КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Записки изыскателя [Николай Иванович Кутузов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Мы должны дать бой злым силам природы, мы все, «от мала до велика», обязаны бороться за счастье нашей великой страны.

Горький

ОТ АВТОРА

Еще в детстве я полюбил природу. Наши русские бескрайные поля, березовые перелески и густые прохладные леса всегда вызывали во мне восторг и желание бродить по их просторам.

Живые детские воспоминания, очевидно, и сказались потом, при выборе профессии.

Тяга к природе сделала меня после окончания института изыскателем. Эта работа дала мне возможность совершить много путешествий по необъятным просторам нашей Родины.

В степях Донбасса и на богатых полях Украины, в болотах Белоруссии и на красочных берегах Волги, в лесах Печоры и далекой Уссурийской тайге — всюду я видел вдохновенный труд советских людей, несметные сокровища родного края, неповторимую красоту природы.

Годы, проведенные в разных экспедициях, помогли мне накопить большой опыт не только по специальности, но приобрести и много житейских навыков,

И когда по воле партии советский народ начал пробуждать к жизни одну из самых далеких окраин нашей страны, Крайний Север, мне стало ясно, что я с пользой могу применить там свои знания.

Поездка на Север была моей мечтой тех дней, и вскоре она претворилась в действительность.

Много трудностей пришлось пережить там, на Севере. Но знание природы и любовь к ней помогли мне во многом.

И вот теперь мне захотелось рассказать читателям о работе и жизни в тайге первых людей, пионеров освоения этого далекого и богатого края.

Окончание работы над рукописью «Записки изыскателя» совпало с новым призывом партии и правительства к нашей молодежи принять самое активное участие в великих стройках шестой пятилетки.

Я буду искренне рад, если мои воспоминания о Севере в какой-то мере помогут молодым патриотам нашей Родины полюбить этот замечательный край, где героика созидательного труда полна романтики.

Дорога дальняя

Шофер резко затормозил; машина остановилась, и, как только мы вышли из нее, нас сразу охватила вокзальная суета.

Несколько носильщиков быстро разобрали наши вещи и смешались с шумной толпой. Вслед за своими чемоданами, которые мелькали в людском потоке, мы вышли на перрон. Здесь царила еще большая сутолока.

Наш поезд специального назначения густо окружили провожающие. Да это и понятно, основная масса отъезжающих направлялась на одну из далеких северных окраин нашей Родины: на освоение еще дикого края.

Уложив вещи в вагоне, мы вышли на перрон.

Очень тоскливо на душе перед предстоящей долгой разлукой с близким человеком. В последние минуты почему-то не находится тем для разговора. Провожающие волнуются, и это их состояние невольно передается тебе.

Мы уезжали в малоизвестный для нас Колымский край[1]. Попытки узнать о нем подробнее перед отъездом не увенчались успехом. Ни в литературе, ни в учебниках мы не могли найти интересующих нас данных, а рассказы очевидцев об этом крае были или с налетом романтики рассказов Джека Лондона, или просто «охотничьими рассказами», в правдоподобность которых верилось с трудом. Отсюда вполне понятны наша нервозность и нетерпение, с которым мы ожидали отъезда, чтобы увидеть все своими глазами. Хотелось скорее попасть туда, на Север, в неведомый, но влекущий край!

Медленно тянутся последние минуты перед расставанием.

Но вот прозвучал звонок. У многих появляются носовые платки. Слышны тихие всхлипывания, начинаются прощальные поцелуи. Еще одно крепкое объятие, поцелуй, и на ходу сажусь в вагон. Смотрю на оставшихся — сердце сжала щемящая боль, а в голове мысль: когда же теперь увидимся вновь?

В вагоне тихо. Все под впечатлением прощания с родными и близкими, расставания с любимой Москвой.

Мелькнул дебаркадер, застучали колеса на стрелках, и, набирая скорость, поезд начал свой далекий путь на восток.

В вечерней дымке город все дальше и дальше уходил от нас.

Прошло немного времени, и пассажиры зашевелились, стали осматриваться, распаковывать вещи и понемногу устраиваться. Нигде так быстро не завязываются знакомства и даже дружба, как в поезде.

К вечеру наш вагон представлял собой почти одну дружную семью. Моими соседями по купе были инженер Иван Захарович Баткин, техник-нивелировщик Борисоглебский и молодой геолог Иван Фомич. С Белкиным и Борисоглебским мы были уже знакомы и теперь ехали на Север для совместной работы в дорожно-изыскательской экспедиции, которую я должен был возглавить. С Иваном Фомичом мы раньше не встречались; он присоединился к нам только теперь, при отъезде.

Мой помощник Иван Захарович Белкин, молодой еще человек, высокого роста, носил очки, которые придавали ему солидный вид. Да и в действительности он был серьезным и степенным человеком. «Дядя Ваня», как мы прозвали Ивана Захаровича за его рост и уравновешенный характер, был таким же, как и я, страстным изыскателем и стремился применить свои знания в новых, еще неизвестных нам условиях.

В противоположность Ивану Захаровичу Борисоглебский имел довольно беспокойный характер и излишнюю суетливость, острый язык и изрядный эгоизм, с которым нам пришлось довольно долго бороться. Смотрел он на свою поездку больше с точки зрения материальной выгоды, с самого начала старался обставить путешествие со всеми удобствами и вез с собой очень много всякого ненужного багажа.

Молодого геолога Ивана Фомича Михальского мы еще мало знали, но с первых дней нашего знакомства выяснилось, что он горячий энтузиаст освоения Севера, любознательный человек и обладает неплохими организаторскими способностями.

Наши разговоры о предстоящей работе по изысканиям автодороги, о возможных трудностях и приключениях целиком захватили Фомича, и он стал настойчиво просить меня взять его в состав экспедиции. На что я здесь же, в поезде, дал согласие.

Таким образом, сложился коллектив из четырех человек, ставший основным костяком, вокруг которого формировалась вся экспедиция.

Стараясь подготовиться к будущей жизни в тайге, мы уже в пути установили для себя определенный распорядок дня и строго его выполняли.

Наш день в вагоне начинался громким криком Фомича: «Подъем!» И хотя в перспективе целый день безделья, мы охотно вставали, совершали несложный туалет и завтракали.

После завтрака, лежа на полках, мы обыкновенно вели бесконечные разговоры о нашей будущей жизни и о работе в еще неизвестном для нас крае. Нам почему-то казалось, что нас ждут страшные холода, непроходимые сугробы снега, вечная полярная ночь и схватки с белыми медведями.

— Белого медведя жаканом не свалишь, — рассуждал дядя Ваня, — только пуля из нарезного ружья уложит такого зверя.

Борисоглебский начинал подтрунивать над ним, вызывая искренний гнев страстного охотника своими дилетантскими замечаниями.

— А ты пороху в ружье набей побольше да сразу из двух стволов и пали.

Уравновешенный дядя Ваня не мог перенести такого глумления над своим, какой-то особенной марки ружьем, и между ними загорался великий спор о достоинствах и недостатках различных систем ружей.

Мы с Фомичом слушали их и от души смеялись.

Постепенно страсти утихали, разговор принимал мирный характер и становился общим.

Фомича неожиданно заинтересовал вопрос: почему Аляска, ранее принадлежавшая нам, оказалась у американцев?

Дядя Ваня, общепризнанный знаток географии, пускается в пространные объяснения.

— Это было давным-давно, — говорит он. — Русские промышленники и землепроходцы еще в восемнадцатом веке открыли и изучили полуостров Аляску, и с тех пор она считалась русским владением. Но царское правительство не могло освоить эту далекую окраину и по глупости в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году продало ее американцам.

А вот за сколько продало, дядя Ваня сказать не может. Фомич спрашивает меня. Но и мой ответ: несколько миллионов — его не удовлетворяет. Тогда он обращается к Борисоглебскому и, не дождавшись ответа, с криком: «Ага, не знаешь!» — выбегает из купе. Через несколько минут он возвращается обескураженный, так и не узнав ни у кого этой цены. Только значительно позже нам стало известно, что Аляску царское правительство продало за 14 миллионов 320 тысяч рублей.

Мы еще долго говорили об этом замечательном полуострове, вспоминая все прочитанное о нем в книгах и учебниках.

Часто беседы сменялись бесконечной «пулькой» — спасительным преферансом. Здесь полностью проявлялся талант Борисоглебского. Мастерски играя, он всячески подшучивал надо мною и Фомичом, впервые выступавшими на этом поприще.

Так бежали дни нашей жизни под мерный перестук колес поезда, увозящего нас на восток.

Из дорожных впечатлений особенно большое произвело на нас озеро Байкал.

Это самое глубокое, до 1,7 километра, озеро с очень холодной водой и частыми сильными штормами, возникающими от ветров, дующих из долин впадающих в него рек. Большинство этих ветров носит такое же название, что и реки, например Ангара, Селенга, Баргузин и т. д.

В течение нескольких часов мы ехали по его берегу и наблюдали величественную картину. С одной стороны — необъятное пространство озера-моря, а с другой — скалы, нависающие над крышами быстро мчавшегося поезда.

Особенно красив Байкал на рассвете. Чуть заметные в дымке противоположные его берега, окаймленные густыми лесами, постепенно вырисовываются все отчетливей и вдруг начинают окрашиваться в различные цвета восходящим солнцем. А посередине озера еще долго стоит медленно тающее облако молочного тумана.

Когда поезд мчится по берегу быстроводной реки Селенги, впадающей в озеро, среди пассажиров возникают споры о количестве тоннелей, пробитых вокруг Байкала. Так как тоннелей действительно много и пересчитать их в течение дня без ошибки почти невозможно, то цифры у всех получились разные.

…Уже привыкли к монотонному перестуку колес, располагавшему к мечтаниям. Уже устали от быстрой смены новых мест и впечатлений. А за окнами вагона все мелькали и мелькали километры. Километры необъятной советской земли.

Еще одна замечательная картина пронеслась перед окнами. Это заросли красной лилии. Я раньше считал этот цветок садовым. Здесь же, на Дальнем Востоке, он рос в поле, покрывая откосы железнодорожного полотна и простираясь до самого горизонта.

Мелькают станции с когда-то слышанными названиями: Ерофей Павлович, Никольск-Уссурийск и, наконец, Владивосток.

Мы уже проехали девять тысяч километров, а до места назначения еще очень далеко.

Владивосток! Тихий океан! «Край света»! Опять все новое, невиданное.

Город отвоевал себе место у подошв сопок, падающих в бухту Золотой Рог и Амурский залив, и стал центром Приморского края, знаменитым портом, принимающим корабли со всего света. Поэтому на крутых владивостокских улицах встречаются моряки всех национальностей. Мы с любопытством рассматриваем и китайский рынок, на котором продаются неимоверных размеров крабы, и китайцев в их национальных костюмах, и знаменитых носильщиков, которые за одну и ту же плату отнесут на себе любой тяжести груз — от маленькой корзинки до пианино.

В ожидании парохода мы поселились в гостинице на городской окраине, прозванной «Гнилым углом» за то, что отсюда всегда дуют ветры, приносящие дожди и туманы.

Первые дни мы бродили по сопкам, осматривали город, катались на лодках, собирали ракушки, ловили крабов, купались. Но потом все это стало надоедать, и хотелось скорее отправиться в путь..

Наконец в одно прекрасное утро нам сообщили, что завтра будет производиться посадка на пароход.

В гостинице поднялось необычайное оживление. Народ уже успел немного обжиться и теперь снова начал упаковываться и готовиться к отъезду. Стали собираться и мы.

Еще в Москве, по совету старожилов Севера, мы накупили неимоверное количество чесноку, мыла и почему-то грецких орехов. Если чеснок покупался как противоцинготное средство, а мыло для своего прямого назначения, то приобретение грецких орехов можно было объяснить только «милой» шуткой старожилов, советовавших взять их побольше.

Большую часть вещей мы решили отправить багажом. Для этого приобрели огромный, окованный железом сундук, настоящую украинскую скрыню, куда сложили все неходовое имущество.

Фомич, несмотря на свою молодость, показал недюжинные хозяйственные способности и постепенно взял в свои руки управление всем нашим небольшим хозяйством. Мы этому нисколько не противились.

Под руководством Фомича мы быстро упаковали свои вещи и, сдав на оформление документы, стали ожидать завтрашней погрузки на пароход.

С утра подали машины, и началась суматоха.

Вначале людей отправляли по бригадам; потом этот порядок нарушился, и суматоха увеличилась: одного не берут на машину вместе с компанией, у другого вещи оказались в разных машинах и так далее.

Мы получили отдельную машину и, торжественно погрузив на нее тяжелый сундук и остальные вещи, совершили прощальный рейс по улицам Владивостока.

В порту, изрядно проблуждав среди пакгаузов, попали, наконец, на причал к океанской громадине водоизмещением в девять тысяч тонн.

Погрузка на пароход отличается от посадки на поезд. К шуму и говору людей здесь присоединяется еще грохот и лязг кранов, крики грузчиков и резкие команды «майна» и «вира».

Мы с интересом наблюдали, как какой-нибудь громадный ящик, подхваченный стрелой крана, легко взлетает вверх и затем исчезает в огромной пасти необъятных трюмов парохода.

Когда подошла наша очередь погрузки, начались неприятности с злополучным сундуком. Мы предполагали, что его также схватит и водрузит на палубу кран, но оказалось, что со стороны посадки пассажиров он перестал работать.

Фомич и здесь проявил свою энергию. Он бесцеремонно заставил нас втаскивать сундук и стал нами командовать.

— Давайте быстрее! Борисоглебский, да брось ты свою папку и берись за сундук! — покрикивал он.

— Чем командовать, нашел бы лучше грузчиков, — ворчал Борисоглебский, — засовывая, однако, свою папку под чехол чемодана.

Здесь уж Фомич припомнил ему все его шуточки за преферансом.

— В тайге грузчиков не будет, и придется тебе, Борисоглебский, все самому делать: и папочкой заниматься и вещи носить. Так, пока есть возможность, тренируйся, — серьезным тоном наставлял он товарища.

И вот по узкому трапу, вытирая струившийся по лицам пот, втаскиваем на головокружительную высоту, на палубу, свой тяжелый сундук и остальные чемоданы.

На палубе выясняется, что наша каюта находится еще выше. Физиономии у нас вытянулись, но пришлось снова браться за свои пожитки и переносить их дальше.

Погрузка продолжалась до вечера. И все это время около парохода стояли шум и суета. Вот грузят лошадей. Их подхватывает кран, и они, подвешенные на лямках, с безумными глазами, как бы плывя, рассекают воздух ногами. Лошадей оставили на верхней палубе, соорудив им прочные стойла.

Наконец шум утих. Убрались стрелы кранов, закрылись люки трюмов.

Ночью пароход отошел от причала и стал на рейде в бухте.

С парохода открылся замечательный вид на ночной город. Оттуда доносился приглушенный шум работающего порта, в котором темнели силуэты океанских пароходов.

В эту ночь на пароходе мало кто спал, и восход солнца многие встречали на палубе.

Город постепенно вырисовывался из голубоватой дымки и приобретал различные окраски. Вот вершины сопок запылали пожаром от восходящего солнца. Этот пожар разгорался все сильнее и ярче и, наконец, брызнул огненными лучами на море. Все вокруг заискрилось, заиграло. Голубая дымка стала быстро таять, и город показался во всем своем ослепительном блеске.

Начался новый день, особенно новый для нас. В этот день мы уходили в море.

Три протяжных гудка, многократно повторенные эхом, известили город-порт о том, что наш рейс начался.

Пароход вздрогнул от первых оборотов винта и, чуть покачиваясь, медленно поплыл.

Тысячи лошадиных сил, упрятанных где-то глубоко в его чреве, заставляли двигаться стальную громадину.

Берег постепенно начал удаляться, и город опять стал покрываться дымкой.

Справа проплыли берега Русского острова, и пароход, набирая скорость, вышел в открытое море.

Оно было почти спокойно, но, несмотря на это, пароход раскачивало, и к исходу дня появились первые «жертвы» морской болезни. В ход пошли все имеющиеся профилактические средства и приемы: кто ел лимоны, а кто воздерживался от всякой пищи, одни лежали, другие ходили часами по палубе.

Мои товарищи довольно стойко переносили первую незначительную качку. Правда, у Борисоглебского вдруг позеленело лицо, но и он не показывал виду, что ему плохо. На меня самого качка не действовала нисколько.

На носу парохода всегда находилась большая толпа народу. Все с интересом смотрели вниз, как корабль, рассекая волны, отбрасывал в обе стороны бирюзовые каскады воды, искрящиеся на солнце.

Да, море, море! Какой простор и величественная красота!

Но вот вдали показались берега. Это южная оконечность острова Сахалина и северный берег японского острова Хоккайдо. Мы входили в знаменитый пролив Лаперуза.

Он настолько узок, что оба берега отчетливо видны. Пассажиры высыпали на палубу; всем опять захотелось посмотреть на такую близкую землю. Медленно проплывают пустынные берега и, постепенно удаляясь, скрываются за горизонтом.

Не успели мы отойти от пролива Лаперуза, как, несмотря на ясную и тихую погоду, цвет воды стал меняться, темнеть и скоро превратился в темно-серый. Мы вышли в Охотское море. Оно считается самым коварным и бурным. Штормы на нем возникают часто и внезапно.

Неожиданно подул свежий ветер, качка усилилась, по волнам запрыгали белые «барашки», море стало мрачным и злым. Пассажиры с палубы исчезли.

Пройдя на нос парохода, где порой обдавало солеными брызгами от особо большой волны, я обнаружил замечательное зрелище: стая касаток — морских хищников в несколько метров величиной, — разрезая воду большими спинными плавниками, неслась в волнах рядом с носом парохода. Касатки все время сопровождали нас.

К вечеру волнение достигло восьми-девяти баллов. Пароход, казалось, с трудом взбирался на огромные волны и вдруг стремительно проваливался куда-то в бездну.

Страшная и величественная картина: темное небо с низко несущимися тучами, черное бушующее море и огромные, окаймленные белой пеной волны, временами обрушивающиеся на палубу. Лошади стали падать, ломать деревянные стойла, биться и калечить друг друга. Были вызваны аварийные команды, которые закрепляли на палубе ящики, плотней задраивали люки, успокаивали лошадей и укрепляли их стойла.

С каждой минутой шторм усиливался.

Я долго любовался бушующим морем и, только изрядно промокнув, пошел к себе в каюту. Мои друзья безмятежно спали и не интересовались величием разыгравшейся стихии.

Прилег на койку и я. Качка стала ощущаться сильнее. Крепко держась за борт койки, я долго боролся с признаками начинающейся морской болезни.

А на палубе что-то грохотало, скрипело и ломалось с громким треском. Пароход стонал, зарываясь в морскую пучину. Наконец я забылся тяжелым сном.

С рассветом шторм стал стихать. По небу неслись клочья разорванных туч, падал мелкий дождь. Море еще клокотало и пенилось, но уже с меньшим гневом.

В помещении над трюмами, в так называемом твиндеке, где разместилось большинство пассажиров, творилось нечто невообразимое. Шторм разбросал весь их багаж, и между грудами чемоданов и свертков бродили бледные, с позеленевшими лицами, еще так недавно бодро выглядевшие «покорители Севера».

Но волнение стихло, и обитатели парохода постепенно стали оживать. На палубе открывали задраенные люки, появились группы пассажиров, команда что-то чинила и исправляла после шторма.

Пароход окутывала серо-молочная мгла. К полудню туман еще более сгустился, и создавалось впечатление, что мы плывем в хлопьях ваты. Тоскующие звуки гудка, ревущего через короткие промежутки времени, действовали удручающе.

Прошло два дня. Туман, наконец, рассеялся, проглянуло солнышко и дало возможность определить местонахождение парохода.

Оказалось, что штормом нас отнесло далеко в сторону от курса. Пришлось изменить направление, и волны опять побежали за кормой.

Немного оправившись от шторма, пассажиры с ужасом почувствовали, что качка начала возрастать вновь. По совершенно спокойному морю плавно перекатывались небольшие волны, но нос парохода то высоко вздымался над горизонтом, то опускался так, что верхушки мачт, казалось, вот-вот окунутся в море.

Эта качка при спокойном море, называемая «мертвой зыбью», возникает всегда после шторма. Море на поверхности уже успокоилось, но где-то в глубине оно еще продолжает волноваться, и эта качка действует не меньше сильного шторма.

На шестые сутки нашего плавания подул резкий ветер и заметно похолодало. Ночи стали значительно светлей: мы приближались к широтам белых ночей.

Однажды днем пассажиры увидели впереди на горизонте белую полосу. Что это, пена, земля или какое-нибудь незнакомое явление? И, только приблизившись, определили, что это лед. Проплыли первые редкие льдины, и, продвигаясь вперед, мы постепенно вошли в сплошное поле битого льда. Пароход резко сократил скорость, стал маневрировать, обходя огромные льдины. Образованный им коридор постепенно затягивало, и создавалось впечатление, что мы не плывем, а скользим по ледяному полю. Наш пароход был полуледокольного типа, рассчитанный на плавание в этих широтах, и поэтому иногда смело наезжал на лед, разбивал, ломал его и, раздвигая, прокладывал себе дорогу. Движение в этом белом крошеве было для нас необычным: куда ни посмотришь, всюду хаотическое нагромождение льдин самой причудливой формы и размеров.

Неожиданно в мелких разводьях и на льдинах стали попадаться зеленовато-черные нерпы и черные тюлени. Звери были совсем непуганые. Они подпускали пароход очень близко и только тогда медленно, как бы нехотя, подтаскивали свое лоснящееся тело к краю льдины и ныряли в воду. Среди льда мелькали их черные головы, напоминающие головы людей, одетых в пилотские шлемы.

Кто-то из охотников не выдержал и выстрелил из малокалиберной винтовки. Раненая нерпа молнией скользнула по льдине, оставив яркую полосу крови на белой поверхности льда. Пристыженный за бесцельную стрельбу, стрелок на весь день исчез с палубы.

Появились чайки — верный признак близости земли. Вдали чуть заметно стали вырисовываться горы, причем их вершины, покрытые снегом, как-то странно повисли высоко над горизонтом. Берега же еще не было видно. Этот обман зрения, вызванный не то туманом, не то миражем, долго привлекал наше внимание.

Плавание подходило к концу. Впереди лежала земля, пусть еще незнакомая, но твердая и надежная.

И долго, целых два томительных дня, мы шли к этим видимым, но таким далеким берегам.

Подойдя почти вплотную к угрюмому и каменистому берегу, пароход сделал неожиданно поворот, и перед нами открылась чистая от льда, спокойная зеленоватая гладь воды, окруженная со всех сторон высокими горами с каменистыми, поросшими мхом и лишайником вершинами.

Вошли в бухту Нагаева. Темные берега, отражаясь в воде, создавали впечатление, что мы плывем по узкому светлому каналу.

В глубине бухты, недалеко от берега, пароход стал на якорь. После необходимых формальностей к нам подошли баркасы, и началась выгрузка. Спустили трапы, заработали лебедки, и шум разгрузки огласил тихие до этого берега.

Новая земля

19 мая 1933 года мы ступили на новую для нас землю, где строился поселок Магадан. Машина доставила нас в так называемую «гостиницу». Это было недостроенное большое одноэтажное здание. Администрации в нем еще не было, и прибывшие сами занимали номера в той части здания, где уже была крыша.

Мы выбрали себе довольно большую комнату, перенесли в нее свои вещи и стали разыскивать хоть какую-нибудь мебель для оборудования жилья. Сам я пошел к начальству, чтобы доложить о прибытии и выяснить обстановку.

Разговор с начальником дорожного отдела был коротким. Не отрывая глаз от бумаг, кучей лежащих на столе, он молча кивнул головой на приветствие и как бы недовольно спросил:

— Прибыли?

— Как видите, — ответил я.

— Ну, сколько вас, дорожников? У вас штат полностью укомплектован?

— Нет, со мной только Белкин и еще двое специалистов.

— И еще двое! — почти зло прокричал он. — И что там на «земле» думают? У нас здесь людей нет. Понимаете, нет людей!

И потом, успокаиваясь, как бы извиняющимся тоном продолжал:

— Ничего там толком не сделают, а все валят на нас. А лошадей привезли?

— Никаких лошадей у нас нет, но на пароходе какие-то прибыли, — ответил я.

— Эти лошади не для дорожников. Но мы сейчас разберемся. Только не мы, а вы сами будете разбираться.

И он стал быстро писать что-то на листках из блокнота.

— Идите в отдел кадров и отбирайте людей, если они там есть. Потом разыщите некоего Мельникова и выясните у него насчет лошадей. Ему дана на них разнарядка, так вы проверьте, выделены ли нам лошади и достаточное ли их количество.

— Как устроились с жильем? — неожиданно закончил он, и морщинки на его усталом лице приветливо разгладились.

— В гостинице, — ответил я.

— В гостинице! — иронически повторил он и засмеялся. — Вот вам и Север. Здесь ничего нет готового, и все надо делать своими руками. Для того приехали сюда большевики, чтобы на голой земле построить новую жизнь. А в этом поможете, и здорово поможете, вы, молодежь, пионеры этого замечательного края.

Он встал и дружески протянул мне руку.

— Устраивайтесь, знакомьтесь с заданием и заходите. Чем смогу, буду помогать.

В отделе кадров выяснилось, что людей для нашей экспедиции еще нет. Их ожидают с последующими пароходами.

В транспортном управлении меня также постигла неудача.

— Лошадей и не просите, — сразу ответил Мельников, как только узнал, кто я и зачем пришел. — Всех под метелку отправил в тайгу.

— Но как же с нами? Ведь нам должны выделить в первую очередь!

— Да, есть такое распоряжение, но лошадей нет и до прибытия следующих пароходов их негде взять.

— Но ведь с нашим пароходом лошади прибыли!

— Прибыли, но из этой партии вы не получите ни одной. Все уже распределены и завтра же будут отправлены в тайгу. Да и куда вы так торопитесь? Не успели приехать — и уже давай им лошадей. Поживите, осмотритесь, подберите людей, соберитесь, как говорят, с силами, ну, а к этому времени прибудут и лошадки.

Стало ясно, что все необходимое еще где-то плывет, а нам надо его ждать и заниматься вопросами организации экспедиции. Большинство населения «гостиницы» находилось в таком же положении, как и мы. Они тоже должны были выехать в глубь края, в тайгу, в горно-поисковые экспедиции, на строительство новых поселков для дорожников и горняков или на существующие уже промышленные точки и базы. Одни из них ожидали оказии, чтобы пройти с ней несколько сотен километров по тайге к месту назначения; другие — получения имущества, оборудования и транспорта. Все это должно поступать с последующими пароходами.

Эти товарищи, к которым присоединились и мы, мгновенно узнавали о прибытии нового парохода, толпами спешили в бухту и там, толкаясь среди грузчиков, старались получить из первых уст сведения о прибывающих грузах. Располагая свободным временем, мы также ходили встречать пароходы.

Часто я с кем-нибудь из товарищей, а иногда один бродил по окрестностям Магадана. На склонах сопок, окружающих бухту Нагаева и строящийся поселок, встречалось много медвежьих троп. Не так давно здесь были настоящие медвежьи места; с появлением же человека звери разбежались, но обитали где-то поблизости и частенько посещали поселок.

Старожилы почему-то старались внушить нам, новичкам, страх перед медведями, рассказывая легенды о встречах с ними, о их хитрости и свирепости.

Рассказы охладили наш охотничий пыл, и немногие отваживались ходить в одиночку в сопки, тем более без оружия. Не особенно доверяя «охотничьим рассказам» про медведей, мы с дядей Ваней на всякий случай приобрели по винчестеру.

Встречающиеся здесь медведи относятся к разновидности камчатских, имеют бурую окраску и достигают иногда очень больших размеров.

Питаются они преимущественно растительной пищей, но не брезгают и мясом, особенно когда оно с «душком»; замечательно ловят рыбу, но свежей едят ее редко, а чаще всего, закопав в землю, ждут, когда она протухнет.

Позднее выяснилось, что рассказы старожилов действительно во многом были преувеличены. Обычно медведь избегает человека и только раненый нападает на охотника.

И все же встреча с таким зверем в тайге, даже если человек имеет оружие, не особенно приятна.

…Во время прогулок я хорошо изучил здешнюю природу. Пологие склоны сопок заросли чахлым лиственничным лесом и кустарниковой березой. Между деревьями виднелись плешины заболоченных, участков с рыжим и влажным мхом — сфагнумом. Голые вершины сопок обнажили причудливые скалы или выносы осыпей мелкого щебня, покрытые мхом ягелем и лишайниками.

По долине реки, на берегу которой строился поселок Магадан, имелись большие пятна топкой мари с редко стоящими на них тонкими, кривыми, покрытыми какими-то наростами лиственницами, и только на самой пойме рос могучий густой лес.

Я часто бродил по берегу моря. Во время отлива здесь встречалось много интересных камней, ракушек, а иногда и обитателей моря. Особенно часто попадались раки-отшельники. Это небольших размеров раки, таскающие за собой ракушки, в которые они прячутся в случае опасности. Характерной особенностью раков-отшельников является то, что у них сильно развита одна клешня. Спрятавшись в раковину, они выставляют эту клешню наружу и, закрывая вход в убежище, яростно щелкают ею.

…Поселок Магадан, расположенный у подножия сопок, представлял собой растревоженный муравейник. Всюду деловая суета: движутся тракторы, автомашины, подводы, пыхтит двигатель электростанции, кругом валят лес, стучат топоры, визжат пилы, сооружаются новые здания.

Чувствовалось, что советский человек пришел навсегда в этот суровый и богатый край, так и не освоенный царским правительством, остававшийся «белым пятном» на всех географических картах.

Прошел лишь год с тех пор, как на пустынные берега бухты Нагаева высадились первые посланцы советского народа. За это время здесь развернулось большое строительство. Создавалась опорная база, готовился как бы трамплин для прыжка в лежащую впереди бескрайную, суровую и неизвестную еще тайгу.

Сделано уже много, но это было каплей в море по сравнению с грандиозными планами строительства. Еще не хватало людей, машин, оборудования, имущества. Но приходящие пароходы выбрасывали из своих необъятных трюмов все новые и новые сотни тоня грузов, которые народ посылал на Север первым строителям.

Прибывающие сюда советские люди были преисполнены решимости дать бой злым силам природы и мужественно перенести все трудности и лишения, которые встретятся на пути к достижению цели.

Членами этой большой, дружной и самоотверженной семьи стали и мы, воспитанники комсомола.

Наша экспедиция создавалась для изысканий автомобильной дороги в совершенно неизвестной и очень сложной местности. Строительство дороги являлось первоочередной задачей наступления на тайгу. Только постоянно действующая автомагистраль, движение по которой не зависело от времени года и капризов природы, обеспечивала бы связь бухты Нагаева с глубинными районами края.

Всякому строительству новой дороги предшествуют технические изыскания, цель которых — собрать исчерпывающие данные о местности для составления проекта будущей магистрали.

Технические изыскания дороги разделяются на рекогносцировочные — предварительные и подробные — окончательные.

По правилам, работе нашей экспедиции должны были предшествовать рекогносцировочные изыскания. Но в связи с тем, что здесь только приступали к строительству дороги, не хватало людей, а главное — времени (на рекогносцировочные изыскания надо было затратить целый летний сезон), нам поручалось вести сразу и рекогносцировочные и подробные технические изыскания.

В малоисследованной части этого края, за несколько сот километров от Магадана, в тайге, находилась перевалочная база под названием Стрелка. К ней вела оленья тропа, по которой доставлялся груз только зимой. Летом она была почти непроходимой.

На оленьей тропе в прошлом году кое-где были произведены частичные изыскания, и там приступили к строительству поселков для дорожников, а в начале тропы — и к строительству самой дороги. Это направление считалось более или менее освоенным, но дальше от базы, в глубь тайги, район был мало известен, и нам предстояло вести работы по изысканию дороги от Стрелки к поселку горняков на реке Оротукан. После окончания изысканий мы должны были вернуться на зиму в строящийся поселок дорожников Мякит, расположенный в шестидесяти километрах от Стрелки.

Таким образом, нам предстояло пройти большое расстояние по еще незнакомой для нас тайге да еще и произвести дорожные изыскания.

На все это требовалось не менее трех месяцев, и нам надо было торопиться, чтобы закончить изыскания до наступления зимы.

Получив такое задание, мы, естественно, попытались наметить план перехода до Стрелки и дальнейшей работы в тайге. Но перед нами неожиданно встала проблема географических карт. Для планирования и работы нужны самые обыкновенные географические карты. Здесь же, в Магадане, их и в помине не было. Чем руководствоваться? Как ориентироваться в дороге? Как выбирать направление трассы при изысканиях? Без карт это почти невозможно, а весь картографический материал, который нам был предоставлен, состоял из листа пожелтевшего ватмана, на котором извилистыми линиями обозначались в большинстве своем безыменные реки, протекавшие на пути нашего следования и в районе изыскательских работ. Эта «мертвая карта» не имела масштаба и точной ориентировки; на ней не были нанесены притоки рек, не указывались перевалы, и по ней вообще невозможно было определить ни дороги до Стрелки, ни направления будущей трассы.

Перед нами простиралась незнакомая тайга, текли реки, возвышались горные хребты, и хотя где-то в тайге уже строилось несколько первых поселков, добираться до них, не зная дороги, очень трудно и рискованно.

В связи с отсутствием карт возник вопрос о проводнике, и за ним срочно послали на ближайшее становище местных жителей — юкагиров.

— Как же нам быть? — уже который раз спрашиваю я дядю Ваню, рассматривая еще раз «карту», — неужели здесь все «белые пятна», которые мы должны расшифровывать одновременно с изысканиями? Ведь так не трудно и уйти куда-нибудь в сторону от маршрута. А на проводника очень надеяться нельзя, он и сам может не знать этого района.

— Да будет ли еще проводник, — высказал опасения Ваня. — До сих пор его не нашли, а ведь хорошо знали, что карт нет. И непонятно, почему же не позаботились о нем раньше? Знаешь, Иван Андреич, пока ты будешь заниматься подготовкой экспедиции, я попытаюсь собрать сведения о нашем маршруте.

Итак, мы пришли к выводу, что надеяться надо прежде всего на свои собственные силы и делать все самим.

Надо думать о том, как перебросить к месту работы людей, продовольствие, фураж, инструмент и остальное имущество. Посоветовавшись с товарищами, принимаем такое решение.

Передвигаться по тайге участникам экспедиции придется только пешком, а грузы, упакованные в специальных вьюках, перебрасывать конным транспортом. Все необходимое должно быть взято с собой, так как на пополнение запасов в пути или в районе работ рассчитывать нельзя.

Что и в каком количестве надо брать? От этого зависел не только успех нашей экспедиции, но и сама наша жизнь. И вот с карандашом и бумагой производим расчеты и составляем списки необходимого имущества.

Для того чтобы представить себе все многообразие и объем грузов, которые понадобятся нам в тайге, хоть немного ознакомимся с техникой и процессом производства подробных изысканий автодороги.

Собственно, изыскания производятся следующим образом. В начальной точке будущей дороги устанавливают теодолит — геодезический инструмент со зрительной трубой для измерения горизонтальных и вертикальных углов на местности. Зрительную трубу теодолита направляют вдоль трассы и в этом же направлении устанавливают в створе одна за другой ряд вешек. Затем инструмент переносят на место последней вешки и продолжают их выставлять дальше. Если по каким-либо причинам трасса меняет свое первоначальное направление, то в этом месте измеряется угол поворота и врывается столб, на котором пишутся данные этого угла.

Когда таким образом будет провешен определенный участок трассы, его промеряют стальной двадцатиметровой лентой и после каждых ста метров забивают вровень с землей деревянный колышек, который называется точкой, а место, где он забит, — пикетом.

Рядом с точкой забивается другой колышек — сторожок — и на нем пишется номер пикета, начиная с ноля. В особенно сложных изломах поверхности земли забивают промежуточные точки — плюсы, на сторожках которых пишутся расстояния в метрах до ближайшего заднего пикета.

Техник-пикетажист, производящий измерение трассы, ведет одновременно пикетажный журнал, в котором отмечает все точки на трассе, углы поворота и составляет ситуационный план местности, по которой проходит трасса.

Вслед за пикетажистом по трассе проходят два нивелировщика, которые нивелируют всю трассу, беря отметки местности на каждой точке. Второе нивелирование проводится в целях контроля.

Кроме работ на трассе, нивелировщики в нужных местах — на косогорах, на болотах и т. д. — производят нивелирование в стороны от оси дороги. Для составления поперечных профилей местности, а в сложных местах и при пересечении трассой водотоков, они снимают планы в горизонталях.

Помимо пикетажиста и нивелировщиков, трассу и район местности, где она проходит, обследуют геологи. Они закладывают шурфы и делают прикопки, по разрезам которых определяют почвенно-грунтовые условия прохождения трассы. Кроме того, геологи ведут поиски и разведку карьеров песка, гравия, камня, которые будут необходимы при строительстве дороги.

Полученные в результате съемок данные уже в полевых условиях подвергаются частичной обработке: производятся так называемые камеральные работы. Во время этих работ составляется план дороги и продольный профиль — разрез местности по трассе. Таким образом, уже на месте работ проверяют основные элементы дороги и в случае необходимости трассу сейчас же исправляют.

Вполне понятно, что для производства этих далеко не полностью перечисленных работ нам следовало особенно тщательно укомплектовать и оснастить экспедицию.

…И вот перед нами лежат уже готовые списки и ведомости имущества и снаряжения. В них значится: геодезический и шанцевый инструмент, палатки и железные печки, подковы и гвозди, веревка и проволока, накомарники и рукавицы, медикаменты и чертежные принадлежности, оружие и боеприпасы и много еще других необходимых вещей. На продовольствие составляется отдельный список. Ведь его надо брать столько, чтобы обеспечить экспедицию на все время изысканий до возвращения в Мякит.

Для экспедиции выделялось тридцать пять лошадей, из них одна верховая. Средняя нагрузка на лошадь — восемьдесят килограммов. Следовательно, мы могли поднять всего около трех тонн груза. Хватит ли этого?

По данным прошлогодних изысканий до района начала работ было около четырехсот километров. Исходя из принятой в этих местах нормы дневного перехода вьючного транспорта в двадцать километров, а также с учетом отдыха и дневок в пути, нам требовалось двадцать суток только на дорогу да семь дней на отдых, то есть почти целый месяц, для того чтобы добраться до Стрелки.

Покончив с имуществом и инвентарем, занимаемся составлением штата экспедиции. В состав ее входит восемь человек инженерно-технического персонала и тридцать пять человек рабочих. Утвердив у начальника треста штат, мы занялись его укомплектованием. Из числа вновь прибывших специалистов к нам в экспедицию зачислили еще четверых молодых техников: Сергея Обухова, Ваню Терентьева, Сашу Забавина и Николая Шумиловского. Они недавно закончили учебные заведения и были полны желанием приложить свои силы и знания на самых трудных и тяжелых участках строительства дороги.

Если вопрос укомплектования экспедиции техническим персоналом решился легко и быстро, то с подбором рабочих дело обстояло значительно хуже. Нам требовались люди самых разных профессий: конюхи, повара, сапожник, кузнец, плотник и другие. Особенное значение мы придавали подбору конюхов. Надо было найти людей, умеющих не только обращаться с лошадьми, но и хорошо знающих условия вьючной транспортировки. К сожалению, таких рабочих не оказалось и перед отъездом пришлось провести несколько репетиций по вьючке лошадей.

Старшим конюхом назначили одного из рабочих — Василия. Это был веселый, общительный человек, обладавший необычайной физической силой, большой любитель и знаток лошадей. Другим примечательным членом коллектива был наш «кормилец» Степан, работавший когда-то поваром во владивостокском ресторане.

Эти два человека вскоре стали незаменимыми в тайге. Они проявили столько знаний, сноровки и русской смекалки, такое старание, что заслужили самую искреннюю любовь всего коллектива.

Укомплектовав экспедицию, мы приступили к получению имущества и продовольствия. Когда подсчитали общий вес, то оказалось, что только под одни боеприпасы требуется две лошади. Товарищи набрали их столько, особенно дроби, как будто собирались перебить всю имеющуюся в тайге дичь. Стало ясно, что потребности надо лимитировать.

Составили точную раскладку личного имущества, которое разрешалось брать с собой. Установили, что вес личных вещей рабочих, куда входило и теплое обмундирование, не должен был превышать двадцати килограммов. В дороге все рабочие экспедиции, за исключением конюхов, должны были нести свои вещи на себе.

Окончательно установив объем и вес всего имущества, начали его упаковку во вьюки. Для спирта пришлосьделать специальные жестяные банки, вмещающиеся во вьючные ящики.

Наконец на одном из пароходов прибыли предназначавшиеся для нас лошади. Казалось, что теперь все подготовлено и можно отправиться в путь-дорогу. Но, увы, лошади после морского путешествия были в таком состоянии, что им требовался по крайней мере десятидневный отдых.

Произошла опять непредвиденная задержка, а здешнее лето уже подходило к концу. В свободное время производим изыскания подъездного пути от места будущего порта в бухте Нагаева к строящемуся поселку Магадан. Эта работа дала нам возможность проверить людей, привить им необходимый навык, произвести перестановки и замены, неизбежные в начале новых работ в только что созданном коллективе.

Небольшой по протяженности, этот маршрут изрядно нас помучил. Трассу пришлось укладывать на почти отвесных скалах, падающих в море. Подвешенные на веревках, мы переползали со скалы на скалу, снимая инструментами метр за метром трассу.

За несколько дней работы на скалах у большинства из нас порвалась одежда и сапоги. Пришлось с пеной у рта доказывать интендантам о необходимости замены пришедшего в негодность обмундирования.

Закончив полевые работы, составили проект подъездного пути. Но и после этого еще несколько дней провели в поселке. Кое-что подгоняли, прилаживали, готовили заряды для дробовых ружей — одним словом, «кто кивер чистил весь избитый, кто штык точил, ворча сердито…».

Вместо штыков мы действительно точили ножи. Нож в тайге считается необходимейшей вещью и поэтому ценился очень дорого.

Кроме Белкина и Борисоглебского, все инженеры и техники экспедиции были комсомольцами, и по совету политотдела треста мы создали комсомольскую группу. Для выбора групорга вечером, после одного хлопотливого дня, собрали у себя в «номере» первое собрание, на котором единогласно избрали групоргом товарища Михальского. На этом же собрании наметили план работы группы и поручили Фомичу обеспечить экспедицию литературой, шашками, шахматами и прочим культ-инвентарем. Фомич добросовестно выполнил поручение и достал все необходимое. Он даже умудрился получить патефон с пластинками, который мы, к сожалению, вынуждены были оставить в первом поселке дорожников по пути к месту работ.

Все как будто готово, но не покидает чувство, что в момент выступления появится еще много недостатков.

Я тоже подготовил свое походное снаряжение, состоящее из полевой сумки, компаса-буссоли в кожаном чехле, бинокля, охотничьего ножа, револьвера, винчестера и патронташа с пятьюдесятью патронами. В полевой сумке, помимо документов, находился еще и так называемый «неприкосновенный запас» — десять плиток шоколада, две коробки спичек в непромокаемых футлярах и две пачки патронов.

Такое тяжелое снаряжение пока меня не смущало, так как мне полагалась верховая лошадь.

Но вот настал долгожданный день, когда пришел Василий и сказал, что лошади отдохнули, поправились и на них можно отправляться в путь.

— Но что мы будем с ними делать в тайге? Овса с собой не берем, а на подножном корму они едва ли протянут до зимы.

Что я мог ответить на это? Успокаивая больше себя, чем Василия, я сослался на слухи, что в тайге есть хорошие луга и все летние экспедиции овес с собой не берут, а кормят лошадей травой.

— А в общем, Василий, ты прав. Хватим мы, наверное, лиха в тайге. Но лошади — наша опора, и надо беречь их. Требуй этого от всех конюхов.

К этому времени выяснилось, что и проводника не будет. Охотник, знающий те места, куда-то уехал, и его родственники обещали передать ему, чтобы он догнал нас где-нибудь в пути.

Ждать больше нельзя. Короткое здешнее лето уже на исходе, и, опасаясь сорвать работу этого сезона, мы решили идти без проводника.

Ваня был прав, говоря о проводнике, что его может не оказаться. Но и старания Вани собрать как можно больше сведений о предстоящем маршруте, не увенчались успехом. Единственное, на что мы надеялись, так это на поселки в тайге. Если есть такие поселки, значит есть люди, и они помогут нам в продвижении по тайге.

К Стрелке мы как-нибудь доберемся, но как быть дальше? Как подниматься вверх по рекам, показанным на нашей «карте» только одной извилистой линией? А они имеют много притоков и часто раздваиваются. Как узнать, где наша река? Где искать нужный перевал? В задании говорилось: «Обследовать… и найти удобный». И, наконец, перевалив через водораздел, по какой реке выходить к заданному пункту?

Если мы не могли ясно ответить на все эти вопросы здесь, в Магадане, то как же будем решать их там, в тайге, где нет людей, а на случайные встречи трудно рассчитывать?

Но все это было пока впереди, и сейчас не хотелось об этом думать. Вместе с тем верилось, что мы все найдем, если не по нашим «картам», то каким-то шестым чувством, рожденным тайгой.

А теперь надо ехать. Скорей в дорогу! Середина августа, а зима, говорят, здесь наступает в конце сентября.

Было ясно, что наш переход по тайге и будущая работа связаны с определенным риском. Но мы, новички, не понимая этого, радостно рвались навстречу неизвестности.

Первое знакомство

Накануне дня выезда я был вызван в политотдел.

Начальник политотдела треста усадил меня в кресло и, сев напротив, стал подробно расспрашивать о подготовке экспедиции. Из его вопросов чувствовалось, что он прекрасно осведомлен о всех наших делах, и даже смена нашего обмундирования не прошла без его вмешательства.

Меня глубоко тронула эта забота, и я старался убедить его в том, что у нас все в порядке.

— Здесь многие недопонимают, — сказал он после непродолжительного молчания, — что с вашей экспедицией не все обстоит благополучно. Вы уходите без проводника, лето уже на исходе, тайга сурова и часто поступает безжалостно со смельчаками, которые легкомысленно отваживаются забираться в ее дебри без подготовки.

— Но мы ведь готовы, — ответил я.

— Что ваша подготовка? Кто из вас бывал в тайге, да еще в такой, как наша? Горы и болота, сплошные «белые пятна». Вы пойдете по таким местам, где почти не ступала нога человека. Перед вами могут возникнуть большие трудности. И хотя я верю в ваше мужество, верю в вас, советскую молодежь, все же хочу предупредить о том, что в случае несчастья в тайге вы ни от кого не получите помощи. Поэтому будьте осторожны, берегите людей, транспорт, экономно расходуйте продовольствие. Связи у нас еще нет, и мы временно потеряем вас из виду, поэтому я тебя еще раз предупреждаю: будь осторожен и осмотрителен во всем.

Он замолчал и стал раскуривать потухшую трубку. Я как будто только сейчас полностью осознал всю сложность и ответственность стоящих перед экспедицией проблем.

— Ты знаешь, — продолжал он, — как велико значение освоения этого края для нашей Родины. Не было радивого хозяина в царской России, а теперь, — голос его окреп, и глаза заискрились, — сюда пришли большевики, понимаешь, советские люди! Мы взбудоражим эти дебри, проложим дороги, победим тайгу. К новой жизни поведем северные народности. В их новых поселках загорится «лампочка Ильича», появятся больницы, клубы и школы. Богатства края, его недра, леса, пушнина — все пойдет на благо нашего народа, строящего первое в мире социалистическое государство под руководством нашей мудрой партии.

Много трудностей будет на нашем пути, — продолжал он, — но на то мы и большевики, чтобы не бояться, а преодолевать их.

И столько силы и веры было в его словах, что закравшееся было в начале нашего разговора сомнение в успех нашей экспедиции исчезло.

Он встал и, заканчивая беседу, сказал:

— Мы не можем терять этот летний сезон, и я уверен, что вы успешно выполните задание.

С новым приливом сил и энергии я ушел от этого замечательного человека.

…Настало утро нашего отъезда. Отправив вперед лошадей, мы в целях экономии времени решили первые сорок километров проехать на автомашинах по участку строящейся дороги.

Довольно живописную группу представляли наши люди, сидящие на пяти автомашинах со всевозможными сумками, ящиками и прочим имуществом. Провожать нас вышло чуть ли не все население будущего города. Дружески простившись с провожающими, получив несчетное число пожеланий успехов, под громкие гудки всех машин наша колонна тронулась.

Так началась первая страница в жизни нашей экспедиции. Мы уезжали в тайгу.

Уже на первых километрах строящейся дороги, отвоеванной у тайги, бросились в глаза новые условия строительства: тяжелые грунты, мари, множество речек, высокие сопки и кругом непроходимая чащоба. Я сидел в кабине машины и старался все это запомнить, чтобы извлечь из этих небольших примеров пользу для нашей будущей работы. Сорок километров ехали целый день, вернее не ехали, а тащили на себе автомашины. Особенно задержали нас последние пять-шесть километров, где строители сделали только просеку. К вечеру удалось добраться до поселка и около него разбить свой первый лагерь.

До следующего поселка, который находился на сотом километре, здешние старожилы рекомендовали ехать на бричках по пойме реки. Нам дали десять парных бричек, и мы затратили целый день на их переоборудование. На следующий день на новом виде транспорта — бричках — тронулись в дальнейший путь. Вначале русло было укатано, но по мере удаления от поселка следы дороги на гальке постепенно пропадали. Колеса почти по ступицу врезались в песчаные и галечные наносы, лошади скользили, падали, срывали подковы. Помянув недобрым словом «советчиков», мы выслали вперед разведку, которая отыскивала наиболее удобный путь.

Идти по гальке очень утомительно, камни выскальзывают из-под ног, ноги разъезжаются, как на льду. Уже на второй день нашего путешествия у многих стали рваться сапоги. Тайга неприветливо встречала гостей.

Кое-как добрались до сотого километра и срочно начали перестраиваться на вьюк.

В отличие от своих соседей с сорокового километра здешние жители откровенно признались, что далёко вперед они не ходили и дальше дороги не знают. Но от случайных спутников слыхали, что где-то по нашему маршруту есть огромное болото — «Черная марь», как его прозвали, и оно сейчас непроходимо.

Мы засели за «карту», которой еще раз досталось от дяди Вани.

— Что это за карта? — возмущался он. — На ней и следов нет злополучной «Черной мари». И кто только ее составлял?

— Наверное, такие же «доброжелатели», как те, что советовали нам ехать на бричках по тайге, — подзадорил я Ваню.

…Когда лошади хорошо отдохнули, мы тронулись в дальнейшую дорогу. Несмотря на тщательную подготовку, первая вьючка лошадей продолжалась около двух часов. Появилась масса каких-то неупакованных вещей, свертков, все это надо было куда-то привьючивать, вьюки получились безобразные, большие. На некоторых лошадях забыли подтянуть подпруги, и вьюки еще на месте стали сползать набок.

Наконец, завьючив всех лошадей, мы тронулись, установив следующий порядок движения: впереди шла разведка и искала ту легендарную тропу, следы которой надо было искать в основном не на земле, а на деревьях.

По существующему местному обычаю, каждый путешественник должен оставлять на деревьях едва заметные следы. Нахождение их требовало особой сноровки, уменья, а главное — внимания. Надломленная ветка, зарубка на дереве, подвешенная консервная банка или просто лоскут материи, встречающиеся через сотни метров, а иногда и через несколько километров, — это знаки, которые надо найти и по ним ориентироваться в пути.

На долю разведки, возглавляемой дядей Ваней, выпала серьезная задача по отысканию злополучной тропы.

За разведкой шла основная группа людей во главе с Фомичом. За нею двигался вьючный транспорт под наблюдением конюхов. У каждого конюха была своя, закрепленная за ним пятерка лошадей с грузом. Всю колонну замыкал арьергард, который оказывал помощь отставшим и нуждавшимся в перевьючивании лошадям. Первое время в пути у нас происходило много задержек. Чаще всего разваливались вьюки, и приходилось их заново перевязывать. Лошади, не привыкшие к движению гуськом, сворачивали в сторону, цеплялись за деревья и обрывали упряжь. Тогда приходилось останавливать транспорт и конюхам заниматься ремонтом.

…Мы шли по долине, заросшей лиственничным лесом. Ближе к реке, на самой пойме, росли, кажется, все породы деревьев, которые впоследствии встречались в тайге. Здесь попадались тополь, береза и даже рябина, а у самого берега реки — густые заросли тальника. Помимо этих знакомых пород, мы встретили и так называемый стланик. Это оригинальное вечнозеленое дерево растет крупными кустами, образуя непроходимые заросли на склонах сопок. В сухих местах, на сопках и в долинах рек, растет бледно-салатного цвета мох ягель, который является основным кормом оленей. Этот мох очень сухой и горит как порох. Местное население дорожит ягельными пастбищами, так как после пожара он вырастает только через сорок-пятьдесят лет.

В низменных сырых местах, а также на северных склонах сопок растет мох сфагнум. Он покрывает почву толстым влажным ковром рыжего цвета.

Оказывает свое влияние на растительный мир и имеющаяся здесь вечная мерзлота. Так как слой ее находится близко от поверхности, то корни растущих в этом районе деревьев не проникают в глубь земли, а распространяются вширь на небольшой глубине. Поэтому во время пожара в тайге, когда сгорает растительный покров на земле, многие деревья падают.

Двигаться по тайге без привычки было очень трудно. Корни, пни, густые заросли травы и кустарников, завалы деревьев — все мешало, и для расчистки дороги приходилось часто пускать в ход топоры.

Много хлопот доставляли нам переправы через встречающиеся на пути быстрые горные реки. Переходили мы их вброд, и, несмотря на то, что воды в них было немного, быстрое течение сбивало нас с ног, обдавало тучами брызг, и мы промокали до нитки.

Познакомились мы и с марями — это местное название болот. Летом вечно мокрые, тянущиеся на десятки километров мягкие ковры мха, в которые нога погружается по колено, затрудняли нам путь. Движение по такой пружинистой почве быстро утомляло людей, а о лошадях и говорить нечего. Бедные животные в этих марях проваливались по брюхо и через пять-шесть километров совершенно выбивались из сил.

От всех этих «дорог» обувь у людей начала изнашиваться, и чтобы сохранить сапоги на зиму, пришлось их заменить на ичиги — особый род сапог на мягкой подошве. В дальнейшем ичиги оказались наиболее удобной и практичной обувью в тайге.

Через два дня, в результате неумелой вьючки и путешествия по бездорожью, две лошади вышли из строя, остальные очень похудели и обессилели. Стараясь хоть немного разгрузить их, я и свою верховую отдал под вьюк.

Траву мы стали встречать все реже и реже, и пастбища лимитировали наши переходы. Если попадались места с травой, конюхи просили останавливаться на ночлег, и приходилось считаться с их просьбой.

По ночам в поисках скудного корма лошади разбегались на большие расстояния, и это затрудняло их охрану.

…В этом краю нет переходного времени года — осени. Зима наступает очень быстро, после теплых летних дней.

И вот неожиданно по ночам начались заморозки. Дорога с каждым днем становилась трудней. Мы же все дальше и дальше уходили в тайгу, навстречу приближающейся зиме.

Часто ночью, прислушиваясь к мерному дыханию спящих товарищей, я долго не мог заснуть от тревожных мыслей. Пугало быстрое приближение зимы, о которой говорил начальник политотдела, посылая нас в тайгу.

Ко всему прочему я сильно простудился, трепала лихорадка, поднималась температура, которая очень изнуряла меня.

Но в основном мы бодро переносили встречающиеся невзгоды, понемногу втягивались в походную жизнь и закалялись. Исключение составлял, пожалуй, один Борисоглебский, который трудно привыкал к походной жизни. К концу дня, едва волоча ноги, обутые в большие болотные сапоги, уже все искривленные и разбитые, он приходил в лагерь самым последним. Еще перед отъездом он все хвастался сапогами, которые, по его заверению, были особенные. И вот теперь в этих сапогах Борисоглебский и совершал свое трудное путешествие, вызывая смех, а иногда и жалость у товарищей. Надевать же ичиги он не хотел «принципиально».

