КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Пробуждение [Нефер Митанни] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Пробуждение

Часть первая."И дум высокое стремленье..."Глава 1


Иллюстрация автора.


День выдался жарким. Полуденное солнце, казалось, тоже уставшее от жары, изо всех сил припекало уже и без того разогретую землю. Сквозь бледно-зеленую листву деревьев его лучи тонкими нитями проникали на пыльную дорогу, по которой ехала коляска, запряженная парой гнедых лошадей.В ней сидел молодой человек в форме поручика гвардии. Взгляд тёмно-синих глаз офицера, устремленный куда-то вдаль, был задумчив и отрешен. Непослушные вьющиеся пряди чёрных волос падали на лоб и обрамляли лицо , подчеркивая его благородно-болезненную бледность. Черты этого лица не были безупречными, однако, в них угадывались некая грустная мечтательность, незаурядный ум и еще что-то, что никак не вязалось с возрастом офицера, делая его значительно старше своих лет. Портрет завершали красивые усы.-Ну, барин, почитай уж дома, - сказал вдруг кучер, до этого клевавший от жары носом и машинально правивший лошадьми.- Да, скоро… - нехотя отозвался поручик, недовольный тем, что его отвлекли от размышлений.- То-то Марья Фёдоровна обрадуется! – заметил сидевший рядом с кучером пожилой камердинер в добротном дорожном сюртуке английского сукна и шляпе-цилиндре. – Плохо только, что мы, как снег на голову явимся… Сколько я вам говорил – депешу надо было послать.- Не ворчи, Архип! – поморщился офицер. – Ты мне уже порядком надоел со своей депешей.… Как будто я не к родной тетке еду, а вообще черт знает куда!Этот довод не показался Архипу достаточно убедительным, и он продолжал наставительным тоном:- А с депешею все же деликатнее было б … Да и на всё готовое приехали б, а так … - он безнадежно махнул рукой, увидев, что барин, опять погрузившись в размышления, его не слушает.Поручик Сергей Петрушевский ехал в отпуск к родной тётушке, помещице Марье Фёдоровне Версаевой. Её некогда большое и богатое имение лежало в N- ской губернии. В нем прошло раннее детство нашего героя.Его отец – Владимир Фёдорович, старший брат Марьи Фёдоровны – всю жизнь провел в военных походах, дослужился до генерал-майора, вышел в отставку и уже в солидном возрасте обзавелся семейством. Но вскоре остался вдовцом с грудным сыном на руках. Или он сильно тосковал по умершей супруге, так рано покинувшей его, или сказались старые раны, одним словом, через некоторое время Петрушевский-младший потерял и отца, после чего был взят на воспитание теткой.Марья Фёдоровна уединенно жила в деревне. Она овдовела, прожив с мужем десять лет, так и не успев познать радость материнства. На второй брак она не решилась – говорили, тому причиной была страстная, романтическая любовь к покойному мужу – хотя недостатка в претендентах на её руку и земли не было. Монастырский покой тоже не прельстил молодую вдову, и желанной заботой для неё стал племянник. Она не хотела, чтобы он пошёл по стопам отца, но, опасаясь, что её женское воспитание испортит мальчика, отдала его в Московский университетский пансион, тем более, что на этом настояли и родственники со стороны матери мальчика.По окончании пансиона в шестнадцатилетнем возрасте Сергей Петрушевский поступил в кадетский корпус для изучения военной премудрости. Отличившись в заграничном походе русской армии, после тяжелого ранения поручик лейб-гвардии N-ского полка получил отпуск и решил провести его в имении тетки.Коляска круто свернула влево и через минуту въехала в деревню. Стояла пора сенокоса, и поэтому здесь было безлюдно и тихо. Сергей с ностальгической задумчивостью смотрел вокруг, узнавая забытую картину, и с грустью отмечал в ней новые детали. Какой-то малыш в одной серой холщовой рубашонке, сидя в пыли около дороги, играл камушками. Недалеко несколько детей постарше, заметив приближающийся экипаж, на миг забыли о своей игре и с осторожным любопытством стали смотреть на него. Потревоженная неожиданным шумом пегая, облезлая дворняга, дремавшая у канавы, залилась звонким лаем и стремглав бросилась за экипажем. Потом остановилась и, тявкнув для верности еще раз, удовлетворённая вернулась на прежнее место.Вздымая за собой клубы рыжеватой пыли, коляска с шумом пронеслась по селу и въехала во двор барской усадьбы.На просторной светлой веранде, заставленной цветочными горшками с пышно цветущими в них растениями, в глубоком плетеном кресле, откинувшись на его спинку, сидела пожилая дама в белом кружевном чепце и кремово-жёлтом домашнем платье, которое подчёркивало очертания внушительной фигуры. Полное лицо барыни было уставшим и недовольным, резко обозначенные черты выдавали натуру властную и беспокойную. По-видимому, жара сильно докучала ей.Возле кресла стоял маленький столик, на нём – открытая коробка сладостей. Пухлая, с толстыми пальцами, рука дамы то и дело доставала лакомство и осторожно отправляла его в рот, очень крупный и подвижный, но, несмотря на это, красиво очерченный.Вдруг дверь на веранду отворилась, и белая кудрявая болонка, мирно отдыхавшая у ног барыни, приподняла голову и нехотя посмотрела в сторону двери, как бы решая – стоит ли проявлять беспокойство. В дверях появилась молодая служанка с длинной русой косой и милым добрым лицом, на котором выделялись нежный румянец во всю щеку и большие изумрудные глаза.- Марья Фёдоровна, не прикажете ли чаю подать? – спросила она.-Да ты что, Лукерья! В этакую-то жару и чай? – укоризненно покачала головой барыня. – Принеси-ка квасу… Впрочем, постой … Поди, узнай, что там во дворе шумно.Лукерья отправилась выполнять распоряжение хозяйки и через некоторое время, запыхавшись, сообщила:-Барыня, радость-то какая, молодой барин приехать изволили.-Ну, ну, шуму-то, шуму. Коли приехал, так зови его, - недовольно проворчала Марья Фёдоровна.Однако лицо её, до этого момента безучастное и сонное, оживилось, глаза засияли. Она поправила выбившиеся из-под чепца волосы и приказала Лукерье накрывать на стол.- Что же не предупредил о приезде? – с деланной строгостью спросила она племянника, едва тот появился в дверях. - Третьего дня во сне тебя видела, письма ждала. А ты - легок на помине!-До последней минуты не был уверен, что представится возможность поехать, - целуя тёткину руку, отвечал поручик.- Ну, покажись-ка, голубчик! – Марья Федоровна, наконец, улыбнулась. – Ишь, усищи-то отрастил… Совсем на отца похож стал, -- добавила она с едва заметной грустью и, оглядывая племянника изучающим взглядом, предложила:- Идём-ка в дом, там, пожалуй, прохладнее будет.Окинув быстрым взглядом уютную гостиную, обставленную в деревенском вкусе, Сергей убедился, что всё в ней осталось, как и в его прежний приезд года три назад. Те же вазоны с геранью на окнах, та же мебель и большое напольное зеркало в углу.- Рассказывай, как ты, что там, в столицах, - потребовала тётка, опускаясь в мягкое кресло, казавшееся слишком тесным для неё. – Мы тут одними слухами живем…-Да что рассказывать, тётя? – Сергей сел напротив нее на диван. – Вот. Недавно из госпиталя, получил отпуск…- Из госпиталя? – встревожилась Марья Фёдоровна.- Да нет, нет! Ничего серьезного, - поспешил успокоить её Сергей. – Легкое ранение в ногу, кость цела. А вы как? В деревнях, я вижу, пустынно стало.- Да… мужиков война взяла, а последнее время неспокойно: бегут многие. Вот из Александровки на прошлой неделе трое ушли! И чего им надо-то?! Барщину я не заменяю новомодным оброком, как иные, хотя, может, и стоило бы, - разгорячённо заговорила Марья Фёдоровна.Поручик рассеянно слушал, время от времени что-то отвечая, вставляя незначительные фразы. Потом был обильный деревенский обед, и лишь затем, когда тетушка отправилась вздремнуть, Сергей смог, наконец, отдохнуть от надоевшей суеты. Скинув китель, он отправился в сад.Большой, окрашенный в нежно-зелёный цвет, дом с мезонином, с рядом белых колонн и просторным пёстрым лугом перед ним, некогда имел красивый вид, гармонируя с обступившим его со всех сторон садом. Но время не обошло его стороной. Многочисленные, сделанные в разные годы, пристройки придавали ему сходство со старым, брошенным на берегу кораблем. По ночам ветер завывал в пустоте чердака, ветхие стены тихо поскрипывали, будто переговариваясь друг с другом, сетуя на неожиданно наступившую дряхлость, и этот скрип отдавался гулким эхом в нежилой половине дома.И сад был неухожен, но это не портило его, а, напротив, придавало ещё большую пышность и особенный, дикий, колорит.Сделав несколько шагов по садовой дорожке, Сергей остановился, вдыхая ни с чем несравнимый деревенский воздух, наполненный пьянящими ароматами предвечернего сада. «Тишина…, - пронеслось в голове Сергея. - Тишина и покой…». Это состояние показалось ему странным, почти фантастическим. Будто бы сад с его тенистыми уголками и благоуханным лугом представляли собой отдельный мир, мир никак не связанный с тем, другим миром, частью которого он – Сергей – был еще совсем недавно. В том мире все было стремительным и жестоким, там лилась кровь, и люди шли на смерть, забывая, а может, и вовсе не зная о существовании этого, совершенно другого измерения. Нет, конечно же, этот мир не был застывшим! Здесь тоже всё двигалось, изменяясь каждую минуту. Но всё это – шелест листвы на ветру, завораживающий танец луговой травы, деловитость муравья, спешащего куда-то, - имело какой-то особый, значительный, высший смысл, которого не был в том, другом мире, и который был недоступен пониманию людей.Сергея ужаснула сама мысль о том, что ещё несколько часов назад он тоже не подо-зревал о существовании этого мира и мог просто не дожить до этой минуты, так никогда и не услышать этой тишины.Во время знаменитого Бородинского сражения семнадцатилетний прапорщик Петру-шевский находился в центре русской обороны – на Курганной батарее генерала Раевского. Сколько их было, таких, как он, недавних птенцов кадетского корпуса?! Каждый мечтал не меньше, чем о захвате в плен самого Бонапарта. Наполеон… Когда-то это имя приводило в восторженный трепет, рождая геройские мечты. Потом все изменилось…Он помнит, как раевский редут атаковала французская кавалерия. Огонь, люди, лошади – всё смешалось, слилось в одну хаотичную субстанцию, которая, казалось, существует вне времени и пространства. Вдруг где-то рядом прогремел взрыв. На миг Сергей почувствовал, что привычная твердь уходит из-под ног, ускользая вперед, а сам он будто бы отделяется от земли. И, уже теряя сознание и удивляясь неожиданной, звенящей тишине, он понял, что ранен.Буквально пробиваясь сквозь ряды французов, его вынесли на руках солдаты. Эта война, общие невзгоды службы сблизили молодого офицера с ними. Он все чаще и чаще задумывался – за что они воюют. За родину, которая для большинства была мачехой, или за что-то ещё, ему неведомое? Найти однозначного ответа на этот вопрос Сергей не мог, но был твёрдо убеждён – достанься победа Наполеону, жизнь этих людей вряд ли бы сильно изменилась… Но, несмотря на это, они снова и снова шли в бой, который каждый раз для многих оказывался последним.И неожиданно для себя в этих вот простых мужиках, ещё недавно не знавших ничего, кроме каждодневной изнуряющей работы в поле, а потом вдруг облачённых в непривычную для них, противоестественную военную форму, Сергей увидел огромную силу, которая стала решающей для судьбы России.Ему, возвращавшемуся из заграничного похода, открылась грустная картина: пепели-ща на месте сёл, ветхие, убогие жилища крестьян, тощие нивы. Ах, как страшна была эта реальность после пусть и уставшей от войны, но по-прежнему блестящей Европы с её немецкой аккуратностью и французским изяществом! Вчерашние ратники, защитники отечества, вернувшись домой, вновь гнули спину на земле, хозяевами которой не были. На поле брани они породнились с ним, там всё было общим, у них была одна на всех цель – освобождение. И если для него – гвардейского офицера – это означало возвращение к прежней жизни в блестящих салонах и на дружеских пирушках, возвращение ко всему тому, что с детства было знакомым и привычным, без чего он не мог представить своё существование, то для них – главных победителей – свобода была более значимым понятием: не просто мирная жизнь на родной земле, а возможность быть хозяином своей судьбы и служить лишь Богу и отечеству.Но, увы! Теперь жизнь вернула каждого на прежнее место: его – в этот уютный ста-рый дом с садом, их – в крытые соломой избы. Получилось так, что мечта этих мужиков так и осталась лишь мечтой, сладкой розовой грёзой. Возмущаясь этой несправедливостью, Сергей, однако, не мог до конца поверить, что все страшные огненные годы про-шли напрасно. Нет! Не могла быть напрасной желанная победа, которую ждали, идя на французские штыки, в духоте привалов, в госпиталях среди боли и стонов.Но что же, что нужно было сделать, чтобы победа дала свободу и им, простым солдатам?!Мысли Сергея внезапно были прерваны шорохом, донёсшимся из-за кустов сирени. Молодой человек тихо подошёл к ним и осторожно раздвинул густые ветки. Увиденное было неожиданным. Прямо перед ним стояла девушка, почти ребенок. Вначале из-за её одежды – простого синего сарафана – он принял её за крестьянку. Но, приглядевшись, понял, что ошибся. В тонкой, изящной фигуре, вообще во всем её облике не было ничего похожего на облик крестьянки. Она растерянно смотрела на Сергея огромными чёрными глазами, сразу поразившими его своей удивительной глубиной, открытостью и каким-то странным печальным выражением.- Кто вы? Хранительница сада? – улыбаясь, спросил он, не в силах отвести взгляд от персидских глаз.Она ничего не ответила, лишь опустила голову.- Я, наверное, испугал вас? – продолжал Сергей. - Простите мне мою неловкость…- Нет, сударь… Вам решительно не за что извиняться, - наконец, ответила она.- Анна, Анна! – донёсся вдруг до них чей-то голос.- Простите, меня зовут, - пробормотала незнакомка и так же неожиданно исчезла.Имя девушки показалось ему знакомым, будто он слышал его когда-то здесь, в доме тётки. «Неужели это она? …», - подумал Петрушевский. «Да, наверное… Конечно, это она! Но… как изменилась…»,- и словно в предвкушении чего-то хорошего Сергей внезапно улыбнулся.ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 2

Утром Петрушевский проснулся от настойчивого стука в двери. Не успел он ничего ответить, как в комнату вошёл Архип, старый камердинер с умными живыми глазами, смотревшими вокруг с прищуром и едва заметной хитринкой. Сергей помнил, как ещё ребёнком любил, когда Архип брал его на руки, подбрасывал вверх и усаживал к себе на плечи. Но с того времени прошло много лет, и Архип сильно постарел, однако по-прежнему всюду сопровождал молодого барина, по-отечески опекая его и скрывая его проделки от строгой тётки. Иногда он ворчал, грозился всё ей рассказать, но уже через минуту обо всем, казалось, забывал.

Зачем-то одёрнув безупречно сидевший демикотоновый* сюртук, старик с расстановкой произнёс:- Сергей Владимирович, тётушка изволят к завтраку звать. Прикажете одеваться?- Нет… Ступай, скажи, я сейчас буду, - садясь на кровати, ответил Петрушевский.Архип шаркающей походкой, заложив руки за спину, направился к двери, но молодой хозяин остановил его:- Тётка спрашивала обо мне что-нибудь?- Конечно, спрашивали… - уклончиво признался старик и, видя нетерпеливый интерес Сергея, невозмутимо объяснил:- Изволили интересоваться насчет вашего поведения в столице.- Ну, а ты?… - натягивая рубашку, торопил Петрушевский.- А что я? Сказал всё, как есть…- То есть? – Сергей от неожиданности привстал с кровати и недоумённо посмотрел на камердинера.- Про раны ваши сказал, про службу… Не извольте беспокоиться, Сергей Владимирович, лишнего не сболтнул, - успокоил Архип, и хитрая усмешка скользнула по его губам.- Ну, молодец, старина… Только вот что: если тётка еще будет расспрашивать, ты сильно уж не распространяйся, отвечай покороче.- Понятно, барин, уж известное дело…С этими словами Архип ушёл.Петрушевский выглянул в окно. Стояло обычное деревенское утро. Солнечные блики плясали по чистой зелени сада и луга. Несмотря на утренний час, уже ощущалась приближающаяся полуденная духота. Сергей чему-то улыбнулся и, набрасывая на ходу китель, отправился в столовую.Там он застал тётку, уже сидевшую за столом, и рядом с нею – вчерашнюю хранительницу сада.- Опаздываешь, Серёжа, - строго заметила Марья Фёдоровна, - чай стынет.И тут же, миролюбиво улыбнувшись, спросила:- Ну, как, неужели Анютку-то не признал? Да и то, правда: где уж узнать её теперь… Пятнадцать годов сравнялось в мае.- Анютку? Так вы – маленькая Анютка?! – вполне искренне изобразил удивление Сергей и с улыбкой пожал тонкие холодные пальчики девушки.Та смутилась и опустила голову. Её, пожалуй, нельзя было назвать красавицей. Но огромные тёмные, как ночь глаза, так поразившие вчера Петрушевского, светившиеся неподдельной искренностью и по-детски открыто смотревшие вокруг, припухшая нижняя губа, чуть выдающаяся вперед, нежный овал лица, невысокий рост – все это делало её какой-то особенной. Она казалась существом удивительно беззащитным, слабым и одновременно способным постоять за себя.В ней почти невозможно было узнать ту смешливую и робкую девочку – воспитанницу Марьи Фёдоровны, которую он знал еще в далёком детстве. Впрочем, её робость осталась неизменной.За столом царило молчание, нарушаемое лишь звоном посуды. Сергей незаметно, как ему казалось, наблюдал за девушкой. Она это чувствовала, лёгкий румянец выдавал её волнение.- Прекрасное утро, не правда ли? – молодой человек решился нарушить затянувшееся молчание, и открыто посмотрел на Анну.Но та ничего не ответила.- Ну, уж и прекрасное!.. - проворчала тетка. – С самого утра печёт. Вот, что, Аня, мне нездоровится сегодня, в церковь одна поедешь. Право, вот уж не вовремя у Эмилии Карловны мигрень разыгралась.- Хорошо, Марья Фёдоровна… - тихо отозвалась девушка.- В церковь? – оживился Сергей. – Разрешите, я составлю вам компанию?И видя замешательство Анны, улыбаясь, добавил:- Право, Анна Александровна, я не опасен, не стоит меня дичиться.Получив одобрительный взгляд тётки, девушка, пожав плечами, согласилась:- Если вам хочется… воля ваша.Отпустив кучера, Сергей сам правил лошадьми. Едва крыши усадьбы скрылись за поворотом, он спросил свою спутницу:- Вы всегда так задумчивы?- Нет, - отозвалась она и попросила: - Не гоните так, пожалуйста.- Вы боитесь? – усмехнулся Сергей и посмотрел ей в глаза.- Да.- Странно…- Странно?! Не вижу ничего странного… Чему вы удивляетесь? – в голосе Анны послышалось недоумение.- Ага! Вот мне и удалось хоть чем-то заинтересовать вас! – с торжествующей улыбкой воскликнул Петрушевский и уже серьёзно добавил:- А знаете, после нашей вчерашней встречи в саду, я все время о вас думаю.Девушка смутилась, но, пересилив смущение, сказала:- Кажется, я не давала повода… Впрочем, простите, если вчера я невольно помешала вам…- О, нет! Вы не поняли меня. Сначала я не узнал вас. А сегодня за завтраком я… вы очень изменились. Только не возражайте мне. Я помню вас еще ребёнком, не более шести лет, – улыбаясь, объяснил Сергей. – Удивительное чувство испытываешь, когда вместо ребёнка застаешь прелестную девушку. Впрочем, - Сергей на мгновение задумался, - изменились вы лишь внешне. Я вижу, строгие гувернантки не отучили вас от прежней задумчивости.- Вы правы, - смущённо согласилась Анна. – Я, наверное, кажусь вам дикаркой… Однако, здесь отвыкаешь от общества и погружаешься в себя… жизнь в деревне располагает к этому… Посмотрите, - она указала вокруг рукой, - в этом мире нельзя не предаться мыслям…Дорога шла по берегу реки. Маленькая речушка, названная, как и ближайшее село, Александровкой, катила свои неторопливые воды мимо светлой, радующей глаз берёзовой рощи, синего от васильков луга и невысокого, поросшего молодым осинником холма с величественно возвышавшейся на нём златоглавой церквушкой. По левую сторону реки открывался не менее красивый вид: раздольные поля, девственно белые зимой от слепящего снега, изумрудно-зелёные весною и сейчас, в середине июля, золотые от колосьев ржи, волнующиеся, подобно морю, при малейшем дуновении ветерка.Бурой, неровной лентой дорога убегала куда-то вдаль, за линию горизонта. Редко нарушалось её спокойствие: то неторопливая крестьянская лошадёнка протащит воз свежескошенного сена, или, вот как сейчас, пронесётся запряженная парой резвых лошадей коляска какого-нибудь из местных помещиков, и опять всё стихнет.Ещё дальше виднелись крыши крестьянских изб. Зимой в сильные морозы над ними столбами стоял дым от жарко натопленных печей. И на сотни верст вокруг расстилалось снежное нетронутое покрывало.

В воскресные и праздничные дни с холма от церкви по всей округе расходился протяжно-торжественный, гудящий колокольный звон.- Вы читаете мысли, - пробормотал Сергей и, видя удивление своей собеседницы, пояснил: - Вчера в саду я думал об этом же. Но неужели у вас нет других занятий, более привычных для вашего возраста?- Ну, почему же? – Анна пожала плечами. – Хотя, конечно, особых развлечений нет.… Читаю романы… иногда рукоделие… музицирую. Эмилия Карловна исправно следит за моими занятиями музыкой.- Тётушка, как я понял, никого не принимает?- О, нет, почему же?… У нас бывает граф Никитин, сосед. Он поселился здесь недавно, купив Бобрино у разорившейся княгини Астаховой.- Я полагаю, однако, что общество престарелого помещика не может быть интересным для столь юной особы, как вы, - Сергей уже заочно почему-то не любил соседа, о котором, как ему показалось, Анна заговорила весьма охотно.- Вы ошибаетесь, - возразила девушка. — Господин Никитин вовсе не престарелый, хотя и солидный человек. Кроме того, он, на мой взгляд, являет собой весьма интересный тип людей…- Ах, даже так! – Петрушевский недовольно усмехнулся. – И какой же тип?- Ну, объяснить, пожалуй, нельзя. Нужно видеть… хотя, впрочем, можно сказать однозначно: он увлечён делом, которое поглощает его без остатка, и он знает себе цену.… Одним словом, граф - не обычный провинциал, привыкший к безделью, напротив, он – человек активный.Анна немного помолчала и добавила:- Он занимается улучшением своего хозяйства, завёл там какие-то новшества.- Вы, я вижу, просто в восторге от вашего Никитина, - пробормотал Сергей.- Нет, - она удивленно посмотрела на него. – Вы сами расспрашивали меня.… И, право, я не могу понять причину вашего недовольства…Сергей ничего не ответил. Они уже были у церкви, он резко затормозил лошадей и, помогая Анне сойти с коляски, сказал:- Я должен извиниться, что оказался не любезным собеседником.Улыбка девушки была ему ответом.Вернувшись домой, он узнал, что у тётки гость. В гостиной Петрушевский сразу увидел его. Полный человек лет около сорока с несколько надменным выражением одутловатого лица, одетый в тёмный фрак с белым жабо и орденом Анны на шее, о чем-то оживлённо беседовал с Марьей Фёдоровной. Точнее, говорил лишь он, при этом жестикулируя короткими руками, а она внимательно слушала его, покачивая головой.- А вот и Серёжа, - оживилась тётка. – Позвольте представить, дорогой граф, моего племянника. Сережа, это наш сосед, Поликарп Иваныч Никитин.Гость поднялся, кивнул головой и, протягивая руку, произнес учтиво-холодным тоном:- Очень приятно, господин поручик, много о вас наслышан… Весьма рад знакомству.- Я тоже рад познакомиться, сударь, - отвечал Сергей.- Вы в отпуск пожаловали?- Да…- Прекрасно… Тётушку повидаете. А, может, глядишь, и по хозяйству чем займётесь, - одобрил Никитин.- Прошу к столу, - пригласила Марья Фёдоровна, радушно улыбаясь.- Позвольте, голубушка-сударыня, где же вы прячете Анну Александровну? – спросил вдруг гость.— Я, как и обещал, привёз ей ноты: ее любимый Бетховен. Надеюсь, сегодня услышать её игру.Марья Фёдоровна вопросительно взглянула на племянника.- Анна Александровна по приезде ушла к себе, - сказал тот.- В церковь ездили, - объяснила тетка. – Но что же она копается? Лукерья! Лукерья!- Чего изволите? – появилась расторопная служанка.- Поди, позови барышню, скажи, что её все ожидают, - Марья Фёдоровна недовольно поморщилась.Через минуту Лукерья вернулась и сообщила:- Анна Александровна просят извинить, но прийти никак не могут. Сказали, голова болит.- Ну, вот ещё! – возмутилась Марья Фёдоровна. – Ступай, скажи…- Не нужно, сударыня, - вмешался Никитин. – Право, не стоит беспокоить Анну Александровну по такому пустяку. Вот что, Лукерья, отнеси-ка барышне ноты и передай, что я надеюсь увидеть её в другой раз. – Он протянул служанке нотный альбом и сел к столу.За обедом разговор продолжился в прежнем духе. Сначала гость хвалил хозяйку за хорошую стряпню. Потом, после второй порции ухи, спросил:- А что, сударыня, вернули вы своих мужиков?- Да где там! – с сожалением отмахнулась Марья Федоровна. – Теперь уж, наверное, все хлопоты напрасны. На прошлой неделе чиновник из губернии приезжал. Приметы уточнял, всё писал, писал что-то. Да у меня и надежды-то уж нет…- Да-а, распоясались мужички, - протянул Никитин, устало откидываясь на спинку стула и прикладывая к губам салфетку. – А мои, слава Богу, не бегут, знают, поймаю – житья не дам!- Вы полагаете, что сможете удержать крестьян подобным образом? – вступил в разговор Сергей, до этого молча наблюдавший за происходящей беседой, которая уже начала раздражать его.Никитин производил впечатление человека неглупого. Пожалуй, Анна была права, отнеся его к типу людей, занятых делом и знающих себе цену. В словах графа, в его жестах и во всей манере держаться сквозила уверенность в своей правоте. И было заметно, что ему очень нравилось, когда с ним соглашались, считая его мнение непреложной истиной.- Разумеется! – Никитин удивленно посмотрел на Сергея. – А что вы можете предложить? Ежели вы скажете – мягкость и потворство им, я отвечу, что вот именно такое-то наше отношение и приводит к непослушанию, - заключил он с обычной категоричностью и, удовлетворенный собой, стал помешивать подливку.- Но речь не о потворстве, - возразил Сергей с неожиданной для самого себя горячностью, которая вопреки его желанию обнаружилась в его словах, вернее, в интонации, с которой они были сказаны. – Мужикам нужна воля! Пора, наконец, понять, что без неё прогресс отечества, который надо рассматривать, как прогресс деревни, не возможен! Посмотрите на Европу.… Там давно позабыли этот варварский обычай.- Позвольте с вами не согласиться, Сергей Владимирович. Все ваши речи – не более чем слова! – парировал Никитин. – Ну, что за мода пошла, кивать на Европу? У них – так, а у нас – этак! И потом, почему вы изволите понимать прогресс России в столь узком смысле?- Здесь нет «узкого смысла», сударь, - отвечал Петрушевский. – Просто большинство народа нашего составляют именно мужики. Россия стоит, и, поверьте, еще долго будет стоять на деревне. А что Европы касается.… Ну, что ж, поучиться хорошему - никогда не грех. Ежели сами не дошли, на других посмотрим.- Ах, Поликарп Иванович, не слушайте вы его! – попыталась прервать их спор тётка. – Сам не ведает, что говорит… Вот она – столичная мода!- Ну почему же, сударыня? Я, признаться, не ожидал, но… - Никитин пристально посмотрел на Сергея и опять возразил ему: - А хлебушко-то они у нас покупают!- Да, покупают, - кивнул тот, - однако это еще раз подтверждает мои слова о необходимости прогресса именно в деревне.Сергей поднялся с кресла и отошел к открытому окну, где было немного прохладнее.- Впрочем, важно иное, - продолжал он, - необходимо понять, крестьяне работают из принуждения, боясь быть наказанными. А вот если бы у них был свой интерес, их труд принес бы больше пользы!- Ну, знаете! – Никитин развел руками. – Понимаете ли вы, что говорите? Однако, я, пожалуй, задаю бессмысленный вопрос… Вы, конечно, понимаете. И я хочу вас предупредить – подобные мысли весьма опасны… весьма.- Граф, - вновь вмешалась Марья Фёдоровна, - а вот в прошлый раз вы мне рассказывали…На этот раз вмешательство тётки оказалось удачным: беседа вернулась в спокойное русло. Гость принялся рассказывать о рыбоводстве и затем перешел на молочные породы скота. Петрушевский молча раскуривал трубку. Спор с Никитиным напомнил ему другой разговор…Выйдя из госпиталя, Сергей зашел к своему лучшему другу – капитану Синяеву. У того было людно, и в квартире царил обычный в такие моменты беспорядок. Воздух стал сизым от дыма выкуренных сигар и трубок.- О! Дружище Петрушевсий! – воскликнул хозяин, едва Сергей появился на пороге. – Наконец-то…И он обнял Сергея за плечи.Николай Синяев был сокурсником Сергея по Московскому пансиону. Но потом их пути разошлись: Николай с юных лет бредил морем. Ровесник Петрушевского он, тем не менее, казался Сергею старшим другом, наставником, так как его находчивость, умение противостоять жизненной качке представлялись неподходящими для его лет. В кругу друзей и знакомых он имел репутацию безрассудного смельчака, бретёра, шутника и любимца женщин. Последнее – благодаря его необычайно красивой внешности. Стоило ему хоть раз взглянуть своими неопределённого цвета глазами с бархатистым блеском, придававшим им некую таинственность, как любая из прекрасной половины человечества была готова следовать за ним хоть на край света. Поистине, этот мягкий взгляд обладал притягательной силой. Бледное спокойное лицо с правильными чертами иногда внезапно оживлялось, приобретая насмешливое выражение, и так же быстро снова становилось невозмутимо-строгим.Голос у него был громкий, но приятный, как и всё в его облике. Везде, где появлялся Николай, находилось место шутке, он приносил с собой атмосферу какого-то непонятного, необъяснимого веселья.Единственным его внешним недостатком был малый рост, который, однако, не доставлял ему особых хлопот. Так, по крайней мере, казалось окружающим.В спорах Синяев был так же неотразим, как и во всем другом. Его суждения были необыкновенно логичны и просты. Николай не любил высокопарных, запутанных фраз, и это часто оборачивалось против него, ибо он не боялся напрямую высказывать свои мысли.Жизнь капитана проходила в боях, дуэлях, дружеских пирушках и любовных приключениях. Его дом никогда не бывал пуст: тут постоянно собирались его друзья, приятели и даже малознакомые люди.- Ну, идём, - пригласил Синяев, - сейчас я представлю тебе одного весьма интересного человека, - и он загадочно улыбнулся.С этими словами он подвел Петрушевского к поручику, стоявшему у рояля и в задумчивости перебиравшему клавиши.- Сударь, у меня для вас сюрприз, - несколько торжественно и официально сказал Николай, обращаясь к поручику.Тот обернулся, и Сергей узнал Владимира Раевского.Когда-то они вместе учились в Московском пансионе и Кадетском корпусе. Встречались и под Бородином. Но приятелями не стали.- Рад встрече, - протягивая руку, улыбнулся Петрушевский.- Взаимно! Приятно увидеть ещё одного знакомого, - пожимая протянутую руку, отвечал Раевский.Его добродушное широковатое лицо с серыми глубокими глазами выражало неподдельный интерес.- Вы давно в Петербурге? – спросил он.- Нет… неделю, как из госпиталя. Да и то все дома сидел: никак не оправлюсь после ранения, - ответил Сергей.- Мы с вами в одинаковом положении, - Раевский улыбнулся. – Ну, как вам столица?- Особых перемен я пока не заметил, если не считать того, что все спорят о конституции… Говорят, польская – только начало, и разрабатывается проект российской. Если это не слухи, и Россия обретет, наконец, закон, это значит, что и народ получит свободу. – Сергей вопросительно посмотрел на Раевского. – Как вы полагаете?- Насчет конституции я надеюсь, что это не слухи… Хотя у нас и действительные намерения в последнюю минуту могут стать не более чем слухами. А что касается воли… - Раевский на минуту задумался, - мне хотелось бы, чтобы вы оказались правы.Он провел ладонью по блестящей крышке рояля и добавил:- Невозможно без боли смотреть на Россию…- Вы о чём, господа? – к ним вновь подошел Синяев, уходивший куда-то на некоторое время, фраза Раевского заинтересовала его.- О чём?.. Обо всем, капитан! – Раевский оживился. – Вот возьмём для примера нашу армию, обыкновенных солдат. Задумывались ли вы, господа, над тем, что у нас в России военный класс составляет как бы отдельную часть народа? От любого другого гражданина солдаты отличны тем, что в самые цветущие лета, оставя семейство, земледельческое состояние, отправляются они в службу на двадцать пять лет сносить труды и встречать мучения и смерть с безмолвным повиновением! Каждый второй так и не возвращается более домой, а если и вернется, то непременно калекой. Ну, не ужасно ли подобное состояние?- По-моему, поручик, вы несколько драматизируете, - заметил Николай. – Военные - отдельная часть народа? А что, по-вашему, есть народ? Согласитесь, все зависит от того, как толковать это понятие. Народом у нас, главным образом, называют мужиков, но, а если глубже взглянуть, мы с вами – тоже народ. Но у каждого свои обязанности: крестьянин пашет, солдат служит. Каждому - своё…- Да-да … Каждому – своё. Но почему простой мужик должен бросить привычную жизнь и идти вдруг в солдаты? Причём, практически, навек! – с горячностью возразил Раевский.- Но России нужна армия… - Николай неуверенно посмотрел на Сергея, который словно бы охладел к спору.- Безусловно! Но не такая! Впрочем, это лишь часть проблемы, связанной с хамством, которое мы именуем крепостным правом. Оно опутало Россию со всех сторон, и армия – не исключение. Полагаю, вы согласитесь, что крестьяне более других пострадали от войны и продолжают терпеть лишения уже от своих хозяев.- Разумный помещик не притесняет своих мужиков, а, напротив, помогает им пережить трудности. Да это в его же интересах, - опять возразил Синяев и развел руками, как бы удивляясь тому, почему этого не понимает Раевский.- Не забывай, что разумных у нас гораздо меньше, чем неразумных, - принимая сторону Раевского, не согласился Сергей с другом.- Вот именно! – воскликнул поручик.- И что же вы предлагаете, нарушить порядок, установленный веками? – не сдавался Синяев.- Увы, сударь, любой порядок всегда можно заменить другим, нашлись бы люди, способные сделать это, - ответил Раевский, и печальное выражение промелькнуло в его глазах.______________________________________

* демикотоновый. Демикотон - очень плотная двойная хлопчатобумажная ткань атласного переплетения.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ


Часть I. Глава 3


Коллаж автора

- Вы не вышли вчера к ужину, а я так надеялся увидеть вас, - сказал Сергей, встретившись на следующий день с Анной.- Мне нездоровилось, - коротко ответила она.Они шли по садовой дорожке, пролегавшей среди кустов акации. Разные ароматы сада смешивались воедино, делая воздух густым, почти осязаемым.- Полагаю, вы и без меня неплохо провели вечер? – помолчав, спросила девушка.- Ошибаетесь, без вас мне было скушно, - Сергей улыбнулся и заметил: - А вы, пожалуй, были правы, характеризуя мне графа… Он – большой знаток… впрочем, не будем о нём. Давайте поговорим о другом…- Хорошо, - она пожала плечами.Садовая дорожка неожиданно вывела их к небольшой аккуратной беседке, сплошь увитой плющом и уютно расположившейся под раскидистой липой. Поднявшись по неровным от времени ступеням, Анна опустилась на каменную скамью.- Это мое любимое место, - призналась она.Сергей встал рядом, прислонившись к белой прохладной колонне, и молча смотрел на девушку, словно бы изучая её. Что-то странное было в его взгляде, и это смутило её. Она опустила глаза, повернулась так, чтобы он не видел её лица, и попросила:- Пожалуйста, не смотрите на меня так…- Простите, я задумался… Должно быть, сей уютный уголок действует на меня расслабляюще, - Петрушевский невесело улыбнулся. – А впрочем, в последнее время я, кажется, становлюсь философом.- Вот как?! – девушка с интересом посмотрела на него. – И о чем же вы размышляете, если не секрет?- Не секрет… если угодно, о смысле жизни, - задумчиво ответил Петрушевский и, спохватившись, воскликнул: - Да интересно ли вам это?- Конечно! – с неожиданной горячностью отозвалась Анна. - Вы ошибаетесь, если считаете, что женщина не может… не должна интересоваться подобными вопросами!..- Ну, ну, не сердитесь, - улыбаясь, примирительно попросил Сергей. – Должно быть, я плохо знаю женщин… Нет, я вовсе не имею такого мнения… Просто, все женщины, которых я встречал, больше думали о вещах боле, - он щёлкнул пальцами, - более земных.- Считайте, что я выпадаю из их числа, - уже миролюбиво заметила она и вдруг призналась:- О, как я иногда вам завидую!- Завидуете? – Сергей удивлённо вскинул брови.- Да, да… ваша служба дает вам возможность быть полезным людям, - смущённо открылась она. — О чём ещё может мечтать человек?- Вы полагаете, что именно в служении людям и заключен истинный смысл жизни? – прямо спросил Сергей.- Да, безусловно… -- коротко ответила Анна и, смутившись, опять опустила глаза.- Согласен, но … это верно для мужчины… А для женщины - забота о муже и детях не является ли более важным делом?- Конечно, является, но лишь в счастливом браке…Только в счастливом браке это наполняет жизнь женщины смыслом. – Анна кивнула головой и после некоторой паузы уверенно продолжала: - Но, согласитесь, чаще женщина – лишь игрушка в руках мужчины… Жить с нелюбимым мужем и быть вынужденной о нём заботиться – что может быть печальнее такой участи?- Пожалуй, вы правы, - согласился Сергей. – Но я никак не ожидал, что в этой изящной головке кроются такие мысли, - с усмешкой добавил он.Лицо девушки вспыхнуло румянцем, смущённая она отвернулась и тихо проговорила извиняющимся тоном:- Да… Я, конечно, не должна была так говорить… Вы теперь вправе составить обо мне нелестное мнение…С этими словами она попыталась выйти из беседки, но Петрушевский остановил её за руку и, осторожно сжимая её дрожащие тонкие пальцы, заговорил серьёзно.- Нет! Я вовсе не думаю о вас нелестно… Вы не поняли меня… Я лишь удивляюсь, как вам могли прийти подобные мысли.Глядя в глаза Анне, Сергей вдруг ощутил, что он словно бы растворяется в них, постепенно погружаясь в их тёмную глубину и не находя в себе сил сопротивляться какой-то завораживающей силе, исходящей от них.- Хорошо, - согласилась она и высвободила свою руку из его ладоней. — И всё же давайте не будем больше об этом. – Её спокойный голос вывел Сергея из этого неожиданного состояния.- Так вы верите в любовь? – спросил он. – Впрочем, это глупый вопрос: было бы странно, если бы в вашем возрасте, живя в этом чистом мире, вы не имели бы такой веры.- А вы полагаете, верить в любовь – плохо? – Анна внимательно посмотрела на него с недоумением.- Я …всё время смущаю вас, — Сергей, тряхнув головой, откинул со лба непослушную прядь, провел ладонью по волосам. – Нет, я не считаю, что это плохо… Просто…мне кажется, - он улыбнулся, - вы ещё не можете судить об этом чувстве. То есть ваша вера основывается только на том, что вы прочли в книгах, что, возможно, слышали… Вы не знаете реальности любви, её жестокостей, её тёмных сторон…Сергей подал Анне руку, помогая сойти по ступеням беседки. Они пошли по аллее обратно к дому.- Видя, как сияют ваши глаза, - продолжал он, - я заключаю, что любовь представляется вам чем-то светлым, чистым и возвышенным…- Да, - кивнула девушка и с недоумением спросила: - А разве это не так? Вы говорите о жестокостях и тёмных сторонах любви… Может, они и есть, но…- её глаза блеснули, - но я ничего не хочу о них знать, -- твёрдо заключила она. — Вера в чудо не требует знаний! А любовь – это чудо! Она делает мир лучше… И она пребудет вечно: «Finis vitae, sed non amoris»* …Лицо девушки раскраснелось, смутившись своих слов, той горячности, с которой они были сказаны, она замолчала и остановилась.- Вот мы и пришли, - заметил Сергей, понимая её состояние, он старался не показать, насколько его поразило и тронуло сказанное ею. – Браво, сударыня, - улыбнулся он, чуть коснувшись губами её руки,- я аплодирую вашим словам, хотя мог бы возразить, что из-за любви порой совершаются самые ужасные вещи, но я не сделаю этого… Я восхищён вашей верой… Дай Бог вам никогда не изменить своего мнения.Так дни проходили за днями. Отпуск подошёл к концу. Погода вдруг испортилась, и солнечное великолепие макушки лета сменилось по-осеннему унылым ненастьем. Изредка бросая взгляд в окно, Петрушевский каждый раз находил там плотную пелену моросящего дождя. Рыбалка и прогулки по окрестностям были оставлены, почти все время Сергей был вынужден проводить в обществе тётки, которая беспрестанно рассуждала о каких-то хозяйственных мелочах. Деревенское однообразие начинало тяготить его, единственное, что ещё удерживало от отъезда - встречи с Анной.Иногда по вечерам они сидели в гостиной и Сергей слушал, как она играет на фортепиано, Анна оказалась прекрасной пианисткой. Но чаще встречались в беседке. Здесь они могли говорить часами, и никто не мешал их спорам. Эта девушка всё больше и больше поражала его своей непосредственностью и одновременно застенчивостью, почти детской наивностью и глубоким, неженским умом. Однако такое противоречивое сочетание представлялось в ней вполне естественным, тогда как в другом человеке оно было бы, пожалуй, странным. Анна обнаружила глубину суждений в самых разных вопросах, которые, казалось, не должны были бы интересовать её. Она не боялась прямо высказывать своё мнение и с наивной горячностью отстаивала собственную точку зрения. Вместе с тем, она с неподдельным интересом тянулась ко всему новому и до сих пор ей неизвестному. В такие минуты она становилась похожей на любопытного ученика, жадно ловящего каждое слово учителя. Сергею нравилась роль последнего, хотя он и не отдавал себе в этом отчета.Поздний вечер плотным темно-синим покрывалом окутал окрестности. Низкие тучи не пропускали свет первых звёзд, и на расстоянии двух шагов едва можно было что-то различить. Тишина нарушалась лишь криками ночных птиц, да усыпляющим шорохом листвы на лёгком ветру.Петрушевский с Анной стояли у садовой калитки. Из-за края тучи неожиданно показалась круглая яркая луна, осветив лицо девушки и придав ему восковую бледность.- Мне пора, - тихо проговорила Анна, - сегодня наша прогулка слишком затянулась.- Ещё одну минуту, - Сергей внимательно посмотрел ей в глаза и, взяв за руку, так же тихо сказал:- Завтра я уезжаю…- Уезжаете? – эхом отозвалась она, словно не понимая, о чём он говорит.Однако неожиданная печаль явственно послышалась в её голосе и была свидетельством обратного.- Да… меня вызывают в полк. Анна, я счастлив, что узнал вас и…- Сергей внезапно замолчал, оборвав фразу.Слова, мысли – всё перепуталось. Он хотел сказать многое, важное, самое важное для него. Но что-то удерживало его, заставляя молчать.- Мне пора, уже поздно, - повторила она и попыталась освободить свою руку.- Нет, нет, - отрицательно покачал головой Сергей и настойчиво сжал её пальцы. – Ещё лишь минуту не покидайте меня, и я отпущу вас к сладким снам.Девушка смутилась и хотела что-то возразить, но он опередил её.- Обещайте мне кое-что, - попросил Петрушевский и снова заглянул ей в глаза, словно пытаясь увидеть в них что-то известное ему одному. — Непровожайте меня завтра. Нет, нет! Не протестуйте. И скажите, что будете хоть иногда вспоминать меня.- Обещаю, - чуть слышно отозвалась Анна и опустила голову.- И ещё, - добавил Сергей, сжав её руку, - ежели в вашей жизни будут когда-нибудь такие минуты, когда потребуется помощь друга, знайте, что в моём лице вы найдете такового… чем доставите мне величайшую радость.

_____________________________________

* Латинское изречение - "Кончается жизнь, но не любовь"


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 4


Коллаж автора

Пасмурным ранним утром Петрушевский покидал имение тётки. Слова прощания, обычная предотъездная суета и беготня слуг раздражали его. Он торопил Архипа, который укладывал в коляску многочисленные вещи, то и дело обнаруживая, что чего-то не достает. На наказы тётки поберечь себя и чаще писать Сергей отвечал односложно, ему не терпелось поскорее оставить деревенскую тишь, ещё недавно так радовавшую его, и вновь окунуться в привычную будничность столичной жизни.Наконец, выехали. Дождь с шелестом падал на переполненную влагой землю. Коляска, скрипя, продвигалась вперёд по размытой ухабистой дороге, с трудом перебираясь через многочисленные глубокие лужи мутной, коричневатой воды. Осень осторожными, незаметными шагами подкрадывалась к лесу, и её тайное присутствие проявлялось в жёлтых прядях берёзовых крон. Ветер то и дело срывал с них зазевавшийся листок и безжалостно бросал его на мокрую землю. Однако зелёные краски августа ещё преобладали, хотя и потеряли былую сочность, приобретя буроватый оттенок, и поэтому казались искусным гримом, скрывающим неприглядное лицо.Петрушевский, скользя равнодушным взглядом по проезжим окрестностям, думал о своём. Вчера, когда они с Анной расстались, он направился к себе, но спать не лёг. Не двигаясь, долго сидел за столом, подперев подбородок рукою и закрыв глаза. В памяти всплывали их беседы во время частых прогулок. Несколько минут назад, стоя с ней у садовой калитки, он неожиданно осознал, насколько тяжело ему будет расстаться с Анной. Девушка стала не просто другом, человеком понимающим его.… Уже почти с первых мгновений их необычной встречи он оказался в предвкушении волнующих моментов. Это чувство, хорошо знакомое ему, было сродни тому азарту, который переживает игрок или охотник. Однако желая всего лишь нескучно провести время, Петрушевский и сам не заметил, как игра переросла в нечто совсем иное. Окончательно Сергей осознал это после навсегда врезавшегося в память приключения в лесу.То ранее утро, свежее и прохладное, позвало его в сад. Он вышел на крыльцо, потянулся сладко и, захватив зачем-то спенсер** , пошёл по тропинке, ведущей к реке. Невдалеке кто-то двигался. Прибавив шагу, Сергей догнал Анну.- Вы здесь?! – улыбаясь, удивился он. – В столь ранний час!- Да, - тоже улыбнулась девушка и перекинула назад тяжёлую толстую косу, спускавшуюся ниже спины. – Сейчас не жарко, я люблю эти часы…Белое барежевое** платье с короткими рукавами-фонариками, с высокой талией, закреплённой зелёной лентой прямо под грудью, очень шло ей. Оно подчёркивало изящество и хрупкость её фигуры. Девушка казалась невесомой.- Анна, вы словно Сильфида, - не скрывая восхищения, признался Сергей. – И появляетесь так же всегда неожиданно, - улыбнулся он, вспомнив их первую встречу в кустах сирени.Его слова и взгляд смутили Анну. Она накинула на плечи зелёный муслиновый*** шарф и, опустив глаза, отвечала:- Я решила прогуляться к реке. В это время там очень свежо и красиво.- Мне можно с вами? – спросил Петрушевский.- Конечно…Они пошли молча. Сергей видел, что она не расположена говорить и чем-то обеспокоена. Однако через некоторое время он нарушил молчание:- Вы чем-то встревожены?- Нет… Почему вы решили?- Ну, как же! Это видно, - он усмехнулся, - вам в тягость моё присутствие? Быть может, вы хотели побыть одна, а я бесцеремонно вторгся в ваше уединение?..- Нет, нет… - девушка смущённо улыбнулась и призналась через мгновение: - Я вижу, что кажусь вам необщительной… но, право, я… я просто не знаю, о чём могла бы говорить с вами.- Хм, ну и напрасно! – Сергей с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Вот оно что! Ему и в голову не приходило, что её молчание при всякой их встрече было вызвано этой причиной. – Значит, вы боитесь оказаться в неловком положении?- Можно сказать и так, - щёки Анны порозовели.- О, не смущайтесь! – воскликнул Петрушевский. – Впрочем, - тут же заметил он с улыбкой, - смущение вам очень идёт. Но всё-таки не смущайтесь! Я – обычный человек, сударыня. Немного старше вас и значительно опытнее, но только… И говорить со мной можно на разные темы. Думаю, я смогу поддержать любую из них.- Не сомневаюсь в этом, - улыбнулась Анна,- но… я сомневаюсь в себе. Смогу ли я быть интересной…- А вам не кажется, что, уж коль я завожу разговор с вами, мне это уже интересно? – спросил Сергей, усмехнувшись.- Да, но… как всякий светский человек, вы просто следуете правилам хорошего тона, - возразила Анна.Это её замечание вызвало у Сергея горькую усмешку.- Меня сложно назвать светским человеком, - заметил он, - мне чужды какие бы то ни было условности. Конечно, я вполне способен sauver les apparences**** , но и только. Если собеседник мне неинтересен, я не стану поддерживать беседу.- Вы способны быть невежей? – Анна взглянула на него с нескрываемым удивлением.- Дело не в этом, - покачал головой Сергей, - просто я отвергаю так называемые приличия, за которыми не стоит ничего, кроме как дань косным правилам.Тропинка круто спускалась к реке. Сергей подал Анне руку.- Осторожнее, здесь легко упасть, - предупредил он.- Я знаю, - улыбнулась она.- Так я озадачил вас своим признанием? – вернулся он к начатому разговору.- Да, немного…- уклончиво сказала девушка и замолчала, словно подыскивала нужную фразу, чтобы ответить ему.- О! Пожалуйста, не считайте, что можете как-то задеть меня! Признайтесь, вы были обо мне лучшего мнения? – Сергей пристально заглянул ей в глаза, как будто пытаясь прочитать её мысли.- Нет! – с поспешностью отвечала Анна, - просто мне казалось… вы – гвардейский офицер, привыкли вращаться в свете. Это ваша жизнь, ваш мир…- Возможно… - пожал плечами Сергей. – И что с того? Жизнь часто не устраивает нас…О, если бы вы знали, сколько в этом моём мире фальши! - откровенная горечь послышалась в его голосе.Петрушевский замолчал и задумчиво посмотрел на реку. Голубая вода живым шёлком плескалась прямо у ног. Анна, чтобы не замочить туфли, встала на камень, лежащий у кромки воды.- Вы не боитесь плавать на лодке? – спросил Сергей.- Нет, я очень даже люблю это, - улыбнулась она.- Прекрасно! Идёмте! – он снял девушку с камня и за руку увлёк её вдоль берега.- Куда вы меня тащите! – упираясь, воскликнула она.- К лодке! – пряча улыбку, объяснил Сергей,-- там, – он указал рукой – стоит лодка… Сейчас переправимся на тот берег и погуляем по лесу.- Но… удобно ли это? – засомневалась она.- Анна! -- с притворным возмущением, воскликнул Петрушевский, - ну, скажите, что в этом неудобного?! Уже неделю мы каждый день гуляем в саду, вчера катались верхом. Что может быть плохого в прогулке по лесу?!- Не знаю… - девушка растерянно смотрела на него. – Я не умею плавать, - призналась она и почему-то опустила глаза.- Сударыня, но мы ведь поплывём в лодке, - иронично заметил Сергей. - И даже если вы окажетесь за бортом, - он улыбнулся, - я обязательно вытащу вас… Я прекрасно плаваю…- Хорошо, хорошо! Я согласна! Только не тяните меня! – неожиданно легко сдалась она и, посмотрев на него, засмеялась.Смех Анны, лёгкий, как всё ее существо, по-детски заразительный, обрадовал Сергея. Стало светло и беззаботно как в юные годы, вокруг были только река, лес и этот её нежный, волнующий смех. Поддавшись очарованию момента, Сергей тоже рассмеялся.Усадив свою спутницу в лодку, он столкнул судно на воду и сел на вёсла.- Только нам нужно вернуться к полудню, - предупредила девушка.- Непременно, - кивнул Сергей. - Я обещаю вам, что к полудню вы будете сидеть за фортепиано.Лодка быстро скользила по едва заметным волнам. Анна опустила руку в воду, устремив вниз глаза, пыталась разглядеть что-то на дне. Петрушевский смотрел на неё с неведомым ему доселе чувством восторга и нежности. Лучи утреннего солнца золотили её тёмные, чуть отливающие зрелым каштаном, волосы, окутывая худенькие плечи и тонкие гибкие руки, делали их полупрозрачными, почти невесомыми.- Анна, накиньте шарф, солнце высоко, вам напечёт голову, - неожиданно для самого себя заботливо предупредил или, скорее, попросил он.- Нет, нет, - возразила она и вскинула на него глаза, - я привыкла. Я часто гуляю без шляпы.И опять её взгляд удержал его, потянул в свою глубину. Она смутилась, поправила выбившуюся прядь волос. Но налетевший вдруг ветерок стал играть этим локоном, то бросая на щеку девушки, то отводя за маленькое ухо. Сергей как зачарованный наблюдал за шалостями ветра. Потом, спохватившись, что совсем смутил Анну, он спросил:- Вы плавать не умеете, но воду любите?- Да, - она смущённо улыбнулась. – Люблю…Мне нравится сидеть у воды и смотреть на волны. Я часто по утрам спускаюсь к реке.Петрушевский привязал лодку к склонившейся раките, и они пошли вдоль берега.- Чем же вам это нравится? – Спросил Сергей и швырнул в воду гальку.Анна, привстав на цыпочки и закрывшись ладонью от солнца, сосредоточенно наблюдала за расходящимися по воде кругами.- Я об этом не думала, - пожала она плечами, - я сижу и размышляю…- О чём же? – не унимался Сергей. Он понимал, что несёт какие-то глупости, но ему очень хотелось слышать её голос, и поэтому было совершенно неважно, о чём говорить.- Да так… о самых разных вещах, - удивилась его настойчивости девушка и вдруг призналась: - Иногда я просто мысленно играю музыку.- Мысленно играете?! – теперь настала очередь Сергея удивиться. – То есть как? Вспоминаете то, что играли накануне?- Иногда… Но чаще какая-то музыка приходит в мою голову и словно звучит там… Я не знаю, что это… откуда эта музыка…- А вы не пытались записать её?- Пыталась и даже показала Эмилии Карловне, но…- девушка не договорила и, слегка подпрыгнув, тоже бросила камень.- И что же сказала Эмилия Карловна?- Она сказала, что это очередные мои глупые фантазии… что сочинять музыку - удел мужчин…Анна опустила голову.- Это полная ерунда! – воскликнул Сергей, и словно рассердившись на гувернантку, с силой зашвырнул камень на середину реки. – Признаюсь, я не слышал ни о чём подобном… Но уверен, что женщина может быть столь же талантливой в любом деле, как и мужчина….— он помолчал и осторожно попросил: - А вы дадите мне послушать вашу музыку?- Если вам правда интересно…- Анна недоверчиво взглянула на него.- Очень! – Сергей широко улыбнулся, - мне интересно всё, что касается вас, - добавил он и внимательно взглянул ей в глаза.Ничего не ответив, Анна повернулась и отошла от воды.- Идёмте, - беря её за руку, сказал Петрушевский, - идёмте в лес. Мне кажется, там не так жарко…В лесу, правда, было прохладнее, хотя зной ощущался и здесь, проникая сквозь кроны деревьев, солнечными бликами оседая на кустах и высокой траве. Сергей шёл немного впереди, раздвигая ветки. Анна продвигалась за ним, то и дело останавливалась – длинное широкое платье замедляло её шаг. Вскоре перед ними открылась чудесная маленькая опушка. Девушка, смеясь, расправив руки и кружась, как мотылёк, вприпрыжку бросилась на поляну. Сергей остановился, с улыбкой наблюдая за ней, как взрослые наблюдают за детскими играми.- Ну, что же вы стоите?! – Анна подбежала к нему и, взяв за обе руки, потянула за собой. – Разве можно стоять? – с улыбкой возмущалась она. – Как можно здесь стоять?!Заразившись её весельем, Сергей бросился за ней. Хохоча, они бегали наперегонки, кружились, взявшись за руки. Потом болтали ни о чём и шли просто так, не разбирая дороги. Миновав редколесье, прошли берёзовую рощу, ещё какие-то заросли и оказались на лугу.В глазах зарябило от разнотравья. Анна принялась собирать букет. Склонившись над цветком, она осторожно нюхала его, смешно морща маленький носик, чуть приоткрыв рот, то и дело поправляла рукой вьющиеся прядки волос, выбившиеся из косы. Во всём её облике сквозила безудержная радость и восторг. Сергей, улыбаясь, молча смотрел на неё. Он вдруг почувствовал нереальность этого момента, будто и в самом деле перед ним резвился невесомый дух воздуха. Петрушевский тряхнул волосами, закрыл глаза, и, заложив руки за голову, растянулся на траве.- Сергей Владимирович! Вы где? – послышался испуганный голос Анны.- Я здесь! – отозвался Петрушевский, приподнимаясь в траве, и помахал ей рукой.- Я потеряла вас… - Анна подошла к нему и остановилась в нерешительности.В руках она держала огромный пёстрый букет луговых цветов и словно не знала, что с ним делать.- Посидите со мной, - попросил Сергей и указал на место рядом.Подобрав под себя ноги, Анна послушно села и стала плести венок. Время летело незаметно. Прикрыв глаза, Сергей из-под ресниц наблюдал за руками Анны. Тонкие гибкие пальчики ловко перебирали травинки и вплетали их в венок. И вскоре эта пышная корона из бесчисленных ромашек, васильков и каких-то неизвестных Сергею луговых цветов красовалась на её голове. Сергей, заметив, что девушке очень хочется посмотреть на себя, оценить сотворённый головной убор, сказал с улыбкой, не скрывая истинного восхищения:- Вы прелестны!- Ой, - внезапно воскликнула Анна, будто не услышав его,-- Сергей Владимирович, уже вечер скоро! Не пора ли нам возвращаться?- Успеем, - улыбнулся Петрушевский, - куда нам спешить?- Нет! Уже давно полдень прошёл! – встав, девушка обеспокоенно вглядывалась в высокое небо, пытаясь угадать, который час.- Да, пожалуй, уже время к вечеру, - согласился Сергей и поднялся. – Ну, и что с того? Вам обязательно нужно было вернуться к полудню? – усмехнулся он.- Нет… то есть, да… Мы не были за завтраком, не вышли к обеду… - Анна смущённо затеребила кончик косы.- Пустяки! – улыбаясь, отмахнулся Сергей. – Архип придумает что-нибудь… Скажет, что я отправился на рыбалку…- Вы… А я?- Вы – со мной, - Петрушевский пожал плечами и посмотрел ей в лицо.Анна была не на шутку встревожена, хотя и старалась не подать вида, лёгкий румянец выдавал её волнение.- Нет, нет! – воскликнула она, - это решительно невозможно… Это … - она не договорив, замолчала и, казалось, была готова расплакаться.- Анна, прошу вас, -- Сергей осторожно дотронулся до её руки. – Нет ничего дурного в том, что мы замешкались немного. Тётя никогда не разрешила бы наши прогулки, если бы … если бы усмотрела в них что-то недопустимое.- Идёмте, - преодолев слёзы, девушка вскинула голову и направилась в конец луга.Петрушевский пошёл за ней и вдруг осознал, что совершенно не помнит, куда надо идти. Во все стороны расстилался луг, в одном конце которого стоял стог свежескошенного сена, вокруг этого зелёного ковра, куда ни кинь взгляд, возвышалась стена леса.- Анна, - нерешительно начал он, - а вы правильно идёте? То есть я хочу сказать, вы точно знаете, что мы пришли с той стороны?- Я знаю? – девушка растерянно смотрела на него. – Нет, конечно, я …я просто иду и всё… А вы… разве не знаете? – спросила она упавшим голосом.- Вы простите меня, болвана и… умоляю, не волнуйтесь, - Сергей взял её за руки и осторожно сжал их, - но я совершенно не помню пути, - признался он.Сергей боялся, что она расплачется, и мысленно приготовился вынести град упрёков, но она молчала. Только её огромные глаза стали ещё больше и темнее, на щеках резче обозначились тени от длинных ресниц, а вся она как-то напряглась, Петрушевский ощутил это по её рукам, которые продолжал сжимать в своих. Маленькие ладошки похолодели, пальцы дрожали.- Не волнуйтесь, Анна! Мы постараемся найти дорогу, – нарочито весело стал уверять он.И словно в подтверждение своих слов Сергей, не выпуская её руку, пошёл в сторону леса.В лесу ощущалось приближение сумерек. Становилось прохладно и сыро. Они шли некоторое время и вдруг… опять вышли на тот же луг. После третьей попытки, когда они вновь очутились на злополучном лугу, Петрушевский остановился и предложил:- Давайте заночуем здесь.- Но… как?.. – всё это время, пока Сергей предпринимал усилия найти дорогу, девушка молчала, доверившись ему, но теперь она с сомнением посмотрела в его лицо, словно не понимала его.- Вон там – стог сена. Мы устроимся в нём и отдохнём. А утром, наверняка, сможем найти дорогу, - объяснил Сергей и добавил бодрым тоном: - Я сотни раз ночевал под открытым небом, уверяю вас, в этом нет ничего опасного.Анна не разделяла его уверенности, но она так выбилась из сил, что даже не стала возражать, а молча пошла за ним.Когда они забрались в стог, на низком чернильном небе показались звёзды. От дневной жары не осталось и следа.- Вам холодно? – спросил Петрушевский, заметив, что она дрожит.--Да, немного, – девушка изобразила подобие улыбки.- Какая досада, что я оставил спенсер в лодке! – воскликнул Сергей. – Определённо, вы должны побить меня, - пошутил он.- Вряд ли это меня согреет и вернёт домой, - печально улыбнулась она и закутала плечи своим шарфом.Но от тонкого полупрозрачного муслина пользы было мало. Подобрав ноги и свернувшись в комочек, девушка постаралась устроиться как можно дальше от Петрушевского.- Аня, -- тихо сказал Сергей – прошу вас, не нужно бояться меня, - он улыбнулся, - вы моя маленькая сестричка… Разве старший брат может обидеть сестру?Анна что-то пробормотала сонным голосом, и через секунду послышалось её ровное дыхание.Петрушевский не спал. Он лежал тихо, стараясь не потревожить сон Анны, и смотрел в звёздное небо. Странные чувства переполняли его. С одной стороны - он ругал себя за всё случившееся. Из-за его глупой беспечности страдает это хрупкое дитя! Но с другой стороны, он с удивлением обнаружил, что… ему нравится это приключение! Он готов был вообще не покидать лес лишь бы вот так слышать её дыхание в полуметре от себя, видеть её глаза и растрепавшиеся волосы, касаться её руки и слышать заразительный смех.Внезапно Анна застонала во сне, потом всхлипнула и вдруг по-настоящему заплакала, тихо, как плачут во сне, при этом она что-то бессвязно говорила. Встав перед ней на колени, Петрушевский осторожно потряс её за плечо.- Аня, Анечка, - позвал он, пытаясь разбудить девушку, - что случилось?- Нет, нет! – воскликнула она и, открыв глаза, мокрые от слёз, прижалась лицом к его груди, её руки обвились вокруг шеи Петрушевского.- Почему вы плачете? – с тревогой спросил он, не на шутку испугавшись. – Что-то болит?Но девушка только плакала, тихо всхлипывая, слёзы градом катились по её щекам. Сергей, шепча что-то, гладил её голову и терялся в догадках.Наконец, продолжая плакать, она спросила:- Вы… не оставите меня?- Ни за что на свете! – Сергей поднял её лицо и внимательно посмотрел в глаза. – Что за глупости приходят вам?- Я видела … Мы плыли на лодке… и было солнце, - Анна всхлипнула, - потом стало темно… Я стояла на острове одна, совсем одна… А вы уплывали всё дальше и дальше. Я звала вас, но… вы не слышали меня, - она замолчала, разрыдавшись.- Успокойтесь, дитя моё! – Петрушевский принялся платком вытирать ей слёзы, - вы намочите сено, - постарался пошутить он. – Это всего лишь сон, - он обнял её и осторожно стал покачивать, как ребёнка. – Не надо плакать, маленькая моя, - шептал Сергей и гладил её по голове, - вы устали… это всё – нервы. Надо поспать.Анна постепенно успокоилась и вскоре вновь погрузилась в сон прямо на его груди, всю ночь он продолжал согревать девушку в своих объятиях. Неведанная ему доселе нежность родилась в его душе. Это было такое странное и непривычное чувство, что Петрушевский вообще забыл об усталости. И даже когда долгожданный сон начинал одолевать его, он, вдруг открыв глаза, с тревогой всматривался в лежащее у него на плече Аннино лицо.В лунном свете оно было безмятежно спокойным, иногда маленький рот преображала мимолётная улыбка, трогательная и беспечная, свойственная всем невинным существам. Так мог бы улыбаться сам ангел, спустись он с небес. Лишь руки девушки, касавшиеся его шеи, и вся она такая живая, дрожащая от холода, прижавшаяся к нему в поисках убежища и тепла, доказывали её телесное существование. Сергей вдыхал свежий, горьковатый аромат её волос, ощущал - словно стучало в его собственной груди - биение её сердца, тёплый шёлк кожи на обнажённых руках и был благодарен за эту неожиданную доверчивость, которая вдруг проявилась, пробившись через природную стыдливость. Никакая сила в мире не смогла бы заставить его смять этот хрупкий, едва распустившийся цветок грубым или просто неосторожным движением, растоптать ангела, не оправдать оказанного доверия, уничтожив ту высшую связь, которая возникла между ними в эту ночь.На следующий день они довольно легко вышли на тропинку, которая вывела их к реке, и благополучно добрались до дома. После этого лесного приключения Анна перестала дичиться его, со стороны их и правда можно было принять за брата с сестрой. Но для Сергея это была уже другая игра.Осознав свои истинные чувства, он почему-то испугался. Все его предыдущие увлечения таяли, как дым, едва предмет обожания пропадал из вида. Но теперь.… Теперь он сам, изображая нежного старшего брата, гнал от себя возникшее чувство. Гнал, несмотря на то, что был почти уверен во взаимности своей любви. Он с легкостью читал это в глазах неискушенного чистого создания.Но мог ли он в этом хрупком, невинном существе, живущем в далеком от реальной действительности мире, искать того, к чему он стремился? И главное – имел ли он на это право? Будущее рисовалось ему неясными тонами. Сергею казалось, что если он признается Анне в своих чувствах, то перед ним откроются два пути: либо он забудет о благородных, байронических устремлениях и заживет размеренной семейной жизнью, далекой от романтических порывов, либо… погубит и себя, и её.«В конечном итоге, - размышлял он, - оба пути ведут в тупик. В первом случае, отказываясь от воплощения своих идеалов, я совершаю преступление не только перед самим собой, своей совестью, но и перед потомками. А во втором, … во втором - я не могу, не имею права погубить дорогого мне человека».Этой ночью Анна тоже не спала. Вернувшись к себе, она бросила на кресло шаль и грустно посмотрела в окно. Бледное лицо её было печально и задумчиво, тёмные круги легли под глазами.Рассвет уже вступал в свои права, накинув на сад лёгкую пелену тумана. Ветки мокрых деревьев и кустов неподвижно застыли, напоминая причудливые скульптуры. Некоторое время девушка стояла, напряжённо всматриваясь в окно, как будто хотела там что-то разглядеть. Потом, словно очнувшись от забытья, она вздрогнула и опустилась на край стула. В её глазах стояли слёзы. Не сдерживая их, Анна подняла глаза к иконе у изголовья кровати.Тонкий лик Богородицы, исполненный внутреннего покоя, величественно и участливо взирал на всякого, кто обращал к нему свой взор. Взгляд больших печальных глаз проникал в самую душу. Жёлтый свет лампады усиливал его живость.Слова молитвы слетели с губ девушки. Она, опустившись на колени, стала молиться с исступлением, вкладывая в молитву всю себя. И временами ей казалось, что изображенный на иконе лик оживает, отвечая ей чуть заметным движением.А за окном рассеялся туман…

__________________________

* Спенсер – коротенькая курточка с длинными рукавами для женщин и мужчин, вошедшая в моду в самом конце XVIII века; мужчины быстро отказались от этой одежды, в женской моде просуществовала до 1840-х годов.** Бареж – сорт шёлковой лёгкой и воздушной ткани.*** Муслин – очень тонкая ткань, изготовленная из шёлка, льна, хлопка или шерсти.**** Соблюсти приличия (фр.).

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 5


Коллаж автора

- Так что же, не дадите лошадей? – Уже в который раз спросил Петрушевский станционного смотрителя, мужичонку лет сорока с рябым лицом.

- Ну, господин поручик, ведь сказано же – нет лошадей! – досадно поморщился тот. – Вот утром фельдъегерь проезжал, а часа три назад – генерал, так уж какие тут лошади?! – Смотритель беспомощно развёл руками.

Сергей, поскрипывая сапогами, прошёлся по вымытому до желтизны полу, остановился у окна и раскурил трубку.

- Да вы не извольте беспокоиться, - опять сказал смотритель. - Подорожную я записал, - он указал на потёртого вида зеленоватую шнуровую книгу, - так что всё в порядке. А пока не изволите ли снять номер в гостинице? Весьма советую. К вечеру-то народу поприбавится, можете и без ночлега остаться…

- Что же вы полагаете, мне и заночевать придётся? – спросил Петрушевский, мысленно представив себе не радужную перспективу провести ночь в станционной гостинице.

- Ну что же поделать? – смотритель пожал плечами.

- Да поймите же, голубчик, - Сергей раздраженно взмахнул рукою, - я ведь не по личному делу катаюсь! У меня отпуск кончается, мне в полк надобно!

- Понимаю… Как не понять? Да что прикажете делать? – опять принялся терпеливо объяснять мужик. – Что же, сударь, мне самому что ли прикажете впрягаться? Не вы один по делам едите… - он кивнул в сторону скамьи, на которой сидел неприметный человечек с тонким красноватым лицом, одетый в мундир коллежского асессора.

На лице чиновника смешно поблескивало пенсне, которое он то и дело снимал, дышал на стекло и протирал его измятым носовым платком.

- Вот, извольте сами видеть, - продолжал смотритель, - господин побольше вашего ждет…

Словно в подтверждение этих слов человечек на скамье заёрзал и смущенно пригладил рукою редкие волосы.

- И все же, голубчик, - Сергей доверительно наклонился к смотрителю и, стараясь сдерживать раздражение, попросил: - Как только будет возможность, обещайте не задерживать.

- Как только, так сразу! – скороговоркой отозвался тот и, давая понять, что разговор окончен, погрузился в какие-то бумаги.


Последовав совету смотрителя, Петрушевский остановился в станционной гостинице, если, конечно, это заведение с тёмными и душными номерами, плохой кухней и вечным шумом заслуживало столь громкого названия.

Сергей сидел за столиком, стоящим возле мутного от дождя окна, и вот уже в течение получаса терпеливо ожидал свой ужин – говядину с горошком.

В зале было немноголюдно. За соседним столиком Петрушевский заметил уже знакомого коллежского асессора – он с аппетитом поглощал грибной суп, низко склонив голову над тарелкой. А чуть дальше расположилась молодая дама с двумя маленькими детьми и служанкой. Один из детей, мальчуган лет шести с прелестной белокурой кудрявой головкой, не хотел есть кашу, подавая дурной пример младшему брату.

- Вольдемар, вы должны съесть эту кашу, - по-французски упрашивала его мать. - Посмотрите на Александра, он ещё совсем маленький, но гораздо послушнее вас…


Хлопнувшая дверь неожиданно прервала наблюдения Сергея. На пороге появился Никитин. В дорожном плаще, забрызганном грязью, в руках он держал саквояж и резную трость. Окинув зал изучающим взглядом, граф заметил Петрушевского и быстро направился к нему.

- Ба! Кого я вижу! – воскликнул он, - Сергей Владимирович! Неужели уже из отпуска?

Он с шумом опустился на хлипкий стул, который жалобно скрипнул под тяжестью его грузной фигуры.

- Да, уже из отпуска… В Петербург, - ответил Сергей и поинтересовался скорее из вежливости, чем из любопытства: - А вы?

- Дела, дела, милостивый государь,- развёл руками Никитин. – В такую погоду, конечно, лучше дома сиживать, да что поделаешь? Еду, так сказать, по рыбным делам: решил развести форель. Говорят, в Ропше прекрасные результаты даёт.* Вот, направляюсь туда в надежде на выгодную сделку, — объяснил он.

- Да, да, - рассеянно отозвался Сергей и посмотрел в окно, не зная, как продолжить совершенно ненужный ему сейчас разговор.

- Господин офицер, вот ваш ужин, - перед ним, наконец, появился половой. ** - А вы, сударь, что изволите? – уставился он воспаленными мутными глазами на графа, терпеливо ожидая, когда тот соберётся с мыслями и выберет что-нибудь из скудного меню.

- Так-с… О!... Так-так, - невнятно бормотал Никитин, с недовольством изучая потертый серый листок бумаги с плохим шрифтом.

- Ну, вот что, братец, - граф оторвался, наконец, от чтения и недоверчиво посмотрел на полового, – принеси-ка мне ухи… Есть она у вас?

- Обижаете, сударь, - ухмыльнулся парень и смешно дёрнул синеватым кончиком носа.

- Да, и ещё… вот написана наливочка малиновая… - добавил Никитин, вопросительно взглянув на него.

- Малиновой нет-с, - лицо полового приобрело строгое выражение.— Рябиновой не изволите-с?

- Ладно, давай рябиновую, - кивнул Никитин.


За ужином граф разговорился. И поскольку Поликарп Иванович говорил много и долго, при этом совершенно не нуждаясь в собеседнике, Сергею не пришлось особо стараться, чтобы поддержать беседу. Время от времени он просто кивал головой и с заинтересованным видом смотрел на Никитина.

- Значит, опять оставили вы тётушку одну?.. Чудесная женщина… Но поймите, Сергей Владимирович, для ведения хозяйства нужен мужчина, - Никитин сделал паузу и выпил очередную рюмку наливки. – Вы согласны со мной? Марья Фёдоровна, конечно, обладает многими, прямо скажем, неженскими качествами… Но любая женщина, даже такая, как ваша тётушка, имеет слишком много мягкости. А мягкость вредит в делах.

Он продолжал рассуждать, но Петрушевский уже не слушал его. Сергей вновь погрузился в воспоминания, воскресив в памяти эпизод из своей отпускной жизни.


***

Возвращаясь с рыбалки, Сергей увидел у крыльца толпу мужиков. Они о чем-то громко переговаривались между собой и с недовольным видом размахивали руками. На крыльце стояла Марья Фёдоровна, её лицо раскраснелось то ли от жары, то ли от гнева, который исходил от всего её царственно-грозного облика. Она внимательно слушала управляющего, ничем не приметного человека, одетого в добротный кафтан и лаковые, начищенные до блеска сапоги.

Заметив племянника, Марья Фёдоровна воскликнула:

- Вот, Серёжа, полюбуйся, что мужики-то удумали! Да ты поди сюда… - и обращаясь к управляющему, приказала: - Ну-ка, Василий Лукич, расскажи барину…


Сергей, проходя сквозь толпу, заметил косые взгляды, бросаемые на него со всех сторон, и впервые в жизни ощутил злобу, которая относилась непосредственно к нему. На войне он ненавидел врага и знал, что в свою очередь вряд ли может рассчитывать на любовь французов. Но там – на войне – такое положение вещей было вполне естественным, без этой взаимной ненависти никто из сражавшихся по обе стороны солдат просто не представлял себе войны. Эта ненависть не направлялась на кого-то конкретно, а была почти абстрактным чувством, поражающим всех и, вместе с тем, не относящимся ни к кому. Тогда Петрушевский и представить себе не мог, что когда-нибудь ощутит ненависть так близко и непосредственно, причём именно в тот момент, когда меньше всего будет этого ожидать.

Пройдя через толпу, Сергей остановился у крыльца и, глядя снизу вверх, выжидательно посмотрел на управляющего.

- А что тут рассказывать? – разводя руками, послушно затянул тот, - они, барин, поля господские косить отказываются…

- Ты, Василий Лукич, ври – да знай меру! – донёсся в ответ из толпы хрипловатый голос.

От крестьян отделился один старик. Его лицо почти полностью скрывала густая борода с проседью и длинные усы. Лишь карие глаза, светившиеся житейской мудростью и смекалкой, смотревшие вокруг с молодым задором, выделялись на тёмной коже. Сергей решил, что этот старик, должно быть, у мужиков за старшего, так как, едва бородач заговорил, они сразу послушно умолкли и расступились, пропуская его поближе к крыльцу.

Старик подошел к Сергею и, смело глядя то на него, то на Марью Фёдоровну, повторил:

- Знай меру…

Во всей его широкой, не по возрасту крепкой фигуре угадывалось нечто своеобразное, выделяющее его среди других.

- Мы не отказываемся вовсе, - объяснил бородач, сняв шапку и зажав её в руке,- милости мы просим… Извольте хоть один денёк дать, чтобы мы и свои-то покосы смогли выкосить… Сушь-то какая стоит! Луга уж желтеть начали, а коли дожди ударят, без сена останемся… Скотина зимой дохнуть будет.

- А ты, Матвей, молчал бы,- резко перебил его управляющий.— Тебе ли высовываться?

- А чего мне бояться? – с достоинством, спокойно продолжал старик. – Ежели ты на Ваньку моего намекаешь, так я за его не ответчик… Он – не дитё малое, своим умом живет…

- Он правильно говорит! – одобрили из толпы. — Луга не скосим, к весне с голодухи помрем!

- Тётя, - тихо начал говорить Сергей, поднявшись на крыльцо и встав рядом с Марьей Фёдоровной.— По-моему, нужно удовлетворить их желание… иначе вы рискуете не только получить нечто вроде бунта, но и оказаться в убытке из-за голода.

- Нет! – Марья Федоровна раздраженно поморщилась и сердито посмотрела на племянника. Она никак не ожидала от него такого совета. — Пока я здесь хозяйка, не бывать этому!

Она помолчала, обводя мужиков изучающим грозным взглядом и громко, уже для них, добавила:

- Решение мое неизменно! А бунтовать вздумаете. На конюшне розог хватит!

С этими словами она круто повернулась и скрылась в доме. Замешкавшийся было, Василий Лукич последовал за хозяйкой.

Петрушевский, пораженный ответом тётки, остался на крыльце.

- Да… вот и весь сказ, - услышал он.

- А барин-то наш, видать, не больно смелый, тётки боится, - насмешливо заметил кто-то из мужиков.


***


- Да вы ничего не кушаете! – голос Никитина вернул Сергея к действительности. — И вообще, по-моему, вы чем-то озабочены…

- Прошу прощения… Я, кажется, задумался, - извинился Сергей, но продолжал смотреть рассеянно. – Знаете, после ранения дороги действуют на меня не лучшим образом, - объяснил он.

- Ничего-ничего, - Никитин вытер губы салфеткой и неожиданно просил: - Как там Анна Александровна? Давно её не видал…

- Анна Александровна? – Петрушевский, недоумевая, посмотрел в лицо графа.

Самодовольное и уверенное оно вдруг сразу стало смущённым, и это было тем более странным, что, казалось, это чувство вообще неведомо ему. Нет, смущение никак не вязалось с раскованным обликом Никитина.

- Что вы имеете в виду? – уточнил Сергей.

- Собственно, так… вообще, - пробормотал Никитин и, пытаясь скрыть своё замешательство, принялся сосредоточенно нарезать принесенное официантом жаркое.

- Мой интерес неслучаен, - каким-то почти извиняющимся тоном объяснил он через минуту, немного придя в себя. – Впрочем, Анна Александровна… такое создание… Думаю, вы поймете мой интерес…

- Да, да… я.. – невнятно проговорил Сергей и, поднявшись из-за стола, с поспешностью произнес: - Прошу прощения, сударь.. С вашего позволения я вынужден покинуть вас… Одно дело не терпит отлагательств. Был рад встрече.

И не замечая удивления Никитина, он удалился.

_________________________________

* В 1740 году российские предприниматели начали заниматься разведением форели. С этой целью в Рошпе и Гостилицах Петербургской губернии были построены специальные водоёмы. Постепенно высокая цена на эту рыбу стала служить стимулом для развития мелких форелеводческих хозяйств.

** Половой - в России XIX — начала XX веков трактирный слуга, выполнявший обязанности официанта. Происходит от слова «пол»: одной из обязанностей трактирного слуги было держать в чистоте пол в помещении.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 6


Коллаж автора

Наконец, осеннее ненастье сменилось зимней белизной и морозной свежестью. После летнего безлюдья Петербург ожил. По Невскому с шумом и гиканьем извозчиков проносились экипажи, оставляя на юном снегу ровный след от полозьев. Прохожие, плотно кутаясь в шубы и шинели, поднимая повыше воротники, спешили куда-то и радовались этой перемене, происходившей из года в год, но каждый раз казавшейся неожиданной, чудесной и неповторимой.Вернувшись в Петербург, Петрушевский по вечерам сидел дома, и тем самым изменял своей прежней привычке с головой окунаться в столичную вечернюю жизнь, проводя свободное от службы время на балах, в визитах и прогулках. Сидя у окна в кабинете, переполненном книгами, или возле жаркого камина гостиной, он дымил трубкой и смотрел перед собой невидящим взглядом. Потом вдруг вскакивал, сунув руки в карманы халата, и принимался быстро расхаживать из угла в угол. Иногда он торопливо писал что-то, затем, скомкав исписанный лист, раздраженно бросал его в камин и долго смотрел, как бумага корчится и тает в безжалостном пламени.Однажды за таким времяпрепровождением его застал Синяев.- Вот уж не ожидал увидеть тебя в таком состоянии, - заметил он, хитровато улыбаясь. – Ну, и накурено же у тебя!- Можно подумать, тебя раздражает табачный дым, - криво усмехнулся Сергей.- Конечно, нет, - Синяев пожал плечами, - просто это странно… Если человек один так курит, значит, - Николай прищелкнул пальцами и посмотрел в лицо друга, - значит у него не все в порядке, - заключил он.- Узнал, что ты давно в Петербурге, - продолжал Николай, прохаживаясь по комнате, - и за все время ко мне – ни ногой! Думаю, уж не случилось ли чего.Он укоризненно покачал головой и вновь упрекнул:- Да ты не слушаешь меня совсем!- Вот, вот, Николай Ильич! – в комнату вошел Архип, неся на подносе две чашки дымящегося крепкого кофе. — Уж сколько я говорю, что надобно поехать куда-нибудь, друзей, знакомых навестить… или в театру. Так нет же! Сидит, будто бирюк какой…- Архип, уйди, а? – отозвался Петрушевский, потом со странным выражением посмотрел на друга, словно только сейчас заметил его присутствие, и безучастно ответил: - Напротив, я прекрасно тебя слышу. Только, пожалуйста, избавь меня от нотаций! Их мне и от Архипа хватает…Он поднялся с глубокого кресла, потертого и уютного, каким может быть только старое, видавшее виды кресло, и подошел к камину, помешал угли, протянул Синяеву тлеющую щепку, чтобы тот закурил.- Я и не собирался, - пожал Николай плечами и, раскуривая ароматную сигару, тоже устроился в кресле. – Но позволь все же заметить, что я не узнаю тебя. Что за вид?! – он с насмешкой указал на Сергея, который в длинном, чуть запахнутом халате, надетом на голое тело, и ночных туфлях выглядел действительно смешно.- К моему несчастью, — продолжал Николай, пуская кольцами дым, - я испытываю к вам, сударь, дурацкую привязанность и поэтому мне больно видеть ваши душевные метания. Ну, так будьте же милосердны! Расскажите, что вас заставило так измениться.- Вечно ты издеваешься! – недовольно проворчал Сергей.- Ничуть! – воскликнул Николай, - я серьезен, как никогда! Впрочем, уверен, что Сomme les français ont remarqué, il faut сhercher une femme ici, n'est-ce pas ? *- Да… нет… Не знаю! Да пошел ты к черту! – ответил Сергей и, откинув голову, закрыл глаза.- Ну, вот,- развел руками Синяев, - так я и знал! – он торжествующе улыбнулся, - я, как всегда, прав!- Не обольщайся, - усмехнулся Сергей, - все сложно…- он задумчиво, словно решаясь на что-то посмотрел на Николая, потом заговорил быстро, прерываясь на затяжки трубкой: - Надоело все! Ты заметил, как все идет? Я думал… И понял…Он вновь замолчал, наблюдая танец пламени в камине. Боясь спугнуть его откровенность, Синяев тоже молчал, терпеливо ожидая дальнейших объяснений.- Знаешь, с некоторых пор меня не покидает ощущение… страшного сна, - помолчав, признался Петрушевский. – Будто я хочу проснуться и не могу, знаю, что надо, но не могу…- Этак, братец, можно с ума сойти, - заключил Николай полушутя полусерьезно и предложил: - Поедем-ка куда-нибудь, посидим, выпьем. И все твои думы уйдут. Поверь, ты просто засиделся дома.- Нет, - покачал головой Сергей. – Раньше и я бы так сказал, услышав подобные признания. А теперь мне не до смеха…- А я и не смеюсь! – воскликнул Николай. — Я и не смеюсь, но, - он беспомощно развел руками, - прости, не понимаю… Чего тебе не хватает? Что не нравится?- Не нравится? – горькая усмешка тронула губы Сергея, - не нравится, как ты изволил выразиться, все: моя жизнь, общество, частицей которого являюсь … законы, обычаи, движущие им… Да много что…Петрушевский опять помолчал, прошелся по комнате, вытряхнул трубку и продолжил с каким-то нетерпением и горячностью, будто боялся, что его прервут и не дадут высказать наболевшее:- На войне все было просто… Передо мной стояла ясная цель, я знал, как её достичь. А сейчас… Сейчас я ощущаю себя увязшем в болоте. Да и не только себя: вокруг нас трясина. Я понимаю, что больше не могу мириться с дикостью и запустением, опутавшими всех и вся… Но что делать? Я не знаю, не вижу выхода… И потому противен сам себе. По сути, я - пешка, от которой ничего не зависит.- Что!? Честолюбие?! – Николай удивленно вскинул брови и серьезно спросил: - Что же, тебе хочется быть этаким вершителем судеб?- Понимай, как хочешь, - Сергей пожал плечами. – Конечно, я не желаю роли вершителя судеб, как ты изволил выразиться. Но… я вижу несправедливость существующих порядков, осознаю необходимость перемен и ничего не могу сделать для их осуществления. А, между тем, люди, от которых зависит очень многое, люди, имеющие право произвести эти перемены, не желают ничего менять.- Прости, но, по-моему, ты начитался лишнего, - Синяев с улыбкой указал на томик Руссо, лежащий на диване. – Согласен, перемены нужны. Какие – разговор особый. Но зачем же себя-то казнить?! Этак можно зайти невесть куда! Необходимость перемен и дикость нравов осознаешь не ты один. Сейчас только об этом и слышишь. Вот ты сам говоришь о порядках. Но пойми, что они устанавливались столетиями, и без них просто нельзя.- Порядок… - Сергей грустно усмехнулся. – Да нужен ли порядок противный человеческой натуре?! Помнишь, один человек – Раевский, кажется, - сказал однажды: «Любой порядок можно изменить, нашлись бы люди, способные на такой шаг»?- С тобой бесполезно спорить, - ответил Синяев, раскуривая новую сигару. — Вот уж не думал, что ты так запомнишь наш тогдашний спор с Раевским… Впрочем, ты и тогда взял его сторону.- Но он прав, чёрт возьми! Прав! – воскликнул Сергей. — Вот ты упрекаешь меня во властолюбии… А я и не стремлюсь к власти… Если б нашелся кто-то, могущий осуществить перемены для пользы нашего отечества, я бы первый высказал ему благодарность и поддержку. Но, увы, - он развел руками и, присев на корточки, стал помешивать угли в камине, - с каждым днем я замечаю все больший упадок добродетели… Мы погрязли в пороках, не думаем о будущем, о том, что оставим после себя… Да ведь ты и сам все знаешь…- Ты прав, конечно, - после минутного молчания, нарушаемого лишь потрескиванием березовых поленьев, тихо отозвался Николай.— Но, согласись, одни размышления ни к чему не приведут…- Вот моя бездеятельность и раздражает меня, я не могу, не хочу с ней мириться! - подхватил Сергей, радуясь в душе, что сумел сбить насмешливо-ироничный тон друга.- Не уверен, что нужны какие-то действия с твоей стороны, - неожиданно заметил Николай, - более того, они, наверняка, принесут вред и тебе, и близким тебе людям, и самому делу. Пойми же, наконец, дорогой Серж, каждый хорош на своем месте!Синяев встал и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по комнате, то и делоостанавливаясь и глядя в лицо Сергея, заговорил отрывисто, с раздражением:- Ты – военный! Ну, так и служи с честью! А придет срок, выйди в отставку, женись и воспитай сына, чтобы смог, как и ты, послужить отечеству, не посрамив отца. Это ли не достойный пример?- Наверное, ты прав… - Сергей опустил голову, выпустил из трубки колечко дыма и возразил: - Но что же будет, ежели каждый из нас, отслужив положенный срок в столице, погуляв вволю, в зрелые годы отправится в деревню доживать век в тиши и довольствии? Да, собственно, так именно уже веками и ведется! И покуда Европа кипит от перемен, у нас, как в сонном царстве! Да что же потомки скажут о нас?! И не только в них дело, ведь скушно же, скушно!- Потомки! – Николай, казалось, не на шутку разозлился. — Ах, его волнует мнение потомков! Да ты поначалу обзаведись ими, а потом уже веди этакие душеспасительные беседы. Мне, например, наплевать, как жил мой отец. Лишь бы состояние не промотал и меня нищим не оставил. – Синяев раздраженно усмехнулся, - Россию он спасать вздумал! Очнись, друг мой, уже спасли, слава Богу! И с твоей же помощью! Да Россия - сонное царство, как ты изволил выразиться, - все европы переживёт! Стояла, стоит и стоять будет! А если скушно , так не мне тебе советовать, как скуку разогнать.- Ну, Николя, дружище! – Сергей хлопнул друга по плечу. – Прости мне мою меланхолию. Сдаюсь! – он шутливо поднял руки. – Твоя взяла, вези меня куда хочешь. — И громко приказал: - Архип! Одеваться!

___________________________

* …как заметили французы, здесь нужно искать некую женщину. Я прав? (Фр)


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

ЧастьI. Глава 7


Коллаж автора

Петрушевский стоял, скрестив на груди руки и опершись на стену. Его рассеянный взгляд равнодушно скользил по фигурам и лицам, проносившимся мимо, по всей этой пестрой толпе, плавно перетекающей из залы в залу.На вечере у княгини Голицыной, как всегда, было многолюдно. Ее огромный дом на Большой Миллионной славился своим гостеприимством. Поговаривали, что цыганка нагадала княгине смерть в ночи, но хитрая красавица решила обмануть саму смерть и, созывая гостей, превратила ночь в день. Приемы начинались поздно вечером, и лишь поутру от парадного отъезжали кареты с уставшими гостями. Все убранство дома говорило о прекрасном, утонченном вкусе хозяйки, которая и сама казалась порождением изящной роскоши. За ночные приемы она получила прозвище «Ночной княгини», слыла заядлой театралкой и покровительницей искусств. На этих вечерах часто бывала Семёнова*, ходили слухи о некой histoire romantique, случившейся у Ночной княгини с блистательным Яковлевым.** Голицына любила говорить, что если бы не ее положение в свете, она непременно стала бы актрисой.Дамы в модных туалетах, кокетливо обмахиваясь веерами, медленно прохаживались под руку с щеголеватыми кавалерами во фраках и парадных мундирах. Из дальней залы долетали веселый смех и звуки мазурки, мимо раскрытых дверей мелькали танцующие пары.В огромной гостиной, уставленной корзинами роз, столь диковинных в эти новогодние дни, сидя за карточным столом, несколько почтенных игроков о чем-то оживленно спорили. Три солидные дамы, устроившись в креслах, сетовали на падение нравов.Всюду сновали лакеи в напудренных париках и расшитых золотом ливреях.Сама хозяйка, в воздушном небесно-голубом платье с глубоким декольте, открывавшим высокую шею и грудь, с развевающимся позади серебряным шлейфом, появлялась поочередно в разных местах. Потом, сказав кому-либо из гостей несколько слов, летящей походкой спешила дальше. Она напоминала беззаботного мотылька, порхающего с цветка на цветок. Голицына была ослепительно хороша, так, как может быть хороша только по-настоящему светская женщина. В ее облике природная красота не была предоставлена сама себе, а умело оттенялась с помощью искусных ухищрений последней моды. Голубой наряд, окутывая ее стан подобно облаку, подчеркивал необыкновенную стройность высокой фигуры и золото волос, убранных в замысловатую прическу и увенчанных антиковой*** диадемой с бирюзой в серебряной оправе, антиковые же ожерелье и серьги завершали парюру**** . Тонкое лицо княгини с большими синими глазами, в которых тоже блестело завораживающее серебро, поражало холодной, почти мраморной правильностью своих черт. Улыбка, не сходившая с четко очерченных коралловых губ, была чуть кокетливой и всегда приветливо ровной.Это был первый после дуэли выход Сергея в свет. Дуэль осталась в прошлом, но почему-то в мыслях он все время возвращался к ней, хотя, казалось, ничего необычного в ней не было.В тот вечер, когда на него вдруг нахлынула откровенность, они отправились к Синяеву. Собралась обычная компания и, как всегда, было шумно и довольно весело. Большая квартира Николая могла бы иметь вполне пристойный вид, если бы не постоянный беспорядок, царивший в ней и делавший ее похожей на дешевый трактир. Гости, как правило, предоставлялись сами себе: кто-то играл в карты, кто-то страстно спорил, другие просто прохаживались по комнатам, убивая время, и переговаривались друг с другом, главным образом, рассказывая сомнительные анекдоты. И все произносили тост за тостом.На этот раз картину несколько оживлял весьма живописный стол, накрытый в большой гостиной. Собравшиеся что-то отмечали.Главным образом, здесь были знакомые Сергею офицеры, почти каждый день собиравшиеся у Синяева, кроме двух человек. Петрушевский, стоя у окна в своей любимой позе – скрестив руки на груди, - осторожно наблюдал за ними. Изучение новых лиц доставляло ему известное удовольствие, он всегда пытался разглядеть что-то, скрывающееся за видимыми чертами. Иногда ему казалось, что он, вот так наблюдая со стороны, больше понимает людей, чем, если проговорит с ними весь вечер. Впрочем, вероятно, это лишь казалось ему и только. Однако, несмотря ни на что, наблюдая, он всегда составлял о человеке определенное мнение и редко ошибался в этом первом заключении.Один из новичков – молодой прапорщик с маленьким бледным лицом, напоминающим лицо ребенка или юной девушки, - сидел в одиночестве у рояля и в задумчивости водил пальцами по клавишам. Второй – статный майор лет тридцати, в осанке которого сквозило врожденное благородство с примесью аристократизма, - заложив правую руку за край мундира, прохаживался среди других гостей. Он, казалось, был чем-то озабочен.Заметив изучающий взгляд Сергея, незнакомец направился к нему.- Скучаете, поручик? – спросил он.- Да… С кем имею честь?- Каверин Пётр Павлович, - назвался майор.- Очень приятно, - отвечал Сергей, пожимая протянутую руку, тоже назвался и спросил: - Вы здесь впервые?- Да. А вы?Петрушевский не успел ответить, послышался голос Николая, который стоял в середине залы, держа над головой бутылку Клико в одной руке, а в другой – пустой бокал.- Господа! – воскликнул Синяев торжественно, - господа, прошу минуту внимания. – Он выдержал паузу и с видом человека, намеревающегося сказать что-то важное, обвел присутствующих внимательным взглядом. – Господа! Я предлагаю выпить за Россию! За нашу Русь! Ура!С этими словами Николай налил бокал до краев, залпом осушил его и бросил на пол, хрустальные осколки со звоном рассыпались у его сапог.- Ура! За Россию! За государя! – послышались ответные тосты офицеров, захлопали пробки, шампанское полилось рекой.К ночи пирушка была в разгаре. Вино сделало свое дело, Сергей повеселел. Синяев, сидевший рядом, то и дело подливал ему в бокал и не уставал повторять: «Пей, пей, если ты мне друг!».Опять был какой-то тост. Николай наклонился к Сергею и тихо проговорил:- Я рад, что ты, наконец, пришел в себя, - он похлопал друга по плечу и, улыбнувшись, добавил: - Теперь ты прежний!За столом заговорили о дамах, кто-то предложил за них тост. Неожиданно с другого конца стола чей-то голос, насмешливый и раздраженный, возразил:- Неужели они достойны того?Голос принадлежал новому знакомому Сергея – майору Каверину.- Безусловно, женщины прелестны, - продолжал Каверин с усмешкой, - но гораздо больше в них хитрости, коварства, своенравия и непостоянства. Oui! Elles nous offrent les plaisirs, néanmoins, - майор сделал паузу и медленно отпил несколько глотков вина, потом продолжил с прежним раздражением: - elles sont dangereuses diablesses! Горе попавшему в их сети. Сначала вы наслаждаетесь прелестями какой-нибудь Афродиты, ласками и нежными взглядами, которыми она щедро одаривает вас, но однажды понимаете, что были жестоко обмануты… Поистине, господа, En vérité les femme sont de diaboliques créations!*****Каверин замолчал и задумчиво посмотрел перед собой, трогая пальцами ножку бокала.- Вы не любили, сударь! – неожиданно даже для самого себя воскликнул Петрушевский.- Что? – Каверин не сразу понял, кто ему возразил. Потом, видя разгоряченное лицо Сергея, усмехнулся одними губами, – напротив, напротив…Всякий честный человек согласится со мной. Но я прощаю вас, ибо вы пьяны, поручик.- Всякий честный человек? – Петрушевский вскочил с места, – следовательно, сударь, я, не согласившись с вами, отношусь к числу бесчестных? И вы изволите прощать меня?! – казалось, его возмущению нет предела.- Серж, он тебя провокирует, - услышал он шёпот Николая, - остынь…Но было уже поздно.- Как вы смеете?! – воскликнул Сергей, глядя в насмешливые глаза Каверина.- Смею, да, смею, - все с той же невозмутимостью, холодно усмехаясь, отвечал тот и, встав, спокойно добавил: - Впрочем, вы должны принести мне публичные извинения. Или вы извинитесь, или я требую удовлетворения.- Дружище, извинись… Дело не стоит того, - опять зашептал Николай.Однако спокойный вид Каверина, его лицо с непроницаемой маской невозмутимого безразличия и колючим взглядом серых глаз слишком раздражали Сергея, и он твердо отвечал:- Я не считаю возможным принести извинения… Дуэль? – он презрительно усмехнулся. – Я к вашим услугам, майор. Извольте назначить день и час.- Позднее мы обсудим условия с секундантами, - сказал Каверин.- Все грустим? – вывел Сергея из задумчивости голос Синяева. – Между прочим, ты получил репутацию бретёра. О твоем недавнем поединке ходят фантастические сплетни. Сама ночная княгиня знает о нем.- Я совершенно не расположен поддерживать такую репутацию, успокойся, - усмехнулся Сергей, - ты лучше расскажи, что это за рыженькое создание в розовом прогуливалось с тобой под руку.- Неужели завидуешь? – засмеялся Николай. – C'est mademoiselle de Mercière… Donc, rien de sérieux ...C'est un flirt ****** . Но довольно мила…- Француженка? Но что ты в ней нашел? Рыжая, лицо глуповатое, ножки, думаю, оставляют желать лучшего, и этот жуткий розовый цвет…- Боже мой! – с притворным возмущением воскликнул Николай, - я никогда не научу тебя правильно оценивать женщин! Во-первых, женщина и должна быть глуповатой, тогда она восхищается твоим умом. В противном же случае она может оказаться синим чулком и занудой. А во-вторых…- А во-вторых, - перебил его Сергей, - сойди со своего любимого конька… Я знаю, что ты без конца можешь рассуждать о женщинах, но я сегодня не расположен выслушивать твои измышления.- Messieurs, avez-vous parlé au sujet des femmes? ******* – жемчужно улыбаясь, к ним подошла Голицына.- Да, сударыня,- ответил Николай, целуя ее узкую руку с длинными пальцами.- Надеюсь, вы не говорили о нас плохо,- сказала красавица, тронув его за плечо.- Как можно, Евдокия Ивановна! Зная вас, о дамах нельзя говорить плохо. Вы божественны! – восторженно заметил Синяев, улыбаясь.- О! Вы мне льстите, Николай Ильич! – она шаловливо погрозила ему пальцем и обратилась к Сергею: - Вы не скучаете, Сергей Владимирович? Что-то я редко вижу вас у меня в последнее время. Неужели вы все еще не оправились после дуэли?- У вас невозможно скучать, сударыня,- отвечал Петрушевский, - если бы не служебные дела, клянусь – я был бы самым частым вашим гостем.Голицына кокетливо улыбнулась, извиняясь:- Веселитесь, господа… А я должна вас покинуть, Je vous demande pardon ******** .Николай тоже раскланялся и бросился догонять свою француженку.Оставшись один, Сергей вновь погрузился в воспоминания.

Иллюстрация автора. Использован рисунок неизвестного художника "Дуэль А. Завадовского и В. Шереметева".

К полудню они с Николаем, который был его секундантом, прибыли к месту дуэли. Сергей понимал всю бессмысленность предстоявшего поединка. Утром, проснувшись в своем кабинете на диване, он с трудом восстановил в памяти события предшествующего вечера. От вчерашней хмельной горячности не осталось и следа. Раньше он всегда осуждал бессмысленные дуэли, выговаривал Николаю, когда тот впутывался в очередную историю.- Поединок должен быть лишь в том случае, когда, несомненно, задета честь, - утверждал он.И вот теперь он сам оказался в этом глупом и опасном положении. Еще более опасном из-за всей нелепости причины.Каверин со своим секундантом, которым оказался тот молодой человек с детским лицом, уже ожидал его.Подойдя к Николаю, секундант Каверина предложил принести извинения. Николай, взглянув на Сергея и видя его решимость, ответил отказом.Место, выбранное для поединка, никак не вязалось с теми событиями, которым предстояло разыграться здесь. Небольшую поляну, покрытую пушистым, слепящим глаза, белым снегом, со всех сторон обступали берёзы, наряженные в кружево инея. В центре ее величественно возвышалась старая ель, ветки которой согнулись под снежной тяжестью.Сергей запрокинул голову и вдохнул холодный воздух. Небо, не по-зимнему лазоревое, напоминало шелковый шатер с рисунком прозрачных облаков.- Мы готовы, господа, - услышал он голос секунданта Каверина.- Одну минуту, - внезапно остановил его сам майор, - я желал бы, чтобы вы, поручик, стреляли первым.- Не могу принять ваше пожелание, сударь, - окинув противника изучающим взглядом, возразил Сергей. – Пусть нас рассудит жребий.Кинули жребий. Первый выстрел достался майору.Скинув шинели, дуэлянты разошлись на двадцать шагов. Каверин встал у ели. Его стройный силуэт четко выделялся на белом фоне снежных веток. Солнце из-за деревьев осветило его лицо, Каверин чуть отвернул голову, чтобы солнечный луч не слепил глаза. Заложив свободную руку за спину, майор выпрямился и немигающим взглядом смотрел перед собой.Сергей стоял на противоположной стороне поляны, у тонкой молодой березки. Его лицо было спокойным, почти равнодушным, и лишь складка на лбу выдавала его чувства. Он не ощущал вины за оскорбление, нанесенное Каверину, но и не испытывал желания стрелять в этого человека и, тем более, убить его. Он вдруг поймал себя на том, что ожидает развязки со странным для участника дуэли безразличием. Результат был для него неважен, только бы скорее это все закончилось.Прозвучала команда «к барьерам». Стали сходиться. Каверин резко вскинул пистолет и, не целясь, выстрелил. Сергей не ощутил никакой боли. Лишь услышал сухой выстрел и почувствовал, как земля стала зыбкой, и что-то толкнуло его в левое плечо. Он покачнулся, но устоял на ногах.Дальше все происходило будто во сне. Бледное лицо Каверина куда-то исчезло. Схватившись за тонкий березовый ствол, Сергей увидел бегущего Николая и хотел крикнуть другу, чтобы тот не спешил. Однако ноги подкосились, но, оседая, он успел вскинуть пистолет и спустить курок, а потом упал лицом вниз, зажав руками мокрый холодный снег. Через мгновение почувствовал, как чьи-то руки перевернули его. Словно в густом тумане возникло встревоженное лицо Николая, и сразу же, заслонив его собою, выплыло какое-то неясное пятно. Оно, приближаясь, приобретало знакомые черты.- Анна… – хрипло выдохнул Сергей и устало закрыл глаза.- Все стоишь, стену подпираешь, - опять голос Николая вернул его к действительности. – О чем задумался?- Так… ни о чем. Вспомнил дуэль…- Вот как? – Николай, прищурившись, с любопытством посмотрел ему в глаза и усмехнулся, - жалеешь, что выстрелил в воздух? Никогда не разделял твоих пацифистских принципов. Право же, мне странно – как в тебе, военном человеке, могут жить подобные наклонности. И, кроме того, Каверин – порядочный задира, и вполне заслуживает, чтобы его проучили. А если ты не хотел стреляться, не лучше ли было замять дело сразу?Видя, что Сергей намеревается что-то возразить, Николай опередил его:- Только умоляю, не начинай рассуждать о христианских принципах! Когда ты заводишь такие проповеди, ты напоминаешь мне пастора. И эта роль тебе не идет.Синяев улыбнулся и похлопал Сергея по плечу.- Господа! – послышался голос хозяйки вечера, которая, хлопнув в ладоши, обратилась ко всем собравшимся, - я хочу представить вам моего доброго знакомого.Гости с интересом ожидали, кого же на этот раз им преподнесет ночная княгиня. Рядом с ней стоял стройный, среднего роста юноша, почти мальчик. Его смуглое, вытянутое, с неправильными чертами лицо, обрамленное сверху густыми мелкими кудрями, было несколько смущенным и взволнованным. Казалось, он чувствует себя неуютно в этом новом широком темно-синем фраке с нескошенными фалдами, в тугом галстуке, под любопытными взорами гостей.- Знакомьтесь – Александр Сергеевич Пушкин, - представила его Голицына. – Он сочиняет прелестные стихи. Впрочем, вы сами можете судить. Alexander Sergueïevitch, je vous prie lisez-nous quelque chose,********* - попросила она.Юноша вышел на середину залы и, вытянув перед собой руку с тонкими, нервными пальцами, словно опираясь ею на воздух, стал читать приятным, выразительным голосом немного нараспев. Сергея поразили его глаза. Они спокойно смотрели куда-то вдаль, не замечая ничего вокруг. Казалось, молодой человек забыл о той неловкости, которая еще минуты назад сковывала его, словно и не было удивления гостей, пришедшего на смену ироничному перешептыванию, любопытных взглядов, бросаемых на него со всех сторон. Стоя в роскошной зале, юноша как бы перенесся своими мыслями и всем своим существом в мир поэзии. Его лицо неожиданно преобразилось, это был уже совершенно другой человек, резкие черты смягчились, в них вдруг вспыхнуло какое-то необыкновенно живое, страстное чувство. И в эту минуту юноша был прекрасен.Стихи понравились Сергею. Одна строфа особенно привязалась, и он повторял её про себя снова и снова: «Кто раз любил, уж не полюбит вновь…». Показалось странным, как же этот мальчик смог уловить, понять нечто такое, что было недоступно людям более зрелым, опытным… Как он сумел выразить самое сокровенное, что пряталось где-то в глубине его, Сергея, души?Прошло лишь мгновение, и Сергей уже знал, что он сделает. Решение пришло неожиданно – он должен увидеть Анну. Всё остальное неважно. И пиры у Синяева, и дурацкая дуэль, стоившая ему месяца в постели, и даже этот бал – всё это осталось уже в прошлом. А в будущем… Он не знал, что' его там ожидает, но, наконец, понял, что' он должен сделать. И приняв это решение, стал спокоен, как может быть спокоен человек, уверенный в себе, человек, которому не известны сомнения.Окончив читать, юный поэт озарился открытой, широкой улыбкой, обнаружившей ряд крупных ярко-белых зубов, смущённо оглядел присутствующих и низко склонил голову. Тот час же раздались аплодисменты и крики «Браво!». Движимый своим неожиданно светлым внутренним состоянием и поддавшись всеобщему восторгу, Петрушевский с улыбкой бросился к Пушкину.__________________________________________

* Екатерина Семёновна Семёнова (1786 — 1849) — русская актриса.** Алексей Семёнович Яковлев (1773 — 1817) — российский актёр и поэт начала XIX века.*** Антик – античный стиль, модный с начала XIX века до середины 1820-х годов.**** Парюра – чаще набор ювелирных украшений, подобранных по материалу и оформлению, стилю. Иногда – диадема для особо торжественных случаев.***** Да! Они доставляют нам удовольствия, однако …они опасные бестии!…женщина – дьявольское создание! (Фр.)****** Это мадмуазель де Мерсьер…Так, ничего серьёзного… Легкий флирт. (Фр.)******* Господа, вы говорили о женщинах?(Фр.)******** Прошу меня извинить. (Фр.)********* Александр Сергеевич, прочтите нам что-нибудь. (Фр.)

