Карабах – горы зовут нас [Эльбрус Иззят оглы Оруджев] (fb2) читать онлайн

Эльбрус Оруджев Карабах — горы зовут нас

Это не простая книга. События, которые в ней описываются, вне всякого сомнения, известны всем, кто воевал, кто встал на защиту нашей Родины по зову совести. Эта книга о трагической судьбе добровольческих отрядов и их командиров. Моя точка зрения — это взгляд профессионального офицера, который воевал в рядах нашей армии в тяжелейшие годы ее формирования и отдал ей все свои знания и силы.

Описывая бои против армянских боевиков, в которых сам принимал участие в качестве командира бригады, офицера оперативного управления или просто солдата, я придерживался трезвого, объективного изложения событий, которые сохранились в моей памяти и записях, стремясь служить истине и пытаясь передать страшную трагедию, постигшую мой народ. Главы повествуют о моих боевых товарищах, отдавших свои молодые жизни за светлое будущее родины. Я не хочу никого ни обвинять, ни оправдывать, но лишь объяснить и внести свой вклад в более объективное понимание наших временных поражений и происходящих событий далекого 1992 года. Несомненно, книга поможет осознать всю нелепость некоторых ложных, раздражающих и глубоко укоренившихся предубеждений, являющихся результатом сознательного сокрытия ошибок нашего правительства, не до конца понимающего цель армянских дашнаков, развязавших убийственную войну между соседями, пока к власти не вернулся Общенациональный Лидер Азербайджанского народа — Гейдар Алиев.

В народе говорят: «Смерть — это тот мост, который пройдут все, смерть — это та чаша, которую все выпьют». Это удел каждого из нас в отдельности, но не всех вместе. Потому что мы — народ, а народ — вечен. Надо пройти по тому мосту не для того, чтобы умереть, а прийти к новой жизни и счастью. Испив чашу горечи, мы обязаны перед будущими поколениями наполнить ее вечной живой водой наших родников. Напоенный ею, весь Азербайджан станет садом, и зацветет дивный цветок Хары — бюль-бюль — символ Шуши.

Об авторе

Оруджев Эльбрус Иззат-оглы, генерал — майор, военный атташе Вооруженных Сил Азербайджанской Республики при посольстве в Грузии.

Родился в 1956 году в городе Кюрдамир (Азербайджанская Республика)

Окончил Свердловское Суворовское военное училище в 1974 году

Челябинское Высшее Танковое Командное училище в 1978 году,

Академию Бронетанковых войск имени маршала Р.Я Малиновского в 1991 году.

Прошел суровую школу армейской жизни от командира танкового взвода до Заместителя Министра Обороны Азербайджана по боевым действиям. Службу начал в Прибалтийском Военном округе в городе Кейла (Эстония),

— Дальневосточный Военный округ город Петропавловск— Камчатский,

— командир танковой роты Закавказского Военного округа город Батуми,

— начальник штаба, командир танкового батальона ГСВГ город Бернау, Бадфренвальде.

— Заместитель командира танкового полка, Одесский военный округ.

С января 1992 года в рядах Вооруженных Сил Азербайджана

— командир мотострелковой бригады, начальник отдела боевого планирования Оперативного Управления ГШ, Заместитель МО по боевым действиям. После прекращения боевых действий: — Начальник отдела в ВНИЦ.

Автор методического пособия по подготовке и ведению боевых действий в горах: — «Боевые действия в особых условиях».

Совместно с офицерами научного отдела ВНИЦ разработал методику: — «Действия мотострелковых подразделений в горах».

Женат, имеет трех детей.

Введение

Было холодно. Ветерок, хоть и несильный, морозил щёки и уши. Яркое негреющее солнце слепило глаза, отражалось в каждой снежинке, обещая скорую весну. Стоял конец февраля 1972 года.

«Главнокомандующий» военно-спортивной игры «Зарница» директор школы, которого за глаза все звали Борманом за некоторую схожесть с этим персонажем, неумело, по-граждански, скомандовал:

— «Полкам» занять исходные позиции!

Мы с братом Анатолием, молодые учителя Перемётнинской школы Уральской области, нехотя последовали за своим отрядом в заснеженную, неприветливую степь. Второй «полк», под командованием военрука Карамышева, пошёл вдоль реки Деркул к едва виднеющемуся густому, высокому, как лес, тальнику. «Битва» должна была состояться по сигналу ракеты через 40 минут. Ученики были не в пример нам рады «повоевать» на свежем воздухе. В руках у мальчишек были деревянные автоматы и винтовки. Они охотно подчинялись своим «командирам».

На выходе из посёлка к нам неожиданно подбежал черноглазый крепенький мальчуган и, обращаясь к моему брату (тот был «главным командиром» в нашем отряде), попросил:

— Анатолий Григорьевич, разрешите быть в вашем отряде?

— Это что такое, рядовой Оруджев? Что значит, быть в «вашем отряде»? — вмешался я, полушутя, полусерьёзно пытаясь показать свою значимость «комиссара полка».

— Павел Григорьевич, извините, но я обратился к командиру полка, а не к вам. — Чёрные глаза сверкнули весело, с вызовом.

— «Товарищ комиссар», рядовой Оруджев прав. Дайте мне с ним поговорить! — едва сдерживая улыбку, поправил меня «командир».

Улыбнулся и я, поддерживая игру, великодушно разрешил.

Оруджев Эльбрус, он же Алик, которого все в посёлке звали «наш цыганёнок», кратко обосновал свою просьбу. Он по правилам игры должен был находиться в отряде соперника, где были все восьми-девятиклашки. А в этом, у десятиклассников, был его старший брат Эльхан.

— Не могу нарушить правила игры, рядовой Оруджев! Вы должны быть со своим отрядом. Приказываю, марш в свой «полк»!

— Товарищ командир, я не могу исполнить Ваш приказ, против брата воевать не буду! Такой у нас закон! — Алик опустил свои чернеющие глаза, словно боялся ими испепелить нас.

Я начинал злиться. Слыл я в ту пору «жёстким» учителем, ученики побаивались меня, и это мне по молодости лет льстило. Хотя в праздники Анатолий, который был добряком и «своим» в глазах учеников, получал уйму поздравительных открыток, а я единицы.

Видя, что я собираюсь «наехать» на «рядового», Анатолий быстро среагировал:

— Понял, Алик! Беги к братану, да смотри, «служи исправно!» — Последние слова были сказаны с улыбкой в голосе.

— Толик, ты что делаешь, что это за фигня такая? Видите ли «у них такой закон!» — возмутился я. — У кого это у них? У нас все равны, мы все советские люди! — как-то казённо выпалил я.

— Паш, остынь! Ты знаешь, что у них трагедия в семье. Недавно умерла мать, а их отец собирается жениться не на своей, и хочет переехать в другой посёлок отсюда.

— Ну? А при чём здесь это? — не понял я.

— Баранки гну! Не хотят дети ехать к мачехе. Не так они воспитаны, понимаешь? У них, действительно, другие законы, другой менталитет… Вот они, дети, и бастуют.

— Да что за ерунда! У всех у нас один менталитет — советский. — Во мне вдруг проснулся комсорг школы. — Вот, чему ты сегодня его научил? Нарушать правила, закон, обходить его? Ведь, не дай бог, случится война заправдышная, и он будет искать любую лазейку от неё увильнуть, предать друзей, присягу?

Анатолий оглядел меня с ног до головы, не зная, в шутку я выпалил это или нет и тихо сказал:

— Нет, брат! Оруджевы не из таких! Они не увильнут! В том и сила этих парней, что ни присягу, ни кровь свою они не предадут! Для них это — как предать свою мать, понимаешь?

И глядя, как мальчишки и девчонки собираются в «атаку», добавил:

— Вот ты, братишка, заерепенился оттого, что «цыганёнок» наш не захотел пойти против брата даже в игре. И вместо того, чтобы похвалить его за это, ты был готов сломать его, заставить быть манкуртом.

— Ты путаешь, дорогой, я как раз хотел, чтобы он был настоящим патриотом, а не колеблющимся гнилым интеллигентом! — обиделся я. — Мы же хотим воспитать наших пацанов солдатами, а не тряпками. А солдат не имеет право размышлять, на то есть командир. Что это будет за солдат, если он станет рассуждать идти в атаку или нет?

— Не утрируй. Я о том, что солдат — это в первую очередь человек и к нему надо относится по-человечески, а не бездушно. — Анатолий досадливо поморщился. — Вот тебя возмутило то, что Алик поставил кровные узы выше «долга», так?

Я подумал и согласился, — Да, ты угадал. Наш долг воспитать интернационалистов, а не националистов, разве не так? — Этот разговор начинал мне нравиться. Что, что, а поспорить я любил. Это был не первый наш спор о комидеологии, в которую я тогда верил, а Анатолий нет.

— Не так, брат. Нельзя делать из людей роботов. Нельзя сделать всех одинаковыми, заставить забыть кто мы и откуда. Нельзя заставить любить, и это твоя партия не понимала и не поймёт! И пример с пацанятами Оруджевыми только подкрепляет это. Отец никогда не заставит их любить другую женщину как их мать!

Я подумал над его словами и не нашёлся что ответить.

Анатолий поглядел на «бойцов» и как-то печально добавил: Самое страшное, что кому-то это надо — раздваивать страну по национальному признаку. Ведь может так случиться, что прейдет время и пойдут наши пацанята в настоящий бой, а это страшно!

— Не пойдут, время атак с автоматами прошло. Всё будут решать ракеты, а их у нас полно! — ответил я.

Толик усмехнулся и напялил мне мою шапку до самого подбородка:

— Молодой ты ещё, жизни не знаешь! Веришь во всякую ерунду. Вон стал комсоргом, метишь в партию. Живи проще, брат. Не видишь, что творится? Разваливается империя, с её комидеологией, сосед на соседа — нож точит… — Он что-то ещё говорил, но я не расслышал.

Взвилась ракета, и все ринулись вперёд. Перебарывая ветер, Анатолий прокричал:

— А Оруджевых, если они не поедут с отцом, я возьму на время к себе, — и он неохотно побежал в «атаку»…

Прошло много лет. Нет уже Анатолия, мудрого учителя, доброго человека, не выдержало его сердце жизненных трудностей. Побросала жизнь и меня. Я сделал головокружительную для сельского парня карьеру. Но однажды подкосила меня жизнь, и остался я один на один со своими проблемами. Отвернулись друзья, товарищи, предали любимые люди. А здесь и рухнул Союз с его лживой добротой. Трудно было, но выкарабкался и доверился новой судьбе, которая выбросила меня на другой берег, в Штаты. Учу других детей, детей наших бывших врагов, учу жизни, учу доброму, вечному искусству любви к себе подобным, как когда-то учили пацанят мы с братом в далёком степном посёлке.

Пораскидала судьба и моих учеников, кто погиб в Афгане, кто спился, а кто стал и крутым бизнесменом. Стал забывать я о многих. Ушли в прошлую память и мои лучшие ученики братья Оруджевы. И, вдруг, письмо на Интернете с телефоном и фотографией. На ней красивый военный с поседевшей шевелюрой волнистых волос. Вначале не узнаю. Но чёрные, пронзительные глаза будто встряхивают меня, — это же Алик, мой «цыганёнок» Алик Оруджев! Вспомнилась та сценка у реки, вспомнилась и их нелёгкая детская судьба сирот при живом отце, вспомнилось ещё многое чего… Я тотчас же позвонил и представился. Мягкий красивый баритон с неповторимым восточным изяществом ответил:

— Здравствуйте, мой дорогой учитель! Это ваш «цыганёнок» Оруджев. Вы не забыли меня?

Как я мог забыть этого непоседу, любимца школы? Как я мог забыть его братьев, которые жили у Анатолия до окончания школы, так и не поехав с отцом к мачехе?

Мы разговорились. Вспомнилась та сценка у реки, Анатолий Григорьевич.

— Знаешь, Алик, я и не знал, что ты вернулся в Азербайджан. Надеюсь, ты не воевал, не пострадал, ведь у вас там такое творилось? Хочется верить, что та военная игра на Деркуле была твоей первой и последней?

На той стороне трубки сначала было молчание, потом хрипловатым, внезапно изменившимся голосом, Алик ответил:

— Нет, дорогой мой учитель, не обошла меня война стороной! Побывал во всех горячих точках, защищал Родину — Советский Союз. Досталось мне по полной. Горел в танке, валялся по госпиталям… Досталось и после войны… Не стало Союза, бросили нас, военных, на произвол, никому не стала нужна моя присяга, да и не было уже той страны, которой мы присягали. А здесь и Карабах вспыхнул. И пошёл я и все мои братья защищать свою истерзанную врагами малую Родину. Не мог остаться в стороне, когда лилась кровь моих братьев и сестёр. Остаться в стороне, это было как предать свою мать…

И потихоньку, с болью вытаскивая из души воспоминания тех страшных дней, он поведал мне рассказ о своей жизни. Не раз у меня навёртывались слёзы на глазах, не раз сдавливало сердце от услышанного. Я словно прошёл с моим учеником его трудной дорогой жизни. С ним терял боевых товарищей, с ним шёл в атаку, с ним переживал предательства «друзей» и неблагодарность власть имущих…

И вспомнил я тогда слова своего брата о том, что такие люди, как Алик, не предадут Родину ни за какие деньги, не предадут мать, себя…

— Алик, дорогой, ты обязан написать об этом, о себе, о своих друзьях, об Азербайджане, о Карабахе. Ведь никто не знает всей правды о той войне. Да и об Азербайджане знание здесь, на Западе, на уровне этого идиотского фильма «Борат». Ты должен написать. Дай мне слово!

Долго я его тогда уговаривал. Под конец он сдался и обещал подумать. И вот, год спустя после нашего разговора, пришла «эсэмэска», краткая, как отчёт военного с поля боя: «Дорогой мой учитель, ваше приказание выполнил! Книга написана и находится в печати!»

Дрогнуло моё сердце и я взялся за перо, чтобы рассказать эту историю и своим словом поддержать этого сильного и мужественного человека, моего ученика, в этой новой для него битве. Битве за память…

Павел Кожевников,

Преподаватель Колорадского Университета, США

писатель, поэт.

Эта книга посвящена памяти

моих боевых друзей.

С кем я прошел

через трудные годы

войны в Карабахе.

Тем, кто погиб, но не отступил,

кто жил с мечтой о победе.

Часть первая Мы не клянем судьбу

Глава первая

Ангелочек с небес

Горы ослепляют войска.

И смерть ползет рядом,

дыша пороховым смрадом.

Снежная вьюга всю ночь кружилась в бешеной злобе, завывая свою грустную песню в распадке Карабахских гор. Устав, стала стихать, и прилегла у подножья скал отдохнуть.

К утру снег перестал, было пасмурно и холодно. Облака плыли низко, вершины гор царапали им брюхо, притягивая к земле. Двое в военной форме лежат на полу в полуразрушенном доме, вид у них жалкий. Солдат и полковник вымокли и теперь дрожат всем телом. Прошло несколько часов, как они попали в засаду. Пришлось принять неравный бой. Отстреливаясь от армянских боевиков, пытались оторваться от них на «Ниве», но наскочили на мину.

Полковник, открыв глаза, огляделся. Сквозь серую пелену он увидел крышу над головой, домик выглядел заброшенным и таинственным. В углу, прислонив забинтованную голову к стене, кто-то сидел. Приглядевшись, полковник узнал своего водителя Тельмана. Он спал, прижав к себе автомат. Но, услышав возню, сразу же вскочил и заглянул за стену разрушенного дома. Вернувшись, он склонился над раненым.

— Командир, как вы? — Тельман, не знал, как и чем облегчить участь своего командира. Я тут немного еды раздобыл, в подвале нашел, может, перекусите?

Слабость волной надвигалась на полковника и он почувствовал, что приближается к опасному порогу жизни, за которым пустота.

Смерть подступала, казалось, что ничто не могло уже ее остановить. Хриплый стон вырвался из груди раненого, из горла cтекала кровь. Увидев алые струйки, солдат быстро завернул в тряпицу разложенную еду, взялся за ремни самодельных саней, поволок повозку по снегу. Сам израненный осколками мины, он еле тянул сани, на которых лежал его командир. Проваливаясь в снег, падал, снова вставал, и шел. Его искусанные губы распухли, кровь сочилась из них. Тельман сплевывал на белый снег алые капли, шел вперед, превозмогая боль и страдания. Вдали, сквозь пелену утреннего тумана, вырисовывались очертания деревни.

Когда до ближайшего дома оставалось метров триста, из-за кустов кто-то окликнул их.

— Эй, ты, стой, где стоишь, а то стрелять буду! Голос был детский, но такой родной голос земляка.

Тельман остановился, последние силы покинули его, и он повалился на снег. Кусты у дороги зашевелились, оттуда вышел небольшого роста паренек, одетый явно не по росту в деревенский тулуп из грубой овчины. Прежде чем подойти, паренек нагнулся и взял камень. Медленно приближаясь, он постоянно следил за автоматом, который солдат отбросил от себя. Подойдя ближе, он остановился, и держа камень наготове, и спросил:

— Вы армяне или кто? — вопрос казался неуместным, но время было такое тревожное, что ни к кому не было доверия. Услышав ответ на родном языке, мальчишка подбежал, опустился на колени и спросил:

— Что с вами? Кто вас так?

По щекам солдата стекали крупные капли пота, он хватал ртом воздух, стараясь вздохнуть

— Позови, кого— нибудь из взрослых, — хриплым голосом попросил он. Видишь, командир мой умирает. Только быстро.

Юноша стремглав побежал к дому, влетел в комнату и тотчас вернулся. За ним выбежали человек пять, и бросились к раненым. Паренек прибежав первым на ходу скинул с себя тулуп и протянул его Тельману.

— Возьми и укрой его.

Подбежали деревенские жители, среди которых выделялся один с большой, как совковая лопата, бородой.

— Берите осторожно, — скомандовал бородатый мужик и первым взялся за ручки самодельных носилок. Мужчины подхватили раненого, а паренек взял под руки Тельмана. Все пошли к дому. Полковника несли осторожно, стараясь не беспокоить. Внесли в дом, и положили на пол. Тельман опустился возле дверей и закрыл глаза.

Бородатый подошел к солдату, тронув за плечо, спросил:

— Откуда вы и как сюда попали?

Тельман открыл глаза и сквозь покусанные, распухшие губы тихо прошептал:

— Срочно сообщите в Баку. Пусть пришлют вертолет, ранен полковник…. Он потерял много крови, не доживет, если повезем на машине.

Услышав имя полковника, все засуетились, зашумели. Весть о том, что вчера пропал «Сорвиголова», так называли его приехавшие из Физули военные, мигом облетела всю окрестность. В течение дня в деревню Городиз, куда пришли раненые, дважды приезжали из штаба местной бригады и интересуясь, не приезжал ли полковник, который выехал из Джебраила еще утром. И не найдя его, тут же уезжали искать в других деревнях.

Пока мужики рассказывали последние новости, паренек принес чаю и протянул стакан Тельману. Однако тот не смог поднять руки и обессиленный повалился на бок. Его подхватили, стали стягивать с него мокрую одежду и ботинки. Кто-то принес сухую рубашку и штаны. Тельмана уложили на кровать, укрыли теплым одеялом. Сквозь наступающую дремоту он все твердил:

— Мужики, командира надо доставить в Баку. Нужен вертолет, он много крови потерял. Осторожно с головой, она изранена осколками, — он хотел еще что-то сказать, но не смог. Силы покинули его, бессонница, усталость последних дней навалились разом, а тепло комнаты разморило, и он не заметил, как на полуслове, погрузился в сон. Все притихли, стараясь не тревожить раненых. Бородач, погладив бороду, оглядел присутствующих и многозначительно изрек:

— От трассы Джабраил — Физули до нашей деревни, почти десять километров. Раненый сам, да по такой местности, притащил сюда командира. Это настоящий воином, — ни к кому конкретно не обращаясь, произнес он.

Сидящий в углу сухонький мужичок, зашевелился, посмотрел на бородача и спросил его:

— Ты помнишь, Исмаил — киши, в прошлом году, в мае через деревню проходили беженцы из Шуши, помнишь? — допытывался он.

— Тогда они рассказывали о парне по кличке «Сорвиголова», который спас их в Косаларе, там, в горах, ну когда Шушу уже армяне взяли?

— Ну что ты хочешь этим сказать? — повернувшись к мужичку, спросил стоящий у дверей другой деревенский житель.

— Так вот, они рассказывали, что когда все сельчане вышли из деревни и подались в горы, они повстречались с парнем и десятком его солдат, спешивших к ним на помощь. Ну, вспомнил, наконец, Исмаил — киши, или нет? — мужичку не терпелось услышать утвердительный ответ от товарища.

Бородач, продолжая поглаживать свою бороду, многозначительно кивая головой, пытался, что-то припомнить.

— Ну что дальше-то, — не выдержал третий из присутствующих, укрывавший полковника овчинным тулупом.

— Так вот, — мужичок оживился, — остановив уходящих из деревни жителей, он схватил за грудь первого из них и стал материться по-русски, требуя вернуться назад и воевать. Когда парень убедился, что никто не хочет возвращаться, он, обращаясь к жителям, сказал: «Посмотрите, как надо защищать свою Родину» и побежал навстречу противнику, который уже входил в деревню. Так вот, — мужичок, облизнул сухие губы и обвел присутствующих взглядом, — они рассказывали, что те бойцы смерчом пронеслись по деревне и выбили оттуда армян.

Когда жители, все-таки решили вернуться, увидели, что на улицах кругом валялись трупы армянских солдат. А парень, ну тот, что материл их, забрав своих раненых и остальных бойцов, уехал воевать за Шушу.

Все вдруг дружно, перебивая друг друга, стали вспоминать подробности рассказа шушинских беженцев, дополняя услышанное рассказами других очевидцев, тех, кто видел и воевал с полковником на других фронтах.

— Мне рассказывали мои родственники из Агдама, — вмешался в разговор сухощавый мужчина, укрывший полковника тулупом, — этот вот парень, — он показал на раненого, — воевал там со своим старшим братом. На Каракенских высотах они такое творили, что армяне за его голову предлагали кучу американских долларов, но никто не посмел его предать. Отчаянные они были воины. Факт говорю, клянусь Создателем — мужик провел по своему лицу ладонями, в знак подтверждения своих слов.

Однако время шло, и надо было что-то предпринимать.

Неизвестно, как долго еще продолжился бы этот разговор, когда молчавший до того парнишка, который нашел раненых, не спросил:

— А что будем с ними делать? надо вертолет вызывать из Баку, но как?

Мужики вдруг сразу спохватились и стали решать, как быть. Бородач, на правах аксакала, вышел на середину комнаты и сказал:

— Я поеду на железнодорожную станцию и оттуда свяжусь с Министерством обороны. Ты, Фидан, — он повернулся к мужичку, который рассказывал про беженцев, — пойди в деревню и разыщи там Фрянгиз-ханум, фельдшера нашего, пусть придет и осмотрит раненых. Ты, Сулейман, — бородач обратился к молодому парню, стоящему у дверей, возьми коня во дворе и скачи в штаб бригады, скажи, что нашелся полковник и, что надо срочно прислать врача.

Отдав распоряжение, бородач надел свой тулуп, нахлобучил шапку из грубой овечьей шерсти, потом подошел к спящим бойцам, внимательно посмотрел на них, что-то сказал про себя в сердцах, и не глядя ни на кого, вышел. За ним поспешили и остальные. В комнате остался лишь паренек, в овчинном тулупе, который нашел раненых.

На дворе смеркалось. С гор налетел холодный ветер, кружа по двору, рассыпал снег по углам.

Раненый открыл глаза. Он дышал тяжело и хрипло, хотел повернуться на бок, но, он почувствовал страшную боль в голове.

— Пить — только и смог проговорить он. Рана открылась и новые бинты, повязанные умелой рукой деревенского фельдшера, мгновенно пропитались алой кровью. Ему казалось, что сейчас он умрет. Кто-то бережно приподнял его голову и поднес кружку воды. Раненый хотел сделать глоток, но потерял сознание.

Он бы, наверное, умер. Но внезапно перед ним всплыл волнующий образ жены, и когда он увидел расплывающиеся силуэты детей, все в нем восстало против смерти. Полковник, собрав остатки воли, стал медленно выходить из того страшного состояния, за порогом которого пустота. Ради них он должен был выжить, чтобы находиться рядом с ними. Он не мог так легко сдаться. В нем еще теплилась слабая искорка жизни. Он попытался поднять голову, но не смог. Уже в который раз за последние сутки он впал в забытье.

В комнату, где находились раненые, вошли вооруженные боевики, прибывшие из Физули. Бережно переложили полковника на носилки, осторожно, вынесли из комнаты и погрузили в медицинский УАЗ. Затем вернувшись, попытались поднять водителя, однако тот, очнувшись, резко оттолкнул военных и бросился к автомату. Если бы стоящий поодаль боевик не успел перехватить его, то быть бы беде. Трое здоровых мужиков еле успокоили мечущегося Тельмана, доказывая ему, что они не враги, а тоже, как и он азербайджанские бойцы — из физулинского отряда. Поняв, что его командиру не угрожает опасность, он, обессиленный, упал на руки своих спасителей. Бойцы вынесли Тельмана, который не выпускавшего из рук свой автомат, и положили его рядом с полковником. Их окружили деревенские жители. Женщины, украдкой, уголком платков, смахивали слезы. Мужики, дымя сигаретами, все качали головой, восхищаясь преданностью и верностью солдата своему командиру.

Санитарная машина, скользя на поворотах, помчалась на станцию Городиз, куда с минуту на минуту должен был прилететь вертолет из Баку.

Рев мощных моторов вертолета, вернул полковника из небытия.

Он осторожно открыл глаза, попытался повернуть голову, но она оказалась привязанной к носилкам, руки, прижатые к бедрам, тоже были зафиксированы. Над ним склонилась миловидная девушка, и, как показалось полковнику, ангельским голоском спросила:

— Как вы себя чувствуете? Я сделала вам несколько обезболивающих уколов, так что не волнуйтесь. Скоро прилетим, вот только возьмем еще раненых в Бейлаганском госпитале и полетим в Баку.

Медсестра говорила ласковым голосом, ее большие миндалевидные, черные, как агаты, глаза светились лучезарным светом, казалось, что она АЛЛАХОМ послана с небес для спасения его израненной души, для вселения в него мужества и стойкости.

Из-под ее белой шапочки выбилось несколько локонов смолянисто-синего цвета, они свисали вдоль ангельского личика, развевались из стороны в сторону, при малейшем движении.

Он хотел сделать ей комплимент, но не смог даже пошевелить языком. Губы полковника шевелились, но слов не было слышно.

— Не говорите ничего, вам нельзя волноваться, — засуетилась девушка, склоняясь и поправляя одеяло, которым был укрыт полковник.

Сидящий напротив вооруженный боец окликнул ее, и она отошла

Он давно не слышал такого голосочка, а эта ласка в голосе придавала ему силы, но голос умолк.

— Значит, я еще не умер, это уже хорошо, — подумал полковник. Он чуть пришел в себя и стал смутно припоминать события последних дней.

Сознание порциями стала выдавать информацию, позволяя ему осмыслить ее и осознать. Перед глазами полковника отчетливо пошли кадры прошедшего скоротечного боя, там, в горах Карабаха. Остановив машину, он приказал водителю развернуть ее и ждать, а сам, взяв автомат, вышел из машины и укрываясь от порывов холодного ветра, пошел на свет. Сначала хотел крикнуть, чтобы кто ни будь из сидящих у костра солдат, спустился к нему, но что-то остановило его. Ноги скользили по замерзшему насту, и ему приходилось опираться на одну руку, чтобы сделать очередной шаг. В какой-то момент он не удержал равновесие и сорвался вниз. Наверно, за ним наблюдали с поста, увидев его падение, две темные тени отделились от костра и стали спускаться вниз. Их хорошо было видно в сверкающем, отраженном от снега лунном свете. Когда они подошли на приличное расстояние, один из них спроси по-армянски: «Ха эст?» (ты армянин). Этого было достаточно.

В следующий миг, полковник стремительно бросился на снег. Падая, он успел передернуть затворную раму автомата и дать длинную очередь. В ответ раздались выстрелы. Перед самым лицом пули прочертили линию, оставляя небольшие отверстия на снегу. Выбивая искры из камней, пули, рикошетили и веером разлетались в разные стороны. Караульные с поста вели прицельный огонь, не позволяя поднять голову. Перекатываясь после каждой короткой очереди, полковник заметил, как его стали обходить со всех сторон, почуяв крупную добычу. Тельман, бросился на помощь командиру. Он короткими очередями прижал к земле, бегущих прямо на него армян и перебежками старался приблизиться к полковнику, чтобы прикрыть его огнем. Однако полковник, не позволил ему и приказал отходить к машине. Прикрывая друг друга, перебегая от камня к камню, отстреливаясь, они спустились вниз. Бросив последнюю гранату в наступающих армян, полковник подскочил к «Ниве», запрыгнул в нее. Придерживая переднюю, дверь машины ногой, он вел непрерывный огонь по спускающимся вниз противникам. Тельман, дав последнюю очередь, сел за руль и, включив передачу, силой нажал на педаль газа. «Нива» рванулась с места. Задние колеса пошли юзом, водителю с трудом удалось удержать машину на краю обрыва. Он силой вращал руль, и давил на педаль газа, чтобы скорей вывести командира из опасной зоны. Правое заднее колесо, проскальзывая на снегу, наехало на мину. Страшный силы взрыв разорвал багажник «Нивы». Мощная ударная волна, подхватив полковника, вынесла его через лобовое стекло, и бросила на скалу. Это полковник помнил точно, потом провал, дальше было как в тумане. И он стал напрягать свою память, чтобы восстановить всю картину произошедшего с ним события.

— Ну что мы помним, давай подсказывай, — по своей старой привычке спросил полковник свое второе я.

— Ты должен мне помочь. Ты мое оружие, и мое спасение.

— Ты ведь не дашь мне такого шанса, чтобы я все забыть, ведь мы с тобой вот уже 37 лет дружим. Ты как преданный друг терпел все, не противился и позволял мне решать за нас двоих все трудные задачи, стоящие перед нами. Я учился, читал, собирая не только полезную информацию, но и никому не нужный хлам. Ты, как истинный и близкий мне друг, всегда добросовестно принимал этот новости, раскладывал по полочкам, хранил до лучших времен. Ты меня ни разу не подвел, когда я напрягал тебя, мой дорогой друг. На экзаменах или при тестировании, ты отыскивал и выдавал мне то, что было необходимо мгновенно. Так неужели сейчас, когда нам с тобой так больно, мы не поможем друг другу. Отвечай же, ты со мной или ты хочешь покинуть меня? Почему ты молчишь, трус ты поганый, — полковник выругался самым отборным матом. Стоило нас с тобой чуть задеть ржавыми осколками, как ты уже обиделся на меня.

Да?….. А помнишь как в 1988 году на Хайдехофском полигоне в Германии, когда 125 мм танковый снаряд просвистел в нескольких сантиметрах от меня и унес жизнь майора Сереги Фарносова, помнишь? Ты тогда не позволил мне сойти с ума. Ты заставил меня сохранить разум и броситься на помощь майору. Да я не смог тогда спасти его, но ведь мы были с тобой одна команда и делали все для его спасения.

Вспомнил, ну вот молодцом, и сейчас помоги мне. Я прошу тебя, как друга прошу, помоги. Мне надо обязательно все вспомнить, чтобы выжить ради моих близких, кто сейчас ждет нас, днем и ночью всматриваясь на дорогу.

— Хорошо, слушай. Нас тобой вызвал начальник Генштаба генерал Нурятдин Садыков.

— Так, это уже хорошо, — похвалил он свое второе Я.

— Потом мы поехали в Джебраил с нашим водителем Тельманом.

— Стоп, погоди, не торопись, а где же тогда Тельман,

— полковник всполошился, пытаясь оторвать руки и повернуть голову, закричать. Медсестра, заметив его волнение, встала со своего места и подошла к нему….

— Вы не волнуйтесь, ваш водитель тоже здесь, — словно она услышала его вопрос. Он спит на соседних носилках. Все будет хорошо. Вы только успокойтесь. Вам нельзя волноваться.

— Вот слышал, нам с тобой ангелочек запрещает волноваться. Итак, давай продолжим.

— Мы поехали в Джабраил, — внутреннее «Я» медленно восстанавливал прошедшие события, — там надо было помочь местным командирам организовать взаимодействие с соседней Физулинской бригадой. Работали мы целый день, на линии фронта, мы попали под обстрел, и тут позвонил по рации подполковник Гейдар Пириев, командир Физулинской бригады и просил срочно приехать, так как армяне прорвали фронт, и наступали на город, ему нужно было с нами посоветоваться.

— Как это с нами, это с кем же — прервал его полковник?

— Ну, с тобой конечно, а ты со мной, вот поэтому я и сказал с нами, чего тебе не понятно, — внутренний голос немного обиделся на хозяина.

— Прости, меня дорогой ты мой, проклятая боль, шумит все в ушах, не могу сосредоточиться, ты уж продолжай, — он немного помолчал, а потом тихо добавил, — пожалуйста.

— Тебя все уговаривали поехать объездной дорогой, но ты как всегда, — голос сделал ударение на слове «как всегда» — заупрямился и приказал Тельману ехать самой короткой дороге, которая проходит рядом с армянскими постами, желая сократить путь, — укорял он полковника.

— В горах пошел снег, поднялась метель, но ты не послушал меня и Тельмана, приказал ехать именно короткой дорогой. Потом мы заблудились. Снежная поземка прошлась по подножью хребта и замела дорогу. Уже смеркалось, небо затянуло туманом. Водитель на вершине хребта увидел огонек и указал тебе на него.

— Ты решил, что это наши бойцы из физулинской бригады стоят на посту и можно у них спросить, как проехать в штаб бригады. Мы остановились, ты пошел к ним разузнать дорогу.

— Все стоп, теперь я сам могу восстановить всю картину. А ты, пожалуйста, не пропусти ничего такого, ладно? — ласково приказал он своему второму «Я».

Дальше не было смысла вспоминать.

Значит, все-таки, остались в живых. Тельман рядом. Мы в вертолете, если верить девушке медсестре, то летим в Баку, хотя она сказала, что надо еще взять раненых из госпиталя в Бейлагане. Но это все мелочи, по сравнению с «мировой революцией». Главное — живы.

Во имя АЛЛАХА,

Всемилостивого и Милосердного.

Хвала АЛЛАХУ Господу миров,

Всемилостивый и Милосердный.

Ты один

Дня судного один Ты Властелин.

Лишь перед Тобой колени преклоняем

и лишь к Тебе о помощи взываем, — стал шептать молитву полковник, но не успел дочитать до конца суру Корана.

Вертолет, сделав вираж, пошел на посадку. Медицинская сестра крепко держала носилки, не давая им раскачиваться. Колеса шасси плавно коснулись земли, пилот выключил двигатели. Пелена затуманила сознание полковника, было видно, как он устал. Несмотря на холод в салоне вертолета, на его лбу выступили крупные капли пота. Глубокий сон унес его из этого грешного мира в далекий мир блаженства и грез.

Глава вторая Мы родом из детства

Пурга, которые уж сутки не могла набродиться и успокоиться, как голодная одинокая волчица, металась из стороны в сторону по степным просторам. Носилась, куражилась, будто радуясь, что загнала всех жителей поселка в свои дома и не позволяла им выйти на улицу.

К вечеру третьих суток притихла, присмирела, уже не так слышались ее завывания. От нанесенного ею снега, от его непорочной белизны стало шире, просторнее вокруг районного центра под непонятным названием Переметное.

Поселок этот, растянутый вдоль железнодорожного полотна Алма-Ата — Москва, находился в 45 км от Уральска, который до 1667 года, назывался Яик, как и сама река на берегах которого раскинулся город. Здесь по яикским степям гулял когда-то казацкий атаман Степан Разин, со своим войском, грабя суда, шедшие вниз по реке. Отсюда, подготовив все необходимое для дальнего похода, он выводил свое войско прямо на Каспийское море, и однажды бесчинствуя, дошел даже до столицы Азербайджана города Баку.

Здесь же в Уральских степях сыскал себе славу легендарный Василий Иванович Чапаев, гоняясь за белогвардейскими отрядами в Гражданскую войну. Там же, в степи, он нашел свою смерть, когда под убийственным огнем, весь израненный, пытался спастись, переплывая буйную своим нравом Урал.

Река позволила ему последний раз взглянуть на голубое казахстанское небо, а потом сомкнула свои волны над головой героя.

В поселке, еще были живы однополчане Василия Чапаева. Они, увешанные по случаю праздников, царскими Георгиевскими крестами и медалями, на встречах со школьниками часто рассказывали легенды, были и небылицы про своего любимого комдива. В школах, пионерские отряды носили имя героя, в районе имелся даже поселок, — Чапаевский.

Народ в этих местах был разношерстный, приезжий.

Одних насильно загнали сюда, по указу «от тридцать седьмого», кого еще до войны с Германией переселили с Поволжья и Кавказа, как неблагонадежных, по велению «вождя всех времен и народов».

По жителям этого края, которых согнали с насиженных мест и сослали в степные просторы Казахстана, можно было проследить тяжелую судьбу народов, населяющих территории союзных республик Советской империи, под названием СССР. В Переметнинской средней школе учились ребята из Белоруссии, Украины, из Прибалтики и Дагестана, немецкие дети колонистов с Поволжья. Встречались черноволосые, с большими выпученными глазами дети с горных аулов Южного Кавказа.

Родители школьников, работали шоферами в местной автобазе, трактористами, комбайнерами в колхозе, были и мастеровые мужики, занятые на стройках народного хозяйства.

Когда очередной генсек КПСС, которого в народе называли — «кукурузник», после войны провозгласил лозунг «Даешь Целину», в Переметное стали съезжаться люди с необъятных просторов России. В поисках легкой жизни, сюда, в конце 60– годов, потянулись дельцы с сомнительным прошлым, выпущенные по амнистии от 1953 года. Жизнь в районе, кипела, бурлила.

Весной и осенью, днем и ночью колхозные трактора пахали многовековую нетронутую степь, засеивали ее рожью, пшеницей, ячменем, а иногда и шелковистым клевером. Все лето, до глубокой осени шла «битва за урожай». Не успевали закончить эту «битву», как нужно было думать и о подготовке к холодной казахстанской зиме. Жители поселка, сбившись в небольшие бригады, заготавливали корма для скотины, дрова и уголь на зиму. Переходя от дома к дому, вместе собирали с частных огородов картофель, заполняя огромные погреба, в кадушках засаливали овощи, — готовились зимовать.

Когда вольные бураны и неугомонные вьюги вступали в свои права, жизнь сельчан останавливалась и становилась монотонной и скучной. С началом ноября до самых мартовских оттепелей в степи, стояли трескучие морозы.

В то холодное утро, когда четверо молодых парней собрались вместе «отметить» Новый Год, еще не знали, да и не могли знать, что это последний праздник, когда они вот так, шутя и безмятежно, строят свои планы на будущее.

За год все они повзрослели, стали умнее и увереннее в себе, эти пятнадцатилетние пацаны, далекого 1972 года.

Если бы кто-то в этот момент подошел и заглянул через промерзшее окно во внутрь избы, то перед ним открылась бы такая картина: «Твердый», так называли самого шустрого и самого шухарного паренька среди них, при помощи вареного яйца подделывает печать на пригласительном билете, на новогодний праздник в районный дом культуры. Другой паренек, по кличке «Орел», он же Вовка Орлов, крепкого телосложения, не по годам сильного, с крапинками веснушек на носу, срисовывал эмблемы бал-маскарада на приготовленные открытки. Двое других пацанов, одного из которых звали «Муха» он же Мухин Вовка и «Цыган», сидели перед большой русской печкой и выстругивали щепки, намереваясь растопить ее.

В избе было холодно, это заметно было по дыханию ребят, видно. С вечера печь никто не топил, и она порядком остыла. Обычно печи в деревнях топили по утрам, засыпали каменным углем, и тепло поддерживалось весь день. На ночь золу выгребали, закрывали дымоход, чтобы тепло не выветрилось, и оно сохранялось до утра.

Между делом, ребята перебрасывались шутками, предвкушая хорошо повеселиться на балу. Строили планы, как закадрить новеньких городских девчат, приехавших погостить на каникулы в деревню к родственникам.

Однако, на сегодняшний вечер всех волновало — как пробраться в дом культуры и не попасться на глаза «добровольцам» из школьного комитета, которые всегда дежурили на входе, проверяя молодежь на трезвость.

— А что будем делать, если афера не прохляет? — риторически спросил «Твердый», и, не дожидаясь ответа, сам же ответил, — с тоски что ли подыхать?

Все мгновенно притихли и взглянули на «Орла». Он не только был на год старше всех, но уже имел две «ходки» в один и тот же 8 класс, родной Переметнинской средней школы.

По своей природе, «Орел» не мог долго находиться в закрытом пространстве, ему хотел только воли, но обязаловка

— 8 классов, как кровь с носа, заставляла его терпеть и «брать на измор» не только директора школы, но и своих родителей.

— Так, спокойно, — начал рассуждение «Орел», — не дрейф «Твердый», запасной вариант уже продуман. В общаге CПТУ (сельское профессиональное техническое училище), есть городские девочки, они не уехали, так что завалимся туда и на халяву повеселимся. Моих предков, сегодня не будет, пригласим ко мне домой, и гульнем на славу. Как тебе этот вариант «Цыган»? — «Орел» обратился к парню, сидящему на табуретке у печки.

«Цыган», последний из четверки друзей, был небольшого роста, жилистый не по годам юноша, от природы черный как смоль, с выпученными карими глазами. Копна кучерявых, тугих, как рыболовная леска волос, свисающих на глаза, давали ему сходство с цыганом Будулаем из одноименного фильма «Цыган», из-за этого и кличка прижилась к нему. Он, кивком головы, откинул свои непослушные кудри со лба и повернулся к «Орлу».

— Я думаю, до этого не дойдет. Надо все сейчас спланировать, а то не там не тут навара не будет.

— Ты, же сам, знаешь, «Орел», что мы на авось не ходим,

— намекая ему, о последней вылазке за кроликами, высказался «Цыган» — при этом он улыбнулся, показывая ослепительно белые зубы.

Надо заметить, несмотря на то, что «Цыган» уступал «Орлу» по силе и ловкости, последний всегда советовался с ним и не раз убеждался, что планы по «налету» на колхозные огороды или сады деревенских «буржуев», разработанные «Цыганом», всегда давали положительный результаты.

Еще не было случая, чтобы их накрыли на месте.

«Цыган» повернулся к «Мухе»: — Сделаем так, сначала ДК (дом культуры), если не подфартит, там решим по обстановке куда дальше. Я так думаю, с надежным билетом надо толкнуть «Муху» первого, он пройдет и откроет окно в подсобке клуба и дело в ажуре.

— А че меня, я че крайний, прошлый раз в кино я был первый. Ты сам «Цыган» попробуй. Мое дело было достать на время билет, я достал, а как попасть вовнутрь не мое дело, или вон пусть «Твердый» рискует. Он рисует «фильку», вот и пусть проверит на себе, как она сработает.

— Да пошел ты, — возмутился «Твердый». Ты же знаешь, кто на дверях будет стоять, «Черт», который не в жизнь не поверит, чтобы я на танцульки за деньги билет купил. Прилипнет как репей и сразу хана нам.

— Значит что, накрылся, по-твоему, Новый год, так что ли? — не унимался «Муха».

— Че раскудахтались, — «Орел» откинул свивающийся чуб со лба.

— На месте помозгуем. «Цыган», — обратился он к другу, Ленка будет там или нет?

— А я знаю? Может и будет, ты бы позвонил Ольге, да спросил бы у нее.

— Мужики, слушайте, — «Цыган» отложил ножик, которым строгал, палено встал, — короче, если Ольгу уговорите вытащить Ленку из дома, и она придет на вечер, тогда я беру на себя вопрос попадания на бал. Прошмыгну в ДК, и вам тропинку протопаю, через окно, конечно. Ну что согласны «соколики» мои на такой расклад?

Не успели друзья сообразить, что им ответить на предложение «Цыгана», как дверь в прихожую открылась, вошла мать Орлова, Лидия Михайловна. Сразу все разговоры стихли.

Лидия Михайловна, или как ребята называли ее, просто тетя Лида, была обыкновенной деревенской женщиной. Она, по своей суетливой натуре никогда, не сидела без дела и всегда была занята домашними хлопотами.

С утра и да позднего вечера, заботы у нее никогда не кончались. Тем более перед праздниками ей хотелось все предусмотреть, и она, не переставая, суетилась по хозяйству. То входила в избу, взять что-то, потом выходила во двор, и шла в сарай, где имелась домашняя скотина. Лазила в погреб, доставала от туда соления, картошку, лук и домашнего сала, заносила в дом и снова выходила в приусадебный дворик.

— Че это вы дома сидите? — ни к кому не обращаясь, спросила тетя Лида.

По рассказам «Орла», родители его были родом из Поволжья. Имели хорошее богатое хозяйство, но попали под «молотилку» сталинской машины репрессий, в период раскулачивания. Вынуждены были оставить все нажитое и бежать сюда, в бескрайние казахстанские степи, куда по тем временам, еще не доставала длинная «рука» НКВД.

Тут и осели, пустили корни. Здесь народились их дети. Выстроили добротный дом, завели хозяйство, работали в колхозе, растили детей. Своеобразный говор и применяемые наречия в беседе с людьми, выдавали их настоящее место происхождение. Безошибочно можно было сказать, что они выходцы из Поволжья.

— Че никуда не идете отмечать Новый год, а? — тетя Лида, подошла к ребятам и заглянула через плечо сына, разглядывая его занятие.

— Да вот думаем, в ДК сходить, народ посмотреть, как гуляет, себя показать — ответил «Твердый». — Только билетов вот нет.

— Да зачем это вам, билеты? — искренне удивилась тетя Лида.

— Как будто вы до сих пор везде с билетами-то ходите и в кино, и на танцы.

— Небось, вы тут и собрались, мозгуете, как очередную аферу свою провернуть.

— Учти Володя, я с отцом больше не буду к участковому бегать, — в сердцах выпалила тетя Лида, намекая на то, что буквально, перед Новым годом, сельский участковый милиционер вызывал Орловых, так сказать для профилактической беседы. Ничего такого существенного за ребятами не было, но по деревенским слухам, было известно, что четверка ребят, которые носили кроличьи шапки, не всегда занимаются чистыми делами. Домашних кроликов в поселке выращивали несколько семей. Жители знали об этом, и если кому-то из сельчан нужны были шкурки на шапку, они прямо обращались к хозяевам и покупали.

Но, как говорил «Орел», — «если от большего, берут немножко, то это не грабеж, а просто дележка». Ребята пару раз наведались в крольчатники и теперь носили лохматые, теплые кроличьи шапки. Доказать вину ребят участковый не мог, не смогли и хозяева точно указать на них, так как следов взлома, да и других улик, указывающих на ребят не нашли. Остановились на том, что кролики просто сбежали и их унесли голодные степные лисы.

— Ох, ребята, страшно мне за вас, хоть бы школу закончили, несчастные 8 классов, да делом занялись бы каким, — в сердцах выпалила тетя Лида. Глаза ее при этом наполнились слезами. Стараясь скрыть навернувшуюся тревогу за будущее ребят, она отвернулась. Проходя в другую комнату, она обратилась к сыну:

— Володя, там, на кухне, я вам поесть приготовила, голод не тетка, вернетесь вечером, покушайте. Отец наливку в шкафу оставил, по стопке выпейте, но не балуйте. Печку растопите, на ночь золу не оставляйте, не приведи Господь угорите, как давеча говорят, целая семья легла да не проснулась.

— Алик — повернулась она к «Цыгану» — ты, это, сынок, своим скажи, да и оставайся с Володей у нас, че зря в пургу пойдешь домой. Дома то сиротно, небось? Что там сестра может вам приготовить? Я вот знала твою мать, хорошей она была хозяйкой, «царство ей небесное» — тетя Лида, повернувшись к висящим в углу иконам, быстро перекрестилась. Как не придешь к вам, она вечно что-то стряпала у печи, то пироги, то плов замысловатый, рисовые зернышки один от другого так и рассыпались. Готовила она хорошо, вкусно, да и хозяйство держала, дай бог каждому. И гуси и утки, а коровка ваша, по 30 литров за день давала.

— Была бы жива твоя мать, я бы слова не сказала, — она незаметно смахнула фартуком навернувшие слезы. Нас с отцом не будет дома, так вам вдвоем с Володей будет веселее.

— Спасибо тетя Лида, решим, что ни будь, — голос «Цыгана» дрогнул, он отвернулся к окну, стараясь сдержаться, напоминание о матери тяжестью навалилось на него.

— Ладно, — засуетилась тетя Лида, — я пошла, Володька, не забудь покормить поросят, с утра голодные визжат — хлопнув входной дверью, она вышла.

— Вот эта жизнь, — в сердцах выпалил «Орел», — Новый год на носу, народ по второму разу трезвеет, а тут ни в одном глазу, да еще поросята на шее, пойду и «замочу» их раз и навсегда, — выпалил он.

Все дружно рассмеялись. Чтобы как-то разрядить обстановку «Орел» перевел разговор на другую тему, он повернулся к «Цыгану» и спросил:

— Слушай «Цыган», так ты точно решил бросить школу в этом году или как? он прищурил глаза и внимательно посмотрел на друга. Все притихли.

Решение бросить школу они обсуждали накануне, о чем еще не знали ни «Твердый», ни «Муха», но так до конца разговор не дошел, и «Орел» решил вернуться к нему.

— С братаном старшим решили, точно брошу. — «Цыган» не смог унять волнение.

— Подамся в Питер, в мореходку, а там, как бог, на душу положит.

— А может с нами в ПТУ (профтехучилище) — робко спросил «Твердый», — вместе все-таки веселей, а?

— Нет, не могу, мужики, — в мореходке хоть харчи, спецуха (специальная форма), да и крыша над головой. Братан говорит, что в мореходке, как в пионерском лагере, подъем, отбой, все по расписанию. Да и потом, после окончания, позагранкам посылают, «бабки» хорошие говорят, платят.

— Вырвусь отсюда, из нищеты проклятой, не могу больше смотреть, как люди отворачиваются и прячут глаза, когда встречают на улице. Прошлую зиму в кедах проходил, болел часто, валенки купить, и то денег не было. Сестра говорила, что малышей не успевает одеть, растут на глазах.

Летом подкалымил немного, хоть пальто, да ботинки смог купить. Спасибо отец «Орла» подсобил с халтурой на элеваторе, а то загнулся бы в колхозном саду, собирая яблоки. Там копейки дают, а пашешь как мерин.

— Зато там, в мореходке, забор, как в зоне, шаг влево, вправо, стреляют без предупреждения — я правильно говорю «Орел?» — вставил «Твердый».

— Знаешь «Твердый», «Цыган» прав, ему видней, без матери пропадет здесь, вон Сашка Катаев, второй год как по малолеткам (спец приемник для малолетних правонарушителей) мотается. Сорвется, на чем — ни будь, и пошел по этапу.

— Батя «Цыгана» приведет бабенку, та сживет всех со свету, факт говорю. Вовку Кондукторова помнишь? Прошлый год у него мать умерла, батя его бабенку с Зеленого притащил, а она всех детей его в сарай с телятами, когда отца дома нет, тот возьми да спали сарай, теперь в малолетки чалится.

— Ты вот на выходные можешь из Уральска домой приехать, а ему, что в общаге оставаться — «Орел» резко вскочил, да так проворно, как мог делать только он. Быстро, стремительно, словно орел, перед тем как наброситься на свою добычу.

— Жалко конечно, что «Цыган» хочет уехать да ладно, поживем, увидим, как оно в раскладе получится. «Муха» помоги поросят «замочить», чтоб мать не осерчала, — сказал «Орел» и вышел в сени.

Дело с билетами подходило к концу, печка горела с радостью, комната наполнилась радужным теплом, окна постепенно оттаивали, когда в хату вошли «Орел» с «Мухой» и стали рассматривать творение «Твердого».

— Как говорит «Косой» из фильма «Джентльмены удачи», «ох заметут нас, как пить дать, заметут» — высказал свое соображение «Муха» и отошел в сторону.

— Ну, это еще бабка надвое сказала, заметут, поживем, увидим, а раньше времени не будем «каркать». Давай, мужики, собираться пора уже — сказал «Орел», обращаясь к «Цыгану» и «Твердому».

Ребята засуетились. Надели кто пальто, кто тулуп из овчины, ботинки, натянули до самых бровей кроличьи шапки и выскользнули на улицу. Там по улицам носилась и выла казахстанская степная метель, будто болело у нее что-то, и она не могла успокоиться, прилечь и отдохнуть. Вой метели напоминал песни, что пели местные акыны, народные барды. Акыны своими нудными песнями, кроме грусти и тоски ничего не наводили, как и метели в долгие зимние вечера. Люди песни акынов, между собой, называли «что вижу — то и пою».

Казахстанские степи — бескрайние просторы, раскинутые на сотни километров без единого деревца и строения. Зимой — метели да вьюги, а летом — удушающая пыль. Куда не кинешь взгляд, кругом только колыхание седой ковыли и носящиеся кустарник катима.

Только дважды в году степная красота могла поспорить с красотами других земных мест, — весной и в период созревания пшеницы.

В начале мая степь обильно покрывается буйными травами. Вперемежку с седым ковылем здесь растет: вихрастый типчак, чарующая своим запахом полынь, вечный спутник степи — тысячелетник, мятлик, полевой шафран, метелистый клевер и колючий татарник. Пестрыми цветами начинают полыхать широкие луга, в пойме реки Урал.

Весной степь напоминает большой изумительной красоты персидский ковер, сотканный из тысячи разных цветов и красок. Легкий степной ветерок колышет этот ковер, будто подметает его. Стряхивает с него пылинки, перебирает каждую ниточку, ворсинку, влюблено лаская.

В первые месяцы лета, над степью стоит чарующий запах хлеба. Золотистые колоски пшеницы колышутся на легком ветру, превращая степь — в бескрайний земной «океан», по которому плывут комбайны — «корабли» степей, подбирая дары природы. Тысячи птиц кружатся над степью, соревнуясь в исполнении своих чарующих песен. Трели жаворонков, свист щеглов переплетаются с мелодичными звуками степных сусликов, подбадривающих друг друга, собирая колоски, тревожно озираются в небо, где кружит над полями хозяин просторов— степной орел.

С наступление осени вся красота исчезает. Северные холода затвердевают землю, начинают дуть сильные ветры, которые под корень обламывают кусты катима, рогача и гонят их по степи, перекатывая с места на место. Эти сухие кусты, народ называет «перекати поле». Зима подгоняет осень и уже к концу ноября степь умолкает, будто застывает до следующей весны.

На долгие месяцы владычицей степи становится снежная метель. Ее нельзя сравнивать ни с какими северными ветрами — она тут особенная. Может злее и коварнее, чем ее далекие сородичи, но то, что нравом покруче, это точно. Местные аборигены метель называют — пургой или метелью, а то и бураном, в зависимости от силы ветра, но от этого легче никому не становится, ни жителям степей, ни всякой твари, кто прячется в своих норах.

Метель возникает ниоткуда, налетает внезапно и если ты не готов к схватке с нею — быть беде. Проказница вихрем врывается, кружит, заносит снегом дома, дороги, небольшие овраги и, сделав свое дело, пропадает также внезапно, как появляется.

Стоило нашим друзьям выйти на улицу как метель, зачерпнув в свои ладони, горсти снега, швырнула их в глаза ребятам, как бы приветствуя их, заулыбалась своей холодной улыбкой, предвкушая веселую игру.

Она стремительно поднялась ввысь, сгребая снежные крупинки, сверху сыпанула ими за воротники пальто, схватила за шапки и шарфы, стремясь сорвать и унести их.

Чтобы реально представить, что такое пурга в степи, надо просто засыпать в глаза песку и попытаться открыть их. Вот тогда точно можно ответить, что это такое — пурга. Ребята хорошо знали нравы степной метели, и приняли ее «ухаживания» как и подобает.

Уткнувшись в спину, друг друга, и придерживая ушанки, друзья шли к своей цели, не представляя себе, чем обернется для них эта затея.

Одинокие фонари на телеграфных столбах, как маяки для кораблей в штормовую погоду, тускло указывали им путь. Метель бесновалась, понимая свою бессильность перед смельчаками, что не так-то просто бороться с ребятами, и от этого «затянула» свою песню.

«Орел», идущий впереди, как ледокол «Ермак» в Арктике, пробивал путь через сугробы на дорогах, прикрывая своей могучей спиной, идущих за ним друзей.

Вечер обещал быть веселым, и в предвкушении его, ребята перебрасывались шутками, не обращая внимания на кутерьму, медленно, но упорно шли к своей цели. Через пелену снежной дымки впереди замаячила железнодорожная станция, с высокой водонапорной башней.

Для деревенских жителей вокзал был своего рода «Бродвеем», где в летнюю пору, после завершения хозяйственных работ, встречалась местная молодежь. Здесь обменивались новостями, завязывали знакомства, влюблялись и, конечно же, иногда дрались, переметнинские пацаны с парнями из Каменского совхоза. Вообще, никто никогда не мог припомнить, когда началось это противостояние, но вокзал был всегда, так называемой «нейтральной» полосой, между Каменским совхозом левобережья и поселком Переметное справой стороны от железнодорожного полотна. По неписаным законам, тот, кто учился в Каменской школе, мог спокойно там прогуливаться, ходить в кино, на танцы и даже встречаться с местными парнями и девчонками без последствий. Каменским парням, встречающимся с переметнинскими девчатами, разрешалось их провожать только до железнодорожного вокзала, дальше они рисковали нарваться на неприятности, если у этой девушки был вздыхатель на правой стороне, точно так же, как на той стороне ждали сложности парней Переметного. Неизвестно, по какому закону, земному или не земному, но большинство переметнинских парней влюблялись в совхозных девчонок, а Каменские девчата ходили на свидание к переметнинским парням. Так что драки случались, но это не останавливало молодежь.

Девочка из 8а класса школы, где учились наши герои, Ольга Долгова, с которой встречался «Орел», жила в совхозе и нередко, проводы ее домой после школы, заканчивались выяснением отношений с каменской шпаной, которая патрулировала вдоль «границы», в поисках приключений.

Ольга, небольшого росточка, в свои 15 лет выглядела очень даже привлекательной, была девочка с характером и не обращала внимания ни на какие угрозы шпаны. Ее золотисто — русые волосы, распущенные по плечам летом или собранные в тугую толстую косу зимой, небрежно свисающую до пояса, сводила с ума не одного парня в школе. Жила она в Каменском совхозе, где ее отец был директором, а училась в Переметнинской, параллельно посещала музыкальную школу, которая была единственной на два поселка.

Именно учеба в музыкалке, заставляло ее каждый день ходить в школу за три километра. Летом было еще ничего, но вот зимой в пургу или метель каменским приходилось не просто, точно также как и переметнинским, кто заканчивали Каменскую среднюю школу.

К этой «нейтралке», «Орел» идущий впереди ребят и направился, что бы передохнуть и набраться сил перед последним броском до Дома Культуры.

Друзья, толкаясь и подшучивая над собой, ввалились в зал ожидания вокзала. Они сразу не поняли, в какую попали западню, пока отряхивались и их глаза привыкали к свету, после уличной темноты. В конце зала, собрав в кучу скамейки, сидели человек 10–12 ребят из Каменской интернат-школы. Они курили и, передавая друг другу бутылку вина, с горлышка отхлебывали темную жидкость. Интернатовские пацаны были беспредельщиками, не признающими никаких традиций, вступающие в драки по поводу и без повода с поселковыми ребятами, с пацанами из совхоза, везде, где бы ни пересекались их пути.

В Каменском совхозе была школа-интернат для детей местных пастухов, которые разводили верблюдов для государства и часто вместе с табунами перемещались в поисках пригодных пастбищ. Когда родители уходили на выпас верблюдов, их учащиеся дети, живущие в интернате, содержались за счет совхозов.

— Приехали, — многозначительно заметил «Твердый».

— Только этого нам не хватало, — поддержал его «Муха».

Шум хлопнувшей двери вокзала, прозвучал как набат на пожарной колокольне. Все стихло в ожидании развязки. Тишину разрезал пискливый голос:

— Ба, кто к нам пришел, — от толпы отделился высокого роста детина, держа в зубах сигарету, и стал направился к друзьям. Это был Серик, или как звали его в округе «Прыщ». Свою кличку долговязый Серик получил оттого, что его лицо круглый год, было покрыто мелкими, неприятными гнойными прыщами. За ним подтягивалась «пехота», вытаскивая из карманов свои кастеты и велосипедные цепи.

— О, какие уважаемые люди, пожаловали к нам, — из-за спины «Прыща», выглядывал Максуд, по кличке «Хомяк». Подойдя к четверке друзей, «Прыщ», разведя руками, как бы кланяясь, сквозь гнилые зубы просипел:

— Милости прошу — к нашему шалашу. Или вам не нравится наша компания? При этих словах, «пехота» разразилась громким смехом.

«Прыщ» был навеселе, после принятой на «грудь» барматухи. Он пытался покуражиться перед свой интернатовской шпаной.

— Ну что «Орел», попался, я же говорил тебе, что мы с тобой еще встретимся, — улыбался «Прыщ», демонстрируя свои гнилые зубы. Теперь ты в клетке, так что придется нам пощипать твои перья.

Шпана снова загоготала.

Наличие за спиной десятка холуев, и выпитое спиртное, придавало ему смелости. Надо сказать это была не первая их встреча, и если до этого случались потасовки, то четверка всегда выходила из них с честью.

После таких драк, когда отмывали руки и лицо от грязи и крови, «Орел» каждый раз философски замечал:

— Друзья мои, мы изрядно пощипанные, но не побежденные.

За неделю до этих событий, когда «Орел» и «Цыган» провожавшие Ольгу до дома, после новогоднего вечера в школе, на обратном пути встретили Каменских. «Прыщ» и тройка малолеток искал приключений и привязались к ним. После нескольких колких высказываний в адрес «Цыгана» и «Орла», завязалась драка.

Дрались молча и до крови.

Шпана налетала на них, как свора степных голодных лис окруживших отбившуюся овцу в степи. Степные лисы небольшого роста, в длину достигают 50–55 сантиметров, питаются, в основном, грызунами, которыми богата степь. Но в зимние времена, делают набеги на курятники в поселке, иногда пытаются отбить овцу от стада, действуя при этом стаей. Сил у лис не хватает сразу завалить овцу и они, используя численность, бросаются на нее, стараясь укусить, как можно больнее, вымотать ее и если удастся завалить.

Вот такой «лисьей» тактикой и действовали малолетки «Прыща».

В прошлой драке друзьям, прикрывая друг другу спины, пришлось изрядно выложиться, чтобы отбиться от них. Напоминанием о той недавней встречи, на лицах шпаны, красовались фиолетовые синяки.

Атмосфера в зале накалялась. Полупьяная толпа обступила друзей, стала напирать на них, тесня к стенке. Они отпускали нелестные шуточки в сторону четверки, вызывая их на провокацию. Все говорило о том, что драки не миновать.

Уйти сразу было бы не простительной ошибкой, так как это означало оставить свою территорию, и расписаться в бессилии, что было равносильно всеобщему позору переметнинских ребят.

— С Новым годом, — как мог дружелюбно сказал «Орел», — а я вижу, вы уже отмечаете. Ну, что братва, а нам нальете по капле с «Цыганом», по старой дружбе? Он сделал шаг вперед, незаметно заслоняя спиной «Твердого».

— Мы вообще то зашли погреться, сейчас мужики наши должны подойти, — «Орел» сочинял на ходу, — идем к вам в ДК на танцы.

— Пока мы тут погреемся, чем Бог послал, ты «Твердый», выйди, посмотри там, что бы не прошли мимо, скажи, что мы здесь ждем, а мы по глотку хлебнем на халяву. «Орел» рассчитывал на то, что, услышав про подходящих ребят, шпана оставит свою затею. Но сейчас не та была обстановка, да и после спиртного, интернатовские хотели «продолжения банкета».

— Нам хвостовиков не надо, самим мало — вперед вышел «Хомяк».

— Ты что «Орел», давно халявщиком стал? — прищурив свои узкие от природы глаза казаха, спросил «Хомяк».

— «Хомяк», кто сказал, что на халяву, я всегда со своей тарой хожу — заметил «Орел» и при этих словах, он достал из-за пазухи, четвертушку водки. Появление «чекушки» на мгновение отвлекло внимание.

— Они же сказали, встречаемся в зале, зачем «париться» на улице, «Твердый» понял намек друга и удачно вставил реплику.

— Я тоже хочу согреться. Пусть «Муха» пойдет и позовет.

Тем временем «Прыщ» повернулся к «Цыгану».

— А ты, «Цыган», не хочешь погадать, повезет тебе сегодня или нет, — ткнув кулаком в грудь «Цыгану», спросил «Прыщ». Шпана залилась веселым смехом.

— Может тебе еще сплясать, — «Цыган» сжал кулаки. Это не осталось без внимания окружающих.

— Ты че пантишь, «Цыган», ты думаешь, мы забыли, что ты сломал нос «Батону», а?

— Или хочешь сказать, что тебе все по барабану, так что ли? — напирал «Прыщ». Дальше не было смысла терпеть.

Кто первым наносит удар, тот на половину выигрывает, — так учил их в школе физрук Анатолий Григорьевич Кожевников, в секции по боксу. Взглянув искоса на «Орла», «Цыган» не размахиваясь, нанес сильный удар в подбородок долговязому «Прыщу». От удара, тот качнулся и, не издав ни звука, отправился в глубокий нокаут.

«Орел», поняв намерения друга, в мгновения ока, схватив за грудки «Хомяка», подтянул его к себе и резким движением головы нанес удар по его широкому лицу. «Хомяк» завизжал, как резаный поросенок, шатаясь, повалился на спину к ногам изумленной шпаны. Из носа хлынула алая кровь. Хомяк стал размазывать ее по лицу, завывая во всю глотку.

— «Муха», «Твердый», бегите и позовите наших мужиков — закричал «Орел», принимая боксерскую стойку.

Стоящий ближе к «Цыгану» казачонок, размахивая цепью, пошел на него. Выставив вперед левую руку, «Цыган» прикрылся от цепи, которая, описав дугу, намоталась ему на руку. Он резко дернул ее, подтягивая противника, а правой рукой нанес боковой хук. Казачонок присел на колени. Отбиваясь, от наседавшей шпаны, друзья потихоньку стали отступать к двери. «Муха», прикрытый друзьями от нападавших, распахнул дверь и выскочил на улицу.

Холодный морозный ветер ворвался в зал и на мгновение остудил дерущихся пацанов. Оставшиеся без вожака, мелкота не проявляла энтузиазма, и сбилась в кучу, свою смелость они демонстрировали наличием кастетов, и размахиванием цепей.

Через минуту, оттолкнув «Цыгана» и «Орла», в зал ворвался Пашка, по кличке «Битюг». Это был здоровенный парень, 30-ти лет, которого в поселке знали все, от малых пацанов до стариков. Ростом он был под два метра, широченный в плечах, с красным, от постоянного запоя лицом, на котором, бегая, сверкали бесцветные бычьи глаза. Кулаки у него покрытые цыпками и ссадинами были огромные, как пивные кружки в привокзальной столовой. В деревне поговаривали, что мужики как-то, напоив «Битюга», поспорили, что он не сможет одним ударом свалить колхозного быка «Яшку». Так вот тот говорят, подошел к быку и, приловчившись, так приложился ко лбу, что трехлетний бык свалился замертво. Колхозный бригадир увидев это, лишился дара речи. Бык «Яшка» был племенной и один на всю округу.

— Че здесь буяните, мелюзга — «Битюг» обвел всех мутным взглядом.

Шпана, увидев его, шарахнулась в сторону.

— Да вот, погреться зашли, — с иронией заметил «Орел», — а тут братва гуляет, кивнул он шпану. «Битюг» посмотрел на лежащего «Прыща» и воющего на полу «Хомяка», своими осоловелыми, от выпитой водки глазами, пытаясь понять, что тут происходит. Он скривил опухшие губы наподобие улыбки и пьяным голосом спросил:

— Мелюзга, у кого бутылка, признавайтесь? Он был в таком состоянии, когда народ говорит, «состоянии недоперепитья». «Битюг» был нетрезв, но и не пьяный. Душа его жаждала, чего-нибудь «горячительного», чтобы дойти до нормального состояния, когда любое возражение могло обернуться для конфликтующих сторон непредсказуемыми последствиями.

Не дожидаясь дальнейших действий со стороны «спасателя», «Орел» извлек «чекушку» и молча, протянул ее «Битюгу».

Тот взял ее, не сказав даже «спасибо», глаза его заблестели, он обнял «Орла» и пошел к двери. Друзья пошли за своим спасителем. На улице метель немного стихла, но еще носилась по закоулкам, выискивая одиноких прохожих. До дома культуры добрались без приключений. Там уже толпился веселый разношерстный народ, отпуская шуточки в адрес знакомых, входивших в дом культуры.

У входа стояли дружинники с красными повязками на рукавах, зорко выискивая безбилетников и тех, кто уже успел «проводить» Старый год.

«Орел» попросил подождать его, а сам пошел разведать обстановку на входе.

— «Цыган», смотри, Ленка твоя под ручку с Кузминым из 9 класса, — «Муха» толкнул плечом друга. Что-то кольнуло под сердцем.

«Цыган», приподнявшись на цыпочки, старался отыскать глазами, как ему казалось, самую красивую девочку в школе. Он увидел ее, прижавшуюся к ненавистному Кузмину.

Первое что хотелось сделать, это рвануться в толпу, растолкать всех, схватить в охапку свою любовь и унести ее отсюда далеко-далеко туда, где горы кутаясь в курчавые облака, поднимаются в высь и круглый год носят шапки из голубого льда. Там, расправив свои огромные крылья на зависть другим, гордо и вольно в небе парят горные орлы.

Он так и сделал бы, если жил на Кавказе, там бы его все поняли и одобрили бы поступок, только не здесь. Кулаки сжались в бессильной злобе.

— Ну, ты успокойся, «Цыган», — «Твердый» схватил за руку друга, — потом поквитаешься, все-таки праздник сегодня.

Из толпы вынырнул «Орел», поманив друзей рукой, стал удаляться от входа.

— Дела плохи, мужики, ни к кому не обращаясь, — сказал «Орел». На входе стоит «Черт» — участковый и еще два мента. Шмонают всех. Выгребают пойло и всякую дребедень. С нашими «ксивами» заметут за милую душу. Надо что-то придумать.

— Может, отвалим отсюда, да пойдем к городским в общагу, — не уверенно сказал «Твердый». Ему точно не хотелось попадаться ментам и провести ночь в «клоповнике», как они называли камеру, куда доставляли задержанных алкашей поселка.

— Вот, еще «Цыган» на взводе из-за своей крали, — «Твердый» искал существенные аргументы, ставя под сомнение бессмысленность затеи.

— Что Ленку видели да — спросил «Орел» и посмотрел на друга.

— Там она с Кузминым — «Муха» показал на толпу.

— «Цыган» мы с этим Кузьмой потом разберемся, ты не бери в голову, — «Орел» похлопал по плечу друга. «Цыган» дернул плечом, стараясь сбросить руку, и отвернулся. На душе его скребли кошки, ему хотелось просто повернуться и уйти. Он так бы и сделал, если бы было куда. Домой не хотелось, друзья были рядом, а других мест он не знал, куда можно было бы пойти, чтобы не оставаться одному в этот новогодний вечер.

— «Муха», ты у нас самый интеллигентный, они не тронут тебя, пройдешь в зал, там, в конце коридора есть дверь в подсобку, ты понял меня? Откроишь там окно, ясно? — спросил «Орел». Тот не успел ответить, как из толпы его окликнул звонкий девический голос. Из темноты выскочили две девушки и направились к ним. Подошли Люба Козина и Вера Лебеденка из параллельного класса. Поздоровались.

— Вы, че здесь стоите то, билеты у вас есть или нету? — выпалила Козина, подхватывая Мухина под руку. Все в поселке знали, что Люба и Володька дружили второй год, поэтому она не стеснялась присутствующих его друзей.

— А ты, че такой грустный? — спросила Лебеденко у «Цыгана», толкая его в плечо.

— Дома че скотина осталась не кормленная, да? — весело щебетала она.

— Да нет, дети голодные у него, а жена на танцы сбежала с Кузей, — «Твердый» подхватил шутливый тон девчонок.

— Если у вас нет билетов, так у меня один есть, Лебеденко вытащила из кармана заветный билет.

— Брат не пошел со мной, вот и остался — кому надо, помахала она перед носом друзей. «Орел», сохраняя достоинство, вынул из-за пазухи тулупа конверт.

— Мы сами с усами, так что не нуждаемся.

— Правда, толкнуть можем, так сказать, подсобим, по дружбе, — а «Цыган»? — он подмигнул другу. Решение созрело мгновенно. «Цыган» протянул руку и взял карточку.

— Мы мигом, — сказал он и пошел к толкающимся у кассы желающим попасть на бал. «Орел» последовал за ним.

— Ты «Цыган» что надумал?

— Сейчас узнаешь, Где твои липовые, давай сюда. «Орел» вытащил из конверта пригласительный билет и подал другу.

— Смотри не засыпься? — с улыбкой сказал он, начиная понимать замысел «Цыгана». Они протолкнулись к окошечку кассы, где в надежде на лишний билетик стояла очередь из 10–15 человек. Увидев ребят из совхоза, Цыган дернул одного за руку. Наклонился к его уху и что-то сказал. Из очереди вышел казачонок, держа за руку свою девушку.

— А сколько у вас есть билетов? — спросил незнакомец — нам надо два.

— Пока только один есть, надо бери, за трояк отдам, — «Цыган» сразу заломил двойную цену, играя на жадности казачонка.

— Ты че так дорого даешь, он же стоит рубль — вытаращил он глаза на «Цыгана».

— Деньги нужны позарез, на бухало, не хватает, хочешь, бери, нет так давай кантуйся в очереди.

— А можешь еще достать? — жалобно спросил казачонок, — мы ведь вдвоем, — он показал на свою подругу.

— Если так, — «Орел» достал еще один билет, — бери за пятерик оба, — протянул он пригласительные билеты. Я тоже не пойду. Мы с дружком пойдем отмечать в общагу к городским девчонкам.

— Мужики лишнего билетика нет — кто из-за спины окликнул их.

— Может, подсобите, а?

— Нет больше, вот ему отдали — «Орел» показал на незнакомцев. Сыграла психология человека. Опасаясь, что сейчас перекупит кто-то другой заветные билеты, казачонок быстро вынул из кармана деньги, отсчитал пять рублей и выхватил билеты.

«Цыган», взяв деньги, вышел из толпы, увлекая за собой друга.

— Сделаем так — «Цыган» повернулся к «Орлу» — вы пройдете, а я подожду здесь, сам откроешь окно на «Муху» нет надежды. Его краля не отпустит от себя ни на шаг. «Твердый» пройдет с Лебеденка, тогда «Черт» его не тронет, — понял, мою задумку?

— Теперь у нас есть два не паленных билета, так что «Орел» рискнем. Они подошли к ожидающим их друзьям.

— Вот возьми твои деньги, — «Цыган» протянул их Лебеденка. Та посмотрела на него, не сказав ничего, отвернулась.

— Твой друг, что ненормальный, да? — спросила Люба Козина у «Мухи». Зачем девчонку так обижать? Это ведь она для него приготовила, в сердцах выпалила Козина. Всем стало не ловко, от этих слов.

— Дурак, ты «Цыган» — только и могла высказать Лебеденка и пошла к клубу.

— Ну, че мерзнуть, пошли, что ли — «Орел» взял под руки девчонок, увлекая их к входу. За ним пошли «Твердый» и «Муха».

«Цыган», подняв воротник, отошел в сторону и стал ждать развязки событий.

Из головы у него не выходила мысль о Лене и ее предательстве по отношению к нему. Хотя он прекрасно знал, что она демонстративно пришла в клуб с Кузьминым, зная, что он обязательно будет здесь и постарается помириться после последней их ссоры. Да и ссоры, как таковой, не было, просто Ленка хотела, что бы он ждал ее не во дворе школы, после занятий, а на соседней улице. Он понимал, что она не хочет афишировать отношения, и старалась, чтобы их не видели вместе одноклассники. «Цыган» на все ее доводы ответил, что будет стоять там, где он захочет ждать и ему наплевать, что кто-то их увидит вмести. Но она предупредила его, что если он не послушается, тогда она вообще не будет с ним встречаться.

Слово за слово, пошло и поехало, закончилось тем, что она ушла домой одна. Вот уже две недели как она избегала встреч и на телефонные звонки не отвечала, тотчас бросала трубку, как слышала его голос.

Ольга Долгова, подруга «Орла» и Люба Козина, хотели помирить их несколько раз, но перед самым Новым годом, Лена стала встречаться с парнем из 9 класса и отвергала их предложения.

Сомнение терзали юношескую душу «Цыгана», и он не мог успокоиться. Услышанная новость от Козиной смутила его вообще.

Наверно, это она подговорила Лебеденко, видя, как страдает друг Мухина, решил «Цыган», но спокойнее от этого ему не стало. Вообще Вера пользовалась вниманием среди сверстников и ребят старших классов, но почему-то ни с кем не встречалась, и вот теперь было непонятно, действительно «Цыган» нравился ей или она это сделала из-за жалости к нему, по просьбе подруги.

Кругом толпился народ, в предвкушении веселого вечера, а «Цыган» стоял на холодном ветру, проклиная злосчастный вечер и себя. Прошло больше получаса, как его друзья вошли в клуб, но вестей от них никаких не было. «Цыган» продрог почти до костей. Демисезонное пальто не грело.

Его зубы выбивали чечетку, губы уже посинели, и тогда он решил, что если минут через пять не будет известей, то он просто уйдет домой.

Перед входом в клуб, народу оставалось совсем немного, когда его кто-то окликнул из толпы. Над входом в Дом культуры светила яркая лампочка, и слепила глаза, она не давала разглядеть зовущего. «Цыган» пошел на зов и увидел в толпе Ольгу Долгову в праздничном наряде и накинутом на плечи пальто.

— Ты что вообще глухой стал, я несколько раз тебя уже звала, а ты не слышишь. Пошли, давай, ребята тебя уже давно ждут.

— А билета то у меня нет, — замялся «Цыган», Он почувствовал, что краснеет. Несмотря на мороз, щеки загорелись так, что на лбу выступили капельки пота.

— На входе сестра моя стоит, так что прорвемся, — весело сказала она, увлекая его за собой, взяв под руку.

— Ленку видел, да? — спросила она на бегу.

— Ты то не переживай за это, — Ольга остановилась и посмотрела в упор на «Цыгана». Между прочим, я давно тебе хотела сказать, Лена не будет с тобой встречаться. Только ты не обижайся, я потом тебе все расскажу, ладно?

— А почему, я что, заразный что ли? — в недоумении спросил «Цыган». Ольга что-то хотела ответить, но, подошли «Орел» и «Твердый», и она замолчала.

— Ну, вы отдыхайте, а мне надо бежать. Сегодня мое первое выступление, так что потом увидимся. Перед Новым годом я вас сама найду, — Ольга отпустила руку «Цыгана», поцеловала «Орла» в щечку и пошла за сцену, где готовились местные музыканты к выступлению. Оля окончила музыкальную школу, перед самым Новым годом, и теперь играла на рояле в местном ансамбле.

— Вы че, бродяги, забыли что ли, про меня там на улице. Я, как суслик замерз, — накинулся он на друзей.

— Там дверь гвоздями забита, — понимаешь? — Орел взял на себя упрек друга.

Мы сунулись туда-сюда глухо везде. Решили Ольгу попросить. Мы пока ее отыскали, пока уговорили, ну сам понимаешь, — он дружески улыбнулся своей красивой улыбкой и обнял друга за плечи.

— Пошли в раздевалку, скоро начнутся танцы.

Кругом сновала молодежь, рвались хлопушки, в воздухе летал серпантин, горели бенгальские огни. Девочки наводили последний марафет перед единственным зеркалом в фойе клуба, ребята степенно стояли вдоль стены и ждали своих подруг. Не успели раздеться и сдать пальто в гардероб, как заиграла музыка из последнего репертуара «Битлов». Все задвигалось в ритме танца.

Проталкиваясь среди танцующих пар, друзья прошли в дальний угол и расположились там. Танцы сменялись песнями, шутил конферансье, веселился народ, только «Цыган» стоял задумчивый и смотрел на ту одну, единственную, что смеялась над какой тот шуткой своего ухажера. Вечер был в самом разгаре. «Твердый» и «Муха» «добросовестно» отрабатывали свои номера с девчонками, а «Орел» и «Цыган» стояли в стороне и обсуждали танцующие пары. Объявили перерыв, пары заспешили в буфет.

Подбежала Оля, в накинутом на плечи пальто. Она схватила «Орла» и «Цыгана» под руки, стало тянуть их к выходу.

— Давайте скорей, полчаса перерыв, так что успеем отметить Новый год у меня дома. Мои предки уехали к кому-то в гости и дома никого нет.

Они выскочили на улицу. Дом Долговых был рядом с клубом, и пацанам не надо было лишний раз одеваться. Они выскочили на мороз и побежали по тропинке ведущей к ее дому. Не добегая до дома метров 30, «Цыган» остановился. Он высвободил свою руку.

— Вы это, идите, я вас здесь подожду. Мне что-то не хочется портить вам настроение в праздник. Не до гулянок мне сейчас.

— Ты что, из-за нее, да? — Ольга остановилась, стала поправлять сползающее с плеч пальто.

— Слушай «Цыган», брось ты эту затею. Если бы ты знал, как она о тебе отзывается, ты бы давно плюнул на нее и нашел себе другую. Вон Верка Лебеденко по тебе сохнет, да Галка Грибанова о тебе мне говорила.

— Ты если, что знаешь, так говори, не тяни резину, — «Орел» в упор посмотрел на Ольгу.

— Не хотелось мне говорить перед праздником, но если вы настаиваете, так знайте. Вчера, когда мы с Козиной говорили с ней, Ольга специально не называла ее имени, она сказала, что она с «трактористами» не будет встречаться. Вы же собрались в СПТу после 8 класса, так? Вот она и обозвала вас «трактористами» и сказала, что из вас могут выйти только «трактористы» и всю жизнь вы будете пахать землю, а она не собирается встречаться с такими, как вы. После этого мы с Любой вообще решили с ней не дружить. Вот она и подцепила Кузмина и выпендривается перед вами. Так что решайте сами, как вам поступить, а меня в это дело не впутывайте, — одним духом выпалила Ольга и пошла вперед.

Друзья стояли на дороге, не решаясь пойти за ней.

— «Орел» ты давай иди, а я пойду в клуб, надо хоть на прощание набить морду этому Кузе, так сказать для профилактики.

— «Цыган» брось ты заводиться, слыхал, как она нас — «трактористы». Знаешь, что — Орел разошелся не на шутку, — не будем говорить даже Ольге, что ты поступаешь в Суворовское военное училище, понял меня? Только ты уж не подведи всех нас, лады? — Он протянул руку для пожатия.

— Будь, по-твоему, брат, не подведу, это точно — сказал Цыган, и они скрепили свою тайну крепким рукопожатием.

Сквозь темные тучи выглянул молодой месяц. Заулыбался, сверкая своими лучами, покачиваясь, стал танцевать свой танец, в хороводе сверкающих звезд. Звезды и месяц были единственными свидетелями большой зародившейся тайны двух друзей.

Холодный воздух ворвался в салон вертолета и прошелся по всему телу, выгоняя последнее тепло, ослабшего от ранения полковника. Он открыл глаза, огляделся. Вокруг него на носилках лежали раненые. Кто-то из них стонал, и причитал так жалобно, что сердце сжималось. Полковник попытался повернуть голову, но она была привязана резиновым жгутом к носилкам. Тогда он скосил глаза, сначала вправо, потом влево, чтобы отыскать стонущего глазами. Каждая попытка отдавалась острой болью. Мелкая дрожь прошлась по телу. Попытался крикнуть, чтобы закрыли двери, но язык не повиновался. Он распух и превратился в наждачную бумагу. Нестерпимо хотелось пить, но рядом никого не было, только носилки с ранеными.

Казалось, что стоит только выпить глоток воды и сразу станет легче. Тело трясло от холода, а руки и ноги стали замерзать. В этот момент появился «ангелочек». Она внесла несколько домашних стеганых одеял и первым делом, одно из них, накинула на него.

— Вот товарищ полковник, теперь вам будет теплее, а то я боялась, что не долетим с вами до Баку, при таком холоде. Спасибо главврачу госпиталя. Он как узнал, что вы ранены, так позвонил главе местной власти и попросил срочно достать стеганые одеяла. Теперь вот, все будет хорошо, — она тараторила своим ангельским голоском, заправляя одеяло по бокам.

— А я и не знала, какой вы знаменитый, стоило только раненым и врачам услышать имя «Сорвиголова», и что мы вас везем раненного в Баку, каждый из них хотел хоть краешком глаза посмотреть на вас. Чего только они не рассказывали про вас, я даже подумала, что все это не наяву, а в сказке. «Ангелочек» не умолкала. Под ее щебетание, замолчал стонущий солдат. Лопасти винтов вертушки стали закручиваться, пилот все больше добавлял оборотов на двигатель. Корпус стало трясти. Голос медсестры заглушили шумы винтов. Вертолет качнулся и как бы не хотя, раскачиваясь из стороны в сторону, начал подъем. Мысли стали расплываться, голова затуманилась, полковник снова погрузился в сон.

Глава третья Мы не клянем судьбу

Война вещь жестокая,

и не родился еще тот

полководец, кто станет

беречь солдат

(Омар Брэдли «Записки Солдата»)

Ночь прошла половину своего пути и покатилась дальше, оставляя свое ночное царство на попечение надвигающему рассвету. К утру похолодало. Начал моросить мерзкий дождь. Укрывшись под плащ-палаткой, полковник не мог заснуть, в тревожном ожидании, прислушивался к шепоту дождя над лесом. Он медленно откинул полы палатки, встал. Чтобы как-то согреться, решил закурить. Достал из нагрудного кармана мятую пачку сигарет. Она была влажной, как и вся одежда. Вынул одну сигарету, достал коробок спичек, укрываясь от порывов ветра, попытался прикурить.

Скрюченные и озябшие на холоде пальцы, дрожали. Полковник, с какой-то нервозностью чиркал спичкой о коробок, они ломались, он в сердцах, швырял их в сторону. Сера дымилась сизым дымом. Мокрые сигареты не раскуривались. Он так и не смог прикурить.

Скрип, чьих-то торопливых шагов, заставил его прислушаться.

В темноте никого не было видно.

Шумел Карабахский лес. Ветер носился между деревьями, разгоняя дым и гарь ночного боя, заполнивший все вокруг, вороша прошлогоднюю осеннюю листву, раскачивая ветки вековых дубов, сосен и грабов. Пробегая по верхушкам деревьев, пробуя свою силу, пытался согнуть их, сломать или вырвать с корнем. Потом взвивался к вершинам гор, срывал оттуда камни, бросал их вниз. Огромные валуны неслись в пропасть, сметая все на своем пути увлекая за собой другие камни, наваливались на деревья, ломая сухие ветки. Стоял страшный грохот. Но ничто не могло разбудить уставших бойцов, которые спали на талом снегу, прижавшись, друг к другу.

В такой кутерьме невозможно было что-то услышать, кроме монотонного воя свирепого ветра, шума леса и многократного эха в горах.

И все-таки первыми не глаза, а острый чуткий слух, выработанный годами, слух профессионала, уловил в темноте странный скрип. Может быть, даже не уловил, а каким-то чутьем воина, командира, а может быть инстинктом самосохранения, долгом перед своими бойцами-почувствовал. Он аккуратно опустился наколени. Тело напряглось, рука бесшумно коснулась автомата. Глаза сверлили темноту. Звук приближался. Уже можно было точно сказать, что шли двое. Тревоги не было, чутье не подсказывало чужаков. Палец правой руки нащупал и привычно лег на спусковой крючок. Холод железа не оттолкнул руку, а наоборот, начал согревать ее. Сердце учащенно билось, кровь прилила к вискам. Полковник поджал ноги, принимая положение для стрельбы с колена. Со стороны он был похож на зверя, высматривающего добычу и готовящегося к последнему смертельному прыжку. Шаги затихли, в каких-то десяти метрах, слышен был шепот, но разобрать слова было трудно.

Идущие о чем-то шептались, но разобрать слова было трудно. Полковник находился с подветренней стороны и боялся, что его услышат. Спустя секунду, до слуха донесся писк, напоминающий свист лесной мыши, подзывающей своих малышей, это был условный сигнал. Свои.

Вернулись разведчики. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять — радостных вестей они не принесли и от этого прятали свои взгляды. Двое, отважных и смелых бойцов переглядываясь, молчали, не решаясь, доложить о тревожной обстановке.

— Садитесь тихо, а то ребят разбудите, — полковник указал на место рядом с собой. Разведчики молча опустились на сломанную толстую ветвь дуба.

— Вот хотел сигарету прикурить, — чтобы сгладить напряжение, шепотом стал говорить полковник, — да вы топаете, как кабаны бегущие к водопою.

— Командир, плохи дела — первым не выдержал Низами, старший лейтенант, высокого роста, крепкого телосложения, двадцати пяти лет, окончивший Бакинское общевойсковое училище и успевший пройти жернова Афганистана. Выносливый, как степной сайгак, и в то же время такой стеснительный, что при разговоре о женщинах, тут же покрывался пунцовой краской, как молодая девица на выданье.

— Сигареты есть? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил полковник, не давая Низами высказаться — жуть, как курить охота, мои все отсырели. Он со злостью отбросил сигарету, которую мял в руках. По напряженным лицам бойцов, он догадался, о чем хотят доложить разведчики, и поэтому нервничал, тянул время, чтобы как-то успокоиться.

— Командир, мы не смогли пройти. Везде посты хачиков, — вскочил на ноги Низами. Мы не сможем прорваться к Ширлану, так что надо уходить в направлении Лачин. Мы сделали все, что в наших силах, — он говорил, все больше распыляясь, но полковник не слушал его. Его мысли были там, в деревнях Ширлан и Косалар, где остались старики, дети, женщины.

После падения Шуши, никто не предупредил население горных селений, чтоб они уходили. Об этом он узнал накануне, от беженцев, вышедших к его постам по дороге в Лачин, когда планировал прорваться с немногочисленной группой в Зараслы и оттуда атаковать армян, засевших на высотах Большого Кирса.

«Если ты не спасешь людей от беды, будешь, проклят навеки», — мысли не давали покоя полковнику. Казалось, что нет больше сил, и желания бороться.

Если не помочь жителям и не вывести их через горы, то хачики окружат и возьмут в кольцо села, и тогда будет хуже, чем дашнакские зверства в Ходжалах.

— Что же делать, что? — в который уже раз за последние сутки, он задавал себе один и тот же вопрос, только не находил ответа. Вот теперь и разведчики принесли тревожные вести.

— Сядь Низами, не мельтеши.

— Эх, закурить бы сейчас, — будто других проблем сейчас у него не было, сказал он в сердцах.

Второй из разведчиков, Босс молча протянул сигарету, и тут же отвернулся.

— Интересно, боится вопросов, или еще хуже, думает, — «а вдруг командир не поверит, что пройти не смогли».

— Эх, Босс, знал бы ты, что я сразу все понял, как только увидел вас.

— Хоть нетерпелив Низами, но в голосе его нет дрожи, да и у тебя Босс, руки не дрожали, когда протягивал сигарету. Трусости нет в тебе, это точно. Не зря ты чемпион страны по боевому самбо. Родом ты из великих потомков прославленного сына нашего народа Ази Асланова, о подвигах которого слагали легенды. Да разве вам скажешь об этом?

Бойцу-то что? Он пошел, посмотрел, сунулся раз — два, вернулся, доложил. А ты, командир, думай, отдавай приказ, ищи выход из положения там, где его, казалось бы, нет вообще.

— Садитесь ближе, братья мои, — сказал полковник, чтоб как-то сгладить создавшееся неловкое положение. Это обращение было не проявлением его слабости или панибратства. Последние бои за город Шуша, действительно, сблизили их; отношения между бойцами, оставшимися в живых, можно было назвать братскими.

— Низами, как ты думаешь? — он остановил взгляд на старшем лейтенанте, — а что, если группами, по 5–7 человек сделать попытку просочиться. Тогда будет хоть какой— то шанс, если одна из групп прорвется к Ширлану и поможет сельчанам.

— Посты впереди отвлечем, они и прорвутся.

— Мне все равно, — с ухмылкой сказал Низами, — ты командир, приказывай, все равно помирать, так уж, лучше в бою, чем сорваться в пропасть в горах.

— Ты это, — полушутя полувсерьез, полковник обратился к лейтенанту, — раньше времени не умирай, а то хоронить негде, везде скалы, так что потерпи уж до хорошей земли.

— Командир, одну группу я могу повести, — хлопая длинными ресницами, — предложил Босс.

— Тогда вторую возьми ты, Низами — договорились?

Молчаливые взгляды разведчиков, спрашивали, — а кто отвлекать будет?

— Первым пойду я сам, с сумгаитскими ребятами, ты Босс, возьмешь с собой Гагулю и Хамбабу, они надежные пацаны. Низами, с тобой пойдут Видади Рустамов и Пярвиз, оба афганца, они не подведут, остальных бойцов разделим на три группы, поровну.

— Встретимся у села Ширлан. Кто из вас туда дорогу знает? Разведчики молчали, потупив взгляды.

— Так понятно, — многозначительно прошептал полковник, — никто! вот это уже лучше, — он не смог скрыть иронии в голосе.

— Вот и хорошо, значит, не заснете на ходу, — он улыбнулся, краешком обветренных и потресканных губ.

— Слушайте внимательно, мужики, есть один ориентир, запоминайте. Как только спуститесь в лощину, держитесь правой стороны, пройдете с километр, там огромный валун его пропустить невозможно, вот от него начинайте подъем влево в гору. За вершиной только одна деревня, вот она и есть Ширлан, там спросите дорогу на Косалар, дальше по обстановке.

— Буди ребят Босс, только тихо! — приказал он разведчику.

— Низами со мной, — услышав свое имя, Низами как будто бы вздрогнул, или это показалось полковнику, он не мог сразу понять. Но что-то екнуло под сердцем.

— Третью ночь не спит, наверно закемарил, пока стоял, а может, свою дочурку вспомнил. Виду не подает, что волнуется — нормально значит.

— Низами, первой пойдет моя группа. Как только нарвемся на засаду, я начну отходить вправо, ближе к Шуше, хачиков, будем уводить от вас. Босс — молодой, пусть пойдет замыкающим. Если что, за мной не ходите.

— Командир не понял?

— Еще слово, сразу все поймешь.

— Будешь уводить группы к Лачину, там начальник штаба полка Рафик Нагиев — найдешь его. Скажешь ему, что моя группа будет пробиваться к Ширлану. Там остались местные сельчане, будем выводить их через гору Сары — баба, запомнил?

Рафик, он местный парень, ему можно доверять, как узнает, что мы выводим людей, придет на помощь. Если не найдешь его, позвони в Баку. Низами остановился и уставился на полковника.

— Да, позвони в Баку, не домой жене, а брату моему Эльману. Пусть возьмет все резервы и дует в Лачин. Ждешь его, и если через три дня, я не выйду, сами смотрите и поступайте по обстановке. Запомни, жители сел ждут и надеются на нашу помощь. Прошу тебя, Низами, любыми способами прорывайтесь к Ширлану, а оттуда в Косалар. Молодец, хоть теперь ничего не спросил и не ответил. Эх, Низами, как бы я хотел, что бы ты сейчас начал уговаривать меня взять тебя с собой, а я накричал бы на тебя, и тогда мне стало бы намного легче и не страшно. Ведь мне тоже страшно, брат. Страшно, понимаешь, страшно, оттого что не знаю местности, не знаю людей, с кем придется пройти по тылам. Меня не учили партизанить, не учили командовать добровольцами, необученными, не понимающими, что такое приказ, не говорящими на русском языке и не знающими, что такое дисциплина. А ты, молчишь, — правильно, что толку глотку студить. Отваги тебе не занимать и ты все прекрасно понимаешь, что нас ожидает впереди. Не зря говорят — «храбрец не может быть подлецом». Знал бы ты, что я нарочно терзаю тебя, а может быть и себя тоже. Не могу же сказать тебе, что не всем придется дожить до рассвета. Не хочется мне, что с тобой, что-то случилось. Хороший ты, парень. Как же я потом в глаза твоей Айгюнь, жене и дочурке посмотрю? Если, конечно, сам останусь в живых.

— Запомнил все, что сказал? — полковник внимательно посмотрел в глаза разведчику. Тот выдержал тяжелый взгляд командира, взял под козырек.

— Я понял, сделаю все, что в моих силах. Секунду постояв, полковник притянул Низами к себе и крепко обнял его. Это была его благодарность этому отважному офицеру.

— Пошли, Низами, на войне утро всегда наступает слишком быстро, а тишина на войне всегда таит в себе что-то зловещее. Надо торопиться. Проснулись уж «бойцы» — на последнем слове усмешка скривила рот полковника.

— Командир, группы готовы, — простуженным голосом доложил Босс. Руслан вот, ноги у него опухли, трясет его всего. Он не сможет пройти с нами по тылам армян, зря только сложит голову, да и нас всех подведет, — Босс не мог найти слов, чтобы убедить командира не верить возражениям Руслана, который вышел вперед и ждал разрешения полковника говорить. Не выдержав до конца доклада, своего товарища, Руслан выпалил скороговоркой:

— Я могу идти, командир, — все что прикажите, выполню, оставьте меня с ребятами. Ай, киши, не отправляй меня, ведь мы с одного поселка, как же я им потом в глаза посмотрю? Я дойду, если не хватит сил, умру с честью, только не отправляй, — Руслан смотрел на командира такими умоляющими глазами, будто ребенок, которого родители не хотят взять с собой в зоопарк, или сами едут на пикник, а его оставляют дома с бабушкой.

— Вот оно, что? — промелькнула шальная мысль.

— Ребята, значит, с одного поселка, — это уже хорошо. Никто не посмеет, отступить в бою или бросить своих земляков, такой обычай гор. Если потом раскроется трусость, кого-нибудь из них, тогда лучше смерть, в крайнем случае, бегство из поселка, иначе сельчане не дадут житья. Это уже хорошо. Но это там, внизу, а здесь главное, приказ.

— Значит так, — полковник заговорил так, чтобы не было возражений, — ты, Руслан, и Сеймур, — он сделал паузу, — не слышу ответа.

— Я! — Сеймур вздрогнул, услышав свое имя.

— Вот именно так и надо всегда отвечать — «Я», пойдете в Лачин, за помощью. Низами даст вам координаты, где нас ждать. Это приказ, все ясно?

Руслан сделал шаг вперед, намереваясь возразить, но, встретив суровый взгляд полковника, остановился.

— Дорога, идущая в лощину выведет вас к деревне Зараслы, а там по дороге до Лачина недалеко. Низами проводи их, — приказал он и обратился к остальным солдатам.

— Нас, 24 человека, — обвел полковник взглядом стоящих в строю бойцов, — пойдем группами. Впереди каждой группы дозор из двух человек. Предупреждаю, дышать через раз, дурацкие шуточки проглотите, даже если шутка, как ежик колючая. По-азербайджански, кажется, «кирпи» называется.

Все молчали. Ветер тоже утих, шурша осенней листвой.

— Группам идти след в след, если кто чихнет, знайте, накличете смерть, она кружится где-то рядом, поняли? Две минуты перекурить, оружие проветрить, подготовиться к движению. Командирам групп, поставить задачи! Разойдись. Бойцы скучковались, закурили, шепотом обсуждая приказ, но никто не осмелился уточнить, куда идут и зачем?

Прошло пять минут и командиры построили группы.

Все готово. Сердце часто стучит, пульс отдается в висках.

— Ну что, ребята, пошли? — просто сказал полковник. — Да, еще одно хотел попросить вас, — голос его немного дрожал, — прошу, мужики запомните, — я всех хочу завтра увидеть в живых, прошу вас мужики, берегите себя, доживите до следующего рассвета, не подведите меня. В общем, — голос подвел полковника, — группы на выход!

На лбу выступили капельки пота, тело согрелось. В последнее время полковник заметил, что только стоит сказать — «приказываю» — как тело начинало наливаться теплом. Не зря ему всегда нравился фильм про старшину Васькова

«А зори здесь тихие». Сколько бы не смотрел он тот фильм, всегда поражался умению старшины отдавать приказы. Только Васьков мог говорить так, что хотелось самому ринуться в бой, вместо тех молодых девочек, что были у того в подчинении и шли на смерть.

Бойцы стали прощаться.

Ступая тихо, по-кошачьи, ребята один за другим, растворялись в предрассветном тумане, будто исчезали в неизвестности.

Полковник внимательно всматривался в лица своих солдат, не зная, что их ждет впереди— честь, слава или вечное забвение.

Невольно его взгляд остановился на Вугаре, двадцатилетнем молодом парне, родом из пригорода Баку, поселка Джейранбатан. До войны полковник и не слышал об этом населенном пункте, пока с братом Эльманом не поехал туда, чтобы отобрать в свою бригаду бойцов из добровольцев поселка. Запомнился Вугар тем, что всегда переспрашивал, когда получал какое-то распоряжение или приказ. Уточнял все детали, и если ему, что-то не нравилось, обязательно тут же просил разъяснить. Первое время казалось, что это от недисциплинированности, но со временем, стало ясно, что это от высокой ответственности за порученное дело. Именно вот эта ответственность, эта черта характера очень понравилась полковнику. И он всегда поручал ему самые важные задания.

Сейчас, что-то заставило полковника остановить взгляд на Вугаре, какая-то тревога охватила его. Он почувствовал, что видит Вугара в последний раз. Полковник шагнул к нему и по-братски обнял солдата. Тот ответил крепким объятием. И если бы кто-то сейчас спросил, что его толкнуло на этот жест, он ни за что не смог бы ответить. Эта группа ушла также тихо, как и предыдущая, не издав ни звука.

Ветер носился по вершинам деревьев, пел свою, только ему известную песню. Подождав немного, полковник шагнул в темноту, увлекая своих солдат правее, от остальных групп. Ему надо было обойти выступ в скале и первым выйти на направление общего движения.

Часа два, или около того, шли молча, пробираясь через заросли колючих кустов, многовековых деревьев буков, дубов и грабов. Тропинка, по которой шла группа полковника, вилась вдоль обрыва. Справа по ходу их движения, откуда-то из глубины ущелья, доносился отдаленный рокот горной речки.

Впереди всех шел боец по кличке «Мулла». Ребята называли его так, из-за того, что тот постоянно молился и читал Кoран.

Свист пули никто не услышал, пока идущий впереди Мубариз не вскрикнул. Не то чтобы вскрикнул, просто, помня наказ молчать, ойкнул тихо, словно умоляюще. Но этого звука было достаточно, чтобы почувствовать — смерть бродит рядом.

В книжках много пишут, что смерть приходит внезапно и, что она сама нас выбирает.

— Значит, в это раз она выбрала не меня, — полковник резко сорвал автомат с плеча, бросился в подножье ближайшего дерева.

— А может, просто промахнулась «косая», — подумал он, досылая патрон в патронник. Свист пуль и осколков вернули его в реальность.

Справа упал еще один боец, и стал отползать за дерево.

— Это что же, так может и меня зацепить? — нет дудки, я еще хочу пожить, увидеть своих детей. Нет хачики, мы еще повоюем, — подбадривал он себя, выпуская короткую очередь навстречу вспышкам из темноты.

Тело автоматически бросается вперед. Пробежав метров, пять он падает на землю, перекат, еще перекат, как учили, теперь цель. Вот они, хачики в черных бушлатах, перебежками начинают обходить группу. Короткая очередь, школа Бориса Тяпкина, друга по сборной в команде многоборцев в танковом училище.

Выверенный годами изнурительных тренировок инстинкт стрелка-автоматчика, когда тратится всего два патрона на мишень, мгновенно вернулся. Черный «бушлат», будто споткнулся на бегу, упал, широко раскинув руки.

— Короткими очередями по движущимся мишеням, упреждение полфигуры, мозг работал как вычислительная машина, решая огневую задачу. Еще очередь, трасса отклонилась чуть левее.

— Нужна поправка на ветер, — еще очередь, «бушлат» рухнул, как подкошенный. Перекатываясь, полковник стал скатываться в какую-то яму. В этот момент что-то обожгло щеку. Теплая кровь, как непрошеная слеза, оставляя алый след на щеках, стала скатываться за воротник. Пуля сорвала кусок коры со ствола дуба в каких-нибудь пяти сантиметрах от головы. Дубовая щепка, от рикошета пули, расцарапав щеку, упала рядом.

Перекат. «Бушлат», перебежками пытается обойти слева, но он тоже обречен.

Пули, как надоедливые мухи, жужжат над головой. Сбитые пулями ветки, падают вокруг. Полковник повернул голову и увидел своего ординарца.

— Тябрик, передай по цепи, — отстреливаясь, приказал полковник — отходим. Остаешься прикрывать, патроны экономь.

Дав длинную очередь, он, пригнувшись, стал медленно отходить к зарослям кустов, на ходу перезаряжая автомат. Теперь надежда была только на ноги. В голове стучит, как некстати песня В.Высоцкого, «Эх вы кони мои…, выносите друзья, выносите…»

Бежали долго, прячась за деревьями. Ногами цеплялись за корни, падали, вставили, не обращая внимания на боли в ушибленных местах. Полковник продолжал уводить ребят от места засады.

Стрельба постепенно затихла. Он остановился, обхватив ствол, какого-то дерева. Пот лил ручьем, из груди вырывался хрип. Легкие работали на пределе возможного. Через минуту группа собралась.

— Все живы?

Мубариз придерживает правую руку.

— Зацепила малость. Кость цела, — нормально все. Кажется, все, командир, вырвались.

— Тябрик здесь?

— Нет пока, командир, — сказал кто-то из темноты.

— Кто последний видел его? — спросил полковник, обводя взглядом группу.

— Я, — вперед вышел маленького роста солдат, — он магазин попросил у меня, сказал, что прикроет, потом я не видел его.

Интересно кто такой, раньше не видел он такого бойца, может примкнувший из других отрядов? Не похоже, ребята чужака сразу бы привели к нему.

— Как зовут тебя боец?

— Малыш — сказал тот по-русски.

— Я не кличку спрашиваю, — зовут как.

— Ханбала — потупил тот взгляд, «бала» это малыш по-нашему.

— Действительно — «бала». Да ладно, «бала» так «бала».

— Гудрят, — позвал полковник солдата, которого знал еще до Шуши. Расставь посты, я с этим «балой» пройдусь.

Гудрят, коренастый парень лет тридцати, не сказав ни слова, пошел выполнять команду.

Крадучись, отойдя метров на пятьсот от группы, полковник с малышом залегли за мшистым камнем и стали прислушиваться. Ветер доносил слабые шаги, которые с каждым мгновением становились слышнее. Было не ясно, свои это или преследователи. Если хачики решились в ночь преследовать группу, то они пошли бы цепью, а не топали бы, как кабаны, — решил полковник, — значит кто-то из своих. Перебегая от ствола к стволу, приближались несколько человек.

— Малыш, — он повернулся к солдату и подал ему знак. Отходи тихо за дерево. Без команды не стрелять. В это время из темноты раздался условный сигнал, установленный между группами. Впереди шел Тябрик, за ним двигался Босс, ребята несли кого-то на плащ-палатке. Сердце защемило, кого? Ответив на сигнал, полковник поднялся. Когда до него оставалось несколько метров, группа остановилась. Из темноты отделился Босс.

— Командир, хачики разместились постами, пройти невозможно. Слева от вашей группы мы наткнулись на целый взвод. Вы как начали стрелять, так они сразу рассыпались и открыли огонь. Приняли бой, прорваться не удалось. Решил уводить ребят в вашу сторону. Там встретились с Тябриком и решили догнать вас.

— Кто на плаще? — не стал слушать он доклад, и так было все понятно.

— Вугар, в живот его, крови много потерял, пока отбивались. Он первым бросился вперед, но …

— Если мы не прошли, как же там группа Низами? — не обращаясь ни к кому, задал себе вопрос полковник, но не найдя ответ, в сердцах обматерился, грубо по-солдатски.

Собрав группы в единую команду, было решено двигаться вместе. Приказав Боссу с двумя бойцами, двигаться в дозоре, полковник повел группы в обход намеченного маршрута. Установил новый азимут, предварительно, проверив маршрут по карте.

Пройдя с километр, сделали привал. Тяжело раненый Вугар на носилках сильно задерживал группу, но выхода не было, надо было нести. Из темноты, как тень, отделился Босс. Так бесшумно, наверно, мог ходить только он. Порой казалось, что несет он свое мощное тело над землей, не наступая на нее.

— Впереди хачики, видели двоих, наверно дозор. Выставили после шума. Сидят на тропинке, обойти не возможно, справа обрыв не дает, слева кусты ежевики. Залезем, не выйдем.

— Что будем делать? — спросил полковник, хотя и знал, что ему ответит Босс.

— Надо без стрельбы, и тихо, без суеты.

— Можно ножами снять их — Босс выпалил, не задумываясь.

— Кого возьмешь с собой? не оставив выбора ему, — спросил полковник.

— Если разрешите, я возьму Гагулю.

— Тябрик — позвал полковник в темноту.

— Здесь я, командир.

— Надо прикрыть их. С собой возьми двоих.

— Есть! — кратко ответил Тябрик.

Этот молодой лезгин, симпатичный парень всегда был краток. Кроме точных ответов и коротких «есть» от него невозможно было услышать других слов. Родом из северных районов Азербайджан, где не любят многословных, он с детства привык к суровым будням гор. Должность командира отделения глубинной разведки в Афгане, в отдельном парашютном полку, многому научила его.

Босс исчез также внезапно, как и появился. Бойцы прижимались к деревьям, прячась в тени. Сорвав сухую веточку, полковник стал грызть ее, стараясь успокоить дрожь. Ждать еще тяжелее и страшнее, чем двигаться, но надо дождаться ребят.

— Надо торопиться, до рассвета совсем мало времени. Надо дойти до деревни, там ведь люди не знают, какую западню готовят им армяне — страшная мысль не покидала его. Может, не надо было трогать засаду, а тихо отойти и попытаться найти другую тропинку. Из темноты приблизился Хагани. Высокого роста, сухого телосложения солдат, успевший повоевать в Афгане.

— Командир, разреши мне с ребятами пойти вперед. Они же. пацаны еще.

— Запомни, — полковник со злостью посмотрел на солдата, понимая, на что тот намекает, — армян не я звал сюда, они шакалы, а с шакалами надо поступать соответственно, и чем быстрее мои солдаты станут «волками» тем страшнее будет этим шакалам. Босу верю. Не подведет и рука его не дрогнет. Надо когда-то начинать. Это его первое дело. Так что не суетись.

— Я не об этом, командир, — Хагани, не мог скрыть свою неловкость, — убить человека, страшно, это душой надо зачерстветь, а они еще пацаны.

— Вот и пусть черствеют их души, чем быстрее это произойдет, тем лучше. И нет у нас другого выхода. Где бы их не встретили, всегда надо уничтожать, как заразу, иначе расползутся по нашей земле, и будут сеять смерть и страдания. Шуша горит, Ходжалы сожгли дотла. Босс справится, — полковник говорил, а сам прислушивался к темноте. Раздался условный сигнал, — путь был свободен.

— Подымай Хагани, ребят, и пошли, надо вырываться из этой западни.

Пройдя опасное место, группа спустилась в лощину и вышла к горной речушке. Оставалось совсем немного, и можно было начинать подъем в гору, за которой располагалась деревня Ширлан. Босс и его напарник сидели, прислонившись спиной к огромному стволу дуба. Увидев командира, приподнялись. В руках солдата блестела самодельная финка, которую он вытирал об пучок травы. Босс старался не глядеть на командира, что-то его смущало.

— Как? — спросил полковник, хотя прекрасно понимал его состояние.

— Молодые, лет по 18, а может еще моложе. Шея тонка, как ветка, — он не договорил, отвернувшись, сплюнул, пытаясь сдержать рвоту.

Прошли еще с километр.

Остановив отряд на привале, полковник, взяв с собой одного из бойцов, пошел сам разведать обстановку, чтобы принять решение. Боссу приказал проверить дорогу левее привала.

Шли, прячась за деревьями и кустами, сверяя по компасу направление. Пройдя метров триста, полковник остановился и стал внимательно прислушиваться к тишине.

По высокому, чистому небе ходил в дозоре молодой месяц. Серебряным серпиком двигался он над горизонтом, неяркий месяц не гасил звезд, они кучились вокруг него табунком любопытных ребятишек, сбежавшихся со всего небосвода поглазеть на новорожденное диво. Им там всем, на небе было весело, а здесь в низу шла война. Никто из людей не любовался красотой молодого месяца и свет его сейчас никому не был нужен.

Еле уловимый дым костра, как предупреждающий сигнал, говорил о многом. Извиваясь как уж, между камнями, полковник и солдат проползли еще метров сто, как услышали грубую гортанную речь. Стараясь не оступиться и не наступить на сухую ветку, полковник выглянул из-за валуна. В свете молодого месяца было видно, как четверо хачиков, прячась в тени деревьев, сидели по кругу и что-то ели. У каждого из них на коленях был автомат и рядом пристроенный на сошках пулемет, с заправленной лентой.

— Эх, одной гранатой уложить бы всех, — подумал полковник, но сразу же отбросил назойливую мысль. Наблюдая за противником, он обдумывал план дальнейших действий. Вот один из сидевших встал и пошел вглубь леса, чуть правее от костра. Значит там еще один пост.

— Выходит, хачики, с вечера обложили выходы из леса и ждут рассвета, чтобы начать прочесывание. Надо решаться на прорыв и не искать обходные пути. Времени до рассвета оставалось совсем не много. Полковник решил прорываться именно здесь. Наметив ориентиры и направление движения, они с солдатом вернулись к группе. Увидев старшего лейтенанта Низами, сразу понял, что теперь все группы в сборе, что тот тоже не смог прорваться и шел на выстрелы, пока не настиг группы. Не дожидаясь объяснений, подозвал старшего лейтенанта и спросил, куда делся Босс. Тот, пряча взгляд, коротко доложил, что Босс и два бойца ушли влево, но пока от них ничего нет. Полковник приказал пересчитать всех оставшихся бойцов, а сам, вынув компас, стал намечать направление движения. В утренней тишине, слышно было, как где-то звенит ручей, перебегая от камушка к камушку, будто приглашает всех попить чистую, как слеза, холодную свою водичку. Излучина ручья ориентир хороший, поэтому, наверняка, противник выставит на нем засаду.

— Где же Босс? — не успел полковник о нем подумать, как тишину разрезал треск автоматных очередей, многократно усиленный эхом стрельбы. Глухо полоснуло по сердцу — нарвались, значит, ребята. Мгновенно на лбу выступили крупные капли пота. Длинная очередь чередовалась с короткими очередями, в два три патрона. «Боеприпасов у наших ребят мало, значит, это они стреляют короткими очередями, экономят», — подумал полковник. Все разом притихли, прислушиваясь к стрельбе. Десятки пар глаз смотрят на полковника выжидающе. Стараясь сохранить спокойствие, и унять предательскую дрожь в руках, он незаметно, будто поправляет волосы, смахнул со лба выступивший пот.

— В общем так, впереди посты, слева — Босс ведет бой, справа, нет дороги, решение одно, — будем прорываться.

Топот бегущих людей, заставляет еще сильней прижаться к родимой земле. Эхо выстрелов начинает отдаляться, значит, Босс решил увести подальше хачиков и отвлечь их от основной группы.

Мысль твоя парень правильная и понять ее можно. Спасибо, родной, мой за это.

— Нужны три добровольца, — полковник приподнял голову и обвел взглядом своих ребят. Кто желает?

Все молчат. Правильно, кому хочется умирать?

«Солдатское повиновение кончается там, где существует сознание, где есть совесть честного человека и моральная ответственность», — интересно, кто же это сказал? Мысль не дает покоя, сверлит глубину мозга, отыскивая ответ на этот вопрос. Полковник не может сосредоточиться. Все молчат, «моральная ответственность» — ах да, это же лекция по этике, которую читал майор Чазов в СВУ.

«Этика — наука о нравственности, наука о поведении офицера в обществе» — вот оно мое общество. Никто добровольно не пойдет вперед — «моральная ответственность», все надо решать командиру.

Мысли полковника унесли его в далекий город Свердловск, где, когда-то он учился, и окончил Суворовское училище, где началась его нелегкая судьба военного человека. Было и такое время.

Он вспомнил свой первый день в погонах.

«Рота, подъем, приготовиться к утренней физической зарядке» — голос старшины поднял с постели молодых ребят.

— Не чухайтесь! — старшина торопил суворовцев. Весь в орденах, с лихо закрученными усами, в парадной форме по случаю праздника, старшина прохаживался между кроватями спального помещения.

Спустя минуту первая рота уже стояла в коридоре, готовая двинуться на зарядку. После зарядки всех пригласили получать новую парадную форму. Сегодня читка приказа.

28 июля 1972 год. Свердловск, проспект Мира, строевой плац Суворовского училища имени дважды героя Советского Союза генерал — лейтенанта Одинцова. Все в праздничном убранстве, кругом чистота, цветы. Легкий ветерок, теребит бархатную тесьму на знамени училища. Юные суворовцы впервые в парадной форме с алыми погонами, застыли в строю. Вокруг много приглашенных гостей, родителей поступивших суворовцев, каждый из них глазами отыскивает своего сына. Увидев, радостно машут руками, и незаметно смахивают слезы радости и гордости. Из соседних школ пришло много девушек, все с цветами, нарядные, щебечут, улыбаются. Сверстники юных суворовцев, смотрят на них с завистью. Наверно многим из них хотелось бы вот сейчас быть в строю, разделить с ними радость, но не судьба. А мы, как говорит старшина Тараканов, «схватили военную птицу за перо».

Училище «Равняйсь!», — голос заместителя начальника училища, заставляет забыть все и вытянуться в струнку.

— Смирно! Равнение на середину! Звучит встречный марш. Дробь барабанов заглушает рапорт, но все понимают, что принимающий рапорт— начальник училища генерал — майор танковых войск Герой Советского Союза Самарский. Пройдя на трибуну, он приказывает зачитать приказ начальнику штаба училища. Звучат фамилии суворовцев и наименование рот, куда они зачислены.

И вот долгожданная минута…..

Зачислить в 1 взвод первой роты суворовцем…

Первый урок по этике читал майор Чазов. «Этика поведения офицера в обществе». Вот где пригодилась твоя лекция наш дорогой Чазов. Если бы ты знал, кто тебя сейчас вспоминает?

— А самому слабо, командир, сходить? Покажи, что ты умеешь, — это кто-то из задних рядов, вернул полковника в реальность. Все притихли. Вот — минута, которую он ждал, уже несколько дней. Полковник сделал вид, что не услышал вопроса.

— Низами, основную группу поведешь ты, если через полчаса мы не вернемся. Сам знаешь, что делать. Пора и мне с ними рассчитаться, надоело по лесам бегать, — ох, надоело. Устал уже.

«Наука» о нравственности меня заела, — полковник, резко встал, скинул свой рюкзак, проверил магазин и снова вставил его в автомат. Но мне нужна пара бойцов. Кто со мной пойдет? Нужны два добровольца, — стал обводить он взглядом своих бойцов.

— Я пойду, Азай меня зовут, я из Малыбейли, — вперед вышел широкоплечий парень, лет 30 не больше, с автоматом, небрежно переброшенным через плечо. Где-то я уже слышал это имя, полковник стал напрягать память, но так и не успели вспомнить. Ход мыслей полковника прервал хриплый голос,

— Возьми и меня, командир, — сделал шаг вперед солдат по имени Тофиг, которого он знал по предыдущим боям.

— Значит так, Низами остается за меня, рассредоточиться и ждать.

— Добровольцы, за мной! — полковник, привычно поправил свой автомат, и передвинул кобуру с пистолетом из-за пояса на живот.

Светало. Ветер по-прежнему носился по вершинам гор, спускался в лощины и оттуда, с новой силой набрасывался на деревья.

Трое, перебегая от дерева к дереву, исчезли за поворотом. Спустившись вниз, к горному ручью, стали прислушиваться. Медленно, соблюдая дистанцию, продвигались вглубь, часто останавливаясь и сверяя направление. Сквозь порывы ветра, уже стала доноситься грубая гортанная речь противника и лязг металла о камень. Скользя между камнями, тесно прижимаясь к земле, стараясь держаться в тени деревьев, группа приблизились к дозору хачиков. Перевели и успокоили дыхание.

Двое армян рыли окоп. Третий, прижав к себе автомат, вел наблюдение. Они, разговаривая в полголоса, углубляли свое укрытие.

— Сделаем так, — полковник повернулся к своим сопровождающим.

— Тофиг, ты останешься вот за этим камнем, прикрываешь. Мы с Азаем попробуем снять их в два ножа.

— Азай, — полковник говорил так, чтобы не было возражений, — вон видишь того, кто ближе, который без шапки? Когда подползем, я брошу в него нож и сразу прыгаю на второго, длинного. Твой хачик с автоматом, он повернется на шум и у тебя будет пара секунд. Понятно? И он, не дожидаясь ответа, пополз вперед, стараясь двигаться в момент, когда раздавался стук лопат о грунт.

Полковник на мгновение замер. Он, подтянул правую ногу к животу, задрал штанину и вынул из привязанной к ноге ножны десантный нож.

Лезвие ножа блеснуло холодом.

Этот десантный нож был дорогим подарком ему и напоминанием о боевом афганском друге. Друг сложил свою «буйную» голову там, под Джалилабадом у озера Чаукай, еще в далеком 83 году. Много лет нож пролежал на дне тревожного офицерского чемодана, так и не найдя своего применения, пока не началась эта война. Второй нож, в чехле, висел у него на поясе.

Сделав глубокий вдох, не оглядываясь, полковник пополз к окопу. Пальцы крепко сжимали рукоятку ножа. Казалось, время замерло. Десять метров, восемь, пять. Его натренированное тело сделалось железным, а ловкость и сила безграничным. Он жаждал боя, хотел видеть своих врагов только мертвыми.

Молчаливый и неотвратимый как смерть, он подкрался почти вплотную к неприятелю, прижался к камням и замер.

Близко за скалой слышалось сопение.

С удвоенной осторожностью, и с каким — то легким сердцем, словно находился он не в диком лесу рядом с врагами, а на лесной опушке, где когда-то играли в «Зарницу», он подполз к угловатому камню, прикрыв заблестевшие глаза. Теперь он хорошо видел врагов и уже ничего не боялся. Дыхание Азая рядом придало полковнику смелости. Высокого роста армянин копал, не поднимая головы, стараясь не шуметь. Вынутый грунт пристраивал к краю окопа, устраивая бруствер.

«На миру и смерть красна», почему-то память в этот момент отыскала и выдала именно эту народную поговорку.

«Вот он — мой мир», — пронеслась мысль и в следующий миг, привстав на колено, он метнул нож в разгибающуюся ненавистную спину. Не дожидаясь, когда нож достигнет цели, вырвав, из-под куртки вторую финку, полковник стремительно, в два прыжка достиг окопа и прыгнул на второго солдата сверху, который, склонившись, выгребал землю со дна траншеи.

В последний момент, солдат поднял голову, но сказать так ничего не успел, холодное лезвие, по рукоятку вонзилось ему в шею. Стараясь разогнуться, хачик сделал усилие, но, не выдержав тяжести, повалился на дно траншее. Сделав кувырок вперед, полковник вскочил на ноги и только сейчас увидел, что на него направлен ствол и глаза очумевшего хачика.

Армян давил на курок автомата, но выстрелов не было.

— Предохранитель, — мысль обожгла сознание и прошила все тело. Сделав усилие над собой, полковник бросился вперед. Схватив левой рукой противника за горло, прижал его к стенке окопа, а правой пытался достать пистолет.

Но армян уже пришел в себя и оказался не из слабого десятка. В следующую минуту солдат изловчился и нанес удар головой и оттолкнул полковника от себя. Рука предательски расцепилась и полковник, споткнувшись об тело убитого солдата, повалился на дно окопа. Еще не сообразив, что делать дальше, рука сама механически, расстегнув кобуру, выхватила пистолет.

Он выстрелил.

Выстрел прозвучал, как гром. Хачик, будто нарвался на невидимую преграду, остановился, выпустил из рук автомат, и не издав ни звука, стал опускаться на колени, стараясь обеими руками остановить фонтан крови из горла.

Все было кончено. Навалилась усталость.

В траншею, один за другим спрыгнули Азай и Тофиг.

— Командир ты цел? — спросил Тофиг, быстро ощупывая полковника.

— Я в порядке, скорей зови ребят, надо уходить. Сейчас начнется.

Тофик, одним махом выпрыгнул из окопа и стремглав побежал за группой.

В нос ударил сладковатый запах человеческой крови. Только сейчас он обратил внимание, что сидит на трупах. Руки были перепачканы кровью и землей, пальцы дрожали, в висках стучало.

Повернув голову, он взглянул на первого, у которого из горла торчал кончик десантного ножа, подарок Сашки Неверова. Было такое впечатление, что хачик мучительно таращит стеклянные глаза на облака, плывущие по небу. Он осторожно перевернул труп и вынул нож. Кровь фонтаном брызнула во все стороны. Мелкая дрожь прошлась по телу. Увиденная картина ужаснула его.

Великий АЛЛАХ,

Прости грехи мои, я поступаю против заповедей твоих

Грешу я.

Аллах, стыдно мне,

И нет мне прощения.

А есть только смерть впереди и сон вечный.

Но сейчас, ВЕЛИКИЙ АЛЛАХ, сделай так,

чтоб мы дошли и увидели,

что труд наш не напрасен, — полковник молился впервые, очищая душу.

Слова молитвы вырывались из груди и неслись. В поднебесье.

Закончив молитву, он медленно поднялся, и посмотрел в глаза Азая. Тот стоял, как вкопанный и не отводил от него взгляда, спокойно жевал травинку.

— Ну, — полковник не договорил, было и так ясно, что он хотел спросить. Он хотел услышать, хотел узнать, почему его бросили.

— Теперь ты наш, командир — Карабахский.

— Можешь меня расстрелять, мы подозревали тебя в предательстве и сдаче города Шуша.

— Думали, ты за армян.