— Ну, как добрел? — встречал его Фомич. — Это тебе не в преферанс играть, хотя здесь, в тайге, тоже можно остаться без двух, только не взяток, а ног, если продолжать «принципиальничать».

Я решил вмешаться в это дело и приказал Борисоглебскому немедленно пойти к завхозу Куприянову и сменить сапоги на ичиги. Мне показалось, что он с удовольствием выполнил это распоряжение.

…Тайга по-прежнему была для нас новым миром с массой неожиданностей, трудностей и опасностей. Каждый косогор, на который надо взобраться, каждая речка, которую надо перейти вброд, требовали от нас большого напряжения сил, проявления большой выдержки и мужества.

И я видел, как уже здесь, в дороге, тайга роднила людей, как постепенно сколачивается крепкий, надежный коллектив, способный преодолевать лишения и трудности. Это успокаивало меня и вселяло надежды в успех нашего предприятия.

Особое внимание уделялось лошадям. Каждый теперь понимал, что от их выносливости зависит все. Все конюхи, и особенно Василий, берегли лошадей как зеницу ока. Уже в первые дни нашего движения по тайге выяснились драгоценные качества этого человека. Надо было видеть, с каким мастерством и любовью он ухаживал за лошадьми и требовал этого от остальных. Исключительную заботу, упорство и настойчивость проявлял он и в поисках пастбищ, и при лечении лошадей, и усовершенствовании упряжи. Благодаря его умению и энергии не было больше потертостей и сбитых спин у лошадей, а вьючка их происходила быстро и организованно.

За сравнительно короткое время походная жизнь наладилась, вошла в нормальное русло и протекала спокойно. Каждый знал свое место и обязанности, и ночной лагерь разворачивался и сворачивался за какой-нибудь час.

…Дорогу по-прежнему разнообразили мелкие приключения, охота и отдельные картинки из жизни обитателей тайги. Потерялся Сережа Обухов. Начинаем его искать и подавать сигналы, но прозвучавшие вдалеке выстрелы говорят о том, что он увлекся охотой.

Как же не поохотиться, когда кругом столько дичи! Часто нам попадается бурундук. Это маленький зверек из породы грызунов. Бурундук, или, как его еще называют, земляная белка, имеет желтовато-серую, с черными полосками на спине окраску, хорошо маскирующую его на фоне таежной растительности. Но он часто выдает себя писком, похожим на свист человека. Этот зверек оригинален тем, что все лето заготовляет кедровые орешки, но зимой впадает в спячку, и его запасы достаются обыкновенным белкам. Бурундуков здесь так много, что в шутку их прозвали хозяевами тайги.

В кустах стланика часто встречаются серые полярные белки, которые значительно крупнее европейских.

В здешней тайге обитает много разных хищников, к которым относится и горностай. Это маленький, тонкий и юркий зверек. Летом он серенький, а зимой весь белый с черной кисточкой на кончике коротенького хвоста. Есть здесь и колонок — небольшой хищник, сантиметров пятидесяти длиной, желто-бурой окраски, с длинным пушистым хвостом. Встречаются волки, реже шакалы, рысь и росомаха. Но больше всего лис, начиная от европейской огневки и черно-серебристой и кончая белыми и голубыми песцами.

Кроме хищников, в большом количестве водятся северные олени и лоси, или, как их здесь называют, сохатые.

Местами встречается очень много полярных зайцев. Местные жители ловят их петлями, установленными на тропах. Стрелять зайцев здесь считается дурным тоном.

Из пернатых обитателей, которые здесь зимуют, можно назвать глухарей, рябчиков и куропаток. Летом большое разнообразие водоплавающей птицы: уток разных пород, гусей, лебедей.

Вся эта дичь, за исключением лебедей, довольно легко становится достоянием охотника. Лебеди же очень осторожны, всегда выставляют охрану и при малейшей опасности улетают.

Характерной особенностью здешних мест надо считать полное отсутствие каких-либо пресмыкающихся. Очевидно, причиной этому является вечная мерзлота.

Большинство из обитающих здесь хищников выходит из своих нор только ночью, и лишь медведи бродят днем. Мы часто почти целые дни шли по их хорошо набитым тропам, но зверей пока не видели. Все почему-то жаждали и, конечно, немного побаивались встречи с настоящим хозяином тайги.

…Поднимаясь вверх по долине, мы шли по краю высокой террасы. Внизу несла свои быстрые воды большая таежная река Атка.

Замечательные панорамы открывались перед нами. Густая, дремучая тайга по берегам реки отражалась в тихих заводях. Утиные выводки спешили при нашем приближении укрыться в зарослях и, как глиссеры, оставляли треугольный след на зеркальной поверхности воды.

Местами река зажималась с двух сторон отвесными сопками и, как бы сердясь, поднимая брызги и пенясь, неслась меж камней.

Такие ущелья приходилось обходить стороной и осторожно подниматься по крутым склонам сопок на их вершины. Из-под ног лошадей вырывались камни и летели в реку. Надо быть очень внимательным, чтобы и лошади не сорвались туда же.

Впереди что-то произошло. Движение остановилось. Подхожу к собравшимся в голове транспорта товарищам и спрашиваю у запыхавшегося посыльного из разведки, в чем дело?

— Медведь, — почему-то шепотом отвечает он мне. — Иван Захарович просил задержать транспорт, а вас идти к нему.

Оставляем лошадей на месте, а сами бежим вперед.

— Только тише, тише! — умоляет нас посыльный.

Подходим к ребятам, столпившимся на краю обрыва и держащим ружья наготове, и шепотом спрашиваем:

— Где?

— Вот видишь густой лес, — каким-то трагическим голосом шепчет мне на ухо Ваня. — Видишь?

Я несколько секунд вожу биноклем по реке в том направлении, куда показывал Ваня. И вдруг так близко около себя вижу медведя, что невольно вздрагиваю.

В излучине реки, на перекате, из воды выступает несколько камней, и на одном из них сидит медведь, прямо как человек, и, опустив морду к воде, что-то рассматривает в ней.

Мы были свидетелями редкого случая. Медведь ловил рыбу.

Зверь сидел на камне и, увидев, очевидно, проплывающую около камня рыбу, вдруг молниеносно ударял лапой по воде, стараясь выбросить добычу на берег. Это ему несколько раз удалось, и выброшенная на берег рыба прыгала по гальке. После одного из ударов рыба застряла в когтях его лапы. Медведь посмотрел на нее, затем приподнялся, положил ее под себя и сел.

Ловля продолжалась довольно долго, и я стал подумывать, не пора ли подойти к нему поближе. Медведь, словно почувствовав это, встал на задние лапы и стал искать рыбину, которую он положил под себя. Ее там, конечно, не оказалось. Постояв несколько мгновений как бы в недоумении, он вылез на берег и начал собирать улов. Собрав пять или шесть рыбин в кучу, он вырыл около леса яму, сгреб туда рыбу, засыпал ее землей, притоптал и даже прикрыл хворостом. Затем не спеша ушел в лес.

Мы стояли как зачарованные. Все оказалось таким занимательным и смешным, что никто из нас не жалел об упущенной возможности поохотиться. Это была наша первая встреча с настоящим хозяином тайги.

«Черная марь»

Постепенно сопки стали расходиться в стороны, долина становилась шире, растительность бедней. Мы подходили к району труднопроходимых марей.

К исходу дня вышли на окраину леса. Перед нами простиралась бесконечная равнина, покрытая рыжим мхом да редкими чахлыми лиственницами. С болота тянуло сыростью и холодом. Казалось, что ничего живого не может быть в этом мрачном месте.

Решили сделать дневку, дать отдых лошадям и произвести рекогносцировку болота в поисках лучших мест для перехода.

Где-то за болотом строился поселок дорожников. Туда должен прийти наш проводник, если он собирался нас догонять. Туда мы направили наших товарищей — разведчиков. В поисках травы пришлось отойти километра два назад от болота и разбить лагерь недалеко от реки.

После длинного и утомительного дневного перехода особенно желанным становится отдых. Надо испытать самому эту жизнь, полную движения, трудностей, а порой и опасностей, чтобы по-настоящему оценить прелесть отдыха в тайге. Быстро разбивается лагерь. Каждый выполняет свои обязанности: одни развьючивают лошадей, другие устанавливают палатки. Стучит топор, визжит пила, уже потянуло смолистым дымом — это повара разжигают костры.

Приближается ночь, но не совсем темная, так как еще не кончились белые ночи. Немного свежо. Над рекой встает туман. Тайга рождает какие-то неясные звуки. На душе и спокойно и тревожно в одно и то же время. Спокойно потому, что все собрались, нет потерь, есть корм для лошадей, впереди отдых, ужин, теплая палатка и, главное, возможность хорошо выспаться перед дальнейшей дорогой. Тревожно от мыслей о будущем переходе через болото, о работе, о лошадях, о приближающейся зиме.

Меня немного лихорадит. Отдав нужные распоряжения, иду к обрывистому берегу покурить. Сидя на обрыве, дымлю трубкой, а мысли текут, меняются, как в калейдоскопе, и навевают грусть. Семья, шумная, родная Москва, тайга, пройденный путь, будущее. От лагеря доносится шум, говор и смех. Всюду жизнь: и там, на Большой земле, и здесь, в глухой, нетронутой тайге.

Но вот зовут ужинать. Стараясь сбросить с себя и недомогание и нахлынувшее грустное настроение, вхожу в палатку. На походных постелях сидят мои товарищи.

Входит завхоз Куприянов и спрашивает разрешение на раздачу ужина. Все многозначительно смотрят на меня, и я очень хорошо понимаю смысл этого взгляда и наступившую паузу, но делаю вид, что ни о чем не догадываюсь. Первым нарушил молчание Борисоглебский:

— Да! Дорога сегодня была тяжелая. И в ичигах все ноги оттоптал.

— Что-то действительно дорога делается все тяжелей и тяжелей, — поддержал его Сережа Обухов. — Это, очевидно, оттого, что мы уже немного устали.

— А впереди «Черная марь»! Как переберемся через нее? — подал свой голос и Саша Забавин — второй наш геолог.

Но я, понимая их хитрость, спрашиваю равнодушным тоном:

— Может, кто переутомился или сильно промочил ноги и хочет спирта?

В палатке сразу стало оживленнее. Оказалось, что все устали и все промочили ноги. В действительности это так и было, выдача спирта была вполне обоснована.

Спирт в тайге крайне необходим как универсальное лекарство при всевозможных простудах, невольных купаниях и прочих болезнях. У нас его было достаточно, и хранился он во вьючных ящиках в специальных запаянных банках. Ящики запирались на замки, а ключи хранились у меня. При выдаче спирта в банке делалось маленькое отверстие, которое после раздачи запаивалось.

Товарищи любили эти процедуры выдачи. Но пока они у нас происходили довольно редко и только при крайней необходимости.

После ужина в палатке стало теплее и уютнее. Потрескивали дрова в железных печках, пахло свежей хвоей. Ребята, устраиваясь на ночь, вели разговоры. Оживленно было и в палатках рабочих, слышались шум и смех. Но вот свежий сильный голос, покрывая шум лагеря и тайги, стал запевать «Реве та стогне…». Лагерь постепенно стал стихать, звонкие голоса подхватили «…до долу вэрбы…», и чудная песня солнечной далекой Украины широкой волной понеслась над засыпающей тайгой далекого края. Песни пользовались у нас большой любовью и часто звучали у лагерных костров.

В такие, пока редко выпадающие минуты отдыха мы разнообразили свой досуг игрой в шашки, шахматы, домино. Но особенным успехом пользовались рассказы. Большой спрос был только на «страшные», в которых действительность перемешивалась с вымыслом или была насыщена драматическими сценами. Подобные истории, рассказанные в нашем полотняном домике, в глухой тайге, под шум ветра, всегда как-то действовали на товарищей, и они долго не засыпали, обсуждая услышанное…

Но прошла ночь, уже кончался день отдыха, а наши разведчики не возвращались. Мы стали готовиться к трудному переходу через лежащее впереди болото. Обойти его было нельзя. Оно раскинулось на всю огромную долину и вползло даже на пологие склоны сопок. Ржавое, с колеблющейся над поверхностью испариной, оно внушало невольный страх. Однако переходить его надо было во что бы то ни стало.

Утром первая пятерка лошадей ступила на зыбкую предательскую поверхность. Впереди шла новая разведка, старавшаяся хоть по внешним признакам найти более сухие места. Вслед за ней вели лошадь с легким вьюком, и только затем были пущены остальные. Километра через два кони стали проваливаться по брюхо. Бедные животные с отчаянным напряжением вырывали ноги из вязкой трясины и, застревая в ней, с надрывным храпом валились на бок. Надо было их немедленно развьючивать, чтобы дать возможность им подняться.

Василий, грязный и мокрый, с нечеловеческим усилием растаскивал вьюки и поднимал упавших лошадей. Он как-то помрачнел и стал суровым. Подняв одну упавшую лошадь, он сразу бежал к другой, помогая ей подняться. По его предложению всех лошадей распустили поодиночке, и они сами выбирали дорогу.

К полудню, за пять часов, едва прошли восемь-десять километров. Сделать крайне необходимый привал было совершенно негде. Всюду грязь, вода и трясина. Лошади, обессилев, падали все чаще и чаще. Люди также выбились из сил, а конца проклятому болоту не было видно.

Уже надвигался вечер. Надо было во что бы то ни стало вырваться из болота, найти хоть кусочек сухого места, хоть клочок травы для лошадей.

У меня начался приступ лихорадки. То сильный озноб сотрясал меня всего, то бросало в жар. Голова разламывалась от страшной боли. Спотыкаясь, я брел в полусознании. Хотелось сбросить с себя все свой сумки, патронташи и здесь, прямо в болоте, лечь и ни о чем не думать

Впереди показались какие-то люди. Это встретили нас наши разведчики. По их указанию стали сворачивать вправо. Я споткнулся и упал, окунувшись руками и лидом в холодную, зловонную воду. Товарищи подняли меня и, увидев, что я очень болен, стали развьючивать для меня лошадь. Взобраться на нее я уже не мог. Меня с трудом посадили в седло. Не найдя стремян, я уткнулся головой в гриву и в таком нелепом положении, теряя временами сознание, болтался в седле.

Болото основательно измучило людей и животных.

Жуткий поход по трясине продолжался. Упало две лошади, и казалось, никакие усилия не заставят их встать. Проводники уверяли, что осталось всего полтора-два километра до твердой земли, а там рядом поселок и корм для лошадей. Напрягая последние силы, мы брели по воде.

Мой конь часто спотыкался, и я каким-то чудом держался в седле. Теперь же он вдруг осел на задние ноги, потом рванулся вперед и медленно повалился на бок. Гремя своей амуницией, я опять окунулся в грязь.

Конь больно давил мне правую ногу, подмяв ее под себя. Пока меня вытаскивали из-под коня, сознание прояснилось, и отчаянным напряжением воли я заставил себя встать.

В сумерках виднелась длинная вереница людей и лошадей, растянувшихся по болоту.

Падавших лошадей с трудом поднимали, но вьюки пришлось оставлять на месте с тем, чтобы завтра их подобрать.

Еще последнее усилие, и под ногами стала чувствоваться твердая почва. Какое это приятное ощущение — стоять на земле после изменчивой, мокрой перины болота! Лошади с каким-то остервенелым усилием, храпя и задыхаясь, разбрасывая вокруг комья грязи, вырывались из болота и, выбравшись на берег, сразу останавливались, тяжело вздымая бока.

Минутный подъем воли кончился, голова ничего не соображала, ноги не шли. Кто-то подхватил меня, и мы вместе, спотыкаясь, брели. Запахло дымом; дым в тайге — это тепло, приют, отдых. Вошли в какой-то дом. Горит лампа, какие-то люди, голоса. Меня раздевают, снимают мокрую одежду, кладут на кровать.

Ко рту подносят кружку и заставляют пить. Делаю несколько глотков, внутренности обжигает огнем, забивает дыхание. Где-то в глубине сознания мелькает мысль — поят горячим спиртом. Отталкиваю кружку и проваливаюсь куда-то в бездну.

Проснулся я на следующий день поздно. Состояние было удовлетворительное: домашнее лечение помогло.

Болото настолько утомило всех, что без отдыха идти дальше было невозможно. Послав за оставленными на болоте вьюками, стали осматривать лошадей. Отсутствие хороших кормов и тяжелая дорога, к которой они еще не совсем привыкли, а также переход через болото пагубно отразились на их состоянии. Такое положение с лошадьми требовало как можно быстрее добираться до нашей зимовки и там дать им продолжительный отдых.

До поселка оставалось еще несколько дней пути. Разузнав подробнее дорогу у строителей, которые, к сожалению, тоже далеко вперед не заходили, мы снова тронулись в путь.

Проводника здесь не оказалось, и теперь не было больше надежды, что он нас где-либо нагонит.

На этом участке пути нам предстояло найти и преодолеть два перевала, один из которых находился на водоразделе боковых сопок.

…Мы шли по широкой однообразной долине. Высокие сопки вздымались по ее сторонам, множество речек перерезало эти гряды сопок, образуя ущелья или широкие заболоченные долины.

В поперечном сечении большинство долин, в том числе и та, по которой мы шли, были похожи друг на друга. Посередине долины протекала река или проходило ее русло, затем по обоим берегам простиралась пойма, далее за поймой возвышалась первая терраса, за ней, еще выше, — вторая и, наконец, подошвы и склоны сопок.

Как правило, первые террасы всегда были покрыты марями, под которыми залегали пласты торфа различной мощности. Вторые состояли из пылеватых суглинков с небольшим содержанием щебенки. Этот грунт весьма подвержен пучинообразованию, и на таких местах встречается много пучин круглой формы, которые здесь прозвали «могильниками». Растущие на них деревья наклонены в разные стороны. Это «пьяный лес» очень тонкий, сучковатый и ни на какие поделки не годен.

Мы заметили, что на каждом грунте растет своя, отличная от других растительность. Так, например, крупная лиственница, стланик, мох ягель, брусника являются верными признаками наличия щебенистых грунтов, вполне пригодных для строительства.

За дни пребывания в тайге у нас стало рождаться какое-то новое подсознательное чувство ориентировки в тайге.

Это шестое чувство впоследствии давало нам возможность без точных карт, среди бесчисленных сопок и распадков, среди безыменных рек и водотоков, зная только общее направление, находить нужный ручей, правильно подниматься вверх по его течению и находить удобный для прохождения перевал.

Таежная тропа, этот едва уловимый след человека, теперь отыскивалась легче, и не только по оставленным на ней знакам, но уже и по приметам самой тайги. Конечно, это далось не сразу, но постигалось нами в исключительно короткий срок.

Болезнь сильно изнуряла меня. После дневок температура спадала, но стоило промочить ноги, что часто случалось при переправах, как она моментально поднималась опять.

На одной такой переправе я решил не переходить речку, а идти одному параллельно двигавшемуся по противоположному берегу транспорту. Я был уверен, что через несколько километров он должен будет снова переправиться на этот берег.

Пропустив всех на другую сторону, я пошел вдоль берега, который стал постепенно подниматься. С пего мне хорошо была видна тайга, скрывшая наших людей и транспорт.

Все ухудшающаяся проходимость как-то отвлекла меня от выбора направления, и когда спустя несколько времени я стал ориентироваться, то понял, что сбился с пути. Я остановился и начал прислушиваться, не донесется ли шум ушедших вперед товарищей. Но все было тихо. На мои крики тайга ответила разноголосым эхом. Попробовал перебраться на другой берег, чтобы найти след от прошедшего транспорта, но брода не оказалось. А здесь, как назло, опять к вечеру стало возвращаться недомогание. Сделал три выстрела, эхо покатилось по долине, отраженное несколько раз сопками. В ответ ни звука. Убедившись, что я ушел вверх по одному из притоков реки, решил вернуться вниз к переправе.

В тайге темнело, приближалась ночь.

С каждым шагом идти становилось все трудней. Добравшись до устья ручья, уведшего меня в сторону, я еще раз попытался переправиться через речку, но брода нигде не было.

Тогда я решил устраиваться на ночлег. На галечной отмели в удобном, обросшем тальником местечке развел большой костер. У огня немного просушил одежду, согрелся, но лихорадочный озноб не проходил. Я лежал на хвойных ветках и чутко прислушивался к ночным шорохам тайги. Одиночество и болезненное состояние невольно настораживали меня, и я долго не мог уснуть.

Надо мной раскинулось новое, необычное для меня небо. Знакомые звезды и созвездия исчезли. Лишь после долгих поисков я, наконец, отыскал между ветками Большую Медведицу где-то над самым горизонтом. Чужое небо, чужая тайга!

Постепенно мысли унеслись в беспредельные просторы вселенной. Вот ярко светится красноватая звездочка, но неожиданно она начинает гаснуть и превращается в едва видимую зеленоватую мерцающую точку. Где она? Какие миры окружают ее? Существует ли она сейчас вообще? Может быть, до меня доходит свет мертвой звезды, исчезнувшей тысячи лет назад? А ее луч только теперь пришел к нам, пронизав безграничное пространство вселенной.

Наконец утомительный дневной переход, болезнь и волнения взяли верх, и, пригреваемый огнем костра, я все же задремал.

Очнулся я от сознания близкой опасности и страха. Еще ничего не слыша, я чувствовал, что у моего изголовья стоит живое существо и внимательно за мной следит.

Костер догорел, несколько угольков едва тлели в золе. Обычно в момент опасности решения приходят мгновенно. Сейчас же у меня мысли были парализованы. Я лежал и раздумывал, что это могло быть. Медведь? Так он вряд ли подкрадывается так тихо. Кто же еще? Я почему-то твердо был уверен, что это «нечто» не бросится на меня, хотя его дыхание с чуть слышным клокотанием в горле слышалось совсем рядом.

Пистолет лежал у меня на груди в расстегнутой кобуре. Надо им защищаться, решил я и стал едва заметно протягивать к нему руку, стараясь, чтобы ни одна ветка не хрустнула подо мной. Пальцы коснулись шероховатой рукоятки, и также медленно я стал вытаскивать пистолет из кобуры. Вот он уже в руке. В напряженной тишине, как пушечный выстрел, щелкнул предохранитель. В головах зашуршала галька. Я застыл. Теперь мне нужно перевернуться на живот. Как это сделать? Быстро или медленно? Медленно начал перекатываться, одновременно вытягивая пистолет из-за пазухи. Еще лежа на боку, я поднял голову и увидел в нескольких метрах от себя, на фоне темных кустов, два светящихся глаза, зеленых кошачьих глаза.

«Почему кошка в тайге?» — мелькнула у меня мысль, и как бы в подтверждение донеслось тихое, но злое мурлыканье. Рысь! Больше я не медлил. Протянув руку в направлении светящихся точек, нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел. Зверь с визгом метнулся в кусты. Вдогонку я послал еще две пули.

Тайга молчала, только сердце усиленно билось в груди, как будто я пробежал несколько километров. Уф! Даже испарина выступила на лбу.

Снова запылал костер. Над тайгой поднимался рассвет, порождая туман над рекой и рассеивая тревоги прошедшей ночи.

Вдали прогремел выстрел, другой. Это ищут меня. Даю ответные. «Ого-го-го-о!!!» — несется по тайге.

Спустя некоторое время, среди деревьев замелькали люди.

Переправившись на другой берег, быстро едем по пробитой тропе. Вот и палатки. Все население лагеря с радостью встречает своего заблудившегося начальника.

За следующий дневной переход мы должны отыскать и преодолеть первый перевал. Ручей, по которому мы поднимались, становился все меньше, долина быстро сужалась, превращаясь в мрачное, холодное и темное ущелье. Подъем становился все круче и круче. Лошади, задыхаясь и широко раздувая бока, с трудом взбирались на покрытые мхом и лишайником склоны сопок.

Подъем продолжался мучительно долго. Обессиленные, едва передвигая ноги, мы, наконец, взобрались на перевал. Горизонт раздвинулся, и перед нами открылся широкий простор. Чуть ниже громоздились вершины соседних сопок. Большинство их не имело растительности и было покрыто мелкой щебенкой. Крыша тайги не радовала глаз разнообразием красок, но и в мрачных тонах бесконечно раскинувшихся сопок чувствовалась суровая и величественная красота северной тайги.

Немного отдохнув на перевале, снова тронулись в путь. Без особых приключений спустились в долину попутной реки и пошли вдоль ее берегов. Где-то в среднем течении этой реки, на боковых сопках, лежал следующий перевал, который нам предстояло преодолеть.

На поиски этого перевала вперед поехала разведка во главе с дядей Ваней. Она должна найти сначала излучину реки, у которой, по рассказам старожилов, надо было свернуть влево и подниматься на гряду сопок, где находился перевал. Перевалив через эту гряду, мы должны были попасть в долину реки Мякит, где строился поселок Мякит — наше будущее место зимовки.

Разведка не возвращалась, и мы целый день шли по неприветливой, сильно заболоченной долине.

Травы нигде не было, и лошади долгое время ничего не ели. А им уже давно требовался продолжительный отдых и, главное, хорошее пастбище. Но ни того, ни другого пока им предоставить мы не могли. Освобожденные от вьюков после перехода «Черной мари», три лошади пали и еще две находились в очень плохом состоянии. Мы теряли свой транспорт, еще не дойдя до района изыскательских работ.

Только к вечеру подошли к тому месту, где нас ожидала разведка. На наше счастье перевал оказался совсем легким. Небольшой подъем мы быстро преодолели и, пройдя немного по обнаженным вершинам сопок, спустились в распадок маленького ручейка, который быстро вывел нас в долину большой реки. Уже в сумерках у первых кустиков травы мы раскинули лагерь.

Последняя ночь перед поселком! Несмотря на то, что мы должны пройти его, не задерживаясь, и вернуться сюда только на зимовку после изысканий, он нам представлялся какой-то обетованной землей.

Всех радовал скорый приход на «наш» поселок, и в лагере дарило большое оживление до поздней ночи.

На рассвете тронулись в последний переход. Шли весело и быстро. Кончался первый этап нашего пути. Спускаясь вниз по реке, мы вскоре стали встречать следы человека: срубленное дерево, пни, заготовленный лес, дрова. Наконец настоящая, хорошо набитая тропа. Вскоре между деревьями мелькнули дома. Мы пришли в небольшой поселок. Начальник его товарищ Максимов встретил нас очень радушно.

Разместившись в доме,мы решили немного отдохнуть и подготовиться к дальнейшей дороге. Перековали лошадей, починили упряжь, палатки. Еще раз пересмотрели свое имущество и лишнее оставили здесь, на нашей будущей зимовке.

Все складывалось более или менее благополучно. Большая часть дороги пройдена, потери сравнительно невелики, люди отдохнули, повеселели, даже лошади ожили, получив немного овса.

Но на следующий день температура неожиданно снизилась до минус тридцати градусов. Мороз губительно подействовал в первую очередь на лошадей.

Они перестали есть, и вся надежда на их поправку рассеялась, как дым. Через два дня пали сразу еще три лошади.

Отдых не удался, надо скорей уходить. Зима вступала в свои права, а мы еще не дошли даже до места работ.

— Куда вы идете? — говорил нам Максимов. — Зима на носу. Вы еще не знаете здешних зим. Скоро заметут метели, ударят морозы в пятьдесят градусов. Вы рискуете погибнуть в тайге.

— Нет, не уговаривайте. Пока не выпал снег, мы будем работать, а морозы как-нибудь перенесем.

— Я вас не пущу. Зимуйте здесь, а весной пойдете в тайгу, — настаивал Максимов. — Я не хочу за вас отвечать, если с вами что-либо случится.

— Ну вот, так бы и говорили, что боитесь ответственности. А то зима! Морозы! Сами видим, что зима. Но наш долг — выполнить все, что мы сможем, и не потерять этого сезона.

Оставив еще две лошади в поселке, мы снова ушли в тайгу. По сведениям Максимова, на пути к месту работ стояли два зимовья, и мы решили переходы рассчитать так, чтобы эти зимовья приходились для ночлега.

…Через несколько километров исчезли все следы близкого жилья, и дикая, неприветливая тайга снова поглотила нас. То же бездорожье, лес и завалы. Реки с закраинами льда и еще более тяжелые мари. Мороз начал сковывать их, но не так еще прочно, чтобы выдерживать нашу тяжесть. Пробираясь по ним, мы резали обувь, а лошади калечили ноги.

К исходу дня мы прибыли на первое зимовье. Неизвестно, кем и когда выстроено это убогое пристанище для усталого таежного путника. Оно представляло собой небольшой сруб из неошкуренных лиственниц с плоской крышей, засыпанной землей; в стене прорублено небольшое оконце, затянутое когда-то белой материей; на земляном полу стояли нары и была сложена печка. Около печки лежала куча дров. По закону тайги каждый путник, переночевавший в зимовье, обязан перед уходом оставить такой же запас дров, какой он израсходовал.

Ночуем в натопленном зимовье. В нем значительно уютнее, чем в наших палатках.

В конце второго дня путешествия в тайге обнаружили несколько стогов заготовленного сена и очень этому обрадовались, думали, что скоро будет поселок. Но на этот раз мы ошиблись: наткнулись только на второе зимовье и остановились в нем на ночь. Найденное сено избавило наших лошадей от необходимости бродить всю ночь по тайге в поисках редко встречающейся травы.

Весь этот день моему помощнику дяде Ване недомогалось: у него сильно болела спина. По всем признакам, начался приступ радикулита. Несмотря на то, что Ваня ехал на лошади, боли у него не проходили. Вечером он лежал весь обложенный грелками и припарками и жалобно стонал. Утром перед последним переходом он с трудом влез на лошадь, но далеко проехать не мог.

— Иван Андреевич, — простонал он, — дальше ехать не могу, нет сил сидеть на лошади. Оставьте меня в тайге. До базы уже недалеко, я отлежусь немного и догоню вас.

— Как это оставить? — удивился я. — Если ехать не можешь, то мы сделаем дневку. Может, к утру боли у тебя стихнут, тогда и дойдем вместе.

— Зачем же всем терять день? — настаивал Ваня. — За это время вы там подготовитесь к работе. А со мной пусть останется Шумиловский.

В конце концов пришлось согласиться с его доводами и оставить их вдвоем в тайге.

Обеспечив больного и его «сиделку» необходимым запасом продовольствия, оставив им маленькую палатку с печкой и самую лучшую лошадь, мы ушли на базу.

Дядя Ваня строго выполнял постельный режим и применял всемогущее в тайге средство — спирт — и для растирания и внутрь. Уже на третий день он в полном здравии явился к нам в лагерь.

Редкий случай произошел с ними в одну из ночей. После ужина, как рассказывают наши герои, они сидели в палатке и принимали «лечебные» процедуры; очевидно, «лечился» и Шумиловский. Вдруг полы палатки заколебались, и к ним вбежал небольшой медвежонок. Это было так неожиданно для всех троих, что несколько мгновений все молча смотрели друг на друга.

Затем медвежонок тихо взвизгнул и бросился вон из палатки. Шумиловский, босой и в одном белье, ринулся за ним. По тайге в ночных сумерках пронеслись молча две тени: ошалелый от неожиданности и страха медвежонок и разгоряченный «лекарством» Шумиловский.

Медвежонок бесследно исчез в ночной тайге, а остывший на морозе и исколовший ноги охотник вернулся в палатку. В зажатых кулаках он принес клок шерсти, вырванный из спины любопытного звереныша.

— Если бы не пень, о который я споткнулся, я обязательно поймал бы его, — возбужденно рассказывал Шумиловский.

Это забавное на первый взгляд происшествие могло закончиться далеко не так безобидно, если бы медвежонок не вел себя так молчаливо. Стоило бы ему подать свой голос, и тогда разъяренная мамаша медвежонка дала бы им настоящего жару. А так они отделались только тем, что часа три искали убежавшую лошадь.

…В районе начала наших изысканий находилась перевалочная продуктовая база горняков — Стрелка. Раскинулась она у слияния двух рек, одна из которых на нашей «карте» называлась Раздельной. Стрелка состояла из двух складов, похожих на зимовья, нескольких палаток и небольшого домика работников базы.

Густым лесом поросли берега этих рек, а долина до самых склонов высоких и крутых сопок, окружающих ее, была сильно заболочена. В общем это место в темный пасмурный день нашего прихода выглядело как-то особенно неприветливо.

Чтобы не тревожить немногочисленное население базы, мы разбили свой лагерь немного в стороне от поселка.

Работники базы очень удивились и одновременно обрадовались неожиданному и столь позднему приходу к ним новых людей.

Мы быстро подружились с хозяевами поселка и оказывали друг другу разные услуги. Помочь нам они, к сожалению, не могли. Как и жители пройденных нами поселков, наши новые друзья также ничего не знали о маршруте предстоящих изысканий. Нам самим приходилось разбираться в новой и трудной книге природы, в тайге.

Итак, мы добрались к месту работ. Сотни километров, пройденные по тайге, измотали, но вместе с тем и закалили нас. Тайга не пугала больше. И если бы не приближение зимы, то мы чувствовали бы себя совсем хорошо и уверенно. Но ничего, надо начинать новую страницу жизни нашей экспедиции.

Тайга

Итак, мы находились у начала будущей трассы. Она должна идти вверх по течению реки Раздельной до самого ее истока, затем, перевалив горную цепь через какой-нибудь перевал, вдоль попутного ручья выйти в долину реки Оротукан, где находился поселок горняков — конечный пункт изысканий.

В задании говорилось: «найти наилучший перевал». Это значило, что на водоразделе, с которого берет начало не только река Раздельная, но сбегает множество ее притоков, надо отыскать и обследовать несколько перевалов.

Из-за отсутствия времени мы решили организовать небольшую рекогносцировку и одновременно приступить к работам.

Вдвоем с дядей Ваней налегке отправились вверх по реке. Теперь мы на тайгу смотрели глазами изыскателей: где и как укладывать трассу. Сильно заболоченная долина затрудняла наше продвижение, и, изрядно измучив лошадей, мы свернули ближе к реке. Здесь значительно суше, но оба берега покрыты буйными зарослями лиственницы и тополя. Видимости нет никакой. Часто приходится подниматься для осмотра местности на мокрые и скользкие северные склоны сопок.

Несмотря на неблагоприятные грунтовые условия в долине реки Раздельной, трассу надо вести здесь, начав ее от столба, установленного на базе Стрелка. Так было сказано в задании.

Примерно через двенадцать километров река Раздельная раздвоилась. Эта вилка не была указана на нашей «карте».

Вот первая задача: которая из двух рек Раздельная? Где нужное нам направление?

Стоим молча у развилка безыменных рек. Ваня тяжело вздыхает.

— Вот и приехали. Что теперь делать дальше? Обе реки вытекают примерно из нужного нам направления, но которая из них Раздельная? Эх, и карты у нас! Лучше бы их вовсе не было.

— В этом вся сложность нашей работы, — высказываю я слабое утешение. — Ведь в задании говорится: «найти перевал». Значит, никто не знает, где он находится. Ты пойми, Ваня, ведь это даже почетно, что нам поручили выбрать направление будущей дороги, а ты сердишься.

— Вот будет нам почет, если мы не найдем хорошего перевала.

— А мы его найдем, обязательно найдем! Для этого мы сделаем так. Ты со всеми начнешь изыскательские работы, а я с кем-нибудь из техников поеду на поиски перевала. А сейчас давай возвращаться в лагерь.

По пути домой мы наметили первые километры трассы в суровой и неприветливой тайге. А в тот день, когда Ваня с товарищами вышли на работу, мы с Сергеем Обуховым и еще одним рабочим выехали на поиски перевала.

Доехав до разветвления реки, мы свернули в долину правого притока.

Вначале долина шла, немного отклоняясь от нужного нам направления, но постепенно стала заворачивать на северо-запад.

В глухой тайге не видно ни одного следа пребывания человека, только бесчисленные медвежьи тропы свидетельствовали о жизни в ней.

К вечеру мы добрались до верховья обследуемой реки, прозванной нами Медвежьей.

Перед нами открылось узкое темное ущелье, огражденное с двух сторон высокими сопками, покрытыми осыпями. Вдали было видно, как река Медвежья разбилась на пять ручьев, образовав пять ущелий, в конце которых возможны перевалы через водораздел.

Уже смеркалось, и обследовать перевалы в этот день мы не могли, а стали готовиться на ночлег. Палатку решили не ставить, а расстелить ее и приготовить на ней постели.

Вскоре запылал костер. Вскипятили чай, разогрели консервы, достали масло, сыр, и простой, но сытный ужин был скоро готов. После ужина выкурили на сон грядущий по трубке и, завернувшись в одеяла, безмятежно уснули.

Едва серо-молочный рассвет стал спускаться к нам в ущелье, я проснулся. Был бодрый морозец, и на покрывающих нас одеялах и всюду на земле лежал толстый слой инея.

Я разбудил товарищей, разжег костер и стал готовить завтрак, чтобы после него сразу отправиться на поиски перевала.

После завтрака, когда рабочий пошел искать лошадей, Сережа совсем недалеко от наших постелей заметил на инее следы медведей. В каком-то метре от нас, когда мы ночью крепко спали, прошло это мирное семейство, не причинив нам никакого зла. Только лошади, почуяв зверей, убежали в соседний распадок, и на их поиски мы потратили почти два часа.

Обследование перевала мы начали с правого ущелья. Перед нами стояла трудная задача: среди этих гор и ущелий без инструментальной съемки, только на основе зрительного впечатления установить возможность строительства дороги через горную цепь.

Когда ехать стало невозможно, мы оставили рабочего с лошадьми в долине, а сами начали взбираться на сопки. Труден и тяжел был наш путь. Мы часто срывались и падали, скользили на осыпях, продирались через заросли стланика, но метр за метром поднимались вверх и, наконец, достигли вершины одного из перевалов.

С хребта открылся замечательный вид. Вокруг громоздились горы с острыми вершинами, которые разбегались во все стороны и постепенно сливались с горизонтом. Между горами чернели провалы ущелий, на дне которых извивались маленькие ручейки и, звеня по камням, несли свои еще слабые воды в долину видневшейся вдали большой реки.

Нам показалось, что она совпадает с нужным нам направлением, и мы занялись обследованием всех спусков с перевала к этой реке. Но всюду нам попадались крутые, а местами совершенно отвесные склоны сопок, глубокие ущелья и осыпи, и вскоре мы убедились, что здесь строить дорогу нельзя. Удобного перевала в верховьях реки Медвежьей не оказалось.

— Ну, Сережа, давай теперь увековечим наши имена.

— Как? — недоуменно спросил он.

— Бери топор и — видишь лиственницу? — делай затеску.

— Вот как? Теперь понял. Мы напишем, что были здесь.

Когда затеска была готова, я на ней черным карандашом написал: «Октябрь, 1933 год, экспедиция инженера… Обследовали перевал — прохода нет».

Составив краткую схему нашей рекогносцировки, мы поспешно стали возвращаться к месту ночлега.

Уставшие и голодные, только к ночи спустились с гор и нашли нашу стоянку по зареву большого костра, который развел рабочий. Быстро поужинав, легли спать, но, учитывая соседство медведей, на ночь установили дежурство и все время поддерживали костер.

Возвращаясь к себе в лагерь, мы застали наших товарищей во главе с дядей Ваней на работах. За эти дни они славно потрудились и уже подтянули трассу к развилку.

Что делать дальше? По реке Медвежьей перевала нет. Но что ждет нас в верховьях левого притока?

Приостановить работы на три-четыре дня, в течение которых можно было обследовать левый приток, мы не могли. Зима неумолимо приближалась, а впереди было много дел. В ту же ночь начавший падать снег заставил нас принять решение идти пока без рекогносцировки по левому притоку и одновременно обследовать его верховье.

На следующий день, оставив товарищей продолжать работы по левому притоку, который, очевидно, и был рекой Раздельной, мы с Сережей снова уехали на поиски перевала.

Стояла тихая морозная погода. В воздухе медленно кружились крупные снежинки, покрывая молчаливую тайгу пушистым ковром. Если до вчерашнего дня и теплилась еще какая-то надежда, что зима задержится, то теперь стало ясно — она наступила. Через несколько дней снег покроет всю землю, забушуют вьюги, ударят свирепые морозы, и конец нашим изысканиям.

С такими невеселыми мыслями я ехал по тайге, почти не обращая внимания на дорогу.

К вечеру мы опять подъехали к новому развилку, где река разделилась на две. Смотрим на нашу «карту», но на ней река Раздельная на всем протяжении показана одной линией, без всяких притоков.

Решили и здесь начать свои обследования с правого притока. Как только перебрались на левый берег реки, так нас сразу окружила непроходимая тайга; продвигаясь вперед, вышли в темный сырой распадок. Проехав еще несколько километров вверх по нему, убеждаемся, что прокладывать здесь дорогу нельзя. Смущает только одно обстоятельство: направление долины совпадало с заданным и шло на северо-запад.

Вернувшись к развилку, поехали по левому притоку и к вечеру второго дня добрались до его верховья.

Уже совсем стемнело, когда мы, наконец, решили стать на ночлег почти у самой подошвы перевала. Смертельно устав за день, кое-как поужинали, легли спать. А утром, оставив Сергея на стоянке для составления схем пройденного маршрута, я один пошел обследовать перевал.

Долина, по которой мы двигались, и начавшийся подъем на сопки пока никаких трудностей для укладки трассы не представлял. Если на противоположной стороне перевала спуск окажется таким же спокойным, думал я, поднимаясь на водораздел, то другого пути искать не надо. А что касается направления, то схема нас уже не раз подводила, и ей очень доверять нельзя.

Пройдя довольно широкое седло, стал спускаться на другую сторону перевала. Спуск был пологий и удобный для автодороги. Добравшись до начала небольшого ручья, я решил на этом обследование закончить.

«Перевал найден, — думал я, отдыхая на поваленном дереве, — и сравнительно легкий. Но выйдем ли мы отсюда к заданной точке? Ведь перевал находится больше на северо-восток, чем на северо-запад, куда, как это указано на схеме, мы должны вести трассу. Но другого варианта нет, а пока надо быстрей подходить сюда с работами».

Наше возвращение товарищи встретили с радостью, узнав, что перевал найден и проделанная работа не пропала даром.

Собрав всех, я рассказал им о нашем путешествии и результатах рекогносцировки.

Открытие перевала устраняло многие сомнения, позволяло идти вперед быстрым темпом. Работа спорилась, я сам намечал трассу, дядя Ваня работал с теодолитом, и это еще в большей степени ускоряло трассировку. Мы все работали с большим воодушевлением под лозунгом «Даешь перевал!» и через несколько дней, как и предполагали, подошли к нашей с Сережей стоянке и на ее месте разбили лагерь.

В один из вечеров на этой стоянке в палатке возник разговор о том, что неплохо бы нашему перевалу, первому разгаданному «белому пятну», дать название.

После горячих и долгих споров и обсуждений различных предложений мы назвали наш перевал Молодежным. На заметном дереве, ближе всего растущем к седлу, сделали затеску и написали: перевал Молодежный.

Во время работы по укладке трассы уже на северной стороне перевала я совершил еще небольшую рекогносцировку вниз по ручью и неожиданно обнаружил небольшое зимовье. Около него мы разбили один из своих следующих лагерей.

Долина ручья, по которой мы намечали будущую автодорогу, узкая и неприветливая в своем верховье, постепенно расширялась. Но часто высокие сопки подходили друг к другу и зажимали русло, образуя непроходимые ущелья с отвесными скалами по его берегам. Такие скалы в дальнейшем мы стали называть «прижимами», и это название сохранилось до настоящего времени.

Отвесные берега, состоящие из темно-серого глинистого сланца, имели различные напластования, залегающие под разными углами, и по мере выветривания и разрушения паводками образовали причудливые карнизы и уступы, похожие на ступени гигантской лестницы. На темном фоне сланца отчетливо выделялись белые жилы кварца, прорезающие отвесные скалы.

Вдоль этого ущелья мы и укладывали трассу по левому берегу.

Азарт работы заставлял нас несколько забывать о наступившей зиме, хотя снежный покров постепенно увеличивался, а морозы достигали тридцати градусов.

Когда мы перебросили свой лагерь к найденному зимовью, вечером в палатку вошел необычно мрачный Василий.

— Иван Андреевич, есть серьезный разговор.

— Садись, Василий, — радушно предложил я ему место на вьючном ящике, — с чем хорошим пришел?

Василий сел, раскурил свою коротенькую трубку, пустил несколько раз дым и как бы выдохнул вместе с дымом одно слово.

— Зима.

Я сразу насторожился.

— Зима, — повторил Василий, — корма нет, стоят большие морозы. Погубим мы лошадей.

— Но что же делать? — спросил я. — Неужели мы не перебьемся как-нибудь две-три недели?

— Никак нет, — ответил он и стал перечислять всех лошадей и их состояние.

Состояние лошадей я знал и сам, но не представлял его таким угрожающим после начавшихся морозов.

— У меня есть предложение, — продолжал Василий, — чтобы не губить всех лошадей, — они пригодятся нам на будущий год, — надо отправить большую часть их в поселок, а оставшихся понемногу подкармливать мукой.

— А как же мы будем перевозить имущество? — спросил я.

— Я об этом думал, — ответил Василий. — Оставим пять самых лучших лошадей. Продуктов осталось немного, и за три-четыре рейса я буду перебрасывать лагерь.

Вопрос возник неожиданно, и решить его без совета с товарищами я не мог.

И в эту ночь мы приняли героическое для нас решение — оставить пятерых лошадей с собой, а остальных восемнадцать отправить на базу.

На следующий день вереница лошадей ушла в белую муть тайги, и, как выяснилось впоследствии, все они благополучно дошли до базы.

С уходом лошадей переброска лагеря усложнилась. Теперь приходилось имущество перевозить за четыре-пять рейсов, что не всегда удавалось сделать за один день

В зимовье мы прожили несколько дней, пока трассировщики не отошли от лагеря на восемь километров. Хотя мы тратили много времени на дорогу и не все помещались в маленьком бараке, все же уходить из него нам не хотелось.

И опять в тайге под молчаливыми лиственницами, осыпанными снегом и опушенными инеем, разбивался наш шумный и говорливый лагерь. Ночью костры озаряли полянку с нашими палатками. Часто из глубины мрака светились чьи-то зеленоватые глаза. Лошади жались к людям и огню, а изредка долетавший к нам вой и обнаруженные по утрам на снегу следы говорили о том, что нашу стоянку посещают волки.

С первой же стоянки после зимовья мы с Сергеем опять отправились на рекогносцировку. Проехав километров пятнадцать, мы каким-то подсознательным чувством стали ощущать близость жилья, хотя тайга по-прежнему казалась глухой и нетронутой.

И действительно, еще через несколько километров мы увидели занесенный снегом пень срубленного дерева. Затем порубки стали встречаться чаще, но жилья все не было. В тайге быстро темнело, приближалась ночь. Лошади проваливались в глубокий снег, выбивались из сил, но мы их усиленно подгоняли, так как ночевать в тайге без палаток было опасно. Наконец мы напали на довольно свежий санный след, перешедший скоро в хорошо набитую тропу. Усталые лошади сразу приободрились и пошли резвее. Вот и устье нашей реки. Запахло дымом; этот запах в тайге всегда желанный и говорит о многом, особенно путникам вроде нас.

Выехали на берег большой реки, которая, по нашим расчетам, должна была быть Оротуканом. Это и подтвердилось, когда мы увидели на другой стороне реки огоньки в окнах маленьких домиков. К этому небольшому поселку горняков, затерянному в тайге, мы и должны довести трассу в этом году.

В маленьком домике начальника нас приветствовало почти все население поселка. Люди приходили узнать новости, жали нам с Сергеем руки, торопливо задавали вопросы и по знаку хозяина уходили, пропуская новых гостей.

Когда паломничество кончилось, мы, разморенные теплом и сытным ужином, полусонные, продолжали сообщать хозяину и немногим из оставшихся «новости» чуть ли не трехмесячной давности. Но для жителей поселка они являлись самыми свежими.

Утром мы рассказали о своей работе, о тяжелом положении в экспедиции с транспортом, продовольствием и одеждой. К сожалению, на помощь горняков мы рассчитывать не могли; то, о чем меня предупреждал начальник политотдела, подтвердилось: поселок сам находился в тяжелом положении и сидел на аварийном пайке, ожидая прибытия продовольствия по зимней дороге.

Уточнив направление трассы по берегу реки с учетом расположения будущего моста к поселку, мы простились с радушными хозяевами и тронулись в обратный путь.

Часто бывает так, что когда находишься сам на месте, все идет как будто нормально. Но стоит только отлучиться, как обязательно что-нибудь произойдет. Так и теперь. Подъезжая к лагерю, мы увидели странное зрелище: несколько человек гоняли по кругу упирающихся лошадей. Оказывается, пасущиеся лошади случайно набрели на созданный кем-то и забытый или потерянный склад продовольствия. На стеллажах из тонких лиственниц лежали мешки с мукой, крупой и зерном. Все это было когда-то закрыто брезентом, но медведи и другие звери склад разорили. Из разорванных мешков все их содержимое высыпалось, смешалось с землей, проросло и сгнило. Наши лошади набрели на этот склад и после долгой голодовки с жадностью набросились на порченые крупы и муку, объелись и могли погибнуть от колик. За спасением больных лошадей мы и застали весь лагерь.

Лошади упирались, падали на землю и катались от боли. С ними поступали просто безжалостно: их поднимали на веревках и продолжали гонять. Когда измученные животные стали падать от усталости, Василий собрал у всех одеяла, укутал их и стал поить теплым пойлом, составленным по своему рецепту. Двое суток не отходил он от лошадей, обогревая их кострами и заставляя пить лекарство.

Старания Василия и Степана увенчались успехом. Ни одна лошадь не пала, и, проболев несколько дней, они оправились настолько, что мы опять начали их завьючивать.

«Нет худа без добра», — гласит народная пословица. Так случилось и с нами. Найденный старый склад продовольствия позволил в дальнейшем сохранить лошадей и, подкармливая их остатками продуктов, держать в работоспособном состоянии.

Как выяснилось позже, несколько лет назад при заброске продовольствия в поселок с оленьим транспортом произошла какая-то авария, и груз был оставлен в тайге. Когда же за ним вскоре приехали, то увидели, что таежные хищники склад разорили и много продуктов испортилось. Все пригодное было вывезено, а остальное оставлено на месте.

…После рекогносцировки изыскательские работы на последних километрах трассы пошли значительно быстрее. Народ повеселел, зная о скором окончании работ. Никто, конечно, не догадывался о том, что на длительный отдых и помощь жителей поселка рассчитывать нельзя, так как они сами находятся в тяжелом положении. Но этой надежды до конца работ я у людей не отнимал.

Наконец, несмотря на трудную рубку просеки в густом лесу у устья реки, мы в намеченный срок вышли к поселку. Затем прошли еще около километра за поселок вниз по реке Оротукан и у огромной лиственницы, стоящей на трассе, закончили свои изыскания. На ней мы сделали затеску и написали: «20 октября 1933 года экспедиция инженера _________ километр _________ пикет_________».

Не обременяя гостеприимный поселок, мы разбили свой лагерь в шести километрах от него. Здесь мы привели в порядок все полевые записи и стали готовиться в обратный путь.

Положение с продовольствием сильно осложнилось. Уже несколько дней назад у нас кончилась соль. Но от солевого голода пока выручали консервы. Проверив наличие всего продовольствия, мы установили, что при самой сокращенной норме его хватит только на четыре дня. Двигаться же всем лагерем до Стрелки потребуется по крайней мере дней семь-восемь.

Что делать? Просить помощи у горняков нельзя. Вдвоем с Фомичом отходим от лагеря и держим совет.

— Надо, — говорю я, — снабдить продуктами рабочих и налегке отправить их вперед. Это будет трудный переход по тайге зимой, но другого выхода нет. Им придется за четыре дня прийти на базу Стрелка и выслать оттуда нам навстречу продовольствие.

— А кого вы пошлете с людьми? — спрашивает Фомич.

Я смотрю на него в упор и говорю:

— Тебя, больше некого.

— Правильно. Я сам хотел просить вас об этом.

Вечером собираю совещание, на котором рассказываю о положении с продовольствием у нас и в поселке и объявляю решение об отправке тридцати человек рабочих во главе с Фомичом на базу Стрелка.

Все единодушно поддержали это решение и срочно стали готовиться к переходу. Снабдив людей продуктами, намечаем маршрут движения: в первый день надо дойти до последнего зимовья, а далее ориентироваться на наши старые стоянки.

— Через четыре дня вы должны дойти, — говорю я.

Провожая людей, я долго шел с Фомичом и давал ему последние советы.

— Придете благополучно, высылайте немедленно нам навстречу на собаках продукты, да не забудь соли, плохо без нее. Продуктов у нас всего на три дня, большую часть отдали вам, а на охоту рассчитывать нельзя. Ночью непрерывно жгите большие костры. Смотри, не поморозь людей. Ну, счастливого пути!

Отступление

Большой и шумный лагерь как-то сразу осиротел после ухода Фомичовой группы. Стало тихо и неуютно в одинокой палатке. Несмотря на то, что задание было успешно выполнено, настроение у нас было неважное. Казалось, оставалось самое легкое — вернуться на зимовку и доставить туда добытые таким трудом материалы изысканий. Но как это сделать? Ведь впереди длинный переход по зимней тайге полуголодных людей на истощенных лошадях.

Оставив до будущего года все ненужное нам в дороге имущество в поселке горняков, мы стали готовиться к переходу.

Около склада продовольствия, найденного в тайге, мы видели несколько саней-нарт и решили попробовать везти груз на них. Но из этой затеи ничего не вышло, так как низко сидящие нарты проваливались, начинали гнать перед собой сугробы снега и лошади не могли их тянуть. Оставался старый способ передвижения — на вьюках.

Пока мы сдавали имущество и возились с нартами, прошел день, и отъезд пришлось отложить до утра.

К ночи погода испортилась, подул ветер, началась метель. Застонали лиственницы, тайга грозно зашумела. Порывы ветра вздымали полы нашей единственной палатки, гасили светильники, в палатке носились снежинки, и становилось холодно и неуютно.

Всю ночь мы боролись с бураном, укрепляли палатку, переставляли нещадно дымящую печь и затыкали все щели от ветра и снега.

Это была вторая ночь, после того как ушли наши люди, и я сильно волновался: успели ли они миновать перевал до бурана, или нет? Тяжело им там без палаток. Хотя бы ничего с ними не случилось!

На душе тревожно. Кончается продовольствие, а мы не двигаемся.

Неистовая буря выла целые сутки, и только следующей ночью она внезапно стихла, но снег продолжал падать, засыпая набитую нами тропу и притихший лагерь. Утром, выйдя из палатки, мы увидели сказочную картину стоящей в зимнем одеянии тайги. Снежный покров сгладил рельеф, и перед нами простиралось ровное белое поле. Величественным казался лес, опушенный снегом. Тишина и покой царили в долине, и это безмолвие подчеркивало наше одиночество. Но сейчас нам было не до любования красотой природы. Стишком много трудностей, лишений и опасностей таила в себе эта красота для нас. Завьючив лошадей, мы тронулись в путь. Другого выхода у нас не было.

С первых же шагов пришлось пробивать дорогу для лошадей, и поэтому люди шли впереди, протаптывая в снегу тропу. Тяжелее всего приходилось переднему. Идя по нетронутому снежному полю, часто проваливаясь в ямы, цепляясь за кусты и корни, он быстро выбивался из сил, и его приходилось менять через каждые двести метров. От таявшего снега, попадавшего за воротник и в рукава, у него намокала одежда, а затем быстро замерзала и превращалась в тяжелый ледяной панцирь.

Несколько раз занимал место переднего и я. И тогда-то я понял, что благополучно вывести людей на базу здоровыми и невредимыми при создавшейся обстановке — задача, пожалуй, более трудная и ответственная, чем весь наш пройденный путь с изысканиями.

С нечеловеческими усилиями пробились мы к ночи к зимовью и усталые, мокрые и озябшие с радостью вошли в этот темный и холодный барак.

Быстро зажгли светильники, а через несколько минут запылал огонь и в печке.

