишеля Шевалье. Он родился в Варшаве, в 1834 г. эмиг‑
рировал во Францию, основал и много лет издавал журнал «Revue de
legislation et jurisprudence». Имея докторские степени по праву и по‑
литической экономии, Воловский занимался банковским делом, состо‑
ял на государственной службе, преподавал и много лет поддерживал
тесную связь с журналом «Journal des Économistes». Племянник Во‑
ловского Эмиль Левассер (1828—1911) стал видным историком эконо‑
мики и преемником Бодрийяра в Коллеж де Франс. Левассеру принад‑
лежит известная работа «История рабочих классов во Франции» («His‑
toire des classes ouvrières en France», 1859); в 1867 г. вышла другая его
работа, «Précis d’Économie Politique», выдержавшая несколько изданий.
Следует отметить, что Воловский и Левассер совместно написали ве‑
ликолепную статью «Собственность» о защите прав собственности для
трехтомной «Энциклопедии политических наук» («Cyclopedia of Political
Science»), изданной Лалором в 1884 г. в Соединенных Штатах.
Достойным преемником Жерома‑Адольфа Бланки как историка
экономической мысли во французской школе laissez faire был Морис
Блок (1816—1911). Он родился в Берлине, переехал во Францию и по‑
началу работал в статистическом отделе Министерства сельского хо‑
зяйства, промышленности и торговли, а на пятом десятке полностью
515
443
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
444
посвятил себя экономической науке. В течение 44 лет, фактически до са‑
мой смерти, Блок работал редактором в «Annuaire d’économie politique
et de la statistique» («Ежегодник политической экономии и статистики»),
а также редактором в изданиях «Dictionnaire générale de la Politique»
(с 1862 г.) и «Dictionnaire de l’Administration Française» (с 1855 г.). Его пе‑
ру принадлежит несколько важных работ по теории статистики, о соци‑
ализме, о французских финансах, а также «Малое руководство по по‑
литической экономии» («Petit manuel d’économie politique»), опублико‑
ванное в 1873 г. и выдержавшее несколько изданий. Более 40 лет Блок
писал для «Journal des Économistes» обзоры о новинках европейской
экономической литературы, а венцом его трудов стала обширная двух‑
томная история экономической мысли «Развитие экономической науки
со времен Адама Смита» («Le progress de la science économique depuis
Adam Smith», 1891). В этой работе Блок отдал должное новой австрий‑
ской школе, подверг критике историцизм и пренебрежительное отноше‑
ние к экономическим законам со стороны немецкой исторической школы.
Видное место во французском направлении экономической теории
laissez faire занимали и три поколения Сэев. Единственный сын Жа‑
на‑Батиста Сэя Орас‑Эмиль Сэй (1794—1860) некоторое время зани‑
мался коммерцией в Соединенных Штатах и Бразилии, а в период Вто‑
рой республики служил судьей по коммерческим делам и государствен‑
ным советником (1859—1861). Его перу принадлежит работа об истории
торговых отношений между Францией и Бразилией. Сын Ораса Сэя
Жан‑Батист Леон Сэй (1826—1896), стал видным государственным дея‑
телем и был привержен идеям свободной торговли и laissez faire. Он на‑
писал много статей для «Journal des Économistes», был владельцем род‑
ственного последнему по духу журнала «Journal des Débats», а в 1872—
1879 гг. и в 1882 г. занимал пост министра финансов. В 1882 г. он был
также председателем французского сената. В 1880 г. Леон Сэй заклю‑
чил с Англией предварительное соглашение о свободе торговли и успеш‑
но противодействовал введению подоходного налога.
Одним из последних пылких и бескомпромиссных сторонников сво‑
бодного рынка и антиинтервенционистов во французской школе был Ив
Гюйо (1843—1928); будучи плодовитым автором, он служил городским
советником Парижа (1876—1885) и занимал пост министра обществен‑
ных работ (1889—1892). В 1909 г. Гюйо сменил почтенного Гюстава де
Молинари на посту главного редактора «Journal des Économistes».
В XIX в. школа laissez faire была настолько влиятельна во Франции,
что ее учение проникло в национальную культуру. Популярные писате‑
ли и журналисты рассуждали о гармонии интересов, о взаимной выгоде
и всеобщем процветании, приносимых свободным рынком. Вероятно, са‑
мым простым, вдохновляющим и наглядным можно считать восхвале‑
ние достижений свободного рынка у популярного французского писателя
Эдмона Абу (1828—1885): свои лекции для французских рабочих он свел
в книгу «Руководство по социальной экономии, или Азбука рабочих»1.
516
14.1. Французская школа laissez faire
Однако ясность и простота французских авторов были обращены про‑
тив них самих английскими экономистами классической школы; эти по‑
следние писали туманным, трудным для понимания языком и поэтому
стремились выдать стилистическое изящество французов за свидетель‑
ство поверхностности их мышления и познаний. Эта традиция была вос‑
произведена современными историками: их решительно не устраивают
сделанные французскими авторами выводы для экономической полити‑
ки, и это побуждает отвергать все французское направление. В частно‑
сти, современные историки совершенно несправедливо объявляют фран‑
цузских автором чистыми популяризаторами, лишенными теоретиче‑
ской глубины.
14.2. ФРЕДЕРИК БАСТИА: ЦЕНТРАЛЬНАЯ ФИГУРА
Особенно пострадал от исторической несправедливости самый извест‑
ный из французских представителей школы laissez faire Фредерик Ба‑
стиа (1801—1850), которому с уважением и благодарностью был посвящен
двухтомный «Словарь политической экономии» («Dictionnaire d’Économie
Politique», 1852). Бастиа писал просто прекрасно; его блестящие эссе, пам‑
флеты и притчи и в наши дни остаются великолепным и сокрушитель‑
ным опровержением протекционизма, а также всех форм государствен‑
ных субсидий и государственного контроля. Бастиа был ярчайшим адво‑
катом ничем не ограниченного свободного рынка. Его по справедливости
заслуживший славу памфлет «Прошение производителей свечей» до сих
пор включается в хрестоматии экономических текстов. В этой сатириче‑
ской петиции производители свечей просят французский парламент ог‑
радить их отрасль, в которой заняты многие тысячи работников, от не‑
честной, несправедливой и всепроникающей конкуренции постороннего
источника света — солнца. Они просят государство закрыть солнечный
свет над всей Францией: это протекционистское средство даст работу еще
многим миллионам достойных французских свечников.
Памфлет Бастиа о разбитом окне великолепно опроверг кейнсианст‑
во почти за столетие до его появления. Здесь Бастиа намечает три уров‑
ня экономического анализа. Мальчишка‑хулиган бросил камень в витри‑
ну булочной. Собираются прохожие, и событие обсуждается на первом
уровне, уровне здравого смысла. Здравый смысл сожалеет о погибшей
собственности и сочувствует булочнику, которому предстоит потратить‑
ся на новое стекло. Но затем, продолжает Бастиа, появляется искушен‑
ный аналитик второго уровня, аналитик, которого мы могли бы назвать
протокейнсианцем. Кейнсианец говорит: друзья мои, вы не понимаете,
что битие стекол — это на самом деле экономическое благословение. Ведь
булочник, которому придется ремонтировать витрину, своими расхода‑
ми оживляет экономику, т.е. дает работу стекольщику и его помощникам.
Выход из строя имущества побуждает делать расходы, стимулирует тем
517
445
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
446
самым экономику и оказывает живительное «мультиплицирующее воз‑
действие» на производство и занятость.
Но затем на сцену выходит сам Бастиа, аналитик третьего уровня, и
указывает на прискорбную ошибку деструкционистской протокейнсиан‑
ской позиции. Этот мнимый умник, говорит Бастиа, сосредоточен на том,
«что видно», и игнорирует то, «чего не видно». Он видит, что булочнику
придется потратить деньги на ремонт и, значит, дать работу стекольщи‑
ку. Но он не видит другого: возможности самого булочника уменьшились.
Если бы он не тратил деньги на ремонт, он мог бы добавить их к своему
капиталу и повысить уровень жизни любого человека, мог бы нанимать
людей, платя им вперед, а не просто поддерживать текущий запас капи‑
тала. Или он мог бы потратить деньги на свое собственное потребление,
давая работу людям, которые удовлетворяют эти потребности.
Таким образом, «настоящий экономист», аналитик третьего уровня,
выступает на стороне здравого смысла и отвергает призыв к разруше‑
нию, звучащий из уст псевдоэкономиста. Он принимает в расчет и то, что
видно, и то, чего не видно. Бастиа, настоящий экономист, — вот кто дей‑
ствительно искушенный аналитик2.
Кроме того, Фредерик Бастиа был вдумчивым политическим, или по‑
литико‑экономическим, мыслителем. Критикуя этатизм как паразити‑
ческий нарост, мешающий рыночным производителям, он называл госу‑
дарство «громадной фикцией, посредством которой все пытаются жить
за счет других». А в работе «Закон» (1850) Бастиа утверждал, что дейст‑
вие закона и государства должно быть жестко ограничено защитой лич‑
ности, свободы и собственности от насилия; все, что выходит за пределы
этой роли, будет разрушительным для свободы и процветания.
Бастиа много хвалили как талантливого популяризатора, но систе‑
матически поднимали на смех и недооценивали как теоретика. Однако,
критикуя классическое смитовское разграничение «производительно‑
го» труда (материальных товаров) и «непроизводительного» труда (со‑
здание нематериальных услуг), Бастиа внес важный вклад в экономи‑
ческую теорию. Он показал, что все товары, включая материальные, яв‑
ляются производительными и ценятся именно потому, что производят
нематериальные услуги. Обмен, пояснял он, это взаимовыгодная ку‑
пля‑продажа таких услуг. Подчеркивая центральную роль нематери‑
альных услуг в производстве и потреблении, Бастиа основывался на
тезисе Ж.‑Б. Сэя, согласно которому все рыночные ресурсы являются
«производительными», а доход, получаемый от производительных фак‑
торов, является платой за эту производительность. Использовал он и те‑
зис Шарля Дюнуайе, сформулированный в сочинении «Новый трактат
по социальной экономии» («Nouveau traité de l’économie sociale», 1830):
«Ценность измеряется предоставляемыми услугами, и продукты обме‑
ниваются соответственно качеству заключенных в них услуг»3.
Что, пожалуй, важнее всего, в резком отличии от классической шко‑
лы Смита—Рикардо, которая делала весь упор на производстве и иг‑
518
14.2. Фредерик Бастиа: центральная фигура
норировала главную цель экономической деятельности — потребле‑
ние, Бастиа, в духе континентальной традиции, вновь подчеркнул, что
потребление — главная цель и, следовательно, главная детерминанта
экономической деятельности. Собственная триада Бастиа, часто им по‑
вторяемая, — «Потребности, Усилия, Удовлетворение», — имеет та‑
кой смысл: потребности задают цель экономической деятельности, по‑
буждают прилагать усилия и в итоге получают удовлетворение. Кроме
того, Бастиа подчеркивал, что человеческие потребности безграничны и
иерархически выстраиваются индивидуумами в их шкалах ценностей4.
В отличие от представителей английской классической политэконо‑
мии, сосредоточенных на производстве материального богатства, Бастиа
(и это тоже очень важно) уделял главное внимание обмену и анализу об‑
мена. Именно внимание к обмену побудило Бастиа и французскую школу
выделять пути, которыми рынок ведет к уравновешенной и гармоничной
организации экономики. А здесь основная роль отводилась laissez faire5.
Фредерик Бастиа родился в 1801 г. в Байонне, на юго‑западе Фран‑
ции; его отец был землевладельцем и вел значительную торговлю с Ис‑
панией. В девять лет Бастиа осиротел, а в 1818 г. поступил на работу
в фирму дяди. Через семь лет Бастиа унаследовал имение деда, ушел
из фирмы и занялся фермерством. Однако главные его интересы были
связаны не с торговлей и сельским хозяйством, а с политической эконо‑
мией. Бастиа владел английским, итальянским и испанским и читал всю
доступную экономическую литературу на этих языках. Если не считать
неудачную попытку учредить страховую фирму в Португалии в начале
1840‑х гг., членство в окружном совете и необременительную должность
местного судьи, Бастиа провел два десятилетия в спокойном чтении и
размышлении об экономических проблемах. Самое большое влияние на
него оказал Ж.‑Б. Сэй, частичное оказали Адам Смит и Дестют де Траси;
особое впечатление произвела на него выдержанная в либеральном духе
laissez faire обширная 4‑томная работа Шарля Конта «Трактат о законо‑
дательстве» (Traité de législation, 1827—1835). Еще в ранней молодости
Бастиа подписался на журнал Конта и Дюнуайе «Le Censeur», а затем
стал другом Дюнуайе и его соратником в борьбе за свободную торговлю.
В ряды пишущих экономистов Бастиа вошел яркой критикой про‑
текционизма во Франции и в Англии; его статья появилась в «Journal
des Économistes» в конце 1844 г. и произвела настоящий фурор. В нача‑
ле 1845 г. журнал опубликовал следующую статью,посвященную кри‑
тике социализма и концепции «права на труд». За немногие оставшиеся
ему годы жизни Бастиа написал целую серию ярких и важных работ.
Двухтомный сборник «Экономические софизмы» (1845), содержавший
остроумные эссе о протекционизме и государственном регулировании,
быстро разошелся, выдержал несколько изданий и вскоре был переве‑
ден на английский, испанский, итальянский и немецкий языки . В том же году Бастиа опубликовал книгу «Кобден
и Лига», дань уважения Кобдену и Лиге против хлебных законов; в эту
519
447
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
448
историю Лиги были включены самые важные речи Кобдена, Брайта и
других вождей Лиги.
После учреждения ассоциации свободной торговли в Бордо (1846) Ба‑
стиа переехал в Париж, стал писать еще активнее, организовал нацио‑
нальную ассоциацию свободной торговли и стал ее генеральным секре‑
тарем. Кроме того, он занял пост главного редактора «Le Libre‑Échange»
(«Свободный обмен), периодического издания Французской ассоциации
свободной торговли. Несмотря на ослабевшее здоровье, Бастиа участво‑
вал в революции 1848 г., был избран в конституционное, а затем в зако‑
нодательное собрание и состоял в нем с 1848 г. до конца жизни.
Большинство историков уделяют заключительной фазе политиче‑
ской карьеры Бастиа неоправданно малое внимание. Будучи ревностным
поборником индивидуальной свободы и laissez faire, Бастиа в законода‑
тельном собрании обычно принадлежал к меньшинству, но пользовался
большим влиянием как вице‑председатель (а нередко как действующий
председатель) финансового комитета законодательного собрания. Он не‑
устанно выступал за снижение государственных расходов и налогов, за
твердые деньги и свободную торговлю. Хотя Бастиа был ярым противни‑
ком социалистических и коммунистических идей, в Парламенте он ре‑
шил сидеть слева, как сторонник laissez faire и республики и как про‑
тивник протекционизма, абсолютной монархии и воинственной внешней
политики. Будучи последовательным гражданским либералом, он вы‑
ступал против тюремного заключения социалистов, объявления мирных
профсоюзов вне закона и введения военного положения. В заслугу Ба‑
стиа следует поставить еще и то, что ему удалось обратить из социали‑
ста в сторонника laissez faire (пусть и не вполне последовательного) че‑
ловека, который стал членом временного правительства провозглашен‑
ной республики, — выдающегося поэта и оратора Альфонса Мари Луи
Ламартина (1790—1869)6.
Бастиа безвременно умер в 1850 г., оставив свой двухтомный главный
теоретический труд «Экономические гармонии» опубликованным лишь
частично; остальное было опубликовано посмертно. Подобающим сим‑
волическим памятником Бастиа стало то обстоятельство, что его другу
Мишелю Шевалье — человеку, которого он приобщил к идеям свобод‑
ной торговли и laissez faire, — довелось вместе с Ричардом Кобденом за‑
ключить знаменитое англо‑французское соглашение о свободе торгов‑
ли 1860 г.
С Кобденом Бастиа познакомился летом 1845 г. во время первой по‑
ездки в Англию; все отпущенные Бастиа немногие годы он и Кобден
оставались близкими друзьями, регулярно переписывались, часто на‑
вещали друг друга и испытали сильное взаимное влияние. Бастиа снаб‑
дил Кобдена более широким теоретически взглядом на предпочтитель‑
ность свободной торговли, а Кобден, в свою очередь, вдохновил Бастиа на
создание во Франции движения, подобного Лиге против хлебных зако‑
нов. В частности, Кобден перенял у Бастиа приверженность естествен‑
520
14.2. Фредерик Бастиа: центральная фигура
ному праву и естественным правам, стремление к гармоническому со‑
существованию индивидуумов, групп и наций на основе взаимных вы‑
год свободного рынка, стойкое неприятие войны и агрессивной внешней
политики, а также стремление к миру во всем мире. Оба они были по‑
следовательными сторонниками laissez faire, свободными как от много‑
численных колебаний и оговорок, привнесенных классическими эконо‑
мистами, так и от удручающей враждебности Рикардо к землевладель‑
цам и земельной ренте7.
14.3. ВЛИЯНИЕ БАСТИА В ЕВРОПЕ
Вдохновленные организационными усилиями и идеями Бастиа, ассоциа‑
ции свободной торговли быстро распространились в разных странах Ев‑
ропы. В Бельгии такая ассоциация возникла вскоре после французской,
и бельгийская группа поддерживала регулярную переписку с Бастиа и
его журналом «Le Libre‑Échange». Председателем бельгийской ассоциа‑
ции был мэр Брюсселя Шарль де Брукер. Осенью 1846 г. итальянская ас‑
социация основала журнал «Contemporaneo» и опубликовала заявление,
приветствующее французскую ассоциацию. Хотя в заявлении отдава‑
лось должное Лиге против хлебных законов, французская ассоциация
удостоилась особых похвал за более универсальную прорыночную пози‑
цию: «Если английская ассоциация объявила войну лишь одному из зол
в своей собственной стране [пошлинам и хлебным законам], то француз‑
ская ассоциация приняла более общий план, который обнимает все че‑
ловечество. Она желает установить дружеские отношения между всеми
странами и пригласить всех на праздник производства и потребления»8.
В числе прочих итальянское заявление подписал профессор Рафаэле
Бузакка, видный сторонник свободной торговли, автор многочисленных
работ, посвященных вопросам экономической статистики, историческим
и теоретическим проблемам экономической науки.
Особенно видным последователем и почитателем Фредерика Бастиа
был человек, ставший непререкаемым лидером и главным авторите‑
том в экономической теории и политике Италии XIX в., уроженец Си‑
цилии Франческо Феррара (1810—1900) — несгибаемый сторонник lais‑
sez faire, профессор политической экономии в Туринском университете,
учитель и наставник большинства итальянских экономистов следующе‑
го поколения. Феррара сыграл важную политическую роль в объедине‑
нии Италии и одно время занимал пост министра финансов новой стра‑
ны. Наконец, Феррара был видным историком экономической мысли; он
редактировал первые две серии многотомного переводного издания «Bib‑
lioteca dell’Economista» (Torino, 1850—1869) и написал двухтомную ра‑
боту «Историко‑критическое исследование экономистов и экономиче‑
ских учений» («Esame storico‑critico di economisti e dottrine economiche»,
1889—1892). Много лет Феррара был профессором Туринского универ‑
521
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
449
ситета, и у него учились многие видные итальянские экономисты. Кроме
Бастиа, которому Феррара щедро отвел 100 страниц в своей обширной
работе, он с особой похвалой отозвался о трудах Сэя, Дюнуайе и Шевалье.
Теоретические достижения Феррары, как и достижения Бастиа, сис‑
тематически преуменьшаются придирчивыми современными критика‑
ми, настроенными против laissez faire, которые, как и в случае Бастиа,
отказываются допускать, что человек, преданный принципу laissez faire,
может быть серьезным ученым и экономическим теоретиком. Но теория
ценности Феррары, основанная на «издержках воспроизводства», кото‑
рую часто называли нелепым перепевом «издержек производства» Ри‑
кардо, на самом деле, как недавно было показано, отчасти предвосхити‑
ла субъективную теорию предельной полезности9.
Ориентированная на обмен и laissez faire теория Феррары несколь‑
ко десятилетий доминировала среди итальянских экономистов. Однако
в 1870‑е гг. в итальянскую экономическую науку начало проникать объ‑
единенное влияние этатистских тенденций протекционизма, немецкой
исторической школы и откровенного социализма. Формальный раскол
произошел в 1874 г., когда молодые этатисты, сосредоточенные в Падуе,
создали Ассоциацию развития экономических исследований, которая
начала издавать журнал «Giornale degli Economisti» («Журнал эконо‑
мистов»). Сторонники Феррары, сосредоточенные во Флоренции, соз‑
дали Общество Адама Смита и выпускали еженедельник «L’Economista»
(«Экономист»). Хотя группа Феррары численно уступала, она подгото‑
вила ряд видных молодых ученых. В их числе был Доменико Берарди,
который в 1882 г. опубликовал работу с критикой государственного вме‑
шательства, а 30 лет спустя книгу о деньгах. А. Бертолини в 1889 г. выпу‑
стил критическую работу о социализме, а Фонтанелли выступил с кри‑
тикой профсоюзов и забастовок. В особенности можно отметить Тулио
Мартелло из Болоньи, которого называли последним сторонником Фер‑
рары. В сочинении «La Moneta» (1883) он призывал к полиметаллиз‑
му, в котором видел путь к полной монетарной свободе. По поводу это‑
го предложения Шумпетер в характерной полупрезрительной манере,
которую он приберегал для пылких сторонников laissez faire, заметил,
что «ценность его лишь немного снижается некоторыми причудливы‑
ми ультралиберальными (liberalist) идеями по поводу свободной чекан‑
ки монеты»10.
Хотя Феррара и его школа вели, казалось, безнадежные арьергард‑
ные бои, им удалось продержаться достаточно долго, чтобы выправить
положение и привлечь на свою сторону новую «армию маржинали‑
стов‑либералов» под началом Маффео Панталеони. В 1890 г. эта группа
поставила под свой контроль ведущий экономический журнал («Giornale
degli Economisti») и многие годы сохраняла доминирующее положение11.
Большое влияние Бастиа оказал на Швецию и пользовался боль‑
шим авторитетом в шведской экономической науке и политике. Моло‑
дой швед Йохан Грипенстедт (ум. 1874) познакомился с Бастиа во время
522
14.3. Влияние Бастиа в Европе
поездки во Францию и до конца жизни находился под влиянием вождя
французской школы laissez faire. В 1860—1870‑е гг. Грипенстедт был са‑
мым видным экономическим либералом и самым влиятельным полити‑
ком Швеции. К 1870 г. ему почти в одиночку удалось отменить в Швеции
все ограничения на импорт и экспорт, ликвидировать все экспортные
пошлины, снизить тарифы на промышленные товары и ввести свобод‑
ную торговлю сельскохозяйственной продукцией.
Вскоре после смерти Грипенстедта его последователи и ученики
создали Стокгольмское экономическое общество (1877), приверженное
принципам Бастиа и Грипенстедта. В числе ведущих членов общества
были: директор Банка Швеции Йохан Арнберг, который предупреж‑
дал об опасностях социализма, возникавших в связи с требованиями го‑
сударственных субсидий для бизнесменов; Г. К. Хамильтон, профессор
экономики в университете Лунда, настолько преданный идеям Бастиа,
что в 1865 г. назвал своего сына «Бастиа»; основатель стокгольмского Eu‑
skilda Bank А. О. Валленберг; видный банкир и убежденный сторонник
свободной торговли Йохан Пальме.
Следует упомянуть двух видных политиков, состоявших в Экономи‑
ческом обществе и разделявших принципы laissez faire. Одним из них
был генеральный директор таможни и правая рука Грипенстедта Ак‑
сель Бенних. Он был неустанным и энергичным борцом за свободную
торговлю, который всю свою долгую жизнь придерживался принципов
laissez faire. Другим был президент Стокгольмского экономического об‑
щества Карл Фридрих Ваерн, коммерсант из Гетеборга, ставший мини‑
стром финансов; он подал в отставку, поскольку отказался подписать за‑
кон, запрещавший вырубку молодых деревьев в лесах, и назвал этот за‑
кон явным посягательством на права частной собственности.
Подобно тому как это произошло в Англии и во Франции, шведские
либеральные мыслители и деятели разделились по вопросу о развитии
банковского дела. Глава центрального банка Йохан Арнберг и экономист
Ханс Форсселл считали, что при наличии центрального банка следует
наложить запрет на выпуск банкнот частными банками, поскольку это
чревато инфляцией и вообще вредно. Напротив, банкир А. О. Валленберг
выступал за полную свободу банковской деятельности.
Однако в середине 1880‑х гг. в Швеции, как и повсюду в Европе, эта‑
тизм начал успешно отвоевывать позиции и постепенно занял доминиру‑
ющее положение. Одновременно в Экономическое общество стали про‑
никать протекционисты, а в 1888 г. Швеция ввела протекционистскую
систему таможенных тарифов. В 1893 г. протекционисты отпраздновали
символический триумф: президентом Стокгольмского экономического
общества, этого в прошлом оплота свободной торговли, был избран про‑
текционист. В 1880‑х гг. Общество, несмотря на решительные протесты
Форсселла и других видных основателей, стало пропагандировать соци‑
альную политику и прочие меры в духе катедер‑социализма («профес‑
сорского социализма»). В результате шведская экономическая теория
523
450
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
451
и политика за это десятилетие повернулись от изначальных француз‑
ских принципов laissez faire в сторону немецкой исторической школы и
ее «монархического социализма». Этой резкой перемене во многом спо‑
собствовало то, что в 1878 г. немецкий язык был сделан главным иност‑
ранным языком в шведских государственных школах12.
В конце 1840‑х гг. даже в Пруссии возникла группа сторонников сво‑
бодной торговли, преданных принципам Бастиа. Это движение возгла‑
вил Джон Принс‑Смит (1809—1874), сын англичанина и немки. Он регу‑
лярно переписывался с Бастиа и в одном письме написал: «Друзья, ко‑
торым я показал Вашу книгу [«Экономические гармонии»], приняли ее
с восторгом. Я обещаю Вам, что ее охотно прочитают наши лучшие мы‑
слители… Мы надеемся создать официальный союз между демократи‑
ческими партиями и сторонниками свободной торговли… “Пусть Бастиа
приедет сюда, — сказал мне лидер демократов, — а я обещаю вывести
10 тыс. человек на процессию, которая будет приветствовать его визит
в нашу столицу”»13.
Джон Принс‑Смит родился в Лондоне в 1809 г. в семье адвоката. Отец
рано умер, и с 13 лет Джон начал работать в лондонской торговой фир‑
ме14. Затем он обратился к журналистике, путешествовал по родной
стране своей матери, а в 1831 г. стал учителем английского и француз‑
ского языков в гимназии портового города Эльбинг в Восточной Пруссии.
В Германии Принс‑Смит изучал экономику и в 1830‑е гг. начал писать
статьи в поддержку свободного рынка. Также он решительно выступил
в поддержку семи профессоров, уволенных в 1837 г. из Геттингенского
университета за протесты против деспотической отмены либеральной
Ганноверской конституции. Затем у Принс‑Смита начались конфлик‑
ты с прусской школьной бюрократией; в 1840 г. он оставил учительство,
полностью посвятив себя журналистике.
Принс‑Смит не только решительно выступал за свободный рынок, но
и проявил себя как энергичный и последовательный противник войны и
милитаризма. Он призывал ликвидировать оплот прусской государст‑
венности, регулярную армию, и заменить ее ополчением, гораздо менее
дорогостоящим и находящимся под народным контролем.
В 1843 г. Принс‑Смит начал растянувшуюся на всю его жизнь кампа‑
нию за свободную торговлю в рамках исторического и социологического
контекста, напоминавшего сочинения Конта и Дюнуайе. Он ясно заявил,
что для него свободная торговля означает не просто отсутствие барьеров
в международной торговле, но и абсолютно свободный внутренний ры‑
нок, на котором государство предоставляет лишь полицейскую защиту15.
В 1846 г. Принс‑Смит и несколько его единомышленников направили
послание Роберту Пилю, чтобы поздравить британского премьер‑мини‑
стра с важнейшим достижением — отменой хлебных законов. Ответное
послание Пиля, теплое и отражавшее строгость его принципов, вызва‑
ло сенсацию в Пруссии и вдохновило Принс‑Смита на создание в де‑
кабре того же года Немецкого общества за свободную торговлю16. Союз,
524
14.3. Влияние Бастиа в Европе
в который вошли лидеры делового мира и ученые, провел первое, орга‑
низационное, заседание в марте следующего года в помещении Берлин‑
ской фондовой биржи. Среди 200 участников значительное большинство
составляли бизнесмены.
Вплоть до конца жизни Принс‑Смит возглавлял в Германии кам‑
панию за свободный рынок и свободную торговлю. В 1860 г. он основал
Экономическое общество, ставшее преемником Союза за свободную
торговлю. Его дом в Берлине (Смит женился на дочери состоятельного
берлинского банкира) был салоном для либеральных прусских полити‑
ков; некоторые из них участвовали в создании Прогрессивной партии.
В 1858 г. Принс‑Смит содействовал организации ежегодного конгресса
немецких экономистов, который был посвящен laissez faire вплоть до
последнего заседания в 1885 г. На конгрессе Смит выступал с доклада‑
ми, в которых критиковал законы против ростовщичества и патентную
политику, а также выступал против неконвертируемых бумажных де‑
нег. В 1863 г. он вместе со своим ближайшим сотрудником, крайним ин‑
дивидуалистом Юлиусом Фаухером (1820—1878), принял участие в со‑
здании и редактировании «Ежеквартального журнала экономики, по‑
литики и истории культуры» («Vierteljahrschrift für Volkswirtschaft,
Politik und Kulturgeschichte»). Вскоре этот журнал стал «главным тео‑
ретическим рупором классического либерализма в Германии»17 и про‑
существовал 30 лет. Хорошо владея французским, Принс‑Смит сотруд‑
ничал с «Journal des Économistes», участвовал в организации и писал
статьи для «Краткого экономического словаря» («Handwörtebuch der
Volkswirtschaftlehre», 1866), образцом для которого стал выдержанный
в духе laissez faire французский «Словарь политической экономии».
В 1870—1880‑е гг. программа laissez faire быстро уступала место не‑
мецкой исторической школе, этатизму и катедер‑социализму. Эта ра‑
дикальная перемена была ускорена политическим триумфом Бисмар‑
ка и прусского милитаризма над классическим либерализмом и объе‑
динением основной части германской нации под прусским господством
«железа и крови».
А главным и ранним триумфом европейского движения за свобо‑
ду торговли стал знаменитый конгресс экономистов, организованный
бельгийской ассоциацией свободной торговли 16—18 сентября 1847 г.
в Брюсселе. Вдохновленный победой Лиги против хлебных законов,
движением Бастиа и триумфальным 14‑месячным европейским турне
Кобдена 1846—1847 гг., конгресс должен был ответить на вопрос о сво‑
бодной торговле. В конгрессе под председательством бельгийца де Бру‑
кера приняли участие 170 делегатов из 12 стран, в том числе, помимо
экономистов, публицисты, промышленники, представители аграрно‑
го сектора, торговцы и политики. Бастиа не смог приехать, но де Бру‑
кер в своем вступительном слове превознес его как «ревностного апо‑
стола нашей доктрины». Особенно активной была французская деле‑
гация, в частности Луи Воловский, Шарль Дюнуайе, Жером‑Адольф
525
452
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
453
Бланки и Жозеф Гарнье; активно выступал и глава прусской делега‑
ции Джон Принс‑Смит. Другими видными участниками были член анг‑
лийского Парламента полковник Томас Перронет Томпсон и редактор
«Economist» Джеймс Уилсон.
Хотя на конгрессе выступили и несколько протекционистов, их голо‑
са были заглушены голосами других участников, которые безоговороч‑
но высказались за свободу торговли. К сожалению, дальнейшие планы
были нарушены революцией 1848 г., которая отбросила назад европей‑
ское движение за экономическую свободу, и для восстановления понадо‑
билось время. После недолгого подъема в 1860‑х гг. основанное на прин‑
ципах laissez faire движение за свободный рынок, свободную торговлю и
мир во всем мире начиная с 1870‑х гг. стало все сильнее отступать перед
лицом протекционизма, милитаризма, социального этатизма, принуди‑
тельного картелирования и формирования международных военных
блоков. В Европе возобладали националистически и этатистски окра‑
шенные экономические концепции и воспроизведение в промышленно‑
сти торгового меркантилизма.
14.4. ГЮСТАВ ДЕ МОЛИНАРИ:
ПЕРВЫЙ АНАРХОКАПИТАЛИСТ
Из всех либеральных французских экономистов середины и второй по‑
ловины XIX в. самой необычной фигурой был уроженец Бельгии Гюс‑
тав де Молинари (1819—1912). Он родился в Льеже в семье бельгийско‑
го врача, барона, офицера наполеоновской армии. Большую часть жизни
Молинари провел во Франции, где зарекомендовал себя как плодовитый
автор и умелый редактор, неустанно выступавший в поддержку laissez
faire и всеобщего мира, как решительный и непреклонный противник
всех форм этатизма, государственного контроля и милитаризма. В от‑
личие от английского, слегка завуалированного утилитаристского под‑
хода к государственной политике Молинари был несгибаемым защитни‑
ком свободы и естественного права.
Молинари приехал в Париж, эту культурную и политическую столи‑
цу франкоязычного мира, в 1840 г. в возрасте 21 года. Он вступил в Об‑
щество политической экономии в 1842 г., сразу после его основания,
а когда Бастиа в 1846 г. основал в Париже ассоциацию свободной тор‑
говли, стал ее секретарем. Вскоре Молинари стал одним из редакторов
периодического издания ассоциации «Libre‑Échange» («Свободный об‑
мен»), начал широко публиковаться в парижской прессе, симпатизиро‑
вавшей свободной торговле и свободному рынку, а в 1847 г. стал редакто‑
ром «Journal des Économistes». В 1846 г. он опубликовал первую из своих
многочисленных книг — «Экономические исследования: об организации
промышленной свободы и отмены рабства» («Études Économiques: sur
l’Organisation de la Liberté industrielle et l’abolition de l’esclavage»).
526
14.4. Гюстав де Молинари: первый анархокапиталист
Однако в 1849 г. Молинари поразил ориентированное на принципы
laissez faire Общество политической экономии, словно ударом грома,
своей самой известной и оригинальной работой. Он представил статью,
которая впервые в истории излагала концепцию laissez faire в предель‑
но чистом и последовательном виде и призывала к свободной и неогра‑
ниченной конкуренции в той сфере, которая обычно относится исключи‑
тельно к «государственной» компетенции, а именно в сфере полицейской
и судебной защиты личности и частной собственности. Если свободная
конкуренция более эффективно предоставляет все остальные товары и
услуги, рассуждал Молинари, значит нужно распространить ее на по‑
следний бастион, полицейскую и судебную защиту. Столетие спустя эта
концепция была названа «анархокапитализмом».
Свою позицию Молинари изложил в «Journal des Économistes» в фев‑
рале 1849 г.18 Статья быстро разрослась до целой книги, «Les Soirées de
la Rue Saint‑Lazare» («Вечера на улице Сен‑Лазар»). В ней приводились
вымышленные беседы трех действующих лиц: консерватора (сторонни‑
ка высоких пошлин и привилегий государственной монополии), социа‑
листа и экономиста (т.е. самого Молинари). В заключительной, одиннад‑
цатой, «вечерней беседе» Молинари рассказал, как его концепция ры‑
ночных защитных услуг будет работать на практике19.
Обсуждению радикальной новой теории Молинари, изложенной
в «Вечерах», было посвящено осеннее собрание Общества политической
экономии. Сначала Молинари выступил с докладом и обрисовал основ‑
ную идею, а потом либеральные светила перешли к дискуссии. Новая
теория явно их ошарашила, поскольку до этого никто не дал себе тру‑
да с ней ознакомиться. Шарль Коклен и Фредерик Бастиа лишь громо‑
гласно заявили, что никакая конкуренция не может существовать без
поддержки верховной власти государства (Коклен) и что сила, необ‑
ходимая для обеспечения справедливости и безопасности, может быть
предоставлена только верховной властью (Бастиа). Оба они ограни‑
чились лишь бездоказательными заявлениями и предпочли игнориро‑
вать то, что прекрасно знали во всех прочих контекстах: эту «верховную
власть» вряд ли можно считать надежным гарантом частной собствен‑
ности и в прошлом, и в настоящем (о будущем говорить не приходится).
Из всех собравшихся либеральных умов один Шарль Дюнуайе сни‑
зошел до аргументированного возражения. Он посетовал, что Молина‑
ри слишком увлекся «иллюзиями логики», и добавил, что «конкурен‑
ция между государственными компаниями — это чистая химера, по‑
скольку она приведет к яростным столкновениям». Дюнуайе не только
пренебрег тем фактом, что настоящие яростные столкновения всегда
происходили между государствами при нашей «международной анар‑
хии», но и не смог по достоинству оценить стимулы, которые в анархока‑
питалистическом мире будут побуждать охранные компании заключать
договоры и прибегать к арбитражу20. Со своей стороны, Дюнуайе пред‑
ложил полагаться на «конкуренцию» политических партий в рамках
527
454
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
455
представительного правления, что едва ли можно счесть удовлетвори‑
тельным решением проблемы социальных конфликтов для либертари‑
анской, антиэтатистской позиции. Дюнуайе считал также, что разумнее
всего оставить силу в руках государства, «там, куда поместила ее циви‑
лизация». И это мы слышим от одного из главных основателей теории,
согласно которой государство возникает с целью агрессии!