— Мы еще вчера, когда отступали, хотели «пришить» тебя за Шушу, говорили, что ты продал ее армянам. Чужым ты казался нам. Не можешь на родном языке говорить, думаешь не по-нашему, да и во сне, часто материшься по-русски. Ребята поговаривали, что хочешь завести нас в тупик и сдать хачикам. Теперь все, вот моя рука, я готов быть твоим младшим братом, — сказал Азай, и озорно взглянул на командира.

Силы оставили полковника. Злость прошла, и он снова присел на труп. Хотелось курить. Азай, как бы угадав его мысль, присел на корточки, достал пачку бакинского «Космоса», протянул полковнику.

— Закуривай, командир, и если можешь, прости.

— Знаешь, я за войну много раз встречался с предательством, — что-то пытался сказать Азай, но полковник уже не слушал его. Все его мысли были там, в деревне, где люди ждут его помощи и не знают, какая участь, приготовлена им армянами.

— Деревню нашу, когда жгли армяне, так мужики первыми бежали, забыв своих детей, — Азай говорил отрывисто, делая над собой усилие и подбирая слова.

— Старики прятали малышей своими телами. Знали, что хачики убьют всех, так вот старики, ложились на землю, прикрывали детей своим телами и кричали, чтобы крик детей не был слышен, потом матери — предательский комок подкатил к горлу Азая и он не смог досказать, глаза его повлажнели, он сдавил горло рукой и смолк.

ДА это же тот самый, Азай — «Бесстрашный», — теперь полковник вспомнил рассказ, одного из бойцов, который вырвался из деревни Малыбейли, еще там, в Министерстве обороны. Боец рассказывал о парне, который сутки сдерживал наступающих армянских бандитов, пока уходили жители из деревни. Только убедившись, что последний житель ушел, весь израненный, Азай покинул свой пост на окраине и пошел в Шушу. Оттуда его хотели эвакуировать в Баку, но он отказался и остался в осажденном городе.

Сигарета обожгла пальцы. Полковник поднялся, не говоря ни слова, вылез из окопа. Группа во главе с Низами приближалась.

— Замнем, Азай! Нам еще воевать с тобой, — сказал полковник, не взглянув на него, поспешил к солдатам.

Проскочив открытый участок, группа углубилась в лес.

До деревни оставалось, по всем приметам, не больше полкилометра. Подъем в гору вымотал всех, и когда поднялись на плато, то повалились на землю без всякой команды. В предрассветной дымке, внизу уже просматривались дома деревни Ширлан.

Туман возникал ниоткуда, даже на открытых и чистых местах. Ложбину, где несколько минут назад просматривался горный ручей, быстро затягивало серым облаком, которое на глазах густело и, заполнив впадину, расползалось в разные стороны. Повисев над камнями и, как будто собравшись с силами, туман стал медленно и важно подниматься к вершине.

Поток воздуха шел снизу из впадины, он нес запах сырости, и гнилых деревьев. Туман безмолвно и быстро заволакивал вершины гор, открывшихся к утру, стелился по плато, белой пеленой покрыл отдыхающих бойцов, перевалив через них, пополз, к просыпающейся деревне.

Сверху было видно, как открываются двери овчарен и на свет выбегают живые клубки, оглашая все вокруг, прерывистым блеянием.

Мирная горная деревня, будто муравейник, оживала.

Рассветало. Погасли звезды на восточной стороне небосклона. Молодой месяц передвинулся к югу и повернулся так, словно хотел подцепить своим острым рожком большую гору называемую Беюк Кирс. Но не успел и стал быстро тускнеть на светлеющем небе. Горы, почти до самых вершин укутанные в шубу из черного леса, освещались ярким утренним солнцем, подвинулись ближе и стали ясней видны со всеми своими складками и серыми каменными осыпями. Небо розовело, и по мере того как наливалось оно светом, леса зеленели, с гор исчезали черные краски, и мир делался веселей, просторней и чище. Прошелестел ветер-союзник солнца, посланный для просушки мокрых гор. В ущелья втягивался убегающий от ветра туман и исчезал прямо на глазах.

Силы оставили полковника, едва он осознал, что жители будут спасены. Он повернулся набок, расстегнул куртку и достал из внутреннего кармана сигарету из пачки бакинского «Космос», оставленную как «НЗ», прикурил. Глоток кисловатого дыма сигареты, проскользнул через легкие и вышел с глубоким выдохом, немного облегчив его состояние.

Подхватив автомат, и свой тревожный вещевой мешок, он проворно вскочил на ноги. Не обращаясь, и не подавая команды бойцам, он пошел в деревню, уверенный в том, что остальные последуют за ним.

Молодая шелковистая трава, альпийских лугов, успевшая уже пробиться на пригорках с первыми лучами весеннего солнца, умытая утренней росой, ласкала его грубые солдатские ботинки, стирая с них налипшую грязь, полировала их.

Навстречу ему шли деревенские жители.

«Война, тяжелая работа. Выигрывает тот, ктоделает эту работу лучше» — вспомнились слова ротного командира в СВУ подполковника Кулагина, который рассказывал им о войне, на уроках истории.

— А теперь вот и мы делаем эту работу, как можем. Пусть даже ценой непростительных ошибок. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает, — думал полковник, идя на встречу жителям горной деревни.

В том, что сельчане будут спасены, у него не было никаких сомнений. Но он не мог предположить, насколько трудно им придется, чтобы вывести людей через высокие заснеженные горы Карабаха, где зимой и летом хозяйничают вольные горные ветры.

Впереди идущих к нему навстречу деревенских жителей неслась ватага ребятишек. Вездесущие мальчишки подскочили к нему первыми.

Лопоухий черномазый с густыми кудряшками на голове, одетый в овчинный полушубок, лет десяти мальчишка с разбега уткнулся к нему в ноги, обхватив их тонкими ручонками, поднял на него глаза, полные любви и радости. Остальные смотрели на полковника, как на сказочного витязя спустившегося с гор.

Полковник наклонился и взял пацаненка на руки, прижал к себе и почувствовал, как ком подкатил к горлу. Дома у него остался точно вот такой сынишка, о котором он почти четыре месяца ничего не знал. Крепко прижимая мальчонку к груди и жадно вдыхая теплый детский запах, он только сейчас почувствовал, как соскучился по своим родным детям и семье. Держа малыша на руках, он спускался в деревню, под галдеж детворы.

Подходили взрослые сельчане, степенно здоровались, но вопросов не задавали, по старому обычаю гор, нельзя у гостя с порога спрашивать, откуда он и, что его привело в их края.

Полковник, повернувшись, отыскал глазами Азая и незаметно подал ему знак подойти, крепко поцеловал мальчонку и опустил на землю. Достал из кармана автоматный патрон и протянул его юнцу:

— Держи сынок, на память, может он больше мне не понадобиться, а тебе будет что рассказывать и вспоминать. Мальчишка осторожно взял патрон, повертел его в руках, глаза его при этом сверкали лучезарным огнем от переполняющей детскую душу гордости, ведь это был не просто патрон, а боевой от настоящего автомата, а не от охотничьего отцовского ружья. Издав радостный клич, как американский индеец, подхватив полы тулупчика, он помчался по кривой деревенской улочке, увлекая за собой своих друзей. Подошел Азай и молча встал рядом, ожидая распоряжений. Он повернулся к нему и тихо, чтобы не слышали деревенские мужики, сказал:

— Я попрошу тебя быть всегда со мной рядом, ты из этих мест и хорошо знаешь обычаи, так что подстрахуешь меня, если я невзначай ляпну, что-нибудь, не по делу, ладно? Азай молча кивнул, показав глазами на коренастого с седыми усами мужика, прошептал:

— Кажется, он и есть здешний аксакал, видите, с каким почтением, здороваются с ним мужики, так что разговаривайте только с ним и ему отдавайте распоряжения. Потом, помолчав, смущенно, добавил:

— Командир, прошу вас, следите за речью, не дай бог, вы в разговоре с ними будете материться по-русски. Жители не поймут вас, а если обидите их раз, верить они вам не будут до конца своих дней. Так что аккуратно, командир, — сделав ударение на слове «командир» сказал Азай.

— Ну что же, и на этом спасибо, что не зарежут, как барашка, — улыбнулся полковник, и они весело рассмеялись.

Тем временем подошел аксакал в сопровождении мужиков, представился председателем сельского совета и стал с почтением здороваться с бойцами, внимательно разглядывая их лица, снаряжение и одежду, которая была потрепана, на многих была порвана и висела клочьями. Некоторые солдаты были ранены, их грязные бинты, пропитанные кровью, были повязаны неумелой рукой их товарищей. Пока здоровались и знакомились, солдаты поднесли и положили на траву самодельные носилки, на которых лежал Вугар. От большой потери крови он был без сознания и хрипло дышал. Ему нужно было срочно оказать помощь. Полковник подошел к председателю, указывая на носилки, спросил:

— Скажите аксакал, в деревне есть врач? Если есть, прошу вас, дайте распоряжение осмотреть нашего солдата и прикажите накормить остальных. Он сознательно сказал слово «прикажите» давая понять старику, что здесь он командует, а остальные готовы только исполнять его распоряжения. Председатель повернулся к сопровождающим:

— Скажите фельдшеру, пусть посмотрит раненного, а сами принесите, у кого, что есть дома готового покушать, в сельсовет. Потом он обратился к полковнику, — я думаю, нам есть о чем с вами поговорить, пройдемте ко мне домой.

— Аксакал, — подыскивая азербайджанские слова, начал полковник — если вы не против, то со мной пойдет вот этот парень, — он указал на Азая. Старик молча кивнул, не оглядываясь, пошел вперед.

Новость, что к Ширлану вышли вооруженные солдаты, мальчишки успели разнести по всей деревне и теперь перед каждой калиткой стояли жители, внимательно разглядывая идущих солдат.

— Азай, передай командирам групп, пусть выставят часовых на окраине деревни, а остальным бойцам привести себя в порядок и ждать дальнейших распоряжений. Он коротко отдал приказ и пошел за стариком. Тот внимательно слушал русскую речь, но переспрашивать, о чем шепчутся военные, не стал, только усмехнулся в свои пышные усы, пошел вперед, не оглядываясь. Азай бросился исполнять приказ.

В течение трех дней, начиная с 7 мая, ведя непрерывные бои с армянами, полковник почти не отдыхал, и теперь, он прикладывал большие усилия, чтоб не отстать от председателя сельсовета. Ноги были как деревянные, ему с трудом удавалось их отрывать от земли. Старик, услышав его тяжелое дыхание, пошел спокойным шагом, давая возможность догнать его. Пройдя почти всю деревню, они остановились перед красивыми воротами, за которыми стоял двухэтажный дом, с застекленной верандой, из гальки и речных булыжников. Такие дома встречались повсюду в горных селениях раскинутых по ущельям Карабаха, куда он успел до боев наведаться, проверяя посты, и изучая шушинский район, для организации обороны. Перед порогом дома их нагнал Азай. Подойдя к полковнику, он наклонился к нему и коротко стал докладывать,

— Вернулся Босс, раненый, один его солдат погиб, второй тоже ранен, — он помолчал, а потом добавил, — Вугар скончался.

— Тело погибшего смогли вынести или оставили в лесу? — тоже шепотом спросил он у Азая.

— Босс говорит, что пришлось сбросить в ущелье, чтобы армянское зверье не надругалось над трупом — он на секунду замялся, глядя, как забегали жевалки на скулах полковника.

— Я сказал, чтобы Вугара похоронили на деревенском кладбище, а Босса отправил к фельдшеру на перевязку.

Полковник в ответ кивнул головой, давая понять ему, что разговор закончен. В доме их уже ждали, кто — то успел сообщить по беспроводному телеграфу о том, что к ним идут гости. На столе стояли стаканы для чая, в блюдечках несколько сортов варения, посреди большого стола возвышалась ваза со сладостями, орешками и сушеным изюмом.

Из комнаты вышла миловидная женщина, немного полноватая, как многие в ее возрасте, повязанная красивым шелковым платком и пригласила к столу. Перед тем, как пройти в комнату, помыли руки в рукомойнике, висячем на столбе у дверей. На веранде, женщины хлопотали у стола покрытого свежей скатертью.

Разлив чай по стаканчикам, хозяйка пожелала мужчинам приятного аппетита и вышла. Обычай не позволял мусульманским женщинам присутствовать там, где сидели чужие люди. Взяв свой стаканчик двумя пальцами, полковник сделал пару глотков ароматного чая, обратив внимание, что руки мелко дрожат от волнения, Глоток чая напомнил ему, как они голодны. Последние дни жили впроголодь, питаясь, чем придется. Полковник усилием воли, сдержал острое желание, чтобы не схватить со стола аппетитный кусочек пахлавы. Все молчали.

Хозяин, отпив несколько глотков крепкого чая, отодвинул свой стакан.

— Вы не стесняйтесь, берите сладости, — он посмотрел на своих гостей, не называя их по имени, хотя при знакомстве старик дважды переспросил полковника, как того зовут, странное имя военного было редким в этих краях. Поблагодарив старика, полковник взял небольшой кусочек пахлавы и положил в рот, наслаждаясь ароматом и вкусом. Запил глотком чая и стал медленно пережевывать сладость. Краешком глаза он следил за стариком и видел, что тот напрягает свои мысли, раздумывая над чем-то для него очень важным.

— Ты старик, не знаешь, как обращаться к нам, вот в чем проблема твоя, — догадался полковник. Назвать человека в погонах, даже если он младше тебя на несколько лет или десяток лет, просто по имени, в горах не принято. Надо говорит после имени или «муаллим», или «начальник».

Всех, кто носит погоны, будь то милиционер или военный, всех называют просто — ряис (начальник). Так было заведено с давних пор, после перехода Карабаха под юрисдикцию царского правительства. Из военных назначались губернаторы, городская власть и на все должности, связанные со сбором дани с местной знати.

Карам-киши выдержал паузу и глубоко вздохнув, собравшись с духом, приступил к вопросам, которые у него рвались наружу, с тех пор как он увидел солдат, спускавшихся в деревню.

— Значит, Шушу оставили этим варварам — начал старик хриплым голосом, стараясь сдержать нахлынувшую злость. Я уже как дня три отправил своих людей в город, но до сих пор от них нет никаких вестей.

Всю ночь с 7 на 8 мая вся деревня слышала артиллерийские раскаты, думали, что идет очередной обстрел города, но не больше. Потом через Ширлан хлынул поток беженцев из Хальфяли и Кайбалы, которые рассказывали всякие небылицы. Одни говорили, что в Баку Шушу продали армянам, и что его население добровольно, еще накануне наступления армян, покинуло город. Тех, кто не хотел оставить город, добили армяне, которые, как саранча, налетели с трех сторон. Говорили, что наша армия, завидев их бросила посты и разбежалась вместе со своими командирами. Старик отпил глоток из своего стакана. Он очень волновался, что можно было видеть по его трясущимся рукам и потускневшему взгляду. Он сделал над собой усилие и добавил:

— Так продолжалось два дня, а потом поток с дальних деревень схлынул, пошли беженцы из Шуши, — старик потянулся за чайником и стал разливать остатки чая по стаканам. Он сделал еще глоток из своего стаканчика.

— Сначала мы верили им, но потом, когда увидели отступающих солдат и послушали их рассказы, то поняли, что многие люди говорят неправду, чтобы оправдать свою трусость. Нам старикам с трудом удалось успокоить своих сельчан, которые готовы были двинуться вслед за шушинскими беженцами. Чтобы разрядить обстановку в селе, я послал своего сына и племянника в город узнать правду, но они пока, не вернулись, — старик сказал именно «пока», так как не мог поверить в худшее, что могло произойти с его родными.

Полковник и Азай заметили, каких усилий стоит старику, его спокойствие, хотя голос дрожал, когда он раскрыл имена посланных им людей, которые пропали без вести. Не буду от вас, дети мои, скрывать, — старик явно затруднялся найти подходящее слово, для обращения к военным, — что в нашей деревне тоже нашлись те, кто с первыми выстрелами в горах, вывезли своих родных и близких. В деревне остались только те, у кого нет денег, заплатить за трактор с прицепом, тем более за большую машину. Другой транспорт, в сторону Лачина не пройдет. Карам-киши замолчал. Молчали и полковник с Азаем. Прошло немало времени, пока старик заговорил снова:

— В деревне около 500 человек, в основном старики и женщины. Есть и мужики, но у них в доме по пять-шесть маленьких детей, и поэтому они не ушли в добровольцы. Есть несколько лошадей и мулов, еще десятка полтора ишаков, — он перевел дыхание,

— Это, я говорю вам для того, чтобы вы могли продумать, как нам всем быть. Хотя вы пока молчите и не сказали с какой целью пришли сюда, но по вашему виду все и так понятно. Пришли вы сюда не по дороге, а значит, пришлось пробиваться через армянские заслоны. Два дня мы слышали стрельбу и разрывы гранат в горах, но не со стороны Шуши, а сзади нашей деревни. Карам-киши замолчал, и внимательно посмотрел на полковника, давая тому понять, что теперь он ждет от него объяснений.

Азай, спросив разрешение говорить, обратился к старосте села. — Скажите аксакал, вы ведь должны были видеть, что через ваше село, начиная с 4 мая, по ночам выходят из Шуши те, кто имел возможность, почему не сообщили начальнику полиции?

— О чем ты, сынок, говоришь, кому я мог сказать, если сам Байрамов еще 3 мая на своей Ниве проехал через село. В машине, как мне сказали, была и его семья. Да и заместитель главы района Эльхан — муаллим звонил мне 6 мая, приглашал на совещание прибывшего из Баку нового командира, так он предупредил, что Бахманов выехал в Баку и неизвестно приедет или нет. А ты говоришь, сынок «надо было». А ведь я тебя знаю, Азай, — старик повернулся к нему всем корпусом, — так тебя называют твои родители? Все смотрю на тебя, а не мог вспомнить, откуда ты, пока сам не заговорил. Он, погладил свою бороду и пышные усы,

— Ты из деревни Малыбяйли, так ведь? — задал он вопрос Азаю.

— Да правильно, я из Малыбяйли, Азай сын Гусейн — киши. — вы должны его знать.

— А как же, — обрадовался старик, что не ошибся, — мы с твоим отцом еще в партию вместе вступали, да и потом на собраниях часто воевали с армянами, когда они поднимали разные провокационные вопросы, откуда, мол взялись в Карабахе азербайджанцы. Настроение старика немного улучшилось, видно было, что воспоминания доставляют ему радость. Улучив момент, полковник попросил разрешение говорить.

— Карам-киши, подбирая азербайджанские слова, начал полковник, — если можете, простите, но мне тяжело говорить на родном языке. Так как почти двадцатьпять лет я прожил вдали от Родины. Если вы не против, я буду говорить по-русски, и если вам что-то будет непонятно, то вот — полковник показал на Азая, — он вам переведет.

— Да, говори сынок, — старик так и не обратился к полковнику — со словом «Ряис»

— Я почти все понимаю, когда говорят по-русски. Раньше, при Советах, часто ездил на всякие съезды и симпозиумы в Баку и Ханкенди. Да и учился когда-то в партшколе, — старик грустно вздохнул, — вот такие вот дела мои дорогие, — он усмехнулся, — было время.

— Итак, — начал полковник, вы почти все уже знаете, — действительно город Шуша оставлен, не только жителями, но и последними защитниками, те которых вы видели сегодня, вышли оттуда. Но не об этом речь, — как получилось и кто виноват, рассудит нас время. Сейчас главное, организовать вывод отсюда людей. Армяне блокировали дорогу на Лачин и теперь окружают оставшиеся деревни, не атакуя их, стараясь взять в кольцо, окружить. Сами же, с основными силами продвигаются на Лачин.

Есть мнение, что они хотят захватить, как можно больше пленных, уничтожить жителей, так, как они сделали с городом Ходжалы. О вас и вашей деревне мы узнали случайно, когда выходили из города, через Зараслы. Там нам повстречались жители из Косалар, вот они и рассказали про вашу деревню. Пока пробивались к вам, убедились в правоте своих предположений. Деревня Сяфиханлар, окружена, теперь армянские отряды перекрывают дорогу вашим людям. Решение одно, надо выходить только по дороге, ведущей через гору Сары-Баба, другого выхода нет. Все подступы к деревне блокированы отрядами армянских боевиков. Нам не раз пришлось пробиваться через их заслоны. Да и вы сами, могли заметить, в каком состоянии наши солдаты. Так что времени нет, надо собирать людей и решать, как их спасти. Пока говорил полковник, Карам киши хмурил густые брови и поглаживал бороду. Мы должны выдвинуться в ночь, так что времени осталось в обрез. Вы соберите людей и расскажите им все, что вы здесь услышали, — и еще, — полковник сделал паузу, — надо предупредить чтобы каждая семья взяла только самое необходимое. Дорогу на Сары-Баба вы знаете лучше нас, тем более в горах выпал снег. Идти придется, неся все имущество и детей на руках. Он подвинул к себе остывший чай и стал медленно отпивать. В комнате наступила тишина. Каждый сидящий обдумывал только что услышанное и молчал. В это время дверь открылась и вошла жена Карам киши.

— А киши, — с порога она обратилась к мужу — ты так и будешь морить голодом гостей или прикажешь нам накрывать на стол, а то все остывает, пока вы тут разговариваете. Не дожидаясь ответа старика, она стала расставлять на столе тарелки и приборы. Ей помогали две девушки, то ли ее невестки, то ли дочери. Старик молчал, глядя, как накрывается стол для трапезы. Потом, собравшись с мыслями, он заявил: — Вы тут перекусите, что послал АЛЛАХ, а мне надо потолковать с мужиками, да отдать кое какие распоряжения. Так что вы, тут пока без меня, — он не договорил, быстро поднявшись из-за стола, вышел из комнаты. Полковник взглянул на Азая: — Что будем делать, не удобно же сидеть тут без хозяина.

— Все нормально командир, если на столе появился хлеб, то надо его отведать, чтобы не обидеть хозяев, — сказал он и первым потянулся за хлебом. Девочка лет семнадцати или больше, внесла и поставила кастрюлю с ароматно пахнущим варевом. Азай поблагодарил ее, открыв крышку, вдохнул аромат пищи. Командир будем жить, это настоящий бозбаш. Давайте вашу тарелку, — он взял черпак и стал разливать суп по тарелкам. Проведя черпаком по дну кастрюли, он извлек большой кусок мяса и положил на тарелку полковника. Голод давал о себе знать, и им пришлось на минуту забыть все невзгоды последних дней.

— Как говорят у нас в Одессе, — полковник вспомнил своего командира самоходного артдивизиона подполковника Фешбейна, коренного одесского еврея, который знал уйму одесских поговорок и анекдотов, — что бы я так жил, — закончил он фразу, и не дожидаясь рукоплесканий со стороны Азая, накинулся на еду. Понадобилось несколько минут, чтобы они опустошили кастрюлю супа, прежде чем вошла хозяйка и принесла нарезанный сыр и зелень. Она с удивлением посмотрела на пустые тарелки и кастрюлю, покачала головой и что-то шепча, вышла из комнаты.

— Она не представляет, как можно так быстро проглотить все, что она, наверное, наготовила на всю семью — сказал полковник и посмотрел на Азая.

— Они простят нас, командир, не переживайте. Тем более не известно придется нам еще раз отведать домашней пищи, — с какой то грустью в голосе сказал он. Полковник ничего не ответил на это, но в душе он был полностью согласен, со своим товарищем. Они поднялись из-за стола, взяв свое оружие, вышли из комнаты.

На пороге дома стояла хозяйка и ее девочки, которые укладывали пожитки на расстеленное одеяло. Стало понятно, Карам-киши успел распорядиться, чтобы готовились к эвакуации и вот теперь в доме шли приготовления.

Увидев военных, жена хозяина дома не выдержала и бросилась к ним, причитая:

— Это что же такое твориться, всю жизнь мы наживали добро, строились, обживались, а теперь, что вот так все бросим, оставим нажитое этим проклятым айкам? Она говорила, а из глаз по щекам катились крупные капли слез. Женщина подошла близко к полковнику, прося его ответить, почему такая несправедливость? Почему правительство из Баку молчит, когда горит родная земля и люди вынуждены уходить из своих домов, спасаясь бегством.

Что он мог ответить этой простой женщине, если ему самому было непонятно. Как могло такое произойти? Колыбель азербайджанской культуры и гордость народа — город Шуша оставили в развалинах. Из Баку помощь так и не пришла. Полковник со своими отрядами, сдерживал двое суток превосходящих в силе наступающих армян и их наемников, как саранча, налетевших на город со всех сторон, в надежде, что помощь все-таки придет, но все было напрасно.

Отчаявшись и придя на телевизионную студию, он в прямом эфире обратился ко всем, кто его слушал с просьбой прийти на помощь. Так и не дождавшись ее, он вынужден был покинуть горящий город, когда защитников осталось всего 32 бойца. Это было тогда, а теперь их уже 24 человека, после гибели Вугара и солдата из отряда Босса, и того меньше.

Полковник посмотрел на Азая, давая понять ему, чтобы тот, как можно спокойно рассказал этой женщине, о сложившемся положении. А сам, поблагодарив за хлеб и угощения хозяйку, забросил свой рюкзак за спину, открыл ворота и вышел со двора. Впереди его ждало много дел, и он не мог больше терять ни минуты.

Проходя по улице, было видно, как во всех дворах суетится народ, собираясь в дорогу. Местный пастух сгонял в стадо оставшуюся скотину, вывести из деревни. По улицам бегал, суетился народ. Полковник направился к зданию сельсовета. Возле управления уже собралось почти все мужское население деревни, и шумно обсуждали сложившуюся обстановку. Тут же был и весь его отряд.

Увидев своего командира, бойцы в спешке побросали недокуренные сигареты и стали строиться по группам. Вперед вышел старший лейтенант Низами Алиев. Подав команду «смирно» он приблизился к полковнику.

— Группы для выполнения задания готовы! — коротко доложил он и, сделав шаг в сторону, пропустил полковника вперед. Подойдя к строю, он внимательно стал всматриваться в лица своих боевых товарищей. Раненные солдаты были перевязаны свежими бинтами, это постарался местный фельдшер. Повязки сверкали белизной на фоне грязного и поношенного обмундирования бойцов.

Подав команду «вольно», он подозвал командиров групп. Подошли Низами, Тябрик и Босс, левая рука которого лежала на косынке, перекинутой через его могучую шею.

— Как ты? — спросил полковник, у Босса? Бледное лицо его указывало на то, что он потерял много крови, но усилием воли держался и старался скрыть свое состояние.

— Голова кружится, — не стал он хорохориться, — и немного тошнит. Врач говорит, что пуля прошла на вылет, не задев кость, так что воевать, еще могу, командир. Полковник подошел к нему поближе и, протянув руку, сказал:

— Спасибо тебе солдат, ты дал нам всем возможность прорваться, когда увел засаду от группы. За мужество твое не пожалею никакой награды, — помолчал, глядя в глаза солдату и добавил, — если останемся живыми. Он обнял его и крепко поцеловал в небритую щеку.

— А теперь доложите, что сделано. Начнем с тебя Низами.

— Всех солдат покормили. Вугара похоронили, местный мулла, сделал все, как полагается. Высланные в сторону Шуши разведчики вернулись и доложили, что в районе Халфялинского моста обнаружено скопление бронетехники противника. Дорога на Сары Баба-даг размыта дождями, но пройти можно. Из 21 человека в строю, ранены 5 бойцов.

— Итак, мужики запоминайте и передайте остальным,

— Наше дело — перекрыть тропу к опасным местам и направить людей по нужному маршруту, пойдут они за нами или нет, увидим, а пока группам приготовиться к движению. Я к председателю, — полковник снял и передал свой рюкзак Тябрику, а сам, перекинув автомат за спину, пошел к дому, где толпился народ.

Его догнал Азай. Подходя к стоящим мужикам, он услышал, как те не стесняясь, ругали руководство в Баку. Кто-то из толпы хриплым голосом призывал, наконец, вызвать из Нахичевани Гейдара Алиева, чтобы он вернулся к руководству страны и спас народ от надвигающейся катастрофы. Проталкиваясь через толпу, они вошли в здание, на дверях которого висела табличка «Ширланский сельский совет».

В комнате было шумно и накурено так, что можно было вешать топор. Увидев вошедших военных, из-за стола поднялся Карам-киши и пошел к ним навстречу.

— Вот наш командир пришел, — громко сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Шум постепенно стих. Десятки пар глаз внимательно рассматривали военных. Полковник прошел к столу, снял автомат и положил его на стол. Он делал это не торопясь, давая возможность присутствующим осознать, что теперь тут командовать будет он, а их дело слушать и подчиняться.

— Я надеюсь все вы осознаете ту опасность, о которой вам рассказал Карам киши, — он обвел всех своим колючим взглядом. Так что я не буду больше на этом останавливаться. Жизнь ваших близких и родных теперь зависит от вас. Сейчас вы пойдете домой, заберете самое ценное и через час выходите на окраину села, на дорогу, ведущую в сторону Лачина через гору Сары-Баба. У кого есть дома оружие, которое может нам пригодиться, взять в первую очередь. Скотину пусть гонит ваш пастух. Лошадей и ослов в деревне не оставлять. Мои солдаты пойдут первыми, и будут охранять жителей от всяких внезапностей. Времени у нас мало. Так что вопросов не задавать. Карам-киши, я вам говорил, что нам нужны проводники из местных пастухов, я надеюсь такие есть у вас?

Услышав свое имя, старик вышел вперед.

— Да есть, вот Мамед-киши и Юсиф пойдут с вами, как проводники.

— Тогда я прошу этих товарищей остаться, а остальным по домам. Мы будем вас ждать на окраине. Полковник подозвал Азая и, чтобы все слышали, громко сказал:

— Передай командирам групп, пусть строят солдат, мы начинаем движение через полчаса, — потом помолчал и добавил, — никого ждать не будем, кому дорога жизнь пусть поторопятся. Услышав приказ командира, все заспешили к выходу. В комнате остались проводники и аксакал села.

Сухощавый старик и юноша лет пятнадцати, переминаясь с ноги на ногу, внимательно смотрели на полковника в ожидании его распоряжений. Подойдя к ним, он обменялся с ними рукопожатием и спросил;

— Скажите Мамед киши, сколько пригодных дорог, чтоб могли пройти люди до Сары-Баба-дага, мне надо отметить их на карте?

Проводник прокашлялся, и хрипловатым прокуренным голосом начал перечислять дороги и тропы, называя их местными названиями. Сначала полковник старался отыскать эти названия на карте, но, убедившись в бесполезности своих намерений, остановил проводника.

— Извини меня Киши, подожди немного. Он повернулся к, Азаю, — объясни ему мою просьбу, а то я никак не могу наметить маршрут. Пусть он называет приметы, может быть, так мы сможем отметить дорогу. Прошло еще почти полчаса пока им удалось уточнить все вопросы, и закончив совещание, они вышли к ожидавшим их группам.

Наступали сумерки, надо было торопиться.

— Низами — позвал полковник старшего лейтенанта, — Мамед-киши пойдет с твоими бойцами.

— Тябрик, — тот, услышав свое имя, ответил — Я!

— Вот этот, — он указал на юношу, пойдет с твоей группой, вы дозор справа от основной дороги.

— Азай, давай команду на выход.

Взвалив рюкзаки и узлы, солдаты начали движение, рассчитывая подняться повыше и там отыскать дорогу, по которой чабаны гоняли стада на пастбища. Полковник, Азай и несколько оставшихся солдат пошли на окраину деревне, где уже собирался народ в ожидании начала движения. Вдоль дороги стояли нагруженные лошади, на которых восседали старушки, маленькие труженики гор ослики, опустив голову, ждали своей участи.

Женщины шумно кричали на малышей, бегающих между деревьями и играющими в войну. Мужчины жадно дымили сигаретами, столпившись вокруг Карам-киши. Глядя на такую картину, полковнику невольно вспомнились жуткие картины хроники войны 1941 года. История повторялась, сделав свой виток. Колонна, услышав команду, тронулась в путь.

Сотни пар ног месили грязь на дороге, все дальше и дальше уходя от родных мест, не представляя себе, куда они идут и дойдут ли, или останутся лежать на сырой земле в горах, навечно.

Только ВСЕВЫШНИЙ АЛЛАХ знал об участи этих несчастных, ибо ОН сам породил и определил их судьбу на этой земле, называемой Карабах — Черный сад.

Колонна шла уже часов пять или больше, поднимаясь все выше и выше, когда на встречу к группе полковника вышли посланные вперед разведчики. Погода стала резко меняться. Пошел редкий дождь, надо было думать, как укрыть женщин и детей. Светало.

Объявили привал, чтобы дать возможность людям передохнуть, а самим обсудить сложившуюся обстановку. Было пасмурно, дождь моросил, но редкие капли его стали крупнее. И вдруг пошел снег, тяжелый мокрый, очень неприятный снег. Стало холодно и мерзко.

Подошел председатель Ширлана Карам-киши. Его брезентовый с капюшоном плащ насквозь уже промок, сапоги распухли от влаги, и видно было, что он с трудом переставляет ноги. Старший группы разведчиков лейтенант Низами, посмотрел на полковника, глазами спрашивая разрешение говорить ему при посторонних или нет. Получив одобрительный кивок от командира, он неторопливо стал докладывать.

— Прошли почти до самого перевала, армян там пока нет, но когда спускались вниз, увидели группу, человек так двадцать. Наверняка армяне, идут параллельным маршрутом. Ясно одно, что идут именно к перевалу, так что, командир, надо торопиться, если хотим добраться первыми.

Слушая разведчика, Карам киши все хмурился, и видно было, что он хочет что-то сказать. Полковник повернулся к нему:

— Аксакал, что хотите сказать, прошу вас, мы должны решить, что делать, учитывая состояние людей.

— Знаешь сынок, — председатель посмотрел на полковника, — я старый человек и смерти давно не боюсь, я много видел в этой жизни. Вырастил детей и понянчил даже внуков. А что еще можно в моем положении желать от ВСЕВЫШНЕГО. Народ выбрал меня своим аксакалом, и теперь, я отвечаю за каждого из них перед АЛЛАХОМ. Это я говорю, чтобы вы меня поняли правильно.

Карам киши, как все старики-горцы, не спешил высказывать свои сокровенные мысли, говорил так, чтобы слушающие сами догадывались, о чем пойдет речь ниже. Полковнику не терпелось узнать, зачем к ним пришел этот старик, но он сдерживал себя, не решаясь прервать аксакала, тем самым нанести тому глубокую на слове обиду. На Кавказе пожилые люди пользуются особым статусом, им нельзя перечить, прерывать их разговор, тем более, торопить высказаться. Можно не только получить от них замечание, но и своей невоспитанностью опозорить свой род, своих родителей. Зная это, все терпеливо молчали, давая старику высказаться. Тот помолчал минуту и, собравшись мыслями, изрек:

— Не буду от вас скрывать, дети мои, — Карам — киши, обвел всех взглядом, — состояние людей близко к отчаянию, многие идут из последних сил. И если мы не дадим людям отдохнуть, может произойти страшное несчастье.

При этих словах старика все замерли.

— Говорите, — полковник не выдержал, показывая рукой на своих стоящих бойцов, сказал:

— Мы должны знать все, что твориться среди людей, идущих вместе с вами.

— Командир, — старик впервые назвал так полковника, — у женщин на руках от холода умирают дети, но они несут их, не решаясь оставить на снегу. Боюсь, как бы они в отчаянии не пошли на самоубийства, бросившись со скалы. Две молодые соседки, взявшись за руки, так бы сделали, если бы мы вовремя не остановили их. Те дети, которые вначале шли сами, теперь садятся на снег и не могут подняться самостоятельно.

При этих словах из глаз скатились две слезинки, оставляя бороздки на изможденном старческом лице. Старик рукавом старенького плаща смахнул их, но две другие уже катились вниз.

— И еще, — старик сделал паузу, стараясь унять дрожь в голосе. Глубоко вздохнул, а потом продолжил, — лошадей наших, которые везли старух, кто-то увел, сбросив старушек под скалой.

Мерзавцы, сказали им, что это ты, командир, приказал так сделать, Якобы лошади вам нужны для разведчиков. Народ требует, чтобы вы вернули лошадей, потому что на руках нам стариков не вынести. Родственники тех старух, грозятся покончить собой.

Услышанное ввело в шок стоящих бойцов, в это невозможно было поверить, но уверенность, с которой говорил старик, не оставляла сомнений, что так может произойти, ведь он знал своих сельчан лучше всех. Надо было срочно что-то предпринимать.

— Низами, сколько еще до перевала, — спросил полковник разведчика для того, чтоб решить, как поступить в этой сложной обстановке. Он брал паузу, задавая вопрос лейтенанту, хотя сам прекрасно знал ответ.

— Еще километров пятнадцать, если пойдем по этой дороге, через пол километра, есть небольшая пещера и укрытие. Там можно переждать снег и отдохнуть, а ночью снова двинуться в путь. Услышав про пещеру, его прервал Карам— киши.

— Я знаю одного чабана, который знает туда короткую дорогу, я сейчас. Он там с детьми идет, — Карам-киши быстро пошел к людям, сидящим невдалеке и прятавшимся от дождя под одеялами.

— Вот это дела, — вслух проговорил Видади из Сумгаита, ни к кому не обращаясь. Мы, можно сказать, трое суток после Шуши пробивались к ним, ребят таких хороших уложили, чтобы спасти их, а теперь выходит, что мы сами ведем людей на верную гибель, да?

— Азай, — крикнул полковник, пытаясь глазами отыскать Малыбяйлинского бойца, — пройдись по колонне и подробно расспроси сельчан о тех мерзавцах, постарайся успокоить их и скажи, что это не мы приказали, а подлецы использовали наше имя. Только прошу тебя, как-нибудь узнай имена тех сволочей.

— Видади, — полковник позвал Рустамова, из Джейранбатанских ребят, — отбери человек пять-шесть, только тех, кто сможет помочь несчастным и нести их. Вещи оставьте, возьмите только оружие. И еще, найди Босса и пришли его ко мне. Новость о пропавших лошадях потрясла всех бойцов.

Пока курили, слушая разведчиков, подошли председатель и пастух, одетый в дождевик, на голове которого, как вершина Кечал-дага, восседала огромная лохматая овечья папаха. Пастух протянул руку для пожатия и коротко представился, — я Мамед-киши. Сядир, по нашему — председатель, сказал, что вы хотели меня видеть, — он внимательно разглядывал собравшихся.

— Да аксакал, — это я вас звал. Вы говорят, знаете короткую дорогу к пещерам, где можно укрыться от снега и переждать непогоду, так ведь?.

— Да, сынок. Мы чабаны, когда гоняли скот на яйлах, то часто ночевали там.

— Тогда прошу вас, пойдете вместе вот с этими ребятами и проверьте пещеры, нет ли там противника. А мы будем двигаться за вами. Если все нормально, то Низами, пошлешь связного. Понял?

— Так точно, сделаем, командир. Низами позвал чабана, и они растворились в темноте. Карам — киши вернулся к жителя, чтобы рассказать им о принятом решении.

Группы с полковником, соблюдая дистанцию, цепочкой пошли вслед за дозорными. Лес неузнаваемо изменился. Как в заколдованном царстве, где не осталось ничего живого. Вид деревьев, опустивших свои ветки, был весьма скучен. Валил снег. Много снега. На кронах лежали белые тяжелые шапки снега. Все вокруг побелело, снег уже не успевал таять. Он, склонив ветки, шуршал, сваливаясь вниз. Мокрый снег становился опаснее всех врагов, которые рыскали по лесам и долинам, отыскивая свои жертвы. Это сочетание зеленого и белого в природе, майский снегопад на лапниках елей, казался сказкой, но холод стоял как зимой. При выдохе изо рта шел пар и это в начале мая.

Прошло еще часа два, когда они повстречали разведчиков, высланных Алиевым. По скользкой тропинке поднялись к скале, на склоне которой зияло огромное отверстие пещеры.

— Командирам групп, от пещеры на расстоянии 300 метров выставить охранение, остальным отдыхать, — отдал он распоряжение.

— Тябрик, найди и нам укрытие, — приказал полковник, а сам, спустившись на дорогу, присел возле одинокого дерева. Вынул сигарету, прикурил, жадно вдыхая горький дым. Ноги гудели. Пальцы, державшие сигарету, подрагивали. Он снял головной убор, подставляя голову под крупные снежные хлопья, рукой смахивал их на лицо и смывал пот.

Подошел Тябрик и сказал, что место подобрано, можно пойти, отдохнуть. Вместе с бойцом они поднялись в гору, там под огромной пихтой его дожидались солдаты. Оглядев место бивака, он сказал;

— Все. Отдыхаем здесь, — он обвел взглядом присутствующих.

Разложили небольшой костер. Натянули тент из плащ-палатки.

— Не было печали, — тихо сказал Азай, возникнув откуда-то из темноты, — все дороги замело. Тропинки стали подмораживаться, идти очень тяжело.

Полковник поднял на него глаза, — откуда ты?

— Я посты проверил, — командир, как бы извиняясь, сказал он и опустился рядом, на валежник. Он взял из костра горящую ветку и поднес к часам на руке.

— Сколько?

— Пятый час утра. Вы бы отдохнули, товарищ полковник?

— Да не могу заснуть, Азай, будет мне вечный сон, если людей поморожу да вас погублю. Может надо было спуститься к дороге на Лачин, да пробиваться к своим, а я вас в горы потянул.

— Будет мне вечный сон, — полковник с тоской в голосе, повторил, то, что не давало ему успокоиться.

Тем более, сейчас, когда Низами, после разговора с пастухом и председателем, отвел его в сторону и рассказал, что ребята из разведгруппы, по дороге видели, как двое мужиков хоронили своих замерзших детей прямо в снегу, а над могилой рыдали их матери собственноручно исцарапанными с горя лицами.

Он поднялся и выбрался из палатки, развел туда — сюда руками, отгоняя усталость.

— Скоро светать начнет, — он посмотрел на небо, — надо сразу поднимать людей и идти. Неизвестно сколько он будет валить, этот снег.

Ночь стала свертываться на покой, уступая свое место приближающему рассвету. Полковник поднял своих солдат и двинулся к перевалу.

Пошли краем леса, не выходя на тропинку, где снега было больше. Ноги скользили. С рассветом немного потеплело, подул ветерок и неожиданно пригнал в горы грозовую тучу. В чреве низких и черных облаков прогрохотало, и вдруг полил такой дождь, что казалось, горы и леса обиделись на тех, кто бросал их и уходил, оставляя на поруганье врагам леса, горы и землю, что столетиями кормила их, дарила счастье и радость жить в этом сказочном мире.

Шел проливной дождь.

Отряды шли по расползающейся глине вниз — вверх, с увала на увал, молчаливые и злые, занятые только одной мыслью: — «Дойти до перевала». Стрелки часов приближались к трем часам полудня, нужно было сделать привал. Они выбрали место под нависшей скалой и остановились.

Полковник сел на большой камень прямо под дождем. Подозвав Азая, показал ему место рядом с собой.

Раскрыв командирскую сумку, развернул ее. В планшете, под непромокаемой слюдой, была сложена рабочая карта. Положил ее на колени и стал изучать местность, комментируя свои мысли вслух.

— Давай, Азай, разберемся. Вот, впереди перевал, справа от перевала дорога идущая на Лачин и дорога на Карагяф. Мне кажется, что армяне, которых видели разведчики, шли именно вот на эту гору, — полковник ткнул веточкой в квадрат карты, — откуда можно контролировать все подходы и сам перевал. Согласен? Азай не успел ответить. Подошел Босс, с ним несколько солдат, все были мокрые, с посиневшими губами.

— Я думаю, — полковник обвел взглядом своих бойцов, — нам надо разделиться на две группы. До подхода людей надо оседлать эти вершины и удерживать их до того момента, пока жители всех деревень не пройдут через перевал.

— Одну группу поведу сам вот на эту вершину, — полковник снова указал точку на карте. Вторую группу поведешь ты, — он посмотрел на Азая. Увидев его немой вопрос, повторил, — Да, ты, а разведгруппа Низами Алиева будет сопровождать жителей и доведет их до Лачина.

Старший лейтенант Алиев словно ждал услышать свою фамилию, появился из-за деревьев. За ним шел солдат в лохматой овечьей шапке и вел под уздцы лошадь, на которой восседала женщина, укутанная в разные лохмотья. Стоящие бойцы внимательно рассматривали пришельцев.

— Командир, армяне идут по пятам — выпалил Низами, смахивая струйки то ли пота, то ли капельки дождя с почерневшего за последние дни молодого лица.

— А где твоя группа, — перебил его полковник? Низами оглянулся назад и показал на гору. — Вот на ту сторону посмотрите, с двумя большими соснами — он указал на противоположную сторону от места, где они стояли. А вот этих — старший лейтенант сплюнул в сторону трех гражданских мужиков, привязанных к хвосту лошади, — мы поймали там, у речки, когда они хотели перейти ее в брод.

Один из них, когда увидел нас, бросился в поток, чтобы переплыть реку, но, ударившись об валун, утонул. Еще были две лошади, но поймать их не удалось, они убежали в лес. Мы торопились предупредить вас.

Это были те мерзавцы, угнавшие лошадей. Мужики стояли, понурив головы. Вид их был жалкий, но сострадания ни у кого они не вызывали.

— Что с ними будем делать? — командир, спросил подошедший Видади Рустамов?

— Судить будем, как предателей! — сквозь зубы процедил полковник. Он взял протянутый Алиевым бинокль.

— Два человека ко мне, — скомандовал он. От группы отделились два солдата. В одном из них, он узнал того самого солдата по имени Хамбала, с которым ходил в разведку.

— Ведите эти подонков вниз к жителям, никого не подпускать к ним. Ждать моей команды. Солдаты молча кивнули. Хамбала перехватил лошадь под уздцы, другой солдат, дослав патрон в патронник, взял пленных на прицел и они погнали их вниз.

Подняв к глазам бинокль, полковник осмотрел склон горы, где, по словам разведчика, были обнаружены армянские боевики. В сером от дождя пространстве мелькали неясные тени.

— Ну что же, полковник привстал с камня, — они идут, значит, пора их встретить. Всем группам собраться и через десять минут выдвинуться на указанные высоты. — Да, вот еще что, мужики, — добавил он, прежде, чем они собрались расстаться, — ни кому, ни слова, гражданские должны продолжать свой путь, не догадываясь о нашем решении.

— Тябрик, пройди вперед и найди председателя сельсовета, Карам — киши. Пусть подождет меня.

— Низами, не выпускайте хачиков из вида.

Он отдавал короткие распоряжения, стараясь, не упустить ничего из виду. Солдаты стали укладываться, взяв свои вещи, строились в группы. Азай, с деловым видом, проверял каждого бойца, отдавая распоряжения. Чувствовалось, что за последние несколько дней, солдаты стали понимать, что такое дисциплина, и понятие командир. Это радовало.

— Низами, Азай и ты Босс, договоримся так: удерживаем свои высотки до темноты. К вечеру, ровно в семь, если все пройдет благополучно, начинаем отход на перевал. Отход по выстрелу трассирующей пули в небо, если три выстрела — тогда собираемся все вместе на главной дороге к перевалу.

Полковник повернулся к бойцам, стоящим в стороне, вскинул руку к головному убору в знак приветствия. Стоящие командиры ответили тем же жестом. Пожав им руки, полковник пошел по тропинке вниз, его сопровождал Тябрик и один из бойцов его группы.

Выйдя из леса, они увидели, как толпа жителей Ширлана, пытается прорваться к пленным, ругая и нанося им самые оскорбительные ругательства. Конвоиры, вскинув автоматы, пытались сдержать напирающих жителей. Полковник, с одной стороны, Карам-киши и несколько аксакалов деревни с другой, подошли к беглецам одновременно. Увидев командира, толпа расступилась, продолжая сыпать проклятия на голову предателей.

— Пусть выйдут вперед родственники этих людей, — встав на придорожный камень, закричал полковник. Люди стали оглядываться, ища взглядом тех, кто был одного рода с мерзавцами. Карам-киши стоял рядом с полковником. Он взял его за рукав бушлата и хотел что-то сказать ему, но, увидев какойненавистью горят его глаза, умолк на полуслове.

— Люди, чтобы прорваться к вам и спасти вас, я потерял пять молодых солдат, которые не пожалели свои жизни, ради спасения жителей Ширлана. Вот и сейчас молодые солдаты ушли вперед, чтобы остановить армянских бандитов и защитить единственную дорогу, ведущую к спасению. Я знаю, — полковник сделал паузу, глубоко вздохнул, а потом выпалил, — по пути замерзли трое ребятишек и одна старая женщина. Две девушки сорвались в пропасть, когда помогали спасать имущество своих односельчан. Горе объединило нас с вами. А вот эти — он показал на стоящих в стороне, — предали не только нас, но и своих родных и близких, память тех солдат, кто погиб ради них. Это еще не все, — полковник говорил зло, не жалея родственников предателей, кто не решался выйти вперед, но которых все прекрасно знали.

— Один из этих, нелюдей, другого слова нет для них, не пожалел даже свою родную престарелую мать, ради спасения своей крали, что сидит на лошади, он скинул мать на снег, оставив ее помирать заживо.

Народ Ширлана, решайте, как мне поступить? Они не только мерзавцы, они от имени солдат совершили подлость, обманув вас всех.

Закончив свою речь, он спрыгнул с камня.

Люди молчали, опустив головы. Женщины плакали, дети прижимались к матерям, рыдали. Стоящий в стороне старик, не скрывая своих слез, молился. Прошло несколько минут, но народ продолжал молчать.

Проталкиваясь через толпу, вперед вышла старушка. Галоши, одетые на босые ноги ее были порваны и перетянуты бечевкой, поверх изношенного тулупчика был повязан большой шерстяной платок, из-под которого в разные стороны торчали седые волосы. Она обеими руками прижимала к себе, какой то сверток. Глаза ее были мутными, казалось, что она слепа. Но старушка уверенно подошла к полковнику. Увидев ее, девушка, стоящая у лошади, издала протяжный вой и упала на колени. Бросившись на землю, она руками стала хватать камни, корни деревьев и биться головой об землю. Тело ее содрыгалось от конвульсий. Стоящий позади мужчина хотел подойти к ней, но он был привязан к хвосту лошади, и короткая веревка не позволяла ему сделать это. В отчаяние он бросился на землю и стал тоже биться головой о камень. Алая кровь залила его лицо, но он не обращал на это внимание и продолжал долбить камень так, будто хотел расколоть его на части. Старушка подняла сверток, и протянула его полковнику;

— Вот их дите, этих зверей. Они не только бросили меня, но и оставили на снегу умирать мою внучку. Она бережно опустилась на колени и стала осторожно развертывать сверток, будто боялась разбудить спящего ребенка.

Карам киши, подошел к ней и хотел остановить ее, но старушка так прикрикнула на него, что старик остановился над ней, как вкопанный.

— Не тронь мое чадо, у меня на свете больше нет никого. С этими словами она развернула последнюю тряпочку. В тряпках лежала мертвая девочка. Ручки и маленькие ножки ее были скрючены от холода. Старушка хотела подняться, но, схватившись за сердце, рухнула на землю и скончалась. Увиденная сцена, потрясла полковника, ввела в шок стоящих и наблюдавших за происходящим односельчан.

Протяжный вой из души полковника разорвал тишину леса и взметнулся под небеса, он рванулся к валяющемуся на земле мужику и одним рывком поставил его на ноги.

— Смотри сволочь, и запоминай это последнее, что ты увидишь на этой земле.

— Тябрик — позвал он порученца, — привязать всех этих мерзавцев к стволам деревьев и побыстрей. Тот хотел что-то спросил, но полковник определил его.

— Да и эту сучку тоже. Солдат бросился выполнять приказ.

И пусть ВСЕВЫШНИЙ АЛЛАХ, рассудит меня. Если АЛЛАХУ угодно — то ОН спасет их.

Полковник повернулся и пошел вниз к реке, которая шумела в низу в ущелье. Проходя мимо Карам-киши, он взмахом руки велел тому следовать за ним.

Река в ущелье после последних дождей переполнилась, стала страшной. Она несла в мутных своих водах куски, вырванного из земли дерна, стволы и корни деревьев. Огромные валуны она катила, как маленькие камешки, перекатывая их в низине. Все кругом гремело, как на поле боя. Вал грязной воды и камней обрушился на лес, река вскипела, уровень ее быстро поднимался. Трещали, ломались ветки дуба, грабов и тополя. Ущелье ревело, селевой поток катился вниз навстречу реке, сшибаясь с ней, создавал такой рев, что казалось, это горы Карабаха пытаются остановить бегство людей, тысячелетиями живших здесь, моля их остаться.

Полковник подошел к старосте села, чтобы обсудить с ним сложившуюся ситуацию, и передать последние сообщения разведчиков. Несколько стариков стояли в стороне и молча наблюдали за потоком бурной реки.

Аксакал, увидев приближающегося полковника, сам повернулся к нему, показывая на реку, с грустью сказал:

— Вот видишь, командир, даже земля делает все, чтобы наш народ не покидал родные места. Как же нам быть? — в сердцах выдохнул старик.

— Я понимаю вас, аксакал, — полковник старался подобрать подходящие слова, чтобы объяснить этому повидавшему все на своем веку старику, что смерть преследует их по пятам, что она не пощадит никого, ни женщин, ни детей, ни стариков, ни мужчин, которые несут на себе своих пожилых родителей,

— Разведчики докладывают, что армяне уже заняли две господствующие высоты и вот-вот оседлают перевал и тогда… — он не договорил. Все присутствующие понимали, что перейти в брод реку подобно смерти, но другого пути не были. Смятение нарастало. Только Карам— киши все еще спокойно стоял в раздумье, остальные молча ждали решение аксакала.

Председатель совета прямо посмотрел в глаза полковнику: — что ж, придется нам всем сложить свои головы за землю нашу. Он хотел еще что-то сказать, но полковник, остановил его.

— Соберите веревки, только такие, что покрепче, у жителей. Мы постараемся переправиться на тот берег и натянуть ее для страховки, надо торопиться, аксакал, время не ждет, здесь с вами останется старший лейтенант Низами Алиев и его группа, они будут вас сопровождать до перевала.

Старик сначала не понял полковника и хотел уже спросить его, а как же он и его солдаты? Но сдержался.

— Я со своими бойцами постараюсь удержать перевал до вашего подхода, так что здесь нам придется с вами расстаться — он видел, что с каждым его словом лицо старика темнеет, глаза наливаются слезами и только силой воли тот еще пытается сдержаться.

Полковник подошел к нему и протянул руку для прощания.

— Если можете, простите меня аксакал, но предательство армян, соседей ваших, нужно смыть только их кровью, другого закона на войне нет. Хотя и нам не каждому суждено будет увидеть и дожить до рассвета.

— Но двум смертям не бывать, а одной не миновать, так кажется, говорят у нас в народе. Прости, Киши, — он впервые так назвал старика — мне пора.

Старик шагнул навстречу полковнику, обняв его, крепко поцеловал:

— Да хранит вас АЛЛАХ сынок, Пусть примет АЛЛАХ душу твоих родителей в рай.

Он отстранился от командира, повернулся и пошел к своим сельчанам, молча ожидающие его на склоне ущелья.

Подозвав Низами, полковник отдал ему последние распоряжения, о которых они уже говорили, пожал тому руку и пожелал удачи. Поправил автомат на плече и стал подниматься по крутой тропинке к группе, которая ждала его.

В воздухе незримо витала смерть, намечая свои жертвы. Она вглядывалась в лица смельчаков, которые шли навстречу коварным врагам, перекидываясь шутками, и не страшась того, что ждет их впереди.

Группа поднималась на высоту, а внизу река торжествующе бурлила. Гудела река. Воздух дрожал от ее грохота и рева, а на душе полковника, несмотря на усталость и, казалось бы, безвыходное положение, было хорошо и даже немного торжественно. Он сделал свое дело, люди будут спасены, а что будет с ним и его солдатами, было неважно. На войне солдаты должны погибать ради тех, кто доверял им в мирное время. Такова судьба всех, кто носит погоны и дает клятву Родине.

Сейчас жители перейдут реку, а там до перевала совсем немного. Еще каких-то метров пятьсот-семьсот и спуск на Лачинскую дорогу.

Надо только задержать тех кровожадных дашнаков, которые поднимаются на прилегающую к перевалу высоту.

На серпантин поднялись по единственной тропинке, которую указал им местный пастух, и куда прошла перед ними группа Азая Киримова. Из-за поворота к ним вышел невысокого роста солдат и доложил, что оставлен командиром группы для их сопровождения.

Расспросив солдата об обстановки, полковник приказал отвести его прямо к Киримову, чтобы самому разобраться, где противник и, что он делает.

За огромным валуном обросшим мхом, подстелив под себя сосновые ветки и плащ-палатку, сидел Азай и снаряжал магазин автомата патронами. Рядом с ним сидели еще трое парней, которые чистили оружие. Увидев приближающего командира, бойцы повскакали с мест. Пожав руки всем присутствующим, полковник тяжело опустился на камень.

— Ну что, мои дорогие, — осталось совсем немного, если не сказать ничего — он явно хотел подбодрить бойцов. Задача наша проста — это не умереть, а заставить тех, кто поднимается сюда, остаться тут на корм горным орлам.

Все зашевелись, было видно, что слова командира пришлись им по душе.

— Вы тут пока посидите, а мы с Азаем выберем для вас огневые точки, давай пойдем, командир, — он специально давал понять бойцам, что Киримов остается здесь в роли старшего среди них. Услышав последние слова, тот прямо посмотрел в глаза полковника и хотел уже что-то спросить, но тот, махнув рукой, стал удаляться от места их засады.

Отойдя за кусты шиповника, полковник остановился и подождал Азая.

— Теперь доложи мне, что ты хотел сказать.

— Я выслал разведчиков на встречу хачикам, — стал торопливо докладывать, вновь испеченный командир группы.

— Разведка докладывает, что со стороны Косалар подошел еще один отряд, численность около 50 человек. У них имеются и минометы, ребята сами видели.

— Час от часу не легче, — с сожалением констатировал полковник.

— Давай дальше, что ты намерен делать?

— У меня в группе одиннадцать человек, три пулемета и два гранатомета. Расположимся парами, и будем держать круговую оборону.

— Постой, так ничего не получится. Хачики будут долбить минометами, пока всех не скинут с высоты или не перебьют вас. Вот что сделаешь, гранатометчиков с помощниками расположишь на подъеме. Они первыми встретят армян. Их отход прикроют пулеметчики. Маневрируйте, затягивая противника вон в ту расщелину — полковник повернулся и показал на скалы— близнецы, выпирающие на фоне леса. Там я со своими «орлятами» встречу их, а ты сместишься вот сюда и уже отсюда ни шагу назад. Азай стоял спокойный и разглядывал место, куда показал полковник, а потом повернулся и сказал:

— Я все понял, командир, сделаем, как вы приказываете. Потом помолчал и с сожалением заметил:

— Как жаль, что вы так поздно приехали в Шушу. Нам очень не хватало ваших знаний. Эх, жизнь, жаль, что ты одна, и поздно нам исправлять свои ошибки.

— Да ты не переживай так, Азай.

— Мы еще вернемся на наши горы, на землю наших предков, это я точно тебе говорю, — он по дружески похлопал товарища по плечу.

— Интересно, где отряд Ашрафа Косаларского, они бы, ох, как помогли нам, сейчас, — с досадой в голосе сказал полковник.

Уточнив детали, предстоящего боя, они вернулись под скалу к солдатам.

Тепло, попрощавшись с остающимися на высоте бойцами, группа под командованием полковника стала подниматься в гору, где она должна была занять свои позиции. Пока выбирали огневые точки, пока готовились к встрече врагом, полковник мысленно писал письмо своим детям. Он просил их быть умненькими, слушаться маму и, конечно, кушать хорошо. Он вспоминал, как каждый раз, когда приходилось надолго уезжать из дома, по своим армейским делам, вся семья строилась в коридоре квартиры, и он говорил детям;

— Первое — немытые фрукты не есть, Второе, — Эльхан сын, остается в доме за старшего, и последнее, всем — дети хором кричали: — «слушаться маму».

Он целовал каждого в отдельности, а потом, прощаясь, пожимал руку сыну, как мужчине, который должен оберегать семью. Вот и сейчас он отчетливо увидел испуганные глаза сынишки, которому в январе месяце исполнилось всего девять лет, смотрящего на него и настороженно спрашивающего:

— Надолго ты, пап?

Грусть-тоска по близким ему людям, на мгновение затуманило сознание.

Разрыв минометного снаряда разорвал тишину гор, прошелся по ущельям и взметнулся ввысь, разнося во все стороны весть:

— Смерть пришла — спасайтесь, — вернуло полковника на грешную землю.

Горный орел, парящий в небе в эти часы, зорко осматривающий свои владения — хозяин и страж этих мест, услышав весть, стремительно вошел в пике под защиту скал, стараясь прикрыть, спасти своих орлят, стоящих на краю обрыва и разминающих свои неокрепшие крылья.

— Началось. Мысль прошила сознание, ритм сердца подскочил к предельной риску шкале. Подхватив автомат, полковник метнулся к своей огневой точке.

День прошел, будто мгновение. Мучительно болела спина. Осколок в правой ноге ныл тупой болью. Наспех намотанные бинты на рану, размотались, успели намокнуть и были темные от крови. Покалывало плечо.

Полковник поднялся на небольшой увал, огляделся. Кругом валялись трупы хачиков. Это они преследовали их вот уже трое суток, и хотели уничтожить мирных сельчан Ширлана, Косалар.

Земля вокруг подножья увала была изрыта воронками от разрывов гранат, некоторые воронки еще дымились. Смеркалось.

— Сколько сейчас? подумал полковник, привычно взглянув на левую руку, где всегда носил именные командирские часы, подаренные Главкомом ГСВГ, за умелое форсирование танкистами реки Эльба на учениях, когда он командовал батальоном в Германии.

Стекло и стрелки на часах отсутствовали. Только теперь вспомнил, как часы разбились, когда он упал за валун, отброшенный туда взрывной волной гранаты. Помятый корпус из нержавеющей стали да надпись на циферблате указывали на то, что когда-то это были командирские часы офицера Советской армии.

— Теперь вот нет ни армии, нет и часов, — с усмешкой подумал полковник, сняв ремешок с руки, зашвырнул их подальше, разрывая тем самым, все, что связывало его с прошлым, с армией, в которой он прослужил двадцать лет.

На многих трупах, лежащих там внизу, была надета форма солдат бывшей «дорогой» ему армии. На некоторых погонах, на бушлатах, красовались две желтые буквы СА. Наверно это были солдаты 366 полка, что стоял в Степанакерте и был передан вместе с техникой и личным составом дашнакам русским командованием, после развала СССР. Может быть, среди них были и те солдаты, кто сжигал дома в Ходжалах и убивал там стариков, детей и насиловал женщин? Теперь это не имело уже для полковника никакого смысла. Они получили то, что заслуживали.

Он, не спеша, спустился вниз, обогнул каменный выступ горы Сары-Баба, медленно направился к тому месту, где крутая стена сливалась с пологим склоном. Склон обрывался почти отвесной скалой, внизу зияло черное и глубокое ущелье. Там оставалась основная группа для засады и отражения наступления дашнакских отрядов.

— Сам он, после прощания с Киримовым, с двумя бойцами удерживал обходную тропу, идущую к перевалу. Одного своего солдата он отправил перед боем предупредить старшего лейтенанта Алиева, что часть бандитов, разделившись, пошла в обход перевала, намереваясь выйти в тыл к обороняющимся.

Когда завязался бой, полковник еще слышал справа от себя короткие очереди автомата другого бойца, видел, как тот умело маневрируя, перебегая от укрытия к укрытию, ведет бой, не позволяя наступающим приблизиться к перевалу. Потом полковнику уже было некогда следить за своим помощником, так как противник наседал со всех сторон, и он на время забыл про бойца.

Разрыв гранаты и боль в ноге, отвлекла его от боя. Пока делал перевязку и приходил в себя от шока и боли, лежа за скалой, не видел, что творится вокруг.

Когда солдат подскочил к нему и хотел помочь, полковник не дал ему этого сделать, приказав продолжать бой. Боец, вытащив из своего вещевого мешка ручные гранаты, стал метать их, как камни вниз, не прицеливаясь.

В какой-то момент, после очередного броска гранаты, он не опустился, а на мгновение замер, наверно, хотел посмотреть, где противник. Этого оказалось достаточно для вражеской пули. Он схватился за грудь и молча стал опускаться на колени.

Из-под его пальцев фонтанчиком брызгала алая кровь. Задрав голову, солдат в последний раз взглянул на ярко-голубое небо, где черный дым от разрыва брошенной им гранаты, наискосок прочертил эту голубизну.

Боец повернул голову в сторону полковника, губы его шевелились, но слов не было слышно. Полковник, забыв про свою раненную ногу, бросился к солдату, приподнял его голову и приблизил ухо к самым губам, стараясь расслышать, о чем тот хочет сказать, но боец уже замолчал, только стекленеющие его глаза продолжали смотреть на Карабахское голубое небо.

Кровь из его раны, просачиваясь сквозь пальцы его руки, судорожно сжимающей грудь, каплями стекала на камни и тут же застывала как лава, извергающаяся из жерла вулкана. Другая рука, безжизненно откинулась в сторону, накрыла колючий кустик, но боли солдат уже не чувствовал, в его глазах застыли слезы.

Полковник смотрел на солдата, и грудь его разрывалась от жалости и горя. Ему показалось, что этот молодой боец плакал, не успев пожить на этой сказочной красоты земле, называемой — Карабах.

Он бережно опустил голову солдата на камни, схватил автомат и, встав в полный рост, стал полосовать смертельным огнем ненавистных дашнаков, ползущих наверх, потом бросился на землю, сделав перекат и заняв позицию, продолжал бой. Он действовал так, как его учили командиры в СВУ, очередь — кувырок, снова очередь и так продолжалось до того момента, пока слух не резанула тишина.

Все было кончено.

Пороховой едкий дым пропитал все вокруг и не позволял вдохнуть полной грудью. Несмотря на прохладу, полковник был весь мокрый, как после проливного дождя. Лицо и руки были перепачканы землей и пах он гарью. Колени его дрожали от напряжения.

Шатаясь из стороны в сторону от усталости и опираясь на автомат, он пошел туда, где оставил утром группу Азая.

Пастбища, вплотную примыкающие к подножью Сары-Баба-дага, куда пастухи сгоняли овец и скот в летнее время, еще кое-где были покрыты голубым снегом, сверкающим, как северное сияние.

Он обогнул скалу и увидел Азая.

Тот сидел, на снегу, обхватив голову руками. Прямо на снегу тут же сидели и его солдаты. Подойдя ближе, полковник увидел уложенных рядышком пятерых бойцов, лица их были накрыты бушлатами. Он молча присел рядом с командиром группы.

Зачерпнув снег, он стал смывать грязь со своих рук. Он тер ладони с такой злостью, раздирал кожу в кровь, будто хотел содрать ее. Грязные комья снега отшвыривал в сторону, брал новый ком, и снова тер, пока не успокоился. Затем, вытер руки об бушлат и достал сигарету.

Молча прикурил. Сделал несколько глубоких затяжек.

— Надо пойти и принести еще одного нашего брата, он лежит за увалом, — шепотом сказал полковник, ни к кому не обращаясь.

Услышав приказ, двое солдат молча, поднялись и пошли туда, куда он им указал.

— Азай надо ребят похоронить, так что ты тут командуй, прошу тебя.

Услышав свое имя, тот вздрогнул, но смолчал. Подошли Босс и Тябрик, будто чувствовали, что сейчас его нельзя оставлять одного, присели рядом.

Ночь опустилась на ущелье, окутала горы и затянула их траурной вуалью. Вспыхнули и замигали равнодушные звезды. Завыл в распадке шакал, отправляясь на охоту. На небо из-за горы выплыл остренький молодой месяц, удивившись широте мира, который открылся ему с высоты, застыл на месте, потеснив соседние звезды. Света он не прибавил, но украсил горный пейзаж. С высоты небосвода он стал наблюдать за траурной церемонией похорон.

Когда по левую руку осталась округлая вершина горы Сары-баба, отряд полковника, похоронив своих ребят, стал спускаться вниз к дороге, по которой шли нагруженные машины из дальних селений Лачинского района. Ландшафт несколько изменился. Отдельные вершины обрывались неожиданными пропастями, начались рваные скалистые ущелья. Лес в этом районе словно подвергся насильственной экзекуции, стоял криво и косо, заваленный буреломом, камнями, упавшими ветками, оброс зеленым мхом — в общем, какой-то темный и злой с виду.

Чаще завыли шакалы, которым вечно не везет, от чего они пребывают в дурном расположении духа.

Полковнику вдруг захотелось выть, как одинокому волку в лесу и пожаловаться молодому месяцу на свою тяжкую долю, он уже запрокинул голову, едва сдерживая рвущуюся наружу смертельную тоску, как услышал жалобный плач, откуда та из глубины ущелья. Ему показалось, что плачет ребенок, каким то тихим просящим голосом. Он рванулся всем корпусом вперед, но чьи то руки схватили его и прижали к земле. Он метался из стороны в сторону, пытаясь вырваться из этого плена. Вдруг очнулся и открыл глаза.

Над ним склонилось несколько врачей в белых халатах. Молоденькая медсестра плакала. Ее тихий голосок напоминал ему голосок «ангелочка.

— Все хорошо, брат, всхлипывая, говорила она, — просто я очень испугалась за вас. Вы так кричали, что все кругом сбежались. Вот и доктор. Все будет хорошо. Над полковником склонился врач в больших роговых очках.

— Что, дорогой, все воюем, да? — на чистом русском языке спросил он и, повернувшись к своим работникам, приказал:

— Немедленно в операционную, кажется пора уже! Он взял руку полковника за запястье и стал прощупывать пульс.

— Вот и хорошо. Наденька, сделайте успокоительный укол, этому «Аника — войну», — он так и сказал, «Аника», это имя резануло слух полковника, — ему надо как следует отдохнуть. Он хотел ответить «очкарику», но промолчал.

«Очкарик», похлопал его по плечу и хотел выйти из палаты, но его в дверях оттолкнула женщина вся в слезах, которая за руку держала маленькую дочку.

— Вы, кто такая? — доктор не мог сдержать своего гнева.

— Кто допустил сюда посторонних? — с возмущением обратился он к медперсоналу. Женщина, не обращая на него внимания, протолкнулась к каталке. Врач еще что-то хотел сказать, но его прервал такой знакомый и родной голос для полковника.

— Я не посторонняя здесь, — сквозь слезы выпалила женщина

— Я его жена, а эта — она указала на девочку с испуганными глазами, — моя и вот его дочь.

Врач снял свои громоздкие очки, достав носовой платок, стал протирать линзы.

— Так, вы хотите сказать, что знаете этого человека? — врач не мог подобрать слова.

— Да это полковник, мой муж, он начальник отдела оперативного планирования боевых действий в Генеральном штабе. Она взяла на руки дочку.

— Вот наш папа, он заболел и поэтому не приехал домой. Она, прижав к себе дочку, тихо плакала.

— А почему папа весь в проводах, он, что запутался в них, да? — родной голосок дочурки вернул полковника к жизни, теперь он точно знал, что все трудности позади и он будет жить ради этих милых сердцу людей.

Он хотел протянуть ей руку и дотронуться до своей любимой дочурки, но она была привязана. Почувствовав его желание, жена опустила девочку пониже, и он прикоснулся к родимой кровинке. Все в палате молчали, пораженные этой картиной.

Даже раненные солдаты сдерживали свои стоны, чтобы ненароком не нарушить тишину, воцарившуюся в палате.

Только маленькая девочка, своим миленьким голосочком, все допытывалась у плачущей матери, — почему ее папа не говорит с ней и почему чужие тети и дяди стоят вокруг него.

Через минуту, вошла та, которую звали «Наденька». Она откинула простыню, и сделала укол. Полковник почувствовал, как нега растекается по всему телу, он закрыл глаза и провалился в глубокий сон.

Глава четвертая Мечты сбываются

Кто не был, то будет

Кто был — не забудет

(из песни суворовцев)

«Следующая станция — Переметный, стоянка три минуты», — зычный голос проводницы, эхом прошелся по вагону.

Спавший на верхней полке суворовец, мгновенно открыл глаза, взглянул в окно и тут же спрыгнул с полки. Соседи по купе засуетились, давая возможность ему найти свои армейские ботинки, еще с вечера, начищенные и спрятанные под полку, вытащить небольшую походную сумочку, где, как можно было догадаться, находились скромные пожитки.

За последние сутки суворовец не проронил ни одного слова, и если к нему обращались, с какими-то пустяковыми вопросами, он или отмалчивался или отвечал невпопад. Разговоры пассажиров его не трогали.

Он постоянно смотрел в окно, где простирались бесконечные казахстанские степи. Снег, как покрывало, укутывал целину. Метель, спутница этих краев, своей метлой разносила снежные крупинки, заметая и засыпая небольшие курганчики, ямки, следы от саней, стараясь не пропустить ничего, создавая при этом иллюзию живого колыхания степи.

Видно было, что суворовец из этих мест, и что они ему напоминают, что-то далекое и родное. Глаза его при этом наполнялись слезами, и он незаметно для других, вытирал их ладошкой.

Под любопытные взгляды попутчиков, юноша быстро зашнуровал ботинки, надел черный китель, с золотистыми погонами, на которых красовались буквы Свердловское СВУ. Привычно, без суеты, застегнул шинель, проведя двумя большими пальцами рук под ремнем, разгладил невидимые складки.

Черная форма суворовца, ладно подогнанная, сидела на нем как литая. По глазам пассажиров было видно, что они любуются им. Сам суворовец, искоса поглядывал на них, гордился своей формой. Ему хотелось крикнуть, «видите какой я, — кадет Свердловский». Он надел шапку, такого же черного цвета, с красными галунами на макушке, взял свой портфель и оглядев всех своими черными, как спелые вишни глазами, сказал:

— Простите, если что не так, до свидания, счастливого вам пути, — и пошел к выходу, не дожидаясь ответа.

Поезд сбавил ход, тяжело заскрипели тормоза. В окне замелькали дома с низко посаженными окнами и обнесенные красивыми, резными палисадниками, Мелькали телеграфные столбы, с заснеженными проводами, на которых красногрудые снегири вели непринужденную птичью беседу.

Проводница, еще раз прокричав в вагоне название станции, вышла в тамбур и открыла дверь. Суворовец с минуту постоял и не дожидаясь полной остановки поезда, спрыгнул с подножки. Пробежал по инерции пару метров, остановился и вдохнул полной грудью утренний морозный воздух. Дневной свет, отражаясь от снега, на доли секунды, ослепил его. Глубоко дыша, он чувствовал, как мороз обжигает легкие, как тело окутывает студеный воздух. Он дышал, часто открывая рот, как после долгого бега, пытаясь насладиться, спасительным кислородом. Глаза предательски заслезились. Наконец-то он дома…

Поезд, издав пронзительный свист, медленно тронулся, набирая скорость.

Мимо побежали вагоны, унося пассажиров к тем, кто их ждет, а на перроне стоял суворовец и рукавом шинели утирал слезы.

Это были слезы радости, гордости и одновременно и счастья. В голове проносилось только одно слово: — Дома, я дома.

— Сколько же прошло времени с тех пор, как он уехал с этого перрона — подумал он. Один год, всего 365 дней, а кажется, что прошла целая вечность.

В эти ранние часы на вокзале никого не было. Только станционный дежурный, который выходил встречать поезд, все махал своим желтым флажком, будто молодая красавица, желающая своему добру молодцу, счастливого пути, он смотрел в след уходящему состава.

— Где же мои закадычные друзья, интересно, чем занимаются? — подумал суворовец, и не найдя ответа на свой вопрос, подхватил портфель и направился к вокзалу.

Снег скрипел под ногами. На душе было весело, радостно.

Когда до вокзала оставалось метров 25–30, из-за привокзальной водонапорной башни вышли трое молодых сельских ребят, о чем-то споря.

Суворовец замер, комок подкатил к горлу, глаза заслезились. Навстречу ему шагала его родная троица.

«Твердый» — худой, как жердь. В тонком осеннем пальтишке, с поднятым воротником и бессменной кроличьей шапке.

«Муха» — пижон, в модном демисезонном полупальто, с красивым мохеровым шарфом на шее. «Орел» был одет, как всегда, в отцовский полушубок, в лохматой кроличьей шапке. Троица, о чем-то спорила и жестикулировала руками. Подойдя, шагов на пять к суворовцу парни остановились, и стали внимательно разглядывать незнакомца. Черная шапка со звездой, такая же черная шинель, с алыми погонами, на которых блестели три буквы СВУ, кожаный ремень, со сверкающей пряжкой, начищенные до блеска ботинки, напоминали им картину из учебника «Родная речь» — «Прибыл на побывку».

В стоящей картине было, что-то живое, реальное — глаза большие, черные как агаты. Статуя в черном одеянии улыбалась.

«Что хлопцы, прищурились — не узнаете? — картавя на букве «р» — спросил незнакомец.

— Да это же «Цыган» — завопил «Твердый» — не решаясь двинуться с места.

— Ты у нас самый сообразительный, «Муха», скажи, что ни будь по этому поводу — скосил глаза на него «Орел».

— Я так думаю, — «Муха» многозначительно стал сочинять по ходу, — если это не памятник, то он явно напоминает нашего «Цыгана», а если это не «Цыган», то моя фамилия не Мухин.

Постояв еще мгновенье, троица кинулась на суворовца, подмяла его, и клубок тел покатился по перрону. Тиская друг друга, швыряясь снегом, друзья дурачились. Со стороны могло показаться, что местная «шпана» устроила разборку с незнакомцем. Однако было только непонятно, вместо ругани и брани, доносился радостный ребячий смех.

Друзья встретились, они снова были вместе. Детство вернулось. Подхватив друга под руки, смеясь и толкаясь, друзья пошли по деревне.

«Твердый», от радости и переполняющих его чувств, своим звонким, соловьиным голосом затянул:

— Где мои семнадцать лет? — на Большой Каретной,

— А где мой черный пистолет? — выкрикнул он, подражая Высоцкому. Все хором, подхватили любимую песню — На Большой Каретной. Горланя песню они шли по родной деревне, не обращая внимания на окружающих. Встречные жители невольно здоровались с ними, пройдя, оборачивались, недоумевая увиденным, шли дальше, не решаясь спросить, кого это друзья ведут, в такой красивой форме. С Коммунистической улицы свернули на улицу Автомобилистов, по правую сторону остался детсад, который когда-то был школой, куда друзья ходили в первый класс, пока не построили новую школу.

Вот и родной дом, где прошло детство, юность «Цыгана», где жил вместе со своими братьями, сестрой и родителями. Суворовец невольно замедлил шаги, друзья притихли. Что-то тревожное кольнуло сердце. Волнение усиливалось, при виде занесенной снегом тропинки ведущей к дому. Отсутствие дыма из трубы, занавешенные окна усилили боль в груди. Когда подошли к воротам, увидели замок. Дом давно пустовал.

— А где мои? — невольно вырвалось из груди у «Цыгана».

— Мы думали, ты знаешь — «Твердый» отвернулся в сторону, пряча неловкость, другие молчали. Тишину нарушил «Орел»:

— Батя твой переехал в Подстепное. Там говорят, и женился, сестра с младшими братьями те еще летом уехали, говорят на Родину в Азербайджан, ну а брата твоего старшего, того никто не видел аж с прошлого года.

Тоска по близким и родным, терзающая его в последнее время, тяжелой ношей навалилась на суворовца.

— Значит, поэтому не было писем. Вот оно значит как, была семья, дом, в раз никого не стало, — пронеслось в голове у него. Правду люди говорят, «без отца полусирота, без матери — круглый». Разлетелись «кукушата», кто куда. А не писали, выходит не хотели расстраивать. Как же так, куда теперь? — терзался «Цыган».

— Ладно, «Цыган», — голос «Орла» вывел его из оцепенения, — чего стоять на морозе. Пошли к нам, отдохнешь с дороги, ведь праздник на носу — все-таки Новый год. Дома мать пирогов напекла, наливка есть, отметим твоей приезд.

Дом Орловых был всего в нескольких сот метрах отсюда.

Тяжело было на душе. Ноги стали чугунными и не хотели идти. Последние метры к дому Орловых, друзьям пришлось, почти волоком вести своего друга. Тетя Лида, мать Володьки, такая же бойкая и шустрая, как и год назад, быстро собирала на стол, успевая при этом и задавать вопросы и пересказывать деревенские новости. Тепло было у Орловых дома, уютно.

Сердце оттаивает, а душа болит, ноет, не давая вздохнуть. Тоска и грусть одолевают. С улицы ввалился отец «Орла», дядя Миша. Михаил Васильевич. Именно не вошел, а ввалился, как всегда шумно, топая и кряхтя с мороза. Похлопывая себя руками по бокам, стряхивая прилипшие снежные крупинки. Отец «Орла» был мужчина огромного роста, с пышными усами, крупными чертами лица. Зайдя в комнату, он взял крылышко гуся, что заменяло веник в каждой хате, стал стряхивать снег валенок. Смахнул налипший иней с ресниц, и отрывать сосульки с усов.

— Это кто же к нам пожаловал — а, мать? — спросил дядя Миша, и, как обычно, не стал ждать ни от кого ответа.

— А я гляжу, в сенях шинель висит. На военную шинель не похожа, а погоны кажись настоящие, что-то, я таковых и не видывал, а мать? — раздеваясь, выпалил он, пройдя в хату, остановился, рассматривая незнакомца.

Его усердное желание, что-то вспомнить отразилось на его лице. Морщинки собрались в густой пучок на лбу, глаза прищурились, но, почувствовав бесполезность своей затеи, обратился к сыну.

— Володька, дружок— то твой из чьих будет, а? — дядя Миша щурил глаза и еще внимательнее рассматривал военного, как пришельца с другой планеты.

Гость сидел напротив окна и дневной свет не позволял хорошо рассмотреть его лицо.

— Не уж то не признали, дядя Миша — это же я, Алик — «Цыган» Ивана шофера с автобазы, сынок, мы же с детства с Вовкой, — он не успел договорить, как отец «Орла» подошел к нему, взяв за плечи, прижал к своей могучей груди. Трижды, по старому деревенскому обычаю, расцеловал его, а потом оттолкнул от себя.

— Вот это дела, — дядя Миша присел на край табуретки.

— Значит, добился все-таки своего, «цыганенок» — поступил в военное училище. И в какое же?

— В Суворовское училище, дядя Миша.

— Это что же за училище такое, не уж то Александра Васильевича Суворова?

— Да, дядя Миша, его именем называются эти училища.

— А вот меня, как Фрунзе — Михаил Васильевичем кличут, что такого нет училища?

— Как нет, вашим именем целая военная академия в Москве названа, — так что надеюсь и там придется нам поучиться, «Цыган» сыграл на самолюбии дядя Мише.

— А я гляжу, лампасы, что ли у тебя на штанах. Так что же все вы потом генералами будете — так что ли? — он усмехался в свои густые пшеничные усы. «Цыган» замялся, но шутливый тон отца «Орла», придал ему смелости, и он выпалил:

— И будем обязательно, только не сразу.

— Так вам генеральских штанов не хватит, если все генералами будете, — засмеялся дядя Миша.

— Где же вы столько штанов нашьете, а? Все дружно рассмеялись, подтрунивая над другом.

— Ты уж, сынок не обижайся на старика, это я так по-свойски тебе говорю, как родному. Чертовски рад за тебя.

— Молодец, хвалю. Я думаю не зря ты молоко матери пил, царство ей Небесное. Хорошая была у тебя мать, наша деревенская, работящая и веселая, — он перекрестился, повернувшись к образам на стене.

Комок предательски, который уже раз за утро, подкатил к горлу «Цыгана». Трое суток ехал, целый год мечтал он, как вот так его отец обнимет, прижмет к своей груди и скажет именно такие простые, человеческие слова.

Отца нет, сестры нет, братьев тоже, отец с новой женой. Обидно.

— А что это ты, мать, хлопцам, в честь праздничка не нальешь? — стараясь скрыть наступившую неловкость, обратился дядя Миша к тете Лиде, не дожидаясь ее ответа, полез в шкафчик, достал свою знаменитую наливку. Наливка дяди Миши славилась на всю округу. Кто хоть раз пробовал ее, тот навсегда становился поклонником его продукции. Рецепт этой наливки, как-то по большому секрету, не раскрываю сути, он рассказывал ребятам. Рецепт оставил ему еще его прадед, когда они жили в Поволжье, где в саду их было много вишневых деревьев. С тех пор, из поколения в поколение они передавали его по наследству. Ребята всегда шутили над другом, что, когда очередь дойдет до него, то он станет единственным производителем наливки и они разбогатеют.

Тетя Лида тем временем, поставила на стол тарелки и маленькие рюмочки для наливки. Принесла деревенской закуски. На столе появились моченые яблоки, огурцы, капуста. Нарезала и поставила на стол тарелку с салом. Потом сняла с плиты кастрюлю наваристых щей, достала и нарезала хлеб.

— Давайте ребята выпьем за «Цыгана», вот ты черт, — поперхнулся дядя Миша, — за Алика нашего, — разливая наливку по стопкам, предложил отец «Орла».

— Сынок, пусть удача сопутствует тебе, пусть беды и невзгоды обойдут тебя стороной, будь достоин чести мундира, — выпалил он, и одним большим глотком опустошил свою рюмку.

Все дружно выпили, и набросились на угощения. Дядя Миша, разлил еще наливки, не обращаясь ни к кому, как бы завершая начатую мысль, предложил следующий тост.

— Держись сынок, крепись, ты теперь суворовец — торопливо произнес он и выпил.

Чтобы не обидеть хозяев, «Цыган» поел немного борща, хотя не чувствовал вкуса пищи, выпил чаю, и как не уговаривали друзья и родители Орлова, вечером сел на проходящий поезд, и уехал.

Степная казахстанская метель была последней, которая видела его рыдающим от обиды, от горькой участи судьбы.

Неспокойный сон прервался так же внезапно, как и наступил. А, может, это был не сон, а только боль пережитого. Полковник, открыл глаза, пытаясь понять, где он и, что с ним произошло. Он лежал на жесткой то ли кровати, то ли тележке, накрытый белой простыней, утыканный многочисленными проводами. В комнате пахло лекарствами. Слева, над головой висела колба, с какой-то жидкостью. Дышать было тяжело, оттого, что воздух казался спертым, отдавал гноем и потом. Голова его была стянута тугими бинтами, казалось, чем-то скована. Медленно стал припоминать, как их привезли ночью в госпиталь. Дежурный врач, принимая раненых, тут же отдавал распоряжения медицинским сестрам, кого и в какое отделение отправить. Это полковник четко слышал. А потом высокий худощавый военврач, все пытал медсестру, доставившую их в Баку, как фамилия этого полковника и откуда он, из какой части. Он требовал документы, подтверждающие звание раненого офицера.

«Ангелочек» заливаясь слезами, говорила, что не знает про него ничего, а только его кличку «Сорвиголова», так называли полковника те бойцы, что передали его на станции Горадиз. Она пыталась убедить военврача, что их экипаж вертолета, прилетевший из Баку в Бейлаган за ранеными, бородатые солдаты под автоматом, заставили взлететь и в районе станции Городиз передали им двух раненых. Одного они называли или полковником, или кличкой «Сорвиголова» вот и все. Всю дорогу он был без сознания, а его спутник, кажется, его водитель, того оставили в Алятах, когда там приземлились и переложили часть раненых в госпиталь.

Он вспомнил, как очередной раз, когда очнулся и попросил пить, ему поднес стакан мужчина с бородой, который сказал, что его сын Намик тоже в палате. Кажется, у него перебит позвоночник.

Остальных соседей он не знал, они тогда еще спали. Намик, худенький мальчишка, лет восемнадцати, с перебитым позвоночником, стонал во сне, скрепя зубами от боли. Справа от него солдат, переведенный из реанимации, с которым еще не успели познакомиться, после операции отходил от наркоза, дышал тяжело и хрипло. Он хотел повернуть голову и посмотреть влево, но боль затуманила сознание. Он стал медленно погружаться в небытие.

Глава пятая Шуша — не судимы будем

Судить легче,

чем самому делать

или воевать.

(генерал Омар Бредли, США)

Утренний солнечный зайчик, ворвавшись в реанимационную палату, запрыгал по стенке, потом прошелся по потолку и стал скакать по подушкам больничных коек. Иногда он останавливался и внимательно всматривался в лица раненых бойцов. Тихонько опускался на постели, маленькими шашками подходил к ним и аккуратно поглаживал бледные лица лежащих в реанимации солдат, как бы успокаивая их и желая скорейшего выздоровления. Вот он остановился над раненом, с обвязанной головой, у которого подергивалась левая щека. Тот был бледнее всех тех, кто лежал с ним в одной палате. На его впалых щеках, через густую щетину просматривалась кожа с нездоровой желтизной.

Зайчик подскочил к нему и нежно прикоснулся к впалым щекам, стараясь не нарушить покой раненого. Неосторожно скользнул и попал на глаза бойца. Человек дернул головой и проснулся. Полковник, улыбнулся. Появление в реанимационном отделении утреннего зайчика, впервые за последние дни, внесло некоторую радость в его жизнь.

— Ну что, брат соскучился тут один, да? Бегаешь, шалишь и мешаешь бойцам спать и набираться сил.

Зайчик на мгновение остановился, прислушиваясь к словам полковника, а потом отскочил куда-то в сторону и скрылся.

Голова после операции побаливала, но боль была терпима. Плечо левой руки стянутое тугой повязкой, зудело.

Очень хотелось пить, но рядом никого не было, а звать кого-то ему не хотелось. Полковник стал изучать провода, отходящие от его тела к каким-то приборам, в которых он ничего не смыслил. Увидел большую банку с прозрачной трубкой, отпускающую по каплям живительный эликсир. Это, наверно, глюкоза, подумал он и только тут вспомнил, как давно не ел настоящего хлеба. Чувство голода проснулось в нем. Рот наполнился слюной. Домашний горячий лаваш с бараньим сыром и сладкий чай, вот и все, что ему сейчас хотелось.

Вспомнился дом, дети, жена.

— Ну что ж, все подвластно времени и везение не может быть бесконечным, как не может быть жизнь бесконечной в этом мире, — вспомнив, где и что с ним произошло, полковник закрыл глаза и попытался успокоиться.

В последнее время эта фраза, очень часто приходила ему в голову.

Он каждый день видел во сне своих, далеких друзей, с которыми прошел первые годы ада Карабаха. При встречах, старался не спрашивать про других, смущенно похлопывая друг друга по плечу.

А мысли — ну как ты выжил, кого ты видел, где остальные, — как настырные шмели в жаркую летнюю погоду, так и лезли, жужжали в голове.

Смех, радость от встречи и жуткая мучительная боль, пронзающая до костей, опутывающая крепкой паутиной всю душу, страх, как бы не спросить о других, чтобы в ответ не услышать, что их уже нет с нами.

— Ну, как ты, «старина», поживаешь?

— Как дома? Дети еще не забыли, как зовут их отца?

Снова расставания, и одно пожелание, как тогда в горящей крепости Шуши, перед последним броском:«Мужики, постарайтесь выжить — прошу вас, мужики, я всех вас хочу видеть живыми». Но, не ко всем судьба была благосклонна.

Как иногда хочется заглянуть к Нему, ВСЕВЫШНЕМУ, кто предсказал всем «Судьбу», кто «Послание» послал мусульманам, где указал, что «только в раю каждый найдет успокоение». Да спросить бы ВСЕВЫШНЕГО АЛЛАХА, когда нам выйдет срок, и много ли нам осталось, чтобы успеть довести задуманное до конца.

Может быть, Володя Высоцкий знал, когда хрипел свою песню: — «Только к богу в рай, не бывает опоздания».

— Живой пока, — подумал полковник, — значит не время нам еще туда, на покой, рано нам, остались еще наши дела на этой грешной земле. Сквозь дремоту ему послышался голос преподавателя тактики полковника Ляхова, из академии Бронетанковых Войск, где он учился в Москве:

— «В любой обстановке способный командир должен проявить себя настолько, чтоб заслужить всеобщее уважение, а для этого, надо только всегда оставаться самим собой и верить. Верить в свою судьбу, в стойкость и мужество своих солдат».

«Настолько» — интересно сказано, а как узнать, где конец, и где начало границы. Судьбе было угодно дать преодолеть все трудности боев, ухабы и шероховатости поднять на высоту власти и бросить в глубокое ущелье человеческой ненависти. Жизнь многому научила его.

Со временем он стал прекрасно понимать, что только его разум — настоящее его оружие, которое не дает сломаться. Еще он понял, что оно становится только тогда оружием, когда познаешь своего врага, которого должен одолеть.

Ведь и жизнь, собственно, не что иное, как умение распознать врага и победить его, уничтожить и восторжествовать над ним.

Однако люди гибнут чаще всего не от слабости, не от недостатка сил, а из-за чрезмерной доверчивости.

Вот и он всегда верил людям, так же искренне, как и относился к ним, но сейчас, когда он лежал на больничной кровати, у него было много времени, чтобы еще раз все вспомнить, что с ним произошло за последние два года войны. Его израненная душа не могла успокоиться, набраться сил, а память, как самый безжалостный фильтр, словно рентгеном стала просвечивать забытые страницы пережитого прошлого.

Безжалостно наружу стали выступать факты, о которых предпочитают умалчивать члены правительства, которых раньше называли «Слугами народа». Со временем, конечно, история всех этих, так называемых «слуг народа» расставит на свои места, и воздаст им по «заслугам».

Одних она будет беречь в народной памяти, других оставит догнивать в «отходах прошлого», о которых нежелательно вспоминать.

Но вся беда в том, что часто — даже очень часто — судьбы многих тысяч людей зависят от неугодных персон, облаченных, доверием партии и правительства.

Персоны сначала были все коммунистами и служили одной партии и одному правительству. Потом наступили смутные времена, и каждый решил создать свою партию, и служить только ее идеям, одного они только не поняли, сколько же тогда должно быть правительств? Начали решать и постановили — «у каждой партии — должно быть свое правительство» и никто не вспомнил про простых людей. Считая людей просто черной массой — что подадут то и примут. Они решили — они сделали.

Пришла идея — «Народный фронт» с лозунгами «За свободу и независимость», «За демократию». Все казалось просто и понятно. Однако в жизни не все так как хотелось бы. Вокруг каждой идеи — будь она плохой или хорошей всегда крутится толпа бездельников. Потом к этой хорошей идее примазываются всякие жулики и политические аферисты, заинтересованные уже не в идеях партии, а лишь в том, чтобы нахапать, как можно больше при жизни и еще оставить детям своим кое-что. Проходимцы, воры и жулики, тунеядцы, наркоманы, бездельники и спекулянты, бездарные преподаватели, тупые политики как шакалы, почуявшие «лакомый кусок», вдруг стали проводниками идей Народного фронта. Всем им захотелось сразу свободы и независимости. Процесс как говорится — пошел.

— Крикуны — стали главами исполнительной власти в районах.

— Наркоманы — директорами хлопковых заводов.

— Воры и грабители — директорами банков.

— Учитель математики — Министром обороны страны. При этих «дельцах», — слесари стали командовать боевыми бригадами.

— Директор шерстяной фабрики — боевым корпусом.

— Контрабандисты встали у руля таможенных комитетов.

Все дружно стали «править» страной, смоля папиросами, отпуская бороду и разъезжая по Баку на дорогих иномарках.

Страна покатилась в пропасть. Карабах запылал огнем. Простой народ на собственной земле превращался в изгоев, и не было тех, кто бы мог и хотел бы их защитить от врага.

Естественно, что история зарождения армии будет писаться после войны и только со дня наших побед. Однако это будет предательством по отношению к тем, кто сложил головы, но не бросил оружие под Малыбяйли, и Дашалты, в Ходжалах. К тем, кто погибли в Шуше и Лачине, Кубатлах и Агдаме, под Садараком и Физули, под Тет-Тером, в Кельбаджаре и Геранбое, в Тоузе и Гедабеке, кто замерзал в горах Мурова, кто отступал с последним патроном в магазине автомата, и берег этот патрон для себя.

Легче всего вырвать мрачные страницы из летописи поражений. Но мы, очевидцы тех событий не имеем морального права, скрывать ошибки, сваливая вину, на отдельных лиц.

Честь и слава всем, кто тогда, отступал с надеждой, что все временно и придет тот час, когда они снова вернуться в свои покинутые родные края.

Все люди живут тем, что ждут какие-то перемен, перелома в жизни, чудо. И ради этого могут вытерпеть все: голод и бедность, холод, унижение, несправедливость, но только не позор

Перед глазами полковника закрутилась картина ада, отступления из Шуши: — многокилометровые колонны вооруженных людей. Машины, нагруженные имуществом, нажитыми годами, вперемешку со скотиной. В санитарных машинах, на телегах и на тракторных прицепах стонут раненые. Маленькие ослики тянут огромные повозки с домашним скарбом. Тонконогие Карабахские скакуны, когда-то принесшие славу Азербайджану на мировых скачках, еле плетутся, навьюченные, чем попало.

Беженцы на плечах тащат узлы, на спинах у женщин привязаны малолетние дети.

Гусеничные тягачи тянут разбитые пушки, ревут танки. Вдоль единственной дороги ведущей из Шуши в Лачин, десятки перевернутых прицепов, с разбросанными домашними вещами, вздутые тела скотины, рой зеленых мух над ними.

Крики женщин, зовущих своих детей, рев обессиленных животных, стоны раненых, просящих глоток воды, сливаются в сплошной гул.

Кругом только слезы. Слезы на глазах у детей, стариков, женщин.

К бредущему потоку из Шуши по пути присоединяются жители с горных сел. Количество униженных и оскорбленных по мере продвижения растет, глаза людей горят ненавистью.

Обессиленные женщины несут своих малышей, помогают передвигаться престарелым родителям. Не смолкают стоны мужиков, не находящих ответ на вопросы: — Почему так случилось. Почему горит земля, рыдают горы Карабаха. Не находя ответа они только крепче прижимают к себе хрупкие тела ребятишек. По лесам и виноградникам, по горам и бездорожью идут беженцы, солдаты, народ, охваченный страхом и ненавистью. Стонет земля, омытая кровью их предков: Панах-хана, Ибрагим — хан. Плачут тысячелетние горы, воспетые красоты Карабаха в стихах Натаван, Вагифа, в песнях Бюльбюля и в музыке Узеири Гаджибековым.

Горы плачут и просят защитить эти святые места, но нет, ни сил, ни желания, у тех, кто спасается бегством.

Оставшиеся смельчаки, голодные и раздетые выполняют свой долг, дерутся и погибают. Кромешный ад.

С военными картами в то время было плохо, не то, что там плохо, их не было вообще, не было радиостанций. Порой никто не мог определить, где находится. Часто получалось так, что отступающие войска, оказываясь в тылу своих же войск, не знали об этом, продолжая углубляться все дальше и дальше.

Не хватало боеприпасов, горючего, хотя на складах было всего в избытке. Их просто не подвозили войскам.

Связь с Баку и районами работала отвратительно. Рации отсутствовали и иногда обороняющие селения добровольцы открывали огонь по своим же отступающим людям и оставленным населенным пунктам, думая, что они заняты противником. В этой неопределенности, часто возникала паника, и бойцы бросали оружие и технику, бежали с поля боя.

Из Баку на передовую отправляли новые и новые батальоны, сформированные прямо в военкоматах и на полигонах. Они прибывали на позиции без оружия, порой в гражданской одежде, а тем, кому было выдано оружие, не имели боеприпасы к нему.

Не все офицеры, призванные из запаса, умели обращаться с боевыми гранатами. Об этом становилось известно потом, уже на фронте, когда после первого боя, в Косаларах, поле было усеяно неразорвавшимися гранатами. Солдаты не знали, что перед броском надо просто вырывать чеку у гранаты.

Кто был виноват в этом? Офицеры — запасники?

Конечно же, нет. Что они могли сказать в свое оправдание. Они в один голос твердили, что на сборах их никто не учил бросать гранаты. На полигонах, ради экономии, бросали деревянные или что придется, а боевые гранаты многие не видели даже в глаза.

Такое пополнение из запаса, или как они сами себя называли «добровольцы», без всякого представления о войне, при первом же удобном случаи бросали оружие и разбегались. Конечно, можно было сетовать на то, что 90 % призывников в армии СССР из Азербайджана служили в вспомогательных войсках, где солдаты строили дома, полигоны, заготавливали на зиму овощи, убирали урожаи. Но ведь и родители сами, всеми правдами и неправдами, старались пристроить своих сыновей в «теплые» местечки.

Теперь перед угрозой врага народ Азербайджана пожинал плоды тех беспечных времен.

Рядовые солдаты на фронте не знали, кому подчиняться. В штабах батальонов районной самообороны царила неразбериха — люди с недоверием относились друг к другу. В каждом новом человеке искали «армянского лазутчика».

Дезертиры и трусы называли себя окруженцами — чтобы уйти от ответственности. Негодяи и подлецы были особенно опасными, когда, спасая свою жизнь, распространяли слухи,

сплетни, сеяли панику — были просто сволочами и приспособленцами.

После трагических событий в Дашалты и страшной резни мирных жителей Ходжалы в 1992 года, когда погибли многие отважные сыны Азербайджана, «демократы» — отправили в отставку президента Муталибова, обвинив его во всех грехах. Наступил кризис во власти, в правительстве страны.

В Министерстве обороны царила удушливая атмосфера, при которой клевета, дискредитация, нашептывание, подслушивание и доносы стали средством устранения честных людей, которых объявляли «врагами народа».

В воинских частях шныряли алчные своры следователей, особистов, прокуроров выискивающих очередные жертвы из числа кадровых офицеров, кто не хотел, да и не умел льстить, врать, кто честно отстаивал свои взгляды, кто не стеснялся говорить правду о положении дел на фронте, и в формируемых новых частях.

Неудачи в войне неизбежны, но их нельзя оправдать, если они возникают по вине бездарных людей, которым доверена судьба страны, народа.

Преступно писать и говорить только об успехах, скрывая жесточайшую правду начального периода войны. Люди должны знать о трагических просчетах политиков и генералов.

Шел 1992 год.

Брошенные на произвол судьбы, разрозненные отряды дрались в окружении, погибали, но верили, что не зря. Израсходовав последнюю гранату, последний патрон автомата, пробивались к своим, в надежде вернуться обратно.

Плакали горы, стонала земля предков — войска на фронте отступали.

Сейчас можно задать только один вопрос, почему так случилось? Почему?

Вырвавшись из окружения, «добровольцы» тут же попадали в руки особистам, которых интересовал только один вопрос:

— Почему ты выжил, как ты вырвался из «котла»? Может, тебя армяне сами выпустили из плена, но уже с заданием? Будешь отвечать по всей строгости закона военного времени, — орали полоумные следователи и прокуроры.

Методы Сталинских НКВД — шников оставались неизменными.

— Если ты остался живой — значит ты предатель, — твердили судьи, вынося приговоры и отправляя героев в лагеря и тюрьмы.

Где справедливость? Хотелось плюнуть им в лицо и закричать: — Мало вам, что армяне столько народу перебили, так теперь вы тех, кто недобит, под свой трибунал подводите?

Время было: сегодня жив, а завтра тебя уже нет.

Командиры воюющих бригад и батальонов, при встречах задавали друг другу один и тот же вопрос:

— Что эта за война такая, если человек воюет за Родину и остается живой, чтобы сражаться дальше, то его свои же норовят прикончить или засадить за решетку, как врага народа, лет на пятнадцать?

Ну, как тут воевать, если в душе покоя нет? Если все время оглядываешься назад и боишься, чтоб тебя не обвинили в предательстве или не повесили на тебя ярлык «враг народа»?

Сидящим в Баку прокурорам не было интересно, были ли на фронте хорошо обученные войска, укомплектованные, было ли у них оружие лучше, чем у противника — нет, это их не интересовало. Им было все равно, лишь бы был объект — а виновным они его сделают, чтобы показать власти, как они преданы системе.

Полковнику, после бесчисленных допросов и унижений в следственных отделах прокуратуры, при встречах с командирами воюющих частей, хотелось сказать, «что война это не только бои и сражения, но и умение ее выиграть, и если ты проиграл, даже если твоей вины абсолютно нет, ты все равно виновен. Те, кто наделен властью, может обвинить тебя в чем угодно, ибо ты побежденный, а к побежденным все относятся с презрением. Так что остается только одно — погибнуть за Родину, за землю и народ, но только с оружием в руках, а иначе и после смерти могут обвинить в предательстве».

В 1992 году для патриотов это был самый простой выход из создавшейся в то время атмосферы в Министерстве обороны и в стране в целом.

Офицеры понимали это, и при встрече они посмеивались и подшучивали друг над другом:

— Брат ты еще живой и на свободе, ну тебе тогда повезло, брат.

После боев, созванивались, искали подходящие слова одобрения и поддержки. Понимая простую истину, что самая прочная и тесная дружба — эта дружба основанная на общих интересах, общих желаниях и верности. — воевать ради собственного будущего, тесно связанного с будущим твоего друга. Еще они понимали — что верность, не испытанная при неудачах — еще не есть верность.

Война продолжалась, стонала земля, горели города и села, народ на своей земле становился беженцем, а Баку жил своей обычной жизнью. В городе рестораны работали без выходных, игрались свадьбы. Власть делили между собой самозванцы, которым не было дела до горя простого народа. Все вертелось, крутилось, а новые «царьки» заполняли тюрьмы своими вчерашними дружками. Первым делом, придя к власти, «царьки» набирали себе «слуг» из тех, кто ранее служил другому «господину» до них, ибо самым послушным «слугой» становятся самый преданный слуга его предшественника. Не минула эта участь и Народный фронт, вознесший на олимп своего президента Эльчибея. А рядом первыми оказались те, кто восхвалял хвалу Муталибову, сброшенному этими же «холуями» с престола.

Президент Эльчибей, понимал, что эти «слуги» легче предают своих бывших хозяев, которые щедрее других одаривали их милостями, почестями, материальными благами. Эти люди привыкли к подаяниям, и рады получать их от любого. Так в Министерстве Обороны появились лжецы, хапуги, бездари и ворюги, готовые на все лишь бы быть ближе «царьку».

Начальником управления кадров МО был назначен старший лейтенант полиции, или просто «гаишник», Министром обороны стал подполковник Таир Алиев, начальник районной полиции. Заместителем МО по вооружению назначили Баба Назарли — директора трамвайного парка. Замом по боевой подготовке МО — стал заведующий автомобильным гаражом в Лянькаране Алиакрам Гумбатов, командиром воюющего второго армейского корпуса — выдвинули директора шерстяной фабрики. При этих «вояках» нетрудно представить себе тех, кто командовал добровольческими отрядами в Карабахе.

Разносчик чая в чайхане — командовал батальоном, камнетес на кладбище — полком, а продавец запасных частей для автомобилей, именовал себя генералом и командовал, несколькими отрядами.

Армянские вандалы уже сожгли дотла Ходжалы, Малыбейли, Кушчулар. В Нагорном Карабахе не осталось ни одной деревни, где проживали бы азербайджанцы.

Села Агдамского, Джабраильского и Физулинских районов разрушались артиллерийскими снарядами, авиационными ударами, грабились армянскими варварами. Пожары в деревнях не угасали ни днем, ни ночью.

Баку жил своей «мирной» жизнью.

Строились дома торжеств, супермаркеты, открывались дискотеки и ночные бары, рестораны для любителей «острых» ощущений.

Каждый раз после оккупации очередного района, вокруг Карабаха, «царьки» занимались выискиванием предателей, чтобы всю ответственность свалить на них. Тюрьмы были переполнены солдатами и теми, кто не погиб, а выжил.

В этот период полковник ощущал себя виновным в том, что случилось со страной. С каждым днем ему становилось все труднее смотреть в глаза своим близким, не находя ответа на их немые вопросы:

— Почему, мы отступаем?

Горьким истинам нельзя научиться у других, каждый человек их открывает для себя самостоятельно. Вот и полковник, на своем горьком опыте, открыл себе простую истину: азербайджанский народ слишком доверчивый и беспечный. Всегда верит соседу и готов для него снять с себя последнюю рубашку, лишь бы тот остался доволен, а что будет с ним, про это он задумывается потом, когда беда приходит в его дом.

Старики говорят: «Пришла беда — открывай ворота».

К началу 1992 года, после трагических событий постигшие селения Дашалты, Малыбейли, Кяркиджахан и города Ходжалы, единственным форпостом в Нагорном Карабахе оставался город Шуша, отрезанный от всего внешнего мира, окруженный дашнакскими бандитам. Обстановка там была критической.

С наступлением весны, многие жители города Шуша и прилегающих деревень, кто имел возможность, давно выехали из района и жили в Баку, в Сумгаите, а также в других городах Азербайджана, оставив могилы своих предков армянским вандалам на разграбление.

Связь с городом осуществлялась вертолетом через хребет Муров-дага, или по дороге Лачин-Шуша с риском для жизни.

Вооруженные отряды армян, с позиций в селении Дашалты, Набиляр и с окрестных гор постоянно простреливали эту дорогу, уничтожая всех, кто пытался въехать или выехать из города.

В феврале месяце прошла очередная смена в военном ведомстве и Министром обороны, был назначен Рагим Газиев — по профессии математик, преподаватель какого-то института, ярый активист Народного фронта. Свою политическую карьеру он начал на площади Азадлыг, но безуспешно, и тогда поехал в Шушу, где, играя на патриотических чувствах карабахцев, пытался завоевать их доверие и голоса на выборах в Баку.

Назначив себя комендантом города, он попытался объединить имеющиеся там вооруженные отряды, но своими истерическими и маразматическими идеями, лозунгами, довел до такого состояния людей, что кто-то не выдержал и, однажды ворвавшись в здание, где жил Газиев, расстрелял его охрану, а самого «фронтовика» ранил. Создав себе, имидж патриота, он не упустил своего шанса, и после отстранения Таира Алиева, стал Министром обороны.

Первым делом, он решил направить в прифронтовые районы и в сам Карабах по одному представителю из Министерства Обороны, для объединения разрозненных добровольческих отрядов, действующих на территории и на их базе сформировать бригады подчиненные Генеральному штабу.

Идея эта была хорошей, но Газиев на своем опыте знал, что исполнить такую задачу практически было невозможно. Для этого был необходим соответствующий указ Президента страны — Верховного Главнокомандующего, а его в стране в то время не было. На месте Президента был просто исполняющий его обязанности человек, который был временным, а значит не отвечающим ни за что. Хаос во власти привел к тому, что Министры обороны в стране менялись как перчатки. С октября 1991, по февраль 1992 года за короткий период Министром обороны назначались генерал-лейтенант Валех Баршатлы. Через два месяца его сменил Таджаддин Мехтиев, продержавшись в МО только месяц.

Затем МО возглавил подполковник полиции Таир Алиев, его сменил генерал Шахин Мусаев, который не смог найти общего языка с командующим добровольческой армией генералом Дадашем Рзаевым и его отправили в отставку. Теперь за «штурвал» руководства войсками взялся математик. Он решил в короткие сроки сформировать несколько бригад из числа запасников, подготовить их и вывести на линию соприкосновения войск, т. е. в Карабах.

Были сформированы и развернуты штабы 701, 702, 703 мотострелковых бригад, сформировано несколько рот и взводов. Параллельно шло формирование 708 танковой бригады. Трудностей в это время хватало, но офицеры были полны решимости защищать целостность страны от внешних и внутренних врагов и их прихлебателей в самом Карабахе.

Не хватало оружия, не было ни техники, ни обмундирования, но люди верили, что дело, которому они служат, святое дело и все трудности им по плечу.

Самой большой трудностью была нехватка офицерских кадров. А те немногие офицеры, которые приезжали из России и других республик бывшего Союза, встретившись с равнодушием и коррупцией в управлении кадров МО, возвращались назад.

16 апреля на совещании у Начальника Генерального штаба собрался командный состав офицеров МО и ГШ.

Среди присутствующих был и молодой полковник, который после возвращения на Родину с Украины, занимал должность заместителя командира формирующейся 708 танковой бригады.

Начальник ГШ зачитал приказ о решении министра сформировать 704 МСБр из добровольческих батальонов, обороняющих город Шуша, включив в его состав Лачинский полк, под командованием Арифа Пашаева, батальоны, находящиеся в Кубатлах и Зангелане. Командиром бригады, как было указано в приказе, назначался заместитель комбрига 708 части.

Услышав фамилию нового командира бригады, присутствующие офицеры стали шумно его поздравлять, желая успехов, предлагая помощь.

НГШ приказал полковнику после совещания остаться и уточнить планы по выезду на новое место службы.

Первый вопрос, который интересовал полковника, где, вообще находится этот город и как туда доехать. Он много слышал про столицу Карабаха город Шуша, но не имел, абсолютно никакого понятия, в какой он стороне находится, и кто там проживает. Все его познания ограничивались сведениями из учебников истории и еще тем, как восхищались Карабахом в своих песнях и стихах поэты Азербайджана.

В городе Белгород-Днестровский, где он служил в Шабском танковом полку, как-то в новостях увидел по телевизору, а потом прочитал в газетах о вооруженных нападениях и обстрелах городов и сел на территории Карабаха. Сначала даже не понял, что все это происходит на его родине. До этого вообще не знал, о существовании, каких-то армян на его родной земле, которые наберутся наглости требовать выхода из состава Азербайджана и отделения Карабаха, да еще могут развязать войну. Партия дашнаков, провозгласившая своим лозунгом создание «Великой Армении от моря до моря», за счет захвата чужих территорий соседних государств, приступила к массовому истреблению мирных жителей в Карабахе. Сотни деревень и городов на территории бывшей автономии, были сожжены и превращены в руины.

Тревожные новости из родного Азербайджана, так возмутили полковника, что, посоветовавшись с супругой, он решил немедленно получить перевод и вступить в Вооруженные силы Азербайджана. Однако обстановка в Приднестровье тоже была неспокойной и накалялась с каждым днем.

Шабский танковый полк, входящий в состав Тираспольской 14-й Армии получил приказ приступить к развертыванию по штату военного времени.

Война с Молдавией стояла на пороге.

Придя вечером домой, полковник застал свою супругу у телевизора, где диктор зачитывал последние новости из Азербайджана. На экране показывали разрушенные дома в Шуше. Потоки беженцев из горных селений Карабаха покидали насиженные места, спасались бегством от жестокости бессердечных армянских наемников.

Увидев супруга, жена в сердцах сказала, — Смотри что делается, эти армяне вообще ополоумели что ли, мирных людей подвергают обстрелу ракетами, да еще только ночью, когда люди спят?

Пока тебя не было, мы Марией Марковной обсуждали, почему так произошло, что люди, вчерашние соседи, сегодня берутся за оружие и убивают друг друга. Знаешь, что она мне сказала? — перейдя на шепот, спросила жена:

— Скоро начнут всех молдаван выгонять из Приднестровья и если они добровольно не уйдут, то начнется война с Молдавией. Это так, да? — она вопросительно посмотрела мужу в глаза.

Он ничего тогда ей не ответил, просто скинув армейский китель, полез в погреб, где хранилось домашнее вино, бережно приготовленное молдаванкой Марией Марковной, прислугой в доме. Принес красного вина, налил полный стакан и выпил. Второй стакан выпил на половину и только потом, закурив сигарету, сказал;

— Знаешь, а ведь она права, мы получили приказ готовиться к выдвижению в Тирасполь. Меня вызывал комдив и приказал готовить полк, он первым пойдет — сделав глубокую затяжку сигареты, выпустил дым колечком и потянулся за стаканом.

— Права Марковна, будет и здесь война, как в Карабахе. Он выпил, поставил стакан и позвал жену.

— Садись рядом, нам надо с тобой поговорить. Услышав рассуждения мужа, она покрылось испариной,

— Да не уж-то война будет? Что же нам делать? — она засуетилась.

— Надо решать нам, как быть. Здесь есть у нас дом, на берегу Илличевского лимана и хорошая должность, уважение среди командного состава армии. В Баку нас не ждут и вряд ли примут с распростертыми объятиями, но пойми меня, я не настаиваю, ты мой единственный друг с кем я могу посоветоваться. Здесь мы чужие и для украинцев и для молдаван, а тем более для тираспольцев.

— Что ты посоветуешь? Не торопись, у нас двое маленьких детей, да и родственников здесь нет ни у тебя, ни у меня. Решай, как ты скажешь, я так и поступлю?

Он взял графин с вином и наполнил два стакана, для себя и супруги.

В комнате наступила тишина, только было слышно «шипение» работающего телевизора, звук которого он приглушил. Взяв стакан, он залпом опрокинул душистый напиток, потянулся опять за сигаретой. По щекам супруги ручьем побежали слезы.

— Ну вот, началось, бабье нытье, — он резко встал, стул опрокинулся.

— Говорю тебе, как ты скажешь, чего еще? Взял наполовину выпитый графин и пошел на кухню, где располагалась Мария Марковна — прислуга семьи.

Войдя в комнату, он увидел, что за ее столом сидят соседи по дому, Павел Матвеевич и его жена. Старики о чем-то шептались. При виде его замолчали. Перед ними стояли стаканы для вина и початая двухлитровая бутыль, на половину выпитая.

— А я вот со своей, к вам заглянул Марковна, — как можно весело сказал полковник и показал на графин.

Думаю, пойду-ка к нашей хозяйке, да отведаю ее вкуснейших плачинд. А тут, я гляжу, у вас гости. Тем лучше, веселей будет, — он, улыбаясь, подошел к столу.

Марковна проворно встала, и принесла еще один стул.

— Проходите, милости просим, — украино-молдавским акцентом пропела Марковна. А мы тут вечереть собрались, так что и плачинды есть, — она засуетилась, доставая тарелку и приборы. Поздоровавшись за руку с соседом, полковник стал разливать вину по стаканам. Поставив на стол приборы, присела и Марковна.

— Ну что же, предлагаю за добрых наших соседей, — сказал он тост и отпил большой глоток со своего стакана. Взяв лепешку с начинкой из зелени, которую Марковна называла плачиндой, он стал закусывать. Откусив кусок сочного пирога, с удовольствием жевал и незаметно, наблюдал за собравшимися гостями у стола. Он видел, как при его появлении, старики стушевались, явно говорили о чем-то тайном и теперь не знали, как выкрутиться из создавшейся обстановки.

— Я пришел сказать вам уважаемая Мария Марковна, что мы решили вернуться на родину в Азербайджан, так сказать погуляли и хватит, — полковник стал разливать вино по стаканам. Если бы на улице взорвалась бы атомная бомба, наверно, такого эффекта она не произвела бы на присутствующих, как сказанное полковником. Марковна вскочила со стула, потом снова присела:

— Значит, вы меня оставляете, да? А как же мои деточки, — она намекала на ее привязанность к детям полковника,

— Я же не смогу без них прожить — слезы ручьем потекли по ее щекам. Она взяла краешком передника стала вытирать им слезы, при этом шумно сморкаться. Матвеевич взял стакан и залпом выпил, и снова стал наполнять его. В комнату вошла жена полковника, все повернулись к ней.

— Родненькая, на кого же вы нас оставляете, — вся в слезах причитала Мария Марковна, — обращаясь к супруге полковника. Та подошла, обняла плачущую старушку,

— Вы поймите и нас, — поняв, о чем идет речь, стала говорить она хозяйке дома, — Времена изменились, милая Марковна. Развалилась страна под названием Советский Союз, в армии которой мы служили и защищали ее интересы почти 20 лет. Ничего это нет, — так что вы поймите и нас.

Вот начнется здесь заварушка, так моего первого пошлют туда, а если убьют его, что мне прикажите делать с двумя детьми на чужбине, а так хоть за родину будем воевать, — она помолчала, видно было, что она все уже обдумала и приняла решение, то которое муж от нее ждал. Полковник еще раз убедился, как предана ему его боевая подруга, которая сделала правильный вывод. И теперь ее слова «воевать будем за Родину» были как бальзам на душу. Он взял бокал и выпил до дна.

Сборы были недолгими, и уже через неделю, семья полковника уехала в Баку, не представляя, какие их там ожидают превратности судьбы.

К этому времени, война уже перешла в беспощадную для обеих сторон стадию. Решался вопрос — кто кого оставит жить на земле под названием Карабах, что создал ВСЕВЫШНИЙ во благо людей. К весне 1992 года во всем Карабахе оставался только один город Шуша, с азербайджанским населением, окруженный со всех сторон врагами, остальные селения были разрушены и сожжены вчерашними соседями, подстрекаемые, из Еревана.

Главный вопрос, который был на устах всего азербайджанского народа и руководства Министерства обороны, «как защитить мирных жителей города Шуша — колыбель азербайджанской культуры».

Крепость — Шуша была воротами в Азербайджан, и враг стучался в них своими коваными сапогами, пытаясь открыть их. В старину говорили — кто владеет крепостью, то властвует в Карабахе.

Сам город был основан в 1751 году Панах-Али-ханом как крепость для защиты Карабахского ханства. Вначале Шуша назывался Панахабад в честь своего основателя, а в дальнейшем стал называться Шуша, по имени близлежащего селения Шушикенд.

Панах-бек, сын Ибрахим-Халила Джеваншира, служащий при Надир-шахе и скрывавшийся в последствии в Шеки и Ширване, провозгласил себя ханом Карабахским, где правил в 1748–1759 гг.

Историческая судьба города, находящегося в сердце Карабахского ханства, на выгодном географическом положении, складывалась очень сложно и драматически. На протяжении многих лет, начиная с 1751 по 1797 годы — город подвергался разрушительным нападкам персидских завоевателей Магомеда Гасана хана Каджара, Фатали хана Афшара и Ага Магомед шаха Каджара, но не сдавался.

Для защиты ханства Панах-Али хан сначала построил крепость в местечке Баят, затем у источника Шах-булагы. В свое время историк Мирза-Адигезаль показал хану на то место, где ныне расположен Шуша, и хан построил город и избрал его местом своего постоянного пребывания.

Он переселил сюда жителей Шах-булага и нескольких деревень, а затем поручил искусным зодчим строительство крепостных стен и башен, а также дворцов для своей семьи.

Панах-Али хан подчинил своей власти карабахских меликов и распространил свою власть на значительные территории, периодически включавшие Гянджинское, Эриванское, Нахичеванское и Ардебильское ханства.

Город прославился героической обороной при нашествии иранской армии (Ага Мухаммад-хана) в 1795 году.

До 1823 г. Шуша оставалась столицей Карабахского ханства.

Карабахское ханство по инициативе Ибрагима Халил хана Шушинского в 1805 году вступило под покровительство Российской империи в надежде обрести покой и благоденствие.

Во время русско-иранской войны 1826-28 года, малочисленный гарнизон Шуши под начальством полковника Реута около 40 дней героически сопротивлялся иранской армии Аббаса— Мирзы.

С 1840 года Шуша стал уездным городом, а в 1868 г. вошел в состав Елизаветпольской губернии;

С 1923 город считался райцентром Нагорно — Карабахской АО в составе Азербайджанской ССР. В 1823 году с целью ведения налогового учета было составлено «Описание Карабахской провинции, составленное, по распоряжению главнокомандующего в Грузии Ермоловым и действительным статским советником Могилевским».

Согласно этому документу, в 1823 году в Карабахском ханстве имелся один город — Шуша.

Около 600 сел (из них 400 мусульманских и около 150 армянских), в которых проживало 90 000 жителей, в т. ч. в Шуше примерно 1048 мусульманских и 474 армянских семей, а в деревнях соответственно — 12902 и 4331 семей. Вскоре после присоединения Карабаха к России царское правительство организовало масштабное переселение армян на новоприобретенные территории, что привело к серьезным изменениям демографических показателей. В течении 19–20 веков проводилась планомерная переселенческая политика, в результате которой появившиеся тут армяне очень скоро присвоили древнюю албанскую культуру, памятники культа и истории, и всеми силами стремились доказать свою «древность» на этой земле.

Этот процесс, в частности, описывается в письмах российского посла в Персии А.С. Грибоедов. По численности населения Шуша была 5-м городом в Закавказье.

Шуша — издавна считалась колыбелью азербайджанской культуры. Такие выдающиеся представители азербайджанской культуры, как основатель азербайджанской оперы, композитор Узери Гаджибеков были выходцем из Шуши. Выдающийся оперный певец Бюль-Бюль, основатель азербайджанского балета А. Бадабейли, поэтесса Натаван, филосов-гуманист, поэт визирь Карабахского ханства-Вагиф, создатель известного восточного инструмента — тара (азербайджанский народный инструмент) — Садыхджан, один из основателей азербайджанского театра, публицист Н. Визиров и многие другие родились и творили в городе Шуша.

Шушу называли «Карабахским Иерусалимом».

С далеких времен в городе была неповторимая шушинская культура, великая школа музыкантов и исполнителей. Таких голосов, какие были у детей, которым посчастливилось родиться и вырасти в Шуше, не было ни в каком другом районе Азербайджана. Есть, конечно, голоса чуть лучше, есть — чуть хуже, но таких голосов нигде нет, это точно.

Обрамленное кольцом гор плато Джыдыр Дюзю видело и слышало многих прославленных певцов. Вездесущие шушинские мальчишки не упускали случая «пошалить» с этим чудом природы. Звонкие детские голоса, только — только постигающие азы народного мугамного пения, ежедневно доносились с различных горных перевалов, отзывались гулким эхом от окружающих гор и сливались воедино. Такую невиданную полифонию, многократно повторяемую и усиливаемую эхом, журчанием родников и шелестом деревьев, поддерживаемую хором певчих птиц, могла создавать лишь детская фантазия. А еще в Джыдыр Дюзю немало концертов дал и прославленный маэстро Ниязи.

Если на земле и существует рай, то это — Шуша. Сказочно свежий воздух, неповторимая по своей живописности природа, кристально прозрачные родники, которые снискали славу этим местами, великолепные горы, устремленные, казалось прямо в небесную твердь и окружавшие Шушу.

Всевышнему АЛЛАХУ, было угодно выбрать именно полковника и направить сюда в это священный город, чтобы навеки связать их единой и не разделимой судьбой и историей.

После совещания у НГШ, полковник поехал домой, чтобы с братьями обсудить приказ и наметить основные мероприятия, для выполнения этой сложной миссии. Вечером за столом собрались все четверо братьев.

Эльман, один из присутствующих братьев, был замполитом Гюздекского танкового полка российских войск, прекрасно ориентировался в сложной политической обстановке в стране, первым высказал опасение, для чего назначать в Шушу человека, который только что приехал в страну и плохо владеет не только обстановкой в Карабахе, но плохо знает родной язык?.