На нарах обнаружили записку от Фомича. Громко читаю: «Дошли благополучно, все в порядке. На рассвете перейдем через перевал. Ребята — орлы! Не беспокойтесь, выеду встречать. Оставляем вам дрова, грейтесь и отдыхайте. С комсомольским приветом. Фомич».

Печка разгорелась, в зимовье стало тепло, народ немного ожил. Степан занялся приготовлением ужина и обеда одновременно. Василий возится с лошадьми, которых мы также поместили в зимовье. Он готовит им пойло и кормит остатками найденного фуража.

За ужином раздаю спирт; от усталости и скудного ужина многие быстро хмелеют, но былого оживления нет.

Кое-как устраиваем постели и ложимся спать. Распределив на ночь дежурство, ложусь и я. Несмотря на страшную усталость, сон бежит от меня. Как люди перенесли в пути буран? Дошли ли до базы? Как мы перейдем завтра перевал по такому глубокому снегу? Все эти мысли долго не давали уснуть.

Потрескивает в печке огонь, мерно жуют лошади какое-то подобие сена, несколько охапок которого заботливый Василий разыскал под снегом и принес им. Снаружи слышится завывание ветра, кружащиеся у щелей двери снежинки и тонкие струйки пара напоминают еще раз, что над застывшей тайгой властвует зима.

Бледный рассвет едва начал пробиваться сквозь холстину завешенного окна, когда я стал поднимать людей. Поеживаясь от холода, умываемся снегом. За незатейливым завтраком завхоз шепнул мне: «Продуктов осталось еще на одну варку, и все».

Не подавая виду, что это меня очень тревожит, я как можно спокойнее спрашиваю Василия о состоянии лошадей, о корме для них и о других вещах. Сам же напряженно думаю о том, чем кормить людей и сколько времени придется голодать.

После завтрака снова выступили в поход. Серый сумрак без надежды на просветление принял нас по выходе из зимовья. В воздухе вились редкие снежинки, временами налетали порывы ветра и гнали поземку прямо нам в лицо. Так как одеты мы были плохо, то мороз быстро пробрался под наши ветхие одежды и леденил кровь.

Порядок движения приняли тот же. Впереди шли, сменяясь, «вожаки», а за ними — остальные члены группы и лошади. По мере приближения к перевалу дорога становилась тяжелее. Барахтаясь по пояс в снегу, передний быстро уставал и через несколько десятков метров, обессилев, падал в снег. Его обходил очередной, а он, отлежавшись и пропустив всех вперед, шел сзади по пробитой в снегу тропе.

В начале подъема на перевал перед нами встала снежная стена. Огромный сугроб, высотой в несколько метров, загородил дорогу. Что делать? Идти назад? Но там нас ждет просто гибель. Впереди же тяжелый переход сквозь снег, но, видно, наши люди во главе с Фомичом успели проскочить через перевал до снегопада и сумеют организовать нам помощь. Значит, надо попытаться пробиться через этот снежный сугроб.

И мы пошли.

Рыть сквозь сугроб тоннель мы не могли, не было лопат, да и снег, сухой и сыпучий, как песок, моментально разносился ветром, как только его отделяли от сугроба. Пришлось приминать его своими телами. И когда физически самые сильные наши товарищи, такие, как дядя Ваня, Василий и Степан, пробив траншею в несколько метров, выдохлись, а остальные, давно измученные, лежали в снегу, я снял с себя всю амуницию и вошел в снег.

Трудно описать то, что пришлось пережить мне на этих последних метрах дороги на перевал. Снег стоял высокой стеной, и его приходилось раздвигать своим телом. Он набивался за воротник, в рукава И быстро таял. В снежной траншее было жарко, но стоило немного приподняться, как леденящие порывы ветра пронизывали меня всего, и я начинал замерзать. С каким-то отчаянным напряжением воли и сил я опять опускался в снег и медленно продвигался вперед. Перед глазами летали огненные шары, в ушах нарастал шум и грохот, забивало дыхание. Сердце так колотилось в груди, что, казалось, вот-вот разорвется. В таком состоянии одна острая и ясная мысль прорезала сознание: вперед, чего бы это ни стоило, но только вперед.

…Руки медленно разгребают снег, тело постепенно входит в него, проваливается и бессильно падает. Нащупываю землю, судорожно цепляюсь за малейшие неровности на ней и, напрягая последние усилия, немного продвигаюсь вперед. Зарытый в снегу несколько мгновений лежу неподвижно, потом новый бросок в белую и холодную бездну. Губы что-то шепчут, но пересохшее горло не издает ни одного звука. Я долго прислушиваюсь к непроизносимым звукам и, наконец, начинаю понимать, что давно уже шепчу одну и ту же фразу: «Если будет тяжело… Если будет тяжело…» Но почему? Где я слышал эти слова, кто их сказал? И вдруг я вспомнил. Эту фразу сказал человек, провожавший меня в тайгу.

Мучительно долго продолжалась борьба со стихией. Но вот глубина снега стала быстро уменьшаться. Сугроб кончился, впереди лежала вершина перевала, совершенно чистая от снега.

Несказанная радость охватила нас всех, когда ноги почувствовали твердую землю. На перевале свирепствовал ветер; это он сдувал с вершины весь снег, уносил его вниз и образовал тот страшный занос, через который мы едва пробились.

Спасаясь от ужасной стужи, почти бегом спускались с перевала, гремя, как панцирем, замерзшей одеждой. Мы торопились как можно скорее добраться до растущего внизу леса, там находилась наша старая стоянка, место намеченного отдыха.

Но вдруг упала лошадь. Чтобы ее поднять, пришлось снимать вьюки. Упала вторая. Это задержало наш спуск в долину. Люди шли, шатаясь как пьяные. Ясно стало, что до стоянки мы не дойдем и надо где-то здесь искать место для ночлега.

По мере спуска с перевала ветер стихал, становилось теплее, но снова пошел снег, окутывая все вокруг колеблющимся туманом.

Когда идти стало невозможно, мы остановились. Люди немного приободрились, но уже не было той расторопности, с какой всегда разбивался наш лагерь.

Развели костер, кое-как натянули палатку, установили печку и разожгли в ней дрова. Когда они разгорелись, все в угрюмом молчании стали жаться к огню. Надо было как-то встряхнуть людей.

— Куприянов, — говорю я завхозу, — извлекай весь свой НЗ и давай устраивай пир.

Он удивленно смотрит на меня.

— Ведь вы же знаете… — начал было он, но я его прервал:

— Конечно, дорогой мой, знаю, и если б не знал, то и не звал тебя. По одному сухарю на утро, а остальное все на стол.

— Ты, Куприянов, не скупись, — вмешался Борисоглебский, — третий день ты нас голодом моришь, а дорога какая, сам знаешь. У тебя там в сумках все время что-то гремело, вот давай и это на стол.

— Что гремело, этим сыт не будешь, а что у меня есть, все отдам. Только завтра уже ничего не просите, — ответил сердито Куприянов и стал развязывать сумки.

Вскоре мы сидели возле вьючных ящиков, заменяющих нам столы, на которых стояли три банки рыбных консервов, дымящиеся миски с несоленым макаронным супом и небольшая горка черных сухарей; это было все наше богатство, последние остатки продовольствия.

В руках у меня банка со спиртом.

— Сегодня нормы нет, — говорю я, — и каждый наливает столько, сколько хочет.

И, налив себе немного, передаю банку соседу. У нас любителей на это зелье не было, но в такие минуты, как сейчас, пили все. Бросив на свою кружку кусочек снега, я смотрю на товарищей, которые не пьют и ожидают чего-то. Я чувствую, что надо сказать что-нибудь теплое и бодрое, вселить в них надежду и уверенность в благополучный выход из тайги. И когда сильный порыв ветра тряхнул нашу палатку, я поднял свою кружку.

— Давайте выпьем, — сказал я, — за успешное возвращение в поселок. Осталось всего несколько переходов, и мы будем дома. После того, что мы сегодня перенесли и пережили, нас больше не должна пугать зимняя тайга. Дальше дорога будет легче, и я уверен, что мы успешно закончим это путешествие. А в будущем мы будем работать так же все вместе и по-товарищески, как и теперь, будем помогать друг другу.

В горле у меня запершило и, боясь выдать свое волнение, я быстро закончил:

— За вас, мои дорогие друзья!

— И за вас, Иван Андреевич, — откликнулись ребята.

И этот скудный ужин, после столь трудного дневного перехода, за ветхими и непрочными стенками нашей одинокой палатки в заснеженной тайге, прошел пс-особому дружески и задушевно.

От печки шло живительное тепло, пища подкрепила людей, и они не так мрачно глядели на свое будущее. Суровая необходимость брести по колено в снегу отошла на далекое утро, как-то забылись все ужасы на перевале, и мы уснули глубоким сном.

Утром нас разбудил отчаянный визг и лай собак. По тайге мчался к нам на выручку дорогой Фомич.

Покрытого снегом и инеем Фомича я сжал в своих объятиях.

— Все в порядке! — кричал Фомич, вырываясь из моих рук. — Приехал бы раньше, да растерял собак по дороге. Их, чертей, тоже надо и уметь держать на стоянке и знать, когда и как кормить.

— Да подожди ты про собак, — перебил я его, — говори толком, как дошли, где застала вас метель, не обморозился ли кто по дороге.

— Метель на нас обрушилась, когда мы были уже за перевалом, — начал Фомич.

— Как за перевалом? — перебил я его. — По нашим расчетам, метель должна была вас застать на ночевке в зимовье?

— А мы там не ночевали, — спокойно продолжал Фомич. — В зимовье мы пришли поздно, пока затопили печь, заготовили дров, согрелись и поужинали, пошел снег. Ребята говорят, как бы не занесло дорогу к утру, надо перевал проскочить сейчас. Посоветовались и пошли ночью по вешкам, чтобы не сбиться с дороги. Так и дошли до нашей старой стоянки. Здесь из веток построили шалаши, их занесло снегом, в них было тепло, и мы, как медведи в берлоге, отлежались. Когда метель стихла, пошли дальше. Дошли до Медвежьего, отдохнули, а там без остановки до Стрелки.

После рассказа Фомича все наперебой начали в самых мрачных красках описывать ему наш тернистый путь через перевал.

Упряжка собак позволила нам еще немного облегчить лошадей, и переход к Стрелке мы совершили довольно благополучно.

Разместились мы в старом и дырявом зимовье, но когда установили в нем печи и заделали все дыры, то получили сносное для отдыха помещение. К сожалению, пользоваться им долго не пришлось. На базе не оказалось ни продуктов, ни фуража. Местные жители могли выделить из своих скудных запасов продовольствия только на два дня. Надо было срочно уходить дальше.

До поселка Мякит, места нашей зимовки, оставалось еще около шестидесяти километров. По зимней тайге это расстояние мы могли пройти в лучшем случае за три дня. Значит, нам предстояло провести еще две ночи в тайге.

На пути нашего следования стояли два зимовья, примерно на двадцатом и сороковом километрах от Стрелки, и мы наметили использовать их для ночлега.

Для облегчения истощенных лошадей мы еще раз пересмотрели свое имущество и все лишнее, даже последнюю палатку и печь, оставили на базе.

В серое и туманное от мороза утро мы ушли от спасительного поселка. Опушенные инеем и снегом молчаливые лиственницы скрыли под своей сенью вереницу бредущих людей.

Километров через десять одна из лошадей остановилась. Никакими силами не могли мы заставить ее идти вперед. Ее развьючили, сняли даже седло, но и тогда она не двигалась, только изредка мелкая дрожь пробегала по всему ее телу. Подождав некоторое время, мы тронулись дальше, надеясь, что лошадь, отдохнув, нас догонит. Но этого не случилось, значит она погибла в тайге.

Эта задержка в дороге принесла нам много неприятностей и могла окончиться просто катастрофой. К вечеру мороз становился злее, снег под ногами резко скрипел, небо очистилось от туч, и над тайгой загорелись звезды. Неумолимо приближалась ночь, а зимовья все не было и не было. Когда совсем смерилось, мы, чтобы не сбиться с пути, вышли на проложенную нами трассу. Но здесь лошади стали цеплять вьюками вешки, ломать их, и они, вмерзшие в землю, грозили пропороть им брюхо. Пришлось свернуть с тропы. Но идти дальше не было сил. Без всякого сигнала все остановились. До зимовья оставалось около трех километров, но было ясно, что нам не дойти.

Послали людей на розыски удобного места для стоянки. Вскоре они вернулись, найдя невдалеке стог заготовленного сена. К нему мы и подтянулись. Развьючили лошадей, развели в дваряда большие костры, между ними стали на палках натягивать одеяла, рубили ветки для постели, повара готовили ужин. Все что-то делали, суетились, костры давали тепло, и мороз переносился довольно терпимо.

Но во время ужина разносимый ветром дым стал выживать нас из теплого коридора. Что бы мы ни предпринимали, какие бы завесы из одеял ни устраивали, как бы ни передвигали костры, дым продолжал душить нас. Задыхаясь и кашляя, вы вынуждены были выбраться за костры.

Началась страшная ночь, которая у всех переживших ее, очевидно, останется в памяти на всю жизнь.

Спастись от мороза можно было только у самых костров, и когда одну сторону тела обдавал жар, другая совершенно коченела. Надо было быть внимательным и все время поворачиваться, но у измученных людей не было никаких сил и, прижавшись к самому огню, они начинали засыпать.

Дымит и тлеет одежда, белеют носы и щеки. Более выносливые товарищи тормошат, будят засыпающих, заставляют их поворачиваться, приказывают проверять ноги. Своих ног я давно не чувствовал; сапоги мои превратились в гремящие колодки. Время от времени я засовывал их в костер, и когда кожа начинала лопаться, Василий помогал мне стаскивать их. Кое-как отогрев ноги, я надевал совершенно порванные сапоги и бежал к людям.

Безжалостный мороз, казалось, сковывал самый мозг, ломило обмороженные ноги, но я, как в бреду, ходил между людьми, кричал и ругался, не давал им уснуть и заставлял менять положение.

Так прошло несколько мучительных часов. И когда люди стали засыпать в стороне от костров, когда угроза, что кто-либо замерзнет, стала реальной, я выстрелами из винчестера поднял всех и приказал собираться в дорогу. Впервые послышался ропот в нашем коллективе:

— Куда идти ночью? Ведь это верная погибель!

Пришлось самым решительным образом пресечь ненужные разговоры и срочно покинуть ненадежные и коварные костры.

Это, пожалуй, и спасло нас. В сборах и вьючке лошадей все немного согрелись и отвлеклись от страшной действительности.

Мы тронулись дальше, и мрак тайги равнодушно принял и укрыл нас, небольшую группу обессиленных, но не побежденных суровой природой людей.

Спотыкаясь, брели мы в сугробах снега и с первыми проблесками рассвета подошли к злополучному зимовью.

Сделав небольшую остановку, заспешили ко второму, чтобы еще засветло дойти до него.

Этот переход был такой же тяжелый, как и предыдущий. Измученные морозом, глубоким снегом, после страшной бессонной ночи, теряя последние силы, мы упорно преодолевали километры. Заросшие, черные, закопченные дымом костров, в обгорелой одежде, в развалившейся и сожженной обуви, обвешанные рюкзаками и оружием, мы походили, наверное, скорее на бродяг, чем на участников технической экспедиции, возвращавшейся после работ к себе на зимовку.

К всеобщей радости, мы еще засветло добрели до зимовья. Каким дворцом показался нам этот затерянный в бесконечной тайге полуразвалившийся барак! Люди быстро привели его в жилой вид: разожгли печь, принесли ветки стланика, кое-где позатыкали дыры, и приют наш готов. Спасая от мороза лошадей, мы и их поместили в нашем «дворце». Было тепло, а в тепле заключалась для нас сама жизнь. Снаружи мороз все крепчал, столб пара врывался к нам, когда открывалась дверь. Но теперь он был нам не страшен. Сегодня мы переночуем здесь, в зимовье, а завтра совершим последний переход до поселка — и конец нашим мукам.

И как приятно валяться и отдыхать на нарах, покрытых пахучими ветками. Когда совсем стемнело, мы вдруг за дверью услышали голоса, и через несколько минут вместе с клубами пара к нам в зимовье вошла группа бородатых, заиндевевших и замерзших людей.

— Приветайте таежников! — охрипшим голосом произнес рослый мужчина.

— Добро пожаловать, — ответил я.

— А мы заплутали. Хорошо, что огонь горел, а то бы рядом с вами опять мерзли бы в тайге, — продолжал он, сбрасывая с себя котомку.

В зимовье стало тесно. Увидев лошадей, один из пришедших вдруг заявил:

— А ну, хлопцы, выводи лошадей, бо старателям нема миста.

— Обождите, — сказал я, — давайте познакомимся, узнаем друг друга, а место как-нибудь найдем для всех. Мы изыскательская экспедиция. Нас застала зима в тайге, и мы с трудом пробираемся на базу. Лошади для нас сейчас самое ценное, и мы делаем все, чтобы их сохранить. А на морозе они погибнут.

Я сказал все это очень спокойно, но твердо.

Наши гости ничего не хотели слышать и требовали одного: вывести лошадей. Спор перерастал в ссору и принимал серьезный характер. Один из старателей вынул револьвер и начал им угрожать, другие стали его поддерживать.

Не знаю, чем бы кончилось у нас дело, если бы не дядя Ваня. Он лежал молча на нарах и не принимал участия в споре, но когда тот старатель, что угрожал револьвером, подошел к лошадям с намерением их вывести, дядя Ваня вскочил и, схватив за ствол винчестер и потрясая им в воздухе, с хрипом выдохнул:

— Лошади спасли нам жизнь, и первому, кто дотронется до них, я проломлю голову.

Своим диким видом, с вздыбленной бородой, он не только на гостей, но даже и на нас навел такой ужас, что все моментально стихли, старатели присмирели.

— Оно, конечно, коняки добри, — примирительно заговорил организатор ссоры, — да надо же нам где-нибудь отдохнуть.

— Вот так бы раньше и говорили, а то выводи лошадей… Давайте тесниться, ребята, — обратился к нам Ваня, — а то «таежным волкам» нет места, а они привыкли к комфорту.

Атмосфера напряженности все еще оставалась в зимовье, и для разрядки ее, когда гости сели ужинать, я предложил им по «чарке» спирта с морозу. Наши отношения мгновенно изменились, и после ужина мы стали просто друзьями. В зимовье для всех нашлось место, и почти всю долгую ночь мы рассказывали друг другу о своих походах и приключениях.

Савелий Игнатов, бригадир старателей, человек лет пятидесяти, крупного телосложения, с окладистой бородой, рассказывал нам о своей жизни, проведенной в тайге.

Он и его товарищи составляли старательскую артель, которая являлась последним представителем некогда распространенных артелей, работавших на всех таежных приисках.

В то время отдельные участки, где считалось нерентабельным организовывать государственные прииски по добыче золота, отдавались бригадам старателей. Эти бригады работали, как говорят, на свой страх и риск, но добытый металл обязаны были за определенную плату сдавать государству.

В этих местах проходила та тропа, по которой «таежные волки», какими были наши гости, пробирались с одного из поселков горняков к морю, спеша успеть на последние пароходы.

На мой вопрос, давно ли Савелий занимается старательством, он ответил, что работал еще с Митькой на пару.

О Митьке мы уже кое-что слыхали. Это был какой-то легендарный герой этого края, первый разведчик его богатств.

Мы попросили Савелия рассказать что-нибудь о Митьке. Савелий усмехнулся в усы, попросил еще спирту и долго, словно собираясь с мыслями, смотрел на кружку, затем выпил и медленно заговорил:

— Это было давно. Еще молодым хлопцем познакомился я в Благовещенске с Митькой. Он был моложе меня, но уже считался опытным старателем. Несколько раз мы с ним промышляли золото на Алдане. Но Митька все мечтал отыскать какой-то клад. Он просто одержим был видением этого золота. И, бывало, говорил:

— Вот, Савелий, уйду я от вас и разыщу все-таки это золото. Его там столько, что хватит на всю мою жизнь. И погуляю же тогда!

— Пойдем вместе, — просился я к нему. Но он говорил, что пойдет только один, а когда найдет, то возьмет и меня. Все думали, что Митька шутит и никуда не уйдет, да и вообще не знает таких мест.

Но однажды весной Митька исчез. Как внимательно за ним ни следили, он умудрился тайно скупить лошадей, заготовить много продовольствия и пропасть бесследно. Прошло два года, а от Митьки не было вестей. Решили, что он где-нибудь погиб. А в это время Митька колесил по тайге, направляясь в эти места. И где-то вот здесь, в сыром и мрачном, ничем не примечательном распадке, затерянном среди бесчисленных гор, по одному ему, Митьке, известным признакам определил, что именно здесь то место, где он найдет свое богатство. Так в действительности и оказалось. Русло небольшого ручья состояло из пород, богатых драгоценным металлом.

Митька один, полуголодный и раздетый, примитивным инструментом в сравнительно короткий срок намыл огромное количество золота. Лошадей у него уже не было, и весь металл он вынести не мог. Запрятав часть его в землю и запомнив хорошенько место, Митька ушел в тайгу, отягощенный десятками килограммов золота. Как ему удалось выйти из тайги, это знал только он один. Но он вышел. Еле живой добрался он до города и стал кутить. Полубезумный от счастья, он в пьяном угаре прожил несколько месяцев, рассказывая своим собутыльникам о найденном «кладе». И как его ни спаивали, стараясь выведать месторасположение его участка, Митька оставался верным себе и тайну свою не выдал.

Однажды, отрезвев, он проверил остатки своих богатств и бросил пить и сорить деньгами. Тщетно за ним снова следили его приятели, понимая, что Митька собирается в дорогу, но он сумел усыпить их бдительность. И, собрав себе партию таких же отчаянных голов, как и он сам, ушел с ними из поселка.

Больше года блуждали они по тайге, переносили ужасные лишения и трудности, но нужного распадка не находили. Часть людей погибла, другие разбежались, и только Митька с двумя такими же одержимыми, как и он сам, упорно искал этот распадок.

Попадая иногда на хорошие участки, они намывали золото, выходили на Большую землю, снаряжали новую партию и снова под смех приятелей, теперь больше не веривших в Митькин клад, уходили в тайгу.

Так прошло много лет.

И вот однажды, скитаясь по тайге, Митька увидел знакомые места.

С безумным криком он побежал по тайге. Он нашел свой полуразвалившийся шалаш и засыпанный шурф.

— Золото, золото, вот он мой клад! — упав на землю, вопил Митька перед испуганными товарищами, решившими, что он сошел с ума. Но это действительно оказался распадок Митьки.

До поздней осени они втроем мыли золото. Похожие на скелеты, в обветшалой одежде, без должного питания, грязные и заросшие, почти потерявшие человеческий облик, эти новоявленные миллионеры все умножали и умножали свои богатства.

Приближалась зима, и надо было спешно уходить из тайги. Но Митька не мог решиться снова оставить золотоносный участок.

Всю добычу они унести, конечно, не могли, и тогда Митька послал своих товарищей за лошадьми и снаряжением. Заодно они должны были сделать заявку на прииск. Никто не знает, как шли через тайгу эти люди и как жил на «прииске» Митька.

В конце зимы в районе Охотска из тайги вышел полуживой человек. Весь обмороженный, с гниющими конечностями, он упал у первой избы и потерял сознание. При нем было найдено большое количество золота. В проблесках сознания он торопил людей на помощь к Митьке, отдавая все золото и суля еще несметное его количество. Речь его была бессвязной, он вспоминал Митьку, еще другого товарища, волков и рукопашную схватку с ними, костры, страшную зимнюю тайгу и свое одиночество.

Пока связывались с начальством и набирали охотников, он умер. Потайная экспедиция после долгих поисков нашла Митьку. Он лежал мертвый в шурфе, сжимая в руках кайло. Казалось, и мертвый он не хотел расстаться со своим богатством.

Его похоронили здесь же в распадке. И первый открытый в этих местах прииск на найденном Митькой месте назвали его именем.

Савелий замолчал и задумался. Очевидно, воспоминания о рассказанном подействовали и на него.

В зимовье было тепло. Кое-кто уже спал, утомленный дорогой, но многие долго еще сидели у печки, боясь неосторожным вопросом нарушить то впечатление, какое произвел на нас простой рассказ Савелия о страшной судьбе Митьки.

После долгого молчания Савелий как бы про себя сказал:

— Вот какой была в прошлом наша жизнь, старателей…

Наутро, попрощавшись со своими новыми знакомыми, мы собрались в свой последний переход.

Дорога оказалась значительно легче, чем мы предполагали. Километров через пятнадцать мы обнаружили набитую тропу, которая скоро превратилась в накатанную дорогу, вдоль которой производилась заготовка леса, и это свидетельствовало о том, что близко ведутся большие строительные работы. Мы, как могли, привели себя в порядок и довольно бодро вошли в поселок.

Администрация поселка уже волновалась за нас, застигнутых зимой в тайге, и даже готовилась посылать помощь.

После радостной встречи с местными жителями мы сразу занялись жалким остатком нашего табуна лошадей. Так как здесь уже были хорошие конюшни, то мы поставили их туда, побеспокоились о корме и затем уж перестали волноваться за их дальнейшую судьбу.

Под жилье нам отвели новый двухэтажный дом. После палаток особенно приятно было находиться в чистых, пахнущих смолой, теплых помещениях.

Разместившись по комнатам, вымывшись в бане, сбрив свои бороды — одним словом, придав себе человеческий вид, мы собрались на торжественный ужин в одной из комнат. НЗ спирта был пущен в ход, и он оказался очень кстати, так как поселок испытывал в нем нужду.

В этот вечер наши гости, хозяева поселка, вдоволь наслушались рассказов о наших приключениях. И если эти рассказы смахивали иногда на «охотничьи», то на это никто не обращал внимания.

В этот вечер закончилась еще одна глава нашей жизни.

Мы вернулись на зимовку, задание выполнили наперекор злой природе и теперь заслуженно отмечали это.

В разгар вечера мне подают какую-то бумагу, читаю, а потом громко кричу:

— Тише, товарищи! Внимание! — и когда шум стих, продолжаю: — «Поздравляю успешным выполнением задания, благополучным возвращением поселок. Уверен дальнейшем также будете трудиться на благо Родины. Крепко жму всем руки. Начальник политотдела».

Ребята громко аплодируют, кто-то кричит «ура!». Все восторженно поддерживают его.

Первая зимовка

Затерянный в глухой тайге небольшой поселок Мякит насчитывал всего несколько рубленых домов и бараков, жил размеренной и полнокровной жизнью. Строители затратили много труда, чтобы создать условия для нормальной жизни его обитателей. Здесь была пекарня, столовая, баня, красный уголок и другие общественные здания.

Однако людей на поселке было много, и для их размещения не хватало жилья. Учитывая это, мы с дядей Ваней уступили свои места в новом доме, а сами перебрались в специально оборудованную палатку. Оборудование заключалось в том, что ее немного утеплили войлоком и разделили на две половины, в одной устроили кухню, а в другой — рабочий кабинет и спальню. В железной печке, поставленной посредине палатки, круглые сутки горел огонь, давая необходимое тепло, но оно ощущалось только в верхней части палатки, а внизу свирепствовал холод. Можно было сидеть в нижних рубашках, но зато в валенках и в ватных брюках. С этим мы быстро смирились и даже извлекли некоторую пользу: под койками устроили холодильник, в котором хранили продукты и битую дичь.

Вскоре наша жизнь вошла в нормальную колею. Перед нами стояла большая задача: надо было привести в порядок все записи и полевые материалы, полученные при изысканиях, и составить подробный проект дороги.

Так как общего помещения мы не имели, то каждый работал там, где он жил. Это несколько тормозило составление проекта, который был очень большой, и решение отдельных его вопросов требовало обсуждений и согласований. Поэтому мне приходилось часто ходить на квартиры к товарищам или же вызывать их к себе. Все технические вопросы мы решали сами, так как никого из дорожного отдела здесь не было.

Мы уже знали, что отдел реорганизуется в управление, которое должно приблизиться к месту работы и переехать сюда, в Мякит. Но произойти это должно не раньше весны, когда будут построены новые здания.

Дорога проектировалась в необычных для нас условиях вечной мерзлоты. Вечная мерзлота! Это совершенно неизвестное нам состояние грунта Крайнего Севера только одним своим названием «вечная» внушало какой-то страх и заставляло весьма осторожно принимать те или иные технические решения.

На десятки, а местами на сотни метров опустилась в глубину вечная мерзлота, порождая на поверхности неожиданные явления. Кажется, что, имея всегда отрицательную температуру, мерзлота может служить прочным основанием для различных сооружений. Но и этот кажущийся прочным фундамент поплывет, а построенное на нем сооружение рухнет.

Необходимо было срочно изучать ее свойства, проводить эксперименты, принимать подчас смелые решения и проверять их на практике, чтобы в ближайшее уже время составить технические условия для строительства автодороги.

Интересная, трудная, но благодарная работа!

Мы разрабатываем разные типы земляного полотна, чтобы оно было устойчиво на марях, вечной мерзлоте, на склонах сопок; составляем проекты защиты дороги от снежных заносов и наледей, рассчитываем новые конструкции опор для мостов, потому что забивать сваи в мерзлоту нельзя, и думаем над многими еще вопросами.

Наледи — это одно из явлений Крайнего Севера, вернее районов с наличием вечной мерзлоты. Явление это вызвано в основном климатическими условиями. Летом в тайге земля оттаивает на некоторую глубину. Этот оттаявший слой, называемый «деятельным», с наступлением зимы начинает снова замерзать сверху. Между двумя мерзлыми слоями — замерзающим и нижним — вечной мерзлотой — накапливается вода. При постепенном сближении этих пластов вода между ними начинает испытывать гидростатическое давление, достигающее значительных размеров.

Найдя слабое место в замерзающем «деятельном» слое, например корень, ветку или просто трещину, вода прорывается на поверхность, иногда даже высоким фонтаном. По мере истечения воды давление ослабевает, и ее вытекает все меньшее количество. Вылившаяся на поверхность вода постепенно замерзает. С течением времени этот процесс повторяется снова, и так несколько раз за зиму. Поэтому наросты льда достигают иногда нескольких метров толщины, и их здесь называют «тарынами».

Описанные наледи относятся к так называемым грунтовым. Но есть наледи и речные. Аналогичное явление происходит на реках, если вода в них промерзает до дна. В жгучие морозы можно встретить участки реки, окутанные клубами пара, с еще не замерзшей водой на поверхности льда. Речные наледи опасны. Ступив на них, легко можно провалиться под лед.

Перед появлением наледи лед на реке под напором воды вспучивается огромным холмом, который вскоре с сильным звуком, напоминающим пушечный выстрел, лопается, и из трещин начинает течь вода, разливаясь по поверхности льда.

По мере повторения таких процессов толща льда на реке все нарастает, вода все больше и больше растекается, наконец выходит из берегов, и постепенно лед заполняет всю долину от сопки до сопки.

Такие участки долин становятся совершенно непроходимыми даже в самые сильные морозы. Окутанные паром наледи, как немая стража, запирают долину на долгое время. Особенно активно действуют они в конце зимы или ранней весной, то есть тогда, когда слои мерзлоты близки к соединению.

Все эти явления нам надо было изучить и учитывать при составлении проекта дороги.

По окончании рабочего дня все собирались в одном месте для подведения итогов и получения нового задания. После этого обыкновенно уже не расходились и коротали длинные темные вечера вместе, сидя у «огонька».

Занимать свой досуг в то время могли мы немногим и принимали героические усилия, чтобы не скучать и избежать праздности, столь опасной в нашем положении.

Небольшое количество книг было прочитано и перечитано, а шахматы и шашки не могли бесконечно поглощать наше свободное время. Поэтому мы придумывали себе дополнительные занятия: организовали учебу, общие читки, а в выходные дни ходили на охоту или проводили лыжные соревнования. Но все же вечера у «огонька» чаще всего проходили в горячих спорах и беседах, когда в порядке анализа прошлых изысканий разбирали проделанную работу, успехи и промахи отдельных работников.

Это было очень полезно, так как некоторые товарищи еще не совсем понимали, что жизнь и работа в наших суровых условиях требовала прежде всего напряжения физических и нравственных сил, проявления чувства товарищества, что только коллектив, причем крепкий, спаянный коллектив, мог решить те задачи, которые стояли перед нами.

Введенная еще в тайге коллегиальность при решении особо важных вопросов полностью одобрялась моими товарищами. И пока у нас не было ни одного случая нарушения заведенной довольно строгой дисциплины.

Так, днем за работой, а вечерами в немудреных развлечениях, в беседах и спорах у «огонька» проходили наши дни на зимовке, в одиноко стоящем, занесенном снегом поселке, на многие километры окруженном молчаливой тайгой. Часто над ним полыхали зарницы северного сияния, и тогда, несмотря на сильный мороз, мы выходили из помещений и подолгу любовались этим таинственным явлением. Начиналось оно обычно с того, что над горизонтом загоралось красное зарево, как от далекого и большого пожара, затем зарево становилось все ярче и ярче, и освещенная им тайга принимала какой-то зловещий вид. Разгоревшись особенно ярко, зарево вдруг потухало, и плотный, как бы ощутимый мрак разливался вокруг.

Через несколько секунд над вершинами сопок опять появлялся уже синеватый мерцающий свет, и из-за их силуэтов, как лучи прожекторов, поднимались и неслись по небу сказочные сполохи всех цветов радуги.

Длинные и узкие лучи, как гигантские щупальца, извивались и переплетались между собою и вдруг, застыв на месте, медленно гасли. Мрак начинал густеть. Но вот снова рассеивался, теперь уже широкими, плавно идущими снизу волнами света, которые, обгоняя друг друга, чудесными радугами охватывали весь небосвод. Волны исчезали, и небо покрывалось как бы рябью с яркими бликами. Казалось, что кто-то горстями бросает разноцветный светящийся бисер, и он, переливаясь и сверкая, вспыхивая и угасая, рассыпается над нами.

Сказочное и незабываемое зрелище!

Мы впервые переживали здешнюю зиму, и для нас все было ново: и метровый снег, и длинные ночи, и северное сияние, и страшные, небывалые морозы, достигающие шестидесяти градусов, которые переносились сравнительно легко. Это, конечно, здесь, в поселке, когда на улице находишься пять-десять минут, чтобы перебежать из дому в столовую и обратно. Но для путников этот мороз был страшен. При сборе в дорогу приходилось надевать так много одежды, что человек превращался в огромный узел мехов и шкур и почти утрачивал возможность двигаться.

Одним из особенно популярных занятий для нас была охота. Охотились преимущественно на белых полярных куропаток. Зимой они живут огромными стаями до ста и более штук. Выследив такую еще не пуганную стаю, можно в течение двух-трех часов добыть до тридцати-сорока штук. Бывали случаи, что, не сходя с места, подстреливали до двадцати пяти куропаток.

Находились такие стаи обычно в поймах рек, куда птицы прилетают на кормежку. Здесь, в зарослях тальника, куропатки бродят целый день в поисках пищи. Насытившись, они тут же под кустами отдыхают или же взлетают на ближайшие деревья, на которых кажутся розовато-белыми хлопьями снега. Белое оперение хорошо маскирует куропаток, и на снегу они становятся малозаметными. Их выдают только черные, как бусинки, глаза и ярко-красные брови.

В одно морозное утро пошел и я на охоту. Недалеко от поселка дичи встречалось уже мало, и за ней приходилось идти довольно далеко.

Привязав к поясу охотничьи лыжи, я углубился в тайгу. Мне хотелось по накатанной дороге отойти на несколько километров от поселка, а потом, став на лыжи, тайгой возвращаться домой и по пути пострелять дичь.

Стоял сильный мороз, и дул небольшой попутный ветерок. При быстрой ходьбе он мало чувствовался, но стоило мне повернуть в обратную сторону, как этот ветерок обжег лицо, и мороз стал забираться под одежду.

Пробираясь на лыжах по тайге в сторону поселка, я долго не находил следов куропаток. Вышел к пойме реки. На открытом месте мороз с ветром еще сильнее охватил меня и прямо леденил душу. Хотелось бросить охоту и скорей бежать домой. Но ведь обидно уходить без дичи, а тут как раз я и увидел куропаток. Охотничий пыл несколько согрел меня. Убив двух сидевших под кустом тальника птиц, я через несколько минут чуть не наступил лыжей еще на одну. Стрелять было нельзя — очень близко, а она, не шелохнувшись, сидела на снегу, очевидно думая, что ее не видят. Только черные глаза настороженно, с испугом смотрели на меня. Отступая назад, я зацепился лыжей за какой-то сук и упал в сугроб. Снег по грудь, одна лыжа слетела с ноги. Барахтаясь в снегу, стараюсь стать на лыжу, но она все соскальзывает с ноги, и несколько раз приходится принимать снежные ванны.

Становилось нестерпимо холодно. Чтобы выбраться из сугроба, надо хорошо закрепить на ноге лыжу. Но сыромятные ремни-связки на морозе стали твердыми как железо и не развязывались. Снег, насыпавшийся за воротник и набившийся в рукава, растаял и намочил одежду, она стала замерзать и просто обжигать тело.

Срываю рукавицы, перчатки и голыми пальцами стараюсь развязать ремни. Кончики пальцев моментально белеют. Ветер бросает мне в лицо колючие, как иголки, снежинки. Нестерпимый холод охватывает меня, и страх, что замерзну, вкрадывается в душу. С трудом расстегиваю ватник, поднимаю свитер и под него засовываю уже нечувствительные руки. Сжимаюсь в комочек и опускаюсь на дно снежной ямы, которую успел вытоптать.

Ветер гнал поземку, и снег стал заносить меня.

Надо как-то дать знать о себе. Но как? Стрелять? В ружье стреляные гильзы, его надо перезарядить, а для этого необходимо вынуть руки из тепла, снять рукавицы. Кричать? Но кто услышит в этой глуши, да еще при вое ветра?

Мороз сковывает все сильней, и я чувствую, что замерзаю. Отчаяние овладевает мною. Так по-глупому и замерзнуть можно в одном километре от дороги и нескольких от поселка!

Вдруг начало сильно ломить пальцы рук, боль привела меня в себя — значит, пальцы отогреваются.

Через несколько минут я вынул руки и стал тереть их снегом, потом, надев рукавицы, начал сильно хлопать. Руки согрелись. Немного согрелся и сам.

Осторожно, взяв лыжу, стал зубами развязывать ремни, губы приклеивались к ремням, но я упорно их грыз. Распустив ремешки, со всеми предосторожностями опустил лыжу на снег и поставил на нее ногу. Теперь требовалось только хорошенько завязать ремни. Рисковать я не мог, так как это могло стоить мне жизни. Я присел, долго смотрел на ногу и в уме перебирал все этапы завязывания, которые надо проделать голыми руками.

Наконец поправил ремни, снял рукавицы и спокойным движением стал привязывать лыжу. Кажущееся спокойствие в действительности вылилось в такое сильное волнение, что на лбу у меня выступил пот, а руки начали дрожать мелкой дрожью.

Замерзшие руки я снова всунул в рукавицы и зажал между коленями, но, согревая руки, я замерзал сам. Надо немедленно, пока не поздно, вырываться из ледяного плена.

Медленно, шаг за шагом, чтобы не сорвалась лыжа, я выбрался из сугроба.

Повернувшись спиной к ветру, забыв про охоту, я спешил скорее выбраться на дорогу, сбросить предательские лыжи и бежать, бежать, чтобы спастись от стужи. Обмороженные нос, щеки и пальцы на руках еще долго напоминали мне об этой неудачной охоте.

Но не всякая вылазка кончалась так бесславно. В результате более удачного промысла в нашей палатке всегда имелся изрядный запас дичи, часть из которой уже в жареном виде хранилась в «холодильнике», то есть под кроватями, а другая — висела снаружи на морозе.

Товарищи частенько заходили к нам в палатку по разным делам, которые обыкновенно заканчивались тем, что гостю предлагались кушанья из куропатки, которые так вкусно приготовлял наш повар Степан, и к ним, конечно, небольшое количество спирта.

По вечерам хорошо было в нашей уютной палатке: потрескивают в печке дрова, пахнет хвоей, а на дворе тихая морозная ночь. Над тайгой встает полная луна. В долину падают темные тени от сопок, а между, деревьев в бликах лунного света сверкает, как осыпанный алмазами, снег. Все одевается в фантастическую серебряную одежду.

…В одно морозное утро к нам в поселок приехало начальство. Это было выдающееся событие. Мы чувствовали, что это неспроста, и приезд его внесет в нашу однообразную жизнь что-то новое. Так оно и вышло.

Оказывается, с одного из поселков поступили тревожные сведения о катастрофическом положении с продовольствием. Людям нужна немедленная помощь, и решено было направить к ним колонну тракторов с продовольствием. Страшные морозы требовали четкой организации движения тракторов: обеспечения их горючим, передвижными мастерскими, обогревательными пунктами и прочим. Кроме того, необходимо было проложить хотя бы самую простую дорогу по занесенной снегом, загроможденной завалами, покрытой лесом тайге и по дышащим наледями долинам рек.

Трудная задача всей тяжестью легла на наши плечи. Нам, изыскателям, поручили наметить маршрут следования колонны, который избежал бы непроходимые перевалы и залитые наледями долины рек.

Началась горячая пора: надо провести изыскание трассы, расчистить ее от леса и завалов, построить хоть примитивные мосты и, главное, обеспечить нормальный проезд через два перевала. Для этого было мобилизовано почти все население поселка, и жизнь в нем замерла: все ушли в тайгу. Как назло, установились морозы в пятьдесят пять — шестьдесят градусов. Тайга окуталась туманом, над наледями стояли густые клубы пара, от мороза лопались вековые лиственницы, оглушая тайгу звуками, похожими на орудийные выстрелы.

Мы должны проложить дорогу от поселка Мякит до реки Хета. На этом участке пути лежал один из перевалов. Ушел в тайгу и я со своим отрядом. Выбрав для лагеря хорошо защищенное от ветра место, разбили палатки и оборудовали их для жилья. Удобств в них было мало: сплошные нары и непрерывно горящие и густо дымящие железные печи.

Целыми днями я на лыжах намечал трассу, на которой валили лес, растаскивали завалы, засыпали овраги и балки, сооружали временные мосты. Над перевалом стоял грохот от взрывов. Там рвали скалы и землю, не менее твердую, чем камень. Люди обмораживали носы, щеки, проваливались в наледи, по пояс в снегу таскали для мостов огромные стволы деревьев и метр за метром побеждали тайгу, устраивая дорогу.

Вечером собирались в палатку, наскоро ужинали, валились на нары и засыпали мертвым сном.

На участок приехало начальство, проверяющее готовность проезда. На нартах, в которые запряжены собачьи упряжки, сидели колоссальные фигуры, с ног до головы закутанные в меха. Это были представители треста, дорожного и автотранспортного управлений. Они осмотрели проезд на перевале, поинтересовались, как идут дела на остальном участке, поговорили с людьми и перед отъездом сказали, что сегодня шестьдесят три градуса мороза и работы можно не производить, если… если рабочие будут мерзнуть.

Но товарищи работали с большим подъемом. Бригады соревновались между собой за быстрейшее окончание своих участков. О том, что сегодня из-за мороза можно не работать, никто даже и слышать не хотел.

А мороз был силен. Каждый человек был окутан облаком пара; одежда покрылась толстым слоем инея; костры, разведенные для обогрева, мерцали в каком-то мареве, но греющихся возле них бывало меньше, чем в более теплые дни.

…Приглушенно визжит пила, врезаясь в смолистое тело вековой лиственницы. Затем несколько ударов топора, и, чуть дрогнув, таежный гигант медленно начинает падать, задевая вершинами соседние деревья и сбивая с них снежный наряд.

На мосты нужен лес, и пилы все визжат и визжат, и то там, то здесь падают деревья.

Во время работы мороз переносился сравнительно легко, но ночью в палатке холодно. Раскаленные печи мало согревают, и утомленный народ спит не раздеваясь.

И так день за днем, пока проезд в основном не был пробит.

Промчавшийся фельдъегерь предупредил нас, что колонна тракторов уже в пути и подойдет к перевалу через два-три дня. Я был спокоен. На перевале работы заканчивались, все было в порядке. Сегодня проезд будет готов, и оставшееся время мы сможем использовать на улучшение проезда в отдельных тяжелых местах. Для их уточнения я решил еще раз пройти по всему участку и вышел на наезженную дорогу. После сковывающих ноги лыж так приятно идти по укатанному снегу. Дорога поднималась на перевал, на котором глухо ухали взрывы. Но вот вдали зазвенел колокольчик. Вскоре из-за поворота показались запряженные в легкие сани лошади, окутанные клубами пара, они быстро подкатили ко мне и остановились. Из саней, кряхтя, вылез знакомый инженер Антон Михайлович Кравченко. Где-то там, за перевалом, он тоже пробивал дорогу для тракторной колонны.

В санях полулежала еще какая-то фигура, закутанная в меха. Закурив, мы поговорили о делах, о проезде, о морозе, который последние дни очень донимал нас.

Фигура в санях стала подавать признаки жизни, шевелиться. Мой собеседник спохватился и представил мне свою сестру.

Из-под мехового капюшона на меня смотрели большие серые глаза, окаймленные пушистыми длинными, покрытыми инеем ресницами.

Маленькая, закутанная в меха девушка здесь, в тайге? Это было так неожиданно и почему-то приятно. Сразу стало как будто теплее и приветливее. Поболтав еще немного, мы попрощались и разъехались в разные стороны.

Я брел тихо, прислушиваясь к удаляющемуся звуку колокольчиков, а в сердце заползала какая-то тоска, смутная тревога.

В течение последующих двух дней в ожидании колонны мы улучшали проезд. К исходу второго дня приехал курьер с извещением, что колонна подходит к перевалу. Я срочно выехал ей навстречу, чтобы провести тракторы по своему участку.

Встретив колонну, я сел на головной трактор и показывал трактористу дорогу. Тысячелетиями молчавшую тайгу разбудили звуки десятков тракторных моторов.

Обходя несколько раз наш участок, я считал, что проезд мы сделали хороший и ровный, но во время движения выяснилось, что на нем много рытвин и ухабов. Трактор бросало во все стороны, мы то взбирались на какие-то кручи, то ныряли в глубокие, скрытые снегом ямы. Темнота мешала движению: фары бросали слишком слабый луч света, и он то упирался в землю перед собою, когда трактор проваливался в яму, то вонзался в небо, когда он выбирался из нее.

На перевале ревел ветер, мела сильная поземка, проезд заносился снегом, в котором трактор задыхался и начинал буксовать. Приходилось отцеплять сани и делать сложные и опасные маневры.

Но вот и вершина перевала! Следующие тракторные поезда поднялись на перевал значительно легче, а после всей колонны оставалась хорошая накатанная дорога, которую надо только защищать от заносов да кое-где заделать наиболее глубокие выбоины.

К середине ночи мы добрались до нашего лагеря. Там уже ожидало нас большое начальство, которое беспокоилось, смогут ли тракторы взять перевал. Но колонна прошла. После ужина и небольшого отдыха тронулись дальше.

И снова ночная тайга, снова трактор и все трудности первого рейса. Через четырнадцать часов колонна прибыла в поселок Мякит. Здесь была организована временная база для трактористов, и здесь кончался мой участок. Усталый донельзя, я пришел в свой дом-палатку, свалился на койку и заснул крепким сном. Еще одно задание было выполнено успешно.

Если мы, строители проезда, считали себя чуть ли не героями, что в столь короткий срок, в страшные морозы, в метровом снегу, в глухой и дикой тайге устроили тракторный путь, то кем же были трактористы, ведшие колонну?

Невозможно описать их героический труд. Это был подвиг!

С обмороженными лицами и руками, все время на ветру и холоде, на своих железных «конях», прикосновение к которым обнаженной рукой так же опасно, как и к раскаленному металлу, они круглые сутки вели свои тракторы. Машина, задыхаясь, тянет поезд на подъем и вдруг глохнет. Скорей надо заводить: остывший мотор не заведешь, а здесь, как на грех, отказала свеча. Ее необходимо заменить новой, а в толстых рукавицах сделать это быстро невозможно, и тогда рукавицы долой и все делается голыми руками на морозе до шестидесяти градусов.

Переход тракторной колонны по тайге явился примером большого мужества и героизма наших людей.

События, несколько нарушившие нормальную жизнь в поселке, прошли. Колонна тракторов благополучно прибыла на место назначения. По устроенному проезду установилась хорошая санная дорога, и мы стали чаще получать письма, газеты и журналы. Поселок продолжал строиться, а мы, изыскатели, по-прежнему работали над составлением проекта дороги, с нетерпением ожидая окончания зимы.

Наконец наступил апрель, но зима уходить еще не собиралась. По-прежнему стояли сильные морозы, временами бушевали метели, занося снегом дороги, тропы и сам поселок.

В длинные еще вечера мы собирались вместе и иногда вспоминали преодоленные трудности и пережитые лишения. Некоторые товарищи высказывали мысли, что неплохо бы осесть на работу в поселке, ведь и здесь можно приносить пользу в освоении края. Такие рассуждения большинством из нас воспринимались как измена нашему коллективу, нашей экспедиции. Но с приближением весны такое настроение у людей пропадало, и я был твердо уверен, что тяга к походной жизни победит все сомнения и колебания. Тайга уже завладела нами, она властно звала и манила своей суровой красотой, своими тайнами и даже трудностями, которые нас ожидали впереди.

Вот и теперь, с первым дыханием весны, все чаще и чаще начинало тянуть в тайгу. Захватив ружье, я стал на лыжи и решил наведаться в одно место, находящееся в нескольких километрах от поселка, где валялась павшая лошадь. Много хищников питалось ее мясом, и я надеялся, что весной сюда заглянет медведь. Но до сих пор он еще не появлялся. Возможно, им еще было рано выходить из берлог или шумная жизнь поселка распугала их.

Подойдя и теперь к этому месту, я спугнул горностая. Как молния маленький зверек бросился в кусты. Я решил подкараулить его и затаился около дерева метрах в двадцати пяти от лошади.

Горностай долго не появлялся, но вот он выглянул из-за лиственницы и моментально исчез, потом появился снова, оглянувшись по сторонам, забрался на падаль и начал грызть мерзлое мясо. Временами он переставал есть, становился на задние лапки и, стоя как свечка, оглядывался по сторонам. Опершись на лиственницу, я стал целиться ему в голову, чтобы не испортить мех. Выбрав момент, когда горностай опять стал на задние лапки, я нажал спусковой крючок. Грянул выстрел, и зверек, перевернувшись несколько раз в воздухе, упал в рыхлый снег. Подняв его, я здесь же на месте стал снимать с него шкурку. С каждого зверя ее снимают по-разному: с белок, например, шкурку начинают снимать с задних лапок, с горностая же ее надо снимать с головы. Для этого на верхней губе делается надрез, и затем шкурку постепенно начинают выворачивать наизнанку, как перчатку.

Сняв шкурку, я натянул ее на правило — обыкновенный прутик из ивняка, согнутый по размерам зверька.

Я собирался сшить себе из беличьих шкурок настоящую таежную шапку-ушанку и для отделки ее промышлял горностая. В эту охоту убил третьего…

Весна наступала дружно. Днем солнышко значительно пригревало. Тайга стала чернеть, кое-где обнажилась земля, и в низинах побежали звонкие ручьи, но ночью еще морозило.

Наша экспедиция стала вновь собираться в дорогу. Необходимо было успеть пройти к месту начала работ до вскрытия больших рек. Настала опять знакомая, несколько волнующая пора сборов.

Мы уже имели некоторый опыт работы без карт, передвижения без проводников и жизни в суровой, неласковой тайге. Поэтому готовились увереннее и особенно тщательно. Отбору лошадей уделялось большое внимание. Брали только тех, которые здесь перезимовали, и из них выбрали самых лучших, подковали и поставили на отдых.

На вьючных седлах Василий устроил специальные козлы для упаковки такого неудобного груза, как штативы геодезических инструментов и нивелировочные рейки, и улучшил систему крепления самих вьюков. Для устройства в палатках пологов от комаров запаслись тюлем. Подобрали и проверили приборы и инструмент, составили списки на продовольствие и другое имущество, нужное для работы в тайге. Продумывали каждую мелочь, так как уже знали, что лишний груз становится большой помехой в нашей кочевой жизни.

Штат весь укомплектован; инженерно-технический персонал увеличился на два человека из числа вновь прибывших, остальные товарищи были участниками прошлогодних работ.

Когда все имущество было собрано, палатки и продовольствие получены, инструменты проверены и упакованы и все распределено по своим местам, провели генеральную репетицию выезда.

За время подготовки весна вступила окончательно в свои права. Шумно бурлили полноводные ручьи, на южных склонах сопок быстро таял снег и зачернели дороги. По тайге, ломая ледяные оковы, шествовала звонкая кудесница-весна.

Наконец наступил настоящий день выезда.

Провожать нас вышли все: и приехавшее уже в Мякит наше дорожное начальство и население поселка.

Мы немного взволнованы и теплыми проводами и той неизвестностью, которая опять ожидает нас впереди.

В этом году мы имели очень простое и вместе с тем сложное задание. Оно состояло примерно в следующем: начав от конца прошлогодней трассы, проложить новую вниз по реке Оротукан на несколько десятков километров. Затем в этом районе найти правый приток, подняться в его верховья, найти удобный перевал и через него перебросить трассу. Потом по любому ручью спуститься в долину реки Утинка и где-то на ней разыскать заданный пункт — поселок горняков. Далее повести трассу вниз по Утинке до ее впадения в реку Колыму.

Кроме этого основного маршрута, мы должны в этом же сезоне проложить еще и дополнительный. Он должен был начаться в двадцати километрах ниже устья реки Ларюковая и тоже выйти на реку Колыму, но только значительно ниже устья реки Утинка.

Таким образом, трасса образовывала огромный прямоугольник, большими сторонами которого являлись реки Колыма и Оротукан, а меньшими — притоки и перевалы, через которые мы должны перебросить дорогу.

Задание это было бы действительно простым, если бы мы знали, где эти притоки, перевалы, нужные нам распадки. Но предстояло опять искать их без карт и проводников, рассчитывая только на примитивные схемы и те скудные сведения, которые мы успели собрать за зиму.

Опыт прошлого года вселял в нас уверенность, что, несмотря натрудности, мы успешно проведем изыскания.

…Хлюпал талый снег под ногами, люди спотыкались о корни и камни, дорогу пересекали уже полноводные, мутные и бурные ручьи.

С каждым шагом мы все дальше и дальше уходили от базы. Дорога была знакома, поэтому рассчитывали дойти к месту начала работ за шесть-восемь дней, если ничто не помешает. Люди шли пешком, и при переправах через многоводные ручьи приходилось развьючивать часть лошадей и на них перевозить людей, а на это уходило много времени. Для меня одна из таких переправ стала чуть ли не смертельной. Впереди широкий бурный ручей. Верхом въезжаю в его кипящие воды. Лошадь боится, упирается. Заставляю ее медленно против течения переходить ручей. Вода уже по грудь лошади и чуть не сбивает ее с ног. С большим трудом приблизился к противоположному берегу. Но он оказался отвесным и взобраться на него нельзя. Норовистая лошадь хочет прыгать, едва сдерживаю ее. Медленно еду вверх по течению. Вдруг лошадь делает неожиданный прыжок на берег, земля под ее передними ногами обрывается, и она с диким храпом сползает в воду. Вода сбивает коня с ног. Жуткое мгновение. Я на дне, подмятый лошадью. Единственная мысль в голове — ноги. Успел ли я вынуть ноги из стремени? Но лошадь сразу же поднимается. Вскакиваю на ноги и я. Вода снова сбивает меня с ног, и я оказываюсь в каком-то ледяном мокром вихре. Винчестер, бинокль, полевая сумка — все это мешает плыть, тянет вниз. Неужели конец? Сильный удар обо что-то. Инстинктивно хватаюсь за скользкий подводный пень и, едва удерживаюсь, жадно хватаю ртом воздух. Из-под ног выскальзывают камни. Вот-вот сорвусь со своего «якоря». Берег, с которого я съехал в реку, недалеко, всего в двух-трех метрах. Ко мне на помощь бегут товарищи, но руки разжимаются, поток, подхватив меня, кружит и бьет о камни. Напрягая последние силы, плыву к берегу, еще одно усилие — и я лежу на прибрежной гальке.