К сожалению, помимо этих немногих замечаний, собравшиеся либе‑
ральные экономисты ничего не смогли сказать по существу концепции
Молинари и в основном критиковали его, указывая, что он зашел якобы
слишком далеко, отвергая всякое использование государственной вла‑
сти в этой важной сфере21.
Очень любопытно общее отношение к инакомыслию Молинари со сто‑
роны французских либеральных экономистов из общего лагеря laissez
faire. Хотя Молинари много десятилетий проповедовал анархокапита‑
листическую, или рыночную, концепцию охранной деятельности (на‑
пример, в сочинении «Естественные законы политической экономии
(«Les Lois Naturelles de l’Économie Politique», 1887)), никто не считал его
отступником, а его взгляды — чистой ересью. Напротив, коллеги отно‑
сились к Молинари с большим уважением, ведь он довел принцип lais‑
sez faire до логического конца, и этот итог им даже нравился, хотя пол‑
ностью принять его они не могли. После смерти Жозефа Гарнье в 1881 г.
Молинари стал редактором «Journal des Économistes» и занимал этот
пост до 1909 г., когда ему исполнилось 90 лет22. От анархических взгля‑
дов он стал отступать лишь в самых поздних работах, начиная с «Кон‑
туров политической и экономической организации будущего общества»
(«Esquisse de l’organisation politique et économique de société future»,
1899). Здесь он остановился на идее единственной монопольной компа‑
нии по защите и охране, единственной частной компании, у которой го‑
сударство будет заказывать такие услуги23.
О том, как воспринимали Молинари коллеги, можно судить по сопро‑
водительной заметке, написанной редактором «Journal des Économistes»
Жозефом Гарнье к первой революционной статье Молинари 1849 г.:
Хотя выводы этой статьи могут показаться утопическими, мы все же
решили опубликовать ее, чтобы привлечь внимание экономистов и
журналистов к вопросу, который до сих пор затрагивался лишь ми‑
моходом, но в наши дни и в нашу эпоху должен быть рассмотрен
с большей тщательностью. Природа и прерогативы государства пре‑
увеличиваются столь повсеместно и столь сильно, что возникла необ‑
ходимость четко определить границы, за пределами которых вмеша‑
тельство власти перестает быть охранительным и полезным и стано‑
вится анархическим и тираническим24.
Через 55 лет, когда появился первый английский перевод работы
Молинари, его почти ровесник, адвокат и экономист из лагеря laissez
faire, Фредерик Пасси (1822—1912) вознес прочувствованные похвалы
528
14.4. Гюстав де Молинари: первый анархокапиталист
своему старинному другу и коллеге. Он засвидетельствовал свое «глу‑
бокое преклонение перед характером и талантом» человека, «который
является старейшиной наших… либеральных экономистов, тех — увы,
немногих, — с кем я имел счастье быть рядом на протяжении более чем
полувека». Либеральные принципы проповедовали Кобден, Гладстон
и Брайт в Англии, Тюрго, Сэй, Шевалье и Бастиа во Франции, «и во
мне, — продолжал Пасси, — с каждым годом крепнет убеждение, что,
не будь этих принципов, современные общества не имели бы богатства,
мира, материального достатка и нравственного достоинства». Молина‑
ри, добавил он, «утверждал эти принципы с ранней молодости», начи‑
ная с «Вечеров на улице Сен‑Лазар» и революции 1848 г., в дальней‑
ших лекциях и сочинениях, а потом на посту редактора «Journal des
Économistes»: «Этот важный журнал, главным редактором которого
он состоит, месяц за месяцем преподносит эти принципы в самом но‑
вом облике». Наконец, книги Молинари: «Чуть ли не каждый год, мож‑
но сказать, появляется очередная книга, отличающаяся как ясностью
понимания предмета, так и превосходным литературным стилем, появ‑
ляется, чтобы засвидетельствовать постоянство его убеждений, неосла‑
бевающую силу его мысли и глубокую безмятежность его возраста, ко‑
торый никак нельзя назвать преклонным»25.
14.5. ВИЛЬФРЕДО ПАРЕТО
Весьма заметной фигурой, которую исследователи редко ассоциируют
со школой laissez faire Бастиа—Феррары, был видный социолог и эко‑
номист Вильфредо Федерико Дамасо Парето (1848—1923). Он родился
в Париже, в семье, принадлежавшей к знатному генуэзскому роду. Его
отец, инженер‑гидротехник маркиз Раффаэле Парето, будучи респу‑
бликанцем и сторонником Мадзини, покинул Италию. Вернулся он в се‑
редине 1850‑х гг. и занял высокую должность на итальянской государст‑
венной службе. Парето‑младший учился в Туринском политехническом
университете и в 1869 г. получил диплом инженера; его дипломная ра‑
бота была посвящена фундаментальному принципу равновесия в твер‑
дых телах. Как мы увидим в следующем томе, эта работа навела Паре‑
то на мысль, что равновесие в механике — это модель, подходящая для
внедрения в экономическую теорию и общественные науки26. Затем Па‑
рето стал начальником флорентийского отделения Римской железнодо‑
рожной компании, а еще через несколько лет — управляющим директо‑
ром флорентийской металлургической фирмы.
Вскоре Парето занялся политической публицистикой, решительно
выступал на стороне laissez faire и против любых форм государственного
вмешательства, защищал личную и экономическую свободу, с равной
страстностью осуждал как плутократические субсидии и привилегии,
предоставляемые бизнесу, так и социальное законодательство и проле‑
529
456
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
тарские социалистические формы вмешательства. Парето был в числе
основателей итальянского Общества Адама Смита, а в начале 1880‑х гг.
дважды выставлял свою кандидатуру в Парламент, но неудачно.
В 1887 г. тексты Парето, в которых проявлялось сильное влияние Мо‑
линари, привлекли внимание последнего, и тот предложил Парето писать
для «Journal des Économistes». Парето познакомился с французскими
либералами и подружился с Ивом Гюйо, которому предстояло сменить
Молинари на посту редактора журнала и написать некролог Молина‑
ри в 1912 г. Мать Парето скончалась вскоре после того, как он установил
связь с Молинари, и Парето получил возможность уйти из металлурги‑
ческой фирмы, стал инженером‑консультантом, женился, в 1890 г. уда‑
лился на свою виллу и посвятил всю оставшуюся жизнь творчеству и из‑
учению общественных наук. Будучи свободен от деловых обязанностей,
Парето повел кампанию против государства и этатизма и завел тесную
дружбу с принадлежавшим к направлению laissez faire неоклассическим
экономистом‑маржиналистом Маффео Панталеони (1857—1924), кото‑
рый познакомил Парето с технической экономической теорией. Под вли‑
янием Панталеони Парето стал последователем Леона Вальраса, а затем
и его преемником в качестве профессора политической экономии в Ло‑
заннском университете. В Лозанне, где Парето также преподавал социо‑
логию, он пробыл до 1907 г., когда заболел и поселился на вилле у Женев‑
ского озера, где продолжал читать и писать вплоть до самой смерти.
Знакомство с технической неоклассической теорией ни на мгновение
не прервало страстную борьбу Парето за свободу и против всех форм
этатизма, включая милитаризм. Наглядное представление о его стойком
либерализме в духе laissez faire дает статья «Социализм и свобода», опу‑
бликованная в 1891 г.:
457
Таким образом, мы можем зачислить социалистов и протекционистов
в одну группу, группу рестрикционистов, а тех, кто хочет основывать
распределение богатства исключительно на свободной конкуренции,
можно назвать либерационистами… Итак, рестрикционисты делятся
на два вида. Социалисты хотят с помощью государственного вмеша‑
тельства перераспределить богатство в пользу менее состоятельных
слоев. Представители второго вида, которые иногда даже не вполне
понимают, что делают, помогают богатым — поддерживают торговый
протекционизм и общественную организацию милитаристского типа.
Спенсер убедительно показал схожесть этих двух типов протекцио‑
низма. А схожесть между протекционизмом и социализмом хорошо
понимали английские либералы школы Кобдена и Джона Брайта; эта
схожесть ясно показана и в работах Бастиа27.
Кроме того, тексты Парето изобилуют хорошо подобранными и порой
длинными цитатами из Молинари. Так, в статье «Социализм и свобода»
Парето хвалит Молинари за создание уникальной и смелой системы, ко‑
торая «ведет к завоеванию свободы, используя все знание, предлагаемое
современной наукой».
530
14.5. Вильфредо Парето
«Введение к “Капиталу” Маркса» в книге о марксизме («Marxisme et
économie pure», 1893) выдает явное влияние французской либеральной
концепции «правящего класса», предложенной Дюнуайе и Контом: это
та группа, которая контролирует государство. Парето заканчивает гла‑
ву длинной и вызвавшей его одобрение цитатой из Молинари, который
перенял эту либеральную концепцию класса. Парето снабжает цитату
своим замечанием: «Правящие классы везде имеют на уме лишь одно —
свои собственные интересы — и используют государство для удовлетво‑
рения этих интересов»28.
В первой крупной экономической работе Парето «Курс политиче‑
ской экономии» (Cours d’Économie Politique, 1896) также заметно силь‑
ное влияние Молинари и Герберта Спенсера. В каждой политической
структуре, отмечает Парето, есть правящее меньшинство, которое вы‑
ступает в качестве эксплуататора управляемого им большинства. Пош‑
лины он называет грабежом и воровством и дает ясно понять, что ста‑
вит своей целью искоренение этого узаконенного грабежа. Как отмечает
Плачидо Буколо, Парето, вопреки утверждениям некоторых исследова‑
телей, в этой книге не использовал марксистскую концепцию классовой
борьбы. Напротив, он заимствовал французскую либеральную концеп‑
цию класса. Так, в своем «Курсе» Парето пишет:
Классовая борьба во все времена принимает две формы. Одна состоит
в экономической конкуренции, которая, если является свободной, соз‑
дает наибольшую полезность… поскольку, даже если каждый класс и
каждый индивид действуют исключительно в своих собственных ин‑
тересах, они все равно оказываются косвенно полезны другим… Дру‑
гая форма классовой борьбы — это та, в которой каждый класс всеми
силами стремится захватить власть и сделать ее инструментом для
ограбления других классов29.
На протяжении значительной части XIX в. либерализм laissez faire
был по‑настоящему массовым движением, это верно для Соединенных
Штатов и Англии, а особенно для Франции, Италии, Германии и дру‑
гих стран Западной Европы. Во второй половине столетия такие клас‑
сические либералы, как Парето и Спенсер, считали социализм меньшей
опасностью для свободы, чем существующая система милитаристско‑
го этатизма, в которой доминировали привилегированные бизнесмены и
землевладельцы, система, получившая от Парето меткое и презритель‑
ное название «плутодемократия». Однако к концу столетия либералам
становилось все яснее, что массы увлечены социализмом и что социа‑
лизм будет представлять даже более серьезную угрозу для личной сво‑
боды и свободного рынка, чем прежняя неомеркантилистская плутоде‑
мократическая система.
На протяжении большей части XIX в. по всей Европе приверженные
laissez faire либералы были настроены в высшей степени оптимистич‑
но. Было ясно, что свобода стала основой наиболее разумной, наиболее
531
458
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
459
благополучной системы, системы, которая в наибольшей мере приспо‑
соблена к человеческой природе и обеспечивает гармонию и мир между
всеми странами и народами. Казалось несомненным, что этот занявший
несколько столетий переход от этатизма к свободе, от «сословного поло‑
жения к свободному договору» и от «военных к промышленникам» — пе‑
реход, который принес с собой Промышленную революцию и многочи‑
сленные блага для человечества, — непременно будет продолжаться и
все шире распространять свое влияние. Свободе и мировому рынку уго‑
тован вечный рост, а государство обречено на постепенное отмирание.
Однако возвращение в 1870‑х гг. агрессивного бизнес‑этатизма и рост социалистических симпатий в 1890‑х гг. резко
подорвали традиционный оптимизм либералов. Проницательные сторон‑
ники laissez faire убедились, что ХХ в. будет покрыт завесой тьмы и поло‑
жит конец великой цивилизации, тому царству прогресса и свободы, ко‑
торое было создано либерализмом XIX в. В постепенно редеющие ряды
либералов стали проникать пессимизм и отчаяние. Это было понятно: они
предвидели повсеместный подъем этатизма, тирании и коллективизма,
большие войны и экономический упадок.
Каждый из стареющих либералов реагировал на эту сильную и гроз‑
ную тенденцию по‑своему. Спенсер продолжал бороться до конца и сде‑
лал главный упор на критике того, что считал главной угрозой социализ‑
ма по сравнению с этатизмом, против которого он выступал раньше. Паре‑
то резко сменил прежнюю позицию на нечто близкое к горькому цинизму.
Наблюдая неотвратимый упадок либеральных идей и движений, он за‑
ключил, что миром правит не разум, а безумие, и теперь его, Парето, за‑
дача состоит в том, чтобы анализировать и регистрировать эти безумства.
В статье 1901 г. он отмечает, что повсюду в Европе заметно усиление соци‑
ализма и национал‑империализма, а классический либерализм растира‑
ется между этими жерновами: «Во всей Европе либеральная партия исче‑
зает, как и умеренные партии… Экстремисты стоят друг против друга: на
одной стороне социализм, великая поднимающаяся религия нашей эпо‑
хи; на другой стороне старые религии — национализм и империализм»30.
Видя крушение своих надежд и отблески этатистской преисподней ХХ
в., Парето, по словам его наблюдательного биографа С. Э. Файнера, ре‑
шил «удалиться на Галапагосы», на далекие острова; во времена Паре‑
то эта метафора означала совершенно отстраненную позицию, позволяв‑
шую беспристрастно оценивать и критиковать окружающее безумие31. На
путь к «Галапагосам» Парето окончательно встал в 1902 г., когда итальян‑
ская социалистическая партия перестала протестовать против протекци‑
онистской политики «буржуазного» этатистского правительства. Два дав‑
них недруга либерализма и laissez faire теперь объединились! С тех пор
он окончательно замкнулся в своей возвышенной олимпийской скорби32.
Первая книга Парето, в которой доминирует пессимистическое на‑
строение, — «Социалистические системы» («Les Systèmes Socialistes»
(2 т., 1901—1902). Однако его новая отстраненная позиция отнюдь не оз‑
532
14.5. Вильфредо Парето
начала, что он отказался от либеральных идеалов и своего метода соци‑
ального анализа. Как пишет Файнер, Молинари оставался для Парето
«человеком, которого он почитал вплоть до своего смертного часа»33. Па‑
рето с горечью говорит, что при нынешнем состоянии общества грабеж
при помощи государства гораздо легче, а потому и привлекательнее, чем
приобретение богатства упорным трудом. Вот саркастические слова Па‑
рето, предвосхищающие позицию таких либертарианских теоретиков
ХХ в., как Франц Оппенгеймер и Альберт Джей Нок:
Общественные движения обычно идут по пути наименьшего сопро‑
тивления. Если непосредственное производство экономических благ
часто требует большого труда, то присвоение этих благ, созданных
другими людьми, — дело легкое. И оно несравненно облегчилось с то‑
го момента, когда изъятие стало возможным по закону и переста‑
ло противоречить закону. Чтобы делать сбережения, человек дол‑
жен иметь возможность распоряжаться собой. Вспахать поле, чтобы
вырастить зерно, — это тяжелый труд. Караулить в лесу, чтобы огра‑
бить прохожего, — дело опасное. А вот пойти голосовать гораздо лег‑
че, и если это значит, что с помощью голосования все ни на что другое
не годные и праздные люди могут получить полный пансион, они по‑
спешат это сделать34. [Курсив Парето. — М. Р.]
К сожалению, Парето поддерживал позитивистскую методологию,
построенную по модели физики и механики. Но это с лихвой компен‑
сировалось тем, что он блестяще защищал естественные
экономические законы против «антиэкономистов» немецкой историче‑
ской школы. Вот незабываемая история, которую Людвиг фон Мизес
любил рассказывать на своем семинаре:
Однажды, выступая на статистическом конгрессе в Берне, Парето
упомянул «естественные экономические законы». На это присутст‑
вовавший там Густав Шмоллер заметил, что ничего подобного не су‑
ществует. Парето ничего не сказал, только улыбнулся и поклонился.
После заседания он спросил у Шмоллера, хорошо ли тот знает Берн.
Шмоллер ответил утвердительно, и тогда Парето спросил, нет ли
какой‑нибудь харчевни, где можно поесть бесплатно. Элегантный
Шмоллер взглянул на скромно одетого Парето (хотя было известно,
что Парето отнюдь не беден) со смесью жалости и презрения и сказал,
что недорогих ресторанов, конечно, много, но платить нужно везде. На
это Парето заключил: «Значит, естественные законы политической
экономии все же существуют»35.
14.6. НОВООБРАЩЕННЫЙ ПРОФЕССОР В ГЕРМАНИИ:
КАРЛ ГЕНРИХ РАУ
Пока Джон Принс‑Смит и его единомышленники мужественно отста‑
ивали laissez faire перед лицом делового мира и общественного мнения,
533
460
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
461
самым видным экономистом‑теоретиком в Германиистановился очень
влиятельный новый сторонник их дела. Карл Генрих Рау (1792—1870)
был самым значительным университетским экономистом Германии
в первой половине XIX в., а возможно, и до самой своей смерти. Рау ро‑
дился в Эрлангене, протестантском городе в Северной Баварии; его отец
был лютеранским пастором и профессором теологии в местном универ‑
ситете. В 1812 г. Рау окончил этот университет, преподавал в средней
школе, а в 1818 г. стал профессором политической экономии в универ‑
ситете Гиссена. Через четыре года он стал профессором политической
экономии Гейдельбергского университета и занимал этот пост почти
полвека, до самой смерти; как преподаватель он пользовался любовью
и уважением. Кроме того, Рау играл активную и важную роль в прави‑
тельстве Бадена и в течение 50 лет в значительной мере формировал об‑
лик административного аппарата Бадена.
Помимо того что Рау долгое время состоял консультантом правитель‑
ства Бадена, он, получив кафедру в Гейдельберге, стал придворным со‑
ветником, а в 1845 г. — членом Тайного совета Бадена. Несколько раз он
избирался в баденский ландтаг, а в 1848 г. был избран членом франк‑
фуртского парламента.
Воспитанный в традициях немецкого камерализма, первые два деся‑
тилетия своей долгой карьеры Рау занимал осторожную умеренную по‑
зицию, пытаясь совмещать систему естественной свободы Адама Сми‑
та с камерализмом, совмещать дедуктивную теорию с набором фактов и
статистических данных. Будучи по натуре осмотрительным и умерен‑
ным человеком, он с большой осторожностью подходил к вопросу о лик‑
видации гильдий и, в противоположность Адаму Смиту, предпочитал
органицистский взгляд на государство.
С другой стороны, со временем Рау все больше становился либералом,
приверженным laissez faire, и все меньше оставался этатистом. Первый
этап этого постепенного, но все более быстрого обращения пришелся на
начало 1820‑х гг. В 1819—1820 гг. Рау перевел 6‑томный труд Генриха
Фридриха фон Шторха, умеренного последователя Адама Смита; Шторх
был прибалтийским немцем, преподавал в России, а писал по‑француз‑
ски. Выполненный Рау перевод «Курса политической экономии» Штор‑
ха был опубликован в трех томах.
Однако особое значение имел собственный многотомный учебник Рау
по политической экономии «Lehrbuch der politischen Oekonomie». Пер‑
вый том вышел в 1826 г., второй в 1828 г. Книга Рау быстро стала в Герма‑
нии нормативным учебником и при его жизни выдержала восемь изданий;
9‑е издание первого тома вышло через шесть лет после его смерти. Кро‑
ме того, работа Рау была переведена по меньшей мере на восемь языков36.
Сближение взглядов Рау с классическим либерализмом отражалось
в сменявших друг друга изданиях его труда. Еще более отчетливо этот
процесс отражен на страницах экономического журнала «Archiv der poli‑
tischen Oekonomie und Polizeiwissenschaft», который Рау основал в 1835 г.
534
14.6. Новообращенный профессор в Германии: Карл Генрих Рау
Кульминация обращения Рау в адепта laissez faire совпала с перио‑
дом наивысшего подъема либеральной экономической мысли в Европе
в годы вокруг 1847 г. В своем обращении к университетскому сообществу
Гейдельберга в ноябре 1847 г. Рау осудил государственное вмешатель‑
ство как создание все более многочисленных особых привилегий в ко‑
рыстных интересах отдельных групп; государственное вмешательство,
подчеркнул он, может приносить выгоду лишь определенным лицам или
группам за счет других. Кроме того, государственное вмешательство
вместо решения социальных проблем создает много новых собственных
проблем. В гейдельбергском обращении Рау предупреждал об угрозах
свободе, которые заключены в государственном планировании и конт‑
роле, и в особенности о распространении социалистических и коммунис‑
тических «фантазий»: если не будет частной собственности и частного
предпринимательства, заставить людей работать можно только силой37.
14.7. ШОТЛАНДСКИЙ ИНАКОМЫСЛЯЩИЙ:
ГЕНРИ ДАННИНГ МАКЛЕОД
Энергичный и плодовитый шотландский индивидуалист Генри Макле‑
од (1821—1902) в условиях засилья миллевской монополии в Англии по‑
сле 1848 г. никогда не получал должной оценки от английских экономи‑
стов и университетских профессоров38. Маклеод родился в Эдинбурге
в семье шотландского землевладельца, изучал математику в кембрид‑
жском колледже Св. Троицы и в 1843 г. получил диплом. Он стал адвока‑
том и через шесть лет был принят в корпорацию адвокатов. Еще через
два года Маклеод написал доклад о распределении пособий по бедно‑
сти в нескольких шотландских церковных приходах, а затем участво‑
вал в разработке закона о бедных в Шотландии. В 1854 г. Маклеод был
назначен директором Королевского Британского банка и тут же ощутил
интерес к экономической науке — особенно к денежным и банковским
вопросам, — который не покидал его всю дальнейшую жизнь.
Маклеод много писал по монетарным проблемам, а его книга «Теория
и практика банковского дела» (1855) сразу приобрела известность и вы‑
держала пять изданий. Маклеод был решительным сторонником золо‑
того стандарта и свободного банковского дела, но, к сожалению, занимал
позицию банковской школы, стоявшей за инфляционную банковскую си‑
стему частичного резервирования. Он ввел в экономическую литературу
термин «закон Грэшема», а также написал ряд важных работ о том, как
работает банковский кредит при системе частичного резервирования, и,
в частности, о том, как банковские ссуды создают депозиты, которые за‑
тем служат на рынке такими же заменителями денег, как банкноты.
Если бы Маклеод ограничил свои экономические исследования де‑
нежными и банковскими вопросами, он, по всей видимости, пользовал‑
ся бы большим уважением у британских экономистов. Хотя он несколько
535
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
462
отклонялся от мейнстрима из‑за того, что выступал за свободное бан‑
ковское дело, поддержка золотого стандарта и антибиметаллическая
позиция, а также согласие со взглядами банковской школы сближали
его с доминирующей ортодоксией в такой мере, что он мог бы получить
заслуженное признание39. Но Маклеод наткнулся в Британии на стену
неприятия, поскольку решительно выступил против трудовой теории
ценности и материального понимания богатства в традиции Смита—Ри‑
кардо—Милля. В результате мечта Маклеода стать профессором так
и не сбылась.
Под влиянием архиепископа Уотли Маклеод обратился к авторам
XVIII в. и открыл для себя аббата де Кондильяка, которого торжественно
объявил подлинным основоположником экономической науки, не же‑
лая признавать таковым Адама Смита с его трудовой теорией и мате‑
риалистической доктриной. Маклеод с энтузиазмом воспринял концеп‑
цию «каталлактики» Уотли как подлинный метод экономической науки и
утверждал, что Кондильяк, считавший экономическую науку наукой об
обмене, а не о «богатстве», как раз и был основоположником каталлакти‑
ческого подхода. Как указывал Маклеод, Кондильяк, подобно итальян‑
ским экономистам XVIII в., «в отличие от порочной английской экономи‑
ческой теории, ищет происхождение и источник ценности в человеческом
сознании, а не в труде». Кроме того, утверждал Маклеод, Кондильяк был
прав в том, что меновая ценность проистекает из ценности, которую при‑
писывают товарам потребители, так что ценность и спрос целиком опре‑
деляются субъективными предпочтениями потребителей: «Ценность по‑
рождается не трудом производителя, а желанием потребителя»40.
Поскольку ценность создается субъективными оценками потребите‑
лей, значит, рассуждал Маклеод, люди совершают обмен потому, что
каждый считает приобретаемое более ценным, чем отдаваемое; в про‑
тивном случае обмен не имел бы смысла. Таким образом, как считали
еще схоласты и континентальные европейские мыслители со времен
Жана Буридана, обе стороны любого обмена должны оставаться в выиг‑
рыше. Предваряя будущую позицию австрийской школы, Маклеод идет
еще дальше и утверждает, что ожидаемые рыночные цены служат де‑
терминантами будущих издержек производства, а не наоборот:
Бесспорно следующее: вещи ценятся не потому, что произведены
с большими затратами; напротив, люди вкладывают в производство
большие деньги, поскольку ожидают, что другие заплатят высокую
цену за обладание этими вещами… Покупатели дают хорошую цену
не потому, что продавцы много потратили на производство; напротив,
продавцы тратят много денег на производство, поскольку надеются
найти покупателей, которые дадут еще больше41.
В дополнение к тому, что Маклеод и так заметно уязвил господству‑
ющее направление экономической науки XIX—XX вв., он увенчал свои
прегрешения похвалой великому либералу и каталлактику Фредерику
536
14.7. Шотландский инакомыслящий: Генри Даннинг Маклеод
Бастиа, объявив его «самым ярким гением, какой только украшал эко‑
номическую науку». По словам Маклеода, Бастиа «искоренил вредонос‑
ные заблуждения учений Адама Смита и Рикардо… Он просто отбросил
в сторону нагромождение нелепости, путаницы и противоречий у Ада‑
ма Смита»42.
В своей революционной работе 1871 г., которая принесла маржи‑
нализм и по крайней мере некое подобие австрийской позиции в Анг‑
лию, Стенли Джевонс горько сетовал на «вредоносное влияние» уду‑
шающего засилья Джона Стюарта Милля в английской экономической
науке. Джевонс, всегда стремившийся находить и вновь открывать сво‑
их предшественников, воздал похвалы Бастиа и Маклеоду, равно как
Сениору, Кэрнсу и др. К сожалению, как явствует из оценки Маклео‑
да в «New Palgrave», его репутация явно в очередной раз нуждается
в восстановлении43.
14.8. ПЛУТОЛОГИЯ: ХИРН И ДОНИСТОРП
Еще одним предшественником и современником, которого хвалит рево‑
люционный маржиналист Стенли Джевонс, был ирландско‑австралий‑
ский экономист Уильям Эдвард Хирн (1826—1888). Уроженец ирланд‑
ского графства Каван, Хирн был одним из последних студентов, учив‑
шихся в дублинском колледже Св. Троицы у экономистов из великой
школы Уотли; он поступил в колледж в 1842 г. и через четыре года окон‑
чил его. Там ему преподавали экономическую теорию, которая силь‑
но отличалась от воззрений господствовавшей в Англии школы Мил‑
ля, теорию, пронизанную идеей субъективной полезности и в каталлак‑
тической манере сосредоточенную на обмене. Свою карьеру Хирн начал
в 23 года с преподавания греческого языка в новом Куинз‑колледже (Го‑
луэй, Ирландия). Через пять лет, в 1854 г., он получил место профессора
новой истории, логики и политической экономии, а еще и место времен‑
ного профессора классической филологии в Мельбурнском университе‑
те в Австралии. В стране, которая тогда вообще не имела экономистов,
у Хирна было мало стимулов вести экономические исследования; он стал
деканом нового факультета и ректором университета. Большинство его
работ посвящены таким разным предметам, как ситуация в Ирландии,
управление Англией, теория юридических прав и обязанностей, домаш‑
нее хозяйство арийцев; по всем этим темам он написал книги, изданные
в Лондоне и Мельбурне. Также Хирн состоял членом законодательного
совета штата Виктория.
В своей австралийской резиденции Хирн написал лишь одну кни‑
гу по экономике, но она приобрела большое влияние в Англии. «Плуто‑
логия, или Теория усилий по удовлетворению человеческих потребно‑
стей» вышла в Мельбурне в 1863 г. и на следующий год была переизда‑
на в Лондоне44. Термин «плутология» Хирн заимствовал у французского
537
463
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
464
экономиста из школы laissez faire Ж. Г. Курсель‑Сенеля (1813—1892);
в «Теоретическом и практическом трактате о политической экономии»
(«Traité théorique et pratique d’économie politique», 1858) последнего
этот термин обозначает чистую экономическую науку, научный анализ
человеческой деятельности. У Хирна есть некоторые намеки на то, что
он тоже имел в виду общую науку о человеческой деятельности, выхо‑
дящую даже за рамки каталлактики, или обмена45.
«Плутология» Хирна выдержана в духе Бастиа. Как и Бастиа, Хирн
развивает учение о гармонии, в котором действует «неопровержимое
правило»: преследование собственных интересов приводит к притоку
услуг на рынок «в порядке их социальной значимости». Как и Бастиа,
Хирн начинает с главы о человеческих потребностях, удовлетворение
которых является главной задачей экономической системы. Потребно‑
сти, указывает Хирн, иерархически упорядочены: самые неотложные
удовлетворяются в первую очередь, и значение каждой потребности
уменьшается по мере того, как возрастает предложение товаров, удов‑
летворяющих эту потребность. Кратко говоря, Хирн близко подошел
к созданию полноценной теории убывающей предельной полезности.
Поскольку каждая сторона при каждом обмене выигрывает от сделки,
это значит, что каждый участник получает больше, чем отдает, и, сле‑
довательно, в каждом обмене присутствуют неравенство ценности и вза‑
имный выигрыш.
Ценность каждого товара, указывал Хирн, определяется сочетанием
его полезности и степени его редкости. Поэтому цена определяется вза‑
имодействием спроса и предложения, а конкуренция создает тенден‑
цию к снижению цен до минимальных производственных издержек для
каждого продукта. Таким образом, Провидение с помощью конкуренции
в свободной рыночной экономике порождает благотворный социальный
порядок и природную гармонию.
Все эти тезисы Хирна предвещали скорое появление австрийской
экономической школы и, в свою очередь, основывались на лучших схе‑
мах типа «полезность/редкость/гармония — взаимная выгода», создан‑
ных континентальной экономической мыслью. Намеченная Хирном кон‑
цепция предпринимательства тоже предвосхищала австрийскую школу
и ориентировалась на Тюрго, а также на других французских и англий‑
ских авторов XIX в., включая Джона Рэя. Предприниматель заключает
контракты с рабочей силой и «капиталом» (т.е. с кредиторами) по фик‑
сированной цене, получает полное право распоряжаться конечным про‑
дуктом, а затем получает прибыль или терпит убыток при конечной про‑
даже другому предпринимателю на следующей стадии производства.
Хирн показал также, что накопление капитала увеличивает размеры
капитала, связанного с предложением труда, и поэтому повышает про‑
изводительность труда, а также уровень жизни в данной экономике. Он
указывал, что пределов для накопления капитала и, соответственно, для
роста материального благосостояния не существует. Кроме того, Хирн
538
14.8. Плутология: Хирн и Донисторп
обобщил закон убывания доходности, распространив его с земли на все
факторы производства, — в условиях данной технологии и предложе‑
ния природных ресурсов.
Будучи сторонником свободной торговли, Хирн призывал отменить
ограничения для католиков в Англии, освободить от пошлин ирланд‑
скую торговлю шерстью, отменить законы о ростовщичестве и о майо‑
рате и ликвидировать все препятствия по земельным сделкам. Высту‑
пая против государственного вмешательства, он заявил, что единствен‑
ная функция государства — это сохранение порядка и обеспечение прав
по договорам; все остальное относится исключительно к сфере частных
интересов.
«Плутология» Хирна использовалась в Австралии как руководство
по экономической теории в течение 60 лет, вплоть до 1924 г.; до начала
1920‑х гг. она оставалась фактически единственным изданным в Австра‑
лии экономическим сочинением. Когда книга вышла в Лондоне в 1864 г.,
мало кто сразу обратил на нее внимание. Однако вскоре она удостоилась
похвал от нескольких экономистов, особенно от Джевонса, который на‑
звал ее лучшей и самой передовой на данный момент работой по эконо‑
мической теории. Джевонс особо выделил «Плутологию» в своей нова‑
торской «Теории политической экономии» (1871). Если не считать этих
упоминаний, книга Хирна породила лишь одного прямого плутологиче‑
ского последователя. Адвокат и шахтовладелец Вордсворт Донисторп
(1847— ?) опубликовал собственные «Принципы плутологии» — «Prin‑
ciples of Plutology» (London: Williams & Norgate, 1876). Насколько можно
судить, вплоть до переиздания «New Palgrave» в 1987 г. эта книга ни ра‑
зу не была упомянута ни в современной экономической литературе, ни
в историях экономической мысли. Не будучи чем‑то из ряда вон выходя‑
щим, 206‑страничная работа Донисторпа все же определенно не заслу‑
живает полного забвения46.
Основное содержание «Принципов плутологии» посвящено методо‑
логическим вопросам, обсуждению определений и критике главного ме‑
тодологического соперника плутологии, «политической экономии». Но
Донисторп говорит немало важного и по существу; он ясно дает понять,
что намерен создать подлинно научную экономическую теорию, кото‑
рая будет четко отделять собственно экономические проблемы от эти‑
ческих или политических доводов. Определяя плутологию как чисто на‑
учное исследование единообразия отношений между ценностями, До‑
нисторп указывает, что все ценности относительны и что эти ценности,
включая ценность денег, постоянно и непредсказуемо меняются — в от‑
личие от таких величин, как весовые единицы, четко определенные и
неизменные. Потребности разнятся по степени насущности, полезность
имеет градации, и сочетание этой полезности с относительной редко‑
стью определяет ценности.
Предвосхищая австрийский подход, Донисторп проводил разли‑
чие между непосредственно полезными и опосредованно полезными
539
465
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
товарами, отмечая, что последним свойственны разные степени отда‑
ленности от той стадии, на которой товары приносят непосредствен‑
ное удовлетворение. Иными словами, он вплотную подошел к проблеме
временнóй структуры производства. Также Донисторп впервые попы‑
тался проанализировать влияние товаров‑субститутов (заменителей)
и товаров‑комплементов (дополнителей) на ценность. И хотя его схема
кривых (т.е. шкал) спроса, предложения и цен, сама по себе любопытная,
была безнадежно неверной (в частности, он отрицал, что повышение за‑
интересованности потребителей в продукте увеличит спрос на этот про‑
дукт), он, несомненно, с замечательной точностью предвосхитил сфор‑
мулированный 40 лет спустя тезис Филиппа Уикстида, согласно кото‑
рому приостановка поставок продукта для поставщиков равнозначна
«резервированию спроса» на данный продукт. Так, Донисторп писал:
Прежде всего, продавцы и покупатели — это не два класса, а один
класс… Отклонить определенную цену за определенную вещь — зна‑
чит признать, что на самом деле она именно столько и стоит. Владелец
лошади, который отказывается продать ее за 50 гиней, фактически
оценивает ее в 50 гиней, но надеется потом получить больше или же
в данный момент получает больше удовлетворения от лошади, чем от
50 гиней. Собственники, которые не продают, должны рассматривать‑
ся как фактические покупатели своих собственных товаров47.
По всей видимости, Вордсворт Донисторп был разочарован невнима‑
нием к своей книге, а потому перестал, как в свое время Хирн, занимать‑
ся экономической теорией и плутологией и провел следующие два деся‑
тилетия в борьбе за либерализм и индивидуализм в праве и политиче‑
ской философии48.
14.9. БАСТИА И LAISSEZ FAIRE В АМЕРИКЕ
466
В Соединенных Штатах, где принципы laissez faire приветствовались,
сочинения Фредерика Бастиа упали на благодатную почву. В первую
очередь следует упомянуть видного ученого в области политических и
социальных наук Фрэнсиса Либера (1800—1872). Уроженец Пруссии, он
еще в молодости покинул Европу из‑за неприятия немецкого национа‑
лизма. В 1835 г. Либер сменил последователя Джефферсона Томаса Ку‑
пера на посту профессора политической экономии и истории в Универ‑
ситете Южной Каролины. Двухтомная работа Либера «Руководство по
политической этике» (1838—1839) представляла собой последователь‑
ную защиту абсолютных прав частной собственности, и в частности пра‑
ва свободного обмена этой собственности. «Человек жаждет видеть свою
индивидуальность представленной и отраженной в актах своих уси‑
лий — в собственности», — говорил Либер. Собственность, указывал он,
существовала до появления общества и государства, и функция госу‑
540
14.9. Бастиа и laissez faire в Америке
дарства состоит в том, чтобы защищать от любых посягательств права
собственности, ничем не ограниченное право обменивать, приобретать,
завещать и дарить собственность. Роль независимой судебной власти —
института, созданного в Соединенных Штатах, — заключается в том,
чтобы стоять на страже частной собственности и применять для этого
общее право, «свод правил действия, складывавшихся стихийно и не‑
зависимо от прямых актов законодательной и исполнительной власти».
