КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Образ власти в современных российских СМИ. Вербальный аспект [В. Н. Суздальцева] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

В. Н. Суздальцева Образ власти в современных российских СМИ. Вербальный аспект

© Суздальцева В.Н., 2017

© Факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, 2017

Что есть власть?.

Одно из значений существительного власть, согласно словарю В.И. Даля, — «начальство, начальник или начальники» [Даль Т.1. 1999: 213]. Толковый словарь русского языка под редакцией Д.Н. Ушакова, перечисляя значения существительного власть, под цифрой 5 указывает: «Власть… чаще мн. Лица, облеченные властью, начальство» [Толковый словарь русского языка / Под ред. Д.Н. Ушакова. Т.1. 2000: 310]. В изданной в 2004 году коллективной монографии «Власть в русской языковой и этнической картине мира» власть рассматривается как персонифицированный носитель/носители властных полномочий и первый из двух субъектов: «власть/население (народ)» властной коммуникации [Ермаков Ким Михайлова Осетрова Суховольский 2004: 22]. Е.И. Шейгал выделяет концепты «власть» и «политик» как два основных концепта политического дискурса [Шейгал 2004: 69] и рассматривает лексему власть во всех ее аспектах: лексико-семантические варианты, ассоциации и паремии, им соответствующие, синтаксические и семантические валентности и т. д. При этом одним из значений слова власть указывается следующее: «конкретные представители политической власти (органы и лица, облеченные властными полномочиями)» [Шейгал 2004: 70]. Аналитический словарь-справочник В.Ф. Халипова, Е.В. Халиповой, В.А. Михайлова и И.А. Исаева «Власть. Политика. Государство и государственная служба» к 4-му значению существительного власть дает определение: «лица, государственные служащие, органы, облеченные соответствующими государственными, административными полномочиями» [Халипов Халипова Михайлов Исаев 2007: 57]. Существительное власть, таким образом, в одном из значений является собирательным, и в этом — собирательном — значении оно наиболее актуально для словоупотребления в современных российских массмедиа.

Анализ 5 произвольно выбранных номеров газет (Новые Известия, 16.09.2014; Независимая газета, 01.03.2016; Московский комсомолец, 09–06.10.2016; Яблоко, январь 2017, № 1; Южные горизонты, 20–26.01.2017, № 2) дал следующие результаты: общее количество словоупотреблений существительного власть — 105; из них 16 — в отвлеченном значении «политическое господство; право управления государством или регионом» [Большой толковый словарь русского языка 2001: 135]; 89 — в отмеченном выше значении из «Аналитического словаря-справочника» В.Ф. Халипова, Е.В. Халиповой, В.А. Михайлова, И.А. Исаева.

Можно сказать, что именно в этом, наиболее частотном по употреблению, значении слово власть входит в число семантических констант современного массмедийного публицистического дискурса. Итак, власть (а также власти) — это лица и органы, облеченные властными полномочиями: начальство и начальники разных уровней, люди, управляющие государством. В этом значении существительное власть (власти) будет использоваться в дальнейшем изложении.

Глава I. Образ власти в российской ментальности и в русской словесности

1.1. Власть в российской ментальности и в русской словесности. Смысловое пространство «власть». Понятие «образ власти». факторы, определяющие характер языкового наполнения смыслового пространства «власть»

1.1.1. Власть в российской ментальности и в русской словесности

Систематическое обращение к теме власти в современных средствах массовой информации закономерно. Оно соответствует общей традиции русской словесности и русской журналистики. Власть, от которой зависят практически все сферы жизни, всегда занимала и занимает одно из центральных мест в общероссийской ментальности. Однако способы, с помощью которых формировалось и фиксировалось в когнитивной базе российского народа суждение о власти, менялись и были различны в разные исторические периоды. В Древней и в Средневековой Руси после принятия христианства утверждается представление о богоизбранности великого князя, затем царя, которого следует считать «не только помазанником Божиим, но и живым воплощением Бога на земле» [Кондаков 2007: 120]. При этом характер коммуникации между государством и обществом первоначально имеет на Руси тот же односторонний характер, который отмечен в кратологических исследованиях (кратология — от греч. kratos — ‘власть’, logos — ‘учение’ — наука о власти), описывающих западноевропейские политические традиции. А именно: «Государство… постоянно информирует общество «о себе», само создает «определенные образы и символы, через которые общество воспринимает государство и его деятельность» [Мамычев 2002 metodologlab.narod.ru/ power/ st.4htm]. Население в порождаемых им текстах о власти всего лишь зеркально отражает представления, продиктованные самой властью. В древнерусских «Повестях» и «Сказаниях» XV–XVII вв. был создан образ «благого, христолюбивого» царя — идеального правителя, основная черта которого — «неимение грехов», «безгрешность, вплоть до непорочности и блаженства» и вместе с тем обладающего правом «быть суровым, жестким, даже «грозным» царем» [Ермаков Ким Михайлова Осетрова Суховольский 2004: 256–257]. Все это выражалось в метафорике, оценочных эпитетах, в высказываниях с имплицитно присутствующей оценочностью, а также в общей оценке изображенных исторических событий и лиц. Произведения российской словесности воплощали идею, утверждаемую самой властью: о «богоизбранности Русской земли» и о «богоустановленности» власти великого князя [там же: 232]. Таким образом, второй субъект властной коммуникации — российское общество — длительное время во взаимодействии с властью выступал по сути дела в качестве послушного участника, который воспроизводил суждения о власти, навязанные ей самой, а о своих нуждах заявлял лишь эпизодически и осторожно (например, челобитные в России с жалобами на притеснения местных властей) и открыто почти не обнаруживал своих истинных реакций на власть. Образ царя, сконструированный в паремиологическом собрании русского народа, также выражает крайнюю почтительность, благоговение: «Светится одно солнце на небе, а царь на земле»; «Нет больше милосердия, как в сердце царевом»; «Без царя — Земля (или: Русь) вдова» [Алексеев 2003: 6]; «Без царя народ сирота», «Без Бога свет не стоит — без царя земля не правится», «Государь, батюшка, надежда, православный, белый царь» [Даль Т.4 1999: 570]. Только в отдельных пословицах и поговорках прослеживаются, зачастую выраженные эвфемистически, ропот, недовольство судьбой и отсутствие веры в подлинную справедливость, на это указывает В.П. Аникин [Аникин 1987:

643]. См., например, приведенные в словаре В.И. Даля выражения: «До царя дойти — голову нести», «Царь не огонь, а ходя близ него опалишься», «Близ царя — близ смерти» [Даль Т.4:570]. Четко негативная оценка власти дается в некоторых пословицах, посвященных власти, как мы сейчас говорим, «среднего» и «низшего» звеньев, — законникам, судьям, начальству, а также приказным и подьячим, например: «Законы святы, да законники супостаты», «Не бойся закона, бойся судьи» [Пословицы и поговорки русского народа. Из сборника В.И. Даля: 211, 215]; «Судьям полезно, что им в карман полезло», «От черта отобьешься дубиной, а от подьячего полтиной» [Алексеев: 9]. Баре и бояре в пословицах — также виновники всех бед: «Царские милости сквозь боярское сито сеются; «Воевода хоть не стоит лыка, а ставь его за велика» [там же: 8]; «Хвали рожь в стогу, а барина в гробу» [Пословицы и поговорки русского народа. Из сборника В.И. Даля: 519].

В новое и новейшее время появление в России газет и журналов, затем радио, телевидения, интернета привело к тому, что все более влиятельными в формировании представлений о власти постепенно становились средства массовой информации, то есть слово, исходящее от общества. Однако и при этом еще долго — вплоть до конца 80-х гг. XX века — высказываемые в отечественных СМИ оценки обстоятельств современной жизни и современной власти не выходили за рамки того, что было позволено самой властью. Изменения начались с конца 80-х гг. XX века — начала эпохи гласности и открытости. И в настоящее время, на наш взгляд, именно средствам массовой информации и создаваемой ими оценочной интерпретации картины мира принадлежит главенствующая роль в конструировании того образа власти, который фиксируется в коллективном сознании россиян.

1.1.2. Смысловое пространство «власть». Понятие «образ власти»

Итак, власть, то есть люди, возглавляющие государство, управляющие государством, а также люди, входящие в органы государственного управления разных уровней, — одна из основных содержательных составляющих в информационном пространстве СМИ. Представление о власти создают ее непосредственные называния, характеристики, обозначения действий власти, а также все те слова, сочетания слов и фразы, с помощью которых сообщается о внутренних общественных и политических проблемах России, о ее внешней политике — то есть о тех областях жизни, которые находятся в компетенции власти. Все эти вербальные единицы образуют в текстовом континууме СМИ смысловое пространство «власть». С точки зрения семантической организации смысловое пространство «власть» представляет собой гетерогенное образование. В него входят: 1) слова, обозначающие власть в целом и ее отдельных представителей; 2) слова, обозначающие действия власти; 3) лексика, называющая способы и результаты действий власти; 4) лексика, с помощью которой даются оценка власти и ее характеристики; 5) слова и сочетания слов, обозначающие реакцию населения на власть и ее действия; 6) другие слова и словосочетания, которые обозначают все то, что не связано напрямую со служебными действиями власти, но имеет непосредственное отношение к ней, т. е. слова, входящие в тематические группы: характер, привычки, внешность, хобби, друзья, семья, быт и нек. др. В разные исторические периоды, в зависимости от идеологического и социального состояния общества, смысловое пространство «власть» заполняется единицами языка, соотносящимися с разными денотативными областями и обладающими разными экспрессивно-эмоциональными свойствами. Можно сказать, что суммарно из этих единиц в текстах массмедиа складывается представление о власти, или образ власти. Этот образ сопоставим с категорией «образ автора», которую В.В. Виноградов выводил в качестве одной из основных категорий поэтики художественного текста [Виноградов 1930: 41]. По В.В. Виноградову, «образ автора» — это «идейно-стилистическое средоточие» произведения [там же: 41]. Это то представление об авторе, которое создается у читателя из всех оценок, высказанных в произведении, из «распределения света и тени при помощи выразительных речевых средств», из «переходов от одного стиля изложения к другому» и т. д. [Виноградов 1959: 155]. Подобно этому в значительном массиве массмедийных текстов власть зачастую оказывается смысловым центром, на котором, в конечном итоге, концентрируется внимание журналистов. Она может быть непосредственным объектом изображения, но чаще то или иное событие становится поводом для размышлений о власти, прямо или косвенно отсылает к власти и бросает на нее либо световой блик, либо тень.

1.1.3. Образ и имидж

С 90-х годов прошлого века в российском лексиконе, относящемся к политике, к политическим и государственным деятелям, наряду с термином «образ» утвердился термин «имидж». Исследователи определяют имидж как «искусственно формируемый образ какого-либо явления» [Квесько, Квесько 2008: 24]: отдельного лица, целой организации, предмета и т. д. Назначение имиджа в том, чтобы, сообщив рациональную и эмоциональную информацию об объекте, побудить реципиента «к определенному социальному действию» [там же: 18]. Образ и имиджблизкие понятия, зачастую употребляемые как синонимы. Вербальные средства, с помощью которых создаются образ и имидж, также во многом совпадают. Однако эти понятия не тождественны. Имиджэто целенаправленно формируемое представление о предмете, «наделяющеее объект… дополнительными ценностями (социальными, политическими)» Гринберг 2005: 160]. То есть имиджэто то, что конструируется сознательно и обычно не вполне адекватно отображает объект, с намеренным преувеличением или преуменьшением каких-либо его свойств. Образ власти, складывающийся в информационном пространстве СМИ и внедряющийся в сознание массового адресата, создается: а) в какой-то части — в результате целенаправленных речевых действий автора-журналиста, который намеренно акцентирует информацию о тех или иных сторонах объекта, т. е. власти, или, наоборот, сознательно умалчивает о чем-либо (о приемах акцентирование/умолчание см. ниже, сс. 26; 166); б) в какой-то части — непреднамеренно, под влиянием принятых в обществе оценок и представлений, с которыми и массовый адресат, и сам журналист соотносят сообщаемую информацию. Кроме того, имидж рождается в небольшом, с точки зрения разнообразия, и ограниченном временными рамками пространстве текстов, в значительной части повторяющихся на данном синхронном срезе (см., например, лозунги, плакаты, тексты, сопровождающие портреты кандидатов во время предвыборных кампаний и т. п.). А образ власти — это суммарное представление, которое складывается в сознании массового адресата постепенно, из множества всевозможных обозначений власти и оценок, высказанных в разных текстах массмедиа на протяжении какого-то достаточно длительного периода времени. Поэтому в дальнейшем изложении, анализируя смысловое пространство «власть», мы отказались от термина имидж и использовали словосочетание образ власти.

1.1.4. Факторы, обусловливающие особенности вербального наполнения смыслового пространства «власть»

Какие экстралингвистические факторы предопределяют выбор языковых средств, с помощью которых конструируется образ власти?

а) Важнейшую роль играют социально-исторические, политические условия существования общества в данный момент. Так, долгое время отсутствие негативно-оценочных элементов в аксиологической модели российской власти диктовалось утвержденным в законодательстве запретом на критику власти и страхом наказания. Хула (то есть ‘резкое осуждение, слова, порочащие кого-либо’ [Большой толковый словарь русского языка: 1456]) на власть приравнивалась к государственной измене, и тот, кто был в ней уличен, жестоко карался. «Слово и дело», «Государево слово и дело» — юридический термин, бытовавший в московской Руси с 30-х годов XVII века, особо распространившийся при Петре I, обозначал «государственные преступления», в число которых входило «всякое словесное оскорбление величества и неодобрительное слово о действиях государя» [Брокгауз Ефрон 1890–1907 bibliotekar.ru/bes/230.htm]. В фундаментальном словаре А.Р. Андреева «Российская государственность в терминах. IX — начало XX века» указывается, что в Петровскую эпоху «основную массу преступлений по «Слову и делу» составляли «непристойные слова», содержащие угрозу здоровью и жизни или оскорбление чести императора» [russian_state-hood.academic. ru/782/СЛОВО]. В 30-е годы XVIII века, при Анне иоанновне, «непристойными», «предерзостными» и «поносными» словами в адрес императрицы стали считаться и все случайные описки, оговорки, по чьей-то невнимательности употребленные рядом с именем или титулом императрицы [там же]. Термин «Слово и дело» был отменен в 1762 году Петром III. Однако отождествление права на критику власти с нанесением оскорбления власти и государству сохранялось в России еще долгое время, вплоть до конца ХХ века. Отсутствие свободы слова и борьба с инакомыслием неизменно перерастают в отсутствие свободы мысли: так, в сталинские времена страх перед репрессиями приучал людей не только не говорить, но и не думать то и о том, что было запрещено властью. Демократические изменения, гласность, открытость, продекларированные в России при М.С. Горбачеве, привели не только к раскрепощенности в выражении оценочной модальности в разного рода текстах, в том числе, разумеется, в текстах СМИ, но и к раскрепощенности мысли. Выдающийся современный философ Г.Ч. Гусейнов так характеризовал этот период: «Само появление свободного дискурса ошеломило людей, столкнуло каждого носителя языка с самим собой как с носителем другого сознания [Выделено Г.Ч. Гусейновым — В. С]....Другим сознанием стал для носителей языка весь их отложившийся в языке старый опыт существования в идеологическом обществе» [Гусейнов 2003: 6];

б) Общенациональные архетипические оценки и реакции в отношении власти. Ими также определяется восприятие власти и интерпретация ее в текстах разных периодов. Одной из основных специфических черт российской ментальности ученые называют амбивалентность (то есть двойственность) в отношении народа к власти [Колесов 2007: 520]. В.В. Колесов подчеркивает, что русский человек постоянно ищет «авторитета» («…русский патернализм») и при этом он постоянно отвергает то, что ему навязывается: «русский подчиняется», но «авторитета в конечном, запредельном счете… главного и единственного, для него все же нет….И в этом причина многих трагедий и бед» [Колесов: 520]. Проявление амбивалентности — легкость, с которой русский народ в поисках идеального властителя делает сакральной фигуру того или иного политического лидера (Ленин, Сталин в советские годы, попытка возродить миф о Сталине как о «великом вожде» советского народа в наши дни) или, наоборот, низвергает прежнего кумира. Двойственность в мышлении и упрямство приводят, в конечном итоге, к неспособности объективно оценить ситуацию или персону политического / государственного лидера. Пример тому — столкновение двух противоположных мнений о Сталине в телепрограмме Владимира Соловьева «Поединок» от 3 марта 2016 года и результат голосования телезрителей по этой словесной дуэли. Заявленная ведущим тема диалога — «Сталин и сталинская эпоха. Как, сохраняя объективный взгляд на историю, извлечь уроки на будущее?». Участники — председатель Либерально-демократической партии России Владимир Жириновский и председатель партии Великое Отечество Николай Стариков. Противоположные мнения о Сталине вербализованы ведущим в обозначениях-характеристиках: «великий правитель» — «кровавый диктатор». В выступлении В. Жириновского — множество слов с негативной оценочностью (и той, которая заключена в семантике слова, называющего негативные, отвергаемые обществом явления, и коннотативной): «самый кровавый диктатор в истории человечества, а не только в истории нашей страны», «вся деятельность Сталина — это уничтожение конкурентов», «человек неприметный, ничего не умел», «уничтожена церковь», «уничтожена литература», «уничтожена промышленность», «проиграл войну, и 41-й, и 42-й год», «тотальное разрушение», «в наручниках вся страна была… лагерями покрытая, с тифом, с каторгой», «Все его ненавидели, кто знал, какой он негодяй и преступник», «арестовывали людей», «Кирова убил Сталин», «демократии в стране не было, никого не выбирали», «это был деспот, он всех расстреливал», «такие люди не должны быть во главе государства» и т. д. Однако В. Жириновскому не удается склонить на свою сторону не только оппонента (Н. Старикова), но и зрительскую аудиторию. Результат голосования телезрителей: 29 832 — за Жириновского, 81 256 — за Н. Старикова, защищавшего Сталина, подчеркивавшего достижения его эпохи. Этот результат — яркое проявление амбивалентности. Несмотря на убедительность доводов В. Жириновского, побеждает ностальгия значительной части общества по «сильной руке» и жесткому правлению и вместе с тем упрямое нежелание признать страшные и бесспорные факты, не пропущенные (к счастью!) через собственный жизненный опыт;

в) Материальные, физические и психологические потребности, которые испытывает общество, в том числе и журналисты, в данный момент, также относятся к числу экстралингвистических факторов, обусловливающих вербальную наполненность смыслового пространства «власть». Некоторые исследователи считают, что восприятие власти населением определяется именно ими. При этом неудовлетворенные потребности, по мнению авторов коллективной монографии «Образы российской власти: От Ельцина до Путина», могут сыграть «роль спускового крючка» [2009: 106]. Они оказываются той призмой, которая: а) «отражает или искажает объективные характеристики существующей реальной власти» [там же: 106]; б) определяет качества складывающегося в сознании населения образа власти идеальной [там же: 106]. Так, отмеченный выше возросший интерес современных россиян к фигуре Сталина — это проявление неудовлетворенной потребности в сохранении порядка и законности, а также потребности в национальной самоидентификации, которая порождает мечту о независимой, сильной, пусть даже тоталитарной власти. Потребность в восстановлении авторитета России как одной из сильнейших держав мира, страны, победившей фашизм, диктует содержание и выбор языковых средств во многих публикациях газеты «Завтра» (см., например, статью А. Проханова «Свято-мученик Иосиф», с использованием разнообразных метафор-конфессионализмов: «Сталин — это чудотворец победы»; «Он принял мученическую смерть за Родину, за чертог Богородицы» и т. д.). Этой же потребностью объясняется победа Сталина в телевизионном проекте «Имя России» в июле 2008 году.

К психологическим потребностям относятся также: а) потребность в самореализации (то есть стремление к достижению необходимого социального статуса, обретению уважения и внимания со стороны окружающих); б) потребность в самоактуализации — стремление личности стать равной самой себе идеальной [Образы российской власти: От Ельцина до Путина: 107]. Невозможность полностью удовлетворить их — одна из причин распространения иронии и скепсиса в текстах о власти постперестроечного периода. В иронических и скептических интонациях обнаруживается в том числе разочарованность части общества: «граждане перестают ожидать именно от власти реализации своих потребностей» [там же: 107].

Наконец, негодование, вызванное мигалками, спецномерами и спецсигналами (активизация этой лексики — в многочисленных публикациях СМИ первого десятилетия XXI в., например: «С привилегиями для чиновничьих авто «Новая газета» борется уже шестой год. В 1999-м началась наша акция «Нет мигалкам на дорогах!»» — Нов. газ., 2004, № 30; «Инициатива по запрету «мигалок» для чиновников набрала 100 тысяч голосов россиян» [загол., drom.rul8.03.2014], объясняется, кроме всего прочего, неудовлетворенной физической потребностью — отсутствием свободы проезда, бесконечными пробками на дорогах. А раздражение, вызванное этими неудобствами, стимулирует психологическую потребность разрядить его на ком-то — разумеется, на власти;

г) Существенную роль в выборе языковых средств, наполняющих смысловое пространство «власть», играет социально-ролевая стратификация, принятая в социуме. И.А. Стернин выделяет следующие ее основные черты. Социальные роли делятся на разновидности по: а) степени официальности: официальные, неофициальные, полуофициальные; б) по месту в иерархии: вертикальные и горизонтальные; в) по характеру воздействия: распорядительные и исполнительные [Стернин 1996: 7]. Исследователь выдвигает тезис об «аксиоме ролевого поведения», которая звучит так: «При исполнении той или иной роли в обществе надо оправдывать ролевые ожидания» [Стернин: 5], то есть соответствовать в поведении (речевом поведении) и общении нормам, принятым для данной ситуации. Для СМИ можно говорить о существовании константных параметров общения журналиста с властью. Это общение: а) официальное, б) всегда вертикальное, так как власть, даже в условиях демократии, неизменно занимает более высокое место в социальной иерархии, нежели журналист. Несоблюдение этих параметров вызывает ролевой конфликт и приводит к нарушению норм этикета, в том числе речевого этикета. (О подобных нарушениях в языке постперестроечных массмедиа см. ниже, раздел «Пересмотр границ: «вторжение» в приватное пространство другой личности», с. 35).

1.1.5. Семантические особенности, смыслового пространства «власть», обусловленные этими факторами: «зона позитива» и «зона негатива». Система бинарных оппозиций как структурообразующая основа смыслового пространства «власть»

Множество характеристик, обозначений лиц, действий и фактов, употребленных в отношении власти, выраженных эксплицитно или имплицитно оценок, группируются, в конечном итоге, вокруг двух оценочных полюсов «хорошее»/ «плохое» (или: «положительное»/«отрицательное»), образуя в смысловом пространстве «власть» «зону позитива» и «зону негатива». Понятия «хорошее»/«плохое» — это одна из наиболее общих бинарных оппозиций, с помощью которой человек формирует представление о мире и свое отношение к миру. Вспомним: бинарная оппозиция (лат. bini — ‘два‘) — это «противопоставление понятий, действий, ситуаций… которые в свете структурализма рассматриваются как логические основы мыслительной деятельности человека и кодовых операций информационно-компьютерной техники» [http//dedovkgu.narod.ra/bib/slovar.htm]. Современные философы, семиотики и лингвисты считают, что система бинарных оппозиций лежит в «основе модели мира» [Цивьян: www.rathenia/ra/folklore/tcivian2.htm] и является «универсальным средством познания мира» [Руднев 2009: 48]. В русском языке и общенациональной русской ментальности категории «положительное»/ «отрицательное» базируются на том, что закрепились как социально одобряемое/неодобряемое в российской аксиологической модели мира. Например, положительное, хорошее для россиянина — проявление таких качеств, как: ответственность, трудолюбие, бережливость, честность, открытость, бескорыстие, щедрость, рассудительность, отвага, жертвенность и нек. др. И диаметрально противоположное — отрицательное, плохое — связывается с такими понятиями, как: безответственность, лень, скаредность (прижимистость), алчность, расточительность, лживость, неразумие, трусость, эгоизм и нек. др. Каждое из названных представлений входит в бинарную оппозицию и имеет соотносительную, противоположно маркированную по оценочности пару (например: трудолюбие / лень; щедрость / скаредность и т. п.). В зависимости от того, какие из этих представлений позиционируются, создаются две полярные модификации образа власти, которые можно упрощенно обозначить: «власть хорошая»/ «власть плохая». Оба этих образа издавна сосуществовали в российской общенациональной ментальности, воплощены в паремиологическом фонде. Власть хорошая — это воплощение вечной мечты любого народа о справедливости, достатке, безопасности, самоуважении, свободе; таков идеализированный в обыденном народном сознании образ царя: «Без царя народ сирота», «Где царь, тут и правда»; «Бог милостив, а царь жалостлив» [Даль. Т. 4: 570]. Власть плохая — та, которая не заботится о подданных, притесняет их и которую подданные не любят: «Законы святы, да законники супостаты»; «Сверху легко плевать, а попробуй снизу» [Пословицы и поговорки русского народа. Из сборника В.И. Даля: 211, 214].

1.1.6. Многоуровневость бинарных оппозиций. Оппозиция «свой/чужой» в смысловом пространстве «власть»

Учеными отмечается, что семантика каждой из бинарных оппозиций многоуровнева: каждая из них способна проецироваться на другую. Т.В. Цивьян так характеризует эту «многослойность»: «Высокие — не только гора, но и социальное положение человека…» [Цивьян 2006: 13]. Предпосылкой соотносительности бинарных оппозиций может быть многозначность (как: «высокий»), а также тот тип дискурса, к которому данные оппозиции принадлежат. Для политического дискурса базовой, по мнению Е. И. Шейгал, является оппозиция «свои/чужие» [Шейгал 2004: 112]. Поэтому понятийно-аксиологическая оппозиция «власть хорошая»/«власть плохая» осмысляется в текстах массмедиа в категориях «свой/чужой» (Отметим, однако, сразу, что применительно к власти представление «свой» уместно и актуально только в обществе демократического типа и не соотносится с властью в монархическом и тоталитарном государствах). Способом, обеспечивающим эту идентификацию, прежде всего является выбор слова (подробно об этом см. ниже, Глава II. Вербальные составляющие образа власти (ВСО), с. 67). Маркерами близости/чуждости в смысловом пространстве «власть» прежде всего становятся: а) вовлеченные в это пространство и названные словами явления, предметы, действия, качества в их соотнесенности с общенациональными оценочными стереотипами; б) способы их обозначения; в) формы имени собственного; г) эмоциональные и оценочные коннотации. Например, разнообразные шутливые номинации Ю.М. Лужкова в годы его пребывания на посту мэра Москвы являлись проявлением дружеской симпатии: «Царь-кепка» (указание на любимый головной убор бывшего мэра); «Больше лужков, парков и скверов!» (плакат, сообщающий о планируемых мероприятиях по благоустройству Москвы); «Красуйся, град Лужков!» (радио «Говорит Москва», 16.09.06). Наоборот, существительные мигалки, спецномера — артефактные детали в материалах о дорожных привилегиях депутатов Государственной думы — стали маркером чуждости.

1.1.7. Оппозиция «народ / власть» (синонимично: «население / власть»). Ее соотнесенность с бинарной оппозицией «свой/чужой»

Существительное народ в качестве обозначения первого компонента оппозиции давно принято в большинстве лингвистических исследований по языку массмедиа. См., например, статьи Е.И. Шейгал, Т.А. Воронцовой, Н.И. Клушиной в фундаментальной коллективной монографии «Язык СМИ и политика» [Шейгал 2012: 133–134; Воронцова 2012: 599; Клушина 2012: 262]. Однако то значение существительного, которое актуализируется в данном случае, на наш взгляд, требует уточнения: в толковых словарях современного русского языка оно не сформулировано достаточно четко. См., например, в «Большом толковом словаре русского языка» под редакцией С.А. Кузнецова: Народ — «1. Население той или иной страны… 3. Основная трудовая масса населения страны» [Большой толковый словарь русского языка 2001:597]. Такие же толкования содержит «Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный» Т.Ф. Ефремовой и другие издания. Здесь неясно, чем народ противопоставляется власти как общественно-политическому институту: ведь власть — это часть населения, и тоже трудового. Только в «Большом современном толковом словаре русского языка» 2012 года к слову народ в значении 3. дается антоним: словосочетание: «господствующая или правящая элита» [https://slovar.cc/rus/tolk/56426.html].

В приводимой словарями сочетаемости существительного народ и в ассоциативных связях этого существительного: трудовой народ, выйти из народа (вспомним: «Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой…» — Л. Радин) заявлена и оценочность, в российском сознании традиционно положительная, на фоне которой власть оценочно не маркирована и, следовательно, находится ниже на аксиологической шкале. Аксиологические характеристики предполагают, таким образом, и решение оппозиции «свои/чужие»: народ — это, безусловно, свои, а власть — неизвестно: свои или чужие.

Терминологическое значение существительного население в дискурсе политики (его употребляют авторы коллективной монографии «Власть в русской языковой и этнической картине мира» [Ермакова Ким михайлова Осетров Суховольский: 22, 25]) тоже не определено строго. Согласно словарям, население — это «1. Совокупность жителей (области, страны и т. п.); народонаселение» [Большой толковый словарь русского языка: 599]. В таком случае власть — это часть населения. Это идет вразрез со ставшей конвенциональной для политического и массмедийного дискурса оппозицией «население/власть», «народ/власть» и противоречит пониманию бинарности как основы языковой модели мира. Поэтому в дальнейшем изложении в рассмотрении оппозиции «народ/власть» («население/власть») существительные народ, население будут иметь значение: ‘та часть населения страны, которая не во власти’, ‘те, кто не во власти’.

Близкое предложенному толкование находим в четырехтомном «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова: Народ — «3. …В эксплуататорском государстве — основная масса населения (преимущ. Крестьяне) в противоположность правящему, господствующему классу» [Ушаков Т. 2. 2000: 413]. Однако здесь присутствуют обозначения, не соответствующие современной политической и социальной ситуации нынешней России эксплуататорское государство, крестьяне. Поэтому использование такого определения в исследовании современных российских массмедиа неправомерно.

И бинарность, и разница в оценочности (народсочувственная, положительная; властьнейтральная и потенциально отрицательная) в текстах СМИ конкретизируются в названиях рубрик и полос периодических изданий, в заголовках (см., например: «Власть и мы» (Юж. гор.), «Власть и люди» (Нов. газ.); «Мы и депутаты» (Южн. гор.), «Власть и жители» (Южн. гор.), а также в самих текстах массмедиа (подробно об этом см. ниже, раздел: «Бинарная оппозиция «народ/власть». Ее смысловая и аксиологическая интерпретация в СМИ 2000–2016 гг.», с. 59).

1.1.8. Языковые средства, с помощью которых конструируется образ власти

В конструировании образа власти в текстах СМИ решающую роль играют следующие вербальные средства:

1. Семантика тех вербальных единиц, которыми заполняется смысловое пространство «власть» в данный исторический период времени. Известно, что концептуализация этноспецифической картины мира создается в первую очередь семантикой ключевых слов данного языка [Шмелев 2002: 295: 296]. А носитель языка, овладевая языком и, в частности, значениями слов, «начинает видеть мир под углом зрения, подсказанным ему родным языком» [там же: 296] и сживается с преподанной ему концепцией мира. Так же формируется картина мира в СМИ. И здесь решающую роль играют: а) смыслы тех слов, которыми наполняется массмедийный дискурс; б) выбор явлений действительности и — шире — денотативных областей, обозначенных словами; в) место, которое занимает названное словом явление, на аксиологической шкале русского народа. В зависимости от того, на чем фокусируют внимание создатели текстов массмедиа, в сознании массового адресата складывается представление о мире или отдельном его фрагменте, в нашем случае — о власти. Таким образом, оценочные представления «власть хорошая»/«власть плохая» закладываются прежде всего в диктум, то есть в фактическую информацию, сообщаемую в текстах.

2. Коннотации — оценочные и эмоциональные: они также создают образ-представление. А именно: авторская оценочная модальность может определить угол зрения, под которым адресат воспринимает полученную информацию; это же воздействие оказывают и эмоциональные коннотации, так как многообразие эмоций распределяется по зонам: положительные эмоции/отрицательные эмоции;

3. Место слова и круг его связей в ассоциативно-вербальной сети (термин Ю.Н. Караулова) [Караулов 2002: 753]. Ассоциативно-вербальная сеть понимается следующим образом. В когнитивной базе как отправителя, так и получателя речи лексика данного языка представляет собой сеть, ячейки которой связаны с другими сразу несколькими причудливыми связями, и ближними, и дальними. «Любое слово в нашем сознании, в памяти (точно так же, как в речевой цепи), — пишет Ю.Н. Караулов, — не существует… в отдельности: оно десятками, сотнями «нитей» тянется к другим словам» [Караулов 2002: 751]. Употребление слова пробуждает в сознании слушающего эти связи, которые могут быть:

а) когнитивными — отражать знание респондента о мире;

б) прагматическими — отражающими отношение респондента к миру. Так, «Русский ассоциативный словарь» Ю.Н. Караулова, ГА. Черкасовой, Н.В. Уфимцевой и др. приводит следующие реакции на слово-стимул «правительство», относящиеся к полю «власть»: а) когнитивные реакции: Горбачев, власть, глава, начальство, президент, руководство, Ельцин, закон, парламент, управлять, вожаки, возглавляет, главный, наше, страны, советское, народное, заседает, консерваторов, доклад, пиджак, путч, трибуны и нек. др.; б) прагматические реакции: плохое, мудрое, свергнуто, справедливое, тупое, в отставку и нек. др. [Караулов Черкасова Уфимцева Сорокин Тарасов. Т.1 2002: 499]. Слово-стимул вызывает в сознании реципиента вербальную реакцию, со всем кругом ее оценочных, эмоциональных связей. Для СМИ это особенно важно, так как эти связи могут повлиять на восприятие сообщенной информации. Например, распространившееся в отечественных СМИ в первое десятилетие XXI века употребление слов империя, имперский (как: «Солдат империи» — об Александре Проханове — Радио РСН, январь 2010 г.; «Мы сформулировали концепцию Пятой империи, нового государства Российского» — Завтра, февраль 2009 г., № 7; «Имперский стиль» — название полосы той же газеты, где печатаются публицистические статьи; «В активизации политики имперского гегемонизма… и состоит общечеловеческий интерес, точнее, к этому толкает планету природный инстинкт самосохранения» — Литер. газ., 2003 г., январь) выражало стремление российского общества вернуть России статус великой державы и программировало соответствующие реакции у массовой аудитории. См. некоторые реакции на существительное империя, приведенные в указанном выше «Русском ассоциативном словаре»: великая, Римская, Российская, власть, родина, большая великая держава, Древний Рим, красота, мощь, огромная, Петра, Россия, Русь, сила [2002: 232]. Все они связаны с представлением о могуществе и величии.

1.1.9. «…И вот общественное мненье…»

Г.Ч. Гусейнов пишет о том, что в дискурсе как особом «открытом типе социальной коммуникации» [Гусейнов 2003: 5] носители языка «подвергают постоянной словесной переналадке… общую картину мира» [Гусейнов: 5]. На наш взгляд, следствием такой «переналадки» может быть: а) изменение представлений о каком-либо (каких-либо) вербально обозначенном объекте (объектах) картины мира и — далее: б) перемещение этого объекта на аксиологической шкале, изменение социальных ценностных стереотипов.

К наиболее действенным способам изменения представлений об объекте, в нашем случае — о власти — относятся приемы акцентирования/умолчания, то есть намеренного фокусирования на каких-либо сторонах власти, ее действий и их результатов (акцентирование) или последовательного неназывания каких-либо сторон ее деятельности или ее качеств (умолчание). В реализации этих приемов принимают участие разные средства языка: лексика деятельностного поля, слова семантики отрицания, метафоры и актуальные в данный момент метафорические модели и нек. др. (об этом см. ниже, Глава II «Вербальные составляющие образа власти (ВСО)», с. 67 и далее).

Оценочные стереотипные представления возникают и меняются в результате «много кратно повторяемой [выделено нами — B.C.] связи определеных символов с определенной категорией явлений» [Крысько 2003: 293]. Для властиэто: а) регулярное упоминание о ней в контекстах положительного/отрицательного характера; б) последовательная актуализация однотипных по оценочности компонентов бинарных оппозиций (об этом см. ниже, раздел «Образ власти в метафорических моделях современного массмедийного дискурса», с. 152). Перлокутивный эффект: создаваемое в текстах представление передается массовому адресату и в значительной мере определяет то мнение о власти, которое господствует в обществе в данный момент.

1.2. Власть в картине мира постперестроечной России. Общие черты: снятие прежних запретов. Свобода в изображении власти и отдельных ее представителей

Конец 80-х — начало 90-х годов в России — время, когда были сняты два запрета, связанные с сообщениями о деятельности власти. Это: а) не объявленный официально запрет на критику современной власти в средствах массовой информации, в политическом дискурсе, в культурном пространстве в целом и б) необъявленный запрет на объективное и всестороннее изображение власти и властителей России дореволюционного периода. Начиная с этого времени свобода в изображении власти и отдельных ее представителей стимулировали в обществе повышение интереса к этой теме, многожанровость и многоаспектность в ее освещении. Разнообразные тематические выставки, проходившие в нашей стране, особенно в последние 10 лет, исторические исследования и исторические романы, документальные и художественные фильмы, посвященные тем, кто управлял Россией во все периоды ее существования, живописные полотна с изображениями этих людей, памятники, многочисленные публикации массмедиа, посвященные этой теме, — стали постоянной составляющей в культурной и политической жизни постперестроечной России и вошли в число тех культурных событий, которые определяют современную общероссийскую ментальность. Важно, что в названиях многих выставок, фильмов, выпущенных за эти годы альбомов и книг, живописных полотен отразился пересмотр прежних оценок исторических событий и исторических личностей. См., например: «Утраченные иллюзии. Павел I— эпоха иличность» (выставка, 2011 г.); «Русский Гамлет. Павел I, отвергнутый император» (роман Е. Хорватовой, 2011 г.); «Самодержавный Дон Кихот. К 180-летию коронации императора Николая I» (выставка, 2006 г.);

#«Романовы. К 400-летию служения России» (фотовыставка, 2010 г.); «Моя история. Романовы», «Моя история. Рюриковичи» (интерактивные выставки в Манеже, 2013 г., 2014 г.), «Борис Годунов — от слуги до Государя всея Руси» (выставка в Кремле, 2015 г.), «Дары вождям» (выставка 2006 г., где были представлены вещи-подарки, преподнесенные в разные годы советским лидерам); «Романовы. Венценосная семья» (х/ф Глеба Панфилова, 2000 г.), «Царь» (х/ф/ Павла Лунгина об Иване Грозном, 2009 г.); «Правители России» (назв. исторического исследования А.И. Кулюгина, 2004 г. — жизнеописание всех правителей России, от Рюрика Варяжскогодо Николая II), «Три царя» (назв. документальной трилогии Эдварда Радзинского: «Сталин», 1997 г., «Николай II», 1997 г., «Александр II: Жизнь и смерть,» 2006 г.), книги Ларисы Васильевой: «Кремлевские жены» (1993 г.), «Дети Кремля» (1997 г.), двухтомник «Жены русской короны» (1999 г.). Здесь же — живописные работы художников Дмитрия Белюкина (например: большой коллективный портрет «Государь Император Николай Александрович, Государыня Императрица Александра Федоровна и Великая Княгиня Елизавета Федоровна» (1993 г.); Василия Нестеренко: «Триумф Российского флота» (монументальное полотно, 6 м длиной, где центральная фигура — Петр I, 1994 г.), «Отец Отечества» (портрет Петра I, 1997 г.) и т. д. Особое место в ряду крупных российских живописцев, чье творчество в значительной степени посвящено раздумьям о власти и образам современных властителей, занимает Андрей Пашкевич. На его выставке «Политэкология», проходившей в 2010 году в московской галерее «Дом Нащокина», с трагическим сарказмом представлены образы правителей России советской и постсоветской эпохи, от Ленина и Сталина до Брежнева, затем Горбачева, Ельцина и Путина, где образ каждого правителя — ключ к пониманию той эпохи, когда он руководил страной.

Наиболее приметная языковая особенность названий новейших культурных событий, фактов, которые посвящены истории и историческим фигурам дореволюционной России.

В подавляющем большинстве случаев в этих названиях присутствует лексика, содержащая сему положительной оценки. Это: а) прецедентные имена, за которыми в общероссийской когнитивной базе закреплены позитивные ассоциативные связи: Гамлет, Дон Кихот; б) высокие патетические слова: венценосный, дары, служение, отечество, триумф; метафоричное отец; в) лексика, подчеркивающая причастность современных россиян к прошлому нашей страны и связь с теми, кто правил российским государством, — моя история; г) полные наименования членов императорской семьи — проявление уважительного и бережного отношения к памяти названных. Конфессиональная лексика в надписи на открытом в День народного единства 4 ноября 2016 года памятнике князю Владимиру на Боровицкой площади подчеркивает место исторического деятеля в духовной истории России: «Святой князь Владимир, Креститель Руси».

Для телевидения и радио тема власти стала постоянной. Помимо информационных, информационно-аналитических теле- и радиопрограмм, телевизионных ток-шоу где обсуждаются вопросы, так или иначе связанные с деятельностью власти, появилось немало передач, содержание которых — рассказы о власти, о ее отдельных представителях, о кандидатах на высокие посты в государственные органы и т. д. Например: «Неизвестные вожди» — проект радио Комсомольская правда, «Власть» — аналитическая программа Евгения Киселева, радио Эхо Москвы (выходила до 2009 года), «Вождь» — цикл передач о В. Путине — радио Комсомольская правда. В 2016 году 5 каналов Центрального телевидения впервые транслировали дебаты с участниками парламентских выборов в Государственную думу. Регулярно появляются художественные и документальные фильмы, подробно рассказывающие о жизни руководителей нашего государства (как советской, так и постсоветской эпохи), членов их семей. См., например: «Удар властью» — цикл документальных фильмов о «героях политического Олимпа в эпоху перемен» — ТВЦ, 2015 г.; «Ленин. Красный император» — НТВ, 18.01.2014 г.; «Фурцева. Легенда о Екатерине» — 12-серийный художественный фильм, Первый канал, 2011 г.; «Человек из жизни. Евгений Примаков» — документальный фильм — Россия 1, 2009 г.; «Формула власти» — авторский проект Михаила Гусмана — интервью с главами разных государств: президентами, монархами; совместное производство ИТАР — ТАСС и Первого ТВ канала, 2005 г.; «Падение всесильного министра. Щелоков» — Россия 1, 2005 г.; «Президент» — документальный фильм Владимира Соловьева, к 15-летию нахождения у власти В.Н. Путина, Россия 1, апрель 2015 г.; «Борис Ельцин. Отступать нельзя» — документальный фильм, к 85-летию со дня рождения, ТВ, Первый канал, 2016), «Любовь и власть Раисы Горбачевой» — Первый канал, 2012 и т. д. Традиционной стала «Прямая линия с Владимиром Путиным» — телемост, в ходе которого В.В. Путин отвечает на вопросы граждан России, передачи «Парламентский час», «Сенат» и т. д.

Вместе с тем появился совершенно новый для отечественного телевидения формат — сатирическое изображение ведущих политических и государственных деятелей: «Куклы» — еженедельная передача НТВ, персонажи которой — куклы кукольного театра — шаржированные главные действующие лица политического пространства, в основном, времени президентства Б.Н. Ельцина (выходила в эфир с 1994 по 2002 гг.); «Мулътличности» — передача Первого канала, где в пародийной форме представлены мультипликационные образы «звезд» мировой политики, бизнеса, шоу-бизнеса, спорта (2009–2013 гг.).

Вообще раскрепощенное, «карнавальное» [Бахтин 1965: 10], а иногда и ерническое отношение к власти, десакрализация ее — это то новое, чем характеризуется «околополитический», если можно так выразиться, дискурс постперестроечной России. Диапазон выраженных эмоций — самый широкий: от дружеской шутливости до язвительности. Посетители уральского интернет-Сми URA.RU спокойно обсуждают, например, стихи министра иностранных дел Сергея Лаврова, опубликованные в журнале «Русский пионер», а затем размещенные на URA.RU. Отзывы как положительные, так и критические. Публикация предваряется иронической редакционной вводкой: «Министры стали графоманами. Глава МИД пишет о загранице, министр экономики советует сходить к гадалке. «А Россия — опять ей неймется»» [04.02.2015 ura.ru/news/1052200272]. В языковом отношении смысловое пространство «власть» в значительной степени становится игровым: окказиональные образования, переосмысленные прецедентные тексты входят в качестве полноправных составляющих в тексты о власти (подробнее об этом см. ниже, сс. 141–146). Вербальные знаки сочетаются с невербальными. Персоны политического дискурса (их имена, их изображения) включаются и в обиходно-бытовой дискурс. Никого не удивят теперь спортивные майки, пакеты, стенные часы с изображениями и фамилиями нынешних лидеров — Путина и медведева. В сигаретных киосках в 90-е — начале 2000-х гг. продавались сигареты «Прима» в традиционной красной упаковке, но с изображениями Ленина и Сталина, под которыми крупными буквами было написано: НОСТАЛЬГиЯ. Конкурс шоколадных скульптур в Санкт-Петербурге, в том числе и скульптура нынешнего президента из шоколада (информация на «Эхе москвы», 30.11.15), духи с профилем президента на этикетке, которые в течение одного месяца будут продаваться в ГУме (информация на телеканале Россия-24, Вести, 23.12.15), — все это стало привычным. Сюда же можно добавить разнообразные акции и перформансы, например флешмоб в день святого Валентина, 14 февраля 2012 года (В. Путин в это время — премьер-министр): молодые люди собрали валентинки для Владимира Путина, сложили их в коробки в виде сердец и оставили их около стен московского Белого дома (информация на радио КоммерсантЪ — FM, 14.02.2012). Приводится реплика одного из участников флешмоба: «Люди собирают голоса, это какая-то агрессия, а мы собираем любовь». В феврале 2016 года СМИ сообщали о том, как завершился футбольный матч в Стамбуле. Полузащитник московского клуба «Локомотив» Дмитрий Тарасов после окончания игры снял игровую футболку, под ней все увидели майку с изображением В. Путина и надписью «Самый вежливый президент» (аллюзия — отсылка к ставшему прецедентным после событий в Крыму в марте 2014 года словосочетанию «вежливые люди»). Майку спортсмен якобы надел для того, чтобы продемонстрировать свою поддержку президента России. Массовый телезритель тепло принял показывавшиеся в 2012 году на федеральных каналах шутливые ролики, рекламирующие «Супертариф МТС», где ведущую роль играл «звезда» российского бокса, депутат Государственной думы Николай Валуев (например, ролик о том, как от конца света, который, по предсказаниям индейцев майя, должен был наступить 21–22 декабря 2012 года, спас мир Николай Валуев. Зимой, полуодетый, но в шапке-ушанке и в валенках, он невероятным усилием изменил наклон земной оси). Можно сказать, что в постперестроечное время политика в какой-то своей части стала достоянием массовой культуры.