Он аргументировал свои опасения тем, что новый Министр обороны Газиев, сам несколько месяцев пытался объединить разрозненные отряды, действующие в Карабахе, но так и не сумел это сделать, а напоследок еще и получил пулю. Старший из братьев, который сам занимался подготовкой своей бригады к отправки в Агдам, все время молчал, смоля папироской. Младший — Тельман в разговор не встревал, так как только что прибыл из России.

Слова Эльмана плотно засели в голове молодого полковника, но он был из тех, кто с 14 лет надел погоны и привык всегда держать руки по швам, стараясь выполнить любой приказ, даже если приказ казался абсурдным и невыполнимым. Так его учили в Свердловском СВУ, закаляли его стойкость на полигонах в танковом училище под Челябинском, да и потом где бы он не служил как офицер, всегда проявлял решительность при выполнении распоряжений командования. А когда заканчивал бронетанковую академию в Москве, курсовой «папа», как они называли руководителя факультета, на собраниях всегда отмечал целеустремленность и трудолюбие слушателя кафедры оперативного военного искусства, на всех учениях проводимых в академии. Все это было в прошлом, а сейчас приказ был отдан, и надо было искать пути его выполнения.

Эльман предложил поехать в поселок Хырдалан, что находится в пригороде Баку, и в город Сумгаит, где создавались добровольческие отряды и из них выбрать тех, кто хотя бы умеет держать в руках оружие.

Тем самым создать костяк первого батальона, чтобы там, на месте, было кому защищать командира бригады, если обстановка накалится. Предложение брата было самым разумным и поэтому наутро они вместе с ним отправились в Хырдалан.

Возглавлявший поселковое отделение партии Народного фронта, Эльсявяр-бяй, как его называли в районе, встретил офицеров холодно, не скрывая своей неприязни к ним как к представителям МО.

Отряды, формируемые в районах и городах по всей стране, как правило, финансировались различными партиями и организациями, и каждый из них имел своего спонсора, от которого получал приказы и распоряжения.

В Азербайджане, после Ходжалинских событий, был отстранен от руководства страной президент Муталибов, его обязанности исполнял председатель парламента Ягуб Мамедов, но это все было временно, шла ожесточенная борьба за власть, между группировками и партиями. Чтобы повысить свой рейтинг и значимость в глазах народа, партии создавали военизированные отряды, пропагандируя свою программу и желание освободить захваченные земли и Карабах, в случае прихода к власти. Наиболее сильно в этом вопросе продвинулась партия Народного фронта, во главе с Эльчибеем и партия Мусаватистов, во главе с Иса Гамбар.

Встретившись с Эльсявяр-бяй, они получили разрешение переговорить с добровольцами его отряда. Знакомство походило в заброшенном местном клубе. Народ, собранный под «знамена» Народного фронта был разношерстным. Среди собравшихся выделялось много безработных и тех, кто привык к тунеядству, прожиганию жизни в чайханах, кто поссорился с женой или родственниками и теперь доказывал им свою значимость тем, что вступил в отряд добровольцев. Встречались мужики, кто по зову сердца, пришел сюда в отряд, с намерением пойти на фронт и защищать свою родину. Таких ребят и выявлял полковник, ведя с ними непринужденную беседу.

Рядом сидел брат Эльман, и заносил в тетрадь фамилии тех, кто служил в кадровых частях Советской Армии и был знаком с уставами и автоматом. Двое суток ушло на то, чтобы собрать информацию на отобранных людей и через военные комиссариаты призвать их в ряды создаваемой бригады. Из них же были назначены первые командиры взводов и рот.

Комбатом решили назначить капитана в запасе Хагани Мамедова, преподавателя в средней школе.

Еще сутки ушли на получение обмундирования и оружия для солдат и офицеров. На 120 человек в МО выдали только 85 автоматов, 10 самодельных гранатометов и 6 единиц 82 мм минометов без прицелов. Вопрос с боеприпасами оказался еще хуже. На каждый автомат выдали по тридцать патрон, на гранатомет и миномет только по 3 снаряда.

Целыми днями приходилось бегать по всяким инстанциям, доказывая, что для формирования части нужны автомобили, оружие и боеприпасы и еще много чего, но ни министерство обороны и ни руководители предприятий не могли дать того, что необходимо, а время поджимало.

Видя равнодушие начальников, злость переполняла душу полковника и он, собрав вокруг себя нескольких отчаянных парней начал сам добывать себе то, что считал необходимым.

В районе поселка, Учтяпя, Гюздек, находились российские части, на вооружении которого имелись автомобили «УАЗ-69», так нужные командиру бригады. Было решено наведаться в один из полков и выкрасть автомобили. Отлично зная систему караульной службы Советской Армии, полковник так разработал операцию, что она прошла быстро и без всяких то осложнений.

На утро газеты и телевидение рассказывали о дерзком налете на воинскую часть, откуда были похищены и вывезены пять автомобилей УАЗ. Через день в новостях сообщалось, что группа вооруженных людей разоружила караул и похитила боеприпасы со складов в районе артиллерийской части в пригороде Баку. По дороге на военный аэродром средь белого дня был остановлен неизвестными лицами топливозаправщик самолетов автомашина марки МАЗ, и под угрозой оружия угнан вместе с пятью тоннами топлива. Из батальона обеспечения учебного процесса общевойскового училища, разоружив караул, были угнаны 5 танков. Поднятые по боевой тревоге спецвойска 4–ой Армии и авиация так и не могла напасть на следы угонщиков. Гусеничные полосы танков на грунте, ведущие из парка боевых машин, через пять километров обрывались, будто танки взлетели на воздух.

Начальник Генерального штаба торопил с отбытием на фронт, обстановка там была тревожной и накалялась с каждым днем.

Армянское правительство, скрытно проведя мобилизацию, приступило к подготовке новых агрессий на территории Карабаха. Агентурная разведка постоянно констатировала прибытиесамолетов из Еревана в аэропорт города Ходжалы, с пополнением личного состава армии Армении и наемников со всех концов света.

22 апреля командиру бригады поступил категорический приказ Рагима Газиева выехать в Шушу и немедленно приступить к формированию части.

Получив такую команду, полковник решил сначала заехать в свою родную деревню и попрощаться с семьей, которая жила в доме сестры, после приезда с Украины. Там жили не только его жена и дети, но и семья старшего брата, так как квартиры в Баку ни у кого из них не было. Да и время было смутное, поэтому братья решили, чтобы семьи жили в деревне, где почти половина сельчан были их родственниками и имели родственные связи между собой.

Жена возилась с детьми, когда увидела полковника в камуфляжной форме, с висячей на поясе кобурой для пистолета. От ее внимательного взгляда не ускользнуло, что супруг был почему-то вооружен, хотя никогда не позволял себе приезжать домой с боевым оружием. Женское сердце тревожно заныло. Такого, чтобы муж заявился домой среди белого дня, за последние месяцы, после переезда их в деревню, ни разу не случалось. Обычно братья приезжали в гости все вместе глубокой ночью, а потом ни свет, ни заря уезжали по своим служебным делам.

Дети, увидев отца, бросились к нему, за ними помчалась и детвора старшей невестки. Подхватив дочурку на руки, полковник подошел к жене, которая смущенно отвернулась. То ли старалась скрыть слезы, которые брызнули из ее глаз, то ли хотела скрыть свою радость от невестки.

То, что семье в деревне живется трудно, он знал, но другого варианта разместить их в Баку у него не было.

Жена не знала азербайджанского языка и из-за этого очень переживала. Чувствовала свое женское одиночество, когда не с кем поделиться своей тревогой и мыслями и от этого тосковала. Подойдя к ней, он поздоровался, не решаясь обнять ее, так как во дворе заметил свекра сестры— аксакала дома.

Такие нежности в его присутствии, никто не мог себе позволить. Это воспринималось бы как личное оскорбление старика. Полковник, раздав гостинцы детям, присел на скамейку, в тени густого виноградника. Вскоре за столом собрались все обитатели большого семейства. Сестра со своим мужем, невестки и их дети. Из соседнего дома пришел двоюродный брат Акиф. Накрыли угощения на стол и все вместе стали обедать.

После обеда, полковник решил сходить на берег реки Кура, протекающей всего в нескольких десятках метров от их дома.

Это была возможность остаться с женой наедине и рассказать ей о последних событиях, связанных с его отъездом на фронт. С крутого берега хорошо было видно, как Кура несет свои буйные воды к Каспийскому морю, чтобы слиться с ним и наконец-то отдохнуть, выполнив свое предназначение. Полковник смотрел на водовороты на воде, и ему вспомнилось детство, когда они, еще несмышленые пацаны, бросались вот с этого крутого берега в мутные воды, спорили с рекой и побеждали, вырываясь из цепких ее объятий. Сколько буйных голов нырнуло в омут реки, и не вынырнуло оттуда, сегодня он не смог бы вспомнить, но то, что их было много это точно.

Он курил сигарету за сигаретой, тянул время, и никак не решаясь сказать супруге о главном. Говорят, что женское сердце невозможно обмануть, вот и сейчас оно не подвело.

На крутом берегу Куры она вдруг резко повернулось к нему и, глядя прямо в глаза, спросила,

— Значит, отправляешься на фронт, да? Только прошу тебя, не лги мне, а только скажи, надолго? На такой вопрос полковник не мог найти ответа, и поэтому только кивнул головой.

— Ты уж там береги себя, — тихим голосом сказал она, — хотя просить тебя про это даже не стоит. Сама ведь знаю, твой характер, но я прошу ради детей, будь осторожен — слезы потекли у нее ручьем. Сорвав сухую травинку, полковник стал жевать ее, борясь с желанием схватить это милое создание и прижать к себе. Но местные обычаи не позволяли ему проявлять или показывать мужскую слабость.

Постояв немного на берегу, и наблюдая за быстрыми волнами могучей реки, они пошли домой, крепко держась за руки. Надо было возвращаться в Баку.

Вечером того же дня, попрощавшись с родными и близкими, колонна с военнослужащими, возглавляемая полковником, вышла из Баку навстречу своей судьбе.

В Лачине их встречал командир местного полка самообороны Ариф Пашаев. Он был высокого роста, светловолосый лет тридцати, молодой человек. Несмотря на свою молодость, он уже успел завоевать авторитет среди местных жителей, к тому же он был заместителем председателя партии Народного фронта Азербайджана.

Пашаев с первых минут не скрывал, что он не в восторге от назначения комбригом кадрового офицера и переподчинения его полка бригаде. Однако гостеприимство горца не позволяло ему не принять гостей и не оказать им почести.

Ариф был воспитанным человеком и прекрасно понимал, что это не вина комбрига, которого направил сюда Газиев, с которым у Арифа Пашаева были натянутые отношения еще с того времени, когда Газиев был комендантом Шуши. Он ничего этого не сказал комбригу, но затаил горькую обиду на все происходящее.

Близкое знакомство с Пашаевым, состоялось тогда, когда он решил показать новому комбригу свои позиции на линии соприкосновения по государственной границе с Арменией. Объезжая посты, он демонстрировал, что лачинцам удается удерживать район вот уже в течение 3-х последних лет от нападений армянских боевиков. Но от полковника Ариф не смог скрыть, всю примитивность созданных рубежей и позиций, о чем он указал Пашаеву, когда они подъехали к Забухской заставе. Эти замечания тот воспринял, как личное оскорбление, не забыв укорить полковника тем, что когда полковник служил в рядах Советской армии и где-то прохлаждался, они создавали полк, и защищали район. Целый день они с Пашаевым колесили по горам, осматривая посты и позиции полка.

Склоны гор Карабаха, густо заросшие лесами, издалека напоминали пирамиды Хеопса, укутанные зеленым покрывалом. Они очаровывали всякого своей красотой, и оставляли незабываемый след в душе тех, кто хотя бы раз побывал здесь в этом сказочном краю.

Райские весенние сады, с расцветающими деревьями, заполняли воздух таким ароматом, что голова начинала кружиться, как от выпитого вина, а душа хотела петь и веселиться.

Воротами в Карабах, со стороны Лачина были горы — близнецы, Беюк и Бала — Кирс, вершины которых, как рассказывал Пашаев, уже в сентябре покрывались пушистым снегом, таким сверкающим, что глазам было больно смотреть. Снег на их вершинах искрился в лучах солнца, отражаясь всеми цветами радуги. Народ называл эти горы именами Беюк и Бала (Большой и Малый) Кирс — самые красивые горы Карабаха. Долина между ними узкая, с двух сторон высочайшие, лесом покрытые вершины. В долине, которая тянется до самого Галадярясинского перевала, всякий раз, когда дует ветер, слышится запах степи Ширвана. Дыхание степи, подымаясь по согретым склонам гор, преодолевая перевал, приносит сюда, на северную сторону тепло. Но сегодня здесь, как много веков назад, стреляют.

За перевалом в глухом ущелье не затихал ни днем, ни ночью треск автоматных очередей, как и прежде, лилась кровь — шла война, между живущими веками бок о бок соседями.

Вечером прибыли на БМП из Шуши офицеры 777-го батальона специального назначения майоры Ровшан Акперов и Арзу Садыхов, для сопровождения колонны и обеспечения безопасности при движении, прибывших солдат из Баку.

Эти офицеры резко отличались от местных командиров своей выправкой и дисциплиной. Было видно, что оба они кадровые офицеры успевшие послужить ни один год в рядах армии. Старший из прибывших офицеров, майор Арзу Садыхов, войдя в кабинет Пашаева, где разместился комбриг, вскинув руку к головному убору, четко доложил о цели своего прибытия. Этот смуглолицый худощавый майор сразу понравился полковнику. Его темные глаза, посаженные глубоко, искрились, горбатый орлиный нос придавал лицу мужество и стойкость.

Рядом с ним стоял такого же роста, только русоволосый и такой же худощавый Ровшан Акперов. Смуглые лица обоих офицеров ясно давали понять, что большую часть времени они проводят на холодных горных ветрах и загар этот не возможно получить ни на каких морских пляжах, а только в горах, где солнце светит ярче, а воздух звенит как Богемский хрусталь. Когда горы уснули, укутанные покрывалом ночи, и когда шакалы попели свою песню, подбадривая себя перед охотой, отряды, прибывшие из Баку, двинулись в путь.

Колонна без света, отключив даже тормозные лампочки, ориентируясь только по отблеску лунного света, стараясь не провалиться в пропасть, на ощупь продвигалась вперед.

Автомобиль, на котором ехал полковник, был между боевой машиной пехоты и скалами, БМП защищала его от обстрелов.

На башне сидели майор Садыхов за пулеметом и Ровшан Акперов с автоматом, готовые в любую минуту прикрыть колонну от обстрела дашнаков. Подъезжая к населенному пункту Дашалты, БМП проехала вперед, чтобы занять позицию на серпантине и в тот же момент шквал огня обрушился на колонну. Машина с полковником и сопровождающим его Джахангировым оказалась в центре огня. Хамбала, водитель автомобиля, вцепившись двумя руками в руль, рванул машину вперед, ловко отворачивая ее от летящих трассирующих пуль. В ответ на огонь армянских бандитов ответила БМП. Несколько прицельных выстрелов из БМП, тут же заставили умолкнуть противника. Колонна благополучно прошла опасный участок.

Прибыли в Шушу. Офицеры спецбатальона посоветовали остановиться в пионерском лагере имени Юрия Гагарина, который был защищен густым лесом и многоэтажными домами от возможных обстрелов со стороны Ханкенди или, как значился город на карте — Степанакерт.

Выйдя из машины, полковник взглянул на небо. Ему показалось, что звезды усыпавшие небосвод, играют в догонялки. Они то светились, то вдруг затухали, и казалось, протяни руку и сможешь схватить их. Такой картины он не видел нигде, даже на далекой Камчатке, где служил еще лейтенантом. На полуострове в зимние вечера, когда звезды устилали Млечный путь, они носились друг за другом, но были такими далекими и холодными, и там никогда не возникало желание их потрогать. А здесь все не так, звезды были какими-то теплыми, ласковыми, казалось, они как родные дети радуются прибытию защитников города. Полковник стоял, запрокинув голову, смотрел на небо.

Слова молитвы сами стали срываться с его губ:

— Великий АЛЛАХ. Всемилостивый и Милосердный.

Помоги мне АЛЛАХ.

Дай мне силы рукам.

Сделай мой разум холодным и расчетливым.

Укажи мне путь, что избрал Ты для тех, кто верую Твоею наделен.

Убереги меня от пути разгневавшего Тебя и тех, кто в неверии блуждает.

АМИНЬ

К нему подошел Джахангиров.

— Что ты там нашел, если не секрет, — спросил он улыбаясь. Может, ищешь свою звезду удачи, так я тебя, брат, могу разочаровать, нам здесь не светит ничего хорошего, мой дорогой комбриг, давай лучше искать место, где можно будет бросить свои бренные кости — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Магеррам.

— Завтра, друг ты мой сердечный, у нас будет очень трудный день, так что готовься! — он взял свой вещевой мешок и пошел к одноэтажным деревянным баракам, старого пионерлагеря.

Лирическое настроение было испорчено. Неизвестность, незнание обычаев жителей гор вот уже который день не отпускали его душу, все терзали ее не оставляя времени расслабиться.

Водитель вытащил вещи и, взвалив рюкзаки на спину, тоже пошел за Джахангировым, искать место для отдыха.

Судьба перевернула первую страницу новой его жизни, полной трагедий и тревог.

По приезду в Шушу, 25 апреля полковник первым делом решил созвать совещание командиров местных отрядов ополчения, чтобы лично познакомиться с ними и расспросить о сложившейся обстановке.

Место встречи назначили у главы исполнительной власти Низами Бахманова, члена совета обороны района.

К назначенному времени к зданию стали подъезжать командиры добровольческих и ополченских отрядов.

Полковник, вместе с подполковником Джахангировым курили на улице, наблюдая за прибывающими командирами. Каждого из них сопровождала его личная охрана, которая исчислялась десятками заросших бородатых вооруженных людей.

— А зачем они притащили с собой этих бородачей, — спросил он у Магеррама, указывая на разношерстную толпу.

— Э брат, ты еще многого не знаешь, чем больше у тебя «джангоруянов» или, проще говоря — телохранителей, тем больше тебя уважают в этих местах, так что запомни это на будущее. Они демонстрируют перед тобой свое положение в городе, чтобы ты учел это, — сказал Джахангиров и, отбросив окурок, стал шумно приветствовать прибывших командиров.

Многих он знал в лицо, да и они проявляли к нему уважение, как к представителю вышестоящего штаба из Баку.

— Вот тот — Магиррам указал на высокого мужчину в камуфляжной форме, надетой на белую сорочку с повязанном галстуком, — Тофик Огуз, так сказать местный «аксакал» среди командиров, он остался за старшего после Рагима Казиева. Видишь, с каким уважением с ним здороваются бородачи, запоминай — шепотом говорил он. А тот, который играется с прутиком, — командир Косаларского батальона Фазили Ашраф — иранец, один из тех, кто не признает верховенство никого из присутствующих.

— Который говоришь, — я не могу понять, полковник повернулся к товарищу.

— Да вон тот здоровый такой.

Сухощавый, под два метра ростом, в ладно подогнанной форме военный стоял в стороне и игрался прутиком, не обращая внимания на шумные приветствия подъезжающих. Сам ни к кому не подходил, стоял и разговаривал с небольшого росточка бойцом, одетый в спасательный жилет сапера.

— С кем он говорит? — так же шепотом спросил полковник, повернув голову в сторону здоровяка.

— Тот толстый малый, — это Гюндуз, его ротный. Говорят он из города Агдаш. Комик еще тот, раньше работал тамадой на свадьбах, а теперь вот воин — освободитель, — с ухмылкой сказал Джахангиров,

— Не приведи господь попасться ему на язык, достанет, не глядя на погоны, так что командир имей в виду.

Перед зданием, сделав резкий разворот, остановились два «Уазика», из которых высыпались вооруженные люди, разных возрастов и одетых кто во что горазд. Они, обступив своего начальника, пошли к зданию.

Проходя мимо стоящих офицеров, один из них, не обращая внимания, на присутствующих сказал: — «опять понаехали, «башбилянняр» (умные) учить нас будут, как надо воевать с армянами». Все загоготали.

Впереди этой толпы шел среднего роста, сухощавый и смуглолицый боец, на погонах которого красовались две большие звезды, указывающие на то, что у него звание подполковника. Однако одет он был в куртку — «афганку», на ногах на босую ногу были надеты «пляжные тапочки-вьетнамки» на боку, приспущенного поясного ремня, небрежно болталась кобура с пистолетом.

— Магеррам кто этот военный в погонах? — спросил полковник.

— Этот «военный» бывший чайханщик в Сураханском районе Баку — Наиль Кязимов, правая рука Министра обороны Рагима Газиева.

Говорят, что министр сразу присвоил ему звание подполковника, так сказать, за личную преданность.

Это еще цветочки, мой дорогой комбриг, потом ты многое еще здесь увидишь и узнаешь, а пока смотри и думай, как вот из этих вояк — босоногих, сформировать настоящий воинский коллектив, способный воевать и защитить этот город, — он в сердцах раздавил окурок носком ботинка.

— Так что бросай курить, пошли, пора тебе с ними познакомиться поближе.

В небольшом актовом зале было полно народу. Здесь сидели и командиры отрядов и те, кто с ними прибыли. Одним словом — колхозное собрание.

Да, именно собрание, но только не совещание военных. Шум стоял как на колхозном базаре в ранние часы, когда народ, пользуясь утренней прохладой, спешит сделать покупки побыстрей, пока не наступила дневная жара.

Делать было нечего, «назвался — груздем — полезай в кузов» гласит народная пословица, которая как шило проткнуло сознание полковника.

После представления полковника, сопровождающим его из Баку подполковником Магеррамом Джахангировым, он попросил присутствующих представиться и доложить о состоянии дел в их подразделениях.

Шум в зале не умолкал, хотя глава исполнительной власти Байрамов пытался сделать замечание присутствующим и призвать их к порядку.

Придвинув к себе тетрадь, полковник стал записывать доклады командиров, делая пометки на полях, отмечая про себя все нюансы рапортов, из-под густых бровей внимательно изучая докладывающих.

«Система обороны» под номером один — сделал он пометку в тетради.

Левый фланг, обороняется Гарагяфский отряд, командует участковый поселка ст. лейтенант полиции, фамилию он не расслышал, а переспрашивать не стал. В старой милицейской форме парень на вид лет тридцати, докладывал:

— В отряде имеется только стрелковое вооружение из расчета — один автомат на двоих. Всего 35 человек. (17 автоматов).

Потом он начал разглагольствовать, о том, что жители покидают поселок, но его остановил глава города, жестом руки.

— Сейчас не об этом разговор. Ты лучше скажи, почему тебе не дают оружие? Командир отряда хотел ответить ему, но полковнику пришлось напомнить, для чего они сегодня здесь собрались. О проблемах он решил пока не говорить.

Откинув, свисающий на глаза чуб, милиционер сел на свое место. За ним поднялся командир Косаларского отряда. Это был высокого роста, смуглолицый, широкоплечий подтянутый мужчина, лет тридцати пяти Фазили Ашраф. Полковник сразу обратил внимание на его руки, все в узлах вен, что говорило, что они давно привыкли к тяжелой работе. Фазили, наверно стеснялся своих натруженных рук, которые не знал куда спрятать.

Он был не многословен. — 140 человек — один гранатомет и 65 автоматов, — коротко доложил командир отряда, и не дожидаясь вопросов сел на стул, который жалобно заскрипел под его тяжестью.

— Скажите, пожалуйста. Фазили, кем вы были до войны и чем занимались, — спросил полковник, отложив в сторону ручку.

— До войны работал токарем механического цеха в Гяндже. В армии служил во внутренних войсках на севере — он сверлил голубыми глазами полковника, как бы спрашивая его, — Что ты еще хочешь от меня?

— Этот убьет, даже имя не спросит, — пришла первая мысль в голову полковника, однако, он любит дисциплину, руки держит по швам, застегнут и чисто выбрит, это хорошее качество, — отметил он в своем блокноте.

— В самом городе находится территориальный батальон самообороны, под командованием Фахреддина Сафарова, — записал полковник, и стал внимательно прислушиваться к тому, что говорил уже немолодой преподаватель в местной школе.

Комбат начал свой доклад с того, что поднял вопрос постов, указав, что никто не информирован, на какой идут на пост, хотя раньше каждому отряду был указан сектор, но приказы не выполнись.

— Значит, до сих пор никто не может расставить батальоны по постам вокруг города — сделав пометку в тетради, полковник дважды подчеркнул эти пометки.

— Все время поступают разные распоряжения, — рассказывал Сафаров эмоционально, — и не поймешь, кто тут командует, то ли Эльчин Мамедов, то ли Тофик Огуз, в общем, кому не лень, — подытожил Сафаров свой доклад,

При этом, сообщив, что в батальоне числятся около 260 человек, вместе с отрядом Ислама из сожженной армянами деревни Кяркиджаханлы. На всех всего имеются 185 автоматов, во дворе школы стоят две пушки 100 мм, но нет снарядов к ним и нет на них прицелов. Шум в зале не стихал, многие уже закурили, не обращая внимания на присутствие начальника полиции Байрамова и нескольких полицейских, сидящих возле дверей.

Вдруг голоса постепенно стали умолкать. Полковник поднял голову и увидел, как из задних рядов вперед проходит невысокого роста мужчина, плотного телосложения, походкой, похожий на борца в тяжелом весе. Одет он был в бушлат русского покроя десантных войск. Густая черная борода и широкие брови, сросшиеся на переносице, выдавали в нем сильную личность. Чем ближе он подходил к столу, за которым сидел полковник, тем тише становилось в зале. Все притихли.

— Батальон Народного Фронта — 185 человек, командир Рамиз Гамбаров, глядя на полковника сказал «Борода».

— Я сегодня звонил в Баку, — многозначительно заявил он. Спрашивал, руководство, там сидящих на высоких должностях, — что не могли прислать к нам более солидного человека, ведь этот город Шуша — сердце Азербайджана. Так вот, многозначительно отметил «Борода» — мне сказали, что вот этот парень — он указал на полковника, — закончил академию Бронетанковых Войск в Москве, и ему предлагали остаться там служить, но он бросил все и вернулся на Родину.

— Вот этот человек, — он сделал ударение на слове «человек» и снова показал рукой на полковника, — угнал из русского полка три танка, которые сейчас стоят на позициях, и передал их нам защитникам Шуши, еще не зная, что судьба его пошлет сюда, к нам. Вооружил своих солдат, разоружив караулы Гюздеке, достал автомобили и многое оружия. Я сразу проникся к нему уважением и хочу, чтобы все слышали, — Гамбаров смотрел в зал, глаза его при этом сверкали из-под густых бровей.

— Я первым протягиваю ему руку и заявляю при этом, — пусть каждый командир принесет присягу сам и его солдаты на верность новому командиру будущей нашей бригаде.

Он повернулся к полковнику,

— Вот моя рука, командир, готов выполнить любой твой приказ.

От такой неожиданности, полковник встал и молча пожал протянутую руку Рамиза.

— Не забуду, — тихо сказал он, еще раз пожимая крепкую, как сталь его руку.

Рамиз улыбнулся своей широкой улыбкой, морщины возле глаз собрались в пучок смешинок, глаза подобрели, и уже не казались такими колючими. Гамбаров повернулся и пошел на свое место, тишина зала сопровождала его. Через минуту вскочил с места тот, у кого на погонах красовались звезды подполковника.

— Это что же, кто украдет три танка так его можно и комбригом назначать, так что ли получается, — брызгая пеной, завизжал Наиль Казимов. Я вот уже год воюю в Карабахе, стоял в первых рядах на площади Свободы, когда русские танки давили нас, били по голове дубинками и топтали. Может, он тоже там с ними был, поэтому поступил потом в академию.

Все хором стали возмущаться и кричать на Наиля Казимова, тот, поворачиваясь, успевал ответить каждому, при этом сыпал бранными словами, не взирая ни на возраст, ни на положение говорящего и призывающего его к спокойствию. Полковник спокойно слушал демагога, и писал в тетради.

Магеррам наклонился к нему и прошептал:

— Евлахский батальон самообороны № 872–450 человек, командир Вердиев Джалал, вместо него Наиль Казимов. Бывший батальон Тофика Огуз, — прошу тебя, сделай перерыв, пусть выпустят пар на улице, а то может произойти драка прямо здесь, на совещании.

Сделав пометку на полях страницы, полковник обратился к присутствующим, стараясь не повышать голос.

— Если нет возражений, давайте перекурим, — а то уши уже опухли, многозначительно сказал он. Смех прошелся по рядам.

Командиры и их сопровождающие стали выходить из зала. Полковник наклонился к Джахангирову,

— Ты смотри, как спокойно ведут себя представители так сказать власти, интересно почему?

— То ли еще будет, ответил многозначительно Джахангиров и, взяв комбрига под руки, повел на улицу. Во дворе к ним подошел высокого роста сухощавый офицер, на груди которого висели планки боевых наград. По ним можно было догадаться, что он воевал в Афганистане.

— Если можно, я вам здесь все доложу, а там, — он показал на дверь, мне не о чем с ними говорить, раздраженно заметил офицер. Фамилия моя Мамедов Эльчин, командую батальоном специального назначения Министерства Обороны № 777. В батальоне 120 человек — почти все командиры рот и взводов — афганцы. Солдаты в батальоне добровольцы, есть и русские, которые оставили свою часть в Степанакерте и перешли на сторону азербайджанцев после трагических событий в Ходжалах — спокойно докладывал подполковник. Имеется авторота, ремонтные специалисты всего 110 человек — командует Мамед-киши, таксист из второго таксомоторного парка в Баку, ярый сторонник народного фронта.

Из боевой техники в батальоне имеются БМП-1– 5 единиц, (три не исправны), БМП-2 — 4 ед (на двух не работает система управления огнем) БТР-2 ед. БРДМ-2едн. (в одном двигатель не работает) Стоят во дворе батальона № 777 и в автороте.

Из артиллерии — две установки БМ-21 «Град», боеприпасы есть, но не хватает взрывателей. 100мм пушки -2 ед. все пушки без прицелов. Нет снарядов, стоят во дворе школы батальона Сафарова.

Пока говорили с Мамедовым, вокруг стояли так называемые «боевики» и беспардонно рассматривали нового командира, отпуская недвусмысленные шуточки в его адрес.

Перекурив, вернулись в зал.

— Надо с русскими солдатами поговорить, — решил полковник, сделав пометку в тетради. Совещание продолжалось. Командиры мелких групп, отряда ППС (патрульной — постовой службы), находящиеся на постах в своих селениях, доложив, садились на свои места и наблюдали, как комбриг молча записывал сказанное в тетрадь, не задавая вопросов, будто ему было все равно, что они говорили.

Сделав последние пометки, полковник отодвинул блокнот и внимательно посмотрел на главу исполнительной власти города Бахманова, который о чем-то шептался с начальником полиции Вахидом Байрамовым.

— Уважаемый Низами муаллим, — обратился он к главе района:

— Не могли бы вы дать оценку морального состояния населения района, а также, какие мероприятия проведены в городе по инженерному укреплению подступов к Шуше.

Бахманов, не подымаясь с места, как на пленуме районного собрания, заученной фразой заявил:

— Из 23 тысячного населения Шуши в городе осталось всего 8 тыс. человек, войска фактически не управляются. Командиры отрядов враждуют между собой и практически ведут партизанские действия, не согласуя эти действия ни с кем, в том числе и со мной тоже. Мне неоднократно приходилось вмешиваться в разборки между командирами, даже пришлось привлекать к этому Ахунда района, товарищ полковник, — выпалил он одним духом, обводя присутствующих взглядом.

Это был наверно условный сигнал. Что тут началось, описать просто невозможно. Командиры отрядов, как по команде, начали сыпать компроматами друг на друга, кричать и ругаться.

Глава исполнительной власти и начальник полиции в разговор не вмешивались, давая возможность полковнику самому увидеть реальное состояние отношений между командирами.

Слушая и внимательно наблюдая за происходящим, полковник понимал, что этот спектакль спланировал именно для него Бахманов, чтобы отбить у него желание остаться в районе, уж слишком все было наигранно. Он знал, что будет именно так, ведь еще по дороге в Шушу, подполковник Джахангиров проинформировал, что с «хлебом и солью» его здесь никто не будет принимать, и надо быть готовым к любым провокациям.

Полковник достал сигарету и закурил.

С первой затяжкой, мысли унесли его в далекую Германию, где он в звании майора командовал отдельным танковым батальоном.

Вспомнилось как, проснувшись рано утром, еще до восхода солнца, он осторожно, чтобы не разбудить супругу и детей, прошел на кухню и поставил кофейник. Надев спортивный костюм, он выпил чашечку крепкого кофе, вышел на ежедневную зарядку. Сделав утреннюю пробежку, свернул в часть к своему батальону.

Время показывало 5.50 утра. Перед входом в казарму стояли сержанты его батальона в ожидании команды «Подъем». Увидев, приближающего командира, они вытянулись в струнку, принимая положение «Смирно».

Дежурный по части, сержант Евдокимов, подав им команду, строевым шагом приблизился к комбату и отдал четкий рапорт. Поздоровавшись с командирами танков батальона, первым делом уточнил им план на воскресный день, поставил задачу на подготовку конспектов для занятий на понедельник. Прошелся по территории, закрепленной за подразделением, убедившись, что все идет по распорядку дня, не стал дожидаться подъема личного состава, пошел домой.

Он прекрасно знал, что его командиры танков и заместители командиров взводов выполнят все поставленные задачи, не ожидая дополнительных указаний. Так было заведено в его части. Дисциплина в батальоне была жесткой, каждый офицер, прапорщик и солдат знали свои обязанности и выполняли их беспрекословно. Немало сил и пота пришлось пролить, пока был установлен воинский уставной порядок в части. Каждый год батальон занимал первые места на всех инспекторских проверках. Он знал, что его солдаты за спиной, между собой называют «Дисбат», но он не обижался на это, прекрасно понимая, что в армии у каждого офицера есть своя кличка. Уж лучше иметь кличку «Дисбат» чем те, которыми солдаты награждают нерадивых офицеров.

Погода обещала быть превосходной, и по пути домой, он решил, что надо бы с сыном и дочкой пойти в Парк отдыха, где по воскресениям работали детские кафе и карусели. Придя домой, принял душ и приведя себя в порядок, зашел на кухню, где супруга с детишками о чем-то спорили.

— Ну что бойцы, воюем да, — с порога спросил он у детей. Маленькая дочь, которой только исполнилось два годика, вся перепачканная манной кашей стучала ложкой по тарелке, не обращая внимания на призывы матери, не баловаться. Сын сидел, насупившись над своей порцией, и не знал, что делать с большой ложкой, которую дала ему мама.

— Вот полюбуйся, — супруга не могла успокоиться от волнения, — так каждое утро, не хотят ничего кушать, давай сам с ними разбирайся. У меня нет больше на них никаких сил, — она сняла фартук и вышла.

— Ну что, не хотим кашки? — он обнял сына за худенькие плечи. Тогда откладываем все в сторону. Сегодня объявляем голодовку на манку.

— Ура, — дети побросала свои ложки, и спрыгнули со стульчиков.

Взяв дочурку на руки и прижимая сынишку, который вцепился в ногу, он объявил.

— Сегодня мы будем играть в танкистов, так что начинаем подготовку. Сначала, чтобы танк завелся, что сынок надо сделать, — не дожидаясь ответа, стал подсказывать сам, — правильно, заправить танк топливом.

А какое у нас есть топливо? Правильно, только манная каша. Ну что будем заправляться?

— Будем, — громко закричали дети.

Не прошло и получаса после начала завтрака, как «танки» были заправлены, помыты их «башни» и «гусеницы». «Танки» построившись в колонну, двинулись по комнате на «полигон» на учебные стрельбы.

Оставив их в детской комнате, отрабатывать меткость стрельбы по стенке губковыми мячиками, он подошел к супруге, которая сидела на диване, вязала свитер сыну, улыбаясь, вскинув руку к головному убору, рапортовал,

— Товарищ командир, танки «заправлены» и занимаются «стрельбами», прошу накормить и меня. Супруга заулыбалась, отложив свое вязание, пошла на кухню, он последовал за ней.

После завтрака, взяв детские коляски, он спустился во двор, чтобы перекурить. Следом за ним жена вывела детей, одетых празднично, ведь они с отцом шли на представление бродячих артистов(Шапито). С других подъездов можно было наблюдать такую же картину. Отцы выводили своих домочадцев на прогулку. В парке народу было много. Немецкая детвора еще не выросла до немецкой дисциплины, носилась по зеленой лужайке, каталась на каруселях, играла в футбол.

Найдя свободную скамейку, он отпустил своих детей на «свободу», а сам, достав бутылку Баварского пива, которую купил по пути в парк, и газету, уселся на лавочку, в предвкушении отличного отдыха. Не успел он допить бутылку пива, когда заметил среди гуляющих местных жителей, своего старшину батальона, который озабоченно крутил головой, явно искал кого-то. Отложив газету, он встал и помахал ему рукой. Старшина увидел комбата, бросился к нему.

— Товарищ майор, — подойдя, выпалил он, — батальону объявлена боевая тревога, командир полка срочно вызывает вас на КП! (командный пункт).

Старшина достал платок и стал вытирать пот, который ручьем катился по лицу. — Я был у вас дома, Галина Александровна сказала, что вы в парке, вот я прибежал сюда.

— Значит так старшина, заберите детей и отведите их домой, а я в полк. Он бросил газету на скамейку, пошел в направление части. Подходя к полку, он отчетливо слышал рев мощных танковых моторов.

Полк готовился к чему-то важному. По военному городку бежали офицеры, таща с собой тревожные чемоданы, мимо пробегали солдаты-посыльные. Не заходя, домой, он прямо направился к батальону, еще не зная истинной цели поднятия полка по тревоге. Хотел уже побежать, но во время вспомнил пословицу своего взводного командира в Челябинском танковом училище, старшего лейтенанта Кордзая, который говорил: — Бегущий офицер в мирное время вызывает смех — в военное время панику», поэтому пошел быстрым шагом, сдерживая себя. Подходя к казарме своего танкового батальона, у входа он увидел сержанта Евдокимова, который руководил выносом тревожного имущества рот и взводов.

— Сержант, — подозвал он дежурного, — Доложите, что сделано по сигналу «Тревога» и, где батальон.

— Товарищ майор, личный состав находится в парке боевых машин, все офицеры прибыли во время, заканчиваем загружать вывозимое имущество.

Сержант перевел дыхание, — батальону приказано выйти в район сосредоточения рот в полной боевой готовности!

Выслушав доклад и отдав указание дежурному по батальону, он, уже не обращая внимания на пословицу, побежал в направлении парка, откуда шел сплошной гул ревущих танковых моторов. Подбегая к боксам, он заметил, что колонны танков его батальона уже покидают парк боевых машин через ворота по сигналу — «Тревога».

В стороне стоял зампотех майор Самарский и командовал выходом танков. Увидев комбата, тот поспешил навстречу. Не дав ему, времени на доклад, первым делом спросил, — Виталий Павлович, сколько времени прошло?

Зампотех одернув рукав комбинезона, посмотрел на часы, — всего тридцать пять минут, все идет по графику. Вас спрашивал командир полка, ему доложили, что вы находитесь в голове колонны, так что комбат торопитесь, комполка поехал туда.

Остановив выходящий танк из бокса, комбат запрыгнул на броню, и махнул механику рукой, давая команду поспешить. По рации вызвал командира своего танка. На первый же запрос ответил, радист Танченко. Услышав короткий доклад командира танка, он приказал принести комбинезон в хвост колонны. Колонна батальона, вытянувшись, как огромного размера дракон, извергая сизый едкий дым, стояла вдоль обочины дороги. Экипажи бегали вокруг танков, проверяя навесное оборудование. Спрыгнув с брони, он помчался вдоль колонны. Навстречу ему бежал Танченко. Быстро натянув комбинезон, прямо на джинсы, и гражданскую рубашку, он пошел к командирскому танку. Во главе колонны собрались командиры рот и взводов, начальник штаба капитан Гусев уточнял задачу, увидев комбата, он подал команду и подошел с докладом.

— Только коротко, что сделано и какие замечания, — прервал он начальника штаба.

— Батальон вышел из парка строго по графику.

Проверяющий генерал из штаба армии просил вас, как прибудете, явиться к нему. Гусев повернулся, и рукой указал, на стоящий неподалеку, «УАЗ» командира полка.

— Проверить связь между экипажами, все радиостанции на дежурном приеме, офицерам раздать карты и ждать, — отдал он последние указания и пошел к машине комполка. Рядом с машиной стояли несколько незнакомых офицеров в комбинезонах, среди них выделялся крупного телосложения генерал, в легкой летней рубашке. Сразу было понятно, что тот старший в группе контроля, он прямо направился к нему. На погонах генерала красовались три звезды генерала-полковника. Доложив, о проделанной работе по сигналу «Тревога» и выводе батальона в район формирования колонн, он вытянулся в струнку. Генерал внимательно посмотрел на комбата и вдруг спросил,

— А вы, какой нации майор?

Неожидавший такого вопроса комбат и офицеры замерли.

— Я азербайджанец — товарищ генерал-полковник, — комбат смотрел прямо в глаза генералу.

— Вот так новость, генерал не скрывал своего изумления.

— Балобан — позвал он комполка, — это и есть твой самый хваленый комбат, да?

— Так точно, товарищ генерал — полковник. Батальон лучший во всей армии по итогам весенней проверки, — хриплым голосом доложил командир полка.

Все ждали развязки.

Генерал повернулся к стоящим офицерам и жестом подозвал одного из них.

— Выдайте пакет майору, если он действительно так хорош, как говорит Балобан, путь действует, а мы посмотрим — глядя на майора, усмехнулся генерал.

Получив пакет, а с ним и разрешение действовать, он вернулся к своему танку, возле которого его ожидал начальник штаба капитан Гусев. В руках он держал, расчет боевого и численного состава батальона поднятого по тревоге.

Разорвав пакет, он вынул сложенную карту и лист бумаги, исписанный названиями городов и населенных пунктов. С первого взгляда стало понятно, что батальону приказано совершить 500 км марш с одной края Германии на другой, с ходу форсировать реку Эльба и уничтожить на противоположной стороне опорный пункт условного противника. В углу карты приписывалось батальону быть в готовности, после форсирования Эльбы выполнить боевые стрельбы штатным снарядом. Прочитав распоряжение и уточнив маршрут движения, он вскочил на танк и подал команду батальону на движение.

«Дракон» выбросив густой столб черного дыма из выхлопных труб, зашевелился, подтягивая свой хвост, устремился вперед. Шлейф пыли и гари извещали окрестностям Берлина, — русские танки пошли, берегитесь!

Полковник сидел и вспоминал былые времена, когда одного его слова было достаточно, чтобы весь танковый батальон пришел в движение и готов был выполнить любые поставленные задачи.

Сигарета обожгла пальцы, он со злостью раздавил окурок в пепельнице.

Сейчас, выслушивая нелепости в докладах доморощенных командиров, полковник не мог представить себе, как он сможет командовать ими, если на вопрос:

— У кого есть рабочие карты? — они посмотрели на него, как на больного человека.

Командиры батальонов не могли показать свои районы обороны, а только сыпали местными названиями, тех высот, на которых были, по их докладам, посты.

Когда вопрос дошел до количества личного состава в подразделениях, перепалки среди командиров достигли критической черты, после которой могли, разразится скандалы и дойти даже до междоусобицы, или до рукоприкладства.

Было видно, что все командиры местных формирований нарочно завышают численность батальонов, для получения по больше продовольствия. В городе положение с довольствием было тяжелое. Разногласия были и с распределением денежных средств, поступающих для поощрения личного состава по гуманитарной линии.

Еще он обратил внимание, что в основном, добровольческие отряды состоят из приезжих людей, кроме отрядов Рамиза Гамбарова и Фахратдина Сафарова, да и те батальоны были укомплектованы на половину бойцами из других районов Азербайджана. А в населенных пунктах Халфяли и Кайбалы вообще на постах стояли полицейские сержанты и офицеры, прибывшие в командировку. Полковник опешил, услышав, что на войну приезжают по командировочному предписанию сроком на десять дней.

— Вот тебе и на, — думал он, занося в свою тетрадь данные по полицейскому отряду.

— Приехал, побыл десять дней и уехал, а тут потом хоть трава не расти. Как же им ставить задачу, и требовать ее исполнения, когда каждый живет и думает только о том, как быстрее вернуться к семье.

В рядах местных рот самообороны почти не было молодых солдат приписного возраста.

Надо было как-то разрядить обстановку и полковник обратился к главе города Низами Бахманову.

— Скажите Низами — муаллим, а почему призывной контингент, т. е. молодые юноши района, отправляются служить на другие участки фронта, а не остаются защищать родные места?

Бахманов не ожидал такого вопроса и в первую минуту даже не смог ответить, на, казалось бы, простой вопрос.

— Я этим делом не руковожу, резко увернулся он от вопроса, — обратился он к военному комиссару района — вот пусть он ответит?

Все уставились на молодого военкома. Тот по своей наивности, а может от страха, как бы его не обвинили в чем-то преступном, хлопая большими ресницами над испуганными глазами, заявил.

— Все родители призывников, которые выехали из города еще в прошлом и в этом году представили справки, что они поставили на учет своих детей в других районах республики, и они оттуда будут призываться на службу. Он вертел головой и смотрел то на главу района, то на сидящего рядом с ним начальника полиции Байрамова. Полковник заметил, что он затронул такой вопрос, о котором до этого момента никто не хотел говорить. Сделав пометку в своей тетради, он перешел к уточнению боевых задач. Но, к сожалению, шум и взаимные оскорбления присутствующих на совещании командиров не позволили до конца понять, чем же все-таки занимается на постах личный состав подразделений.

Он решил закончить совещание, чтобы, оставшись наедине с подполковником Джахангировым, посоветоваться и узнать его мнение относительно докладов командиров батальонов, так как тот до этого уже приезжал в Шушу и многих знал лично.

Сославшись на неотложные дела, полковник решил выехать в свой штаб, который он приказал развернуть в пионерлагере старшему лейтенанту Алиеву Низами. Командиры отрядов, продолжая шумно обсуждать и спорить, стали покидать помещение.

К полковнику подошел заместитель начальника полиции города майор Эльданиз Кулиев, — господин полковник, Ряис просит вас принять его приглашение и отобедать вместе с ним, — потом повернулся к Магерраму — и вас тоже.

Дел было по горло, но отказаться, было равносильно нанесению глубокой обиды, самому начальнику полиции, или как все его называли — Ряису.

Он переглянулся с Джахангировым, тот незаметно сделал знак,

— Ну что же, это для нас большая честь, быть гостем такого уважаемого человека как Ряис, — сказал полковник, не правда ли Магеррам?

— Тот, уловив иронию в голосе комбрига, сразу понял, и не полез в карман за словом, — Это не только честь, но, я так думаю, — он поднял указательный палец правой руки, — проявление к нам большого уважения, так что благодарствуем, — он склонил голову.

В сопровождении майора полиции они вышли из здания главы исполнительной власти, и пошли в сторону управления полиции. Там в просторном кабинете начальника полиции был накрыт, можно сказать, шикарный стол. Меню лучших ресторанов города Баку могли позавидовать яствам этого стола.

Вспомнились слова «трусливого и стыдливого воришки» из великого произведения Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» — когда тот сказал Остапу Бендеру — сынутурецкого подданного: «Не отобедаете с нами, чем бог послал».

На столе было все, чем богата земля Азербайджана, здесь была и черная икра в большой пиале, зажаренные ребрышки молодого барашка, цыплята табака, отварные целиком курицы, всякая зелень, свежие овощи и многое других блюд, о существовании которых полковник и не подозревал в ассортименте национальной кухни.

В кабинете их ждали уже знакомые: — глава исполнительной власти, начальник полиции, который, увидев гостей, поспешил им навстречу и трое незнакомых людей. Вахид Байрамов взял полковника под руку и подвел к высокому, симпатичному человеку, одетому в дорогой костюм. Тонкий аромат его французских духов указывал на то, что это не последний человек в городе.

— Познакомьтесь, товарищ полковник, это наш уважаемый прокурор района, — он назвал его имя. «Пижон» по армейской привычке, полковник сразу дал ему кличку, — широко улыбнулся и протянул руку, для приветствия. Рука прокурора была такой холодной, что полковнику показалось, будто он коснулся жабы.

— А это аксакал, наш судья города, — указал Байрамов на старичка, с седыми волосами, сидящего, напротив, за столом с Бахмановым. Третьего присутствующего, начальник полиции не стал представлять, будто его вообще не было в кабинете.

Старичок, что-то стал говорить о героизме защитников города, о том, что народ как один, готов сложить голову здесь в Шуше, но отстоять святыни, полковник, не слушал его.

Подходя к ним, он услышал последнюю фразу Бахманова, и теперь она не давала ему сосредоточиться. Поприветствовав «старичка» уселись за стол.

«Пиршество» началось с тоста за победу, за совместную удачу, за скорейший разгром противника и за многое другое. Полковник, кивал головой, соглашаясь с провозглашенными тостами, пил и ел, не замечая вкуса пищи, а в его голове все время вертелись слова Бахманова, «он не говорит на родном языке, он предатель Родины, это я вам точно говорю».

Разговоры за столом постепенно перешли от патриотических лозунгов к вопросам, связанным с обороной города Шуши и всего района. Это было куда интересней для полковника и поэтому он, отодвинув тарелку, стал внимательно слушать присутствующих, которые под действием выпитого стали более откровенны. Бахманов, наклонившись к «старичку», рассказывал, как при Рагиме Газиеве создались несколько группировок в городе, которые враждовали между собой, и их вражда дошла до того, что солдат из отряда Тофика Огуз ворвавшись в казарму Евлахского батальона Газиева, хотел убить его, но только ранил. После этого ему, пришлось созвать на совещание командиров, чтобы их как-то помирить, даже составил договоренность о подчинении отрядов штабу обороны города, но это не помогло и вражда до сих пор продолжается. Глядя на это, народ не верит, что можно будет имеющимися силами удержать район, не говоря о городе Шуша. Бахманов отмечал, что наиболее сильная вражда идет между отрядом специального назначения под командованием Эльчина Мамедова и отрядом Наиля Казимова.

Слушая рассуждения главы районной власти, напрашивался вопрос, — как же они собираются возвращать захваченные армянами деревни и города, если не верят друг другу, — но он не задал вопроса, решив самому найти ответ, в ходе знакомства и непосредственной работы в отрядах.

Сославшись на спешные дела, полковник незаметно подал знак Магерраму, и они стали прощаться. Выйдя на улицу, он впервые вдохнул горный воздух полной грудью.

— Что, брат, тяжело, — взяв его под руки, сказал Джахангиров. Теперь ты понимаешь, какая стоит перед тобой трудная задача. Не зря Рагим послал тебя сюда, ох не зря — качая головой, сказал Магеррам.

— Знаешь что, — полковник повернулся к нему, — давай поедем в отряд Эльчина Мамедова, я хочу поговорить с Арзу Садыковым. Мне очень хочется узнать его мнение по обстановке в Шуше.

— Этот майор, мне кажется, очень порядочный человек и обманывать не будет. Петляя по узким улицам Шуши, «УАЗ» въехал во двор школы, где размещался личный состав батальона.

В штабе в это время шло совещание, куда были приглашены все командиры подразделений. Комбат, отдав рапорт полковнику, стал представлять личный состав.

Спросив разрешение присутствовать на совещании, полковник скинул бушлат и прошел к столу. Все внимательно разглядывали незнакомца, слух, о приезде которого, уже разнесся солдатским телеграфом по всем постам в районе. Эльчин Мамедов стал рассказывать о сложившейся ситуации с топливом, боеприпасами и запасными частями к боевой технике. Коснулся вопроса особенности организации обороны города, когда нет единого командования, о вражде между группировками, возглавляемые Наилем Казимовым, Тофиком Огуз, Мамед-киши и, конечно, начальником полиции Байрамовым.

Из его доклада можно было понять, что такого подразделения как батальон специального назначения № 777 не существует.

По штату в подразделении должно быть 350 человек, а в строю всего 120 человек, которые стоят на постах также, как и остальные отряды. Посты разбросаны по высотам на фронте в 25 км.

Одна часть личного состава стоит на горе Беюк Кирс, на направлении Дашалты и Набиляр, другие охраняют выход из города. Естественно батальон только называется спец. батальоном, а так просто пехотная рота. Докладывая о состоянии дел, Эльчин и присутствующие офицеры не скрывали беспредела, который твориться в городе и других населенных пунктах Шушинского района. Услышанная информация, ужаснула

полковника и посеяла тревогу в его душе за порученное дело.

Поговорив о насущных делах, полковник поехал в свой штаб.

Старший лейтенант Низами Алиев доложил, что прибыла машина КШМ (командно-штабная машина) из министерства связи для организации радиорелейной связи с Баку, эта новость была единственной, которой он обрадовался, как командир.

— Ну что, посмотрели на вояк, — спросил Алиев, принимая бушлат и командирскую сумку у полковника. Тут, пока вас не было, приходили разные люди, интересовались вами. Кто вы, откуда родом и кто вас послал сюда. Главное хотели узнать, что собираетесь делать с добровольцами, так как слух прошел, что на совещании у главы района вы решили привести всех вооруженных людей к присяге и внести их в списки формируемой части, — говорил Низами, расставляя чашки для чая. И еще, — он умолк на полуслове.

— Говори уж, если начал все до конца, чего замялся, — полковник посмотрел прямо на Алиева.

— По городу слух идет, что это армяне вас подослали, через своих шпионов там, в Баку, — так сказали те, кто приходил сюда. Он опустил глаза и быстро вышел из штаба.

— Видал Магеррам, как поставлена, здесь информация, не успели что-то решить на совещании, а уже каждый житель знает об этом, даже о присяге…

— Ты, командир, обрати внимание, что, не узнав тебя, уже настраивают людей против тебя и твоих солдат, распространяя слух, что ты подослан армянами.

Это, брат, опасный сигнал. — Магеррам не скрывал своей тревоги. Ты недавно приехал на родину, поэтому можешь не знать — говорил он, расхаживая по штабу.

— Если хочешь, кого-то подставить или подвести под «монастырь» скажи, что у этого человека есть родственники среди армян и все. Доказать тот ничего не сможет, ведь не пойдет же и не возьмет справку у армян, что это не так, а пятно останется. Этот метод уже давно испробован нас в Министерстве обороны, так что надо быть осторожным.

В дверь штаба постучались, получив разрешение, вошел майор Миша Гридасов. Поздоровавшись, он стал докладывать о состоянии тех 76 мм пушек, что привезли с собой из Баку.

— Снаряды по одному комплекту на ствол, все без взрывателей, 82 мм минометы без прицелов. Хоть мины дали в комплекте, — улыбаясь, сказал Гридасов. Резина на колесах пушек вся старая, на двух стволах спущены шины, так что надо где-то достать резинового клея, командир, а то останемся без артиллерии.

— Придумаем, что-нибудь Михайлыч, только завтра, а то и так башка трещит от всего услышанного. Садись вот с нами пить чай.

Тот, сославшись на дела в казарме, вышел.

Низами принес чайник, и разлив по стаканам, присел к столу. Все молчали, отхлебывая глоточками душистый чай.

— Наверно чабреца добавили, так? — нарушил тишину Магеррам.

— Ребята принесли с базара, — сказал Алиев.

— Кого-нибудь из связистов, что приехали, можешь позвать? — полковник спросил у Низами.

— Они ушли на почту, чтобы связаться с Баку и узнать частоты МО.

— Как придут, приведешь их ко мне. Завтра мы с Магеррамом поедем знакомиться с передним краем обороны и начнем с деревни Косалар, а ты сходи к начальнику полиции, может у него есть пара переносных радиостанций. Нам нужно будет постоянно держать связь друг с другом. С завтрашнего дня, всех прибывших со мной бойцов предупредить, кто без надобности пойдет в город, тут же будет отчислен из батальона. Мише Гридасову передай, там, во дворе батальона Сафарова, есть две 100 мм пушки, пусть посмотрит и решит, что с ними делать, — отдал он распоряжение единственному офицеру будущего штаба бригады.

— А где ты, командир, нашел этого Гридасова? — отодвинув стакан, спросил Джахангиров. Я его первый раз в Лачине увидел, когда он тренировал расчеты минометчиков.

— О, это, брат ты мой, история, — улыбка впервые озарила лицо полковника за последние 24 часа. Перед отъездом сюда поехал я в МО, — стал рассказывать полковник.

— На КПП стоит русский мужик и плачет. Хотел пройти мимо, но что-то остановило меня. Подхожу, спрашиваю. Что случилось, мил человек? — он посмотрел на меня пьяными глазами и давай еще пуще реветь. Думаю, на похмелку не может наскрести, вот и ревет. Вытащил трешку и протягиваю ему, на мол, возьми, а он как заорет на меня.

— Что вы мне все деньги суете, я вам не бомж какой-то, а майор Советской Армии. Ничего себе, думаю, напился мужик и сразу себя майором возомнил. Любопытство взяло вверх, и я спросил его: — А где ты служил и кто ты по профессии?

— Служил, — говорит в Афгане, артиллерист. Был начальником артиллерии полка, но за пьянку, уволили из армии.

— Представляешь, так и говорит «за пьянку». Потом его жена бросила и уехала с сыном в Россию, а он остался в Гяндже.

— Вот хотел, мол, записаться добровольцем, — сказал он, — но все только дают деньги и прогоняют. Позвал водителя своего и велел отвести его к брату Эльхану, в Баладжары, ты же знаешь, он должен был поехать в Агдам и там формировать свою бригаду. Приезжаю после МО к брату, а тот говорит, что знает Гридасова еще по службе в танковом полку в Гяндже.

— Как артиллерист, — говорит Эльхан, — Гридасов от бога, но пьет беспробудно, ну и отказался взять его на службу. А мне на завтра, приказали получить те 76 мм пушки, что мы притащили с собой, на судоремонтном заводе. Взял я его с собой и не пожалел, голова у него светлая, а то, что пьет, так все мы не без греха. Правда, поговорил я с ним по-свойски, обещал, что будет сдерживаться.

С кадрами я договорился и взял его на должность командира артиллерийского дивизиона, который состоит из четырех пушек без снарядов и 6 минометов без прицелов.

Вообще, Магеррам «на без рыбьи, и рак рыба» — закончил рассказ полковник.

— Давайте отдыхать, завтра у нас будет много дел, — сказал он, обращаясь к офицерам.

— Низами, пусть принесут мне кровать сюда, и выставите по периметру лагеря часовых. Надо начинать с организации караульной службы.

Алиев вышел. За ним поспешил и Джахангиров. Полковник остался один в комнате, которую он решил сделать свом кабинетом. Тут, по словам Алиева, раньше размещалась администрация пионерлагеря.

В комнате стоял добротный стол из дубового дерева с резными ножками. У стенки книжный шкаф, на полочках которого стояло несколько детских книг. Он достал свою командирскую сумку, вынул оттуда общую тетрадь, стал набрасывать план действия последующих дней.

Годы службы и личная командирская ответственность за порученное дело приучили его к самоконтролю, и он всегда, намечал себе план работы и скрупулезно старался его выполнить. Первым пунктом пометил он:

— Ознакомиться с районом обороны в селе Косалар, — подумал и в скобках пометил «Фазили Ашраф, кто он???»

Поставил три вопросительных знака, перешел ко второму пункту.

— Вызвать Рамиза Гамбарова и Фахряддина Сафарова — посоветоваться с ними, как с местными командирами и знающими общую обстановку в районе.

— Третье, — он задумался, закурил, обдумывая главный вопрос, На кого можно положиться здесь, в Шуше, чтобы не остаться один на один против тех, кто заинтересован в том, чтобы не дать ему собрать отряды под знамена единой бригады.

В голову пришла мысль, что первым делом, после Косалар, заехать в штаб Тофика Огуз, тем самым показать ему, что он тоже является авторитетом в городе и новый командир готов с ним сотрудничать.

Он еще долго сидел в кабинете и обдумывал свои действия. Пришли Алиев и солдаты. Занесли кровать, деревянную тумбочку и постельные принадлежности. Оставив солдат наводить порядок, полковник сделал знак Алиеву, и они вышли на улицу.

— Ну, что ты думаешь о нашем положении, — спросил полковник, когда они, отойдя под деревья, сели на лавочку.

— Пока ничего определенного сказать не могу, но местные вояки говорят, что пока нас тут не было, они уже знали, что вас сюда назначат. Прошел слух, что Наиль Казимов, заявил Низами Бахманову, что подчиняться никому не будет и уведет свой отряд в Баку. Косаларский командир ни с кем не разговаривает и никого не пускает в свой батальон, так что, вот такие дела — подытожил Алиев.

— Вообще, тут такой бардак, что говорить не хочется, сами скоро все поймете.

— Тогда завтра, на 19.00 пригласи в штаб Мамед-киши, он командует авторотой. Только сам сходи к нему. Утром я поеду в Косалар, потом в Кайбалы и Халфяли заеду. Надеюсь, к вечеру вернусь. Надо посмотреть, что творится на отдаленных постах. Потом свяжись с Баку, найди брата Эльмана и скажи ему, пусть проедет по частям и вербует офицеров, может, кто-нибудь, из русских офицеров, согласится на первое время помочь нам как специалист, мы им заплатим. Нужны танкисты, артиллеристы из ремонтных подразделений, короче кого найдет, пусть вербует. А теперь давай отдыхать, завтра много работы.

Алиев ушел выставлять караул.

От выкуренных сигарет, от пережитого за день, болела голова. Он вышел во двор, чтобы успокоиться и подышать чистым горным воздухом, за одно проветрить легкие от никотина. По небу плыла луна, обходя свои горные владения. Он запрокинул голову и стал смотреть на звездное небо. Ему вдруг показалось, будто луна подмигнула ему, выражая свою поддержку в его задумках и начинаниях. Из глубины памяти всплыли слова песни, что пел его друг Саша Неверов в Афганистане:

«Здесь горным воздухом,

Очень часто дышу я,

Вспоминая друзей и дочурку свою……»

— Сложил ты свою голову на чужбине, мой дорогой друг, так и не надышавшись воздухом афганских гор. Теперь вот я, точно также, стою в горах и дышу таким же чистым хрустальным воздухом Карабаха и не знаю, смогу ли когда-нибудь надышаться? — смотря на звезды, думал полковник.

Вечерняя прохлада заставила его вернуться в комнату. Скинув армейские ботинки, почувствовал, как натружено, гудят ноги. Не раздеваясь, прилег на солдатскую кровать. Мысли носились в голове и не давали успокоиться и уснуть. И вдруг они столкнулись с дремавшими воспоминаниями в глубине сознания о службе в Эстонии и на Камчатке.

После окончания Челябинского танкового командного училища молодым «зеленым» лейтенантом попал служить в Эстонию, страну сказок и грез. Красивый курортный городок Кейла располагался в сосновом лесу, недалеко от столицы Таллинн, ближе к Балтийскому морю.

Каждый дом, каждое строение в городе походили на сказочные домики гномов. Они изумляли своей красотой и фантазией, будто участвовали в смотринах на лучшую сказку братьев Гримм. Резные палисадники, аккуратно постриженные газоны, на которых размещались сами гномики, в больших колпаках, с кирками на плечах, идущих в свои закрома за алмазами.

Лейтенантом он ездил по городам Эстонии, поражаясь чистотой улиц, культурой и спокойствием эстонцев.

После Казахстана, с ее необъятными и пыльными степями, где он жил в детстве, после городов Свердловска и Челябинска, где учился в военных училищах, с их огромными металлургическими и химическими заводами, выбрасывающими миллионы тонн черного дыма в атмосферу, где летом нечем дышать и жители ходили в масках, Эстония казалась сказочной страной.

Тогда он думал, что сказка никогда не кончится, как в одно прекрасное время его вызвали в штаб дивизии, где полковник Бровченко, подозвав его к огромной карте, висящей на стене в кабинете, сказал:

— Лейтенант, вот где ты служишь — он показал концом указки, на самую западную точку СССР, а теперь Родина нуждается в том, чтобы ты поехал служить вот сюда. Указка, побежала на восток. Чем дальше она продвигалась, тем страшнее становилось лейтенанту. Кончик указки замер на восточной окраине карты. Подозвав лейтенанта, комдив заставил прочитать название местности:

— Остров «Шикотан» — прочитал изумленный лейтенант.

— Вот туда ты и поедешь, командиром взвода плавающих танков, защищать Курильские острова от посягательства японцев. Ты хоть понимаешь, какую ответственную задачу доверяет тебе командование? — Бровченко с улыбкой посмотрел на лейтенанта, глаза которого готовы были вылезти из орбит, от изумления и страха.

— Вопросы есть, лейтенант, — бравым голосом, спросил комдив и, не дожидаясь ответа, сказал: — Ну, вот и ладно, идите, готовьтесь, через три дня вы должны быть на новом месте службы.

Комдив прошел к своему рабочему столу, взяв ручку, размашисто подписал распоряжение, определяя его новую судьбу. Вручил эту бумажку стоящему, в состоянии глубокого нокдауна лейтенанту — новоиспеченному командиру взвода плавающих танков.

Через 16 часов полета из Таллинна до Хабаровска, его привезли на военный аэродром и впихнули на борт АН-22. Самолет военно-транспортной авиации Дальневосточного Военного округа, вылетев из Хабаровска, через 4 часа, приземлился в городе Петропавловск Камчатский. Оказалось, что пока лейтенант добирался до острова Шикотан, «родина» передумала и отправила его в этот богом забытый край вулканов и горячих гейзеров.

Три года и шесть месяцев в глухом краю, у подножья вулкана Казельский, ковал он боевую подготовку в батальоне плавающих танков, не понимая только одного, что могут сделать «спичечные» коробки, как называли они свои танки

ПТ-76, против американских авианосцев, если они захотят напасть на СССР.

За высоким бетонным забором, опутанным колючей проволокой, он учил своих солдат стойкости, мужеству и готовности пожертвовать собой ради тех дымящих вулканов и сопок с карликовыми березками и кедрачами. А в это время за забором ходили интересные девушки, в кинотеатрах показывали удивительные фильмы про землю Санникова, а он ковал боевую подготовку, пока командование в Москве не вспомнила о нем и не пожелала спасти его замершую душу, которую уже не волновали удивительные фильмы, а интересные девушки не интересовались им. Чтобы как-то отогреть и дать возможность снова радоваться жизни, «родина» направила его на берег Черного моря, в солнечный город Батуми, где можно было потратить деньги, заработанные в суровых условиях Севера, да и пофлиртовать с красивыми женщинами, со всего Союза в поисках приключений слетающихся на юг к усатым горячим кавказским парням.

Через пару лет, когда он отогрел в Батуми промерзшие косточки, истратил последний рубль на кружку холодного грузинского вина, его отправили в Германию в Берлин, где «родина» нуждалась в классных специалистах, прошедших огнь, воду и медные трубы.

Воспоминания немного успокоили полковника, и он не заметил, как задремал. Под утро, когда еще звезды носились по небу и не устали от своих забав, а ночь шла по последнему своему кругу, обходя владения в горах, его разбудил шум перед его комнатой.

Он быстро встал, надел ботинки и выглянул в коридор. Несколько бородатых военных с оружием, о чем-то спорили с водителем Ханбалой, который пытался их остановить. Увидев подходящего командира, Хамбала, смущаясь, отошел в сторону, а один из спорщиков, высокого роста, худощавый парень лет тридцати, с обветренным, черным от горных ветров лицом и огромными на выкате глазами, подошел к полковнику.

— Я, Гурбан, командир взвода разведки из батальона Тофика Огуз, мне срочно надо с вами поговорить, так как это не терпит отлагательства.

— Прошу следовать за мной, — полковник вернулся в кабинет.

За ним вошел и разведчик. Полковник указал на стул:

— Прошу, присядьте, выпьем по стакану чаю. Выглянув за дверь, он попросил позвать порученца, солдата по имени Тябрик.

Через минуту вошел Тябрик и вытянувшись во весь свой высокий рост, четко по-военному доложил о прибытии.

— Ты, пожалуйста, принеси нам чаю, — отдал он распоряжение, продолжая незаметно изучать незнакомца, готовясь к предстоящему разговору.

— Ну что же, давайте сначала познакомимся, а уж потом приступим к делу, которое волнует вас, — как можно дружелюбнее сказал полковник. Гурбан снял с головы овечью шапку, которая была насквозь мокрая, стряхнул воду на пол и аккуратно положил ее на стол.

— Наверно в горах идет дождь, — догадался полковник, видя, как стекает с ботинок вода с остатками грязи.

— Сам я из Армении — начал свой рассказ разведчик. Когда в 1991 году по всей стране, начиная с Еревана, начались погромы азербайджанцев, вместе с семьей я переехал в Баку. Пока устроились у родственников. Семья моя живет с родителями, а сам я пришел сюда отомстить этим поганым хачикам за то, что они сделали с нами, как собак, выгнав на улицу из наших родных домов. Тем, кому не удалось убежать, и они остались там, — он указал, куда-то в сторону, — зверски были убиты прямо на глазах у своих детей. Вот уже четыре месяца, как я здесь, в отряде Тофика Огуз. Можно закурить? — разведчик достал сигареты.

— Кури, пожалуйста, только учти, у меня нет много времени.

В дверь постучались, Тябрик занес небольшой чайник и два стакана — армуды, сахарницу, все расставил на столе и молча удалился.

— Ну, вот и чай поспел, сейчас согреемся, — полковник взял чайник, чтобы разлить чай, но Гурбан перехватил у него чайник и сам разлил по стаканам.

— Вы не должны сами угощать гостей, они подумают, что вы слабый человек и не будут вас уважать, учтите это — заметил Гурбан.

— Вы, наверно, недавно из России, да? — он не стал дожидаться ответа.

— Здесь вам придется столкнуться с большими трудностями, будьте готовы, ко всем провокациям.

— Ты что пугать меня пришел сюда, — полковник резко встал со стула.

— Нет, командир, вы меня не правильно поняли. Я пришел к вам так, сказать, предупредить, что вокруг города армяне готовят крупное наступление.

Я свободно говорю на армянском языке и хорошо понимаю карабахский диалект. Вчера мы были в разведке в районе Набиляр. Вечером пошли в армянскую деревню и хотели взять языка. Вычислили дом, где хачики отдыхают после смены — он говорил спокойно, будто ходил на базар и теперь рассказывал, что с ним произошло в пути.

Это поразило полковника, ибо он впервые встретил человека, который ходит за линию фронта и не боится.

Боец сделал небольшой глоток чая и продолжил:

— засели мы, недалеко и стали ждать, когда кто-нибудь из хачиков выйдет во двор по своей нужде. Часа два просидели не меньше, уже хотели вернуться на свою сторону. Как видим, идут трое и шепчутся.

Один из них, явно приезжий из Еревана, говорит, — Скоро все закончится, и мы выгоним этих «азеров», из Шуши, — он так и сказал — «выгоним», а тот, кто шел рядом спрашивает, когда, мол, это будет? На что хачик отвечает, «осталось, мол, дней пять — десять не больше», «скорей бы, говорит третий, совсем говорит жизни нет, который год в окопах. «Ничего, — заметил ереванский, — будешь жить в Шуше в самом роскошном доме, это будет тебе подарок от всех армян».

— Ну вот, — продолжал разведчик, — мы вернулись, не стали трогать их. Решили доложить командирам. Утром сегодня рассказал Наилю Казимову, так он обозвал меня трусом и посоветовал держать язык за зубами, а то он его отрежет, за провокацию. Мы посоветовались между собой и решили доложить вам, так сказать, как новому командиру, — он допил чай и аккуратно поставил стакан на стол.

— А почему вы решили, что армяне говорили правду, а не выдавали желаемое за действительность.

— Мы сначала тоже так подумали, мол, мечтают хачики, но когда я прислушался к голосу того, кто говорил ереванским акцентом, то понял. Это не вранье. Понимаете, — разволновался разведчик, боясь, что ему опять не поверят, — Тот ереванец был не простым человеком, он говорил на культурном языке, так сказать начальственным языком, понимаете меня, — он подыскивал аргументы для большей убедительности.

В комнате воцарилась тишина. Полковник обдумывал услышанную информацию, Гурбан ждал решения командира.

В дверь постучались, и вошел Джахангиров с Алиевым.

— А, Гурбан, привет, — Магеррам, как старого знакомого, приветствовал разведчика, пожимая ему руки. Было видно, что он рад встрече.

Увидев входящих офицеров, Гурбан встал.

— Тогда я пойду, командир? — спросил он.

— Вот, что мы сделаем, — полковник все находился под впечатлением рассказа разведчика, и обдумывал свое решение.

— Ты давай часов в 8 вечера загляни ко мне в штаб, мы с тобой еще поговорим, а пока, отдыхайте, — он протянул руку для прощания. Разведчик двумя руками пожал протянутую руку и, подмигнув Джахангирову, вышел.

— А ты делаешь первые успехи, командир, — Магеррам явно хотел польстить ему. Если сам Гурбан в такую рань пришел к тебе, значит, солдаты хотят иметь наконец-то хорошего командира. Этот разведчик пользуется большим авторитетом среди всех командиров батальонов, и не раз доказывал свою храбрость на поле боя, так что поздравляю, — искренне сказал Джахангиров.

— Ну, это еще ничего не значит, — не стал вдаваться в подробности полковник, — просто решили заглянуть на огонек к новым бакинским людям, так сказать чайку попить.

— Запомни, командир, если твой гость пожимает тебе руки двумя руками, это означает, что он признает тебя старшим, а это здесь в горах ценится ох, как дорого, так что мой дорогой, эта первая ласточка. Дай бог, чтобы была не последней, — пожелал Магеррам.

— Как много я не знаю, подумал полковник. Даже такая мелочь имеет глубокий смысл в горах, среди этого гордого народа. Да, брат, — он в душе сочувствовал самому себе, — нам надо учиться быстро, времени нет. Ну, да ладно.

— Алиев, — чтобы сменить тему разговора, обратился полковник к офицеру штаба, несуществующей пока бригады,

— Насчет завтрака, я хотел спросить, есть или нет?

— Да вот мы за этим и пришли к вам, спросить, тут будете завтракать или пойдем к солдатам?

— Конечно, пойдем к солдатам, за одно и посмотрим, как комбат организовал прием пищи, — сказал полковник и стал одеваться.

После завтрака все, снова собрались в штабе.

— На сегодня план таков, — начал полковник совещание, когда все расселись за столом. Мы поедем с Джахангировым в Косалар, знакомиться с батальоном Фазили Ашрафа. Посетим посты в Халфяли и Кайбалах.

— Ты, Низами, — займись организацией связи с Баку и Лачином.

Встретиться надо с начальником полиции, насчет рации, а потом в автороту к Мамед-киши, прозондируй там настроение людей.

— Михалыч, — полковник посмотрел на артиллериста, который прятал свой взгляд. Ты что отметил новоселье, да? Гридасов, встал, одернул гимнастерку, — Я в порядке, командир, так уж получилось, но все, начинаем работу, — заплетаясь языком, заговорил он, — а по комнате стал расходиться ужасный перегар.

— Михалыч, ты знаешь, как мне тяжело было, убедить кадровиков внести тебя в списки управления бригады. Тем более я тебе говорил, что я надеюсь на тебя, на твой опыт, а ты? — полковник не нашел слов и махнул на Гридасова рукой.

— Все, последний раз, командир, слово офицера, — он хотел еще что-то сказать, но замолчал и сел на свое место.

— Вот что, вечером доложишь, как можно использовать артиллерию, находящуюся у нас и в батальоне Сафарова. Обойди все окраины вокруг города и выбери огневые позиции — Гридасов молча закивал, но было видно, что мысли его где-то блуждают, в поисках возможности похмелиться.

Полковник посмотрел на комбата, который, опустив голову, сидел, зажав руки между коленками.

— Наверно они были вместе, и теперь тот боится показать свои трясущиеся руки, решил он и не стал спрашивать комбата о проделанной работе.

Закончив совещание, приказал заняться исполнением распоряжений, а сам, взяв автомат и полевую командирскую сумку, пошел к машине. За ним, так же молча шел Магеррам. Возле машины его ждал Тябрик и командир взвода батальонной разведки Видади Рустамов.

— Товарищ полковник к движению готовы, доложил порученец и открыл заднюю дверь машины.

— Я всегда буду ездить сидя на переднем сидении, — зло сказал он солдату и открыв дверь, залез в кабину «УАЗ».

Все расселись по местам, и они выехали из пионерлагеря.

Сегодня впервые полковник видел Шушу днем. Узкие улочки, старинные дома, зажатые между многоэтажками, сочетались с красивыми старинными орнаментами стен. Он вертел головой, стараясь запомнить улицы, переулки, но, убедившись в тщетности своих намерений, откинулся на сиденье и стал смотреть на горы, окружающие со всех сторон крепость. Пропетляв по городу, машина выехала за город. Достав карту, стал следить за маршрутом движения, запоминая ориентиры, небольшие приметы, так как он не был уверен, что ему не придется ездить по этим дорогам и в ночь, и в туман. Спускаясь с центра города по восточным склонам горы Иса-Булаг, на котором находилась Шуша, пересекли крепостную стену и выехали на площадку, где стояло несколько вооруженных солдат.

— Этот пост называется «верхняя заправка» — сказал Магеррам, — а эти бойцы из отряда Рамиза Гамбарова. Военные приветствовали машину взмахом автоматов, и нельзя было понять их, то ли они радуются новому командованию, то ли ругают его. За постом дорога пошла на спуск. Слева она прижималась к скалам так, что казалось, если упадет камень, то обязательно накроит всех. Справа крутой спуск уходил в такую глубину ущелья, что дна его сверху не было видно. Спуск упирался в небольшой мост через мелкую горную речку. Выехали на развилку.

— Куда теперь? — спросил водитель?

— Направо дорога ведет в село Хальфяли и Кайбалы, поэтому сворачивай налево, — сверив дорогу на карте, приказал полковник. Водитель включил вторую передачу и повернул машину влево. Начался подъем по разбитым горным дорогам. Машину бросала из стороны в сторону. Сидящие на заднем сиденье Магеррам, Тябрик и разведчик Видади Рустамов, шарахались то влево, то вправо, ударяясь головой об душки крыши автомобиля, отмечая количество ямок и ухабов. Чертыхаясь и вцепившись за поручни, полковник старался запомнить все приметы маршрута до Косалар.

Дорога шла по хребтам, поднимаясь все выше и выше. Изумительный ландшафт открывался для полковника, который впервые в жизни видел настоящие Кавказские горы так близко. Въехали в лес.

Дубовый лес весело гудел от ветра. Напористый воздушный поток, с северо-запада делал свое доброе дело. Он очищал кроны деревьев от сушняка, непрочных и поврежденных веток. Многовековые дубы, грабы раскачивались, стряхивая с себя все ненужное и отмерзшее за зиму. Деревья свободно раскачивали тяжелыми ветками и издавали шум, напоминающий морской шторм. Иногда по лесу раздавался тяжелый скрип разлома, отжившего свой век дерева. Петляя по лесу, поднимаясь и спускаясь по крутым склонам, где порой колеса на половину зависали над пропастью, наконец, поднялись на вершину, чистую от деревьев.

Остановились полюбоваться открытым пейзажем.

Низкие облака висели над горами. Ветер утих, в лесу воцарилась тишина, немного таинственная, пахло мхом, молодыми листочками, распустившимися на ветках, на солнечной стороне крон. Они упрямо тянулись к небу, радуясь влажному теплому воздуху и открывающемуся миру природы. Птицы, выпорхнув из своих гнезд, завели свою дневную симфонию. Весь лес наполнился веселыми звуками зябликов, корольков и тысячи различных пташек, которых можно было встретить, только здесь в горах Карабаха. Наверно карабахские ашуги, подражая весенним голосам природы, тренировали свои голоса, аналогов которому не было нигде. Прелесть весеннего обновления тронуло душу полковника, и он не мог поверить, что здесь он только потому, что кто-то хочет забрать у него это чудо природы.

До Косалар, как указывала карта, оставалось километров семь, это если по прямой, а так по лесной дороге, которая шла серпантином по склону хребта, не больше 10 километров. Увиденная красота, внесла немного радости и облегчения. При въезде в село, у обочины стоял старый «УАЗ», вокруг которого слонялись вооруженные люди.

— Вот вам и эскорт, мой дорогой друг, — Магеррам не смог скрыть своего сарказма. Сам Фазили Ашраф выехал тебя встречать.

— Кстати, как они узнали, что мы приедем именно сегодня? — задал риторический вопрос полковник.

— В этом то и дело. Здесь все поставлено на службу главе исполнительной власти. Как только мы выехали из своего лагеря, так каждый человек, кто встретился нам на пути, тут же докладывает начальнику полиции, а тот уже Бахманову.

— Ну, что же, учтем на будущее. Еще не хватало, чтобы мне указывали, что мне делать, а чего нежелательно. Полковник вышел из машины и приветствовал комбата местного отряда самообороны. Быстро расселись по машинам и поехали к местной школе, где размещался штаб батальона. Несколько десятков человек, многие из которых были гражданскими людьми, с любопытством рассматривали приезжих. Проходя по коридору одноэтажной школы, полковник обратил внимание, что в классах стоят кровати, аккуратно заправленные солдатскими одеялами. В кабинете директора школы, переделанном под штаб, был накрыт стол. Стены украшали графики, какие-то плакаты по зоологии, висела географическая карта Азербайджана, на которой были нанесены красным и синим карандашом черточки. Подойдя к ней, полковник внимательно стал рассматривать, понимая, что из-за отсутствия военных карт, комбат отмечает свои посты и позиции противника.

Комбат Ашраф находился рядом, но вопросов не задавал, наверное, он от природы был человеком немногословным.

Миловидная девушка в камуфлированной униформе занесла сладости и чай. Роста она было не больше полутораметра, такая худенькая, что когда расставляла стаканы, все увидели тонюсенькие пальчики на ее руках. Расставив, принесенное угощение на столе, девушка вышла.

— Это, что за детский сад у тебя комбат, — спросил полковник, указывая на дверь, в которую она вышла. Комбат стоял, переминаясь с ноги на ногу, обдумывая вопрос. Чувствовалось, что он плохо говорит и не понимает русский язык. Ему на помощь пришел Магеррам, — а это Джейран из Хачмаза. Говорят, там она пользуется большим авторитетом, как ясновидящая. Народ собрал ей деньги и купил армейскую машину, вот на ней она и приехала сюда. С тех пор осталась в батальоне.

— А ты откуда все знаешь, Магеррам, — не мог скрыть удивления полковник.

— Так о ней по телевизору даже передавали и рассказывали, как героине.

— А мне показалось, что это просто самореклама. Лишь бы пощеголять в военной форме. Да и ладно, если мужики не хотят воевать, так пусть девчонки защищают мужскую честь, — с ухмылкой высказался полковник.

Фазили хотел что-то сказать, но смолчал. На его скуластом лице забегали жевалки. Расселись. Комбат разлил чай и встал в стороне.

— А ты что не садишься с нами? — спросил Магеррам Ашрафа.

— Садись комбат, в ногах правды нет.

— Скажи мне Ашраф, как тут живут люди, чем занимаются в этих горах? Просто я себе не представляю, какая тут бывает зимой, и чем можно здесь заниматься. Фазили прокашлялся и, посмотрел на Джахангирова, — Да ты рассказывай на азербайджанском языке, комбриг понимает, но пока плохо говорит, так что не стесняйся, — стал подбадривать его Магеррам.

— В горах все живут тем, что летом делают заготовки для себя и своей скотине, а зимой сидят дома. Иногда охотятся, кто хочет, или сидят в чайхане, когда погода позволяет, — немного басовитым голосом стал рассказывать комбат.

— Глубокой зимой, когда над горами бушуют снежные метели и непогода заваливает ущелья рыхлым снегом, куда тут пойдешь. Холодные ветры, морозы загоняют людей в свои дома и живут они там как, медведи в берлоге, дожидаясь весны. Дороги никто не чистит, так что даже в районный цент до Шуши невозможно доехать. С наступлением марта, месяца, когда с Ширвана дуют теплые ветра, тогда снег начинает подтаивать, становится тяжелым и садится, а промерзшие ветки деревьев начинают сбрасывать с себя застаревший снег, жизнь постепенно входит в свое русло. В марте лес начинает свободно размахивать гибкими своими ручищами — он невольно посмотрел на свои руки — воздух делается ласковым, прозрачным, и тогда все вокруг веселеет. Ашраф продолжал свой лирический рассказ, рассматривая огромные свои ручища. Руки у него были покрыты цыпками, обветренные, с красными пятнами на кончиках пальцев, от постоянного обморожения.

— Даже вороны и те каркают веселей, — улыбаясь, закончил он свой рассказ. Апрель уже, так что теперь веселей будет не только воронам, но я надеюсь, будет и на нашей улице праздник, — с усмешкой сказал Фазили.

— Ну, тогда проясни свою мысль, почему вы так плохо живете, что ждете, когда кто-то приедет и развеселит вас? Слова полковника, поняли все присутствующие. В комнате воцарилась тишина, только с коридора доносились голоса каких-то спорящих людей. Жевалки, снова забегали на скулах Ашрафа.

— Лично я никого не жду, и ни с кем не враждую. Пока вы не приехали, сам я в Шушу не езжу, без надобности, иногда посылаю кого-нибудь, если Бахманов собирает собрание. Да охраняю вот это село Косалар, со своими бойцами — с какой-то злостью в голосе, процедил комбат.

Видно было, что ему очень не приятно ворошить «грязную кучу», сложившуюся между командирами отрядов.

— Меня не интересуют, ваши взаимоотношения, комбат, меня интересует только один вопрос. Что вы делите и не можете разделить, если даже Ахунд(главный мулла района) с Кораном не мог вас помирить?

— Мне ничего не надо, а поделить не могут те, кто воруют, а другие должны гнить в этих горах, перебиваясь с куска хлеба на воду — зло рубанул Фазили.

Да что там говорить, вы и сами могли наблюдать тех, кто больше всех возмущался на совещании. Так как они понимают, что лафа скоро кончится, вот они и бесятся, — все больше и больше распылялся командир батальона.

Полковник решил сменить тему разговора.

— Ашраф, ты мне скажи, что делают армяне на твоем направлении и чем в первую очередь надо тебе помочь?

— У меня в отряде люди в основном, приезжие из Гянджи и Агдаша. Из местных всего двадцать пять человек. На постах стоят люди по трое суток бессменно, теплой одежды нет, многие болеют и уезжают домой, а пополнения не дают. Кому хочется стоять на постах в этих горах, лучше же жить в городе и спать в теплых домах. Оружие просил, так не дали. Один автомат на двоих солдат, некоторое оружие вообще учебное, стреляет только одиночными выстрелами. Когда уехал Рагим Казиев, командиром назначили Эльчина Мамедова, комбата спецназа, тот хотел распределить людей поровну, так против него выступили Наиль и полицейские. Если бы Рамиз Гамбаров поддержал бы его, может быть, тогда они послушались. Но у того плохие отношения с начальником полиции Байрамовым и его замом Эльданизом Кулиевым. Тофик Огуз, тот вообще, сам по себе, работает только на имидж, хотя он человек отчаянный и смелый. Не хочет вмешиваться в передряги. Гуманитарная помощь оседает в амбарах, которым руководит человек Байрамова. Она делится между его приближенными людьми, так что, вот такие вот дела, — подытожил Ашраф. А армяне, все это знают и поэтому с каждым днем наглеют. Роют новые посты, захватывают новые высоты. Чтобы как-то прекратить разговор, который уже тяготил присутствующих, решили проехать на посты и своими глазами увидеть, что там твориться, за одно познакомиться с районом обороны батальона.

— Скажи, Ашраф, а карта с боевой задачей у тебя есть? — спросил полковник и сразу же пожалел об этом.

— Да откуда карта, — занервничал снова комбат, — Я, что разбираюсь в ней, что ли. Я же не кадровый офицер, даже в армии был во внутренних войсках, охранял зеков.

— А как вы распределяли районы обороны, и какая у тебя боевая задача?

— Товарищ полковник, не издевайтесь надо мной, — здесь каждый сам по себе. Вы только приехали, много чего не знаете, но надеюсь, скоро вы многое увидите и узнаете. Так что поехали на посты, — сказал Ашраф, резко встал и вышел из кабинета.

— Ты комбриг не обижайся на него, — Магерраму было неприятно видеть происходящее. Я был здесь пару месяцев назад, тогда обстановка была еще хуже, чем сейчас. Просто надо во всем быстро разобраться, не то дождемся беды. Вражда захлестнула всех, вплоть до солдат. Было время, местные боевики, хотели вообще, расстрелять Эльчина Мамедова, но вмешался Казиев, тогда чуть его не грохнули.

— Давай сделаем так, — полковник повернулся к Рустамову, который молча сидел за столом.

— Видади, ты поезжай на самый левый флаг обороны, посмотри посты и посчитай, сколько там стоят солдат, а мы поедем на правый флаг там разберемся. Встречаемся в 15 часов, чтобы вернуться в Шушу засветло.

Рустамов подхватил свой вещмешок, автомат и вышел. В сопровождении комбата, полковник поехал на пост, который именовался «Фонарь пост» на самую высокую точку в полосе обороны батальона.

Через полчаса, пробиваясь через трущобы, подъехали к подножью горы, на вершине которого, по словам комбата, располагался пост. Оставили машину у подножья высоты, пошли пешком. Двести метров им пришлось преодолеть по скользким камням, покрытым слизистым мхом. Эти метры показались полковнику марш— броском на длинную дистанцию.

Задыхаясь и обливаясь потом, поднялись на высоту вслед за комбатом, который казалось, шел по асфальту, а не по кручам. Ноги ставил уверенно и ни разу не поскользнулся. Дыхание его было ровным, будто вообще он не прилагал никакого усилия при подъеме. На голой площадке, прямо на скальных камнях подстелив еловые ветки, лежали пять бойцов, укутанные в рваные одеяла и матрацы. Обувь вся была изорвана, на армейские ботинки были надеты галоши. Увиденная картина, ужаснула полковника.

— Сколько времени вы находитесь тут на посту? — спросил он отдышавшись. Гюльоглан,старший боец на посту, к удивлению полковника сносно говорящий на русском языке, посмотрел на комбата и сказал:

— С января месяца.

— И все время вот так на открытой местности, да?

Тот, кажется, еще больше изумился вопросу.

— А как еще можно на посту находиться, — вопросом на вопрос ответил солдат. Полковник оставил вопрос без ответа. Достав бинокль, он стал рассматривать противоположные подножья гор. Вот его взгляд остановился на свежевырытом грунте.

— А что, там, — указывая на бугорок — спросил он у Гюльоглана.

— Это армянские окопы, там левее еще есть, только они замаскировались дерном.

— Тогда скажи мне командир, — обратился полковник к комбату: — почему армяне выкопали окопы, а твои солдаты все четыре месяца живут на скалах, даже пункт обогрева у них нет. Как же они ночью выживают тут, это же кощунство так относиться к людям, — еле сдерживаясь, спросил полковник. Фазили ничего не ответил, он молча стоял и жевал сухую травинку.

— Сколько постов появилось у армян за последнее время? — полковник обратился к солдатам, молча сидящим на скалах. Вы ведь тут все давно приметили, правда, ведь?

Лопоухий солдат, покрытый мелкими угрями, и черными от копоти руками заулыбался:

— Мы к ним в гости не ходили, чтобы знать, сколько они там нарыли окопов, — сверкая озорными глазами, сказал он.

— Может, со мной сходим, да посмотрим с близи, — так же весело спросил он у этого смельчака.

Тот сразу спрятал свою улыбку, глаза сделались злыми.

— С этим автоматом, да, — он потряс оружием.

— А что не стреляет, что ли?

— Солдат пригибаясь, приблизился к полковнику.

— Вот смотрите, — он показывал на ствол, — тут дырка, стреляет только одиночными, давай махнем автоматами, тогда пойду с тобой в разведку — в его глазах опять забегали чертики.

Все присутствующие внимательно ждали развязки. Еще утром Гюльоглан сказал, что из Баку приехал военный, который будет их командиром и, что его нужно ждать на постах. Сначала солдаты не поверили, мало ли их в последнее время приезжают в штаб, но чтоб гости приехали на посты, такого никто не мог припомнить. Теперь вот этот, говорящий на русском языке человек, при котором даже их комбат молчит, что-то жестко говорит, обращаясь к своим сопровождающим.

— И так ты со мной или нет? — снова спросил полковник у солдата, который уже начинал нравиться ему. Солдат напоминал ему его детские годы. Вот таким смелым и бесшабашным был он в детстве, и никто не мог его пристыдить или внушить уважение, если он сам не проникался к ним уважением. Боец перебросил через плечо учебный автомат, нахлобучил вязаную шапочку, прожженную в нескольких местах, нагнулся и, достав бечевку, стал перевязывать ботинки, надетые, на галоши. Закончив приготовление, он кивнул, показывая свою готовность.

— Магеррам, ты останься здесь, а мы с комбатом спустимся в ущелье и обойдем высоту вот с той стороны, чтобы посмотреть передний край противника.

— Ну, что боец, пошли, — он подмигнул солдату, как своему старому знакомому. Они спустились с высоты на дорогу, пересекли ее и начали подъем в гору. Солдат пробирался через заросли, и вел группу, только ему известными ориентирами.

Через полчаса, хода, он стал часто останавливаться и прислушиваться к шуму леса. Лес совсем затих и притаился. Полковник ничего не замечал, ни прелести весеннего леса, ни щебетания лесных пташек, его слух был только сосредоточен на сигналах, которые время от времени подавал идущий впереди солдат, щелкая пальчиками. Подкрались к вражескому посту, обойдя его, расположились выше, в метрах пятидесяти, затаились. Достав бинокль, полковник стал медленно вести наблюдение, просматривая каждый выступ, каждый бугорок, отмечая про себя все нюансы. Кто-то дернул его за рукав бушлата. Он повернулся и увидел, как Ашраф показывает вниз, левее от них. Направив в указанное направление бинокль, он просеял лес через призмы прибора и увидел несколько труб, направленных в небо. Подправив диоптрию, под скалами ясно увидел, умело замаскированную минометную батарею.

— А батарея-то недавно поставлена здесь, — отметил он, всматриваясь в свежий дерн, уложенный не так аккуратно по брустверу. Солдат, щелкнул пальцами, как щелкает птица королек, чтобы обратить на себя внимание. Глаза его были расширены. Видно было, что он заметил что-то такое, что оно поразило его воображение. Боец тыкал в небо, руками показывая треугольник, намекая на крышу дома. Поведя биноклем по вершине горы, на склоне которой они лежали, полковник увидел накат из бревен.

— По всем приметам это был КП (командный пункт). Вот тебе и армяшки, — мысль пронеслась в голове, напоминая размеры строения и конфигурацию КП батальона.

Вспомнился утренний разговор с разведчиком Гурбаном. Нет, не зря тут появились эмиссары из Еревана, готовятся, значит.

Полковник стал медленно сползать, увлекая за собой своих сопровождающих.

В штабе батальона их уже ждали Рустамов с командиром роты, который приезжал с Фазили в Шушу.

Доклад разведчика, полностью соответствовал той картине, которую они уже наблюдали на посту в районе высоты «Фонарь». Сопоставив доклады и увиденное на постах, полковнику стало понятна тревога командира батальона, высказанная в начале беседы. В случае наступления армянских отрядов, самостоятельно батальон удержать свой район обороны практически не сможет.

Записав доклад Рустамова, и комментарии к его докладу командира роты Гюндузя, так он представился при знакомстве, решили вернуться в Шушу.

В сопровождении комбата выехали из села и направились на посты в деревне Халфяли. В самом селе практически людей уже не было, они все покинули насиженные места после боев за Кяркиджахан, которое армянские наемники сожгли дотла. Полковник впервые встречался с прикомандированными полицейскими, которые были собраны из всех управлений полиции Азербайджана. Вместе с подполковниками, майорами на постах стояли и рядовые работники полиции, это был для него шок, если не сказать большее. Сопровождающий его майор полиции, от постоянного недосыпания и недоедания, еле держался на ногах. Шли десятые сутки его командировки, и он только и ждал, чтобы ему разрешили собраться обратно домой.

О количестве постов, на линии обороны, он не имел никакого представления. Беседуя с людьми на постах, полковник не смог понять, как же в Баку собираются

удержать Шушинский район, если вот так безалаберно относятся к людям посланным сюда для защиты мирных жителей. Офицеры, которые прослужили не менее десяти— пятнадцати лет в органах, как «бомжи» жили в заброшенных домах, питаясь тем, что могли купить или отыскать в подвалах оставленных домов. Безразличие к этим людям, говорило о том, что никто из правительства не имел понятия, что творится в Карабахе.

Сопровождающий его подполковник Джахангиров видел, каких усилий стоило полковнику, чтобы вот так спокойно смотреть на страдания людей, и он как мог, подбадривал его, успокаивал, прекрасно осознавая трагичность положения.

В Шушу вернулись, когда наступали сумерки.

Наскоро поужинав, комбриг решил встретиться с Рамизом Гамбаровым и поэтому попросил телефонистку на почте отыскать командира батальона. Через минуту из батальона дежурный доложил, что комбат выехал в штаб бригады.

Он сидел за столом, обдумывая последние новости, когда в дверь постучались и в сопровождении старшего лейтенанта Алиева вошли Гамбаров и Сафаров. Оба комбата были взволнованы, это было заметно по их виду, — поздоровавшись, Рамиз не стал скрывать, что приехали они к нему, хотя знают, что весь день он провел в горах и устал. Но вопрос, с которым они приехали не терпит отлагательства.

— Знаете, товарищ полковник, в последнее время по ночам из города вывозятся все ценности музеев, государственных контор и магазинов. Только за прошедшую ночь моими солдатами были остановлено около 10 машин. Тревога охватила и семьи бойцов, многие прямо задают вопрос: — Куда бегут жители города?

Самое главное, выезжают в основном, начальники и те, кто стоит в руководстве района. Вот мы и пришли к вам, узнать, что творится. Самое тревожное, что солдаты, которые добровольно пришли в Шушу, тоже уходят, мотивируя свой поступок тем, что они добровольцы, т. е. «как добровольно пришли — так добровольно и имеют право уходить». Чем больше рассказывали командиры про сложившуюся обстановку в городе и на прилегающих постах, тем отчетливее становилось понятно, что идет закулисная борьба между группировками в стране и это видно по положению в Шуше.

Рамиз Гамбаров, один из представителей Народного фронта, стал вспоминать, что противостояния начались, после убийства в своем кабинете главы исполнительной власти города.

Власть в Шуше перешла в руки Низами Бахманова, назначенного из Баку, вопреки желаниям аксакалов района. Это назначение не понравилось Рагиму Газиеву и его сторонникам, которые пытались контролировать поступающую в город гуманитарную помощь в виде денег и продовольствия.

Сферы влияния делились до тех пор, пока последний не стал Министром обороны. Но на местах остались те, кто получает от него указания. Одним из них является Наиль Казимов и его отряд, подытожил свой рассказ Рамиз, дополненный Сафаровым. По словам Сафарова, только Тофиг Огуз, был единственным человеком, кто мог обуздать Наиля, но тот отошел в сторону и в интригах не участвует, заняв выжидательную позицию. Беседа затянулась. Уже было за полночь, когда в штаб буквально влетел водитель Фахратдина Сафарова:

— Командир Ислам снял своих людей с постов и собирается покинуть город — с порога закричал он.

— Как снял? — не понял Сафаров, — он же на Кайбалинском посту должен быть?

— Ну, вот командир, — Рамиз не скрывал своей досады, — вам еще одна новость, про то, что кто-то намеренно сеет хаос в районе.

Сорвав бушлаты с вешалки, они с Сафаровым заспешили в батальон. Джахангиров посмотрел на полковника,

— Может и нам съездить туда и по горячим следам разобраться с ситуацией на месте?

— Не стоит, пусть сначала командир батальона расспросит их. А уж если тот решит, что ему нужна наша помощь, тогда уж поедем.

— А обстановка то накаляется с каждым днем, тебе не кажется, дорогой друг? — спросил он у Джахангирова. Рустамов докладывает, что при разговоре с Гюндузем он уточнил список личного состава, так там оказалось всего 65 человек. А Алиев пришел сегодня от Мамед-киши, у которого в роте не больше 40 человек и то водители, которые постоянно на выезде. Так что мне придется все-таки, в первую очередь, уточнить, сколько же всего народу здесь с оружием в руках. Понимаешь — полковник прямо посмотрел на друга — я же не мальчик, все прекрасно вижу и сам. Рагим Газиев, когда отправлял меня сюда, то сказал, что тут свыше 3000 тысяч человек, а ведь он врал. Но чтобы до конца выявить наличие личного состава, для этого я решил привести бойцов к присяге. Если я не смогу приемом присяги, привязать солдат к закону, удержать их в бою не представляется возможным. Это самое главное.

— Ты сам прекрасно понимаешь, что система воспитания солдат должна основываться на правильном понимании ими главного, что на войне основная тяжесть ложится на тех, кто дал клятву Родине, но не на добровольцев, без обязанностей и ответственности. Солдат — это не простой механизм, которого накормил, обул, вооружил и он готов за это умереть. Нет! Только от морального состояния воинов зависит успех боя. Воспитанию национального самосознания солдат нашей армии, патриотическому чувству долга перед Родиной необходимо уделять самое пристальное внимание. Надо у солдат воспитывать стремление к славе и наградам. Вот мы с тобой, сколько обошли постов, на которых бойцы несут дежурство годами? В дождь и холод, в пургу и стужу, а за что? Просто из-за того, что он не трус, не сбежал как многие, а как он завтра это докажет? Если у него нет ни одной за этот подвиг награды, нет ни медали. Нет, брат ты мой, солдат он тоже человек, а каждый человек хочет, чтобы его труд поощрялся, и это не последнее. К сожалению, этим вопросам у нас никто не уделяет должного внимания, оттого и каждый делает, что ему вздумается. Захотел пострелять, идет на пост, не хочет, замерз — можно и оставить пост и спуститься в город, погреться.

— Я на сто процентов уверен, что армяне давно привели людей к присяге, сделали это, поэтому их солдат получив приказ, роет окопы и строит блиндажи, а наш отбывает срок, зачеркивая числа в календаре. Я сам видел, как армяне готовятся к войне. Командный пункт в инженерном отношении отработан по всем правилам устава. Нет, Магеррам там у них в штабах сидят профессионалы и думают, думают. Война ведь — это не кто кого перестреляет. Война, брат — это кто кого передумает. На сегодня мне нечего противопоставить армяшкам. Среди командиров батальонов нет ни одного кадрового офицера, понимающего, что такое инженерное оборудование района обороны, что такое система огня. Когда я разговаривал с солдатами из 366 полка у Эльчина Мамедова в батальоне, то они часто упоминали имя «Коммандос». Так вот, я позвонил в разведуправление, чтобы побольше узнать о нем, — полковник прошел к столу и достал из шкафчика бумажку, — сегодня получил ответ на свой запрос.

Он стал медленно читать, давая возможность Джахангирову уяснить прочитанное — Полковник Аркадии Тер-Тадевосян (бывший начальник оперативного отдела штаба ОКВ СССР в Афганистане). Его помощники в штабе карабахских армян: — генерал-майор Гурген Далибалдян;

— командиры группировок: — полковник Самвел Бабаян, полковник Сейран Оганян, — кстати, — прервал свое чтение полковник, — последний окончил Бакинское училище, служил в 366 полку командиром 2-го мотострелкового батальона. Ты случайно не знал его?

— Слыхал, раньше о нем, когда служил в ЗакВО (Закавказский военный округ), но лично не знаком, — пояснил Магеррам.

— Это только сведения по армянам, но ты учти еще одно, там есть оперативная группа из русских наемников и возглавляет ее полковник Зиневич, один из тех, кто прошел Афганистан в штабе армии, так что брат, такие вот дела. А мы тут с Наилем Казимовым и прикомандированными полицейскими собираемся противостоять им. Никогда нельзя пренебрегать противником, его надо изучать постоянно, его войска, его способы действий, изучать его сильные и слабые стороны. Вот ты работаешь в оперативном управлении, скажи мне, есть решение Министра Обороны на оборонительную операцию?

— Не утруждай себя, знаю, что нет. Вы операторы ездите по направлениям, и собираете данные, кто и где стоит на постах, не представляя себе, как завтра они поведут себя в бою. Будут защищать свои позиции или оставят их без приказа. А почему, да потому что нет, и не было единого руководства и желания руководить..

— Ты думаешь, мне непонятно стало, после разговора с Пашаевым, и с командирами батальонов, или я слепой? Ведь нас с тобой послали, чтобы мы несли ответственность здесь и сейчас, мой дорогой Джахангиров, — подытожил свою речь полковник

— Ну почему ты решил, что слепой, — Магеррам, не стал уклоняться от разговора. Все правильно ты говоришь. Но вот в чем беда, за последние четыре месяца сменились пять министров обороны, не говоря о том, что ни один отряд не проходит по списку штата Министерства обороны, каждый отряд служит тому, кто оплачивает и кормит их, поэтому везде такой бардак.

Он не успел закончить свою мысль. Зазвонил телефон городской связи. Полковник подошел к столу, взял трубку. Взволнованный голос Сафарова, просил его немедленно приехать в батальон, так как ситуация выходит из-под контроля.

— Ты со мной? — он посмотрел на Джахангирова, положив трубку и надевая бушлат.

— Ну, как ты думаешь, — вопросом на вопрос ответил он. Ночной город спал, когда по его улицам в сторону школы, где размещался батальон, мчались машины с руководством района, поднятые Сафаровым.

Хамбала, водитель полковника, резко затормозил у ворот, перед которым толпился разношерстный народ, о чем-то громко споря. Говор их был настолько непонятный, что полковник не мог понять ни одного слова. Многие из них были вооружены. Света в школе не было, в коридорах горели трехлинейные лампы. Магеррам, понимая сложность положения, в котором они оказались, взял инициативу на себя. Расспрашивая, где командир батальона, они зашли в спортзал. Там, при свете ламп, было видно скопление людей, которые кричали друг на друга, не стесняясь в выражениях. Кто-то окликнул комбата.

— Офицеры из Баку приехали.

Постепенно гомон стал затихать. К полковнику подошел Фахратдин, от волнения его голос дрожал. Даже в темноте было видно, как его трясет от обстановки в зале. Взмахом руки, полковник дал понять ему, что он не намерен слушать комбата.

— Магеррам, дай команду всем солдатам построиться в две шеренги, — полковник специально крикнул громко, чтобы стоящие в конце спортивного зала люди услыхали его. Магеррам пошел наводить порядок.

А они с Сафаровым отошли к стенке, чтобы тот мог доложить, что тут происходит. Хотя и так, даже без доклада, было понятно, что солдаты проявляют элементарное неповиновение своему командиру.

— Ислам, который командует этими солдатами, отказывается вывести их на посты, мотивируя тем, что люди раздеты и половина их без оружия.

— Вот посмотрите на них, — комбат не скрывал своего состояния, они не хотят идти на посты, требуют, чтобы я им выдал каждому оружие, одел их, а откуда я возьму, им нет дела.

Тем временем шум в зале усиливался и уже начали звучать лозунги, что никто не пойдет на посты, пока не приедет сюда сам министр Рагим Газиев.

Джахангиров пытался вразумить собравшихся, но те, подстрекаемые своими командирами кричали проклятия на голову тех, кто довел страну до разрухи.

— Скажите, Сафаров, а почему именно сейчас солдаты подняли этот вопрос?

— Да потому, что все понимают, вакханалия кончается и им придется встать в строй и с оружием в руках возвращать наши земли. Они почти все из деревни Кяркиджахан, которую армяне сожгли. У многих из них родители погибли, но руководство района и правительство ничего не сделали, чтобы защитить их родные места, бросили людей на произвол судьбы.

Выстрел прервал комбата на слове. В зал ворвались солдаты. отряд бородачей стал сталкивать, бастующих к стенке. В ответ зазвучали призывы к оружию. Мат стоял невыносимый. Дальше ждать, не было времени.

Собрав всю свою волю, полковник шагнул вперед и громко скомандовал: — «Смирно, приказываю всем оставаться на своих местах». Потом выхватил пистолет и двинулся на человека, окруженного бородачами.

— Вам приказываю, вывести отсюда своих солдат и прекратить беззаконие. Я, как командир бригады и комендант гарнизона, призываю вас к благоразумию. Во имя тех, кто погиб, во имя отцов и матерей наших, слезы которых еще не высохли на их лицах! Люди, вспомните заповеди ВЕЛИКОГО Пророка, кто призывал мусульман к единству перед лицом врагов.

Он говорил, выйдя на середину спортивного зала, под дулами автоматов. Не врагов своих, а несчастных людей, кто в отчаянье готовы были стрелять друг в друга. Волнение переполнило всю его душу, он был на гране нервного срыва. Усилием воли он сдержал свой порыв. Джахангиров, увидев его состояние, вышел вперед и заслонил полковника.

— Там в горах, — он указал рукой в темноту, — сегодня решается судьба не только Карабаха. Решается наша честь, тех, кто не струсил и взял в руки оружие, чтобы защитить город Шушу — колыбель истории нашей, чести наших предков. Голос Джахангиров звучал все громче и громче, слова проникали в каждую извилину мозга, не позволяя оставаться равнодушным к его пламенной речи.

Гул постепенно стих. Выдержав паузу, полковник отодвинул друга, продолжая его мысли, сказал;

— Я даю вам слово, что завтра же выеду в Баку и привезу вам оружие и одежду. Только прошу вас, дождитесь меня и не оставляйте позиции. Враг только и ждет этого. Всего три месяца тому назад, я не знал, да и не мог даже представить себе в каком положении могут находиться люди на своей земле, что могут гореть города, деревни, только потому, что сосед не хочет жить рядом. Я это увидел своими глазами и многое понял. Нет, не просто так судьба водила меня по свету 36 лет, закаляя и испытывая в тягостях и лишениях. Не зря! Но я не кляну судьбу, значит так угодно АЛЛАХУ. Вместе с вами нам предстоит защитить этот город, и мы должны сделать это. Запомните, только смерть может разлучить меня с вами. А теперь Сафаров, — он подозвал комбата, стоящего в стороне вместе с неизвестным человеком и о чем-то беседовавшего, — постройте людей, я хочу с каждым их них поговорить.

Полковник позвал Джахангирова и отошел к двери. Закурили. В зале появился Тофик Огуз и командир автороты Мамед-киши, оба были взволнованы. Увидев комбрига, направились прямо к нему. Весь их вид говорил о том, что принесли они не благие вести. Подойдя Тофик Огуз, не сдерживая эмоции, выпалил:

— Наиль снял своих людей с постов на высотах Бьеюк Кирс и намеревается покинуть город.

— Это уже провокация, надо спешить, не то люди в городе почувствуют предательство, тогда беды не миновать.

— Тофик муаллим, — делая глубокие затяжки сигареты, полковник обратился к командиру батальона:

— Прошу вас, вызовите своих преданных солдат и пошлите их в казармы батальона Казимова, как мы разберемся с отрядом Наиля, прошу вас прибыть ко мне в штаб. У меня есть к вам предложение, по поводу наших дальнейших отношений.

Тот ничего не ответил, повернувшись, вышел из зала, уводя своих телохранителей. Комбат доложил, что люди построены. Подойдя к строю и вглядываясь в лица стоящих в строю солдат, было видно, что народ разношерстный. Среди молодых юнцов, стояли и более солидные мужики, заросшие бородами. Многие были в рваных одеждах, обувь практически была полностью изношена, одетая на босую ногу. Половина из них были в нетрезвом состояние. Проходя мимо строя и вглядываясь в лица стоящих людей, горький комок подкатил к его горлу, и ему все труднее и труднее становилось, сдерживать свое отчаяние. Вдруг его взгляд остановился на маленького роста пацане, который прятал свой взгляд, стараясь не встречаться взглядом с полковником. На голове у него была лохматая шапка из грубой овечьей шерсти.

— Снимите свою шапку, — попросил он солдата. Тот начал всхлипывать.

— Сними шапку, — крикнул Сафаров из-за спины полковника.

Солдат сдернул шапку, оголив налысо постриженную голову.

— Как? Почему зимой, солдата постригли наголо? — вопрос прошил сознание. Не ужели стоящие в строю «бородачи» издеваются над мальцом, — подумал полковник. Он аккуратно двумя пальцами приподнял подбородок юнца и встретился с его взглядом, и невольно отшатнулся. В отблеске света ламп, смотрели заплаканные девичьи глаза, полные горечи и ненависти.

— Почему? — только и мог сказать полковник, повернувшись к комбату.

— Понимаете, — тот не находил слов, чтобы объяснить происходящее. Они сами постриглись, знаете, вши замучили. Ответ еще больше раздосадовал комбрига.

— Почему они в строю? Разве нет у нас в стране мужчин, чтобы заменить этих несчастных? Немедленно отправить эту девушку, — он повернулся снова к плачущей девушке и заметил, что в конце строя стоят еще двое с натянутыми на голову шапками. Вас тоже прошу выйти из строя, он указал на солдат.

— Мы никуда не пойдем, нам некуда идти, понимаете, — сквозь слезы запричитала девушка с непокрытой головой.

— Они из Кяркиджахана, товарищ полковник, — наклонив голову к уху, сказал Сафаров. У них родителей убили, вот поэтому никто не может выгнать их отсюда. Они хотят отомстить врагам, за смерть своих родных и близких.

Увиденная картина ужаснуло полковника и он, повернувшись к строю, сказал:

— Дождитесь меня, через два дня я вернусь, и мы снова встретимся с вами. А пока расходитесь.

Он повернулся и пошел к выходу, увлекая за собой Джахангирова, Фахратдина и командира отряда Ислама. Выйдя из школы, он остановился, сорвав головной убор, подставил свою взмокшую голову ночному ветру, не опасаясь простуды. Ему не хватало воздуха, он пытался вздохнуть полной грудью, но боль не отпускала его.

Полковник остановился посереди школьного двора, вскинул руки к небу. Великий АЛЛАХ — Господи, что же здесь творится? Ответь мне Господи. Почему ты допускаешь такое? В чем вина моего народа? Скажи мне, ибо я не могу осознать всего, что сегодня увидел. Он молился, глядя на звездное небо, Ему показалось, что звезды и тусклая луна застыли на месте, даже свет их померк, перед его молитвами. Будто они устыдились того, что в это время веселились на небе и не видели его страданий. В горах выл шакал, извещая о том, что ему тоже плохо и, он также одинок в этих холодных Карабахских горах, где смерть затаясь в ущельях, поджидает и никого не щадит.

Он повернулся к стоящим в стороне командирам,

— Все, поехали к Наилю, там разберемся, что нам делать.

Сел в машину и выехал из школы. В казарме, где размешался батальон Казимова, стояло несколько машин, в коридоре барака суетился народ. Навстречу вышел старший лейтенант Низами Алиев.

— Будьте осторожны, там обстановка очень непростая, много людей настроены по отношению к вам решительно, к тому же они под воздействием алкоголя, практически неуправляемы. Я приехал сюда, чтобы предупредить вас.

— В штаб бригады приехали командиры из Гарагяфа и командир полицейского батальона с Беюк Кирса, хотят с вами встретиться. Я им говорил, чтобы пришли утром, но они говорят, что время не терпит. Еще Тофик Огуз здесь, беседует с Рустамовым.

Вошли в казарму. Наиль в разорванной на груди рубашке, стоял перед толпой и выкрикивал какие то лозунги, после которых толпа вскидывала в вверх оружие в знак поддержки. Говорить, а тем более призывать собравшихся людей к совести, равносильно было тому, чтобы бросится в центр волчьей стаи, когда те раздирают свою добычу. Но выхода не было, нужно было узнать причину, которая побудила людей, не первый день смотрящих смерти в глаза, пойти на предательство и оставить самые стратегические высоты противнику. Увидев нового командира, Наиль решительно двинулся на полковника, выкрикивая ругательства. Чем ближе он подходил к стоящим у входа офицерам, тем остывала его спесь и смелость, и он замедлил шаги, сдерживая напирающую на него толпу.

Горящий ненавистью взгляд полковника врезался в его затуманенный спиртом мозг, разрывая туманную пелену, и пронизала его сознание. Не доходя пару шагов, Наиль остановился. За спиной его еще раздавались крики, но бородачи в первых рядах стали осознавать свои действия, видя перед собой офицеров, которые стояли стеной прижимаясь, друг к другу плечами, как монолит. Крики постепенно стихли. Полковник решительно двинулся на толпу. Тараня ее, он прошел на середину коридора, толпа изумленная его действиями, молча расступалась, пряча от его взгляда свои пьяные глаза.

— Командир батальона, — как мог спокойно подал команду полковник, будто минуту назад здесь ничего не происходило:

— Прикажите всем построиться, чтобы я мог отдать приказ, время не терпит. Толпа засуетилась, более старшие по возрасту бородачи, стали покрикивать на толпу, заставляя ее изобразить подобие строя. Возмущающихся солдат, тут же одергивали их собратья. Полковник стоял на середине, заложил руки за спину, слегка покачиваясь телом, с носка на пятку. Казимов, видя такое, быстро сообразил, что к чему, подошел к Тофику Огузу и стал что-то тому докладывать, резко жестикулируя руками.

— Воины, — обратился полковник к толпе, — я пришел к вам в надежде, слышите меня, в надежде, что вы, только вы можете сегодня сделать то, что никто не сможет потом. В Набилярах противник сосредоточил большую силу, чтобы захватить единственную дорогу, соединяющую Шушу с Лачином, но это ему не удастся, потому что вы этого не допустите, потому я и приехал к вам за помощью. По рассказам Тофика Огуза, я знаю, какие вы храбрые и мужественные войны, никогда не отступающие и не показывающие свою спину противнику. Сегодня Родина, Шуша зовет вас на помощь.

Займите посты на подступах к Набиляр и, не дайте врагу захватить ее. Войны ИСЛАМА, я верю в вас! — закончил свою пламенную речь полковник, под одобрительные возгласы толпы. Дальше оставаться здесь не было смысла. Битва за умы солдат, была выиграна у Казимова, и теперь надо было быстрее воспользоваться этой маленькой победой.

— Командир батальона, немедленно прикажите занять посты в районе населенных пунктов Зараслы и Набиляр. Одну роту направьте на Большой Кирс и восстановите оборону, сами в 7 утра прибудете в штаб бригады за письменным приказом, — полковник громко, чтобы слышали остальные бойцы, поставил задачу, не давая Казимову опомниться. Слова его резали тишину, заставляя людей осознать ту ответственность, какую комбриг возлагал на батальон. Не дожидаясь вопросов и возмущений, он повернулся, не обращаясь ни к кому, пошел на выход. За ним вышли и прибывшие с ним офицеры.

— Ну, ты брат, даешь, — заметил Джахангиров, когда они сели в машину и отъехали от казармы батальона. Он не стал развивать свою мысль, увидев, как тяжело вздохнул полковник, закурив сигарету. Руки его при этом мелко дрожали, по усталому и изможденному лицу текли крупные капли пота.

В штабе их ждали.

Поздоровавшись, полковник прошел в свой кабинет. Снял бушлат и невольно посмотрел на часы. Пять утра. Скоро начнет светать, третий день пошел, как приехали, а так и не удалось отдохнуть, хотя бы пару часов. В дверь постучались, прерывая его мысли. Вошел Тябрик и принес чайник. Запах ароматного кофе заполнил комнату. Полковник молча посмотрел на своего порученца.

— Тут в местном магазине достали кофе, так я вам заварил полный чайник, — как — бы оправдываясь рассказывал порученец, расставляя все принесенное на столе, но полковник его не слушал. Мысли его были сейчас там, в Карагяфских высотах, которые он с трудом отыскал на карте.

— Что могло там случиться? — если командир выехал в ночь, рискуя нарваться на армянскую разведку или провалиться в пропасть.

— Пригласи командиров, а сам приготовь им чай, — доставая карту из сумки, попросил он солдата.

Через минуту, в кабинет вошли командир — ППС (патрульного постового батальона) и участковый деревни Карагяфт. Оба они служили в полиции, только комбат прибыл из Баку и его посты располагались в противоположной стороне на въезде в Шушинский район в районе Зараслы. Степенно поздоровались и стали рассаживаться. Вслед за ними вошли Сафаров, Джахангиров и Тофик Огуз, вместе с Исламом Кяргиджаханским.

— Давайте сначала послушаем командиров прибывших с позиций, а потом будем решать наши внутренние вопросы, предложил полковник собравшимся в его кабинете командирам.

— С кого начнем? — он посмотрел на прибывших гостей. Первым заговорил командир ППС, лет сорока, плотного телосложения, с густыми кудрями, торчащими из под солдатской ушанки.

— Абель меня зовут. Я к вам за помощью. Мы прикомандированные из разных районов Азербайджана, стоим на постах на Беюк Кирс. Вот уже два дня в горах выпал снег и дороги занесло. Продуктов никто не подвозит, купить ничего нельзя, можно сказать люди голодают, вот я и приехал, — подытожил он, свой доклад.

— Ну, а у вас что, за беда? — обратился полковник к участковому деревни Карагяфт.

— У нас людей нет, народ из деревни постепенно уходит, и на постах почти не осталось людей. Председатель сельсовета продукты не дает, — говорит, что самим не хватает, — удержать рубеж не смогу, если не окажите помощи.

Все молчали, понимая, что командиры действительно доведены до отчаяния, если пустились в такой тяжелый путь среди ночи.

— Вот видишь Ислам, не у тебя одного плохо с обеспечением, так они же не покидают посты как твои, так называемые, вояки и не устраивают бунты, — стыдил полковник его, прекрасно понимая, как сейчас тому будет нелегко оправдываться за то, что совершил преступление.

— Но решать проблемы будем, иначе, зачем мы здесь. Хорошо, что вы сами поднимаете такие вопросы, мне только хочется вам одно сказать. Мне одному с проблемами не справиться, если вы не поддержите меня на собрании у главы исполнительной власти, которое я хочу провести по приезду из Баку. У меня тоже есть вопрос — это как быть с командованием бригады? Из Баку офицеров не дают, мне тяжело охватить все вопросы, касающиеся организации обороны, приведения людей к присяге и создания системы огня в полосе обороны, а еще срочно необходимо организовать прибытие пополнения из призывников. Просто физически я не успеваю, а враги не дремлют. Последние доклады с постов, говорят о том, что идет концентрация войск на всех направлениях. Командир Косаларского батальона прислал доклад, где указывает, что на аэродроме в городе Ходжалы ежедневно садятся от 10 до 12 самолетов. Я лично видел, как идут инженерные работы у противника по линии обороны. Поверьте мне. Так враг поступает, когда готовится к наступлению. У меня есть первое предложение, — полковник повернулся к Тофику.

— Тофик — муаллим, я предлагаю вам занять должность заместителя командира бригады и помочь мне в формировании части. Подумайте, я вас не тороплю, но учтите времени у нас нет. Ваш авторитет сегодня нужен не мне, он необходим всем нам, для решения задач, в том числе и тех, о которых сегодня было сказано здесь.

Полковник взял сигарету и закурил, в кабинете стояла гнетущая тишина. Все понимали, что от ответа Тофика Огуз будет зависеть многое, если не сказать все. Тот встал и поставленным учительским голосом, сказал:

— Это для меня большая честь, но я не проходил военной службы и не могу ручаться, что смогу оказаться вам полезным.

— Поймите и меня, как мне командовать бригадой, если нет военного образования, ударился Огуз в полемику и полковник, не стал его слушать.

Он понял одно, Тофик хочет, чтобы этот вопрос был решен на общем собрании, для удовлетворения его самолюбия и авторитета. Прекрасно, так мы и сделаем, — решил полковник, выпуская колечки дыма.

— Эх, мужики вы мужики, не изучали вы военную психологию. Тогда бы вы знали, что дураков в Советской армии не допустили бы командовать отдельным танковым батальоном в Германии и не доверили бы целый танковый полк человеку не русской национальности, если бы он не разбирался в психологии людей, — полковник улыбался над своими мыслями, продолжая курить.

— Хорошо, Тофик муаллим, мы вернемся к нему еще раз, а пока вы подберите себе замену из авторитетных людей, кто после вас смог бы управлять вашим батальоном. Он посмотрел на часы. Семь часов.

— Джахангиров, ты рискнешь со мной проехать Дашалтынскую дорогу, так как сейчас я хочу срочно выехать в Баку и встретиться с Министром Обороны.

— Ну, как говорят старики, — куда нитка — туда и иголка, — улыбаясь, сказал Магеррам. Тем более, куда мы денемся с подводной лодки.

— Вот и ладно. Ислам, — он посмотрел на парня, спокойно сидящего в углу кабинета, опустив голову, — иди в отряд и готовь людей к выходу на посты. По приезду из Баку обязательно зайду к тебе в отряд и сам лично вручу оружие, только тем, кто примет присягу на верность Родине. Понятно тебе?

Ислам встал, одернул куртку: — Все понятно, кровью искупим свою вину, — он помолчал, а потом добавил, — командир.

Это простое слово «командир» как бальзам лег на душу полковника.

— Я верю вам, Ислам, и вашим людям. Прошу так им и передайте, он подошел и крепко пожал руку этого отважного немногословного командира, прошедшего через ужасы войны. Полковник вернулся за стол. Это была уже еще одна победа на пути подчинения отрядов в Шуше.

— Сафаров, — услышав свою фамилию, он резко вскочил с места, — А ты, брат, хоть понял, что сегодня мы тебя спасли от позора и теперь хочешь показать свое рвение, да? — подумал про себя полковник, видя, как вскочил с места комбат. Ну что же, это похвально! Встретитесь с Рамизом Гамбаровым и выезжайте на посты Халфали и Кейбалы, примите меры по укреплению там постов, это очень важное направление, так что я на вас надеюсь.

Вас, Тофик-муаллим, я попрошу, пожалуйста, подготовьте свои предложения по укреплению обороны города, вы тут все прекрасно знаете, и ваше мнение будет для меня очень полезным. И еще, он немного помолчал, — я знаю, что у вас есть много боеприпасов, пусть подготовят список имеющего вооружения, нам придется с вами, — полковник сделал ударение на слове, с вами, — решать вопрос укрепления отрядом. Старший лейтенант Рустамов будет вашим помощником. А вам, — он посмотрел на полицейских, — я немедленно позвоню начальнику полиции Вахиду Байрамову и попрошу на первое время помочь с продуктами, он не обеднеет. Все заулыбались. Это было первая улыбка, что прошлась по устам и полковника, за последнее время.

— Поедете к нему и возьмете все, что он вам даст. По приезду из Баку этот вопрос будет одним из главных на совещании. Все, вопросы есть? Нет! Тогда по местам.