В 1856 г. Либер стал профессором истории и политологии в Колум‑
бийском университете в Нью‑Йорке. В своем инаугурационном обраще‑
нии он вознес похвалы свободному обмену, без которого цивилизован‑
ная жизнь немыслима.
Либер преподавал политическую экономию фактически по тексту
«Трактата» Сэя и утверждал, что экономическая наука внушает идею
«естественного, простого и ничем не нарушаемого состояния вещей, при
котором человеку позволено использовать свои возможности так, как
он считает нужным». Либер был настолько предан свободе торговли, что
считал: вскоре настанет время, когда страны будут включать этот прин‑
цип в свои конституции. Он написал введение в первому английскому
переводу (1848) «Софизмов политической экономии» Бастиа. Перевод
выполнила друг Либера, Луиза Маккорд (1810—1879), дочь бывшего
главы Банка Соединенных Штатов Лэнгдона Чевеса и жена полковни‑
ка Дэвида Маккорда, протеже Томаса Купера; Маккорд был банкиром,
плантатором, адвокатом и газетным издателем в Южной Каролине. Бу‑
дучи преданной почитательницей Бастиа, г‑жа Маккорд также писала
статьи с критикой социализма и коммунизма.
Но самыми видными последователями Бастиа в Соединенных Шта‑
тах были Фрэнсис Амаса Уокер (1799—1875)49 и его близкий друг, при‑
надлежавший к более молодому поколению уроженец Новой Англии
Артур Латам Перри (1830—1905). Амаса Уокер был сыном кузнеца, но
быстро стал преуспевающим производителем обуви в Бостоне и при‑
нимал участие в строительстве железных дорог. Первыми предметами
его интереса в экономической сфере стали денежное обращение и бан‑
ковское дело, и здесь он проявил себя рьяным последователем Эндрю
Джексона. Даже на посту директора банка Уокер придерживался прин‑
ципа жесткой регламентации банкнотной эмиссии, требовал наличия
100%‑ного золотого покрытия и недопущения выпуска банкнот сверх
количества металлических денег в банковских хранилищах. Кроме то‑
го, он считал, что основная часть банкнот, особенно небольшого номина‑
ла, должна постепенно выводиться из оборота. Банковский кредит, ука‑
зывал Уокер, порождает инфляцию и циклы бум—кризис, когда банки
сталкиваются с оттоком золота за границу и им приходится сокращать
кредит и выпуск банкнот. Он понимал также, что открытие месторо‑
ждений золота не должно порождать кризисы и панику, поскольку до‑
полнительное золото позволяет быстрее достичь 100%‑ного уровня ме‑
таллических денег.
541
467
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
В 1840 г., в возрасте 41 года, Амаса Уокер отошел от занятий бизне‑
сом, посвятив себя экономической науке и политической деятельно‑
сти. Он читал лекции по экономике в колледжах Оберлина и Амхерста,
а в 1853—1860 гг. состоял экзаменатором по политической экономии
в Гарварде. Уокер написал ряд статей для нью‑йоркского финансово‑
го журнала «Merchant’s Magazine», а в 1857 г. опубликовал книгу о де‑
нежном обращении и банковском деле «Природа и использование де‑
нег» («The Nature and Uses of Money»). Кроме того, он состоял членом
законодательного собрания Массачусетса и занимал пост секретаря
этого штата.
Сразу после окончания Гражданской войны Уокер, читавший тогда
лекции в колледже Амхерста, опубликовал незаурядную работу по об‑
щим вопросам экономической теории «Наука о богатстве. Руководство
по политической экономии» («The Science of Wealth. A Manual of Politi‑
cal Economy», 1866); в этой работе монетарные взгляды Уокера встраи‑
вались в общую схему laissez faire. Книга пользовалась огромной попу‑
лярностью как в Америке, так и за границей и в последующие восемь
лет выдержала восемь изданий.
Центральной темой книги были взгляды Уокера на денежное обра‑
щение и банковское дело. Занимая весьма редкую позицию, он высту‑
пал за свободное банковское дело в рамках законодательно установлен‑
ной нормы 100%‑ного резервирования50. Уокер писал:
Многое было сказано о желательности свободного банковского де‑
ла. Нет никаких сомнений, что будет правильно и правомерно раз‑
решить любому, кто хочет заняться банковским делом, действовать
так же свободно, как если бы он занимался сельским хозяйством или
любым другим бизнесом. Но не является и никогда не может быть це‑
лесообразным и правильным законодательное разрешение, дающее
любому право выпускать деньги по собственному усмотрению… Бан‑
ковское дело может быть таким же свободным, как брокерское де‑
ло, лишь при условии, что выпускаются банкноты, служащие серти‑
фикатами точно такого же количества металлических денег. Нужно
обеспечить одну единственную вещь: не должны выпускаться банк‑
ноты сверх количества наличных металлических денег51.
468
Если говорить об общих экономических взглядах Уокера, то он делал
акцент на каталлактическом подходе и использовал понятия богатства
и ценности строго в традиции Бастиа. Уокер сделал много комплимен‑
тов теории ценности Бастиа и привел несколько страниц цитат и при‑
меров из его «Гармоний». Кроме того, Уокер продолжил французскую
традицию рассматривать предпринимателя как фактор производства,
очень отличающийся от роли чистого капиталиста52.
Но, безусловно, самым видным последователем Бастиа в Соединен‑
ных Штатах был Артур Перри. В 1852 г. он окончил колледж Уильямса
и почти сразу же получил в своей альма‑матер должность, на которой
всю дальнейшую жизнь преподавал историю, политическую экономию
542
14.9. Бастиа и laissez faire в Америке
и немецкий язык. С работами Бастиа Перри познакомил его друг Ама‑
са Уокер. Перри вспоминал:
Стоило мне прочесть всего дюжину страниц из этой замечательной
книги [«Гармонии политической экономии» Бастиа], и перед моим ум‑
ственным взором во всех своих очертаниях и со всеми ориентирами
предстало Пространство Науки, каким я представляю его и сейчас
[1883]. С того момента политическая экономия стала для меня
новой наукой; и тогда, и потом меня не покидало ощущение, что я от‑
крыл для себя нечто действительно важное53.
Весной 1864 г. Перри написал серию «Статьи по политической эконо‑
мии» для «Springfield Republican», где изложил заимствованное у Ба‑
стиа понимание политической экономии. Главный предмет экономиче‑
ской теории, указывал Перри, это ценность, а ценность определяется
взаимными услугами, обмен которыми происходит при каждой сделке.
Важнейшая аксиома и основной объект внимания экономического ис‑
следования состоит в том, что люди прилагают усилия для удовлетво‑
рения своих желаний, а торговля является взаимным обменом услугами,
удовлетворяющими эти желания. При любом обмене обе стороны выиг‑
рывают; в противном случае они не стали бы участвовать в сделке. Рабо‑
чие, указывал он, могут получать больше лишь при условии, что для их
найма выделяется больше капитала и, соответственно, заработная пла‑
та в расчете на каждого рабочего повышается.
По совету Уокера Перри расширил статьи и переработал их в учеб‑
ное руководство, опубликованное в следующем году. «Основы полити‑
ческой экономии», впоследствии переименованные в «Политическую
экономию», стали, безусловно, самым успешным в стране руководством
по экономической теории: в течение 30 лет вышло 21 издание. В этой ра‑
боте Перри не только отдал подобающую дань Бастиа; он с большой по‑
хвалой отозвался о Маклеоде и принял его версию истории экономиче‑
ской мысли. Перри выделял Кондильяка, Уотли, Бастиа и Маклеода как
лидеров правильного, ориентированного на услуги каталлактическо‑
го направления, или, как называл его Перри, школы «всех продаж»54.
В точном и обстоятельном исследовании обмена и его предварительных
условий, ценности и разделения труда Перри пошел дальше Бастиа: он
полностью очистил экономическую теорию от расплывчатого и матери‑
алистического понятия «богатство» Адама Смита и полностью сосредо‑
точился на обмене55.
Хотя Перри не использовал термин «предприниматель», сосредото‑
ченность на ценности и понимание обмена как человеческой деятельно‑
сти побуждало его рассматривать бизнесмена как активного прогнози‑
рующего предпринимателя, а не как роботоподобного участника общего
статичного равновесия. По словам Перри, «бизнесмен должен быть чело‑
веком с головой. Сфера производства — это не то монотонное однообра‑
зие, какое являет собой покрытое волнами море»; напротив, это занятие
543
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
«требует прозорливости, разумной смелости и умения приспосабливать‑
ся к меняющимся обстоятельствам»56.
Будучи твердо убежден в безусловных взаимных выгодах обмена,
Артур Перри превозносил свободный обмен и порицал ограничение это‑
го процесса. Так, он отмечал, что
469
любой человек способен понять, что отдаваемое при обмене в целом
менее ценно, чем получаемое. Стоит лишь на мгновение задумать‑
ся, и это становится ясно любому. Поскольку это всегда должно быть
верно для каждого участника любого обмена… каждый охотно рас‑
стается с чем‑то ради получения чего‑то другого… Самое малое раз‑
мышление подскажет любому, что, если эта более высокая оценка бу‑
дет отсутствовать в сознании одной из сторон, сделка просто не состо‑
ится… Поэтому для побуждения к сделке не нужно никакого закона
и никаких дополнительных стимулов; обмен — дело совершенно ес‑
тественное, и это может понять любой, кто спросит себя, почему он
его совершил. Напротив, любой закон, любое искусственное препят‑
ствие, мешающие двум лицам заключить сделку, которую они в нор‑
мальных условиях заключили бы, не только нарушают это священное
право, но и отнимают выигрыш, который оба эти лица в другом случае
непременно получили бы57.
Особенно резко Перри осуждал такие явные препятствия для сво‑
бодного обмена, как минимальная заработная плата, профсоюзы, зако‑
ны против ростовщичества и бумажные деньги. Хотя он даже в боль‑
шей степени, чем Уокер, не сознавал, что банковские депозиты такая же
часть денежной массы, как и банкноты, он пошел дальше требования Уо‑
кера создать 100%‑ный резерв для бумажных денег, призывая вообще
отказаться от бумажных денег, даже обеспеченных 100%‑ным металли‑
ческим покрытием. Однако в рамках этой системы, считал он, банков‑
ский кредит и выпуск депозитов должны быть совершенно свободными.
Перри был решительным противником протекционизма. Он написал
множество статей и произнес сотни речей в защиту свободной торгов‑
ли и против ее ограничения. Протекционистские пошлины, указывал он,
необоснованны экономически; они нарушают права собственности, бук‑
ву и дух Десяти заповедей. Протекционистские пошлины грабят ферме‑
ров на Западе, чтобы несколько промышленников получали привилегии.
Перри мужественно переносил нападки влиятельных выпускников кол‑
леджа Уильямса, возглавляемых торговцем скобяным товаром Джорд‑
жем Эли, которые выступали против его концепции свободной торговли.
Когда был убит президент Джеймс Гарфилд, бывший студент и много‑
летний друг Перри, состоявший вместе с ним в английском Клубе Коб‑
дена, Перри отважился на крайне непопулярный в Новой Англии шаг:
он вышел из Республиканской партии, «партии привилегий» и корруп‑
ции, и вступил в Демократическую партию. Он пользовался большим ав‑
торитетом среди политиков, поддерживавших идею свободной торговли,
и президент Кливленд предложил ему пост министра финансов.
544
14.9. Бастиа и laissez faire в Америке
Еще одним видным сторонником laissez faire, по крайней мере в ран‑
ний период своей карьеры, был друг и коллега Перри, преподаватель
риторики в колледже Уильямса, Джон Баском (1827—1911). В 1850—
1860‑х гг. Уокер, Перри и Баском представляли собой мощную груп‑
пу в Новой Англии. Перри убедил Баскома написать книгу по экономи‑
ческой теории. «Политическая экономия» Баскома (1859) превозносила
производительные силы и конкуренцию в стремлении к прибыли, при‑
носившую пользу всему обществу. У государства одна задача — защита
прав частной собственности, позволяющая производству работать бес‑
препятственно. Баском указывал также, что понятие «монополия» имеет
лишь одно осмысленное значение: предоставление государством исклю‑
чительных привилегий; в противном случае всю собственность можно
назвать «монополией». Наконец, Баском вслед за Уокером предлагал
100%‑ное металлическое покрытие для бумажных денег.
Впоследствии Джон Баском стал ректором университета штата Вис‑
консин, сменив Перри в должности профессора истории и политической
экономии в колледже Уильямса, когда тот в 1890‑х гг. ушел в отстав‑
ку. Однако Баскому суждено было стать серьезным испытанием для его
старого друга: в 1880‑х гг. он стал отходить от прежней позиции и писал
книги по новой этатистской дисциплине «социология». В итоге его пози‑
ция радикально изменилась: он призывал предоставлять профсоюзам
государственные привилегии и пресекать «эксцессы» индивидуализма.
Теперь он считал, что единственной опасностью, связанной с социализ‑
мом и коллективизмом, является «неразумное сопротивление этой орга‑
нической силе, которая пробивается в наши жизни». «Развитие [т.е. кол‑
лективизм], — безапелляционно заключил Баском, — должно возобла‑
дать»58. Само собой разумеется, Джон Баском быстро поладил с новым
интеллектуальным течением, которое захлестнуло Европу и Соединен‑
ные Штаты в 1880—1890‑х гг.
Одним из самых необычных и самым передовым из американских по‑
читателей Фредерика Бастиа был бостонский коммерсант Чарльз Кэр‑
ролл (1799—1890). Стойкий приверженец свободной торговли и laissez
faire, Кэрролл в 1855—1879 гг. публиковал в коммерческих и финансо‑
вых журналах статьи по денежным и банковским вопросам. По сути де‑
ла, Кэрролл был последним джексонианцем, который продолжал высту‑
пать за сверхтвердые деньги еще долгое время после того, как им был
нанесен сильнейший удар во время Гражданской войны, когда выпуск
«зеленых спинок» (гринбеков) и национальный банковский акт побуди‑
ли здравомыслящих финансистов сосредоточиться на полном возврате
к золотому стандарту. Кроме того, Кэрролл не ограничился требованием
100%‑ного обеспечения банкнот — он справедливо и настойчиво утверж‑
дал, что 100%‑ным покрытием должны быть обеспечены и депозиты до
востребования. Он в особенности ясно показал, что банковские депози‑
ты до востребования создаются главным образом за счет расширения
банковского кредитования. Он указал также на ошибочность понятия
545
470
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
«реальных векселей» у Смита, которое служило оправданием частич‑
ного банковского резервирования. Далее, Кэрролл понимал, что нали‑
чие центрального банка, олицетворением которого служил Банк Англии,
оставляет гораздо больше места для расширения частичного резерви‑
рования и «фиктивных» денег, чем система свободного банковского де‑
ла. Более того, Кэрролл пошел дальше большинства сторонников твер‑
дых денег, призвав к отмене таких потенциально опасных названий де‑
нег, как «доллар» (которое создавало иллюзорное впечатление, что эти
денежные единицы сами по себе являются товарами), и к замене их еди‑
нообразными чисто описательными обозначениями в весе золота, т.е.
в количестве тройских унций. Для иностранных валют, т.е. для валют,
не конвертируемых в обычные металлы, Кэрролл разработал основы
теории паритета покупательной способности, с помощью которой можно
рассчитывать обменные курсы на мировом рынке59.
14.10. УПАДОК ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО ТЕЧЕНИЯ
LAISSEZ FAIRE
471
В последние десятилетия XIX в. течение laissez faire переживало упадок
в экономической мысли, а также в плане общественного и политического
влияния повсюду в Европе и в Соединенных Штатах. Парето был далеко
не единственным впавшим в отчаяние представителем laissez faire. Вдох‑
новленные созданным в Пруссии социально‑военным государством, про‑
фессора и политики единодушно порицали «старомодные» принципы
laissez faire и приветствовали якобы современное и «прогрессивное» раз‑
витие этатизма, государственное планирование и государственные соци‑
альные программы. Американские профессора, получавшие образова‑
ние в Германии, на родине степени «доктор философии», возвращались
из Европы, воспевая дифирамбы «органическому» Большому правитель‑
ству, высмеивали идею экономического закона и рыночную экономику и
выступали за классовую «гармонию», создаваемую Большим правитель‑
ством. Нисколько не удивительно, что само это новое современное Боль‑
шое правительство остро нуждалась в профессорах, ученых, журнали‑
стах и прочих интеллектуалах, способных формировать общественное
мнение. Они были нужны, во‑первых, для того, чтобы организовать об‑
щественное согласие на новое распространение этатизма, и, во‑вторых,
для того, чтобы участвовать в кадровом комплектовании, регулировании
и законодательном оформлении новой плановой экономики. Под эту про‑
грамму государство было готово выделять большие деньги за услуги ин‑
теллектуалов‑государственников, и это весьма важное обстоятельство
не осталось незамеченным в рядах новой прогрессивной интеллигенции.
По всей Европе небольшие ассоциации преданных laissez faire ученых
и бизнесменов замещались более крупными организациями в основном
академического свойства; они отличались профессиональной кастово‑
546
14.10. Упадок интеллектуального течения laissez faire
стью и стремлением продвигать интересы своей гильдии ученых‑эконо‑
мистов. Не удивительно, что новые организации часто были откровенно
этатистскими и нацеленными на искоренение laissez faire. Ричард Эли,
ученый с имперскими замашками, получивший образование в Германии,
сторонник институционализма, этатизма и христианского социализма,
был главным основателем Американской экономической ассоциации. Он
сознательно не допускал в нее таких сторонников laissez faire, как Уиль‑
ям Самнер и Перри, которые создали Клуб политической экономии. Ког‑
да коллеги Эли отвергли эту политику закрытых дверей, тот в гневе вы‑
шел из Ассоциации и помирился с ней лишь спустя годы.
Если направление laissez faire переживало упадок, то тирания англий‑
ской классической модели, восстановленной Миллем в 1848 г., близилась
к краху. Прецеденты для замены классической модели были уже созда‑
ны экономистами прошлого. Свой вклад внесли поздние схоласты, Кан‑
тильон, Тюрго, Сэй и французы XIX в.; Уотли, колледж Св. Троицы, ду‑
блинская школа, Лонгфилд и Сениор в Англии и Ирландии. Следующим
крупным достижением экономической мысли стало свержение класси‑
ческой рикардианской парадигмы и наступление субъективистской ре‑
волюции (которую обычно, но неверно называют маржиналистской), на‑
чавшейся в 1870‑е гг. Знаменитая маржиналистская троица, Джевонс,
Вальрас и Менгер, была, к счастью, в недавнее время дегомогенизиро‑
вана благодаря появившейся 20 лет назад классической статье Уильяма
Джаффе60. Сейчас ясно, что революция против парадигмы классической
школы вышла далеко за рамки обращения к предельной полезности то‑
вара или услуги — особенно в руках Карла Менгера и его последовате‑
лей. Но это уже тема другого тома .
14.11. ПРИМЕЧАНИЯ
472
1. «Руководство» Абу выдержало много изданий; существует английский пере‑
вод: About, Handbook of Social Economy, or the Workers’ ABC (London: Strahan &
Co., 1872).
2. Спустя сто лет памфлет Бастиа «Что видно и чего не видно» послужил стиму‑
лирующим источником и исходным пунктом для Генри Хэзлита в работе над
превосходным и пользовавшимся большим спросом введением в экономиче‑
скую теорию «Экономика за один урок» (Hazlitt H., Economics in One Lesson,
New York: Harper & Bros, 1946 ).
3. Dean Russell, Frederic Bastiat: Ideas and Influence (Irvington‑on‑Hudson: Foun‑
dation for Economic Education, 1965), p. 20.
4. См.: Joseph T. Salerno, ‘The Neglect of the French Liberal School in Anglo‑Amer‑
ican Economics: A Critique of Received Explanations’, The Review of Austrian
Economics, 2 (1988), p. 127.
547
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
5. Взвешенную оценку этого аспекта вклада Бастиа см. в: Israel M. Kirzner, The
Economic Point of View (Princeton, NJ: D. Van Nostrand, 1960), pp. 82—84.
6. О конфликтах и нападках, которые революция 1848 г. принесла либералам
и которые в итоге негативно сказались на всем этом движении, см.: David
M. Hart, ‘Gustave de Molinari and the Anti‑Statist Liberal Tradition, Part 1’, The
Journal of Libertarian Studies, V (Summer 1981), pp. 273—276.
7. О панегириках Кобдена в адрес Бастиа см.: Russell, op. cit., note 3, pp. 73—74.
8. Ibid., p. 90.
9. Так, Пьеро Баруччи считает, что теория ценности Феррары «была задумана
как критический ответ на трудовую теорию ценности Рикардо, в которой Фер‑
рара не видел никакого элемента субъективности. С помощью понятия издер‑
жек воспроизводства он хотел создать такую теорию ценности, которая учи‑
тывает как фактор издержек, так и фактор полезности товаров. В этой теории
ценность товара определяется сравнением полезности, которую субъект при‑
писывает самому товару, и издержек, которые ему пришлось бы понести при
воспроизводстве товара. Таким образом, эта теория определенно делает ак‑
цент на полезности товаров» (Piero Barucci, ‘The Spread of Marginalism in Ita‑
ly, 1871—1890’, in R. D. C. Black, A. W. Coats, and C. D. W. Goodwin (eds), The
Marginal Revolution in Economics: Interpretation and Evaluation (Durham, NC:
Duke UniversityPress, 1973), p. 260). См. также: Salerno, op. cit., note 4, p. 121;
ibid., p. 144n10; F. Caffe, ‘Ferrara, Francesco’, The New Palgrave: Dictionary of
Economics (London: Macmillan, 1987), II, p. 302.
10. J. A. Schumpeter, History of Economic Analysis (New York: Oxford University
Press, 1954), p. 1081 .
11. См.: Barucci, op. cit., note 9, p. 264. Акилле Лориа, ведущий итальянский со‑
циалист и представитель историцизма того периода, отмечал, что Феррара и
его школа превозносят Бастиа, считают Рикардо и Стюарта Милля опасны‑
ми и софистичными теоретиками и не выносят немецких экономистов, кото‑
рых объявляют «сторонниками интервенционизма и социализма». Хотя Лориа
страстно отвергал все, за что выступал Феррара, он был человеком достаточ‑
но понимающим и справедливым, чтобы назвать Феррару «величайшим ита‑
льянским экономистом XIX в.» и «вне сомнения, величайшим гением, которым
гордится экономическая наука нашей страны» (Salerno, op. cit., note 4, p. 144n8;
ibid., pp. 121—122).
12. Известно, что в Норвегии на идеях Бастиа была основана одна популярная
экономическая книга (H. Lehmann, Velstandslaere, 1874). О шведском Эконо‑
мическом обществе см.: Eli F. Heckscher, ‘A Summary of Economic Thought
in Sweden, 1875—1950’, The Scandinavian Economic History Review, I (1953),
pp. 105—125.
13. Russell, op. cit., note 3, p. 91.
14. Немаловажно отметить, что его отец, Джон Принс Смит‑старший писал рабо‑
ты, посвященные естественному праву и свободной торговле, например «Ele‑
ments of the Science of Money» (1813). См.: Donald G. Rohr, The Origins of Social
Liberalism in Germany (Chicago: University of Chicago Press, 1963), pp. 85 ff.
15. «Принс‑Смит использовал термин “свободная торговля” в широком значе‑
нии и, в частности, утверждал… что “свободная торговля отводит государ‑
548
14.11. Примечания
ству лишь одну единственную задачу: обеспечение безопасности”» (Ralph
Raico, ‘John Prince Smith and the German Free Trade Movement̓, in W. Block
and L. Rockwell (eds.), Man, Economy, and Liberty: Essays in Honor of Murray
N. Rothbard (Auburn, Ala.: The Ludwig von Mises Institute, 1988), p. 349n8).
16. См.: W. O. Henderson, ‘Prince Smith and Free Trade in Germany̓, Economic His‑
tory Review, 2nd ser., 2 (1950), p. 297; reprinted in W. O. Henderson, Britain and
Industrial Europe, 1750—1870 (Liverpool, 1954).
17. Raico, op. cit., note 15, p. 346. О близком к индивидуализму анархизме Юлиуса
Фаухера см.: Andrew R. Carlson, Anarchism in Germany, Vol. I: The Early Move‑
ment (Metuchen, NJ: The Scarecrow Press, 1972), pp. 65—66.
18. Gustave de Molinari, ‘De la production de la securite̓, Journal des Economistes,
XXV (Feb. 1849), pp. 277—290. Английский перевод: Gustave de Molinari, The
Production of Security (trans. J. McCulloch, New York: Center for Libertarian
Studies, May 1977).
19. Полный английский перевод одиннадцатой беседы можно найти в приложе‑
нии к статье: David M. Hart, Gustave de Molinari and the Anti‑statist Liberal
Tradition, Part III, The Journal of Libertarian Studies, VI (Winter 1982), pp. 88—
102.
20. См.: Murray N. Rothbard, For a New Liberty: the Libertarian Manifesto (1973, rev.
ed., New York: Libertarian Review Foundation, 1985) . Вдумчивая
оценка Молинари и его идеи полной приватизации защиты от преступлений
содержится в работе: Bruce L. Benson, ‘Guns for Protection and Other Private
Sector Responses to the Fear of Rising Crime̓, in D. Kates (ed.), Firearms and Vi‑
olence: Issues of Public Policy (San Francisco: Pacific Institute for Public Poli‑
cy Research, 1984), pp. 346—356. См. также: Benson, The Enterprise of Law (San
Francisco: Pacific Institute, 1990).
21. Об основном содержании дискуссии см.: Journal des Économistes, XXIV (15 Oct.
1849), pp. 315—316. Более детальное изложение дискуссии см. в: Murray
N. Rothbard, ‘Preface̓, in Molinari, op. cit., note 18, pp. i—iii.
22. В 1850‑х гг. Молинари жил в Бельгии, куда вернулся после совершенного Луи
Наполеоном в декабре 1851 г. государственного переворота, который положил
начало расцвету деспотизма во Франции. С помощью своего друга Шарля де
Брукера Молинари получил должность профессора политической экономии
в Бельгийском королевскому музее промышленности в Брюсселе и в Высшем
институте коммерции в Антверпене. Лекции, прочитанные в Музее, легли
в основу главной теоретической работы Молинари, Cours d’Économie Politique
(2 vols, Paris, 1863). Он продолжал писать статьи и рецензии для «Journal des
Économistes», а в 1855 г. основал «Économiste belge», еще более радикальный
журнал, который он издавал в течение 13 лет. В Париж он вернулся в 1860 г. и
с 1871 по 1876 г. занимал пост главного редактора еще одного печатного органа
laissez faire, «Journal des Débats».
23. К сожалению, из работ Молинари на английский язык переведена только эта
книга — The Society of Tomorrow (New York: G.P. Putnam’s Sons, 1904). Об из‑
менении позиции Молинари в поздний период и о его взглядах в целом см.: Da‑
549
473
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
474
vid M. Hart, ‘Gustave de Molinari and the Antistatist Liberal Tradition̓, Part II,
The Journal of Libertarian Studies, V (Autumn 1981), pp. 399—434.
24. Molinari, op. cit., note 18, pp. 1—2.
25. Frédéric Passy, Prefatory Letter, in Molinari, op. cit., note 23, pp. xxviii—xxix.
Пасси, сам много писавший по экономике, некоторое время был президентом
Общества политической экономии, а также членом французской палаты де‑
путатов в 1881—1888 гг. В 1867 г. он участвовал в основании Международной
мирной лиги 1867, а в 1901 г. удостоился Нобелевской премии мира за свою де‑
ятельность по пропаганде мира и международного арбитража.
26. Вклад Парето в разработку математической неоклассической общей теории
равновесия будет рассмотрен в следующем томе ; сейчас речь пойдет о его политико‑экономи‑
ческой теории. Обзор полемики между Парето и Кроче по вопросу о том, что
пригоднее в качестве метода экономической науки, позитивизм или праксео‑
логия, см. в: Murray N. Rothbard, Individualism and the Philosophy of the Social
Sciences (San Francisco: Cato Institute, 1979), pp. 54—56.
27. В сборнике: P. Bucolo (ed.), The Other Pareto (London: Scolar Press, 1980),
p. 44.
28. Из работы Молинари «Précis d’économie politique et de la moral» (1893), in Bu‑
colo, op. cit., note 27, p. 68.
29. Ibid., p. 144.
30. Ibid., p. 141.
31. См. информативную статью Файнера: S. E. Finer, ‘Pareto and Pluto‑Democracy:
the Retreat to Galapogos̓, American Political Science Review, 62 (1968), pp. 440—
450. Дополнительную информацию можно найти во введении Файнера к из‑
данию: Vilfredo Pareto, Sociological Writings (ed. S. E. Finer, London: Pall Mall
Press, 1966).
32. См.: Bucolo, op. cit., note 27, p. 166.
33. Finer, in Pareto, op. cit., note 31, p. 18.
34. Bucolo, op. cit., note 27, pp. 149—150.
35. Theo Suranyi‑Unger, Economics in the Twentieth Century (New York: W.W. Nor‑
ton, 1931), p. 128.
36. Точнее говоря, при жизни Рау восемь изданий выдержал посвященный тео‑
рии первый том, пять изданий — посвященный экономической политике вто‑
рой том и тоже пять (начиная с 1832 г.) — третий том о государственных фи‑
нансах. Посмертное, 6‑е издание третьего тома было исправлено и дополнено
бывшим студентом Рау, тоже уроженцем Эрлангена, профессором Адольфом
Вагнером. Кроме того, Вагнер заново отредактировал и в 1876 г. опубликовал
9‑е издание первого тома. См.: Keith Tribe, Governing Economy: The Reforma‑
tion of German Economic Discourse 1750—1840 (Cambridge: Cambridge Univer‑
sity Press, 1988), p. 183, 183n.
37. См.: Donald G. Rohr, The Origins of Social Liberalism in Germany (Chicago: Uni‑
versity of Chicago Press, 1963), pp. 78—84. См. также: H. C. Recktenwald, ‘Rau,
Karl Heinrich̓, The New Palgrave, op. cit., note 9, IV, p. 96.
38. Такое же полупрезрительное отношение к Маклеоду характерно и для со‑
временных британских исследователей, о чем свидетельствует статья: Mur‑
550
14.11. Примечания
ray Milgate, Alastair Levy, ‘Henry Dunning Macleod’, The New Palgrave, op. cit.,
note 9, III, pp. 268—269.
39. Об одобрительной оценке Маклеода современным французским сторонником
золотого стандарта и банковской школы см.: Charles Rist, History of Monetary
and Credit Theory (1940, New York; A. M. Kelley, 1966), pp. 73, 102 ,203, 205, 261.
40. Salerno, op. cit., note 9, pp. 130—131; см. также: Murray N. Rothbard, ‘Catallactics̓,
New Palgrave, op. cit., note 9, II, p. 377.
41. Salerno, op. cit., note 9, p. 131. См.: Henry Dunning Macleod, The Elements of ‘Po‑
litical Economy (London: Longman, Brown, 1857), pp. 98—100, 111, 127. См. так‑
же: Macleod, The History of Economics (New York: G.P. Putnam’s, 1896); idem.,
A Dictionary of Political Economy, Vol. I (London, 1863).
42. Salerno, op. cit., note 9, p. 132.
43. W. Stanley Jevons, The Theory of Political Economy (Baltimore: Penguin Books,
1970), pp. 57, 261. См. также: Israel M. Kirzner, The Economic Point of View (New
York: D. Van Nostrand, 1960), pp. 73, 202—203.
44. «Для английской политической экономии было новшеством начать рассужде‑
ние с главы о человеческих потребностях и сделать центральной темой удов‑
летворение этих потребностей… Но это новость только в английской литера‑
туре. Первенство, которое Хирн отдает потребностям, — это просто отраже‑
ние его знакомства с французской литературой. Первая глава в некоторых
местах представляет собой пересказ “Гармоний” Бастиа, а название книги пе‑
рекликается с часто встречающейся у Бастиа фразой “Потребности, Усилия,
Удовлетворение!”» (J. A. LaNauze, Political Economy in Australia (Carlton, Aus‑
tralia: Melbourne University Press, 1949), pp. 56—58. См. также оценку Хирна
у Салерно: Salerno, op. cit., note 9, pp. 125—129.
45. Kirzner, op. cit., note 43, pp. 202n7, 212n2.
46. Williams & Norgate было видным научным издательством того времени; оно
издавало работы Герберта Спенсера и философский журнал «Mind». Если
принять во внимание схожие либеральные индивидуалистические взгляды
Донисторпа и Спенсера, становится понятным, почему именно оно выпустило
книгу Донисторпа.
47. Wordsworth Donisthorpe, Principles of Plutology (London: Williams & Norgate,
1876), p. 132. См. также: Peter Newman, ‘Donisthorpe, Wordsworth’, New Pal‑
grave, op. cit., note 9, I, pp. 916—917.
48. О Донисторпе как либерале см.: W. H. Greenleaf, The British Political Tradition,
Vol. II, The Ideological Heritage (London: Methuen, 1983), pp. 277—280.
49. Не следует путать с его сыном и полным тезкой, умеренным этатистом, ко‑
торый стал первым президентом Американской экономической ассоциации
(Фрэнсис Амаса Уокер, 1840—1897).
50. В отличие от английской денежной школы Уокер, следуя американской тра‑
диции, утверждал, что банковские депозиты — это точно такая же часть де‑
нежной массы, как и банкноты. При этом он необъяснимо и непоследователь‑
но не включал депозиты в свое предложение 100%‑ного резервирования, при‑
водя малоубедительный довод, что ограничение выпуска банкнот уровнем
их металлического покрытия будет достаточным ограничителем создания
депозитов.
551
475
ГЛАВА 14. После Милля: Бастиа и французская традиция laissez faire
51. Amasa Walker, The Science of Wealth (3rd ed., Boston: Little, Brown, 1867),
p. 230—231.
52. Ibid., pp. 9—13; см. также: Salerno, op. cit., note 9, pp. 133—135.
53. Arthur Latham Perry, Political Economy (1883, 21st ed., New York: Scribner,
1892), p. ix.
54. Хотя Перри был благодарен Уокеру за знакомство с Бастиа и включил его имя
в число тех представителей laissez faire, которым посвятил свою книгу, в лич‑
ном общении он упрекал Уокера за «слишком большую зависимость от Адама
Смита». См.: Sidney Fine, Laissez faire and the General‑Welfare State (Ann Ar‑
bor: University of Michigan Press, 1956), p. 52n16.
55. Об оценке вклада Перри см.: Kirzner, op. cit., note 43, pp. 75—77.
56. Joseph Dorfman, The Economic Mind in American Civilization (New York: Vi‑
king Press, 1949), III, p. 57.
57. Perry, op. cit., note 53, pp. 102—103.
58. Dorfman, op. cit., note 56, III, pp. 178—179.
59. Собрание работ Кэрролла содержится в: Charles Holt Carroll, Organization of
Debt into Currency (E. Simmons, ed., Princeton: Van Nostrand, 1964).
60. William Jaffe, ‘Menger, Jevons and Walras De‑Homogenized’, Economic Inquiry,
14 (Dec. 1976), pp. 511—524.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Как мы отметили в первом томе, в библиографическом очерке для книги, охваты‑
вающей значительную часть истории экономической мысли, невозможно пере‑
числить, а тем более охарактеризовать все источники по истории собственно эко‑
номической мысли, и тем более источники по важным вспомогательным областям
истории социальной, политической и религиозной мысли, которые в дополнение
к истории экономической науки оказывают влияние на развитие и конфликты
в экономической мысли. В таком случае самое большее, что я способен сделать,
это перечислить и охарактеризовать те источники, преимущественно вторич‑
ные, которые оказались наиболее полезными при работе над этим исследованием.
Надеюсь, что это библиографическое приложение послужит путеводителем для
тех читателей, кто захочет глубже погрузиться в какие‑то темы и разделы этой
огромной и сложной области знания.
1. БИБЛИОГРАФИИ ОБЩЕГО ХАРАКТЕРА
Henry W. Spiegel, The Growth of Economic Thought (3rd ed., Duke University Press,
1991) содержит с большим запасом наиболее всеобъемлющий библиографиче‑
ский очерк по истории экономической мысли, занимающий 161 страницу и явля‑
ющийся наиболее ценной частью книги. New Palgrave: A Dictionary of Economics
(London: Macmillan, and New York: Stockton Press, 1987) — в этом четырехтомном
издании содержатся превосходные статьи об отдельных экономистах. Ludwig
H. Mai, Men and Ideas in Economics: A Dictionary of World Economists, Past and
Present (Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 1977) — в этом скромном издании
в бумажной обложке, находящемся на другом конце спектра, собраны краткие,
но удивительно полезные очерки. Mark Blaug, Great Economists Before Keynes
(Cambridge: Cambridge University Press, 1986) — здесь количество очерков мень‑
ше, но они более развернуты и подробны.
2. Ж.‑Б. СЭЙ
Поистине позорен тот факт, что на английском языке не существует ни одной био‑
графии великого Ж.‑Б. Сэя (и всего одна на французском, старое сочинение Эр‑
неста Тейлхака). Вообще крайне мало исследований по всем аспектам творчества
Сэя за исключением горы работ, посвященных одному вопросу, известному как
«закон Сэя», причем слишком часто они анализируют математические уравне‑
ния, что самому Сэй вполне закономерно показалось бы смешным. Главное сочи‑
нение Сэя переведено на английский с окончательного пятого французского из‑
дания 1826 г. под названием J. B. Say, A Treatise on Political Economy (ed. Clement
C. Biddle, 6th Amer. ed., 1834, New York: A. M. Kelley, 1964), — прекрасные при‑
мечания Биддла иногда указывают на отход автора от laissez faire и вносят кор‑
рективы. Также см.: J. B. Say, Letters to Mr. Malthus (1821, New York: A. M. Kelley,
1967). Следует также выразить сожаление по поводу того, что в монументальном
553
479
Библиографический очерк
480
481
многотомном каноническом издании сочинений и писем Рикардо под редакцией
П. Сраффы письма Сэя к Рикардо опубликованы на изначальном французском
и не переведены на английский. Учитывая, сколько сил и ресурсов было вбухано
в этот проект, трудно понять, почему эти письма не были переведены.