Часть I. Глава 8


Коллаж автора

Зимой деревенская жизнь входит в спокойное, размеренное русло. Улицы, сплошь укрытые глубокими сугробами, пустеют. Изредка по ним проедут сани, доверху нагруженные дровами, прошагает к колодцу баба с вёдрами, или пробежит ватага ребятишек. Но эта тишина обманчива: в избёнках, по самые оконца утонувших в снегу, кипит жизнь. С раннего утра над деревенькой плывёт пахучий прозрачно-сизый дым из печных труб, это хозяйки принимаются за нехитрую крестьянскую стряпню. По вечерам подслеповатые, затянутые морозным кружевом, окошки расцвечиваются изнутри таинственным желтоватым светом, и в избах собирается молодёжь.С середины октября из всех окрестных деревень по наезженной белой дороге вдоль бескрайних заснеженных полей тянутся обозы, везущие в город всевозможные припасы. Сердито понукая лошадей и подталкивая тяжелогружёные сани, прикрытые ватолой*, обозники торопятся, стараясь успеть до Рождества. Но иногда они останавливаются, разводят огромные жаркие костры и, пританцовывая вокруг них, протягивают к огню озябшие руки в больших рукавицах. И на многие вёрсты вокруг – тишина, только слышно, как трещат в огне сухие ветки, да долетит откуда-то упоительно-нежный звон ямщицкого колокольчика.В поместье Версаевой тёмные зимние вечера тянулись долго и однообразно. Огромный старый дом с его бесчисленными комнатами и коридорами был наполовину пуст, так как хозяйка занимала лишь его правое крыло. Дом одиноко возвышался среди заброшенного сада, особенно дикого в зимние холода, и казалось, вспоминал прошедшие годы, когда была молода его хозяйка и были живы многие из её родных, когда он сам являлся безмолвным свидетелем многих событий. В лунные ночи прошлое оживало – его тени неясными бликам скользили по стенам и зеркалам, а его звуки, казалось, растворялись в каждом скрипе, доносившемся словно из ниоткуда.Для Анны весь реальный мир вмещался в этом доме, тихом пустынном саду, их окрестностях, но её юная душа не могла довольствоваться столь малым, и она придумала свой, воображаемый мир. Читая по вечерам Марье Фёдоровне или слушая нравоучения Эмилии Карловны, девушка думала о своём. Мысли, сдерживаемые лишь её фантазией, уносились в придуманную даль, в мир, где жили прекрасные герои, поступками которых руководили благородные, возвышенные чувства. Конечно, Анна отдавала себе отчёт в том, что её идеалы – лишь плод разыгравшегося воображения, имеющий немного общего с реальной действительностью. Но, увы, она так мало знала эту реальную жизнь, что могла только догадываться обо всех её проявлениях.И несмотря ни на что девушка верила в свои идеалы: да, пусть где-то далеко, но они существуют. Не могут не существовать! В противном случае жизнь казалась ей лишённой всякого смысла.Анна умела довольствоваться малым. Она любила свой размеренный и, по сути, одинокий образ жизни. Но временами её вдруг охватывало неожиданно-странное безотчётное состояние какого-то ожидания, предчувствия чего-то нового и необыкновенно светлого. В такие минуты всё её существо наполнялось непонятным ей самой волнением, нежная улыбка трогала губы, и только глаза оставались задумчиво-печальными, выдавая грусть, которая пряталась где-то в глубине её души.Расположившись на скамеечке у кресла, на котором полулежала Марья Фёдоровна, Анна читала вслух какой-то сентиментальный нескончаемый роман. Её голос звучал ровно, точно передавая все интонации книги, но она едва ли вникала в смысл текста.- Право, голубушка, что-то ты скучна стала, - прервала её Марья Фёдоровна. – Ну да, поди, уж недолго я докучать тебе буду.- Ах, Марья Фёдоровна, зачем вы так говорите? – отозвалась Анна, подумав, что покровительница опять заводит речь о своей скорой кончине. – Доктор уверяет, что повода для беспокойства нет… И кроме того…- Да не о том я! – поморщилась старая барыня.Немного помолчала, словно обдумывая что-то, и попросила:- Выслушай всё, что я скажу тебе, Анна. Видит Бог, я воспитала тебя как родную, исполнив обещание, данное твоему отцу… Не перебивай!.. Но ты не можешь провести свою жизнь со мной, или… скоро уже и без меня. Я была бы спокойна, если бы нашёлся человек, который смог бы позаботиться о тебе…- Сударыня, я не понимаю вас… - пробормотала Анна. – Заботиться обо мне?.. Но разве я сама не могу сделать это?- Да можешь… Можешь, если ты богата и влиятельна. – Марья Фёдоровна глубоко вздохнула и продолжила: - Но и в этом случае одиночество женщины не приветствуется обществом, уж поверь мне. А посему ты должна выйти замуж.- Замуж?! Но я… я никого не люблю и… - девушка покраснела, не нашлась, что же ещё сказать и, опустив глаза, замолчала.- Да я и не говорю о любви, - поморщилась Марья Фёдоровна. – Экая романтическая дурь приходит тебе в голову! Ты должна выйти за достойного человека. Твоё приданное невелико, но я думаю, при определённых стараниях мы могли бы рассчитывать на графа…- На графа? – эхом отозвалась Анна и растерянно взглянула на покровительницу. – Но он, кажется, не давал мне повода…- Ах, я всегда возмущаюсь твоей недогадливостью! – рассердилась та, но сразу же миролюбиво принялась объяснять: - Поверь мне, Никитин неравнодушен к тебе… Вспомни, какие знаки внимания он тебе оказывает. И он уже давно бы сделал предложение, но его смущает, возможно, разница в летах… Двадцать девять лет – существенно… Хотя бывает и больше. Впрочем, это лишь доказывает его искренние чувства: ежели бы их не было, он так не смущался бы и решил всё разом. Но важно не это! Граф богат, и для него не составит труда взять хоть бы и бесприданницу. А ты – не такая! Кое-что за тобой он получит.Марья Фёдоровна замолчала, изучающе глядя на совершенно растерянную воспитанницу. Потом, словно желая окончательно убедить её, добавила:- Лучшей партии для тебя я не вижу… Кого в нашей глуши искать? Даже мелкий чиновник сюда не заглядывает, - она вздохнула, - вот кабы довоенное время было, поехали б в город.. Глядишь, в свете кто-то бы и обратил внимание… Но … дела имения совсем пошатнулись, дом в городе продан. Эх, да что там говорить?! Чего искать лучше? Граф – великолепная партия. Титул на дороге не валяется. Вот кабы и Серёжу женить выгодно, я умерла бы спокойно. Да, видно, о нём мои мечты напрасны: ни о чём кроме службы и знать не желает.Анна густо покраснела и отошла к окну, пряча лицо от Марьи Фёдоровны. Непонятное ей самой смятение охватило её. Хотелось убежать, спрятаться, чтобы не слышать этих рассуждений. На мгновение ей представилось лицо графа, полное, самоуверенное, с маленькими колючими глазками оно, приближаясь, наступало на неё. Девушка что есть силы зажмурила глаза, пытаясь избавиться от этого наваждения. Чтобы не закричать и не дать волю подступившим слезам, она словно сжимала внутри себя какую-то пружину.- Думаю, граф скоро попросит твоей руки… - точно не видя состояния Анны, продолжала Марья Фёдоровна. – Ты можешь сразу ему не отвечать, с него и подождать станется. Впрочем, и тянуть тоже не следует.Вдруг сжимаемая невероятным усилием пружина разжалась, и Анна стремглав бросилась из ставшей ей ненавистной комнаты. Ничего не замечая на своём пути, скользнув невидящим взглядом по Лукерье, на которую наткнулась в коридоре, выбежала вон из дома. Морозный воздух ударил свежей волной, остужая разгорячённое лицо. Не помня себя, очутилась в любимой беседке и только там остановилась, прильнув пылающей щекой к ледяному камню одной из колонн. Словно во сне она увидела бегущих к ней людей, и впереди всех – Лукерью в накинутом на голову пёстром платке. Они засуетились вокруг, набросили на плечи что-то тяжёлое, повели в дом.Потом она помнит только давящую тяжесть в груди, горьковатый вкус каких-то капель и тихий голос Эмилии Карловны, настойчиво повторявший: «А сейчас мы примем капль, доктор гофорить, что нужно непременно приниймайть капль». И этот её акцент, и смешно перепудренное лицо, обрамлённое чёрными буклями замысловатой причёски, казались такими родными, близкими, что хотелось плакать. Но плакать не было сил, и Анна, шепча что-то, снова и снова погружалась в сладостно-мутное беспамятство.

***

В Рождество деревня преображалась. Крепкие морозы никого не пугали, а наоборот, приносили радость и оживление: считалось, что сильные холода обещают обильный урожай. До поздней ночи вдоль пологих берегов скованной ледяным стеклом реки не стихал весёлый смех. Молодёжь скатывалась по ним на салазках, пулей вылетая на зеркальную речную твердь и долго ещё скользя по ней.Хозяйки, покрикивая на снующих под ногами ребятишек, тщательно убрав избы, готовили скоромное. А по вечерам в дом с шумом заваливала толпа ряженых и с шутками, приговаривая стихами, выпрашивала у хозяев нехитрые гостинцы.В сочельник и первый рождественский день по дворам зажигали костры, полагая, что ими согреются души умерших. И от огненного моря тёмная ночь светлела и, казалось, сам воздух, наполненный смолистым запахом веток и горьковатым ароматом дыма, становился теплее.И конечно, никакие святки нельзя было представить без девичьих гаданий. Каждая, следуя обычаям бабушек, надеялась узнать свою судьбу. «Суженый-ряженый, приди ко мне…» Так шло из года в год. Вертелось колесо времени. И на каждом его новом витке люди, сменяя друг друга, играли одну нескончаемую пьесу под названием жизнь.Оставив в передней шубу, Анна направилась в кабинет, чтобы взять забытую там книгу. В доме было тихо, только из людской доносились негромкие голоса и девичий смех. Пахло яблочным пирогом и хвоей. Проходя мимо большого зеркала, девушка невольно остановилась, с грустной улыбкой окинула своё отражение. Стройная фигурка в тёмно-вишнёвом платье, высокая причёска, фероньерка** с розовым жемчугом, бледное после недавно перенесённой болезни лицо показались ей чужими и незнакомыми. Лишь блеск тёмных глаз и мечтательно-печальная улыбка говорили, что это она сама. Поправив выбившуюся прядь волос, девушка хотела взять свечу.- Барышня, как хорошо, что вы вернулись! – перед ней появилась Лукерья. Её лицо было взволнованным, она словно бы не решалась сказать что-то важное.- С Марьей Фёдоровной что-то? – испугалась Анна.- Нет, нет, Господь с вами! – замахала руками служанка. – Она вас в кабинете ждёт…- Ах, Лукерья, говори же! Что стряслось?- Граф приехали…Они с барыней вас ожидают.- Хорошо…- лицо Анны стало сосредоточенно-серьёзным. – Я иду.- Наконец-то, - недовольно протянула Марья Фёдоровна, едва воспитанница появилась на пороге, - как всегда, голубушка, заставляешь себя ждать.Граф, сидевший на диване, поднялся с несвойственной ему прытью, поклонился, поцеловал Анне руку и с улыбкой, обращаясь к Марье Фёдоровне, заметил:- Право, вы слишком строги, мадам. Анна Александровна, ведь только что вернулась.Он открыто любовался девушкой, чем окончательно смутил её- Прошу прощения, - вымолвила она, покраснев.- Ладно! – Марья Фёдоровна изобразила одну из тех своих гримас, которую можно было одинаково принять и за недовольную усмешку, и за холодною улыбку. – Я полагаю, лучше говорить без обиняков, – она взглянула на графа, как бы желая подтвердить свои слова, и тот кивнул, - Поликарп Иванович попросил твоей руки. И я, - она уставилась колючими выцветшими глазами на воспитанницу, словно желала проникнуть в её мысли, - я дала безусловное согласие. Это огромная честь для нас…Барыня тяжело поднялась с кресла, опираясь на трость, медленно прошлась по комнате. Потом, строго глядя в глаза Анне, заметила:- Ну, вот уж и дар речи потеряла… Не стой, как статуя!- Мадам, - заговорил Никитин, - не могли бы вы оставить нас? – он улыбнулся, украдкой бросив взгляд на Анну. – Мне хотелось бы поговорит с Анной Александровной лично. Возможно, это лишь формальность, однако… я хотел бы объясниться с ней.- Хорошо, граф, - засмеялась Марья Фёдоровна, - как вам будет угодно. Я воспитала Анну, как собственную дочь, и у неё нет секретов от своей названой матери. Но – воля ваша. Я вам доверяю, оставляю вас наедине. О делах поговорим потом. А ты, голубушка, - она строго взглянула на воспитанницу, - веди себя благоразумно.Протянув Никитину руку, Марья Фёдоровна удалилась.На некоторое время воцарилось молчание, тягостное и для Анны, и для Никитина. Наконец, как-то изучающе глядя на девушку, граф заговорил:- Анна Александровна, я действительно попросил у Марьи Фёдоровны вашей руки и получил согласие.Он вновь замолчал, на секунду взглянув Анне в лицо, и, заметив её волнение, продолжил почти торжественно:- Но я понимаю, что этого мало…Я должен лично вас уверить в моих самых, - он приложил руку к груди, - самых искренних чувствах к вам… Да, я не молод, но и не стар, - граф смущённо улыбнулся, - поэтому смогу дать вам всё, в чём нуждается девушка ваших лет и ваших достоинств.Анна стояла всё так же, молча, нервно теребя кружевной платок. Она не могла найти в себе сил, чтобы ответить Никитину. Тот терпеливо ждал.- Граф, я… ценю ваше предложение, - наконец, выдавила она. Потом, после паузы, взяв себя в руки, заговорила ровно, тщательно подбирая слова: - Для меня это большая честь.Никитин польщено улыбнулся. Но дальнейшие слова Анны поразили его. Сказанное ею было столь неожиданным, что лицо графа глуповато вытянулось, маленькие глазки навыкат ещё больше округлились и застыли в немом изумлении.- Однако, полагаю, - продолжала девушка, - с моей стороны было бы бесчестно не предупредить вас, что я не питаю к вам ничего, кроме самого высокого уважения и почтения… Я не люблю вас… И думаю, я не должна принимать ваше предложение. Иначе… иначе это было бы обманом с моей стороны.- Но позвольте! – возразил Никитин, - разве я говорю о ваших чувствах? – он усмехнулся. – Понимаю, вы молоды и многое… очень многое предстаёт для вас в романтическом свете. Но, помилуйте, жизнь – не французский роман! Поверьте моему опыту… Любовь и брак – вещи, скорее, далёкие друг от друга, нежели близкие.Тень пробежала по лицу Анны.- Если вы так думаете, - строго спросила она, - то извольте ответить: как можно жить с человеком, не любя?- Ну, зачем вы так? – протянул тот почти обиженно. – Ведь я же сказал, что питаю к вам самую искреннюю привязанность.- Возможно, - согласилась Анна и вновь спросила: - Но неужели вы примете жену, которая не сможет ответить на ваше чувство?- О, дитя моё! – засмеялся граф. – Если вас волнует только это, конечно! Такое положение вещей – удел нашего времени. Меня вполне устроит ваше уважение и послушание. Учитывая нашу разницу в летах, полагаю, я вправе ожидать от вас этого? И, кроме того, всегда есть надежда, что, узнав меня получше, вы… ответите на мои чувства, - улыбаясь, заключил Никитин.О свадьбе было решено поговорить через два года - у графа случились неотложные дела заграницей. По возвращении он намеревался назначить точную дату, пока же объявили о помолвке. Казалось, жизнь вернулась в прежнее русло. Ничто не нарушало привычного ритма размеренного существования поместья. Покорившись этому новому положению вещей, Анна старалась не думать о предстоящем событии, но всякий раз, оставаясь наедине, давала волю слезам.

___________________________________

* Ватола - самая толстая и грубая крестьянская ткань; основа из самой толстой пряжи, уток из легко скрученых охлонков, толщиною в гусиное перо; ряднина, дерюга, воспище, торпище, веретье, но грубее и толще; идет на покрышку возов, на подстилку и одеяла.** Фероньерка – обруч или цепочка с драгоценным камнем или жемчужиной посредине, которую носили на лбу._________________

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 9

Дворня столпилась возле конюшни, взирая на происходящее с затаённым ожиданием развязки. Мужики тихо переговаривались, бабы всхлипывали в концы платков и испуганно шептали что-то.

В воздух со свистом взлетали длинные плети, которыми два дюжих молодца в мокрых на спинах рубахах с закатанными рукавами секли привязанного к лавке парня. Тот тихо стонал, при каждом ударе вздрагивал всем телом. Его спина сплошь покрылась вздутыми кровоточащими рубцами и представляла ужасное зрелище.

- Однако, не выдержит он… - заметил молодой приказчик, хладнокровно наблюдающий эту жестокую картину, и вопросительно взглянул на стоящего рядом старосту.

Тут, словно в подтверждение его слов, избиваемый вдруг захрипел и дёрнулся вперёд, будто попытался последним усилием разорвать удерживающие его верёвки. И вмиг его измученное тело обмякло, распластавшись на лавке.

- Ну, будет, будет! – воскликнул староста, с раздражением похлопывая изящной плёткой начищенную голяшку сапога.— Этак вы его совсем запорете! Барыня недовольна будет!

По толпе пробежал глухой ропот. Сердито сверкнув глазами, староста приказал:

- А ну-ка, плесните на него!

Один из молодцов поднял полное ведро воды и резко вылил на избитого.

- Эх, говорил же я вам, Василий Лукич…- проворчал приказчик, покачивая головой . – А ну как не оклемается, не сносить нам тогда головы…

- Цыц, ты! – прошипел на него староста. – Не твоего ума дело! Перед барыней мне ответ держать! Так что не бойся за себя, - злобная усмешка исказила его загорелое до черноты лицо.

Избитый, наконец, пришёл в себя и застонал. Его отвязали и по приказу старосты пово-локли на конюшню.

Василий Лукич повернулся к собравшейся дворне и твёрдым тоном размеренно произнёс:

- Расходитесь! Наука вам… Так будет со всяким, кто ослушается приказов барыни.

Толпа стала медленно расходиться и вскоре двор опустел.


В качестве иллюстрации использована Акварель П. Ф. Соколова,1820-е гг. - портрет Н. К. Загряжской.

Марья Фёдоровна сидела в кабинете за массивным письменным столом. Откинувшись на спинку широкого кресла, плохо слушающейся рукой перебирала бумаги. Последнее время её здоровье пошатнулось. Бледное лицо с синеватыми кругами вокруг припухших глаз было недовольным. Всё больше и больше запускались дела поместья, но всё меньше и меньше было возможностей как-то изменить ситуацию к лучшему. Её попытки уговорить племянника поправить положение отставкой и выгодным браком не имели успеха. Он неизменно отшучивался, приводя в пример своего отца или вообще заявлял, что намерен остаться холостяком. Тут и появилась единственная надежда на графа Никитина: женившись на Анне, он мог бы предоставить нечто вроде кредита. Для Марьи Фёдоровны представлялось немыслимым потерять имение, бывшее некогда их родовой гордостью.

Когда вошёл староста, она, казалось, не заметила его. Василий Лукич остановился в нерешительности и осторожно кашлянул. Барыня, не поднимая глаз, строго спросила:

- Что у тебя, Василий? Говори… Знаешь, что я не люблю, когда тянут время…

- Всё хорошо, барыня. Сделали всё, как велели… Не извольте беспокоиться.

- Не перестарались? Мне нужно, чтобы Ванька был здоров через несколько дней, - Марья Фёдоровна, наконец, взглянула на него.

- Здоров-то он будет… Что ему? Оклемается… Да к чему? – сказал неожиданно Василий.

- Ты о чём это? – хозяйка удивлённо вскинула брови, отчего её лицо приобрело совиное выражение.

Василий Лукич замялся.

- А, ну, говори! Что там ещё случилось? – с беспокойством приказала Марья Фёдоровна.

- Да ничего не случилось, барыня! Не извольте беспокоиться… Но ведь ежели он в себя придёт, всё едино убежит… Ванька упрямый! Как что удумает, не вышибешь и плетью. Да и других смущать зачнёт. А мужики горячие нынче, чуть поднеси огоньку, так и вспыхнут.

- Да уж и сама думала… - Марья Фёдоровна, закрыв глаза, немного помолчала. Потом заговорила, не открывая глаз:

- Вот потому-то мне и надо, чтобы здоров был. Не останется Ванька у нас, в солдаты отдам.

- В солдаты? – эхом переспросил Василий.

- Да, - Марья Фёдоровна открыла глаза и строго посмотрела на управляющего. – А что ещё? Всё равно работник он никакой, бегать только мастер…

- Ваша правда, - кивнул староста, не договаривая что-то.

- Опять ты увиливаешь, Василий, - поморщилась барыня, - а ну, говори!

- Ваньку, конечно, наказать надобно. Но в солдаты…Всё ж таки отец у него, Матвей-то – конюх, каких поискать. Кому ремесло передать? Да и сам Ванька - в лошадях дока… А других-то пока научишь… - Василий махнул рукой.

- Ну, вот ещё! К Матвею приставишь кого. Да я лучше пешком ходить стану, чем терпеть Ванькины выходки, - строго отрезала Марья Фёдоровна и опять уткнулась в бумаги, давая понять, что разговор окончен.

Василий Лукич не уходил. Молча переминаясь с ноги на ногу, он ожидал дальнейших распоряжений.

- Ладно, ступай и смотри у меня, - не поднимая головы, разрешила барыня.



***


Майские сумерки опустились на землю. Словно красуясь перед россыпью звёзд, из-за облаков медленно и торжественно выступил яркий месяц. С крыльца барского дома осторожно, стараясь быть незамеченной, спустилась женская фигура. Прижимая к груди небольшую корзинку, она быстрым шагом направилась к конюшне, время от времени оглядываясь назад.

- А ну, стой! – чей-то строгий окрик остановил её у самых дверей конюшни.

Из-за угла вышел Григорий, паренёк лет четырнадцати с веснушчатым рябым лицом и торчащими во все стороны непослушными рыжими вихрами.

- А ну, стой, не то как стрельну! – пригрозил он, снимая с плеча старую ручницу.*

- Гриш, да я это, Лукерья.

Лукерья остановилась в лунном свете.

- Ну, чего тебе? – стараясь говорить басом, спросил Григорий. – К Ваньке, што ль, пришла?

- Ага, к Ваньке…

Девушка кивнула и выжидательно посмотрела на паренька. Тот всё так же нарочито строго, по-взрослому проворчал:

- Ходят тут всякие… Не велено никого пускать…

- Да как не велено?.. Я же мигом, - Лукерья просительно взглянула ему в лицо и, протягивая вперёд корзинку, прибавила: - Я же вот, поесть ему… никто не узнает…

- Чего у тебя там? – полюбопытствовал Григорий.

Лукерья с готовностью сняла салфетку, прикрывавшую верх корзинки.

- А ты возьми, возьми пирожок-то, - не предложила, а попросила она.

Григорий почесал затылок, пытаясь пригладить непослушные вихры, осмотрел содержимое корзинки и вкусно откусил кусок румяного пирожка.

- Ну, ладно, проходи, - миролюбиво разрешил он, - только быстро.

Лукерья шмыгнула в дверной проём, но он опять остановил её.

- Слышь, нешто у барыни кажный день такие лопают? – спросил, дожёвывая пирог.

- Лопают? – улыбнулась девушка. – Да я сама Ване напекла. А у барыни и повкусней бывают.


Иван лежал на животе, вытянувшись и не смея пошевелиться от нестерпимой боли в спине. Лунный свет едва пробивался сквозь щели в стенах и маленькое оконце, укрывшееся под самым потолком. Лошади в стойлах изредка всхрапывали, просыпались от любо-го шороха и чутко пряли ушами.

- Кто здесь? – хриплым голосом спросил Иван, почувствовав движение.

- Вань, я, Лукерья…

Она осторожно, стараясь ступать как можно тише, подошла к нему, присела рядом.

- Зачем пришла? – Иван повернул голову, силясь разглядеть лицо Лукерьи.

- Вот, поесть тебе принесла, - тихо ответила та и, не сдерживая слёз, зашептала, растяги-вая слова: - Да что же с тобой сделали-то?.. Горемычный ты мой… Ванюша-а-а…

- Перестань, - Иван недовольно поморщился, попытался сесть, застонал от боли.

- Я щас, Вань, - Лукерьяпрекратила плакать, лишь изредка шмыгая носом, засуетилась, помогая Ивану. Откинула окровавленную рубашку и осторожно стала прикладывать к ранам чистую тряпицу, смоченную в каком-то отваре.

- Потерпи, потерпи немного, - приговаривала она. Потом добавила: - Рубашку бы сменить.

- Не надо, - отказался Иван, - утром заметят, поймут, что ты была…

Он невесело улыбнулся: - Ну, давай, чего у тебя там, - указал взглядом на корзинку.


Лукерья с готовностью разложила нехитрую снедь. Иван ел, а она смотрела на него с затаённой болью.

- Ну, чего ты, Луша? – ласково спросил он, глядя в её лицо, мёртвенно бледное в лунном полумраке, с расширенными от слёз глазами.

- Вань, - шёпотом отозвалась Лукерья, - не думаешь ты о нас, - она опять тихо всхлипнула и тут же поднесла к глазам конец повязанного на голову платочка. – Смирился бы, Вань!.. Глядишь, барыня-то и простила бы… Свадьбу бы справили… А так… засекут тебя, Ванюша.

- Ну, запричитала! Бог даст, не засекут.

Иван опять лёг на живот, осторожно вытянулся.

- Не засекут, - повторил он. – А в ноги падать я не стану, - строго взглянул на Лукерью и, жалея её, уже ласково добавил: - Не плачь, не пристало тебе плакать… А теперь иди, не ровён час, кто увидит, не сносить тебе головы…


***

В качестве иллюстрации к главе использована картина И.Е.Репина "Проводы новобранца"1878-1879. Русский музей, Санкт-Петербург.


На сельской улице было многолюдно, со всех сторон летел женский и детский плач. В этом хаосе выделялись двое – девушка в съехавшем на плечи красном платке и тёмно-русый высокий парень, сжимавший в руках холщёвую котомку.- Ваня, что же теперь будет? – сквозь слёзы спрашивала девушка, с тревогой пытаясь что-то прочесть в его глазах.- Луша, ты…главное дождись меня, - говорил парень. – Я, всё едино, убегу. Убегу, слы-шишь?В карих глазах метнулась упрямая искра.- Приду за тобой, и мы в Сибирь уйдём, - уверенно заключил он.Лукерья прижалась к нему, прошептала:- Да что за Сибирь-то такая? Неужто рай там? Всё одно поймают, ещё хуже будет…Она опять заплакала.Иван погладил её по голове и тихо ответил:- Ну, не рай, знамое дело… Но мужик там от барской воли не зависит, сам хозяйствует, своим умом… Я знаю, мне человек бывалый сказывал. Ты, главное, верь…- А, может, кинулся бы барыне в ноги? – Лукерья с мольбой взглянула на него. – Она бы простила, Вань.- Опять ты за своё! Чего удумала… Нет, уж сколько говорил тебе! – строго отрезал Иван. – Не по мне это…- Вот гордость твоя и сгубила нас… - тихо проговорила Лукерья.- А ну, кончай прощаться! – донёсся голос офицера.Лукерья вцепилась в Ивана и сквозь слёзы твёрдо сказала:- Не пущу!- Да ты что? – Иван мягко отстранил её и внимательно посмотрел в её заплаканное лицо, будто попытался запомнить дорогие черты и выражение небесно-голубых глаз.Помолчав, попросил:- Ты за батей моим присмотри… один он теперь…Порывисто обняв и поцеловав Лукерью, он закинул котомку за плечи и подошёл к отцу, который стоял поодаль.- Ну, ладно, батя… Не поминай лихом, ежели что.Старик смахнул слезу и поцеловал сына в голову. Потом крепко обнял его, осенил крестным знамением и хрипло сказал:- Прощай, сынок, теперь уж не свидимся… мне пора… к матери собираться…- Да ты что, бать?! – воскликнул Иван. – Ты ещё поживи, меня дождись!- Ну, ладно, ладно… Может, и поживу, а ты, Ваня, служи честно, не позорь себя и нас, но и на рожон тоже не лезь.Они ещё раз обнялись, Иван пристроился к группе молодых мужиков, которых, как и его, забирали в рекруты.- Стройся! – скомандовал щеголеватый прапорщик, окидывая их оценивающим, пристальным взглядом.Женщины сильнее заголосили, некоторые кинулись к толпе новобранцев, чтобы ещё раз обнять родных. Но их с сердитыми окриками отогнали, они испуганно столпились невдалеке. Лукерья тоже хотела подбежать к Ивану, но Матвей Ермолаевич удержал её. Прижав растрёпанную голову девушки к своему плечу, он тихо говорил:- Ничего, дочка, ничего… Может, возвернётся ещё Иван. Чай не хороним… А ты не беги к нему сейчас. Офицер шибко сердитый, ударит ненароком или штыком пырнёт. Ему что, у него – приказ, - старик вздохнул и сквозь слёзы посмотрел на сына.Новобранцев рассадили по телегам, и офицер, приказав солдатам удерживать толпу обезумевших от горя баб, велел трогаться. Однако усилия военных были напрасными. Одна молодая крестьянка, прижав к груди младенца, бросилась вслед за телегой, на которой сидел её муж. И тут, словно по команде, все с криком ринулись за ней. Телеги ехали всё быстрее, и постепенно бабы стали отставать. Они в каком-то оцепенении стояли на дороге и сквозь облако рыжей пыли смотрели в след удалявшимся, потом, постепенно приходя в себя, они оглядывались по сторонам и расходились.Лукерья застыла на дороге, прижавшись лицом к плечу Матвея Ермолаевича. Ей казалось, что если она оторвётся от него, то всё повторится сначала – эти безумные крики и слёзы женщин, плач испуганных ребятишек, последние тоскливые взгляды, бросаемые уходящими в солдаты. Наконец, девушка подняла лицо и посмотрела в слезящиеся мутные глаза старика.- Ну, вот, теперь мне и жить незачем, - как-то отрешённо заметила она, словно говорила о ком-то другом.- Бог с тобой, дочка! – Матвей, осторожно поглаживая её голову, торопливо стал убеждать: - И не думай так даже! Ты молодая, красивая… Не возьми греха на душу!Лукерья вздохнула, ничего не ответив, поправила съехавший платок и пошла по дороге, ведущей к барской усадьбе. Старик долго смотрел ей вслед, прикрывая от солнца глаза широкой тёмной ладонью.

__________________________________________________

*Ручница - ручная пищаль, самопал, ранний образец средне- и длинноствольного огнестрельного оружия. В рассматриваемую эпоху ручница уже не использовалась в армии.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 10


Коллаж автора

Однообразный успокаивающий скрип колёс неожиданно прекратился. Петрушевский отогнал нахлынувшие воспоминания и выглянул из коляски.- Что случилось? – спросил он, видя, что кучер, невысокого роста мужик с рябым лицом, стоит по колено в размокшей колее и что-то недовольно бормочет.- Плохо дело, барин, кажись, ось полетела, - ответил тот и выжидательно посмотрел на Сергея.- И что предлагаешь?- А чего? – мужик почесал затылок, прищурился, посмотрел на колесо и добавил: - На месте поправить никак нельзя…Сергей вылез наружу и, высоко поднимая ноги, хлюпая коричневой глинистой грязью, обошёл коляску вокруг.- Да… - протянул он и пнул ногой засевшее намертво колесо. – До Александровки далеко?- Бобрино проехали, - начал прикидывать кучер, - считай, версты полторы будет, а ежели напрямик, через Михайлову поляну, то и ближе.Петрушевский закурил, сильно затягиваясь, постоял молча, оглядываясь вокруг, потом решил:- Вот что, ты здесь посиди, а я пойду пешком. Потом пришлю за тобой кого-нибудь…- Как же, барин, по грязи-то этакой?! – засуетился мужик. - Я и сам бы…Сергей, не слушая его, запахнул плащ и, надвинув глубже фуражку, зашагал по дороге.Дойдя до Михайловой поляны, Петрушевский остановился, скинул плащ и осмотрелся вокруг, с наслаждением вдохнул свежий лесной воздух. Вспомнилось, как в детстве он боялся бывать здесь. Недобрые слухи ходили об этом месте. Будто ещё в прошлом веке лихие люди из разбитых отрядов Емельки Пугачёва зарыли здесь клад, а один мужик из соседней деревни случайно прознал об этом и решил вырыть золотишко. Но как ушёл в лес, так и сгинул. Потом охотники нашли его мёртвого на этой опушке и схоронили здесь. И повелось с того времени называть поляну именем этого мужика, а старики рассказывали, будто в полночь выходит Михайло из своей могилы, всё клад ищет.Однако наперекор дурной славе, место это было светлое, грибное. Мальчишки из окрестных деревень нет-нет да отваживались прийти сюда за грибами.Наконец, показались блестевшие от солнца крыши усадьбы, утопавшей в нежной зелени сада. Сергей спустился с холма, отворив заднюю калитку, никем незамеченный, вошёл в сад. Здесь всё имело неухоженный, дикий вид. Пышные кусты сирени, заросли шиповника были предоставлены сами себе и мало чем отличались от своих лесных собратьев. Раздвигая руками упругие ветки, Сергей торопливо прошёл по тропинке, ведущей к дому. Сиреневый аромат напомнил ему ту летнюю встречу с Анной, и сейчас Петрушевский страстно желал, чтобы всё повторилось, чтобы в мареве сиреневых красок мелькнули знакомая фигура и глаза. Но вокруг одни лишь птицы нарушали покой растительного царства. Перепархивая с ветки на ветку, они щебетали наперебой, исполняя каждая свою песню.Дойдя до веранды, Сергей увидел Анну. Она стояла у стола, покрытого белой скатертью, и вытирала полотенцем фарфоровое блюдце. Почувствовав, что за ней наблюдают, девушка подняла голову и взглянула в сторону Сергея. Но он шагнул за дерево. Поправив знакомым жестом локон, она вновь занялась своим делом. Её лицо было сосредоточенным, какая-то безысходная печаль поселилась в его чертах. Если раньше Анна часто становилась задумчиво отрешённой, то сейчас это была не просто светлая грусть юной, пробуждающейся души, а именно что-то, заставлявшее её страдать. Понаблюдав за Анной, Сергей ушёл незамеченным, пересилив желание броситься к ней.Он знал, что в этот час тётка обычно отдыхает у себя. И это было как нельзя кстати. Хотелось поскорее поговорить с Анной, поэтому умывшись и оставив плащ, он вернулся к девушке.- Анна, - тихо позвал он, остановившись в дверном проёме.От неожиданности, увидев его, она неловко взмахнула рукой, изящное блюдце выскользнуло и со звоном упало на пол. Сергей бросился к ней и, не в силах произнести ни слова, сжал маленькие руки в своих и стал поочерёдно подносить их к своим губам.- Вы?..- она с удивлением взглянула на него с низу в верх.- Вы никак не ожидали увидеть меня? - окидывая её восхищённым взглядом, с улыбкой заметил он.Его лицо показалось ей болезненно-бледным, казалось, он был чем-то взволнован. Но голос звучал, как всегда уверенно спокойно, лёгкая усмешка слышалась в его тоне. Это был прежний Сергей, однако при виде его сердце девушки почему-то испуганно сжалось.- Марья Фёдоровна отдыхает … К ужину не выйдет, у неё опять мигрень разыгралась, - словно извиняясь, проговорила она.Его скользящий взгляд смущал её, и она опять замолчала, опустив голову. Потом спохватившись, принялась собирать осколки блюдца, Сергей стал ей помогать. Их руки то и дело соприкосались, и Сергей чувствовал, как дрожат её пальцы.- Я пешком шёл, напрямик, - заговорил он, чтобы прогнать её смущение, - коляска на дороге застряла… я кучера оставил…- Нужно отправить кого-нибудь, - забеспокоилась Анна.- Уже… я уже Митрофану сказал, - улыбнулся он.- Давайте пить чай? – вопросительно посмотрела на него девушка.- Не хочется,- Сергей присел на перила и предложил: - Давайте пройдёмся до нашей беседки. В такой чудесный вечер хочется в сад.- Пожалуй, - тихо согласилась она.Они медленно пошли по садовой дорожке, ведущей к беседке. Сергей не мог не заметить, как изменилась Анна. Нет, внешне она была прежней очаровательной девушкой, почти ребёнком, только коса не спускалась свободно по спине, а была уложена вкруг головы. Но куда подевались мечтательные искорки, горевшие когда-то в её глазах? Теперь только затаённое страдание мелькало в них, маленький рот не болтал без умолку, не рассказывал Сергею о мыслях, возникавших в кудрявой головке. Шагая по тропинке, она не забегала вперёд, как раньше, не бросалась вприпрыжку за каждым необычным цветком, а просто молча шла рядом с Сергеем.- Анна,… я должен поговорить с вами… Обещайте, что выслушаете меня, - после долгого молчания, волнуясь, сказал Петрушевский.Они вошли в беседку. Опускаясь на скамью, дрогнувшим голосом девушка тихо спросила:- Сергей Владимирович, а вы… уверены, что вам нужен этот разговор?Дрожь в голосе Анны была слишком явственной, и Петрушевский не мог её не заметить. Эта дрожь ободрила его, придала решимости.-Да, уверен, – твёрдо ответил он.- Хорошо, я слушаю вас…- вздохнув, согласилась Анна, стараясь не смотреть на него.- Я люблю вас, Анна, - спокойно признался Сергей.Девушка удивлённо посмотрела ему в лицо, словно не поняла его слов.- Сергей Владимирович,…я… правильно поняла вас? – в растерянности переспросила она.- Да, я выразился вполне ясно… И могу повторить вновь и вновь – я вас люблю, - в голосе Сергея опять послышалось волнение.- Сударь, - Анна вскочила, её глаза, потемнев, вспыхнули тем пламенем, которое обычно загоралось в них в минуты сильного беспокойства, - по-видимому, вы не отдаёте себе отчёта в своих словах… Кажется, я не давала вам повода… Впрочем, вероятно, вы вообразили себе что-то… мне не следовало тогда, быть с вами столь…столь откровенной и…близкой, - сбивчиво заговорила она.- Нет, Анна, нет! Вы не поняли меня! — горячо возразил Сергей. Его лицо исказила гримаса отчаяния, казалось, слова Анны причинили ему физическую боль. – Когда в тот свой отпуск, после ранения, я ехал сюда, я хотел убежать от тоски и уныния, которые преследовали меня. Но уже в первый же день я ощутил, что внутреннее состояние, от которого бежал, настигло меня и здесь. И вдруг появились вы!.. Дни, проведённые в вашем обществе, стали для меня единственными мгновениями радости. В вас я нашёл друга, человека, который понимал меня… Вы любите то, что люблю и я, вы отвергаете с категоричностью и настойчивостью ребёнка всё то, что тяготит и меня. Вы возродили меня, заставили радоваться новому дню… И тогда я понял, что не смогу без вас! Только вы – нежное и чистое создание, лишённое этого светского блеска, который сейчас почему-то ценится в женщинах более, чем самая последняя из добродетелей, с вашей удивительной непосредственностью, открытостью – вы нужны мне!Петрушевский замолчал, провёл руками по лицу, откинул со лба чёрную прядь непослушных волос. Растерянная и напуганная его неожиданными признаниями Анна стояла, глядя на него широко раскрытыми глазами. Столько всего читалось в них – от смятения, немого укора, смущения до участия и страха – что Сергей, не выдержав натиска этого взора, опустил глаза и мысленно упрекнул себя за излишнюю эмоциональность, испугавшую девушку.- Но я …оказался трусом, - продолжал он уже спокойнее, - я уехал без объяснений. Испугался … Чего? – вправе спросить вы, – он с горькой усмешкой вновь посмотрел Анне в лицо. – Я не знаю… сам не могу объяснить… Наверное, это смешно прозвучит из моих уст, но я, как мальчишка, бежал от настоящего чувства… Я пытался вернуться к прежней жизни… но все мои мысли были о вас. И тогда я понял, что должен объясниться. Только вы можете решить мою участь…С этими словами он шагнул к Анне. Она, резко подняв опущенную голову и глядя прямо ему в глаза, спокойно спросила:- Чего вы требуете от меня, Сергей Владимирович?Слёзы готовы были хлынуть из её глаз, но одновременно с этим такая неожиданная сила исходила от её взгляда, что, казалось, он исторгает пламя.- Требую? – Сергей мысленно обругал себя за то, что вынужден причинить ей боль, попытался улыбнуться и отвечал, не отводя взора от её глаз: – О, нет! Я не смею требовать… Я лишь прошу вас ответить на мои чувства и составить моё счастье, прошу вашей руки.Повисла напряжённая тишина. Лицо Анны ещё больше побледнело и стало неожиданно спокойным, почти безразличным. Однако в нём появилось что-то, испугавшее Сергея.- Как жестоко, - едва слышно прошептала она, словно обращалась к кому-то третьему. Потом открыто посмотрела на него и звенящим голосом бросила: - Конечно, вы небезразличны мне, однако…Не договорив, остановившись на полуслове, Анна устало провела рукой по лбу и хотела сказать что-то ещё. Но вдруг пошатнулась и упала бы, если бы испуганный Петрушевский не бросился к ней и не подхватил. Он усадил её на скамью, достал из кармана маленькую фляжку и, поднеся к её губам, влил несколько капель коньяка. Анна пришла в себя и закашлялась. Опустившись перед ней на колени, Сергей стал целовать её похолодевшие тонкие пальчики. Опомнившись, Анна испуганно отдёрнула руки и попыталась встать, но он удержал её.- Простите, простите меня, Бога ради! – взволнованно заговорил Сергей. – В своей любви я сделался жестоким, думая только о собственных чувствах…- Нет, нет, - возразила она, - вы не должны так думать… Вашей вины нет! Просто… вечер очень душный… и этот приторный запах сирени…- Но меня извиняет лишь одно, - продолжал Сергей, как будто не замечая её слов, - я действительно люблю вас!- Прошу вас, Сергей Владимирович! – Анна отпрянула от него и, быстро встав, отошла в сторону.Взволнованное лицо Сергея и тон его голоса не на шутку испугали её.- Вы только что признались, что я небезразличен вам, а значит, вы не можете отталкивать меня! – воскликнул он и силой привлёк её к своей груди.Девушка попыталась вырваться из его объятий, но вдруг устало замерла, как загнанная птица покорно ожидая своей участи. Его руки обнимали её с невыразимой нежностью, на миг эти объятия показались ей знакомыми. Да, в своём часто повторяющемся сне, она уже не раз чувствовала их, отдаваясь этой обволакивающей власти, там, во сне руки укрывали её от всех печалей и давали такое желанное и никогда не испытываемое ею в реальности чувство защищённости. Ещё мгновение, и она ощутила робкое пьянящее прикосновение его губ. Едва не теряя сознание, невероятным усилием воли Анна всё-таки смогла оттолкнуть Сергея.- Сергей Владимирович! – с дрожью в голосе заговорила она. – Я верю в вашу порядочность… И прощаю этот… этот минутный порыв. Однако прошу впредь вести себя достойно! Я всегда доверяла вам, надеюсь, смогу верить и дальше.- Анна, я… - начал Сергей.- Нет! – решительно остановила его девушка. – Теперь вы должны выслушать меня, как минуту назад слушала вас я. Действительно, я сказала, что вы небезразличны мне. Это правда…Но разве нам может быть безразличен друг? Ведь вы сами признались, что я стала вам другом. И я очень… очень благодарна вам за всё то, что было у нас тем летом… За наши беседы, споры… за то, что вы позволили мне поделиться моими мыслями. Вы стали единственным человеком, кому интересно, что у меня на душе, о чём я мечтаю, что волнует меня. Ведь это очень важно, чтобы кто-то захотел выслушать тебя. И я готова быть вашим другом… Как самый преданный друг я готова разделить ваши радость и печаль, вашу боль…- Анна! Но вы нужны мне не как друг! – в отчаянии перебил её Сергей, закрывая руками лицо.- Увы, то, что вы требуете от меня невозможно! – ответила Анна.- Зачем вы обманываете меня и себя? – Петрушевский подошёл к ней и наклонился к её лицу. В его голосе послышалось раздражение, глаза яростно смотрели из-под нахмуренных бровей. – Я же вижу, чувствую, что вы отвечаете мне взаимностью… Ваши глаза… этот глубокий, полный огня взгляд – они не могут лгать. И только ваши губы упрямо твердят мне о дружбе. Но это ложь! В какую игру вы играете? О! Если бы вы были светской куклой, опытной, изощрённой в обольщении, я мог бы подумать, что это кокетство, ловкие сети, в которые вы пытаетесь всё сильнее и сильнее запутать меня. Но ведь вы – не такая! Что творится в этой очаровательной головке? – Сергей, взяв в ладони её лицо, немного встряхнул голову Анны.- Сударь! Вы оскорбляете меня и делаете мне больно! – из глаз девушки хлынули слёзы, но она не имела сил сопротивляться.Эти слёзы отрезвили Петрушевского. Он отпустил лицо Анны, протянул ей платок и заговорил мягким тоном, стараясь сдерживать свои эмоции.- Простите меня!.. Умоляю, если вы действительно считаете меня другом, будьте откровенны со мной!Сергей упал перед ней на колени и склонил голову. Анна молчала, не находя сил ответить, слёзы душили её. Всё это время он продолжал стоять так, словно преступник, ожидая своей участи.- Встаньте, Сергей Владимирович, - наконец, тихо вымолвила девушка. – Я совершенно не имела намерений запутать вас, - она грустно усмехнулась. – К чему скрывать? Да, я тоже… люблю вас…Сергей поднял голову и, словно не веря своему счастью, вновь посмотрел ей в лицо. Оно было спокойным, лишь глаза по-прежнему полнились слезами, время от времени солёные капли срывались из-под полуопущенных ресниц и тонкими ручейками сбегали по бледным щекам. Встав с колен, он принялся вытирать ей слёзы, как в ту летнюю ночь в лесу, когда она увидела страшный сон. И сейчас, как тогда, Анна безропотно позволила ему это. От его заботливых прикосновений ей становилось спокойно, слёзы высохли.- Как я счастлив! – прошептал Сергей. – Ну, всё, всё… хватит плакать, - с улыбкой говорил он. - И зачем было мучить друг друга? Почему вы сразу не открылись мне?- Потому что это… ничего не меняет, - тихо ответила Анна.- Не меняет? Не понимаю…- Петрушевский с тревогой посмотрел ей в глаза, осторожно обнял, боясь вновь испугать, и прижался губами к её виску.- Мы…нам нужно забыть друг друга, - стараясь удержать дрожь в голосе сказала девушка. – Не возражайте! – она прижала палец к его губамПотом высвободилась из его объятий и, немного помолчав, заговорила ровным тоном:- Нам не нужно видеться… Между нами не может, не должно быть ничего…кроме… кроме дружбы. Как между братом и сестрой,- она печально улыбнулась. – Вы сами когда-то называли себя моим братом.- Анна, это же была игра! – Сергей растерянно смотрел на неё. – Вы так стеснялись меня, что я был вынужден придумать эту глупость! – Он вновь прижал её к себе, на этот раз крепче, будто желая навсегда заключить в свои объятия. – Я не хочу принимать ваших слов! Ну, подумайте, если мы любим друг друга, нам ничего не помешает быть вместе! Никакого препятствия не существует! Я утром же иду к тётке просить вашей руки.Сильный раскат грома неожиданно заглушил его слова. Анна вздрогнула и, освободившись от его рук, посмотрела в низкое свинцовое небо. Там беспрерывно, одна за другой, двигались тучи, выстраивались в причудливые фантастические фигуры, исчезающие так же внезапно, как появляющиеся. Они напоминали рассерженных существ, которые в хищном гневе гоняются друг за другом. Вдруг этот мрак, расколов небо пополам, пронзила огненная стрела, и опять прогремело, точно тысячи орудий дали единый залп. Казалось, беседка пошатнулась.- Не бойтесь, это всего лишь гроза, - увидев испуг девушки, успокоил Сергей.В этот момент тяжёлые капли дождя зашлёпали по листве, и через мгновение весь сад стал единым шелестящим организмом, утопающим в потоках первого уже летнего ливня.Губы Анны что-то прошептали в ответ.- Что? Что вы сказали? - переспросил Сергей и шагнул к ней.Отшатнувшись, Анна выкрикнула:- Поздно!.. Слишком поздно…Она стремглав сбежала по ступеням и кинулась к дому. Пытаясь догнать её, Петрушевский бросился за ней. Они разом вбежали в переднюю, но Анна, взлетев по лестнице, успела захлопнуть двери своей комнаты.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 11


Иллюстрация автора. При создании коллажа в качестве фона использовала картину "Усадьба летом" С. Ю. Жуковского..

- Анна! Анна! – тихо позвал Сергей, остановившись у дверей.- Сергей Владимирович, что стряслось?У лестницы выросла по-мужски высокая фигура Эмилии Карловны.- Я была в гостиной и видела, Fräulein Anna пробежала мимо. Мне показалось или… она была заплаканная? – строго спросила гувернантка.Ожидая чётких объяснений, она по-совиному смотрела на Сергея сквозь лорнет с круглыми толстыми линзами, которые делали её глаза размытыми, отчего всё лицо приобретало странное и немного смешное выражение. Вообще, в её облике было что-то от птицы – неизменно серое или тёмно-коричневое платье с глухим воротником-стойкой и рукавами, подобно крыльям расширяющимися к низу, накладные, неопределённого, тоже тёмного цвета, букли причёски, нереально бледное от излишков пудры лицо и нервные пальцы с длинными заострёнными ногтями. Единственной яркой вещью среди этого монохрома был именно лорнет, сверкавший перламутрово-розовой рукояткой тонкой работы. Он служил не только для вполне практических нужд, но и был единственным украшением всего туалета.- Вы не ошиблись, - спускаясь с лестницы, отвечал тот, - Анна Александровна испугалась грозы.- Да… я тоже никогда не слышала таких гроз, как в России, - Эмилия Карловна говорила с немецким акцентом, старательно выговаривая слова. – Но у Анны Александровны слишком расшатаны нервы, - заметила она.- Да, вероятно,- согласился Сергей и хотел откланяться, общество гувернантки меньше всего было нужно ему в эту минуту.- Впрочем, это и понятно накануне свадьбы, - вздохнула Эмилия Карловна.- Свадьбы? О какой свадьбе вы говорите? – воскликнул Петрушевский.- О! Я не думала, что вы не знаете, - улыбнулась она. – Анна Александровна помолвлена с графом, - объяснила Эмилия Карловна. – Марья Фёдоровна всё устроила наилучшим образом. Конечно, возможно, для Fräulein Anna это не лучший вариант, но… - она развела руками, – зато богат…. Свадьба зимой…Не слушая её, Сергей кинулся прочь из гостиной, не помня себя, очутился у дверей тёткиной комнаты, постучал и, не дожидаясь разрешения, вошёл.- Что за манеры, друг мой?! – Марья Фёдоровна, поморщившись и нахмурив лоб, уставилась на племянника.Она сидела в вольтеровском кресле, откинувшись, положив полные кисти рук на подлокотники. Лицо её, с одутловатыми отёчными глазами, обвисшими щеками и вторым подбородком, пряталось в фалбале* белого чепца и от этой ослепительно крахмальной белизны казалось ещё более палевым, напоминая маску, на которой выделялся большой рот, потерявший былые очертания.- Рада, что ты изволил приехать, - тётка изобразила подобие улыбки. – Ты что-то хочешь сказать?- Да, у меня разговор к вам, - кивнул Сергей.- Вижу, ты взволнован… давай завтра. Я уже собиралась лечь, - опять поморщилась она.- Ничего… это не отнимет много времени, - настойчиво сказал Сергей и принялся взад-вперёд ходить по комнате. – Я прошу, выслушать меня, вернее… объяснить мне.- Ну, хорошо, хорошо… - Марья Фёдоровна, не скрывая недовольства, согласилась. - Говори да покороче.- Это правда, что вы собираетесь выдать Анну за Никитина? – прямо спросил Сергей, остановился, заложив руки за спину, и открыто посмотрел в глаза тётке.- Да, конечно, правда, - крупные лиловые губы искривились в усмешке, - я же должна сама, без твоей помощи решать всё…- Но как вы можете?! – воскликнул Сергей.— Как вы можете так поступить?!- Что значит – так? – Марья Фёдоровна удивлённо взглянула на племянника, впервые видя его таким возбуждённым. – Ты о чём, голубчик?- Ведь… Анна – совсем дитя, - заметил Сергей, растерянно глядя на тётку. – Это погубит её!- О, Господи! – засмеялась Марья Фёдоровна, - а я-то думала!.. Вот что, голубчик, только ты и видишь в ней ребёнка. А ведь в её летах давно замуж пора. Граф – блестящая партия для неё.Марья Фёдоровна замолчала, махнув рукой, строго отрезала:- Всё ступай! Стоило ли беспокоить старуху на ночь глядя?! Все эти дела тебя не касаются.- Нет, наш разговор не окончен! – возразил Петрушевский, стараясь говорить спокойно. – Я прошу у вас руки Анны.- Что?! – Марья Фёдоровна подалась вперёд и попыталась встать с кресла, но не встала, так и осталась сидеть, опираясь о подлокотники согнутыми в локтях руками. – Что за чушь ты несёшь?!- Я люблю Анну и прошу у вас её руки, - повторил Сергей. – Моё чувство взаимно, - добавил он после паузы.- Мальчишка! Болван! – взорвалась Марья Фёдоровна, сверкая мутными водянистыми глазами. – Что ты говоришь?!- Ну, если Анну вы ребёнком не считаете, - усмехнулся Сергей, - то уж я-то тем паче не мальчишка... Мы любим друг друга, и я настоятельно прошу вас дать согласие на наш брак.Сергей склонил голову, ожидая ответа тётки.- Та-ак… - протянула Марья Фёдоровна и, вдохнув, попросила спокойно: - Дай-ка мне воды, душновато что-то…Потом, взяв протянутый племянником бокал, медленно сделала несколько глотков и заговорила с расстановкой:- Надеюсь, до … глупостей у вас дело не дошло? – увидев возмущение, вспыхнувшее на лице Сергея, махнула рукой. – Ладно, ладно… зная Анну, заметь – не тебя, поверю… Ну, а графу ты прикажешь отказать? Молчи! Дай договорю! Графу я, стало быть, откажу, женю тебя на безродном создании, и вы оба сразу от алтаря пойдёте по миру…- Анна – не безродное создание, как вы изволили выразиться! – с горячностью возразил Сергей. – Она - дочь дворянина Александра Войцеховского, офицера, друга и личного секретаря моего отца. Что тут такого, что может воспрепятствовать нашему счастью?- Она бесприданница! – Марья Фёдоровна побагровела.- Для меня это не имеет значения! – не уступал Сергей. – Да будь она хоть крестьянкой, меня бы это не волновало!- Вот уже несколько лет, - заговорила тётка, медленно вставая, - я бьюсь над тем, чтобы восстановить былое благополучие имения, - она взяла в руки толстую массивную трость с резной рукояткой. - Мои усилия не дают почти никаких результатов. Сколько раз я просила тебя выгодно жениться! Но тоже безрезультатно! Ты никогда не думал о будущем… И я… одним словом, граф согласился погасить все мои долги, женившись на Анне.- Вы продаёте вашу воспитанницу?!- Нет! Для неё это благо! Она станет графиней! – Марья Фёдоровна что есть силы ударила тростью об пол. – Благодарить потом будет!.. Видит Бог, я сделала для неё едва ли не больше, чем могла бы сделать для родной дочери!Марья Фёдоровна подошла к туалетному столику опустилась на стул и, указав на двери, строго сказала:- Всё, разговор окончен! Ступай! – металл звенел в голосе рассерженной старухи.- Вы не можете, не имеете права играть судьбами двух взрослых людей! – с яростью воскликнул Сергей. – И я не приму этого!.. Я увезу Анну!- Вздумаешь чудить, прокляну и лишу наследства! – это Марья Фёдоровна выкрикнула уже вслед племяннику, который выбежал из её комнаты, изо всех сил хлопнув дверью.Утром, после бессонной ночи, Сергей поспешил на звуки музыки, доносившиеся из гостиной. Чуть приоткрыв створку дверей, он увидел Анну. Она сидела за фортепиано, кисти рук невесомо порхали по клавишам, глаза были полузакрыты и длинные ресницы, словно бабочки на цветах, отдыхали на щеках девушки.- Мягче, мягче,Fräulein Anna, - время от времени говорила Эмилия Карловна, сидевшая у окна. Сегодня её не устраивала игра ученицы, она часто недовольно морщилась и несогласно качала головой.- Нет, определённо сегодня с вами что-то не так, - заключила она и изучающе посмотрела на Анну в лорнет, - вы же совсем не держите ритм, на вас это не похоже… Что случилось, mein Kind? **- Эмилия Карловна, - Сергей шагнул в двери гостиной, - разрешите мне отвлечь вашу ученицу на некоторое время? – с любезной улыбкой кивнув гувернантке, он, украдкой взглянул на Анну.При появлении Сергея девушка вспыхнула, перестала играть и как-то странно, будто прося о чём-то, посмотрела на свою наставницу.- Право, наш урок ещё не окончен, сударь… - Эмилия Карловна в замешательстве глядела на воспитанницу, пытаясь понять её реакцию. – Но, пожалуй, нам стоит сделать перерыв, - внезапно разрешила она и улыбнулась.- Анна, прошу вас пройтись со мной, - Сергей склонился к девушке и поцеловал ей кончики пальцев.- Сергей Владимирович, - она поспешно отдёрнула руку, - я… не могу…Мне нужно, закончить пьесу… Ведь так, Эмилия Карловна? – и она посмотрела на гувернантку, надеясь, что та решит продолжить занятия.Но Эмилия Карловна поняла всё наоборот и внезапно сказала:- О,Fraulein Anna , мы, пожалуй, прервёмся ненадолго. Здесь ужасно душно, вам необходимо пройтись по саду, - она выразительно взмахнула лорнетом, - а я пока поднимусь к себе, припудрю лицо.С этими словами Эмилия Карловна выплыла из гостиной.Едва они остались вдвоём, Анна попыталась уйти, но Сергей удержал её.- Анна, прошу вас, останьтесь! Вот, это вам, - он протянул ей маленький букет ландышей, - ведь это ваши любимые цветы… я никогда не имел возможности подарить их вам…- Спасибо, - девушка смущённо улыбнулась и поднесла цветы к лицу, наслаждаясь любимым ароматом, но её глаза оставались грустными. - Сергей Владимирович, кажется, вчера я всё вам сказала и…Она не договорила, он перебил её:- Не всё!.. Давайте, действительно выйдем в сад. – Я имею кое-что рассказать вам…К его удивлению, Анна согласилась, и через минуту они шли по липовой аллее.- Я вчера был у тётки, - начал Сергей после некоторого молчания, - и… просил вашей руки.- Вы сделали это?! – она посмотрела ему в лицо, удивление, смешанное со смущением, испугом и затаённой радостью, читалось в её взгляде.- Да, - Сергей остановился и, глядя ей в глаза, сжал её руки.Анна молчала.- Тётка решительно отказала… - нахмурившись, заключил Сергей и сразу, с поспешностью добавил: - Но это не имеет никакого значения! Я увезу вас и… мы обвенчаемся.Он с замиранием сердца ожидал её ответа.Анна, опустив глаза, вспыхнула и прошептала дрогнувшим голосом:- Это невозможно…- Но почему?! – недоумевая, воскликнул Сергей.- Я не могу противиться воле вашей тётушки…- отвечала она упавшим голосом, отвернулась и отошла в сторону, не выдерживая его взгляда.- Анна, это глупо! – в волнении Петрушевский провёл рукой по лицу, тряхнул головой.- Да как же вы не понимаете, что я – никто, хотя и благородного происхождения?! - с жаром воскликнула она и с горечью, как-то отрешённо глядя через плечо Сергея, продолжала: - Да, Марья Фёдоровна вырастила меня и дала всё, что необходимо. О, да, моё детство ничем, почти ничем не отличалось от детства любой другой девушки из приличной семьи… Меня баловали…Впрочем, я всегда знала своё место… Сначала я жила с няней в Лавровке. Когда вас определили в пансион, Марья Фёдоровна взяла меня к себе в дом. Вы редко бывали здесь, а в ваши нечастые визиты, мало замечали меня… Наверное, я казалась смешной и скушной. Я же просто побаивалась вас. Марья Фёдоровна говорила о вас много, и по её рассказам вы представлялись мне очень умным и вообще… не таким, как другие. Поэтому, когда вы заводили со мной разговор, я терялась и не знала, что ответить, а вы убегали…- Я был глупый мальчишка, - улыбнулся Сергей, - но знаете, мне всегда хотелось расшевелить вас. Вы были такой маленькой, недоверчивой, словно испуганный котёнок, и я почему-то всегда думал, что могу вас чем-то обидеть, сделать больно… И я убегал. Я считал себя взрослым, вы же были ещё ребёнком, - он вновь улыбнулся.- Так могу ли я быть неблагодарной? – Анна, отбросив воспоминания, вернула разговор в прежнее русло. – Я не смогу пойти против воли Марьи Фёдоровны и… и сделаю, как она хочет. Ведь она… была бы огорчена, если бы вы … женились на бесприданнице…Девушка устало закрыла глаза, как-будто не желала больше ни о чём говорить.- Но … вы же губите себя и меня! – руки Сергея легли на её плечи, и он ощутил, как она задрожала, заглянув ей в глаза, попытался увидеть в них что-то, известное ему одному. В его лице промелькнуло нечто жёсткое, нетерпящее никаких возражений.- Вас – понимаете? – я люблю именно вас! И для меня не имеет значения ваше происхождение и мнение тётки на этот счёт!Что-то безумное метнулось в его глазах, и обычно такая мягкая их синева сменилась почти стальным блеском.- Я … не могу, не хочу больше говорить об этом, - Анна решительно отстранилась от него, - вы мучаете меня!- Хорошо, - Сергей опустил голову, - пусть так… Я сейчас оставлю вас… Но, умоляю, скажите мне об одном… - он замолчал, словно собираясь с силами, и спросил, опять устремившись к её глазам: - Вы лгали мне, когда говорили, что верите в любовь и брак без любви считаете ужасным?- Нет, - глаза Анны наполнились слезами, отчего стали казаться ещё больше. – Я говорила правду… Я действительно так считаю…- тихо прошептала она.- Имея подобные убеждения, вы сможете жить без любви?! – голос Сергея звучал спокойно, однако его лицо исказилось от отчаяния, - вы готовы принадлежать человеку, которого – ведь вы точно это знаете! – никогда не сможете полюбить?!Анна молчала. Отвернувшись от него, она стояла, прислонившись к толстому стволу липы, и её плечи вздрагивали от беззвучных рыданий.- Вот, возьмите, - Сергей протянул ей платок и, стараясь сдержать свои чувства, заговорил мягко, но настойчиво: — Я не хочу причинять вам боль, для этого я слишком люблю вас… Но вы должны знать … ваш брак с Никитиным – сделка… Он покупает вас у тётки… Простите, что говорю вам это! Не плачьте. Сейчас я вас оставлю и никогда, клянусь вам, никогда не посмею тревожить, если только вы сама не позовёте меня, если вам не потребуется моя помощь. Вы можете быть уверены в моём обещании… Прощайте, - он склонил голову и скрылся в кустах.Столь поспешно оставив Анну, он не мог видеть, как девушка, словно сражённая ударом, упала на колени. И стоя так на влажной после вчерашнего ливня земле, царапая лицо и руки, обнимала ствол старой липы, всё её существо сотрясалось от безутешных рыданий.Не разбирая дороги, Петрушевский шёл сквозь кусты. Ветки больно хлестали его по лицу. Но он, не чувствуя и не замечая ничего вокруг, упорно продвигался вперёд. В этот же день он покинул имение тётки.

___________________________

* Дитя моё (нем.)** Фалбала - широкая оборка, волан, которыми отделывались женские платья, чепцы и бельё.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 12


Портрет И. В. Васильчикова в мундире Лейб-гвардейского Драгунского полка. Копия Е. Ботмана с картины Франца Крюгера (1840-е гг.). Музей Гвардии (С-Петербург).

Илларион Васильевич Васильчиков, начальник гвардейского корпуса, сидел в кабинете, углублённый в какие-то одному ему известные размышления. Его покой был прерван стуком в двери.

- Войдите, - нехотя разрешил он.

- Илларион Васильевич, к вам посетитель по весьма, как он уверяет, важному делу, - доложил вошедший адъютант.

- Я занят! – отрезал генерал.

- Я говорил, ваше высокопревосходительство, но он изволит настаивать, утверждает, что дело государственной важности.

- Ну, ладно… я приму его. Но предупредите, что у него не более пяти минут.

Вошёл полноватый человек средних лет с болезненным отёчным лицом, одетый в гражданский мундир.

- Добрый вечер, ваше высокопревосходительство, - вежливо произнёс он, застыв около дверей. Его голос выдавал волнение.

- Здравствуйте. Чем обязан? – Васильчиков посмотрел на него поверх очков.

- Видите ли, меня привело к вам дело исключительной, государственной важности… - неуверенно начал пришедший.

- Простите, с кем имею дело? – генерал измерил его изучающим взглядом.

- Я… дело в том, что мне хотелось бы сохранить инкогнито, так как речь пойдёт о политическом заговоре, - замялся посетитель.

- Послушайте, милостивый государь! – резко вставая из-за стола, с раздражением бросил генерал, - принимать доносы не в моей компетенции, это не входит в круг моих военных обязанностей. Как вам должно быть известно, в нашем государстве для дел такого рода есть особое ведомство – министерство полиции! Вот туда извольте обращаться!

- Господин генерал, я никогда не был и не желаю быть полицейским агентом! К вам я пришёл не как доносчик, но как верноподданный, как человек, убеждённый в гибельных не столько даже для России, сколько для людей, с которыми меня связывают искренние узы дружбы, последствиях этого заговора. И я настаиваю, рискуя навлечь на себя ваш гнев, настаиваю, чтобы вы изволили выслушать меня и довели услышанное до государя императора! – с негодованием быстро произнёс неизвестный.

Такая категоричность и упорство несколько смутили Васильчикова. Но он, однако, возразил:

- Но как я могу верить вам, не зная даже вашего имени? И вообще я не считаю себя обязанным верить бездоказательным доносам. Это дело полицейских, как я уже говорил, а не командира гвардейского корпуса.

- Хорошо. Я назову вам своё имя, - согласился упрямый незнакомец и, немного вытянувшись, представился: - Михаил Грибовский, служу библиотекарем в гвардейском Генеральном штабе. Но прошу вас оставить моё имя в тайне… Поверьте, всё очень серьёзно, гораздо серьёзнее, чем вы, быть может, думаете. Согласны ли вы меня выслушать? – он посмотрел в глаза генералу.

- Ну, что ж, - тот снял очки и бросил их на стол, - я выслушаю вас, - согласился он и, подняв указательный палец, предупредил: - Но я оставляю за собой право самому решать, доводить ли полученные сведения до императора.

Васильчиков сел в кресло и, положив руки на стол, выжидательно взглянул на Грибовского.

- Существует некая организация, Союз, членом которого являюсь и я, - начал тот уверенно, - вот список лиц, входящих в него.

С этими словами он выложил на стол папку из хорошей тиснёной кожи.

- Кроме того, вы найдёте здесь некоторые документы, которые, я думаю, также представляют определённый интерес. Но, предупреждаю, этот список я составил сам и, естественно, указал в нём только тех, о членстве которых я знаю лично. В Союз же могут входить и не известные мне люди.

- Каковы цели и задачи этой организации? – наконец, заинтересовался генерал.

- Прежде всего, свержение монархии и устранение крепостного права. Точной программы пока нет…

- Документы, предоставленные вами, действительно могут дать ценные сведения и насколько им можно доверять?

- У меня, конечно, нет полной уверенности в их подлинности. Но я просил бы вас проверить это лично.

- Хорошо, я сделаю всё, что смогу, - обещал Васильчиков.

- А могу ли я теперь надеяться, что вы всё передадите государю? – с настойчивостью спросил Грибовский.

- Конечно, я постараюсь передать ему всё, но лишь в том случае, если ваши сведения подтвердятся, - вновь пообещал генерал.

Грибовский, простившись, вышел.


Князь в задумчивости подошёл к окну. Никогда в своей богатой событиями жизни, никогда в течение многолетней службы он не испытывал такого тревожного и тяжёлого чувства. Сомнения одолели его. Слухи о тайных обществах носились уже давно. Сам Александр I, хотя делал вид, будто ничего не происходит, менялся в лице, едва речь заходила о чём-нибудь подобном.

Сейчас император находился в Троппау на конгрессе Священного Союза, и писать ему туда, рассудил Васильчиков, было бы неблагоразумным. «Одним доносом меньше, одним больше, - мелькнула мысль, - но стоит проверить». До возвращения государя генерал решил не разглашать полученные сведения. Но, так или иначе, с этого момента все его распоряжения были подчинены одной единственной цели – узнать насколько точна эта информация.

Неожиданное известие о восстании лейб-гвардии Семёновского полка, полученное через месяц, в ноябре 1820 года, заставило императора поспешить в Россию.


***

Портрет Александра I кисти неизвестного художника. Холст, масло.1811-1812 гг. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Прохаживаясь по кабинету, стены которого были сплошь уставлены книгами и увешаны коллекцией холодного оружия, Александр размышлял. «Никто на свете меня не убедит, - думал он, - чтобы это выступление было вымышлено солдатами из-за жестокого обращения с ними… Нет… Тут, вне всякого сомнения, другие причины…Тайные общества…».В этот момент генерал Васильчиков делал доклад о текущих делах, понимая, что царь не слушает его. Выбрав удобный момент, генерал, однако, решился:- Ваше величество, я имею передать вам донос о политическом заговоре. Донос я получил от некоего Михаила Грибовского, библиотекаря гвардейского Генерального штаба. Цель заговора – свержение монархического порядка иустановление конституции в России.Васильчиков выложил на стол лист бумаги, исписанный чётким, аккуратным почерком.Александр как-то вопросительно посмотрел на листок, оставаясь какое-то время безмолвным, потом перевёл взгляд на генерала и с нарочным удивлением, к которому примешивалось чувство брезгливости, указывая на бумагу, спросил:- Что это?- Список наиболее активных членов тайного общества. Здесь более двухсот имён, - поспешил ответить Васильчиков. – Я, к сожалению, не мог представить его вам раньше, нужно было уточнить некоторые подробности, к тому же я не решался писать вам за границу…Красивое лицо Александра оставалось бесстрастным, и лишь холодные голубые глаза выдавали его истинные чувства, которые, впрочем, нельзя было определить точно. Царь вдруг быстро подошёл к столу, взял листок и, не читая, бросил его в жарко пылающий камин.- Мой любезный Васильчиков! – произнёс он затем по-французски с уже нескрываемым раздражением. – Ты, который служишь мне с самого начала моего царствования, ты, конечно, знаешь, что и я когда-то разделял и поощрял все эти мечты и заблуждения… Я не желаю знать имён этих несчастных!Князь с изумлением смотрел на Александра. Тот помолчал и твёрдо прибавил:- Не мне подобает карать…Потом, не прощаясь, он быстро удалился в соседнюю комнату, оставив бедного Васильчикова в невиданной растерянности.Широкое, с нахмуренными бровями, лицо генерала покраснело от лихорадочной, но безуспешной работы мысли, пытавшейся отыскать причину недовольства и странного поступка царя, высокий лоб покрылся испариной.Александр и сам не ожидал от себя такой слишком бурной для него, всегда старавшегося держаться ровно, реакции на документ, только что представленный Васильчиковым. Ему вспомнилась другая беседа, с Николаем Новосильцевым.


Портрет Н.Н. Новосильцева работы Щукина. Не позднее 1 сентября 1808 г. Государственный Русский музей.

Это было в Польше, где в марте 1818 Александр выступал на Сейме.- Ваше величество, - после заседания Новосильцев подошёл к нему, - сегодня ваши слова произвели фурор … Уверен, это будет иметь резонанс в Европе.- Вы о чём? – взгляд Александра, отрешенный и задумчивый, говорил, что мысли императора витают где-то далеко. Александр словно бы не понял слов Новосильцева и бесстрастно посмотрел на своего сановника. – Ах, об этом…- отогнав мысли, он как будто вернулся к реальности. - Я говорил то, о чём думаю, - неожиданная грусть промелькнула в его голосе. - Законно-свободные постановления, когда приводятся в исполнение по правоте сердца и направляются с чистым намерением к достижению полезной и спасительной для человечества цели, утверждают истинное благосостояние народов, - он задумчиво повторил слова из своей речи на Сейме.Потом император помолчал и заговорил в своей обычной манере, чётко выговаривая фразы, внимательно глядя в глаза собеседнику, будто читая его мысли.- Николай Николаевич, я поручаю вам работу над таким законно-свободным постановлением, о котором я говорил на сегодняшнем заседании. Скажу прямо… я поручаю вам разработать проект конституции России.Новосильцев стоял, не выказывая удивления, но и не находя слов для ответа.- Вы удивлены? – Александр, наклонив голову, взглянул на него как-то боком.- Нет…- неуверенно отвечал Новосильцев, на самом деле не удивившийся словам императора. - Нет, но это так … неожиданно…- только и смог сказать он.- Ах, оставьте, - ровная улыбка скользнула по красивым губам Александра. – Ведь вы с давних пор выполняли мои деликатные поручения. Что же до теперешнего, вам, как никому, известно, что я непрестанно помышляю о конституции в нашей империи.- Ваше величество, я говорю о другом, - Новосильцев сделал неопределённый жест рукой. - Своевременно ли это? Найдёт ли это понимание в обществе?- Вы отчасти правы, - кивнул император, - но покуда речь не идёт о принятии закона… Для начала его надобно разработать. И, конечно, дабы избежать ненужных последствий, до нужного момента всё должно остаться между нами. Впрочем, вы вольны выбрать себе двух помощников… Обдумайте, кого именно, и сообщите мне.Отогнав воспоминания, Александр подошёл к столу и открыл лежащую на нём коричневую папку. Время от времени оставляя какие-то пометки, полистал бумаги, написанные на французском языке. Особенно задержался на заголовке - «Charte constitutionnelle de l'Empire de Russie».* Сосредоточенное лицо выдавало напряжённую работу мысли. «Пожалуй, - рассудил он, - это слишком «в лоб»… Надо придать мягкости… Показать преемственность с национальной традицией». Он вновь прошёлся по комнате, потом быстро зачеркнул французскую строку и написал сверху по-русски – «Государственная Уставная грамота Российской империи».

_________________________________________

* По-французски дословно - «Конституционная хартия Российской империи».

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Чвсь I. Глава 13


Иллюстрация автора

ЗА МЕСЯЦ ДО 10 ГЛАВЫ.


Было тихо. Над Петербургом лёгкой пеленой висело то неопределённое время суток, которое властвует на самой границе ночи и рассвета. Спокойная и величественная Нева пряталась под молочным облаком тумана, медленно клубящемся над ней. Густой воздух был ещё по-ночному свеж и даже прохладен, а это особенно радовало после душного, почти как летом, дня. Этот май лишил столицу репутации города дождей. Из-за удушливой пыли жизнь в Петербурге расцветала по ночам, когда с Невы тянуло долгожданной свежестью.

Двое, оживлённо переговариваясь, вышли из красивого дома на Фонтанке и двинулись по пустынной улице. Завидев одинокий экипаж, они подошли к нему и, растолкав дремавшего кучера, сели в коляску. Кучер недовольно что-то пробормотал, один из спутников, невысокого роста, с пышной кудрявой шевелюрой ответил:

- Гони, милейший, получишь вдвойне.

- И всё же я не согласен с Николаем Ивановичем, - продолжал разговор его товарищ, штабс-капитан, очень высокий, широкоплечий, с приятным открытым лицом. – Неужели он действительно серьёзно полагает, что поэзия в наши дни призвана служить политике? Что вы думаете, Александр?

Он вопросительно взглянул на собеседника, который был несколько моложе его. Тот сделал неопределённый жест рукой и с горячностью возразил:

- По-моему, Сергей, вы понимаете Тургенева слишком узко. Вдумайтесь, он не против поэзии вообще, и вовсе не пытается сделать из неё служанку политики. Просто она, по его мнению, должна служить обществу, спуститься с небес на землю!

- А что вы понимаете под служением обществу? – усмехнулся Сергей. – Разве, доставляя нам минуты наслаждения, поэзия обществу не служит?

- Это бесспорно, - кивнул Александр. – Но я – о другом… Нужно больше думать о реальных жизненных вопросах.

- Мой друг, - улыбаясь, заметил Сергей, - вы слишком восторженны и быстро попадаете под влияние симпатичных вам людей. Вам не кажется, что, соглашаясь с Тургеневым, вы противоречите себе?

- Не понимаю вас… - Александр удивлённо вскинул брови.

- Ну, как же, вы соглашаетесь, что поэзия должна отражать политические проблемы, а сами, меж тем, воспеваете любовь и дружбу! – Сергей похлопал юношу по плечу.

- О, с вами трудно спорить, Сергей Владимирович! – юноша шутливо погрозил пальцем и серьёзно добавил: - Сегодня я действительно пишу о любви, а завтра, - он развёл руками, - завтра я последую советам Тургенева. Поэту до всего есть дело…

- Пожалуй, вы правы. Желаю, чтобы ваш опыт удался.


***

Экипаж остановился у большого тёмного дома на Невском. Простившись с Пушкиным, Петрушевский скрылся в парадном.

Заспанный Архип в накинутом на плечи потёртом сюртуке, открыв ему двери, недовольно проворчал:

- Эх, барин, барин, опять дома не ночевали!

- Уймись, брюзга! – Сергей шутливо раздражённо поморщился. – Ведь я трезв, просто был в гостях у хорошего человека.

- Знаем мы энтих хороших человеков, - не унимался камердинер, приглаживая взъерошенные волосы. – Кофею изволите?

- Изволю. В спальню подай.

Сергей остановился у окна и долго задумчиво смотрел в него. Первые солнечные лучи зарумянили край небосвода. Предрассветный туман начал постепенно исчезать, уступая место утреннему свету, и сквозь его отдельные клочья проступали очертания зданий, и проглядывала стальная гладь Невы.

- Вот кофей, как просили, - Архип вошёл в комнату, держа пред собою поднос с дымящейся чашкой кофе.

Рассеянная улыбка сошла с лица Петрушевского. Архип поставил чашку на маленький туалетный столик около широкой кровати и остановился, выжидательно глядя на Сергея.

- Чего тебе? – спросил тот.

- Жду, когда выпьете, чашку унести, - отвечал старик.

Петрушевский усмехнулся.

- Архип! Сколько могу отучать тебе от дурацких выходок? Ступай! Чашку я сам принесу.

Выпив кофе, он бросился на кровать и стал читать накопившуюся за неделю почту. Когда через некоторое время Архип вернулся в комнату, Сергей крепко спал, зажав в руке недочитанное письмо.

- Умаялся…- пробормотал камердинер, - вот этак цельную ночь прошатается невесть где, а потом кофей пьёт и засыпает на ходу.

Старик взял чашку с остатками кофе, поднёс её к носу, поморщился и проворчал:

- И как этакую мерзопакостную штуку пить можно, прости, Господи?!.. Иноземцы завсегда что-нибудь удумают… И запах мерзкий, не то что пить, нюхать противно…


Он вздохнул и поплёлся на кухню, намереваясь отчитать кухарку за разбитый дорогой графин с наливкой. Графин, конечно, было очень жалко, но тяжелее всего Архип перенёс утрату первоклассной вишнёвой наливки собственного изготовления. И чтобы хоть как-то развеять свою тоску, он уже три дня подряд ругал бедную кухарку, которая при виде своего надзирателя начинала испуганно таращить глаза и большими красными руками лихорадочно теребить подозрительно-неопределённого цвета фартук.


***

Весна выдалась ранняя. Она как-то сразу, незаметно взяла верх над зимой. Однажды проснулась река и, словно уставший от долгого колдовского сна богатырь, поднатужилась, сбросила зимние оковы и с шумом, треском, ломая белые, как сахар, льдины, понеслась мимо коричнево-бурых, с последними островками снега, берегов. За одну ночь лопнули на берёзах почки, показав пахучие клейкие листики, с полей и лугов сошёл запоздалый ноздреватый снег, уступив место молодой травке, а лес, подёрнутый зеленоватой дымкой, наполнился трелями птиц и журчанием растревоженных ручьёв. По первой пашне степенно, с важным видом стали прохаживаться носатые грачи, то и дело выуживая из влажной комковатой земли толстых червей.

А солнцу всё был мало! Не удовлетворившись сделанным, оно припекало и припекало, не по-весеннему ласково и щедро одаривая землю своими лучами.


Низко склонившись над книгой, Анна сидела за столом. Несмотря на такую позу, она не была увлечена чтением. Мысли витали далеко отсюда. Яркие свечи медленно оплывали, отдаваясь пламени, причудливые тени плясали на стене. Осторожный стук в двери вывел её из задумчивости. Анна увидела Танюшку, девочку лет тринадцати, новую горничную Марьи Фёдоровны.

- Анна Александровна, - быстро зашептала та, - в саду вас ждёт человек. Он очень просит выйти к нему.

- Кто, кто ждёт, Таня? – удивлённо и взволнованно спросила Анна.

- Он… просил не говорить… Идёмте же, - Таня нетерпеливо тянула её за руку. – Там увидите, не бойтесь…

Накинув шаль, Анна последовала за ней. В весеннем саду было прохладно и сыро. Су-мерки уже спустились на землю, в воздухе витал аромат сирени. Остановившись у старо-го тополя, Танюшка тихо сказала:

- Дальше вы одна идите, он в беседке, - и она указала рукой вперёд.

Сердце Анны тревожно забилось.

- А ты? – спросила она.

- Я тут буду, - отвечала девочка, - ежели увижу кого, дам знак.

- Хорошо…

Анна медленно пошла к беседке, оглядываясь по сторонам и зябко кутаясь в шаль. Ещё издали она заметила высокую тёмную фигуру, силуэт которой показался ей незнакомым.

- Кто здесь? – с опаской спросила девушка, нерешительно остановившись у беседки.

Фигура шагнула к ней навстречу, и Анна, вздрогнув от неожиданности, узнала Ивана.

- Не бойтесь, барышня, - тихо проговорил он, - я, вот, вас увидеть решил… Потому как, кроме вас, мне никто ничего не расскажет…

Он низко склонил голову, терпеливо ожидая её ответа. Анна тоже молчала, трогая пальцами влажную колонну беседки.

- Иван, я ничего не понимаю, - наконец, выдавила она.

- А чего понимать, барышня? – усмехнулся парень. – Убёг я… Обещал Луше, вот и… - он махнул рукой, понимая, что ничего объяснять не надо.

При упоминании имени Лукерьи Анна как-то сникла. Помолчав, тихо спросила:

- Что ты хочешь узнать?

- Я вчера сюда приходил за ней… Танюшка мне и сказала, - опуская голову, объяснил Иван. Голос его дрогнул. - Вы ведь всё время тут были. Расскажите мне …

Анна растерянно смотрела на него, не находя слов. Потом ответила:

- Я, конечно, расскажу, но знаю я мало… Быть может, вообще чего-то не знаю…

- Всё едино… Другие-то вообще ничего не скажут, да и нельзя мне ни с кем видеться, - отозвался Иван.


***

… Неясные крики и шум разбудили Анну. Проснувшись, она поняла, что едва светает. Накинув шаль, выскочила в коридор и поймала за рукав бежавшего мимо лакея Митрофана.

- Что случилось? — встревожено спросила она. – С барыней что-то?

- Да нет! – махнул рукою слуга. – Поджигателя поймали. Сарай поджечь хотел.

Митрофан убежал. Анна торопливо вышла во двор и поспешила к группе дворовых, собравшихся у амбара. Пробравшись сквозь неё, девушка резко остановилась – увиденное поразило её настолько, что не было сил даже двинуться.


Два приказчика держали за руки старика в изорванной грязной рубахе. Его лицо было опущено, и Анна сначала не узнала его. Но вот старик медленно поднял голову и обвёл толпу затуманенным усталым взглядом. В бликах факелов этот взгляд был ещё ужаснее. Разбитый рот, из которого, стекая старику на шею, сочилась кровь, исказила горькая усмешка. Матвей – а это был он – хотел что-то сказать, но только хриплый, надсадный кашель вырвался из его груди.


Дворня гудела. Чьи-то руки теребили Анну за одежду. Но она, ничего не чувствуя и закрыв лицо руками, бросилась бежать. Опомнилась в своей комнате, но уже другая картина встала перед глазами, воскресая недавние события.


У кромки серого пруда с плававшими прошлогодними листьями виднелось голубовато-белое лицо. К щеке прилипла травинка. Казалось, лицо отрешенно смотрит в высокое весеннее небо в кудрявых облаках, и ничто не волнует его. Анна, словно зачарованная, смотрела в эти застывшие черты. Она никак не могла понять, почему Лукерья не встаёт, что заставило её улечься на молодую, едва пробившуюся влажную траву. Вся трагедия случившегося дошла до Анны уже позднее, когда в сырую чёрную яму опустили небольшой гроб, и тяжёлые земляные комья глухо стукались о жёлтую поверхность свежеструганного дерева. А потом высокий старик со всклоченной седой бородой беззвучно плакал у могилы. Тогда он тоже поднял глаза. Красные от слёз, они медленно скользнули по собравшимся, и немой укор пополам с невысказанной болью, казалось, навсегда застылв них.

***

- Вот так Лукерья решила оставить нас, - прошептала Анна, не скрывая перед Иваном слёз. - Она утопилась вскоре после того, как тебя увезли в рекруты. А отец твой решил отомстить за смерть твоей невесты...

- А барыня знала, что засекли его? – хриплым голосом спросил Иван.

- Нет… - Анна покачала головой. – Староста сам приказал… А когда опомнился, было уже поздно.

- Они ещё попомнят меня! – Иван сжал кулаки так, что ногти впились в жёсткие мозолистые ладони.

Испугавшись, девушка торопливо принялась уговаривать:

- Это безумие, Иван… Опомнись! Ты погубишь и себя, и других, невинных! – она взяла его за руку и твёрдо добавила: - Послушайся меня… Их ты не вернёшь, а себя погубишь… Не повторяй безумия отца...

- Да вы не бойтесь, барышня, - Иван криво усмехнулся, - пока вы в этом доме, им страшиться нечего. — Он устало опустил голову и добавил: - Лукерья любила вас… А я в Сибирь уйду. Авось, не споймают!

Он опять помолчал, надвинул на глаза шапку и сказал:

- Прощайте, Анна Лександровна… Наверное, уже не свидимся, простите, ежели чего…

- Прощай, Иван…- Анна смотрела ему в лицо, не зная, какие найти слова, чтобы хоть на сотую долю развеять невыразимую печаль этого большого, непокорного человека.

- Прощай, - повторила она, - удачи тебе… И знай, я тоже любила Лукерью.

Иван хотел сказать что-то ещё, но махнул рукой и решительно шагнул в темноту.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ


Часть I. Глава 14


Для иллюстрации использован обработанный рисунок неизвестного художника "Декабристы перед восстанием".


Восстание семёновцев взволновало не только императора. Столица была буквально потрясена случившимся. Всё общество как-то сразу распалось на два лагеря: одни принялись изображать возмущение «наглостью солдат», другие, напротив, сочувствовали восставшим, не понимая при этом истинных причин волнения, и выражали сожаление по поводу похорон первого российского полка, просуществовавшего полтора века, имевшего на своём счету немало славных побед. Впрочем, были и третьи, которые смотрели на случившееся с несколько иных позиций, видя во всём политическую закономерность и считая это событие началом ещё более великих потрясений.

Однако, несмотря на столь разные мнения, всех объединяло одно – никто не остался равнодушным. В светских салонах, во время дружеских пирушек, в казармах и просто на улице это была тема для самых горячих споров и нелепейших слухов.


У Петрушевского были гости. Синяев зашёл ещё днём и, как всегда, задержался допоздна. Ближе к вечеру приехал Тургенев. После того, как Пушкин познакомил его с Сергеем, они подружились.

- И что бы там мне ни говорили, - категорично гремел Синяев, - я никогда не поверю в то, что всё это выступление устроено офицерами.

- А я бы не был столь категоричным, - возражал ему Петрушевский, разливая по бокалам багрово-красное вино, и, как бы ища поддержки, посмотрел на Тургенева.

Тот с невозмутимым видом, казалось, не проявляя особого интереса, наблюдал за спором.

- Совершенно напрасно, - не унимался Синяев, - посуди сам, на кой чёрт взбунтовать полк без пользы и тем самым напрасно погубить?! Нужно быть последним дураком, чтобы пойти на этакое.

На этот довод, высказанный Николаем с необычайным пылом, Сергей не нашёлся, что возразить и спросил у Тургенева:

- Николай Иванович, что же вы молчите? Или этот вопрос вас не трогает?

- Напротив, - оживился тот, - напротив, друзья мои. Должен заметить, я, как человек сугубо гражданский, мало понимаю в делах армейских, но более склоняюсь к мнению Николая Ильича. Полагаю, ни для кого не секрет, как у нас обращаются с солдатами… А полковник Шварц,* как я слышал, вообще превзошёл все ожидания. Так что причины, думаю, ясны, – Тургенев развёл руками и затянулся сигарой.

Они долго ещё говорили. Синяев ушёл первым. Проводив его, Сергей вернулся в гостиную и застал Тургенева в задумчивости, отрешённо смотрящим на кончик дымящейся сигары.

- О чём задумались, Николай Иванович? – спросил Сергей, протягивая ему рюмку коньяка.

- Я?.. – на красивом лице Тургенева почему-то появилось недоумение, и он пристально, как бы решая что-то, посмотрел на Сергея. – К чёрту вино! — он порывисто встал и прошёлся по комнате, потом остановился и, подняв указательный палец, назидательно заметил: - И вообще, вы много пьёте, друг мой…

- Я знаю, - невесело усмехнулся Сергей. – Однако, вы не ответили на мой вопрос. Я вижу, вы чем-то озабочены…

- Да, пожалуй, вы правы… Ладно, давайте сюда ваш коньяк, - Тургенев залпом выпил содержимое рюмки и уже уверенно продолжил: - Знаете ли, любезный друг, многие из наших общих знакомых давно желают иметь вас участником в одном важном и великом деле… - он опять сделал паузу и закурил. – Должен я вам сказать, в России давно уже существует тайное общество, стремящееся к её благу… - видя заинтересованность Сергея, Тургенев торопливо добавил: - Покуда вам знать довольно… Желаете ли вступить в наше число?

С этими словами он внимательно посмотрел на Сергея, ожидая ответа.


Петрушевский был удивлён внезапным предложением, хотя известие и не было для него таким уж неожиданным. Он не только подозревал о существовании организации, но даже знал об этом наверняка. Первым желанием было дать немедленное согласие. Однако он, помедлив, спросил:

- Из кого же состоит ваше общество и какова его цель?

- Как вы, должно быть, поняли, ваш покорный слуга его член. Покуда я не могу и не вправе ничего сообщить вам, - ответил Тургенев, - скажу только, что цель общества есть распространение просвещения, искоренение всякого зла и хамства, пожертвование личными выгодами для счастья России… Коротко говоря, проведение идеи истины и бескорыстия.

- Почему же, Николай Иванович, если это такое благодетельное общество, почему же оно тайное? – вновь спросил Сергей и с ироничной усмешкой добавил: - Я полагаю, благой цели нечего скрывать, прекрасного у нас и так очень мало.

- Согласен с вами, - лицо Тургенева оставалось невозмутимым и серьёзным. – Однако мы сделали общество тайным, дабы избежать всякого рода насмешек и пересудов большинства, которое может не понять наших высоких целей и помешать нам на первой поре, - пояснил он.

Петрушевский, прохаживаясь, обдумывал свой ответ. Цели, о которых рассказал Тургенев были близки ему. Но полученные сведения не давали полного представления об организации. И всё же после недолгих размышлений, Сергей твёрдо сказал:

- Я согласен.

Большие, выразительные глаза Тургенева радостно блеснули. Он с улыбкой горячо пожал руку Петрушевскому и просил его на следующий день прийти к себе на квартиру.

***


Столица жила своей обычной, на первый взгляд, жизнью. Однако в привычной суете петербургских улиц с самой разнообразной публикой - от краснощёких торговок в пёстрых платках, выставляющих напоказ свой товар, от мелких чиновников, старающихся выглядеть значительно, и до какой-нибудь разнаряженной в кружева и шёлк барыни или до шумной компании молодых офицеров, вечно спорящих на самые разные темы, - во всей этой картине угадывалось присутствие чего-то нового и непонятного, а потому пугающего. Над всеми вдруг нависло ощущение близких и больших перемен. Одни ждали этих перемен с нетерпением, питая самые фантастические надежды, другие, в противовес первым, страшились каких бы то ни было изменений, считая, что разговоры о свободе и конституции ни к чему хорошему не приведут. И этих последних было больше.


Выйдя из книжной лавки, Сергей встретил Николая.

- Кого я вижу! – воскликнул Синяев и, широко раскинув руки, шагнул к другу. Заметив, что тот держит в руках только что купленный томик в кожаном переплёте, спросил с ироничной улыбкой:

- Карамзиным балуешься?

- Да, приобрёл очередной том, - кивнул Сергей.

Они медленно пошли по улице.

- Да уж, - согласился Николай, - сейчас буквально все погрузились в царствование Грозного. Суди сам – улицы опустели: все сидят по домам и читают этот труд, - с серьёзным лицом пошутил он.

- Вечно ты со своими глупостями, - улыбнулся Сергей и толкнул друга в плечо.

- А что? – Николай с притворным удивлением уставился на Сергея. – В каждой шутке есть доля правды, между прочим.

- А я люблю слог Карамзина, - признался Петрушевский. – И ведь какая искренность! В одном только не могу с ним согласиться…

- В чём же? – Николай с интересом смотрел на друга.

- Не могу понять, как можно считать самодержавие необходимым для России? Уж, казалось бы, кому, как не Николаю Михайловичу, историку, образованнейшему человеку, понимать, что самодержавие есть первейшее зло?! Да ведь он и сам в своём труде не скрывает царских деяний.

Незаметно для себя они очутились у Апраксина двора.

- Бублики, бублики! – прервал их разговор звонкий голос молодой румяной торговки. – Горячие бублики! С пылу с жару, пятачок за пару! – приветливо улыбаясь, нахваливала она свой товар.

- Ну, как можно отказать эдакой красавице! – развёл руками Николай, игриво посмотрел на неё и, покупая связку бубликов, подмигнул.

- Эх, вот где истинная женская красота! – шутливо сказал он Сергею, едва они отошли от прилавка. – Ты прав о самодержавии, - вернулся он к прерванной теме. – Однако ты не допускаешь мысли, что может существовать и просвещённый в полном смысле слова монарх? Ведь были же в нашей истории замечательные люди!

- Пётр Великий, например? – вставил Петрушевский.

- Ну, если угодно… Я, впрочем, имел в виду Екатерину. Что до Петра, так он, при всём его величии, был деспот, - отвечал Николай, кусая бублик.

- Вот видишь! Всякий самодержец – есть деспот! Кто-то больше, кто-то меньше, но всё же деспот. Следовательно, самодержавие по природе своей порочно, ибо даже самое мягкое или просвещённое оно ведёт к рабству! – с горячностью заключил Сергей.

- Тогда – республика? – Николай с любопытством смотрел на друга, он впервые услышал от Сергея столь радикальные слова.

- Не знаю, - смешался тот. – Пожалуй, у нас это пока невозможно…

- Ну, почему же? Например, Соединённые Штаты чем же лучше нас? – вновь возразил Синяев.

- Но там другие элементы, - принялся доказывать Сергей с необычной горячностью. - Соединённые Штаты долго были колонией Англии, платили ей дань и только… Когда почувствовали свою мощь, и у них явился Вашингтон, решились отделиться. Положим, и у нас найдутся Вашингтоны, Франклины, но общество наше ещё к этому перевороту не готово… Впрочем, это моё личное мнение…

- И что? Что ты предлагаешь? – серьёзно спросил Синяев.

- Нам нужна конституция, призванная ограничить власть монарха. Не знаю, как в будущем, но пока я считаю монархию единственно приемлемой формой правления для России… Конституционную монархию, конечно, - отвечал Сергей уже спокойным тоном.

Некоторое время они шли молча. Слова Петрушевского заставили Николая задуматься, Сергей тоже размышлял о чём-то. Потом вздохнул и с каким-то особым чувством сказал:

- Я знаю одно, Россия ждёт перемен. А народ наш заслуживает лучшей участи.


***

- Как ты могла?! - Марья Фёдоровна, выпрямившись во весь рост, сверху вниз строго смотрела на воспитанницу. – Я тебя спрашиваю, как ты посмела написать графу?!

Анна стояла перед ней, опустив голову, и теребила кончик косы.

- Отвечай, мерзавка?! – и она резко ударила об пол тяжёлой тростью.

Девушка вздрогнула, словно ударили её.

- Я, - неуверенно начала она едва слышно, - я… думала…

- Что ты думала?! – вскричала Марья Фёдоровна, теряя терпение. – Разве тебе можно думать? Покуда ты живёшь в моём доме, думать за тебя буду я!

Старуха прошлась по комнате. Небольшая спальня девушки казалась тесной для её внушительной высокой фигуры, Марья Фёдоровна, сверкая гневным взором, напоминала разъярённую тигрицу в маленькой клетке.

- Как ты посмела просить графа расторгнуть помолвку?! Ну!

Анне было непросто ответить на этот вопрос своей покровительницы. После объяснения с Сергеем девушка была сама не своя. Если раньше свадьба с Никитиным казалась ей чем-то далёким, маячившим словно в зыбком тумане, то после слов Сергея о предстоящем браке без любви, она вдруг с необычайной ясностью представила, как граф будет не просто гостем к обеду, а человеком, обладающим правом на неё. В тот момент, поддавшись едва ли не паническому порыву, в глубине души осознавая тщетность своих надежд, она и написала ему злополучное письмо.


- Сударыня, - Анна подняла на неё потемневшие глаза и заговорила почти спокойным тоном, лишь руки, теребящие косу, выдавали её неимоверное волнение, - я решила, что не имею права обманывать графа… Поликарп Иванович – человек, достойный уважения и… Он не заслужил связывать свою жизнь со мной…– Я прекрасно знаю, что ты написала ему…– Марья Фёдоровна поморщилась, потрясая перед лицом девушки измятым листком бумаги, в котором Анна узнала своё письмо Никитину. - Граф переслал мне твоё столь трогательное послание. Но я не верю, что ты руководствовалась именно этими соображениями. Не лги мне!- И всё же это так, - твёрдо отвечала Анна.- И чем же это ты его не достойна? – пренебрежительная усмешка исказила губы старухи. — Что бесприданница? Дура, ты, дура! – она покачала головой, - да с него, хрыча старого, хватит уже и того, что такую конфекту** отхватил!- Нет… Просто я считаю, что выходя за него без любви, я не смогу сделать его счастливым. Я не желаю обманывать его…- Ясно…- Марья Фёдоровна помолчала и спросила опять, строго глядя на воспитанницу: - Стало быть, ты решила наплевать на все мои старания и очертя голову броситься в столицу с этим шалопаем?- Я… не понимаю вас, - краснея, прошептала девушка.- Нет! Отлично, милая, понимаешь! Графа ты пожалеть решила, а себя, себя почему не жалеешь?! – Марья Фёдоровна вновь повысила голос. – Ты что же думаешь, мой племянник имеет серьёзные намерения?! Да ничуть не бывало! Он повеса, бретёр***, каких мало… И весь его интерес к тебе … - она замолчала, не договорив, а через секунду добавила: - Он ведь поиграет с тобой и бросит… И вот тогда что с тобой будет? Тогда без связей и родных – один путь… А граф, пусть и не любимый, но он – твоя возможная опора, положение в обществе. Не любишь, так и не люби, - Марья Фёдоровна горько усмехнулась и призналась неожиданно: - Я сама своего Ивана Петровича не любила. Но отец решил, и я пошла… А потом свыклась как-то. И ничего, слава Богу, прожили десять лет, пока не помер.- Сударыня, - Анна заговорила срывающимся голосом, слёзы хлынули по её щекам, - я … я понимаю всё… И я вовсе не питаю надежды на… на Сергея Владимировича… Я понимаю, что не пара ему… Но не по той причине, о которой вы изволили сказать – он не такой… А именно из-за меня самой… Сергей Владимирович достоин лучшего… Я же хочу обрести покой в монастыре.- Что?! – Марья Фёдоровна удивлённо уставилась на воспитанницу, словно не понимая её слов, - час от часу не легче! Всё, - старуха быстро, так быстро, как позволяли ей больная нога и грузная фигура, подошла к двери, - разговор окончен. С сегодняшнего дня посидишь под замком. Граф обещал вернуться поскорее. Приедет, сразу сыграем свадьбу. Благодарить потом меня станешь. И не вздумай чудить! Иначе ты пожалеешь, что на свет родилась, любую дурь выбью!Марья Фёдоровна вышла, в дверях щёлкнул ключ.Анна кинулась к двери, будто не поверила, что её заперли, толкнула кулачками крепкую преграду, а потом медленно осела на пол. Слёзы души её. Она дала им волю, всхлипывая и вздрагивая всем своим существом. Долго сидела около дверей, обхватив руками колени. Внезапно ею овладело состояние полудремы, не сон и не явь, казалось слёз просто не осталось, не мигая, глаза какое-то время смотрели прямо перед собой. Спустя несколько минут или часов – она и сама не могла бы сказать, сколько прошло времени - Анна прилегла у дверей, сложив ладони под щёку, и закрыла глаза.Сергей по обыкновению вернулся поздно: днём был в полку, потом засиделся у Тургенева и уже около полуночи зашёл поужинать к «Демуту».**** Архип, открывая двери, поворчал для порядка, потом спросил:- Ужинать изволите?- Смеёшься? – усмехнулся Петрушевский. — Уж утро скоро. Да и сыт я. Нет, чуть подремлю и в полк.Он шагнул в кабинет, намереваясь прилечь на диване – раздеваться было уже ни к чему.- Барин, - позвал Архип и замялся, стоя в дверях.- Ну, чего ещё? – Сергей, отстёгивая саблю и садясь на диван, вытянул уставшие ноги.- Прямо и не знаю, как сказать…- на лице Архипа читались сомнения, он хотел и одновременно не решался что-то сообщить.- Да уж скажи, старина, - улыбнулся Сергей, - что у нас опять долги за квартиру?- Нет…Упаси Господь! – отмахнулся камердинер. – Вот, - он вытащил из кармана сюртука письмо. - От Эмилии Карловны сегодня получил…- Что?! От Эмилии Карловны?! – удивился Сергей. – Ну, старина, даёшь! — он растянулся в улыбке, - и когда ты успеваешь?! Главное – чем берёшь?- Да бросьте вы! – Архип поморщился, его лицо было серьёзным. – Что удумали! Ничего такого… Она хотела вам написать, да не решилась…- Ну, старина, - вновь усмехнулся Сергей, - у меня с этой особой интрижек не было… Не мой вкус, знаешь ли, - расстёгивая китель, продолжал шутить он.- Не об том речь, - уклончиво ответил Архип.- Ах, так не томи уже! Спать хочу! – начал сердиться Сергей.- Об Анне Александровне она пишет…- наконец, сказал Архип.- Что?! – Петрушевский вскочил с дивана. – Об Анне?Выхватив у Архипа письмо, он стал торопливо читать, время от времени поднося ко лбу руку и в волнении проводя по волосам.Гувернантка, действительно, писала именно Архипу. Она просила его попытаться в «самой деликатной форме» сообщить Петрушевскому о случившемся с Анной, попытаться уговорить его «помочь бедной девочке». Вот уже несколько месяцев по приказу Марьи Фёдоровны Анну держат под замком и против воли готовят к свадьбе с графом. Никитин должен вернуться из-за границы к середине осени. «Бедное дитя» вянет на глазах. Но Марья Фёдоровна непреклонна. «... только он сможет убедить тётку, оставить девочку в покое и разрешить ей уйти в монастырь, как она того желает, - писала в заключении Эмилия Карловна».- Собери вещи! – бросил Сергей Архипу, - скоро вернусь, поедем в деревню.- А вы куда изволите? – спросил старик.- Рапорт подам об отпуске. И да, вот ещё что, - Петрушевский подошёл к столу и быстро набросал какую-то записку, - пошли Николаю… он должен знать. С посыльным пошли! Чтоб непременно дошла!

__________________________________________________________

* - Фёдор Ефимович Шварц, полковник, командир лейб-гвардии Семёновского полка.** Конфекта – конфетка (устаревшее).*** Бретёр – дуэлянт.**** - "Демут" - трактир Демута.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ


Часть I. Глава 15


Коллаж автора


ПОЛЬША. За несколько месяцев до описываемых событий.


Старый слуга внимательно прочёл визитку, на которой значилось:

«Мистер Джон Чедвик. Частное детективное агентство Энтони Троппа».

- Князь ждёт вас, - кивнул слуга, принял из рук вошедшего шляпу и трость. – Но сначала я должен формально вас проинструктировать.

- Да, я понимаю, - детектив Чедвик изобразил подобие любезной улыбки.


Хотя ему поскорее хотелось приступить к делу, обещавшему хороший гонорар, он был вынужден принять все условия: не каждый день в их агентство обращаются польские князья, род которых ведёт начало со времён русского царя Ивана Грозного. Будучи американцем, мистер Чедвик, молодой человек лет двадцати пяти, однако держался довольно аристократично, понимая, что строгие манеры в почёте у европейских клиентов. Впрочем, сегодня он чувствовал некоторое волнение: перед этой поездкой шеф открылся ему, что работать предстоит в России. Нет, его не пугала эта страна, но всё-таки он осознавал, что бескрайние территории могут осложнить выполнение задания. И говорят, здесь ужасные дороги…

Ни русским, ни польским языками Джон Чедик не владел, но зато прекрасно говорил по-французски. Это и стало едва ли не основным фактором в выборе его в качестве исполнителя щекотливого задания.

- Я даю вам полную самостоятельность в этом вопросе, - напутствовал его шеф и словно в подтверждение хлопнул по плечу. – Вернётесь обратно, выполнив задание клиента, я назначу вас своей правой рукой. Согласитесь, друг мой, это большие возможности для карьерного роста.

Вот так молодой человек и оказался на европейской окраине Российской империи.


- Итак, князя надлежит слушать внимательно, не перебивая, - сообщил слуга. – Он болен и это может навредить его здоровью.

С этими словами слуга приоткрыл массивную тёмную дверь и чуть подтолкнул детектива в покои хозяина.


В просторной комнате, обставленной старинной мебелью, из-за плотно задёрнутых штор царил полумрак. На высокой кровати с тяжёлым бархатным балдахином возлежал старик. Бледное лицо, на котором выделялся хищный крючковатый нос, несмотря на возраст, оставалось красивым. Чедвик подумал, что в молодости князь, наверняка, разбил не одно женское сердце. Однако сейчас лицо это с опущенными уголками губ и полуприкрытыми веками выдавало страдания пожилого человека. По всему было видно, что ему осталось недолго выносить мучения от затянувшейся болезни.

- Вы здесь? – обращаясь к невидимому им Чедвику, спросил старец скрипящим голосом.

- Tak, mój pan, - поспешил ответить молодой человек заготовленной заранее фразой на польском, в надежде расположить к себе клиента, и шагнул из тени, встал напротив изножья кровати, так, чтобы хозяин мрачной комнаты мог его разглядеть.

- Надеюсь, ваше агентство действительно имеет ту репутацию, о которой я наслышан, - ворчливо заметил старик по-английски, не удостоив, однако, своего гостя взглядом.

- О, конечно, князь, мы более двадцати лет в бизнесе и у нас большой опыт.