1.3. «Что написано пером…». Характер отображения власти в печатных массмедиа 2000–2016 гг.

Характер отображения власти в печатных массмедиа также изменился коренным образом. А именно:

1.3.1. Расширение корпуса текстов о власти

Никогда еще отечественные СМИ не писали столько о власти, как в этот период.

1.3.2. Специализированные издания

Открылись или продолжали работать ранее отрытые специализированные издания, основное содержание которых — деятельность власти, проблемы, связанные с властью (например: журнал «Коммерсант Власть», выходил с 1992 г., первоначально под названием «Коммерсантъ-Weekly», под нынешним названием выходит с 1997 г.), журнал «Муниципальная власть» (выходит с августа 2009 г.), газета «Тверская, 13» (официальный орган правительства Москвы, выходила с сентября 1992 г. по декабрь 2015 г.); «Парламентская газета» (общественно-политическое издание Федерального собрания РФ, выходит с мая 1998 г.) и др.

1.3.3. Новые жанры и новые форматы

Наряду с традиционными для отечественной периодической печати жанрами, где освещается деятельность власти (информация, корреспонденция, аналитическая статья, очерк, интервью, политическая карикатура и т. д.), возникли новые жанры и новые форматы использования прежних жанров. В них опять-таки коммуникативную успешность текста обеспечивают не только его жанрово-композиционные особенности, но и задействованные средства языка. Например, рубрика «Ваше мнение» в газете «Аргументы и факты», где читателям задается вопрос: «А как вы оцениваете роль Сталина в истории страны?» (АиФ, 2012 г., № 46, с.6) и предлагаются варианты ответов: «Кровавый палач», «Великий вождь», «Неоднозначно», «Другой вариант». Предложенные варианты ответов содержат лексику с разными типами выражения оценки: кровавый, палач, великий, вождь. Та же газета на 2-й полосе на протяжении 20 лет предлагала вниманию читателя шутливую рубрику с почти хулиганским названием — «ЖПС — Жизнеспособность политических субъектов» (выходила с октября 1995 года; 23 декабря 2015 года напечатан юбилейный — 1000-й выпуск; название рубрики недавно изменено). Здесь печатаются «самые остороумные» и самые «острогупые», по выражению редакции (АиФ, 23.12.2015), высказывания ведущих персон современного политического пространства, сопровождаемые ироническими, иногда язвительными комментариями журналистов С. Репова, М. Волдырина, А. Фуфырина, И. Помидорова (иронические псевдонимы, которые соответствуют общей иронической направленности рубрики). Газета «Московский комсомолец» с 2004 года регулярно публикует адресованные В. В. Путину «Письма президенту» Александра Минкина — довольно редкий в прежней политической публицистике жанр, в котором, по определению исследователей теории журналистики, автор бросает «публичный вызов адресату», приглашает его на открытую «арену» для поединка [Тертычный 2002: 223]. Своеобразие многочисленных репортажей Андрея Колесникова о встречах с В.В. Путиным, публиковавшихся на страницах газеты «Коммерсантъ» и собранных затем в трех книгах, было определено в нарочито детски-наивных и иронических названиях этих книг: «Я Путина видел!» (М.: Эксмо, 2004 г.), «Меня Путин видел!» (М.: Эксмо, 2005 г.), «Увидеть Путина и умереть. Документальные истории» (2005 г.). А также: «Раздвоение ВВП. Как Путин Медведева выбрал» (М.: Эксмо, 2008 г.).

1.3.4. Пересмотр границ: «вторжение» в приватное пространство другой личности

Еще одна особенность изображения власти в СМИ постперестроечного периода — новое представление о личных границах, возможность «вторжения» в приватное пространство другого лица.

Приватное (или частное, или личное) пространство определяется в науке как «та зона, которая полностью нам подконтрольна» [Орлов 2013]. Она включает в себя физические и материальные представления: тело человека, его личные вещи, жилье — дом или квартиру. Кроме того, ученые говорят об эмоциональном и психологическом пространстве личности; это: «наши чувства, наши взгляды, наши цели, наши ресурсы — весь наш внутренний мир со своими эмоциями, мыслями, действиями» [Удилова 2013]. Сюда же входят привычки, хобби человека, то, как он предпочитает проводить свободное время, и нек. др. Ученые-лингвисты указывают также на существование «аксиологического пространства» (т. е. системы ценностных представлений личности) и «когнитивного пространства» (системы ее представлений о мире) [Воронцова 2006: 9]. Как и физическая территория, личная территория, в том числе и эмоциональная и психическая, имеет свои границы, вторжение в которые лишает человека ощущения безопасности и «суверенности» собственной личности [Сахарова, Щукина 2014: 4].

Вместе с тем при общении необходимо ощущать границы и другого человека и не позволять себе нарушать их. Любое «вторжение» в частное пространство — это насилие, подавление. Психолог Марина Сивиль остроумно напоминает толкование слова «вторжение» в Яндекс-Словаре: «Вторжение — военная операция, заключающаяся в том, что вооруженные силы одной страны входят на территорию, контролируемую другой страной, с целью либо завоевать территорию, либо сменить установившееся правительство, либо комбинация обоих» [Сивиль 2013]. Проникновение на «территорию» другой личности допустимо лишь в той степени, в какой обладатель «территории» это позволяет.

Способы нарушения границ другой личности могут быть разными. В условиях массмедийной коммуникации, в первую очередь в печатных СМИ и их электронных версиях, несмотря на значительную степень креолизованности ряда текстов, главенствующим все же остается вербальный способ «вторжения».

Как правило, когда говорят о нарушении чужих границ, имеют в виду ситуацию диалога, в которой взаимодействуют 1-е и 2-е лица акта речевой коммуникации и нарушаются границы одного из участников, чаще — адресата или же обоих участников — при ссоре, при перебранке. Следует, однако, помнить, что в каждом акте речевой коммуникации задействованы три стороны: 1-е лицо — автор (адресант) речи, 2-е лицо — получатель (адресат) речи, 3-е лицо объект изображения/говорения. На это указывал Д.H. Шмелев: «Функционирование языка определяется тем, что всякое высказывание от кого-то исходит, к кому-то направлено и является высказыванием о чем-то, что локализовано во времени и пространстве» [Шмелев 1977: 56]. В ситуации общения посредством текстов массмедиа целью создания текста является сообщение информации о каком-то фрагменте действительности или о каком-либо ее объекте, о каком-либо лице. На первое место выдвигается именно 3-е лицо акта речевой коммуникации, то есть тот/то, о ком/о чем идет речь. И здесь, безусловно, сохраняется представление о приватном пространстве этого 3-го лица (или лиц) и о необходимости не нарушать его границы.

Приметная черта политического дискурса массмедиа постперестроечного периода — систематическое «вторжение»

в частное пространство власти, т. е тех людей, которые занимают важные государственные посты. В этом отношении современные СМИ принципиально отличаются от средств массовой информации и пропаганды советского периода. В советские годы сообщения о власти либо ограничивались достаточно скупой информацией: Ф.И.О., занимаемый пост, действия, совершенные этим лицом, иногда — оформленная в речевые клише эмоциональная реакция тех, кто принимал участие во встрече, в поездке, присутствовал на выступлении (встреча прошла в теплой, дружественной обстановке; бурные продолжительные аплодисменты и т. п.). Оценки деятельности лидера присутствовали в основном в поздравлениях с юбилеем и в предвыборные периоды, и они неизменно носили положительный, патетический характер. Границы приватного пространства лидера были закрыты. Этим официальное, представленное на страницах советских СМИП общение отличалось от принятого в обиходно-разговорной устной речи общения межличностного, в котором, наоборот, ощущение границ другой личности было весьма размыто, иногда отсутствовало совсем. Причины: преувеличенно понятое представление о всеобщности, о небезразличии к другим, о праве вмешиваться в чужие дела (результатом их нередко становились бесцеремонность, бестактность), а также отрицание того, что в СССР существует какая-либо частная собственность.

В постперестроечный период ситуация коренным образом изменилась. Если в межличностном устном общении люди стали четче ощущать свои границы и право на закрытость и автономию, то в официальном общении принятые прежде ограничения утратили свою строгость. Публичное общение политического или государственного лидера с гражданами страны, с электоратом, с журналистами характеризуется значительной степенью открытости. Границы личного пространства утратили прежнюю непроницаемость (термин И.А. Стернина [Стернин 1996:58]) — были сняты. Фактически возникли новые нормы общения. Лидер отвечает на вопросы, относящиеся к неслужебной стороне его жизни: как он организует свободное время, кто его любимый автор, какое кушанье, какой вид спорта — любимые, он говорит о марке его личного автомобиля, об оценках, которые он получал в школе, и т. д. В публичном общении государственный или политический деятель часто — «герой дня без галстука» (название цикла передач на НТВ с ведущей Ириной Зайцевой). Интернет публикует список российских политиков и государственных деятелей, которые пишут стихи, от министра иностранных дел Сергея Лаврова до Сталина и Брежнева, и приводит отрывки из этих стихов (открытость эмоционально-психологического пространства), другой вид самораскрытия — блоги, где лидер сообщает личную информацию разного рода. Но и здесь есть вопросы, на которые выступающий вправе не отвечать, и темы, которые лидер может отказаться освещать: о взаимоотношениях в семье, о частной жизни членов семьи и т. п. Это зависит лишь от него самого. В печатных же текстах массмедиа о власти, где власть занимает место 3-го лица акта речевой коммуникации, возможность проникновения в границы изображенного контролирует только автор речи — журналист. Разумеется, журналистика значительно чаще и в значительно большей степени, чем другие виды общественной деятельности, допускает «заезды» на чужую территорию. Но в любом случае, даже при самом дружелюбном отношении автора речи к изображаемому представителю власти, социальная дистанция и распределение социальных ролей между ними всегда сохраняется. И журналист не вправе нарушать установленные этим соотношением этикетные нормы (на необходимость соблюдать соответствие норм общения, в том числе и общения речевого, социально-ролевой ситуации указывают исследователи речевого этикета [Стернин 1996: 7]). Проникновение, как уже отмечалось выше, в подавляющем большинстве случаев оформлено вербально и направлено на: а) физическое и материальное личное пространство; б) эмоционально-психологическое пространство. При этом проникновение может иметь характер дружеского вмешательства в чужие границы — это попытка установления дружеского контакта, проявление того, что власть — «своя». И может быть грубым, бесцеремонным вторжением на чужую территорию, цель которого — расположиться на этой территории и подавить, унизить ее законного владельца. В последнем случае вербальными способами проникновения в приватное пространство 3-го лица служат все те средства языка, с помощью которых автор речи: а) выражает неуместно «свойское», запанибратское отношение к названному лицу; б) высказывает что-то обидное; в) сообщает что-то, о чем сам изображенный не стал бы сообщать; г) демонстрирует «взгляд свысока» на того, кто изображен. В текстах, где речь идет о власти, в этих случаях опять-таки нарушается «ролевая ситуация»: коммуникативная роль журналиста, т. е. позиция, занимаемая «в процессе общения для достижения определенной цели» [Стернин: 8], не совпадает с его социальной ролью и распределением по социально-ролевой вертикали.

Вербальными способами «вторжения» могут быть:

1) вольное обращение с именем собственным (подробно об этом см. ниже, в разделе «Креативность номинаций», сс. 68–92);

2) лексика с эмоциональными коннотациями (подробно об этом см. ниже, раздел «Оценочная лексика в смысловом пространстве «власть»: семантико-стилистические разряды, воздействующий результат», с. 129 и далее);

3) лексика с коннотацией грубости (подробно см. ниже, с. 46; сс. 148–149);

4) Лексика, семантика которой нацелена на характеристики внешности — вторжение в физическое пространство, характеристики эмоциональных и психических состояний того, о ком идет речь, — «влезание в чужую душу», вторжение в эмоционально-психологическое пространство (подробно об этом см. ниже, раздел «Детали и детализирующая лексика как вербальные составляющие образа», с. 215; сс. 216–217);

5) Лексика некоторых новых для информации о власти тематических групп: еда, одежда, походка, манера говорения, жилье и т. д. — обозначения того, что составляет физическое и материальное приватное пространство. Для современных массмедиа присутствие в континууме «власть» такой лексики следует считать новой нормой, обусловленной отмеченной выше большей степенью открытости границ политических и государственных лидеров (подробно об этом см. ниже, раздел «Детали и детализирующая лексика как вербальные составляющие образа», с. 213 и далее);

6) Метафорические обозначения, выражающие «взгляд свысока». Таковы, например, метафоры модели, названной нами «школьными» метафорами [Суздальцева 2015]: прогуливать, прогульщик, двоечники, отличники, отстающие, шпаргалка и нек. др. (подробно об этом см. ниже, в разделе «Высокое/низкое»: Пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти», сс. 174–176).

Все это определило своеобразие вербального наполнения смыслового пространства «власть» в постперестроечный период.

1.4. «…Словом можно соединить людей, словом можно и разъединить их…» (Л.Н. Толстой). Основные языковые особенности смыслового пространства «власть» в российских массмедиа 2000–2016 гг.

Смысловое пространство «власть» первых 16 лет XXI века характеризуют следующие основные черты.

1.4.1. Увеличение тематических групп лексики в смысловом пространстве «власть»

Значительно расширился, по сравнению с текстами о власти, публиковавшимися в советский период, круг тематических групп лексики, наполняющей смысловое пространство «власть», и, соответственно, увеличилось число денотативных областей, которые отражены в этом пространстве. Изменение представлений о границах изображаемых лидеров привлекло в тексты о власти слова, относящиеся к биографии лидера, в том числе и периода до его вхождения во власть. Это а) тематические группы: семья (родители, родственники, жена, дети), учеба (в школе, в вузе: учителя, оценки, любимые предметы); б) другие слова, связанные с подробностями не публичной, а частной жизни; тематические группы: спорт, хобби, чтение, искусство, транспорт (марки личных автомобилей), подарки; в) лексика, обозначающая манеру говорения лидера, называющая эмоциональные качества его речи, выражение его лица (особенно часто употреблялась в период 2004–2011 гг.); г) здесь же — лексика, называющая некоторые внешние характеристики: одежда, обувь, цвет галстука; д) слова тематических групп: еда, трапеза, застолье; подарки, полученные и подаренные и нек. др. (подробно о таких словах см. ниже, раздел «Детали и детализирующая лексика как вербальные составляющие образа», с. 210 и далее).

1.4.2. Увеличение числа метафорических моделей

С помощью которых обозначается и характеризуется власть, ее действия и результаты действий. Наряду с моделями, давно бытующими в политическом дискурсе, в смысловом пространстве «власть» появились или актуализировались новые формулы метафорического переноса: конфессиональные метафоры; исторические метафоры; метафоры обособленности; метафоры имитации, подделки; метафоры, названные нами «возрастными», и т. д. (подробно об этом см. ниже, раздел «Оценочные метафоры», сс. 154–165).

1.4.3. Право на оценку

Еще одна группа языковых единиц, употребление которой в СМИ стало привычным, — слова и сочетания слов, называющие те качества лидера и качества власти в целом, которые соотносимы с оценочными представлениями российского менталитета. Это свойства руководителя и руководства в целом, определяющие успешность/неудачи его работы: деловые, интеллектуальные, нравственные и т. д. Они конструируют в сознании читателя образ власти: положительный или отрицательный.

Положительные характеристики. В книге «Речевая коммуникация в политике» под общей редакцией Л.В. Минаевой приводятся результаты двух опросов, проведенных Фондом «Общественное мнение» вскоре после первой и второй инаугурации президента В.В. Путина — в июле 2000 года и весной 2004 года. В ответах респондентов указывались положительные качества вновь избранного президента. Так, во время опроса 2004 года были названы: «волевые качества (22 % опрошенных): решительность, целеустремленность, настойчивость, сдержанность, твердость, жесткость и пр.; деловые качества (16 %): ответственность, исполнительность, серьезность, дисциплинированность, деловитость, работоспособность, профессионализм и пр.; нравственные качества (12 %): честность, порядочность, справедливость, доброта, отзывчивость, скромность, благородство и пр.; ум, образованность, эрудиция (10 %)»; «манеры и стиль общения (15 %); в том числе умение понятно и четко выражать свои мысли» [2007: 93–94]. Эти же и подобные характеристики обозначены разными вербальными способами в текстах СМИ о В.В. Путине и об отдельных членах его команды. Например, в материале МК о Вячеславе Володине, избранном на пост Председателя Государственной думы: «человек, обладавший огромным влиянием в структурах российской власти»; «исключительно жесткий, целеустремленный и талантливый политик»; «главная его черта — это… исключительная трудоспособность, переходящая в трудоголизм»; «Володин не терпит длинных отпусков»; «другая ключевая черта Володина —… его исключительная жесткость»; «если он принял решение идти той или иной дорогой, то, кроме прямого указания Владимира Путина, его ничего не остановит»; «очень приятный человек в общении. У него нет привычки повышать голос на подчиненных… Его жесткость носит не внешне-напускной, а внутренний характер»; «энциклопедическое знание современной российской политической элиты»; «глубокое понимание реального механизма работы нашей власти» и т. д. (Михаил Ростовский. Госдума имени Володина. — МК, 24.09.2016).

Однако лексика, называющая положительные качества современных лидеров, используется в СМИ постперестроечного периода довольно скупо. В основном она употребляется:

а) в предвыборные периоды, когда обсуждаются конкретные кандидатуры конкретных лиц. См., например, высказывания знаменитых и рядовых граждан России о В.В. Путине в телевизионных роликах 2012 года, которые показывались на Федеральных каналах накануне выборов Президента Российской Федерации (ролики шли под девизом «Почему я голосую за Путина?»): «Стране нужен умный, честный, хорошо себя зарекомендовавший лидер» (16.02.12); «Путин своих не сдает» (там же); «Он в политике давно, ведет правильную экономическую линию…» (Игорь Шевчук, офицер запаса, 14.02.12); Юн [Путин — B.C.] надежный, он основательный» (С. Шойгу, 13.02.12);

б) в связи с юбилейными и памятными датами. Так, 1 канал Центрального телевидения 1 февраля 2016 года показал документальный фильм «Борис Ельцин. Отступать нельзя (к 85-летию со дня рождения)». В воспоминаниях тех, кто лично знал Ельцина, прозвучало:

— В. Путин: «Он обладал волевым, прямым, мужественным характером, способностью проявлять предельную решительность»;

— Д. Медведев: «Новая Россия очень нуждалась в таком президенте, как Борис Николаевич Ельцин. А Борис Ельцин очень любил Россию»;

— А. Шохин: ««Лихие» девяностые будут ассоциироваться не с негативным, а с решительностью: «лихие ребята», которые могли брать ответственность на себя. И Борис Николаевич был первым «лихим парнем»». Омонимичные значения прилагательного «лихой» обладают противоположной оценочностью («лихой» — 'полный тягот, бед, тяжелый, трудный — о времени' — негативная оценка и «лихой» — 'смелый, храбрый, удалой' [Большой толковый словарь русского языка 2001: 500] — положительная оценка) и опровергают представление о 90-х как о темной полосе в истории России, возвглавляемой в те годы Ельциным.

— Автор: «Его путь был трудный, полный трудностей и сомнений. Но он привел его к храму» и т. п.

Обозначения отрицательных качеств и явлений. Они уверенно вошли в набор языковых средств, образующих смысловое пространство «власть». Это такие слова, как: некомпетентный, коррумпированный, безразличный, непорядочный, взяточник, взяточничество, безразличие, произвол, фальсификации, мнимый, деградация, привилегии, привилегированный, безответственный и т. д. Их семантика: а) называние негативных качеств самой власти; б) указание на отсутствие тех либо иных положительных качеств у власти; в) указание на отсутствие положительного в тех обстоятельствах жизни общества, которые зависят от власти. Например: «Экономика деградации» (загол., МК, 22.01.16), «Акцент делается на, увы, мнимые достижения России…» (МК, 01.02016); «послушная Дума», «рухнут привилегии, выросшие за годы ничем не ограниченного правления нынешней власти», «у чиновников, привыкших ни перед кем не отвечать…» (МК, 01.02.16); «Есть ли среди российских чиновников порядочные люди?» (АиФ, рубрика «Ваше мнение», 2011, № 45); «Власть не слышит слез народа» (АиФ, 2011, № 40); «Российская глубинка и при «раннем Путине», и при «позднем Медведеве» жила своей жизнью, сажала свою картошку, ездила по своим разбитым дорогам,…» (там же) и т. п.

1.4.4. Эмотивность текстов

Существенно возросла эмотивность текстов в смысловом пространстве «власть» (альтернатива прежней официальной сдержанности в сообщениях о власти), расширился круг элементов с эмоциональными и оценочными коннотациями, а также спектр эмоций, выражаемых пейоративной и, что значительно реже, мелиоративной лексикой (подробно об этом см. ниже, раздел «Оценочная лексика в смысловом пространстве «власть»: семантико-стилистические разряды, воздействующий результат», сс.132–153).

Эмотивность речи становится иногда в массмедиа постперестроечного периода одним из способов «вторжения» в эмоционально-психологическое пространство власти. Поскольку социально-иерархическая дистанция между журналистом и изображенным представителем (представителями) власти всегда велика, журналист должен быть сдержанным в проявлении эмоций, особенно тех, которые имеют негативные значения. Фамильярность, пренебрежительность, презрение — с такими оттенками общение перестает быть общением «на равных» (именно общение «на равных» есть примета подлинного демократизма) — это высокомерный взгляд «свысока». Коннотации грубости (в словаре они обозначены пометами: грубо, бранно) — проявление крайнего пренебрежения к тому, кто назван. См., например: «рыл носом» — Ю. Латынина о главе Следственного комитета (выступление на радио «Эхо Москвы»). Для массмедиа это искажение ролевой ситуации, попытка опровергнуть старые и установить новые нормы речевого этикета. В этом случае коммуникативная роль журналиста, т. е. «типовая позиция в процессе общения, занимаемая говорящим для достижения определенной цели» [Стернин: 8], не совпадает с его социальной ролью. Возникает ролевой конфликт. И.А. Стернин напоминает ситуацию, которая описана Ильфом и Петровым: Остап Бендер ведет себя как начальник, чтобы добиться своего, хотя сам начальником не является [Стернин: 8]. Иногда очевидная нелепость такого искажения ролевой ситуации и грубость журналиста коробят массового адресата (подробнее об этом см. ниже, разделы «Оценочная лексика в смысловом пространстве власть: семантико-стилистические разряды, воздействующий результат», сс. 148–149; «Высокое/ низкое»: пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти», сс. 174–185). Однако перлокутивный эффект может быть и иным. Постоянное введение в смысловое пространство «власть» вербальных единиц с негативными коннотациями — один из приемов внушающего воздействия и способ формирования новых представлений («Часто повторяемое действие становится природным свойством» — Аристотель). В результате насмешливое, пренебрежительное, фамильярное и т. п. отношение автора к власти постепенно передается читателю, и это помогает автору манипулировать сознанием адресата массмедиа.

1.4.5. Господствующие интенции в освещении деятельности власти. Языковые способы их реализации

Право на оценку в отношении власти и свобода в выражении эмоций фактически закрепили за журналистикой право на критику и насмешливость. В некоторых СМИ критика и скепсис стали в постперестроечные годы господствующей интенцией в освещении деятельности власти. Недолгие периоды дружелюбия (наиболее благожелательным отношение журналистов к власти обычно связано с периодами экономического благополучия; таковы прежде всего публикации 2005–2010 гг.) сменяются появлением резких, разоблачительных материалов, в которых журналисты — представители российского общества — критикуют власть, изобличают ее, даже высмеивают. Таковы публикации многих ведущих печатных СМИ; в первую очередь «Новой газеты», «Аргументов и фактов», «Новых Известий», «Аргументов неделі», «Независимой газеты». Зачастую недовольство жизненными обстоятельствами трансформируется в недовольство властью. Г. Г. Почепцов называет это «переносом негатива ситуации на политика» [Почепцов 2004: 413]. Власть упрекают в том, что она не выполняет свою основную обязанность — заботиться о благе народа, — и, следовательно, не справляется со своей социальной ролью. Здесь уместно вспомнить, что в идеализированной модели государства ролевые отношения «власть/ народ» традиционно уподобляются отношениям в семье, где власть или глава государства — отец, а остальные подданные — члены семьи. Отражение такого представления — в метафорах «родства», обозначающих правителей разных эпох: Государь, батюшка, надежда, православный, белый царь [Даль. Т. 4: 1999: 570]; Без царя народ сирота [там же: 570]; отец народов — о Сталине, восходит к ветхозаветному обозначению Авраама «отец многих народов» [Душенко 2003: 546] и нек. др. Ученые-психологи, исследующие взаимодействие членов семьи на индивидуальном уровне указывают: а) «роли-обязанности, которые помогают определить вклад каждого члена семьи в организацию совместной жизни [выделено нами — B.C.] и описываются через выполняемые функции»; б) «роли взаимодействия». Во втором случае главенствующим является психоэмоциональное соотношение между членами семьи. Оно определяет «типичные варианты поведения [выделено нами — B.C.] в различных ситуациях семейного общения» [Олифрович Велента 2011 psyjournal. ru/psyjournal/articles/etail.php&Id=2816]. К таким ролям взаимодействия ученые относят, в частности, роли: «всеобщий утешитель», «вечная жертва», «козел отпущения», «любимчик» [Олифрович, Велента], а также: «фанат», «благодетель», «герой семьи», «потерянный ребенок», «талисман» [Троицкая www.liveexpert.ru/journal/view?topic_id=29986]. Чаще всего эти роли возникают в дисфункциональной семье [Троицкая], причем «показателем дисфункциональности системы служит появление патологизирующих ролей» [Олифрович, Велента], к которым в первую очередь относится «козел отпущения» — тот, на ком все привыкли срывать зло. Этот психологический феномен свойствен не только семьям, но и крупным социальным сообществам. Об этом, например, пишет знаменитый французский философ XX века Рене Жирар. В историко-философском труде «Козел отпущения», объясняя генезис культуры как таковой, ученый указывает на жертвоприношение, которое, как он полагает, играет важнейшую роль в этом генезисе. Жертвоприношение, «сосредоточение на избранной жертве», в теории Жирара, — «универсальный механизм самозащиты общества от насилия» [Жирар 2010 predanie.ru/zhirar-rene/book/199594-kozel-otpuscheniya/#description]. Сходное объяснение — в работах российских специалистов по социальной психологии. Так, в «Словаре-справочнике по социальной психологии» В.Г. Крысько поиск виноватого, «козла отпущения», объясняется феноменом «подавленной агрессии» [Крысько 2003: 329]. А именно: 1) агрессия в обществе возникает при невозможности удовлетворить какую-либо потребность, получить то, что необходимо (о типологии психологических потребностей см. выше, сс. 13–15); 2) если найти и уничтожить подлинную причину того, что мешает нормальной жизни, невозможно, общество перемещает «всю порожденную фрустрацией агрессию на удобную альтернативу. Это может быть человек, группа людей, животное или даже неодушевленный предмет» [Крысько: 329]. И далее подчеркивается, что во времена экономических спадов нередко «агрессия в форме активной дискриминации направлялась на тех, кто рассматривался в качестве «законной» мишени» [Крысько: 329].

На наш взгляд, российское общество постсоветского периода можно уподобить большой и в значительной степени дисфункциональной семье. Роль, которую власть играет в этой огромной семье, периодически меняется. Власть то общий любимец, то герой, то жертва, но чаще всего — «козел отпущения», то есть тот, кого удобно считать виновником всех бед. В связи с этим языковой состав смыслового пространства «власть», начиная с конца 80-х гг. характеризуется неизменным присутствием негативнооценочных средств.

Так, уже в 1991 году в «Материалах» к словарю «Русская политическая метафора» А.Н. Баранов и Ю.Н. Караулов в рубрике «Политические лидеры и вожди» приводят новейшие метафоры, подавляющее большинство которых являются негативнооценочными или ироническими:

ЛЕНИН — Христос, бог, коммунистический бог, младенец, богочеловек, дедушка, батюшка, Ванька-встанька, гвоздь, икона, самодержец, учитель, фехтовальщик;

СТАЛИН — антихрист, бес, бог, Вельзевул, Князь бесовский, Голиаф, отец, старший брат; Ленин сегодня; архитектор, Великий Магистр, гвоздь, горный орел, знамя, император, капитан, колода, конвоир, Главный Волкодав, учитель, факел;

ГОРБАЧЕВ — царь, король; дед, дитя, дядя; гроссмейстер, король (шахматный); капитан, заложник, могильщик, архитектор, Мессия; агент империализма, адмирал, актер, Берлиоз, главнокомандующий, главный коммунист, двигатель, тормоз, загадка, игрок, проститутка, принц, розовый аппаратчик, удельный князек, фюрер, канатоходец, капитан (команды), крестный отец, маятник, освободитель, повелитель, продукт, реформатор, рыба, священная корова, сильная рука, старшина шестой статьи, цемент;

ЕЛЬЦИН — царь, агент империализма, битва, водитель, война, волк, герой, дирижер, игрок, кухонная склочница и сплетница, клоун, перевертыш, полководец, продукт, проститутка, принц, розовый аппаратчик, удельный князь, фюрер, художественный руководитель [Баранов Караулов 1991: 110].


В случаях, когда метафора сама по себе не передает оценочное отношение, приведенные ниже контексты проясняют эту оценочность, например:

— о Ленине: «Сегодня мы знаем если не все, то многое. В частности, что идеи дедушки Ленина на благодатной российской почве прижились и дали всходы, удобренные ста миллионами убиенных коммунизмом» [Баранов, Караулов: 111]; «Первый, на кого обрушил свой удар Верный Ленинец [Сталин — B.C.] была Грузия. Именно там душил он свободу и незавиимость. что до него в России успешно делал его Учитель россиян» [там же: 111–112];

— о Сталине: «Нельзя не вспомнить, как один из самых лютых палачей в истории человечества присвоил себе титул «Ленин сегодня»» [там же: 113];

5 — Горбачеве: ««Демократы» же и явный крах политики своего главнокомандующего Горбачева выдали за победу «демократических сил»» [там же: 117];

° Ельцине: «Если главный герой всем хорошо известен, то соперничающих с ним персонажей непросто перечислить по именам… Например, входил ли в их число Президент СССР?» [там же: 120].

Интенция «принижения» власти и наполнение информационного пространства массмедиа негативнооценочными средствами сохранялись на протяжении всего постперестроечного периода, вплоть до наших дней. В СМИ задействованы практически все факты языка, с помощью которых можно создать негативный образ. Вот отдельные, но типичные для массмедиа примеры:

2003 год:

— «ВРЕМЯ ОТСТОЯ: В политике идет борьба власти с обществом…» (анонс 1-й полосы, Нов. газ., 22–25.05.2003 г.) — паронимическая замена; негативная оценочность устойчивого словосочетания — обозначения эпохи правления Л. И. Брежнева — интенсивизируется негативной же метафорой отстой (в прямом значении — 'частицы, вещество или жидкость, осевшие на дно сосуда'); контекст вводит понятия власть и общество в отношения антагонизма;

— «ЖАБА ВЛАСТИ» (загол. к передовой статье, Завтра, 2003, № 15) и далее, в тексте, развитие этой метафоры: «Одна и та же ватага партийных чиновников, всадивших в спину Родине длинную финку, перепрыгивает из одной политической ямы в другую, меняя кожу, придумывая себе все новые имена, каждый раз напяливая новую личину. Однако кожа остается пупырчатой, глаза вытаращенными, брюхо набитым…»; «Сначала она звалась «жабой перестройки» и имела сходство с Александром Яковлевым. Затем нареклась «жабой либерализма». И ее невозможно было не спутать с Гайдаром. Затем ее величали «жабой реформ», и она была неотличима от Черномырдина. При Кириенко она была «жабой дефолта». Теперь же. вся в бородавках, пятнистая, перепончатая, с трескучими квакающими пузырями, она превратилась в «жабу единства «». Основа этого крайне негативного по оценочности текста — развернутая концептуальная зооморфная метафора; здесь же — криминальная метафора, а также слова с негативными коннотациями (ватага, напяливая, личина); ироническиязвительное употребление архаизмов (нареклась, величали);

2004 год:

— «КРЕМЛЕВСКАЯ НЕДВИЖИМОСТЬ. УДОБСТВА ВО ДВОРЦЕ. ДОРОГО» (анонс на 1 полосе: о планируемой продаже памятников архитектуры в Санкт-Петербурге; Нов. газ.,17.05–19.05, 2004 г.) — перенос негативных ассоциаций с того, что традиционно обозначается эвфемистически, на власть, инвектива;

2007 год:

— «Произвол современной власти есть лишь вершина айсберга» (Apг. неделі, 13.09.07) — рационально-оценочное слово негативной семантики;

— «… но, умиляясь, сюсюкая, отгламуривая образ будущего президента, мы уже на следующий день после того, как кандидатура Медведева была предложена, бросились наводить глянеи. Нужен нам глянцевый президент?» (Профиль. Жизнь, № 47, 17.12.07) — эмоционально окрашенная лексика и метафоры с коннотацией пренебрежительности; принижение названного лица;

— «68 % россиян доверяют свою безопасность родным и друзьям. И лишь 34 % — государству и президенту» (Нов, газ., 22.01–24.01; о недоверии народа к власти) — антитеза (противопоставление количественных слов) вводит в отношения противоположности понятия: родные, друзья — государство, президент; 2011 год:

— «По мнению глубинки, Россией правит не «брутальный» Путин и не «мягкосердечный» Медведев, а сонмища чиновничьей саранчи» (Аиф, 2011, № 40) — метафорическое сочетание с коннотацией презрительности;

2016 год:

— «С ВЕТЕРКОМ ЗА СЧЕТ БЮДЖЕТА: Для работы российским чиновникам необходимы представительские автомобили, яхты и авиаперелеты по самым высоким иенам» (загол. и подзагол., Нов. газ., 22.01.) — лексика семантических полей «богатство», «злоупотребление»: называние предметов, ассоциативно соотносящихся с представлением о неравенстве и несправедливости; аналогично: «ЩЕДРАЯ УСДУГА СЛУТАМ НАРОДА: Правительство оставило депутатам «золотые парашюты»» (загол. и подзагол., Нов. Изв., рубрика «Власть и закон», 01.02.16 г.) и т. п.

Зачастую автор материала, заявленного в заголовке как шутливо-иронический, сбивается в дальнейшем изложении на развязный, подчас оскорбительный тон. Таков, например, материал Михаила Зубова в Московском комсомольце (12.02.2016 г) «Судьба кремлевских «падчериц»: зачем советник Путина Титов примерит фату Прохорова» — о бизнес-омбудсмене Борисе Титове, возглавившем партию Правое дело (позднее была переименована в Партию Роста) с целью принять участие в выборах в Государственную Думу — 7. Заданная смешными метафорами шутливость заголовка ориентирует на такое же восприятие материала. Однако следующий далее текст пестрит многочисленными словами и сочетаниями слов, в которых, усугубленное общим смыслом контекста, выражается крайне негативное отношение и к Кремлю, и к новому лидеру партии:

— скепсис: таковы метафоры (гастрономическая, развернутая семейная и анатомическая): «перед всеми… избирательными кампаниями Администрация Президента расширяла ассортимент политического меню»; «запуская на выборы, помимо партии власти, еще какую-нибудь «дочку», а скорее даже «падчерицу»; «Цели у «падчериц» всегда были одинаковыми; рассеять голоса тех, кто не хочет голосовать за материнскую «Единую Россию»». И далее: «падчерица» — о партии Родина: «родные» — о ней же; «эффективность «дочернего проекта»; «мозгом кремлевской «падчерицы» назначен бизнес-омбудсмен Титов» и т. д.;

— презрение, грубость (выражены с помощью вульгарной лексики и инвектив): «новоиспеченный партайгеноссе» (о Титове); «он либо держит фигу в кармане и собирается «кинуть» Кремль» (о нем же); «Титов стал поддерживать антирыночные тезисы Сергея Глазьева, вызывающие рвотный рефлекс»; «качать права» (о партии Родина); «А вот «Справедливая Россия» в 2007 году накосячила — отобрала голоса вовсе не у коммунистов, как полагалось, а у «мамы «» [ «Единой России» — B.C.]; «Потом и «родные» [партия Родина — B.C.] стали качать права, и партию благополучно слили в бачок [вынужденное напоминание: сливают не в бачок, а из бачка в унитаз! — B.C.] «Справедливой России»».

Сравним приведенные выше примеры с употребляемыми в наше время обозначениями правителей дореволюционной России. В первой группе — в названиях выставок, книг и т. д. — доминируют обозначения позитивного характера, формирующие у массового адресата уважительное отношение к тем, кто управлял страной. А в изображении современных деятелей политики и государства широко используются средства выражения негативного отношения, при этом в высшей степени пренебрежительного (взгляд «свысока»), конструирующие отрицательный образ и программирующие отрицательные реакции у читателей.

1.4.6. Интерпретации руководителей советского периода, в первую очередь Ленина и Сталина

Они диаметрально противоположны по оценочности, в зависимости от позиции автора или органа СМИ. Употребляемая лексика отражает две противоположные тенденции в оценке советского прошлого и его лидеров, бытующие в современном российском обществе.

Апелляции к мифу советского времени о Сталине как о сильнейшем руководителе Советского государства — в кратком тексте предвыборного ролика (выборы в Госдуму-7) недавно созданной Коммунистической партии Коммунисты России: «Коммунистическая партия Коммунисты России готовит десять сталинских ударов по капитализму!». Попытки возродить миф о Сталине как о великом и мудром вожде советского народа — во многих публикациях газеты «Завтра». Так, в статье А. Проханова «Святомученик Иосиф» (Завтра, 2013 г., январь, № 4) идеализированный образ вождя создается при использовании всевозможных средств выражения позитивной оценки: а) конфессиональной лексики: святой, святомученик. мученический, чертог Богородицы, чудотворец: «Сталин будет не просто святым, а святомучеником, потому что его убили. Он принял мученическую смерть за Родину, за чертог Богородицы»; «Сталин — это чудотворец победы»; монастырь, святыни, скрижали, реликвии: «сегодняшний Сталин — это монастырь, в котором сберегается русский народ… Монастырь, куда он сносит свои святыни, скрижали, реликвии» и нек. др.; б) лексика элятивной семантики: суперреалист, колоссальное количество фактов. строительство гигантских заводов, великие победы, великие поражения, гиперреалист: «Поэтому Сталин — гиперреалист, каких на земле не было, и не скоро появятся» и т. п. (подробно об этом см. ниже, раздел «Лексика элятивной семантики», с. 193).

Иным предстает Сталин в очерке А. Колесниченко «Тайны поместья Сталина» (АиФ, 2010, № 9). Грубая лексика первой фразы (хватил удар) определяет тональность дальнейшего изложения, в котором опровергается миф о величии Сталина и вырисовывается образ злодея, садиста, и притом трусливого и ничтожного человека: «57 лет назад Иосифа Сталина хватил удар. 5 марта вождь скончался — там же, на «Ближней даче», в Подмосковье». Опровержение мифа осуществляется за счет: а) обозначений с коннотацией пренебрежительности: логово, палил по воронам, болтовня с плоскими шуточками; б) детализирующей лексики семантики уничижения. Она выражает нижний уровень тимиологической оценки, то есть «оценочного ранжирования» [Шейгал 2004:121]: опасавшийся засад и покушений (трусость); любимые заношенные тапки вождя; мыться… предпочитал, сидя в ванной с низкими бортиками на подвесной скамеечке (убожество); в) детализирующей лексикой дискредитирующей семантики, она указывает на негативные черты характера: а вот споить соратников и гостей было его любимой забавой (самодурство, жестокость); с его подачи был заведен обычай: проигравшие [в бильярд — B.C.] лезут под стол (садизм); г) язвительно вкрапленных хвалебных номинаций, которые были приняты во времена Сталина: отец народов, вождь; д) лексикой отрицательнооценочной семантики: диктатор, тиран [подробно об этом см.: Суздальцева, 2012: 142–145]. Такое же несовпадение мнений о Сталине при использовании противоположной по оценочным качествам лексики — в приведенной выше словесной дуэли В. Жириновского и Н. Старикова (с. 15–16).

Диаметрально противоположны по оценочности и те средства языка, которые употребляют современные журналисты, рассказывающие о Ленине.

А. Положительная интерпретация осуществляется прежде всего при использовании рационально-оценочной лексики, обозначающей качества, факты, явления позитивного характера (о классификации оценочной лексики — см. ниже, раздел «Оценочная лексика в смысловом пространстве «власть»: семантико-стилистические разряды, воздействующий результат», с. 129–149). Например, в материале Валерия Исаченко «В. И. Ленин и охрана культурного наследия» (РК РП — РПК — «Трудовая Россия», № 419, 23.02.2016 г. tr.rkrp-rpk.ra/get.php?5129): основатель Советского государства; Первый государственный деятель страны, который поставил охрану памятников природы, истории и культуры на уровень первостепенных государственных задач; крупномасштабные и отнюдь не маниловские ленинские план; Ленин делал все возможное и невозможное для сохранения русской культуры; И разве не знаменательно, что атеист Ленин предложил поставить памятник автору «Троицы»?». Здесь же — традиционные для политического дискурса советского периода оценочные средства: а) оценочные слова и сочетания слов: вождь, героическая деятельность, величие; б) модально-оценочное трагедия; в) позитивно-оценочные метафоры: всегда был впереди, обогнал свою эпоху, глубина и широта взглядов (о подобных средствах выражения оценки писал Г.Я. Солганик [Солганик 1981: 36–61]).

Б. Для создания негативного образа используются вербальные средства, находящиеся в «зоне» негатива. Конструируется новый образ Ленина — десакрализованный. Десакрализация осуществляется разными способами. Например, название материала А. Угланова «Турецкий след Ленина» — о том, что Ленин до 22 года помогал разгромленным еще в 1918 году войсками Антанты туркам (Аргументы неделі, 26.11.15 г.) — это аллюзия, отсылка к устойчивому словосочетанию «чеченский след», распространившемуся в период войны в Чечне и террористических актов на территории России; ассоциируется со всеми представлениями, которые связаны с понятием 'терроризм': захват заложников, гибель людей, боль, страх. Интернет-публикация «Помолодевший Ленин поразил СМИ» (интернет-ресурс Nationnews от 27/04/2015 г.), где рассказывается о посещении Мавзолея Ленина американскими журналистами, содержит слова, которые без всякого намека на эвфемизацию называют то, что связано с многолетним «пребыванием» Ленина в Мавзолее, а также оценочную лексику: мумия вождя мирового пролетариата; мумия одиозного политика и вождя трудящихся; было решено мумифицировать труп; Ульянов-Ленин — не единственный «бессмертный» клиент ученых. Нарочито откровенные обозначения гасят ореол, окружающий имя Ленина и все, что с ним связано.

Языковые средства журналистских материалов помогают суммировать представленный в тексте анализ прошлого и переоценку того, что в советские годы считалось незыблемым. См., например, телевизионный документальный фильм «Ленин. Красный император» (НТВ, 18.01.14). Оксюморонность сочетания: красный — 'революционный', император — 'монарх, единоличный правитель' — ключ к пониманию интерпретации образа Ленина в фильме: Ленин разрушил в России монархический строй, но стал полновластным главой новой империи — советской.