Он стал крепко пожимать руки своим новым боевым друзьям, ибо верность этих людей к Родине в тяжелую минуту, порождало в душе полковника чувство уважения к ним

Оставшись один в кабинете, он налил оставшийся кофе и стал анализировать прошедший день. Голова раскалывалась от тяжести. Сигаретный дым вызвал кашель, он в сердцах затушил окурок, взяв оружие, командирскую сумку, вышел на улицу. Возле служебной машины суетился водитель, ему помогал Тябрик.

Увидев, подходящего комбрига, тот заспешил к нему навстречу и взял вещи, чтобы положить в машину.

— Нам подполковник Джахангиров сказал, чтобы готовились на выезд. Сейчас зальем воды, и машина через минуту будет готова, — доложил порученец.

Все-таки правильно брат Эльман посоветовал взять этого солдата, в порученцы. Тябрик был немногословен, но очень дисциплинирован и ответственен за порученное дело.

Из-за деревьев появился Магеррам, с рюкзаком за плечами и с автоматом в руках. За ним шли Алиев, Рустамов с двумя солдатами.

— Ну что ты готов, — спросил, подходя Магеррам, — я как пионер, вот только штаны подтяну, — весело сказал он, подходя к полковнику.

— Ну что опять случилось, мужики, — комбриг обратился к офицерам стоящим у машины.

— Возьмите с собой двух солдат, — шагнул вперед Рустамов и указал на стоящих с ним рядом бойцов.

— Вот этот Назим, и Мубариз — оба спортсмена. Они пригодятся вам, если что. Полковник внимательно смотрел на солдат. Того, которого звали Назим, был плотного телосложения, с «бычьей» шей, на которой держалась бритая голова, размером этак за 65–67. В его огромных руках, автомат Калашникова казался игрушкой. Мубариз, напротив был сухощавым, высокого роста, черноглазый парень, с густой шевелюрой кучерявых волос, свисающих на глаза.

— По машинам, — просто сказал полковник, и первым сел на переднее сидение.

— Молодцы, не из трусливого десятка, — отметил он про себя, видя, как солдаты настаивают, чтобы подполковник садился в середине салона автомобиля. Усадив Джахангирова в середине салона, бойцы быстро заняли свои места.

Под грохот разрывов гранатометных снарядов и свиста пуль пулеметов проскочили опасный участок Дашалтынской дороги. После деревни Зараслы, остановились и стали осматривать машину. Кроме нескольких пробоин в дисках колес и дырок в тенте, особых повреждений не было.

Помолившись, поехали дальше. Полковник откинулся на сидение и впервые за последние сутки, заснул крепким сном, не обращая внимания на тряску и кидание машины из стороны в сторону.

Баку встретил полковника и его сопровождающих, холодным порывистым ветром, не позволяя водителю ни на секунду расслабиться и отпустить руль. В городе действовал комендантский час, и поэтому, пришлось каждый раз останавливаться, показывая свои документы и проходя проверку. Время было позднее, и ехать в МО не было никакого резона. Решили заночевать в городе, чтобы с утра встретиться с МО. Квартиры здесь у полковника не было, и он решил заехать к своему двоюродному брату на 8-ой километр. Тепло, попрощавшись с Джахангировым, договорились встретиться в оперативном управлении, утром, чтобы согласовать все вопросы, которые необходимо решить с помощью Рагима Газиева.

Утром адъютант Министра, узнав, откуда они приехали, не стал их задерживать в приемной и после доклада, пригласил в кабинет Министра обороны. Рагим Газиев в дорогом костюме, нахлобучив на голову каракулевую шапку, восседал на огромном кресле. Вскинув руку к головному убору, полковник хотел ему доложить о прибытии, но Газиев прервал его.

— Вы свои офицерские повадки оставьте для Начальника Генерального штаба, а меня можно просто называть, «Рагим — бяй». Полковник, смущаясь, опустил руку, так и не решаясь назвать министра обороны «бяйем».

Не скрывая и не приукрашивая ничего, он стал докладывать про обстановку в Шуше и районе в целом. Он не утаил о противостоянии между командирами, о том, что они сознательно завышают количество личного состава, тем самым создают бреши в системе обороны рубежей и позиций. Не стал полковник скрывать и случай в отряде Ислам, в полицейском батальоне и о том, что район покидают жители.

Слушая доклад, Министр, все больше и больше хмурился и не скрывал своей злости по отношению к тем, кто в правительстве отвечал за обеспечение осадного района всем необходимым. По поводу просьбы помочь с оружием и вещевым имуществом он тут же по телефону дал распоряжение своему заместителю по тылу и приказал сделать все возможное, по выделению боеприпасов и взрывателей к артиллерийским снарядам. Беседа подходила к концу, когда зазвонил телефон дальней связи. Министр резко схватил трубку: — Слушает Рагим, — сказал он в микрофон. Лицо его побледнело, губы вытянулись в тонкую линию, на лбу выступили капельки пота, пока он слушал абонента на другом конце провода.

— Когда это произошло, — спросил он? Услышав ответ, министр разразился грубой бранью. Он матерился, не стесняясь выражений:

— Предатели, все там предатели, — кричал он в трубку, потом в сердцах бросил ее на аппарат, да так сильно, что трубка не удержалась и полетела на пол. Министр, вскочил со своего кресла и заходил по кабинету.

— Вот видите, что творится, — задал он риторический вопрос офицерам.

— В Шуше погиб Рамиз Гамбаров, кто-то подставил его. Кругом одни враги засели там. Комбриг немедленно получайте все, что вам необходимо и выезжайте в Шушу. На месте проведите расследование и доложите, как все произошло. Он метался по кабинету не находя себе место, было видно как глубоко он переживает утрату Гамбарова. Газиев остановился на середине кабинета:

— Этому Наилю Казимову я сейчас позвоню, и если он будет подстрекать других к неповиновению, я его арестую, так ему и передайте, — он сел за свой стол и дал распоряжение телефонисткеотыскать командира Евлахского батальона. Получив разрешение удалиться, полковник с Магеррамом вышли на улицу. Только здесь они могли спокойно обсудить услышанную весть о гибели Рамиза.

— Ну что ты по этому поводу думаешь, — спросил полковник у друга, закуривая сигарету.

— Там что-то не чисто, надо будет на месте тщательно во всем разобраться, а так мы будем лить из пустого в порожнее, — заключил Магеррам.

— Ты понимаешь, что меня тревожит, — полковник остановился и прямо посмотрел в глаза Джахангирову, — Рамиз был первым командиром, который на совещании призвал всех перейти в подчинение к новому руководству бригады. Мне кажется, ему кто-то отомстил за это, как бы отрубил самую мощную силу для комбрига, — с досадой заметил полковник. Сейчас я поеду в Баладжары, там штаб 708-ой бригады и попрошу машину для оружия и имущества, а ты с бойцами в тыл, постарайся выбить все, что нам нужно. Еще зайди в оперативное управление и возьми несколько экземпляров карт, Шушинского района. А мне нужно еще переговорить с начальником Генерального штаба, по обстановке и разведывательным данным. Наверняка в штабе есть более полные сведения по противнику. Выезд назначим сегодня, как только все получим. Полковник затушил носком ботинка окурок.

— К своим та не будешь заезжать, — спросил Магеррам, прекрасно понимая состояние полковника, который, будучи в Баку не увидел семью.

— Нет, конечно, время не терпит, надо возвращаться, он пожал руку другу и заспешил к выходу, где у КПП ждала его машина.

Целый день прошел в бегах, и выколачивании боеприпасов и оружия, что было на складах.

Уже было за полночь, когда, загрузив полученное имущество, выехали в Шушу. Всю дорогу полковника не покидали тревожные мысли.

— Что там происходит, как поведут себя командиры, когда придется вступить в бой и отстаивать город Шуша? Да и потом, как узнать, кто враг тебе или друг и верный соратник, вот как Магеррам?

К утру подъехали Дашбуру, справа от которого простирались горы Карабаха. Полковник курил, глядя, как за окном автомобиля, мелькают красоты Физулинского района. Как Араз — чай, несет свои буйные воды к Каспийскому морю, граница между двумя народами, разделенными в далеком 1828 году Туркманчайским договором, после последней войны между Россией и Персией.

Подъезжая к Губатлы, полковник залюбовался величественными вершинами гор Карабаха, покрытыми снежными шапками, на фоне простирающихся на сотни километров зеленых лесных массивов. Край песен, легенд и сказок. Где-то там, в горах укрывался гочах Наби, между своими вылазками и набегами на царские отряды. Где-то там звучал голос Бюль-Бюля и стихи Мулла Пянах Вагиф, песни еще тысяч безвестных певцов и поэтов, прославлявших свое отечество — Карабах.

— Магеррам, — обратился полковник к своему спутнику, — ты всю жизнь прожил в Азербайджане, можешь рассказать мне, что-нибудь о Ханкенди, откуда он взялся, и почему армяне называют его «Степанакерт». Уж очень хочется узнать историю этого многострадального края.

— Ну, я не такой уж большой знаток истории Карабаха, но могу рассказать то, что знаю наверняка, еще со школьной скамьи. По архивным данным, город Ханкенди был основан в конце 18-го века Карабахскими ханами. Он возник, как поселок для отдыха членов и приближенных ханской семьи. Первые дворцы были заложены на горных склонах в нескольких километрах от столицы ханства Панахабад, сейчас он называется Шуша, куда мы так с тобой торопимся. Было учтено и то, что поселок располагался вблизи других важных населенных пунктов ханства — Агдам, где сейчас воюет твой брат. Ходжалы, сожгли эти армянские фашисты 26 февраля, Кяркиджахан и Малыбейли, к сожалению, тоже не пощадили армянские варвары, разрушив, и придав огню.

Джахангиров надолго замолчал, молчал и полковник. Немало прошло времени, пока Магеррам продолжил свой рассказ.

— Деревня, в которой время от времени жили только члены ханской семьи, получила название «Ханын кэнди», ты понял да? — село хана, а позже за ним окончательно закрепилось название нынешнего города Ханкенди (ханское село). До первой войны с Персией.

— это в 1813 году, что ли, — прервал его полковник.

— Ну да.

— до подписания Гюлистанского договора и присоединения Карабахского ханства к Российской империи, Ханкенди представлял собой маленькое поселение, где жили члены ханской семьи и их приближенные. После этого на территории Карабахского ханства стали размещаться царские воинские подразделения. Одно из них разместили в Ханкенди. Там же, в Ханкенди расположился штаб Кавказской кавалерийской дивизии и казармы для личного состава. Если нам удастся еще раз побывать в Баку, то я тебя познакомлю с доктором исторических наук профессором Пярвином Дарабади, вот он самый большой знаток военной истории Карабаха, так что мой дорогой брат, — Магеррам хлопнул полковника по плечу, — будем надеяться, что мы с тобой выживем в этой мясорубке. Спросив разрешение, он закурил. Курил и полковник, осмысливая услышанный рассказ.

— Слушай, братан, — он опять обратился к Джахангирову, — а когда армяшки там появились и почему назвали потом город Степанакертом? — Так вот, после войны с персами, помнишь, наверное, из истории писателя Грибоедова?

— Ну, конечно, помню, он еще первым послом был России в Персии, если не ошибаюсь.

— Так вот при нем-то и началось вся эта заварушка. В Персии жили армяне, которые в войне встали на стороны России, и поэтому боялись шахской расправы за предательство, попросили защиту у российского царя. Грибоедов, как посол, организовал их переселение в Карабах, где размещались тогда царские войска. В основном, армяне селились там, где стояли военные, вот так они впервые появились здесь в Карабахе.

Как правило, русские армян еще рассматривали как оправдавших доверие царя и трудоустраивали в подразделениях царской армии и государственных учреждениях. В Ханкенди был размещен 1-й Сужено-Владикавказский Терский казачий войсковой полк, — он перевел дыхание, отпив из небольшого термоса горячий кофе.

— В результате этой целенаправленной политики выросло армянское население в Ханкенди. Потом была вторая война в 1828 году, подписание нового договора с Персией и новое переселение армян в Карабах.

Война России с Турцией в 1915 привела к новым потокам турецких армяшек оттуда и их расселение в Иреванском ханстве. Дальше больше и вот в 1918 году армяне уж объявили независимое армянское государство. Они стали претендовать на Нахичевань, Зангезурский, а также Нагорно-Карабахские регионы Азербайджана. Эти претензии на наши земли привели к военным действиям и массовой резне азербайджанцев в Баку, Шамахе, Губе, Зангезауре, — в общем, армяшки еще тогда показали свое звериное лицо. Были убиты и искалечены десятки тысяч наших братьев и сестер, — Магеррам глубоко вздохнул и снова надолго замолчал. В это время они подъезжали к развилке дорог около моста возле деревни Гюляберт, за которой простирались земли Армении.

— Вот он наш Зангезаур, родные места наших предков, — с тоской в голосе сказал Магеррам. Теперь это вражеская сторона.

Сидящие в машине солдаты и офицеры внимательно разглядывали армянские селения Зангезаура, когда-то насильственно переданные российским руководством, во владение, переселенным армянам из Персии.

— Ты представляешь, — снова заговорил Магеррам, — кровавое противостояние в те далекие годы проходило и здесь в Карабахе, и в Ханкенди. Тогда армяне воспользовались тем, что на их стороне выступили царские войска, расквартированные в городе Ханкенди, захватили почти весь Карабах, в том числе и город Шушу. И сейчас они использовали при нападении на Ходжалы уже 366 мотострелковый полк опять же российской армии. Выжгли практически все наши деревни, танками этого полка сравняли с землей наши святыни.

Было видно, как тяжело приходится вспоминать Джахангирову прошедшие события, и он курил, глубоко затягиваясь сигаретным дымом.

— В 1918-20 годах усилиями правительства независимой Азербайджанской Демократической Республики и решимости ее армии удалось предотвратить захват Карабаха и Ханкенди. В 1923-ем году, Закавказское бюро ЦК РКП решило дать Нагорному Карабаху автономию в пределах Азербайджана с центром в городе Шуша. Потом, мерзавец Киров, за взятки армянских дашнаков во главе со Степаном Шаумяном соратником Ленина, потребовали, чтобы центром автономии был назван Ханкенди, около половины населения которого, к тому времени, было армянским. Дальше — больше, армяшки требуют переименовать Ханкенди в Степанакерт, в знак признательности Шаумяна его заслуг перед армянскими дашнаками. В общем, брат — еще тогда была заложена мина замедленного действия в Карабахе, которая взорвалась в 1988 году, и теперь мы имеем то, что имеем. Иногда мне кажется, что, допустив армян в Карабах, мы навели порчу на этот когда-то сказочный мир, созданный ВСЕВЫШНИМ. Карабах стал — проклятым раем, — подытожил он свой рассказ.

Было уже раннее утро, когда они подъехали к штабу Арифа Пашаева. Свой штаб командир полка разместил в уютном красивом садике, в двухэтажном каменном доме, на скатах небольшой горы. Домик, окруженный цветущими фруктовыми деревьями, выглядел, как сказочный. Вокруг воздух благоухал запахом цветов вишни, абрикоса, яблонь.

Командир полка был уже в штабе вместе со своими заместителями, они что-то бурно обсуждали, когда, открыв дверь, вошел полковник. В кабинете находились начальник штаба Рафик Нагиев, заместитель командира полка Садыков и начальник разведки Вагиф. Увидев входящих, они замолчали, и стали приветствовать прибывших гостей. Пройдя к столу, все расселись.

— Вы уже знаете, что произошло в Шуше, — спросил Ариф, глядя на полковника.

— Да, только в общих чертах, — ушел он от ответа.

— Да это не армяне убили его, — вскочил с места Вагиф, глаза его горели. Небритое несколько дней его лицо исказила злая гримаса. Рамиз был моим хорошим другом, мы вместе с ним с первых дней воюем. Вагиф вдруг, поперхнулся, — воевали, понимаете? — он в упор смотрел на полковника. Это вы во всем виноваты, вы поехали туда, он вас поддержал, ему не простили. Понимаете? — он сорвал с головы шапку и бросил ее на стол.

— Причем тут я, — не понял полковник, — ты выбирай выражения. Ты кто такой, чтобы меня обвинять, я, что враг народа? Я командир бригады, меня прислал министр обороны сюда, а ты….

Ему не дал договорить Садыков.

— Если ты командир, где твои солдаты, где танки, артиллерия, приехал сюда на готовенькое, и командуешь здесь. Твой министр, что нам дал? Не знаешь? так я тебе скажу, дырку от бублика дал твой министр. А теперь он еще прислал приказ расформировать наш полк и передать всех солдат в ваше подчинение.

— Что ты этим хочешь сказать, — полковник посмотрел на его погоны, на которых красовались три маленьких звезды, — старший лейтенант.

— А то, что полка уже нет, так что мы никто здесь. Понял меня, полковник? — он все больше и больше распылялся. И ты тоже полковник никто, нет у тебя Лачинского полка. Нет у тебя бригады, и не будет никогда, комбриг, не существующей бригады — с ухмылкой сказал Садыков, встал и отошел к окну.

Полковник посмотрел на Арифа, который молча сидел и тоже смотрел в окно, где солнечные лучи, пробивались сквозь утренний туман ласкали вершину горы Сары-Баба. Молчавший до этого начальник штаба полка капитан Нагиев, взял со стола бумагу и молча протянул ее полковнику.

— Тут приказ о расформировании полка, сегодня ночью привезли. Почитайте, вам интересно будет это знать.

Взяв протянутый лист, полковник, внимательно стал изучать поступивший приказ. — «В связи с реорганизацией в ВС Азербайджана, приказываю 30 апреля 1992 года, расформировать территориальный полк самообороны Лачина и сформировать 704 МСБР. Личный состав полка вывести в распоряжение управления кадров МО. Технику и вооружение передать командованию 704 мотострелковой бригаде». Дальше шли перечисления мероприятий, которые необходимо провести в течение 15 суток, чтобы командование бригады завершила всю работу по организации обороны района и представления доклада в Министерство Обороны до 15 мая 1992 года.

Полковник прочитал приказ и передал его Джахангирову, который молча сидел за столом, наблюдая за происходящим.

— Я хочу сказать вам, я только что от Газиева, и он ни одним словом не обмолвился про этот приказ, Джахангиров может подтвердить мои слова. Этот приказ — он указал на лист, который держал в руках Магеррам — не вовремя и не соответствует закону. Бригады нет и нет даже штаба, тем более нет возможности провести все организационные мероприятия за 15 дней, и я считаю, что надо так доложить министру обороны.

— Да ты понимаешь, что говоришь, — снова взорвался Вагиф, — это кого надо убеждать, тех, кто засел в Баку и не знает, что здесь творится? Они — он махнул куда-то рукой, — все предатели во главе с твоим министром. Так что давай отсюда уезжай, пока живой, — пригрозил разведчик.

— Не ты меня сюда прислал и не тебе мне указывать, что делать, — полковник резко встал со своего места. Поднялся и Ариф.

— Я сегодня же выезжаю в Баку, — сказал он, и там будем решать, судьбу полка. Вы не обижайтесь, товарищ полковник на нас. Мы ведь прекрасно понимаем, что вашей вины тут нет. Вагиф потерял свой дом и своих родственников в Гюляберте и его можно понять. Все мы тут заложники большой игры, в том числе и вы — подытожил он.

Обстановка накалялась. В комнате воцарилась гробовая тишина. Каждый был поглощен своими думками.

Начальник штаба полка Рафик прошел к шкафу, стоящему у стенки и открыв ячейку, достал военную карту. Пройдя к столу, развернул ее.

— Хочу вам доложить обстановку на нашем направлении, чтобы вы знали, — взяв карандаш сказал он.

— В течение последних суток, разведка докладывает, — он пристально посмотрел на Вагифа, — идет концентрация армянских войск вдоль государственной границы с Арменией. В районах, — он ткнул кончиком карандаша в город Горис, — здесь, в районе Кафан, — он обвел район. Так же замечено передвижение колонн автомашин по ночам в направлении Большой Кирс, со стороны Красного Базара, и с направления горы Зирвя на Карабахском направлении. Он отложил карандаш. К карте подошел Вагиф, немного успокоившись, он посмотрел на полковника, а потом на Арифа, как бы спрашивая разрешение говорить. Командир полка, тоже подошел к карте.

— Вчера, — взяв в руки карандаш, стал докладывать разведчик, — в районе Гюляберского моста, задержали местного армянина, который все время там пас овец. Так вот, он перегонял свое стадо на новое место и мы его задержали.

Пастух рассказал нам, что командование армянских войск предупредила всех пастухов, чтобы те угоняли свой скот подальше от границы, так как намечено наступление армянских войск на Лачин и воссоединение их с Карабахом.

В кабинете воцарилась тишина. Услышанная информация была тревожной. Который уже раз за последнее время поступали сигналы о концентрации войск, а в Генеральном штабе никому не верили, так же не поверил и Начальник Генштаба, когда полковник сам лично об этом доложил, будучи у него на приеме в Баку.

— В такой обстановке, — полковник обвел взглядом присутствующих, — ни о каком расформировании полка не может быть и речи. Необходимо в срочном порядке распределить огонь всей имеющейся артиллерии по фронту, усилить посты и непрерывно вести разведку противника.

— Командир полка, — обратился полковник к Арифу, — довести до руководства района, чтобы оно через военный комиссариат подготовило приказ о проведении частичной мобилизации. Второе, я считаю, надо распределить между командованием полка зоны ответственности и немедленно выехать по направлениям, чтобы лично руководить обороной. Сведения начальника разведки могу и я подтвердить, так как на Шушинском направлении тоже идет подготовка к наступательным действиям. А то, что армяне готовятся, нет никаких сомнений. Поэтому, давайте оставим наши разногласия в стороне и займемся мужским делом, — он посмотрел на старшего лейтенанта Садыкова, призывая его присоединиться к ним.

— Никто не приедет из Баку и других районов защищать ваши земли, так что мы сегодня в ответе за все. Он встал и хотел выйти, но его остановил Ариф.

— Еще раз прошу вас, полковник, вы тут новый человек и многое не знаете, так что не обижайтесь на нас. Надеюсь, вы не сейчас среди белого дня поедите в Шушу, а до вечера, побудите здесь? Надо еще вызвать сопровождение из Шуши, так что давайте спустимся вниз и разделим хлеб, в знак нашего примирения.

Командир полка пошел вперед, приглашая следовать за ним. Пока завтракали, в штаб приехали начальник районного управления полиции полковник Акиф Салимов. Весть о том, что в штабе, между командованием полка и приезжими из Баку, происходит что-то, уже распространилась по району. Десятки солдатских глаз и просто соглядатаев, крутившихся в штабе и которая слушали ругань, доносившуюся из окон, мигом облетела окрестность. В штаб прибыл изаместитель главы исполнительной власти района, начальник КГБ и несколько должностных лиц из партии Народного фронта. Чтобы не вести с ними пустые разговоры, да и не до разговоров было сейчас полковнику, он, извинившись, поднялся в кабинет, где над картой колдовал начальник штаба Нагиев, бывший преподаватель какого-то ВУЗа в Баку. Вместе с начальником штаба, полковник стал внимательно вчитываться в тактические знаки, которые говорили ему больше, чем могло показаться на первый взгляд. Ибо читать и видеть военную карту, было его призвание, его тяжелой работай. Разбирая варианты вероятного действия противника, они сразу же намечали план основных мероприятий, которые необходимо было провести в кратчайшие сроки.

— Рафик, прошу тебя, — полковник закурил сигарету, — запомни, и передай Арифу, — времена, когда вы воевали охотничьими ружьями прошли. Война перешла в стадию кто кого уничтожит. А в такой войне, есть свои законы — когда законов нет. Жители района с первых же часов боя будут подвергаться массированному обстрелу со стороны противника, чтобы посеять панику и вынудить их покинуть насиженные места. Вы все имеете своих родных и близких в городе и конечно броситесь спасать родных и близких, командовать подразделениями будет не кому и противник воспользуется этим. Поэтому от вашего мужества и стойкости на переднем крае будет зависеть судьба жителей всего района, а не только Лачина. В каждом батальоне создайте группы истребителей танков в количестве 10–15 человек.

— Подождите товарищ полковник, — Рафик прервал рассуждение, — я все запишу. Он сел за стол и подвинув блокнот, стал записывать рекомендации полковника.

— Готов, тогда начнем, — полковник глядя на обстановку нанесенную на карту, продолжил.

— На Забухском и Гюлябертском направлениях, в батальонах Гара-Вагиф и у того, кто командует в Забухе, у которого мы с тобой были в гостях, проверяя посты.

— Там командир старший лейтенант полиции Кулиев, — подсказал начальник штаба полка.

— Вот и ему тоже, создать группы истребителей танков в составе не менее 10–15 человек, с гранатометами выдвинуться на передний край и быть готовым вести борьбу с танками.

— Второе, — полковник снова взял сигарету, — на флангах в районе Леникянд, и Галадяряси в батальонах создать резервы и усилить их из второго эшелона полка. Запомни, перед наступлением, противник нанесет мощный артиллерийский удар, после которого бросит в бой танки и БМП, при поддержке пехоты. Вам нужно в первую очередь уничтожать технику, отсекая пехоту противника. В любой момент командиры батальонов должны быть готовы контратаковать. Для этого они должны иметь резервы. Поэтому нужно срочно провести мобилизацию в районе. Сейчас туда в сад прибыли начальник полиции и руководители главы исполнительной власти, вот им ты и передай мой приказ.

— Полковник, взяв синий карандаш, стал наносить на карту вероятный характер действий противника. Закончив, он в левом углу карты поставил свою подпись и дату — 1 мая 1992 года. Вошел начальник разведки Вагиф. Подошел к карте и стал внимательно рассматривать тактические знаки, нанесенные полковником.

— Вы военный человек, — обратился он к комбригу, — умеете анализировать информацию и делать выводы, тогда почему в Баку столько времени не предпринимают никаких мер, чтобы укрепить наши направления. Ведь Шуша и Лачин это ворота в Азербайджан. Откроют армяне эти ворота, и тогда запылает Губатлы, Зангелан. Он внимательно смотрел на полковника, ожидая ответ. В его глазах уже не было той злости, а была, какая-та решимость найти ответ на тревожные вопросы.

— Я не могу за всех отвечать, а за себя могу сказать вот что, — полковник резко встал со стула, на котором сидел, и посмотрел прямо в глаза Вагифу.

— Мне также непонятно, почему вы спокойно смотрели, когда горели Кушчилар, Ходжалы и Малыбейли и другие деревни в Карабахе. Думали, что армяне успокоятся и вас не тронут, так что ли? Но вы глубоко ошибались. На войне не бывает половинчатых задач, на то она и война, имеющая основную задачу — захват территорий и уничтожение армии противника.

Полковник отбросил карандаш, взял свой бушлат, давая этим понять, что разговор окончен.

— Нам и только нам, дорогой мой, придется защищать свои земли, а не ждать, когда придет кто-то из Баку и сделает это за нас с вами.

Он протянул руку для прощания. Вагиф крепко пожал руку полковника, будто чувствовал, что все сказанное здесь, буквально спустя несколько дней, окажется горькой правдой. И он, простой агроном колхоза, будет сражаться, стиснув зубы, и геройски погибнет у порога своего родного дома, как один из многих, защитников, кто не мог, да и не хотел отступать перед врагами.

В горах собирались грозовые тучи, которых так много в мае.

После обеда выехали в деревню Кейнякенд, где должны были дождаться группу сопровождения. Глубокий осадок от разговоров в штабе полка не давал полковнику успокоиться. Он сотни раз прокручивал в голове разговор, так и не понимая, почему во всех бедах хотят обвинить только его, кто без году неделя, как приехал сюда в Карабах, но не находил ответа. Так и просидел он в кабине машины до сумерек, когда со стороны Шуши услышал гул танкового двигателя. Прибыла группа во главе с Ровшаном Акперовым. Поприветствовав друг друга, наметили порядок следования машин и стали ждать ночи.

Рассвет встретили при въезде в пионерлагерь, где солдаты делали зарядку, раздевшись по пояс, обтирались студеной водой из родника.

Дни и ночи в пионерлагере, где разместился штаб командира бригады, велась напряженная работа.

К вечеру 3 мая, возвратившись из поездки по позициям в районе Халфяли и Кайбалы, полковник уединился в штабе, который стоял под большими соснами прямо при въезде в лагерь. Сначала он хотел отдохнуть с дороги, но тревожные мысли о возможном наступлении сепаратистов не давали покоя.

Теперь, когда не приходилось сомневаться, что враг готовит очередное варварство, по отношению к жителям Шуши, его занимала другая мысль: как лучше отразить этот удар?

Расстелив на дубовом столе карту, полковник стал внимательно изучать обстановку, нанесенную его каллиграфической рукой, с высокой штабной культурой.

Как всегда, поставив себя на место противника, как его учили в академии на кафедре оперативного искусства, полковник стал рассуждать вслух:

— Итак, основная задача — это захватить город Шуша, не прибегая к его штурму так, — он поставил восклицательный знак. Имея основную задачу, надо сделать все для того, чтобы не допустить подхода резервов со стороны Лачина и со стороны Кельбаджар. Для этого, сходящими ударами в направлениях Степанакерт — Косалар — Ширлан, а также Набиляр — Зараслы — Кейнякенд — окружить основные силы в городе Шуша, тем самым выполнить ближайшую задачу.

Взяв со стола синий карандаш, полковник нанес сходящие стрелы на карту, соединив их в трех километрах за городом. Одновременно, — рассуждал он — враг будет атаковать и сам город, но как? — полковник опять задал себе вопрос.

— Ясно одно, больших сил армяне на город не пошлют, ибо это огромные потери в живой силе и технике. Значит, хачики одновременно с атакой флангов обороны района, нанесут массированный огневой удар по городу, и будут держать его под обстрелом, чтобы не позволить маневрировать силами обороняющих и проводить контратаку.

— Это все логично, — и там сидят не дураки, как думают наши «большеголовые» командиры здесь в Шуше. Там только один полковник Зиневич чего стоит, да Тер-Тадевосян. с их академическим образованием, да куча кадровых офицеров 366 полка, которые не один раз отрабатывали варианты наступления в горах, на тактических учениях. И чтобы их понять, надо думать точно также, а не иначе. Продолжая рассуждать вслух, он решал непростую тактическую задачу, со многими неизвестными.

— Замкнув кольцо окружения, враг навалится всеми силами на Шушу, вот тут-то они задействуют отработанный план штурма.

Полковник взял со стола сигарету и закурил. Напрягая свою память, он стал вспоминать особенности работы командира при организации обороны в горах и населенных пунктах.

— Тактика боевых уставов требует, чтобы командиры проявляли разумную инициативу, при организации обороны районов и населенных пунктов в горах. Он курил, вспоминая преподавателя полковника Ляхова, который говорил:

— Положение, в котором оказываются подразделения, обороняющие населенные пункты в горах, обязывает командиров принимать решение по созданию отдельных опорных пунктов, вокруг строений, улиц или всего села вообще. Особое значение при создании опорных пунктов необходимо придавать отрывке сплошных траншей и ходов сообщения, тщательной организации системы огня и круговой обороны.

— Да, это так, но как заставить командиров поверить, что если не будет этого сделано, то враг непременно воспользуется именно нашей слабостью в обороне и нанесет нам поражение.

— К сожалению, — подытожил полковник, — ничего не сделано в этом плане, по укреплению обороны, а времени практически не осталось, враг начал концентрировать свои силы вокруг Шуши и Лачина.

Вторые сутки разведка докладывает, что в районе аэропорта Ходжалы, десятки самолетов приземляются, и идет пополнение из Армении. Вокруг города Шуша концентрируются войска противника.

— Ну что, делать в такой вот сложной обстановке? — который раз уже полковник, за последние сутки, задал этот вопрос себе, пытаясь найти на него ответ.

Он потушил сигарету, со злостью вдавливая окурок в пепельницу, взял со стола свою рабочую тетрадь и стал набрасывать план основных инженерных мероприятий, которые необходимо было сделать срочно.

— Первое и самое главное, — писал он, — вокруг города и сел надо рыть замкнутую сплошную траншею с выносными площадками для ручных пулеметов и гранатометов.

— От траншеи прорыть ходы сообщения к центру села и к городу. К обороне приспособить и крайние строения и дома, создав из них укрепленные пункты.

В опорных пунктах рот и взводов обязательно построить блиндажи для укрытия личного состава. При организации системы огня определить наиболее танкодоступные направления, там сосредоточить противотанковый резерв в количестве не мене 10–15 человек. Он может состоять из 5–6 гранатометчиков, или из самых смелых 3-4-х солдат, с противотанковыми гранатами. Если нет гранат, можно сделать «коктейль Молотова» (бутылка с бензином смешанная с солью. Фитиль и спички). Главное уяснить, что по траншеям личный состав должен маневрировать в ходе боя, выходить во фланг или в тыл атакующего противника, и менять огневые позиции, иначе противник просто обойдет опорный пункт.

Прочитав свои записи, он снова закурил, обдумывая свою мысль. Взял ручку и дописал предложение. — Большую роль в организации обороны в горах занимают работы по устройству заграждений. Наиболее доступные заграждения — это устройство обвалов, — устройство управляемых минных полей, проволочные заграждения.

Ночь вступила в свои владения в горах, голова раскалывалась от собранной информации, от выкуренных сигарет, да и от горного воздуха, которым он не мог надышаться, после бакинской духоты и сальянской солончаковой пыли. Полковник посмотрел на календарь — 3 мая 1992 года.

Прошло всего семь дней, как он приехал в Шушу, а такое впечатление, что прожил здесь не менее полугода. Дома его ждут, переживают, он потянулся к телефону и набрал номер оператора на телеграфе. Милый голос телефонистки, немного сонный спросила, чем может быть полезной.

— Вот именно, мне нужна сейчас только ваша помощь, милая моя незнакомка.

— Соедините, пожалуйста, Сальян, — он назвал номер.

— Минуточку, — ответила незнакомка и отключилась. Он сидел, уставившись на телефонный аппарат, моля про себя, чтобы связь была, и набрался домашний номер. Прошло больше пяти минут. Когда зазвенел телефон, он схватил трубку.

— Простите, связи с Сальянами нет, — телефонистка, наверное, понимала, как сейчас ему было необходимо услышать родной голос жены, детей, — она быстро отключилась.

Чувство досады охватило душу. Полковник, взяв со стола сигареты, вышел на улицу. Перед входом на лавочке сидели, Алиев, разведчик Рустамов, Тябрик — порученец и водитель. Все встали, приветствуя командира.

— Ну что вам не спится? — спросил он у своих бойцов.

— Да вот мозгуем, почему так получилось, что армяшки, захватив весь Карабах, уже стоят у подножья города, а Баку все молчит и народ не знает реальной картины.

— Да, ребята, вы задали себе непростой вопрос, на который может быть, наши потомки долго еще будут искать ответ, так что это дело не про нас.

— Вот вы мне лучше одно скажите, — почему выезжает народ из селений. Они что не верят в своих солдат, или это спланированная акция? Посмотрите, что творится — вчера патрули задержали около 70-ти человек, которые пытались выехать только из города Шуши, не говоря уже о населении горных сел. Все задумались, смоля сигаретами. Послышались шаги в темноте, из-за кустов вышел Джахангиров, вместе с незнакомыми военными. Подойдя, они степенно поздоровались.

— Майор Мамедов, из управления инженерных войск, представился незнакомец, через плечо которого была перекинута сумка сапера.

— А это майор, он назвал фамилию второго — из разведуправления, прибыли для сбора информации и оказания вам помощи.

— Очень рад, мужики, вашему появлению, милости прошу к нашему шалашу, — он протянул руку для приветствия и крепко пожал руки офицерам. А тебе спасибо, — елдаш (товарищ) Джахангиров за такой подарок, — он похлопал по плечу своего друга. Пройдемте в штаб, там и поговорим.

В свете керосиновой лампы, света в городе не было уже вторые сутки, полковник стал внимательно разглядывать прибывших из Баку офицеров. Сапер и разведчик были, как родные братья. Оба высокого роста, смуглолицые с большими карими глазами на выкате. Небольшие горбинки на носу придавали им мужественный вид.

Полковник уже собирался спросить их, насчет родства, но, перехватив его взгляд, Абиль, так звали разведчика, сказал:

— Мы вообще даже незнакомы были до вчерашнего дня, пока не получили приказ НГШ, выехать вам на помощь, так что не ищите родства между нами, товарищ полковник, — улыбаясь заговорил он, снимая свою армейскую куртку.

— Я правду сказать, подумал, что вы братья — засмущался полковник, приглашая всех к столу. В дверь постучались, вошел Тябрик. Он принес два чайника чаю, и стаканы — армуду на подносе.

Джахангиров разлил чай по стаканам и поставил их перед присутствующими.

— Давайте сначала попьем чайку, а уж потом поговорим о делах и об обстановке вокруг города, — предложил полковник гостям.

— Ну, как там, в Баку, что творится в МО? — отхлебывая чай маленькими глотками, спросил Магеррам у офицеров, которых он видимо, знал раньше, так как работал в оперативном управлении Генерального штаба.

— Грызутся, да виновных ищут, — что может там твориться? — вопросом на вопрос ответил сапер. Рагим притащил в МО директора трамвайно— троллейбусного парка Бабу Назарли и поставил его заместителем по вооружению. Кадровиком назначил, какого-то полицейского, ну, в общем, не скучно нам там, — многозначительно заметил разведчик.

После чая сапер вынул сложенный листок, развернул его и подал полковнику. — Распоряжение НГШ о проверке минных полей и подготовке участков заграждения на дороге Дашалты.

— В первую очередь проверите минные поля на «Нижней Заправке» и на направлении «Гырхплякян», ну а потом займитесь Дашалты.

— Есть, — поднявшись, сказал Мамедов. — Сделаем.

— Ну, а ты чем собираешься заняться, — спросил полковник у разведчика.

— Мне нужна ваша помощь, — товарищ полковник, — выделите пару человек, чтобы сходить на ту сторону. Есть предположение, что армяшки задумали, какую-то провокацию, накануне встречи президентов в Иране.

— А когда намечена встреча, — спросил Джахангиров, пока полковник обдумывал просьбу разведчика.

— Встреча будет проходить в Тегеране 8 мая. А что? — в свою очередь переспросил сапер.

— Понимаете, тут в последнее время идет интенсивное скопление живой силы из Еревана. Все говорит о том, что противник готовится к широкомасштабному наступлению на город. Последние данные разведки указывают на то, что идет скопление техники на Набилярском направлении.

По ночам, не стихает гул моторов танков вокруг села Зараслы. Если намечаются переговоры, на уровне президентов, тогда почему такое оживление? Нет, брат здесь что-то не так.

Армяне готовятся не к провокации, а к захвату Шуши, помяните мое слово.

— Вот мы и проверим еще раз ваши опасения.

Если разрешите, то мы в ночь пойдем в Набиляр и проверим всю информацию.

— Хорошо, на этом и закончим. Возьмите с собой начальника разведки батальона Тофика Огуз, его зовут Гурбан. Я думаю, он вам пригодится.

— Вас разместит на ночлег Джахангиров, а мне надо еще немного поработать. Офицеры ушли, оставив полковника в раздумьях. Он подвинул к себе рабочую тетрадь и стал набрасывать план мероприятий, которые необходимо выполнить в первую очередь.

Для этого, он наметил собрать совещание с участием всех командиров и представителей сельских советов сел и деревень.

Перед собранием решил встретиться с Агилем, заместителем Рамиза Гамбарова и ознакомиться с позициями на «Нижней заправке», так как это самое доступное направление для нанесения главного удара.

С рассветом полковник выехал осматривать позиции в направлении Степанакерта. По дороге ведущей к позициям, никаких заграждений не было, на самом посту отсутствовали даже окопы. Солдаты, сбившиеся на постах в одну кучу, грелись возле костров.

Полдня ушло на то, чтобы вместе с заместителем Рамиза Гамбарова Агилем обойти посты в районе «Нижняя Заправка». Прошли до птицефермы, поднялись на высоту, где была установлена градобойная пушка и спустились в «Тар цех».

Изучая местность, наметили устройство заграждений, минных полей и дополнительных постов. Тревога не покидала полковника и он, собрав вечером в своем штабе офицеров батальонов из № 777, Тофика Огуз, Сафарова Наиля Казимова рассказал им о своих опасениях в вопросе укрепления обороны. Совещание закончилось за полночь.

Было решено 5 мая привести всех вооруженных людей к присяге и приступить к укреплению районов обороны.

К исходу 6 мая, после присяги, было установлено, что в самом городе под ружье поставлено всего 850 человек, а по району насчитывалось около 2500 человек на 35 километров фронта, вместе с полицейскими отрядами и ополченцами в селах района. Чтобы обсудить сложившуюся обстановку полковник поехал к главе исполнительной власти Бахманову, но его не застал. Секретарша сказала, что в управлении находится его заместитель Эльхан-муаллим, а где глава она не знает. Какое же удивление настигло полковника, когда он узнал от Эльхан — муаллима, что город покинули все руководители городской власти: — Глава исполнительной власти Шуши Низами Бахманов, начальник полиции города Вахид Байрамов, комендант города Алекпер Алескеров, руководители предприятий и сельских советов. Тревога охватила душу комбрига.

— Что же такое происходит, если город спешно покидают все кто мало-мальски обладает информацией по обстановке вокруг района?

Приказав Эльхан-муаллиму собрать на совещание всех председателей сельских советов и проконтролировать прокладку новой дороги на огневые позиции артиллерии, намеченные майором Гридасовым, полковник заспешил в штаб.

Решение уже созрело.

— Немедленно отправить одну роту из батальона, прибывшего из Баку, для укрепления Косаларского направления.

— Выдвинуть всю технику на позиции, провести немедленное укрепление Набилярского направления, устройством минных полей и инженерных заграждений.

Вечером, после совещания у заместителя главы власти, полковник заспешил в штаб, так как еще во время совещания ему позвонил майор Мамедов из разведывательного управления Генерального штаба, который находился с группой наблюдения на «Нижней Заправке». Он с тревогой в голосе доложил, что со стороны Степанакерта наблюдается движение армейских колонн бронетехники.

Сомнений не осталось. Армяне продвигаются к рубежам для перехода в наступление.

С прибытием в штаб, полковник сразу позвонил Министру Обороны Газиеву и доложил сложившуюся обстановку. С минуту в трубке стояла зловещая тишина, которую прорвал натруженный голос Газиева.

— Ты мне там панику не разводи, — кричал он в трубку. Я только что говорил с исполняющим обязанности президента Азербайджана Ягубом Мамедовым, который находится в Иране и ведет переговоры с президентом Армении. Так вот, он меня заверил, что никакой атаки на Шушу не будет. Они достигли соглашения по этому вопросу. А гарантом выступает Президент Ирана.

Полковник, не выдержал: — Да какие там переговоры? Колонны бронетехники и пехоты противника на наших глазах выдвигаются на исходные позиции для атаки, а вы говорите, переговоры.

— Ты еще слишком молод, чтобы понимать политические игры, — министр не скрывал своей злости.

— Ты трус, наверно, да? Мальчишка. Немедленно прекрати паниковать. Утром позвонишь начальнику Генерального штаба и все доложишь ему.

— До утра нет времени, — полковник еле сдерживался, чтобы не бросить трубку. Понимаете? армяне по всему фронту выдвигаются для атаки, так что срочно необходимо нанести артиллерийский удар по их колоннам, и по районам скопления, а также по военной базе в Ханкенди, иначе быть большой беде. В трубке послышался отборный мат министра.

— Никакого огня не открывать. Не поддавайтесь на провокации. Вы меня понимаете?

Никакие доводы министр не хотел слышать, он еще раз посоветовал утром позвонить начальнику Генерального штаба, который даст указания, как действовать, при этом он категорически запретил наносить упреждающий удар артиллерией по районам скопления противника.

Положив трубку телефона, полковник закурил. Разговор с министром обороны разозлил его. Упрек в трусости и паникерстве, не давало ему успокоиться, даже сигарета не помогала. На душе было муторно от услышанных слов. До этого момента, за все долгие годы службы еще ни разу его так не оскорбляли.

В дверь постучались. Вошел радист с листком бумаги в руках. Глаза его были расширены, рука державшая лист, мелко дрожала.

— Товарищ полковник, есть перехват разговоров командиров армянских подразделений. Они докладывают на позывной «Коммандос», что вышли на исходные позиции и ждут команды для атаки. На их запросы поступил вот такой ответ, — радист посмотрел на бумагу и стал, запинаясь, читать;

— Всем ждать приказа, пока нет команды из Еревана и Москвы. Москва молчит, но это уже не имеет значения, атакуем город сегодня.

Радист не дочитал донесение. Разрыв артиллерийского снаряда дрожью прошелся по оконным стеклам. Гулко ухнула ракета «Алазань». За ней второй и третий разрыв слился в сплошной гул. Сомнений не осталось, армяне по всему фронту перешли в наступление. Полковник потянулся к рации, она молчала.

Годами выработанная привычка, сохранять спокойствие при любой обстановке, спящая до этого времени, вернулась. Он постучал по клавише, услышал характерное шипение рации.

— Всех командиром ко мне, — твердым голосом полковник отдал распоряжение, чувствуя, как просыпается в нем решительность и хладнокровье.

В кабинете стояли, срочно вызванные Джахангиров, Тофик Огуз и Фахратдин Сафаров. Полковник стоял у окна и не отвечал на приветствия офицеров. Его слух в этом момент был сосредоточен на разрывах снарядов, доносившихся с центра города. На стенах противоположного здания отражались языки пламени, охваченных пожарами домов. Он медленно перевел взгляд на настенные часы. Шел третий час ночи.

Полковник повернулся к командирам, в глазах его не было ни гнева, ни горя.

Первым не выдержал Сафаров: — Товарищ полковник, город горит, пока бежал к вам, видел, что обстрел ведется с нескольких направлений. Значит, правду вы говорили, пошли все-таки эти сволочи в наступление.

— Пока не пошли, только пристреливаются. Идет огневая подготовка атаки, так что слушайте приказ:

— Поднять все войска по тревоге, занять оборону по направлениям. Тофик, ты с Сафаровым отвечаете за оборону «Нижней Заправки» и Тар-цех. Джахангиров, выезжаешь в батальон Эльчина Мамедова и поставишь ему задачу:

— Удержать дорогу на Лачин, не допустить, захвата высот Беюк Кирс. Держаться до последнего патрона. На «Нижнюю Заправку» пришлешь один танк и БМП, для огневой поддержки батальонов Сафарова и Гамбарова. Потом поезжай к Наилю Казимову — его «бандитов» пошлешь на посты в Набиляр, и пусть ценой жизни удержат позиции.

Без стука в кабинет ворвался начальник разведки батальона, Рустамов.

— Армяне бомбят Халфяли, Гайбалы, Набиляр в горах над Косаларами видны пожарища, там уже два часа идет бой, оттуда только что прибыл посыльный от Фазили.

— Сам я, — полковник обвел присутствующих внимательным взглядом, — выезжаю на Косаларское направление, — возьму с собой гранатометчиков из Сумгаитского батальона и Гридасова с минометной батареей. Надо любой ценой остановить наступление армян, чтобы они не смогли окружить нас, тогда город можно будет удержать. Полковник повернулся к разведчику:

— Рустамов, возьми свой разведывательный взвод, Гридасовских минометчиков в машину, едим в Косалар, там мы нужнее.

Командир взвода разведки батальона только теперь, увидел собравшихся командиров, ему стало неловко за свою несдержанность и панику. Комбриг держал нити событий в руках и его спокойный голос придалему уверенность.

— Есть, — только сказал разведчик и стремглав выскочил за дверь.

Полковник подошел к офицерам и стал прощаться с ними. Вдруг, какая-то неведомая сила толкнула его к Тофику Огуз. Он крепко обнял его.

— Я надеюсь на тебя, брат, — тихо сказал он ему на ухо. Тогда полковник еще не знал, да и не мог знать, что это последняя их встреча. Через каких-то пару часов Тофик Огуз погибнет и останется в памяти полковника, в чистом камуфляже, надетым на сверкающую белизной рубашку, воротник его будет стягивать красивый галстук.

Вопросы есть? — нет, тогда АЛЛАХ АКБАР. Он перевел дыхание, — берегите себя, мужики, бой будет долгим и жарким.

Все заспешили исполнять последние приказания комбрига. Когда закрылась за ними дверь, он снял с вешалки армейский бушлат, автомат и нагрудник. Стал одеваться. С улицы доносились команды офицеров, торопящие своих солдат.

Закинув автомат на плечо, подхватив вещевой мешок с несколькими запасными магазинами, полковник вышел на улицу.

Разрывы снарядов доносились со стороны, где находился штаб батальона Эльчина Мамедова, куда поехал Джахангиров, передать приказ.

— Лишь бы Магеррам успел довести распоряжение, — подумал полковник, садясь в машину.

— В Косалар, — только успел он сказать, как водитель рванул машину с места так, что пришлось схватиться за поручни, дабы удержаться на сидении. В центре города горела пятиэтажка, люди в ужасе выскакивали на улицу, держа полураздетых детей на руках. Кто-то выносил вещи, кто-то пытался оттащить женщин, рвущихся в дом. По дороге на «Нижнюю заправку» бежали вооруженные люди. Впереди всех полковник заметил Фахраддина с ручным пулеметом.

На войне люди нередко подвержены случайностям, вот и сейчас водитель свернул не на ту улицу, и им пришлось делать круг, чтобы выехать на косаларскую дорогу. То ли ошибка водителя, или чистая случайность спасла их. Огневой залп, выпущенный из сорокаствольного «Града», накрыл именно ту дорогу, ведущую на «Верхнюю Заправку», по которой они должны были выехать из города. Темная майская ночь укрыла их от смертельной опасности, запутала в узких улочках, пока снаряды перепахивали косаларскую дорогу. Полковник торопил водителя, заставляя выжимать из двигателя все его «лошадиные силы».

Стрелка температуры воды на панели приборного щитка, зашкалила за красную черту. Водитель, показывая на нее, говоря, что сейчас заклинит мотор, но полковник не обращал на это внимание и только неустанно повторял.

— Скорей, дорогой, скорей, там люди гибнут, понимаешь, — кричал он на водителя. Рой трассирующих пуль, бороздя ночное пространство и свечой улетая ввысь, указывали на то, что бой за деревню Косалар в самом разгаре.

Вот и последний спуск, а там уже недалеко, подумал полковник.

Навстречу им из леса шли люди. Притормозив у дороги, он выскочил из машины, чтобы узнать, куда это бредут люди. Впереди всех шел староста села, вот к нему и подошел полковник,

— Почему уходите, почему не деретесь за свою деревню, — на ломанном азербайджанском языке допытывался он, смешивая слова с отборным русским матом. Старик, посмотрел на него и, не скрывая злости, сказал,

— С кем воевать, вот с этими несчастными женщинами, да? Где твоя армия, почему не пришли на помощь, когда вас об этом просили. А теперь армяне заняли нашу деревню и жгут ее, как сожгли Ходжалы.

— Где Ашраф Фазили, что стало с его отрядом, — спросил полковник у старика, но тот только махал куда-то в сторону и проклинал всех и вся. Понимая всю бесполезность расспросов, он оставил старика в покое.

— Смотрите люди, как надо умирать за Родину, — закричал полковник, подняв автомат над головой. Повернувшись к прибывшим с ним солдатам, которые спешивались из машины, скомандовал:

— Бойцы мои, покажем теперь, как надо воевать. Прошу вас, запомните только одно, в атаке нигде не останавливаться, все, кто перед вами это враги. Вон там за селом высота, видите? — встречаемся там. За мной, мои орлы — он упер автомат в плечо, досылая патрон в патронник, а потом побежал вперед, увлекая солдат в атаку.

Перед глазами мелькали черные бушлаты, свистели пули, но полковник не обращал на это внимание. Его злость, и ненависть гнала его вперед, только вперед. Грудь разрывалась от нехватки воздуха. Голова гудела, соленый пот жег глаза, струей катился по его лицу, но он не замечал этого. Ударная волна гранаты в одно мгновение подхватила его, и бросила на землю. Полковник сильно ударился локтем об камень. Боль вернула его в реальность. Не поднимая головы, он стал осматриваться. В трех шагах левее его лежал на спине Тябрик и перезаряжал автомат. Дальше за камнями мелькнули еще несколько бойцов. Переведя дыхание, он отстегнул магазин автомата и посмотрел на него. В обойме был только один патрон. Перевернувшись на спину, он достал новый магазин и зарядил оружие. Из подсумка, висевшего у него на ремне, вытащил обоймы, все четыре были пусты. Когда он успел использовать? Когда перезаряжал? — он не мог припомнить. Посмотрел во второй подсумок, в котором, оставался еще один полный рожок. Семь из восьми магазинов были пусты.

Полковник по-пластунски пополз вперед, где в пяти метрах, торчал большой валун. Заняв позицию, хотел выглянуть, как в это мгновение, очередь пуль, рикошетом, высекая искры из камня, веером взвыли в небо. Полковник сделал перекат, затаился.

Громкое «АЛЛАХ АКБАР» подхватила его, и он стремительно рванулся вперед. Бежал зигзагами, выискивая темные бушлаты и посылая в них короткие очереди. Добежав до высоты, он снова залег. Стрельба постепенно стихала. Сквозь пелену на глазах, он заметил, как к нему приближается Ашраф Фазили. Он был без бушлата, в одной мокрой гимнастерке. От нее шел пар, не смотря на утреннюю прохладу и снег, лежащий в ложбинках и на вершинах гор. Ашраф пригибаясь, подбежал к полковнику и лег рядом. Соленые бороздки на лице и пена у рта, говорили сами за себя, он весь был еще там в бою.

— Спасибо, командир, вовремя вы, — задыхаясь от быстрого бега, вымолвил он. Выбили хачиков из деревни. Теперь они ее не возьмут, — зло сказал Ашраф, ставя автомат на предохранитель, чтобы ненароком не выстрелить. Рядом с ними через каждые пять шесть метров, подбегали и ложились бойцы, такие же измученные и раздетые, но довольные проделанной работой. Они осматривались, шутили друг над другом, вспоминая бой. Это была их первая победа над врагом, над страхом.

Командиры отделений выкрикивали имена солдат, чтобы проверить, кого с ними нет, кто отстал. В то же время вселяли в сердца солдат уверенность, что они не одни. Солдаты подбадривали друг друга, перекликаясь.

Враг отходил на свои прежние позиции. С высоты Косаларских гор отчетливо было видно, как горит Шуша. Полковник встал, поправил ремень на бушлате. Позвав с собой командира батальона, стал спускаться к школе, которая осталась далеко внизу.

— Мне надо возвращаться туда, — полковник показал на горящий город, а ты Ашраф, должен вернуть оставленные посты и закрепиться на них. Жди вторую атаку.

Навстречу им шли Гридасов в сопровождении нескольких сельчан. В одном из них полковник узнал, своего знакомого, которого он материл утром. За Гридасовым шли солдаты батареи, они на плечах несли подносы минометов, стволы и снаряды.

— Перемещаю батарею на новые позиции, командир, — подойдя, доложил Гридасов.

— Всыпали мы им, однако, по самое это, ты понимаешь, не могу, — улыбался артиллерист. Вся деревня в трупах, вот они, — он повернулся к старикам, лучше знают.

«Крестный», которому досталось порция мата утром, подошел к полковнику и молча поклонился ему.

— Спасибо сынок, за помощь, да хранит тебя АЛЛАХ, — из глаз старика катились слезы. Полковник подошел к нему и крепко обнял старика:

— Ну, что ты отец, все же хорошо. Вы помогите вот ему, — полковник показал на Ашрафа, обращаясь к старику — собрать раненых и погибших, а мне надо ехать в Шушу.

Полковник попрощался с командиром и, в сопровождении Тябрика, пошел по деревне. Жители вытаскивали трупы армянских солдат из своих дворов и складывали их прямо на дорогу.

У крайней избы они увидели свою машину, от которой отделился Хамбала и побежал им навстречу. Он с разбега обнял комбрига, потом засмущался и бросился приветствовать Тябрика.

— Машина где?

— Здесь командир, все нормально.

— Тогда давай седлай своего «коня» и едим в Шушу, теперь мы там нужнее, чем здесь.

Каждый раз, когда машина поднималась на гору, было видно, как с нескольких направлений идет массированный артобстрел города, который продолжался уже около 6-ти часов.

Перед Халфалинским мостом машину остановили беженцы с горных селений. Среди них было много полицейских. Стало понятно, что посты на Гайбалы и Халфяли сданы и люди отходят в направление села Ширлан. Выйдя из машины, стали осматривать дорогу на Шушу, которая обстреливалась из БМП-2, не позволяя никому подняться наверх.

— Командир, — к нему подошел подполковник полиции, которого он пару дней назад видел на постах:

— По этой дороге очень опасно ехать, уже сожгли пару машин, которые хотели спуститься из города. Подъем очень крутой, подобьют вас.

— Время не терпит, надо мне туда, так что отойди подполковник — скомандовал он, и сев в машину сказал:

— Ну что мужики, «Двум смертям не бывать, одной не миновать», — так что, вперед.

Бывают виртуозы игры на таре или сазе, есть мастера танцев, а есть такие водители, как Хамбала. Он был водителем от бога. На подъем 25 градусов, под непрерывным огнем противника вел машину, как настоящий гонщик на ралли. Его руки переключающие передачи и ноги на педалях, работали так синхронно, что создавалось впечатление, будто сидит он в тренажерном зале, где-то в автошколе и шлифует свое мастерство, а не уклоняет машину от разрывных снарядов, выворачивающих огромные камни из нависающей над дорогой скалы. Вцепившись в поручни, полковник и Тябрик молились на своего спасителя, в лице Хамбалы и он, не подвел.

Его машина как стрела выскочила на «Верхнюю Заправку» под спасительную гору. Резко вывернув руль, он остановил УАЗ. Только сейчас, Хамбала дал волю своим нервам. Он выскочил на асфальт, упал на колени и трижды поцеловал землю. Потом вскинув руки к небу взмолился;

— ВЕЛИКИЙ АЛЛАХ, спасибо тебе что не оставил пятерых моих девочек сиротами.

Со стороны «Нижней Заправки» отходили солдаты из батальонов Эльчина Мамедова, Сафарова и Рамиза Гамбарова. Многие солдаты были ранены. Повязки на ранах были сделаны наспех неумелой рукой. Лица у них были черные от копоти и гари. Видно было, что им пришлось многое пережить. Увидев командира, солдаты останавливались и молча садились на асфальт. Из толпы к полковнику вышел лейтенант из спецназа.

— Командир взвода разведки лейтенант Рагимов, — представился офицер.

— Можешь доложить обстановку? — спросил его полковник.

— Нас подняли по тревоге и приказали выехать с танком на заправку поддержать огнем обороняющиеся батальоны. Артобстрел продолжался до 6 часов утра, потом, — он перевел дыхание, было видно, как тяжело ему стоять на ногах, но лейтенант усилием воли держался.

— Потом, после чего около тысячи солдат противника, при поддержке 40 единиц бронетехники 366-го российского полка, переданного ранее армянам, перешли в наступление. Наводчик орудия танка Альберт Агарунов успел подбить три штуки, но и сам погиб. Без танка пришлось тяжело, пока искали новый экипаж. Потом погиб комбат Тофик Огуз, почти все командиры взводов и рот. Армяне обошли нас и захватили «Тар-цех». Лейтенант замолчал.

А в это время через их голову с шипением проносились зажигательные снаряды реактивных систем. Гулко ухали разрывы снарядов большой мощности в глубине города. Угарный дым от пожаров в городе слезил глаза. Пока лейтенант собирался с мыслями, полковник внимательно всматривался туда вниз, откуда поднимались солдаты.

— Сейчас они подтягивают резервы, — лейтенант не выдержал усталости и опустился на землю. Со стороны нижней заправки, петляя, и увертываясь от разрывов, в город поднималась машина-водовоз. Она подъехала к посту, из нее выскочил солдат из отряда Рамиза, — командир, командир, — бежал он к полковнику, — армяне колонной идут на Шушу. Впереди на БМП торчит их флаг.

Решение созрело.

— Собирайте отходящих бойцов здесь и ждите меня, — приказал полковник лейтенанту, а сам, вскочив в свою машину, рванул в свой штаб, где должна была ждать резервная рота.

— Контратаковать, атаковать пока противник не закрепился, — стучало у нее в голове.

В лагере Хырдаланская рота, в полной боевой готовности сидела под деревьями, и ждала команды.

Спрыгнув с машины, он приказал собраться всем бойцам, построил их, и во главе отряда, бегом побежали к высоте, где укрывались отходящие с передовой солдаты. На ходу полковник, объяснял командирам как действовать. Разделившись на две группы, развернулись в цепь, пошли в атаку.

Увидев атакующих бойцов, лейтенант Рагимов подал команду собравшимся на «Верхней заправке» солдатам, и они, соединившись с полковником, лавиной устремились в атаку. Группы сходу выбили армян из строений. где производились старинный азербайджанский инструмент — тар. Взяли высоту с артиллерийским орудием и овладели автобазой.

У «Тар — цеха» к полковнику пробился Сафаров с ручным пулеметом с ним подошел и Ислам. Они были возбуждены после боя. Сафаров подбежал к полковнику обнял его.

— А нам сказали, что вы погибли в горах. Слезы брызнули у него из глаз. Тофик Огуз погиб еще утром, когда отбивались. Как вовремя вы привели помощь, теперь мы сами управимся. А вам надо к тюрьме там Джахангиров, командует. Бойцы говорят, что армяне взяли тюрьму и всех находящихся там зеков.

С минуту постояв, полковник рванул назад. Тюрьма была самой высокой точкой над крепостью, потеря ее грозила катастрофой для города. Все городские дороги были запружены гражданскими людьми, которые из горящих домов пытались уйти в леса Иса-Булуга.

Артиллерия армян била по дорогам, видя, что по ним идут беженцы. Вот одна группа жителей укрылась от осколков на автобусной остановке. Разрыв снаряда, заставил и Хамбалу резко вывернуть машину к домам, и тут произошло то, чего больше всего боялся полковник, видя, что жители укрываются на остановке. Реактивный снаряд армянской артиллерии угодил прямо в остановку, где прятались старики и женщины. Секунда и в разные стороны полетели человеческие останки. Рядом с машиной упал полуобгоревший труп маленького мальчика. Полковник рванулся к нему на помощь, но разрыв другого снаряда прижал его к земле, он делал усилие подняться, но чьи-то руки прижимали его к земле. Злость перехватила дыхание. Он попытался вырваться из цепких тисков, что держали его, и открыл глаза. Над ним склонились несколько врачей в белых халатах. Двое из них крепко держали его руки, не позволяя вырваться. Провода были сорваны и болтались вокруг него.

— Тихо, тихо, успокойтесь, — милый женский голос, постепенно возвращал его в реальность. Полковник медленно оглядывал всех вокруг стоящих людей вспоминая, где он и, что с ним. Дыхание его успокоилось, он обмяк. Медсестра в высоком колпаке сделала ему укол.

Врачи отпустили его. Знакомый «очкарик» склонился над полковником,

— Ну, что вояка, все хорошо? — улыбаясь, спросил «очкарик». Его улыбка и мягкий голос окончательно успокоили полковника.

— Я в норме, доктор, так что все в порядке.

Врачи засуетились, подключая его к аппаратуре.

— После перевязки, подготовьте его к переводу в корпус летной экспертизы, — отдал распоряжение «очкарик» и удалился. Врачи и медсестры колдовали над ним еще около получаса, а потом все удалились, оставив у койки молоденькую сестричку, наверное, стажерку из мединститута. С начала полковник молчал, представляя профессионалам делать свое дело, а потом стал подшучивать над ними, когда они, как ему показалось, уж слишком часто просили прощение, прежде чем сделать укол или поправить подушку.

За свои тридцать шесть лет он не часто попадал в госпиталь и больницы. Учась в военных училищах, был одним из ведущих спортсменов, как в Суворовском училище, так и в танковом. По многим видам спорта имел высокие разряды, а по военному офицерскому многоборью получил даже звание «Мастера спорта СССР». Спорт давал не только здоровье, но и помогал стойко переносить тяготы службы в самых суровых условиях на Урале и Камчатке, где девять месяцев в году метели и беснуются океанские шторма над полуостровом. Его натренированное тело, привыкшее к разным трудностям и болям, сейчас было ослаблено ранением. Он из последних сил боролся с недугом, который, как паутина опутывал все тело, превращая его в один комок боли. Медсестра взглянуло на часы, висящие на стенке, потом, подвинув журнал, обратилась к нему:

— Сейчас сделаем вам укольчик, ладно, — проворковала она тонким голосочком, будто уговаривая. Она протерла руку тампончиком смоченным в спирте и осторожно ввела иглу. Боли он почти не чувствовал, погруженный в свои раздумья. Полковник взглянул на медсестру, улыбнулся, подбадривая ее, медленно закрыл глаза. Его душа наполнилась теплотой и благодатью. Дыхание выровнялось, он спокойно уснул.

Глава шестая Солдаты седеют рано

…Снег на висках ветеранов войны

Снег пережитого, снег седины

(слова из песни)

В деревню, где жила сестра Агигат, полковник приехал глубокой ночью. Семья ее уже давно спала. Домочадцы не знали, да и не могли знать, что вырвавшись из Карабахского ада, он первым делом заехал к ним, чтобы как-то обдумать, оценить факты и все, что с ним произошло за последние пару месяцев. Полковник стоял перед большими железными воротами, не решаясь постучать по водяной трубе камешком, такой был здесь своеобразный звонок. Он не хотел нарушить покой старика, свекра сестры, которому было уже за восемьдесят лет. Аксакал спал очень чутко, и просыпался при всяком шорохе во дворе их большого дома.

Да и малолетних детей сестры не хотелось будить, которые, конечно, будут донимать его расспросами, не до этого ему сейчас было.

Полковник стоял в раздумье. Он посмотрел на часы, шел третий час ночи. Достал сигарету, закурил.

Водитель Хамбала, выключив двигатель «Нивы», сидел, молча, наблюдая за своим командиром, прекрасно понимая его состояние. Вот уже полгода, как он служил водителем комбрига и, конечно, уже успел изучить его тяжелый характер.

Комбриг мог часами сидеть в кабине и не проронить ни одного слова, раздумывая только ему одному известных деталях и событий.

Порой, передвигаясь вдоль линии фронта, он читал книги и инструкции, наставления по военному делу. Делая пометки в своем блокноте, он запрашивал по рации кого-то, отдавал поручения, решая сотни проблем, стоящих перед ним, как перед командиром, которому поручено, и формировать часть, и одновременно противостоять коварному противнику. Он мог, как бы дремать всю дальнюю дорогу, но как только оставалось несколько метров до назначенного пункта, спокойно открывал глаз, будто всю дорогу наблюдал за движением.

— Может подождать в машине, — подумал полковник, зная, что муж сестры, Видади встает очень рано, как обычно, в половине четвертого и начинает заниматься хозяйством. Зять, как многие деревенские жители, ложился спать с наступлением сумерек и просыпался с первыми криками петухов. Носком ботинка он аккуратно придавил окурок, повернулся и уже хотел вернуться в машину, как дверь в воротах тихо отворилась, и в проеме показалась его любимая сестра.

— Я так и знала, чуяло мое сердце, — тихо произнесла она,

— я не спала, а как только задремала, вдруг привиделось, что ты стоишь перед воротами, — она крепко обняла брата, поцеловала его. Слезы ручьем скатывались по ее широкому лицу, но она не смахивала их, а продолжала причитать и молиться, не выпуская из объятий своего среднего брата. Сердце защемило, предательский комок подкатил к горлу, но он усилием воли сдержался, чтобы вместе с ней не зарыдать и не здесь же излить свою душу дорогому человеку.

— А где Видади? — чтобы как-то скрыть свои чувства и волнение, спросил он.

— В Баку уехал, обещал сегодня вернуться. Ты один или с ребятами, — она посмотрела через его плечо.

— Водитель только.

Она отстранилась от брата, стала открывать ворота во двор. Обняв за плечи сестру, он нежно отвел ее в сторону, сам вытащил стопора и тихонько распахнул створки, стараясь не разбудить соседей и тех, кто спал дома. Водитель выскочил из машины и стал помогать ему.

— Вы заведите машину во двор, а я пойду, посмотрю баню, вода там должна быть горячей еще, да приготовлю вам поесть. Есть — то хотите? Прости меня АЛЛАХ, чего это я спрашиваю, будто не знаю. Вы прикройте ворота и идите в сад, там есть рукомойник, можете помыть руки. Она заспешила, засуетилась.

Полковник прошелся по двору, сплошь увитый лозами винограда. Все лето перед домом, благодаря этому природному навесу, стояла тень, спасая обитателей от жгучих лучей Муганского солнца. В центре двора стоял огромный, сколоченный из грубых досок, стол. Он присел на скамейку.

Водитель Хамбала заехал во двор. Выключил двигатель. Достал из багажника и принес выгоревший, потертый офицерский вещевой мешок, где хранились умывальные принадлежности. Он развязал его и выложил на стол огрызок мыла, солдатское полотенце и станок для бритья. Потом вернулся к машине и принес сапожную щетку и крем. Он делал это молча, не спеша.

Молчал и полковник, устремив свой взгляд на далекое звездное небо. Еще в детстве, когда он вместе с деревенскими пацанами, ходил в ночное пасти лошадей, то отпустив коня, ложился на согретую летним зноем землю и часами любовался переливами лучезарных звезд. Представлял себе, как он вырастет, станет космонавтом и полетит к ним, чтоб дотронуться рукой и погладить их холодные грани. Улыбка тронула краюшки, обветренных губ. Мечта осталась мечтой, а звезды и сейчас так же манили его, как и в далеком детстве.

После поражения в боях за Шушу и Лачин, после пережитого в Кубатлах его уже ничего не радовало. Ни яркий восход солнца, когда лес и горы сверкают зеленью, ни приятная влажная тень под густыми ветвями бука в горячий полдень, когда смолкает пение птиц и только стрекочут неугомонные стрекозы, ни тихие лунные ночи, ни запах родного дома, остро волнующий любого, кто долго жил на чужбине.

Радость жизни исчезла, полковник не знал, что будет завтра, и боялся этого завтра.

Усталость так навалилась на него и давила, что он не в силах был бороться с ней, опустил голову на руки и мгновенно заснул. Сквозь сон он почувствовал, что кто-то приблизился к нему. Тело мгновенно напряглось, каждый мускул пришел в движение. Его рука автоматически опустилась вниз и нащупала ствол автомата, который он прислонил к ножке стола.

Полковник открыл глаза. Рядом стоял старик, хозяин дома, отец зятя и свекор сестры. Он, как всегда, опирался на свой посох, такой же старый и высохший, как и сам старик.

— Салам — алейкум, аксакал, — произнес полковник, вставая и протягивая руку старику. Тот прищурил свои старческие глаза, приглядываясь.

— Это ты, что ли? — в свою очередь спросил старик, не отвечая на приветствие. Услышав ответ, он одной рукой притянул полковника к себе, обнял и поцеловал.

— Может, присядем, аксакал, а то в ногах правды нет, — как можно весело сказал полковник, указывая на скамейку. Старик кончиком клюки отодвинул скамейку, шаркая ногами, подошел, присел на краюшек. Уперев клюку в землю, он положил на нее обе руки, сквозь прищуренные глаза внимательно стал разглядывать пришельца.

Много раз, когда полковник был еще курсантом военного училища, да и потом, когда служил уже офицером и приезжал в гости к сестре, он каждый раз привозил старику красивую трость. Но старик, сердечно поблагодарив его за подарок, пару дней ходил с ней по деревне, демонстрируя дорогой подарок гостя, но потом все равно брал на прогулки свою клюку, вырезанную из старого ствола гранатового дерева.

— Ты надолго к нам или проездом? — спросил старик, рассматривая автомат, лежащий на столе.

— Можно сказать проездом, — усмехнулся полковник.

— А что это у тебя ружье такое маленькое, да и ствола у него нет? — Старик явно хотел завязать разговор.

— Я слышал, что ты, какой-то большой бригадир, там на войне. По телевизору часто про тебя говорят, а ружье у тебя такое маленькое! Что не можешь себе хорошее достать, солидное? Вот я помню, когда армяне в 1915 году напали на азербайджанцев в Баку и потом пошли на Сальяны, к нам на помощь пришли турки. Так у них были такие большие ружья, что приклады доставали до земли, а у их командира Анвяр-паши, на боку висел огромный пистолет, на который все смотреть боялись, а у твоего ружья даже дула и того нет! Как же ты командовать будешь с таким ружьем?

Слова старика вызвали улыбку на почерневшем лице полковника, но он не стал отвечать, зная, что тому, как истинному хозяину, очень хочется разговорить гостя своего дома. Да и про армян, учинивших бойню в Баку и пригородах, полковник слышал от старика раз сто не меньше. Подошла сестра.

— Ты что, киши, проснулся? Дай ребятам отдохнуть с дороги, тебе что, ты можешь и день проспать, а им надо отдохнуть. Дела, то у них военные, — сестра говорила без злости. А сама тем временем расставляла на столе тарелки, соления, хлеб. Прошла во двор, нарвала свежей зелени, помыв под рукомойником, положила на середину стола. Двери веранды открылись, на пороге появился заспанный мальчуган, лет десяти. Это был сын сестры, услышав возню во дворе, он проснулся, так как спал не в доме, а на полу веранды, как и все мужское население деревни.

— Что, дядя приехал, да? — обращаясь к матери, спросил мальчишка, подтягивая большие семейные трусы, которые спадали с его пухлого живота. Он был крупного телосложения, не по годам высокий и упитанный мальчуган.

— Ты чего это в трусах вышел, поганец, не стыдно тебе перед дядей так стоять? Ну-ка бегом в дом, простынешь! — сестра заставила его вернуться в дом, не дав удовлетворить детское любопытство. Пошла за ним и через минуту вынесла сменное белье для брата, положила на скамейку. В ее доме всегда хранилась одежда на всех братьев, которые могли приехать в любое время дня и ночи. На такие случаи она держала в доме их сменное белье, рубашки, штаны и свитера, в общем, все необходимое, чтобы братья могли с дороги принять душ и переодеться.

— Ты пойди, ополоснись, пока я буду готовить, — обращаясь к брату, сказала она. Полковник, захватив белье, молча встал и пошел за дом, где находилась баня. Проходя мимо водителя, он отдал тому автомат, и тихо сказал:

— Проверь машину, покушаем, отдых два часа и сразу уезжаем, — тот кивнул в знак понимания. Как бы тихо не говорил полковник, но сестра, проходя мимо, услышала последние его слова.

— Ты что не останешься? Посмотри, на кого ты похож, еле на ногах стоишь, давай иди, мойся, а потом решишь, что делать.

Он не стал спорить с сестрой, повернулся и пошел в сад.

Горячие струи душа, первые за последние два месяца, смывая грязь и пот, не принесли облегчения, а наоборот еще больше пробудили усталость. Полковник долго мылился, грубой домашней теркой смывал карабахскую пыль, но удовольствия от бани не получал. В деревне не строили бани, с отдельными отсеками, где можно было бы попариться и пройтись хорошим березовым веничком по телу, как в русских или финских банях. Здесь на строении ставили большой бак для воды, который летом нагревался от солнца, а зимой горячая вода подавалась из титана. Переодевшись и оставив свой камуфляж в бадье для грязного белья, по опыту зная, что сестра обязательно возьмет его и постирает, он вышел из бани и присел на сваленное рядом высохшее айвовое дерево, закурил. С каждым глотком едкого дыма, память возвращала его туда, где остались его дорогие бойцы, помогавшие вывести мирных жителей из осажденных деревень Карабаха. Вспомнились последние минуты боев за город Шуше, отступление и бои на подступах к Лачину, за перевал Сары-Баба.

Он на время забыл, где находится, но сигарета обожгла пальцы его рук, вернув в реальность. Полковник поднялся, аккуратно затушил окурок и пошел к столу, на котором сестра расставила все, что могла найти у себя в холодильнике, успев разогреть остатки вечернего ужина своей семьи. Водитель сидел за столом и пил чай, беседуя со стариком. Увидев командира, он хотел привстать, но старик придержал его.

— В этом доме я хозяин, так что сынок не волнуйся, а спокойно допивай свой чай, — назидательно сказал старик, посмотрев на подходящего полковника. Пожелав сидящим за столом, приятного аппетита, полковник подвинул к себе тарелку и стал накладывать еду.

Свернул пучок свежих хвостиков луковицы с киндзой вместе затем, положил в рот, и стал медленно пережевывать, наслаждаясь молодой горечью, отломив кусочек сыра, положил в рот. Он все это делал медленно, неторопливо. Взял с тарелки кусочек бараньего ребрышка, с удовольствием разгрыз его. Потом что-то вспомнил и посмотрел на сестру, которая сидела рядышком и смотрела, как он утоляет свой голод. Немой его вопрос она поняла сразу, посмотрев на свекра, спросила:

— Киши, есть хочешь, то ешь с ребятами, а нет, так дай им спокойно покушать, а то они, глядя на тебя, чувствуют неловкость.

— Что я им мешаю что ли, возразил старик. Я ведь не мешаю им, пусть кушают, что АЛЛАХ послал. А ты не сиди с мужиками, а посмотри, что там, у Видади есть, да налей военным с дороги, пусть не стесняются.

По обычаю этого дома, в присутствии старика не только гости, но и его девять сыновей, старшему из которых было больше 60 лет, ни разу не курили сигарет и не пили спиртного. Если приезжали гости, накрывался большой стол, старика кормили первым. Он пробовал всего понемногу, что было приготовлено, а потом, уходил к соседям пить чай. Понимая, что гости при нем никогда не осмелятся закурить, а тем более поставить на стол что-нибудь покрепче. Вот и теперь старик правильно понял намек невестки и впервые сам разрешил подать спиртное. Много лет этот военный, брат его невестки, приезжал к ним домой в отпуск со всех концов необъятной страны под названием СССР и всегда привозил дорогие подарки. По приезду первым делом подходил к старику и вручал их ему, в знак признательности и почтения, а уж потом приветствовал свою сестру и ее детей. Эти поступки с давних пор нравились старику, и он с уважением относился к среднему брату невестки. Сестра встала и через минуту принесла стакан, наполненный чистой, как слеза, домашней водкой, поставила его перед братом.

Полковник поднялся на ноги, поблагодарил старика за оказанное внимание и понимание:

— За солдат моих, что не дожили, — он взял стакан и одним махом выпил до дна. Закусив солеными баклажанами, он отодвинул свою тарелку и потянулся за сигаретами. Взял одну из них помял между пальцами и сказал:

— Ты прости старик, но если уж разрешил мне помянуть моих солдат, так разреши и покурить в твоем присутствии, это будет для меня большая честь.

Тот немного помолчал, но слова военного понравились ему, и он, как всегда, ответил притчей: — Если уж разрешить один раз шайтану сесть на плечи, то тот найдет способ свесить и ноги. Так что, кури уж.

Хмель быстро овладела его сознанием, и оно стало затуманиваться. Сделав несколько глубоких затяжек сигареты, он потушил ее, поблагодарив за угощение, поднялся на веранду, где сестра его уже приготовила постель. Сестра поднялась за братом, чтобы убедиться, что все в порядке.

Полковник тяжело опустился на матрац. Снял рубашку, прилег, но не успел еще положить голову на подушку, как заснул глубоким сном. Агигат присела на кровать и хотела спросить его, откуда он приехал и, что слышал про оставшихся братьев, но не успела. Его лицо, обожженное горным воздухом, напоминало маску с глубокими морщинами возле глаз.

Посмотрев на изможденное лицо брата, Агигат не выдержала и залилась горькими слезами. Присела рядышком. При свете настольной лампы она увидела столько седых волос на висках брата, которых раньше не замечала. Нежно, по-матерински стала гладить его по голове, причитая:

— Сколько же пришлось пережить тебе, брат ты мой дорогой, если всего за пару месяцев голова твоя засеребрилась.

На веранду поднялся свекор. Увидев его, Агигат не отстранилась от брата, как прежде, а повернувшись к свекру, сказала:

— Он был самый непослушный из всех моих братьев. Вечно покойная мама ругала его и наказывала за проделки. Такой был непоседа. А волосы его были тугие как леска, черные, как воронье крыло, распустит их, и носится по степи с ребятами. То в сады к соседям заберутся, то петухов выкрадут, да устроят пиратские пиршества, а потом маме приходилось извиняться перед соседями. Всю тяжелую работу по дому мать наказывала делать ему, чтобы он не отлучался из дома. Так нет, соберет своих друзей, сделают они все по-быстрому, и опять ищи его, как ветра в поле. Одно никто не мог понять, при всей своей не усидчивости, как он успевал хорошо учиться? Учителя в школе не могли на него нарадоваться. В восьмом классе выиграл физико-математическую олимпиаду школьников и был награжден путевкой в Артек, — был такой пионерский лагерь, на берегу Черного моря. Мы тогда и знать про этот лагерь не знали, а он три месяца там прожил, вернулся с дипломом «Лучшему юнармейцу морской дружины». Потом после окончания восьмого класса собрался и, никому ничего не сказав, уехал в Свердловск, этот город далеко на северном Урале. Поступил в Суворовское училище. Тогда в нашем районе еще не знали, что такие училища вообще существуют. Видела бы сейчас его наша покойная мама, не поверила бы, что ее сын— непоседа, воюет за нашу Родину, за Азербайджан. В свои тридцать пять лет, весь седой. А какие морщины пролегли возле глаз, кожа на лице черная, от холодных горных ветров. Она хотела укрыть ногу брату, высунувшуюся из-под одеяла, уже протянула руку, как заметила розовый рубец на ноге. Шрам, размером сантиметров десяти ниже колена, был свежий. Она, еще пуще заплакала. Старик слушал, молча, рассказ невестки, и у него все больше и больше просыпалась гордость за этого молодого человека, который сейчас спал в его доме.

— На войне солдаты седеют рано — так еще мой отец говорил: АЛЛАХ ряхмат элясин, — старик по обычаю провел руками по лицу.

Агигат поднялась и вышла во двор, там, на лавочке, сидел и курил водитель брата.

— Хамбала, ну-ка сынок, скажи, откуда вы приехали? — Тот смущенно опустил глаза, не зная отвечать ему или нет.

— Ты говори, не бойся, — она старалась подбодрить солдата.

— Из Шуши мы, вернее из Лачина.

— А шрам у него откуда, на ноге?

— Осколок, — коротко ответил Хамбала, встав из-за стола, пошел к машине. Он открыл заднюю дверцу, оглянулся и посмотрел на сестру своего командира.

— Если бы вы только знали, откуда мы вырвались, и что нам пришлось пережить, — в сердцах сказал он и улегся на заднее сидение. Услышав последние слова водителя, Агигат кинулась к машине.

— Сынок ты должен мне все рассказать, понимаешь, все, иначе я не смогу жить на этом свете. Я же вижу, что произошло с моим братом. Вы же, всего два месяца, как уехали отсюда, а вернулись и он весь седой. Что же с вами произошло, Хамбала, — скрестив на груди руки, она чуть не умоляла водителя.

— Ведь я ему не только была сестрой, но и матерью была одновременно, расскажи, не томи душу мою, ведь у тебя тоже есть мать.

При этих словах глаза Хамбалы заполнялись слезами. В отблеске мигающих ночных звезд было видно, как он переживает, не зная, рассказать или нет, о чем просит эта немолодая женщина, сестра его командира.

Достав сигареты, он вышел из машины и уселся на скамейку у стола. Агигат присела рядом. Сердце в бешеном ритме рвалось наружу из ее груди.

— Понимаете, он убьет меня, если узнает, что я вам все рассказал, — глубоко затягиваясь, вымолвил солдат, из последних сил борясь с желанием, очистить душу перед этой женщиной, напоминающей ему его родную сестру.

— Мы держались в Шуше до последнего, пока не осталось нас всего 11 человек. Город почти весь горел. От дыма пожарищ было тяжело дышать, но оставшиеся в живых бойцы готовы были умереть, только бы не сдать него противнику. Ночью, со стороны Лачина приехала санитарка, которая вывозила раненых и погибших. Санитар, рассказывал, что по дороге в Шушу стоят омоновцы с Ровшаном Джавадовым, но в город не хотят войти, потому что им сказали, что он захвачен армянами. Под утро, когда стрельба почти закончилась, командир приказал мне ехать в Зараслы, по Дашалтынской дороге с включенными фарами, дабы показать, что дорога свободная и может тогда, наши решились бы прийти нам на помощь. С нами были Джахангиров и Тябрик. Под ураганным огнем армян нам все-таки удалось проскочить открытый участок дороги, и мы подъехали к нашим солдатам из внутренних войск. Там встретились с Ровшаном Джавадовым, который, увидев нас, обрадовался, а потом начал упрекать в том, что мы сдали Шушу. Он сказал, что там, в Лачине находится министр Внутренних Дел Таир Алиев и, что нам надо получить у него разрешение на ввод войск в город. Никакие доводы командира их не убедили, что до утра можно было войти в город и защитить его. Когда мы приехали в штаб Арифа Пашаева, командира Лачинского полка, нас окружили бородачи и стали избивать, упрекая в предательстве. Командира схватили и поставили к стенке, хотели расстрелять, так как из Баку пришел приказ уничтожить командира за то, что он армянин. Бородачи стреляли над его головой, заставляя признаться в предательстве, а он только смеялся им в лицо. На наше счастье, подъехал сам Пашаев и велел своим солдатам, отвести командира к Таиру Алиеву в его штаб. Джахангиров пошел с ним, но ему быстро скрутили руки, обвиняя, что он тоже предатель, если находился рядом с командиром и не убил его. До самого утра, нас с Тябриком били и пытали. Бородачи требовали, чтобы мы сказали, как проходила сдача города.

Сколько это продолжалось я не помню, — он перевел дыхание, закуривая новую сигарету. Потом пришел командир и мы поехали снова в Шушу. Дорога была уже захвачена армянами, а войска отошли к деревне Кейхнякенд.

Решили проехать объездной дорогой и встретили беженцев из Косалар, которые рассказали, что жители Ширлана остались в окружении и не могут убежать. Тогда командир, собрав несколько бойцов, кто воевал с нами в Шуше, пошел выручать жителей, а мне приказал вернуться в Лачин и ждать его там.

Пять суток, от него не было вестей. Все говорили, что они все погибли, но однажды через горы пришли беженцы и рассказали, что группа смельчаков провела их через расставленные засады армян и вывела на перевал горы Сары-Баба, а сами они остались там, в горах, отбиваясь от армян.

Вышел из окружения Низами Алиев со своей группой, я его нашел в госпитале в Лачине. Вот он вместе со мной поехал туда, куда должен быть, по его словам, подойти командир. Хамбала замолчал. Из его глаз ручьем текли слезы. Он рукавом вытирал их, но они все текли и текли. Со слезами он освобождался от тяжести пережитого. Он не мог больше сдерживаться.

Рыдание его передалось и Агигат. Хамбала продолжил свой рассказ.

— Когда приехали в Лачин, паника уже охватила город. Войска бросали позиции и уходили в Баку. Все уговоры и мольбы командира на них не действовали. Снялся и ушел штаб Арифа Пашаева. Командир метался от отряда к отряду, уговаривая их вернуться на позиции, но никто его не слышал. Бросая технику и оружие, добровольцы уходили из города.

17 мая, рано утром, стало известно, что армяне, колоннами надвигаются на Лачин. Тогда мы поехали на позиции, где остались группы Алиева и Видади Рустамова, которых командир с вечера выставил на дороге в город.

Бой уже шел, Хырдаланские ребята дрались в окружении. У дороги брошен был экипажем танк. Командир завел его, потом показал одному солдату, как им управлять, и они поехали навстречу противнику, выручать наших ребят.

Целый день шел бой, трижды возвращался танк на дозаправку снарядов, которые мы отыскали на складах и подвозили на передовую. Сколько он уничтожил армян из своего танка, сказать не берусь, но то, что армяне, благодаря его действиям, в город сходу не смогли прорваться, это только его заслуга.

Когда армяне стали отступать, из Кубатлы приехал Чингиз Мустафаев, со своей съемочной группой. Они долго говорили с командиром, а потом все вместе поехали в Кубатлы остановить бегство, потом…. — Хамбала не смог дальше продолжить свой рассказ.

— Ну что было потом, стала торопить его сестра командира, вытирая передником слезы. Лучше бы вам не знать, что было потом, — он хотел встать и уйти, но Агигат схватила его за руки.

— Умоляю, расскажи, иначе я умру у твоих ног. Хамбала отшвырнув окурок, достал новую сигарету. Долго молчал.

— Там при въезде в Кубатлы нас схватили омоновцы отряда «Гартал», связали руки, сорвали с командира погоны и повезли в штаб местного ополчения к Гашимову. Там собралось много народу, все хотели немедленной расправы над вашим братом и его адъютантом. Когда их вели на расстрел под улюлюканье толпы, вперед выскочил солдат по имени Мубариз из Сумгаита. В руках он сжимал гранату.

— Эй, вы, те, кто себя называет боевиками, как только видите армян вы, как шакалы, убегаете от противника, только заслышав о его приближении. Вам нужна жизнь моего командира, с кем я до последнего патрона дрался в Шуше, с кем воевал у горы Сара-Баба и дрался за Лачин, тогда возьмите и мою, — он вырвал чеку и поднял гранату над головой. Отпустите командира и дайте ему уйти, пусть он воюет за нашу Родину, а вместо него я отдаю свою жизнь, — с этими словами он бросился на землю и разорвал себя гранатой. Толпа стояла, обезумевши увиденным. Когда пыль осела, на земле лежал Мубариз, весь окровавленный, одежда его еще дымилась. Этот поступок Мубариза спас командира. Вперед вышел старик из толпы и сказал:

— Если за командира солдат отдает свою жизнь, значит предатель не он, а тот, кто обвиняет его в предательстве. Я теперь сам готов пойти с ним в бой, отпустите его и верните ему его оружие, сказал старик и подошел к командиру, обнял и поцеловал его.

Омоновцы развязали руки, и отошли в сторону. Тогда толпа подхватила командира и внесла его в штаб части. Там вернули погоны, оружие и передали мне нашу машину, которую они перед этим у нас отняли. Эльдар Гашимов, тамошний командир, передал телеграмму Рагима Газиева, где было предписано всем солдатам и командирам при первой же возможности арестовать и расстрелять вашего брата. Попрощавшись с Эльдаром, мы выехали в Баку. Теперь вы все знаете, — Хамбала встал и пошел к своей машине. Забрался во внутрь кабины и только тут снова не сдержался. Уткнувшись в сидение, он долго плакал, как маленький ребенок, но он не стеснялсяэтого. Никто, кроме бледной луны и мерцающих звезд не видел его слабости.

Силы покинули Агигат, она тихонько плакала, боясь разбудить детей и свекра… Слезы без остановки катились по ее лицу, но она не в силах была поднять руку и вытереть их. Вспомнились «новости», которые мелькали на всех каналах телевизора в последнее время о боях за город Шушу, об отступлении, о беженцах из Карабаха, о гибели сотни солдат и офицеров в боях за Лачин.

Но почему и, как ее родной брат оказался там, она не могла понять, только вспомнила, как разволновался старший брат Эльхан, когда в последний раз приезжал к ней в гости, и она спросила его о среднем брате. Старший из всех ее братьев сам командовал танковой бригадой на Агдамском фронте и вел тяжелые бои, но, услышав ее вопрос, не смог сдержать волнения и выкурив подряд несколько сигарет, обняв сестру за плечи, сказал:

— По моим сведениям он, где-то в горах Карабаха, а где точно, никто не знает.

— Как она не пыталась расспросить его подробно о судьбе брата, но тот больше ничего не сказал, и уехал в свою танковую часть, где обстановка тоже была сложной.

Не мог же Эльхан рассказать сестре, что в ночь с 7 на 8 мая армяне собрав в кулак все свои войска, тысячи наемников из Сирии, Ирана, Канады и России, а также из других стран, при поддержке 366 полка российских войск, оставленных в Карабахе, вероломно напали на спящий город Шуша. Как брат двое суток отбивал яростные атаки превосходящих сил противника.

А когда среди защитников города оставалось несколько десятков человек, в прямом эфире, через телевизионную студию обратился к азербайджанскому народу с просьбой прийти к ним на помощь. Баку так и не услышали его мольбы, там продолжали веселиться и отмечать праздник «День Победы» над фашизмом, когда армянский фашизм в этот самый час зажигательными снарядами жег святыню Карабаха.

Как брат кричал в эфире, обращаясь к нему с просьбой взять автомат и пойти в атаку со стороны Агдама, чтобы как-то оттянуть силы армян от города Шуши. Не мог же Эльхан рассказать сестре, что, услышав о просьбе своего брата, он имеющимися резервами бросился в бой, чтобы помочь ему, но было уже поздно. С высоких гор в пригороде Агдама были видны зарева пожарищ над Карабахом, где дрался брат.

Когда появились первые беженцы из Шуши, он расспрашивал каждого о его судьбе, но никто толком не мог сказать, что стало с комбригом. Одни говорили, что он погиб в первые часы боя, другие утверждали, что его захватили в плен, а третьи уверяли, что видели в горах отряд смельчаков, которые ушли в партизаны. О том, что брат воевал отважно, говорили солдаты, уцелевшие в боях и вырвавшиеся из ада. Они в один голос утверждали, что новый командир прибыл в город слишком поздно, много сделал для организации обороны Шуши и прилегающих к нему сел, но так и не успел подчинить себе разрозненные отряды, действующие на его направлении. Говорили, что боями управлял, умело, храбро, проводя контратаки малыми силами, всегда в атаку шел первым, нанося противнику большие потери. Силы были неравные, но командир не отступил, как добровольческие отряды различных партий, а оставался со своими Бакинскими ребятами в городе. Что потом стало с ними, никто из них не знал.

Ничего этого не мог рассказать Эльхан своей сестре, как она не уговаривала его поделиться с ней, так и уехал на фронт мстить за своего брата. Из рассказов беженцев из Шуши, Эльхан узнал, что его брат не покинул город, как все. Он остался с небольшой группой солдат, спасать жителей горных деревень от уничтожения.

Последние радиоперехваты разговоров армянских радистов указывали на то, что в тылу у них действует неуловимый отряд, которого, предупреждали радисты, надо опасаться.

Вспомнив обстоятельства расставания со старшим братом, Агигат стало все понятно.

— Значит, это про него люди в селе говорили, что офицер из России приехал в Шушу и продал ее армянам, а потом и Лачин продал. Другие рассказывали о героическом парне, который со своим малочисленным отрядом, удерживал город Шушу несколько дней, просил помощи, но никто не услышал их. Тогда тот, взяв остатки своих отрядов, ушел в горы и партизанит там, помогая выводить из окружения жителей сел, забытых правительством и местной властью. Рассказывали, что за голову того парня армяне готовы были выложить несколько сот тысяч американских долларов, но никто не предал его, и он продолжает воевать в горах, наводя ужас на захватчиков Карабаха.

Чем больше она вспоминала, тем отчетливее понимала, что все эти рассказы связаны непосредственно с ее родным братом.

Так в слезах и раздумьях она просидела до утра. Барашки в стойле и корова в хлеву стали подавать сигналы, что их пора доить и выпускать на волю. Она медленно встала и пошла на зов скотины, еще больше осунувшись и постарев за последние несколько часов.

Когда она вернулась, брат брился возле умывальника, водитель стоял рядом с ним и держал в руках полотенце.

— Вы что собираетесь уезжать, да? — спросила она, подходя к ним. Поставила на стол ведерко, со свежим парным молоком.

— Дел много сестра, в Баку мне надо, поквитаться кое с кем — сказал полковник, ополаскивая лицо холодной водой. После сна он выглядел бодрее, и на лице его играло подобие улыбки.

— Но я, потом, обязательно заеду к тебе, только не переживай — как можно, нежно сказал он, видя, как изменилась в лице сестра. Агигат стала хлопотать, готовя завтрак, а полковник, переодевшись в свою полевую форму, уже выстиранную, немного влажную, сидел и беседовал со стариком, когда во двор зашел его бибишкин (тети) сын Акиф.

— Кто к нам приехал, — подходя к полковнику и протягивая руки для приветствия, сказал Акиф, сияя свой ослепительной улыбкой. Полковник встал, сделав несколько шагов навстречу родственнику, крепко обнял того. Акиф был небольшого роста, худенький в плечах мужчина 55 лет, недавно вышедший на пенсию, как человек, всю свою жизнь проработавший на морских буровых станциях и имеющий льготы.

Этот двоюродный брат был один из многочисленных родственников к кому полковник относился с особым почтением. Бибишкин сын, был единственным человеком, который не побоялся лютых казахстанских морозов, услышав о смерти их матери, приехал к ним и оказал посильную помощь в организации перевоза ее тела на родину в Азербайджан для похорон. Тогда в детской душе полковника и проросла любовь к этому двоюродному брату. Они крепко обнялись и по обычаю поцеловались. Акиф сыпал шутками по поводу его внешнего вида, стараясь, как можно дальше оттянуть ту минуту и спросить о своих двух сыновьях, которые воевали в Агдамской бригаде у старшего брата Эльхана. По его глазам полковник догадался, что это волнует Акифа, не дожидаясь вопроса, сказал:

— Дядя я не оттуда, так что извини, мне нечего сказать тебе. Тот сразу все понял и не стал уточнять. Откуда приехал полковник и где он был? Все дни после падения города Шуша во всех оппозиционных газетах писали про предательство полковника, командира Шушинского гарнизона. Называли его фамилию, обвиняя полковника чуть ли не во всех бедах, что постигли Азербайджан. Даже сообщалось, что его родители, а именно мама армянка и он специально приехал в город, чтобы сдать его противнику. Все это Акиф читал в ежедневных газетах, прекрасно понимая, что в Баку ищут «козла отпущения» и не обращал внимания на написанное, но обида за своего двоюродного брата не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Да и мать его, любимая всеми бибишка(тетя), не находила слов возмущения, хотя и повторяла постоянно, что на «каждый роток не накинешь платок». Услышав о приезде полковника, Акиф заспешил на встречу, желая воочию увидеть его и расспросить, обо всех тех слухах, что распространяли газеты, но, увидев своего родственника, он понял, что тому сейчас не до рассказов. Они поболтали о последних деревенских новостях, о том, что творится в Баку с властью, обходя щепетильные вопросы. Сестра разлила чай по стаканам и подала первый — брату.

Полковник протянул руку, чтобы взять чай, но неловко зацепил блюдце рукой и горячий чай пролился на руку. Боль пронзила его сознание, он, закусив губу, еле сдержался, чтобы не закричать и открыл глаза. Перед ним стояла медсестра в белом халате и расставляла завтрак на тумбочке.

— Простите меня, пожалуйста, — медсестра чуть не плакала. Вы спали, и мне не хотелось вас будить. Думала потихоньку все расставлю, но вы вдруг откинули руку, и зацепили за край тумбочки, чай пролился и несколько капель попали вам на руку. Медсестра волновалась. Не зная, что предпринять. Полковнику стало жаль эту красивую девушку, и он через силу мило улыбнулся ей.

— Не переживай, сестричка, нежно сказал он, вспомнив, где и что с ним произошло. Та засуетилась, взяла его ладонь и салфеткой осторожно стала вытирать капельки чая. Прихватив поднос, она стремительно вышла из палаты. Видения постепенно стали расплываться, как туман в горах, когда налетает ветер, и как дворник, огромной метлой разгоняет пелену тумана, загоняя его в расщелины гор, будто заметая ненужный мусор.

Тоска постепенно улеглась, дыхание выровнялось, и полковник окончательно проснулся. В палате никого не было, если не считать лежащего рядом солдата, который спал, натянув одеяло на лицо. Он взялся руками за поручни у изголовья кровати и осторожно стал подтягивать свое тело, чтобы оглядеть всю палату. Голова гудела, но боль была терпимая. Левая рука, выше локтя, была перетянута тугой повязкой. Скоро должен был начаться ежедневный обход врачей. Как всегда перед обходом, первой заходила в палату старшая медсестра, легонько трогая за руку раненых бойцов, будила их, потом раскрыв журнал проводила перекличку.

В последний раз, когда полковник очнулся после операции, в палате было шесть человек, все тяжело раненые. У постели парня, у которого был перебит позвоночник, всегда дежурил его отец, сейчас почему-то его не было. Может быть, он вышел по своим делам или пошел за принадлежностями, чтобы умыть своего сына, он это делал каждое утро.

Повернув голову влево, полковник увидел в окне забавную сценку. На ветках сидели два воробья и дрались за корочку хлеба. Маленький, с хохолком на макушке воробышек, державший в клюве небольшую корочку, ловко увертывался от своего собрата, пытающегося отнять у него заветное лакомство. Полковник так увлекся этой сценкой, что не сразу заметил вошедших врачей. Однако сразу уловил сладкий запах, чьих-то французских духов.

Этот тонкий аромат и свежие, сверкающие белизной халаты врачей, никак не подходили к убогой палате, стены которой не освежались наверно с того времени, как был построен этот госпиталь. Представляя раненых солдат, медсестра сыпала медицинскими терминами, которые были понятны, наверно, только ей, одной. Она докладывала сменному врачу, о состоянии больных, проводимых процедурах, а также делала записи указаний врача.

Вот они подошли к полковнику и замерли.

— Ну, как вы себя сегодня чувствуете, — спросил сухощавый с тонкими усиками врач, беря его за запястье и слушая пульс. Дежурная медсестра, найдя в журнале нужную страницу, касающуюся полковника, стала читать запись.

— Больной спал, беспокойно, несколько раз приходилось колоть ему успокоительное, так как практически невозможно было его утихомирить. Температура была стабильная 37.4, давление превышало норму 180 на 100. Дальше она стала читать название каких-то лекарств, предписанных полковнику.

— Ну что же, — сказал врач, отпуская руку, — все хорошо, надо будет перевести его, как решил профессор Рак в палату интенсивной терапии в летную экспертизу. Врачи удалились.

Буквально за ними в палату вошли несколько бородатых людей в камуфляжной форме. Лица их были черные от постоянного нахождения на солнце и ветру. Каждый держал перед собой какие-то кульки и свертки в руках.

Они с порога стали всматриваться в лица лежащих раненых солдат. Увидев полковника, рванулись к нему. Он не сразу узнал вошедших бойцов, невольно прикрыл глаза.

— Командир это мы, вы нас не узнаете? А меня, а меня, — посетители, перебивая друг друга, следили за взглядом полковника.

— Ну, кто же вас не узнает, таких чертей, — он постарался улыбнуться. Алиев Низами, Рустамов, а это кто, он указал глазами на стоящего в стороне невысокого роста бойца. Все расступились, пропуская вперед солдата с букетом цветов.

Только теперь он узнал Зибейду, эту отважную девушку, которая второй год была на передовой. Та смущенно подошла, положила цветы на тумбочку и наклонившись одарила полковника нежным поцелуем.

— Значит, не забыли еще меня, товарищ командир? — она провела рукой по повязке на его голове.

— Как же тебя можно забыть, если ты как репей, прилипла к нам еще в Шуше и с тех пор мы уже не можем избавиться от тебя — пошутил полковник, все заулыбались. Зибейда чисто профессионально стала расспрашивать раненных бойцов о ранении, где получили и как себя сейчас чувствуют. Раскрывая принесенные кульки, выкладывала на их тумбочки фрукты, сладости и бутылки с напитками. Ребята, такие родные, стояли, смущенно потупив в пол свои взгляды. Они впервые видели своего командира в таком положении и никак не могли справиться со своим волнением. Постепенно волнение улеглось, и они стали рассказывать про последние бои на Физулинском направлении. О погибших ребятах, о том кто, где воюет и на каких должностях.

Слушая их рассказы, полковник чувствовал, как к нему возвращаются силы, как тело наливается теплом, и душа его успокаивается. Сколько бы они так просидели, неизвестно, если бы не пришла старшая медсестра и не попросила их помочь перевести полковника в летную экспертизу в другой корпус.

Сделав полковнику обезболивающий укол, вколов снотворного, чтобы он не волновался, подождали, когда он уснет, только потом стали готовить его к переезду, но полковник этого уже не чувствовал. Он мирно спал, тихонько постанывая во сне.

Когда на небе вспыхнули звезды, и луна стала дозором обходить ночное небо, полковник проснулся. В палате, а это уже была просторная комната, никого не было. Светильник на тумбочке у изголовья, горел тусклым светом. Напротив койки, в углу, стоял телевизор, с окон свисали плотные шторы. На подоконнике стояли горшочки с красивыми цветами. Дверь тихонько, приоткрылась и в проеме показалась голова в высоком белом колпаке.

— Вы уже проснулись, товарищ полковник, — пропела голова звонким голосочком.

— Как видите, моя милая.

— Вас хотел видеть профессор Рак, он сидит у нас в отделении. Я сейчас доложу, что вы уже проснулись, — голова скрылась за дверью. Буквально в следующую минуту, дверь резко распахнулась, и вошел «Очкарик» с большим кульком в руках.

— Ну, как вы, полковник, себя чувствуете, надеюсь, вы скоро поправитесь. Он стал вытаскивать из кулька принесенные продукты. На тумбочке появились бутылка коньяка, баночка черной икры, несколько аккуратно нарезанных бутербродов с ветчиной. «Очкарик» расставил все, что принес, потом взял лимон, отойдя к столу, стал нарезать тоненькими ломтиками, при этом рассказывал, как проходила операция, как он чистил «мозги» полковника от ненужного мусора и что на память об операции взял себе один маленький металлический осколок, чтобы показать своим коллегам в Москве. Закончив приготовления, он подошел к полковнику, осторожно приподнял его и помог сесть, облокотившись на спинку кровати.

— Ну что, давай по одной — предложил «очкарик» и стал разливать коньяк по стакан. Он аккуратно пододвинул наполненный наполовину стакан полковнику и положил сверху кусочек лимона.

— Рад был встретиться с вами, правда не так, как сейчас, но я думаю, что это первый и последний раз, все у вас будет хорошо, — «очкарик» поднял свой стакан и стал медленно цедить коньяк, наслаждаясь ароматом напитка. Он поставил свой стакан на стол, взяв корочку лимона, понюхал ее и положил в рот. Потом бережно приподнял голову полковника, поправил ему подушку:

— Выпей командир, божий нектар, он укрепит тебя. Полковник протянул руку и взял свой стакан,

— Будем жить, — он подмигнул врачу, — спасибо вам профессор, надеюсь, я своими криками не больно досаждал вам?

— Если не считать того мата, которым вы награждали нас, то все нормально, полковник, — улыбнулся профессор, доставая сигареты.

— Если, вы разрешите, можно и мне закурить, вот уже десять дней, если судить по календарю, я не курю, а так хочется, что аж во сне снится сигарета.

— Только не в затяг, — пошутил «очкарик», прикуривая и ему сигарету. Утром я улетаю к себе в Россию, так что пришел проститься с вами. Не мог улететь не попрощавшись. Конечно я не сентиментальный человек, но то, что мне пришлось здесь увидеть, потрясло меня. Сколько горя принес нам этот проклятый Горбачев, развалив такую огромную страну, и натравив людей, друг на друга. Понимаете, полковник, — профессор замолчал, подбирая слова,

— Давно вас хочу спросить, — профессор посмотрел прямо в глаза полковнику. Правда, что в захвате Шуши, где вы были командиром, участвовали российские войска. Так, по крайне мере, утверждают все мои коллеги— врачи, когда речь заходит о войне в Карабахе. Конечно, если вы не хотите, то я не смею настаивать, но вы поймите и меня. Я сам вот уже двадцать пять лет ношу погоны, прошел Афганистан, где сделал сотню операций и не только русским солдатам и офицерам, но и многим из Азербайджана и Армении. И теперь выходит, что там я их спас, чтобы потом они убивали друг друга, здесь, на своей же Родине, в угоду каких то политических амбиций.

Понимаете, — профессор потянулся за бутылкой, стал разливать остатки спиртного по стаканам, — меня пригласил, мой друг, полковник доктор Сахавят. Мы с ним вместе воевали в Афгане. Так вот, он позвонил и просил срочно приехать, я еще тогда не знал, что это все ради вас. Он просто сказал, что много раненых в голову, и что ему нужна моя помощь. Так вот, — он взял стакан и залпом выпил, закурил. Я даже не вспомнил, что Азербайджан уже другая страна, она для меня осталась такой же родной, как и Россия. Наутро взял билет и прилетел сюда. Провел несколько десятков операций. Спас многих бойцов, а на душе осадок, когда слышу, что российские войска участвуют в войне в Карабахе на стороне армян. Так что, полковник, прошу вас быть со мной откровенным, — он тяжело опустился на стул, рядом с кроватью полковника.

— Понимаете, господин профессор, все в этой жизни смешалось так, что не знаешь, кто твой истинный друг, а кто нет. Мне тоже пришлось двадцать лет служить в Советской Армии. Плечом к плечу переносить все тяготы армейской службы вместе с русскими, армянами, украинцами, но никогда, слышите, доктор никогда не мог представить себе, что буду воевать со вчерашними моими однополчанами, с теми, кого когда-то учил водить и стрелять из танка. Сегодня они сжигают города и деревни на моей Родине. Если вы хотите знать всю правду, я не скрою ее, от вас, какой бы горькой она не была — он приподнялся на локте и посмотрел на профессора, как бы убеждаясь в том, что тот действительно хочет узнать, что творится на войне. Профессор достал из пачки две сигареты, прикурил их и одну подал полковнику. Курили молча.

— Теперь уже не секрет, что план захвата города Шуши, стал результатом тщательно спланированного сценария, разработанного армянскими террористическими организациями, действующими во французском городе Лион и в столице Ирана — Тегеран, начал свой рассказ полковник.

С российской стороны в планировании принимали участие офицеры Генерального штаба России во главе с полковником Зиневич и возглавляемая им оперативная группа. Как сегодня уже стало известно, первый план под названием «Свадьба в горах» касательно Шуши был разработан в Тегеране. Первоначально атака на Шушу армянских формирований была запланирована на 21 марта 1992 —го года, но в связи с проблемами в обеспечении безопасности населения Ханкенди, — это столица Нагорного Карабаха, штурм города был отложен. Широкомасштабное наступление должно было начаться или 24 апреля — в день надуманного армянского геноцида, или 9 мая — в день победы над фашизмом. Несмотря на договоренность, достигнутую между президентами Армении Тер-Петросяном и исполняющим обязанности президента Азербайджана Ягубом Мамедовым, при посредничестве Иранского президента Хашеми Рафсанджани, соглашение о прекращении огня, ситуацию к началу мая изменила в пользу Армении. К этому времени они захватили практически весь Карабах, за исключением Шушинского района — полковник перевел дыхание, воспоминания о тяжелых днях нахлынули на него с новой силой. Он попросил сигарету и стал жадно затягиваться, пытаясь успокоиться.

— За 10 дней до начала наступления, в Армении, — затушив сигарету в блюдце, которую подвинул ему профессор, продолжил он свой рассказ, — провели мобилизацию и сформировали несколько полков резерва. Согласно плану мобилизации было призвано 11 тысяч военнослужащих и после проведенных мероприятий, все они были переправлены в Карабах.

В ночь с 7 на 8 мая в 2 час 15 минут началась массированная артподготовка, которая продолжалась до 6 часов утра. Одиннадцатитысячная группировка армян на главном Шушинском направлении, перешла в наступление со всех доступных направлений — Гырхпиллякян, Дашалты, Шушикянд и Гаджитала. Командовал группировкой полковник Аркадий Тер — Тадевосян, командовавший армянскими силами в Нагорном Карабахе, а советником у него был представитель ГРУ полковник Зиневич. Из показаний пленных, захваченных накануне наступления, было известно, что на стороне армян воевали российские спецподразделения, в частности солдаты спецназа ГРУ, дислоцированные в Лагодехи (Грузия) и переброшенные в Карабах по приказу из Москвы. Командиром механизированного батальона был капитан Козак, ну а об остальных офицерах и прапорщиках батальона говорить не стоит. Почти все роты были укомплектованы русскими солдатами. Параллельно с наступлением на город, армяне нанесли удары по населенным пунктам Карагяфт, Косалар, Зараслы, Гайбалы и предприняли штурм высоты Беюк Кирс.

Для захвата стратегической дороги, соединяющей осажденный город Шуша — Лачин, наступали до 3 тысяч армян. Где-то к семи часам утра 8 мая были захвачены все важнейшие посты по всем направлениям. Однако, после проведенной перегруппировки, мне удалось провести контратаку и к 12 часам мы восстановили контроль над городом. Упорные бои шли под Косаларами и на высотах Кайбала, Беюк Кирс. Противник, неся огромные потери, под натиском добровольческих отрядов, вынужден был отступить, оставляя на поле боя убитых и раненых. Только в населенном пункте Косалар, при контратаке, армяне оставили 134 трупа на поле боя.

В самом городе, батальонам удалось восстановить утраченные позиции, за исключением позиции «Нижняя заправка». Массированный обстрел города продолжался в течение 12 часов, но гарнизон держался мужественно и стойко. Защитники города, несмотря на большие потери в ночных боях, продолжали удерживать свои позиции в надежде на подход помощи из близлежащих районов.

Тяжелые бои продолжались до 20 часов вечера 8 мая.

К концу дня из 850 защитников города в живых оставалось 232 человека. Батальон специального назначения № 777 в бою потерял до 70 % личного состава, более 200 человек из добровольческих батальонов сложили головы, но не отошли.

К вечеру 8 мая было решено эвакуировать жителей и раненых в город Лачин. Для этого были мобилизованы оставшиеся отряды, которые должны были очистить дорогу, захваченную армянами. К утру в Шуше оставалось только 30–40 солдат, 1 установка БМ-21 «Град», 1 танк и 1 БТР. Кровопролитные бои шли в Халфяли, Гайбалы и Косалар.

Я сам слышал по рации, как командир батальона, Козак докладывал Зиневичу, что потерял около 12 единиц бронетехники и решил прекратить наступление, но тот передал Козаку приказ, что Москва настаивает на продолжении натиска и штурма города. Тридцать шесть часов беспрерывных боев, истощили силы защитников города. Шли вторые сутки боевых действий, но Баку молчал.

Молчало и наше Министерство Обороны, которое обещало оказать помощь. Посланные отряды ОМОН внутренних войск, под руководством Министра Внутренних дел Таира Алиева и командира ОМОН Ровшана Джавадова остановились в трех километрах от Шуши, но в город не спешили войти, хотя по дороге шли беженцы, вывозились тела раненых и погибших защитников крепости.

Предательство и слава всегда соприкасаются на войне, так было всегда, не минула эта участь и нас, защитников города Шуша.

Перед самым наступлением на город, его покинули все руководители городской власти: глава исполнительной власти Шуши, Низами Бахманов, начальник полиции города Вахид Байрамов, комендант города Алекпер Алескеров, руководители предприятий и сельских советов.

Комендант города Алескеров, потом признался, что его, под предлогом совещания в Министерстве Внутренних дел, вызвали в город Баку, но это оказалось провокацией, и когда он узнал о наступлении, то поспешил в Шушу, но было уже поздно. После сдачи города Шуша, он был захвачен неизвестными лицами в Баку и расстрелян на стадионе. Еще один оставшийся нераскрытым факт — убийство главы шушинского филиала «Аманат Банка» и хищение 15 миллионов рублей (по тогдашнему курсу около 10 миллионов долларов).

Во время выезда инкассаторской машины из Шуши, главу филиала банка убили ударом топора по голове, и после этого до Тер-Тера машину с деньгами стали сопровождать глава исполнительной власти Шуши Низами Бахманов и заместитель начальника районного отдела полиции Эльданиз Гулиев. Уже после оставления города Шуша, в городе Закатала был расстрелян Эльданиз Гулиев. Его водитель долго скрывался, но после того как он был арестован и дал показания о вывозе денег, был убит неизвестными лицами прямо в своей камере в тюрьме.

Усталость навалилась на полковника, но он уже не мог остановиться, воспоминания хлынули потоком, увлекая его и доктора в круговорот прошедших событий. Взяв сигарету, он сделал несколько затяжек, — а то, что русские натворили в Ходжалах, хотелось бы вам услышать, профессор? Но я думаю, вы обязаны знать, и не пытайтесь меня остановить, — видя, как нахмурился лоб врача, сказал полковник.

— 26 февраля 1992 года армянские бандформирования напали на город Ходжалы и стерли его с лица земли. Совершив чудовищный акт геноцида моих азербайджанцев. В ходе Ходжалинского геноцида было убито 613 человек, 1000 мирных жителей стали инвалидами. Было убито 106 женщин, 63 малолетних ребенка, 70 стариков. Представляете себе, профессор, что там творилось, и это зимой когда в горах ночью стоят трескучие морозы. Мало того, восемь семей были вырезаны полностью, не пожалели никого ни старого ни малого. 25 детей потеряли обоих родителей, 130 малолетних детей остались сиротами потеряв одного родителя. В городе этими варварами были захвачены и помещены в концентрационные лагеря более 1500 человек, судьба 150 человек так и канула в неизвестность. Особой жестокостью и с немыслимым зверством армянские фашисты относились к женщинам и молодым девушкам, насилуя и вырезая кресты на их телах. В нападении участвовали 2-ой мотострелковый батальон 366-го полка под командованием майора Оганяна Сейрана Мишеговича, третий батальон командира майора Евгения Набокихин, первый батальон под командованием капитана Читчян Валерия Исаевича в общей сложности свыше 50 офицеров и прапорщиков полка, являющийся штатной единицей 123-й дивизии Советской Армии, мой дорогой профессор.

Самое обидное, — продолжал рассказывать полковник, после того, как немного успокоился и отдохнул — часть жителей, пытавшихся спастись бегством, были убиты в заранее организованных засадах. Об этом вы можете прочитать, на информационном сайте Российского центра «Мемориал», если, захотите, конечно. Там сообщается, что в город Агдам из Ходжалы были доставлены 200 трупов с фактами надругательства. При проведении судебно-медицинской экспертизы врачи установили, что причиной смерти 171человека явились пулевые и осколочные ранения.

В Шуше были солдаты этого 366-го полка, которые после Ходжалинских событий не могли больше находиться в полку и перешли на нашу сторону рассказав, о зверстве армян и русских. Это не все профессор, необходимо отметить, что в течение 200 лет азербайджанский народ постоянно подвергался этническим чисткам и политике геноцида со стороны армянских шовинистов.

В советский период с 1948 по 1953 год из Армении были депортированы 150 тысяч моих соотечественников, а в 1988 году еще 230 тыс. Трагедия в Ходжалах в конце 20 века, стоит в одном ряду с такими ужасными трагедиями века, как Хатынь, японских городов Хиросима, Нагасаки и Сонгми во Вьетнаме. Факты геноцида приводят человека в ужас, когда слушаешь очевидцев тех событий. Армяне издевались и над оставшимися в живых людьми: скальпировали, отрезали головы, детям выкалывали глаза, вспарывали животы беременным женщинам.

В Ходжалах даже применяли химическое оружие, — а вы говорите, что вам не приятно слышать, что в этой жестокой бойне участвовали русские солдаты и офицеры, да еще получали за свое зверство кровавые деньги.

В это время в Баку шла борьба за президентское кресло. Противостояние между сторонниками Аяза Муталибова и Народного фронта было сосредоточено не на линии фронта, а перед Верховным Советом.

Захват Ходжалы и Шуши был организован с участием военно-политических кругов России, чтобы не допустить дистанцирования Азербайджана от России. В первые дни после захвата города Шуши, российские генералы и политики различных уровней ясно давали понять, что город может быть возвращен, в случае согласия Баку подчинить свои вооруженные силы единому командованию СНГ, а также при осуществлении пророссийского курса во внешней и внутренней политике.

Вернувшийся к власти 14 мая 1992 года Президент Муталибов назвал захват Шуши «капризом военного времени» и дал понять, что город будет освобожден 14 мая российскими войсками, дислоцированные на своих базах в Азербайджане, которые в случаи прихода его к власти перейдут в контрнаступление и освободят город Шуша. Однако менее чем через сутки Аяз Муталибов был свергнут.

В народе говорят: «Смерть — это тот мост, который пройдут все, смерть — это та чаша, которую все выпьют». Верно. И это удел каждого из нас в отдельности, но не всех вместе. Потому что мы — народ, а народ — вечен. Надо пройти по мосту не только для того, чтобы умереть, но и к новой жизни и счастью. Испив чашу горечи и смерти, мы обязаны перед будущими поколениями наполнить ее вечной живой водой наших родников. Напоенный ею, весь Азербайджан станет садом, и везде будет расти дивный цветок Хары— бюль-бюль — символ Шуши— закончил полковник свой рассказ. Пот выступил на лбу и крупными каплями стекал по лицу, видно было, как он устал. Он закрыл глаза и вскоре уснул. Профессор, потрясенный рассказом полковника, встал со стула и тихонько вышел из палаты, оставив раненого одного.

Глава седьмая

Сюда не залетают чайки

Окруженным может быть только тот,

кто захочет быть окруженным

(У. Дзы— китайский полководец)

Уже в конце февраля в горах Карабаха пахло весной. Все чаще светило солнце, теплом согревая солдат в окопах. Снег на горах искрился так, что глазам делалось больно. Стояли тихие, безветренные дни с особо чистым хрустальным воздухом. К вечеру ветер приносил запах талой воды, которая быстрыми ручьями стекала в Сарсангское водохранилище. Деревья полностью стряхнули с себя снег, ветки распрямились и приобрели живую гибкость. Декабрь и январь в этом году были холодными и жестокими. Многие солдаты были обморожены и простужены. Тропинка, протоптанная на время обороны связистами и патрульными, раскисшая за теплый день, уже окрепла, заледенела. Снег не скрипел. Вечерний воздух был хоть и морозный, но какой-то добрый, с привкусом талой воды.

Полковник с радистом пробирались на самый отдаленный пост. Прошло всего три дня, как он выехал из дома, а, кажется, что прошла уже вечность. После ранения, судьба, помотав по теплым кабинетам, снова загнала его в эти горы, покрытые чистым, как хрусталь снегом, голубыми елями и горным прозрачным воздухом.

Мокрые ветки обдавали его водой, одежда быстро промокла. Грубые солдатские ботинки скользили по листве и камням. Полковник скоро выдохся, но он обошел все посты, заглядывая в каждый окоп и переговорив с каждым командиром разрозненных отрядов. Когда ночь вошла в свои владения, и накрыла своим черным одеялом вершины гор, и все кругом покрылось мраком, он решил вернуться в Атерк, чтобы осмыслить увиденное и принять решение на бой.

Шел февраль 1993 года.

Армия отступала по всему фронту. Войска были брошены на произвол судьбы. В Баку, который уже раз за последний год, делили власть. Был отстранен от должности самый маразматичный Министр обороны Рагим Газиев. За кресло шла драка, «прихлебателей». На Карабахском фронте творился хаос.

Нет власти, а значит каждый сам по себе. Армяне хитрые и коварные враги, они хорошо пользовались такими моментами и делали свое черное дело. Успехи наших войск в летней наступательной операции, при которой было освобождено почти 2/3 Карабаха, были в течение нескольких дней утрачены. Войска отступали, оставляя позиции без боя.

Командир корпуса, «полковник» Сурят Гусейнов, не поделив власть, обиделся на Министра внутренних дел Искандера Гамидова и приказал своим войскам бросить позиции в Карабахе и вернуться домой.

Находящиеся в центре Карабаха, части 703 бригады оказались окруженными.

Из истории войн доподлинно известно, что никакое окружение, никакое бегство, никакие несчастья и неудачи так не деморализуют солдат — как бездарное руководство. Так было, так и есть и, наверное, так и будет всегда, пока существует мир и война. Но не было даже такого руководства.

Что могут ждать люди в окружении— и наступления своих войск, и выручки, или приказа пробиваться самим, и чуда, и гибели — или всего вместе?

В конце февраля 1993 года большая группировка была окружена. Командование, предвидя такое, заблаговременно покинула свои подразделения, бросив солдат на произвол судьбы.

После госпиталя, полковнику представили отпуск, отстранив от всех дел, а для него сидеть без стоящего дела было настоящим адом. Он хорошо понимал, что существует наказание бездельем, но для него оно оказалось самым страшным, для деятельного, энергичного человека.

Вечером 14 февраля 1993 года, Начальник оперативного управления Генерального штаба собрал в своем, кабинете офицеров отделов и стал своим монотонным голосом вводить в оперативную обстановку на Агдаринском направлении, которая была противоречивая.

После изложения информации он объявил, что двум офицерам необходимо выехать на фронт и на месте уточнить сложившееся положение. После этого наступила пауза. Офицеры понимали всю сложность обстановки и приказ выехать на фронт встретили молчанием. Отводили взгляд, стараясь не смотреть на начальника.

Нарушив тишину, тот продолжил:

— Так, кто может выехать и на месте помочь местным командирам? — спросил начопер прекрасно понимая, что времена Александра Матросова прошли, и никто добровольно голову в петлю не сунет.

Сам по себе он был неплохим офицером. Закончил академию, работал в крупных штабах. В нем сочетались исполнительность и трудолюбие, но бог его обделил смелостью и поэтому в течение второго года войны дальше кабинета МО и ГШ не выезжал. Он был чисто штабным офицером, про которых вспоминают только тогда, когда надо сделать хороший доклад или подготовить красивый отчет. Его зам, был подстатьи ему приспобленец был еще тот. При всех переплетениях в Баку, они оставались на своих местах, сменив уже четырех МО, которых президенты меняли как перчатки, после сдачи армянам очередных прифронтовых районов. Заместитель начальника оперативного управления ГШ тоже имел академическое образование, но оно было хорошее в мирное время, а на войне, кроме высшего образования, нужна была еще средняя сообразительность, которой бог обделил его. Взгляд начопера остановился на заместителе.

Увидев взгляд шефа, тот мгновенно подскочил и четким поставленным голосом заявил:

— Товарищ полковник, разрешите доложить вам лично свои соображения?

После такой решительности своего зама, поступила команда вернуться в свои кабинеты и ждать указаний.

Пройдя к себе, полковник открыл сейф и достал автомат, связанные воедино два магазина от ручного пулемета, по 45 патронов в каждом, две гранаты и общую академическую тетрадь, с конспектами по тактике, с которой он никогда не расставался.

Домой звонить не хотелось, так как там и без звонка была напряженная обстановка. Жена жила в ожиданиях третьего ребенка, шел девятый месяц, и со дня на день должны были ее увезти в госпиталь. Младшие детишки, привыкшие к одиночеству, помогали матери, как могли, не решаясь спрашивать про отца.

Дверь в кабинет резко открылась, и вошел начопер управления ГШ, увидев разложенное оружие, остановился, и молча присел на край стула. Наступила тревожная пауза.