Правда, находчивый Чедвик даже под пыткой не признался бы, что обычно их фирме приходилось раньше иметь дело с беглыми рабами, тогда как сейчас вопрос было гораздо более деликатного свойства.

- Боюсь, вы совсем не знаете России, – горько проговорил старик, и хотя ему с трудом давался этот разговор, он не отступал. – Но да у меня нет выбора! Ваше агентство по словам моих адвокатов, лучшее в мире. И я могу надеяться на полную конфиденциальность?

- Естественно! – Чедвик склонил голову. – Это основополагающий принцип нашей работы: никакой огласки!

- В таком случае, мистер Чедвик, я буду краток, - проскрипел старик. - Там, на тумбочке, для вас письмо и некоторые вещи, которые помогут в поиске… Я изложил всё, что мне известно об интересующем меня лице. Обещайте, что найдёте её! Или хотя бы узнаете, что с нею сталось. Всю информацию, которую вам удастся собрать, передадите моему личному адвокату Вацлаву Левандовскому. Он сам будет вам писать. Он же будет оплачивать от моего имени все поиски. Не стесняйтесь, обращайтесь к нему с любыми вопросами. Речь идёт о наследнике моего титула. И последнее. Это жизненно важно! Не для меня, увы! – нечто вроде горькой улыбки скользнуло по красивому рту князя. – Это долг чести, я обещал покойной супруге…

Вдруг тёмные глаза старика прояснились и обратились вверх, точно он смотрел на кого-то, видимого ему одному.

- О, моя несравненная Беата, Иисус видит – я сделал всё что мог! – произнеся эту фразу на родном языке, старик устало закрыл глаза, и поверенный понял, что только что стал свидетелем воссоединения души новопреставленного князя с душой его любимой жены.


***


Петрушевский, осторожно ступая, стараясь оставаться незамеченным, шёл по вечернему саду. Сумерки уже готовились уступить место ночи. Стало свежо и даже прохладно. Сергей остановился у раскидистого клёна, ветки которого вплотную примыкали к окну второго этажа дома. Подтянувшись на руках, он ловко оказался на дереве и добрался до окна.

Замер, заглядывая сквозь мутноватое стекло в просвет между занавесками.

Маленькая уютная комната, скромно обставленная, предстала его взору. Напротив окна как раз были двери. По левую сторону от них стоял миниатюрный столик с лежащими на нём пяльцами, и небольшое кресло. Справа, вдоль стены – высокий старинный шкаф, полки с нотными альбомами, трюмо с разными дамскими мелочами. Прямо у окна стоял письменный столик-жакоб* с прибором, букетом полевых цветов и горевшей свечой, подле него – стул. Справа от дверей весь угол занимала печь, покрытая старинными изразцами, а в центре комнаты, изголовьем к стене, возвышалась кровать с шёлковым пологом. В «красном» углу – иконы.


Анна стояла на коленях, обратив взор к святым ликами. Её печальное лицо было сосредоточенным и отрешённым. Иногда она кланялась, осеняя себя крестным знаменем, и подносила к губам маленький крестик. Некоторое время Сергей смотрел на неё, любуясь, не решаясь прервать её молитву, но потом осторожно постучал по стеклу.

- Кто здесь? – подойдя к окну, тревожно спросила девушка.

Отодвинув занавеску, она поднесла к стеклу свечу и тут же испуганно отшатнулась.

- Анна, не бойтесь! – отозвался Петрушевский, – откройте окно, прошу вас, это я.

Девушка послушалась, и он спрыгнул в комнату.

- Вы… - удивлённо выдохнула она, едва он очутился рядом.

Сергей бросился к ней и поднёс к губам её руку.

- Да, я приехал, - с волнением сказал он. – Я всё знаю… И я приехал спасти вас.

- Спасти? – словно не поняла она, её лицо было растерянным, испуг читался во взгляде.

- Да, - кивнул он. – Только не вздумайте опять уверять меня, что я должен уйти.

- Нет… но как вы узнали? – смутилась она.

- От Эмилии Карловны… Она написала мне о самодурстве тётки. Я знаю, что вы просили расторгнуть помолвку.

- Да, - девушка опустила глаза, - я решила уйти в монастырь, - тихо промолвила она.

- Я вам этого не позволю, - улыбнулся Сергей и поцеловал её ладонь.

Анна вздрогнула, отняла руку, отвернувшись, отошла от него.

- Вы тоже станете принуждать меня?.. – тихо спросила она.

- О, нет! – с поспешностью воскликнул Сергей. – Я никогда не поступлю так…и приму любое ваше решение, - его голос дрогнул, - но… у меня есть одно условие.

Петрушевский подошёл к ней и, взяв за плечи, развернул лицом к себе.

- Посмотрите мне в глаза и скажите, что монастырь есть именно то, чего вы желаете всем сердцем, и что там вы будете счастливы.

Стараясь не смотреть ему в глаза, девушка прошептала:

- Я не могу сказать вам это…ведь… никто не властен над будущим. Сейчас я желаю попасть туда, но буду ли счастлива… одному Богу ведомо.

- Не хитрите, - улыбнулся Сергей и поднял её лицо за подбородок, - я же просил посмотреть мне в глаза. Вы боитесь?

- Вовсе нет, - вспыхнула Анна.

Их взгляды встретились.

- Анна, я предлагаю вам руку и сердце, - дрогнувшим голосом произнёс Сергей. – Если бы вы согласились, то сделали бы меня счастливейшим из людей.

Он замолчал и опустил голову, ожидая её ответа. Каждая секунда ожидания казалась ему вечностью.

- Я согласна…- чуть слышно сказала девушка.

Сергей бросился к ней и привлёк к своей груди.


Обнимая Анну, он вдруг всем своим существом ощутил, как маленькая фигурка доверчиво прижалась к нему, тонкие руки безвольно опустились. Запрокинутое лицо девушки приблизилось так, что её огромные чёрные глаза заслонили собой всё, будто и не было в мире ничего кроме них. Неожиданно где-то в их бархатистой глубине мелькнула тёмно-синяя прохлада летней ночи. Этот их новый оттенок так поразил Сергея, что он, словно зачарованный, продолжал смотреть в любимые глаза. А они снова и снова удивляли его: выражение детской открытости, которое раньше он часто видел в них, теперь исчезло, уступив место какой-то безысходной печали. Анна что-то пробормотала и попыталась освободиться от его рук. Но он удержал её и стал целовать эти завораживающие глаза, бледныещёки с прозрачной кожей, высокую грациозную шею с маленькой чуть выпуклой родинкой под ухом. И вдруг почувствовал, как она приподнялась на цыпочки, а точёные руки обхватили его шею. Тогда он поднял её, пальцы Анны запутались в его волосах, их губы встретились.

- Отпустите меня, - через какое-то время смущённо попросила она, отворачивая раскрасневшееся лицо. – Скоро рассвет… сюда могут войти. Вам пора…

- Ещё мгновение, - улыбнулся он, целуя её носик.

Потом опустил её и заговорил, глядя ей в глаза:

- Завтра в это же время я приду за вами.

- Мне придётся лезть в окно? – улыбнулась Анна

- А вы боитесь, сердечко моё? – лукаво усмехнулся он и поспешил успокоить: - Нет, этого не нужно. Эмилия Карловна выведет вас ко мне. Если понадобиться, вы можете сказать, что хотите прогуляться в саду. Полагаю, тётка разрешит вам это под присмотром. И вот ещё что – соберите некоторые вещи, одежду дня на три.

- Мы больше не вернёмся сюда? – с грустью спросила Анна.

- После венчания это уже не будет опасно, - улыбнулся Сергей, - если тётка потом узнает, она ничего не сможет сделать. Поэтому, я полагаю, вернуться и рассказать ей… Иначе может пострадать ваша репутация… О моём приезде знает только ваша гувернантка, но тётка легко догадается… И тогда Бог весть что она вообразит.


Он на секунду замялся, словно не решался сказать что-то, потом добавил:

- Уверен, Марья Фёдоровна наговорила вам обо мне кучу нелесных вещей… Я прав? – он с улыбкой заглянул в глаза девушки.

Она густо покраснела и, опустив глаза, призналась:

- Да…

- Я так и вижу, как она назвала меня распутным гулякой, - засмеялся Сергей.

- Вы ошибаетесь, - улыбнулась Анна, - она выразилась иначе – повеса и бретёр.

- Ого! И не подозревал у неё такую осведомлённость! – пошутил Сергей и тут же серьёзно спросил, глядя ей в глаза: - Но вы верите, что я не столь уж запущенный тип?

- Да, - её ресницы смущённо опустились, - я всегда вам верила… и вы… ни разу не обманули моего доверия, хотя могли с лёгкостью это сделать.

- Любовь моя, - Сергей вновь прижал её к себе, и поцеловал правую ладошку, - как я не хочу уходить от вас! Это такое счастье обнимать вас, видеть ваше милое личико, слышать ваш голос…

- Но… вам пора, - прошептала Анна.

- Чтобы я был уверен, что это не сон, и я не проснусь, оказавшись в новь один, без вас, - зашептал Сергей, склоняясь к её лицу, - подарите один поцелуй … всего лишь один… умоляю…

Приподнявшись на носках, девушка смущённо дотронулась губами до его щеки. Но едва она сделала это, как её маленький рот оказался во власти настойчивых губ Сергея. И тут же Петрушевский, отпустив её, выпрыгнул в окно.

Голова Анны сразу же показалась над ним.

- Вот вам, чтобы знали, что это не было сном, - с улыбкой тихо сказала она и бросила крошечный кружевной платочек.

Сергей с трепетом поднёс нежный лоскуток к губам и спрятал его на груди.


***

Свершилось. Они обвенчаны. Она сидит рядом с ним на лошади. Сергей всё ещё не верит в случившееся. События этой ночи кажутся сказкой с нереально счастливым концом. Им удалось уехать из поместья незамеченными.

Вот он надевает заветное кольцо на невесомый пальчик, потом чувствует непривычную прохладу металла на своей руке. "Венчается раб Божий Сергий рабе Божией Анне…», - чуть нараспев звучит голос священника, и Сергей прикладывается к образу Спасителя. "Венчается раба Божия Анна рабу Божию Сергию, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь", - продолжает батюшка, благословив невесту и дав ей приложиться к лику Богородицы. Вот, соединив их руки, священник трижды обводит Сергея с Анной вокруг аналоя,** пальцы девушки трепещут от волнения, которое всё больше и больше овладевает ею. Чувствуя это, Сергей ободряет её лёгким, почти неощутимым пожатием, и пальчики отвечают ему, расслабляясь и покорно замирая. Когда Сергей наклоняется к смущённому лицу Анны, едва-едва дотрагивается до её губ, она вздрагивает и опирается на его руку.


Выйдя из церкви, они едут в ночь. Придерживая правой рукой жену за талию, он чувствует, как она напряжена. Анна опускает голову ему на грудь и с улыбкой смотрит в глаза. Он, как всегда, тонет в её взгляде, растворяется в исходящем из её глаз свете. Вокруг нет ничего, кроме этих глаз и лица. Осыпав поцелуями милые черты, Сергей останавливается на её губах. Тёплые розовые лепестки трепещут, словно испугавшись происходящего, он слышит в своей груди удары её сердца и чувствует её смятение, продолжает с нежной настойчивостью и вдруг она, уступив, отвечает на его поцелуй. Оставив поводья, вообще забыв о лошади, Сергей, как изнывающий от жажды путник, дошедший до желанного источника, пьёт и пьёт дыхание Анны. Внезапно она отстраняется от него и, стыдливо опустив пылающее лицо, произносит смущённо:

- Серёжа, что ты делаешь со мной?..

- Я всего лишь, как велел батюшка, целую свою жену, - усмехается он и поднимает за подбородок её лицо. – Что-то не так? – он с беспокойством смотрит ей в глаза.

- Нет… - она прячет лицо у него на груди, - просто я… немного замёрзла.

- Да, да, конечно! Прости, - плотнее закутав её в свой плащ, Сергей пришпоривает лошадь.

Наконец, свернув с дороги и углубившись в лес, они остановились у ворот небольшого двухэтажного дома, стоящего на опушке. Сергей спешился, открыл ворота, взяв лошадь под уздцы, завёл во двор.

- Где мы? – Анна с тревогой огляделась вокруг. – Как здесь тихо и… безлюдно…

- Не бойся, любимая, - Сергей, улыбаясь, ободряюще взглянул на неё, - это дом, в котором мой отец иногда жил. Он был нелюдимым человеком, особенно овдовев, вот и построил нечто вроде одинокой берлоги, - объяснил Петрушевский и добавил: - Мы побудем здесь дня два-три… Нас никто не потревожит.

- Мы здесь будем… одни? – тихо спросила она, краснея и опуская глаза.

- Конечно, - кивнул Сергей и широко улыбнулся, весёлые искры промелькнули в его глазах. – Не тревожься, я смогу позаботиться о тебе, - успокоил он, сделав вид, будто не понимает истинной причины её беспокойства.

- В церкви я не видела Архипа… Разве он не будет с нами? – вновь спросила Анна.

- Увы, на этот раз я оставил его в столице, - отвечал Сергей, - поверь, у него полно хлопот перед нашим приездом, - усмехнулся он.

- Это похоже на убежище разбойников, - заметила Анна, окидывая двор изучающим взглядом, хотя в сумерках почти ничего нельзя было различить.

- Так оно и есть, - засмеялся Сергей, - я – самый свирепый разбойник в округе, похитил тебя и тайно сделал своей женой. Так что, сударыня, теперь вы принадлежите государеву преступнику.

С этими словами он снял её с лошади и понёс в дом.

- Опусти меня, - смущаясь, попросила Анна едва они перешагнули порог.

- Наверху есть спальня с камином, - сказал Сергей. Ему хотелось самому унести жену, но, пересилив себя, он уступил её просьбе.

- Я привёз туда тёплые вещи и еду. Ты, наверное, голодна. Идём, - взяв Анну за руку, он повёл её по крутой лестнице, освещая дорогу тремя свечами, укреплёнными на канделябре.


Поднимаясь по скрипучим ступеням, она с некоторым волнением оглядывалась вокруг. На тёмных стенах тут и там устрашающе скалились морды охотничьих трофеев. В тусклом свете они казались особенно зловещими, как и старинные портреты в массивных рамах, висевшие вдоль лестницы. В бликах свечей давно исчезнувшие лица оживали, провожали неодобрительными взглядами идущую по лестнице пару. Анна невольно вздрогнула.

- Не бойся, - Сергей крепче сжал её похолодевшую руку, - это сейчас тут так мрачно… Днём вполне сносно, - он улыбнулся. - Мои предки не были ангелами, однако теперь это всего лишь портреты на ветхих холстах, - пошутил он.

Они вошли в небольшую комнату. Высокая старинная кровать, покрытая старомодным штофным*** покрывалом иссиня-красного цвета, камин напротив, кресло у окна с плотно задёрнутыми портьерами из штофа в тон покрывала да маленький столик – вот всё убранство спальни.

- Погоди, я должен привязать лошадь, - снимая саблю, сказал Сергей.

- Можно, я с тобой? – Анна обеспокоенно посмотрела на него. Её лицо побледнело, глаза лихорадочно блестели.

- Не бойся, - он ободряюще улыбнулся и поцеловал её в щеку, - я мигом…

Она осторожно присела на край кровати и, как всегда в минуты сильного волнения, принялась расплетать-заплетать кончик косы.

- Ну, хорошо, если ты так боишься, вот ключ, запрись изнутри, - с улыбкой разрешил Сергей, протянув ей ключ.


Он ушел. Анна не стала запирать дверь. Её страшила обстановка этого дома, его пугающая, какая-то нереальная тишина, к страху примешивалось безотчётное волнение, внезапно охватившее её во время венчания. Сам обряд прошёл для неё словно во сне. И лишь когда - ещё в церкви – губы мужа скользнули по её губам, она едва не лишилась чувств и, наверное, упала бы, если бы не рука Сергея. Прислушиваясь, она продолжала сидеть на краю кровати, словно затаившись, старалась почти не дышать. Мысли путались, наталкиваясь друг на друга. Вдруг послышался какой-то шорох. Анна напряглась, на мгновение ей показалось, что кто-то дотронулся до её плеча. Вскрикнув, она упала, потеряв сознание.


Услышав крик жены, Сергей взлетел по лестнице, распахнул ногой двери и бросился к Анне.

- Аня, Анечка! Родная моя, очнись, - он прижал её к себе и постарался привести в чувство.

Однако его попытки были тщетны. Словно погружённая в какой-то чарующий сон, лежала она на его руках. Сергей тряс её, целовал – напрасно. Анна дышала, её лицо оставалось спокойным, как у крепко спящего человека, длинные ресницы отдыхали на бледных щеках.

Рассудив, что, скорее всего, это сон – странный, необыкновенно крепкий сон, явившийся порождением тех волнений, которые перенесла она за все эти месяцы и особенно за последние дни, - Сергей раздел её и уложил в постель. Он разжёг камин, потом, обхватив голову руками, сидел и смотрел на Анну. Она лежала такая близкая и … такая отрешённо чужая, словно спящая красавица из сказки. Но в сказке был известен рецепт пробуждения, у него же рецепта не было. Сергей подошёл к окну и, отдёрнув занавеску, посмотрел в чёрную пустоту. Даже свет звёзд не проникал сюда. Ещё днём небо обложили плотные тяжёлые тучи. Но дождь всё не шёл.


- Серёжа?.. – послышался слабый голос Анны.

- Да, да, сердечко моё! – он вмиг оказался возле неё и с улыбкой склонился к милому лицу. – Как же ты меня напугала! – сказал он с дрожью в голосе.

- Я… Тебя не было целую вечность, мне показалось, что здесь кто-то есть, - прошептала Анна и, откинув одеяло, села.

Тонкая рубашка не скрывала её хрупкие формы, обнажённые руки и плечи, гибкий стан, изящные, по-детски маленькие ступни казались выточенными резцом искусного скульптора, вершиной же всего этого великолепия были два волнующихся холмика на груди. Ослеплённый, Сергей видел только её и, не находя слов, смотрел благоговейно-восхищённым взглядом. Страсть всё больше овладевала им, но он боялся испугать Анну и поэтому действовал осторожно. Кроме того, ему самому нравилось то ощущение нежного восторга, которое охватило его при взгляде на фигуру, едва прикрытую полупрозрачной тканью на узких бретельках, и он боялся спугнуть это состояние, желая, чтобы оно длилось и длилось бесконечно.

Смутившись, она опустила голову.

- Я раздета! Это ты?.. - только теперь она заметила, что осталась в одной рубашке, покраснела и закрыла лицо руками.

- Да, я раздел тебя, - улыбаясь, кивнул Сергей и притянул её к себе. – Мне … я не знал, что можно сделать, ты была без чувств и ни на что не реагировала. Я чуть с ума не сошёл…

Её дрожь передалась и ему, но сдержав себя, он встал, снял рубашку и форменные брюки, оставшись в коротких исподних штанах, осторожно присел рядом с женой. Анну смутил его полуобнажённый вид, в смятении она отвернула пылающее лицо.

– Не надо стыдиться меня, - попросил Сергей и за подбородок повернул её лицо к себе, - мы обвенчаны…

Он улыбнулся и поцеловал её. Что-то новое уловила она в прикосновении его губ. Как и прежде, поцелуй был пленительно-нежным, но теперь - чуть более настойчивым и смелым. Такими же настойчивыми стали его руки. Весь мир исчез, были только эти руки, они скользили по ней, будя новые, доселе незнакомые чувства. Ей хотелось отдаться им, всецело подчиниться их воле. Но что-то внутри её самой еще удерживало, хотя сопротивляться с каждым мгновением было всё труднее. И прежде чем окончательно сдаться, Анна, закрыв ладонью его глаза, чуть слышно, запнувшись, призналась:

- Мне…страшно, я … боюсь…

- Моё сердечко…, - так же тихо прошептал Сергей, улыбаясь, -- ничего не бойся,… доверься мне, любимая, - он осторожно взял её руку, прикрывавшую его глаза, и поцеловал в ладонь.

Этот привычный жест, такой знакомый, к которому он прибегал каждый день сотни раз, сейчас почему-то взволновал Анну, словно какой-то вихрь подхватил, закружил и понёс в манящую глубину. Она почувствовала, как он распустил её волосы, и они хлынули по плечам тёплыми волнами. Вдруг это тепло затопило всё её существо, сердце то падало, то взлетало, как на качелях, хотелось плакать и смеяться одновременно. Широко открыв изумлённые глаза, она посмотрела на Сергея, возникло желание рассказать ему, что с ней происходит, но лишь что-то похожее на слабый стон выпорхнуло из её губ. Время перестало существовать. Вокруг был только он, касание его рук, его обжигающие поцелуи, осыпающие её тело.

Внезапно точно молния прошла сквозь неё, заставив вскрикнуть и задрожать всем существом. Глаза Сергея, тёмно-синие, как море в шторм, приблизились настолько, что заслонили собой всё. Впервые она увидела его глаза такими, мягкий их свет изливался на неё с неистовой любовью, и от этого ей вновь захотелось плакать. Слёзы покатились по её щекам. «Любимый!», - выдохнула Анна и покорно замерла у его груди.

Некоторое время он, молча улыбаясь, смотрел на неё. Лицо Анны порозовело. По нему блуждала странно-мечтательная улыбка, огромные глаза манили Сергея тем мягким сиянием, которое дарит звёздная летняя ночь, пробуждая нежные желания. И его глаза откликались ответным мерцанием, льющимся, словно из глубин моря. Два луча, встречаясь, сплетались воедино, и казалось, весь мир вокруг наполнялся ими.

Потом, не выпуская жену из своих объятий, Сергей тихо сказал:

- Теперь мы всегда будем вместе…, - осторожно, лаская, провёл пальцем по её губам и спросил шёпотом, наклонившись к самому её уху: - Тебе… не больно?

Этот его прямой вопрос смутил Анну, и она, ничего не ответив, только покачав головой, уткнулась ему в плечо.

За окном послышался шелест дождя, тихого и по-осеннему затяжного. Сергею вспомнилось, как в такое же ненастье он уезжал в столицу с тяжёлым сердцем, оставляя в имении тётки частицу своего существа. Тогда он даже представить не мог, что судьба подарит ему такое счастье. С улыбкой он взглянул на жену, она тихо спала у его плеча, подложив под щёку его ладонь.

_______________________________________

* Стиль «жакоб» - в конце XVIII – в начале XIX века стиль мебели из красного дерева и полос латуни, назван по имени французского мебельщика Жакоб-Демальте, сына Жоржа Жакоба. Мебель подобного стиля в России повторялась крепостными мастерами в течение нескольких десятков лет.** Аналой - высокий, с наклонной поверхностью столик, на который во время богослужения кладутся церковные книги, иконы и т.п. Круг, который молодожены трижды совершают вокруг аналоя, символизирует вечное шествие, которое началось для них в этот день.*** Штоф – очень плотная шёлковая ткань различных переплетений, вышла из моды в начале XIX века._________________


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 16


Иллюстрация автора


РОССИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ


Чедвик уже в который раз изучал письмо князя. Да уж, задача была всё равно, что отыскать иголку в стоге сена – вспомнилась ему русская поговорка. Несколько лет назад юная дочь покойного, единственный ребёнок в семье, любимица отца, которую он буквально лелеял все её шестнадцать лет, бежала из родительского дома и тайно обвенчалась с неким молодым офицером. Брак случился не просто против воли родителей, но и был полным мезальянсом – княжна стала супругой простого дворянина, у которого не было ничего, кроме шпаги. Молодой повеса так вскружил голову юной красавице, что она бежала с ним в ночь, оставив родителям лишь скупые строчки прощания. Обезумевший от горя отец, прочивший дочери блестящую партию, потеряв голову, отказался от своего чада, унизившего честь их древнего рода.

Его супруга, не вынеся такого потрясения, вскоре скончалась, на смертном одре взяв с мужа слово по крайней мере узнать о судьбе дочери. По прошествии нескольких лет, князь, живший затворником в родовом имении, чувствуя приближение своего конца, решил исполнить последнюю просьбу жены и отыскать дочь. Но влюблённых беглецов найти было сложно.

- Мне удалось узнать, что их следы теряются где-то в N-ской губернии России, якобы супруг служил то ли секретарём, то ли управляющим у кого-то из местных помещиков, - Чедвик прочёл вслух фразу из письма князя и сделал какую-то карандашную пометку в своей крошечной записной книжке.

-Х-м, - потирая подбородок, пробормотал молодой человек, - значит… Значит у этой парочки могут быть дети, и старший из внуков князя, уже вполне взрослый… Таким образом, искать следует не обязательно женщину, а вполне возможно, что её сына…

Увы, пока Чедвик не продвинулся в поисках ни на йоту. В столице он лишь удостоверился в верности сведений, полученных от князя. И теперь путь агента лежал прямо в N-скую губернию.

На столе перед ним, кроме изученного вдоль и поперёк княжеского послания, лежал фамильный перстень с печатью. Как следовало из письма, у беглой княжны должно быть схожее украшение с аналогичной печатью, скрытой под бриллиантами. Князь заказал украшение специально для любимой дочери. Достаточно было нажать тайный механизм, как верх перстня съезжал в сторону и открывал княжескую печать, её миниатюрный, женский вариант, точную копию того, который сейчас рассматривал Чедвик.

- Хорошо, если я просто увижу кольцо на пальце какой-нибудь дамы, - размышлял молодой человек. – А если нет?..

В самом деле, как понять, есть ли у кого-то такой перстень? Особенно проблематично, если владелец перстня мужчина, сын княжны. А сама она, возможно, покинула уже этот мир.

На первый взгляд, фамильная реликвия князя призвана была помочь в поисках, но в действительности только осложняла дело: получалось, что главная задача - разыскать парный женский перстень. Но с другой стороны, наличие перстня ничего не доказывало – кольцо могли похитить, оно могло оказаться в руках особы, не имеющей никакого отношения к древнему княжескому роду.

И последняя вещь, которая должна была помочь агенту в поисках – портрет княжны. Едва увидев миниатюру, Джон понял, что отыщет эту женщину даже ценой собственной жизни. Перед ним была редкостная красавица. Чедвик вдруг даже позабыл, что сейчас красавице должно быть за тридцать и она, скорее всего, счастлива в браке. Разве это имело значение, если с портрета на него смотрели глаза, поражавшие всякого мужчину в самое сердце? Коль эти глаза существуют в реальности, он непременно должен их увидеть, пусть для этого ему придётся преодолеть сотни миль.


***

В доме помещицы Версаевой царила суматоха, дворня сбилась с ног, выполняя приказания хозяйки.

- И чего это барыня три дня подряд будто не с той ноги встала? – шёпотом спросила горничная Дарья, дородная и пышная, с румяными круглыми щеками, напоминавшими две большие ватрушки.

- А когда она с той-то ноги вставала? – прыснула в кулачок Танюшка, хитро блеснув карими глазами.

- Не скажи – сегодня, прям, совсем озверела, видишь - за завтраком в меня тарелку с оладьями кинула, - возразила Дарья и медленной походкой поплыла в кухню, неся в фартуке осколки блюда, перемешанные с блинчиками.

- Танюха, - к девушке подошёл Митрофан, - не болтай, ступай скорее, позови Эмилию, барыня требует.

И на ходу натягивая на руки белые перчатки, он кинулся дальше по коридору.


Марья Фёдоровна, нахмурившись, в упор смотрела на гувернантку, сверлила её взглядом, словно пыталась проникнуть в её мысли.

- Как, я спрашиваю – как вы могли ничего не заметить?! – уже в который раз повторила она. Старухе хотелось ударить стоявшую перед ней странную немку, но она сдерживала себя и оттого ещё больше сердилась.

- Мадам, я конечно, виновата, - Эмилия Карловна, выдерживая её взгляд, согласно взмахнула лорнетом, - да, я немного задремала. Fräulein Anna была здесь же, в беседке. Когда я открыла глаза и не обнаружила её рядом, я подумала, что она пошла по аллее. Но её там не оказалось… Было уже почти совсем темно, показалась луна, и я решила, что Fräulein Anna вернулась к себе.

- Почему же вы никому не сказали, что она пропала?! – Марья Фёдоровна всплеснула руками и в сердцах сбросила с колен свою любимицу болонку, будто та в чём-то провинилась.

Бедная Клара, очнувшись от сна, тихо похрапывая, переваливаясь на толстых ножках, отошла в сторону и свернулась калачиком на ковре возле окна.

- Я решила, что она давно спит…- отвечала гувернантка, удивлённо раскрывая близорукие глаза, словно поражаясь, как хозяйка не понимает очевидного.

- Точно ей кто-то помогал, - пробормотала Марья Фёдоровна, рассуждая вслух.

- Барыня, разрешите? – в дверях показалась голова Василия Лукича.

- Ну, чего там? – Марья Фёдоровна перевела на него недовольный взгляд.

Осторожно, словно боясь что-то задеть, староста продвинулся в двери.

- Есть… новости, - замялся он.

- Что? В монастыре были? – оживилась барыня.

- Да, - кивнул Василий Лукич. – Нет её там и не было…

- Не было? Как не было?! – Марья Фёдоровна поднялась и подошла к старосте, упёрлась концом трости ему в грудь, - да ты в уме ли?! Надо было всех на ноги поднять!

- Дак, и подняли, - Лукич развёл руками, вытягиваясь перед рассерженной хозяйкой. – Я лично с настоятельницей разговаривал. Думаю, ей можно верить…

- Он думает! Так и где она, по-твоему? — хозяйка, круто развернувшись, опустилась в кресло и бросила, обращаясь к гувернантке, которая терпеливо ожидала распоряжений: - Ступай, Эмилия Карловна, с тобой потом договорим.


- Ну? – едва гувернантка ушла, Марья Фёдоровна опять выжидательно посмотрела на старосту, - говори, что думаешь.

- Так ведь, - Лукич развёл руками, - думка только одна приходит… не иначе молодой барин тут замешан…

- Что?! – Марья Фёдоровна выкатила глаза, - ты в своём уме?! Разве он здесь был?

- Так, кто его знает? Может, и был? Делов-то…- Василий Лукич, опустил глаза, не выдержав взгляда барыни.

- И чтоб никто не увидел?... – Марья Фёдоровна с сомнением покачала головой. – Хотя… хотя, - она поднесла палец к губам, обдумывая что-то, - помнится, он тогда угрожал мне, что увезёт Анну…

- Ну, и вот, - взмахнул рукой Лукич.

- И где они теперь, как считаешь? – вздыхая, спросила Марья Фёдоровна.

- Тут уж… третьи сутки пошли, кто их знает?.. - Лукич задумался, поглаживая пятернёй затылок и тихо сказал: - Эх, говорил я вам тогда летом… Ну, когда барин после ранения приезжал… не надо было им одним волю такую давать… Где видано, барышню молоденькую с офицером отпускать? Не послушали вы меня…

- Твоя правда, - согласилась Марья Фёдоровна. – Так ведь что было делать? Не под замок же Анну запирать? Мне казалось, она не заинтересует его, слишком проста для него… Он вёл себя по-братски… И я верила, что он… не допустит вольностей.

- Вы простите покорнейше, барыня, но это всё равно, что волка к овчарне подпускать, известное дело, - криво усмехаясь, без обиняков заметил Василий Лукич.

- Всё! – к Марье Фёдоровне вернулся её привычный тон. - Лишнего не болтай! Много ты себе позволяешь, Василий! Всё же не верю я, что Сергей может… причинить ей вред… Да, да! Не смотри так удивлённо! – старуха помолчала и неожиданно добавила: - Тогда, ночью, я рассказывала тебе, он так со мной разговаривал… Я вспомнила Владимира… брата. Его же решимость в лице, глаза такие… такие…Словом, никогда раньше я Сергея таким не видела. И имя её произносил так, словно… Показалось мне тогда, что для него всё серьёзно…

- Кто знает? – Лукич пожал плечами.

- Вот именно! – вновь оживилась Марья Фёдоровна, - ничего мы не знаем... - Да, ладно, - вздохнула она, - теперь-то что уже?

- Да уж… - согласился Василий Лукич, - а что графу скажем? Ведь со дня на день вернуться должен…

- Пока скажу, что Анна гостит у дальних родственников… Придумаю как-нибудь… А там, глядишь, известия будут.

- Эх, барышню жалко, – отводя глаза, осторожно сказал Лукич, - дитё совсем, былиночка… Тихая, добрая … бывало, слова плохого не вымолвит…

- Ты, Василий, много лишнего болтаешь! Не твоего ума это дело! Жалко, не жалко – она сама себе судьбу выбрала! Видит Бог, я дала ей всё, что могла. И если она окончит свои дни, как девка уличная, это её выбор, - вспыхнула Марья Фёдоровна.

- А ежели объявятся, что делать будете? – спросил Лукич.

- Решу… подождать надо… Впрочем, - Марья Фёдоровна нахмурилась и, обдумав что-то, заключила, - ежели вернутся, значит, они обвенчались, в противном случае возвращаться ей не резон. А ежели обвенчаны, ничего уже не изменишь… Придётся принять их… Анна – девка хорошая… Как бы не … определённые обстоятельства, не желала бы я Сергею лучшей жены… А так…- Марья Фёдоровна махнула рукой и неожиданно жалостно, словно ища сочувствия, спросила у старосты: - Веришь ли, Лукич, душа у меня болит? Не только за то, что с графом промашка вышла… Это я утрясу… Жалко, что… Серёжа… мезальянс* сделал…



***

Сквозь сон он ощутил её взгляд. Даже во сне Петрушевский не мог устоять против его силы. Анна сидела, подобрав ноги, рассматривала мужа. Роскошные волосы почти полностью скрывали её фигуру, лишь край рубашки белел внизу. Она напоминала восточную женщину, укрытую покрывалом. Увидев, что он проснулся, она опустила глаза, её щёки тронул румянец.

- Доброе утро, моё сердечко! – Сергей улыбнулся и притянул её к себе, спрятав лицо в её волосах. – Ведь уже, наверное, утро?

- Не знаю…, - с улыбкой отвечала она и провела ладошкой по его щеке, отдёрнув руку, воскликнула: - Колючий, как ёж!

Но глаза Анны смеялись, где-то в самой их глубине плясали золотистые светлячки.

- В самом деле? – Сергей лукаво усмехнулся. - Я не бреюсь вторые сутки, сударыня. – И тут же серьёзно, с озабоченностью спросил: - Вам это неприятно?

- О, нет, нет! – горячо воскликнула Анна, словно боялась, что он не поверит ей. Потом осторожно, самым кончиком указательного пальчика дотронулась до его усов и почему-то вздохнула.

- А это…наверное, лучше сбрить? – спросил Сергей, по-своему истолковав её вздох.

- Ни за что! – Анна села и, откинув назад волосы, рассмеялась легко и заразительно, как умела только она. – Тебе усы очень идут, - заметила она, - и, кроме того…, - она вдруг покраснела и замолчала.

- Ну же, - Сергею не терпелось услышать окончание сказанной ею фразы, и он с улыбкой наклонился к ней, заглядывая в глаза, - что кроме того?

- Не скажу! – Анна категорически замотала головой. – Мне неловко об этом говорить, - призналась она.

- Ах, так! – он шутливо схватил её и, уронив на спину, стал щекотать её шею.

Анна смеялась, пытаясь вырваться, брыкалась, но, конечно, ей это не удалось. Поцеловав жену, Сергей поднялся и, надевая брюки, сказал:

- Камин совсем погас… тебе холодно, я схожу за дровами.

Увидев испуг Анны, подмигнул и добавил с нарочитой строгостью:

- В обморок больше не падать, сударыня! Я скоро приду.


Когда он ушёл, Анна поднялась и на цыпочках подошла к окну. Отдёрнув плотную занавеску, увидела, что ещё не рассвело. Граница ночи и утра была каким-то серым неопределённым временем, тучи по-прежнему закрывали небо, и накрапывал дождь. Вот, подняв высоко над головой тусклый фонарь, во дворе появился Сергей. Он был в плаще с надвинутым на голову капюшоном. Подойдя к сложенной под навесом поленнице, набрал охапку дров и направился обратно к дому. Неожиданно заметил Анну и улыбнулся ей. Она, тоже улыбнувшись, помахала ему в ответ рукой.

Через минуту он вошёл в комнату и, свалив дрова у камина, снял плащ.

- Ну, зачем же ты встала?! – спросил строго, но его лицо светилось нежностью. - Босыми ножками по холодному полу – можно простыть.

Сергей шагнул к ней и поднял на руки.

- Мне хотелось увидеть тебя, - руки Анны обвили его шею. – Промок…, - она смахнула с его лба несколько дождевых капель.

Потом, поддавшись какому-то порыву, поцеловала пересекавший его левое плечо шрам. Глаза Сергея блеснули, и в них промелькнул тот огонь, уже знакомый Анне, от которого у неё становилось тепло внутри. Новые чувства, которые она сейчас испытывала, такие странные, непонятные ей, немного пугали и … дарили затаённый восторг и радость. Держа жену на руках, Сергей закружился по комнате и перенёс её на кровать.

- Я растоплю камин, - сказал он, - ты замёрзла, ножки совсем ледяные.

- Нет, мне не холодно, - улыбнулась Анна и, опустив глаза, тихо добавила: - Твои руки греют меня.

Он провёл большим пальцем по её губам и пристально заглянул в глаза, потом, словно, вспомнив что-то, быстро проговорил:

- Подожди, сердечко моё, я сейчас…

Разжёг огонь и вновь подошёл к жене. Она сидела, обхватив колени, он осторожно вытянулся у её ног и стал согревать в своих ладонях маленькие ступни.

- Серёжа, мне щекотно! – засмеявшись, воскликнула Анна, и выгнув спину, откинулась назад.

Но он не отступал…


Три дня, которые Сергей решил провести в заброшенном доме, летели незаметно. Почти всё время шёл дождь, лишив их возможности совершать прогулки. И они обследовали дом снизу доверху. Поначалу Сергей противился этому, опасаясь, что Анну может излишне взволновать его мрачная атмосфера, но потом уступил её настойчивым просьбам. Рассматривая портреты, она засыпала его кучей вопросов о тех, кто был на них изображён.

- Мне совестно признаться, - усмехнулся Сергей, - но я почти никого из них не знаю…

- Как же так? – удивилась Анна.

- Это очень дальние предки… А я, увы, никогда не интересовался своими корнями… Я рано лишился родителей и покинул дом, ты же знаешь… Пансион, кадетский корпус…служба, - он улыбнулся и поцеловал руку жены.

Как всегда, вдвоём им не было скушно. Сергей ловил себя на том, что не хочет покидать это уединённое место. Оказалось, Анна чувствует то же. Часто без видимой причины её лицо становилось грустным, непонятная печаль мелькала во взгляде.

- Сердечко моё, что тебя тревожит? Отчего ты грустишь? – с беспокойством заглядывая в любимые глаза, спрашивал Серей.

- Всё в порядке, - пыталась успокоить Анна, словно искала убежища в его объятиях и прятала лицо на его груди.

- И всё-таки, - целуя её волосы, однажды стал настаивать Сергей, - не скрывай, скажи мне, что тебя тревожит.

- Я… мне очень страшно за нас…, - призналась Анна дрогнувшим голосом.

- Это дом так действует на тебя?

- Нет! Вовсе нет…Здесь мрачно, но…Здесь мы одни и никто не мешает нашему счастью. Я боюсь возвращаться…, - призналась Анна, и слёзы хлынули из её глаз.

- О, сколько бы я отдал за то, чтобы не возвращаться…, - он губами осушил слёзы, бежавшие по её щекам. - Но … ведь мы – не преступники, не совершили ничего дурного… Мы обвенчаны пред Богом и людьми, не преступив никакого закона…Мы должны рассказать всё тётке. Ведь она, наверняка, думает о нас нелучшим образом, - рассуждал Сергей.

- Да, конечно, ты прав! Я знаю это…, - согласилась она. - И вообще было бы жестоко оставить Марью Фёдоровну одну… - добавила, вдохнув.

А после минутного молчания упавшим голосом призналась: - Но всё равно я не могу избавиться от дурного предчувствия.

- Опять ты что-то воображаешь, - улыбнулся Сергей, стараясь успокоить её. – Теперь уже ничего не может случиться.

- Да, наверное, но… - Анна посмотрела на него долгим взглядом, словно вчитывалась в его черты. – Я часто вижу тот сон…

- Сон? – переспросил Сергей, не понимая.

- Да… помнишь, тогда в лесу?

- Ах, тот сон! Тот сон, что был порождением твоей усталости и нервов, - он вновь улыбнулся, - мы заблудились, ночевали под открытым небом – не диво, что тебе приснился кошмар! – и попытался обратить всё в шутку: - Кроме того, любовь моя, помнится, тогда ты не слишком-то мне доверяла, даже побаивалась меня.

Смутившись, Анна всё же возразила:

- Нет, накануне нашего венчания… за сутки, когда всё было решено, я тоже видела этот же сон. Он повторился в точности.

- Вот видишь! В этот раз твои нервы тоже были напряжены. Тебя пугал наш побег, ты, как и положено юной девушке, волновалась перед венчанием… - объяснил Сергей, - ведь и когда мы приехали сюда, ты вообще оказалась без чувств.

- Наверное, ты прав… - губы Анны преобразила печальная улыбка.

Что-то необыкновенно щемящее и нежное было в ней, отчего Сергей сам испугался. Он крепче обнял жену, словно хотел спрятать её в своих объятьях, их губы встретились.


На следующий день они отправились в поместье. Анна молча сидела на лошади впереди мужа.

- Не тревожься, сердечко моё, - накрыв своей рукой её руку, улыбнулся Сергей, - я ни за что не позволю тебя обидеть!

- Меньше всего я беспокоюсь за себя, - отвечала Анна и подняла на него задумчивый взгляд.

- Так почему же ты печальна? – стараясь говорить бодрым тоном, спросил Сергей.

- Я… спрашиваю себя, правильно ли я поступила… Не навредит ли тебе брак со мной? – с нескрываемой печалью прозвучал голос Анны. – Марья Фёдоровна хотела бы видеть рядом с тобой девушку знатного рода…

- Любовь моя! Мне наплевать на мнение тётки. И не потому что я неблагодарный племянник! Главное – наши чувства друг к другу… Я же говорил тебе это сотни раз. Нельзя отказывать человеку в счастье! Клянусь, я готов прямо сейчас увезти тебя в Петербург без всяких объяснений! – глаза Сергея яростно сверкнули, словно он сдерживал какой-то внутренний огонь. С тревогой заглянув в лицо жены, Петрушевский прямо, с волнением спросил: - Ведь ты любишь меня … или … ты сомневаешься в своих чувствах?

- О, нет! – воскликнула Анна, её руки взлетели к нему на шею, прямо глядя на него, отбросив своё обычное смущение, она пылко призналась: - Я люблю вас всем сердцем! И не вынесу разлуки с вами!

То, что она, наконец, отбросила своё смущение и призналась в своих чувствах так откровенно, с нескрываемой горячностью, необычайно тронуло Сергея, у него перехватило дыхание. Ему захотелось схватить жену на руки и унести в спальню, где утопить в своих поцелуях. Сейчас было не время предаваться страстным порывам.

- Разлука, разлука…опять тревожные мысли бродят в твоей хорошенькой головке, - лишь усмехнулся он, целуя её долгим поцелуем, точно пытаясь выпить сладость её губ.

Слова жены его взволновали, до этой минуты она держалась с излишней, как ему казалось, скромностью. Но сейчас её истинные чувства выплеснулись так открыто, с присущей ей детской непосредственностью, что он задохнулся от переполнившей его радости. О, как он любил в ней это качество! Анна не умела скрывать, если стеснялась в чём-то признаться, просто опускала взор и молчала. Но никогда он не видел в ней ни капли лжи, ни крупицы той фальши, которую раньше часто встречал в женщинах.

- Никакой разлуки не будет! Слышишь? – его взгляд утонул в её глазах.

Анна, ничего не ответив, молча кивнула и прижалась к нему.


***

Они въехали во двор усадьбы на исходе дня. Спешившись, сразу вошли в дом, провожаемые удивлёнными взглядами дворни. Встретившаяся в коридоре Дарья, всплеснула руками и сразу бросилась в дальние комнаты. Не обращая внимания на поднявшуюся суматоху, Сергей, держа жену за руку, быстро прошёл в малую гостиную, где, как он знал, Марья Фёдоровна по обыкновению проводила вечера.Тётка уже узнала об их возвращении. Заложив левую руку за спину, а правой опираясь на любимую трость, она стояла у окна. Лицо, не выражавшее ничего, напоминало каменную маску.- Здравствуйте, тётя! – спокойно приветствовал её Сергей, не выпуская руки Анны.- Изволили вернуться? – Марья Фёдоровна резко развернулась к ним, спросила с холодной усмешкой, бросив колючий взгляд на Анну.Та тихо прошептала приветствие и присела в реверансе.- Да, - кивнул Петрушевский. – Я должен представить вам мою супругу.Он медленно подвёл Анну поближе к тётке. Слова племянника удивили её, но она не подала вида, лишь в мутно-голубых глазах промелькнуло что-то резкое, отчего взгляд стал ещё жёстче.- Да, не удивляйтесь, - усмехнулся Сергей, прекрасно уловив состояние тётки, - мы обвенчаны перед Богом и людьми. Всё законно. Я не оказался подлецом, как вы, должно быть, полагали, Анна не попалась в мои сети.- Ишь ты… - Марья Фёдоровна окинула их быстрым взглядом. Строго приказала: - Садитесь.И сама опустилась в кресло, вытянув вперёд больную ногу. Сергей усадил жену, а сам встал, опершись рукой о спинку её кресла. Видя волнение и напряжение Анны, он не хотел оставлять её, поэтому то и дело опускал руку на её плечо.- Ну, - протянула старуха, покручивая трость, - расскажи, как тебе удалось увезти Анну.- Боюсь, это уже не имеет значения, - улыбнулся Сергей. – Завтра мы уедем в столицу. Сюда мы вернулись лишь затем, чтобы поставить вас в известность.- Хорош, нечего сказать, - уже миролюбивее проворчала Марья Фёдоровна. – А ты чего молчишь, голубушка? – уставилась она на Анну.- Я…- выдавила та, покраснев, опустила голову, и заговорила сбивчиво, перебирая пальцы мужа: - я виновата перед вами, мадам… Но я люблю Сергея Владимировича… и я отдам всё, чтобы он был счастлив со мною… Я готова умереть за него…- Вот этого только не надо! Не люблю высокого штиля,**– поморщилась Марья Фёдоровна и, громко высморкавшись, добавила: - Умирать за такого повесу! Чего удумала! Не достоин он тебя…Она помолчала, рассматривая племянника и его юную жену, усмехнулась чему-то, потом разрешила:- Ступайте. В твою, голубчик, комнату… Я распорядилась приготовить. Утром зайдёшь ко мне, надо много дел решить, а в столицу – послезавтра. И не перечить! – она строго погрозила пальцем, видя, что племянник хочет возразить.Когда Сергей был в дверях, она окликнула его и жестом подозвала к себе. Петрушевский подошёл к тётке, ожидая, чего ещё она хочет сказать. Старуха долго изучала его взглядом, потом с насмешливой улыбкой спросила:- И где ты прятал своё сокровище всё это время?- В доме отца, - улыбнулся Сергей.- Ах, я дура старая! – Марья Фёдоровна хлопнула себя ладонью в лоб, - не догадалась… И Лукич – идиот безмозглый! Ну, и как?.. — спросила вновь с хитрым прищуром.- Тётя, мы обвенчаны…, - загадочно улыбаясь, произнёс Сергей и вышел.

________________________________________________

* - Мезальянс - брак с лицом низкого социального положения, происхождения.** - Штиль – то же, что «стиль» (устаревшее).

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 17


Коллаж автора

Утром Сергей пришёл в кабинет тётки. Марья Фёдоровна была чем-то озабочена, но на прямой вопрос племянника отвечала, что его это не касается. Потом долго вводила в курс дел поместья, показывала счета, документы. Из них следовало, что при определённой экономии можно вполне выпутаться из шаткого положения.

- А что если продать Лавровку? – осторожно предложил Сергей.

- Сама думала, - нахмурилась тётка. – Не много, конечно, удастся выручить, но всё-таки.

Она помолчала, вертя в руках рукоятку трости. Потом заключила:

- Ладно. Пока я, слава Богу, могу решить всё сама, - усмехнулась, прищурившись, буравя Сергея прозрачными глазами. – Рано меня списывать! Ты отправляйся в столицу с красавицей своей. Я просто хочу, чтобы ты был в курсе всех дел. Лукичу я доверяю, но… Бережёного Бог бережёт. То мой принцип, - руки скользнули по подлокотникам кресла, словно ставя точку в разговоре. - А теперь позови-ка Анну, - резко изменив тему, неожиданно приказала тётка.

Когда они с Анной вошли в кабинет, Марья Фёдоровна, закрыв глаза, откинувшись на спинку кресла, сидела за столом. Она казалась спящей. И они остановились в нерешительности, Анна вопросительно взглянула на мужа.

- Не сплю я, - подала голос старуха и открыла глаза. – Садитесь, - то ли приказала, то ли предложила она.

Потом помолчала, обдумывая что-то, и заговорила с расстановкой, хмуря время от времени широкие поседевшие брови.

- Ты, голубушка, должна узнать кое-что, - неожиданно призналась Марья Фёдоровна,- это касается твоих родителей. Да и ты, дорогой мой, тоже… Раз уж решился жениться на ней.

Она окинула их изучающим, как бы оценивающим взглядом. Заметив, что Сергей сжимает руку Анны, усмехнулась одними губами, искривив большой рот, и продолжала:

- Твой отец, Анна, Александр Войцеховский служил вместе с Владимиром, моим старшим братом и отцом Сергея. Александр был лет на десять моложе моего брата, но не взирая на разницу в летах они подружились. Владимир однажды обмолвился, что обязан Александру жизнью. Спустя годы брат вышел в отставку, вернулся в родной дом, женился и вскоре овдовел. Зажил дикарём в своем доме на заимке. Александр же, хотя и оставил армию немного раньше друга, был из числа любителей приключений, - Марья Фёдоровна почему-то вздохнула. – Игрок, бретёр, казалось, спокойная и, тем более, семейная жизнь его не прельщает. Однако через какое-то время он по приглашению Владимира, уже вышедшего в отставку, приехал к нам. У Александра, несмотря на то, что он принадлежал к старинному польскому роду, не было никаких средств для существования, что не диво при его-то темпераменте и образе жизни. Мой брат взял его к себе в управляющие. Справедливости ради надо сказать, Александр был человеком чести. С собой он привёз юную жену, моложе его, хрупкое, воздушное создание, которая была словно не от мира сего … Черкесская княжна, - лицо Марьи Фёдоровны исказила странная гримаса, словно собственные слова причинили ей боль. - Её предки принадлежали к числу тех пяти черкесских князей, которые ещё в тысяча пятьсот шестьдесят втором году перешли на службу Польского короля, приняв католичество.

Марья Фёдоровна замолчала, как будто отдыхала, собираясь с силами. Потом сказала тихо:

- Твоя мать, Анна, была католичкой… полячкой, но, по сути, черкешенкой. Её звали Елизаветой. Только Александр называл её по-польски – Эльжбета*… Мой бог…- так он обожал переводить её имя.

Дрожащей рукой она открыла ящик стола, достала из него миниатюру и протянула её Анне. С волнением та взяла изящную вещицу. Едва взглянув на неё, вздрогнула. С портрета на неё смотрела… она сама. Те же огромные почти чёрные глаза, неподдельно искренний, по-детски открытый взгляд из-под густых, изогнутых кверху ресниц, тот же плавный разлёт тонко очерченных тёмных бровей, припухшая нижняя губа, трогательно нежный овал лица. Красавица была одних с Анной лет, и лишь старомодный воротник платья говорил, что портрет написан давно, до рождения Анны.

- Это… моя мама? – тихо спросилаАнна. В её глазах стояли слёзы, ноги подкашивались. Сергей быстро усадил её, встав позади, опустил свои руки на вздрагивающие плечи.

- Да, - кивнула Марья Фёдоровна. – И ещё, - она вновь вздохнула, - я узнала твоего отца, гораздо раньше того, как он стал служить у брата. Он гостил у Владимира ещё в годы их совместной службы. Мы были примерно одних с ним лет и… Я влюбилась в него, но… меня выдали замуж за другого. Я не противилась, ведь моё чувство не было взаимным, и я понимала, что никогда не буду с ним счастлива …Да и вообще, скорее всего, он даже не догадывался о моих чувствах. Он видел во мне лишь друга. Но увидев его с твоей матерью… - Марья Фёдоровна нахмурилась, пытаясь сдержать рвущиеся эмоции. - Словом, я возненавидела её, - призналась чуть дрогнувшим голосом. - Она была воплощением всех моих страданий. Каждый день я видела, как он смотрит на неё, любуется, восхищается. У них это было страстное чувство. По прошествии лет я понимаю, что между ними существовало слияние душ и тел, они дышали друг другом. Я же медленно угасала, сгорая, словно в пламени ада. Потом Елизавета умерла родами… Им катастрофически не везло с детьми. Двух она не смогла выносить и скинула, а третьи роды – была ты, Анна. Александр растворился в своём горе. Казалось, он не замечал даже свою крошку дочь. Он лишь пожелал окрестить тебя по православному обряду. И тогда я, уже схоронившая мужа и брата, занимавшаяся только племянником, приезжавшим иногда на каникулы, была вынуждена заняться и тобой. Вскоре Александр, будучи при смерти, попросил меня позаботиться о тебе. Его родные давно умерли, он остался один в целом свете, родные же Елизаветы отказались от неё, не приняв брака с Александром. Для них он был мезальянсом.


Марья Фёдоровна замолчала. Молчали и Сергей с женой. Анна, сжимая в руках портрет, не сдерживала слёз, и они сбегали тонкими ручейками по её щекам.

- Ну, так вот, - вновь заговорила женщина. – Поначалу мне не составляло никакого труда заботиться о девочке. Я даже любила тебя, ты была презабавным существом, воплощением ангела… Впрочем, внешне ты такой и осталась, - она криво усмехнулась и, бросив насмешливый взгляд на племянника, заметила: - Хотя, полагаю, этот искуситель уже лишил тебя ангельской сути… Мда, ты росла, не доставляя никаких хлопот. Но вдруг однажды… вместо милой доброй, моей, девочки я увидела перед собой Елизавету… Каждый твой жест, взгляд, улыбка воскрешали в моей памяти образ давно ушедшей соперницы. Я понимала, что ты ни в чём не виновата… Впрочем, как и она не была виновата, ибо мы не имеем власти над нашими сердцами… Сердце Александра было отдано ей… Но для меня началась новая мука. Я словно вернулась в прошлое, испытывая всё то, что испытывала тогда, много лет назад, когда она была жива, и их счастье заставляло меня страдать. Потом я заметила, как Сергей смотрит на тебя. Это был взгляд Александра на Елизавету. И тут мой разум словно помутился – я решила, что не могу допустить счастья соперницы. О, да! Я осознавала, что ты – не она, но… не знаю, как это объяснить… В тот момент ты уже почти стала ею. Не имело никакого значения, что уже нет в живых моего любимого Александра. Я просто …О, Господи! – рука пожилой женщины взлетела к лицу. – Я словно сходила с ума!

Марья Фёдоровна замолчала, казалось, у неё иссякли силы.

- Тётя, - решился сказать Сергей, - если вам трудно, то…

- Нет, - Марья Фёдоровна резко прервала племянника. – Нет, я договорю… Я должна рассказать всё… Итак, я решила выдать тебя за графа. Да, он обещал дать кредит, но… Это не было главным для меня. Тем более что не так уж нужны были эти деньги. Главное – я убирала тебя с моих глаз. Но Сергей оказался смелее, чем я ожидала, - она усмехнулась, - я недооценила своего племянника. Я всегда считала тебя, – она взглянула на Сергея, - обычным столичным шалопаем, который не променяет радости жизни на высокие чувства, пусть и самые настоящие. Кстати говоря, это была ещё одна причина, почему я хотела выдать Анну за графа. Я всерьёз опасалась, что ты, наигравшись, бросишь её и…Мне бы не хотелось Анне такой участи…Тем более, я дала слово Александру, что позабочусь о его дочери. А потом… Словом, вы бежали. И мне даже стало как-то легче: уже не надо было ничего решать, брать груз ответственности на себя. «Если он бросит её, - сказала я себе, - то так тому и быть, сама виновата!». Я поплыла по течению, положившись на Бога.

Марья Фёдоровна замолчала и закрыла глаза.

- Сударыня, - Анна бросилась к ней и, упав на колени, спросила со слезами на глазах: – Неужели вы, кого я считала почти своей матерью, неужели вы и сейчас ненавидите меня?!

- Встань, дитя моё, - взмахнула рукой тётка. Её лицо исказила гримаса, в глазах блеснуло что-то, напоминающее слёзы. – Видит Бог, я и тогда не испытывала ненависти лично к тебе… Просто… я хотела убрать тебя с моих глаз. Это было так… невыносимо…- Марья Фёдоровна закрыла лицо руками, её голос вдруг зазвенел, - сейчас, сама полюбив, став женщиной, ты ведь можешь понять, что я испытывала, глядя на любимого, который не был моим… Представь, вот он, - она указала на Сергея, - он принадлежит другой, и ты каждый день видишь их счастье и …не можешь не то что поцеловать, просто с нежностью взглянуть на него. А он смотрит только на другую, которая значительно моложе и красивее, тебя же удостаивает лишь вежливым приветствием, светским поцелуем руки.

- Но почему, тётя, - внезапно спросил Сергей, - почему вы так упорно пытались уверить меня, что Анна – безродное создание, как вы изволили говорить? Ведь она оказывается княжеского рода, гораздо знатнее нас, никогда не имевших титулов.

- Я же говорю, что хотела убрать её с моих глаз, - тихо вымолвила Марья Фёдоровна, глядя пустым взглядом перед собой. — А ты, узнай о её происхождении, что нет никаких препятствий, сразу бы поспешил жениться. Мне казалось тогда, что я не перенесу этого! Да, я ошибалась, видя в ней Елизавету, но…

Заметив, что Сергей собирается что-то сказать, она с усмешкой опередила его:

- Да, я знаю, что ты сейчас возразишь, что ты не Александр! Конечно! Но понимая это своим рассудком, я не могла разделить Анну и Елизавету… Для меня они словно стали единым.

Анна прижалась щекой к её руке и тихо прошептала:

- Я понимаю вас, сударыня, - слёзы катились по её щекам, - и я не держу на вас зла… Всю мою жизнь я видела от вас только доброе.

- Нет! – воскликнула Марья Фёдоровна и, оттолкнув Анну, уставилась на неё безумным взглядом. – Мне не нужно ваше прощение! Моей вины не было… Да, это была… ошибка… ошибка и только! Я и не думаю искать прощения!

Словно приходя в себя после этих слов, она нахмурилась, провела рукой по лицу и сказала спокойным, ровным тоном, протягивая Анне маленькую коробочку:

- Вот, это осталось от твоей матери.

Раскрыв безделушку, Анна увидела перстень.

- Думаю, - усмехнулась Марья Фёдоровна, - он подойдёт только на твой палец. Твоя мать была такой же миниатюрной, как и ты.

И правда, украшение оказалось словно созданным для изящного пальчика Анны. Старинный перстень представлял собой крупный иссиня-чёрный бриллиант, обрамлённый россыпью своих обычных прозрачных собратьев, переливавшихся всеми цветами радуги. Чёрный же камень, подсвечиваемый их блеском, притягивал к себе, заставлял всматриваться в глубину своих граней. Казалось, внутри него постоянно что-то менялось, одни клубящиеся разводы плавно перетекали в другие, будто миллионы вихрей кружились в завораживающем танце.

- Он как твои глаза, - с нежной улыбкой заметил Сергей, целуя жене руку, - завораживает.

- Это… правда носила мама? – тихо спросила Анна, посмотрев в лицо Марье Фёдоровне.

- Да, - та кивнула, отводя взгляд, - Александр, умирая, попросил отдать это тебе, когда… когда кольцо придётся в пору. Елизавета не расставалась с ним. Видимо, это родовой перстень… Или он просто был ей чем-то дорог.

- Этого мы уже не узнаем никогда, - сказал Сергей.

Он понимал, что случившееся слишком взволновало Анну и, беспокоясь, хотел поскорее увести её.

Неожиданно ему помогла тётка. Марья Фёдоровна встала, выпрямляясь во весь свой высокий рост. В её большой, грузной фигуре было что-то величественное, так могла бы стоять императрица, глядя строгим повелительным взором на своих подданных.

- Ступайте, - приказала она, - мне нужно побыть одной.

- Тётя, мы уедем очень рано, вероятно, затемно, - сказал Сергей.

- Ступайте, - повторила она. - Не люблю прощаться, - поморщилась раздражённо, желая поскорее избавиться от них. – Завтра не увидимся… Потом напишешь мне…



***

Когда Сергей с женой оказались одни в своей комнате, он нежно привлёк Анну к своей груди. Покрыл поцелуями мокрое от слёз личико, прошептал в самое ухо:

- Вот оказывается, откуда у тебя такие глаза, - он мягко улыбнулся, - персидские глазки… Опасные…

- Опасные? – Анна удивлённо с улыбкой посмотрела на него.

- Да, опасные. Увидев их, я сразу пропал. Ты колдунья, любовь моя?

- Не думаю, - Анна улыбнулась его шутке. – Всё колдовство здесь, - она дотронулась ладошкой до левой стороны его груди, там, где билось сердце.

- А мне пришлось немного поколдовать, - хитро прищурившись, вновь улыбнулся Сергей, - ведь я был вынужден завоёвывать вас, сударыня.

- Это тебе так казалось, - усмехнулась Анна и вдруг смущённо призналась: - я люблю вас с давних пор… когда вы впервые приехали к своей тётушке… Вы тогда ещё не были военным.

- Вот как? – удивился Сергей. - Сколько же лет вам тогда было, любовь моя? – усмехнулся он, поднимая её подбородок.

- Не помню…- она вновь опустила глаза. – Любовь от возраста не зависит, - прошептала чуть слышно и, вдруг открыто посмотрев ему в лицо, призналась: - А когда мы встретились в саду, ты выскочил на меня из кустов сирени, я поняла, что без тебя я просто умру…

Сказав это, Анна прильнула к его груди. Сергей, сжав её в объятьях, склонил голову и поцеловал её глаза.

- Я что-то не очень поняла про черкесов, присягнувших польскому королю… Скажи, тебе известно что-нибудь об этом? – вдруг спросила она.

- Да, кое-что… Думаю, речь идёт о выходцах с Пятигорья, - отвечал Сергей. – Это земля на Северном Кавказе, между реками Терек и Кубань. Иначе – Кабарда, - начал рассказывать он, - поначалу страна была независима. В Речи Посполитой и России её называли Черкесия. Где-то в середине шестнадцатого века Кабарда перешла под правление России. Но не все черкесы хотели подчиниться Ивану Грозному. Несколько князей обратились за помощью к Польскому королю. Их всех Иван Грозный приговорил к смерти. В тысяча пятьсот шестьдесят втором году пять черкесских князей вместе со своими семьями и воинами нашли убежище в Польше. Польский король, Сигизмунд второй Август, принял их радушно. В польской армии были созданы особые пятигорские полки. Постепенно они стали основной ударной силой польской короны вплоть до раздела Польши межу Россией, Пруссией и Австрией. Собственно, это всё, что я знаю…

Сергей улыбнулся и добавил: - Видишь, какие необыкновенные у тебя предки?

- Всё это было так давно, что кажется сказкой, - задумчиво отвечала Анна. – Гораздо важнее мне узнать хоть что-то о моих родителях.

- Ты – часть этой сказки, - Сергей поцеловал жену в голову, – благодать и милость, завещанная мне этими героями**.

___________________________________________________


* Эльжбета – от древ. еврейского «Элишеба» - «мой бог», «клятва».** Имя Анна – от древ. еврейского «Ханна» - «милость», «благодать».


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Экскурс в историю. Польские черкессы

Черкесы (черкасы)

Между реками Терек и Кубань есть древняя земля Пятигорье (самоназвание - Bgiytxw, «Пять гор»), по-татарски звучит как Бештау. В наши дни это земли Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии, части Ставропольского края. Народ, населявший эти места, отличался необычайным свободолюбием, многие сильные мира пытались его покорить, но даже принимая то или иное подданство, черкесы продолжали жить по своим законам и обычаям.

Пятиглавая гора Бештау

Народ этот известен с незапамятных времён, 2500 лет назад их описывали древние греки. Названий у народа было множество, но общеплеменное – адыги. На протяжении тысячелетней эпохи - с V по XV век - древнеадыгское население Северо-Западного Кавказа было объединено в рамках единой страны – Зихии, названной так иноземцами по названию одного из адыгских племен эпохи античности, но со временем это племя выступило ведущей силой в объединении всей адыгской страны и для античных (греко-римских) и затем византийских авторов данное название служило основным наименованием для народа и страны Северо-Западного Кавказа. Прокопий Кесарийский в середине VI в. отмечает независимость Зихии от Византийской империи. Константин Багрянородный, император и историк, в середине X в. также констатирует независимость Зихии, отмечая ее весьма внушительные границы от Таманского полуострова до Абазгии на протяжении 300 миль. Арабский ученый-энциклопедист ал-Масуди также в середине X в. отмечает независимый статус страны Кашак (арабо-персидский этноним для обозначения зихов), ее высокий социально-экономический уровень, интенсивность морских торговых коммуникаций с Трапезундом, крупнейшим византийским морским портом на южном берегу Черного моря. В VIII-X вв. в Зихии чеканилась собственная монета.Одновременно с использованием в западных источниках этнонима зих (и название страны - Зихия), в восточных исторических и географических трактатах в качестве синонима данного этнонима использовалось название кашак (в арабо-персидских источниках), касог - в русских летописях, гашк - в армянских географических и исторических сочинениях; каса - в еврейских документах. Фактически, термины зих и кашак являются полностью синонимичными понятиями.Начиная с середины XIII столетия в восточной этногеографической номенклатуре названий термин кашак (касог) вытесняется на новое обозначение адыгов - этноним черкес и соответственно наименование страны, населенной черкесами - Черкесия. При этом, в русском произношении господствует форма черкас, в арабско-персидском - джаркас и шаркас. На протяжении XIII-XVII вв. термины зих и черкес используются синхронно и как полные синонимы. В западных источниках XIII-XVI веков используются и термин зих (Зихия), и термин черкес (Черкесия). Одно и то же лицо в рамках одного документа может именоваться, то зихом, то черкесом. Путешественники, посетившие страну адыгов, подчеркивали, что тот народ, который на Западе называют зихами, турки, русские и татары именуют черкесами.Длительное время самоназвание зихов-черкесов - эндоэтноним «адыгэ» - оставался в тени внешних этнонимов. Причина этого явления проста: адыги, как и очень многие другие этносы Европы и Ближнего Востока, оставались народом без собственной письменности. Самоназвание «адыгэ» неизбежно должно было проявиться по мере возрастания интеллектуальной среды на Западе, учащения межкультурных контактов, интенсивности посещения страны адыгов образованными купцами, дипломатами и церковниками. Закономерно, что впервые термин «адыгэ» употребляется в подробном этнографическом описании Черкесии-Зихии, предпринятом итальянским путешественником Джорджио Интериано в конце XV в. Сочинение Интериано под названием «Быт и страна зихов, именуемыых черкесами» вышло в свет в Венеции в 1503 г. В начале этого описания Интериано констатирует следующее важнейшее для понимания системы словоупотребления обстоятельство: «Зихи - называемые так на языках: греческом и латинском, татарами же и турками именуемые черкесы, сами себя называют - «адига».Австрийский посол в Москве Сигизмунд Герберштейн в 1527 г. выпустил книгу «Записки о Московитских делах», получившую широкую известность в Европе. О черкесах он сообщал: «… Русские утверждают, что это христиане, что они живут независимо по своим законам, а церковную службу выполняют по греческому обряду на славянском языке, которым они пользуются главным образом в жизни». Свое сочинение С. Герберштейн снабдил картой, где он вполне определенно очертил границы расселения донских черкасов, а также древнего Пятигорского Княжества на Северном Кавказе. Он даже указал крест, стоящий на самой высокой вершине Пятигорья, то есть на горе Бештау.Известны и другие географические карты той эпохи. Например, самая подробная на тот момент карта областей, практически недоступных до того момента для европейцев. Составил карту английский диплломат, первый полномочный посол Британии в России, крупный деятель английской «Московской компании», который четырежды пересек Россию от Белого моря до Астрахани в 1557-1562 гг., Энтони Дженкинсон.Составлена эта карта была для практических торговых нужд (не по преданиям), поэтому она максимально достоверна. Карта абсолютно не метрична, и топология многих ее частей, особенно на Урало–Сибирском Востоке, далека от действительности. Некоторые объекты являются плодами неверных рассказов: в частности, «Китайское озеро» на реке Обь или какая-то мифическая «Казакия» к востоку от Оби. Однако на этой карте на Северном Кавказе мы обнаруживаем Пятигорских черкасов.


В увеличенном размере карту можно посмотреть в дополнениях.

В XIV-XV вв. происходит весьма значительный территориальный рост страны адыгов - Черкесии. Адыги выходят далеко за пределы тех границ, в которых их страна существовала в домонгольский период своей истории. Под руководством своих князей адыги заселяют обширные территории в Центральном Предкавказье. Таким образом, на политической карте Кавказа появляется Кабарда или Восточная Черкесия. В северо-западном направлении адыгские поселения тянутся вдоль восточного побережья Азовского моря вплоть до устья Дона. На черноморском побережье адыгская граница в конце XIII - XIV вв. продвигается от Туапсе до Адлера. На протяжении эпохи позднего средневековья и нового времени - XIV-XVIII вв. - Черкесия является наиболее крупной страной Кавказа. При этом, совокупный военный потенциал адыгских князей далеко превосходит любую другую военную силу в регионе. Перед нами протяженная эпоха военно-политического могущества Черкесии. Адыгские поселения начинаются на Таманском полуострове и заканчиваются в устье Терека на берегу Каспийского моря.Черкесские княжества постепенно включают в свой состав значительные районы с неадыгским населением:северокавказские абазины-шкарауа входят в состав княжества Бесленей, северокавказские абазины-тапанта, карачаевцы, балкарцы и часть северокавказских осетин - в состав Большой Кабарды; часть осетин, ингушей и чеченцев - в состав двух княжеств Малой Кабарды - Джиляхстаней и Татлостаней. Таким образом, в этническом отношении Черкесия становится многонациональной страной. На собственно адыгских землях на протяжении всего этого периода появляются и основывают постоянные национальные общины евреи, греки, армяне. И, если адыгские евреи ассимилировались в адыгской среде полностью к XVIII веку, то адыгские греки - адыгэ урымхэр - и адыгские армяне - адыгэ ермэлхэр - сохраняли определенные черты культурной самобытности вплоть до XIX в. Важной составной частью адыгского политического пространства начиная с XVII века становятся отдельные субэтнические подразделения ногайцев, преимущественно представители Малой Ногайской орды. Ногайское население Черкесии в культурном отношении очень сильно сблизилось с коренным адыгским населением, переняв у него местные стандарты жилищно-поселенческого комплекса, одежду, вооружение и, что крайне важно, став двуязычной - тюрко-адыгской - этнографической группой.Название страны - Черкесия (часто в виде Черкессия) - использовалось во всех видах источников - исторических, этнографических, географических и статистических описаниях, а также в официальных государственных документах России, Великобритании, Франции, Польши, Османской империи, Грузии, Сефевидского Ирана, Крымского ханства. Использовалось еще и такое синонимичное понятие как «земля Адыгов». Им пользуется, в частности, высшее руководство Кубанского казачьего войска в своих обращениях к императору Александру II.Черкесия состояла из более, чем десятка княжеств - Хатукай, Хамышей, Черченей, Темиргой, Бесленей, Татлостаней, Джиляхстаней, Большая Кабарда, Большой и Малый Жане, Хегайк, Махош, Адами. Часть этих княжеств могла дробиться на крупные феодальные владения, отличавшиеся стабильностью политического статуса. Такие владения могли принадлежать отдельным ветвям княжеских домов. Например, Алегукова Кабарда, Ходождукова Кабарда в XVII в. Крупные феодальные владения могли иметь во главе не только князя, но и первостепенного дворянина (тлекотлеша). Таким владением в XVII в. являлась так называемая Анзорова Кабарда, то есть полусамостоятельная часть Большой Кабарды, которая принадлежала фамилии тлекотлешей Анзоровых. Горные районы Западной Черкесии были поделены на три больших субэтнических области - Большой и Малый Шапсуг, Натухадж и Абдзах. В русской этнографической традиции эти названия передаются как Шапсугия, Натухай и Абадзехия соответственно. В рамках этих территорий существовали многочисленные феодальные владения князей (пши) и орков. Но их феодальные прерогативы на этих территориях были серьезно стеснены так называемыми соприсяжными братствами - политическими объединениями свободных горцев - мелких землевладельцев. Соприсяжные братства к началу XIX века подчинили своему влиянию аристократические фамилии - настолько, что последние на равных условиях вошли в состав соприсяжных объединений рядовых горцев.Несмотря на кажущуюся раздробленность, адыгская страна обладала внутренним структурным единством.Черкесия являлась конфедерацией княжеств и горских соприсяжных объединений. Это единство осознавалось на протяжении всех веков существования адыгской страны. Человек Черкесии очень четко идентифицировал себя как житель страны - Черкесии. На родном языке он отвечал, что является адыгом, а представляясь за рубежом говорил, что он черкес, уроженец Черкесии.Польские черкесыЧеркессия или Кабарда в XV и XVI веках с одной стороны граничила с крымскими татарами, а с другой стороны – с кланами Темрюка. Независимая Кабарда также имела близкие связи с крымскими татарами, которые часто использовали кабардинских воинов в войнах против своих соседей. В 1555-1560 годах Черкессия перешла под правление России.Как же появились пятигорцы на территории Речи Посполитой? Информация довольно запутанная. Как пишет в своей статье «ЧЕРКЕССКИЕ КНЯЗЬЯ В ПОЛЬШЕ» польский автор М. Крушиский, главная роль в появлении черкесов на территории ВКЛ принадлежит Дмитрию Ивановичу Вешнивецкому, Создателю Запорожской Сечи, активному участнику украинского казачества.



Дмитрий Вишнивецкий в 1558 году переходит на службу к Ивану Грозному, с целью более активного участия в борьбе с татарами. В том же году, Вишнивецкий вместе со своими казаками отправляется по приказу Ивана Грозного в поход на Кабарду. Где в тот момент были сильны процарские позиции. Дмитрий Вишнивецкий стал воеводой кабардинским (наместником, губернатором русского царя в регионе), вместе с кабардинцами, совершил поход на ногайцев и два похода на Дагестан. В среде местного населения «пятигорцев» Дмитрий Вишнивецкий, как и среди казаков получил признание, многим из местных князей поддерживали Дмитрия. Но, все изменилось после начала Ливонской войны царя Ивана Грозного с Польско-Литовским княжеством (Короной Польской), Ливонским орденом, Швецией. В 1563 году войска Ивана Грозного захватили Полоцк. В этом же году (по иным источникам в 1561 году) Дмитрий Вишнивецкий вернулся на свою родину, в пределы Речи Посполитой, то есть отказался поддерживать русского царя в войне против своей родной страны. Это разозлило Ивана Грозного, который якобы сказал: «Димитро пришел к нам, как собака, и ушел так же». В конечном счете, князя Вишневецкого взяли в плен в Молдове в 1563 году и послали в Стамбул, где он был казнен за свои нападения на татар.Через несколько месяцев группа черкесских князей, у которых сложились дружественные личные отношения с Дмитрием Вишневецким и которые были против правления России в Кабарде, послали некоторое количество воинов в Польшу попросить о помощи. Эти князья были приговорены к смерти Иваном Грозным. В августе 1561 года польский король разрешил всем воинам Пятигорья, кто желал того, приехать в Польшу.В 1562 году пять кабардинских князей оставили свои дома на Кавказе и нашли спасение в Польше вместе с семьями и воинами, там было порядка трёх сотен воинов. Польский король радушно принял их с множеством почестей и подарков. В Польшу перешли, следующие кабардинские князья со своими кланами:Касим Камбулатович (Черкасский),Гаврила Камбулатович (Черкасский);Онышко/Александр Кудадек (Черкасский), сын очень важного Западно-Черкесского князя Сибок Васул Консаукович. Темрюк Жумкович был знаком с Сибок и членами его клана;Солтан Жумкович (Черкасский), сын Жумека Темрюка,Темрюк Жумкович (Черкасский), сын Жумека Темрюка.Русский царь понял, что отдал много очень хороших воинов своему врагу – Польше. Это, еще сильнее разозлило его. Он послал свое доверенное лицо, Алексея Клобукова, в Польшу получить князей обратно, но «Пятигорские» князья оказали ему холодный прием. Большинство черкесских переселенцев уже были ортодоксальными христианами, но некоторые еще оставались язычниками. Позже потомки воинов стали украинскими православными, тогда как те, кто принадлежал к высшему сословию, приняли польское католичество.Солтан и Темрюк стали командирами особых полков пятигорских казаков в польской армии. Именно Темрюк показал лучшие качества черкесского командира. О героизме говорит множество документов. Например, 13 апреля 1572 года, когда мощная турецкая армия атаковала польские силы в Молдове, все польские части покинули поле боя в панике, и только Темрюк со своим пятигорским полком остался и дрался до тех пор, пока польские части оправились и верну­лись остановить турок.Его храбрые подвиги не остались без награды. Польский сейм и король не раз выделяли его среди рядов польской аристократии. Ему были пожалованы большие поместья в латвийской, киевской и подольской частях страны. Со временем пять черкесских князей стали более могущественными и богатыми. Позднее новые черкесские воины прибывали в Польшу, чтобы вступить в особые полки пятигорских казаков. Через несколько лет эти полки стали основной составной частью польской армии, вплоть до 1795 года, когда Польша была оккупирована и разделена Россией, Пруссией и Австрией.


После смерти черкесских князей, основателей этих полков – и после потери Польшей независимости, общее количество черкесов сократилось и распределилось между польскими, украинскими и татарскими воинами. Однако полки сохранили свою черкесскую внешность и характерные черты: обычаи, оружие, тактику боя. Основное отличие от других формирований, наличие на вооружение короткого копья рогатины. Сегодня польские историки признают огромное влияние тех пяти князей на эволюцию польской армии. Пятигорская лёгкая конница считалась одной из лучших армий в Европе, даже когда пополнялась уже не только выходцами из Черкессии.Потомки черкесских князей влились в польское общество.

Часть I. Глава 18


Коллаж автора.

При создании коллажа использованы картины:А. Куинджи "Радуга",1900-е годымасло, холст.Таганрогский художественный музей;неизвестный художник "Почтовая карета".

Осень в этом году выдалась ранняя и холодная, уже в конце августа ударили первые заморозки, а к середине сентября мелкой крупой, рассыпающейся из свинцовых туч, стал пробрасывать снег, он падал на остывающую землю, оседал на пожухлой траве и кустах с медленно умирающей листвой и таял, наполняя всё вокруг сыростью. Осень была хмурой. Во всяком случае, впервые за всю свою жизнь Анна увидела любимое время года в таких мрачных, совсем не золотых красках, представлявшихся ей предвестниками надвигающейся бури.

Анне не спалось, согретая объятиями мужа, она уютно свернулась под пуховым одеялом и слушала размеренное дыхание Сергея. Лунный свет через щель в занавеске упал на его лицо, улыбающееся во сне.


Сердце Анны тоскливо сжалось – её тревожил предстоящий отъезд в Петербург. В столице она была только однажды, в далёком детстве. Ей запомнился людный Невский проспект и номер в гостинице, в котором они жили вместе с няней, и который показался ей роскошными апартаментами во дворце. Девочка, вообразив себя принцессой, рассматривала элегантные детали интерьера и пыталась запомнить каждую мелочь.

Теперь всё стало таким далёким. Сможет ли она быть там счастлива? Нет, она ни на минуту не сомневалась во взаимности их с Сергеем чувств, но неизвестность и предстоящая дорога пугали её. Ах, если бы можно было навсегда остаться здесь, в родном имении! Ещё совсем недавно она грезила о далёких городах, мечтала оказаться где-то в ином месте, ярком, непохожем на её привычный мир, а сейчас ей не хотелось уезжать отсюда, покидать любимый старый дом и разросшийся сад с тенистыми уголками. Будущее пугало её. И хотя Марья Фёдоровна приняла их брак, Анну всё равно не оставляло безотчётное беспокойство, точно она ждала, что должно было случиться что-то плохое.


Она посмотрела на лицо мужа. Как же он был прекрасен! За эти несколько дней, прошедших после их венчания, она вдруг открыла для себя одну вещь, которой немного смущалась: оказывается, мужчина может вызывать восхищение своим телом. Она сама стыдилась бы в этом признаться вслух, но ей хотелось прикасаться к нему хотелось чувствовать его смелые прикосновения, которые незнакомыми ощущениями отзывались в её теле, заставляли трепетать каждый его уголок. Впервые познав вкус страсти, Анна вдруг поняла, что уже никогда не сможет жить без ласк Сергея. Сейчас жизнь до него казалась ей лишённой какого-то яркого наполнения, словно она, соединившись с любимым супругом, обрела недостающую раньше часть самой себя. Иногда она стыдилась своих чувств. «Не грех ли так желать мужчину? – спрашивала она себя». Но через мгновение, ложный стыд пропадал, а глаза снова и снова устремлялись к родным чертам его лица, любовались статной высокой фигурой мужа. Он словно стал для неё источником живительного света и тепла, согревая, как солнце по весне согревает первоцвет. Она обожала вот так наблюдать за ним, когда он спал. В эти минуты он казался ей беззащитным и очень ранимым, единственным желанием её, которое стало смыслом жизни, было уберечь и защитить его. От чего именно – Анна и сама не понимала. Она корила себя за эти мрачные мысли, но в душе неотступно росло ожидание чего-то страшного. Безотчётная тревога за мужа не давала покоя, лишала сна.

Невесомым поцелуем, скользнув по его губам, она почти неслышно прошептала:

- Я люблю тебя.

Он не мог услышать, как думала Анна, но услышал. Не открывая глаз, довольно ухмыльнулся, прижал её к себе и уткнулся носом в шею. Потом, приподняв голову, заглянул в сияющие глаза жены и довольно заметил:

- Ангел мой, ты сводишь меня с ума.

- Я думала, ты спишь, - смутилась она, вспыхивая от его прикосновений.

- Я спал, сударыня, но вы изволили разбудить меня.

Его руки двинулись по её телу, медленно потянули за шнурок сорочки, обнажая изящную грудь, длинные сильные пальцы скользнули, обрисовывая мягкие линии. Его прикосновения отозвались внутри неё каким-то обжигающим ветром, который, омыв её сверху донизу, сконцентрировался в самом средоточии её естества.

- Сударь, не слишком ли много вы себе позволяете? – Анна сделала строгое лицо и с притворным возмущением посмотрела на мужа.

- О, уверяю вас, в самый раз! – засмеялся Сергей, не прекращая смелых ласк. – Вы же прекрасно знаете мою репутацию, кажется, тётушка вас предупреждала, что я распутный повеса.

Два последних слова он произнёс шёпотом, почти выдохнув в ушко жены.

- Мне кажется, она даже преуменьшила ваши грехи, - сдерживая рвущийся смех, смущённо заметила Анна.

- Возможно, однако в моём окончательном падении виноваты вы, сударыня, - он вновь обжёг её горячим шёпотом.

- Я? – её глаза удивлённо расширились, на дне их тёмного омута заблестели звёздочки смеха, который она пыталась сдержать.

- Да, именно так, - губы Сергея изогнулись в усмешке. – Вы сами разбудили меня, нарушив мой сладкий сон, поэтому – пеняйте на себя! Я всего лишь возьму своё по праву.

С этими словами он с головой нырнул под одеяло.



***

Едва сумерки покинули сад, и рассвет скользнул в окно, как они были уже на ногах.

- Ты бледна. Не выспалась? – опуская руки на плечи жены, спросил Сергей.

Анна сидела у зеркала и расчёсывала волосы. Стоя позади неё он смотрел в зеркало и с тревогой замечал её бледность. Выросшая в деревне, она всегда отличалась чудесным цветом лица. Но в последнее время он всерьёз беспокоился за её здоровье. Её явно что-то тяготило, но на все его расспросы она отшучивалась. Вот и сейчас подняв на него свой взгляд отвечала нарочито весёлым тоном:

- Ещё бы! Конечно, сударь, вы сами не позволили мне отдохнуть.

- Простите меня, мой ангел! – он поцеловал её пальцы, чуть сжав их в своих, и шепнул ей на ухо: – Но не вы ли сама виноваты в этом?

Анна, отвернувшись от зеркала, с удивлением взглянула на него.

- Ах, мадам не вы ли разбудили меня своим пылким признанием?! – с лукавой улыбкой напомнил Сергей, мгновенно заставив щёки жены заалеть от смущения.

И отгоняя шутливое настроение, поторопил:

- Нам нужно поспешить. Лучше выехать пораньше.

Сказать по правде, он тревожился, как Анна перенесёт дорогу. Путь до столицы был неблизкий. Придётся ночевать в гостиницах. А погода оставляла желать лучшего – холодно и сыро, пробрасывает снег, но сани не заложишь, путь ещё не лёг. Накануне дня отъезда он распорядился проверить состояние кареты, приказал запрячь самых быстрых и послушных лошадей.

- Не грусти, ангел мой, - целуя Анну в висок, сказал Сергей. – Всё будет хорошо, тебе не стоит волноваться.

- Я не волнуюсь, - отвечала его юная супруга, - просто, ты же знаешь, я никогда не выезжала из имения. Неужели больше не придётся сюда вернуться? – в её глазах спрятались слёзы, и она попыталась прогнать их улыбкой, а потом прижалась лицом к его груди.

- Мы вернёмся! – успокоил Сергей, обнимая её. – Возможно, уже будущим летом. А, и вот ещё что, - вспомнил он, - необходимо захватить плед и обязательно надень шаль, я не хочу, чтобы ты простудилась.

- Милый, ну я же не ребёнок! – засмеялась Анна. – И не хрустальная ваза!

- Нет, конечно, ты моя маленькая Сильфида! – он скользнул пальцем по кончику её носа и сорвал быстрый поцелуй с нежных губ, радуясь тому, как они в ответ раскрылись ему на встречу, словно цветок, потянувшийся к ласковым солнечным лучам.


Уже в их первую ночь он с ликованием осознал, что Анна при всей своей невинной скромности оказалась очень страстной, она не просто принимала ласки мужа, но и трепетно откликалась на них, её тело отзывалось ему в ответ, заставляя Сергея терять разум от испепеляющего его желания обладать до последней точки своим неожиданным сокровищем.

Раньше, в пору молодецкого разгула семейная жизнь казалась ему скучной, однообразной, схожей с тихим унылым болотом, где всё идёт своим размеренным, раз и навсегда заведённым ходом: завтрак сменяется обедом, обед – ужином, перемежаясь званными вечерами и балами по праздникам, в конце дня хозяин сидит в гостиной с газетой, а его жёнушка, расположившись неподалеку в удобном кресле, выводит очередной модный узор на ткани, натянутой на пяльцах. Вот и все семейные радости.


И вдруг сейчас он стал понимать, как же ошибался! Соединение с другим человеком, совместная жизнь сулили много не просто приятных, но и даже восхитительных моментов. Кроме чисто физической близости, он с радостью открыл для себя прелести обычного человеческого общения с женой. И если при их первой встречи она стала его другом, то сейчас душевная близость только росла день ото дня. Петрушевский вдруг осознал, что с каждым часом всё больше и больше влюбляется в собственную жену. Если бы раньше ему сказали, что такое возможно, он бы рассмеялся. Женщин всегда воспринимал чем-то вроде красивого дополнения, приятного приключения, способного вернуть вкус к жизни. С Анной же всё было совсем иначе – она словно бы стала его частицей, потерянной когда-то, без неё жизнь была серой, а отыскал её, и мир стал цветным, наполнился светом. Улыбка его милой Сильфиды делала его счастливым, но вместе с тем, в душе росло беспокойство. Достоин ли он такого нежданного счастья? Сможет ли он в ответ сделать счастливой её, эту маленькую хрупкую девушку, отдавшую ему своё сердце? Ведь что-то же тревожило Анну, что-то заставляло её глаза блестеть от слёз. Не он ли сам был причиной её печали, затаённой боли?

Когда эта мысль посещала его, Сергей на мгновение хмурился, но тут же гнал прочь тяжёлые думы.

В дверь постучали.

- Да, да, - откликнулся Петрушевский.

Вошла Дарья с подносом, принесла завтрак.

- Барин, вот, покушайте.

- Спасибо, Дарья, - кивнул Сергей в сторону стола. – Надо поесть, - сказал Анне, предвидя, что она откажется. - И не вздумай возражать! Путь неблизкий, на станции будем поздно.

Анна послушно села за стол и пригубила чай.

- Э, нет! Так не пойдёт! – намазав на хлеб толстый слой варенья, Сергей протянул его жене. – Ешь!

- Серёжа, не хочется, - Анна смешно наморщила нос.

- Надо, милая! Ты бледна, в дорогу надобно отправляться с силами.

Он, подавая пример, откусил хлеб и заставил жену съесть кусочек холодной говядины с хлебом.

Когда поели, обнял Анну и, глядя в её печальные глаза, попросил:

- Любовь моя, обещай мне, пожалуйста, одну вещь… всегда…

- Что? – она насторожилась, приподнимая точёные брови. – Что именно?

- Не держи в себе, если чем-то обеспокоена.

- Но я… - хотела возразить Анна, но он остановил её:

- Я вижу! Ты встревожена.

- Правда, - Анна улыбнулась, соглашаясь с ним, и тут же успокоила:

– Это всего лишь тоска по дому.

Его губы коснулись её губ легко и невесомо – он боялся не сдержать разгорающуюся страсть и задержаться в спальне как минимум до полудня, поэтому быстро отстранился и с улыбкой заключил:

- Хорошо, поверю. Но впредь, я хочу, чтобы ты не таилась от меня, - он улыбнулся. – Помнишь, раньше ты всегда говорила мне правду? И моё желание - чтобы и дальше между нами не было недомолвок.

- Согласна, - Анна улыбнулась ему и, приподнявшись на цыпочки, вернула лёгкий поцелуй.




***

Дворня толпилась у дома, провожая барина с женой. Эмилия Карловна то и дело прикладывала платок к близоруким заплаканным глазам. Потом поднесла к ним свой неизменный перламутровый розовый лорнет и опять стала похожей на большую серую птицу, будто изучающе взиравшую вокруг себя.

- Анна Александровна, - обнимая свою воспитанницу, сказала она, от волнения произнося фразы с сильным немецким акцентом, - прошу вас поберечь себя, mein Kind.* В России ужасные дороги! Oh mein Gott! ** Когда я ехала сюда, то пережила кошмарное путешествие!

- Мадемуазель, - с улыбкой прервал её возгласы Петрушевский,- не пугайте мою жену. Уверен, в моей компании её путешествие будет приятной прогулкой.

- О, да, сударь, я в этом не сомневаюсь! – любезно согласилась Эмилия Карловна, немного смутившись и блеснув толстыми круглыми линзами своего лорнета. - Берегите сокровище, которое вам досталось!

- Да, мадемуазель, - с улыбкой кивнул Сергей, - я похитил сокровище не для того, чтобы потерять его, - пошутил он, осознавая, что на самом деле не шутит. – Эмилия Карловна, нашим счастьем мы обязаны вам, - поднося к губам руку гувернантки, искренне признался он.

Женщина, растрогавшись, обняла его.

Анна старалась удержаться от слёз, но её улыбка была печальной, а глаза лихорадочно блестели, сдерживая чувства. Она поцеловала в щеку Эмилию Карловну и отвечала нарочито бодрым тоном:

- Не волнуйтесь, мадемуазель, я уверена, что всё пройдёт чудесно! Я непременно напишу вам по приезде и жду ответного письма от вас. Спасибо вам за всё!


Сергею очень хотелось поторопить Анну и поскорее выехать, но он был терпелив: понимал, что для его юной супруги все эти проводы – необходимая часть прощания с прежней жизнью. Впереди их ожидала не просто дорога, а новая жизнь. И сейчас он пообещал себе, что сделает всё, чтобы эта жизнь была счастливой, а на губах его любимой никогда не гасла улыбка. Поэтому он стоически вынес всё долгое прощание, потом традиционное «присесть на дорожку» и, наконец, мог вздохнуть с облегчением.


Когда он усадил Анну в карету, к ним подбежала Дарья.

- Анна Александровна, вот, возьмите гостинцы в дорогу, - протянула она большую корзинку с провизией.

- Спасибо, Дарья, - улыбнулась в ответ Анна, и Сергей, с благодарностью взглянув на заботливую служанку, поставил корзинку в коляску.

Он сел рядом с женой и закрыл дверцу кареты. Тронулись. Анна смотрела в окно и махала провожающим.

Едва покинули усадьбу и высокие тесовые ворота затворились за ними, как Анна, опустив голову на плечо Сергея, печально заметила:

- Как жаль, что мы не попрощались с Марьей Фёдоровной.

- Не печалься, мой ангел, - он осторожно сжал маленькую руку жены, - вчера она вполне попрощалась с нами. Ты же знаешь тёткин обычай почивать до полудня, да и не любит она лишних сантиментов, - Сергей усмехнулся, - «Держи слёзы при себе, дорога будет суше», - так она говорит обычно.

- Да, - Анна улыбнулась в ответ. – Но мне как-то не по себе… А вдруг не увидимся?..

- Вздор! – категорично отозвался он и поцеловал руку Анны, словно раз и навсегда закрывая эту тему.


Утро стояло хоть и пасмурное, но на удивление без дождя. Вскоре карета прогромыхала по деревне и выехала на просёлок.

- Серёжа, смотри, радуга! – удивлённо воскликнула Анна.

Действительно, тучи вдруг расступились, и на весь небосвод раскинулась бледная, точно прозрачная радуга, словно показались райские ворота. На их фоне безлесая равнина преобразилась, засверкав янтарно-изумрудными оттенками. Даже глинистая жёлтая колея дороги выглядела золотой лентой, убегавшей к бледно-бирюзовому горизонту.

- Впервые вижу такое, - лицо Анны оживилось, радостная улыбка озарила глаза, и тёмные очи засияли, будто напоённые этим радужным чудом.

Сергей залюбовался женой.

- Я тоже, любовь моя, - с улыбкой отозвался он, прижимая её хрупкую ладонь к своей щеке . – Видишь, это хороший знак. Наверняка, и погода будет без мороза. Я слышал, радуга осенью – к теплу. Кстати, ты не замёрзла?

Он обеспокоенно посмотрел в лицо жене.

- Ни капельки! – она весело покачала головой. – Не волнуйся!

- А знаешь, - он лукаво прищурился, в синих глазах блеснули искорки сдерживаемого смеха, - есть ведь девичья примета прорадугу. Знаешь?

- Нет, впервые слышу! Какая? – Анна искренне удивилась.

- Ну как же! Если встретить это явление с мужчиной да ещё находясь в дороге, навек быть с ним счастливой, - с улыбкой сообщил Сергей.

- Я согласна, - чёрные глаза неотрывно тянулись к синим и два взора словно растворялись друг в друге.

Губы встретились в глубоком поцелуе, два сердца забились в унисон.

______________________________________________

* Дитя моё (нем.) ** Боже мой (нем.)

Часть I. Глпва 19


Коллаж автора


Пошёл третий месяц как он вернулся в столицу женатым человеком. Ещё затемно — стояло начало зимы — просыпался, с замиранием сердца любуясь своей маленькой жёнушкой, которая сладко спала, уткнувшись ему в плечо. Во сне она казалась невинным ангелом, точно спустившимся к нему с небес. Он целовал ангела в порозовевшую от сна щеку и тихо, стараясь не разбудить своё сокровище, выскальзывал из спальни, отправлялся на службу.


Иногда по вечерам они ехали в театр, где Анна, влюбившаяся в это искусство, восторженно наблюдала за происходящим на сцене, а Сергей не мог отвести взгляд от неё. Так воздушно-хороша была она в вечернем туалете из пенных кружев, с открытыми плечами, на которые ниспадали тёмно-каштановые локоны, уложенные в замысловатую модную причёску. Сжимая крошечную руку в белой перчатке, он то и дело с трепетом подносил её к губам. Часто замечал восхищённые взгляды других мужчин, бросаемые на Анну отовсюду. И тогда ревность терзала его сердце. Но едва Анна одаривала его взглядом, как он успокаивался, ликуя в душе, что этот восторженный взгляд изумительной красавицы адресован именно ему. «Любовь моя, — словно кричали её глаза, — в целом свете для меня существуешь только ты один».

Болезненное чувство ревности Сергей впервые ощутил гораздо раньше – сразу по приезде в Петербург, когда познакомил жену с Синяевым. В светском поцелуе поднося к губам руку Анны, Николай улыбался своей особенной улыбкой, которой неизменно одаривал хорошеньких молодых женщин, и как никто Сергей знал опасность этой улыбки, очаровывающей, заставлявшей красавиц тянуться к её обладателю и – кто знает? – возможно, предаваться непристойным мечтаниям. Он лично был знаком со многими дамами, попавшими в любовные сети Синяева и при одной лишь мысли, что его невинный ангел тоже может оказаться в их числе, он едва не впал в бешенство, ему вдруг захотелось отвести жену подальше от друга, но он отогнал нелепое желание, однако наблюдал за Анной, точно пытался уличить её в интересе к Николаю.

«Глупец!» – ругал он себя, понимая, что Анна просто неспособна на предательство. Однако ничего не мог поделать с собой, ревность терзала его весь вечер, внутренний демон будто шептал ему: «Она слишком юна и неопытна, слишком плохо знает мужчин и может подпасть под влияние любого ухищрённого соблазнителя». Анна же была прелестна как никогда, внимание Синяева, его лёгкая светская болтовня смущали её, она краснела, застенчиво улыбалась, её глаза сияли, а это ещё больше взвинчивало Сергея, и он едва сдерживался, чтобы не схватить жену и не запереть в спальне.

Когда гость ушёл, наговорив хозяйке дома кучу комплиментов, и на прощание шепнув другу, что тот недостойный счастливец, которому досталось несметное сокровище, Сергей нарочито равнодушно спросил жену:

- Сердце моё, ну и как тебе Николай?

- Николай Ильич очень любезен и мил, - улыбнулась Анна, - но мне показалось, или действительно ты немного обижен на него? Между вами что-то произошло?

- Мил? – поднявшись с кресла он шагнул к жене и взял её за руку. – Значит, он показался тебе милым?

Его взгляд впился в лицо Анны, точно он пытался уличить её во лжи. Впрочем, так и было: Анна казалась спокойной, когда отвечала ему, но ревность заставляла Сергея искать скрытые признаки возможного более горячего интереса жены к его другу.

- Ну конечно, он приятный собеседник и вообще очень интересный человек, похоже, открытый и добрый, - Анна растерянно посмотрела на мужа не понимая его странной реакции на её слова. – Честно говоря, я не понимаю тебя, - заметила она. – Ты, будто на что-то намекаешь?

Бесхитростный и удивлённый взгляд любимых глаз смутил Сергея, он словно пришёл в себя. «Болван! Какой же я болван! Едва не устроил пошлую сцену!» – обругал он себя.

- Сердечко моё, - он прижал ладонь жены к своей щеке и поцеловал её запястье, - прости, прости меня!

- За что, Серёжа? – удивлению Анны не было предела. - Ты сегодня странный, - заметила она, - если бы я не знала тебя, то решила бы, что ты… ревнуешь…

- Да, так и есть, - признался он, отводя взгляд и хмурясь.

- О, ты смущён? – Анна засмеялась и снизу вверх взглянула на мужа. – Боже мой! Я впервые вижу тебя таким.

- Что тебя так забавляет? – скривив гримасу, спросил Сергей.

- Да ты и забавляешь, - продолжала улыбаться Анна. – Вот бы не подумала, что ты можешь ревновать и так смущаться. Разве я давала повод?

- Нет, но дело не в тебе. Ты не знаешь Синяева! – он усмехнулся и заметил с лукавой ухмылкой: - А почему бы мне не ревновать тебя? Должен признаться, я… собственник. Да, да, не удивляйся так, - он отвёл за ухо выбившуюся у Анны прядь, - что моё – моё на век, и никто не смеет покушаться на тебя.

- Так никто и не покушается! – с неожиданным возмущением воскликнула Анна, а её щёки порозовели.

Слова мужа смутили её и… оказались приятными, хотя она и сама не признавалась себе в этом. Но с другой стороны, её укололо то, что он усомнился в ней. Как он мог?! Ведь она не давала ему ни малейшего повода! Да и если быть честной, лишь один мужчина на свете действительно интересовал её – собственный муж. Восхищение и комплименты других были приятны, но не будили в ней ответного восхищения, не вызывали притяжения. Неужели Сергей этого не понимал?! Вернее, как он мог этого не понимать?!


В тот вечер эта едва было не начавшаяся размолвка закончилась пылким примирением. Однако в душе обоих осталось чувство недосказанности. Сергей размышлял над тем, что так возмутило Анну, оскорбил ли он её тем, что допустил возможность её измены? Или она, в глубине души всё же проявив интерес к Синяеву, просто испугалась быть уличённой и попыталась изобразить оскорбление, дабы отвести от себя всякие подозрения? Анна же стала думать над своими чувствами. Неужели ей действительно приятна его ревность? Но допустимо ли это – испытывать удовольствие от ревности? Раньше ей всегда казалось, что в истинно любящем браке ревность недопустима и лишь разрушает его. Но теперь... Теперь она усомнилась в своих принципах. Мучительные сомнения поселились в двух любящих сердцах.


Порой он возвращался домой позднее и Анна, выбегая ему навстречу, вытянувшись, словно тростинка, прямо у входных дверей обвивала руками его шею, прижималась к его груди, обтянутой шинелью, порозовевшим лицом, тёрлась носом о колючее сукно. И он не скупился на нежности. Быстро скинув шинель, подхватывал жену на руки, осыпал поцелуями её лицо и шею, чуть покусывал, выкручивая губами, мочки маленьких ушей, и на сладкое оставлял манящие, мягкие и нежные, губы. Потом уединившись с любимой в кабинете, он опускался в кресло, усаживая жену к себе на колени, забавлялся тем, что накручивал на палец кончик её косы – дома она продолжала носить свою прежнюю причёску. Анна же рассказывала о том, как провела день — что читала, какие написала письма, что произошло за его отсутствие. Она задавала вопросы на самые разные темы, просила объяснить что-то в книге или высказывала своё мнение о прочитанном. Иногда она сама садилась в кресло, а Сергей, сев на пол у её ног и обняв их, опускал голову ей на колени и отдавал свою непокорную шевелюру во власть её музыкальных пальчиков, игравших его кудрями. За ужином он ел с аппетитом, мысленно предвкушая десерт, который ожидал его в спальне. Анна, словно читавшая его мысли, краснела от его взглядов, смущённо опускала глаза.




***

Сегодня был в общем приятный день. Он гулял в парке, позволил себе на два часа забыть о делах и просто пройтись по аллеям. Но сейчас, стоя перед окном в полутёмном кабинете, Александр вдруг осознал, что ничего не изменилось. То странное, неопределённое состояние то ли усталости, то ли ожидания чего-то неприятного вернулось. Так повелось уже давно, много лет. И если сначала это состояние было едва ощутимым, с ним даже можно было мириться и позволять себе жить, то постепенно, с годами оно стало почти невыносимым. Он, сильный мира, один из столпов своей эпохи, которого боготворили и ненавидели, боялись и уважали, он на самом деле был очень ранимым человеком. Всю свою жизнь – иногда ему казалось, что даже ещё до своего рождения – он чувствовал вину. За что и перед кем? Перед всеми.


В детстве это было неосознанное чувство. Он боготворил бабушку, восхищался этой великой женщиной и старался достичь того идеала, к которому она его усердно направляла. Ему так хотелось оправдать её надежды! Екатерина Великая растила внука для России. Впрочем, самому себе наш герой мог признаться: венценосная бабушка воплощала в нём свои представления об идеальном наследнике для своего трона, значит, растила всё же для себя. И на тот момент она могла им по праву гордиться. Идеи века Просвещения нашли в этом смышлёном ребёнке благодатную почву. Отпрыску не было и шести лет, а бабушка уже отмечала в одном из своих писем барону фон Гримму: «Маленькие дети все милы и веселы необычайно, однако сейчас уже видно, что в Константине нет ни задатков, ни красоты его старшего брата», с одинаковым усердием и увлечением этот юный Купидон мотыжил землю и сажал горох, а потом учился рисованию и всевозможным наукам, приличествующим будущему правителю. И ни слова ропота, ни упрямства. Бабушка не могла нарадоваться, забрасывая всё того же Гримма восхищёнными рассказами о своём внуке: «Я убеждена, что Александром будут всегда довольны, ибо он соединяет большую уравновешенность характера с удивительной для его возраста любезностью». Это ли не была награда за отнятое у неё материнство?


Фредерик Сезар де Лагарп стал его любимым наставником и уроки свободолюбивого учителя легли на благодатную почву. Равенство и братство – вот два слова, которые волновали принца, стали его искренними убеждениями. Пожалуй, идея сделать из своего подопечного гражданина достигла цели. Только с Лагарпом будущий Благословенный император мог говорить и шутить на любые темы и быть правильно понятым. С другими предпочитал надевать маску, к которой постепенно привык. Бабушка в 1789 году, узнав о революции во Франции, прекрасно понимала, чем опасен вольнодумный воспитатель, но не отняла Лагарпа у любимого внука.


О, да, Александр желал так благоустроить своё Отечество, чтобы можно было бы на склоне лет довольно взирать на результаты своих трудов. Но сам-то он прекрасно понимал, что больше всего на свете ему бы хотелось прожить обычную жизнь простого человека, заниматься полезным физическим трудом и видеть реальные плоды честного труда. А его однажды буквально среди ночи заставили идти править.



ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

_________________

Часть I. Глава 20


Коллаж от LadyRovena

Анна склонилась над вышивкой. Вдруг, неловко сделав стежок, уколола палец. Поморщилась, поднесла ко рту, слизнула показавшуюся капельку крови. Глаза наполнились слезами. Нет, не от того, что уколола палец! Слёзы, прятавшиеся где-то в горле, подступавшие комочком, сейчас вдруг вырвались и потекли ручейками по разгорячённым щекам. Определённо, сегодня день не ладился, с самого утра всё валилось из рук. Впрочем, не только сегодня. Она могла вполне точно сказать, когда всё это началось — ровно неделю назад после той их минутной размолвки, когда Сергей почти устроил ей сцену ревности. С того момента она много думала над переменами, произошедшими в муже, в его отношении к ней, терялась в догадках, но никак не могла прийти к окончательным выводам.Ей было ясно только одно: он стал задумчив, часто словно тень пробегала по его озабоченному лицу, наморщив лоб, он подолгу сидел за письменным столом, делая вид, что читает. Однако она, стоя в прихожей и наблюдая за ним через приоткрытую дверь кабинета, прекрасно видела, что взгляд его устремлён не в книгу, а скорее, в никуда, точно какая-то тревожная мысль неотступно владела им.В добавок на следующий день после того объяснения он вернулся домой под утро, и она уснула в кресле в кабинете, тщетно ожидая его возвращения. Проснулась в кровати — он просто перенёс её, даже не разбудив. Все эти дни она, как обычно, ждала его, услышав звук остановившегося экипажа, выглядывала в окно, бросалась в переднюю на каждый звонок в дверь. И уже перед рассветом, измученная своим ожиданием, не раздеваясь и не ложась в постель, засыпала. Просыпалась утром в кровати, однако опять не видела Сергея — он уже вновь ушёл.— Ох, барыня, — вздыхала служанка Дарья, высокая и полная, грубоватая особа лет тридцати, выполнявшая, кроме работы по дому, ещё и обязанности кухарки, — шли бы вы спать, не маялись. Сергей Владимирович раньше завсегда так приходили домой. Это ж пока медовый месяц был, он домой бежал... А теперь, понятное дело, пора бы и поостыть. Мало ли дел у барина?!- Да, да-да, - рассеянно соглашалась Анна, но тут же добавляла с виноватой улыбкой: — Я не хочу пока спать... посижу ещё немного. И звала: - Архип!- Чего изволите, Анна Александровна? - отзывался камердинер.- Архип, не было ли известий от Сергея Владимировича? – с надеждой спрашивала она, прекрасно зная ответ.- Нет, не было, голубушка. Да не волнуйтесь вы так! – старик с нарочито бодрой улыбкой смотрел на свою юную хозяйку. – Служба – дело такое, солдат – человек подневольный, хоть и в охфицерском чине. Опять же, с друзьями ему тоже охота побыть…Архип замолкал, видя, что его слова не убеждают Анну, махал рукой и уходил к себе.Она бродила по комнатам, то и дело посматривая в окно, переставляла с места на место безделушки, иногда её пальцы трогали клавиши фортепиано, выбивая печальные аккорды, или она садилась и начинала играть одну из сонат так любимого Бетховена, но тот час обрывала музыку. Ничто не радовало её, все мысли занимал Сергей, его странное поведение и внезапное, как ей казалось, охлаждение к ней.Всякие дурные мысли преследовали её. То вдруг представлялось, что Сергей ранен на дуэли, и она кидалась к окну, боясь увидеть, как его вытаскивают из подъехавшего экипажа. То воображала несчастный случай в полку, с побледневшим лицом стояла перед образами, творя молитвы. Но вчера её сердце кольнуло новое подозрение. «А что если он меня больше не любит?», — мелькнула ядовитая мысль. Молодая жена сразу отбросила её, но малейшего укола было достаточно, чтобы яд проник в её душу и стал растекаться по всему её существу. «Но ведь правда, — рассуждала она, — раньше он не отходил от меня ни на минуту, когда бывал дома... А теперь... я уже забываю его руки!».Потирая пораненный палец, Анна подошла к большому напольному зеркалу, которое стояло в спальне. Изучающе беспокойным взглядом окинула своё отражение. «Неужели я подурнела?», — болезненно пронеслось в голове. В зеркале перед ней стояла юная красавица, с длинной тяжёлой косой, спускающейся ниже талии — Сергей любил, когда она делала эту свою причёску, с которой он впервые увидел её в саду. Шелковое кремовое платье, отделанное белым кружевом, с пышными рукавами, доходящими до локтей, как нельзя лучше подчёркивало хрупкую тонкость талии, высокую шею, плавно переходящую в молочную бледность плеч и груди. Всё прежнее, но… он не дарит ей себя! Он холоден к ней! Внезапно, словно устыдившись самой себя, она умыла раскрасневшееся лицо, набросила на плечи муслиновый палантин, вернулась в гостиную и вновь села за рукоделие.В передней ударил звонок, и Архип открыл двери. Послышался голос Сергея. Первым порывом было бросится к нему, как всегда, прижаться к его груди, потом повиснуть на шее и дать подхватить себя на руки. Но Анна удержалась, осталась сидеть за пяльцами. Она решила наказать мужа. В конце концов, если у него неожиданные дела, он мог предупредить её, послав записку, и не мучить своим невниманием. А если... О, даже страшно подумать, если он разлюбил её, то... всё равно нужно было сказать. Да, узнав это, она умрёт от горя... Но жить в неведении она тоже не желает! Это похоже на медленную пытку.— Здравствуй, любовь моя, — входя в гостиную, сказал Сергей и, склонившись, чмокнул Анну в щеку.— Здравствуй... — тихо отвечала она и сделала вид, что увлечена работой, принялась разбирать нитки.— Тебе помочь? — улыбнулся он. — Я могу подержать, чтобы ты смотала клубок.— Нет, нет... Я сама, — почему-то смутилась она, по правде сказать, ей совсем не хотелось разыгрывать равнодушие, и даже было немного стыдно этой своей игры, но она решила быть стойкой. — Я распоряжусь об ужине, — сказала, стараясь не смотреть ему в глаза, и вышла.— Хорошо бы, — Сергей плюхнулся в кресло и, вытянув ноги, устало закрыл глаза. Поведение жены показалось ему странным, но он решил подождать, не донимать её вопросами. «Не выбежала ко мне», — немного обиженно подумал он. «Должно быть, дамское что-то, — сразу усмехнулся про себя. — Потом расскажет».За ужином Анна молчала, чувствуя, что Сергей поминутно бросает на неё изучающие взгляды. А его начинало беспокоить её загадочное молчание и, особенно, этот ускользающий взгляд. Это был не тот её обычный взор, полный смущения, это был взгляд, каким женщина смотрит, когда пытается что-то скрыть. Но Анна, не умевшая скрывать, явно нервничала, то и дело поправляя волосы, один раз даже едва не опрокинула молочник со сливками.— Аня, что случилось? — наконец, не выдержал Сергей и спросил прямо, глядя ей в лицо.— Почему ты думаешь, что у меня что-то случилось? — нервно улыбнувшись, Анна попыталась изобразить удивление, но в её голосе послышались фальшивые нотки.— Любовь моя, — широко улыбнулся Сергей, — уж меня-то ты не проведёшь.— Да, ты прав... — отозвалась она, опуская голову.Встав из-за стола, Сергей подошёл к ней, склонившись, поднёс к губам её руку, спросил тихо:— В чём дело, любовь моя? Почему плакали твои глазки?— Дело... дело в тебе, Серёжа... — неожиданно призналась Анна и посмотрела на него странно-изучающе, словно хотела прочесть что-то на его лице.— Во мне?! — удивился он.Анна кивнула, не в силах произнести хоть слово.— Неужели я... обидел тебя чем-то? — Сергей опустился перед ней на пол, сел так, чтобы смотреть глаза в глаза.— Нет... — поспешила сказать она, — но... Мне кажется, ты... — её голос дрогнул, в нём послышались слёзы, — ты стал холодным и чужим… - Она вдруг посмотрела ему в лицо и спросила прямо: ты меня больше не любишь?..— Маленькая моя глупышка, — он прижал к своим щекам её ладошки, — что ты опять выдумываешь?!— Я не выдумываю, — прошептала Анна и отвела взор, отняла от него свои руки.Она не выдерживала пронзительного взгляда его тёмно-синих, глубоких, как омут, глаз. И раньше, когда он смотрел на неё, она чувствовала себя словно раздетой, но теперь его глаза, казалось, проникали в самое сердце и в самые потаённые уголки её существа, перед ним она была, как на ладони. К тому же её охватывало непонятное ощущение тепла, которое будто бы исходило из глаз мужа, оно окутывало её мягкими волнами, хотелось уплыть, отдаться на волю этих волн и не думать ни о чём.— Почему, ну, почему, ты так решила?! — воскликнул Сергей и, встав, прошёлся по комнате.— Я не решила, — стараясь говорить твёрдо, отвечала Анна. — Я это чувствую здесь! – воскликнула она и дотронулась до своей груди там, где было сердце.— Что? Что ты чувствуешь? — он опять подошёл к ней и посмотрел в лицо.Анна встала и, отвернувшись, отошла к окну. Она не могла унять, охватившую её дрожь. Сергей терпеливо ждал. Наконец, она тяжело вздохнула и, глядя открыто в его невыносимые глаза, сказала:— Ты стал холоден. Словно… словно в мыслях не здесь, не со мной… ты... приходишь домой лишь под утро... И... и я совсем тебя не вижу. Уже неделю... Целую неделю, Серёжа! Я сплю без тебя... Твои руки больше не согревают меня, как раньше...— Да, да. И, заметь, ты спишь, где попало, — на лице Сергея расцвела улыбка, — я, вернувшись, обнаруживаю тебя то в гостиной в кресле у окна, то на диване в своём кабинете.Анна не верила своим глазам. Он смеялся! Смеялся над ней, над её чувствами! Она открыто призналась ему в своих подозрениях, а он смеётся! Его забавляют её страдания!— Да, как вы можете, сударь?! — воскликнула она, не сдерживая слёз. — Вы... проводите ночи напролёт в обществе этих... гадких женщин, а потом... потом ещё смеете издеваться надо мной?! Я стала вам не нужна, как надоевшая игрушка! Вы... вы — бесчувственный, бессовестный и... и... — сжимая кулачки, она выпалила эти обвинения и, не окончив фразы, кинулась в спальню.— Аня, Анечка! — Сергей бросился за женой, но она успела захлопнуть дверь.Из-за дверей донеслись глухие всхлипывающие звуки. Наклонившись к замочной скважине, он увидел, что Анна, упав на колени перед кроватью и опустив на неё голову, дала волю слезам, её плечи сотрясались от рыданий, длинная коса толстой змеёй свивалась у её колен.— О, Господи! Какой же я кретин! — пробормотал Петрушевский и в волнении провёл рукою по лицу, искажённому гримасой отчаяния.Немедля, легко выбил хлипкий замок, оказался возле жены. Она, вздрогнув, испуганно замерла и подняла на него глаза. О! Сколько всего было в этом удивительном взоре — невыразимая боль, отчаяние и даже страх, но вместе с тем непокорная всеподчиняющая сила исходила из её глаз. Казалось, они кричали: «Ты можешь сломать моё тело, разбить его, как фарфор, но мой дух тебе не подвластен!».«Она боится меня? Неужели она думает, что я могу ударить её?», — с отчаянием подумал Сергей и проговорил хриплым, срывающимся от волнения голосом:— Анечка, любовь моя, не бойся меня!Упал перед ней на колени и привлёк к себе. Она, будто в каком-то оцепенении, безвольно опустив руки, не сопротивлялась.— Сердечко моё, — зашептал Сергей, покрывая поцелуями мокрое от слёз лицо Анны, — никогда — слышишь? — никогда я не причиню тебе зла! Я скорее умру сам... Даже если лишусь рассудка, я не сделаю тебе ничего дурного. Ты — моё счастье, моя любовь, моя жизнь... Я никогда не играл с тобой, и ты напрасно воображаешь себе всякий вздор, — он улыбнулся, с нежностью заглядывая в чарующие глаза. — Из всех женщин на свете для меня существует только одна — моя жена, ты, моё сокровище!Его губы коснулись её уст. Он, покачивая жену на руках, окутывал её теплом своих глаз, укрывал негой, льющейся из них. Его руки завораживали её своими прикосновениями, лёгкими, скользящими и одновременно такими сильными, надёжными как колыбель для младенца. Анна вдруг задрожала, ощутив, что тепло его тёмно-синих глаз проникает к ней внутрь, заполняет собой всё её существо, заставляет трепетать от неодолимого желания принять его в себя и раствориться в нём самой. Сергей понял её без слов, он и сам хотел того же — излить на жену свою любовь, наполнить этим чувством каждый уголок любимой, впитать в себя её нежность и страсть, насладиться её красотой.Он ласкал её, шептал какие-то глупые нежности, называя жену сотнями разных имён, награждая её тысячей невероятных комплиментов, от которых она смущалась едва ли не больше, чем от его смелых ласк. Всецело отдавшись сладкому безумию, Анна совсем позабыла о своей обиде. Он вернулся к ней, он по-прежнему любит! Стеная в его объятиях, в порыве овладевшей ими страсти, она хватала мужа за тёмные непослушные кудри, царапала пальцами его широкие мускулистые плечи. Вдруг их накрыла невыносимо жаркая волна, подняла, закружила, увлекая к самым небесам.— Я хочу умереть в твоих руках, - прошептала чуть слышно, приходя в себя и улыбаясь сквозь слёзы.— Сердечко моё, — отвечал с улыбкой Сергей, — я не вынесу твоей смерти, - немного помолчав, осторожно спросил: — Ты, правда, думала, что я тебе изменяю?— Да, — чуть слышно отвечала Анна, вдруг устыдившись тех слов, которые в сердцах бросила ему.— Глупышка, моя, — вздохнул он и улыбнулся, гладя её волосы.Он вдруг поймал себя на том, что ревность Анны была ему приятна. Он сам безумно ревновал её, когда они бывали в свете. На балу, видя, как жена танцует с кем-то, он испытывал буквально физическую боль от этого зрелища. Маленькая ножка, то и дело мелькавшая из-под пышной юбки, была сейчас не с ним, нежная трогательная улыбка и завораживающие глаза сияли не для него, и не его руки касались гибкой талии, — вынести всё это он был не в силах. Поминутно поднося руку к разгорячённому лицу, он безотрывно следовал за женой лихорадочным взглядом. И в тот день, когда Николай сыпал комплиментами в адрес Анны, он буквально сходил с ума, не сдержавшись, был груб с ней, а потом терзался в раскаяниях. Сегодня же он словно взял реванш за те свои страдания.С хитрой усмешкой Сергей спросил опять:— И откуда же, сударыня, вы знаете про гадких женщин, как вы изволили выразиться?— Я... я и не знаю, — она медленно начала краснеть, — это твоя тётя так говорила.— Неужели? — Сергей удивлённо приподнял брови. — Что она тебе говорила?— Нет, она не мне говорила... Я случайно услышала, как она однажды сказала, что ты весело проводишь время с гадкими девицами, — отвечала Анна и, вздохнув, осторожно спросила: — Серёжа, а это... правда?— Что? — он настороженно взглянул на жену.— Ну... то, что говорила твоя тётя?Серей сел, взял жену за руку, и, глядя в глаза, заговорил серьёзно, ему не хотелось мучить её понапрасну:— Любовь моя, да, это было. Раньше, задолго до встречи с тобой. Ведь я гораздо старше тебя. И это ничего не значило для меня, — он улыбнулся, — ты же понимаешь уже, что мужчина иногда... нуждается в таких вещах... А если его сердце свободно, то он в определённые моменты забывает о моральной стороне вопроса... Порой я был противен сам себе... Но то, что я гораздо опытнее тебя, это даже хорошо... Ведь так?— Да, наверное, — прошептала Анна и опять спросила, словно читая что-то в его глазах: — Но ты никогда... их не любил?— Никогда — никого, — искренне отвечал Петрушевский. — Когда я увидел тебя, я стал всецело твоим. Даже до нашего венчания... Вернувшись в столицу после отпуска в деревне, я постоянно думал о тебе, твой образ стоял передо мной и днём, и ночью. А потом, когда ты стала моей, я просто дышу тобой... только тобой.Он говорил тихо, но страстное искреннее чувство сквозило в его тоне, в его взгляде, устремлённом на жену, он сжимал её пальцы и беспрестанно подносил их к губам. Сейчас Сергей открыл ей то, что составляло главное содержание его внутреннего состояния все эти месяцы. Лишь одно мучило его, лишая покоя – тайна о членстве в заговоре. Он терзался тем, что вынужден что-то утаивать от любимой. Скрываться от неё, от той, кто есть часть его самого, он считал неправильным, но и открыться ей тоже не смел. Разве мог он, посвятив жену в свою тайну, обречь её на равную опасность и волнения?! Ведь она, хрупкое юное существо, не закалённое жизненными перипетиями, просто могла не выдержать этих испытаний. Разве имеет он право подвергать её покой и даже больше - самою жизнь - опасности?! Именно об этом он мучительно размышлял всё это время, отсюда были его задумчивость и отрешённость, так взволновавшие Анну.— Но, в таком случае, — Анна хитро прищурилась, — где ты был все эти ночи?Лицо Сергея, ставшее очень серьёзным, помрачнело. Нахмурив брови и словно что-то решая про себя, он начал осторожно, боясь испугать жену:— Аня, ты должна знать одну вещь... крайне важную для меня, — он опять помолчал, будто подыскивая нужные слова, потом уже уверенно продолжил: — Теперь я состою в одном прекрасном и очень нужном деле.Анна вздрогнула, испуганно посмотрела ему в лицо, в её огромных глазах метнулся тревожный блеск.— С тобой может что-то случиться? — прошептала она.— Нет, нет, вовсе нет, — поспешил успокоить он. — Речь о другом... Я... один из тех, кто хочет изменить Россию к лучшему... — он замолчал, не докончив, понял, что то, о чём он хотел рассказать Анне, было сказано как-то не так, неправильно, но как нужно было сказать — этого он не знал.— Ты пугаешь меня, Серёжа, — тихо отвечала Анна.— Не нужно ничего бояться, — улыбнулся он. — В конце концов, я — военный, и определённая опасность всегда рядом... — принялся убеждать её Сергей и вновь понял, что говорит что-то не то. После паузы поспешил заключить: — Одним словом, я просто был у друзей... Мы спорили, обсуждали кое-что... Ты не должна ни в чём сомневаться, не должна верить никаким слухам... Если я задерживаюсь, то просто потому, что мы … решаем нечто очень важное для России.— Серёжа, ты — один из... из тех, кто состоит в тайном обществе? — прямо спросила Анна.Её вопрос оказался для него полной неожиданностью.— Откуда ты знаешь о них? — улыбнулся он, стараясь не показать удивления.— Ах, да кто сейчас о них не знает?! — поморщилась она. — Весь свет только и говорит об этом.— Пожалуй, — Сергей привлёк жену к себе, глядя в лицо, спокойно ответил: — Да, я один из них.В её глазах метнулись искорки страха. Сергей ощутил, как испуганной птицей забилось её сердце.— Серёжа, — выдохнула Анна, вновь зажигаясь от его ласк, — я боюсь за тебя... за нас...Склонив голову к её груди, он прошептал:— Я люблю тебя. Ничего не бойся и верь мне!— Я всё равно не буду засыпать одна, без тебя, — прошептала Анна и улыбнулась хмельной, пьянящей улыбкой, блеснув своими глазами-звёздами, — я всегда буду ждать тебя, любимый... Помни об этом, пожалуйста...— Мой нежный ландыш, — чуть слышно отвечал Сергей, целуя её, и крепче прижимая к себе, укрывая своими объятиями.В эту ночь он не спал, любуясь спящим личиком жены, с тревогой думал о том, что своими делами вполне может погубить их счастье, сломать свой хрупкий ландыш.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 21


Коллаж автора. При создании иллюстрации использована картина Сергея Емельянова из цикла Древние храмы г. Вятки, холст, масло 1914 год.

Важно и тихо ступая, в кабинет входил камердинер, чтобы зажечь свечи.

- Рано подаёшь, будто покойнику… - недовольно поморщившись, замечал Александр, стоящий у тёмного окна. – Впрочем, оставь, - он делал неопределённый жест рукою и вновь, устремив взгляд в никуда, продолжал свои воспоминания.

Отец… Уже само это слово отзывалось едва ли не физической болью в сердце. В январе 1797 года, узнав о намерении Великой бабушки обойти сына, оставив престол внуку, Александр негодовал:

- Ежели верно, что права отца моего будут отняты у него, то я решительно отклонюсь от такой вопиющей несправедливости! Мы с супругою спасёмся в Америку, где отыщем приют и будем счастливы свободной жизнью, про нас больше никто не услышит.


Однако столь громкое заявление исполнять не пришлось. Павел Петрович прибыл в столицу, где имел беседу тет-а-тет с дальновидным графом Безбородко. Слухи, конечно, вещь ненадёжная, однако же и не верить им тоже было нельзя. Сгорел ли в тот вечер в камине указ о назначении наследником Александра или нет? Скорее всего, да, косвенное доказательство тому – небывалый взлёт Александра Андреевича при императоре Павле. 3 апреля 1797 года высочайшим указом род графов Римской империи Безбородко повелено было ввести в число графских родов Российской империи, но этого мало - в день же своей коронации Павел I, именным Высочайшим указом от 5 апреля 1797 года графа Александра Андреевича Безбородко, действительного тайного советника I класса, возвел в княжеское достоинство Российской империи с титулом светлости. Все понимали, что неспроста этот фантастический взлёт, Александр тоже понимал и в глубине души даже порадовался такому повороту событий: не заступил отцу дорогу, не пришлось ему прежде батьки в петлю поспевать.


Однако же не долго длилось довольствие сложившимися обстоятельствами и собой. Вскоре, уже в сентябре 1797 года, Александр, теперь законный прямой наследник, шеф Семёновского полка и военный губернатор столицы, внимательно следивший за делами венценосного отца, писал своему учителю: «Мой отец, по вступлении на престол, захотел преобразовать всё решительно. Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им… Благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами, существует только неограниченная власть, которая всё творит шиворот-навыворот… Моё несчастное отечество находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России, и судите сами по ней, насколько должно страдать моё сердце…».


Он действительно страдал! И всё носил в себе – не было рядом человека, который на самом бы деле понял наследника и поверил в искренность его чувств и переживаний. Привычная уже маска скрывала всё.




***


Чедвик, закинув ногу на ногу, сидел в удобном старом кресле и терпеливо ожидал, когда же хозяйка поместья изучит представленные им документы. Ему осточертело столь затянувшееся ожидание, но ничего с этим поделать было нельзя – такова его работа. Он уже сотни раз успел рассмотреть полустёртые розочки на обоях, свидетелях былого роскошного состояния дома, и высокий белёный потолок, в одном из углов которого паук сплёл едва заметную паутинку и ожидал появления хоть какой-нибудь крылатой жертвы. Джону вдруг пришла мысль, что он похож на этого паука – тоже терпеливо ждёт, с той лишь разницей, что ожидание паука будет вознаграждено, а его – весьма сомнительно.

Старуха, расположившаяся за массивным письменным столом, на котором царил беспорядок, то и дело, не поднимая головы, поверх очков недоверчиво, с сомнением посматривала на своего посетителя, видимо, думая, что он не замечает её взгляда. Она и так, и этак вертела в руках родовой перстень, много раз перечитала письмо князя, рассматривала портрет княжны, словно выискивала какой-то подвох. Однако Чедвику было уже всё равно: несколько раз подряд изложив старухе суть дела и предъявив имеющиеся у него доказательства и документы, он не надеялся, что она поверит ему и поможет в решении его вопроса.

Марья Фёдоровна действительно сомневалась, потому что жизненный опыт ей подсказывал опасаться обмана. Но сейчас факты были чрезвычайно убедительными - перстень в точности повторял тот, который она сама недавно вручила своей воспитаннице, и на представленной миниатюре явно была изображена польская княжна, покойная мать Анны.


- Eh bien, monsier, Итак, сударь- -Марья Фёдоровна, наконец, отложила бумаги, представленные неожиданным гостем, и откинувшись на спинку кресла, пронзила терпеливого Чедвика внимательным изучающим взглядом, - Vous prétendez , que le prince vous a autorisé à chercher sa fille et qu ‘elle habitrait dans ma maison?Вы утверждаете, что посланы князем на поиски его дочери и якобы она должна проживать в моём доме?

- Oui, madame,Да, мадам оживился и отвечал Чедвик. – Ou bien elle y avait vécu quelque temps auparavant. Или проживала какое-то время назад- поспешил уточнить он.

- Je dois vous décevoir, Вынуждена вас огорчить- старуха поморщилась и ещё раз взглянула на миниатюрный портрет, - mais cette personne n'est plus ici depuis longtemps этой особы давно нет

- Que signifie elle n'est plus ici? Что значит - нет? - Джон нахмурился. – Vivait-elle ici?Она ведь жила здесь?

- Ou, Да- кивнула хозяйка дома. - Elle y a vécu il y a quelque ans mais maintenant elle est morte.Жила несколько лет назад, но потом умерла.

Марья Фёдоровна явно не хотела рассказывать историю своей счастливой соперницы, но уж очень настойчивым был тип, сидящий перед ней, и кроме того, её всерьёз заинтересовало возможное наследство. Поэтому она коротко, касаясь лишь существенных деталей, рассказала гостю обстоятельства жизни родителей Анны.

- En ce cas, madame, je dois voir la tombe de la princesse,В таком случае, мадам, я должен увидеть могилу княжны

- заявил Чедвик. – La dernière question, y avait-il des héritiers de la défunte? Où puis-je les voir?И последний вопрос – были ли наследники у покойной, где я могу их увидеть?

- On va vous conduire à la tombe. En ce qui concerne les héritiers... К могиле вас проводят. А что касается наследников- Марья Фёдорвна сделала паузу, как бы решая, стоит ли говорить, и всё же сообщила: - Son héritière est sa fille. Elle est mariée à mon neveu et ils habitent la capitale. Si vous voulez je vais vous écrire l’adresse.Наследница, дочь. Она замужем за мои племянником и живёт в столице. Если угодно, напишу вам адрес

- Je vous serais très reconnaissant,Буду вам весьма признателен- Джон расплылся в любезной улыбке.

Спустя четверть часа возок остановился у церкви, расположенной на пригорке. Сопровождаемый дворовым мальчишкой в надетом набекрень большом, не по размеру черепеннике,*который делал его похожим на смешного гнома, Чедвик, высоко поднимая ноги, по глубокому снегу пошёл в сторону кладбища, бывшего при церкви. Могилу княжны мальчишка нашёл почти сразу. Один широкий каменный крест с вырезанным на нём распятием и надписью на латинице - «Alexander Voitsekhovsky i Elzhbet (z domu Czerkasy) Voitsekhovskaya» - стоял в стороне от прочих могил, у самой дальней ограды кладбища. Покойные были католиками, по-хорошему им бы найти последнее пристанище на католическом погосте, но в здешней глуши такового не было. Муж и жена, упокоившиеся в одной могиле, нашли приют здесь, смерть не смогла их разлучить. Сухой букет оранжевого бессмертника пламенел на белом снегу. Казалось, что цветы только что срезаны.- Это дочь ихняя положила, Анна Александровна, как в столицу с барином уезжали, так приходили сюда, - пояснил мальчик, и Чедвик понял его.Стоя со склонённой головой у могилы бедных супругов, Джон вдруг подумал об умершем недавно князе: если бы тот знал, сколь рано оставит этот мир его дочь, наверняка, разрешил бы ей неравный брак и принял бы зятя. Но прошлое неисправимо. Чедвик запрокинул голову и посмотрел в небо. Стоял морозный солнечный день, прозрачно-акварельная лазурь слепила глаза, их защипало, вынуждая его крепко зажмуриться. Он вдруг подумал о небе Нью-Йорка и не смог его вспомнить. А вообще, смотрел ли он в небо хоть когда-нибудь? Пожалуй, нет, получается - именно здесь, в России, он впервые в жизни взглянул в небеса.Рано оставив родительский дом, Джон, старший из многочисленных детей Сэма и Мэри Чедвик, сам зарабатывал себе на жизнь и сейчас в свои двадцать пять мог уверенно сказать, что преуспел. Работа в сыскном агентстве давала стабильный и вполне достаточный для сытой жизни заработок. Однако на взгляд в небо и прочие сантименты времени как-то не находилось. Определённо, Россия меняет его. В лучшую или худшую сторону – молодой человек не знал, однако он вдруг с удивлением понял, что его сердце способно чувствовать и сопереживать тому, что происходило вокруг. Судьба двух влюблённых, лежащих в одной могиле, оставила светлый след в душе молодого американца.Джон жестом показал мальчику, что хочет вернуться в поместье. По возвращении с кладбища Чедвик отправился в Петербург, чтобы по указанному Марьей Фёдоровной адресу отыскать наследницу князя.

______________________________________________________

* «Черепенники», «грешневики», «гречушники» - коричневые или тёмно-серые валяные шапки цилиндрической формы с небольшими полями.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ


Часть I. Глава 22


Авторский коллаж. Использованы кадры из фильма "Благородный разбойник Владимир Дубровский", Режиссер: Вячеслав Никифоров.

Часы в гостиной пробили пять утра, Анна проснулась словно от внутреннего толчка. Неясная тревога жаром обдала сердце. Было нестерпимо душно. Откинула руку на противоположную сторону кровати, ища любимого, но тут же вспомнила, что он сегодня на дежурстве. Сбросив одеяло, села, пытаясь прийти в себя. Потом, ступая на носочки, подошла к окну. Лунная ночь висела над спящим городом. Анна вдруг поймала себя на том, что хочет видеть не этот тоскливый каменный пейзаж с закованной в лёд Невой, а родной сад в Александровке, широкую липовую аллею, где она любила уединяться с книгой, где они гуляли с Сергеем, и где каждый уголок был родным её сердцу. Она так зримо вообразила эту картину, что казалось та предстала ей за окном – вот она идёт по осенней аллее, под ногами – шуршащий ковёр из пёстрой листвы, а в руках держит багряно-золотой букет из них, вокруг стоит тишина, нарушаемая лишь лёгким шелестом опавшей листвы. Сейчас там, должно быть всё в сугробах и метёт метель.Вдруг её внимание привлекло зеркало. Боковым зрением заметила, что в полумраке спальни оно, словно отбрасывало туманный холодный свет. Анне стало не по себе, и она, отойдя от окна, осторожно, с непонятной ей самой опаской, заглянула в зеркало. Вместо своего отражения увидела небывалое.Перед ней проплывали, сменяя одна другую, картины её недавнего прошлого – дом Версаевых-Петрушевских, карета, мчащаяся через лес, в ней она с удивлением узнала ту самую карету, на которой они с мужем уезжали в столицу, недавний бал и они с Сергеем, кружащиеся в танцевальном вихре, а вокруг – множество тоже танцующих весёлых людей. Потом, точно сквозь туманную дымку, стали проступать, постепенно приближаясь, фигура и лицо мужа. Белый мундир в каплях крови, лицо болезненно бледное, измождённое, но больше всего её поразил взгляд Сергея – он смотрел прямо на Анну, будто видел её, стоящую от него по ту сторону рамы, глаза лихорадочно блестели, словно он пытался что-то сказать ей.



Автор коллажа - LadyRovena. При создании использованы кадры из фильма "Война и мир", режиссёр Сергей Бондарчук.

Вскрикнув, не вынеся страшного видения, Анна лишилась чувств и упала возле зеркала.Сергей вернулся домой по утру.- Барыня ещё спит? – спросил у служанки.Честно говоря, то, что жена не встретила его, показалось странным. Неужели она опять обижена на него? Да, нет же вчера, он предупредил о предстоящем дежурстве, и они расстались очень нежно, она обещала, что непременно будет спать в кровати, а не сидеть всю ночь в кабинете. Но Анна не была соней, в деревне вставала едва ли не на рассвете. Так что же её задержало сегодня?- Да, Анна Александровна ещё не выходили, - ответила служанка.Скрывая охватившую его тревогу, Сергей быстро прошёл к спальне и решительно распахнул двери. Анна в ночной рубашке, раскинув руки, без чувств лежала около зеркала, распущенные волосы разметались вокруг.- Аня! – он кинулся к жене и поднял на руки, перенёс на кровать. – Анечка! – чуть встряхнул её, коснулся губами щёк. – Да что с тобой?!Она слабо застонала и открыла глаза.- Серёжа! – сразу метнулась к нему и прижалась, крепко обняв мужа. – Ты… ты жив? С тобой всё в порядке? – с непонятной мужу тревогой посмотрела ему в лицо, боясь увидеть то, что открылось ей в зеркале.- Конечно, родная, - улыбнулся он, покачивая её в своих объятиях. – Я здесь, с тобой. Что случилось? Что тебя испугало? – спросил с волнением, заметив слёзы в её глазах.- Зеркало…- Зеркало?- Да, я видела нас…тебя…- Ах, милая, ну это просто нервы! – он улыбнулся, пытаясь успокоить её и скрыть охватившую его тревогу.- Нет! – Анна замотала головой. – Нет! Твой мундир … белый, парадный… он… он был в крови!И уронив голову на грудь мужа она зарыдала.Он,нахмурившись, молча гладил жену по голове, покачивал в объятиях и терялся в догадках о причине этого нервного срыва. Сердце разрывалось от тревоги за жену. Неужели он – причина её болезни? Он убивает своего ангела?! Столичная жизнь не для неё.Недавно она открыто призналась ему в этом. В тот поздний вечер они возвращались с народного гуляния.Зима в столице стояла суровая, короткий день быстро уступал место ночи, но люди радовались холодам, так как именно на эту морозную пору приходилась череда балов и всевозможных празднеств, связанных с Рождеством и Новогодием вплоть до Крещения, а затем и с Масленицей. Праздничное ликование захватывало все сословия, всех жителей от мала до велика. Балы не особенно привлекали Анну – кроме возможности потанцевать, она не находила в них ничего приятного: бесконечные сплетни, волокитство поклонников и завистливые взгляды дам очень тяготили её. Иное дело – народные гуляния на Неве! Она оказалась заядлой болельщицей на скачках рысаков.


Людвиг Иванович Шарлемань "Зимние бега на Неве".


У стрелки Васильевского острова, на самом широком месте Невы располагалась площадка для бегов, в которых не было строгих правил – участвовали как вполне породистые рысаки, так и простые крестьянские лошадки, запряжённые в сани. Единственное правило – бежать только рысью, за галоп снимали с гонок. Петрушевский, крепко взяв жену под руку, сквозь пёструю толпу вёл её к наскоро сколоченным из досок трибунам – с них было лучше видно. Толпа на ледяном поле напоминала муравейник: мужчины и женщины всех сословий, и даже дети – казалось, все устремились на реку в предвкушении эффектного зрелища.Анна с живым любопытством оглядывалась по сторонам, то и дело задавая ему вопросы по поводу предстоящих гонок. В стороне от бегового поля кучера тренировали лошадей, ещё не принимавших участия в гонках. Анна попросила подойти поближе, чтобы посмотреть на лошадей, Сергей охотно исполнил её просьбу. Не скрывая восхищения, она любовалась, как по очищенной от снега ледяной тверди, напоминавшей ровный лист потемневшего стекла, великолепные животные проносятся друг за другом, выпуская пар из ноздрей. Роскошные хвосты и гривы словно осыпаны бриллиантовой пудрой, в лучах скупого зимнего солнца играющей всеми цветами радуги, бока окутываются туманом, а подковы крепко врезаются в лёд, точно гордые лошади бегут не по скользкой поверхности застывшей реки, а по парковой аллее. Кучера что есть силы натягивают поводья, сдерживая лошадей, не давая им сорваться в галоп. Искусство в том, чтобы в рыси найти максимально возможную скорость и удержаться на ней.- Серёжа! Ты только посмотри! Это же невероятная грация! – восклицала Анна, и с детской непосредственностью хлопала в ладоши.Когда же первой пришла больше других понравившаяся ей серая маленькая кобыла с гривой, заплетённой в косички, восторгу Анны не было предела – она аплодировала, а потом настояла пойти угостить победительницу яблоком.Но больше всего её в тот день поразили олени: неподалеку, тоже прямо на льду реки стояли лагерем самоеды, их чумы привлекали всеобщее внимание. Завидев оленей, запряжённых в сани, Анна тут же бросилась к ним.- Я только читала об оленях, но никогда не видела, - заявила она. – Серёжа, я должна на них прокатиться!- И ты не испугаешься? – с усмешкой спросил он, любуясь восхищённым выражением её румяного от мороза лица. – Обычно это забава мальчишек.- Конечно, нет! – Анна нетерпеливо топнула ножкой, и взяв его за руку, потянула в сторону такой экзотической упряжки. – Идём же! Я рассержусь, если ты запретишь мне прокатиться на них, - шутливо пригрозила с лукавой улыбкой.- Ну, хорошо, хорошо, - засмеялся Сергей, подчиняясь, он был в восторге от её сегодняшнего озорного настроения.Коротко переговорив с возницей, он вскочил в сани и усадил жену перед собой, сомкнув руки на её талии – боялся, чтобы на повороте она не выпала. Оленья тройка понеслась по Неве. Холодный воздух обжигал морозной свежестью. Анна смеялась, её смех колокольчиком звучал в сердце Сергея. Он любовался женою, счастливый блеск в глазах и открытая улыбка делали её неотразимо прекрасной, заставляя Сергея мечтать о вечере, когда они окажутся наедине, и он сможет дать волю своим чувственным желаниям.- Не холодно? – спросил он, наклонившись к уху жены.- Нет, - смеясь, она повернула к нему лицо и посмотрела с такой невыразимой нежностью, что Сергею захотелось расцеловать её, но он лишь позволил себе слегка скользнуть губами по румяной щеке и крепче сжал руки на её талии.Вечером они возвращались домой поздно. Анна вдруг стала задумчива и затихла, на смену бурному веселью пришла едва ли не грусть. Она сидела в санях, прижавшись к нему, и молчала, точно спящая на ветке пичужка.- Ты устала? – встревоженно спросил он, дыханием согревая её руку.- Совсем не много, - печальная полуулыбка скользнула по губам.- Откуда тогда грусть? Ты чем-то огорчена? – не отступал он: перемена в настроении волновала его.- Нет, милый, - она положила голову ему на грудь, - просто… я благодарна тебе за сегодняшний день.- Пустяки! Что тут такого? Обычная прогулка, - усмехнулся он.- Нет, совсем нет, я вспомнила деревню, - её голос прозвучал с такой печалью, что на мгновение ему показалось, что она сейчас заплачет.Но нет, обошлось без слёз, хотя глаза полнились грустью.- Я скучаю по деревне, по дому и саду, - призналась она и тут же, словно боясь обидеть мужа, поспешно добавила: - Конечно, в столице замечательно! Столько всего… интересного, но… там мой дом, понимаешь? – она подняла на него глаза, точно пыталась прочесть ответ в его чертах. Тогда он не сказал ни слова, просто поднёс к губам её руку и, сняв рукавицу, поцеловал в ладонь, потом они молча зашли в подъезд и поднялись в квартиру. Стоя позади Анны, он снял с её плеч салоп* на сольем меху и заметил на её шее трогательно вьющийся выбившийся локон. Этот крошечный завиток с новой силой разбудил желание, сдерживаемое в течение всего дня, и теперь поддавшись ему, Сергей наклонился и скользнул губами по нежной шее, прижался поцелуем к тому месту, где пульсировала тонкая жилка.Анна вздохнула и повела плечами.- Милый, мне щекотно, - прошептала смущённо, - И нас могут увидеть…- Пустяки! – хрипло отвечал Сергей и осторожно приспустил платье, обнажая плечи, потом сжав их, развернул жену к себе лицом и принялся осыпать поцелуями любимое лицо.Сопротивления не было, да и не могло быть – Анна сама жаждала этих ласк. Медленно поцелуи спускались всё ниже – шея, плечи, чуть приоткрывшаяся грудь – ему всё было мало. Глубокие вздохи Анны, всецело оказавшейся в его сладостной власти, сводили с ума, заставляли желать жену всё с новой силой. И вот, подхватив любимую на руки, Сергей понёс её в спальню.Сейчас, найдя жену у зеркала, лишившуюся чувств, он вдруг сам себе признался, что в тот вечер он будто заново старался завоевать Анну, окончательно покорить, стерев из её памяти всё, что отдаляло её от него. Да, он ревновал её … к деревне, к её тихому прошлому без него, к тому времени, по которому, как оказалось, она тоскует! А сейчас, прижимая её рыдающую к своей груди, он ощутил вину перед ней.- Архип, - позвал хриплым голосом, отгоняя тяжёлые мысли, - пошли за доктором! Немедленно!Не прошло и часа, как высокий худой, близорукий человек, поблёскивая пенсне, вошёл в комнату. Вся его фигура с длинными худыми ногами в больших башмаках с блестящими пряжками, была нелепой и почти комичной. Особенно нескладной казалась его походка – доктор высоко поднимал тонкие ноги, точно боялся их промочить, шагая по лужам.- Ну-с, - он близоруко уставился на Анну, - я так полагаю, вот моя пациентка… – доктор перевёл взгляд на Сергея, который, стоя у кровати жены, продолжал сжимать её руку.- Да, доктор, - с волнением отвечал он.- И что у нас произошло? –опустившись на подставленный Сергеем стул, доктор со щелчком раскрыл саквояж из крокодиловой кожи.Сергей коротко рассказал о случившемся.- Итак, сударь, попрошу вас оставить меня с пациенткой наедине, - мохнатые брови чудаковатого врача сдвинулись домиком.- Но, я же муж… - растерянно возразил Сергей.- Поверьте мне, сударь, доктор, как и священник, работает без свидетелей, - улыбнулся врач и добавил: - Я непременно расскажу вам обо всём, но чуть позже.Оставив Анну с врачом, Сергей в беспокойстве прохаживался по коридору, прислушиваясь к тому, что происходило в спальне, но не слышал ни звука. Тяжёлые мысли вернулись к нему с новой силой. Вина перед Анной уже давно заставила его сомневаться в правильности своих поступков. И сейчас, ожидая вердикта врача, Сергей погрузился в свои размышления, пытаясь что-то решить для себя.Уже давно он видел бледность нежного лица некогда со здоровым румянцем на щеках и какой-то печальный блеск в прекрасных глазах. Словно Анна непрестанно думала о чём-то. Если он пытался вывести жену из этой задумчивости, она улыбалась ему, говорила, что всё в порядке и смотрела на него с такой не выразимой нежностью, что у него щемило сердце. Сергей отдавал себе отчёт в том, что сказав Анне о своём пребывании в Тайном обществе, он невольно заставил её переживать за него ещё больше.Она ни о чём не расспрашивала его, и он был ей за это благодарен безмерно. Потому что если бы она начала тревожить его вопросами, он ничего не смог бы ей объяснить. И дело было не просто в тайне, которую надлежало хранить, нет, всё обстояло гораздо сложнее! Как он мог бы объяснить жене то, что сейчас составляло смысл его деятельности? Какими словами можно было бы донести до нежной, неискушённой в политике юной женщины, почти девочки, суть и необходимость задуманного ими? И даже если бы он нашёл слова, разве же мог бы он надеяться, что Анна поняла бы его и не осудила? Не сталось бы так, что она, будучи необычайно набожной и ранимой, посчитав его действия преступными, бежала бы от него в страхе оказаться причастной к злодеянию?Злодеяние… Теперь он вдруг с ужасом осознал, что их планы действительно могут оказаться преступными не просто с точки зрения закона, но и с точки зрения высшего суда! Ведь многие из членов общества выступали за убийство монарха. Нет, он не был с этим согласен, но и не высказывал решительного протеста. Выходит, сама мысль об убийстве не была ему омерзительной? Получается, он вовлекал Анну в своё преступление? Так может, ей действительно было бы лучше в деревне? Вырвав нежное создание из привычного мира, не убивает ли он её?Скрипнувшая дверь комнаты отогнала его мысли.- Доктор, ну что же вы скажете мне? – Сергей бросился к вышедшему в коридор врачу.- Голубчик, - доктор с улыбкой смотрел на взволнованного супруга, - да не тревожьтесь вы так! Всё в порядке с вашей женой!- То есть… Но как же этот обморок?! – Сергей в волнении взмахнул рукой.- А чего вы хотели в её состоянии? Поверьте моему опыту: в её нынешнем положении это совершенно нормально. И могу вас заверить – доктор дотронулся до руки Сергея, - в ближайшие месяцы ещё не раз будут и обмороки, и истерики. Да, да, милейший! – видя изумление на лице Петрушевского, кивнул врач. – Именно так! А ещё приготовьтесь к капризам и переменам настроения! Надлежит потакать её желаниям, плюс регулярные прогулки и хорошее питание. Вот, собственно, и всё.- Но… - Сергей, нахмурившись смотрел на врача, - что вы хотите сказать? Она здорова?- Абсолютно здорова, голубчик! Просто ваша жена в положении! – смеясь сообщил врач.В изумлении Сергей растерянно уставился на доктора и запустил руки в свою непокорную шевелюру.- То есть вы хотите сказать…- Да, да, - закивал врач, - да не стойте же вы здесь, идите к жене! Я оставлю рецепт успокоительного в гостиной, а гонорар за визит пришлёте мне позже. – Идите!Сергей бросился в спальню.- Право же, влюблённые мужья глупеют при таких известиях, - вслед ему пробормотал доктор и покачал головой.

_________________________________________

* Сало́п (фр. salope) — верхняя женская одежда, широкая длинная накидка с прорезами для рук или с небольшими рукавами; скреплялась лентами или шнурами. Салопы шили из бархата, шелка, дорогого сукна; часто на подкладке, вате или меху (в основном куницы и соболя), с бархатными или меховыми отложными воротниками. Салоп был распространен в Западной Европе и в России преимущественно в первой половине XIX века среди горожанок; позже только в мещанских слоях населения.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

ЧастьI. Глава 23


Коллаж автора. Использована картина В.И. Сурикова "Вид памятника Петру I на Сенатской площади в Петербурге", 1870 г.


- Что ты об этом думаешь? – спросил Сергей жену, сидевшую напротив него в кресле. В её прямой, как струна, осанке, во всей позе – она сидела на самом краешке кресла, словно намеревалась вскочить в любую минуту, сквозило внутреннее напряжение, полученное известие явно взволновало и привело её в замешательство. Волнение было весьма нежелательным в её нынешнем положении, поэтому Сергей задал свой вопрос нарочито равнодушным тоном и взял жену за руку, осторожно пожал тонкие пальцы.

- Не знаю… - отвечала она неуверенно и добавила с улыбкой: - Мне кажется, это правда…

- Я не о том, любовь моя! - Петрушевский, наклонившись, прижал ладонь Анны к своей щеке. – Конечно, ему можно верить, и я нисколько не сомневаюсь, что вся эта история с поисками сбежавшей дочери князя – правда. Хотя тип этот мне неприятен, мягко говоря.

- Неприятен? – удивилась Анна и с недоумением взглянула на мужа. – Чем же? По-моему, очень воспитанный молодой человек и прекрасно знает французский, мне казалось, американцы не могут похвастаться светскими манерами.

Буквально час назад у них побывал гость – американский детектив, работающий на князя Черкасского.

Признаться, визит этот Сергея удивил: меньше всего они с женой могли ожидать, что родственники со стороны покойной матери Анны могут разыскивать своих наследников. Накануне пришло письмо от тётки, в котором она предупреждала о визите детектива. И всё-таки Сергей с сомнением просматривал представленные ему документы. По всему выходило, что его супруга – единственная наследница князя Черкасского. Хорошо ли это или плохо? Этот вопрос задавал себе Петрушевский и не находил ответа. С одной стороны, приданное было бы совсем не лишним, но с другой – он не хотел иметь ничего общего с людьми, которые когда-то отвергли родителей Анны, а значит, отвергли и её, задолго до рождения.

Чедвик действительно имел безупречные манеры и производил впечатление умного человека. От Петрушевского не укрылось его волнение. Когда Анна вошла в кабинет, детектив буквально остолбенел. Сергею была понятна такая его реакция – одно дело знать, что дочь княжны очень похожа на свою покойную мать, и совсем другое - увидеть это воочию.

Изумление пополам с восхищением лишило беднягу дара речи. Наблюдая за гостем, Перушевский ощутил болезненный укол ревности. Неприятное чувство вновь оживало в его сердце. Да как смеет этот щеголеватый американец вот так, с нескрываемым восхищением, смотреть на его жену?!

- Дорогая, - Сергей, чтобы поставить визитёра на место, шагнул к супруге, взял за руку и, с нежностью глядя в её взволнованное лицо, заговорил первым, - представляю тебе Джона Чедвика, по поручению твоего деда он разыскивал твою маму.

И он сам коротко изложил жене суть дела.

- То есть мой дедушка умер? – Анна переводила взгляд с мужа на гостя, и в её взгляде Чедвик увидел надежду.

Глаза красавицы словно просили: «Скажите, что он жив!».

- Да, сударыня, ваш дед покинул этот мир тот час же, как изложил мне свою просьбу. Он надеялся найти дочь, но … нашлись вы, - отвечал Чедвик, не отводя взгляда от глаз Анны.

- И что же? – она взволнованно смотрела на него.

- Поскольку вы единственный ребёнок покойной княжны, то вы являетесь единственной наследницей князя Черкасского, вашего деда, - объяснил Чедвик. – Вам надлежит связаться с семейным адвокатом и вступить в наследство.

- Всё… так неожиданно, - Анна растерянно взглянула на мужа, ища его поддержки.

Сергей, пытаясь унять её волнение, ободряющее сжал её руку и усадил в кресло.

- Скажите, сударь, - обращаясь к гостю, заговорил он, - а вы уверены, что нет других наследников покойного князя?

- В настоящий момент я знаю лишь то, что уже изложил вам, - отвечал Джон. – Сам князь говорил только о своей дочери. Полагаю, вы должны всё лично выяснить у адвоката князя. Адвокатская контора расположена в Варшаве, вот по этому адресу, - Чедвик вынул из нагрудного кармана визитку и протянул её Сергею, - но я знаю, что господин Левандовский сейчас по делам находится в Петербурге, вы можете лично встретиться с ним.

- Хорошо, благодарю вас, господин Чедвик, - Сергей протянул руку, давая понять, что визит гостя считает оконченным, ему не терпелось отделаться от этого наглого иностранца, который даже не пытался скрыть своего интереса к Анне.

Пожав, протянутую ему руку, Чедвик обратился к Анне:

- Сударыня, смею надеяться, что доставил вам приятное известие, простите, ежели это не так, - он учтиво кивнул.

- Благодарю вас, сударь, - Анна смущённо улыбнулась, - ваше известие неожиданно для меня, но я признательна вам за него.

Дальнейший поступок детектива показался Сергею вызывающим. Поднеся руку Анны к губам, Чедвик, глядя ей в глаза, тихо произнёс:

- Ежели вам будет нужна помощь, я к вашим услугам, вот мой адрес в Петербурге. Надеюсь, я смогу быть вам полезным.

С этими словами он вручил Анне свою визитку. Сергей едва сдержался, чтобы не выставить наглеца за двери.



- Да он же не скрывал своего интереса к тебе! – отвечая на вопрос жены, воскликнул Петрушевский и заметался по комнате. – Неужели ты не заметила этого? – он с укоризной взглянул на Анну.

- Нет, - Анна улыбнулась, - мне показалось, он вёл себя безупречно.

Уже зная, как можно обуздать своего ревнивца, она откинулась на подушку и чуть поморщилась.

- Ты плохо себя чувствуешь? – он сразу бросился к ней. - Вот, выпей, - налив воды из стоящего на столе графина, он поднёс к её рту бокал и заставил сделать глоток.

- Нет, всё хорошо, просто я немного устала, - выпив воды, улыбнулась она и позволила мужу опуститься на пол у её ног, положив голову к ней на колени, он знал, что она обожает играть с его непослушными вьющимися волосами, а ему в свою очередь нравилось смотреть на её лицо снизу, ему всегда это казалось забавным.

Перебирая его кудри, она остудила его пыл:

- Так о чём ты меня спрашивал?

- Так, пустяки, - он с улыбкой посмотрел на неё, - Мне лишь хочется узнать твоё мнение об этой новости. По-твоему, как нам следует поступить?

- Я была бы рада, дать тебе хоть какое-то приданное, - смущённо отвечала Анна, - тем более, что дела в имении оставляют желать лучшего… Это наследство было бы весьма кстати… Ты не находишь?

- Милая, - Сергей поцеловал её ладонь и отвечал твёрдо, глядя в глаза, - всё, что мне нужно, от тебя – ты сама. И давай оставим этот разговор. Я не намерен связываться с адвокатом и в случае, если он сам напишет мне, просто откажусь от наследственных прав.

- Но ведь… - попыталась возразить Анна.

- Никаких «но»! – он перебил её. – Я не намерен подвергать твою честь испытанию. Князь вышвырнул твоих родителей, лишив их поддержки, тем самым он даже не подумал о тебе! Мы прекрасно жили без его наследства и проживём дальше.

- Серёжа, - рука Анны замерла в его волосах, - ты поступаешь не по-христиански, ты лишаешь человека возможности, осознать свою ошибку и заслужить прощение.

- Сердечко моё, - он вскочил и сел на подлокотник кресла рядом с ней, привлёк жену к себе, взял в ладони её лицо и, глядя в печальные глаза, заговорил с горячностью: - я охотно простил бы человеку оплошность, какое-то недоразумение, что-то, что произошло не по злому умыслу, но стоит ли прощать поступок, который привёл двух молодых влюблённых к смерти?! Твоя мать не смогла пережить проклятие родного отца, твой отец не вынес смерти любимой женщины, ты росла сиротой. И теперь твой дед решил купить наше прощение!

- Милый, а если он… раскаялся?! – в голосе Анны послышались слёзы. – Ведь каждый из нас грешен! Но разве мы не можем осознать свой грех и раскаяться искренне?

- Ежели тебе нужен мой честный ответ, то я скажу – не верю в его раскаяние! – тихо отвечал Петрушевский, обнимая жену. – Всё было проще, находясь на смертном одре, он испугался.

- Чего, Серёжа?! – удивилась Анна, поднимая голову и глядя в его строгое лицо, пытаясь что-то прочесть в потемневших синих глазах мужа.

- Ангел мой, ты … всё ещё такой ребёнок! – он печально улыбнулся и коснулся губами её волос. – Поверь, когда человек смотрит в глаза смерти, он часто сожалеет, что не оставил после себя в этом мире ничего.

Она как никто понимала его состояние. Обычно синие, как вечернее небо по весне, его глаза становились почти чёрными в минуты страсти или в моменты, когда он был очень взволнован. Но сейчас было что-то ещё, точно он говорил о себе. Смерть… А ведь действительно – он сам встречал смерть и смотрел в её мрачное лицо! Выходит, он сам пережил то, о чём сейчас говорит! Сердце Анны сжалось при этой мысли, слёзы сорвались из глаз и, точно жемчужины, покатились по разгорячённым щекам.

- Не нужно плакать, - прошептал он и принялся большими пальцами стирать слезинки, - поэтому я не хочу унижать нашу любовь этим наследством. Мы нужны друг другу, потому что сам Господь соединил нас, ведь так?

- Да, любимый, - она теснее прижалась к нему и тут же осторожно добавила: – Но мне бы так хотелось что-то узнать о маме… Ведь кроме рассказа твоей тёти, я не знаю о ней ничего…

- Хорошо… - согласился он, поглаживая её плечи, - мы напишем адвокату… Возможно, он расскажет что-то о твоей матери, но мы сделаем это после рождения малыша. Я не хочу подвергать ваше здоровье – твоё и малыша – риску. И не возражай! Сейчас ты должна беречь себя, а встреча с адвокатом – это опять бурные эмоции. Мне кажется, ты хочешь спать, - он улыбнулся и провёл пальцем по её щеке.

- Это так заметно? – она смутилась.

- Мне – да, идём, - он поднял её на руки, отнёс в спальню и опустил на кровать.

- Я стала такая ленивая, - Анна нахмурилась, сердясь сама на себя, - всё время днём хочу спать, как кошка…

- Это нормально в твоём положении! Доктор говорит, малыш растёт, когда ты спишь, - улыбаясь, отвечал Сергей.

- Милый, ты побудешь со мной? – протянув к нему руки, она с лукавой улыбкой смотрела на мужа.

- Да, пожалуй, мне тоже следует отдохнуть под боком у моей ленивой кошечки, - усмехнувшись, он скинул китель, лёг рядом и придвинул жену к себе, заключая в объятия.



***

Чедвик сидел за столом в задымлённом полумраке трактира. Перед ним стояла рюмка, маленький графинчик с коньяком и блюдечко с ломтиками лимона. Джон залпом выпивал тёмную жидкость, морщась, съедал кусочек лимона, тут же подливал ещё и опять выпивал. Время от времени он жестом заказывал себе очередную порцию. При этом его лицо было хмурым, он смотрел перед собой и, казалось, не замечал неуютной обстановки вокруг.


В задумчивости он покинул дом Петрушевских и заехал в первое попавшееся заведение – прокуренное и шумное, с разношерстной публикой. Обычно, он избегал таких мест, стараясь столоваться только в приличных заведениях, где публика была состоятельной и почтенной. Это было не только гораздо приятнее, но и - что немаловажно – поднимало его собственный статус. Агент сыскного бюро должен был держать марку. Но сегодня всё иначе, сегодня Джону было наплевать на имидж.

Перед его мысленным взором стояло лицо, которое – он это хорошо понимал – вряд ли он когда-нибудь сможет забыть. Словно прекрасное видение, предстала перед ним эта восхитительная красавица.


Впрочем, нет, по мнению Джона, такое определение ни коим образом не отражало истины, ибо являлось слишком поверхностным и светским, женщина, недавно протянувшая ему для поцелуя изящную руку, была напрочь лишена светской холодности, и даже доли высокомерия, которое обычно свойственно красивым женщинам. Изящная фигура казалась невесомой, и дело было не в воздушном простом платье из лилового муслина, которое облаком обволакивало безупречные формы, а в том, что молодая женщина ступала необычайно легко и грациозно, точно парила над землёй. Юное открытое лицо с искренней застенчивой улыбкой было, скорее, лицом ангела, но более всего Чедвика поразили глаза. Как и на портрете, который вручил ему князь Черкасский, они завораживали всякого, кто смотрел в них. Но если на миниатюре это воспринималось, как мастерство живописца, создавшего шедевр, то вот так в реальности взгляд этих глаз казался каким-то не земным. Невозможно было поверить, что такая красота реальна. И только мимолётное прикосновение хрупких тонких пальцев к его руке свидетельствовало о вполне земной сущности красавицы. Огромные тёмные очи не отпускали и заставляли всматриваться в них, удивление, печаль и даже боль искренне читались в них по мере того, как супруг рассказывал ей причину визита Чедвика.


И Джон в благоговении стоял перед ней, боясь показаться нелепым. Ах, прикажи она остаться и быть её слугой, он согласился бы, не раздумывая! Но она лишь спросила его о смерти своего деда, не скрывая надежды на радостную весть. И как бы Джону ни хотелось порадовать стоящего перед ним ангела, он был вынужден сказать правду. Ангел едва сдерживал слёзы, заставляя Чедвика терзаться виною, что он явился невольной причиной её горя. При прощании, совсем потеряв голову, Чедвик уже не осознавал своих действий. Поднеся руку красавицы к губам, глядя в сводящие его с ума глаза, сам не ожидая в себе этой смелости, он выразил желание быть ей полезным.

Да, он безнадёжно влюбился в Анну Петрушевскую, внучку князя Черкасского. И сейчас, чтобы хоть как-то отойти от овладевшего им смятения чувств, Чедвик намеревался напиться. Такое с ним случилось впервые: бывшие в его жизни женщины никогда не доводили его до такого состояния. Проснувшись на утро, он даже не пытался вспомнить имя красотки, с которой провёл ночь. Да и зачем? Женщин Чедвик рассматривал примерно так же, как хорошую еду и выпивку. Они требовали денег и отдавали ему желаемое только при наличии достаточно толстого кошелька. Теперь же за все сокровища мира он не смог бы сделать женщину своей. Она недосягаема, как звезда на русском небе.

Джон горестно усмехнулся и вновь осушил рюмку с коньяком.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 24


Авторский коллаж. В работе использована картина В.И. Сурикова "Вечер в Петербурге".


Раннее февральское утро стояло над Петербургом. В этот год Крещенские морозы затянулись, точно не заметили, что уже давно январь уступил место младшему брату-февралю. Ветер, будто дворник метлой, позёмкой вздымал снег и тащил его по улицам, словно намеревался вымести начисто из города, он забирался под воротники редких прохожих, ударял в раскрасневшиеся от мороза лица, заставлял плотнее кутаться в шали и шарфы или просто втягивать шеи в воротники фризовых шинелей. Извозчики в ожидании пассажиров, похлопывая себя рукавицами, пританцовывали возле своих лошадей, гривы которых висели, обмёрзшие снегом, а из ноздрей вырывались струйки пара.Сергей вышел из подъезда, фонарь, брызгая горячими каплями масла и заставляя подплясывать тусклый кружок света на мостовой, раскачивался от всё усиливающегося ветра. Петрушевский провёл рукою по лицу, точно хотел стереть снегом свои невесёлые мысли. Постояв несколько секунд у подъезда, Сергей двинулся прямо по пустынной улице. Если бы не вой разыгравшейся метели, хруст снега под его шагами да проскользнувшие по дороге сани, запряжённые худой лошадёнкой, улица в призрачном свете фонарей казалась миражом, создавая ощущение странного, пугающего сна.


"Герман у подъезда" - иллюстрация А. Н. Бенуа к "Пиковой даме" А.С. Пушкина, 1910 год.


Всё случилось неожиданно, сегодняшнюю ночь он, как ни хотелось бы ему этого, не сможет забыть никогда. Анна уснула сразу, беременная она постоянно хотела спать, и едва они ложились вечером, как прильнув к его плечу, она засыпала мирным и спокойным сном. А ему не спалось. Раньше свою бессонницу он коротал в кабинете, с книгой в руках, теперь же, боясь оставить Анну одну, предпочитал просто лежать рядом с ней. Так ему было спокойнее – он словно охранял сон жены, а на самом деле любовался чистой улыбкой, которая иногда пробегала по нежным, чуть приоткрытым во сне губам, и длинными густыми ресницами, отдыхавшими на порозовевших щеках. Анна была словно дитя. И стоило ему подумать об этом, как тревожные мысли вновь и вновь точили его голову: что станет с нею, такой хрупкой и неискушённой в жизни, если останется одна с ребёнком на руках. Без него…В тайном обществе всё настойчивее говорили о восстании, и Сергей понимал его неизбежность. Ещё год назад он сам с горячностью выступал за скорейшее воплощение их планов. Но сейчас… Он осознавал, что надежда на успех предприятия, в котором он принимал участие, ничтожно мала, и провал – почти неизбежный – повлечёт за собой большие невинные жертвы. Одной такой жертвой может стать его семья. Анна и ребёнок…- Дружище, давно не виделись! – тяжёлая рука друга опустилась на плечо Сергея, который рассматривал ноты в книжной лавке Бейера и Грефа.- Как раз сегодня собирался к тебе, - Сергей приветливо улыбнулся и пожал протянутую руку Николая. – Дело у меня к тебе есть.- Так к чему откладывать до вечера? Давай поднимемся в Лондон * и потолкуем, - предложил Синяев.Зайдя в трактир, выбрали уединённый столик в отдалённом месте зала.- Ну так что за дело у тебя? – спросил Николай, пытливо посмотрев на хмурого Сергея. – Вижу, ты чем-то озабочен…- Да, ты прав…- кивнул тот и сразу без обиняков сказал: - Хочу попросить тебя, ежели что-то случиться со мной, позаботься об Анне…- К чему такой пессимизм, дружище? - усмехнулся Николай, но его попытка свести всё к шутке не удалась.- Это не пессимизм, - покачал головой Сергей, вертя в руках вилку с узорчатой литой ручкой. - Ты ведь и сам понимаешь, чем я рискую…- Да, ещё бы! – Николай с раздражением посмотрел на него и залпом осушил рюмку водки. – Только неужели ты не видишь иного выхода, кроме, как заручиться моим обещанием?! – он пронзил Сергея взглядом, хотел вот так сразу получить честный и лаконичный ответ.Но беда в том, что ответа у Петрушевского не было, да просто быть не могло. Выйти из заговора он не мог, это означало поступиться всеми своими принципами, идеями, планами, всем, что составляло очень значимую часть его самого, без чего он себя не мыслил. Наконец, это означало поступиться своей честью русского офицера. Но и предать Анну, в случае провала оставить её одну во враждебном окружении света, с клеймом жены преступника было для него просто немыслимо.- Я не знаю, что мне делать… - честно признался Сергей после затянувшейся паузы.- Анна знает о твоих делах? – вновь спросил Николай, отрезая кусок ростбифа.- Да, но… без подробностей, - Сергей смял пальцами хлебный мякиш. – И она не знает, чем мне, всем нам это может грозить…- Мне кажется, - неуверенно начал Синяев, - лучше рассказать ей всё.- Ты думаешь, она поймёт? – Сергей с сомнением взглянул на друга.- Поймёт или нет – не в этом суть, главное, что это не станет для неё неожиданностью, - отвечал Николай.- Ежели с тобой что-то случится, морально она будет готова к этому.- Пожалуй, ты прав… - Петрушевский опять задумался и, нахмурившись, признался: - Знаешь, в положении она стала так…ранима, я боюсь, что моё сообщение отразиться на ребёнке…– И всё же, поговори с ней, – Николай вдруг улыбнулся и заметил ироничным тоном: - Мне кажется, Анна не так слаба, какой кажется… Уже то, что она выносит тебя, говорит о её силе, - пошутил он. - Ну а что касается меня, то тут ты мог бы и не просить, - лицо Николая стало серьёзным и озабоченным, - твою семью я не оставлю в любом случае. – И опять он перешёл на шутливо-ироничный тон, меняя тему: - Между прочим, о тебе Грушенька спрашивала, дескать, почему Сергей Владимирович давно не был, велела кланяться тебе.- Ой, она ли не знает о моей женитьбе? – усмехнулся сергей.Грушенька, красавица-цыганка была романтическим воспоминанием из прежней его холостяцкой жизни. В то время Петрушевский пережил лёгкое увлечение цыганкой. Квартира певуньи, обладавшей незаурядным голосом, слыла одним из самых весёлых мест столицы. Многие желали бы покорить сердце непреступной красавицы, гордой и своенравной, как необъезженная кобылица, но среди прочих молодых офицеров она почему-то выделяла Сергея. А он как должное принимал ласки красавицы и в её объятиях временно забывался в сладком полусне.- Ох, и горячий, ты сударь мой, - сидя у него на коленях и пристально глядя ему в глаза, признавалась Грушенька, а потом с затаённой болью замечала: - Да только попусту себя тратишь.- Как же попусту? – удивлялся Сергей с улыбкой, - Или ты не любишь меня? – спрашивал, усмехаясь.- Я-то люблю… Да только не по судьбе мы друг дружке, - лицо цыганки становилось серьёзным, глаза смотрели на него внимательно, словно читали в его душе что-то, понятное одной Грушеньке, – Сердце твоё скоро подаришь деве. Она и будет судьба твоя. А меня забудешь.Петрушевский смеялся над этими предсказаниями, не верил им. Но выходит, права была цыганка – не прошло и полугода после их романа, как встретил он Анну, свою судьбу, о страстной Груше и думать забыл, точно не было её никогда в его жизни.- Не веришь? – качала она головой в ответ на его смех. – Ой, напрасно, сударь мой! Вот дай руку, - Грушенька брала его ладонь и с прищуром всматривалась в переплетение линий, - вижу, встретимся мы с девой твоей. Да не бойся, - усмешка кривила полные крупные губы, - не обижу её. Потому как в ней твоё спасение.- От кого же, Грушенька? - улыбаясь, допрашивал он, развязывая тесёмки на её рубашке, обнажая крупную грудь с напрягшимися сосками, – От кого же спасать она меня будет?- От тебя самого, - смеясь отвечала красавица и жарким поцелуем прекращала их странный разговор.Вдруг стон жены прервал ход его воспоминаний. Анна резко проснулась.- Серёжа, - позвала взволнованным голосом.- Да, сердечко моё, - отозвался он, приподнимаясь на локте и целуя щеку жены, - что случилось?- Мне… больно и… - она повернула к нему мертвенно бледно лицо с расширившимися от ужаса глазами и призналась: - кажется, я теряю наше дитя…Резко откинув одеяло, Сергей понял, что она права – лужа крови не оставляла никаких сомнений.Послав за доктором, он вновь пережил тревожные минуты в коридоре, когда его, как и в тот первый раз, выставили за дверь их супружеской спальни. Но теперь надежды не было. Чудовищная, гнетущая пустота заполнила душу, едва он увидел кровь. Но он почти смирился с потерей нерождённого ребёнка, вернее – осознал и принял случившееся как нечто неизбежное. Так он принимал на войне гибель товарищей. Непоправимое, неизбежное, независящее от него!.. Так бывает! Это и доктор сказал – первые месяцы беременности самые сложные, и один Бог ведает, будет ли младенец жить, захочет ли увидеть этот мир. И сейчас все тревоги Сергея были только о здоровье Анны. Только бы с ней всё было хорошо!Одна мысль, что его маленькой жены вдруг не станет, кидала его в холодный пот и заставляла замирать сердце. Он вдруг вспомнил, как вернувшись в Петербург женатым человеком, привезя с собой Анну, однажды с нежностью заметил, как преобразилась его холостяцкая квартира, заполнившись изящными женскими вещицами. И уже в своём кабинете он с каким-то доселе неизведанным тёплым чувством мог любоваться забытой на диване её шалью. А сейчас его взгляд упал на столик для рукоделия, стоявший в углу гостиной, слева от окна, это место было видно в дверной проём из коридора.Сергей быстро вошёл в комнату и шагнул к столику. Приоткрытая шкатулка с ниткой жемчуга, серебряное зеркало, кружево и три шёлковых розы нежно-кремового цвета, которые она сама делала для нового платья. Нет! Это решительно невозможно, потерять Анну! Его любовь, его сердце, его нежного ангела! Зачем тогда всё – этот мир вокруг, и он сам в этом мире?!

Коллаж автора


Он взлохматил волосы своим привычным жестом и рванул тугой воротник – не хватало воздуха, шагнув к окну, распахнул раму, впуская в комнату обжигающую морозную свежесть. Наклонился, выставив голову в ночь, подставив её под хлопья снега, перьями кружащиеся вокруг и залетавшие в окно. Снег таял на его плечах и волосах, непослушная шевелюра немного намокла, и это освежило его. Петрушевский вздохнул полной грудью и посмотрел в тёмное небо, его губы беззвучно прошептали:- Анна…Вдруг он ощутил, что кто-то трогает его за плечо. Оглянувшись, увидел доктора.- Сударь, Анна Александровна хочет вас видеть, - сообщил врач.- Бога ради, скажите, что с ней, - Серей бросился в доктору и сжал его руку.- Да не волнуйтесь вы так, голубчик! – врач улыбнулся. – Всё не так страшно, уверяю вас! Да, случился выкидыш… Весьма сожалею. Но как ни прискорбно, это иногда бывает. Однако организм вашей супруги молодой, и я уверен, она справится. У вас непременно будут дети.- Франц Карлович, меня беспокоит только здоровье жены, - взволнованно признался Сергей. – Она… будет жить?- Да Бог с вами, сударь! – лохматые брови доктора смешно подпрыгнули. – Вот уж придумали чего! Конечно, будет! Да, она слаба, но хорошее питание, отдых и никаких волнений, - врач предостерегающе погрозил пальцем, - И уверяю вас, недели через три, четыре она сможет танцевать. А вот вы меня тревожите, - он вдруг взял Сергея за руку и посчитал пульс. – Ну вот, я прав! Vous êtes trop émotif, monsieur!** Этак и до сердечной горячки недалеко! Пожалуй, я и вам выпишу успокоительных капель.- Нет, нет, благодарю вас, Франц Карлович, - Сергей улыбнулся, - мне не нужно капель.Простившись с доктором, он осторожно вошёл в спальню. Бледное лицо Анны на белоснежном полотне подушки казалось бумажным, огромные глаза, лихорадочно блестели.- Серёжа! – завидев мужа, воскликнула она и протянула к нему руки.Он бросился к ней, упал на колени перед кроватью и принялся целовать её маленькие кисти.- Милый прости меня! – тихо проговорила она и погладила его волосы.- За что, родная? – искренне удивился он.- Я не уберегла нашего малыша, - слёзы брызнули из глаз, и она разрыдалась.Сергей дал ей выплакаться. Присев рядом на край кровати, он чуть приподнял её и прижал к своей груди. Когда рыдания стали утихать, заставил Анну сделать несколько глотков воды и сказал, сдерживая волнение:- Ангел мой, не вини себя! Ты не виновата ни в чём. Доктор говорит, так часто бывает, особенно в начале. И это не твоя вина! Так решил Господь! Обещаю, у нас будут дети. Но сейчас ты должна поберечь себя и постараться не волноваться. Сейчас ты поспишь, а я пока схожу в аптеку, куплю всё, что прописал доктор.Поцеловав жену, он быстро накинул шинель и поспешил в аптеку.Вскоре, купив лекарства, Петрушевский зашёл в церковь. Служба закончилась, в церкви было пустынно, полумрак, блики свечей, торжественные и спокойные лики, смотрящие с икон – Серей вдруг ощутил, что это есть именно то место, где он сейчас должен побыть. Хоть несколько минут. Стоя перед иконой Спаса, он стал творить молитву, прося о здоровье жены. И когда, помолившись, вышел из церкви, у него вдруг возникло удивительное чувство покоя и уверенности, что Анна не оставит его.

__________________________________________

* На месте нынешнего углового дома № 1 на Невском проспекте более ста лет простоял дом, построенный в 1781 году для саксонского уроженца Георгия Георгиевича Гейденрейха, который устроил тут гостиницу, а при ней - трактир "Лондон" (в некоторых путеводителях и справочниках начала XIX века он называется "Трактир города Лондона"). Трактир "Лондон" первоначально был открыт в доме Овцына на углу Малой Миллионной улицы и Невского проспекта (ныне дом № 16 по Невскому), но сразу после постройки дома Гейденрейха трактир переехал сюда, в самое начало Невского проспекта.Во времена Пушкина, в 1820-х годах, "Трактир города Лондона" и гостиница при нем перешли в собственность немецких купцов Вебера и Мейера. На первом этаже в те годы размещались книжный магазин Плюшара и книжная лавка Бейера и Грефа.Подробнее см.: https://www.nkj.ru/archive/articles/6821/ (Наука и жизнь, ГЛАВНАЯ УЛИЦА САНКТ-ПЕТЕРБУРГА)** Вы слишком эмоциональны, сударь! (фр.)


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 25


Коллаж автора, в работе использована картина Федора Алексеева "У Большого Каменного театра Петербургское наводнение 1824 года".

Ужасный день!Нева всю ночьРвалася к морю против бури,Не одолев их буйной дури...И спорить стало ей невмочь...Поутру над ее брегамиТеснился кучами народ,Любуясь брызгами, горамиИ пеной разъяренных вод.Но силой ветров от заливаПерегражденная НеваОбратно шла, гневна, бурлива,И затопляла острова,Погода пуще свирепела,Нева вздувалась и ревела,Котлом клокоча и клубясь,И вдруг, как зверь остервенясь,На город кинулась. Пред неюВсе побежало, все вокругВдруг опустело - воды вдругВтекли в подземные подвалы,К решеткам хлынули каналы,И всплыл Петрополь как тритон,По пояс в воду погружен.Осада! приступ! злые волны,Как воры, лезут в окна. ЧелныС разбега стекла бьют кормой.Лотки под мокрой пеленой,Обломки хижин, бревны, кровли,Товар запасливой торговли,Пожитки бледной нищеты,Грозой снесенные мосты,Гроба с размытого кладбищаПлывут по улицам!НародЗрит божий гнев и казни ждет.Увы! все гибнет: кров и пища!Где будет взять?В тот грозный годПокойный царь еще РоссиейСо славой правил. На балкон,Печален, смутен, вышел онИ молвил: "С божией стихиейЦарям не совладеть". Он селИ в думе скорбными очамиНа злое бедствие глядел.Стояли стогны озерами,И в них широкими рекамиВливались улицы. ДворецКазался островом печальным.Царь молвил - из конца в конец,По ближним улицам и дальнымВ опасный путь средь бурных водЕго пустились генералыСпасать и страхом обуялыйИ дома тонущий народ.А.С. Пушкин "Медный всадник"


Весна и лето 1824 промелькнули для Анны словно во сне. Вся жизнь разделилась на две части – до и после. До той роковой ночи, когда она потеряла неродившегося ребёнка, и после. Поначалу она ни дня не проводила без слёз. Сергей, возвращаясь вечером со службы, видя её заплаканные глаза, был очень нежен с ней. Подхватывая на руки, носил по комнатам, словно маленькую, шептал что-то ласковое. Анна видела его страдания - несмотря на улыбку, его лицо в такие минуты полнилось неизбывной мукой, которая пряталась где-то на самом донышке его тёмно-синих глаз. Он часто становился задумчив и отрешённо замирал, отложив взятую из шкафа книгу, просто молча сидел в кресле. Она считала, что он винит себя в том, что случилось. Осознание этого факта заставило её понять, что своим горем, своими слезами она терзает мужа, делая его едва ли не более несчастным, чем она сама. В самом деле, слёзы не могут изменить ничего, не могут вернуть ей дитя, а любя мужа всем своим существом, она не может делать его без вины виноватым. Поэтому Анна решила спрятать свою боль в самый отдалённый уголок сердца. Надо жить дальше! Господь милостив и непременнопошлёт им детей. Так настраивала она себя.

Осень пришла рано. Дождливое лето, привычное для столицы, в этот год выдалось особенно слякотным. Серый мокрый гранит города наводил тоску. Ах, сколько бы отдала Анна, чтобы очутиться дома, в милых сердцу местах, пройтись по тенистым аллеям старого сада, спуститься к реке и, как когда-то очень давно, посидеть на берегу, глядя на размеренное течение воды. Безотчётная тревога жила в её сердце, временами казалось, что должно произойти что-то ужасное и непоправимое, но Анна гнала от себя это предчувствие и старалась казаться мужу беззаботной. Они словно оба играли друг для друга театральные роли – она, пряча от него своё материнское горе и безотчётную тревогу за него, он, скрывая от неё свою обеспокоенность за её судьбу в случае провала заговора, в котором принимал участие, и вину за то, что втянул её во всё это. Но актёры они были бездарные и оба прекрасно понимали это.


***

Время царствования отца для него соединилось в одном образе, который часто являлся ему во снах – процессия из траурных карет, тянущаяся из Зимнего дворца в Невскую лавру. Жуткое и фантасмагоричное событие перезахоронения останков императора Петра III стало для Александра олицетворением всего периода, когда на престоле России находился человек, которого судьба назначила ему в родители. В тот морозный поздний вечер столица содрогнулась от ужасающего зрелища – ночной мрак, траурная чернота одежд людей и убранства лошадей и карет, зловещая тишина в многолюдной толпе, потусторонний свет факелов, бросавший отблески на лица, делавший их могильно-бледными – всё это вместе не просто потрясло столичное общество, но и осело в душе наследника кошмарным воспоминанием.

Вот и сегодня он спал плохо и вновь видел этот сон. Проснувшись среди ночи в холодном поту, сразу подумал о плохом. Что-то определённо должно было случиться, в противном случае этот сон бы не приснился опять.

Последний раз так было этим летом, накануне смерти Софии. В ту ночь он тоже проснулся от этого страшного видения, а через неделю не стало его единственного ребёнка. Шестнадцатилетняя София Нарышкина, его маленький белокурый ангел с небесными глазами на пол-лица, много лет страдавшая от чахотки, ушла тихо. Господи! Как же тяжело, как же невыносимо тяжело осознавать, что все его дети страдали за его грехи! Младенцы Мария и Елизавета, ушедшие давно, и вот теперь – София, его любимица. А он уже планировал её свадьбу с Андреем Шуваловым. Наверное, Мария Нарышкины, мать Софии, была права, когда торопила со свадьбой. Но он отложил, хотел, чтобы дочка поправилась, и лейб-медики Миллер и Реман обнадёживали, что девушка излечится, ему хотелось, чтобы свадьба стала действительно радостным событием, а в результате – Софьюшка невестой лежала в гробу. В тот день с утра он был на артиллерийских учениях в Царском, и когда из Колтовской слободы *пришла скорбная весть, поначалу даже не поверил. А потом не выдержал, слёзы сами заструились из глаз. Однако тогда он нашёл в себе силы и уже через четверть часа продолжал учения. Иначе сердце его разорвалось бы от горя.


Жан-Урбен Герен. Портрет молодой леди.Софья Дмитриевна Нарышкина (1808—18.06.1824) с. 1800. 6,6х5,8. Новгородский государственный музей.

Она пришла не для земли;Не по-земному расцветала,И как звезда она вдали,Не приближаясь к нам, сияла;И вот, судьбе своей верна,Ей обреченное свершила:И всё небесное онаВ красе на небо возвратила.


Плетнёв**, написавший эти строки, очень верно уловил – и третьему его ребёнку не суждено прийти в сей мир для радостей земных, его дети – ангелы, и сейчас они молятся о нём и о России у престола Всевышнего. Александр верил в это и ощущал всей свой душой.


Отогнав горестные воспоминания, встал, мучила жажда, и он залпом выпил бокал воды. Смешно… ему хотелось пить, а городу – по всем приметам – вновь было не избежать наводнения. Ветер с залива не утихал уже несколько дней, неся холод и сырость. Ожидали прибавления воды. Вот он и сон – очередное предупреждение и новом несчастье. Александр, накинув халат, опустился на колени перед образами и принялся молиться.


***


Не зря молился император! Начало ноября нынче выдалось на редкость ненастным. Моросящий дождь и холодный ветер не стихали всё время. Особенно непогодным стало шестое ноября, так что к семи часам пополудни на Адмиралтейской башне зажгли сигнальные фонари, предвещавшие жителям города наводнение. В ночь разыгралась настоящая буря. Ветер завывал за окнами точно стенающее живое существо. Крупные капли усилившегося дождя ударяли в стёкла, выбивая тревожную дробь. Как изнывающий от холода путник, непогода будто просилась в дом, моля о приюте. Анна проснулась от этих звуков и села на кровати. Сергея в комнате не было. Накинув лежащую на кресле шаль, она осторожно выскользнула из спальни, из приоткрытых дверей кабинета пробивалась узкая полоска света, Анна вошла в кабинет. Сергей сидел за столом и что-то писал. Его лицо было сосредоточенным и в отблесках свечи казалось очень бледным. Сердце молодой женщины болезненно сжалось.

- Сердечко моё, что случилось, почему не спишь? – заметив жену, он оторвался от своих записей.

- Серёжа, мне как-то не по себе, - тихо проговорила она, печально улыбаясь. – Разыгралась настоящая буря.

Она шагнула к мужу и устроилась у него на коленях, положив голову ему на грудь.

- Не тревожься, мой ангел, - его губы скользнули по её щеке, а рука охватила талию. – Это всего лишь ветер.

- Будет наводнение? – прямо спросила Анна, дотронувшись пальцем до его носа.

- Да, скорее всего, - честно отвечал он и сразу попытался успокоить жену: - Но это же не впервые! Даст Бог, переживём и это.

Видя тревогу в её глазах и волнение, горячим румянцем тронувшее щёки, он встал, держа жену на руках и проговорил бодрым тоном:

- Идём-ка спать, я засиделся сегодня, - его глаза сияли тем синим пламенем, которое обычно заставляло Анну трепетать от предвкушения.

Она ничего не ответила, лишь лукавая улыбка заиграла на губах.

С какой-то отчаянной нежностью Сергей поцеловал жену и опустил её на кровать, встал рядом с ней на колени. Его руки скользнули по её плечам, стягивая рубашку, обнажая плечи и грудь. Анна смущённо улыбалась, краснея под его восхищённым взглядом. Это её трогательное смущение всякий раз сворачивало в нём тугую пружину, которая доводя его до исступления, заставляла до боли желать свою жену, как в их первый раз.

В эту ночь, срывая крыши небольших домов и сараев, вырывая с корнем деревья, бушевала непогода, но для Сергея и Анны это было не в их мире. За стенами дома свирепела Нева, вышедшая из берегов и поглотившая большую часть города, потоки воды с рёвом устремились на бедную столицу, пожирая сажень за саженью. Как хищный зверь, ищущий добычи, холодная бурлящая стихия захватила подвалы и первые этажи домов, перевернула лодки, и увлекая за собой стволы деревьев и всевозможный скарб, сметая всё на своём пути, понеслась по улицам.

А здесь, в спальне, при тусклом мерцании свечей на шандале***, Анна трепетала от неистовых ласк мужа. Закусив нижнюю губу, она выгибалась навстречу его рукам, которые скользили по её телу, касаясь самых потаённых уголков, и с небывалой страстью отвечала на его жадные поцелуи. Когда громкий стон вырвался из груди Анны, огненные стрелы пронзили чёрное небо и раздался громовой залп чудовищной силы.



***

Наводнение 7 ноября 1824 года стало сильнейшим бедствием, пережитым столицей в XIX веке. Как скала среди кипящего моря, выдерживая небывалый натиск волн, стоял Зимний дворец. Волны с рёвом разбивались о его стены и окропляли брызгами почти до самой крыши.

Дворцовая площадь, залитая невскими водами, представляла собой одно большое озеро, изливавшееся на Невский проспект и широкой рекою устремлявшееся до самого Аничкова моста. По улицам неслись брёвна, дрова, мебель. Около двух часов пополудни на Невском показался двенадцативёсельный катер, руководимый самим генерал-губернатором графом Милорадовичем****, по приказу императора катер, как и ещё несколько лодок, оказывали помощь спасшимся от стихии. В спасательных операциях лично принимал участие и генерал Бенкендорф*****, успел спасти многих терпящих бедствие за что получил из рук императора бриллиантовую табакерку.

Каменные и чугунные мосты выстояли, однако очень сильно пострадала гранитная набережная Невы – множество камней было сдвинуто или вообще унесено. В третьем часу пополудни вода начала отступать, и к семи часам вечера кое-где уже можно было проехать в экипаже.

Стихия отступила, однако город ещё долго залечивал полученные раны, и главное – нельзя было вернуть сотни погибших людей.



***

Трагические события на время отодвинули прежние заботы, казавшиеся теперь незначительными. Но по прошествии нескольких дней, после долгих колебаний Сергей, наконец, решился на откровенный разговор с женой, как ему то советовал Николай. Вернувшись раньше обычного домой, в передней наткнулся на встревоженного Архипа.

- Слава Богу, Сергей Владимирович! А мы тут уж и думать не знаем что, - старик принял у барина мокрую шинель и стряхнул с неё дождевые капли.

- Да что стряслось? – Сергей обеспокоенно посмотрел на камердинера. – Анна Александровна в порядке?

- Не извольте беспокоиться, барин, с голубушкой нашей всё хорошо, а только неужто Нева не отступит?

-Архип, ну опять ты! - поморщился Петрушевский и добавил вполголоса, поднеся палец к губам: - Попридержал бы язык!

- Так ведь страсть сколько народу потонуло! – развёл руками старик. – Неужто ещё будет?

- Бог даст – обойдётся! – он хлопнул Архипа по плечу и прошёл в кабинет, мысленно прокручивая предстоящий разговор с женой. Тянуть дальше он не хотел.

Сели ужинать.

- Аня, нам нужно поговорить, - осторожно начал он, пока жена разливала суп.

Она слишком хорошо знала этот его тон и напряглась, ожидая плохих новостей.

- Да, милый, что-то случилось, или ты о наводнении, неужели это ещё не конец? – Анна подняла на мужа встревоженный взгляд. – Столько людей погибло! Сегодня молочник не приехал, Дарья голода опасается, лавки затоплены, рынок...

- Нет-нет, не тревожься, - он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натуженной. – Это не впервые. Да, жаль погибших. Но на всё воля Божья. Как-нибудь переживём. Я о другом хочу поговорить, – Сергей отложил вилку и поднёс к губам салфетку, оттягивая время, наконец, глядя в глаза жене, решился: - Ты же знаешь о… об обществе, в котором я участвую?

- Да, - она постаралась казаться спокойной, принялась разливать чай, хотя от Сергея не укрылось, как подрагивали маленькие пальчики.

- Я просто хочу, чтобы ты знала… - проговорил он и вновь замолчал, подбирая слова. – В случае, ежели со мной что-то случится, то ты можешь рассчитывать на помощь и поддержку Николая.

Поставив чайник на стол, Анна серьёзно посмотрела на мужа, пронзая его своим внимательным, проникающим в душу взглядом и ответила тихо:

- Да, я понимаю…- она кивнула и опустила лицо, скрывая подступившие слёзы, принялась помешивать ложечкой дымящийся ароматный чай.

- Николай – мой друг, и я полностью доверяю ему, - продолжал Сергей. - Он обещал мне позаботиться о тебе в случае, ежели возникнет такая надобность… - Сергей говорил твёрдым голосом, но Анна ощущала его напряжение.

- Я хочу, чтобы ты… ежели будет нужно… - после паузы вновь заговорил он, - Чтобы ты не считала себя связанной и… Одним словом, ежели со мной что-то произойдёт, ты вольна устраивать свою судьбу, а обо всех материальных вопросах я уже позаботился: имение в случае смерти тётушки, достанется тебе, я отказался от наследования в твою пользу. Потому в случае объявления меня государевым преступником имение не отнимут.

- Серёжа! – Анна попыталась остановить этот его невыносимый монолог, но он жестом остановил её и продолжал ровным тоном:

- Ангел мой, пожалуйста, не прерывай меня! Это действительно важно. Ты сейчас смущена моими словами, они кажутся тебе ненужными и… возможно, даже возмутительными, но я должен сказать тебе это, - он посмотрел ей в глаза, и в его взоре читалась решимость.

Анна, сначала действительно возмутившаяся его речью, вдруг поняла, что все эти слова даются ему с невероятными усилиями, мучительная боль пряталась в тёмно-синем взоре, напряженная морщинка залегла между бровями. Поэтому она взяла себя в руки и заставила дослушать до конца, хотя больше всего на свете ей хотелось не слышать этих его слов.

- Однако всё это я должен тебе сказать, ибо не могу быть уверен в успехе нашего предприятия… - настойчиво продолжал Сергей. - Я не хочу, чтобы ты пострадала от моей репутации. Да, какое-то время в свете будут говорить, но… ежели ты встретишь достойного человека и… словом, общество вскоре забудет, что ты была супругой заговорщика. И ещё ты должна написать адвокату князя Черкасского, твоего покойного деда. Если бы не эти обстоятельства, - его губы сжались в тонкую линию, - Я бы не хотел никаких наследственных дел, но сейчас ты вольна принять эти средства. Наше имение не принесёт тебе больших денег, тогда как наследство князя сделает независимой женщиной.

- Милый, - Анна протянула через стол руку и сжала пальцы мужа, - Хорошо…- её голос дрогнул. - Я сделаю всё, как ты хочешь, но… - Она вдруг встала и, сев ему на колени, ладонями сжала его лицо, глядя в глаза, заговорила горячо, боясь, что он не даст ей высказаться: - Ты должен знать одну вещь… И в горе, и в радости – это не просто слова! Во всяком случае, для меня. Я напишу адвокату князя, я приму дружескую помощь Николая, я сделаю всё, что угодно, только оставь за мной право быть с тобой до конца!

- Милая, ты не… - попытался остановить её Сергей.

- Молчи! – маленькая ладонь закрыла его рот, в потемневшем взоре читалась решимость. – Ты говорил, я слушала, теперь – моя очередь. Я люблю тебя! И Господь сделал меня твоей женой не для того, чтобы я вот так легко отказалась от своей любви. Слышишь?! – она почти гневно посмотрела ему в глаза. – Ты всегда признавал за женщиной право быть личностью. Помнишь наш разговор тогда, в имении?

- Да… - он кивнул внутренне восхищаясь женой, Сергей никак не ожидал, что она может быть столь твёрдой, капризы, слёзы, упрёки – он был готов вынести всё это, но её реакция была иной. Сейчас он видел полную решимости женщину, которая была готова отстаивать своё право самой вершить свою судьбу.

- Так вот, я сделаю всё, что ты хочешь, но… Я никогда не смогу принадлежать другому, - тихо, почти шёпотом, призналась она, не стараясь сдержать слёз, которые сверкали на ресницах, и вдруг, сама не ожидая от себя такого порыва, страстным поцелуем прильнула к губам мужа.


____________________________________________________________

*София умерла на даче Нарышкиных Ma Folie в Колтовской слободе у Крестовского перевоза.** Пётр Алекса́ндрович Плетнёв — критик, поэт пушкинской эпохи, профессор и ректор Императорского Санкт-Петербургского университета.*** Шандал - [от тюрк. шамдан из перс.] Устар. Массивный подсвечник.****Михаи́л Андре́евич Милора́дович (1771—1825) — русский генерал от инфантерии (1809), один из предводителей русской армии во время Отечественной войны 1812 года, Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор и член Государственного совета с 1818 года.*****Алекса́ндр Христофо́рович Бенкендо́рф (23 июня [4 июля] 1782 — 11 сентября [23 сентября] 1844) — российский государственный деятель, военачальник, генерал от кавалерии; шеф жандармов и одновременно Главный начальник III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии (1826—1844).В момент наводнения он стоял на балконе с государем императором Александром I. Сбросил с себя плащ, доплыл до лодки и спасал весь день народ.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 26


Коллаж автора. При создании иллюстрации использованы портреты императора и императрицы кисти Джорджа Доу и картина Мартынова А.Е. "1814. Пандус от Большого пруда".


- Александр, - Николай Павлович, Великий князь, второй брат императора, не скрывал своего удивления и в волнении вскочил со стула, - неужели вы серьёзно?!

Слова императора, его старшего брата, показались ему невероятными. Брат пригласил его на обед одного. Это случалось не так часто, вернее сказать, это было впервые – обычно император с императрицей принимали его с семьёй. Сейчас же почему-то царь захотел беседы тат-а-тет. За обедом разговор вели о племяннике императора, шестилетнем Александре Николаевиче,* о здоровье Великой княгини Александры Фёдоровны.** Однако Николай понимал, что на самом деле император намерен сказать что-то важное и разговор должен остаться между ними. Он напряжённо ждал, мысленно прокручивая возможные варианты. Предчувствия не обманули князя.

- Да, Ники, я совершенно серьёзен, - Александр смотрел перед собой, точно в никуда, голубые глаза казались равнодушными, но Николай знал цену этому взгляду брата – холод скрывал пламя, бушевавшее в душе императора. – Царствовать придётся тебе…

- Но разве Константин…- попытался возразить Николай.

Однако венценосный брат перебил его с решительностью, точно не мог вынести слов, готовых вырваться из уст Николая:

- Нет, - категоричный жест рукой выдавал волнение Александра, - и ты знаешь это. Разве ты забыл наш давний разговор?

Конечно, князь помнил всё. Однако все эти несколько лет, прошедшие с того момента, ему и в голову не приходило, что брат говорил серьёзно.***

- Истинный наследник мой – ты, - с улыбкой признался тогда Александр и твёрдо, словно убеждая самого себя, добавил: - Я должен отречься.

Николай тогда принял всё за шутку: зная склонность брата к театральным жестам и его всё усиливающийся мистицизм, он и не мог воспринимать эти слова серьёзно.

Словно читая его мысли, Александр продолжал:

- Вот именно, я не шутил тогда… Всё моё царствование – это преодоление себя… - он нахмурился, прищурил глаза, словно приглядываясь к чему-то. - Знаешь, тебе я признаюсь… я устал…

- Но … - Николай развёл руками, - Вы не можете!

- Не могу?! – Александр, поднялся из-за стола, заложив руки за спину, отошёл к окну, остановился, качнувшись на носках. – Я тоже так думал поначалу… с самого первого дня… Всё напрасно… Это не моя роль. Меня многие обвиняют в актёрстве, но я плохой актёр – не сумел сыграть роль русского царя, - Александр горько усмехнулся.

- Ваше Величество, да что вы такое говорите?! Мне кажется, недавний потоп так повлиял на ваше настроение, вы излишне драматизируете.

- Нет, потоп тут вообще не причём, - Александр резко повернулся к брату лицом, холодные голубые глаза были печальны, - не надо, Ники, пожалуйста! – почти с мольбой он смотрел на младшего брата, который вдруг с удивлением впервые увидел перед собой не Благословенного покорителя Европы, а стареющего уставшего человека. – Я говорю с тобой, не как с подданным, а как с братом, хотя разница в девятнадцать лет заставляет меня видеть в тебе, скорее, сына…Поэтому очень прошу – будь со мной столь же откровенен, как я с тобой. Конечно, это конфиденциально… Но ты должен знать, я подписал манифест о твоём наследовании, Константин отказался решительно и категорично. Бумаги я пока решил не обнародовать…****

- Позвольте вопрос, - Николай не скрывал своего волнения, Александр кивнул, и он спросил: - Это дело ближайшего времени, как скоро?

- Да, ближайшего… - император вновь вернулся за стол, принялся помешивать остывший чай, - осенью я планирую поехать по России…К сожалению, здоровье императрицы меня тревожит. Поездку в Италию она отвергает категорически. Поэтому я решил отвезти её на наш юг. ***** Ну, а там, Господь управит…- он как-то странно посмотрел перед собой.

Николаю показалось, что император что-то не договаривает, но он решительно отогнал эту мысль. На сегодня неожиданных новостей было довольно.

- Я просто желаю, чтобы для тебя это не явилось громом среди ясного неба, - печальная улыбка скользнула по красивым губам, придавая лицу Александра мягкое выражение, теперь его глаза уже не казались холодными, лёгкая грусть читалась во взгляде, словно сожаление о несбывшихся мечтах. – Просто будь готов принять Россию. Надеюсь, у тебя получится лучше.



***

Невские тёмные волны бились о парапет. Полная луна висела на фоне петропавловского силуэта, выделявшегося на чернильно-холодном низком небе. Анна стояла у самой кромки воды. Всей душой она стремилась на противоположный берег, где высился острый шпиль крепости. Однако водная преграда была непреодолимой. Отчаяние овладело Анной, мысли беспорядочно бились в тщетных усилиях отыскать возможный способ переправы.

- Сергей! – в отчаянии закричала женщина, протягивая перед собой руки, не сдерживая слёз. – Серёжа!

Ответом ей был лишь шум разыгравшегося шторма, Анна хотела шагнуть в волну и… проснулась.

Надо же! Опять уснула в кресле в кабинете мужа. Тот сон, что она увидела когда-то, во время их ночёвки в лесу в стогу сена, повторялся всё чаще. Правда,с вариациями, но неизменным было одно – она стремилась к Сергею, но словно какая-то неведомая сила возводила между ними преграду, преодолеть которую Анна не могла. И всякий раз после этого очень яркого, казавшегося явью, сна она просыпалась в слезах.



***

Великий князь был прав – император не всё рассказал ему о своих планах. Вечером этого же дня Александр направился в покои жены.

Елизавета Алексеевна****** сидела в кресле подле окна, закатный луч падал на её светлые волосы, делая их золотыми. В свои сорок пять она не утратила былой красоты. Её черты, почти не тронутые морщинами, оставались всё так же совершенны, лишь болезненная бледность гасила их первоначальный блеск. Фигура же с годами стала только женственнее, обретя большую мягкость форм.

Сейчас, спустя многие годы после их соединения, он прекрасно понимал, что в сущности, был ей плохим мужем. И дело не только в изменах, его – по греховной слабости, её – от отчаяния. Он не дал ей главного – ощутить радость материнства. Мария Александровна, их дочь, едва пережила свою годовщину, оставив этот мир в нежном возрасте. Горе молодой матери было столь велико, что она даже не могла плакать. И тогда Александр впервые забеспокоился о жене.

Слухи и сплетни, витавшие вокруг, это неизбежное зло их положения, не смогли их разлучить. Даже её короткий роман и рождение ребёнка от молодого несчастного офицера******* не смогли поставить точку в их союзе. Александр признал девочку своей. Впрочем, крошка вскоре соединилась со своей старшей сестрой.

Видимо, это их судьба – терять детей. И даже это их соединяло. Когда умерла София, Луиза, как никто, понимала его горе, не унизившись до ревности, хотя имела на это полное право. Он и сам не мог для себя определить, кем для него была Луиза. Да, они многие годы не были супругами в полном смысле слова – в своей спальне он разрешил царить Марии Нарышкиной. Фаворитка огнём своих чёрных очей воспламеняла в нём все мужские чувства, заставляла вскипать кровь. Но его душа никогда не находила отклика ни у кого, кроме, как у Луизы. В самые трудные моменты именно у своей императрицы получал Александр понимание и поддержку.

С какой самоотверженностью она поддержала его в ту трагическую ночь, когда был убит его отец! Сам он тогда оказался в полной растерянности. Когда Беннигсен********( пришёл к нему и сказал, что он может идти царствовать, Александр едва не лишился чувств. Он сразу же отказался принять трон – вина за гибель отца заслонила чувство долга. И лишь Луиза смогла его убедить:

- Александр! Вам следует быть благоразумным, - сказала она ему, когда он прогнал из своих покоев придворных, оставшись лишь с матерью и женой. – Россия ждёт вас! И ваш долг позаботиться о своём народе. Возьмите себя в руки!

- Ваше Высочество, - перебила её Марья Фёдоровна, овдовевшая всего час назад, - может быть, не стоит подвергать моего сына опасности получить участь его отца?! Трон могу принять я, - императрица поднесла к глазам платок, вытирая несуществующие слёзы. – Ведь я уже императрица! Полагаю, это логично в сложившихся обстоятельствах.

- Ваше Величество! – невозмутимо отозвалась Елизавета: - Россия устала от власти старой немки, дайте же ей молодого русского царя!

Этой фразой Луиза навсегда определила отношение к ней свекрови, но и образумила своего мужа. Александр принял скипетр.

Вот и сейчас он пришёл для важного, крайне важного для него разговора, император был почти уверен, что лишь у нежной своей императрицы он найдёт понимание.

- Ваше Величество, - заметив его присутствие в комнате, отложив книгу, она с улыбкой устремилась к нему, - я не слышала, как вы вошли.

- Простите меня, дорогая, - он сжал в ладонях её руки, потом поочерёдно поцеловал их, - я любовался вами.

Румянец вспыхнул на щеках императрицы, синие глаза засияли. Сейчас жена напоминала ему ту воздушную девочку, которой он увидел её когда-то. Впрочем, он знал, что в душе она ни капли не изменилась.

- Я думала, вы сегодня заняты, - заметила она, но он выдел, что она рада его визиту.

- Луиза, я решился, - сразу сказал он, не желая оттягивать.

- Вы решили отречься? – она с волнением смотрела ему в глаза, будто пытаясь прочесть в них ответы на сотни вопросов, которые имелись у неё.

- Помните мой план? Я решился, Алексей Андреевич берётся устроить всё. Знать будет только узкий круг лиц, которым я доверяю в полной мере. На врача можно положиться.

- Но, Государь, вы сказали Николаю? – Елизавета Алексеевна с живым участием смотрела на мужа, ощущая его волнение.

- Нет, дорогая, - он покачал головой и поспешил объяснить: - Я боюсь, что Ники поделится с Александрой, а от неё секрет перестанет быть таковым. Да и для чего вводить в сомнения великого князя? Я сам взошёл на трон при трагических обстоятельствах, которые стали причиной несчастия всей моей жизни. Не хочу омрачать начало царствования Николая. Пусть всё будет в естественном порядке вещей.

Александр нахмурился, подвёл жену к канепе и, усадив её, опустился на ковёр у её ног.

- Александр, вы уверены, что это верный шаг? Не вызовет ли это ненужных толков? – с сомнением спросила императрица, держа мужа за руку и глядя ему в глаза.

Её лицо было взволнованным, щёки горели, видя это, он укорил себя. Ей так вредно волноваться, а он опять тревожит её! Но сейчас это было неизбежно. Чтобы всё удалось, Луиза должна поддержать его решение.

- Да, уверен, - прикрывая глаза, кивнул он и попросил: - Не тревожьтесь, мой ангел! Господь будет милостив! Мы должны молиться.

Он поцеловал её подрагивающие пальцы.

- Александр, я хочу кое-что показать вам, - Елизавета быстро встала и подошла к изящному комоду, выдвинув один из ящиков, достала маленькую шкатулку из малахита.

Щёлкнул скрытый замочек и с правой стороны шкатулки выдвинулась потайная дверца, из которой женщина достала маленькую свёрнутую трубочкой и обвязанную алой лентой бумагу.

- Узнаёте? – Елизавета протянула её мужу, - Я храню её, как самое дорогое сокровище.

Императрица улыбалась, а на её небесных глазах сияли слёзы.

- Луиза! – воскликнул Александр, узнав собственную записку, которую он, тогда ещё юный принц, написал своей невесте. Он дрожащими пальцами развернул крошечный листочек бумаги и прочёл: - Луиза, я люблю вас! Имея разрешение моей бабушки и родителей, я хочу видеть вас своей невестою. Желаете ли вы принять мои чувства и ответить на них? Могу ли я надеться, что вы будете счастливы, став впоследствии моей супругой? – Александр посмотрел в глаза жене и добавил: - Тот юноша, что писал вам эти слова, был искренен, столь же искренен и я, повторяя: «Луиза, я люблю вас!». Однако, я боюсь, что не смог сделать вас счастливою, принеся вам много страданий.**********

Император виновато склонил голову. Сказать по правде, он не находил слов, чтобы выразить своё раскаяние перед этой великой женщиной.

- О, не говорите так, дорогой мой! – живо откликнулась Елизавета Алексеевна, сжимая его руку. – Неужели бы я стала хранить вашу записку, если бы она не была мне дорога?! Да, вот этот маленький клочок бумаги мне дороже всех сокровищ мира! И я знаю, что несмотря ни на что, все эти годы вы были только моим, а я - вашей! И уже лишь только осознание одного этого делает меня счастливейшей из женщин, - призналась она, не скрывая слёз и улыбаясь.

- Луиза! Мой светлый ангел! – воскликнул император, привлекая жену к своей груди. Они оба не сдержали слёз.

Закат погас, уступив небо первым звёздам. В эту ночь Александр и Елизавета словно вернулись в далёкую молодость и обрели счастье в супружеских объятиях друг друга. И теперь они осознали, что уже никакие интриги, сплетни - никакая сила на свете не сможет разлучить их, ибо чувства, связавшие их, были выше обычных чувств мужчины и женщины.

________________________________________________________________

* - Александр Николаевич - сын Николая I, будущий император Александр II, отменивший крепостное право.** - Александра Фёдоровна - урождённая принцесса Фридерика Луиза Шарлотта Вильгельмина Прусская,супруга Николая Павловича, будущая императрица.*** Разговор состоялся в 1819 году, однако и до этого, Александр не раз намекал Николаю, что считает его своим наследником.**** Этот Манифест был подписан Александром I в 1822 году (при этом было получено письменное отречение Константина), но обнародован не был. Секретно по приказу императора князь А.П. Голицын снял с документа три копии, которые были отданы на хранение в Государственный совет, Сенат и Синод. Подлинник Манифеста был передан митрополиту Филарету для положения у престола Успенского собора в Москве. Документы были запечатаны в конверты, на которых АлександрI собственноручно написал: "Хранить в Государственном совете до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть прежде всякого другого действия в чрезвычайном собрании".***** Скорее всего, у императрицы было больное сердце.****** Елизавета Алексеевна - урождённая Луиза Мария Августа Баденская, российская императрица, супруга императора Александра I.******* Предположительно, ребёнок был рождён от Алексея Охотникова, однако император признал девочку своей дочерью.********Лео́нтий Лео́нтьевич Бе́ннигсен (Ле́вин А́вгуст Го́тлиб Теофи́ль фон Бе́ннигсен, был одним из активных участников заговора 11 марта 1801 года, приведшего к убийству императора Павла I.********* Такая записка действительно была. В своём дневнике будущая императрица писала:"Я ответила утвердительно, также на клочке бумаги, прибавляя, что я покоряюсь желанию, которое выразили мои родители, посылая меня сюда. С этого времени на нас стали смотреть как на жениха и невесту. Мне дали учителя русского языка и Закона Божия"// Балязин В. Брачные планы Екатерины в отношении Александра, его свадьба с принцессой Луизой-Августой Баден-Баденской и начало семейной жизни. Семейные дела цесаревича // Тайны дома Романовых. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2006.


Портреты исторических лиц, упоминаемых в главе




Дж.Доу. Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. До 1 января 1824. Холст, масло.

Дж Доу. Портрет императора Александра I на фоне Камероновой галереи.


Дж.Доу. Леонтий Леонтьевич Беннигсен (1745 - 1826), русский граф и генерал кавалерии.Военная галерея Зимнего дворца.


Дж.Доу. Портрет Алексея Андреевича Аракчеева (1769–1834). Холст, масло.Военная галерея Зимнего дворца.

Франц Крюгер. Портрет Николая I. Холст, масло. Эрмитаж.

Виже-Ле Брун. Портрет императрицы Марии Фёдоровны. (Матери Александра I и Николая I,супруги императора Павла).


Дж.Доу. Царица Александра Федоровна (Прусская Шарлотта), 1826 г. Супруга императора Николая I. Холст, масло.


Франц Крюгер. Великий князь Александр Николаевич на коне. Это будущий император Александр II.


Дж. Доу. Портрет великого князя Константина Павловича (1779-1831) Холст, масло. Эрмитаж.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Чвсть I. Глава 27


Коллаж автора. В работе использован портретный рисунок Jader Ferrari и акварель/женский портрет неизвестного автора.

О, как милее ты, смиренница моя!О, как мучительно тобою счастлив я,Когда, склоняяся на долгие моленья,Ты предаешься мне нежна без упоенья,Стыдливо-холодна, восторгу моемуЕдва ответствуешь, не внемлешь ничемуИ оживляешься потом все боле, боле —И делишь, наконец, мой пламень поневоле!А.С. Пушкин

В полумраке комнаты, освещённой свечой, Анна склонилась над дневником. Мечтательная улыбка блуждала по её губам. Ещё до замужества у неё вошло в привычку доверять дневнику свои мысли и впечатления. Она не придерживалась строго заведённого порядка, обращаясь к заветной тетради только по велению сердца. Сейчас она перечитала своё описание их с Сергеем первой ночи. И воспоминания о том важном событии вызвали эту улыбку. Порыв ветра распахнул едва прикрытое окно, зашелестел страницами и поколебал пламя свечи. Анна быстро встала и затворила окно, зябко повела плечами.

Первый весенний дождь пролился на город. Анна подумала, что в деревне такой дождь был бы предвестником юной зелени и яркого солнечного дня, наполненного влажными свежими ароматами сада и леса. А здесь, в граните невских берегов, такой дождь приносил лишь слякоть и промозглую сырость, грозя новым наводнением. Нет, в городе дождь был совсем не в радость.


Часы в гостиной пробили полночь. Потёрла пальцами виски, стараясь прийти в себя. К позднему возвращению мужа она уже привыкла, но сегодня ей было почему-то особенно не по себе. Она снова и снова мысленно возвращалась к недавнему сну. С вариациями он повторялся всё чаще. И у неё усиливалась убеждённость, что сон – предвестник чего-то страшного. С той ночи в лесу, когда она впервые испытала пугающее видение, уверенность эта только росла.

- Это всего лишь сон, - вслух успокоила себя Анна, накинув на сорочку пёстрый шёлковый палантин, взяла свечу и вышла в коридор. Дарья в клетчатой шали, скрывавшей ночную рубашку, выходила из кухни, держа в руках кружку с квасом.


- Господь с вами, барыня! – женщина испуганно отпрянула от хозяйки. – Точно привидение бродите по ночам, чего не спится-то? Может, кваску испить?

- Спасибо, Дарья, - отвечала Анна, желая поскорее вновь остаться одна.

- Ишь, как завывает, прямо будто плачет кто-то, - заметила та, говоря о разыгравшейся непогоде, и заботливо добавила: - Не простудиться бы вам! Ложились бы спать, не дело по ночам ходить, застудитесь, будет опять хлопот.