Еще одна новая черта в материалах массмедиа, посвященных Ленину. Иногда пересмотр революционного прошлого и поиск ошибок подменяется бесцеремонным вторжением в приватное пространство, а именно в личную жизнь, во взаимоотншения В.И. Ленина с женщинами. Например, в цикле документальных фильмов на РЕН ТВ «Военная тайна» с И. Прокопенко от 30 января 2016 года в сюжете о В.И. Ленине рассказывалось о его влюбленности в Инессу Арманд, о реакции Н.К. Крупской на эти взаимоотношения. В тексте за кадром звучала лексика тематических групп, которые никогда прежде не включались в контекстное окружение упоминаний о вожде, — обозначения того, что прежде было табуированным: любовница, развод, непривлекательная внешность Крупской, теща (о матери Крупской), Ленин плакал (после смерти Арманд; вспомним Маяковского: «Если бы / выставить в музее/ плачущего большевика, / весь день бы / в музее / торчали ротозеи. / Еще бы — / такое / не увидишь и в века!» [Маяковский 1968: 475–476]) и нек. др. В данном случае интенция развенчания — десакрализации — доминирует и подчиняет себе установку на сообщение новой информации. Нельзя не отметить, что в нынешней международной ситуации, когда снос памятников Ленину на Украине, приобрел знаковый статус — стал символическим проявлением ненависти не только к Ленину и социализму, но ненависти к России, — подобная десакрализация неуместна.

1.4.7. Бинарная оппозиция «народ/власть». Ее смысловая и аксиологическая интерпрета ция в СМИ 2000–2016 гг.

Как было отмечено выше, и смысловое, и аксиологическое решение бинарной оппозиции «народ/власть» реализуется в названиях рубрик, газетных полос, в заголовках, например: «Власть и мы» (Южн. гор.), «Власть и люди» (Нов. газ.), «Мы и депутаты» (Южн гор.), «Власть и жители» (Южн. гор.) и т. д. Журналист, будучи представителем населения, общества («мы»), оценивает все, о чем сообщает, с точки зрения соответствия действий и качеств власти интересам населения в разных сторонах его жизни. Эти стороны (денотативные области) также отражены в названиях рубрик и полос: «Власть и дело» (назв. полосы, газета Нагатино-Садовники), «Власть и закон» (назв. полосы, Нов. Изв.), «Власть и кошелек» (назв. полосы, Нов. газ.), «Власть и совесть» (назв. полосы, Нов. газ.), «Таланты и чиновники» (загол., Нов. Изв.) и т. д. См. построенные по этой же модели названия некоторых выставок, зрелищных мероприятий: «Санкт-Петербургский музей восковых фигур представляет: «Движущиеся восковые фигуры. Талант и власть»», «Литературный музей. Лекция «Поэзия и власть»» и т. д. У союза «и» в каждом словосочетании этой модели актуализируется не соединительное, а сопоставительное значение, и сама по себе модель имплицитно содержит вопрос: Как власть относится к жителям? К талантам? К кошельку граждан? Соблюдает ли власть закон? нравственность? и т. д. И в обобщенном виде: Служит власть народу? обществу? Или нет? Ответ дается в публикациях. Он может быть положительным, в современном массмедийном пространстве таковы обычно публикации районных московских газет, газеты Подмосковье и нек. др. Центральные издания: Новые Известия, Независимая газета, Аргументы и факты, Аргументы неделі, Новая газета, региональные интернет-издания, газета Правда — дают большой объем информации о негативных сторонах деятельности власти и жизни российского общества, и ответ в этом случае отрицательный.

Приметной чертой газетных публикаций 2000–2016 гг. стало соединение существительных народ и власть в контекстах, построенных по принципу антитезы, где власть связывается с явлениями негативного характера, а народ представлен в образе жертвы. Например, в первом номере нового — 2016 — года в газете АиФ был опубликован материал Дмитрия Журавлева, генерального директора института региональных проблем, под заголовком «Зачем нас стригут?» [стригут — то есть 'грабят, разоряют']. Статью предварял лид: «Почему в России правительство и народ преследуют даже не разные, а противоположные цели? Цель правительства — наполнить бюджет, цель населения — выжить. И какая из них достигнута?» И далее, в тексте статьи: «Удалось больше выжать из страны для бюджета — это хорошо. А то, что после этого слабенькие ростки бизнеса загнулись, — это неважно. В итоге возникает очень богатая страна очень бедного населения, в которой за все платит народ». Антитезу образуют антонимия, контекстуальная: наполнить бюджет — выжить; хорошо — неважно и языковыя контрарная: очень богатая страна очень бедного населения. Семантику противопоставленности усиливают противоположные по оценочности слова с эмоциональными коннотациями выжать — о грубом, насильственном действии — слабенькие. См. также: «Русь подзаборная: В России углубляется разлад народа и власти» (загол. и подзагол., АиФ, 2011, № 45); «Вскоре окончательно прервется связь политиков с простыми избирателями» (Нов. Изв., 04.04.08); «Народ бунтует — власть шикует» (загол., Жизнь, 13.01.2005); «Дети кесаря — кесари, а дети слесаря? Как во власти цветет семейственность?» (анонс на 1 полосе, АиФ, 2011, № 45); «Почему плачет Марфа? Власть не слышит слез народа» (загол. и подзагол., АиФ, 2011, № 40) и т. п. Как и любая бинарная оппозиция, оппозиция «народ/ власть» представляет собой некую целостность, компоненты которой взаимообусловлены и не могут существовать один без другого: власть есть там, где есть народ, подданные, — народ нуждается во власти, которая способна разумно управлять его жизнью (призвание варягов, избрание Михаила Романова Земским Собором после окончания Смуты и т. д.). Но в интерпретации современных СМИ отношения взаимообусловленности подменены отношениями взаимного неприятия и неприязни: власть безразлична к нуждам народа — народ отдалился от власти и стал так же безразличен к ней. Оппозиция «народ/власть» трансформируется в противопоставление «свои (для народа — это народ) / чужие» (для народа — это власть).

Итак, для ряда современных СМИ власть и те, кто с ней солидарен, зачастую оказываются «узаконенной мишенью». Власть, становится объектом, о котором можно говорить развязно, на который можно обрушить любое недовольство. Некоторые журналисты фактически присвоили себе статус «всероссийского полицейского» и право на «взгляд свысока» на все, что есть в стране, и на все, что в ней происходит, в том числе на власть (подробно об этом см. ниже, раздел ««Высокое/низкое»: пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти», сс. 170–185).

1.4.8. Поиск «идеального лидера»

Он также прослеживается в материалах массмедиа. Этот поиск возобновляется, становится более настойчивым время от времени. По утверждению Е. И. Шейгал, образ идеального политика просвечивается через ироническое изображение власти [Шейгал 2004: 94]: те качества, над которыми посмеиваются подданные, имплицитно указывают на качества, которых общество ждет от власти. Нам представляется, что в современных российских СМИ конструирование позитивного образа власти осуществляется несколько иначе. Большинство иронических и разоблачительных материалов в российских СМИ — это в основном проявление резкого, порой крайнего недовольства тем, что происходит в стране, и скептического отношения к будущему и к тому, что идеальный лидер — альтернатива негативному образу — может быть найден. Позитивный образ эксплицируется в тех элементах языка, которые прямо или косвенно обозначают качества, действия, соответствующие общенациональным архетипическим представлениям о том, что приносит обществу благо, что вызывает уважение, доверие, а также просто нравится именно носителю русского национального сознания. Например, указанные выше: «умный, честный, хорошо себя зарекомендовавший»; «надежный, основательный» — о Путине в телевизионных роликах перед выборами — прямое называние положительных качеств; «умение не разделять ответственность, а чувствовать в первую очередь свою ответственность за любое принятое решение» — С. Шойгу о Б.Н. Ельцине в документальном фильме Николая Сванидзе «Б.Н.» [Вести. га/26.11.2015] — непосредственное обозначение черты характера, которая русскими рассматривается как опять-таки положительная. Факты речи лидера — также косвенное выражение оценки, а именно: содержание речи и ситуация, с которой связано порождение речи, могут говорить о чертах характера ее автора, в том числе и положительных. Например, слова В.В. Путина, произнесенные им на Валдайском форуме в октябре 2015 года, о причинах начала бомбардировки ИГИЛ: «Еще 50 лет назад ленинградская улица научила меня: если драка неизбежна, бей первым», — свидетельство решительности, смелости, честности.

Глава II. Вербальные составляющие образа власти (ВСО)

В массмедиа постперестроечного периода выделились несколько основных функционально-семантических разрядов слов и сочетаний слов, с помощью которых в информационном пространстве конструируется «образ власти», как положительный, так и отрицательный. Это своего рода строевые элементы, «кирпичики», из совокупности смыслов которых, а также из их эмоционально-оценочных созначений и связей в вербально-ассоциативной сети складывается представление о власти. Некоторые из них соотносительны со средствами, входящими в инструментарий имиджелогии, указанными в работах исследователей семиотики политического пространства, например в книге Г.Г. Почепцова «Имиджелогия» [Почепцов 2004: 129–222]. В дальнейшем изложении они будут называться «вербальные составляющие образа», сокращенно ВСО. Ими являются:

1. Номинации;

2. Дендивидуализирующие и деперсонифицирующие обозначения;

3. Лексика деятельностного поля;

4. Лексика семантики отрицания;

5. Оценочные слова;

6. Оценочные метафоры;

7. Лексика элятивной семантики;

8. Слова, словосочетания и конструкции генерализующей семантики;

9. Лексика семантического поля «гипотетичность/недостоверность»;

10. Слова-жупелы. Слова-фетиши;

11. Детализирующая лексика.

Слова этих групп будут описаны в дальнейшем изложении.

2.1. Креативность номинаций

На первый взгляд может показаться, что наибольшую креативную нагрузку несут признаковые слова и слова предикативно-характеризующего свойства: оценочные эпитеты, образные метафоры, предикаты-оценки, а также комментирующие высказывания. Однако не менее важную роль в создании представлений о власти играют номинации, т. е. слова, называющие тех, о ком идет речь. В лингвистической литературе подчеркивается, что номинация и как процесс именования, и как результат этого процесса отражает способность языка к концептуализации мира. При этом немаловажную роль играют «объективные свойства реалий: они дают первую и весьма существенную информацию о свойствах и признаках называемого объекта» [Ягафарова 2014: 2507]. Следовательно, номинации способны создавать представление о названном объекте: предмете, лице — и участвовать в формировании его образа в сознании адресата речи. Так, в отличие от номинаций, обозначающих служебный статус лица (губернатор, мэр, премьер-министр) и имеющих чисто информативный характер, многие шутливые обозначения руководителей, распространившиеся в СМИ постперестроечного периода, отмечают что-то наиболее приметное в его деятельности или его облике. Например: «Сережа-дворник» — шутливо-доброжелательное прозвище Сергея Собянина в его бытность губернатором Тюменской области, где он проводил огромную работу по благоустройству города; «Царь-кепка» — о Ю.М. Лужкове, бывшем в течение 18 лет мэром Москвы и неизменно, независимо от ситуации, появлявшемся в этом головном уборе. В этих же обозначениях обнаруживается еще одна сторона номинаций: в них нередко присутствует прагматический аспект — оценка названного лица, вообще любого объекта, с точки зрения называющего. Так, указанным выше дружелюбно-шутливым именованием Сергея Собянина (Сережа-дворник) жители Тюмени подчеркнули самое важное для них, что отличало стиль его правления, — трудолюбие, отсутствие высокомерия и барства.

Эмоционально-оценочные свойства номинаций также способствуют формированию образа-представления, а он, в свою очередь, воздействует на сознание массового адресата. Когда кого-то называют уважительно, адресату это уважение передается. Наоборот, постоянные иронические или пренебрежительные интонации приучают массовую аудиторию так же пренебрежительно относиться к названному лицу. Заражение (термин социальной психологии) — это «социально-психологический механизм», в результате действия которого при непосредственном контакте эмоциональное состояние одного человека, группы людей передается другим [Крысько 2003: 79]. Заражение, как считают исследователи, обусловлено податливостью человеческой психики, неспособностью многих людей противостоять психологическому и эмоциональному влиянию других лиц. Очевидно, что заражение может происходить и в условиях опосредованного контакта — при массированном и непрерывном воздействии СМИ. Поэтому постоянное выражение автором каких-либо однотипных эмоций обычно приводит к привыканию: аудитория привыкает воспринимать объект (в нашем случае — власть) в данном эмоциональном ореоле. В принципе одними только номинациями, особенно если в них есть сдвиги от принятых в данном лингвосоциуме норм именования, можно создать новые представления о названном и внедрить в массовое сознание новые оценочные стереотипы. Утрированно представим: если в принятом сейчас в массмедиа синонимическом ряду: депутаты Государственной думы — депутаты — парламентарии — народные избранники (в настоящее время — ироническое) — слуги народа (ироническое) — думцы (пренебрежительное) — законотворцы (ироническое) — охотнорядцы (резко неодобрительное; единичные случаи; отсылка к черносотенцам в предреволюционной России) — отказаться от первых трех нейтральных обозначений и оставить последние пять, у массового адресата довольно быстро сформируется и войдет в привычку насмешливое и пренебрежительное отношение к депутатам. Отношение к объекту эскизно создает и образ этого объекта. С пренебрежением обычно смотрят на человека неумного, неумелого и потому бесполезного, особенно если он занимает высокий пост. Одновременно большинство эмоционально-оценочных номинаций служат сигналами «свой»/«чужой». Конкретный вид ориентации зависит от характера коннотаций: одобрение, шутливость, уважительность — знак интеграции, «свой»; ироничность, презрение, пренебрежительность, неодобрительность — свидетельство того, что обозначенный так — «чужой».

1. Номинация может просто указывать на лицо (например, называние по имени-отчеству-фамилии) или определять служебный статус личности, например: Городничий, Судья, Попечитель богоугодных заведений — в ремарках у Н.В. Гоголя. В современных СМИ: «Три губернатора укрепили список «Единой России»» (загол., Коммерсантъ, 2006); «Президент не дал развернуть реформу энергетики» (загол., Коммерсантъ, 04.02.2016); «Вчера мэр Москвы Сергей Собянин проверил, как идет реконструкция водопроводной системы на Садово-Кудринской и Большой Садовой улицах» (Москва Вечерняя, 31.03.16).

2. Номинация может характеризовать принципы и стиль правления властителя, руководителя. Адмирал Колчак, объявивший себя в 1918 году Верховным правителем России, во-первых, обозначил свое место в установленной им «пирамиде власти» и свои функции (Верховный правитель), а во-вторых, подчеркнул преемственность с прежними, принятыми в царской России обозначениями (правитель) и, следовательно, верность прежнему — монархическому — строю.

3. Номинация может характеризовать производителя речи в его отношении к названному лицу и — в нашем случае — к институту власти в целом. У Пушкина в «Капитанской дочке» рассказчик Гринев, в целом с симпатией относящийся к Пугачеву, тем не менее постоянно употребляет номинацию «самозванец»: ««Читай вслух», — сказал самозванец, отдавая ему бумагу»; «Самозванец говорил правду, но я по долгу присяги стал уверять его, что все это пустые слухи...»[Пушкин 1999: 623, 630]. Это же существительное используется в авторских обозначениях Григория Отрепьева в «Борисе Годунове». Фактически Пушкин, ненавидя тиранию и скептически относясь к двум российским императорам, в царствование которых он жил, раскрывает в этой номинации свое осуждение тех, кто посягнул на законную власть, и показывает свое почтение к той власти, которая поставлена и освящена Законом (в «Вольности»), т. е. установленным Высшим Промыслом миропорядком.

4. Номинация — это форма обладания, потому что имя — это отчасти сам предмет, сам человек. «Имена служат ядром личности и самой сути ее», — утверждал Павел Флоренский [Флоренский 1993:83]. Только знание имен, названий вещей, людей делает наш контакт с миром полноценным; когда мы видим незнакомого, но заинтересовавшего нас человека, мы обязательно спросим: А как его зовут? Выбор имени, выбор наименования — это фиксация того, каким видит мир говорящий или пишущий. При этом в выборе формы имени проявляется способ моего контакта с названным. Скажем, если я отзываюсь о ком-то фамильярно, значит, я имею на это право, значит, я ставлю себя в соотношении «я — объект говорения» выше названного. Фамильярность — один из способов нарушения границ личности и, следовательно, одна из форм вторжения в чужое приватное (частное) пространство. Убежденность автора речи в превосходстве над объектом называния и праве быть бесцеремонным передается тому, кто присутствует при именовании (в нашем случае — массовая аудитория), реципиент становится соучастником этой фамильярности — «совладельцем права на фамильярность».

5. Номинации напрямую связаны с речевым этикетом, о котором в первую очередь говорят как о «системе устойчивых форм общения, предписываемых обществом для установления речевого контакта собеседников» [Большой энциклопедический словарь. Языкознание 1998: 413]. Однако, как уже было отмечено выше (с. 36), правила речевого этикета не ограничиваются регламентацией характера общения между 1-ми 2-м лицами акта речевой коммуникации, а распространяются на формы наименования 3-го лица — того, о ком идет речь (в нашем случае — это представитель власти или власть в целом). Очевидно, что и здесь, как и при выборе формы наименований 2-го лица, т. е. собеседника, действует целый ряд экстралингвистических факторов. Этими факторами являются прежде всего: 1) социальный статус 3-го лица, т. е. названного; 2) место, которое занимает в социальной иерархии автор речи по отношению к 3-му лицу: социальное равенство/неравенство между ними; 3) возрастное соотношение между 1-ми 3-м лицами; 4) социальные роли, в которых выступают в данной конкретной ситуации 1-е и 2-е лица; 5) производство речи в присутствии 3-го лица или не при нем.

6. Номинация может быть однонаправленной: нацеленной напрямую от автора к названному [Успенский 1995: 133]. Это «прямое», «недиалогичное» слово. Таковы, например, номинации представителей власти в журналистике советского периода или современные наименования, связанные со служебной идентификацией личности: мэр Москвы, президент Российской Федерации, губернатор Красноярского края и т. п. И номинация может быть диалогичным, т. е. многоголосым [Бахтин 1972: 335–336] словом, аккумулирующим в себе те оттенки смыслов, оценок, рефлексий, которые были приняты прежде или распространены в лингвосоциуме в настоящее время. Например, вначале иронически дружелюбное, затем недоброжелательное гарант о В.В. Путине — реакция на обещание, данное президентом при инаугурации 2004 года, — гарантировать соблюдение прав и свобод граждан России.

7. Номинации и отраженные в них этикетные нормы опираются на:

а) культурно-речевой узус данного лингвосоциума; б) на те стереотипы, которые с древнейших времен сложились в общенациональном сознании и зафиксированы в когнитивной базе. Каждая эпоха характеризуется своими особенностями в системе номинаций тех, кто у власти, Но при этом они всегда скоординированы с указанными двумя факторами.

Как обозначали власть в российских массовых изданиях в разные исторические периоды?

1756 год. Газета «Московские ведомости»: «Сего Апреля 25 числа, то есть в Высочайший день Коронации ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Всемилостивейшей Нашей Государыни, при собрании всех находящихся здесь духовных, военных, штатских и прочих знатных особ…» — об императрице Елизавете [Кузнецов, Минаева 2005: 164]. Здесь же описана иллюминация во дворе университета на Моховой, где, в числе прочего, видна надпись: «ЕЛИЗАВЕТЕ, Августейшей Российской Монархине, МАТЕРИ ОТЕЧЕСТВА, за учреждение Наук и художеств» [там же: 165];

1834 год. Официальный (как сейчас говорят, проправительственный) «Журнал Министерства народного просвещения»: «Ныне… Россия стоит на высокой чреде славы и величия; имеет внутреннее сознание своего достоинства и видит на троне другого, тем же Провидением ниспосланного Царя — хранителя Веры её и народности» — о Николае I [История Российской журналистики. Т.2 2004: 306]); «…Здесь Царь любит Отечество в лице народа и правит им как отец, руководствуясь Законом; и народ не умеет отделять Отечество от Царя и видит в Нем свое счастье, силу и славу» [там же: 306];

1839 год. «Отечественные записки», статья В.Г. Белинского. посвященная «Воспоминаниям о 1812 годе» Федора Глинки. Здесь, размышления о царе: «Из миллионов людей он один избран Богом, и миллионы не могут ревновать его избранию и добровольно преклоняют перед ним колена, как перед существом высшего рода, и охотно повинуются ему, отказывая в таком повиновении равным себе, ибо власть их считают случайной» [там же: 348]. Во всех приведенных примерах употребленные наименования монаршьих особ объединяет: а) отсутствие каких-либо затекстовых смыслов, аллюзий, абсолютная недиалогичность номинаций; б) безусловная положительная оценочность либо самой номинации (она проявляется в том числе в преимущественном написании прописными буквами, даже дейктических элементов), либо контекста. Это уважительные, с разной степенью проявления эмоциональности (от сдержанного признания до благоговения) обозначения, программирующие такие же реакции у адресата.

Номинации, принятые в советских СМИП 60-80-гг., вплоть до начала перестроечного периода, — это «прямое», недиалогичное слово, безоценочное в текстах информационного характера или же, в определенных контекстно-ситуативных условиях, — с оценочно-характеризующими квалификаторами, исключительно положительного значения (ироничность, диалогичность, была в те времена свойственна литературе андеграунда, а также многочисленным и весьма остроумным политическим анекдотам того времени).

С началом перестройки характер номинаций, наполняющих массмедийное смысловое поле «власть», изменился и количественно, и качественно, и функционально. Возможность использовать номинацию как один из способов интерпретации действительности возрастает. Номинации обретают отмеченное Е.И. Шейгал особое свойство словесных дефиниций: в политическом дискурсе они становятся «политической реальностью» [Шейгал 2004: 38].

* * *
В настоящее время в текстах массмедиа выделелись две основные группы номинаций, с помощью которых обозначаются представители власти (см. ниже, пп. А, Б). Некоторые из вербальных единиц, которые в них входят, соответствуют тем, что были приняты и раньше в российских СМИ, а некоторые — результат развития словоупотребления постперестроечной эпохи.

А. Номинации, с помощью которых производится служебно-иерархическая идентификация, т. е. обозначения занимаемых постов, должностей и т. д.: Президент Российской Федерации, Председатель Правительства Российской Федерации, премьер-министр, Председатель Государственной думы, мэр, губернатор, министр обороны, Секретарь Совета безопасности и т. д. Идентификация может быть а) полной: Президент Российской Федерации, губернатор Красноярского края и т. п.; б) сокращенной (соответствие общей тенденции к эллиптизации, свойственной современному массмедийному стилю): президент, премьер, губернатор и т. п. Служебно-социальные идентификации могут указывать на конкретный пост, конкретную должность (см. выше), а могут представлять служебно-социальный статус личности в более общем виде: первые лица государства, чиновники высшего ранга, государственные служащие, государственные мужи (ирон., см., например: «На что государственные мужи тратят наши кровные» — подзагол., АиФ, 2010 № 48), чиновники и т. п. Подавляющее большинство из этих обозначений — новые для российского внутриполитического дискурса постсоветского периода. Так, в синонимической паре: мэр — градоначальник — первое существительное (мэр) — прежний экзотизм. А второе (градоначальник) большинство относительно недавно выпущенных толковых словарей все еще трактуют как устаревшее.

См., например, в «Большом толковом словаре русского языка» под редакцией С.А. Кузнецова: «Градоначальник —…В России до 1917 г.: должностное лицо с правами губернатора, управляющее каким-либо городом, выделенным из губернского подчинения в особую административную единицу…» [2001: 224]). Исключение — словари Т.Ф. Ефремовой, где под цифрой 2 дается: «Разг. Должностное лицо, управляющий городом, мэр» [Ефремова 2012 https://slovar.cc/ras/tolk/56426.html].

Между тем многочисленные примеры из печатных СМИ позволяют говорить и об актуализации этого существительного, и о его нейтрализации. См., например: «Сергей Собянин: «Что я сам сделал для страны?»: ВРИО столичного градоначальника считает: прежде чем спросить что-то с государства, надо задать тот же вопрос себе» (АиФ, 2013 № 36); «Собеседник «HГ» отмечает, что сейчас позиция градоначальника крепка, уровень доверия населения к нему высок, он обладает мощным ресурсом и может похвастаться хорошим результатом ЕР на выборах в протестном городе…» (Незав. газ., 27.11.2012).

Вернулось в активное употребление существительное фискал — 'работник налоговой службы' (см.: «Фискал» — название цикла передач на радио Эхо Москвы, ведущий — А. Починок). Существительное чиновник употребляется и в контекстах негативного характера (как синоним к 'бюрократ, формалист'), и в качестве оценочно нейтрального обозначения: «Чиновнику легче дать, чем его кормить» (Собеседник, 2013, № 30) — негативная оценочность; «Жесткая позиция чиновников «Газпрома» по украинскому газовому вопросу, как выяснилось, пользуется поддержкой простых российских жителей» (Вр. нов., 28.12.05) — оценочно нейтральное (подробно об оценочности слова чиновник см.: Суздальцева 2008, № 6).

К некоторым из идентификаций этой группы выработались устойчивые синонимические ряды, включающие компоненты, опять-таки новые для языка политических текстов отечественных массмедиа:

— Президент, лидер в ряду: президент Российской федерации (вариант: президент РФ) — президент России — российский президент — глава государства — глава российского государства — российский лидер — президент (иногда пишется с большой буквы, напр.: «На прошлой неделе Президент собрал Совет по науке, технологиям и образованию» — АиФ, 2004 № 44);

— Губернатор N-ского края — губернатор — глава края;

— Председатель Правительства РФ — премьер-министр — премьер (иногда с преформой господин/г-н) — глава кабинета министров — первый министр («На вчерашнем заседании правительства выяснилась главная мечта премьер-министра Фрадкова: первый министр хочет, чтобы бизнес ответил на грандиозные социальные планы государства» — Вр. нов., 12.05.06);

— Министр обороны — глава оборонного ведомства — глава военного ведомства — начальник военного (оборонного) ведомства;

— государственный служащий — чиновник (высокопоставленный чиновник — о любом из государственных лидеров) — должностное лицо — официальное лицо — аппаратчик;

— работник налоговой службы — налоговик — фискал.

Иногда служебно-идентифицирующие номинации подаются в формах, свойственных разговорно-непринужденному стилю:

— министр культуры — культурный начальник (см. о В. Мединском: «Тяжелая неприязнь к «барокко и рококо» сквозила за строками культурного начальника» — Нов. газ., 12.12.2012);

— министр финансов — главный финансист (об А. Кудрине — Вр. нов., 23.12.04).

В целом же в употреблении служебно-идентифицирующих номинаций допускается большая, нежели прежде, свобода использования полуофициальных и неофициальных обозначений:

1) широко применяются сокращения: премьер, налоговик, генпрокурор (то же касается обозначений учреждений, ведомств: Кабмин, Госдума, Облдума и т. п.);

2) весьма распространены шутливые обыгрывания названий должностей, а также государственных учреждений. В этом существенное отличие смыслового пространства «власть» в его нынешнем состоянии от номинативных единиц, наполнявших его в прежние эпохи. Дореволюционная российская журналистика долго следовала принципам обозначений чинов, званий и титулов, выработанным в эпоху Петра, возможны были лишь некоторые отступления и сокращения. Не допускались вольности и в СМИП советского периода. Только в период постперестройки журналистика получила право распространять правила речевой игры и на номинации властей предержащих. Например: «Министр нападения» — о министре обороны Сергее Иванове (Вр. нов., 07.06.05.) — антонимическая замена; «Премьера министров»: Правительственные чиновники дебютировали в роли гонителей театра» (загол. и подзагол. — Нов. Изв., 18.05.06) — парономазия; «Сказка о МЭРТвом царевиче» — о главе Министерства экономического развития и торговли Германе Грефе (загол., АиФ, 2006 № 24) — прилагательное, написанное с «нерусским акцентом», омонимично аббревиатуре — названию министерства — МЭРТ.

3) появились новые образно-оценочные устойчивые выражения, выступающие в качестве служебно-идентифицирующих номинаций. Известны насмешливые прозвища, которые давали чиновникам в XVIII-ХГХвв.: крапивное семя, крючки. См. данные «Фразеологического словаря русского языка» под редакцией А.И. Молоткова: «Семя крапивное. Устар. Презр. Чиновники-взяточники и крючкотворы; чиновники вообще…. Первонач.: презрительное прозвище приказных и подьячих в Московской Руси. Например: «Попадись только в руки подьячим….всю кровь из вас выпьют по капельке. Подлинно, крапивное семя: ни стыда, ни совести!» (Загоскин)»[1978: 420]. Устойчивые выражения нового времени отражают общие тенденции развития лексикона современных массмедиа. С одной стороны, отмечаются случаи влияния английского языка. Такова, например, известная еще в 1989 году, зафиксированная «Словарем перифраз русского языка» А.Б. Новикова калька с английского «белые воротнички», обозначающая, в числе прочего, работников управленческого аппарата, см.: «Круг управленческих организаций определил Госкомстат РСФСР… каждый четвертый «белыйворотничок» подлежал сокращению. Меньше ли «белых воротничков?» (Вечерний Ленинград, 02.08.89) [Новиков 2000: 39–40]. С другой стороны, возрождаются, пока в качестве иронических обозначений, некоторые фразеологизмы, бытовавшие до революции в России, например «государево око» — название учрежденной Петром Первым должности генерал-прокурора.

«Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений» сообщает, что впервые выражение было употреблено самим Петром Первым. Представляя Сенату первого генерал-прокурора Павла Ивановича Ягужинского, император произнес: «Вот мое око, коим я буду все видеть» [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_wing-words/1929/Oko]. Ранее, составляя первую редакцию должностной инструкции, Петр так определил статус генерал-прокурора: «Оный чин есть око наше и сердце всего Государства [там же].

В современных СМИ: «Око государево помолодело… На этой неделе сменилась эпоха в главном надзорном органе Татарстана — прокуратуре республики» (БИЗНЕС-ОНЛАЙН, 29.03.13); «Зоркое око государево» (загол., о работе прокуратуры Пуровского района — Северный луч, 16.01.14).

Наконец, появляются новые устойчивые выражения. См., например: «Оборотни в кабинетах» (загол., Нов. газ., 19.04.04) — о коррумпированных чиновниках; возникло на базе появившегося в 2003 году словосочетания «оборотни в погонах» — название акции МВД по разоблачению тех работников органов внутренних дел, которые использовали свое служебное положение для прикрытия преступной деятельности (подробнее о сочетаниях, построенных по этой же модели, см. ниже, в разделе «Оценочные метафоры», сс. 162–163).

Б. Номинации-антропонимы.

Известно, что выбор имени собственного при общении — это проявление установленных в данном лингвокультурном узусе норм речевого этикета [Стернин 1996: 51–52]. В сегодняшних СМИ особенности употребления имен собственных при обозначении представителей власти определены новыми социально-политическими обстоятельствами периода постперестройки (это: плюрализм, демократизация и право оценивать власть и критиковать ее). В первую очередь именно в использовании имен собственных произошли изменения прежних норм речевого этикета, принятых в текстах массовой информации и бывших непреложными в советские годы.

Парадигма представленных собственных имен при наименовании тех, кто у власти, сейчас стала намного шире: она включает в себя большую часть тех вариантов, которые употребимы при обозначении лица (за исключением уменьшительных форм):

— Имя/Фамилия;

— Имя-Отчество/Фамилия;

— Инициалы(ИО)/Фамилия;

— Имя/Отчество

— Фамилия;

– 'госёподин'('г-н')/ Фамилия

— Фамилия в сочетании со служебно-идентифицирующим обозначением в препозиции, обычно сокращенным: президент Путин, премьер Медведев; —

— Имя-Отчество/Фамилия в сочетании со служебно-идентифицирующим обозначением в препозиции.

Главенствующим в настоящее время при первом упоминании является обозначение по имени (без отчества) и фамилии с предшествующим служебно-идентифицирующим компонентом или без него: президент России Владимир Путин, Владимир Путин; премьер-министр Дмитрий Медведев, Дмитрий Медведев; вице-премьер Дмитрий Рогозин, Дмитрий Рогозин; Председатель Государственной думы Сергей Нарышкин, Сергей Нарышкин и т. д. По мнению Н.И. Формановской, такое обозначение наиболее стилистически и оценочно нейтрально и является «несколько отчужденным упоминанием», не выражающим отношения говорящего к названному лицу [Формановская 2004: 48]. Заметим: в СМИП советского периода обязательным было называние руководителя по имени-отчеству/фамилии.

Некоторые абсолютно новые явления.

1. Указание одной только фамилии при наименовании лиц, занимающих главные посты в государстве при первом упоминании (чаще всего — в заголовке или подзаголовке): «Путин потребовал обилетить граждан: Власти намерены жестко следить за олимпийским ценообразованием» (загол. и подзагол., Незав. газ., 30.11.13); «Медведев верит в светлое будущее угля» (загол., Незав. газ., 05.04.16); «Вслед за Путиным с крупными иностранными бизнесменами поговорил Фрадков» (подзагол., Нов. Изв., 29.06.05).

В принципе, вне СМИ употребление одной только фамилии — это отступление от предусмотренной речевым этикетом нормы вежливости. Оно возможно: а) при командном стиле общения (социальные роли: начальник/подчиненный); б) как проявление пренебрежительного недружелюбия (взгляд «свысока»); в) в условиях дружеского общения, как шутка, имитирующая некоторую наигранную строгость (например, в общении между супругами, между коллегами, приятелями и др.). В отечественных СМИ такая номинация появилась и стала нормой, по-видимому, под влиянием западных массмедиа, для которых она типична. Вместе с тем интересно, что в российских средствах массовой информации одной только фамилией прежде всего обозначаются те нынешние лидеры, которые наиболее известны, популярны. «Известное имя, — пишет Н.И. Формановская, — само по себе оказывается достоянием культуры и, вбирая национально-культурный компонент в комплекс элементов значения, превращается в так называемую лингвокультурему» [Формановская 2004: 48]. Одной только фамилией в современных СМИ называют тех государственных и политических деятелей, о которых не нужно сообщать, какие посты они занимают. Это те фигуры, которые, благодаря своей деятельности или каким-то индивидуальным чертам, стали знаковыми, прежде всего В.В. Путин, С.К. Шойгу, Д.А. Медведев, Д.О. Рогозин и нек. др. Это те имена собственные, которые в своем функционировании в российском политическом и культурном пространстве (частотность в текстах СМИ, «легенды», породившие круг устойчивых положительных или отрицательных ассоциаций) идут в сторону прецедентности.

Конструирование образа может осуществляться и в сторону создания позитива, и в сторону создания негатива. Это зависит от контекста.

а) Позитивная интерпретация. Четкость, немногословность обозначения рисует образ такого же четкого, деловитого руководителя. См., например, публикацию «Независимой газеты» за 20 ноября 2013 г. (приложение «НГ Религии») о визите В.В. Путина в Ватикан: «Путину Святого Престола» (загол.) и далее: «встреча президента и Понтифика может состояться в рамках официального визита Путина в Италию», «не будет разговоров… о непременной теме всех встреч Путина с европейскими лидерами — теме энергоносителей и энергетической безопасности», «Путин окажется с глазу на глаз с Папой Берголъо» и т. п. (Незав. газ., 20.11.13).

б) Негативная интерпретация. Неназывание имени, имени-отчества может быть способом проявления холодности, крайнего недружелюбия к тому, кто назван. Так, в оппозиционной прессе очень распространено называние первых лиц государства по одной только фамилии. Например, в материале Ю. Латыниной «Зачем Путин дал 15 млрд долларов Януковичу?» (Нов. Газ., 20.12.13) из 11 случаев употребления номинаций-антропонимов 10 представлены только фамилией. Негативное восприятие, заданное смыслом заголовка, закрепляется подчеркнутой отчужденностью номинации.

2. Эпизодически на страницах печатных СМИ в течение первых 16 лет XXI в. появлялись, кроме того, обозначения главы государства только по имени. Впервые в публичной речи такое неофициальное обращение прозвучало в начале перестройки, в 1988 году, на XIX Всесоюзной партийной конференции, которую транслировали все СМИП. Тогда председательствующим, Е.К. Лигачевым, была произнесена ставшая впоследствии крылатой и включенная в «Словарь современных цитат» К.В. Душенко фраза: «Борис, ты не прав!» [Душенко 2003: 244]. Борис — Б.Н. Ельцин — спонтанное проявление неофициальности и форма, абсолютно недопустимая в средствах массовой информации в те годы. К.В. Душенко в справке к этой фразе отмечает, что «в стенограмме этих слов нет» [Душенко: 244]. В первое десятилетие XXI в. обозначение лидера только по имени стало появляться в тех контекстах, где содержалась информация о встречах президента России В.В. Путина и президента США Джорджа Буша-младшего. Обращение по имени создавало иллюзию приятельских, неофициальных отношений между главами двух держав. В материале «Новой газеты» о саммите Большой Восьмерки читаем: «В России существует демократия в российском стиле, — сказал Буш. — …Владимир внимательно слушал меня, но он не хочет, чтобы кто-то управлял его правительством». Эту мысль тут же развил и сам Владимир: «Мы исходим из того, что никто не знает лучше нас, как укреплять наше государство…» [Нов. Газ., 20.07–23.07.06]. Обозначение по имени, введенное с помощью прямой речи и несобственно авторской речи передает характер общения глав двух держав. Одновременно достигается включенность читателя в это общение («эффект распахнутого окна»), благодаря чему и сам читатель становится свободнее в мысленном диалоге с лидером, в оценке его действий.

3. Обыгрывание имен собственных. Оно стало привычным, хотя было совершенно невозможно в СМИП советского периода, поскольку вольное обращение с именем, как было отмечено в 1 главе, — это способ проникновения в чужое эмоциональное пространство, иногда — грубое вторжение. Это несоблюдение необходимой дистанции, часто не соответствующее коммуникативной ситуации и распределению социальных ролей. Оно допустимо только при неофициальных или полуофициальных [Стернин: 9] отношениях между автором речи и его собеседником или же с тем лицом, о котором идет речь. В советские годы шутливые модификации имен и фамилий тогдашних руководителей встречались только в городском фольклоре, в основном в анекдотах о «вождях». См., например, анекдот о Брежневе, который великодушно предлагает своим помощникам называть его не по имени-отчеству (Леонид Ильич): «Зачем так официально? Зовите меня просто:

«Ильич!», с отсылкой к принятой тогда любовно-дружеской номинации В.И Ленина «наш Ильич» (сохранилась в топонимике, напр.: «Заветы Ильича» — поселок в Подмосковье, «Площадь Ильича» — станция московского метро).

В постперестроечных СМИ чрезвычайно распространилась языковая игра с именами и фамилиями руководителей. Имя собственное становится деривативом — основой для образования различных шутливых наименований, прозвищ (В.М. Зарипова, проанализировав «Большой словарь русских прозвищ» X. Вальтер, В.М. Мокиенко [2007], отметила в нем 442 случая оценочных наименований известных общественно-политических деятелей с помощью прозвищ, в том числе и произведенных от имен собственных [Зарипова 2012: 14]). В одних случаях — это проявление симпатии, дружеского доверия (сигнал «свой»), в других — фамильярность — один из способов принижения названного. Во второй половине 90-х гг. и в первые 16 лет XXI века наиболее распространенными формами языковой игры были:

а) аббревиатуры: ЧВС, ВВП, ДАМ, Б.Н. и нек. др.:

— ЧВС (вариант: Ч.В.С.) — Черномырдин Виктор Степанович, в 1992–1998 гг. — Председатель правительства Российской Федерации. Это первый крупный государственный деятель — второе лицо в государстве после президента, — по отношению к которому в печатных СМИ стали употреблять номинацию-аббревиатуру. См., например: «Именуемый московской элитой ЧВС, Черномырдин стал постоянным фактором нашей политики. За пять лет его премьерства менялись фавориты, теряли посты министры, отправлялись в отставку всемогущие чиновники. Постоянными оставались только президент и премьер» (АиФ, 1997); «Опять трудные времена для Ч.В.С: Очередная поездка Виктора Степановича в США не решила основных проблем в отношениях наших стран» (АиФ, 1997); «ЧВС» — название документального ТВ-фильма Сергея Брилева (ТВ Россия-1, 8 апреля 2013 г.);

— ВВП — Владимир Владимирович Путин. Аббревиатура появилась после Послания президента Федеральному собранию весной 2003 года, в котором была сформулирована важнейшая на тот момент экономическая задача — удвоить валовой внутренний продукт (сокращенно ВВП);

— ДАМ — Дмитрий Анатольевич Медведев. Аббревиатура стала употребляться почти сразу после избрания на пост президента России в 2008 году; образована, по-видимому, по аналогии с шутливым обозначением его предшественника;

Обе аббревиатуры регулярно употребляются в печатных СМИ, особенно часто — в МК, например:

— «Встаешь — темно, ложишься — темно», жаловался на нововведение тогдашнего президента в декабре прошлого года Владимир Путин. Да и народ, как выяснилось, недоволен, сказал ВВП. После чего многие уверились, что зимнее время, от которого Россия отказалась по инициативе Дмитрия Медведева, будет возвращено. Однако ДАМ отстоял свой титул «повелитель времени " — на заседании правительства он объявил о решении правительства: возврат к зимнему времени нецелесообразен в любом виде» (МК, 8-14.02.13);

— ««Вопрос носит принципиальный характер: наличие собственных передовых технологий — это ключевой фактор суверенитета и безопасности государства… " — подчеркнул ВВП» (МК, 22.01.16);

— «Дмитрий Медведев вновь замахнулся на бонусы топ-менеджеров госкомпаний… «Считаю, что размер их премий и бонусов должен зависеть от прибыли!» — заявил ДАМ на партийном форуме в Санкт-Петербурге» (МК, 26.03.16).

Эмоциональная нагруженность аббревиатуры-имени зависит прежде всего от смысловых и эмоциональных ассоциаций, которые она вызывает: ЧВС — созвучно МЧС — названию уважаемого всеми Министерства по чрезвычайным ситуациям — дружелюбие; ВВП — комическая омонимия;

аббревиатура — сокращение экономического термина — стала основанием для выражения разнообразных эмоций: шутливости, ироничности, насмешливости; ДАМ — смешное созвучие с «дама» — шутливость, дружелюбие; наоборот, БАБ — о Б.А. Березовском, занимавшем одно время видное место на политическом небосводе России, созвучное грубому обозначению женщины — «баба», выражало насмешливую неуважительность;

б) паронимические и омонимичные образования: «Ехал Греф на трамвае» (загол., Вр. нов., 10.04.06), где фамилия лидера созвучна слову в детской считалке: «Ехал грека через реку…»; «Больше лужков; парков и скверов!» — рекламный плакат, связанный с проводимыми Ю.М. Лужковым мероприятиями по благоустройству Москвы — комическая омонимия;

в) усеченные призводные от фамилий, стилизующие иностранную речь, например о Лужкове и Зюганове: «Папаша Лу и дедушка Зю» (загол., МК, 1997);

г) трансформированные устойчивые выражения: «Страсти по Горбачеву» (загол., Комс, пр., 1998); «Путин и волк» (Вр. Нов., 12.05.06) — паронимия, обыгрывается название известной симфонической сказки для детей Сергея Прокофьева «Петя и волк»;

д) расширился круг денотатов, для обозначения которых иногда используются имена собственные. Например, на выставке, организованной по случаю XXVI проведения съезда ЛДПР (она размещалась в фойе) на витринах можно было увидеть все, что связано с лидером партии — В.В. Жириновским, в том числе квас «Жириновский», одеколон «Жириновский», водка «Жириновский» и т. д. (репортаж с выставки — на ТВ-канале Вести-24, 25.03.13).

Фамилия В.В. Путина дала простор для словообразовательных фантазий самых разных авторов в самых разных областях, с эмоциональной амплитудой от шутливо-иронического до резко неодобрительного. См.: путиномания, путинография, путиниана, путиноман, Путинбург, путинг, а также:

— «Путинка» — марка водки, видимо, в память о появившейся ненадолго в 1983 году «Андроповке», тоже водке, названной по фамилии тогдашнего руководителя СССР Ю.В. Андропова;

— «Тосты от Путинки» — рубрика газеты «Аргументы и факты», в которой печатались кроссворды и ответы на них;

— «Все Путем» — плакат на митинге в поддержку монетизации льгот (ТВ,1 канал «Время», 12.02.05) — обыгрывается разговорный фразеологизм «все путем», т. е. 'все нормально', 'все хорошо';

— «Антипутин» — заголовок материала о бывшем премьере Михаиле Касьянове (ТВЦ, «Постскриптум» с Алексеем Пушковым, 26.02.05);

— «Идущие без Путина» — движение в Санкт-Петербурге (январь-февраль 2005 года), выступающее против правительственных реформ, — альтернативно названию молодежного движения начала первого десятилетия XXI века «Идущие вместе» (Эхо Москвы, 06.02.05) и т. д.;

е) нередко в имени собственном, если оно представлено несколькими компонентами, содержится отсылка к какому-либо другому известному лицу — политику, литературному персонажу — имя которого является прецедентным. Оценочные и сущностные характеристики прототипического носителя прецедентного имени переносятся на современного политического лидера. Например, использование прецедентных имен при назывании В.В. Путина в заголовках:

— «Уинстон Владимирович: Будет ли меняться президент?» (АиФ, 2014, № 5) — сопоставление с знаменитым английским политическим и государственным деятелем;

— «Владимир Хоттабыч: Премьер-министр провел восьмой сеанс обратной связи со страной» (Вр. нов., 04.12.09). Имя сказочного персонажа, способного выполнить любое желание, — из приведенной ниже, в материале, речи самого Путина: ««Как старик Хоттабыч, обеспечу компьютерами каждого учащегося в вашей школе», — обещал непохожий внешне на сказочного героя премьер» — подчеркивается нацеленность главы правительства на конкретные нужды россиян;

— «Путин-Таврический!» — восторженное, произнесено А. Прохановым по поводу возвращения Крыма в состав России (ТВ, Россия 1. Воскресный вечер с Владимиром Соловьевым. Экстренный выпуск. 14.03.14) — аналогия с выдающимся российским государственным деятелем Г.А. Потемкиным (Потемкиным-Таврическим), руководившим в 1783 году присоединением к России Крыма (Таврии) и получившим от Екатерины Второй после ее поездки в Крым в 1787 году почетное прозвище Потемкин-Таврический.