Начальник управления никак не мог пересилить себя и отдать приказ, да и полковник не торопил его. В эту минуту ему хотелось закричать на него, ударить, унизить, спросить:

— Почему ты такой, разве мать тебя родила таким трусом, разве тебя не учили смелости и отваге, разве ты не помнишь, как погиб Шикар Шикаров, твой друг, однокашник? — но ничего он этого не сделал и не сказал, просто взяв вещевой мешок, стал складывать в него свое имущество.

— Понимаешь, — не выдержал начальник, — у моего заместителя недавно родился ребенок, и он не может оставить жену в таком положении, — да и справка у него есть, что тоже болен, — он засуетился, доставая из кармана какую-то бумажку.

Вот эта бумажка и вызвала яростный гнев полковника. Забыв всю субординацию и понятие дисциплины, он резко пнул стол, выхватив ячейку из стола с бумагами, перевернул ее и высыпал на стол все ее содержимое. Дальше было как в тумане. Он тыкал начоперу в лицо списки погибших своих солдат в Шуше, списки без вести пропавших, вперемешку с письмами их родителей. Справки от престарелых родителей, у которых единственного сына выловили на улице и отправили в Карабах. Что-то кричал, о своих малолетних детях, которые второй год не видят своего отца, только в госпитале, после ранения, о жене, которая не знает ни одного азербайджанского слова и ждет третьего ребенка.

Вспышка ярости прошла так же внезапно, как и наступила, обессиленный он присел на стул. Все это время, пока он кричал, тот не проронил ни одного слова, только бледнел и отчаянием кусал губы. Алая кровь, выступившая у него на губах, заставила успокоиться полковника. Тишину нарушила трель телефона. Дежурный по МО разыскивал начальника управления ГШ.

Тот встал и хотел что-то сказать, но полковник не дал ему это сделать:

— Пошли со мной одного из своих офицеров, свободно владеющих азербайджанским языком, так как по опыту знаю, как придется трудно там, на фронте, без родного языка и не обижайся на меня, все мы люди, все мы человеки, — как можно мягче закончил он свою мысль.

Начопер ушел, сказав, что он пришлет офицера, а полковник сел писать письмо жене и детям, хотя прекрасно знал, что не отправит его, как и те, которые он написал на фронте, и сейчас, перетянутые тонкой ленточкой, они хранились в сейфе.

Но не успел он достать чистый листок бумаги, как из разведывательного управления пришел майор Олег Нестеренко и сообщил, что должен выехать в Агдарю и, если товарищ полковник не против его присутствия, он бы хотел поехать вместе с ним на одной машине, так как ему служебную не дают.

Взяв сигарету, он устало закурил, выпуская клубки дыма, внимательно рассматривал стоящего майора. Парень высокого роста, крепкого телосложения. Смотрит прямо, взгляд не отводит. Голубые глаза, русые выгоревшие на солнце волосы, смуглая кожа на лице, крепкий подбородок и плотно сжатые губы, говорили о том, что он многое уже повидал и был не из робкого десятка. Выдержав пару минут, в ходе которых он оценивал этого парня, невзначай, так, между прочим, заметил, что ему не нужны попутчики, но если он ищет приключений, то он их может обеспечить.

Олег скривил на лице подобие улыбки и сказал, что всегда жаждал этого и если поездка будет веселой, то он пойдет за вещами. После его ухода, пришел капитан Касымов, который почему-то при входе, сдернул с головы свою фуражку. Он доложил, что начальник управления приказал ему выехать с полковником на фронт в роли переводчика и помощника, если есть такая необходимость. Пряча глаза и теребя в руках фуражку, Касымов сообщил, что он, конечно, не против, поехать, однако он никогда не держал в руках оружие. В Советской Армии был заведующим солдатским клубом, по профессии учитель и, между прочим, у него есть справка о том, что состоит на учете в госпитали как язвенник. Весь его вид говорил только об одном, «вы можете меня расстрелять товарищ полковник, но до фронта я не доеду, так как у меня обязательно будет если не понос, то золотуха точно».

Чтобы как-то скоротать время и немного расслабиться, полковник сделал суровое лицо и тоном, не терпящим пререканий, приказал:

— Значит так, получить автомат, каску, бронежилет, патроны из расчета два боекомплекта, 900 штук. Получить сухой паек, сроком на трое суток.

У вас должны быть и шинель и бушлат. Кроме этого, напишите письмо близким, запечатайте конверт и принесите мне, да не забудьте указать, что вернетесь домой не раньше, чем через полгода, понятно? — полковник при последних словах заметил, как побледнел Касымов.

— На все тебе 30 минут, выезд в 4.00 утра. Поторапливайся, — не глядя на капитана, он небрежно махнул рукой, давая разрешение тому удалиться. Услышав приказ, глаза капитана потускнели и не выражали никакого жизненного интереса. Было такое впечатление, что он мысленно прощался с этим светом и был на полпути в иной мир.

Сцена немного позабавила полковника и он, улыбнувшись, взял листок чистой бумаги и размашисто написал:

— «Дорогие мои лягушата, прошу вас, простите меня, но обстоятельства складываются так, что я не смогу сегодня с вами поужинать. Приехали дяди с большими погонами и приказали всем оставаться на работе и домой сегодня не ходить, так как дел очень много. Но я надеюсь, что вы будете умненькими и благоразумненькими, будете слушать маму и все скушаете. Только прошу вас, немытые фрукты не есть. Эльхан остается в семье за старшего. Я очень вас всех люблю. Целую. Ваш папа».

Дописав, он вынул конверт, сложив аккуратно листок, вложил его туда и заклеил. На конверте поставил дату 14.02 93 года, положил на полку сейфа, где уже лежала стопка таких же писем, и закрыл его. Ключи от сейфа бросил в стол и огляделся. Предчувствиеподсказывала ему, что теперь он долго не войдет сюда, и старался запомнить этот кабинет, где провел три последних месяца, после ранения. Через минут двадцать, пока полковник курил, пришел майор Нестеренко. Молча положил на пол вещевой мешок, приставил к нему укороченный автомат Калашникова с рожками от пулемета и доложил, что к движению готов. Глядя на его спокойные действия, полковник усмехнулся.

— Что-то не так? — майор не мог понять его радости.

— Да нет, все так, — сказал он и положил на стол такие же магазины.

— А мы, кажется, с тобой из одного учебника черпаем свои уроки, так нет, майор? — заметил полковник и предложил ему сигарету. Майор, сославшись на то, что только что курил, вежливо отказался.

— Ты знаешь, Олег, — начал издалека полковник, — хочу тебя сразу предупредить, — туда, куда мы едим, нас там не ждут и наверняка рады не будут, так что ты будь осторожней. Я те места знаю, народ там своеобразный и не любит нашего брата, русских офицеров, — он сознательно сказал именно «русских» причисляя и себя к ним, дабы не обидеть Нестеренко.

— Не знаю, какую тебе поставили задачу, но сам на рожон не лезь, советуйся, — лады? А пока расслабься и приготовься к представлению, — ты сейчас увидишь клоуна.

Не успел он закончить, как зазвонил телефон.

— Да — коротко ответил полковник, и лицо его просветлело. Он молча слушал, человека на той стороне и усилием воли старался сохранить спокойствие. Но чем больше он делал над собой усилие, тем больше чувствовал, что сейчас лопнет от смеха.

— Пошлите его ко мне, Ризван муаллим, — сказал он в трубку и бросил ее на телефон. После чего, он повернулся к Нестеренко:

— Ну что, дорогой мой товарищ, представление начинается. Оркестр туш, пожалуйста. В дверь постучали:

— Маэстро, нервных и беременных прошу удалиться, сейчас состоится внос тела. Входите, — крикнул полковник. При этих словах, дверь в кабинет распахнулась, и вошел капитан Касымов. Двое пар глаз внимательно стали рассматривать новоиспеченного воина— добровольца. Был он одет в армейскую шинель, поверх которой, на все ремни был пристегнут бронежилет советского образца, весом около 13 кг. На голове шапка, над ней, как горшок, торчала солдатская каска. За спиной, тревожный мешок и автомат. На офицерском ремне, висели подсумок для рожков автомата и два чехла с ручными гранатами. На боку болталась офицерская полевая сумка с компасом. Из кармана шинели торчали меховые варежки. На бронежилете висел фонарик. В руках вошедшего офицера, была мешковина с чем-то тяжелым. Под всем этим грузом, ноги капитана подкашивались, и ему не без труда удавалось сохранять равновесие.

— Товарищ полковник, капитан Касымов к движению готов, — доложил новоиспеченный воин — «гроза армянских захватчиков» и положил на стол конверт.

— Что это? — еле сдерживая улыбку, спросил полковник.

— Так это письмо родным, чтобы не ждали, — капитан смущенно опустил глаза.

— Вы Касымов все получи, что вам приказывали? — голос предательски звенел.

— Понимаете, — начал он мямлить, — патронов два боекомплекта не дали, сказали, не положено, а сухой паек, только рыбные консервы и то только надвое суток. Я им объяснял, что вы приказали, а они говорят, что на войне больше не понадобиться. Мол, если не убьют за это время, тогда сами, мол, добудете.

— Вот, товарищ Нестеренко, видите, что творится? Эти тыловые «чмошники» не понимают героического порыва наших офицеров и на их крови делают себе деньги, — полковник говорил уверенно и жестко, прохаживаясь по кабинету, можно было подумать, что он отрабатывает свою роль в выездном театре.

— Когда надо выезжать на битву с врагами! — полковник повернулся к майору, — они засели в своих норках и не хотят помочь трудовому народу. Что творится, вы только посмотрите. Капитан Касымов рвется на фронт, а они его не хотят обеспечить. Полковник подошел к столу и взял сигарету, прикурил. Снова нервно зашагал по кабинету, выпустив дым в потолок и собравшись с мыслями, продолжил свою тираду.

— Нет, так я это дело не оставлю, Я до Министра дойду. Силы покинули его, и он развалился на стуле.

— Касымов, ну-ка попрыгайте, — приказал он капитану. Тот сразу не понял и стал смотреть, то на полковника, то на майора.

— А зачем? — вырвалось у него.

— Делай, что тебе говорят, вопросы будешь задавать потом. Касымов сделал усилия над собой, собрав всю свою силу воли, попытался оторваться от пола, но не тут то было. Ноги не выдержали тяжести и разъехались в разные стороны, капитан не удержался и распластался на полу.

— Вот так приблизительно, наши и воюют, товарищ Нестеренко. Полковник резко встал и подошел к капитану, который делал усилие подняться.

— Живи, капитан! Трусами не рождаются — им становятся. Теперь, забери свое письмо, и чтобы духу твоего я не видел,

— полковник взял со стола конверт и бросил в Касымова. В это время, дверь в кабинет открылась, и вошел начопер. Он внимательно посмотрел на Касымова и ничего не сказал. Губы его дрожали, желваки на лице забегали из стороны в сторону. Он схватил капитана за плечи и помог ему встать.

— Вот ты скажи мне, можно с таким, как ты воевать, — глядя в глаза капитану, спросил начальник оперативного управления. Тот молчал. Тишину нарушил Нестеренко: — Так я пойду к машине и там подожду вас, товарищ полковник.

— Иди Олег, я сейчас.

Майор, взяв свои вещи, вышел.

Спросив разрешение, вышел и капитан Касымов.

— Я вот что тебе скажу, — полковник в упор смотрел на начопера, — пока ты будешь, набирать себе подобных в оперативное управление, мы ни когда не выиграем войну. В Шуше, против меня, воевал штаб во главе с генерал-лейтенантом Тер-Григорянц, наверно, помнишь такого. Он был заместителем Министра обороны СССР маршала Язова. У него в помощниках находились, генералы Варданян — начальник инженерных войск СССР в Венгрии, генерал Тер-Тадевосян, воевал в Афгане, в штабе планирования боевых действий и куча русских прихлебателей. Так вот, они профессионалы, и чтобы с ними воевать и побеждать, надо знать на одну строчку больше их. На один шаг думать быстрее их — иначе докатимся до Куры, понял, мой дорогой друг, — он посмотрел на начопера в упор. И еще, когда у тебя просят помощи, не надо отворачиваться, ибо придет время и помощь понадобится тебе. Судить легче, чем самому делать или воевать, прощай, Аллах тебе судья, — выпалил полковник, не дожидаясь ответа, подхватив свои вещи, вышел.

Внизу его ждал служебный УАЗ из батальона охраны. Солдат, подхватил вещи полковника и положил на заднее сидение, где дремал Нестеренко. Стараясь не греметь дверкой, полковник сел на переднее сидение и приказал:

— Седлай солдат, поехали на работу. Он так и сказал — «на работу», ибо это была настоящая работа, где не надо льстить, притворяться и лебезить.

Впереди его ждала настоящая мужская работа, бить врага, что он мог делать, как говорили его друзья, — хорошо. Когда машина выехала за ворота МО, полковник спросил солдата о маршруте движения и, убедившись в правильности ответа, откинулся на сидение, закрыл глаза.

Всю дорогу, как и подобает «настоящим» военным, офицеры добросовестно проспали, вручив свои судьбы молодому солдату из батальона обеспечения. Солдату было лет 19–20 и он по своей молодости искал приключений. Ну и конечно, мечтал в живую увидеть войну, боевиков, поучаствовать в схватках, о которых в Баку рассказывали такое, что не каждый фантаст мог себе даже такое представить. После его нескольких наивных вопросов, полковник не стал его переубеждать, а просто предупредил, что если он не замолчит, то он его оставит там навеки и воин навсегда забудет, как выглядит Каспийское море. Солдат был сообразительным и до самого города Агдаря, не проронил ни одного слова.

Как всегда в прифронтовой зоне никто ничего не знал, и все ссылались на то, что все командиры сбежали, а оставшиеся солдаты без командиров, «героически» сражались против армянских «боевиков».

Так расспрашивая встречных и поперечных, они к 12 часам все-таки нашли штаб 703 бригады, где собралось руководство Генерального штаба, во главе с генералом Нуреддином Садыковым. Войдя в кабинет, полковник доложил о своем прибытии и с разрешения генерала прошел к столу, где сидели офицеры различных управлений Генштаба, присел на свободный стул.

Генерал не стал скрывать сложившуюся обстановку и после короткого вступительного слова прямо сказал:

— Это я вызвал вас сюда, полковник, хотя прекрасно осведомлен о вашем здоровье. Я также знаю, обо всех передрягах, в которые вы попали после Шуши. Но знайте, мне больше некому верить, кругом вранье, трусость. Генерал говорил, глубоко затягиваясь сигаретой, и старался не смотреть на полковника. С тех пор, как они виделись в последний раз с Садыковым, прошло достаточно времени. И теперь всматриваясь в его лицо, полковник отмечал ту глубокую перемену, что произошла с генералом. ОН постарел, его лицо изможденное от систематического недосыпания, было испещрено глубокими морщинами, которые собрались тугим узлом на широком лбу, стянулись у глаз. Проседь обрамляла его смуглое, загорелое от горного солнца, лицо. Руки потрескались, что указывало на то, что генерал не изменил своей привычки и принципиально не носил зимой перчаток. Докурив сигарету, тот взял новую и прикурил от первой.

— Там, на плотине, военная полиция, там же вы встретитесь с подполковником Зейдуллаевым из управления разведки. Он уже предупрежден о вашем приезде. Они введут вас в обстановку, сейчас я вам не могу точно дать информацию, так как верить никому нельзя. Садыков остановился, глубоко затянулся сигаретой и замолчал. По нему видно было, что в душе этого уже не молодого человека, шла настоящая моральная борьба. Умница, кандидат военных наук, преподаватель военной кафедры разведки в академии имени Фрунзе он бросил все там, в далекой Москве и приехал на Родину защитить ее, но…

По глазам генерала было видно, какие муки он испытывает сейчас и здесь.

— Там остались более 450 солдат и офицеров, — генерал старался не произносить этого страшного слова, в «окружении». Нет единого командования, некому отдать приказ и не с кем согласовать взаимодействие, Садыков тяжело вздохнул и затянулся от новой сигареты. Она была уже четвертая, закуренная, с начала их встречи.

— Надо, понимаете, надо прорваться туда и сделать все возможное и невозможное. Генерал остановился перед полковником, не решаясь сказать самого главного и страшного. Просто стоял и сверлил его взглядом. Присутствующие ждали развязки. Полковник встал, и подошел к генералу, молча протянул ему руку. Крепкое рукопожатие все, что он мог сейчас для генерала сделать. Прямо взглянул тому в глаза и, не сказав ни слова, вышел.

У машины его ожидал Нестеренко в кругу бородатых солдат, которые громко что-то ему объясняли.

— Что за шум, а драки нет, — весело спросил полковник, подмигнув Олегу, давая понять, что пора ехать. Нестеренко повернулся к подошедшему полковнику.

— Вам было бы интересно послушать их, они, — он показал на солдат, — как узнали, куда мы хотим проехать, говорят, что армяне высадили десант на перевале и сожгли большую колонну автомобилей, которые везли боеприпасы и пополнение. Дорога забита остатками сгоревших машин, так что не сможем проскочить. Полковник оглядел присутствующих, и не сказав ничего в ответ, открыл дверцу машины.

— Садись Олег, у нас много работы.

— Говорят, на Мурове сейчас нас дожидаются и желают угостить вкусной форелью, — полковник говорил громко и весело, чтобы присутствующие не смогли понять его решения.

— Ладно, мужики, живы будем, свидимся, помирать нам рановато, — Нестеренко попрощался с бойцами и сел на заднее сидение.

— Так что пока, — крикнул он в открытое окошко уже отъезжающей машины. Когда он захлопывал дверку уазика, кто-то в толпе не выдержал.

— Да это же «Сорвиголова», из Шуши, мужики я его знаю, — тыкал пальцем в полковника солдат, в длинном, не по росту бушлате. Дальше было уже не интересно.

Водитель дал по газам, и машина рванулась с места. Трясясь по фронтовой дороге, они поехали в сторону Сарсангской плотины, где в данный момент проходила линия фронта. Навстречу двигались повозки беженцев, шли раненые солдаты, поддерживая друг друга.

Темные грозовые тучи собирались над Карабахом, обещая снегопад. Холодный горный воздух веял смертью. На плотине было столпотворение. Машины с боеприпасами, которые сутки ждали команды, куда их доставить, были покрыты горой снега. Солдаты, окруженных отрядов, без командиров не знали, что им делать, разложив костры, сбились в кучу и ждали. А что ждали, никто из них не мог бы объяснить, то ли прорыва, то ли им самим прорываться на выручку товарищей.

Подполковника Зейдуллаева они нашли в окружении Геранбойских добровольцев, которые, перекрикивая друг друга, материли командование бригады, министерство обороны, а в придачу и руководство страны, вместе со всеми их родственникам и знакомыми. Как только машина полковника остановилась, к нему бросились солдаты в надежде узнать, что делать. Подошел командир отряда «Гуртулуш» Шахин Тагиев.

— Ты из Баку приехал, да? И что ты думаешь делать? Там у меня весь отряд остался, понимаешь? Они все погибнут, а я не могу туда проехать. Вот видишь мою «Ниву», вся в дырках. Он не слушал никого, а только напирал на полковника. Потом, схватил его за рукав бушлата, потащил к «Ниве». Полковник не сопротивлялся. Он по опыту знал, как надо вести и говорить с таким, как Тагиев. Пока они шли к машине, полковник не переставал повторять про себя свою любимую поговорку — «сдержанность — признак ума и силы, признак ума и силы, признак»……

Тагиев рванул на себя дверцу «Нивы» и пригласил полковника полюбоваться и самому убедиться в сказанном. Нестеренко, сдерживая толкающихся и просто соглядатаев, пропустил вперед полковника. Тот сел в салон автомобиля и стал внимательно его рассматривать. В потолке зияли дырки, не менее десяти автоматных пробоин. На первый взгляд можно было решить, что стреляли сверху, с высоты и под наклоном. В заднем окне было еще два маленьких отверстия.

— Ну что ты скажешь, а? Как туда пробиться, там же мои солдаты остались, — Тагиев не унимался и явно играл на публику. Такая манера выражения характерна для большинства трусливых людей и спорить или убеждать здесь кого-либо было бесполезно и небезопасно.

Половник молча вышел из машины, достав сигарету, закурил. Выпустил клубок дыма и многозначительно изрек:

— Шахин, ты в рубашке родился, как ты только живой остался. Аллах, наверно, тебя спас.

При этих словах, Тагиев повернулся к собравшимся вокруг солдатам, и выкрикнул:

— Вот видите, я хотел проехать, но не смог.

— Пусть приедет сюда Министр обороны и сам выручает наших солдат. Это он виноват в этом. Это они сидят в Баку и посылают нас на смерть, — кричал своим сиплым голосом Тагиев. Толпа зашумела, пошли оскорбления всем, кто живет и работает в столице.

Полковник, отойдя от толпы, пригласил Зейдуллаева и Нестеренко следовать за ним, и пошел к костру, который дымился в стороне от дороги. Когда они уселись у костра, полковник повернулся к Зейдуллаеву.

— Коротко доложи обстановку за последние сутки и прошу тебя без эмоций, — обратился он к офицеру

— В районе населенного пункта Умудлу, — стал докладывать разведчик, — противник высадил небольшую диверсионную группу.

Это неуловимые, дерзкие диверсанты, которые своими действиями, убедили всех, что являются высокими профессионалами своего дела. Явно она не армянская. Почерк их действий напоминает действия спецгруппы «Альфа» из России. Группа маневрирует по всему периметру района окруженных войск и уничтожает всех, кто пытается проскочить или выехать из Атерка. За последний день они уничтожили 12 машин с боеприпасами, которые пытались проскочить перевал. Подбили также медицинскую машину с ранеными, где было семь раненых солдат и военврач. Вчера мы подымали вертолеты для прочесывания района, но группу накрыть не удалось. Да еще этот командир батальона «Гуртулуш» — Тагиев со своей простреленной «Нивой». Паника достигла предела, и теперь никто не хочет пойти на прорыв окруженным войскам.

— А знаешь, — полковник прервал Зейдуллаева, — стреляли из кабины, пули выпущены из автомата с калибром 5.45 мм, так что Тагиев не дурак, это его алиби на завтра, если кто-то из его отряда выйдет живым и потребует объяснений.

— Это точно, вы не ошиблись, товарищ полковник, — разведчик даже привстал. Это же предательство, таких надо расстреливать, тем более паникеров во время войны стреляли первыми.

— Ты сядь и успокойся, тебя, как зовут-то, разведчик, — улыбаясь, спросил полковник.

— Зейдулла меня зовут, а что? — в свою очередь поинтересовался подполковник.

— Да так, Зейдулла, давно на фронте?

— Нет на фронте недавно, но многое уже повидал.

— Сам то из кадровых офицеров, или «пиджак», только не обижайся, это я так спросил, для поднятия настроения, — полковнику пришелся по душе этот открытый парень. «Пиджаками» называли тех офицеров, которые после окончания института оставались служить в армии.

— Да, я кадровый офицер, служил в Советской армии, Потом перешел в нашу армию, отправили в разведуправление, потому что там не кому было работать.

— Не обижайся, Зейдулла, извини меня — полковник протянул ему руку. Тот молча пожал ее и не удержался, спросил:

— Скажите, это вы командовали там в Шуше? Потом были в Лачине, да? Это вас там называли «Сорвиголова»? Я еще в Агдаме про вас слышал. Только думал, что вы намного старше. И как это сказать, ну представлял вас таким здоровым, — разведчик не стал углубляться в подробности, густо покрылся краской. Оставив все сказанное без ответа, полковник тихо сообщил:

— Нам приказано, пробиться к окруженным войскам. Так что, мне нужен твой совет подполковник, как это сделать? Только, прошу тебя, не надо рассказывать мне об опасности, это приказ Садыковa. Закурив сигареты, они стали обсуждать разные варианты. Долго мозговали, прикидывали и, наконец, решили, что самый удобный вариант — надо действовать в наглецой, дерзко и наверняка.

Было решено, что подполковник с солдатами военной полиции, выдвинется к самой опасной точке, где сгорели машины и обеспечит прикрытие. Полковник с Нестеренко, под огнем прикрывающих, попытаются проскочить на машине.

Согласовав все детали предстоящих действий, каждый стал заниматься подготовкой. Зейдуллаев ушел ставить задачу солдатам военной полиции, а полковник и Нестеренко достав оружие, стали проверять ее готовность. К ним подошел Тагиев в окружении толпы «бородачей».

— Ты, что решил делать? Пойдешь в атаку, да?

— скороговоркой спросил он. Такие как Тагиев всегда обращались к военным не по званию и должности, а только по имени и на «ты». Такое обращение должно было сразу указать незнакомцам, кто здесь «хозяин». Но времена, когда полковник обращал на это внимание прошли, и теперь он прекрасно знал, как вести себя в такой обстановке и с такими, как Тагиев.

— Нет, Тагиев в атаку не пойдем, пусть дураки идут в атаку, а мы с тобой ведь умные, так ведь? — полковник явно льстил его самолюбию.

— Мы с тобой поедем на машине, и если придется погибнуть, умрем геройски, — говоря это, он продолжал набивать магазин автомата патронами.

— Ты, что смерти ищешь? У тебя, что детей нет или ты сумасшедший? Я не знаю, кто ты, но говорят, — Тагиев запнулся на полуслове.

— Много чего о каждом из нас говорят, но не каждому слову нужно верить — полковник не дал ему закончить.

— Я поеду в Атерк на машине. Ты говорил, что там твои бойцы, и если ты готов умереть, то поедешь со мной. Не хочешь? — полковник поставил перед Тагиевым и окружающими его бойцами вопрос, — тогда базар закончим.

— Решай.

Набив рожки автомата патронами, он встал, не обращая внимания, на возмущение толпы, пошел к машине. Тагиев подскочил к нему и начал тыкать в грудь автоматом:

— Да я тебя застрелю. Ты что думаешь, я трус, да! Да я два года воюю. У меня — он захлебнулся на полуслове, пена летела из рта крупными каплями.

— Опусти автомат, — тихо, но грозно, сказал полковник, — и запомни, когда стреляют сверху, пули влитая в кабину разлетаются в разные стороны и не щадят никого ни того, кто первый раз на войне, а тем более тех, кто уже два года воюет. Входные отверстия от пуль получаются всегда меньше, чем выходные — запомни и это, воин, — при этих словах Тагиев побледнел. Рот его судорожно открывался и закрывался, но звука не было. Толпа тоже молчала.

Полковник сел в салон автомобиля и закрыл дверь. Нестеренко уже сидел на своем месте, водитель ждал команды. Как только полковник махнул рукой, сразу рванул с места, врубив вторую передачу. Олег показал рацию и сказал, что Зейдулла по ней даст команду, когда они будут готовы. Проехав плотину, и найдя укрытие под скалами, они остановились и стали ждать. Не успели докурить сигарету, как рация, издав характерное шипение, голосом Зейдуллы предупредила:

— «Чайка», Я «Лесник», тропинка протоптана, можно.

— Значит так, сынок, — полковник повернулся к водителю, у тебя вата есть?

— Да, есть, а что, — не понял тот.

— Заткни ими уши, и смотри на дорогу, ясно? Твое дело, дорога. Вправо влево башкой не вращать, глядеть только вперед. Если даже все колеса разлетятся в клочья, дави на газ, понял меня, сынок? Ты знаешь, солдат, кто такие ковбои? Ну хотя бы, слышал о них?.

— Нет, а кто они такие? — солдат полностью покрылся потом. Ручейки пота, оставляя грязные бороздки на лице, крупными каплями текли за воротник бушлата, но он не замечал этого.

— Ковбои, сынок, это такие сумасшедшие в Техасе, которые любят скакать на диких лошадях, и при этом еще улыбаются. Так что мы будем с тобой только улыбаться, если проскочим ущелье. Понял?

— Теперь понял, — солдат заулыбался и включив передачу, ждал команды.

— И еще, запомни, в движении передачу не переключать, максимум газу и жмешь до предела педаль. Пока я не дам команды никаких лишних движений. Скорость и только скорость.

Полковник, повернулся к Олегу, — готов? Только ты садись по середине сидения, пусть за твоей спиной будет запасное колесо, если что, выскакиваешь только на левую сторону, под обрыв, дорогу могут простреливать и спереди. При этих словах, полковник хлопнул по плечу водителя, у которого из ушей торчала вата, хлопок означал команду, «вперед»!

Выбрасывая камни из-под колес, «УАЗ» рванулся с места. Петляя между горящих машин, солдат уверенно маневрировал, вцепившись в руль двумя руками, так что пальцы на них побелели.

Под прикрытием огня бойцов из отряда военной полиции, им чудом удалось проскочить сквозь останки машин. А их на дороге уже было уничтожено порядком до 15 единиц. Стрельба постепенно удалялась, в конце концов, затихла за спиной, и полковник дал команду остановиться. Все вышли из машины и осмотрелись. Водитель открыл капот, проверил мотор, потом обошел кузов, вернувшись, сообщил:

— А вы знаете, товарищ полковник, брезент весь в дырках, дырки даже есть на запаске, запасное колесо спущено. Он кричал так, что полковник, невольно закрыл уши. Водитель спохватился и вытащил вату из ушей.

— Извините, забыл я про нее.

— Да, а зачем вы приказали мне заткнуть уши, товарищ полковник, я, что-то не понял, а спросить боялся.

— Вот потому ты и заткнул уши, чтобы не бояться, если бы ты слышал свист пуль и грохот разрывов гранат, то никогда бы не сдвинулся с места, понял теперь или нет? — солдат побледнел, не сказав ни слова, сел на место водителя и уткнулся в дорогу. До него только сейчас стал доходить смысл сказанных слов полковника. Когда он пробирался через сгоревшие машины, перед ним то там, то здесь вспыхивали на дороге искорки и он не мог понять, откуда они берутся. А когда еще отвалилась скала и чуть не зацепила машину, вообще не мог понять от— куда она упала. Солдат стал молиться и не заметил, как он это делал в полный голос. Полковник и Олег слушали слова молитвы молча, каждый из них повторял про себя. Как только солдат умолк, полковник повернулся к Олегу и сказал,

— Ну что Нестеренко, «Аллах Акбар», поехали, там нас ждут, — он махнул, куда то в сторону гор.

До населенного пункта Атерк оставалось километров двенадцать. Дорога петляла между скалами, возвышающимися по обе стороны дороги до самой небесной синевы.

Ехали с опаской, часто останавливались и проверяли дорогу. Пару раз их обстреливали с гор, но все обошлось. На окраине Атерка нашли штабную машину и остановились возле нее. Там, им сообщили, что все командование 703 МСБр во главе с командиром бригады, еще три дня назад покинули окруженную группировку и выехали в город Агдаря. Из руководства бригады, кроме заместителя по тылу и помощника начальника оперативного отдела бригады, никого нет.

Для ознакомления со сложившейся обстановкой, нужно было срочно увидеть все своими глазами, и полковник не стал засиживаться в штабной машине, где выслушивал доклад начальника связи бригады майора Фаталиева о последних событиях. Пока майор рассказывал о положении на линии соприкосновения, в машину пришел майор Садиев.

Увидев офицеров, коротко представился, — Представитель Управления артиллерии МО, — выпалил он одним духом и, сняв заплечный вещевой мешок, положил его в углу салона. Прошел к столу, присел на край топчана, внимательно рассматривая незнакомцев, за руку не поздоровался, что сразу же запечатлелось полковнику.

— Значит не так давно он здесь, отметил про себя он. Форма его была не местного пошива, и ладно сидела на майоре. Радист, открыв окошко, доложил Фаталиеву, что связь со штабом командования прервалась. Спросив разрешения, начальник связи вышел разбираться.

Полковник внимательно разглядывал вошедшего офицера, курил. Садиев развязал вещевой мешок, достал какую-то книгу и стал читать.

— Давно ты у нас в армии, — спросил полковник у Садиева. Тот поднял голову, и как бы, между прочим, заметил:

— Да нет, только неделя как прибыл из России, еще даже семью не успел привезти.

— А сюда, как попал?

— В штабе Управления Министерства Обороны, в Баку, сказали, что надо поехать в Агдаря и помочь спланировать огонь артиллерии 703 бригады. Приехал, а оттуда послали сюда, обещали заменить через неделю, чтоб я мог выехать в Россию и привезти семью— он говорил спокойно, даже как-то прозаично, не представляя себе, куда он попал.

— А что читаешь? Наверно наставление по артиллерии?

— Да нет, захватил Стендаля «Красное и Черное».

— Майор, не обижайся на меня, ты хоть представляешь, куда ты попал?

— Да вы меня не пугайте, все говорят, что кругом армяне, и они нас окружили, только я их вообще не видел. Да, где здесь война. Слоняются без дела куча вооруженных людей, и пьянствуют целый день. Лучше уж книгу читать.

— Ты видел у дома машину?

— Да видел, эта, которая с номерами МО?

— Вот пойди и посмотри на нее вблизи, потом расскажешь свою версию, договорились?

А я пока немного отдохну, сказал полковник и вытянулся на скамейки. Садиев вышел. Только полковник хотел расслабиться, как пришел Нестеренко.

— Товарищ полковник, Фаталиев говорит, что вы хотите объехать линию соприкосновения. Возьмете меня с собой?

— Нет, Олег, ты останешься, поговори с солдатами, найди командира взвода курсантов училища. Они здесь, где-то. Там пацаны молодые со второго курса. Вчера в МО сказали, что машина, на которой они ехали сюда, напоролась на мину, но точно, никто не знает. Родители, которые сутки живут в приемной начальника училища, требуют сведений о своих сыновьях. Узнай о них все, что возможно. Суки какие-то послали их сюда, а они даже автомат в руках не держали. И еще, прошу тебя, об окружении ни слова. Пока не разберемся с обстановкой. Нестеренко молча выслушал указания полковника, спросив разрешение, ушел.

После увиденного на линии соприкосновения, все стало на свои места, картина вырисовывалась безрадостной.

Приказав Фаталиеву собрать офицеров штаба на совещание, он засел за составление донесения.

Вечером в штабной машине собрались майор Садиев, капитан Агаев, майор Нестеренко и начальник связи Фаталиев. Не было только зама по тылу, который занимался вопросами раненых.

Полковник за столом заполнял бланк донесения. Закончив писать, он взял сигарету, прикурил и только после этого обратился к присутствующим: — Значит так, мужики, скрывать от вас ничего не буду, но все что вы услышите здесь, должно оставаться в тайне. Он взял со стола исписанный листок, стал медленно читать хриплым голосом:

Донесение в штаб руководства:

«С 16.30 до 20.00 20. 02 знакомился с районом обороны подразделений. В инженерном отношении район обороны не оборудован. Отсутствуют траншеи, ходы сообщения, блиндажи т. д. Личный состав, после поражения в предыдущих боях в моральном отношении подавлен, много больных и обмороженных.

Нет теплой одежды, многие солдаты раздеты. Пункты обогрева не устроены. В ряде подразделений отсутствуют командиры.

Подразделения, как рота, батальон практически не существуют. Единого руководства рубежей обороны нет. Связь с подразделениями отсутствует, а если есть, то неустойчивая, в связи с отсутствием элементов электропитания к радиостанциям. Из боевой техники имеется в наличии: Танк Т-72 и тот не заводится. Нет аккумуляторов.

— Представляете, — полковник отложил листок, с которого читал, — подъезжаю к селу Чапар, смотрю, стоит танк на дороге, остановились, спрашиваю:

— Чей танк и где экипаж, там кажется, командир Алиев. Он взял листок и посмотрел.

— Да, точно Алиев. Кем — спрашиваю, командуешь? Он отвечает: — Танковым батальоном.

— Так, танк твой?

— Нет — говорит — не мой.

— А, где твои танки?

— А у меня, их нет. Просто, когда собирались формировать танковый батальон, меня назначили командиром, но танков не дали, отправили сразу на фронт. Вот уже два месяца воюю, а батальон так и зовется танковый.

— Ну, тогда говорю, вот тебе первый танк, бери его и ставь в строй. А он отвечает:

— Понимаете, у меня танкистов нет, их еще должны были отправить в учебку, а сам я пехотное училище закончил, и в танках не разбираюсь.

— Где тогда, спрашиваю — экипаж?

— А это, армянский танк, он остался еще с прошлого боя и никто к нему не подходит. Говорят, что может быть заминирован?

Отогнал всех по дальше и решил посмотреть сам.

Принесли отвертку, которую нашли по моей просьбе, осторожно открываю люк механика водителя, взрыва нет. Из глубины танка запахло смертью. Пересилил себя и заглянул в отделение. Чисто, ничего подозрительно нет. Забрался вовнутрь, сел, чуть не умер. Полковник вытер вспотевший лоб обратной стороной ладони. Пока осматривал, даже вспотел, как сейчас помню, он улыбнулся. Думаю, грохнет сейчас. Умирать не хотелось, но Аллах милостив. Пронесло. Потом таким же способом открыл люк командира. Все в порядке. Танк с полным боекомплектом, правда, аккумуляторы сели. Подзываю Алиева и говорю: — Есть у тебя толковые бойцы, я научу их стрелять вручную. Пришлось повозиться с бойцами. Когда выстрели по Гетавану, и попали в дом, радости было полные штаны. Теперь у них есть танк, только бы не бросили его, — полковник, прикурил сигарету и обратился к Садиеву:

— Вот так и воюем, а ты говоришь «Красное и Черное». Взял со стола листок и стал зачитывать дальше:

— «БМП-2» — нет экипажа, там всего один командир из курсантов и тот болен. На вооружении у солдат только стрелковое оружие. Боеприпасы в ограниченном количестве, один боекомплект. Продовольствия, по докладу Юсифа Мамедова, начальника тыла бригады, осталось на сутки. Во многих автомобилях нет горючего. Из командного состава 703 МСБр — заместитель командира бригады по тылу — Мамедов, начальник связи — Фаталиев, старший офицер оперативного отдела капитан — Агаев. Из артиллерии имеется: — батарея 152 мм пушки «Гиацинт», 2 батареи 122 мм. гаубицы Д-30, 120 мм полковой миномет, на батареях осталось по 0.5 бк. (боевой комплект) — при этих словах полковник остановился и повернулся к Садиеву.

— Ты сам проверял наличие боеприпасов или командиры доложили?

— Нет, товарищ полковник, лично проверил. На миномет есть все 8 снарядов, только расчета нет. Я поставил там лейтенанта, который разбирается, он может стрелять.

— Спасибо, — поблагодарил его полковник и стал читать дальше.

— Инженерные подразделения: — саперное отделение под командованием старшего лейтенанта Мехти Мехтиева.

Боевой численный состав обороняющихся войск на Атеркском направлении:

— Первый эшелон: — правый фланг — населенный пункт Чапар. — 2 —й батальон Худиева — 24 человека вооружение; 2РПГ-7, 6 РПК, 17 АК. — курсанты подполковника Керимова — 17 человек, 1 РПГ, 2РПК, 14 автоматов и БМП-2 — танковый батальон подполковника Алиева — 30 человек (4 РПГ;-26 автоматов) — в/ч 710 командует сержант Абдуллаев –40 человек вооружены автоматами.

Центр обороны: населенный пункт Зардахач. 3 батальон 703 бригады, командир майор Насыров –23 человека (1РПГ, 22 автомата); — Бярдинский батальон — 45 человек, там командиров нет, — полковник повернулся к Фаталиеву:

— Ты лучше нас знаешь их, так как они давно с вами, кого из них можно назначить командовать?

Фаталиев, почесал затылок, будто решал ребус, потом вынул носовой платок, не «первой свежести», вытер вспотевший лоб. Все молчали в ожидании.

— Вы знаете, они всегда, так без командиров, мне даже трудно назвать из них кого-то, все они бандиты. С оружием.

— Сами, товарищ полковник, решайте. Его медлительность, какая-то нерешительность вывели полковника из себя.

— Ты, майор, сам-то понимаешь, что говоришь? Бандиты. Что, выходит, мы все командуем тут бандами, да? Вот такие, как ты, и проспали войну.

Ждете, что вам на блюдечке преподнесут Римскую армию, дисциплинированную и вооруженную до зубов и, тогда вы начнете побеждать, да? А пока нет армии, путь армяне сжигают наши деревни, насилуют наших женщин, убивают стариков и детей, так что ли я вас спрашиваю, майор? Встань когда разговариваешь с офицером. Фаталиев вскочил. Губы его дрожали. Он весь скрючился, опустил голову. Из глаз его покатились слезы.

— Я не могу больше так, понимаете, не могу. Все сбежали. Отправили меня утром проверить связь с батареями, а сами на машину и уехали. Что теперь мне делать. У меня трое детей, понимаете? Я сам только связист, а гуртулушские бандиты два раза чуть меня не расстреляли. Говорят, — говори — где командиры, почему никто не командует, что нам делать? А я почем знаю. Вот и вы на меня, он не договорил и, взяв свою шапку, вышел из машины.

Нестеренко и Садиев молчали, молча и полковник. Так молча и закурили. Окошко штабной будки открылась, и радист позвал Садиева к рации.

— Товарищ майор, вас вызывает «Берег». Садиев схватил наушники, протянутые радистом. — «Берег» — Я «Передовой», слушаю тебя. Садиев слушал рацию. Остальные внимательно смотрели на него. Чем больше майор вслушивался в доклад незнакомого абонента, лицо его покрывалось испариной.

— Хорошо, ждите указаний, а пока всем батареям усилить наблюдение, майор прошел и сел на свое место.

Чтобы как-то сгладить неловкость, полковник стал читать донесение.

— Батальон охраны МО, командир майор Курбанов -32 человека, на вооружении только автоматы.

— Западные окраины Атерка — 1 батальон 123 полка, командир майор Мамедов — 80 человек. — Национальная гвардия -88 человек.

Левый фланг: — Умудлу. — батальон 123 полка -31 человек. –152 мм батарея -33 человека; — населенный пункт Зейлик,

— Садиев там у нас, что стоит 122 мм батарея Д-30, да? — отложив в сторону листок, спросил полковник. Садиев посмотрел свои записи и уточнил,

— Там 19 человек из батареи и передовой наблюдатель «Правый передовой».

— Так значит, — полковник снова взял листок со стола, — в населенном пункте Атерк всего — 71 человек и вооружены они стрелковым оружием. Во втором эшелоне -37 человек из военной полиции. Имеется артиллерийская батарея «Кама» — 3 ствола Д-30, «установка «Град» 16-ствольная. Вот и вся «Королевская Рать» хоть волком вой — закончил читать полковник и посмотрел на присутствующих.

Первым не выдержал майор Садиев:

— Это что же получается, мы все обречены, что ли? Они сидят там, на верху и ждут, когда нас всех тут уничтожат, да? Майор вопросительно смотрел на полковника. В дверь постучали, вошел Фаталиев.

— Товарищ полковник, мне надо вам доложить. Губы его слегка подергивались, в руках он мял какую-то бумажку.

— Ребята, вы пока перекурите на улице, ладно, — как можно дружески сказал полковник, обращаясь к присутствующим. Когда офицеры вышли. Фаталиев протянул лист бумаги, исписанный мелким почерком, полковнику и присел на край кушетки. «Довожу до вашего сведения, что Геранбойский батальон, посланный на прорыв к окруженной группировке, отказался выполнять приказ. Доставить боеприпасы по воздуху не представляется возможным, так как Сурятовские летчики отказываются лететь. В связи со сложившейся обстановкой приказываю:

1. Уничтожить имеющуюся технику и склады с имуществом.

2. Провести перегруппировку и самостоятельно прорываться из окружения.

3. Место и время прорыва определите сами. Подпись— Начальник Генерального штаба Садыков, — дочитал полковник записку и потянулся за сигаретой.

Он прикурил, глубоко затянулся, и выпустил клубок дыма в потолок.

— Насчет телеграммы никому ни слова, понял меня, — обращаясь к Фаталиеву, сказал он. Пока это останется только между нами. Майор смотрел немигающими глазами, в которых застыл немой вопрос: «Что с нами будет?» Молчание прервал радист: — «Чайка» вас вызывает «Кама». Он протянул телефонную трубку через открытое окошко. Сквозь шум и свист эфира в наушниках послышался хриплый голос: — «Чайка», я «Кама» — прием.

— Я «Чайка» слушаю?

— В 21.25 через Сарсангское водохранилище в направлении н.п. Умудлу переправился десант противника численностью 25–30 человек, выбил нашу охрану с берега и закрепился там. Через водохранилище наблюдаем переправу лодок и плотов с десантом. Прошу Вас прислать помощь для охраны «Камы» — прием.

— «Кама» вас понял. Все стволы на прямую наводку. Помощь пришлю. Огонь без команды не открывать. Я «Чайка» прием.

— «Вас понял, я «Кама» прием.

— Ну что, ты все смотришь на меня, Фаталиев, давай к рации. Не отчаивайтесь, пока мы живы и можем держать оружие в руках и драться, мы еще не сломлены. Пусть нас бросили, пусть предали и выехали отсюда командиры, но с нами наш АЛЛАХ, он поможет нам. Верь мне майор, мы прорвемся.

Кольцо окружения сжимается, но об этом никто не знает, только ты и я. Так что за работу. Вызови мне, «Чапар».

Через минуту Фаталиев протянул наушники: — «Чапар» на связи.

— «Чайка» я «Чапар» — наблюдаю скопление техники и живой силы противника в районе Гетаван.

— Вас понял.

— Фаталиев, полковник отложил телефонную трубку. Передай всем командирам, пусть минируют подступы к постам. Высоту 999 заминировать вкруговую, используя для этого гранаты Ф-1. Высоту оборонять до последнего бойца. Без команды никому не отходить.

— Командиру 1 батальона 123 передай приказ:

— Выслать 40 человек в распоряжение «Кама» в населенный пункт Умудлу! Усилить наблюдение. Фаталиев быстро записывал за полковником, стараясь не упустить ни одного слова. Закончив писать, он поднял глаза, в которых был тот же вопрос. — Что с нами будет?

— Фаталиев, скажу тебе честно. Не знаю, что с нами будет. Передай приказ. Полковник, взял сигарету, закурил. Подошел к двери, открыл ее и крикнул в темноту:

— Олег, где вы, заходите. Из темноты появились Садиев и Нестеренко. Когда офицеры вошли в салон, первым заговорил Садиев.

— Пока мы были на улице, со стороны Умудлу слышалась стрельба.

— По горам воют шакалы. Что бы это значило?

— Шакалы говоришь, откуда им здесь быть? Второй месяц идут бои, Это хачики воют. Они так перекликаются. В Умудлу высадился десант. Я послал туда 40 человек из 123 полка. Посмотрим, что будет утром. Да, Олег, надо будет утром выехать туда и вместе с майором Зауром Мамедовым любой ценой уничтожить десант. Дорога на Умудлю должна быть под контролем. Нестеренко молча выслушал приказ и коротко ответил — Есть.

Это короткий ответ придал уверенности и полковнику.

— Олег, Заура я знаю еще по боям в Лачине, он стойкий парень и мужества ему не занимать. Прошел Афган, тогда под Лачином он командовал ротой спецназа Мудрака. Вот только не пойму, почему оказался в отряде Юры Сулейманова. Сурят, может быть, перекупил его? — задал он риторический вопрос, — но он все-таки остается офицером. С ним сделайте все, чтобы дорога функционировала. Итак, подведем итог, полковник обвел присутствующих взглядом:

— Имеющимся личным составом, — медленно говорил он, глядя на офицеров, — держать оборону на рубеже 12 км не представляется возможным.

Полковник отложил листок, с которого читал донесение, взял со стола пачку сигарет и прикурил. Он курил, выпуская дым колечками, взгляд его устремился в пространство, затуманился.

Присутствующие офицеры не могли представить себе, где сейчас витают его мысли. Память перенесла полковника в далекую Москву, где он учился в академии и где его любимый преподаватель по тактике полковник Ляхов учил его азам мудрости тактики и стратегии побед.

«Война — прекрасное время для крикунов и не слишком удачное для трезвого анализа» — читал Ляхов свою лекцию. Ох, как прав был Ляхов, именно «крикуны в политике» загнали два народа, веками живущие по соседству, в эти окопы. И теперь, одни окружили других в горах Карабаха и решают, как уничтожить их, а окруженные думают, как спастись и выжить. И те и другие решают только одну задачу — убить, уничтожить и никто не понимает, что «крикуны» останутся в стороне и даже на страницах истории не вспомнят о них.

Монотонный голос Ляхова несся из глубины кафедры: — «Цель любой войны — достижение мира, хотя все политики в мире прекрасно понимают, что война— это трагедия, крах, крушение цивилизации. В любой обстановке командир должен оставаться спокойным и уверенным в своем решении. Внезапность атакующих действий можно достичь — сохранением в тайне подхода войск, решительностью нападения, упреждением ударов, умелым использованием условий местности, действуя уверенно и инициативно. Для разгрома противника и достижения победы над врагом необходимо — тщательная организация разведки. Умелое использование преимущества внезапности, избегая шаблонности и инициативы»

— Дорогой ты мой Владимир Алексеевич, где здесь войска, какая может быть организована разведка, когда у тебя нет армии, нет даже тактического подразделения, есть только люди, с оружием в руках и нет у них даже желания побеждать. Просто онихотят, чтобы поскорее все закончилось. Вот этих «воинов» мне нужно спасти, вырвать из этого котла, но как это сделать? Здесь не действуют законы и теории тактики, которые ты старался вразумить нам в своих лекциях.

«Недостаточный резерв внушает — неуверенность. При неясности обстановки важным, а при определенных условиях и единственным средством повышения чувства уверенности является четко сформулированный замысел, соответствующее ему оперативное построение войск и твердая воля к осуществлению принятого решения. Формулируя замысел, командир определяет основную линию своих действий, если даже исходный пункт очень часто и не имеет прочной опоры» — вот, дорогой мой друг, Ляхов, только это мне сейчас и надо.

Полковник теперь понял, почему вдруг всплыла в мыслях именно эта лекция. Он придавил окурок сигареты, которым обжег пальцы, повернувшись к сидящим офицерам, спокойно сказал:

— Исходя из сложившейся обстановки, я принял решение перейти к круговой обороне. С утра начинаем стягивать войска вокруг Атерка. Прошу всех к карте. Полковник достал из командирской сумки сложенную рабочую карту, которую ему еще утром передал капитан Агаев, офицер оперативного отдела бригады.

«Решение — это волевой акт командира. Как в наступлении, так и в обороне целесообразно и необходимо установить, какие действия противника могли бы оказаться наиболее опасными для успешного осуществления замысла», — гласит боевой устав.

В этих условиях только своей железной волей полковник должен был внушить всем командирам веру в успех.

Об общей опасности, которая нависла над окруженными подразделениями он не стал рассказывать, так как прекрасно знал еще по боям в городе Шуше, что в тяжелой обстановке командир никогда не должен делиться своими опасениями с подчиненными, ибо это отрицательно сказывается на их уверенности в силе и авторитете их командира.

Определив задачу каждому офицеру, полковник приказал отдыхать, а сам, взяв фонарик, вышел из машины и направился к ближайшему дому, где разместился начальник тыла бригады.

В подвале разрушенного дома горела переносная лампа, закрепленная на стенке. На середине подвала стоял ящик, на котором оставались остатки холодного ужина — половина луковицы, крошки хлеба и миска с кашей. Полковник оглядел комнату и увидел в углу на соломе спящих людей. Освещая себе путь, он приблизился к ним, и в одном из них узнал заместителя по тылу Юсифа Мирзоева. Он спал, укрывшись рваным солдатским матрацем, подтянув коленки к самому подбородку. Он бормотал что-то во сне, при этом мотал головой из стороны в сторону. Полковник осторожно похлопал его по плечу. Юсиф моментально вскочил, и потянулся за висящим у него на ремне пистолетом.

— Юсиф тихо, это я, — шепотом сказал полковник. Надо поговорить.

Глаза Мирзоева уже привыкли к темноте, и он узнал вошедшего командира.

Он быстро вытащил из-под матраца шапку— ушанку, нахлобучил ее на голову.

Полковник пошел к выходу, приглашая следовать за ним. Они вышли во двор, тишину ночи прорезали далекие отзвуки выстрелов, эхом разносившиеся по горам.

Где-то левее от них, шел бой. Посмотрев в сторону Умудлы, полковник понял, что отряды 123 полка уже вступили в перестрелку с десантом. Надо было торопиться.

— Вот что, Юсиф, слушай меня внимательно и вопросов не задавай. Завтра, продукты не раздавать, скажешь старшинам, что подвезут после обеда, пусть накормят своих солдат имеющимися запасами. Сам соберешь остатки продуктов в мешки и к 10 часам доложишь, что у нас имеется в наличии. Понял?

— Так точно, товарищ полковник. Только это, у старшин уже двое суток как ничего не осталось. Они мне сегодня уже докладывали. А у нас я и так знаю. Хлеба нет, картошки осталось 52 кг, да вермишель 30 кг, есть еще жир. Вот и все. На 350 солдат и офицеров.

— Юсиф, я прошу тебя никому ничего не выдавать. Это приказ.

— Товарищ полковник, голос Мирзоева дрожал, — значит, мы в окружении, да? Продуктов уже пять суток как не подвозят.

— Ты это, брось панику разводить, — полковник повысил голос, — тебе говорят, — продукты не выдавать, все, и точка. Остальное узнаешь потом. В 10 утра ко мне в штабную машину с докладом: — сколько у нас машин, в каком состоянии и сколько на каждом имеется горючего. Ясно?

— Так точно, товарищ полковник.

— А теперь отдыхать.

— Да вот еще что, там Нестеренко докладывал, что в одном из домов в подвале укрылись курсанты, они больные, среди них есть и лейтенант, завтра всех их надо переправить сюда в твой подвал. Прими меры.

Полковник протянул руку Мирзоеву и крепко пожал ее.

— Можно один вопрос, Юсиф не выпускал руку полковника, — там стрельба идет, там Умудлу, скажи по — братски, надежда есть?

— Юсиф, только у мертвых больше не бывает надежд, а мы с тобой еще живы. Он дружески похлопал его по плечу, освещая себе путь фонариком, пошел в сторону штабной машины.

В горах уж занимался рассвет, а здесь в развалинах Атерка, еще стояла темень, вперемешку с густым туманом. Около машины его встретил радист.

— Товарищ полковник, я искал вас, чтобы доложить, что связь с «Седым» (Начальник ГШ) оборвалась. Фаталиев пытался выйти через «Первого», но там тоже нет связи.

— Хорошо, солдат, передайте Фаталиеву, пусть к 10 часам вызовет на совещание всех командиров подразделений и тех, кто их замещает.

Полковник поднялся в штабную машину, где спали офицеры, и хотел прилечь. Но открылось окошко радиста, и заспанный Фаталиев протянул наушники.

— Докладывает «Чапар». Полковник взял протянутую трубку рации и услышал взволнованный голос Алиева.

— «Чайка», я «Чапар», противник ведет интенсивный обстрел высоты 999, танки противника стоят и ведут огонь прямой наводкой, несу потери. Прошу поддержать огнем артиллерии. Я «Чапар», прием.

— Слушай внимательно «Чапар», помощь будет, держаться, высоту не сдавать. С рассветом помогу артиллерией, я «Чайка», как понял, прием?

Полковник на минуту представил себе, что может твориться там, на высоте, где одними автоматами солдаты должны были противостоять огню танков. Но другого выхода не было, нужно было продержаться до рассвета. Приказав Фаталиеву передавать на каждый запрос только такой ответ, полковник достал карту и стал внимательно изучать обстановку, намечая на утро противодействия противнику. Периодически он интересовался обстановкой. Но кроме обстрелов высот, противник активных действий не предпринимал. Он приказал уточнить обстановку у «Камы».

Сонный голос радиста «Камы» сообщил, что майор Мамедов пытался доложить «Чайке», что часть десанта уничтожена, а остальная часть рассеяна по горам. Берег контролируется подразделениями 123 полка. Успокоившись, он сосредоточился на анализе обстановки. Чем больше он изучал карту, проводил различные расчеты, тем больше убеждался в правильности задуманного плана.

От выкуренных сигарет разболелась голова. Боль не позволяла сосредоточиться, в висках стучала кровь, подступала тошнота. Чтобы немного проветриться, он приоткрыл дверь штабного салона. Светало. На горизонте загоралась заря. Холодный горный воздух наполнил легкие, придавал бодрости. Полковник прислушался и сразу не смог понять, что его насторожило.

Тишина — она испугала и оглушила его. Что-то зловещее было в этой тишине. Он спрыгнул на землю, зачерпнул горсть хрустального снега и стал интенсивно тереть лицо, прогоняя сон. Достав из кармана носовой платок, он хотел вытереться, но увидев, в каком он состоянии, отказался от своей затеи. Смахнув капельки воды, повернулся лицом к ветру и закрыл глаза, давая ветру высушить влагу. Легкий морозец, пощипал уши, обхватил петлей шею и проскользнул за воротник куртки. Постояв на ветру, полковник почувствовал, что начинает замерзать. Сделав над собой усилие, он трусцой стал бегать вокруг машины, наполовину занесенной снегом.

— Надо Фаталиеву приказать откопать ее и переместить в другое место, наверняка армяне уже засекли своими пеленгаторами ее и непременно нанесут по ней удар с началом наступления, — пробегая очередной круг вокруг машины, решил он. Постепенно тело стало согреваться, мышцы стряхнули усталость и стали наливаться силой. Он пошел пешком, успокаивая биение сердца и дыхания. Полковник остановился перед дверью, и стал делать приседание. Закончив зарядку, он открыл дверь в салон штабной машины, Взявшись за поручни, он одним ловким прыжком, запрыгнул вовнутрь, где спали Нестеренко и Садиев.

— Давайте просыпайтесь, господа, весело сказал он, обращаясь к офицерам. Те спокойно откинули бушлаты, которым укрывались и одновременно сели на топчаны.

— Что-нибудь новое есть, командир? — спросил Садиев, надевая ботинки. Полковник оставил вопрос без ответа.

— В 10 часов назначено совещание командиров. Надеюсь, они доложат нам реальную картину на своих направлениях, а пока попросим Фаталиева, может он даст нам по стакану чая. Офицеры чтобы привести себя в порядок вышли из машины. Не успел полковник расслабиться и подготовиться к предстоящему совещанию, пришел водитель, с которым полковник и Нестеренко приехали в Атерк.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться? — спросил он, приложив руку к головному убору. Весь его вид в течение, каких-то двух дней, изменился до неузнаваемости. Глаза его уже не горели, как прежде, все лицо было перепачкано сажей от костра, наверно, не умывался и не брился в течение последних суток. Бушлат на нем был весь помятый, ботинки на ногах размякли и были в грязи.

— Проходи, садись солдат, и рассказывай. Как живешь — можешь? Тяжела, наверно, жизнь солдата, если она так тебя согнула, — спросил полковник, улыбаясь.

— Товарищ полковник, — начал он робко, — вторые сутки продуктов не дают, вот и сегодня сержант сказал, что со складов ничего не дали. Солдаты в окопах едят только то, что могут отыскать в подвалах разрушенных домов. Вот я и пришел спросить вас, когда мы возвращаемся, а то сил больше нет. Солдат стоял, опустив взгляд и потупившись. Очень хотелось его ободрить, сказать что-то хорошее, но полковник не мог ничего придумать.

— Слушай, рядовой, как тебя вообще зовут?

— Рядовой Кулиев, а что, — не понял тот.

— А зовут то тебя как, рядовой Кулиев? Как отец с матерью тебя называют, можешь сказать?

— Вюсалом зовут.

— Вот что Вюсал, садись вот сюда, — Он указал на топчан рядом с собой.

— Давай поговорим по-мужски. — Ты же хотел фронт посмотреть и себя проверить, так ведь? Ну, вот и проверяй. Можешь ты выдержать или спустя два дня готов бежать отсюда. Ты понимаешь, Вюсал, — полковник медленно подбирал слова, не зная, что можно сказать вот этому простому солдату восемнадцати лет, который впервые воочию увидел войну, — не можем мы пока отсюда уехать, надо помочь товарищам нашим, плохо им без командира, понимаешь? Солдат поднял глаза и прямо посмотрел на полковника.

— Значит, мы будет воевать здесь так? — он сверлил взглядом командира.

— Если так, — не дожидаясь утвердительного ответа, — он продолжил, — то прошу вас, дайте мне автомат и не отправляйте меня от себя. Я ваш водитель, значит, и телохранитель, — в глазах его искрилась решительность, проблеснуло что-то взрослое.

— Хватит мне прятаться по подвалам, дайте мне автомат, — он в упор посмотрел на полковника. Взгляда не отводил, смотрел прямо, отчаянно. Чтобы прекратить тяжелый разговор с солдатом, полковник глубоко вздохнул.

— Вот что, Вюсал, пойдешь сейчас и отыщешь капитана Мирзоева, зам командира по тылу. Скажешь ему, что тебя прислал я. Передай ему, пусть выдаст тебе автомат и пару магазинов к ним. Получишь все, потом идешь к машине, проверишь ее и подготовишь к движению. Если нет бензина, возьми у капитана Мирзоева столько, сколько он сможет выделить. Никуда от нее не отходишь, и чтобы не произошло, даже если вокруг будут рваться снаряды и свистеть пули, никуда не отходишь, без моего личного приказа, или майора Нестеренко. Понятно? — Солдат вытянулся в струнку, рукавом вытер пот, выступивший у него на лбу, и громко сказал:

— Все понял, товарищ полковник, Есть подготовить машину и ждать вашего приказа!

— Иди сынок и будь мужественным, полковник протянул ему руку, крепко пожав, попрощался. Пришли Садиев и Нестеренко.

Майор достал свой полевой мешок и стал в нем копаться. Вынул целлофановый пакет со сменным бельем. Поверх его он положил книгу Стендаля. Потом вынул картонную коробку и повернувшись к полковнику, спросил,

— Вот командир, «НЗ», может, добьем?

— А что, я лично непротив. Наверное, еще с Союза носишь с собой, да майор?

— Так это же тревожный рюкзак, оттуда все и осталось. Вот где он пригодился, — ухмыляясь, заметил Садиев. Кто бы мне сказал, что где-то в Карабахе мне пригодится «НЗ», в жизни бы не поверил. Садиев разорвал коробку и высыпал на стол содержимое. На столе появились банка гречневой каши с мясом, тушенка, галеты, чай и сахар.

— Олег, — обратился полковник к Нестеренко, — сообрази насчет чайку, ладно. Пока все тихо, а то налетят «коршуны» и не дадут позавтракать.

Как только он это произнес, где-то справа грохнул разрыв артснаряда, потом следующий, но уже совсем близко. Разрывы снарядов приближались к штабной машине. Один из них с шипением пролетел в нескольких метрах над штабом и разорвался в метрах в ста дальше. Полковник резко откинул окошко к радистам и крикнул:

— Фаталиев связь с «Чапаром».

— Связи с «Чапаром» нет, товарищ полковник, Фаталиев продолжал вызывать подполковника Алиева.

Еще тогда никто из них не мог предположить, что еще с ночи Алиев вместе со своим отрядом, оставив позиции и не предупредив никого, ушел в горы. Просто предал всех, в первую очередь свою честь и совесть офицера. Но этого никто не знал, и Фаталиев рвал эфир, вызывая «Чапар».

— В окно просунулась трубка рации, — «Чайка» Вас вызывает сержант Абдуллаев. Полковник взял трубку. Взволнованный голос сержанта докладывал:

— «Чайка», хачики перешли в атаку, около батальона атакуют позиции. Справа со стороны села Чапар, нас обстреливают, пришлите помощь.

— «Абдул» я «Чайка» село Чапар захвачен, отходи к поселку Зардахач, помощь будет. Полковник повернулся к Садиеву, тот все понял. Молча взял свой планшет, автомат и повернувшись к полковнику, сказал:

— Ну, что же, я тогда пошел? Грустно посмотрел на разложенные продукты на столе, с минуту постоял, вздохнув c сожалением, пошел на выход, так и не попробовав «НЗ» солдата Советской армии.

— Будь на связи, — полковник поднялся со своего места, — координаты получишь от «Абдулы», в общем, огонь по вызову, остальное ты знаешь. Он протянул руку для прощания, потом вдруг шагнул к майору и обнял его, — а мой позывной «Чайка». Садиев смущенный, переминался с ноги на ногу, ему явно хотелось о чем-то спросить полковника, но он не решался. Потом улыбнулся и сказал:

— Вы извините меня, давно хотел спросить, почему вы взяли себе позывной «Чайка»? Сюда ведь никогда не залетают чайки.

Понимаешь, — полковник улыбался краешком губ, — все думают, что орел или ястреб самые сильные и быстрые птицы, но они ошибаются. Чайка — самая стремительная и быстрая из всех птиц, молниеносный ее наскок и уничтожение своей добычи, с последующим взлетом не оставляет надежды на спасение от ее атаки. В полете, она изящная и грациозная, несущая надежду всем, кто в ней нуждается. И если ты, хоть один раз видел чайку в полете, то ты навсегда останешься ее поклонником. Я полюбил этих птиц, когда служил на Камчатке, вдали от родины, понимаешь меня?

— Но ведь сюда не залетают чайки?

— Вот видишь, теперь залетают, потому что людям здесь нужна надежда и вера, в то, что они вырвутся из этого ада. ступай, тебе надо торопиться.

Садиев, подхватив свою командирскую сумку, открыл дверь штабной машины и спрыгнул в темноту.

— Ты это… Береги себя. Тут тебе не полигон, здесь один на всех экзамен, кто выживет, тот значит, победил, — уже вдогонку успел прокричать полковник. Разрыв мины около машины, заглушил последние его слова. Майор, пригибаясь, побежал на КНП(командно-наблюдательный пункт) артиллерии.

Полковник смотрел ему в след, еще не зная, что он так больше и не встретится с Садиевым на этой грешной земле.

На полке останется недочитанный Стендаль, и майор так и не узнает судьбу героев книги, как и не придется ему попробовать гречневую кашу с мясом из коробки с «НЗ», оставшееся от страны, в армии которой они когда-то служили.

— Фаталиев давай «Умудлу», Мамедова.

— «Умудлу» на связи. Через шум эфира слышался треск автоматных очередей и разрывы мин.

— «Умудлу», я «Чайка», — доложи обстановку кричал полковник, но можно было и не спрашивать. Эфир сам отвечал на этот вопрос. Далекий радист, между разрывами снарядов, докладывал об атаке противника и больших потерях. Просил огня артиллерии.

— Олег давай в Умудлу, — посмотрел он на Нестеренко.

— Пробейся, чего бы не стоило. Дорогу удержать, она наше спасение.

— Все понял, командир. Он быстро собрался и выскочил из машины. Фаталиев, протягивает снова трубку рации:

— Фуад из отряда «Гуртулуш» на связи.

— Что там?

— Они оставили позиции и отходят в горы. Армяне наступают на наш командный пункт.

— Ты это не паникуй, спокойно, давай. Наступают, это еще не значит, что они дойдут сюда.

— Садиева мне. Через минуту, радист дозвонился до КНП майора.

— «Чайка», слушаю вас, я «Передовой»— прием.

— Работаем всеми стволами на направлении Умудлу и Атерк. Надо поддержать огнем. Знаю что тебе там не сладко, так что ты сам, по обстановке, определись, ну насчет прямой наводки. Все понял?

— Все.

— Действую.

Каким-то чутьем, или может быть, по опыту прошедших боев, полковник понимал, что это только начало и противник выбирает направление основного удара, прощупывая оборону войск.

Он весь день управлял боем, ставил задачу, кричал на кого-то, матерился последними словами, а некоторых благодарил за мужество. Наносил обстановку на карту, управлял огнем артиллерии, делал то, что мог делать лучше других, делал свою работу.

Весь день шли бои.

Кое-где армянам удалось потеснить войска и захватить оставленную деревню Чапар. В основном же, войскам удалось отстоять позиции, но все говорило о том, что завтра, максимум через день противник предпримет более мощную атаку и тогда судьба обороняющихся будет зависеть только от их мужества.

Когда стали поступать доклады об отходе противника, полковник бросил карандаш, которым отмечал обстановку, на стол. Вынул сигарету и закурил. Голова гудела, ноги дрожали мелкой дрожью, только теперь он почувствовал, как устал. Сел на кушетку и закрыл глаза. Поднял ноги и поставил их на край стола, чтобы как-то снять с них усталость. Дверь штабной машины открылась, и появился Вюсал.

— Что тебе еще, — полковник не узнал свой голос. За день боя он полностью сорвал его и теперь говорил шепотом, напрягая все голосовые связки.

— Я тут вам чая принес, настоящего. Зам по тылу дал и сказал отнести вам. Вюсал прошел по салону и поставил на стол большой солдатский чайник, весь покрытый черной сажей, рядом положил сверток.

— Тут хлеб и кусочек сахара, вам надо подкрепиться, командир. Солдат смущенно отвернулся.

— Давай Вюсал, вместе попьем чаю, а то, что-то скучно стало, — полковник убрал ноги со стола, и достал из шкафчика две кружки. Голова его раскалывалась от боли.

— Ну, что ты стоишь, давай разливай чаек, а то остынет. Солдат засуетился и чуть не опрокинул чайник. Наполнил кружки, содержимым из чайника и стал разворачивать сверток. Там лежал два кусочка сухарей и несколько маленьких кусков почерневшего сахара. Полковник положил пару кусочков сахара на сухарик и протянул Вюсалу, давай брат наворачивай, еще неизвестно будем мы завтра ужинать или нет.

— Что вы товарищ полковник, солдат отдернул руку, я уже ел. Так что не беспокойтесь, мне не хочется.

— Ты это дружок, брось мне, дают — бери, а бьют-беги, слыхал такую поговорку?

— Так точно, мой отец всегда так говорил, — солдат улыбнулся и взял протянутый сухарь. Подвинул к себе кружку и стал пить чай в прикуску.

Пили молча, солдат почувствовав состояние командира, сидел и хрустел сухариком, не задавая вопросов.

Полковник отпил пол кружки крепкого, как чифирь чая, но он не взбодрил его. Голова раскалывалась. За последние трое суток, беспрерывных боев, он так и не заснул ни разу. Глаза слипались.

— Вот что, Вюсал, ты попей чаю и встань у дверей на входе, никого ко мне не впускать, только если придет Садиев, Я прилягу, отдохну маленько. Ровно через час ты меня разбуди, понял? Только не забудь, ровно через час.

Он отложил кружку и прилег на жесткую кушетку, но не уснул, а через окошко штабного кунга, стал смотреть в темноту, ничего не видя. Вюсал, аккуратно выбрался из-за стола, стараясь не шуметь, вышел из штаба.

Было холодно и грустно. Вспомнился дом в деревне Чуханлы, где жили всей семьей, пока не уехали в далекий Казахстан к отцу. Сейчас там жила старшая сестра, много родных и близких ему людей. Его вдруг потянуло к ним с такой силой, что полковник чуть не завыл волком от тоски. Через окно штабной машины было видно, как ночь натягивала на горы свое черное одеяло и зажигала звезды на небе. На высоком, очищенном небе ходил в дозоре молодой месяц. Со стороны гор тянулись вереницы облаков, которые то закрывали собой месяц, то позволяли ему посмотреть на землю, где люди с ожесточением уничтожали друг друга, забыв про заповеди ВСЕВЫШНЕГО.

Молодой месяц стоял, как раз в той стороне, где находилась родная деревня.

Полковник не заметил, как задремал. Ему снилось, что вот он встал и тихонько пошел прямо на месяц. Его ноги скользили по камням, он пробирался сквозь снега и трущобы, ветки хлестали его по лицу, но сила тянувшая его домой, была настолько велика, что встань на его пути хоть десяток, хоть сотня врагов он и их бы одолел. Что-то жуткое послышалось ему позади его, и он, собрав всю свою волю, тяжело повернул голову. В темноте стояли люди и грозили ему оружием, они кричали и грозили ему, но звука он не слышал, а только видел горящие ненавистью глаза. Он страшно испугался, заметался, ноги прилипли к черной земле, он не мог, оторвать их. Собрав всю свою волю, полковник метался из стороны в сторону, вырываясь из трясины. Ему показалось, что трясина поддалась, и ноги стали послушными. Что-то сильно ударило его по лицу, он очнулся. Рядом стоял Вюсал, его водитель.

— Что с вами, товарищ полковник, — смотрел он испуганными глазами. Вы так кричали во сне, что страшно стало.

— Ты прости меня солдат, и во сне иногда бывает страшнее, чем на этой грешной земле.

Полковник встал, накинул бушлат и вышел на улицу. Зачерпнул горсть холодного снега, стал растирать лицо, лоб, прогоняя остатки видений. Постояв на холоде, пока дрожь не стала трясти все тело, вернулся в штабную машину и до самого утра колдовал над картой, прикидывая рубежи и позиции, куда должны были стягиваться войска.

Ночь прошла относительно спокойно, если можно так считать. Противник по всему периметру войск вел разведку и обстреливал господствующие высоты. Попытка захватить плацдарм на побережье Сарсангского водохранилища не увенчалась успехом. И он перенес основные усилия на правый фланг обороны на населенный пункт Зардахач.

Закончив работу над картой, полковник вышел на воздух, подышать. Просветлели вершины гор, только над Сарсангом еще держалась влажная темнота. Он прислушался к тишине, но страха не почувствовал. За годы войны он настолько боялся тишины, что стоило ему услышать ее, как он начинал нервничать и не находил себе места. На память пришла любимая песня старшего брата Эльхана, который после успешных боев на Агдамском направлении, был назначен заместителем командира первого корпуса и воевал где-то на другом фронте. Часто после боев в Агдаме они собирались в его штабе, выпивали по стопке коньячного спирта, вспоминали детей, родных, а потом, когда хмель брала свое, то брат всегда затягивал одну и ту же свою любимую песню.

Брат не знал ни названия, ни автора, и не все слова той песни, а пел, повторяя несколько строк помногу раз;

Как ни странно, в дни войны

Есть минуты тишины,

Когда бой умолкает устало

И разрывы почти не слышны.

И стоим мы в дни войны,

Тишиной оглушены…

К утру связь с подразделением прекратилась. Радисты вышли на линии, пытались ее наладить. Беспокоящий огонь артиллерии противника по высотам, не давал расслабиться обороняющимся бойцам.

В 13.30 26.02 из Агдаря прибыл лейтенант на БМП. По его докладу стало известно, что колонна с боеприпасами разгромлена противником по дороге. Это действовала та же самая неуловимая диверсионная группа, наводящая ужас на всех, кто пытался пробиться к окруженным группировкам.

Не успел полковник подробно расспросить лейтенанта о бое, как позвали к рации. Фаталиев доложил, что налажена связь с обороняющимися отрядами в Зардахаче. Грохот разрывов и шум в наушниках заглушал голос радиста, который пытался что-то сказать.

— «Чайка» — прорвались его позывные, — ухожу в горы. Полковник по шуму боя понял, что отряды отходили под натиском противника.

Он свернул карту, лежащую на столе и положил ее в офицерскую сумку. Взял автомат, стоящий в углу штабной будки, открыв окно, позвал Фаталиева. Когда тот появился, полковник протянул ему сумку:

— Вот возьми, мою сумку с картами, майор и береги ее. Я в Зардахач. Ну что ты так на меня все время смотришь, Фаталиев?

Что-то я тебе должен майор, и ты не можешь никак получить свое? Ну, что молчишь? Страшно одному оставаться, да? Не дрейфь, твое дело связь. Вызывай всех, кто есть, может, и ответит, кто ни будь. И не бойся, старина, самое худшее уже позади. Теперь, мы точно знаем, что к нам на помощь никто не придет, так что дорогой мой, держи хвост пистолетом.

— При чем тут хвост, — не понял майор.

— Да чтоб не оторвали твои яйца. И не смотри ты на меня, как солдат смотрит на вошь, ты так на мне дырку просверлишь. Вот ты мне скажи Фаталиев, смерть — разве наказание? Молчишь. Нет, брат, не наказание.

Смерть — это покой, и избавление от этой жизни. Смерть следует рассматривать, как один из способов облегчить человеку жизнь. Ну, бывай.

Полковник открыл дверцу штабного салона и спрыгнул на землю.

— Зря обидел мужика, — подумал он, держится ведь молодцом. Приду обязательно извинюсь, решил он.

Солдат Кулиев, его водитель, был рядом с БМП и беседовал с экипажем. Он окликнул его и пошел в сторону селения Зардахач.

Горький осадок от разговора с Фаталиевым не давал ему успокоиться. Он никогда просто так не обижал людей, и теперь его мучила совесть. Вдруг он поймал себя на мысли, «что значит приду» с прогулки что ли?

Полковник даже остановился — так и быть «если останусь живой», — успокоил он себя и побежал на выстрелы. Рядом не отставал Вюсал. Вой минометного снаряда заставил их броситься на землю. Снаряды летели один за другим, и разрывы ухали позади них метров в пятидесяти. Значит, армяне атакуют передний край, если огонь перенесли в глубину наших войск, тогда дело труба, надо спешить. Он оглянулся назад и отыскал глазами Кулиева.

— Вюсал, живой?

— Да живой, крикнул тот.

— Тогда слушай, начинаем перебежками, смотри за мной и делай как я, понял. Сквозь разрывы снарядов, полковник старался докричаться до солдата. Очередной снаряд разорвался совсем близко, и лицо посекло осколками щебенки. Не обращая на это внимания, он рванулся вперед, пробежав метров двадцать, спрыгнул в воронку. Рядом упал и солдат. Артиллерия била по единственной дороге, пытаясь не допустить по ней движения резерва. Если бы армяне знали, что резерв состоит только из двух лежащих сейчас в воронке, они бы наверняка пожалели выпущенных своих снарядов. Спустившись с косогора и петляя между деревьями, они бежали туда, где смерть разила всех, не разбирая звания и рангов. Навстречу стали попадаться одиночные солдаты, которые, отстреливаясь, отходили. Их преследователи карабкались на высоту, ведя непрерывный огонь. Полковник и солдат заняли позицию и стали прикрывать отступающих. Рядом справа и слева залегли бойцы.

— Есть среди вас командиры, — спросил полковник, стреляя короткими очередями. Передайте по цепи, скажите, вызывает «Чайка».

Тем временем обстановка накалялась.

Над головой стоял сплошной свист от пуль, сзади усиливался грохот разрывов.

— Если не удержимся здесь, то вырваться не удастся, понял он, перезаряжая автомат. С тех пор как они приняли бой, справа и слева стрельба стала вестись интенсивнее. Значит, отходящие бойцы поняли, что кто-то появился среди них и управляет боем.

Полковник, выпустив очередь, перекатился вправо к огромному дереву и занял удобную позицию.

— Командир, командир, — кто-то кричал справа от него. Он повернул голову и увидел сержанта Абдуллаева за соседним стволом.

— Вот хорошо, что живой, — подумал полковник. Он махнул Абдуллаеву рукой, показывая, что бы тот приблизился. Сам, из подсумка достал гранату, вырвал чеку, приподнявшись, метнул ее в приближающихся перебежками хачиков, После разрыва, полоснул еще длинной очередью.

Когда сержант Абдуллаев прилег рядом, он повернулся к нему и приказал.

— Давай на правый фланг, не дай армянам прорваться к Атерку с твоего фланга. Отходим постепенно, к окраинам, дальше ни шагу. Сержант смотрел на командира, красными от недосыпания и усталости глазами, он все прекрасно понимал, что положение такое тяжелое, что командир лично прибыл на передовую и вместе с ними ведет неравный бой, вселяя уверенность и мужество в солдат. Что так оно и есть можно было судить по тому, как бойцы по цепи передавали позывной командира и при этом подбадривали друг друга тем, что «Чайка» с ними, а значит, победа близка и необратима. Противник несколько раз переходил в атаку, но под прицельным огнем обороняющихся бойцов, вынужден был отходить на прежние позиции.

Ближе к вечеру, бой постепенно стал утихать, противоборствующие стороны понимали, что каждый из них сделал все, что было в силах.

Разрозненные, оставшиеся без командиров бойцы выдержали, сомкнулись, но устояли.

Оставили населенные пункты Чапар, Имерет-Гарвент, Зардахач.

Солдаты выстояли, не побежали, а ведя неравный бой, под натиском противника, отошли на указанный рубеж, стали окапываться.

Собрав командиров групп, полковник отдал последние указания на отход. За годы войны, он сделал для себя одно немало важное открытие. Для настоящего солдата нет ничего страшнее и трагичнее, чем ощущение, тяжкого слова «Отходим». Каждый из бойцов, прежде чем встать из окопа, помедлит, виновато оглядится вокруг и прижмется лбом к земле, на которой лежал, которую согревал своим телом и дыханием, и в ответ на это, земля отдавала ему свое тепло и защищала его своей твердыней. Грусть наваливалась на сердце каждого обороняющегося, как же оставлять тебя, земля, если ты полита кровью братьев и сестер моих. Столько веков ты давала жизнь предкам, защищала сыновей от врагов. Устало поднимается солдат, шатаясь, опустив угрюмо голову, медленно идет прочь, сутулясь, опустив плечи. Нет, не от тяжести оружия и солдатского вещевого мешка, а от пораненной солдатской чести. Вот и сейчас, все эти выводы током прошлись по его телу, но другого приказа он не мог отдать.

Полковник поспешил в штаб, чтобы обсудить обстановку и наметить мероприятия на последующие сутки.

В течение всего дня, ведя бой на восточных окраинах Атерка, полковник не выпускал из рук нити управления подразделениями на других участках обороны. По рации отдавал указания, требовал выполнения поставленных задач. В тоже время ему не хватало информации о результатах боев, и ему нужно было увидеться с командирами, чтобы посоветоваться и решить, что делать дальше в такой обстановке.

Подходя к штабу, он обратил внимание на скопление вооруженных людей, но откуда они и с каких отрядов он не знал. Думая, что это дезертиры, оставившие позиции, полковник ускорил шаги. Злость душила его и быть бы беде, если бы среди стоящих людей он не увидел майора Заура Мамедова из 123 полка. Бойцы стояли с непокрытыми головами, увидав приближающего командира, невольно стали расступаться перед ним, пряча взгляды. На снегу, перед штабной машиной, лежали погибшие. Не обращаясь конкретно к кому-то, полковник спросил:

— Кто?

Всем было ясно, о чем спрашивает командир, и они опустили головы еще ниже. Никто не решался, ответить. Вперед вышел, невысокого роста боец, одетый в грязный полушубок, обмотанный пулеметной лентой. Его густые, нависшие над глазами брови, усы и борода были покрыты сосульками. Голова была повязана бинтами, через которые были видны пятна запекшейся крови.

Хриплым голосом незнакомец сказал:

— Это офицеры, — майор Садиев, капитан Юсиф Мирзоев зам по тылу, капитан Агаев. Солдат мы сложили возле того дома, — он махнул, куда то в темноту.

Там их 22 человека, половину еще не вынесли. Раненых пока не считали. Командир нашего отряда Худиев тяжело ранен, мы его в штабе положили, там же лежит и контуженый майор Нестеренко.

Очень много раненых осталось на позициях, — солдат замолчал.

Слушая бойца, полковник понял, что обстановка стала, еще тяжелой, чем он мог себе представить. Попросил сигарету. К нему со всех сторон стали протягивать помятые пачки всяких сортов. Взяв одну из них, он прикурил. Горький дым сигареты, окутал сердце паутиной, не позволяя ему дышать. Делая глубокие затяжки, полковник пытался унять дрожь, которая сотрясала все тело, он не воспринимал глубину утрат. Позвав Мамедова, он повернулся и пошел к штабной машине, около которой толпились представители остальных отрядов. Пригласив всех в машину, он глазами отыскал Фаталиева, и подал знак подойти. Он внимательно рассматривал входящих, которые молча рассаживались. Среди них были и молодые и те, кого можно было записать им в отцы, одетые, как настоящие партизаны в лесах Украины. Черные от копоти и грязи их лица не выражали ничего, глаза красные и запавшие сверкали из-под бровей.

Вопросов не задавали, и так всем было все понятно. Перед входом в КШМ (командно-штабная машина) лежат их боевые товарищи, души которых улетели уже на небеса, а тела, остывшие на холодном снегу, уложены в ряд. Они выполнили свой священный долг перед Родиной, а оставшиеся еще не до конца. Курят, молчат. Кто-то из задних рядов ни к кому, не обращаясь, риторически задал вопрос, который волновал всех:

— Мужики, мы что, окружены, да?

Тут и началось. Все стали кричать и материться, проклиная всех и все. Кляли свою судьбу и то, что они родились на этой земле, все живое и мертвое.

Эта была знакомая картина. С ней полковник встречался еще там, в Шуше и Лачине, но это был 93, а не 92 год. Остались позади год войны и страданий. Год. Будто вечность. Теперь он прекрасно разбирался в психологии так называемых «добровольцев» и молча ждал развязки.

Кто-то из присутствующих, наверняка, должен озвучить вопрос, о котором было оговорено заранее. Широкоплечий парень, ростом под два метра встал из отряда «Гуртулуш», повернувшись к полковнику, глядя прямо ему в глаза, заговорил натруженным хрипловатым голосом,

— Нам все известно, нас всех продали армянам и оставили здесь на погибель. Засели в Баку сволочи и жируют там, а мы подыхай, да? Отвечай, полковник, за чем нас продали? — он крутил головой, подстрекая других, высказаться по этому поводу.

Представители полиции и национальной гвардии как будто ждали сигнала, перебивая друг друга, загалдели, «рвали» рубахи на груди, создавая нетерпимую атмосферу совещания. Полковник делал вид, что внимательно слушает «ораторов», а сам разглядывал тех командиров, на участках которых в последние дни шли ожесточенные бои, переходящие в рукопашные. В отрядах было много погибших и раненых солдат и офицеров. Те спокойно относились к происходящему, сидели, курили, молчали, опустив голову, не глядя на галдящих. Они еще не отошли от того напряжения последних боев. Обстановку все больше и больше накаляли представители полиции.

Этим бы только в Баку на постах стоять, да людей обирать. Сумочки девушкам проверять, да «власть» свою показывать. А тут у входа лежат трупы и смерть не щадит никого, все равны перед смертью и перед АЛЛАХОМ.

Рядом со штабной машиной разорвался снаряд. Без всякой команды, все высыпали на улицу. Перелет метров 100 не больше. Противник нащупывал цели, значит, скоро начнется.

Человек 200–250 собрались вблизи последних домой Атерка. На окраине уже шли бои.

Надо взять себя в руки, надо! Но этого сегодня мало, надо навязать свою волю другим иначе все останутся, здесь лежать на снегу или попадут в плен, а это долгая и мучительная смерть, — думал полковник.

Молчать дальше не было смысла и собрав свою волю в кулак, решил раскрыть сложившуюся обстановку остальным оставшимся в живых бойцам.

Вопрос — быть или не быть — стоял ребром.

Он встал и прошелся по кунгу машины. Постучал по окошку радиста. Выглянул майор Фаталиев, пытавшийся наладить связь со штабом 703 бригады, где находился Начальник Генерального штаба. Одного взгляда на Фаталиева стало понятно, что ему не удалось сделать этого.

— Ну, что брат, тишина? — спросил он майора, прекрасно понимая, каков будет ответ. Нет, так нет, Да не смотри ты на меня, как солдат на вошь, Фаталиев. Ты вот что, продолжай вызывать, может, кто и ответит, а экипаж пускай сворачивается. Я пойду к бойцам, надо решать, что делать.

Спрыгнув с машины, он подошел к лежачим на снегу трупам офицеров.

Прикрытые простынями они напоминали застывшие статуи. Он опустился на колени и стал шепотом читать молитву.

Великий Аллах,

Дай мне мужества, и стойкости,

Дай рукам моим силу, голове разум,

Помоги мне спасти моих солдат,

Придать земле шахидов наших.

Прочитав молитву, и облегчив душу, он встал и спокойно пошел к столпившимся у последних домов отрядам.

— Неуверенность в приказе рождает еще большую неуверенность в исполнении, — как клятву повторял полковник про себя, обретая уверенность и спокойствие. Ночь перевалила середину своего пути и катилась к рассвету. Холодный воздух, пришедший с гор, пробирал до костей. Где-то в начале деревни ухнул очередной снаряд. Крики армянских солдат, прочесывающих деревню, уже слышались неподалеку.

Гул стоял среди столпившихся, многие курили, спрятав окурки в рукава. Подходя к ним, полковник услышал, как чей-то голос натружено хрипел:

— Он, наверно, хочет всех погубить.

— Может шлепнуть его, да и дело с концом — кто-то подсказывал оратору, но разобрать, кто, было невозможно.

— Надо уходить в горы, сами пробьемся и спасемся, иначе смерть всем. Торопит всех тот же голос.

Полковник, отталкивая бойцов, прошел в середину.

— А раненых куда, — вмешался кто-то в разговор, — армянам оставите, да?

— Как же армянам, ты, что с ума сошел, — загудела толпа. Полковник всех предаст, вот увидите, он тоже нас бросит и вырвется отсюда, а мы все сдохнем здесь, — не унимался провокатор.

— Эй, послушай, ты, командира не трогай, он хоть молодой, а воюет, дай бог каждому. Я о нем еще в Агдаме слышал. Он и мертвых не бросит, и живых выведет, это точно, вам говорю. Там в Агдаме на него солдаты молились и все хотели воевать только в его бригаде. Это точно, раздавались голоса со всех сторон.

Не обращая внимания на галдящих, полковник, выйдя на середину столпившихся бойцов, приказал — прошу выйти вперед командиров отрядов. Он помолчал и добавил, — и тем, кто их заменил. Сквозь ряды стоящих проталкиваясь, вышли вперед несколько человек.

— Остальным, — голос полковника стал, тверже стали, — отойти на пять шагов и построиться. Все зашевелись, голоса постепенно стихли, хотя в задних рядах кто-то продолжал свои возмущения.

«Сомнения в успехе должны всячески пресекаться командиром. Он никогда не должен давать понять подчиненным, в какой степени их мнения могут быть отражены в его решении, ибо это значило бы, что командир перекладывает на них часть своей ответственности и заимствует у них наиболее важные мысли.

Любой приказ должен убедить подчиненных в том, что начальник — руководит боем, а не бросил поводья, как плохой всадник» — так его учили в академии, а потом и на протяжении всей воинской службы.

Вот теперь, стоя перед своими солдатами, он как можно спокойнее, но так, чтобы его слышали собравшиеся бойцы, полковник обратился к ним.

— Мы с вами, — он сделал ударение на последнем слове, немного помолчал и снова повторил, — да именно с вами, сделали все, что возможно. Но враг силен, а помощи нам ждать неоткуда. Вот уже десять дней, как противник хочет уничтожить нас, но этого ему не удается, благодаря вашему мужеству и отваге. Своими действиями, мы дали возможность нашим войскам занять крепкую оборону на подступах к Агдаря.

Братья наши сложили головы, — он повернулся и показал на лежавших, на снегу, — Аллах рахмят элясин. — он ритуально провел ладонями по лицу. Стоящие повторили за ним ритуал мусульман по погибшим и слова молитвы.

— Наступил тот момент, когда каждый из нас должен решить, как ему поступить дальше. Остаться в строю или пробиваться к своим, полагаясь только на себя и свои силы. Мы можем спастись, если пойдем через горы Муров-даг, — он сделал паузу, давая время осмыслить сказанное, — но не всем улыбнется судьба, и они обнимут своих родных и близки. Толпа снова загудела.

— Почему, что значит всем не прорваться, говори, — требовали стоящие солдаты

в строю, под разрывами артиллерийских снарядов противника.

— Все очень просто, — полковник не стал больше испытывать их терпение. Чтобы попасть на перевал, нам надо пройти 20 километров по глубокому снегу. Перейти Агдабан и подняться на Муров-даг. Снег там глубиной до двух метров. Через час многие из вас устанут. Сначала вы бросите лишние вещи, еще через час, ваше оружие окажется в снегу, так как тащить вы его больше не захотите, — полковник раскрывал перед ними все трудности, будто читал с листа развитие событий. Еще через час кто-то предложит вам сделать привал, и вы сядете на снег, но подняться уже не сможете. Горы возьмут ваши оставшиеся силы и не пустят вас. Они будут звать вас остаться, потому что это наша земля и земля наших предков. Но если мы все вместе решим прорываться, и возьмем с собой наших погибших и раненых товарищей, тогда горы сами помогут нам вырваться из окружения и снова вернуться сюда в эти края, уничтожив всех, кто встанет на нашем пути, кто пришел на нашу землю с огнем и оружием.

Полковник замолчал, переведя дыхание. Молчали и бойцы.

Сделав паузу, он снова продолжил:

— Только вместе и только выполняя все приказы своих командиров, мы прорвем кольцо окружения и выйдем к своим. Так что решайте, как быть. Я даю вам право самим решить, как поступить в такойобстановке. Ваше решение будет только вашим решением, и никто не будет вас останавливать. Тех, кто решит остаться и сражаться плечом к плечу со мной, я жду у штабной машины.

Был такой великий боец на Кубе Че Гевара, который говорил:

«Никогда не принимай бой там и тогда, где и когда этого хочет противник», — запомните это. После этих слов, он повернулся и молча пошел к штабу. Толпа провожала его гробовой тишиной. Порывы ветра прошлись среди собравшихся солдат, торопя их с принятием решения.

Похолодало. Мороз стал крепчать. Деревья потрескивали кронами.

Разрывы вражеских снарядов подсказывали ему, что время не ждет и надо решать, как скорее вырваться из котла. До рассвета оставалось совсем немного, а на войне, как говорят:

— «утро всегда наступает слишком быстро».

Сухой холодный ветер с севера принес циклон, и погода стала заметно портиться. По небу плыли темные грозовые тучи, налитые тяжестью. Надо ожидать в горах снега или мокрого дождя, здесь часто такое случалось, особенно перед мартовскими оттепелями.

— Час от часу не легче, — подумал полковник, глядя на почерневшее небо.

Перед КШМ он остановился, еще раз посмотрел на застывшие лица погибших.

— Вот и все, Юсиф, теперь мне не надо больше тебе врать, что все хорошо. Душа твоя уже успокоилась, спи спокойно мой дорогой друг, ты выполнил свой долг. Рядом с ним лежал майор Садиев. Ветер распахнул его шинель, оголяя молодую грудь, и подставляя ее холодному ветру. Полковнику показалось, что майору должно быть очень холодно, и он невольно стал запахивать полы шинели, прикрывая ими окоченевшее тело. Глазницы капитана Агаева были занесены снежной порошей. Аккуратно он смахнул снежные крупицы.

Им так и не удалось познакомиться поближе, потому что в первый же день он послал Агаева в отряд «Гуртулуш», для оказания им помощи.

— Интересно, — глядя на красивое лицо капитана, думал полковник, — есть ли у него семья, дети? Неужели он пришел сюда, за своей смертью?

Полковник нежно поглаживал застывшее лицо офицера? Не находя ответов на вопросы.

— Я вас мужики не оставлю здесь лежать на снегу, друзья мои, верьте мне, — он говорил с ними, как с живыми, не сомневаясь, что они его прекрасно слышат и знают, что с ними будет. Не позволю каким-то хачикам глумиться над вами, клянусь СОЗДАТЕЛЕМ, слово офицера, — он провел по своему лицу обе ладони, ритуальным обрядом. Ему стало немного легче на душе, так как решение было уже принято, теперь оставалось набраться терпения и ждать развязки событий.

Фаталиев со своей командой уже убрали антенны связи, сложили все в машину и были готовы к движению. Открыв дверь в кунг машины, он, схватившись за поручни дверки, одним прыжком забрался вовнутрь. В углу на кушетке, накрытый солдатской шинелью лежал Олег Нестеренко, на другой лавке спал раненый Худиев. Как только полковник вошел в салон, Нестеренко открыл глаза и попытался сесть, но он успел придавить его плечи, не позволяя Олегу встать.

— Лежи родной, все хорошо, только не вставай, попросил он раненого.

— Мы выдержали, дорога наша командир, — Нестеренко говорил очень громко, как человек, который не слышит самого себя. Так бывает с теми, кто получил сильное сотрясение головного мозга при контузии.

— Все хорошо, Олег, успокойся, — скоро все должно кончиться.

— Как наши, смогли удержать позиции? — опять закричал Нестеренко.

— Все нормально, мы удержали позиции. Олег, ты скажи мне, как ты себя чувствуешь, голова как?

— Шума много в голове, да уши болят, будто кто-то с двух сторон приложился к ним. А это кто, он показал на Худиева.

— Комбат-два из 703-ей бригады, раненый он, в плечо. Спит сейчас, после укола.

— Ты вот что, Олег, постарайся заснуть, ты мне завтра будешь, нужен как воздух, у нас с тобой еще много дел впереди. Я прошу тебя, как друга прошу, постарайся, — полковник недоговорил.

Дверь кунга открылась, и в проеме показался «бородач» с перетянутыми пулеметными лентами через плечи.

— Командир, мы к тебе, тут, — он повернулся в темноту, указывая на кого-то, — пришли, поговорить надо. «Бородач» перевел дыхание и выпалил одним духом, — в общем, принимай командование, и вот что, пошли к мужикам, они ждут тебя, — он опять махнул рукой в темноту.

Эта радостная новость разрывала душу и вырывалась наружу, но он сделал над собой усилие и спокойно сказал:

— Всех командиров групп постройте перед машиной, остальным бойцам передайте команду. Раненых солдат перенести в рядом стоящий дом, оружие и боеприпасы собрать полностью, время на сборы один час. Понятно?

«Бородач» хотел что-то спросит, но потом наверно передумал и выпалил: — Есть, — помолчал немного и добавил, — командир, — повернулся и исчез в темноте. Полковник бережно накрыл бушлатом Нестеренко, взял автомат и спрыгнул на землю. За время, пока он находился в машине, погода внезапно и резко изменилась. Шел тяжелый, мокрый снег очень неприятный. Он натянул капюшон куртки, повернулся и посмотрел на Сарсангское водохранилище. Но не увидел его, все затянулось темной пеленой. На лес в горах валился снег, много снега. Сам АЛЛАХ помогает нам, посылая такую погоду, решил полковник и поспешил к стоящим в стороне бойцам.

Те, увидев приближающегося командира, затушили сигареты, и выстроились в символический строй. Полковник не стал спрашивать, откуда они, а сразу приступил к постановке задач.

— Первое, что нам надо сделать, — он оглядел присутствующих внимательным взглядом, — это вынести всех раненых и погибших с поля боя и сосредоточить их в этом доме, — он показал на разрушенное строение. Мы их не оставим здесь. Это должны запомнить все.

— Второе, от каждого отряда выделить по пять — шесть человек, только добровольцев в передовой отряд. Добровольцев прислать к штабной машине. Бойцам раздать все боеприпасы и имеющиеся продукты. У кого в отряде есть автомобили сосредоточить их в колоне перед выходом из Атерка. Артиллерийские батареи снять с позиций и выдвинуться к населенному пункту Умудлы. И последнее, — он посмотрел на «бородача», с лентами, — в нашей решительности и вере командиру, наше спасение, вот и все, что я хотел вам сказать. Полковник повернулся и пошел к своей машине, которая стояла в отдалении, давая понять всем, что разговоры окончены и надо торопиться, исполнять приказания.

— Вюсал — подходя к машине, позвал он солдата, который «колдовал» над мотором. Увидев командира, водитель быстро спрыгнул с бампера и пошел на встречу.

— Ты вот что сделай, — полковник, укрываясь от ветра, пытался прикурить,

— Подгони машину к штабу и загрузи всех погибших офицеров. В испуганных глазах солдата отразились огоньки тлеющей сигареты. Он что-то хотел сказать, но полковник упредил его.

— Если боишься трупов, то пойдешь пешком, а водителя я себе найду. Этого было достаточно, чтобы он тут же передумал задавать вопрос и пошел к машине. Постояв на холодном ветру и жадно смоля сигаретой, полковник, убеждал себя, в том, что он все делает правильно.

В кунге Нестеренко сидел в углу, обхватив голову двумя руками. По его виду было заметно, что он мучительно борется с головной болью, после контузии. На соседней кушетке постанывал Худиев. Ступая тихонько, полковник подошел к столу и спросил у санитара, указывая на раненного офицера:

— Как он?

— Все время мечется, жар у него. Второй раз повязку срывает, еле удерживаем. Врач с его батальона, говорит, что может начаться гангрена, если останется без операции еще день.

— Не останется, мы будем вырываться отсюда, из этого котла. Ждать помощи не откуда, а солдаты и командиры на гране отчаяния. Так что готовься.

Олег Нестеренко хотел что-то спросить, но полковник, взмахом руки, не дал ему этого сделать. Придвинув карту, стал ее изучать, рассуждая вслух, для Нестеренко.

— Итак, пойдем методом от противного, как учили в академии, — начал он, задавая себе вопросы и стараясь отыскать на них ответы.

— Допустим, армяне, находящиеся в обороне на переднем крае, наблюдают колонну автомобилей идущих из глубины обороны к фронту. Им кажется, что это выдвигается колонна с пополнением или резервом, так? Начинают звонить своим командирам и уточнять, что за войска, кто это движется. Те знают, что в тылу сегодня шел целый день бой и возможно, удалось разгромить окруженные войска и рассеять их, и теперь армянские колонны идут к фронту. По постам пройдет команда, что эта очередная победа армяшек. Так? Мы тем временем подойдем к переднему краю почти вплотную.

В колонне первым пойдет танк, а за ним артиллерия, это придаст уверенность часовым противника, подумают, что идут резервы для развития наступления.

Решение, пробиваться к своим, используя фактор неожиданности и нелогичности наших действий, есть единственно правильное. Я так думаю, — закончив рассуждение, полковник откинулся на спинку стула и посмотрел на Олега. Тот молчал, пораженный глубоко логикой и знанием психологии противника, этим отважным человеком, для которого понятие честь, долг являются святыми понятиями.

— А если колонну остановят, тогда план весь рухнет, — растирая лоб, спросил он у полковника.

— Раньше колонны выдвинутся две группы добровольцев, которые должны отвлечь на себя их внимание, своими действиями, как группы, вырвавшиеся из окружения.

От села Умудлы до плотины войск нет, это нам сказал лейтенант, что прибыл на БМП.

«Двум смертям не бывать — а одной не миновать», так мне кажется, звучит русская пословица. Полковник улыбнулся, взяв со стола сигареты, закурил. Дверь в кунг открылась, холодный морозный воздух ворвался в помещение, разгоняя сизый дым, стоящий плотным кольцом от выкуренных сигарет. Вошел водитель Вюсал.

— Командир я пришел доложить, что все готово, теперь, что делать?

— Пробегись по деревне и найди командира танка и командира саперов старшего лейтенанта Мехти Мехтиева, вызови их ко мне.

— Да, и не ходи без автомата, здесь не игра в казаки — разбойники, а война и каждую минуту можешь нарваться на армянских разведчиков.

К четырем часам утра все было готово для прорыва. Колонна машин с притушенными фарами, во главе с единственным танком, без боеприпасов для устрашения, была готова к движению. Добровольцев отвели в сторону и ждали появления полковника. Раненые, погруженные в кузов мощного Урала, понимая всю сложность ситуации, сдерживали свои стоны, кусая рукава бушлатов, крепились.

Противник редко напоминал о себе, пулеметными очередями и разрывами одиночных мин. Над Сарсангской плотиной стоял плотный туман. Такие же туманные полосы лежали в ложбинах, метались по дворам деревни Атерка, застревая между деревьями и кустарниками. Какой-то неясный, но постоянный шум, всплеск доносился с озера. В тумане ничего нельзя было разобрать и разведчики, выставленные у берега, только могли догадываться, что противник стал переправляться на другой берег, решив замкнуть кольцо окружения. Об этом было доложено полковнику. Медлить больше было нельзя. Перед штабной машиной полковника дожидались все оставшиеся в живых командиры подразделений. Он не стал еще раз уточнять задачи, только, проходя перед шеренгой, крепко пожимал им руки, похлопывал по плечу, ободряя. В стороне стояли те, с кем он должен был первым отправляться в путь и обеспечить прорыв основной группы.

— Ну что, мужики, — обратился к командирам полковник, — теперь все зависит только от нас, от нашего мужества и строгого выполнения намеченного плана. Берегите себя, я прошу вас, и останьтесь в живых, — вот самое большое мое желание. По машинам, — подав команду, он повернулся к Нестеренко, — пошли и мы, Олег, больше нам здесь делать нечего. Надо о живых теперь думать.

Настроив компас, и выбрав азимут, полковник двинулся по дороге, ведущей к плотине, за ним потянулись те, кому было приказано обеспечить прорыв. Пройдя метров пятьсот, стали забирать влево, свернули на тропинку. Лес здесь был гуще, деревья стояли плотней, чем на скалистых склонах гор. Часа три шли, спускаясь по крутым тропинкам вниз. Там в горах еще плотно лежал снег, а здесь в низине уже чувствовалось дыхание весны. Деревья стряхнули с себя оставшийся снег, выпрямили свои ветки и радостно помахивали ими, будто пробовали на гибкость и крепость. Сухие ветки, не выдержав, с треском отрывались и падали на землю, освобождая места ранним побегам. Светало.

Полковник пробирался между кустами, часто останавливался и сверял местность с картой. За ним шли Нестеренко, радист и двое разведчиков из отряда «Гуртулуш». Позади них на расстоянии 100 метров шли оставшиеся бойцы.

От земли, от скал и камней на южных склонах валил пар. Высыхала трава, звенели, встряхиваясь, головки подснежников, над кустами с легким треском парили повеселевшие птицы. Туман еще держался под кронами буков, но лучи солнца уже просвечивали лес, заигрывали с представителями птичьего царства, заставляя забывать в эти утренние часы свои невзгоды и носиться взад-вперед и петь, как они поют только весной, в счастливые месяцы светлых ночей.

Полковника и его спутников не могла обмануть, а тем более убаюкать ясная благодать, эта показная разнеженность природы. Враги не выбирают для нападения только черные ночи, они не считаются ни с весной, ни с солнцем. Поэтому группы шли осторожно, держась в тени, и не спускали глаз с подозрительных деревьев и густых орешников. И все-таки не глаза, а острое обоняние предупредило их, что рядом враги.

Ветерок, набежавший чтобы обсушить размоченный лес, это ветерок принес слабый запах дыма, с примесью пороховой гари. Похоже, что недалеко горел костер. Чуждый лесу запах и потому особенно, вызывающе-заметный в чистом воздухе высокогорья, предупреждал об опасности. Группа остановилась.

Полковник приказал выставить охрану и ждать, а сам с одним из бойцов крадучись пошел через лес. С каждым шагом запах усиливался. Он шел из одной особенно густой заросли в лещине. Впереди поднималась, метров на шесть, каменная глыба. Она густо заросла кустами. На нее предстояло забраться, чтобы оценить обстановку и увидеть, что там за кустами. Они не знали, но догадывались, какую смертельную опасность для них может таить место, где горит костер. Указав бойцу, где тот должен залечь, полковник начал подходить к возвышенности, перебегая от ствола к стволу, оглядываясь и держа автомат наготове. Легкий свист раздался левее бугра.

Полковник мгновенно отскочил за ствол и высунул вперед автомат. Свист повторился. Значит заметили. Наступила минутная тишина.

В той стороне мелодично запел грач. Запел — и вдруг на какой-то ноте запнулся, умолк. Опасность.

Переждав несколько минут, полковник решил вернуться. Стоило ему шевельнуться, как справа грохнул выстрел и рассыпался на сотню повторов.

Стрелял снайпер. Полковник упал, как подкошенный, но упал очень умело, так что очутился за мшистым камнем, а ствол его автомата уже был повернут в ту сторону, где затаился противник.

Замолчал лес. Тишина. Улетел бесшабашный грач, до смерти напуганный грохотом. Все насторожилось.

— Ладно, выждем, — решил полковник.

Теперь пошла игра, кто — кого. Минут через пять над дальней каменной глыбой, сбоку кусты зашевелились. Снайперу не терпелось глянуть на дело своих рук. Конечно, он думал, что убил своего противника. В ту же секунду раздался ответный выстрел. Рука армянина повисла, винтовка звякнула о камень. Человек спрятался за укрытием. Полковник повернулся к своему бойцу и подал знак отходить. Сам прижался к глыбе и продолжал наблюдать. Он знал, что если по нему еще будут стрелять, то не отсюда, где лежал снайпер, скорее всего, со стороны заросшей возвышенности. Он вскочил, петляя между деревьями, помчался назад, где его дожидались бойцы.

Не доходя метров десять до группы, полковник махнул им рукой и стал уходить вправо от того места, где они располагались. Бежали долго, пока силы еще оставались, но с каждым километром, ноги становились чугунными, и было такое впечатление, что к каждой ноге привязали по пудовой гире.

В какой-то момент ноги подкосились, и полковник с разбега упал в овраг. Склоны и дно оврага заросли колючими кустарниками шиповника, они царапали одежду и руки, но он не обращал на это внимания. За ним посыпались и остальные.

— Олег, где ты? — не поворачивая голову, будто знал, что он рядом, — спросил полковник.

— Здесь, я.

— Проведи перекличку тех, кто вырвался. Пусть каждый посмотрит вокруг и скажет, кого нет. Нестеренко стал считать бойцов, а полковник внимательно всматривался в лица.

В отблеске утреннего света глаза бойцов горели огнем, по щекам струились крупные капли пота, но никто не смахивал их, а только глубоко дышали. Многие поняли, что это только начало. Промелькнула мысль и обожгла сознание — начало чего? Бессмертия?

Дышат бойцы глубоко, но не от страха, от усталости, а это-то уже хорошо. Значит, верят, что останутся живыми, а живым можно драться и выжить, так ведь? — задал полковник себе мысленно вопрос.

— Так! Прошло минут пять, как Нестеренко доложил, что пока всего 80 человек, но еще прибывают. Полковник подозвал к себе ближайшего солдата.

— Как тебя зовут, воин?

— Ахмед.

— Ты пойдешь со мной, Ахмед. Олег дистанция двадцать метров, не теряйте нас из виду, — полковник проворно вскочил и, подхватив автомат, побежал по оврагу. За ним, пригнувшись, бежал Ахмед. — Интересно, откуда этот боец, есть ли у него семья, дети и вообще, почему он оказался здесь, — думал он, огибая большую скалу, выступающую на повороте. Что-то мелькнуло впереди, он моментально прижался к скале, правой рукой прижал к ней Ахмеда. В ту же минуту автоматная очередь прошила воздух. Завизжали пули, рикошетя от скалы. Не раздумывая, он выхватил гранату, вырвал чеку и метнул ее за поворот. Раздался взрыв.

— За мной, — скомандовал полковник и первым бросился вперед, стреляя на ходу из автомата. Ахмед не отставал. В какой-то момент он оттолкнул полковника плечом, и вырвался вперед, прикрывая командира своей могучей грудью. Привычка, выработанная годами армейской службы, дала о себе знать.

— Ложись, — скомандовал полковник, потянул за бушлат бойца, и сам тоже упал на землю. Солдат, как бы споткнулся и распластался рядом с ним. В этот момент над головой густым роем просвистели пули. Смерть пронеслась рядышком, обдав их холодом.

— Ахмед прижимайся к скале, перекатом отходи, — кричал полковник, выпуская длинные очереди по склону горы, откуда велся огонь. Но Ахмед не слышал его и продолжал полосовать из своего автомата. Пули врезались перед самым носом в землю, другие высекали искру и штопором уходили в небо.

Хриплый голос — командир пригнись, — заставил полковника оглянуться назад и в то же мгновение, над головой прошипел осколочный снаряд гранатомета. Рядом опустился кто-то, ведя огонь. Грохот разрывов гранат и снарядов слились в сплошной грохот, многократно усиленный эхом гор. Дрожала земля, горели кусты и деревья. Со скал падали, вывернутые разрывами камни. Полковник подтянул правую ногу к животу и приготовился к броску.

— Мужики, слушай мою команду, — сквозь треск пулеметов, закричал он, — надо вперед, прорываться. Он вскочил и первым бросился в атаку. Стреляя на ходу, он бежал, крича во всю глотку, смешивая родные слова с отборным русским матом. Сколько он так бежал, он не мог вспомнить, только жал на спусковой крючок автомата и не слышал выстрелов.

— Заменить магазин, — мелькнуло у него в голове, и он с разбега повалился на землю. Рядом упал еще кто-то. Полковник повернул голову, оглянулся и замер. Тишина испугала его. Выстрелов не было.

— Кажется, вырвались — подумал он, но радости не ощутил. Сколько же бойцов полегло, сколько крови пролилось?

Полковник встал, за ним стали подниматься и бойцы. Не глядя ни на кого, он пошел вперед, тяжело ступая. На ходу поправил ремень с магазинами, одернул бушлат. Хотел поправить шапку, но ее не было, слетела наверно где-то. Деревья шелестели оставшимися за зиму листьями, будто приветствовали его и радовались вместе с ним.

Полковник поднял голову:

На все воля твоя — ВЕЛИКИЙ АЛЛАХ,

Я раб твой и буду им,

пока буду, жив на этой грешной земле.

Если будет на то Твоя воля.

Аминь — помолился он про себя.

Вершины гор озарились заревом утреннего солнца. Снег искрился, играя «зайчиками». Между деревьями носились желтогрудые пташки, оглашая лес своим щебетанием. Где-то ухнула сова, завершая ночную охоту и удаляясь на отдых. День не ее стихия, она ночной «бомбардировщик», бесшумная и смертоносная, как стрела ночью и слепая днем.

Коридор, по которому шагали бойцы, шел на подъем, камни под ногами были гладкими, отполированными многовековыми ветрами. Во время дождей и снеготаяния сюда сбрасывалась вода и наносила песок. Начались повороты, углубления в скалах, то и дело возникали черные трещины, уходящие в неизвестность. Тропа в лесу извилисто бежала по хребту невысокого увала. Полковник шел уверенно, как ходят по знакомой дороге. Серый от стирки и дождей рюкзак ловко висел у него на ремнях, сбоку болталась финка в чехле, подарок Сашки Неверова, его старого друга, погибшего в Афгане. Автомат, с раскрытым прикладом, он повесил через грудь почти горизонтально, ремень перекинул на шею, а руки положил на оружие. Ноги, обутые в солдатские ботинки он ставил уверенно и точно, ни разу не поскользнувшись и не оступившись. Путь проходил по каменистому склону горы, заросшему дубовым и грабовым лесом. Вскоре группы вышли на голую от леса поляну, покрытую светло-зеленым кустарником. Сделали привал, выставили заслоны.

Приказав всем отдыхать, полковник прошел вперед и остановился на краю обрыва. Заглянув вниз, он почувствовал легкое головокружение. Гора страшным обрывом уходила метров на семьсот вниз. Оголенный бок ее, словно срезанный ударом огромного топора, белел острыми выступами скал. На дне, затянутом темной голубизной, стоял смешанный лес. Там валялись дубы, грабы, стволы бука и множество веток.

— Громадная могила, — невольно промелькнула мысль, на дно которой сброшены мертвые деревья вперемешку с камнями.

— Похоже, зимой здесь снег поработал. Лавина, как бритвой срезала лес и похоронила его в реке. Ему сделалось жутко от одной мысли, что надо спускаться по почти отвесной скале, но другого пути у них не было, по пятам шли преследователи. Это была самая удобная позиция, где, не опасаясь обхода противника с тыла, можно было держать оборону. Отправив две группы вести разведку, решили остановиться здесь же.

В горах ночь наступает быстро, и пока вели разведку местности, стемнело. Под огромным дубом разложили небольшой костер, чтобы обсушиться и согреться. Красное пятнышко костра светилось в черноте ночи. Огонь пропадал за стволами, на миг возникал в прогалине леса, как мигающий на берегу маяк, и опять исчезал. За ночь привалил туман и пленил горы.

Когда проснулись и раздули едва тлеющие угольки костра, вокруг стояла молочная, сырая пелена. Туман пропитывал лес, проник в самые густые заросли, оседал между камнями и скрывал от взора тропы и даже высокие скалы.

Ранним утром, когда особенно прозрачен воздух, солнце красноватым светом начинало опрыскивать вершины гор, а внизу на склонах и каменных ущельях лежали белые облака и дремали, стараясь удержаться за острые края скал.

Темнота уползала в узкие ущелья, пряталась за скалами, но лучи доставали ее и там. Они разгоняли туман по лесным полянам, прошивали насквозь, застоявшиеся облака и от этого мир делался прекрасней и светлей. Повсюду стояли леса, покрытые серебристым снегом. И, когда на них падало солнце, ночная чернота испуганно бледнела, на глазах превращаясь в изумрудную зелень, искрясь каждой снежинкой на зеленых кронах. Тишина стояла невероятная, даже страшная. В складках долины лежали клочья белого и плотного тумана, река внизу ущелья вздулась, гремела камнями.

Лес, подсушенный солнцем, успокоительно шумел вокруг них. Теплый и плотный ветер дул сверху и перебирал опавшую листву, смешивая ее со снегом. Бойцы быстро собрались и двинулись дальше. Сначала, шли вниз, потом стали подниматься. Лес поредел, повеяло свежим ветерком, туман стал пожиже и стал расползаться по сторонам. Опускаясь все ниже и ниже, в конце концов, лег на землю.

Перед глазами бойцов встали близкие и далекие горы, вершины которых красовались своими снежными пушистыми шапками, а над горами голубое без единого облачка небо. Наверно только у человека высота гор рождает чувство горделивости. Когда группы поднялись на скалу господствующую над местностью, увидели под собой снежную опушку лесов и лугов, переливающихся тысячами солнечных лучей, как сказочные бриллианты из сокровищ Али-бабы, а вдали прекрасную величественную вершину Кяпяз-дага.

Полковник гордо поднял голову и всей грудью вздохнул чистый, горный воздух, он понял, что им удалось сделать невероятное.

Чувство гордости за проделанную работу переполняла его, и ему захотелось крикнуть:

— Вот он, мир счастья и свободы. Это наш Карабах и мы хозяева здесь. Никто не испугает нас и не остановит. Пусть трепещет враг, и уносит свои ноги, не то смерть настигнет его.

Солдаты стояли пораженные величественной картиной открывшейся перед ними, они дышали полной грудью морозным воздухом, в блаженстве прикрыв глаза.

Вершины Кяпяз-даг и Гямыш-даг на горизонте сверкали красным гранитом. Они поднимались над ландшафтом более низких гор и вызывали чувство восхищения здесь, между горами узкая долина, а с двух сторон высочайшие вершины, покрытые густым лесом.

В той долине, которая тянется до самого перевала, всякий раз, когда дует ветер, слышится запах степи Ширвана, родины полковника. Хотя далека она, но дыхание степи, подымаясь по согретым склонам гор, преодолевая перевал, приносит сюда, на северную сторону, тепло.

Повсюду, рядом и где-то очень далеко, вот тут, под ногами и повсюду, куда не кинешь взгляд, как зеленое знамя Пророка, лежит на горах лес, кудрявый и ласковый издали, такой загадочный и заманчивый, что хочется погладить рукой его зеленый атлас. И в тоже время такой таинственный и строгий вблизи, что народ с давних пор называл его «Черный лес». В этих лесах сотни троп и ни одной дороги, много зверей, птиц и множество полусгнивших деревьев на нависших скалах. Тут растут кусты с шипами, раздирающие одежду в клочья. Кругом темень с загадочной и пугающей тишиной, где каждый хруст сухой ветки, падение камешка, крик филина или совы, заставляет вздрагивать и пугливо оглядываться по сторонам. Зайдешь в лес, обуревает страх, лесные дебри опасны для неопытного человека.

В «Черном лесу» всегда стоит устойчивый запах сырого листа, земли, прели. Снизу, из-за кустов ежевики и шиповника, доносится рев, грохот горной реки, которая не знает ни сна, ни отдыха. Иногда по верхушкам грабов на горе проносится ветер, Карабахский лес глубоко вздыхает, как уставшие бойцы и снова стихает. Вот с перевала прогремел короткий, басовитый гром, это маленькие лавины. Где-то очень далеко провыл шакал, и все стихло.

Полковник наблюдал за всем и думал, — Милый нашему сердцу Карабах, ты очаровываешь всех, кто веками живет здесь и тех, кто попадает сюда случайно. Горная страна, раскинувшаяся в самом сердце Азербайджана. Годы и столетия пронеслись над этим горами. Войны шли здесь спокон веков, и сейчас идет война. Лес и горы, как и сотни лет назад, свидетели страшной несправедливой войны двух соседей. Карабахский лес вздыхал, поражаясь человеческой жестокости и ненасытной жажд людской крови.

Бойцы не видели, что недалеко от скалы, маскируясь между камнями на гребне выше осыпи, скрывалось одно существо, очень опасное для них, как опасно все на войне. Человек в белом маскхалате, простерся на камнях и просматривал панораму местности в прицеле снайперской винтовки. Винтовка лежала тут же рядом с ним, при желании он мог снять полковника одним выстрелом, ведь до них было не более четырехсот метров. Но снайпер понимал, что этот выстрел может быть для него самого последним, и, стараясь не терять из виду группу, он стал потихоньку сползать вниз.

Группы двинулись дальше. Лес резко оборвался, полковник вышел на поляну, покрытую мхом и колючими кустарниками. Ярко, до боли в глазах светило яркое солнце. С одной стороны, не круто поднималась возвышенность, покрытая редкими кустарниками, а с другой, виднелась какая-то деревня.

К небу клубясь, поднимался сизый дым. Внизу люди жили обычной жизнью. Мирно спали мужики, обняв своих любимых. Там было тепло и сытно. До них еще не докатилась война, там был мир. Полковник стоял на вершине и утирал слезы, предательски выступившие на глазах. Смерть очередной раз прошла рядом, обдав его холодным своим дыханием, от которого тело содрогнулось, и по коже пробежали мурашки. Полковник подозвал радиста и запросил штаб. Сквозь шум и треск эфира он услышал голос Начальника Генерального штаба Садыкова.

— «Чайка», я «Второй», всех встретили, ждем вас. Шум не дал дослушать последние указания генерала. Радист, увидев вопросительный взгляд полковника, стал колдовать над рацией, посылая в эфир позывные генерала. Прошло больше пяти минут, которые показались вечностью, когда радист опять протянул трубку рации.

— «Второй» на связи.

— «Чайка», — хриплый голос генерала показался таким родным и близким, что он невольно стал оглядываться, стараясь понять, откуда тот говорит:

— Возвращайся домой, туда, где ты сейчас, не залетают больше чайки. Ждем.

Он вернул трубку радисту и повернулся к своим бойцам:

— Ну что мужики, получено добро. Мы «летим» домой.

Положение, в котором они оказались, на первый взгляд казалось безвыходным. Но среди них не было трусов, они уже давно сбежали. Каждый из его солдат дрался с врагом, как истинный сын любящий свою родину, свой народ.

Благодаря чувствам чести и долга, вытекающим из принадлежности к солдатскому сословию, у солдата развивается и такое качество, которое не поддается воспитанию — личное мужество. Сегодня они доказали это. Сегодня в их сердцах зародилась вера в Победу. И не было среди них ни одного солдата, который бы не рассчитался бы с врагом.

Часть вторая От курсанта до генерала

Глава первая

В рай — через ад Карабаха

Кровь не может быть

прощена никогда,

а только отмщена

или искуплена.

Проводив очередных посетителей, полковник медленно прошел к окну и открыл створки, чтобы прохладный бакинский ветер проветрил больничную палату. Дым, от выкуренных сигарет столбом стоял в комнате. Задвинув шторы, он включил ночник и прилег на кровать. Хотел уснуть, но это ему не сразу удалось.

Память восстанавливала все новые и новые странички пережитого прошлого.

Полковник не заметил, как усталость навалилась на него, и он уснул, продолжая вспоминать своих живых бойцов и тех, кто уже оставил этот мир.

Он помнил всех, поименно, с их мелками недостатками, мальчишескими обидами, солдатской ревностью к командиру и глубокой верой в победу. За годы войны он потерял немало прекрасных друзей, но гибель одного их них до сих пор щемила его сердце при каждой встрече с бойцами разведывательной роты.

Майор Алиев Мирзали появился в бригаде, когда они, оставшиеся в живых после тяжелых и кровопролитных боев за Шушу и Лачин, «просеивались» через сито военной прокуратуры. Каждый боец, кто вышел с полковником из осажденной крепости Шуша и не погиб, стыдились друг друга, боясь вопроса: — Как могло такое произойти, Шушу оставили, врагу, а сами выжили?

Алиев, стройный, подтянутый с чистыми карими глазами, был уверенным в себе офицер. Он не струсил, как сотни других командиров служащих в рядах Советской Армии, а приехал по зову своего сердца и встал на защиту Родины. Смуглое лицо, простая, порой даже наивная улыбка, подчеркивала правильные черты его лица. Военная форма на Мирзали сидела, как литая, будто он родился в ней. Он был всегда опрятным, гладко выбритый, как говорится — «до синевы». Из-под лихо заломленной фуражки, вырывался наружу «кубанский чуб» — черные смолянистые, жесткие волосы вперемешку с серебром седых волос.

О его шикарном чубе можно было говорить долго, так как ни одна женщина воинской части не проходила мимо Мирзали, не отпустив комплимент в адрес его чуба. Подстатьи непослушному чубу был и сам Мирзали. Вечно в делах, то в штабе части, то на полигоне, то в казарме он всегда был при деле. Если выпадала свободная минута, то его можно было найти только среди солдат — прошедших ад Карабаха. Он интересовался тактикой ведения боя армянами, их вооружением, хитростями противника в ночных боях. Задавал кучу, казалось бы, простых вопросов, но, сложив их вместе, можно было понять, как он ищет ответ на вопрос, каковы причины поражения, что надо сделать, чтобы не повторилась трагедия. Потом он шел в свой штаб и тщательно составлял план устранения тех недостатков, которые имелись. Каждый день он приближал время отправки на фронт. Торопился сам и торопил командиров подразделений с подготовкой, чтобы скорее вернуться туда, где земля стонала от разрывов мин и снарядов.

Окопы — как шрамы испещряли горы Карабаха. Ему хотелось мстить врагу за погибших солдат, за сожженные города, селения, да просто за то, что напал на его Родину.

Полковник не часто видел его, так как был занят подготовкой других отрядов, разбросанных от Алибайрамлы до границы с Ираном в городе Астара.

Но как только он приезжал в его часть, то непременно встречался с ним и подолгу беседовал. После таких встреч, он чувствовал, что рядом с ним находится человек, мыслящий и помыслы которого, полностью совпадают с его желанием.

К августу месяцу 1992 года центр боевых действий сместился к городу Агдам. Положение, в котором находились подразделения старшего брата полковника, были критическими. Брат командовал агдамскими отрядами самообороны, таким же сбродом, который встречался по всему Карабаху.

Так называемые «батальоны самообороны», после успешных наступательных боев на Дахразском направлении и освобождении населенных пунктов Нахичеванник, Аранзамис, Пирджамал и Агбулаг, нажились хорошими трофеями, и воевать больше не хотели. Единственное, что их волновало, так это вопрос, как выгодно продать награбленное и прокутить деньги в Бакинских ресторанах.