Вот и непредвиденная задержка. Костер! Скорее большой костер! Весь дрожа от холода и волнения, быстро раздеваюсь и греюсь у огня. Товарищи чистят оружие и сушат мою промокшую одежду. Да, опять неласково встретила нас тайга.

Вместо предполагаемых шести дней мы добирались десять суток, встречая на своем пути еще много всяких препятствий и злоключений. Особенно донимали нас переправы через многоводные и коварные водотоки.

Перевал

Наконец мы прибыли в район начала работы. После тяжелой дороги экспедиции надо было дать отдых, а за это время подготовиться к изысканиям.

Пока велась подготовка, нам с дядей Ваней предстояло произвести глубокую рекогносцировку, чтобы наметить общее направление трассы на несколько десятков километров вперед и найти правый приток, по которому должны выйти к перевалу.

Взяв еще одного рабочего, мы верхом быстро продвигались вниз по течению реки, определяя по времени пройденный путь и замечая все подробности долины, чтобы потом решить вопрос, где лучше укладывать трассу.

О притоке мы знали только одно, что где-то значительно ниже по реке Оротукан должен находиться распадок с ручьем, в устье которого два года назад стоял лагерь геологов, и они сделали затески на деревьях. Значит, нам требовалось обязательно найти эти затески.

В прошлом году трассу мы вывели на левый берег реки Оротукан. Теперь же в связи с тем, что маршрут изысканий должен пойти по одному из правых притоков, нам предстояло наметить место перехода через реку Оротукан и перебросить дорогу на правый берег.

Мы ехали по широкой долине, окаймленной высокими темными сопками, покрытыми густо разросшимся стлаником.

Сама река текла на дне извилистого каменистого ущелья с отвесными берегами, достигающими местами высоты двадцати пяти метров.

На одном из участков мы выбрали, наконец, удобное место для переброски трассы на правый берег. Решив этот вопрос, дальше двигались уже только по правому берегу. Мы тщательно обследовали все встречающиеся распадки и притоки, но нигде, не находили условных знаков геологов.

Проблуждав весь день по тайге и окончательно измучившись, остановились, наконец, на ночлег. Выбрали открытое место на галечной отмели, расседлали лошадей, стреножили их и пустили собирать прошлогоднюю траву, а сами развели костер, расстелили для ночлега палатку и стали готовить незатейливый ужин и кипятить чай.

За ужином мы подвели итоги сегодняшнего дня и были весьма обеспокоены тем, что не нашли до сих пор нужного притока.

День постепенно стал сереть, и над тайгой опустилась северная весенняя ночь.

Тайга молчала. Стояла как бы осязаемая тишина, нарушаемая изредка только треском огня в нашем костре да тихим плеском воды протекавшего недалеко ручья. Воздух был напоен каким-то смолистым ароматом, напоминающим немного запах ладана. Тихая таежная ночь.

Невольно вспомнились и другие ночи, ночи на Большой земле, в Москве, но это было так далеко от нас, трех человек, молча курящих трубки у багряного огня костра, в «глухой, неведомой тайге».

Но пора отдыхать, ведь завтра опять придется ездить весь день в седле и искать загадочный распадок.

На следующий день, проезжая по тайге, заметили несколько затесок, а немного спустя появилась едва заметная тропа, приведшая нас в распадок, по которому протекал ручей.

В устье ручья были обнаружены следы стоянки лагеря. Зола от костра, банки из-под консервов, срубленные деревья и много других следов говорили о том, что здесь когда-то были люди.

Тщетно искали мы нужные нам затески, их не было. Все же решили искать перевал в верховьях этого распадка. Проехав немного по долине ручья, мы вскоре потеряли всякие следы людей. Тропа совершенно исчезла, и в этот день до верховья ручья мы добраться не успели.

Так как поиски перевала отняли бы у нас много времени, то мы решили возвращаться в лагерь и подвести сюда трассу, а потом, подойдя с изысканиями к распадку, приступить к поискам перевала. Переночевав еще раз в тайге, на третий день мы вернулись в лагерь.

И началась обычная жизнь экспедиции с ее переездами, устройством новых стоянок, работой, вечерним отдыхом и разговорами в палатках при свете самодельных светильников из гильз патронов.

Обычно от каждой стоянки лагеря работы производились в пределах шести километров. Как только трасса уходила вперед на это расстояние, лагерь немедленно перебрасывался на двенадцать километров дальше по направлению будущей трассы. И часто мы видели своих хозяйственников и камеральщиков, переезжающих на новое место.

Уйдя утром на работу с одной стоянки, мы к вечеру приходили на новую, расположенную где-либо в тайге, километрах в шести от конца трассы. Если же лагерь разбивался дальше, чем за шесть километров, тогда нашему завхозу Куприянову доставалось от ребят. Ведь им приходилось пешком по тайге проходить большие расстояния.

— Куприянов! — еще не дойдя до лагеря, кричал Фомич. — Опять на два километра дальше отъехал! Не жалеешь ты нас, геологов! Набегаешься за день, да еще шагай в лагерь такую даль. Совсем без ног остались. Верно, Сашок?

— Конечно, далеко заехали, — поддерживал Фомича его напарник геолог Саша.

Куприянов привык к подобным обвинениям, никак на них не реагировал, и весь пыл воинственно настроенных геологов быстро сходил на нет.

А в дни переездов действительно больше всех доставалось нашим геологам Фомичу и Саше. У них было много работы, и в особо сложных и тяжелых в геологическом отношении местах они не успевали произвести почвенно-грунтовые и инженерно-геологические обследования проложенной за день трассы.

Все данные геологи получали в основном из разрезов заложенных шурфов (глубоких ям) и прикопок. Для их рытья в распоряжение Фомича и Саши выделялось пять человек рабочих, но когда встречалась вечная мерзлота, эти рабочие не справлялись сами, и в помощь им выделялись еще несколько человек.

Помимо обследования трассы, в обязанности геологов входили поиски строительных материалов и разведка ближайших карьеров. И естественно, что после целого дня беготни по тайге лишние два километра к лагерю казались им особенно тяжелыми.

В тайге мы растягивались по трассе и работали отдельными группами. Впереди всех шли мы, трассировщики. Я намечал место для трассы, дядя Ваня теодолитом задавал нужное направление, проверял работу вешельщика, измерял уклоны местности и углы поворота трассы. Большая группа рабочих прорубала просеки, заготавливала и подносила вешки, устанавливала столбы и т. д.

За нами шел пикетажист Шумиловский со своей группой, а за ним нивелировщики: впереди Борисоглебский, позади для контроля — Сережа Обухов.

Наконец замыкающими, как уже говорилось, двигались вечно отстающие геологи.

Перед каждым переездом дальше всех от лагеря оказывались мы, трассировщики, а ближе — геологи. Но после переброски лагеря положение менялось. И так повторялось каждый раз.

Часто, утром разойдясь на работу по своим участкам, мы только к вечеру собирались все вместе в лагере. За ужином делились новостями и обсуждали результаты работы за день.

Люди быстро привыкали к походным условиям, к своим обязанностям и установившемуся распорядку дня, и трасса будущей дороги все дальше и дальше уходила на север.

Закончив работы по съемке перехода через реку Оротукан, задержавшие нас на несколько дней, мы вскоре разбили очередной лагерь в устье того ручья, где во время рекогносцировки мы обнаружили следы давнишней стоянки геологов.

Отсюда мы с Ваней опять уехали на розыски перевала. Нам надо было выйти в верховье ручья, но многочисленные притоки, впадающие в него, могли сбить нас с нужного направления и увести в сторону. Поэтому приходилось, помимо сравнения их размеров, еще принимать во внимание характер долины, окружающие сопки и много других едва уловимых примет, которые могли бы подсказать нужное направление.

Тропа уже давно затерялась, и мы долго ехали по густо заросшим берегам ручья. Постепенно окружающие сопки стали сдвигаться, превращая долину в узкое изрезанное ущелье. Наконец потерялся и ручей — последняя нить к перевалу. Перед нами громоздилась высокая гора, склон которой густо зарос стлаником. Пришлось спешиться и, ведя лошадей в поводу, продираться сквозь колючие заросли. В ход были пущены топоры, но это мало ускорило наше продвижение. Мы находились в непроходимом лесу, и куда бы ни сворачивали, всюду перед нами стояла густая стена стланика.

Шли, ориентируясь по компасу. Казалось, не будет конца этому тяжелому подъему. Ко всему прочему нигде не было воды, и нас всех одолевала жажда. Выбившись окончательно из сил, сделали вынужденный отдых. Вырубили немного стланика и устроили стоянку для лошадей. Есть никому не хотелось. Глоток холодной воды — вот что приободрило бы нас. Барометр показывал, что мы поднялись уже на восемьсот метров, но конца подъему еще и не видно.

Немного отдохнув, снова начали взбираться. Было мучительно тяжело и жарко, но мы упорно прорубали тропу и поднимались все выше и выше. Наконец стланик стал редеть, а затем и совсем исчез. Оставшиеся до вершины метры преодолевали уже с трудом по мелкой осыпи сланца.

Мы стояли на одном из горных перевалов. Позади нас колыхалось зеленое море стланика, покрывавшего все склоны соседних сопок, и казалось, нет конца и края этим колючим и душистым зарослям, так измучившим нас. А на другой стороне перевала внизу извивался ручей. Его русло и долина, зажатые сопками, постепенно терялись среди множества вершин, уходящих до самого горизонта, и нам трудно было определить направление этого ручья.

Пройдя около километра по хребту водораздела, мы нашли самое низкое седло и решили с него начать свой спуск на другую сторону перевала. Спуск оказался очень крутым, но все же значительно легче подъема, так как больше не было злополучного стланика.

Спускаясь все ниже и ниже, мы вскоре обнаружили маленький ручеек, и все с радостью припали к нему. Какой вкусной показалась нам холодная-холодная вода, мы пили ее до ломоты в зубах и не могли напиться. Но приближалась ночь, и надо было торопиться со спуском, чтобы засветло найти место для ночлега.

Через сотню-другую метров на берегу ручья попалась удобная поляна, на которой стали готовить лагерь. Лошадей, как всегда, стреножили и пустили пастись, разожгли большой костер, приготовили ужин и стали ужинать. Когда совсем стемнело, вдруг с храпом, ломая кусты, прямо к костру примчались лошади. Все вскочили, схватившись за оружие. Решили, что это медведь, и настороженно прислушивались к звукам, но так ничего и не услышали. Все же пришлось всю ночь поддерживать костер и по очереди у него дежурить. В тайге временами что-то трещало, и лошади испуганно жались к огню.

На рассвете мы услышали выстрел. Он нам показался особенно громким, так как эхо, подхватив его, долго перекатывало по сопкам.

В тайге человек!

Надо выяснить: кто он и зачем здесь бродит? Я выстрелил из винчестера, грянул ответный. И спустя немного времени к нам подошел небольшого роста человек, одетый в яркую ковбойку, широкополую шляпу с накомарником и с винтовкой за плечами.

— Дорожники? — спросил он. — А я геолог Власов. — Я думал, — продолжал он, — встретить вас в соседнем распадке, где проходит тропа, а вы забрались вот куда. На перевал поднимались по Спорному?

— Да вот здесь, — показал Ваня на видневшуюся гряду гор, — но вашей тропы мы не видели.

— И немудрено, — смеясь, ответил Власов, — тропы-то как таковой нет. Просто по соседнему распадку к нам зимой добираются оленьи транспорты, эту дорогу и называют тропой. Но там не лучше, чем здесь, те же горы и заросли стланика.

— Значит, тот ручей, по которому мы поднимались с Оротукана, называется Спорный?

— Да, мы всем ручьям даем свои названия по каким-либо характерным признакам, а если их нет, то просто называем «урях» с какой-нибудь приставкой. «Урях» по-якутски — река. Да что мы стоим? — спохватился Власов. — Идемте к нам, я вас кое-чем угощу.

И мы двинулись вслед за нашим новым знакомым. Через несколько минут среди лиственниц в соседнем распадке показалась одинокая палатка. В ней никого не было.

— А что, ваши люди уже на работе? — спросил Ваня..

— На работе, но не на основной, — ответил Власов. — Ножи у вас есть? — продолжал он. — Так идемте поможем моим товарищам. Три ночи я караулил медведя, и сегодня утром он попался мне на мушку.

Недалеко от палатки валялась павшая лошадь. Около нее мы и застали товарищей Власова за разделкой огромного медведя.

Теперь была понятна тревога наших лошадей: по тайге бродил медведь.

Встреча с отрядом геологов из поселка горняков, куда мы вели трассу, была для нас очень кстати. Она разрешила все сомнения относительно направления трассы и избавила от необходимости сейчас разыскивать конечную точку маршрута.

В беседе с геологами мы узнали, что в поселке нас ждут с нетерпением, видя в нас первых людей, устанавливающих прочную связь их промышленной точки с внешним миром. Они уже хорошо знали, что по нашим следам пройдут строители и проложат через непроходимые дебри и перевалы постоянно действующую магистраль.

Захватив с собой изрядную часть «мишки» для своих ребят, мы распростились с нашими новыми друзьями, условившись об обязательной встрече в ближайшее время.

Назад возвращались по той зимней тропе, о которой говорил Власов. Этот новый маршрут ничего утешительного не представлял. Мы убедились, что для строительства дороги он совершенно непригоден.

По возвращении в лагерь на внеочередном совещании решили начать изыскания по долине ручья Спорного, и, пока люди будут подтягивать трассу, мы с Сергеем займемся дополнительными поисками более удобного и легкого перевала через водораздел.

Так и сделали. И пока мы разбирались в сложном рельефе окружающих нас гор и искали подходящий перевал, товарищи, возглавляемые дядей Ваней, подошли с трассой к верховью ручья.

За это время мы установили, что сама природа сделала наиболее удобный перевал в верховьях ручья Спорного, но та же природа так густо покрыла все склоны этого перевала непроходимыми зарослями стланика, что у нас появилось сомнение в возможности проложить здесь трассу, потому что рельеф гор был скрыт стлаником. Однако выбора не было, и трассу решили укладывать через этот перевал.

Трассировка перевалов имеет свои особенности. Обыкновенно выбирают самую низкую и удобную точку на седле и из нее начинают теодолитом, по заданному уклону, укладывать трассу, вписывая ее в рельеф местности. Уклон как бы ведет линию, и поэтому способ называется развитием линии. Поясним это положение кратким примером.

Допустим, трассу надо проложить через перевал, высота которого от подошвы до вершины составляет двадцать метров, а длина наклонной линии сто метров. Если ее уложить прямо, то мы будем на каждый метр трассы иметь подъем в двадцать сантиметров или две десятых метра. Существующие же технические условия разрешают на автодорогах иметь максимальный подъем порядка семи сотых метра. Значит, для того чтобы подняться на перевал, в нашем примере мы должны искусственно удлинить линию почти втрое, то есть развить ее так, чтобы на каждый метр трассы приходился подъем не в две десятых, а в семь сотых метра. Тогда получится не прямая в сто метров, а какая-то ломаная линия длиной около двухсот восьмидесяти пяти метров,

Таким образом, нам предстояло развить линию, чтобы опуститься с перевала высотой свыше тысячи метров, и это развитие произвести на склонах горы, заросшей стлаником.

И вот начались действительно штурмовые дни. Перед началом трассировки мы прорубили в стланике специальную тропу для подъема на перевал. Каждое утро, поднявшись по ней на вершину перевала и немного отдохнув, начинали прорубать просеку для трассы сверху вниз. Кустарник стоял густой непроходимой стеной. Толстые его ветви, как змеи, переплелись между собой и, уже срубленные, крепко держались за соседние.

Прорубив десять-пятнадцать метров, убеждались, что уклон слишком велик и не позволяет вести здесь трассу.

Намечаем другое направление, и рубка начинается снова. Вокруг уже лежат горы вырубленного стланика, а трассировка не продвигается вперед. Бывали такие отчаянные дни, что мы не намечали ни одного метра трассы. Перевал нас связал, как говорят, по рукам и по ногам. А время идет, и опять начинает закрадываться сомнение в возможности перехода через водораздел в этом месте.

Что, если склон, скрытый зарослями, не позволит уложить трассу?

Для форсирования работы принимаем решение: одновременно с изысканиями на подъеме начать укладывать трассу на спуске, на другой стороне перевала. Рельеф на спуске очень сложный, но там нет злополучного стланика и будет немного легче. Разбиваемся на две группы и ведем работы в двух расходящихся от вершины перевала направлениях: на подъеме трассирую я, на спуске дядя Ваня.

Но на спуске свои трудности; трасса повисла в воздухе, впереди обрыв. Надо менять начальную точку на перевале, а это значит, что надо бросать всю уложенную трассу на подъеме. Все полетело к черту.

Упорно начинаем все сначала. Недалеко от вершины стланика вырубили так много, что первые сотни метров трассировать легко, но дальше снова начинается тяжелый труд по вырубке низкорослого леса. Вдобавок ко всему теперь и на подъеме трасса виснет в воздухе. Заданный по теодолиту уклон привел нас и здесь к отвесным скалам. Что делать? Не начинать же всю работу снова!

Здесь же у обрыва производим дополнительные расчеты и приходим к выводу, что при спуске седла трасса все равно повиснет в воздухе где-нибудь в этом районе. Поэтому делаем крутой поворот и идем почти назад чуть ниже уложенной трассы. Такой поворот возможен, и кривая, устроенная на таком повороте, носит название «серпантины». Через некоторое расстояние склон сопки заканчивается другим обрывом, и около него делаем второй ход серпантины. Так гигантскими зигзагами от одного обрыва до другого спускаемся по склону сопки все ниже в долину. Но каждый метр трассы уложен с определенным уклоном по инструменту, для каждого метра трассы вырублено и вынесено с узкой просеки огромное количество стланика.

Около месяца прогрызали мы просеки, а уложили всего несколько километров трассы.

Снизу, из долины, результаты нашего труда были отчетливо видны. На склоне перевала, там, где проходила трасса, лежали груды срубленного стланика и ясно виднелась просека.

Работа всех нас настолько утомила, что требовался самый неотложный отдых. Соединив долинный ход по ручью Спорному с трассой на склоне перевала, экспедиция стала на отдых.

Люди приводили в порядок амуницию, инструмент и просто набирались сил. После отдыха мы старались наверстать потерянное на преодоление перевала время и усиленно форсировали укладку трассы уже за перевалом. Спуск с перевала с каждым километром становился положе, и трассу теперь укладывали без теодолита. Попавшийся на пути ручей, текущий в нужном нам направлении, вначале едва заметный, делался многоводнее от впадающих в него притоков, вытекающих из мрачных ущелий. На его берегу мы разбили свой первый лагерь в этой новой системе рек.

Впереди долина ручья все расширялась, а сзади громоздились горы, среди которых был уже освоенный нами перевал.

Чтобы не было больше никакой задержки с трассировкой, я собрался произвести очередную рекогносцировку до самого поселка горняков. Проводив ребят на работу, рано утром тронулся в путь. Едва заметная тропа скоро потерялась, и в дальнейшем пришлось ехать по дикой тайге. Лошадь то проваливалась в едва заметную яму, то задевала за дерево, то спотыкалась о корни и так неожиданно бросалась в сторону, что ветви чуть не выхлестывали мне глаза. Но это все пустяки по сравнению с тем, когда попадаешь в такие места, где надо спешиться и, ведя лошадь в поводу, продираться сквозь колючие заросли и расчищать дорогу топором или ножом.

К обеду я достиг устья ручья, впадавшего в реку Утинку — довольно широкую и многоводную, которую не вдруг переедешь вброд.

Но где же поселок горняков?

Спустившись вниз по реке Утинка, я не обнаружил никаких признаков жилья. А по данным Власова, поселок должен находиться в двух-трех километрах от устья нашего ручья. Я же проехал уже около пяти и ничего не обнаружил. Пришлось повернуть назад и ехать вверх по течению. Вскоре стали встречаться пни от свежих порубок и срубленные деревья. Значит, я ехал правильно. Через несколько десятков метров показался и поселок. Оказалось, что он расположен не в долине реки Утинка, а в небольшом тесном распадке правого притока.

И вот я сижу в новом рубленом одноэтажном доме. В комнате собралось много народу. Жители радостно встретили меня и буквально засыпали вопросами. Большинство из них старожилы, безвыездно проведшие несколько лет в тайге. Пошли воспоминания о Большой земле, о новостях, о нашей лагерной жизни.

Всех интересовало, где мы предполагаем провести дорогу. Для них дорога была вопросом жизни, расширения работ, нового строительства и прочих успехов.

— Перевал мы нашли в верховьях Спорного, — объяснил я любопытным, — немного ниже того, по которому к вам проходят оленьи транспорты.

— Но там же такие крутые сопки, отвесные скалы, осыпи, а склоны так густо заросли, что никто там никогда не ходит.

— А мы вот прошли, да еще и трассу проложили. Правда, здорово помучил нас этот стланик, но мы все же одолели его.

— Как же там все-таки построят дорогу? — недоуменно спрашивали горняки.

И пришлось прочесть короткую лекцию о принципах изысканий, способах трассировок, развитии линии, уклонах, кривых, серпантине и так далее. Конечно, после лекции мои слушатели не стали дорожниками, но, кажется, поняли главное, что можно и через кажущийся непроходимым перевал строить дорогу.

— Но ее, наверное, будут строить несколько лет? Наука наукой, а провести дорогу через такие горы не так-то легко, — возразил кто-то из товарищей.

Опять пришлось объяснять, что строительство дороги на перевале ничем не отличается в техническом отношении от строительства на равнине, а грунтовые условия будут, пожалуй, более благоприятными.

Одним словом, я старался всячески убедить товарищей в том, что к будущей зиме хотя и по временному проезду, но к ним придут первые машины.

Так, далеко в тайге я от имени дорожников дал слово горнякам, что связь с внешним миром они получат. И, как показала потом жизнь, это слово строители сдержали.

Пожелав друг другу успехов и распростившись с гостеприимными хозяевами, я отправился в обратный путь. К вечеру был уже дома.

Было приятно, хотя и после короткого отсутствия, вернуться к своим друзьям и товарищам. Радовали наш простой походный уют палатки, наша дружная жизнь, общее дело и интересы. Вечером я долго рассказывал о своей поездке и гостеприимстве горняков, о том, с каким нетерпением они ждут дорогу, говорил и о характере долины в нижнем течении ручья и о сильно заболоченных его берегах, на которых трудно будет укладывать трассу. Наша беседа закончилась составлением подробного плана окончания работ на этом участке.

Тайга горит

Перебросив свой полотняный городок в живописную долину реки Утинка и подтянув туда же трассу, мы решили прервать на несколько дней полевые работы и заняться камеральными.

Надо было обработать материалы изысканий, вычертить на бумаге весь наш тяжелый путь по тайге и через перевал, проверить, пока не ушли далеко от перевала, как легла трасса в зарослях стланика, и сделать многое другое.

Пока наши техники занимались этими работами, остальные товарищи устраняли мелкие хозяйственные неполадки, которых накопилось довольно много. Закончив проектные работы и убедившись, что трасса через перевал легла хорошо и не требует исправления на местности, мы приступили к полевым работам.

Наш новый маршрут пролегал по долине вниз по реке Утинка до ее впадения в самую большую водную артерию этого края — реку Колыму.

Первые километры долины мы осмотрели во время камеральных работ, но дальнейшее направление трассы надо было разведывать вновь.

А здесь, как на грех, у нас появилось новое препятствие. Еще раньше мы временами чувствовали в воздухе запах дыма и предполагали, что где-то горит тайга. Сейчас же дым настолько сгустился, что уменьшил видимость. Нивелировщикам приходилось чаще устанавливать свои инструменты, а это задерживало нас. Вскоре пришлось из-за этого и совсем приостановить работы.

В один из дней к нам в лагерь прибыл посыльный из поселка горняков, от которого мы стояли в шести километрах, и предупредил о том, что по имеющимся у них сведениям пожар вышел уже в устье реки и движется вверх по течению к нашему району.

Стали советоваться, что делать экспедиции. Дым не давал работать, но о реальной опасности мы почему-то еще не думали и решили сколько возможно стоять на этом удобном месте и ждать дальнейших событий.

Вечером второго дня в туманных сумерках впереди вспыхнуло зарево. Оно бледно-розовым светом озарило облака и вершины далеких сопок и то потухало, то светилось ярче, как бы борясь со светом уходящих белых ночей. Его колеблющийся отблеск сгущал вокруг нас темноту, и в тайге было тревожно.

Пожар неумолимо приближался. На нас подул ветер, дым становился гуще, потянуло запахом гари. Заволновались обитатели тайги: вот с шумом пролетели какие-то птицы, узнать их в дыму было нельзя, в бешеной скачке промчались мимо лагеря испуганные олени, тайга наполнилась шумом и треском, будто кто-то пробирался по ней.

Тревожное состояние охватило и нас. Что делать? Где искать спасение от пожара? Осмотрев еще раз месторасположение лагеря на открытой и широкой пойме, мы решили оставаться здесь.

С каждым часом зарево делалось ярче, и вдруг на одной из сопок замелькали маленькие огоньки; вспыхивая и угасая, они обгоняли один другого и, растянувшись гирляндами по склонам сопок, медленно опускались в долину. Скоро сквозь дым блеснули языки пламени — это огонь шел по вершинам деревьев. Тайга горела еще далеко, но ветер стал усиливаться. Он то налетал какими-то порывами, временами совершенно очищая пойму от дыма, то нес его густые пахучие облака, закрывающие от нас красивое и страшное зрелище таежного пожара.

Горняки опять прислали гонца с просьбой дать им в помощь людей для проведения противопожарных работ на поселке.

Послать всех людей мы не могли. Надо на всякий случай кому-то остаться в лагере. Но большую часть рабочих, вооруженных шанцевым инструментом, дядя Ваня повел к горнякам. Там они должны были вырубить лес вокруг поселка и взрыхлить широкие полосы. И хотя эти мероприятия не всегда преграждают путь огню, все же в большинстве случаев такие окопанные участки удается отстоять.

К бушевавшему где-то внизу по реке пожару мы постепенно привыкли и продолжали работу. Товарищи, посланные в поселок, не возвращались, и в ожидании их мы работали только на вырубке просеки.

Я решил воспользоваться таким затишьем в работе и съездить на рекогносцировку до устья реки Утинка.

Выехал я один на плохо приученном к верховой езде коне Ваське местной якутской породы.

Только после того как, стараясь выбросить меня из седла, этот мохнатый, невзрачный на вид конек проскакал несколько километров но тайге, я смог приостановить его бешеный бег и перевести на шаг.

До устья оставалось километров сорок пять — пятьдесят, и я предполагал покрыть их в два дня.

Выбравшись на один из берегов, я начал вести рекогносцировку.

Спустя несколько часов дым в долине настолько сгустился, что в лесу стало трудно передвигаться, и я опять свернул к самой реке, где дыму было меньше.

Рекогносцировка явно не удавалась, но возвращаться побывав в устье реки и хотя бы бегло не ознакомившись с долиной, мне не хотелось, и я поехал дальше.

Вскоре запахло гарью еще сильнее, в тайге нарастал гул: я приближался к пожару. В стороне промчалось несколько оленей; от огня они спасались бегством по пойме реки, и Васька норовил помчаться следом за ними.

Но вот вдалеке сквозь дым блеснули огоньки. Казалось, что кто-то с фонарями бегает среди деревьев. И вдруг огненный столб взвился высоко к небу, в воздухе замелькали огненные хлопья и искры, огонь дошел до густой чащи и охватил вершины лиственниц. Деревья вспыхивали яркими факелами. От жара создавались сильные потоки воздуха, уходящего вверх и подхватывающего целые горящие головни, которые, не успев еще погаснуть, огненными ракетами падали по тайге, образуя новые очаги пожара. Постепенно все превращалось в сплошное море огня: горела трава, горели деревья, и вековые лиственницы, как поверженные великаны, с шумом валились в огонь, вздымая тучи искр. Вокруг ревело пламя, что-то трещало, шипело, откуда-то вырывались сильные струи белого, как пар, дыма. Пожар проходит мимо, обдавая меня жаром и искрами.

Как зачарованный смотрел я на разъярившуюся стихию, забыв даже об опасности. Сплошное пламя уже бушевало сзади, а на пожарище передо мною ярко горели отдельные костры, очевидно завалы сухого леса. От земли поднимались клубы дыма, которые, сливаясь вверху, создавали тяжелое облако.

Неожиданно наступила тишина. Я стоял и смотрел на страшную картину лесного пожара, и когда он прошел и опасность для меня миновала, решил ехать дальше.

Тайга, где прошел пожар, представляла жуткое зрелище: из ям поднимались клубы дыма, и упавшие деревья создавали непроходимые завалы из черных обугленных бревен. Тайга стала мертвой, и ничто не нарушало мрачного фона. Сопки с дымящимися склонами еще более подчеркивали неприветливую картину пожарища.

И каким резким контрастом выделялся противоположный зеленый берег, где приветливо шумел не тронутый пожаром лес.

Добравшись до устья реки, густо заросшего лесом, не сожженным пожаром, я остановился на ночлег. Чтобы Васька не сбежал, пришлось его не только стреножить, но и привязать к дереву. Выбрав раскидистую лиственницу на берегу реки, я устроил под ней из веток постель, развел костер и, поужинав, лег отдыхать. Одиночество в тайге ощущается особенно остро. Помимо того, что слух и зрение напряжены до предела, тебя охватывает еще чувство беспомощности и бессилия. Величие девственной природы подавляет и тяготит. Хруст ветки, какой-либо неясный звук, порожденный тайгой, заставляет вздрагивать и быть все время настороже, а это очень утомляет. Но постепенно усталость берет свое, и, положив в костер большое сухое дерево, я скоро заснул.

Проснулся я от сильного озноба. Предутренний холод пронизал меня всего. Костер давно погас. Бледный рассвет вставал над тайгой. Молчаливые, окутанные не то туманом, не то дымом, стояли вокруг меня деревья. Васьки на месте не оказалось: оборвав веревку, он куда-то удрал. Его следы вывели меня из леса в широкую долину, на которой вдалеке белым пятном виднелся мой беглец.

Густой лес, давший мне приют для ночлега, окружал узкой полосой только пойму реки, а за ним простирался прекрасный ровный луг, покрытый зеленой травой. Какое раздолье!

Качество травы оценил в полной мере мой Васька и, не обращая на меня никакого внимания, продолжал спокойно пастись.

Пожар не тронул эту красивую долину, обошел ее стороной. Да здесь и гореть было нечему. Полноводная река с галечным берегом, прекрасным пастбищем, простирающимся далеко-далеко, не могли стать пищей огня.

Я занялся ловлей коня. Отдохнув и наевшись прекрасной травы, Васька стал проявлять исключительную игривость и все норовил удрать. С большим трудом удалось мне поймать его за обрывок веревки и привести к месту нашего ночлега. Здесь Васька опять стал дурить, и только после хорошей взбучки плеткой он дал оседлать себя и сесть на него. К моему удивлению, он совершенно спокойно пошел шагом. Потрепав его по шее, я тронулся в обратный путь.

В долине дым рассеялся, но над пожарищем все еще стоял густыми облаками. Ограничиваясь внешним осмотром долины с поймы реки, я ехал довольно быстро. Вдруг за одним из поворотов реки я опять увидел перед собой море огня.

Что это? О ужас! Огонь перешел на другой берег. Река оказалась недостаточным препятствием для него, и беспощадная стихия творит свое разрушительное дело и на этом берегу.

Меня охватила тревога за лагерь. Место нашей стоянки в пойме реки не очень широкое, и если одновременно будут гореть оба берега, то нам не поздоровится. Я стал торопиться; теперь не до любования бушевавшим пожаром. Меня обдавало жаром, осыпало искрами, местами я мчался в карьер мимо огненной стены, слишком близко приблизившейся к реке.

Наконец, спрямляя путь, переезжая бесчисленное число раз реку вброд, я обогнал огонь. Значит, по обоим берегам огонь идет не рядом, а уступом. Тогда почему же загорелся правый берег? Неосторожность с огнем здесь просто исключалась. Единственной причиной могло быть то, что вихри перенесли через реку искру, которая и разгорелась в новый пожар.

Миновав зону пожара, я возвращался в лагерь.

Последние километры я проехал уже без приключений.

Встретившие меня товарищи сразу забросали вопросами о пожаре и о том, как я от него ушел.

В лагере народу оставалось очень мало, они почти все ушли на помощь горнякам.

На левом берегу реки пожар уже миновал место нашей стоянки, а по сильно заболоченному правому он до нас не дошел и свернул в соседний распадок.

На другой день наши люди вернулись в лагерь победителями. Поселок от пожара они отстояли, и горняки им были чрезвычайно благодарны. Тревоги закончились, и надо приниматься за работу и наверстывать потерянное время.

По соображениям технического порядка изыскания дороги пришлось вести по той стороне долины, где прошел пожар. Это значительно усложнило работу. Вся долина выгорела; во многих местах еще сохранились очаги огня, горели старые завалы, горели ямы, наполненные валежником и хвоей, горела местами и марь. Отдельные участки мари, где бушевали подземные пожары, таили страшную опасность для тех, кто мог случайно ступить на их предательскую поверхность.

Упавшие обгорелые деревья сильно затрудняли устройство просеки и провешивание трассы. Грязные и усталые возвращались мы ежедневно с работы в лагерь. Зола и сажа проникали в палатки, ни до чего нельзя, было дотронуться, чтобы не выпачкаться. И так в течение нескольких дней.

Наконец мы вырвались из зоны пожарища. Гряда сопок почти под прямым углом ушла влево, лес кончился, и нашим взорам открылась огромная, совершенно открытая долина, густо поросшая сочной высокой травой, не тронутой пожаром. Какое раздолье нашим лошадям!

Но и душа изыскателя ликовала, глядя на этот участок: перед нами была ровная чистая долина с хорошими грунтами. Значит, трассу можно вести одной прямой. Мы этому обстоятельству очень обрадовались.

Леса нет, чистая долина. Все рабочие, свободные от рубки леса, заслуженно отдыхают. Уже многие километры тянется прямой ряд вешек. Их беленькие верхушки рельефно видны на черном фоне пожарища. Вешек мы никогда не вынимали. Они так и оставались на оси будущей дороги и очень помогали строителям быстро восстанавливать ее.

Но вот впереди блеснула вода. Трасса вышла на берег многоводной реки. Спокойно несла свои воды Колыма. И мы как зачарованные любовались открывшейся перед нами картиной.

Бескрайные луга правого берега, покрытые роскошной чуть колышущейся травой, тянулись до самого горизонта, а на другой стороне, далеко от реки, сквозь дымку виднелись высокие сопки, заросшие стлаником.

Спокойствие и тишина царили вокруг, и только мы, шумно выражающие свой восторг, нарушали это безмолвие.

На фоне лугов резкой темно-зеленой полосой выделялся густой и высокий лес в устье реки Утинка. Его тенистые рощи манили к себе прохладой, и там, у слияния рек, мы наметили последнюю стоянку своего лагеря.

…Закончив изыскания, в конце трассы на берегу реки врыли большой столб с надписью: «16 августа 1934 г…» и т. д.

Еще один маршрут был закончен, еще одно задание было выполнено.

«Северная армада»

В этом сезоне нам предстояло провести изыскания еще одного маршрута. Начинался он в долине реки Оротукан, двадцатью километрами ниже устья реки Ларюковая, затем шел через горный кряж, разделяющий бассейны рек Оротукан и Колымы, и заканчивался на реке Колыме, восемьюдесятью или ста километрами ниже теперешнего месторасположения нашего лагеря.

Теперь нам предстояло решить вопрос, возвращаться ли обратно по провешенной трассе до двадцатого километра или же спуститься вниз по Колыме до предполагаемого окончания маршрута и вести изыскания встречным ходом от конечной точки.

Перспектива плавания по реке на плотах всех очень прельщала, но смущали следующие обстоятельства: во-первых, мы совершенно не знали фарватера реки и, во-вторых, опасались, что, не имея хорошей карты, не найдем нужный распадок, по которому через перевал должны выйти к двадцатому километру нашей трассы. Что же делать? Идти кружным путем по тайге или же сплавляться по реке? Но, вспомнив о пожарище, по которому нам предстояло бы возвращаться, решили плыть на плотах.

На следующий день приступили к изготовлению плотов. Рабочие валили большие и ровные лиственницы, выбирали из завалов сухие и пригодные для вязки плотов деревья. Техники разработали конструкцию плотов, в которой бревна связывали вицами — тонкими ветками тальника. Среди рабочих нашлись два плотогона, и их назначили прорабами по строительству наших «судов».

Не зная совершенно реки, мы боялись делать их очень большими. Изготовив один плот, спустили его на воду для испытания. Плот оказался очень тяжелым и почти весь погрузился в воду. Чтобы помещенные на нем грузы не подмокли, пришлось устраивать для них нечто вроде второй палубы из сухих жердей. Испробовав новое сооружение под нагрузкой и определив его «водоизмещение», мы установили, что нам потребуется пять или шесть таких плотов.

На самом большом плоту, который предназначался для техперсонала и самого ценного груза — геодезических инструментов, технических документов и журналов съемок, соорудили и дозорную вышку — «капитанский мостик».

На носу и корме каждого плота в специальных козлах укрепили рулевые весла, позволяющие управлять плотами, а в случае необходимости передвигаться поперек реки или отгребаться от каких-либо препятствий.

Все работали с большим подъемом, и все же подготовка к отплытию заняла несколько дней. Нас радовало — предстоящее путешествие на плотах, и мы предполагали за это время хорошо и приятно отдохнуть. Сколько интересного и заманчивого ожидали мы увидеть на многоводной реке, протекающей по диким местам, освободиться, наконец, от несносных комаров, которых на реке почти не было и, главное, не шагать по таежному бездорожью!

Все лагерное имущество, продовольствие и даже вьючные седла мы брали с собой, а лошадей отправляли берегом. Наметив для них маршрут, установив примерные сроки перехода и снабдив сопровождающих всем необходимым, мы проводили их в дорогу. Позванивая боталами — колокольчиками, висящими на шеях, довольно большой караван лошадей исчез в зарослях тайги.

Отправив транспорт, мы еще раз проверили распределение грузов и людей по плотам, назначили капитанов и их помощников и установили вахты.

Последний раз мы ночевали на «твердой земле», в этом замечательном уголке нашей земли, который в ближайшее время должен сыграть большую роль в освоении района реки Колымы. Здесь было пока дико и пустынно, но об этой долине в несколько тысяч гектаров кто-то уже знал и чья-то мудрая рука так предусмотрительно послала сюда нас, первых разведчиков. Эти луга и долины, так редко встречающиеся в здешних местах, конечно, надо было как можно скорее освоить. И, очевидно, пройдет немного времени, и здесь организуются первые подсобные хозяйства по выращиванию овощей и разведению молочного скота. В этом крае появятся свежие огурцы, редиска и салат. А каким лакомством будет молодая картошка!

Это пока мечты. Но что не сделает наш советский человек для блага Родины!

С первыми проблесками рассвета наш лагерь снова ожил. После завтрака сворачиваем палатки. На плотах, подложив камни, устанавливаем печи; кажется, все готово, внимательно осматриваем место стоянки, проверяем, как потушены костры, и садимся на плоты.

Подаю команду:

— Отдать концы! — и плоты медленно отваливают от берега на середину реки.

Люди быстро устроились на плотах и шутливыми криками подбадривали рулевых:

— Давай, ребята, жми!

Кто-то попробовал даже затянуть песню «Вниз по Волге-реке», ноего не поддержали; чувствовали, что петь еще рано.

И вот мы плывем по широкому плесу. Течение спокойное и тихое. Вода неглубокая и настолько прозрачная, что отчетливо видно дно. Весь наш караван, названный шутя «Северной Армадой», выстроился в кильватерную колонну. Установленные на плотах печи скоро задымили, и получилось впечатление, что по реке действительно плывет какая-то допотопная паровая флотилия. На вышке дозорный изредка командовал: «Забирай влево!» Рулевые налегали на весла, и плот послушно заворачивал влево.

Все свободные от вахты товарищи удобно расположились на стеллажах и специально построенных койках и любовались живописными берегами, медленно проплывающими мимо. Вдруг резкий толчок. Вещи с верхней палубы посыпались вниз, люди повалились с коек. Плот на мгновение остановился, а потом его начало заносить кормой в сторону и заливать водой. Поднялась паника, все бросились спасать вещи. Собирая намокшее имущество, мы не заметили, как плот стало разворачивать. Под ним заскрежетали камни; бревна, как клавиатура, запрыгали под ногами и разорвали в нескольких местах вицы. Затем он несколько раз дернулся и медленно поплыл дальше.

Немного успокоившись, мы все обрушились на вахтенного, обвиняя его в том, что он просмотрел мель. Но скоро убедились и сами, что с вышки нельзя составить правильного представления о глубине реки.

Это происшествие заставило нас внести некоторые коррективы в порядок плавания.

Когда мы сели на мель, задние плоты едва успели отгрести в сторону, чтобы не налететь на нас.

Пришлось увеличить дистанцию между плотами, а помимо дозорного на вышке, выставить еще людей на носу, которые шестами промеряли бы глубину. Для наших плотов она должна быть не менее восьмидесяти сантиметров. В дальнейшем дядя Ваня сконструировал примитивный лот, состоящий из гибкой лозы, укрепленной вертикально на носу плота и спускающейся в воду почти на метр. К верхнему концу лозы привязывалось лошадиное ботало. Когда глубина воды становилась небольшой, нижний конец начинал цепляться за дно, вся «система» колебалась, и ботало громко звонило. Тревога! И мы срочно гребли в сторону от начинающейся мели.

Река плавно несла свои воды, и живописные берега все плыли и плыли мимо нас. На правом высоком берегу часто встречались прижимы. Угрюмые седые скалы отвесно падали в реку. На их склонах, лишенных растительности, отчетливо виднелись толщи различных пород, по которым, как по книге, можно изучать строение гор и определять возраст пород.

По иссиня-черным пластам сланца, как змеи, извивались жилы белого кварца. Всюду нагромождение камней различных цветов и размеров: от огромных глыб, грозящих обвалом, до мелкой щебенки, осыпи которой мысами врезались в реку.

Наши геологи, видя такие картины, приходили в неистовый восторг и умоляли хоть раз пристать к этим берегам для взятия образцов.

Река у прижимов пенилась и бурлила, скорость течения сильно возрастала, и мы тратили много усилий, отгребая от скал, куда неудержимо влекла нас стремнина.

Иногда горную гряду правого берега прорезали узкие и темные ущелья. Из них, как из кладбищенских склепов, веяло сыростью и запахом плесени.

Окружающая природа своей неповторимой красотой вызывала у нас чувство восхищения и молчаливого созерцания, и тогда мы долго плыли, не нарушая даже разговорами царившей вокруг тишины.

В одном из широких распадков мы увидели двух оленей. У самой воды резвился молодой олененок, а его мать настороженно смотрела вокруг. Заметив нас, она в тревоге подняла голову и при нашем приближении скрылась в чаще. Олененок неохотно последовал за ней.

Левый берег реки был преимущественно пологий, но лесистый. Сопки от него стояли далеко и терялись в дымке. Здесь часто встречались протоки и рукава, впадающие в реку и образующие живописные острова, густо заросшие тальником. Тихие заводи манили к себе своими спокойными водами, но низкая посадка плотов заставляла нас все время держаться главного русла.

Заканчивался первый день нашего плавания. Заходящее солнце в последний раз осветило розовым светом сопки, воду и лес, и день-начал меркнуть. Дальше плыть было опасно, и мы решили пристать к берегу.

Местом стоянки выбрали устье какого-то безыменного левого притока реки. Здесь было тихое течение и чистый открытый берег. Передовой плот стал подгребать к берегу, за ним потянулись и остальные. Вскоре, привязав плоты к сухим, лежащим на отмели деревьям, разбили на берегу лагерь. Запылали костры, повара занялись ужином, а остальные ставили палатки, устраивали постели и заготавливали на ночь дрова.

…Утром из распадков противоположного берега тяжелыми клубами полз туман. Выходя в долину, он расплывался по реке и медленно таял в лучах уже взошедшего солнца. Разбитый вечером лагерь теперь сворачивался, и только у палатки завхоза толпился народ. Фомич с жаром что-то объяснял Сергею. Затем они исчезли в лесу и скоро возвратились оттуда с двумя длинными шестами. Вскоре все выяснилось: они готовили себе остроги. Во время плавания мы видели много рыбы, которая стояла на дне реки и спокойно пропускала плоты над собой. Вот ребята и решили бить ее острогами. Их пример заразил и остальных; не прошло и получаса, как многие стали мастерить себе это оружие. Завхоз раза два спрашивал меня — давать ли для этого гвозди?

— Конечно, давай, но только требуй возврата, а за прокат — рыбу, — шутя разрешил я. — Ведь не лишать же рыболовов удовольствия.

И когда мы снова тронулись в путь, то на носу и корме каждого плота стояли охотники, держа наготове свои остроги. Было забавно наблюдать за ними. Стоит какой-нибудь такой горе-охотник добрых полчаса в напряженном ожидании. Вдруг делает страшный удар и… вынимает сломанную острогу. Не рассчитав глубины и преломления лучей в воде, он ткнул ее в камни и сломал. За каждый такой удар неудачника награждали дружным хохотом. Через какой-нибудь час у большинства остроги вышли из строя.

Не обошлось при этом и без купания. Борисоглебский, смеявшийся не менее других над горе-рыбаками, сам долго стоял с острогой, выжидая, очевидно, благоприятный момент, чтобы доказать свою ловкость. И вот, кажется, настал этот миг: он сильно бьет по воде и вместе с острогой ныряет вниз головой. Испуганно барахтаясь, он появляется на поверхности, и под общий хохот его втаскивают на плот. Теперь не только рыбы, но даже гвоздей не получит завхоз обратно от Борисоглебского: его острога, покачиваясь на мелкой волне, скрылась вдали.

Но кое-кто все же сумел попасть в рыбу, и, блестя на солнце чешуей, она билась на зубьях остроги, пока ее снимали. Попадался все больше хариус да еще какая-то незнакомая нам рыба, у которой рот находился снизу головы.

Наш пострадавший рыболов сидел у печки и поеживался от озноба. После холодной ванны пришлось выдать ему порцию согревающего лекарства. Видя эту «заботу», некоторые рыболовы явно сожалели, что авария произошла не с ними.

…А караван наш все дальше и дальше плыл по незнакомой реке. Часто при его приближении из соседних протоков или из тальника поднимались стаи гусей или уток. Тогда с плотов гремели выстрелы, и подбитые птицы камнем падали в воду. Какой-нибудь плот подгребал к ним по пути и подбирал добычу.

Так за рыбной ловлей и охотой прошел без особых приключений второй день плавания. Снова мы выбрали стоянку на берегу реки, и наш ночной лагерь, озаренный огнем костров, долго нарушал молчание угрюмой тайги.

Утро следующего дня застало нас уже на реке. Та же живописная местность, только сопки теперь уже и с левого берега стали приближаться к реке, которая принимала величественный и суровый вид. Склоны сопок, то обрывистые и крутые, лишенные всякой растительности, то буйно заросшие стлаником и лиственницей, все сильней сжимали русло реки и бросали на воду свои тени; река становилась темной и мрачной. Впереди начиналось ущелье. По мере приближения к нему глубина воды и скорость течения все увеличивались.

Вдруг вахтенный на вышке подал сигнал тревоги: впереди, на реке, камни. Спешим на нос плота. Невдалеке ущелье поворачивает влево. С правой стороны скалы, подмытые быстрым течением реки, почти нависли над водой. Вода там пенится и бурлит, но и на середине реки вокруг огромных поднимающихся со дна камней поток кипит, как в огромном котле.

Быстрое течение подхватывает наш плот и со все возрастающей скоростью мчит прямо на скалы.

Все бросаются к веслам. Опасность удесятеряет наши силы. Едва успеваем немного отгрести в сторону, как перед глазами мелькают скалы, плот делает поворот вместе с потоком и ударяется кормой о камни, все падаем и ждем новых несчастий, но течение уже вынесло нас на плес.

Задние плоты, видя наш опасный путь, усиленно отгребаются от скал. Второй плот, отчаянно работая веслами, старается быстрее прижаться к левому берегу. Вдруг одно из весел ломается, плот, вращаясь вокруг своей оси, несется посередине реки. Впереди огромный камень! Удар… И плот намертво садится на него. Часть плота со стороны течения погружается в воду, какие-то свертки и узлы мгновенно исчезают в пучине. Остальные плоты более удачно проплывают опасное место и быстро пристают к берегу. Высадившись, мы все бежим поближе к месту аварии. Взволнованные, стоим против камня, на котором сидит плот. Что предпринять? Стараясь перекрыть рев воды, мы кричим:

— Держитесь, сейчас придет помощь!

Два смельчака, обвязанные веревками, пытаются подойти к пострадавшим, но сильное течение сбивает их с ног, и они с трудом выбираются на берег. Разгружаем самый маленький плот и, заведя его вверх по течению, стараемся на веревках подвести к пострадавшим. Первая попытка не увенчалась успехом, стремнина подхватила его и пронесла мимо камня с плотом. Только на третий раз удалось подойти к полузатопленному плоту и там задержаться. Но в это время течение так натянуло веревки, что вырвало их из наших рук и они упали в воду. Теперь вместо одного оказалось два потерпевших аварию плота.

Пока мы на берегу думали, что еще можно предпринять для оказания помощи, там, на камне, начали быстро загружать прибывший плот. Уложив немного вещей, двое рабочих вскочили на него и, оттолкнувшись от камня, помчались по течению. Плот запрыгал по волнам и вскоре выплыл на плес.

Отправив часть груза, оставшиеся на камне товарищи стали укладывать остальное имущество по бортам плота. Мы видели, что они что-то замышляют, и стали им кричать, чтобы они ждали помощи, не пытались самостоятельно сняться с камня и не рисковали продовольствием.

Так как из-за рева реки им, конечно, ничего не было слышно, то пришлось стрелять из винчестера, махать платком и всячески пытаться дать знать, что будет помощь. Однако товарищи ничего не поняли, они разрубили плот топорами пополам, и обе половинки, соскользнув в воду, поплыли. Их подхватило течение, и, неуправляемые, они стали игрушкой потока. Одна часть пронеслась мимо камней и вышла на плес, но другую потянуло прямо на скалы. Мы в страхе закрываем глаза, ведь погибнут люди, но течение у скал оказалось настолько сильным, что успело вынести плот до удара его о камни.

Это приключение принесло нам столько волнений, что путешествие по воде сразу потеряло всю прелесть.

Опасаясь новых аварий, остальные плоты переводим через перекат на веревках. Эта операция заняла много времени и труда. Измученные, мокрые, в разорванной одежде, с ссадинами на теле, мы перевели, наконец, последний плот. Сейчас же за ущельем сделали остановку.

Отремонтировав на стоянке плот, мы немного отдохнули, пообедали и снова тронулись в путь. Омраченные недавним приключением, теперь внимательно следим за рекой и ее фарватером.

И вдруг опять крик вахтенного:

— Внимание! Внимание!

Мы все вскакиваем, смотрим в бинокли, но на этот раз видим вдали от нас стаю белых лебедей.

Нам впервые повстречались эти птицы, и поэтому вполне понятным было желание увидеть их ближе, а при возможности и подстрелить. Мы долго плыли вслед за ними, а расстояние нисколько не уменьшалось. Постепенно азарт охоты охватил нас, и мы решили перехватить лебединую стаю.

На одной из излучин реки, когда птицы скрылись из виду, мы быстро причалили к берегу, сошли с плотов и, спрямляя путь, решили опередить их пешком. Пробираясь через заросли, запыхавшись и устав, мы бежали к реке и… опоздали. Лебеди снова были впереди нас, и нам оставалось только любоваться ими. На фоне темных сопок противоположного берега рельефно выделялось их белоснежное оперение, и мы долго наблюдали за дикими белыми лебедями, пользуясь редким случаем видеть их так близко.

Охота не удалась. Выстрелами дали знать на плоты, чтобы спускались и подобрали нас.

Лебедей больше мы не видели.

Правый берег был по-прежнему прижимист, и часто нам стоило большого труда благополучно проплывать мимо нависших скал, где, как правило, проходил главный фарватер реки.

Неожиданно мы увидели у левого берега три плота, нагруженные сеном, и срочно причалили к ним. Вскоре у костра мы вели разговоры с заготовителями сена, которые косили его там, где мы строили свой флот, и сплавляли на базу, находящуюся в нужном нам распадке. Мы решили плыть все вместе, хотя заготовители сена сами сплавлялись впервые и реки не знали.

Тронулись дальше в путь, и к полудню следующего дня в лежащем впереди распадке мы увидели дым. Это и было место нашего назначения.

Лошади в полном порядке уже ожидали нас. Передвигаясь берегом, перевалив через несколько горных хребтов, наши товарищи без особых приключений прибыли с ними сюда на сутки раньше нас.

У местных жителей мы разузнали о нашем новом маршруте. По их рассказам, перевал лежал в верховьях этого же распадка и был не особенно трудным.

Организовав подготовку к новым полевым работам, мы вместе с дядей Ваней поехали на первую рекогносцировку нового направления.

Распадок, по которому мы поднимались, на большем своем протяжении носил следы пребывания человека. До самого перевала шла хорошо набитая тропа, всюду встречались порубки и местами заготовленный лес и дрова.

Вся долина и сам перевал состояли из хороших сухих щебенистых суглинков, самых лучших грунтов, которые мы до сих пор встречали в здешних местах.

Мы быстро доехали до перевала и убедились, что он в самом деле не представляет для нас почти никакой трудности и не идет ни в какое сравнение с пройденным нами раньше.

Спустившись на ту сторону перевала и обследовав несколько километров новой долины, которая была аналогична предыдущей, мы переночевали в тайге и возвратились в лагерь.

Убедившись в сравнительной легкости нашего последнего маршрута, мы всемерно форсировали работы. Дело в том, что маршрут оказывался значительно длиннее, чем мы предполагали, и, кроме того, встречающиеся по долине реки лес и на перевале стланик после пожара стали настолько крепки, что рубка просеки сильно тормозила работы.

Как мы, трассировщики, ни старались идти быстрее, у нас ничего не получалось, и мы задерживали работу всех остальных товарищей.

В целях ускорения работы пришлось разбиться на два отряда: Ваня трассировал ход по долине, а я с частью людей, переехав к перевалу, вел трассу сверху им навстречу.

Подъем на перевал и противоположный спуск, покрытый некогда густым стлаником, давно уничтоженным пожаром, теперь хорошо просматривался, и это в значительной мере облегчало укладку трассы. Но местами оставшиеся обгорелые ветки стланика тормозили нашу работу.

Изогнутые и переплетенные между собой, они торчали в разные стороны и лежали на земле. После пожара стланик приобрел крепость камня и представлял собой трудно прорубаемую преграду. Топоры и пилы, прослужившие весь сезон, не выдерживали этой последней нагрузки и ломались. В конечном счете получалась, кажется, первая такая «нечистая» просека в практике нашей работы.

Закончив изыскания, мы перебросили свой лагерь через водораздел в систему реки Оротукан и довольно быстро стали укладывать трассу по сухой долине узкого распадка, одного из притоков реки.

Здесь также когда-то все выгорело, и на мрачном фоне старого пожарища, как оазисы, встречалась свежая поросль, зелень которой уже тронула осень.

При всей своей внешней неприветливости долина радовала хорошими грунтами, а это для нас и будущих строителей дороги было главным достоинством местности.

И вот мы вышли к реке Оротукан. Увязав последний маршрут с первоначальной трассой, сделанной в этом же году вдоль реки, мы с удовольствием остановились на отдых. План успешно был выполнен. В задании ведь говорилось: «При наличии времени, до наступления зимы…» Но зима еще не наступила. Она только как бы подкрадывалась к нам и предупреждала, что пора возвращаться домой.

Выполнив часть проектных работ, необходимых для того, чтобы проверить уложенную трассу на перевале, стали готовиться в обратный путь на зимовку.