ж) эпизодические обозначения по отчеству. Употребление их в СМИ — одна из вербальных форм бесцеремонного «вторжения» в эмоциональное приватное пространство другого лица, то есть грубое нарушение норм речевого этикета. См., например: «Правительство Вольфовича: За кем из соколов Жириновского полетит страна» (загол. и подзагол., Нов. газ., 17.06–20.06.03). Так говорят только о тех, с кем объединяют давние и очень близкие отношения. В этом случае шутливость и напускная развязность номинации может оказаться формой прикрытия дружеской симпатии. Эпизодические факты называния по отчеству в авторском повествовании в СМИ связаны в основном с использованием несобственно авторской речи — включением в авторский текст слов и словосочетаний, принадлежащих какому-либо лицу и отражающих его оценочную и эмоциональную точку зрения [Успенский 1995: 15; 27]. Именно так употребляется отчество Степаныч (о Викторе Степановиче Черномырдине) в телевизионном документальном фильме «Удар властью.

Герои дефолта» (ТВЦ, 2015 г.). Текст за кадром: «В марте 1998 года президент отправил в отставку Виктора Черномырдина. Для Степаныча это невероятный удар. Он честно и много работал, никогда не претендовал на трон…Ельцин назначает и.о. премьера Сергея Кириенко. И все вздыхают: «Ну, это не Степаныч, не тот коленкор». И далее: «К концу августа каждый житель России окончательно теряет доверие к власти….Чтобы удержаться в президентском кресле, Ельцин обвиняет во всем правительство и отправляет кабинет министров в отставку. Оставшись без опоры, зовет назад Черномырдина. Степаныч забывает обиду и снова подставляет крепкое плечо». Употребленное в качестве номинации отчество, с разговорной эллиптизацией предпоследнего слога, отражает, по-видимому, особенности словоупотребления Б.Н. Ельцина и стиль его речи в целом, а также стиль его общения с B.C. Черномырдиным (установка на непринужденную разговорность, видимость дружелюбия, отсутствия дистанции).

з) в политическом дискурсе продолжен ряд политических обозначений-характеристик, произведенных от имен собственных по уже существующим моделям с обыгрыванием оценочности или тех ассоциативных связей, которые присуши словам этой модели: путинизм — о проводимой В.В. Путиным политике — насмешливо-неодобрительное (в философских и политических текстах суффиксальные дериваты от имен собственных: марксизм, ленинизм, троцкизм и т. д. обозначают состоявшееся, описанное в историко-философской науке учение); ассоциируется с до сих пор негативно-оценочным сталинизм; неодобрительность усиливается другими оценочными средствами в контексте, например: «Тот язык, который сложился в эпоху высокого путинизма, устарел…» (радио РСН, 30.06.12 — Кирилл Мартынов, главный редактор общественно-политического проекта «Мнение RU»). См. также: зурабовщина (неодобрительное, презрительное; ср.: сталинщина, аракчеевщина) — о реформах по монетизации льгот, проводимых в 2005 году тогдашним министром здравоохранения и социального развития М.Ю. Зурабовым; чуровщина («вирус чуровщины», неодобрительное) — о деятельности Председателя Центризбиркома В.Е. Чурова: о якобы допущенных правонарушениях при подсчете голосов на выборах 2011–2012 гг. и нек. др.

Воздействующий результат. Отношение массовой аудитории к тому, чье имя стало базой для многочисленных образований и шутливых обыгрываний, может строиться в двух — диаметрально противоположных — направлениях.

Первое: читатель начинает воспринимать известного государственного или политического деятеля как «своего» (право на шутливость — один из сигналов в оппозиции «свой/чужой»). А это способствует формированию позитивного образа власти. Иногда сам политик использует такие креативные возможности имени собственного. Например, на упомянутой выше выставке, организованной во время проведения XXVI съезда ЛДПР, рядом с товарами, называющимися именем лидера партии, в фойе были расставлены картонные, во весь рост, фигуры — изображения В.В. Жириновского, около которых можно было встать и сфотографироваться (сигнал: «такой же, как я»). Однако сразу отметим, что даже дружелюбная шутливость возможна далеко не во всех видах СМИ, а только в печатных (газетах и журналах) и в публикациях Интернета, то есть в тех массмедийных материалах, которые имеют письменную форму. Немыслимо представить, чтобы журналист во время интервью, беседы с представителем власти, обратился к нему с вопросом: «А скажите, ДАМ, что Вы думаете?..». Второе (и такой риск велик): право свободно распоряжаться чужим именем (вспомним: имя — форма обладания), особенно именем того, кто от тебя весьма далек в социальной иерархии, может быть воспринято недовоспитанной и просто невоспитанной частью аудитории как повод для насмешливого отношения к данной личности вообще. За счет этого можно сформировать представление о слабой власти, такой, над которой можно и безнаказанно позубоскалить.

2.2. Деиндивидуализация и деперсонификация в политическом дискурсе

В лингвостилистке и теории литературы хорошо изучены такие явления, как персонификация (или олицетворение), т. е. «приписывание неодушевленным предметам или абстрактным идеям человеческих действий или качеств» [Борев, 2003, с. 282], и индивидуализация — акцентирование индивидуальных, специфических характеристик названного объекта. Можно, однако, говорить о существовании и обратных явлений — деперсонификации и деиндивидуализации. Отдельные замечания о них встречаются в некоторых научных работах, но в целом эти явления не определены и не изучены. Между тем они занимают свое место в наборе лингвостилистических характеристик политического и массмедийного дискурсов и играют важную роль в конструировании образа власти.

Деперсонификацией назовем наделение лиц, людей свойствами неживого. При деперсонификации в лексическое значении слова-наименования актуализируются семы 'не-лицо', 'не-живое:

— аппарат (управленческий аппарат): «1. Прибор, устройство для выполнения какой-либо определенной работы… 4. Совокупность сотрудников учреждения, организации, какой-либо области управления; штат» [Большой толковый словарь русского языка: 44];

— номенклатура: «1….Перечень или совокупность названий, терминов и т. п., употребляемых в какой-либо области науки, производства и т. п… 2. собир. Офиц. Номенклатурные работники или списки номенклатурных должностей. Засилье, власть номенклатуры» [там же: 655 ].

В результате актуализации семы 'не-живое' происходит затушевывание, иногда полное отъятие тех черт, которые присущи персоне, живому существу.

При деиндивидуализации обозначение, сохраняя в качестве основной сему 'человек', не содержит никаких компонентов, указывающих на индивидуальные свойства того, кто назван, и фактически обретает созначение неопределенности ('какой-то человек'). Некоторые из давно принятых в языке безобразных наименований людей фактически приводят к деиндивидуализации. Прежде всего это такие переносные обозначения, как лицо (синекдохическое значение зафиксировано еще в XI в [Словарь русского языка XI–XVII вв., вып.8, 1981: 254]), персона. Оба существительных несут в себе сему неопределенности, т. к. в них отсутствует личностная идентификация: лицо, персона — это некто, чьи индивидуальные черты необязательно знать или указывать. Смысловая структура подобных обозначений предельно проста: они лишь вычленяют названного в данном фрагменте действительности (сема 'человек') и, благодаря атрибутивным компонентам, в общем виде указывают на место в социальной структуре: официальные лица, должностные лица, первые лица государства — 'представители страны', 'те, кто занят на руководящей должности' (аналогично современное: vip-персона — 'тот, кто принадлежит к элите, в том числе правящей'). Этим содержание данных лексических единиц исчерпывается.

Иронически обыгрывает указанное свойство существительного лицо Гоголь (в «Шинели»): высокопоставленный чиновник, к которому обращается за заступничеством отчаявшийся Акакий Акакиевич, называется на протяжении всего этого фрагмента и далее «значительноелицо» (обозначение чина и имени-отчества употребляются эпизодически):

«Нечего делать, Акакий Акакиевич решился идти к значительному лицу [здесь и далее выделено Гоголем — B.C.]. Какая именно и в чем состояла должность значительного лица, это осталось до сих пор неизвестным. Нужно знать, что одно значительное лицо недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом» [Гоголь 1995:141]; «Приемы и обычаи значительного лица были солидны и величественны, но не многосложны. Главным основанием его системы была строгость» [там же: 141–142] и т. п.

Семантическая опустошенность синекдохической номинации в сочетании с атрибутивным компонентом создают модус автора. Гоголь подчеркивает манеру, избранную главой канцелярии в общении с героем повести: желание казаться недосягаемым, чужим, вызвать страх (неизвестного всегда боятся). Все это лишь для того, чтобы утвердить свою значимость, принадлежность к высокой ступени в чиновничьей иерархии. Здесь главное не социальная роль, а соответствие поведенческой и речевой маске социальной роли.

Очевидно, что при назывании людей представление о лице, обозначенном номинацией, может строиться в двух противоположных направлениях: а) в сторону обогащения этого представления—> индивидуализация (таковы многие из приведенных выше номинаций-антропонимов); б) в сторону сужения, обеднения представления о названном —> деиндивидуализация и деперсонификация.

В российских СМИ последнего десятилетия деиндивидуализирующие и деперсонифицирующие обозначения стали весьма широко применяться в текстах, где речь идет о власти, о ее представителях. При этом бывают задействованы следующие языковые средства.

І. ДЕПЕРСОНИФИКАЦИЮ создают:

1) Метафорические переносы наименований из мира техники в мир людей: машина, аппарат, (в современных масс-медиа весьма употребимы) рычаги, эшелоны и нек. др. В.П. Москвин называет их «машинными метафорами» [Москвин, 2007: 380] и относит их возникновение к XVI веку, когда они стали служить «моделью объяснения и функционирования физического мира», затем распространились на сферу биологии, общества и «мир человека» [там же: 380].

В современных СМИ:

МАШИНА. Согласно словарю, это: «3. Публиц. О какой-либо организации, ведомстве и т. п., действующих, подобно механизму, бесперебойно, точно, ритмично» [Большой толковый словарь русского языка: 526]; «4. Разг. О человеке, лишенном каких-либо эмоций, действующем машинально, автоматически» [там же: 526–527]. Лексико-семантические варианты слова (3,4) связаны ассоциативно, и их семантические и оценочные качества переносятся на словосочетание «государственная машина», которое объединяет в себе понятия: 'органы государственного управления', люди, входящие в эти органы', 'система законов и способы управления': «Между странами идет мощнейшая глобальная конкуренция, страны бьются за человеческий капитал, а российская государственная машина тем временем генерит все больше документов, «пытаясь угадать волю принципала»» (Ведомости, 27.05.15); «Но, какие бы сокращения ни декларировались, желание бюрократичекой машины увеличиваться в размерах вечно» (АиФ, 2012 № 45);

АППАРАТ — государственный аппарат, управленческий аппарат, бюрократический аппарат, аппарат (без атрибутивного компонента). Словарь дает опять-таки два значения, имеющие отношение к власти. Аппарат — «3. Совокупность учреждений, обслуживающих какую-либо область управления или хозяйства… 4. Совокупность сотрудников учреждения, организации, какой-либо области управления; штат» [Большой толковый словарь русского языка: 44]. Например: ««Ведь все предыдущие сокращения аппарата приводили к его росту. Неужели нам для успеха модернизации нужно, чтобы Бенедикт XVI и в самом деле прислал нам инквизицию?» (АиФ, 2010, № 28, с. 6); «И не нужно питать иллюзий, что с сокращением числа министерств будто бы гармонизированы их интересы, уменьшился бюрократический аппарат, сократился объем его полномочий» (Незав. газ., 11.03, 2008).

В метафоры этой семантической группы входит и известная, ставшая со времен Сталина прецедентным феноменом метафора винтики (о советских людях). Сталин употребил ее на приеме в Кремле 25 июня 1945 года:

«Я поднимаю тост за людей простых, обычных, скромных, за «винтики», которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм» [Душенко 2003: 394].

Метафоры винтики — механизм, машина противопоставлены по семе «значимость». Мелкость, ничтожность, разъединенность в первом члене оппозиции и мощь, монолитность во втором. Это идет в параллель с главенствующей для массмедийного и политического дискурсов оппозицией «народ/власть» (при этом не следует забывать, что зачастую потеря одного винтика приводит к неисправности всего механизма в целом). Наполняемость дискурса подобными метафорами создает образ государства и тех, кто им руководит, — отлаженной, но при этом бездушной, безжалостной, методично подавляющей всех машины, чуждой идеям милосердия и гуманизма, — эффект деперсонификации.

Близко к «машинным» метафорам стоит и метафора тандем, которая с 2008 года стала обозначать деловое и политическое партнерство двух первых лиц страны: президента (в 2008–2012 гг.) Д.А. Медведева и премьер-министра в те же годы В.В. Путина. В прямом значении тандем, согласно словарю, — «Спец. Машина, механизм, в котором однородные устройства расположены последовательно на одной оси» [Большой толковый словарь русского языка: 1305] (в политический дискурс метафора перешла, скорее всего, из спортивной терминологии). Есть случаи употребления этой метафоры без отрицательных коннотаций, когда тандемность, тандем трактуются как позитивные явления, обеспечивающие слаженность действий (см., например, статью Михаила Винокурова «Тандем власти лучше двоевластия» — Арг. нед., 31.03.11). Однако чаще метафора насмешливо подчеркивает управляемость, слепое подчинение одного из участников тандема другому: «Вне зависимости от того, планировался ли весь сценарий с рокировками с самого начала, как жизнерадостно дал понять тандем на съезде [Единой России, в сентябре 2011 года — B.C.], или все-таки решение приняли на более позднем этапе, нежелание президента [Медведева — B.C.] хотя бы попытаться выйти за предначертанные рамки поразительно» (Огонек,17.10.2011, № 41).

См. также случаи иронического обыгрывания «машинных» метафор в заголовках печатных СМИ: «Аппаратная контрреволюция: Дмитрий Козак приступает к зачистке Белого дома» (загол. и подзагол., Вр. нов., 12.07.07); «В Госдуме назревает аппаратная революция» (Stringer, 23.02.07); саркастическое: «Кассовый аппарат: Администрация президента России контролирует десятки миллионов долларов (загол. и подзагол., Нов. газ., 2005. № 8).

2) К деперсонификации приводят и очень распространившиеся в массмедиа первых пятнадцати лет XXI столетия метафорические переносы терминов точных и естественных наук, использованные для обозначения организаций и людей, работающих в них: вертикаль, горизонталь, структуры, система и нек. др.: «Но вертикаль давит, и три месяца ему [Герману Грефу — B.C.] приходилось имитировать переговоры с Союзом театральных деятелей России» (Нов. Изв., 16.02.05); ««Наши» — капкан для ретивых, страховка системы от самых амбициозных и прытких» (Огонек, 2005, № 22) и т. п.;

3) Деперсонифицирующими являются и метонимические переносы, которые в прямом значении указывают на местонахождение руководства страны: Москва, Кремль, Белый дом (они, по-видимому, распространились под влиянием западных СМИ): «В поисках неопасной оппозиции: Кремль занялся созданием сильной либеральной партии, поскольку сами правые сплотиться не смогли» (загол. и подзагол., Моск. нов., 01–07.12.2006, № 46); «Но также очевидно, что Москве оказалось нечего предложить, кроме братства и очень небогатой жизни с неясными перспективами» (МК, 06.01.05).

4) Деперсонификацию создают и переносные обозначения человека через предмет, вещь («опредмечивание» личности). Гротескно это представлено у М. Булгакова в «Мастере и Маргарите», в эпизоде в Комиссии увеселений и зрелищ, где после визита Бегемота за столом председателя остался сидеть пустой костюм:

«За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстуке, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротничком не было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук… Услыхав, что кто-то вошел, костюм откинулся в кресле, и над воротничком прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Прохоровича…» [Булгаков 1988: 556].

Вещь подменила человека, человек оказался ненужным и неважным — важны те функции, которые он выполняет.

В XIX веке — «опредмечивающее» «мундиры голубые» (Лермонтов); в текстах нынешних СМИ — «белые воротнички» (примеры на употребление этого словосочетания в текстах о власти см. выше, с. 79). См. также новейшее: ««Портфели» нового созыва» — загол., о распределении комитетов между фракциями во вновь избранной Государственной думе и о руководителях этих комитетов (Рос. газ., 26.09.2016).

II. ДЕИНДИВИДУАЛИЗАЦИЯ. Ее создают:

1) Слова с семантикой собирательности.

Сама по себе семантика собирательности (множество предметов, лиц обозначены как некое совокупное целое, обладающее общими для всех входящих в него свойствами) содержит представление о невыраженности индивидуальных, личностных черт. Собирательность при назывании людей подчеркивает, что названные образуют замкнутую социальную, возрастную и др. группу. А в любой замкнутой группе личность «обезличивается»: неизбежно подчиняется общим для всех групповым интересам и продиктованным ими законам поведения. Т. е. индивидуальность в значительной степени подавляется: теряет право на собственные оценки, представления. См. в исследованиях по социальной психологии: «…Психологический механизм воздействия группового мнения может проявляться… и в отрицательном влиянии на личность» [Крысько, 2003: 53], а именно: некоторые групповые суждения способны «превращаться в оценочные стандарты и воздействовать не только на сознание, но и на подсознательную сферу человека» [там же: 53]. Таким образом, принадлежность к группе обусловливает стереотипизированные и одинаковые для всех членов группы ментальные, эмоциональные, поведенческие реакции и отказ от собственных реакций.

Комически и даже гротескно представлена эта «одинаковость» всех в «Мертвых душах» Гоголя. Чиновники города N, собравшиеся у полицеймейстера обсудить слухи о Чичикове (гл. X), не имеют своего личного мнения, у них мнение и реакции коллективные:

а) общая ментальность:

«Конечно, поверить этому чиновники не поверили, а, впрочем, призадумались и, рассматривая это дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона» [Гоголь 1954: 217]; «Итак, ничего нет удивительного, что чиновники невольно задумались на этом пункте, скоро, однако же, спохватились, заметив, что воображение их чересчур рысисто и что все это не то» [там же: 218] — ряды однородных сказуемых — выделенные ментальные глаголы — подчеркивают отсутствие собственных суждений, оценок;

б) Здесь же (в X главе) — общая для всех чиновников физическая реакция:

«Всё подалось: и председатель похудел, и инспектор врачебной управы похудел, и прокурор похудел, и какой-то Семен Иванович, никогда не называвшийся по фамилии, носивший на указательном пальце перстень, который давал рассматривать дамам, даже и тот похудел» [там же: 207] — одно и то же для всех глагольное слово «похудел» и местоимение собирательной семантики «всё», которое нормативно употребляется по отношению к неодушевленным существительным, гротескно акцентируют одинаковость чиновников.

Семантика собирательной совокупности может быть выражена разными средствами. В текстах СМИ о власти это прежде всего:

а) Собственно собирательные существительные: чиновничество, бюрократия, номенклатура, правящая элита, власть (в значении: 'люди, стоящие у власти'): «Неумолкаемый стон стоит над Россией. Стон от засилья бюрократии» (АиФ, 2010, № 28); «Когда власть окопалась в своих башнях на недосягаемой для народа вертикали, а иные вожди непонятны и печальны — карнавал выходит на улицы» (Нов. газ., 04.06.2010, № 59);

б) Форма единственного числа конкретных существительных в собирательном значении (чаще всего — чиновник): «Хуже всего то, что, когда чиновнику нечем заняться, он начинает изобретать. Уже озвучена идея массовой заготовки, сушки и последующей продажи в Арабские Эмираты астраханской саранчи. На днях родилась идея массовой пересадки москвичей и жителей Подмосковья на вертолеты для преодоления транспортного коллапса» (АиФ, 2010, № 28);

в) Форма множественного числа агентивных существительных в контекстах, где предикативная часть указывает на общие для всех действия, реакции, свойства (см. приведенные выше примеры из Гоголя с существительными чиновники).

Еще интенсивнее выступает значение обезличености, переходящее в деперсонификацию, в контекстах, где присутствуют сравнения, метафоры, и другие языковые средства, относящие к понятию 'неживое': «По мере того как в обществе стало нарастать мнение о предвзятости судебного процесса, власть стала (медленно и неохотно) сдавать свои, казалось бы, железобетонные позиции» (АиФ, 2010, № 26). См. также «опредмечивание» власти в заголовке «Власть в хорошем состоянии: Кризис сделал президента и премьер-министра России беднее» (Вр. нов., 13.04.10) — как в объявлениях о продаже бывших в употреблении предметов быта, одежды, например: «Продается кухонная плита. В хорошем состоянии».

2) К деиндивидуализации приводит и употребление о ценочных слов, семантика которых и их связи в вербально-ассоциативной сети создают представление об обезличенности, слепом следовании приказам сверху и букве закона, несовместимых с личностным началом: чиновник (в негативных контекстах), бюрократ. См. весьма частотные в СМИ начала 2000-х гг.: «Чиновники хотят взять под контроль Интернет, но не знают как» (Нов. Изв., 21.12.07); «У чиновников — без перемен» (загол., АиФ, 2005, № 7); «Чиновники с человеческим лицом» (загол., АиФ, 2005, № 6) и т. п. [подробно см.: Суздальцева, 2008].

Близко к этому стоят слова аппаратчик, номенклатурщик, функционер, назначенец. За счет их внутренней формы, семантики производящей основы и узуально неодобрительных коннотаций (словарь Г.Н. Скляревской дает их в отрицательных контекстах либо с пометой неодобр. [Толковый словарь русского языка конца XX в. Языковые изменения 1998]) они представляют названных лишенными каких-либо индивидуальных черт.

3) Нулевая номинация, т. е. отсутствие номинации субъекта действия в неопределенно-личных конструкциях — это также один из приемов, обеспечивающих эффект деиндивидуализации: «Нас призывают заменить старые «лампочки Ильича» на новые, экологичные. Но когда приходишь в магазин, обнаруживаешь, что все инновационные лампы китайского производства» (АиФ, 2009, № 46); «Из сугробов выкачивают миллионы долларов. Поэтому чистые улицы в столице никому не выгодны» (Нов. Изв., 04.02–10.02, 2005). Семантика слов в контекстах такого рода показывает, о ком идет речь (о представителях власти), но неназывание подлежащего-субъекта подчеркивает, что для автора материала, как и для его массовой аудитории, неинтересно и неважно, кто именно производит обозначенные сказуемым действия.

Воздействующий результат подобных обозначений таков. С одной стороны, они концентрируют внимание читателя не на личных свойствах представителей власти, а на функциональной стороне их деятельности, предписанной им их должностным положением. Это нормально и соответствует принятому в настоящее время деловому стилю руководства. С другой стороны, чрезмерная насыщенность смыслового континуума «власть» деперсонифицирующими и деиндивидуализирующими единицами может придать образу власти отрицательные черты. В российской системе оценок отутствие собственного «я», «безликость» всегда вызывала осуждение. Поэтому при определенных условиях оба эти приема становятся способами вербальной агрессии. Это агрессия имплицитная, исподволь направленная на объект называния; она постепенно проникает в сознание массового реципиента и создает в нем устойчивое «недобро». Деперсонифицирующие и деиндивидуализирующие номинацииотносятся к тем элементам, которые в современной лингвистике определяются как «маркеры чуждости» [Шейгал 2004: 131] в оппозиции «свой — чужой. Обезличивающие и «опредмечивающие» наименования — один из способов отъединения в типичной для политического дискурса дихотомии «власть — народ». Признак «личность / неличность» здесь является дифференцирующим. Народ и власть в этом случае вводятся в отношения антагонистические. Народ — это люди, личности, у которых всегда есть конкретные проблемы, горести, переживания, т. е. «свои». А власть — это нечто обезличенное, черствое, неживое, механизированное и, следовательно, бесчеловечное — то, что противопоставлено народу, является для него чужим. Таким образом, и деперсонифицирующие, и деиндивидуализирующие обозначения могут способствовать понижению авторитета представителей власти в глазах массовой аудитории.

2.3. Действие / бездействие как составляющие образа

Главенствующий критерий социальной ценности личности — ее деятельность. Не случайно одним из слоганов перестройки, подчеркивавших принципиальность изменений, происходивших в России, стало словосочетание «Время реальных дел». Реальные дела — то есть те, которые существуют не на словах: на бумаге, в речах, в планах или отчетах, а происходят на самом деле. Именно поэтому информация о деятельности, действиях, равно как информация об отсутствии действия, являются способом представления любого руководителя. А вербальные единицы, с помощью которых такая информация передается, входят в число средств, конструирующих образ власти.

2.4. Действие. лексика «деятельностного поля»

К лексике этого типа вполне применимо высказывание исследователя PR-технологий: «Только изображение или «называние» определенных имиджевых характеристик было бы неполным без конструирования действительности [выделено нами — B.C.], в которой лидер способен доказать, подтвердить обладание необходимыми, по мнению аудитории, качествами» [Гринберг 2005:180].

Такой действительностью становится в СМИ прежде всего круг действий власти, о которых журналисты сообщают массовому адресату. Например:

— «Вчера президент России Владимир Путин провел встречу с разработчиками концепции нового учебно-методического комплекса по отечественной истории и объяснил, почему было необходимо его создание» (Незав. газ., 17.01.14);

— «Новый Арбат превратят в зеленую аллею: Одну из основных магистралей центра Москвы благоустроят по программе «Моя улица»» (загол. и подзагол., Незав. газ., 12.04.16);

— «Пора по баням!»: В подмосковных городах возродят не меньше 100 русских парилок» (загол. и подзагол., МК, 22.11.13); «В ходе недавнего визита в Озерский район губернатор Подмосковья Андрей Воробьев выступил с инициативой возрождения городских общественных бань в нашем регионе» (там же);

— «Московские дворы перегородят шлагбаумами» ('загол., МК, 24.09.13); «Мэр Москвы Сергей Собянин поддержал идею установки шлагбаумов на въездах в городские дворы» (там же).

Те вербальные единицы, с помощью которых создается представление о действиях власти, образуют в континууме власть «деятельностное поле» власти. В некризисные периоды информация такого рода не всегда и не для всех является интересной. Факторы, определяющие привлекательность подобной информации, это:

1) Соответствие содержания сообщения частным интересам и потребностям адресата. Одна из функций массмедиа — развлекательная [Землянова 1999: 247]. Значительная часть массовой аудитории использует печатные, электронные и другие виды СМИ для реализации эмоциональных и психологических потребностей: чтобы чем-то занять голову, чтобы получить повод выплеснуть свое раздражение и недовольство (поиск врага), чтобы самоутвердиться (слухи, сплетни, дискредитация кого-либо, все равно кого). Сообщения о строительстве нового банного комплекса в Подмосковье, о завершении ремонтных работ, об открытии нового детского сада, так же как информация о переговорах президента или премьер-министра с главами других государств, привлекательны для того потребителя информации, частные интересы которого эта информация так или иначе затрагивает. Учителей школ заинтересуют сообщения о новом учебнике по истории, выпускников школ и их родителей — об изменении правил приема в вузы, автомобилистов — об открытии новой автомагистрали, о повышении цен на бензин и т. п. В этом случае элементы деятельностного поля становятся средством формирования представления о власти — субъекта произведенных действий. Положительное или отрицательное восприятие власти будет зависеть от того, насколько полученная информация соответствует конкретным потребностям адресата: удовлетворение потребностей — положительное восприятие, несоответствие потребностям (например, для автомобилиста — повышение цен на бензин) — отрицательное восприятие.

2) Привлекательность информации и оценка субъекта действия — власти — программируется и видом сообщенной информации. Е.И. Шейгал выводит в качестве ведущих противопоставлений, составляющих специфику информативности любого дискурса, противопоставления «информативность — экспрессивность» и «рациональность — иррациональность (эмоциональность)» [Шейгал: 44]. В таком случае информацию, переданную посредством массмедиа, огрубленно можно разделить на: а) интеллектуально-логическую (собственно информацию, т. е. диктум); б) эмоциональную (ту, которая стимулирует различные эмоциональные реакции), а эмотивность речи обладает, как известно, огромным суггестивным потенциалом. Вербальные единицы, образующие «деятельностное поле», несут в себе интеллектуально-логическую (собственно) информацию. Однако они же, даже оформленные как безоценочные и экспрессивно нейтральные, могут стать носителями эмоциональной информации. Поэтому возможно перераспределение функций между этими двумя типами информации. Так, для адресата, который не имеет, например, автомобиля и денег на его покупку, сообщение об открытии новой автомагистрали может стать эмоциональной информацией и поводом для эмоциональной реакции негативного характера. У бездетного человека сообщение о любых изменениях в правилах приема в вузы или о недостатках в проведении ЕГЭ также способно спровоцировать выброс накопившегося по каким-то иным причинам недовольства, которое выплескивается на того, кем эти действия произведены, то есть на власть: Делать им больше нечего! Не могут как следует все организовать! Безобразие какое! и т. п. Диктум, оформленный с помощью экспрессивно и эмоционально не окрашенных слов, оказывается средоточием эмоциональной информации.

В кризисные или переломные периоды внимание всей массовой аудитории может фокусироваться на каком-либо событии, привлекающем общее внимания. Тогда, независимо от вербального оформления, сообщения об этом событии, становятся источником не только интеллектуально-логической, но и эмоциональной информации. 19 марта 2014 года каналы российского телевидения в течение всего дня передавали скупые, оформленные без каких-либо оценочных и экспрессивных вербальных единиц информационные сообщения о действиях руководства страны, связанных с решением Конституционного суда Российской Федерации о законности вхождения Крыма в состав России. В субтитрах они выглядели так:

— «Президент РФ внес в Госдуму пакет документов о принятии Крыма в состав России»;

— «Депутаты Госдумы встретились сегодня с официальной делегацией Крыма»;

— «Путин поручил Минтруду РФ поднять пенсии в Крыму до российского уровня»;

— «Главы МИД России и Германии обсудили по телефону ситуацию на Украине»;

— «В. Путин: Мост через Керченский пролив должен быть автомобильным и железнодорожным»;

— «ФМС России начала выдавать в Крыму новые российские паспорта» и т. д.

Эта интеллектуально-логическая информация стала одновременно эмоциональной информацией для большинства россиян и для людей других стран, вызвавшей эмоциональные же ответные реакции, разные по своему характеру. Положительное, восторженное отношение россиян к этим событиям и поддержка действий власти выразились в названиях проходивших в России и в Крыму митингов, концертов, праздничных мероприятий: «Крым в моем сердце», «Крымская весна», «Мы вместе!», а также: «Крымская весна» — название документального телевизионного фильма Сергея Холошевского (НТВ, 20.04.14) и т. д. Для ряда зарубежных стран: США, государств Евросоюза и Украины — информация о тех же сообщениях тоже была информацией эмоциональной, но негативного свойства, и это проявилось в употреблении отрицательно оценочной лексики, которой характеризовались события в Крыму и которая интерпретировала образ российской власти как резко негативный: агрессия, оккупация, аннексия, сепаратизм.

Круг действий лидера, политической партии, какого-либо руководящего органа и т. п. может быть обозначен двумя основными способами. Это: 1) ключевые слова; 2) лексика активного действия. Ключевыми называются «слова, которые могут представить основное содержание текста» [Дракулова, Ергешова wwwscienceforam.ru/2014/476/70], «точки концентрации смысла» в тексте [Караулов 2001: 36].

Для политического дискурса значимой является предложенная Т.В. Шмелевой новая категория — ключевые слова текущего момента — слова и обороты, которые актуальны в тот или иной период развития общества [Шмелева 1993: 33; 2009: 63]. Такими словами в конце 80-х были: перестройка, гласность, реальные дела, конкретные дела («время конкретных дел» — из газет тех годов); в начале 90-х: приватизация, защитники Белого дома (белодомовцы); в конце 90-х-начале XXI в.: террористы, терроризм, боевики, бандформирование, штурм, а также: коррупция, ЕГЭ; в 2011 2012 гг.: выборы, митинг, Болотная площадь, «болотное дело»; в 2013-начале 2014 гг.: Сочи, Олимпиада, Евромайдан, Крым, Новороссия; в 20014-2016 гг.: санкции, экономический кризис, падение рубля, Олимпиада в Рио, мельдоний, Сирия, освобождение Алеппо. Еще одна категория, существенная для исследования текстов СМИ, — ключевые слова национального менталитета — те опорные понятия, которые «занимают доминирующее положение в «мыслительном пространстве» национального самосознания» [Сковородников 2003: 156].

1. В «деятельностном поле» власти ключевыми словами следует считать слова и сочетания слов, которые обозначают связанные с общенациональными идеями и ценностями: а) приоритетные задачи лидера и власти в целом; б) выделенные в качестве главных фрагменты действительности, на которые направлена и на которых сосредоточивается работа лидера, его команды, партии и т. д. Актуальность названных понятий в данный период времени позволяет отнести слова, их обозначающие, к ключевым словам текущего момента.

Ключевые слова всегда присутствуют в разного рода документах, где излагается социально-политическая программа политического лидера, политической партии. При этом в условиях многопартийности понятия, выделенные разными партиями и общественными движениями как ключевые, могут не во всем совпадать.

С морфологической точки зрения ими могут быть разные части речи. Так, в предвыборной программе партии Единая Россия (выборы в Государственную думу-7) основные направления деятельности партии обозначены глагольными словами и существительными в конструкции Inf.+ Ob (существительное в Вин. пад. с относящимися к нему словами):

«Расширить систему мер по защите от офшорной коррупции»; «Укрепить гарантии судебной защиты для каждого гражданина»; «Расширить привлечение малого и среднего бизнеса в систему государственного заказа»; «Сократить неравенство в доходах граждан» и т. д. [er.ru/program].

В брошюре ЛДПР «Краткий энциклопедический словарь», выпущенной в ходе предвыборной кампании 2007–2008 гг. (выборы в Государственную думу-5, выборы президента РФ), фрагменты действительности, на которых концентрируется внимание этой партии, представлены в 172 словарных статьях. Существительные, обозначающие эти фрагменты, и являются ключевыми словами. Например:

А: Авиация, Автолюбители, Административное устройство, Армия, Амнистия.

В: Валюта, Ветераны, Вкладчики, Вклады, Внешняя политика, Внутренняя политика, Военнослужащие, Воинская обязанность, ВПК, Врачи, Выборы.

К: Казаки, Камчатка, Калининград, Катастрофы, КПРФ, Криминал, Культура, Коммунизм, Конституция, Коррупция.

М: Малый и средний бизнес, Местное самоуправление, Медицина, здоровье, Медицинская страховка, МГУ, Миграция, Милиция, Молодежь, Мусульманство, Мэр.

П: Патриотизм, Партии, Пенсии, Пенсионеры, Политика «Государственного эгоизма», Почта, Правительство, Правоохранительные органы, Православие, Президент, Преподаватели, Пресса, Преступность, Принципы ЛДПР, Природные ресурсы, Программа ЛДПР, Продовольствие, Прокуратура, Профессора, Профсоюзы.

[Краткий энциклопедический словарь ЛДПР 2008].

Каждая из словарных статей раскрывает направление деятельности, связанное с тем, что обозначено ключевым словом. Например:

АВТОЛЮБИТЕЛИ. Передать регистрацию транспортных средств от ГИБДД в муниципалитеты. Постановка машины на учет должна занимать от 30 минут до часа и не больше! Это уже сделано в странах Западной Европы. Там регистрация автомобиля с изготовлением номерных знаков и уплатой страховки и налогов занимает до 15 минут. Значит, можно!

ВЕТЕРАНЫ. ЛДПР преклоняется перед ветеранами войны, Огромное вам спасибо! Вы спасли нашу Родину и мир от фашизма. 9 Мая — самый святой праздник для всех нас. Но чиновники продолжают издеваться над вами. У вас отбирают льготы, даже жилья у многих нет.

ВОЕННСЛУЖАЩИЕ. Можно написать много. НО! Скажем коротко: слова «Мой папа — военный» должны вызывать гордость и зависть! ЛДПР сделает так!

КАЗАКИ. Слава и поэзия русского оружия. Они еще сыграют свою роль в будущей истории страны. Традиционно принадлежавшие казакам земли должны быть им возвращены.

МИГРАЦИЯ. Миграция населения — это нормально. Вести жесткую борьбу с незаконной миграцией.

[Краткий энциклопедический словарь ЛДПР 2008].

Ключевые слова могут быть вынесены в название партии, являясь «кодовым словом» к пониманию конечной цели ее деятельности. Таковы: единство, единый, справедливый, великий, дом:

— «ЕДИНСТВО» («МЕДВЕДЬ») — создано накануне выборов в Государственную думу весной 1999 г., создатель Сергей Шойгу;

— «ЕДИНАЯ РОССИЯ» — создана 1 декабря 2001 года на съезде Всероссийского союза «Единство и Отечество», сопредседатели Высшего совета партии Сергей Шойгу, Юрий Лужков, Минтимер Шаймиев;

— «СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ» — создана в октябре 2006 года в результате объединения партий «Родина», «Российская партия жизни», «Российская партия пенсионеров»; первоначальное название — «СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ: РОДИНА. ПЕНСИОНЕРЫ. ЖИЗНЬ», лидер — Сергей Миронов;

— «ВЕЛИКОЕ ОТЕЧЕСТВО» — партия создана в апреле 2013 года, лидеры — Николай Стариков и Игорь Ашманов;

— «НАШ ДОМ — РОССИЯ» — всероссийское общественно-политическое движение — создано в 1995 году Виктором Черномырдиным.

2. Лексика активного действия содержится в фразах и сверхфразовых единствах, смысловая структура которых представлена трехкомпонентной моделью: S (субъект действия)-> Pred. (предикат, т. е. само действие)-> Z (группа, относящаяся к предикату):

— «…глава государства (S)-> подписал (Pred.)->закон о содействии жилищному строительству» (Z) (загол., Рос. газ, 25.07.08);

— «Комитет по уголовному законодательству Госдумы (S)

> одобрил (Pred.)-> проект закона о введении уголовной ответственности за создание…финансовых пирамид (Z)»(Нов. Изв., 17.12.13);

— «Перетяжки в Москву не вернутся: Власти Москвы

(S)-> не только не установят, но, напротив, усилят (Pred.)

> работу по демонтажу рекламных конструкций (Z)»

(МК, 24.09.11).

Такая информация синтаксически и стилистически может быть оформлена по-разному. Это зависит от: а) жанра;

б) общей стилистической ориентированности органа СМИ;

в) индивидуального стиля и изобретательности журналиста; г) от содержания информации; д) экстралингвистической ситуации ее продуцирования. Однако при любом построении фразы / сверхфразового единства в его смысловой структуре неизменно присутствует семантический инвариант — компоненты: S, Pred., Z.

Вот некоторые из наиболее принятых в современных массмедиа конструкции с этими компонентами:

1. Пропозициональное строение высказывания соответствует синтаксическому строению фразы, где семантический S — подлежащее, Pred. — сказуемое, Z — обстоятельство и (или) дополнение. Например:

— «Вчера мэр Москвы Сергей Собянин (S) осмотрел (Pred.) один из памятников в центре столицы, отреставрированных силами частных инвесторов (Z, группа дополнения), и вручил (Pred.) им (Z, дополнение) свидетельство на право льготной аренды (Z, группа дополнения)» (Тверская 13, 27.02.14);

— «Еще одно предложение депутатов (S) касалось (Pred.) частных авто (Z, дополнение)…. депутат (S) предложил (Pred.) допускать социальные такси (Z, дополнение) на выделенные полосы (Z, обстоятельство)» (Нов. Изв., 05.04.16).

2. Фразы и сверхфразовые единства, синтаксическая структура которых формально не совпадает с семантическим инвариантом, один из компонентов (обычно — S) может быть опущен, но при этом детализирован компонент Z: в него включены R — результат действий власти. А также О — объект и получатель действий власти. Например:

а) «Портал «открытых данных» правительства Москвы (S) пополнился (Pred.) актуальной для всех горожан (О) сезонной информацией (R). На data.mos.ru (Z) опубликовано (Pred.) 38 наборов данных по городским объектам летнего отдыха и спорта (R)» (Тверская 13. 16.07.13, полоса «Власть и жители»);

б) «О своих задолженностях можно узнать с помощью мобильника (R): Москвичи (О) получили возможность узнавать о своих задолженностях с помощью сотового телефона (R), сообщает (Pred.) сайт Департамента информационных технологий города Москвы (S)» (там же);

В качестве актуализаторов значения результативности действий могут служить традиционные стилистические приемы: повтор, инверсия и др., благодаря применению которых группа со значением результата действия выносится в сильную позицию. Например, в том же номере газеты «Тверская 13» на той же полосе «Власть и жители» читаем:

«Пляжи и места для летнего купания, открытые и крытые бассейны, площадки для пикника и пляжных видов спорта, лодочные станции, велосипедные дорожки и пункты проката, футбольные и регбийные поля, скалодромы, веревочные городки и детские игровые площадки, тренажерные городки и площадки для воркаута — это далеко не полный перечень объектов, информация о которых открыта на портале data.mos.ru на летний период. У горожан есть возможность узнать не только о месторасположении и графике работы интересующих спортивных зон и зон отдыха, но и о наличии в них доступа в Интернет…» (Тверская 13, 16.07.13).

Здесь актуализированная информация о результате действий выражена в ряде однородных членов (всего их 14 — повтор), вынесенных в начало предложения (инверсия).

Интересные случаи использования разных приемов находим в телевизионных роликах, показанных по телеканалам в предвыборные периоды. Например:

«Я москвич. Я люблю этот город. Мне нравится, что я могу ездить по этому городу на велосипеде. Мне нравится, что я могу гулять по нему, как в детстве. Это благодаря тому, что появился такой человек, как Сергей Собянин» — Игорь Сюткин, певец, музыкант (ТВ РБК, 06.09.13).

Слова, называющие тех, кто является субъектом действия (кандидат на пост мэра Сергей Собянин — S) и объектом действия (москвичи, от имени которых строит свое сообщение Игорь Сюткин, — О), вынесены в сильные позиции в тексте — в начало и в конец сообщения. При этом субъект действия обозначен в последней фразе, а первая фраза называет того, кто явился получателем результата действий: «Я москвич», т. е. представитель всех жителей Москвы. Результат действия (велосипедные дорожки и стоянки, пешеходные зоны) указан в двух фразах, где сообщается одновременно и эмоциональная — позитивная («мне нравится») реакция получателя действия.

Итак, в данной модели образопорождающими являются два последних компонента: Pred., Z. Чем многообразнее конкретное смысловое наполнение компонентов Pred., Z, тем выше концентрированность информации, заполняющей поле данного лидера, и, следовательно, тем ярче и насыщеннее представлен его образ. Иллюстрация тому — полушутливые заголовки серии материалов А. Колесникова о деятельности президента В. В. Путина, публиковавшиеся в газете «Коммерсантъ» за 2004–2005 гг. и собранные затем в книге «Увидеть Путина и умереть». Большая часть этих заголовков построена по модели: S-> Pred-> Z. Например, в публикациях за 2005 год:

«Владимир Путин поработал на науку», «Владимир Путин и Хорст Келер выступили в консерватории», «Президент простил министрам отмену льгот», «Владимир Путин отдал северные территории за газовое месторождение», «Президент подарил студентам праздник и прибавку к стипендии», «Президент отметил бледность Совета Федерации», «Владимир Путин поверил пенсионерам», «Владимир Путин собирает самолеты в одну компанию», «Владимир Путин и Джордж Буш не договорились о главном», «Владимир Путин принял женщин близко к сердцу», «Владимир Путин впервые уволил губернатора», «Президент столкнулся с русской литературной миграцией», «Владимир Путин договорился с таджикским президентом о встрече в Киргизии», «Президент повстречался с пара- и сурдоолимпийцами» и т. д. [Колесников 2005].

В случае, если полушутливая форма заголовка и глагольного слова в нем не дает отчетливого представления о совершенном действии, смысл раскрывается уже в тексте — в другом слове / словах, которые это же действие обозначают (в репортажах Колесникова обычно это первая фраза текста). Например, репортаж под заголовком «Владимир Путин поработал на науку» (смысл действия — Pred. — неясен) начинается фразой: «11 января президент России Владимир Путин в Новосибирске провел совещание по проблемам развития высоких технологий» [Колесников: 384].

Результаты исследования 23 репортажей за 2005 год из указанной книги А. Колесникова (были опубликованы в газете Коммерсантъ в период с 11 января по 30 марта; всего за эти 78 дней опубликовано 28 репортажей) — рассматривались заголовки и первые фразы текстов — показали, что в большинстве случаев семантическое поле деятельности создается вербальными единицами, которые обозначают: 1) действие; место его осуществления; формат общения, действия; 2) участников общения, действия; 3) предмет общения, действия (повод для встречи; предмет обсуждения; принятые решения).

Эта информация представлена следующими словами и сочетаниями слов:

1. Действие, место его осуществления, формат общения.

А. С гражданами России, о внутрироссийских проблемах: поработал на науку, провел совещание в Новосибирске; встретился в Санкт-Петербурге, послушал в консерватории восстановленный орган, подошел к журналистам…; открыл фундаментальную библиотеку Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова; подарил праздник и прибавку к стипендии; приехал в Министерство по чрезвычайным ситуациям РФ для участия в совещании…; собрал… в Екатерининском зале Кремля; поверил пенсионерам; в самом сердце Кремля… встретился и побеседовал; приехал в подмосковный город Жуковский, в центральный аэрогидродинамический институт;…встреча с членами правительства, подробно проанализирвал итоги своего визита на Украину и т. д. (всего: 46 обозначений);

Б. С представителями других государств, о международных проблемах: встретился в Санкт-Петербурге; простил долги; встретился в Кремле, урегулировал; прилетел в Краков, принял участие, концлагерь Освенцим; встретился в Кремле; встретился в Братиславе, саммит; Словакия, официальный визит в Словакию, сделать ряд важных заявлений; прилетел из Франции на Украин; встретился с… (всего: 15 обозначений)

2. Участники общения.