Отличное обсуждение идеологов и философских и научных истоков их уче‑
ний см. в: F. A. von Hayek, The Counter‑Revolution of Science (Glencoe, Ill.: The Free
Press, 1952), pp. 105—116 . Исчерпывающее исследо‑
вание жизни и творчества де Траси: Emmet Kennedy, Destutt De Tracy and the
Origins of ‘Ideology’ (Philadelphia: American Philosophical Society, 1978). О Сэе и
идеологах см.: Leonard P. Liggio, ‘Charles Dunoyer and French Classical Liberalism’,
The Journal of Libertarian Studies, 1 (Summer 1977), pp. 153—165; Mark Weinburg,
‘The Social Analysis of Three Early 19th Century French Liberals: Say, Comte, and
Dunoyer’, The Journal of Libertarian Studies, 2 (Winter 1978), pp. 45—63. Также см.:
Charles Hunter Van Duzer, Contribution of the Ideologues to French Revolutionary
Thought (Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1935). О некоторых точках
соприкосновения между идеологами и Шторхом, Брауном и Миллем написано в:
Cheryl B. Welch, Liberty and Utility: The French Ideologues and the Transformation
of Liberalism (New York: Columbia University Press, 1984). Однако Уэлч преуве‑
личивает приверженность представителей французской школы утилитаризму.
О конфликте между идеологами и Наполеоном см.: Lewis A. Coser, ‘Napoleon and
the Ideologues’, in George B. de Huszar (ed.), The Intellectuals (Glencoe, Ill.: The Free
Press, 1960), pp. 80—86.
О взглядах Джефферсона в области теории денег и о его плане ликвидиро‑
вать банкноты см.: Murray N. Rothbard, The Panic of 1819: Reactions and Policies
(New York: Columbia University Press, 1962), p. 140. Также см.: Clifton B. Luttrell,
‘Thomas Jefferson on Money and Banking: Disciple of David Hume and Forerunner
of Some Modern Monetary Views’, History of Political Economy, 1 (Spring 1975),
pp. 156—173.
О Сэе и последователях Смита см.: J. Hollander, ‘The Founder of a School’, in
J. M. Clark et al., Adam Smith, 1776—1926 (Chicago: University of Chicago Press,
1928), и о влиянии «Трактата» Сэя в Европе см.: Palyi, ‘The Introduction of Adam
Smith’, in ibid., pp. 180—233. О влиянии «Трактата» в США см.: Michael J. L.
O’Connor, Origins of Academic Economics in the United States (New York: Columbia
University Press, 1944), pp. 120—135.
Обсуждение критики Сэя в отношении статистики см.: Claude Menard, ‘Three
Forms of Resistance to Statistics: Say, Cournot, Walras’, History of Political Economy,
12 (Winter, 1980), pp. 524—529. Однако Менар ошибается, считая, что последний
английский перевод «Трактата» сделан в 1831 г. с 4‑го издания. Ныне издавае‑
мый перевод основан на 5‑м французском издании и включает в себя прекрасное
«Введение» Сэя, содержащее его критику статистического метода.
Тонкое сравнение и противопоставление теорий ценности Сэя и Рикардо,
а также критика отказа Сэя от точки зрения Кондильяка и Дженовези о выго‑
дах обмена следует искать в прекрасной главе «Рикардо против Сэя. Что служит
основой ценности: издержки или полезность?»: Oswald St Clair, A Key to Ricardo
(1957, New York: A. M. Kelley, 1965), pp. 260—296.
Сэева теория предпринимательства обсуждается, правда не вполне удовлет‑
ворительно, в: J. A. Schumpeter, History of Economic Analysis (New York: Oxford
University Press, 1954) , Robert F. Hebert and Albert N. Link, The
554
2. Ж.‑Б. Сэй
Entrepreneur: Mainstream Views and Radical Critiques (New York: Praeger, 1982),
pp. 29—35. Отличное обсуждение трактовки Сэем фигуры предпринимателя
и сравнение с трактовками Смита и Рикардо см. в: G. Koolman, ‘Say’s Conception
of the Role of the Entrepreneur’, Economica, 38 (August 1971), pp. 269—286. О про‑
тоавстрийском тезисе Сэя, согласно которому ценность факторов производства
производна от изготавливаемой с их помощью продукции, а не наоборот, см. в:
Marian Bowley, Studies in the History of Economic Theory Before 1870 (London:
Macmillan, 1973), p. 127.
О законе рынков Сэя лучше всего читать в его переписке с Мальтусом и
в его «Трактате». Бóльшая часть современной литературы о законе Сэя ничего
особенного предложить не может; однако см.: Schumpeter, History of Economic
Analysis, pp. 615—625 ; Henry Hazlitt, (ed.), The Critics of Keynesian Economics (1960, 2nd ed., New
Rochelle, NY: Arlington House, 1977), pp. 11—45; и прежде всего, к великому со‑
жалению, пребывающую в забвении брошюру: William H. Hutt, A Rehabilitation
of Say’s Law (Athens, Ohio: Ohio University Press, 1974). Печально известную
атаку Кейнса на закон Сэя можно найти в: John Maynard Keynes, The General
Theory of Employment, Interest, and Money (New York: Harcourt, Brace, 1936), p. 23
.
Об уникальном в своем роде непримиримо враждебном отношении Сэя к на‑
логообложению см.: Murray N. Rothbard, ‘The Myth of Neutral Taxation’, Cato
Journal, 1 (Autumn, 1981), pp. 551—554. О Сэе и его последователях как либер‑
тарианцах см.: Weinburg, ‘Social Analysis’, pp. 54—63. О методологии Сэя см.:
Murray N. Rothbard, Individualism and the Philosophy of the Social Sciences (1973,
San Francisco: Cato Institute, 1979), pp. 45—49.
3. ИЕРЕМИЯ БЕНТАМ
О Бентаме и его последователях см. классическую работу: Elie Halevy, The Growth
of Philosophic Radicalism (1928, Boston: Beacon Press, 1955). Великолепную кри‑
тику утилитаристов (где Бентам обсуждается в главе 4) см. в: John Plamenatz,
The English Utilitarians (2nd ed., Oxford: Basil Blackwell, 1958). Обсуждение Бен‑
тама, кружка его последователей, а также философских радикалов см. в: William
E. S. Thomas, The Philosophic Radicals: Nine Studies in Theory and Practice, 1817—
1841 (Oxford: The Clarendon Press, 1979). О Бентаме как слабом звене в движе‑
нии laissez faire см.: Ellen Frankel Paul, Moral Revolution and Economic Science
(Westport, Conn.: Greenwood Press, 1979), pp. 45—80. Классическая статья о Бен‑
таме как экономисте этатистского направления: T. W. Hutchison, ‘Bentham as an
Economist’, Economic Journal, 66 (June 1956), pp. 288—306, reprinted in J. Spengler
and W. R. Allen, Essays in Economic Thought (Chicago: Rand McNally, 1960),
pp. 330—348. О Бентаме как предтече Скиннера: Douglas C. Long, Bentham on
Liberty (Toronto: University of Toronto Press, 1977). Гневная критика Бентама за
разработку проекта паноптикума: Gertrude Himmelfarb, Victorian Minds (1968,
Gloucester, Mass.: Peter Smith, 1975); Idem., ‘Bentham’s Utopia’, in Himmelfarb,
Marriage and Morals Among the Victorians (New York: Knopf, 1986), pp. 111—143.
Критику использования утилитаризма в качестве фундамента laissez faire см.
в: Murray N. Rothbard, The Ethics of Liberty (Atlantic Highlands, NJ: Humanities
555
482
Библиографический очерк
Press, 1982), pp. 201ff. . См. также: Rothbard, ‘Praxeology, Value Judgments,
and Public Policy’, in E. Dolan (ed.), The Foundations of Modern Austrian Economics
(Kansas City: Sheed & Ward, 1976), pp. 89—111.
Классическое трехтомное собрание экономических сочинений Бента‑
ма: Werner Stark, Jeremy Bentham’s Economic Writings (London: George Allen
&Unwin, 1952—1954).
4. ДЖЕЙМС МИЛЛЬ
483
Проницательное исследование творчества Джеймса Милля и его всепроникающе‑
го влияния на Рикардо и рикардианскую экономическую теорию: T. W. Hutchison,
‘James Mill and Ricardian Economics: A Methodological Revolution?’, in On
Revolutions and Progress in Economic Knowledge (Cambridge: Cambridge University
Press, 1978). Также см. раннюю версию этой статьи: Hutchison, ‘James Mill and
the Political Education of Ricardo’, Cambridge Journal, 7 (Nov. 1953), pp. 81—100.
Превосходная статья, показывающая, что важный закон сравнительных преиму‑
ществ открыл Милль, и то, что Рикардо не проявлял интереса к этому закону, по‑
скольку тот не был связан с рикардианской системой: William O. Thweatt, ‘James
Mill and the Early Development of Comparative Advantage’, History of Political
Economy, 8 (Summer 1976), pp. 207—234. Также см.: William O. Thweatt, ‘James
and John Stuart Mill on Comparative Advantage: Sraffa’s Account Corrected’, in
H. Visser and E. Schood (eds), Trade in Transit (Doordrecht: Martinus Nijhoff, 1987);
Denis P. O’Brien, ‘Classical Reassessments’, in Thweatt (ed.), Classical Political
Economy; A Survey of Recent Literature (Boston: Kluwer, 1988), pp. 188—193;
Thweatt, ‘Introduction’, ibid., pp. 8—9.
О Джеймсе Милле как первом «джорджисте»: William J. Barber, ‘James Mill
and the Theory of Economic Policy in India’, History of Political Economy, 1 (Spring
1969), pp. 85—100. Кадровая активность и воззрения Милля блестяще и четко опи‑
саны в двух сочинениях Джозефа Хамбургера: Joseph Hamburger, James Mill and
the Art of Revolution (New Haven: Yale University Press, 1963); Idem., Intellectuals in
Politics: John Stuart Mill and the Philosophic Radicals (New Haven: Yale University
Press, 1965). В первой книге показано, как Милль закулисно, используя систем‑
ное двуличие, манипулировал общественным мнением и позицией правительства
с целью принятия закона об избирательной реформе 1832 г. Вторая, несмотря на ее
название, больше посвящена Джеймсу и его последователям, нежели Джону Стю‑
арту, описывая и объясняя взлет и упадок миллевских радикалов как политиче‑
ской силы в Парламенте в 1830‑х гг. В книге «Intellectuals in Politics» впервые выд‑
вигается и подробно обсуждается сформулированная Миллем либеральная теория
классового конфликта между двумя классами, различающимися по их положе‑
нию относительно государства. По теме Милля и философских радикалов следу‑
ет также обратиться к книге: William Thomas, Philosophic Radicals. Классическая,
но очень старая биография Милля: Alexander Bain, James Mill: A Biography (1882,
New York: A.M. Kelley, 1967). Глубокие наблюдения в отношении многих областей
общественных наук XIX в. содержатся в книге Elie Halevy, Growth of Philosophic
Radicalism. Именно с нее и началась современная переоценка (в сторону увеличе‑
ния) значения вклада Джеймса Милля в экономическую теорию.
556
4. Джеймс Милль
О центральной роли Джеймса Милля в основании влиятельнейшего Клуба по‑
литической экономии в Лондоне см. в: James P. Henderson, ‘The Oral Tradition in
British Economics: Influential Economists in the Political Club of London’, History of
Political Economy, 15 (Summer 1983), pp. 149—179.
Недавнее открытие центральной роли Джеймса Милля в продвижении недо‑
брой памяти доктрины реальных векселей, развивавшейся банковской школой:
Morris Perlman, ‘Adam Smith and the Paternity of the Real Bills Doctrine’, History
of Political Economy, 21 (Spring 1989), pp. 88—89.
5. ДАВИД РИКАРДО
И РИКАРДИАНСКАЯ СИСТЕМА
Литература, посвященная Рикардо и рикардианству столь же огромна, как и ли‑
тература о Смите, поэтому ее следует внимательно просеять. Все сочинения и
вся переписка Рикардо опубликованы в исполненном с любовью академическом
11‑томном издании под редакцией левого рикардианца и неомарксиста Пьеро
Сраффы: The Works and Correspondence of David Ricardo (Cambridge: Cambridge
University Press, 1951—1955). Удовлетворительной биографии Рикардо пока нет;
написанная Дэвидом Уизероллом представляет собой многословную семейную
историю: David Weatherall, David Ricardo (The Hague: Martinus Nijhoff, 1976).
Лучшее объяснение и критика рикардианской системы: Oswald St Clair, A Key
to Ricardo (1957, New York: A. M. Kelley, 1965). Много блестящих замечаний от‑
носительно Рикардо и рикардианства несистематически разбросаны в сочине‑
нии Шумпетера: Schumpeter, History of Economic Analysis . Во многом его сочинение можно рассматривать как
разрушительную атаку на рикардианство. Уместно едкий взгляд на рикардианст‑
во представил Фрэнк Найт: Frank H. Knight, ‘The Ricardian Theory of Production
and Distribution’, in On the History and Method of Economics (Chicago: University
of Chicago Press, 1956), pp. 37—38. Неудивительно, что некоторая критика тео‑
рии Адама Смита приложима и к Рикардо. См. изысканное сочинение Кеннана:
Cannan, A History of the Theories of Production & Distribution (3rd ed., London:
Staples Press, 1917); сардоническое и увлекательное произведение Грея: Gray,
The Development of Economic Doctrine (London: Longmans, Green, 1931); точную
и ясную статью Дугласа: Douglas, ‘Smith’s Theory of Value and Distribution’; убе‑
дительную и проницательную книгу Эллен Пол: Ellen Paul, Moral Revolution and
Economic Science (Westport: Conn.: Greenwood Press, 1979); Richard H. Timberlake
Jr, ‘The Classical Search for an Invariable Measure of Value’, Quarterly Review of
Economics and Business, 6 (Spring 1966), pp. 37—44. Демонстрацию ключевого зна‑
чения для рикардианской системы — в отличие от Смитовой — теории ценности,
основанной на количестве труда, см. в: L. E. Johnson, ‘Ricardo’s Labor Theory of
the Determinant of Value’, Atlantic Economic Journal, 12, (March 1984), pp. 50—59.
В отличие от Смита двухсотстолетний юбилей Давида Рикардо, к счастью, не
вызвал взрывного роста его репутации. Но, как и в случае со Смитом, неутоми‑
мый Сэмюэл Холландер, разумеется, попытался представить Рикардо предтечей
современных теоретиков общего равновесия: Samuel Hollander, The Economics of
David Ricardo (Toronto: The University of Toronto Press, 1979).
В недавних статьях Терри Пич выступил с мастерской защитой «традициона‑
листского» взгляда на Рикардо, изложенного и в нашей книге, а также с критикой
557
484
Библиографический очерк
485
интерпретации предложенной Сраффа «зерновой модели» и противоположного
подхода Холландера с точки зрения общего равновесия. В частности, Пич показал
характерные для Рикардо рост значения трудовой теории ценности, полную сос‑
редоточенность на «естественной цене» долгосрочного равновесия, опору на очень
быстрый рост численности населения, возвращающего экономику в долгосрочное
равновесие, а также полное игнорирование роли спроса в образовании цен и ро‑
ли редкости в определении предложения воспроизводимых товаров. См., в част‑
ности: Terry Peach, ‘David Ricardo: A Review of Some Interpretative Issues’, in
William O. Thweatt, (ed.), Classical Political Economy: A Survey of Recent Literature
(Boston: Kluwer, 1988) pp. 103—131; Terry Peach, ‘David Ricardo’s Treatment of
Wages’, in R. D. C. Black (ed.), Ideas in Economics (London: Macmillan, 1986).
Последний пример изложения ортодоксального кейнсианского взгляда на
мнимый триумф рикардианства в Британии: Sydney G. Checkland, ‘The Propaga‑
tion of Ricardian Economics in England’, Economica, n. s., 16 (Feb. 1949), pp. 40—52.
Ревизия этого взгляда началась со статьи Рональда Мика: Ronald L. Meek, ‘The
Decline of Ricardian Economics in England’, Economica, n. s. 17 (Feb., 1950), pp. 43—
62, продолжилась в сочинении Шумпетера: Schumpeter, History of Economic
Analysis и достигла кульми‑
нации в двух великолепных статьях: Frank W. Fetter, ‘The Rise and Decline of Ri‑
cardian Economics’, History of Political Economy, 1 (Spring 1969), pp. 67—84; Barry
Gordon, ‘Criticism of Ricardian Views on Value and Distribution in the British Pe‑
riodicals, 1820—1850’, History of Political Economy, 1 (Autumn 1969), pp. 370—387.
Британские критики закона Сэя исследованы в: Barry J. Gordon, Non‑Ricardian
Political Economy: Five Neglected Contributions (Boston: Harvard Graduate School
Baker Library, 1967). Всякий раз, когда появляется намек, принижающий муд‑
рость либо величие Давида Рикардо, мы можем быть уверены, что Дэвид Хол‑
ландер ввяжется в драку; и, конечно же, Холландер выступил с диссидент‑
ским взглядом, согласно которому все и каждый были рикардианцами: Samuel
Hollander, ‘The Reception of Ricardian Economics’, Oxford Economic Papers, 29
(July 1977), pp. 221—257.
6. АНТИРИКАРДИАНЦЫ
Изучение сонма значительных не‑ и антирикардианцев в Британии XIX в., воз‑
можно, лучше всего начинать с новаторской статьи, вытащившей их из забвения,
в котором они оказались в результате триумфа Джона Стюарта Милля: Edwin
R.A. Seligman’s ‘On Some Neglected British Economists, 1’, Economic Journal, 13
(Sept. 1903), esp. pp. 347—363; Idem., ‘On Some Neglected British Economists,
II’, Economic Journal, 13 (Dec. 1903), pp. 511—535, reprinted in Idem., Essays on
Economics (New York: Macmillan, 1925). Особенно хорошо освещены Крейг, Лонг‑
филд, Ремсей и Ллойд. Короткая, но очень важная статья об ирландских эконо‑
мистах: R. C. D. Black, ‘Trinity College, Dublin, and the Theory of Value, 1832—
1863’, Economica, n. s. 12 (August 1945), pp. 140—148. См. также: J. G. Smith, ‘Some
Nineteenth Century Irish Economists’, Economica, n. s. 2 (Feb. 1935), pp. 20—
32. О Ричарде Уотли см.: Salim Rashid, ‘Richard Whately and Christian Political
Economy at Oxford and Dublin’, Journal of the History of Ideas, 38 (Jan.—March
1977), pp. 147—55. Об Уотли, Лоусоне и каталлактике см.: Israel M. Kirzner, The
Economic Point of View (Princeton, NJ: Van Nostrand, 1960), pp. 72—75; Murray
558
6. Антирикардианцы
N. Rothbard, ‘Catallactics’, The New Palgrave: Dictionary of Economics (London:
Macmillan, 1987), I, p. 377.
К нашему счастью, имеется несколько исчерпывающих работ об отдельных
экономистах той эпохи. Особенно выдающееся исследование: Marian Bowley’s
Nassau Senior and Classical Economics (1937, New York: A. M. Kelley, 1949; Octagon
Books, 1967). Мисс Боули рассматривает не только Сениора, но и многих его еди‑
номышленников. Многословная и аналитически беспомощная биография, напи‑
санная Леоном Леви, дает полезную информацию о жизни Сениора и его родо‑
словной: Leon Levy, Nassau W. Senior, 1790—1864 (New York: A. M. Kelley, 1970).
К сожалению, более поздний сборник статей мисс Боули мало что добавляет, от‑
ражая ее и ее наставника Лайонела Роббинса отказ от австрийской позиции (пре‑
доставлявшей мощный аналитический инструментарий) и желание вернуть ри‑
кардианцев XIX в. в историографический мейнстрим экономической мысли:
Marian Bowley, Studies in the History of Economic Theory Before 1870 (London:
Macmillan, 1973). Также превосходна книга: Robert M. Rauner, Samuel Bailey and
the Classical Theory of Value (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1961).
Однако, к сожалению, в книге Ронера опущен вопрос об австрийской ориента‑
ции философии и методологии Бэйли, освещенный в его докторской диссертации,
защищенной в Лондонском университете несколькими годами раньше: Robert
M. Rauner, ‘Samuel Bailey and Classical Economics’ (1956). См.: Denis P. O’Brien,
‘Critical Reassessments’, in Thweatt (ed.), Classical Political Economy, pp. 199—200.
Дополнительным достоинством книги Лоуренса Мосса является то, что в ней рас‑
сматриваются и другие экономисты тех дней, а также содержится актуализи‑
рованная библиография: Laurence S. Moss, Mountifort Longfield: Ireland’s First
Professor of Political Economy (Ottawa, Ill: Green Hill Publishers, 1976). Класси‑
ческая работа о «полковнике» Торренсе: Lionel Robbins, Robert Torrens and the
Evolution of Classical Economics (London: Macmillan, 1958). Важное исследование,
показывающее, что даже якобы архирикардианец Дж. Мак‑Куллох пробыл ри‑
кардианцем не очень долго: Denis P. O’Brien, J. R. McCulloch: A Study in Classical
Economics (New York: Barnes & Noble, 1970).
О знаменитой дискуссии по поводу теории народонаселения между Нассау
Сениором и Томасом Мальтусом см. в: Bowley, Nassau Senior, pp. 117—22; Cannan,
History, pp. 13—34; Schumpeter, History, pp. 580—581.
Первоисточники, ознакомление с которыми больше всего пойдет на пользу чи‑
тателю: Samuel Bailey, A Critical Dissertation on the Nature, Measure, and Causes of
Value (1825, New York: A. M. Kelley, 1967); Nassau W. Senior, Outline of the Science
of Political Economy (1836, New York: A. M. Kelley, 1965); The Economic Writings of
Mountifort Longfield (R. D. C. Black, ed., Clifton, NJ: A. M. Kelley, 1972).
Полезные журнальные статьи: Thor W. Bruce, ‘The Economic Theories of John
Craig, a Forgotten English Economist’, Quarterly Journal of Economics, 52 (August
1938), pp. 697—707; Laurence S. Moss, ‘Isaac Butt and the Early Development of
the Marginal Utility Theory of Imputation’, History of Political Economy, 6 (Winter
1974), pp. 405—434; Richard M. Romano, ‘William Forster Lloyd — a Non‑Ricardian?’
History of Political Economy, 9(Autumn 1977), pp. 412—441. О Ллойде также
см.: Emil Kauder, A History of Marginal Utility Theory (Princeton, NJ: Princeton
University Press, 1965), pp. 38—41.
О жизни Томаса Перонетта Томпсона см.: Norma H. McMullen, ‘Thomas
Perronet Thompson’, in J. Baylen and N. Gossman (eds.), Biographical Dictionary of
Modern British Radicals, Vol I: 1770—1830 (Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press,
1979), pp.475—479. О теории ренты Томпсона см.: Robbins, Robert Torrens, pp. 43—
559
486
Библиографический очерк
487
44; о критике Томпсоном теории ценности, основанной на издержках, см.: Gordon,
‘Criticism’, p. 374. Также см.: Schumpeter, History, pp. 672—673, 713—714. О Томп‑
соне и математическом анализе см.: Spiegel, Growth, pp. 293—294, 507—508.
Исчерпывающее исследование теорий Рэя, его биография и собрание сочине‑
ний (тех, которые дошли до нас, за исключением огромного количества работ по ге‑
ологии): R. Warren James, John Rae: Political Economist (2 vols, Toronto: University
of Toronto Press, 1965). Также см. обсуждение взглядов Рэя в: Joseph Dorfman,
The Economic Mind in American Civilization, 1606—1865 (New York: Viking Press,
1946), II, pp. 779—789; Joseph J. Spengler, ‘John Rae on Economic Development:
A Note’, Quarterly Journal of Economics, 73 (August 1979), pp. 393—406. Лучший
критический анализ «Новых принципов» Рэя см. в: Eugen von Böhm‑Bawerk,
Capital and Interest, Vol. I History and Critique of Interest Theories (South Holland,
Ill.: Libertarian Press, 1959), pp. 208—240 .
Об изолированном и замечательном примере американского теоретика субъ‑
ективной полезности Амоса Кендалла, развивавшем свои взгляды в руководи‑
мой им кентуккской газете см. его автобиографию, в которой опубликованы пол‑
ные тексты серии интересующих нас статей: Autobiography of Amos Kendall, ed.,
W. Stickney (1872, New York: Peter Smith, 1949), pp. 227—236. Также см.: Murray
N. Rothbard, The Panic of 1819: Reactions and Policies (New York: Columbia
University Press, 1962), p. 55.
О Нассау Сениоре, Джоне Стюарте Милле и ранней полемике по поводу прак‑
сеологии и позитивизма см.: Marian Bowley, Nassau Senior, pp. 27—65. См. так‑
же: Rothbard, Individualism, pp. 49—51. Противоположный взгляд на эту дискус‑
сию представлен в: Fritz Machlup, ‘The Universal Bogey’, in M. Peston and B. Corry
(eds.), Essays in Honour of Lord Robbins (White Plains, NY: International Arts &
Sciences Press, 1973), pp. 99—117. О романе «Тяжелые времена» Диккенса и нари‑
сованной им карикатуре на экономическую теорию и утилитаризм см. в: Ludwig
von Mises, Socialism (1922, Indianapolis: Liberty Classics, 1981), p. 422.
7. ДИСКУССИЯ О СЛИТКАХ
Дискуссия о слитках сыграла важную роль в возникновении теорий денежного об‑
ращения и банковского дела в начале XIX в. Однако, несмотря на то что это факт
хорошо известен, не существует полностью удовлетворительного изложения и
анализа этой истории. Хорошее изложение хронологии можно найти в книге: Frank
Whitson Fetter, Development of British Monetary Orthodoxy, 1797—1875 (Cambridge:
Mass.: Harvard University Press, 1965), которую должно дополнять классическое
аналитическое обсуждение в: Jacob Viner, Studies in the Theory of International
Trade (New York: Harper & Bros, 1937), Chapters III—IV. Также см. короткое, но
ценное рассмотрение в: Chi‑Yuen Wu, An Outline of International Price Theories
(London: George Routledge & Sons, 1939), — все еще лучшая из опубликованных
история теорий международного денежного обращения и цен. Введение Эдварда
Кеннана к «Bullion Report», и то и другое содержится в: The Paper Pound of 1797—
1821 (2nd ed., London, P. S. King & Son, 1925), — классическое обсуждение собы‑
тий в период ограничений размена банкнот Банка Англии на металлические деньги.
Также полезно сочинение Lloyd W. Mints, A History of Banking Theory in Great
Britain and the United States (Chicago: University of Chicago Press, 1945), впечатле‑
560
7. Дискуссия о слитках
ние от которой несколько смазывает исключительная сосредоточенность автора
на пороках доктрины реальных векселей; а также Charles Rist, History of Monetary
and Credit Theory From John Law to the Present Day (1940, A. M. Kelley, 1966), недо‑
статком которого, напротив, является приверженность доктрине реальных вексе‑
лей, по крайней мере в условиях золотого стандарта.
С большим запасом лучшим анализом взглядов участников дискуссии о слит‑
ках является Joseph Salerno, ‘The Doctrinal Antecedents of the Monetary Approach
to the Balance of Payments’ (doctoral dissertation, Rutgers University, 1980). Салер‑
но разработал новаторскую систему классификации вариантов сторонников раз‑
мена банкнот на металлические деньги, на которой теперь должны основываться
все будущие исследования этой проблемы.
По‑прежнему незаменима новаторская статья Jacob H. Hollander, ‘The Deve‑
lopment of the Theory of Money from Adam Smith to David Ricardo’, Quarterly Jour‑
nal of Economics, 25 (May 1911), pp. 429—470. Статьи о различных авторах и их
взглядах, высказанных в ходе полемики, из «The Dictionary of National Biography»
зачастую обеспечивают прекрасный контекст.
Вклад Генри Торнтона хорошо, порой с избытком, исследован историками ХХ в.
В частности, см. в высшей степени хвалебное «Введение» Хайека к переизданию:
Henry Thornton, Inquiry (New York: Farrar & Rienhart, 1939). Также см.: David
A. Reisman, ‘Henry Thornton and Classical Monetary Economics’, Oxford Economic
Papers, n. s. 23 (March 1971), pp. 70—89. Его биография: Standish Meacham, Henry
Thornton of Clapham, 1760—1815 (Cambridge, Mass.: Harvard University Press,
1964); о его банковской деятельности см.: E. J. T. Acaster, ‘Henry Thornton — the
Banker, Part I’, The Three Banks Review, no. 104 (December 1974), pp. 46—57. Про‑
тивоположная позиция высказана в: Salerno, ‘Doctrinal Antecedents’. О Френсисе
Хорнере см.: Frank W. Fetter, ‘Introduction’ to Fetter (ed.), The Economic Writings of
Francis Horner (London: London School of Economics, 1957). О Джоне Уитли см.: Frank
W. Fetter, ‘The Life and Writings of John Wheatley’, Journal of Political Economy, 50
(June 1942), pp. 357—376. Исключительно благодаря Салерно выдающиеся дости‑
жения лорда Питера Кинга в формулировании полной позиции сторонников слит‑
кового обращения оказались в фокусе внимания, см. ‘Doctrinal Antecedents’.
Ключевая роль Торнтона в формировании у Рикардо механицисткой пози‑
ции в дискуссии о слитках в противовес хаотическому подходу первого выявле‑
на в превосходной статье Charles F. Peake, ‘Henry Thornton and the Development
of Ricardo’s Economic Thought’, History of Political Economy, 10 (Summer 1978),
pp. 193—212. Также см. Salerno, ‘Doctrinal Antecedents’. О Рикардо также см.:
R. S. Sayers, ‘Ricardo’s Views on Monetary Questions’, Quarterly Journal of Economics
(1953), in T. S. Ashton and R. S. Sayers (eds.), Papers in English Monetary History
(Oxford: The Clarendon Press, 1953), pp. 76—95. О самом докладе Комиссии о слит‑
ках см.: Fetter, Development; Frank W. Fetter, ‘The Bullion Report Reexamined’
(1942), in Ashton and Sayers, Papers, pp. 66—75, и в особенности расставившую точ‑
ки над «i» статью Frank W. Fetter, ‘The Politics of the Bullion Report’, Economica,
n. s. 26 (May 1959), pp. 99—120.
О возобновлении погашения металлическими деньгами см., в дополнение ко
многим из источников, упоминавшимся выше: Cecil C. Carpenter, ‘The English
Specie Resumption of 1821’, Southern Economic Journal, 5 (July 1938), pp. 45—
54. Выдающийся вклад в выяснение важного влияния Эдварда Коплстона в де‑
ле возвращения к золотому стандарту внес Салим Рашид: Salim Rashid, ‘Edward
Copleston, Robert Peel, and Cash Payments’, History of Political Economy, 15
(Summer 1983), pp. 249—259.
561
488
489
Библиографический очерк
О реакции на банковское дело и на панику 1819 г. в Соединенных Штатах
см.: Rothbard, The Panic of 1819. Также см.: Mark Skousen, Economics of a Pure
Gold Standard (1977, 2nd ed., Auburn, Ala.: Ludwig von Mises Institute of Auburn
University, 1988) .
О Джефферсоне см.: Luttrell, ‘Thomas Jefferson’, — а о Бюше и Шторхе см. ин‑
тересные открытия в: Peter Bernholz, ‘Inflation and Monetary Constitutions in
Historical Perspective’, Kyklos, 36, no. 3 (1983), pp. 406—409.
Нам очень повезло, что недавно на английском языке появилось исследова‑
ние и источники по истории шведской полемики по поводу декретных денег се‑
редины XVIII в. Обзор этого эпизода см. во вводном очерке Роберта Игли в:
Robert V. Eagly (ed.), The Swedish Bullionist Controversy (Philadelphia: American
Philosophic Society, 1971). Остальная часть книги представляет собой первый пе‑
ревод на английский книги Пера Кристиернина «Summary of Lectures on the High
Price of Foreign Exchange in Sweden». См. также длинную и увлекательную ста‑
тью: Carl G. Uhr, ‘Anders Chydenius, 1729—1803, A Finnish Predecessor to Adam
Smith’, Western Economic Journal, 2 (Spring 1964), pp. 85—116.
8. ДЕНЕЖНАЯ И БАНКОВСКАЯ ШКОЛЫ
490
Лучшее общее резюме полемики денежной и банковской школ: Marion
R. Daugherty, ‘The Currency‑Banking Controversy, Part I’, Southern Economic
Journal, 9 (Oct. 1942), pp. 140—155; Idem., ‘The Currency‑Banking Controversy: II’,
Southern Economic Journal, 9 (Jan. 1943), pp. 241—250. Наиболее полное и незаме‑
нимое изложение этого сюжета: Frank W. Fetter, Development of British Monetary
Orthodoxy, 1797—1875 (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1965). См. так‑
же: Jacob Viner, Studies in the Theory of international Trade (New York: Harper &
Bros, 1937), Chap. V, а о Соединенных Штатах, а не только о Британии, см.: Lloyd
Mints, A History of Banking Theory in Great Britain and the United States (Chicago:
University of Chicago Press, 1945). Особенно хорошо теоретическая полемика пос‑
ле принятия закона Пиля освещена в: Elmer Wood, English Theories of Central
Banking Control, 1819—1858 (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1939).
О предыстории закона Пиля см.: J. K. Horsefield, ‘The Origins of the Bank
Charter Act, 1844’, in T. S. Ashton and R. S. Sayers (eds.), Papers in English Monetary
History (Oxford: The Clarendon Press, 1953), pp. 109—125. Переоценка роли и
личности Пиля произведена в важной статье: Boyd Hilton, ‘Peel: A Reappraisal’,
Historical Journal, 22 (Sept. 1979), pp. 585—614. Именно Хилтон первым по‑ново‑
му взглянул на Пиля как на государственного деятеля с все более твердыми ли‑
беральными принципами, в рамках которых он использовал блестящую тактику,
чтобы реализовать свои принципы на практике. Однако, с другой стороны, Хил‑
тон, ничего не понимая в экономической теории, неспособен разобраться в том,
кто над кем одержал верх в экономических дебатах, и высмеивает Пиля за его не‑
гибкий догматизм в противовес предшествующим описаниям Пиля историками
как беспринципного оппортуниста.
Сочинения Джеймса Пеннингтона собрал, привлек к ним внимание и про‑
анализировал Р. С. Сейерс: R. S. Sayers (ed.), Economic Writings of James Pennington
(London: London School of Economics, 1963). Роберт Торренс, его теории и участие
в полемике прокомментированы и разобраны в превосходной работе Л. Роббин‑
562
8. Денежная и банковская школы
са: Lionel Robbins, Robert Torrens and the Evolution of Classical Economics (London:
Macmillan, 1958). Лучшим исследованием по Томасу Туку остается статья Т. Гре‑
гори: T. E. Gregory, ‘Introduction’, in Thomas Tooke and William Newmarch,
A History of Prices and of the State of the Circulation from 1792 to 1856 (New York:
Adelphi Printing Co., 1928). Ари Арнон абсурдно пытается подобрать ключ к тео‑
риям Тука через превращение последнего в сторонника свободного банковского
дела, не имевшего места в действительности: Arie Arnon, ‘The Transformation in
Thomas Tooke’s Monetary Theory Reconsidered’, History of Political Economy, 16
(Summer 1984), pp. 311—326. Теория экономического цикла Джеймса Вильсона
освещается в: Robert G. Link, English Theories of Economic Fluctuations, 1815—
1848 (New York: Columbia University Press, 1959), где также имеется хорошее об‑
суждение теории экономического цикла Джона Стюарта Милля. Подробное разъ‑
яснение аргумента Вильсона см. в: H. M. Boot, ‘James Wilson and the Commercial
Crisis of 1847’, History of Political Economy, 15 (Winter 1983), pp. 567—583.