- Ступай, Дарья, ступай, всё хорошо, я барина дождусь.

- Вот же беда, никакого сладу с вами нет, - посетовала Дарья, но послушалась и скрылась в своей комнате.


Заслышав шаги на лестнице, Анна быстро открыла двери, кинулась мужу на шею.

- Анечка, что случилось? – с тревогой спросил Сергей, едва переступив порог. – Да ты вся дрожишь!

- Ничего, - она провела пальцами по его лбу, заметила: - Ты промок! Я услышала твои шаги на лестнице…

Она смущённо улыбалась, обдавая Сергея сиянием своих глаз. От него пахло дождём, дорогим табаком и крепким кофе. Анна спрятала лицо у него на груди, вдыхая эти ароматы, которые, она сразу это отметила про себя, очень ему шли.


Палантин соскользнул на пол, обнажая плечи, сквозь тонкую ткань сорочки проступали манящие очертания хрупкой фигуры. Любуясь женой, Сергей объяснил с улыбкой:

- Засиделись у Рылеева. Нет, я уже был около дома, когда дождь хлынул, так что не промок, так, несколько капель.

- Проголодался? - она потянула его в сторону столовой.

- По тебе, - его губы изогнулись в усмешке, синева в глазах сгустилась, искушающий взгляд манил, как манит глубина омута.


Петрушевский поднёс к губам руку Анны, перевернул ладонью вверх и прижался долгим поцелуем к ямочке в самой серединке, где кожа была особенно нежной, потом провёл языком до запястья, вызывая ответный трепет у любимой. Вздохнув, она опустила глаза. В полумраке передней нельзя было увидеть, как вспыхнули её щёки, но он уже знал, что жена покраснела, и краснела всякий раз, стоило ему вот так начать ласкать её руку. С первого их дня Сергей с удивлением обнаружил такую особенность Анны, это восхищало его. Всякий раз её смущение, которое так шло ей, заставляло Сергея с неистовством желать её, он с наслаждением ощущал, что эта его ласка вызывает дрожь в теле Анны, и её отклик обострял его желание с новой силой. Бурный поток бушевал в его сердце, затмевая разум.


Анна вздохнула. О, да! То, что она ощущала сейчас, смущало, сбивало с толку, казалось чем-то непристойным, Сергей не раз говорил - то, что супруги чувствуют друг к другу, естественно и нормально, да она и сама уже понимала это, но в такие минуты никак не могла отделаться от смущения. Однако всякий раз она желала продолжения его ласк и жаждала сама ласкать мужа. Сейчас ей хотелось погрузить пальцы в его непокорную шевелюру и она не смогла удержаться, привстав на цыпочки, провела рукою по его волосам, принялась мягко перебирать кудрявящиеся влажные пряди, нанизывая их на свои тонкие пальцы.


Склонившись к лицу Анны, Сергей завладел её губами. Мягкие и податливые, точно лепестки весеннего цветка, они покорно раскрылись под натиском его языка, вторгшегося в нежное пространство. Опьянённая поцелуем, Анна застонала. Руки Сергея прижали её к нему, и она ощутила, как напряжены его мускулы под формой. Ей мучительно захотелось дотронуться до его обнажённой груди, провести ладонями по мягкой поросли тёмных волос.

Подхватив жену на руки, Сергей шагнул в кабинет, дверь которого была слева, всего в двух шагах от входной двери.


- Ты же не имеешь ничего против дивана? – с порочной усмешкой спросил он и не дожидаясь ответа, вновь завладел её губами.

Толкнув ногой двери, закрыв кабинет, он на мгновение отпустил жену и быстро скинул мундир, оставшись в одной рубашке с расстёгнутым воротом и брюках. Анна, наконец, смогла исполнить то, что хотела – положив ладони ему на грудь, она ощутила биение его сердца. И этот звук пульсацией отозвался в глубине её существа. Мучительное, нестерпимое желание разгоралось в ней, точно пламя, вспыхнувшее от удара молнии.

- Ты сводишь меня с ума, - хриплым голосом прошептал он ей в самое ухо, чуть прикусил маленькую мочку и добавил: - Сердечко моё, хочу подарить тебе особенное наслаждение.


Сжав в ладонях любимое лицо, накрыл губы жадным поцелуем и мягко опустил Анну на диван. Последнее, что она помнила ясно – это обнажённая фигура мужа, нависшая над ней. Раздвинув её колени, он склонился к ним лицом и принялся осыпать поцелуями. Горячие и томительно нежные, они то опускались вниз, к стопам, заставляя изящные пальчики Анны сжиматься от этих смелых ласк, то поднимались вверх, к внутренней стороне бёдер, исторгая стоны из груди Анны. И вдруг его язык огненным ручейком скользнул к самой нежной точке и оказался внутри, разжигая и без того бушующее пламя.

- Серёжа! – выгибаясь, простонала она имя мужа.


Его руки крепко удерживали её бёдра, не давая возможности свести их вместе. Казалось, сладкая пытка продолжалась целую вечность. Анне представлялось, что будто она по радуге движется вверх к пульсирующей звезде, и когда оставался всего один шаг до вершины, звезда взорвалась, увлекая Анну в пылающий водоворот.

Придя в себя она увидела склонённое над ней лицо мужа в капельках пота. Он улыбался, глаза казались звёздами, сиявшими мягким синим светом. Господи! Как же он красив! Этот высокий лоб с небольшими морщинками, глубокие глаза, притягивающие, манящие своей тёмной синевой, крупный прямой нос, точные, графичные линии колючего подбородка и словно вершина всего этого великолепия - чувственные губы, которые хотелось целовать.


- Серёжа! – в переполняющем её восторге она протянула к мужу руки, он прижал её к себе, встал с дивана, держа её.

Обнимая мужа, она положила голову ему на плечо.

- Милый, - губы сами прошептали это слово, на большее у Анны не было сил, приятная истома заполнила всё её существо, до самой крохотной клеточки. Она поняла, что Сергей несёт её в спальню.

Когда он опустил её на кровать, она смущённо прошептала:

- Люблю тебя …

Он, улыбаясь, убрал прядь с её лица и признался:

- Сердечко моё, когда ты мне это говоришь, я чувствую себя самым счастливым человеком.


И опустил лицо к её груди. Прикосновение колючего подбородка к нежной коже, при отблеске свечей казавшейся прозрачной, было неожиданно острым и обжигающим, заставившим Анну застонать и выгнуться навстречу его жадным губам. Изящные груди напряглись, отвердевшие соски, разгорячённые неистовыми поцелуями, порозовели, словно нераскрытые бутоны роз. Пламя вспыхнуло с новой силой. Соединение было мягким и всепоглощающим. Ощущать себя с Сергеем единым целым явилось самым прекрасным и естественным в жизни Анны. И всякий раз в такие минуты её душа воспаряла к небесам.



Сергей проснулся резко, точно от внутреннего толчка. Свечи погасли, предрассветный сумрак обволакивал комнату. Анна стояла у окна. Пёстрый палантин упал с её плеч, обнажив спину чуть ниже поясницы, перехваченные алой лентой волосы были приподняты, открывая затылок и шею. Скульптурная хрупкость форм манила к себе. Откинув одеяло, Сергей шагнул к жене, медленно провёл ладонями по её плечам, склонился лицом к затылку, вдохнув горьковато-медвяный аромат её волос.

- Ты пахнешь лугом… - прошептал чуть слышно.

Анна засмеялась и хотела повернуться к мужу лицом, но он удержал её, откинул палантин в сторону и, медленно опустившись на колени, прижался губами к мягкой ямочке в самом низу её спины.


***

За завтраком Серей то и дело окидывал жену пылким взглядом, заставляя её краснеть. Он наслаждался её смущением, любовался этим трогательным румянцем на нежных щеках, влажно-сливовым блеском её тёмных глаз, в обрамлении длиннющих ресниц, придававших им таинственную глубину.

- Ты писала адвокату своего деда? – спросил, прикладывая к губам салфетку.

- Да, как мы и решили, - отвечала Анна и, намазав масло на свежий хлеб, протянула ему бутерброд.

- Ответ уже есть?

- Он обещал прислать своего поверенного, который должен ввести нас в курс дела.

- Тебя, - Сергей поднял указательный палец, - Тебя, сердечко моё. Я хочу, чтобы ты и только ты сама распоряжалась своим наследством.

- Но, Серёжа, это же очень значительные средства… – Анна растеряно смотрела на мужа.

- Ну и что? - он пожал плечами. – Ты же не глупее нашей тётушки, - усмехнулся он. – Распорядись ими сама. Я, сам того не зная, умудрился жениться на княгине, - он улыбнулся и подмигнул Анне. - Однако твои деньги должны быть только твоими. Так что встречайся с поверенным и прими решение. Если тебе будет нужен мой совет, я всегда готов его дать, однако я не стану распоряжаться этими средствами, ибо не имею наних никакого морального права.

- Но, Серёжа… - капризные нотки послышались в её голосе.

- Всё, мне пора, - он поцеловал её и добавил: - Сегодня постараюсь не задерживаться, если что-то изменится, пришлю записку.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 28


Коллаж автора. В работе использованы картины М. А. Калинина "Светлое Воскресение Христово", П. Еськова "Весной у Никольского собора", И. Каверзнева"Светлое Воскресение".


ПРИМЕРНО ЗА МЕСЯЦ ДО СОБЫТИЙ, ОПИСЫВАЕМЫХ В 27 ГЛАВЕ…


Пасха 1825 года пришлась на десятое апреля. Пережившая потоп столица праздновала особенно широко. Традиционно Петербург не спал, повсюду горели фонари, яркий свет лился из большинства окон.

За час до полуночи с Петропавловской крепости грянул пушечный залп, огласивший начало Великого Воскресения. Через полчаса – второй орудийный выстрел и ровно в полночь – третий. До этой минуты почти пустынные и тихие улицы постепенно заполнились радостным народом, стар и млад, богатый и бедный, военный и статский – все вышли на улицу, чтобы встретить главный русский праздник, как-то по-особенному, бодро загромыхали бесчисленные экипажи, и над всем этим шумом взлетел и поплыл медленно и тягуче перекатный, торжественный звон колоколов. Первый благовест взлетел от Казанского собора, ему ответили друг за другом все церкви Петербурга – Александро-Невская Лавра, Смольный монастырь, Спас на Сенной, Андрей Первозванный, Святой Троицы в Измайловском полку, Спаса Преображения на Литейной, Святого Николая Чудотворца и многих, многих других.


Вслушиваясь в разнообразный перезвон, всякий, кто оказался среди этого события, каждую минуту слышал новую музыку и новый хор ликующих голосов. Слух любого человека превращался в бесконечный мир торжественных и небесных звуков, проникая в душу каждого, они напоминали, что в этот час всё в земном мире соединилось, чтобы воспеть Воскресшего Спасителя.


Отстояв всенощную и заутреню, радостные жители не спешили расходиться по домам. В этот год весна решила побаловать обычно ненастную столицу – день выдался погожим, солнце играло на куполах церквей, точно в след за всем православным миром славило Воскресение Спасителя. Люди, радостные, с улыбками на светлых лицах гуляли по улицам города.

- Христос Воскресе! – слышалось тут и там.

И ответное, с непременным троекратным русским поцелуем, «Воистину Воскресе!» звучало рифмой.


- Дайте выкуп за птичек — пташки Богу помолятся! – летел по улице звонкий детский голос, сразу привлёкший внимание Анны и Сергея, возвращавшихся из церкви.

- Берите, барин, берите! – смешной конопатый парнишка лет десяти, с торчащими непослушными ярко-соломенными вихрами, услужливо предлагал свой товар – птиц в клетках. – Не пожалеете! Высоко взлетят, - заверил он, взглянув на Анну.*

- Высоко, говоришь? – улыбнулся Сергей и тоже посмотрел на жену.


Анна с сочувствием рассматривала пернатых пленников, некоторые из которых уже потеряли всякую надежду вырваться из тесной клети, сидели нахохлившись, обречённо прикрыв крошечные глазки-бусинки. По печальному выражению глаз Анны, Сергей понял её желание дать свободу всей маленькой стайке чижей и щеглов.

- А то! Вона и барышня ваша птичку хочет, - заметил паренёк и шмыгнул носом.

- Ну, тогда я куплю, пожалуй, всех, - улыбнувшись, согласился Сергей.

Глаза Анны засияли, она, улыбаясь, с благодарностью взглянула на мужа. Протянув мальчишке монеты, Сергей попросил:

- Открывай-ка, братец. – И обращаясь к Анне предложил: - Дорогая, может, возьмём щегла домой?

- Нет, давай отпустим всех! – Анна сама открыла одну из клеток.


Птички, не веря своему неожиданно свалившемуся на них счастью, одна за другой взмыли в лазоревое высокое небо, блиставшее в полупрозрачном кружеве белоснежных облаков.

- Вот ужо им истинная услада, - заметил мальчишка, запрокинув голову и приложив козырьком руку ко лбу, он с восхищением смотрел на улетающих птиц и сам радовался, что пленники его обрели свободу.


- Как тебя зовут? – спросила Анна, с ласковой улыбкой глядя на мальчика.

- Санькой кличут, - по-взрослому строго отвечал тот.

- Вот, купи себе гостинец, - она протянула ему монетку.

- Премного благодарен, барышня! – поклонился мальчишка.


***

- Позвольте спросить, почему вы хотите работать у меня? – пан Левандовский внимательно смотрел на сидящего перед ним молодого американца.

Взгляд адвоката, чуть с прищуром, пронизывающий, словно препарирующий, был молодому человеку неприятен, однако он терпеливо сносил его.

- У меня есть личные причины остаться в России, - уклончиво, по мнению Левандовского, отвечал американец, - Ваше агентство считается самым крупным в Варшаве, вы преуспеваете, и я надеюсь, что смогу хорошо заработать. Россия кажется мне перспективной страной.

- Ох, уж это ваша американская меркантильность! – усмехнулся Вацлав Генрихович, смешно сдвинув густые мохнатые брови, придававшие его лицу несколько комичное выражение. – Это, похвально, конечно, однако я уверен, есть что-то ещё…

Он нетерпеливо забарабанил пальцами по столу, продолжая сверлить собеседника пронзительным взглядом серых глаз. Интересный тип этот Чедвик. Пришёл сегодня и сразу предложил свои услуги – попросил сделать его поверенным в делах княжны Черкасской. По правде сказать, покойный князь Черкасский очень обременил Левандовского: поиски внучки, теперь вот, это огромное наследство… Вопреки ожиданиям наследница не спешила воспользоваться свалившемся на неё богатством.

Недавно он получил письмо от Анны Петрушевской, внучки покойного князя, в котором она сообщала о своём намерении, наконец, вступить в права наследования и просила о личной встрече. Вацлаву Генриховичу при его подагре совсем не хотелось покидать уютную Варшаву и отправляться в сырой весенний Петербург, грозящий обострением хронической болезни. За предложение Чедвика было то, что именно он занимался поисками наследницы и поиски эти, к несказанному удивлению Левандовского, увенчались успехом. Кроме того, американец явно был человеком смышлёным, энергичным и представил отличные рекомендации от своего заокеанского шефа.

- Уверяю вас, - любезная улыбка расцвела на невозмутимом лице Чедвика, - Иных причин нет. У меня большая семья, нужно содержать старых родителей и младших братьев.

- О’кей, - как говорите вы, американцы, я беру вас, но при одном условии… - Левандовский поднял указательный палец и выжидательно посмотрел на собеседника.

- Каком же? – оживился Чедвик.

- Вы должны овладеть русским языком, - сообщил адвокат. - Моя фирма работает во всей России, - он развёл руками, - И, увы, вашего родного английского и блестящего французского будет недостаточно.

- Я согласен! Когда я могу приступить к своим обязанностям?

- Сей же час, пан Чедвик! Сей же час. В ближайшие дни вы должны отправиться в Петербург и встретиться с новоиспечённой княжной Черкасской, ввести её в курс всех дел по наследству, а затем, при условии, что она пожелает лично увидеть поместье своего деда, сопроводит её в имение Черкасских. От вас я жду отчёта каждую неделю.

- Хорошо, я готов, - Чедвик кивнул и заметил: - Мне нужна точная информация по делу.

- Конечно, - Левандовский достал из ящика стола увесистую пачку денег, - Вот вам аванс на дорожные и прочие расходы. Кроме того, - Вацлав Генрихович выложил на стол толстую папку из тёмно-коричневой кожи, - вот материалы по делу, здесь все бумаги, касающиеся польского имения и счетов в Национальном польском и столичном банках,** а так же владений в Эстляндской губернии и Финляндии. Наконец, последнее, пожалуйста, знайте: - Левандовский погрозил пальцем, - Черкасские – слишком дорогие для меня клиенты, с их семейством сотрудничал ещё мой дед. И мне очень не хочется, чтобы княжна усомнилась в репутации нашей фирмы и отказалась от наших услуг. Поэтому вы должны добросовестно выполнить возложенные на вас обязанности.

- Вы можете не сомневаться, Вацлав Генрихович, я не подведу вас! – Чедвик склонил голову в коротком поклоне. – Ваши интересы – мои интересы.

- Ну, в таком случае, пан Чедвик, я даю вам сутки на ознакомление с документами, потом вы получите мои конкретные указания по каждой бумаге, которую надлежит подписать княгине. Наверняка, у вас возникнут ко мне вопросы, жду вас завтра в два часа по полудни.



***

ПРИМЕРНО ЧЕРЕЗ ПОЛТОРА МЕСЯЦА ПОСЛЕ СОБЫТИЙ, ОПИСАННЫХ В 27-Й ГЛАВЕ…


- И всё-таки мне он не нравится! – с раздражением бросил Сергей жене, сидевшей за пяльцами.

Он пытался сосредоточиться над разложенными на столе бумагами, но никак не мог. Перед глазами так и стояла недавно виденная сцена – Анна сидит за столом, чуть наклонившись к ней, рядом стоит Чедвик, показывает одну за другой бумаги, что-то говорит с любезной улыбкой, а сам не сводит с Анны глаз, и в его взгляде читается восхищение. При одном только этом воспоминании, Сергей приходит в бешенство.

- Ну, Серёжа, опять ты ведёшь себя глупо! – Анна отложила рукоделие, подошла к мужу, сидевшему за письменным столом, и обняла его сзади за плечи, заговорила с улыбкой, прижавшись щекой к его щеке: - Вот никогда бы не подумала, что ты такой ревнивец!

- Хорошо, хорошо! – он, целуя жене руку, усадил её к себе на колени. – Пусть я глупец и ревнивец, но пойми же – он … он соблазняет тебя!

- О, Господи! – Анна театрально закатила глаза.

- Да! Просто ты… слишком наивна и неискушённа, чтобы понимать такие вещи.

- Ладно, я наивна, пусть так! – она встала и отошла к окну. – Но скажи мне, разве я даю тебе повод для ревности?

- Ты – нет! – Сергей тоже поднялся и, шагнув к жене, взял её за руку. – Но я же вижу, КАК он смотрит на тебя!

- Как, Серёжа? Как?! – Анна уже не пыталась скрыть своё раздражение, и без того тёмные глаза, словно затянулись грозовой тучей.

- Он влюблён в тебя! Чёрт возьми! – воскликнул Петрушевский и заходил по кабинету из конца в конец, точно метавшийся в клетке дикий зверь. Воздев руки, заговорил резко: - Душа моя! Я не мальчишка и прекрасно знаю этот взгляд, взгляд влюблённого по уши мужчины! Он… Он смотрит на тебя с обожанием! Даже больше – с вожделением! Как паук, он плетёт и плетёт свои сети, чтобы очаровать тебя, усыпить, заманить в ловушку! И ты, наивная, даже не заметишь, как … как мы будем скомпрометированы!

- То есть тебя волнует только это? – с горечью спросила Анна, изо всех сил пытаясь сдержать подступившие слёзы. – Тебе важно, чтобы ничто не бросило тень на твою репутацию?!

- Чёрт! Я не об этом! – он схватился за голову и тут же попытался объяснить: - Репутация важна! Но дело не в этом! Ты – моя жена! И я не могу видеть, как он смотрит на тебя! От одной мысли, что ты окажешься в его объятиях, я схожу с ума!

- Вот именно, - Анна горько усмехнулась, - ты действительно сумасшедший! Мистер Чедвик – всего лишь поверенный нашего адвоката. Я подписала все бумаги о наследстве, но у меня нет и не может быть с ним никаких отношений, кроме чисто деловых! И ведёт он себя в рамках приличий.

На последней её фразе Сергей хмыкнул, его лицо исказилось гримасой.

- Да, в рамках приличий, - твёрдо повторила Анна. – И я не настолько наивна, чтобы попасться в лапы паука, как ты изволишь выражаться! Если бы он позволил себе что-то предосудительное, я вполне смогла бы раз и навсегда пресечь это! Твоё недоверие меня убивает, Серёжа! – с горечью призналась Анна.


- Тебе следует больше доверять жене, - вдруг вспомнились Сергею слова Николая, которые тот сказал в их недавнюю встречу в трактире, – Анна не обычная женщина.

- Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Сергей.

-Успокойся, друг мой, - Николай усмехнулся, - Я замечаю, что ты и ко мне ревнуешь её. Однако совершенно напрасно! Твоя жена видит только тебя. Уж мне-то ты можешь поверить! У меня ощущение, что для Анны Александровны в мире есть только один мужчина – ты.

- Почему ты так полагаешь? – Сергей, нахмурившись, возразил: - Анна красавица и очень наивна, даже не желая того, она может попасть под очарование какого-нибудь волокиты. Как всякой женщине ей нравится внимание… Разве может быть иначе? А этот Чедвик, чёрт его возьми!.. Он вот уже неделю приходит к нам и не сводит с Анны глаз!

- Ты дурак, Серж, - с усмешкой заметил Николай. – Ты совершенно не знаешь женщин! Анна лишена кокетства.

- Да, но…

- Никаких «но»! – Николай категорично взмахнул рукой. – Я признаю, что ты женат на редкой, - он поднял палец, - редкой красавице. Однако она так влюблена в тебя, болвана, что ищет, ждёт, я бы сказал, жаждет только твоего внимания. Я говорю это тебе, как знаток женщин, - Николай засмеялся и осушил рюмку водки. – А Чедвик, может, и влюблён, кстати, я его понимаю, беднягу,- задумчиво признался Синяев, но сразу поспешил заметить: - Однако, - он серьёзно посмотрел в глаза друга, -если Анна ответит на его чувство, то лишь по твоей вине.

- Что ты имеешь в виду?! – Сергей вскочил из-за стола.

- Сядь! Вон, половой*** смотрит на нас, - искры сдерживаемого смеха запрыгали в глазах Николая, - я имею в виду, что своей дикой и напрасной ревностью ты убиваешь её чувство к тебе. Анна не из тех, в ком нужно сомневаться. То есть сомневаться нужно, но исключительно для, - он прищёлкнул пальцами, - поддержания огня и остроты ощущений. Ну, ты меня понимаешь, - он, усмехаясь, подмигнул. - Однако ты перегибаешь палку! И если это ей надоест, берегись! В твоей кроткой девочке проснётся фурия.


Сергей провёл рукою по лицу, как бы отгоняя воспоминания, и шагнул к жене, взял её руки в свои, сжал осторожно и спросил, сдерживая волнение:

- Сердечко моё, неужели это правда – я тебя убиваю?

- Да, Серёжа, - она подняла на него глаза.

Господи, он всегда тонул в этом чёрном омуте её взора. Но сейчас ему вдруг открылось новое – взгляд полнился болью. Нет, слёз не было, однако боль билась на самом дне тёмного омута и грозила выплеснуться наружу.

- Родная моя! Прости мня, глупца! Я не думал, вернее, не знал и…

Он не договорил. Анна вдруг побледнела и покачнулась. Он удержал её и подхватил на руки.

- Прости, прости Бога ради! Я виноват! Я терзаю тебя! У тебя что-то болит? – с тревогой он смотрел на жену.

- Да, сударь, вы глупец, – она улыбнулась и ткнула пальцем в его нахмуренный лоб. – Нет, я здорова.

- Но ты же едва не упала! И я…

- Тише, сударь! Тише, - продолжая улыбаться она закрыла кончиками пальцев его губы. – Я не сказала этого раньше, только потому что не была уверена, но сейчас… - её щёки вдруг вспыхнули румянцем.

- Что сейчас? Ты больна?! – нетерпеливо воскликнул Сергей, с тревогой отметив этот – как ему показалось, нездоровый румянец.

- Нет же, нетерпеливый вы, мой родной олух… сейчас я сообщаю вам, что мы ждём дитя… - почти шёпотом призналась она, опустив сияющие глаза, прикусив нижнюю губу и зардевшись ещё больше.

- Господи! Сердечко моё! - он закружился по комнате и тут же, спохватившись, что ей это может быть вредно, опустился на диван, продолжая прижимать Анну к себе. – Родная моя! – с сияющей улыбкой он смотрел на неё, из синих глаз струилась нежность. Не в силах сдерживать свою радость, да и не считая нужным делать это, он принялся осыпать поцелуями лицо жены, пылко шепча при этом нежные признания: - Ты – моё счастье, люблю, сердечко моё, люблю больше жизни!

- Серёжа! – Анна прервала этот бурный поток, взяла в ладони его лицо и вдруг с изумлением увидела слёзы в его глазах.

На мгновение она смутилась: ей никогда даже в голову не приходило, что мужчина способен плакать! Не жалкий старик, побитый жизнью, а молодой, сильный мужчина! Гнев, жёсткая и колкая ирония, нетерпение, грусть, задумчивость, пылкая необузданная страсть – множество его чувств знала Анна, но никогда прежде она не сталкивалась с такой его реакцией. И она вдруг поняла, что за внешней силой её мужа, высокого, широкоплечего человека, мужественного, прошедшего войну офицера, скрывается очень ранимый человек. И ей захотелось защитить его от всех невзгод.

Она поочерёдно прижалась губами к его глазам, осушая слёзы. Потом их губы встретились, и поцелуй затянулся надолго.

- Я пошлю за доктором, - наконец, прерывая поцелуй, сказал он.

- Нет, не нужно, - она с мягкой улыбкой погладила его волосы, - я чувствую себя прекрасно, не тревожься! Лучше отнеси меня в спальню, я хочу прилечь. С тобой. Думаю, нам обоим нужно отдохнуть, - опуская голову на грудь мужа и закрывая глаза, попросила Анна.

_______________________________________________

* В своем письме из Кишинева Н. И. Гнедичу 13 мая 1822 г. А. С. Пушкин писал: «Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в Светлое Воскресение выпускать на волю птичку? Вот вам стихи на это». К письму приложено было известное стихотворение:


В чужбине свято наблюдаюРодной обычай старины;На волю птичку выпускаюПри светлом празднике весны.[Пушкин 1906, с. 44]

Этот обычай существовал по всей России, однако в большинстве губерний птиц выпускали на Благовещание. В окрестностях Питера традицию эту исполняли именно на Пасху.



** После вхождения Польши в состав России Александр I занялся финансами Польши, которые были истощены Наполеоном. Так, император отказался от всех коронных имений, обратив их в государственные, и все доходы Царства Польского предоставил в его исключительную пользу. Польский долг был обеспечен; кредит восстановился. Был учрежден национальный польский банк, который, получив от щедрого российского государя огромные капиталы, содействовал быстрому развитию всех отраслей промышленности.


Одной из мер, направленных на оздоровление кредитных учреждений России, явилось создание в 1818 году Государственного Коммерческого банка. Именно об этих финансовых учреждениях идёт речь в главе.


*** Полово́й в России XIX — начала XX веков — трактирный слуга. Выполнял обязанности официанта; в том случае, когда при трактире сдавались номера для проживания, занимался также их обслуживанием. Термин «половой» происходит от слова «пол»: одной из обязанностей трактирного слуги было держать в чистоте пол в помещении. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. В 2 т. — М.: Русский язык, 1993.

КОНЕЦ I ЧАСТИ


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть вторая."Во глубине сибирских руд..." Глава 1


Коллаж автора

https://youtu.be/GK-CgjcSkT4 Видео автора

В осенний сад зовут меняВоспоминания мои.Горит оранжевый нарядИ воздух свеж,И журавли курлычат в небе.И кажется, что мы с тобойНе расставались никогда.Ты, словно солнце и вода,Живёшь со мной, не разлучаясь.И так подряд уж много лет,Когда приходит осень вновь.Хочу найти затихший сад,Чтоб все мечтыИ всю любовьВернула память.И голос твой услышу вдруг.Слова, как тёплые огни,Зовут меня в былые дни.Мне не забыть тебя- я знаю...

Музыка:П.Бояджиев - В.Сергеев. Романс "Воспоминания мои" исполняет Анна Герман.

Тихими, незаметными шагами подкралась осень. Анна любила это время года: за ярким карнавалом красок, скрывалось нечто глубокое, располагающее к размышлениям, к осознанию многих вещей, которые раньше не замечались. Каждый день она гуляла по липовой аллее и вспоминала всё случившееся. Воспоминания болью отдавались в сердце, однако не вспоминать она не могла – это было просто невозможно. Особенно боль терзала по ночам, когда Анна лежала одна, укрывшись толстым пуховым одеялом, и тогда подступали слёзы. Она давала им волю, чтобы выплакавшись, утром вновь надеть на себя спокойную маску и решать сотню дел, свалившихся на неё сразу после того рокового дня.

Листья бабочками медленно кружились в воздухе, опускались на землю, устилая её золотым ковром, их шелест успокаивал, делая воспоминания не столь болезненными. Здесь, в липовой аллее, она могла взглянуть на прошлое почти отстранённо, словно это было не с ней. Боль не исчезала, но уходила в глубь. С ней можно было как-то жить дальше.



ПРИМЕРНО ГОД НАЗАД


Анна проснулась среди ночи – её что-то разбудило. Хотелось пить, но кувшин оказался пуст. Сквозь приоткрытую дверь спальни пробивалась полоска света. Выглянув в коридор, Анна услышала голоса, доносившиеся из кабинета. Оказывается, вечерние гости ещё не разошлись. Последнее время к Сергею часто кто-то приходил, главным образом это были военные. Их посиделки всегда заканчивались под утро. Ей это не нравилось, но она понимала, что для Сергея эти встречи важны, поэтому не опускалась до сцен недовольства. Она невольно слышала их споры и только теперь в полной мере начала понимать, в чём участвует её муж. Это ужаснуло и… восхитило.

Ужаснуло, потому что сейчас, находясь на последних сроках беременности, она вдруг особенно остро осознала, что Сергею грозит беда, что она может очень скоро потерять его. При одной мысли об этом, ей становилось плохо, но она держалась изо-всех сил, стараясь не показывать мужу, насколько велика её тревога за него. Ей не хотелось делать ему больно, не хотелось, чтобы он мучился чувством вины перед ней.

Но вместе с тем, она восхищалась мужем. Оказывается, все те благородные вещи, о которых он иногда ей рассказывал, были не просто красивыми словами, они облекались в конкретные действия. Смущало Анну лишь одно – благородные цели надлежало достигнуть через кровь.

- Серёжа, я смущена вашими планами, - прямо сказала она однажды вечером, едва он проводил своих гостей.

- Милая, я знаю, что тебе надоели наши сборища, но… мы ведь не слишком шумим? – целуя ей руку, спросил он с мягкой улыбкой.

- Да нет же! Я не о том! – поморщилась Анна. – И пожалуйста, не говори со мной, как с ребёнком! Мне кажется, нельзя построить счастье на крови!

- С чего ты взяла, что мы хотим крови, словно супостаты какие? – усмехнулся Сергей и, сдвинув брови, смешно дёрнул усами, изображая злодея.

Анне в её положении было вредно волноваться, и сейчас он, заметив, что она взволнована, попытался всё свести к шутке. Признаться, он не ожидал от своей маленькой жёнушки такой решительности.

- Серёжа, я не глухая, - Анна улыбнулась, - многие из вас говорят о цареубийстве, - она пожала плечами, заговорила с горячностью, которую просто не могла сдержать: - Как же можно посягать на жизнь того, кто Господом назначен на трон? И вообще, как можно посягать на жизнь человека и при этом строить счастливое общество?! Вы говорите о насилии над народом, всё так, народ действительно должен быть свободен, но не ценой чей-то жизни!

- Милая, ты всё не так понимаешь! – Сергей, сидя рядом на диване, привлёк жену к себе, положил руку на выступающий небольшим мячиком живот. – Вот посмотри, что ты наделала: малыш рассердился и пинает меня в руку. Ему не нравится, что я спорю с его мамочкой, - смеясь, заметил он.

- Серёжа, - Анна строго посмотрела на него, - я спросила и хочу услышать твой ответ.

- Хорошо, хорошо! Только не волнуйся! Ты действительно не так всё поняла, - он улыбнулся.

- Но…

- Дослушай! – заговорил он уже серьёзно: - Да, многие из моих товарищей не исключают возможность устранения монарха. И уверяю тебя, не потому что они такие злодеи… Вспомни Англию, Францию! Да и у нас, в России, разве последние столетия смена власти была бескровной? – он внимательно посмотрел жене в глаза и провёл пальцем по её щеке.

- Ты прав, конечно, но возможно, именно поэтому и нет справедливости, что гибнут люди? Смерти королей не принесли Европе мира и счастья, – задумчиво сказала Анна, положив голову ему на грудь.


Сотни раз она вспоминала тот их разговор с мужем, но так и не смогла согласиться с его доводами.

Увидев, что гости разошлись, она хотела пойти к мужу. Однако сильная боль заставила охнуть и опереться о косяк.

- Серёжа! – позвала, кусая от боли губы.

- Сердечко моё, что случилось? – он подхватил её и перенёс на кровать. С тревогой приложил руку к её лбу: - Да у тебя жар!

- Серёжа, я … очень больно и…я не знаю…кажется…

- Дарья! – Сергей, не дослушав, выглянул в коридор, - Дарья, пошлите немедленно за доктором!

- Что стряслось, барин? – заспанное лицо служанки появилось в дверях её комнаты, выходивших в коридор.

- Доктора немедленно! Кажется, Анна Александровна рожает.

Вернувшись к Анне, удобнее устроил её на подушках, сел рядом и взял в свои её руку. Сейчас он с тревогой осознал, какая миниатюрная у него жена и как ей тяжело. Господи! Только бы всё обошлось, только бы Анна и малыш остались живы! Эта мысль набатом билась в его голове.

- Милая, сейчас придёт доктор и всё будет хорошо, - попытался приободрить жену.

- Серёжа, - Анна старалась говорить уверенно, но это давалось ей с неимоверным трудом, - пообещай мне одну вещь, она сжала его пальцы.

- Всё, что угодно, родная! – вытащив платок, он осторожно вытер её лоб.

- Обещай, что если…- новый приступ боли заставил её замолчать на мгновение, но она нашла в себе силы закончить фразу, - Со мной что-то случится, то ты будешь любить нашего малыша за нас двоих…

- Любовь моя, не говори так! С тобой всё будет в порядке! – горячо возразил он. - Слышишь?! Даже не смей думать иначе!

- Милый, мне… очень страшно, - прошептала Анна побелевшими губами, - Мама же умерла родами, рожая меня… И…

- Никаких «И»! – он поцеловал её похолодевшие пальчики.

Сейчас его маленькая жена лежала, бледная, как снег, и сказать по правде, он сам был напуган. Однако старался не подавать вида, гнал от себя чёрные мысли. Нет, Господь не может быть так несправедлив! Анна – ангел, а их не родившееся пока дитя – тем более. Они должны жить! Он просто не вынесет, если с ними что-то случится!

Склонившись к её лицу, он нежно поцеловал жену и с уверенностью сказал:

- Не волнуйся! Мы вместе будем любить нашего малыша. А сейчас тебе лучше не говорить ничего, не трать силы, они нужны тебе, чтобы малыш смог поскорее родиться.

Малыш… По правде сказать, они давно придумали имена. Девочку решили назвать Лизой, а мальчика Александром. Анна хотела сына, а ему очень хотелось дочку.

- Странно, однако, Сергей Владимирович, - заметил однажды Архип, - вот батюшка ваш покойный, Царствие ему небесное, о сыне мечтал, а вы – о дочке…

- Что же в том странного? – усмехался Сергей. – Хочу девчушку, чтобы в доме у меня красоты было вдвое больше, - шутил он, на самом деле скрывая истинную причину своего желания иметь дочь: он боялся, что крупным мальчиком Анне будет сложно разродиться.

Девочка – изящнее, так думал Сергей, не зная, что размер ребёнка не зависит от пола. Но таково было его убеждение, и он истово молился о даровании им дочери.


Едва пришёл доктор, как Сергея прогнали из спальни. На его протесты, доктор отрезал тоном, не терпящим возражений:

- Ступайте, ступайте, голубчик! Без вас мы лучше справимся.

Затуманенным сознанием Анна отметила взволнованный взгляд мужа, который он бросил на неё, выходя из комнаты, он кивнул, зажмурив глаза, как бы сказал: «Всё будет хорошо!». Ах, как же она хотела поверить в это! Но страх не отпускал и был едва ли не сильнее боли, терзавшей тело.

Она потеряла счёт времени. Казалось, страдания длились целую вечность. Вскоре она уже перестала осознавать происходящее, сквозь марево свечей, расставленных по комнате, видела мелькавшие перед ней фигуры доктора и акушерки.


- Тужьтесь, тужьтесь, голубушка! – приказывал доктор.

Акушерка то и дело прикладывалась к её лицу влажной салфеткой, что-то говорила, но Анна не понимала смысла этих фраз. Ей хотелось закрыть глаза и провалиться в небытие, чтобы отрешиться от раздирающей тело боли.

- Ежели сейчас она не постарается, то дело плохо, - акушерка с тревогой посмотрела на уставшего врача.

- Да, ей бы побольше сил, - покачал тот головой.

С растрепавшими волосами, в рубашке с завёрнутыми до локтей рукавами, сейчас он совсем не напоминал того строгого светилу который выставлял из комнаты встревоженного мужа.

- Но не стоит впадать в панику, Мария! – он строго посмотрел на свою помощницу. – Не давайте ей забыться, говорите с ней, а я попытаюсь помочь.

- Хорошая моя, - акушерка склонилась к лицу Анна, похлопала её по щеке, - сейчас вам нужно натужиться что есть силы.

- Мне больно, - простонала Анна, - где Серёжа? Позовите Серёжу! – она заплакала в голос, голова заметалась по подушке, - Позовите Серёжу!

- Тужьтесь! – воскликнула акушерка.

И в этот момент боль с новой силой пронзила Анну, закричав, она выполнила приказ – натужилась из последних сил …


Синие волны плескались о берег, их мягкая синева притягивала, хотелось смотреть и смотреть в них, слиться с ними, став единым целым. И вдруг волны исчезли, а вместо них появились глаза – синие-синие, они с нежностью смотрели на Анну.

- Серёжа, - беззвучно прошептали искусанные губы.

- Родная моя! – до неё словно издалека долетел голос мужа. – У нас сын!

- Ну и напугали вы нас, Анна Александровна! – к ней склонилось уставшее, но весёлое лицо доктора. – Вздумали потерять сознание в самый ответственный момент.

И тут Анна поняла, что ей на грудь положили младенца – крошечная куколка со сморщенным личиком. Слёзы счастья не давали возможности рассмотреть малыша получше, да и сказать по правде, у неё не было сил, хотелось просто закрыть глаза и не двигаться.

- Сын? – Анна улыбнулась и посмотрела на мужа.

Его лицо сияло.

- Да, сердечко моё, сыночек! А тебе нужно поспать, - заметил он и сразу строго предупредил: - Не возражай!

Сергей наклонился к ней и осторожно, боясь причинить боль, поцеловал.



Сейчас, зябкими осенними ночами, когда дождь стучит в окна старого дома, Анна часто вспоминает ту ночь, случившуюся год назад и ставшую одним из самых счастливых мгновений её жизни… Их жизни…



ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ


Часть II. Глава 2


Коллаж автора. В работе использован натюрморт Ларисы Псарёвой "Калитка в старом парке"


Укачав сына, Анна долго смотрела на спящее нежное личико, лицо её было печально, а в глазах застыли слёзы.

- Заснул? – спросила кормилица, дородная молодая женщина по имени Варвара.

- Да, Варварушка, заснул, - быстро смахнув слёзы, отвечала Анна с грустной улыбкой. – Ты, ежили что, буди меня.

- Не беспокойтесь, Анна Александровна, нешто не кликну? Всенепременно кликну, - кивнула кормилица и, покачивая головой, заметила: – Отдохните… точно тень стали, бледны, как полотно, вам бы себя поберечь… Александр Сергеич – дитё спокойное, молочка накушается, да и спит сладенько, ангел наш. Ой,- она всплеснула руками, - вот я рассеяница! Вас же барыня к себе просила, как сыночка уложите.

- Хорошо, спасибо, Варвара, - Анна тихо вышла из комнаты, осторожно затворив дверь.


Прежде, чем отправиться к Марье Фёдоровне, вышла в сад и, пройдя несколько шагов по узкой тропинке, остановилась у калитки. Глубоко вдыхая сырой воздух, пахнущий опавшими листьями, Анна стояла в задумчивости, не замечая холода, трогая рукою букет полусухих роз в садовой вазе. Слёзы покатились из глаз, и она дала им волю медленно стекать по щекам. Запрокинув голову посмотрела в хмурое серое небо.

Вот уже второй месяц, как они с сыном приехали в деревню, но возвращение домой, в родные и так любимые места, не радовало Анну. Некогда любимый старый дом казался склепом: тишина его многочисленных комнат и коридоров угнетала. Мысли молодой женщины кружились вокруг двух дорогих её сердцу людей – мужа и сына. Тревожные думы о муже уносили далеко, в холодную и сырую столицу, где осталась её любовь. Туда рвалась душа. Но сейчас она должна была заботиться о сыне. И сердце Анны, точно хрустальный сосуд, готово было разлететься на тысячу мелких осколков. Однако какая-то непонятная ей сила удерживала её на грани. Впрочем, сейчас Анна и не пыталась ничего понять о себе. Она приняла решение, пусть и после долгих колебаний, мучительных сомнений, но приняла и сейчас действовала по строго намеченному плану.


Прокручивая в памяти всё, случившееся за последний год, она не могла отделаться от странного чувства облегчения, которое вдруг пришло к ней, когда ранним утром, едва начался рассвет, в передней прозвенел колокольчик, и всё, что происходило дальше, показалось кошмарным сном. В тот момент она едва не лишилась чувств, но спустя несколько часов, когда хмурое и холодное утро уже хозяйничало в городе, Анна вдруг осознала, что давно ждала чего-то подобного, знала о том, что это должно было случиться. Ещё тогда, девочкой ночуя в стогу сена, когда впервые увидела пугающий сон, и потом, уже будучи замужем, когда сон стал повторяться время от времени – она ждала чего-то ужасного и непоправимого. А сейчас она, наконец, вздохнула – уже всё случилось, теперь остаётся надеяться и ждать. Она сразу решила – ни за что на свете не сможет оставить мужа. Не из-за собственной прихоти или эгоизма, а потому что он не вынесет её предательства. Она нужна ему! Она – единственная, кто может поддержать его в этот страшный момент.


***

- Архип, кто там? – выглянув в коридор, спросила она, увидев военных во главе с жандармским полковником весьма хмурого вида.

- Мадам, - полковник шагнул к ней, - Я – полковник Микулич, мне нужен ваш муж, капитан Петрушевский.

- Но… сейчас так поздно… Мой муж отдыхает, - Анна растерянно смотрела на незваного гостя. Высокие залысины, увеличивающие его лоб, делали его похожим на Шалтая-Болтая, а пышные длинные усы, скрывавшие верхнюю губу, придавали сердитое выражение и без того весьма строгому лицу. – Господин полковник, неужели ваше дело не может подождать до утра? – спросила холодно и даже немного с раздражением, не имея сил скрыть его.

Ранее она слышала, что Сергей пришёл домой и по недавней привычке, стараясь не разбудить их с сыном, пошёл в кабинет – так делал всегда, если возвращался заполночь. Бесцеремонность Микулича возмущала, раздражение Анны было тем сильнее, что она совсем недавно укачала капризничавшего Сашеньку, которого беспокоили колики, ей хотелось лечь в постель и поспать несколько часов, поручив заснувшего сына служанке.

- Мадам, мне очень жаль, но я лишь исполняю приказ, - кивнув, возразил офицер.

И в этот момент из кабинета вышел Сергей. Он был в халате и надетых на босу ногу домашних туфлях.

- Дорогая, что случилось? Кто эти господа? – он с удивлением смотрел на военных, толпящихся в передней.

- Капитан Петрушевский? – полковник выступил вперёд и строго посмотрел на Сергея.

- Да…- кивнул тот и невозмутимо поинтересовался: - А, собственно, чем обязан столь позднему визиту, господа?

- Мне приказано арестовать вас в причастности к участию в смуте на Сенатской площади и в принадлежности к заговору против государя императора, - чётко произнёс Микулич и протянул Сергею ордер на арест.


Заметив, как побледнела жена, Сергей шагнул к ней и сжав её руку, заговорил ободряющим тоном:

- Дорогая, ступай к себе, тебе вредно волноваться. Это только недоразумение… Вскоре всё выяснится, - он поцеловал её в лоб и воскликнул: - Дарья, уведите Анну Александровну!

- Но… - Анна с тревогой смотрела на мужа, пытаясь прочесть что-то в его взгляде.

С мягкой улыбкой целуя жене руки, он опять сказал:

- Ступай, родная, ступай! Наш малыш ждёт тебя, я скоро приду…

Пришедшая Дарья увела растерянную, встревоженную Анну.

Войдя в спальню, Анна встала у дверей, прислушиваясь к происходящему в коридоре.

- Кроме того, у вас будет произведён обыск, - долетел до неё голос полковника.

И после минутной паузы она услышала ответ Сергея, говорившего невозмутимым тоном:

- Господин полковник, я уверен, всё это какое-то недоразумение.

- Это не нам решать, сударь, - парировал Микулич. – Я всего лишь исполняю приказ.

- Хорошо, я не смею вам препятствовать, господа.

Шаги… И всё стихло. Анна поняла, что военные прошли в кабинет. Ей хотелось пойти туда и быть рядом с мужем, видеть всё происходящее, а не томиться в мучительных предположениях. Она заметалась по комнате, сжимая пальцы в замок. Потом зачем-то принялась переставлять флаконы на своём туалетном столике, словно эти красивые безделушки могли что-то изменить. Казалось, прошла целая вечность пытки ожиданием.

Когда за дверью послышались шаги, Анна сама бросилась к дверям и распахнула их. На пороге стоял Сергей, он сразу же привлёк её к себе.

- Милая, - он взял в ладони её лицо и посмотрел в огромные глаза, - Не бойся ничего! Сейчас я должен уйти, но…

Она перебила его, с горячностью, глядя лихорадочным взглядом, засыпала вопросами:

- Серёжа, неужели это правда?! Всё то, что сказал этот полковник… Тебя действительно арестуют? Ты ТАМ был?!

- Аня! Ну какое это имеет значение?! – он поочерёдно поцеловал её руки.

- Умоляю! – она не скрывала слёз, которые крупными каплями медленно потекли по разгорячённым щекам. – Скажи мне правду!

- Родная моя, - он заговорил спокойно, продолжая смотреть ей в глаза и большими пальцами вытирая её слёзы. – Ты же знаешь, я не мог иначе! Моя маленькая девочка! Ты должна знать – в мире для меня нет никого дороже тебя и сына! Но я был должен поступить именно так. Сейчас я прошу тебя взять себя в руки. Возможно, всё образуется, и вскоре я буду дома… - он порывисто прижал жену к себе, спрятав её лицо на своей груди, и продолжал: - Ты можешь полностью положиться на Николая… Он поможет вам во всём. И если…- его голос дрогнул, - Если я не вернусь, то ты должна устроить свою жизнь…


Плечи Анны содрогались от беззвучных рыданий.

- Я всем сердцем полагаюсь на Бога, верю в его милосердие… Однако, может статься… Обещай мне одну вещь, - он поднял её заплаканное лицо и вновь заглянул в глаза. – Обещай, что обязательно позаботишься о себе и сыне! Я должен принять то, что мне выпадет, а ты не отвечаешь за мои ошибки и должна жить дальше, быть счастливой несмотря ни на что!

- Как ты можешь так говорить?! – воскликнула она, толкнув его в грудь.

- Родная моя, - он принялся целовать её лицо. – Не нужно плакать! Давай верить в лучшее! Будь хорошей девочкой, подумай о сыне!

В двери спальни осторожно постучали, послышался голос Микулича:

- Сергей Владимирович!

- Сейчас! – раздражённо бросил Петрушевский.

Быстро поцеловав жену, почти оттолкнул её от себя и вышел в коридор.

- Серёжа! – протягивая руки, Анна кинулась за ним в след.

- Архип! Уведи её! – приказал он, бросив на Анну последний взгляд, который она запомнила навсегда.


Что в нём было? Тогда ей казалось, что вина и боль, горечь от того, что всё случилось именно так. Но потом она вдруг поняла, что было и другое, главное, чего она в тот страшный миг не уловила – решимость и безмерная любовь. Тот последний луч любви, посланный мужем перед тем, как он ушёл, согревал её всё это время. И когда отчаяние заполняло её душу, заставляя сжиматься сердце, она вспоминала глубокие тёмно-синие глаза, и они словно два маяка светили ей в море, не давая сбиться с пути и утонуть в этом её безмерном горе.

После ухода Сергея она пребывала в состоянии оцепенения. Архип с Дарьей увели её в спальню, заставили выпить что-то горькое, она была покорна и вскоре забылась в тёмном сне. А на утро проснувшись, вдруг поняла, что всё самое страшное, неосознанно ожидаемое ею все эти годы, вчера случилось. Она заплела волосы в тугую косу и, умывшись ледяной водой, пошла к сыну.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

_________________

Часть II. Глава 3


За коллаж огромную признательность выражаю КристинеМуравской.

Ландо,* запряжённое тройкой, пронеслось по пыльным улицам Таганрога. Александр смотрел по сторонам, но на самом деле был погружён в свои мысли. Хотя со стороны казалось, что император интересуется городскими видами. Юг встречал императора с организованной парадностью, проявлявшейся в картинной чистоте улиц. Губернатор расстарался. Это раздражало уставшего царя, но он – впрочем, как обычно – не мог себе позволить роскошь хоть намёком выказать это раздражение. Ему хотелось въехать в город частным образом, не привлекая внимания публики, и к счастью, хоть это ему удалось. Сентябрьский вечер 1825 года был погожим, яркое солнце светило по-летнему, словно приветствовало Благословенного императора. Александр посчитал это хорошим знаком.Поездка была предпринята под предлогом того, что доктора посоветовали императрице сменить сырость столицы на более сухой и тёплый климат.** Однако Александр отправился первым, чтобы подготовить всё к приезду жены – это ответственное дело он не хотел кому-либо поручать. В глубине души они с Елизаветой надеялись, что смогут какое-то время пожить относительно уединённо. А он лелеял надежду, что жене станет лучше – последние месяцы она буквально таяла на глазах.- Друг мой, не стоит так нервничать, - около четырёх часов ночи, перед его отъездом, прощаясь, заметила Елизавета и осторожно сжала его руку, - Я верю, что всё получится.Она с улыбкой смотрела на мужа, пытаясь ободрить его.- Да, но… - нахмурился Александр Павлович, поднеся к губам руку супруги, - боюсь, что нечто непредвиденное может помешать нашим планам.Пронзительно-голубые глаза с озабоченностью смотрели на Елизавету, а ещё она заметила в них затаённый страх. Да, её Александр, всегда такой невозмутимый, сейчас проявил слабость: он действительно не скрывал, что боится.- Нисколько! – возразила она, пытаясь ободрить его. - Посудите сами: всё будет выглядеть весьма естественно. Скоро я присоединюсь к вам. Мы приедем открыто, и так же открыто поселимся здесь. А потом… - она не договорила.Муж накрыл её руку своей и, глядя в глаза, заключил:- Пожалуй, вы правы, дорогая. Нам следует положиться на Господа и его волю. – Простите мне мои сомнения!- Вам не за что извиняться, дорогой, - улыбка, делавшая её моложе, скользнула по бледным губам, оживляя болезненное лицо, - Мне приятно, что со мной вы искренны и не скрываете своих чувств, - глядя мужу в глаза, призналась Елизавета Алексеевна. - Сейчас вы вернули меня в наши юные годы, когда мы открыто доверяли друг другу самое сокровенное.Официальная причина приезда в южный город – здоровье императрицы, требовавшее смены климата - была известна всем. И только несколько человек были посвящены в истинные планы Александра.- Меня печалит лишь одно, - вздохнула женщина, опуская голову на грудь мужу.- Что же? – он нахмурился, в глубине души зная её ответ.- То, что нам вскоре предстоит расстаться… - сдерживая слёзы, шёпотом призналась она, дотрагиваясь пальцем до петлицы на его мундире.- Дорогая, видит Бог, я бы многое отдал, чтобы не расставаться с вами. Но иначе нельзя… Об обычном отречении не может быть и речи: в России такое не поймут. Остаётся одно – естественный уход. Всё должно свершиться привычным и законным порядком.- Но… вдруг вы ещё передумаете…– взволнованно, с затаённой надеждой заметила она.- Любовь моя, вы же знаете, что я должен до конца исполнить мой долг… - возразил Александр.- Долг перед кем? – отчаяние прозвучало в голосе бедной женщины. – Разве вы неотдали всего себя своей стране и народу?! Разве вы не прошли этот путь до конца?!- Да, но… - Александр внимательно посмотрел в глаза жене, - Елизавета, вы же, как никто понимаете, что моя душа ищет уединения иного рода… С юных лет я не чувствовал в себе способностей к царствованию… Настало время искупить свой грех.Он понимал, что делает ей больно. И от одной этой мысли приходил в отчаяние. Быть может, она права? Может, стоит оставить всё, отправиться инкогнито в отдалённый уголок и зажить тихо, как они всегда мечтали? Разве он не заслужил это всеми годами своего царствования? Однако его душа искала иного – мир с его яркими красками не привлекал его, более того, душил! Он действительно всё больше ощущал, что свет и все мирские дела словно лишают его воздуха. Ему хотелось свободы и уединения с Богом, в молитве и аскезе, чтобы ни одна живая душа не могла ему помешать в этом, отвлечь его на что-то мирское и суетное. Император жаждал покаяния!- Ах, мой друг, - с горячностью отозвалась супруга, - простите мне мою слабость! Конечно, я всё понимаю. И всем сердцем поддерживаю ваше решение. Я обещаю больше не докучать вам сомнениями. Простите мне мою слабость! - повторила она, будто пыталась уверить саму себя в том, что действительно проявила слабость.- Дорогая, - он коснулся губами её лба, - мне не за что вас прощать! Напротив, это вы должны простить меня, что я приношу вам так много страданий!- Ни слова больше! – она улыбнулась, хотя улыбка вышла натужной, и в голосе слышались слёзы. – Обещайте мне только одно!- Всё, что угодно, любовь моя! Всё, что в моих силах…- О, это просто – обещайте мне провести оставшееся время в спокойной жизни. Вдвоём, я и вы, как два простых человека. И когда настанет час расставания, я в своей памяти буду возвращаться в эти наши тихие дни, черпать силы в этих воспоминаниях и молиться о вас, чтобы ваша душа обрела желанное.- Обещаю, любовь моя! Эти дни мы будем жить друг для друга. И пусть Господь поможет осуществить наш замысел!Во время долгой дороги он сотни раз в мыслях прокручивал свои последние шаги, словно боялся что-то упустить. Впрочем, ничего важного и не планировалось, маневры и парады отменил – теперь они ни к чему – на осень был назначен смотр войск Второй армии, но тут и без него обойдутся, князь Волконский *** справится прекрасно. Заехал в Невскую лавру. Встреча с митрополитом Серафимом была торжественной: в соборной церкви в присутствии архимандритов молились перед ракой Александра Невского. Потом митрополит пригласил его в свои апартаменты и представил ему схимника**** , отца Алексея.Встречу с этим человеком Александр не забудет до конца своих дней: было в схимнике что-то необычайно светлое и мрачное одновременно, как и его келья, стены которой, обитые чёрным сукном, сплошь укрывали иконы. Лампады, источающие призрачный свет, создавали мистическое настроение. Помолившись вместе со старцем, Александр спросил:- Где же ты спишь?И тот, глядя на царя прозрачными голубыми глазами, в которых словно отражалось само небо, указал на маленькую перегородку в дальнем углу кельи:- Вот, изволь взглянуть, государь, тут моя постель.Заглянув за перегородку, Александр изумился: там стоял чёрный гроб, в котором лежали схима и свечи – всё, относящееся к погребению.- Ну что же, оставайся с Богом и молись за меня, отец, - попросил Александр и хотел было выйти, но схимник остановил его:- Государь, я прожил на свете много лет, благоволи выслушать мои слова. До великой чумы ***** в Москве народ наш был чище, веру православную чтил, а потом нравы стали портиться… В двенадцатом году настало время исправления, однако же после беды сей, по окончании смертоубийства нравы пошатнулись ещё более. Ты – государь, ты должен быть над нравами, как сын церкви православной должен любить и охранять её. Господь хочет этого, хочет твоего живого участия и молитвы…Попрощавшись с монахом, Александр отправился в дорогу. У заставы велел остановиться и, привстав в коляске, долго смотрел куда-то вдаль задумчивым взглядом. Напутствие Алексея не выходило из головы. Получается, старец знал о его тайном желании? Старый монах будто дал ему своё благословение. Сердце императора сжималось в каком-то томительном и тревожном предчувствии.___________________________________________________________________

* Ландо́ (через фр. landau от нем. Landau(er)) — лёгкая четырёхместная повозка со складывающейся вперёд и назад крышей. Название образовалось от названия города Ландау в Германии, где повозки этого типа были изобретены в XVIII веке.

**

ИСТОЧНИК: http://aminpro.ru/kreml_G_0011.html

***Пётр Михайловтч Волконский

Светлейший (1834) князь Пётр Миха́йлович Волко́нский (25 апреля [6 мая] 1776, Санкт-Петербург — 27 августа [8 сентября] 1852, Петергоф) — русский военный и придворный деятель из рода Волконских. Назначенный в 1797 г. адъютантом великого князя Александра Павловича, князь Волконский, вскоре после восшествия Александра I на престол, сделан был товарищем начальника Военной походной канцелярии Е. И. В., в которой в то время сосредоточивалось всё управление военными силами государства.В войну 1805 г. князь Волконский был дежурным генералом сначала в армии Буксгевдена, потом — Кутузова. Отличился в сражении под Аустерлицем, когда схватил знамя Фанагорийского полка, ударил по противнику, атаковавшему бригаду Каменского, чем привёл противника в замешательство, в ходе контратаки было также отбито две пушки. За сражение Волконский был награждён орденом Святого Георгия 3-й степени. После Тильзитского мира он был отправлен во Францию для изучения устройства французской армии и её генерального штаба; по возвращении из командировки в 1810 году был назначен управляющим Свиты его императорского величества по квартирмейстерской части[2].Князя Волконского можно считать основателем русского генерального штаба; ему русская армия обязана учреждением училища колонновожатых, из которого и стал комплектоваться генеральный штаб. В Отечественную войну 1812 г. князь Волконский состоял при особе государя и не раз оказывал важные услуги; так, например, по его представлению император Александр I согласился на отступление русских войск из укреплённого лагеря под Дриссой, крайне неудачно расположенного.В кампанию 1813 и 1814 гг. князь Волконский находился при государе в звании начальника главного штаба. По окончании войны в августе 1814 года поехал с царём в Вену на конгресс, а когда заседания конгресса прервались известием о бегстве Наполеона с острова Эльбы, то на князя Волконского возложены были все распоряжения по передвижению русской армии с Вислы на Рейн. По возвращении в Петербург он был назначен начальником Главного штаба Е. И. В., одновременно с 1816 по 1823 г. — директором Военно-топографического депо. В 1819 году вместе с князем генерал-фельдмаршалом М.C. Воронцовым был удостоен Большого креста английского Ордена Бани[3].Близкий друг и покровитель своего шурина С. Г. Волконского. Очевидно, был в курсе некоторых планов членов Южного общества: в начале 1823 поддержал составленный А. П. Юшневским бюджет 2-й армии, намного превышавший её реальные потребности. В связи с конфликтом с А. А. Аракчеевым по поводу этого бюджета 25 апреля 1823 года уволен от должности начальника Главного штаба и отбыл в заграничный отпуск. В 1823 г. стал кавалером ордена св. апостола Андрея Первозванного. В 1824 году возвратился в Петербург, состоял при Александре I.Дворец П. М. Волконского в усадьбе СухановоС декабря 1824 по июль 1825 — чрезвычайный посол в Париже. В сентябре 1825 г. сопровождал императрицу Елизавету Алексеевну в Таганрог, присутствовал при кончине Александра I (19 ноября 1825 года), заведовал всеми приготовлениями и распоряжениями по отправке его тела в Петербург; затем состоял при Елизавете Алексеевне и после её смерти (04 мая 1826 года) руководил кортежем, сопровождавшим тело императрицы в Петербург.22 августа 1826 года назначен министром Императорского двора и уделов и управляющим Кабинетом императора. Именным Высочайшим указом от 30 августа 1834 года министру императорского двора, генерал-адъютанту, генералу от инфантерии, князю Петру Михайловичу Волконскому пожалован, с нисходящим его потомством, титул светлости. 27 августа 1837 года назначен генерал-инспектором всех запасных войск; с 6 декабря 1850 года — генерал-фельдмаршал.Скончался 27 августа 1852 года в Петергофе. Похоронен в Введенском соборе лейб-гвардии Семёновского полка.

****Схима - высшая ступень православного монашества, подразделяется на малую и великую. Еще эти монашеские ступени называют малый ангельский образ и великий ангельский образ.Вообще система монашества в Православной Церкви имеет тройственную структуру. То есть, монашеский постриг делится на рясофор, малую схиму (мантию) и великую схиму. Если говорят про схиму без уточнения, то имеют в виду как раз великую схиму.Итак, схима с ее двумя ступенями, низшей и высшей, следует сразу после рясофора (по-гречески это слово означает «носящий рясу») или послушника. Когда постригают в рясофора, то читают определенные молитвы и крестообразно постригают волосы, при этом постригаемый не дает монашеских обетов и порой даже не меняет имени. Теперь его зовут рясофорным монахом или иноком. На этой ступени он готовится к принятию малой схимы.Постригаемый в схиму (сначала малую) дает обеты послушания, нестяжания и девства, и получает новое имя. Ему дозволяется носить мантию (длинную, до земли накидку без рукавов, которая покрывает рясу), отчего малая схима еще называется мантией. Также облачение малосхимника состоит из рясы, парамана (особый четырехугольный плат), клобука на голове, четок и особой обуви – сандалий. Постригаясь в малую схиму, монах вступает на путь строгого аскетизма.Самая же высшая ступень, великая схима, означает как можно более полное, предельное отчуждение от мира и отвержение его ради соединения с Богом. Схимники еще раз дают те же обеты, но в более строгой форме, что обязывает их к еще более строгому соблюдению, и им еще раз меняют имя. Так у схимников становится больше небесных покровителей, святых.Схимники в монастырях обычно живут отдельно от других монахов и не имеют никаких послушаний кроме служения литургии и духовничества. Епископы-схимники складывают с себя управление епархией (тогда их называют схиепископы), монахи-священники тоже освобождаются ото всех других обязанностей. Великосхимники или просто схимники носят рясу, аналав (особый параман), куколь (остроконечную шапочку с крестами), мантию, чётки, сандалии, пояс, хитон.Таким образом, православное монашество невозможно представить без его высшей степени – великой схимы. По мысли святых отцов, великий схимнический образ — это и есть самая-самая вершина монашества… «Принятие схимничества, или великой схимы, — по пониманию Церкви, — есть не что иное, как высшее обещание Креста и смерти, есть образ совершеннейшего отчуждения от земли, образ претворения и преложения живота, образ смерти и предначатия иной, горней жизни».

***** Великая чума - Эпидемия чумы 1654—1655 годов — самая крупная эпидемия XVII века в России. Летом 1654 года чума была занесена в Москву. Город охватила паника, бежавшие из него люди разносили болезнь вглубь страны, и уже в сентябре эпидемия охватила почти всю центральную часть России. Также свирепствовала в Казани, Астрахани и в Речи Посполитой, с которой Россия вела войну. В январе 1655 года эпидемия практически полностью утихла, но оставшиеся кое-где очаги спровоцировали новую, менее смертоносную, вспышку в 1656—1657 годах, которая затронула в основном низовья Волги, Смоленск и Казань.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 4


Иллюстрация автора

Тусклый огонёк свечи исполнял свой завораживающий танец. Петрушевский отрешённо смотрел на него, точно любовался пламенем, но на самом деле его мысли были далеко. Сейчас, после всего случившегося, оглядываясь в совсем недавнее прошлое, он увидел себя и всю свою жизнь в новом свете.В памяти стояло лицо Анны в ту ночь их расставания. Молящие испуганные глаза, полные слёз, хрупкие тонкие пальцы, вцепившиеся в воротник его шинели. Он тогда силой оторвал её от себя, оттолкнул, и сейчас воспоминание об этом болью отдавалось в его сердце. Бессонными ночами он доверял свои мысли бумаге, лелея лишь одну надежду – когда-нибудь Анна прочтёт эти записи и сможет понять и простить его. Сейчас он раскаивался в том, что так мало рассказывал ей о своём деле, о том, что волновало его все эти годы, прошедшие после войны. Если бы она знала больше, то всё случившееся, возможно, не стало бы для неё таким неожиданным и – он был в этом уверен – совершенно непонятным. Да, наверное, ему нужно было больше доверять своей хрупкой жене, но он всегда считал, что не должен посвящать её в эти дела. Она знала всё очень поверхностно и вот сейчас осталась в полной растерянности. Эту растерянность он прочитал в том её последнем взгляде. Впрочем, знай она больше о заговоре, разве меньше бы страдала сейчас от его ареста? Напротив, живя в относительном неведении, она была спокойна всё это время, а если бы он посвятил жену в детали, то лишил бы её этого спокойствия. Значит, он оказался прав, не рассказывая Анне все подробности своего участия в заговоре?..У него не было сомнений в том, что Николай, крёстный Сашеньки, поможет ей с сыном. Да и нуждаться они не будут, потому что недавно Анна стала наследницей крупного состояния своего деда, князя Черкасского. Однако вина за то, что заставил жену страдать, а крошку-сына осиротеть, с каждым часом снедала Сергея всё больше.Собственная судьба его не волновала: в конце концов, ведь знал, на что шёл, и более того, в глубине души он никогда не верил в успех их предприятия. Раньше, едва сомнения начинали тревожить его, он гнал их, но сейчас, когда честно признался себе в этом неверии, ему вдруг стало легче. Всё уже случилось! Случилось именно так, как и должно было! Остаётся пережить следствие и спокойно перенести приговор. Вот только что будет с Анной и сыном? Конечно, она должна жить дальше и связать свою судьбу с достойным человеком! Однако от одной лишь мысли, что она будет принадлежать другому, и не он будет дарить ей ласки, не в его руках она будет умирать от наслаждения – от одной лишь этой мысли он приходил едва ли не в бешенство. Это была какая-то иррациональная злость: он прекрасно понимал, что сам виноват во всём, сам сделал всё, чтобы потерять ту единственную женщину, которая жила в его сердце и – он лишь сейчас в полной мере осознал это! – составляла смысл его жизни. Политические игры, планы переустройства общества – как же это всё пусто и глупо, и мелко в сравнении с тем, что есть семья! Его друг, ловелас, бретёр*, гуляка, оказался мудрее его! Он всегда считал Синяева хоть и умным, но довольно легкомысленным.Как же прав оказался Николай, когда сказал однажды: «Не уверен, что нужны какие-то действия с твоей стороны, более того, они, наверняка, принесут вред и тебе, и близким тебе людям, и самому делу… каждый хорош на своем месте. Ты – военный! Ну, так и служи с честью! А придет срок, выйди в отставку, женись и воспитай сына, чтобы смог, как и ты, послужить отечеству, не посрамив отца!». Выходит по всему, что легкомысленным был он сам, Сергей, ввязавшись в преступное и опасное дело, заведомо губительное не только для него самого, но и для его семьи, разве же он послужит примером для своего сына?! Скорее всего, Александр всю свою жизнь будет с горечью осознавать, что его отец – государственный преступник, покусившийся на жизнь Государя!Сидя в одиночной камере, Петрушевский вновь и вновь в памяти возвращался в те роковые дни.

***


Известие о кончине императора Александра I, полученное из Таганрога, ошеломило всех. Императору было только сорок восемь, возраст хотя и солидный, но далеко не старческий, на здоровье царь не жаловался, в отличие от императрицы. В Таганроге он сам обустраивал их с Елизаветой дом, расставлял мебель и развешивал картины. Он словно бы ощутил вновь вкус к жизни. На приёмах, устроенных местным обществом, был даже весел и шутил, потом предпринял несколько поездок, и вдруг – кончина. Поговаривали, что он был отравлен, и слухи один нелепее другого поползли по столице. Петербург затих в ожидании чего-то нового.

С Александром уходила в прошлое целая эпоха, неоднозначная и в чём-то, быть может, странная, как и сам государь, вся жизнь которого была наполнена борьбой с самим собою. Это было время, когда Россия смела армии Наполеона, уже в который раз доказывая свою способность к великим делам, и твёрдым шагом победителя вошла в Европу. Это было время побед и поражений, больших мечтаний, грандиозных замыслов и надежд, военных поселений и бесконечных споров о конституции, время дуэлей и салонных сплетен. А в общем и в целом это было великое время!


В Петербурге не было человека, который не переживал бы смерть государя. Рождественский пост словно по какому-то мистическому замыслу совпал с этим скорбным событием: дамы надели траур, в церквях служили панихиду, театры были закрыты, нигде не играла музыка.

Все почему-то говорили вполголоса, пересказывая друг другу противоречивые новости. Говорили о духовном завещании покойного государя, передавшего Россию в руки Великого князя Николая Павловича, и о великодушном поведении последнего, не пожелавшего принять власть в обход старшего своего брата Константина, имевшего все права на престол по первенству рождения. Поговаривали, что Константин, взойдя на престол, не замедлит отменить крепостное право и сократит срок военной службы. Потом стали говорить, что Константин решительно отказался от престола, мотивируя свой отказ не только морганатическим браком**, но и категорическим не желанием царствовать, и наследовать всё же будет Николай.


Неопределённость создавшегося положения томила всех, долгое ожидание какой бы то ни было развязки становилось невыносимым уже само по себе, а тут ещё прошёл слух о готовящемся возмущении в гвардии. Словом, затишье, так внезапно опустившееся на столицу, было обманчивым, это была тишина перед бурей.

Тот день выдался тяжёлым и сумрачным. По утру Петрушевский вывел свою роту на улицу напротив здания казарм, объявил о кончине государя и с некоторой, непонятной ему самому грустью поздравил с новым императором Константином. Усталым и задумчивым взглядом он обвёл строй солдат и офицеров, вчитываясь в их лица и стараясь угадать их мысли. Никто не скрывал скорби, во взглядах стояли тревога и ожидание. Троекратное «ура», прогремевшее по команде, было данью традиции, да и только. В штабе офицеры подписали присяжный лист и молча разошлись по квартирам.

Возвращаясь домой, Сергей встретил Емельяна Гордина, немолодого уже солдата с весёлыми карими глазами и большим носом, похожим на картофелину, из-под которого свисали роскошные длинные усы. Завидев капитана, Емельян вытянулся.

- Вольно, вольно, - махнул рукою Сергей и попросил: - Табачком не поделишься, Емельян?

Солдат широко улыбнулся и, смешно дёрнув усами, ответил:

- Отчего бы не поделиться? Только у нас, ваше высокблаародие***, самосад. Поди вам и не сгодится…

- Ещё как сгодится, - кивнул Сергей, - давай самосад!

Емельян вытащил вышитый кисет, щедро отсыпал табаку и с интересом стал наблюдать, как Сергей скручивает папиросу.

- Крепкий табак, - похвалил Петрушевский и заметил: - Что это ты, братец, призадумался? На тебя не похоже…

Глаза солдата оживились, блеснув из-под нависших густых бровей, и он нерешительно спросил:

- Что же теперь будет-то, ваше высокблаародие?

- Что будет? – словно бы не понял Сергей, - Ты о чём?

- Ну как же…царь-то новый, говорят, в Польше живёт. Нешто можно так? Царю в столице жить заведено, - объяснил Емельян.

Потом помолчал и опять тихо спросил:

-А правда, ваше высокоблаародие, что новый царь солдатам послабление устроить хочет? У него-то в Польше всего восемь лет служат… А то вот ещё сказывают, будто покойный-то император всё Николаю Палычу отписал…

Он смотрел на Сергея, ожидая ответа, а тот не знал, что ответить и сказал честно:

- Не знаю, братец… Что Константин, что Николай – не всё ли одно, как думаешь?

Он изучающе посмотрел на солдата, с интересом ожидая его реакции.

- Оно, конечно, - пробормотал тот. – А всё ж непорядок… - он беспомощно развёл руками.

- Ну, даст Бог, решится дело! – Петрушевский хлопнул Емельяна по плечу и, поблагодарив за табак, быстро вышел за ворота казарменного двора.


Мокрый снег неприятно ударил в лицо. Сергей вдруг почувствовал, что смертельно устал. Больше всего на свете ему захотелось поскорее увидеть Анну, заключив в объятия, скользнуть руками по тонкому стану и поцеловать её нежные податливые губы, а потом, склонившись над колыбелью, утонуть в небесно-ясных глазках крошечного сына.

Едва войдя домой и протягивая Архипу шинель, спросил:

- Анна Александровна где?

- Отдыхают барыня, - отвечал камердинер, - Сашенька коликами мучился, насилу успокоили. Измаялась она, сердешная, с сыночком.

- Не будите её! - предостерёг Сергей и спросил: - Письма мне не было?

Не дожидаясь ответа быстро прошёл в кабинет, лёг на диван, заложив за голову руки. Архип, что-то бормоча и потирая обвязанную шалью спину, поплёлся за ним.

- Были письма, – ответил он, - я вона на стол положил…Что же делается-то? Кухарка с утра на рынок ходила, говорит, бунт будет почище Пугачёвского… Эх, Сергей Владимирович, в деревню надобно ехать! Там уж никакой бунт не страшен… Да и чего ещё желать-то? И сытно, и тепло, Анне Александровне с дитём самое то.

Заметив, что Сергей его не слушает, Архип направился к дверям, но вдруг взмахнул рукой, вспомнив что-то, и сказал:

- Чуть не запамятовал! Мальчонка от господина Бестужева прибегал, записку принёс.

- Где? - лёжа с закрытыми глазами, спросил Сергей.

- Что – где? – моргнул старик, непонимающе уставившись на него.

- Да записка где? - раздражённо поморщился Сергей и сел, потирая болевшее плечо с застарелой раной.

Камердинер засуетился, стал ощупывать свою одежду, лихорадочно вспоминая, куда была запрятана злополучная записка.

- Ну сколько можно отучать тебя от дурацкой привычки прятать всё в карманы?!- вновь поморщился то ли от нетерпения, то ли боли Сергей.

- Депеша-то больно важная, - оправдывался Архип, - сказали, непременно в руки вам передать.

Наконец, из складок шали он выудил скомканный бумажный клочок и протянул его Сергею. Пробежав глазами послание, тот встал и, на ходу застёгивая мундир, бросил камердинеру:

- Я сейчас уйду. До утра не жди. Ежели кто меня спрашивать будет, скажи, что не знаешь. Анне же скажи, что я в казармах, пусть не тревожится и бережёт себя и сына, утром буду дома. Слышишь?

- Ах, батюшка! Да куда ж опять-то? Ведь вечер поздний! – заохал Архип, стряхивая растаявший снег с шинели Серея. - Уж который день дома не ночуете, Анна Александровна вся извелась, вас ожидаючи!

Сергей отмахнулся от него и вышел из квартиры.


***


Поздний ноябрьский вечер был уже по-зимнему холоден. Зима в этом году обещала быть лютой. Раскачивающийся от ветра фонарь тускло освещал двор, отбрасывая на угол дома скудный луч света. У Петрушевского вдруг возникло ощущение déjà vu**** – он видел когда-то такой же тусклый свет от фонаря, а в нём – кружащиеся искры снежинок. Потом вспомнил, такое действительно было в ту ночь, когда у Анны произошёл выкидыш, и он поспешил в аптеку, чтобы купить прописанные доктором капли. Тогда ему было очень плохо, боль от потери нерождённого первенца разрывала сердце. Сейчас боли не было, только тревога, безотчётная, томящая, словно надоедливый комар в ночи, точившая его изнутри, смущавшая душу.

Сергей постоял несколько мгновений, вдыхая морозный воздух. На искрящемся свежем снегу у фонарного столба лежала собака. Её грязно-рыжая шерсть с тёмными пятнами намокла от снега. Почувствовав приближение человека, собака приподняла голову и скользнула по нему равнодушным взглядом блестящих чёрных глаз. Потом, видимо, решив, что прохожий не достоин её внимания, она опустила морду на вытянутые лапы и спокойно закрыла глаза.

Сергей остановил извозчика и велел ехать к дому Прокофьева – директора Российско-американской компании***** – к дому, в котором жил Рылеев.

Двери открыл Александр Бестужев. *****

- Ну, наконец-то, Сергей Владимирович, - тихо проговорил он, - уже все собрались.

- Прошу извинить меня, господа! – входя в небольшую гостиную, сказал Петрушевский.

Здесь действительно собрались почти все члены общества, бывшие в это время в столице.

- Какие новости, Сергей Владимирович? – спросил Рылеев, сидевший в мягком кресле у пылающего камина и укутанный большим шерстяным пледом. На его бледном лице читались нетерпение и тревога. Кондратий Фёдорович страдал от простуды, и было заметно, что его лихорадит.

- Я бы сказал, дела странные, - ответил Петрушевский, - полки присягнули один за другим, хотя следовало бы начать с правительства.

- Великий князь поторопился, - отозвался Николай Бестужев и спокойно затянулся трубкой.

- Не Великий князь, а граф Милорадович, - возразил ему полковник Трубецкой.*****

Он был сильно озабочен, его высокий лоб пересекала глубокая морщина, и он с беспокойством поглядывал на присутствующих.

- У меня есть сведения, что именно граф настоял на этом, - объяснил он. - На Совете он проявил упорство, коему можно позавидовать, - Трубецкой невесело усмехнулся, - Михаил Андреевич посчитал, что коль отречение Константина и завещание покойного государя неизвестны в народе, Николай Павлович царствовать не может.

- Позвольте, Сергей Петрович, вы хотите сказать, что великий князь знает о духовной императора? – с недоумением спросил Бестужев-младший.

- Вне всякого сомнения! – отвечал Трубецкой, - Однако же он боится шестидесяти тысяч штыков, которые имеет генерал губернатор.

Князь прошёлся по комнате и остановился у камина, задумчиво глядя на пляшущие языки пламени.

- Господа, полагаю, мы должны прийти, наконец, к какому-либо решению, - оживился Рылеев.

Его большие выразительные глаза лихорадочно блестели, этот блеск, пожалуй, нельзя было объяснить простудой. Поправив шарф, повязанный вокруг шеи и, видимо, мешавший ему, Кондратий Фёдорович нетерпеливо добавил:

- Нужно что-то предпринять!

- Гвардия сейчас за Константином, - вступил в разговор Сергей, до этого внимательно слушавший Трубецкого, - а посему, я считаю, было бы глупым решиться сейчас действовать.

- Пожалуй, вы правы, капитан, - поддержал его Трубецкой.

- Господа, - заговорил Штейнгель***** , сидевший в дальнем углу комнаты и всё время что-то чертивший на небольшом листе бумаги, - неужели вы действительно за переворот?

Он поправил очки, делавшие его глаза круглыми, и обвёл присутствующих изучающим взглядом.

- А вы, Владимир Иванович, неужели против? – отозвался Рылеев.

- Моя позиция вам известна… Я против какого бы то ни было кровопролития, - барон поднялся и, заложив руки за спину, прошёлся по комнате. – Я по-прежнему считаю, господа, - продолжал он, - что любые насильственные меры, предпринятые нами, произведут всеобщее возмущение. Конституция – наша цель. Но она может и должна быть предоставлена только высочайшей властью.

- Владимир Иванович, ваша идея ненова, - заметил Рылеев с некоторым раздражением.

Было видно, что ему неприятны слова Штейнгеля, и он с твёрдостью повторил:

- Ненова… Вы предлагаете нечто вроде кондиций Анне Иоанновне. Чисто теоретически – идея интересная. Однако же мы прекрасно знаем, чем она чревата.


Сильный кашель, вырвавшийся из его груди, не дал Кондратию Фёдоровичу договорить. Воцарилось молчание, которое никто почему-то не решался нарушить. Все что-то обдумывали. Штейнгель опять сел в углу и вновь стал чертить на листке, время от времени поправляя сползавшие очки.

Петрушевский решился заговорить:

- Господа, полагаю сейчас мы должны решиться действовать или бездействовать. Давайте не будем спорить о политике. Мне кажется, мы рискуем увязнуть в спорах.

- Вы знаете, господа, моё мнение, - послышался приятный голос Батенкова.*****

Гаврила Степанович говорил спокойно, обдумывая каждое слово.

- По ряду вопросов, - продолжал он, - Я поддерживаю барона, но сейчас, вы совершенно правы, капитан,- он взглянул на Сергея. – У меня конкретное предложение, - Батенков на секунду замолчал, как будто стараясь привлечь к своим словам больше внимания, но это было излишним, так как все в нетерпении смотрели а него, и даже Штейнгель забыл о своём занятии.

-Я предлагаю, - продолжил Батенков, - Оставить наши намерения по крайней мере лет на десять.

- Но позвольте! – воскликнул Александр Бестужев.

- Опять бездействие! А что? В этом что-то есть! – послышались возгласы присутствующих.

- Господа! Господа! – Рылеев попытался призвать всех к тишине, но кашель опять остановил его.

Тогда князь Трубецкой взял на себя эту роль:

- Господа, у нас слишком шумно, - и обращаясь к Батенкову, попросил: - Гаврила Степанович, пожалуйста, извольте конкретнее изложить ваше мнение.

- Я не сторонник мятежа, господа, - Батенков слегка сдвинул брови, от чего его серьёзное лицо стало мрачным. – Я, скорее, политик, нежели заговорщик-революционер. И полагаю, что в данный момент мы не можем прибегнуть к силе. Нам необходимо стремиться сделать карьеру. – Он усмехнулся, видя недоумение на некоторых лицах. – Да, да, не удивляйтесь! Умы общества должны занять высокие посты, с тем, чтобы потребовать перемен в России.

Батенков развёл руками, словно давал понять, что закончил свою короткую речь.

Сергею всегда было интересно наблюдать за Батенковым, его притягивали неторопливая невозмутимость и рассудительность Гаврилы Степановича, Петрушевский восхищался его острым умом. И чаще всего Сергей ловил себя на том, что соглашается с его мнением. Вот и сейчас Петрушевский тоже полагал, что затевать восстание немедленно, воспользовавшись неразберихой с троном, было бы ошибкой.

- Господа, - заговорил Сергей, - я соглашусь с Гаврилой Степановичем, в сложившейся ситуации нельзя затевать восстание! Мы погубим многих солдат и погибнем сами, не достигнув цели.

____________________________________________________________

*Бретёр - дуэлист, готовый драться на дуэли по всякому, даже незначительному поводу (устаревшее).**Морганатический брак - (слово «морганатический» неясного происхождения, по одной из версий, от нем. Morgengabe — утренний подарок мужа новобрачной) — брак между лицами неравного положения, при котором супруг (или супруга) более низкого положения не получает в результате этого брака такое же высокое социальное положение. Константин Павлович царствовать не хотел и прибавлял: «Меня задушат, как задушили отца»; 14 января 1823 года Константин, ссылаясь на морганатический брак с польской графиней Грудзинской (хотя дополнение к постановлениям об императорской фамилии, представленное в Высочайшем манифесте от 20 марта (1 апреля) 1820 года и препятствовавшее наследованию престола детьми от неравного брака, и не лишало лично его прав на престол) и неспособность к государственному управлению, письменно отрёкся от престолонаследия. Это тайное отречение было оформлено в виде манифеста Александра I от 16 (28 августа) 1823 года, который следовало огласить после его кончины. В силу этого решения наследником престола становился следующий брат, великий князь Николай Павлович. Николай был в курсе этих планов как минимум с 1819 года, однако о существовании манифеста не знал до момента его обнародования после смерти Александра I.В условиях тайны, окружавшей манифест о престолонаследии, часть общества именно в Константине видела достойного преемника Александру I. Историк О. С. Каштанова писала, что «…современники Константина отмечают наличие у него ума, прекрасной памяти, огромной трудоспособности… …в российском обществе и за границей на Константина смотрели не только как на будущего российского монарха, но и как на возможного греческого императора или польского короля».//Каштанова О. С."Великий князь Константин Павлович (1779 - 1831 гг. ) в политической жизни и общественном мнении России".***Ваше высокоблагородие - обращение к лицам в чинах 6—8-го классов; Петрушевский в этот момент в чине капитана (то есть относится к 7-му классу).****déjà vu(дежавю)— «уже́ виденное») — психическое состояние, при котором человек ощущает, что он когда-то уже был в подобной ситуации, подобном месте.*****

Именной указатель к главе 4 второй части

Составлен по1. «Декабристы. Биографический справочник». Издание подготовлено С.В. Мироненко, под ред. М.В. Нечкиной. М., «Наука» ,1988 г.2. А. А. Илюшин «Русские писатели». Биобиблиографический словарь. Том 1. А-Л. Под редакцией П. А. Николаева. М., «Просвещение», 1990 г.Иван Васильевич Прокофьев (ум. 1845) ― русский купец, первенствующий директор Российско-американской компании (РАК) в 1827―1844 годах. Коммерции советник. С 1824 г.


Миниатюра неизвестного художника. 1 пол. ХiХ в. (После 1826 г.). Акварель, гуашь, кость

Кондратий Фёдорович Рылеев (18.09.1795 – 13.07. 1826) (по рекомендации Н.С. Мордвинова) – правитель канцелярии российско-американской компании, входит в состав ее акционеров, литератор, отставной подпоручик, член Северного Общества с 1823 года. Один из самых активных членов организации, с 1824 года взял на себя руководство Северным Обществом, его квартира накануне восстания стала штабом. Арестован ночью 14.12.1825, помещён в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Осуждён вне разрядов, приговорён к повешению, приговор приведён в исполнение.


Гравюра Георгия Ивановича Грачёва с оригинальной акварели, подаренной редактору "Русской старины" М.И. Семевскому - братом Марлинского, Михаилом Александровичем Бестужевым (декабристом) в 1869 году.

Александр Александрович Бестужев (литературный псевдоним Марлинский) (23.10.1797-7.06.1837). Штабс-капитан л.- гв. Драгунского полка. Прозаик, критик, поэт. Вместе с К.Ф. Рылеевым издавал альманах «Полярная звезда».Член СО с 1824 года, активный участник восстания на Сенатской площади. В ночь на 15 декабря 1825 года явился с повинной в Зимний дворец, отправлен в Алексеевский равелин петропавловской крепости. Был закован в кандалы из-за подозрения в убийстве штыком графа Милорадовича. Осуждён по 1 разряду на 20 лет каторжных работ. Срок сокращён до 15 лет. По особому высочайшему повелению обращён прямо на поселение в Якутск. Из столицы выехал 6 октября 1827 года. 13 апреля1829 года высочайше повелено определить рядовым в действующий Кавказский корпус, в середине августа 1829 года зачислен в41 егерский полк. Потом были переводы в другие полки. За отличие произведён в прапорщики Черноморского 5 батальона, потом – в Черноморский 10 линейный батальон. Погиб в стычке с горцами.


Николай Александрович Бестужев (брат Марлинского) (13.041791- 15.05.1855), капитан-лейтенант 8 флотского экипажа. Прозаик, критик, сотрудничал во многих журналах. С 1824 года состоял в Северном Обществе. Написал проект «Манифеста к русскому народу», активный участник восстания. Арестован 16 декабря 1825 года. В «ручных железах» помещён в Алексеевский равелин Петропавловкой крепости. Осуждён по 2 разряду в каторжную работу вечно. Каторга была сокращена до 15 лет, потом до 13. И по истечении срока обращён на поселение в город Селенгинск Иркутской губернии. Там и умер, похоронен там же. Гражданским браком был женат на бурятке Сабилаевой.Его сын Алексей (1838 – 1900) стал крупным Сибирским купцом и промышленником, выполнял дипломатические поручения. В месте со своей сестрой Екатериной Алексей воспитывался в доме купца Д. Д. Старцева и носили его фамилию. Екатерина (в замужестве Гомбоева) умерла в Харбине в возрасте 90 лет в 1930 году.


Портрет работы Джорджа Доу, Военная галерея Зимнего дворца, Эрмитаж.

Михаи́л Андре́евич Милора́дович (1771—1825) — граф русский генерал от инфантерии (1809), один из предводителей русской армии во время Отечественной войны 1812 года, Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор и член Государственного совета с 1818 года. 14 декабря 1825 года прибыл на Сенатскую площадь убеждать присягнувшие Константину мятежные войска образумиться и дать присягу Николаю. Счастливо избежавший ранений в более чем пятидесяти сражениях, граф получил в тот день две раны от заговорщиков: пулевую от Петра Каховского (выстрелом в спину или слева) и штыковую от князя Евгения Оболенского. Пулевое ранение оказалось смертельным. Погребён 21 декабря 1825 года в Духовской церкви Александро-Невской Лавры, в 1937 году его прах и надгробие перенесены в Благовещенскую усыпальницу Санкт-Петербурга.


С.П.Трубецкой. Акварель Николая Александровича Бестужева.

Сергей Петрович Трубецкой (29.08.1740 – 22.11.1860) – князь, полковник, один из руководителей Северного Общества, один из авторов «Манифеста к русскому народу». В момент подготовки к восстанию был назначен диктатором, но на площадь не явился. Участия в восстании не принял. Арестован в ночь на 15.12. 1825, отправлен в Алексеевский равелин. Осуждён по 1 разряду. 10.071826 года приговорён к вечным каторжным работам. В кандалах отправлен в Сибирь. Срок каторги сокращён до 20 лет 22.08.126 года. 26.08.1856 по амнистии восстановлен в правах дворянства, но без титула, выехал в европейскую часть России, сначала – в Киев, где жила его дочь, потом жил в Москве, где и умер от апоплексического удара, похоронен в Новодевичьем монастыре.

А. Э. Мюнстер портрет барона В.И.Штейнгеля.

Влади́мир Ива́нович Ште́йнгель (13.04. 1783 – 20.09.1862) – полковник в отставке, член Северного Общества, один из авторов «Манифеста к Русскому народу» и автор «Приказа к войскам». В день восстания несколько раз появлялся на площади. Арестован в Москве 2.01.826 года. Доставлен в Никольскую куртину Петропавловской крепости. Осуждён по 3 разряду на 20 лет каторги,отправлен в Свартгольмскую крепость, потом срок сокращён до 15 лет и 17.06.1827 года отправлен в Сибирь. По указу 14.12.1835 обращён на поселение в деревню Елань Иркутской губернии. Умер в Петербурге, похоронен на Охтенском кладбище.Из-за отсутствия острога в Нерчинске отправить сразу всех декабристов в Сибирь на почтовых тройках не представлялось возможным. Но «государственные преступники» об этом, естественно, не догадывались. «Я поражен удивлением, когда вместо Сибири отвезли в Финляндию и засадили в крепость Свартгольм», – позже признавался барон Владимир Штейнгель.

Свартгольмская крепость

располагалась в пяти верстах от современного финского города Ловииса. Сюда же летом 1826 года фельдъегери и жандармы доставили Гавриила Батенькова, Владимира Бесчаснова, Ивана Повало-Швейковского и других участников декабристского восстания.В том, что их поселят в Сибири, декабристы в тот момент не сомневались – поэтому считали Финляндию местом временного пребывания. После Петропавловской крепости дорога в Финляндию казалась бывшим заговорщикам приятной прогулкой: ни затворов, ни стен. Но выросшая как будто из воды круглая башня форта Слава вселила в их сердца печаль и тревогу. Предчувствие не обмануло. «Нас разместили поодиночке в казематы и заперли на замок, – вспоминал позже Якушкин. – В каждом каземате, с русской печью, было два окошка… По стене стояла кровать с соломой, стол и несколько стульев… в моем новом жилье было темно и сыро».Из-за сырости в комнате не прекращалась капель, своим стуком напоминавшая тиканье часов. Перед окнами – щиты из свежеструганных досок. Никто не должен был видеть заговорщика, и ему также возбранялось общаться с кем бы то ни было. Даже гулять первое время выводили только поодиночке. Еще менее приветливо встретила декабристов стража Свартгольмской крепости. «…Меня ввели в 1-ый номер секретного дома; это был низкий каземат, 8 шагов длины и 6 ширины, с двумя железными дверями и маленьким окошком с железною решеткою. “Это ваше место”, – проговорил черство офицер-смотритель и с шумом запер двери запорами и ключом».Даже по прошествии десятилетий Штейнгель вспоминал, что «это была самая ужасная минута во всей жизни. Мне вообразилось, что тут мне определено умереть». Узник упал на колени перед окошечком и стал истово молиться на свет. Почувствовав некоторое облегчение, барон встал. В ту же минуту загремел засов и вошел смотритель. Извинившись за то, что ничего не приготовлено, он пообещал все принести и добавил, что арестанта «велено пристойно содержать». В понятие пристойного содержания крепостное начальство и узники вкладывали разный смысл. Первые восемь месяцев декабристы не ощущали почти никакой разницы с казематами Петропавловки – были запрещены прогулки, не выпускали в баню.При обращении к заключенным иначе как «каторжными» их не называли. Как это было не похоже на условия содержания Ивана Анненкова, который находился в Выборгской тюрьме еще во время следствия над декабристами! Он постоянно общался с комендантом и офицерами стражи, посещал их пирушки. Жительницы города присылали ему «выборгские крендели и разную провизию, даже носки своей работы». Вообще, по его словам, «сидеть было довольно сносно». После суда ситуация изменилась. Коменданты и крепостная стража выполняли данные им инструкции, хотя и от местного начальства тоже кое-что зависело. Осенью 1826 года в Свеаборгскую крепость, что недалеко от Хельсинки, были доставлены семь декабристов. Их заключили в специально приготовленные казематы на острове Лонгерн. Одному из узников, Михаилу Лунину, досталось помещение, крыша над которым прохудилась настолько, что в дождливую погоду вода протекала сквозь потолок.Обитатели Свартгольмской крепости двинулись в путь (в Сибирь) летом 1827 года. Увозили обычно мелкими партиями – по три человека в кандалах, в сопровождении фельдъегерей и жандармов. При словах «заковать в железа» комендант крепости подполковник Карл Бракель, зачитывавший приказ, зарыдал, и узникам пришлось его утешать. Необычная картина – дворяне в кандалах – вызвала потрясение и у начальника Роченсальмской крепости Кульмана.Со слезами на глазах читал он осенью того же года высочайшее повеление: заковать в железа и отправить в Сибирь декабристов, содержавшихся в форту Слава. К концу 1827 года большую часть офицеров-декабристов вывезли из Финляндии. Последними пределы Великого княжества покинули Михаил Митьков, Петр Громнитский, Иван Киреев и Михаил Лунин. Путь их тоже лежал в Сибирь.


Г.С.Батенков - портрет выполнен Головачевым Пётром Михайловичем - Головачев П. М. Декабристы : 86 портретов, вид Петровского завода и 2 бытовых рисунка того времени.


Гаврила Степанович Батенков (25.03.1793 -29.10.1863) – подполковник корпуса инженеров путей сообщения. Участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов 1813-1814. С 1816 в Корпусе инженеров путей сообщения, служил в Сибири, где сблизился с М. М. Сперанским, автор ряда записок об управлении Сибирью. С 1821 вПетербурге, с 1823 - под началом гр. А. А. Аракчеева. С 1812 масон, с 1825 член Северного общества декабристов. Ему отводилась видная роль в предстоящей организации нового правления в случае цареубийства. Арестован 28.12.1825 года. Посажен в Никольскую куртину Петропавловской крепости. Осуждён по 3 разряду на 20 лет каторги. Отправлен в Свартгольмскую крепость. Срок сокращён до 15 лет и по особому распоряжению в июне 1827 года переведён в Петербург, в Алексеевский равелин петропавловской крепости. Причины, по которым его не отправили в Сибирь неизвестны. Около 20 лет провёл в одиночном заключении, где создал поэмы «Одичалый» (1827), «Тюремная песнь» (1828). С 1846 на поселении в Томске, после амнистии 1856 - в европейской России, восстановлен в дворянстве, в последние годы жизни писал стихи, прозу, работал над воспоминаниями. Умер в Калуге.

Узник

Не знаю, сколько долгих летПровёл в гробу моей темницы…Был гордый дух вольнее птицы,Стремящей в небо свой полет.Вчера, в четверг,Мой ум померк,Я к горлу гвоздь приставил ржавый.Творец мольбы мои отверг -Вершись же смело, пир кровавый!Не довелось:Земная осьКачнулась с силою чрезмерной.Всё затряслось,И выпал гвоздьИз длани слабой и неверной.Качаюсь в каменном мешке -Дитя в уютной колыбели…Смеюсь в неистовом весельиИ плачу в горестной тоске.Час предрассветный. На исходеУгарной ночи кошемар.Нет, не погас душевный жарВо мне, несчастном сумасброде!Стихами пухнет голова,Я отыскал свой гвоздь любимыйИ на стене неумолимойПишу заветные слова:«И слёз и радости свидетель,Тяжёлый камень на пути,Мой гроб и колыбель, прости:Я слышу скрып могильных петель».Но нет же, нет!К чему сей бред?Ещё мне жить, дождаться воли!Десятки летИ сотни бедМне суждены в земной юдоли…Небес лазурьДушевных бурьТщета затмила в день весенний.Чела высокого не хмурь,Мой падший гений!..Падший гений…Светлеет небо над Невой,Авроры луч зажёгся алый,А где-то в камере глухойТомится узник одичалый.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 5


Коллаж автора

- Марья Фёдоровна, вы звали меня? – постучав, Анна вошла в покои тётки.


Та сидела в кресле у камина, опустив руки на массивные подлокотники. На её коленях привычно дремала рыжая болонка. Марья Фёдоровна обожала эту породу, собачки менялись, сменяя друг друга по прошествии нескольких лет, но неизменно каждая из них носила кличку Клара. Вот и сейчас очередная Клара то и дело удостаивалась нежного поглаживания и почёсывания за ушком. Пожалуй, только к этому пушистому созданию старая барыня могла испытывать нежность. Никто более, ни единое существо в мире, будь то животное или человек, не вызывали у Марьи Фёдоровны нежных чувств.

Бледное её лицо с правильными и некогда красивыми чертами с годами всё более напоминало маску. Теперь не осталось и следа от былой красоты – чувственный рот с изящно очерченными губами опустился и потерял прежние очертания, превратившись в нечто бесформенное, нежный овал щёк сменился морщинами, больше напоминающими мешки. Бледность лица пожилой женщины усиливалась белизной фалбалы *чепца, из-под которого надо лбом выбивались завитые седые локоны. Старуха смотрела пронзительно, оценивающе, словно мысленно что-то решала для себя. Анна давно привыкла к этому холодному взгляду своей покровительницы, но всякий раз, оказавшись под прицелом холодных, как льдинки, голубых глаз, чувствовала себя неуютно.


В комнате было душно от пылавшего камина, и Анна почувствовала лёгкое головокружение, однако постаралась взять себя в руки.

- Да, - кивнула Марья Фёдоровна и, указав на стоявшее у противоположной стены кресло, сообщила строгим тоном: - Разговор у меня к тебе, Анна. Думаю, ты догадываешься, о чём.

- Пожалуй, догадываюсь, - согласилась молодая женщина, опускаясь на край кресла.

Меньше всего ей сейчас хотелось выслушивать уговоры тётки, но она не могла избежать очередного неприятного разговора, поэтому приготовилась со стоической покорностью выслушать всё, что изволит сказать Марья Фёдоровна.

Пухлые пальцы, унизанные перстнями, сжали рукоять трости, резную, из слоновой кости, сдвинув брови, старуха помолчала и заговорила, пронзительным взглядом сверля Анну.


- Вот что, голубушка. Я оценила твоё решение, кинуться за этим шалопаем, твоим мужем и моим племянником. Однако же я считаю своим прямым долгом, предостеречь тебя от сего безумного поступка!

- Но, Марья Фёдоровна… - попыталась возразить Анна, но была решительно прервана тёткой.

- Изволь меня не перебивать! – повысила голос старая барыня и стукнула тростью об пол. – Ты знаешь, я этого не люблю! Ты – мать! И твой долг – остаться с сыном. Александр и так стал на половину сиротой при живом отце… Потому что отец его предпочёл избрать себе недостойное и преступное поприще, позабыв о долге отца и мужа!

- Тётя, ради Бога! Не говорите так! – Анна в волнении вскочила с кресла. – Вы же знаете, что Сергей – не преступник!

- Не преступник?! – усмешка искривила полные бесформенные губы старухи. – Не преступник, а кто же он, по-твоему?!- и не дожидаясь ответа Анны, тут же ответила сама: - Преступник и есть: связался с заговорщиками, измышлявшими убийство императора! – старуха погрозила пальцем, словно перед ней стоял сам племянник-злодей. – Я давно знала, что толку от Сергея не будет… - вздохнув, она принялась обмахиваться маленьким китайским веером. – Но я не позволю тебе поступить столь неблагоразумно, бросив сына, отправиться за ним в Сибирь, будто ты мещанка какая или нищенка, прости, Господи! Твой долг – это долг матери! И потом, ты ведь теперь княжна Черкасская! – тётка взмахнула рукой. - Не место благородной особе среди уголовников и всякого сброда!


- Марья Фёдоровна! – Анна, не в силах сидеть, заходила по комнате, сжимая руки. Заговорила с горячностью, пытаясь убедить упрямую тётку: – Вы полагаете, мне легко далось это решение? Конечно, нет! Я уже сейчас ощущаю свою вину перед сыном! Но я знаю, что Сергей погибнет без меня, я чувствую, что нужна ему! И не из одного лишь чувства долга, но из любви к мужу. Да, я умираю в душе, оставляя сына, но иначе нельзя! В моём сердце два мужчины – муж и сын. Оба мне дороги, оба любимы, но я чувствую, что более всего нужна мужу. Он будет погублен, если я оставлю его!

- Анна, Анна! Да слышишь ли ты сама себя?! – воскликнула Марья Фёдоровна и отшвырнула веер. – Он будет погублен! А не сам ли он погубил себя, да и всех нас в придачу?! Сергей прекрасно знал, на что шёл. И зная, даже не подумал о последствиях для семьи! Да ведь он обманул тебя, голубушка! А не я ли предупреждала тебя об этом несколько лет назад, когда ты очертя голову бросилась в его объятия? – старуха погрозила пальцем.


Её лицо раскраснелось, голубые глаза потемнели, превратившись в густо-синие, точно море в непогоду. Достав кружевной платок, она отёрла капли пота, выступившие на лбу. Потом, потянувшись к резному столику, стоявшему неподалеку, взяла крошечную табакерку и, прихватив понюшку табаку, втянула её носом, после чего громко чихнула и высморкалась.


Привычку нюхать табак Марья Фёдоровна переняла от своего покойного мужа, как и эту табакерку, которую некогда супруг, бывший значительно старше, получил за усердие по службе. Вещицей этой Марья Фёдоровна очень дорожила, впрочем, вряд ли как памятью о покойном, которого не любила, скорее, как ювелирной ценностью, табакерка была весьма изящной и дорогой. Эмалевая, цвета мордоре**, с изображением Екатерины II в образе Минервы, эта крошечная шкатулочка была украшена золотом и серебром, а портрет императрицы и край крышки обрамляли чистейшей воды бриллианты.



- Помогает от внутреннего жару, - объяснила она, уже миролюбиво глядя на Анну. – Хороший табак не только нос прочищает, а и голову проясняет, как говаривал мой покойный муженёк, царствие ему небесное, - метнув взгляд на иконы, стоявшие в Красном углу, Марья Фёдоровна осенила себя крестом.

- Так вот, - продолжала она уже ровным тоном, - Тебе следует выйти замуж. – Да, да! – заметив попытку Анны возразить, отрезала она. – Я знаю, что граф намерен вновь свататься к тебе, и настаиваю, - она строго взглянула на Анну и с нажимом повторила: - Я настаиваю, принять его предложение.

- Но тётя! – Анна попыталась говорить спокойно, но это удавалось ей с огромными усилиями. – Побойтесь Бога! Как можно принимать предложение графа, уже будучи замужем?! Мой муж, слава Богу жив, и я считаю ваши слова по меньшей мере странными.

- Жив?! – Марья Фёдоровна скинула болонку с колен, и та, издав жалобный звук, переваливаясь на маленьких лапках, отошла к камину и устроилась на коврике. – Ссылка в Сибирь равносильна смерти! Ты вольна считать себя свободной. Кстати, и государь говорит о том же.

- Хорошо, пусть так, пусть есть указ императора, - Анна кивнула и тут же возразила вновь: - Но теперь я не бесприданница, я княжна Черкасская, как вы сама изволили это давеча заметить. Я состоятельная женщина с обеспеченным будущим и могу сама заботиться о себе и своих близких. Зачем мне нужен брак с Никитиным? Граф хоть и уважаемый в обществе человек, но я не люблю его, я никогда не питала к нему добрых чувств. Более того, я скажу вам честно - Никитин мне неприятен!


Анна сама удивлялась своей смелости. Но сейчас она вдруг почувствовала себя сильной женщиной: она и только она сама должна позаботиться о себе и сыне, и если она не будет стойкой перед давлением со стороны тётки, то никогда не сможет вновь соединиться с Сергеем.

- Ишь, как ты заговорила! – зло прищурившись, раздражённо бросила Марья Фёдоровна. – Ну хорошо же, голубушка! Коли так, оставайся ни женой, ни вдовой. Только подумай,- тётка погрозила пальцем, - как примут твоего сына в обществе! Не успеешь и глазом моргнуть, как молодой князь войдёт во взрослые лета. И кто решится отдать за него порядочную девицу, ежели он хоть и князь, да мать его невесть кто!

- Сударыня, достаточно того, что я законнорожденная внучка князя Черкасского! – бросила Анна, стоя перед тёткой.

- Дерзить изволишь, голубушка! – прищурилась Марья Фёдоровна. – Ну, ну… Изменилась ты, Анна, не в лучшую сторону, - заметила она. – Ну да то не диво – муж вольностям обучил! А то не приходит тебе, гордячке, что Никитин мог бы стать опекуном Александру в твоё отсутствие?

- У Александра есть опекун, - отвечала Анна, - его крёстный, Николай Ильич Синяев.

- Это тот дружок Сергея, известный бабник и брандахлыст***? Нашла опекуна!


***

На следующий день после ареста Сергея она сидела над колыбелью сына. Хотелось плакать, но слёз почему-то не было. Она пребывала в странном, необъяснимом состоянии – кормила грудью сына, качала и пеленала его, но как-то отстранённо, словно это была не она сама, а кто-то другой, другая женщина, а она всем своим существом была где-то далеко. Мысли будто метались в каком-то лабиринте, пытаясь отыскать Сергея. Именно с того дня она стала существовать словно во сне. Люди, окружавшие её, события, происходившие с ней – всё было, как в тумане. Иногда казалось, если она выйдет из этого тумана, то проснётся, очнётся от кошмарного сна и вернётся в свою прежнюю счастливую жизнь, вновь окажется в объятиях любимого мужа.

Несколько раз Архип приносил поднос с едой:

- Анна Александровна, матушка, отведайте супчику, кухарка куриный сварила, как вы любите, с лапшичкой… а вот ещё капустка квашеная знатная нынче удалась, вам же кушать надо, чтобы мальчонку кормить, - уговаривал он.


Но печально улыбнувшись, Анна просила унести еду.

- Не могу, Архип, я позже, позже непременно поем и капустки твоей отведаю, - натужно улыбаясь, уверяла она старого камердинера.

И тот, вздохнув и покачав головой, послушно удалялся. В квартире было тихо. И эта тишина, напряжённо-звенящая, густая и почти осязаемая, сводила Анну с ума. Хотелось выбежать на улицу и бежать, бежать куда-то, предпринимать хоть что-то, чтобы узнать о Сергее. Где он сейчас? Что с ним? Вернётся ли он домой?

- Архип, - то и дело звала она старика, выглянув из своей комнаты, - не было ли вестей от Сергея Владимировича? – спрашивала, с надеждой глядя в красные от бессонной ночи глаза камердинера.

- Нет, голубушка, Анна Александровна, не было, - качал он головой и беспомощно разводил руками, точно ему было стыдно, что не может сообщить молодой барыне радостную весть. – А ежели будет, уж я всенепременно сразу скажу! – уверял он.

- Да, уж постарайся сразу! – комкая в руках кружевной платочек, просила Анна.