Армяне воспользовались этим и несколькими атаками на господствующие высоты в горах перед фронтом обороны захватили их и стали монотонно обстреливать город Агдам, где проживало около 40 тысяч населения. В одном из боев, за Фаррухские горы, отряды понесли тяжелые потери, и брат попросил его прислать помощь, так как удерживать позиции перед подступами к городу было некому. Получив разрешение с МО, полковник с двумя пехотными батальонами, отправился на фронт. Когда батальоны прибыли в Агдам, сразу же получили приказ атаковать противника, занявшего населенный пункт Гюлаблы-Авдал. Подготовка к наступлению проходила в спешке, так как противник укреплялся и подтягивал свежие силы из Еревана.

Батальоны бригады полковника получили приказ наступать в центре боевых порядков атакующих подразделений, если можно так назвать тот сброд, который «обещал» поддержать атаку с флангов. Отряды «генерала» Эльшад и Гатыр Мамеда, к наступлению опоздали, поэтому армяне весь огонь имеющихся своих огневых средств сосредоточили на батальонах полковника. Плотный огонь минометов прижал к земле атакующих бойцов. Казалось, что нет такой силы, что могла бы их подняться в атаку. Солдаты стали окапываться не понимая, что губительный огонь минометов достанет их и там, в неглубоких окопах. Командиры рот и батальона первого эшелона просили усилить огонь артиллерии, которая почему-то прекратила огневую поддержку.

В один из критических моментов, когда казалось, что наступающие не выдержат напряжения боя и начнут отступление, полковнику самому пришлось вступить в бой в роли наводчика орудия. Высадив командира танка, он сел за пульт управления танковой пушки. Несколькими выстрелами по высотам, ему удалось подавить огневые точки, но минометный огонь наносил неоправданные потери. Оставив танк под высоткой, он выбрался из него, пригибаясь, часто падая при взрыве снарядов, побежал на НП, надо было выводить бойцов из-под губительного огня противника.

На наблюдательном пункте полковника находились майор Мирзали Алиев, адъютант Тябрик Бахшиев и командир разведывательной роты Фазили Ашраф, который получил тяжелое ранение в ногу, но отказался от отправки в тыл.

Противник, тем временем, нащупал расположение НП (наблюдательного пункта) бригады и сосредоточил по высоте, где находилось командование, всю мощь своей артиллерии. Экипаж единственного танка, никак не мог противостоять батареи противника, и вынужден был вести огонь по поддержке наступающих войск.

Когда до окопов оставалось с десяток метров, после очередного разрыва снаряда, что-то тяжелое ударило в грудь. Удар был настолько сильным, что его отбросило на несколько метров назад и, не найдя опоры он покатился под откос. Сознание полковника затуманилось, голова стала чугунной. Когда он стал приходить в себя, увидел над собой склонившегося Мирзали. Он как-то неловко приподнял голову полковника и спросил:

— Как вы командир? Потерпите, сейчас подъедет санитарка, и мы отправим вас в госпиталь. Не дав ему закончить, полковник сделал усилие подняться, но сильная боль в правой груди не позволила ему это сделать. Между приступами головокружения, сплевывая кровь, он успел только отдать приказ:

— Отводи батальоны, принимай командование на себя.

— Тябрик — простонал он, — помоги майору, отправляйтесь к ротам и выведите их из боя. Услышав приказ, Мирзали выдернул свою руку из-под головы, бережно положил ее на землю. Майор повернулся к стоящему рядом радисту и приказал передать приказ командира бригады о принятии им командования батальонами, подхватив автомат, стремглав бросился к батальонам. К раненому полковнику подбежала Зибейда, фельдшер бригады, таща свою огромную санитарную сумку на плечах. Она сходу опустилась перед командиром на колени и прикрыла от падающих комков земли, разлетающихся после очередного разрыва снаряда. Ловкими руками, привыкшими умело делать перевязку, она расстегнула куртку. Вынув из-за пояса финку, разрезала тельняшку на груди. При этом постоянно приговорила, — все будет хорошо, ты не волнуйся, ты еще нам нужен, ты не должен умирать, там солдаты ждут твоей команды.

— Командир, я сделаю сейчас укол, и вам станет легче, потерпите чуточку, — сказала Зибейда и начала готовить шприц. Подбежали солдаты с плащ-палаткой, и стали ждать указаний, готовясь вынести своего командира. Фельдшер сделала укол и приказала перенести раненного в укрытие. Его перенесли под обрыв сопки и пристроили спиной к небольшому окопчику.

Тошнота и головокружение не позволяли полковнику сосредоточиться. Когда спустились в окоп, ему показалось, что боль отступила. Однако дышать было очень тяжело. При вдохе казалось, что тысячу иголок вонзаются в грудь. Крови не было. Сознание постепенно возвращалось, и полковник понял, почему нет крови. Еще утром, когда перед боем прощался со своим младшим братом Эльманом, тот достал из полевой сумки несколько титановых пластин и протянул брату.

— Возьми их и положи в боковые карманы куртки, твой «нагрудник» с магазинами прикрывает только живот, а грудь не защищена, так что положи их в карман. — сказал он. Так еще в Афгане десантники делали, — для убедительности сказал Эльман.

Полковник взял тонкие пластинки, повертел их в руках, и чтобы не обидеть брата, рассовал их по нагрудным карманам куртки. Кто тогда знал, что любовь и забота о нем брата, спасут его от неминуемой гибели. Вот теперь титановые пластинки сделали свое дело. Огромный размером, сантиметров двенадцати, осколок от 152 мм снаряда, который передала ему Зибейда, был еще теплым. Края осколка напоминали зубы белой акулы, такие же заостренные, жуткие, предназначенные разрывать, свою жертву на части, сейчас грела ладонь. От удара пластинка на груди прогнулась, приняв на себя смертельный удар, и защитила грудную клетку. Откинув полы разорванной тельняшки, Зибейда осматривала место ранения. Взору открылась удручающая картина. Огромная темно-сизая гематома распласталась по всей груди. Ближе к основанию, грудная клетка успела опухнуть, до него невозможно было дотронуться. Фельдшер, аккуратно ощупывая грудь, все причитала по-азербайджански, смысл слов ее, сквозь возвращающее сознание не доходил до раненого.

— Сломано два ребра, это точно, а насчет остальных повреждений, узнаем в госпитале, и когда сделают рентгеноснимок, — глядя на командира, вынесла она вердикт. Вокруг собрались солдаты и офицеры, находящиеся на НП. Солдаты помогли подняться и прислонили его к огромному валу. Только теперь, при свете карманного фонарика, ему самому удалось осмотреть правую сторону груди. Она была темного— бурого цвета.

— Как там наши дела? — не обращаясь ни к кому конкретно, спросил полковник. Где батальоны? Где Мирзали? Радист наклонился к командиру и стал докладывать обстановку.

— Товарищ полковник, батальоны отходят. Нашим удалось отойти в лощину, и они выходят из боя.

— Вызовите Мирзали и передайте ему, пусть батальоны отходят к каналу на исходные позиции. Как появится Тябрик, пошлите его ко мне.

— Зибейда, — он поискал глазами фельдшера.

— Тут я командир, — она внимательно смотрела на полковника,

— Сделай мне тугую повязку и еще один укол. Мне надо дождаться доклада Мирзали.

— Вам немедленно нужно в госпиталь, может быть повреждены внутренние органы. Я вас умоляю, давайте мы вас отвезем.

— Ты это брось, сестренка, — сквозь распухшие губы он пытался улыбнуться, — я не собираюсь помирать. Рановато еще помирать.

— Тогда я вынуждена буду доложить вашему старшему брату.

— Не понял, — глаза полковника налились кровью, — ты что забылась. Я могу напомнить тебе, кто я есть! А ну, давай на передовую, там тебе дел хватит, и оставь свою затею, а то….. Он не договорил, силы покинули его. Голова затуманилась, и он часто задышал. Зибейда, при помощи солдат, перенесла командира в укрытие под сопку, ближе к дороге, оставив при нем своего санитара, поспешила туда, где рвались снаряды, и шел бой.

Сколько он так пролежал, полковник не знал. Когда по лицу забарабанили крупные капли дождя, он открыл глаза и огляделся вокруг. Рядом находился радист и незнакомый солдат, которые пытались растянуть над головой палатку.

— Радист, — обратился полковник к солдату, — как там батальоны, где Мирзали?

— Товарищ полковник, — голос солдата дрожал, — командир третьей роты старший лейтенант ХикмятАгаев командует батальонами. Он просил сообщить, как только вы придете в себя, и он сам вам все доложит.

— Разрешите вызвать его.

— Давай солдат, пусть прибудет сюда, — отдал полковник распоряжение, а сам стал искать ответ на вопрос, — Почему батальонами командует Агаев, где же тогда Алиев, Фазили и Тябрик? — думал он, еще не представляя страшную трагедию, обрушившуюся на батальоны.

Через минуту подбежал командир танка в шлемофоне и с ним начальник связи первого батальона.

— Товарищ полковник, старший лейтенант Агаев сейчас будет, он занимается отправкой раненых и погибших, — приветствуя полковника, доложил танкист.

— Какие потери, кто может из вас доложить, — полковник посмотрел на офицеров. Вперед вышел командир танка:

— 12 человек погибли и еще раненых 22 солдата, товарищ полковник, — одним вдохом доложил лейтенант и опустил голову.

Что-то здесь не так, промелькнуло в голове. Боль в груди усиливалась, стало трудно дышать. Казалось, что сердце сейчас не выдержит и разорвется на части.

— Позовите ко мне фельдшера Зибейду и быстрей, — он посмотрел на командира танка. Тот хлопал глазами, вытянувшись по стойке, не обращая внимания на струйки дождя, стекающие по его худощавому лицу. Лейтенант даже не делал попытки смахнуть их.

— Ну, что ты стоишь, пошлите солдата за фельдшером.

— Ранена она, товарищ полковник, недавно ее тоже вынесли с боя.

— Что с ней? Куда ранена?

— Снаряд миномета разорвался рядом с ней, она получила тяжелую контузию, пока без сознания. Сейчас ее уже наверно отправили в госпиталь.

— Кто еще ранен из офицеров? — он сознательно спросил именно о раненых офицерах, страшась произнести слово погиб.

— Докладывайте лейтенант или я пристрелю сейчас тебя, — полковник потянулся к кобуре с пистолетом.

— Что значит она тоже, не мямли, докладывай.

— Да помогите же мне подняться, — со злобой закричал полковник. Солдаты бросились к командиру и с помощью офицеров, помогли ему подняться на ноги. Голова закружилась, и если бы его не поддержали, то он бы рухнул опять на землю. Лейтенанты бережно поддерживали командира, а санитар причитал.

— Нельзя вам, товарищ полковник вставать, вас надо срочно в госпиталь.

— А ну-ка замолчи, солдат.

— Так, лейтенант, докладывай все, как есть.

Танкист поднял голову, собираясь с духом. Но не успел начать докладывать, как из-за валуна у подножья сопки, появился старший лейтенант Агаев с ним несколько солдат и офицеров. Подойдя к командиру бригады, он вскинул руку к головному убору, доложил.

— Товарищ полковник, батальоны вышли из боя и сосредоточены в исходных позициях. Командиры взводов и рот уточняют списки погибших и раненых. Старшинам рот приказано накормить личный состав и пополнить запасы боеприпасов, — закончив доклад, он опустил руку.

— Хикмят, что с Мирзали и, где мой адъютант, Тябрик? — он сверлил глазами ротного командира.

— Товарищ полковник, Мирзали погиб, пал смертью храбрых. Погиб и ваш адъютант Бахшиев, Фазили Ашраф тяжело ранен, осколок пробил ему голову, его отправили в госпиталь. Командир второго батальона капитан Гюльоглан Багиров пропал без вести.

— Где они? — недослушав доклад, спросил полковник.

— Мы вынесли их всех с боя и сложили там, — старший лейтенант показал в сторону одинокого дерева. Полковник оттолкнул офицеров, поддерживающих его, собрав всю свою волю, пошел в указанном направлении. Ноги скользили по камням, он падал и снова вставал. Вся его форма и руки перепачкались грязью. Из груди вырывался стон, но он продолжал идти, не обращая внимания, ни на дождь, ни на жуткую боль, пронзающую грудь. Если кто-то хотел ему помочь, он так смотрел на него, что последний оставлял свою затею, как только видел его глаза. Полковник подошел к своим боевым товарищам, уложенным рядком и накрытым солдатскими плащ-палатками. Он опустился на колени. Откинул полы палатки и стал всматриваться в застывшие лица. Так на четвереньках, он обходил своих солдат, бережно поправляя что-то на их лицах, шептал про себя, как бы прощался с каждым из них в отдельности. Подойдя к Тябрику, полковник, не обращая внимания на присутствующих, не выдержал тяжести.

Из его израненной разорванной осколком груди вырвался стон. Долгий жалобный стон заставил все живое смолкнуть и прислушаться. Высокий, гневный и трагический вопль повторился. Морозный озноб тронул спину бойцов, лежащих в окопах и укрывших в блиндаже, все замерло, стихло в распадке гор, а душераздирающий крик эхом повторялся еще и еще раз, он летел над горами к небу, и все вокруг цепенело от проявления его душевного горя. Кажется, замерла на мгновение земля, пораженная горем бедной души, тяжело опустилась темная туча, застыл на месте ветер и перестал шептаться Карабахский лес.

Все вокруг понимало, — кому-то очень больно этой темной ночью. Очень больно.

То, что происходило в потрясенной душе командира, сразу потерявшего друга, бойца, а с ним и желание жить и драться — никто не мог понять. Полковник излил свое отчаяние в пятиминутном душераздирающем плаче над трупами своих солдат и офицеров. Затем все его чувства, доступные человеку разом уступили месту одному — более понятному — чувству мести.

— Вы простите меня, Тябрик, Мирзали, и вы мои дорогие солдатики — как молитву твердил полковник. Я отомщу за вас. Эти хачики еще не знают, что такое месть. Тебе Тябрик всего 23 года, за каждый прожитый тобой год они заплатят кровью, — он переходил от трупа к трупу и молился за упокой их души. Многие солдаты покинули этот мир, так и не закрыв глаза, будто бы замерли, всматриваясь в грозовое небо. А может они просто хотели увидеть, куда направляется их молодая душа, не познавшая настоящую любовь, не насытившаяся земной жизнью.

Капельки Карабахского дождя смывали гарь и копать с их молодых лиц, как бы омывая их тела перед дальней дорогой в рай. Он снова вернулся к Мирзали. Осторожно смахнул капли дождя с его холодного лба, и стал очищать прилипшую грязь с его непослушного чуба.

— Теперь, когда у меня отняли все, — решил полковник, — армяне не смогут больше заставить меня страдать. Теперь я для боли больше неуязвим, ибо мне уже все безразлично. Как безразлично то, что обо мне подумают потом, когда мы уйдем из этой жизни. Мне остается одно: — Ненависть! — это единственный выход. Я буду только солдатом, у которого отняли все: — друзей, товарищей, родных, оставив одно — ненависть к убийцам. Буду ненавидеть всеми фибрами души, не буду оглядываться назад, зацементирую свое кредо гуманности. Я не нарушу этого правила, не допущу ни одной ошибки. Я научу себя ненавидеть. Ненависть отныне мое страшное оружие возмездия.

Полковник встал на ноги, поправил гимнастерку, вытер испачканные руки, и повернувшись к стоящим, спокойным голосом приказал:

— Старший лейтенант Агаев, соберите всех командиров подразделений и прибудьте на совещание завтра в 22.00 часа в штаб бригады в населенном пункте Чамерли. Ночью усилить посты, солдатам выдать дополнительное питание. Организовать отдых! Погибших доставить в мечеть и после привезти в штаб! Выполняйте!

— Лейтенант, — обратился он к танкисту, — вызовите мою машину и проводите меня к ней.

Смерть боевых друзей потрясла полковника, в душе осталось только одно — желание мести, немедленного наказания виновных, которых он знал и ненавидел. Теперь он не мог жить на земле, пока живы убийцы. Слово— ненависть лишь слабо и приблизительно объясняло его состояние, в котором сейчас прибывал полковник.

— Радист, — отдал он приказ, — вызвать сюда командира резерва старшего лейтенанта Низами Алиева. Именно Алиев сейчас нужен был ему. Тот самой Алиев, которого он очень любил, и на которого мог положиться, как сам на себя, с кем прошел ад Шуши и горькую участь отступления из Лачине.

Полковник жаждал только крови. Пусть будет десять врагов, сто, тысяча — все равно он бросится сейчас в бой, чтобы уничтожить, убить ненавистных врагов своих. Рвать их тела на части до тех пор, пока в его мышцах остается хоть капля силы, пока рука способна сжимать оружие. Своя собственная жизнь в расчет не принимается, он пренебрегает ею. Зачем она ему после всего, что случилось.

Шатаясь, он пошел к своей машине, где лежало то, что больше всего сейчас ему было нужно. Его сопровождал лейтенант-танкист, личный радист и водитель Хамбаба. Подойдя к укрытию, где стоял УАЗ, он позвал водителя:

— Хамбаба, рюкзак, — после этого тяжело присел на бруствер окопа. Водитель бросился выполнять приказ. Рядом с полковником опустился на колени солдат с рацией.

— Товарищ полковник, Алиев докладывает, группы прибудут через полчаса. Что прикажете передать?

— Солдат, ты, вот, что сделай, — полковник говорил, с трудом подбирая слова, — вызови ко мне начальника артиллерии Гридасова, и еще, пусть начальник связи батальона принесет тебе дополнительные батарейки на рацию, ты пойдешь со мной. Алиеву передай, пусть поторопится, все! Выполняй приказ.

Подошел водитель и молча положил рюкзак возле его ног. За то время, что они воевали, Хамбаба очень хорошо изучил тяжелый характер своего комбрига и знал, что в таком состоянии его лучше ни о чем не спрашивать. Почти год войны он был у комбрига водителем. Они встретились еще в поселке Джейранбатан, в марте 1992 году, когда полковник набирал добровольцев в свой отряд. Прошли с боями вместе Косалар, Шушу и Лачин. Отстреливались под Зараслами от наседавшего противника и воевали под Сырхавентом. Был он рядом везде, куда бы ни забрасывала военная судьба полковника и его адъютанта сержанта Бахшиева. И вот теперь Тябрика нет, а полковник уходит мстить за него, а он водитель, опять будет ждать и молиться, ждать и молиться, это все, что позволял ему делать его отважный командир. Водитель опустился на корточки, развязал рюкзак, стал выкладывать содержимое на землю.

Дождь почти перестал. Ветер, налетевший с гор, разогнал тучи и на небе, как бы играя в прятки с облаками, появлялась полная луна. Потом снова исчезала на время. В свете луны на грунт бруствера легли пару магазинов к автомату, две ручные гранаты, индивидуальный перевязочный пакет, поверх которой Хамбаба положил пластмассовую коробку с ампулами промедола.

Выложив содержимое, он молча вернулся к машине и принес укороченный автомат Калашникова и чехол с десантным ножом.

— Командир, если разрешите, я положу сухпай. Возьмете с собой? Спросил Хамбаба. Полковник поднял голову, снизу вверх посмотрел на своего водителя.

— Не до жратвы будет нам, так что не утруждайся. Принеси патроны и забей еще два своих магазина.

— Где мой нагрудник? Узнай у санитара, куда дели пластины из кармана моей куртки?

Водитель бросился выполнять приказание.

— Радист, прикури мне сигарету, — попросил он солдата, а сам, взяв рюкзак, стал укладываться.

Со стороны командного пункта приближалась небольшая группа военных. Подойдя, она остановилась на некотором расстоянии от полковника. От группы отделился и направился к нему высокого роста боец, в котором он узнал старшего лейтенанта Алиева.

— Товарищ полковник группа в количестве 20 человек прибыла. Докладывает старший лейтенант Алиев.

— Присядь Низами, а бойцам скажи, пусть перекурят. Отойдя к группе и передав распоряжение командира, Алиев вернулся к командиру.

— Значит так, Низами, — полковник старался говорить спокойно, не передавая своего внутреннего состояния, — пойдем в тыл. Пойдем двумя группами. Первая моя, ты прикрываешь. Азимут движения 263⁰, мост через речку, ориентир первый — он говорил по памяти, так как запомнил еще тогда, когда отдавал приказ капитану Гюльоглану Багирову. После моста через 500 метров, азимут 158⁰. до развилки. Дальше по дороге. — Цель, высота с памятником. Помнишь, над Каракяндом.?

— Да, командир. Алиев вздрогнул, услышав, куда они пойдут. Это был памятник «Мать Армении» так его называли все вокруг. Он охранялся хачиками сильнее, чем мавзолей Ленина в Москве. За годы войны никто не мог к нему пробраться. Памятник был обложен сплошными минными полями. По бокам его стояли два мощных дота, которые простреливали все вокруг. Выше в горах стояли две зенитные установки «Шилка» прикрывая памятник с воздуха, вокруг него сплошные путанки из малозаметной проволоки.

— Все готовьтесь. Выход через пять минут. Мою группу ко мне. Полковник закончил приготовление. Рядом стоял молча, водитель и только полковник, повернулся к нему, он сразу протянул ему две пластины, одна из которых была выгнута и покорежена. Тот взял пластины ухмыльнулся и сунул их в нагрудные карманы куртки.

Ночь совсем опустилась на горы, закат догорал. Группа прошла километра два и уже приблизились к подножью, когда идущий впереди солдат поднял руку и быстро присел. Мгновенно все замерли, вслушиваясь в тишину. Тревога прошла, и они снова двинулись. Полковник приблизился к дозору и пошел впереди них, но тут сквозь влажный воздух ему послышался скрип горного песка. Он остановился, как вкопанный, так что идущий за ним боец, ткнулся ему в спину.

Каким-то чутьем он уловил вдруг посторонние звуки. Послышался шорох, тело полковника напряглось. Шум шел сверху, со склона, заросшего колючками терновника. Подав сигнал, полковник растянулся в густой траве, стараясь слиться с землей. Кто-то шумно и грубо спускался с горы. Он услышал шаги, тяжелое дыхание. Голоса чужих людей насторожило его. По склону скрытно спускались незнакомые люди. Их было трое. Полковник увидел брезентовые спины, перечеркнутые наискосок снайперскими винтовками.

Осторожность — мать мудрости, было сказано не для этих спускающихся. Они шли как хозяева, без опаски. Мелькнули силуэты — и скрылись за выступом. Группа была в лучшем положении, чем их противники. Тропинка, по которой шли хачики, сделав небольшую петлю, проходила почти рядом с ними. Вот хачики появились на тропинке.

Одни из них, более высокого роста и покрупней своих товарищей, нес на плечах мешок, может быть с провизией, для тех, кто стоял на посту. За ним шел сгорбленный армянин, руки которого были заняты двумя солдатскими канистрами для воды. Третий, чуть поменьше ростом, шел на пару шагов сзади всех, как конвой

Он был без головного убора. Его лысая голова, как светящийся шар был хорошим ориентиром.

Бесшумно, как тень, полковник бросился за ними, группа следовала по пятам. Минута и перед ним возникли спины хачиков. Полковник использовал неожиданность. Он в два прыжка настиг врага и с ходу прыгнул на горбатого. Короткий взмах, удар и нож по рукоятку вошел в ненавистную шею противника. На шум повернулся «лысый», но как-то неловко, поскользнулся и упал набок. Идущий впереди армянин тоже повернулся на шум, бросил мешок и кинулся на полковника. В руках его сверкнуло лезвие ножа.

Мгновенно перед полковником вырос боец и ловким приемом выбил нож из рук атакующего врага. Одним броском, он уложил его на спину, придавил к земле, прикрыв ладошкой рот. Подбежали бойцы и скрутили хачиков, заткнув рот кляпом. Лысый солдат, так и лежал на земле, фыркал, крутя головой по сторонам, не понимая, что же произошло. Оттащив труп в сторону от тропинки, группа собралась вместе. Один из разведчиков вытащив финку, приставил к горлу Лысова, тот перестал дергаться.

— Запомни, сученок, только пикнешь, то замолчишь навсегда, — разведчик выдернул кляп и повернулся к полковнику.

— Солдат, отвечаем только на вопросы, ты понял меня? — спросил полковник. Услышав русскую речь, армянский солдат заплакал.

— Я армянин, не турок, мы же братья, союзники, я на пост иду, — глядя на полковника, затараторил солдат.

— Ты сказал, что ты на пост идешь? — разведчик схватил армянина за шею.

Армянин молча кивнул, глаза налились страхом, он мелко дрожал.

— Сколько ваших хачиков, там, на посту? — наклонившись к армянину, задал он первый вопрос.

— Трое их, клянусь мамой, — прошептал тот. — Клянусь, только не убивайте.

— Заткнись, — стоящий рядом разведчик, ударил его по голове кулаком. Армянин в испуге зажмурился, в ожидании побоев.

— Где твой пост? — разведчик теребил солдата.

Тот крутил головой, не понимая, что от него требуют, потом, сообразив, сказал: — Отсюда метров сто пятьдесят не больше, там еще блиндаж есть.

— В блиндаже, сколько?

— Там пять или может шесть, я точно не знаю, мы с дядей Ашотом за продуктами ходили, — он показал на здоровяка.

— С таким Ашотом, ты, что тюльку гонишь, — разведчик замахнулся еще раз.

— Хватит с него, — полковник поднялся на ноги и отошел к группе. Бойцы, заняв круговую оборону, вели наблюдение.

— Сбор, — коротко приказал он, подойдя к солдатам. Группа в миг собралась рядом.

— Мужики, действуем молча, только ножи и лопатки, стрельбу не открывать. Там их, он указал на посты армян, — всего трое на посту и в блиндаже еще пять или шесть.

Разделимся на две группы. Со мной пятеро, мы в окоп, остальным в блиндаж, вопросы есть? — все молчали.

— Командир группы — позвал полковник.

— Я, здесь, командир, — из толпы отделился высокого роста боец.

— лейтенант Рустамов.

— Видади, поставь задачу, и давай отойдем. Только быстро, времени нет, надо до рассвета управиться. Отойдя от группы, полковник достал фонарик, толщиной в тонкий карандаш, подсвечивая себе, стал изучать карту. Подошел Рустамов.

— Готово, — коротко доложил он.

— Вот, смотри сюда, — полковник указал лучом на точку на карте.

— Здесь их блиндаж. Эта тропинка выводит нас прямо на нее. Не доходя метров сто до блиндажа, тропинка раздваивается и уходит вправо, я пойду по ней на пост. Работаем пятнадцать минут.

— Сверим часы. Он освятил циферблат своих часов.

— У меня три пятнадцать. Отходим на восток, сбор в квадрате шестнадцать. Понял меня?

— Да, командир.

— Тогда вперед Рустамов. Да, ты там осторожней, и без самодеятельности, а то я знаю тебя — он дружески похлопал по плечу разведчика.

— Командир, а с пленными что делать?

— Скажи своим, пусть доставят в штаб бригады, только осторожно.

Группа Рустамова ушла, подождав ровно минуту, двинулась и группа полковника.

Бесшумной тенью подползли почти вплотную к посту, где дежурили трое армян. Вытащив финки, приготовились. Полковник сделал знак, поднялся и рывком бросился в окоп. Стоны, хрипы и через минуту все затихло. Трое хачиков с перерезанными горлами лежали на дне окопа. В этот момент, где-то позади, загремели беспорядочные выстрелы.

Это с соседних постов, услышав шорохи и возню, открыли стрельбу, для острастки и, чтобы показать свою бдительность, но она ничего не могла изменить, Возмездие уже свершилось. Выпрыгнув из окопа, группа стала удаляться, подымаясь выше в гору, где стоял памятник. Символ матерей всех армян, тех, кого она родила и натравила войной на соседей.

Это не мать, что рожает сыновей и отправляет их убивать других, женщин и стариков. Такой матери нам на нашей земле не надо. Она должна быть свергнута. Полковник бежал, злость переполняла его душу. Голова раскалывалась от тупой боли, грудь ныла и не давала свободно дышать. Каждый шаг давался с трудом. Но он не обращал на это внимание, его душа желала мести. Проходила тихая белесая ночь. Белая пелена спускалась на землю. Туман еще больше загустел.

Остановились, передохнуть, и оценить обстановку. Выстроившись цепочкой, пошли по направлению бетонной сваи. Впереди группы двигался сапер, прощупывая щупом землю, за ним шел другой с миноискателем, прослушивая почву земли. Шли осторожно. Малейший шум мог обернуться смертью. Обойдя блиндаж, стали углубляться в тыл первой позиции противника. Поляна вокруг памятника было изрыта траншеями и ходами сообщения. Ее миновали незаметно, и вышли на поляну. Подходя к ней, услышали тонкий писк, условный сигнал своих разведчиков. Все были в сборе. Саперы быстро стали минировать постамент, но они понимали, что имеющимся тротилом уничтожить весь памятник не удастся, уж слишком он был прочный и монолитный. Однако цель, которую поставил перед ними полковник, должна была быть выполнена, и они делали свое дело. Остальные бойцы вместе с полковником заняли круговую оборону и вслушивались в тишину. Старший солдат из саперов подполз к командиру и доложил, что все готово, мины заложены, однако шнура хватит только на пять минут.

Полковник уже хотел подать команду на отход, как на подходе к памятнику послышались осторожные шаги. Бойцы насторожились в предрассветной тишине. Глухие голоса, звяканье металла — прошли в нескольких метра от смельчаков. Туман не позволил разглядеть пришельцев, но можно было предположить, что их было трое. Оставив саперов с рацией ждать команды, решили выследить их и уничтожить. Полковник собрал группу и повел ее в том направлении, откуда слышались голоса. Где их искать он не знал и поэтому свернул с тропы, повел своих солдат на противоположный склон, оттуда он решили наблюдать. На рассвете около памятника все стихло. Указав каждому бойцу, сектор наблюдения, стали вести разведку местности.

Вот колыхнулась ветка, и указала, что под ветками кто-то есть. Вон вздрогнула что-то темное за плоским камнем, это была спина лежачего человека. Стало понятно, что это снайперы занимают свои позиции, выискивая солдат полковника.

Тут он отчетливо представил, как в эту минуту, пока он ведет за врагами наблюдение, снайперы просматривают через панораму прицела окопы на противоположной стороне, ловя в перекрестие цель— его солдат.

Волнение охватило его. Отбросив в сторону осторожность, сделав знак группе, он ужом пополз туда, где колыхались потревоженные ветки. До цели оставалось не больше десятка два метров, как до слуха его донеслись звуки, которые ни с чем нельзя спутать, чиркнул металл о камень, послышался клацанье затвора. Значит, снайпер отыскал цель и сейчас решается чья-то жизнь. Убитых солдат не вернешь, значит, до выстрела надо действовать решительно и скоро. Он свернул чуть в сторону и взмахом руки стал подзывать своих бойцов. Он повернул голову, встретился взглядом с Рустамовым.

— Здесь они — тихо сказал полковник.

— Все на своих позициях. Скорей надо кончать с ними. Вот видишь большие камни, там кто-то лежит. Иди со своими бойцами прямо до камня, а я возьму правее, там, в кустах, у них тоже окоп. Брать только живыми, не стрелять. Полковник подполз к кустам, затаились. Голоса за кустами были не мужские, это все поняли, когда услышали, как одна из девиц подсказывала другой, как надо наводить прицел и, как делать спуск курка. Один из голосов был со своеобразным акцентом. На таком диалекте разговаривали в далекой Перми, но как она здесь оказалась, об этом полковник не мог даже себе предположить.

Второй голос был явно армянской девушки, которая говорила очень плохо, путая русские слова с армянским, карабахским акцентом.

Они возникли позади затаившихся снайперов с такой ошеломляющейся внезапностью, что вначале девушки даже приняли их за своих сослуживцев, но, услышав голоса, съежились и растерялись.

Автоматные стволы пребольно уперлись им в спины.

— Винтовки на землю — хриплым от гнева голосом приказал полковник.

— Живо! И не оглядываться.

— Да, кто вы такие? — более плотного телосложения, в камуфляжной куртке, что говорила с пермским акцентом, пыталась обернуться, но увесистый удар прикладом между лопаток уложил ее носом в землю.

Полковник приказал солдатам забрать винтовки, а пленницам заложить руки за спины. Быстро связали руки, заткнув рты кляпом, стали быстро удаляться.

И вот в это время, раздирая влажную тишину, левее их грохнул одиночный винтовочный выстрел, тут же второй. Это, значит, позиции снайперов, догадался полковник, уводя свою группу подальше от этого места.

Поднявшись на склон, увидели группу Рустамова. Они сидели полукругом, а в центре, со связанными руками в камуфляжном комбинезоне, сидел светловолосый парень с кляпом во рту.

Группы быстро спускались в ущелье, обходя памятник, справа. Удалившись на приличное расстояние, он дал команду по рации саперам. Предрассветную тишину разорвал грохот взрыва. Автоматные очереди из трассирующих пуль насквозь прошивали горное пространство, это вступила в бой группа прикрытия под командованием Алиева.

А когда из-за приземистого каменного Шиш— гаи выкатилось солнце и туман, съедаемый жаркими лучами, поплыл в тенистые ущелья под защиту скал, они медленно встали, шатаясь пошли к своим позициям, с чувством выполненного долга. Впереди шел небольшого роста солдат, который на привязи вел пленных. Приказав Рустамову доставить пленных в штаб и ждать его указаний, полковник поспешил на КП к рации, надо было выяснить, где группа Низами Алиева и, как ей помочь вырваться из западни. На КП наблюдателей от артиллерии сидел Миша Гридасов и координировал огонь. Увидев подходящего командира, тот улыбнулся, — Заградительным, прикрываем отход Алиева, — коротко доложил артиллерист.

— Передовой пункт докладывает, что группа вырвалась и отходит по лощине, так что все в порядке, командир.

— Добро, тогда я в штаб, а ты добивай тех, кто огрызается. Как успокоятся, передай управление командиру дивизиона и тоже приезжай в штаб, надо кое о чем поговорить, — отдал он распоряжение и пошел к машине.

Перед школой в Чаменли, где располагался штаб бригады, толпился народ. Всем хотелось посмотреть на армянских снайперов. В пустом классе на полу со связанными руками сидели три девушки и светловолосый паренек. Посередине на стуле сидел Рустамов и вел допрос. Увидев комбрига, тот встал со своего места.

— Молчат? Ну, что же пусть, у них будет еще много времени все вспомнить. Для них, Видади, война уже можно сказать, закончилась, так что не волнуйся. Пленные, поняв, что пришел кто-то из командиров постарше рангом, чем допрашивающий их офицер, попытались встать, но связанные руки мешали им это сделать.

— Развяжите им руки, и пусть из кухни принесут что-нибудь поесть. — отдал полковник распоряжение и устало присел на стул. Часовой у входа бросился выполнять команду, а Рустамов, достав из висячей на ремне ножны финку, разрезал веревки, освободив руки пленных. Девушки первым делом стали поправлять свои распущенные космы, будто это было самое сейчас главное. Парень смотрел на полковника, как затравленный щенок. Глаза его испуганно бегали из стороны в сторону. Видно было, что он еле сдерживается, чтобы не сорваться в крик и удариться в истерику.

— Поставьте парту в углу и стулья для дам, — с иронией в голосе, сказал полковник. Солдаты охраны дружно рассмеялись.

— Кто-нибудь из вас, хочет что-то сказать мне или вы предпочитаете играть со мной в молчанку? — когда все расселись, обратился он к пленным.

— Если можно, пусть нам дадут возможность сходить в туалет, — сказала девушка в камуфляжной форме с пермяцким акцентом, остальные молчали.

— Рустамов проследи, чтобы им дали возможность привести себя в порядок, накормите их, выдайте чистое обмундирование, а потом приведете в штаб, понятно? Пальцем никого не трогать, башку откручу всем, если узнаю, что у кого-то не выдержат нервы. Бригадного врача ко мне пришлите.

— Понял вас, командир.

Полковник вышел, ему самому надо было успокоиться, волнение ночного боя и гибель дорогих ему людей исчерпали все его внутренние силы, он едва держался на ногах. В кабинете директора школы, где был, развернут штаб, он скинул с себя всю одежду, развязал бинты и бросил их в угол. Потом долго умывался, смывая пот и остатки грязи на руках. Вытащил из шкафа чистую форму с полковничьими погонами, тельняшку и портупею. В дверь тихо постучались. Это пришел врач. Высокий худой, как жердь военврач стоял в проеме двери, согнувшись под тяжестью санитарной сумки. Полковник невольно улыбнулся,

— Ну, как тут воевать, все так и хотят спасти свою шкуру, а на фронт отправляют больных, хромых, косых и вот таких военврачей.

— Давай, родной мой, делай свое дело, да побыстрей,

— чтобы как-то подбодрить врача, сказал полковник. На удивление, как врач, он оказался просто профессионал. Его ловкие руки быстро сделали перевязку и укол, при этом незаметно прощупали каждую клеточку его тела.

— У вас сломаны два ребра, сильная гематома, и если ее не удалить могут быть последствия, так что медлить нельзя, — сказал врач, собирая свою сумку.

— Хорошо, после допроса пленных, поедем в госпиталь, а пока свободен. Полковник взял со стула гимнастерку и стал одеваться. Каждое неловкое движение вызывало головокружительную боль в груди. Но, не смотря на это, полковник не отказался от решения надеть военную форму для строя.

Через минуту с зеркала на него смотрел уже совсем другой человек. Ладно, подогнанная форма, стянутая ремнем портупеи, сидела на нем как литая.

— Как в добрые времена перед построением на полевой выход, — подумал полковник, но стук в дверь прервал его воспоминания. Вошел солдат из хозяйственного взвода с подносом. Он молча прошел к столу и стал расставлять принесенный завтрак. Разлил чай и также молча вышел. Маленький граненый стаканчик, наполовину заполненный прозрачной жидкостью, был прикрыт кусочком черного хлеба.

Полковник поднял стаканчик:

— Пусть АЛЛАХ примет ваши души в рай, — помолился он и выпил. Спирт, процарапал глотку и ежиком опустился в желудок. Аппетита не было, но он через силу поел овсяную кашу, заправленную тушенкой, выпил чаю, достав сигарету, закурил. Взяв со стола школьный звонок, он позвонил в него, тотчас вошел солдат и стал убирать остатки пищи.

— Скажи Рустамову, пусть приведет армянского снайпера.

Командир взвода разведки не заставил себя долго ждать. Открыв дверь, он пропустил вперед пленницу, которая двумя руками придерживала солдатские штаны, явно не ее размера. В больших штанах, в куртке до колен пленница была похожа на молоденького паренька в отцовском одеянии. Только густые черные волосы, распущенные по плечам, выдавали в ней девочку. Она осторожно прошла к стулу и присела на краюшек, как-то боком. Подняла на полковника испуганные глаза, в которых застыл страх, и быстро опустила их. Он долго смотрел на нее, прежде чем задал вопрос. Пленница сидела, зажав ладошки между колен, потупившись в пол, плечи ее мелко дрожали.

— Ты карабахская армянка или приезжая? — задал он первый вопрос. Плечи девушки дернулись, как будто он ударил ее плетью.

— Я из села Туг, тихим голосом ответила пленница, на ломанном русском языке, еще больше опуская голову вниз.

— Откуда знаешь русский язык?

— В школе проходили, потом соседи у нас были «азеры», которые учили меня. Она так и сказала «азеры», потом вспомнила, где находится и как-то скрючилась. Вскинула руки, прикрывая голову, как бы от удара.

— Тебя никто не бил?

— Пока нет.

— Почему ты сказала — пока, разве мы похожи на зверей или дикарей, чтобы бить женщин?

— Я не говорила этого.

— Но ты ждешь, что так будет, да?

— Нам говорили.

— Кто говорил?

— Фидаины

— А это кто такие?

— Добровольцы из партии «Дашнакцюцюн».

— Тогда все понятно. Эти звери не раз сами так поступали и думают, что мы такие же. Нет, милая, кавказские мужчины с женщинами не воюют. А вот ты, почему взяла в руки снайперскую винтовку, вот это меня сейчас больше всего интересует. Если не хочешь говорить не надо, тебя все равно я прикажу расстрелять, как солдата, а не как женщину.

После этих слов, пленница не выдержала и стала всхлипывать, рукавом вытирая слезы. В этот момент ему показалось, что перед ним сидит нашкодивший ребенок, который ждет наказание, понимая ее неизбежность

— Только не думай, что мне тебя жалко. И перестань распускать свои нюни. Вчера в бою я потерял семь моих самых близких людей, и все они погибли от снайперской пули, так что прекрати ныть. Если уж взялась за мужское дело, так будь добра и отвечай, как мужчина. Почему пошла в снайперы, а не в медсестры или радистки, а именно в снайперы? Ты что так ненавидишь азербайджанцев, да? Что они тебе плохого сделали, ну чего молчишь? — полковник все больше и больше распылялся. Может, изнасиловали тебя или твою мать, поэтому ты мстишь им? — он резко встал со своего стула и в плотную подошел к пленнице.

— Нет.

— Что нет?

— Меня никто не насиловал. Моего брата убили.

При этих словах стон вырвался из ее груди.

— Видади подай ей воды, пусть успокоится. Тот поднес стакан с водой пленнице, которая схватила его обеими руками и стала жадно пить. Ее зубы стучали по стеклу, вода проливалась и мелкой струйкой стекала по краям ее искусанных губ.

Полковник закурил.

— Горе, кругом у всех горе — думал он, глядя на эту пленницу и делая глубокие затяжки.

— Можно и мне сигарету, спросила она, не поднимая головы. Полковник подвинул пачку к краю стола.

— Кури, не жалко. Пленница взяла пачку сигарет, своими тонкими пальчиками вынула одну из них и потянулась к огоньку зажигалки Рустамова.

Волнение не позволяло ей сразу прикурить. Огонек зажигалки сдувался, и Рустамову пришлось несколько раз снова чиркать, пока девушке не удалось сделать первую затяжку.

— Где погиб твой брат, спросил Видади?

— Под Гадрутом.

— Давно?

— Три дня назад. Ребята с нашего села сказали, что видели его раненым, а потом он пропал. Я пошла туда и стала искать его, но никто не хотел мне помочь. Потом один фидаин, сказал, что брата забрали ваши солдаты.

— Ну, а как ты попала в снайперы.

— Один фидаин мне сказал, что я должна отомстить за брата и послал в Каракянд, к русским, чтобы меня научили.

— А откуда они взялись у вас эти русские девушки.

— Их из Еревана привезли. Таня сказала, что научит меня стрелять, а потом они тоже уедут.

— А куда они собрались уезжать, она не говорила?

— На другое место.

Она докурила сигарету и не знала, куда деть окурок, подняла глаза на полковника. Он подвинул ей пепельницу.

— Ну, и сколько же ты убила наших парней?

— Я не успела. Она так и сказала, — «не успела», еще до конца не понимая всю глубину кощунства.

— Только первый день меня взяли на позиции, а тут ваши, — она замолчала.

Не зная от чего, но полковник сразу поверил ее рассказу. Может быть оттого, что за годы войны насмотрелся на всяких, будь-то наемники, или отщепенцы общества, мразь всякая, зарабатывающая на смерти других. Видел и воюющих женщин снайперов из интернационального отряда «Белые колготки».

Не похожа была эта затравленная страхом девочка ни на одних перечисленных вояк. Пальцы ее тоненькие, не огрубевшие от постоянного соприкосновения с металлом. Кожа лица нежна, еще не обветренная горным воздухом.

— Ну и что же, — размышлял полковник, — скажи кому, что у нее в руках была СВД и все. Разорвут на части, и никто не спросит, стреляла она из него или нет. Уж больно много парней полегло от этих вот баб с винтовками. То, что сначала надругаются над ней, сомнения нет, вон как разведчик смотрит на нее, как похотливый жеребец, впервые увидевший кобылицу. Передай ее солдатам и все — не жилец она больше на этом свете. Тем более в застенках МНБ, куда доставляют всех пленных.

— Ну, что же делать мне с тобой, — спросил полковник после долгого раздумья. Пленница молчала. А кто еще из твоих родных, близких остался в Карабахе?

— Отец с матерью, старики они, да три сестры младшие. Брат у нас был единственный. Она снова залилась слезами.

— Командир отдайте нам эту сучку, и мы заменим ей брата, сказал, молчавший до этого Рустамов. Это и определило решение полковника.

— Слушай меня внимательно, девочка, я слишком много убил людей на этом свете, но только в бою, защищая свою жизнь. Но никогда не убивал безоружных, так что и сейчас не хочу марать свои руки в женской крови, — полковник взял со стола сигарету и прикурил. Долго сидел он погруженный в свои мысли, пока сигарета не обожгла его пальцы. Он спокойно затушил окурок, подошел к пленнице и сказал:

— Я отпускаю тебя девочка, с миром. Пусть ВЕЛИКИЙ АЛЛАХ будет мне судья. Понятно тебе?

— Вы, что, командир, не поверил, услышанному приказу, разведчик. Она же сука, завтра снова возьмет снайперку и уложит не одного из наших парней. Эта реплика разведчика еще больше укрепило полковника к его решении.

— Все! Я так решил, Рустамов, и пусть катится на все четыре стороны.

— Позови ко мне моего водителя и двух разведчиков, а сам можешь идти и забавляться теми пермячками, пока особисты не пронюхали о них и не забрали их у тебя.

Передав приказ вывести на линию фронта пленницу и отпустить ее на нейтральной полосе, полковник остался в кабинете один на один со своей совестью. Она мучила его, разгрызая всю душу, но он так и не мог понять, почему ему стало так жалко, эту несчастную девочку, попавшую в жернова этой страшной войны.

За окном смеркалось.

Уже на небе появились первые звездочки, когда в кабинет вошел водитель и доложил об исполнении приказа. Он стоял у дверей, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь что-то спросить, в руках у него была какая-та бумажка.

— Как там? — задал полковник неопределенный вопрос.

— Из мечети привезли погибших и ждут вас, для прощания. Дежурный по штабу просил передать, что все командиры прибыли на совещание. И еще, командир, я честно делал свое водительское дело и никогда ни о чем не просил вас, только поймите меня, я больше не могу, — он подошел и положил на стол бумажку.

— Тут рапорт о просьбе перевести в разведывательную роту, хочу отомстить за Тябрика и наших Джейранбатанских парней, что сложили голову за Родину, — он перевел дыхание, собираясь с мыслями, — и еще мужики просили сказать, — он замялся.

— Что просили, говори, не мямли.

— Правильно вы сделали, что отпустили армянскую девушку, вот и все.

Полковник поднялся со своего места и подошел к водителю. Бог не наградил его ни ростом, ни мужской силой, и он стоял перед полковником такой невзрачный, жалкий. Но в его маленьком теле было огромное мужество и отвага, не раз проверенная в боях.

— Передай мужикам нашим, что это решение подсказали они, так что без вас и вашей поддержки мне было бы не просто принять такое решение. Вы и только вы вселяете в меня веру в наше благоразумие. Я подпишу твой рапорт, Пусть АЛЛАХ даст тебе мужества. Он впервые обнял Хамбалу, за два года, что они были вместе и шли дорогами ада на этой проклятой войне.

Трель клаксона автомобиля среди ночи на улице Папанина, где располагался госпиталь, прервал воспоминания полковника. Он приподнялся, выключил настольную лампу, повернулся на правый бок, подтянул одеяло к самому подбородку и закрыл глаза. Усталость разом навалилась на него, и полковник уснул крепким сном еще не зная, что пройдет несколько месяцев, когда освобожденная им армянская девочка, рискуя своей жизнью, на своих хрупких плечах вынесет из плена и передаст представителям Международного Красного Креста одного из азербайджанских офицеров, прошедшего ад Карабаха.

Глава вторая В строю едином

Друзей не выбирают — их находят

Верность к Родине порождает

верность к другу.

Бывают такие дни и недели, когда ничего существенного не случается и ничего особенного не происходит. Кажется, жизнь идет мимо, не касаясь тебя. Других людей она влечет на свою орбиту, ввергает в пучину событий, а тебя почему-то нет.

То ли она щадит тебя, то ли, наоборот, наказывает неизвестно за что. Постепенно накапливается недовольство собой, и появляется чувство досады. Начинают сбываться худшие твои прогнозы. Начинаешь беспокоиться, искать приобщения к чему-то существенному. Думаешь;

— Все люди, как люди, живут спокойно, без потрясений, все у них предусмотрено и расписано, а тебя почему-то лихорадит, трясет как мальчишку, а тебе уже за тридцать.

Сегодня полковнику снился сон, будто несет его река по течению как щепку, неизвестно куда. Он не греб против течения, даже не барахтался, просто несло его по волнам, и проснулся с ощущением какой-то глубокой досады.

Полежал с минуту, глядя в потолок, стал думать — почему, собственно, он должен всю жизнь плыть против течения? Разве мало людей, которые плывут себе и никогда над этим не задумываются? Он успокаивал себя, но досады после этого не убавилось.

С детства судьба его не баловала и учила не плыть по течению, а бороться за все земные блага. Добиваться поставленной цели, не ожидая никаких поблажек. Серая полоса неудач последних дней затягивалась в петлю, и не было сил с ними бороться или что-то изменить.

После боев под Шушой и Лачином и отстранения от командования бригадой, после непрерывных допросов следователями в генеральной прокуратуре в грязных и вонючих камерах следственного изолятора МНБ и в военной полиции, он задумал одним махом разрубить все нити, стягивающие душу паутины. Но тут же перед глазами вставали его солдаты, лежащие на склонах Карабахских гор. Ему слышались их голоса, зовущие отомстить за их погубленную молодость. За то, что они не насладились досыта благами этой жизни на земле и досрочно отошли в мир иной.

Часто во сне ему снилась жена, прижимающая к груди малолетних детей, умоляющая пожалеть их. Она протягивала к нему плачущую маленькую дочурку, будто хотела этим остановить его от необдуманных шагов.

Полковник повернул голову и мельком взглянул на часы, стоящие на тумбочке у изголовья кровати.

— Шесть часов утра. Как не крути, а годы армейской жизни дают о себе знать.

Полковник откинул одеяло и одним резким движением вскочил на ноги. Стал делать зарядку. С каждым движением, с каждым упражнением он чувствовал, как тело наливается привычной энергией. На лбу выступили крупные капли пота, которые скатывались по его щекам. Закончив гимнастику, он прилег на коврик для отжимания.

В это время дверь в спальню тихонько открылась, шлепая босыми ножками, в комнату вошла младшая дочка. В длинной ночной рубашке, с распущенными волосами она походила на маленького ангелочка, спустившего на грешную землю, чтобы вселить людям надежду. Увидев на ковре отца, она подскочила к нему и проворно забралась на его спину.

— Моя лошадка, моя лошадка — закричала дочка, схватив отца за волосы. На ее крик в комнату вошла жена.

— Ты что же такое делаешь, почему проснулась в такую рань, — она подхватила дочурку на руки. Ты уже большая девочка и должна знать, что папа не любит, когда к нему заходят в комнату без спросу. Давай пойдем на кухню, там я тебя угощу чем-то вкусненьким, — говорила ласково жена, нежно прижимая к груди любимицу семьи. Несмотря на протесты дочки, жена вынесла ее из комнаты, оставив лежать на полу полковника. Он нехотя поднялся и отправился в ванную. Сквозь шум воды, ему послышалась трель телефона, который молчал, с тех пор как его отстранили от должности командира бригады и направили в распоряжение МО. Все средства массовойинформации, как правительственные, так и оппозиционные ежедневно пестрели обвинениями в адрес полковника, за сдачу городов Шуша и Лачин. В статьях подробно расписывались допросы, которые велись порой целый день, а иногда следователи забирали его и ночью. Соседи при встрече отворачивались или делали вид, будто не замечают его. Родственники любыми способами отказывались от встреч, тоже не звонили, боясь попасть под подозрения прокуратуры. Гнетущая атмосфера царила и дома. Дети своим детским чутьем, понимали, что в семье что-то такое происходит. За столом родители сидят молча, или перекидываются несколькими ничего не значащими фразами. Полковник сполоснул холодной водой лицо, прогоняя видения. Трель телефона повторилась, значит, ему это не показалось. Телефон из прихожей с нетерпением звал откликнуться. Он вышел из ванной, перед телефоном стояла жена, не решаясь поднять трубку. Она повернулась к мужу, в глазах ее застыл страх. Дочка своими маленькими ручонками крепко обнимала ее за шею. Он понял состояние супруги, подойдя, нежно обнял ее за плечи:

— Милая, все будет хорошо, вот увидишь. По настырности звонка я предчувствую, хорошую новость, — он поднял трубку.

Телефонистка, уточнив, кто у телефона, предупредила, что говорить будет помощник МО, и отключилась. Хриплый голос, не поздоровавшись, сообщил, что Министр Обороны срочно вызывает полковника к себе, при этом, предупредив, что в приемной он должен быть через двадцать минут.

Эта нетактичность, бесцеремонность со стороны помощника МО, будто прорвала полковника. Он прекрасно знал хамство звонившего и поэтому не стал утруждать себя, чтобы преподнести урок вежливости этому холеному типу. Выслушав распоряжение, полковник спокойным голосом заметил:

— Машину не забудьте прислать, так как не привык ездить на службу по вызову МО, на такси, — тут же положил трубку, чтобы не слышать рассуждений министерской выскочки. Встретившись с немым взглядом жены, он улыбнулся краешком губ:

— Я же говорил, все будет хорошо. Тем более, когда тебя разыскивают так рано. Жена ничего не ответила, но было видно, как напряглись морщинки возле глаз, как вытянулись в ниточку ее губы. Она повернулась и ушла в детскую комнату.

Вызов к Министру Обороны и отправка на фронт была такой неожиданностью, что полковник даже не запомнил сути разговора. Все время в голове стучала только одна мысль, — еду. Еду на фронт.

К декабрю 1993 года противник всеми силами нависал над старинным городом Бейлаган, и держал его селения под постоянным обстрелом. Имеющие возможность уехать жители района давно уже покинули город, а остальные, в надежде на лучшие времена, днем занимались хозяйством, а по ночам скрывались в пригороде, за бетонным водным каналом.

Полковнику было приказано выехать в Агдам, где прошла смена командования бригадой, и организовать взаимодействие между соседними подразделениями, чтобы отвлечь армянское командование от Бейлагана и дать войскам занять крепкую оборону на подступах к городу. Обстановка на Агдамском направлении, после сдачи города с каждым днем накалялась. Чем ближе он подъезжал к линии фронта, тем спокойнее становилось у него на душе. Прекрасно понимая, что теперь он едет туда, где не надо оправдываться и убеждать, где не любят малодушных, скользких лжецов и рвачей, здесь делают свою работу настоящие мужики, кому дорога судьба Родины.

В штабе Агдамской бригады его ждали, и как только он вышел из машины, к нему подошел офицер, который представился комбригом.

Подполковник Мамедов, был высокого роста, сухощавый молодой человек. Несмотря на молодость, ему пришлось пройти суровую школу в Афганистане и закрепить свой боевой опыт в стенах Академии имени Фрунзе.

С ним полковнику предстояло обсудить сложившуюся обстановку и наметить план по укреплению оборонительных рубежей, как на подступах к Бярде, так и в самом городе, на случай его штурма. Армяне, окрыленные своими успехами на других направлениях, не скрывали своих намерений захватить не только Бярду, но и продвинуться вглубь территории республики.

Познакомились с Талыбом, так звали Мамедова, за чашкой чая, вспоминая прошедшие бои, не скрывая злости и досады на руководство Министерства обороны.

Для более детального изучения обстановки, полковник попросил его вызвать на совещание всех командиров батальонов и представить рабочую карту боевых действий с обстановкой за последние сутки. Назначили время сбора. Комбриг, достав карту из сейфа, разложил ее на столе и, спросив разрешения, отлучился по командирским делам.

Полковник, придвинув к себе карту, стал «вчитываться» в красные и синие тактические знаки, отчетливо рассказывающие ему о событиях, которые произошли на фронте за последнее время.

Его мечта — планировать и руководить войсками, чтобы слева лежали карты, а справа названивали телефоны, или в крайнем случае читать лекции по оперативному искусству, чтобы видеть открытые рты слушателей, остались там, в Москве, где он заканчивал Академию.

— Тактическое мышление — является основным условием достижения победы в современном бою. Главное на поле боя, это сочетание маневра. Отход и обхват — вот успех наступления.

Мастерство отхода перед противником, это «альфа» и «омега» тактики, и оно гораздо сложнее наступления — читал лекцию монотонным голосом профессор Ляхов, не раскрывая сущностей этих омег и альф. За годы учебы в академии полковник все время слышал только одно — «наступление и оборона — основные виды боя». Других видов боя для Советской армии не существовало. Тем более, никогда не читались лекции про отступление. Наступление и никаких отступлений.

Никто никогда не говорил и не учил слушателей азам отступления, будто такого вида боя не существует в тактике.

Этому горькому опыту, этой науке — отступать — можно научиться только на войне. Науку эту полковник выучил с болью в сердце и теперь мог бы рассказать, что этот урок самый тяжелый из всей его нелегкой жизни.

«Нет, худа — без добра» — эту науку отступления, он сполна усвоил там, в Шуше и Лачине, испив горькую чашу унижения. Горечь той чаши, навсегда застряла у него в горле. И не было такого шербета, чтобы заглушить ту горечь. Шуша для него была «академией» отступления, этот урок он выучил и теперь знал и «Омегу» и «Альфу» тактики. Теперь ему предстояло научить этому уроку армянских командиров.

Монотонный голос старшего преподавателя по тактике Ляхова убаюкивал, мысли путались и сквозь пелену сонной дымки доносились до сознания его слова.

— В военном деле успех зависит не от выгодных обстановок, удачных должностей, а от таланта и способностей человека. Оттого, как он понимает свой долг перед Родиной, как любит свой народ, своих подчиненных. Когда ты наносишь поражение противнику и удерживаешь свои позиции, ты обретаешь веру в своих солдат, в свою удачу, но ты должен всегда помнить и о том неприятном, что с каждым может произойти, потому что военное счастье непрочно.

Удача — это нечто, проходящее, всегда надо заботиться, чтобы оно сопутствовало тебе как можно дольше. Однако приходит время и удача отворачивается от вас, не только потому, что вы не заботились о ней, а потому, чтобы проверить еще и еще раз вас, не сломитесь ли? Не сникните? Не опустите ли руки? Не изменили ли вы свое отношение к удаче? И только потом она снова вернется к вам. В любой обстановке талантливый командир найдет такое решение, которое будет выгодно ему и не выгодно противнику, — рассказывал на своих лекциях Ляхов. Азербайджанская армия отступала по всему фронту, ведя тяжелые кровопролитные бои.

Стук в дверь, рассеял туман и вернул в реальность.

— Вот она — моя судьба, стучится ко мне, «только к Богу в рай не бывает опозданий».

Отложив красный карандаш, которым он подчеркивал на карте передний край обороны обороняющихся войск, взяв сигарету из мятой пачки, полковник прикурил. Глубоко затянулся, выдыхая едкий дым, и только потом крикнул — «Входите».

Вошел командир артиллерийской группы полковник Салахов. Небольшого роста, плотного телосложения, артиллерист, с тоненькими, как ниточка усиками, на смуглом, обветренном лице. Такие усы носили «блатные» на Советской улице в Баку. Эти усики, были их визитной карточкой.

Щегольские ботиночки, с узкими носиками, сшитые на заказ у старого армянина на привокзальной площади, и тонкие усики, которые каждое утро проверялись при надобности и не надобности, подводились маленькими щипчиками, указывали на принадлежность к местной «элите» бакинцев.

Салахов прошел в салон штабной машины, спросив разрешение, присел на скамейку. Вид его говорил о том, что пришел он не с добрыми вестями. Вынув рабочую карту, развернул ее и приготовился докладывать. Полковник внимательно рассматривал его лицо, автоматически отмечая, как за последнее время тот постарел. Прошло всего каких-то пять месяцев, как они познакомились. Вспомнив обстоятельства знакомства, улыбка прошлась по лицу полковника.

После окончания бронетанковой академии в Москве, будучи еще в звании подполковника, он по распределению попал в Приднестровье в Шабский танковый полк, где был назначен заместителем командира полка. Развал Советского Союза и наступившая после этого вакханалия дала сигнал сепаратистским организациям, приступить к расчленению вновь образованных государств. Приднестровье запылало. Отряды наемников из Румынии, вместе с местными бандитскими формированиями из Молдавии, взялись за оружие. Армия до поры оставалась нейтральной. Но так долго продолжаться не могло. Новый командующий Тираспольской армией генерал Лебедь приказ развернуть дивизии по полному штату и приступить к ликвидации бандитов. С каждым днем обстановка накалялась. Румыния подтянула свои войска к границе Молдавии, готовая перейти ее для защиты, так называемых, новоиспеченных демократов.

На Родине в Азербайджане подняли головы армянские дашнаки. Карабах вновь, как и сотни лет назад, пылал. Каждый прожитый день приносил все новые и новые сведения о погибших мирных жителях Карабаха. От перестрелки охотничьими ружьями, перешли к применению реактивных снарядов «Алазань». Дальше — больше. В один из напряженных дней в Приднестровье, пришла весть из далекого города Шуши, что в боях погибло много мирных жителей. Сомнений не оставалось, надо было ехать на Родину и защищать ее.

Посоветовавшись с супругой, было решено вернуться в Азербайджан.

Сборы были недолгими и уже, 8 января 1992 поехали Баку.

По прибытию, остановились у среднего брата Эльмана, который служил в Гюздеке заместителем командира местного танкового полка. Наутро, после приезда в Баку, поехали в штаб добровольческой армии командующего генерала Дадаш Рзаева. С первого раза попасть к командующему не удалось, так как стоящий у входа бородатый «партизан», при виде российской военной формы наотрез отказался пропустить в штаб, мотивируя отказ, тем, что он ненавидит русскую форму, еще со службы в Советской Армии. Никакие доводы его не прошибали. Наудачу, из штаба вышел интеллигентного вида мужчина, который, выслушав «партизана», вмешался и проводил их к командующему. Когда проходила беседа с генералом, в кабинет ворвался, именно ворвался полковник Салахов. С кипой, каких-то рулонов под мышками, в камуфлированной форме, он стремительно приблизился к столу и, не обращая внимания на то, что говорил командующий, одним духом выпалил.

— Что, новенький, да? Поедешь со мной на фронт брать Аскеран. Ты карты читать умеешь? Я беру тебя своим начальником оперативного управления, — выпалив одним духом свою тираду, он плюхнулся на стул, так что ножки стула жалобно застонали.

Рзаев, повернувшись к Салахову, представил присутствующего офицера.

— Вот подполковник-танкист, прибыл в наше распоряжение. Закончил академию, факультет оперативного военного искусства. Я решил назначить его заместителем командира формирующейся танковой бригады. Так что знакомьтесь, и будем работать вместе.

Эта была их первая и последняя встреча, до этого момента. Полковник посмотрел на Салахова и, не выдержав, спросил его.

— Так вы точно не хотите взять меня своим заместителем оперативного управления, товарищ полковник Салахов? При этих словах, тот вздрогнул. Внимательно посмотрел через густые брови, нависавшие на его глаза. Широкая улыбка озарила его лицо.

— Родной ты мой, неужто это ты? Когда мне сказали, что вызывают на совещание и назвали твою фамилию, я даже не подумал, что это можешь быть ты.

Он поднялся со своего места и, подойдя к полковнику, дружески обнял его.

— Сколько воды утекло с того времени? После Шуши нам сказали, что тебя арестовали, значит, еще не успели расстрелять, как врага народа? — он громко рассмеялся своей шутки.

— Значит, повоюем еще. Он говорил без остановки, как тогда в кабинете Дадаша Рзаева, при этом крепко держа полковника за плечи.

— Как видишь, все хорошо, дорогой мой Салахов, вот и повоюем теперь. Ведь ты когда-то приглашал меня поехать с тобой и брать Аскеран. Так что готовься, сейчас будешь докладывать, как это будешь делать.

— Ты знаешь, какое предательство идет здесь в Агдаме? Нет, я тебе скажу, чтобы ты знал. Каждый командир здесь имеет своих покровителей в Баку, и просто так, с ними не повоюешь. Ты им приказываешь одно, а они идут и уточняют у своих «спонсоров» и, что те скажут им, так они и поступают. О каждом нашем шаге знают и армяне. Каждый второй имеет там своих родственников, и заранее предупреждают их. Так что ты учти на будущее — Салахов говорил, все больше раздражаясь и волнуясь.

В это время пришел Талыб и Салахов замолчал. Зайдя в кабинет, комбриг внимательно посмотрел на Салахова и спросил:

— Все успел доложить или еще нет? Вы, товарищ полковник, не обращайте внимания на сказанное. Народ наш здесь всякий есть и очень много тех, кто готов до конца защищать свои земли — Талыб явно волновался, хотя пытался скрыть свое состояние. Да, и вы сами прекрасно знаете по боям на Каракянтских высотах и в Сырхавянт.

— Разрешите, товарищ полковник, пригласить офицеров на совещание, а то Салахов так и не даст нам поработать, — комбриг взял трубку внутренней связи и приказал оперативному дежурному по бригаде:

— Если все командиры собрались, пусть войдут.

В комнату стали входить командиры подразделений. Они шумно рассаживались, не обращая внимания на присутствующих. Когда все уселись, Талыб коротко представил командиров и сел на свое место.

— Товарищ комбриг, обратился к нему его адъютант, карту вывесить? Получив утвердительный кивок от полковника, Талыб отдал распоряжение вывесить рабочую карту командира. Пока вывешивали карту, присутствующие внимательно разглядывали полковника, шепотом делясь впечатлениями. Полковник встал, поправил ремень на поясе, сдвинул в сторону кобуру с пистолетом.

— Надеюсь, присутствующие многие знают меня, так что представляться не буду и сразу перейдем к делу. Я прибыл по приказу Министра обороны для координации предстоящих боевых действий. Вы знаете, что противник, окрыленный своими временными успехами, продолжает наращивать свои силы на Агдамском и Тер-теровском направлениях. Нашей разведкой обнаружено большое скопление техники и личного состава войск противника на Гюлаблы — Авдалском направлении, — он обвел карандашом населенный пункт на карте, а также в районе Джанитаг, карандаш указал очередную точку.

— Замысел армян нам понятен, ударом с указанных направлений рассечь наши подразделения и захватить город Бярду, затем, наращивая усилия, оседлать дорогу Евлах — Агдам. Проанализировав обстановку, Генеральный штаб пришел к выводу, что надо нанести упреждающий удар на одном из участков в полосе обороны 703 мсбр и 708 танковых бригад. Прежде всего, я бы хотел послушать ваши предложения по данному вопросу. Потом мы с командиром бригады обобщим высказанные вами предложения и примем решение. И так, каждый командир батальона докладывает по порядку: — состав, состояние и возможности своего подразделения, а также свои предложения на предстоящие боевые действия.

Услышав команду, все сразу зашумели, каждый, старался показать свою значимость, силился перекричать соседа. Гвалт стоял невыносимый. Командир бригады Талыб Мамедов стал успокаивать командиров. Это ему удалось сделать не сразу. Постепенно страсти улеглись, и наступила относительная тишина.

— Если вы хотите меня в чем-то упрекнуть или удивить, так я вам, братцы, так скажу — полковник нахмурился и резко встал, — танков и дополнительных войск у меня нет, и не будет, это раз.

Во-вторых, объясняю еще раз, — вы будите делать то, что прикажет вам ваш командир и пойдете в наступление там, где вам укажут, это должно быть всем понятно, — он обвел взглядом присутствующих. Я не собираюсь тут читать вам морали и призывать к любви к нашей Родине. Вы отлично знаете, через что мне пришлось пройти и знаете, наверно, что слишком много я потерял таких же солдат, как вы, чтобы уговаривать сейчас вас за них отомстить.

Каждый присутствующий должен понять одну истину. Только два сорта людей имеются на войне — мертвые и те, кто собирается умирать, последние относятся ко всем нам. Там в Баку никто не относится ни к первым, ни, тем более, ко вторым. У них свой сорт — сорт откормленных и ползучих гадюк. Лучше вас нет, потому что вы здесь, а не в ресторанах Баку. Те, кто сидит там, им наплевать захватят армяне еще один древний город Бярда или нет, потому что их родила не мать, а волчица и им нет дела до нас — полковник перевел дыхание и сел.

Наступила пауза. Он взял со стола сигарету и сказал: — Талыб, пусть начнет докладывать командир батальона, который находится на Мярзлинском направлении, если ты не возражаешь? Полковник достал зажигалку и прикурил. Сквозь сизый дым, внимательно рассматривал поднявшегося комбата. Тот был не молод, лет сорок не больше, черная с проседью борода, аккуратно постриженная, придавала ему мужество. Одет был он в новую национальную форму, которая только стала появляться в войсках, это говорило о том, что он имеет покровителей в Баку.

Пока комбат докладывал, полковник делал записи в рабочей тетради, продолжая внимательно изучать присутствующих, решая про себя, казалось бы, не разрешимую задачу.

— Кому поручить нанесение главного удара, и на каком направлении? С каждым докладом вырисовывалась картина предстоящего боя. Решение нанести удар в стыке между двумя соседними бригадами созрела тогда, когда к карте вышел командир Гюлиджинского батальона. Молодой комбат, поправив обмундирование, вышел к карте и стал четко докладывать о положении его батальона, о противнике перед передним краем. Видно было, что этот командир очень ответственно относится к своим обязанностям и решительно настроен на победу. Доклады комбатов закончились, и Талыб объявил перерыв, дав возможность офицерам перекурить, а самому обсудить с полковником варианты решения на бой.

Разбирая варианты, остановились на том, что самое удобное направление — это Паправентское, где можно двумя флангами соседних бригад, нанести удар. А потом, рассекая оборону противника на две части и расширяя участок прорыва в направлении горы Мехмана, господствующей над местностью разгромить его первый эшелон и выйти в тыл основной группировки, для последующего его разгрома. Прошло еще пару часов, пока уточняли вопросы с комбатами, с приданными артиллеристами, согласовывали вопросы взаимодействия. После постановки задач подразделениям, полковнику предстояло теперь выехать в соседний район, в штаб 703 бригады к Алтаю Мехтиеву.

Комбрига 703-й бригады полковник знал еще по боям в 1992 году, под Агдамом, где Алтай был начальником штаба 708 бригады у его старшего брата. Бои под населенными пунктами Джанитаг и Гюльятаг сдружили их. Тогда же он узнал, что Алтай в молодые годы служил вместе с братом, еще в 1978 году в Германии и с тех пор они были неразлучными друзьями.

Полковник, тепло попрощавшись с Талыбом, который уговаривал его остаться и разделить хлеб-соль, уехал в Тер-Тер.

При въезде в город, его уже встречали разведчики 703 бригады, об этом побеспокоился Талыб.

Комбриг Мехтиев, проинформированный Талыбом, уже собрал своих командиров и ждал полковника в штабе в поселке Маргушеван.

Сначала, по обычаю, попили чай, вспоминая былые времена, тяжелые бои в 92 году. Не обошли стороной и вопросы предательства отрядов, подчиненных разным группировкам в Баку, оставляющие без приказа свои позиции, что привело к катастрофе и оккупации освобожденных территорий в Карабахе в 1992 году. Потом пошла привычная работа профессионалов, знающих свою работу и мучительно переживающих за те неудачи, что постигли Родину.

Планирование наступательной операции на Паправент подходило к концу, когда зазвонил телефон прямой связи с МО. Алтай, извинившись, взял трубку представился. Он стоял и долго молчал, держа трубку, видно было, что он ждет, когда радист наладит связь.

— Да, это я, — он назвал свой позывной. Здесь. Есть передать трубку, — Алтай повернулся, протянул телефон полковнику, показывая двумя пальцами наверх. Стало понятно, что на другом конце связи Начальник Генерального Штаба.

По своему опыту полковник уже знал, что если тебя разыскивают после 10 часов вечера вышестоящий командир, то хорошего в этом бывает очень мало, и поэтому он нехотя взял протянутую трубку. Взволнованный голос генерала Садыхова и его необычайный приказ, выехать срочно в Бейлаган, говорило о том, что на фронте произошли существенные изменения, так как сам Начальник Генерального штаба вынужден был выехать туда и принимать экстренные меры. Выслушав приказ, полковник положил трубку.

— Если не везет, значит, не везет, дорогой друг Алтай. Надо срочно выезжать в Бейлаган, так что даже покушать нет времени. Он поднялся и стал собирать развернутую карту со стола. Алтай не стал расспрашивать о причине спешности отъезда, прекрасно все, понимая, как военный человек.

К тому времени, когда полковник подъезжал к городу Бейлаган, обстановка на фронте была критической. Подразделения добровольческих отрядов, сформированные в Бенагинском районе Баку, недовольные своим главой исполнительной власти, покинули позиции, тем самым, создав брешь в полосе обороны 181 и 704 мотострелковых бригад. Противник, воспользовавшись очередным предательством добровольческих отрядов, перешел в наступление и к исходу 12 декабря 1993 года, прорвав оборону указанных бригад, развернул широкомасштабное наступление на город Бейлаган.

Начальник Генерального штаба генерал — лейтенант Н.Садыков и Заместитель Министра обороны по воспитательной работе полковник Талех Алиев делали все, чтобы предотвратить захват очередного района Азербайджана армянскими захватчиками. Паника, охватившая войска в связи с прорывом фронта обороны, представляла реальную угрозу для потери района.

Ничего этого полковник не знал, только предчувствие подсказывало ему, что генерал просто так в ночное время не стал бы срочно разыскивать его, прекрасно зная, чем занимается полковник в штабе 703 бригады. Однако, Садыков приказал немедленно прибыть на командный пункт полковника Салахова, которого отозвали из Агдама руководить войсками на Бейлаганском направлении. Чем ближе подъезжали к городу, тем чаще навстречу стали попадаться машины, груженные домашним скарбом, жителей Бейлагана. Среди идущих пешком людей было много вооруженных солдат. Сердце сдавило тисками, при виде этой массы.

За годы войны полковнику пришлось не раз испить полную чашу горечи предательств и поражений, видеть страдания простых граждан, вынужденных бегством спасаться от армянских кровожадных варваров.

Он знал по опыту войны, что самые страшные люди это те, кто бежит из зоны войны первыми, это они сеют панику и страх, тем самым, оправдывая свою трусость, и поэтому не останавливал машину, чтобы спросить о положении в городе. Заполонив дорогу, отступающие кричали, что город сдан и все покинули его, пытаясь убедить полковника не ехать туда.

Водителю Хамбале, в самом городе пришлось изрядно поплутать по темным улицам, пока они разыскали штаб Салахова.

Во дворе полуразрушенного здания стояла КШМ (командно-штабная машина) вокруг которой собралось много военных разных категорий. Увидев полковника, они стали расступаться, давая ему возможность пройти к штабной машине. Уже взявшись за поручни, чтобы подняться в салон, он услышал жесткие нотки в голосе Начальника Генерального Штаба, отдающего кому-то распоряжение. В салоне, кроме Наджамуддина Садыхова, был и полковник Ариф Салахов. Тот самый Салахов, которого он оставил в штабе 708 бригады. Увидев входящего полковника, генерал подошел к нему, да так крепко обнял его своими могучими ручищами, что послышался хруст костей.

— Вот хорошо, что ты приехал так быстро — начальник Генштаба не скрывал своей радости.

— Как могли, так и гнали, — пытаясь высвободиться из тисков генерала, — сказал полковник.

— Потом Салахов введет тебя в обстановку, но я могу сказать только одно, берешь управление в свои руки, что хочешь, делай, но армян надо остановить любым способом, и не только остановить, но и, — генерал, вдруг покосился на Салахова, взяв под локоть полковника, увлек его в угол кунга.

— Понимаешь тут, какое дело, — перейдя на шепот, начал Начальник Генерального штаба, — завтра, то есть уже сегодня, — посмотрев на часы, сказал генерал, — в Бейлаган намерен прибыть Президент страны и посетить передний край обороны, а тут такое твориться. Паника и трусость отдельных командиров привела к тому, что армяне подошли к окраинам уже на прямой выстрел и бомбят центр города реактивными снарядами. Попытки проведения контратак Салаховым не увенчались успехом, из-за его медлительности и отсутствия понимания задачи командирами бригад. Здесь нужна твердая рука и твой опыт в этом деле, вот поэтому я принял решение вызвать тебя сюда и поручил ответственное дело. Кроме тебя о приезде Президента никто не знает и, они не должны знать, пока обстановка остается сложной.

Видно было, что генерал очень волнуется, понимая сложность ситуации.

— Мне утром надо быть в Саатлах, и там встречать поезд, с Президентом. Договоримся так, если к утру не удастся стабилизировать обстановку, то мы должны будем просить разрешения у Президента отложить поездку. Но как это сделать не могу даже себе представить. Вся надежда на тебя, полковник, — генерал замолчал. Видно было, как ему тяжело осознавать, что такое могло, случится именно в день, когда намечалось приезд Главы государства на фронт.

— Смерть и предательство — всегда присутствуют на войне. Не обходит стороной она и нашу войну, мой дорогой друг, вот видишь, что натворили Бенагадинские батальоны, закончил генерал и пошел к столу.

Салахов говорил с кем по телефону, кричал на кого-то, но по его виду было ясно, что положение с каждым часом усложняется.

Начальник Генерального штаба, отдав последние распоряжения, вышел.

Полковник присел на стул и достал сигареты. Он внимательно разглядывал синие и красные черточки, нанесенные на карту по обстановке. Внимание его привлекло, что в районе совхоза Хачинстрой войсками удерживался выступ, напоминающий аппендицит. Противник, обойдя совхоз, устремился вперед, не прикрывая свои фланги, надеясь, что войска сами отступят во избежание окружения.

— Где командир артбригады большой мощности полковник Рамазанов, — спросил он у Салахова, потушив сигарету.

— Там на огневых позициях, мы пытаемся хоть огнем артиллерии остановить противника, но тот прет, не обращая внимания на потери.

— Ты, как артиллерист, тоже думаешь что «артиллерия бог войны» забывая про пехоту, без которой даже «Боги» не смогут выиграть не только войну, но и даже сражение, в этом твоя ошибка. Не обижайся Ариф-муаллим, но так оно и есть. Последние слова сильно задели самолюбие этого уже не молодого полковника, и он не мог скрыть своего состояния.

— Да где эта «вшивая» пехота, когда она оставила позиции и теперь драпает без оглядки. Сброд какой-то, а не армия.

— Имеем то, что имеем, Ариф-муаллим, так что давай думать вместе, как все-таки заставить солдат остановиться. Да и не только остановиться, но и перейти в контратаку и восстановить утраченное положение, так приказ генерал. Да кстати, кто командует войсками на Куропаткинском направлении.

— Там, твой друг, полковник Джахангиров, он говорил, что вы вместе воевали в Шуше и Лачине.

— Да было дело, — уклонился полковник от ответа. Командиров 704-ой и 181-ой бригад можешь разыскать?

Салахов потянулся за телефонной трубкой, чтобы отдать распоряжение.

— Еще пригласи подъехать, как можно скорее, Рамазанова артиллерийского комбрига.

Передав приказ на вызов названных командиров, Салахов подошел к карте, над которой стоял полковник, решая уравнение со многими неизвестными.

— Есть сведения, кто командует армянскими отрядами?

— Да, какой — то Ишханян.

— Какой-то, зря ты так о нем Ариф-муаллим. Этот достойный противник. Если я не ошибаюсь, он командует Шушинским особым штурмовым полком. Он полковник и имеет академическое звание, так что он не «какой-то»? — заметил с ироний полковник. Так мы всегда говорим об армянах, а они за год захватили уже почти двадцать процентов нашей земли и продолжают продвигаться в глубь страны, а мы все время говорим о них «какой-то». Противником пренебрегать не надо, его надо изучать и знать его сильные и слабые стороны, тогда можно найти против него противоядие, иначе придется посыпать нам головы пеплом. Я уже не раз сталкивался с этим Ишханяном. У него наравне с сильными сторонами, есть один, но крупный недостаток, он бросает в бой все, что имеет под рукой, не заботясь о резервах, и если устоять, то при контратаке можно разгромить его подразделения. Вот я смотрю на карту, тут у тебя указано, что его танковый батальон идет в первом эшелоне, и оторвался почти на километр от пехоты. Ишханян, наверно, представил себя великим Гудерьяном и надеется только на свои танки, как при захвате Кубатлы. Но это уже не то время и мы, тоже тертые калачи. Полковник взял карандаш, подвинув карту, стал быстро набрасывать замысел на контратаку.

Дверь в кунг распахнулась, и вошел комбриг Рамазанов, заполнив собой половину помещения. Это был высокого роста парень, лет тридцатипяти, не больше. Широченные плечи его упирались в потолок небольшого кунга командно-штабной машины. Голову он держал, наклонив вперед, так как не мог выпрямиться. Рамазанов застеснялся своего положения и улыбнулся широкой доброжелательной улыбкой.

— Ты проходи и садись на стул, а то, ненароком, выдавишь нам потолок, — улыбаясь в ответ комбригу, предложил Салахов. Рост Салахова был наполовину меньше, чем у Рамазанова и ему бы приходилось смотреть на того снизу вверх, что задевало самолюбие, и он поспешил дать команду артиллеристу присесть на стул. Знали они друг друга давно и о «болезни» Арифа-муаллима Рамазанов тоже знал, так что он молча прошел, и сел на стул, сняв головной убор. Вслед за ним постучались и вошли командиры Магеррам Джахангиров и Аждар Гурбанов. Увидев друзей, полковник не смог сдержаться и захватив их обоих в объятия, приветствовал своих боевых товарищей.

— Вот это встреча, — в свою очередь удивился Магеррам,

— А мне говорили, что ты там, в 708 —й, колдуешь над чем-то, а ты здесь. Рад, чертовски рад, тебя видеть, мой дорогой, — он не скрывал радости.

— Да я сам рад видеть вас, но все потом, а пока проходите к столу, — предложил полковник.

— Ариф — муаллим, — обратился он к Салахову, который собирал последние новости с передовой, — кто командует 181 бригадой, и что там происходит?

— Товарищ полковник, соблюдая этикет, Джахангиров поднялся с места, — там командир Алиев, вы его должны знать по боям в Физулях, а начальник штаба бригады, знаете кто? — прищурив глаза, он улыбался:

— Нет, а что?

— Гридасов Миша.

— Тот самый?

— Да.

— Вот это новость, последний раз о нем я слышал, когда Сурят шел на Баку и скидывал президента Эльчибей. Тогда говорили, что артиллерией командует русский подполковник по имени Миша.

— Теперь он начальник штаба, и одновременно исполняющий обязанности начальника артиллерии бригады, — подсказал Салахов.

— Тогда, прошу вас, срочно вызвать и его сюда, он нам будет нужен. А пока они подъедут, Салахов доложит последнюю обстановку, — полковник посмотрел на часы, — три часа ночи, 12 декабря 1993 года.

Он прошел к столу и, подвинув рабочую карту с нанесенной обстановкой, приготовился слушать. Салахов, уже немолодой полковник, был старше всех присутствующих, поправив куртку, и надев очки, встал и первым делом представился. Даже, в такой сложной обстановке, под грохот артиллерийских и танковых снарядов, он оставался истинным офицером и доклад начал свой с представления. Он назвал свою должность звание и только потом приступил к изложению сложившейся обстановки. Немного картавя, он, как старый артиллерист, первым делом стал докладывать о положении батарей и дивизионов, наличии боеприпасов и об их огневых позициях, после последних перемещений. Полковник извинившись, прервал Салахова, — Ариф-муаллим, сейчас нас интересует, вопрос:

— Где противник, что он делает и какого состояние наших подразделений, так что, прошу вас, коротко доложите по этим вопросам.

Тот, вытащив из кармана носовой платок, стал вытирать выступивший на лбу пот. Всем присутствующим было видно, как он волнуется, только потому, что он потерял нити управления и теперь мучительно переживал, как офицер с многолетним стажем службы. Его состояние подсказало полковнику, что не в коем случаи нельзя сейчас упрекать этого отважного человека в допущенных ошибках. Не его вина в том, что артиллериста назначили командовать армейской группировкой. Полковник поднялся со своего места.

— Давайте сделаем так, — пусть Курбанов докладывает, потом заслушаем Джахангирова, и к этому времени подъедут вызванные офицеры, и тогда мы узнаем последние новости на Бейлаганском направлении. Прошло около получаса горячих споров и докладов, когда открылась дверь и вошли вызванные командиры. Гридасова было не узнать. Это был уже не тот зачуханный, в засаленной армейской форме майор, когда на КПП Министерства обороны полковник познакомился с ним и, пожалев, принял в свою бригаду.

Бои под Косаларами, на подступах к Лачину и в самом городе, крепко сдружили их. Потом судьба разбросала в разные стороны и вот теперь они снова встретились. Перед полковником стоял, офицер. Бушлат стянут портупеей, каракулевая черная шапка и пышные пшеничные усы придавали ему бравый вид. Поздоровавшись с командиром 181 бригады Алиевым, он подошел к Гридасову. С минуту они смотрели друг на друга, а потом скрепились дружеским объятием. — Ну что, чертяга, наверно уже похоронил меня, — хлопая по плечу друга, спросил полковник.

— Нет, брат мы еще повоюем, а ты я смотрю, растешь, начальник штаба бригады, подполковник, орденов нахватал полную грудь, так нет, — продолжал он подшучивать над ним. Михаил в долгу не оставался,

— Да и вы товарищ полковник, смотрю на воле и без конвоя, что клетка плохо закрывалась, и вы выпорхнули, да?

— Ладно, об этом потом, прошу вас к столу, и продолжим нашу работу. Полковник поймал себя на мысли «начнем работу». Так оно действительно и есть, это наша работа, тех, кому доверена судьба Родины, офицерам, имеющим понятие, что такое честь. Он внимательно обводил взглядом присутствующих. Вот Ариф, тридцать лет кадровый офицер, от взводного до начальника артиллерии дивизии дослужился, Аждар Курбанов, командовал парашютно-десантной ротой, за его плечами жестокие схватки с моджахедами в Афганистане, Рамазанов артиллерист от бога, обкатал свои знания и закалил свой дух тоже в Афгане, командуя реактивной батареей. Он перевел взгляд на склонившегося над картой Магеррама, — друг, да что там друг— брат кровный, Джахангиров — командир горно-стрелкового батальона, Миша Гридасов, слов нет, Алиев— этот командовал мотострелковым батальоном — с такой командой любого противника можно разгромить, если сплотиться. Эх, если бы мне вас туда в Шушу, хотя бы на недельку раньше до наступления, Шуша была бы теперь наша — грусть тисками защемило сердце. Он достал сигареты и закурил, внимательно вслушиваясь в рассуждения офицеров.

— Так давайте решать, как нам поступить, чтобы уничтожить танки этого Ишханяна, а потом перейти в контратаку и восстановить утраченные позиции.

— Миша, ты там, на переднем крае, посоветуй мне, с чего начать? — обратился полковник к Гридасову. Начальник штаба бригады, не спеша, встал со своего места, не спеша, пригладил сначала усы, прищурил глаза, собрав на своем широком лбу морщинки, и выдал нагара:

— Товарищ полковник, что может посоветовать «желторотый птенец» «Червонному Валету» — вы уж, извините меня, за откровенность. Вы давно уже все решили, как и где нанести удар, а, самое главное, какими силами, так что не будем терять времени, ставьте задачу и вперед: — «Аллюра — три креста». Он повернулся к сидящему рядом с ним Магерраму, — я правильно глаголю, товарищ полковник, вы тоже ведь прекрасно знаете командира, не один пуд соли съели вместе? Магеррам широко улыбнулся, — это точно, не один пуд. После таких слов, полковнику стало понятно, что все готовы ринуться в бой, сплотившись духом, вот сейчас здесь и за этим столом.

— Прошу внимания, все, что я сейчас скажу, это будет для вас приказом, так что записывайте, а Салахов оформит, как приказ по направлению. Переведя дыхание, он продолжил:

— Из сложившейся обстановки, по вашим докладам, я сделал один вывод. Противник стремится прорваться к Бейлагану, не заботясь о своих флангах и не подтягивая резервов. Это старая тактика, которой они успешно пользовались все эти годы, захватывая наши районы и города. Но это не девяносто второй год и мы не мальчики с вами для битья, мы теперь сами с усами, так Гридасов? — все заулыбались, видно было, что слова полковника понравились этим опаленным в боях командирам.

— С тех пор как Фиванский командующий войсками Эпаминонд, укрепив свой левый фланг, нанес удар по правому спартанцев приметно 2400 лет назад при битве при Левктрах, фланговый удар считается самым надежным маневром при ведении боевых действий. В истории войн и военного искусства фланговые маневры просматривались в знаменитой «косой атаке» Фридриха Великого, которую он использовал в своих сражениях в 18 веке. А фельдмаршал Роммель, фланговыми ударами по британским частям в Северной Африке в 1941 году малыми силами разгромил войска Мангомери. Теперь наступил наш черед показать армянам, что уроки истории мы знаем хорошо и на деле продемонстрируем свои умения.

— Рамазанов, и ты Михаил, вот с этих рубежей, он прочертил линии на карте, — вывести по батарее на прямую наводку, Аждар, твой батальон из Хачинстроя в направлении горы Агбурун атакует и захватывает высоту. На батальон ложится самая тяжелая задача, так что командир батальона должен быть самый отчаянный, кстати, кто им командует? — задал вопрос полковник.

Аждар посмотрел в свои записи, — старший лейтенант Гальоглан Багиров, я думаю, не подведет.

— Так дальше, — записав фамилию командира батальона, продолжил полковник.

— Магеррам, из своего резерва выдели две роты для атаки высоты Шиш-гая, танковый взвод Аждар сосредоточишь на ферме, они из засады будут поддерживать пехоту. Скажи мне, кто командует танками бригады,

— Сакит Велиев, «тяк гулах» — одноухий, бывший ваш подчиненный на Агдамском направлении.

— Да я помню его, он горел в танке под Гюлаблы Авдалом. Это вояка точно не подведет, у него старые счеты с Ишханяном. Предупреди его, только из засады, в открытый бой не вступать.

— Есть, — Аждар сделал пометку в рабочей тетради, — Вам, Салахов, — услышав свою фамилию, тот хотел встать, но полковник взмахом руки остановил его.

— Выезжаете во внутренние войска к генералу Рамизу Хосровичу и организуете жесткую оборону дороги на Дашбурун, удержаться надо любой ценой, понимаете меня?

— Да все понял, сделаем.

— Если будет необходимость, Салахов, идите в окопы к солдатам и вместе с ними отражайте атаки противника.

— Алиев, — обратился он к командиру 181-й бригады, — собрать всех кто остался у вас в штабе, до хозяйственного взвода, атакуете кирпичный завод. Михаил, свои самоходки придашь им, для огневой поддержки. На подготовку контратаки вам даю полтора часа. Надеюсь, вы успеете провести перегруппировку и выйти на исходные позиции, пока противник успокоился и ждет рассвета. Но мы не дадим дожить до него. Вопросы ко мне есть? — обвел он взглядом присутствующих.

Все молчали, записывая последние указания полковника.

— Тогда устанавливаем — время «Ч» пять часов сорок пять минут, первый огневой налет, двадцать минут, дальше по вызову командиров. Радиосигналы и позывные сменить на запасные, мой позывной «Чайка-28». По коням. Удачи вам мужики, и берегите себя.

Все встали, собрав свои карты, заспешили в подразделения. Прощаясь с ними, полковник почувствовал свою причастность к братскому солдатскому сословию. Душа его наполнилась гордостью. Снова в строю.

Наконец-то в армии наступал порядок. Прошли времена, когда каждый полевой командир ощущал себя фельдмаршалом и не кому не подчинялся.

Твердая рука Верховного Главнокомандующего Гейдара Алиева, Президента Азербайджана надежно держала нити управления, не только страной но и армией, заставляя всех понимать, что Родина в опасности и надо за нее бороться не жалея ни сил, ни самой жизни.

Время, отведенное на подготовку контратаки, прошли в работе по организации и уточнении вопросов взаимодействия, в пополнении запасов материальных средств. Усталость валила с ног, но полковник не обращал на нее внимания, погрузившись в расчеты и анализ обстановки.

Резкая трель телефона на столе прервала его размышления. Он схватил трубку, — «Чайка» слушает.

Радист сообщил, что командиры докладывают о готовности и ждут приказа. Переключив диапазон на рации, полковник дал сигнал на контратаку— «Прыжок в ночи», так он назвал ночной бой.

Десятки артиллерийских разрывов, громом прокатились по горным ущельям, разнося весть, что азербайджанская армия не разгромлена, как трубит «армянское радио», а готова уничтожить всех, кто посмеет в этом засомневаться.

Теперь, с началом контратаки, от полковника почти ничего не зависело, он сделал то, что от него требовалось, теперь слово было за солдатами и офицерами, за их мужеством и отвагой.

Полковник вышел из кунга освежиться и прочистить холодным горным воздухом, забитые никотином легкие. Черное небо озаряли вспышки реактивныхснарядов, трассирующие пули танцевали хоровод, веером рассекая черноту ночи. От порохового дыма и гари горизонт окрасился в черный цвет.

Полковник продрог и решил вернуться в салон машины, когда его окликнул кто-то из темноты. В свете дверного проема было видно, как к нему приближается группа людей. Часовой, узнав их, не стал останавливать гражданских, это разозлило полковника, он хотел уже сделать замечание, но вопрос заданный ему пришельцем в норковой шапке, остановил его.

— Вы командуете здесь войсками? Я глава исполнительной власти Гани-муаллим, нас прислал к вам Начальник Генерального штаба. Полковник, выслушав скороговорку гостя, пригласил его в салон машины.

— Вы должны мне конкретно сказать, вы удержите город или нет. Поймите меня правильно, товарищ полковник, — напирал он, не присаживаясь к столу. Люди хотят знать, им уходить из своих домов или нет.

Полковник смотрел на этого человека одетого в камуфляжную форму на гражданскую рубашку с галстуком, в норковой шапке на голове и не мог понять этого человека, которому доверили власть над жителями района, который не думает, как их защитить, а старается заручиться поддержкой военного, чтобы оправдать свое бегство. А то, что он приехал в штаб именно за этим, не было ни каких сомнений.

Телефон на столе разрывался, требуя снять трубку, и поэтому полковник не стал отвечать на заданный вопрос. Прошел и взял трубку рации. Комбриг 181 бригады Алиев доложил, что подразделениям удалось остановить продвижение противника, просил помощи артиллерией. Не успел он отключиться от комбрига, как открылось окошко перегородки салона КШМ, где размещались радисты, и оттуда протянули наушники, — Гурбанов, вас, — доложил радист.

— Ты вызови Рамазанова и Салахова, пусть выйдут на связь, — отдал полковник распоряжение и взял наушники. Сквозь разрывы снарядов и треск пулеметных очередей, Аждар сообщал, что комбату Багирову удалось прорваться к высоте, и он ведет бой на Агбуруне. Сакит Вердиев своим танковым взводом из засады подбил четыре танка и захватил один в полной боевой готовности. Весть обрадовала полковника, настроение стало понемногу улучшаться. Радист протягивал уже наушники другой рации,

— Джахангиров, — коротко сказал солдат, забирая у полковника первые наушники. Магеррам в свойственной его натуре, докладывал, что противник поспешно отходит, оставляя на поле боя горящую технику и трупы солдат. Захвачено много пленных. Полковник непроизвольно взглянул на циферблат часов, было около семи часов, все шло по плану.

— Если армия не умеет выходить из боя, тем хуже для них, — подумал полковник и взяв со стола пачку сигарет он протянул человеку в норковой шапке.

— Не хотите закурить, уважаемый глава исполнительной власти, — с иронией в голосе спросил он своего гостя. Тот не понял тона полковника и хотел уже что-то возразить, но полковник не дал тому разглагольствовать.

— Вы спрашивали, удержим ли мы город или нет и, что вам делать, так?

— Да, именно, это сейчас больше всего волнует меня.

Сделав несколько затяжек, полковник приблизился к нему и, оглянувшись на окошко радистов, тихо сказал.

— Только вам могу сказать, но должен вас предупредить, никому ни слова о нашем разговоре, — перешел заговорческий шепот полковник.

— Берите свои пожитки и, как можно скорей, бегите из города, пока есть возможность, только никому не говорите. Иначе, смерть.

Услышав сказанное, глава власти побледнел, губы его затряслись мелкой дрожью. Его розовый язычок выскакивал изо рта и облизывал губы, как у трусливого ужа.

— А теперь давайте, уходите, мне надо работать.

Глава власти засуетился. Он приоткрыл дверь кунга и как-то неуклюже спрыгнул на землю. Ноги не удержали его грузное тело. Он растянулся на земле перед ожидающими его людьми, у входа в КШМ.

Больших усилий стоило полковнику не рассмеяться, и он быстро захлопнул дверь. Только тут он дал волю своим чувствам. Громкий смех вырвался у него из груди. Окошко радистов распахнулось,

— Что случилось, товарищ полковник? — спросил офицер связи.

— Вам не нужна помощь, — не понимал он радости полковника.

— Да нет, брат, мне теперь помощь не нужна, мы надавали пинков хваленным армяшкам, так что все в порядке.

— Тогда вот наушники, сказал офицер связи, — Салахов на линии. Полковник назвал свой позывной, на другом конце заговорил незнакомый голос.

— Рад вас снова слышать, мой дорогой друг, и приветствовать вас, — хриплый голос показался ему знакомым, но он сразу не мог припомнить, кто говорит.

— Ваши указания выполнены, противник отходит, моим войскам удалось освободить деревню Беюк Бяхманлы.

— Да это же командующий внутренними войсками, догадался полковник.

— Поздравляю вас, господин командующий. Надеюсь, что не это последняя деревня, которую освободят ваши доблестные войска, от армянских захватчиков, — не стал скрывать радость этой вести полковник.

Генерал еще раз выразил признательность за грамотно спланированные и поставленные задачи и передал, что Салахов с донесением выехал в штаб в Бейлаган.

Не успели остыть наушники от теплоты сказанных командующим внутренними войсками слов, как в кунг ворвался Салахов и с порога набросился на полковника, крепко обняв и трижды поцеловав его Ариф-муаллим, не скрывал своих чувств.

— Спасибо тебе дорогой, век не забуду, как ты спас меня старика от позора. Мне вчера казалось, что не миновать городу участи быть уничтоженным, как многие наши города. Но теперь я верю, этому не бывать никогда. Раньше я много слышал про тебя и твои способности умело ориентироваться в сложной тактической обстановке, принимать грамотные решения, но то, что я увидел своими глазами и услышал ушами здесь, превзошли все мои ожидания. Спасибо тебе еще раз, да хранит тебя АЛЛАХ для наших вооруженных сил, — сказал Салахов, отстраняясь от полковника. Салахов не мог сдержать нахлынувшие на него чувства, отвернулся, рукавом вытирая слезы. Чтобы как-то разрядить обстановку, полковник подошел к нему и, положив руку на его плечо, спросил;

— Ну, теперь-то ты возьмешь меня с собой брать город Аскеран?

— Какой же ты «подлец», сколько времени прошло, а все подкалываешь старика, — он дружески обнял полковника,

— Не только Аскеран, я с тобой готов пойти хоть в разведку, воевать в любой должности.

— Товарищ полковник, «Второй» на связи, вас, — радист протягивал наушники.

Начальник Генерального штаба с волнением в голосе, просил доложить обстановку и возможность приезда на линию фронта Президента.

— «Второй» я «Чайка— 28» погода ясная, хотя всю ночь шли дожди, но к утру распогодилось, можете приезжать в гости. По глубокому дыханию генерала, на другом конце провода полковник сообразил, что его прекрасно тот понял и поэтому волнуется.

— «Чайка», встречайте нас сами, жду вас, — генерал отключился.

Закурив сигарету, полковник провел ладонью по лицу, как бы стирая усталость. Он ощутил трехдневную щетину на лице. Как же с таким лицом предстать перед Президентом, в ужасе подумал он. В спешке при отъезде из штаба Алтая Мехтиева водитель забыл вещевой мешок, где находились туалетные принадлежности.

— Поеду так, как приказал генерал, он меня поймет, а там посмотрим, — решил полковник.

— Ариф-муаллим, мне надо выезжать по делам, так что остаетесь на своем командном пункте, завершайте операцию. Прошу вас постоянно держать меня в курсе всех событий и мельчайших изменений обстановки.

На данный момент противник отступает, неся потери. Курбанову и Алиеву удалось стабилизировать обстановку перед передним краем обороны, захватив гору Агбурун. Джахангиров контролирует правый фланг, и я уверен, что противник ни сегодня, ни завтра новых попыток перейти в наступление не предпримет, однако, надо всегда быть в готовности отразить его наступление. Танковый батальон Ишханяна понес существенные потери, и теперь будет зализывать раны минимум неделю, если не больше.

— Радист, — позвал полковник. В окошко выглянул офицер, фамилию которого он так и не мог запомнить, хотя тот несколько раз называл ее.

— Позывные и частоты командиров бригад и артиллерийских подразделений передайте моему водителю, — отдал он распоряжение радисту.

— Есть, — только и сказал радист, тут же исчез за перегородкой.

— Пока, Ариф-муаллим, — протянул руку для прощания полковник, — держи хвост пистолетом, нам еще многое надо будет сделать на этой проклятой войне.

Прихватив свой бушлат, видавший виды рюкзак, автомат со складным прикладом, с магазинами от ручного пулемета, полковник пошел на выход.

После душного салона штабной машины, воздух показался ему таким желанным, он часто вдыхал, пытаясь насытиться им. Подскочил неизменный водитель Хамбала, забрал бушлат.

— Седлай своего «коня», нас ждут ордена, — весело пропел полковник, хлопая по плечу водителя, который не мог понять, отчего так весел его командир, который вот уже двое суток практически не спит и не ест. Солнце почти, что уже взошло, украсив вершины гор красивым сияющим светом. Высота Шиш-гая блестела гранитными скалами.

— В Саатлы, — откидываясь на спинку сидения, коротко отдал он распоряжение водителю.

По узким городским улицам на высокой скорости проносились машины скорой помощи в сторону госпиталя.

— Раненных бойцов вывозят, — волнение охватило полковника, но сон мгновенно прервал все его переживания, унося его в царство покоя.

Глава третья Смерти вопреки

Надежда в человеке

умирает последней

На черное небо из-за гор выползла желтая луна. Она скупо осветила домики с погасшими окнами, тлеющие под пеплом угли, развешанную на жердях одежду и двух кавказских собак— волкодавов, недалеко от входа в овчарню. Один из псов лежал, свернувшись в кольцо, повернув голову в сторону гор, откуда можно было ожидать непрошенных гостей, вечных спутников кочующих гуртов. Другая собака лежала на боку, откинув широкую мордочку на лапы, глядела на луну, думая, о своей собачей судьбе.

Через стенку в соседнем сарае для скота, так же свернувшись на холодных досках и, натянув на себя рваное одеяло, лежал человек. Холод не давал ему заснуть. Его босые ноги, стертые до кровавых волдырей, покрытые ранами и мозолями, от постоянного хождения босиком, не умещались под куцым одеялом, мерзли.

Горный, холодный ветер, носившийся по овчарне, брал опухшие ступни в холодные ладошки и начинал вытягивать из них оставшееся тепло.

Тело человека дрожало, губы, искусанные от постоянных страданий и душевных мук, были синими.

Ему хотелось встать и залезть в гущу овец, что лежали рядом с ним прижавшись, друг к другу, согреваясь. Такое решение могло показаться самым разумным, но он каждый день сдерживал свое желание только потому, что его «хозяева» именно этого добивались, стараясь убить в нем все человеческое и сделать его подобием скотины.

Человек лежал и через маленькое окошко в овчарне, смотрел на желтую луну.

Шел одиннадцатый месяц его плена. Все это время он каждый день по минутам вспоминал, свою роковую ошибку, как, отойдя от колонны машин едущих в Карабах, стал искать дорогу в горах, заблудился и вышел прямо на армянские посты в районе города Джабраил.

У костра сидело несколько вооруженных человек, он решил спросить дорогу и без страха направился к ним. С первого же вопроса он понял, что это враги, но было уже поздно. Они налетели на него, сбили с ног и стали бить коваными сапогами. Свернувшись, поджав под себя ноги, прикрывая голову руками, он лежал на мокрой земле, извиваясь ужом, стараясь увернуться от ударов. Сколько так продолжалось, он не помнил, наверное, дашнаки забили бы его на смерть, если бы не окрик, после которого его оставили в покое. Подошел бородатый армянин высокого роста, широченный в плечах. В его огромных руках автомат казался просто игрушкой. Он что-то стал выговаривать сидящим у костра, после чего к пленному подошли двое, взяв под руки, поставили на ноги.

Все его тело ныло, губы были разбиты, из них сочилась алая кровь. Она собиралась во рту, затрудняя дыхание, но он боялся сплюнуть, чтобы не дать повода врагам, подумать, что это сделано в их адрес.

Глаза быстро заплывали и превратились в маленькие щелочки. Бородач подошел к пленному и картавым голосом спросил: — кто он и откуда?

Пришлось, рассказать ему все, как было на самом деле. Отсутствие оружия и наличие капитанских погон на милицейской форме указывало на то, что пленный не врет. Бородач поверил ему, подозвав одного солдата, приказал доставить его в шушинскую тюрьму. Последующие три месяца были для него сплошным кошмаром. Его постоянно били, затем тащили на допрос, допрашивали, били и снова допрашивали. Он сотни раз пересказывал историю своего пленения и о том, что случайно оказался на Карабахском фронте, но допросы и побои не прекращались.

Днем было еще терпимо, среди таких же несчастных пленных. Их вывозили на разборки домов и для сбора имущества в азербайджанских селениях. Там с ними оставалась только охрана, которая сама мародерствовала, и ей дела не было до пленных. Но когда их привозили на кладбище и заставляли рыть могилы погибшим в бою армянским солдатам, то там охрана зверела и превращалась в гестаповских палачей— надзирателей. Ночами, чтобы не видели местные жители, с фронтов подъезжали большие машины, нагруженные трупами. Конвойные, закрывая свои носы тряпками, отворачивались и автоматами толкали пленных вперед, заставляя сгружать полусгнившие трупы и укладывать их в большую яму, называемую «братской могилой».

Проходя мимо пленных, копавших могилы, конвоиры арматурами, резиновыми дубинками вымещали свою злость на несчастных.

В такие дни, несмотря на физическую боль от побоев, в душах у пленных играла музыка. Душа согревалась, — значит, врагам на фронте всыпали так, что сами не успевают рыть могилы своим солдатам, и вынуждены привлекать для этого дела пленных.

В один из осенних пасмурных дней его вывели из камеры и привезли в Ханкенди, армяне называли этот город — Степанакерт. Там показали нескольким гражданским людям, которые рассматривали его, как раба. Трогали руки, заставляли открыть рот и показать зубы, приседать и отжиматься.

Шел торг между тем бородатым дашнаком, который спас его три месяца назад и работорговцами. Один из присутствующих, сутулый армянин, вынул несколько бумажных денег и передал «бородатому». Тот пересчитал выручку, улыбаясь, передал поводок веревки, что висел на шее пленного, покупателю, поздравляя того с выгодным приобретением, хлопал по плечу сутулого, остальные торговцы стояли в стороне и смеялись.

Пленного вывели, связали руки и ноги, бросили в тракторный прицеп, повезли куда-то в горы. После трехчасовой езды по горным дорогам тело пленного было покрыто сплошной темной гематомой. Когда подъехали к дому с высоким забором из речных камней, он увидел, как со всего села сбегается народ посмотреть на того, кого они называли — «азер».

Под одобрительные возгласы и рукоплескания, его сняли с прицепа и за веревку на шее стали водить по кругу, как водили медведей на своих представлениях бродячие артисты «шапито». Дети швыряли в него камни, строили рожицы, кривлялись, а женщины и мужики, с презрением сплевывали на землю и отворачивались. Только стоящий в стороне старец пытался что-то сказать, но толпа так закричала на него, что старик отвернулся, покачивая головой, пошел прочь, удивляясь человеческой жестокости. Продемонстрировав свою покупку, армянин повел его в овчарню и привязал к столбу стойла, оставив руки связанными сзади. Так он оказался в хлеву.

Где-то там далеко, в родном Баку остались семья, жена и маленькая дочка, престарелые родители, прошедшие войну от Севастополя до Кенексберга, брат и сестра, которые не могли знать, что он жив, если можно назвать это жизнью, для человека его положения, в одночасье превратившегося в раба.

Он сотни раз прокручивал в голове начало того рокового дня, когда, придя на работу в районное управление полиции, где работал следователем, им сказали, что поступила команда отправиться на фронт для помощи осажденному городу Джабраил.

Список, отбывающих полицейских в командировку, зачитал заместитель начальника управления. Там не было фамилий «блатных», у которых влиятельные родственники сидели либо в министерстве внутренних дел, либо в правительственном аппарате.

Его фамилия была одной из первых, как человека, не имеющего покровителей, и прибывшего из России буквально накануне войны.

Вернувшись, домой, он сказал жене, что едет в командировку, как было предписано, всего на 7 дней и скоро вернется. Просил ее не волноваться, тем более в ее положении, когда до появления их второго ребенка оставалось всего два месяца. Пока жена, скрывая навернувшиеся слезы, собирала его в дорогу, он зашел в комнату родителей, где прикованный к постели, лежал отец. Старик еще был в хорошем здравии, несмотря на преклонный возраст. Ему жить бы да жить, но проклятый осколок немецкой мины, засевший в его теле еще в далеком 1943 году под Севастополем, вдруг «ожил» и стал «перемещаться» по телу, пока не задел какой-то нерв и теперь вот он не мог самостоятельно вставать с постели. Мать, однополчанка отца и спутница его фронтовых дорог, сидела рядышком и тихим голосом рассказывала мужу соседские новости. Он подошел к ним, спросил о здоровье, торопливо поцеловал, сказав, что уезжает в служебную командировку, просил беречь себя. Потом поиграл с дочуркой. Подхватив под маленькие ручонки, подкидывал ее к потолку, ловил и прижимал к груди, каждый раз награждая ее крепким поцелуем, будто чувствовал, что больше ему не придется ее увидеть. В коридоре у порога стоял приготовленный чемоданчик, с которым он уезжал поступать в юридический институт в город Волгоград, с ним же он и вернулся назад в родной Баку, после успешного завершения обучения и с дипломом в кармане.

У дверей стояла супруга. Она молча подала его форменную фуражку и присела на пуфик возле стенки. Ее женское сердце разрывалась от тоски, она чувствовала надвигающуюся на ее семью горе, но сказать о своей тревоге не могла, боясь накликать беду. Подхватив чемоданчик, он поцеловал жену, и сев в служебный УАЗ поехал в управление, чтобы пропасть без вести.

Звезды на небе бегали вокруг луны, будто дразнили ее, сверкая своими лучезарными улыбками. Ночь перекатила через половину всего пути и стала быстро удаляться, чтобы рассвет не застал ее в этих красивых Карабахских горах, что пленили ее своей красотой сотни тысяч лет. Вечерами она укутывала горы и леса своей черной вуалью, как бережная мать накрывает своих спящих детей теплым одеялом. Прижимаясь к лесным массивам ночью, успокаивала деревья, кусты и травинки, но стоило только появиться проблескам зарева на горизонте, как тут же стремилась спрятаться за вершинами гор, уступая свое место наступающему на пятки утру.

Человек наблюдал за движением луны и за хороводом звезд, сияние которых напоминало ему студенческие годы, когда он познакомился со своей будущей женой, и они часто бродили по Волгограду, любуясь красотой ночного неба.

Во дворе широкой поступью шагал ноябрь со своими холодными ветрами и утренними заморозками. Забрезжил рассвет. Звякнула цепь собаки во дворе. Слух уловил чьи — то торопливые шаги. Пленный присел на своем «ложе».

Двери в овчарню тихонько открылись, и чья-то тень промелькнула в свете желтой луны. «Тень» что-то поставила на пол и быстро вышла. Человек, изможденный непосильным трудом, шатаясь, решил посмотреть, что там положили. Слабый запах пищи коснулся его носа.

Он поднялся и пошел на этот запах. У дверей лежала миска, такая же, как и у будки собак во дворе. В миске лежала пара кусочков сухарей и небольшие кости с плохо обрезанным мясом. Прежде чем схватить миску он посмотрел на дверь сарая и не мог понять, кто преподнес ему такой «щедрый» подарок.

Ему привиделось, что это посланные Аллахом ангелы принесли ему «угощение». Голова закружилась от запаха еды, потом все исчезло, был только голод и он. Опустившись на колени, набросился на еду. Он схватил сухарик и вонзил в них больные зубы. Из опухших десен пошла кровь, вместе со слюной она смачивала крошки хлеба, придавая им солоноватый вкус, но он не обращал на это внимания. Одной рукой он взял кость, на которой было остывшее мясо, стал зубами срывать их, отделяя от кости. Собаки за стенкой почуяли запах и стали скулить, прося его поделиться, но он глотал большие куски, боясь, что у него отберут еду и бросят собакам.

Только, когда на дне миски он отыскал последние крошки и съел, и успокоился. Человек прошел на свое место, прилег на остывшие доски.

Прошла одинокая, сторожевая ночь. Небо затянуло темными тучами. К утру похолодало, начал моросить мерзкий дождь.

Человек укрылся одеялом, поджал ноги, стараясь согреться. Мелкая дрожь трясла все тело, он не мог заснуть, прислушиваясь к слитному шепоту дождя. Неподалеку лениво лаяли собаки, мычали коровы, призывая хозяев к утренней дойке. По соседству кто-то уже звенел подойником, а здесь пахло резким животным духом, навозом.

Пленник ворочался, пытаясь согреться, кутаясь в рваное одеяло. Он, в который уже раз за последние месяцы, продумывал в голове план побега из плена. Разрабатывал варианты, и каждый раз его останавливало только то, что он так до конца не смог сориентироваться, в какой же стороне проходит линия фронта.

У него хватило бы ловкости и смелости для нападения на хозяина, когда тот по утрам входил в хлев и перед тем, как выгнать скотину из сарая, будил его. Каждый раз силой воли он сдерживал себя, чтобы не броситься на этого изверга и одним ударом лопаты сбросить с себя иго, но не знал, куда потом податься, в какую сторону идти и, где искать спасение.

Все более острое ощущение голода заставило его вспомнить летнее время, когда можно было найти в горах всяких корней, ягод и утолить голод. Выгоняя скот и направляя его в горы, он наблюдал вокруг пологие склоны возвышенностей, плоские высокогорные долины с едва заметными ручьями, которые внизу сливаются в полноводные реки. Обширные поляны среди леса, покрыты удивительной травой. Густота травы в высокогорье совершенно необычная. Альпийские луга пружинят под ногой, трава похожа на хорошо постриженные газоны его родного Баку, где за травой ухаживают, поливают ее водой, охраняют, выставляя табличку: «По газонам не ходить». Луга в горах покрыты сотнями разнообразных цветов. Колокольчики, васильки, анютины глазки всех красок и белые ромашки, сочный горный щавель и черемша, вперемешку с ягодами земляники и шиповника — это райская красота, наполнявшая все вокруг благоуханием ароматов.

Размышления пленника прервал собачий лай. У ворот затормозила машина, и раздался нетерпеливый стук в ворота.

Волкодавы рвали цепи, хрипели.

Голос вышедшего на крыльцо хозяина дома успокоил их.

Пленник вскочил со своего места и прильнул к щели в стенке сарая. Он заметил, как к воротам приближается хозяин дома, на ходу успокаивая тех, кто стучал в ворота. Несколько бородатых военных с автоматами вошли во двор и стали спорить с хозяином, постоянно тыкая в его грудь оружием. Из обрывков слов пленнику стало понятно, что боевики требуют выдать заложника, а хозяин противится этому, ссылаясь на имеющийся у него документ. На шум вышли все родственники хозяина жена, малолетний сын и приехавшая недавно из госпиталя к ним племянница, после ранения на фронте. Неизвестно чем бы закончилось противостояние, если бы оттолкнув боевиков, во двор не вошли еще несколько человек, но уже в гражданской одежде.

Увидев гражданских людей, военные ретировали, грубо ругаясь по-армянски. Еще какое-то время хозяин говорил с гостями, и они вместе направились к сараю. Пленник отпрянул от стенки и быстро прилег на самодельные нары. Звякнула цепь на дверях и дверь в хлев открылась.

— А, ну иди сюда, — позвал хозяин своего пленника.

— Вот он и есть этот пленный, о котором говорили фидаины. Я уже год почти его кормлю и берегу, может быть удастся отыскать сына и обменять на него.

— Ну, как ты его кормишь видно по нему, — заржал армянин, одетый в длинный плащ— пальто.

— Эти турки от природы выносливые и ничего с ним не случится, — сказал хозяин, хлопнув ладошкой по лицу пленника.

— Давай, пошел выгонять скотину, да гони их в лес, пусть пасутся, приказал он. Повернулся, пошел в дом, приглашая к себе гостей.

Злость переполняла душу, но пленник сдержался, чтобы не ответить этим зверям, что смеялись над его беспомощностью. Он открыл ворота сарая и стал поднимать овец, выгоняя их во двор. Взяв толстую палку— погоняло, пошел вперед.

Овцы, блея и подзывая своих ягнят, поплелись за ним. Пленник шел по знакомой улице, уводя своих «подопечных» за околицу деревни, за которой сразу начинался лес. Там в лесу можно было разложить костер, набрать корений, поджарить их и немного утолить голод. Как-то летом, когда он пас овец на склоне горы, нашел старую солдатскую каску. Она была вся ржавая, но еще целая. Очистив песком стенки каски у горного ручья, он спрятал его под поваленным дубом. Летом, набрав земляники и листья смородины, он на костре заваривал в каске себе душистый чай.

Поднимаясь по тропинке, он стал срывать оставшиеся на ветках сморщенные ягоды шиповника, не ахти какая пища, но ему выбирать не приходилось.

Овцы разбрелись по поляне, высоко не поднимались, понимая, что если и есть трава, то она осталась только здесь на открытой местности, а там уже ее плотно упрятала, утрамбовала опавшая листва. Он собрал сухие ветки, сложил их шалашиком, под веточки подсунул пушистого мха, чиркнул запасенной спичкой. Языки пламени тут же полезли на веточки, обхватывая их со всех сторон, будто соревновались между собой, кто быстрее из них сожжет больше веток. Сверху он положил толстую ветку дуба, несколько обломков бука, а сам пошел к поваленному дереву за каской. Спустился к роднику, набрал воды, стараясь не расплескать, вернулся к костру. В пихтовом редколесье, где под деревом слитно стоял побуревший папоротник, лежала овца, у которой у ног блеял маленький новорожденный комочек. Мать уже успела его облизать, и теперь старалась заставить подняться с холодной земли. Ягненок неумело делал попытки, но тонкие ножки разъезжались в разные стороны, не могли устоять на одном месте.

Пленник подошел и взял на руки ягненка, прижал к себе теплый пушистый комочек. Овца встала и последовала за ними. У костра, из веток валежника он соорудил типа ясель и устроил туда ягненка. Мать-овца, видя заботу о своем чаде, успокоилась. Горный лес готовился к зиме. При малейшем порыве ветра сверху беззвучно и невесело сыпались красные, желтые, коричневые листья. Они падали, кружась, как бы прощаясь с летом, и напоминая пленнику о приближении суровых зимних дней. От сознания безвыходности человеку делалось на душе грустно.

После полудня, когда темные тучи стали надвигаться на горы, пленник собрал овец и погнал отару вниз домой, чтобы хозяева могли подоить овец и вынести им маленьких ягнят для кормления. Такой был заведен порядок. Подходя уже к воротам, он увидел, что навстречу идет родственница хозяина. Он несколько раз пытался с ней раньше заговорить, но все его попытки натыкались на упрямый взгляд больших миндалевых глаз. Младший брат девушки, рассказал ему, что его сестра воюет на фронте, и она убила много турков, а последний раз сама была ранена и попала в госпиталь.

Девушка сошла с дороги в сторону, пропуская овец. Когда пленник поравнялся с ней, она, прикрыв ладонью рот, тихо сказала:

— Ты должен бежать, они обещали вечером вернуться за тобой. Он хотел спросить ее, о чем она говорит, но девушка, ускорив шаг, поспешила прочь от него. По улицам сновали сельчане и ей, наверно, не хотелось, чтобы кто-то заметил, как она разговаривает с пленником.

Тревога охватила его, что делать, куда бежать, если у него даже нет теплой одежды, а без нее далеко не убежишь, по ночам становится очень холодно. Загнав овец в стойло, пленник прошел в свой угол, там к его приходу, обычно, лежал кусок черствого хлеба и кружка холодного чая. Иногда подкладывали и сыр. Но сейчас, под миской, он заметил клочок бумажки.

— Беги — было, единственное слово, написанное на листочке.

Пленник прошел в глубь сарая, и устало прилег на рваный матрац, стал лихорадочно обдумывать план дальнейших действий.

— Куда бежать? Как? Он ведь даже не знает направления. Где свои, где чужие. Мысли носились в голове, не находя ответа. Он вдруг представил, как его снова хватают и волокут в Шушинскую тюрьму, там бросают на бетонный пол, пропитанный кровью сотен замученных азербайджанских солдат, кто не сломился и мужественно противостоял врагу даже в тюрьме.

Перед глазами всплыло лицо омоновца Вугара из Сумгаита.

Когда в апреле 1994 года армянам на Тер-Теровском направлении нанесли жестокое поражение, охрана тюрьмы будто бы озверела окончательно. Как-то ночью, врываясь в камеры, они ударами дубинок согнали во двор всех пленных, кто еще мог ходить. Выстроив несчастных под проливным дождем, на середине плаца, армянин с отвисшим брюхом и совковой бородой, приказал принести флаг Азербайджана. Его холуи бросились выполнять приказание.

Пленные, стоящие в строю, не предполагали, для чего этому вурдалаку, понадобился флаг их республики. Но когда «вурдалак» скомкал в своих огромных, волосатых ручищах алое полотнище знамени, бросил на землю и стал в ярости топтать его, всем стало понятно его бессилие.

Измученные побоями и не посильным трудом, пленники в эту минуту невольно стали выпрямляться, глаза их смотрели на врагов, с ненавистью. Они сознавали, что где-то на фронте их боевые товарищи, надавали зуботычек этим хваленным фидаинам и теперь они вымещают свою злость вот таким способом.

Вдруг оттолкнув охрану, вперед вышел омоновец Вугар и прямо направился на того, кто вытирал свои поганые ноги, об святыню Азербайджана. Он резким ударом в грудь оттолкнул «вурдалака», нагнулся и бережно поднял флаг. Поднес его к своим разбитым губам и трижды поцеловал.

Ошеломленная его дерзостью охрана стояла на месте, пораженная мужеством солдата. Звериный вой «вурдалака», его страшная ругань, разом заставила охранников броситься на Вугара. Они сбили его с ног, истязая дубинками и коваными ботинками, пытались отнять флаг. Вугар, свернувшись калачиком, из последних сил сопротивлялся, не взирая на побои. Охрана клочьями вырывала из его рук полотнище, не в силах отобрать целиком. Кровь Вугара разлеталась вокруг, капли рассыпались в разные стороны, будто бы орошали землю живительной влагой одного из ее сыновей взращенных этой землей. «Вурдалак» видя беспомощность своих вампиров, выхватил пистолет и выпустил всю обойму по Вугару.

Вздох облегчения вырвался из груди отважного воина, подхваченный горным ветром полетел к его родным и близким рассказать о мужественном поступке одного из сыновей Азербайджана. Истязания в тот вечер не прекращались до самого утра. Утром четверых пленных, среди которых был и он, что сейчас лежал в душном сарае среди овец, вывели во двор и приказали, унести и похоронить Вугара. Когда укладывали Вугара в могилу, распрямляли его руки, то заметили в его раздробленных пальцах клочок зеленого шелка, знамени Великого ПРОРОКА.

Много времени прошло с тех пор, но образ Вугара каждый день приходил к нему во сне, вселяя в него мужество, придавая силы выжать, чтобы вернуться в Карабах и отомстить за всех тех, кто сложил свои головы за родной край. Клочок знамени, что он взял из рук Вугара, до сих пор находился у него, помогая терпеть все невзгоды проклятого плена.

Что будет, то будет, решил он, вставая с холодных досок. Решение было принято. Он прошел в угол сарая, отодвинул доску на стенке и вытащил небольшой узелок, приготовленных сухарей. Вытащил зеленый клочок шелка, бережно поцеловал его и спрятал на груди. Надел стеганку, и взял в руки толстую палку, которой погонял овец. Осторожно, чтобы не потревожить овец, подошел к двери. Тут до его слуха дошли звуки торопливых шагов. Он невольно отпрянул к стенке, поднял дубину, готовый бороться за свою свободу. Дверь сарая тихонько открылась, и в свете тусклой луны, он увидел расплывчатый силуэт девушки.

— Где вы, — тихо позвала она, стараясь рассмотреть что-то в темноте. Пленник осторожно вышел из своего укрытия. Девушка схватила его за рукав и потащила во двор.

— Надо торопиться, скоро хозяин приедет и тогда вас он продаст фидаинам, — прошептала она, увлекая его все дальше и дальше от двора.

Спустились к речке. Плотный туман, что с вечера заволок горы и лес, висел над крутогорьем и в лощинах, в мокрых кустах, над крутыми обрывами берега и над самой водой. Даже ветер, спустившись и забредший с гор поласкать горные воды реки — не мог рассеять его. Иной раз туман мог быть помехой для путников в этих горах, а сейчас ему были рады двое странников, что пробирались вдоль реки.

Девушка шла уверенно вперед, не выпуская его руки из своих маленьких ладоней. Пленник шел, опираясь на свою палку. Он часто спотыкался о корни, падал. Когда из-под его ноги вырывался камень или с хрустом ломалась ветка, он невольно вздрагивал, несмотря на то, что густой туман скрадывал все звуки. В тумане не слышно было ни звуков лесных обитателей, ни усталого скрипа вековых деревьев, все забилось, все растворилось. Пленник силился что-то разглядеть впереди, но ощущал себя погруженным в совершенно иной мир — невидимый и почти невесомый; так, по крайней мере, ему казалось при виде моря тумана, слившегося с небом. И только сыпучий горный песок да хруст веток под ногами идущей впереди спутницы, возвращал его к действительности, к чувству опасности, что притаилась вокруг них.

Пленник устал, его одежда покрылась грязью, худые ботинки совсем разорвались. Путники шли по мокрым тропинкам и не замечали, что давно накрапывало, лениво, настойчиво. В лесу усиливался слитый, убаюкивающий шум дождя. Идущая впереди девушка остановилась так внезапно, что пленник невольно уткнулся ей в спину, не удержался и упал на мокрую лесную подстилку из листьев.