Сочинение Веры Смит — Vera C. Smith, The Rationale of Central Banking
(1936, Indianapolis: Liberty Press, 1990) — превосход‑
ное новаторское исследование дискуссий между сторонниками свободной бан‑
ковской деятельности и централизованной банковской системы в Великобри‑
тании, США, Франции и Германии, по сей день остающееся с большим запасом
лучшей работой по этому предмету. В дополнение к Смит о Иоганне Телькамп‑
фе см.: Joseph Dorfman, The Economic Mind in American Civilization (New York,
1946), II, pp. 833—835. Смит не только выводит на первый план важных, но оста‑
вавшихся в тени авторов вроде Чернуски и Модесте, но и дает отличный крат‑
кий обзор истории банковского дела в четырех странах в XIX в. Особенно важ‑
но то, что Смит классифицирует анализируемых ею теоретиков в матрице два на
два, т.е. с четырьмя ячейками: придерживаются ли они денежного правила или
банковского правила, а также выступают ли они за свободную банковскую де‑
ятельности или за банковскую систему с центральным банком. Лоуренс Уайт —
Lawrence H. White, Free Banking in Britain: Theory, Experience, and Debate, 1800—
1845 (Cambridge: Cambridge University Press, 1984) — делает важное дело, воз‑
рождая после полувекового перерыва интерес к теориям свободной банковской
деятельности, аргументам за и против. Но хотя для Великобритании он расши‑
ряет круг обсуждаемых имен по сравнению с исследованием Смит, он соверша‑
ет грубую категориальную ошибку, переключившись на трехэлементную клас‑
сификацию: свободная банковская деятельность, банковская школа и денежная
школа. Новая таксономическая схема игнорирует, что сторонники свободной бан‑
ковской деятельности не представляли собой единую школу, а четко делились на
приверженцев денежного и банковского принципа. Кроме того, в Британии сто‑
ронники свободной банковской деятельности едва ли заслуживают благородного
имени «теоретическая школа», поскольку почти все они были владельцами или
руководителями коммерческих банков, отстаивавшими свои непосредственные
экономические интересы и не питали особого интереса к последовательной сво‑
боде банковского дела. Более того, Уайт ошибочно превозносит Шотландию пер‑
вой половины XIX в. как край свободы банковской деятельности, в то время как
шотландские банки просто надстраивали кредитно‑эмиссионную пирамиду на
базе банкнот Банка Англии и последнему нередко приходилось их спасать. Точно
так же нельзя сказать, что деятельность шотландских банков строилась на раз‑
мене на золото выпускаемых ими банкнот. Они держали крайне небольшие золо‑
тые резервы и отчаянно сопротивлялись любым попыткам своих клиентов истре‑
563
491
Библиографический очерк
бовать золотые монеты. Пытаясь показать превосходство шотландских банков
над английской системой, Уайт не предпринимает даже символической попытки
показать, что она была менее инфляционна; его единственное доказательство —
более низкий уровень банкротств, что не может служить доказательством боль‑
шей полезности банковской системы для экономики. Иногда по‑настоящему кон‑
курентные отрасли могут иметь более высокий уровень банкротств по сравнению
с привилегированными, что идет экономике только на пользу.
Захватывающая дискуссия о применении либеральных принципов к труд‑
норазрешимым вопросам банковского дела состоялась между французскими
сторонниками laissez faire. См., в числе прочего: Henri Cernuschi, Contre le Bil‑
let de Banque (Против банковских билетов) (Paris, 1866); Victor Modeste, ‘Le Bil‑
let Des Banques D’Emmission et la Fausse Monnaie’ (Банковские билеты и фаль‑
шивые деньги), Journal des Economistes,3 (August 1866), pp. 188—212; Gustave Du
Puynode, ‘Le Billet de Banque N’est Ni Monnaie Ni Fausse Monnaie’ (‘Банковский
билет не является ни деньгами, ни фальшивыми деньгами’); ibid.,3 (Sept. 1866),
pp. 392—395; Leon Wolowski, ibid., pp. 438—441; J. G. Courcelle‑Seneuil, ‘Le Billet
De Banque N’est Pas Fausse Monnie’ (‘Банковские билеты не являются фальшивы‑
ми деньгами’), ibid., 342—349; Victor Modeste, ‘Le Billet Des Banques D’Emmission
Est‑Il Fausse Monnaie?’ (‘Являются ли банковские билеты фальшивыми день‑
гами?’), ibid., 4 (Oct., 1866), pp. 73—86; Gustave Du Puynode, ‘Le Billet De Banque
N’est Ni Monnaie Ni Fausse Monnaie’, (‘Банковские билеты не являются ни день‑
гами, ни фальшивыми деньгами’), ibid., 4 (Nov. 1866), pp. 261—267; Th. Mannequin,
‘L’Emmission Des Billets de Banque’ (‘Выпуск банковских билетов’), ibid., 4 (Dec.
1866), pp. 396—410.
9. ДЖОН СТЮАРТ МИЛЛЬ
492
В истории идей трудно найти фигуру, которую столь же сильно и систематиче‑
ски переоценивали, как Джон Стюарт Милль, — и как экономиста, и как полити‑
ческого философа, и вообще как мыслителя, и как человека. К сожалению, исто‑
рики всегда были склонны следовать в русле мнений, преобладавших во времена
самого Милля. Сегодняшние историки продолжают эту традицию — даже в сфе‑
ре экономической науки, где его репутация, к сожалению, в последнее время сно‑
ва выросла. Результатом этого стало огромное «переинвестирование исследова‑
тельских ресурсов» в Милля, в попытки проследить, истолковать и сделать ло‑
гически последовательными каждое его слово и мысль. Едва ли возможно все это
обдумать и рассмотреть, и тем более вряд ли целесообразно этим заниматься.
Еще труднее найти надлежащую оценку его как преданного, но путаного почита‑
теля традиций предков. Я могу лишь порекомендовать то, что я сам считаю наи‑
более пригодным для раскрытия подлинного Милля.
Прежде всего, разумеется, сочинения самого Милля: для наших целей наибо‑
лее важным текстом являются его «Основы политической экономии»: John Stuart
Mill, Principles of Political Economy — либо классическое издание Ashley (1909,
rprt. Penguin, 1970), либо опубликованное в его Collected Works (2 vols, Toronto:
University of Toronto Press, 1965) . Важ‑
ны также его Essays on Some Unsettled Questions on Political Economy (1844, rprt.,
London: London School of Economics, 1948).
564
9. Джон Стюарт Милль
Стандартная биография Милля: Michael St John Packe, The Life of John Stuart
Mill (London: Seeker & Warburg, 1954). Книга Iris Wessel Mueller, John Stuart
Mill and French Thought (Urbana, Ill: University of Illinois Press, 1956) интерес‑
на тем, как в ней освещается влияние французских теоретиков социализма на
Милля. Споры (cherchez la femme!) по поводу того, в какой степени Харриет Тей‑
лор повлияла на него в социалистическом направлении подробно рассмотрены в:
F. A. von Hayek, John Stuart Mill and Harriet Taylor (Chicago: University of Chicago
Press, 1951) (ответ — да); H. O. Pappe, John Stuart Mill and the Harriet Taylor Myth
(Melbourne: Melbourne University Press, 1960) (ответ — нет). Как бы то ни было,
нет никаких сомнений в том, что Милль страдал, как с улыбкой выразилась Гер‑
труда Гиммельфарб, «чрезмерной и болезненной привязанностью к жене». Луч‑
шее описание молодого Милля как лидера философских радикалов можно найти
в: Joseph Hamburger, Intellectuals in Politics: John Stuart Mill and the Philosophical
Radicals (New Haven: Yale University Press, 1965).
По‑видимому, лучшим образцом появившихся в последнее время апологий
взглядов Милля на экономическую политику является книга: Pedro Schwartz,
The New Political Economy of J. S., Mill (Durham, NC: Duke University Press, 1972).
Сардонические комментарии и поправки см. в: Ellen Frankel Paul, ‘John Stuart
Mill: 1806—1873’, in Moral Revolution and Economic Science (Westport, Conn.:
Greenwood Press, 1979), pp. 146—199.
Самое последнее и самое грандиозное славословие в адрес Милля — Samuel
Hollander, The Economics of John Stuart Mill (2 vols; Toronto: University of Toronto
Press, 1986). Эта работа представляет собой третью часть масштабного и стран‑
ного проекта Холландера по полной трансформации всех экономистов класси‑
ческой школы в малых пророков неоклассической доктрины общего равнове‑
сия. Уничтожающая критика этого предприятия, не оставляющая от него кам‑
ня на камне, что можно только приветствовать, содержится в рецензии на тома,
посвященные Миллю: Terence W. Hutchison, ‘Review of The Economics of John
Stuart Mill, by Samuel Hollander’, Journal of Economic Literature, 25 (March 1987),
pp. 120—122. Называя «всю эту грандиозную операцию» «воссоединением, обер‑
нутым в анахронизм», Хатчисон задает вопрос:
Зачем было писать — и зачем читать — 1037 страниц, посвященных экономи‑
ческой теории Дж. С. Милля? Почему бы не составить 1037‑страничную анто‑
логию собственных экономических сочинений Милля, снабдив их некоторы‑
ми полезными примечаниями и информативным введением? Милль не явля‑
ется недавно открытым автором, и в любом случае Холландер не предлагает
никаких новых биографических сведений. Да и сам Милль вовсе не писал
столь туманно и заумно, чтобы могло потребоваться много места для разъяс‑
нения того, что он имел в виду. На самом деле, по мнению настоящего рецен‑
зента, Милль пишет гораздо более ясно и структурировано, чем Холландер.
Хатчисон указывает, что поскольку Джеймса Милля, отца Джона Стюар‑
та Милля, невозможно вписать в протовальрасианский шаблон, его влияние на
сына серьезно недооценивается. Фактически Хатчисон приходит к выводу, что
написанные Холландером тома «демонстрируют необыкновенную способность…
отбрасывать, игнорировать и обесценивать свидетельства, какими бы непосред‑
ственными и недвусмысленными они ни были, если они противоречат интерпре‑
тациям Холландера» (Hutchison, pp. 120—121).
В книге Alexander Gray, The Development of Economic Doctrine (London:
Longmans, Green, 1931) проводится глубокое сопоставление Милля и Кэрнса
565
493
Библиографический очерк
494
(pp. 277—292). В книге Edwin Cannan A History of the Theories of Production &
Distribution (3rd ed., London: Staples Press, 1917) можно найти строгий критиче‑
ский разбор идей Милля в сопоставлении с другими экономистами классической
школы.
Одним из лучших, и одновременно одним из самых недооцененных совре‑
менных экономистов и историков экономической мысли является Уильям Хатт.
В одной из его книг разрешается имеющая вековую давность путаница, связан‑
ная с теорией фонда заработной платы и подходом экономистов к анализу роли
профсоюзов: William H. Hutt, The Theory of Collective Bargaining 1930—1975 (San
Francisco: Cato Institute, 1980), pp. 1—6. При обсуждении двойственной роли Мил‑
ля в развитии закона Сэя нельзя не сослаться на его работу Hutt, A Rehabilitation
of Say’s Law (Athens, Ohio: Ohio University Press, 1974).
Почти все труды неоконсервативного историка Гертруды Гиммельфарб за‑
служивают прочтения, хотя мы не можем согласиться с ее изображением двух
Миллей — навязчивого консервативного моралиста (хороший Милль) и либер‑
тарианца (плохой Милль). См.: Gertrude Himmelfarb, On Liberty and Liberalism:
The Case of J .S. Mill (New York: Knopf, 1974). Милль вряд ли поддается такой од‑
нозначной трактовке; в некотором смысле Милль всегда один и тот же — мно‑
голикий, противоречивый, калейдоскопичный, блуждающий, сумбурный и прек‑
лоняющийся перед предками.
Наиполезнейшая статья, посвященная стратегии, рецепции и значению
«Основ политической экономии»: N. B. de Marchi, ‘The Success of Mill’s Princi‑
ples’, History of Political Economy, 6 (Summer 1974), pp. 119—157. О реабилитации
Рикардо Миллем см. также: Frank W. Fetter, ‘The Rise and Decline of Ricardian
Economics’, History of Political Economy, 1 (Spring 1969), pp. 80—81. Косвенные
последствия триумфа Милля обсуждаются в: J. G. Smith, ‘Some Nineteenth Cen‑
tury Irish Economists’, Economica, n. s. 2 (Feb. 1935), pp. 25—32; R. D. C. Black, ‘Trin‑
ity College, Dublin, and the Theory of Value, 1832—1863’, Economica, n. s. 12 (Au‑
gust 1945), pp. 146—148.
Есть прекрасная статья о Джоне Стюарте Милле и сдвиге классических ли‑
бералов в направлении империализма: Eileen P. Sullivan, ‘Liberalism and Imperi‑
alism: J. S. Mill’s Defense of the British Empire’, Journal of the History of Ideas, 44
(Oct.—Dec. 1983), pp. 599—617. Об Уэйкфилде см. также: Leonard P. Liggio, ‘The
Transportation of Criminals: A Brief Political‑Economical History’, in R. Barnett and
J. Hagel III (eds), Assessing the Criminal: Restitution, Retribution, and the Legal Pro‑
cess (Cambridge, Mass.: Ballinger Publication Co., 1977), pp. 285—291.
10. В ТЕНИ МИЛЛЯ: КЭРНС И ИНДУКТИВИСТЫ
О методологии Кэрнса см.: John Elliott Cairnes, The Character and Logical Method
of Political Economy (2nd ed., London: Macmillan, 1875) ; также см.: Murray N. Rothbard, In‑
dividualism and Philosophy of the Social Sciences (1973; San Francisco: Cato Insti‑
tute, 1979), pp. 49—50. О Кэрнсе в связи с дискуссией об австралийском золоте см.:
Crauford D. Goodwin, ‘British Economists and Australian Gold’, Journal of Econom‑
ic History, 30 (June 1970), pp. 405—426; Frank W. Fetter, Development of British
566
10. В тени Милля: Кэрнс и индуктивисты
Monetary Orthodoxy, 1797—1875 (Cambridge, Mass.: Harvard University Press,
1965), pp. 240—249.
О росте влияния Уильяма Уэвелла и индуктивистов — последователей Бэ‑
кона см.: N. B. de Marchi and R. P. Sturges, ‘Malthus and Ricardo’s Inductivist
Critics: Four Letters to William Whewell’, Economica, n. s. 40 (Nov. 1973), pp. 379—
393; I. Bernard Cohen, Revolution in Science (Cambridge, Mass.: Belknap Press of
Harvard University Press, 1985), p. 528; S. G. Checkland, ‘The Advent of Academic
Economics in England’, The Manchester School of Economic and Social Studies, 19
(Jan. 1951), pp. 59—66.
11. СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ И МАРКСИСТСКАЯ МЫСЛЬ
О социализме в целом и о марксизме в частности написаны буквально миллионы
слов, из этой огромной мешанины всякой всячины я могу лишь отобрать те ма‑
териалы и источники, которые доказали свою полезность. Главная работа, в ко‑
торой содержится общий анализ и критика социализма, — это книга Людвига
фон Мизеса «Социализм»: Ludwig von Mises, Socialism (3rd English ed. Indiana‑
polis: Liberty Classics, 1981) .
По‑видимому, наиболее содержательной историей социалистической мысли
является блестящая, остроумная, проницательная и справедливо язвительная
книга Alexander Gray, The Socialist Tradition (London: Longmans, Green, 1947).
Кроме того, при изучении этой темы невозможно обойтись без объемистой, опи‑
рающейся на большой исследовательский труд и очень увлекательной работы:
James H. Billington, Fire in the Minds of Men: Origins of the Revolutionary Faith
(New York: Basic Books, 1980). Хотя Биллингтон не столь силен в анализе тео‑
рий, он непревзойденный мастер в отслеживании всех взаимоотношений и взаи‑
модействий между многочисленными революционерами и социалистами, а также
в выявлении и демонстрации многочисленных иррациональных аспектов в их по‑
зиции. Однако его презрение к объектам своего исследования столь велико, что он
временами ошибочно причисляет к социалистам всех радикальных сторонников
общественных изменений, — примером такой грубой ошибки является его отне‑
сение к социалистам радикального сторонника laissez faire Ж.‑Б. Сэя. Однако все
это лишь незначительные недостатки этого в целом монументального труда. По‑
лезной также может быть книга Igor Shafarevich, The Socialist Phenomenon (New
York: Harper & Row, 1980) .
В то же время широко разрекламированная многотомная история социалисти‑
ческой мысли Дж. Д. Х. Коула, в частности G. D. H. Cole, Vol. I, Socialist Thought:
The Forerunners 1789—1850 (London: Macmillan, 1959), and Vol. II, Socialist
Thought: Marxism and Anarchism 1850—1890 (London: Macmillan, 1957), ужасаю‑
ще неадекватна и в собственно изложении истории, и в ее анализе.
К сожалению, в работе Александра Грея не затронута важнейшая тема апо‑
калиптического милленаризма (хилиазма) в социалистической и марксист‑
ской мысли. Об этом см. христианскую амилленаристскую критику в: Thomas
Molnar, Utopia: The Perennial Heresy (New York: Sheed & Ward, 1967), — и не‑
большую, но глубокую статью того же автора: Molnar, ‘Marxism and the Utopian
Theme’, Marxist Perspectives (Winter 1978), pp. 144—158. См. также статью Эри‑
567
495
Библиографический очерк
496
ка Фёгелина, наставника Молнара: Eric Voegelin, ‘The Formation of the Marxian
Revolutionary Idea’, Review of Politics, 12 (July 1950), pp. 275—302; J. L. Talmon,
Political Messianism: The Romantic Phase (New York: Praeger, 1960). См. так‑
же краткий фрагмент, посвященный «социалистическому хилиазму» в: Mises,
Socialism, pp. 249—255 .
О различных радикальных группах во время Английской гражданской войны
см. хороший, учитывающий новейшие исследования обзор: F. D. Dow, Radicalism
in the English Revolution, 1640—1660 (Oxford: Basil Blackwell, 1985). Недостаток
книги Доу в том, что он принимает коммуниста‑эгалитариста Уинстенли в ка‑
честве образца для оценки других радикальных групп.
Теократические милленаристы, такие как розенкрейцеры, анализируются
в статье: Paul Gottfried, ‘Utopianism of the Right: Maistre and Schlegel’, Modern Age,
24 (Spring 1980), pp. 150—160. См. также: Paul Gottfried, Conservative Millenarians;
the Romantic Experience in Bavaria (New York: Fordham University Press, 1979).
Замечательная книга C. Patrides and J. Wittreich (eds), The Apocalypse: in
English Renaissance Thought and Literature (Ithaca: Cornell University Press,
1984), содержание которой намного шире, чем следует из подзаголовка, включа‑
ет в себя две важные статьи, имеющие прямое отношение к марксизму: Ernest
L. Tuveson, ‘The Millenarian Structure of The Communist Manifesto’, pp. 323—341;
M. H. Abrams, ‘Apocalypse: Theme and Variations’, pp. 342—368.
В блестящей книге M. H. Abrams, Natural Supernaturalism: Tradition and
Revolution in Romantic Literature (New York: W. W. Norton, 1971), продемонстри‑
ровано, что идеи Маркса представляют собой атеистическую версию пантеисти‑
ческого детереминистского взгляда на историю человечества. Согласно этой точ‑
ке зрения человек как коллективный организм в результате диалектического ак‑
та сотворения вселенной оказался отделен и отчужден от Бога, Природы и себя
самого — которые суть одно и то же, — и ему суждено когда‑нибудь в результа‑
те мощного акта космического слияния вернуться к единству с собой‑Богом‑При‑
родой, положив тем самым конец истории. Абрамс показывает, что это фанта‑
стическое мировоззрение пронизывало весь период романтизма и обнаружива‑
ется не только в поэтико‑философской системе Гегеля, духовного наставника
Маркса, но и у других немецких романтиков, таких как Шлегель, Шиллер, Шел‑
линг, Шлейермахер и Новалис, а также у английских романтиков, таких как Вор‑
дсворт и Кольридж. Он также демонстрирует, что этот детерминистский и пан‑
теистско‑органицистский взгляд на мир как на «спираль, устремленную вверх
к своему началу» продолжает существовать и в XX в., находя выражение у таких
фигур романтизма, как Д. Г. Лоуренс.
Большое значение имеет книга: Robert C. Tucker, Philosophy and Myth in Karl
Marx (New York: Cambridge University Press, 1961), — которая совершенно не‑
обходима для объяснения и иллюстрации крайней важности милленаристского,
апокалиптического коммунизма в системе Маркса, а также для понимания тра‑
ектории движения мысли Маркса через гегельянство к марксистскому комму‑
низму. Это самая важная книга о Марксовой философии коммунизма, а значит,
и о марксизме в целом. К сожалению, второе издание работы Такера (Cambridge
University Press, 1972) ничего не добавляет к первому, даже в части источников
и лишь ослабляет в нескольких местах кое‑какие яркие антимарксистские мыс‑
ли автора. Капитальный труд Leszek Kolakowski, Main Currents of Marxism: Its
Origins, Growth and Dissolution, 1: The Founders (New York: Oxford University
Press, 1981), важен, в частности, анализом понятия отчуждения, а также зачатков
гегелевской и марксистской диалектики у Плотина и средневековых христиан‑
568
11. Социалистическая и марксистская мысль
ских мистиков‑еретиков. Колаковский блестяще прослеживает происхождение
этих понятий от креатологической ереси, согласно которой Бог создал человека и
вселенную не от полноты любви, а из‑за ощущаемой Им потребности в исправле‑
нии собственного несовершенства.
Самое полное собрание сочинений Маркса и Энгелься на английском языке:
Marx and Engels, Collected Works (New York: International Publishers, 1975—), за‑
планированное как 51‑томное издание .
Доступно также трехтомное издание Hal Draper, The Marx‑Engels Cyclopedia
(New York: Schocken Books, 1985), плод бескорыстного труда Хэла Дрейпера, в ко‑
тором с благоговейной и даже ошеломляющей детальностью представлены все ас‑
пекты жизни Маркса и Энгельса. Первый том Marx‑Engels Chronicle представ‑
ляет собой отчет о каждом дне жизни двух героев, второй том носит название
Marx‑Engels Register, а третий — MarxEngels Glossary (and Index). К сожалению,
агиографический подход Дрейпера имеет своим следствием игнорирование не‑
давно открытого, но уже общепризнанного факта, что Маркс был отцом незакон‑
норожденного сына своей служанки Фредди Демута и впоследствии убедил свое‑
го друга, патрона и спонсора Энгельса признать этого ребенка своим.
Из многочисленных антологий трудов Маркса и Энгельса лучшей и наиболее
всесторонней является Robert C. Tucker (ed.), The Marx‑Engels Reader (2nd ed.,
New York: W. W. Norton, 1972).
Большую ценность представляет аннотированное библиографическое эс‑
се д‑ра Дэвида Гордона: David Gordon, Critics of Marxism (New Brunswick, NJ:
Transaction Books, 1986).
Лучшая и наиболее исчерпывающая книга о марксизме и марксистской эко‑
номической теории: David Conway, A Farewell to Marx: An Outline and Appraisal
of His Theories (Harmondsworth, England: Penguin Books, 1987). В то же время
самой переоцененной работой о марксизме является Thomas Sowell, Marxism:
Philosophy and Economics (London: Unwin Paperbacks, 1986), которая в основном
посвящена скорее апологетике марксизма, нежели критическому анализу. См.
разгромную рецензию на книгу Соуэлла: David Ramsay Steele, ‘Review of Thomas
Sowell, Marxism: Philosophy and Economics’, International Philosophical Quarterly,
26 (June 1986), pp. 201—203.
Полностью удовлетворительной биографии Маркса не существует. Одно из
важных достоинств довольно тяжеловесной работы David McLellan, Karl Marx:
His Life and Thought (New York: Harper & Row, 1973) состоит в том, что она нако‑
нец вытеснила устаревшую и написанную в агиографической манере биографию
Franz Mehring, Karl Marx: The Story of His Life (Ann Arbor, Michigan: University of
Michigan Press, 1962). В прекрасной, но недооцененной книге Robert Payne, Marx
(New York: Simon & Schuster, 1968), в частности, рассказана печальная история
о том, как Маркс всучил своего незаконнорожденного сына незадачливому Эн‑
гельсу. Это был первый текст, в котором это важное разоблачение появилось на
английском языке. Первоначально эта информация была опубликована в сочине‑
нии Werner Blumenberg, Karl Marx (Hamburg, 1962), но Пейн добавил новые ис‑
торические подтверждения, найдя даже свидетельство о рождении незаконного
сына. Книга Leopold Schwarzchild, The Red Prussian: The Life and Legend of Karl
Marx (New York: Scribner’s, 1947), необычайно критична по отношению к тому,
кто определенно заслуживает этой критики, но сегодня она не только полностью
устарела, в ней содержится недостаточно исследовательской работы, но при этом
569
497
Библиографический очерк
498
приводится слишком много недостоверных «мыслей» и «утверждений», якобы
высказанных Марксом, чему нет никаких доказательств.
К счастью, сегодня у нас уже есть прекрасная биография Энгельса, исчерпы‑
вающая и ярко написанная книга W. O. Henderson, The Life of Friedrich Engels
(2 vols, London: Frank Cass, 1976).
В дополнение к книге Такера большую ценность представляет работа Bruce
Mazlish, The Meaning of Karl Marx (New York: Oxford University Press, 1984), посвя‑
щенная описанию Маркса как философско‑религиозного коммуниста, а также его
юношескому пути к коммунизму. В этой работе Мазлиш удерживает в узде свою
склонность к психоаналитическому историописанию. О Марксе как коммунисте
см. также: Murray N. Rothbard, ‘Karl Marx: Communist as Religious Eschatologist’,
in Yuri Maltsev (ed.), Requiem for Marx (Auburn, Ala.: Ludwig von Mises Institute
of Auburn University, 1993), pp. 221—294. Говоря о молодом Марксе, невозмож‑
но пройти мимо работы Robert Payne, The Unknown Karl Marx (New York: New
York University Press, 1971), в которой приводится, помимо прочего, английский
перевод его весьма показательной поэтической драмы «Oulanem». Другие пере‑
воды стихов Маркса см. в: Richard Wurmbrand, Marx and Satan (Westchester, Ill.:
Crossway Press, 1986), хотя пастор Вурмбранд находит слишком далеко, заяв‑
ляя, что Маркс был членом сатанинской секты, чему нет никаких доказательств.
О Марксе см. также: Fritz J. Raddatz, Karl Marx: A Political Biography (Boston: Little,
Brown, 1978). Превосходная, но совершенно проигнорированная работа о Марксе и
его системе: Gary North, Marx’s Religion of Revolution: Regeneration Through Chaos
(1968, 2nd ed., Tyler, Texas: Institute for Christian Economics, 1989). Норт справед‑
ливо подчеркивает сущность марксизма как «религии». Он также первым из ис‑
следователей разрушает миф о то, что Маркс вел в Лондоне «очень бедную жизнь»
и показывает, что тот жил на широкую ногу за счет средств, предоставляемых
Энгельсом и другими преданными последователями, при этом все время жалуясь
на проблемы с деньгами, требуя новых субсидий и постоянно погрязая в долгах.
И все это время он обличал «денежный фетишизм» при капитализме! Кроме того,
Норт помогает исправить типичную недооценку Энгельса и переоценку Маркса,
которую он правдоподобно объясняет свойственным Энгельсу «традиционным не‑
мецким преклонением перед нудной академической работой, [которое] влияло на
его самооценку до самой смерти» (North, ‘Preface’, Religion of Revolution, p. xliii).
Сводку собранных Нортом сведений о паразитизме Маркса и других непригляд‑
ных сторонах его характера см.: Gary North, ‘The Marx Nobody Knows’, in Maltsev
(ed.), Requiem for Marx, pp. 75—124.
О Гегеле и происхождении мировоззрения Маркса от идей Гегеля превосход‑
но написано в уже упоминавшейся книге Такера «Philosophy and Myth». Рабо‑
та Колаковского «Main Currents» совершенно необходима при изучении истоков
диалектики, а сочинение Raymond Plant, Hegel (Bloomington, Indiana: University
of Indiana Press, 1973) может быть особенно полезно и помогает разобраться при
попытке продраться через трясину гегелевских идей, особенно в области по‑
литической философии. О влиянии сэра Джеймса Стюарта на Гегеля см.: Paul
Charnley, ‘Les origines de la pensee economique de Hegel’, Hegel‑Studien, Band
3 (1965), pp. 225—262. О гегелевской политической философии см. также анто‑
логию: Walter Kaufmann (ed.), Hegel’s Political Philosophy (New York: Atherton
Press, 1970), — особенно E. F. Carritt, ‘Reply’, (1940). Уничтожающую критику Ге‑
геля можно найти в книге Karl R. Popper, The Open Society and Its Enemies (New
York: Harper Torchbooks, 1963), Volume II . О левом революционном
570
11. Социалистическая и марксистская мысль
гегельянстве см. вышеупомянутую книгу Billington, Fire in the Minds, а также
David McLellan, The Young Hegelians and Karl Marx (London: Macmillan, 1969).
Ясную и мощную критику исторического материализма и диалектики Маркса
см. в: Ludwig von Mises, Theory and History (1957, Auburn, Ala.: von Mises Institute,
1985), pp. 102—158 ; детальное опровержение Маркса в John Plamenatz, German Marxism
and Russian Communism (New York: Longmans, Green & Co., 1954), pp. 9—54 до‑
полнено исследованием John Plamenatz, Man and Society, II (London: Longmans,
1963); см. также классическую и мощную работу: M. M. Bober, Karl Marx’s Inter‑
pretation of History (2nd rev. ed., Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1948).
Глубокую критику марксистского понятия класса и классовой борьбы см.
в: Ludwig von Mises, Socialism: An Economic and Sociological Analysis (3rd ed.,
Indianapolis: Liberty Classics, 1981), pp. 292—313 . Там впервые вводится блестящее противопоставление понятий «класса» и
«касты», хотя для второго из них используется термин «сословие». Термин «ка‑
ста» используется в работе Мизеса «Theory and History», pp. 112—147 («Тео‑
рия и история», с. 100—159), в которой также подвергается критическому разбо‑
ру Марксово понятие «идеология». Прекрасное обсуждение классов и каст можно
найти в статье: Walter Sulzbach, ‘Class and Class Struggle’, Journal of Social Phi‑
losophy and Jurisprudence, 6 (1940—1941), pp. 22—34.
Своего рода маленький самоцвет — статья Ральфа Райко о том, как Маркс и
Энгельс периодически невольно прибегали к либертарианской идее класса как
касты, в частности в анализе современных им событий во Франции: Ralph Rai‑
co, ‘Classical Liberal Exploitation Theory: A Comment on Professor Liggio’s Pa‑
per’, The Journal of Libertarian Studies, 1 (Summer 1977), pp. 179—183. См. также
дальнейшую разработку этого наблюдения в: Ralph Raico, ‘Classical Liberal Roots
of the Marxist Doctrine of Classes’, in Maltsev (ed.), Requiem for Marx, pp. 189—
220. О путанице, связанной с понятием «буржуазный», которая еще больше уси‑
ливала эту неразбериху см. в: Ralph Raico, ‘Classical Liberal Exploitation Theory’,
p. 179; а также поучительное обсуждение в: Raymond Ruyer, ‘The New Bourgeois’
(unpublished MS, 8 pp., translated by R. Raico from Ruyer, Eloge de la societe de la
consommation, Paris: Calmann‑Levy, 1969).
О сенсимонистах как носителях извращенной версии классовой доктрины и
о взаимоотношениях между Сен‑Симоном и либералами Шарлем Контом и Шар‑
лем Дюнуайе см. locus classicus в изложении этой истории: Elie Halevy, ‘Saint‑Si‑
monian Economic Doctrine’ (1907), in Elie Halevy, The Era of Tyrannies (1938, Garden
City, NY: Doubleday Anchor Books, 1965), pp. 21—104. См. также: Leonard P. Liggio,
‘Charles Dunoyer and French Classical Liberalism’, Journal of Libertarian Studies, 1
(Summer 1977), pp. 153—178; Mark Weinburg, ‘The Social Analysis of Three Ear‑
ly 19th Century French Liberals: Say, Comte, and Dunoyer’, Journal of Libertarian
Studies, 2 (Winter 1978), pp. 45—63; James Bland Briscoe, ‘Saint‑Simonianism and
the Origins of Socialism in France’ (doctoral dissertation in history, Columbia Univer‑
sity, 1980). Современный перевод работы ведущего представителя школы Конта—
Дюнуайе: Augustin Thierry, Theory of Classical Liberal ‘Industrielisme’ (trans. Mark
Weinburg, New York: Center for Libertarian Studies, Feb. 1978).
О соотношении и контрасте между либеральными идеологами laissez faire
и сенсимонистами — сциентистам‑технократами см. важную работу: F. A. von
Hayek, The Counter‑Revolution of Science (Glencoe, Ill.: The Free Press, 1952) . Перевод основных работ сенсимонистов вышел под названием The Doctrine
of Saint‑Simon: An Exposition (trans. G. G. Iggers, Boston: Beacon Press, 1958). То‑
талитаризм сенсимонистов разоблачен в: Georg G. Iggers, The Cult of Authority
(2nd ed., The Hague: Martinus Nijhoff, 1970), а их глупости остроумно выставле‑
ны на общее обозрение в: Alexander Gray, The Socialist Tradition, pp. 136—168, и
представлены порой в забавном свете в: J. L. Talmon, Political Messianism: The
Romantic Phase (New York: Praeger, 1960), pp. 35—124. деятельность сенсимо‑
нистов и их влияние на Маркса прослежены в: Billington, Fire in the Minds; рас‑
сказ Ковалевского о сенсимонистском влиянии на Маркса его воспитателя баро‑
на Людвига фон Вестфалена и см. в: Georges Gurvitch, ‘Saint Simon et Karl Marx’,
Revue Internationale de Philosophie, 14 (1960), p. 400.
Лучшее обсуждение рикардианских социалистов Уильяма Томпсона, Джо‑
на Грея и Джона Френсиса Брея содержится все в той же блестящей работе:
Alexander Gray, The Socialist Tradition (London: Longmans, Green, 1947), pp. 269—
296. Обо всех троих и особенно о Брее см. также: G. D. H. Cole, Socialist Thought:
The Forerunners, 1789—1850 (London: Macmillan, 1959), pp. 112—119, 132—139.
Также о Брее см.: Joseph Dorfman, The Economic Mind in American Civilization,
1606—1865 (New York: Viking Press, 1946), II, pp. 686—689, 961—962.
К счастью, у нас есть прекрасно написанная великим Эли Галеви биография
Томаса Ходжскина: Elie Halevy, Thomas Hodgskin (1903, London: Ernest Benn
Ltd, 1956). Сегодня еще более верно звучат слова Александра Грея, написанные
в 1948 г.: «Есть нечто довольно странное и не очень похвальное для нас в том, что
единственной биографией Ходжскина мы обязаны французу; еще более странно
то, что в нашем знании значительной части наследия Ходжскина мы вынуждены
полагаться на фрагменты его неопубликованных текстов, которые господин Га‑
леви отобрал для перевода на французский» (Gray, Socialist Tradition, p. 278n.)
С тех пор, однако, ситуация существенное улучшилась, так как книга Галеви бы‑
ла переведена на английский язык.
О Ходжскине также см.: Gray, Socialist Tradition, pp. 277—283. Грей, суровый
надсмотрщик, высоко оценивает его таланты, хваля его за «высокий интеллекту‑
альный уровень и оригинальность» и добавляя, что Ходжскин «оставляет острое
чувство, что он был предназначен для величия, которое из‑за превратностей вре‑
мени и жизни так и не было достигнуто» (p. 277).
Ценная статья о Ходжскине и журнале «Economist», в которой, однако, пе‑
реоценивается степень влияния Ходжскина на Герберта Спенсера: Scott Gordon,
‘The London Economist and the High Tide of Laissez Faire’, The Journal of Political
Economy, 63 (Dec. 1955), pp. 461—488.
О Марксе и экономике капитализма см.: Conway, A Farewell to Marx; а клас‑
сическое опровержение Марксовой теории ценности в: Eugen von Böhm‑Bawerk,
Karl Marx and the Close of His System (Sweezy ed., New York: Kelley, 1949)
. О Марксе и железном за‑
коне заработной платы см.: Ludwig von Mises, ‘The Marxian Theory of Wage Rates’,
in Eugen von Böhm‑Bawerk, The Exploitation Theory of Socialism‑Communism
(3rd ed., South Holland, Ill.: Libertarian Press, 1975), pp. 147—151. О Марксовом по‑
нятии отчуждения, причины которого коренятся в разделении труда, а не про‑
сто в системе заработной платы, см.: Paul Craig Roberts, Alienation and the Soviet
Economy (1971, 2nd ed., New York: Holmes & Meier, 1990); Paul Craig Roberts and
Matthew A. Stephenson, Marx’s Theory of Exchange, Alienation and Crisis (2nd ed.,
New York: Praeger, 1983). О Марксе и обнищании см.: Gary North, Marx’s Religion
572
11. Социалистическая и марксистская мысль
of Revolution (Nutley, NJ: The Craig Press, 1968), pp. 140—141; Bober, Karl Marx’s
Interpretation of History, pp. 213—221; Mises, Socialism, pp. 381—384 ; Schumpeter, History, p. 686n . О марксистской теории экономического цикла см.: Bober, Marx’s
Interpretation. О разработанном Туган‑Барановским варианте марксистской тео‑
рии цикла — неденежной теории переинвестирования (или диспропорционально‑
сти) — см. Sergio Amato, ‘Tugan‑Baranowsky…’, in I. S. Koropeckyj (ed.), Selected
Contributions of Ukrainian Scholars to Economics (Cambridge, Mass.: Harvard
University Press, 1984), pp. 1—59; Gottfried Haberler, Prosperity and Depression
(4th ed., Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1958), pp. 72—85 .
Новейшая группа английских «аналитических марксистов», лидерами кото‑
рой выступают Джон Ремер и Джон Элстер, оказалась весьма модной, возможно
потому, что они практически полностью отказались от марксизма, приняв пози‑
цию методологического индивидуализма. Аналитические марксисты отбросили и
трудовую теорию ценности, переопределив «эксплуатацию» так, что она свелась
к неравенству в доходах и богатстве, что представляет собой левую, но совершен‑
но немарксистскую доктрину. Критику этой школы с позиций ортодоксального
марксизма см. в: Michael A. Lebowitz, ‘Is “Analytical Marxism” Marxism?’, Science
and Society, 52 (Summer 1988), pp. 191—214. Полный разгром аналитическо‑
го марксизма см. в: David Gordon, Resurrecting Marx: The Analytical Marxists on
Freedom, Exploitation, and Justice (New Brunswick, NJ: Transaction Books, 1990).