Она потеряла счёт времени. Пыталась заняться рукоделием, пока малыш спал, но нитки путались, она то и дело колола пальцы. Уже перевалило за полдень, как вдруг тишину разорвал звонок в двери. Она кинулась в переднюю.

- Серёжа! – позвала, ожидая увидеть мужа.

Однако ошиблась: Архип, открывший двери, впустил Синяева. Заметив нескрываемое разочарование на её лице, гость попытался пошутить:

- Анна Александровна, увы, я - не он, к моему огромному сожалению, простите меня Бога ради!

Он поцеловал её тонкую руку, которую Анна протянула машинально, и тут же заметил:

- Да вы вся дрожите, голубушка! Вам нельзя волноваться!

Они прошли в гостиную. Николай присел рядом с ней на диван и, не выпуская её руки, заговорил бодрым, уверенным тоном, в котором она уловила фальшивые нотки:

- Сударыня, я поспешил к вам, как только позволила служба… Да, да, знаю, что Сергей арестован. Я в вашем полном распоряжении! Сделаю всё, что нужно вам и Сашеньке.

- Николай Ильич, я признательна вам, - Анна, чувствуя свою вину перед ним за то, что он вынужден вот так разыгрывать перед ней уверенность, встала с дивана и прошлась по комнате, попыталась унять волнение, - нам покуда ничего не нужно… Я прошу вас только об одном, скажите, вам что-то известно о Серёже?!

Она посмотрела на него с надеждой. Николай стоял перед ней, и по выражению его глаз, по той морщинке, которая залегла между его правильно очерченными бровями, по тени мелькнувшей на его безупречно красивом лице Анна сразу поняла, что у него нет положительного ответа на её вопрос.

- Анна Александровна, голубушка! – отвечал он, не отводя глаз, прямо глядя в её лицо, - увы, я ничего не знаю… Вернее, знаю только то, что началось следствие. Арестованы многие… очень многие…

- Но где он сейчас может быть? – благодарная за его честность, однако не отступала она, едва ли не с мольбой глядя на Николая.

- Вероятно, Сергея, как и других, пока что держат в предварительном заключении…

- Скажите, - Анна сжала его руку, - это… в крепости?

- Да, - Синяев нахмурился и тут же принялся уверять её: - Но не волнуйтесь! Там вполне сносные условия, кормят довольно хорошо… Конечно, без изысков, но пища добрая, сытная.

- Николай Ильич! Я прошу вас, помогите мне узнать точно, - Анна продолжала сжимать его руку, с волнением глядя ему в лицо, - я должна знать точно, что с ним! Возможно, нужно обратиться к государю… Наверное, я должна подать прошение… я хочу увидеть Сергея! Неизвестность невыносима!

В голосе Анны зазвенели слёзы, не имея более сил сдерживать их, она закрыла лицо руками и разрыдалась.

- Анна! Анна Александровна, дорогая! – Синяев взял её за плечи. – Право же, не стоит так изводить себя! – налив в бокал воды из стоявшего на столике графина, он заставил её сделать несколько глотков. – Конечно, я узнаю о Сергее! И вам не нужно писать никакие прошения! Возможно, потом, но точно не сейчас… В городе неразбериха… По слухам, император растерян… Обещаю, что уже сегодня же я всё разузнаю о Сергее. Но и вы должны мне обещать поберечь себя… Ради сына! И ради мужа – я не думаю, что его порадовали бы ваши слёзы! И хорош же буду я в его глазах, если не смогу уговорить вас не плакать, - он вновь постарался взять шутливый тон.

- Простите меня, - Анна попыталась улыбнуться и решительно вытерла слёзы.

Ей было стыдно за свою слабость: никогда раньше она не проявляла такой несдержанности. Пусть Синяев и друг, но всё же сейчас она корила себя за слёзы в его присутствии. Он понял её смущение и с ласковой улыбкой посмотрел ей в глаза.

- Вам не за что извиняться! – отвечал, ободряя своим взглядом, в котором Анна увидела истинное участие.


С тех пор Синяев часто навещал их с сыном. Раньше, до ареста мужа, когда Николай бывал у них в гостях, Анна составила о нём не слишком лесное мнение. Он казался ей избалованным женским вниманием светским красавцем, привыкшим жить весело и легко, всё свободное от службы время проводить в балах и холостяцких пирушках. Она смущалась в его обществе, потому что терялась под его проницательным и восхищённым взглядом, которым он неизменно смотрел на неё. Кроме того, зная, как ревнив Сергей, она боялась дать мужу повод ревновать. Ей казалось, что в этом взгляде, которым одаривал её Синяев, виновата она сама - наверное, это она чем-то вызвала это неуместное восхищение. Теряясь и смущаясь в его присутствии, Анна всякий раз спешила удалиться и оставить мужчин одних.


Автор иллюстрации - LadyRovena. При создании портрета использован портрет Никиты Михайловича Муравьева кисти Соколова Петра Фёдоровича. 1824 г.


После рождения Сашеньки, Сергей заявил, что хочет, чтобы крёстным стал Николай.- Он мой самый близкий друг, и я не вижу никого другого в этой роли, - сказал он, когда они говорили о крещении сына.- Серёжа, а ты уверен, что Николай Ильич действительно захочет крестить Сашеньку? – с сомнением спросила она. – Не лучше ли взять кого-то из твоих семейных друзей?- Нет, сердечко моё, - он поцеловал её в щеку, - в Николае я уверен, как в себе самом… Я знаю, ты считаешь его немного легкомысленным, знаю, что ты недолюбливаешь его, - он усмехнулся, - но уверяю тебя, он гораздо менее легкомыслен, чем я сам.Анна согласилась, уступив мужу, но в глубине души продолжала считать, что Синяев не станет тем человеком, который сможет поддержать их мальчика, как надлежит поддерживать крёстному. Кроме того, она очень сомневалась в искренней набожности Николая. Уж очень не вязался его разгульный образ жизни с христианскими добродетелями, которые она желала видеть у крёстного отца своего сына.После перенесённых волнений и бессонных ночей, когда она сидела у колыбели сына, тщетно пытаясь укачать его, у Анны вскоре пропало молоко. Николай сразу же нашёл кормилицу. Варвара оказалась доброй и чистоплотной молодой женщиной, она недавно потеряла шестимесячную дочку. Молока у кормилицы было много, она с нежностью относилась к Сашеньке.Появление кормилицы было для Анны настоящим спасением, решив сразу после родов сама кормить сына, она и не подозревала, как это может быть трудно. Пока муж был рядом, Анна ощущала его поддержку и справлялась с обязанностями молодой матери. Но после ареста всё изменилось. Волнуясь за участь Сергея, она постоянно нервничала и её состояние передавалось ребёнку – малыш плакал, капризничал. Утратив возможность кормить сына, Анна вообще пала духом. И когда Синяев привёл Варвару, Анна была несказанно рада.- Николай Ильич, - она с улыбкой сжала его руки, - Спасибо вам! Вы просто спасли нас!Глядя в её сияющие глаза, Синяев смущённо улыбнулся. Он вдруг подумал, что, пожалуй, впервые кто-то так искренне благодарит его. Это было необычно и почему-то взволновало его. Морской офицер не привык к такому искреннему проявлению чувств, поэтому неожиданно для самого себя смутился.А мнение Анны о нём с того момента стало меняться. Она обрадовалась, что Синяев не обманул доверия Сергея и действительно оказался человеком, на которого она могла положиться. Теперь она тоже увидела в Синяеве друга и стала доверять ему. Единственное, что беспокоило её – Анна боялась слишком злоупотребить его помощью, стать навязчивой.- Анна Александровна, - сказал он однажды, - у меня к вам огромная просьба.- Да, я надеюсь, что смогу выполнить её, - сразу откликнулась Анна, хотя его слова взволновали её.О чём он попросит? Сможет ли она быть ему полезной?- О, я думаю, вам будет легко выполнить её, - он лукаво улыбнулся. – Я всего лишь прошу вас не считать, что вы каким-то образом мною злоупотребляете!Его искренняя цветущая улыбка и взгляд, искрящийся смехом, смутили Анну настолько, что она покраснела словно институтка. Как он догадался?! Неужели все её мысли отражаются на её лице?- Прошу вас, Анна Александровна, не смущайтесь! Право же, я меньше всего хотел вас смутить! – Синяев уже говорил серьёзно. – Вы должны запомнить: Сергей – мой друг, почти брат, а это значит, его семья – моя семья тоже. И ежели Сергей сейчас не с нами, то я – именно тот человек, который должен помочь вам. И это есть не только мой первый долг, но и первое искреннее желание, - он склонился к руке Анны и добавил: - Я был бы счастлив, ежели вы смогли бы считать меня братом.«Аня, прошу вас, не нужно бояться меня, - в памяти Анны прозвучал голос Сергея и живо предстала картина лесной ночи, которую они когда-то провели в стоге сена, - вы моя маленькая сестричка…» Воспоминания были столь живыми, точно это случилось лишь вчера. Сердце сжалось от боли, на глазах навернулись слёзы, но она нашла в себе силы сдержать их и чуть дрогнувшим голосом отвечала Синяеву:- Николай Ильич, с радостью буду считать вас братом, и я очень рада, что у моего сына такой крёстный отец.Спустя какое-то время, когда она приняла самое важное в своей жизни решение, сама собой родилась мысль передать опекунство над сыном Николаю. И сейчас, стоя перед тёткой, Анна спокойно повторила:- Да, тётя, именно Николая Ильича я хочу видеть опекуном моего сына. И я уже отдала соответствующие распоряжения моему адвокату. После моего отъезда, все решения о воспитании сына, вплоть до его совершеннолетия будет принимать Николай Ильич.- А моё мнение тебя, стало быть, не интересует? – Марья Фёдоровна не скрывала обиды.- Ну почему же? – Анна продолжала спокойным тоном, стараясь не выдать своего волнения, и умиротворить тётку. – Вы Александру бабушка. Однако, зная о вашем плохом здоровье, я посчитала жестоким возлагать на вас лишние хлопоты. Покуда Сашенька мал, он будет жить здесь, в деревне. Свежий воздух и воля полезны для малыша. Однако потом, когда придёт время позаботиться о поиске учителей, и вообще подумать о его образовании, я считаю, этим лучше заняться мужчине. Александр – князь, поэтому он должен достойно пронести по жизни имя князей Черкасских.- О, конечно! Ты верно рассудила: я уже не та, что раньше, - примирительно согласилась тётка, - у меня уже не станет сил заниматься всем этим. Однако ж не могу принять, что самая подходящая кандидатура на этакую роль – Синяев! – Марья Фёдоровна всплеснула руками. – Нашла, кому доверять! А ежели он приберёт к рукам наследство Сашеньки?- Уверяю вас, Марья Фёдоровна, о том и речи быть не может! Во-первых, у меня нет ни малейшего основания не доверять Николаю Ильичу. Ему доверял Серёжа, и наказывал мне тоже полагаться на его друга, - объяснила Анна. – Николай Ильич за всё это время проявил себя с самой лучшей стороны. Его якобы дурная репутация, о которой вы неустанно мне твердите, есть ни что иное, как сплетни! А в них нет и сотой доли правды. Он не игрок, не мот. Если бы не его поддержка, то после всего, что с нами случилось, я не знаю, как бы смогла вынести это…Анна прямо посмотрела на тётку и продолжала горячо:- И наконец, вы можете быть покойны по поводу наследства: все дела будет вести адвокат, которому доверял и мой дед. Господин Левандовский много лет работал на князя Черкасского, и у меня нет оснований сомневаться в его репутации, поэтому он по-прежнему будет вести все дела Черкасских.В тот вечер Анна за полночь вышла из покоев тётки. Они долго ещё спорили, но в конце концов ей удалось примирить Марью Фёдоровну со своим решением.

_____________________________________

* Фалбала -устар. Оборка, кружевная сборчатая обшивка по подолу платья или по краю чего-л. (занавески, портьеры и т. д.), делавшаяся для украшения.**Цвет мордоре - красно-коричневый цвет с золотистым отливом. В переводе с французского - "позолоченный мавр". Он мог быть темнее или светлее (более красный; в этом случае его называли "цветом брусники с искрой". Искра появлялась в результате использования в основе ткани нитей золотистых цветов. Эта технология была известна с 15 века, но в 19-м уже усовершенствовалась до того, что золотистые нити могли тоже иметь различные оттенки: красноватого, желтоватого, зеленоватого золота. Эти нити делали материю переливчатой: при малейшем движении ткань как будто светилась. Фрак цвета "брусники с искрой" носил Павел Иванович Чичиков.)*** Брандахлыст - устар. пустой, никчемный человек. Традиционно считается, что слово образовано путём сложения от первой части нем. Branntwein «водка» (буквально «вино из Бранденбурга») и русск. хлыстать «хлестать; употреблять (алкоголь) в больших количествах».

Часть II. Глава 6


Коллаж автора. Использован портрет Николая I кисти В.А. Тропинина.

Прошёл год, но Анна до сих пор не могла избавиться от тревоги, хотя теперь уже, казалось бы, была далека от тех первых недель после ареста, когда неведение о судьбе Сергея сводило её с ума. В те дни стоял лютый мороз, но каждое утро она, поймав первого попавшегося извозчика, отправлялась на берег Невы. Стоя у кромки ещё тонкого льда, она сквозь слёзы смотрела на острый шпиль Петропавловской крепости, очертания которой были едва видны сквозь морозный туман. Её давний сон сбылся! Но во сне Нева, не скованная льдом, плавно плескалась у её ног, а в реальности лёд уже почти намертво обездвижил воды. И лёд стал для Анны своеобразным символом надежды: она загадала, что однажды по этой водной тверди доберётся до Сергея, сможет хоть на мгновение увидеть мужа.В один из таких дней она уже возвращалась от реки к ждавшему её с извозчиком Архипу, как вдруг к ней подошла цыганка и низким грудным голосом попросила.- Сударыня! Повремени немного!В богатой шубе, из-под которой виднелся широкий ярко-алый подол бархатной юбки, в серебристой шёлковой шали, покрывавшей голову, украшенную дорогой золотой диадемой с множеством самоцветов, цыганка не производила впечатление простой уличной гадалки. Тонкие длинные пальцы были унизаны перстнями, а запястье изящной кисти украшал широкий золотой браслет с рубинами. Она не была красива, как обычно бывают красивы цыганки, но была в её чертах такая особенная яркость, которую, увидев, однажды не забываешь. И ещё Анну поразили её глаза, под тонкими изогнутыми бровями, обрамлённые жгуче-чёрными ресницами они были густого зелёно-синего цвета, словно море, полное жизни. И от их взгляда Анне становилось не по себе.

Портрет-коллаж автора. Источник - работа фотографа Надежды Шибиной,Модель Наталья,Стилист Марина Захарова.


Цыганка с ироничной улыбкой смотрела на Анну, будто не просто изучала её лицо, а хотела прочесть мысли. Анне стало жутко и она, чтобы скорее отделаться от странной гадалки, отвечала сухо:- Благодарю, но я спешу!- Э, милая, - цыганка ухватила её за рукав салопа, - погоди немного! Может, я скажу тебе что-то важное о твоём милом…- Кто вы? Вы знаете Сергея? Вы видели его?! – вопросы один за другим вырвались у Анны.Настойчивая незнакомка усмехнулась, и Анне вдруг показалось, что цыганка действительно чем-то может ей помочь.- Надо же, не солгали люди, ты и правда красавица редкая, красивее цыганки, - заметила она, продолжая держать Анну за локоть, потом серьёзно добавила: - Не бойся меня! Я не обидеть тебя пришла… Грушенька Сергею зла не желает…- Что вы знаете о моём муже? – Анна сама вцепилась в её руку.- Не тревожься, княжна, в его сердце только ты и осталась, - серьёзно произнесла цыганка, оставив ироничный тон, однако продолжала пристально смотреть в глаза Анне, и этот её взгляд пугал. Было в нём что-то тревожное, даже зловещее, от чего сердце молодой женщины сжалось. – А свидитесь ли с ним иль нет, только от тебя зависит, - продолжала цыганка и добавила: - Не отступишься, будешь с ним… Отступишься, сгинет он, пропадёт…Последние слова она произнесла зловещим шёпотом. Сказав это, быстро вскочила в ожидавший её возок и уехала.Анна, словно завороженная, смотрела в след стремительно удаляющимся саням.- Архип, скажи мне, ты знаешь её? – спросила она у слуги.- Кого, Анна Александровна? – вздёрнув густые брови, старик прикинулся удивлённым.- Цыганку, с которой я только что разговаривала… Ну же, голубчик, не скрывай от меня, я должна знать!..Анна с мольбой смотрела на старого слугу.- Да кто ж её не знает, Грушеньку-то?! Почитай, вся столица песни её слушает! – отвечал тот.- А Сергей? Сергей был с ней знаком?- Ой, Анна Александровна, я вам так скажу, Груша поёт – аж душа трепещет, сам слышал! И Сергей Владимирович, бывало, любил её послушать. А знакомство водил ли, нет ли, об том вам лучше у Николая Ильича расспросить…Анна не решилась расспрашивать Николая: ей казалось неприличным обсуждать с ним очень личный вопрос. Если у Сергея был роман с цыганкой, то своими расспросами боялась поставить Николая в неловкое положение: это принуждало бы его либо предать тайну друга, либо солгать ей, накануне назвав её сестрой. Но в глубине души Анна терзалась.Воображение рисовало ей Сергея в объятиях цыганки. Она вспоминала свои жаркие ночи с мужем, когда оба воспаряли, растворяясь друг в друге. Он признавался, что готов умереть в её объятиях. Интересно, испытывал ли он те же чувства от ласк Грушеньки? Наверняка, искушённая в любовных делах певица превосходила её, простую деревенскую девушку, далёкую от столичных нравов, знавшую лишь тихие радости жизни на природе да чудесную музыку, которую любила играть по вечерам. А что если, когда они уже были женаты, он не оставил своей связи с цыганкой?! Волна ревности закипала в сердце, щёки пылали от гнева и стыда за свои грешные мысли. Анна бросалась к иконам, молилась истово, прося простить за грех, спасти мужа, не оставить сына сиротой.Между тем шли недели, а она по-прежнему пребывала в неизвестности относительно дальнейшей судьбы Сергея. И решила написать императору, прося его разрешить ей увидеться с мужем. Впрочем, отправляла письмо без особой надежды быть услышанной им. После томительного ожидания, показавшегося ей вечностью,хотя прошло всего несколько дней, пришёл ответ императора.


Крупнее - можно прочесть в дополнениях.


***

Рисунок И.Булатовой//диафильм "Начало русского революционного движения. Восстание декабристов".

Вновь и вновь память возвращала Сергея в тот день.Идя по коридорам Зимнего, он казалось, ничего не замечал вокруг, все мысли были об Анне и сыне. Её лицо, испуганное и растерянное, с глазами, полными слёз, отчего глубокие её очи казались ещё больше и глубже, как звёздное августовское небо, вставали перед его мысленным взором, словно укоряли Сергея в совершённом. О, если бы можно было время повернуть вспять!Наконец, его привели в просторный зал, и Петрушевский увидел императора. Николай Павлович стоял у большого стола, покрытого зелёным сукном. Античные черты лица молодого царя были напряжены, покрасневшие глаза, говорили о бессонной ночи, их взгляд сразу остановился на лице вошедшего арестанта. Нахмурившись, Николай, словно пытался что-то понять.- Ваше Императорское Величество, - стал докладывать полковник Микулич, капитан N-ского полка Сергей Петрушевский по вашему приказу доставлен.- Вы свободны, полковник, - спокойно произнёс Николай и сделал разрешающий жест рукой.Всё не отводя взгляда от лица арестованного, он помолчал, при этом хмурясь всё больше. Затем подошёл к сидевшему напротив генерал-адъютанту Толю* и, склонившись, что-то тихо сказал ему.Потом, глядя в глаза Сергея, заговорил, стараясь сдерживать своё возмущение, которое, однако выдавали его жесты:- Итак, господин Петрушевский, что вы можете сказать нам? Как, - он развёл руками, - Как вы, гвардейский офицер, герой войны, как вы могли быть замешаны в этом?! – указательными пальцами царь потёр виски. Затем продолжал:- Что можете сказать нам об этой преступной организации?- Государь, - спокойно отвечал Петрушевский, не отводя взгляд от изучавших его глаз царя, - я считал своим долгом что-то сделать для воплощения некоторых идей с тем, чтобы Россия обрела свободу.- Хм, это звучит почти смешно, - горькая усмешка скользнула по лицу Николая Павловича. – Ваш долг состоял в служении вашему царю и Отечеству! Понимаете?! Царю и Отечеству! И вы прекрасно этот долг исполняли! Геройски, - он шагнул к Сергею и указал на орден, висевший у того на груди. – Где был ваш рассудок, когда вы изволили связаться с заговорщиками?! – воскликнул Николай, сверкая оловянно-серыми глазами.- Мне нечего ответить вам, Государь, - не выдержав этого пронзительно-холодного взгляда и опустив голову, отвечал Сергей.- Вы понимаете, что как император, я могу сделать вашу участь ужасной? – Николай Павлович шагнул к Петрушевскому, будто пытался прочитать его мысли. - Мой долг – покарать преступников! Но я же могу и помиловать, ежели увижу искреннее раскаяние в содеянном…- Да, Государь, я очень хорошо это понимаю и сожалею о том, что мою участь решает не закон, а лишь единовластная высочайшая воля, - опять глядя в глаза царя отвечал Петрушевский.Он отдавал себе отчёт, что ответ этот не может понравиться царю, но лгать и запираться полагал бесчестным. Сейчас ему хотелось одного – чтобы допрос поскорее закончился. Сегодняшний день показался вечностью.- Я прощаю вашу дерзость! – с усмешкой воскликнул Николай и неожиданно спокойно спросил: - Неужели в вас не зародилось хоть капли сожаления о содеянном? Я хочу получить честный ответ, задаю вам этот вопрос не как император, но как офицер, который, как и вы когда-то, служит Отечеству.Закинув руки за спину, он принялся прохаживаться взад и вперёд, предоставив Сергею обдумать свой ответ.- Да, я раскаиваюсь… - произнёс тот.Взгляд царя на миг стал мягче, но сразу же опять сменился стальным холодом, едва после короткой паузы арестованный продолжал:- Я раскаиваюсь только в одном – в том, что лишил свою семью отца и мужа.Николай замер, уставившись в лицо Петрушевского. Немного помолчав, спокойно произнёс, не отводя взгляд:- Ну что же, я найду способ заставить раскаяться вас во всём, - и сделав жест рукой, приказал: - Уведите его!

***


Петрушевского доставили в одну из камер Петропавловской крепости. Он не знал, что в записке Николая Павловича к коменданту генералу Сукину значилось: «Капитана N-ского полка Сергея Петрушевского содержать строжайше, дав писать, что захочет».

Камера представляла собой квадратную комнату в четыре шага. Лазаретная кровать, столик и стул, составлявшие её убранство, совсем немного оставляли места для движения. Небольшое окно было замазано мелом и пропускало в амбразуру толстой каменной стены лишь сумрачный полусвет. Железная труба от печки из коридора была проведена через всю комнату и висела под низким потолком. Во время топки она так раскалялась, что в верхней части камеры воздух становился невыносимо душным, однако пол оставался холодным и сырым.


Когда его привели в камеру, он тяжело опустился на кровать и долго сидел, обхватив голову руками. Мрачное чувство безнадежности охватило его, и ни с чем несравнимое отчаяние постепенно затопило душу. В первую свою ночь в крепости он спал плохо, то и дело, тяжело дыша, просыпался в холодном поту – снился один и тот же кошмар, он видел лицо Анны, в её бездонных глазах стояли слёзы, она смотрела на него с мольбой и укором, потом протягивала к нему руки, он пытался коснуться её пальцев, но ему это никак не удавалось, будто невидимое препятствие стояло между ними, а потом налетал сильный ветер, и любимое лицо скрывалось в тёмных тучах.

Писать ему разрешали, но подумав, на третьей неделе заточения он решился написать только жене: боялся навлечь подозрения на своих возможных адресатов.

_________________________________________


*Толь Карл Фёдорович https://ru.wikipedia.org/wiki/Толь,_Карл_Фёдорович


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 7


Коллаж автора


Карманные часы Breguet, лежавшие на столе, прозвонили полночь. Анна отложила перо и закрыла толстую тетрадь в тиснёном переплёте из голубой кожи – её дневник. Она и раньше любила доверять ему своё сокровенное, но за последний год делала это регулярно. И если до замужества на страницы изливались главным образом девичьи рассуждения о прочитанных романах, то после замужества они уступили место более серьёзным вещам. Это помогало отогнать тревогу и привести мысли в порядок. А ещё дневник стал тайником, в котором она сберегала от посторонних глаз свои сокровища. Вот и сейчас, откинув заднюю сторону дневниковой обложки, пальцами скользнула в нарочно устроенный кармашек,извлекла из него сложенный вчетверо листок бумаги. Развернув, поднесла к лицу, словно пытаясь вдохнуть его запах, и прижалась губами к строчкам.

Воспоминания вновь вернули её в тот тревожный январь.


***


Словно в подтверждение слов императора, на следующее утро пришло письмо от Сергея.







Крупнее текст письма можно прочесть в дополнительных материалах.

После того, самого первого письма, были ещё несколько, все их она хранила в потайном кармашке дневника, перечитывала каждый день, целуя страницы, по которым скользила рука любимого. Однако наиболее дорогим было именно это, первое письмо Сергея из тюрьмы. Именно оно вернуло ей надежду, заставило прийти в себя. Анна вдруг поняла, что теперь от неё зависит вся их жизнь. Она осознавала, что возврата к прежнему беззаботному существованию, когда она жила словно хрупкий цветок, оберегаемая любящим и любимым мужем, уже не будет, но теперь в её власти поддержать супруга в этот тяжёлый час. В глубине души поселился страх за саму жизнь Сергея, но она гнала чёрные мысли, предпочитая занимать себя тысячей важных дел, которые вдруг навалились на её хрупкие плечи.


Благодаря заботам Вацлава Генриховича выхлопотали передачу выморочного княжеского титула Черкасских новорожденному Александру. Теперь он – законный князь. До совершеннолетия из наследства будет выделяться ежегодная сумма на его содержания. Анна была спокойна за материальное положение сына. Однако тревога за мужа, особенно в первые месяцы, когда шло следствие, изводила её. К концу дня она буквально валилась с ног. И всё же усталость, в которой пребывала все эти месяцы, была желанной – только так Анна находила в себе силы не сойти с ума от разлуки с мужем.


Спрятав дневник в ящик стола, подошла к окну, отдёрнула занавеску. Ночь была ненастной, ветер рвал кроны деревьев, раскидывал по саду опавшую жухлую листву, тяжёлые холодные капли дождя сердито бились в окно. Анна, помолившись перед ликом Богородицы, легла на кровать и укрылась пуховым одеялом, её немного знобило. А когда она забылась в беспокойном сне, сырая и холодная осень вступила в сражение с ранней зимой и к утру пала в этой смертельной схватке. Очнувшись ото сна, Анна вновь подошла к окну и увидела, что сад утопал в снегу. Его морозная чистота снова обратила воспоминания молодой женщины в прошлую питерскую зиму.


***


За первым письмом последовало то, чего оба они страстно желали и на что боялись надеяться – свидание. В два часа по полудни Сергея привели в просторную комнату с широким и вполне светлым окном, не смотря на крепкую решётку, вмурованную в толстые стены. В центре стоял стол и по двум его сторонам – скамьи. Вдоль стен комнаты, прикреплённые к ним, тянулись широкие лавки. Петрушевского заранее предупредили о свидании с женой, и он волновался – как-то его встретит Анна. Да, её письма к нему были полны любви и нежности. Однако, увидев его тюремный облик, лицо, заросшее щетиной, не испугается ли она, не изменится ли её отношение к нему? Ведь в своих мыслях она, наверняка, не представляет, насколько он изменился, превратившись за несколько месяцев из блестящего красавца-офицера в бледного уставшего узника, терзаемого миллионом сомнений и раскаяний. Что если он такой ей не нужен? Сейчас он то упрекал себя, что не имеет права сомневаться в чистой любви Анны, в её верности ему, то вновь одолевался сомнениями, в тайне желая, чтобы свидание отменили.


Потирая запястья, освобождённые от наручников, в которых его вели по коридорам крепости, он подошёл к окну, будто надеялся ещё издали увидеть жену. Но там не было ничего, кроме небольшого пятачка земли, покрытой заснеженной сухой травой. Он вдруг позавидовал былинке, торчащей из снега. Вот стоит она, в белом салопе, который накинула на неё матушка-зима и не боится ничего, знает, что впереди - весна, и сброшенные по осени семена, согретые ласковыми солнечными лучами, возродятся новыми зелёными всходами. Жизнь продолжится вновь, следуя по извечному, заведённому Всевышним кругу. Изо дня – в день, из века – в век, до скончания времён. Иное дело – человек: ничего-то он о себе знать не может. Куда свернёт дорога судьбы? Подарит ли ещё счастье или окончательно уведёт в небытие? Да и что останется после него на земле? Или бесследно канет в Лету всё, что мучило его, к чему стремился, считая самым важным, всё, что составляло самую суть его «я»? А ежели канет, то тогда зачем всё это было? Зачем он жил? Зачем мучился? Зачем причинил боль той, которую любит больше самой жизни?


Коллаж автора

Внезапно послышался скрежет отпираемых замков, тяжёлая дверь отворилась, обернувшись, Петрушевский увидел Анну. Она сразу бросилась к нему, вскинула руки на шею и прижалась к его груди. Потом, привстав на носочки, потянулась к лицу и, охватив его ладонями, принялась осыпать поцелуями. Он приподнял её, как ребёнка, чтобы их глаза оказались на одном уровне, и сразу долгим поцелуем приник к её трепещущим губам.

- Объятия запрещены, сударыня! – послышался строгий окрик конвоира.

Но Анна будто не слышала.

- Милый, милый мой… - шептала, не сдерживая слёз.

- Я колючий… – улыбаясь, хриплым голосом то ли спросил, то ли утвердительно сообщил он.

- Мягкий… - улыбаясь сквозь слёзы, прошептала она, и словно в подтверждение своих слов, скользнула носом по его подбородку.

Сергей сжал её вздрагивающие плечи, прижался губами к макушке. Слёзы навернулись на глаза, но он сдержался. Чтобы не злить конвоира, взяв Анну за руку, подвёл её к столу и усадил на скамью, сам устроился напротив. Протянув руки через стол, они переплели пальцы, несколько мгновений просто сидели глаза в глаза, словно взглядам говорили друг другу самое важное, то, о чём не смели заговорить при свидетелях.


Конвоир оказался деликатным – сев на скамью у дверей, надвинул фуражку на глаза и сделал вид, что спит.


Сергей смотрел на жену и с болью отмечал, как она похудела. Во время беременности, да и сразу после родов Анна не пополнела, но в её движениях появилась какая-то неспешная мягкость, она стала словно ленивая кошка, и он обожал подшучивать над её сонливостью и медлительностью. На самом деле эти перемены ему необычайно нравились, давали лишний поводопекать её и заботиться с особенной нежностью.


Сейчас же лихорадочный блеск её глаз, бледность, сменившая некогда цветущий цвет лица, встревожили его. Он уже знал из писем, что почти сразу после его ареста у неё пропало молоко. Однако поначалу не посчитал это чем-то ужасным, хотя и понимал, что эта проблема возникла по его вине. Он – причина её волнений. Но сейчас Сергей не на шутку встревожился.

- Милая, ты плохо ешь? – спросил, нахмурившись, глядя в её глаза, которые сейчас показались ему ещё больше.

- Всё хорошо, не тревожься! – она сжала его пальцы, пытаясь ободрить. - Я ем, хотя аппетита нет, – отвечая, она отвела взгляд, и прикусила пухлую нижнюю губу, как делала всегда, если смущалась, пытаясь утаить от него истинное положение вещей.


Петрушевскому хотелось прижать жену к себе и утопить в поцелуях, но он побоялся, что если нарушит правила, то свидание прекратят раньше времени. Поэтому лишь поочерёдно коснулся губами её ладоней, а потом вновь сплёл свои пальцы с её хрупкими холодными пальчиками.

Сейчас их руки, будто зажили отдельной жизнью – только так сплетаясь пальцами, сжимая их, поглаживая, мужчина и женщина могли передать друг другу всё, что чувствовали.

- Что это? – она встревожилась, заметив у него следы от наручников.

- Пустяки, - он улыбнулся и успокоил её. – Наручники надевают, если ведут куда-то, однако в камере я без них. - Аня, послушай меня, - он внимательно смотрел в её глаза, - Ты должна, слышишь меня? – ты должна думать о себе, о своём здоровье! Пожалуйста, родная! – и признался хриплым голосом: - Я… я не вынесу, если ты заболеешь… И главное – что станется с Сашкой?!

- Да, я … понимаю… - Анна кивнула и опустила голову. – Я постараюсь… Но… - она не сдержала слёз, и они капля за каплей побежали по её щекам, словно рассыпались маленькие жемчужины. – Серёжа, мне … так страшно… - она потянула его руку и прижала к своим губам. – Я не могу без тебя! Просыпаюсь ночью и вдруг понимаю, что тебя рядом нет… И эта томительная неизвестность о нашей участи!..

- Милая, не плачь! Прости меня, родная, что я заставил тебя страдать! – он заговорил страстно, неотрывно глядя в глаза Анны. - Господь милостив! Остаётся надеяться, что мы будем вместе… Ты ведь сильная! Ты должна быть сильной, моя маленькая! Ради сына!

- Серёжа! – она вдруг перебила мужа. - Ты, пожалуйста, знай – какова бы ни была твоя участь, какой бы приговор не вынесли, я последую за тобой.

- Ангел мой, - он нахмурился и заговорил настойчиво, стараясь убедить жену в правоте своих слов, - Ты не должна так говорить и не должна даже думать! Я – преступник, я отвечаю за свою вину, но ты – совсем иное, за тобой вины нет. Ты сама – жертва! Поэтому ты не должна отвечать за мои грехи! Прежде всего сейчас ты – мать! И ежели ты считаешь, что должна быть верной данному у алтаря слову, то я освобождаю тебя от той клятвы!

- Серёжа! Как ты можешь?! – воскликнула Анна, не сдержав гнева.

- Тсс, - он погладил её пальцы, - Тише! – выразительно повёл глазами в сторону караульного.

- Прости! Просто мы уже не раз обсуждали эту тему, и мне казалось, всё решено… - Анна постаралась взять себя в руки и заговорила шёпотом.

- Хорошо, я больше не затрону эту тему. Однако, ты должна пообещать мне одну вещь, - Сергей внимательно посмотрел в раскрасневшееся лицо жены и улыбнулся, пытаясь ободрить её: - не пугайся! Я не потребую ничего невозможного. Пообещай мне, что подумаешь над моими словами и не сделаешь ничего такого, о чём потом будешь сожалеть. Только лишь подумаешь – согласна?

- Да…да, я обещаю… - Анна прижалась губами к его руке.


***


Свидание оборвалось быстро, вошёл конвоир, приказавший арестанту следовать за ним. Перед тем, как на Сергея опять надели наручники, он едва успел прижать жену к себе и скользнуть губами по её разгорячённой щеке.

- Пришли мне ваш с сыном портрет, - шепнул на ухо.


Когда сани по ледяному невскому пути увозили её от крепости, Анна невидящим взором смотрела перед собой и вдруг подумала, что свидание, кажется ей сном. Неужели ещё минуту назад муж обнимал её, она слышала его простуженный голос и касалась его рук? Да полно, не приснилось ли ей это? Ведь сотни раз она уже просыпалась вот так же, ощущая снедающее её одиночество и пустоту вокруг. Счастливые мгновения – сон или реальность – уже позади. А впереди её ждали месяцы неизвестности, когда она со страхом ожидала приговора, стойко борясь со своим отчаянием, которое то и дело ледяной рукой сжимало сердце и заполняло холодом всё её существо.


Когда Сергея вернули в камеру, он бросился на узкую кровать и, закинув за голову руки, долго лежал с закрытыми глазами, стараясь удержать перед мысленным взором прекрасное лицо жены. Вот она радостная, повисшая на нём, едва вошла в комнату для свиданий. Глаза, как яркие августовские Персеиды, от которых невозможно отвести взгляд, пухлые трепещущие губы, трогательно раскрывшиеся под натиском его поцелуя. А вот она рассерженная, смотрит, нахмурившись, щёки пылают, глаза сверкают гневно, что кажется, могут испепелить.


Вдруг он увидел Анну, в белом зефировом платье, кружащуюся в танце. Словно снежинка, парила она окутанная облаком полупрозрачного палантина, губы лукаво улыбались, точно манили его к себе. Внезапно налетел ветер, всё дальше и дальше увлекая Анну и вдруг совсем скрывая её в снежном белом мареве.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 8


Иллюстрация Кристины Муравской

Выпавший снег преобразил сад. Деревья ещё не полностью уронили листву и сейчас, припорошенные снегом, стояли точно барышни в оранжево-багряных с белым кружевом платьях. Осенняя сырость сменилась уже зимней свежестью. Анна шла по садовой дорожке, полной грудью вдыхала морозный воздух. Как она ждала этот снег! Совсем скоро можно будет отправиться в дорогу. Их участь была решена, и единственное, что сейчас тревожило Анну – предстоящая разлука с маленьким сыном. Однако она не теряла надежды, что вскоре, император разрешит семьям воссоединение, и тогда она сможет вернуться и увезти сына с собой. Определённо, этот снег вселял в неё много надежд. Теперь она была уверена в том, что сможет преодолеть всё. Иногда ей казалось, что пережитое прошлой зимой происходило не с ней, а с какой-то другой женщиной, теперь она словно со стороны видела своё недавнее прошлое в столице, когда после свидания с Сергеем в крепости потянулись долгие однообразные дни ожидания хоть каких-то известий о ходе следствия и о дальнейшей судьбе арестантов по делу 14 декабря.


***


Дни соединялись в недели, недели – в месяцы. Ожидание становилось невыносимым, неизвестность пугала всё больше и больше, вызывая тревожные предчувствия. Картины будущего часто рисовались Анне мрачными тонами. Поначалу письма приходили регулярно, и раз в неделю она читала известия от мужа. Он скупо сообщал ей о своём пребывании в крепости, подчёркивая, что здоров и всего у него в достатке, просил не тревожится за него, а поберечь себя и сына. В каждом своём письме он писал ей о своей любви, как молится и просит Господа позволить ему ещё хоть раз прижать её к своей груди. Анна осыпала поцелуями эти строки, ей казалось, что голос любимого звучит в её голове, а его образ вставал перед глазами. Она постоянно вспоминала их последнюю встречу, когда им разрешили свидание. Его небритое лицо с большими печальными глазами, то с какой нежностью он смотрел на неё, его прощальный поцелуй, в котором она почувствовала отчаяние, словно он прощался с ней навсегда. Но она продолжала верить, что их разлука не на век. Всё образуется! С упорством, почти героическим, уверяла она себя и продолжала проживать день за днём.


Каждый раз, когда ей нужно было что-то решить, Анна мысленно советовалась с мужем. Что бы он ей ответил, как отреагировал на тот или иной вопрос, возникавший у неё. Так ей было легче пережить это время без него, и постепенно вошло в привычку. Потом в очередном своём письме рассказывала Сергею о принятом решении и оказывалось, что она права – в ответном письме он одобрял, принятое ею решение, тот или иной её поступок.


Но однажды писем не случилось долго, взволнованная Анна едва ли не ежедневно пытала Николая, не скрывает ли он что-либо от неё.

- Анна, голубушка, уверяю вас, я тоже ничего не знаю! – отвечал тот, терпеливо снося её расспросы. – Быть может, просто задержка почты… Да мало ли? Вам ли не знать наших бюрократов! Потом письмо могло затеряться…

- Ах, Николай Ильич! Я … боюсь даже подумать, а ежели он простудился, и открылась старая рана? - Анна начинала припоминать возможные недуги мужа и смотрела на друга с надеждой, словно он мог знать точный ответ на все эти вопросы.


Её глаза блестели, лихорадочный румянец вспыхивал на щеках, а во всей фигуре сквозила напряжённость, точно Анна была готова сорваться с места и бежать куда-то. Эта затаённая тревога удивительно шла ей. В такие минуты она казалась Николаю вспугнутой ланью, беззащитной перед волей безжалостного охотника. Хотелось сразу же утешить это бедное создание, укрыть от всех бурь неспокойного мира. Николай ловил себя на незнакомых чувствах, которые сам же и боялся признать. Анна и маленький его крестник стали не просто близкими людьми, за эти месяцы они превратились в самое дорогое, что было у него. По вечерам он ужинал у Петрушевских, охотно возился с крестником, иногда сопровождал их на прогулке. С восхищением и трепетом слушал, как Анна играет на фортепиано, с затаённой нежностью любовался как изящные кисти порхают по клавишам, извлекая из них божественные звуки тонкими, почти невесомыми пальцами. Холостяцкая и довольно беспорядочная его жизнь обрела смысл. Однако Николай сам боялся осознать это и успешно, как ему казалось, старался ничем не выдать свои чувства.

Синяев понимал, что не имеет права на больше, чем быть просто другом. Большее было бы предательством по отношению к Сергею. Николай чувствовал бы себя подлецом, если бы предал своего друга. Кроме того, он понимал, что если хоть намёком обнаружит перед Анной истинное положение вещей, она отвергнет его помощь и поддержку. Для неё нет и не будет иного мужчины, кроме Сергея. Но без его, Николая, поддержки ей с сыном будет очень трудно. И чтобы не ставить Анну в столь щекотливую ситуацию – выбирать между ним и мужем, он гнал от себя малейший намёк на то, что его чувства к Анне есть нечто большее, чем просто дружеское расположение и привязанность.


- Анна, Анна, голубушка! – всплеснув руками, бросался он к ней и, присев рядом на диван, принимался уговаривать, глядя в глаза: - Это всё ваши фантазии! Нервы! Уверяю, ничего даже близкого вашим предположениям просто не может быть! Судите сами: в крепости есть лазарет и отличный врач, он точно сразу же предпринял бы необходимые меры. И даже если бы случилось нечто ужасное, вам бы тот час же сообщили! Умоляю, не накручивайте себя! Не фантазируйте!

- Вот, вот, - появлялся Архип, неся дымящийся чай, - и я об том же толкую! Вы уж, Николай Ильич, отверните её от подобных мыслей! А лучше бы принять капель, что третьего дня доктор прописал.


Она слушалась, поддавшись уговорам Архипа и Николая, принимала капли, потом, провожая Синяева, с печальной улыбкой извинялась за свою глупую несдержанность. Но ничего не менялось. В это жуткое время без писем Анне казалось, что она никогда больше не увидит Сергея и не узнает о нём ничего. Особенно тяжело ей было ночью. Днём десятки домашних хлопот, заботы о малыше отвлекали её, и даже если слёзы набегали на глаза, она справлялась с ними, чтобы быть с сыном весёлой, не пугать малыша и слуг. Однако ночью она оставалась один на один со своими мыслями. И чтобы окончательно не предаться отчаянию, ночами стояла на коленях перед образами, истово молясь о спасении мужа. А ещё просила за сына, чтобы он не остался сиротой. В изнеможении от слёз засыпала только к утру, но забывшись часа на три просыпалась с прежним тревожным чувством и шла в детскую.


Иногда сон никак не шёл к ней, тогда она подолгу стояла у окна, задумавшись, словно надеялась рассмотреть что-то в зимней ночи.





Иллюстрация из Сети, автора не знаю.

И только когда начинал робко алеть край небосвода и спящий город оживал, открываясь новому дню, Анна решительно сбрасывала свою задумчивость и, умывшись ледяной водой, шла на кухню, чтобы самой, не потревожив ещё спящую кухарку, заварить чашку крепкого кофе. Потом она устраивалась в кабинете Сергея и, подобрав ноги, сидела в его любимом кресле, мелкими глотками пила обжигающий напиток, впуская в себя его бодрящее тепло.

Это существование напоминало ей качели в безлюдном парке – все разошлись, а качели, кем-то раскаченные, подхваченные ветром, всё взлетают вверх, вниз, вверх, вниз, и всякий раз издают протяжный, разрывающий душу толи скрип, то ли стон.


***


Поднявшись по стёртым ступеням, влажным от растаявшего снега, Анна вошла в старую беседку. С этими белыми колоннами и каменной скамьёй были связаны самые приятные её воспоминания. Их первый поцелуй...


Вот здесь Сергей открылся ей в своих чувствах. В тот момент она оказалась в смятении. Разве могла надеяться на искренность его признания? Она и он – два мира. Сама любила без надежды на взаимность. Вернее, всегда знала, что не имеет права рассчитывать на взаимность с его стороны. Любовь разрывала её сердце, но она жила только этим чувством. И когда он открылся ей, Анна решила, что его слова – игра, о которой ей говорила Марья Фёдоровна. Кто он, и кто – она? Сердце забилось, ликуя, он любит её! Но разум воспротивился – нет, не верь, нельзя верить! Однако доводы сердца взяли верх: нельзя было не поверить его глазам, смотревшим на неё с невыразимой нежностью, нельзя было не поверить отчаянию и боли, исказившим его лицо, когда она высказала своё недоверие. И с её губ сорвались слова ответного признания. Она сама от себя этого не ожидала, но просто уже не имела сил более скрывать свои чувства.


И не заметила, как оказалась в его объятиях. А дальше всё было, как в самом сладостном сне – его губы на её губах, поцелуй, поднявший её над землёй и закруживший в тёплом вихре. Смущение, радость и… желание, чтобы это продолжалось вечно. Это смятение чувств не покидало её до того момента, когда она стала его женой. Уже тогда, при первом поцелуе, её выбор был очевиден. И сейчас она сделает всё, что есть не просто её долг, но и потребность её сердца.


Провела ладонью по холодной колонне. Их имена, обведённые картушем в форме сердца – эту надпись Сергей процарапал, когда они после венчания вернулись в имение и открылись тётке. Анна обвела надпись кончиком пальца, потом, постояв немного, пошла по дорожке, ведущей к дому.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 9


Автор коллажа - Кристина Муравская


Белое марево бледнело, словно таяло, и постепенно от него не осталось и следа. Открыв глаза, Сергей с удивлением понял, что находится не в своей, ставшей уже привычной камере, а в просторной комнате с высоким белёным потолком и несколькими довольно светлыми окнами. И лишь решётки на этих окнах подсказали ему, что он по-прежнему в тюрьме. Так он оказался в лазарете.

Сам не понял, как попал туда: после свидания с женой потерял сознание – открывшаяся внезапно рана ныла несколько дней, но он не ожидал, что всё окажется так серьёзно. Последнее, что он помнил, это встреча с Анной. Последующие две недели стёрлись из его памяти. Пребывая в горячке, потерял счёт дням, да и само ощущение реальности. Пожилой, явно крепко пьющий фельдшер, рассказал ему, что в бреду Сергей звал Анну.

- Зазноба ваша, позвольте узнать? – полюбопытствовал он, оттягивая поочерёдно нижние веки Сергея.

- Супруга…- отозвался Сергей и тут же спросил: - А что, доктор, скоро меня в камеру вернут?

- Экий нетерпеливец! – усмехнулся эскулап. – А что так? У нас всё лучше, чем в камере – тепло, сытно, чисто. Чего вам ещё? Полежите, сударь мой, денька два – три, а там и в камеру опять пойдёте, ежели начальство прикажет. Рану-то я подлатал, но вам надо остерегаться застуживать её, иначе опять маяться придётся. Ох, не пойму я вас, господа, не пойму! Чего не жилось-то, тем паче жена есть?!

С этими словами он шаркающей походкой, сгорбившись и заложив правую руку за спину, а левую опустив в карман халата, поплёлся к выходу из палаты.

Сергей закрыл глаза, намереваясь вновь провалиться в спасительный сон, но сон не шёл. Напротив, постепенно стало возвращаться осознание реальность, и сцены недавнего прошлого, сменяя друг друга, вереницей поплыли в памяти, точно картины в ярморочном райке.


***

После первого допроса прошло две недели, а его больше не тревожили. Это было странным, непонятным и потому нервирующим. Мысли о жене и сыне перемежались с размышлениями о случившемся. Только теперь, проводя дни в одиночестве, Петрушевский осознал всю трагичность случившегося и весь ужас этих событий. Как, ну как же он раньше не понимал очевидного?! Как он, не юнец, а прошедший войну офицер, повидавший и боль, и смерть, христианин мог вынашивать кровавые идеи и строить преступные планы?! Он мечтал послужить к благу Отечества. Их планы, которые вынашивались несколько лет, казались такими важными, способными дать свободу и благо народу. А оказалось, что это была попытка построить благо на крови, но добра, замешанного на крови, быть не может! Это есть выгода одних и несчастие других!

Неужели это не сон? Те люди, погибшие у Сената, стали жертвой во имя чего? И он вместе со своими товарищами повинен в их смерти! И если бы их план удался, то крови было бы ещё больше… Он преступник не просто перед Отечеством – нет, вина страшнее: он преступил Божий закон, убил невинных и посягнул на жизнь Помазанника! И даже его собственная семья – молодая жена и крошка-сын, эти два светлых ангела, тоже стали жертвой его замыслов… Почему так сталось? Почему раньше он не понимал этих, теперь столь очевидных вещей?

Едва этот вопрос пронёсся в его мыслях, как его собственный внутренний голос ответил ему: «Потому что тобой владела гордыня!» Сергей вспомнил свой давний спор с Николаем. Тогда друг упрекнул его в желании стать вершителем судеб. И ведь Николай оказался прав! Он и его соратники действительно возжелали взять на себя эту роль, но при этом не учли, что вместе с ролью берут и колоссальную ответственность. Вот теперь настало время платить по счетам. И нужно достойно вынести это. Нельзя прятаться за спины товарищей. Он постарается быть честным и стойко принять приговор.


***

В один из таких дней, когда он в тысячный раз прокручивал в памяти случившееся, тяжёлая дверь со скрипом распахнулась, и вошедший охранник произнёс:

- Арестант номер двадцать пять, на допрос!

Сергей резко встал, сразу почувствовав шум в ушах и головокружение, протянул в перёд руки, на которых охранник замкнул ручные кандалы.

Кабинет для допросов отличался от других тюремных помещений лишь просторными размерами да большим решетчатым окном. За столом сидел генерал Левашов* со скучным выражением лица, явственно говорящим, что Василию Васильевичу наскучило его однообразное занятие, допрос арестованных не доставлял ему не то что удовольствия, но даже начинал раздражать.

- Вы можете сесть, - сказал он вошедшему Петрушевскому, указывая на стул, стоявший на некотором расстоянии от стола.

Когда Сергей сел, генерал заговорил доверительным тоном:

- Ну-с, Сергей Владимирович, у следствия есть доказательства вашей причастности к заговору. А посему я настоятельно рекомендую вам признаться во всём без утаивания каких-либо деталей. Это смягчит вашу участь.

- Ваше превосходительство, я и не думаю отказываться, - отвечал Сергей, - но мне бы хотелось знать, о каких именно доказательствах вы говорите.

Его голос звучал хрипло, видимо, сказались недели совершенного молчания в одиночной камере.

- Я говорю о показаниях известных вам лиц, - генерал назвал с десяток фамилий участников общества и протянул Сергею несколько страниц протокола допроса, под которыми стояли подписи его товарищей.

- Итак, теперь вы видите, что запираться просто не имеет смысла?

- Да, вижу, - ровным тоном отвечал Петрушевский, - Но я и не собирался отрицать свою причастность к заговору.

- Вы вступили в общество сознательно? – поднимаясь из-за стола и прохаживаясь по комнате, уточнил Левашов.

- Вполне, - Петрушевских пожал плечами. – Я разделял убеждения его участников.

- То есть вы хотите сказать, что присоединились к заговорщикам без принуждения с чьей-либо стороны, а лишь исключительно потому что сами придерживались таких же воззрений?

Серые глаза генерала смотрели испытующе, будто он, сомневаясь в искренности ответов Петрушевского, пытался определить для себя, стоит ли поверить арестанту.

- Да, я действительно жаждал преобразований, хотя поначалу и не знал о существовании организации… - вновь последовал ответ Сергея.

- От кого же вы узнали это?

- Я не хотел бы отвечать на этот вопрос, - проговорил Сергей.

- Но почему?! – искренне недоумевал генерал. – В ваших же интересах ничего не утаивать!

- Меня сдерживает исключительно слово чести, которое я давал при вступлении, - отвечал Сергей.

- Слово чести…- усмехнулся Левашов и пробежался пальцами по столу. – Вы, заговорщик, смеете говорить о слове чести?! Член организации, в планах которой было убийство государя, всей фамилии!

- Об этих планах я поначалу не знал, - возразил Петрушевский, нахмурившись.

В глубине души он понимал, что по сути генерал прав.

- Что толкнуло вас вступить в преступную организацию, и каковы были намерения общества?

- Сознание бедственного положения моей родины было причиной моего вступления в организацию. Я понимал необходимость незамедлительных перемен. Тайное общество не было преступным…- Сергей на мгновение задумался и продолжал уверенно: - Да, поначалу я не видел, что наши планы могут иметь преступное направление…Общество было политическим, выступающим за существенные политические и социальные перемены…

Сидя в камере он принял решение полностью признать всё, что касалось его лично, его непосредственного участия в заговоре, но он не желал называть имён своих товарищей, поэтому и умолчал о том факте, что был принят в организацию Николаем Тургеневым.

Впрочем, Тургеневу он мог бы навредить только косвенно, Николай Иванович вот уже третий месяц находился в Англии.

- А позвольте узнать, что вы понимаете под бедственным положением родины? – уточнил генерал, возвращая Петрушевского в реальность.

- Прежде всего, ужасное положение народа, он влачит столь жалкое существование, что далее это продолжаться не может, – охотно заговорил допрашиваемый. - Я считал и считаю, что наш народ заслуживает гораздо лучшей участи. А между тем, я наблюдал, что правители страны не делают ничего к тому, чтобы изменить сей безобразный порядок…Я как гражданин своего Отечества не мог, не желал с этим мириться… Общество – как мне на тот момент казалось – способно было изменить сложившееся безобразие…

- Но ведь государь император есть первый гражданин отечества и ему, конечно, виднее, что есть беспорядок, а что – порядок! – Левашов резко перебил Сергея.

- Ежели в стране происходит то, что происходит в России, значит, первый гражданин не замечает, а вернее, не желает замечать это, - возразил Сергей.

- Итак, вы вступили в преступную организацию, которую, однако, не воспринимали таковой, а понимали всего лишь, как общество, выступающее за реформы? – уточнил генерал и сделал какую-то пометку.

- Да, - кивнул Петрушевский и откинулся на спинку стула.

- Вас никогда не посещали сомнения в правильности выбранного пути?

В кабинет вошёл адъютант и поставил на стол поднос с чайником и двумя чашками на блюдцах.

- Ступайте, - кивнул Левашов, - Я сам, - он сделал жест рукой, отпуская адьютанта, потом сам разлил по чашками ароматный крепкий чай.

- Сомнения – свойство человека, Ваше превосходительство, - Петрушевский пожал плечами. - И они посещали меня не раз!

- А с какого момента, позвольте узнать? – спросил генерал и протянул ему чашку чаю. – Надеюсь, не откажитесь составить мне компанию в чаепитии? Думаю, это немного поможет вам взбодрить память.

- Благодарю вас, - Сергей охотно принял протянутую чашку и продолжал с невозмутимым видом: - Едва ли не с самых первых дней моего членства…

- А почему возникали у вас сомнения?

Прежде, чем отвечать на этот вопрос, Петрушевский выдержал паузу. Чай помог ему: отхлёбывая обжигающий сладкий напиток, он имел возможность подумать.Сергей понимал, что ответ должен быть чётким и ясным. Но разве же можно было объяснить причину возникавших у него сомнений несколькими фразами? Тем более, что он и самому себе не нашёл чёткого ответа. Подумав, он всё же отвечал:

- Это сложно объяснить… Во-первых, я понимал, что будучи членом организации, я подвергаю риску свою семью… Жену и сына… Мне с самого начало было ясно, что … они могут остаться без моей поддержки. Во-вторых, я просто сомневался в методах, кои лежали в основе любых действий общества.

- Что вы имеете в виду? – генерал уточнил, внимательно взглянув ему в глаза.

- Понимаете… у нас было много разговоров, споров, но шли годы, а ничего не менялось… И все наши планы были на перспективу, но никто не знал, когда мы сможем их воплотить. Это начинало утомлять… и я начал понимать, что вся организация зиждется на одних лишь спорах и мечтах о будущем. А конкретных действий почти не было…

- Почти? То есть какие-то действия общество всё-таки предпринимало? – Левашов вновь что-то отметил в бумагах.

- Да, - кивнул Сергей и продолжал вполне охотно: - Мы беседовали с солдатами… Потом писались программые документы, которые, однако, дальше бумаги не продвинулись…

- Вы сейчас говорите о так называемой «Русской правде» полковника Пестеля и «Конституции» капитана Муравьёва?

- Да, совершенно верно.

- И вас они не устраивали?

- Нет, дело не в этих программах, хотя и по ним я соглашался не со всем… Мне хотелось действий, воплотить хоть малую часть из того, что декларировали, а действий не было… Мы погрязли в спорах… И я понимал, что чем дольше мы будем спорить, тем меньше согласия меж нами будет… Всё выливалось в демагогию… А воз, который мы решились вести, с места не сдвигался…

- А каково ваше отношение к планам цареубийства? – генерал задал едва ли не главный вопрос, волновавший его как следователя.

- Отрицательное! – не раздумывая ответил Сергей. – И я не единожды высказывал своё резкое неприятие этого предложения.

- Почему? – усмешка тронула губы генерала.

- Я – христианин, православный. Моё убеждение - нельзя построить, пролив кровь.

- Но ведь и многие ваши сотоварищи, тоже крещённые, однако они выступали именно за физическое устранение не только самого Государя, но и всей фамилии.

- Ваше превосходительство, я могу отвечать только за себя, за свои собственные убеждения и поступки… Цареубийство вызывало моё противление, я решительно высказывался против того… И это, в числе прочих факторов, усиливало мои сомнения в целесообразности моего дальнейшего членства в Обществе.

В тот день он долго отвечал на вопросы генерала, стараясь как можно более точно описать свою роли в обществе, свою позицию. У него возникло убеждение, что это ему удалось.


Вернувшись в камеру, он устало опустился на узкую тюремную кровать, накинул на плечи шаль, вдыхая лёгкий ромашковый аромат волос жены. Анна передала ему эту тёплую вещь вместо с маленьким портретом, на котором она была изображена с сыном. Акварель была сделана совсем недавно, художнику удалось достаточно живо передать черты Анны и Сашуньки.


Портрет работы Elenawatson. При создании использован исходник - П.Соколов "Портрет княгини М.Н.Волконской с сыном Николаем,1826"


И сейчас Сергей часами смотрел на портрет, вспоминая всё, что случилось за месяцы до его ареста. Тяжелые роды, его тревогу за здоровье жены. Их первую прогулку вместе с сыном. Усадив на санки Анну, державшую младенца на руках, он сам катал их по ближайшим к дому улицам. Она была очень весела и смеялась по-детски открыто и заразительно. Да она и была точно ребёнок – беззащитная и маленькая, похожая на птичку. Их крошечный сын, укутанный в толстое меховое одеяло, смотрелся куклой на руках свой маленькой мамочки. Эта их воздушная хрупкость и миниатюрность трогали его до слёз. Когда вернулись домой, он принялся осыпать поцелуями разрумяневшееся с мороза лицо жены, подхватив на руки, закружил, заставил вновь смеяться.- Ах, сударь, отпустите меня, нам пора кушать, - смущаясь, выскользнула она из его рук.И он отпустил сокровище, а потом с замиранием сердца наблюдал, как младенец сосал небольшую упругую грудь, по-хозяйски вцепившись в неё ручонками. Сейчас при этом воспоминании, у него слёзы навернулись на глаза. Неужели это никогда не повторится?! Неужели недавняя короткая встреча в тюрьме была последней?! Какой же он болван, что мог политику считать важнее своей любви! Все послевоенные годы он искал смысла в своей жизни, стремился к чему-то значительному. И даже не подозревал, что смысл всего его существа заключается в этой изящной девочке, ставшей его женой. Это она одной лишь своей улыбкой и взглядом глубоких тёмных глаз заставляла трепетать всё его существо, горячила кровь и кружила голову. Ради неё он хотел жить! Она сама была его жизнь! И сейчас, в тюрьме, в глухой одиночке только лишь воспоминания о ней, её таком красивом и родном лице с удивительными тонкими чертами придавали ему сил и вселяли веру, что они будут вместе. Только вот хватит ли всей его жизни, чтобы искупить вину перед Анной и сыном?Сейчас, лёжа в лазарете, Петрушевский вспомнил, как в один из допросов рассказывал о том, что происходило перед восстанием и непосредственно в самый роковой день.Допрос вёл сам Император. Тогда Сергея поразило, что Николай не был раздражён и рассержен как было при их первой встрече. Нет, сейчас перед ним был усталый человек с печальными голубыми глазами. Николай и не пытался скрыть, что его желанием было – поскорее покончить со всеми этими разбирательствами. Перед Петрушевским предстал не царь, а человек, уставший и постаревший в одночасье. И Сергей невольно проникся сочувствием к императору. Теперь уже зная, что другие члены общества довольно охотно давали показания, Петрушевский тоже не видел смысла запираться, поэтому отвечал прямо и тем более, не пытался как-то выгораживать себя.- Скажите нам, господин Петрушевский, каковы были настроения в среде заговорщиков, когда стало известно о смерти покойного государя, что вы решили, как предполагали действовать? – спросил Николай, глядя ему в лицо.- Мы не ожидали такого поворота, - отвечал Сергей. – Общество в столице определило, что в случае воцарения Константина Павловича, нам надлежит приостановить наши действия.- Почему? – коротко бросил Николай.- Мы полагали, что следует понять, какой ход примут дела при новом императоре.- Хм, логично, - усмехнулся государь. – А потом, когда стало ясно, что Константин Павлович не примет трон?- Когда возникла ситуация междуцарствия, мы решили, что это время, когда надлежит действовать…Мы понимали, что вот настал тот момент, когда мы можем повернуть дело ко благу отечества не когда-то в неясной отдалённой перспективе, а уже сейчас. Мы решились действовать, не откладывая.- Полагали ли вы лично и другие члены общества получить какие-либо личные выгоды для себя? – Николай спросил и проницательно посмотрел на Петрушевского.- Нет, члены общества не искали благ для себя лично, - решительно отвечал тот и добавил: - нашим намерением было поставить Россию в такое положение, которое бы способствовало упрочнению государства и оградило бы страну от переворотов, подобных французской революции. Я ручаюсь, что члены тайного общества были полны решимости принести себя в жертву Отечеству, без всякого возмездия.При этих его словах император поднялся из-за стола и, пройдясь по комнате, сказал, глядя в глаза Петрушевскому:- Вы хотели показать себя благородными, но под личиной благородства скрывали преступные замыслы. Надеюсь, теперь вы действительно понимаете весь ужас своего преступления. У вас ещё будет время для раздумий.

__________________________________________________________

*


Василий Васильевич Левашов

https://ru.wikipedia.org/wiki/Левашов,_Василий_Васильевич

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 10


Видео-коллаж автора

- Ваше Величество, – Иван Иванович Дибич, начальник Главного штаба в обычном порядке делал доклад императору, - позвольте напомнить, давеча вы имели намерение что-то сообщить мне, но сказали, что позже.

- Ах, да… - Николай поднялся из-за стола и подошёл к стене, на которой висела коллекция холодного оружия. – Я настаиваю, что надобно принять решение о казни так, чтобы не пролилась кровь.

- То есть? – генерал не скрыл удивления. – Что вы имеете в виду, государь?

- Традиционные способы, принятые в наших законах, не могут применяться к этим преступникам, - пояснил Николай Павлович, проведя ладонью по ножнам старинного кылыча. *


- Я предвижу, что могут возникнуть сомнения по поводу способов, но для меня совершенно ясно, что кровь пролиться не должна, - продолжал император. - Четвертование – способ варварский и мучительный, в наше просвещённое время использовать его, значит унизить честь государства и трона. Расстреляние – казнь, свойственная только воинским преступлениям. А здесь мы столкнулись не с нарушением присяги, но покушением на сами основы государства. Что же касается отсечения головы, то вы не находите, Иван Иванович, что сей способ практически, мало отличен от четвертования? - Николай вопросительно посмотрел на Дибича.

- Да, вы правы, государь! – согласился генерал.

- Вот и доведите это до сведения Петра Васильевича… **Впрочем, я и сам скажу ему, но сегодня я занят.

- Не беспокойтесь, Ваше Величество, передам сегодня же.


***

За время пребывания в крепости, особенно бессонными ночами при унылом свидетельстве тусклой лампадки, Сергей снова и снова прокручивал в памяти тот день, который так круто изменил его жизнь.

В тот день он вернулся поздно. Сняв в передней волчью шубу, которую ему где-то раздобыл Николай, он быстро прошёл в кабинет. Очень боялся разбудить Анну. Во-первых, просто не хотел волновать её, а во-вторых, боялся возможных слёз. Поэтому сразу же запер двери и, скинув сапоги и форму, оставшись в исподнем и босым, принялся разбирать бумаги. Многие из них сразу же бросал в камин. Некоторые письма складывал в шкатулку. Старался не шуметь, чтобы не потревожить жену и не разбудить слуг.


Однажды на допросе Левашов его спросил:

- Вы когда-нибудь поверяли вашей супруге подробности о вашем участии в заговоре? Особенно в последние дни – рассказывали о ваших планах?

Вопрос несколько смутил Сергея, поначалу он даже растерялся, что следует ответить.

- Нет, жена просто знала, что я состою в тайном обществе, но без подробностей. Собственно, ей это ни к чему было знать, - он решил ответить искренне.

- Странно, - генерал усмехнулся, - когда любишь женщину, это так естественно, поверять ей свои тайны.

- Нет, - возразил Петрушевский, - признаться, господин генерал, я не понимаю, как можно доверить жене тайны, которые могут подвергнуть её опасности.

- Да что же в том удивительного? – продолжал Левашов. – Это так естественно, что вы доверяете жене прожекты, которые вас занимают…

Этот разговор, сама его тема начинали раздражать Сергея, и он резко отвечал:

- Я не знаю, генерал, каковы у вас понятия о любви к жене, но о себе могу сказать, что ежели бы я доверил жене подробности заговора, тайну, которая могла бы её скомпрометировать, я счёл бы себя бесчестным. Она знала ровно столько, чтобы не ревновать меня при ночных отлучках.

- Ах, Василий Васильевич, - в разговор вступил Бенкендорф, до этой минуты молча присутствовавший при допросе, - вполне возможно, что Сергей Владимирович не хотел ничем делиться с женой. Молодая красавица, недавно ставшая матерью, действительно не годится на роль той, кому можно доверить столь опасную тайну.

Сейчас, когда уже всё случилось, он был рад, что в ту ночь смог избавить жену от лишних волнений. Когда на исходе ночи за ним пришли, он успел лишь поцеловать её на прощание.


Узнав о смерти императора, члены общества были в растерянности. Для Рылеева это вообще стало неожиданным. Сергею такое положение вещей казалось странным – он полагал, что Кондратий Фёдорович, как руководитель организации, должен был прежде других узнать важную новость. И когда решили выступать и приняли конкретный план, Сергей терзался сомнениями. Ему не нравился и сам план, и вообще идея выступления теперь казалась напрасной и опасной затеей, тем более, что он сомневался в диктаторских способностях своего тёзки князя Трубецкого. Предчувствие провала не покидало Сергея все последние дни перед восстанием.


В день восстания ранним утром он привычно отправился на службу, но… что-то удержало его от прихода в казарму. Ноги сами несли его в противоположную сторону. Сергей кружил по улицам, ожидая, сам не зная чего. Редкие прохожие попадались на его пути, они устремлялись к Сенатской площади. Когда он, побродив по городу, тоже пришёл к Сенату, там собралась уже изрядная толпа. Сергей, стоя среди горожан разного сословия и чина, пришедших поглазеть на восставших, наблюдал выстроившееся каре московцев, второго батальона гренадеров и матросов морского экипажа. Всё происходило, словно во сне.


Пламенная речь Милорадовича*** перед восставшими могла бы показаться гениальной театральной постановкой, если бы не сама грозная фигура генерала и его уставшее бледное лицо, на котором выделялись глаза, яростно сверкавшие из-под густых бровей. Даже на значительном расстоянии Сергей ощущал пронзительность этого взгляда. От Михайлы Андреевича исходила какая-то внутренняя решительная сила, постичь которую было нельзя, как и нельзя было сыграть её на театральных подмостках. В парадной форме, позабыв о возможной опасности, а может, и не веря в неё, выпрямившись во весь рост, Милорадович бесстрашно гарцевал перед строем бунтовщиков. Его голос, уверенный и страстный, летел над площадью:

- Солдаты! Кто из вас был со мной под Кульмом, Лютценом, Бауценом****?! Никто? – и внимательный взгляд в ряды каре. - Неужели никто не был? Слава богу! Здесь нет ни одного русского офицера, ни одного русского солдата!


Генерал ещё раз пристально скользнул взглядом по лицам восставших и продолжал с ещё большим воодушевлением:

- Здесь лишь одни омрачённый головы, разбойники, мерзавцы, которые позорят русский мундир, военную честь, имя солдата! – нотки презрения явственно прозвучали в этих словах.


Василий Перов "Восстание декабристов"

Петрушевский, стоявший в толпе, вдруг подумал:«А ведь стоять вот так, как стою я за спинами зевак, тоже не позорно ли? Да, я не пошёл с ними, но… чем я отличаюсь от них? Разделяя преступные замыслы, струсил? В последние часы я струсил?» И тут же словно кто-то другой внутри его головы ему ответил: «Нет, нельзя идти против своей совести. Если нет веры в успех, ежели сомневаешься в порядочности дела, то и нельзя вступать в него!»- Вы – грязное пятно на России! – продолжал Милорадович, сверкая очами. – Вы – преступники перед царём, перед отечеством, перед миром, перед Богом!- Да, да! – внутренне отвечал Сергей то ли генералу, то ли самому себе, - Перед Богом я преступник! С самого начала… С первого дня…Преступник, преступник, преступник – точно крошечным молоточком стучало в висках, разрывая голову.А потом события совершались вокруг него, но он уже будто и не был в гуще толпы, а словно наблюдал со стороны. Вот Оболенский пронзает штыком генеральскую лошадь и наносит удар самому Милорадовичу. Потом – выстрел. Сергей даже не слышит самого выстрела, а просто видит в полной тишине - будто вдруг какая-то неведомая сила напрочь лишила его слуха - как генерал вздрогнул и упал с лошади. И вот уже адъютант Башуцкий тащит по снегу раненого Милорадовича, и за ними остаются алые пятна крови на снегу. Потом на площади в сопровождении свиты появляется Николай Павлович. И тот час же бурлящая пёстрая толпа швыряет в них палки и комья снега. Конный эскадрон Алексея Орлова, попытавшийся атаковать бунтовщиков, четырежды отступал под градом этих подручных орудий. Впрочем, атака их была вялой.Темнялось. Мороз, и без того сильный, крепчал, а с полудня повалил снег и подул промозглый ветер, казавшийся особенно пронзительным для людей, стоявших на открытом месте. Когда ударила картечь, слух вернулся к Сергею. Лавина криков, выстрелов и женского плача, смешавшихся в единую какофонию, обрушилась на него со всей слой. Казалось, его череп взорвётся от всех этих звуков. Вокруг падали раненые.Увлекаемый толпой, шатаясь, словно пьяный, зажав голову руками, он вскоре покинул площадь. Не заметил, как оказался у дома, в котором была квартира Синяева. Поднялся на третий этаж и дёрнул ручку звонка.- Ты? – удивился Николай, увидев его на своём пороге. – Заходи.Он почти втащил Петрушевского в двери, а потом принялся расспрашивать его, но Сергей только и смог, что сказать:- Потом, прошу, потом…- Скажи только, ты был там? – Николай встряхнул его.- Да, я был в толпе… Не среди восставших… Не пошёл утром… Это ужасно. Погибли люди! Понимаешь, мы виновны! Погибли обычные люди… Там сотни гражданских… даже женщины, - он провёл ладонями по лицу, словно хотел стереть стоявшую перед глазами недавно виденную картину.- Ну, слава Богу, хоть ты не был в числе бунтовщиков! – выдохнул Николай и, налив коньяка в бокал, протянул Сергею: - На, выпей! Тебе надо встряхнуться, ты выглядишь, словно по тебе проскакала конница. И прекрати обвинять себя!- Это не значит ничего! Я – преступник! - возразил Сергей и залпом опрокинул в себя содержимое бокала. Коньяк приятно обжёг горло и, как ни странно, прояснил голову.Они закурили. Николай молчал, давая ему одуматься.- Вот что, - наконец, Сергей смог нормально говорить, - мне бы накинуть гражданское что-то, каррик***** или вроде того.- Ты хочешь вернуться домой?- Да, я не намерен скрываться, но по улицам лучше идти в гражданском… - он жадно втянул дым, - Дома Анна одна, и она ничего не знает… ей вредно волноваться. Если меня арестуют, позаботься о них с сыном!- Не тревожься за них! Сделаю всё! - отвечал Николай.Они обнялись, и Сергей вышел в ночь.Теперь, когда тот день позади, он часто спрашивает себя – что было бы, если бы он тоже оказался на площади в рядах восставших? Может, он смог бы предотвратить кровь? По крайней мере, спасти Милорадовича…Какая глупая смерть, всё это время думал он, пройти столько сражений, не сгибаться под пулями и вдруг погибнуть в своём же городе от руки русского. Все эти мысли теснились в голове, лишая сна. И лишь читая письма жены, он приходил в себя, надежда оживала в нём, и появлялись силы жить дальше.Когда он попал в лазарет, накопилась целая стопка писем от Анны. В каждом из них она выражала беспокойство по поводу его молчания. В первый же день по возвращении из лазарета он написал ей ответное письмо.«Прости, любимая, что заставил тебя волноваться! Я попал в лазарет, сам того совершенно не ожидая: открылась старая рана. Слава Богу! Всё уже позади. Я абсолютно здоров и чувствую себя вполне бодро. Ангел мой! Твои письма, которые я перечитываю каждый день, вселяют в меня надежду, что смогу преодолеть все препоны, вынести все испытания. Мой нежный ландыш! Помни, пожалуйста, что я страстно молюсь о вас. Самое главное, чтобы ты и Сашунька были здоровы. Поэтому береги себя и сына! Обо мне не тревожься! Следствие идёт быстро и, я уверен, что вскоре моя участь будет решена. Люблю тебя больше жизни, сердечко моё, целую нежно и страстно! Поцелуй за меня нашего крошку», - писал Петрушевский жене.

_____________________________________________________________

*kılıç — кылыч — родовое понятие для обозначения длинноклинкового оружия в Турции. В отечественном оружиеведении слово кылыч означает один из видов турецкой сабли. Изгиб клинка начинается с конца второй трети; рубяще-колющая сабля, которая использовалась как пешими воинами так и всадниками.**Петр Васильевич Лопухи́н, Светлейший князь,председатель Верховного уголовного суда.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Лопухин,_Пётр_Васильевич

***Милорадович Михаил Андреевич

https://ru.wikipedia.org/wiki/Милорадович,_Михаил_Андреевич


Нанесение смертельной раны Милорадовичу 14 декабря 1825 года. Гравюра с рисунка.

**** Крупные сражения. Кульмом, Лютценом, Бауценом***** carrick (англ.) – мужское двубортное широкое пальто с 2-мя или 3-мя воротниками – пелеринами, покрывавшими плечи. Название связано с именем Гаррика, английского трагического актера, выступавшего в верхней одежде аналогичного типа. В XVIII веке каррик часто использовался для езды верхом или в экипаже. Распространенная одежда кучеров.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 11


Видео-коллаж автора

В этот год зима не спешила уступать свои права весне. Март оказался вполне зимним – с морозами, стылыми ветрами, обильным снегопадом. Казалось, сама природа, сочувствуя участи узников, запертых в крепостях, замерла в ожидании развязки. И только постепенно удлиняющийся день свидетельствовал о наступлении весны. Однако солнца было мало, чаще стояло пасмурно и хмуро, оттеняя и без того мрачную атмосферу Петербурга, который в эти дни скорбел, как никогда до того.Столица прощалась с императором. Александра любили, поэтому горе было действительно искренним. Смерть его была столь неожиданной и непонятной, что вызвала множество слухов. Ну в самом деле, уезжал в Таганрог здоровый зрелый человек, хоть и поживший, а главное - изрядно умудрённый той ношей, которую ему по рождению выпало нести, но далеко не старец, и вдруг – умер.


Крупнее - в приложении.

Слухи были один грандиознее другого. Императора отравили заговорщики, проникшие в его свиту – после трагических событий на Сенатской площади у этой версии появилось больше сторонников.

- Сегодня от дворника слыхал, государь, чтобы избежать смерти от рук заговорщиков, обменялся мундиром с часовым и встал на пост. Солдата убили вместо него, а государь, бросив ружье, бежал неизвестно куда, - Архип, большой любитель пересказывать городские слухи, сообщил Николаю, едва тот в один из дней переступил порог квартиры Петрушевских, – Неужто правда, Николай Ильич, разве ж может такое приключиться?

- Архип, тебе бы не слухи пересказывать, а делом заняться! – Синяев с укоризной посмотрел на старика и добавил: - Чем болтать попусту лучше петли у дверей смажь – скрипят же ужасно!

- Ну, смазать-то смажем, - кивнул Архип, - чего ж не смазать? Но а все ж таки?

- Враки это! – строго заверил Николай, - Бабская болтовня! И чтобы от тебя такого я больше не слышал!

И шёпотом, опасаясь, что их услышит Анна, добавил:

- Анну Александровну твои слова растревожить могут! Думал бы прежде, чем пересказывать эту чепуху, - для убедительности он постучал себя по лбу.

- Виноват, сударь мой! – вытянулся старик по-военному. – Не подумал маненько…


В это время в детской Варвара тихим голосом, чтобы не разбудить только что уснувшего Сашеньку, спросила у Анны:

- Анна Лександровна, нешто правда все эти слухи? Выходит, царь-батюшка бежал от супостатов, что убить его замышляли?

- Варвара, Господь с тобой! – откладывая пяльцы, отозвалась Анна, до этого вышивавшая сидя в кресле. – Опять Архипа слушала?!

- Нет, нет… - закачала головой нянька, - Сама слыхала на улице.

Она на мгновение задумалась, нахмурив лоб, а потом осторожно заговорила вновь:

- Вы простите меня, Бога ради, Анна Лександровна, но вот правда, что барин наш с теми заговорщиками знался?

- Варвара! – Анна строго взглянула на женщину, - Кто такое мог сказать тебе?

- Да, Авдотья, нянька соседей наших говаривала третьего дня, когда мы с детками гуляли. Не извольте беспокоиться, я ей ответила, что то всё есть пустая болтовня! И пригрозила, что хозяйке ейной скажу, что сплетни пустые распускает. Она за место больно держится, так что впредь сто раз подумает прежде, чем такое скажет! Но вот мне-то знать хочется. Нешто барин наш злодейство замышлял?

- Варвара, - Анна поднялась с кресла и подошла к окну, поправила занавеску, чтобы солнечный лучик не падал на лицо сына, - Ты правильно Авдотье сказала – пустое это! Барин за крестьян пострадал, хотел крепостное право отменить. А про живого государя – это всё сказки! Умер он! – она осенила себя крестом, - И нам надо помолиться об упокоении его души. А сплетничать плохо, о государе – тем паче, это есть неуважение к его памяти.


Вечером перед сном она по обыкновению молилась. Но сегодня молитва была особенной – Анна просила Господа упокоить душу умершего императора. Женщина, далёкая от политики и споров о судьбах мира, она была просто матерью и женой. И душа её болела о любимом муже и сыне. Но молитва об упокоении Александра была искренней. Анна с некоторых пор поняла, что её собственную жизнь изменила смерть этого человека: с ним ушли юность, счастливое замужество, безмятежная обыденность под крылом любящего заботливого мужа. Настали времена тяжёлые, будет ли просвет – кто знает? Но сейчас, в эту самую минуту ей казалось, что если она помолится за покойного императора, то этим поможет не только бедному, так неожиданно ушедшему в иной мир Александру, но и облегчит участь своего мужа, свою собственную участь.

***


Александр Павлович при жизни явился новатором во многом, но пожалуй, главным его «новшеством» стала сама смерть – он был первым русским императором, умершим вне столицы, в дальнем провинциальном городе, до него русские самодержцы умирали проще и в родных стенах, даже если и от «апоплексического» удара в висок. Эта же смерть столь неожиданная и странная создала не только политические неудобства, вызвавшие бунт на Сенатской площади, но и побудила наследников к значительным материальным затратам. На первоначальные похоронные расходы казна выделила пятьдесят тысяч рублей. Тело императора, скончавшегося 19 ноября 1925 года было забальзамировано и отправлено в Петербург. Это посмертное возвращение Александра Павловича в столицу заняло два месяца. И на дорожные расходы потребовалось ещё двести пятьдесят тысяч рублей. *


В столицу отправились 29 декабря 1825 года, только на сороковой день после печального события. Чем можно объяснить такую задержку? Принято считать, что все эти дни потребовались для процедуры бальзамирования. Императора везли как можно тайно, в свинцовом гробу. По пути пять раз осматривали тело, этим руководил граф Василий Васильевич Орлов-Денисов, возглавлявший траурный кортеж. В столице в это время отгремели выстрелы у Сената, раскручивался следственный маховик, общество с затаённой надеждой ожидало приговора бунтовщикам. Похороны императора Александра явились событием, которое отвлекло внимание общества от пересудов о недавнем бунте и участи его участников.


Вдова покойного, императрица Елизавета Алексеевна тело венценосного супруга не сопровождала. **

Официальное объяснение – её плохое состояние здоровья. Но обыватель мало этому верил, найдя иную причину – в гробу её супруга нет.


В ночь с 4 на 5 марта 1826 года гроб с телом покойного привезли в Царское Село. Там ночью с ним попрощалась венценосная семья и узкий круг приближённых. Сохранились свидетельства, что Орлов-Денисов, опираясь на рекомендации врачей, настаивал, что Императрице-матери, Марии Фёдоровне лучше бы не видеть покойного. Однако, когда Николай Павлович сообщил это матери, она заявила, что хочет хотя бы приоткрыть крышку гроба и поцеловать руку умершего сына. На покойного императора была возложена изготовленная для этого золотая корона, гроб с телом был помещён в залитый оловом гроб, и в одиннадцать утра траурная процессия двинулась в столицу по Кузьминской дороге. И снова народ высказывал сомнения. Почему прощались ночью?

В Чесменском дворце свинцовый ящик с телом из дорожного гроба переложили в новый, и по углам его опечатал сам новый император. 13 марта 1826 года Благословенного императора похоронили в Петропавловском соборе.


Так закончилось блистательное и великое время в истории России. И вновь столица озаботилась главным – участью тех, кто посмел посягнуть на сами основы государства.



***

Последний допрос вновь вёл сам император. По обыкновению, он не сидел за столом, а прохаживался по кабинету, время от времени останавливался и окидывал допрашиваемого пронзительным изучающим взглядом своих льдистых глаз.

- Скажите, Сергей Владимирович, почему вы не были в рядах бунтовщиков? – Николай спросил прямо.

- Я сомневался… - Петрушевский заговорил, обдумывая свои слова, - Сомневался все эти дни… А утром, когда пошёл на службу, понял, что не могу, не должен участвовать во всём этом, что ежели выведу своих солдат, то нарушу не только присягу, но и уроню свою честь, заставив людей, подчинённых мне участвовать в противозаконном замысле.

Он сжал руками голову, взъерошил непокорные кудри и продолжал с болью в голосе, точно воспоминания давались ему тяжело:

- Когда я увидел, как упал генерал-губернатор, я подумал, что может, если бы я был среди восставших, то смог бы предотвратить его гибель… Но…

- То есть вы не вышли с бунтовщиками, осознав всю преступность замысла, но почему вы пришли на площадь? – Николай Павлович чуть сощурил глаза, внимательно глядя на Петрушевского, лицо его при этом было равнодушно, но это равнодушие казалось показным, словно он играл его нарочно.

- Пришёл… Да просто потому что я не мог в эту минуту оставаться дома или где-то ещё! Я волновался за товарищей… - Сергей отвечал откровенно, не считая, что должен что-то утаивать от следствия.

- Если вы, как изволили сами признаться неоднократно, терзались сомнениями в правильности этого замысла и всё же в последние часы осознали его преступность, то что же вам помешало прийти ко мне и честно рассказать о заговоре? - продолжал император.

- Ваше Величество, - Сергей посмотрел в глаза Николаю, - Это было бы предательство своих товарищей… Да, я мог распоряжаться собой, но не другими! Это противу чести!

- И вы говорите мне о чести! - воскликнул Николай, взмахнув рукой, – Разве может быть честь у разбойника?!

- Государь, - усмехнулся Петрушевский, - честь может быть у любого порядочного человека. Я смею относить себя к их числу. Разбойник – не то слово, которым меня можно назвать. Да, я преступил закон и за это готов принять наказание. Но разбойником я не был!

- Вы получите его в самое ближайшее время!

_____________________________________________________________

* Позволю себе историческую справку.

В Петербурге срочно начали готовиться к похоронам.Наряду с подготовкой склепа в Петропавловском соборе срочно начали «строить» траурное платье и попоны. В похоронах императора принимало участие множество людей, и всех их требовалось одеть в соответствующее траурное платье. Так как надо было обшить множество участников похорон, то портные шили платье по трем стандартным размерам. Главными портными стали Князьков, Борисов и Норденстрем. Впоследствии семейство Норденстремов обшивало несколько поколений российских императоров. Для лейб-форейторов и лейб-кучеров платья шились по образцу похоронных одеяний 1801 г. Надо заметить, что «потоковый метод» в шитье похоронного платья применялся даже к родовитым участникам церемонии. Только некоторые из особ изъявили желание сшить себе платье по мерке. Среди таковых оказался и генерал-губернатор М.А. Милорадович. Однако этот наряд ему не понадобился, поскольку Милорадович был смертельно ранен на Сенатской площади 14 декабря 1825 г.Ежедневно портными представлялись сводки, напоминающие фронтовые, сколько епанчей для церемонии было сшито в течении дня: 7 декабря скроено 40 епанчей, отдано сшить 40, сшито 10; 8 декабря скроено 90 епанчей, отдано сшить 90, готово 35. Поскольку траурные епанчи должны были носить люди различного социального статуса, то их шили из разного по стоимости сукна – по 8, 5 и 3 руб. за метр.Для подготовки всего необходимого к похоронам кроме портных привлекалось множество других специалистов. Мастерица Катерина Шилина изготавливала церемониальные банты и шарфы из черного крепа.Очень ответственным делом была подготовка траурных платьев для трех императриц: жены Павла I – Марии Федоровны, жены Александра I – Елизаветы Алексеевны и жены Николая I – Александры Федоровны. Кроме этого, необходимо было обшить многочисленных великих княгинь и княжон с их еще более многочисленнымифрейлинами. В этом случае поточный метод даже не рассматривался. Отвечала за изготовление этого крупного заказа модистка Анна Сихлер. Сначала были выработаны расценки: стоимость платья для придворных дам определена в 100 руб.; для императриц, великих княгинь и княжон – из расчета в 270 руб. за платье.Затем модистка представила в Печальную комиссию куклу в образцовом траурном платье: «Ратинное русское платье с крагеном, рукава длинные, около рукавов плюрезы, на шее особливый плоский черный краген с плюралезами, а шемизетка из черного крапа, шлейф у императриц в 4 аршина, для великих княжон в 3. На голове убор черного крепа с черною глубокою поводкою и с двойным печальном капором, один с шлейфом, а другой покороче; черные перчатки, веер, чулки и башмаки. В день погребения императрицы соизволят на голове иметь большую креповую каппу, так, чтобы все платье закрывало»188.Бронзовщик Андрей Шрейбер изготовил всю необходимую арматуру для обитого малиновым бархатом гроба. Общая стоимость парадного гроба составила 1992 руб. Для гроба каретный фабрикант И. Иоахим изготовил траурную колесницу. Ее строила целая бригада мастеров, всего 26 человек. Балдахин делал мастер Зрелов; страусовыеплюмажи – театральный декоратор А. Натье; порфиру – мастер Александр Борисов; опушь из 12 горностаев – мастер Пуговкин. Порфиру украшало золотое шитье, выполненное золотошвеей Анной Вендорф. Вся траурная колесница обошлась казне в 18 225 руб.Заметными фигурами на похоронах были латники, следовавшие за гробом, и герольды, возвещавшие на улицах о порядке церемонии похорон. Для черного и белого латников изготовили специальные облегченные латы. Для герольдов – короткое исподнее платье, супервест, далматик, черные чулки и сапоги, четырехугольные шляпы с букетом из перьев, перчатки с раструбом из черного бархата с серебряным гасом и бахромой, на груди и спине – орлы, шитые золотом, на груди – белый галстук. И вот в конце февраля 1826 г. все было готово.Знаменитый мебельщик и поставщик Императорского двора Генрих Гамбс специально для установки в Петропавловской крепости изготовил мебель – диваны, столы и кресла и, не взяв денег, просил принять их «в знак глубочайшего благоговения к памяти покойного».Все затраты на похороны составили 829 402 руб. 40 коп. Оставшиеся неиспользованные материалы продали. Жену Александра I, императрицу Елизавету Алекссевну, хоронили в 1826 г. гораздо скромнее, ее похороны обошлись казне всего в 100 000 руб.Через два года, 24 октября 1828 г., скончалась еще одна императрица – жена Павла I – Мария Федоровна. 13 ноября 1828 г. состоялось ее погребение, во время которого в последний раз соблюдался церемониал, установленный Петром I. С ее смертью традиции века XVIII окончательно ушли в прошлое.Николай I уже в 1828 г., во время похорон матери, публично упомянул, что при его погребении церемониал будет максимально упрощен191. В 1845 г. в приписке к завещанию Николай Павлович сам определил себе место вечного упокоения: «Желаю быть похороненным за батюшкой у стены, так чтоб осталось место для жены подле меня»192. И действительно, Александр II, подчиняясь воле отца, провел процедуру похорон Николая I в 1855 г. по новому, упрощенному варианту.

Источник: И.В.Зимин "Царская работа".

**Умерла Елизавета Алексеевна 4 мая 1826 года, всего через полгода после смерти мужа. Ее Елизавета пережить не смогла. Еще и потому не смогла, что в последние годы перед тем, как в Таганроге скончался от лихорадки Александр I, их семейная жизнь изменилась к лучшему. Император порвал со своей фавориткой Нарышкиной и искренне переживал за здоровье жены, которая заметно сдала. В Таганроге они жили спокойно и уединенно. Когда Елизавете стало легче, император уехал в Крым, где и заразился. Александр не желал слушать врачей, и без лечения сам справиться с недугом не смог. Он умер на руках у жены. А она лишь в конце апреля решила отправиться в Петербург. Навстречу ей выехала Мария Федоровна. Она ждала Елизавету в Калуге, но та умерла по дороге, не доехав до Калуги девяносто вёрст. Кто-то увидел в этом мрачную связь, называя царственную свекровь злым гением Елизаветы.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 12


Видео-коллаж автора

МАРТ 1826 года. ТАГАНРОГ


День выдался ветреным. За окном по-зимнему завывала вьюга, гоня позёмку и бросая снежную пыль в окна.

Женщина в траурном наряде сидела у жарко пылающего камина, но даже его тепло не спасало её от холода, она зябко куталась в пуховую шаль. Женщина была явно чем-то озабочена, то и дело бросала взволнованный взгляд на каминные часы и тревожно прислушивалась к однообразно-тоскливым завываниям вьюги. Вот часы стали бить полночь, при первом ударе дама вздрогнула. Потом встала с кресла и подошла к окну — ей послышался звон ямщицких бубенцов. Отдёрнула занавеску и стала всматриваться во вьюжную ночь, но напрасно, кроме снежного марева ничего не было видно. Дама отошла от окна и принялась прохаживаться по комнате, стягивая на груди шаль.

В это самое время у дома остановился возок, и закутанная в чёрный плащ высокая широкоплечая фигура с надвинутым на лицо капюшоном, шагнула из него к дому. Оглянувшись, фигура быстро проскользнула к чёрному входу и скрылась за тяжелыми дверями.

- Ну, наконец-то! – воскликнула дама и бросилась в объятия вошедшего незнакомца в чёрном плаще. – Я давно ожидала вас, - она с трогательной улыбкой взволнованно взглянула ему в лицо, по-прежнему скрытое капюшоном.

- Простите, что заставил вас ждать, - отвечал инкогнито, не открывая полностью лица, - Но прийти раньше было бы слишком рискованно, а нам рисковать нельзя.

Он с нежностью посмотрел на неё и поцеловал руку, потом попросил: - Пожалуйста, плотнее задвиньте занавески.

Когда она выполнила его просьбу, он снял капюшон, но оставался в плаще, заговорил взволнованно:

- О, дорогая моя! Простите, что заставил вас играть эту роль!

- Вы не должны извиняться! – голубые глаза лихорадочно блестели и смотрели на собеседника с нежностью и затаённой болью, - Ведь это мой долг! Хотя, - она усмехнулась, и в её голосе явственно послышалась горечь: - признаться, это было ужасно, изображать скорбь и сидеть у постели умирающего.

Она вдруг что-то вспомнила и, взяв его за руку, потянула к камину:

- Да что же я… Вы же замёрзли! Вам опасно простужаться после недавнего недуга! Вот, присядьте к камину и согрейтесь.

- Не беспокойтесь, дорогая, - возразил он, - Я не замёрз, а вот у вас ледяные руки.

Он сжал её руки в своих и, склонившись лицом, согрел своим дыханием. Они вдвоём сели у огня, и он продолжал держать её руки, точно не мог или не хотел отпустить их.

- Да, - она вновь печально улыбнулась, - Я оказалась прекрасной актрисой, - и пошутила: - Странно, что раньше мне не приходила мысль попробовать себя на театральных подмостках.

- И слава Богу! – тоже с улыбкой отвечал он, - Мне с лихвой хватило игры длинною в жизнь.

- Чаю? – вновь спохватилась она.

- Нет, не беспокойтесь! Нам не нужно поднимать лишнего шума… Я… вы должны знать, что моя любовь к вам сейчас приобрела совершенно новые формы… Я вдруг понял, что вы единственная в моей жизни женщина, душа которой – есть часть и моей души… Не перебивайте меня, прошу, - он прижал ладонь к её губам и заговорил с едва сдерживаемым волнение: - Да, так и есть… И я уверен, господь послал нам такую возможность, чтобы мы могли в конце пути, отринув мирское, соединить наши души в молитве о тех кого любим и кто навсегда останется в нашем сердце.

- Вы не раскаиваетесь в своём решении? – спросила она и посмотрела на него с затаённым ожиданием, не сдерживая слёз, которые капля за каплей сбегали по её щекам.

- Нет! – страстно отвечал он. – Мне лишь жаль, что Николаю пришлось пройти через всё это, – он опустил голову, словно не мог вынести её взгляд. – Я знал, но… не думал, что дело имеет такой масштаб, и что может произойти такое… Всё казалось игрой компании молодых людей.

- А он знает о…вас, о нашем решении?

- Нет, ему лучше не знать этого… Только Константин… Только он может меня понять, потому что и сам отказался от тяжкого бремени… Но он связан клятвой. Николай слишком молод. Да и зачем волновать его? У него и без того ноша не легче моей… Теперь хотя бы у династии есть наследники. Я спокоен за Россию, она в надёжных руках.

- Я обещаю вам, что ваша тайна умрёт вместе со мной, я буду молчать и молиться о спасении вашей души! – пылко заверила она и поцеловала его руку.

- Да, я знаю, - кивнул он, - Ваша поддержка придаёт мне силы… Без вас я бы не решился…

- Однако, не случится ли так, что вы однажды передумаете? – вновь спросила она и внимательно посмотрела ему в глаза, словно надеялась увидеть в них что-то тайное, в чём он не мог бы ей открыться.

- Ежели я когда-то подвергнусь соблазну пожалеть о нынешнем своём решении, то пути назад у меня всё равно не будет. Мы ведь сожгли все мосты…- Он немного помолчал, обдумывая что-то, вновь поцеловал её руку и добавил: - Я буду молится, чтобы господь уберёг меня от такого сожаления. И прошу вас молится о том же, чтобы всевышний послал мне сил. Надеюсь, я смогу искупить всё то ужасное, что свершалось ранее по моей воле или просто по слабости и неведению.

- Я уже молюсь о том! – пылко отвечала она, целуя его руку, потом спросила: - Скажите, как вы полагаете, когда-нибудь, нашу тайну раскроют?

- Пока мы живы – нет… Я всё сделал для этого… Ну а потом… Если захотят знать правду, препятствий для правды нет, - светлая улыбка осветила его печальное лицо, - Для меня важнее другое, чтобы поняли и не поминали лихом.

Вьюга неистовствовала за окном, завывала дико и жутко, точно хотела испугать всё живое. Так зима протестовала против прихода весны и не желала сдавать своих позиций, последнее сражение с весной было ожесточённым и яростным. В комнате, освещённой лишь горевшей у икон лампадой да всполохами пламени в камине, взявшись за руки, сидели двое – он и она. Их лица были взволнованы, в глазах блестели слёзы, но вместе с тем их печаль была светла. Эти двое могли бы показаться счастливыми любовниками, встретившимися после долгой разлуки, и вновь обрётшими друг друга. Однако печаль, сквозившая в чертах их красивых лиц говорила о другом - они выглядели, как люди, стоящие на пороге чего-то нового и долгожданного, подошедшие к своей мечте, которая начала сбываться, но вместе с тем их пугала неизвестность. И если мужчина старался быть уверенным в себе, то женщина… Она словно чего-то ждала от мужчины. Но надежда была напрасной, и чем дольше они говорили, тем печальнее становилось лицо женщины, горестные складки залегли у красивых губ, а взор полнился неизбывной тоской.

Они долго ещё говорили о чём-то, а потом, мужчина порывисто прижал свою собеседницу к груди, накинул на голову капюшон и вышел в ночь. Женщина успела осенить его крестом. Едва дверь за ним закрылась, она опустилась на колени перед образами и принялась творить молитву.


***



Немного придя в себя после трагедии у Сената, под занавес 1825 года, 17 декабря Николай Павлович подписал указ о создании Следственного комитета. Впрочем, потом этот орган переименовали, 29 мая 1826 года назвав Комиссией. Это было сделано для того, чтобы подчеркнуть временный характер учреждённого органа: комиссия создаётся по случаю, для решения временной задачи, а комитет предполагает некоторое постоянство.

Общество с затаённой надеждой ожидало результатов следствия и приговора. Так или иначе очень многие оказались причастны к делу: у кого-то под арест попали родственники, у кого-то близкие друзья. Поэтому едва утихли разговоры о прощании с покойным Благословенным императором, как с новой силой стали рассуждать о возможных итогах следствия.

Синяев был у «ночной княгини». Он не играл за столом, не флиртовал с дамами, а просто прохаживался между многочисленными гостями Голициной, прислушивался к их разговорам, но думал о своём.

- Уверяю вас, Алексей Павлович, - прикладывая пухлую руку к груди и картинно закатывая глаза, говорила дама средних лет с пышными видами в декольте, - Вот можете мне поверить! Всё это затеяно для порядка. Государь не будет строг, а помилует всех.

- Ах, нет, Аполлинария Эрастовна! – возражал ей солидный краснолицый кавалер в малиновом сюртуке, туго обтягивающем его внушительный живот, - Такого просто не может быть! Преступников следует примерно наказать! Шутка ли – покушались на жизни всей высочайшей фамилии! – он потряс указательным пальцем. – Государь будет строг, как и полагается!

- Ах, нет же, нет! – возражала ему собеседница, кокетливо ударяя его веером по руке. – Вот экий же вы кровожадный, граф, нет бы вам согласиться со мной, так вы изволите спорить, экий упрямец! - и Аполлинария Эрастовна делала нарочито обиженное лицо, всем своим видом показывая, что не успокоиться, пока её визави не согласится с ней.

- Николай Ильич, - от наблюдения за спорящей парой Синява отвлекла хозяйка вечера, - Вы сегодня так неразговорчивы, отчего? Неужели дурные известия о нашем с вами общем знакомом? – она смотрела на него с любезной лёгкой улыбкой, однако её взгляд был серьёзным и озабоченным.

- О, нет, Евдокия Ивановна! Пока что известий нет никаких, - отозвался Николай и поцеловал руку княгини, - Но мы все ожидаем скорой развязки.

- Скажите, - продолжала Голицына, - как поживает маленькая княжна? Не нуждается ли в чём?

Красивое лицо княгини с безупречно правильными чертами, всё ещё хранящими первоначальную красоту, несмотря на далеко не юный возраст их обладательницы, сейчас выражало искреннюю озабоченность, которую Николаю было непривычно видеть в этой светской обстановке. Ночная княгиня, сняв привычную маску, проявила свою истинную душевную суть, вполне доброй женщины, способной на сочувствие.

- Благодарю вас, сударыня, княжна под моей опекой. У неё всё хорошо, как только может быть хорошо у женщины, разлучённой с любимым супругом.

- Николай Ильич, пожалуйста, передайте ей, что я, ежели в том будет даже самая незначительная необходимость, могу помочь ей. И пусть не падает духом! – она чуть понизила голос и тихо добавила: - Есть основания надеяться, что государь будет милостив!

- Благодарю вас за участие, Евдокия Ивановна, непременно передам Анне Александровне ваши слова, она сейчас нуждается именно в добром слове и душевной поддержке! – отвечал Николай и добавил, нахмурившись: - Надеюсь, ваше предположение верно и в ближайшее время мы не содрогнёмся от новостей.



***



На следующий день, посетив Анну, Николай передал ей слова Голицыной.

- Ах, Николай Ильич, - оживилась она и посмотрела на него взволнованно, - Значит ли это, что у Евдокии Ивановны есть какие-то обнадёживающие известия?

Она, сжимая в волнении руки, заходила по кабинету и продолжала рассуждать вслух:

- Я давно думала и решила, что мне надобно обратиться с прошением о помиловании мужа, - Анна вдруг остановилась и взглянула на Синяева, желая видеть его реакцию на свои слова, - Да, да, именно так! – продолжала с жаром, не дожидаясь ответа Николая, как бы отвечая сама себе, - И пусть Сергей тоже напишет прошение. Тем более, что Евдокия Ивановна полагает, что государь не будет строг. А она, наверняка, осведомлена лучше нас.

- Анна Александровна, - осторожно заговорил Синяев, - Я не думаю, что следует спешить с этим…

- Отчего же, голубчик Николай Ильич?! - она насторожилась, - Вы что-то знаете? Умоляю вас, не скрывайте от меня ничего!

Сложив ладони перед собой, посмотрела на него молящим взглядом.

- Анна! Анна! Уверяю вас, я знаю ровно то, что только что уже сообщил вам! – с горячностью отвечал Николай. – Не волнуйтесь вы так! – он взял её за руку и усадил на диван, сам присел рядом, - Боюсь, вы торопите события!

- Но… - начала возражать она.

Но он тут же перебил твёрдо, чтобы пресечь возможные слёзы, которые уже стояли в её глазах и грозили пролиться безудержным потоком:

- Да, я знаю, ожидание невыносимо! Но иного выхода нет, надобно дождаться следствия. Может статься, что такое прошение будет излишним…

Синяев привёл ей десятки доводов в пользу своего мнения. Наконец, Анна согласилась с ним, она понимала, что своими тревогами доставляет ему беспокойство, чего ей хотелось бы меньше всего. Коря себя за несдержанные эмоции, она извинилась и сделала вид, что вняла доводам Николая. Однако поздним вечером, проводив гостя, всё же написала об этой своей идее мужу. За неделю она написала ещё два письма, в которых приводила доводы в пользу своего решения. Наконец, после месяца ожидания, которое Анне показалось невыносимым, пришло письмо от Сергея.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 13


Оглашение приговора декабристам. Принадлежит кисти Николая Шестопалова (1875-1954).

Удивительная вещь – время. День, ночь, день, ночь… Неделя, месяц… Кажется, летит. Вчера ещё была осень, а сегодня – весна полным ходом: ручьи повсюду, воробьи купаются, идёт Великий пост. Однако бывает совсем иначе – время ползёт, как улитка, тянется, становится почти осязаемым, и возникает противное ощущение, что ты увяз в нём, как муха, севшая на разлитую лужицу киселя. Время словно держит в себе, не пускает на волю, обволакивает своей невыносимой вязкостью. Ты будто тонешь в нём, постепенно теряя силы.


Вот и для Анны семь месяцев ожидания тянулись, как будто это были не месяцы, а годы. Теперь, по прошествии почти года, когда всё уже решилось, она сама удивлялась, как смогла пережить это выматывающее ожидание. И понимала, что держалась только благодаря сыну. Она была нужна этому крошечному человечку!

Июльская ночь испытывала своей духотой. Анна не могла заснуть всю ночь, мысли её пребывали в полном беспорядке и беспокойстве. Ожидая со дня на день приговора суда, она могла думать только о возможной участи мужа. И всё за что бы она ни бралась, валилось из рук. Она то истово молилась, стоя на коленях перед образами, то беспокойно мерила шагами спальню.


Едва рассвело пошла на кухню, где уже хлопотала над завтраком Дарья.

- Желаете чего, Анна Лександровна? – спросила она Анну и сочувственно посмотрела на измученное бессонной ночью лицо хозяйки.

Анна часто ловила на себе сочувственные взгляды слуг. Она знала, что между собой Дарья с Варварой и Архипом обсуждают сложившееся положение вещей, жалеют её. Но их участливые взгляды, постоянные попытки опекать её, как-то напрягали. Ей казалось, что они считают Сергея едва ли не умершим, а её почти вдовой. И это ощущение было для неё невыносимым.

- Нет, Дарьюшка, - отозвалась она на предложение кухарки, но тут же передумала: - Впрочем, сделай мне кофею.

- Вы б покушали чего, - предложила заботливая Дарья, - Бледны, как полотно, а вам силы беречь надо…

- Не хочется, Дарьюшка, - Анна печально улыбнулась, - Вот выпью кофею и ладно… Потом, всё потом.

И она медленно пошла в кабинет.


***

Синяев с утра мучился дурными предчувствиями. Накануне был обычный день, потом он плотно поужинал у Демута и завалился спать раньше обычного, то есть не под утро, после очередного визита или пирушки, а как вполне добропорядочный барин – после заката. Однако с утра проснулся с неприятным чувством – должно что-то случиться. И эти предчувствия оказались пророческими.


Едва войдя в переднюю Петрушевских, Николай услышал шум доносящийся из кабинета.

- Хозяйке плохо, - сообщила ему открывшая двери нянька и сразу же скрылась в детской, откуда летел громкий и требовательный плач Сашеньки.

Николай, сбросив шинель, кинулся в кабинет. Тревожная картина предстала его взору: Анна без чувств лежала в середине комнаты прямо на полу, Архип и Дарья суетились вокруг.


- Анна, - он поднял её и перенёс на диван, брызнул водой из графина, который протянул ему Архип.

- Анна, Анна, - позвал, встревоженно всматриваясь в бледное лицо. – Как это, почему случилось? – бросил раздражённо слугам.

- Не знаем, - не скрывая слёз заговорила Дарья, - кофею подать велела… Я захожу, а она, сердешная, лежит…

- Я за доктором послал, - сообщил Архип.

Тёмные ресницы дрогнули, Анна открыла глаза и с удивлением увидела, склонившегося к ней Синяева.

- Николай Ильич? – Что случилось? Серёжа… - она попыталась сесть, но он удержал её.

- Голубушка! Как же вы нас напугали! – Николай прижался губами к её руке. – Лежите! Не тревожьтесь! Вам вредно волноваться! Сейчас придёт доктор, а пока – выпейте.

Он поднёс к её губам бокал с водой, и она послушно сделала несколько глотков.

- Николай Ильич, я… - она обвела глазами комнату и указала на газету, которая валялась на полу, - Я прочла… Это конец!

Не сдержав рыданий, она прижалась к груди Николая.


- Успокойтесь, голубушка Анна Александровна, - стал уговаривать он, взглядом велел Архипу подать газету.

Потом, усадив Анну, быстро пробежал глазами по газетным строчкам.

«Пять государственных преступников, приговоренных Верховным уголовным судом к казни через повешение 11 числа, 13 были публично казнены между 4 и 5 часами утра на одном из внешних укреплений Петербургской крепости». А дальше перечислялись имена казнённых, всего пять человек – Павел Пестель, Кондратий Рылеев, Сергей Муравьёв-Апостол, Пётр Каховский, Михаил Бестужев-Рюмин, приговорённые Верховным Уголовным Судом к четвертованию. Император исполнил своё намерение не использовать «дикие» виды наказания и заменил четвертование на повешение.

- Анна! Сергей жив! – Николай вновь прижал её к себе и принялся уговаривать точно ребёнка, ласково поглаживая по голове: - Уверяю вас, с ним всё хорошо. Вы должны перестать плакать!