Ничего похожего на наше прошлогоднее «отступление» из тайги теперь не было. Все спокойно собирались в дорогу, уверенные в том, что никакие случайности не помешают нам благополучно вернуться на базу.

Лагерь наш был разбит на реке Оротукан. Сегодня свободный день и на стоянке оживление. Топятся печи, сложенные из больших плит сланца, повара стараются приготовить разнообразную и вкусную пищу. Пекут хлеб, пироги, жарят рыбу, дичь и варят уху. Словом, готовится роскошный пир.

А пока кулинары трудятся, остальные занимаются своими делами. Большинство ушло рыбачить на речку — этим занятием увлекались у нас почти все. Сочетая приятное с полезным, они не пропускали ни одного водоема, чтобы не опустить в него леску с искусственной мушкой. Совершенно непуганая рыба моментально бралась на приманку. Но стоило ей раз сорваться с крючка, то потом сколько бы ни подводили к ее рту даже настоящую муху, она уже не клевала. Помимо рыбной ловли, многие увлекались охотой. У большинства были охотничьи ружья, а у дяди Вани даже два — винчестер и двуствольное. У меня был только винчестер, и, таская его все время по тайге, мне приходилось с ним и охотиться.

В тайге почти повсеместно много дичи, но больше всего куропаток. Попасть из короткоствольного винчестера в такую сравнительно маленькую мишень, как куропатка, вначале мне не всегда удавалось. Но постепенно я отлично научился стрелять из него и охотился довольно успешно. Убитую во время работы или по дороге в лагерь дичь охотники сдавали на кухню, и наш повар Степан готовил чудесные кушанья.

У него даже появилось одно блюдо под названием «резаные шейки в томатном соусе». Это были исключительно вкусно приготовленные жареные куропатки, залитые кисло-сладким соусом.

…Как следует отдохнув и подготовившись к дороге, мы тронулись в обратный путь. Домой, на зимовку!

Подгоняемые легким морозцем, мы шли по собственной тропе, набитой еще в прошлом году и значительно улучшенной всеми путниками, следовавшими в этом направлении. После дневных переходов наши стоянки в долгие, уже темные вечера оглашались шумом, смехом и непринужденным весельем. Но чаще всего у ярко горящих костров пели любимые песни. Словом, это было далеко не прошлогоднее бегство из тайги.

Проводив людей и транспорт вперед, я ехал верхом один, часто уклоняясь от тропы, пересекал пойму или взбирался на террасы. Места встречались знакомые. Вот наехал на стаю куропаток, подстрелил двух, остальные улетели. Искать их больше не хотелось, и я опять спустился к реке. Проезжая берегом, я посмотрел в воду и замер. Под тонким слоем льда сплошной стеной стояла рыба хариус. Светило солнышко, и она зашла в эту тихую заводь, очевидно, греться. При моем приближении несколько десятков рыб молнией метнулось в реку.

Осмотрев протоку и увидя, что из нее есть только один не особенно широкий выход в реку, я решил попытаться поймать всю эту рыбу. Заметив место, быстро поехал догонять товарищей.

Еще по пути я стал кричать. Раздались ответные крики: «Ого-го-го!..» Это был наш своего рода сигнал «останавливаться», «встретиться», «прийти» и т. д.

Подошедшим товарищам я рассказал о протоке с рыбой.

— Замечательно, — оживился Фомич, — мы всю ее выловим!

— Куприянов, давай мешки, — командует Василий.

Все засуетились и стали собираться на рыбалку. Ребята взяли с собой мешки, топоры и веревку, и мы группой человек в десять пошли к протоке.

Когда убедились, что рыба на месте, составили план действия. Из тальника изготовили пару длинных связок, подкрались и быстро перекрыли ими всю протоку. Дальнейшая ловля особенного интереса не представляла. Мы раздвигали связки тальника, у отверстия ставили мешок и загоняли в него рыбу. Через несколько минут набралось три полных мешка. Два следующих дня у нас были, как говорят, рыбные. Рыбу жарили, варили, пекли на завтрак, обед и ужин. После этого усиленного рыбного меню наши рыболовы на несколько дней умерили свою страсть к рыбной ловле.

…Вот и подножие перевала, который в прошлом году доставил нам столько мучений. Новичкам мы рассказали, как брели здесь в снегу голодные и плохо одетые, пробиваясь сквозь снежный завал. Сейчас же этот путь доставил нам одно удовольствие. Спустя несколько времени мы были уже на базе.

На Стрелке начиналась новая жизнь. Сюда уже пришли строители дороги, разрастался поселок, рубилась и расчищалась тайга, а к своей зимовке мы шли по готовой просеке.

На месте старых зимовий, приютивших нас в прошлом году, стояли поселки дорожников. Небывалые темпы строительства прямо удивили нас. Вот что значит по-настоящему начать наступление на тайгу.

И мы были горды сознанием, что являемся передовым отрядом этих героев.

На нашей зимовке нас ожидало еще одно радостное открытие. В поселке стояли автомашины — первая колонна, пришедшая по временному проезду.

Нас настигали строители, надо быстрей уходить дальше в тайгу, но это, конечно, в будущем году…

Вторая зима

За полгода нашего отсутствия поселок значительно вырос, появилось много новых жилых и общественных зданий. К поселку подошла хорошая дорога, прочно связавшая его с Магаданом и морем.

Мы разместились в новом просторном и добротном доме. Проектные работы производили уже не на квартирах, как в прошлую зиму, а в светлых и теплых комнатах хорошего здания конторы.

Снова над поселком выли свирепые ветры, выдувая из домов живительное тепло. Многодневные бураны заносили вровень с трубами здания снегом и погребали под ним дороги. Временами по ночам поселок заливался серебряным холодным светом луны или озарялся северным сиянием. По окружающей тайге расплывался пар от уже начавших действовать наледей.

Днем мы работали над составлением проектов, а вечерами по-прежнему собирались у «огонька», вели бесконечные разговоры и споры, вспоминали свои приключения и всячески старались разнообразить свое житье всевозможными развлечениями. В выходные дни ходили на охоту. В поисках дичи приходилось совершать большие переходы, переваливать через сопки, спускаться в соседние распадки. Так размеренно шла жизнь.

Строительство дороги ушло уже далеко вперед, и мимо нашего поселка проходили автомашины, забрасывая необходимые грузы на перевалочные базы. Но вот недалеко от поселка почти готовый участок дороги начала заливать наледь. Проезд затруднялся, и появилась угроза полного его закрытия. В связи с этим у начальника управления было созвано совещание. На совещании выслушали и наше мнение. Нами, проектировщиками, уже были найдены некоторые способы ограждения сооружений от наледей. Самым надежным мы считали отвод наледной воды путем устройства глубоких канав. К сожалению, эти меры на данном участке дороги применять уже было поздно, поэтому решили в этом месте устроить объезд, осуществление которого поручили мне.

Помощником себе я взял Сережу Обухова. И вот мы снова на аврале. Выехав на место, на лыжах обошли всю долину, по которой, дымя, как какой-то чудовищный зверь, разливалась наледь. Устроить объезд можно было только по склонам сопок, где сплошные скалы. Когда мы это установили, я поручил Сергею организовать лагерь для рабочих, а сам стал намечать трассу для объезда.

Вскоре прибыли рабочие, подрывники, необходимая техника и инвентарь. Сережа был очень доволен тем, что принимает активное участие в строительстве. Ему понравились организаторские и снабженческие функции и после он говорил мне:

— Берите меня завхозом экспедиции, я буду вас снабжать не хуже Куприянова.

…Зимняя тайга стоит в своем снежном убранстве. В долине туман от дышащей паром наледи. Темнеют палатки строителей, и наши замечательные люди на сильном морозе в скале пробивают бурки с таким расчетом, чтобы весь подорванный грунт пошел на выброс. Когда бурки готовы, бурильщиков сменяют подрывники. И те на страшном морозе почти голыми руками самоотверженно приступали к зарядке бурок. В отверстие вставляли аммонал и капсюли и прикрепляли к заряду бикфордов шнур. Эта работа требовала большой осторожности, потому что «а морозе все становилось хрупким и опасным.

Но вот первый участок заряжен. Люди отходят на положенное расстояние, отмеченное красными флажками, и только один человек — подрывник — запаливает бурки.

У подошвы и по склону сопок показались дымки. Горит бикфордов шнур. И начинает казаться, что подрывник чего-то медлит, что уже пора и ему бежать оттуда, что вот сейчас, в это мгновение, начнутся взрывы.

А он, как нарочно, все поджигает и поджигает новые заряды. Потом, взглянув на свою работу быстро, немного согнувшись, идет к нам.

Грянул первый взрыв, за ним другой, третий… Сквозь дым и пыль вспыхивают огни все новых и новых взрывов. На нас сыплется снег с лиственниц, а соседние распадки наполняются раскатистым грохотом. Все считают количество взрывов. Внезапно настала тишина. Но никто не двигается с места, все стоят и чего-то ждут. Не взорвалась одна бурка. Значит, «отказ» — самое опасное в подрывном деле. Бегут томительные минуты. Но взрыва нет и нет. Прошли все положенные сроки. Медленно идем к сопкам, а там уже подрывники ищут «отказ» и вскоре его находят. Разряжать запрещено, поэтому рядом делается новая бурка и подрываются оба заряда.

На смену подрывникам снова приходят бурильщики.

Так метр за метром пробивается в сопках проезд. Вот он почти готов. Небольшая расчистка, и первая машина, переваливаясь на неровностях, робко пробирается по карнизу, устроенному на склонах сопок. Дальше дело строителей, которые должны довести проезд до хорошего состояния.

Очевидно, здесь и пройдет постоянная дорога, так как в долине наледь может повториться и в следующие зимы.

…Зима в этом году была очень снежной. Сильные бураны часто бушевали в тайге, и заносили наш поселок и дорогу. Прерывалось движение, и дорожники прилагали много усилий в борьбе с заносами. Снегоочистители на автомашинах и тракторах первое время еще справлялись со своей задачей, но когда по бокам дороги образовывались огромные сугробы, машины оказались бессильными. На отдельных наиболее заносимых участках расчистку вели вручную. В таких местах организовывалось однопутное движение, а для разъезда сбоку в снежных стенах устраивались специальные «карманы», где останавливались автомашины для пропуска встречных. В таких местах была создана специальная служба регулирования движения.

С различных участков дороги в управление поступали тревожные сведения о заносах и прекращении движения. Начальники участков просили помочь им людьми и машинами. Созданные аварийные отряды из-за тех же заносов не могли быстро перебрасываться на наиболее тяжелые и часто заносимые участки дороги.

В это время и вызвал меня к себе главный инженер управления.

— Как идут дела по составлению проекта? — спросил он, подавая руку.

— Работа подвигается. Думаю, успеем закончить в намеченный срок.

— У тебя хороший помощник, Белкин, и он, я думаю, сумеет еще на несколько дней заменить тебя. Нас завалило снегом, — продолжал главный инженер, — и строители не успевают расчищать дорогу. Получен срочный приказ открыть движение по всей трассе, а механических средств у нас мало, и они не справляются с заносами. Дана команда прекратить строительные и проектировочные работы и всех людей переключить на расчистку снега. За перевалом, на реке Хета, очень трудно на участке Кравченко. Тебе надо поехать туда и вместе со строителями найти более эффективные средства борьбы с заносами. Я сам еду на Стрелку и всех людей из управления разошлю помогать строителям.

Утром следующего дня я выехал на трассу в просторных санях, запряженных двумя бойкими лошадками. Завернутый в огромный тулуп, я сидел рядом с кучером. Лошади бежали мелкой рысцой, и нас обдавало паром их дыхания и комьями-снега из-под копыт. По морозной тайге далеко разносился звон бубенцов нашей упряжки и поскрипывание снега под полозьями саней.

По бокам дороги стояли огромные сугробы снега. Их до самой кромки леса сдвинули снегоочистители, и если будет новый занос, то снег девать больше некуда, а придется перелопачивать его на эти сугробы.

Медленно поднимаемся на тот перевал, где прошлой зимой устраивали проезд для тракторов. На перевале снегу мало, порывы ветра сдували его, и он легкими облачками разносился по лежащей ниже тайге.

Вечереет. Мороз сильнее пробирается под одежду, и мы с кучером временами соскакиваем с саней и бежим рядом, путаясь в своих тулупах. Немного согревшись, вскакиваем в сани и погоняем лошадей. В густых сумерках мелькнул и пропал огонек. Вот он появился снова, стал разгораться ярче и манить к себе, напоминая о близости жилья. Среди деревьев показались дома, мы въехали в поселок.

Пришлось почти ночью тревожить здешних хозяев и пользоваться их радушным гостеприимством. Начальник здешнего участка строительства, мой старый знакомый Антон Михайлович Кравченко, приветливо встретил меня. Я знал, что он был холостяком, теперь же в его комнатке я увидел занавески на окнах, вышитые скатерти, подушки и коврики. Все свидетельствовало о том, что ко всему этому прикоснулась женская рука. «Женился», — подумал я, и, видя мой, очевидно, недоуменный взгляд, Антон Михайлович спрашивает:

— Что, неплохо я устроился в тайге?

— У вас приятная способность создавать чисто женский уют, — ответил я.

— Надя! Хватит тебе наводить красоту, мне уже неудобно выслушивать незаслуженную похвалу, — громко позвал хозяин.

Как только он произнес это имя, я вспомнил тайгу в зимнем одеянии, звон колокольчиков и женскую фигуру в мехах.

— Ваша сестра еще с вами? — удивленно спросил я.

— Конечно, вот она и сама. Знакомьтесь, пожалуйста. Да вы уже, кажется, знакомы? Помнишь, Надя, — обратился Кравченко к входящей в комнату девушке, — когда мы делали проезд в тайге, то встретились за перевалом с Иваном Андреевичем?

— Так вот где прекрасная виновница уюта этого зимовья! — сказал я, пожимая Надину руку. — В здешних условиях трудно, наверное, так прилично украсить жилье?

— Нет, совсем нетрудно, — смущенно заговорила Надя, приглашая нас к столу. — Работаю я в конторе участка, а вечерами совсем свободна, вот и занимаюсь рукоделием. Ведь книг здесь почти нет, а те, какие были, я все почти наизусть выучила.

— Надюша немного растерялась в тайге, — перебил ее брат, — и никак не соглашается пойти на строительство, а она ведь тоже дорожник и ехала сюда с намерением строить дороги.

— А в чем дело, Надя? Почему вы не хотите принять участие в нашем трудном и интересном деле? Ведь вам будет удобно работать вместе с братом на одном участке?

Надя молчала, сосредоточенно мешая ложечкой чай.

— Он не хочет понять, — горячо заговорила она, — что самостоятельно работать на строительстве я боюсь; здесь все такое непривычное: тайга, мерзлота, морозы. Мне просто становится страшно. А потом, — она немного смутилась, — а потом я здесь одна женщина.

— Это ее главный аргумент, — заговорил брат, — боится она не тайги и ее суровой природы, а мужчин, которые, видите ли, при встречах смотрят на нее как-то особенно. А она думает, что это ей будет мешать в работе на строительстве.

— Значит, в тайге, кроме цинги, появилась еще новая болезнь — мужебоязнь?

— Насчет мужчин все выдумал Антон, я просто не хочу идти на стройку, и все. Я ведь и так, работая в конторе, участвую в строительстве.

— Ну и ладно, и занимайся своими бумажками, — перебил ее Антон Михайлович. И, обращаясь ко мне, заговорил о заносах. — Замучил меня один кусочек дороги, метров в триста длиной. Ну ничего не можем сделать с ним, все время его заносит. Расчищаем его только вручную и теперь уже снег убираем в две перекидки. Наворотили его метров по пять в высоту с двух сторон, а он все метет и метет. Щиты не помогают, ветер там дует со всех сторон и даже без метели несет тучи снега.

— А Антон вот не слушается меня, — вмешалась Надя. — Я ему советую в этом месте устроить снежный тоннель. Послушайте хоть вы меня, Иван Андреевич. Там дорога проходит в узкой снежной траншее. Я и предлагаю перекрыть эту траншею сверху, вот и будет тоннель.

— Да будет тебе болтать! Говоришь, тоннель, а когда предлагал тебе самой построить, отказалась. Советовать ты мастерица, — стал горячиться Антон Михайлович.

— Ну не волнуйтесь, друзья, — обратился я к ним, — так технические вопросы не решаются, а ваше предложение, Надя, заслуживает внимания. Давайте завтра посмотрим это место и посоветуемся, как его лучше защитить от заносов.

Постепенно разговор перешел на изыскания, и я долго рассказывал хозяевам о нашей походной жизни.

Интересная и трудная работа изыскателей, очевидно, понравилась Наде, потому что она оживленно произнесла:

— Вот на изыскания я бы поехала с удовольствием.

— Но ведь там те же злосчастные мужчины и значительно больше трудностей, — пошутил я.

— Нет, нет, там более живая и интересная работа, — горячо настаивала она.

— Так проситесь у брата, пусть он вас отпустит, — сказал я, а сам подумал, как будет жить и работать на изысканиях такая нежная и робкая девушка. Потом решил, что как не положено быть «женщине на корабле», так не положено ей быть и в экспедициях.

Утром мы втроем на лыжах пошли на трассу. Погода была ясная, но ветер гнал поземку. Весь коллектив строителей работал на расчистке дороги от снега и на устройстве снегозащитных ограждений из хвороста и снежных глыб.

Самый заносимый участок дороги находился на крутом повороте долины реки Хета. В снежной траншее этого участка работали люди. Они рядами стояли на уступах, вырытых в стенах траншеи, и снизу вверх перебрасывали снег.

Пройдя весь участок, я сказал Антону Михайловичу, что его сестра права. Расчищать траншею уступами не стоит. Ведь внизу для проезда остается полоса шириной всего в три-четыре метра, а вверху траншея достигает десяти метров. Такой поперечный профиль способствует заносу, и лучше оставить стенки вертикальными, а сверху перекрыть их жердями, на которые и набросать ветки стланика, как советовала Надя. Снег завалит все это сооружение, и получится хороший снежный тоннель.

— Но жерди не выдержат тяжести снега и прогнутся, или же из них надо будет делать сплошной накат, а тогда не выдержат снежные стенки, — возражал Антон Михайлович.

— А вы для начала испытайте оба варианта перекрытия на небольшом участке дороги и увидите сами, какую выгоднее принять конструкцию. А Наде, или как она у вас тут числится по штату, инженеру технического отдела, надо бы объявить благодарность за предложение.

Когда мы вернулись домой, Антон Михайлович, улыбаясь, поздравил сестру.

— Поздравляю, инженер Кравченко. Ваше предложение об устройстве тоннеля одобрено представителем управления. Но только учти, строить его я все- таки заставлю тебя.

Перед отъездом я посоветовал Антону Михайловичу на часто заносимых участках снегозащитные средства переставить под некоторым углом к дороге с учетом господствующих ветров, дующих все время вдоль долины, а также широко практиковать устройство снежных стенок, материал для которых имелся здесь же. Мы установили, что лес сам предохраняет дорогу от заносов, и после этой измучившей всех заносами зимы строители, наверное, будут относиться осторожно к порубкам тайги в районе трассы. В этом теперь глубоко, кажется, убедился сам Антон Михайлович, промучившийся столько времени со снегом.

К обеду на поселок прибыла колонна автомашин, и я решил вместе с ней пробиваться на Мякит.

Прощаясь с Антоном Михайловичем и Надей, я их просил обязательно сообщать в управление о работе тоннеля. Нужно было собирать все практические данные и обобщать накопленный опыт строительства и эксплуатации автодороги в условиях Крайнего Севера. Ведь так много еще здесь для нас неизвестного и неизученного!

Оказалось, что устроенный снежный тоннель в долине реки Хета целиком и полностью себя оправдал. И, несмотря на то, что в нем осуществлялся только однопутный проезд, его сохраняли до самой весны.

…И снова я на поселке. Работы по составлению проекта заканчиваются. Приближается весна, и наступает пора думать о новой экспедиции, о новом отъезде в тайгу.

Прошлые два сезона мы мало продвинулись в глубь края. Необходимость заставляла делать подъездные пути к поселкам горняков, что отнимало много времени.

В будущем же сезоне наш маршрут в основной своей части должен проходить вдоль реки Оротукан, затем перейти на левый берег реки Колымы, подняться по долине реки Дебин до одного из притоков, пройти по нему в его верховья, преодолеть перевал и выйти к реке Левый Ат-Урях. Вся работа должна была проходить вдали от населенных пунктов, в глубине неизведанного края.

Новое задание значительно усложнялось еще и тем, что нам предстояло уже в тайге частично составлять проект дороги и сдавать его строителям, идущим следом за нами.

Очень плохо обстояло дело с транспортом. Резервных лошадей не оказалось, все они были на строительстве, и брать их в тайгу сразу после зимней работы, без продолжительного отдыха, нельзя. Было внесено предложение организовать продовольственную базу на пути наших изысканий. Предложение приняли и срочно послали представителя управления в ближайшее стойбище местных жителей, чтобы договориться с ними о переброске наших грузов на их оленях.

В ожидании транспорта мы, не теряя времени, изучаем маршрут, делаем расчеты, заявки и намечаем примерное место базы.

Устройство такой базы позволяло одновременно с продовольствием забросить туда нужное количество овса и тем самым обеспечить лошадей кормом. Опыт прошлых лет показал, что на подножный корм нельзя полностью рассчитывать.

Организацию и заброску базы поручили одному из работников отдела снабжения, товарищу Срыбному. Он в прошлом году ездил с оленьим транспортом по реке Дебин и был знаком с тем районом тайги. Нашим представителем в эту экспедицию мы выделяли Фомича. Через несколько дней в поселок прибыл транспорт в сорок нарт. Мы все приняли самое деятельное участие в подготовке, погрузке и отправке продовольствия и фуража.

С товарищами Срыбным и Фомичом мы провели несколько совещаний, на которых изучили наш будущий маршрут и наметили ориентировочно место строительства базы. Как и прежде, мы не располагали точными географическими картами и поэтому только предположительно решили проводить изыскания по левому берегу реки Дебин, по долине которой должен был пролечь наш новый маршрут.

Познакомились мы и с каюрами — погонщиками нарт. Это были юкагиры из ближайшего стойбища. С реденькой растительностью на лице, одетые в одежду из мехов, они были похожи на каких-то ряженых, а короткие кухлянки из оленьей шкуры мехом наружу, такие же брюки, торбаса и мохнатые шапки усиливали это впечатление.

Несколько человек из них хоть и очень плохо, но говорили по-русски, своеобразно строя свою речь. Безбожно коверкая слова и дополняя их жестами и мимикой, они вели переговоры об оплате за свои услуги.

Обычно все собирались у меня в комнате и целые вечера, сидя за столом, уставленным всевозможной снедью и лакомствами, допустимыми в наших условиях, и огромным чайником с горячим чаем, вели бесконечные разговоры об устройстве базы, о заброске грузов и о тайге в районе изысканий. И хотя мы не все понимали, однако составили некоторое представление о реке Дебин, ее долине и месторасположении базы.

В эти вечера наши гости выпивали огромное количество чая и явно сожалели, что среди угощения не было спирта.

Мы узнали много интересного из истории, жизни и быта этих людей, еще так недавно находившихся на очень низком уровне развития.

Юкагиры — небольшое племя кочевников, состоящее всего из нескольких родов и семей. Занимались они скотоводством — разводили оленей, но главным их занятием была охота на пушного зверя. С началом освоения этого края юкагиры активно включились в преобразовательные работы советских людей и оказывали строителям большую помощь, особенно в транспортировании продовольствия и материалов. В здешних условиях это являлось значительным вкладом в общее дело, так как большая часть грузов перебрасывалась по тайге зимой на оленях. Когда их привлекали к перевозкам, они очень гордились этим и всегда проявляли энтузиазм и старание.

Проводив, наконец, транспорт, мы, оставшиеся, вернулись к своим обязанностям, прерванным на несколько дней этим событием.

…Бежали дни. Мы почти заканчивали свои работы по составлению проекта, когда вернулись Срыбный и Фомич. В этот вечер, сидя у огонька, мы слушали отчет нашего товарища.

— Я плохо осмотрел район будущих изысканий, — говорил Фомич, — мы ехали все время по реке, поэтому и не могли уточнить, где пройдет трасса. Базу же поставили на правом берегу реки Дебин, против устья одного из левых ее притоков и немного дальше, чем намечали в плане. Но там мы нашли наиболее подходящее место — сухой берег и густой лес.

Зима проходила. Мы заканчивали проекты и понемногу стали готовиться к новым изысканиям. До отъезда оставалось еще много времени, и я решил съездить на базу, проверить ее состояние и при возможности посмотреть часть будущего маршрута изысканий. Мы со Срыбным и одним из каюров на двух парах оленей, впряженных в нарты, отправились в тайгу.

Взяв с собой маленькую палатку, печку, спальные мешки, продовольствие, два винчестера и одно охотничье ружье, мы, закутанные в меха, катили по белоснежной глади дороги, проходящей в основном по руслам рек. Ехали довольно быстро, и только встречающиеся на реках наледи заставляли нас сворачивать с накатанной дороги в тайгу.

Чувствовалось начало весны. Кое-где на припеке уже чернели проталины, на реке встречались небольшие лужицы. Солнышко днем таксильно пригревало, что мы вынуждены были постепенно снимать с себя часть одежды. Снег ослепительно блестел, и все время приходилось быть в темных очках. Несмотря на то, что с каждым днем становилось теплее, ночи стояли еще холодные и надо было все время топить печь, чтобы можно было в палатке спокойно спать, не залезая в спальные мешки. Мы ими редко пользовались, потому что в них кажешься беспомощным, спеленатым ребенком. На четвертые сутки добрались до базы. Это был небольшой домик, сбитый из неошкуренных лиственниц по образцу лобазов юкагиров. Пол хранилища, поднятый на высоту трех метров, выдавался во все стороны метра на два от сруба, сделанного из толстых бревен.

Внешне база была похожа на гриб и полностью исключала проникновение медведей и других зверей в хранилище, потому что забраться в домик можно было только по приставной лестнице.

База наша была цела, и продовольствие, закрытое брезентом, не тронуто.

Стояла чудесная погода, и мне хотелось проскочить вперед еще хотя бы на полсотни километров, чтобы разведать район предстоящей работы. Но наш каюр категорически отказался ехать дальше.

— Надо спеши юрта, — говорил он, — шибко вода скоро.

По каким-то только ему доступным приметам он предупреждал нас о скором паводке на реке. И в самом деле, лишь только мы тронулись обратно, как сразу заметили перемены. Вода по реке шла верхом, и под нартами лед прогибался и зловеще трещал. Об охоте мы и не вспоминали и почти без отдыха мчались вперед, делая небольшие остановки только для кормежки оленей.

На одном таком привале мы сняли с себя все меха и в ватных костюмах сидели у костра, готовя незатейливый завтрак. Каюр собрал оленей и угнал их на пастбище. Спустя немного времени он вдруг прибегает и взволнованно говорит:

— Моя нашла юрту медведя.

Мы сразу вскочили, схватили винчестеры и пошли за ним. Проваливаясь в снег, мы брели по его следу около километра. Наконец он остановился и поднял руку. Мы внимательно осматриваемся, но перед нами только крутой берег реки, густо заросшая пойма, большие сугробы еще не растаявшего снега да несколько упавших лиственниц. Где же берлога? Каюр показывает рукой на одиноко стоящее дерево, ветки которого примерно на метр-полтора от земли были покрыты инеем. Это оседал на них выходящий из берлоги пар от дыхания медведя.

Нас охватил охотничий азарт. Всем руководил каюр. Приготовив оружие, мы срубили длинный шест. Чтобы легче было двигаться вокруг берлоги, утоптали снег.

Пришлось довольно долго трудиться, прежде чем мы раскопали нечто похожее на вход в берлогу. Просовывая туда шест и шевеля им, мы почувствовали как что-то ударило по нашему шесту.

Ага! Мишка проснулся и начал сердиться.

Мы со Срыбным стали против входа, готовые открыть огонь, а каюр сбоку продолжал усердно ковырять в берлоге. Наконец снег под деревом зашевелился, в яме мелькнул бурый зверь.

Разворачивая снег, лохматый, с взъерошенной шерстью, к которой пристало много листьев, издавая свирепый рев, из берлоги выскочил медведь. Он встал на дыбы, покрутил головой и… закрыл глаза. Очевидно, свет и яркий снег ослепили его.

Я каким-то дискантом крикнул: «Пали!» — и два выстрела, сливаясь в один, огласили тайгу. Медведь хрюкнул и повалился на бок. Все произошло быстро и просто.

Стало уже смеркаться, когда мы закончили разделку туши. Медведь был худой, шерсть из него лезла прямо клочьями, но мы не могли бросить такой трофей. Пришлось остаться ночевать на этом месте, так как ехать ночью по реке становилось опасным. Сидя у костра, мы ели похожее на мочалу жесткое мясо медведя и вспоминали все пережитое на охоте.

Снова мы мчимся по реке. По льду идет уже много воды, и мы становимся на нарты, чтобы не промокнуть. Нарты как бы плывут по воде.

Олени проявляют признаки волнения. Начинает нарастать какой-то гул. Мы не можем определить, откуда он и в чем причина. Вдруг у нас на глазах лед на реке начинает вздуваться. Олени резко сворачивают с дороги и сломя голову мчатся к берегу. Страшный удар, треск, и мы летим с саней. Это нарты налетели на пень. Выломав дугу, олени умчались в тайгу, а мы, путаясь в одежде, собираем свои разбросанные пожитки и потираем ушибленные места.

На реке раздаются пушечные выстрелы, это под напором воды ломается лед. Из образовавшихся трещин бьют красивые фонтаны. Выстрелы переходят в скрежет и гул. Начинается паводок.

Величественная картина представилась нам. Всесокрушающая сила воды вздымала огромные поля льда, переворачивала и крошила их. Уровень воды резко поднялся. Со звоном льдины бились одна о другую, разбрасывая вокруг кусочки льда, искрящиеся на солнце, как алмазы.

Долго любоваться захватывающим зрелищем мы не могли, надо было ехать дальше. Починив нарты и упряжь, мы снова тронулись в путь. Теперь дорога стала труднее. Ехали целиной по тайге. В тени твердый наст снега выдерживал оленей и нарты, но на солнышке он проваливался, и олени быстро выбивались из сил. Ямы, ухабы, скрытые пни — все мешало нам двигаться. Кончилась прекрасная езда по реке. Вскоре пришлось торить дорогу на лыжах. Но это мало помогало, так как и под человеком снег проваливался. Остаток пути, пришлось ехать рано по утрам и вечерами, когда мороз сковывал снег. Днем же делали длительные стоянки.

Усталые, на измученных оленях, по сплошному бездорожью, не раз переправляясь через полноводные ручьи, наконец мы добрались до поселка. А в тайге началась очередная дружная северная весна. После долгой холодной зимы под животворными лучами солнца оживала природа. Быстро таял снег, всюду бежали ручьи, река стала многоводной, быстрой и шумной. На деревьях набухали почки, а стланик, сбросив с себя покров снега, поднимал к небу свои многочисленные ветви.

Птицы и звери по-особенному оживленно вели себя, и тайга наполнялась радостным весенним шумом.

И в наши сердца вкрадывалась та, только нам понятная тяга к работе, к природе, к нашей походной жизни, полной трудностей и лишений, но привлекающей и интересной.

Снова в тайге

Мы собирались в третий раз покинуть гостеприимный поселок Мякит — наше теперь постоянное местопребывание — и снова уйти в тайгу на изыскания.

Опыт двух предшествующих сезонов помог нам на этот раз еще более тщательно подготовиться. С каждым годом мы вносили поправки и усовершенствования в упряжь для лошадей, в наше снаряжение и оборудование. В этом сезоне на нашем пути стояла база с продовольствием и овсом, и это позволяло уменьшить количество лошадей и гарантировало от всяких случайностей с кормами.

Наш новый маршрут изысканий начинался от конца прошлогодней трассы на реке Оротукан и шел вниз по этой реке до впадения ее в Колыму. По ней значительно ниже этого района уже проходила наша «Северная Армада» в прошлом году. Нам надлежало перейти эту многоводную реку, затем разыскать ее левый приток — реку Дебин, подняться по долине этой реки вверх и где-то в среднем течении, свернув направо, на боковых распадках, найти удобный перевал и через него выйти в долину реки Верхний Ат-Урях.

Несмотря на тяжелую, небывало снежную зиму и заносы, дорожники славно потрудились, и строительство новых поселков и дороги продвинулось далеко вперед по нашей прошлогодней трассе.

В этом же году им предстояло выполнить еще больший объем работ: построить дорогу до реки Колымы и приступить к строительству моста через нее.

В связи с этим нашей экспедиции поручалось не только производить изыскания, но еще в полевых условиях составлять проектные документы и сдавать их строителям. Им же приказано вести строительство, как говорят, «из-под нивелира». Для этого в составе нашей экспедиции была создана специальная проектная группа из молодых специалистов, недавно приехавших с Большой земли. Наши «новички», как мы их называли, горели желанием скорее испытать свои знания и силы и познать прелести таежной жизни, о которой они так много наслышались за зиму от участников прошлых экспедиций.

И вот мы снова в дороге. До одного из поселков дорожников на реке Оротукан проехали по временному проезду на автомашинах. Дальше, получив лошадей, пошли старым испытанным способом — вьюками. Как всегда весной, разлившиеся реки очень затрудняли продвижение по тайге. То и дело по пути приходилось задерживаться у какого-либо небольшого ручейка, превратившегося теперь в бурный поток, очень опасный для перехода. Оротукан была широка и многоводна, поэтому мы шли все время по одному ее берегу, пересекая только ее притоки. Это создавало большие трудности, так как приходилось отклоняться от нашей прошлогодней тропы, часто переходящей на другой берег реки. Встречающиеся прижимы заставляли нас взбираться высоко на сопки и переваливать через хребты.

На одном из таких подъемов, когда мы двигались по узкому карнизу скалы, одна из лошадей оступилась и сорвалась вниз, в реку. Своим падением она увлекла за собой еще четверых, находящихся с ней в связке. Бедные животные, поднимая тучи пыли, покатились вниз. Последние метры склона сопки были совершенно отвесными, и наши лошади, мелькнув в воздухе, полетели в реку. Все были уверены, что животные погибли и весь груз, находящийся во вьюках, пропал. Но оказалось, что все обошлось благополучно. Вода смягчила удар, и животные, оторвавшись друг от друга, остались целыми и невредимыми. Это происшествие заставило нас остановиться на ближайшей удобной площадке на ночлег и заняться переупаковкой намокшего инвентаря и приведением в порядок наших «летунов».

На следующее утро, приняв дополнительные меры предосторожности, отряд двинулся дальше.

Без всяких приключений через несколько дней мы достигли конца нашей прошлогодней трассы. В этом месте мы в прошлом году повернули направо, в распадок ручья Спорного, к нашему замечательному перевалу. Скоро здесь станет особенно оживленно. Придут строители и начнут сооружать поселок и дорогу. А мы уйдем вниз по реке, в глубь края.

Сейчас же мы разбили свой полотняный лагерь. Белые палатки стоят в ряд по берегу реки. Вьется дым из наскоро сложенной печи — печется хлеб и готовится пища; стоят на треногах геодезические инструменты, которые мы выверяем после тряской дороги на спинах лошадей; рабочие делают топорища и ручки и насаживают на них топоры, кайла, лопаты. Все готовятся к предстоящим изысканиям.

Я еще раз смотрю на белый лист ватмана, где показаны извилистой линией Оротукан, Колыма и другие реки и жирный крест — предполагаемый конец изысканий этого сезона. Но где лучше вести трассу? На этот вопрос наша схема ответа дать не может. Подготовка к работе — самое удобное время для рекогносцировки. На этот раз я беру с собой техника Бориса, прибывшего на Колыму и считавшегося еще новичком, и одного из рабочих. Втроем верхами колесим долину, измеряем, прикидываем, ищем сухие места, хорошие грунты, удобные переходы. Вечера коротаем у костра, отдыхая от изнурительной верховой езды. Так проходит день за днем, и мы продвигаемся все дальше и дальше в глубь тайги.

Но вот большой отрезок будущей трассы разведан. Впереди долина заворачивает вправо, а на повороте, загораживая реку, высится огромная сопка. Что там дальше? Это нам скажет вторая рекогносцировка. А сейчас едем домой, в лагерь. Снег уже везде сошел, земля просохла, и пора начинать изыскательские работы.

Возвращались мы с радостным чувством хорошо поработавших людей. Теперь можно заняться и охотой. Борис слыл ярым охотником и не пропускал ни одной возможности поохотиться. На последнем переходе мы с ним ушли от тропы и брели тайгой.

Вдруг недалеко раздался знакомый крик токующего глухаря. Будто кто-то по спичечной коробке стучал ногтями. Стук начинался и через несколько секунд обрывался.

Мой спутник мгновенно преобразился. Схватив ружье на изготовку, склонив набок голову и напрягая внимание, он стал прислушиваться.

При первых криках глухаря этот высокий юноша делал большие прыжки в сторону звука. Было так смешно смотреть, как Борис с напряженным лицом совершает эти дикие прыжки, что я не выдержал и громко захохотал. Это привело его прямо в ярость.

— Эх! Испортили всю охоту, — прошептал он зловещим шепотом.

И здесь мы увидели глухаря. Вдали на вершине огромной лиственницы сидел великолепный петух. Я бросился к нему. Никакие предупреждения моего спутника не остановили меня. Подбежав к глухарю метров на сто и видя, что он перестал петь, я остановился. Подошел и Борис.

— Сколько бы ты времени прыгал сюда, — шутя сказал я ему, — наверное, до вечера?

Глухарь тревожно озирался. Подходить ближе было опасно, он мог взлететь.

Я перезарядил винчестер, сменил разрывные пули на простые, сел на землю и, уперев локти в колени и натянув ремень на плечо, прицелился в птицу. Грянул выстрел, и глухарь, как подрезанный, ломая ветки, полетел вниз.

— Вот как надо охотиться, — со смехом сказал я, — а не прыгать!

От выстрела со всех сторон взлетело множество глухарей, которые расселились вокруг нас, на лиственницах. Мы попали на ток. Началась «королевская охота». Осторожно подходили метров на сто — сто двадцать к дереву, где сидел глухарь, — гремел выстрел, и птица, кувыркаясь, летела вниз.

Подбираясь к очередной жертве, мы увидели на небольшой полянке двух дерущихся петухов. Распустив крылья так, что они царапали землю, нахохлив перья, птицы с остервенением бросались друг на друга и со страшной силой клевались, стараясь попасть в голову, или же, взлетая, били друг друга шпорами. Увлекшись дракой, петухи подпустили нас так близко, что мы вынуждены были лечь и, чтобы не спугнуть их, ползти по-пластунски. Подо мной хрустнула ветка. Глухари прекратили драку и насторожились. Я пошевелился, и на мой шорох ближний петух, распустив крылья и кудахтал, бросился прямо на меня. Едва успев протянуть одной рукой винчестер, я выстрелил в него в упор. Глухарь упал, но вдруг вскочил и побежал в сторону леса. Пробитый насквозь пулей, он долго не давался нам в руки.

От выстрелов глухари не улетали, а только пересаживались с одного дерева на другое. Мы подстрелили восемь штук, из которых семь было моих и один моего спутника, чем он был сильно обескуражен.

Это были огромные петухи, все избитые, с кровоточащими ранами на шеях и головах.

Взвалив по четыре штуки на плечи, мы едва дотащили их до лагеря.

Возвратившись в лагерь, я стал рассказывать про способ охоты Бориса. Товарищи не замедлили воспользоваться случаем и стали подшучивать над Борисом. Тот, вначале спокойно слушавший смех товарищей, неожиданно рассердился, обвинив всех нас в незнании правил охоты на току.

— Во-первых, никто никогда не охотится с нарезным оружием, а во-вторых, вы не знаете привычек и поведения глухарей на току, поэтому и смеетесь. А это единственно правильный способ охоты. Ведь на глухаря, как и на всякую дичь, охотятся с дробовыми ружьями, значит надо подойти на соответствующую дистанцию. А как это сделать? Вот так и делают — прыжками подкрадываются к ним, потому что во время крика глухарь закрывает глаза и ничего не видит и не слышит. Это старый, проверенный способ. А вы тоже, смеяться!

— Но Иван Андреевич ведь убил семь штук, не прыгая, — возразил Фомич.

— Так Иван Андреевич стрелял издалека, и, кроме того, глухари здесь непуганые.

— Значит, ты всегда охотишься на пуганых, — опять поддел его Фомич под смех ребят. — То-то ты и научился прыгать.

И долго еще продолжалось дружеское подтрунивание над Борисом и разговоры о способах охоты на глухарей и другую дичь.

На следующий день мы выставили первую вешку этого нового летнего сезона, а через три дня уже все втянулись в работу. Наша жизнь вошла в обычный, размеренный ритм.

Работа спорилась. Особенных препятствий пока не встречалось, и мы с изысканиями приближались к маячащей впереди горе. Наконец свой очередной лагерь разбили у ее подошвы, густо заросшей лесом.

Отдав необходимые распоряжения, как вести трассу к этому лагерю, мы с Ваней решили взобраться на гору и оттуда «заглянуть» дальше вперед.

Утром начали восхождение и к обеду, устав изрядно, не поднялись даже до ее середины. Так обманчива высота. Видно, гору так просто не взять, поэтому возвращаемся в лагерь и уже серьезно готовимся к завтрашнему восхождению с ночлегом на полпути к вершине.

На следующий день Ваня, Борис, я и один из рабочих на лошадях, с палаткой, запасом продовольствия и примитивным альпинистским инвентарем опять начинаем подъем. Очень мешает растительность. Местами рощи стланика преграждают путь, и приходится пускать в ход топоры. Все же к вечеру мы поднялись значительно выше, чем накануне. Здесь уже исчезли ключи и нет воды. В сумерках в одной из балок находим снег. На костре вытапливаем из него воду для приготовления ужина и питья. Лошади изрядно устали и неохотно едят предусмотрительно взятый овес.

Наутро, оставив лошадей под присмотром рабочего, начинаем восхождение. Вот, кажется, уже достигаем вершины, но за ней вырисовывается новая, взбираемся на нее, за ней опять открывается вершина, и так без конца.

Очень мучит жажда, но нет не только воды, но даже снега. Кончилась растительность, и поднимаемся по голым склонам. Идти от этого легче, но нет тени. Камни сильно нагреваются, и становится нестерпимо жарко. Трудный подъем все продолжается, и кажется, нет конца этим вновь открывающимся вершинам.

Наконец в какой-то узкой расщелине находим снег. С жадностью набрасываемся на него, забыв всякую осторожность, и кое-как утоляем жажду.

Обессиленные, мы взбираемся еще на одну вершину. Впереди огромная лощина, а за ней новая, еще более высокая гора, закрывающая долину реки.

В висках начинает сильно стучать, утомление и высота дают себя знать.

Справа от нас утес, напоминающий полуразрушенный замок. Огромные камни, то в виде башен и стен, то в виде огромных колонн, причудливо вырисовываются на фоне голубого неба.

Решаем взобраться на этот утес, а если оттуда не увидим лежащей за горой реки, то возвратимся назад.

Цепляясь руками за выступающие камни, карабкаемся вверх. Из-под ног впереди идущих выскальзывает большой камень и, скатываясь вниз, так больно бьет меня по ноге, что я даже вскрикиваю. Ваня и Борис подходят ко мне и осматривают ногу. Ушиб оказался сильным, и подниматься выше мне нельзя. Передав Ване свой пистолет, я попросил товарищей оставить ружья со мной, а самим идти налегке. Ваня и Борис начали подниматься.

Когда они были уже довольно высоко, мелькнула какая-то тень. Огромный орел с клокотанием пронесся над их головами. Вот птиц уже две. Очевидно, где-то поблизости орлиное гнездо. Орлы с гортанным криком носились в воздухе. Прилетел откуда-то третий; они явно собирались напасть на нас. Мои спутники, увидя птиц, начали стремглав спускаться вниз, обрушивая груды камней, проносящихся около меня.

Но вот один из орлов налетел на Ваню и ударил его. Я видел, как Ваня зашатался, а потом выхватил пистолет и стал стрелять в кружащихся над ним птиц. Расстреляв всю обойму, он вынул нож и, размахивая им над головой, продолжал осторожно спускаться. Видя, что дело принимает плохой оборот, я тоже начал стрелять по орлам из винчестера. В это время ко мне спустился Борис, схватил свое ружье, но, вместо того чтобы стрелять, стал его перезаряжать.

— Да стреляйте! — кричал сверху Ваня, отбиваясь от птиц.

— Стреляй! — кричу и я Борису, израсходовав весь магазин винчестера.

— Картечью их, чертей, надо, иначе не убьешь, — торопится Борис, копаясь в патронташе.

Я хватаю другой винчестер и снова начинаю стрелять. Все ближе к нам спускается Ваня. Лицо и руки в крови. Наконец Борис, зарядив ружье, стреляет, и один из орлов как-то боком начинает скользить вниз. Борис стреляет второй раз, и сраженный орел катится к подножию сопки.

Подошедший Ваня тяжело дышал. Вытирая кровь на лице, он рассказывал, как досталось ему от разъяренных птиц.

— Прямо искры из глаз посыпались, как он дал мне по голове, а чем — не пойму: не то клювом, не то крылом.

На лбу у него была большая ссадина. Спустившись вниз, к подножию утеса, промыли рану и еще долго наблюдали, как царственные птицы взволнованно кружились над развалинами злополучного «замка». Подняв убитого Борисом орла, мы вернулись в лагерь.

Итак, две попытки покорить вершину горы окончились для нас неудачно. О третьей мы и не думали, решив сделать рекогносцировку нашим обычным путем.

Сожалея о том, что не удалось взобраться на гору и стать первыми покорителями ее вершины, мы приступили к подготовке новой разведки. Но ночью я почувствовал недомогание: меня то сильно знобило, то бросало в жар. Начала болеть шея и губы. Утоление жажды снегом не прошло для меня даром: началось воспаление во рту, на шее вскочил фурункул. Нижнюю губу так разнесло, что я вынужден был ее подвязывать, иначе она отвисала, причиняя страшную боль. Болезнь не дала мне возможности поехать на очередную рекогносцировку, и ее производил дядя Ваня.

Вернувшись через несколько дней, он сообщил, что впереди сопки опять подошли к реке, образовав тяжелые прижимы.

Река Оротукан в этом районе стала широкой, и перебрасывать через нее дорогу, чтобы обойти прижимы, с технической точки зрения было нецелесообразно. Предстояло произвести глубокую рекогносцировку, выбрать место перехода через реку Колыму и только тогда решить, по какому же берегу Оротукана прокладывать трассу. Такая рекогносцировка займет не менее восьми-десяти дней, и начинать ее решили после того, как трасса будет подтянута к прижимам. Ваня сообщил мне по секрету еще одну неприятную новость: где-то внизу горела тайга, и дым наполнял долину. Получив еще в прошлом году предметный урок таежного пожара, мы поняли, что начинаются новые трудности.

Подойдя с трассой к прижимам и поручив товарищам обрабатывать полевой материал, мы вместе с Ваней и тремя рабочими, с запасом продовольствия и другого снаряжения, поехали искать переход через Колыму.

Спускаясь вниз по долине реки Оротукан, мы вскоре подъехали к прижимам. Отвесные, высокие скалы, падая в реку, преградили нам путь. Пробраться по ним на лошадях нечего было и думать, и пришлось переправляться на другой берег реки, ставшей здесь значительно шире и полноводнее.

На левом берегу в долине стали попадаться мари, и, объезжая их, нам пришлось много колесить по тайге. Вскоре въехали в полосу дыма, который заполнял всю долину. Пожар бушевал, очевидно, уже где-то недалеко. Пробираясь в облаках дыма, мы Колыму увидели только тогда, когда ее вода блеснула почти перед нами.

Вот мы снова у знаменитой реки! Сквозь дымку смутно виднелись на другом берегу высокие сопки, отвесно спускающиеся к реке. Тихо плескалась вода о прибрежные камни. Мы слезли с коней, напились прямо из реки и присели на большое сухое дерево, лежащее поблизости. Но поддаваться очарованию величественной картины нам было некогда. На противоположной стороне надо найти левый приток — реку Дебин, по долине которой предстояло продолжить трассу и выбрать удобное место для перехода через Колыму. Мы видели, что вверх по течению реки сопки противоположного берега постепенно снижались и переходили в невысокую террасу. Там мы надеялись найти удобное место для перехода через реку.

Пройдя километров пять вверх, мы действительно обнаружили левый приток. Теперь стояла задача — перебраться на тот берег и убедиться, что найденный приток тот, который нам нужен.

Брода через Колыму мы не нашли, делать плоты было слишком долго, поэтому решили переправляться через нее вплавь.

Мы условились, что я поплыву один, и только в случае успеха мои спутники последуют моему примеру. Лошади у нас хорошие, в своем Ваське я был уверен, поэтому смело въехал в реку. Было мелко, и почти половину реки конь шел по дну, затем глубина стала быстро увеличиваться. Васька искоса посматривал на меня: не пора ли, мол, возвращаться? Но я молча становлюсь на седло и заставляю его идти дальше. Но вот конь попадает в какую-то яму, храпит и начинает плыть.

На середине реки нас подхватило сильное течение и стало сбивать с намеченного направления. Васька напряженно борется с ним, но безуспешно.

Видно, место переправы мы выбрали неудачно. Течение несет нас к прижимам. Там, очевидно, большая глубина и нет выхода на отвесный берег. Поворачиваю Ваську вверх по течению, но он не в силах бороться с ним. Скалы быстро приближаются, и в душу заползает тревога. Конь, чувствуя опасность, напрягает последние силы. Чтобы несколько облегчить его, соскальзываю в воду. Страшный холод охватывает все тело. Плыть тяжело и неудобно, так как одной рукой держусь за седло, а другой, поднятой высоко, держу полевую сумку с документами. Почти у самых скал Васька почувствовал дно под ногами и выволок меня на берег. Только теперь до меня дошло, что я был на краю гибели и спас меня верный конь Васька.

Товарищи учли мою ошибку и поднялись еще выше по реке, чтобы их не отнесло к прижимам. Кроме того, они разделись и одежду намотали себе на головы. Не дожидаясь их, я выбрался на высокий берег, расседлал и пустил пастись Ваську, а сам, щелкая зубами от холода, срочно стал разводить костер, чтобы согреться самому и обогреть товарищей, когда они переплывут реку. Наконец костер запылал ярким пламенем. Я снял с себя амуницию и одежду, выжал ее и развесил возле костра на ветках сушить, а сам стал греться, поворачиваясь то одним, то другим боком к огню. Вскоре благополучно переплыли Ваня и рабочий. Свою одежду они не замочили, но все равно после купанья и им приятно было обогреться. Одевшись, они ждут, пока я привожу себя в порядок.

— Молодец Васька, — говорит Ваня. — Будь другой конь, не знаю, как бы ты выбрался из реки.

— Да, пришлось пережить очень неприятные минуты, вот до чего доводит спешка. Недаром народная мудрость на такие случаи запасла для нас пословицу: «Не узнав броду, не суйся в воду». А мы часто все делаем на авось. Так недолго и до беды. Конечно, хорошо, что все так благополучно обошлось, но впредь надо быть более осторожными.

Надев еще не совсем просохшую одежду, сели на лошадей и едем уже по левому берегу реки до устья реки Дебин.

Для выбора места мостового перехода остается небольшой участок реки, от устья Дебина до прижимов, к которым меня чуть не понесло во время переправы.

Намечаем примерную ось перехода, которую уточним после, во время работ. Это дает нам ключ к решению другой задачи — по какому берегу реки Оротукан вести трассу от прижимав у нашего теперешнего лагеря до перехода через Колыму.

Пора возвращаться на наш берег, но переправляться снова вплавь ни у кого нет больше желания. Решили строить плот. Выбираем несколько сухих деревьев из завалов, очищаем их от сучьев и тянем к реке. Связываем бревна прутьями тальника, и плот готов. Правда, плот такой, что плыть на нем, наверное, будет опаснее, чем переправляться вплавь. Но делать нечего, сталкиваем его в воду и, балансируя и упираясь шестами в дно, плывем.

Оставленные на берегу лошади топчутся на месте, но в воду не идут.

— Не пришлось бы нам возвращаться, — высказывает тревогу Ваня.

— Но там же Васька, — отвечаю я и резко свищу.

Васька в ответ ржет и медленно входит в воду. Плывущих лошадей сносит течением, и они, храпя и поводя ушами, проносятся мимо нашего неустойчивого судна. Вскоре они выходят на берег значительно ниже места нашей высадки.

В результате довольно успешного решения всех намеченных задач настроение было бодрым, приподнятым. Мы находились в центре огромного дикого края, к освоению которого наш народ только приступал. Угрюмая, суровая и вместе с тем прекрасная природа окружала нас.

Нигде нет следа человека, только медвежьи тропы говорят о том, что где-то здесь обитают эти «хозяева тайги».

День склоняется к вечеру. От реки веет прохладой, местами легкие облачка тумана начинают колыхаться над водой, постепенно сливаясь с дымом пожара.

Тихо, величественно и красиво.

Мы еще долго стоим у самой воды, но надо отправляться в лагерь. Садимся на лошадей и трогаемся в обратную дорогу.

Следы человека

Вернувшись в лагерь и поделившись с товарищами результатами нашей довольно успешной поездки, мы снова принялись за работу.

Не доходя двух километров до прижимов, переходим на левый берег реки Оротукан. Хотя места здесь для трассировки неважные и долина сильно заболочена, все же другого выбора у нас нет. Лежащий впереди мостовой переход через реку Колыму заставляет нас прокладывать дорогу именно по левому берегу Оротукана.

Километров за восемь от устья работы прекращаем и перебрасываем лагерь к мостовому переходу.

На широкой галечной отмели реки Колымы стоит наш полотняный городок. Хорошо натянуты палатки; их у нас пять: три для рабочих, одна завхоза, а посередине наша — технического персонала. Над ней на флагштоке развевается красный флаг.

В палатках сколочены нары, а снаружи столы и скамейки.

В стороне около большой, одиноко стоящей лиственницы сооружена кухня. Здесь же очаг и сложенная из больших плит сланца печь. В связи с организацией продуктовой базы с собой мы возим только аварийный запас сухарей и галет. На стоянках же питаемся свежим черным и белым хлебом, выпеченным из муки в походных печах, которые мастерски сооружает повар Степан.

От палаток до реки всего метров десять. Чуть ниже по течению устроен небольшой мостик, на котором мы умываемся, а еще ниже стоит наша шестая, маленькая палатка. В ней из обтесанных жердей настлан пол и установлена печка. Это наша баня и прачечная.

Здесь, на переходе, нам предстояло произвести большие съемки, поэтому лагерь мы разбили по всем правилам и со всеми удобствами.

При съемке перехода необходимо было сделать ряд измерений в русле реки, для чего требовалось хоть какое-нибудь плавучее средство. Так как плоты для этой дели тяжелы, то решили строить лодку.

Работа шла почти круглые сутки. Двумя продольными пилами пилили из сухих деревьев доски. Среди рабочих нашлись плотники, столяры и смолокуры, которым поручили изготовить немного смолы.

Заложив на берегу «верфь», соорудили «корабль». Получилось судно, напоминающее лодку-плоскодонку. Несмотря на то, что ее тщательно проконопатили и осмолили, лодка неимоверно текла и сидевшим в ней пловцам приходилось энергично выплескивать воду, поддерживая свое ненадежное судно на плаву. Но с течением времени лодка замокла, а экипаж приобрел необходимые навыки в управлении ею.

Вскоре мы настолько освоили наш «корабль», что стали ходить даже под парусом.

Несмотря на то, что стояла середина здешнего короткого лета, вода в реке была страшно холодной и обжигала, как огонь. Даже мы, достаточно закаленные таежники, не могли купаться в ней. Работы же по промеру глубины, определение скорости течения реки, съемка живых сечений выше и ниже места перехода и другие измерения, проводимые на нашем самодельном судне, часто сопровождались вынужденным купанием.