12. ФРАНЦУЗСКАЯ ШКОЛА LAISSEZ FAIRE
И ЕЕ ВЛИЯНИЕ
О французской школе laissez faire и ее влиянии в Европе и США в XIX в. см. но‑
ваторскую статью: Joseph T. Salerno, ‘The Neglect of the French Liberal School
in Anglo‑American Economics: A Critique of Received Explanations’, Review of
Austrian Economics, 2 (1988), pp. 113—156. В этой важной и элегантной работе Са‑
лерно исправляет перекос в традиционном изложении истории, состоящий в при‑
нижении теоретической проницательности Бастиа и французских либералов, де‑
монстрируя их значительное влияние на экономическую теорию XIX в., в том чи‑
сле на маржиналистов.
Единственная удовлетворительная биография Бастиа: Dean Russell, Frederic
Bastiat: Ideas and Influence (Irvington‑on‑Hudson: Foundation for Economic
Education, 1965). Хотя Рассел является поклонником Бастиа, он недооценива‑
ет экономическую теорию последнего, считая ее качество весьма низким с точ‑
ки зрения австрийской школы. Рассел не принимает во внимание тот факт, что
акцент Бастиа на нематериальных услугах вместо материальных благ, а также
подчеркивание роли желаний потребителей представляли собой огромный шаг
вперед в направлении австрийской школы, по сравнению с господствовавшей
в то время британской классической школой. Дополнительный материал о ка‑
рьере Бастиа в качестве законодателя можно найти в: George Charles Roche III,
Frederic Bastiat: A Man Alone (New Rochelle, NY: Arlington House, 1971), pp. 82—
122. См. также обсуждение Бастиа в: Israel M. Kirzner, The Economic Point of View
(Princeton, NJ: D. Van Nostrand, 1960), pp. 82—84. Также см.: Robert F. Hebert,
‘Claude Frederic Bastiat’, New Palgrave Dictionary, I, pp. 204—205. О междуна‑
573
502
Библиографический очерк
503
родном конгрессе экономистов, проходившем в Брюсселе, см.: Joseph Garnier,
‘Economistes (Congres des)’, in C. Coquelin and C. Guillaumin (eds.), Dictionnaire
d’Economie Politique (Paris: Guillaumin, 1852), I, pp. 671—672. Но ничто не мо‑
жет заменить удовольствие от чтения работ самого Бастиа; см. переводы его
книг: Frédéric Bastiat, Economic Harmonies, Economic Sophisms, Selected Essays of
Political Economy (Princeton, NJ.: D. Van Nostrand, 1964) .
Лучшее обсуждение Молинари и его взглядов — трехчастная статья Дэвида
Харта: David M. Hart, ‘Gustave de Molinari and the Anti‑statist Liberal Tradition:
Part I’, Journal of Libertarian Studies, V (Summer 1981), pp. 263—290; ‘Gustave de
Molinari and the Anti‑statist Liberal Tradition: Part II’, Journal of Libertarian Studies,
V (Autumn, 1981), pp. 399—434; ‘Gustave de Molinari and the Antistatist Liberal Tra‑
dition: Part III’, Journal of Libertarian Studies, VI (Winter 1982) pp. 83—104.
Новаторская анархокапиталистическая работа Молинари имеется в англий‑
ском переводе: Gustave de Molinari The Production of Security (New York: Center
for Libertarian Studies, May 1977) (with preface by M. Rothbard); его же «Eleventh
Soiree» см. в: Hart, ‘Molinari, Part III’, pp. 88—104. Единственная его книга, переве‑
денная на английский язык при его жизни, была опубликована, когда он уже ото‑
шел от анархо‑капитализма: The Society of Tomorrow (New York: G. P. Putnam’s
Sons, 1904).
Благожелательное изложение идей Молинари и темы частной защиты совре‑
менным экономистом см. в: Bruce L. Benson, ‘Guns for Protection and Other Private
Sector Responses to the Fear of Rising Crime’, in D. Kates (ed.), Firearms and Vio‑
lence: Issues of Public Policy (San Francisco: Pacific Institute for Public Policy Re‑
search, 1984), pp. 346—356.
О влиянии Бастиа и Франческо Феррары в Италии и о распространении исто‑
рицизма и социализма в 1870‑х гг. см. в: Luigi Cossa, An Introduction to the Study
of Political Economy (London: Macmillan, 1893).
Обобщающая работа о французской академической экономической науке
в XIX в.: Alain Alcouffe, ‘The Institutionalization of Political Economy in French Uni‑
versities, 1819—1896’, History of Political Economy, 21 (Summer1989), pp. 313—344.
О Францеско Ферраре и итальянской школе laissez faire см. также: Ugo Rab‑
beno, ‘The Present Condition of Political Economy in Italy’, Political Science Quar‑
terly, 6 (Sept. 1891), pp. 439—473; Piero Barucci, ‘The Spread of Marginalism in Ita‑
ly, 1871—1890’, in R. D. C. Black, A. W. Coats, C. D. W. Goodwin (eds), The Marginal
Revolution in Economics: Interpretation and Evaluation (Durham, NC: Duke Univer‑
sity Press, 1973), pp. 246—266.
Наилучшее обсуждение Парето вместе с английскими переводами мно‑
гих его статей и фрагментов его работ можно найти в: Placido Bucolo (ed.), The
Other Pareto (London: Scolar Press, 1980). Представляет ценность также введе‑
ние С. Э. Файнера к сборнику сочинений: Vilfredo Pareto, Sociological Writings (ed.
S. Finer, London: Pall Mall Press, 1966), а также статья того же автора S. E. Finer,
‘Pareto and Pluto‑Democracy: The Retreat to Galapogos’, American Political Science
Review, 62 (1968), pp. 440—450. Обсуждение современного состояния вопроса см. в:
Salerno, ‘Neglect’.
О Ф. Бастиа в связи с распространением идей laissez faire в Швеции см.: Eli
F. Heckscher, ‘A Summary of Economic Thought in Sweden, 1875—1950’, The
Scandinavian Economic History Review, 1 (1953), pp. 105—125. О либеральном эко‑
номисте Джоне Принс‑Смите, приверженце laissez faire в Германии, см. обсто‑
ятельную статью: Ralph Raico, ‘John Prince Smith and the German Free Trade
574
12. Французская школа laissez faire и ее влияние
Movement’, in W. Block and L. Rockwell (eds.), Man, Economy, and Liberty: Essays
in Honor of Murray N. Rothbard (Auburn University, Ala.: The Ludwig von Mises
Institute, 1988), pp. 341—351. Также см.: W. O. Henderson, ‘Prince Smith and Free
Trade in Germany’, Economic History Review, 2nd ser., 2 (1950), rprt. in Henderson,
Britain and Industrial Europe, 1750—1870 (Liverpool, 1954). О коллеге Принс‑Смита
Юлиусе Фаухере см.: Andrew R. Carlson, Anarchism in Germany, Vol. I: The Early
Movement (Metuchen, NJ: The Scarecrow Press, 1972), pp. 65—66. О Карле Генрихе
Рау см.: Keith Tribe, Governing Economy: The Reformation of German Economic
Discourse 1750—1840 (Cambridge: Cambridge University Press, 1988), pp. 183—201.
Также о Рау см.: ‘Rau, Karl Heinrich’, The New Palgrave, IV, p. 96.
О немецком либерализме в целом см.: Donald G. Rohr, The Origins of Social Lib‑
eralism in Germany (Chicago: University of Chicago Press, 1963); а также: James
J. Sheehan, German Liberalism in the Nineteenth Century (Chicago: University of
Chicago Press, 1978).
При изучении британских теоретиков laissez faire, находившихся под силь‑
ным влиянием Бастиа, интерес представляют работы Генри Маклеода. В част‑
ности, см. его книгу: Henry Dunning Macleod, The Elements of Political Economy
(London: Longman, Brown, 1857); The History of Economics (New York: Putnam,
1896); Dictionary of Political Economy, Vol. I (London: 1863). Хорошее резюме его
взглядов на laissez faire и на историю экономической мысли содержится в его ста‑
тье ‘On the Science of Economics and Its Relation to Free Exchange and Socialism’,
in Thomas Mackay (ed.), A Policy of Free Exchange (London: John Murray, 1894),
pp. 3—46. Благожелательное обсуждение фигуры Маклеода содержится в рабо‑
тах: Salerno, ‘Neglect’, pp. 130—132; Charles Rist, History of Monetary and Credit
Theory (1940, NY: A. M. Kelley, 1966); Israel M. Kirzner, The Economic Point of View
(New York: Van Nostrand, 1960), pp. 73, 202—203; Murray N. Rothbard, ‘Catallactics’,
The New Palgrave, II, p. 377.
Работы Уордсворта Донисторпа по экономике laissez faire, которыми незаслу‑
женно пренебрегают: Wordsworth Donisthorpe’s Individualism, A System of Politics
(London: Macmillan, 1889), Law in a Free State (London: Macmillan, 1895); робкая и
непоследовательная глава из последней книги «The Limits of Liberty» представляет
собой перепечатку его же статьи в сборнике Thomas Mackay (ed.), A Plea for Li‑
berty (NY: D. Appleton & Co., 1891), pp. 63—106. Об истории Донисторпа и британ‑
ского движения laissez faire см.: W. H. Greenleaf, The British Political Tradition (Lon‑
don: Methuen, 1983), II, pp. 263—287. См. также: Edward Bristow, ‘The Liberty and
Property Defence League and Individualism’, The Historical Journal, 18 (Dec. 1975),
pp. 761—789; John W. Mason, ‘Thomas Mackay: The Anti‑Socialist Philosophy of
the Charity Organization Society’, in K. D. Brown (ed.), Essays in Anti‑Labour Histo‑
ry (London: Macmillan, 1974), pp. 307—309. О плутологии Донисторпа см. его книгу:
Principles of Plutology (London: Williams & Norgate, 1876). Также об этом авторе см.:
Peter Newman, ‘Donisthorpe, Wordsworth’, New Palgrave, I, pp. 916—917.
Об Уильяме Хирне и экономической науке в Австралии см.: William E. Hearn,
Plutology, or the Theory of the Efforts to Satisfy Human Wants (London: Macmillan,
1864); Salerno, ‘Neglect’, pp. 125—129; J. A. LaNauze, Political Economy in Austra‑
lia (Melbourne: Melbourne University Press, 1949); D. B. Copland, William E. Hearn,
First Australian Economist (Melbourne: Melbourne University Press, 1935).
При изучении американской экономической мысли невозможно обойтись
без авторитетного труда Джозефа Дорфмана: Joseph Dorfman, Economic Mind
in American Civilization; материал, имеющий отношение к идеям laissez faire и
влиянию на них Бастиа, содержится в Volume II: 1606—1865 (New York: Viking,
575
504
Библиографический очерк
505
1946) и Volume III: 1865—1918 (New York: Viking, 1949). Для периода XIX в. после
Гражданской войны важна также книга: Sidney Fine, Laissez Faire and the Gen‑
eral‑Welfare State (Ann Arbor, Michigan: University of Michigan Press, 1956). См.
также: Salerno, ‘Neglect’, pp. 133—138; Kirzner, Economic Point of View, pp. 75—
77. Самое важное сочинение Амасы Уокера: Amasa Walker, The Science of Wealth
(3rd ed., Boston: Little Brown, 1867); ключевая работа Перри — Arthur Latham
Perry, Political Economy (21st ed., New York: Scribner, 1892). См. также весьма ин‑
формативный сборник статей Перри: Arthur Latham Perry, Miscellanies (William‑
stown, Mass.: published by author, 1902), опубликованный к полувековой годовщи‑
не выпуска колледжа Уильямса 1852 г.
Подборка статей Чарльза Хольта Кэрролла опубликована в: Edward C. Sim‑
mons (ed.), Organization of Debt into Currency, and Other Essays (Princeton NJ: Van
Nostrand, 1964). Введение, написанное Симмонсом (Edward C. Simmons, ‘Intro‑
duction’, ibid., pp. v—xxiv) само по себе является выдающейся работой. См. так‑
же перепечатку статей Кэрролла из «Hunt’s Merchant’s Magazine», July 1864:
Charles Holt Carroll, Congress and the Currency (James Turk, ed., Greenwich, CT:
Committee for Monetary Research and Education, Sept. 1977). О Кэрролле и других
авторах, выступавших за 100%‑ный золотой стандарт см.: Skousen, Economics of
a Pure Gold Standard . Как ука‑
зывает Симмонс, даже Дорфман не упоминает Кэрролла, и стандартные тексты
по истории денежной теории, такие как Mints, History of Banking Theory и Harry
E. Miller, Banking Theories Before 1860 (Cambridge Mass.: Harvard University Press,
1932), не упоминают ни одной из работ Кэрролла, относящихся к периоду после
начала Гражданской войны.
УКАЗАТЕЛЬ*
Абрамс М. Г. (Abrams, M. H.) 358, 367,
495‑6
Абсолютного преимущества теория 97
Абу, Эдмон (About, Edmond) 444
Августинцы 318, 349
Аврич, Пол (Avrich, Paul) 367
Австралия 291, 292, 293, 463, 464
Австрийская школа 79, 443, 464, 471
– теория экономического цикла 177
– теория капитала и процента 141‑8
– временнáя структура капитала 285
– теория цикла 261
– и упадок рикардианской системы
116, 129, 130, 137, 138, 139, 140
– и Сэй 22, 23, 24, 36
См. тж Протоавстрийцы
Австрия 270, 356
Адамс, Джон (Adams, John) 7‑8
Адамс, Джон Квинси (Adams, John
Quincy) 144, 212, 216, 222
Адвентисты Седьмого дня 415
Адлер, Феликс (Adler, Felix) 61, 68
Акастер (Acaster, E. J. T.) 488
Аксиоматически‑дедуктивная тео‑
рия 18
Алисон, Арчибальд (Alison, Archibald)
291‑2
Аллен, У. (Allen, W. R.) 482
Альенде, Сальвадор (Allende, Salva‑
dore) 336
Алькуф, Алан (Alcouffe, Alain) 502
Амато, Серхио (Amato, Sergio) 437, 501
Американская трудовая лига за ре‑
формы (American Labor Reform
League) 399
Американская экономическая Ассоци‑
ация 471
Амьенский мир 179
Анабаптизм 299, 300, 312, 317, 318, 323
Анархо‑капитализм 453‑5
Анархо‑коммунизм 334
Англия 77, 91, 159, 186, 190, 205
– денежная школа 228, 229, 238, 240,
250, 255
– класс 384, 388, 389, 401
– коммунизм 308
– протекционизм 446
– теория полезности 127‑30
– упадок рикардианской системы 106,
130, 145
– эпоха романтизма 359
– laissez faire 442, 450, 455, 462, 463
См. тж Банк Англии
Англо‑французский договор 1860 г. 447
Андерсон, Джеймс (Anderson, James)
110, 111
Антибуллионизм 161, 168‑78. См. тж
Буллионизм; Дискуссия о слитках
Антиимпериализм 286
Антикатолицизм 286‑7
Антирикардианство 278, 485‑7
Анфантен, Бартелеми (Enfantin, Bar‑
thelemy Prosper) 387‑8
Аргентина 10
Аристотелианское заблуждение 397
Арнберг, Йохан (Arnbergt, Johan Wal‑
ter) 450
Арнон, Ари (Arnon, Arie) 438, 490
Ассоциация за денежную реформу
(Currency Reform Association) 263
Аткинсон, Джаспер (Atkinson, Jasper)
173, 199‑200
Ахминов, Герман (Akhminov, Herman)
343
Бабёф, Франсуа (Гай Гракх) (Babeuf,
Francois Noel (Caius Gracchus)) 305‑7,
308, 313
Бабувисты 306
Баден, правительство 460
Базар, Сен‑Аман (Bazard,
Saint‑Amand) 387‑8
* В указателе сохранены номера страниц по английскому оригиналу; начало стра‑
ницы по ангилйскому оригиналу указано на внешних полях под чертой.
577
Указатель
Байрон, лорд (Byron, Lord) 207
Бакунин, Михаил (Bakunin, Mikhail)
309, 334, 335, 340, 361, 378.
Баласса, Бела (Balassa, Bela) 294
Бальзак, Оноре де (Balzac, Honore de)
388
Бальзамо, Паоло, аббат (Balsamo,
Abbate Paolo) 10
Банк Амстердама 216, 233, 270
Банк Англии 81
– банковская школа 260
– возобновление чартера Банка Анг‑
лии 237‑8
– Доклад комитета о слитках и воз‑
обновленная размена на золото 193,
194, 197, 198, 199, 203, 206, 211
– дискуссия о слитках 159‑63, 165‑6,
168, 170, 171, 172, 175, 180, 182‑8
– денежная школа 227, 228, 229, 231,
232, 233, 234, 235, 236
‑ период после 256, 257, 258, 259
‑ дискуссия 238, 239, 240, 241, 242,
244, 245, 246
‑ триумф 249, 250, 252, 253, 255,
256
– последователи Милля 289
– рикардианская теория 293
– laissez faire 441, 470
Банк Ирландии 182, 184, 185, 186,
193
Банк Соединенных Штатов 130, 216
Банк Франции 242
Банк Швеции 217, 218, 450
банковская школа 253, 259‑66, 432,
489‑91
Банковское дело с частичным резер‑
вированием 210‑16
Банковское дело, децентрализован‑
ное 269
Банковское дело, свободное 253
– теория 252
Барбер, Уильям (Barber, William P.)
482
Бармби, Джон (Barmby, John Good‑
wyn) 209‑10, 311
Баруччи, Пьеро (Barucci, Piero) 472,
502
Баском, Джон (Bascom, John) 469‑70
Бастиа, Фредерик (Bastiat, Frederic)
281, 501, 502, 503
578
– и французское течение laissez faire
441‑75
‑ упадок 470‑71
‑ влияние в Европе 448‑53
‑ Маклеод 461‑3
‑ Молинари 453‑5
‑ Парето 455‑9
‑ плутология: Хирн и Доннисторп
463‑5
‑ Рау 460‑61
‑ школа 441‑4
‑ в США 466‑70
Бат, Исаак (Butt, Isaac) 124, 126, 129,
134‑5, 486
Бауэр (Bauer) 368
Бауэр, Бруно (Bauer, Bruno) 309, 361
Бауэр, Отто (Bauer, Otto) 415‑16
Бауэр, Питер (Bauer, P. T.) 426
Бебель, Август (Bebel, August) 342, 345
Безант, Анни (Besant, Annie) 320, 351
Безработица
– технологическая 424‑5
– циклическая 425
Бейли, Сэмюэл (Bailey, Samuel) 106,
113‑18, 127, 129, 130, 133, 137, 154,
242‑3, 282, 485, 486
Бельгия 308, 310, 448
Бём‑Баверк О. (Böhm‑Bawerk, Eu‑
gen von) 22, 90, 135, 138, 140, 141, 155,
415‑16, 417, 419, 434, 435, 487, 500
– «История и критика теорий процен‑
та» 142, 146, 413
– «К завершению марксистской си‑
стемы» 414
Бёме, Якоб (Boehme, Jacob) 351, 359
Бенних, Аксель (Bennich, Axel Gus‑
tafsson) 450
Бенсон, Брюс (Benson, Bruce L.) 312,
473, 502
Бентам, Иеремия (Bentham, Jeremy)
44, 49‑68, 71, 72, 75, 76, 111, 112, 278,
286, 287, 481‑2
– личный утилитаризм 56‑60
– общественный утилитаризм 60‑62
– от laissez faire к этатизму 49‑56
– паноптикум 62‑7
– «В защиту ростовщичества» («De‑
fence of Usury») 51, 52
– «История войны между Иеремией
Бентамом и Георгом III» («History of
Указатель
the War Between Jeremy Bentham
and George III») 66
– «О законах вообще» («Of Laws in
General») 50
– «Обоснование вознаграждения»
(«Rationale of Reward») (первона‑
чально «Опыт о вознаграждении»
(«Essay on Reward»)) 52
– «Обращающиеся аннуитеты»
(незавершенная) ‘Circulating
Annuities’ 53
– «Предложение о хождении [новой]
разновидности бумажных денег»
(«A Proposal for… Species of Paper
Currency») 52
– «Раскрытие вреда от бумажных
банкнот» («Paper Mischief Exposed»)
53
– «Руководство по политической эко‑
номии» (неопубликованное) («Manu‑
al of Political Economy») 52
– «Серьезный повод для тревоги»
(«True Alarm») 53, 54, 55, 78
– «Улучшенный проект об использо‑
вании бедняков» («Pauper Manage‑
ment Improved») 65
– «Фрагмент о правительстве»
(«Fragment of Government») 49, 50
Бентам, Сэмюэл (Bentham, Samuel) 51,
62, 65
Бентамиты 54, 57, 62, 73, 74, 75, 91, 115,
120, 135, 277, 278, 394, 400, 401, 481
Бентинк, лорд (Bentinck, Lord) 264
Бентон, Томас (Benton, Thomas Hart)
213, 224
Бенфилд, Пол (Benfield, Paul) 162‑3
Бенфилд, Томас (Benfield, Thomas)
129—130
Берарди, Доменико (Berardi, Domeni‑
co) 449
Бёрджес, Генри (Burgess, Henry) 229,
247, 248
Берлинская фондовая биржа 451
Бернхольц, Питер (Bernholz, Peter)
224, 489
Бернштейн, Эдуард (Bernstein,
Eduard) 345
Бертолини, А, (Bertolini, A.) 449
Биддл, Клемент (Biddle, Clement C.)
11, 479
Бики, Генри (Beeke, Henry) 199, 200
Биллингтон, Джеймс (Billington,
James H.) 305, 308, 311, 312, 313, 367,
368, 389, 404, 494, 500
Билль об ограничении платежей ме‑
таллом 198
Биметаллический стандарт 204
Бингэм, Уильям (Bingham, William)
223
Бисмарк, Отто фон (Bismarck, Otto Ed‑
ward Leopold von) 452
Бланки, Жером‑Адольф (Blanqui, Je‑
rome‑Adolpe) 442, 452
Блауг, Марк (Blaug, Mark) 45, 479
Блейк, Уильям (Blake, William) 359
Блок, Морис (Block, Maurice) 443
Блох, Эрнст (Bloch, Ernst) 320, 342
Блуменберг, Вернер (Blumenberg,
Werner) 345, 497
Блэк, Джон (Black, John) 74
Блэк, Р. (Black, R. D. C.) 295, 485, 493,
502
Богатство, понятие 468
Богданов, А. А. 319
Бодрийяр, Анри (Baudrillart, Henri Jo‑
seph Leon) 442, 443
Бозанкет, Дж. (Bosanquet, J. W.) 254
Бозанкет, Чарльз (Bosanquet, Charles)
197, 200
Бозеллини, Карло (Bosellini of Mode‑
na, Carlo) 10
Бойд, Уолтер (Boyd, Walter) 162‑3, 169,
176, 178, 181‑4, 186, 188, 190, 231
– и ответ антибуллионистов 168‑9
– «Письмо Питту» 163‑8, 172‑3
Бокельсон, Ян (Bockelson,King) 301
Боливия 10
Бонапарт, Луи (Bonaparte, Louis) 390,
473
Борели, Паскуале (Borelli, Pasquale)
10
Борткевич, Ладислав (Bortkiewicz,
Ladislaus von) 435
Боубер, М. (Bober, M. M.) 403, 431‑2,
437, 498, 501
Боуз, Генри (Boase, Henry) 168‑9
Боули, Мэриан (Bowley, Marian) 152,
155, 481, 485, 486, 487
Боуринг, Джон (Bowring, John) 50
Бразилия 10, 443
579
Указатель
Брайт, Джон (Bright, John) 281, 286,
401, 447, 455, 457
Брамины, каста 380‑81, 382
Браун, Томас (Brown, Thomas) 11, 480
Брей, Джон (Bray, John Francis) 397‑9,
500
Бриско, Джеймс (Briscoe, James Bland)
404, 499
Бристов, Эдвард (Bristow, Edward) 504
Британская Вест‑Индия 171
Британское общество шерсти 201
Брукер, Шарль де (Brouckere, Charles
de) 448, 452, 473
Брум, Генри (Brougham, Henry) 188
Брэмсон, Леон (Bramson, Leon) 367
Брюс, Тор (Bruce, Thor W.) 117, 154,
486
Буанаротти, Филиппо (Buonarro‑
ti, Filippo Giuseppe Maria Lodovico)
307‑8
Буддизм 320, 351
Бузакка, Рафаэле (Busacca, Professor
Raffaele 448
Буколо, Пласидо (Bucolo, Placido) 457,
474
Буллер, Корнелиус (Buller, Cornelius)
227
Буллионизм
– кульминация 179‑84
– механистический 186‑9
– теория 194
См. тж Антибуллионизм; Дискуссия
о слитках
Буллионизм механистический 186‑9
Бумажных денег теория 181‑2
Бурбоны, династия 75, 159
Буридан, Жан (Buridan, Jean) 410, 462
Бут (Boot, H. M.) 490
Бухгольц, Фридрих (Buchholz, Fried‑
rich) 388
Бэббидж, Чарльз (Babbage, Charles)
294
Бэджет (Бэджгот), Уолтер (Bagehot,
Walter) 201, 289, 292
Бэйн, Александр (Bain, Alexander) 483
Бэкон, Фрэнсис (Bacon, Francis) 280
Бэконианцы 13, 109, 120, 280
Бэнфилд, Томас (Banfield, Thomas C.)
129‑30
Бэринг, Александер (ныне лорд
580
Эшбертон) (Baring, Alexander (now
Lord Ashburton) 168, 198, 206, 223,
248, 263
Бэринг, Томас (Baring, Thomas) 264
Бюш, Иоганн (Büsch, Johann Georg)
220‑21, 489
Вагнер, Адольф (Wagner, Adolph) 474
Ваерн, Карл (Waern, Carl Freidrich)
450
Вайнер, Джейкоб (Viner, Jacob) 271,
487, 489
Валленберг, А. (Wallenberg, A. O.) 450
Вальрас, Леон (Walras, Leon) 456, 471,
475, 480
Вальрасианцы 79
Ван Бурен, Мартин (Van Buren, Mar‑
tin) 213, 224, 233, 234, 235, 270
Вандерлинт, Якоб (Vanderlint, Jacob)
211
Ванситарт, Николас (Vansittart, Nicho‑
las) 199, 200, 203, 205, 206, 209, 223
Веблен, Торстейн (Veblen, Thorstein)
145, 153
Вейтлинг, Вильгельм (Weitling, Wil‑
helm) 309, 310‑11
Великобритания 11, 54, 97, 116, 122,
160, 163, 233
– эпоха романтизма 357
– банковская школа 263, 266, 267
– Доклад комитета о слитках и воз‑
обновленная размена на золото 200,
216, 218
– денежная школа 227, 231, 234, 245,
258, 266, 267
– банковское дело с частичным резер‑
вированием 210‑16
– гегельянство 357
– laissez faire 441, 457, 461, 463
– рикардианская экономическая тео‑
рия 281, 287, 293
– Королевский Британский банк 461
– смитианство 3
– троцкизм 372
Верри, Пьетро (Verri, Count Pietro) 9
Вестфален, Людвиг фон, барон (West‑
phalen, Baron Ludwig von) 341, 389,
500
Вестфаллен, Женни фон (Westphalen,
Jenny von) 338, 341
Указатель
Виги 50, 78, 161, 180, 235, 237
Викселль, Кнут (Wicksell, Knut) 177
Вильбрандт, Роберт (Wilbrandt, Ro‑
bert) 417
Вильсон, Джеймс (Wilson, James) 215,
256, 260, 262‑5, 267‑8, 273‑4, 281, 289,
402, 452, 490
– последователи 285
– «Капитал, денежное обращение и
банковская деятельность» («Capital,
Currency and Banking») 255, 261
Витч, Генри (Veatch, Henry B.) 68
Вменения и производительности тео‑
рия 135
Внутреннего света группы 300
Воздержания теория 294
– процента 138
Воловски, Луи (Wolowski, Louis) 443,
452
Вольней, граф де (Volney, Comte de)
7, 43
Вольтер (Voltaire, Francois Marie
Arouet de) 340
Вольф, Юлиус (Wolf, Julius) 434
Восстановление конвертируемости,
закон о 205, 206, 239. См. тж Закон
Пиля
Временнáя структура
– капитала, теория 285
– производства 465
Временнóго предпочтения теория 137,
138
Всеобщее коммунитарное общество
(Universal Communitarian Society)
310
Второй банк Соединенных Штатов 212,
213
Вуд, Элмер (Wood, Elmer) 270, 489
Вулер, Джонатан (Wooler, Jonathan)
211
Вурбранд, Ричард (Wurmbrand, Rich‑
ard) 345, 497
Вэн Дазер, Чарльз (Van Duzer, Charles
Hunter) 480
Гай, Жюль (Gay, Jules)309
Галеви, Эли (Halevy, Elie) 405, 481, 483,
499, 500
Галь, Людвиг (Gall, Ludwig) 389
Гамбург 162, 204, 205, 217‑18, 220, 242
– Банк Гамбурга 233, 270
Гамбургер, Джозеф (Hamburger, Jo‑
seph) 75, 76, 98, 482, 492
Гамильтон, Александр (Hamilton, Al‑
exander) 215‑16
– последователи 7
Гамильтон, Дж. (Hamilton, G. K.) 450
Гамильтон, Роберт (Hamilton, Robert)
41, 45
Ганс, Эдуард (Gans, Eduard) 389
Гарнье, Жермен (Garnier, Marquis
Germain) 4
Гарнье, Клемент (Garnier, Clement Jo‑
seph) 442, 443, 452, 454‑5, 502
Гаррисон, Уильям (Harrison, William
Henry) 216
Гарсия, Хусто (Garcia, J. Justo) 10
Гарфилд, Джеймс (Garfield, James A.)
469
Гаудж, Уильям (Gouge, William M.)
232‑3, 235, 270
Гауер, лорд (Gower, Lord) 222
Гевара, Эрнесто Че (Guevara, Ernes‑
to Che) 302
Гегель, Георг (Hegel, Georg Wilhelm
Friedrich) 321, 324, 337, 349‑53, 360,
367, 496, 498
– и политика 353‑7
– и эпоха романтизма 357‑60
Гегельянство 356, 357, 360‑64, 394, 496
Гегельянцы 321, 322, 338, 343, 345,
355, 359, 365, 375, 389. См. тж Ле‑
вогегельянцы; Неогегельянцы;
Младогегельянцы
Гезелль, Сильвио (Gesell, Silvio) 36‑7
Гейер, Филип (Geyer, Philip Joseph)
269, 270
Гейне, Генрих (Heine, Heinrich) 388
Гельвеций, Клод (Helvetius, Claude
Adrien) 11
Георг III (George III) 66, 200
Гераклит 356
Германия 10, 451, 452, 457
– гегельянство 356, 360
– денежная и банковская школы 266,
269, 270
– империализм 371
– историческая школа 443, 449, 450,
452, 459
– капитал 420
581
Указатель
– Карл Рау 460‑61
– коммунизм 308, 309
– понятие класса 388
– социал‑демократическая партия
332, 361
– Союз за свободную торговлю 451
– эпоха романтизма 357, 359
– laissez faire 471
См. тж Гамбург
Германн, Фридрих фон (Hermann,
Friedrich von) 130
Гердер, Иоганн (Herder, Johann Gott‑
fried) 356
Герцен, А. И. 361
Гийемен, Жильбер (Guillaumin, Gil‑
bert) 442
Гийо, Ив (Guyot, Yves) 444, 456
Гилбарт, Джеймс (Gilbart, James Wil‑
liam) 252‑3, 254, 255, 273
Гильфердинг, Рудольф (Hilferding,
Rudolf) 415, 416, 419
Гич, Питер (Geach, Peter) 68
Гладстон, Уильям (Gladstone, William
Ewart) 274, 455
Глинн, Джордж (Glynn, George Carr)
258
Гобхаус, Генри (Hobhouse, Henry Wil‑
liam) 238, 248
Годскин, Томас (Hodgskin, Thomas)
281, 399‑403, 500
Гордон, Барри (Gordon, Barry J.) 154,
484, 486
Гордон, Дэвид (Gordon, Dr David) 379,
403, 435, 496, 501
Гордон, Скотт (Gordon, Scott) 500
Государство и налогообложение 40‑43
Готтфрид, Пол (Gottfried, Paul) 312, 495
Гражданская война (в Америке) 399,
467, 470
Гражданская война (в Англии) 299, 300,
317
Граттан, Генри (Grattan, Henry) 248
Грегори, Т. (Gregory, Т. Е.) 490
Грей, Александер (Gray, Alexander)
93‑4, 99, 368, 483, 493‑5, 499, 500
– о Марксе и коммунизме 325‑6, 342,
344, 415‑17, 434‑5
– о марксистской системе: истори‑
ческий материализм и классовая
борьба 400, 403‑5
582
– о мессианском коммунизме 301‑3,
312
– о Дж. С. Милле и рикардианстве
– об упадке рикардианства 103, 153
– об экономической теории 283, 294
Грей, Джеймс (Gray, James) 397
Грей, Джон (Gray, John) 395‑7, 398,
402, 500
Грей, лорд (Grey, Lord) 237
Гренфелл, Паско (Grenfell, Pascoe)
223
Гринлиф, У. (Greenleaf, W. H.) 474, 504
Грипенстедт, Йохан (Gripenstedt, Jo‑
han August) 449‑50
Гроут, Джордж (Grote, George) 75, 78,
98, 112, 272
Гроут, Харриет (Grote, Harriet Lewin)
75, 78
Грубый коммунизм 321‑3
Груши, мадам де (Grouchy, Ma‑
dame de) 4
Грэшема закон 179, 247, 461
Гудвин, Крауфорд (Goodwin, Crau‑
ford D.) 295, 494
Гурвич, Жорж (Gurvitch, Georges) 500
Густав 220
Гутьерес, Дом Мануэль Мария (Guti‑
errez, Dom Manuel Maria) 10
Гэлбрейт. См. Протогэлбрейтианцы
Гюго, Виктор (Hugo, Victor Marie) 388
Д’Арко, граф Джамбатиста Герар‑
до (D’Arco, Count Giovanni Battista
Gherardo) 9
Д’Ивернуа, Френсис (D’Ivernois, Fran‑
cis) 200
Д’Эйхталь, Гюстав (d’Eichtal, Gustave)
388
Дайер, Джозеф (Dyer, Joseph Chesbor‑
ough) 237
Дарвин, Чарльз (Darwin, Charles) 362
Двуклассная система 381, 383, 384,
423
Де Салас, Рамон (de Salas, Ramon) 10
Дезами, Теодор (Dezamy, Theodore)
311‑12, 335
Дельфико, Мельхиор (Delfico, Melchi‑
orre) 10
Демут, Генри Фредерик (Demuth,
Henry Frederick) 341, 345, 496
Указатель
Демут, Хелен (Demuth, Helene
(Lenchen)) 341
Денежная теория 37‑40, 167, 83, 285,
291
Денежная школа 249, 489‑91. См. тж
Денежное обращение и банки, эконо‑
мическая мысль о
Денежное обращение и банки, эконо‑
мическая мысль о
– борьба денежной школы 227‑74
‑ период после победы 256‑9
‑ возобновление чартера Банка Анг‑
лии 237‑8
‑ победа банковской школы 259‑66
‑ денежная и банковская школы на
континенте 266‑70
‑ денежный принцип 230‑36
‑ травма 1825 г. 227‑30
‑ кризис и полемика 1837 г. 238‑41
‑ кризис и 1839 эскалация полеми‑
ки 242‑6
‑ угроза золотому стандарту 246‑8
‑ триумф и закон Пиля 1844 г.
248‑56
– дискуссия о слитках 159‑90
‑ начало 161‑3
‑ Бойд и ответ антибуллионистов
168‑9
‑ Бойд и «Письмо Питту» 163‑8
‑ вопрос денежного обращения
в Ирландии 184‑6
‑ лорд Кинг и кульминация буллио‑
низма 179‑84
‑ Торнтон и антибуллионисты 169‑
78
‑ Уитли и механистический буллио‑
низм 186‑9
– Доклад комитета о слитках 193‑224
‑ на континенте 216‑21
‑ дискуссия о 198‑203
‑ дефляция и возвращение к золо‑
тым деньгам 203‑10
‑ банковское дело с частичным ре‑
зервированием 210‑16
‑ Рикардо 193‑8
Денежное правило/принцип 230‑36,
231
Депрессия послевоенная 205
Дестют де Траси, граф Антуан (Des‑
tutt de Tracy, Comte Antoine Louis
Claude) 4‑8, 9‑11, 43, 44, 137, 212, 446,
480
Дефляция 174‑5, 203‑10
Джевонс, Стенли (Jevons, William
Stanley) 103, 105, 125, 146, 290, 291,
462‑4, 471, 474, 475
Джеймс, Уоррен (James, R. Warren)
155, 486
Джексон, Рэндл (Jackson, Randle) 201,
202
Джексон, Эндрю (Jackson, Andrew)
130, 213, 214, 223, 224, 233, 234, 235
Джексонианцы 213, 215, 216, 223, 232,
235, 256, 265, 268
Дженкинсон, Роберт, граф Ливер‑
пуль (Jenkinson, Robert Banks, Earl of
Liverpool) 200, 227
Дженовезе, Антонио (Genovesi, Abate
Antonio) 20, 480
Джефферсон, Томас (Jefferson, Tho‑
mas) 7‑9, 12, 43, 212, 213, 214, 222, 480,
489
Джилас, Милован (Djilas, Milovan) 378
Джонсон, Л. (Johnson, L. E.) 484
Джоплин, Томас (Joplin, Thomas) 172
Джордж, Генри (George, Henry) 91,
153, 394
Джорджизм 286
Джорджисты 92
Джоунз, преподобный Ричард (Jones,
Richard) 109, 110, 120, 280
Джоунз, Ричард (из Кембриджа)
(Jones, Richard of Cambridge) 230
Джукс, Джон (Jewkes, John) 435
Диалектика 321. См. тж в рубрике
Отчуждение
Диггеры 299, 300
Дикенс, Чарльз (Dickens, Charles) 152,
153, 487
Дираэли, Бенджамин (Disraeli, Benja‑
min) 248, 249
Дискуссия о слитках 163, 487‑9. См.