А. Граждане России: члены правительства, министры; коллегия Генпрокуратуры, высшие государственные чиновники; студенты, преподавательский корпус, ректор МГУ Виктор Садовничий, директор библиотеки; избранные члены Совета Федерации РФ; три выдающихся пенсионера, российские актеры Лидия Смирнова и Владимир Зельдин; заслуженные женщины России, ветеран разведки Антонина Ефремова; русская литературная миграция; актер Георгий Жженов; российские бизнесмены; члены правительства; ветераны и участники Великой Отечественной войны; президент Чечни Алу Алханов (всего 20 обозначений).

Б. Международное общение: президент Германии Хорст Келлер; президент Казахстана Нурсултан Назарбаев; американский политик Генри Киссинджер; президент Сирии Башар Асад; президент Киргизии Аскар Акаев; ветераны, узница Освенцима, (тот, кто) освобождал Освенцим, лидеры государств; глава Палестинской национальной администрации Махмуд Аббас; президент США Джордж Буш; президент Словакии Иван Гашпарович; премьер-министр Словакии; президент Франции Жак Ширак; лидеры «оранжевой революции» Виктор Ющенко и Юлия Тимошенко (всего 20 обозначений).

3. Предмет общения, действия:

А. Внутрироссийское общение: проблемы высоких технологий; «льготная» реформа; расширенное заседание коллегии Генпрокуратуры, итоги работы за год; совещание о ликвидации последствий стихийного бедствия в Юго-Восточной Азии; проблемы с монетизацией льгот; принял решение о создании на базе крупнейших авиастроительных фирм страны объединенной авиастроительной компании; поздравил с праздником (8 марта); въеха Я во двор пятиэтажки…на новенькой серебристой Волге, вручил. яенщине ключи от нее; снял Владимира Логинова с поста губернатора Корякского автономного округа; принял решение восстановить его [Большой театр — B.C.] в кратчайшие сроки; сделал им [бизнесменам — B.C.] несколько ценных подарков, поддержать предложения по сокращению сроков давности по приватизационным сделкам с десяти до трех лет и т. д. (всего: 16 обозначений)

Б. Международное общение: прослушал восстановленный орган; договор о делимитации границы; урегулировал государственный долг Сирии нашей стране; принял участие в торжествах по поводу 60-й годовщины освобождения концлагеря Освенцим; признал право Израиля на существование; судьбы демократии в России (всего: 6 обозначений).

Проанализированные 23 репортажа содержат информацию о действиях президента Путина с 11 января по 30 марта 2005 года (т. е. сообщается о каждом третьем дне этого периода). Конкретная наполненность компонентов Pred., Z демонстрирует широту круга служебных обязанностей и интересов лидера, констатирует его деловитость и удивительную активность. Тем самым создается «хронотоп» государственного деятеля: показывается, чем в небольшом отрезке времени заполнено «пространство» его действий. Это информация интеллектуально-логическая, но в то же время — эмоциональная, вызывающая у большинства массовой аудитории уважение к герою репортажей и, следовательно, конструирующая положительный образ. «Комментарии свободны, но факты священны» [Душенко 2003: 376]. Это высказывание английского журналиста, издателя газеты «Манчестер Гардиан» Чарльза Престуича Скотта, соответствует давно выработанным русским общенациональным оценкам. Поступок, действие — для русского человека более веский аргумент, нежели общие рассуждения и красивые фразы. В российской ментальности деятельность, труд — неотъемлемое качество и необходимое условие благополучной жизни. Такие представления запечатлены в паремиологическом фонде русского языка, в произведениях знаменитых русских авторов:

— В пословицах и поговорках: «Кто пахать не ленится, у того и хлеб родится», «Где работно, там и густо, а в ленивом дому пусто», «Что потрудимся, то и поедим» [Пословицы и поговорки русского народа. Из сборника В.И. Даля 1987: 390–391];

— В исторической литературе: «…Кто не способен работать по 16 часов в сутки — тот не имел права родиться и должен быть устранен из жизни как узурпатор бытия» [Ключевский; цит. по: Колесов 2007: 485];

— В поэзии выдающегося русского общественного и церковного деятеля XVII века Симеона Полоцкого, создавшего «идеал царя-труженика, который «трудится своими руками» и царствует ради блага подданных» [Лотман 1994: 19];

— В русской литературе ХГХ вв.: «Эту привычку к труду благородную / Нам бы не худо с тобой перенять» (Н.А. Некрасов);

— В «Домострое» — знаменитой книге XVI в., где дом — это личное «государство», а домохозяин «обязан обеспечить дом экономически и устроить его обитателей нравственно» [В.В. Колесов во вступительной статье к «Домострою» 1990: 13].

В современности таким домом, в соответствии с названием одной из политических партий постперестроечного периода, является Россия: «Наш дом — Россия». А труд — единственно прочный фундамент для построения этого дома.

Позитивная оценка в русском языке, как подчеркивает Е.М. Вольф, реализуется в двух измерениях: а) отклонение от нормы в лучшую сторону; б) соответствие норме [Вольф 2002: 19]. Обычно слова, называющие «деятельностное поле» лидера, в каждом отдельном случае указывают на норму. Однако суммарно в смысловом пространстве «власть» (или в смысловом поле одного лидера) лексика этой группы может свидетельствовать и о превышении нормы. Так, репортажи из указанной книги А. Колесникова о В.В. Путине: можно обозначить строкой из «Евгения Онегина»: «Собранье пестрых глав, / Полусмешных, полупечальных». К ним же применимо название написанного значительно позже, в 2014 году, после драматических событий на Украине, материала журналиста АиФ Вяч. Костикова «Трудно быть Путиным» (АиФ, 2014 № 11).

2.5. Бездействие. Лексика семантики отрицания

Второй компонент, образующий бинарную оппозицию с понятием «действие», — понятие «бездействие». В смысловом поле «власть» бездействие — это отсутствие дел и отсутствие результатов действий и, следовательно, недовыполнение или невыполнение властью ее обязанностей, несоответствие норме, т. е. оценка «плохо» («Оценка «плохо» всегда означает отклонение от нормы» [Е. М. Вольф:19]). Основным вербальным средством реализации понятия «бездействие» является отрицание (негация).


1. Лексика семантики отрицания как способ формирования картины мира

Действительность, о которой сообщают авторы-журналисты, образует в текстах СМИ смысловое пространство, компоненты которого соответствуют реальным объектам реального мира. Создаваемая картина мира может тяготеть к тому, чтобы последовательно и адекватно отражать объекты этого мира. А может быть избирательной, в первую очередь в выборе фактов позитивного/негативного характера. Журналист может фиксировать внимание массовой аудитории на том, что сделано (деятельностное поле). И может концентрироваться на том, что не сделано, чего нет. В обоих случаях события одного и того же отрезка времени, а также одна и та же ситуация представлены тенденциозно, разными сторонами, вводящими изображаемое или в зону позитива, или в зону негатива. В конструировании картины мира важную роль играет лексика семантики отрицания.


2. Семантика отрицания и ее функции в речи

Отрицание (негация) — это:

а) констатация отсутствия чего/кого-либо:

Ученик не выполнил домашнее задание — отсутствие факта действия; Ребенок еще не умеет ходить — отсутствие навыка совершения действия; Не с кем поговорить, У него нет жены, В Твери нет метро, В России нет смертной казни — отсутствие лица, предмета, явления; Санкт-Петербург не столица России, Жак Ширак не президент Франции — отсутствие статуса; Этот перстень не золотой — отсутствие качества; Некуда поехать, негде отдохнуть — отсутствие места совершения действия;

б) констатация отсутствия принятия чего/кого-либо:

Нет — монетизации льгот!; Нет — войне!; Нет — произволу властей!

В этих двух случаях главными носителями отрицательной семантики являются частица не и предикативное слово нет.

Кроме предикативного, существует нет диалогической речи. Здесь оно выступает в качестве самостоятельного предложения в реплике-ответе, опровергающей вопрос или утверждение, высказанные другим участником диалога. Назовем его 'нет' возражения, или опровержения:

— Это лето было жарким? — Нет; — В Москве сегодня празднуют день города? — Нет; — В Твери есть метро? — Нет.

Обычно за таким отрицательным предложением следуют или подразумеваются фразы, в которых представлены не и нет, констатирующие отсутствие чего/кого-либо (обозначены в пункте а)

— Это лето было жарким? — Нет, это лето не было жарким; — В Москве сегодня празднуют день города? — Нет, в Москве сегодня не празднуют день города; — В Твери есть метро? — Нет, в Твери нет метро.

В письменной монологической речи нет возражения/ опровержения используется при передаче внутреннего монолога, адресованного воображаемому собеседнику: «Нет, я не Байрон, я другой, еще неведомый избранник…» [Лермонтов 1996: 106].


3. Функционирование лексики семантики отрицания в политическом дискурсе массмедиа

Современные исследователи выделяют два типа отрицания, предопределенные: а) обстоятельствами порождения речи; б) коммуникативными установками автора. Это: 1) дескриптивное отрицание — объективное, не обусловленное субъективными установками автора речи; 2) полемическое — коммуникативно обусловленное [Смирнова 2012: 385–388].

Политический дискурс всегда полемически направлен и тенденциозен. Политика как одна из форм общественной деятельности (см: «Политика — 1) сфера деятельности, связанная с отношениями между социальными группами, сутью которой является определение форм, задач, содержания деятельности государства…» [Зенович 2000: 479]) существует именно потому, что существует несовпадение мнений и необходимость, отстаивая свою точку зрения, идти к намеченной цели. Соответственно, интерпретация объективной действительности в политическом дискурсе неизменно подчинена конкретным задачам автора речи и картина мира представлена избирательно. Поэтому и дескриптивное отрицание, способное служить этой избирательности, может становиться в политических текстах массмедиа отрицанием полемическим.

Выделяются два вида использования отрицания в текстах, связанных с политикой:

1) Дескриптивное избирательное описание, фокусирующее внимание на:

а) отсутствии того, что мешало или мешает жить: У нас больше нет очередей; У нас нет запрета на свободу слова. Программируемый воздействующий результат: реципиент должен испытывать ощущение довольства, спокойствие;

б) отсутствии того, что жизненно необходимо: «Вот вице-премьер О. Голодец только что объявила: чуть ли не половина трудоспособного населения России (38 млн из 86) заняты непонятно чем и непонятно где. Нет их на заводах, нет на фабриках, нет в поле и на шахтах. А почему нет? Да потому что там они не могут заработать на достойную жизнь» (АиФ, 2013, № 16). Предполагаемый воздействующий результат в этом случае: реципиент осознает, что какие-то из необходимых лично ему или обществу в целом потребностей не могут быть удовлетворены-> угнетенность-> недовольство — > гнев.

Очевидно, что, в зависимости от того, в какую, с точки зрения социума, оценочно-семантическую группу входит то, что обозначено как отсутствующее, высказывание в целом вводится в зону позитива/негатива:

Позитив: «…Мы не стремимся к ухудшению отношений ни с кем. Но мы против того, чтобы, когда нас бьют по одной щеке, подставлять другую» (В. Путин, ответы журналистам после «Прямой линии» на ТВ — публикация в АиФ, 2013 № 19);

Негатив: «Они [молодежь — B.C.] оценивают настоящее. И видят, что это настоящее не дает им ни возможностей для бизнеса, ни условий для карьерного роста» (АиФ, 2011 № 27).

2) Избирательное отрицание «протеста»: выражает неприятие кого-, чего-л.: «Правительство коммерциализирует, приватизирует, демонтирует систему образования и науки. Мы говорим такой реформе — НЕТ!» (из листовки с подписью «Группа студентов и преподавателей МГУ ОМЕГА», февраль 2013); «НЕТ — монополии «Единой России»!НЕТ — диктатуре жуликов-богачей!» (Правда, 20–21.03.12 — номер с подробной информацией о митингах КПРФ, прошедших в разных городах после президентских выборов 2012 г). В этом случае автор текста останавливается не на бездействии власти, а отвергает действия, производимые властью. В конструкциях (НЕТ+ Дат.п.) отрицательное слово, чаще всего актуализированное сильной позицией (начало или конец текста), является центром в выражении негативной модальности говорящего, а конкретный воздействующий результат опять-таки обусловлен смысловым наполнением семантически и синтагматически связанных с отрицательным словом вербальных единиц и их эмоционально-оценочными свойствами.


4. Средства выражения и приемы усиления отрицания Эксплицитные средства выражения. К ним относятся отрицательные слова не, нет и усиливающее отрицание ни (самостоятельное или в составе местоимений и наречий): «Власть не слышит слез народа» (АиФ, 2011 № 40); «Она [Марфа — B.C.] уже давно не верит ни в державу, ни во власть, ни в партии, ни в свободные выборы» (там же); «На слуху бунт в Пугачеве…, история с избиением депутата ЛДПР Худякова дагестанцами. И нет никаких сомнений, что подобные события будут повторяться и впредь. Потому что никакой внятной национальной и региональной политики выстроить не удалось» (Завтра, июль 2013 № 29).

Интенсивизацию отрицания могут обеспечивать разные фигуры речи: лексический повтор, синтаксический параллелизм и т. д.: «Они [НПО — B.C.] хотя бы занимаются тем, чем чиновники не хотят заниматься, не умеют и не будут» (Известия, 20.01.12); из послания общественных деятелей и деятелей культуры о решениях суда по второму делу Ходорковского и Лебедева: «несправедливы, неправомерны и неправосудны» (Эхо Москвы, 25.10.11); «…чуть ли не половина трудоспособного населения России (38 млн из 86) заняты непонятно чем и непонятно где. Нет их на заводах, нет на фабриках, нет в поле и на шахтах…» (АиФ, 2013 № 16).

Имплицитное отрицание. В последние годы в политическом дискурсе стали распространенными конструкции, не содержащие отрицательных слов, но выражающие отрицание имплицитно. Это: а) генетивные сочетания с предлогом «без» (семантика лишения, удаления). См.: «Москва без Лужкова!» (т. е. не с Лужковым, а с кем-то другим) — название конференции, возглавляемой Б. Немцовым (радио «Русская служба новостей», 21.09.09); «Россия без Путина!» — один из лозунгов оппозиции накануне и после выборов 2012 года;

б) лексика альтернативной семантики — местоимение «другой» в значении 'не такой, как…' в сочетании с существительным: «Другая Россия» — название оппозиционной партии Э. Лимонова (другая — т. е. не та, не такая, которая есть);

в) предлог «против» в сочетании с генетивом существительного или в позиции самостоятельного компонента высказывания, например: «…2 марта с товарищами и друзьями приходи в КОЛОННУ ОБРАЗОВАНИЯ в рамках социального марша ПРОТИВ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ «РЕФОРМЫ ОБРАЗОВАНИЯ» ЗА ВСЕОБЩЕЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЕСПЛАТНОЕ КАЧЕСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАНИЕ» — из листовки, подписанной: «Группа студентов и преподавателей МГУ ОМЕГА» (февраль 2013). Здесь против — значит, не за что-то/кого-то; одновременно такая лексика выполняет оценочную функцию.


5. Лексика семантики отрицания как вербальная составляющая образа власти. В политическом дискурсе отрицание используется в описании действий власти как альтернатива деятельностному полю. Можно назвать фрагменты текста с отрицанием, подобные приведенным выше, «полем бездеятельности». Их соотношение представляют следующие модели:


Такие же две модели существуют в описании адресата действий власти, т. е. общества, и в описании результата этих действий. Обозначим главные смысловые компоненты этих моделей: О — общество, R — результат действий. При этом конкретное лексико-синтаксическое воплощение может меняться, но семантический инвариант остается одним и тем же и выглядит следующим образом:



Поле «бездеятельности» может реализоваться в еще двух типовых моделях:

У О нет R: «У нас нет достаточного количества парковок»;

В России нет R: «Многие живут с ощущением того что в России нет справедливости» (АиФ, 2006 № 25)

В результате вербально обозначенные действия / недействия [Pred.] власти [S] и группа[Z], т. е. результат [R] этих действий в отношении общества [О], выстраиваются в следующие смысловые цепочки:

Зона позитива: S делает/сделал (Pred.) Z, поэтому О имеет R.

Зона негатива: S не делает/не сделал (Pred.) Z, поэтому О не имеет R.

Левая часть цепочки — обозначение власти — нередко опускается, и в текстах бывает представлена только вторая часть «Подобные события будут повторяться и впредь. Потому что никакой внятной национальной и региональной политики выстроить не удалось» (Завтра, июль 2013, № 29). Однако, поскольку массовому адресату известно, что именно власть должна была совершать действия, приводящие к данному результату, констатация его наличия/отсутствия имплицитно конструирует положительный/отрицательный образ власти.


6. Причины систематического включения лексики семантики отрицания в смысловое пространство «власть», на наш взгляд, таковы:

1) Отрицание есть один из механизмов психологической защиты. С одной стороны, отрицание, как один из видов обвинения, инвективы, помогает и автору речи, и адресату снять эмоциональное напряжение, вызванное недовольством какими-либо обстоятельствами. О такой возможности инвективного дискурса пишет А.В. Олянич [Олянич 2007: 45]. С другой стороны, человек нередко отвергает, осуждает но-

вое просто-напросто потому, что боится отказаться от старого: представлений, привычек и т. д. (старое — это освоенное, надежное и, следовательно, защита). Фрейд писал, что если в процессе анализа пациент что-то горячо отрицает, то это верный признак того, что его высказывание надопринимать с противоположным знаком…» [цит. по: Руднев 2009: 293–296]. Часто отрицается то, что непонятно. А непонятным, при отрывочности и фрагментарности знаний, которые присущи значительной части сегодняшней массовой аудитории, оказывается многое из того, что происходит в мире и в России.

2) Отрицание есть одна из форм борьбы. А борьба как форма социальной и общественной деятельности фетишизирована в сознании части российского общества (Подробно об этом см. ниже, раздел «Слова-жупелы. Слова-фетиши», сс. 205–209). В нынешней общественно-политической жизни борьба, протест нередко становятся самоцелью. И один из проверенных, надежных аргументов в этой борьбе — отрицание.

3) Отрицание, негация — один из способов манипулирования сознанием массового адресата. Негатив, как известно, «в черно-белой фотографии и кинематографии — изображение, в котором относительное распределение яркостей различных участков обратно их распределению в объекте съемки» [выделено нами — B.C.] [Большой энциклопедический словарь 2000: 792]. Поэтому с помощью отрицания, которое есть способ оформления и подачи негативной информации, можно создать диаметрально противоположную реально существующей картину мира. Входя в число образопорождающих средств, лексика семантического поля «отрицание» служит одним из вербальных способов «принижения» того, что изображено, или того, кто изображен, и является, таким образом, способом манипулирования. Известно, что человек легче реагирует на негативную информацию, «западает» на нее. Массовому реципиенту указывают в основном на негативные стороны современной жизни и на отсутствие чего-то жизненно необходимого, умалчивая о том позитивном, что есть в нынешней жизни. Результат такого тотального отрицания обозначен в диалоге Базарова и Николая Петровича Кирсанова в романе Тургенева «Отцы и дети»:

— Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным… В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем…

— Однако позвольте… Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете [выделено нами — B.C.]…Да ведь надобно же и строить.

— Это уже не наше дело… Сперва нужно место расчистить. [Тургенев 1976: 193].

Массовый адресат легко поддается чужому мнению и разделяет оценки мира и оценки власти, навязанные ему журналистом.

2.6. Оценочная лексика в смысловом пространстве «власть»: семантико-стилистические разряды. воздействующий результат

Уже отмечалось, что открытое выражение оценки, в том числе отрицательной, — то новое, чем характеризуются тексты о власти в современных массмедиа. Приемы выражения оценки, как мы знаем, могут быть различными, и эксплицитными, и имплицитными. Наиболее простым и очевидным из них является употребление оценочной лексики.

Принятые в современной науке классификации оценки и оценочных слов — одного из средств её выражения — различны. Е.Ф. Петрищева пишет об эмоциональной и интеллектуально-логической оценке [Петрищева 1965: 51–53].

Е.М. Вольф, рассматривая оценку как модальность [Вольф 2002: 11], указывает на дескриптивный и оценочный компоненты значения и разграничивает оценку общую и частную [Вольф: 27–28], эмоциональную и рациональную [Вольф: 39]. Г.Я. Солганик говорит о социальной оценочности как о главенствующей черте газетно-публицистического стиля советской эпохи [Солганик 1981: 8] и делит газетные оценочные слова на позитивнооценочные, негативнооценочные и модальнооценочные [Солганик: 37]. Последние служат для косвенного выражения оценки: они «характеризуют отношение не к тому, что непосредственно обозначено ими (не к денотату), а к тому, что связано в действительности с обозначаемой реалией» [Солганик: 56]. В ряде работ отмечается различие между субъективной эмоциональной оценкой [назовем это оценочностью, идущей от автора — B.C.] и оценкой, опирающейся на «общечеловеческий» или на «национальный опыт» [Стилистический энциклопедический словарь 2003: 143] — архетипические реакции-оценки. Во многих работах рассматривается ингерентная (т. е. включенная в значение данного слова), и адгерентная (актуализирующаяся в речевом акте) эмоциональная оценка [Штефан Вильфрид 1984: 76; 113].

Однако анализ той лексики, с помощью которой в политическом и массмедийном дискурсе передаются оценочные смыслы, показал, что некоторые класификации оценочных слов могут быть уточнены. В пределах одного контекста встречаются слова, явно различающиеся по способу выражения оценки, по характеру коннотаций и не всегда укладывающиеся в рамки приведенных классификаций. Ниже предлагаются те разряды оценочных слов, которые, на наш взгляд, сегодня наиболее актуальны в массмедийных текстах о власти. Они могут обозначать: а) качества власти в целом и отдельных ее представителей; б) действия и результаты действий власти. Основа классификации проста: по возможности разграничить денотативный и коннотативный компоненты значения. Итак, в эти разряды входят:

1. Собственно оценочная лексика, т. е. эмоционально не окрашенные слова, у которых оценка исчерпывается лексическим значением: хороший, лучший, плохой, худший, скверный, пагубно и нек. др. Например:.: «Отсутствие реальной политической конкуренции…..пагубно влияет на качество российской элиты» (АиФ). Количество собственно оценочных слов невелико, т. к. в подавляющем большинстве случаев и в политических, и в публицистических текстах выражение оценочных смыслов сопровождается выражением эмоций.

2. Оценочные слова с эмоциональными коннотациями: замечательный, превосходный, отлично, чудесно, молодец и т. д. / дрянной, паршивый, негодяй, мерзавец, отвратительно и т. д. Например, о трудностях при выборах В.И. Матвиенко в Федеральное собрание «…Но она [В.И. Матвиенко B.C.] молодец! Держится превосходно и идет к намеченной цели» (Эхо Москвы 19.08.11).

3. Дескриптивные (т. е. называющие объективные, присущие предмету свойства, действия) слова с эмоционально-оценочными коннотациями (термин 'дескриптивный' использует Е.М. Вольф [Вольф: 23–25]): эпоха, власти предержащие, думцы, яблочники, дефилировать, вещать, поведать, выдать (в значении «сообщить») и т. п. Обозначенные ими явления сами по себе не относятся ни к положительным, ни к отрицательным. Это подтверждается наличием безоценочных понятийных эквивалентов: эпоха — 'продолжительный период времени, имеющий какие-либо характерные особенности' [Большой толковый словарь русского языка 2001: 1524]; 'думцы — депутаты Государственной думы'. В этом случае оценочность создается характером языковых коннотаций или возникающих в контексте (адгерентная оценочность) коннотаций — их местом в зоне позитива/ негатива. Например:

Позитив: Эпоха: «Вместе с Ельциным ушла его эпоха» (шапка в МК, 1 полоса, 23.04.07). «Большой толковый словарь» не дает эмоциональных помет, но примеры свидетельствуют об употреблении существительного в указанном значении в контекстах позитивного характера, таких, где выказывается уважение к кому-, чему-либо: «Э. Возрождения. Э. Петра I. Советская э. Современная э. Новая э. Э. в чьей-л. жизни (важный, значительный период времени)» [Большой толковый словарь русского языка: 1524]. См. также: ««Эпоха Горбачева. Эпоха Ельцина. Эпоха Путина» — данные опроса ВЦИОМ, оценка этих трех эпох» (название сюжета в программе «Постскриптум» с А. Пушковым, ТВЦ, 20.10.12).

Негатив: Думцы (согласно данным Словаря сокращений русского языка, — пренебрежительное [dic.academic.ru/dic.nsf]): «О том, чем думцы занимаются в зале для пленарок, граждане судят в основном по репортажам о принятии каких-нибудь громких законов (вроде недавнего повышения штрафов для участников митингов» (АиФ, 2012, № 28); вещать — ироничное, согласно данным Толкового словаря русского языка под редакцией Д.Н. Ушакова [2000: 267]: «Чуть ли не каждый день нам вещают о грядущих прорывах и достижениях. Что к 2020 году половина россиян запишется в средний класс…» (АиФ, 2007, № 37); выдать — «Разг. Сделать или сказать что-либо неожиданное, необычное» [Большой толковый словарь русского языка 2001: 169] — не отмеченная словарями ироническая коннотация: «Наш министр культуры на открытии Московского международного кинофестиваля выдал, что Московский кинофестиваль — один из старейших в мире. Сильно для доктора наук» (Радио РСН, 30.06.12, программа «Синемания»).

Сюда же относятся слова с некоторыми аффиксами, прежде всего с префиксом про-: провластный, проправительственный, прокремлевский: См. использование негативнооценочных слов с этим префиксом в публикации «Московских новостей» от 5 декабря 2012 года под названием «Год протеста. Что это было?»: провластный: «Портрет Сергея Кургиняна стал символом альтернативных, провластных митингов прошедшего года»; прокремлевский: «Света из Иванова прославилась благодаря интервью корреспонденту «Московских новостей» после митинга прокремлевской молодежи на Триумфальной площади». Здесь негативная оценочность двояко направлена: на объект, определяемый прилагательным (митинги, молодежь), и на объект, название которого следует за префиксом (власть, Кремль).

4. Рационально-оценочная лексика. Это эмоционально нейтральные слова и сочетания слов, обозначающие явления, качества, которые и в традиционных представлениях русского народа, и в современной коллективной российской ментальности воспринимаются как социально одобряемые/социально не одобряемые: авторитетный, компетентный, ответственный, порядочный, патриот, пользуется уважением, стойкий, умный, законопослушный, честный, образованный, профессиональный, успешный; верность, единство, единый, мужество, надежность, справедливость, стабильность, честность; вера в Россию, демократия, не обещает, а делает, устойчивое развитие, повышение заработной платы, пенсии будут расти, улучшение качества жизни, рост доходов населения модернизация производства, справедливое устройство общества, экономический рост и т. д./ коррумпированный, нечестный, лживый, нелегитимный, взятки, взяточничество, вымогательство, коррупция; авторитаризм, безнаказанность, безответственность, безразличие, жестокость, трусость, ложь, лживость; отставание, деградация, бедность, повышение пенсионного возраста, рост коммунальных тарифов, падение рубля отсутствие четкой стртегии развития, обеспечение своего богатства и влияния и т. д. (выявлены в материалах СМИ 2000-20016 гг.). В «Стилистическом энциклопедическом словаре» эта группа слов названа «нейтральной лексикой с рационально-оценочной коннотацией» [2003:143].

Интересно, что рационально-оценочные слова, употребляемые в СМИ, в подавляющем большинстве являются обозначениями тех качеств, которые были названы россиянами в процессе опроса «Каким должен быть идеальный депутат?» (проводился ВЦИОМ 9 июня 2016 года, в связи с предстоящими в сентябре выборами в Государственную думу). Идеальные качества депутата, по мнению россиян, это: активность/ результативность; компетентность/профессионализм; исполнительность; хозяйственность/опыт руководящей должности; опытность/ответственность; целеустремленность/перспективность мышления; патриотизм в его созидающем смысле; открытость/доступность для населения; новаторство/ «новое мышление»; местное происхождение/ «свой»; честность/высокие моральные качества [www.wciom.ru/nleadmin/nle/reports_ conferences/2016/2016-06-09-kandidat.pdf]. Дополнительными качествами идеального депутата россияне указали: грамотность/образованность; идейность/твердость своей позиции; харизматичность/яркость, публичность; рассудительность/ сдержанность; умение собрать команду; дипломатичность; скромность, отсутствие тяги к излишнему PR [там же].

Кроме того, респондентам был задан вопрос: «Каким не должен быть депутат?». Негативными, несовместимыми со статусом депутата качествами оказались: популизм; бездействие/пассивность; принадлежность к сфере культуры, спорта; некомпетентность (непрофессионализм); лицемерие/конъюнктурность; несамостоятельность; безответственность; излишняя эмоциональность; агрессивное поведение на публике; нерешительность/мягкотелость; уголовное прошлое (репутационные скандалы); несоответствие масштаба личности занимаемой должности [там же].

Рационально-оценочную лексику, называющую положительные качества, положительно оцениваемые обществом действия власти и их результаты, используют разные массмедиа:

— печатные СМИ: «Любой губернатор… предполагается законопослушным и в достаточной мере успешным…» (Д. Медведев в интервью корреспонденту Известий, о качествах губернаторов. — Изв., 28.03.12), «При принятии решений должны быть проанализированы профессиональные качества: этот человек должен быть с хорошим опытом работы, профессиональный, успешный» (там же); «Скорее всего, он [министр культуры Владимир Мединский — В. С] — честный человек, И не ворует — ни копеечки!» (МК, 21.02.14).

См. также: «Самые-самые российские политики» — загол. к опубликованным в АиФ результатам опроса, проведенного Аналитическим центром Юрия Левады (АиФ, 2006, № 52):

— «В. Путин — самый умный — 47 %; самый честный — 37 %»;

— «В. Жириновский — самый жизнерадостный — 59 %»;

— «Ю. Лужков — самый хозяйственный — 37 %»;

— радиоэфир: «…Самый популярный министр у россиян….занял первую строчку среди министров правительства» — о С. Шойгу (радио Коммерсантъ-FM 01.02.13); «В пятерку самых узнаваемых членов правительства вошли также: Сергей Лавров, Виталий Мутко, Вероника Скворцова, Дмитрий Рогозин» (там же);

— телевидение: «У меня нет сомнения, что Путин, с его огромным опытом, с его авторитетом, с его способностью принимать решения….является наиболее удачным кандидатом» (выступления сторонников В. Путина накануне выборов президента в 2012 году — ТВ Россия-1, Вести в субботу, 11.02.12); «Владимир Путин, на мой взгляд, является гарантом сохранения целостности России (К. Шахназаров, там же); «Он [В. Путин — В.С.] стал большим политическим лидером …И ту ответственность, которую он возлагает на себя, это тоже надо понимать» (там же).

Рационально-оценочная лексика позитивной семантики широко представлена в документальных телевизионных фильмах о государственных и политических лидерах советской и постсоветской России. Так, в фильме Николая Сванидзе «Б.Н.» — о Борисе Николаевиче Ельцине (Вести. ru/ 26.11.2015) в воспоминаниях современников и соратников Ельцина находим:

— «сердечный человек и патриот, восстановил в России демократию и свободу»;

— «…сила характера Бориса Николаевича была такова, что к нему просто невозможно было нейтрально относиться»;

— «радушие, дружелюбие и искренность»;

— «Российская история не предлагала широкий выбор сильных личностей государственного масштаба. На этом человеке российская история, несомненно, сосредоточила свои усилия, и он получился очень ярким, даже слишком, и внешне, и внутренне. От внешности, говорящей, что не выродилась русская порода, до абсолютно неожиданного содержания».

Контексты с рационально-оценочными словами негативной семантики встречаются преимущественно в печатных массмедиа и интернете, звучат они и в радиоэфире. Это обозначения:

а) негативных качеств: «Все четыре года она [Анна Политковская — В.С.] была рупором «Норд-Оста», поддерживая нас…. помогала выстоять в неравной борьбе с лживой властью» (Нов. газ.); «Случаи криминальных преступлений в Сагре, Пугачеве и ранее в Кондопоге дали повод предположить, что власть, ее силовые структуры …аморфны, трусливы и недееспособны. Но жесточайшее подавление многотысячных оппозиционных митингов и шествий тех же в Москве и Питере говорит, что сила и воля у государства есть» (Арг. нед., 26.09.13); «Государственная жестокость» — о продолжении заключения PussyRiot (Эхо Москвы) и т. д. б) негативных явлений: «Социальные настроения граждан снижаются, оптимизм падает, население готовится к ухудшению положения дел в стране» (Нов. Изв., 24.09.2015); «Экономика деградации: К хроническим бедным можно отнести уже сейчас 20–25 % жителей России» (загол. и подзагол., МК, 22.01.16).

Оценочность этой группы лексики может усиливаться контекстным окружением. Для современных массмедиа весьма типично акцентирование оценочных нюансов семантики слова вынесением его в сильную — заголовочную — позицию. Например: ".Есть ли среди российских чиновников порядочные люди? Отправьте на номер 2151 SMS следующего содержания…» (АиФ, 2011, № 45) — заголовок в форме вопросительной конструкции — выражение модальности сомнительности; предполагает отрицательный ответ; «День коррупции на телеканале РБК. Анонс для всех программ этого дня» (ТВ РБК, 25.02.13) — слово негативной семантики в названии пародирует составленные по этой же модели обозначения с положительной оценочностью: День знаний, День защиты детей. День Земли и т. д.; аналогично: «Абсурд-проект! Рейтинг самых глупых инициатив власти. Читайте «Аргументы и факты!»» (объявление на радио РСН, 10.11.09) и т. п.

5. Рациональн о-о ценочные слова с эмоциональными коннотациями. Они, во-первых, обозначают явления, действия, социально одобряемые/не одобряемые; во-вторых, обладают коннотациями, которые одновременно выражают и оценочное авторское отношение: беззаветный, героизм, гражданин, отечество, служение, судьбоносный/мздоимство, вымогательство, выставить (в значении: 'выгнать, грубо удалить откуда-либо' [Большой толковый словарь русского языка: 184]), мракобес, подхалим, ретроград, катастрофический (о падении рубля), охмурять, показуха, позор, произвол, продажность, подлость, халатность и т. п. В текстах о власти, публикуемых современными массмедиа, а также в политическом дискурсе в целом эта группа оценочных слов представлена в основном лексикой, представляющей явления как негативные и обладающей негативными же коннотациями разных оттенков. Например: «В предвыборном 2007 году политики начнут толпами «охмурять» Россию» (АиФ, 2006, № 52); «Продажны все» — заголовок материала о коррупции во власти» (Нов. Изв., 05.03.04, полоса «Власть и закон»); «Депутатов-прогульщиков выставят из Госдумы» — загол. (В-ДЕТАЛЯХ. РФ. Уралинформбюро. 04.05.2016 www.uralinform.ru/ntws/politics/250016); «Мракобес!» — о назначении В. Мединского министром культуры (Труд, май 2012, статья «Возмутительный министр»); «Рейтинг подхалимов» — перечень известных российских персон, которым принадлежат положительные высказывания о В. Путине и Д. Медведеве (ежегодно публикуется в журнале «Коммерсантъ Власть»; в него в разные годы вошли, например, актер М. Боярский, режиссер Н. Михалков, губернатор Санкт-Петербурга В. Матвиенко, глава Чечни Р. Кадыров и др.); «…когда государство поступает подло, поступает негуманно…, одна из позорных страниц в истории России…» — о процессе по делу Надежды Савченко (Сергей Алексашенко, Эхо Москвы, 08.03.16); «Мигалки — позор России!» — плакат пикетчиков около Триумфальной арки в Москве (информация на Эхе Москвы), сайт «Россия без дураков» (создан по инициативе президента Д. Медведева в январе 2012 года), где сообщается о глупых или нелепых решениях чиновников, и т. п.

Позитивнооценочная лексика этой группы употребляется скупее. Критика власти свойственна современным СМИ. А при выражении положительной оценки авторы предпочитают использование нейтральных рационально-оценочных слов. Однако случаи обращения к рационально-оценочным словам с эмоциональными коннотациями тоже есть, и они весьма знаменательны.

О существительном гражданин. Оно актуализировалось в массмедийном и — шире — в политическом и в культурном дискурсе в период подготовки к выборам в Думу 2011 года и выборов президента России в 2012 году в том его значении, которое в словаре сопровождается пометой высок. — 'высокое': «Гражданин… 3. Высок. Человек, заботящийся об общественном благе, подчиняющий свои личные интересы общественным» [Большой толковый словарь русского языка: 225]. Появилась целая серия посвященных проблемам политики и власти произведений разных жанров, наименования которых, созданные по одной и той же модели, включали это слово: «Гражданин поэт» — сатирический, оппозиционной направленности спектакль Д. Быкова; «Гражданин президент» — публицистическая передача с А. Васильевым на телеканале РБК; «Гражданин Гордон» — телевизионная передача также публицистического характера (ТВ, 1 канал). С 2014 года действует проект «Активный гражданин» — проведение электронных референдумов, посвященных разным проблемам жизни столицы (создан по инициативе мэра Москвы С. Собянина) Аналогичное употребление этого существительного в печатных СМИ: в газете «Московские новости» (печатная версия выходила до 2014 года) наряду с названиями полос: «Я москвич», «Я наблюдатель», «Я болельщик», «Я телезритель» и т. д., названием одной из полос было: «Я гражданин».

О прилагательном первый. Его неявно выраженная оценочность актуализировалась многократным повторением словосочетания первый президент России в материалах СМИ, сообщавших о смерти Б.Н. Ельцина (апрель 2007 года) и в публикациях, связанных с празднованием его 80-летия (конец января — начало февраля 2011 года):

«Умер Борис Николаевич Ельцин — первый президент России» (Газета, 4.04.07); «Прощание с первым президентом России пройдет в Храме Христа Спасителя» (там же); «Первый президент России уходит в вечность» (Арг. нед., 2007, № 17); «Концерт, посвященный 80-летию со дня рождения первого президента России. Сегодня — на канале Россия» (ТВ, Россия 1, 01.02.11); «В Екатеринбурге открывается памятник первому президенту России Борису Ельцину» (радио Вести — FM, 01.02.11); «Борис Ельцин. Первый» (назв. документального фильма — ТВ., Первый канал, 01.02.11) и т. п.

Первый в вербально-ассоциативной сети русского языка связано причинно-следственными отношениями с представлениями: а) ‘первооткрыватель, первопроходец’, а потому наиболее ‘трудный, самый опасный’ (см.: ‘первый полет человека в космос’) и б) ‘достойный наибольшего уважения’. Кроме того, первый семантически близок с ‘лучший’ (в спорте — первое место — у лучших спортсменов). Семантические и прагматические связи наделяют порядковое прилагательное дополнительными положительными коннотациями, и словосочетание первый президент России обретает патетическое, торжественное звучание.

Некоторые политические партии включают в свои названия рационально-оценочные слова с позитивными эмоциональными коннотациями, например: «Великое Отечество» (партия, созданная в 2013 году). Атрибутивный компонент подчеркивает, что цель партии — возрождение России как великой державы, возвращение ее в число ведущих стран мира.

6. Оценочностью обладают конкретные существительные в форме именительного падежа в сочетании сгенет в о м в обозначениях типа «Политик года», «Человек года», «Имя России», «Имя Победы» и нек. др. Назовем такое значение именительного падежа номинативн о-к валификативным. В подобных словосочетаниях семантическая структура существительного в именительном падеже осложняется опущенным определительным компонентом суперлятивного значения; лучший политик, самый выдающийся человек, самое значительное имя.

7. Оценочные метафоры (о них см. ниже, сс. 149–170).

8. Легко становятся оценочными, обладая при этом разнообразными эмоциональными коннотациями окказионализмы, подвергшиеся всевозможным трансформациям устойчивые словосочетания и выражения, а также прецедентные феномены. В смысловом пространстве «власть» их оценочность обычно многослойная: 1) это изначальная оценочность прототипической вербальной единицы, 2) это оценочность носителя современного мышления, направленная на денотат, обозначение которого послужило прототипом для образованного окказионализма или переосмысленного фразеологизма, прецедентного феномена; 3) это оценочность, направленная на явление, которое обозначено в данном контексте. Например:

— «Спецпреемник: Политологи «ищут» нового президента России» — загол. и подзагол., о прогнозах, высказываемых оппозиционными политиками относительно итогов президентских выборов за три года до этих выборов (Нов. Изв., 06.09.05) — первая часть окказионализма — недвусмысленное напоминание о прежней деятельности В. Путина — работе в спецслужбах, которая долгое время служила основанием для враждебного отношения к нему со стороны ряда СМИ. Одновременно созданное слово демонстрирует скепсис, неверие в то, что стране удастся найти независимого от силовых структур и достойного кандидата на пост президента;

— «Казнотраты» — загол. (Нов. Изв., 07.06.2007), о том, что депутаты Госдумы только половину рабочего времени посвящают пленарным заседаниям, а остальное время — неизвестно чему. Деривационное значение окказионализма создается негативнооценочными свойствами производящих основ: 'казнокрад' и 'траты';

— «Новый мэропорядок»: Реформа 2014 года снизила политический вес муниципальных глав» — загол. и подзагол. (Коммерсантъ Власть. www.kommersant.ru/doc/3169943). Парономазия (созвучно актуальному сейчас в СМИ миропорядок) помогает выразить ироническое отношение и к утратившим прежнюю влиятельность мэрам крупных городов, и к очередной реформе;

— «Ложка дегтя в бочках меда» — загол., статья Вячеслава Костикова о «пафосных» трактовках патриотизма и о резком, послужившем диссонансом выступлении Г. Грефа на Гайдаровском форуме в январе 2016 года (Греф говорил об отставании России и назвал ее нынешнее состояние «проигрышем»; АиФ, 2016, № 3). Здесь негативная оценочность того, что названо одним из компонентов фразеологизма в его изначальном виде («бочка меда» — неумеренные похвалы и необоснованные восторги) дополнена негативными ассоциациями, которые на фоне недавнего нефтяного кризиса вызывает существительное бочка (англ. barrel; у нефтяников баррель — 'мера вместимости и объема, используемая в нефтяной промышленности ряда стран'). Суммарно оценочность направлена на тех, кто, несмотря на кризис, поддерживает патриотические настроения в стране, т. е. на власть. Эта мысль развивается в статье и акцентируется в последних фразах: «Подмена дела бахвальством остается любимой игрой чиновничества и драйвером карьеры. Кто громче крикнет «ура!», тот уже и патриот и при новой должности. А между тем ложка горького дегтя в барреле сладкой нефти была бы очень полезна»;

— «СССР. Эпоха развитого социализма. — Россия. Эпоха развитого бюрократизма» (АиФ, 2006, № 25) — креолизованный текст: прототипический и трансформированный прецедентные тексты — подписи к двум «стебовым» фотопортретам руководителей. Это Л.И. Брежнев с пятью наградами на груди и современный чиновник с кипой стодолларовых бумажек в нагрудном кармане. Насмешливое сопоставление подчеркивает сущностную, с точки зрения автора, схожесть обозначенных периодов, аксиологические характеристики одинаковы;

— «Ночь длинных ковшей» — это новое устойчивое выражение, распространившееся на страницах российских массмедиа после 9 февраля 2016 года, когда по распоряжению Правительства Москвы был произведен снос незаконно построенных торговых павильонов: «Жители Москвы еще не успели забыть «ночь длинных ковшей», запомнившуюся сносом 97 торговых точек — «самостроев», — как появилась информация о сносе еще 66 объектов» (Интернет-сайт «Великая эпоха», 05.06.16); «В Москве продолжается снос самостороя. На этот раз разбирать будут торговый центр «Пирамида» около станции метро «Пушкинская»….В отличие от «Ночи длинных ковшей» этот демонтаж должен обойтись без эксцессов…» (МК RU.19.02.16). Словосочетание представляет собой трансформированное обозначение прецедентной ситуации. «Ночь длинных ножей» — эпизод из истории Германии 30-х гг. 20 века, когда Гитлер осуществил расправу над штурмовиками СА, которых заподозрил в нелояльности. Выражение в дальнейшем обрело резко отрицательную оценочность; так, «Ночь длинных ножей» — заключительная сцена телевизионного фильма канадского режиссера Кристиана Дюгея «Гитлер. Восхождение дьявола». Снос торговых павильонов в Москве вызвал недовольство не только у их владельцев, но и у многих москвичей, поэтому уже само по себе выражение «ночь длинных ковшей» выражало неодобрение, неприязнь. Однако у тех, кто знаком с историей Германии, оно вызывало иную реакцию (о ней пишет Ю.Н. Караулов): как и любой другой прецедентный феномен, обозначение прецедентной ситуации соотносит названное событие с его историческим прототипом, отмечая их сходство или несовпадение [Караулов 1987: 218]. В данном случае события в Германии 1934 года и снос незаконно построенных павильонов в центре Москвы были введены в отношения мнимого тождества. То, что в русскоязычном сознании могло быть воспринято и употреблялось некоторыми носителями языка как выражение с эмоциональными коннотациями негативного свойства, при сопоставлении с прецедентом-прототипом оказывается выражением, которое обозначает ненавидимое всеми явление — фашизм, т. е. выражением с заложенной в семантику резко отрицательной оценочностью.