Во время одного из переездов на другой берег от неосторожного движения лодку залило, и она потонула. Ребята бросились вплавь. По воде поплыли рейки, штатив и весла, а нивелир в ящике пошел ко дну.

Потеря для нас была существенной. Несмотря на наличие запасного инструмента, мы не могли смириться с такой утратой. Пришлось организовать «водолазные работы». Виновники происшествия долго бороздили по реке в поисках затонувшего нивелира. Наконец они шестами нащупали его значительно ниже места аварии и на довольно большой глубине.

Теперь пришлось им показать свое искусство в плавании и проявить мужество, ныряя в ледяную воду. После нескольких попыток, они, к всеобщей радости, все-таки вытащили инструмент.

Несколько сконфуженные за свою неловкость при переправе, они теперь более смело пришли в лагерь. Ничего не скажешь, ребята заслужили похвалу, а заодно и согревающего для предотвращения простуды,

В нашей работе, в повседневной жизни не мало возникало ситуаций, когда требовались смекалка, мужество, а иногда и проявление героизма, как это часто бывало при переправах через неизведанные реки. Но весь наш коллектив являлся дружной семьей, состоящей из находчивых, волевых и смелых людей. Для выполнения серьезных и ответственных заданий всегда находилось много охотников. Особенно хороши в этом отношении были наши «новички». Трудности походной жизни быстро закалили их, а наши «старички» помогли им быстрее приобрести нужный опыт.

И однажды во время вечернего отдыха полушутя, полусерьезно мы сняли с них название «новичков». Церемония своеобразного посвящения в полноценных таежников началась выступлением техника Бориса. Проникновенно звучали его задушевные слова здесь, в палатке, на берегу большой северной реки в тихий летний вечер.

— Мы прямо со школьной скамьи поехали на Север, — говорил Борис. — Конечно, нам немного страшно было начинать свою трудовую жизнь в таком суровом крае. Но за короткое время, проведенное с вами в тайге, мы многому научились, привыкли и, главное, успели уже полюбить здешнюю природу, нашу работу и… вас, «старичков». Я думаю, мы уже прошли «испытательный срок» и если еще не стали настоящими «таежными волками», то скоро будем ими. Просим рассмотреть наше заявление, и если мы достойны, то снять с нас название «новичков» и перевести в высший разряд.

Каждому из них были заданы вопросы: по скольку раз они купались в Колыме и других реках, как справляются с работой, ссорятся ли с товарищами и т. д. После этого Фомич громко объявил, что нет больше «новичков». Все становятся настоящими «таежными волками»! Да здравствуют «волки»! — закончил Фомич здравицей.

— Нет больше «новичков»! — подхватили все хором.

— Ну, «волки», — заговорил Шумиловский, — это вам так даром не пройдет, ставьте угощение, а кстати, сегодня и ужин подходящий — рыбешка из Колымы.

Когда все сели за стол, я поднял кружку:

— Очень рад, что вы полюбили нашу походную жизнь. Здесь вы приобретете богатый опыт, познаете все стадии рождения проекта дороги. Это поможет вам и в будущей вашей самостоятельной работе, потому что вами будут поняты многие тонкости проектирования автодорог. Вот в каких торжественных условиях мы снимаем с вас звание «новичков». Поздравляю вас всех, молодые наши друзья! Но учтите, теперь и спрос с вас будет другой, более высокий. Уверен, что вы и впредь будете так же дружно и самоотверженно трудиться. За дружбу и успехи в нашей работе!

Этот вечер прошел весело и непринужденно, и его очарование осталось в сердцах бывших «новичков» на всю жизнь.

Закончился он тем, что мы разожгли костры, расселись вокруг огня и в эту светлую таежную ночь долго пели песни. Было хорошо и спокойно на берегу знаменитой северной реки. Наши голоса неслись по воде и, отраженные сопками, как бы переливаясь, затихали вдали…

А утром следующего дня снова за работу. На противоположном берегу, против нашего лагеря, стояли высокие сопки. Склон их постепенно снижался и превратился в террасу высотой метров в двадцать пять; на эту террасу и выходила ось нашего мостового перехода. Берег окутывался дымом где-то бушевавшего пожара, который, по всем признакам, приближался к нам. Иногда порывы ветра рассеивали дым, тогда видимость увеличивалась и мы спешили воспользоваться просветлениями для инструментальных съемок.

Осевая линия перехода обозначалась двумя большими вехами, установленными на противоположных берегах. В небольшие промежутки просветления эти вехи просматривались, и мы могли производить промеры глубины реки. Для этого веху, укрепленную на лодке, ставили так, чтобы она попадала в створ с береговыми вехами. Как только это удавалось сделать, а сделать это было трудно, ведь приходилось бороться с течением, то по сигналу с берега на лодке производили промер глубины, а веху на ней засекали теодолитом с берега.

Эта кропотливая и трудная работа часто прерывалась дымом, наплывавшим сверху и закрывавшим всю реку. Приходилось дежурить в лодке около створа и ловить каждое просветление.

Покончив с промером глубины русла, отнявшим у нас много времени, мы торопились завершить работы на переходе.

Нам оставалось произвести съемки на нижнем сечении, метрах в шестистах от нашего лагеря вниз по течению. Река в этом месте имела широкую пойму, настолько густо заросшую лесом, что в нем стоял вечный мрак и веяло тлением. Двигаться по нему без топора не представлялось возможным. В этих дебрях произрастали, кажется, все породы деревьев, какие мы только встречали в здешних местах.

Пробираясь по зарослям поймы, мы набрели на небольшую полянку, уже заросшую молодыми деревьями, на которой увидели пни очень старой порубки и едва сохранившийся след костра. Немного в стороне валялись остатки какой-то упряжи: металлические пряжки, крючки и куски полуистлевшего брезента. Это была старая стоянка человека.

Вскоре мы обнаружили наполовину засыпанный землею скелет лошади. Между ребер уже проросли побеги лиственницы, и странно было смотреть на молодую поросль среди костей — следов смерти.

В дальнейшем мы наткнулись на полуразвалившуюся землянку. Сложенное из нарезанного дерна, поросшего не только травой, но и деревьями, стояло это убогое жилище у подошвы невысокой террасы. Вход в нее обвалился, и осталось только небольшое отверстие. Расширив его, мы пролезли внутрь. В полумраке что-то белело. И когда мы присмотрелись, то мороз пробежал по спине. В землянке находилось два человеческих скелета. Один из них лежал поперек землянки, а другой сидел в углу, поджав под себя ноги. Здесь же валялись ржавый топор, котелок и ствол от ружья.

По состоянию землянки и всего найденного в ней можно было предполагать, что трагедия разыгралась зимой, несколько десятков лет назад.

Какая тайна была погребена здесь? Кто эти люди? Кто виновен в их гибели?

Нам рисовались страшные картины. Застигнутые зимой, без пищи и теплой одежды, двое путников пробираются тайгой. Единственное их спасение в движении, но лошадь, везущая скудный скарб, гибнет. Двигаться дальше нет возможности, и люди решили зимовать в лесных дебрях. А когда тайгу занесло снегом, когда боеприпасы израсходованы, тогда безжалостный гость — голод вошел в их убогое, наскоро построенное жилище и… дальше страшный конец.

В молчании мы вышли на воздух. Мрачная находка гнетуще подействовала на всех. Решили все оставить нетронутым. Может, в будущем при более тщательном обследовании прольется свет на этот след человека в тайге.

Наконец наши съемки перехода закончились, и мы устроили небольшой вполне заслуженный отдых. За время отдыха предстояло перебросить лагерь через реку, выполнить камеральные работы и произвести новую большую рекогносцировку. Словом, для всех хватало дел, но все же мы называли это отдыхом, потому что не вели изысканий в тайге.

Наша камеральная группа уже к этому времени составила план и продольный профиль дороги на пройденном участке. Обработав данные по переходу через реку Колыму, мы направили эти материалы с посыльным в поселок, в управление. Первая часть нашего задания этого года была выполнена.

Пожар в долине реки Колымы прекратился, дым нам больше не мешал, и после напряженных работ приятно было отдыхать в этом живописном уголке тайги.

Но нам с Ваней воспользоваться этим отдыхом не пришлось. Как только закончились съемки перехода, мы взяли с собой троих рабочих и уехали на новую рекогносцировку вверх по долине реки Дебин.

В задачу рекогносцировки входило обследование всей долины реки с проведением маршрутных съемок. По этим материалам и на основе собственного наблюдения мы должны были принять решение о прокладке трассы по тому или иному берегу. В этой же рекогносцировке нам предстояло доехать до нашей продовольственной базы и проверить ее состояние.

Нашу маленькую группу в пять человек быстро укрыла тайга, и мы как бы затерялись в ней.

После перехода через Колыму трасса выходила на левый берег реки Дебин, и мы должны были выяснить, можно ли и дальше вести изыскания по этому берегу.

Отъехав несколько километров от лагеря, мы расстались с Ваней, условившись о времени встречи для ночлега.

Река Дебин, по которой мы вели рекогносцировку, протекала по широкой, густо заросшей лиственницей долине. На правом берегу, который обследовал Ваня, сопки отстояли от реки километра на два, а на левом, где ехал я, они подходили довольно близко и, часто спускаясь к реке, образовывали прижимы. Мне приходилось или объезжать их, или взбираться на кручи. Один раз с вершины такой сопки, далеко внизу, на той стороне реки, я увидел Ваню с его спутниками.

— Ого-го-го! — закричал я. Но только разноголосое эхо ответило мне. Ваня, конечно, не услышал моего слишком слабого для тайги голоса.

Наблюдая, записывая и зарисовывая, мы все дальше продвигались вперед.

День стал клониться к вечеру; пора становиться на ночлег, но мне кажется, что я еще не проехал условленного расстояния: тяжелая дорога и частые прижимы задерживали меня. Делаю на всякий случай выстрел, где-то далеко звучит ответный.

Вскоре мы все вместе сидим у походного, брызгающего яркими искрами костра. Варится ужин, и запах пищи, смешанный со смоляным дымом, усиливает и без того прекрасный аппетит.

После ужина, обменявшись впечатлениями дня, мы лежим молча у костра, погрузившись в свои мысли. Над нами ночь раскинула свое покрывало. Отблески костра причудливо играют на окружающих деревьях, а вверху, между их пышными кронами, мерцают далекие звезды…

И теперь, много лет спустя, часто вспоминаются эти незабываемые таежные ночи и наши яркие походные костры.

Ручей Ягодный

Мы обследовали долину до самой продуктовой базы, проверили состояние склада и все вместе тронулись в обратный путь. Рекогносцировка показала, что правый берег для строительства дороги совершенно не пригоден.

А когда вернулись к своим товарищам, то приступили к работам по укладке трассы. Потянулись однообразные напряженные трудовые дни.

По мере продвижения вверх по реке Дебин тайга становилась дикой и непроходимой. Густой лиственничный лес с подлеском и большие участки стланика чрезвычайно усложняли трассировку. Ближе к реке лес редел, но начинались мари, и это обстоятельство заставляло нас укладывать трассу у подошвы сопок и пробиваться сквозь лес.

Выбирал направление трассы я и всегда находился впереди. Приходилось проделывать за день много километров, чтобынайти лучшие места для укладки трассы. Но вот направление задано, и работа закипала: рубили просеку, провешивали линию — всем хватало дел. В это время я уходил дальше. Вот идешь по густому девственному лесу и прислушиваешься к шуму рабочих, прорубающих просеку. Постепенно все звуки затихают, и надо подождать появления трассировщиков.

Однажды в ожидании товарищей я сидел, задумавшись, на дереве у ручья. Вдруг тихий шорох вблизи заставил меня насторожиться. Палец инстинктивно лег на спусковой крючок ружья. Из распадка вышел красавец сохатый. Не замечая человека, он остановился в нескольких шагах и, оглядываясь по сторонам, стал прислушиваться. Закинув назад голову, украшенную большими тяжелыми рогами, он с шумом втягивал в себя воздух. Влажные ноздри его нервно трепетали. Он был спокоен, и вместе с тем чувствовалось, что каждый мускул его сильного тела напряжен до предела. Мы встретились взглядами. Сохатый вздрогнул, его большие темные глаза расширились от испуга, но он продолжал оставаться на месте. Не двигаясь, сидел и я.

Так продолжалось несколько секунд, пока я случайно не пошевельнулся. Таежный великан наклонил голову к земле так, что густая шерсть на загривке стала дыбом, сделал прыжок в сторону и, закинув рога на спину, легко помчался по тайге. Продуктов у нас было много, и убивать такого красавца ради охоты я не стал.

…Через несколько дней трасса подошла к самому серьезному препятствию, лежащему у нас на пути, к большому прижиму, обойти который не представлялось возможным.

Произведя тщательное обследование, я пришел к выводу, что трассу надо уложить в двух вариантах: и понизу, на отвесных скалах, и поверху, через сопку, что, по существу, означало уложить трассу через перевал. Этот ход явно удлинял линию, но имел и свое преимущество: он не требовал больших земляных работ.

Съемка нижнего варианта доставила нам много хлопот. Подвешенные на веревках люди по отвесным скалам переползали с места на место, на крохотных площадках устанавливали инструменты и делали нужные съемки.

Закончив нижний вариант, приступили к прокладке верхнего. Работали, как на перевалах, то есть трассировали линию сверху вниз.

К этому времени запас продовольствия подошел к концу. Работы на прижиме затягивались, и мы вынуждены были послать несколько человек на базу за продуктами. Отправив товарищей, мы продолжали настойчиво работать над перевалом.

Как-то Сережа, по установившейся у нас привычке приносить геологам все найденные интересные камни, принес кусок серого растрескавшегося камня и отдал его Фомичу.

— На, пожалуйста, насилу отломал его от большой глыбы. И, по-моему, это даже не камень.

Фомич долго исследовал находку, рассматривал ее в лупу, попробовал соляной кислотой, а потом пожал Сереже руку и объявил:

— Уважаемый Сережа, разрешите вас поздравить с ценной находкой, вы нашли не камень, а кость, и, по всей вероятности, кость какого-то бронтозавра, жившего в триасовом периоде!

Сережина находка вызвала живой интерес, и все старались определять, чья же это в действительности кость.

Пока ребята спорили, Фомич подошел ко мне и почему-то шепотом сказал: «Это кость мамонта. Сережа нашел остатки мамонта, это очень ценная находка».

— Так чего же делать из этого секрет? — спросил я. — Ребята, Сережа нашел мамонта, пойдем же вытаскивать его на поверхность.

Захватив с собой инструменты, мы шумной толпой пошли к месту находки и откопали там большой кусок бивня. Желая найти самого мамонта, мы стали углублять место раскопки, но встретили мерзлоту и, к сожалению, вынуждены были прекратить работу. Товарищи долго еще бродили по склону сопки в надежде найти еще что-нибудь интересное, но там больше ничего не оказалось.

Находясь вблизи поверхности земли, бивень сильно разрушился, однако сохранился еще настолько, что часть его пошла у нас на поделки мундштуков, гребешков, игрушек и других изделий.

…Закончив съемки вариантов, мы еще несколько дней занимались камеральной работой и проверяли натурные съемки.

К этому времени вернулись наши посланцы с продуктовой базы. Получив подкрепление в продовольствии, а главное — удостоверившись, что база в порядке, мы расстались с обжитой и удобной стоянкой и перебросили лагерь вперед. Опять потянулись однообразные дни, заполненные напряженным трудом большого коллектива людей. За нами в тайге оставалась хорошо набитая тропа и километры уложенной трассы.

Мы знали, что наша продуктовая база находится на правом берегу реки Дебин и как раз против устья левого притока. В верховьях этого безыменного ручья мы предполагали найти удобный перевал с выходом к реке Верхний Ат-Урях — концу маршрута изысканий этого года.

И когда до ручья оставалось километров около восьми, мы перебросили свой лагерь в его долину. Эго оказалось очень живописное место. По берегам ручья рос густой лес из лиственницы и тополя. Отдельные деревья, склоняясь над водой, купали свои пышные ветви в холодных струях. В тихих заводях лес отражался в воде, как в зеркале, и в легких рябинках волнения создавались причудливые картины.

В буйных зарослях этого леса терялось устье ручья, и трудно было сразу определить, где проходит его извилистое русло, впадающее в реку Дебин.

По широкой и сухой долине этого притока, огороженной высокими сопками, заросшими стлаником, рощи лиственниц чередовались с огромными полями ягоды голубики.

Довольно высокие кусты голубики, покрытые чуть розовеющими круглыми листьями, между которыми висели иссиня-черные, с сизым налетом, крупные ягоды, создавали яркий и красочный ковер. Везде, на каждом шагу, ягоды и ягоды. В долине растет голубика, а по склонам сопок — брусника со своими как бы искусственными вечнозелеными листьями. Такое изобилие ягод мы встретили впервые. И первую свою стоянку в этой долине назвали «Ягодной». Это название перешло затем на ручей, отразилось в наших полевых документах и в конечном счете ручей под названием «Ягодный» был нанесен на географические карты.

На этой стоянке нам предстояло пробыть довольно долго, поэтому лагерь мы расположили на опушке густого леса, на берегу реки Дебин, перед большой галечной отмелью.

С реки нас обдувал легкий ветерок и отгонял несносных комаров. Ребята в одних трусиках за самодельными столами обрабатывали полевые материалы и грелись на солнышке.

Много выводков разных пород уток носилось по реке и ее протокам, а на ягодные поля тучами прилетали пастись куропатки, глухари и рябчики. Наш стол был обильным и разнообразился дичью и рыбой, которой изобиловали река и ручей.

Мы долго стояли в этом нетронутом уголке тайги, и порой просто не верилось, что находимся на Крайнем Севере.

Конец трассы по реке Дебин проходил в очень сложных условиях. Густые заросли, в которых прорубали просеки для провешивания трассы, сильно мешали работе. Приходилось часто бросать пройденные километры и трассу укладывать заново. Преодолевая природные препятствия, мы в эти дни трудились, не щадя сил. Почти ночью возвращались в лагерь, наскоро ужинали и, как убитые, валились спать.

Наконец трасса вышла в долину ручья Ягодный. Впереди предстоял небольшой, но такой нужный всем отдых.

Закончив изыскания в долине реки Дебин, мы камеральничали, рабочие занимались хозяйственными делами, приводя в порядок имущество. В свободные часы люди отдыхали, занимались рыбной ловлей, охотой и сбором ягод. Так прошло несколько дней, и наступила пора снова собираться на рекогносцировку в поисках перевала. Но на этот раз мне особенно не хотелось покидать наш лагерь. Хорошо было здесь; даже забывалось, что мы в тайге, так далеко от населенных пунктов, на лоне дикой природы.

Неожиданно наш покой был нарушен. К нам прибыл отряд пограничников и предупредил о появлении в нашем районе вооруженной банды. В тайге становилось неспокойно. Пришлось отложить отъезд на рекогносцировку до прояснения обстановки.

Пограничники, неся дозорную службу, жили у нас. Но они должны были скоро уехать, и пока этого не произошло, мы начали работы в долине ручья Ягодный.

Первые километры трассы уложили быстро, так как места были хорошие. Но по мере продвижения вверх по ручью снова пошли трудные участки.

Несколько дней мы жили спокойно, так как пограничники сами несли охрану нашего лагеря. После же их отъезда мы снова остались одни. Приняв все меры предосторожности по охране лошадей и самого лагеря, продолжали работать. Был установлен целый ряд правил поведения. Людям запрещалось охотиться и ходить по тайге в одиночку; всякий выстрел означал нападение бандитов или медведя, и, услышав его, товарищи должны были идти на помощь.

Не скажу, чтобы на этот раз на рекогносцировку я ехал с большим удовольствием. Но раз надо, то ничего не поделаешь.

И вот мы с Сергеем и тремя рабочими снова в тайге, далеко от лагеря. Целыми днями пробираемся по зарослям, ночуем и бодрствуем у костров, неся ночные дежурства, и только к третьей ночи подъезжаем к развилку ручья. Впереди высились два перевала — один совпадал с общим направлением долины, другой же уходил несколько в сторону, но он был ближе к нам, и обследование мы решили начать с него. Потратив весь следующий день на изучение перевала, мы пришли к выводу, что он «безнадежный» и для перехода не годится.

Решили осмотреть другой, дальний, совпадающий с направлением долины. Переночевав внизу, мы на другой день приступили к его обследованию. По мере подъема на перевал небольшая марь в долине окончилась, и мы выехали на старое пожарище. То, что недавний пожар сжег все на своем пути, являлось верным признаком сухих, а значит, и удобных в геологическом отношении мест. Осторожно пробирались мы между скрученными остатками стланика и довольно быстро взобрались на вершину перевала. Пожар все сжег и на противоположной стороне, и это облегчило нашу задачу. Далеко вниз мы не спускались, так как убедились, что перевал проходим.

…Волнения последних дней, почти бессонные ночи и обследование перевалов теперь сказались на нашем физическом состоянии. Мы очень устали, передвигаясь по бесчисленным ущельям, осыпям и марям. На лошадях не везде проедешь, и большую часть пути пришлось идти пешком. Но как бы там ни было, а еще одна рекогносцировка закончена.

Решив основную задачу, на этом мы закончили свои поиски и с радостью повернули в обратный путь.

В одном густом перелеске мы спугнули стаю летающих собак — летяг, как их называют местные жители. У этого небольшого, серо-пепельного, похожего на белку зверька вдоль боков имелись перепонки, соединяющие передние и задние ноги. Взобравшись на вершину дерева, они близко подпускали нас, и когда мы начинали стучать по стволу, прыгали и парили в воздухе. Пролетали они метров сто — сто пятьдесят, хвостом управляя своим полетом. Полет их заканчивался почти у земли. Облетев какое-нибудь дерево вокруг, зверьки цеплялись, за его ствол и быстро взбирались опять на вершину.

Через два дня после нашего возвращения снова начались полевые работы по укладке трассы на левом берегу, ручья Ягодный.

Прошло несколько дней, и, наконец, настало время, когда мы кончили трассировку подъема и приступили к спуску. Ходить в лагерь стало еще дальше, и мы наметили день переезда.

В этот день все ушли на работу, а хозяйственники должны были перебросить лагерь через перевал на новую стоянку.

Несмотря на осень, был очень жаркий день. Раскаленный воздух как бы застыл, и даже на вершине перевала не чувствовалось дуновения ветерка. Обливаясь потом, мы карабкались на перевал. Мучила жажда; взятую с собой воду выпили, не добравшись еще до вершины. В темных и сырых расщелинах сдирали со скал чуть влажный мох и прикладывали его к разгоряченным лицам, стараясь хоть этим немного освежиться. Как-то особенно тяжело дышалось, и приходилось делать частые остановки для отдыха. Преодолев, наконец, подъем, все обессиленные повалились на землю на вершине перевала, через который проходила трасса.

Далеко внизу мы видели наш транспорт, который уже тронулся в путь. Когда он взобрался на перевал и лошадей развьючили, мы собрались на вершине и решили немного перекусить. Пока рабочие курили, а повара готовили завтрак, неожиданно посвежело, подул ветер и из-за сопки выползла черная туча. Она расползалась и, разрываясь на части, начала быстро опускаться к нам на седло.

Настала зловещая тишина. И, как только хозяйственники стали убирать разбросанные вещи, налетел вихрь. Поднялись тучи ныли, мелкие камни и песок. Все окуталось тьмой, сквозь которую засверкала ослепительная молния, оглушительно загрохотал гром.

Казалось, огненные вихри заплясали между нами. Лошади в страхе начали метаться, топча вещи, лежащие на земле. Рабочие и конюхи стали их ловить, привязывать и успокаивать.

— Печи! — вдруг закричал Фомич. — Растаскивайте подальше железо! — И он схватил лежащую рядом печь и побежал с ней в сторону. Все вскочили и стали расшвыривать лежащие в куче печи и трубы. Не знаю, была ли от этого какая-нибудь польза, но Фомич нас испугал, и мы все железные предметы разбросали по седлу перевала.

В воздухе пахло серой и гарью. К хаосу в воздухе присоединился и хаос на земле, когда хлынул проливной холодный как лед дождь и мутные потоки воды понеслись на нас с окрестных сопок.

Испуганные, мокрые и оглушенные сидели мы, укрывшись палатками. Наконец молния стала сверкать реже, раскаты грома затихли, и ветер уменьшился. Гроза так же быстро проходила, как и налетела на нас. Вскоре проглянуло и солнышко. Промокшие, мы начали собирать разбросанное имущество и помогать хозяйственникам приводить его в порядок.

Долго все припоминали эту грозу на перевале, ведь там мы находились не только близко от нее, но даже как бы в самой ее середине.

Долина после перевала оказалась сильно заболоченной, и Куприянов долго выбирал место для новой стоянки. На фоне рыжей мари и черных обгорелых стволов деревьев резким контрастом выделялись наши белые палатки.

Недалеко был уже конечный пункт этого маршрута, и, произведя большую рекогносцировку, мы потянули трассу по пожарищу.

Однообразный и унылый вид. Нет ни зелени, ни дичи, ни даже рыбы в этом ручье. Мерно хлюпает вода под ногами, а где ее нет, там ноги тонут в мягком ковре мха и торфа.

Трассу укладываем у подошв сопок, но мари и здесь поднимаются высоко на склоны.

Новый ручей, мы его прозвали «Заболоченным», впадает в довольно большую и многоводную реку — Верхний Ат-Урях, на берегу которой и заканчивался наш маршрут.

По мере приближения к реке характер долины мало менялся. Если у самой реки мари и кончились, то старый пожар и произведенные здесь порубки для нужд местного строительства совершенно оголили устье ручья Заболоченного. И хотя мы не любили такие печальные места, все же нам предстояло пробыть здесь еще довольно долго.

На этом заканчивались изыскания нашей экспедиции этого сезона. Оставалось еще выполнить небольшую часть камеральных работ, немного отдохнуть, собраться и отправиться в длинное путешествие назад, на поселок, на зимовку.

Большая земля

Быстро приближалась зима, наступили холодные темные ночи, а наш лагерь все стоял в устье ручья Заболоченного.

Мы старались скорее закончить камеральные работы и тронуться обратно на базу и по пути, если позволит погода, произвести для работ будущего года небольшую рекогносцировку вверх по реке Дебин. По предположению, на этом участке зимой должна быть произведена рекогносцировка. Но мы уже знали, что производить рекогносцировку в зимних условиях очень трудно и результаты ее всегда страдали большими неточностями. Толстый снежный покров и морозы не дают возможности подробно изучать рельеф, геологию и водный режим рек. Зимняя рекогносцировка определяет только общее направление трассы. Это обстоятельство и заставляло нас самих хоть немного ознакомиться с районом будущих изысканий.

…Закончив все работы, собрались в обратный путь. Вышли очень рано, едва утренний рассвет тронул вершины окрестных сопок. Дорога нас теперь не пугала, мы шли по хорошо набитой тропе и готовой просеке.

На ночь останавливались на наших старых стоянках и быстро разбивали лагерь. Настроение у всех превосходное, задание выполнили успешно, все здоровы, продукты есть.

Красавица осень разукрасила тайгу всевозможными красками. На поймах шуршал опавший лист, лиственница медленно теряла пожелтевшую хвою. В ручьях рыба шла вниз, она спешила до зимы выбраться из мелководных мест. Попадались стаи уток, которые готовились к перелету.

Товарищи развлекались охотой и рыбной ловлей, а результаты этих развлечений разнообразили наш стол.

Вот мы уже на базе, в устье ручья Ягодный. Дядя Ваня, Сергей и я собрались на рекогносцировку. Нам предстояло подняться вверх по реке Дебин и в течение пяти-шести дней обследовать долину примерно на сто километров.

Наша небольшая группа быстро продвигалась по тайге. Приобретенный опыт значительно облегчал нам проведение рекогносцировочных работ. Расстояние мы почти безошибочно определяли по времени движения, а геологические условия — по растительности и рельефу местности.

Обследованию подвергался в основном левый берег реки, по которому мы уложили трассу до Ягодного. Несколько десятков километров проехали без серьезных препятствий. Но потом увидели, как сопки подошли к берегу, надвинулись на реку и образовали непроходимые прижимы. Пробираться по ним нечего было и думать, и, спустившись к реке, мы снизу обследовали этот обрывистый берег. Не видя конца прижимам, вернулись назад и, стали искать удобное место перехода через реку Дебин. Но намеченные планы нам не удалось осуществить. Внезапно резко похолодало и пошел снег. Неожиданно испортившаяся погода заставила нас возвратиться в лагерь и срочно выступить домой, на зимовку.

Мы по опыту уже знали, что этот снег не перестанет идти до наступления настоящей зимы. И когда первые легкие снежинки закружились в воздухе, мы решили, что на этом сезон изысканий заканчивается и задерживаться в тайге становится опасным.

Тайга все сильнее и сильнее окутывалась туманом из сетки кружащих снежинок. Видимость резко уменьшилась, и скоро под ногами уже лежал мягкий, пушистый ковер чистого, слепящего глаза снега. Сквозь молочно-серую массу мы спешим скорее вернуться домой.

Дом! Какое родное и многозначащее слово! Но настоящий дом, с семьей и родными, с милым и дорогим уютом, был от нас очень и очень далеко. А сейчас мы торопились, увы, только к себе на зимовку. В свободное время особенно остро чувствуется тоска по родным и близким. Сколько уже времени мы бродим по тайге, перенося тяготы и лишения походной жизни? Скоро три года, как мы живем в условиях неустроенного быта. Три года! Но как быстро прошло так много времени!

В дороге у нас все чаще возникали разговоры об отпуске и поездке домой, на Большую землю.

Каждый спешил высказать свои планы и мысли о том, что он сделает во время отпуска и как будет отдыхать.

Однако отпуска еще впереди. Там в поселке можно будет решить эти вопросы, а сейчас надо торопиться, чтобы захватить последний пароход навигации, и мы стараемся как можно быстрей пройти оставшиеся километры до нашей зимовки. Становится все холоднее и холоднее; по рекам идет шуга, и они вот-вот станут. Это для нас было бы лучше. Переходить их вброд — удовольствие небольшое.

У перехода через реку Колыму уже вырос целый поселок. Подготовительные работы к строительству моста идут полным ходом.

Большие перемены произошли и за рекой. На трассе мы видим почти готовые поселки, уже расчищенную просеку, производство земляных работ и строительство временных мостов через водотоки. Дорожники с честью выполнили взятое на себя обязательство и досрочно устроили проезд. Нам было приятно чувствовать и видеть, что наши труды по изысканиям дороги претворяются в жизнь.

По пути встречаем много знакомых лиц, узнаем последние новости и рассказываем о своих происшествиях. Выслушиваем похвалы за удачно проложенную трассу, хорошо выбранные переходы через водотоки.

Успехи строителей в основном зависят от грунтов, залегающих на трассе. Дорожники как огня боятся марей и пучинистых мест. Это и понятно. Возведение земляного полотна на таких местах требует переброски на большие расстояния многих тысяч кубометров хорошего грунта, а иногда и устройства специального основания — сплошного деревянного настила из круглого леса. А при полном бездорожье и отсутствии необходимого транспорта эта работа становится очень тяжелой.

С интересным явлением столкнулись строители на одном из участков трассы.

Дорога проходила по крутому косогору, который, по всем внешним признакам и заложенным шурфам, состоял из хорошего гравелистого суглинка. Когда же стали его разрабатывать, то на глубине трех-четырех метров в двух местах натолкнулись на лед в несколько метров толщиной. Этот древний, ископаемый лед, очевидно погребенный в результате каких-то геологических катастроф под слоем грунта, сохранился до наших дней. В нем строители проделали большие штольни, но определить толщину его и границы залегания им не удалось. Обойти это место не представлялось возможным, и тогда приняли самое правильное в техническом отношении решение: выбрать во льду траншею немного шире дороги и сверху засыпать слоем грунта в несколько метров толщиной. Таким образом, оставшемуся слою льда искусственно создали такие же условия, при которых он находился многие тысячелетия.

С такими интересными неожиданностями строители встречались довольно часто, и все возникающие сложные вопросы быстро решались на месте.

…От ручья Спорного экспедиция уже на автомашинах доехала до поселка Мякит. За наше сравнительно недолгое отсутствие он разросся, появились новые дома. Поселили нас в новом большом доме, расположенном у подножия сопок.

Мы снова в поселке, дома!

После сдачи имущества и других реорганизационных дел мы позволили себе немного отдохнуть. Все жадно набросились на ожидавшую нас корреспонденцию; письма, газеты, журналы. Хотелось скорее узнать все новости и быть в курсе всех событий, происшедших за лето.

Первые дни было странно чувствовать, что нас окружают прочные стены, за которыми можно спать крепким, безмятежным сном, что утомительные переходы по тайге, холод, вьюга и лишения, неизбежные в нашей бродячей жизни, остались позади.

Мы быстро привыкли к новой обстановке и к распорядку дня в поселке. После непродолжительного отдыха приступили к окончанию проекта. Так как часть материалов по проекту дороги мы передали строителям еще в тайге, то особого напряжения в работе не было и возможность получения отпуска стала реальной. Все волновались и с нетерпением ждали решения своей участи. Наконец долгожданное совершилось. Мне, Фомичу и еще нескольким участникам экспедиции был разрешен отпуск до весны с поездкой домой.

Мы старались подогнать работу по составлению проекта так, чтобы оставшиеся товарищи могли закончить ее без нас. Сами же начали срочно собираться в дорогу.

Это оказалось не совсем простым делом. Нам предстояло проехать свыше трехсот километров на грузовых автомашинах. А зима уже вступила в свои права, и морозы достигали шестидесяти градусов. Над поселком и окружающей тайгой колыхался туман, сквозь который едва пробивались желто-багровые лучи пяти солнц: в морозные дни здесь можно было наблюдать интересное явление, порождаемое преломлением лучей; вокруг настоящего солнца появились еще четыре менее ярких. Такие же «дополнительные луны» наблюдались и в морозные полнолунные ночи.

Собираясь в дорогу, нам пришлось очень тепло одеваться. Обмундирование состояло из теплого белья, ватного костюма, полушубка и тулупа, а на ноги надевали меховые чулки, шерстяные портянки и валенки.

Перед отъездом остающиеся товарищи просили нас зайти к их родным, знакомым и близким, передать им письма, подарки, посылки. Мы все это забирали, записывали адреса, просьбы и заказы, составляя целые описи поручений.

Настало памятное утро отъезда. Мороз был особенно сильным, но мы так возбуждены прощанием и отъездом, что почти его не чувствуем. Едва ворочаясь, устраиваемся в кузове машины, стараясь поплотней укутаться в свои многочисленные меха. Машина, урча и фыркая, трогается.

Так начался наш отпуск.

Лента дороги извивается по долине реки, карабкается на высокие склоны сопок и перевалы, проскакивает по мостам через когда-то пенистые и быстрые ручьи, а теперь скованные толстым слоем льда и местами промерзшие до дна, и прорезает на многие километры вековую тайгу. По бокам стоит торжественная, занесенная снегом, молчаливая тайга. Впервые мы так далеко ехали по дороге, отвоеванной у тайги. Мы восторгались делом рук строителей, и наши сердца наполняла гордость: здесь была доля и нашего труда.

Гул машины и ее быстрый бег пугали и будоражили обитателей тайги: то и дело вспархивали стаи куропаток, иногда дорогу пересекал в стремительном беге заяц или песец.

Спокойно созерцали мы быстро убегающую назад тайгу.

Видимость была прекрасная, стоял ясный морозный день, и когда машина взбиралась на высокие подъемы, внизу на десятки километров открывалась панорама таежного края. Местами из долины поднимались облака пара, что свидетельствовало о наличии наледей, которые уже начинали действовать.

Как ни хорошо мы были одеты, но несколько часов на открытой машине стали давать себя знать. Мороз тоненькими иголочками забирался под одежду и все сильнее и сильнее покалывал. День быстро угасал. С наступлением темноты становилось еще холоднее. Подпрыгивая на ухабах, мы старались тесней прижиматься друг к другу, чтобы сохранить оставшееся тепло. Наконец, продрогшие до костей, находясь в полу-оцепенелом состоянии, мы въехали в поселок, где предстоял ночлег.

Машина остановилась у освещенного здания. Надо слезать; но как только мы покидали пригретые места, холод охватывал нас своими ледяными клещами. Разминая затекшие члены и едва передвигаясь в своих одеждах, мы по одному спрыгивали с грузовика. Только я коснулся земли, как страшная боль полоснула по моим ступням и я с криком упал. Встать я уже не мог. Товарищи, еще ничего не поняв, торопили меня идти скорее в дом, но убедившись в том, что двигаться я не в состоянии, волоком потащили меня в помещение. Острая боль прошла, но ног своих я не чувствовал. Это были какие-то тяжелые колодки, которые безжизненно висели, когда меня несли в ярко освещенную и жарко натопленную комнату для приезжих. Особым уютом она не отличалась, но в ней было живительное тепло, в котором мы крайне нуждались. Меня начали срочно извлекать из одежды. Стаскивая валенки, товарищи причиняли мне нестерпимую боль. Так и пришлось один валенок разрезать. Обнажив мои ноги, все ахнули — они были белые как бумага.

Пока искали врача, товарищи предлагали различные способы лечения. Первым делом в меня влили изрядную порцию спирта, и все дальнейшее я почти не воспринимал. Очнулся я от страшной боли. Как будто миллионы раскаленных иголок впивались в мои ступни. Боль была настолько сильной, что я обливался потом. Занимавшийся моими ногами местный врач очень обрадовался этим болям. Он потирал руки и говорил, что теперь все в порядке и ноги будут целы. Перед этим он высказывал опасение, что без ампутации обеих ступней не обойтись.

Продолжать дальнейшее путешествие в эту ночь мы не стали. Когда боль немного утихла и я опять стал владельцем своих собственных ног, я с какой-то любовью смотрел на них и шевелил пальцами. Они сильно распухли, были все в ссадинах и горели как в огне. Этот случай, конечно, не прошел для меня бесследно. В последующие годы ноги у меня очень часто болели, покрываясь надолго незаживающими ранами.

Мороз, как нарочно, все крепчал и крепчал и к утру достиг шестидесяти градусов. После несчастья, случившегося со мной, этот мороз вызывал у нас неподдельный страх. Имелась реальная возможность отморозить ноги и на всю жизнь остаться калекой. Но нам необходимо продолжать путешествие. Одевшись как можно теплее и захватив с собой еще несколько тулупов, мы, окутанные облаком пара, тронулись в путь.

Машина взбирается на подъем, мотор чихает, задыхается и вот-вот заглохнет. Это опасно, так как тогда его на морозе не заведешь. Но пока автомобиль мчится вперед и мимо нас снова мелькает засыпанная снегом тайга.

Когда-то, почти три года назад, мы проходили здесь на первые изыскания и принимали боевое крещение в тайге. А сейчас сменяющиеся картины тайги, одетой в зимний волшебный наряд, нас не привлекают. Мы устали и замерзли. Плотно кутаясь в тулупы, сильней прижимаясь друг к другу, молча проезжаем мы километр за километром, приближаясь к дели нашего путешествия — морю.

В каждом поселке шофер останавливает машину, интересуется нашим состоянием и спрашивает, не желаем ли мы погреться в помещении. Но мы просим его ехать дальше. Нам надо спешить, чтобы не опоздать на последние пароходы.

Снова надвигаются сумерки, мороз становится еще злей, он обжигает лицо, забирается под одежды. Мои больные ноги начинают мерзнуть, но я до судорог шевелю пальцами.

Но вот на одном из поворотов дороги, вдали, внизу, в белой мгле, мы увидели огоньки. Это был поселок Магадан — конец нашего путешествия на автомашине.

Как много прошло времени с тех пор, как мы выехали-отсюда в неизвестную для нас жизнь! И вот мы снова здесь. По большим домам с освещенными окнами, по широким улицам даже ночью можно судить, что тот небольшой поселок исчез. На его месте стоял настоящий современный город. Убегающие в разные стороны огни показывали, что он как бы расползся во все стороны, захватив даже склоны соседних сопок.

Мы подъехали к знакомой нам старой гостинице, которую покинули еще недостроенной. Поднимаемся в отведенный для нас номер и первым делом стягиваем с себя одежды. Уставшие, разморенные теплом, мы наскоро умываемся и, даже отказавшись от ужина, ложимся и крепко засыпаем.

Утро нас застало в хлопотах. Оказалось, что последний пароход уходит сегодня днем и к его отплытию нам предстоит сделать много дел. Началась беготня по многочисленным организациям. Получение подписей и различных виз отнимало уйму времени, и над нами нависла страшная угроза — не успеть на последний пароход. Нас спасло то, что здесь знали о нашем приезде, произвели заранее все расчеты и подготовили документы. Вскоре машина помчала нас по портовой дороге, отвоеванной когда-то нами, а потом строителями у отвесных, низвергающихся в море скал. Дорога оказалась прекрасной, и через несколько минут мы были уже в порту. Выполнив последние формальности, грузимся на новый комфортабельный пароход, который на несколько дней должен стать нашим домом.

Опять мы плыли в узком коридоре бухты, затемненной высокими, отражающимися в воде сопками. Погода на этот раз нам благоприятствовала. Мы шли, как говорили моряки, нормально, делая положенное число узлов в час.

Пароход был настолько быстроходным, что через несколько дней вдали стали вырисовываться сопки, окружающие Владивосток.

Вот мы на рейде. Вдали в морозной мгле сияет красавец город, и все мы торопимся сойти на берег, чтобы скорее пройти по его улицам. Но увы! Еще нельзя. Надо подождать, пока выполнятся сложные морские формальности.

День клонится к вечеру, а мы все стоим на рейде.

Вокруг нашего парохода снуют китайские лодки, и Фомич умудрился на одной из них уплыть так, что мы и не заметили. И каково же было наше удивление, когда с палубы одного из пришвартовавшихся к нашему пароходу катеров поднялся наш приятель, неся с собой огромный мешок. В мешке оказалась самая простая чайная колбаса и свежие булки. Разделить такое лакомство, от которого мы уже давно отвыкли, мы пригласили всех наших пароходных знакомых.

Нам буквально везло. На другой день мы уже мерно покачивались в международном вагоне поезда-экспресса Владивосток — Москва.

Теперь нас уже не волновали знакомые дорожные картины. Наши сердца учащенно бились при одном упоминании о предстоящих встречах с родными и близкими. Мы почти не жили жизнью вагона и мысленно уже были в Москве, в родных домах.

Но, как мы ни спешили, как благоприятно ни складывались обстоятельства, попасть к новогодним праздникам в Москву мы уже не могли. Кончался декабрь, а наш поезд находился еще где-то в пути, и Новый год мы встречали в вагоне.

…Трудно описать волнующие и радостные минуты встречи с родными и близкими. Поцелуи и слезы радости прерывались торопливыми расспросами, рассказами и воспоминаниями. Дома нас окружили вниманием и заботой.

Хорош заслуженный отдых в семейном кругу, в спокойной домашней обстановке! Таежные скитания и лишения остались далеко позади и кажутся каким-то сном.

…Вот снова море, но теперь-уже Черное. Но почему черное, если оно зеленовато-голубое, ласковое и приветливое! Хорошо отдыхать, набираться сил и здоровья.

…Но дни бегут. Наступает весна, и в душе пробуждается чувство, зовущее туда, в суровую тайгу, где нас ожидает трудная, но нужная работа.

Прощай, лучезарный юг, прощай, ласковое теплое море, прощай Большая земля! Весна!

Мы снова торопимся в свой далекий путь, выполняя приказ Родины.

Нас торопили. Шли частые телеграммы, извещавшие о сроках отправки первых пароходов. Не использовав до конца отпуска, мы снова мчимся по стране на восток.

Снова Владивосток и ожидание погрузки на корабль.

Первый пароход, предназначенный в рейс, накануне потерпел какую-то аварию, и сроки его ремонта затягивались. В связи с этим ломались графики отправки людей и грузов, срывалось начало навигации. Под погрузку с опозданием дали другой пароход, выходящий из ремонта. Началась суматоха и спешка. Пароход грузили и одновременно на нем что-то доделывали, варили, клепали и красили.

Так прошло несколько дней.

Наконец объявили посадку пассажиров. Опять уже знакомая нам суета портовой жизни, визг лебедок, гудки катеров и пароходов. После погрузки пароход снялся с якоря и направился бороздить воды Японского и Охотского морей.

На пароходе среди нас много новичков. Но мы держимся солидно, как заправские «морские волки». Уверенно, чуть-чуть небрежным тоном даем советы, как вести себя во время качки и шторма.

Нам, изыскателям, привычна походная жизнь, и мы быстро создаем себе необходимый уют. К тому же у нас много вещей, предназначенных для нашей будущей кочевой жизни. Здесь же мы их, как говорят, опробываем. Мы поражаем пассажиров всякими термосами, баклажками, складными ножами, небьющимися бокалами и прочими принадлежностями. Конечно, запасено кое-что и из дефицитных на Севере продуктов. Но орехов мы больше не везем.

Впереди длинная дорога, и в свободное время мы весь наш багаж пересматриваем,-переупаковываем и подгоняем для удобства работы, носки и транспортировки.

А пароход, рассекая морскую пучину и оставляя за кормой пенистый след, быстро плыл, уходя все дальше и дальше в открытое море.

Когда однообразие морского пейзажа стало утомлять, и казалось, этому путешествию не будет конца, впереди на горизонте показалась черная полоса земли. Вскоре вырисовались очертания сопок, и пароход вошел в порт Нагаево.

Нас уже давно ждали и здесь же, в порту, погрузили на машину, уходящую в тайгу.

Кончался май. Начиналась бурная северная весна, и необходимо было торопиться, чтобы поспеть к выступлению экспедиции в тайгу.

Почти без отдыха ехали мы по новой магистрали.

В дороге узнали, что база, где мы провели две с половиной зимы, и управление дороги с Мякита переехали к концу нашей прошлогодней трассы, на ручей Ягодный, что туда уже сделан временный проезд и, пожалуй, если весна его не испортит, то можно будет доехать на автомашине до нового поселка.

Но кто из нас не знал, что значит временный проезд, да еще в разгар весны! Как мы и ожидали, путь оказался на редкость тяжелым, особенно за Колымой, через которую мы успели проскочить по льду.

Оставшийся отрезок пути мы, грязные и усталые, почти на руках перетаскивали автомашину через не проезжие еще участки строящейся дороги и медленно подвигались к Ягодному.

В довершение всего, не доезжая километров десяти до Ягодного, загорелась машина, и мы с трудом спасли свое имущество, вытащив его из горящего кузова. Как потерянные сидели мы, погорельцы, среди разбросанных вещей, около дымящегося остова того, что раньше называлось автомобилем.

После мы часто смеялись, вспоминая приключение с машиной. Не выдержала, бедная, а нам, изыскателям, все нипочем!

Оставив одного из погорельцев с вещами, мы пошли к новому поселку.

Прошло всего семь месяцев, как впервые прошли мы здесь по нетронутой тайге с изысканиями. Теперь же все вокруг изменилось.

Конечно, дикая красота этого уголка исчезла, но зато нас встретил совершенно благоустроенный поселок. Вдаль широкой улицы-дороги правильными рядами стояли аккуратные новые дома. Где-то пыхтел локомотив, визжала циркульная пила; поселок продолжал строиться.

Какое-то хорошее чувство охватило нас: мы вернулись к себе, к своему делу, к товарищам.

Представившись начальству и узнав, что экспедиция уже уехала, мы срочно стали готовиться к выезду в тайгу, на трассу. Экспедиция уйти далеко не могла, так как она должна была сразу от ручья Ягодного вести изыскания дальше, вверх по реке Дебин.

Познакомившись с заданием этого года, я увидел, что новый маршрут изыскания проходит по реке Дебин до ее среднего течения. Далее надо было подняться по одному из правых притоков Дебина, и в верховьях этого притока найти проходимый перевал через высокий горный хребет и выйти в долину реки Сусуман — большому левому притоку реки Берелех. Найдя удобный мостовой переход через Берелех, мы должны вести дальнейшие изыскания по ближайшему правому притоку этой реки.

Маршрут был очень большой, сложный и тяжелый. И, не закончив своих домашних дел, я поехал догонять экспедицию.

Через хребет Черского

Еще в прошлом году было известно, что впереди на пути нашего маршрута, на левом берегу реки Дебин, имелись непроходимые прижимы, обход которых осенью не был найден. Но мы надеялись, что зимняя подробная рекогносцировка специально посланной туда группы дорожников решит этот вопрос. Каково же было огорчение моих товарищей, когда они узнали, что выше по реке прижимы появились и на другом берегу и река Дебин несколько десятков километров текла в глубоком ущелье — «трубе», как мы его прозвали.

Обход «трубы» зимняя экспедиция не нашла, и, несмотря на исключительно тяжелый участок, начальством было принято решение: вести строительство дороги здесь, по прижимам. В связи с этим еще зимой по всему предполагаемому маршруту для нас. были организованы продуктовые базы, а строители приступили к сооружению своих поселков.

Обо всем этом я узнал по возвращении из отпуска и как-то не мог себе представить, что другого, более легкого, варианта с выходом к реке Берелех найти нельзя и что именно по этим отвесным прижимам надо укладывать трассу и строить дорогу.

Мне говорили, будто выехавшие вперед строители сами искали обходы, но безрезультатно. Найти их без большого отклонения от принятого направления нельзя. Мои сомнения могли разрешиться только на месте. И с каким-то двойным чувством ехал я по тайге: радовала предстоящая встреча с друзьями и тревожила будущая работа.

Весна была в разгаре. Это самая хорошая пора для наших изыскательских работ. Длинные прохладные дни сменялись уже светлыми ночами. Еще не было несносных комаров, и без накомарников так легко и свободно дышалось. Вот наша тропа, вот просека и ряд вешек с белыми оструганными верхушками. Здесь прошли мои товарищи. Проверяя их работу, я оценивал каждый километр трассы. Здесь забрались они в марь! Где строители будут брать грунт? Трассу надо несколько поднять, приблизить к подошвам сухих сопок и этим уменьшить дальность подвозки щебня и гравия. Там сделали без нужды поворот — надо спрямить.

Наконец я в кругу своих друзей и товарищей. Из обширных переметных сум извлекаю объемистые пачки писем, подарки и самые срочные передачи. Часть посылок осталась в поселке: они подождут до нашего возвращения на зимовку. Встреча радостная и теплая. По этому случаю работа заканчивается значительно раньше обычного.

Дядя Ваня заболел, и у меня новый помощник. Зовут его Григорий Степанович. Это небольшого роста, коренастый, с серьезными серыми глазами молодой человек. Он, правда, в таежных условиях новичок, но считается опытным изыскателем. Так это на самом деле и оказалось.

За рюмкой привезенного с собой вина и оживленным разговором о Большой земле и отпуске мы провели наш первый вечер.

Радость за друга и легкую зависть вызвало мое сообщение, что Фомич женился, привез молодую жену и устраивает ее в поселке.

В экспедиции несколько новых товарищей, но костяк прежний. Мой конь Васька тоже с нами, но, говорят, сильно одичал. Очевидно, был в не совсем ласковых руках.

Первые дни я знакомился с рабочими, узнавал, как снарядились они в дорогу, как работают и живут.

По маршруту заброшены продуктовые базы, а в них есть и овес. Поэтому продуктов и фуража с собой возим мало, только весь спирт, как всегда, с нами.

Трассу уже подтянули к прижимам, и Григорий Степанович признался, что очень рад моему приезду, так как сам затруднялся намечать дорогу по расположенным впереди кручам. Он уже успел проехать несколько километров вперед и пришел просто в ужас от виденных там обрывов. На них совершенно невозможно укладывать трассу, а схема зимних изысканий не дает ответа на вопрос, где же ее намечать. Зимой товарищи проехали на оленях по реке и сделали кое-какие зарисовки обоих берегов, но по этим зарисовкам нельзя решить, где вести изыскания. Карт по-прежнему нет, а по общей схеме реки и нескольких ее притоков нельзя принимать нового решения.

Когда я подробно ознакомился с нашими «географическими картами» и маршрутом изысканий, у меня окончательно укрепилось сомнение в правильности принятого решения вести изыскания по реке Дебин через «трубу». Само направление говорило об этом. «Труба» шла строго на север, потом на северо-запад, а направление притока реки, по которому предполагалось вести изыскания с выходом к перевалам, было западное. Получилось, что мы должны вести дорогу по двум катетам большого треугольника: на север — по реке Дебин, и на запад — по ручьям. И вполне понятно, что для сокращения расстояния напрашивался ход по гипотенузе. Ноименно в этом, таком заманчивом направлении вздымались высокие, покрытые снегом горные вершины и беспорядочным нагромождением терялись вдали.

Река Дебин в районе «трубы» прорезала главный горный хребет Черского. Открытый всего несколько лет назад экспедицией С. В. Обручева, он назывался так в честь Ивана Дементьевича Черского, одного из первых исследователей Сибири, умершего здесь, на реке Колыме, в 1892 году.

Помимо тяжелого для изысканий участка по реке Дебин, нам предстояло найти проход через горную цепь с последующим выходом к реке Берелех. Маршрут был настолько трудным, что я на свой страх и риск решил прекратить работы и организовать поиски нового направления для обхода «трубы».

Недалеко от прижимов в реку Дебин впадал довольно большой безыменный правый приток. Широкая его долина уходила в нужном нам направлении, то есть на северо-запад, по гипотенузе. Как только я это определил, сердце мое радостно забилось. «Вот наша долина, по которой пройдет трасса», — подумал я. Но когда поделился своими соображениями с Гришей, мой помощник меня разочаровал.

— Неужели такая мысль не пришла бы и нам? — сказал он с обидой. — Об этом ручье знают в управлении, и сюда недавно посылалась целая экспедиция, но выхода и перевала из него они не нашли.

— Не нашли? А мы должны найти! Это наша последняя надежда.

Итак, в рекогносцировку! Пока по левому берегу. Но сначала надо обследовать «трубу» и посмотреть, нет ли возможности проложить трассу вдоль нее.

Родная стихия захватила меня. Снова палатка, лагерь, кочевая жизнь и опять тайга со своими прелестями, трудностями и загадками.

Живописной группой выезжаем мы на рекогносцировку и сразу же сталкиваемся с препятствиями. У берегов ехать нельзя, весенние воды еще не спали. Река бушует и стремительно несет свои грязные воды с остатками наледных полей и с сорванными где-то деревьями. Переехать вброд реку невозможно, поэтому уходим высоко в сопки. Кручи и осыпи, глубокие ущелья с шумящими потоками на дне, слои снега, не тающего в темных ущельях летом, — сразу все это стало на нашем пути, как только мы поднялись в горы. Ночуем высоко в горах. Для чая топим снег в котелке. Лошади жуют овес и толпятся около нашего костра.

Блуждаем в горах третьи сутки. Обход одного из огромных ущелий увел нас далеко на восток. Убеждаемся, что здесь трассу вести нельзя.

Усталые, мокрые и грязные возвращаемся в свой лагерь. После дневного отдыха ищем брод, чтобы переехать на другой берег реки. Километрах в двух ниже нашего лагеря находим более мелкое место, но все же несколько метров надо переплывать на лошадях. Чтобы не намокнуть, становимся ногами на седло и таким образом переплываем глубокую часть русла. Один из наездников летит в воду. Ванна не из приятных. Надо разводить огромный костер и сушить пострадавшего. Товарищи, провожавшие нас и оставшиеся на том берегу, жестами выказывают сочувствие.

Приведя себя в порядок, тронулись в путь по правому берегу реки, который через несколько километров привел нас к прижимам. Дальше ехать нельзя. Сопки отвесно падали в реку, и обрывы преграждали путь. Начиналась «труба». Мы поднялись на вершины сопок и опять столкнулись с теми же препятствиями, что и на левом берегу. В одном из ущелий увидели палатки и к ним осторожно стали спускаться. Мы ехали по крутым и скользким склонам, ежеминутно рискуя свалиться в бушующий ручей, который бился среди острых и больших камней.

Ближе к устью ущелье немного расширялось, и здесь стояли палатки строителей. Их база выбрана явно неудачно. Во-первых, трасса должна была проходить по противоположному берегу, а во-вторых, это узкое и мрачное ущелье было совершенно неподходящим местом для строительства поселка дорожников. Строители оправдывались тем, что ущелье выбрали зимой для временной базы и что дальше по «трубе» даже и таких мест нет.