— Впереди дорога, кажется, по ней едет машина, — тихо прошептала она, опускаясь на траву.

— Ты тут посиди немного, я пойду, проверю, что там. Нам надо на ту сторону перебраться. Пленник хотел что-то сказать, но сил у него даже на это не осталось, и он просто кивнул головой, соглашаясь со своим напарником. Девушка тихонько встала и так же тихо растворилась в густом тумане. Пленник не в силах стоять, медленно опустился на траву. Его голова еще не успела коснуться земли, а он уже спал крепким сном. Когда он проснулся, заря лишь занималась. Воздух над горами стал немного жиже, как-то посерел. Из-за серой пелены сперва стали появляться белые вершины гор, а потом и черные пятна лесов. В нескольких метрах от него, прислонившись спиной к дереву, сидела его спасительница.

— Проснулся? — тихо спросила она. Потом достала из-за пазухи дождевика сверток и стала раскладывать его на земле. Небольшой каравай хлеба, несколько головок луковиц и в спичечном коробке, соль, вот все, что лежало на тряпочке. Девушка отломила кусок хлеба, густо посыпала его солью, и положив луковицу сверху, протянула пленнику. Тот осторожно взял угощение, даже забыв поблагодарить. Вкус хлеба живо напомнил уже забытые станицы его прошлой жизни. Он отбросил всю свою воспитанность, не стесняясь, стал жадно откусывать от хлеба, который держал двумя руками, боясь проронить хоть бы крошку с бесценного дара. Совсем рассвело: еще немножко и должно было показаться солнце из-за хребта. В шестом часу туман еще держался устойчиво.

Девушка колебалась — идти дальше или подождать еще. Вечером, спускаясь к дороге, она хорошо запомнила маршрут, и теперь только оставалось решиться на самый длинный переход, пока не стемнеет. Она смотрела на ноги пленника и не решалась дать команду на подъем. Пленник сидел, как затравленный зверь, и спешно проглатывал большие куски хлеба, с горькой луковицей, будто боялся, что кто-то сейчас подойдет и отнимет драгоценное лакомство.

Постоянное одиночество, тоска по близким и родным сделали его угрюмым, замкнутым и диким. От людей он получал только унижение и побои. За последний год он постарел и теперь никто уже не мог сказать, что этому человеку всего 28 лет. Глаза его были тусклыми, какие то бесцветные, с глубокой скорбью. Пленника, похоже, ничто не радовало, ни восход солнца, когда лес и горы блестели миллионами капель ночного дождя, ни лучи еще теплового солнца в полдень, когда смолкает пение птиц и мир делается чуточку светлее. Радость жизни исчезла для него с того момента, как он попал в плен. Каждый раз, оставаясь ночью один, он не знал, что будет завтра, и боялся этого завтра.

Он закончил кушать, аккуратно собрал крошки в ладошку и положил в рот и только потом взглянул на спутницу. Она поняла все без слов. Молча подошла к нему, помогла встать, взяв его за пояс, медленно повела к спуску.

Туман стоял неподвижный и плотный, как пелена. Надо отдать должное проводнице: она не испугалась и спокойно шла вниз, увлекая своего спутника, зная, что ущелье приведет их к ручью, а там и к заветному городу. По одной ей известной примете, она вдруг свернула с тропы и полезла в горы, наверное, рассчитывая выбраться из тумана и оглядеться с вершины. Перевалив поперечный хребет, они пошли дальше по каменному склону и до вечера прошли километров пять — семь. Пленник окончательно обтрепал брюки, разорвал обувь, вымазался в глине и весь промок, но держался, благодаря своей спутнице.

Вечерело. Надо было подумать об отдыхе. В белых скалах нашли небольшую пещеру и решили остановиться там. Натаскали веток и хвойных лапников, развели костер. От посторонних глаз свет костра скрывал густой лес. Прошло немного времени и стало тепло. Нестерпимо хотелось кушать, и чтобы как-то унять чувство голода, пленник спросил:

— Как тебя зовут?

— А тебе, зачем знать?

— Да так, на том свете попрошу бога, чтобы сделал тебя счастливой и богатой, за то, что ты делаешь для меня.

— Ты думаешь, мне тебя жалко, да? Ничуть. Если бы ты мне попался на прицел там, — она махнула, куда-то в сторону, — не задумываясь, всадила бы пулю тебе в лоб. Она надолго замолчала, собираясь с мыслями. Пленник заговорил первым.

— Если не секрет, скажи, почему ты помогаешь мне, рискуя своей жизнью? Услышав вопрос, девушка вздрогнула, но отвечать не стала. Тепло костра убаюкивало. Глаза пленника стали слипаться, когда вдруг она заговорила.

— Вчера я, когда ходила искать дорогу, то в деревне узнала, что нас ищут. Везде расставлены посты. По следам идут несколько поисковых групп, так что рассиживаться, у нас нет времени, если хотим дойти до Степанакерта.

— А зачем нам Степанакерт?

— Там Международная организация Красного креста, там твое спасение. В Карабахе они занимаются вопросами пленных. Кого, говорят, найдут, забирают к себе и помогают вернуться домой. Если не дойдем до них, и нас поймают, то наверняка убьют. Она сознательно не говорила кто, потому что и так было все понятно. Подбросив веток в костер, девушка глубоко вздохнула и заговорила тихим голосом.

— Я давно хотела тебя спросить. Ты никогда не слышал о командире ваших войск, у которого странный такой позывной — «Чайка»? Говорят, что он воевал на Бейлаганском фронте, был в Агдаме, кажется командиром бригады, а потом где-то в Тер-Тере.

— Нет, я о таком командире не слышал, а почему ты про него спрашиваешь?

Она опять замолчала.

— Откуда тебе знать, если ты даже на фронт-то толком не попал. Сразу тебя взяли как мокрого щенка, — с ухмылкой заметила девушка.

Из кармана стеганой фуфайки она достала сигареты, вынув одну, протянула пленнику, а потом закурила и сама. Долго сидели молча, смоля сигаретами. Казалось, что она больше не намерена с ним говорить и поэтому замолчала. После глубокого вздоха, она продолжила.

— Тогда в 1991 году мы еще не знали, что война постучится коваными ботинками к нам в дверь и войдет в наш дом. Отец всегда был далек от политики. Всю жизнь работал на земле, старался прокормить свою многочисленную семью. Но не так просто, оказалось, оставаться в стороне и отсиживаться дома. Сначала фидаины требовали денег на оружие, продукты, потом больше и дошла очередь до молодых ребят.

В 1992 году в сентябре месяце в районе Каракендских высот погиб мой старший брат, а до него пропал без вести двоюродный брат. Сын моего дяди, у которого ты был в плену. Он все мечтает найти сына, хотя сам прекрасно знает, что тот погиб. Ты не думай он не сумасшедший, это он делает только ради своей больной жены, у которой всех родных и близких убили в Шаумяне, а еще и сын пропал без вести, вот он и держал тебя.

Она надолго замолчала. И когда казалось, что она окончательно уже забылась, девушка продолжила свой рассказ.

— Ну, в общем, после своего брата я записалась добровольцем и пошла на фронт. Там познакомилась с русскими девушками — снайперами. Решила научиться убивать, так же как они. Только мне не суждено было стать снайпером.

На первой же вылазке на линию фронта, нас схватили ваши разведчики, и я оказалась в плену.

Пленник поднял голову и посмотрел на нее с изумлением.

— Да, да. Это правда. Была в плену у командира бригады с позывным «Чайка». В ту ночь, когда мы вышли на свои рубежи, появились разведчики. Они словно тени приведения, появились на наших позициях. Даше часовые, которые должны были нас охранять, ничего не смогли сделать, все свершилось в один миг. Нас связали и под шум боя вынесли на передовую, а оттуда уже доставили в штаб части, которая располагалась где-то в школе.

Разведчики все время, пока везли нас, матерились и клялись отомстить нам за гибель своих друзей. Как утверждали они, за сутки боя снайперы убили пять их солдат, за что нас ждала страшная месть. Нет, бить они нас не били, просто материли последними словами. В школе привязали к стульям, все ждали появления командира, которого они почему-то называли «Сорвиголова».

Бойцы подходили к нам, смотрели как на инопланетян и все время повторяли только одно: «вот придет «Сорвиголова» тогда вы узнаете, как убивать наших солдат. На своей шкуре узнаете, какая участь ждет всех снайперов, попавших в плен. Больше всех доставалось русским девушкам, особенно по имени Соня.

Нам было страшно. Мы в душе уже попрощались с этим светом и только молились, чтобы все случилось побыстрей, без всяких пыток. Солдаты открыто говорили и не скрывали своих желаний, что перед тем, как пустить нас «в расход» последний раз нам покажут какие они крутые мужики. У Сони на голове были светлые волосы мелкими кучиряшками. Встретишь ее на улице, ни за что не скажешь, чтоона хладнокровный убийца — снайпер, прошедшая Афганистан и Приднестровье. Солдаты подходили и наматывали ее волосы на руки, таскали из стороны в стороны, при этом ржали, как кони.

В тишине ночи, где-то ухнула сова, отправляясь на охоту. Ей криком ответил одинокий шакал, подбадривающий себя перед охотой.

Под вечер того же дня появился тот самый командир, которого солдаты называли «Сорвиголова». Такой, небольшого роста, сухощавый, с глубокими морщинами на смуглом лице, с потресканными губами, от постоянного нахождения в горах на ветру. Может быть, лет 35–40, но не больше, просто на войне трудно определить возраст, там быстро становятся мужчинами, — она исподлобья посмотрела на пленника. С его появлением, все эти хвастуны как-то сникли, даже боялись прямо взглянуть на него. То ли от страха, то ли от большого уважения, говорили с ним тихо, снисходительно, опустив голову. Его приказы выполнялись молча, бегом. При этом им хотелось, чтобы командир видел их рвение. Видя такое, мы уже ничего хорошего для себя не ожидали. Потом, как оказалось, он был наше спасение. «Сорвиголова» приказал сначала накормить нас, дал возможность привести себя в порядок. Не знаю, что там у них произошло в тот день, но видно было, что командир очень переживал за гибель своих солдат. Так вот, после первого же допроса он вызвал своего разведчика именно того, который все норовил увести меня в другую комнату, пока не было командира, и приказал вывести на линию фронта и отпустить меня. Она резко поднялась, подошла к пленнику и прямо посмотрела ему в глаза.

— Ты понимаешь? Он приказал отпустить меня, просто так, будто я не снайпер, который убил его ребят, а девочка с улицы, которая заблудилась и теперь ее нашли и отправляют домой к родителям. Все так и произошло. Его водитель с разведчиком привезли меня на передний край фронта, вызвали сапера и приказали провести через минные поля и отпустить.

Когда я бежала к своим, наши часовые открыли огонь и ранили меня в ногу, так я оказалась в госпитале, ну о потом ты все знаешь.

Потрясенный ее рассказом, пленник сидел молча. В глубине его души было смятение. Он не знал, то ли верить ее рассказу, то ли нет. Но одно он понял наверняка, его спасение полностью зависит от того неизвестного командира по кличке «Сорвиголова», который когда-то отпустил пленницу, несмотря на жестокие законы войны «Око за Око. Смерть за Смерть».

— Чего только не бывает в нашей земной жизни, — словно молния, пронеслось в голове пленника. Он укутался в свое рванье и незаметно для себя задремал. Когда проснулся, в пещере никого не было.

Он лежал, прислушиваясь к каждому шороху. Прошло часа три или больше, но девушка так и не появилась. Так он просидел в своем укрытии до вечера. В лесу наступили сумерки. Он решил вылезти из своей норы и оглядеться. От пещеры отходила еле заметная тропинка, он пошел по ней, в надежде найти дорогу. В голове стучала только одна мысль, — почему она оставила его одного, ведь знает же, что без нее, он никогда не дойдет до этого проклятого Степанакерта. Вскоре выбился из сил, и уже готов был на отчаянный шаг, — позвать на помощь, когда увидел между деревьями движущиеся тени.

Найдя кусты ежевики, он с трудом пролез под кусты и стал наблюдать за противником.

Двое бандитов с карабинами прошли совсем близко от затаившегося пленника. Стараясь не упустить врага из вида, он осторожно проследовал за ними почти до ручья. Преследователи беглецов, наверняка, тоже устали, так как увидев горный ручей стали на ходу стаскивать одежду.

Пленник залег за валуном, стал выжидать. Он увидел, что бандиты разделись и стали умываться в ручье. Невидимая сила, стала толкать его вперед.

Осторожно, чтобы не шуметь, он подполз к кустам, где армянские бандиты оставили свои винтовки. Все внутри его дрожало от страха, но пленник усилием воли отогнал страх. Протянув руку, которая заметно дрожала, он взял одну из винтовок, глазами наблюдая за врагами, и стал медленно углубляться в лес. Через метров пятьдесят, пленник вскочил, и уже не опасаясь, быть услышанным, побежал. Холодное цевье винтовки, согревало его руку, которая начала наливаться силой. Зов его далеких предков, медленно просыпался в нем, — он становился воином. Теперь, когда у него было оружие, он решил как можно, по дороже отдать свою жизнь. Смерть для него была бы избавлением от этой жизни, и он готовился к ней без страха.

В жизни у него был уже случай, когда он просто подошел к незнакомцам, которые сидели у костра год тому назад, и чем это закончилось, сейчас было известно. Сегодня пленник был уже не тем наивным пареньком, а более смелым и изощренным, одичавшим человеком в борьбе за свою жизнь. Он стал воином этих диких Карабахских гор.

Выбрав позицию, он стал выжидать. Смеркалось, когда он увидел, как из зарослей вышли двое бандитов, и пошли прямо на него, навстречу своей гибели.

Пленник решил напасть внезапно, как нападает одинокий волк на целое стадо, который не боится схватки с кавказскими овчарами. Матерый волк стремиться выиграть бой с меньшими потерями и наверняка, остаться с добычей.

Он не стал преграждать им дорогу, а пошел параллельным курсом, выбирая время и место нападения. Один из идущих бандитов остановился и стал прислушиваться к шуму леса. Он повернул голову в сторону, где находился пленник и замер, будто принюхивался к ветру. Достаточно было одного взгляда, и пленник узнал своего врага, это привело его в неистовое бешенство. Смотрящий по сторонам армянин был тем охранником из Шушинской тюрьмы, который бил его и других пленных. Именно он застрелил омоновца Вугара. Страшное, звериное чувство мести затуманило сознание пленника. Из головы вылетело понятие осторожность. Он, будто зверь, стал преследовать добычу, с каждым шагом приближаясь к месту последнего прыжка. Не теряя своих преследователей из вида, пленник оббежал, кустарники шиповника и оказался впереди в двадцати метрах. Он осторожно выглянул из-за дерева. Враги приближались, не ведая, что сами идут на верную гибель. Пропустив их рядом с собой, пленник молнией выскочил из-за своего укрытия и нанес смертельный удар прикладом винтовки по ненавистной голове своего врага. Отбросив винтовку, он выхватил финку, что резал коренья в лесу, когда пас овец и бросился на второго армянина. Хачик, с перекошенным злым лицом, пытался зарядить свой карабин, но затворная рама почему-то не поддавалась. Тело пленника распласталось в воздухе. Он одновременно и ударил бандита кулаком и полоснул его финкой по самому уязвимому месту — по горлу. Дикий вой пронзил лесной воздух. Последний раз широко открытыми глазами, в которых был ужас смерти, бандит глянул на небо и медленно вытянулся. Ненужный уже ему его карабин валялся рядом.

Свершив отмщение, пленник сел на землю и не видел, как со стороны ручья на вопль бегут фидаины, а из-за скалы к нему спешит его спасительница.

Грохнул выстрел. Пленник бросился под ствол дерева. Почти не целясь, он выстрелил по черному «бушлату», мелькавшему среди деревьев. «Бушлат», как-то неловко споткнулся и рухнул на землю. Еще гремело эхо винтовочного выстрела, а враг уже лежал на земле, обеими руками прижимая смертельную рану на животе. Пленник повернул голову и посмотрел в сторону, куда стрелял фидаин и увидел свою попутчицу. Она стояла, обняв ствол молоденького дубка. Не думая о себе, он стремглав бросился к ней. Подбежал и увидел ее бледное лицо. Девушка, цепляясь ослабленными руками за дерево, потихоньку сползала вниз по стволу. Он склонился над ней, правое плечо ее куртки быстро пропитывалась кровью. Она была ранена. Превозмогая боль, тихо спросила его:

— Как вы? А меня вот опять свои же, — она не договорила. Зная, что винтовочные выстрелы наверняка будут услышаны, пленник не стал задумываться, что делать. Став на колени, он аккуратно поднял ее на руки и пошел вниз по тропинке. Добравшись до пещеры, он первым делом осмотрел рану. Потом, разорвав свою рубашку, сделал тугую перевязку. До темноты оставалось совсем немного. Уже сумерки захватывали кроны деревьев, и на землю опускалась спасительная ночь.

Прошло более трех часов с последних событий, а пленник так и не решался пуститься в путь. До города Степанакерт, по словам девушки, оставалось каких-то два километра. Всего-то надо было спуститься к ручью и пойти по нему, он и должен был привести их к городу. Надо было спешить. Он осторожно помог девушке встать, и поддерживая друг друга они спустились в ущелье. Через балку вышли из леса и пошли вдоль горной речушки, что текла прямо в село Шушакянд, а затем перед городом Степанакерт впадала в реку Гарганчай.

Когда на небе стали угасать звезды, путники с трудом добрались до развалины одинокого дома на краю города. Здесь, оставив своего напарника, девушка, держась за плечо, ушла искать офис Красного Креста. Проводив свою спасительницу, пленник забрался в дальний угол дома, стал ждать. Усталость последних дней сморили его, и он незаметно для себя уснул. Ему снился дом, жена с маленькой девочкой на руках, в кудряшках которой красовался красивый белый бантик. Девочка с женой махали руками и звали кого-то, но он, как не силился услышать, так и не мог разобрать имя, которое они называли. Он хотел закричать, но чьи-то руки зажали ему рот. Он открыл глаза. Над ним стояли незнакомые люди в белых халатах и с красными крестами на рукавах. В стороне стояла девушка, раненая ее рука покоилась на медицинской косынке. Пленник подошел к ней и опустился на колени, выражая свою искреннюю признательность за спасение. Иностранные наблюдатели были шокированы таким необычайным поступком азербайджанского пленника, которого спасла армянская девушка — смерти вопреки.

Глава четвертая В горах дуют ветры

В чужом бою — каждый

мудрый полководец

(Сунь Цзы— китайский полководец)

Ранняя кавказская осень, спокойная пора опадающих в золото окрашенных листьев и серебряной паутины, тихо баюкала разомлевшие горы. Редеет опавший лес. Горы сделались лысыми, открытыми для северных ветров. Только пихтовый лес стоит по-прежнему суровый и строгий. Снег уже пленил вершины хребтов, украсив их лохматыми белоснежными папахами. Мороз еще не до конца вступил в свои права. Лениво прохлаждается на вершинах в горах, не решаясь спуститься в долины, где еще зеленеет трава, а деревья выжидают, и не торопятся расстаться со своей листвой.

К концу 1993 года, после поражений на фронтах и сдачи пяти районов вокруг Карабаха, армия была морально сломлена, продолжая отступать в глубину республики. В Министерстве обороны шли очередные проверки и аресты.

В Оперативном Управлении Генерального штаба, к разработке боевых документов относились с опаской, боясь быть обвиненными в предательстве. Офицерский состав отделов был подавлен, паутина страха опутывала души немногих, кто еще мог планировать бои и разрабатывать операции. Ни один начальник отдела боевого применения войск не хотел брать на себя ответственность, за какое либо предложение способное остановить наступление армян, или выработать рекомендации для поднятия боевого духа азербайджанских солдат. Офицеры, которые вернулись на Родину из Советской Армии, были затравлены недоверием, слушая в свой адрес только упрек за поражения на фронтах, за не умение вести боевые действия или обвинения в измене.

Начальник Оперативного Управления, всю войну просидевший в теплом кабинете, дрожал за свое место и кроме «конспектирования» речей Министра обороны ничем не занимался. Остальные офицеры управления, под страхом отправки на фронт «добросовестно» отсиживались каждый в своем углу.

На передовой линии фронта творился хаос. Командиры бригад, полков, и батальонов воевали разрозненными группами, кто как мог и кто как хотел.

Руководители отрядов самообороны городов и селений, когда хотели отступать — отступали, решали атаковать — атаковали или договаривались с армянами и не вели никаких боевых действий, и такое встречалось в начальном периоде войны.

В армии молодых и неопытных лейтенантов ставили на должности комбатов, капитанов — командирами бригад и полков. Подбор на должности совершался не по деловым качествам, а по анкетным данным, и по преданности определенным личностям верхушки Министерства обороны.

Суровое и тревожное было время, родина стояла перед дилеммой — Азербайджану быть или не быть.

После возвращения в Республику Общенационального лидера Гейдара Алиева и избрания его Верховным Главнокомандующим, которого в войсках называли «Дед», — офицеры в армии наконец-то воспряли духом.

Обращение Президента к народу в ноябре 1993 года был воспринят, как боевой клич. Тысячи добровольцев, уволенных по приказу Газиева, снова взялись за оружие. Требовались новые командиры, имеющие не только знание и опыт, но и способные мыслить творчески, которых, не страшила никакая ответственность, при принятии решений.

В Министерстве Обороне прошла грандиозная смена руководства.

Начальником Генерального штаба был назначен генерал Наджимутдин Садыков, командующий первым армейским корпусом, — боевой, отважный человек, грамотный во всех отношениях, пользующийся уважением не только среди своих солдат, но и простого народа. — Оперативное Управление возглавил полковник Васяк Александр — сын украинского народа, с первых дней добровольно вступивший в ряды Вооруженных сил Азербайджана и проявивший незаурядные способности в планировании и управлении войсками. С фронта был отозван полковник и назначен — начальником отдела оперативного планирования боевых действий.

Генеральный штаб приступил к созданию новых боевых формирований. Командирами частей и соединений были назначены молодые, талантливые офицеры, имеющие хоть горький, но настоящий боевой опыт и закончившие различные академии в Советской Армии. Многие из них, имели награды еще за Афганистан, успевшие пройти через жернова репрессий, вернулись в строй. Новые мотострелковые части возглавили: — подполковник Ромалданов Шаир, подполковник Кирим Вялиев, подполковник Яшар Айдамиров, майор Фикрят Мамедов, Ровшан Акперов и многие другие.

Были созданы отряды специального назначения, во главе одного из которых стал подполковник Эльдар Агаев, прошедший суровую школу в Афганистане, — майор Хичмят Мирзоев был назначен командиром батальона глубинной разведки.

Генерал Садыков своей жесткой требовательностью к офицерам штаба провел чистки и в оперативном управлении. Начальники отделов не способные творчески решать вопросы, отличающиеся стереотипным мышлением, которые боялись любой ответственности, не могли самостоятельно принимать решения, были сняты с должностей и отправлены в войска на различные должности.

В новоназначенных офицерах кипела злость и ненависть за поражения, за позор на фронте. Каждый из них не мог спокойно сидеть и ждать указаний, они начали действовать. Было принято решение разработать широкомасштабный план для ведения боевых действий по всему Карабахскому фронту.

Тактика оборонительного боя применяемые азербайджанской армии — «взявшись за руки» — когда солдаты сидят в обороне, растянутые по всему фронту, — была самая пагубная и ошибочная. Ее срочно нужно было менять. Противник же в обороне создавал опорные пункты на господствующих высотах, контролируя все подступы и подходы, а солдаты азербайджанских подразделений, сидели в своих «ячейках» — в окопе и не видели никого рядом с собой. Им казалось, что все товарищи давно бросили их одних и от этого до начала боя, они уже психологически были подавлены.

Не выдерживая этого психологического давления, солдаты при первом же обстреле позиций, спешно покидали свои ячейки, хотя другие в это время сидели в своих индивидуальных окопах — пораженные страхом одиночества. Этот страх нужно было «выбить» любыми способами из души солдат. Заставить офицеров на фронте поверить, — что нет такого врага, которого невозможно победить, и нет такой армии, которую невозможно разгромить. Нужно было срочно менять тактику оборонительного боя, как можно быстрее, изучить и обобщить опыт наступательных операций врага. Найти в них слабые места и выработать к ним противодействия. Для этого нужно было поменять все — тактику обороны, мышление и многие другие факторы, влияющие на исход боя. Оперативному Управлению нужно было выработать методы наступления, отличающиеся от стандартных способов, выработать новую теорию организации управления войсками по опыту предыдущих боев. С этой целью офицерами отдела боевого планирования были изучены многие факты, повлекшие поражения на фронте.

Перечитав сотни исписанных листов и докладных записок, полковник — как начальник отдела боевого планирования искал ответы на вопрос:

— Почему же войска терпят поражения за поражением, при этом не уступают врагу ни по численности, ни по вооружению?

Из истории войн и военного искусства известно, что пока правитель государства имеет желание воевать и вести войну, сражаться и проливать кровь все будет хорошо, и армия будет выполнять свой долг до конца. Однако этого желания не было ни у одного, кто стоял у руководства страной до прихода к руководству Великого Общенационального Лидера Гейдара Алиева: — ни у Муталибова, ни у Эльчибея не было желания воевать, не было и у их ставленников Министров обороны. Эти министры — как и их правители, думали только о политической карьере и об обогащении. Ни один из этих правителей, не хотел руководить военными действиями, как Верховный Главнокомандующий, ибо был риск проиграть сражение, а, как известно, — поражения в войне, как для власти, так и для жизни всегда грозят последствиями. Поэтому «правители» назначали и некомпетентных «полководцев» — министрами обороны, которые в свою очередь сами не хотели рисковать своей головой и толкали вперед «юнцов», или бросали в атаку неподготовленные батальоны командиры, которых, в конце концов, попадали в тюрьмы. У правителей всегда были под рукой те, на которых он мог свалить всю ответственность за поражение в войне. Но если кто-то, как например генерал-лейтенант Валех Баршатлы, хотел воевать и добивался успеха на поле боя — это было сигналом «правителю», что опасность рядом и тогда он немедленно отстранял «победителя» от руководства войсками, отправляя его в отставку. Боясь своих генералов, «правители» не допускали, чтобы среди народа рос авторитет этих генералов, таких сразу они чернили, «ломали» морально или как Мехтиева отправляли в тюрьму, дабы в будущем от него не исходила никакая угроза. Простые «смертные» — офицеры видели это, и в их души проникал страх. Между собой они роптали: — «Если с генералами так поступают, то, что сделают с нами, с рядовыми солдатами войны?»

Став во главе государства и армии «Дед» первым делом приказал Генеральному штабу разработать несколько планов и готовиться к наступлению.

Получив такую команду, отдел, руководимый полковником, приступил к планированию предстоящих сражений. Вот, где пригодился его боевой опыт, знания и поиски вариантов, нанесения противнику поражения, используя непредсказуемость действий в горной местности.

Разработанный план наступления состоял из трех вариантов. Содержание каждого варианта держалась в строгой секретности. К нему были допущены ограниченное количество людей.

Основной «План наступления» включал — нанесение трех последовательных ударов в направлениях: — Тер-Тер — Агдаря; Муровский хребет — Кяльбаджары; и Бейлаган — Физули. В наступлении предусматривалось — разгромить противостоящего противника и создать благоприятные условия для перехода в решительное наступление на Агдамском направлении. К каждому плану был тщательно разработаны варианты, предусматривающие мероприятия, по крупной дезинформации противника. Местом проведения демонстративных действий этих мероприятий был выбран город Нахичевань, в сотни километров от Карабаха

К концу ноября 1993 года, планирование было завершено и утверждено Верховным Главнокомандующим. Сформированные новые бригады, полки были выведены в свои районы сосредоточения и они приступили к подготовке к боевым действиям.

Оставался только один нерешенный вопрос: — Кто будет руководить мероприятиями по введению противника в заблуждение относительно направления наступления в Карабахе.

Для этого нужно было вылететь в Нахичевань и возглавить работы по проведению дезинформации врага.

Министром обороны были предложены несколько кандидатур, но они не прошли утверждение у самого «Деда». Многие офицеры, после изучения замысла действий в Нахичевани, высказывали сомнения в отношении реальности осуществления данного плана.

Ничего этого, конечно, полковник не знал, он не мог даже предположить, что вызов в три часа ночи в президентский аппарат, круто изменит всю его дальнейшую судьбу.

Телефон зазвенел так резко, что казалось, будто он давно ждал этой команды, и услышав ее так обрадовался, что вложил в звонок всю свою мощь.

Стараясь не разбудить спящих детей, полковник протянул руку и сразу взял трубку телефона. Хриплый голос на другом конце уточнил:

— Это полковник, да?

— Да, слушаю вас.

— Вас срочно вызывает Верховный, машина будет через пять минут у вашего подъезда. Незнакомец не стал даже слушать ответ и положил трубку. Полковник давно уже не удивлялся ночным вызовам, так как за долгую армейскую службу приучил себя, что ночные вызовы всегда не вовремя и не приносят никакой радости. Он молча встал, и прошел на кухню. Поставил сначала чайник, потом вернулся в ванную и в течение трех минут приводил себя в порядок. Побрился, хотел побрызгать одеколоном лицо, но почему-то передумал:

— Подумают, что всю ночь ждал этого звонка, — усмехнулся он в усы и пошел одеваться. Выстиранный и поглаженный, заботливой женой камуфляж, висел на плечиках.

— И когда только она успела? — ведь пришел то всего пару часов назад, — задал он себе вопрос, но не стал искать ответа, так как знал, что все равно не сможет найти правильный.

Свисток чайника приглашал на кухню. Достав из шкафчика свою любимую кружку: — «Бадью», — как называла ее младшая дочь, он приготовил крепкий кофе, машинально отметив, что прошло ровно пять минут, после звонка. Надевая армейские ботинки, услышал звук подъезжающей машины.

— Так, прилетели уже «Архангелы», — подумал он и улыбнулся своей мысли.

Дверь спальни тихонько приоткрылась, бесшумно вышла супруга.

Взглянув на мужа, ничего не спросила и прошла на кухню. Полковник, зашнуровав ботинки, прошел следом за ней. На столе дымился кофе, рядом лежал бутерброд, который любезно был приготовлен женой.

— Я не знаю, надолго или нет, но ты не волнуйся, — полковник старался не смотреть на жену.

— Детям скажешь, уехал по делам, скоро вернется. Я думаю, что на этот раз не на передовую, в штабе что-то стряслось, — он старался говорить спокойно, но чувствовал, что неубедительно.

Жена посмотрела в окошко и, повернувшись, спросила:

— Что, теперь за всеми иномарки посылают, да?

— Да откуда в министерстве иномарки, «Нивы» и то дефицит, наверно к соседям гости приехали.

— Приехали, говоришь, и боятся войти, наверно, утра дожидаются, да? Скажи честно, на этот раз хоть не в тюрьму? — она не скрывала слезы, ручьем скатывающие по ее щекам.

Полковник допил кофе, подошел к жене.

— На этот раз точно нет, чтобы издохли все ишаки у наших врагов, если я вру, — он улыбнулся широкой улыбкой, вызвав такую же улыбку у жены.

Он на ходу «проглотил» бутерброд, запив горьким кофе.

— Вот и ладно, так я пошел? С вешалки снял портупею с кобурой, из тумбочки достал пистолет «Макарова» и магазины к нему. Жена все это время стояла рядом старалась дотронуться до него, погладить, прижаться к нему.

Как обычно не обошлось без слез и бесконечных уговоров: — «беречь себя, не лесть на рожон» и т. д. За те три месяца, что он был дома, ей казалось, что она не успела высказаться и теперь с болезненной торопливостью советовала быть «осторожным и помнить о детях».

Полковник поцеловал жену в теплую щечку, не оглядываясь, открыл дверь квартиры и вышел, на ходу надевая головной убор. Он никогда не любил долгие проводы, которые всегда кончались слезами и наводили тоску, и унынье на душу. Не стал дожидаться лифта, пошел пешком, на ходу приводя в порядок амуницию. Во дворе стоял «Мерс», возле которого стояли огромного роста два парня, молча курили. Увидев выходящего, бросили окурки и, не проронив ни слова, уселись на свои места. Как только полковник сел на заднее сидение, машина резко рванула с места. Вырулив со двора дома, водитель направил машину к Тбилисскому проспекту. Рядом с гостиницей «Хаят Реджерс», повернули на проспект «Строителей», мимо фабрики имени «Володарского», помчались к проспекту «Азадлыг».

— Интересно, значит, не во дворец Президента едем, а куда же? — стал рассуждать полковник, но не успел найти ответа.

Сидящий впереди парень оглянулся, и на чисто русском языке спросил:

— Господин полковник, простите, пожалуйста, за нетактичность, но вы действительно тот, за кем нас послали?

— А что, не того взяли, да?

— Нет, нам дали адрес, приметы и сказали, что выйдет полковник, его надо привести, вот и все.

— Так, что вас смущает?

— Я прошу прощение, господин полковник, — парень явно не мог подобрать слов.

— Нам сказали, ну, в общем, по приметам как-то не подходите. Вы же «Чайка-28» верно, по кличке «Сорвиголова». А он говорят, здоровый такой, могучий должен быть!

— Не всем бог дает рост и широкие плечи, — полковник явно был польщен таким вопросом, — да и не в этом сила человека. Если не подхожу вам по приметам, тогда стоп машина, ищите своего дядю Степу.

— Вы не обижайтесь, господин полковник, нам так сказали. Ваш дом, подъезд, вы вышли, мы привезли, а там пусть разбираются.

Что-то тревожное кольнуло под сердцем у полковника:

— «там пусть сами разбираются». Интересно, опять двадцать пять, что ли, — усмешкой подумал он.

На этом разговор с незнакомцем оборвался, машина подъехала к огромным воротам, высотой не менее шести метров. К удивлению, они плавно открылись, не издав ни звука. Охрана, проверив документы, пропустила машину во двор, и ворота бесшумно закрылись. И опять, будто холодок прошелся между лопатками у полковника, хотя был не из трусливого десятка. Он лихорадочно стал искать ответ на вопрос:

— Почему же ему не по себе? Почему так тревожно на душе. Не уж то что-то не так, здесь в темном саду. И вдруг как током обожгло: — Тишина.

Какая-та зловещая, тревожная кругом тишина. Так было всегда там на фронте перед боем. Но почему-то она сейчас паутиной стиснула сердце. Ведь здесь не фронт, да и на тюрьму не похоже. Машина плавно шуршала шинами по дорожке. Фары Мерседеса выхватили из темноты фасад красивого дома.

У входа перед дверью стояли такого же роста молодцы, как и сидящие в машине, которые крупными плечами тесно сдавливали полковника.

Уточнив фамилию привезенного гостя, часовой попросил следовать за ним и пошел к особняку. В просторном фойе дома, он что-то сказал стоящему человеку, взглянул на полковника, повернулся и вышел. Пройдя по коридору метров десять, сопровождающий открыл дверь с надписью «Приемная», и пропустил его в комнату, в которой никого не было. Полковник стал внимательно изучать ее. Плотные гардины на окнах, в углу полукруглый стол, на котором разместились десятка два телефонных аппаратов разных мастей и калибров. Тяжелые занавески свисали до самого пола, прикрывая огромные окна. На полу был расстелен персидский ковер, с плотным ворсом, который глушил шум шагов. Казалось, что человек идет по мягким пуховым перинам, не издавая ни звука. Справа, через полуоткрытую дверь, была видна лестница на второй этаж с перилами из красного дерева.

Слева от стола была одна очень высокая дверь, на которой золотыми буквами было написано:

«Президент Азербайджанской Республики».

Окинув взглядом пространство, полковник задержал взгляд на телефонах.

— Интересно, как их различают, когда они одновременно звонят? — подумал он. Его размышления прервал тихий спокойный голос, будто человек говорил шепотом, появившегося ниоткуда.

— Господин полковник, — обратился молодой человек к нему, — я помощник Президента Тариэль. Прошу вас сдать оружие, если оно у вас есть. Господин Президент сейчас вас примет.

Получив оружие, Тариэль положил его в сейф, закрыл дверцу на ключ. Потом, открыв массивную дверь, которая к удивлению открылась легко, что даже было трудно себе представить, как такой щупленький человек вообще смог ее открыть, — исчез за ней. Прошло не больше минуты, как оттуда вышел помощник Президента по военным вопросам генерал Нурятдин Садыков. Подойдя, он молча протянул руку для приветствия и, взяв полковника под локоть, повел на второй этаж. Войдя в кабинет, генерал только тогда обратился к нему.

— Надеюсь, вы поймете полковник, зачем вас так рано вызвали, когда я изложу вам суть вопроса. Генерал был из старой гвардии офицеров, которые всегда отличались своей воспитанностью и вежливостью.

— Верховный Главнокомандующий принял решение назначить вас своим представителем в Нахичевани для осуществления операции под кодовым названием «Возмездие». Вы в курсе, что план дезинформации должен быть так проведен, чтобы противник принял это всерьез и оттянул свои наиболее боеспособные части с Карабахского фронта к Нахичевани. Тем самым позволил бы нашим войскам успешно прорвать фронт обороны противника и приступить к освобождению наших земель в Карабахе. Только успешно проведенная вами работа, позволит нашим войскам перейти в наступление на Физулинском направлении. Надеюсь, вам не надо объяснять, какое это будет иметь политическое значение, — начало освобождение оккупированных районов.

Генерал достал из сейфа карту и разложил ее на столе. Потом повернулся к полковнику и попросил подойти.

— Вы должны приложить все усилия, принять все меры, чтобы противник поверил вам. Для этого, надо разработать решение и осуществить освобождение высоты «Союг» в районе населенного пункта Ордубад, с которых противник контролирует значительную часть района. Вот уже два года, как армянские формирования захватили эти высоты, и выбить их оттуда пока никому не удалось, так что на вас возлагается большая надежда.

Он обвел красным отточенным карандашом высоту Малого Кавказского хребта.

— В вашем распоряжении будет 5-ая мотострелковая бригада. Ее командиру вы сами поставите задачу. Так же определите, как действовать и какие использовать силы для дезорганизации противника по всей лини фронта Республики. Для этого мы даем вам все полномочия, — генерал подошел к сейфу, набрав код, открыл его, достал оттуда небольшой лист бумаги.

— Вот взгляните, тут только нет вашей фамилии и при согласии, я тут же впишу ее. Генерал протянул бумагу полковнику.

Тот взял листок прочитал вслух:

— «Удостоверение», — интересно!

— Вы читайте дальше, — генерал улыбнулся краешками губ.

— Данное удостоверение выдано полномочному представителю Президента Азербайджанской Республики для проведения секретной операции на территории Нахичеванской Республики. Председателю Милли Меджлиса Республики Нахичевань, всем Министерствам и Ведомствам, органам местного самоуправления содействовать предъявителю данного удостоверения в выполнении поставленных ему задач. Все его распоряжения являются законными и подлежат немедленному исполнению.

Подпись: — Президент Азербайджанской Республики. «Гейдар Алиев»

Полковник дочитал до конца и вернул удостоверение генералу.

— Крутая бумажка, ничего не скажешь. С таким, извините меня, документом не только «Союг— даг» можно взять, но и пол Армении освободить.

— Так что, мне вписать вашу фамилию, — генерал взял со стола ручку и внимательно посмотрел на полковника.

— Ну что же, «двум смертям не бывать, одной не миновать», — Когда прикажите вылетать, господин генерал?

— Ты вот что, не хорохорься, а скажи, сможешь сделать то, что от тебя требуется или нет?

— Я солдат, господин генерал, и привык всегда держать руки по швам. Я не могу говорить громких слов, но вы давно знаете меня, сделаю все, что в моих силах.

— Самолет вылетает в 5 часов, у вас есть всего час. Можете проехать домой и сообщить семье, чтобы не волновались. Вас на аэродром отвезут. Если есть, какие-то вопросы, прошу вас, задавайте, — видно было что у генерала много дел и он торопиться, остаться один.

— Если возможно, я прошу вас послать со мной помощником полковника Джафарова Эйваза. Если я не ошибаюсь, он стоит оперативным дежурным по управлению. Домой мне не надо я уже попрощался. Надо только заехать в Министерство обороны взять карты и свое оружие и можно лететь.

— Тогда желаю удачи, — генерал подошел к полковнику и взглянул ему в глаза. Президент надеется на вас и верит вам. Все, что с вами произошло после сдачи города Шуша он в курсе дела. Главнокомандующий просил передать, что вы можете звонить ему в любое время суток, если возникнут какие-то трудности в Нахичевани при исполнении его приказа. Можете идти.

Но прежде чем уйти полковник, повернулся к генералу:

— Разрешите один вопрос, господин генерал?

— Да слушаю вас.

— Скажите, это вы предложили мою кандидатуру Президенту?

— Да, я. Надеюсь, вы понимаете полковник, что вашему аресту я не мог препятствовать. Но всегда верил в вашу порядочность и профессионализм. Если можете, полковник, простите за мою слабость, тогда я ничего для вас не мог сделать, поверьте! — он протянул руку для пожатия. Полковник сделал шаг вперед, крепко сжал руку генерала. С минуту они смотрели друг на друга, молча. Не выпуская руки, генерал притянул его к себе и крепко обнял. Этим было все сказано, они были одна команда. Им надо было воевать, делать свое дело. Генерал разжал объятия и тихонько оттолкнул полковника, потом развернулся и молча вышел.

Сборы продолжались недолго и уже к 5 часам, вместе с полковником Джафаровым, они вошли в зал ожидания международного аэропорта «Бина».

Военный комендант, молодой майор, наверно из «выскочек», в новой национальной форме приветствовал их. Увидев за спинами большие рюкзаки, спросил разрешение помочь донести вещи до регистрации. Однако ни полковник, ни его коллега даже не отреагировали на данное предложение.

— Мы свое «барахлишко» никому не доверяем, так что майор, не обижайся, — как можно спокойно, заметил Джафаров.

— А что у вас там, золото что ли, что вы так волнуетесь о вещах? — майор не мог понять шутят с ним или говорят всерьез. Всего час тому назад, ему позвонили из Министерства обороны и приказали встретить двух офицеров, не называя их должностей, и обеспечить посадку в самолет до Нахичевани.

— Представь себе, там лежит то, что дороже, чем золото, — там наша жизнь дорогой, — Эйваз, так звали полковника, похлопал по плечу майора. Тот не ожидал такой фамильярности и вытянувшись в струнку заметил.

— Я при исполнении своих обязанностей и попрошу вас, относится ко мне, как положено.

— Видал Эйваз, — полковник улыбнулся своей открытой улыбкой, — надо как «положено», а ты проявляешь неуважение к таким большим звездам. Он явно подшучивал над молодым майором, оттого, что на душе было тяжело и тоскливо.

Он не успел написать своим детям письмо, как было принято всегда, когда он уходил на задание, и это не давало ему покоя.

Таких неотправленных писем в его сейфе скопилось уже с десяток, но по заведенной им традиции, он всегда оставлял очередное письмо, когда предстояло трудное дело.

Когда офицеры подошли к стойке регистрации и положили свои рюкзаки на транспортер, завыла сирена сигнализации. Контролер, смотрящий в монитор, покрылся испариной. Губы его побледнели, он хватал воздух открытым ртом, но не издавал ни звука.

— Да ты не волнуйся «братан» все в порядке, мы по туристической путевке в Нахичевань летим, — полковник прошел вперед и взял свой рюкзак.

Эйваз наклонился к уху майора и что-то шепнул ему. Тот вытянулся в струнку и отработанным командирским голосом закричал:

— Есть, товарищ полковник.

Когда сели в самолет и разместились, полковник повернулся к своему другу и спросил:

— Наверняка сказал, что летим взорвать Ереван, да?

— Нет, конечно, я сказал, что ты камикадзе пойдешь в Ереван и грохнешь самого Вазгена — Католикоса всех армян, — они оба громко засмеялись.

Ранние пассажиры, с опаской смотрели на двух сухощавых, одетых в камуфляж людей, лица которых были черными от сухих горных ветров.

— Эйваз, ты хоть просвети меня насчет этой автономной республики, я ведь толком то и не знаю, что за Нахичевань, и вообще, почему он оказался так далеко оторван от Азербайджана?

Эйваз, как настоящий лектор, прежде чем ответить на вопрос, прочистил горло, потом поправил свои жиденькие волосы на стареющей голове и только потом заговорил.

— Нахичевань это — большой, благоустроенный город в Азербайджане, расположенный на возвышенности, сильно укреплен… Жители Нахчувана (так называли его в древности) красивые и приятные по характеру, придерживаются суннитского и шафиитского толков. Люди сами по себе отважные, борцы за веру, предки у них были хорошими войнами. Сам народ очень гостеприимный, красноречивый. Нахичеванцы могут говорить на всех языках, на их же языке говорить не умеет никто, у них своеобразный говор и акцент, практически подделать его не возможно, если ты не родился сам в Нахичевани. Посетивший Нахичеванский край в 1648 году турецкий путешественник Эвлия Челеби описывал регион как цветущий край. Челеби писал о Нахичевани, что «город украшают 10000 больших домов, крытых глиной; имеется 70 соборных мечетей и мест поклонения, 40 квартальных мечетей, 20 домов для приезжих, 7 прекрасных бань, около 1000 лавок». В конце XVIII — начале XIX веков Нахичевань— столица независимого Нахичеванского ханства. 26 июня 1827 без боя была занята русскими войсками генерала Паскевича.

Согласно статье III Туркманчайчкого мирного договора, подписанного 10 февраля 1828 г., вместе со всем ханством была уступлена шахом «в полную собственность» Российской Империи.

С 1849 года город Нахичевань центр Нахичеванского уезда Эриванской губернии. К 1896 году население Нахичевани составляло 7433 человек: 4512 азербайджанцев, 2376 армян и 52 русских и др.

В июне 1918 года город вначале заняли турецкие войска, при поддержке которых была провозглашена Араксская Республика, а затем в ноябре 1918 года их сменили англичане.

Ну и потом 28 июля 1920 года Нахичевань была занята частями 11-й Красной Армии. Вот если коротко, что могу сказать по этот красивейший край нашей родины, ну остальное сам скоро увидишь. Эйваз отвернулся к элюминатору и стал укладываться спать.

Ревя моторами, старый «ТУ» тяжело оторвался от взлетной полосы и взял курс на запад. Под шум моторов друзья мгновенно уснули, будто действительно летели не на войну, а изучать доисторические места древнего города Джульфа и Ордубад.

— Уважаемые пассажиры, — милый голос стюардессы, вернул офицеров в реальность, — наш самолет совершил посадку в аэропорту города Нахичевань. Температура воздуха минус 10 градусов. Ветер северный с порывами до 25–30 метров.

— Ты слышал, Эйваз, ветер то, какой, как бы «дуба» не дать. Куртки-то теплые мы не взяли.

— Придется комбрига раздеть, — невозмутимо заметил Джафаров. Так что не волнуйся, все будет хорошо, если нас тут с тобой сразу не пришлепнут.

— А что, такое может быть?

— Ты знаешь, почему в Министерстве все бояться сюда, лететь?

— Нет, и почему же?

— Да — с сочувствием сказал Эйваз, — видать, ты действительно ничего про Нахичевань не знаешь. Ведь это Родина Гейдара Алиева, Президента нашего. Не приведи господь, если сорвем операцию или еще хуже армяне раскроют замысел Верховного Главнокомандующего. Все тогда, «семь бед, — один ответ — наган к виску. Или как говорили гусары — Играть нам с тобой в «Орлянку».

Только теперь полковнику стало более-менее понятно, почему такую ответственную задачу поручили ему.

— Хотят испытать еще раз. Ну, правильно, так должно и быть. Другого не дано. Все, значит, бояться. Поживем, увидим, — решил полковник и стал собираться на выход.

Прихватив свои вещи, они поспешили к трапу. Нахичевань встретил пассажиров пронзительным холодным ветром, от которого при вздохе, перехватило дыхание. У трапа самолета стояла старенькая «Нива». Двое бородатых, одетых в тулупы вооруженных человека курили, отвернувшись от ветра. Стараясь удержаться на ногах, полковник приблизился к военным и спросил:

— Вы кого встречаете, не нас ли? «Бородатый», опустив воротник тулупа, в свою очередь поинтересовался:

— А вы кто будете?

— Эйваз, объясни ему, — сказал полковник, открыв дверцу машины, забрался во внутрь. Салон автомобиля был очень холодный, наверное, встречающие давно ожидали их.

— Могли бы и печку включить да и прогреть салон, — в сердцах высказал полковник свое замечание, не зная, что в части всем водителям автомобилей выдают топливо буквально по кружке. Так как его практически в республике нет. Нахичеванский мороз, на радостях сразу набросился на полковника, как на своего личного врага. Прихватил своими огромными ручищами уши и стал потихоньку пощипывать их. От таких ласк они начали скрючиваться и пищать. Потом сквозь летнюю куртку камуфляжа, протиснулся за воротник и прошелся по всему телу, выгоняя оставшееся тепло. Этого ему показалось маловато, и мороз, опустившись в ботинки, прихватил пальцы ног в свои тиски. Все тело дрожало и тряслось. Холод пробрал до костей.

— Слушайте мужики, давай поехали уже, — не выдержал полковник, — если мы останемся здесь еще на пять минут, можно будет вести меня в мечеть и обмывать.

Боевики заторопись, шумно сели в машину. Водитель завел мотор.

— Дорогой, включи, пожалуйста, печку, — трясущими губами взмолился полковник, — а то я чувствую, что отсюда вы меня не в мечеть, а прямо на кладбище повезете.

— Печка не работает, — сказал, будто отрезал, водитель, включив передачу, рванул машину с места, так что она пошла юзом. Шофер был опытный, и ему легко удалось укоротить скользящую машину. Выехали на проспект и помчались по темным улицам незнакомого города.

Столица республики Нахичевань была в осадном положении. Жителям приходилось экономить на всем, в том числе и на освещении своих домов, не говоря об улицах. Поставки продовольствия, топлива и другого имущества осуществлялись только самолетами по воздуху. В республике была жесточайшая экономия всего, что требовалось для поддержания жизнедеятельности людей.

Армянскоеправительство, пытаясь задушить блокадой, население непокорной Республики, перекрыла все дороги из Ирана и Турции.

Вооруженные отряды армянских наемников, захватив господствующие высоты по границе страны, подвергали ежедневному обстрелу мирные населенные пункты и дороги Садарака. Может быть, бандитам и удалось бы осуществить свои коварные планы, если бы у руководства Нахичеванской Республики не стоял Великий ее сын Гейдар Алиев. Только благодаря его титаническому труду, политической мудрости, удалось на время стабилизировать обстановку, мобилизовав потенциал народа. Наверняка такой гений, как Гейдар Алиев, прекрасно понимал, что это все временное и враг только и ждет момента ударить в спину своему соседу. Поэтому, став Президентом Азербайджана, Гейдар Алиев первым делом решил предпринять все необходимые меры для защиты населения автономной Республики от вероломных врагов.

Через промерзшее окно автомобиля, как бы не хотелось разглядеть город, ничего не было видно. Бросив бессмысленную затею, поеживаясь от холода, полковник ждал, когда они приедут до штаба местной бригады самообороны.

Петляя по узким улицам, «Нива» уперлась в железные ворота, на которых красовались пятиконечные звезды — священный символ давно уже не существующей империи. Полковник грустно улыбнулся этой мысли «несуществующей империи».

— Да, действительно, прошло уже два года, как полупьяные президенты России, Украины и Белоруссии в Беловежской Пуще проснувшись в глубоком похмелье, решили, что всем им не хватает «свободы и демократии». Выпив по стопке самогона сваренного из белоруской бульбы, закусив украинским салом и запив любимым русским огуречным рассолом, они подписали договор, о развале Союза, в котором находились семьдесят лет. Страна под названием— СССР прекратила свое шествие по миру. Символ единства и военной мощи государства — пятиконечная звезда сорвалась с небосвода под их грязные ноги. За ними с постаментов стали сбрасывать революционных вождей — «вечно живые всех живых». Горящий «факел свободы» подхватили проходимцы, тунеядцы и пошли в народ, неся сепаратизм, экстремизм и прочую шелуху под названием «самоопределение угнетенных народов». Только было не понятно, что до развала страны они не знали ни своего имени, ни рода и племени? И теперь вот вдруг проснулись, и захотелось им быть свободными, только от кого и почему, никто не знал. Безумие охватило армянских дашнаков, которые оголтелой сворой, набросились на своих вчерашних соседей, требуя «самоопределения» и построения Великой Армении от моря до моря.

Сначала в ход пошли дубинки, камни — как средства убеждения своей правоты. Потом ружья, автоматы и вот уже, который год, идет война в горах Кавказа, в Приднестровье, в Орше и Намангане. Гибнут старики женщины и дети. Кровь льется рекой, и никто из тех полупьяных президентов уже не помнят, что это они виноваты в этом страшной трагедии людей. Не за горами тот день, когда ветер перенесет огонь и в их города и селения, может тогда, они узнают, какую цену должны заплатить за свою слепоту и недальновидность — с грустью подумал полковник, глядя на пятиконечную звезду на воротах, которые со скрипом распахнулись, и машина подкатила к двухэтажному особняку.

Встречающий их в аэропорту «бородач», пригласил следовать за ним.

Поднявшись по скользким ступенькам, он открыл массивную дверь, пропуская гостей. Рядом на входе висела табличка: «Штаб войсковой части №».

— Не уже ли эта часть еще существует? — усмехнулся про себя полковник, и проследовал за бородачом. Несмотря на раннее утро, в штабе толкался народ, Многие были в гражданской одежде, но с оружием.

Пройдя через длинный коридор «бородач» остановился перед кабинетом.

«Командир бригады А. Алиев», было написано на табличке.

Он постучался, не дожидаясь приглашения, открыл дверь.

— Проходите, — по-азербайджански сказал борода, но сам прошел первым. Огромный кабинет комбрига освещался керосиновой лампой, а на подоконниках и на столе горели свечки. По стенам были развешаны портреты Президента и незнакомого человека. Много фотографий самого комбрига в рамочках были развешаны по всему кабинету. В комнате было относительно тепло. Комбриг за огромным дубовым столом, на котором стояли несколько телефонов, что-то писал, увидев вошедших, встал и пошел им навстречу.

— Полковник Алиев, — представился он. Мне только что звонили из Баку и сказали, как приедете, чтобы позвонили в министерство обороны «Старику». Я сам не знаю, кто он такой, но переспрашивать у оперативного дежурного не стал. Полковник не слушал комбрига, который говорил на азербайджанском языке с Эйвазом. Он внимательно вглядывался в черты лица комбрига, мимолетно отмечая про себя лоснящиеся щеки, на которых играли отблески пламени свеч, холодные холеные руки, протянутые для приветствия, детали формы одежды. Посмотрел на кресло комбрига, застеленное небольшим ковром.

— Задницу, наверное, боится отморозить или геморрой свой греет. Его взгляд остановился на белом телефоне с гербом Советского Союза.

— Может комбриг живет ностальгией о прошлом, представляя себе, что каждый день он, командир части Советской Армии докладывает прямо в Москву, как делали в былые времена командиры крупных соединений и объединений, — подумал полковник.

«Бородач», спросив разрешение, вышел.

— Прошу ваши документы, — заискивающе перед Эйвазом, сказал комбриг. Полковник, обогнув массированный дубовый стол, прошел вперед и сел на одинокое кресло в углу. Эйваз, вынув свое удостоверение, протянул комбригу, оглянувшись на полковника, представил его.

— Старший группы, полковник, — назвал Эйваз фамилию друга.

Услышав имя полковника, комбриг застыл. Он хлопал ресницами бесцветных глаз, как-то криво улыбался.

— Извините, я ошибся, много слышал о вас, только не видел, еще раз простите.

— То, что слышал, это уже хорошо, так ведь Эйваз? Долго объяснять вам не придется, зачем мы прибыли сюда. Первое, о чем я вас попрошу, это дайте распоряжение, чтобы принесли два теплых бушлата. Если есть, по стакану крепкого чая, а также вызовите своего начальника штаба бригады, — полковник говорил отрывисто, командным голосом, не терпящего возражения.

Он давно уже уяснил для себя, что с таким, как Алиев, надо говорить только в приказном порядке. Иначе они не воспринимают действительность и чувствуют себя маленькими царьками, наделенные большой властью.

Услышав приказ, Алиев засуетился.

— Товарищ полковник, — он уставился немигающими глазами на него, — прошу, садитесь сюда, — он показал на свое кресло, за дубовым столом.

— Здесь вам будет удобно.

— Каждый сидит на своем месте, пока ему доверяют власти, запомни это комбриг. Мне удобно будет и в уголочке, а вы действуйте. У нас не так много с вами времени, чтобы рассиживаться.

Комбриг вышел из кабинета отдать приказ, а друзья, не сговариваясь, от души рассмеялись.

— Видал какой «гусь» этот комбриг? Эйваз даю слово, он из этого кабинета дальше Нахичевани не выезжал и носа своего не подвергал морозу. Весь холеный какой-то этот ваш комбриг, я вам скажу, — смеясь, говорил полковник.

Кстати — ты обратил внимание на его руки? — спросил полковник

— Не только обратил, ты уж меня прости за сравнение, но после пожатия его руки, почувствовал, будто дерьмо помял, холодное и скользкое. Хорошо, что ты плохо понимаешь азербайджанский язык, а то бы удавил бы его за красноречие, если бы услышал. Какие только он не наплел дифирамбы мне про свою значимость, за какие-то несколько минут. Особенно про то, как он тут один противостоит всей Армении, как его любят и ценят в Республике, — Эйваз в сердцах чуть не плюнул себе под ноги.

— Как только земля таких чудиков держит на свете — он от возмущения даже вспотел и расстегнул свою тонкую куртку.

— Эйваз, как только придет этот комбриг, отдай ему боевое распоряжение и пусть действует, а я займусь с начальником штаба бригады планированием. Да, еще прошу тебя, по-братски, хватит всем рассказывать кто я такой, ладно? Все вопросы мы будем решать с тобой вдвоем. Ты отдаешь приказы и контролируешь поступающие доклады. Все, что касается нашей задачи, никто не должен знать о ней ничего конкретного, только в части касающейся этого командира непосредственно. Даже этот, — полковник не успел произнести фамилию комбрига, как тот появился на пороге. За ним в кабинет вошел небольшого роста круглолицый офицер в ладно-подогнанном и застегнутом по всем правилам камуфляже, подшитым свежим белоснежным подворотничком. Ремни портупеи обтягивали его стройную фигуру. На широком лице светились круглые темно-карие глаза. Вошедший был чисто выбрит. Комната заполнилась слабым запахом сладких французских духов. Это чуть не подвело нутро полковника, которое готово было сделать вывод, что пришел какой-то молодой «щеголь».

— Начальник штаба бригады, майор Мустафаев, — доложил тот на чисто русском языке. Его выправка, четкий доклад выдавали в нем кадрового офицера, успевшего послужить еще при Советской Армии. Полковник встал со своего места и протянул руку для приветствия.

— Надеюсь, майор, вы не забыли прихватить с собой боевые карты по обороне Республики? — спросил он у Мустафаева.

— Товарищ полковник, как таковой карты с решением на оборонительную операцию в штабе нет. Решением командира бригады, территория Республики разделена на зоны ответственности батальонов районной самообороны. Штаб бригады занимается только обеспечением и координацией их действий, — выпалил он одним духом, и опустил взгляд, прекрасно понимая какую нелепицу он сейчас выпалил.

— Интересно, это как же прикажите мне вас понимать, господа мои хорошие? В республике развернута мотострелковая бригада со своим штабом, с приданными и поддерживающими подразделениями, а у командования этой бригады нет единого решения на ведения боевых действий, в случаи начала войны? — полковник обводил взглядом присутствующих командиров.

В кабинете наступила гробовая тишина. Все молча переваривали услышанное. Первым не выдержал Эйваз.

— Мустафаев, ты хочешь сказать, что до сих пор вы не выполнили распоряжение Министра Обороны, да? Ведь всем отправили выписки из решения на оборонительную операцию.

— Мы получили распоряжение, — Мустафаев не мог скрыть своего волнения. Но командованием бригады принято решение, возложить ответственность за оборону городов и селений на командиров территориальных батальонов.

— Командир бригады, как это понимать? — полковник повернулся к Алиеву.

Тот хлопал глазами, переводя взгляд то на Мустафаева, то на Эйваза. Его слюнявый рот, с редким пушком светлых волос под носом, бесшумно открывался, губы тряслись, он напоминал рыбу, выброшенную волной на берег.

— Хватит трястись, как трясогузка, ты комбриг, — отвечай, кто может игнорировать приказ Верховного Главнокомандующего? Тебя поставили здесь над бригадой не управлять ею, а командовать и не из кабинета, а непосредственно на местах. Ты и только ты несешь ответственность за оставленные высоты, а не вчерашние колхозники и чайханщики — полковник все больше и больше распылялся.

Это был не первый случай в его практике за годы войны, когда такие, как Алиев, сидя на больших должностях, палец о палец не прикладывали, чтобы как-то противостоять коварному и жестокому противнику. Полковник смотрел на командира бригады, и злость подступала к самому горлу. Она стала душить его, перед глазами всплыла картина отступления из Шуши, Лачина, гибель многих его боевых товарищей.

За короткое мгновение вспомнилось многое, что пришлось пережить именно из-за того, что точно так же, в Баку «сидели» на должностях представители, так называемых, «патриотов».

Решение пришло.

Полковник встал, не глядя на комбрига, подошел к Эйвазу и посмотрел ему в глаза. Друг точно оценил его состояние и незаметно, будто отворачиваясь, кивнул ему.

— Алиев — полковник повернулся к комбригу, — данной мне властью, я принял решение, до особого распоряжения, отстранить вас от командования бригадой. Вы сейчас же возьмете все свои личные вещи из кабинета и покинете его тут же. Надеюсь, мне не придется повторять вам дважды. Если вы еще в состоянии вспомнить, как надо выполнять приказы. Он говорил жестко. Его слова, как пощечины, раздавались в этом холодном кабинете. Полковник имел на это право. Слишком много он потерял своих боевых друзей, чтобы терпеть такое отношение к делу.

Алиев, с каждым словом полковника, покрывался испариной. Спесь с него слетела, как осенний листок, задержавшийся на дереве.

— Вы не имеете права, — трясущими губами промямлил комбриг и метнулся к телефонным аппаратам.

— Я поставлен на должность самим Президентом Азербайджана, и никто не имеет право меня отстранять от должности, кроме уважаемого Гейдара Алиевича. Он трясущими руками стал набирать номер на телефоне с красным гербом СССР. Не обращая внимания, на пискливый голос комбрига и на его возмущение, полковник подошел к стоящему на вытяжку майору Мустафаеву. Он уже потерял всякий интерес к комбригу и переключился на Мустафаева.

— Первое, — глядя в глаза майору, стал говорить полковник, — дайте команду офицерам оперативного отдела, чтобы немедленно склеили две карты Республики масштаба М 1:100000. Второе, передайте приказ, командирам всех отрядов и резервных батальонов, чтобы к 13 часам прибыли на служебное совещание, имея с собой доклад о боевом и численном составе своих подразделений, а также последние разведывательные данные о противнике. Надеюсь, майор, вы понимаете всю ответственность происходящего? Мустафаев без колебания ответил:

— Так точно, — и спросил разрешение, чтобы удалиться, но полковник задал еще один вопрос.

— Начальник штаба, тебя зовут-то, как? — чтобы разрядить гнетущую обстановку, спросил полковник.

— Родители Карамом нарекли — майор опустил глаза, которыми сверлил полковника.

— Вот что Карам, у меня к вам огромная просьба. Прежде всего, о нашем приезде никаких разговоров в эфире. Радистов строго предупредите об ответственности. Договорились?

— Так точно, товарищ полковник, разрешите выполнять?

— Ну, если мы стали товарищами, — полковник улыбнулся своей широкой улыбкой, — тогда может, дашь команду, принести нам по стакану чаю, желательно крепкого и бушлаты, а то в наших куртках, — он показал на Эйваза, — так мы долго не протянем. Мустафаев получив команду, oтдав воинский честь вышел.

Комбриг Алиев, прикрывая ладонями свой рот, что-то говорил по телефону. Потом вдруг вытянулся и громко рапортовал:

— Так точно, господин Президент, есть передать трубку полковнику. Он торжественно повернулся к стоящим в стороне офицерам, протягивая телефон, сказал: — Вас требует господин Президент.

Полковник усмехнулся и не спеша, обойдя громадный стол, стоящий посереди кабинета, подошел и взял протянутую трубку. Три горящие буквы СССР забавляли его, он улыбался.

— Ведь надо быть таким рабом, как этот Алиев. Страны СССР давно нет, а он телефон сохранил, наверно представляет себя «маленьким царьком», который докладывает новости в Кремль в Москву, — пронеслось у него в голове.

Взяв трубку, он представился. Через тысячу километров, радиоволны принесли спокойный тембр, всеми так знакомый и любимый голос Президента Азербайджана.

Полковник молча вслушивался, ни один мускул не дрогнул на его лице. Со стороны могло показаться, что он не говорит с таким великим человеком, как Гейдар Алиев. В кабинете стояла оглушающая тишина.

— Господин Президент, выполняем Ваше распоряжение по варианту «Возмездие» — четко доложил он в трубку.

— Нет, господин Президент, — решение принято и если Вы позволите, я представлю вам письменный рапорт.

— Есть — полковник аккуратно положил трубку и повернулся к своему другу Эйвазу, который все это время стоял у печки и отогревал руки.

— Все по плану, «Дед» дал добро. Так что, товарищ Алиев, собирай манатки и отдыхайте. Нам, ваши услуги больше не понадобятся, такие как вы вояки не нужны, — полковник зло сузил глаза, глядя на бывшего комбрига.

В это время дверь в кабинет резко распахнулась, и вошли два человека. По первому же взгляду стало понятно, что они пришли не с добрыми намерениями. Небольшого роста, плотного телосложения мужчина, войдя в кабинет, стал внимательно рассматривать присутствующих.

— Кто из вас посмел отстранить командира бригады от выполнения своих обязанностей. Кто, я спрашиваю вас?

Мужчина переводил взгляд то на полковника, то на Эйваза. При этом в его голосе чувствовались жесткие нотки, но не грубые, а можно сказать так — повелительные, требовательные. Было видно, что человек привык приказывать и не терпел неповиновения. Его спутник, войдя в кабинет, остановился у двери и внимательно следил за присутствующими, держа руки под полами расстегнутого пальто. Наверно там у него находилось оружие, и вероятнее всего, он был телохранителем вошедшего.

Полковник посмотрел сначала на охранника, внимательно изучая его стойку и отмечая про себя допущенную им ошибку.

— Еще в школе, на уроках физкультуры, преподаватель Анатолий Григорьевич Кожевников показывая тонкости приемов «Самбо», предупреждал, что всегда надо быть готовым к тому, что на вас нападут и руки ваши это ваше оружие. А этот «горе» охранник, обе руки держит занятыми, чудно, где только набирают таких охранников, — думал полковник, оценивая обстановку. Да, ладно, пусть себе красуется, — натренированный глаз полковника отмечал все происходящее.

Когда вошедший человек остановил взгляд на нем, полковник подошел, протянув руку, представился. В ответ он услышал — Председатель Парламента Республики Нахичевань Васиф Талыбов.

— А это, — он показал на стоящего у дверей мужчину, — мой родной брат.

— Представитель МО полковник Эйвыз Джафаров, — полковник представил своего напарника. Все обменялись рукопожатием. На правах хозяина Республики Васиф — муаллим пригласил всех за стол.

— Прежде всего, уважаемый Васиф муаллим, мне надо переговорить с вами с глазу на глаз, — полковник старался быть вежливым, потому что говорил на русском языке, а все присутствующие говорил на родном — азербайджанском.

— Мне необходимо довести до вас распоряжение уважаемого нашего Президента, — он специально сказал это, зная, какую магическую силу имеет в стране слово — Президент. При этих словах все стали. Эйваз спокойно вышел из-за стола, а Алиев и брат Васифа-муаллима, ждали его распоряжения. Выдержав паузу, как принято на Кавказе, с достоинством хозяина, Васиф муаллим кивнул головой, давая разрешение ожидающим покинуть кабинет.

Когда все вышли, полковник достал из внутреннего кармана куртки небольшой блокнот. Молча вынул оттуда сложенную пополам бумагу и протянул ее Председателю Парламента Республики. В свете небольшой лампочки и горящих свеч, Васиф муаллим стал изучать содержимое бумаги. Он внимательно пробежал глазами по строчкам, остановился и снова стал читать, шепотом повторяя:

— «Удостоверение» выдано представителю Президента Азербайджанской Республики, полковнику…. Он прервал свое чтение и внимательно посмотрел на офицера.

— Стало быть, вы, и есть тот представитель. Так почему вы сразу мне не сказали. Он в сердцах стал качать головой. Ведь мне уже звонил Гейдар Алиевич и просил оказать любое содействие его представителю.

— Вы меня извините, господин полковник, — Васиф муаллим с трудом подбирал русские слова. Видно было, что он владел только разговорным языком, и ему было тяжело вспоминать русские слова.

— Я весь в вашем распоряжении. Приказ Президента, для всех нас есть — закон. А пока прошу вас еще раз извинить меня, но я должен сделать один звонок. Он энергично поднялся, не смотря на крупную фигуру, обойдя стол, схватил трубку одно из телефонных аппаратов. Назвав оператору номер, он стал с нетерпением постукивать пальцами по столу, в ожидании ответа. При этом не вольно выдавал свое внутреннее волнение. Из его разговора с кем-то на той стороне линии, полковнику стало понятно, что он отменял какие-то ранние отданные им же распоряжения, при этом называл незнакомые имена, требуя их немедленно приехать в штаб бригады. Закончив разговор, Председатель Парламента, уже спокойным шагом, вернулся к столу.

— Понимаете, — волнуясь, заговорил Васиф муаллим, — мне этот командир Алиев наговорил столько про вас, что я не разобравшись, приказал министру внутренних дел поднять спецотряд и арестовать вас.

— Какой он все-таки нехороший человек, этот Алиев. Мне и раньше докладывали о нем неприятные его действия, но все времени не хватало досконально заняться военными. Время такое тяжелое для страны. Ведь Республика находится в блокаде, и многие жители практически остались без куска хлеба — он, говорил, не скрывая досаду. Да и вы сами можете понять:

— с одной стороны Армения, с другой Иран, а тут еще отключили свет, газ, перекрыты все дороги доставки продовольствия в страну. Когда здесь был такой великий человек — Гейдар Алиевич, казалось что все просто, но стоило ему уехать, как народ стал понимать:

— Как ему было тяжело, сохранить стабильность в стране. В истину Великий он человек.

— Уважаемый Васиф муаллим, — полковник вынужден был прервать его тираду, — теперь, когда вы все знаете, у меня будет просьба к Вам. О нашем разговоре никто не должен знать. Мы приехали сюда выполнить задуманный план по введению противника в заблуждение, относительно истинных намерений на Карабахском фронте. Верховный Главнокомандующий ждет нашего доклада, чтобы отдать приказ на наступление и освобождение наших захваченных земель. Для выполнения задуманного нашего плана, мы нуждаемся во всесторонней Вашей помощи. Без Вас мы ничего не сможем сделать, — полковник сделал ударение на слове «Без Вас».

— Ваши министры будут получать распоряжения только от вас, которые мы с вами будем согласовывать. Только Вы будите знать, что все мероприятия является огромной дезинформацией противника, для того чтобы он отвел свои наиболее боеспособные войска из Карабаха. И если вы не против, давайте пригласим сюда полковника Джафарова и попьем сначала чаю, а то вот уже и рассвет наступил, а мы еще не ужинали, — он улыбнулся доброжелательной улыбкой, вызвав улыбку на лице Председателя Парламента.

Полковник подошел к столу, пробежал глазами надписи на телефонах и, найдя с пометкой «Оперативный дежурный» снял ее. Услышав ответ дежурного, он приказал пригласить в кабинет майора Мустафаева и Джафарова.

Через минуту в кабинет стали входить вызванные Васиф муаллимом Министры Республики, вместе с ними вошли и приглашенные полковником офицеры. Весть о прибытии представителей Президента уже по каналам беспроводной связи разнеслась по городу. Двое одетых в белые куртки солдат, расставляли на столе стаканы для чая, раскладывали хлеб, сыр и всякие сладости, наверняка из запасов главы Республики.

Прежде чем сесть за стол, Васиф муаллим представил прибывших офицеров из Баку. В конце представления, для убедительности их высоких полномочий, он попросив «удостоверение» полковника сам зачитал его. Приглашенные подходили, жали руки и, отойдя, шепотом переговаривались между собой. Предстояло много работы, и засиживаться за чаем не хотелось. Сделав знак Эйвазу, полковник, извинившись, вышел, за ним вышли Мустафаев и Эйваз.

— Как насчет командиров, вы передали распоряжение,

— как только вышли из кабинета, спросил полковник у майора.

— Офицеры прибыли и собраны в тактическом классе, карты склеены, — выпалил Мустафаев.

— Тогда Эйваз, достань пакет с распоряжением и вручи исполняющему обязанности командира бригады майору Мустафаеву, — приказал он.

Но, увидев расширенные глаза майора, полковник пояснил.

— Мы согласовали данный вопрос с Председателем Парламента, я думаю, Баку будет не против наших предложений.

Они спустились в тактический класс, где собрались все командиры местных отрядов самообороны и батальонов бригады. Мустафаев подал команду для приветствия. Командиры, переглядываясь, нехотя встали, выражая полное игнорирование команды, поданной начальником штаба бригады. Сразу же стало понятно, что весть о смещении комбрига Алиева уже известна присутствующим, и они своим видом выражали свое несогласие с данным фактом. Разговор предстоял трудный. Но по своему «горькому» опыту полковник уже знал психологию таких вот «добровольцев», а проще говоря «махновцев» нового пошива.

— Уважаемые командиры, — обратился полковник к присутствующим на совещании. Во-первых, я хочу выразить вам свою искрению признательность, за то, что приняли нас на святой земле наших предков, на Родине нашего Уважаемого Президента Гейдара Алиева. Это по его приказу мы находимся здесь и выполняем личный приказ Верховного Главнокомандующего. Говоря, полковник внимательно осматривал присутствующих, которые с каждым словом становились собраннее, успокаивались. Услышав слова о Президенте, в зале наступила тишина. Полковник вошел уже в раж, и теперь, надо было закреплять достигнутое, он продолжил:

— Я склоняю голову перед вашим мужеством, перед мужчинами, которые не стали прятаться под юбки своих жен, а с оружием в руках встали на защиту своей Родины. Вы настоящие сыны и внуки наших предков. Воинов, достойных стихов великого поэта Вагифа. Такое сравнение внесло оживление среди собравших командиров. Люди стали высказывать свое мнение о тех, кто кроме наживы на базарах и в магазинах ничем не интересуются и готовых продаться всем шайтанам.

Полковник не перебивал их, давая возможность присутствующим тоже выговориться, и показать свою значимость перед прибывшими гостями из Баку.

Это был его маленький козырь, который он уже не раз применял, когда имел встречу с «человеком с ружьем», как он называл всех, местных «полководцев».

Когда шум достиг апогея, — он резко спросил:

— Кто командует отрядами на Ордубадском и Садаракском направлениях? Полковник спросил тем командирским голосом, который не терпит возражения и заставляет подчиненных быстро искать причину такого обращения.

Присутствующие замерли, наступила тишина. Не давая им сообразить, что происходит, полковник повернулся к Мустафаеву:

— Командир бригады, почему нет командира из Ордубада? Обращаясь так к Мустафаеву, полковник давал понять присутствующим, что вопрос смещения комбрига стоять не будет, так как уже назначен другой командир, и Мустафаев уже приступил к исполнению своих обязанностей.

Пока комбриг соображал и думал, что ответить, с задних рядов поднялся бородач в белой дубленке. Это был мужчина лет сорокапяти, — крупного телосложения, широкий открытый его лоб ти указывал на его не дюжий ум. Черные на выкате глаза горели, явно показывая, что хозяин их обладает решительностью и сам по себе он не из тех, кто прячется за спинами других. Лицо его заросло густой черной бородой, с серебристой проседью по последней «моде». Воротник дубленки был распахнут, и было видно, что он одет в чистый камуфляж, на белую рубашку. Шею здоровяка стягивал темно-синий галстук в полоску, точно такой же, как и у Председателя Парламента. Норковую шапку он держал в руках аккуратно, чтобы не помять. Перед полковником стоял типичный представитель, так называемых «народных защитников-добровольцев».

— Я прошу вас разговаривать со мной на родном языке,

— первое что сказал «бородач» поднявшись. Я командир Ордубадского отряда, — он глядел на полковника вызывающе.

— Хватит нам того, что мы 70 лет находились под русским гнетом, — он вертел головой по сторонам ища защиту своих слов. В задних рядах послышался ропот одобрения.

— Если вам не совсем понятны мои высказывания на русском, так вам мой коллега, — полковник повернулся к Эйвазу, — переведет вопрос. А пока вы доложите на родном языке, — кто обороняет высоту «Союг» и какая обстановка в деревнях расположенных под горой, — пропустив колкости, приказал полковник.

— Меня не интересует, когда и кто оставил высоту. Меня интересует, сколько местных жителей погибло за последнее время? Сколько, еще вы — командир будете терпеть, армянские обстрелы наших домов, которые убивают наших матерей и сестер, наших детей делают калеками?

Вопросы звучали, как выстрелы из пулемета, и каждый из них достигал цели. Задав свои вопросы, полковник присел на стул.

Командир — «бородач» мял свою норковую шапку, соображая, как ему поступить. Полковник, переменив тон, как бы пришел на помощь «бороде».

— Я думаю, что к этим вопросам мы еще с вами вернемся, а пока давайте послушаем Джафарова Эйваза.

Услышав предложение полковника отложить ответ на вопросы на потом, «борода» вздохнул с облегчением и осторожно присел на краешек стула.

Эйваз в привычной для себя манере не спеша, и спокойным голосом стал обрисовывать сложившуюся ситуацию на фронтах Карабаха. Дал оценку деятельности командиров на местах, в Нахичевани и в конце своего выступления напомнил присутствующим полномочия полковника.

Услышав, что полковник лично прислан, Президентом Азербайджана, в зале наступила гробовая тишина. Имя Гейдара Алиева на присутствующих действовало магически, все внимательно стали смотреть на офицера, который был назначен таким выдающимся человеком, как Гейдар Алиев.

Пользуясь моментом, полковник поднялся и приказал Эйвазу, зачитать распоряжение Министра обороны о проведении наступательных действий на Садаракском направлении и освобождение захваченных территорий. Присутствующие, перебивая друг друга, стали рассказывать о происходящем на фронте. Бурные обсуждения сложившейся ситуации на границе Республики, между командирами могли продолжаться бесконечно. После зачитки боевого распоряжения, майору Мустафаеву было приказано приступить к планированию боевых действий, и совместно с военным комиссаром республики осуществить частичную мобилизацию. О том, что для противника и его разведки это станет известно, не было никаких сомнений, чего и добивался полковник. Надо было сделать так, чтобы в Ереване ни у кого не было сомнений, что Азербайджан, несмотря на имеющийся договор по неприменению силы в отношении друг друга, хочет начать военные действия именно здесь, в Нахичевани.

Разработанный и продуманный план относительно дезинформации противника вступил в силу, теперь все зависело от продуманных действий полковника и его команды.

В течение последующих трех суток, гарнизон кипел страстями. Среди местных жителей распространили слух, что наступление на Садарак не остановится выходом на границу, а будет продолжено до самого Еревана. Радиоперехваты разговоров армянских разведчиков, наблюдавших за перемещением войск вдоль границы, свидетельствовало о том, что все идет по плану, оставалось только закрепить в сознании руководства Армении, что Азербайджанские войска, действительно хотят нарушить перемирие и перейти в наступление.

На шестой день полковник решил приступить к завершающему этапу.

Рано утром, он вместе с начальником разведки бригады и майором Мустафаевым выехали на Ордубатское направление.

Стоял прохладный, ноябрь. На склонах хребтов в лесах еще не облетела вся листва, а окрестные горы уже украсили свои вершины белыми остроконечными папахами, как у местных чабанов, пасущих свои отары у подножья гор. Красно-бурые скалы горы Союг-дага побелели до самых границ леса. Черный хребет Большой Батабарт — даг покрылся пушистым первым снегом. Дальние вершины гор перевала стеклянно и холодно сияли по ночам рассеянным светом безликой луны. В горах в свои владения вступала зима. С северной стороны на десятки километров во все стороны лежала, размокшая Джульфинская равнина.

Кавказская осень украсила всеми цветами красок разомлевшие горы. Светило нежаркое солнце.

Всю дорогу полковник любовался величественной красотой открывающейся его взору.

— Прекрасна наша земля, — думал он, глядя на горы, — что здесь в Нахичевани, что в Карабахе или Шамахах. АЛЛАХ создал этот рай только для радости и любви. И это было так, судя по историческим записям или по поэмам, сложенным великими поэтами, пока сюда, в эти сказочные земли, не ступила нога гонимых отовсюду армян, как хитрых и кровожадных людей, приносящих своим соседям только горе и слезы. На протяжении 150 лет, с началом первых переселений армян из Персии, а потом и из Турции в этих местах не стихали войны, лилась кровь народа, приютившего армян, и давшего им кров. Вот и сегодня, вместо того чтобы любоваться красотой и наслаждаться прекрасным горным воздухом, мы едем на фронт, чтобы защитить и отстоять свои земли, — думал полковник, грустно всматриваясь в лес, покрытый первым пушистым снегом.

Комбриг Мустафаев молчал, думая над своими незавершенными делами. За последние сутки он осунулся, под глазами появились темные круги, что говорили о бессонных ночах и напряженной работе. Но, как всегда, майор был гладко выбрит, шею его стягивал чистый подворотничок отглаженной формы. Рядом с полковником сидел начальник разведки бригады, уже немолодой мужчина, с роскошной черной бородой вплетенной в нее серебряной нитью.

— Наверно из запаса пришел, звание его, старший лейтенант не соответствовало его возрасту. Когда полковник решил расспросить его о последних сведениях, о противнике, тот по простоте души своей, стал рассказывать так, будто делился новостями со своими приятелями.

Из рассказа стало понятно, что враг начинает делать то, что от него ожидают.

— А вы как думаете, — обратился полковник к начальнику разведки, — сможем прорвать оборону противника?

— Настрой у личного состава бригады боевой, — уклонился тот от ответа, это не осталось без внимания полковника.

— Значит, не до конца еще Мустафаев убедил своих командиров в том, что война действительно будет. Надо поговорить об этом с Председателем Парламента. Каждый житель должен поверить нам, тогда и противник поверит, — решил про себя полковник и не стал больше приставать к разведчику вопросами.

Машина, петляя по горным дорогам, выехала на берег реки Араз, где располагался штаб батальона, обороняющего границу с Арменией в районе Мегри. Выйдя из машины и разминая отекшие ноги, полковник любовался открывшейся красотой ландшафта. Командир местного батальона пригласил в свой штаб, расположенный в старом полуразрушенном бараке. Несмотря на то, что в комнате стояла печка, раскаленная докрасна, тепло не держалось, выветриваясь через проемы в окнах. Однако чай поданный к столу был настолько изумительным, что после выпитого первого стакана полковник на миг даже забыл про холод. Заваренный, по какому-то особому местному рецепту, заправленный мятой чай, благоухал ароматом.

— После такого чая и умирать не хочется, так нет, Карам муаллим? — спросил он у комбрига.

— Это от воды он такой. Солдаты приносят воду из источника, находящегося на высоте 2500 метров. Если бы вы летом сюда приехали, мы бы вас угостили такой водичкой, что нигде другой, такой вы не найдете, тем более в Сальянах, — улыбаясь своей открытой улыбкой, заметил Мустафаев.

— Уже вычислили, откуда я родом. Ничего не скажешь — разведка работает у вас хорошо, — полковник похлопал по плечу разведчика.

— Ты Карам, прав. В Сальянах такой воды точно нет, это ты хорошо сказал, но зато там есть такая сладкая рыба, о которой вы можете только мечтать, называется она — илан

— балыг (угорь).

— Один — один, товарищ полковник, — смутился комбриг, понимая, что задел полковника за живое.

— Жив буду обязательно приеду, сюда летом, а пока у нас много дел, так что пора и честь знать, — не стал полковник развивать скользкую тему. Пусть комбат выведет нас на свой наблюдательный пункт, и мы проведем оттуда рекогносцировку.

Привычка полковника, выработанная на войне, видеть все своими глазами, потащила всех офицеров в горы.

Карабкаясь по крытым тропинкам, за командиром местного батальона, он внимательно осматривал местность, вел расчет времени, уточняя замысел решения.

— Не сегодня так завтра, надо будет освобождать захваченные горы и тогда пригодится сегодняшний труд, — думал он, идя за комбатом. Весь день пролетел в сплошных переходах с высоты на высоту, пока солдаты и командиры местного батальона не убедились, что именно здесь, приехавший из Баку полковник, решил прорвать оборону противника. Только одного они не поняли, — кто же сможет подняться по таки крутым скалам.

Когда вернулись в штаб, там их ждал горячий ужин. Наскоро поужинав, тронулись в обратную дорогу, уже без начальника разведки, которого оставили на высоте с комбатом организовать наблюдение за противником.

— Наверняка, после нашего отъезда комбат по старой привычке станет звонить своим соседям и рассказывать им, что мы сегодня делали, так Мустафаев? — спросил полковник, когда машина тронулась в обратный путь.

— Наверно, вы правы, ведь они уже два года в этих горах, и до сих пор здесь никого из Баку не было. Да еще они знают, что было сказано на совещании по поводу наступления.

— Вот и хорошо, пусть обсуждают.

— Можно вопрос, — Мустафаев не мог скрыть своего любопытства.

— Давай, только не про уголовный кодекс, уж больно он мне не нравится, — шуткой ответил полковник.

— Вы, правда, наметили атаку в этом направлении, где мы сейчас с вами были?

— А что тебя смущает?

— Так это же не логично, атаковать высоту Союг, в лоб.

— Молодец Карам, что ты задаешь такой вопрос, значит, думаешь, а это уже хорошо, потому что война — это не то, кто кого перестреляет, война — это кто кого передумает. Пусть противник тоже ломает голову. Он, наверняка, перехватит разговоры комбатов по рации и естественно, начнет просить помощи у своих командиров, так?

— Наверно вы правы, уклонился Карам от ответа.

— Водитель остановите машину, приказал полковник. Тот, выехав на пригорок, выбрал подходящее место посуше и остановил свой старенький УАЗ.

— А теперь давай мы с тобой пройдемся дорогой Карам, я кое-что хочу тебе пояснить, — выйдя из машины, сказал полковник. Отойдя, метров на пять от машины, полковник нашел поваленное дерево, присел на него, приглашая и комбрига последовать его примеру. Он не спеша, достал сигарету, прикурил. Сделал несколько глубоких затяжек, только после этого заговорил:

— Верховный, когда отправлял нас сюда, помимо наступления на Садаракском направлении, приказал любыми способами взять высоту Союг-даг. Вот почему мы сегодня целый день ползали по горам. Однако я внимательно изучил все направления и понял, что отсюда на нее не подняться и взять ее практически не возможно. Хоть батальон пускай, всех положат. Но одно выяснил точно:

— Ты возьмешь эту высоту Союг-даг, в этом я могу тебе поклясться, — полковник внимательно посмотрел на Карама, глаза которого готовы были выпрыгнуть из глазниц.

— Да, Карам, ты сделаешь это. А как? — ты сейчас все узнаешь, и будешь строго выполнять все распоряжения, как я тебе прикажу.

— После нашего отъезда противник усилит наблюдение по всему фронту, так? А ты по приезду в штаб прикажешь командиру Ордубатского батальона собрать как можно больше жителей в селах и свой резерв, начать подъем на передний край обороны, чтобы создать видимость прибытия подкрепления. Пусть солдаты сделают побольше факелов и перемещаются по фронту обороны. Факел всегда притягивает внимание, а в это время две группы из разведывательной роты, которые готовились выйти в тыл, пройдя вдоль берега реки Араз, обойдут туннель и выйдут к горе выс. 1245, там забазируются. Если иранцы, как прошлый раз, будут сигналить армянам о наших разведчиках, первая группа должна вернуться, а вот вторая в химических костюмах Л-1, по камышам вдоль берега, должны, слышишь, Карам, должны пройти границу и выйти на указанное направление. Ночь они отдохнут, а утром начнут подъем на Союг-даг. Именно днем по дороге ведущей из Мегри на высоту. Я говорил с командиром разведывательной группы, и он мне сказал, что если идти с той стороны на высоту, ребятам понадобиться часов 7–8, не меньше. По моим расчетам, группа подойдет к высоте к 16 часам. Ее, конечно, будут видеть с высоты, так ведь, Карам?

— Ну, конечно, их заметят еще на подступах, и будут держать под прицелом.

— Но ведь армяне сами будут просить своих командиров прислать им помощь, так ведь? — то ли спрашивая, то ли утверждая, говорил полковник.

— Когда ночью армяне заметят, сколько народу с факелами поднимается с нашей стороны на позиции, то их наблюдатели будут орать об этом во всю глотку, убеждая командование, что с утра начнется наступление. Армянское командование, конечно, не будит верить докладами тех, кто стоит на постах, так как здравый смысл будет им подсказывать, что все действия с нашей стороны это обманный трюк с целью запутать врага, потому что мы готовимся наносить удар в направлении Садарак. Прокладываем туда дороги, отмобилизовали и перебросили свыше 3 тысяч человек на направление. Свыше 130 единиц техники днем и ночь прогревают моторы в ожидании наступления. Так, нет? — полковник внимательно наблюдал за реакцией комбрига. Казалось, что Мустафаев начал понимать общий замысел хитроумного плана полковника, но виду не подавал. Думал, соображал.

— Конечно, никакой помощи армяне на посты не пошлют, но этого-то не будут знать те, кто так умоляет о помощи. Так вот, — полковник прикурил новую сигарету от первой, и продолжил.

— Увидев подходящую группу, армяне на посту подумают, что это к ним поднимается помощь, и что им удалось убедить в этом свое руководство.

Наша же разведывательная группа, не доходя 100–150 метром, сядут на снег отдыхать, будто устала. Тогда армяшки пошлют одного, максимум двоих, на всякий случай, проверить, во-первых, кто поднимается к ним, во-вторых, помочь, подняться на высоту.

Вот тогда, разведчикам понадобится все их мужество. Когда армяне подойдут метров на пять к группе, двое бойцов встают, раскинув руки, пойдут им на встречу, приветствуя их по-армянски. Надеюсь, у вас в разведке есть ребята, говорящие на армянском языке?

— Ну, конечно, есть, там каждый второй свободно говорит на их языке.

— Это хорошо. Двое же других из нашей группы, подходя в шаге от первых сзади, и в два ножа аккуратно укладывают армяшек на снег.

Сверху стоящие армяне, думают, что внизу дурачатся от радости. Тревога из души у них уйдет. Тогда одни армянские боевики уйдут в блиндаж отогреваться и отдыхать, а пару человек останутся на посту. После этого, группа разведчиков разделятся на две подгруппы. Первая пойдет налегке, только пистолеты и ножи, вторая, оставив вещи, прикрывает. Предупреждаю— только ножи и пистолеты.

Дальше на все воля АЛЛАХА. Пять минут и высота ваша, понял меня мой дорогой Карам? — полковник с шумом поднялся с бревна. Я со своей группой разведчиков так на Кечал-даге, одну высоту брал. Пошли, нам пора ехать.

Командир бригады сидел не шелохнувшись, пораженный логикой этого странного человека, о котором на фронтах ходят легенды. Ему в одно время показалось, что будто полковник уже сам прошел тот путь и теперь спокойно рассказывал Мустафаеву, как все было или будет на самом деле.

Полковник, не поворачиваясь пошел к машине, и забравшись в салон УАЗ, сразу отвернулся к окну, чтобы командир бригады не приставал к нему с расспросами. Когда комбриг сел в машину, водитель, не дожидаясь команды, рванул машину с места так, что пассажиры еле удержались на своих местах. Однако Мустафаев не собирался просто отдыхать, и как только машина тронулась, он обратился к полковнику с вопросом:

— А как же быть с Садаракским направлением? Ведь вы отдали приказ штабу бригады готовить наступление на Садаракском направлении, чем мы и занимаемся вот уже шесть дней. Отмобилизовали 3000 человек, прокладываем дорогу к границе. Председатель Парламента, Васиф-муаллим передал нам почти все трактора района, и они днем и ночью работают, а вы теперь говорите про Союг-даг. Не могу понять вашего замысла.

Полковник повернулся к комбригу:

— В академии был у меня преподаватель тактики полковник Ляхов, вот он меня так учил:

— «Надо поставить себя на место противника и постараться думать как он, тогда ты сможешь правильно решить задачу, если найдешь его слабые и сильные места» — говорил он. Теперь давай, постав себя на место армян. Шестые сутки в Нахичевани идет мобилизация жителей, строятся дороги, войска копают окопы, значит, к чему-то готовятся, так ведь? И это притом, что в стране не хватает топлива, продовольствия. Естественно противник понимает, что на такое можно идти, когда решается глобальная задача. Допустим, наступать и освободить захваченные высоты, но для этого не надо проводить мобилизацию. Значит, у нас есть желание продвинуться дальше, вот для чего строятся дополнительная рокадная дорога. Что тогда предпримет противник, товарищ Мустафаев? — полковник чуть повысил голос.

Карам опешил от вопроса, но быстро нашел ответ.

— Начнет стягивать сюда войска, чтобы разгромить наши подразделения, верно ведь?

— А откуда он возьмет дополнительные силы, ты об этом подумал?

— Нет.

— А мы должны с тобой заставить его снять и перебросить именно на Нахичеванское направление все свои резервы из Карабаха. Самые сильные на сегодня его резервы сосредоточены на Физулинском направлении, это Кафанская и Горийская бригады, а также 5-я Араратская мотострелковая бригада, которая стоит под Варданисом. Главное, заставить их снять с Карабахского направления наиболее боеспособные части и перебросить сюда, вот тогда…

Полковник не стал додумывать, что будет потом, самое главное, они делают все, чтобы выполнить приказ Верховного, а именно:

— «Создать условие для прорыва обороны армянских войск на Физулинском и Муровском направлениях и освобождения захваченных территорий».

— Остановите машину, — подал полковник команду. Водитель от неожиданности так нажал на тормоз, что ее повело юзом.

Смеркалось.

Туман мелкой подстепью, начинал расстилать свою паутину по стволам деревьев. Спускаясь по кронам, окутывал близлежащие скалы, пробираясь между вершинами в долину.

— Выйдем комбриг, подышим горным воздухом, пройдемся.

— Вот ты мне скажи Карам, только честно, — выйдя из машины и взяв под руку комбрига, заговорил полковник.

— Каждый день все твои родственники, знакомые, да и простые жители сотни раз тебя спрашивали и спрашивают;

— «На каком направлении будет и вообще ли будет война? Так ведь, Карам?

Тот хотел что-то сказать, но полковник не дал ему ответить.

— Не надо оправдываться. Сейчас каждый второй нахичеванец только об этом и думает. Люди говорят на улицах, в чайханах, по телефону, и конечно, звонят своим близким в Баку и успокаивают их.

Армяне тоже не дураки, как тут многие думают. Разведка у них, я тебе скажу, работает четко, это я еще по Карабаху хорошо знаю, да и Москва не дремлет, со своей космической разведкой. Наверняка армяне в Москву уже доложили о всех наших проделанных с тобой работах. Особенно о том, что на Араратское направление тянется дорога, перебрасываются артиллерийские части, твои резервы, а в Республике проводится мобилизация. Ляхов в академии учил: «Заставь противника поверить в твой замысел — и ты считай, выиграл сражение».

Сегодня я тебе скажу, зачем мы приехали сюда с Джафаровым. Слушай, мой дорогой Карам, Верховный направил нас сюда за тем, чтобы мы заставили противника снять с Карабахского направления все его резервы и перебросили их сюда под Нахичевань. Направление главного удара выбрано на юге Карабахского фронта в районе Бейлаган. Мы отвлекающий маневр. Все, что делали мы здесь за последние сутки — все блеф, имитация: на военном языке это означает: — «Создать условия для перехода в наступление на основном направлении». Такие вот дела, дорогой мой Карам. А то, что вы возьмете высоту Союг-даг, в этом у меня нет никаких сомнений, и как вы ее возьмем, я тебе все рассказал. Как только мы приедем, поставишь задачу командиру разведывательной роты, чтобы подготовил группу в количестве 12 человек. Группа должна быть готова действовать самостоятельно двое суток. Разведгруппа должна выйти в тыл врага сегодня же ночью

Они вернулись в машину и поехали в бригаду. Всю оставшеюся дорогу, каждый из офицеров был погружен в свои мысли.

В бригаде их ждал полковник Эйваз. Поздоровавшись, он молча протянул листок полковнику, на котором были наклеены ленты телеграфа.

— Тебе из Баку.

— «Срочно вылетайте в Гянджу! Приказ ВГ (верховного Главнокомандующего).

«Ураган», — прочитал полковник на листке и посмотрел на Эйваза.

— Кто такой «Ураган»?

— Это позывной МО.

— Понятно. А как наши дела на Садараке.

— Всю ночь армяне стягивали войска к границе. Разведчики докладывают, что колонны автомашин прибывали со стороны Нагорного Карабаха, а не со стороны Еревана. Вдоль линии фронта идут интенсивные работы по укреплению обороны. Вот еще радио перехват принесли радисты, — он протянул сложенный листок.

— «Москва обеспокоена последними докладами по поводу нарастания угроз со стороны Нахичевани. Примите меры по укреплению Араратского направления. Павел Грачев».

— Это же замечательно, мой дорогой друг, — полковник не смог скрыть своей радости, хлопая друга по плечу.

— Так и я говорю, то же самое, — заулыбался Эйваз.

— Ну, тогда надо звонить Председателю Парламента и доложить о завершении нашей миссии.

— Не надо, он уже сам не раз звонил и интересовался, где вы. Сейчас будет.

Не успел Эйваз закончить фразу, как дверь кабинета распахнулись и стремительной походкой, вошел Васиф-муаллим.

— Мне звонил Уважаемый Президент, — начал он прямо с порога, но поймал себя на слове, замолчал.

— Прошу всех, оставить нас, — сказал он сопровождающим. Когда дверь за ними захлопнулась, Васиф муаллим повернулся к полковнику.

— Мне позвонил Президент и приказал обеспечить вам срочный вылет в Гянджу. Мы задержали последний Бакинский рейс так, что надо торопиться. Было видно, что Председатель Парламента волнуется и что-то недоговаривает.

— Вы мне что-то хотите сказать, Васиф муаллим?

— обратился полковник к Председателю, как бы помогая ему. Последние несколько дней их так сблизили, что иногда полковнику казалось, что он уже несколько лет знает этого не простого человека, с огромной человеческой любовью к своему народу и краю.

— Да нет, кажется, все сказал, только, — Председатель немного помолчал, а потом, с грустью добавил:

— Просил Верховного Главнокомандующего оставить вас тут командовать войсками и защищать Нахичевань, но Гейдар Алиевич сказал, что вас ожидают трудные времена на Карабахском фронте. Что-то там у них не получается без вас, так что вот так, дорогой мой, — как-то с грустью закончил свою фразу Председатель Парламента.

Они стояли друг перед другом, как самые близкие друзья, у которых есть только одна цель и одна задача: — Служить Родине и своему народу. Полковник невольно отметил, что за последнее время Васиф-муаллим еще более осунулся, лицо его почернело, под глазами были мешки, от постоянного недосыпания. Было видно, как этот мужественный человек, на долю которого свалилась огромная ответственность, — защищать народ, переживает.

— Ну, что же, все мы ходим под богом, надеюсь, Васиф- муаллим мы еще свидимся, если живы будем, — как-то грустно улыбнулся полковник.

— Иншаллах, — произнес Васиф-муаллим слова Корана, а потом, вспомнив, что полковник не все понимает, добавил:

— На все воля ВСЕВЫШНЕГО АЛЛАХА.

С минуту они стояли, погруженные в свои думы, потом Васиф-муаллим взял за плечи полковника и крепко обнял его.

— Удачи тебе, да хранит тебя ВСЕВЫШНИЙ, — он отстранился и уже на ходу сказал:

— Встретимся в аэропорту, — и стремительно вышел из кабинета.

Сборы были недолгими. Побросав свои скромные пожитки в рюкзаки, и уложив оружие в чехлы, через полчаса офицеры были уже у самолета, где их ждали. Тепло попрощавшись, с руководством Республики пошли к самолету. У трапа стоял Карам Мустафаев. Как всегда подтянутый, чисто выбрит, «когда, только успел», он стоял вытянувшись, красиво вскинув руку в приветствии. Ни Эйваз, ни сам полковник не знали, да и не могли знать, что пройдет десяток лет, и этот молодой майор, станет одним из самых грамотных и уважаемых генералов Вооруженных Сил Азербайджана. Будет командовать огромным армейским хозяйством, наводя ужас на противника, по всему периметру границы его любимой Родины, где в горах часто дуют ветры. Полковник подошел к комбригу, крепко обнял его будто родного брата, по-старому обычаю поцеловал. Легонько оттолкнул от себя и поднялся в салон самолета.

Через минуту, мощные моторы ТУ-154, разрывая темноту ночи, уносили полковника из этого красивого райского края. Монотонный шум двигателей, тепло салона, усталость последних дней разом навалились, и не было ни сил, ни желания бороться с ними. Он отвернулся к иллюминатору, на память пришли слова знаменитой песни группы «Земляне»:

А мы летим орбитами,

Путями неизбитыми,

Прошив метеоритами простор,

Оправдан риск и мужество: — он закрыл глаза, и тот час же провалился в глубокий сон, который унес его из этого грешного мира в Космическую синеву.

Глава пятая На перевале Муров

Если не мы с тобой, тогда кто же

остановит врага у нашего порога?

Леса Карабахских гор еще не распустили листья, и не приобрели свою былую красоту, хотя уже шел второй месяц весны. Поредевший, опавший лес, открывал дальние горизонты, горы стояли пустынные, открытые для северных ветров. Только пихтовый лес по-прежнему был суров и строг. Снег еще держался на черно-зеленых лапах великанов, плотно лежал на ветках, но не осыпался, только на опушках леса кусты шиповника и дикой розы стряхнули его с себя и теперь отдыхали после долгой зимы.

На равнинах, ниже Муровского хребта, по обочинам у дорог уже зеленела трава, а вершины окрестных гор по-прежнему красовались белыми зимними шапками. Гранитные скалы горы Гямыш, черный хребет Большого Гинал — дага на западе, были покрыты ровным, почерневшим снегом. Дальние вершины Зодского перевала по ночам сияли рассеянным холодным светом луны.

С северной стороны Шиш-гаи на десятки километров во все стороны лежала, дожидаясь летних теплых деньков, равнина называемая в простонародье «Харамын дюзи». Мертвый шелест заледенелых веток, перестук дятлов временами прорезал тишину, подхватывался сороками и разносился по лесу. Светило яркое, холодное солнце, до рези в глазах блестел снег, отполированный ветрами. Вершины Капяз-дага и Муров-дага сторожили девственную тишину высокогорья. По небу плыли легкие пористые облака, мысленно унося солдат, сидящих в мокрых окопах, в родные края.

В Карабахе в свои владения медленно вступала весна.

Когда полковник и командир горно-стрелковой бригады подъехали к посту на перевале Муров, было часов десять утра. День обещал быть ясным, морозным. Ветерок только сейчас начинал набирать силу, пробегая по ущельям и поднимаясь к вершинам гор.

Охрана, из состава разведывательной роты, группами стала занимать позиции. Командующий фронтом и комбриг обороняющейся бригады с офицерами оперативного отдела пошли по протоптанной тропинке к блиндажу местного комбата, чтобы наметить план дальнейших работ на местности по утверждению решения командира полковника Фахратдина Джабраилова на проведение разведки боем.

Глубокий снег лежал на южных скатах Муровского хребта, такой глубокий, что, оступившись, можно с головой скрыться под снегом и потребуется немало сил, чтобы освободиться от снежного плена. По узкой тропинке, навстречу шел комбат в сопровождении двух солдат. Доложив по заведенным правилам об обстановке, он сделал шаг в сторону, пропуская гостей.

Стоящий поодаль солдат показался полковнику знакомым, но он не мог сразу опознать его. Солдат как-то странно выглядел в своей меховой собачьей шапке, в коротком полушубке и в валенках на резиновой подошве. Такие валенки выдавались в Советской Армии на севере, где когда-то служил полковник. Солдат улыбался, лицо его было красным от мороза, за плечами висел мешок — не рюкзак, а именно мешок, на веревочных лямках.

Офицеры шли по зигзагообразным проходам между камнями и с восхищением смотрели, задрав головы, на гигантские горные массивы, разбросанные здесь с величайшей небрежностью. Острые углы семи братьев Героглы — дага устремились ввысь. Не верилось, что все это сотворила природа — вода, ветер и разница температур. Сейчас здесь царствовал снег. Он набился во все щели, закрыл проходы. С высот свисали снежные карнизы, готовые рухнуть в любой момент на голову неосторожного человека. Ветер носился между скал, и никуда от него нельзя было спрятаться, стоял чертовский холод.

В блиндаже на самодельном столе дымились кружки чая, круто заваренные мятой и чабрецом.

Старшина и командир роты стояли тут же, ожидая распоряжений комбрига. Командир батальона, предупрежденный оперативным дежурным бригады о приезде командующего, стоял в стороне, заметно волнуясь. За годы войны комбат прошел суровую школу, не раз был ранен, смелости и отваги ему было не занимать, о чем говорили награды, полученные в боях. Но присутствие в районе обороны его батальона человека, о котором в горах ходили легенды, не давало ему покоя. Командующий пригласил офицеров к столу и подвинул к себе одну из кружек, стал маленькими глотка наслаждаться чаем.

Отодвинув, наполовину пустую кружку, полковник повернулся к комбату, стоящему у входа в блиндаж:

— Пожалуйста, товарищ капитан, доложите основные пункты вашего решения на оборону, а заодно и ваши варианты, если придется перейти в наступление. Вежливое обращение и ласковый взгляд, слегка выпученных карих глаз полковника придали уверенности комбату и он, подойдя к карте, висячей на стенке блиндажа, стал докладывать замысел на оборонительный бой.

Слушая доклад, полковник вспомнил своих командиров подразделений в Шуше и их рапорты. Казалось бы, прошло всего два года, а в рядах частей и подразделений появилось много достойных офицеров, способных думать, принимать самостоятельно решения, понимающих слово «приказ» и «офицерская честь». Капитан указкой водил по рубежам и позициям, четко докладывая свое решение. Каждое его слово соответствовало требованиям боевых уставов. Закончив доклад, комбат вытянулся перед собравшимися командирами, ожидая вопросов.

В блиндаже воцарилась тишина. Никто не решался нарушить ее, ожидая реакции полковника. Но тот молчал, погруженный в свои мысли.

— Если бы вот такие, как ты комбат, были у меня в Шуше, все сложилось бы иначе, чем мы имеем на сегодняшний день, — думал он, затягиваясь сигаретой.

С приходом к власти Общенационального лидера Гейдара Алиева, правительство стало принимать важные решения, направленные на укрепление в первую очередь рядов вооруженных сил командным составом. Сотни офицеров откликнулись на призыв Президента, и вернулись на Родину, взялись за оружие, с желанием защитить родные земли. Со всех концов бывшего Союза, возвращались офицеры, имеющие знания и опыт ведения войны.

Теперь, с такими, как полковник Фахратдин Джабраилов, Кирим Вялиев, Хикмят Мирзоев, Агаев, Акперов и многими другими, кто с честью воевали на других фронтах, можно было решать любые задачи, — думал полковник, затягиваясь сигаретой.

Затушив окурок, он обратился к присутствующим: — Если нет вопросов к комбату, то давайте выйдем на линию соприкосновения и на местности посмотрим и уточним наши замыслы, — предложил он.

Переодевшись в маскировочные халаты, офицеры вышли из блиндажа, и пошли на наблюдательный пункт комбата.

Раннее утреннее солнце уже пустило яркие лучи параллельно вершинам гор — снег играл всеми цветами радуги, ослепляя глаза. Полковник приставил ладонь к глазам, просматривая горы. Впереди ничего не было видно, тогда он поднял бинокль и долго всматривался в противоположные хребты Муровских гор. Вот его взгляд остановился на цепочке фигур, поднимающихся из небольшой впадины на плато. Шесть человек — возможно, очередная смена солдат шла на посты. Комбриг, заметив направление, куда смотрел полковник, направил туда же свой бинокль и тоже заметил идущих людей.

— Это ночная смена возвращается с передовых постов, товарищ полковник. Внизу недавно армяне устроили новый пост, позволяющий контролировать развилку дорог идущих на перевал.

— Артиллеристам передали координаты, — не поворачивая головы, спросил полковник.

— Так точно, начальник артиллерии сам лично был здесь со своими разведчиками и теперь впереди у них есть наблюдательный пост.

— Добро, оперативно сработали, — похвалил он комбрига.

— Стараемся, — улыбнулся Джабраилов.

— Комбат, тот солдат в собачьей шапке, кто такой? — отрываясь от бинокля, спросил командующий.

— Командир разведывательного взвода батальона, младший лейтенант Самедзаде, товарищ полковник.

— Я все думаю о нем, где-то я его уже видел.

— Так это же бывший ваш солдат, из вашей разведывательной группы, позывной «Сержант».

— Точно, теперь вспомнил.

— А как он, сюда, к вам попал?

— По его словам, вы на помощь своему старшему брату направляли батальон из своей бригады зимой 1993 года, когда армяне оккупировали Кяльбаджарский район и рвались на Ханлар. Ваш батальон поспел вовремя и в упорных боях сумел отстоять Муровский перевал. «Сержант» тогда получил звание офицера и был назначен вашим братом командиром разведывательного взвода, с тех пор и воюет здесь. Сегодня он попросил разрешение встретиться с вами, и я не мог ему отказать. Если у вас будет время, может примете его?

— Конечно, пусть ждет у блиндажа. Полковник повернулся к комбригу.

— Неисповедимы пути господние. Этого солдата я запомнил в боях за Гюлаблы Авдал под Агдамом. Тогда тоже брат просил помощи, когда армяне прорвали фронт, и моей бригаде пришлось затыкать брешь. Вечером перед наступлением, выслал группу разведчиков в тыл к армянам, чтобы координировали наши действия и вели разведку. Так, в том бою группа сама попала в засаду, и ей пришлось вступить в неравный бой.

Солдат этот, что в папахе, был пулеметчиком, практически он один сдерживал натиск противника, пока группа прорывалась к своим. А потом мне пришлось резервами контратаковать, чтобы вызволить его из беды. Отчаянный он малый. Рад, что живой остался. Вот такие дела. Ну, что же перейдем на другую точку и оттуда посмотрим да и прикинем наши возможности.

Долго еще офицеры блуждали по высотам и траншеям, прикидывая и примеряясь, к предстоящим боевым действиям и не заметили, день уже был на исходе.

Десятки раз уточняли задачи и вопросы взаимодействия между подразделениями родов войск, приданных и поддерживающих частей с начальниками служб, вызванными на командный пункт Джабраиловым, пока командующий не удовлетворился проделанной работой.

Оставив офицеров в штабе, полковник вышел на воздух, присел на бревно, у входа в блиндаж. По его замыслу, бригада Джабраилова должна была предпринять отвлекающую атаку на перевале и заставить противника поверить, что именно захват перевала является главным на данный момент, для войск второго оперативного направления — бой местного значения, но играющий одну из самых важных звеньев для успешного разгрома Тер-теровской группировки противника. Ничего этого полковник не мог сказать офицерам, которые собрались сейчас в блиндаже и уточняли последние детали, предстоящих боевых действий.

Он сидел, задумавшись, на душе его было спокойно. Не было никаких сомнений, что поставленные задачи будут выполнены.

Этот комбриг полковник Джабраилов все больше и больше внушал доверие командующему, с тех пор как бригада была переброшена из Физулинского направления сюда на Муровские горы. Всегда подтянутый, не теряющий самообладания в бою он заслужил уважение всего личного состава бригады. И теперь на него возлагалась одна из самых важных задач, — заставить противника отвести свои войска от Тер-Теровского направления, чтобы дать возможность полковнику провести перегруппировку перед решающим наступлением. Командующий сидел, задумавшись, наслаждаясь тишиной.

Солнце еще не село, но у самого горизонта спряталось за длинное белое облако, окрасив его в ласковый оранжевый цвет.

Хрустнули ветки, на поляне перед блиндажом появился «Сержант». Он улыбался, несмело приближаясь к полковнику. Его собачья шапка была лихо заломлена на голове, вдоль полушубка свисали на веревочках большие меховые варежки. В своих валенках он напоминал деревенского мужичка из произведения Некрасова. — «Мужичок с ноготок».

Полковник встал, с минуту внимательно глядел на солдата, затем невольно, пошел на него, расставив руки.

— Милый, ты мой, разведчик! Живой, здоровый! Слезы брызнули из глаз «Сержанта». Он не смахивал их, продолжая прижиматься к полковнику.

— Как вы, как там наши Тябрик, Видади, Назим, — не знаете? Он называл солдат и офицеров по именам, как своих родных с тех далеких времен, когда жизнь и смерть заставили всех сбиться в одну дружную и храбрую семью.

Присели на бревно и стали вспоминать бои в Агдаме, потом за Каракендские высоты, на Мурове.

Смерть порученца Тябрика, любимца всех солдат и офицеров 704 бригады, которой командовал полковник, потрясла «Сержанта» и он, не скрывая своих чувств, от души плакал. Многих его товарищей не было уже в живых и поэтому, полковник не стал рассказывать ему о них.

— Ты лучше расскажи про себя, — попросил полковник, — а то у меня не так много времени. Как живешь, чем дышишь, и за что получил звание офицера? «Сержант» немного успокоился, собираясь с мыслями.

— Мы тогда перевал держали, — он показал на седловину хребта.

— Армяшки три дня атаковали, но наш батальон капитана Хикмята Агаева держался. Тогда мы не знали, что Бярдинский батальон самостоятельно оставил свои позиции и отошел, оставив открытым наш правый фланг. Армяне ночью обошли нас вот по той ложбинке и утром атаковали с тыла.

Тогда комбат Агаев приказал нашей роте контратаковать. Сошлись врукопашную, рубились лицом к лицу и одолели врага, ликвидировав попытку прорыва, а проход перекрыли. «Сержант» замолчал, нахлынувшие на него воспоминания комком застыли у него в горле. Боль воспоминаний сдавила ему душу.

Полковник глядел на этого двадцатилетнего паренька, и сердце его разрывалось на куски. Зарубцованные на ней раны снова вскрылись и стали кровоточить. Они сидели плечом к плечу два равных солдата, оба прошедшие суровую школу войны, не раз смотревшие смерти в глаза, о чем говорили их виски, густо усыпанные серебряными нитями. Полковник протянул руку и стянул ушанку с головы сержанта. Копна черных непослушных кудрей, обильно перемешанная сединами, рассыпалась в разные стороны.

— Да, сынок, хлебнул ты сполна. Но что поделаешь, такая уж наша солдатская доля, — он вернул шапку. Вытащил сигареты и предложил «Сержанту». Молча закурили.

Черная ночь постепенно охватывала вершины, опускаясь все ниже и ниже, погружая все вокруг в темень. Из-за хребта выкатилась полная луна. Резко очерченная тень от близких гор легла на склоны и долины. Глухо шумела река ниже блиндажа, но это был привычный шум, на который никто не обращал внимания. Луна взошла повыше, свет ее отогнал черноту ночи под укрытие скал и высот. Заблестел снег, и от этого в горах немного посветлело. Треск автоматной очереди прошил тишину, эхом раздробленный на тысячу мелких звуков, разнесся по горам. Здесь который уж год, шла война.

— Мне надо идти, — «Сержант» аккуратно задушил окурок между пальцами. Он не бросил его на землю, а по выработанной привычке разведчика положил в карман. Это не осталось без внимания полковника.

— Профессионал, война хорошая академия для солдата — подумал он, и тугие тиски тяжелой ноши командира и ответчика за жизнь солдат, немного разжались.

Молча, простились. Солдат исчез в темноте, так же легко и бесшумно, как и появился. Полковник с минуту постоял, а потом вошел в блиндаж. Офицеры сидели за столом, обсуждая вопросы предстоящего боя. Увидев полковника, все встали.

— Ну что комбриг, я думаю, пора нам и честь знать, засиделись мы в гостях, так ведь?

— А ужинать?

— Времени нет, мне надо еще много чего сделать, так что по машинам.

Все засуетились, собирая карты, командирские сумки.

Полковник, попрощавшись с командирами, выехал в свой штаб, чтобы завершить планирование задуманного им плана разгрома группировки, одного из самых жестоких и кровожадных командиров армянских формирований полковника Манвела Григоряна по кличке «Мясник» То, что он будет разгромлен, после сегодняшнего дня, не оставалось никаких сомнений.

Это был не девяносто второй год, даже не третий и полковник тоже был не тот, кто впервые приехал в Карабах. Сейчас у него была армия, обученная и вооруженная, а самое главное, у него были теперь настоящие командиры-воины. Машина, петляя по серпантинам горной дороги, убаюкивала своих пассажиров, когда резкий зуммер рации вывел полковника из состояния дрема.

— Командир 157 полка, — передавая наушники, предупредил порученец. Взволнованный голос командира полка, сразу заставил ощутить тревогу.

— «Чайка» противник атаковал передовые позиции на Гюлистанском направлении, имеются потери. Прошу поддержать огнем артиллерии!

Расим Акперов, командир горно-пехотного полка, не скрывал тяжелого положения на участке обороны, и это чувствовалось по его докладу. Прежде чем ответить на просьбу командира, полковник мельком взглянул через почерневшее окно кабины, но так и не смог определить место, где они сейчас находились.

— Тельман, где мы едем?

— Проезжаем деревню Хаджикенд.

— Давай на Гюлистан, по самой короткой дороге, приказал он водителю и только потом вызвал начальника артиллерии группировки.

— Уточнив координаты, по которым необходимо нанести огонь, он передал наушники радисту и приказал вызвать командира батальона, ведущего бой. Однако радисту не удавалось отыскать комбата, тот находился на передовой, не имея связи со штабом батальона. Через секунду ночную тишину разрезали трассеры реактивных снарядов. Эхо разрывов гулко прокатилось по ущельям, предупреждая его обитателей об опасности. Вот и последний поворот, за ним начинался район обороны гюлистанского батальона. Не дожидаясь, когда машина полностью остановится, полковник, подхватив автомат, выскочил из кабины, пригибаясь, побежал на высоту, где все горело и грохотало. На встречу стали попадаться раненые, отходящие в тыл. Расспросив их об обстановке и где командир батальона, полковник бросился вперед, спеша на помощь комбату, зная, что тот в любой момент может дать команду солдатам на отход, как и все добровольцы, когда понимают, что противник превосходит их по своей численности. Так было не раз за годы войны, это полковник знал по своему горькому опыту. Командиры из добровольцев, так делали не потому, что были трусами или не верили в стойкость своих солдат, среди которых встречались настоящие герои, а потому что не могли корректировать огонь артиллерии, управлять минометным огнем или решительно переходить в контратаку. Однако в обороне или в наступлении, когда рядом с ними были кадровые офицеры, способные управлять огнем, тогда их отряды дрались отчаянно и стойко. Полковник и спешил, понимая, как дорога каждая минута в бою.

Под свист пуль и треск автоматных очередей, он достиг окопов и влился в строй обороняющихся бойцов. Сделав несколько очередей по темным теням, мелькающим между деревьями, он приказал по солдатской цепи вызвать к себе командира батальона. Беспроводная солдатская связь мгновенно разнесла по траншее весть, — «Командующий фронтом сам лично находится на передовой и ведет бой». Быстро оценив обстановку, командующий полностью взял управление батальоном в свои руки. — Натиг, артиллериста мне.

Порученец и радист по совместительству, Натиг, протянул наушники.

— «Дракон» на проводе, просит уточнить корректуру огня.

Срывая голос, полковник стал корректировать огонь, ориентируясь по разрывам снарядов. После нескольких прицельных залпов, противник стал поспешно отходить, на свои прежние позиции, неся потери. Бой еще продолжался, но чувствовалось, что он затухает. Расспросив солдат в окопе, в какой стороне командный пункт, полковник заспешил на «НП» (наблюдательный пункт командира батальона). Ему уже на встречу спешил комбат Ахмедов.

Выскочив из окопа, полковник стал углублять в лес, увлекая за собой командира. Найдя укромное место, под скалой, он устало опустился на ствол поваленного дуба. Рядом присел Ахмедов.

— Ну, как ты комбат? — задал он риторический вопрос, доставая сигареты.

— Теперь хорошо, а полчаса тому назад, думал все, хана, не выдержим. Уж больно резко они пошли в наступление, без артподготовки, в ночь, такого давненько не было. Хорошо, что вовремя передовые посты обнаружили передвижение армян, а то быть бы беде. Оставили бы позиции. Спасибо, что помогли артиллерией. Вдруг комбат насторожился: — А, как вы тут оказались, господин полковник, — вскочил Ахмедов. Вы, наверно, знали про атаку, да? Ну, откуда, — засомневался он, сняв шапку, стал упорно тереть свой лоб, неверья еще своим глаз, что перед ним сидит тот, чье имя даже в окопах солдаты произносят шепотом, веря во все легенды, которые рассказываются про командующего. И вот этот, прославленный человек, спокойно сидит на ветке и курит, будто не из боя вышел, а прогуливался по лесу и присел отдохнуть.

— Не суетись комбат, просто возвращался с Мурова, а тут Расим, командир твой, с докладом, вот и подъехал, так сказать разобраться на месте. Не могу вот только понять, зачем это армяшки полезли на тебя, хотя понятно, что это просто авантюра. Как ты думаешь, комбат?

Ахмедов опустился на ствол дерева, натянул на голову свою шапку, молчал, обдумывая ответ не на простой вопрос командующего.

— Нет, комбат неспроста, ох неспроста, это они. Давай пойдем к тебе на «НП» и все хорошо взвесим, а потом решим, что нам делать. Тревога не оставляла полковника даже после того, как комбат заверил, что сам лично до утра будет контролировать обстановку и в случае чего даст достойный отпор противнику. Командующий решил остаться в батальоне, чтобы с утра провести тщательный анализ на местности.

Утром полковник поднялся на заре. Недалеко от него, свернувшись калачиком, спал его бессменный порученец Натик. Молодой двадцатилетний паренек из Самухского района, о котором полковник и не узнал бы, если бы он не прибился к его отряду, еще три года назад и не уговорил его взять в бригаду. Тогда ему было всего семнадцать лет. Паренек был худенький и слабенький, полковнику хотелось сразу же отказать в просьбе. Но, встретившись с его глазами, горящими ненавистью к врагам, сжалился и приказал зачислить Натика в комендантский взвод бригады.

Лес спал, погруженный в туманы. Ветки буков, дубов и клена были лениво опущены, на них дремал обильный иней. Глухо и сонно ворчала река Индже-чай, несущая свои быстрые воды где-то внизу ущелья. Стоял тот глубокий и задумчивый покой, который способен врачевать истерзанные души солдат, лежащих на сосновых ветках, после ночного боя.

Адъютант, услышав шорох, сразу открыл глаза и хотел встать. Полковник взмахом руку остановил его желание.

— Спи боец, я никуда не иду. Тот сделал вид, что закрыл глаза, но дрожание ресниц выдавали его маленькую хитрость.

Полковник присел на бугорок, прислонился спиной к ствол огромного бука, закурил. Тишина оглушала его.

Вдруг раздалась близкая и звонкая, глубоко музыкальная трель. Потом пауза и еще более чистые мелодичные щелчки, за ними удалой протяжный свист, приливная волна счастья, призыв к веселью, действиям, бодрости жизни— все, чем богаты лесной грач, пташки-невелички и веселые дрозды. Хохлатый грач, носился между веток, стрекоча, будто хотел сказать бойцам: — Вставайте, умойтесь прохладной росой, пока она не высохла. Слушайте утро. Смотрите, как порозовел край неба, где сейчас взойдет солнце. Скорей, окунайтесь в теплую жизнь, пришедшую на смену черной и жуткой ночи. Вы заслужили это.

Лес оживал. На вершине клена начал петь, откуда-то прилетевший зяблик. Его голосок, как переливы горного ручья, переплелись с монотонным барабанным стуком дятла. Вместе с солнцем прилетел неугомонный ветер. Зашумел листвой, раскачивая ветки деревьев, стал разгонять туман по долине. Проснулись запахи леса. Ночью здесь все заглушала сырость, вперемешку с угарным и едким запахом пороха, сейчас пахло водой и туманом.

Солнце высушивало туман, горный ветер пронесся по склонам гор и принес с собой запах лугов. Уставшим солдатам после ночного и тяжелого боя было не до прелестей Карабахского леса. Они спали, прижавшись, согревая друг друга. Только полковник сидел под буком, очарованный прелестью просыпающейся природы. Постепенно птицы стали умолкать, будто сделали перерыв на завтрак. Шум реки отдалился.

Ветер прошелся по вершинам деревьев, шелестя прошлогодней листвой.

Полковнику показалось, что деревья будто рассказывали друг другу о своих ночных видениях, о человеческой жестокости и кровожадности веками не затухающей в этих красивых местах — именуемых Карабахом.

Он устало встал, закинул автомат на плечо и пошел по пологому спуску к горной речушке, чтобы испить ее холодной воды и привести себя в порядок.

Внизу у самой воды, на поваленной ветке, прижав к груди автомат и поджав ноги, сидел часовой. Справа от него под огромным валуном чернело хорошо замаскированное укрытие из толстых побегов деревьев, прикрытое дерном. Услышав шаги, часовой повернулся на шум, выставив ствол автомата. В подходящем человеке он узнал своего командира. Быстро встал, забросил автомат за спину и стал поправлять обмундирование. Полковник подошел к солдату и протянул руку для приветствия. Тот, слегка склонив голову, двумя руками пожал руку командира, улыбнулся своей широкой улыбкой, демонстрируя все свои тридцать два зуба.

— Доброе утро вам, командир, — солдат явно обрадовался, увидев своего прославленного командующего, который не бросил их в ночной атаке дашнаков, а вместе с бойцами принял бой.

— Мне кажется, командир, здорово мы им всыпали, — солдату не терпелось рассказать о своих подвигах, но полковнику было не до его рассказов. Ему надо было спешить в штаб, где в спокойной обстановке обдумать действия противника. Ведь не зря, он предпринял ночную вылазку, без надежды на успех. То, что это разведка, он понял еще ночью, когда без артподготовки началась внезапная атака армянских бандитов, без всякой надежды на успех. Потеряв десяток солдат, противник отошел на свои позиции.