Наоборот, оценочность нового устойчивого выражения «вежливые люди» (распространилось с начала марта 2014 года; обозначало военнослужащих в военной форме без знаков различия, обеспечивающих безопасность населения Крыма во время присоединения Крыма к России; обрело статус прецедентного феномена) изменилась с негативной на положительную. Первоначально словосочетание произносилось с язвительной иронией (автор — блогер «Живого журнала» Борис Рожин). Изменение оценочности на положительную исходило, по-видимому, прежде всего от тех, кто был так назван, как утверждение альтернативной позиции: «Да, мы никому не причинили зла, мы очень вежливые люди!», а также от тех, кто поддержал действия власти по возвращению Крыма в состав России. Выражение получило широкое распространение в интернете, в социокультурном пространстве. Общеизвестный факт: футболист «Локомотива» Дмитрий Тарасов был наказан за то, что, уходя с поля после матча с турецким «Фенербахче», снял форменную игровую футболку. Под ней все увидели майку с изображением В. Путина и надпись «Самый вежливый президент». Футболист объяснил свое появление в майке с изображением Путина тем, что считает себя патриотом России. Случай эпизодический и несерьезный, тем более что на футболиста был наложен штраф за нарушение правил. Однако он показывает способность прецедентного феномена становиться знаком, аккумулирующим память о каком-либо событии, отношение к этому событию с точки зрения представителей данного лингвосообщества, а также эмоционально-оценочное отношение к лицу, применительно к которому употреблен прецедентный текст в данной ситуации. Словосочетание закрепилось в русском языке, приобрело, по мнению некоторых филологов, статус «мема федерального значения» (Владимир Корягин. Первый в истории мем федерального значения. — ГАP3EТА.RU. 07.05.14), и область его применения как позитивнооценочного постепенно расширяется. См., например, название материала АиФ «Вежливый инок», посвященного 700-летию со дня рождения Сергия Радонежского (АиФ, 2014, № 20).

Встречаются случаи, когда образование окказиональных слов и разнообразные переработки фразеологизмов в смысловом пространстве «власть» не продиктованы необходимостью выразить оценку, а являются результатом языковой игры. Например: «Министр без спортфеля» — о министре спорта В. Мутко и его готовности покинуть пост министра, если это потребуется (АиФ, 2010, № 10); «Межпортфельные отношения» — загол. материала, рассказывающего о распределении функций в формирующемся кабинете министров (Вр. нов., 26.09.07); «Путину готовят третий срок» — загол., публикация о том, как за три года до выборов политики и политологи размышляют о том, будет ли В. Путин президентом еще раз (Мир новостей, 28.06.05), «Великий Починок» — загол. материала об А, Починке, бывшем в 2002 году министром социальной защиты (Нов. газ., 23–25.12.02), и т. п. Но и в этом случае представление об отношении автора к названной персоне или власти в целом создается: добродушная шутка, как уже указывалось, — проявление дружелюбного отношения, сигнал «свой».


Воздействующий результат использования оценочных слов, окказионализмов, трансформированных устойчивых выражений и прецедентных феноменов

1. Рационально-оценочные слова без эмоциональных коннотаций. В аксиологической интерпретации мира это своего рода «концептуальные» слова (термин Г.Я. Солганика, обозначавший идеологические понятия в языке советских СМИП [Солганик: 30]), употребление которых вызывает у представителей массовой аудитории хранящиеся в когнитивной базе оценочные представления и помещает объект изображения в зону позитива/зону негатива.

Зона позитива: профессионализм, порядочность, стойкость, долг, профессионализм, компетентность, трудолюбие, строительство новых жилых районов, открытие современного перинатального центра, индексация пенсий и т. д. — > «хорошо».

Зона негатива: некомпетентность, пассивность, взяточничество, беззаконие, безразличие, лживый, ложь, предательство, понижение уровня доходов населения, безработица и т. д. — > «плохо».

В зависимости от того, какие именно из рационально-оценочных слов наполняют смысловое пространство «власть», создается представление о власти и её оценочная трактовка, которая передается адресату. При некритичности восприятия это происходит автоматически. Например, названия некоторых политических партий, объединений включают в себя слова, относящиеся к рационально-оценочной лексике: справедливый (Справедливая Россия), единый (Единая Россия), жизнь (Партия Жизни), народный (Общероссийский народный фронт). «25 справедливых законов» — название программы, с которой партия Справедливая Россия шла на выборы в Государственную думу-7 в 2016 году. Занимающие в когнитивной базе зону позитива, эти слова вызывают доверие массовой аудитории, электората — сигнал «свой». Наоборот, наполненность континуума рационально-оценочной лексикой негативного характера программирует отрицательную реакцию. Используя рациональнооценочную лексику, автор речи может намеренно фокусировать внимание аудитории на одних только негативных качествах власти и сторонах ее деятельности, заранее имея в виду негативную реакцию на то, о чем сообщается. Таковы, например, тексты, произнесенные в разных городах на митингах КПРФ после выборов 2011–2012 гг. (публикация в газете «Правда», 21–22 марта 2012 года), в которых находим: коррупция, фальсификация выборов, губительные реформы, уничтожено, утрачена, постоянный рост тарифов, обнищание, ложь, лицемерие, административный прессинг, и т. д. Исключительно негативные явления стали содержанием текстов предвыборных телевизионных роликов ЛДПР, КПРФ, Парнаса (выборы в Государственную думу 7) в 2016 году: «Каждый из населения России болеет практически два раза в год», «Повсеместно закрываются больницы», «Из-за нехватки специалистов к врачам растут очереди» (ЛДПР); «те, кто незаконно захватил все богатства страны», «ложь» (КПРФ); «Нынешняя власть завела Россию в тупик», «Политика этой власти обрушила экономику», «граждане сегодня беднеют» (Парнас).

В психологической науке говорится о так называемой «триаде враждебности» — психологическом феномене, в который входят гнев, презрение и отвращение [Красавский 2008: 291]. То, что вызывает гнев у говорящего/ пишущего, соответственно, способно вызвать гнев у адресата речи — предствителя того же лингвосоциума.

2. Оценочная лексика с эмоциональными коннотациями.

Во-первых, она обеспечивает эмоциональную же реакцию аудитории. Эмоции, как уже отмечалось выше, заразительны. Чрезмерная аффективность способна подавлять рациональное восприятие информации и способствовать эмоциональному заражению — передаче эмоционального состояния от одного человека к другим (об этом см. выше, с. 67), а регулярное выбрасывание однонаправленных по оценочности эмоций вырабатывает у массовой аудитории запрограммированные оценочные реакции. Привычка, в определении теоретиков социальной психологии, — это «поведение, которое было выработано в результате жизненного опыта и теперь выполняется почти автоматически» [Крысько: 219]. И: «как только привычка укореняется, она становится самодостаточной и трудноустранимой» [там же: 219].

Во-вторых, использование лексики с эмоциональными коннотациями негативного характера (словарные пометы: презр, пренебр, фам.) является одним из способов нарушения границ другой личности и вторжения в приватное пространство изображенной персоны. Как уже отмечалось, в общении журналиста с представителем власти реализуется официальный тип отношений с неизменным сохранением социально-иерархической дистанции. А фамильярность, пренебрежение, презрение — это взгляд «свысока», не соответствующий ролевой ситуации. Слова и сочетания слов с коннотацией грубости в публичном общении (словарные пометы: грубо, бранно) — проявление крайнего пренебрежения к тому, кто назван, автор речи тем самым признает за собой право на «затаптывание» его эмоциональной территории. См., например, лексику, использованную в приведенной выше, в 1 главе, публикации МК «Судьба кремлевских падчериц: зачем советник Путина Титов примерит фату Прохорова» (МК, 12.02.2016): «Он [Титов — B.C.]либо держит фигу в кармане и собирается «кинуть Кремль», «антирыночные тезисы Сергея Глазьева, вызывающие рвотный рефлекс», ««А вот «Справедливая Россия» в 2007 году накосячила — отобрала голоса вовсе не у коммунистов, как полагалось, а у «мамы» [Единой России — B.C.]. Оскорбление, обзывание всегда «пробивают» эмоциональную защиту и разрушают границы эмоционального пространства того лица, которому они адресованы, и принижают его в глазах тех, кто при оскорблении присутствует, т. е. аудитории массмедиа.

2.7. Оценочные метафоры

Метафора в классической теории словесности, в современных трудах по имиджелогии, по языку рекламы неизменно относится к числу одного из основных средств создания образа. «Королевой риторических фигур», «генеральным тропом риторики» назвал метафору Ю.Б. Борев [Борев 2003: 240]. Двуплановость смысла, возникающая в результате метафорической аналогии, обеспечивает яркость и запоминаемость представления о том, что названо словом-метафорой. Знаменитая гоголевская метафора «птица-тройка» стала аллегорическим изображением России и ее судьбы: бесконечность дороги, неведомость пути, предвидение неудержимого движения вперед. Метафора «оттепель» — (неофициальное обозначение периода пребывания на посту руководителя страны Н.С. Хрущева и проводимых им реформ) всем кругом семантических и эмоциональных связей прямого значения этого существительного лаконично и точно передает и сущность реформ, и вызванное ими состояние общества: холода отступают — солнце — ясное небо — сверкающая и звонкая капель — ожидание чуда новой жизни.

В политическом дискурсе главенствующим стилеобразующим принципом был и остается принцип оценочности, поэтому то образное представление, которое создает метафора, содержит одновременно оценочную характеристику. Разумеется, принцип оценочности определяет и метафоры, наполняющие смысловое пространство «власть» в текстах массмедиа: и в этом случае задача автора/авторов — представить позиционируемую персону (или власть в целом) как привлекательную или, наоборот, акцентировать ее недостатки или даже дискредитировать ее.

2.7.1. Что делает метафору оценочной?

1. Оценочность метафоры обусловлена прежде всего соотношением смыслов между объектом метафоризации и прямым значением слова, ставшего метафорой. Возможны два типа этого соотношения:

а) оценочные особенности слова-метафоры переходят на обозначенный метафорой объект — непосредственный перенос оценочности. См., например, названия позитивных явлений, свойств, использованные в качестве метафор: чудо, святой, священный: «Чудо СССР» (загол., Завтра, 2013, январь, № 1), «Святой Сталинград» — загол. (Завтра, 2012, декабрь, № 52) «Все слышнее голоса народа, требующие вернуть городу на Волге его священное имя — Сталинград… (там же); названия негативных явлений: вирус, дедовщина, жаба: «вирус чуровщины», который «распространяется на любые выборы» (Нов. газ., 12.12.12), «Дедовщина как государственный уклад» (загол., Арг. нед., 31.01.08), «Жаба власти» (А. Проханов, загол., Завтра, 2003, апрель, № 15) и там же, о внутренней политике 90-х: «жаба перестройки», «жаба либерализма», «жабареформ», «жаба дефолта»;

б) денотативные сферы объекта метафоризации и слова-метафоры удалены друг от друга и не сопрягаемы в реальности. Например, лексика «красивости» и лексика искусства, примененная к политическим или государственным деятелям в описании официальной ситуации (публикация Новой газеты, 12.12.12):

— о С. Железняке: (отвечая на вопросы журналиста Новой газеты, он не смог вспомнить фамилию режиссера кинофильма, о котором шла речь): бриллиант, корона, бестселлер, поиски прекрасного, думский искусствовед: «Сергей Железняк — яркий бриллиант в короне Госдумы. Собрание его инициатив — чистый бестселлер», «Железняк все блуждал в поисках прекрасного…Роман Супер, в отличие от думского искусствоведа, не только вспомнил название… но и год выпуска»;

— о Дм. Пескове: изысканность, поэтическая экспрессия: «Пескову свойственна изысканность трактовок и оценок. Лучшие из них отмечены поэтической экспрессией»

В этом случае оценочность (здесь — язвительно-негативная) создается парадоксальностью переноса. Назовем это алогичный перенос оценочности. Г.А. Копнина характеризует алогичность, нарушение онтологических норм как один из риторических приемов [Копнина 2005: 45]. См. такое же соединение несоединимого в сравнении: «Парламентские и президентские выборы без Зюганова все равно что масленица без блинов» («Стало ли советское прошлое историей?» — Эхо Москвы, 11.11.11).

2. Оценочность может создавать импликационал слова, использованного в качестве метафоры. Импликационал — «набор коннотаций», «стереотипных ассоциаций, связанных со словом» [Москвин. 2007: 275]. Или, иными словами, импликационал — это совокупность смысловых, оценочных и стилистических связей, окружающих слово и определяющих его место в вербально-ассоциативной сети. В этом случае узуальная оценочность одной или нескольких составляющих импликационалапереносится на означаемый метафорой объект. Например: дистилированный псевдоним — о переименовании Сталинграда (А. Проханов в статье «Святой Сталинград» — Завтра, 2012, декабрь, № 52). Оба слова — оценочные метафоры. Дистилированный, согласно словарю, — «1. Очищенный, не имеющий примесей… 2. Лишенный дополнительных подробностей, подвергшийся цензуре…» [Большой толковый словарь русского языка: 262]. Семантические и оценочные компоненты импликационала (периферийные семы) — ‘лишенный вкуса, цвета, запаха‘, ‘лишенный оригинальности, индивидуальности‘, т. е. ‘никакой‘. Псевдоним в прямом значении — «Вымышленное имя писателя, артиста, политического деятеля» [там же: 1042]. Смысловые и оценочные компоненты импликационала — ‘скрывающий суть, ненастоящий‘. А ‘ненастоящий‘ в российской лингвоментальности также имеет негативнооценочный компонент, стоит в одном ряду с ‘поддельный‘, ‘фальшивый‘, т. е. ‘тот, что хуже настоящего‘. Здесь же, за счет сдвига в традиционной сочетаемости (псевдоним — не у человека, а у города), активизируются негативные коннотации у морфемы псевдо-: pseudos — ‘ложь, вымысел‘ (ср.: псевдонаука, псевдодемократия и т. п.).

2.7.2. Образ власти в метафорических моделях современного массмедийного дискурса

Метафорическая модель, или формула метафорического переноса, — это типовой, регулярно осуществляемый перенос наименований явлений одной денотативной сферы на явления другой [см. об этом: Чудинов 2007: 131; Москвин 2007: 402]. Так, одну метафорическую модель образуют «машинные метафоры», основанные на переносе наименований из мира техники в мир политики: государственная машина, государственный аппарат, рычаги власти, эшелоны власти, властный тандем, люди-винтики и нек. др. (подробно о них см. выше, раздел «Деиндивидуализация и деперсонификация в политическом дискурсе», сс. 95–97). К одной метафорической модели относятся метафоры, названные нами «историческими»: обозначения явлений прежних эпох, употребленные по отношению к фактам современности. Например: «Князья и опричники» — загол., о взаимоотношениях власти и бизнеса в провинции (Нов. газ., 07–10.08.02), «Царь Борис» — загол., о Б.Н. Ельцине (Профиль, 20.04.09), «…силовики на троне…» (Капитал страны. Федеральное интернет-издание, 21.01.15), «Оброк на паразитизм» — загол. (Сов. Россия, 21.01.15) и т. п.

Метафорические модели, принятые в данном языке, в значительной степени определяют особенности языковой картины мира и отражают видение мира, присущее данному лингвосообществу. А изучая формулы метафорического переноса, с помощью которых создавался и создается образ какого-либо одного объекта в разные эпохи, можно сделать точные выводы о том, какое место занимал и занимает этот объект на ценностно-аксиологической шкале. В нашем случае таким объектом является власть. Актуальные в современных массмедиа метафорические модели убедительно показывают, какие денотативные сферы задействованы в настоящее время в создании образа власти. Или, иными словами, помогают понять, с чем в современной действительности соотносится власть в журналистской интерпретации. Исследование корпуса массмедийных текстов за первые 16 лет нынешнего столетия позволил выявить 18 таких моделей (некоторые из них появились недавно и еще не обозначены в исследовательской литературе). При этом в одну группу объединялись:

а) слова, прямое значение которых относит их к одной денотативной сфере (например, криминальные метафоры: банда, крышевание, рейдер, рейдерство, дедовщина и нек. др.);

б) слова, импликационал которых содержит оттенки значений, соответствующие общему значению данной модели, например: «Наша страна — станица Кущевская» (АиФ, 2010, № 48) — ставшее новым прецедентным именем обозначение прецедентной ситуации, которая семантически и эмоционально связывается теперь с понятием 'преступность'.

Ниже приводятся метафорические модели, в которых в современных печатных и электронных СМИ реализуется представление о власти. Это:

1) метафоры «обособленности». Их число невелико, но они регулярно используются в текстах СМИ. Это прежде всего каста, клан, — о чиновниках разных уровней, о депутатах, о власти. Например: «Наше чиновничество все еще в значительной степени представляет собой замкнутую и подчас надменную касту1» (Нов. газ., 16.03–22.03.07); «Единая Россия — клан бюрократов» (С. Миронов в ТВ-передаче «Выборы 2012»; «Сбережения массового избирателя на наших глазах превращаются в труху… В этих условиях кланы в Кремле ревниво оценивают свой статус и вес, заключают пакты о ненападении и определяют общих противников» (Незав. газ., 07.11.14) и там же: «питерский клан», «клановые прот ивостояния»;

2) метафоры деструктурирования, разрушения; обычно они говорят о результатах действия власти и о состоянии современного российского общества: недострой, коррозия, девальвация, размывание национального единства; вымывание личностей, нравственных ориентиров; расшатывать; разлагать, добивать и т. п. Например: «Недострой — это судьба нашей страны и нашего народа» (АиФ, 2012, № 42, с. 6); «Серьезной коррозии подвергся авторитет депутатов» (АиФ, 2010, № 48, с.6); «Нашу историческую власть не столько свергали извне, сколько она сама себя «свергала». Просто «выедала» изнутри. После чего ее добивали….» (Моск. нов., 05.12.12);

3) метафоры нивелировки: дистиллированный, диетический: «Все слышнее голоса народа, требующие вернуть городу на Волге его священное имя «Сталинград», отказавшись от дистиллированного псевдонима, что напоминает аккуратную пресную побелку, под которой пламенела огненная икона» (А. Проханов Святой Сталинград. — Завтра, декабрь 2012, № 52); «На фоне прокуренной и отравленной алкоголем страны он [президент В.В. Путин — В. С] выглядит очень уж диетическим. Как на придворных портретах художника Шилова….Авторы фильма совершали ошибку, показывая президента таким довольным, умиротворенным, таким дистиллированным, таким отстраненным от болей России» (В. Костиков. Невесты для Путина. Юбилейное послесловие. — АиФ, 2012, № 42). Негативная оценочность таких метафор направлена на стремление уничтожить все яркое, индивидуальное — и в людях, и в стране. Результат такого уничтожения — мнимое «равенство», а по сути дела пресловутая «уравниловка», торжество усредненности и посредственности;

4) метафоры подделки, имитации, фальши. Они указывают на то, что, не являясь подлинным, выдается за подлинное. В эту модель входят слова из разных денотативных сфер: а) оформительского, ювелирного дела: декоративная власть, декоративные выборы — Эхо Москвы, 03.07.06); позолота: «Позолота сползает и с тех, кого мы считали высшей элитой. Последний пример — Юрий Лужков и его окружение» — АиФ, 2010, № 48; б) архитектуры: «проект Кремля» — Геннадий Зюганов о Михаиле Прохорове и его предвыборной — ТВ-2, февраль 2012; в) естественных наук: клон, клоны: «Новые клоны и новые спойлеры. Упрощенная регистрация партий привела к хаосу» — Незав. газ., НГ Политика, 16.10.12). Сюда же относятся восходящие к разным источникам устойчивые метафорические словосочетания, традиционно обозначающие обман, фальшь: «потемкинские деревни, потемкинские аптеки», «суп из топора», «каша из топора» — АиФ, 2011, № 24; и нек. др.). Интегрирующий семантический признак — 'ненастоящий', 'привлекательный внешне и неинтересный или вообще неприглядный внутри'. Метафоры этой группы создают картину мира, точнее — картину России, — в которой якобы благополучная жизнь российских граждан — миф, а заботы власти о благе народа — видимость, а не реальность. Негативная оценочность этой модели весьма устойчива и обусловлена свойственным русскому сознанию осуждением и отвержением всего того, что есть подделка, показуха, фальшь, особенно когда речь идет о проблемах общественной жизни. Об этом пишет журналист В. Костиков в статье «Суп из топора», используя, помимо метафор, слова прямого значения, входящие в то же семантическое поле: «Имитация политики дискредитирует власть», «подмена реального действия фикцией», «замена политики имитацией», «в течение 70 лет в СССР имитировалось построение коммунизма», «все оказалось имитацией, фальшивкой», «фальшью попахивает и наше бюджетное благополучие» и нек. др. (АиФ, 2011, № 24);

5) метафоры театра, игры: сценарий, режиссура, актеры, декорации, за кулисами, комедия, водевиль и т. п. Метафоры этой модели могут реализовать свойственное ряду скептически настроенных философов представление об отсутствии свободы воли и о предопределенности той роли, которая отведена человеку в жизни (см. статью «Весь мир — театр» в энциклопедии Ю.С. Степанова «Константы: Словарь русской культуры» [Степанов 2004: 951 и далее]). Иная семантика этой модели — в политических текстах массмедиа, в частности в текстах о власти и ее действиях. В них модель по своей семантике примыкает к модели предыдущей группы — обозначает притворство, лживость действий и тех, кто их производит. Одно из значений глагола играть, отмеченное «Большим толковым словарем русского языка» под редакци-

ей С.А. Кузнецова, — «вести себя лицемерно, притворяться» [Большой толковый словарь русского языка: 373]. О.Г. Григорьева подчеркивает, что метафорическая модель «театр» актуализирует значение «ненастоящей» жизни, игры, предназначенной для зрителя» [Григорьева 2004: 99]. Негативная оценочность модели усиливается при переходе метафор «театра» в метафоры «цирка» (прежде всего — клоун, клоунада). Интенсивизация оценочности — результат наслоения дополнительных оттенков смысла: нелепость, несуразность — т. е. качеств, в принципе несовместимых с серьезностью содержания самой политики и тех, кто ей заправляет. Например: «Думская мутация: от клоунов к юридическим эквилибристам» (загол., Незав. газ., 19.11.13); «…вы ничего не знаете о Госдуме. И о том, что правовая эквилибристика вместо клоунады — суть нынешнего этапа российского парламентаризма» (там же);

6) «школьные» метафоры: прогуливать, прогульщик, двоечники, отличники, отстающие, шпаргалка и нек. др. (подробно о них см. ниже, раздел ««ВЫСОКОЕ/НИЗКОЕ»: Пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти», сс. 175–176);

7) возрастные метафоры: детская обидчивость, младенческие приметы о М. Горбачеве; Киндер-сюрприз, очередной «знайка» — С. Кириенко; Топ-топ-менеджер о Н. Белых и т. п. [Козина 2007: 15–30]; старцы: думские старцы — М. Прохоров в предвыборной телепрограмме «Дебаты» о Г. Зюганове и В. Жириновском, которые неизменно, начиная с 1993 года, остаются депутатами Государственной думы и руководителями думских фракций (подробно о возрастных метафорах см. ниже, раздел ««ВЫСОКОЕ/НИЗКОЕ»: Пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти» сс. 170–185);

8) деперсонифицирующие метафоры (о них см. выше, раздел «Деиндивидуализация и деперсонификация в политическом дискурсе», сс. 95–98);

9) метафоры строгости и ее последствий: закручивать гайки, закручиватёь законы сорвать стоп-кран, ручное управление, чистка, зачистка, дрессировка; послушный, ручной парламент, послушная Дума, карманная Дума и нек. др. (подробнее о метафорах этой модели см. ниже, в разделе ««ВЫСОКОЕ/ НИЗКОЕ»: пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти», сс. 180–182);

10) размерно-количественные метафоры. Здесь выделяются две подгруппы:

а) обозначения того, что огромно, или того, чего много (мы назвали их «великаньими» метафорами). Это, например:

— река разливается, море выплеснется из берегов, зальет потоками в: «Чем ближе президентские выборы, тем шире разливается известная русская река по имени «народное счастье». Всё обещают всем: пенсионерам, рабочим, крестьянам, солдатам и офицерам, ученым, студентам. Дворникам — золотую метлу. Бомжам — отапливаемые подворотни, Еще чуть-чуть — и море, в которое впадает эта река, выплеснется из берегов и зальет потоками благодати всю истосковавшуюся по счастью матушку-Россию» (АиФ, 2012, № 6, с. 8);

— великаны: «Раса великанов, отключенная от этих священных энергий, стала мельчать и, к закату советской эры, превратилась в расу лилипутов» (Завтра, декабрь 2012, № 52);

б) метафоры «мелкости». Такова известная, ставшая крылатой, сталинская метафора винтики — о советских людях (см. об этом выше, с. 96). Прозвучавшая первоначально как позитивно оценочная характеристика в позитивном же контексте, она впоследствии стала пренебрежительным обозначением. Это же представление: рядовые россияне — мельчайшие в социальном плане и, следовательно, незначительные существа, власть вправе, снисходя к ним, относиться при этом высокомерно-пренебрежительно — в метафорах мельчать, уменьшаться, лилипуты из процитированного выше примера («Раса великанов… стала мельчать, уменьшаться и, к закату советской эры, превратилась в расу лилипутов»).

Такой же перенос размерно-количественных представлений на представления о социальной значимости и о степени ценности личности — в новых метафорах нашего времени: планктон, анчоусы, например: «Оппозиционера Юлия Латынина еще совсем недавно называла участников митингов в поддержку Владимира Путина «быдлом» и «анчоусами»» (Моск. нов., 23.03.13). Словарь: «Анчоусы — стайные рыбы, весят до 19 г.» [Большой энциклопедический словарь 2000: 60]; «Президент ответил лишь на 52 вопроса [о Прямой линии с президентом В.В. Путиным в прямом эфире ЦТ — B.C.]. На что рассчитывали политтехнологи?… «Планктон» (то есть простые люди на политтехнологическом жаргоне) сразу разрушил схемы…» [Моск. нов., 01–07.12.06]. Словарь: «Планктон —…совокупность организмов, обитающих в толще воды и переносимых течением [выделено нами — B.C.]» [Зенович 2000: 471]. Здесь негативная оценочность метафор направлена на результат действий власти. В одних текстах анчоусы, планктон — это рядовые россияне, которые, поддерживая власть, превращены ею, по мнению оппозиционной прессы, в нерасчлененную массу безропотных, не умеющих самостоятельно действовать ничтожеств. См. язвительное замечание в «Ответах на mail.ru»: «Планктон — живет в толще воды и неспособен активно передвигаться» (otvet/mail. ra/question/306564/77). В других материалах метафорами обозначены те, кто власть не поддерживает, пытается протестовать, но обречен властью на то, чтобы стать опять-таки ничтожеством. Например: ««Белая идея» за год добровольного валяния в грязи и взаимного поливания помоями утратила свою непорочность. Планктон не совершил революции» (27/11.12 «Оппозиция поддерживает криминальных авторитетов» voprosik.net).

11) метафоры, обозначающие пространственные отношения «верх/низ», «высокое/низкое». В современных политических массмедиа это прежде всего слова, обозначающие то, что находится внизу: яма, пропасть, котлован и т. п., например, «…в какую яму тянет страну оставшаяся у власти команда…» (Правда, 20–21.03.12); «На наши глазах власть, либералы и государственники, сплетясь, танцуют вальс монстров на краю пропасти» (Моск. нов., 29.03.11). Каждая из приведенных метафор связана с представлением о том, что таит опасность (яма, котлован), чревато катастрофой (пропасть) и направлены на программирование таких эмоциональных реакций, как настороженность, страх. Можно назвать это интенцией запугивания (подробно об этой группе метафор см. ниже, раздел ««ВЫСОКОЕ/НИЗКОЕ»: Пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти», с. 173).

12) криминальные метафоры: по понятиям, дедовщина, крышевание, рейдер, рейдерство, пахан и т. п.: «По законам или понятиям?» (загол., Завтра, 27.12.14) — о том, какой должна быть жизнь в новой России; «Дедовщина как государственный уклад» (загол., Арг. неделі, 31.01.08); «Наша страна — станица Кущевская» (АиФ, 2010, № 48); «Губернаторский пост как объект полицейского рейдерства?: Как в России экс-губернаторы шли на посадку» (загол. и подзагол. ПРЕЗИДЕНТ. Общественно-политическая газета. 24.07.13 www.prezidentpress.ru/ news/prezident/2414-); «И через неделю, 8 декабря, по инициативе все того же Ельцина, в Беловежье состоялся путчистский сговор трех «паханов», которые не посвятили в него даже союзные республики» (Новый Петербург. 2014, № 37 newspb. su/category/2014/37=18-09-2014/). Метафоры этой модели подробно проанализированы А.П. Чудиновым, отметившим их вторжение в культурное и массмедийное пространство постперестроечного периода [Чудинов 2007: 140]. Можно добавить, что в российских СМИ и по сей день основным объектом, на который распространяются криминальные метафорические обозначения, является власть. Такое уподобление приучает адресата массмедиа воспринимать власть и ее действия с недоверием и осуждением и относиться к ней свысока (см. об этом также ниже, в разделе «Высокое/низкое»: пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти, сс. 179–180);

13) метафоры-конфессионализмы: Алексей-чудотворец — об А. Кудрине (Вр. нов., 29.01.07); демиург — о В Путине и его назначениях в новом правительстве (Власть с Евг. Киселевым, Эхо Москвы, 28.09.07); «Владимир Путин дал большое интервью ТАСС. Оппозиционеры увидели в нем признаки будущего послания, политологи — ощущение «мессии»» (Ведомости, 24.11.14); «Бесовщина в русской судьбе» (подзатол., АиФ, 2012, № 45); «Святомученик Иосиф» — о Сталине (загол., А. Проханов, Завтра, 2013, январь) и т. п. (подробно о конфессиональных метафорах см. ниже, сс. 169–170);

14) исторические метафоры — многочисленная группа метафор, которая стала чрезвычайно активной в постперестроечном массмедийном дискурсе, связанном с политикой. Это слова, называющие знаменательные явления, факты, имена, которые относятся к истории России на всем ее протяжении, от Древней Руси вплоть до новейшего времени, периода перестройки-постперестройки: трон, корона, шапка Мономаха; царь, престолонаследник, бояре, опричники, стахановцы, ворошиловские стрелки; Смута, семибоярщина, оттепель; Временное правительство, Совнарком; Павел Первый, Екатерина Вторая, Малюта Скуратов; Юрьев день, двоевластие и т. п.

Каждая из таких метафор сохраняет круг тех смысловых и ассоциатиных представлений, которые окружают прямое значение. В одних случаях этими качествами наделяются обозначенные метафорой персоны или явления современности: «Оттепель отменяется» — об изменениях в политике современного телевидения России и отечественной кинематографии (загол., Нов. газ., 17.12.14); «Екатерина Третья» — назв. ТВ-фильма о Екатерине Фурцевой; «Новые жертвы Малюты Бастрыкина» — загол. (СЛАВЯНЕ. Интернет-издание, 08.12.13 midgrad-info/ru/policy/novye-zhertvy-maluty-pastrykina/html). В других случаях онтологическая несовместимость прямого и переносного значений либо общий скептический или негативный смысл микро- и макроконтекста создают иронический эффект: «Владимир Ильич Ленин. Красный император» (назв. документального фильма на НТВ, 18.01.14); «На слабых обломках России олигархам уже не понадобятся силовики на троне. Силовики… будут служить олигархам, что и доказала Украина» (Капитал страны. Федеральное интернет-издание. 21.01.15) (подробно о метафорах этой группы и о других исторических наименованих см.: Суздальцева 2011 № 3: 143–154);

15) зооморфные метафоры. Эта группа метафор употреблялась в советские годы, в основном, в международных материалах как одно из наиболее частотных оценочных средств [Бессарабова 2012: 414], а в перестроечное/постперестроечное время переместилась в тексты на внутриполитические темы, в том числе и в тексты смыслового пространства «власть. По нашим наблюдениям, в настоящее время встречаются лишь отдельные случаи употребления этой формулы метафорического переноса, например: «Сегодня почти все российское общество пронизано щупальцами гигантского спрута — общенациональной коррупционной системы (ОКС) — самой мощной корпорации в стране» (Завтра, 20.02.14); «Подковерная борьба бульдогов только начинается» — загол. (Арг. неделі, 6-12.10.11) и нек. др.;

16) обозначения монстров и чудовищ. Здесь наиболее «живучей» является метафора «оборотни». Ее интенциональная направленность та же, что у метафор моделей, указанных в пп. 4), 5) — разоблачение двуличности и обмана. Она появилась в июне 2003 года в связи с начатой бывшим тогда в МВД операцией «Оборотни в погонах». Целью операции было разоблачение тех работников органов внутренних дел, которые использовали свою служебную деятельность для прикрытия преступной деятельности. Онлайн-словарь высказывает мнение, что выражение «оборотни в погонах» взято из популярного советского сериала «Рожденная революцией», 8-я серия которого называлась «Оборотни» (о бандитах, переодевавшихся в милицейскую форму [dik.akademic.ru/dic.nsf/rawiki/177389#].

Словосочетание «оборотни в погонах», за счет его резкой негативности и неожиданности проведения акции в самом МВД, сразу широко распространилось в массмедийном дискурсе и обрело статус прецедентного феномена. См. случаи недавнего употребления: «Оборотни в погонах» — название документального телевизионного фильма в цикле «Советские мафии» (ТВЦ, 26.12.14) — о криминальных мафиях, действовавших под прикрытием МВД и тогдашнего министра этого ведомства Н.А. Щелокова. В авторском тексте несколько раз употребляется словосочетание «оборотни в погонах». И последняя фраза фильма: «Пройдет всего три года, и оборотень в погонах… покончит с собой». Метафора стала употребляться и по отношению к людям иных профессий: оборотни в кабинетах, оборотни в белых халатах, оборотни без погон. См. также: «Новый глава Центробанка Эльвира Набиуллина продолжает работу по очищению системы от «оборотней» в конторах» — об отзыве лицензии из Мастербанка (ТВ — Вести FM, 21.11.13); «экологические оборотни» (АиФ, 06.11.13); «офицеры-оборотни» (Дни. ру. Интернет-газета, 07.09.09); ««Оборотней с микроскопами»» в РАН обнаружить не удалось» (загол., Культура, 20.11.14) и т. п.

17) метафоры болезни: бацилла, вирус, аритмия, паралич, опухоль, метастазы, эпидемия, инфекция, инъекция, лечение, хирургия и т. п. Например: «Вирус тоталитаризма — Что это такое?» (загол. Свободная газета, 16.01.15); «Аритимия власти» (загол.): «Её, как и сердечную аритмию, надо быстро купировать, иначе это приведет к образованию политического тромба и инфаркту государственности» (Нов. газ., 26.02.14). Несмотря на устойчивость в смысловом пространстве СМИ, метафоры этой группы, на наш взгляд, давно утратили яркость и употребляются как полемические штампы (подробнее о метафорах этой модели см. ниже, в разделе ««ВЫСОКОЕ/НИЗКОЕ»: Пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти» сс. 182–184).

18) метафоры «красивости». Это совершенно новый для внутрироссийских текстов о власти послесталинского периода тип переноса. Невозможно представить себе, чтобы метафоры бриллиант, садовник и другие из приведенных ниже были употреблены по отношению к кому-нибудь из окружения Л.И. Брежнева или к нему самому. К метафорам этой группы мы отнесли заимствования из тех денотативных областей, которые в российской ментальности связаны с представлением об изяществе, изысканности, красоте: как природной, так и созданной человеком. Ими, на наш взгляд, являются слова, относящиеся к «высокому» искусству, прежде всего музыке и поэзии, к искусствоведению, названия артефактов, которые представляют собой произведения «высокого» искусства, а также названия того, что красиво в природе. Это, такие денотаты, как: цветы, цветущий сад, камни, звездное небо и т. п. Утонченность того, что обозначают эти слова, абсолютно не соответствует манере руководства и внешнему облику нынешней власти, доминирующий стиль которой — деловитость, сдержанность, строгость. Такое несоответствие создает иронический эффект

(О.П. Ермакова тонко подметила, что раскрепощенность языка современных СМИ привела к возможности «сравнивать всё со всем» [Ермакова 2000:56]). См. приведенные выше (с.151) ехидные характеристики, данные журналисткой «Новой газеты» двум деятелям современной политики — заместителю Председателя Государственной думы РФ С. Железняку и пресс-секретарю президента В. Путина Д. Пескову. См. также: «Впрочем, если посмотреть в газетах списки ведущих политиков, то никакого нового дуновения не предвидится. Если уж совсем новейшая «Партия Роста» приглашает к себе в депутаты вечную розу нашей политики — Ирину Хакамаду, а «Справедливая Россия» зовет на помощь Эдиту Пьеху, то какое тут обновление. Будем петь «Как у нас в садочке…»» (АиФ, 2016, № 28).

иногда метафоры «красивости» используются как позитивнооценочные. Такие метафоры можно найти в материалах А. Проханова. Например, кристалл, кристалл еще хрупкий и робкий, нераспустившийся бутон, садовник, расцвести, сад в:

«…кристалл новой российской государственности. Кристалл еще хрупкий и робкий, подверженный напастям…» (Завтра, декабрь 2012,№ 52); «Прообразом такого сообщества является российско-белорусское Союзное государство. Зачаточное, в виде эмбриона, нераспустившегося бутона, оно несет в себе все формы будущего равноправного и творческого объединения. Близок час, когда этот бутон, взлелеянный Лукашенко, этим искусным садовником, расцветет в своей красоте в саду евразийства» (Завтра, август-сентябрь 2012, № 35).

Положительная оценочность метафор этой модели — черта индивидуального стиля А. Проханова, свойственных ему эмоциональности, «высокости». В целом для современных массмедиа выражение положительной оценки за счет слов этой семантической группы нехарактерно.

2.7.3. «По умолчанию». Бинарные оппозиции в метафорических моделях смыслового пространства «власть»

Известно, что умолчание — «сокрытие существенной информации» [Вирен 2013: 27] или сообщение неполной информации относят к приемам «информационной войны в практике современных СМИ» [Вирен: 27–29]. Вместе с тем умолчание, как отмечают исследователи, часто становится способом создания имиджа/образа: в политике, в пропаганде, в пиаре и рекламе [Вирен: 114,119]. Умолчание способствует акцентированию — фокусированию внимания адресата на той части информации, которая не опущена, а преподнесена массовой аудитории. Акцентирование, т. е. тенденциозная подача либо позитивной, либо негативной информации, также входит в арсенал приемов, с помощью которых представление об объекте изображения может конструироваться как заранее заданное и вовсе не обязательно соответствующее реальности. К наиболее результативным и чаще всего используемым вербальным средствам реализации приемов умолчания/акцентирования относятся компоненты бинарных оппозиций. Система бинарных оппозиций, будучи средством концептуализации мира в человеческом сознании и в языке, является, как было указано выше (сс. 18–19), структурообразующей основой смыслового пространства «власть». Метафорические модели, представленные в смысловом пространстве «власть», наиболее четко демонстрируют соотнесенность с бинарными оппозициями. Она проявляется в следующем:

1. Вербальное обозначение каждой из сфер-источников и соотносящееся с ним понятие имеет в общенациональной ментальности и в языке соответствующее противопоставленное понятие, то есть входит в бинарную оппозицию как один из ее компонентов. Например:

— метафоры обособленности: всеобщность (единение)/обособленность;

— метафоры деструктурирования. разрушения: созидание/разрушение;

— метафоры нивелировки: незаурядность/усредненность, посредственность;

— метафоры подделки, имитации, фальши: настоящее/ненастоящее;

— возрастные метафоры: молодой/старый;

— деперсонифицируюшие метафоры: человек/механизм;

— размерно-количественные метафоры: большой/маленький;

— метафоры-конфессионализмы: святость/бесовщина;

— метафоры болезни: здоровье/болезнь и т. д.

2. Как уже отмечалось, семантика каждой из бинарных оппозиций многоуровневая. Т.В. Цивьян пишет о «многослойности» семиотических оппозиций: «высокие — не только гора, дерево и т. п. но и социальное положение человека; белый, желтый, красный, черный, когда они классифицируют расы, лишь приблизительно соответствуют действительным цветам…» [Цивьян 2006:13]. То же отличает многие из выведенных выше метафорических моделей.

Так, размерно-количественные метафоры великан/лилипут (см. приведенное выше, сс. 158–159) «Раса великанов, отключенная от этих священных энергий, стала мельчать, уменьшаться и, к закату советской эры, превратилась в расу лилипутов»), указывающие на духовную и социальную ценность человека, проецируются на еще один уровень, на котором противопоставлены представления: развитие, совершенствование/деградация. Метафорическое словосочетание дистиллированный псевдоним (о переименовании Сталинграда в Волгоград, см. выше, с. 155) семантически и ассоциативно связано спонятием 'утративший индивидуальность', 'никакой'. Метафоры обособленности каста, клан содержат в своем значении семы: 1) отъединенность; 2) замкнутость. См. в словаре: Каста — «2.

Замкнутая общественная (сословная или профессиональная) группировка, отстаивающая свою обособленность и связанные с ней привилегии» [Большой толковый словарь русского языка 2001:421]; Клан — «Замкнутая группировка людей, объединенных хозяйственными и общественными узами» [там же: 430]. Здесь 'отъединенность', 'замкнутость' предполагают противопоставленность всем остальным, то есть народу, отстаивание собственных интересов и привилегий — и, следовательно, враждебность по отношению ко всем остальным. Обе метафоры проецируются на понятия 'власть' и 'народ' и — далее на одну из основных оппозиций политического дискурса свой/чужой. В этих метафорах свои для власти — это те, кто во власти, а народ — не свои, то есть чужие. Ю.М. Лотман писал об установлении границ индивидуального пространства: «Всякая культура начинается с разбиения мира на внутреннее («свое») пространство и внешнее («их»)» [Лотман 2004: 257]. И далее: свое — это «культурное», «безопасное», «гармонически организованное». Ему противостоит «их-пространство», «чужое», «враждебное», «опасное», «хаотическое» [там же: 257]. Получается, что власть, первейшая обязанность которой — заботиться о народе, живет и действует прямо противоположно: ограждается от народа и зачастую защищается от него.

3. Каждый из признаков, образующих оппозиции, входит в одну из двух основных понятийно-аксиологических зон: зону позитива и зону негатива. Т.В. Цивьян пишет: «Набор признаков проецируется на аксиологическую ось (оппозиция добро/зло, хороший/плохой)» [Цивьян Т.В. Модель мира и ее роль в создании (аван)текста: www.rathenia/ra/folklore/tcivian2.htm]. Зона позитива и зона негатива являются наиболее общими в иерархии оппозиций и включают в себя абсолютно все признаки, образующие бинарное противопоставление. При этом важнейшей чертой бинарных оппозиций является их взаимообусловленность, так как каждый компонент в них может быть выделен только при наличии другого [Кошарная 2014: 156]. 'Красивое' мы осознаем в сопоставлении с 'уродливым', 'добро' — при наличии представления о 'зле', 'снаружи' — то, что не 'внутри', 'чужое' — это то, что 'не свое', и т. д.

В таком случае очевидно, что отображенный с помощью вербальных средств мир или какой-либо объект этого мира может быть представлен как целостный только при выраженности обоих компонентов бинарной оппозиции. Однако выявленные нами метафорические модели складываются в иную картину: в них в подавляющем большинстве случаев последовательно представляется только один из компонентов — тот, который в соответствующей модели маркирован отрицательно, т. е. входит в зону негатива, и акцентируется таким образом информация (фактологическая, оценочная) негативного характера.

Исключения — отдельные примеры использования конфессиональных метафор. Конфессиональная тема — та денотативная область, которая традиционно являлась в российской словесности способом возвышения названного и была приметой «высокости» стиля. Некоторые современные журналисты продолжают использовать это свойство конфессионализмов, когда речь идет о каких-то чрезвычайно важных, с точки зрения журналиста, явлениях и персонах. Таковы материалы А. Проханова, который употребляет метафоры этой модели, чтобы подчеркнуть особое уважение к тому, о ком и о чем он пишет. Например: чудо — «Чудо СССР» (загол., А. Проханов, Завтра, 2013, январь, № 1); святомученик — «Святомученик Иосиф» — о Сталине (Завтра, 2013, январь, № 4); святой, священный — «Все слышнее голоса народа, требующие вернуть городу на Волге его священное имя — Сталинград…» (А. Проханов, Завтра, 2012, декабрь, № 52) и т. п. (об этом см. также ниже, в разделе «Лексика элятивной семантики», с. 188). Однако в подавляющем большинстве случаев метафоризированный конфессионализм используется в СМИ как средство выражения иронии или насмешки, перестает входить в оппозицию святость/бесовщина. Он либо перемещается в одну смысловую группу со словами, которые объединяет понятие 'непомерная амбициозность, претенциозность', например демиург, мессия: «И вдруг сухо, по-аппаратному, как простого бюрократа, демиурга Системы… выводят из большой игры, в которой он играл роль ферзя» — об отставке Вл. Суркова (Нов. газ., 13.05.13); «Беда в том, что при явлении каждого нового русского мессии вера и, соответственно, благодарность за якобы дарованное счастье становились все жиже и жиже» (АиФ, 2012, № 6). В других случаях конфессионализм используется как ироническая экспрессема: «Отлучение от ОДКБ» (загол., Незав. газ., 16.10.12); «Второе пришествие Путина» (загол., Незав. газ., 29.12.12).