тж Денежное обращение и банки,
экономическая мысль о
Дискуссия о слитках во Франции 160,
161, 163, 169
Дифференциальная отдача/доход‑
ность, в теории земельной ренты 135
Дифференциальной ренты теория 85,
109
583
Указатель
Догерти, Марион (Daugherty, Marion
R.) 272, 489
Донисторп, Вордворт (Donisthorpe,
Wordsworth) 465, 474, 50, 504
Дорфман, Джозеф (Dorfman, Joseph)
398, 405, 475, 486, 490, 500, 504, 505
Доу (Dow, E. D.) 495
Драммонд, Генри (Drummond, Henry)
104, 233, 270
Дрейпер, Хол (Draper, Hal) 345, 496
Дуглас, Пол (Douglas, Paul) 483
Дуэйн, Уильям (Duane, William) 7
Дьюинг, Артур (Dewing, Arthur S.) 435
Дюмон, Этьен (Dumont, Etienne) 50
Дюнуайе, Шарль (Dunoyer, Barthele‑
my Charles Pierre Joseph) 75, 76, 281,
333, 386, 387, 389, 395, 441, 446, 448,
451, 452, 454, 457, 480, 499
Дюпино, Гюстав (Du Puynode, Gus‑
tave) 491
Дюпон де Немур, Пьер (Du Pont de
Nemours, Pierre Samuel) 4, 7, 43
Дюринг, Евгений (Dühring, Eugen
Karl) 437
Европа 36, 309, 470, 471
Единство. См. Отчуждение, единство и
диалектика
Единый налог 92, 126
Екатерина Великая, императрица 51,
66
Естественная свобода 460
Естественное право и естественные
права 447
Жаффе, Уильям (Jaffe, William) 471,
475
Железный закон заработной платы
108, 412. См. тж Средств к существо‑
ванию теория
Железный закон олигархии 334, 361
Заговор равных 304‑8, 305, 306, 307
Закон о чартере Банка Англии 1833 г.
(Bank Charter Act) 249
Закон о чартере Банка Англии 1844 г.
(Bank Act) 264, 265
Законы движения
– кризис в рамках экономического
цикла 428‑33
584
– накопление капитала и централиза‑
ция 417‑22
– обнищание рабочего класса 422‑8
Законы о бедных 54, 92
Законы об объединениях 401
Заработная плата 83, 85, 86, 89, 132‑7
– фонд 283, 284
– железный закон 108, 412
– и теория народонаселения 278
– теория производительности 133
– ставки 174‑5
– теория средств к существованию
107
Затраты/издержки 84, 87, 117
– анализ затраты—выгоды 59
– теория ценности на основе издер‑
жек 18, 125, 282, 441, 449
– теория 19
– теория ценности 30, 87, 149, 278
Землевладельцы 91, 286. См. тж
Рента
Золото 203‑10
– золотой стандарт 204, 246‑8
– открытие месторождений 291‑3
Золото, возвращение к конвертируе‑
мости в 203‑10
Золотой век 312
Зульцбах, Вальтер (Sulzbach, Walter)
499
Иггерс, Дж. (Iggers, G. G.) 499
Игли, Роберт (Eagly, Robert V.) 489
Идеологи 7, 9
Идеология, доктрина 378‑80
Избирательная реформа, закон о
(1832) 73‑4, 77
Измерений теория 114
Империализм 285‑8, 371, 427
Инвестиции в железнодорожное
строительство, теория 263
Индия 66, 92, 286, 287
Индуктивисты 494
Инновации, теория прибли как ре‑
зультата 25
«Инспекционный дом». См.
Паноптикум
Инчболд, Джон (Inchbald, John) 274
Иоахим Флорский 299, 300, 304, 319,
320
Ирландия 186, 239, 286, 287
Указатель
– денежная школа 240, 248‑9, 250,
255
– проблема денежного обращения
184‑6
См. тж Банк Англии
Испания 10, 336
Исторический материализм 372‑6
Италия 9, 10, 448, 449, 457, 459
Кабанис, Пьер (Cabanis, Dr Pierre
Jean George) 5, 7, 11, 17
Кабе, Этьен (Cabet, Etienne) 308, 310,
311, 313
Кадафи, полковник (Khadafy, Colo‑
nel) 335
Казенов, Джон (Cazenove, John) 294
Кальвинизм 73, 300, 349
Камбоджа 333
Камден, лорд (Camden, Lord) 50
Камерализм 354, 460
Канада 143‑5, 147, 287
Каннинг, Джордж (Canning, George)
198, 199, 202, 208, 209, 223, 227, 248
Кант, Иммануил (Kant, Immanuel)
10
Кантильон, Ричард (Cantillon,
Richard) 3, 25, 26, 93, 124, 164, 165,
209, 220, 292, 471
Каньяцци из Альтамуры, Лука де Са‑
муэле (Cagnazzi of Altamura, Luca
De Samuele 9‑10
Капитал 420
– избыточный 287‑8
– накопление и централизация
417‑22
– теория 138, 140, 284
– и теория процента 137‑41
‑ автрийской школы 141‑8
Капитал избыточный 287‑8
Капитализм. См. Анархо‑капита‑
лизм; а также подрубрику в рубри‑
ке Марксизм
Карлель, Томас (Carlyle, Thomas)
359‑60, 388
Карлсон, Эндрю (Carlson, Andrew R.)
473, 503
Карнарвон, граф (Carnarvon, Earl of)
206‑7
Карпентер, Сесил (Carpenter, Cecil C.)
489
Каррит (Carritt, E. F.) 367, 498
Каслри, виконт. См. Стюарт, Роберт
Каталактика 119, 120, 125, 462
Катберт, Энн (Cuthbert, Ann) 144
Католицизм 180, 349. См. тж
Антикатолицизм
Каудер, Эмиль (Kauder, Emil) 73, 91,
99, 486
Каутский, Карл (Kautsky, Karl) 333,
423, 427
Кауфманн, Вальтер (Kaufmann, Wal‑
ter) 498
Каффе, Ф. (Caffe, F.) 472
Квандт, Жан (Quandt, Jean B.) 341
Квинси, Томас де (Quincey,
Thomas De) 110, 114, 153, 292
Кейли Эдвард (Cayley, Edward Stil‑
lingfleet) 153
Кейнс, Джон Мейнард (Keynes, John
Maynard) 37, 45, 105‑6, 174, 186, 285,
295, 481
– «Общая теория» 36, 105
Кейнсианство 445
Кейнсианцы 15, 41, 79. См. тж
Протокейнсианцы
Кембриджская группа четырех 280
Кендалл, Амос (Kendall, Amos)
130‑32, 154, 214, 232, 235, 487
Кеннан, Эдвин (Cannan, Edwin) 154,
483, 486, 487, 493
Кеннеди, Эммет (Kennedy, Emmet)
6, 43, 480
Кинг, Питер, лорд (Lord King, Peter)
169‑70, 176, 179, 185, 186, 188, 193,
195, 209, 221, 488
– и кульминации буллионизма
179‑84
– «Размышления об ограничении пла‑
тежей металлическими деньгами»
(«Thoughts on the Effects of the
Bank Restriction») 179, 180, 184
Кингсли, Чарльз (Kingsley, Charles)
282
Кирцнер, Израэл (Kirzner, Israel M.)
154, 472, 474, 475, 485, 502, 503
Китс, Джон (Keats, John) 359
Кларк, Дж. Б. (Clark, J. B.) 99
Кларк, Дж. М. (Clark, J. M.) 480
Класс
– классовая борьба 376‑8
585
Указатель
– классовый анализ, либертариан‑
ский 75‑8
– понятие
‑ противоречивость 380‑85
‑ возникновение 385‑91
– теория классов 380
– теория классового конфликта 107,
133
Класс, восходящий 376‑7
Клей, Уильям (Clay, William) 270
Кливленд, Гровер (Cleveland, Stephen
Grover) 469
Клуб политической экономии 104, 106,
115, 294, 453, 471
– денежная школа 230, 231, 236, 239,
241, 243
Книс, Карл (Knies, Karl) 434
Коббет, Уильям (Cobbett, William) 206,
211, 223, 227, 229, 270
Кобден, Ричард (Cobden, Richard) 75,
246, 248, 272, 281, 286, 292, 401, 442,
447, 452, 455, 457, 472
Кобденовский клуб Великобритании
(Cobden Club of Great Britain) 469
Ковалевский, Максим (Kovalevsky,
Maxim) 389, 500
Коклен, Шарль (Coquelin, Charles) 442,
454
Колаковский, Лешек (Kolakowski,
Leszek) 342, 344, 403, 496, 498
Колбурн, Генри (Coulburn, Henry)
249
Количественная теория 180, 292
Колко, Габриэль (Kolko, Gabriel) 435
Коллективные договоры 284‑5
Коллмен, Дж. (Kollman, G.) 481
«Колпаки» 217, 218, 219, 220
Кольридж, Сэмюэл (Coleridge, Samuel
Taylor) 359, 496
Комб, Джордж (Combe, George) 274
Комитет о слитках 170, 171, 178
Коммунизм
– анархо‑ 334
– высшая стадия 323‑35
– грубый 321‑3
– милленаристский 317‑21
См. тж Коммунисты; Мессианский
коммунизм
Коммунизм, высшая стадия 323‑35
Коммунистическая лига 310
586
Компаньони, Джузеппе (Compagnoni,
Giuseppe) 10
Конвей, Дэвид (Conway, Professor Da‑
vid) 412, 434, 435, 436, 437, 496, 500
Кондильяк, Этьен Бонно де (Condillac,
Abbe Etienne Bonnot de) 5, 11, 20, 301,
462, 468, 480
Кондорсе, Николя де (Condorcet, Marie
Jean Antoine Nicolas de) 4
Конт, Шарль (Comte, Francois
Charles Louis) 75, 76, 281, 333, 386, 387,
389, 395, 441, 446, 451, 457, 480,
499
Континент, Европы 216‑21, 266‑70
Концентрации капитала закон 420
Копленд, Д. (Copland, D. B.) 504
Коплстон, Эдвард (Copleston, Edward)
208‑9, 210, 223, 489
Королевский Британский банк 461
Королевский монетный двор 235
Корреспондентский комитет коммуни‑
стический 310
Косса, Луиджи (Cossa, Luigi) 502
Коттерил, Чарльз (Cotterill, Charles
Foster) 118
Коттон, Уильям (Cotton, William) 249,
272, 274
Коузер, Льюис (Coser, Lewis A.) 480
Коул, Дж. (Cole, G. D. H.) 405, 415, 417,
435, 495, 500
Коутс (Coats, A. W.) 502
Коэн, Бернард (Cohen, Bernard) 494
КПСС 326
Краус, Кристиан (Kraus, Christian) 10
Креатология 349‑51
Кредитоспособность 251‑2
Крейг, Джон (Craig, John) 116, 117, 118,
122, 130, 132, 133, 154, 485, 486
Кризис 1847 г. 264
Кризис 1857 г. 265
Кризисы, теории 428
Кристиернин, Пер Никлас (Christi‑
ernin, Pehr Niclas) 219‑20, 489
Крокет, Дэви (Crockett, Davy) 216
Кромвель, Оливер (Cromwell, Oliver)
300
Кроче, Бенедетто (Croce, Benedetto)
417, 473
Крюков, В. М. 326
Купер, Томас (Cooper, Thomas) 466
Указатель
Курно, Огюстен (Cournot, Augustin)
480
Курсель‑Сенель, Жан (Courcelle‑Se‑
neuil, Jean Gustave) 267, 268, 463
Кэрнс, Джон (Cairnes, John Elliott)
289‑93, 295, 463, 493, 494
Кэррол, Чарльз (Carroll, Charles Holt)
470, 475, 504, 505
Кюне, Г. (Kuehne, G.) 388
Лалор, Ж. (Lalor, J.) 443
Ламартин, Альфонс (Lamartine, Al‑
phonse Marie Louis) 447
Ланаузе (LaNauze, J. A.) 474, 504
Ларком, Томас (Larcom, Thomas) 126
Лассаль, Фердинанд (Lassalle, Ferdi‑
nand) 107, 343, 393, 434
Лассальянцы 332, 343
Латинская Америка 10, 227, 309
Латтрелл, Клифтон (Luttrell, Clif‑
ton B.) 480, 489
Лафит, Жак (Laffitte, Jacques) 387
Лашингтоны, семья (Lushington fami‑
ly) 189
Левассер, Эмиль (Levasseur, Emile) 443
Леви, Алистер (Levy, Alastair) 474
Леви, Леон (Levy, S. Leon) 485
Левогегельянцы 360‑64
Лейбовиц, Майкл (Lebowitz, Mi‑
chael A.) 501
Лейонхуфвуд, Аксель (Leijonhufvud,
Axel) 45
Лексис, Вильгельм (Lexis, Wilhelm)
434
Ленин В. И. 71, 74, 81, 96, 288, 303, 305,
320, 333, 335, 344, 361, 433
Ленинизм 306
Ленинцы 311, 320, 362, 418, 426, 435
Либер, Френсис (Lieber, Francis) 466
Либертарианский классовый анализ
75‑8
Либкнехт, Вильгельм (Liebknecht, Wil‑
helm) 374
Ливерпуль, граф. См. Дженкинсон,
Рорберт Бэнкс
Ливерпульская ассоциация за рефор‑
му денежного обращения (Liverpool
Currency Reform Association) 263
Ливия 335
Лига отверженных 308, 309
Лига против хлебных законов 77, 111,
281, 286, 447, 448, 452
Лиджио, Леонард (Liggio, Leonard P.)
44, 480, 494, 499
Линк, Альберт (Link, Albert) 481
Линк, Роберт (Link, Robert G.) 490
Лист, Франц (Liszt, Franz) 388
Ллойд, Уильям (Lloyd, William Forster)
127‑30, 154, 485, 486
Ллойд, Чарльз (Lloyd, Charles) 127‑8,
209
Лодердейль, лорд. См. Мейтленд,
Джеймс
Лойд, Сэмюэл Джонс (лорд Оверс‑
тон) (Loyd, Samuel Jones (Lord Over‑
stone)) 241, 245, 250, 260, 264, 265, 270,
271, 272
Локк, Джон (Locke, John) 180, 220, 400,
402
Ломоро, Наоми (Lamoreaux, Naomi R.)
435
Лонг, Дуглас (Long, Douglas C.) 66, 67,
68, 482
Лонгфилд, Маунтифорт (Longfield, Sa‑
muel Mountifort) 110, 121‑4, 126, 127,
129, 133, 134, 135, 139‑40, 230, 285, 471,
485
– «Банковское дело и денежное обра‑
щение» («Banking and Currency»)
241
– «Лекции по политической экономии»
(«Lectures on Political Economy») 290
Лондондерри, маркиз. См. Стюарт,
Роберт
Лория, Акилле (Loria, Achille) 416, 434,
472
Лоуренс, Д. (Lawrence, D. H.) 358, 496
Лоусон, Джеймс (Lawson, James An‑
thony) 124‑7, 485
Лудлоу, Джон (Ludlow, John Malcolm)
282
Людовик XIV 427
Лютеранство 337, 349, 352
Мабли, Габриэль (Mably, Gabriel Bon‑
not de) 301‑4, 312
Мадзини, Джузепе (Mazzini, Giuseppe)
311
Мазлиш, Брюс (Mazlish, Bruce) 345, 497
Май, Людвиг (Mai, Ludwig H.) 479
587
Указатель
Маквикар, Джон (McVickar, John) 154
Макиавелли, Никколо (Machiavelli,
Niccolo) 279
Маккорд, Дэвид (McCord, Colonel Da‑
vid) 368, 466
Маккорд, Луиза (McCord, Louisa
Cheves) 466
Мак‑Куллох, Джон (McCulloch, John
Ramsay) 12, 44, 278, 284, 486
– денежная школа 229, 230, 241, 265,
269, 274
– и Джеймс Милль и рикардианская
система 73, 94, 99
– и упадок рикардианской системы
104, 105, 107, 110, 154
Маклеод, Генри (Macleod, Henry Dun‑
ning) 183, 461‑3, 468, 474, 503
Маклин, Дэвид (McLellan, David) 344,
497, 498
Макмуллен, Норма (McMullen, Nor‑
ma H.) 486
Малине, Жерар (Malynes, Gerard (или
de Malines)) 220
Малькольм, Чарльз (Malcolm, Char‑
les A.) 273
Мальтузианство 79‑80, 132
Мальтузианцы 83, 92, 94, 107, 108, 133,
134, 278, 392
Мальтус, Томас (Malthus, Thomas Ro‑
bert) 82, 97, 162, 230, 343, 412, 486, 494
– Доклад комитета о слитках и воз‑
обновленная размена на золото 195,
197, 199, 202, 206, 222
– и Дж. С. Милль и рикардианская
экономическая теория 280, 283, 294
– и Ж. ‑Б. Сэй 29‑32, 35‑7, 44
– упадок рикардианской системы
104‑6, 108, 109, 111, 144
– «Исследовании о природе и возра‑
стании ренты» («Inquiry into the Na‑
ture and Progress of Rent») 110
– «Опыт о влиянии низкой цены хле‑
ба на прибыль с капитала» («An Es‑
say on the Influence of a Low Price of
Corn on the Profits of Stock») 97
– «Опыт о народонаселении» («Essay
on Population») 34, 107, 132
– «Основы политической экономии»
(«Principles of Political Economy»)
33, 112
588
Мангейм, Карл (Mannheim, Karl) 380
Мандевиль, Бернар де (Mandeville,
Bernard de) 53
Манделл, Александр (Mundell, Alex‑
ander) 238, 271
«Манифест Коммунистической пар‑
тии» (Маркс и Энгельс) 306, 308, 310,
327, 383, 389, 412, 425
Манн, Чарльз (Munn, Charles W.) 273
Маннекен, Т. (Mannequin, Th.) 491
Манц, Джордж (Muntz, George Frede‑
rick) 247, 248, 263
Мао Цзедун 302, 344, 433
Марешаль, Сильвиан (Maréchal, Syl‑
vain) 305‑6
Маркс, Генрих (Marx, Heinrich) 337,
340
Маркс, Карл (Marx, Karl) 12, 153,
496‑500
– и Джеймс Милль и рикардианская
система 71, 75, 83, 87, 90, 91, 96
– и Дж. С. Милль и рикардинская эко‑
номическая теория 279, 292, 294
– и коммунизм 337‑41, 411, 414‑15,
417‑28, 430, 432‑8
– и революционное левогегельянст‑
во 360‑64
– как утопист 364‑6
– марксистская система: истори‑
ческий материализм и классовая
борьба 371‑2, 374‑8, 388‑9, 392‑5,
398, 401, 403‑4
– мессианский коммунизм 303, 310‑12
– отчуждение, Единство и диалектика
349, 354, 358, 368
– «18 брюмера Луи Бонапарта» 390
– «Гражданская война во Франции»
391
– «Капитал» 327, 336, 384, 409, 413,
415‑18, 422‑3, 429, 430, 431, 432, 457
– «Критика готской программы» 332
– «Наемный труд и капитал» 418
– «Немецкая идеология» 325
– «Несправедливости в отношении
труда и средства к их устранению»
(«Labour’s Wrongs and Labour’s
Remedy») 397
– «Нищета философии» 328, 373
– «Оуланем», трагедия 339‑40
– «Принципы коммунизма» 329
Указатель
– «Частная собственность и комму‑
низм» 321, 330
– «Экономические и философские ру‑
кописи 1844 г.» 321, 323
См. тж «Манифест Коммунисти‑
ческой партии»; Марксизм; Мар‑
ксисткая система; Марксистский;
Марксисты
Маркс, Франциска (Marx, Franziska)
341
Марксизм 306, 319, 322, 354, 365, 416,
426
Марксисткая система 371‑405
– доктрина идеологии 378‑80
– законы движения 428‑33
– исторический материализм 372‑6
– норма прибыли и прибавочная цен‑
ность 411‑17
– понятие класса 376‑8, 380‑85, 385‑91
– рикардианский социализм 394‑403
– Рикардо 392‑4
– стратегия 371‑2
– трудовая теория ценности 409‑11
– экономическая теория капитализма
и его гибель 409‑38
Марксистский 77, 78, 105, 259, 302, 311,
320, 321, 323, 336, 362, 415, 419, 421,
427, 494‑501
Марксисты 23, 81, 89, 107, 334, 337, 393,
416, 418, 422, 423, 425, 428‑30
Марсден, Джордж (Marsden,
George M.) 312
Мартелло, Тулио (Martello, Tulio) 449
Мартинисты 304
Марчи, Нейл де (Marchi, Professor
Neil B. de) 279, 294, 295, 493, 494
Маршалл, Альфред (Marshall, Alfred)
105
Масонское движения 304
Материализм исторический 372‑6
Махайски, Ян (Machajski, Jan Waclaw)
361, 367‑8, 378
Махлуп, Фриц (Machlup, Fritz) 487
Машет, Роберт (Mushet, Robert) 197‑8,
235, 236, 261, 271
Мейсон, Джон (Mason, John W.) 504
Мейтланд, Джеймс, 8‑й граф Лодер‑
дейл (Maitland, James, eighth Earl of
Lauderdale) 186
Менар, Клод (Menard, Claude) 480
Менгер, Карл (Menger, Carl) 37, 135,
471, 475
Менготти, Франческо (Mengotti,
Francesco) 9
Менкен, Г. (Mencken, H. L.) 153
Меринг, Франц (Mehring, Franz)
497
Меркантилизм 218, 354
Мессианский коммунизм 299‑313
– «заговор равных» 304‑8
– высшая стадия коммунизма и иско‑
ренение разделения труда 323‑35
– грубый коммунизм 321‑3
– Маркс и путь к коммунизму 337‑41
– милленаристский коммунизм 317‑
21
– появление 335‑7
– ранний коммунизм 299‑301
– расцвет 308‑12
– секуляризованный 301‑4
Мизес, Людвиг фон (Mises, Ludwig
von) 12, 14, 17, 44, 150, 177, 268, 274,
368, 459, 487, 494, 498‑501
– и Маркс и коммунизм 329, 335‑7,
342, 344, 423, 433‑7
– марксисткая система: исторический
материализм и классовая борьба
373‑4, 379, 380, 392, 403, 404
Мик, Рональд (Meek, Ronald L.) 105,
107, 154, 436, 484
Микстер, Чарльз (Mixter, Charles
Whitney) 146
Милгейт, Мюррей (Milgate, Murray)
474
Миллевцы 75, 77, 78, 98, 151, 285, 288‑
91, 293‑4, 383, 433, 441, 461, 463, 483
Милленаризм 341, 415
Милленаристский коммунизм 317‑21
Миллер, Гарри (Miller, Harry E.) 505
Миллс, Р. (Mills, R. H.) 274
Милль, Джеймс (Mill, James) 11, 33, 44,
471, 480, 482‑3
– и Бентам 50, 54, 56, 66
– денежная школа 230, 255, 273
– Доклад комитета о слитках и воз‑
обновленная размена на золото 206,
207, 211, 222
– и ленинизм 71‑5
– и либертарианский классовый ана‑
лиз 75‑8
589
Указатель
– марксистская система: истори‑
ческий материализм и классовая
борьба 381, 385, 386, 394, 395, 400
– рикардианская система 78‑81, 81‑3,
91, 92, 98, 99
– рикардианская экономическая тео‑
рия 277‑9, 286, 287
– упадок рикардианской системы
103‑5, 107, 115, 120, 154‑5
– «В защиту коммерции» («Commerce
Defended») 27, 78, 96
– «Замечания о последствиях хлеб‑
ных законов» «Observations» 97
– «История Индии» («History of In‑
dia») 71, 73, 92
– «Колонии» («Colonies») 98
– «Нецелесообразность выплаты пре‑
мий за экспорт зерна» (Impolicy…
Exportation of Grain») 79
– «Основы политической экономии»
(«Elements of Political Economy») 98,
105, 137
– «Тюрьмы и тюремная дисципли‑
на» («Prisons and Prison Discipline»)
67
Милль, Джон Стюарт (Mill, John Stu‑
art) 45, 49, 67, 148‑53, 344, 388, 395,
432, 482, 483, 485, 487, 490, 491‑4
– денежная школа 230, 252, 263, 273
– и Бастиа и французская школа lais‑
sez faire 441, 462, 463, 472
– и восстановление позиций рикар‑
дианской экономической теории 72,
75, 77, 78, 277‑95
‑ Кэрнс и открытие месторождений
золота 291‑3
‑ влияние и значение 277‑9
‑ империализм 285‑8
‑ теории ценности и распределения
282‑5
– «Бумажные деньги и расстройство
торговли» («Paper Currency and
Commercial Distress») 251
– «О свободе» («On Liberty») 115
– «Опыты о некоторых нерешенных
вопросах политической экономии»
(Essays on Some Unsettled Questions
in Political Economy») 150‑51
– «Основы политической экономии»
(«Principles of Political Economy»)
590
146, 260, 262, 265, 274, 278, 279‑82,
284, 288, 289, 293
– «Проблема денежного обращения»
(«The Currency Question») 251
– «Система логики» («A System of
Logic») 279, 283
Милль, Дэвид (Mill, David) 152
Мильтон, Джон (Milton, John) 358, 359,
367
Минтс, Ллойд (Mints, Lloyd W.) 274,
487, 489, 504
Мирабо, граф де (Mirabeau, Comte de)
52
Михельс, Роберт (Michels, Robert) 334,
361
Мичем, Стэндиш (Meacham, Standish)
190, 488
Младогегльянцы 360, 361, 388, 389
Модесте, Виктор (Modeste, Victor)
268‑9, 274, 490, 491
Молинари, Густав де (Molinari, Gus‑
tave de) 281, 444, 453‑5, 456, 457, 459,
473, 502
– последователи. См. Парето,
Вильфредо
Молл, Джозеф (Moll, Joseph) 309
Молнар, Томас (Molnar, Thomas) 342,
364‑6, 368, 495
Монтескье, Шарль (Montesquieu,
Charles de Secondat) 5
Моральные принципы 61
Моральные стимулы 302
Морелли, Джованни (Morelly, Giovan‑
ni) 301‑4
Морис, Джон (Maurice, John Frederick
Denison) 294
Моррис, Роберт (Morris, Robert) 223
Моска, Гаэтано (Mosca, Gaetano)
334
Мосс, Лоуренс (Moss, Laurence S.)
123, 154, 155, 486
Мундт, Т. (Mundt, T.) 388
Мэдисон, Джеймс, епископ (Madison,
Bishop James) 8
Мэдисон, Джеймс (Madison, James) 9,
212
Мюллер, Айрис (Mueller, Iris Wessel)
492
Мюнцер, Томас (Muntzer, Thomas)
301
Указатель
Найт, Фрэнк (Knight, Frank H.) 94, 99,
483
Налогообложение 40‑43, 92, 126
Наполеон, Луи (Napoleon, Louis) 4, 5,
7, 9, 43, 96, 159, 193, 200, 204, 307, 354,
355, 356, 367, 385, 473, 480
Наполеоновские войны 35, 106, 111,
160, 163, 212
Нацизм 319
Национальная лига против закона
о золотом стандарте (National
Anti‑Gold Law League) 263
Национальный банк Австрии 269
Недопотребление 428‑30
Неизменная мера ценности 90‑91,
114
Неконкурирующих групп теория 290
Некорвертируемых/неразменных бу‑
мажных денег теория 181‑2
Немонетарная теория переинвестиро‑
вания 261, 432
Немонетарные теории экономического
цикла 261, 433
Неогегельянцы 324
Неоньютонианцы 67
Неприкасаемые 381
Непроизводительные классы 386
Непропорциональность 431‑3
Нидерланды 216
Николай I 11
Нилан, Г. (Nilan, H. A.) 271
Нит, Чарльз (Neate, Charles) 274
Новалис, Фридрих (Novalis, Friedrich
von Hardenberg) 359, 496
Новые левые 309
Новый курс (в США) 27
Новый социалистический человек 302,
303, 319
Нозик, Роберт (Nozick, Robert) 335
Нок, Альберт (Nock, Albert Jay) 390,
459
Норман, Джордж Уорди (Norman,
George Warde) 241, 245, 249, 260, 270,
271, 272
Нормандские острова 311
Норманское завоевание 299
Норт, Гэри (North, Gary) 345, 435,
497‑8, 501
Ньюмарч, Уильям (Newmarch, Wil‑
liam) 272, 289, 291, 292
Ньюмен, Питер (Newman, Peter) 504
Ньютон, Исаак (Newton, Isaac). См.
Неоньютонианцы
О’Брайан, Денис (O’Brien, Denis P.) 154,
482, 486
О’Коннор, Майкл (O’Connor, Mi‑
chael J. L.) 480
Обмен 446, 468
– меновая ценость 19, 117
– обменные курсы валют (вексельные
курсы) 165, 220
Обнищание, относительное 427, 428
Образовательное общество для немец‑
ких трудящихся 309, 310
Общество Адама Смита 449, 456
Общество апостолов 288
Общество политической экономии (So‑
ciete d’Economie Politique) 266
Общество политической экономии 266,
441, 442
Оверстон, барон. См. Лойд, Сэмюэл
Джонс
Ограничение конвертируемости, за‑
кон о 185, 198, 227
Олигархия 334, 361
Олтроп, виконт (Althorp, Viscount) 237
Оппенгеймер, Франц (Oppenheimer,
Franz) 390, 459
Оруэлл, Джордж (Orwell, George) 307
Ост‑Индская компания 34, 65, 104, 168,
188, 278‑9, 284
– Дж. С. Милль и рикардинская тео‑
рия 71, 72, 75, 92
– и рикардианство 286, 287
Отчуждение 425‑6
Отчуждение, единство и диалектика
349‑68
– креатология 349‑51
– Гегель 351‑3
‑ и политика 353‑7
‑ и романтизм 357‑60
– Маркс
‑ и революционное левогегельянст‑
во 360‑4
‑ как утопист 364‑6
Оуэн, Роберт (Owen, Robert) 281, 308,
328
– последователи 281, 308, 309, 310,
313
591
Указатель
Павел I 304
Паке, Майкл (Packe, Michael St John)
492
Палмер, Джон Хорсли (Palmer, John
Horsley) 233, 239, 240‑41, 242, 271
Палмера правило 239, 242, 246
Палый, Мельхиор (Palyi, Melchior) 480
Пальме, Йохан (Palme, Johan Henrik)
450
Пальмерстон, Генри Джон Темпл, тре‑
тий виконт (Palmerston, Henry John
Temple, Third Viscount) 248, 274
Паника 1818 г. 215
Паника 1819 г. 130, 214
Паники и кризисы:
– паника 1818 г. 215
– паника 1819 г. 130, 214
– кризис 1825 г. 227‑30, 233
– закон 1826 г. 236
– нереализованные планы 1833 г. 237
– кризис 1837 г. и полемика по пово‑
ду предложений денежной школы
238‑41
– кризис 1839 г. и полемика по пово‑
ду предложений денежной школы
242‑6
Паноптикум 62‑7
Пантелиони, Маффео (Pantaleoni,
Maffeo) 449, 456
Паппе, Г. (Pappe, H. O.) 492
Парето, Вильфредо (Pareto, Vilfredo
Federico Damaso) 151, 455‑9, 471, 473,
474, 503
Парето, Маршес (Pareto, Marchese
Raffaelle) 455
Парижская коммуна 391
Паритет покупательной способности,
теория валютных (обменных) курсов
теория, основанная на 165
Паркер, Джон (Parker, John Williams)
282
Паркс, Джозеф (Parkes, Joseph) 74
Парнелл, Генри (Parnell, Henry
Brooke, the first Baron Congleton)
185, 186, 198, 236, 237, 238, 242, 261,
271
Парнелл, Джон (Parnell, John) 185
Партидс (Patrides, C.) 495
Пасси, Фредерик (Passy, Frederic) 455,
473
592
Пейдж, Ричард (псевдоним — Дэниел
Хардкасл) (Page, Richard (writing as
Daniel Hardcastle)) 233, 248
Пейн, Роберт (Payne, Robert) 345, 497
Пеннигтон, Джеймс (Pennington,
James) 230‑33, 240, 241, 265, 272, 490
Первый банк Соединенных Штатов
212
Переинвестирования теория, немоне‑
тарная 261, 432
Переходные требования 77
Перлман, Моррис (Perlman, Morris)
273, 483
Перри, Артур (Perry, Arthur Latham)
466‑71, 475, 504
Персиваль, Спенсер (Perceval, Spen‑
cer) 198, 199, 200, 202, 222
Пестель, П. И. 11
Петтмен, Уильям (Pettman, Wil‑
liam R. A.) 154
Пик, Чарльз (Peake, Charles F.) 193,
195, 196, 221, 222, 488
Пиль, Роберт, отец сэра Роберта Пиля
(Peel, Robert) 207, 208
Пиль, Роберт (Peel, Robert) 127, 207‑9,
223, 229, 238, 246‑50, 253‑5, 272, 274,
451, 489‑90. См. тж Пиля закон
Пиля закон 207, 232, 245, 248‑56,
258‑60, 263‑6, 433, 441
Пиночет, Аугусто (Pinochet Ugarte,
Augusto) 336
Пирс, Джон (Pearse, John) 201
Питт, Уильям (Pitt, William) 50, 51,
161‑8, 172, 201, 207, 222, 223, 270
Пич, Терри (Peach, Terry) 484
Пламенац, Джон (Plamenatz, John) 59,
67, 375‑6, 403, 481, 498
Плант, Реймонд (Plant, Raymond) 355,
367, 498
Платон 356
Плау, Патрик (Plough, Patrick) 154
Плейс, Френсис (Place, Francis) 115,
400
Плеханов, Г. В. 403
Плотин 349, 350, 351, 364, 496
Плутология 463‑5
Пол Пот 333, 433
Пол, Эллен (Paul, Ellen Frankel) 481,
483, 492
Полезность 18‑25
Указатель
– анализ 135
– теория 20, 118‑27, 129, 137
‑ в Англии 127‑30
‑ субъективная 113‑18, 130, 463
‑ в США 130‑32
‑ ценности 106, 135
См. тж Предельной производитель‑
ности теория
Политическая экономия 13‑19, 28, 82,
229, 432
– и Бастиа и французская школа lais‑
sez faire 446, 448, 460, 466, 468
– упадок рикардианской системы 119,
120, 150, 151
Полк, Джеймс (Polk, James K.) 213, 233,
235
Поппер, Карл (Popper, Karl R.) 356‑7,
365, 367, 498
Популизм правый 77
Потребности 21
Потребности искусственные 21
Поул, Питер (Pole, Peter) 171, 227
Правящий класс 376‑7, 382, 383, 386,
457
Прайм, Джордж (Pryme, George) 105
Прайс, Бонами (Price, Bonamy) 292
Праксеология 12‑18, 79, 148‑53
Предельная полезность 117, 128, 130
Предельной полезности теория 123,
129, 290, 449
Предельной производительности тео‑
рия 89, 134, 135, 141
– образование цен на факторы произ‑
водства 124, 129, 135, 140
Предложения и спроса теория 180
Предпринимательство 25‑7, 464
Прибыль 86, 88, 132‑7
– норма 411‑17, 430‑31
– или процента теория 138
– теория 25, 107, 138, 283, 294
Принс‑Смит, Джон (Prince Smith,
John) 450‑52, 460, 472, 503
Пристли, Джозеф (Priestley, Joseph)
62
Прогрессивная партия 451
Производительность
– анализ 135
– теория 83, 133, 135
‑ доходов факторов производства
133‑4
‑ образования цен на факторы про‑
изводства 20
‑ и прибыль и процент 139
‑ заработной платы 133
См. тж Предельная полезность;
Предельной полезности теория
Производительные классы 386
Производственные отношения 375‑6
Производство 18‑25, 375‑6, 465
Промышленная революция 4, 205, 458
Протекционизм 446, 449, 450
Протестантизм 299, 312, 318
Протоавтрийцы 21, 462, 465
Протогэлбрейтианец 21
Протокейнсианец 53, 106, 217, 247, 291,
445
Профессиональные революционеры
306
Процента теория 137‑48
Процесса теология 350
Процессный анализ 292
Прудон, Пьер‑Жозеф (Proudhon,
Pierre‑Joseph) 322, 403
Пруссия 355, 356‑7, 450, 451, 452, 471
Пузырь Компании бассейна Миссиси‑
пи 160
Пузырь Компании Южных морей 160,
197
Пулер, Ричард (Puller, Richard) 405
Пуританизм 300
Пятая монархия, сторонники 299, 312
Раббено, Уго (Rabbeno, Ugo) 502
Рабочий класс 382, 422‑8
Рагет, Конди (Raguet, Condy) 214, 215,
224, 232, 235
Раддац, Фриц (Raddatz, Fritz J.) 341,
345, 497
Разбитого окна заблуждение 445
Разделение труда 23, 140, 332, 349, 354
– искоренение 323‑35
Райвс, Уильям (Rives, William Cabell)
8, 212
Райко, Ральф (Raico, Ralph) 389‑91,
404, 472, 473, 499, 503
Райс, Томас (Rice, Thomas Spring) 245
Райт, Томас (Wright, Thomas B.) 247
Рамсей, Джон (Ramsay, George) 136‑7,
141, 485
Рантеры 299, 300‑301
593
Указатель
Распределение (доходов) 18‑25, 82,
282‑5
– теория 20, 107, 122
Распределение макродоходов 81‑8
Рассел, Дин (Russell, Dean) 472, 501
Рау, Карл (Rau, Karl Heinrich) 460‑61,
474, 503
Раунер, Роберт (Rauner, Robert M.)