Потом был доктор, дав Анне успокоительное, велел ей лечь в постель. Дарья увела Анну в спальню, за ними последовал доктор.

- Это что же, Николай Ильич, - Архип смотрел на Синяева растерянно и с надеждой, будто именно от него, от Николая, ожидал каких-то обнадёживающих вестей, - Неужто и барина нашего?..

Он не договорил, боялся произнести вслух то страшное и неотвратимое, что могло случиться с его любимым хозяином, которого он опекал с малых лет и до сих пор считал своим долгом заботиться о нём.

- Нет! – строго отрезал Николай. – И даже не смейте думать о таком!

И чтобы как-то заполнить воцарившееся неловкое молчание, достал сигару из стоящей на столе коробки и принялся раскуривать её.


В этот момент в кабинет вернулся доктор.

- Голубчик, - обратился он к Архипу, - ступайте, Дарья скажет, что нужно делать.

И когда старик вышел, сквозь стёкла пенсне внимательно посмотрел на Синяева, как бы решая что-то, и сказал:

- Вы, я полагаю, родственник…

- Друг семьи, - поправил Николай и представился: - Николай Ильич Синяев.

- Отлично… - пробормотал доктор, снял пенсне, повертев в руках, вновь надел и заговорил с паузами: - Анне Александровне необходим покой… покой и питание… Её нервы вызывают беспокойство, и сердце слабое.

- Доктор, неужели всё так серьёзно? – Николай взволнованно смотрел на этого чудаковатого человека с длинным забавным носом и надеялся услышать обнадёживающий ответ.

- Да, серьёзно. Однако, ежели соблюдать режим и исключить всяческое волнение, Анна Александровна будет совершенно здорова. Совершенно…И вот ещё что, - он шагнул к столу и стал писать что-то на небольшом клочке бумаги.


Синяев поймал себя на том, что высокая и худая фигура врача в строгом чёрном сюртуке, склонившаяся над столом, вызывает улыбку. Доктор напоминал журавля, бредущего по заболоченному озеру и высматривающего что-то съестное в зарослях осоки. Николай едва сдержал улыбку, которая была бы сейчас неуместной.

- Вот, - Франц Карлович протянул Николаю бумагу, на которой только что писал, - Снесите это аптекарю, это рецепт отличного снотворного средства. Ей необходим нормальный сон.

- Доктор, проблема в том, что Сергей Владимирович, супруг, сейчас в крепости, - заговорил Николай, взяв рецепт, - в скором времени ему будет вынесен приговор… И я, честно говоря, не знаю, как можно в этом случае избежать проблем…

- Хм, да, - Франц Карлович потёр подбородок, вновь поиграл пенсне после чего заговорил доверительным тоном: - Давайте не будем тревожиться раньше времени и станем уповать на его, - он поднял вверх палец, - милосердие.

Было непонятно говорит ли он о Боге или о царе.

- Возможно, приговор будет вполне благоприятным… Во всяком случае, новость нужно преподнести как-то легче и мягче… - он помолчал и повторил: - Да, мягче. И режим, режим!

Погрозив пальцем, доктор откланялся и ушёл.



***

Ему казалось, что с момента ареста прошла целая вечность. Единственным, впрочем, сомнительным развлечением были допросы. Пока вели по длинным сводчатым коридорам он пытался угадать возможные вопросы и мысленно придумывал свои ответы. Иногда угадать получалось. Потом, вернувшись в камеру, прокручивал в голове прошедший допрос. Выбрав раз тактику правдивых ответов, он продолжал придерживаться её на всём протяжении следствия. Однако старался не выдавать других, упоминая только тех членов общества, участие которых было точно известно следствию.Однажды священник, посещавший его раз в неделю, сообщил долгожданную новость – скоро будет вынесен приговор. Сергей написал об этом жене, высказав надежду, что они скоро смогут увидеться. И потянулись недели ожидания, показавшиеся ему особенно томительными. Теперь уже на допросы не водили, и даже не присылали списки вопросов, как делали иногда раньше. Чтобы хоть как-то отвлечься от изнуряющего ожидания, он исправно дважды в день делал гимнастику, потом писал письма и читал Писание. Это был его ежедневный своеобразный ритуал, благодаря которому он мог справиться с накатывающей тоской.Своя участь его волновала мало: он осознавал вину, давно принял её, и теперь понимал, что наказание должно свершиться и принять таковое, каким бы оно ни было – его долг человека чести. Но все мысли его, все тревоги были о жене и сыне. Как она воспримет вынесенный вердикт Суда? Сможет ли быть стойкой? Ведь она так хрупка и непривычна к трудностям, его маленькая жена. С нежностью он смотрел на её портрет, воображал в мыслях её образ, в мельчайших деталях, до реснички, до маленькой выпуклой родинки под левой грудью, вспоминал как она улыбалась и, в моменты, когда была рассержена на него, хмурилась, а потом в ответ на его покаяние, когда он начинал дурачиться и в искреннем раскаянии обнимал её колени и клал на них голову, смеялась звонко, по-детски и перебирала пальчиками его шевелюру.Очень часто воспоминания уходили в совсем уж фривольное русло: он воображал Анну в спальне, вспоминал как целует жену, лаская каждую точку её дивных прелестей, и потом – как восхитительно, одновременно с бесстыдной страстью и стыдливо-целомудренно, как умела только она, Анна отдаётся ему, покоряясь любовной власти.Прижав портрет жены к груди, Сергей засыпал на узкой и жёсткой койке, изо дня в день надеясь на перемены и определение своей участи.Однажды рано поутру за ним пришли, привычно вывели из камеры и долго вели по бесконечным коридорам, потом вывели на улицу. Свежий летний ветерок приятно скользнул по лицу. С непривычки Сергей зажмурился от утреннего света. Нет, утро было не солнечным, а даже хмурым, но отвыкнув от уличного света, Петрушевский на несколько мгновений закрыл глаза, а потом открыл, чуть прищурившись. Пройдя под конвоем небольшой пустынный островок среди крепостных стен, он оказался в комендантском доме. Там были часовые и несколько человек, таких же, как и он, узников, знакомых ему по обществу.Бросились обниматься и приветствовать друг друга. Все были приятно возбуждены – увиделись впервые за несколько месяцев. Сергей узнал многих. В том числе князя Трубецкого, хотел поговорить с ним, но не успел, а только лишь встретился с ним взглядом и кивнул ободряюще. Тот же час арестантов повели в большой зал, где за огромным столом сидели важные государственные чины. Это были сенаторы, митрополиты, члены Совета, некоторым даже не хватило мест за столом, и они стояли в глубине залы.Сергея неприятно удивило, что некоторые из сих сильных мира рассматривают арестантов в лорнеты и даже в театральные бинокли. Он вдруг почувствовал себя кем-то вроде диковинной птицы, оказавшейся в клетке. Многие месяцы в одиночке никогда не вызывали в нём таких гадких ощущений, какие он испытал сейчас. Стараясь отвлечься, он мысленно начал считать, наметив себе некий рубеж – сто. Но первая сотня сменилась второй, потом ещё и ещё, и лишь когда он сосчитал до пяти сотен, началось поимённое зачитывание приговора.- Князь Трубецкой Сергей Петрович, полковник лейб-гвардии Преображенского полка, Верховным уголовным судом из Синода, Совета, Сената и присоединённых к ним различных государственных особ осуждается по первому разряду за участие в бунте,направленном на свержения законной власти, а так же за цареубийство и приговаривается к смертной казне путём отсечения головы. Но по воле императора казнь сия заменяется осуждением навечно в каторжную работу.Услышав такое, Петрушевский был поражён – князя приговорили за «цареубийство»! Как такое могло быть? Ведь Трубецкого даже на площади не было! В это невозможно было поверить, но именно так и случилось.Бесстрастный голос продолжал зачитывать приговоры – смертная казнь, каторга, смертная казнь, каторга, и вскоре Сергей услышал свою фамилию.- Петрушевский Сергей Владимирович, капитан N-ского полка, Верховным уголовным судом … осуждается по третьему разряду за участие в бунте, направленном на свержение законной власти, за ведание о умыслах на цареубийства и приговаривается к политической смерти, по силе указа 1753 года апреля 29 числа, то есть положить голову на плаху, а потом сослать в каторжную работу на двадцать лет.


В дополнительных материалах смотрите музыкальный клип. Эта музыка, на мой взгляд, очень точно отражает эмоциональное состояние героев. Видеоряд значения, в принципе, не имеет, главное - музыка.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 14


Автор баннера - Крстина Муравская

«Ну, вот, наконец, и закончились наши мытарства с неопределённостью моей участи, - писал Сергей жене, - два десятка лет каторги. Молю тебя, моя родная, не пугайся, не лей слёзы, а попытайся принять сей приговор с тою же смиренность, что принял и я».После вынесения приговора его не вернули в прежнюю камеру. Пока вели по бесконечным лабиринтам крепости Сергей терялся в догадках, куда ведут, зачем. Сам приговор его как-то не трогал: первоначальное удивление – всё же думал, что наказание будет мягче – сменилось странно равнодушным состоянием и даже некоторым облегчением. Ну вот и всё! Теперь остаётся просто принять, выпавшее на его долю. И как ни больна была мысль о расставании с горячо любимой женой и сыном, он понимал, что иного пути не будет. Оказалось, вели в Кронверкскую куртину.*Новая камера была меньше, с приземистым потолком и сыростью, гнездившейся по углам и в самом воздухе, который пах плесенью. Но приятно удивило другое – из-за стен он вдруг стал слышать голоса соратников по заточению. Ближайшим соседом оказался поручик Ведерников, с которым были хоть и едва знакомы, но сейчас несказанно обрадовались друг другу, будто родные люди. Поручик был приговорён на поселение в Сибирь. И так они проговорили до глубокой ночи. Слышать человеческую речь, пусть и не видя собеседника, было непривычно, но невыразимо радостно – впервые за долгие месяцы можно было поговорить не о следствии. Впрочем, так или иначе всё равно главной темой был приговор и дальнейшая участь. Ведерников оказался настроен оптимистично:– Сибирь – тоже земля русская, – сказал он, – как-нибудь проживу, – и в его голосе Сергею послышалась даже некоторая мечтательность, – да и вы, сударь, не отчаивайтесь! – поддержал он Сергея. – Будем верить, что выйдет помилование, облегчится и ваша участь.И хотя Петрушевский понимал, что каторгу с поселением не сравнить, а помилования ожидать не стоит, он мысленно согласился со своим товарищем. Ничего, выдюжу!Всякий раз, он воображал себе образ жены и это придавало сил. Написав ей письмо, едва лишь за ним закрылась тяжёлая дверь одиночки, стал ожидать ответа и в тайне надеялся, что перед оправкой в Сибирь разрешат свидание с женой. Только бы ещё раз увидеть любимые глаза! Он понимал, что вместе им не быть никогда и стал готовить себя к разлуке. Конечно, ей сложно будет примириться с разлукой, но он обязан убедить Анну жить дальше, без него устраивать свою жизнь. Да, для него была невыносима сама мысль о том, что его сокровище станет принадлежать другому. Но иного выхода нет! Анна обязана устроить свою жизнь так, чтобы воспитать сына, и самой прожить достойно. А он… Ему остаётся молиться за неё и сына. Молитва – то единственное, что теперь ему остаётся.Первая ночь в новой камере была бессонной не только из-за разговоров с Ведерниковым, докучали блохи, оказавшиеся зверски злыми. И лишь сильная усталость сморила Сергея уже под утро. Но поспать не дали.Часов в пять утра узников разбудили и велели одеться. Ведерников посоветовал не застёгивать мундир.- И орденов не надевайте! – подсказал он.- Почему? – удивился Сергей.- Мне батюшка сказал, что их будут с нас срывать…- Ну уж нет, покуда мундир при мне, и я офицер, то встречу казнь, как полагается, - отвечал Сергей и не последовал совету товарища.Наконец, повели из камеры их вывели на улицу, построили, окружив солдатами Павловского полка. Здесь Петрушевский увидел многих знакомых – Лунина, Александра Муравьёва, Краснокутского, все были спокойны и молчаливы. Утро выдалось тёплым, обещая жаркий день. Запрокинув голову, Сергей сквозь ресницы посмотрел на солнечные лучи. Они напоминали радужные нити. Один цвет переходил в другой, солнце словно играло лучами, смешивая их друг с другом, как художник краски.Вдруг вспомнилось, как Анна вышивала такими шёлковыми разноцветными нитками, которые называла melange. Бывало он помогал жене смотать нитки в клубок: надевал на руки пряжу и постепенно поворачивал, пока она мотала. В такие минуты он любовался, как ловко и быстро изящные пальчики жены мотают клубок, получается плотный мячик. Целая корзина разноцветных клубочков. Потом они становились всё меньше и меньше, пока не заканчивались совсем, а из рук жены, словно по волшебству рождалось нечто изящное и милое – скатерть или салфетка, украшавшие их дом.Само понятие дома ассоциировалось теперь с женой. В своей холостяцкой жизни он обитал в довольно спартанском состоянии – в квартире имелось самое необходимо, а чистая постель и жаркий камин являлись единственными признаками хоть какого-то уюта. Всё изменилось с женитьбой – Анна наполнила холостяцкую квартиру всем тем, что составляет понятие дома. Сердце щемило при мысли, что теперь уже не будет никогда этого нежного, тёплого, обволакивающе уютного ощущения дома, не будет глаз, в которых так сладко тонуть, её рук, которые так необычайно прекрасно было просто держать в своих руках и время от времени целовать в середину ладони, вызывая смущение и трепет во всём этом хрупком существе, которое он смел называть своей женой. Этот чистый невесомый ангел был его женой, но на самом деле являлся чем-то значительно большим. Анна стала частью его самого, средоточием его существования, наполнила смыслом его жизнь. И сейчас он как никогда понял, чего же лишил себя сам, чем пожертвовал ради призрачных мечтаний, и обманно-прекрасных идей.Мысли Сергея были прерваны барабанной дробью. Потом стали выкликивать пофамильно, и каждому вновь звучала сентенция**, узника ставили на колени, срывали с него мундир, а профос*** ломал над его головой шпагу. Сергей перенёс эту процедуру с уже привычным спокойствием, словно это происходило не с ним, и лишь, когда из царапины на лбу потекла струйка крови, отёр её ладонью. А потом, не моргая, смотрел на высокое пламя костра, один за другим пожиравшее мундиры. Это зрелище показалось ему фантасмагоричным, впрочем, как и сама процедура гражданской казни.


Гражданская казнь моряков-декабристов на корабле «Князь Владимир». Кронштадт, М.А. Кузнецов.

Когда всё свершилось, им выдали полосатые халаты узников и повели в обратный путь в казематы. Вернувшись в камеру, Сергей лёг на койку, закинув руки за голову и сразу заснул. Во сне ему снилась Анна. В белом воздушном платье она бежала навстречу ему, раскинув руки и смеясь.


***

Наконец, свершилось, Анна спокойно восприняла известие о приговоре Сергею. «Слава Богу, что каторга!» – было первой мыслью. – Всего лишь каторга!» Главное, ему сохранили жизнь. Всё остальное не имело значения. Она понимала, что должна разделить его участь.

- Анна, Анна! Да понимаете ли вы, что говорите?! – воскликнул Николай, как только она поделилась с ним своим решением.

- Да, конечно, - нервная усмешка тронула красивые губы, - Я вполне понимаю, что будет трудно…

- Трудно! – Синяев схватился за голову, - Это вы называете всего лишь «трудно»! Это немыслимо! Голубушка, поймите, это всё равно, что отправиться к…- он запнулся, подбирая слово, но выразился резко, - Bon sang! Comprenez bien, madame! Ce serait un chemin sans retour, c'est comme aller en enfer! Oui, en enfer, vous irrez au millieu de nulle part, d'où personne n'est revenu. (перевод с франц. - Чёрт побери! Поймите! Это путь в один конец, путь в Ад! Да, именно в Ад, откуда нет возврата!)

- Наверное, вы правы! – кивнула она и тут же возразила решительно, пресекая его желание перебить: - Но я так же и знаю другое: стоя у алтаря я давала клятву быть с ним и в радости, и в горе, я должна поддержать его, чтобы спасти, - сжимая руки она принялась расхаживать по гостиной и говорила отрывисто, подбирая фразы, старалась убедить друга, ей была нужна его поддержка.


В глубине души Анна сама испытывала сомнения: да, она должна поддержать мужа, но что же станется с сыном? Ведь Сашенька так мал! Тётка? Нет, Марья Фёдоровна слишком немощна, чтобы вырастить Сашеньку. Иное дело Николай – он сильный и молодой человек, порядочный, верный друг, он мог бы стать опекуном её сыну. Но то, что Синяев не соглашается с ней не просто тревожило её, а вообще выбивало всякую почву из-под ног. Если она не переубедит его, то… То что же тогда делать?!


Синяев прекрасно понимал, что Анна ждёт его поддержки и одобрения, но решение считал безумием, о чём сказал прямо:

- Дорогая моя! Боюсь, вы не отдаёте себе отчёта, куда именно хотите ехать! – он внимательно посмотрел в её взволнованное лицо. – Клятва под венцом - это прекрасно! Но ведь вы обрекаете себя на гибель! Пристало ли вам, христианке, обрекать себя на смерть?

- Да, Господь с вами, Николай Ильич! – воскликнула она и всплеснула руками. – В Сибири живут люди!

- Да! Живут! Но не каторжники! Их существование жизнью считать нельзя!

Николай шагнул к ней, и сжав её плечи, заговорил страстно, глядя прямо в глаза:

- Поймите! Это не будет жизнь в комфорте и сытости! Там нет даже самых элементарных удобств! И потом – климат: бесконечно долгая зима, когда стынет даже сам снег, когда замерзает дыхание! И при этом вы – красивая молодая женщина - будете в окружении преступников!

- Да, один из них мой муж… - усмехнулась она и присела в кресло. – Николай Ильич, я понимаю ваши опасения… Но иначе просто не могу! Это не только мой долг жены, это желание моего сердца! Ежели я не смогу быть рядом с мужем, я просто… умру!

- Долг жены… - Николай опустил кулак на стол, ему хотелось ударить по столешнице, но он просто опёрся о стол, - но ведь у вас есть и долг матери… Вы готовы бросить сына-крошку и кинуться в неизвестность на явную погибель, к мужу, который, скорее всего, не сможет вас защитить?!

Он понимал, что жесток в своих речах, но надеялся, что именно вот так, говоря без обиняков, сможет переубедить её.

- Друг мой! – она не сдержала слёз.

Они покатились по разгорячённым щекам, и Николай поймал себя на мысли, что её глаза сейчас напомнили ему ночное небо, усыпанное звёздами, в глазах он вдруг увидел целый мир, огромный и яркий, мир, который и составлял самую её душу.

- Друг мой! – повторила она дрожащим голосом, отирая слёзы платком. – Да! Только Бог видит, как я мучаюсь тем, что должна оставить сына… Но мужу я нужнее… Нельзя позволить человеку погибнуть, а без моей поддержки он погибнет. Молчите! – видя его порыв что-то ответить, она, вскочила с кресла и прижала пальцы к его губам.


Анна вдруг открылась ему не как красивая женщина, волновавшая его мужское существо, женщина, которая вызывала сострадание и желание опекать и защищать, но как необычайной чистоты дух. Николай увидел то, что до этой самой минуты не замечал или просто не умел заметить – сейчас перед ним стояла душа до того сильная, что ей нипочём были все преграды. Да, можно принудить тело, заперев его под замок, но нельзя сдержать душу. Да и не грех ли это, идти против самой души? Бог есть любовь – для Анны было не красивой фразой, а безусловным воплощением её существования. Её жизнь возможна только подле мужа. И Николай вдруг подумал, что ежели он удержит Анну, принудит переменить своё решение, то он не только сделает её несчастной навеки, но и отнимет тот источник жизни, который питает всё её существо – любовь. Он не хотел этого не потому, что был другом Сергея, не потому что давал обещание, а потому что всем своим сердцем он полюбил эту женщину, чище которой – теперь он это знал точно – в мире нет. И да, он сохранит своё чувство в тайне. Она не должна узнать о его любви, потому что это может смутить её, заставит чувствовать свою вину перед ним, вину, которой на самом деле нет.


- Если бы можно было увидеть слёзы, идущие из сердца, вы бы увидели кровь, - продолжала она. – Я прошу вас, как друга и брата позаботиться о сыне.

- Анна,- Николай бросился перед ней на колени, поднёс к губам её руку, - Простите меня! Я принимаю ваше решение и почту за честь стать опекуном вашему сыну, обещаю вам – Сашенька станет настоящим мужчиной! Я выращу его, как своего ребёнка.

- Встаньте, - её рука опустилась на его склонённую голову. – Я не сомневалась никогда в вас, друг мой, - нежная улыбка скользнула по губам, и точно лучик света скользнул по лицу.

- Анна, что сейчас я мог бы сделать для вас? – спросил он, не выпуская её руки.

- Мне, право, неловко, обременять вас…

- Даже не говорите так!

- Скоро осуждённых повезут… - она не договорила, он закончил за неё.

- Вы хотите увидеть Сергея?

- Если это возможно? – спросила робко, а во взгляде жила надежда. – Я слышала, что их можно перехватить на станции…

- Хорошо, я узнаю и всё устрою.


Откланявшись, Синяев быстро вышел. Почти бегом миновал подъезд, оказавшись на улице, рванул петли воротника, который вдруг стал тесным.

Мимо проезжал экипаж, вскочив в него на ходу, Синяев приказал ехать домой. Ему хотелось остаться одному и обдумать случившееся.


***


И потянулись в Сибирь осуждённые «за декабрь», как в народе стали называть бунтовщиков, вышедших на Сенатскую площадь. Петрушевскому повезло – он не застрял в душных застенках крепости, а попал во вторую партию отправленных 23 июля 1826 года, первые несколько человек были отправлены 21 июля.


Однажды воскресным вечером батюшка сообщил, что скоро ожидается отправка к месту каторги и передал записку от Николая, в которой тот сообщал, что попытается устроить встречу с Анной на ближайшей станции. Это известие взволновало его и приободрило. Жена…Неужели он сможет ещё раз хоть издали увидеть её глаза? Боже! Ничего иного ему и не надо! Всё это время не было ни ночи, чтобы она не являлась ему во сне. На заре иногда просыпался с ощущением, что её голова лежит на его плече, а волосы разметались по его подушке. Разочарование постигало всякий раз при пробуждении – камера, одиночество, и … давящая пустота внутри от осознания того, что больше никогда не увидит Анну и не коснётся её волос.


Выехали ночью, разбудив неожиданно. Столица ещё смотрела сны. Сопровождающим фельдъегерям было предписано соблюдать строжайшую секретность, да они и сами надеялись успеть к полудню, к самому солнцепёку, добраться до станции, чтобы сменить лошадей и немного передохнуть в тени. Везли на телегах – на большегрузных рыдванах, в кандалах, что при такой жаре причиняло дополнительные неудобства – от железа болели запястья и щиколотки. Ехали довольно быстро, от тряски цепи гремели, хотя арестанты и пытались их придерживать. Кроме Петрушевского в телеге ехало ещё трое осуждённых и трое жандармов да возница.


Товарищи по несчастью, молоденький корнет Антонов, рыжий, с большими голубыми глазами и веснушками на пухлых щеках, майор Дорохов, высокий, молчаливый, с рябым лицом и густыми бровями, сходящимися на переносице, что придавало ему злой вид – сразу завалились спать, прикрывшись соломой. Сопровождающие фельдъегеря молчаливо сидели на передней части телеги. Всем своим видом они словно показывали, что говорить с ними без конкретного повода запрещается. Да Сергею и не хотелось, не только потому что очень докучали кандалы, но и потому то он был погружён в свои мысли.


Автор пейзажа - художник Татьяна Черных.


Дорога лежала не на Москву, как поначалу надеялся Петрушевский, а в сторону Ярославля. К рассвету посвежело, и Сергей с наслаждением вдыхал свежий воздух, пахнущий луговыми травами. После душной камеры это казалось райским наслаждением. Вокруг широкие луга перемежались с перелесками. Один раз проехали мимо стоящих мужиков, те застыли у обочины дороги, с интересом рассматривая громыхающую телегу с арестантами.- Ишь, злодеев везут, - услышал Сергей шёпот одного из них и поймал настороженный взгляд.Ну вот, он теперь злодей. Сергей улыбнулся. А ведь так и есть! Злодей самый настоящий! Мужики долго смотрели вслед удаляющейся телеги, а Сергей смотрел на них, пока дорога не свернула круто влево.Он с нетерпением ждал станции. И не только потому что хотелось пройтись, хоть и в кандалах, но размять затёкшие ноги, надеялся, что на станции увидит Анну.Вспомнилось, как они, обвенчавшись, возвращались в Петербург из Александровки. Тогда стояла осень, но первый день в дороге оказался весьма погожим. Анна с любопытством разглядывала окрестности. Это было её первое большое путешествие. Раньше она ездила только в соседние поместья. А он … Он тогда любовался ею. Ах, этот по-детски распахнутый взгляд огромных глаз! Её восторг, когда он подарил ей букет из диких злаков, который собрал во время одной из остановок. И смущение, когда на ночь остановились в гостинице, сняв номер. Едва остались одни она опустилась на край потёртого кресла и принялась перебирать ленты капора. **** Трепещущие ресницы выдавали её волнение.Заметив это, он сказал с улыбкой:- Милая, не волнуйся, нам нужно хорошенько отдохнуть и выспаться. Завтра поедем быстрее. Ложись, а я пойду покурю.Он намеренно вышел, оставив её одну, понимал, что раздеться в его присутствии она стесняется. Когда вернулся, она лежала в кровати, натянув одеяло до подбородка и … делала вид, что спала. Усмехнувшись, он быстро разделся и опустился рядом, поцеловал щёку и заметил, как та сразу заалела. Утром проснулся и с ликованием обнаружил жену, спящей на его плече, обнявшей рукой его шею. А потом она позволила ему надеть ей чулки. Он с замиранием сердца коснулся губами взъёма – поочерёдно на каждой ножке, заставляя жену покраснеть, как пунцовая роза. Это была восхитительная игра приручения Анны к себе – она смущалась, иногда пыталась отвести его руки, но он нежной очаровывающей улыбкой ободрял её, ощущая себя змеем-искусителем, и осторожно продолжал натягивать жене чулки. Когда дело было сделано, он уткнулся лицом в её колени и с радостью почувствовал, как её рука опустилась ему на голову, а пальцы принялись ласкать его кудри. Потом он часто отдавал свою шевелюру её нежным пальчикам, обожал, когда она держала его голову на своих коленях, перебирая непокорные кудри. И обожал сам надевать жене чулки, лаская её стройные ножки.Сергей отогнал нахлынувшие воспоминания и заметил, что впереди показались строения – это была станция. Быть может, там его ждёт жена!Телега круто свернула в распахнутые ворота и распугивая клюющих что-то у дороги куриц, въехала в станционный двор. Кругом стояли разного вида повозки, толпились путешественники в ожидании отправления.Один из фельдъегерей растолкал спящих Дорохова с Антоновым и велел арестантам идти за ним в домик смотрителя. По его же совету узники подвязали кандалы, чтобы идти было удобнее. Сергей шёл нарочито медленно, надеясь заметить Анну или Николая, но их не было ни во дворе, ни в доме. Пока меняли лошадей, арестантам подали напиться квасу. Холодный и резкий напиток был как нельзя кстати в полуденную жару. С квасом дали и по куску чёрного хлеба. Сергей не хотел есть и протянул свой ломоть Антонову.- Вот, возьмите.- А вы как же? – совсем ещё мальчишка тот смутился, голубые глаза смотрели с удивлением.- Мне пока не хочется, - улыбнулся Петрушевский, - а вы ешьте, ешьте… Вам надо...- Спасибо! – паренёк улыбнулся и принялся с жадностью поглощать хлеб.- Вы тоже там были? – спросил Сергей, имея в виду Сенатскую площадь.Ему показалось странным и нелепым, что этот почти ребёнок уже был осуждён в каторгу.- Да, был… И в обществе состоял… Меня приняли за неделю до случившегося, - паренёк говорил, продолжая жевать хлеб.- И срок ваш?- Меня на поселение…Сергей понимающе кивнул. Больше они не говорили. Петрушевский подошёл к небольшому окну и продолжал высматривать, не покажутся ли Николай с Анной, но тщетно.И когда им приказали выходить, Сергей в последний раз с надеждой окинул взглядом станционный двор. Не приехала… не смогла? Или что-то случилось? Господи, только бы она и сын были здоровы! Усевшись на телегу, он запрокинул голову в высокое июльское небо и мысленно стал молиться о здравии жены и сына.

_____________________________________________________

*Эта часть ограды Петропавловской крепости, соединяющая Меншиков и Головкин бастионы, получила название из-за своей ориентированности на Кронверк – дополнительное фортификационное укрепление, защищавшее крепость от сухопутного нападения с ее северной стороны.


Кирпично-каменная кронверкская куртина была возведена в 1710 году на месте деревянно-земляного вала. Как и другие куртины, она состояла из двухъярусных казематов, которые были перестроены в один этаж к концу XIX столетия. За годы своего существования казематы использовались в самых разнообразных целях.

Источник

© https://peterburg.center/maps/petropavlovskaya-krepost-kronverkskaya-kurtina.html


** Сентенция (лат. sententia — мысль, изречение, приговор),сентенц — так назывался приговор военного суда по краткому изображению процессов Петра Великого (1720).***Профос — специальный чин, воинская должность в управлении вооружёнными силами (армия и флот), существовавшая для нижних чинов до XIX века.В Воинском уставе Вооружённых сил Российской империи (глава XLIII), изданном Петром Великим 30 марта (10 апреля) 1716 года, профосам было предписано исполнять полицейские обязанности:-наблюдение за чистотой и порядком в местах расположения войск и сил;-надзор за арестантами;-исполнение телесных наказаний, которые были введены Петром I, и морским уставом изданным 1720 года, в очень многих случаях. Телесные наказания были отменены 17 апреля 1863 года.

Кошка // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого … [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. Д. Сытина, 1911—1915.


Профос Артиллерийского полка, с 1728 по 1732-й год.

****Ка́пор— женский головной убор эпохи бидермейера, соединяющий в себе черты чепца и шляпы.



ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 15


Автор арта - Кристина Муравская.

Анна была сама не своя, едва узнала, что поедет на встречу с мужем. Только бы не опоздать! Николай обещал быть к шести, но вот уже пробило шесть, а его всё не было. Сашунька ещё спал, и Анна в тревоге мерила шагами кабинет, прислушиваясь к уличным звукам, долетавшим в распахнутое окно. Наконец, она увидела въезжающую во двор коляску, в которой сидел Синяев. Не дожидаясь, когда он поднимется в квартиру, надела шляпку и выбежала на лестницу, на ходу завязывая ленты.

- Вы, наверное, потеряли меня? – спросил Николай, поцеловав ей руку и тот час усадил в коляску.

- Нет, мне сегодня не спалось, - Анна попыталась улыбнуться.

- Простите, но задержала служба.

- Николай Ильич, ну что вы! И без того я доставляю вам столько хлопот! – она смущённо опустила глаза.

- Ничуть! И вообще это пустяки! – возразил Синяев, он не хотел этой её благодарности, не считал, что заслужил её и, чтобы поскорее прекратить эту тему, тот час же приказал кучеру: - Трогай, милейший! Да поживее, нам надобно поспеть в срок.

Ехали быстро, Анна не заметила, как миновали окраину и выехали за город. День обещал помучить жарой – парило уже с утра, но за городом было свежее, хотя природа жаждала дождя. Луга и перелески мелькали, точно узоры в калейдоскопе*, новомодной игрушке, которую Сергей подарил жене на прошлогоднее Рождество. Однако Анна едва ли замечала эти прекрасные виды – все её мысли были о предстоящей встрече с мужем. Синяев что-то говорил, но она отвечала невпопад. Он вскоре понял, что лучше оставить её наедине со своими мыслями. Поэтому поехали молча, только скрип колёс, топот лошадиных копыт да редкие вскрики ямщика, понукающего пару гнедых, нарушали дорожную тишину.


Ещё издали завидев станцию, Анна взволнованно принялась высматривать арестантов. Наконец, подъехали, не увидев во дворе никого, похожего на каторжников, Анна встревоженно спросила Николая:

- Неужели его отправили по этапу?

Она недавно узнала, что некоторых отправляют по этапу, и они пешком, закованные в железа, идут до места назначения. Сама мысль о том, что Сергей может оказаться в их числе, была для неё пыткой.

- Успокойтесь, Анна, дорогая! Я точно знаю, что Сергей был отправлен на почтовых с фельдъегерями, - постарался уверить её Синяев, - Сейчас всё узнаем, наверняка, он в доме смотрителя.


Зашли в дом станционного смотрителя, но никого, кроме самого хозяина и двух женщин, купеческого вида, ожидающих смены лошадей, здесь не было.

- Скажите, а телега с каторжанами не проезжала ли? – спросил Николай у смотрителя.

- Как же-с, были да вот получаса не прошло, как отбыли,- услужливо отвечал тот, - Ежели не промедлите, так и нагнать можно-с.

При этих словах Анна вцепилась в рукав Николая. Этот жест и нездоровый блеск потемневших глаз выдавал её сильное волнение.

- Мы непременно догоним их! – уверил Николай и сжал её руку.

Они быстро вернулись к своей коляске, и Синяев приказал кучеру:

- Гони во весь опор, как только можешь, надобно нагнать каторжан.

- Нагоним! – сразу согласился возница и закричал зычным голосом: - Ээй! Залётные!

Шестиколенный бич** со свистом взлетел над крупами лошадей.

Коляска понеслась по просёлочной дороге, вздымая за собой облако желтоватой пыли.


- А может, срежем напрямки? – повернувшись к пассажирам, предложил рыжебородый кучер.

- А можно? – усомнился Николай.

Он уже начал придумывать, как станет уговаривать Анну в случае, если они так и не смогут нагнать арестантов.

- Можно, отчего ж нельзя! – кивнул мужик и свернул вправо, - Сейчас вот срежем и аккурат наперерез выскочим, - заверил он.

Синяев взглянул на взволнованное бледное лицо Анны и попытался немного успокоить её:

- Отлично! Не волнуйтесь, - тихо добавил он, чуть наклонившись к ней, - Я уверен, что вы вскоре увидите Сергея.


Печальная улыбка была ему ответом.


***

Дорога… Сколько же отрезков в своей жизни он провёл в дороге? Сергей вдруг подумал о вёрстах, как о живых свидетелях всего, что с ним происходило. Долгие, изматывающие переходы на фронте. И в распутицу, и в сугробы, преодолевая жажду в зной и холод в жестокие морозы, костры – как единственная возможность согреться… Потом Европа, красивая, привлекательная, но такая чужая и равнодушная, где ничто не волновало души, не заставляло сладко замирать сердце. Наконец, дорога домой, милые окрестности Александровки - путь к счастью. И вот опять он в дороге, но на этот раз всё неопределённо, почти как на фронте. Впрочем, на фронте было легче. Он тогда был полон надежд и юношеских грёз, а сейчас…Сейчас ему остались только вера и молитва.


Почему же не приехала Анна? Этот вопрос сверлил мозг. Сергей перебирал варианты. Передумала? Не смогла поехать по причине болезни, своей или сына? Николай в записке уверял, что они точно буду, Синяев всегда держал обещание, но сегодня что-то пошло не так. Что же?


На мгновение он отвлёкся от своих мыслей и заметил, что небосвод потемнел, казалось, небо вот-вот упадёт на землю, светло-серые тучи стали клубиться, сбиваясь во множество пышных, похожих на огромные плюмажи, облаков. Они низко плыли над дорогой, извилисто прорезавшей широкий луг. Похоже, надвигалась буря.


И вдруг справа, наперерез дороге заметил несующуюся во весь опор коляску с откинутым верхом, кучер, привстав на козлах, что есть мочи хлестал лошадей, а стоящий в коляске пассажир, размахивая руками, кричал:

- Стой! Остановись!

Коляска вылетела им навстречу, и Сергей с удивлением узнал в кричащем пассажире Николая, а рядом с ним, вцепившись руками в край откинутого верха, сидела Анна.

Едва их телега поровнялась с коляской, Анна выскочила и бросилась к нему.

- Серёжа! – раскинутые руки жены взлетели ему на шею. – Успели! Мы успели… - шептала она, пряча мокрое от слёз лицо у него на груди.

- Аня! Господи, я думал, вы будете на станции, - хриплым голосом сказал Петрушевский и вдруг понял, что говорить что-то у него нет сил.


Он просто стоял, сжав руками плечи Анны – обнять её не позволяли цепи – и наслаждался прикосновением её волос к своему лицу. Капор слетел на спину и держался на лентах. Отдельные пряди выбились из причёски и щекотали лицо Сергея. Он ощущал биение её сердца и не хотел, чтобы эта минута закончилась.

Анна немного отстранилась и, охватив ладонями его лицо, заглянула в его глаза, а потом, потянувшись на носочках, осторожно поцеловала их. Прикосновения её губ были невесомыми, точно лёгкое облако коснулось его век. Он тоже смотрел в её глаза и оба они не сдерживали слёз, сбегающих по щекам.


В это время Николай подошёл к старшему фельдъегерю и попросил тихо, чтобы их не услышали:

- Снимите железа, дайте с женой попрощаться.

- Нам не положено, - отрезал тот, - инструкция, - развёл руками.

- Я заплачу, - Николай незаметно передал ему в руку толстый рулончик ассигнаций.

Фельдъегерь, не меняя равнодушно-невозмутимого выражения лица, охотно опустил взятку в карман и, шагнув к Сергею, приказал строго:

- Руки протяните!

Когда Петрушевский, отодвинув вздрогнувшую жену, протянул руки, фельдъегерь открыл замки и освободил арестанта от оков, прибавив при этом:

- У вас, сударь, есть десять минут! Некогда нам тут прохлаждаться! Поспеть на ночь на станцию надо всенепременно!

- Анечка! – Сергей шагнул к жене и теперь уже свободно прижал её к себе, - Милая, я уж и не чаял увидеться.

- Господи! У тебя кровь! – заметив раны на запястьях, она тот час перевязала правую его руку платком.

- Пустяки, - он улыбнулся, с нежностью рассматривая лицо жены, хотел запомнить выражение её глаз, трогательно-смущённое, чуть испуганное и растерянное.


Понимал, что она смущается этих объятий на людях, но иначе было нельзя, наедине их бы не оставили. Он просто встал так, чтобы сидевшие в телеге не могли её видеть. Обнял крепко и с нежностью поцеловал. Едва коснувшись её дрогнувших губ, он с пронзительной болью осознал, что это в последний раз. Да, в последний раз он целует жену и держит её в своих объятиях. И всю свою нежность, любовь и тоску по ней он вложил в этот прощальный поцелуй, жадный, как глоток воды томящегося от жажды, и осторожный, потому что боялся испугать её своим напором. И к несказанной радости Анна отозвалась на этот поцелуй, открываясь его страсти с не меньшим пылом и жаждой. Так стояли они некоторое время, слившись в поцелуе и обнявшись.


Потом она на мгновение подняла на него полные слёз глаза и прошептала тихо, почти беззвучно, так, что мог услышать только он:

- Я не оставлю тебя…

- Нет, любимая! Ты должна поберечь себя ради сына, - тоже не сдерживая слёз, отвечал он и губами собирал её слезинки, бежавшие по щекам. – Если я буду знать, что с вами всё хорошо, мне будет легче. Слышишь?

- Я люблю тебя, - прошептала она и вдруг привстала на цыпочки и поцеловала его, словно хотела не дать ему ничего возразить.

- Сударь! Пора! – поторопил фельдъегерь.

- Родная моя, обещай поберечь себя и сына! И прости меня за то, что заставил тебя страдать, что разрушил наше счастье! – быстро проговорил Сергей, порывисто обнял жену и осыпал поцелуями её мокрое от слёз лицо.

- Не говори так, Серёжа! Я не могу без тебя… - она сжала его пальцы, не желая отпускать.


- Николай! – Петрушевский выразительно взглянул на друга, взглядом прося удержать Анну. – Спасибо за всё и не поминай лихом, дружище!

- Не волнуйся! Я позабочусь о них! – Синяев шагнул к Сергею, и они обнялись. - Вот, возьми, это пригодится, - он протянул деньги, тихо добавил: - С ними можно договориться… Многие так делают.

- Спасибо, - Сергей ещё раз обнял друга.

Когда Петрушевский вскочил на уже тронувшуюся телегу, Анна бросилась к нему и отдала свою шаль. Взяв её, он прижал мягкий кашемир к лицу.

- Слушайся Николая! Береги себя и сына! – проговорил он хрипло.

И в этот момент грянул гром. Молния разрезала небо, и шумным потоком полил дождь, крупные его капли запузырились, падая на сухую глинистую землю, прибивая дорожную пыль.


В последнем отчаянном порыве Сергей воскликнул, перекрикивая гром: - Люблю тебя, мой ангел!

Анна, не замечая непогоды, стояла и смотрела в след удаляющейся коляске. Синяев подошёл к ней и взял за руку:

- Анна, идёмте, нам пора возвращаться… Вы можете простудиться.


Она послушалась, и он помог ей сесть в коляску, спрятаться от дождя под поднятым верхом. Она была благодарна Николаю за участие и помощь, но сейчас единственное желание овладело ей – хотелось остаться одной, лечь в кровать, накрыться с головой и уснуть, чтобы утром, проснувшись с новыми силами, начать собираться в деревню. Да, она отвезёт сына к тётке, дождётся снега и отправится вслед за мужем. Но это будет потом, а сейчас она просто прижалась в угол коляски. В памяти стояло усталое лицо мужа, такое родное, знакомое до каждой чёрточки, до самой мелкой морщинки, его глаза, полные тоски, с неимоверной нежностью смотревшие на неё. Последнее, что она заметила, пока арестантская телега не скрылась на повороте, это как он спрятал её шаль у себя запазухой.

_________________________________________

* Калейдоскоп - это оптический прибор в виде трубки, содержащей внутри три продольных, сложенных под углом зеркальных стекла. При поворачивании трубки продольной оси цветные элементы (осколки цветного стекла), находящиеся между зеркалами, отражаются и создают меняющиеся симметричные узоры.Но если телескоп - это серьезно и для немногих, изучающих небо, то калейдоскоп - это развлечение. Вначале для элиты. Как же - стекло, а тем более зеркало стоило дорого и не могло быть развлечением для простолюдинов.Появление витражей в храмах в середине 18 века стимулировало моду на невинное светское развлечение: стеклышки которые выстраиваются в красивые витражные фантазии.Поражала необычайная гармония, повторяющиеся фрагменты, буйство красок. Мода на калейдоскопы с постояной периодичностью охватывала весь мир. И при всей неприхотливости конструкции люди увлекались этим нехитрым прибором.Считается, что эту яркую и вроде бы простую, но завораживающую детскую игрушку придумал в 1816 году шотландский физик Сэр Давид Брюстер. Брюстер с самого детства интересовался свойствами стекла и света. В 10 лет он построил свой первый телескоп. Потом были годы учения в Университете Эдинбурга (кстати, Брюстер был вундеркиндом, студентом он стал в 12 лет), изучение оптики и физики света, множество научных открытий. Он написал "Трактат о калейдоскопе" и в 1816 году запатентовал свое изобретение. Брюстер был твердо уверен, что его изобретение станет хитом. «Трудно перечислить все профессии и направления, в которых можно применить калейдоскоп, — писал он. — Достаточно сказать, что он будет чрезвычайно полезен архитекторам, художникам-декораторам, штукатурам, ювелирам, резчикам, мебельщикам, переплетчикам, текстильщикам, изготовителям ковров, гончарам и любым другим ремесленникам, которые используют узоры». Впрочем, его изобретение, до того, как он его запантовал, у него украли те, к кому он обращался за помощью в производстве прибора. И в результате получить прибыль учёный так и не смог, хотя он вошёл в историю, как изобретатель калейдоскопа.Увлечение калейдоскопами в свое время было настоящей манией.Люди с трубками в руках были повсюду — на улицах, в парках, на рынках... Продавцы калейдоскопов дрались между собой. Калейдоскопам посвящали стихи. В Лондоне проходили публичные дебаты о том, кому на самом деле принадлежит авторство, в журналах печатались математические статьи о вероятности повторения того или иного узора. Одна газеты с негодованием писала о мальчишках, которые, глядя в калейдоскоп на ходу, врезаются в стены и фонарные столбы, другая рассказывала о несчастных случаях на дорогах, произошедших по вине глядящих в калейдоскопы пешеходов. На улицах были установлены огромные трубы на подставках, в которые можно было заглянуть за пенни. Каждый модный салон и гостиная обзавелись собственным роскошным калейдоскопом в деревянном или кованом корпусе.К середине XIX века калейдоскопы покорили и Америку, где их производили тысячами. А потом, как это часто бывает, популярность схлынула, и к началу XX века калейдоскоп из модного увлечения превратился детскую игрушку, копеечную картонную трубочку со стекляшками внутри. Небольшой ренессанс калейдоскопа случился в 1970-е, когда среди «детей цветов» стали модны всякие ремесленные поделки. В наши дни сохранилась небольшая «секта» любителей, производителей и коллекционеров калейдоскопов, у которых есть свое общество и ежегодные конференции.В России калейдоскоп в XVIII веке появился благодаря нашему великому ученому Михаилу Васильевичу Ломоносову. Он многие годы изучал различные способы применения стекла. Три изобретенных им калейдоскопа до сих пор хранятся в Эрмитаже. Но его изобретение не было запатентовано, так как в те времена еще не был принят закон о патентах.

И немного красоты - https://youtu.be/uAc5L1jIk7I

**Шестиколенный бич - это плеть или кнут - инструмент, представляющий собой верёвки или ремни, соединённые на рукоятке. Кнут плетут из сыромяти, то есть из недубленой кожи, пропитанной жиром. Он может состоять из одного, двух и более плетеных колен и, понятно, «хлыстика». Число колен и длина каждого из них зависят от размеров кусков сыромяти, имеющейся в наличии. Кнут из нескольких колен смотрится приятнее. Кнут кучерской — ременный, на длинноватом кнутовище, с дремою, для надеванья на руку; Дрёма — петля, мочка у кнутовища, для накидки на руку, чтоб задремав не обронить кнута, плети. Длинная плеть, кнут из мелко свитых ремней, веревок.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 16

Фото из Сети.

Скрипучая арестантская телега всё дальше увозила его от жены. Непогода разыгралась во всю свою стихийную мощь. Сергей подумал, что все самые горестные его моменты в жизни, связанные с Анной, сопровождает гроза. Несколько лет назад, когда он признался ей в своих чувствах и она, не скрыв, что отвечает ему взаимностью, ответила решительным отказом, тоже была гроза. И тогда, как и сейчас, он расставался с Анной под аккомпанемент разбушевавшейся природы. Только тогда майский гром сопровождался душным ароматом сирени, а сейчас июльская гроза принесла желанную свежесть. Той весною он бежал не от Анны, а от самого себя, в отчаянии стараясь забыть свою любовь. Сейчас же судьба посмеялась над ним, лишив истинного счастья, которое все эти годы было с ним рядом, но он по своей глупости этого не понимал, гоняясь за призрачной идеей. Однако он не отчаивался, напротив, встретил разлуку, как должное. В конце концов, ему некого винить, кроме самого себя. Просто то, что казалось важным и справедливым, оказалось преступным по самой сути. И теперь он должен искупить свою вину. Впрочем, может ли каторга стать искуплением? Нет, главное искупление – внутри его самого, в покаянии, в искреннем признании своего греха, в принятии своей участи и смирении перед тем, что уготовила ему судьба.


Единственная его боль – страдание Анны и сына. Они, два ни в чём неповинных ангела, страдают по его же вине. Сможет ли жена выстоять, обрести своё новое счастье без него? И как бы ему не было больно от одной лишь мысли, что она станет принадлежать другому мужчине, но сейчас он желал этого. Пусть она будет счастлива! Хоть и без него…


Вёрсты тянулись бесконечно, он привык к дороге, привык глотать пыль и мокнуть под дождём в распутицу. День ото дня дождь шёл всё чаще и становился всё холоднее – близилась осень. Сергей использовал любую возможность, чтобы написать жене. Хоть несколько строчек, но он успевал черкнуть ей почти на каждой станции. И как заклинание в каждом своём письме просил: «Береги себя и сына! Обо мне не печалься, но молись! Всё в руках Божьих! Если встретишь хорошего человека, готового составить твоё счастье, иди за него, не считай себя связанной со мной. Я же молюсь о вас каждую минуту и смиренно склоняю голову перед волей Всевышнего!».


***

Сейчас, всей душою радуясь выпавшему снегу и готовясь к отъезду, Анна вспоминала своей последний разговор с Николаем. В тот день она, едва вернувшись со встречи с мужем, велела Варваре укладывать вещи.

- Мы завтра же едем в деревню, - строго сообщила она.

Нянька, заохав, стала метаться по комнатам, собирая сотни мелочей, которые нужно было непременно захватить с собой.

- Анна, пожалуйста, выслушайте всё, что я имею вам сказать, - Николай смотрел на неё внимательно, так, будто пытался прочитать её мысли. От его взгляда ей стало не по себе. Она вдруг почувствовала себя провинившейся девочкой, которая осознавала, что повела себя неподобающе, однако же до конца не могла понять, как именно ей следовало себя вести.

- Сядьте, - попросил Синяев и, взяв за руку, усадил её в кресло. – Я думаю, больше не представится случай, поэтому скажу всё сейчас… Он чуть помедлил, будто собирался с силами, и продолжал:

- Анна, я вовсе не намерен вас останавливать в вашем решении последовать за Сергеем, - он жестом предупредил её желание что-то сказать в ответ, - Более того, я …уважаю это ваше решение и восхищаюсь вашей самоотверженностью. Но вместе с тем я намерен побудить вас подумать. Ежели это ваше желание продиктовано расстроенными эмоциями, в коих вы пребываете все эти месяцы, то может статься, вы пожалеете об этом решении, но будет поздно, пути назад нет. И что тогда? Вы будете обречены на страдания, возможно, на физическую боль… И Сергей, зная о ваших страданиях, будет винить себя в них и, в таком случае, вы лишь усугубите его душевную муку.

- Николай Ильич, я понимаю вас! – Анна в волнении отбросил с лица выбившийся из причёски локон. – Но… я еду. И я сделаю всё, чтобы облегчить участь мужа. Он не будет один в этом диком краю. Я должна ехать!

Странная тень пробежала по его лицу при этих её словах.

- Анна, вы не должны! – горячо воскликнул Николай, - Сергей просил меня позаботиться о вас, и я готов сделать всё ради вашего счастья, даже если бы он меня не просил ни о чём. Одно ваше слово, ия…

Он не договорил, она остановила его:

- Николай Ильич! Не нужно… Не говорите то, о чём мы оба можем пожалеть... что может разрушить нашу с вами искреннюю дружбу… - Анна смущённо опустила взгляд и тут же вновь открыто посмотрела в глаза Синяеву, - Вы знаете, что не только чувство долга движет мною… Главное – моя любовь к мужу. Я просто не могу не ехать. И полагаюсь на ваше дружеское участие.


На следующее утро он пришёл проводить их. Варвара с Сашенькой на руках и уже сидели в карете, Архип устроился рядом с кучером, Николай, помогая Анне сесть, чуть задержал её руку в своей и внимательно глядя в её влажные от слёз глаза, сказал:

- Я от всей души желаю вам счастья! О сыне не тревожьтесь – позабочусь о нём, как о собственном дитя. И ежели у него не будет матери, то будет отец.

С этими словами он коснулся губами её пальцев и усадил в карету.

- Храни вас Господь, друг мой! – отвечала Анна, не сдерживая слёз.


***

С прогулки Анна вернулась в мечтательном настроении. Их беседка… Этот уютный уголок сада, сейчас, на пороге зимы, был уныл, но от этого не казался ей менее прекрасным. Она прощалась сегодня со всем, что ей было так дорого. Вернётся ли она сюда? Ей бы хотелось верить в это, но почему-то не верилось. Где-то в глубине её существа упрямо засела уверенность, что уезжает навсегда. Особенно тяжело было расстаться с людьми, с теми, кто так был ей дорог. Она ощущала свою вину перед ними: мечтая о материнстве, не может по-настоящему стать матерью, бросает сына, не согреет старость тётки - женщины, вырастившей её – и наконец, сделала несчастным человека, который полюбил её молча, не требуя взамен ничего, кроме её доверия.


Николай… По началу он действительно был другом, но постепенно она поняла, что не только дружеское участие движет им. К его чести, он молчал о своём чувстве. Сказал бы когда-нибудь? Наверное, если бы она позволила, он сделал бы её по-своему счастливой. Но… Лишь сама она знала, что истинное счастье для неё возможно только с Сергеем. А Николай… Он мог бы стать очень хорошим мужем, и она могла бы прожить долго и вполне хорошо, уйдя в обычные женские дела и заботы. Но душа её навсегда там, где Сергей. Поэтому она едет в далёкий и суровый край с таким непривычным названием Сибирь* – вода и лес, она недавно прочла об этом в одной из книг по географии, которых много было в библиотеке, сохранившейся от её свёкра, Владимира Фёдоровича Петрушевского. Николаю же она от всей души желала найти свою дорогу и встретить женщину, которая смогла бы зажечь блеск в его глазах.



Необходимые вещи были уложены, всё на сотни раз перепроверено, однако Анна продолжала вспоминать, что не взяла что-то ещё.

- Fräulein Anna, - размышления Анны прервала Эмилия Карловна, которая продолжала так называть её, по-прежнему видя в ней свою юную воспитанницу, - Гофорят, там страшный холод, поэтому непременно возьмите побольше тёплих вещей, - наказывала заботливая гувернантка.

- Да, я уже уложила всё, что нужно, - отвечала Анна и вдруг заметила, что Эмилия Карловна что-то хочет сказать ещё и не решается, тогда она сама начала разговор:

- Эмилия Карловна, у вас есть что-то, что вас тревожит?

- Нет… - уклончиво возразила женщина, большие серые глаза за толстыми стёклами очков моргнули по-совинному, - То есть… да… я думаю, вы должны узнать это от меня.

Она смутилась, опустила голову и заговорила быстро, сбивчиво, со своим обычным акцентом, то и дело вставляя немецкие слова:

- Я гофориль ему, что так нейльзя…что то есть mésalliance… Но граф не желает слушать возражений… и я… просто не смогла einem solchen Druck standhalten. **

- Эмилия Карловна, о каком давлении вы говорите? К чему граф принуждает вас?! – Анна встревоженно смотрела на гувернантку, но та, совсем замолчала и только смущённо теребила кисти шали, а лицо её стало пунцовым.

- Господи! – в комнату медленно и тяжело вошла тётка, - Ну ты, Анна, как с Луны свалилась! Это же у нас новость самая потрясающая! Граф сделал предложение нашей Эмилии Карловне. Перед тобой – будущая графиня Никитина! – Марья Фёдоровна иронично хмыкнула.

- Эмилия Карловна, это правда? – Анна, не скрыв изумления, смотрела на свою гувернантку.

- Да, то есть чистая правда, fräulein Anna,- смущённо призналась та и тут же виновато спросила: - Вы не сердитесь на меня?

- Да конечно же нет! – Анна шагнула к бедной женщине и взяла её за руки. – И за что мне на вас сердиться?! Напротив, я несказанно рада, что вы устроите свою судьбу, хотя и, признаться, очень удивлена.

- Да, я просто думайла, что вы когда-то были помолвлены с графом и это могло … задеть ваши чувства…

- Эмилия Карловна! – Анна порывисто обняла её, - Уж вы-то как никто знаете мои чувства к графу. Меня лишь удивляет …ваш выбор.

- О, голубушка, fräulein Anna! Я пониймайт вашу мысль, - Эмилия Карловна смущённо улыбнулась. – Мне уже sechsunddreißig, *** я немолода и некрасива, да-да, - она закивала головой, предупреждая возражения Анны, - К тому же у меня есть обязательства в отношении моих юных сестёр, нас всего пятеро у родителей, я старшая… И должна думайть не тойлько о своём будущем…Мы остались сиротами, когда мне было двадцать. Сёстры же были совсем крошками. Оставив их со старой тётушкой, я работала все эти годы, деньги посылала им. А граф оказался столь любезен, предложив мне законный брак, что я решила прийняйть его предложение.


Она немного помолчала и добавила со смущённой улыбкой:

- Он сказаль, что в его путешествиях за границей ему будет нужна умная женщина рядом, знающая языки… И ещё он считает, что мой титул баронессы фон Хохберг, доставшийся мне от покойного отца, вполне компенсирует отсутствие приданного. Кроме своего имени, у меня нет ничего. Wir haben ein gutes Geschäft gemacht. ****

- Вот именно! – отозвалась тётка, сидевшая в кресле в дальнем углу комнаты. – Тебе бы, Аннушка, поучиться здравомыслию у неё!

- Да, я предвижу, что вы не понимайт брака без любви, - Эмилия Карловна усмехнулась и продолжала ровным тоном, - Но любовь… это такоой редкий дар! Вряд ли я достойна его… Но с графом я могу обрести уверенность в будущем, своём и моих сестёр… И да, я буду ему хорошей женой, пожалуй, я смогу.

- Я очень рада за вас! – Анна обняла гувернантку.


Обе они не скрывали слёз.

- Ну вот, развели сырость! – привычно проворчала Марья Фёдоровна, впрочем, лицо её преобразила мягкая улыбка: - Граф-то решил увезти нашу Эмилию за океан! Представляешь, Анна? Совсем наш сосед из ума выжил!

- Да, Поликарп Иванович намерен ехать в Америку… Он гофорит, что там хорошие условия для капитала, - объяснила новоиспечённая невеста.

- Ну, порыдали и будет, ступай Эмилия, мне надо с Анной поговорить, - распорядилась тётка.

И едва гувернантка вышла она спросила, внимательно глядя в лицо Анне:

- Всё-таки едешь?


Коллаж автора.

- Да, - кивнула та, - еду…- Ну, что же… - старуха встала, тяжело опираясь на трость, в её глазах промелькнуло что-то непривычно печальное, но тут же вновь сменилось строго холодным выражением: - удерживать не стану… - За сына не тревожься, пока жива – без призора не останется. И за этим его распрекрасным крёстным тоже присмотрю… - Она погрозила тростью, - Так ли он хорош, как ты поёшь мне о нём?- Тётя! – Анна хотела что-то возразить, но была прервана строгим голосом Марьи Фёдоровны:- Будет!Она помолчала, а потом с усмешкой добавила:- Верно люди говорят, что пьяницам и дуракам везёт! Вот Серёжка – шалопай и охальник, а с женой ему повезло. Ты, Анна, редкая женщина… И я хоть и ругаю тебя, а за племянника своего рада: ума ему Бог не дал, так хоть с женой помог! Я, глупая, того сразу не разглядела…Она, сделав шаг к Анне, взяла её за плечи, долго смотрела в лицо, точно изучала его, а потом перекрестив, сказала строго: - Утром прощаться не выйду – ты знаешь, не люблю я сырость разводить! Потому простимся сейчас. Лихом меня не поминай – в чём пред тобой виновата, за то наказана трижды! Его счастливым сделай и о себе не забывай!Она порывисто обняла Анну и тут же оттолкнув, быстро вышла из комнаты._____________________________________________

*Название происходит от тюркского «су», что означает вода и дикий лес «бир».** Немецкий - "выдерживать такой натиск".*** Немецкий - 36.**** Немецкий - "Мы заключили хорошую сделку".

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 17


Автор иллюстрации - Крстина Муравская.


Анна, открыв резную шкатулку, перебирала письма, которые непременно хотела увезти с собой. Прежде всего здесь были высочайшие ответы на её прошения, главное из которых – разрешение императора последовать в Сибирь за мужем. Отдельная стопка с красной атласной ленточкой - письма мужа. Поначалу они приходили довольно часто, Сергею удавалось черкнуть хоть несколько строк почти на каждой станции, но однажды, примерно через месяц с его отправки в Сибирь, письма приходить перестали. Анна тревожилась, но старалась успокоить себя тем, что просто вступил в силу запрет на переписку каторжанам. В начале дороги Сергей смог этот запрет обойти, а теперь же такой возможности ему уже представлялось.


Развернув одно из последних посланий, достала сухой цветок ромашки, поднесла его к губам. «Милая, родная моя девочка, посылаю тебе сей скромный цветочек. Целую его и передаю с ним тепло моего сердца. Не поминай меня лихом, а молись о моём спасении, как я ежечасно молюсь о вас с Сашенькой, - прочла она строчки, выведенные рукой мужа». В её сердце всё больше крепла надежда, что вскоре она увидится с Сергеем. Даже если ей придётся отправиться на край света.

Ночь перед отъездом она сидела у колыбели сына, отослав няньку, смотрела на ангельское личико и пыталась запомнить его невинно-трогательное выражение. Увидит ли она его ещё когда-нибудь? И каким он тогда будет? Сможет ли понять и простить свою мать, оставившую его на попечение близких? Её сердце исходило кровавыми слезами, а глаза оставались сухими. Она сама удивлялась себе. Было бы в сотню раз легче разрыдаться, выпустить слёзы на волю. Но… слёз почему-то не было. В каком-то почти оцепенении сидела она, склонившись над колыбелью спящего малыша.


Ранним утром, ещё затемно пришла Варвара.

- Голубушка, Анна Лександровна, вам же скоро в дорогу, прилягте хоть на час. Ведь всю ноченьку глаз не сомкнули, - сочувственно предложила она шёпотом.

- Нет, Варварушка, в дороге высплюсь. От нас до ближайшей станции путь дальний, вот и подремлю. А пока время ещё есть, с сыном побуду, - отвечала Анна.

- Ээх, сердце вы себе рвёте! Вон, глаза, точно свечи, огнём сверкают, лицо аж истаяло, - заметила нянька. – Не тревожьте себя, душу не рвите! Уж я-то досмотрю мальчонку нашего! Верьте! Родной он мне, заместо моего Васятки послан.


Она осенила себя крестом, произнеся имя умершего своего младенца.


- Господь даст, так и вырастет Александр Сергеич большим да крепким, разумом острым. А вы вернётесь, порадуетесь! И не сумлевайтесь! Мужу-то вы нужнее сейчас! Ему поддержка надобна, потому как один он. А сын при мне да при тётушке вашей, да и Николай Ильич рядом будет. Вам и о себе подумать надо: ан, как заболеете от тревог этаких? Ведь так и до горячки недалеко!


Она немного помолчала и вдруг добавила:

- А давайте-ка вместе помолимся! Вот прямо сей же час! Обчая молитва-то крепкая, силу большую имеет!

Она взяла Анну за руку, и они вдвоём опустились на колени перед образами.


Непроглядная тьма за окном стала превращаться в чернильную. Вскоре ожила дворня, с кухни потянуло ароматом свежей выпечки. Закончив молитву, Анна умылась и надела дорожное тёмно-синее платье из мягкой шерсти, с глухим воротником и длинными рукавами, отороченными узкими кружевными манжетами, связанными крючком. В строгом и простом платье она походила на юную воспитанницу пансиона. Оглядев себя в зеркало, осталась недовольна – ей хотелось выглядеть постарше. Набросила серый палантин с белыми кистями, решила, что так выглядит солиднее. Поцеловав спящего сына, быстро вышла из детской, словно бежала, боясь разрыдаться или лишиться чувств.


- Анна Александровна, завтракать извольте, - в коридоре встретила Танюшку, - Я в столовой накрыла, вам перед дорогой нужно покушать хорошенько, Марья Фёдоровна ещё вчера распорядились.

- Спасибо, Таня, но мне совсем не хочется, - отвечала Анна с печальной улыбкой, - Но ежели тётя спросит, скажи, что я поела.

И в самом деле, сейчас была неприятна даже мысль о еде. В груди что-то давило, словно её сковали цепями или положили тяжёлый камень. Хотелось выбежать на воздух, вдохнуть морозный обжигающий воздух и выйти в сад. Но она держалась изо всех сил, чтобы оставаться хоть внешне спокойной. Эмилия Карловна давала какие-то напутствия, но Анна не слышала её слов, только кивала и отвечала согласно:

- Да, конечно…

- Fräulein Anna, непременно пишийте мне всякий раз, как только сможете, - просила гувернантка, - я буду молиться о вас.

Она сняла очки и приложила к глазам платочек.


В сопровождении Эмилии Карловны, Татьяны и Архипа Анна вышла на крыльцо. Её уже ждала карета, запряжённая самой быстрой четвёркой лошадей.

Марья Фёдоровна, по обыкновению, прощаться не вышла, однако, Анна уловила, как колыхнулась штора в её окне. Тётка наблюдала за её отъездом, предпочитая оставаться незаметной. И Анна была ей за это благодарна: сейчас бы она не выдержала сердечного прощания.


- Анна Александровна, - не скрывая слёз, заговорил Архип, - А может, поеду-ка я с вами? – он с надеждой посмотрел на неё. – Глядишь, в дороге-то и пригожусь вам.


- Спасибо, Архип, - Анна обняла старика и поцеловала в щеку, чем растрогала его ещё больше, - Но ты Сашеньке нужнее! Пиши мне, ты же грамотный! Пиши обо всех ваших делах! Приглядывай за тётей и сыном. Ежели совет какой будет нужен или помощь какая, всенепременно держись Николая Ильича, - наставляла она.


- Не тревожься, голубушка, Анна Александровна! Покуда жив, не оставлю мальчонку без досмотра! А вас, храни Господь! – он перекрестил Анну. – Барину-то передавайте поклон от меня. Скажите, что пусть не тревожится о сыне и делах наших. Не думаю, что доживу до его возвращения, но Бога молю о нём ежечасно. А ежели чем огорчал его, так пущай зла на меня не держит!


Обнявшись с провожающими, Анна села в карету.

- Вот, Анна Александровна, - Танюшка подала ей корзинку, - Завтрак я вам в дорогу собрала. Пирожки горячие ещё, да и снедь кой-какая. Вам в пути покушать надо.

- Спасибо, Танюша, - печально улыбнулась Анна, принимая корзину.


Отъехали. Анна смотрела в окно кареты, последним взглядом окидывая дом. Отыскав окно детской, задержала на нём взгляд. Всё утро она была точно во сне. Сон казался тяжёлым и гнетущим, хотелось проснуться. Да, вот сейчас она очнётся от странного болезненного видения, и всё будет, как раньше – Сашенька спит в колыбели, Варвара сидит в кресле зарукоделием, а стоит пройти по коридору и распахнуть двери в кабинет, как она увидит мужа, читающего что-то за столом. Она подойдёт сзади, положит ладони на широкие плечи, он сразу отложит книгу и с лукавой улыбкой усадит к себе на колени. Да, именно так и будет, надо лишь прогнать мутный плохой сон! Но сейчас, когда карета тронулась от крыльца, пришло осознание, что не сон это, а самая настоящая реальность. Господи! Что же она делает?! Зачем?! Сашенька… Такой маленький её мальчик, недавно сделавший первый шаг, разве он заслуживает остаться сиротой при живых родителях?! Ей хотелось с криком остановить карету, кинуться к сыну, прижать к себе и не расставаться с ним никогда. Но она продолжала сидеть, сжавшись в комок, оцепенев, и только слёзы горячим потоком хлынули из распахнутых глаз.


Карета миновала главную аллею, выехала за пределы усадьбы и вскоре оказалась на заснеженной дороге. Вокруг расстилалась нетронутая белизна - несмотря на последние календарные дни осени, природа уже была во власти зимы. Пушистый снег вздымался под копытами лошадей. Придорожные кусты напоминали укутанных в белые шали баб, которые, точно провожая Анну, выстроились вдоль дороги. Полоска леса тонкой чертой отделяла заснеженное поле у самой линии горизонта. Анна смотрела в окно кареты, прислушаваясь к хрусту снега, а слёзы всё бежали нескончаемыми ручейками из чёрных глаз несчастной княжны, и казалось, что поток их никогда не иссякнет.


Сквозь мутную пелену слёз она вдруг увидела смеющееся лицо мужа. Он был в парадном мундире – они собирались на бал. Она не слышала его голоса, но поняла, что он просит поторопиться, опаздывать не любил и это было против его правил. Она шагнула к зеркалу, чтобы поправить причёску и складки на пышной юбке. Он подошёл сзади, сильные руки уверенно скользнули ей на талию, развернули лицом к себе. Мягкие и тёплые, как солнечный свет, губы завладели её ртом. Она отдалась этой всеподчиняющей ласке, впуская в себе частичку его огня. Бал? Зачем? Ей не нужно ничего, пусть только это солнечное тепло льётся ласковым потом в глубину её существа, заполняет собой и уносит к вершинам счастья.


***

- Сударыня! Извольте выходить – станция! – Анна растерянно смотрела в бородатое лицо, показавшееся в распахнутой дверце кареты.

Бал, поцелуй Сергея – то был сон, а голос ямщика разбудил её и вернул в реальность.

- Да? Уже? – она с недоверием уставилась на мужика, - Так быстро?

- Да где же быстро-то? – усмешка с лукавыми искорками в карих глазах сделала лицо бородача моложе и добрее, теперь он уже не казался Анне таким страшным, – Мы же цельный день ехали без остановок. А вы, барыня, проспали всё энто время, видать, укачало вас, как в колыбели.

Напоминание о колыбели заставило болезненно сжаться сердце.


- Идёмте, - продолжал кучер, - Заночуем здесь.

- А нельзя ли сейчас ехать? – спросила Анна, представив себе грустную перспективу провести ночь на станции. Любая задержка в пути казалась ей невыносимым испытанием.

- Никак нельзя, сударыня! – покачал головой мужик, - Лошадям отдых нужОн. Да и нам тоже чайком погреться не помешает! Мороз крепчает, к ночи совсем залютует.


Послушав ямщика, Анна вылезла из кареты и вошла в небольшое здание станции. По сути, это была просторная изба. Испросив лошадей у смотрителя, она получила ответ, что лошади будут только часов в шесть утра, заночевать же она может прямо здесь, устроившись на лавке.

- Для сугреву могу предложить чаю, - добавил смотритель и сделал знак своей хозяйке, молодой женщине лет тридцати, дородной и высокой, с рябым лицом и повязанным вкруг головы цветастым платком.


Анна выбрала место на скамье в дальнем углу избы, у небольшого оконца, послушно взяла в руки кружку и глотнула обжигающий чай.

- Я вам, барышня, сахарку положила, - сказала с улыбкой Катерина, так, оказалось, звали жену смотрителя.


Поблагодарив, Анна принялась пить чай мелкими глотками. Приятное тепло разлилось по телу, и это немного взбодрило её, к своей досаде она даже почувствовала голод: вот ведь стыд – думать о еде, когда нужно волноваться за сына! Но тут же рассудила, что если будет голодать, лишится сил, а ей только этого сейчас не хватало! Достала из корзинки пирожок и съела его с аппетитом.


За окном разыгралась вьюга, бросая снежную пыль в полузамёрзшее стекло. «Только бы не помешало утром выехать, - с тоской подумала Анна и сжала в руках горячую кружку». Мысли опять вернули её в печальное состояние – она вновь подумала о сыне. Вдруг с шумом распахнулась дверь, впуская холодный ветер и клубы снега, и на порог шагнул молодой человек в волчьем полушубке и надвинутом на лицо башлыке. С удивлением Анна поняла, что мужчина направляется к ней. Он снял башлык, и Анна узнала в нём своего секретаря, Джона Чедвика.

- Мадам! Наконец-то я вас нашёл! – воскликнул он, привлекая внимание немногочисленных путников, пережидающих непогоду в помещении станции.

Осознав свою оплошность, подойдя ближе, он заговорил так, что его могла слышать только Анна.

- Сударыня! Я гонюсь за вами с обеда… Признаться, не думал, что вы так опередите меня!

- Господин Чедвик, чем обязана? Разве вы не получили моё письмо об отъезде? - Анна, продолжая сидеть на скамье, не скрывая удивления, смотрела на американца снизу вверх.

- Анна Александровна, конечно, получил и выполнил все ваши распоряжения, - успокоил он, продолжая возвышаться над ней и переходя на английский, - Но я намерен сопровождать вас.

- То есть как?! – от удивления она встала со скамьи. – Разве вы не работаете на господина Левандовского?

- Успокойтесь и выслушайте меня,- он мягко усадил её вновь, - Я не могу позволить вам ехать одной в столь опасную дорогу! И как ваш секретарь, намерен сопровождать вас на всём пути.

- Нет и нет! – твёрдо возразила Анна. – Я не могу позволить вам это! И мне нельзя брать с собой никого, даже слуг! Таково решение императора!

- Анна Александровна! Я – американец, - улыбнулся настойчивый молодой человек, - И я просто изучаю Россию. Сопровождать вас я намерен именно не как ваш служащий, а как путешественник. Никто не может мне запретить изучать Россию… Я не нарушаю ваши законы.

С этими словами он опустился на скамью рядом с ней.

Анна задумалась и уже не столь уверенно возразила:

- Право же, вы упрямец! А что я скажу, если меня спросят о вас? Как я объясню, что вы сопровождаете меня?

- Так и объясните: я просто напросился к вам в попутчики, так как следую в Сибирь по делам коммерции. Допустим, я изучаю возможности торговли с сибирскими купцами.


Он распахнул полы шубы и продемонстрировал пистолет, висящий на поясе.

- Видите, я готов быть вашим личным телохранителем, - смеясь, сообщил он и видя испуг Анны, заверил: - Поверьте, мне приходилось это делать и не раз!

- Что вы хотите этим сказать? – со смешанным чувством удивления, недоверия и сомнения смотрела она на него.

- Только то, мадам, что я умею обращаться с этой штукой и могу воспользоваться ею в случае опасности. Более того, я уверен, что ваш супруг, который – как мне известно – не питает ко мне приязни, сейчас был бы полностью со мной согласен. Нельзя леди отправляться одной в столь дальнее и опасное путешествие! Тем более леди ваших лет и положения! И самое главное – вот, - он протянул ей сложенную вчетверо бумагу.


Развернув листок, Анна узнала почерк Синяева. «Дорогая, Анна Александровна! Заклинаю Вас принять предложение господина Чедвика! Он явился ко мне и заявил, что намерен вас сопровождать. Пишу по его просьбе, так как он предвидит ваши возражения. Я нахожу его решение вполне разумным и полезным для вас! Воспользуйтесь его предложением ради моего спокойствия! Уверен, что Сергей тоже бы настаивал на этом. С искренним почтением, Ваш Николай».


- Даже не знаю, - прочтя письмо, с сомнением проговорила Анна, - Это… так неожиданно…

- Мадам, - вновь заговорил Чедвик, - Я знаю, в России очень щепетильно относятся к вопросам чести… - он замялся и сказал откровенно: - Возможно, вы сомневаетесь, что поездка с мужчиной через всю страну может повлиять на вашу репутацию, но я готов ехать не в карете, а с кучером. На остановках буду держаться поодаль.

- Да, Господь с вами, сударь! – воскликнула Анна в полголоса, - Ни о чём таком я и не думаю! Моя репутация теперь не может пострадать ещё больше, - печальная улыбка скользнула по губам. – Ехать одной через всю страну – уже немыслимо у нас, но у меня нет иного выхода.

- Так значит, я могу вас сопровождать?! – лицо его было серьёзным, но глаза лучились улыбкой.

- Хорошо, - сдалась Анна и протянула ему руку, - я принимаю ваше предложение, - она улыбнулась и добавила: - Надеюсь, вы расскажете мне об Америке.

- С преогромным удовольствием, сударыня! – встав, заверил он по-русски и поднёс к губам протянутую руку.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 18

Николай пришёл на встречу раньше того срока, на который сам же и назначил это деловое свидание. Заказав в трактире рюмку водки, быстро опрокинул ледяную жидкость в себя и сразу ощутил, как обжигающая волна разлилась внутри. Это именно то, что ему сейчас было нужно – согреться. На улице стояла отвратительная слякоть, дождь лил три дня к ряду, а на четвёртый сменился мокрым снегом, который таял, едва коснувшись земли. Обычная столичная осень. Но для Синяева она была странной. За всё время после событий у Сената он привык, что в его холостяцкой лёгкой жизни, где кроме службы были только пирушки с приятелями, да лёгкие интрижки с актрисами, или вполне респектабельными замужними дамами, вдруг появился смысл – Анна и маленький Сашенька, жена и сын его друга. И каждый вечер он бывал у них, выполнял какие-то просьбы, заботился, как если бы они были его семьёй. Когда Анна с сыном уехали в деревню, он друг ощутил болезненный укол одиночества. Некуда было спешить по вечерам, не о ком заботиться. Можно было окунуться в новую любовную интрижку – графиня Нулина на днях прислала записку, где назначала ему свидание в своём доме в полночь. Год назад он бы не раздумывая принял заманчивое предложение и сполна насладился бы ласками опытной любовницы. Но… всё изменилось. Раньше женщины искали его внимания и получали положительный отклик, теперь же они только раздражали его своими томными взглядами, которые бросали на него на балу или просто при встрече на прогулке, и даже охота за неприступными красавицами больше не прельщала его. Скука и одиночество владели им. В глубине души он понимал, что никто, кроме Анны не может исцелить его от хандры и заставить весело биться его сердце.

Кроме этого, он никак не мог отделаться от чувства вины, что так и не сумел отговорить Анну от поездки в Сибирь. Опасное предприятие, грозившее её жизни. Да, не одна она решилась на это безумие! Несколько жён отправились в след за осуждёнными мужьями. Но почему-то именно ей он считал такое путешествие наиболее противопоказанным. И в итоге у него появилось хоть какое-то решение проблемы. Во всяком случае, так полагал он.

Николай сидел за дальним столиком так, что мог видеть входивших посетителей трактира. Наконец, он заметил его, высокого, крепкого сложения и приятной наружности молодого человека в добротном пальто, гроденаплевом * цилиндре и клетчатом широком шарфе на плечах. Одежда хорошо подчёркивала его внушительные плечи и стройную выправку, столь редкую у гражданских. В руках он держал лёгкую трость, которой изящно поигрывал. Оглядевшись, вошедший заметил Николая и направился к нему.

- Господин Синяев, я полагаю? – спросил пришедший и тот час же протянул руку.

- Да, это я писал вам, - кивнул Николай и, встав, пожал протянутую руку.

- Чем обязан вашему вниманию? – спросил молодой человек и положил на стол шляпу и трость.

- Садитесь, господин Чедвик, у меня к вам будет весьма необычное предложение, - одними губами улыбнулся Синяев в то время как его взгляд оставался беспристрастным.

- Я полагаю, дело касается княжны Черкасской? – Чедвик посмотрел на него пронзительно.

- Да, вы угадали, - кивнул Николай.

- Это моё ремесло – угадывать, - ироничная улыбка промелькнула на лице.

Подав знак половому, Чедвик заказал бокал портвейна и острый английский силтон.**

- Когда я ехал в Россию, даже не предполагал, что смогу наслаждаться у вас этим сочетанием, - с улыбкой, словно извиняясь за своё гурманское пристрастие, заметил он и отпил глоток из бокала, не скрывая, что буквально смакует напиток.

- Да, у нас понимают в хорошей закуске, - согласился Синяев и тут же добавил: - впрочем, - это сочетание вы можете пробовать только в Петербурге, наша провинция изысками не славится.

Он выдержал паузу и продолжал строго, глядя в глаза собеседнику: - Предлагаю сразу к делу. Вы ведь знаете, что Анна Александровна намеренна отправиться в ссылку за мужем.

- Да, я знаю об этом с её же слов.

- Вы, наверное, понимаете, чем может быть чревато такое путешествие?

- Конечно, и я пытался её отговорить, как и вы, полагаю? – оказалось, что Чедвик был осведомлён о решении Анны.

- Да, и наша попытка отговорить успехом не увенчалась, - резюмировал Николай, - Потому, я думаю, вы могли бы составить ей компанию, - вдруг прямо заявил он.

- То есть? – Чедвик был удивлён и растерянно смотрел на Синяева.

- Всё просто – я хочу нанять вас в качестве Protection rapprochée для княжны. Это ведь ваша профессия?

- Не совсем, хотя я занимался и этим, - усмехнулся Чедвик, и видя сомнение, мелькнувшее в лице Синяева добавил: - Мои полномочия несколько шире – деликатные поручения, сбор информации, но и охрана в том числе, вы правы.

- Ну так вы согласны?

- Да, согласен, но позвольте узнать – почему вы решили доверить это дело мне и как мы объясним моё появление самой мадам Петрушевской?

- О, тут всё просто, мой выбор пал на вас, потому что, во-первых, вы, как сами изволили заметить, уже занимались подобными делами, а во-вторых, вы иностранец и на вас не распространяется высочайший запрет на сопровождающих лиц. Так мы и объясним Анне Александровне. Вы сопровождаете её, но при этом едете, как иностранец-путешественник и коммерсант. Американцы ведь интересуются торговлей в Сибири?

- Да, вы правы! Но… - Чедвик замялся, подыскивая нужное слово, но Николай понял и опередил его:

- Вот, - он выложил перед Чедвиком бумагу, - Я написал это для неё, думаю, моему мнению она поверит и не посмеет отказать вам.

Пробежав взглядом письмо, Чедвик тот час убрал его в карман и уточнил:

- Итак, вы хотите, чтобы княжна думала, что инициатива исходит от меня?

- Да, именно так. Ведь вы, кроме всего прочего, поверенный в её делах при господине Левандовском?

- Скорее, что-то вроде секретаря, - поправил его молодой человек.

- Ну это не суть важно, главное, она уже имела с вами дело и доверяет вам.

Они ударили по рукам и закрепили договорённость, выпив за здоровье мадам Анны.

Расстались, довольные собой. Синяев был теперь спокоен – Анна поедет не одна. Чедвик радовался возможности новой выгодной работы, которая к тому же сулила общество не просто хорошенькой женщины, но общество той, чей образ занозой засел в его сердце. Он рассудил, что если судьба послала ему такой шанс, он воспользуется им. А вдруг Анна увидит в нём мужчину? Возможно, тяготы опасного путешествия отрезвят её от безумного чувства долга, которое – как он полагал – движет ею сейчас. В приподнятом настроении он начал готовиться к поездке, намереваясь выехать в Александровку, где сейчас была Анна, дня через три. Он планировал застать её там и, показав письмо Синяева, сопровождать её в Сибирь.


***


Потянулись недели в дороге. Станции сменяли одна другую. Уездные города со всеми своими провинциальными чертами – узкими улицами с высокими сугробами по обеим сторонам, непременной Соборной площадью, на которой толпилась разночинная публика. И совсем небольшие городишки, претошные, больше похожие на деревню, с беспорядочными улочками, наезжающими одна на другую, переплетающимися в каком-то странном порядке, точно нити в клубке, с деревянными домами, среди которых попадались и крытые соломой совсем уж невзрачные домишки, станционные гостиницы, похожие друг на друга, с постоянным запахом кислых щей и вездесущими клопами в номерах. Всё это соединилось для Анны в одну унылую вереницу дней, которым, казалось, уже не будет конца.

Глаз и душа отдыхали в дороге, на бескрайних просторах, где заснеженные луга напоминали белый венчальный наряд, который время от времени перемежался тёмными перелесками. Иногда лес плотной таинственной стеной стоял вдоль дороги. Бывало заяц или лиса выскакивали наперерез тройке и быстро преодолев дорогу, скрывались на противоположной стороне леса. В погожие дни небосвод сиял лазурью, снег блистал под солнечными лучами, всё вокруг напоминало прозрачную воздушную акварель, написанную невидимой кистью таинственного гениального живописца. В непогоду снежная мгла затягивала всё вокруг и, казалось, что лошади плывут по снежному морю. В такие моменты сердце Анны замирало в тревожном предчувствии. Ей начинало казаться, что вот она сгинет в этой снежной круговерти среди захватывающих дух просторов, так далеко от дома, от близких и любимых сердцу лиц, никогда не увидит больше сына и мужа, а Сергей даже и не узнает, что она решилась поехать к нему. От этой мысли ей становилось по-настоящему страшно. Раскрыв медальон с портретом сына, она целовала его локон, который берегла, как самое дорогое сокровище.



Работа Elenawatson.

Чедвик не стеснял её, обычно он ехал, сидя рядом с ямщиком, и лишь в непогоду, Анна настаивала, чтобы он пересел к ней, укрывшись от ветра и снега. Он рассказывал ей об Америке, стране, в которой, как утверждал Чедвик, любой человек мог сделать себя. Как сделал он, поднявшись от самого низа. Его отец был сапожником, семья из пятнадцати человек едва сводила концы с концами. Джон был старшим из тринадцати детей, поступив в агентство мальчиком на побегушках, он смог стать лучшим специалистом фирмы. Владелец агентства, Энтони Тропп очень ценил умение Чедвика выполнять самые деликатные поручения и распутывать самые запутанные загадки.- Вам непременно нужно побывать в Америке, мадам, - с улыбкой убеждал он Анну.- Боюсь, что в ближайшие двадцать лет я не смогу воспользоваться вашим предложением, - отвечала она, тоже улыбаясь, а в глубине глаз пряталась печаль.- У вас в России всё слишком… - Чедвик подбирал нужное слов и, прищёлкнув пальцами, заключал: - зависит от прихоти одного человека… Монархия – зло… Даже самый добрый монарх поступает, исходя из своих интересов, а они не обязательно совпадают с интересами большинства. У нас в Америке ваш муж стал бы политиком и сделал бы карьеру на сем поприще, у вас в России он попал на каторгу… Я не понимаю вашу страну! – восклицал он, порывисто взмахивая руками.- Мой муж совершил преступление, участвуя в антигосударственном заговоре, - вновь возразила Анна, - За что и наказан.- Знаете, я слышал такое выражение «государев преступник», - продолжал Чедвик. – «Государев», - он поднял вверх указательный палец, - Не «государственный»… Это как-то странно. Не находите? Получается, жертва преступления – сам монарх?Он пронзительно посмотрел на Анну, точно сомневался, что она поняла, о чём он вообще говорит.- Да, именно так и есть! – неожиданно согласилась она. – Преступление было и против государя и Семьи лично. Свергая режим, заговорщики – и мой муж в том числе – замышляли физическое устранение Государя. Поэтому совершенно верно – «государев преступник».- All right! Но ведь и простой уголовник, стащивший в лавке хлеб, у вас тоже «государев преступник»! – горячо возразил молодой человек, - А ведь он не умышлял ничего лично против венценосной персоны! Нет, как ни поверни, всё у вас «государево», это не есть правильно! Один человек не может решать за многих!- Возможно, вы правы, - с печалью в голосе согласилась Анна, - но именно такой порядок вещей обеспечивает благосостояние моей страны. И я не думаю, что в ближайшее время что-то изменится.- А я думаю, будущее – за демократией! Именно власть всеобщая, при которой меньшинство подчиняется большинству, в будущем веке распространится по всему миру! – горячо заключил Чедвик.- Сударь, - Анна лукаво улыбнулась, - А вам не кажется, что и при вашей демократии найдутся недовольные из числа того самого подчинённого меньшинства? При монархии мы все – подданные государя и полагаемся на его мудрость и милость. Его долг – править, прислушиваясь к мужам государственным. Государь – власть от Бога. А ваша демократия – не есть ли власть многих, но в конечном итоге – никого? Ведь многие не могут нести ответственность за неверные решения, да и к соглашению им весьма сложно прийти… Я всего лишь женщина, жена и мать, но я нахожу демократию весьма беспорядочной и лишённой внутреннего единства. Думаю, вы ошибаетесь, проповедуя прелести демократии, тем более что в вашей стране, как и у нас, есть рабство. И я слышала, что оно сопряжено с ужасной жестокостью.- Мадам! Позвольте выразить вам моё восхищение! – с галантной улыбкой склонял голову Чедвик.Он и в самом деле всё больше восхищался княжной. Чедвик узнал её, как женщину необычайной красоты, потом обнаружил в ней редкие самоотверженность и смелость, и вот теперь с удивлением открывал в ней острый ум.- Ах, вы смущаете меня, сударь! Наверное, я удивила вас суждениями, которые не должны быть у женщины, - признавалась Анна.- О, нет! У нас в Америке дамы не скрывают своих убеждений, у вас в России – иначе, вы в этом смысле рассуждаете вполне по-американски, хотя и не приемлете демократию.


Автор коллажа - Elenawatson.

Беседы с Чедвиком отвлекали, однако, Анна ни на мгновение не забывала о муже и сыне. Как-то они там, без неё? И если в отношении мужа она могла успокоить себя надеждой на скорое воссоединение, то в отношении сына надежды не было. Анна всё чаще спрашивала себя, правильно ли она поступила, оставив малыша на попечении опекуна, престарелой тётки и нянек. Она знала, что несколько женщин, подобно ей отправились за мужьями в Сибирь, но также знала и о тех, кто не поехал, выбрав детей.«Как несправедливо устроено в жизни, - размышляла она, - мужчины что-то делают, великое и значительное, а мы должны расплачиваться, беря ответственность на себя». И даже если они идут на войну, рискуя жизнью, томительное ожидание, сопряжённое с невыносимыми душевными терзаниями, выпадает на долю женщин. Она помнит, как Марья Фёдоровна переживала, когда Сергей был на войне. Эта строгая и жёсткая женщина всякий раз не могла скрыть радости, едва приходила письмо от племянника. Анна ещё совсем девочкой перечитывала эти письма вслух своей покровительнице. И уже тогда в её сердце рождалось нежное и светлое чувство к молодому герою. Позднее то робкое чувство, в котором даже сама себе ещё боялась признаться, переросло в настоящую любовь. Страстную и самоотверженную! Ради которой она готова была отправиться хоть на край света и сносить лишения и невзгоды, только бы иметь возможность быть рядом с мужем, стать его опорой и поддержать в этих испытаниях, выпавших на его долю.Сергей запретил мне ехать… А если он прав? Если своим отъездом я убила моё единственное дитя?! Господи! Сохрани моего малыша! Убереги его от бед! Если нужно, лучше накажи меня!Потом вдруг мысль устремлялась в новое русло. Как Сергей встретит её? Будет ли он рад встрече с ней? Или рассердится, что она осмелилась ослушаться его и приняла решение приехать к нему, оставив сына? А вдруг тяготы и лишения изменили его? Что если теперь она не нужна ему, и он не захочет даже знать её? Эта мысль убивала, заставляла замирать сердце. Анна в отчаянии сжимала крестик, надетый под шубу поверх платья, и молилась истово, вкладывая всю свою боль в эти искренние слова, обращённые к Всевышнему. Одна лишь Вера заставляла её идти дальше и надеяться на лучшее.

__________________________________________________

* Гродена́пль (фр. gros de Naples — «шёлк из Неаполя») — плотная гладкокрашеная шёлковая ткань.«Гро» (фр. gros) в составных названиях тканей означал наличие в них шёлка. В XIX веке существовало много сортов шёлка, названия которых начинались с «гро»: гродафрик, гродетур, грогрон. Для прочности гроденапля брали основу и уток в несколько нитей. Изначально такой шёлк производился на юге Италии.В России гроденапль обрёл особую популярность в первой трети XIX века, из него кроили отделку на дамские платья и зимние капоты для прогулок в экипажах и даже лёгкую изящную женскую обувь.** Вид английского сыра. Традиционно ячменное вино или же портвейн сочетается с Blue Stilton.



ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 19


А. Саврасов "Зимний пейзаж". Холст, масло.

Степные метели показались Анне чудовищными по своей силе, ничего похожего она раньше не видела: за час, другой между возком и кучером вырастал сугроб из наметённого снега. Впрочем, только сейчас молодая женщина поняла, что в сущности очень мало видела в своей жизни. Неспешное деревенское детство и беспечная юность сменились комфортной жизнью в столице, наполненной развлечениями, приятными мелочами семейной жизни, под нежной заботой горячо любимого и пылко влюблённого в неё мужа, когда она знала, что любое её желание и даже малейший каприз удовлетворялись сразу.


До недавнего времени рядом был верный друг, она благодарила Бога, что Синяев оказался в её жизни в это страшное время без Сергея. Но сейчас, в дороге, она осталась один на один со своим малым жизненным опытом, тревогой за мужа и сына, сомнениями в правильности своего решения пуститься в этот путь. Отправляясь в дорогу, она не представляла себе и сотой доли всех тех трудностей и опасностей, которые поджидали её едва ли не на каждой версте. Анна и представить не могла, что отправившись к мужу, она столкнётся с препонами как жена ссыльного каторжника, осуждённого по делу декабрьского бунта. Особенно ужасным обращение к ней чиновников стало за Уралом, служившим естественной границей между Европой и Азией. При первой же остановке обыскали её вещи.

- Не обессудьте, сударыня, но таков порядок. Вдруг вы везёте что-то запрещённое, - замечал неопрятного вида чиновник в поношенном сюртуке.

Анна почти равнодушно смотрела, как заглядывают в её сундуки, в которых лежали платья и бельё, книги. Чужие руки касались нежной ткани ночной сорочки, отделанной кружевом, и Анне казалось, что это уже никогда не кончится. Закрыв глаза, она мысленно говорила себе: «Пусть… в конце концов это всё не имеет значения… Только бы ехать дальше!». И да, ей разрешали проследовать дальше, подписав какие-то бумаги.

- Нет, лошадей ждите в общем порядке, сударыня, - однажды очередной станционный смотритель взглянул на неё холодно, не скрывая своего раздражения.

- Прошу вас! Мне необходимо как можно быстрее ехать дальше! - умоляла она.

- Всем надо, сударыня! А вам бы лучше вообще вернуться, - усмешка трогала тонкие губы на красно-синем лице явно пьющего смотрителя. – Никто вас там не ждёт! И потом у меня приказ – жён отправлять в последнюю очередь, после всех.

- Но как же так? – Анна, едва сдерживая слёзы, растерянно смотрела на равнодушного смотрителя.

- А вот так!

- Послушайте, милейший! – вступил в разговор Чедвик, до этого не показывающий, что едет с Анной. – Я, американский подданный, имею честь посетить вашу страну по делам коммерции… Княжна поедет со мной. Плачу вдвое за лошадей и тёплую кибитку.

Он показал документы с гербовой печатью и выложил крупную сумму, чем сразу поменял поведение смотрителя. Тот быстро отдал распоряжение о новой тройке, и услужливо предложил:

- Чаю не изволите-с?

Да, ей несказанно повезло, что Чедвик поехал с ней. Дальше он взял на себя обязанность договариваться о лошадях и прочих дорожных надобностях.

За Уралом дорога стала в несколько раз тяжелее. Народ именовал этот путь трактом, который представлял собой бесконечную вереницу столбов, иногда заменённых обычными берёзами, которыеобозначали эту дорогу сквозь степь. Ширина тракта была около четырёх саженей *Двум встречным тарантасам или кибиткам здесь было сложно разъехаться без риска столкнуться. Однако, несмотря на это и то, что по ночам морозы крепчали, сибирские ямщики не боялись ехать даже в ночь. Это радовало Анну: она надеялась поскорее добраться до места и увидеть мужа. Любая поломка в дороге грозила превратиться в задержку на несколько суток, так как на многие вёрсты вокруг не было никакого жилья или станции. По весне и осени дорога превращалась в топкое, почти болотистое месиво, а зимой - в снежное море. И молодая женщина была несказанно рада, что отправилась в своё путешествие именно зимой: рискни она поехать раньше, в распутицу непременно бы застряла на месяц, другой. Сани скользили по снежному морю подобно кораблю, но случись у обочины большой каменный выступ, надёжно спрятанный под белыми волнами, корабль тайги оставался без полозьев, и путники оказывались вынужденными ночевать в мороз прямо у дороги, спасаясь только меховым пологом своей кибитки. Но к счастью, такая участь Анну миновала – они с Чедвиком ехали без задержек.


С удивлением Анна обнаружила, что за Уралом почтовые станции оказались крайне редкими. Теперь она многое бы отдала за ночь в обычной станционной гостинице, пусть и с докучливыми клопами! Здесь гостиниц не было в принципе, станция представляла собой помещение из двух комнат: в меньшей жил смотритель с семьёй, а в большей размещались путники. Перегородкой между этими комнатами служила кирпичная печь. Здесь имелись столы и несколько скамеек вдоль них, но не было кроватей или чего-то похожего на них, поэтому все, кто решил заночевать на станции, спали прямо на полу, устроившись на своих вещах, кто как мог.

В одну из таких ночей Анна, которой благодаря усилиям Джона удалось разместиться у печи, сквозь сон, быстро сморивший её, ощутила лёгкое прикосновение к своей руке. Приоткрыв глаза, она застыла от ужаса – её пальцы обнюхивала довольно упитанная серая крыса с пышными усами! Анна вскрикнула и вскочила. Но чьи-то руки вновь потянули её на пол:

- Тише! Тише, мадам! – услышала она шёпот Чедвика, - Это всего лишь крыса! Уверяю вас, бедное животное не сделает вам ничего плохого!- заверил Джон, удерживая её за плечи.

- То есть, - пробормотала Анна, в ужасе хлопая глазами и озираясь, - Как вы можете быть в этом уверенным?!

- Ну, уж поверьте мне! – к её удивлению Чедвик улыбался. – Вы слишком крупная добыча для неё… Во всяком случае, если вы начнёте шуметь, то перебудите всех, - заметил он шёпотом и добавил ещё тише, опасаясь, что их кто-то услышит: - Думаю, разгневанные мужики могут оказаться пострашнее крысы, и я не поручусь за нашу с вами безопасность.

Остаток ночи Анна провела сидя на полу у печки, боясь сомкнуть глаза. Ещё затемно, Чедвик устроил её за столом и принёс чай, а сам отправился договариваться о лошадях.


***


Особенно лютым холодом встретила путников Енисейская губерния. Ещё один день в дороге закончился быстро: темнело рано. Уже с полудня солнце тускнело, а когда Брегет пробивал четыре часа дня, темнота уже окутывала окрестности. Обвязав голову шалью прямо поверх мехового капора, укутавшись поверх шубы песцовым пледом и подоткнув плотнее меховой полог повозки, Анна сидела, сжавшись в комок, не имея сил глубоко вздохнуть, так как мороз, казалось, пробирал до самого нутра. Холод добирался до неё даже сквозь толстые слои тёплой одежды и меха. Она пребывала в каком-то оцепенении, не было сил беседовать с Чедвиком, не было сил даже просто пошевелиться. Это оцепенение, однако, уводило её в мир прекрасных грёз. Закрыв глаза, она видела лицо Сергея. Улыбающийся трогательно и нежно, он смотрел на неё своими тёмно-синими лучистыми глазами с невыразимой любовью. Анна хотела протянуть к нему руки и обнять, провести кончиками пальцев по его векам, тронуть немного заросшие щетиной щёки, но… Счастливый сон оставлял её.

Очнувшись, она скользила взглядом вокруг и натыкалась на стены повозки. Сердце сжималось в тоске, и ей казалось, что холод проникает в глубину её существа. Потребность согреться стала главной, ни голод, ни усталость, не могли сравниться с этой потребностью в тепле. Анна вспомнила, как однажды они с Сергеем провели ночь в лесу в стогу сена. И хотя стояло лето, тогда ей тоже было холодно и неуютно. Однако в ту ночь она нашла желанное тепло в объятиях Сергея. Он согревал её собой точно ребёнка. Ах, как бы ей хотелось сейчас ощутить тепло его рук! Но любимый муж так далеко! И вдруг кинжалом пронзала мысль – а ведь он сейчас тоже переживает этот холод! И нет ничего, чем можно укутаться. А что, если он простудился и заболел? Или открылась старая рана?

Сжимая крестик, Анна горячо молилась о здоровье мужа. Только бы он был жив и здоров! Она вынесет всё. Она пройдёт через эту снежную бездну, лишь бы вновь увидеть синие глаза мужа, согреться в его объятиях от поцелуя!

В одну из таких ночей, среди безмолвных снегов они с Чедвиком встретили Новый год.

- С Новым годом, сударыня! – Джон смотрел на неё с открытой улыбкой.

Он казался весёлым, но она замечала, что в глубине его глаз прячется печаль. Что-то тревожило его. Иногда он погружался в какую-то отрешённую задумчивость. Анна думала, что он раскаивается в своём решении сопровождать её. Ей хотелось бы сказать ему откровенно о своих мыслях, но она не решалась завести разговор, опасаясь показаться бестактной и нарушить приличия. Почему-то ей казалось, что своим предположением она может обидеть его. Как же ей везло! Думала Анна. Жизнь подарила ей не только любовь Сергея, но и встречу с такими замечательными людьми, как Николай и Джон. Они так добры к ней! Так искренне заботятся. И она неустанно благодарила Господа, что ниспослал ей таких друзей.

- С Новым годом! – отозвалась она, тоже улыбнувшись в ответ.

- Странная штука жизнь, - заметил он, - Никогда даже в самых смелых своих фантазиях я и представить не мог, что встречу очередной год своей жизни не просто в дороге, но в этой холодной, - он попытался подобрать слово, но не найдя его, выразился на родном языке, - middle of nowhere.**

- Здесь мы с вами похожи, - усмехнулась Анна, - Я тоже никогда не предполагала, что встречу этот год в дороге и без моей семьи…

Глаза наполнились слезами, но она с усилием сдержала их: плакать при Чедвике ей не хотелось.

- Завтра будем в Красноярске, - заметил Джон, - Говорят, это довольно крупный город, есть лавки и постоялый двор. Быть может, вы сможете отдохнуть в нормальной постели.

- Ой, боюсь, что о нормальном отдыхе нам пока и мечтать не стоит! – возразила Анна и вдруг спросила: - Скажите, а что вы думаете о разбойниках? – ей хотелось узнать мнение Чедвика, хотя она и понимала, что из опасения испугать её он вряд ли буде откровенен, но всё же она решилась поинтересоваться.

- Я уверен, нам нечего опасаться! – отвечал он. – Не думаю, что они действуют так близко к городу. Мы проехали уже десятки вёрст и никого не встретили, так с какой стати им орудовать здесь, так близко к населённому месту, и следовательно, к властям?

Он говорил что-то ещё, но Анну, убаюканную размеренным ходом саней и его голосом, сморил сон. Она проснулась от какого-то шума, очнувшись от сна, поняла, что сани стоят, и воет вьюга, решилась выглянуть наружу. Сквозь летящие хлопья снега разглядела, что ямщик и Чедвик стоят неподалёку и о чём-то спорят. Из-за вьюги она не могла рассмотреть выражение их лиц, в свете тусклого фонаря, висящего на повозке, они вообще напоминали две призрачные фигуры, выступающие из снежной круговерти.

- Что случилось? – спросила Анна и решилась выйти наружу, однако сразу же провалилась в глубокий снег, а её лицо обдала волна холодного ветра, к тому же мокрого от кружащегося снега.

- Мы сбились с дороги, мадам, - сообщил Чедвик, вытаскивая её из сугроба.

- И что же делать? Мы заночуем здесь? – Анна встревоженно переводила взгляд с Джона на ямщика.

Её вовсе не обрадовала перспектива заночевать в тайге на морозе, в метель. К тому же она опасалась разбойников, о которых их предупредили на предыдущей станции.

- Не извольте беспокоиться, сударыня! – отозвался ямщик, - Тут рядом по моим прикидкам есть зимовье. Ежели немного в сторону двинем, то непременно выйдем к нему и заночуем под крышей.

- Он, пожалуй, прав, - согласился Чедвик, - Залезайте в повозку, Анна Александровна, я сяду с ним.

- Но как же мы сдвинемся, ведь метель? Я едва вижу вас, - Анна встревоженно всматривалась в облепленное снегом лицо Чедвика.

- Не волнуйтесь! Лошади сами выведут нас к жилью…

Он успокаивал её, но Анна понимала, что он и сам встревожен, однако ей не хотелось разыгрывать капризную даму, какой она и не была, тем более, что иного выхода у них, кроме как отыскать зимовье, всё равно не было. Поэтому она позволила ему вновь устроить её в карете. Закутавшись, как только можно, стала прислушиваться к происходящему снаружи.

К счастью, ямщик оказался прав – вскоре они вышли к зимовью дровосека. Выглянув сквозь щель в пологе, Анна даже сквозь метель рассмотрела свет в небольшом оконце.

Когда они зашли в избёнку, то увидели там ещё пятерых постояльцев, это были бородатые мужики, в добротных полушубках, по виду – местные купцы, и одна женщина с рябым скуластым лицом, в дохе***и пёстрой шали, видимо, жена одного из мужчин, так решила Анна.

- Барышня, садитесь к печке, - любезно предложила она и указала на место около себя прямо на полу.

Бросив плед, Анна послушно опустилась на него и протянула руки к теплу. Неподалеку на скамье сидел старик, весьма благообразного вида, с голубыми лучистыми глазами и пышной седой бородой. Было в нём что-то нездешнее, но что именно – Анна понять не могла, и решила, что видимо он из староверов, они уже встречались ей в пути, немногословные, державшиеся всегда отстранённо, впрочем, лишённые какой бы то ни было угрюмости, столь частой на лицах сибиряков.

Ночь пролетала быстро, ещё затемно в избе началось оживление. Чедвик пошёл куда-то с кучером. Анна продолжала сидеть у остывающей уже печи, жадно впитывая последние остатки тепла. Впереди их ждала непогода, завывания вьюги было хорошо слышно.

- Сударыня, разрешите присесть рядом с вами? – перед ней стоял вчерашний старик.

- Да, пожалуйста, - кивнула Анна, отметив про себя его опрятный вид.

Высокий и стройный, с военной выправкой, он не походил ни на пьяного старателя, ни на купца, ни на ямщика – главной публике этих мест. И даже ничего от старовера в нём, пожалуй, не было. Сейчас Анна решила, что он священник, хотя был одет в обычный кафтан из простого сукна и суконный же чёрный плащ с капюшоном – весьма лёгкая одежда для Сибири, да и не имеющая ничего общего с рясой, которую носило православное духовенство. При этом она заметила, что руки старика с аккуратными ногтями, были чистые, с красивыми холёными пальцами и, что самое странное, вполне молодыми. Видимо, он был не так уж стар, каким казался из-за совершенно седых бороды и усов.

- Я не помешаю? - уточнил он с очень любезной улыбкой, почти светской, которая, однако же, показалась Анне искренней, как и тёплый взгляд ярко-голубых глаз, напоминающих весеннее небо.

- Нет, нет, нисколько! – Анна улыбнулась в ответ.

Старик опустился на скамью напротив неё и протянул ей железную кружку с дымящимся ароматным чаем.

- Вот, согрейтесь.

Поблагодарив, Анна не отказалась, чай действительно оказался вкусным и немного взбодрил её, приятно согрев изнутри.

- Вы едите к мужу, осуждённому за декабрь? – спросил он через некоторое время, и тут же оговорился: - Простите моё любопытство!

- Да, вы правы, - отвечала она, смутившись.

- Думаете, как я догадался? - усмехнулся он, - Это просто: на краю света такая ангельская красота – редкость! Вы и эта дикость!.. – он немного помолчал и заговорил вновь. – Простите, если я излишне любопытен, но… Вы совсем дитя! Что толкнуло вас отправится в столь опасную дорогу?!

- Я – жена и мать, еду к мужу, чтобы поддержать его, как и положено супруге, дававшей обеты у алтаря, - отвечала Анна и опустила глаза, не выдержав его пронзительного взгляда.

Поймала себя на том, что ей кажется, будто странный этот человек знает о ней что-то такое, чего она сама о себе даже не подозревает.

- Да, понимаю… Не все верны клятвам, но вы любите его! - утвердительно сказал он, кивнув головой.

- Это плохо? – спросила она, смутившись.

- О, нет! Но вам очень трудно, голубушка… Вас не понимают, даже осуждают… И будет ещё труднее. Но вы всё вынесете! Главное, не бойтесь! И отриньте сомнения! Любовь, подобная вашей, такая редкость! Не потеряйте её… В ней спасение… А люди, осуждающие вас, темны сердцем, им вашего света не осознать… Ну то не их вина, а беда, скорее.

- Спасибо, - улыбнулась она, не сдержав слёз, покатившихся из её глаз: в этом страшном месте, где она была чужой, среди мрачных людей, пугающих её одним своим видом, поддержка этого незнакомого старика – да и старика ли? – оказалась именно тем, в чём она сейчас нуждалась.

Будто ком упал с души, и Анна поняла, что действительно вскоре встретится с мужем. Почему, откуда возникла такая уверенность – Анна и сама не могла понять, однако уверенность эта казалась вполне естественной, как если бы она вдруг увидела своё будущее.

- Простите мне мою дерзость, - проговорил старик и взял её за руку, накрыв своей второй рукой, подержал и, отпустив, сказал: - Пусть ваш попутчик будет начеку… Перед Красноярском места глухие, беглые каторжники шалят. Тут лютует банда Сугака.**** Будьте осторожны! И знайте, всё у вас хорошо будет, хотя и много испытаний перенесёте. Господь посылает испытания по силе нашей! Вы – сильная!

- Простите, - смутилась она и вдруг спросила: - А кто вы, как ваше имя?

- Да, кто я – о том Господь один и ведает, - улыбнулся он. – Коли вам угодно, зовите Фёдором Кузьмичом. Иду по России-матушке, да Богу молюсь. А большего обо мне вам, ангел, и знать не нужно… А как в храме будете, поставьте свечку за здравие моё.