Для чего он это проделал, какую цель ставил он перед собой, в этом нужно было срочно разобраться. Полковник снял гимнастерку, и небрежно бросил ее на ветку, подошел к урезу реки, зачерпнув горстями студеной воды, стал умываться.

Он плескался с удовольствием, с каждым разом брызгая водой по торсу, чувствовал, как просыпается и наливается тело силой. Вода была настолько холодной, что тело покрылась гусиной кожей. Закончив туалет, он повернулся к солдату, стоящему в стороне и наблюдающему за командиром.

— Чтобы тело и душа были молоды — с улыбкой сказал он — надо закаляться, понял боец? — взял гимнастерку и натянул ее прямо на мокрое тело. Пожелав удачи часовому, стал подниматься на кручу, где оставил комбата Ахмедова и своего порученца.

Всю дорогу до своего штаба полковник молчал, раздумывая над вечерним происшествием.

— Натиг, — позвал он радиста и порученца одновременно, — передай «Колдуну» пусть прибудет на КП фронта. С собой пусть возьмет лейтенанта Рзаева и сержанта Барамбекова. И еще, командиру 157, Расиму, — Шахина Алиева Нафталанского, отправить ко мне на КП к 12 часам. «Тайфуну» майору Мирзоеву на КП быть в 12.30. Пока все, — полковник откинулся на спинку сидения.

Ехали молча. Командующий был погружен в свои расчеты и размышления. Тельман-водитель внимательно прислушивался к шуму в работе двигателя, ресурсы которого давно износились. Каждый раз, выезжая на фронт, Тельман боялся, что произойдет поломка в самый неподходящий момент. Натиг, надев наушники рации, передал распоряжение полковника и теперь мирно дремал.

— Командир, можно задать вопрос? — не выдержал Тельман.

— Если вопрос не касается твоих железок и запасных частей, а также того, что мотор надо давно перебрать, так как шум клапанов не дает мне уснуть, то давай, только коротко, — полковник, давно знал слабые стороны Тельмана, который каждый раз не упускал случая напомнить о важности занимаемой им должности — водителя командующего фронтом. И при этом каждый раз напоминал, что у него трое детей, а заработная плата одна, а ему доверяют жизнь человека, у которого в подчинении почти 25 тысяч человек, и за голову которого армяне предлагают не малые деньги.

— Кто такой «Мусто»— курд?

— А тебе то зачем знать про этого бандита?

— Так просто, только вот что удалось узнать от солдат в окопе.

— Вчера, когда закончился бой, я подслушал один разговор солдат, и мне стало так любопытно, что я не выдержал и присоединился к ним. Солдаты рассказывали, что между отрядами курда «Мусто» и Ахмедова, давно уже идет вражда, так вот, командир, — Тельман перешел на шепот.

— Солдаты говорят, что ночная атака армян была не просто случайной, а спланированная «Мусто». Он якобы передал армянам схему расположения постов и огневых точек. Еще говорят, что «Мусто» давно хотел подставить родственника командира полка, чтобы Расима сняли с должности и поставили «Мусто». Полковник слушал водителя и в его душе зарождались сомнения относительно «спокойствия» на передовой на Шаумяновском направлении. Вспомнилось, как в апреле, ни с того ни сего армяне перешли в атаку среди белого дня и захватили населенный пункт Гюлюстан. Как потом погибли десяток спецназовцев Агаева, пока выбивали армян из деревни. Он вспомнил, что тогда «Мусто» командир курдского батальона обвинил командира полка Расима Акперов в том, что тот не в состоянии командовать полком из-за своего здоровья и отсутствия дисциплины в батальонах. Полковник отчетливо припомнил, что тогда инцидент удалось уладить только благодаря авторитету старшего брата «Мусто», вот тогда тот и затаил свою обиду.

— Сколько же так будет продолжаться, — злость душила полковника, — если ради личных амбиций люди могут идти на предательство. Срочно надо предпринять меры по нейтрализации этого «Мусто», иначе быть беде. Еще долго не мог успокоиться командующий, вспоминая прошедшие горькие годы, приведшие к оккупации семи районов вокруг Карабаха.

Глава шестая Тер-Тер — без права на ошибку

Умереть за свою Родину не моя работа.

Моя работа — сделать так,

чтобы чужой парень умер за его Родину.

(генерал Джордж Паттон)

Апрель управился со снегом у подножья Карабахских гор и теперь медленно слизывал его с хребтов, подбираясь к вершинам. Земля еще была стылая, днем под лучами солнца она оттаивала, а за ночь подмерзала вновь. С каждым днем тепло пробивалось сквозь скалы все глубже и глубже, и хотя по ночам холод еще крепко держал землю, чувствовалось, она пробуждается. Весна набирала силы и теснила зиму, выдавливая ее в горы.

Полковник, в сопровождении командира 130 бригады пробирался по окопам на высоту, под названием «Торпах-тяпя». В нескольких сот метрах проходил передний край обороны фронта. Тусклый свет луны освещал им путь.

Ночь уже перевалила за полночь и готовилась встречать рассвет, оттягиваясь к вершинам гор.

Ласковый, влажный ветер, напоенный теплом и запахом земли, перемешанный пороховой гарью, мягко утыкался в грудь, в лицо, но не приносил той легкости, какую всегда испытываешь, вдыхая свежий весенний ветер.

Прошел всего час, как батальон капитана Мусаева, преодолев упорное сопротивление, выбил армянские подразделения с высоты и теперь закреплялся на ней.

Потери на фронте были существенными и обстановка с каждым днем становилась критической, поэтому весна, которую полковник всегда так ждал, которая манила, куда-то звала, на этот раз не радовала его.

Апрель, с ее проливными дождями и грозами, еще больше усугубил положение обороняющихся войск, не позволяя командованию фронта быстро перебрасывать резервы, на опасные участки, где противник имел временный успех. Сейчас он даже не думал о весне, идя по лужам, и грязи, низко опустив голову.

Ветер переменился, подул с реки Тер-Тер-чай, потянуло сыростью, стало зябко. Возбуждение, которое было у него перед боем проходило, и нервная дрожь охватывала все тело. Спустились в траншею, и пошли по проходу к блиндажу.

В ячейках окопов дремали солдаты, прижав к себе автоматы. Они сделали свое дело и теперь отдыхали, и никто не мог лишить их этой заслуженной награды. Стараясь не потревожить бойцов, командиры прошли к блиндажу, открыв дверь, вошли внутрь. На перекосившемся столе чадила самодельная лампа, сделанная из 30 мм гильзы. Кругом валялись ящики из-под снарядов, стреляные гильзы, окровавленные бинты, противогазы и разбросанные по всюду листы бумаги.Пороховая гарь насквозь пропитала блиндаж, дышать было тяжело.

На грубо сколоченных деревянных топчанах спали — двое у стены, другой у амбразуры. Спящий у входа, услышав шорох, мгновенно вскочил и выставил вперед автомат.

— Не шуми, свои мы — тихо прошептал комбриг Мамедов, подходя к бойцу и отводя ствол автомата в сторону.

— Комбат капитан Мусаев, — узнав командующего фронтом, представился офицер. На шум проснулись солдаты и стремглав выскочили из блиндажа наружу.

Полковник устало опустился на край самодельных нар, жестом приглашая офицеров присесть на скамейки. Ноги гудели, голова раскалывалась от усталости. Достав сигареты, полковник молча закурил.

Кисловатый дым комом застрял в горле. Легкие, заполненные угарным газом, отказывались принимать дополнительную порцию яда. Он в сердцах бросил окурок на пол и носком ботинка втоптал его в землю. Офицеры молчали. Каждый был поглощен в свои мысли.

Тишина ночи, усталость последних дней навалились разом и полковник, прислонившись спиной к накату бревен, закрыл глаза.

Шел его третий год войны в Карабахе.

Из глубины памяти вставили и прокручивались кадры пережитого прошлого.

— Вот злые языки пожара слизывают священные слова Корана со стен древней мечети, построенной еще муллой Вагифом в 16 веке в городе Шуше. Горит «Тар цех», где сотни лет народные умельцы шлифовали свое мастерство, создавая шедевры азербайджанского музыкального инструмента, под название — Тар.

Со зловещим шипением проносятся снаряды «Алазань», рушатся старинные кровли музея в Лачине. Кадры сменяют один за другим, ни останавливаясь и не давая возможности осознать их. Вой авиационных бомб, заставляет невольно втянуть голову в плечи жителей Физули и Зангелан. С ревом, оставляя огненный след в ночи, летят на город Агдам зажигательные снаряды реактивных систем залпового огня.

Крики, стоны и плач на пыльных дорогах, по которым спасаются беженцы из Карабаха. На самодельных носилках солдаты несут своих раненых товарищей, тянут единственную уцелевшую пушку, без снарядов.

Врачи, в окровавленных халатах, делают операции на бетонном полу полуразрушенного здания, где развернут полевой госпиталь. Горят города, села, жители, спасаются от врагов, покидая насиженные места.

Колонны машин, повозок, днем и ночью бредут под палящим солнцем. Вооруженные отряды спасают детей, стариков, выносят их из горящих домов. Душераздирающий вой обезумевших женщин, потерявших своих детей.

Кругом горе и слезы.

Вот уже другие кадры проносятся перед глазами.

Бородатые, с перекошенными лицами от ненависти, армянские наемники врываются Кяльбаджар, грабят и уничтожают все живое на своем пути. Расстреливают и взрывают памятники народным поэтам Бюль-Бюль, Натаван, поджигают священную мечеть в Агдаме.

Горный порывистый ветер с Муровских хребтов разгоняет дым пожарищ войны и перед глазами идут другие кадры — восставшие отряды Сурята Гусейнова врываются в Баку и смещают правительство Президента Абульфаза Алиева-Эльчибея. Страна погружается в хаос гражданской войны и катится в пропасть. Азербайджан стоит перед выбором — быть не или не быть ему, на политических картах Южного Кавказа. Враг, окрыленный своими временными успехами, захватив семь районов и оккупировав 20 % Азербайджанской земли, устремляется в глубь страны. В Карабахе идут кровопролитные бои на горных хребтах Дашкясан и Гедабек, на Муровском перевале.

Миллион беженцев и вынужденных переселенцев ютятся в рваных палатках под открытым небом, в железных железнодорожных вагонах, живут с надеждой на спасение. Сутками на пролет в мечетях, домах, на улицах слышатся слова молитвы, обращенные к АЛЛАХУ с мольбой о спасении.

Тысячи людей, вышедшие на площади столицы требуют вернуть народу его общенационального лидера и надежду страны. Наступает исторический момент,

15 июня 1993 года, молитвы, которые посылались народом, ВСЕВЫШНЕМУ АЛЛАХУ, наконец-то услышаны. Из Нахичевани в Азербайджан возвращается Спаситель Нации и Государства Гейдар Алиев, наступает новая эра по возрождению страны.

Полковник встряхнул головой, разгоняя наваждения. Вытащил из пачки новую сигарету, прикурил от стоящей на столе лампы, сделал глубокую затяжку и выпустил дым к потолку. Он курил, вытянув ноги, которые гудели, как высоковольтные провода под напряжением. Рядом молча сидели его отважные командиры, стараясь не тревожить своим вопросами.

Сквозь треск пулеметных очередей, эхом проносящихся по расщелинам в горах и разрывающих тишину ночи, полковнику вдруг послышался хриплый голос генерала Райцеллис, преподавателя «Истории войн и военного искусства» в академии БТВ:

— Запомните, товарищи слушатели, — картавя, как многие евреи, читал тот лекцию, — Командующий легионами римский полководец Эпаминонд, впервые применивший теорию сосредоточения основных усилий войск на главном направлении, всегда говорил:

— «Если хочешь разбить врага, то всегда должен иметь спрятанный «кулак», чтобы в нужный момент нанести удар в нужное место. Тогда ты победишь. Но если соединениями и частями создается сплошной фронт обороны, то его подразделения, расположенные в стыках между армейскими группировками, бывают обычно уязвимы и не могут быть преградой относительно солидной наступательной операции. Удар в эти промежутки, может поставить обороняющиеся войска в катастрофическое положение, гласят боевые уставы… Сплошной фронт в теории, позволяет только господствовать над районами, но не ведет к победе» — воспоминания скривили лицо полковника подобием улыбки.

— К большому сожалению, дорогой Райцеллис, у нас боевые уставы никто в войсках не читает, да и не хочет читать, думая, что они сами с усами и не меньше знают, чем великие полководцы, кровью своих солдат записавшие эти догмы. Полковник сделал глубокую затяжку едкого дыма.

С началом вероломной войны армянских сепаратистов против мирных жителей Карабаха, основная масса азербайджанских добровольческих формирований, решали преимущественно задачи по обороне своих селений, именно созданием сплошного фронта, по принципу «взявшись за руки». На это у них не хватало ни сил, ни средств удерживать в таком положении полосу Карабахского фронта. Требовать от «наполеонов» местного значения, создание резервов в подразделениях, вообще, казалось бесполезным делом. «Полководцам», типа «Курд-Мусто», «Гуртулуш» или еще лучше «генерал-запчасть» Эльшад, было глубоко плевать на высказывания и предупреждения Эпаминонда.

Сколько сил и энергии пришлось приложить, сколько тревожных ночей не спать, чтобы, наконец, добиться понимания, что «война это не только оборона, которой невозможно выиграть войну, но есть еще и наступление, которым достигается разгром противника и выигрыш всей компании, опираясь на опыт, знания и заветы великих полководцев».

Откуда-то из глубины подсознания всплыла цитата, где-то когда-то прочитанная:

«Правительство, сознающее свой долг, всегда будет оказывать влияние на формирование общественного мнения в духе задач, стоящих перед ВС и в этом кроется особое значение государственной политики для сохранения дисциплины в армии. Аналогичное влияние должно исходить от партий и прессы, если они сознают свою ответственность перед обществом.

Годы войны в Карабахе наглядно показали и подтвердили значимость этого положения, но борьба за власть затмила и честь и совесть, осталась только жажда власти. Власть только власть — интересовала чиновников из правящих партий в Баку и больше ничего до тех пор, пока у руководства страны не стал Гейдар Алиев.

Полковник носком ботинка придавил окурок в землю. Рядом с ним сидел на ящиках из-под боеприпасов комбриг Мамедов, прикрыв глаза, молча курил. В тусклом свете лампы можно было заметить, как кожа на его лице, почерневшая от горных ветров и бессонницы, потрескалась. Вдоль глаз пролегли глубокие морщины пережитого прошлого.

Весь февраль и март 1994 года прошли в тяжелых непрекращающихся боях за удержание господствующих высот на Агдаринском и Талышском оперативном направлениях. В последнее время бои приняли более ожесточенный характер. С каждым днем чувствовалось, что армянские войска готовятся к чему-то очень важному, прощупывая прочность обороны войск на направлении города Тер-Тер.

Перед фронтом обороны города враг имел не только численное превосходство в танках и артиллерии, но сумел провести скрытно перегруппировку, сосредоточив около 10 тыс. живой силы на направлении, между городами Агдам и Тер-Тер. Вопрос крупномасштабного наступления на эти города был делом времени. Фронтовая разведка приносила все новые и новые тревожные данные о скоплении врага.

Изучая фронт обороны, который растянулся по горным хребтам от Гюлюстана до Бярды на 78 км полковник, прекрасно понимал, что необходимо изменить всю тактику ведения оборонительного боя, нужны были новые подходы к требованиям боевых уставов. Те учебники и наставления по тактике, которые он когда-то изучал, уже не отражали тех изменений в действиях подразделений в горных условиях Карабаха. Постоянно перестраивая боевые порядки подразделений, укрепляя и меняя систему оборонительных рубежей, он спланировал несколько боев, с целью захвата позиций и высот от удержаний, которых в дальнейшем могла зависеть вся устойчивость обороны его фронта. Сегодняшний бой был одним из тех запланированных, первым и, как оказалось, успешным боем — это радовало душу.

Хлопнув ладонями по коленям, полковник решительно встал.

— Комбат, передай офицерам и солдатам мою личную признательность, это дорогой подарок для всех нас. Так что, не забуду, — он взял за плечи капитана и крепко обнял его.

— Пойду я, комбриг, у меня очень еще много дел. Ты тут, сам знаешь, что делать.

— Надо бы подкрепление подбросить Мусаеву, наверняка армяне с утра предпримут новую атаку, — сиплым, сорванным от криков и команд на поле боя, голосом попросил Фикрят, прекрасно понимая, что у полковника такой возможности нет. Но он, как и все командиры подразделений, еще раз напоминал командующему о тяжелом положении бригады с пополнением.

Наклонив голову, чтобы не задеть косяк блиндажа, полковник вышел, оставив без ответа вопрос комбрига.

Перед блиндажом на ящиках в ожидании приказаний сидел порученец комбата, но, не дождавшись, боец заснул. Полковник осторожно переступил через солдата, стараясь не потревожить его сон, и пошел по ходу сообщения.

Адъютант, он же радист командующего — Натиг, подал руку и помог выбраться из траншеи. Пригибаясь, они вмести побежали к реке, под спасательный обрыв, где оставили машину с водителем Тельманом.

На окраине города Тет-Тер в развалинах местной больницы, оборудованной под штаб фронта, полковника ждал офицер связи из разведывательного центра Генерального штаба. Расписавшись за документ, он не стал сразу распечатывать пакет, пройдя в комнату, бросил на стол, решив первым делом принять душ.

В соседней палате была оборудована походная душевая. Это если громко сказать «душевая», а так к стенке в комнате был приделан двухсотлитровая бочка, которая нагревалась при помощи паяльной лампы. Примитивная, но необходимая в суровых условиях войны принадлежность армейской жизни, когда неделями не удается снять ботинки и сменить белье. Горячие струйки воды, растираемое «кисой» (грубая мочалка), придали ему бодрости. Смывая пот и грязь, он чувствовал, как тело наливается силой. После душа, переодевшись, он вызвал порученца, попросил принести чай, а сам, взяв со стола нож, вскрыл пакет.

Центр сообщал, что — «к исходу марта месяца 1994 года, ценой значительных усилий армянскому руководству удалось создать наступательную группировку войск. Под видом очередного призыва на трехмесячные военные сборы офицеров запаса и студентов учебных заведений была проведена скрытая мобилизация командиров. На Тер-теровское направление сосредоточены дополнительная техника, вооружение, боеприпасы, горючее, а также вновь сформированные части (Эчмиадзинский полк, Горисский, Абовянский, Гюмринский и др. батальоны). Помимо этого мобилизованы и переброшены на фронт полки внутренних и пограничных войск».

Генеральный штаб предупреждал: — «Имеются сведения, что армянское командование, опираясь на разведывательную информацию о расположении Азербайджанских сил, полученную из источников в Генеральном штабе России, включая данные космической и радиотехнической разведки, завершает разработку плана наступательной операции. Однако нашей разведке пока не удалось точно установить направление главного удара». Генштаб приказывал, «усилить, укрепить и т. д. т. п.».

В приказе не было ни одного слова, о пополнениях войск техникой, вооружением, не говоря о личном составе. Настроение полковника было испорчено. Он хотел сразу позвонить в Генеральный штаб и высказать все, что он о них думает, однако силой воли сдержал свое желание.

Порученец Натиг принес заварник с чаем, наполнив на столе стакан, удалился. Аромат крепко заваренного чая, приправленный чабрецом, сразу заполнил комнату, создавая мирную обстановку. Подвинув машинописные листы, полковник стал внимательно вчитываться в распоряжение Генштаба.

Размышляя над приказом, он вдруг стал отчетливо понимать, что стабилизация внутренней обстановки в стране после прихода к власти Гейдара Алиева и его успехи в создании боеспособных частей Вооруженных сил Азербайджана, наверняка вызволи обеспокоенность армянской стороны. Последующий за этим разгром Физулинской группировки противника, и освобождение 22-х сел района, поражение врага на Кяльбаджарском направлении в сочетании с наращиванием внешнеполитических усилий Азербайджанского правительства под руководством Общенационального Лидера, не могло остаться без внимания противника. Анализируя поступающие в последнее время новости из Армении, полковник отмечал первые признаки недовольства армянского населения. В Ереване сформировались предпосылки для обострения внутриполитической ситуации, еще более осложнились противоречия в самом руководстве Армении и в его отношениях с оппозицией.

Полковник взял со стола сигарету, закурил, раздумывая над полученной информацией Генерального штаба.

— Естественно, — думал он, — учитывая негативное воздействие поражения под Физули и Кяльбаджаром, командование армянских бандформирований и их покровители в ближнем и дальнем зарубежье, обязательно предпримут какие-то шаги с целью переломить ход боевых действий в свою пользу. Как это было уже не раз за годы войны, когда Азербайджанские войска имели успех на Карабахском фронте.

— Наверняка, враги спланируют широкомасштабную военную операцию, замысел которой будет заключаться в прорыве обороны Азербайджанской армии, в каком-нибудь другом районе, а на данный момент город Тер-Тер, наиболее значимый пункт для Азербайджана. Именно здесь, самый короткий путь для выхода к крупным городам, к нефтяным и газовым магистралям страны. Прорыв фронта обороны, с последующим захватом населенных пунктов, городов Барда, Евлах, а также отсечение обширной территории в сочетании с новым потоком беженцев должна будет способствовать, по мнению армянских политиков, дестабилизации ситуации в Азербайджане, смене руководства страны и последующему завершению войны на условиях армянской стороны — сделал полковник вывод из своего анализа.

Ну, конечно, в качестве ключевого фактора успешной реализации таких планов руководство Армении, как всегда получит всестороннюю поддержку со стороны России, — продолжал размышлять он, дымя сигаретой.

— Час от часу не легче, брат ты мой, — стал жалеть он себя, затушив окурок, тут же со стола взял другую сигарету.

Третий месяц войска 2-го оперативного фронта от Тер-Тера, до Гюлистана под его командованием, вели непрекращающиеся бои против превосходящихся сил противника, удерживали позиции и несли потери.

Полковник прекрасно понимал, что в такой обстановке и при таких ограниченных возможностях частей и подразделений в людских ресурсах, чистой обороной удержать позиции под Тер-Тером практически невозможно, и вот уже которую неделю он мучительно искал выход из создавшегося положения, маневрируя резервами и контратакуя противника при любой возможности.

Учитывая полученную информацию из генштаба, о количестве переброшенных сил противника на направление его фронта, а также и те войска армянских сепаратистов перед фронтом обороны, разгром ослабленных обороняющихся частей на указанных направлениях, был лишь вопросом времени. Это было ясно, как божий день, и он это понимал всеми своими клетками истерзанной души поисками выхода из создавшегося положения.

Полковник, прошел в соседнюю комнату и прилег на самодельный топчан. Стал вспоминать последние бои под Горадизом, где руководителем и разработчиком наступательной операции был он, срочно отозванный из Нахичевани.

Там командиры соединений, которым предписывалось осуществить прорыв обороны противника, в успех не верили и требовали прислать на фронт автора данной операции. Прилетев из Нахичевани, он провел ряд подготовительных мероприятий, согласовав вопросы взаимодействия между частями Вооруженных сил и Внутренних войск. 4 января 1994 года был отдан приказ перейти в наступление. Азербайджанские войска в течение 8 дней смогли не только прорвать оборону противника, но и продвинулись в глубину на 35 км, занятую армянскими войсками, при этом освободили 22 населенных пункта Физулинского и Джабраилского районов.

Впервые за последние два года войны, азербайджанская армия шла в наступление, освобождая родные земли от оккупантов, но враг был еще силен и коварен.

Первые тревожные сигналы о положении под Тер-Тером, стали поступать в Министерство обороны уже к 10-му января, когда Командующий вторым оперативным направлением подполковник Кирим Велиев, докладывал о крупных пополнениях противника, прибывшего на фронт, и неудачных действиях 157 горно-пехотного полка и 703 мотострелковой бригады.

Вечером 11 января 1994 года в оперативном штабе в городе Бейлаган шло совещание под руководством Министра обороны республики генерала Мамедрафи Мамедова. Генерал отмечал успехи 702 бригады полковника Шаира Ромалданова, говорил о подвиге солдат и офицеров 777 и 181 бригад, когда в штабную машину вошел его порученец и что-то стал шепотом докладывать ему. Министр выслушал порученца, извинился перед собравшимися командирами, и Председателем Верховного Совета Республики, вышел, приказав полковнику, колдовавшему над картами, уточнить боевые задачи частям и соединениям на предстоящий день.

Не прошло и нескольких минут, как пришел порученец министра и позвал полковника, на пункт связи.

Войдя туда, полковник увидел, что Министр говорит по телефону стоя на ногах, ему сразу стало понятно, что на другом конце его слушает Верховный Главнокомандующий и Президент Республики Гейдар Алиев. Он уже поднес руку к головному убору и хотел доложить о своем прибытии, но Министр жестом остановил его.

— Да, господин Президент, он здесь, — сказал в трубку Министр.

— Есть, господин Президент, сегодня же лично выеду туда и доложу вам подробно о сложившейся обстановке. Еще раз повторив, — Есть! — он жестом пригласил подойти.

Прикрыв ладонью микрофон, Министр, сказал:

— Вас. Будете говорить с Верховным Главнокомандующим, — и протянул трубку правительственной связи.

От услышанной новости, лоб мгновенно покрылся потом, рука, протянутая к трубке, заметно дрожала. Он не был трусом, но его отношение и любовь к такому человеку, как Гейдар Алиев, всегда вызывало у него трепетное почтение и глубокую преданность. Волнение чувствовалось и в голосе, когда он представился.

Спокойный и теплый голос Президента на другом конце немного успокоил его. Полковник внимательно выслушал вопрос, и уже четко, по-военному, стал докладывать.

— Да господин Президент, закончил Академию бронетанковых войск, отслужил в Советской Армии 20 лет. Сделав паузу, продолжил: — второй год на фронте, господин Президент. После очередного вопроса, он смущенно сказал:

— Да, воевал господин Президент, командовал 704 бригадой, в данный момент, занимаю должность — заместителя начальника оперативного управления Генерального штаба, начальник отдела оперативного планирования боевых действий.

— Так точно, обстановку на Тер-Теровском фронте знаю. После не продолжительной паузы, невольно вытянулся в струнку.

— Сделаю все, что в моих силах, — и смущенно добавил, — спасибо за доверие, не подведу, господин Президент. С минуту постоял молча, внимательно слушая Верховного Главнокомандующего, а потом, тихонько опустил телефонную трубку на стол.

— Ну, что сказал тебе Президент? — не удержался и спросил Министр.

Полковник вспомнил, как после разговора с Президентом, он обратной стороной ладони вытер пот, струйкой скатывающий со лба и повернулся к Министру.

— Пожелал удачи, вот и все. Министр понял его состояние, не стал уточнять детали разговора с Верховным Главнокомандующим.

— Тогда, иди и готовься, завтра утром выезжаем на второе оперативное направление, — отдал распоряжение Министр.

Козырнув Министру, полковник вышел на улицу. Холодный пронзительный ветер Карабахских гор мгновенно высушил его пот на лице, схватив его за мокрые кудряшки на голове, стал теребить их из стороны в сторону, как бы пытаясь вырвать, или как показалось полковнику, ласкал его, поздравляя с новым высоким назначением.

Он постоял немного на ветру, успокаивая волнение и осознавая услышанное от Президента. Заметив, что стал замерзать, поспешил в штабную машину, чтобы не подхватить воспаление легких.

После разговора с Верховным Главнокомандующим ему страсть хотелось закурить, но он сдержал себя на ветру, только, войдя в салон штабной машины, тут же вытащил сигарету, прикурил, жадно делая затяжки. К нему подошел его друг командир 702 бригады Шаир Ромалданов.

— Надеюсь все хорошо? — спросил он, видя, как полковник делает глубокие затяжки и смакует едкий дым.

— Все хорошо, дорогой Шаир, мы еще повоюем, только не на этом направлении.

— Значит, солдатская молва и на этот раз оказалась права.

— А что гласит молва, если не секрет, — спросил он у друга.

— Да говорят, что вы за вещичками придете, и что можно вас поздравить с новым назначением. Вот только не сказали, нам радоваться или нет, — заметил он с улыбкой. Не знаю как сложилась бы здесь обстановка, если бы вы вовремя не приехали и не взяли руководство боевыми действиями в свои руки. Наломали бы дров эти «новоиспеченные полководцы», — в сердцах заметил Шаир.

— Все хорошо, милый друг, что хорошо кончается, — полковник обнял своего товарища.

— Шаир, — обратился он к другу, — когда меня спрашивают:

— Где вы успели нажить себе так много врагов? — то я всегда им отвечаю:

— Для этого не надо быть гением. Делай свое дело, говори правду, не подхалимничай — и этого достаточно. Сейчас мы занимаем с тобой тот промежуточный уровень, когда возможен скачок наверх, но, даже возвышаясь, мы должны будем еще глубже погружаться в болото разногласий, криводушия и угодничества. Потому что атмосфера пораженчества, как ржавчина разъела все структуры в Министерстве обороны, но я верю, что с приходом Гейдара Алиева, мы эту ржавчину почистим до блеска. А пока, лучше быть на фронте, чем потерять честь в той удушливой атмосфере в Баку. После ареста и допросов в прокуратуре, предчувствуя дальнейшее унижение и открытое издевательство над честью офицера, я испытывал соблазн вернуться на фронт, подняться во весь рост и пойти под пули среди белого дня по открытому месту и погибнуть. По крайней мере — думал я, — все разом кончится. Испытал соблазн, но не поддался, хотя в том настроении, в каком был тогда, умереть не казалось ни самым страшным, ни самым трудным делом для меня. Пусть лучше мне впереди ничего не светит, — думал я, — да зато совесть при мне останется. Она мне и на том свете пригодится. Приход к власти Гейдара Алиева вселил мне надежду, что надо остаться в строю. И пусть враги мои не радуются, думая, что смогли вывести меня из нашего строя и побить. Себя битым, я не считаю, битый значит сломленный, проигравший. Ничего, Шаир, мы согнулись под тяжестью судьбы, но не сломались. Все теперь будит хорошо. Буря пронесется, наши дубы-красавицы в Карабахе выпрямятся, распустив свои красивые кроны на благо всем в этом мире. Вот такие дела, брат. Кстати, — заметил полковник, отбросив окурок, — позволь и мне поздравить тебя с награждением почетным орденом «Азербайджан Байрагы» и с присвоением звания полковник. Надеюсь, у нас будет еще время выпить за твое и братьев Ромалдановых здоровье, — он протянул свою ладонь и крепко пожал руку отважному командиру.

Судьба их познакомила в тяжелое для страны время, но это было и прекрасное время, когда не надо было съедать пуд соли, чтобы узнать человека. На войне один прожитый день, равняется целой жизни. Они оба были молоды и беззаветно любили свою Родину. Были талантливы в своем деле, а у подлинных талантов,

как всегда много завистников, желающих опорочить их достижения, и что на войне справедливость не всегда бывает, благосклонна к истинным героям.

Все, тогда в Бейлагане, прекрасно понимали, что успехи 702 бригады, которой командовал Ромалданов, позволили прорвать оборону противника и разгромить отборные подразделения Степанакертской и Гадрутских частей Армении.

С минуту они смотрели друг на друга, а потом, не сговариваясь, обнялись.

Успешные боевые действия войск на Бейлаганском направлении в январе 1994 году позволили частям и подразделениям на Тер-Теровском и Геранбойском направлениях тоже перейти в наступление. Добровольческие отряды в первых числах января, проведя успешные операции на Талышском направлении, захватили несколько господствующих высот, а также много техники и вооружения противника, но дальше наступление успеха не имело.

Армяне, проведя перегруппировку, сумели приостановить продвижение войск, а на некоторых участках даже восстановить утраченные положения.

Командующий на направлении подполковник Кирим Велиев, неоднократно докладывал руководству Министерства обороны о слабой дисциплине в отрядах, о враждебном противостоянии добровольческих отрядов соседних районов друг к другу, что отрицательно сказывалось на ведении боевых действий.

Учитывая сложность ситуации, Верховный принял решение направить полковника на Тер-теровское направление, наверняка, зная его жесткий характер и способность находить общий язык с такими добровольческими отрядами, как Геранбойский полк.

12 января полковник вместе с Министром Обороны прибыли в штаб, Второго Оперативного Направления. После представления полковника и, отдав необходимые распоряжения, Министр обороны выехал в Бярду, оставив нового командующего на командном пункте в Маргушеване, принимать дела и должность — Заместителя Министра обороны по боевым действиям.

В штабе вместе с ним остался только подполковник Кирим Велиев. Они были давно знакомы, еще по боям в Кубатлах, в тяжелейшие годы начального периода войны. В конце августа 1993 года противник, прорвав фронт обороны на Кубатлинском направлении, устремился на соседний район Зангелан, оставляя в котле окружения разрозненные части азербайджанских отрядов. В штаб фронта, после ожесточенных боев, пришла горькая весть, — «пропал командир 170 бригады Кeрим Велиев». Весь командный состав на фронте глубоко переживали за него. После этой новости прошло семь дней и надежды практически никакой не оставалось, что кому-то удаться вырваться из котла, когда по рации доложили, что из окружения пробилась группа солдат под командованием Велиева. Используя быстрые воды горной реки Араз, смельчаки, возглавляемые Киримом, вплавь прорвались к своим войскам. Вот тогда-то они первый раз встретились, и полковник на всю жизнь запомнил того Кирима с почерневшим от копоти лицом, грязными бинтами на ранах, выгоревшими на солнце цвета спелой пшеницы волосами, в которых запутались репейники, светло голубые глаза, горящие огнем, и мужеством.

Сейчас перед ним стоял высокого роста, спортивного телосложения подполковник, в ладно подогнанной военной форме, воротник камуфляжа стягивался ровненькой, сверкающей белизной полоской подворотничка. Аккуратная стрижка, подчеркивала мужественные черты его молодого лица, и только глаза были теми же. Светло-голубые, наполненные желанием воевать и мстить врагам за сожженные города и села, за слезы матерей и сестер, за величественные горы Карабаха, воспетые в стихах и песнях, его знаменитым дедом Самеда Вургун.

Весь день прошел в беседах и воспоминаниях. Кирим подробно рассказал о положении на фронте, о вражде между группировками, а также о личной неприязни главы исполнительной власти Геранбойского и Тертеровских районов друг к другу.

Когда темная ночь укрыла горы, а желтая луна вошла в хоровод звезд, друзья попрощались, пожелав друг другу только одного — остаться в живых и увидеть день победы. Вспоминая прошедшие дни, полковник невольно улыбался. После отъезда Кирима Вялиева он остался в штабе один, решая сотни задач стоящие перед войсками фронта.

С первого же дня, с присущей полковнику энергией, он приступил к изучению районов и рубежей обороны. Его старенький «УАЗ», днем и ночью колесил по заснеженным дорогам Муровского хребта от перевала Омар до Гюлюстанких гор. Часто пешком, в сопровождении своего адъютанта он поднимался на самые высокие вершины хребта и оттуда рассматривал позиции обороны. Встречался с командирами разного уровня добровольческих отрядов, слушал их советы, записывал в свою рабочую тетрадь, чтобы в тишине кабинета внимательно отработать все рассказы. Спал он урывками, порой целыми днями ползая по окопам и позициям, не доедал. Постоянные вооруженные стычки в полосе обороны, ночные бои, отражение прорыва на отдельных участках фронта, полностью поглощали его время. Учитывая холодные, можно сказать, враждующие отношения друг к другу командиров Геранбойского полка и Тертеровских батальонов, немало сил приложил к тому, чтобы эту их враждебность перенести на общих врагов.

Упорный труд, бессонные ночи, поведенные над топографическими картами боевых действий, принесли первые успехи. Высота, которой они овладели сегодня, должна была, по замыслу полковника сыграть одну из решающих ролей по недопущению прорыва фронта обороны в предстоящих боях.

Воспоминания, волной нахлынувшие на него растревожили всю душу. Он не в силах был больше бороться с ними, встал, прошел в кабинет и сел за стол, на котором был, развернут план огневого поражения противника по всему направлению. Закурил.

Трель телефона, мигом отбросила воспоминания в глубину сознания, и вернула в реальность.

Радист 55-го, просил ответить «Колдуну» (командир батальона специального назначения) подполковнику Эльдару Агаеву, группы которого двое суток тому назад вышли на боевое задание. Полковник невольно взглянул на часы, — 5.30 утра, значит, что-то стряслось, иначе бы Эльдар не стал бы его тревожить. Он затушил сигарету и только потом ответил:

— Я «Чайка», прием.

— «Чайка», я «Колдун», «воронье» кружит и клюет в квадрате 68-23-7, много «воронья». Прошу сыпануть «зерна».

Голос «Колдуна», через десятки километров, обходя заснеженные горы и густые леса, принес тревогу.

— «Колдун», я «Чайка», «зерна» сыпану, отходи домой, прием.

Рука невольно потянулась к другой трубке рации, на которой было написано

«Дракон» (командир артгруппы)

Не успел он назвать свой позывной, как «Дракон» тут же ответил. Видно тоже не спал, получив информацию от своих передовых наблюдателей. Через минуту, над штабом с шипением пронеслись «зерна» реактивной артиллерии.

К утру обстановка на Тер-Теровском направлении резко обострилась. То ли захват господствующей высоты на направлении 130 бригады, то ли активные инженерные работы по укреплению фронта, заставили противника начать наступательные действия, опасаясь, что промедление для него смерти подобно. Телефонные трубки от докладов командиров обороняющихся батальонов с переднего края, о перемещениях войск противника и переходе его в наступление не остывали

Полковник принимал донесения в своем штабе, развернутом в гранатовом саду, на окраине города Тер-тер, в разрушенной больнице. Аккуратно записывал услышанную информацию в свою рабочую тетрадь, отмечая про себя, как обстановка на фронте с каждой минутой становится тревожной.

Весь его боевой опыт, накопленный за годы войны, подсказывал, что на этот раз, все гораздо сложнее и наступило время, которого все ждали, ведя непосредственную подготовку к массированным атакам армянских сил.

Полковник достал из сейфа свой потертый блокнот, и как всегда перед боем, решил написать письмо своей жене и детям.

Он, взглянув на календарь, автоматически поставил дату: 08.04 1994 года. При воспоминании о детях глаза заслезись, предательский комок подкатил к горлу, стало трудно дышать. Он пересилил себя, чтобы не поддаться нахлынувшим чувствам. Вот уже полгода прошло, как он в последний раз видел своих родных, когда выехал из дома по приказу Верховного Главнокомандующего в Нахичевань. С тех пор так и не смог вырваться в Баку, чтобы проведать семью. Сначала Нахичевань, потом бои под Физулями, а теперь вот командующий фронтом под Тер-Тером.

Полковник взял со стола ручку и каллиграфическим почерком вывел первую строчку:

— «Дорогие мои «лягушата» и моя незабвенная боевая подруга. Спешу сообщить вам, что я жив и здоров, чего от всей души желаю и вам. Дела на фронте идут нормально. Все здесь спокойно, такая тишина стоит в горах, что даже страшно от этой тишины. Весна входит в свои владения. Распускаются почки на деревьях, а на некоторых уже малюсенькие листочки зелененькие такие и нежные, радуются открывшемуся их взору простору и белому свету. Зайчики скинули свои беленькие зимние шубки и переоделись, целыми днями скачут по лужайкам и играют в свои заячьи игры. Как-то встретил одного из них на опушке, своего старого знакомого зайчика, он спрашивал про вас, мои миленькие деточки и просил передать вам привет и пожелания.

1. Немытые фрукты не есть.

2. За самого старшего в семье остался ваш брат Эльхан и всем надо его слушать.

3. Не шкодить и уважать труд нашей дорогой мамочки. Я надеюсь, что все скоро закончится, и мы все вместе пойдем гулять на карусели, а пока целую вас и желаю вам приятных снов. Любящий ваш папа».

Он поставил точку, аккуратно сложил листок и вложил его в конверт. Заклеил и убрал в небольшой сейф, где хранились секретные распоряжения войскам. С минуту посидел, мысленно обнимая и лаская своих родных. Услышав разрывы реактивных снарядов в городе, решительно встал. Свернул боевые карты, разложенные на столе, вытащил из шкафа видавший виды нагрудник с магазинами для автомата и только потом вызвал по рации своего порученца Натика. Тот, будто ждал за дверью, мгновенно появился по первому зову.

— Возьми вещи, — полковник указал на командирскую сумку и вещевой мешок, стоящий в углу комнаты. Едем в штаб 703 бригады.

Натик без слов, подхватил все, что показал командующий и пошел на выход. Полковник оглядел свой, как ему казалось уютный уголок, и вышел следом за солдатом, еще не представляя, что теперь он вернется сюда только через месяц.

В предрассветном тумане, машина командующего, петляя по узким улочкам фронтового города Тер-Тера, выскочила на асфальтовую дорогу, изрытую глубокими воронками, и помчалась в штаб бригады, обороняющейся на главном направлении.

Тельман — командирский водитель, ловко, петлял между ухабами, проскочил опасный участок дороги, и только въехав в виноградники, притормозил. Дальше было не так опасно. Когда до штаба бригады оставалось несколько сот метров, небо разорвал грохот сотни разрывов. Выскочив из машины, полковник невольно посмотрел на горы, из-за которых в их сторону слеталось «воронье», чтобы убить, разрушить, сжечь все живое и мертвое.

Снаряды, как светлячки, усыпали горизонт, все летели и летели, будто вырвались из черных недр пещер, где их заперли давно и не давали свободы. Первые разрывы и горизонт окрасился заревом. Земля тяжело охала, после каждого снаряда, будто живая, когда они вонзались в ее тело, разрывая и разбрасывая ее родную плоть, оставляя на теле глубокие раны.

В штабе 703 бригады суетилось много народу. Посыльные выскакивали из штаба, и стремглав неслись к своим подразделениям, разнося приказы и распоряжения. Выслушав доклад дежурного офицера, полковник вызвал по рации начальника связи 703 бригады и приказал перевести все поступающие запросы к командующему фронта на НП бригады и соединить его с Министром обороны.

Треск работающих раций, громкие запросы радистов, вызывающих командиров, гулкие разрывы снарядов и мин, были привычной стихией для полковника, на протяжении вот уже трех лет необъявленной войны, с небольшими перерывами на «отдых» в госпиталях.

Он достал свою рабочую карту, и разложил ее на столе, готовый к работе. Воевать — была его работа, которую он ненавидел всеми фибрами своей души, но это было его призвание. Он должен был делать то, что умел и к чему его готовили все двадцать долгих лет его армейской службы.

Старший радист на командном пункте называл позывные подразделений и частей и протягивал трубку. Полковник спокойно выслушивал доклады командиров с переднего края, быстро нанося на карту изменения в обстановке, отдавал указания и чувствовал, как тело напрягается после каждого звонка.

С каждой минутой полковник обретал то состояние спокойствия, когда его опыт и знания решают сотни вопросов и подсказывают ему верные решения, а сам он превращался в машину, которую собрали и сделали только для того, чтобы она могла вести боевые действия. Сидящий рядом с ним помощник начальника связи бригады, старший лейтенант Нурятдин, поражался тому, как полковник, не глядя на карту, только бегло бросив взгляд на нее, точно называет координаты целей, которые необходимо поразить. Как по памяти называет номера высот, маршруты выдвижения, по памяти называет зашифрованные команды. Радист, забрав трубку рации, тут же подавал другую, коротко докладывая: — «115» на линии, начальник артиллерии 157 полка, а затем:

— «Тайфун» — командир 772 батальона, Хикмят Мирзоев.

Вдруг, протянутая трубка рации в руках Нурятдина мелко задрожала, глаза его расширились, и казалось, что они вот— вот выскочат из орбит.

— Что случилось, — полковник поднял на офицера глаза. Тот хватал воздух ртом, но звука не было слышно.

— Первый, самый «Первый» на проводе, — наконец-то сумел он вымолвить. Полковник не сразу понял, о ком говорит старший лейтенант, но когда он забрал из его рук протянутую трубку рации, она была совсем мокрая, будто ее держали в воде. Только тогда он сообразил, что на линии связи может быть Президент Республики.

Осознав это, полковник невольно вскочил со своего места и вытянулся в струнку. Осторожно поднес трубку к уху. Секунду подождав, волнующим голосом представился.

Голос, роднее и теплее которого для всего азербайджанского народа не было, просил соединить его с командующим фронтом. Полковник чуть громче еще раз представился.

— Доложите обстановку и какие меры вы собираетесь предпринять, — приказал Верховный, да так, что все утреннее напряжение сковывающее тело и сознание полковника, тут же отлегло перед спокойным голосом Президента.

— В 6.15 часов 9 апреля, противник начал огневое воздействие на обороняющиеся части по всей линии фронта. В 8. часов 20 минут перешел в наступление по трем расходящимся оперативным направлениям из района Агдере к Тер-тер, а также западнее города с направления Мадагиз-Талыш, Умудлу— Гюлистан.

На главном направлении противник ввел в бой до 2500 тысяч солдат из состава 83 отдельной мотострелковой бригады и до 1500 человек Степанакертского штурмового и Шушинского мотострелкового полков, до 35 единиц бронетехники, в том числе 17 танков. Наступление противника поддерживают до трех дивизионов ствольной и двух дивизионов реактивной артиллерии. На данный момент, несмотря на использование фактора внезапности, армянским войскам не удалось добиться расчленения боевых порядков обороняющихся 703, 130 бригад и 157 горного полка. На стыке с Агдамской группировкой, противнику удалось незначительно продвинуться вперед и захватить населенный пункт Гюлюджа, — он перевел дыхание, смахивая капли пота со лба.

Президент молчал, а полковник не смел, переспросить, стоял с трубкой в руках вытянутый по стойке «смирно».

С улицы раздался оглушительный разрыв артиллерийского снаряда, от которого вырвались из стен рамы окон. С треском вылетела входная дверь, пролетев через всю комнату, плашмя ударилась в противоположную стенку. Ударная волна, ворвавшись в комнату, разбросала всех радистов по углам. Осколок оконного стекла врезался в руку полковника, державшего трубку рации.

Кровь, мгновенно пропитала рукав гимнастерки, стала каплями падать на пол. Полковник, не обращая внимания на боль, по-прежнему стоял, прижимая трубку рации к уху. Когда раздался разрыв, он невольно вздрогнул и по привычке пригнулся, но то ли инстинкт, то ли глубокая вера во всемогущество Президента, заставила его остаться на месте. Через шум и треск в наушниках, он услышал вопрос Верховного Главнокомандующего;

— Что там у вас происходит?

— Просто нас бомбят, господин Президент, — облизав высохшие губы, доложил полковник.

— Как бомбят, вы, что на переднем крае?

— Нет, так война же господин Президент. В трубке снова наступила пауза. Казалось, что связь прервалась, но полковник по-прежнему не мог позволить себе положить трубку рации, молчал.

— Я надеюсь на вас, верю в мужество людей, передайте мои слова вашим офицерам и солдатам. Докладывайте мне обстановку каждые два часа. В случаи прорыва противника, немедленно — услышал он распоряжение Президент и только после этого положил трубку.

Вздох облегчения прошелся по всему телу. Полковник хотел присесть, но стула под ним не оказалось, его отбросило ударной волной, не удержавшись на ногах, он рухнул на пол. Старший лейтенант, не дав полковнику опомниться, протянул трубку рации, — Имаят, 2-ой Тертеровский батальон, кажется, они отступают.

Услышав слово «отступают» полковник рванулся вперед всем телом, подскочил и буквально выхватил их рук радиста трубку. Пока слушал комбата, параллельно приказал вызвать Рафика Гусейнова, начальника артиллерии 703-й бригады.

Бои принимали ожесточенный характер. Отовсюду сыпалисьдоклады, просьбы, мольба о помощи, но полковник крепко держал нити боя в своих руках и умело управлял войсками. Слушая эфир, звуки боя, прекрасно ориентировался в обстановке, не позволяя никому сбить его с этого ритма.

Все смешалось в едино — доклады о первых погибших, о первых раненых, кровь, слезы, просьбы, но ясно было одно, первый день, самый тяжелый день, войска выдержали с честью, не позволив противнику прорвать передний край обороны.

После полудня, накал боя постепенно стал стихать. Противник, огрызаясь, медленно откатывался на свои позиции, понимая, что с ходу прорвать линию обороны им не удалось и теперь придется решать, как быть дальше.

Смеркалось. Вершины гор окрасились заревом заката, будто там начинался лесной пожар. В отблеске заката полковник, впервые оглядел комнату. По всюду валялись осколки битого стекла, штукатурки. Перекошенная книжная полка, навалилась на стену, рассыпав по всюду книги по полу. Легкий ветерок шелестел страницами книг, пытался загнать в угол, упавшую со стены и порванную репродукцию знаменитой картины Шишкина «Утро в сосновом бору».

Он устало откинулся на спинку стула, стал разворачивать бинты, повязанные неумелой рукой солдата-радиста, поверх рукава гимнастерки. Бинты слиплись, и было больно отдирать их, но он, стиснув зубы, продолжал разматывать запекшийся клубок. Откуда-то принесли и зажгли настольную лампу.

С шумом в комнату, вошел начальник госпиталя полковник Курбанов, за ним сухощавый капитан с медицинской сумкой через плечо. Осторожно ступая по разбитым стеклам, они подошли к столу.

— Наверно Нурятдин вызвал, — догадался полковник, так как тот несколько раз просил об этом, но всегда получал отрицательный ответ. И вот улучив минуту, вызвал медиков.

— Это, что же такое вы допускаете, господин командующий, — с порога заговорил Начмед фронта, потрясая седой головой. Он был уже немолодой офицер, лет 56-ти, имеющий огромный опыт трех войн, в Анголе, Сирии и Афганистане. По национальности он был табасаранец, и всегда, то ли в шутку, то ли вполне серьезно говорил, что на войне не получил ни одной царапины потому, что табасаранцы, как нация, занесена в красную книжку АЛЛАХА и тот не позволяет врагам убивать такого отважного человека как Курбанов.

Многим его шутка нравилась, и по этому Гурбан Джамалович, так звали полковника, часто ее рассказывал сослуживцам. Пройдя к столу, начмед сам стал осторожно разворачивать засохшие бинты на руке командующего. Осмотрев руку, он приказал помощнику подготовить все необходимое для обработки раны. Сделав обезболивающий укол, врач, промыл рану спиртом, затем, сделав небольшой надрез, пинцетом извлек осколок стекла. Зашил рану и наложил тугую повязку. Гурбан Джамалович при этом не уставал сетовать на то, что приходится работать в таких антисанитарных условиях. Грозился доложить министру обороны, если командующий будет и впредь пренебрегать своим здоровьем. Полковник не слушал начмеда, продолжая анализировать обстановку с передовой по поступающейся информации, о чем ему докладывал Нуратдин.

Сделав свое дело, и получив разрешение прибыть утром и сделать перевязку, медики ушли, оставив командующего одного на КП.

С рассветом артиллерийский обстрел позиций по всей линии обороны возобновился еще с большей силой. Противник, одновременно по трем направлениям перешел в наступление, стремясь лобовыми атаками опрокинуть обороняющиеся войска. Однако упорство и мужество солдат и офицеров фронта не позволили ему достичь намеченных планов.

Все смешалось в едином кошмаре. В бессильной злобе, противник ночи на пролет обстреливал зажигательными снарядами населенные пункты по всему фронту. Некоторые жители, не выдержав ночных кошмаров, стали покидать насиженные места. Это еще больше обострило обстановку. Прибывающие пополнения не выдерживали напряжения и ночами стали покидать позиции. Массового дезертирства не было, но предпосылки к этому уже назревали.

Ночи сменяли дни, но облегчения войскам не приносили. Бои продолжались круглые сутки напролет, на пределе человеческих возможностей. Ежедневно по городу Тер-Тер противник наносил артиллерийский удар зажигательными снарядами реактивных систем залпового огня, пытаясь вселить панику среди населения. Весь в руинах лежали деревни Гасынгая, Гырмызы кянд, пригород Тер-тера. Село Тап Карагойнлу Герамбойского района переходил из рук в руки несколько раз в течение недели. Дальнобойная артиллерия противника бомбила город Нафталан, Бярду в основном ночью.

В ходе первой недели ожесточенных боев, после начала наступления, враг так и не смог прорвать оборону и выйти на оперативный простор в районе Тер-Тер и тем самым создать условия для ввода в бой своих сил второго эшелона.

Мужественно оборонялись батальоны под командованием капитана Сеидова, майора Кулиева, лейтенанта Шахина Алиева, Эльдара Агаева.

Комбат Сеидов в ходе кровопролитного боя, прокричав «Смерть захватчикам» бросился с гранатой под танк, ценою своей жизни спасая своих молодых солдат. Майор Кулиев управляя боем, пал смертью храбрых героев, но свой командный пункт не покинул, отстреливаясь от наседавших врагов.

Его батальон не отошел со своих позиций, до конца выполнив свой долг.

Героически сражались подразделения 130 бригады, под командованием подполковника Мамедова, сдерживая яростные атаки превосходящих сил врага. На высотах Муровского хребта, батальоны и роты 172 мотострелковой бригады полковника Фахратдина Джабраилова, умела, маневрируя и контратакуя противника, не позволили врагу овладеть перевалом, тем самым не допустили прорыва на Гянджинском направлении.

Армянское командование, понимая, что на Тер-теровском направлении им не добиться существенного успеха, перенесло основные усилия своих ударных сил на Агдамское направление, где у них наметился небольшой успех.

Захватив несколько сел и выбивая взвода и роты с высот, армяне старались расширить участок прорыва, тем самым взять в окружение группировку войск полковника.

Нависла непосредственная угроза над городом Бярда, древней столицы Азербайджана. Знаменитый курорт Нафталан, славящейся своими неповторимыми грязевыми источниками, превратился в объект для обстрела артиллерии противника. Город стали покидать жители, паника охватила Геранбойский район.

В течение с 16 по 21апреля, армянское командование, не считаясь с потерями в живой силе и технике, провело пять повторных попыток прорыва линии фронта, введя в действия вторые эшелоны и все резервы своих частей и подразделений. Из Армении, в спешном порядке была переброшена 5-я Араратская мотострелковая бригада, усиленная отдельным механизированным батальоном смертников «Тигран Мец». С соседних участков фронтов в Карабахе, на направление наступления, армянским командованием были передислоцированы отдельные батальоны Мартунинского, Варданиского полков.

Несмотря на постоянную переброску дополнительных сил, армянскому командованию не удалось добиться перелома в свою пользу.

В течение 12 дней непрерывных боев армяне понесли значительные потери в живой силе (более 1.5 тысяч военнослужащих только убитыми) а также в технике (50 единиц) и вооружении. В ходе ожесточенных боев на подступах к деревне Капанлы, в районе Кармирован были окружены и разгромлены Шушинский штурмовой полк под командованием полковника Ишханяна, механизированный батальон с позывным «Крыло-5». Под населенным пунктом Верин Чайлы были разгромлены последние батальоны 83-ей отдельной мотострелковой бригады Григоряна, по кличке «Мясник», того самого который лично расстреливал свих отступающих солдат. На безымянных высотах, остались лежать молодые армянские солдаты из Эчмедзина, Еревана, Варданиса так и не поняв, за что же и где они воюют. Не узнал этого и майор Оганесян Гачик когда, подняв руки, просил взять его в плен, чтобы остаться в живых, но в плен никого тогда на фронте уже не брали. Война перешла в стадию «кто — кого» — оставит жить на грешной земле под название «Карабах». Однако это не остановило армянское командование, и оно продолжало бросать в бой все новые и новые части и соединения, снятые с других участков Карабахского фронта.

Под город Тер-тер были переброшены подразделения мотострелковой дивизии российской военной группировки, дислоцированные в Армении, а также 1200 казаков мобилизованных из Ставропольского и Краснодарского краев. Для оказания помощи армянским дашнакам прибыли около 450 человек бойцов спецподразделений «Беркут» и «Альфа» находящихся в отставке и завербованные на деньги армянского лобби на всей территории России.

Кольцо окружения вокруг города Тер-Тер сжималось.

Ночные обстрелы зажигательными снарядами вселяли тревогу населению, что войска не смогут выдержать последний удар и придется оставить Тер-Тер. Свои опасения высказывал и Верховный Главнокомандующий, когда по несколько раз за сутки звонил на передовую и заслушивал доклад полковника о положении на фронте. Однако, после каждого разговора с Президентом страны, после его четких советов и пожеланий, которые тут же передавались на передовую и доходили до последнего солдата, в рядах обороняющихся войск росла вера в победу и уверенность, что враг будет разбит и ему уже никогда не удастся, захватить город.

21 апреля 1994 года наступил самый критический момент за все дни обороны. Противник вышел на подступы к городу, находясь от него всего в каких-то 800 метрах.

В такой обстановке, полковник принял, казалось бы, немыслимое решение, введя совершенно новое понимание в теорию военных действий, изменив положения боевых уставов по вопросам ведения оборонительного сражения.

Он решил, отступая — наступать, там, где противник не ждет, громить его по частям, по всей линии фронта.

Первым такой удар он решил нанести в полосе обороны бригады Фикрята Мамедова.

Открытая местность, с небольшими высотками, без естественных укрытий, в полосе обороны 130 бригады, для реального наступления явно не годилась. Даже противник, потеснив бригаду с господствующих высот, не решался развивать успех, чтобы не попасть под губительный огонь артиллерии обороняющихся войск. Единственная высота 781 на том направлении, которая за последние сутки, трижды переходила из руки в руки, удерживалась бригадой из последних сил. Чтобы закрепить свои теоретические расчеты по переходу к новой тактике ведения оборонительного боя, полковник решил выехать на эту высоту и на месте до конца решить все вопросы, предстоящих действий.

Приказав своему радисту вызвать на высоту 781 командира 130 бригады, он взял с собой рабочую карту и выехал на передовую.

Перед деревней Бурундж, его ждала охрана, высланная командиром бригады. Оставив машины за деревней в овраге, в сопровождении группы автоматчиков, они стал пробираться к переднему краю. Еще утром в этом районе шло наступление армянских подразделений, земля была изрыта воронками снарядов, невдалеке догорали останки двух танков и нескольких автомашин противника.

Умелой контратакой резерва бригады враг был отброшен с большими для него потерями. Враг огрызался, ведя изнурительный артиллерийский огонь по высоте, на которой закреплялись подразделения 130 бригады.

Где перебежками, где переползаниями полковнику и его группе прикрытия удалось проскочить опасный участок обстрела и спуститься в окопы на переднем крае. Проходя по траншее, полковник внимательно рассматривал находящихся там солдат, офицеров, отмечая про себя их усталый и изможденный вид. Он прекрасно знал, что вот уже которые сутки, они спят урывками между боями, недоедая и не имея возможности привести себя в порядок.

Многие бойцы и командиры узнавали командующего, приветствовали его, при этом глаза их светились гордостью за свою проделанную работу. Комбриг Мамедов встретил его у входа в блиндаж, который они успели привести в порядок после боя.

На самодельном столе была развернута рабочая карта командира, видно было, что он готовился к докладу обстановки. Но полковник не за этим вызвал комбрига на высоту, чтобы заслушать решение по сложившейся обстановке в полосе обороны его бригады. Сейчас ему нужно было посоветоваться с этим отважным человеком, имеющим огромный двухлетний опыт войны в Афганистане, где он командовал десантной ротой, к тому же закончил самую престижную Военную Академию имени Фрунзе.

Фикрят Мамедов, после кровопролитных боев на Талышском направлении и сдачи господствующих высот, был морально угнетен, но не сломлен и управлял бригадой уверенно, умело, маневрируя артиллерией, наносил противнику чувствительные удары. Однако сил у бригады, чтобы вернуть утраченные позиции не хватало. Бригада каждый день отражала несколько яростных атак врага и несла невосполнимые потери. Эти обстоятельства все больше угнетали командира, хотя он не опускал руки, продолжая оборонять подступы к городу Нафталан. Поздоровавшись с Мамедовым, полковник не стал задавать, как обычно в таких случаях вопрос, о положении на фронте обороны, а сразу спросил:

— Послушай Фикрят, сколько ты так будешь метаться и отступать? Не надоело тебе афганцу бегать от хачиков? — он говорил, а сам внимательно следил за реакцией боевого товарища.

На скулах комбрига забегали желваки. Мамедов не скрывал своей досады, выслушав вопрос, и как только полковник замолчал, он резко заявил:

— Вы знаете, что сил у бригады вообще нет. Участок обороны 12 км, а в бригаде всего 850 человек. Так что, знайте, не могу больше обороняться, что хотите, приказывайте, но не обороняться, — он с досады пнул рядом стоящий ящик из под боеприпасов.

Полковник улыбнулся, он точно рассчитал реакцию комбрига.

— Садись Фикрят, — предложил ему полковник, — разговор у нас будет долгий, а в ногах правды нет, так ведь говорится в народе?

Беззаветная любовь к Родине и преданность воинскому долгу у этого отважного человека, вызывало чувство восхищения и гордости у полковника, за то, что судьба подарила ему возможность воевать и защищать родную землю вместе с таким офицером, как Фикрят Мамедов.

— Фика, — так любезно звали комбрига его близкие друзья, — значит, надоело тебе бегать от армяшек, да? Афганец, два килограмма орденов на груди, три ходки по тылам таллибов в Пакистане и, на, тебе, какие-то армяшки-деревяшки долбают тебя, и ты зарываешься в землю, как крот, — полковник говорил, улыбаясь, давая понять Фике, что это шутка. Но у Мамедова не было настроения для шутливого тона и при напоминании об отступлении, на его скулах снова заиграли желваки. Он так сжал кулаки, что заблестели костяшки на пальцах.

Внезапный приезд командующего фронтом на самую передовую линию и его шутливый тон ничего хорошего не сулил бригаде, и по своему опыту, комбриг это прекрасно понимал. Только утром, докладывая обстановку, он указал, что сил обороняться нет, что в его резерве находится 120 человек, собранных из бригадного оркестра, писарей штаба и поваров хозяйственного взвода.

— Ты, вот что, — полковник продолжал улыбаться открытой улыбкой, хотя прекрасно было видно, что это ему нелегко удается, — пока суть да дела, собери оставшихся в живых командиров всех степеней, до отделения включительно. Если вместо командиров командуют солдаты, то их тоже пригласи мне хочется с ними посоветоваться.

Комбриг сначала не понял, — «что значит посоветоваться», но задавать вопрос не стал. Крикнув порученца, он отдал распоряжение.

— Чай даже не могу вам предложить, товарищ полковник, — Фикрят не скрывал досады, — вы уж не обессудьте, вот приедете ко мне после войны в Лянкарань, так мы с вами не только чай попьем, но и непременно отведаем хорошего «лявянги» из кутума. Мама моя здорово его готовит — как-то с грустью сказал он.

При упоминании о матери, глаза его засияли лучезарно, с любовью. Все замолчали, погруженные каждый в свои мысли. Тем временем блиндаж стал заполняться бойцами, они выстроились полукругом. Многие из них впервые так близко видели своего командующего, от имени которого им передавались приказы, о котором на фронте рассказывались солдатские небылицы. Командиры не скрывали своего любопытства, разглядывая человека, от которого зависела не только их судьба, но и судьба многих сотен тысяч людей в прифронтовой полосе. Полковник чувствовал на себе их внимательные и вопросительные взгляды. Стоя перед ними, он четко понимал, что в данной обстановке, когда враг атакует со всех сторон, когда огонь не прекращается ни на минуту, только от этих вот солдат зависит то, что он задумал сделать.

Этот был тот случай, когда от командира требовалась особая выдержка, воля характера, командирское самообладание.

— Солдаты, — полковник обратился к строю, — в данной обстановке противопоставить врагу я ничего не могу, нет достаточно танков, артиллерии и боеприпасов, нет у меня и резервов, чтобы помочь вашей бригаде. Но я приехал к вам в «надежде», что вы меня поймете. Именно в «надежде», так как противопоставить врагу я могу только ваше мужество, отвагу моих дорогих солдат и офицеров, стойкость каждого из вас в окопе. Еще «надежда» моя на несколько танков, и меткий огонь артиллеристов.

Положение, в котором мы с вами оказались, может спасти только неукротимая ваша воля к победе. Дорогие мои, отступать не куда, позади Тер-Тер и открытая дорога на Гянджу и Евлах.

— Воины, ислама, к вам обращаюсь я, ваш командующий. Не приказываю, а прошу вас, надо, понимаете — надо, во что бы то ни стало удержать эти позиции до утра. Драться до конца, громить врага здесь на этой высоте, и не дать ему возможность выбить вас отсюда. От этого зависит судьба остальных частей и подразделений нашего фронта. От этого зависит, увидим мы с вами завтра восход солнца или сложим головы здесь и откроем дорогу варварам на наш священный город Гянджу, где покоится прах любимого поэта Низами, мулла Вагифа, отважного Ибрагим — хана и многих других сынов Азербайджана.

Его голос прорывался до стоящих в строю бойцов, через разрывы артиллерийских снарядов и мин противника.

Полковник замолчал. Стоящие перед ним бойцы, отлично осознавали всю ответственность, которую не пытался скрыть от них командующий фронтом. Все молчали, пораженные речью полковника, молчал и командир бригады. В блиндаже стояла гнетущая тишина

Из своего горького опыта полковник уже знал, что никогда не нельзя требовать от подчиненных невозможного, руководствуясь мыслью, «требуй невозможного — достигнешь — возможного», поэтому сейчас он стоял перед ними и ничего не скрывал, давая солдатам и офицерам самим решать, что делать в такой обстановке. Тишину нарушил комбриг.

— Ну, что, мужики, какой наш будет ответ командующему? — выйдя вперед, спросил Фикрят Мамедов.

Молчание и решимость его командиров придало ему смелости и он, повернувшись к полковнику, доложил:

— Не сомневайтесь, товарищ командующий, мы сделаем это. Даже если придется всем нам сложить здесь свои головы, верно, я говорю, бойцы? — обратился он к строю.

— Верно, командир, — дружно отозвался строй.

Полковник выслушал доклад комбрига, подойдя к нему, обнял и крепко поцеловал его.

— Спасибо вам, — глаза полковника слезились, — другого ответа я от вас и не ожидал. А теперь по местам и готовьтесь, скоро противник попытается снова прорваться на вашем направлении.

— АЛЛАХ АКБАР, — он вскинул кулак правой руки над головой.

— АЛЛАХ АКБАР — как гром пронеслось по окопам.

Командиры заспешили на огневые позиции. В блиндаже остались командующий и командир бригады.

— Ну, что, комбриг, как говорил великий Наполеон: — «Нет ничего труднее, но и в то же время и ничего ценнее, чем принятое решение. Судьба сражений решается в одно мгновение, одной мыслью, одной духовной искрой» — теперь я спокоен, потирая руки, говорил полковник, и глаза его блестели, как у игрока в покер, на руках у которого — «тузовый покер».

— Я поеду в штаб 703 бригады, а ты возвращайся в бригаду и готовься ночью принять пополнение до батальона, остальные указания получишь у меня в 20.00.

На совещание возьми с собой командира артиллерийской группы 157 полка Тельмана. Позвони подполковнику Алиеву и пусть он меня ждет в штабе вместе с майором Агаларовым.

Тепло, попрощавшись с Мамедовым, полковник выехал к себе на командный пункт.

По пути в город, он даже в машине не мог спокойно отдыхать, а продолжал решать несколько важных задач, которые требовали немедленного ответа. Первым делом необходимо было выработать основные положения нового решения на контратаку, не только в полосе 130 бригады, но и задействовать подразделения на других участках фронта, чтобы ввести противника в заблуждение, относительно истинных намерений на главном направлении.

Его ум, натренированный для решения сложных боевых тактических задач, стал отыскивать и вытаскивать на «свет» теоретические знания по планированию боевых действий, полученные им в лучших военно-учебных заведениях страны под названием СССР, которой больше не существовало. Еще в машине, полковник стал вырабатывать основные элементы будущего своего решения на наступление.

По старой своей привычке, когда надо было найти правильное решение, он мысленно стал задавать себе вопросы, как на экзаменах, подражая преподавателю тактики полковнику Ляхову, и сам же на них искал ответы.

— И так, — рассуждал полковник, — какая вообще цель боя?

— Она состоит в том, чтобы навязать противнику выполнение нашей воли — так говорил в своих трудах, великий теоретик всех времен, Клаузевиц.

— «Действия, предпринимаемые противником внезапно, могут парализовать или подорвать моральную силу войск. Помешать командирам спокойно и трезво оценить обстановку и, наконец, ослабить силу решения наступающих», — голос преподавателя Ляхова, унес полковника на кафедру тактики в академию Бронетанковых войск, которую он закончил в 1991 году.

— «Роль внезапности, вытекающая из опыта ведения войны, не утратила своего значения и сегодня. Одной из первых предпосылок для достижения внезапности — является сохранение тайны о готовящихся боевых действиях и связанных с нею намерениях командира» — монотонным голосом читал лекцию Ляхов, не представляя себе, что не пройдет и пару лет, как эту лекцию будет вспоминать на войне за родной Карабах его слушатель.

Вот эти свои «намерения» — то я не могу перед вами раскрыть, дорогие вы мои, — полковник вспомнил глаза бойцов, в которых он, как не всматривался, но так и не заметил страха, а только твердость духа и решимость сражаться.

Правы те, кто писали кровью заповеди войны, когда определяли: — «Ничто так не ослабляет духовные и моральные силы войск, как внезапность — парализующая и ослабевающая психику и моральное состояние солдат», — как не напрягал полковник свою память, он так и не вспомнил, кто из великих людей сказать эти слова. Но они и сегодня имели свою актуальность, и необходимо было в первую очередь исходить именно из этого напоминания.

— «Что должен предпринимать командир, при своих сомнениях на успех боя?» — Ляхов поставил именно так вопрос.

— При сомнениях, лучшим является наиболее смелое решение. Однако, Ошибка в выборе средств, вредит меньше, чем нерешительность или упадничество — полковник выбрал именно этот ответ, и теперь поставив себя на место Ляхова, осмысливал его.

— «А какая защита от внезапности?» — снова задал вопрос Ляхов.

— Лучшая защита от внезапности — сильный резерв, — быстро нашел он ответ, но тут же у преподавателя, возник следующий вопрос.

— «А где его взять, когда приходится снимать с передовой батальоны, оголяя фланги?» — память решала, казалось бы, неразрешимую задачу, но она должна была иметь ответ, эта задача, и он был обязан, во что бы то ни стало, решить ее, именно здесь и именно сейчас.

«Воздействие, которое могут повлечь за собой внезапные действия, сильно сказывается на каждом военнослужащем сражающихся войск. Поэтому морально— психологическая подготовка войск, преследующая цель снизить влияние внезапности, очень важна, так гласят заповеди» — напомнил Ляхов.

— Моральное состояние моих солдат на высоком уровне, а вот противника мы постараемся свести к нулю, своими внезапными действиями, — сделал он заключение.

Итак, подведем итоги, решил полковник, — мы имеем желание наступать, и хотим это сделать внезапно, а что является врагом внезапности — рация. Надо в первую очередь исключить именно рацию.

— Другой враг внезапности — привычки, смена привычек и способов действий приобретает для внезапности особое значение, — вот мое оружие, которым я воспользуюсь, дорогой мой Ляхов, — полковник нашел ответы на все вопросы преподавателя и откинулся на сидение автомобиля с чувством выполненного долга.

Впереди его ждало много дел, но сейчас он имел полное право отдохнуть и расслабиться.

При въезде в Тер-Тер, рядом с мостом через реку Тартар-чай, была маленькая чайная, где всегда толпилось много народу. Вот туда полковник и приказал подъехать бессменному водителю Тельману. Он решил еще раз, на свежем воздухе, все взвесить и продумать отдельные детали предстоящего боя.

Местные жители города ежедневно собирались здесь, чтобы обсудить последние новости о проходящих боях, помянуть погибших или договориться, как организовывать похороны погибших воинов, опознать которых не представлялось возможным. Безымянных солдат, имена которых были известные только АЛЛАХУ, с соблюдением всех обычаев, хоронили в братской могиле на аллее героев, на городском кладбище.

Тяжелое положение вокруг города и всего района невольно вынуждала людей искать помощи в общении с близкими и соседями, с которыми можно просто поговорить по душам, приходили сюда убедиться в том, что соседи, после ночных обстрелов живы и здоровы.

Выйдя из машины и разминая отекшие ноги, полковник позвал водителя,

— Тельман, скажи радисту Натику, пусть свяжется со штабами частей 703, 776, 772, 777 и 157 полка и передаст приказ командирам частей прибыть на совещание в 20.00 часа ко мне в штаб. Командиру 172 бригады скажет, чтобы тот пусть немедленно выезжает и привезет свое решение на завтрашний день, а мне, пожалуйста, закажи крепкого чаю.

Радист Натиг, он же порученец, знал все повадки своего командира и прежде чем выполнить распоряжение, открыл дверку «Нивы» и протянул пакетик с сапожными принадлежностями. Там лежали щетка, крем и потертая бархотка. Полковник улыбнулся, — вот «чертенок», знает, что сейчас спрошу про щетку, так, не дожидаясь команды, спешит показать свое рвение. Помнит, как отругал его еще в Шуше, когда отступали, а он забыл прихватить сапожные принадлежности, оставив их врагу.

С тех пор утекло много воды в реке Куре, а Натик, всегда держал под рукой все, что бывает необходимо в полевых условиях, чтобы поддерживать опрятный внешний вид, к которому полковник относился со строгой щепетильностью.

Поблагодарив радиста, он отошел в сторону и до блеска надраил свои армейские ботинки. Бросил сапожные принадлежности в кабину, пошел к столу. Многие жители знали его в лицо, приставали со стульев, здоровались, прижав правую руку к груди в знак благодарности и почтения за защиту города от врагов. Пожилой чайханщик, с ловкостью фокусника расставлял на столе маленькие стаканчики — армуды, тарелочки с очищенными грецкими орехами, сушеный изюм, небольшие дольки лимона.

Несмотря, на то, что каждый день город повергался жестоким обстрелам, и в нем было много разрушенных и сожженных домов, городской базар ни на один день не прекращал свою работу. В чайхане было все, что подается по древнему обычаю азербайджанцев к чаю. Проезжая, через город по утрам, полковник видел как народ, переживший артобстрел ночью, спешит на городской базар.

Поначалу он не мог понять, почему так происходит, но, как-то встретив одного давнего своего знакомого, возвращающегося с базара, поинтересовался этим вопросом. Его удивлению не было предела от ответа простого человека, когда тот заявил:

— Понимаешь, начальник, если закроется базар, значит, больше нет в городе никого, кто хотел бы кушать и кормить своих детей, а значит, город уже не наш. Каждый день гибнут наши сыновья и братья, удерживая свои позиции. Своим посещением базара мы хотим выразить им свою признательность и показать врагам, что мы верим в своих солдат, в их стойкость, и мужество.

Разлив чай по стаканчикам, чайханщик, пожелав приятного аппетита, удалился. Полковник, взяв со стола стаканчик, сделал маленький глоток. Душистый, заправленный мятой чай на мгновение заставил забыть о тяготах последних дней, а тем более о предстоящих делах. Нега растекалась по уставшему телу, и не было сейчас таких сил, чтобы они остановили наслаждение таким простым занятием — как чаепитие. Сменялись чайники, тарелочки с орешками, а полковник сидел погруженный в свои раздумья.

Где-то вдалеке ухнул разрыв снаряда, возвращая полковника в реальность. Он машинально посмотрел на часы и с удивлением отметил, что прошел почти час, как они остановились в чайхане. Он резко встал, давая понять своим солдатам, что надо ехать. Вытащил из кармана пару сотен манат и небрежно положил их на стол. Он уже хотел отойти, но кто-то схватил его за руку. Старый чайханщик с грустью смотрел на него.

— Не надо, сынок, обижать Мустафу, разве я дал тебе для этого повод? Эта чайхана работает только потому, что ты хорошо делаешь свою работу, так что не обижай старика и будь моим гостем, — с этими словами он положил в карман куртки полковника деньги, что лежали на столе. От такого обращения полковнику стало не по себе. Он на секунду забыл заповеди гостеприимства горцев, и теперь стоял смущенный перед стариком, не зная, как сгладить свою вину.

— Прости отец, — как можно ласково сказал он чайханщику и с этими слова нежно обнял худые плечи старика.

— Забыл, что я дома, — он широко улыбнулся — еще раз прости.

— Ты иногда заходи к нам, — чайханщик не смог скрыть своего смущения, чай всегда для тебя найдется, — поклонился он полковнику, и взяв со стола стаканы, стал собирать их на поднос. Инцидент был исчерпан, но оставил неприятный осадок на душе.

Всю дорогу до штаба 703 бригады он переживал за свою маленькую оплошность, и только подъехав к штабу, забыл о происшедшем.

Комбриг Алиев и майор Агаларов уже ждали его. На столе была развернута рабочая карта, вся исписанная синими и красными стрелами.

Бригада стояла на главном направлении удара противника, и который уже день вела маневренную оборону, сдерживая натиск превосходящих сил армянских войск. Слушая доклад комбрига, полковник опять заряжался той энергией, которая была необходима в такой сложной обстановке. Выслушав доклад комбрига, и отдав необходимые распоряжения, полковник попросил Алиева оставить их с Агаларовым одних. Тот, получив разрешение, удалился, захватив свои документы.

Закурив сигарету, полковник внимательно рассматривал майора, о котором слышал давно и знал о его мужестве и отваге. Взгляд его невольно остановился на правой руке Агаларова, которую он неловко держал у пояса.

— Как рана, дает о себе знать, — спросил полковник, чтобы как-то скрыть неловкость, возникшую после ухода комбрига.

— Только по ночам ноет, а так ничего. Врач говорит, что скоро уже можно будет снять повязку. Полковник докурил сигарету, затушил окурок и только потом приступил к главному.

— Я не буду от вас скрывать, что положение, в котором мы сейчас находимся, самое критическое с момента начала наступления противника, и оно требует от нас незамедлительных мер, чтобы сделать все, для разгрома главных сил армянского командования. Дело, которое будет поручено вам и от того, как вы его исполните, будет одним из решающих в нашем замысле на его уничтожение.

Садитесь к столу, и записывайте все, что я вам сейчас скажу. Вы должны будете исполнить приказ точно и в срок, указанный мною.

— Сегодня ночью, взяв с собой пять автоматчиков, с часу до трех вы остановите пять большегрузных машин, желательно марки «Камаз» на дороге Гянджа-Баку. Перегоните их в населенный пункт Бурундж, — полковник остановился, давая возможность майору записать сказанное. Закурив, и собравшись с мыслями, продолжил:

— Там в районе лесопосадки, заставите водителей отсоединить глушители, т. е. выхлопные трубы от двигателей, вывернуть все осветительные лампочки на плафонах, оставив, только правый фонарь освещения дороги.

Майор на секунду оторвался от листка, в котором записывал приказание командующего и взглянул на полковника.

— Да ты не ослышался, именно все фары, кроме одной, правой. В шесть утра выводишь колонну, дистанция между машинами до 100 метров, с включенными фарами на первой передаче двигаешься в район населенного пункта Гасангая. В саду у сельсовета, выключаете фары, ставите на место глушители и спустившись к берегу Тер-Тер чая, возвращаешься в исходное положение. Повторив операцию с глушителями, выводишь колонну в направлении «Третий совхоз». Оставляешь машины там, в заброшенных фермах, забрав водителей и солдат, скрываешься в первой траншее, потом прибудешь ко мне с докладом.

Полковник закончил диктовать приказ, подойдя к Агаларову, встал за его спиной. Майор дописал последние слова и поднялся со своего места.

— Только учтите майор, все необходимо завершить к семи часам утра. Вы все поняли?

— Так точно, все, только …..

— Никаких вопросов, все поймете потом, — полковник жестом руки прервал майора. Никому ни одного слова, я предупреждаю, ни одного слова.

— Теперь можете идти. Оперативному дежурному скажите, чтобы вызвал ко мне начальника инженерной службы и заместителя комбрига по политчасти. Козырнув, Агаларов ушел. Полковник стал нервно прохаживаться по штабной комнате, раздумывая над своим замыслом. Казалось, он все продумал до мелочей, но что-то подсказывало, что план может сорваться, если не будет возможности ввести противника в заблуждение относительно его истинных намерений. Он остановился посередине комнаты и стал левой рукой тереть подбородок, а правой разглаживать собранные на лбу морщинки. Найдя решение своей задаче, подошел к столу, на котором стояли телефонные аппараты. Поднял одну из трубок.

— «Шорник-15» — представилась девушка-радист с лезгинским акцентом.

— Найдите на «Урагане» начальника химвойск и соедините меня с ним, — отдал полковник распоряжение и положил трубку на аппарат. Снова нервно зашагал по комнате. Телефонная трель заставила вздрогнуть.

— «Шорник-15» — начхим Рустамзаде на проводе.

— Здравствуйте, — полковник не знал ни имени начхима, ни в каком тот звании, поэтому ограничился одним приветствием.

— Капитан второго ранга Рустамзаде, слушаю вас, товарищ полковник. По голосу и стилю доклада угадывалось, что на другом конце провода говорит кадровый флотский офицер. Чтобы как-то подготовиться к сложному разговору, полковник спросил:

— Вы, случайно, на Камчатке не служили?

— Вообще-то, мы заходили пару раз в Авачинскую бухту, но служил я на Северном флоте.

— В какой должности, если не секрет?

— Да какой тут секрет, начхимом атомной подводной лодки, 15 лет.

— Этот даже очень хорошо, что на подводной лодке, а то в танковых войсках вас называли бы — или ипритом, или фосгеном, — полковник перевел разговор на шутку. Капдва (капитан второго ранга) принял шутливый тон и за словом в «карман» не полез.

— Вы кажется танкист, товарищ полковник? Их у нас называли.

— Знаю я вас флотских, как вы нас дразнили, так что не утруждайся.

Теперь можно было переходить к главному разговору, из-за которого полковник и приказал разыскать начальника химических войск.

— Слушай Рустамзаде, извини, не знаю, как тебя величают.

— Хиджраном нарекли родители.

— Хорошее имя, только очень редкое. Скажи мне, есть у тебя химбат(батальон химической защиты) или на крайний случай, дымовая рота?

— Так точно, есть. Как раз вернулись с тактических учений.

— Вот что, мой дорогой, — полковник перешел на дружеский тон. Можешь передать в мое подчинение батальон, на короткое время. Буквально на пару деньков, а потом я снова верну его тебе.

— Товарищ полковник, пожалуйста, только нужен приказ Министра Обороны, в крайнем случаи Начальника Генерального штаба.

— Ты понимаешь Хиджран, нет у меня времени согласовывать все вопросы с Министром. Тем более раскрывать ему, почему вдруг мне понадобился химбат. Ну, нет, у меня времени, понимаешь? — полковник в отчаянии чуть не закричал в трубку.

— Поэтому и прошу тебя, помоги, очень мне нужен этот батальон.

На другом конце капдва(капитан второго ранга) продолжал молчать.

— Слушай, ты же флотский офицер, ты не трус какой-то штабной, который не может принять решение без оглядки на своих командиров.

Полковник искал еще какие-то аргументы, чтобы задеть самолюбие начхима прекрасно зная, как моряки относятся к понятию «офицерской чести».

— Если не дашь батальон, можешь считать себя штабной крысой, а не флотским офицером — эта было последняя капля, переполнившая чашу терпения полковника.

— Хорошо, завтра утром батальон будет отправлен в ваше распоряжение, если даже мне придется оставить свою должность — сказал Рустамзаде.

— Нет, дорогой, ты наверно меня не понял, — полковник старался скрыть свое ликования, что сломил «сопротивление» начхима.

— Надо чтобы батальон к утру был на Тер-Теровском направлении, в полной боевой готовности. Ты, понимаешь меня?

— Так сейчас, уже восемь часов вечера, товарищ полковник.

— Вот именно, так что у тебя есть еще часа полтора для постановки задач и отдаче приказа на марш. Батальон должен прибыть в район населенного пункта Бурундж не позднее 6 часов утра, в противном случае, можете вернуть его в пункт постоянной дислокации. Хиджран, пойми меня правильно, положение на фронте критическое. Больше пока ничего тебе сказать не могу. Давай, дорогой, действуй. «Двум смертям не бывать, а одной не миновать».

— Батальон будет в указанном районе в назначенное вами время — с каким-то стальным оттенком в голосе, заявил начальник химических войск.

— Спасибо тебе, век не забуду, — полковник с облегчение повесил трубку телефона, которая была мокрая от пота.

В дверь тихонько постучались. Вошли начальник инженерной службы и заместитель командира бригады по работе с личным составом. Пригласив офицеров к столу, полковник не стал заслушивать их доклады по вопросам, качающимся их деятельности, а сразу перешел к основному вопросу.

— Замполит, вы немедленно выедете в первый Тертеровский батальон к Имаяту, а затем во второй батальон к Пянаху Мамедову и передадите им мой приказ:

— Быть в готовности с утра, после артиллерийской подготовки, перейти в наступление на своих направлениях с задачей захватить первые траншеи обороны противника. Сигнал перехода в атаку «Шимшяк». Обратите внимание командиров, что сигнал поступит лично от меня. Без моей команды в атаку не переходить. Сами оставайтесь в батальоне Имаята и окажите ему посильную помощь в организации атаки. Полковник прямо взглянул по замполита, видя, что тому не терпится задать вопрос, и он только ждет момента.

— Товарищ командующий, батальоны из последних сил сдерживают свои позиции и понесли большие потери. Люди на гране психологического срыва. А тут наступать. Я не могу понять, как и зачем мы собираемся наступать, когда сил нет на оборону, — замполит нервничал, и это было видно потому, как он мял в руках свою форменную кепку.

— Да, товарищ майор, именно, батальоны готовятся наступать, другого выхода у нас нет. Это приказ и вы лично будете нести ответственность за его исполнение. Если нет вопросов, можете немедленно выезжать.

Замполит встал, губы его мелко дрожали. Было видно, что он сильно волнуется.

— Я могу обратиться к вышестоящему командованию? — спросил он, немного успокоившись.

— Только после выполнения приказа.

Получив разрешение, замполит удалился. Полковник взял пачку бакинских сигарет «Космос», закурил. Начальник инженерной службы бригады все это время молчал, опустив голову, смотрел себе под ноги. Сделав несколько глубоких затяжек, полковник встал и, обойдя стол, сел напротив бригадного сапера. Тот хотел встать, но полковник остановил его.

— Сиди, пожалуйста, если хочешь, можешь закурить.

— Не успеет замполит отдать приказ на подготовку к наступлению, а Тер-Тер весь уже будет знать куда и зачем мы завтра будем наступать. Да и радисты забудут обо всех приказах пользоваться кодированной картой и будут болтать в открытую, — в слух, сам себе выпалил полковник.

— Так или нет, капитан, я правильно говорю? Инженер молчал.

— То, что это так и будет, я и без тебя отлично знаю, а нам сейчас этого и надо, а почему? Потом все узнаешь, а пока, ты это, Гасанов, достань записную тетрадь и записывай, — полковник докурил сигарету и нервным жестом потушил окурок в пепельнице. Капитан, разложив тетрадь и ручку на столе, приготовился записывать распоряжение командующего.

— К семи часам утра выведите два взвода саперов к третьему совхозу. С собой возьмете тротиловые заряды из расчета на восемнадцать взрывов. Через каждые пятьдесят метров, за первой нашей траншей заложите заряды для имитации огня минометов и артиллерии. По моей команде «Вулкан» начинаете подрывать заряды через каждые 30 секунд. Закончив свою работу, возвращайтесь в свои подразделения. Есть вопросы?

— Товарищ командующий, а зачем тратить попусту оставшиеся заряды. Их у нас и так осталось почти ничего.

— Все сделаете, как приказано, капитан. Взводами командуете лично вы и держите со мной связь. А на ваш вопрос я отвечу вечером на совещании, если АЛЛАХУ будет угодно оставить нас в живых. Так что действуйте.

Инженер, спрятав блокнот в командирскую сумку, вышел из комнаты, покачивая головой.

Сложив свою рабочую карту, полковник улыбался, пока все шло по его задуманному плану. «Сбить с толку противника и заставить его делать то, что будет выгодно войскам», вот самая главная задача, которую спешили выполнить офицеры, так и не понимая всего замысла командующего.

Забрав оружие и рабочие карты со стола, полковник заспешил к себе в штаб, развернутый в городском гранатовом саду. На командном пункте остались радисты и оперативный дежурный бригады.

Ночь входила в свои владения. Горы уже были затянуты черной пеленой. С них дул холодный ветер, предвестник утренних заморозков.

К 20.00 часам в штабе собрались все командиры воюющих частей и отдельных подразделений. Полковник, понимая всю важность сложившейся ситуации, готовился к совещанию тщательно, проведя различные расчеты и спланировав дальнейшие ходы по разгрому группировок противникана фронте от Муров — дага до Маргушевана.

Войдя в тактический класс, где собрались командиры, он первым делом обратил внимание на то, как преобразились офицеры за последний месяц тяжелых боев. Все были предельно сосредоточены. Перед каждым лежали рабочие карты с нанесенной обстановкой, командирские блокноты для записи распоряжений. За столами сидели настоящие профессионалы своего дела, знающие не понаслышке военное ремесло и готовые пожертвовать собой ради общего дела. Обводя присутствующих внимательным взглядом, он благодарил судьбу, за то, что она позволила ему командовать такими отважными людьми, глубоко любящих свой народ, свою Родину, не жалеющих ни сил ни самой жизни, защищая ее, от смертельного врага.

Взгляд задержался на полковнике Фахрятдин Джабраилове, — командире горной стрелковой бригады, — кадровый военный, умница, всегда опрятный сосредоточенный и отважный, второй год на войне, многое повидал— и горечь поражений, и радость побед. Покидала его судьба от горных вершин Садарака в Нахичевани до Физули, а теперь со своей бригадой держит оборону самого важного перевала на Муровском хребте, преграждая путь врагам на Гянджу.

Ровшан Акперов — афганец, геройский офицер не знающий страха перед врагами. К этому командиру полка № 777, у полковника было особое отношение. С ним он впервые встретился в Лачине еще в 1992 году. Воевали в Шуше, потом отбивались от наседавших врагов в горах Зараслы, где Ровшал своей отвагой практически спас полковника от неминуемой гибели, когда прикрыл его броней своего БМП.

Полковник незаметно улыбнулся, заметив командира батальона специального назначения Эльдара Агаева — балагур, весельчак, любимец солдат и офицеров всего фронта, смелый и отважный, как горный барс, не склоняющий свою голову перед пулями врагов. Вот и сейчас в его глазах играют «чертики»— признак того, что задумал сделать какую-то пакость, сидящему рядом с ним, самому близкому своему другу, командиру батальона глубинной разведки, майору Хикмят Мирзоеву. Хикмят — молодой, не по годам талантливейший офицер, казалось, не знал усталости, днем и ночь приносящий такие важные разведывательные данные, без которых невозможно было остановить и разгромить самые ударные силы армян.

Далее сидел Фикрят Мамедов и что-то шептал на ухо командиру 703 мотострелковой бригаде Алиеву. По его колючим, сощуренным глазам, можно было предположить, что разговор нешуточный. Их бригады воевали на главном направлении и оттого, как они обеспечивали прикрытие флангов своих бригад, зависела устойчивость всей обороны фронта.

Комбриг Алиев порой забывал об этом, чем несколько раз воспользовался противник. Только умелые действия комбрига Фикрята Мамедова и своевременное прикрытие фланга огнем артиллерии, спасало положение на Веринчайлинском направлении. Вот и теперь, Фикрят, наверно, высказывал какие-то замечания.

В задних рядах, прижавшись друг другу, на одном стуле, сидели командиры артиллерийских дивизионов, поддерживающих бригад подполковник Гасанов и Тельман Оруджев.

Полковник, встав из-за стола, привычно провел двумя пальцами под поясным ремнем, разглаживая невидимые складки. Негромко кашлянул, проверяя голос.

— Дорогие мои, боевые братья. Вот уже больше месяца противник, несмотря на огромные потери в живой силе и технике, продолжает атаковать наши позиции и стремится прорвать оборону наших войск. Знаю, что вам приходится очень тяжело. Бригады понесли потери, а пополнить их нечем. Обороняясь, вы практически выполнили задачу и поэтому, сегодня я вас собрал, на совещание, чтобы довести до вас свои новые требования.

По поводу стратегической обороны хочу заметить, что, будучи сильной сама по себе, чем наступление, она служит лишь для того, чтобы добиться первых крупных успехов на войне. Но раз успехи достигнуты, а мир непосредственно за ними не наступил, дальнейших успехов можно добиться лишь наступлением, ибо тот, кто постоянно хочет обороняться, подвергается большому риску всегда воевать там, где ему навязывает противник.

Этого напряжения ни одна армия не выдержит. Нужно начинать с обороны, чтобы потом закончить разгром противника — наступлением.

Вы все прекрасно знаете, — полковник сделал небольшую паузу, — что основная цель обороны заключается в сохранении силы. Предназначенные для этого подразделения и части должны иметь в виду эту основную цель, а не занятие каких-либо пунктов. Войска, которые сражаются только за удержание своих позиций — обречены на поражение.

Полки и бригады вынуждены бездействовать прикованные к своим позициям и имеющие в перспективе лишь поражение, не смогут, в конечном счете, отстоять даже эти позиции.

Пассивность, выжидание, нерешительность в противодействии противнику, нередко приводит к поражению. У нападающего есть в руках все козыри, а действия обороняющегося ограничены простым реагированием на атаку. Единственный способ уничтожить врага — первым нанести сокрушительный удар. О чем мы будем с вами говорить позже, а пока — он глотнул остывший чай. Запомните, в случае, если противник перешел в наступление, то в первую очередь за боем надо следить не глазами, а ушами и проницательностью, и при любой возможности контратаковать его. Эти действия вынудят противника распылять усилия, менять направления своих ударов, тогда командирам обороняющих войск представляется возможности выиграть время для укрепления обороны.

Помните — тактическое мышление является непременным условием достижения победы в современном бою. Крайне важно добиться психологического перелома в войсках, преодолеть в сознании некоторых командиров «отступательный синдром», — он в упор посмотрел на командира 703 бригады. Комбригу Алиеву стало понятно, на кого намекает командующий, и он ниже опустил свою голову, вспомнив бои в первые недели атаки армян.

Пережив позорное отступление из Шуши и Лачина, а также, видя наши бездарные действия по ведению оборонительных боев под Зангеланом и Физули, я понял, — полковник обвел присутствующих внимательным взглядом, — что тактические знания, соединенные с молниеносными действиями на поле боя и одержимостью в достижении цели, способны поднять любого человека до удивительного уровня. Даже там, в Атерке, когда мы находились в окружении, и казалось, что кроме смерти нам выбирать нечего — он опять пристально посмотрел на того же Алиева, отчего последний был готов, провалиться сквозь землю, — мы решили сражаться, даже не имея шансов на успех.

Волнение нахлынули на командующего, он замолчал. Взял со стола сигарету, закурил. Руки его мелко дрожали. Всем прекрасно было видно, каких усилий стоит полковнику сдерживаться, вспоминая о своих погибших друзьях в снежных горах у села Атерк, на переправе через Сарсангское водохранилище.

Командиры частей много слышали от своих подчиненных, которые вместе с командующим вырвались из окружения в феврале 1993 года, что только самоотверженные действия полковника, его непредсказуемые действия для противника, не позволили врагу уничтожить окруженную группировку. Все оставшиеся в живых люди, под его командование, с боями вышли из окружения и теперь снова сражались на разных фронтах.

Сделав несколько жадных затяжек, полковник затушил сигарету, и как бы продолжая прерванную мысль, продолжил:

— Товарищи офицеры, запомните, — сто проигранных сражений — это сто затраченных усилий врагов. А это значит, что? — он посмотрел на командира 130 бригады. Тот, встретившись взглядом с командующим, встал, обдумывая услышанное.

— Правильно, — полковник пришел ему на выручку. — Значит, враг становятся в сто раз слабее, каждый раз преодолевая наше сопротивление.

— Верно, товарищ командующий, так и есть, — Мамедов понял намек полковника.

— Товарищи офицеры, — полковник перешел на официальный тон, — все, что будет сказано здесь и сейчас, должно остаться, в строгой секретности. Каждый из вас, при принятии решения на бой по распоряжению командующего фронтом, которое вы получите после совещания, должны в первую очередь определить минимальное количество лиц, доступных к общему замыслу командующего.

Во-вторых, — он сделал ударение на этом слове, — исключить всякие переговоры и отдачу приказов по радио. Полковник взглядом поискал командира взвода радиопеленгации. Старший лейтенант Юсифов, прикомандированный из разведцентра, понял, что сейчас командующий назовет его фамилию, не дожидаясь, вскочил с места и вытянулся во весь свой двухметровый рост, сверля командира глазами.

— Да, Юсифов, все частоты радиостанций командиров бригад и полков взять под личный контроль. При малейшем нарушении радиомолчания немедленно докладывать мне — вы поняли? Командир взвода сделал какие-то пометки в своей тетради и громко сказал:

— Есть, товарищ полковник, — немного помолчал, — сделаем!

— Ну, вот и хорошо, — первая улыбка прошлась по лицу полковника за все время совещания. Его тронула это простота лейтенанта, когда тот сказал: — Сделаем! Остальные командиры тоже заулыбались. Наивность командира взвода, которого призвали накануне войны из исторического университета, где тот писал диссертацию, изучая вопрос происхождения «хайков», как сами армяне называли себя, внесла немного веселья. Знание армянского языка и их наречия сегодня были нужны действующим войскам, и поэтому «историк» возглавлял взвод радиоразведки и перехвата. Надо сказать, что лейтенант был очень порядочный человек и к своим обязанностям относился со всей ответственностью. Благодаря его отличному знанию армянского языка не раз удавалось раскрыть замыслы противника. Уже почти год он находился на передовой, но никак не мог забыть свои «интеллигентные» гражданские словечки.

— В первую очередь, — полковник продолжил ставить задачи командирам частей — нам надо скрыть от врага количество наших войск, заставить армян думать, что это количество намного больше, чем есть на самом деле. Вот первая и главная задача, и мы должны решить ее.

— Командир 703 бригады, — обратился он к Алиеву, — я там поставил ряд задач вашим офицерам, так что проконтролируйте, чтобы все было выполнено точно и в срок.

— Есть, — комбриг не стал уточнять, какие распоряжения отдал командующий.

Итак, подведем итоги, — полковник снова закурил. Изучив опыт ведения наступления армянами, мне удалось обратить внимание на такой факт, — когда войска противника близки к победе, это усыпляет их бдительность. В их рядах начинаются преждевременные торжества, и это приводит к потере успеха, добытого ими в бою. Сейчас наступил такой момент и не воспользоваться этим — значит проиграть сражение. Все мы прекрасно понимаем, что командиры должны четко ощущать все ритмы боя и к малейшим изменениям этого ритма относиться по обстановке. По моим расчетам этот момент уже наступил. В такой обстановке, внезапность — это залог успеха, и мы воспользуемся им.

Еще великий китайский полководец в 5 веке, Сунь Цзы, говорил в своих трактатах, — «Наступай — когда враг ждет от тебя оборонительных действий. Обороняйся упорно и жестоко, но помни, лучше внезапно отойти, чем быть разгромленным. Дай противнику повод думать, что ты его боишься, пусть эйфория легких побед затуманит его сознание, пусть он упивается своими успехами, и тогда атакуй его, громи». Мы с вами, мои дорогие полководцы, поступим именно так, как советует нам Сунь Цзы.

Армяне в своей эйфории, после захвата деревень на Агдамском направлении уже неспособны принимать осознанные решения. Поэтому я принял решение перейти в наступление. Да именно отступая — наступать на выгодных нам направлениях. Армяне придут в недоумение, что происходит, откуда пришли новые войска к нам, и будут стараться в первую очередь, просить о помощи у Еревана. Так вот Мамедов, — полковник снова обратился к Фикряту, — это твой козырь, используй его. И запомните, мои боевые друзья, он обвел присутствующих командиров пристальным взглядом, — наше главное оружие — это внезапность, помноженная на дерзость и холодный расчет.

В конце совещания каждый из вас получит конкретный приказ на предстоящие боевые действия, который вы должны, — он сделал паузу, — должны, беспрекословно выполнить, чего бы это ни стоило для ваших частей, ради нашего общего успеха и последняя просьба, прошу вас еще об одном, — при контратаках помните, главное, не дать себе повода заболеть той же эйфорией, что и армяне. Каждый свой шаг, каждое действие рассчитывайте и прогнозируйте. Умейте вовремя остановиться и будьте готовы отразить его контратаку. Противник, как раненый зверь, будет бросаться на вас, не считаясь ни с чем. Не дайте себя застать врасплох. Лучше отойти на свои позиции, чем потерять своих солдат. Запомните, отход не всегда слабость командира. Своевременный отход для отпора врагу — это, если хотите, талант командира.

Перед тем, как вы начнете планировать наступление, всегда предусматривайте планы отхода, так как отход без плана, превращается в паническое бегство. В управлении наступает хаос, начинается неразбериха, истерика, и как следствие взаимное обвинение между командирами подразделений.

Командир моего курсантского взвода, когда я учился в Челябинске в танковом училище, старший лейтенант Кордзая Юрий Михайлович, говорил нам, что «бегущий офицер в мирное время вызывает смех, а в военное время панику», так что помните и об этой пословице тоже.

Учтите, некомпетентность командиров, становится смертельной для войск на войне. Пятна позора и бесчестия ничем не смываются, — знайте об этом и помните всегда.

Пока наше положение плохо лишь на половину, но все это продлится еще столько же. Утешает лишь то, что у противника забот с завтрашнего дня будет еще больше. А теперь подходим к столу и получаем распоряжения, не забудьте поставить свои подписи в журнале.

Полковник прошел к столу и взял первый пакет: — Комбриг Джабраилов, Мамедов, Акперов. Когда последние офицеры вышли из комнаты, он откинулся на спинку стула и только тут почувствовал, как смертельно устал.

Голова была тяжелой, веки слипались, хотелось только одного, спать, но эту роскошь он не мог себе позволить вот уже на протяжении 20 дней. Зуммер вызова рации тут же прогнал усталость. Он протянул руку и взял наушники.

— «Чайка», пришел врач, пропустить? — доложил начальник взвода охраны штаба.

— Да, пропустите.

Каждые шесть часов приезжал из госпиталя врач и делал уколы. Никто из его окружения, кроме порученца и водителя не догадывался, что полковник страдает тяжелой формой позвоночной грыжи и практически не может двигаться без обезболивающих уколов. Бессонные ночи, нервное напряжение и нечеловеческие нагрузки на сердце, давно подорвали его здоровье, и теперь, он не мог обходиться еще и без соответствующих препаратов от высокого кровяного давления.

Капитан медицинской службы Абдуллаев был одним из тех офицеров, которые были знакомы с полковником еще с Шуши и пользовались исключительным его доверием. Дверь тихонько открылась, в проеме показалась сутулая фигура капитана:

— С вашего позволения могу ли я пройти, господин полковник? — прежде чем войти спросил капитан. Эти интеллигентные качества Абдуллаева так нравились полковнику, что он каждый раз специально выжидал того момента, чтобы капитан в полной мере продемонстрировал свои качества. Воспитанный в семье старого бакинского интеллигента, потомственного врача профессора Абдуллаева, капитан оставался верным тем традициям, которые существовали в Баку среди настоящих бакинцев, о которых так и говорили: — «Нация — бакинец».

— Проходи, родной, — с улыбкой приветствовал полковник врача.

Абдуллаев прошел к столу и стал вынимать свои медицинские причиндалы.

— Как бы вы не хотели, господин полковник, но я больше не смогу молчать о вашем здоровье. Это последний день, когда я прихожу к вам в кабинет, — он нервно сорвал свои очки, вынул платок и стал судорожно протирать их.

— Вам, надо срочно в госпиталь. Вы должны понимать, что позвоночник не может выдерживать таких нагрузок, тем более после того, как вы второй раз подорвались на минах.

— Делай свое дело и дай мне немного отдохнуть, капитан. Об остальном, поговорим с тобой после. Мне необходимо продержаться максимум пару дней, не больше, потом можешь хоть самому Вазгену — армянскому докладывать, мне будет все равно.

— Ваше кровяное давление держится на критической отметке вот уже пятый день, никакие уколы уже не помогают, если так пойдет, вам не миновать кровоизлияния, это вы можете понять или нет?

— Ты это, давай не пугай, коли лучше свои уколы и вали отсюда, эскалоп ты, несчастный. У меня куча всяких дел, — полковник посмотрел на капитана, и ему стало стыдно за свои последние слова. Врач стоял, опустив голову, и старательно прочищал шприц. Четыре наполненных шприца уже были готовы и лежали рядышком на салфетке.

— А почему так много, — спросил он у капитана.

— Восемь кубиков новокаина, четыре кубика поповерина, потом два кубика, — ладно ты со своими кубиками, начал нервничать командующий.

— Вечно вы, врачи, все сгущает. Он посмотрел на своего товарища, встретившись взглядом, не выдержал:

— Ну, понимаешь, не могу я бросить фронт, не имею права. Не будет в моей жизни второй Шуши, не позволю. Ты-то, понимаешь меня? Не смогу я больше жить, если оставим Тер-Тер. Нет у меня права на ошибку. Мне фронт доверил сам Верховный Главнокомандующий, Гейдар Алиев. Это, ты понимаешь?

Пару дней, дай мне еще пару дней, а потом можешь докладывать кому угодно. Даю тебе слово «офицера», — как можно убедительно сказал полковник.

Пока врач делал уколы, потом массировал позвоночник, полковник незаметно для себя заснул.

Звонок телефона прозвучал, как набат. Он проснулся на топчане, укрытый шерстяным одеялом. По привычке он сразу посмотрел на часы: — 5.40, значит, спал всего полчаса, отметил про себя полковник, — и только потом взял трубку телефона.

Оперативный дежурный: — Товарищ командующий, прибыл батальон химзащиты и сосредоточился в районе Исти Су, возле Бурунджа. Командир батальона просит принять его с докладом.

Начинался новый день, а с ним и новые испытания. Полковник осторожно откинул одеяло, сдвинул ноги вместе, как его учил вставать врач Абдуллаев, и свесив обе ноги, осторожно встал. Приведя себя в порядок, вернулся за стол, попросил вызвать комбата химзащиты. Буквально через минуту вошел военный в черной флотской тужурке.

— Прошу разрешения? Капитан второго ранга, Островский, — представился военный. Полковник встал из-за стола, ступая осторожно, подошел к комбату.

— Как я рад, это слышать, мой дорогой, ваше — «прошу разрешения». Вы что, тоже с подводной лодки, как ваш начхим Рустамзаде?

— Нет, господин полковник, не с подлодки, но тоже с флота, только с Каспийского. Служил на Каспийской флотилии. Сам я потомственный бакинец, так что не удивляйтесь, что служу в наших Вооруженных Силах. Батальон химической защиты прибыл в полной боевой готовности, и готов выполнить любое задание, в части касающейся его боевого предназначения.

— Вот чего мне и не хватало, мой дорогой Островский, — полковник не мог найти слов, чтобы выразить свою радость.

— Именно, касательно вашего предназначения. Поезжайте в батальон. Немедленно, пока не рассвело, сосредоточьтесь в населенном пункте Гасангая. Маршрут выдвижения вам покажут. Замаскироваться так, чтобы ни одна душа вас не обнаружила. Готовьте батальон к боевому применению. Вам прибыть ко мне на КП в 6.30 за боевой задачей. Вопросы есть?

— Нет!

— Тогда «Аллюра три креста», Островский, действуйте.

Не успел полковник до конца нарадоваться батальону, как прибыл майор Агаларов. Он все сделал, как ему приказывали, и теперь ему не терпелось узнать: — Зачем он все это проделал с машинами «КАМАЗ».

Пожав майору руку, полковник прошел к столу и приказал вызвать к рации командиров тертеровских батальонов Имаята и Пянаха, куда ушел еще вчера замполит бригады. Первым ответил Имаят, и как всегда, начал свой доклад с того, что обматерил всех армян и их родственников, которые всю ночь не давали покоя. Имаят сам по себе был неплохим парнем, хоть и не имел соответствующего образования, но от природы был командиром— требовательным, смелым — можно даже сказать, бесшабашным. Воевал отважно, никогда не отступал, если на то не было приказа. Солдаты его такие же «сорвиголова» были под стать своему командиру. Никого не признавали и никому не подчинялись, только Имаяту.

Много пришлось приложить труда и пролить пота, чтобы в совместных боях заслужить авторитет этих отважных бойцов. Сегодня батальон оборонялся на самом важном направлении. В последние дни бои не прекращались и потери были существенными. Однако батальон держался мужественно, каждый из солдат понимал — за ними Тер-Тер, их родной город.

Чтобы не вдаваться в полемику с комбатом, полковник резко оборвал Имаята:

— Тебе передали мой приказ, к чему ты должен быть готов?

— Передали, но вы же знаете, что у меня…

— Так успокойся, и готовь батальон к наступлению. Готовность номер «один», все время будь на связи, — полковник отключился, не давая Имаяту ответить.

Зная его вспыльчивый характер, полковник представил себе, как там, на передовой, Имаят мечет гром и молнии, не понимая, почему командующий хочет атаковать.

Противоположностью Имяту, был Пянах, комбат батальона Тер-Тер № 2. Этот спокойно доложил о проделанной работе, сказал, что в успех атаки не верит, и что если надо «угробить» последних людей, то для этого не надо идти в атаку. Однако по его голосу чувствовалось, что комбат находится на пределе, чтобы не сорваться. Полковник аккуратно положил трубку рации на аппарат, и устало откинулся на спинку стула. Все задуманные им мероприятия выполнены и все готово к ответному удару. Он одернул рукав куртки и посмотрел на часы: — 8.45 утра 22 апреля.

— Агаларов, ты сделал свое дело, теперь можешь спокойно отдыхать. Когда вы мне понадобитесь, я вас вызову. Свободны. Полковник, оставшись один, стал ходить по комнате, потира руки в нетерпении. Ему очень хотелось начать претворять в жизнь грандиозный план по введению в заблуждение армянского руководства и подготовить почву к нанесению сокрушительного поражения всей группировки противника. Он снова одернул рукав куртки и посмотрел на часы, — еще полчаса, всего полчаса.

В кабинет постучались. Вошел командир батальона специального назначения полковник Эльдар Агаев. Доложив обстановку, он устало прошел к столу и тяжело опустился на стул.

— Эльдар. Я вижу, что ты пришел не с добрыми вестями, так что не тяни, давай сразу перейдем к делу. Если не ошибаюсь, тебя прислали офицеры, что были на совещании, а потом поехали к тебе, где подвергли глубокому сомнению мой замысел, так?

— Да, командир! Так и есть. Но я хочу сразу вам заявить. Весь командный состав фронта, верят вас и верят в то, что все задуманное вами принесет нам победу. Только одно, слишком трудно, так как много чего не хватает.

— Эльдар, я прекрасно понимаю вас. Но поверь, положение, в котором мы находимся еще трагичнее, чем вам кажется. Каждый из вас героически сражается на своем участке, в надежде, что придет помощь из резервов. Так ведь? Вы надеетесь, что командующий в нужный момент подкинет пару батальонов и выпрямит положение. Но это не так. Вот уже пятнадцать дней армяне стремятся любой ценой прорвать оборону наших войск, но им это не удается. И они вынуждены бросить в бой все свои резервы, даже батальон смертников «Тегран Мец» перебросили на наше направление.

Вот, что я задумал, — полковник подошел к столу, где лежала рабочая карта с нанесенной обстановкой.

— Подойди Эльдар, — позвал он разведчика.

— Итак, — многозначительно произнес полковник, собираясь с мыслями.

— Проанализировав действия противника, в течение всего периода наступления, я пришел к выводу, что они ограничены наличием боеприпасов для артиллерии и танков, которые они могут подвести за ночь, так как днем наша авиация активно работает в воздухе, не позволяя противнику перемещаться. Это раз. Второе, что нам удалось установить, так это то, что у армян прекрасно работает система радиоперехвата. Ты, наверное, тоже обращал внимание, что если мы ведем переговоры на азербайджанском или на русском языке, то практически нас противник не глушит, а дает спокойно работать на рации. Но стоит только заговорить рации наших артиллеристов, где радисты талыши, то практически им не удается произнести полностью предложение, как система «Таран» противника моментом заглушает работу. Так вот, учитывая это, вот уже два дня, как я намеренно не скрываю своих свой замысел на предстоящий бой и отдаю распоряжения по рации. Через болтунов и недисциплинированных радистов батальонов Имаята и Пянаха, которые разговаривают почти открытым текстом, противник ожидает сегодня перехода в контратаку наших войск в направлении «Третий совхоз — Агдаря» — полковник кончиком заточенного карандаша показал направление мнимой атаки.

— Твои разведчики на переднем крае, наверно, уже доложили тебе, что всю ночь они слышали, гул, прибывающих танков, видели колонны машин, выдвигающихся на рубежи атаки.

— Так оно и было, — смущаясь, заметил Эльдар.

Полковник одернул рукав и взглянул на часы.

— Нурятдин, — позвал полковник старшего радиста, — команду химикам:

— «Туча-1».

Он вынул сигареты, одну предложил Агаеву, другую закурил сам. Видно было, что полковник очень волнуется. Звонок телефона, заставил напрячь все нервы. Агаев внимательно следил за командующим. Однако тот не сразу снял трубку, только сделав несколько поспешных затяжек сигареты, полковник ответил на звонок.

— «Чайка» на проводе. Выслушав доклад, командующий спокойным голосом, стал отдавать распоряжения.

— «Мещябяй»(лесник) переходите к задымлению второго участка. Постарайтесь максимально скрыть направление третьего совхоза. Завершив работу, отходите на исходные позиции.

— «Сапер», приступайте по нашему варианту.

Полковник потянулся и снял другую трубку рации.

— «Имаят», «Пянах» я «Чайка-28» вариант два, повторяю вариант два, как поняли прием.?

Радостный голос Имаята прорвался через гул разрывов, — «Чайка», я «Имаят», вас понял. «Чайка», я «Пянах», понял вас, командир. АЛЛАХ Акбар.

— Действуйте, — полковник положил трубку рации.

— Вот так, мой дорогой Эльдар, клюнули на приманку хваленые армяшки, — командующий радостно заходил по комнате.

— Слышишь разрывы, Эльдар, так вот это работает вся артиллерия, танки и минометы противника. Комбаты доложили, что практически каждый метр перед фронтом обороны простреливается всеми видами оружия. А знаешь, почему? — прищурив свои большие глаза, спросил полковник. Да потому, что перед передним краем, химики, которые прибыли утром, поставили дымовую завесу, имитируя прикрытие атакующих подразделений. Дымовые завесы, будто прикрывают атаку батальонами Имаята и Пянаха. Вчера, через замполита я поставил им задачу — готовиться к наступлению. Всю ночь они готовились, о чем прекрасно был уведомлен противник, прослушивая эфир. Сейчас я дал команду «Вариант 2» — это сигнал означает «ложная атака». По команде взлетают красные ракеты, резко рвут воздух свистки взводных командиров. Солдаты дружно кричат «Аллах Акбар», и поднимают над окопами чучела в надетых касках и камуфляжных куртках. А сами не вылезают из окопов, только кричат и трясут чучелами. Эту хитрость придумал после боев за высоту 971 малого Сырхавента, когда надо было отвлечь внимание противника от обходящих отрядов. Теперь и пехота присоединится к огню артиллерии и начнет полосовать пустоту, думая, что наша пехота находится уже близко. Наш сапер, взрывами тротиловых шашек имитирует работу наших минометов. Вместо танков заведенные автомобили «КАМАЗы» имитируют атаку танков, которые будто подошли на исходные рубежи под утро.

Полковник подошел к окну и внимательно прислушивался к симфонии артиллерийской канонады.

— Слышишь, как усилился огонь, — позвал он Агаева.

— Я всегда говорю своим командирам, что бой надо слушать ушами и чувствовать, тогда можно уловить все нюансы изменений и принять правильное решение. Как ты думаешь, Эльдар, выпустив все свои запасы боеприпасов, что будут делать командиры армянских подразделений? Не утруждайся, они бросятся докладывать, что им удалось отразить страшную атаку превосходящих сил и уничтожить десяток другой наших танков. Согласен? Ведь надо как — то оправдать расход снарядов. А утром их погонят в атаку, так как они сами доложат, что все мы уничтожены.

На столе снова зазвонил телефон. Полковник снял трубку, прислушался к докладу, и лицо его стало светлеть.

— Спасибо, дорогой, — поблагодарил он незнакомца и повернулся к Агаеву.

— Ну, что я тебе говорил. Рафик, начальник артиллерии 703 бригады докладывает, что СНАР (станция наземной артиллерийской разведки) обнаружила работу уже трех артиллерийских дивизионов ствольной и одной реактивной. Армяне добросовестно перепахивают землю перед передним краем наших войск.

Полковник опять заходил по штабу.

— Все просто, Эльдар, как говорил У. Дзы: «Заставь противника делать то, что ты хочешь, и ты победишь его» А я заставлю, поверь мне. Григоряну, Ишханяну и другим командирам армянских бригад, даю еще один день. Завтра мы посмотри, кто кого оставит на этой грешной земле на корм воронам.

Командующий сел за стол и стал внимательно рассматривать карту.

Два часа над Тер-Тером стоял сплошной грохот разрывов, и действовал на полковника как бальзам на его душу, но к полудню стал постепенно стихать. Позабыв об Агаеве, полковник за столом быстро что-то писал в своей рабочей тетради. Комбат разведывательного батальона сидел молча, пораженный рассказом командующего, который будто с листа читал все действия противника. Его логика завораживала своей простотой, его спокойствие придавала уверенность, что все будет хорошо. Кто-то постучался в дверь. Полковник отложил ручку.

— «Входите!»

В дверях появился незнакомый Агаеву офицер.

— Прошу разрешения, товарищ полковник. Командир батальона химической защиты, подполковник Островский.

Командующий вышел из-за стола и подойдя к Островскому крепко обнял и поцеловал комбата.

— Вот за такую работу благодарю вас. От всей души благодарю. Можете передать мою признательность начальнику химических войск господину Рустамзаде. Век не забуду его услугу. А пока сворачивайте батальон и скрытно выведете его в район Буруджа.

Зазвонил телефон и полковник отошел к столу. Спросив разрешение, вышел Островский. Пользуясь этим, удалился и Агаев.

Оставшись один, полковник весь переключился на подготовку контратаки.

Время удалось выиграть, по темноте он срочно стал проводить перегруппировку. Собрал в едино весь свой немногочисленный резерв, подтянул артиллерию на прямую наводку, подбитые танки приказал вкопать в землю. Верховный Главнокомандующий оказал помощь авиацией, в распоряжение было передано два звена вертолетов огневой поддержки, на аэродроме подскока в ожидании приказа стояли два СУ-25. К утру, контратака была готова, нужно было только дождаться атаки противника и втянуть их на направление подготовленного огневого мешка. То, что противник перейдет в атаку, не было никаких сомнений.

Из глубины его обороны всю ночь прилетают и сотрясают землю артиллерийские мины, ведя беспокоящийся огонь. Время медленно приближалась к развязке событий последних дней.

Вызвав машину, полковник выехал в направление высоты, где его ожидал командир 130 бригады Фикрят Мамедов. Уже подъезжали на НП, когда Натик передал трубку рации. — «Тайфун» Мирзоев Хикмят на связи. С первых же слов командира батальона глубинной разведки стало понятно, противник выдвигается к рубежу перехода в атаку на направлении Кырмызы-кянд.

Ловушка, расставленная полковником, ждала свою жертву.

На НП комбриг Фикрят ограничился коротким докладом.

— Все готово, товарищ полковник, ждем.

Нервы напряжены, даже курить не хочется, и они пьют Лянкараньский душистый с мятой чай, из родного города Мамедова. Полковник специально, накануне звонил в Гянджу, начальнику военной полиции и просил прислать именно лянкараньского чая, зная, что поедет в штаб бригады Мамедова Фикрята, и оттуда будет управлять предстоящим боем.

Этот чай заботливо приготовил ординарец Натик, уже три года бессменно находящийся рядом с командующим, после гибели адъютанта сержанта Бахшиева Тябрика.

Вдруг кругом опустилась тишина, да такая, что несет в себе страшную грозу.

Реактивные снаряды сверлят утреннюю тишину и устремляются в сторону обороны противника.

Началось.

Разрывы 152 мм снарядов сотрясают землю. Выстрелы танков и БМП чередуются с дробью минометного огня. Через минуту в воздухе стоит сплошной гул. Работает артиллерия. Первый налет заканчивается, и огонь переносится в глубину позиций. Форсаж самолетов, выходящих из боевого курса, заставляет втянуть голову в плечи.

Это наш день и наш час.

Оставаться и мешать командиру, управлять боем, не хотелось, и полковник, убедившись, что все идет по плану, уехал в свой штаб.

Вечерело. Бои, откатываясь все дальше и дальше от переднего края, стали постепенно угасать.

С гор потянуло прохладой.

Голова гудела от усталости и выкуренных сигарет. В комнате слышалось только шипение раций. Среди этой тишины, трель телефона на столе, показалась оглушительной. Он тяжело протянул руку и взял трубку. Незнакомый голос, убедившись, что говорит именно с полковником, представился помощником Президента Азербайджана по имени Тариэль.

— Господин полковник, с вами будет говорить Гейдар Алиевич, вы хорошо слышите, меня? Получив утвердительный ответ, тот отключился.

Тишина показалось вечной, пока он не услышал такой родной и теплый голос Президента.

— Здравствуйте. Я уже наслышан о ваших подвигах и о том, что там произошло. Хорошо все прошло, так и надо воевать. Всегда проявлять разумную инициативу, тогда можно любого врага разбить. Какие потери у вас?

— Господин Президент, потери незначительные, по сравнению с противником.

В течение дня, нам удалось не только разгромить 83-ую Отдельную мотострелковую бригаду полковника Манвела Григоряна, полк полковника Ишханян, но и нанести сокрушительное поражение 5-ой Араратской бригаде, отдельному батальону смертников «Тигран Мец». Прекратил существование отдельный механизированный батальон под командованием наемника из России подполковника Казак. Уничтожено 13 единиц техники, два танка Т-72, и БМП-2 взяты в виде трофеев, не говоря о другой технике и вооружения. Более 500 человек солдат и офицеров противника убитыми на поле боя осталось много брошенных трупов. В плену оказались 12 человек, в том числе 6 офицеров.

— Передайте вашим солдатам, офицерам мою личную признательность, мою гордость и мою благодарность. Вас благодарю лично. Сейчас передадите дела и должность полковнику Шабанову, а вам необходимо выехать в Баку и прибыть ко мне. Возьмите с собой карту боевых действий, — приказал Президент.

— Жду вас. Захватите список погибших офицеров и тех, кого вы представляете к наградам.

Щелчок в трубке телефона сигнализировал, что разговор окончен.

Полковник осторожно положил трубку на аппарат. Разом навалилась усталость последних дней. Колени легонько дрожали. Он провел по щекам ладонями.

— Надо побриться и привести себя в порядок. Не каждый день нас приглашают к Президенту страны, — скривил он свои потресканные губы.

Подойдя к телефонным аппаратам, приказал радисту по одному вызвать командиров частей и отдельных подразделений. Поставил задачи по укреплению линии обороны, отдал последние распоряжения разведчикам, саперам артиллерийским подразделениям и только потом поспешил в штаб.

Приняв душ, и надев чистую форму, привычно разгладил невидимые складки на поясе, проведя большими пальцами под ремнем, последний раз бросил беглый взгляд в зеркало. Со стены на него смотрел сухощавый паренек, с глубоко посаженными глазами. Кожа на лице была смуглой, почти черная, местами шелушилась. Губы обветренные, потресканные. В коротких усах просматривались серебристые ниточки седых волос. Он осторожно погладил усы, проверяя, действительно они поседели или ему показалось. Потом посмотрел на свои виски, покрытые сплошной сединой и невольно вздрогнул.

— Неужели они так быстро засеребрились? Не зря говорят, что «на войне мужчины седеют рано».

— Мужик ты, мужик, — полковник ухмылялся, глядя на себя в зеркало. Убедившись, что все в порядке, он аккуратно поправил пилотку и вышел из штаба. Во дворе, возле новой машины, присланной главой исполнительной власти района, по случаю вызова Командующего в Баку, суетились солдаты охраны и бессменный водитель Тельман. Увидев Командующего, бойцы вытянулись по стойке «Смирно». Порученец Натиг открыл заднюю дверцу черной «Волги»:

— Прошу Вас, командир.

Полковник откинулся на сиденье, прикрыл глаза, стараясь успокоиться.

— Натиг, ты это, периодически вызывай оперативного дежурного и про обстановку интересуйся. Всякое может быть на этой грешной земле.

Машина плавно выкатилась со двора штаба. Тельман аккуратно выехал на трассу Тер-Тер — Баку и только там, спросив разрешение, включил музыку. В динамиках зазвучал смазливый голос какой-то незнакомой певицы.

Колеса, обутые в новые шины, с шуршанием наматывали километры. Мысли были такими же длинными, как дорога до Баку. Полковник еще не знал, да и не мог знать, что едет, сам того не зная, за своей новой судьбой.

Незаметно подкрался сон, и он задремал.

Натик — порученец накручивал ручку настройки рации, прослушивая эфир. Вдруг приемник выхватил из миллионных радиочастот, бродящих по воздуху, одну — передавали экстренное сообщение последних новостей. Диктор монотонным голосом зачитывала указ Президента Азербайджана. «За мужество и героизм, проявленный в боях за территориальную целостность страны, и умелое руководство войсками центрального фронта, присвоить звание «генерал-майор» полковнику…. Натиг не дослушал новости, рванул за плечо водителя.

— Ты слышал, нашему командующему присвоено звание «генерал».

— Успокойся Натик, дай мужику поспать спокойно. Он это заслужил — сказал Тельман, аккуратно объезжая ухабы и стараясь не потревожить сон командира.

К ч и т а т е л я м

автор просит отзывы об этой книге

и пожелания присылать по адресу:

Азербайджанская республика,

п. Чуханлы, Сальянского района

Оглавление

Введение

Часть первая Мы не клянем судьбу

Глава вторая Мы родом из детства

Глава третья Мы не клянем судьбу

Глава четвертая Мечты сбываются

Глава пятая Шуша — не судимы будем

Глава шестая Солдаты седеют рано

Часть вторая От курсанта до генерала

Глава вторая В строю едином

Глава третья Смерти вопреки

Глава четвертая В горах дуют ветры

Глава пятая На перевале Муров

Глава шестая Тер-Тер — без права на ошибку