Я стал выяснять, как они изучали районы обхода «трубы». Начальник базы строителей товарищ Никулин, руководивший рекогносцировкой, подробно рассказал, что они облазили все окрестные горы и тщательно обследовали правый приток, на который я возлагал надежды. Однако никакого прохода через хребет найдено не было, и поэтому управление окончательно приняло решение строить дорогу в прежнем направлении.

— Мы исколесили там все распадки, все вершины, но пройти через горы нельзя, — говорил он.

— Вы видите сами, что вот здесь река Дебин прорезала горную цепь, значит это наиболее удобное место для перехода через хребет.

Но на мой вопрос: как же он сам здесь построит дорогу, когда ее придется укладывать почти на отвесных скалах, пересекать глубокие ущелья, возможно даже сооружать тоннели и крытые галереи, — ответа не последовало.

Я же отчетливо представлял, что здесь перед строителями стояла совершенно невыполнимая задача. Во всяком случае, в заданный короткий срок, несмотря на все их умение и старание, они не могли бы устроить проезд по этим скалам.

Ночью не спится. При слабом огоньке коптилки я на вьючном ящике рассматриваю безжизненную схему заданного маршрута и тоненькие нити разных речушек, пересекающих этот район.

И опять-таки само собой напрашивается направление по гипотенузе. Прикидываю расстояние — сокращение около двадцати километров. Но пусть только десять, пусть даже ни одного, даже пусть будет больше на пять-десять километров, но и тогда это будет выгоднее, если, конечно, там не будет мест, аналогичных «трубе», и будет сносный перевал.

Принимаю решение: не останавливая работ, уехать одному обследовать правый приток, несмотря на то, что там уже побывали дорожники.

Передав бразды правления своему помощнику, я с одним из рабочих еду на эту рекогносцировку.

Переправившись через реку Дебин, мы по долине ручья углубились в тайгу. Долина как долина, как множество уже пройденных нами. Едем довольно быстро, все мысли там, в горах, где будут разрешаться сомнения.

Долина ручья Случайного, как мы его назвали, шла вначале строго на запад, но постепенно стала заворачивать на север. Это совпадало с желаемым направлением, нанесенным мною на схему. Пока нет ничего страшного, и мы поднимаемся все выше и выше по ручью. Много разных притоков впадает в этот ручей, но по первому взгляду на их долины мы определяем, что это все не то, что нам нужно.

По пути попадаются свежие зарубки, значит действительно здесь кто-то недавно был. На одном дереве даже надпись и дата. Пока все правильно, но не предвещает ничего утешительного.

Наконец ручей делится на два равноценных притока, и они, расходясь под острым углом, теряются в горах. Левый приток еще более забирает к западу, и это еще выгоднее для нашего направления, но долина его становится все уже и темней. Мы попадаем в темное и мрачное ущелье, глубоко прорезавшее отроги гор. В течение трех дней карабкаемся по его кручам, исследуя каждый распадок. Но везде нас постигало разочарование. Прохода не было, и все чаще попадались надписи на затесах больших деревьев: «Впереди перевала нет».

Эта фраза все настойчивее звучала в моем сознании.

Оставалась еще одна, но уже самая последняя надежда — вернуться на развилок ручья и обследовать правый приток.

Спустившись вниз, мы возвращаемся к началу развилка ручья. Отдохнув немного, направляемся по узкой долине правого притока. По бокам темные склоны сопок, заросшие стлаником и редкими деревьями. Всюду видны зарубки на деревьях с надписями: «Впереди перевала нет». Нет так нет, но я хочу убедиться в этом сам.

Склоны сравнительно пологие и особой трудности для провешивания трассы не представляют. Но что будет дальше? А дальше началось то, чего я так боялся. Левый склон сопки становился все круче, на нем исчез стланик, и он постепенно превратился в отвесные, голые скалы, по которым впору прыгать только кабарге, а не строить дорогу.

Через несколько километров ущелье резко повернуло влево, склон правой сопки начал быстро меняться, превращаясь в отвесный, за которым начиналось новое ущелье, противоположная сторона которого представлялась нам в виде неприступной отвесной скалы.

— Вот и все, — решил я, — дальше ехать нет смысла.

Мы спешились и закурили. Так не хотелось верить в то, что пропала последняя надежда на отыскание проходимого перевала.

Я все же решил пройти пешком еще немного вверх. И когда миновал ущелье и обогнул громады скал, мой наметанный глаз сразу определил возможность укладки трассы на этом кажущемся на первый взгляд неприступном выступе. Надо только развить линию, зайдя немного в ущелье, и трассу легко поднять на него. Зову своего спутника, и вдвоем продолжаем взбираться вверх по ручью. Какое-то волнение охватывает меня, как в ожидании чего-то значительного, радостного.

Но вот новый поворот ручья, за которым видно новое, еще более страшное ущелье, перерезывающее мою мысленно уложенную вверх трассу. Это препятствие так просто не перескочишь. И опять появились сомнения в возможности открытия здесь перевала.

Но когда въехали в это большое ущелье, то я с радостью увидел, что склоны сопок пологие, сухие, кругом растет все тот же стланик.

Как обманчиво зрительное впечатление! В действительности же здесь удобно развить трассу. Это ущелье не является препятствием. Мы взбираемся все выше, по бокам пологие склоны, теряющиеся где-то высоко в зеленом море стланика.

Сухое русло ручья, как змея, извивается среди камней; спотыкаясь и падая, мы поднимаемся на перевал.

Сняв с себя лишнюю амуницию и отдав повод лошади своему спутнику, я с одним винчестером в руках тороплюсь вперед. Русло кончилось, передо мною непроходимая стена стланика. Вынужденный отдых. В изнеможении опускаюсь на землю и жду своего спутника, который медленно поднимается с лошадьми. Пускаем в ход топоры и метр за метром продираемся через заросли. Но вот, наконец, стланик редеет, по мелкой осыпи мы преодолеваем последние метры высоты. Перед нами вершина перевала. Еще одно усилие — и мы наверху. Сердце учащенно бьется, пот градом катится по лицу. Какая-то слабость сразу разливается по всему телу, и, кажется, нет такой силы, которая заставила бы сделать еще пару шагов.

Здесь же, прямо на обдуваемой ветром вершине, располагаемся на отдых. Пока кипятится из снега чай, взбираюсь на соседний высокий пик, чтобы с него немного разобраться в хаосе вершин, лежащих теперь по ту сторону перевала. Вот прямо с перевала сбегает небольшой ручеек, образующий внизу свою долину. Но в этих горах трудно было проследить за дальнейшим направлением ручья. Загораживая друг друга, вершины гор создают впечатление какой-то накипи, поднимающейся из глубины ущелий, а окутывающий их белый туман и облака еще больше усиливают это впечатление. Но нам все равно надо выяснить, куда же ведет этот спуск с перевала.

Немного отдохнув, начинаем спускаться. Спуск очень крутой и, как ни странно, местами заболочен. Но все это мелочи. Внимательно осматривая склоны сопок, мысленно укладывая трассу, начинаю твердо убеждаться в том, что перевал найден. Вот только куда впадает этот попутный ручеек? Впоследствии мы этот ручей называли Попутным.

Спуск становится более пологим, а долина расширяется. Правда, она не из благоприятных — есть много заболоченных мест. Но здесь же рядом, на склонах сопок, хорошие грунты.

Выезжаем к устью ручья Попутного. Он впадает в большую реку с широкой долиной, которая течет на северо-запад, в нужном направлении. Кажется, задача решена! Но боюсь еще верить в это. Без отдыха едем вниз по реке. Я уже мало обращаю внимания на детали долины. По всем признакам видно, что здесь можно найти хорошие места для укладки трассы. Спешим добраться до последней базы строителей, которая должна быть где-то здесь, на реке, если, конечно, это река Сусуман, то есть та, на которую нам надо выйти через перевал после «трубы».

Лошади устали и спотыкаются на каждом шагу, но мы едем и едем. В душу закрадывается тревога. Судя по времени, мы проехали уже достаточно, чтобы найти базу, если она здесь. А ее все нет и нет.

Но вот свежесрубленный пень, за ним другой. Ура! Впереди палатки.

Нежданными гостями явились мы к строителям на головной участок. Здесь мои старые знакомые. Опытные строители, они приехали сюда еще зимой и занимаются сейчас строительством своего поселка, заготовкой материалов для мостов и дороги и ожидают нас, изыскателей. Зная прежнее общее направление дороги, они расположили свой поселок в устье ручья, в верховьях которого мы, изыскатели, должны были найти перевал из системы реки Дебин.

При подготовке к строительству они обследовали и изучили весь свой район и местами приступили к расчистке предполагаемой трассы от леса. Но общее впечатление от всего участка у них сложилось очень плохое. Несколько километров «трубы» и трудно проходимый перевал с сильно заболоченными долинами обоих ручьев, берущих свое начало на его вершинах и впадающих один в реку Дебин, а другой — в реку Сусуман, пугали строителей своей трудностью. Вся надежда на нас. Они считали, что мы сумеем и в этих неблагоприятных условиях найти удобные для строительства дороги места.

И поэтому понятна была их радость, когда я рассказал о найденном нами перевале и о возможности изменения маршрута.

На следующий день наши друзья провожали нас до самой вершины перевала и убедились сами, что этот вариант значительно легче. Они крепко жали нам руки, желали всяческих успехов и скорейшего возвращения к ним с материалами изысканий.

С перевала к себе мы ехали без отдыха с быстротой, какую только допускало бездорожье тайги.

В лагере мы застали только хозяйственников, все остальные были на работе. Наскоро закусив и сменив лошадь, я опять помчался по тайге в поселок, в управление..

Какая по счету ночь заставала меня в тайге? И только опасность сломать себе шею или искалечить лошадь вынудила меня переждать до рассвета у костра.

С первыми проблесками зари я уже подъезжал к поселку.

Составив схему своего нового маршрута и написав краткую объяснительную записку, с нетерпением ждал руководителей управления.

Экстренное техническое совещание безоговорочно утвердило новый маршрут.

И полетели во все стороны курьеры и телеграммы: всем базам строителей предлагалось немедленно прекратить работы и готовиться к перебазированию.

Новую схему размножили, и на ней намечались места для поселков. В тайге происходило «великое переселение».

Свой долг я выполнил и с радостным волнением ехал к своим товарищам, которые, наверное, еще ничего не знают.

Но гонцы опередили меня, и мой помощник, узнав у них об изменении маршрута, правильно сделал, что прекратил работы, и за это время даже успел перебросить лагерь на другой берег реки.

Мы все были рады, что удалось избежать этого тяжелого маршрута. С небывалой энергией мы начали изыскания по новому направлению. Пришлось наверстывать упущенное время, и все работали с подъемом и огоньком.

Спустившись с перевала по распадку ручья Попутный, мы вышли в долину сравнительно большой реки Сусуман. Все легко вздохнули, когда попали в эту широкую и светлую долину. Мы так долго работали в темных и мрачных горных теснинах, что душа затосковала по просторам тайги.

Первый свой лагерь устроили на открытом высоком берегу реки. В реке рыболовы обнаружили обилие рыбы, и вечерами чуть ли не все население лагеря выстраивалось вдоль обрыва и на искусственные мушки ловило много рыбы самых разных пород.

Наш маршрут шел вниз по реке, по правому ее берегу, заросшему редкими кустами стланика и отдельно стоявшими лиственницами, что представляло большое удобство для трассировки линии. К тому же и в грунтовом отношении он был благоприятен.

По левому, более низкому, берегу реки лес рос значительно гуще. Там встречались и мари, хорошо проглядываемые с нашей стороны. Отдельные рощи сплошной стеной подходили к самой воде и отражались в ее зеркальной поверхности.

В нескольких местах на том берегу виднелись старые стоянки юкагиров. По остаткам деревянных остроконечных жердевых каркасов их юрт можно было определить, что добрый десяток лет назад здесь стояло их целое семейство.

Открытая долина с редкой растительностью позволяла нам быстро укладывать трассу.

Основным тормозом на этот раз, как ни странно, являлось отсутствие молодых лиственниц, из которых мы заготавливали колышки и вешки. Вешки устанавливались обычно через каждые десять метров и оставались на месте до прихода строителей. На один километр их требовалось более ста штук. Вот и заготовь такое количество при полном безлесье. Пришлось снаряжать в лес бригаду рабочих, которые рубили там вешки и развозили их на лошадях по трассе.

Река Сусуман от впадающих боковых притоков с каждым километром становилась все шире и полноводнее, и наши экскурсии на противоположный берег постепенно прекратились. Переправы становились сложной операцией.

Долину реки до базы строителей я знал, и это в значительной мере ускоряло нашу работу. Мы принимали все меры, чтобы скорее закончить эту часть маршрута.

Уложив трассу до базы строителей, весь технический персонал засел за камеральную работу. Надо было срочно снабдить строителей проектной документацией.

Здесь мы воочию увидели темпы работы наших товарищей. Ориентируясь только по нашим вешкам, которые у них считались неприкосновенными, строители расчищали просеку, заготавливали лес на переходах — одним словом, полным ходом развертывали все подготовительные работы. Нашим знакомым достался участок до вершины перевала. Они были так довольны изменением маршрута, что весь их огромный коллектив заверял нас, что проезд они устроят досрочно и по окончании сезона провезут нас на машинах по всему своему участку.

Главную часть нашего маршрута мы прошли успешно. И теперь требовалось идти с изысканиями дальше.

Наши продуктовые базы, заготовленные зимой, остались на старом направлении, и все время мы пользовались только двумя — в начале и конце «трубы». Впереди, правда, была еще одна база, но она не могла нас обеспечить до конца сезона. Возникло серьезное затруднение со снабжением.

Вода в реке Дебин к этому времени спала, и можно было двигаться по руслу вблизи берега. Мы решили одну из баз в районе «трубы» перебросить к строителям. Вначале мы ее просто хотели передать им, а взамен взять у них нужные нам продукты. Но наш экспедиционный рацион они не могли удовлетворить, и этот вариант отпал.

Думая о переброске базы и камеральных работах, мы вынуждены были решать и третью задачу — рекогносцировку дальнейшего маршрута.

Опыт недавнего показал, что зимние изыскания не дают исчерпывающих данных и основываться только на них нельзя.

Значит, надо собираться в дорогу.

Якут Николай

Мы едем вниз по совершенно неизвестной нам долине реки Сусуман. Общее впечатление такое, что нас здесь ожидает что-то новое. И действительно, мы ведь перевалили через главный горный хребет этого района и вышли в бассейн новых систем рек. Горы заметно снижались и переходили в невысокие сопки с пологими склонами. Менялись и грунтовые условия, появилось больше марей, вечная мерзлота охватывала и южные склоны сопок. Встречалось больше осыпей, голых скал, покрытых только мхом и лишайником. Исчезал стланик, лиственница становилась чахлой, тонкоствольной, чаще попадалась низкорослая, карликовая береза.

Конечно, этот переход совершался постепенно и заканчивался где-то значительно севернее. Долина, по которой мы ехали, была широкой и светлой. Верхняя терраса правого берега подходила прямо к руслу реки, и на ней большими пятнами лежали мари.

Через несколько дней путешествия окружавшие нас сопки стали быстро раздвигаться и постепенно совершенно исчезли. Мы увидали огромные заливные луга, покрытые густой сочной травой. Это была долина одной из больших рек края — реки Берелех, в которую впадала река Сусуман и которую мы должны были пересечь трассой.

Сотни километров проехали мы по тайге, преодолели десятки перевалов, переплывали реки, проходили бесконечные мари и нигде ни разу не встречали жилья человека, даже не видели местного охотника.

След от костра, банка из-под консервов считались редкой находкой, свидетельствующей о том, что здесь некогда был человек.

Кто он? Местный ли житель? Герой ли геолог? Или хищник «копач», искавший в глухой тайге свою «фортуну»? Это оставалось тайной тайги.

Вот почему так велико было наше удивление, когда в высоких зарослях травы мы увидели табун лошадей. Это были полудикие якутские лошади белой масти, с большими черными налитыми кровью глазами, с развевающимися гривами и пушистыми до земли хвостами. Они нам показались очень большими, какими-то богатырскими, как будто сошедшими с картины Васнецова.

Лошади перестали пастись. Настороженно наблюдали они за нами и вдруг, как по сигналу, бешеным аллюром помчались прочь, взметая за собой тучи пыли.

В выносливости этих лошадей я уже давно убедился, имея третий год под седлом своего Ваську, который принадлежал к той же породе. Но умчавшийся табун мы видели в его первобытной красе. Круглый год эти лошади находятся на воле и зимой, копытя снег, как олени, добывают себе пищу.

Наличие лошадей свидетельствовало о том, что где-то близко должно находиться и жилье их хозяина.

Перед нами текла большая северная река. Место очень напоминало нам мостовой переход через Колыму. Попробовали переправиться на другой берег, по две попытки переехать реку вброд не увенчались успехом. Тогда медленно поехали вниз по реке, к видневшемуся невдалеке большому острову, сильно заросшему лесом. Река и протока омывали этот остров, и на левом берегу протоки, среди густых зарослей, как избушка на курьих ножках, стояла юрта.

Перед нами было жилье какого-то местного жителя, очевидно якута, который поселился значительно выше по реке Берелех, чем его сородичи.

Из трубы шел дым — значит, хозяева находились дома. Открыв тяжелую дверь, сколоченную из грубых досок и обшитую с двух сторон оленьими шкурами, мы вошли в юрту. Небольших размеров окна, затянутые вместо стекла материей, слабо пропускали свет. В юрте был полумрак, и мы не сразу рассмотрели всех ее обитателей. А здесь находилась большая семья якута Николая Чагылганова, состоявшая из шестнадцати человек.

Якутская юрта представляет собой своеобразное сооружение. Трапециевидный каркас из жердей и бревен обмазывают с двух сторон глиной с навозом. Внутри помещение разделено на две части: одна для людей, другая для коров. В помещении, где живут люди, сложена печь-очаг с дымоходом, расположенным вдоль стен. Этот дымоход имеет снаружи стояк для выхода дыма и хорошо обогревает все помещение.

Обстановка в юрте самая примитивная: низкий стол, за которым едят, сидя на полу, самодельный шкаф с незамысловатой посудой и нечто вроде козел для оружия. К последнему все местные жители относятся с особенной любовью и очень его берегут, У них есть даже обычай — зимой огнестрельное оружие не вносить в юрты, чтобы оно не потело с мороза.

Живут якуты отдельными семьями или родами в одной юрте, отстоящей от ближайших соседей на добрую сотню, а то и две километров.

С подобным расстоянием в этом огромном краю мало считаются, и «соседи» частенько ездят друг к другу в гости.

Якут за сутки на своих верховых оленях успевает съездить к соседу попить чайку, поговорить, узнать новости и вернуться домой.

Поэтому события внешнего мира благодаря таким посещениям быстро облетают всех местных жителей.

Передача подобным образом новостей здесь называется «торбасным радио».

Торбаса — это сапоги на мягкой подошве, пошитые из оленьих шкур. Отделке торбасов якуты придают большое значение, и иногда по подбору меха и вышивке такие сапоги являются подлинным произведением искусства.

«Торбасное радио» получило свое название от этой мягкой обуви. Таким образом, подлинная расшифровка «торбасного радио» должна означать — «передача сведений при помощи ног». Ни одна почта на самых быстрых курьерских оленях не в состоянии его опередить.

Помимо якутов, в этом краю обитают племена юкагиров и эвенков. В отличие от якутов эвенки и юкагиры ведут преимущественно кочевой образ жизни, разводя огромные стада оленей. Остатки их юрт мы видели в долине реки Сусуман. Это конусообразные строения, где жердевой каркас обкладывается кругом шкурами оленей, а вверху оставляется отверстие для выхода дыма.

Обычай, одежда и нравы у всех этих местных жителей почти одинаковы. Мужчины все без исключения отличные стрелки и охотники, неутомимые ходоки и следопыты. Зимой они передвигаются на нартах, в оленьих, реже собачьих упряжках, или же на охотничьих широких лыжах, подбитых камусом (мехом), исключающим скольжение лыж назад.

Народ этот безукоризненно честный и очень гостеприимный. В прошлом он беспощадно эксплуатировался и царскими чиновниками, и местными кулаками, и особенно американскими хищниками-торговцами, которые нелегально пробирались в нашу страну и под видом торговли грабили местное население. Спаивая спиртом, они за недоброкачественные товары и продовольствие выменивали у темного, неграмотного населения огромное количество дорогих мехов.

Только после Великой Октябрьской социалистической революции эти народы смогли вздохнуть свободно. С приходом советской власти в их кочевьях появились предметы цивилизации и культуры. Стали создаваться национальные центры с торговыми точками, строиться школы-интернаты, больницы, клубы.

Почти вымирающие племена твердо стали на путь свободного развития.

…Привыкнув к полумраку и оглядевшись, мы по приглашению Николая сели. Все молча сидели и курили, ожидая, когда заговорит хозяин. Таков здесь обычай.

К нашему удивлению, Николай, говоривший сносно по-русски, был в курсе всех дел. Он нам сказал, что сюда идет много русских людей и что в тайге скоро станет «скучно». Воспринимал он это как нужное, но вместе с тем наметил уже новое место, куда собирался переехать, когда придут сюда наши люди.

Свыше пятидесяти лет прожил он здесь, на берегу протоки, и его сведения о режиме реки были для нас очень ценными. По его рассказам мы смогли зафиксировать наивысший горизонт паводков за эти пятьдесят лет.

После разговоров начались угощения. Отказаться от них не представлялось возможным, так как это могло обидеть хозяина. Мы все же сумели вежливо отговориться от горячей пищи, и нам подали местное блюдо, так называемую «ссару» — это нечто вроде взбитых сливок.

Обычай требовал, чтобы и мы чем-нибудь угостили наших хозяев. Но подаренный детям шоколад и банки сгущенного молока старого Николая мало обрадовали. В разговоре он явно намекал на «огненную воду». Угощать спиртом хозяев нам не особенно хотелось, но, чтобы не огорчить Николая и его семью, в конце концов пришлось открыть баклажку.

И тут мы были свидетелями еще одного старого обычая.

Хозяин налил себе полную, довольно объемистую кружку спирта и, не разбавляя водой, выпил половину ее содержимого. Затем он поставил ее на стол и, ничем не закусывая, с видимым удовольствием закрыл глаза. Через несколько минут передал кружку своей жене. Она также выпила половину оставшегося и передала дальше своему старшему сыну. Так эта кружка, как круговая чаша, обходила всех членов семьи. Каждый выпивал только половину оставшегося, а остальное передавал следующему, младшему по возрасту. Наконец очередь дошла до годовалого ребенка, который голеньким ползал по полу. Он выпил оставшиеся на его долю несколько капель спирта и, как говорят, даже не поморщился.

В юрте сразу стало оживленнее, все что-то нам рассказывали, а Николай не успевал переводить. Мы поняли только одно, что мы очень хорошие люди и должны чаще приезжать к ним в гости.

В течение последующих двух дней мы искали переход через реку Берелех. Выбрав, наконец, удобное место для постройки моста и подходов к нему, переправились на другой берег и бегло осмотрели долину правого притока, по которому должны были укладывать трассу дальше.

Эта долина неизвестного еще нам ручья ничем не отличалась от многих других. Правда, далеко мы ее обследовать не могли, так как пора было уже возвращаться в лагерь.

Результаты рекогносцировки позволили нам затем довольно быстро подтянуть трассу к реке Берелех. Закончив работы в долине, мы приступили к съемкам на переходе. Здесь нам предстояло выполнить большой объем работ, и поэтому лагерь мы разбили в удобном месте и основательно.

Соседство семьи Николая вносило некоторое разнообразие в нашу обыденную жизнь. Иногда он нам оказывал и-практическую помощь в работе, а наш стол получил новый, редкий в тайге продукт — молоко, которое он нам поставлял. Мы, конечно, не оставались в долгу и делились с его семьей своими продуктами и хлебом.

Во время работ он часто приходил к нам и, посасывая свою короткую трубку, рассказывал о своей жизни в тайге. Это были занимательные рассказы о суровой, полной опасности и лишений жизни.

В прошлом благополучие их семьи и семей соседей всегда находилось в зависимости от целого ряда условий и в первую очередь от успешной охоты. Всю добытую пушнину они отдавали какому-то Джонсу, который приезжал в их места и выменивал меха на боеприпасы, недоброкачественные продукты и другие хозяйственные предметы. Но были времена, когда белка уходила в другие районы или таежные пожары на сотни километров разгоняли всех зверей и дичь, а олени лишались пастбища. В слишком суровые зимы вода в реках промерзала до дна, и люди на долгие месяцы лишались рыбы — основного продукта питания. В такие годы, ведя полуголодное существование, они пользовались кредитом у того же Джонса и попадали к нему в страшную кабалу.

Но особенное впечатление произвел на нас рассказ о том, как Николай сватался к своей теперешней жене и как пришлось ему бороться за нее со своим соперником — сыном местного богача.

Рассказывал Николай очень несвязно и часто нарушал очевидный порядок событий. Все же несколько вечеров мы с большим интересом слушали его, а он, прихлебывая из кружки горячий чай и немного покачиваясь, монотонно, нараспев говорил.

Эту повесть о большой любви, мужестве и приключениях я постараюсь пересказать так, как она мне запомнилась.

По местному обычаю того времени, при сватанье жених выкупал невесту у ее родителей, то есть платил калым. Размеры выкупа зависели от степени зажиточности родителей невесты, и обыкновенно он состоял из определенного количества шкурок пушнины и голов оленей.

Отец девушки Анчик из соседнего рода, которая приглянулась нашему Николаю, каким-то образом проведал, что за его дочь собирается свататься сын местного кулака Таранбаева. Хотя официально об этом не было еще разговоров, он решил этим воспользоваться и назначил за свою дочь очень большой выкуп.

Николай поведал о своей любви отцу, но последний, пугаясь больших расходов, категорически запретил ему даже думать об Анчик и предложил взять себе в жены какую-нибудь другую девушку.

Николай не смог с этим смириться и тайком от отца сам стал собирать выкуп.

Два года охотился он в лютые якутские морозы, и эти труды дали свои результаты: сотни беличьих и десятки песцовых и лисьих шкурок хранились у Николая в его тайниках.

В это время к Анчик официально посватался сын Таранбаева.

— Не принимай сватов Таранбаевых, — умоляла Анчик отца, — скоро придет Николай и даст тебе все, что ты просишь. Я люблю его и хочу быть его женой!

— Отказать Таранбаевым и родниться с нищими! — кричал на нее отец. — Ты что, хочешь опозорить наш род?

Но девушка стояла на своем. И когда к ним приехали Таранбаевы, она к ним не вышла. Это было неслыханное нарушение воли родителей, и разъяренный отец стал нещадно избивать свою дочь. Он, пожалуй, сломил бы упорство Анчик, но в это время в юрту вошли отец и Николай Чагылгановы.

Так впервые в доме невесты встретились соперники.

Закон гостеприимства заставил отца Анчик прекратить истязание дочери и принимать так неожиданно съехавшихся двух женихов.

В юрте было жарко, накурено и тесно от собравшихся по случаю невиданного еще двойного сватовства гостей. Все чинно сидели и вели разговоры о посторонних вещах, а на другой половине юрты в углу плакала избитая невеста.

И когда беседа подходила к концу, к гостям вышла Анчик и, отвешивая всем поклоны, обратилась к отцу:

— Отец, к нам прибыли женихи, ты хочешь отдать меня замуж, но к свадьбе мне надо вышить свое приданое, а у меня нет бисера. Пусть молодые люди едут в Охотск, и кто первый привезет мне бисер, тот будет моим мужем.

Отец вскочил и, сжимая кулаки, хотел броситься к дочери. Но неодобрительные возгласы гостей, не любивших семью Таранбаевых, заставили его остановиться. В юрте наступила тягостная тишина.

Неловкое молчание прервал старик Таранбаев. Поглаживая реденькую бородку и сверля собравшихся злыми глазами, он заговорил.

— Давно я не слыхал, чтобы дети так разговаривали с родителями. Мы оказали тебе честь, хозяин, и не ожидали встретить у твоей дочери другого жениха. Но если ей нужен бисер, так Таранбаевы не остановятся перед расходами.

После этих слов отцу Анчик ничего не оставалось делать, как дать свое согласие дочери.

О поездке в Охотск Николай с Анчик условились заранее. Николай надеялся, что они с отцом, имея один из лучших табунов почтовых оленей, смогут первыми выполнить это трудное поручение.

Никто из юношей-соперников никогда раньше не ездил в Охотск, но по рассказам бывалых стариков они знали, что до него очень далекий и трудный путь. Надо было не уронить честь семьи, и отец Николая сам вызвался его сопровождать, так как еще в молодости он был с дедом Николая в только что зарождавшемся Охотске и мог показать, как туда ехать.

Таранбаевы, располагая большими деньгами, закупали по всей округе лучших беговых оленей и расставляли подмену их на всем пути.

Сватовство превратилось в состязание. Возникали споры и заключались пари.

К этому времени приехал американец Джонс и, как всегда, остановился у Таранбаевых. Он тоже принял участие в подготовке поездки Таранбаева, в победе которого не сомневался.

Назначен был день отъезда. Когда соперники съехались к юрте Анчик, то всем стало ясно, что победу одержат Таранбаевы. Они выезжали на шести нартах с тридцатью шестью оленями. Пять баз оставляли они по всему пути для замены оленей при возвращении. А Николай с отцом отправлялись только на трех нартах с восемнадцатью оленями, и только две базы они могли устроить на обратном пути.

По условиям соревнования каждый из участников мог выбрать любой маршрут. Задача состояла в том, чтобы привезти бисер именно из Охотска, и в доказательство этого с бисером должно быть привезено письмо от известного богача-якута, жившего там.

Предполагаемый маршрут, известный большинству населения, составлял около тысячи километров в один конец. Значит, гонки могли продолжаться не более двадцати пяти — тридцати дней. Многие старики знали другой путь — через горы. Но зимой пройти по нему считалось очень рискованно. Этот путь почти на триста километров сокращал дорогу.

Отец Николая как раз ездил в Охотск через горы, но это было летом и так давно, что он забыл, где надо сворачивать на перевал.

Со всей округи ко дню начала гонок собрались сородичи. Среди присутствующих находился и Джонс. Он милостиво угостил отъезжающих спиртом и, хлопая младшего Таранбаева по плечу, сказал ему, чтобы в случае нужды он не забывал его совета.

Анчик дала сигнал, и девять нарт с гиканьем, сталкиваясь и обгоняя друг друга, помчались в тайгу.

Николай, сберегая силы оленей, умышленно отстал от соперника и ехал по следу его нарт.

Таранбаев, уверенный в победе, не обращая на это внимания, все гнал и гнал вперед оленей.

Первую ночь ночевали в тайге вместе. С рассветом опять тронулись в путь, и Таранбаев еще быстрее мчался вперед. К обеду он вынужден был пристрелить двух загнанных оленей, на трупы которых наехал Николай, продолжавший двигаться по следу Таранбаева. И когда к вечеру Николай подъехал к стоянке Таранбаева, последний с искаженным лицом подбежал к нему и велел ехать вперед и торить дорогу.

Николай отказался. Завязалась перебранка, продолжавшаяся далеко за полночь. Таранбаев самым решительным образом требовал от Николая или ехать вперед, или сворачивать куда-нибудь в сторону. Николай, решив обмануть соперника, сказал, что поедет другой дорогой, а сам, углубившись в тайгу и пропустив Таранбаева вперед, снова выехал на его след.

Вторую ночь они уже провели врозь.

На третий день бешеной скачки Николай спять увидел на дороге пристреленного оленя. Он обрадовался: его олени свежи и неутомимы. «Если так пойдет дальше, — думал он, — то число оленей скоро уравняется».

К концу третьего дня, когда Таранбаев потерял уже четырех оленей, Николай неожиданно наехал на первую базу, оставленную Таранбаевым для смены оленей на обратном пути. Люди Таранбаева, оставленные на базе, увидев, что их обманули, запрягли оленей и помчались догонять хозяина.

Деваться было некуда, и пришлось опять съезжаться вместе. Снова длинная ссора и окончательное решение ехать врозь, иначе Таранбаев грозил всех перестрелять.

Утром, собрав оленей, Николай выехал первым. Ехавший позади отец стал кричать ему, показывая на снег. Остановившись, он увидел следы крови на снегу.

Пока они соображали, что все это значит, один олень зашатался и упал. Осмотрев его, Чагылгановы пришли в ужас. На ногах у самых копыт перерезаны сухожилия. Такие же раны обнаружили еще у трех оленей. Таранбаевы совершили страшное преступление.

Потеря сразу четырех оленей предрешала борьбу. Дальше гнаться не имело смысла. Состязание проиграно, решил Николай и горько заплакал.

Разделав забитых оленей и плотно наевшись свежей оленины, они тут же остались ночевать, с тем чтобы утром возвращаться домой с поражением и отказаться от Анчик.

С такими горькими мыслями Николай проворочался всю длинную ночь в своем спальном мешке.

Когда рассвело, он увидел, что отца с ним нет. Лыжный след вел в соседний распадок. Николай, равнодушный теперь ко всему, развел костер и, готовя завтрак, стал ждать его возвращения.

Шли томительные часы. Стало смеркаться. Обеспокоенный долгим отсутствием отца, Николай стал стрелять. Где-то далеко в распаде прозвучал ответный выстрел. Скоро Николай услышал, как к нему спешит отец. Он был сильно возбужден и еще издали кричал.

— Женщину выкупают не только мехами, но еще мужеством и смелостью. Я нашел путь на перевал, сокращающий дорогу. Едем к подножию горы, ты останешься там ждать меня, а я поеду в Охотск.

От радости и счастья Николай упал на колени и обнял ноги отца.

Но в Охотск через горы поехал он сам, оставив старика у подошвы перевала с шестью оленями — резервом на обратный путь.

Трудно описать все муки и лишения, когда он, запутавшись в лабиринте гор и распадков, чуть ли не на себе перетаскивал оленей и нарты через бесчисленные перевалы. Теряя последние силы, окончательно заблудившись и потеряв всякую надежду найти дорогу даже назад к своему отцу, он, к великой радости, с одной из вершин вдруг увидел море. Оно было его спасением. Теперь Николай знал, как ехать в Охотск.

Добравшись до Охотска на десятые сутки со дня отъезда, он сразу убедился, что Таранбаева еще нет. Не мешкая ни минуты, не обращая внимания ни на какие соблазны уже тогда крупного центра, он, закупив бисер, ленты и еще кое-какие подарки для своих родителей и родителей Анчик, а также заручившись нужным письмом, тронулся в обратную дорогу. Ехал быстро по своим собственным следам. Но на вторые сутки погода стала портиться, подул ветер, началась пурга. Следы скоро замело, и он ехал по замеченным ранее ориентирам. Преодолевая перевал за перевалом, останавливаясь только для отдыха и кормежки оленей, он уже подходил к последней гряде гор, за которыми его ждал отец.

И здесь Николая постигло несчастье. Карабкаясь на одну из круч перевала, проваливаясь по пояс в снег, утомленный до предела, в одном месте он не успел вовремя поддержать нарты шестом, и они заскользили по склону вниз. Николай дико закричал на запряженных оленей, они рванули со всей силой, сломали у нарт кольцо и легко выскочили на вершину сопки. Нарты же, потеряв опору, медленно перевернулись и, увлекая за собой привязанных к ним сзади оленей, все быстрее и быстрее покатились в пропасть.

Катастрофа произошла мгновенно, и Николай не мог что-либо предпринять. Теперь у него в мыслях было только одно: в нартах бисер, в нартах бисер!

Дальше все происходило как в тумане. Решив во что бы то ни стало достать бисер из нарт, Николай быстро стал спускаться в ущелье, но, неосторожно зацепившись за что-то лыжей, сорвался туда же и сам. Вместе с лавиной сорванного своим падением снега он скатился вниз. Страшный удар, тело обмякло, мрак разлился вокруг, и он потерял сознание.

Очнулся от холода и сильной боли в ноге. Стояла полярная ночь. По небу плыли сполохи северного сияния. Но в ущелье было темно и страшно холодно.

Суровый и мужественный Николай впервые испытал страх за свою жизнь. Боль в ноге мешала двигаться. Но отчаянным напряжением воли он заставил себя выкарабкаться из сугроба, в котором лежал.

Разгребая снег, Николай случайно наткнулся на ногу окоченевшего оленя. И в сознании у него мелькнула мысль, что здесь, рядом, наверное, нарты и, значит, злополучный бисер. Это придало ему силы. Волоча поврежденную ногу, он шаг за шагом разгребал снег в поисках нарт. И он их нашел. Поломанные и разбитые, лежали они бесформенной кучей. Там же лежали и подарки, и ружье, привязанное к нартам.

Когда бисер холодком обжег ему грудь, уместившись под кухлянкой, только тогда он подумал о дальнейшей своей судьбе.

Надо скорее согреться, отдохнуть, поесть. С трудом развел костер, в котором запылали остатки нарт. Подкрепившись оленьим мясом, Николай до рассвета просидел у маленького костра. А утром, разыскав свои лыжи и убедившись, что на них без посторонней помощи двигаться не может, снова предался отчаянию.

Николая мучало сознание, что Таранбаев опередит его теперь, когда он нашел бисер и до Анчик осталось всего несколько дней пути. Прошел томительный день, и настала холодная, безнадежная ночь. В небе зажглись равнодушные ко всему звезды. Ветер с сопок гнал поземку, и снег медленно заносил одинокого человека.

…Отец Николая уже стал волноваться, не случилось ли что с сыном. По времени он должен был вернуться дня два назад. И старик решил идти ему навстречу.

На одном из перевалов он увидел свежие следы оленей, а вскоре заметил и их, спокойно пасущихся на склоне сопки.Приблизившись к ним и видя, что это домашние, он, наконец, узнал оленей Николая.

С сыном стряслась беда, решил он, и стал выстрелами подавать сигналы. Со дна ущелья донесся далекий ответный выстрел. Николай жив, а это самое главное. Вскоре отец был у места падения. Спустившись вниз, он привязал сына к лыжам и при помощи оленей вытащил его из ущелья. Спуск с перевала Николай совершил уже на нартах.

Итак, Николай жив, и надо срочно добираться до дому. Но у них осталось лишь восемь оленей и одни нарты. Двоих везти оленям будет очень трудно. И здесь отец идет во имя счастья сына на жертву. Он остается один в тайге, а сына отправляет домой, к невесте.

Перед отъездом старик обследовал долину и убедился, что Таранбаев еще не возвращался. Однако надо спешить. Дорога дальняя и займет еще три дня.

— А как же ты, отец? — спросил Николай.

— За меня не беспокойся, торопись домой, а прибудешь, вышли мне навстречу оленей.

Николай простился с отцом и умчался в тайгу. Загнав еще двух оленей, он первым приехал к Анчик.

На глазах сородичей, съехавшихся и ожидавших возвращения соперников, он вынул из-под кухлянки бисер, такой дорогой ценой доставшийся ему, и протянул его Анчик. Девушка ответила ему пламенным и благодарным взглядом.

Надо было срочно организовать помощь отцу. Но теперь все соседи наперебой предлагали ему свои упряжки. И скоро несколько нарт умчалось в тайгу навстречу старику.

Джонс так обозлился на Николая за его успех, что ни за какие меха не хотел давать спирта на свадьбу. И только когда все гости стали высказывать недовольство поведением пришельца, он начал отпускать спирт.

Младший Таранбаев, загнав восемнадцать оленей, приехал на три дня позже Николая.

Больше недели пировали все собравшиеся на свадьбе Николая. Пировали бы еще, но не хватило спирта. Да и за тот, что выпили, Николай с отцом еще два года расплачивались с нечестным американцем.

Такова история возникновения юрты Николая на берегу этой реки, куда он переехал вскоре после своей свадьбы.

…Завоеванная отвагой и любовью, некогда, очевидно, прекрасная, Анчик была теперь очень пожилой женщиной с неизменной трубкой в зубах, всегда окруженная своими многочисленными внуками. Да и не мудрено! Ведь с тех пор прошло почти пятьдесят лет!

И долгие годы над одинокой юртой выли ветры, проносились осенние бури, зимой ее засыпало снегом и окутывал туман от дышавших паром наледей на реке. В длинные темные ночи над ней полыхали зарницы северного сияния или страшный, холодный мрак дрожал и разливался по молчаливой, окружавшей ее тайге.

Здесь рождались, росли и умирали, но мужественная любовь, жившая в сердцах Николая и Анчик, помогла им перенести все невзгоды тайги, придала им силы в единоборстве с суровой здешней природой.

Живи еще многие годы, Николай, со своей подругой! И пусть новая жизнь, зарождающаяся вокруг вас, принесет вам большое и настоящее счастье!

…Закончив съемку перехода, мы переправились на другой берег реки Берелех и начали работы по укладке трассы в долине уже разведанного ручья. Николай подтвердил правильность выбранного нами направления, поэтому производили мы только небольшие рекогносцировки на день-два трассирования. Неширокая долина была удобна, и мы довольно быстро продвигались вверх по притоку, несмотря на исключительно богатую растительность. Густые рощи из тополя и лиственниц покрывали оба берега. Проложив трассу на значительное расстояние, перебросили свой лагерь вверх по ручью.

В день переезда мы ушли на работу с тем, чтобы к вечеру вернуться на новую стоянку. Работая на трассе, мы слышали, как по пойме прошли лошади. К нам доносился звон боталов, хруст гальки и разговор наших людей. Постепенно все звуки замерли, и опять воцарилась тишина.

Каково же было мое удивление, когда спустя несколько часов ко мне подъехал завхоз и растерянно сообщил.

— Иван Андреевич, в ручье нет воды!

— Как нет воды? — переспросил я его. — Куда же она девалась?

— Вот с этим я к вам и приехал, — продолжал он. — Мы выбрали хорошее место, начали развьючивать лошадей, и вдруг приходят повара и говорят, что нигде нет воды. Я все обегал, даже заходил в соседний распадок, но и там нет воды.

Все это казалось странным. Предупредив работающих со мной товарищей, я пошел в лагерь. По дороге обследовал русло и убедился, что воды действительно не было.

«Куда же она делась? — думал я. — Неужели вся высохла?»

Этого не могло быть, так как в устье воды было много. Значит, вода дренирует. Так оно в действительности и оказалось. Русло ручья устилал мощный слой гальки, и летом, когда воды в реке становилось меньше, она исчезала с поверхности и текла где-то в камнях. Когда я шел по сухому руслу, то кое-где ясно слышал журчание воды под ногами.

Подойдя к месту, где собирались разбивать лагерь, я приказал рыть колодец в гальке. Затея не из легких: галька осыпалась, и работа подвигалась довольно медленно. Углубившись с трудом почти на два метра, мы так и не достигли воды. Приближался вечер, а лагерь еще не был разбит и пища не готовилась. Надо торопиться, а то скоро вернутся с работы товарищи, и их нечем кормить.

Проехали еще немного вверх. Снова стали рыть колодец, а воды все нет. Тогда стали искать ее на слух: не слышно ли журчанья? Вот как будто здесь журчит. Стали копать, и действительно через полметра оказалась прозрачная хорошая вода. Она дренировала в мощном слое гальки, устилающей все русло ручья.

С таким явлением мы встретились впервые. Ручей был необычайный, и мы его так и прозвали — «Особенный». Пришлось нам долгое время обходиться без рыбы, которая, как правило, входила в наше меню.

Через несколько дней мы подошли к одному из притоков ручья Особенный, в котором была вода. Этот приток прорезал себе русло в сплошной скале, образовав глубокое ущелье, которое явилось довольно серьезным препятствием для трассы.

На съемке перехода мы потеряли довольно много времени и теперь с сожалением наблюдали, как быстро приближается зима. Каждый день давал почувствовать ее скорый приход. Легкий морозец по утрам уже сковывал ручьи у берегов тонким льдом. Четвертый раз тайга на наших глазах меняла свой убор, свою окраску.

Густые рощи, перелески и отдельно стоящие деревья собирались сбрасывать свой летний наряд. Происходила довольно быстрая смена цветов. Сегодня еще зеленые листья тополя или березы, а завтра они покрывались легким розоватым налетом. Через день-два розовый цвет переходил в красный, затем в желтый, и сорвавшийся лист, медленно кружась в воздухе, падал к подножию дерева. Только лиственница дольше всех боролась с холодом, и долго еще ее желтая хвоя покрывала деревья. Да местами стланик сверкал по-прежнему своей свежей зеленью.

Несмотря на приближение зимы, мы хотели успеть дойти с изысканиями до верховьев ручья Особенный, и поэтому все работали с подъемом.

Как-то днем к нам приехал посыльный из поселка. Я в это время находился на трассе, и меня срочно вызвали.

— Ну и далеко забрались вы в тайгу, — после приветствия сказал мне гость и, передавая пакет, тихо добавил: — Жена Фомича заболела, так что его надо срочно направить домой.

Послали за Фомичом на трассу.

Узнав о болезни жены, он разволновался и просил отпустить его в поселок.

— Конечно, поезжай, — ответил я. — Да ты не беспокойся, там она не одна. В поселке хорошие врачи, с нею ее друзья, а через пару дней и ты будешь там и встретишь нас счастливым отцом.

Дело в том, что жена Фомича собиралась стать матерью, и здесь, в тайге, мы вместе с ним искренне переживали это событие.

После отъезда Фомича стоянку в устье безыменного ручья, с которой он ушел, мы начали называть Фомичовой. Постепенно и сам ручей получил название «Фомич». Так мы его обозначили во всех наших документах, под таким именем ручей и вошел в географическую жизнь.

…Все работают на трассе. Я на разведке. Удаляясь, я с каждым шагом все слабее слышу замирающие звуки ударов топоров, гдё рубится просека для трассы. Все глуше и непроходимее становится тайга. Мохнатые, разлапистые лиственницы стоят сплошной стеной. В лесу душно и темно.

Пересекая трассой следующий приток ручья Особенный, мы обнаружили в его распадке на склоне одной из сопок выходы пластов каменного угля. Месторождение его, очевидно, было уже раньше обнаружено и разведано поисковыми экспедициями геологов. В одном месте в пласте мы увидели пробитую небольшую штольню и недалеко от нее примитивную печь, где жгли уголь для определения процента зольности.

В связи с этими примечательностями еще одно название — ручей Угольный — появилось в наших изыскательских документах.

От Угольного мы далеко уйти не успели. Закружившиеся снежинки дали нам знать, что кончилось короткое лето, подкрадывалась зима и пора собираться в обратную дорогу.

Но в этом сезоне мы сумели оторваться с изысканиями от строителей и проложили много километров трассы в глубь тайги.

Мы возвращаемся на базу. Нас гонит из тайги начавший падать снег, наступившие морозы и истощившиеся запасы продуктов и фуража.

Самое радостное и легкое путешествие по тайге. Дорога известна, и тропа набита. Есть даже места с подготовленными стоянками. На них сохранились колья, нары, печи и другие наши сооружения. Мы продвигаемся почти без всяких задержек.

Нет необходимости колесить по тайге, изучать все ее уголки в поисках лучших мест для укладки трассы. А дневная работа по трассировке? Сколько избегаешь за день километров, к каким только способам не прибегаешь, чтобы заметить нужное не только направление, но даже место. И звук, и огонь, и засечки сопок — все иногда пускается в ход, и как часто постигало нас разочарование, когда целый день сплошной рубки просеки выводил нас на несколько десятков метров в сторону от намеченного пункта! Пропадала работа целого дня.

На изысканиях каждый из нас вносил много новшеств и усовершенствований в наше оборудование и инструмент. Так, например, у нас появились легкие ломы с деревянными ручками, облегчающие установку вешек. Нивелировщики Сережа Обухов и Борисоглебский сконструировали удобные металлические башмаки для установки нивелировочных реек на мху и т. д. Наши геологи, пикетажисты и все товарищи, выполняющие ту или иную работу, приобретали большой и ценный опыт.

Итак, мы едем по тайге. Легкая пороша закрывает землю первым зимним убранством. Неглубокий ослепительно белый снег утомляет непривыкшие еще глаза. На его покрове, как в зеркале, отражается жизнь тайги. Всюду следы: вот четкий вытянутый почти в одну линию рисунок круглых лапок — это след песца или лисицы, более крупный — волка, два рядом впереди и два значительно шире сзади — зайца, такой же, только совсем маленький — след белки.

Здесь и следы куропаток, глухарей, рябчиков и других пернатых. И, наконец, как большие тарелки, напоминающие несколько след босой ноги человека, только значительно больше и круглее, с явным отпечатком ногтей — след медведя.

Следы перекрещивались, уходили в сопки, опять возвращались.

Мы долго шли по одному следу медведя. След задних лап был длиной около тридцати сантиметров. И трудно представить себе, какой величины был этот экземпляр.

Тайга жила своей таинственной жизнью. Создаваемый нами шум, говор и смех распугивал, конечно, всех обитателей, и только стаи куропаток не скрывались при нашем приближении, но первые же выстрелы заставляли птиц улетать.

Вот и река Берелех. К своему удивлению, мы уже не застали здесь Николая. Его юрта осиротело стояла на берегу. Совсем недавно Николай ушел с «большой дороги» покорителей Севера. Ведь он нам говорил: «Скоро будет скучно в тайге, придет много народу».

Значит, веселье своей жизни он еще находил в одиночестве, а не в коллективе.

Если мы после себя оставляли в тайге тропу, сплошной ряд вешек и отдельные следы наших стоянок, то строители на своем пути сильно будоражили природу. Они рвали и кромсали скалы, засыпали мари и пропасти, тысячами квадратных метров рубили, корчевали, расчищали вековую тайгу, вкладывая огромный труд в строительство дороги. Тяжесть этого труда мы знали, ценили и по мере своих сил старались его облегчить удачным выбором трассы.

Строители за этот сезон проделали большую работу, и к их последней базе был уже почти готов проезд.

Это короткое лето для нас всех было очень удачным. Задание было выполнено.

Мы ехали теперь по временному проезду, и особенно приятно было наблюдать дорогу на перевале. В основном уже готовая, она, как огромная змея, извивалась по склонам гор — перевал был хорош!

Вот мы в поселке. Нас встретили тепло и дружески наши семьи, довольное работой изыскателей в этом году начальство и молодой счастливый отец Фомич со своим первенцем Александром.

Разбушевавшаяся стихия

Зима в этом году была особенно суровая. С конца октября установились сильные морозы. И даже в бураны, заносящие снегом наш поселок, они не спадали. В поселке жизнь как бы замерла. Все сидели в помещениях и выходили на улицу только по самым неотложным делам. О каких-либо поездках никто думать и не мог.

И вот в эти страшные холода мы, изыскатели, получаем задание: срочно произвести изыскания и проложить трассу от мостового перехода через Колыму вдоль ее берега до левого притока — реки Таскан. В широкой долине этой реки с тучными лугами решено было создать большое подсобное хозяйство с выращиванием огородных культур и развитием животноводства.

На сравнительно небольшом участке Колымы между притоками Дебин и Таскан выходили отроги горного хребта Черского. На берегу Колымы заканчивались они высочайшими труднопроходимыми прижимами.

Почти отвесные скалы, изрезанные множеством ущелий, падали прямо в реку, и их подошвы, отполированные паводковыми водами Колымы, тускло поблескивали на солнце. В отдельных местах, где на поверхность выходили наклоненные пласты глинистого сланца, скалы казались покрытыми гигантскими морщинами, по которым ручейками текла мелкая щебенка, образуя в реке конусообразные выносы, постепенно смываемые водой.

Еще более величественными и красивыми выглядели эти горы и прижимы зимой. Покрытые снегом, сверкая обледенелыми вершинами и склонами, они стояли неприступными громадами, таящими на каждом шагу опасности. Но нам, изыскателям, надо было решить вопрос, где вести трассу. Или переваливать, если найдем проход, через высокую гряду гор, или пройти по прижимам?

Производить рекогносцировку зимой в горах в поисках перевала вообще трудное дело. При теперешних же морозах трудности эти увеличиваются в несколько раз.

Но полученный приказ мы рассматривали как приказ Родины, который надо выполнить, несмотря ни на что.

И вот мы группой в несколько человек с парой оленьих упряжек уходим в горы.

Рельеф местности скрыт огромными сугробами снега. В горах свирепствует ветер, он несет тысячи острых снежинок, которые как ножом режут лицо. На морозе трудно дышать. Передвигаемся на лыжах. На крутых склонах, где лежит плотный снег или стоят обледенелые скалы, лыжи начинают скользить под откос, и надо напрягать все силы, чтобы не скатиться в пропасть. Иногда наст не выдерживает, и мы проваливаемся в снег. Наступают жуткие минуты, когда, барахтаясь в снегу, с помощью товарищей выбираешься из сугроба и на страшном холоде начинаешь торопливо закреплять лыжи.

Олени выбились из сил и больше не в состоянии тянуть нарты. Но бросать их нельзя: в них наша жизнь — пища, палатка, походная печка и спальные мешки. Впрягаемся в нарты сами и шаг за шагом тянем все выше и выше. Жарко и смертельно холодно в одно и то же время! Но и в эти тяжелые минуты мы находим в себе силы шутить и подбадривать друг друга.

Ночь застает нас в занесенных снегом горах. У небольшой рощицы лиственниц вытаптываем площадку, натягиваем палатку и устраиваемся на ночлег. От сырых дров и от порывов ветра, сотрясающего каждую минуту наше непрочное жилье, печка нещадно дымит. В палатке холодно, носятся снежинки. Выпив спирта и горячего чая и кое-как согревшись, прямо в ватных костюмах забираемся в спальные мешки. Один только Григорий Степанович раздевается до белья.

«Ладно, — думаю я, — раз ты такой полярник, то это мы учтем в следующий раз».

Под завывание ветра мы заснули чутким таежным сном.

Утром, оставив в палатке громоздкое имущество и взяв только немного пищи, топоры и заячьи одеяла, продолжаем подъем.

Вокруг высятся вершины гор, склоны которых настолько крутые, что снег на них почти не задерживается. Подниматься становится все труднее. Как заправские альпинисты, вырубаем топорами в обледенелых скалах ступени и, связанные веревкой, карабкаемся на кручи.

На перевале под нависшей скалой устраиваем отдых. Нам, собственно, можно уже возвращаться. Вопрос ясен. Через горы пройти с трассой нельзя, но для большей уверенности проходим еще немного по хребту. Может быть, где-нибудь окажутся склоны, которые позволят уложить трассу?

Но тщетны наши поиски, ничего хорошего нет. Спуск по ту сторону хребта еще страшнее. Мы некоторое время смотрим на узкие ущелья, теряющиеся в снежной мути. Стоять долго нельзя: мороз и ветер гонят нас с вершин. Сделав надписи на зарубках лиственниц, начинаем спуск к брошенной где-то внизу палатке. А спускаться, оказывается, еще труднее, чем подниматься.

Итак, через перевалы дорогу вести невозможно. Предстоит совершить еще один трудный подвиг: зимой в пятидесяти-шестидесятиградусный мороз высоко на скалах, обдуваемых пронзительным ветром, наметить ось будущей дороги через колымские прижимы.

На изыскание этого участка пошли наиболее выносливые и крепкие люди нашей экспедиции во главе с моим помощником Григорием Степановичем.

Дует резкий, леденящий дыхание ветер. Каждая щель прижимов забита снегом, образовавшим опасные сугробы. При неосторожном прикосновении эти массы снега могут превратиться во все сокрушающие лавины, низвергающиеся в страшную бездну.

Голые и обледенелые скалы, на которых невозможно стоять, не за что держаться, являются местом укладки трассы.

Чтобы подняться на них, нужно неимоверное напряжение сил. Но и поднявшись, надо на морозе устанавливать геодезические инструменты, производить измерение и вести записи. В рукавицах работать невозможно, а в перчатках руки моментально замерзают. Больше двух-трех часов на прижиме никто не выдерживал. И даже наш неутомимый полярник Гриша вынужден был бросить работу и убежать в палатку греться.