154, 485
Рашид, Салим (Rashid, Salim) 154, 208,
223, 485, 489
Реальные потребности 21
Революция 1848 г. 452
Рейд, Томас (Reid, Thomas) 51‑2
Ректенвальд (Recktenwald, H. C.) 503
Рёмер, Джон (Roemer, John) 501
Рента 84‑5, 86, 88, 89, 91
– земельная 135
– резервирование спроса 465
– теория 83, 85, 91, 107, 108‑11, 278, 401
Реставрация 385, 386, 441
Реформация 299, 300, 312, 318, 319
Ривадавия, Бернардино (Rivadavia,
Berardino) 10, 44
Ривьер, Мерсье де ла (Rivière, Mersi‑
er de la) 302
Рикардианство 199, 251, 273, 310, 328,
343, 482, 500
– система 18, 73, 78‑81, 483‑5
‑ распределение макродоходов 81‑8
‑ и Джеймс Милль 78‑81
‑ теория ценности 88‑94
‑ упадок системы 103‑55
– Бейли и субъективисткая теория
ценности 113‑18
‑ Кендалл и теория полезности
в Америке 130‑32
‑ У. Ллойд и теория полезности
в Англии 127‑30
‑ Дж. С. Милль 148‑53
‑ праксеология 148‑53
‑ Рэй и австрийская теория капитала
и процента 141‑8
‑ Сениор 148‑53
‑ теория капитала и процента 137‑41
‑ теория ренты 108‑11
‑ Перронет Томпсон 111‑12
‑ заработная плата и прибыль 132‑7
‑ связи Уотли и теория полезности
118‑27
594
– денежная школа 241, 243, 250, 263
– и Бастиа и французская школа lais‑
sez faire 448, 449, 471
– Маркс и коммунизм 411, 414, 428,
432
– марксистская система: истори‑
ческий материализм и классовая
борьба 384, 392, 401, 404
– распределение 87
– рикандианский грех 79, 88, 132
– социализм 394‑403
– Сэй 12, 22, 23, 27, 44
– экономическая теория 105‑8. См.
тж подрубрики в Милль, Джон
Стюарт
См. тж антирикардианцы
Рикардо, Давид (Ricardo, David) 54, 56,
343, 401, 479‑85, 488, 493, 494
– денежная школа 229, 239, 241, 246
– дискуссия о слитках 169, 183, 189,
190
– Доклад комитета о слитках и воз‑
обновленная размена на золото
193‑200, 202, 206, 209, 211, 221‑3
– и Бастиа и французская школа lais‑
sez faire 446, 462, 472
– и Дж. С. Милль и рикардианская
экономическая теория 278, 280,
282‑5, 293, 294
– и Джеймс Милль и рикардианская
система 75, 78‑80, 93
– и Маркс и коммунизм 409, 411, 413,
417‑18, 428, 430
– марксистская система 392‑4
– План учреждения национального
банка 234
– популярность 103‑5
– Сэй 12, 18, 21, 30, 33, 34, 38, 39
– «Высокая цена слитков — дока‑
зательство обесценения банкнот»
(«The High Price of Bullion, a Proof
of the Depreciation of Banknotes»)
193, 194, 197
– «Начала политической экономии
и налогообложения» («Principles of
Political Economy and Taxation»)
19, 42, 71‑2, 81, 95‑6, 97, 98, 103, 105,
207
– «Ответ на практические замеча‑
ния г‑на Бозанкета» («Reply to
Указатель
Mr. Bosanquet’s Practical Observa‑
tions») 197
– «Предложения в пользу экономно‑
го и устойчивого денежного обраще‑
ния» («Proposals for an Economical
and Secure Currency») 234
– «Предложения в пользу экономно‑
го и устойчивого денежного обраще‑
ния» («Proposals for an Economical
and Secure Currency») 207
– «Цена золота» («Price of Gold») 193
См. тж Рикардианство
Рикардо, Самсон (Ricardo, Samson) 241
Ринтул, С. (Rintoul, S.) 74
Рисмен, Дэвид (Reisman, David A.) 488
Рист, Шарль (Rist, Charles) 474, 487,
503
Роббинс, Лайонелл (Robbins, Lionel)
230, 270, 271, 272, 485, 486, 490
Робертс, Пол (Roberts, Paul Craig) 344,
366, 501
Робинсон, У. (Robinson, W. R.) 257
Родбертус‑Ягецов, Карл‑Иоганн (Rod‑
bertus, Johann Karl) 328‑9, 343, 437
Родриг, Олинд (Rodrigues, Olinde) 387,
388
Розенкрейцеры 304
Романо, Ричард (Romano, Richard M.)
486
Романтизма эпоха 357‑60
Ромили, Сэмюэл (Romilly, Samuel) 50
Рор, Дональд (Rohr, Donald G.) 472,
474, 503
Россия 11, 51, 66, 171, 221, 326, 331, 342,
343, 344
Ротбард, Мюррей (Rothbard, Mur‑
ray N.) 68, 154, 273, 344, 473, 474, 480,
481, 482, 485, 487, 489, 494, 497, 503,
504
Роубек, Джон (Roebuck, John Arthur)
74‑5
Роуз, Джордж (Rose, George) 200
Роше, Джордж (Roche, George
Charles III) 502
Руге, Арнольд (Ruge, Arnold) 312
Руйер, Раймонд (Ruyer, Raymond) 499
Рунеберг, Эдвард (Runeberg, Edward)
218
Руссо, Жан‑Жак (Rousseau, Jean
Jacques) 303
Рынков закон 27‑32
Рыцари труда 399
Рэвенстоун, Пирси (псевдоним) (Ra‑
venstone, Piercy) 400, 405
– последователи 401
Рэй, Джон (Rae, John) 141‑8, 464, 486,
487
– «Некоторые новые принципы
по предмету политической эконо‑
мии» («Principles on the Subject of
Political Economy») 141, 142, 144,
145
Рэй, Элиза (Rae, Eliza) 147
Рэймонд, Дэниэл (Raymond, Daniel)
215, 216
Рэндольф, Томас (Randolph, Thomas)
212‑13
Салерно, Джозеф (Salerno, Joseph T.)
165, 167, 169‑70, 175‑6, 190, 195, 222,
472, 474, 488, 501, 503, 504
Салливан, Эйлин (Sullivan, Eileen P.)
493
Самнер, Уильям (Sumner, William
Graham) 471
Самуэльсон, Джон (Samuelson, Paul)
435
Санд, Жорж (Sand, George) 388
Саути, Роберт (Southey, Robert) 106
Сбережений и капитала теория 285
Сбережения вынужденные 177
Свободная торговля 103, 245
Селигмен, Эдвин (Seligman, Ed‑
win R. A.) 128, 154, 485
Сениор, Нассау (Senior, Nassau Wil‑
liam) 180, 183, 230, 463, 471, 485, 486,
487
– и Дж. С. Милль и рикардианская
экономическая теория 280, 283, 290,
292, 294
– Семилетняя война 218
– упадок рикардианской системы
104‑5, 107‑10, 118‑27, 133, 135, 139,
141, 145‑6, 148‑53, 155
– «Две лекции о народонаселении»
(«Two Lectures on Population»)
107‑8
– «Лекции по политической эконо‑
мии» («Lectures on Political Econo‑
my») 129, 149
595
Указатель
– «Набросок науки политической эко‑
номии» («Outline of the Science of
Political Economy») 118, 138
Сен‑Клэр, Освальд (St Clair, Oswald)
20, 44, 99, 153, 481, 483
Сен‑Мартен, Луи (Saint‑Martin, Lou‑
is Claude de) 304, 312. См. тж
Мартинисты
Сен‑Симон, Анри (Saint‑Simon, Com‑
te de, Claude Henri de Rouvroy) 387,
499
Сенсимонистский 387, 388, 389, 404,
442, 499, 500
Сенсимонисты 308, 313
Сехрест, Ларри (Sechrest, Larry J.)
273
Сильберлинг, Норман (Silberling, Nor‑
man J.) 161, 190
Синклер, Джон (Sinclair, John) 201‑2,
235
Сисмонди, Жан Шарль Леонар Симон
де (Sismondi, Jean Charles Leonard
Simonde de) 31, 32, 33‑4, 44
Сицилия 10
Скиннер, Б. (Skinner, B. F.) 66
Скорость обращения (денег) 176
Скот, Вальтер (Scott, Walter) 223, 229
Скоузен, Марк (Skousen, Mark) 223,
489, 504
Скроуп, Джордж (Scrope, George Pou‑
lett) 106, 138, 236, 271
Слимен, Уильям (Sleeman, William
Henry) 154
Смит, Адам (Smith, Adam) 51‑6, 284‑5,
367, 393, 395, 481, 483, 484, 488‑90
– и Бастиа и французская школа lais‑
sez faire 446, 460, 462, 475
– денежная школа 228, 244, 270
– и Джеймс Милль и рикардианская
система 72, 79, 82, 86, 88, 90, 92, 94,
96
– дискуссия о слитках 163, 165‑6, 173,
177, 180, 183, 190
– Доклад комитета о слитках и воз‑
обновленная размена на золото 212,
216, 218
– и Маркс и коммунизм 409, 411, 413,
417‑18, 430
– и предприниматель 25, 26
– и Сэй 5, 18, 19, 21‑4, 33‑4, 39
596
– смитианство 11, 129
– упадок рикардианской системы
111‑12, 120, 129, 133, 135, 140, 144‑5,
151‑2
– «Богатство народов» («Wealth of Na‑
tions») 3, 4, 8, 9, 11‑12, 14, 50, 81, 128,
143, 164, 193, 241, 279
– «Теория нравственных чувств»
(«Theory of Moral Sentiments») 4
См. тж Общество Адама Смита;
Смитианцы
Смит, Вера (Smith, Vera C.) 224, 267,
270, 274, 490
Смит, Дж. (Smith, J. G.) 295, 485, 493
Смит, Джон (Smith, John Benjamin)
245‑6, 272
Смитианцы 51, 221, 262, 480
– Джеймс Милль и рикардианская
система 81, 82, 97
– дискуссия о слитках 166, 169, 178, 181
– и Бастиа и французская школа lais‑
sez faire 445, 460, 468, 470
– марксистская система: истори‑
ческий материализм и классовая
борьба 393, 401, 402
– упадок рикардианской системы 117,
130, 154
См. тж подрубрики в Сэй,
Жан‑Батист
Сознание ложное 78
Сойерс, Дэвид (Sawers, David) 435
Соуэл, Томас (Sowell, Thomas) 45, 416,
435, 436, 437, 497
Социализм 281
– идейное течение 494‑501
– рикардианский 394‑403
– во Франции 332
Союз справедливых 309, 310
Спенс, Уильям (Spence, William) 96
Спенсер, Герберт (Spencer, Herbert) 60,
67, 281, 390, 402, 457, 458, 474, 500
Спенсер, Джон Чарльз, виконт Олторп
(Spencer, John Charles, Viscount Alt‑
horp) 271
Спунер, Ричард (Spooner, Richard) 247,
248, 264
Сравнительного примущества закон
72, 94‑8
Сраффа, Пьеро (Sraffa, Piero) 479, 482,
483, 484
Указатель
Средств к существованию теория 107,
133
Стагнации тезис 427
Сталин, И. В. 326, 333, 433
Сталинисты 320, 433
Старк, Вернер (Stark, Werner) 67, 482
Статистика 13, 14
Стенли, Э. (позже лорд Дерби)
(Stanley, E. H. (later Lord Derby)) 288
Стерн, Дж. (Stern, J. P.) 320, 341
Стивен, Джеймс (Stephen, James
Fitzjames) 288
Стивен, Лесли (Stephen, Leslie) 288,
292
Стивенсон, Мэттью (Stephenson, Mat‑
thew A.) 366, 501
Стикни, У. (Stickney, W.) 487
Стил, Дэвид (Steele, David Ramsay)
435, 497
Стилермен, Ричард (Stillerman, Rich‑
ard) 435
Стирлинг, Хатчинсон (Stirling,
J. Hutchinson) 357
Стокгольмское экономическое об‑
щество 450
Стурджес, Р. (Sturges, R. P.) 494
Стюарт, Джеймс (Steuart, James) 21,
354, 367, 498
Стюарт, Дугальд (Stewart, Dugald 11,
13, 73, 178
Стюарт, Роберт, виконт Каслри и мар‑
киз Лондондерри (Stewart, Robert,
Viscount Castlereagh, Marquis of Lon‑
donderry) 200
Субъективистская теория полезности
113‑18, 130, 463
Субъективистская теория ценности 18,
122, 128
Суизи, Пол (Sweezy, Paul M.) 415, 435
Схоласты 292, 410
США 9, 11, 35, 52, 130, 200, 212, 216, 234
– банковская школа 265, 268, 269
– банковское дело с частичным резер‑
вированием 210‑16
– Второй банк Соединенных штатов
212, 213
– Гражданская война 11
– денежная школа 232, 233, 245, 248,
256, 268, 269
– капитал 420, 421, 427
– коммунизм 310
– милленаристский коммунизм 318
– открытие месторождений золота
291, 292
– понятие классов 389, 391
– теория полезности 130‑32
– laissez faire 457, 466‑71
Сэй, Жан‑Батист (Say, Jean‑Baptiste)
53, 206, 212, 234, 479‑81, 495
– и Бастиа и французская школа lais‑
sez faire 441‑3, 446, 448, 455, 471
– и Дж. С. Милль и рикардианская
экономическая теория 266, 280, 281,
283, 285
– и Джеймс Милль и рикардианская
система 75, 78, 80‑82, 86, 89, 90, 93
– марксистская система: истори‑
ческий материализм и классовая
борьба 385, 386, 392
– упадок рикардианской системы 118,
124, 129, 133, 135, 144, 148
– Франция и смитианскоей завоева‑
ние 3‑45
‑ и Дестют де Траси 4‑8
‑ предприниматель 25‑7
‑ и Джефферсон 7‑8
‑ закон рынков 27‑32
‑ праксеология 12‑18
‑ государство и налогообложение
40‑43
‑ теория денег 37‑40
‑ полезность, производство и рас‑
пределение 18‑25
– «Катехизис политической эконо‑
мии» («Catéchism d’Economie poli‑
tique») 8
– «Письма Мальтусу» («Letters to
Malthus») 29, 31, 35
– «Полный курс политической эко‑
номии» («Cours complet d’économie
politique») 8
– «Трактат по политической эконо‑
мии» («Treatise on Political Econo‑
my») 3, 4, 67, 8‑12, 13, 33, 39, 113, 117,
466
См. тж Сэя закон
Сэй, Леон (внук) (Say, Jean‑Baptiste
Leon (grandson)) 443, 444
Сэй, Орас‑Эмиль (Say, Horace‑Emile)
443
597
Указатель
Сэйерс, Р. (Sayers, R. S.) 488, 490
Сэндин, Эрнс (Sandeen, Ernest R.) 341
Сэя закон 33‑7, 52, 54, 72, 78, 79, 92, 96,
105, 106, 107, 138, 263, 287‑8, 294, 295,
428
Сю, Эжен (Sue, Eugene) 388
Тайная директория общественного
спасения. См. Заговор равных
Такер, Роберт (Tucker, Robert C.) 43,
322‑4, 330, 336, 342‑4, 352‑3, 366‑8,
404, 434, 435, 437, 496‑8
Тейлор, Джон (Taylor, John) 212,213
Тейлор, Харриет (Taylor, Harriet) 492
Тейлхак, Эрнест (Teilhac, Ernest) 44,
479
Телькампф, Иоганн (Tellkampf, Jo‑
hann Louis) 269, 270, 490
Теория дедуктивная 460
Теория истории 83, 85, 88
Технологическая безработица 424—5
Технологический детерминизм 373‑4
Тимберлейк, Ричард (Timberlake,
Richard H. Jr.) 484
Тирни, Джордж (Tierney, George) 208,
209
Токвиль, Алексис де (Tocqueville,
Alexis de) 390, 404
Томас, Уильям (Thomas, William)
49‑50, 67, 73, 98, 481, 483
Томпсон, Джордж. См. Скроуп
Томпсон, Перронет (Thompson, Colo‑
nel Thomas Perronet) 107‑12, 230, 263,
397, 398, 452, 486
– последователи 396
Томпсон, Уильям (Thompson, William)
394‑5, 500
Торнтон, Генри (Thornton, Henry) 179,
181, 183‑5, 187‑8, 190, 193‑6, 198, 202,
221, 227, 488
– и антибуллионисты 169‑78
– последователи 222
– «Бумажный кредит» («Paper Cre‑
dit») 172‑3, 176, 177, 178
Торнтон, Уильям (Thornton, William
Thomas) 284
Торо, Генри (Thoreau, Henry David)
43
Торренс, Роберт (Torrens, Colonel
Robert) 99, 104, 106, 111, 118, 155, 239,
598
243‑4 250, 254, 259‑60, 264‑6, 270‑72,
274, 284, 291, 295, 486, 490
– «Бюджет» («The Budget») 115
– «Опровержение экономистов»
(«Economists Refuted») 96
– «Опыт о внешней торговле зерном»
(«Essay on the External Corn Trade»)
97, 98, 109, 110, 115
– «Письмо лорду Мельбурну» («Letter
to Lord Melbourne») 240‑41
Трайб, Кейт (Tribe, Keith) 474, 503
Трентовски, Б. (Trentowski, B. F.) 361,
367
Третьего мира страны 287, 371, 426,
427
Троцкий, Леон (Trotsky, Leon) 333
Троцкисты 372
Труд 88, 89, 90
– затраты труда 19, 84
– количество 113‑14, 392
– определение 402
– проекты денег на основе 310
– теория издержек 117
– теория издержек, определяемых
количеством труда 87
Труд, количество 113‑14, 392
Труд, производительный и непроизво‑
дительный 107, 133, 395, 445
Тувесон, Эрнест (Tuveson, Ernest L.)
317‑18, 337, 341, 344, 495
Туган‑Барановский, М. И. 432, 437, 501
Туитт, Уильям (Thweatt, William O.)
96, 98, 154, 482
Тук, Томас (Tooke, Thomas) 104, 231,
244‑5, 250, 254, 255, 257, 263, 272, 274,
291, 432, 438, 490
– последователи 262
– «История цен» («History of Prices»)
243, 244, 289
Тьер, Огюстен (Thierry, Augustin) 76,
386, 499
Тэлмен, Дж. (Talmon, J. L.) 313, 495, 500
Тюнен, Генрих фон (Thünen,
Heinrich von) 129
Тюрго, Жак (Turgot, Anne Robert Jac‑
ques, baron de L’Aulne) 51, 53, 54, 79,
93, 111, 134, 164, 284, 285, 392, 432
– и Бастиа и французская школа lais‑
sez faire 455, 464, 471
– и Сэй 3, 4, 8, 22, 23, 25, 26, 31, 32
Указатель
У, Чи‑Юань (Wu, Chi‑Yuen) 487
Уайт, Лоуренс (White, Lawrence H.)
252, 253, 255, 271, 272, 273, 490‑91
Уалд, Джон (Wild, John) 59‑60, 67
Убывающая отдача 85, 464
Убывающая предельная полезность
128, 130
Уейнберг, Марк (Weinburg, Mark) 480,
481
Уикстид, Филип (Wicksteed, Philip) 465
Уилберфорс, Уильям (Wilberforce III,
William) 171, 172
Уилли, Роберт (Wyllie, Robert Crich‑
ton) 147
Уиллис, Уильям (Willis, William) 75
Уилсон, майор Л. (Wilson, Major L.)
270
Уильямс, Томас (Williams, Thomas) 223
Уинстенли, Джерард (Winstanley, Ger‑
rard) 299‑300
Уитли, Джон (Wheatley, John) 169,
186‑9, 193, 195, 196, 197, 488
Уитмор, Джон (Whitmore, John) 201
Уолкер, Френсис (Walker, Francis
Amasa) 183, 466‑9, 474‑5, 504
Уолш, Ричард (Walsh, Richard Hussey)
289
Уордсворт, Уильям (Wordsworth, Wil‑
liam) 358‑9, 496
Уоррен, Джосайя (Warren, Josiah) 310,
328
Уотли, Ричард (Whately, Richard)
118‑27, 154, 230, 462, 468, 471, 485
– последователи 125, 135, 139
Утехин, С. В. 341
Утилитаризм 400
– личный 56‑60
– общественный 57, 60‑62
Утилитаризм личный 56‑60
Утилитаризм общественный 57, 60‑62
Уэвелл (Хьюэлл), Уильям (Whewell,
William) 120, 280, 494
Уэзеролл, Дэвид (Weatherall, David)
483, 488
Уэйкфилд, Эдвард (Wakefield, Edward
Gibbon) 287‑8, 494
Уэлш, Черил (Welch, Cheryl B.) 480
Уэльс 228
Уэсли, Джон (Wesley, John) 170
Уэст, Эдвард (West, Edward) 110, 111
Фабричный закон 207
Фаге, Эмиль (Faguet, Emile) 404
Файн, Сидни (Fine, Sidney) 475, 504
Файнер, С. (Finer, S. E.) 458, 459, 473‑4,
503
Факторы производства
– доходы факторов производства
133‑4
– образование цен на факторы произ‑
водства 124, 129, 135, 140
Фаухер, Юлиус (Faucher, Julius) 452,
503
Февье, Жозеф (Fievee, Joseph) 9
Фёгелин, Эрик (Voegelin, Eric) 319, 495
Фейербах, Людвиг (Feuerbach, Lud‑
wig) 362, 363
Фергюсон, Адам (Ferguson, Adam) 359,
367
Фергюсон, Томас (Ferguson, Professor
Thomas) 437
Феррара, Франческо (Ferrara, Fran‑
cesco) 146, 448‑9, 455, 472, 502
– последователи 449
Феттер, Фрэнк Альберт (Fetter, Frank
Albert) 111
Феттер, Фрэнк Уинстон (Fetter, Frank
Whitson) 86, 99, 107, 154, 198, 211,
222‑3, 228, 241, 270‑74, 484, 487‑9,
493‑4
Физиократия 3‑4, 18
Филанджьере, Гаэтано (Filangieri,
Gaetano) 9
Филиппе, Луи (Phillippe, Louis) 390
Философы 1
Фихте, Иоганн (Fichte, Johann Gott‑
lieb) 356, 359
Фицпатрик, У. (Fitzpatrick, W. J.) 154
Флеминг, Джеймс (Fleming, James)
144
Флеминг, Джон (Fleming, John) 144
Фокс, Чарльз (Fox, Charles James) 161,
179, 180, 248
Фонбланк, Олбани (Fonblanque, Alba‑
ny) 74
Фонтанелли (Fontanelli) 449
Форд, Генри (Ford, Henry) 419
Форселл, Ганс (Forssell, Hans) 450
Фосетт, Генри (Fawcett, Professor Hen‑
ry) 285, 288, 292
Фостер, Джон (Foster, John Leslie) 186
599
Указатель
Франкистская революция 336
Франклин, Бенджамин (Franklin, Ben‑
jamin) 222
Франция 200, 204, 212, 242
– Гражданская война 391
– грубый коммунизм 322
– дискуссия о слитках 159, 161, 162,
163, 173, 179
– и война с Англией 184
– и паноптикум 66
– и рикардианство 281
– коммунизм 308, 309, 310, 311
– мессианский коммунизм 301, 304,
306, 307
– Парижская коммуна 391
– понятие класса 387, 388, 390
– Реставрация монархии 385
– социалисты 332
– торговый договор с Англией 447
– laissez faire 501‑5
См. тж Бастиа, Фредерик; Француз‑
ская революция; Сэй, Жан‑Батист
Французская революция 3‑4, 33, 52,
354, 356, 359
Фридмен, Милтон (Friedman, Milton)
151
Фридрих Вильгельм II (Frederick Wil‑
liam II) 304
Фридрих Вильгельм III (Friedrich Wil‑
helm III) 355‑6, 360
Фронтир, тезис о 427
Фуллартон, Джон (Fullarton, John) 244,
250, 254, 255, 272
Хаберлер, Готтфрид (Haberler, Gott‑
fried) 437, 501
Хаггард, Уильям (Haggard, William D.)
248
Хайек, Ф. (Hayek, F. A. von) 36, 175‑8,
190, 329, 365, 367, 404, 480, 488, 492,
499
Хант, Лей (Hunt, Leigh) 211
Хант, Торнтон (Hunt, Thornton) 281‑2
Хардкасл, Дэниел (Hardcastle, Daniel).
См. Пейдж, Ричард
Харкурт, Вернон (Harcourt, Vernon)
288
Харлоу, Джон (Harlow, John) 247
Харрис, Абрам (Harris, Abram L.) 164,
211, 344
600
Харт, Дэвид (Hart, David M.) 472, 473,
502
Хартвелл, Макс (Hartwell, R. Max) 436
Хаскиссон, Уильям (Huskisson, Wil‑
liam) 194, 198, 201, 202, 208, 209, 222,
227, 229, 230, 231, 232
Хатт, Уильям (Hutt, Professor Wil‑
liam H.) 45, 284, 295, 481, 493
Хатчисон, Теренс (Hutchison, Teren‑
ce W.) 343, 481, 482, 492‑3
Хекшер, Эли (Heckscher, Eli F.) 472,
503
Хендерсон, Джеймс (Henderson,
James P.) 483
Хендерсон, Уильям (Henderson, Willi‑
am O.) 343, 345, 404, 473, 497, 503
Херберг, Роберт (Hebert, Robert F.) 26,
481, 502
Херрис, Джон (Herries, John Charles)
199, 200, 264
Хершель, Джон (Herschel, John) 294
Хесс, Мозес (Hess, Moses) 312, 363
Хили, Джерри (Healy, Gerry) 372
Хилтон, Бойд (Hilton, Boyd) 248, 272,
273, 489‑90
Химмельфарб, Гертруда (Himmel‑
farb, Gertrude) 62, 63, 65, 66, 68, 482,
492, 493
Хирн, Уильям (Hearn, William Edward)
463‑4, 474, 504
Хит, Дж. (Heath, J. B.) 249
Хлебные законы 97, 110, 111, 180, 200
– отмена 91, 207, 248‑9, 402, 451
См. тж Лига за отмену хлебных
законов
Холдерлин, Фридрих (Holderlin, Fried‑
rich) 359
Холиоук, Джордж (Holyoake, George
Jacob) 281
Холландер, Джейкоб (Hollander,
Jacob H.) 183, 190, 197, 222, 480, 488
Холландер, Сэмюэл (Hollander, Samu‑
el) 484, 485, 492‑3
Хорн, Эдвард (Horn, I. Edward) 267,
268
Хорнер, Френсис (Horner, Fran‑
cis 177‑8. 184, 185, 187, 194, 197, 198,
202‑3, 205, 221, 488
Хорсфилд, Дж. (Horsefield, J. K.) 272,
489
Указатель
Хуфеланд, Готтлиб (Hufeland, Got‑
tlieb) 10‑11
Хьюм, Джозеф (Hume, Joseph) 264
Хьюстон, Артур (Houston, Arthur) 295
Хэзлит, Генри (Hazlitt, Henry) 472
Хэммонд, Брей (Hammond, Bray) 214
Хэнкок, Уильям (Hancock, William
Neilson) 125‑6, 127, 289
Хюбнер, Отто (Hubner, Otto) 269, 270
Ценности теория 18, 87, 98, 103, 107,
123, 124, 137, 278, 328, 395, 400, 401,
409‑11, 417, 462
Ценность 18, 19, 392
– абсолютная 114
– и издержки 30, 87, 149, 278
– и теория распределения 282‑5
– неизменная мера 90‑91, 114
– парадокс 18, 19, 56, 88, 131
– прибавочная 395
– субъективная 18, 122, 128
– теория 19, 88‑94, 116, 122, 123, 133,
467
– теория полезности 106, 135
См. тж Издержки; Труд
Ценность абсолютная 114
Ценность потребительная 18, 19
Ценность прибавочная 395, 409,
411‑17, 428, 431
Цены (образование цен) 124, 129, 135,
140
– теория 167
– уровень 189
Цешковский, Август (Cieszkowski,
Count August) 360‑61
Цикл бум‑кризис 259, 433
Цикла теория 36, 261, 428, 433. См. тж
Экономический цикл
Чамли, Пол (Chamley, Paul) 498
Чевес, Лэнгдон (Cheves, Langdon) 466
Чекленд, Сидни (Checkland, Professor
Sydney G.) 105, 153, 273, 294, 484, 494
Человекобог. См. Гегель, Георг
Чернуски, Анри (Энрико) (Cernuschi,
Henri) 268, 270, 274, 490, 491
Честертон, Г. К. (Chesterton, G. K.) 320,
342, 351
Чидениус, Андерс (Chydenius, Anders)
219, 220, 489
Чили 336
Шаппер, Карл (Schapper, Karl) 309
Шарп, Ричард (Sharp, Richard) 198,
222
Шассбёф, Константен Франсуа, граф
де Вольней (Chasseboeuf, Constantin
Francois) 43
Шафаревич, И. Р. 403, 495
Швабия 304
Шварц, Педро (Schwartz, Pedro) 492
Шварцшильд, Леопольд (Schwarzchild,
Leopold) 497
Швеглер, Ф. (Schwegler, F. J. C.) 356
Швеция 216‑20, 449, 450
Шевалье, Мишель (Chevalier, Michel)
292, 442, 443, 447, 449, 455
Шелбурн, Уильям Петти, второй граф
(Shelburne, William Petty, Second
Earl of) 50
Шелли, Перси Биши (Shelley, Percy
Bysshe) 359
Шеллин, Фридрих фон (Schelling,
Friedrich von) 356, 359, 496
Шер, Ричард (Sher, Richard B.) 367
Шеридан, Ричард (Sheridan, Richard
Brinsley) 161
Шиллер, Фридрих фон (Schiller, Fried‑
rich von) 354, 356, 359, 367, 496
Шихен, Джеймс (Sheehan, James J.)
503
Шлегель, Фридрих фон (Schlegel,
Friedrich von) 356, 496
Шлезингер, Артур (Schlesinger,
Arthur Jr.) 214
Шлейермахер, Фридрих (Schleierma‑
cher, Friedrich Ernst Daniel) 356, 496
«Шляпы» 217, 218, 219, 220
Шмидт, Конрад (Schmidt, Conrad) 434
Шмоллер, Густав (Schmoller, Gustav)
459
Шопенгауэр, Артур (Schopenhauer,
Arthur) 357
Шотландия 159, 202, 228‑9, 461‑3
– банковская школа 263
– денежная школа 250, 255, 256, 258
Шпенглер, Джозеф (Spengler, Jo‑
seph J.) 482, 487
Шпигель, Генри (Spiegel, Henry V.) 479,
486
601
Указатель
Шпитгофф, Артур (Spiethoff, Arthur)
437
Штейн, Лоренц (Stein, Lorenz von) 322,
342, 364
Шторх, Генрих фон (Андрей Карло‑
вич) (Storch, Heinrich Friedrich Frei‑
herr von) 11, 44, 129, 211,
460, 480, 489
Шумпетер, Йозеф (Schumpeter,
Joseph A.) 176, 222, 263, 368, 426,
436, 449, 472, 481, 483, 484, 486,
501
– и Джеймс Милль и рикардианская
система 80‑83, 85, 88, 96, 98, 99
– и Дж. Ст. Милль и рикардианская
экономическая теория 283, 284, 294,
295
– и Сэй 12, 26, 41, 44, 45
– упадок рикардианской системы
103, 108, 110, 142, 153, 154
Шураньи‑Унгер, Тео (Suranyi‑Unger,
Theo) 474
Шустер, Теодор (Schuster, Theodore)
308, 309
Эверетт, Александр (Everett, Alexan‑
der Hill) 144, 145
Эдвардc, Эдвард (Edwards, Edward)
271, 405
Эддингтон, Генри (Addington, Hen‑
ry) 179
Эйсделл, Джозеф (Eisdell, Joseph Sal‑
way) 135, 141
Экартсхаузен, Карл фон (Eckartshau‑
sen, Carl von) 304, 312
Экономика Робинзона Крузо 129
Экономический цикл
– диспропорциональность 431‑3
– кризис 428‑33
– недопотребление 428‑30
– прибыль 430‑31
– теория 177
Экономического цикла теория 36
Экономическое общество 450, 451
Эксплуатации теория 393
Экхарт, Майстер (Eckhart, Meister
Johannes) 351
Эли, Джордж (Ely, George H.) 469
Эли, Ричард (Ely, Richard T.) 319, 341,
471
602
Элиот, Френсис (Eliot, Francis Perce‑
val) 201
Эллис, Джодж (Ellis, George) 202,
223
Эллис, Уильям (Ellis, William) 135‑6,
138
Элстер, Джон (Elster, Jon) 501
Энгельс, Фридрих (Engels, Friedrich)
81, 361, 363, 365, 368, 496‑9
– Маркс и коммунизм 312, 328‑9, 333,
340‑41, 343, 345
– Маркс и упадок капитализма 423,
427‑30, 431, 434, 436‑7
– марксистская система: истори‑
ческий материализм и классо‑
вая структура 371‑2, 374, 379, 384,
390‑91, 403‑4
– «Анти‑Дюринг» 324‑5, 326, 327, 362,
413, 429
– «Принципы коммунизма» 327
См. тж «Манифест Коммунистиче‑
ской партии»
«Эра свободы» 217, 218
Эриугена, Скот (Eriugena, John Sco‑
tus) 351
Этатизм 49‑56, 450, 452
Этингер, Иоган Кристоф (Otinger, Jo‑
hann Christoph) 304
Эттвуды, братья (Attwood brothers)
205‑6, 209, 229, 230, 246‑7, 248, 252,
263
Эшбертон, лорд (Ashburton, Lord). См.
Бэринг Александр
Эштон, Т. (Ashton, T. S.) 488
Южная Африка 383
Юм, Давид (Hume, David) 57‑8, 73, 164,
165, 182, 183, 210, 211, 216, 220, 480
Юр, Карл (Uhr, Carl G.) 489
Юсти, Иоганн (Justi, Johann Heinrich
Gottlieb von) 220
Якоб, Людвиг Генрих фон (Jakob, Lud‑
wig Heinrich von) 10
Янг, Дж. (Young, G. F.) 280‑81
Япония 420
Decáde, группа 4
Euskilda Bank 450
Industrielisme 386, 387
Указатель
Laissez faire 213‑14, 218, 301, 360
– банковская школа 262, 266
– во Франции 501‑5. См. тж в рубри‑
ке Бастиа, Фредерик
– государство и налогообложение 40
– денежная школа 245, 246, 248, 255,
266
– Джеймс Милль и рикардианская
система 77, 78, 92, 93
– Ж.‑Б. Сэй 3, 4, 9, 26
– и понятие класса 385, 386, 387, 399,
400, 401, 402
– от l. f. к этатизму 49‑56
– правительство 76
– рикардианская экономическая тео‑
рия 278, 281, 286, 289, 293
– упадок рикардианской системы 103,
107, 120, 143
a fortiori (лат.) — тем более, особенно
ad infinitum (лат.) — до бесконечности
cherchez la femme! (франц.) — ищите
женщину!
coup de grace (франц.) — смертельный
удар (которым добивают умирающе‑
го из жалости)
dernier mot (франц.) — последнее слово
homo noumenon (лат.) — человек умо‑
постигаемый
ipso facto (лат.) — тем самым
locus classicus (лат.) — классическое
место
magnum opus (лат.) — главное произ‑
ведение; букв.: великая работа
per se (лат.) — само по себе, благода‑
ря себе
reductio ad absurdum (лат.) — доведе‑
ние до абсурда
sine qua non (лат.) — необходимый
Минимальные системные требования определяются соответствующими
требованиями программ Adobe Reader версии не ниже 11-й
либо Adobe Digital Editions версии не ниже 4.5
для платформ Windows, Mac OS, Android и iOS; экран 10''
Научное электронное издание
Ротбард Мюррей
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
Том 2
Эпоха классической школы
Подписано к использованию 07.03.20
Формат 14,5×22,0 см
Гарнитура Journal
Издательство «Социум»
117321, Москва, ул. Островитянова, 26, корп. 1
Тел.: (495) 330-51-98
Сайт: http://sotsium.ru
Эл. почта: mail@sotsium.ru
Электронное издание данной книги подготовлено
Агентством электронных изданий «Интермедиатор»
Сайт: http://www.intermediator.ru
Телефон: (495) 587-74-81
Эл. почта: info@intermediator.ru