Очевидно, что целостность или асимметрия (в ту или иную сторону) созданной с помощью средств языка, в том числе и с помощью метафор, картины мира в значительной степени обусловлены употребленными метафорами, их отнесенностью к зоне позитива или негатива. В российских СМИ первых 15 лет XXI столетия постоянно раздавались «звонкие метафорические оплеухи» [Бессарабова 2015: 77], акцентировалась негативная информация о власти при умолчании — несообщении информации позитивного характера или неполном сообщении такой информации. Результат — образ искаженный, иногда вообще не соответствующий реальности.

2.7.4. «Высокое/низкое»: пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти

Особое место среди метафорических моделей смыслового пространства «власть» занимают метафоры, связанные с пространственными представлениями «верх/низ», «высокое/низкое».

В научной литературе не раз указывалось, что оппозиция «верх/низ» издавна служила основой для обозначения явлений религиозных, социальных, нравственных и некоторых других [Пономарева: ras-land.isu.ru/about/group/ponomareva/state4/; Булыгина 2000: 277 и далее]. Это отразилось в символических представлениях мифологии, в образной системе многих произведений, в дифференцировании фактов языка, и в первую очередь — в особенностях метафоризации. Дж. Лакофф и М. Джонсон относят метафоры «верха/низа» к группе «ориентационных метафор» [Дж. Лакофф, М. Джонсон 1990: 396] и показывают, как ориентационные метафоры используются для обозначения физических, психических и эмоциональных состояний человека, а также его социального статуса [Дж. Лакофф, М. Джонсон: 396–397]. Важно отметить также, что в языковой картине мира в подавляющем большинстве случаев (отдельные исключения: высокомерие, высокопарно) представления «верх/низ», «высокое/низкое» традиционно соотносятся на аксиологической шкале с представлениями «хорошее/плохое», «важное/несущественное», «влиятельное/незначительное», «доброе/злое». И можно утверждать, что в целом оценочный компонент наиболее отчетливо выражен именно в тех фактах языка, которые связаны в общероссийском тезаурусе семантически или ассоциативно с понятиями «верх, высокое/низ, низкое».

Власть и то, что составляет сферу ее действий, в российской вербализованной модели мира традиционно обозначалась единицами, входящими в семантическое поле «верх, высокое»; это проявлялось во всех принятых наименованиях и характеристиках, в том числе — в образовании и использовании метафор. Так, в знаменитой «Оде на день восшествия на Всероссийский престол Ее Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1747 года» М.В. Ломоносова читаем: «О, коль достойно возвеличен Сей день и тот блаженный час, Когда от радостной премены Петровы возвышали стены До звезд плескание и клик!» — о Елизавете; «Сквозь все препятства он вознес Главу, победами венчанну, Россию, грубостью попранну С собой возвысил до небес» — о Петре Первом [Ломоносов: www.stihi-ras.ru/1/Lomonosov.htm]. К высоким темам, по Ломоносову, относились прежде всего темы, связанные с властью: восшествие на престол нового императора или императрицы, рождение наследника престола. Взаимосвязь между служебной иерархией и пространственными представлениями отразилась в некоторых принятых формах обращения, соответствующих Петровской «Табели о рангах»: ваше высокоблагородие (к офицерам и чиновникам от восьмого до шестого класса, а также их женам); ваше высокородие (к гражданским чиновникам пятого класса — статским советникам и их женам); ваше превосходительство (к военным, имеющим чин генерал-майора, генерал-лейтенанта и их женам [Большой толковый словарь русского языка: 183; 956]. Прописная буква, принятая в письменных текстах для обозначения царствующих персон в дореволюционной России, — графическое признание «высокости», превосходства над всеми тех, кто назван. Но борьба за пребывание на этой высшей ступени, т. е. борьба за власть, зачастую является основным содержанием и целью политического дискурса. В этой борьбе «победить противника» — обозначается словами и словосочетаниями: «понизить статус», «принизить», «утопить» и таким образом «одержать верх». Уже сама по себе лексика и фразеология, обозначающая способы и результат борьбы, метафорична и связана с понятиями «верх/ низ». Победитель — тот, кто оказался выше, кто смотрит теперь свысока. И взгляд свысока — это опять-таки один из способов принижения противника. Очевидно, именно поэтому в первые шестнадцать лет нынешнего, XXI века, существенно изменился характер тех метафор и метафорических моделей, в которых отражаются представления «верх/низ», «вверху/внизу», «высокое/низкое».

Метафоры, отражающие пространственные отношения «верх/низ».

Выделяются две группы таких метафор.

1. В первую группу входят слова, которые в прямом значении называют все то, что в пространстве расположено внизу: котлован (аллюзия, отсылка к ставшему прецедентным феноменом названию повести А. Платонова), яма, штольня, провал, пропасть, подвал и т. п.: «Котлованы счастья: «Бесовщина» в русской судьбе» (загол., АиФ, 2012 № 45) и дальше: «На протяжении всего XX века (а по сути дела и до сих пор) мы роем котлованы для будущего счастья» (там же); «Растет понимание того, что цивилизационный провал, в который Россия попала в результате почти восьмидесятилетнего коммунистического эксперимента, с Путиным или без Путина, одним броском не преодолеть» (АиФ, 2012 № 42); «…в какую яму тянет страну оставшаяся у власти команда…» (Правда, 20–21.03.12); «На наших глазах власть, либералы и государственники, сплетясь, танцуют вальс монстров на краю пропасти» (Моск. нов., 29.03.11). Импликационал метафор этой группы создает негативную оценочность: позволяет характеризовать обстоятельства, в которых существует, по мнению журналиста, современное российское общество, и эмоциональное состояние россиян: отсутствие позитива, мрачность, пессимизм (провал, котлован, яма); опасность, чреватая катастрофой (яма, пропасть).

2. Вторая группа. Представление о распределении на вертикальной шкале «верх/низ» создается таким импликационалом, в котором один из компонентов содержит коннотацию иронической пренебрежительности. Она характеризует объект, названный словом, как такой, на который можно смотреть свысока. В публичной речи взгляд на объект говорения «свысока» и коннотации иронической пренебрежительности свидетельствуют о том, что говорящий занимает на социальной лестнице куда более высокую ступеньку по сравнению с тем, о ком идет речь (вертикальные социальные роли, по И.А. Стернину [Стернин: 7]), а по характеру взаимодействия выступает в роли «распорядительной» (противоположное — «исполнительная» роль) [Стернин: 7]. Журналистика, как уже отмечалось выше, являясь социально и ситуативно детерминированным видом деятельности, также представляет собой общение социально-ролевое, то есть такое, в котором и содержание речи, и использование языковых средств в значительной степени заданы заранее и регламентированы. Каждая социальная роль диктует определенный образ поведения, в том числе поведения речевого. В процессе создания журналистского текста автор может варьировать это поведение и надевать на себя разные речевые маски. Этими масками могут быть, например: доброжелательный рассказчик, или строгий всезнайка, или подчеркивающий свою дистанцированность наблюдатель. Но в любом случае выбор языковых средств должен соответствовать социально-ролевой ситуации: 1-е лицо акта речевой ситуации — журналист/ 3-е лицо, объект изображения, — власть.

В плане психоэмоциональном социально-ролевое общение может быть: 1) общением «на равных» (вне журналистики таково, например, общение одноклассников на вечере встречи спустя тридцать лет после выпуска); 2) общением «свысока» (вне журналистики как: кредитор — должник); 3) общением «снизу вверх» (аналогично: проситель — директор благотворительного фонда). В журналистских текстах о власти постперестроечного периода стал весьма распространен тип изложения, при котором автор смотрит на власть и рассказывает о ней «свысока». Он реализуется в следующих метафорических моделях:

1. «Школьные метафоры»: прогуливать, прогульщик, двоечники, отличники, отстающие, шпаргалка и нек. др. Среди них особенно любимы журналистами: прогуливать, прогульщик, прогулы. «Законом о депутатах-прогульщиках» назвали СМИ утвержденные президентом В. Путиным в конце апреля 2016 года поправки к Закону «О статусе члена Совета Федерации и статусе депутата Государственной Думы ФедеральногоСобрания Российской Федерации» (в нем говорилось о возможности досрочного прекращения депутатских полномочий в случае, если в течение 30 дней депутат не исполнял свои депутатские обязанности, том числе отсутствовал на заседаниях). См., например: «Путин подписал закон о лишении мандатов злостных прогульщиков в Думе» [MKRU.04.05/2016]; «Путин подписал закон о депутатах-прогульщиках» [MK.RU ДАГЕСТАН. 04.05.2016 mkala.mk.ra/articles/2016/05/04]; «Президент РФ Владимир Путин подписал закон, согласно которому можно будет лишать депутатов Госдумы мандатов за 30 дней прогулов…» [citigzt.ru/a/2144813]; «Депутатов ГД будут лишать мадатов за прогулы» [newstop7.ru/entry/2215597 04/05/2016].

Школьные метафоры содержит, например, информация массмедиа о данных «Рейтинга политической выживаемости губернаторов» (составлен фондом «Петербургская политика» и коммуникационным холдингом «Минченко Консалтинг»), где «оценки» губернаторам выставляются по 5-балльной шкале. См.: «Путин официально отправил в отставку еще одного губернатора-«двоечника» [URA.RU 02.03/2016ша. ra/news/105224238]; «Среди уральских губернаторов «отличниками» вновь признаны…» [URA.RU 26.ll/2015ura.ra/ articles/1036266411]; «В число «хорошистов вошли…» [там же] и т. д. См. также: «…депутаты или прогульщики?» (загол., АиФ, 2013 № 3); «Депутаты от ЛДПР пели гимн по шпаргалке» (Нов. Изв., 07.09.06); ««Передовики» и «отстающие» кабинета министров. Работу министров оценивали по 5-балльной шкале» (загол. и подзагол., АиФ, 2013 № 43) и т. п.

Социальные роли здесь: УЧИТЕЛЬ (журналист) / УЧЕНИК (власть). Учитель всегда выше ученика, потому что ставит ему оценки, имеет право указывать на его недостатки. Потому учитель смотрит на ученика, осознавая собственное превосходство, особенно если ученик нерадив. Журналист в речевом акте не дистанцируется, чтобы объективно оценить деятельность власти как плохую или хорошую («двоечники " — «отличники»), но apriori возвышает себя над теми, о ком пишет, и таким образом принижает их.

2. Возрастные метафоры. Социальные роли в этом случае: СТАРШИЙ / МЛАДШИЙ (в классификации, указанной И.А. Стерниным: ВЗРОСЛЫЙ / РЕБЕНОК [Стернин: 6]). Модель имеет два вида:

а) метафоры инфантилизма, Это обозначения разных проявлений младенчества, детства, подросткового возраста, употребленные по отношению к взрослым людям — представителям власти. Вместе с школьными метафорами они представляют собой своего рода семантические деминутивы. Такие метафоры массово вошли в русский язык в первой половине — середине 90-х годов, когда в правительстве, в Еосударственной думе и на политической арене начали появляться молодые люди — альтернатива правлению советских времен: Е.Т. Еайдар (в правительстве с 35 дет), А.Б. Чубайс (в правительстве с 37 лет) Б.Е. Немцов (в руководстве с 31 года), СВ. Кириенко (в правительстве с 35 лет), Н. Белых (начало политической деятельности — 29 лет). Множество метафор этой группы находим в книге очерков Е. Козиной «Вкус скандала. Комплексы любимых политиков» [Козина 2007]. Очерки объединены еще одним — ироническим — названием, включающим метафору инфантилизма, — «Песочница всероссийского масштаба». В текстах находим:

— о Горбачеве: детская обидчивость, «младенческие «приметы», с последствиями его «шалостей» разберутся взрослые [Козина: 15–19];

— о Е. Гайдаре и Г. Явлинском; гарвардские близняшки, графини Вишенки (героини детской книги «Приключения Чиполлино») [там же: 19];

— о С. Кириенко: детская неожиданность Сергея Кириенко; Киндер-сюрприз, очередной «знайка» [там же: 27–28];

— о Н. Белых: Топ-топ-менеджер [там же: 44].

И обо всех вместе: «бэби-бум»: «С плачевным опытом Киндер-сюрприза в России завершился стартовавший в Перестройку «бэби-бум»» [там же: 30].

Все метафоры этой группы — насмешливо-иронические. Они привносят в континуум «власть» метонимически связанные с понятием 'детство' негативные представления: 'незрелость', 'неопытность', 'неумелость'. Эти компоненты импликационала выдвигаются на первое место и программируют негативную оценочность у адресата: пренебрежение, скептицизм.

См. также: «Миклушевскому понадобились дорогие игрушки: Администрация Приморья не собирается отказываться от закупки вертолетов иностранного производства» (загол. и подзагол., Незав. газ., 20.05.14); «на фоне относительно либерального благополучия народ уяснил, что новые социальные леденцы быстро тают в кулачках…» (АиФ, 2012 № 6).

б) геронтологические метафоры. Это знаменитая метафора старцы. В советские годы в текстах андеграунда был в ходу термин 'геронтократия' — о тогдашнем руководстве страны (см.: «Геронтократия —…О правлении, верховной власти глубоко пожилых людей» [Большой толковый словарь русского языка: 201]. Тогда же в разговорной речи появилось насмешливое «кремлевские старцы» — о правительстве СССР времен застоя: Брежневе, Подгорном, Черненко и др.

[ТВЦ, События. Время московское, 11.03.05]. Эта язвительная характеристика возродилась, уже как метафора, в ходе предвыборной кампании 2011 года: «думские старцы» — высказывание М. Прохорова о Г.Зюганове и В. Жириновском (оба — депутаты Государственной думы всех созывов: с 1993 по 2011 гг.). В 2016 году, накануне выборов в Государственную Думу-7, метафора вернулась на страницы СМИ: «Судя по отчету, думские старцы поработали на славу. Новым законам нет числа» (В. Костиков. Про лошадку и прутик. — АиФ, 2016, № 28). См. там же пренебрежительные сопоставления и метафоры: «Российская политика все больше напоминает занятие фитнесом в зале для престарелых: крутятся колеса велосипедов, вверх-вниз вздымаются штанги… а молодость все равно уходит»; «…на носу важнейшее событие — выборы в Государственную Думу….Обещано нашествие новых партий и лиц. Кремль вроде бы и не против. Очень уж надоели партийные перестарки…».

С помощью метафор обеих подгрупп автор речи акцентирует несоответствие возрастной категории названного лица его официальному статусу — занимаемой высокой государственной должности. Высказывается сомнение в способности названного справляться со служебными обязанностями, Негативная оценочность обусловлена традиционным психоэмоциональным неравновесием в отношениях между старшими и младшими. Старшие часто смотрят на младших, на их действия свысока, скептически. В массмедийных публикациях роль такого «старшего» берет на себя употребивший «младенческую» метафору автор-журналист, Молодежь, наоборот, в конечном итоге, раздражают старики. Старик, старец, с точки зрения молодого, — это несовременность, отсталость и скучища. Поэтому «думские старцы» и тем более «партийные перестарки» — крайняя степень пренебрежения и инвектива. В целом метафоры этой модели — средство психологического и эмоционального принижения тех, кто назван.

3. Криминальные метафоры: братки, банда, рейдер, рейдерство, дедовщина и т. п. После 90-х гг. криминальная тема уверенно вошла в культурное пространство, стала содержанием многих художественных фильмов. Криминальная метафора оказалась новой отличительной чертой политического дискурса. О «разгуле» криминальных метафор в 90-е гг. пишет А.П. Чудинов [Чудинов: 140]. Такая метафора по-прежнему была весьма распространена в текстах о власти, в первые 10 лет нового тысячелетия особенно: «Братки в белых воротничках» (загол., Арг. нед., 29.04.07 — о невмешательстве чиновников в работу игорных домов и казино); «Дедовщина как государственный уклад» (загол., Apr. нед. 31.01.08); «Дедовщина в армии — это лишь отражение устройства нашего государства. Неуставные отношения пронизывают всю систему, начиная с самых верхов, судебных органов, силовых структур, образовательных учреждений, не говоря уже о зоне» (там же); «Наша страна — станица Кущевская» (АиФ, 2010 № 48) — метафорическое использование названия новой прецедентной ситуации; «Банду Смольного — вон из города!» — надпись на оранжевых майках антиглобалистов в Санкт-Петербурге, накануне саммита Большой восьмерки (ТВЦ, События, 04.07.06); «Более того, эта вертикаль [власти — B.C.] не может быть теневой. Не может функционировать «по понятиям»» (МК, 04.04.08) и т. п.

Криминальная среда — нравственно-этическое «дно» общества. На преступников смотрят с презрением, страхом, на раскаявшихся и нацелившихся на исправление — сочувствено. Но всегда — сверху вниз, социальные роли здесь: ПРАВЫЙ / ВИНОВАТЫЙ. Поэтому использование криминальных метафор неизменно принижает названного, Кроме того, включение криминальных метафор в смысловое пространство «власть» и регулярное их употребление в этом пространстве вводит в отношения мнимого тождества власть и криминал, с которым она борется. Происходит перераспределение сем: криминал и его представители — это власть; власть в значительной части криминальна. СМИ приучают массового адресата к такому отождествлению. Формируется образ не просто отчужденной от народа власти, но власти преступной.

4. Метафоры «строгости». Во второй половине первого десятилетия XXI в. многие россияне начали говорить о «сильной руке». Ностальгические воспоминания о временах Сталина (большинство говоривших представляло их весьма односторонне) актуализировали понятия 'строгость', 'дисциплина', 'наведение порядка'. В политическом дискурсе, в том числе и массмедийном, это отразилось в активизации соответствующей модели, куда входят и отдельные слова-метафоры, и метафорические фразеологизмы: чистка, зачистка, дрессировка, карательные меры, закручивать гайки, закручивание гаек, ежовые рукавицы и нек. др. См.: «…на первый план выходит вопрос квалификации и эффективности работы. Значит, политическая «чистка» неизбежна: бездельников в коридорах власти предостаточно» (Незав. газ., 07.11.14); «ФСБ начала зачистку Википедии» [freejournal. biz/article5465/index.html]; «Путин одобрил карательные меры» — загол. и далее: «Законопроект о карательных мерах в отношении депутатов-прогульщиков появился около полугода назад» [В-ДЕТАЛЯХ.РФ.Уралинформбюро. 04.05.2015 www.uralinform.ru/news/politics/250163]; «Президент объяснил стране, что такое закручивание гаек» (подзагол., Незав. газ., 07.09.12); «Винтики против гаек. Кончай закручивать!» (загол., Нов. газ., 09.12–15.12. 2004). См. данные словаря: «Подкручивать/подкрутить, закрутить, завинчивать/завинтить и т. п. гайки, гайку. Прост. Усиливать требования, делать их более суровыми с целью воздействия на кого-л.») [Словарь современного русского литературного языка в 20 томах. Т.З. 1992: 21]; «Минздрав берет курильщиков в ежовые рукавицы: Для спасения бюджета и нации акцизы на табак могут увеличить к 2015 году в 11 раз» (загол. и подзагол., Незав. газ., 09.10.12) и т. п.

Однако российскому сознанию и российскому характеру свойственно сопротивляться всякому, даже разумному, насилию и не любить того, кто давит. Реакция на насилие — внутреннее сопротивление при внешнем подчинении, недовольство, неприязнь, гнев. Поэтому все метафоры данной модели — негативнооценочные, с оттенками эмоций: от неодобрения (см. приведенные выше примеры) до ненависти. Например:

— дрессировка: «Этот новый телевизионный народец очень удобен для власти. Ему разрешено думать, но нельзя говорить… Ему можно голосовать, но нельзя выбирать, Он может любить Родину, но не имеет права критиковать ее… Результаты такой телевизионной дрессировки уже видны…» (АиФ, 2014 № 23);

— цепные псы: «…границы, которые расставляет вокруг куль турного пространства власть в лице своих цепных псов…» (Эхо Москвы, 30.06.12) и нек. др.

Социальные роли здесь: НАЧАЛЬНИК / ПОДЧИНЕННЫЙ, где НАЧАЛЬНИК — это власть, а ПОДЧИНЕННЫЙ — народ, в который входит и пишущий журналист. Это уже взгляд «снизу вверх», но взгляд не уважительный, не подобострастный, а недоброжелательный, ожесточенный — взгляд человека, вынужденного подчиняться.

Навязанное подчинение обусловливает, в свою очередь, презрение к тем, кто так же послушен, хотя мог бы протестовать. Отсюда — новая для отечественных СМИ формула метафорического переноса, связанная со строгостью, — пренебрежительное или презрительное обозначение результата строгости. Чаще всего оно выражено эпитетами: послушное большинство, послушный парламент, послушная Дума, ручной парламент, карманная Дума и нек. др. Например: «Возникла властная вертикаль, отменены выборы губернаторов, отстроены послушная Дума и телевидение» (Арг. нед., 31.05–06.06. 2012); «Большинство в парламенте позволяет ему [президенту В.В. Путину — B.C.] продвигать любые законодательные новации через послушный парламент…» (Вр. нов., 11.12.03); «Сегодня Госдума абсолютно «карманная»» (Ю. Грымов, режиссер, на ТВ РБК в передаче «Тема», 26.12.12) и т. п.

4. Метафоры «болезни». Эта модель — одна из самых «старших» в журналистских материалах, посвященных социальным и политическим проблемам. О.П. Ермакова высказывает предположение, что метафоры этой группы возникли под влиянием английских философов Ф. Бэкона и Т. Гоббса [Ермакова 2000: 51] и связывает такие переносы с идеей «уподобления общества живому организму со всеми его особенностями» [Ермакова: 51]. Исследовательница указывает на использование метафор этой тематической группы в произведениях авторов XIX века, которые писали о болезни русского общества: Герцена, Белинского, Салтыкова-Щедрина и далее — в сочинениях Н. Бердяева [Ермакова: 52]. А.В. Темирканова ссылается на американского ученого М. Осборна, который относит метафоры болезни к архетипическим метафорам, т. е. таким, которые опираются на универсальные архетипы [www.pglu.ru/publikations/University_Readling/2008/II/ush_2008II_00058.pdf].

Социальные роли здесь: ВРАЧ, КТОРЫЙ СТАВИТ ДИАГНОЗ / ПАЦИЕНТ Врач — автор речи, журналист; пациент — власть, ее представители, Россия — поле ее деятельности. Большинство метафор, входящих в эту модель, идет, как уже отмечалось, к тому, чтобы стать газетными оценочными штампами. Таковы регулярно употребляемые: бацилла, вирус, доза, инфекция, интоксикация, эпидемия, паралич и нек. др. Однако контекстные способы обновления этих метафор, в первую очередь за счет расширения сочетаемости, интенсивизируют и оценочность, и присущие данной ролевой ситуации эмоциональные нюансы, например:

— вирус чуровщины: «Когда к финалу не допустили Севару, певицу уникального дарования, стало ясно: вирус чуровщины распространяется на любые выборы» (Нов. газ., 12.12.12);

— доза, передозировка: «Не получится ли так, что при дальнейшем увеличении дозы вранья от передозировки умрет и наше младенческое общество?» (АиФ, 2011 № 8);

— выживаемость: «Эксперты оценили уровень выживаемости глав регионов. По отдельным — есть большие вопросы» (Екатерина Лазарева «Каждый несчастливый губернатор несчастлив по-своему» — URA.RU 26.11.2015 ura.ru/arti-cles/1036266411]).

В большинстве случаев журналист, «ставя диагноз», смотрит на «пациента», т. е. на власть, «свысока» и созданная метафора содержит негативную оценку с всевозможными оттенками негативных эмоций: «В России эпидемия официального оптимиза» (АиФ, 2007 № 33) — противоположно направленная оценочность существительных (эпидемия — негативная, оптимизм — позитивная — своего рода «оценочный оксюморон») создает язвительную ироничность; «Специалисты Независимого института социальной политики… считают, что это результат интоксикации российской экономики нефтегазовой наркотой» (АиФ, 2013 № 16) — пренебрежение, презрение; «Вот просто начинается бешенство, слюнотечение и обмороки при слове «иностранный грант»» (Известия, 20.11.12). В последнем случае модель пополняется метафорическими же обозначениями симптомов болезни, которые в контексте политики становятся инвективами. Метафорическая цепочка не просто выражает неприязнь, злобу, гнев, но и желание унизить, оскорбить. В каком-то смысле журналист, использующий метафоры этой модели, выступает одновременно и в роли священнослужителя, так как, с точки зрения религии, болезнь — это наказание за грехи. См. об этом, например, в исследовании концепта «болезнь» в русских говорах Приамурья Н.Г. Архиповой: «Гордыня, высокомерие, презрение других, крайний эгоизм ведут к болезням душевным, а от них к физическим. Шанс излечиться предоставлен только через покаяние и смирение» [www.amursu.ru/attachments/article/9492/a2_Архипова3.pdf]. Тот, кто констатирует болезнь, устанавливает диагноз, имплицитно упрекает в греховности того/тех, кто в этой болезни виновен, т. е. власть.

В отдельных редких случаях «врач» — журналист — сочувственно и заботливо относится к «пациенту». Таковы метафорические цепочки в некоторых передовых статьях А. Проханова, например: «Эти раны, эти кровавые порезы, истерзавшие Россию от Уренгоя до Ставрополя, надо лечить немедленно, не теряя ни дня. Здесь драгоценны все рецепты, все медикаменты, все целебные практики. Кроме тех, что сыплют соль и поливают уксусом эти обнаженные раны, вгоняют скальпель все глубже в кричащее от боли тело» (Завтра, июль 2013 № 29).

Итак, подведем итоги. В социально-иерархической модели мира, как уже было сказано, власть находится на самом верху. и в идеале такое же верхнее положение она должна занимать и в отношении интеллектуальном, профессиональном, нравственно-этическом. метафоры, связанные с представлением «верх/низ», «вверху/внизу», «высокое/низкое», бытующие в политическом и массмедийном дискурсе первых 16 лет XXI столетия, дают иную картину. Денотативные области, из которых черпаются метафоры, и импликационал метафоризируемых слов работают на «понижение» объекта метафоризации, т. е. власти. Это: — профессиональный и интеллектуальный «низ»: школьные метафоры, метафоры инфантилизма, геронтологические метафоры;

— нравственно-этический низ: криминальные метафоры;

— эмоциональный низ: метафоры строгости (строгость, равняющаяся с жестокостью и безразличием к людям и принуждающая к недобровольному подчинению).

Это «дно», таящее угрозу для общества: яма, пропасть, провал и т. п.; «дно», чреватое страданиями и гибелью: метафоры болезни.

В результате перед читателем предстает модель мира, отдельный важнейший фрагмент которой — российская власть — диаметрально противоположен идеальному образцу, то есть перевернутая модель мира. Наполнение континуума «власть» единицами лишь одной из двух смысловых групп ориентационных метафор, т. е. метафорами «низа», и метафорами, в которых выражается «взгляд свысока», обеспечивает устойчивое негативное восприятие власти. Метафора становится средством создания негативного образа власти и помогает манипулировать общественным сознанием.

2.8. Лексика элятивной семантики

Лексика элятивной семантики — вербальные единицы, в ядро семантической структуры которых входит сема 'очень', придающая слову элятивное значение: не хороший, а прекрасный, не способности, а гениальность, не плохой человек, a мерзавец, не большой, а гигантский, не прозорливый, а провидец, не страдалец, а великомученик, не намного больше, а неизмеримо больше и т. п. Главная способность этих слов — создавать эффект гиперболизма, который является одним из способов эмоционально-психологического воздействия. Изданный в 1907 «Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка» Ф. Павленкова так объясняет значение слова гиперболизм: «…Хватающая через край преувеличенность или фигуральность» [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_fwords/14946/гиперболизм]. В.П. Москвин, цитируя А.С. Бушмина, видит назначение гиперболизма в том, чтобы «ярко выделить», «крупно выставить те или иные стороны предмета», усиливая оценку, иронию [Москвин: 198]. Следовательно, гиперболизм следует считать одним из способов акцентирования в конструировании оценочной интерпретации картины мира. К приемам создания гиперболического эффекта можно отнести, на наш взгляд, прием «сияющего обобщения» (о нем пишут исследователи социальной психологии, изучающие особенности внушающего воздействия). Суть его заключается в сдвиге в системе обозначений. А именно. Для называния какого-либо явления или какой-либо личности из синонимического ряда выбирается слово наиболее общей семантики, обладающее интенсивно выраженной эмоциональной окраской, обычно положительной [Крысько 2003: 311]. «Сияние» сверхэмоциональности доминирует, «ослепляет» адресата, не дает увидеть темные стороны обозначенного источника «сияния» и адекватно его оценить. Так, солнце все земляне видят как сияющий золотой шар, его интенсивное излучение не дает различить без специальных оптических устройств темные пятна на нем. Подобно этому слова элятивной семантики являются теми обозначениями, которые «поглощают» возможность неоднозначного отношения к названному: выраженная в них исчерпанность проявления свойства, признака обладает большим суггестивным потенциалом и притупляет способность реципиента к обдумыванию полученной информации. Семантике элятивности неизменно сопутствует оценочный компонент, причем не только положительный, но и отрицательный. В результате реципиент автоматически принимает и эту оценку.

В современных СМИ обращение к лексике элятивной семантики — особенность индивидуального стиля главного редактора газеты «Завтра» Александра Проханова. В качестве примера приведем фрагмент статьи «Святомученик Иосиф» (Завтра, январь 2013, № 4):

«Кто такой Сталин вчера, сегодня, завтра? Сталин вчера, реально существовавший Сталин, — это суперреалист. Человек, который блестяще знал и понимал реальность в ее динамике, в движении. Он оперировал колоссальным количеством фактов, явлений, умел эти факты выстраивать, умел их предвидеть, Он создавал комбинации из огромных массивов реальных явлений, как внутрироссийских, так и мировых, Причем в эту реальность были включены его знания о метафизической сущности. Ведь это была не просто реальность, двухмерного мира, двухмерной среды. Но еще и запредельная, это было знание о той реальности, которая складывается на небесах, а потом проецируется в земную жизнь. Где и совершаются войны, революции, судебные процессы, строительство гигантских заводов, освоение территорий и происходят такие события, как великие победы, а также великие поражения. Все это — проекция явлений, происходящих в иных мирах. Владея этим гиперреализмом, Сталин обыграл всех своих противников… Для этого надо было быть кибернетиком, гиперстратегом». Употребленные здесь характеристики качеств Сталина — слова с приставками элятивного/суперлятивного значения: суперреалист, гиперстратег, гиперреализм, Рассказ о поле его деятельности изобилует определительными словами с семой'очень': блестяще знал, колоссальное количество, огромные массивы, гигантские заводы, великие победы, великие поражения, запредельная реальность, мировые явления, — а также другими словами, обозначающими предельную выраженность признака: массивы, обыграл всех своих противников. Здесь же — метафоры-конфессионализмы, которые, как уже было отмечено (с. 169), способны не просто выражать положительную оценку, но и представлять названное лицо как фигуру сакральную, возвышающуюся над всеми. Это заявлено в заголовке: «Святомученик Иосиф» и развивается далее в тексте в метафорах данной модели с предельной степенью выраженности положительной оценки:

«реальность, которая складывается на небесах»; «явления, происходящие в иных мирах», «…сегодняшний Сталин — это монастырь, в котором сберегается русский народ, где он лечит свои раны… Монастырь, куда он сносит свои святыни, скрижали, реликвии. Где он молится, готовится к новым сражениям. Монастырь, из которого по подземным ходам выбирается в поле и там бьется, сражается, наносит удары по врагу». Здесь особенно отчетливо проявляются характерные особенности приема «сияющего обобщения»: верность памяти Сталина и надежда только на него позиционируются как единственный путь к нравственному спасению и духовному возрождению нации. Развернутый метафорический образ апеллирует к архетипическому оценочному отношению к понятиям монастырь, святыни, скрижали, реликвии, молиться. Авторитетность метафорического образа воздействует на реципиента на эмоциональном уровне и воспринимается частью массовой аудитории как единственно верная оценка.

2.9. Генерализующие высказывания в арсенале воздействующих средств СМИ

«Homo homini lupus est» (т. е.: «Человек человеку — волк») и: «Человек человеку — друг, товарищ и брат». Эти высказывания противоположны по смыслу: смысл второго опровергает смысл первого. Но каждое из них воспринимается как некое истинностное суждение, обобщающее жизненный опыт, как мудрость, применимая к разным ситуациям. Фразы построены по одной и той же лексико-синтаксической модели, с заменой лишь последнего — предикативного — компонента. Однако суждения, заключенные в каждом из выражений, — взаимоисключающие. В «Большом словаре крылатых слов русского языка» В.П. Беркова, В.М. Мокиенко и С.Г. Шулежковой, где дается происхождение обоих высказываний (первое — фраза из «Ослиной комедии» Плавта — римский комедиограф, 250–184 г. до н. э.; второе — «пословица, образованная на основе декларативного призыва из Программы КПСС, принятой на XXII съезде этой партии в 1961 г» [Берков, Мокиенко, Шулежкова 2005: 539]), отмечено, что второе высказывание возникло «в результате антонимического «отталкивания»» [выделено нами — B.C.] от первого [там же: 539]. За счет чего носитель языка может воспринять мысль, выраженную в каждой из этих фраз, как некую непреложную истину?

В научной литературе не раз отмечалось, что авторитетность источника, авторитетность автора речи относятся к числу факторов, которые обеспечивают доверие массового адресата к полученной информации [КРЫСЬКО 1999 www.evarist.narod.ra/tex19/001.htm] и фидеистическое ее восприятие. В фидеистическом отношении к авторитетному слову видит Е.И. Шейгал когнитивную основу авторитарного дискурса [ШЕЙГАЛ 2004: 61] и напоминает М.М. Бахтина, который характеризовал такое отношение к чужой речи словами «благоговейное приятие авторитетного слова» [там же: 61]. Важно отметить, что авторитетным и, следовательно, стимулирующим принятие информации без ее рационального осмысления, может быть не только автор речи — авторитетными могут быть и сами по себе средства языка: интонация, семантика побудительности/долженствования, а также некоторые единицы речи. К последним относятся прежде всего высказывания с семантикой обобщенности, или генерализующие высказывания (они же — универсальные [Гаврилова 1986:56]; они же — обобщающие [Сластникова 1992: 3]; они же — генеритивные [Завьялова 2002: 3]. Генерализация (от лат. genera — ‘общий’) — это «мысленное выделение каких-либо свойств, принадлежащих некоторому классу предметов, и формулирование такого вывода, который распространяется на каждый отдельный предмет этого класса, переход от единичного к общему, от менее общего к более общему» [Энциклопедия социологии: 2009 wwwpsyoffise.ru/5-socio-620]. Например: «Человеку свойственно ошибаться» (марк Анней Сенека); «Больше всего говорит тот, кому нечего сказать» (Л. Толстой); «Где слабый ненавидит — сильный уничтожает» (А. Грин); а также: «Самое страшное, когда ты становишься начальником, — ответственность» (Нов. изв., 08.10.15); «Звать в бой должны генералы, а не служители Бога» (НГ Религии, 07.10.15); «Не любить власть — все равно что не любить жизнь» [Вл. Сурков (псевдоним Натан Дубовицкий) rubook.org/book.php?book=162753] и т. п. В русском языке давно сложился специальный набор разноуровневых средств, взаимодействие которых служит для выражения генерализующих смыслов. Это: а) местоимения обобщающей семантики: всякий, каждый, любой, весь, все — так называемые «кванторы общности» [Шмелев 2002: 81]; б) личные местоимения мы, ты в обобщенном значении;

в) понятийный уровень значения имен существительных;

г) вневременное значение формы настоящего времени глагола — настоящее неактуальное; д) предикативные слова с значением возможности совершения действия и долженствования и нек. др.

В текстах массмедиа (печатных, электронных) регулярно появляются высказывания этой группы, в которых заключено суждение о власти. Например:

— «Любая власть имеет обыкновение отрываться от народа», — уверен писатель Владимир Войнович» (АиФ, 1012, № 5); «Есть такая аксиома: всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно» (там же);

— «Самое страшное, когда ты становишься начальником, — ответственность» (художественный руководитель «Мастерской П. Фоменко» Евгений Каменькович — Нов. Изв., 08.10.15);

— «Когда государству нечего дать своим гражданам, оно дает им свободу» (Незав. газ., 19.11.91);

— «Где начинается единство, там заканчивается парламент» (С. Станкевич — Спутник, 1990, № 3, март);

— «Не любить власть — все равно что не любить жизнь» [Вл. Сурков (псевдоним Натан Дубовицкий). rabook.org/book.php?book=162753]

— «Чиновнику дешевле дать, чем его кормить» (Собеседник, 2013, № 30) и т. д.

Носитель языка привык воспринимать суждения, воплощенные в подобную языковую оболочку, как некую универсальную, т. е. применимую к множеству однотипных ситуаций, непреложную истину. И авторитетным становится уже не автор суждения, не источник, зачастую они вообще неизвестны, — авторитетной оказывается сама по себе языковая форма, она автоматически становится сигналом того, что смыслу высказывания можно доверять. Перефразировав Е.И. Шейгал, скажем, что здесь имеет место примат формы, «упаковки» над содержанием, фидеистическое восприятие формы.

Однако в подобную форму можно вложить и спорное содержание: см., например, процитированное выше высказывание о власти Вл. Суркова или рассуждения Вл. Войновича о том, что любая власть «имеет обыкновение отрываться от народа». А как же забота о москвичах мэра Москвы С. Собянина: новые линии и станции метрополитена? благоустройство автомагистралей? праздничное новогоднее освещение? интереснейшие мероприятия в Дни города? Разве так «отрываются» от народа? Содержание может быть затуманенным: «Казнокрадстворождает свободу» (Арг. нед., 31.05–06.06.2013) или заведомо ложным, абсолютно не соответствующим реальности — абсурдным. Профессор Т.М. Николаева в одном из ее устных выступлений приводила такую фразу: Мужчина с бородой и усами не может быть настоящим журналистом. На адресата, не имеющего собственного жизненного опыта в обозначенной области, подобная языковая оболочка, ассоциирующаяся с универсальными и истинностными суждениями, может подействовать гипнотически, а высказанная мысль отложится в памяти как полученное новое знание.

Очевидно, что генерализующие высказывания — одно из средств концептуализации действительности в языке. С их помощью говорящие/пишущие высказывают свои представления об устройстве мира, о жизни. В постперестроечный период разными издательствами были выпущены десятки книг, в которых собраны афоризмы, пословицы, мудрые изречения самого разного происхождения. К этому следует добавить многочисленные списки афористических выражений, обобщающих высказываний, которые публикуются в Интернете под самыми разными тематическими рубриками: О России; О любви; О любви к жизни; О еде; О бизнесе; О кризисе и т. д. и в том числе: О власти; О политиках; О правителях. В них, наряду с высказываниями знаменитостей: Аристотеля, Сократа, Александра II, У. Черчилля, А.П. Чехова, Л.Н. Толстого, Н. Бердяева и др., находим высказывания рядовых пользователей Интернета, которых побудили заявить подобным образом о себе, по-видимому, потребность в самовыражении, желание поделиться собственным жизненным опытом, иногда — саркастическим видением мира. Они касаются самых разных сторон действительности, в том числе политики и власти, и все они построены с использованием указанных выше вербальных средств выражения обобщенности, например: «Человек начинается там, где кончается государство»; «Роспуск парламента — запуск парламентаризма»; «Там, где начинается политика, заканчивается мораль» и т. д.

Воздействующий результат использования генерализующих высказываний в текстах массмедиа о политике, о власти.

1. Очевидно, что обобщение неизменно основывается на наблюдениях над множеством однотипных ситуаций — это единственно правильное основание для выводов. Следовательно, то суждение, которое заключено в форму генерализующего (обобщающего) высказывания, является истинным. А оно, как уже было отмечено, может быть как верным, так и неверным, и даже — клеветническим, например, процитированное выше: «…Всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». В политическом дискурсе, где ситуация полемики и интенция 'понижения' соперника допускают резкость и даже некоторую необъективность, сообщение тем не менее не должно становиться дезинформацией или клеветой. Авторитетность, безапелляционность генерализующих высказываний «перекрывают» рациональное, аналитическое начало у воспринимающего, это своеобразный эмоциональный «наезд» которому трудно противиться.

2. По тем же причинам с помощью языковых форм, которые носители языка привыкли воспринимать как оболочку («упаковку») неких обобщающих смыслов, любому единичному явлению можно придать статус универсального. См., например, приведенное выше: «Чиновнику дешевле дать, чем его кормить». Наверное, все-таки есть чиновники, которые взяток не берут.

3. Основанная на обобщении информация может упрощать и схематизировать факты реальной действительности. В «Новейшем философском словаре» отмечено, что «при обобщении признаки и свойства, придающие неповторимость и исключительность» каждому отдельному элементу обобщаемой «совокупности, элиминируются» и «происходит формализация объекта… и единиц анализа системы» [dic.academic/ru/dic.nsf/dic_new_philosophy/311/генерализа-ция]. А такая формализация не всегда желательна: картина мира или образ какого-либо ее фрагмента, объекта становится упрощенной и в значительной степени поверхностной, а ведь именно частности, нюансы порой играют важнейшую роль.

4. иногда в форму генерализующего высказывания облекаются фразы, сказанные в шутку или с иронией. См., например, высказывание императора Александра II об управлении Россией: «Россией управлять не сложно, но совершенно бесполезно» [httpps://tsitaty.com/цитата118384]. Оторванная от конкретного автора речи, конкретной персоны, со всем кругом знаний об истинном его отношении к управлению Россией (царь-освободитель крестьян), фраза может быть воспринята некоторыми категориями населения России (например, подростками) как сказанная всерьез и стать неверным ориентиром в жизни, в совершаемых действиях.

5. Наконец, подобные высказывания легко запоминаются, «врезаются» в память. Поэтому с их помощью можно легко привить адресату массмедиа новые представления, новую интерпретацию образа, в частности образа власти. Эти представления могут быть как истинными (результат — повышение информированности общества), так и ложными (результат — искаженный образ власти и искаженная картина мира и России в сознании массовой аудитории).

2.10. Лексика, семантического поля «гипотетичность/недостоверность» в смысловом пространстве «власть»

Все мы с детства помним смешную сказку Андерсена о курице, которая вечером, устраиваясь на нашесте в курятнике, уронила маленькое перышко и в шутку сказала, что стала от этого только красивее. Другая курица, сидевшая рядом, немедленно ее осудила и сообщила новость, но уже с значительными преувеличениями, своим товаркам. За ночь история обошла всех обитателей двора, обрастая все новыми и новыми подробностями: о том, что пять кур выщипали себе все перья, а потом заклевали друг друга насмерть из-за любви к петуху. И наутро та, которая уронила перышко, с негодованием говорила своим подругам: «Я презираю этих кур!.. О подобных вещах нельзя, однако, молчать! И я, со своей стороны, сделаю все, чтобы история попала в газеты!». И в газетах действительно напечатали это историю как истинную правду. Сказка так и называется «Истинная правда».

История, рассказанная Андерсеном, очень хорошо раскрывает механизм возникновения и распространения слухов и сплетен: незначительный эпизод при передаче из уст в уста искажается и может приобрести чудовищные размеры — информация становится недостоверной. Здесь же гротескно подмечены некоторые из возможных воздействующих результатов слухов и сплетен: сплетней можно дискредитировать, от слухов и сплетен получают удовольствие и отправитель, и адресат информации, слухи и сплетни помогают самоутвердиться: и отправитель, и получатель ощущают себя «выше» того, о ком сообщается.

Кроме слухов и сплетен (они принадлежат обиходному дискурсу), существуют другие разновидности не подкрепленной реальностью информации. Это всевозможные версии, предположения, которые весьма распространены в политическом и в массово-информационном дискурсах. Исследователи СМИ называют их вероятностной информацией и выделяют такие ее жанры, как прогноз, гипотеза, версия [Тертычный 2002: 55].

Все эти виды не вполне точной, иногда совершенно не соответствующей реальности информации образуют в массмедиа семантическое поле гипотетичности и недостоверности. Это семантическое поле в постперестроечное время стало одной из составляющих смыслового пространства российских масс-медиа. Наиболее широко оно представлено в континууме «власть».

Еще раз вспомним, что в целом информация, подаваемая в массмедийных текстах, образует денотативное пространство — термин А.Д. Шмелева [Шмелев, 2002, с. 36], т. е. сумму обозначенных средствами языка денотатов — внеязыковых объектов реальной действительности. В художественном тексте чаще создается денотативное пространство, отражающее не реальную, а вымышленную автором действительность, подаваемую как реальная [Шмелев 2002: 35]. Специфика текстов масс-медиа, как текстов документалистских, в том, что в идеале представленное в них денотативное пространство должно включать в себя только то, что не воображаемо, а существует в реальности. А обозначающим это пространство вербальным знакам должны соответствовать реальные лица, события, действия и взаимодействия. Такое денотативное пространство назовем денотативным пространством с фиксированными в реальности объектами. Однако, как уже было отмечено, СМИ допускают отступления от этого идеала: денотативное пространство включает в себя компоненты, не подкрепленные реальностью: при сообщении слухов, сплетен, предположений, гипотез и т. п., это своего рода информационные блоки-фантомы. Такое денотативное пространство назовем пространством с не зафиксированными в реальности объектами.