Это были, пожалуй, самые тяжелые изыскания, и нашим товарищам пришлось много и напряженно трудиться, пока ряд вешек не замаячил на отвесных прижимах.

Когда был пройден самый сложный участок пути и изыскания велись по более пологим склонам сопок, мороз неожиданно спал и работать стало значительно легче. Григорий Степанович со своими орлами отказались от замены и закончили изыскания сами.

Их группа все время была в центре внимания всего огромного коллектива дорожников. Местная газета не раз отмечала действительно героический труд Гриши и его товарищей.

И когда, закончив изыскания, они вернулись в поселок Ягодный, их встречали как настоящих героев, совершивших выдающийся подвиг. Но и победителям досталось. Их трудно было узнать: заросшие, худые, с черными обмороженными лицами, с которых лохмотьями свисала кожа, с обмороженными руками, но с радостными улыбками и сияющими глазами, слезли они с машины и, окруженные толпой, прошли по поселку.

Трудно было нашим изыскателям! Но еще труднее будет строителям. И все же наперекор злым силам природы лента дороги скоро опояшет седые прижимы на Колыме.

По возвращении товарищей надо было срочно составить проект дороги по новому маршруту. И, отложив на время летние материалы, мы засели за работу.

…Бежали зимние дни. Мы зимовали в благоустроенном поселке с клубом и радио. Ко многим из нас приехали семьи, и жизнь потекла так же, как и у миллионов наших людей в центральных районах страны.

Небольшое население поселка Ягодный жило исключительно дружно. Это была как бы одна большая семья, в которой все радости и горести одного члена коллектива переживались всеми как свое близкое и дорогое. Это участие и товарищеская поддержка помогли многим, особенно вновь приезжающим, скорее привыкнуть к новой обстановке, к суровой природе и найти свое почетное место в коллективе дорожников.

Поселок Ягодный стал небольшим центром далеко протянувшейся в тайгу дороги, вдоль которой возникали другие поселки строителей. Между поселками была установлена телефонная связь. Часто из новых поселков в Ягодный приезжали люди; еще чаще мы, работники управления, ездили к ним для оказания практической помощи при постройке дороги.

Никогда за всю мою последующую работу я не встречал таких хороших товарищей, такого дружного коллектива, каким были дорожники.

Сплоченные и воодушевленные своей партийной организацией, коммунисты и комсомольцы все время были в передовых рядах и, несмотря на трудности строительства дороги в необжитых еще местах тайги, всегда успешно выполняли свои обязательства, увлекая за собой и остальных рабочих.

…Почти незаметно прошла зима. И с первой капелью, с первыми теплыми лучами солнца мы, изыскатели, стали собираться в дорогу. «Весна зовет!» — звучало в наших сердцах. Но не только весна нас звала, нас звала тайга, звала работа.

Мы каждый день смотрели на уровень воды в реке. Когда она начнет спадать, тогда можно будет трогаться в путь.

Весна нас торопит и вместе с тем задерживает. Опасно выезжать слишком рано. Бушующие реки станут грозным препятствием на пути следования, и придется терять время на переправах.

Но все равно уж очень скоро «снова вденешь ногу в стремя и возьмешь ружье».

Мы к новым изысканиям подготовились неплохо. Самое главное, что мы сделали зимой, помимо подготовки и сдачи проектов, — это забросили и развернули продуктовые базы на пути предстоящей трассы и полностью обеспечили себя продовольствием и фуражом на весь летний сезон. Это значительно облегчало нам работу и передвижение по тайге. Правда, наше участие свелось в основном к разработке маршрута, выбору мест расположения баз, отбору к упаковке ассортимента продуктов. Посылать же кого-нибудь из экспедиции с транспортом мы не могли, так как все были перегружены работой и каждый человек был на счету. Забрасывали базы опытные товарищи — снабженцы, и, так как предполагаемый новый маршрут изысканий особых трудностей как будто не представлял, мы были уверены, что эта операция пройдет у них благополучно.

И вот мы снова в тайге.

Что нового у нас? Народ весь старый, бывалые изыскатели. Новое только то, что с Ягодного поехали на автомашинах. Строители славно потрудились зимой и устроили проезд до своей последней базы на реке Сусуман.

Лошадей мы туда отправили заблаговременно, и теперь сами весело катили по почти законченной дороге.

Мелькают знакомые и подчас неузнаваемые места. Машины легко берут перевал. Теперь он выглядит просто чудесно!

А сколько километров я исходил в прошлом году, пока не нашел его? Но все это позади.

На мгновение у наших ног оказываются вершины окрестных гор, и снова весь горизонт закрыт ими. Мы уже внизу и мчимся по берегу реки Сусуман.

Последний поселок строителей. Здесь перестраиваемся на вьюк и по прошлогодней тропе углубляемся в тайгу.

Вот жилье нашего друга якута. С грустным чувством прошли мы мимо чуть тронутой уже неизбежными разрушениями, по-прежнему пустующей юрты Николая.

Вода в реке Берелех еще недостаточно спала, и вброд ее перейти нельзя. Первая непредвиденная задержка. Но у нас с собой тонкий трос. Мы натянули его через реку и соорудили переправу. Маленький легкий плот рейс за рейсом перевозит грузы на другой берег. Наконец все имущество и люди на той стороне. Настала очередь переправлять лошадей. Теперь мы хорошо знаем, как это надо делать. Один конюх верхом на лошади пускается в бурный поток, и как только он закачался на волнах реки, остальные лошади неохотно, пугливо и осторожно начинают входить в воду, плывут за вожаком.

При многочисленных таких переправах, совершенных нами в тайге, не было ни одного случая гибели лошадей.

Но вот переправа закончена, и мы снова в пути. Безводные в прошлом году ручьи сейчас бурлят и пенятся. Рыть колодцы, наверно, больше не придется.

Проходим памятные места — Фомич, Угольный, и вот наша последняя вешка. Проходим еще несколько километров в глубь тайги и становимся лагерем.

А что нас ждет там впереди?

Наши географические карты по-прежнему не отвечают ясно на этот вопрос, и, значит, надо проводить глубокую рекогносцировку.

С Сережей Обуховым оставляем товарищей, занятых подготовительными работами, и верхами уезжаем на разведку.

Перед нами стояла задача — не подниматься в верховья реки для нахождения перевала, а где-то в ее среднем течении перевалить через водораздел и выйти в соседнюю долину реки Аркагала. Эта задача являлась наиболее трудной.

Представьте себе, что вы едете по мрачной сырой долине, окаймленной с обеих сторон высокими сопками. Причем та сторона, по которой вам надо перевалить в соседнюю долину, наиболее неподходящая для строительства дороги. Крутые, покрытые марями склоны сопок почти отвесно падают к реке, и подняться на них нет никакой возможности.

Примерное расстояние, после которого мы должны свернуть на перевал, уже пройдено, а удобного подъема еще нет. И опять начинается понятная только изыскателям тревога за выбор направления. Не найдя хорошего перехода в заданном районе, мы вынуждены ехать дальше. Но и дальше нет ничего подходящего для перехода через водораздел. Тогда поднимаемся на его вершину и оттуда стараемся разобраться в направлении нашей и соседних долин.

Медленно взбираемся по заболоченным склонам. Лошади скользят и падают. Пришлось спешиться и, ведя их в поводу, подниматься пешком. Но вот мы на вершине. Хребет сопок, сухой и ровный, наталкивает на мысль: нельзя ли по нему вести дорогу? Но водораздел оказывается нам не по пути.

Что делать? Проехали уже очень далеко, но удобного подъема и спуска для трассы не нашли.

Возвращаемся назад в лагерь и на следующий день начинаем поиски снова.

Теперь мы сразу переваливаем через водораздел и стараемся разобраться там в системе водотоков и найти попутный ручей.

Долго пробираемся по тайге и, наконец, выезжаем к довольно большой реке, которая течет в нужном направлении.

Спустившись вниз по течению на довольно большое расстояние, мы окончательно убеждаемся, что река эта Аркагала и по ней мы должны вести изыскания.

Итак, часть задачи решена. Оставалось найти наиболее удобный выход к этой реке. Вернувшись в лагерь, мы с Гришей долго еще уточняли наши новые схемы с имеющимися путаными и неясными картами.

Все товарищи были готовы к началу полевых работ, а мы никак не могли найти выхода в долину реки Аркагала. И снова мы в горах. Двое суток напряженнейших поисков перевала с бесчисленными переездами через водораздел дали свой результат. Наконец мы нашли один подъем, правда сильно заболоченный, но все же пригодный для сооружения дороги.

Затратив много времени на решение этих первых задач, мы начали изыскания. Работа спорилась, и ничто нас больше не задерживало.

Спустившись с трассой в долину реки, перебросили туда и наш лагерь. К этому времени запасы продовольствия стали подходить к концу, и их требовалось пополнить.

Первая база, заброшенная еще зимой, должна была находиться где-то здесь на реке, примерно в десяти километрах вверх по течению.

За продуктами отправили Гришу и поручили ему заодно произвести рекогносцировку. Мы же продолжали работать на трассе.

Когда прошли все сроки возвращения отряда, посланного за продуктами, мы начали тревожиться: не случилось ли чего с товарищами?

Подождали еще два дня. Продукты подошли к концу, и ждать больше нельзя, надо искать товарищей и базу.

С новым отрядом решил ехать сам, захватив всех оставшихся лошадей. Но не отъехали мы от лагеря и пяти километров, как встретили своих посланцев. Еще издали увидели, что все они едут верхами, а остальные лошади не загружены. С тревогой Гриша рассказал, что базу они не нашли.

— Мы обшарили почти всю долину Аркагалы, осмотрели соседние распадки, но не только базы, даже никакого следа транспорта не обнаружили. Я хотел уже ехать на следующую, но до нее пятьдесят километров, а у нас кончились продукты. С утра мы ничего не ели.

Создалось тяжелое положение. Почти в начале сезона мы оказались без продуктов.

Здесь же, на месте встречи, мы с Гришей стали держать «военный совет». Еще раз просмотрели наши схемы, на которых красными крестами были помечены продуктовые базы. Но больше того, что мы уже знали, мертвая бумага нам ничего не сказала. Смотрим еще и еще раз. Вот тонкая линия ручья Особенный. На схеме он заворачивает несколько больше на северо-восток, чем в действительности. От него отходят тонкие нити ручейков, впадающих, по всем нашим данным, в реку Аркагала, и на ней немного внизу стоит крест — база. Тогда я говорю Грише:

— Возвращайся в лагерь, уменьши продовольственный рацион и жди меня три дня. Если к этому времени я не вернусь, посылай людей за продовольствием в поселок к строителям.

На этом и расстались. Гриша поехал в лагерь, а мы с Сережей поскакали в тайгу. Ехали широкой цепью, стараясь осмотреть всю долину. Людям было приказано давать знать при обнаружении любых следов: от костров, свежих порубок и т. д. Так проехали мы довольно большое расстояние, но, кроме следов Гришиного отряда, ничего не нашли.

Шли третьи сутки наших поисков. Завтра Гриша пошлет людей к дорожникам, а базы нет как нет. Мы поднялись на водораздел и едем по его вершине. Отсюда лучше обозревать долину и соседние распадки. «Где же база? Может быть, ее вовсе здесь не закладывали? — думаю я. — Но этого не может быть. Может, ее заложили где-то в другой долине? Надо искать и искать».

Решили спуститься в долину ручья Особенный и осмотреть ее. И когда стали искать новый удобный спуск в долину, Сережа обратил мое внимание:

— Иван Андреевич! А это ведь не долина Особенного. Смотрите, она какая-то глухая и узкая и идет не в том направлении.

Я подъехал к нему, и мы стали сверять местность с нашими «картами».

— Что за чертовщина? Действительно, ты, Сережа, прав. Это не Особенный. Едем на вершину сопки и там разберемся.

Мы быстро взобрались на вершину ближайшей сопки, и здесь я понял тайну нашей базы.

Уверенность, что мы в этом новом распадке найдем базу, была так сильна, что прямо отсюда, с водораздела, я послал в лагерь посыльного предупредить, чтобы за продуктами к строителям не посылали.

Отсюда, с вершины водораздела, мы увидели, что хребет, тянущийся между ручьем Особенный и рекой Аркагала, разделился на два, и между этими реками появилась третья. Очевидно, товарищи, забрасывающие базы, не заметили этой особенности и базу заложили в долине промежуточной реки.

«Так, казалось, должно было быть, но так ли это в действительности?» — подумал я, когда посыльный уже уехал в лагерь.

Ведя лошадей под уздцы, спустились в новую долину, которая быстро расширялась и вскоре превратилась в довольно широкую и приветливую. Мы продвигались вниз по реке, являющейся, по моим предположениям, притоком Аркагалы. Однако на базу не было никаких намеков. В сердце стало заползать сомнение. И когда надежда, что мы найдем базу, рухнула, вдруг наткнулись на сломанные нарты. Это был уже след. След самый верный. Здесь прошел олений транспорт, и, значит, мы на правильном пути.

Вскоре стали встречаться свежие порубки, и вот среди деревьев замелькал сруб. Это была наша база в полной целости и сохранности.

Переночевав у базы, мы утром тронулись в обратный путь, нагруженные запасом необходимых нам продуктов.

Поиски злополучной базы дали возможность достаточно подробно изучить наш район, поэтому работа быстро продвигалась вперед и мы успешно наверстывали упущенное время.

После пройденных с изысканиями нескольких десятков километров решили сделать длительную стоянку и выполнить камеральные работы. Очередной лагерь мы разбили на галечной пойме в конце длинного и ровного участка реки. Ниже река делала крутой поворот влево. Выше виднелся заросший густым лесом большой остров. Омывающая его протока проходила у подошвы высоких прижимов, сопки которых постепенно спускались к повороту реки и переходили в невысокую террасу.

Как и всегда, лагерь разбили быстро. Но, сообразуясь с тем, что здесь предполагается простоять дольше обычного, благоустройству уделяли больше внимания и построили даже печи в галечном наносе у самой реки.

Жизнь в лагере протекала по установленному порядку. Рано утром после завтрака полевые работники уходили в тайгу, а в лагере оставались хозяйственники, камеральщики и повара. С трассы люди возвращались обычно вечером, по дороге собирались вместе и, несмотря на то, что все были уставшие, шли с песнями и шутками. В лагере сразу становилось шумно и весело. Умывшись в реке, все садились ужинать. После ужина каждый занимался своим делом. Сережа и Борисоглебский подсчитывали и сверяли нивелировочные отметки, Фомич с Сашей, Гриша и техник-пикетажист Борис проверяли свои журналы; одни набивали патроны, другие ремонтировали свое обмундирование.

У меня лично эти минуты уходили на хозяйственные дела. Я вызывал завхоза Куприянова, и мы с ним обсуждали продовольственные, фуражные и другие неотложные дела. Иногда на эти беседы приглашался конюх Василий, старший повар Степан и сапожник.

Закончив дела, мы ложились спать.

Так прожили три дня.

Утро четвертого дня встретило нас неприветливо: небо обложили тяжелые, свинцовые тучи, они низко неслись над долиной реки, цеплялись за вершины сопок, останавливались, потом начинали кружиться, затем разрывались и, покрываясь по краям как бы белой пеной, застилали тайгу.

Погода ничего хорошего не предвещала. Но мы не придали особого значения этой мрачной картине, развертывающейся вокруг нас, и решили, что это очередной непогожий день.

Наши сомнения, идти или не идти на работу, разрешил дождь. Он пошел как-то неуверенно, то начинал накрапывать, то затихал, то опять усиливался. Издали слышался глухой гул. Он нарастал и приближался. Вдруг налетел сильный порыв ветра. Захлопали полотнища палаток. В воздух полетели сухие ветки, пыль, мелкие камешки. Ветер все усиливался, превращаясь в ураган. Сорвало одну палатку. Люди бросились укреплять полотняные дома, и здесь, как говорят, «небо разверзлось». На нас обрушились потоки воды.

Рев ветра, треск деревьев, шум реки и ливня, еще какие-то зловещие звуки в сопках и ко всему этому почти ночной мрак окутал нас. В тайге бушевала буря. В темноте ослепительно сверкали молнии, грохот грома покрывал все шумы и раскатывался стоголосым эхом по окрестным сопкам. А когда стихал гром, то было слышно, как тайга выла и стонала, вселяя в нас невольный страх.

Стихия бушевала долго, в палатках стало холодно, сыро и темно. Обед не готовили. Все лежали на нарах, прислушиваясь к неистовствованию природы. В смутной тревоге время протянулось до вечера. Ветер постепенно начал слабеть и к ночи затих совершенно. Буря прошла, но дождь продолжал лить. В подавленном состоянии мы стали укладываться спать, выставив посты для наблюдения за рекой. Вода в ней пока держалась на прежнем уровне.

Утром сквозь сетку непрекращающегося дождя тайга выглядела неприветливо. Мрачная и темная, она всем своим видом выражала враждебность к забравшимся в ее сердце пришельцам.

Сильный ливень, продолжающийся уже более суток, вызывал тревогу за наш лагерь на пойме. Но вода в реке пока не выходила из берегов, и это немного успокаивало нас.

Приближался вечер второго ненастного дня, быстро темнело, и вдруг где-то в верховьях реки что-то грохнуло. Со зловещим гулом по ней прошел первый вал воды. За какие-нибудь двадцать минут вода поднялась на метр. Дальше она стала все прибывать. К ночи поднялась на полтора метра и залила печи, но из главного русла пока еще не вышла. Угроза лагерю становилась реальной, и мы в кромешной темноте начали собирать и упаковывать вещи. Подогнали к лагерю лошадей и заседлали их.

Со специальных постов, выставленных для наблюдений за рекой, все время поступали тревожные вести: вода прибывает. Прибежал один рабочий с поста и сообщил, что сзади нас в протоке пошла вода и отрезала лагерь от берега. Мы оказались на острове. Положение сразу осложнилось. Дождь продолжал лить, вода кругом все поднималась и приближалась к лагерю, по реке стремительно неслись огромные деревья. Вода с угрожающим шумом смывала гальку у нашего берега и неудержимо подступала к палаткам. На лицах тревога и страх. На небольшом совете решили, пока еще не поздно, искать брод через протоку и выбираться на берег. Среди рабочих сразу оказались охотники на поиски брода.

Большой группой идем к протоке. Ревет вода, лошади шарахаются от проносящихся по реке деревьев, проваливаются в какие-то ямы, бьются и не идут в воду. Ясно, что наша затея бессмысленна. В темноте искать брод — безумное дело. В душу закрадывается страх. В лагере, несмотря на дождь, все толпятся около воды и, сознавая свое бессилие, мрачно следят за неумолимым ее подъемом.

— Эй, робинзоны, что носы повесили? — как можно спокойнее кричу я. — У нас есть еще тридцать метров земли, скоро наступит утро, и тогда переберемся на Большую землю, а сейчас неплохо подкрепиться!

Пока люди закусывали, вода подступила к палаткам еще ближе. Две из них пришлось свернуть. Начали завьючивать лошадей, и только тогда над тайгой забрезжил рассвет.

В серых сумерках опять едем искать брод. Только сейчас стала понятной та жуткая обстановка, в которой оказались бы мы, если бы ночью попытались найти злополучный брод.

Хаотическое нагромождение деревьев по берегам пенистой протоки, мутный и быстрый поток ее вод и высокий террасистый противоположный берег вряд ли позволили бы благополучно закончить ночную переправу.

Брод ищем сразу в нескольких местах. Лошади плохо слушаются, боятся и упираются. Вода им по грудь. Вплавь пускать их боимся.

Наконец нашли место, где можно еще переехать на лошадях. Но противоположный берег крутой, и лошадям на него не взобраться. Что делать? Еще полчаса или час — и этот брод будет непроходим.

Посылаем несколько человек с шанцевым инструментом и веревками на тот берег делать выезд для лошадей.

Лагерь наш почти весь залит водой. На маленьком клочке еще сухой гальки лежит в куче все наше имущество.

Но вот посланные рабочие устроили на противоположном берегу выход для лошадей, и мы начинаем переправляться через проток. Дорога каждая минута. Лошади на тот берег выбираются с трудом. Их подхватывают люди и на веревках вытаскивают на берег.

Спустя несколько времени вода так прибыла, что низкорослые лошади пошли вплавь. Пришлось прекратить на них перевозку грузов. Переправа замедлилась.

Когда почти все ценное имущество и часть люден были на устойчивом берегу, дождь, как бы сжалившись над нами, стал уменьшаться. Правда, нам теперь было это почти безразлично, так как все имущество промокло, а на нас самих не осталось сухой нитки. Все стали успокаиваться, как вдруг случилась беда.

В воду вошла очередная пятерка связанных лошадей. На двух сидели люди, держа в руках кое-какое имущество, а на остальных были вьюки.

Бурный поток сбил одну лошадь с ног, она рванула остальных, и те, храпя и кружась, замелькали в мутных водах. Всех охватил ужас. Барахтавшихся в воде людей и животных река несла к повороту. В этом месте в воду упало несколько деревьев, смытых с берега, но корнями еще державшихся за землю. Наши ребята не растерялись, и когда проплывали мимо них, то бросили вещи и ухватились за ветки. Подбежавшие товарищи быстро вытащили их на берег. Лошади же, подхваченные течением, помчались вниз по реке и быстро исчезли за поворотом.

Итак, лошади и часть имущества погибли. В мрачном настроении продолжалась дальнейшая переправа.

Мокрые, измученные пережитым волнением и бессонными ночами, мы, наконец, собрались все на высоком левом берегу реки. Люди разбивали новый лагерь на террасе излучины реки, готовили завтрак, начали приводить в порядок наше промокшее имущество, сушиться у разведенных больших костров.

Вдруг с того берега реки донеслось ржание лошади. И что же мы видим? Вся пятерка похороненных нами лошадей вышла против нашего лагеря и беспокойно топталась у самой воды. Наши кони также начали ржать и подошли к обрыву террасы.

Все заволновались, надо что-то делать, чтобы спасти лошадей, но как переправиться на тот берег?

Эти сомнения разрешил Василий, наш старший конюх.

— Давайте, Иван Андреевич, я перееду на лошади, — сказал он спокойно, — и переправлю сюда остальных.

— Опасно, Василий, переплывать сейчас реку, — ответил я. — Видишь, как она бушует! Подождем немного, может, вода скоро спадет.

— Это будет нескоро, а мы можем потерять пятерых лошадей, тогда как я дал слово себе, что в этом году у нас потерь не будет. Не подводите меня, Иван Андреевич!

Посмотрев на волнующихся на том берегу лошадей, скрепя сердце я разрешил ему переправу. Слишком часто многим из нас приходилось рисковать во имя нашего общего дела. Ну что ж, еще один геройский поступок нашего обыкновенного и скромного человека.

Василий разделся до белья, взял с собой нож, спрятал в шапку в непромокаемом пакете спички, вскочил на коня и спустился в воду.

Мы на берегу с тревогой следили, как лошадь, напрягая силы, старалась преодолеть стремнину, несшую их к излучине реки. Для облегчения Василий слез с нее и плыл рядом, держась за гриву. На середине излучины они преодолели поток и выплыли на более спокойную воду.

Лошади на том берегу, как будто поняв, что это к ним спешит помощь, успокоились.

Наконец мы все с облегчением вздохнули: Василий достиг берега. Развязав там лошадей и поправив на них вьюки, он против нашего лагеря опять бросился в воду.

Оставленные лошади заметались на берегу, но в воду не шли, и только тогда, когда Василий доплыл почти до середины, одна робко подошла к воде и долго ее нюхала, а потом вдруг прыжками бросилась в волны. За ней последовали и все остальные. Так, с вьюками они благополучно переплыли к нам.

За это время повара успели приготовить обед, и, вполне естественно, пришлось вскрывать банки со спиртом.

После обеда настроение у всех значительно улучшилось.

Слышался оживленный говор и смех, чувствовалось, что волненияночи и утра прошли, и все повеселели.

Да, попугала нас злая стихия в эти жуткие дни!

Уровень воды в реке был настолько большой, что во многих местах она вышла из берегов и залила огромные пространства леса.

Лес под водой! Это было красивое зрелище, и мы очень сожалели, что у нас не было с собой лодки и мы не можем поплавать по образовавшимся лагунам.

Помимо красоты, мы видели и страшную разрушительную силу, вызванную все тем же наводнением.

Берег на излучине реки, где мы разбили лагерь, был сложен из модной толщи гальки и порос крупным лесом.

И вот этот берег под напором воды стал быстро размываться. Подмытые деревья упорно цеплялись корнями за берег, начинали качаться, потом медленно клонились к реке. Купая свои пышные кроны в быстрой воде, несколько мгновений они бились как бы в агонии, но, не выдержав неравной борьбы, вырывались с корнями из земли и уносились вниз по течению мутным потоком.

Разрушение берега происходило с чудовищной быстротой, и в лагере была объявлена тревога. Оказывается, наши невзгоды еще не совсем кончились. Пришлось все имущество опять перебрасывать подальше от непрочного берега. Высокая терраса, ставшая для нас пристанищем, была ненадежной, и нам пришлось срочно выехать из этого района.

Мы вовремя организовали переезд. Когда лошади с последними вьюками карабкались по склонам сопки, остатки террасы были смыты. Основная масса воды хлынула в новую протоку. В этом месте река меняла свое русло. Вода быстро сгладила и отшлифовала новый берег у самых подошв сопок, образовав труднопроходимый прижим.

Пережитое наводнение, смена на наших глазах русла реки заставили нас в дальнейшем отнестись с должным вниманием к этой реке и, несмотря на большое количество прижимов на ее левом берегу, где мы укладывали трассу, переходить на другой берег считали нецелесообразным.

Негостеприимной оказалась долина реки Аркагала, и мы стремились как можно скорее закончить работы в ней. Нам казалось, что как только мы попадем на новое место, то сразу все изменится к лучшему. Сейчас же люди стойко и мужественно переносили все трудности и километр за километром прокладывали трассу по суровой тайге.

Мы продолжали работать в долине реки Аркагала, продвигаясь к ее верховьям, где должны были найти удобный перевал, выйти через него к реке Худжах и по ней спуститься к реке Нера — конечной цели наших изысканий этого года.

По мере продвижения вперед стали все чаще и чаще встречаться заболоченные места и, наконец, пошли тяжелые для укладки трассы участки. Мари заполняли всю ширину долины и высоко поднимались на пологие склоны сопок.

Низкие берега реки, состоящие из пылеватого суглинка, покрытые кочками и осокой, напоминали заболоченные луга центральной полосы Союза, а судя по большому количеству староречий, река в этом районе часто меняла свое русло.

Это обстоятельство заставляло нас укладывать трассу ближе к подошвам сопок, хотя и здесь строительство дороги не обеспечивалось полностью хорошим строительным материалом.

Чахлая лиственница, рыжие пятна марей, кочки и осока, какая-то темная с тихим течением вода в реке, отсутствие дичи и рыбы — таковы были условия жизни и работы на реке Аркагала, и мы старались скорее уйти из этих «скучных», по нашему определению, мест. Но та же заболоченная долина задерживала трассирование. Приходилось тратить много времени на поиски наиболее благоприятных в грунтовом отношении участков для прокладки трассы.

А время шло. Кончились запасы продуктов, и с одной из стоянок пришлось послать за ними на новую продуктовую базу, заложенную в этой долине выше по реке.

Сложность укладки трассы не позволила мне и моему помощнику Грише совершить эту поездку и заодно разведать впереди лежащую местность.

За продуктами поехал наш техник Борис. Он хотя и был третий год в составе нашей экспедиции, все же никак не мог привыкнуть к таежным условиям.

Есть такие натуры, которые даже при известном старании не могут постичь самых немудреных правил жизни. Таким был и наш Борис. Все у него получалось не так, как у всех. Ходить по тайге он не научился. Обувь и одежду рвал неимоверно. Нам всем казалось, что очки, которые он носил из-за близорукости, не помогали ему, а мешали. Лошадей он остерегался и ездил на них только в самых крайних случаях. В то же время это был прекрасный работник и веселый, чуткий и отзывчивый товарищ.

Зная его особенности, мы никогда не поручали ему каких-либо хозяйственных заданий. Но на этот раз получилось так, что он оказался менее других занятым, да и не мешало ему, наконец, приобрести кое-какой опыт самостоятельности в тайге.

Одним словом, на совещании было решено послать его.

Получив задание по обследованию тайги и выслушав всяческие пожелания, он взобрался на самую смирную лошадь и во главе небольшого отряда отбыл.

Вечером, сидя в палатке после ужина, все почему-то высказывали уверенность, что Борис нам продуктов не привезет.

— Вот увидите, — говорил Сергей, — нам придется посылать второй отряд на поиски Бориса. Он обязательно заблудится в тайге.

— Заблудиться он не заблудится, — вторил каким-то пророческим голосом Фомич, — но продуктов он нам все же не привезет.

А Гриша даже спросил у Куприянова, на сколько еще дней осталось у нас продовольствия.

К сожалению, мрачные предсказания товарищей сбылись.

На третьи сутки отряд вернулся, но без продуктов. Правда, все это произошло не по вине Бориса, но продуктов он нам не привез.

— Где продукты? В чем дело? Давай рассказывай! — набросились мы все на Бориса. И он нам поведал обыкновенную историю, которая встречается в тайге всегда, когда что-нибудь упускается в работе.

— Трясусь и трясусь я в седле, считаю километры по времени. Проехали мы километров двадцать, когда начались густые леса. Ну, думаю, здесь где-нибудь и лежат наши продукты. Едем цепочкой, осматриваем весь берег, а базы все нет и нет. Начало темнеть, стали на ночлег. Днем проехали еще километров десять. Кругом страшная чащоба. Пропустили, думаю, и двинулись назад. Один рабочий заметил свежий пенек, стали вокруг шарить, и в соседнем распадке наткнулись на кучу бревен, а среди них наши продукты. Базу кто-то разорил и ограбил, что осталось, все попорчено, даже овес пророс.

И в подтверждение своих слов Борис вынул из переметной сумы почти сноп свежего овса.

— Вот смотрите, — продолжал он. — Кое-что там, конечно, можно собрать, но я решил пока ничего не трогать до вашего приезда туда, — закончил он свой рассказ, обращаясь ко мне.

Эта неожиданная неприятность путала нам все планы. До следующего склада было около ста километров, и он был самым маленьким, рассчитанным, собственно, на обратную дорогу. Мы, правда, оставляли на пройденных складах небольшие запасы на всякий случай, но собирать их сейчас не было времени.

Выслушав рассказ Бориса, пришли к выводу, что надо срочно опять ехать на базу и собрать все, что там еще осталось из продуктов, а затем уже думать о будущем.

На следующий день я с этим же отрядом уехал.

Прибыв в район базы, оставили людей на берегу, а с Борисом пошли к складу.

Мне хотелось тщательно все обследовать и по возможности установить обстоятельства ограбления.

В первый свой приезд товарищи довольно-таки хорошо потоптались вокруг склада и этим самым затруднили мои поиски каких-либо других следов. Я обследовал каждый метр тайги, каждый сломанный ящик и каждую банку. Затем по старым — весенним, более поздним и, наконец, по самым свежим следам на бревнах, на разбитых ящиках, на изуродованных банках консервов я нарисовал себе примерную картину разграбления нашей базы.

И вечером, коротая время у таежного костра, я высказал товарищам свои предположения, которые, как выяснилось позже, в основном были верны.

— Нашу базу разоряли по крайней мере четыре раза.

— Откуда вы это узнали? — удивился Борис.

— Зимой сюда на оленях, как нам известно, были заброшены продукты. Организаторы базы, очевидно, по неопытности построили ее не совсем правильно и настелили полы очень низко. Этим воспользовались медведи. Они разрушили сруб, а затем лакомились продуктами и портили их. Медведи приходили на базу несколько раз. Об этом говорят их многочисленные старые следы. Зверей кто-то спугнул и даже стрелял в них. В бревнах я нашел следы дроби и вот, видишь, выковырял винтовочную пулю. Медведи улепетывали во все лопатки: несколько глубоких следов с ясным отпечатком когтей говорят об этом.

Посещавшие базу люди подъехали к ней на лошадях, и они же спугнули медведей. Это могла быть экспедиция геологов, которая, по моим данным, должна была весной работать в этом районе. Геологи нашли нашу разоренную базу, застали на ней медведей, может быть, устраивали на них ночью засаду. Одним словом, зверей прогнали, склад привели в порядок, но взяли часть продуктов, оставив нам записку. Вот смотри, Боря, — показал я ему клочок бумаги. — От надписи почти ничего не осталось, она вымылась дождем, но в одном месте можно прочесть «…ято масло из разбитого ящика». Это надо понимать так, что «взято масло из разбитого ящика». Они, конечно, взяли еще кое-что и сделали правильно, так как после их ухода через некоторое время медведи опять пришли на базу. Они долго ломали крепкий сруб. Ты еще меня спрашивал, кто это посдирал всю кору с бревен. А это сделали медведи, стараясь растащить сооружение. Добравшись до продуктов и уничтожив все съедобное, они больше сюда не приходили, но дожди и грызуны окончательно испортили остатки продуктов.

Вот, Боря, печальная история нашей базы, — закончил я свой рассказ. — Завтра вы займетесь сортировкой продуктов. Думаю, что кое-что мы еще здесь соберем, а я хочу побродить по другому берегу. Еще днем я заметил следы двух лошадей, идущие к реке.

Наутро, оставив людей за разбором и чисткой остатков продуктов, я переехал на ту сторону реки.

Пробираясь через заросли на пойме реки, я неожиданно обнаружил часть наших продуктов, хорошо укрытых в кустах. По ним видно было, что взявшие их не особенно нуждались в пище. Здесь были почти все наши деликатесы: масло, сахар, печенье, сгущенное молоко, какао и т. д. Продукты лежали уже довольно давно, и, очевидно, из этих запасов ничего не было взято. Вот еще новая тайна, связанная с посещением нашей базы.

И я стал рассуждать: похитители были здесь вскоре после посещения базы геологами, у них были две лошади, причем использовались они только для переправы через реку; отсюда лошади ушли налегке. Значит, продукты были приготовлены, чтобы их забрать в будущем. Кто же это мог сделать?

А это могли быть только люди из экспедиции геологов.

Выбрав момент, они на двух лошадях приехали на базу опять, отобрали особенно ценные продукты и поспешно, чтобы их отсутствие не стало заметным, устроили на другой стороне реки свой складик, из которого собирались лакомиться. Ушла ли далеко отсюда эта экспедиция геологов, или какая-либо другая причина не позволила им воспользоваться до настоящего времени своими запасами, неизвестно. Но я решил попытаться поймать последних посетителей базы.

Когда мы собрали остатки продуктов и фуража, то выяснили, что кое-чем еще можно воспользоваться. Сруб мы привели в порядок, нагрузили коней продуктами и тронулись в лагерь. У склада же на том берегу я оставил засаду из двух человек.

Неприятности с базой и потеря большей части продуктов заставили нас торопиться с изысканиями. Продуктов оставалось мало, и это обстоятельство могло вынудить нас раньше наступления зимы прекратить работы.

Чем выше мы поднимались по реке, тем хуже становились грунтовые условия долины. Приходилось много времени тратить на поиски хороших и близко расположенных строительных материалов.

Возвращались мы в эти дни в лагерь очень поздно. Зачастую ночь заставала нас на работе, а ходить в темноте по тайге, даже по нашей хорошо набитой тропе было трудно.

Но больше всего доставалось теперь нашим геологам и особенно Саше, который обследовал трассу. Вечерами, когда мы уже отдыхали у костра на берегу реки, он обрабатывал свои дневные материалы, с тем чтобы перед сном рассказать нам о характеристике грунтов на трассе.

Мы, трассировщики, стали настолько опытными в части определения качества грунтов по внешним признакам и растительности, что почти всегда безошибочно знали, какие будут разрезы шурфов у Саши.

В своей работе почвенно-грунтовые условия мы делили просто на хорошие и плохие, пригодные или нет. Сашины же уточнения в смысле правильного наименования грунтов воспринимали как неизбежное зло в его объяснениях.

Мы спрашивали Сашу:

— Как сегодня с грунтами, пройдет здесь трасса или нет?

Саша садился на своего любимого конька и объяснял нам примерно в таких выражениях.

— От пикета такого до пикета такого разрезы шурфов говорят, что мы проходим по второй террасе третичного периода, представленной в данном районе толщей гумуса аллювиального происхождения на глубину до пятидесяти сантиметров. Нижележащие слои представляют собой пылеватые суглинки, образовавшиеся в результате эрозии верхних слоев склонов сопок, сложенных в основном из глинистых сланцев, чрезвычайно сильно подверженных воздействию атмосферных факторов…

— Довольно, довольно! — кричали мы все хором.

— Ты просто скажи, можно вести здесь трассу или нет, — горячился Гриша.

Но Саша с невозмутимым спокойствием продолжал:

— По моим обследованиям, данная гумусовая прослойка простирается поперек всей долины, то бишь второй террасы, до самой подошвы сопок, за исключением отдельных пониженных мест, где под мощным слоем сфагнума находится толща молодого торфа глубиной до двух метров, имеющего в своих нижних слоях содержание углерода до пятидесяти процентов.

И опять ребята прерывают Сашу:

— Ты человеческим языком расскажи, без «гумуса», хорошо уложена трасса или нет?

И Саша, припертый, как говорят, к стене, переходит на общепонятный язык:

— Не знаю, для чего я здесь мучаюсь с вами. Плетусь вечно в хвосте, часами долблю и ковыряюсь в земле, и не было, кажется, ни одного случая, чтобы я нашел что-нибудь лучшее, чем трассировщики, которые наличие хороших грунтов определяют на глаз и, задавая направление трассы, мне говорят: «Саша, зафиксируй гальку на глубине сорока сантиметров». И если не на сорока, то на пятидесятисантиметровой глубине я обязательно нахожу гальку. Они как будто видят сквозь землю и, главное, все это определяют по какому-то мху, бруснике или толщине лиственницы, а на третичные террасы им наплевать. О горе мне, зачем я стал геологом! Но я еще докажу вам, что без меня вы не обойдетесь!

Это было прежде. Сейчас же главным лицом был Саша.

Грунты в долине оказались настолько плохими и по нашему мнению и по Сашиному определению, что пришлось к трассированию подключить геологов. Теперь они нам показывали, где есть резервы хороших грунтов, и к ним по возможности приближали трассу.

…Но вот лагерь разбит около пострадавшей базы. За это время оставленная охрана ничего подозрительного не обнаружила, и склад на левом берегу реки мы ликвидировали.

Хозяйственники еще раз перебрали остатки продуктов, кое-что перемыли, высушили, просеяли. Под бревнами собрали небольшое количество сохранившегося овса. Одним словом, сделали все возможное, чтобы использовать даже немного испорченные продукты.

Собранные продукты позволили нам не так мрачно смотреть на свое будущее, появилась надежда, что сможем нормально закончить и этот сезон изысканий.

Последняя рекогносцировка показала, что выше по реке, по правому берегу, тянутся на большом протяжении непроходимые прижимы. Это обстоятельство заставило нас перевести трассу на тот берег.

Закончив работы на переходе, выбранном недалеко от нашего лагеря, мы уже несколько дней работали на том берегу. Для удобства сообщения с противоположным берегом через реку соорудили примитивный мостик и через него ходили на работу.

Однажды утром, когда все уже собирались идти на трассу, кто-то заметил человека на той стороне. Человек осторожно спускался с сопки в долину реки.

Наши сердца загорелись местью. Надо во что бы то ни стало задержать неизвестного. Но как?

Мы быстро выслали засаду к месту бывшего склада продуктов на том берегу, но это успеха не гарантировало. Человек рано или поздно должен был заметить наш лагерь, расположенный на открытой пойме. Поэтому несколько товарищей сели на лошадей и поехали в соседний распадок, чтобы отрезать ему пути отступления.

Переправившись через реку, наша группа осторожно ехала по пойме, ведя наблюдения за неизвестным, который продолжал спускаться с сопки. Но вдруг он присел, подполз к дереву и притаился за ним. Так он сидел несколько минут, потом начал быстро уходить в сопки. Товарищи из засады начали стрелять.

Теперь не было причины скрываться и нам, мы помчались ему наперерез. Но что значит мчаться по тайге? Пока мы подъехали к сопке, неизвестный давно уже скрылся в лесу на ее вершине. Взобравшись на сопку и найдя его следы, мы осторожно шли по ним. Первоначально он бежал в ту сторону, откуда пришел, и только спустя примерно километр резко изменил направление. В одном месте он постоял некоторое время, ожидая товарища, который присоединился к нему.

Хребет сопки стал каменистым, и мы вскоре потеряли их следы. Обсудив создавшееся положение, сделали вывод, что они убежали не в ту сторону, откуда пришли, поэтому мы начали искать место, где находился второй. Сопоставив все точки и направление, мы решили, что действительным направлением, откуда пришли неизвестные в нашу долину, есть прямая от начала бега первого до места ожидания второго.

И мы поехали в ту сторону, откуда они пришли. Наши рассуждения оказались правильными; уже со склона сопки мы увидели в соседней долине дым.

Вскоре мы сидели в палатке наших знакомых по базе — геологов. Начальник геологической экспедиции радушно нас встретил и рассказал, что они возвращаются домой, но, имея свободное время, решили поковыряться в этой долине.

Он подтвердил наши предположения о судьбе продуктовой базы.

— Я даже посылал к вам в экспедицию людей, — говорил он, — хотел предупредить о нашествии на базу медведей, но мои люди вас не нашли.

И когда я ему рассказал о дальнейших происшествиях на нашей базе и складе продуктов на другой стороне реки и, наконец, о сегодняшней причине нашего приезда, он был чрезвычайно огорчен.

— А это, пожалуй, дело рук наших людей. Есть у меня один тип, не внушающий доверия.

Он велел позвать к себе какого-то Николая. Последнего в лагере не оказалось, не оказалось на месте и еще одного рабочего.

Примерно через час к нам в палатку ввели двоих потных и усталых людей. Припертые уликами, они сознались, что хотели немножко «подкрепиться», как они сказали, продуктами с нашей базы.

— Да и жаль было такое добро бросать медведям, — пробасил один из них.

Геологи выдали нам расписку на взятые ими продукты, и тайна нашей базы, почти безошибочно разгаданная «по следам в тайге», была подтверждена.

Вполне удовлетворенные, мы вернулись к себе в лагерь.

Прощай, тайга!

Забыты истории с базами, забыто наводнение на реке Аркагала и другие приключения этого года в тайге. Работа поглотила нас целиком. А тайга по-прежнему, как бы издеваясь над нами, преподносит все новые сюрпризы.

Крутые, покрытые осыпями и марями сопки сваливались прямо в реку. Местами узкая долина превращалась в темное и сырое ущелье, изрытое ямами и заросшее непроходимой чащобой.

Мы обрывались на осыпях, падали на заболоченных и скользких склонах, прорубались сквозь лесные дебри, преодолевали неисчислимые препятствия и все же километр за километром укладывали трассу, поднимаясь вверх по реке.

Грунты в долине плохие. Саша каждый день фиксировал «слоеный пирог» — этот бич для дорожного строительства, представляющий собой последовательное чередование слоев льда со слоями суглинка, со щебенкой. «Слоеный пирог» начинал таять и превращался в страшные пучинистые места, как только расчищалась от леса тайга и нарушался температурный режим. На таких участках мы проектировали высокие насыпи из привезенного грунта, для того чтобы под телом земляного полотна сохранялись прежние тепловые условия.

Да, места были, как никогда, тяжелые.

Усталые, раздраженные, возвращались мы вечерами к себе в лагерь. Часы отдыха проводили невесело. Всех давила угрюмая тайга.

…Я снова с Гришей на рекогносцировке, и, к нашей радости, через десяток километров тайга словно преобразилась. Пошли сухие, открытые места, грунтовые условия резко улучшились, и мы, не доехав до перевала, вернулись в лагерь, чтобы сообщить товарищам радостную весть.

С еще большей энергией трудился коллектив, торопясь вырваться на «простор». Наконец наш лагерь на новой стоянке за пределами дебрей. Мы уже не раз встречали такие сильные заросшие участки тайги с хорошими грунтовыми условиями. А здесь почему-то, вопреки всем изученным нами признакам, буйная растительность сочеталась с плохими грунтами. Очевидно, сказывается то, что за эти годы мы продвинулись далеко на север, и природа тайги значительно видоизменилась.

…Мы опять поехали на рекогносцировку в верховья реки Аркагала, где начали обследовать ее боковые притоки. Двигаясь по пологим склонам долины одного из них, мы все выше и выше поднимались к цепи стоящих впереди гор и почти незаметно взобрались на какое-то седло.

По заданию Управления строительства дороги нам надлежало перевалить эту горную цепь, спуститься к реке Худжах и по ней выйти в долину большой реки Нера. Стояла задача — найти удобный перевал через гряду сопок.

Первую половину этой задачи мы выполнили — нашли хороший подъем на перевал. Теперь надо найти спуск. Взбираемся на самую высокую сопку. С вершины открывается величественный вид. До самого горизонта в голубой, колеблющейся дымке теряются вершины сопок. Как будто волнующееся море лежит перед нами. Но в этом «море» трудно найти нужное нам направление.

Вдоволь налюбовавшись тайгой, мы осторожно стали спускаться по каменистому склону. Из-под ног срываются камни и с шумом катятся вниз. Спугнутые падающими камнями козы, как молнии, мелькнули среди кустов и помчались на противоположную сопку. Мы были очарованы изящным видом животных, которые, делая огромные прыжки, мчались по осыпям. Мой выстрел прозвучал тогда, когда животные уже скрывались за поворотом скалы. Коз в этих местах мы видели впервые и даже не слыхали, чтобы они здесь водились.

Подъем на сопку, по существу, нам ничего не дал, кроме разве случайной встречи с козами. Мы так и не решили, по какой же долине спускаться. С нашего седла брали начало три ручья, долины которых круто уходили вниз и скрывались среди сопок. Долина среднего ручья совпадала с нужным нам северо-западным направлением, и мы начали его обследовать.

Едва заметный, извивающийся среди камней ручеек быстро увеличивался, принимая бесчисленное количество притоков. Через несколько километров долина его начала расширяться и вскоре из узкого ущелья перешла в широкий и открытый распадок.

Мы быстро спускались вниз по его каменистому руслу. С каждым километром тайга становилась нарядней. Крутые склоны сопок были покрыты ярко-зеленым ковром из стланика, между кустами которого изредка высились обнаженные скалы. В долине рос густой пышный лес. По всем признакам эта красивая река была Худжах.

Мы ехали по ее правому берегу и на одном из поворотов вдруг увидели над пышными кронами деревьев позолоченные зубцы башен.

Вот так неожиданность! В тайге замки! У меня дух захватило. Ведь это грандиозное открытие! Но когда подъехали ближе, то выяснилось, что это стоят причудливые, освещенные солнцем скалы.

На большом протяжении долина резко сузилась, образовав ущелье. По обоим берегам стояла гряда скал. Вода, воздух и температурные колебания разрушили менее прочные породы, и в гряде сохранились выходы гранита, базальта и кварца. Эти твердые горные породы и создали те причудливой формы скалы, которые мы приняли за башни.

Сложенные из отдельных огромных камней, изрезанные трещинами, грозящие каждую минуту обвалами, они действительно напоминали собой древние замки сложной архитектуры.

По каменистому руслу реки мы осторожно и с большим трудом проехали ущелье и еще долго видели на его берегах наносы пород разрушающихся скал.

На следующий день со склона одной из сопок, осматривая в бинокль местность, мы увидели, как берега реки Худжах раздвинулись и потерялись в дымке.

Перед нами в колеблющемся мареве лежала долина реки Нера — конечного пункта нашего маршрута в этом году.

Дальше ехать пока не было смысла, и мы спустились с сопки.

По дороге в лагерь, когда мы отдыхали на берегу реки, недалеко от нас раздался крик гусей, пасшихся где-то в заросшей тальником пойме. Так как гуси нам попадались сравнительно редко, то мы с Гришей решили поохотиться. Привязав лошадей, осторожно пошли на их крик. Требовалась большая осторожность, чтобы незаметно через заросли тальника подкрасться к птицам. Мы легли на землю и медленно поползли к берегу. У нас были с собой только нарезные ружья, поэтому мы могли рассчитывать на один выстрел. Значит, надо его использовать наверняка. Гусей увидели неожиданно и совсем близко. Они медленно бродили среди кустов и, как бы переговариваясь, тихо гоготали. Я осторожно стал прицеливаться. Наконец на мушке винчестера оказался большой гусь. Он стоял, изредка поворачивая голову на высокой шее, а я ждал, не подойдет ли к моей жертве другой, чтобы сразить их обоих одной пулей.

Гриша нетерпеливо толкает меня в бок. Птицы начинают проявлять беспокойство. Ждать больше нельзя, и я нажимаю на спусковой крючок. Гусь сделал прыжок и упал на гальку, а табун поднялся и с резким криком полетел вниз по реке.

…Бежит время, и вот мы уже работаем на перевале. Пока трасса спускается вниз, работают только трассировщики. Нивелировщики и пикетажист могли бы и отдыхать, ведь им все равно потом придется догонять нас, трассировщиков, когда мы, закончив подъем на перевал, станем спускаться в новую долину. Но разве ребят удержишь! Товарищеская спайка превыше всего, и они помогают нам на трассе или сидят с камеральщиками и обрабатывают полевые материалы.

На этот раз перевал оказался сравнительно легким, с хорошими грунтами, и мы быстро уложили через него трассу.

Когда спустились в долину нового ручья, мы с Гришей опять уехали на разведку. Теперь нам надо осмотреть долину до самой реки Нера.

Километров через двадцать ниже знакомых нам «башен» наш маленький отряд достиг устья реки Худжах.

С направлением трассы мы не ошиблись, и теперь дальнейший маршрут ясен — все время идти вниз по большой реке, насколько позволит хорошая погода.

Направление определилось, но укладка самой трассы значительно усложнилась.

Перед нами простиралась огромная долина шириной в несколько километров. Сопки правого берега отошли далеко от реки. Пологие их склоны были покрыты почти до вершины марями, которые резко выделялись на фоне зелени рыжими пятнами.

По всему было видно, что трассу надо укладывать где-то по долине. Но где? Эту задачу мы и должны были решить рекогносцировкой.

Исколесив долину вдоль и поперек, мы пришли к выводу, что трассу надо укладывать ближе к берегу реки Пера. Здесь долина суше и почвенно-грунтовые условия лучше.

Установив это, мы выполнили основную задачу рекогносцировки и вернулись в лагерь.

Единственным препятствием на трассе в долине реки Худжах оказались «башни». Мы опасались, что скалы рухнут на нас. В целях безопасности решили подозрительные «башни» свалить. Для этого обвязали одну такую «башню» канатом, впрягли лошадей и пытались ее свалить, но она и не шелохнулась. Убедившись в бесполезности этих усилий, решили скалы подорвать. Заложив в трещины весь имеющийся у нас запас аммонала, произвели взрыв. Когда стихли раскаты и улеглась пыль, перед нами опять предстали те же незыблемые громады в своей первозданной красе. После этого мы были уверены, что воздушные таежные замки простоят, очевидно, еще не одну сотню лет, поддаваясь только разрушающей силе солнца, воздуха, мороза и воды, и мы смело лазили по ним.

…Вскоре наш шумный лагерь нарушил тишину долины реки Нера. Возможно, что за сотни или тысячи лет своего существования эти места впервые были так серьезно потревожены человеком.

Маленький городок из белых палаток, говор и смех людей, топот и ржанье лошадей, дым костров и запах пищи, рубка леса, копание шурфов — вся наша походная и трудовая жизнь мирно протекала на берегах этой реки. И нигде мы не видели следов человека.

Хотя бы след от костра, хотя бы срубленное дерево!

Нетронутая, красивая и молчаливая раскинулась вокруг нас тайга. По берегам реки рос могучий строевой лес, отдельные лиственницы поражали своими размерами и красотой. Обширные зеленые луга простирались по долине. В них на каждом шагу попадались тучи куропаток. В реке огромное количество самых разнообразных пород рыбы. Какой-то обетованной землей показалась нам эта долина, и так радостно и приятно было работать в ней.

Мы все дальше идем вниз по реке. Уже далеко позади остался переход через правый приток Делянкир, но окружающая природа почти не меняется.

Тропа и вешки указывают наш трудовой путь.

Но солнце клонится к западу. Все ниже и ниже встает оно над сопками, все длиннее и длиннее ложатся тени, все короче наш рабочий день.

Опять тайга начинает менять свою окраску. Это первый сигнал — пора собираться в обратную дорогу.

…На пути трассы огромная лиственница. Чтобы продолжить трассировку, надо ее рубить. Но «белые мухи» уже кружатся над тайгой, уже по утрам, умываясь, мы ломаем прибрежный ледок.

— Стой! Хватит, ребята!

Последняя вешка у дерева, последняя точка забита у его ствола, а на нем на большой затеске черной краской делается надпись:

«1937 год,

двадцать пятое октября,

экспедиция инженера…

1 578 километров, 5 пикетов, плюс 7 метров».

Это и есть наш пройденный путь с изысканиями по неласковой и суровой, но величественной и прекрасной тайге.

Послесловие


Я знаю —
город
будет,
я знаю —
саду
цвесть,
когда
такие люди в стране
советской
есть!
Маяковский
Прошло немного лет с тех пор, как мы высадились на дикие берега бухты Нагаева. Но за это время там многое изменилось.

На месте зарождающегося тогда поселка с недостроенной гостиницей вырос современный благоустроенный город.

Многоэтажные дома, прямые улицы, магазины и театры, клубы и кинотеатры, школы и техникум, бульвары и парки раскинулись по склонам сопок — некогда любимым местам медведей.

Залитый электричеством новый город, ставший центром большой области, виден издалека, и его свет, рассеивая мрак приполярной ночи, сияет над тайгой, знаменуя собой всепобеждающую волю партии.

На тысячи километров ушла в глубь края дорога. Строители в неимоверно трудных условиях покорили тайгу.

Через дебри и мари, через бурные и непостоянные реки, через непроходимые перевалы и ущелья пронесли советские люди жаркий пыл своих сердец и, побеждая вечную мерзлоту, страшные морозы и наледи, многометровые снежные заносы, изучая, творя и дерзая, проложили эту постоянно действующую магистраль, дающую жизнь глубинным районам.

В тайге возникли поселки и предприятия; радио и постоянная телефонная связь соединили их между собой и с центром. Во все поселения и стойбища местного населения проникла советская культура. Больницы и клубы, магазины и школы, своя письменность и своя интеллигенция появились у них. Местные племена и народности твердо стали на новый путь своего хозяйственного и культурного развития.

Советский человек, пришедший сюда, уничтожил «белые пятна» на карте, разгадал многие тайны и добрался до неприступных недр тайги. Разум и воля его побеждают природу. Вечная мерзлота начала уступать и покоряться. Здесь, у Полярного круга, выращивают уже овощи, и недалеко то время, когда морозостойкие сорта мичуринских фруктовых деревьев начнут плодоносить.

Все дальше и дальше бежит лента дороги, все длиннее становятся линии связи, все больше появляется обжитых и освоенных мест.

Чувствуется во всем, что сюда пришел радивый хозяин. Но много еще трудного и сурового, прекрасного и заманчивого таит в себе северная природа этого края. Безгранично велики и богаты здесь необжитые, неисследованные просторы, много здесь еще неизученных безыменных речек, распадков и перевалов, много неоткрытых кладов в недрах земли.

Они ждут тебя, молодежь!

Трудись во славу нашей любимой Родины, борись с трудностями, покоряй природу, разгадывай все новые и новые тайны некогда неприступной тайги!

Примечания

1

Ранее так называлась Магаданская область.

(обратно)

Оглавление

  • ОТ АВТОРА
  • Дорога дальняя
  • Новая земля
  • Первое знакомство
  • «Черная марь»
  • Тайга
  • Отступление
  • Первая зимовка
  • Перевал
  • Тайга горит
  • «Северная армада»
  • Вторая зима
  • Снова в тайге
  • Следы человека
  • Ручей Ягодный
  • Большая земля
  • Через хребет Черского
  • Якут Николай
  • Разбушевавшаяся стихия
  • Прощай, тайга!
  • Послесловие
  • *** Примечания ***