- Спасибо вам! – Анна, улыбаясь и не скрывая слёз, смотрела в небесные глаза этого странного мужчины.

- Да за что же?! – он усмехнулся и весело подмигнул. – Прощайте, ангел! Если Ему, – он указал пальцем вверх, - угодно будет, встретимся ещё!

И надвинув капюшон так, что осталась видна одна борода, вышел вон.


***

Ещё один день быстро пролетел в дороге. Когда стемнело, Чедвик, до этого ехавший, сидя рядом с ямщиком, пересел к ней в повозку.

- Вы уверены, что я не стесню вас? – спросил он с сомнением, читавшимся на его лице.

- Да, совершенно. Когда вы рядом, мне не так страшно среди темноты, - уверили его Анна.

И это было правдой. Сидеть одной в кибитке почти при полной темноте было жутковато, любой шум, доносившийся снаружи, пугал её. С Чедвиком же ей было спокойнее.

Закинув голову, Джон задремал, или прикинулся спящим, чтобы не смущать её. Помолившись, Анна тоже отдалась сну, убаюканная размеренным покачиванием кареты. Через какое-то время послышался треск ломающихся деревьев и карету тряхнуло так, что Анна, вскрикнув, едва не упала на Чедвика, который успел поймать её. До них долетели свист и крики. Ещё через мгновение донеслись беспорядочные выстрелы.

- Тсс, - Джон приложил палец к губам Анны и зашептал: - Мадам, ни звука, думаю, на нас напали.

С эти словами он задвинул Анну в глубь кибитки, достал пистолет и придвинулся ко входу в карету, закрытому меховым пологом.

- Сидите тише, если кто-то сунется, я буду стрелять! – прошептал он.

Анна замерла в ужасе.

___________________________________________________

*1 сажень = 2.1336 метра, следовательно, ширина дороги была примерно 6,5 метра.** англ. "чёрт знает где, неизвестно где, у чёрта на куличках, в какой-то глуши, в глухомани".***Доха - сибирская разновидность шубы мехом наружу, просторная и с широкими рукавами.**** Сугак

- вполне реальная фамилия одной из линий моих предков. Нет единого мнения о её значении. Приведу все, известные мне версии.1. Фамилия "Сугак" тюркского происхождения и относится к родоплеменному типу. "Было средневековое тюркское племя СУГДАК. При переходе из одного языка в другой сочетание ГД могло упроститься"// А.В. Суперанская "Тюркские фамилии" - "Наука и Жизнь" №9-2003 год, С. 76 - 77.В тюркских языках "Суг" означет - "вода", "ручей". У хакасов "суг-лыть" - "имеющий воду",в эвенкийском "суг" - то же, что "шуга", "торос". //Э.М.Мурзаев"Словарь народных географических терминов". Москва, 1984 год - С. 528, 530.2. У Даля - "сугать" - "толкотня. крик, шум, гам". Отсюда "сугАтный, гатить, гугатно" - "тесно, толпа народа". В Вологодской, Пермской Псковской губерниях слово"сугор, сугорок" означало"бугор, холм, пригорок".3. СУ - типичное прозвище. В белорусском языке "су" - то же, что в русском "со", в полском "sa". Типа "сосед, собрание". "Гак" имеет два значения: 1) острый металлический выступ на чём-либо (например, крюк у багра); 2) областное - участок земли, вдающийся острым клином во что-либо. Например, в болото или в другой участок. // "Тлумачальны слоўнік беларускай мовы" - Мiнск, 1978 год, Т.2 - С.14.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 20


Картинка из Сети.

Взгляд Анны был устремлён на вход в повозку, из-за мехового полога долетали крики людей. Она поняла, что с козлов стащили кучера, и сейчас никто бы не дал и гроша за его жизнь, впрочем, как и за их с Чедвиком.

-Тут кто-то есть! – внезапно полог откинули и в повозку заглянул бородатый мужик.

Прогремел выстрел – это Чедвик выстрелил прямо в лицо бандиту. Тот осел в снег, и тот час же второй разбойник выстрелил в Чедвика. Джон упал, застонав от боли, Анна бросилась к нему, но чьи-то руки потянули её из повозки и выкинули прямо в снег. Темноту ночи разбивали отблески факелов. Но при таком свете Анна не могла хорошо рассмотреть лица, окруживших повозку разбойников. От страха она словно лишилась сил и не могла собраться с мыслями, чтобы точнее оценить обстановку. Крики, лица в сиянии факелов – всё это слилось в одну фантасмагорическую картину. Невольно мелькнула мысль, что всё это сон, жуткий кошмар.

- Смотри-ка, ребята! Баба! Ей-богу баба! – обрадованно воскликнул тот, кто вытащил её.


Это был темноволосый и по виду совсем молодой, безбородый человек, он с любопытством обшаривал Анну взглядом и похотливо ухмылялся. И его возглас вернул бедняжку к действительности. Увы, это не сон, а самая настоящая реальность! Анна старалась не смотреть злодею в глаза.

- А ну, погодь! – его оттолкнул огромный мужик, - Не лезь поперёд старших!

Этот человек был богатырского сложения, косолапый и сутулый, похожий на огромного медведя. Чернявый не решился ему возразить.

Анна испуганно смотрела на них и была не в силах даже закричать, но надеялась, что Чедвик, возможно, жив.


- Чо тут у вас?! - внезапно на лошади появился третий, в добротном полушубке, подпоясанным кушаком, в высокой собольей шапке, лихо заломленной назад.

В свете факелов Анна успела рассмотреть, что из-под шапки у всадника свисал кудрявый русый чуб, он гарцевал на коне, оценивающим взглядом окидывая пленницу. И ещё в его внешности была одна деталь, которая заставила Анну затрепетать от ужаса: вместо левой руки из рукава у бандита выглядывал блестящий острый железный крюк. Поводья лошади безрукий крепко держал одной правой.


Посмотрев Анне в лицо, он вдруг удивлённо вскинул брови и распорядился:

- Кто хоть пальцем тронет, голову оторву! – и тут же спросил, указав крюком на повозку: - Там кто? Живой?

- Мужик её, должно быть, - предположил Чернявый, - Терёху ухлопал, ну я в него и пульнул… В упор почти, наверняка…

- Посмотрите, ежели дышит, вместе с девкой отвезите ко мне! И чтоб волос не слетел! – с этими словами он ещё раз посмотрел в лицо Анны и быстро ускакал вперёд.

Анна не помнила, как её вновь затолкали в повозку, опустили полог, и вскоре повозка тронулась. Из оцепенения её вывел стон Чедвика.

- Джон, вы живы? – она склонилась над ним, лежащим с запрокинутой головой.

Даже в полумраке поняла, что он бледен и теряет кровь: рана на левом плече была большой, кровавое пятно расплылось по шубе и обильно испачкало клетчатый плед, который Чедвик носил вокруг шеи поверх шубы.

- О, бедный Джон! – всхлипнула она, но тут же попыталась взять себя в руки: - Ничего! Я помогу вам!

Анна попыталась зажать рану носовым платком, но нежная кружевная ткань сразу же промокла от крови, буквально пульсирующей из раны.


- Мадам, - слабым голосом простонал Чедвик, на его губах появилось нечто вроде улыбки, и вдруг он заговорил на родном языке: - I'd make a pretty good bodyguard, I think... ) – он поморщился и добавил: but too late, too late… *

- Не говорите так, сударь! – она приложила ладонь к его лбу. – Нас куда-то везут, надеюсь, я скоро смогу перевязать вашу рану… Всё будет хорошо! Вы поправитесь! Главное, не разговаривайте и не шевелитесь! – она говорила что-то ещё, успокаивая не столько его, сколько саму себя убеждая в невозможном, не замечая, что по её щекам бегут слёзы и капают ему на лицо.

- У вас солёные слёзы… - заметил он прерывистым шёпотом и вновь попытался улыбнуться, но тут же потерял сознание.

Анна рассудила, что это к лучшему: находясь без сознания, он не тратит силы и не чувствует боли.


***


Повозка свернула. Сквозь щель Анна рассмотрела, что дорога углубилась в лес. Вдоль неё будто стражи высились огромные ели, в свете факелов, которые держали ехавшие впереди всадники, картина казалась сказочной. Вскоре деревья словно расступились, и повозка выехала на небольшую поляну, в центре которой стояла добротная изба, окна светились, из трубы на крыше валил дым. Это уютное жильё ничем не напоминало убежище разбойников. Впрочем, это было лишь предположение Анны: ведь она понятия не имела, как должно выглядеть логово лиходеев. Когда подъехали ближе, Анна с удивлением обнаружила неподалёку ещё несколько изб поменьше, получается, в таёжной глуши спряталась целая деревня разбойников. Сердце молодой женщины сжалось в томительном тревожном предчувствии.

Лошади остановились. Анна поняла, что дальше они не поедут.


- Выходи! – в повозку просунулась голова Чернявого. – Да поживее, Сугак ждать не любит!

- Мой спутник ранен, я прошу вас позаботиться о нём, - стараясь говорить твёрдым тоном, осмелилась сказать Анна, - Я сама буду за ним ухаживать, мне лишь необходимо полотно и горячая вода! Я умоляю вас! – она не побоялась взглянуть в лицо разбойника, но тот только оскалился в ухмылке.

- Я сожалею, красавица, но молить не меня будешь! – хохотнул он и строго приказал: - Иди за мной!

- Но как же мой спутник? – не отступала Анна, хотя внутри трепетала от ужаса.

Однако Чернявый просто схватил её за руку и силой потащил за собой к большой избе. Они поднялись на высокое крыльцо, распахнув двери, бандит толкнул её внутрь. Анна зажмурилась то ли от неожиданности, то ли от тепла, мягкой волной ударившего ей в лицо. В сенях было не просто тепло – жарко. Впрочем, возможно ей так показалось с мороза.

- Атаман! – Чернявый ударил кулаком в двери, которые вели в избу. – Я привёл её!


Распахнув дверь, он втолкнул Анну в комнату. Она увидела просторную горницу, в центре стоял широкий стол, покрытый цветастой скатертью. Вокруг стола тянулись скамьи с разложенными на них меховыми покрывалами. На стенах – видимо для тепла – висели две шкуры медведя украшенные оружием – здесь были палаши, несколько дуэльных пистолетов, похожие Анна видела в кабинете мужа, и среди них выделялся странный железный крюк, вроде того, что заменял руку атамана. Одна медвежья шкура лежала на полу прямо между дверью и столом. В комнате было светло от многих свечей, укреплённых на стоящем на столе канделябре, в углу манила теплом белёная печь.

- Чего стоишь, Анна Лександровна? – неожиданный вопрос заставил Анну вздрогнуть.

Из-за ширмы за печью вдруг вышел высокий мужчина, тот самый, которого Анна уже видела на лошади, атаман шайки. Он смотрел на неё с усмешкой, но без злобы и похоти, скорее, с любопытством и некоторым удивлением.

- Откуда вы знаете… - Анна вскинула на него взгляд, удивившись, что он знает её имя, и вдруг застыла в изумлении. – Иван?! Вы?!

- Признали всё-таки, - улыбнулся атаман.

Анна всмотрелась в его лицо. Да, это был Иван, тот самый крепостной Марьи фёдоровны, строптивый парень, которого барыня отдала в рекруты. Те же пронзительные карие глаза с белёсыми ресницами, тёмно-русые кудри. Только теперь нижнюю часть лица украшала рыжеватая борода, над полными губами топорщились усы, и само лицо стало старше. Перед Анной стоял не юноша, а сильный и крепкий мужчина, лихой атаман разбойников. Пусть и с физическим увечьем, он не вызывал жалости. Анна даже поймала себя на том, что с восхищением рассматривает его стройную широкоплечую фигуру в ладно сидящей на нём простой рубахе с вышивкой по вороту, подпоясанной красным кушаком и яловых** сапогах, которые поскрипывали при каждом его шаге. Нет! Уж жалким он точно не был – затаённая сила исходила от него, и двигался он со звериной грацией. Это был тот самый Иван, которого она видела несколько лет назад и рассказала ему о гибели его отца и невесты, но вместе с тем, это был другой человек. В прежнем Иване был какой-то надрыв, он напоминал метающегося по клетке зверя. В новом Иване от этого смятения и неуверенности не осталось и следа – свободный, уверенный в себе человек стоял перед Анной и смотрел на неё пронзительным взглядом, лёгкая полуулыбка играла на его губах.

- Иван, вы – атаман?! – изумлённо уставившись на него, только и смогла вымолвить Анна.

- Да, Анна Лександровна, атаман шайки разбойников, и кличут меня Сугаком, - отрекомендовался он и раскланялся в шутливом поклоне. – Вижу, что не ожидали встретиться, да и я сам тоже не думал, что придётся свидеться, - он усмехнулся и подкрутил ус.

- Да вы присядьте, барышня, устали поди, да и перепугали вас мои ребята, - он шагнул к ней, взяв за руку, заботливо усадил на скамью и укрыл ноги мехом.

- Благодарю вас… - Анна смутилась, - как я могу называть вас?

- Да так и зовите, как раньше, - засмеялся он, - для вас я Иван. А это, - он указал на свой крюк, - не бойтесь. Это так…ну чтоб совсем одноруким не быть.

- Как же это? – решилась спросить Анна, сочувствие промелькнуло в её взгляде.

- Да было дело… Я же тогда, повидавшись с вами, двинул в Сибирь, меня споймали да и сослали, заковав в железо. Пять годов в руднике провёл, а потом бежать Бог сподвигнул. Тайга, слабаков не любит…

Он задумчиво посмотрел перед собой, словно что-то вспоминая и продолжил:

- Брёл наугад… а осень здесь холодная, зима лютая… Беглому жратвы нет… Ну перебивался там ягодами, грибами, - он усмехнулся, - от грибов однажды едва не загнулся… Ну да ничего… А потом шатун меня шибко помял, медведь, значит… Думал, подохну, выполз к реке, решил напоследок напиться водицы да и уснуть вечным сном. Ан нет! Тут меня тунгусы спасли… они и нарекли меня Сугаком, это вода по-ихнему, - пояснил он, криво усмехнувшись, - навеки с рекой связали. Вот шаман их мне руку и оттяпал – она чёрная была. Полгода я у них обретался, в себя приходил, мясо на костях отрастал. Ну а потом уж, когда этой штукой обзавёлся, вроде, как гак навесил, - он засмеялся, - Сугак – с гаком…


Вдруг послышался стук в дверь.

- Войди! – зычно разрешил атаман.

В двери вошёл невысокого роста инородец со скуластым плоским лицом, его седые волосы были гладко зачёсаны и заплетены в тугую косу, которая спускалась на спину. Одет человек был в нечто вроде мехового платья с капюшоном. ***


- Чего тебе? – спросил Сугак.

- Мужик его, - туземец указал на Анну, - совсем плохой…

- Это мой секретарь, - Анна с мольбой посмотрела на Ивана, - он ранен… Я должна быть с ним!

- Должна, так будешь, барышня, - успокоил атаман и сказал что-то туземцу на местном наречии.

- Холёсё, холёсё, Сугак, - кланяясь туземец стал отступать к дверям, - Талтуга всё сделат, но решат духи! – проговорил он и воздел руки к небу.


- О чём он? – спросила Анна, едва иноземец ушёл.

- Это Талтуга, тот самый тунгус, что спас меня, отрезав руку. Я сказал ему, чтобы он промыл и перевязал рану. Не тревожьтесь, Анна Лександровна! Ежели суждено, так будет здрав ваш секретарь… Ну а нет… Как тунгус сказал – дУхи решают…

- Иван, я умоляю вас! – Анна вцепилась в его здоровую руку, - Джон не может умереть! Он… так молод и он защищал меня…

- Анна Лександровна, Сугак слов на ветер не бросает! – атаман нахмурился. – Любишь его? – вдруг спросил он.

- Да, Бог с вами, Иван! – Анна встала со скамьи, заговорила быстро, словно торопилась убедить его в чём-то: - Джон из Америки, американский подданный, он мой секретарь… сопровождает меня до места ссылки моего мужа… Я ведь замужем за Сергеем Владимировичем.

- Вот, как значит, - он задумчиво покрутил ус, - И за что же угораздило барина? Неужто за декабрь?!

- Да, за декабрь…

- Ну, добре! А вы, значит, к нему отправились?

- Да…

- Вот же ж глупая! И не остановил вас никто?! – он взмахнул руками и хлопнул себя по коленям.

- Меня пыталась остановить Марья Фёдоровна, - печально улыбнулась Анна, - Но… иначе я не могу… Я люблю мужа и должна быть с ним!

- Ну, любовь… - протянул он и с усмешкой заметил: - Вы Анна Лександровна, извиняйте, конечно, но не верю я в эти бабьи стоны! Баба – кошка, кто приласкал, к тому и ластится…

Анна хотела что-то возразить, но он остановил её жестом и продолжал:

- Хотя… Кто вас разберёт? Я же вас давно приметил – вы странная и личико у вас… ну, ангел чистый! Вот бывает же краса такая неземная! – он пристально посмотрел ей в глаза, точно пытался рассмотреть в них что-то потаённое.

Потом вдруг с раздражением заметил:

- Запереть бы тебя, краса ненаглядная,осыпать золотом, в шелка обернуть, заласкать до полусмерти, да ведь не полюбишь атамана?! – усмехаясь, он сверкнул глазами, - Не пронзай очами, барышня! Вижу, что не полюбишь! А силой я любовь не беру! Полезай на печь, - вдруг распорядился он, - утром в баньке попаришься и пойдёшь к своему американцу. А покуда отоспись!


Он подсадил Анну на печь и, больше не сказав ни слова, вышел.


***

Ах, печь, печь! Русская печь! Большая, уютная, спасение при недугах и нега для продрогших тела и души! Не было в свете ничего живительнее тебя! Нет и не будет во веки веков! Не придумал человек ничего лучше в лютый мороз, как очутиться на ней, окунуться в мягкое материнское тепло, сомлеть в сонной неге, проваливаясь в сладкий спасительный сон, отринуть от себя все дневные невзгоды и волнения, всё, что страшило и тревожило. Уплыть по мягким волнам, точно младенец, покачиваемый в колыбели заботливой матерью.

Анна, очутившись на печи, почти сразу уснула: сказались волнения и многодневная смертельная усталость. Лишь сняв капор с шалью, да укрывшись собственной шубкой, она заснула, как была, в одежде. Да, она у разбойников, да, присмерти милый дорогой Чедвик, её опора в морозном Аду, но сейчас она может только спать… Это тепло необходимо ей, чтобы обрести силы для нового дня, который, наверняка, будет трудным. Завтра она продолжит бороться с обстоятельствами, а сейчас она спит. Сладко и глубоко, как не спала до этого никогда!

Ночью ей приснился Сергей, улыбаясь, он смотрел на неё и протягивал к ней руки. А потом подхватил, сжал в объятиях и завладел её губами, в страстном натиске заставляя их раскрыться. В этом сне он любил её, и она, отдаваясь ему, возрождалась для нового дня. Усталость медленно покидала её измученное дорогой тело, каждая его клеточка словно обретала что-то утраченное. Подобно цветку, раскрывающемуся по весне от ласк солнечных лучей, расцветала Анна от сна, в котором любимый целовал её, дарил ей свою любовь.

Где-то впереди была неизвестность, возможно, новые волнения и страхи, но сейчас свершилось чудо - ласковое тепло печи, вернуло ей, пусть только во сне, ощущение присутствия Сергея.

_____________________________________

* англ. "Думаю, из меня вышел бы неплохой телохранитель...но поздно, слишком поздно..."** Яловые или юфтевые сапоги - другое название юфти – «русская кожа». Она проходит несколько стадий дубления и вырабатывается из шкур ялового (не старше 1-1,5 лет) крупного рогатого скота, конских и свиных.*** Кухлянка - у народов Севера: верхняя меховая одежда в виде рубахи мехом наружу.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II.Глава 21


В качестве иллюстрации использован рисунок Алексея Мищенко к рассказу Д.Н. Мамина-Сибиряка "Зимовье на Студеной".

Проснувшись, Анна резко села. О, это только сон, Сергей на каторге, а она… Она вдруг вспомнила, что находится в становище разбойников. Соскользнув с печи, она поправила свою одежду и едва успела привести в порядок волосы, собрав их в тугой узел, как дверь распахнулась и вошёл тунгус.- Айда, - сказал он и жестом позвал её идти за ним.- Куда мы идём? Я хочу видеть своего спутника! – Анна постаралась держаться смело, хоть в глубине души всё сжималось от страха.Да, Иван вчера не показался ей злодеем. Однако люди меняются, и потом, наверняка, их с Чедвиком участь решает не только он.- Он там, - туземец неопределённо указал рукой.Анна не решилась больше заговорить с ним, понимая, что ничего толкового от него ей не добиться, и просто молча пошла за ним.Стояло морозное солнечное утро, день обещал быть светлым. Поляна в окружении елей и сосен выглядела уютным уголком. Кроме избы, в которой Анна провела ночь, здесь стояли ещё четыре две, меньшего размера, и баня.- Твоя идти туда, - иноземец указал на баню и добавил: - Сугак сказал.- Спасибо, - улыбнулась Анна, - Но мне надо к моему человеку.- Чилавека потом, - отмахнулся тунгус, - Снасяла мыться давай! Потом чистым ходи…- Но я должна узнать, как он, ему лучше? – настаивала Анна.- Нее, сичас нельзя! – старик замахал руками и замотал головой. – Снасяла баня, потом ходи чилавека.Анна поняла, что так она ничего не добьётся и, решительно распахнув двери, шагнула в баню. В лицо ударил тёплый влажный воздух, наполненный ароматом хвои и листьев берёзы. Только сейчас она поняла, как же ей не хватало всё время в пути этого влажного жара. Скинув одежду в предбаннике, распахнув вторую низкую дверь, в одной рубашке она шагнула в царство живительного пара. На мгновение зажмурилась, привыкая к мягкой благодати, вдыхая смолистый аромат пихтового веника. Вымывшись, она почувствовала себя значительно бодрее, едва успела одеться, как вновь пришёл инородец и жестом велел следовать за ним.- Куда ты ведёшь меня? – решилась спросить Анна.- Ты хотеть чилавеку… - отвечал тунгус.Анна поняла, что большего от него она не добьётся, да и его ответ вполне удовлетворил её. Чедвик жив – это главное.Талтуга привёл её к самой дальней избе, что стояла позади остальных, на противоположном конце заимки. Анну удивило, что даже ей, при её невысоком росте, пришлось склонить голову, чтобы войти в двери.Войдя в избушку, они сразу оказались в горнице, в центре которой стояла большая печь, а справа от неё на широкой скамье, служившей чем-то вроде кровати лежал Чедвик.- Джон! – она бросилась к нему, - Друг мой! – позвала, склонившись к мертвенно бледному лицу, однако сразу поняла, что Чедвик без сознания.- Духи не хотеть отдавать, - заметил тунгус, - Совсем плохой…- Скажите, он… умирает? – на глазах Анны показались слёзы, но она с усилием удержала их.- Рана плохой, Талтуга пулю достать, крови много… - отвечал тунгус, - Камлать надо. Духов просить…- Веди меня к Сугаку, - вдруг заявила Анна.- Сугак? Зачем Сугак? – Талтуга внимательно смотрел на неё, не понимая, зачем ей вдруг понадобился атаман.Анна не успела ничего сказать, как в избу вошёл Иван.- Ну, что тут у вас? – он смотрел то на тунгуса, то на Анну.- Иван! – Анна бросилась к нему. – Джону нужен доктор!- Хм, - атаман усмехнулся, сверкнув глазами, - У нас, чай, не Питербурх, сударыня, - он нарочито раскланялся, разводя руками.- Я умоляю вас! – она сжала его руку, - Он умрёт, если не позвать врача! Ну зачем вам смерть невинного?! Я заплачу!- Ладно, - после минутных колебаний нехотя кивнул атаман и строго приказал: - Ждите!Он быстро вышел, оставив Анну в растерянности. Ждать? Чего? Доктора? Или просто смерти Джона?- Талтуга – камлать, - сообщил тунгус и тоже ушёл.Оставшись одна, она присела на табурет, поставив его возле ложа раненого. Около печки стояло ведро с чистой водой. Смочив платок, Анна стала прикладывать его ко лбу Чедвика, пытаясь хоть как-то унять жар. Потянулись томительные часы ожидания любого исхода. Она, словно исполняя некий ритуал, намачивала платок, прикладывала его к горячему лбу раненого, потом вновь мочила тонкую ткань и мысленно творила молитву.Вдруг двери с шумом распахнулись и в избу буквально впихнули связанного по рукам человека. Глаза его были завязаны платком. Но он пытался вырваться из удерживающих его рук бандитов.- А ну, стой! – приказал один из разбойников, в котором Анна узнала Чернявого. – Стой тебе говорят!Он снял с лица пленника повязку и освободил его руки. Пленник – невысокий, полный человек, зажмурился от света.- Где я?! Куда вы меня привезли?! – возмущался он, при этом было понятно, что человек chauffe. *-Молчи, тогда жив будешь! – встряхнул его Чернявый и поднёс кулак к лицу пленника.В этот момент в избу вошёл Сугак.- Оставьте нас! – приказал он своим товарищам, и они тот час же вышли.- Ты доктор? – спросил атаман пленника и, не дожидаясь ответа, продолжал, кивнув в сторону раненого Чедвика: - Ему нужна твоя помощь.- Но… как можно?! Я был на обеде у самого Герасима Петровича. ** ,- стал возмущаться человечек.Анна смогла рассмотреть его получше. Он был похож на крепко пьющего мелкого чиновника, но никак не на врача. Красный распухший нос, мешки под глазами явно указывали на пристрастие к алкоголю. Как и трясущиеся руки, которые нельзя было списать на испуг.- Цыц! – Сугак гневно сверкнул глазами. – Жив будешь! Только помоги ему! Я заплачу!-Хорошо… - доктор снял шубу и тут же подошёл к висевшему у печки умывальнику. – Мне нужна горячая вода и мыло, - заплетающимся языком распорядился он.- Хорошо, всё будет, - пообещал Иван и вышел.Через некоторое время один из разбойников принёс шайку с кипятком и холщовую тряпицу, в которой был завёрнут кусок мыла. Вымыв руки, доктор стал осматривать Чедвика. Он потрогал лоб раненого, потом долго держал его руку, высчитывая пульс, после этого осмотрел рану. Всё время покачивал головой и что-то бормотал по-латыни. Анна с растущей тревогой наблюдала за ним.- Ну-с, голубушка, должен сказать, ваш муж плох, очень плох, deathbed febris *** ,- наконец, вынес вердикт эскулап.- Это мой секретарь, - поправила Анна. – Неужели ничем нельзя помочь?- Боюсь, что нет… - странный доктор развёл руками, - Он потерял много крови… пулю вынули, но видимо, без соблюдения чистоты… Рана грязная и воспалена. Боюсь, что у него началось заражение крови…- Но можно как-то облегчить его страдания? – спросила Анна.- Да, морфий, но… у меня его нет, поэтому просто дайте ему водки, - лекарь махнул рукой, - Он будет спать… И да, мне бы тоже водочки, - добавил он, выразительно потерев ладони друг о друга.Когда принесли запотевший штоф, доктор вначале выпил сам, крякнул, вздрогнув, и с шумом понюхал рукав своего сюртука. Анна влила несколько капель спиртного в рот Чедвику. Тот вдруг открыл глаза и закашлялся.- Джон! Джон, как вы себя чувствуете? – Анна склонилась к его лицу. – Вы… узнаёте меня?- О, Angel… - слабая улыбка тронула его губы, глаза лихорадочно блестели, - How can I not recognize you? Where am I? Already in heaven? (О, ангел… Разве я мог не узнать тебя? Где я? Уже на небесах?)

Он облизал пересохшие губы и, закрыв глаза, прошептал: - It's dark in here. Why it’s so dark? Do you have any candles?

(Здесь темно. Почему здесь так темно? У тебя есть свечи?)

И он вновь отключился. Но на этот раз просто заснул.- Ну вот, он спит, - заметил доктор, опрокидывая очередную рюмку. - Промойте рану, - он указал на остатки водки в графине. – Просто залейте и дайте стечь.- А вы, доктор? Вы мне не поможете? – спросила Анна.- Нет, сударыня, я слишком устал… Меня вытащили прямо из-за стола купца Гадалова, я был у него на именинах, связали, приволокли сюда силой… Мне необходимо поспать. Mihi nervi excitantur (мои нервы возбуждены – лат.)А это очччень вредно!С этими словами он залез на печь, и вскоре Анна услышала переливистый храп пьяного медика.

***


Неизвестный рисунок из Сети.

Вот уже третьи сутки Анна сидела у постели умирающего Чедвика. Иногда приходил тунгус, предлагал сменить её, чтобы она могла поспать, но Анна боялась, что Джон умрёт в её отсутствие. Убрав волосы под чепчик, она сидела сутки напролёт. Иногда Джон словно бы приходил в себя, он смотрел на неё лихорадочным взором и бормотал что-то бессвязное на родном языке. Анна прикладывала мокрую тряпицу к его лбу, пытаясь хоть как-то унять его жар.Доктор проявил редкостное равнодушие к пациенту. Когда Анна попыталась резко попенять ему на это безразличие, он с раздражением бросил:- Сударыня! Я понимаю вашу озабоченность судьбой этого бедняги, но Бог – свидетель, я ничего не могу поделать,- он развёл руками, - Воспалительный процесс захватил весь организм… Он может умереть в любую минуту.- Но как же так?!. – Анна растерянно смотрела на него. – Разве вы не врач, первейший долг которого спасать жизнь пациенту?! Как можете вы быть так равнодушны?! Вы опустили руки!Она не скрывала слёз, брызнувших из её глаз.- Долг?! Долг – вы говорите?! – вскричал врач и тут же понизил голос до шёпота, который зазвучал почти зловеще. – Да, мой долг – помочь тому, у кого есть шансы на жизнь. Но я не Господь Бог! И да, я опустил руки, потому что не вижу пути к его спасению.Он замолчал, тяжело вздохнул и принялся уговаривать Анну уже миролюбивым тоном:- Поймите, жар усиливается час от часу… Нам остаётся просто ждать… Если хотите, молитесь. Это всё, что вы можете сделать для него…И Анна молилась. Наверное, она уже и сама смирилась с участью Джона. Но надежда возвращалась к ней всякий раз, стоило ему на мгновение очнуться от забытья.Однажды под вечер вновь пришёл тунгус. Он долго стоял у постели Чедвика, словно пытался что-то рассмотреть в его бледном исхудавшем лице, а потом сказал Анне:- Талтуга камлать. Духи сказали – чилавек не жить. Мало-мало осталось.- Да что ты такое говоришь?! – воскликнула Анна и толкнула туземца в плечо. – Джон поправится! Слышишь, поправится!- Напрасно ждать – плохо, - тунгус покачал головой и осторожно сжал её руку, - Духи не врут! Они видят, - он обвёл рукой круг, потом дотронулся указательным пальцем до лба Анны и добавил: - Ты не видеть! Духи видеть… И знать! Твоя – слушать! Моя говорить с духами, рассказывать тебе!- Почему я должна верить твоим духам? – не отступала Анна. – Они мне чужие, я верю своему Богу и молюсь ему о выздоровлении моего друга!- Твой бог - молчит, духи - говорят! Талтуга их слышать! Талтуга – внук Великого Шамана! – он воздел ладони к небу, словно показывал величие своего предка. – Ты – упрямый женщина! Талтуга не любить упрямый женщина! – похоже, тунгуса начиналораздражать упорство Анны.Он заговорил резким тоном, точно рубил фразы:- Нельзя перечить духам – плохо будет! Плохо! Талтуга сказал!И с этими словами он вышел, оставив Анну в растерянности.Глупый туземец! Пусть он вещает ей о своих духах, пусть сам верит в них! Но Джон будет жить!Ясный голос Джона, внезапно позвавший её по имени, вернул женщину к реальности:- Анна…- Да, да, я здесь, друг мой! – тот час же отозвалась она и опустилась на колени перед его ложем.- Сейчас день? – спросил он и так ясно посмотрел ей в лицо, что надежда вновь ожила в её сердце.- Нет, сейчас ночь, - отвечала Анна, вытирая испарину с его лба, - Должно быть, далеко за полночь, - она улыбнулась и дала ему сделать глоток воды.Её поразили его глаза – сейчас они казались ей больше обычного, и точно исторгали неземной свет. То ли лихорадка была тому причиной, то ли блики от свечей, плясавшие по стенам избы.Вдруг он взял её за руку и заговорил взволнованно, прямо глядя ей в глаза:- Анна, я должен сказать вам… Только обещайте выслушать, не перебивая: у меня больше не будет времени…- Джон, - Анна улыбнулась и мягко поправила рукой его волосы, - Вам вредно много говорить… Нужно беречь силы… Они так нужны вам для выздоровления.- Пустяки! Это сейчас неважно… уже не важно, - с настойчивостью возразил он…- Анна, я не могу уйти, не сказав вам нечто очень значимое… Главное для меня...- Уйти? – она чуть нахмурилась, - Неужто вы решили оставить меня одну?- Друг мой, - усмешка пробежала по его губам, - Я никогда бы даже не помыслил о том, но… моя участь решена там, – он поднял палец вверх, и тут же остановил её попытку возразить: - Пожалуйста, не перебивайте меня… Я боюсь, что горячка придёт вновь, и у меня уже не достанет сил бороться с ней…Он говорил по-русски, будто боялся, что иначе она может не понять его, и неотрывно удерживал её взгляд.- Анна я хотел, чтобы вы знали, что я люблю вас…- Джон… - она сжала его руку, намереваясь что-то возразить, но он продолжал настойчиво, с горячностью, которой она в нём раньше не подозревала,воспринимая его, как человека дела и рассчёта, но никак не романтика:- Впрочем, вернее было бы сказать – я любил вас… Да, да… С той самой первой минуты, когда вас встретил…Ему было всё труднее говорить, Анна вновь позволила ему сделать глоток воды, и он заговорил с новыми силами:- И даже ещё раньше – едва увидел портрет вашей матушки… Но тогда это не было любовью, скорее, восхищением небесной красотой. А когда увидел вас, моё сердце… В нём поселился ваш образ. Это было чувство без претензии на взаимность… Я знаю, как вы любите своего мужа… И я никогда бы не посмел оскорбить вашу верность недостойным поведением… Хотя бы намёком… Но ничто не мешало мне любить вас молча… - вруг лёгкая усмешка пробежала по его губам, оживляя смертельно бледные черты, и он почти весело заметил: - Один испанец сказал, что «Любовью оскорбить нельзя». ****Думаю, он был прав. Однако я не хочу уходить, не открывшись вам…- Молчите! Молчите ради всего святого! – Анна не скрывала слёз и приложила ладонь к его губам. – Вам вредно разговаривать!- Пустое! Какое это теперь имеет значение? Я даже рад, что моя жизнь кончается рядом с вами… Ваши глаза… О, как вы прекрасны! Не плачьте! Вам потребуются силы… Теперь вы будете одна в этом диком краю… Спасибо вам… и прошу прощения, что доставил вам столько хлопот…- Нет, друг мой! – она смахнула слёзы ладонью и нежно коснулась его щеки. – Не говорите так!- Вы были так добры ко мне… - продолжал Джон уже шёпотом, - Все эти дни… я ощущал вашу заботу и поддержку.- Нет, это вы должны простить меня! – с горячностью возразила она, уже не сдерживая слёз. – Это я – причина ваших страданий! Джон, милый Джон, если бы я знала, что ждёт нас, то никогда бы не позволила вам ехать со мной…- Не-нет! Вашей вины нет, я сам хотел этого всей душой… Наверное…. Я всё же надеялся на что-то… или просто хотел быть рядом. Какое это теперь имеет значение?Он вновь улыбнулся помолчал и с каким-то пронзительным чувством заключил:- Теперь это уже неважно… Прощайте, Анна! .. И обещайте мне…- Да…- Я хочу, чтобы вы были счастливы! Обещайте, что позаботитесь о себе!- Конечно, конечно, друг мой, я обещаю вам это!Вдруг его взгляд остановился на ней, будто замер на мгновение и сразу погас, продолжая улыбаться, Чедвик сжал её руку и устало закрыл глаза. Анна поняла, что духи Талтуги не солгали: как и предсказывал старый тунгус, они забрали Чедвика в лучший из миров.Потом на груди ушедшего Анна дала волю слезам. Милый юноша! Он приехал в далёкую страну, чтобы найти лучшую долю для себя и своих родных, но нашёл гибель. И сейчас она винила себя в его смерти. Пройдут годы, и она – уже с высоты своих лет – найдёт в себе силы простить себя, понять, что в его смерти нет её вины. Но сейчас, отдавшись своей боли, она винила себя не только за гибель, но и за то, что, сама того не желая, заставила его страдать от неразделённой любви. Почему так устроено, думала она сейчас, мужчины, окружавшие её, страдали от неразделённых чувств? Николай… И оказалось, Чедвик… Они так помогли ей в эти страшные месяцы. Без них вряд ли бы она смогла быть сильной. Но теперь она просто обязана преодолеть всё… Чтобы жертва Джона не была напрасна… В её сердце всегда будет биться частичка нежности к нему, отдавшему свою жизнь, ради её счастья.Плакала Анна, сожалея о потери друга, об утрате иллюзий, которые ещё совсем недавно заставляли её верить в лучшее и стремиться вперёд. Теперь она вдруг осознала себя маленькой былинкой, затерянной в суровой тайге, почти на краю света. И не было рядом ни одной близкой души, способной разделить с ней боль от своей утраты. Одиночество поглотило её и ледяным холодом сковало душу.___________________________________________

*Быть подшофе — значит быть в состоянии лёгкого опьянения, навеселе.**Герасим Петрович Гадалов – основатель династии купцов Гадаловых. В начале 19 века он вместе с семьей обосновался в городе Канске Енисейской губернии. В Сибири семейству Гадаловых сопутствовала удача. Герасим Гадалов по торговому свидетельству 3 разряда в 1846—1851 годах торговал золотыми и серебряными изделиями в Канске. В 1858 году он числился купцом 3-й гильдии. Герасим Петрович заложил торгово-экономические основы, благодаря которым его сыновья Иван и Николай стали купцами 1-й гильдии, потомственными Почетными гражданами и заняли среди деловых людей Красноярска особое место.*** по-латыни предсмертная горячка/**** Лопе де Вега «Собака на сене».

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 22


Манская Петля. Фото из Сети.


Джона Чедвика похоронили на высоком утёсе, возвышавшемся над Маной, правым притоком Енисея. Собственно, из-за скованной морозом земли копать могилу не представлялось возможным, поэтому тело просто заложили камнями.- Покуда пущай так лежит, - сказал Сугак и тут же пообещал Анне: - Весной, жив буду, похороню его по-людски, не сумлевайся, Анна Лександровна…И лежал Чедвик, словно бы и не умер вовсе, а заснул, как былинный богатырь в каменной пещере, укрытый от лютых холодов и пронизывающих ветров. Одинокий утёс, немного выдающийся вперёд, будто парящий над окружающими неприступными горами, поросшими тайгой, а у их подножия - полноводная река, надёжно охраняли сон Джона. Анна стояла над высокой каменной насыпью и ловила себя на мысли, что ей действительно проще думать о Джоне так, словно бы он и правда уснул. И вот уйдёт Зима, скинет ледяной панцирь багатырша-Мана, оживёт всё вокруг в пьянящем благоухании весны, затрепещет в изумрудном сиянии первых трав, согреется мир под щедрыми лучами весеннего солнца и шагнёт навстречу новой жизни… Но нет, как бы Анне ни хотелось верить в это, не очнётся Джон от сна, не откроет глаза и не улыбнётся ей иронично и лукаво, как улыбался всегда, пытаясь развеселить свою княжну.


https://www.drive2.ru/l/490198843497906187/


***


Петрушевский относился к тому счастливому типу людей, кто находил особую прелесть и даже потребность в уединении. Сидение в темнице усилило в нём эту черту. Мысль отвлекалась только мыслью. Однако одно дело - когда уединение зависит от тебя самого, когда ты сам решаешь, сколько провести в общении с самим собой, и совсем другое, когда уединение вынужденное, навязанное человеку против его воли, сидеть в темнице без всякой надежды на скорое освобождение, в постоянном томительном ожидании какой бы то ни было развязки - это угнетало и раздражало. Кто знает, какое наказание уготовит император? А что если заточение будет вечным? Уж лучше смерть, чем вечная темница! Или позорная смерть… Подобные мысли могли бы привести к безумию. Если бы не Вера. Она стала для Сергея спасением, путеводной звездой, которая вывела из мрака и позволила пережить долгие месяцы следствия. Не думать о будущем, не гадать о нём, а только лишь полагаться на Бога и верить, что он всё устроит наилучшим образом – таков был теперь принцип Сергея, неуклонное правило, которому он следовал.

Приговор и дорогу к месту каторги он, в отличие от многих своих товарищей, воспринял с радостью. Это было избавлением от неизвестности. Теперь его судьба была определена. И кроме того, дорога – пусть и сопряжённая со многими неудобствами, приносящая физический дискомфорт – оказалась приятной для души, ибо избавила от давящей атмосферы одиночной камеры. Вокруг него разворачивалась во всей своей красоте, величии и одновременно ужасающей убогости Россия.

Весь путь до места назначения Сергей имел счастье любоваться восхитительными пейзажами, чередующимися лесами, полями с перелесками, на смену которым приходили степи. А потом он увидел нечто величественное, поражавшее своим масштабом и дикой первозданной красотой – Сибирь. Её просторы завораживали. Он влюбился в этот край окончательно и бесповоротно. Единственное, что омрачало его душу – тоска по жене и сыну.

Не проходило ни дня, чтобы он мысленно не воскресал их образы, чтобы не вспоминал глаза любимой и нежное личико малютки-сына. Он молился за них каждый вечер, отходя ко сну. А во сне к нему приходила Анна. Он обнимал её со всей страстью и нежностью, на которую был способен, а проснувшись, испытывал боль от осознания того, что встреча их была лишь сном. Однако приходила новая ночь, и он буквально жаждал нового сна, в котором сможет вновь увидеть жену. Ему остались только такие встречи с ней.

Ещё в крепости завёл он себе правило вести нечто вроде дневника. Записывал события каждого дня и свои соображения обо всём, что взволновало, удивило или как-то задело. Эта тетрадь по сути была разговором с самим собой. Она не просто позволяла упорядочить мысли, привести их более или менее стройный ряд, избавив от излишних эмоций, но и отвлекала от уныния. Похожие записки он вёл когда-то в бытность свою на войне. Но там посидеть с тетрадью удавалось редко и в его записях не было системы. Теперь же ничего не мешало Сергею вести диалог с самим собою систематически. Он описывал виды, которые встречал на этом, казалось, бесконечном пути, людей – таких же, как и он, каторжников, осуждённых на разные сроки, сопровождавших их фельдъегерей, обычных встречных, с кем сталкивала судьба на станциях или в дороге. И вдруг с удивлением заметил, что сибиряки представляли собой особенный тип людей, отличных от того типа, который населял центральную часть России. Они были немногословны, наверное, во многом потому, что значительная их часть имели каторжное прошлое, степенны и главное – они обладали какой-то внутренней свободой, которая сквозила в их взглядах, жестах и во всей открытой манере держать себя с достоинством. Житейская смекалка в них органичным образом соединялась с какой-то отчаянной, даже безрассудной, смелостью, которую он никогда не встречал у тех, кто жил по ту сторону Урала. Эта чисто сибирская черта удивляла, восхищала, но и была для него непонятной, загадочной, как сам этот край. И ещё, сибиряки не питали к ним, государевым преступникам, бунтовщикам, даже малой доли антипатии. Если в России встречный люд провожал их с мрачными лицами, подозрительными взглядами, настороженно и опасливо, то здесь даже сочувствовали, называли сердешными, часто совали в руки хлеб или холодную, закаменевшую картошку «в мундире».

На одной из остановок, где-то за Красноярском, в морозный хмурый день, старик в рваном тулупчике, подпоясанном верёвкой, глядя на Сергея покрасневшими глазами, участливо спросил:

- За декабрь страдаешь, сердешный?

- Да, - односложно отвечал Сергей, стараясь, чтобы не заметил фельдъегерь, сопровождавший их группу.

- Ох-хо-хо, - протянул старик и вновь поинтересовался: - И на сколь же тебя обрекли?

- На двадцать лет каторги.

- Сил тебе, сынок, - пожелал старик. – Ты-то молодой, выдюжишь. После каторги жизнь тоже есть, - он подмигнул воспалённым глазом и усмехнувшись, признался: - Я сам из них, из каторжных… Ничё, жить можно! Главное не плошай и дух в крепости держи.

Везли их быстро. Многие города, которые сподобились проехать осуждённые Николаем Павловичем, удивили Сергея своей чистотой и аккуратностью, точно взяли её от здешней зимы. Одним из таких мест был Красноярск, город на Енисее, получивший своё название от красных гор из глины и песчаника, окружавших его. И чем дальше была дорога, тем всё больше поражала чистота и опрятность сибиряков. Избы здешние состояли из двух половин, всюду полы покрывали холстом или ткаными половиками, в углах красовались начищенные до золотого блеска самовары, а скамьи и даже стулья во многих жилищах были окрашены красной краской. Население, встречавшееся в дороге, при виде обоза приветливо кланялись и снимали шапки. Фельдъегеря это настораживало, он серьёзно опасался, что у него могут отбить его подопечных. Петрушевский с товарищами подшучивали над ним: «Смотрите, сударь, нас могут освободить». Фельдъегерь ставил подчинённых ему жандармов на часы и всегда запирал ворота станций, на которых приходилось ночевать. *

В дороге много страданий приносил мороз. Имевшаяся одежда не спасала, поэтому фельдъегерь при каждом удобном случае останавливал подопечный ему караван и давал людям погреться. Однажды остановились в большом селении под Иркутском. Здесь была станция, но к удивлению Сергея, заехали не на неё, а в добротный крестьянский дом.

Когда зашли в дом, Петрушевский с товарищами подивились устройству этого жилища. Оно ничем не напоминало крестьянские избы, которые раньше видел Сергей. Высокие потолки, просторные комнаты с обделанными кафелем печами. Всюду чистота, вместо лавок, характерных для крестьянского жилища, стояли стулья и диваны, в буфете за стёклами гости заметили фарфоровую и стеклянную посуду и прочие элементы, бывшие, безусловно, роскошью для дома крестьянина.

Переглянувшись друг с другом, изумлённые государевы преступники замерли в нерешительности.

- Проходите, господа, – пригласил хозяин, бородатый мужик лет сорока пяти, - добро пожаловать! Уважьте, отужинайте с нами, чем Бог послал.

- Мы погреться, - отвечал фельдъегерь, - не голодны, лишь прозябли.

Петрушевский поддержал офицера, заметив, что они будут рады лишь горячему чаю, за который готовы заплатить.

- Не обижайте, сударь! – хозяин приложил руку к груди, продолжал, окидывая гостей приветливым взглядом: - Денег не возьму за свой хлеб-соль и без обеда не отпущу, а покуда кушаете, лошади будут готовы.

Сняв верхнюю одежду гости уселись за стол в ожидании самовара и обеда. Кинув взгляд в Красный угол, Сергей осенил себя крестом. Когда-то ещё придётся встретить образ.

За обедом хозяин, которого звали Ермолаем, рассказал свою судьбу. ** Он поведал, что был крепостным в Орловской губернии, служил камердинером при своём молодом барине и жил с ним в столице. Когда барин отправился на войну, он велел Ермолаю вернуться домой, в поместье к матушке барина. Однако по дороге незадачливый камердинер подгулял, проигрался в карты, потеряв все хозяйские деньги, которые при нём были. За такое преступление осерчавшая хозяйка сослала его в Сибирь на поселение.

- Вот так я сюда и попал, - заключил Ермолай, - потом уж благодаря поддержке исправника Лоскутова - дай ему Господь Царствие небесное! – занялся я делом, вложив выгодно те сто рублёв, которые от Лоскутова же и получил. Завёл хозяйство, хлеб посеял, благо землицы здесь довольно, засады на зверя в тайге устраиваю. Уже в первый год продал я мяса и шкур на две сотни рублёв. Так мои дела пошли в гору. Женился, жена баба справная, работы не боится, меня во всех делах поддерживает. Вот и живём, слава Богу!


Сергей подивился душевной чистоте Ермолая. И подумалось – вот ведь как судьба направляет человека: останься этот мужик при барине, так и был бы крепостным камердинером, пустым и охочим до гуляния да карт, а попал он в этот суровый край и стал человеком с делом, способным не только себя кормить, но и людям помогать, на свои деньги выстроить церковь и привечать всякого, кто в его помощи нуждается. Действительно, проверяет Сибирь людей! Ежели нет в человеке стержня и веры крепкой, то пропадёт он, загнётся раньше времени от холода и голода в суровом краю. Но если крепок человек и не страшится труда, ежели к людям душой открыт и сердцем отринет всё тёмное, то принимает его Сибирь, выводит в люди и даёт возможность исправить всё то, что сотворил плохого в прошлом. А исправник Лоскутов – мудрый чиновник, дал Ермолаю шанс. Вот и правильно! Не наказывать заблудшую душу надо, а лечить её. Лечить вниманием, наставлением и помощью, направляя на верный путь. Такие мысли записал Сергей в тот вечер.


Потом, спустя какое-то время он узнал о милосердном сибирском обычае, который тоже его поразил: в каждом селении при домах устраивали под окнами небольшие полки, на которых на ночь клали хлеб, творог, крынки с молоком или простоквашею и другую снедь, порой щедрую, иногда весьма скромную – всё зависело от достатка дома. Беглые, проходя ночью по селу, забирали снедь как подаяние. Традиция эта, с одной стороны, избавляла жителей от воровства, ведь голод заставлял бы многих из проходящих беглецов прибегать к воровству, а с другой - давала шанс несчастным заблудшим не помереть от голода.

Так в дороге к месту каторги Петрушевский узнавал Сибирь и открывал для себя, как оказалось, неизвестную ему ранее натуру русского человека. И всё больше в нём росла уверенность, что он сам и его товарищи, замышляя переворот, исходили из чего-то придуманного, вымышленного ими самими, но никак не свойственного тому народу, за свободу которого они радели. Свобода, о которой спорили, писали в своих программных планах, такая свобода народу не просто не была нужна, но даже могла бы ему навредить.

________________________________________________

* Реальный факт, описан Н. И. Лорером в " Записки моего времени. Воспоминание о прошлом". Глава 10.** Ермолай - реальное историческое лицо. Встречу с ним описал в своих воспоминаниях декабрист Николай Басаргин.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 23


Автор арта - Кристина Муравская

Пребывание в становище разбойников стало значительной задержкой на пути Анны к мужу. На следующий день после похорон Чедвика, она смогла вновь отправиться в дорогу.- Ну, Анна Лександровна, не поминай лихом, не держи обиду за смерть твоего секретаря, - прощаясь попросил Иван. – Ей богу, не хотел я его смерти!Сугак нахмурился, открыто глядя в лицо Анны, и добавил:- Ты не тревожься, лошади хорошие, домчат до станции быстро. И человечков двух тебе дал – присмотрят, ежели что… Ну а там, как Бог даст!- Спасибо тебе, Иван, - промолвила Анна и дотронулась до его здоровой руки, - Жаль, что пришлось встретиться при таких обстоятельствах…- Да за что ж благодаришь, княжна? – усмехнулся в усы Сугак. – Благодарности я не заслуживаю… Наверное, уж не свидимся, так что прощай, сударыня, - он снял шапку и поклонился ей.- Ну, то одному господу известно, - заметила Анна. – Наша встреча здесь была неожиданной, а вот ведь встретились, может, и ещё увидимся, Иван. Ты тоже меня прости…- Вас-то за что, голубушка?! – искреннее удивление отразилось на лице атамана.- Ну как же… Я – воспитанница Марьи Фёдоровны, а всё случившееся с тобой – по её вине… - Анна опустила глаза, скрывая набежавшие вдруг слёзы.- Ну, то – дело прошлое,- Иван усмехнулся и добавил: - Не скрою, не проходило и дня, чтобы я не поминал барыню бранным словом. А теперь иначе думаю: не ругать, а благодарить мне её надобно! Ежели б не сослала она меня в рекруты, да не бежал бы я, то и не попал бы сюда, в Сибирь-матушку, не стал бы вольным человеком. Так что не винись, Анна Лександровна: своей жизнью я доволен. Да и твоей-то вины вообще ни в чём нет. Ты – ангельская душа, сама за других страдаешь. Ежели помянешь меня в своих молитвах, то огромная на то тебе моя благодарность! – он прижал здоровую руку к груди, не выпуская из пальцев зажатую шапку. – Ладно! Трогать пора, пока светло!Он помог Анне устроиться в санях, опустил и плотно подоткнул полог. И тот час сани тронулись, словно маленький кораблик, мягко поплыли по снежному морю. Путь Анны лежал до Иркутска.На сей раз ехала без приключений и задержек. Смена лошадей, кусок хлеба с кружкой кипятка, громко именовавшегося чаем, и вновь дорога. Пейзажи мелькали в щели полога, закрывавшего сани. Впрочем, Анна не особо их рассматривала. В голове вертелась одна мысль – скорее, скорее бы увидеть Сергея. И часто вслух творила молитву о здоровье мужа и сына.Однажды она увидела каторжников, идущих по этапу. Это было ужасающее зрелище – грязные, оборванные мужчины, с обросшими щетиной лицами, на которых неестественно горели воспалённые уставшие глаза. Вспомнилось, как во время сборов в дорогу, тётка пугала её:- Ты бросаешься, словно в омут, невесть куда, ожидаешь встречи с мужем! Но пойми, Сергей возможно не тот, что был прежде! Каторга меняет человека! А что ежели он опустился?! Превратился в грязного каторжника, в котором ничего не напоминает о блестящем офицере, за которого ты шла замуж!Сердце ухнуло, точно упало в пропасть. Неужели Сергей стал таким? А что если правда, каторга лишила его человеческого облика? И как-то он встретит её, свою жену, некогда горячо любимую, с которой неизменно был галантен на людях и нежен и пылок наедине?Картина их недавнего прошлого ожила в памяти. Однажды, они ждали гостей. Это был их первый приём. Анна волновалась, как всё пройдёт, когда были отданы последние распоряжения кухарке, она занялась своим туалетом. Нужно было выглядеть нарядно, но не по бальному. После некоторых колебаний и примерок у зеркала Анна решила надеть модное в тот год ампирное* платье из кремового тюля с изумрудным атласным подкладом, она обожала зелёный. Кремовые атласные ленты, нашивки, кружево и вышивка на подоле и лифе украшали наряд.


Автор арта - Elenawatson**

Весь вечер она ловила на себе странные, как ей казалось, взгляды мужа, он словно неотступно следил за ней, а вечером, едва проводили последнего гостя, он с лукавой улыбкой нежно целуя её руку, вдруг сказал:- Моя фея, наконец-то мы одни! Я должен сказать тебе кое-что…Его глаза как-то загадочно сверкнули.- Ты думаешь, это платье было неуместно на домашнем ужине, оно слишком нарядное? – встревожилась Анна, руки в беспокойстве сжали подол.Ах, она никогда до сегодняшнего вечера не выступала в роли хозяйки. В деревне гостей обыкновенно - не в праздничные дни - принимали по-простому, не меняя домашнего платья. Откуда ей было знать, как делают в городе? И потом, когда они приехали в столицу, Сергей накупил ей кучу нарядов, да ещё заставил заказать у модистки. И среди этого множества шелка, бархата, атласа, кружева и прочих восхитительных материй сложно было отыскать что-то простое. Это же платье было, пожалуй, самым скромным.- Неуместно?! – переспросил он, при этом смотрел на неё внимательно и серьёзно, но его глаза… Его глаза смеялись!И это привело Анну в изумление. Она растерялась и не знала, как можно объяснить такую его странную реакцию на её вопрос. Она ожидала, что он отчитает её за слишком нарядное платье. Иначе что ещё он собирался ей сказать? Но вместо этого он словно поддразнивал её, сдерживая смех! Это совсем обескуражило Анну. Неискушённая в кокетстве и флирте, она и подумать не могла, что Сергей весь вечер преследовал её своим взглядом просто потому, что не имел сил не смотреть на неё, он был очарован, потерял голову и не мог дождаться той минуты, когда сможет сорвать это платье и насладиться прелестями, которые скрывал, а вернее, подчёркивал изумительный наряд. И сейчас её наивный вопрос, и такой забавный растерянный вид рассмешили его и усилили это желание.С каким-то странным полустоном он подхватил жену на руки и понёс в спальню.Его нетерпение и обжигающий шёпот, перемежающийся с нежными, но настойчивыми, покоряющими поцелуями, её бессвязные звуки, рвущиеся сквозь прерывистые вздохи, сплетенье пальцев…Тогда она впервые узнала силу истинной страсти Сергея, и сама отвечала ему с неменьшим пылом, отринув былую сдержанность, которую раньше не могла преодолеть из-за своей природной стыдливости. Мир замер, вернее – мира не было. Были они двое наедине со своими чувствами. Любовь переполняла их сердца, страсть владела телами.Сейчас, сидя в полумраке холодных саней, под скрип снега и завывание ветра она могла вспоминать те их моменты восхитительной страсти, соединявшей их в одно целое не только телами, но и душами. Эти воспоминания оставались единственным её утешением и поддерживали в ней надежду, что Сергей всё так же любит её. Пусть они далеко друг от друга, но их души так же связаны! Нет, их взаимное чувство не может угаснуть! Их любовь преодолеет все невзгоды и преграды! Иначе просто не стоит жить!После ареста мужа Анна всё чаще задумывалась о смысле жизни. Зачем человек приходит в этот мир? Сергей и его товарищи, хотели нести людям свободу, как Прометей принёс огонь. Это они полагали главным делом и смыслом своих жизней. Но их желание обернулось не просто провалом, оно стало страшной трагедией и для них самих, и для России.А может, смысл жизни в ней самой? Не нужно искать чего-то высокого, а нужно просто жить, радоваться солнцу, каждый день встречать с надеждой на лучшее, с любовью к людям и с благодарностью Богу, который даровал нам эту возможность – видеть мир, его красоту, созидать что-то и оставить на земле след после себя, чтобы люди вспоминали потом добрым словом. Любовь до самоотречения, самозабвения – вот, что должно двигать человеком. Чистая и божественная сила, способная вернуть к жизни, через обновление сделать любого человека, даже самого отчаявшегося, счастливым. Смысл жизни для Анны был в любви. И ради своей любви она была готова преодолеть всё. Если каторга изменила Сергея не в лучшую сторону, то своей любовью Анна была готова вернуть мужа к жизни. Эта решимость, эта уверенность крепли в ней по мере того, как позади оставались сибирские вёрсты. И если раньше сомнения в правильности принятого решения тревожили её мысли, то сейчас она окончательно утвердилась, что в столь суровом краю она будет нужна мужу.- Сударыня! Станция! – послышался хриплый бас ямщика.Анна чуть откинула рогожку, прикрывавшую её кибитку, и увидела множество больших костров, вокруг которых толпились люди. К изумлению Анны, здесь было довольно много женщин и детей. Из мужчин большинство представляли служивые люди – солдаты и унтер-офицеры. Вся эта разношерстная публика, приплясывая, грелась у огня, многие протягивали к пламени озябшие руки.- Что это? – спросила Анна у своего ямщика, который остановил лошадей.- Это Серебрянка из Нерчинска, - отвечал тот, - обоз с серебром идёт.Для Анны эта остановка и встреча с обозом означали, что вскоре она получит хоть какие-то известия о муже. Она выбралась из саней и пошла в сторону станции. Ветер дул в лицо, и она плотнее надвинула капюшон, до самых глаз закутав лицо шалью.Жаркая волна воздуха ударила удушливой волной, едва Анна открыла двери станционного дама и шагнула внутрь. Здесь было душно от жарко натопленной печи и множества толпившихся людей. Кто-то, намёрзнувшись на лютом морозе, жался к печи, кто-то курил, выпуская едкие клубы дыма, кто-то пил кипяток, макая в него чёрный сухарь. Увидев офицера, который, видимо, сопровождал обоз, Анна, сняв шаль, бросилась к нему.- Сударь, пожалуйста, скажите мне, где находятся государственные преступники, осуждённые по делу декабрьского бунта? – спросила она, открыто глядя в глаза, в волнении комкая руками шаль.Он был неопрятен – в изношенном грязном сюртуке, на одной из пуговиц которого висел засаленный кисет. Лицо с грубыми чертами пугало своей неприветливостью, но Анну это не остановило. Окинув её презрительным взглядом, он выпустил ей в лицо клубы дыма отвратительного табака, хмыкнул и повернувшись спиной, уходя, отвечал резко:- Я их не знаю и знать не хочу!- Но… - Анна шагнула вслед за ним, намереваясь всё же остановить его и расспросить, но её тот час кто-то окликнул.- Сударыня!Обернувшись, она увидела солдата.- Сударыня, простите, я слышал ваш вопрос, - вполголоса сказал он и замялся, сомневался, стоит ли продолжать.- Вы что-то о них знаете? - оживилась она, взгляд с надеждой метался по его усталому бородатому лицу.- Да, - кивнул он, - Я видел их. Они в Нерчинском округе, в Благодатском руднике…- О, Господи! – выдохнула Анна, не сдерживая слёз, которые показались из её глаз. – Умоляю, скажите, как они, все ли здоровы? - в нетерпении она сжала его руку, боясь услышать страшное.- Да, все здоровы, не тревожьтесь, барышня! – солдат улыбнулся и, осмелев, добавил: – А охвицера нашего, Фитингофа напрасно спросили… Нехороший он человек… злой… слова от него доброго не жди!

***

Этой же ночью приехали в Иркутск. Анна спала, когда кибитка въехала в город. Её разбудил лай собак, мужские голоса и скрип снега. Очнувшись от сна, поняла, что сани стоят. Откинула полог и увидела, что кибитка действительно остановилась у ворот двухэтажного дома.

- Где мы? – выйдя из саней, спросила у кучера, который разговаривал с высоким мужиком в большой богатой шубе.

Анна сразу решила, что это хозяин дома. Она не ошиблась.

- Вот, сударыня, - отвечал кучер, - В Иркутске мы. А это Пал Михалыч, хозяин дома, где квартировать будете.

Он указал на стоящего рядом мужчину в шубе и собольей шапке.

- Здравствуйте, - кивнул тот и пригласил: - Заходите в дом. Давеча у нас квартировала княгиня Трубецкая Екатерина Ивановна… Я вас в её же комнаты поселю. Вы ведь тоже к супругу едете? – спросил осторожно.

- Спасибо! - поблагодарила Анна. – Да, к супругу…

Ответила односложно. Ей сейчас не хотелось долгих разговоров – только бы заснуть в тепле.

По высокому крыльцу взошли в дом и по узкой тёмной лестнице поднялись на второй этаж. Сундук с вещами Анны за ними несли два рослых парня в поддёвках. Она приняла их за работников, уж очень они предупредительно вели себя с Павлом Михайловичем. Видимо, хозяин сдавал здесь несколько квартир, все двери которых выходили в один длинный коридор, с окном в самом конце. Должно быть, днём свет из окна освещал коридор вполне сносно. Сейчас же свет исходил только от двух канделябров***, закреплённых на стене, один – в начале коридора, другой – в конце. От столь скудного освещения в коридоре стоял полумрак, так что Анна смогла лишь различить, что стены были обиты тёмно-синими штофными**** обоями. Вошли в комнату за третьей от входа дверью.

- Вот, располагайтесь, сударыня! – произнёс хозяин и достав спички, зажёг на шандале, стоявшем на консоли***** у стены слева от дверей, толстую свечу.

- Я распоряжусь насчёт ужина и горячей воды, вам умыться с дороги, - с этими словами хозяин вышел вон.

Скинув шубку и сняв шаль, Анна опустилась на широкую кровать, стоявшую в центре комнаты. Огляделась. Изразцовая печь, старомодный шкаф с резным верхом, под иконами в Красном углу - небольшое кресло, на которое Анна бросила верхнюю одежду, стул с подлокотниками у той самой консоли, на которой горела свеча – вполне обычная комната и даже довольно уютная, хотя и лишённая каких бы то ни было изящных безделушек. Вот тебе и дикая Сибирь!

Когда горничная принесла воду, Анна, отказавшись от ужина, наскоро умылась, помолилась перед ликом Богородицы, потом разделась до сорочки и легла в кровать. Как восхитительно было утонуть в перине и вдыхать аромат свежего накрахмаленного белья! Завтра ей предстоит встреча с губернатором Цейдлером, потом она намеревалась посетить церковь и, по-возможности, сразу же выехать дальше, но всё это буде завтра. Сейчас же скорый сон, глубокий и спокойный, сморил её.

_________________________________________________

* Ампирное платье - платье в стиле "ампир", художественный стиль, созданный во Франции в начале ХIХ в.

** Мне захотелось в этих артах использовать настоящее платье той эпохи. И платье нашлось!


Источник - https://augusta-auction.com/search-past-sales?view=lot&id=18380&auction_file_id=50

Браво Кристине и Лене, которые смогли "одеть героиню", на самом деле к платью приделывали руки, лицо и причёску.


***Канделябр - (лат. candēlābrum — «подсвечник») подставка или подвешиваемое сооружение (приспособление) с разветвлениями-рожками для нескольких свеч или ламп.Тяжёлый подсвечник также называется шандалом.****Штофные обои - обои из толстой ткани. Под штофом понимали не только русскую меру жидкости, но и немецкую плотную шелковую или шерстяную ткань (от нем. Stoff — материал, ткань).***** Консоль- Консоль (мебель) — неширокий несимметричный столик, прилегающий одной стороной к стене.


Часть II. Глава 24


Губернатор Цейдлер в исполнении Иннокентия Смоктуновского в кинофильме "Звезда пленительного счастья".


Иван Богданович Цейдлер, чиновник лет около пятидесяти, с седыми бакенбардами и рыжеватыми редкими кудрями, обрамлявшими его добродушное лицо, оказался вполне милым человеком, хоть и заставил Анну прождать в передней часа два, однако же, едва она вошла в его кабинет, тут же поднялся из-за стола и с радушной улыбкой шагнул навстречу:- Сударыня, прошу простить, что заставил вас ожидать! – он приложился к протянутой руке и вдруг, словно растерялся, пристально глядя в лицо Анны, чем смутил её, заставив покраснеть.Неловкая пауза повисла в воздухе.- Право же…- пробормотала Анна, пытаясь справиться со смущением… - Я готова ждать сколько необходимо…- Да? – губернатор вновь оживился, - О! Да, я понимаю…Он, продолжая сладко улыбаться, любезно усадил женщину в кресло напротив своего стола.- Но и вы поймите: дел множество, а рук, - он повертел кистями, - всего две… Однако, боюсь, что те, кто рассказывал мне о вашей необычайной красоте, преуменьшили её, - вдруг заметил он.- Я… не совсем… - пробормотала сбитая с толку Анна, ситуация напрягала её всё больше, и она изо всех сил пыталась удержаться, чтобы не осадить седовласого льстеца.- О! как же вам идёт смущение! – Иван Богданович всплеснул руками. – Впрочем, вы смущаетесь напрасно, голубушка, Анна Александровна! С вашей-то красотой в столице блистать, при государе императоре, а не в нашем медвежьем углу!- Ваше превосходительство, - Анна решилась прервать этот поток увещеваний, - Давайте поговорим о деле.- Так я и говорю! – он приложил руку к груди. – Подумайте, не лучше ли вернуться, покуда у вас ещё есть такая возможность?- Нет! Уверяю вас, моё решение разделить участь мужа вполне осознанное и взвешенное. Теперь же я хочу лишь одного – поскорее отправиться дальше, - заявила Анна и прямо спросила: - Вы даёте мне разрешение?- Сударыня! Поверьте, исключительно заботой о вас продиктованы все эти промедления! Боюсь, что вы не осознаёте всех нюансов вашего положения рядом с мужем, как вы это называете, - вкрадчивым тоном проговорил Цейдлер. – Вы изволите видеть всё положительно, представлять счастливое воссоединение с любимым и любящим супругом. И допустим, так и будет, но что потом? – он поднялся из-за стола и, заложив руки за спину принялся расхаживать по кабинету перед сидящей Анной. -Ваша жизнь будет лишена элементарных удобств, к коим вы привыкли с детства. Разве женщина, хрупкая и нежная, способна вынести эти ежеминутные лишения? Только представьте – около пяти тысяч каторжных, и замечу, не все из них благородного происхождения, есть грубые и неотёсанные мужики, привыкшие к полуживотному состоянию. Вам придётся жить с ними в общих казармах, без прислуги, без элементарных удобств. А вы столь молоды и красивы! Мужчине, даже вполне благовоспитанному, достаточного лишь взглянуть на вас, чтобы потерять голову.- Ваше превосходительство, - Анна встала с кресла и глядя в глаза губернатору, твёрдо сказала: - Уверяю вас, всё это я слышала не единожды. Но я надеюсь, что рядом с мужем, со мною ничего ужасного не произойдёт: меня не посмеют обидеть.Она была взволнована, это выдавали лихорадочно блестящие глаза, но лицо оставалось бесстрастным, а тон, которым она говорила, спокойным.- Вы ошибаетесь! – воскликнул Цейдлер, с изумлением глядя на неё, поражаясь её настойчивости. – О! Как же вы ошибаетесь! Ежели кто-то из этих каторжан задумает зло, ваш муж ничего не сможет сделать. Тем более, что его просто может в такую минуту не оказаться рядом.- Да, я понимаю это, - напряжённая улыбка скользнула по губам Анны, - Но я привыкла во всём полагаться на Бога. До сей минуты он берёг меня от разных опасностей, верю, что и дальше будет так же.Чиновник вздохнул и покачал головой, подойдя вновь к столу, зачем-то переложил несколько папок. Анна терпеливо ожидала его решения.-Ну-с, - прервал молчание губернатор, - согласно высочайшей инструкции я дам вам время подумать, - заявил он и внимательно посмотрел на Анну.- То есть, что значит, подумать?! – она не скрыла своего изумления. – Я же вполне ясно сказала, вам, что всё обдумала!- Да, конечно, - кивнул Цейдлер и опустился в кресло, - И я вполне понял вас, Анна Александровна, но и вы поймите меня: нет у меня права нарушать высочайшее, - он поднял глаза вверх, - повеление. Чиновник – существо подневольное, - заключил он, картинно вздохнув.Анна вдруг почувствовала головокружение и была вынуждена опуститься в кресло.- Вам плохо? – участливо спросил Иван Богданович.Он тут же поднялся, налил из графина воды и протянул Анне бокал.- Вот, выпейте, сударыня.- Благодарю вас, - Анна сделала несколько глотков.- Вот, ваше нервное состояние лишь подтверждает правильность моего решения, - заявил Цейдлер. - Денька через два-три, а лучше всего через недельку приходите ко мне, и мы обсудим вопрос вновь, - ласковым тоном сообщил он и поцеловал Анне руку. – Уж поверьте мне, моему опыту, такие решения не принимаются в один раз. Поживите у наших пенат, подумайте!Анна, направляемая его рукой, сама не заметила, как оказалась у дверей. Опомнившись, холодно попрощалась:- Хорошо, я приду.В тот день, вернувшись на квартиру, она прямо в платье рухнула на кровать и проспала до следующего утра.- Перепугали вы меня, сударыня, - призналась утром горничная, - Я вчера три раза к вам заходила, а вы всё спите да спите. Уж не заболели ли? – она участливо смотрела на Анну.- Нет, всё хорошо, - с улыбкой отвечала женщина, - Я просто очень устала.Неделя, назначенная губернатором, показалась Анне пыткой. На второй день она заказала молебен в ближайшей к её временному пристанищу церкви. Потом каждый день после завтрака отправлялась гулять по городу. Иркутск показался ей вполне уютным в своей провинциальности, заснеженный, он выглядел чисто и свежо, об этом Анна написала в своём письме Марье Фёдоровне. «Слава Богу! – писала она – теперь я всё ближе к своей цели. Ежечасно молюсь о том, чтобы Господь позволил мне как можно скорее преодолеть эту дорогу и увидеть, наконец, Сергея».


Ангара, скованная льдом, при первом взгляде поразила своей мощью. Уже в который раз Анна подивилась сибирским масштабам и поймала себя на желании написать эти красоты красками. Будет ли у неё такая возможность? Об этом ведал только Господь, а ей оставалась вера, что он не оставит её в своей милости.

Ровно через неделю состоялась вторая встреча Анны с губернатором. Он был всё так же любезен до слащавости, вновь целовал руку и улыбался.

- Ну-с, Анна Александровна, вы обдумали мои слова? Что решили?

-Ваше превосходительство, моё решение я вам уже озвучивала, и оно неизменно, - отвечала Анна.

- Вот, значит, как… - протянул Цейдлер, не скрывая разочарования.

Постучал пальцами о стол, что-то обдумывая, и протянул Анне лист бумаги с гербовой печатью.

- В таком случае, сударыня, сообщаю вам. Что имею высочайшее приказание взять у вас письменное свидетельство, проще говоря, подписку о том, что вы добровольно отказываетесь от всех прав на преимущества дворянства и вместе с тем от всякого имущества — недвижимого и движимого, коим уже владеет и какое могло бы достаться вам в наследство.

- Да, конечно, я всё подпишу, - отвечала Анна и подписала в указанных местах.

Цейдлер, чуть нахмурившись, внимательно смотрел на Анну.

- Всё? – она взглянула ему в лицо. – Теперь вы дадите мне подорожную?

- Да, конечно! – любезная улыбка вновь преобразила лицо Ивана Богдановича, он убрал подписанные Анной бумаги в папку, которую тут же спрятал в ящик стола, и всё с той же любезной улыбкой сообщил: - Приходите после завтра. Полагаю, к тому времени мой секретарь всё подготовит.

Когда Анна пришла в указанный срок, ей было сказано, что губернатор болен и принять её не может. В результате, Анна каждый день была вынуждена приходить к нему и каждый раз ей сообщали о болезни господина губернатора. Так прошло ещё две недели. Однажды Анна пришла вновь, мысленно молясь, чтобы в этот раз её приняли. Она понимала, что отказа более не потерпит. Если ей не удастся получить разрешение, она просто поедет на свой страх и риск. Цейдлер, казалось, удивился, во всяком случае удивление читалось в его взгляде, каким он окинул Анну.

- Анна… Александровна?! – спросил он, словно позабыл её имя.

- Да, а вы меня не ожидали увидеть, Ваше превосходительство? – улыбнулась она.

- Нет, конечно, но… - он замешкался на мгновение и вдруг признался: - Честно говоря, я думал, вы вняли моим доводам…

- Ваше превосходительство, давайте не будем терять времени и решим мой вопрос, - предложила Анна с холодной улыбкой.

- Ну что ж… Извольте! – Цейдлер протянул Анне папку, - Вот, пожалуйста ознакомьтесь внимательно.

Он говорил ровным официальным тоном, его прежняя слащавая любезность растаяла, подобно куску сахара в горячем чаю.

Открыв папку, Анна увидела два листа гербовой бумаги, исписанные аккуратным почерком. Она стала читать.

«1. Жена, следуя за своим мужем и продолжая с ним супружескую связь, сделается естественно причастной его судьбе и потеряет прежнее звание, то есть будет уже признаваема не иначе, как женою ссыльно-каторжного, и с тем вместе принимает на себя переносить всё, что такое состояние может иметь тягостного, ибо даже и начальство не в состоянии будет защищать ее от ежечасных могущих быть оскорблений от людей самого развратного, презрительного класса, которыенайдут в том как будто некоторое право считать жену государственного преступника, несущую равную с ними участь, себе подобною; оскорбления сии могут быть даже насильственные. Закоренелым злодеям не страшны наказания.

2. Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казенные заводские крестьяне.

3. Ни денежных сумм, ни вещей многоценных с собой взять не дозволено; это запрещается существующими правилами и нужно для собственной их безопасности по причине, что сии места населены людьми, готовыми на всякого рода преступления.

4. Отъездом в Нерчинский край уничтожается право на крепостных людей, с ними прибывших». *

Закончив чтение, она отодвинула документ и спросила, стараясь не выдать охватившего её волнения.

- Я должна это подписать?

- Да! – Цейлер вскочил и в волнении заходил по кабинету, - Да! Вы должны подписать! Неужели вы готовы это сделать? – он буквально сверлил Анну своим взглядом.

- Да, я готова, - отвечала она и взяв перо, обмакнула его в чернильницу, и вывела свою подпись в углу документа.

- Голубушка! – Цейдлер схватил её за руки и заговорил сбивчиво: - Я понимаю… Но я готов… готов сей же час порвать этот документ и… Ну как же можно?! Как можно соглашаться с этим?! Это безумие! По возрасту я гожусь вам в отцы и вот ежели бы я был им, то своей дочери запретил бы решительно!..

- Но я не ваша дочь, - усмешка скользнула по губам женщины, - Ваше превосходительство, давайте оставим … эмоции. Я могу ехать?

- Нет! – воскликнул губернатор. – Пока ещё мы уладили не все формальности – завтра к вам придут мои люди и обыщут ваши вещи.

Заметив тень, пробежавшую по лицу Анны, он развёл руками:

- Таково предписание, мадам! Я вынужден соблюдать порядок.

И действительно, на следующее утро в гостиницу, где жила Анна, явилась толпа мелких служащих. Они стали перебирать её вещи и один из этих подручных губернатора, расположившись за маленьким столиком, тщательно записывал перечень вещей.

Вся эта неприятная процедура продлилась около полутора часов, после чего писарь сказал:

- Сударыня, извольте подписать вот здесь, - он указал пером место под списком, - и здесь.

Анна, не говоря ни слова, подписала. Чиновник удовлетворённо кивнул и сообщил:

- Мы вынуждены изъять вот это колье. Оно относится к дорогим вещам.

- Хорошо, - равнодушным тоном отвечала Анна. Ей вдруг вспомнились разбойники Сугака: от них она уехала со всеми своими вещами, у неё не пропало даже крохотной ленточки. Мысленно Анна порадовалась, что догадалась спрятать свой фамильный перстень, принадлежавший когда-то её матери, в панталоны, которые сейчас были надеты на ней.

***

Регина Санникова"Озеро Байкал". Холст, масло,50*60 см.


Байкал… За месяцы своего странствия Анна уже привыкла к красотам сибирской природы. Но это озеро, которое местные прозывали морем, поразило её. Стоя на самой его кромке, женщина устремляла взгляд в даль озера, но не видела противоположного берега. Бескрайний ледяной простор! Он завораживал своей нереальностью и какой-то мистической аурой, которая, казалось исходила от этих скованных льдом вод. Сам лёд тоже оказался необычным: по всей водной тверди его покрывали многочисленные трещины, которые бесконечно тянулись вдаль и уходили вглубь на десятки саженей. Анна вдруг вспомнила свой давний сон: в нём она вот так же стояла у самого края берега, но только во сне это был берег Невы, отделявшей женщину от заключённого в крепости мужа. Нева в сравнении с Байкалом казалась ручейком. Ей предстояло преодолеть это море. Теперь Анну ничего не задерживало. Подорожную ей выдали, правда выписав не на её имя, а на имя казака, сопровождавшего её. Ранним утром, ещё затемно, Анна покинула Иркутск и сейчас ей предстояло, переехав Байкал, следовать до Верхнеудинска.Стоял страшный мороз – казалось дыхание застывает и слезы леденеют прямо на глазах. Анна старалась держаться изо всех сил, но всё равно при мысли о малютке-сыне не могла не плакать. Сможет ли она увидеть когда-нибудь своего Сашеньку? И простит ли он свою грешную мать?В Кяхте, пограничном городе, куда Анна приехала после Верхнеудинска, пришлось заночевать и сменить удобную и укромную кибитку на перекладные. Когда узнала, что придётся ехать на телегах, решила, что легко перенесёт такое путешествие. Но вскоре поняла, что ошиблась. Тряска до грудной боли была тяжким испытанием. Анна была вынуждена часто останавливаться, чтобы дать себе передышку. Иначе она боялась, что вообще лишится сил от такой дороги, тянувшейся на шестьсот вёрст.В дополнение к тряске она сносила и голод: Анна ранее понятия не имела, что на станциях, которые содержали буряты, нормальной провизии не было, а буряты питались привычной им едой – сырой солёной или сушеной говядиной, запивая её кирпичным чаем, щедро приправленным топлёным жиром. И лишь к середине февраля Анна достигла Большого Нерчинского завода, где располагалась резиденция начальника Нерчинских заводов Тимофея Степановича Бурнашева. Итак, до мужа – совсем ничего, но предстоят новые формальности в общении с начальством.

Вскоре Анна подписывает очередной документ, который уточнял и расшифровывал бумагу, подписанную в Иркутске.«Я, нижеподписавшаяся, имея непреклонное желание разделить участь мужа моего, Верховным Уголовным Судом осужденного, и жить в том заводском, рудничном или другом каком селении, где он содержаться будет, если то дозволится от Коменданта Нерчинских рудников, господина Генерал-Майора и Кавалера Лепарского, обязуюсь, по моей чистой совести, наблюсти нижеписанные, предложенные мне им, г. Комендантом, статьи; в противном же случае и за малейшее отступление от постановленных на то правил, подвергаю я себя осуждению по законам. Статьи сии и обязанности есть следующие:1-е, желая разделить (как выше изъяснено) участь моего мужа и жить в том селении, где он будет содержаться, не должна я отнюдь искать свидания с ним никакими происками и никакими посторонними способами, но единственно по сделанному на то от г. Коменданта дозволению, и токмо в назначенные для того дни и не чаще, как через два дня на третий.2-е, не должна я доставлять ему (мужу) никаких вещей: денег, бумаги, чернил, карандашей, без ведома г. Коменданта или офицера, под присмотром коего находиться будет муж мой.3-е, равным образом не должна я принимать и от него никаких вещей, особливо же писем, записок и никаких бумаг для отсылки их к тем лицам, кому они будут адресованы или посылаемы.4-е, не должна и я ни под каким видом ни к кому писать и отправлять куда бы то ни было моих писем, записок и других бумаг иначе, как токмо чрез Коменданта, равно, если отколь мне или мужу моему, чрез родных или посторонних людей, будут присланы письма и прочее, изъясненное в сем и 3-м пункте, должна я их ему же г. Коменданту при получении объявлять, если оные не чрез него будут мне доставляемы.5-е, то же самое обещаюсь наблюсти и касательно присылки мне и мужу моему вещей, какие бы они ни были равно и денег.6-е, из числа вещей моих, при мне находящихся и которых регистр имеется у г. Коменданта, я не вправе, без ведома его, продавать их, дарить кому или уничтожать. Деньгам же моим собственным, оставленным для нужд моих теперь, равно и впредь от г. Коменданта мне доставляемым, я обязуюсь вести приходо-расходную книгу и в оную записывать все свои издержки, сохраняя между тем сию книгу в целости; в случае же востребования ее г. Комендантом, оную ему немедленно представлять. Если же окажутся у меня вещи или деньги сверх значущихся у г. Коменданта по регистру, которые были мною скрыты, в таком случае, как за противоучиненный поступок, подвергаюсь я законному суждению.7-е, также не должна я никогда мужу моему присылать никаких хмельных напитков, как-то: водки, вина, пива, меду, кроме съестных припасов, да и сии доставлять ему чрез старшего караульного унтер-офицера, а не чрез людей моих, коим воспрещено личное свидание с мужем моим.8-е, обязуюсь иметь свидание с мужем моим не иначе, как в арестантской палате, где указано будет, в назначенное для того время и в присутствии дежурного офицера, и не говорить с ним ничего излишнего, паче чего-либо не принадлежащего; вообще иметь с ним дозволенный разговор на одном русском языке.9-е, не должна я к себе нанимать никаких иных слуг или работников, а довольствоваться только прислугами, предоставленными мне: одним мужчиною и одною женщиною, за которых также ответствую, что они не будут иметь никакого сношения с моим мужем, и вообще за их поведение.10-е, наконец, давши такое обязательство, не должна я сама никуда отлучаться от места того, где пребывание мое будет назначено, равно и посылать куда-либо слуг моих по произволу моему без ведома г. Коменданта или, в случае отбытия его, без ведома старшего офицера.В выполнении всего вышеизъясненного в точности, под сим подписуюсь, в Нерчинском заводе февраля 1827 года". **

___________________

* и **Это реальные факты из жизни Марии Волконской, вообще, всё, что происходит с героиней в этой главе, в реальности пережила Волконская.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 25


Иллюстрация Esmerald


Чем ближе была Анна к месту нынешнего существования её мужа, тем всё больше её охватывало щемящее чувство тревоги. Нет, она по-прежнему ни на минуту не сомневалась в правильности своего выбора – поехать к Сергею, но однако же она тревожилась, как пройдёт их встреча. Будет ли Сергей рад ей? Ведь разлука часто притупляет чувства.Свои мысли она доверяла дневнику. Изливала душу, словно лучшему другу, не таясь рассказывала обо всех своих сомнениях и тревогах. «Я надеюсь, что когда-нибудь – когда, возможно, меня уже не будет на земле, эти строки прочтёт мой сын. И постарается понять свою грешную мать. Что двигало мною, когда я приняла решение ехать за Сергеем? Конечно же, любовь! Но это не просто любовь к супругу, а любовь прежде всего христианская, без которой немыслим союз мужчины и женщины, без неё – без такой христианской любви – брак превращается в ложный союз, который может держаться лишь на расчёте или животном влечении. Я отвергаю такой союз. Говорят, браки совершаются на Небесах. Я свято верю в это. Даже если мой муж пал духом, мой долг и первая обязанность – подставить ему моё плечо. Так велит мне любовь – быть рядом с тем, кому я сейчас нужнее. Пусть моё сердце плачет кровью при мысли о моём малыше, но я не сойду с того пути, на который ступила. И да, моя дальнейшая судьба полностью в руках Бога, лишь ему одному вверяю я себя, лишь на его милосердие уповаю».Тимофей Степанович Бурнашев показался Анне человеком суровым и грубоватым, впрочем, с ней он обошёлся вполне вежливо, хотя и не рассыпался в любезностях, в отличие от Цейдлера. Но Анна расценила это как плюс – отсутствие светской манеры, которую она полагала лживой, говорило о Бурнашеве, как о человеке дела. В этом своём первом впечатлении княжна не ошиблась – впоследствии Тимофей Степанович всячески старался облегчить положение узников.Когда Анна подписала очередную бумагу, Тимофей Степанович кивнул, убирая бумаги в папку, и сказал:- Ежели вы согласны, сударыня, то в Благодатск можете отправиться со мной завтра же ранним утром. Я еду по долгу службы.- С радостью, сударь! – отвечала Анна, в волнении сжимая руки.Она была готова ехать хоть сей же час, сию минуту, но пришлось ждать утра.Выехали затемно. Сильный ветер дул в лицо, вздымая клубы снежной пыли. Из-за этой сильнейшей метели ни зги не было видно, точно злые духи, беснуясь вокруг, занавесили путь плотной портьерой. Однако быстрая тройка неслась по снежным волнам, будто парусник, подгоняемый всеми ветрами. Лошади каким-то своим особенным чутьём угадывали дорогу и не сбивались с курса.Анна, плотно укутавшись в меховой плед, закрыв лицо пуховой шалью, устроилась в санях. Все её мысли были о предстоящей встрече с Сергеем. Как он встретит её? Какими будут его первые слова ей? Постепенно мысли путались, становились всё более бессвязными, Анна погружалась в мягкий. невесомый сон. Виделись ей удивительные места – по залитым зелёным солнцем просторам причудливыми формами, словно кляксы от чернил, растекались деревья, переходя одно в другое. Деревья этим ветвям не видно конца. Потом вдруг картина сменялась другим пейзажем – Анна видела, будто с высоты, кроны сосен, которые стояли на вершинах скалистых утёсов, а у самого подножия неприступных скал плескались высокие волны полноводной то ли реки, то ли моря. Движение этих волн, их равномерный рокот завораживали, точно звали к себе, влекли в свою свежую глубину, обещая увести в чудесный мир, где нет места горестям и бедам. Повинуясь какому-то внутреннему чувству свободы, вдруг охватившему её, Анна раскинула руки и взмыла над волнами, как птица. Спустившись к ним, ощутила на лице обжигающие брызги - волны, с высоты, казавшиеся такими ласковыми, оказались ледяными, этот холод, скользя по щекам, пронизывал каждую клеточку всего её существа. Ей захотелось вернуться на утёс и просто любоваться этим морем.Внезапно она услышала голос мужа. Сергей звал её, обернувшись, она увидела его, стоящего на утёсе, раскинув руки.


Иллюстрация Esmerald. Коллаж выполнен по мотивам картин Эйвинда Эрла.


Анне хотелось разглядеть его лицо, но тщетно. Потом она попыталась взлететь, как сделала это ранее, взмыв над волнами, но это ей тоже не удалось. От досады на свою беспомощность она проснулась.- Сударыня, - к ней склонился Бурнашев, - Вы заснули и кричали во сне, я решился разбудить вас… мы на месте.- Извините, - пробормотала Анна, смутившись, и приняла протянутую ей руку. Выбралась из саней.Время клонилось к полудню. Осмотревшись, Анна поняла, они остановились в деревне, которая состояла из одной улицы. Это и был Благодатск. Скромное поселение, подступая вплотную к единственной улице, окружали горы, изрытые раскопами. Как Анна узнала позднее, раскопы эти производились для добывания свинца, который содержал в себе серебряную руду. Местность могла бы считаться красивой, если бы не полное отсутствие деревьев – лес вырубили вёрст на пятьдесят вокруг из опасения, что в нём будут прятаться беглые каторжники. Не было даже хоть каких-то кустов. Довольно унылый вид совершенно голых сопок наводил тоску. Позднее Анна узнала, что место было весьма нездоровым – сильнейший зной летом и сырость в рудниках вызывали эпидемии лихорадки, а зимой промозглый холод приводил к простудам, которые нередко имели смертельный исход.Однако сейчас виды не волновали Анну, она могла думать только о том, чтобы поскорее встретиться с мужем.- Скажите, я могу сейчас же увидеть мужа? – волнуясь, спросила она Бурнашева.- Вообще-то, свидания с ссыльнокаторжными у нас строжайше запрещены, - строго заметил чиновник. – Признаться, вы – не единственная из жён, прибывших сюда. Для первого разу свидание дозволяю, - и заметив радостный блеск в глазах женщины, тут же поспешил оговориться: - Но именно первый и последний раз.- Да-да, - закивала Анна, соглашаясь.Сейчас она готова на всё. Пусть один раз, но только бы увидеть Сергея! Иметь возможность дотронуться до него, услышать его голос…- Идёмте! – Бурнашев пригласил следовать за ним.Пройдя сотни три метров, они оказались у подножия высокой горы, где располагалась тюрьма, представлявшая собой бывшую казарму. Войдя внутрь, Анна поначалу ничего не видела – так здесь было темно, но потом, когда глаза чуть привыкли к отсутствию солнечного света, она поняла, что очутилась в сенях с грязными стенами и спёртым затхлым воздухом. Потом они вошли в длинный тёмный коридор, запах грязных тел и чего-то кислого вперемешку с табаком ударил в лицо, Анна невольно поднесла к носу рукавичку.- Да, у нас тут, сударыня не райский сад… Но ведь и вас никто сюда не звал, - заметил чиновник и бросил на неё хмурый взгляд.Анна не нашлась, что ему ответить и молча последовала дальше. По сторонам коридора было две большие комнаты.- Вот, сударыня, тут у нас беглые содержатся, - указывая на помещение справа, объяснил Бурнашев. – Ловим, заковываем в кандалы, у нас порядок строгий!Анна слушала молча, её ужаснула сама мысль, что вся жизнь этих бедолаг может пройти в таком ужасающем состоянии, без надежды увидеть когда-нибудь солнечный свет и вдохнуть глоток свежего воздуха.Потом Тимофей Степанович открыл двери в комнату справа.- Ну вот, почти пришли… - и тут же предостерёг: - Держитесь меня, сударыня… Здесь у нас преступники государевы…Вдоль стен были устроены небольшие клетки-ниши в три с лишком аршина длинны (1 аршин = 71 сантиметр. 71*3 = 2 метра 13 сантиметров) и четыре ширины, в каждой из них находились арестанты. Чтобы попасть в клетку, нужно было преодолеть две ступени. По сути, каждая такая конура была отдельной маленькой камерой внутри одной большой камеры. Здесь было накурено и тоже очень грязно.Несколько десятков любопытных глаз уставились на Анну, изучая её. Эти взгляды, некоторые из которых показались Анне слишком откровенными и оценивающими, смущали, хотелось поскорее уйти, скрыться от их пронизывающего любопытства. Но она, преодолев минутное замешательство, проследовала далее за Бурнашевым.В самом конце помещения, он толкнул маленькую дверь слева.- Прошу, сударыня, Сергей Петрушевский содержится здесь.Даже при своём невысоком росте, Анна была вынуждена пригнуться, чтобы войти в эту камеру. Здесь тоже стоял полумрак. Однако в углу у стены справа Анна увидела Сергея. Густая борода закрывала пол-лица, он повернул голову и когда их взгляды встретились, его яркие синие глаза в этом почти ночном полумраке показались ей двумя путеводными звёздами. Он бросился к ней. И в этот момент Анна поняла, что он в цепях, их бряцанье так поразило её, что она пошатнулась и, теряя самообладание, по стене стала оседать на пол. Вероятно, она лишилась бы чувств, но Сергей поддержал её.- Анечка! – он смотрел на неё, точно не веря, что она живая, здесь, перед ним, в его руках, а не бесплотный дух, который часто являлся ему в ночных видениях,- Анечка, это ты? – хриплым голосом спросил он, а в его глазах блеснули слёзы.- Да, это я, - отвечала она, не отводя взгляда от его глаз.Сейчас они показались ей тем морем, которое ей приснилось по дороге сюда. И как море освежало брызгами, так глаза мужа оживляли её своим блеском. Он точно пронизывал всё её существо, вселяя живительную силу.- Но как?.. Разве это возможно? – спрашивал он, прижимая её к себе.- Да, возможно… Я не могла иначе, - слёзы покатились по нежным щекам, он, охватив её лицо ладонями, принялся стирать слезинки большими пальцами.Потом, словно опомнившись, отстранил её от себя и проговорил:- Нет, тебе нельзя здесь…Здесь дурно… И я грязный…- Глупый, какой же ты глупый… - прошептала она и прижала указательный палец к его губам, потом ладонью погладила щеку. - Колючий, - заключила, улыбаясь сквозь слёзы.

Иллюстрация Elenawatson


И вдруг нахмурившись, спросила:

- Ты не рад мне?!

Она действительно ощущала некоторое напряжение в нём, словно он был чем-то встревожен.

- Рад! – с жаром отвечал он и сжал её руки. – Но… Я ведь просил тебя…

- Знаю, - она вновь приложила палец к его губам, - Но …иначе я не могла… Это так невыносимо… Без тебя… - её голос упал, она опустила голову, словно провинившееся дитя, но тут же смело взглянула в глаза мужа и возразила с внезапной дерзостью: - Ты можешь осудить меня, но… долг жены – разделить участь мужа!

- Маленькая моя! – выдохнул он, прижимая её к своей груди, - Я – эгоист! Иногда я молил Бога, чтобы он дал мне возможность увидеть тебя…Но такой ли ценой?! Здесь – другой мир и, конечно, здесь не место тебе, хрупкой и нежной, это как изящный цветок, выросший в оранжерее, пересадить в лес…

Он говорил это, а сам продолжал обнимать её крепко. Словно боялся, что она и правда покинет его.

- Я вовсе не такая неженка, как ты себе воображаешь, - заметила она, с наслаждением впитывая его тепло, которого была лишена так давно.Боялась, что всё окажется сном и, проснувшись, она опять окажется в одиночестве. – И потом, приехали и другие. Не я одна…

- Господа! – голос Бурнашева заставил их вздрогнуть, - Я вынужден прервать вас. Сударыня, вам пора.

- Ступай! – Сергей чуть отстранил её от себя, посмотрев в её глаза и тут же вновь порывисто обнял.

Анна, привстав на цыпочки, поцеловала мужа и прошептала:

- Я приду…

***

Анна сняла для жизни крестьянскую избу, иного жилья здесь просто не было. Условия очень скромные – крошечная комнатка с печью. Топчан для сна был устроен вдоль окна и напоминал собой обычную широкую скамью. Голова касалась одной стены, а ноги упирались в противоположную, на которой располагалась входная дверь. Печь приходилось топить дважды в сутки, но от холода она не спасала – потому что стены избы были ветхими, со множеством щелей. Кроме того, печь нещадно дымила. Но в глубине души Анна была рада, что смогла устроиться хоть так. Всё же у неё был свой угол, в котором она могла ночевать под крышей, сварить суп и устроить себе купание. В бане она побывала в последний раз во времена своего гостевания у Сугака, и когда в снятом жилье неожиданно обнаружила большой медный чан, её радости не было предела. Она нагрела воды, набрав снегу прямо во дворе, и приняла ванну. Купание стало поистине райским блаженством.

Потянулись бесконечные холодные дни ожидания встречи. Свидания не дозволялись. Единственная возможность для жён увидеть любимых была издали, когда каторжников вели на работу и обратно в камеры. Группа женщин стояла у дороги и каждая ловила свой родной взгляд. Однажды Анна, стоявшая у самой обочины дороги, по которой вели каторжников, успела дотронуться до руки Сергея, на мгновение они соединили пальцы.


Эта буквально мимолётная встреча ещё больше растревожила Анну. Она увидела, как похудел Сергей, а его яркие синие глаза, хоть и казались весёлыми, на самом деле прятали тоску. Да и сама Анна изнывала от желания увидеть мужа и хоть на минуту оказаться в его объятиях. Ежедневные бытовые лишения, которые она сносила стоически и даже, казалось, не замечала их, не шли ни в какое сравнение с её тоской по мужу – она просто угасала без него, как пламя свечи, лишенное кислорода.

Однажды она смогла уговорить стражника, охранявшего вход в подземелье где работали каторжники.

- Хорошо, ступайте, сударыня, только ежели что, я тут ни при делах. Скажу, что не заметил, как вы прошмыгнули. И вот, - он протянул Анне свечу, - это поможет вам.

Женщина вошла в низкую дверь с округлым верхом и оказалась в тёмном коридоре, уходящем далеко вперед. Вытянув перед собой руку со свечой, Анна смело двинулась по коридору. Здесь было тепло, хотя наружи стоял уже привычный мороз. Она шла быстро и вдруг позади услышала окрик:

- Стойте!

Кричал офицер, намереваясь не пропустить её в тоннель. Однако Анна не послушалась, а напротив, ускорила шаг и, погасив свечу, потом побежала вперёд. Далеко впереди маячили блестящие точки. Она поняла, что там и работают каторжники. Вскоре, она увидела их на некоторой высоте, взобраться на которую ей было не по силам. Но кто-то из этих людей заметил её и спустил лестницу. Анна вскарабкалась по ней и тот час увидела мужа.

- Серёжа! – позвала, заметив, что он в оковах.

Увидев её, Петрушевский шагнул к ней, и они обнялись.

- Милая! Как ты смогла попасть сюда? – сжав её лицо в ладонях, спросил он с усмешкой, но в его глазах стояли слёзы.

- Просто я соскучилась, - прошептала Анна, тоже не сдерживая слёз.

Их губы встретились. Вокруг были люди, но Анну это не смущало. Она целую вечность шла к этому мгновению и сейчас для неё имел значение только поцелуй мужа. Он целовал жадно и долго, оторвав жену от земли, прижав её к себе. Потом прошептал, глядя ей в глаза:

- Анечка, родная моя! Я молю тебя поберечь себя! Одевайся теплее! Как ты устроилась?

- Всё хорошо! – чуть слукавила она, не желая расстроить его. – Я сняла небольшой домик.

Она провела ладонью по оковам на его кисти.

- Очень больно? – спросила, сквозь слёзы.

- Нет, - он улыбнулся и покачал головой, - Просто неловко, мешает.

- Надо что-то сделать…

- Да что же? Это не так уж страшно!

Они говорили что-то ещё и вдруг он осознал, что на них устремлены десятки глаз. Ещё раз прижавшись к её губам, приказал:

- Ступай! Тебе пора!

Она не помнила, как вернулась обратно, как выслушивала выговор офицера, все её мысли были с Сергеем, плечи хранили тепло его рук, а губы - вкус его поцелуя.


***

Постепенно Анна стала привыкать с здешнему существованию. Вместе с другими жёнами занималась благотворительностью – шила рубахи для каторжан низкого сословия. Эти люди были искренне благодарны женщинам.

Когда пришла весна, Анна с удивлением обнаружила, что здесь, при всей пустынности и скудности, природа не лишена своей скромной прелести. И постепенно она начала писать здешние пейзажи, несказанно радуясь тому, что смогла привезти с собой ящик с красками. Это отвлекало её от печальных мыслей о сыне, от тоски по нему.

Радостное событие случилось вскоре – жёнам разрешили раз в неделю встречаться с мужьями. На этих свиданиях она рассказала Сергею, как ехала к нему, не умолчав ни об одной детали, рассказав даже о своём пребывании на заимке Сугака.

Обнимая жену, Сергей с болью сказал:

- Родная моя, сколько же ты вынесла! Я молю Бога, что он послал мне живого ангела. Ты – мой ангел во плоти, - признался он, долго глядя в её глаза.

В этой маленькой хрупкой и нереально красивой женщине была вся его душа, вся жизнь.

- Не говори так, - улыбаясь сквозь слёзы, попросила Анна мужа.

- Но это правда! – горячо возразил он.

- Даже если и так, - её глаза лукаво блеснули и признание слетело с её губ: - Я не ангел, а самая обычная, земная женщина, просто я люблю вас, сударь, и самое большое моё желание – принадлежать вам и телом, и душой.


ЭПИЛОГ СЛЕДУЕТ

Эпилог


Автор портрета - Elenawatson

Анну всё чаще тревожило состояние здоровья мужа. Особенно тревожили раны, болевшие на каждую смену погоды. Сможет ли он пережить оставшиеся годы каторги? Она старалась, как только могла, улучшить его питание. Покупала у местных мясо – чаще всего это была дикая птица – варила их него бульон и передавала Сергею. При встречах он сетовал:- Милая, ты раскармливаешь меня сверх меры, а сама голодаешь! Посмотри, как ты бледна.- Нисколько! Ты – мужчина, тебе необходимо мясо. А я обойдусь и бульончиком с хлебом, - отшучивалась она.Конец лета 1827 принёс перемены. По завершению строительства в Чите большого острога, власти приняли решение собрать туда декабристов со всех уголков Сибири.



Вид Читы из-под горы. Акварель Бестужева Н.А.Государственный Литературный музей, Москва.


И вот вместе Марией Волконской и Екатериной Трубецкой, проехав на телегах более пяти сотен вёрст, Анна оказалась в Чите. Каторжан повезли на подводах на два дня позже, под усиленной охраной.Место это, тоже глухое, не шло ни в какое сравнение с Благодатским рудником. Селение располагалось на холме, и его со всех сторон окружали горы, большей частью каменистые, но были и поросшие соснами, лиственницами, кедрами. В Читинском остроге было сорок пять домов, церковь и две торговые лавки. Анна, как и другие жёны посадила огород.Она несказанно обрадовалась, что здесь можно было раздобыть кедровые шишки и живицу. Эти средства, вместе со здешним климатом, очень помогли Сергею немного поправить своё здоровье. Но главное – здесь не было рудников! Работали каторжники хоть и в оковах, но на несравненно лёгких трудах – чистили конюшни, летом мели улицы, мололи муку на ручных мельницах. Работа длилась по пять часов в день в два приёма, по своей сути она не только не была вредна, но даже полезна, потому что давала движение. С жёнами заключённые виделись дважды в неделю по три часа. Свидания обычно происходили в просторной комнате и без свидетелей.Анна жила множеством забот и хлопот, сама себе стыдилась признаться, ей не хватало физической близости с мужем. Встречи в застенках, где постоянно был страх появления охранника, давали возможность только обнять друг друга и обменяться скромными поцелуями. Она чувствовала, что Сергей тоже желает её. Но они оба боялись заговорить об этом. Она – из-за своей природной стыдливости боялась смутить его своей откровенностью, он, зная о её скромности, тоже боялся поднимать эту тему. Но проблема лишилась сама собой: с заключённых сняли кандалы и разрешили свидания с жёнами на дому, а ещё через год женщинам разрешили жить с мужьями в остроге.Несколько лет спустя. Петровский завод…« Дорогая тётушка, - писала Анна Марье Фёдоровне, - не могу выразить, как я счастлива. Наш первый раз здесь случился значительно более страстным и жарким, чем наша первая ночь. Мы оба растворились друг в друге и не можем нарадоваться этому состоянию. Я не видела Сергея таким даже в первые месяцы нашего брака. Да, в этом суровом краю, в неволе, оказывается тоже можно быть совершенно счастливыми. Муж для меня – весь мир, я живу ради него. Каждое мгновение моей жизни здесь я ощущаю его любовь и совершенно точно знаю, что составляю свет его жизни.И ещё, любезная тётушка, сообщаю вам радостную весть – скоро вы во второй раз станете бабушкой. Когда я сообщила о своём состоянии Сергею, он долго кружил меня на руках, а теперь трясётся надо мной и не позволяет ничего делать по дому, а дозволяет лишь шить, читать и музицировать».


Акварель декабриста Николая Бестужева «Камера Волконских в Петровском заводе», 1830 г. Волконский С.Г. с женой в камере в Петровской тюрьме. 1830 г. Государственный исторический музей, Москва.


Спустя положенный срок на свет появилась девочка. Однако Марья Фёдоровна до этого события не дожила. Буквально за неделю до рождения девочки Петрушевским пришло известие о смерти тётки. Новорожденную дочь назвали Марией.


Александр Сергеевич Петрушевский, князь Черкасский был воспитан своим крёстным, Синяевым Николаем Ильичом, который так и не обзавёлся собственной семьёй, служил в Северном русском флоте, исследовал полярные моря и Аляску, дослужившись до звания адмирала. Саша с юных лет был юнгой на суднах своего приёмного отца и пошёл по его стопам, служил в русской Америке, женился на девушке из племени алеутов, овдовев, поселился в родовом поместье Черкасских и женился на русской девушке, незнатного происхождения. Два его сына от второго брака принимали активное участие в революционном движении России, погибли в ссылке.


Мария Сергеевна Петрушевская вышла замуж за друга своего старшего брата, американского подданного шотландского происхождения Стивена Райана, который занимался золотым промыслом. Их потомки, наследники значительных капиталов, живут в США.


Иван Сугак, оставив ремесло разбойника, стал сибирским купцом, основал династию, которая прославилась своим меценатством. После событий 1917 года его потомки эмигрировали во Францию, в годы второй мировой служили во французском сопротивлении, один из потомков Сугака работал на Советскую разведку.


Анна и Сергей Петрушевские, вернувшись из ссылки в 1857 году в родную Александровку, счастливо прожили до своей кончины ещё пятнадцать лет. Первой покинула мир Анна, Сергей пережил жену на месяц и умер на её могиле. По его завещанию похоронен в ней же. На их общей могиле написаны строки его стихотворения:


Вся жизнь – лишь сон.Мы – гости в этом мире.И расставанья часне минет никого.Проснусь и я…И где-то там,В эфире, мы встретимся с тобой.Твоя душа с моей пребудет за чертой.*



* Стихи автора.


КОНЕЦ


Оглавление

  • Часть первая."И дум высокое стремленье..."Глава 1
  • Часть I. Глава 2
  • Часть I. Глава 3
  • Часть I. Глава 4
  • Часть I. Глава 5
  • Часть I. Глава 6
  • ЧастьI. Глава 7
  • Часть I. Глава 8
  • Часть I. Глава 9
  • Часть I. Глава 10
  • Часть I. Глава 11
  • Часть I. Глава 12
  • Чвсь I. Глава 13
  • Часть I. Глава 14
  • Часть I. Глава 15
  • Часть I. Глава 16
  • Часть I. Глава 17
  • Экскурс в историю. Польские черкессы
  • Часть I. Глава 18
  • Часть I. Глпва 19
  • Часть I. Глава 20
  • Часть I. Глава 21
  • Часть I. Глава 22
  • ЧастьI. Глава 23
  • Часть I. Глава 24
  • Часть I. Глава 25
  • Часть I. Глава 26
  • Чвсть I. Глава 27
  • Часть I. Глава 28
  • Часть вторая."Во глубине сибирских руд..." Глава 1
  • Часть II. Глава 2
  • Часть II. Глава 3
  • Часть II. Глава 4
  • Часть II. Глава 5
  • Часть II. Глава 6
  • Часть II. Глава 7
  • Часть II. Глава 8
  • Часть II. Глава 9
  • Часть II. Глава 10
  • Часть II. Глава 11
  • Часть II. Глава 12
  • Часть II. Глава 13
  • Часть II. Глава 14
  • Часть II. Глава 15
  • Часть II. Глава 16
  • Часть II. Глава 17
  • Часть II. Глава 18
  • Часть II. Глава 19
  • Часть II. Глава 20
  • Часть II.Глава 21
  • Часть II. Глава 22
  • Часть II. Глава 23
  • Часть II. Глава 24
  • Часть II. Глава 25
  • Эпилог