Существуют типовые вербально-стилевые формы подачи гипотетической информации, которые различаются: а) наличием/отсутствием вербальных средств, указывающих на субъект (автора) речи; б) синтактико-композиционными способами подачи материала; в) эмоциональной тональностью сообщения.

Этими типовыми формами являются:

Слухи-сплетни. Автор — первоисточник слухов и сплетен — чаще всего неизвестен («сарафанное радио», «одна баба сказала»). Вынесенные в названия рубрик или вкрапленные в текст слова и сочетания слов: слухи; говорят, что; по слухам; сплетни большого города и нек. др. — подчеркивают, что это какие-то неопределенные лица. Названия рубрик дистанцируют данную информацию от сообщений о том, что действительно имело место. Эмоциональная тональность — шутливая (часто эта шутливость заявлена именно названием рубрики. См., например: «Ток-шоу и все сплетни мегаполиса» — Радио СИТИ FM; «Шепот» — рубрика в газете «Версия», где каждая подаваемая информация начинается словами «Говорят, что…», «Говорят, что…» — рубрика в газете «Аргументы неделі», «Слухи» — рубрика в АИФ и т. п.).

Предположения. Они связаны в основном с внутри- и внешнеполитической информацией. Обычно это фрагмент текста, иногда значительный по объему, построенный как серьезное, эмоционально нейтральное рассуждение. Например, в статье А. Угланова в «Аргументах неделі» «Эффект профессора Плейшнера» (15.03.12) за два месяца до инаугурации В.В. Путина подробно излагаются предположения автора о возможных назначениях в будущем правительстве России после того, как избранный президентом В.В. Путин покинет пост премьера: «Не исключено, на заседании речь пойдет о проблемах Сибири…», «Говорят, что именно г-ну Шойгу поручат возглавить новую госкорпорацию по освоению этих территорий…»; «Главное сегодня — изменит ли новый президент состав правительства. Пока что ничего не предвещает кардинальных перемен…» и т. д.

Обсуждение (полилог). Это новый аудийный жанр, в котором ведущий преподносит массовой аудитории какую-либо гипотетическую ситуацию и предлагает принять участие в ее перемоделировании или обсуждении. Например, предложение «Эха Москвы» публиковать на их сайте коллажи, рисунки, карикатуры на тему «Несостоявшаяся встреча В. Путина и Б. Обамы» («Эхо Москвы», 09.11.09). Или на том же «Эхе Москвы» в программе «Разворот» сообщается новость, исходящая непонятно от кого: «Сергей Иванов вместо Юрия Лужкова — утечка в прессе». А далее ведущий, отвечая на реплики радиослушателей, ведет обсуждение: подходит кандидатура экс-министра обороны С. Иванова на пост мэра Москвы или нет (Эхо Москвы, 06.08.08 — т. е. за два с лишним года до отставки Ю. Лужкова). Программа завершается ответом секретаря пресс-службы вице-премьера С. Иванова: «Это утка и полная чушь». В обоих случаях автор информации не указан. Эмоциональные качества — шутливость, граничащая со стебом.


Вербальные средства, формирующие семантическое поле «гипотетичность / недостоверность»

Существуют специализированные вербальные средства, которые оформляют информацию как не вполне достоверную или гипотетическую. Указания на отдельные из этих средств находим в работах, посвященных исследованию достоверности как коммуникативной категории [Панченко 2010], информационного поля в СМИ [Платонова, Виноградов 2009: 252]. Анализ СМИ последних десяти лет позволил выделить 8 разрядов этих средств. Суммарно они образуют в смысловом пространстве «власть» отдельное семантическое поле. Назовем их маркерами неточности, приблизительности информации. Ими являются:

а) существительные (в названиях рубрик и в самом тексте), обозначающие информацию, источник которой чаще всего неизвестен (неясен): слухи, сплетни, разговоры: «Слухи» (назв. рубрики, АИФ); «Сплетни большого города с Семеном Чайкой» (вечерняя передача на радио СИТИ FM, напр. 2008);сайт «Сплетник RU» b интернете и т. п. Здесь же — предикативные, обстоятельственные и вводные конструкции с этими словами и производными от них: «Будучи на последнем экономическом форуме в Лондоне….я слышал разговоры об отмывании денег, откатах и о том, что, по слухам, одна из яхт, купленных Абрамовичем, как-то связана с российским правительством» (Нов. газ., 2005); «…По нашим сведениям, этого министра [М. Зурабова. — В. С] просто боятся трогать. То ли из-за слухов о его несметном богатстве, толи из-за слухов о его близости президенту» (Арг. нед., 23.11. — 29.11.2006);

б) глаголы в неопределенно-личном значении, в семантику которых входит компонент сообщения информации: говорят, что; думают, что; прочат (кого-либо на какой-либо пост) и т. д. Например, в газете «Версия» в рубрике «Шепот» каждая подаваемая информация начинается словами «говорят, что…»: «Говорят, что Касьянова назначили лидером российской «оранжевой революции»…»; «Говорят, что мэров крупных городов будут назначать…» ит.п. (11–20.02.05). «Говорят, что…» — название одной из страниц газеты «Аргументы неделі», например: «Говорят, что…» и ниже заголовки: «Госдуму и Совет Федерации продадут на аукционе», «Ющенко бросила боевая подруга» и т. п. (18.01.07);

в) глагольные формы может, могут + Infinitiv в значении будущего гипотетического: «Так что увольнение Купина может быть началом настоящего обрушения исполнительной вертикали» (Арг. нед. 29.09.11); «Впрочем, показательная порка Кудрина Медведевым может иметь обратный эффект: консолидировать оставшихся путинцев вокруг премьера» (там же);

г) вводно-модальные слова и сочетания со значением предположительности: вероятно, возможно, скорее всего, я думаю и нек. др. в сочетании с будущим гипотетическим, а также производные от них: «Скорее всего они [питерцы — В. С] будут убеждать Путина изменить свое мнение о персоне будущего премьера» (Арг. нед., 29.09.11); «Я думаю, что популярность власти начнет падать… и, возможно, инстинкт самосохранения толкнет властную группировку к политическим реформам» (Нов. газ., 16.02.09); «Возможна отставка правительства» (там же) и т. п.

д) модальные частицы со значением сомнительности: едва ли, вряд ли, будто бы и нек. др.: «Было много разговоров, что Медведев своим недавним осторожным замечанием в интервью болгарскому телевидению будто бы послал важный сигнал российской элите: действия правительства Путина отныне можно беспрепятственно критиковать» (Нов. газ., 16.02.09);

е) условные придаточные в предложениях с суммарным значением гипотетичности: «Если они [представители политической элиты. — В. С] увидят, что лодка получила пробоину, то, безусловно, все группировки начнут предлагать свои решения, чтобы спастись…» (Нов. газ., 16.02.09);

ж) слова и сочетания слов, с помощью которых журналист, передавая чужую речь, подчеркивает свои сомнения в ее соответствии действительности (прежде всего это частицы якобы, будто, будто бы и нек. др.) и тем самым отчуждается от переданной информации и от ее источника. См., материал А. Шварева «Не похищал, не умирал» с ироническим подзаголовком «Труп, найденный в Чечне, обвиняется в похищении Сергея Кукуры» (Вр. нов., 2003 № 9), где в пределах одного текста 10 раз употреблены единицы с семантикой сомнительности и отчуждения: «Представители спецслужб вчера выступили с очередной победной реляцией, якобы им удалось фактически раскрыть дело о похищении…»; «…в Москве он [Катаев — B.C.] якобы входил в группировку, занимающуюся рэкетом и похищениями»; «По данным столичных спецслужб, Калаев якобы действительно значится как человек, поддерживающий отношения с чеченскими группировками» и т. д.

В таких контекстах сомнения в достоверности информации вводят в «зону негатива» того, кто ее сообщил, — в данном случае представителей спецслужб.

з) эвфемистические обозначения источника информации. Это новшество в российских СМИ, весьма распространившееся в последние годы: «Сообщили информированные источники в правоохранительных органах» (Эхо Москвы, 06.04.12); «высокопоставленный источник в Министерстве обороны» (Эхо Москвы 03.04.12); «другой источник электронной газеты РУ рассказал…» (там же); «отметил источник» (Радио «Говорит Москва», 04.03.12); «источник, близкий к правоохранительным органам, сообщил» (радио «Комерсантъ FM», 15.04.12) и т. д.

Н.Н. Панченко относит «отсутствие ссылок на источник информации» к маркерам недостоверности [Панченко 2010: 62] и говорит о том, что «обезличенность информации влечет за собой неопределенность ситуации» [там же: 62].

Представляется, что само по себе умеренное употребление подобных эвфемизмов не нарушает информационную норму. Однако перенасыщение ими текстов (в первую очередь — радиоэфира) приводит к смысловой расплывчатости: сама сообщаемая информация обретает «налет» неточности, приблизительности (кто-то сообщил, но неизвестно кто). Кроме того, подобные эвфемизмы частично освобождают от ответственности за достоверность информации и могут создать лазейку для дезинформации. Например, сообщение на радио «Коммерсантъ FM» о намерении посла США в Москве поехать в Астрахань в связи с голодовкой правозащитника Олега Шеина. Оно предваряется эвфемизмом: «Накануне источник, близкий к правоохранительным органам, сообщил…» (15.04.12).

Перечисленные вербальные маркеры неточности создают в текстах масс-медиа о власти семантическое поле гипотетичности/недостоверности. Гипотетичность (предположительность) и недостоверность (несоответствие реальности) граничат и часто перетекают друг в друга: то, что одним участником массмедийного общения преподнесено как гипотеза, другой участник может воспринять как объективную информацию, хотя на самом деле данный факт не имел места. Например, в программе «Разворот» на радио «Эхо Москвы» (27.03.14) ведущий приводит высказывание американского политика о том, что по сведениям разведки США, Россия намерена присоединить Восток и Юго-Восток Украины. Вопрос ведущего: «Считаете ли вы, что Юг и Юго-Восток Украины должны быть российскими?». Отвечая на этот вопрос, слушатели «вовлекаются» в эту тему и всерьез обсуждают: нужно ли присоединять к России эту часть Украины? возможно ли вторжение вооруженных сил России на эту территорию? должны ли южные города Украины, такие как Одесса, Херсон, быть российскими? И т. д. Происходит смысловой сдвиг в денотативной сфере: гипотетичность вытесняет реальность, становится дезинформацией, которая может занять определенное место в когнитивной базе массового реципиента.

Таким образом, взаимодействуя, поле гипотетичности и поле недостоверности образуют в денотативном пространстве СМИ отдельные сегменты с незафиксированными в реальности объектами (блоки самореферентной, фиктивной информации).


Воздействующий результат

На поверхностный взгляд, сообщая гипотетическую, не вполне достоверную и даже недостоверную информацию, СМИ выполняют развлекательную функцию. Во всяком случае определенная часть массовой аудитории воспринимает подобную информацию просто для того, чтобы отвлечься от своих проблем. Однако, разумеется, это самая несущественная сторона воздействия. Главное в другом. В периоды каких-либо масштабных социальных и политических перемен (а именно такова нынешняя российская ситуация) общество живет в состоянии «информационного дефицита» [Грачев Мельник 2003: 225]. Гипотетическая информация отчасти удовлетворяет информационный голод. Однако при этом перегруженность дискурса вероятностной, неточной, а также неизвестно кем сообщенной информацией лишает картину мира четкости. Массовый реципиент привыкает воспринимать информацию о том, чего нет и, скорее всего, не будет. То есть привыкает жить в наполовину иллюзорной, расплывчатой реальности, отвлекаясь от тех обстоятельств, в которых он на самом деле существует.

Неопределенность знаний — удобная почва для манипуляций, и информационная неопределенность ведет к негативным переживаниям. [Грачев Мельник: 225]. Цепочку реакций массового адресата можно представить так:

Принятие неточной информации —> некритичность восприятия —> неуверенность в полученных знаниях о мире —> раздражение и растерянность —> потребность в ориентации и опоре —> поиск того, кто избавит от сомнений —> подчинение этому лицу. Общеизвестно, что сбитым с толку, растерянным человеком легко управлять.

3. Сообщение недостоверной — и притом негативной информации о ком-либо — способ «утопления» политического противника. Известно, что авторитет того, на кого брошена тень подозрения, уже немного пошатнулся в общественном мнении. Юлий Цезарь развелся со своей женой Помпеей только из-за того, что на праздник в честь богини плодородия и добродетели, проходивший в ее доме и на который допускались только женщины, проник переодетый женщиной мужчина — Публий Клодий Пульхер. На суде Цезарь ни в чем не обвинил свою жену, но в качестве аргумента для развода привел ставшие знаменитыми слова «Жена Цезаря должна быть выше подозрений» [Ашукин Ашукина 1986: 219]. Такой способ дискредитации можно назвать понижение статуса через подозрение. Именно потому в процессе подготовки и проведения пропагандистских акций распространение слухов, сплетен и дезинформации занимает значительное место [Грачев Мельник: 224]. Так, в приведенном выше материале из «Времени новостей» «Не похищал, не умирал» обилие частиц с значением сомнительности при передаче чужой речи бросает тень недоверия на автора этой речи — представителя силовых структур.

4. Наконец, гипотетическая информация ставит под сомнения факты, сообщенные в деятельностном поле. итак, вербальные единицы, входящие в семантическое поле гипотетичности/недостоверности, могут создавать через масс-медиа удобную почву для управления массовым сознанием, в том числе и в оценках состояния российского общества и действий власти.

2.11. Слова-жупелы. Слова-фетиши

Таких слов сравнительно немного, но их воздействующая сила очень велика. их образопорождающие и оценочные свойства в политическом дискурсе обусловлены их местом в ассоциативно-вербальной сети: теми историческими, культурными и психоэмоциональными ассоциациями, которые они вызывают.

А. ЖУПЕЛ — «нечто внушающее страх, отвращение; пугало», — объясняет «Большой толковый словарь русского языка» [2001: 208]. и далее: «первоначально — горящая сера или смола, уготованная в аду грешникам». А «Краткий справочный церковнославянский словарь» отмечает еще некоторые оттенки значения этого слова: «Жупел — горючая сера; горящая смола, жар и смрад» [2003: 26].

Применительно к языку словами-жупелами мы будем называть слова, которые называют нечто пугающее. Это прежде всего такие существительные и прилагательные, как: режим, тоталитаризм, тоталитарный: «Ну, допустим, режим решит прижать всех к ногтю. Встретит ли это сопротивление? (моск. нов., 01.12–07.12.06); «тоталитарным системам свойственно поддерживать художника» (моск. нов., 12.02.08); тюрьмы, застенки: «Их удерживают в застенках» (Радио «Свобода», 30.05.06); репрессии, репрессивный: «Избыток репрессивных мер» (загол., Нов. газ., 07.12.05); принудительный: «В поликлиниках Петербурга начали принудительно прививать пациентов от гриппа»: (подзагол., Нов газ., 25.10.07); диктатура: «В минувшее воскресенье в гостинице «Космос» состоялся гражданский конгресс «Россия — за демократию, против диктатуры» (Нов. Изв., 14.12.04); карательный: «У налоговиков появился новый карательный механизм» (Нов. Изв., 31.03.05); цензура: «У нас все вопросы хотят решать с помощью цензуры» (Нов. Изв., 06.11.07). Все это слова, входящие в семантическое поле «насилие».

1. Очевидно, что слова этой группы обозначают те явления, факты действительности, которые находятся в ведении власти и напрямую связаны с ней. Поэтому оценочность, которую они создают, имеет двояко направленный характер. Но оба вектора при этом — в сторону негатива. А именно: оценочность и весь круг негативных ассоциаций направлены: а) на то, что обозначено словом-жупелом; б) на власть, которая метонимически связана с денотатом, обозначенным словом-жупелом. Причем отношения эти представлены не просто как каузальные, а как обязательные: диктатура, тоталитаризм, цензура, тюрьмы, застенки и т. п. в интерпретации некоторых СМИ являются непременными сопутствующими власти.

2. Воздействующий результат: осуществляется психологическая агрессия, происходит запугивание адресата. Слова-жупелы — это сигналы, которые вызывают страх. «Страх, — писал Аристотель, — некоторого рода неприятное ощущение или смущение, возникающее из представления о предстоящем зле, которое может погубить нас или причинить нам неприятности…» [Аристотель 2007: 192] В современных исследованиях по социальной психологии отмечается, что запугивание — это «использование страха как инструмента убеждения с целью изменить установки или поведение других людей» [Крысько 2003: 79]. Страх, тревога парализуют сознание, и реципиент начинает автоматически, без анализа воспринимать полученную информацию, подчиняется мнению, высказанному журналистом.

Б. СЛОВА-ФЕТИШИ

ФЕТИШ — «то, что является предметом слепого поклонения» [Большой толковый словарь русского языка: 1420]. В языковом плане словами-фетишами мы будем называть слова, которые вызывают в людях безусловное доверие. Доверие — результат длительного функционирования слова в данном культурном сообществе в качестве обозначения какого-то высокого, идеального или идеализированного понятия. Например, слова: борьба, бороться — о необходимости преодолевать трудности, сопротивляться обстоятельствам. Афоризм времен античности «Жить — значит бороться» (Сенека) [Берков Мокиенко Шулежкова: 169] актуализировался в российском общественном сознании ХГХ-XX веков как альтернатива прежнему смирению (в установке на смирение, на примирение с действительностью исследователи видят одно из константных представлений русской языковой картины мира [Шмелев 2002: 365–375]). См. высказывания некоторых выдающихся деятелей русской культуры этого периода: «Борьба есть условие жизни: жизнь умирает, когда оканчивается борьба» (В.Г. Белинский), «Борьба — вот радость жизни» (Л.Н. Андреев), «Всего полнее и интереснее жить тогда, когда человек борется с тем, что ему мешает жить» (М. Горький), «Смысл жизни только в одном — в борьбе» (А.П. Чехов) [citaty.su/aforizmy-i-citaty-o-borbe]. Понятия, названные словами борьба, бороться, вошли в круг основных концептов русского сознания и связаны со многими героическими страницами российской истории. Однако любое обозначение важного, с общественной точки зрения понятия, легко может превратиться в фетиш. Это происходит тогда, когда слово оказывается оторванным от ситуации, им обозначенной, и утрачивает связь с реальным денотатом. От слова остается его внешняя — звуковая — оболочка и представление (сигнификат). Слово становится одним из средств политической демагогии. Е.И. Шейгал называет это «фантомностью» политического дискурса [Шейгал 2004: 53]. Понятия борьба, бороться неизменно фетишизировались в советские годы. Любой политический или общественный деятель легко мог завоевать авторитет, начав свою карьеру с борьбы — борьбы не только с серьезными политическими противниками, но и с «врагами» не столь крупного калибра: с тунеядцами, с алкоголиками, с «несунами», с фанатами рок-музыки или с самими рок-музыкантами и т. д. Так и сейчас: борьба ведется не только с коррупцией, но и, например, с табакокурением.

В качестве таких слов-фетишей, претендующих на безусловное доверие аудитории, в российских массмедиа первого десятилетия XXI употребляются слова: свобода, свободный (радиостанция Свобода, «Время свободы» — назв. информационного выпуска на радио Свобода, партия Свободная Россия); гражданское общество («Проснуться в гражданском обществе» — загол., Нов. Изв., 14.12.04); марш, фронт — слова из арсенала военной метафорики, которая в 40-е — 50-е гг. имела позитивнооценочное, даже высокое звучание; возродились в политическом дискурсе в названиях политических акций и политических объединений в первое десятилетие XXI века: Марш несогласных (название протестных акций российской оппозиции; проводились с 2005 по 2008 гг.); Объединенный гражданский фронт (название оппозиционной газеты, выходившей в 2005 и далее годах; в ней же, на 2-й полосе — шапка и рубрика: Линия фронта и На переднем крае); Общероссийский народный фронт (название объединительного общественно-политического движения; создано в мае 2011 года по инициативе Владимира Путина). Фетишизированными в оппозиционном политическом дискурсе являются слова: правозащитник, правозащитный; независимость, независимый: независимая пресса, независимое телевидение, независимые выборы, например: «Нам нужны свободные выборы, независимые выборы!» (Эхо Москвы, 27.07.09; «Я все-таки за то, чтобы у нас все-таки когда-нибудь появилось гражданское общество. Чтобы был независимый суд, независимая исполнительная власть, законодательная» (Нов. газ., 26.06.2009).

Реакции, которые стимулирует у реципиента фетишизированная лексика, также: а) двояко направленные; б) одинаковые по оценочности — в данном случае положительной. Однако здесь один из векторов оценки направлен на самого автора речи. В результате позитивные оценочные характеристики слова-фетиша и доверие, которое это слово вызывает, переносятся на автора речи, который метонимической связью соединяет себя с тем, что обозначено фетишизированным словом, и якобы «причастен» к этому явлению и его оценочности.

И слова-жупелы, и фетишизированная лексика часто используются в качестве средства создания политических и социальных мифов, в том числе мифов о том или ином политическом или государственном лидере. Мифологизируется то лицо, в смысловое пространство которого включается слово-фетиш, или же лицо, восстающее против того, что названо словом-жупелом. Так, миф о Ельцине-демократе в конце 80-х годов рождался с помощью фетишизированного борьба и актуальных тогда слов-жупелов привилегии, партийная номенклатура, административно-командная система и нек. др. Словосочетания борьба с партноменклатурой, борьба с привилегиями стали ключевыми понятиями в формировании мифа, который помог Ельцину стать главой государства.

В смысловом пространстве «власть» и слова-жупелы, и слова-фетиши образуют фон, на котором воспринимаются действия власти, и определяют угол зрения на нее.

2.12. Детали и детализирующая лексика как вербальные составляющие образа

Деталь в теории литературы определяется как «концептуально нагруженное вербальное воспроизведение предметов и явлений внешнего мира [Щирова 2003: 16]. В художественной литературе деталь — это прежде всего концентрированное отражение сущностных характеристик окружающего мира, внешности и психологии героев. Деталь в художественном произведении участвует в формировании подтекста.

Для текстов масс-медиа роль детали следует расценивать, исходя из основных функций этих текстов, а в тех, которые посвящены власти, — еще и в связи с закономерностями построения образа.

Основное предназначение текста в СМИ определено в названии — «средства массовой информации». Соответственно, можно выделить информацию: а) существенную, наиболее значимую, с точки зрения коммуникации и б) дополнительную, второстепенную, с точки зрения коммуникации (как в высказывании: грамматическая основа — коммуникативное ядро предложения, т. е. главное в нем, и второстепенные члены).

Применительно к образам представителей власти в СМИ существенной информацией, по-видимому, нужно считать следующие сведения: 1) какой пост занимает данное лицо;

2) какие действия, связанные с его служебным статусом, он осуществил, осуществляет или предполагает осуществить;

3) где и когда это происходит; 4) как оценивать эти действия с точки зрения их нужности и полезности для населения страны; 5) как он относится к народу; 6) какой он руководитель: хороший или плохой. То есть существенной здесь следует считать ту информацию, которая непосредственно связана со служебной деятельностью данной персоны, или же информацию о тех внеслужебных действиях, которые несовместимы с ее пребыванием на данном посту (например, использование бюджетных средств на оплату отдыха в санатории или служебной машины для того, чтобы перевести тещу на дачу). А в языковом отношении — ту лексику, которой все это обозначено. Вся же остальная информация, касающаяся внешности, увлечений, стиля одежды, манеры говорить, семейного положения и т. п., является в событийном контексте Сми коммуникативно несущественной, дополнительной. Те фрагменты массмедийных текстов, которые содержат подобную несущественную (дополнительную) информацию, мы будем называть деталями, или подробностями.

Однако с точки зрения построения образа отдельного руководителя и создания общего представления о современной власти это фактологически несущественная информация является, напротив, иногда наиболее значимой. Г.Г. Почепцов, включая детализацию в интрументарий имиджелогии, подчеркивал, что деталям, которые повышают уровень воздействия, «мы всегда верим больше, чем абстракциям» [Почепцов: 188]. Т. е. деталь, воплощенная в конкретной семантике слова, вызывает у слушателя ассоциациии с закрепленными в когнитивной базе массового адресата какими-либо представлениями, а те, в свою очередь, свидетельствуют о чертах характера лидера или о качествах власти в целом. Детали, подробности создают образ личности; более того, именно детали способны ориентировать массового адресата в трактовке оппозиции «свой/чужой».


Вербальное воплощение детали

В первое десятилетие XXI столетия отечественные Сми стали уделять чрезвычайно много внимания сообщению деталей. В этом их принципиальная новизна, по сравнению со средствами массовой информации и пропаганды советского периода. Даже сами слова «Детали», «Подробности» вошли в названия многих рубрик и передач. Например: «Радиодетали» — название вечерней передачи на «Эхе Москвы»; «Истории в деталях» — название TV-передачи на СТС (рассказы о жизни актеров, музыкантов и т. д.); «Подробности визита» — рубрика в АиФ, 2004; «Подробности» — рубрика в газете «Время новостей»; «Кино в деталях с Федором Бондарчуком» — название TV-передачи на СТС; «Подробности» — рубрика в газете «Аргументы неделі»; «Москва в деталях» — название передачи на радио «Говорит Москва» и др.

Большая открытость внеслужебной, частной стороны жизни политических, государственных деятелей и новые нормы общения стали предпосылкой для проникновения журналиста на «приватную территорию» официальных лиц, руководителей разных уровней. В связи с этим смысловое пространство «власть» пополнилось значительным количеством лексики, связанной с обозначением деталей. Деталь запечатлевается в слове, и здесь главенствующую роль играет семантика слова. Какие же именно тематические группы лексики оказались задействованными в текстах о власти при детализации?

Тематические группы слов, обозначающих детали и подробности.

Разберем некоторые из них.

Главные эксплицитные характеристики, с помощью которых представляется персонаж в художественном произведении, — обозначения одежды, внешности, манер — начали появляться и в текстах масс-медиа о власти. Особенно отличался этим период 2004–2011 гг. — время второго президентства В.В. Путина и президентства ДА. Медведева, — когда постепенному улучшению жизни россиян (вопреки кризису 2008–2009 гг.) сопутствовало повышение оптимистических настроений в обществе. Здесь выделяются:

1. Тематическая группа «Одежда. Головные уборы. Обувь»:

а) описание одежды лидеров ушедших эпох, от Керенского до Ельцина. См., например, материал АиФ «Мода и вожди» (2004, № 19), насыщенный номинативной лексикой этой тематической группы: френч, галифе с сапогами (о Керенском, Ленине, Сталине, Кирове, Фрунзе и др.); пиджачная пара и жилетка (о Ленине); гимнастерка и сапоги (о Берии); костюмы светлых тонов, вышитые украинские рубашки, ботинок (о Хрущеве); пиджаки, застегивающиеся на две-три пуговицы (о Брежневе); пальто, шапки-ушанки из норки (о Брежневе); папахи (о руководителях до Брежнева), шапка-пирожок из нерпы с маленькими ушками-отворотами (о Горбачеве); смокинг, дорогие импортные костюмы, тщательно подобранные рубашки и галстуки, аккуратная стрижка с оригинальной укладкой (о Ельцине). И, наконец, там же: водолазки и костюмы темных цветов (о Путине). Здесь обозначения одежды ассоциируются прежде всего с представлениями об эпохе и ее идеологии, главным выразителем которой является государственный лидер: френч, галифе, сапоги — война, защита Отечества, аскетизм; пиджачная пара — интеллигентность и скромность; смокинг, дорогие импортные костюмы, тщательно подобранные рубашки и галстуки — установка на западный стиль жизни, изменение отношения к богатству. В этом же материале — лексика, принятая в современной индустрии моды, своего рода иронические анахронизмы: милитари (об одежде окружения Сталина); фолк (об одежде Хрущева и некоторых тогдашних секретарей обкомов и их жен); модельный ряд «Застой» (подпись к фото, где все руководители: Громыко, Суслов, Брежнев, Тихонов, Черненко — одеты одинаково);

б) одежда современных руководителей. Такие наименования также употреблялись в печатных массмедиа 2004–2011 гг., преимущественно в контекстах иронического характера, поскольку публичные высказывания об одежде официального лица — некоторая бестактность, опять-таки — «заезд» на его частную территорию. Например:

— О руководителях в целом: «Большинство политиков носят дорогие костюмы, вызывающие душевный трепет у женщин. А временами переодеваются в камуфляж» (АиФ, 2006, 10.05.04, № 52);

— Об одежде присутствовавших на второй инаугурации президента В.В. Путина в мае 2004 года: «Из 1700 гостей трое… пришли на церемонию без галстуков…» (Комс. пр., 10.05.04); «Опиджаченные слуги народа смотрели на него с нескрываемой завистью» (там же); «Особенно дорогой прикид был на экс-министре труда Александре Починке (темно-синий двубортный костюм, черный галстук и золотая заколка)» (там же); «… однобортные пиджаки из переливающейся под яркими люстрами ткани, ярко-красные галстуки» (там же);

— О Германе Грефе: «Другое дело — Греф. Первый щеголь Белого дома. Его модные разноцветные рубашки и дорогие галстуки с большими узлами стали притчей во языцех» (Комс, пр., 04.06.04); «На днях, я видела, Греф появился в Кремле в ярко-желтой сорочке стильном оранжевом галстуке» (там же);

Здесь слова тематической группы «Одежда» вводятся в актуальные для России первого десятилетия XXI века понятийные области «Богатство. Роскошь» — А. Починок, «Элегантность» — …Большинство политиков; «Следование современной моде» — Г. Греф;

— О В.В. Путине: в описании одежды президента, наоборот, постоянно присутствуют такие слова, как: повседневный, строгий, деловой, работа и под. Например: «Путин шел на инаугурацию, как на работу…Одет он был в повседневный костюм» (Комс. пр., 10.05.04); «А вот Владимир Путин, появившийся в Георгиевском зале, был одет в обычный черный костюм, в котором я его, как мне показалось, пару раз уже видел»

(там же); «Путин был традиционно одет в темный официальный костюм» (МК, 12.05.07)»; «Его [Путина — B.C.] любовь к водолазкам и костюмам темных цветов укладывается в русло современных тенденций» (АиФ, 2004, № 19). В этом случае детализирующая лексика фокусирует внимание на одной из преобладающих черт образа В. Путина — отсутствии барственности в поведении — и связывается в вербально-ассоциативной сети с понятиями «деловитость», «скромность», «безразличие к внешнему лоску».

2. Слова, характеризующие внешность, манеры лидера, а также то впечатление, которое он производит на окружающих. Говорить о внешности собеседника или 3-го лица при официальных отношениях между коммуникантами — бестактность, нарушение границ личности. В этом случае допускаются только положительные характеристики (комплимент), да и то в контекстах шутливого характера. Отдельные случаи употребления этой лексики в отношении представителя власти в текстах СМИ — отражение новых норм в публичном политическом общении, где дружелюбная шутливость стала, как уже отмечалось, свидетельством того, что обозначенный — «свой». Например, о возможном преемнике В. Путина на посту президента России: «Председатель Института национальной стратегии Станислав Белковский выразил мнение, что путинский преемник должен соответствовать нескольким критериям… И конечно, не должен быть красивее Путина. Этим качествам, по мнению политолога, лучше всех соответствует Дмитрий Медведев» (Вр. нов., 01.09.06). Оценка внешности действующего президента и его преемника вынесена и в название публикации: «Не красивее Путина. Молодые политики погадали на третьего президента России». См. также о втором, после Г. Грефа, лице в Министерстве экономического развития и торговли Андрее Шаронове: «— Ох, какой красавчик. Молодой, подтянутый, умный»… — вздыхают министерские девушки, провожая томным взглядом проносящегося мимо…Андрея Шаронова» (МК, 22.12.04); о главе МИДа РФ Сергее Лаврове: «В нем, что в нынешних политиках встречается нечасто, чувствуется стиль…Да, Лавров, конечно, открытие сезона» (Комс. пр., 04.06.04) и т. п.

3. Называние эмоциональных качеств лидера и его эмоциональных состояний в той или иной ситуации — еще одна новая черта текстов о власти постперестроечного периода. Например: о министре здравоохранения и социального развития М. Зурабове: «Кто знает господина Зурабов, отмечает его безупречную логику. Он умеет буквально зомбировать своего собеседника в агрессивно-наступательно-позитивном ключе. Его способность к убеждению безгранична» (Арг. нед., 23.11–29.11.06.); о В.В. Путине: «Главный талант Путина — это умение нравиться людям……Он умеет мягко шутить, но жестко поступает. Он умный и хорошо говорит» (МК, 14.07.04); «Приземлившись в Нъю-Дели, президент [В.В. Путин], как обычно, с улыбкой спускался по трапу своего самолета» (АиФ, 2004, № 49); «Путин выглядел достаточно нервно. Было видно, что он потрясен внутренне, по-человечески переживает последние трагедии» — материал газеты «Время новостей» о захвате террористами школы в Беслане(08.09.04). Обозначения эмоциональных качеств и состояний лидера встречаются как в серьезных контекстах (см. приведенные выше примеры), так и в контекстах, окрашенных иронией, нередко граничащей с бестактностью. Например: «На первое в первой сессии заседание Госдумы парламентарии прибыли в самом благодушном настроении….Словом, все были счастливы и беспечны» (Жизнь, 13.01.05); «Все это время члены правительства сидели с каменными лицами, подчеркивая всю важность момента» (МК, 16.04004) и т. п.

В принципе, комментирование чужих эмоций, констатация настроения какого-либо лица, тем более с насмешкой, иногда неточные или неверные, — это тоже нарушение границ личности, и оно тоже легко становится бестактностью. В приватное эмоциональное пространство впускают только близких. интуитивное понимание этого отразилось в устойчивых выражениях русского народа: «Сердце без тайности — пустая грамота», «Чужая душа — потемки» [Пословицы и поговорки русского народа. из сборника В.И. Даля 1987: 205] и в обыденном речевом этикете: «Не лезь мне в душу!». Вместе с тем эмоциональные характеристики — один из способов персонификации и индивидуализации. Человек, о котором сообщается не только то, что он делает или говорит, но и то, как он это делает или говорит, приобретает конкретные черты. Эти черты могут быть реальными, а могут окарикатуривать личность и далее — фиксировать созданный образ в сознании массового реципиента.

4. Эмоциональные характеристики фактов речи, манеры говорения. Основной способ их реализации — контекстуальные синонимы к глаголам говорения и качественные наречия. Обозначая разнообразные нюансы речи лидера, лексика этой группы дает лаконичную характеристику данной персоны и одновременно выражает эмоциональное отношение журналиста и к обозначенному лицу, и к содержанию его речи. Отношение, по большей части, ироническое: «Первый министр чеканил каждое слово» (Вр. нов., 23.12.04); «…«эту практику надо кончать», — возмущался Сергей Иванов» (Вр. нов., 07.06.06); «Сейчас фондовый рынок нерепрезентативен», — холодно заметил он» [премьер-министр — В.С.] (Вр. нов., 23.12.04) и т. п.

5. Еда. Трапеза. Застолье. Эта тема уходит корнями в древнейшие русские и общечеловеческие ментальные представления. В книге «Пословицы и поговорки русского народа. из сборника В.и. Даля» в тематической рубрике «Пища» на четырнадцати с половиной (!) страницах дается перечень пословиц [1987: 575–590], многие из которых содержат хвалу еде и ее живительным свойствам: «Мельница сильна…водой, а человек едой», «Лук семь недугов лечит», «Тот дурак, кто пирогу не рад». Пир — метафорическое изображение битвы в «Слове о полку Игореве». В раннехристианской традиции «агапа» — общая трапеза — была напоминанием о Тайной Вечере. Застолье было непременной составляющей многих русских народно-православных праздников и обрядов: Рождества, Пасхи, поминок. И даже XX век, с его господствующим воинствующим атеизмом, не затушевал это особое — объединительное — значение совместной трапезы. В российской культурной традиции еда, трапеза — проявление радушия, гостеприимства, сигнал «свой». Может быть, еще и поэтому постперестроечные СМИ в сообщениях о встречах, международных и внутрироссийских, нынешних руководителей довольно часто начали давать подробную информацию о блюдах и напитках, которыми угощают гостей на банкетах и приемах. Например, в небольшой корреспонденции о встрече президента В. Путина с президентом Казахстана Н. Назарбаевым (газета «Жизнь», 13.01.05) представлена гастрономическая лексика, обозначающая блюда казахской национальной кухни: шаурма, кумыс, конская колбаса, плов, шужук, вербльюжье молоко, зеленый чай. В публикации «Новых Известий» о приеме в Кремле в День народного единства, куда были приглашены преподаватели русского языка и литературы и священнослужители, сообщается: «На приеме предлагались блюда из копченого угря со сладким перцем, астраханской белуги, мяса дальневосточного краба, оленины с можжевеловыми ягодами, медальоны из косули с ломтиками медовых яблок» (Нов. Изв. 07.11.06); «Пока президент беседовал с молодежью, в Кремле прибывших на прием гостей угощали шампанским» (там же). Телевидение, в сообщении о визите В. Путина в Японию в декабре 2016 года, дает информацию: «Российский президент Владимир Путин во время визита в Японию успел попробовать местный напиток сакэ… Мне удалось прикоснуться только к одному «горячему источнику» — сакэ местного производства, называется «Восточная красавица», — пояснил Путин. По словам президента, напиток ему понравился, «очень рекомендую!» — сказал он, добавив, что «нужно знать меру, как у нас говорят «» [13.orb.ru/news/13761].

В СМИ первого десятилетия XXI века появилось много публикаций о власти, в названия которых включены слова, обозначающие то, что связано с тематической группой «Еда. Трапеза. Застолье»: «Политстоловка: Кремлевская кухня пахнет секретами» (шапка и заголовок, МК, 16.04.04); «Президентская диета» (загол., АиФ, 2006, № 21); «Ешь по-президентски — будешь президентом» (загол., АиФ, 2006, № 24); «Кремлевский пост» (загол., о меню президента в начинающийся Великий пост, Комс, пр., 10–17. 03.05). См. также более позднее: «Что ели генсеки и президенты?: Особая кремлевская кухня приоткрывает свои тайны для читателей АиФ» (загол. и позагол., АиФ, 2014, № 43); «Сколько стоит пообедать в думской столовой?» (загол., АиФ, 10.02.2015); «Обед с привилегиями. Чем и почем питаются чиновники и депутаты?» (загол., АиФ, 02.03.2016) и т. д.

6. Артефактные детали. Они с древнейших времен были знаками стоящих за ними ситуаций и смыслов. Вещь способна быть знаковым заменителем слова и соотноситься с тем же концептом, что и слово. Об этом пишет Ю.С. Степанов [Степанов 2004: 70–74]. В пословицах и поговорках русского народа отражен целый ряд названий предметов, которые являются символами власти и связаны с представлениями «главенство», «сила», «управление другими». Это как общие для разных лингвокультур обозначения: жезл, венец, корона, трон, булава, так и специфические русские этнографизмы: веник, вожжи, кочерга, столбы — то, что является наиболее значимым в какой-либо ситуации. См., например: Веник в бане — всем господин; На вожжах и лошадь умна; Кочерга в печи хозяйка; Без столбов забор не стоит и т. д. (подробнее см.: Суздальцева В.Н. Власть в пословицах и поговорках русского народа [Суздальцева 2005: 34–38]).

Наше время актуализировало иные символические предметы, которые своим кругом ассоциаций привносят в образ власти то положительные, то отрицательные смыслы. Например, пресловутые мигалки (проблесковые маячки), спецномера на машинах высокопоставленных чиновников и депутатов Государственной думы стали символом понятий: «злоупотребление», «безразличное отношение к народу», «высокомерие» (Например: «Мигалки остаются: Депутаты не отнимут у чиновников и у самих себя привилегии на дороге» (загол. и подзагол., Нов. изв., 04.04.08). Существительное мигалки, употребляясь в СМИ преимущественно в негативнооценочных контекстах, обрело негативные оценочные коннотации и стало для рядовых российских граждан и автомобилистов сигналом «чужой». См., например, заголовки в некоторых печатных и электронных Сми: «Инициатива по запрету «мигалок» для чиновников набрала 100 тысяч голосов россиян» (загол. drom.ru 18.03.2014 news.drom.ru/27636.html); «Пикеты «Мигалки — позор России» начались в Москве» (загол., Аргументы в ижевске. 05.07.2011); «Мигалки не светят. Генпрокуратура лишила кортеж губернатора Мишарина спецсигналов» (загол. и подзагол., Нов. изв., 06.02.2012); «Предвыборная борьба с «мигалками» (ПОЛИТКОМ.RUpolitcom. ru/12645/html) и т. д. Синекдохическое название нового неполитического движения «Общество Синих ведерок» (создано в 2010 году) — остроумная ироническая реакция россиян на злоупотреление спецсигналами. Проводя различные протестные акции, его члены пародируют спецсигналы, ставя на крыши своих автомобилей детские пластмассовые синие ведерки, похожие на «мигалки», зачастую вызывая гнев у владельцев и водителей автомобилей со спецсигналами. См. иронический заголовок: «Водителя мигалки, напавшего на «синеведерочника», вызвали в суд» (загол., ГАЗЕТА.RU. 12.10.2011).

7. Слова, входящие в тематическую группу «Спорт», связаны сразу с несколькими лингвоментальными представлениями. Так, обозначения тех видов спорта, которыми увлекаются государственные деятели: водный слалом (С. Лавров), дзюдо, здесь же — татами, черный пояс (В. Путин), горнолыжный спорт (он же), хоккей (С. Шойгу), экстремальный рафтинг и т. д., ассоциируются, во-первых, с понятиями «сила», «бесстрашие», «энергичность», а во-вторых, — с понятием «современность». Городки, футбол — увлечения мэра москвы Ю. Лужкова — говорят и о его приверженности традициям, даже некоторой старомодности (городки). Одновременно для носителей современной российской (как и мировой) ментальности, особенно для среднего и молодого поколения, спорт — это сигнал «свой».

8. Деньги. Собственность. В России советского периода и деньги, и собственность непременно ассоциировались с такими чертами характера, как жадность, прижимистость, эгоистичность, нажитое нечестным путем (см., например, фильм «Берегись автомобиля»). В современной России отношение к собственности и деньгам изменилось: они были восстановлены в правах как необходимые составляющие жизни человека. Однако в смысловом пространстве «власть» интерпретация этой темы имеет свои особенности.

1) Сми акцентируют внимание на этой стороне жизни государственных служащих, в том числе и vip-person. Соответственно, лексика тематических групп «Деньги», Собственность», входящая в более общую группу «Богатство», стала одной из постоянных составляющих в вербальном наполнении смыслового пространства «власть». В печатных массмедиа, на радио, в интернете постоянно появляются, поданные в разных жанрах, сообщения о зарплатах государственных служащих разных уровней. В них ключевыми словами являются: льготы, льготное обеспечение, доходы, декларация о доходах, рост зарплаты, контроль за доходом и имуществом самих чиновников и членов их семей, банковские счета высших чиновников, квартиры, собственность, гаражи и гаражные места и т. д.

2) Пространство «власть» наполнено сочетаниями числительных с существительными, которые называют зарплаты министров, депутатов, президента. См., например, в публикации издания LENTA/RU от 15. 04.2016 «Кто больше Путина: Сколько денег заработали президент и его окружение»: «В 2015 г. доходы Путина выросли с 7,65 млн рублей до 8, 89 млн рублей»; далее о премьер-министре Дм. Медведеве — 8,7 млн рублей; о Секретаре Совета безопасности Н. Патрушеве — 33,7 млн руб; о референтах президента Наталье Меликовой и Татьяне Хуторской — по 4,4 млн рублей и т. д. И ниже, в шутку: «Таким образом, в 2015 году самый «богатый» чиновник в Кремле заработал в 20 раз больше, чем самый «бедный» (https//lenta.ru/articles/2016/04/13/kremlin_earnigs/).

3) В отношении к власти в СМИ сохраняется настороженное отношение к деньгам и собственности. Ю.С. Степанов в энциклопедии «Константы: Словарь русской культуры» высказывает важную мысль о том, что «нестяжательное отношение к деньгам» было одной из отличительных черт русского национального характера, в противоположность культуре других стран, где бескорыстие и нестяжательство считаются «странностью или глупостью» [Степанов: 580]. Деньги для представителя российской культуры — это этическая категория и могут быть рассмотрены во взаимодействии с концептом «Совесть» [Степанов: 581]. Очевидно, поэтому в Сми преобладает осуждение тех, кто богат. много контекстов с неодобрительными или язвительными коннотациями. Слова, этой тематической группы легко превращаются в слова-жупелы, призванные оттолкнуть читателя от того, кто изображен, или даже оклеветать его. Так, в массмедиа 2016 года «лексикой клеветы» стали могократно повторяемые слова дворец, яхта, самолет всочетаниях с фамилиями высших государственных служащих, которым в настоящее время якобы принадлежат эти предметы роскоши. См.: Дворец Путина в Геленджике (Эхо москвы, 23.04.2016); дворец Путина (РБК, 11.05.2016); Дворец Шойгу (Эхо москвы. Блоги.

27.10.2015) и там же: «Самый вежливый из дворцов, или незаконное обогащение на примере С. Шойгу»; яхта Сечина [президент нефтегазовой компании Роснефть — В.С.] (Нов. газ.

01.08.2016) — публикация названа юристами нарушением «неприкосновенности частной жизни»; самолет И. Шувалова (разоблачения Навального, расследование А. Венедиктова, Эхо москвы, 06.08.2016) и т. д.

9. Интересы. Увлечения. Пристрастия. Например: монументальное искусство, чтение, музыка, рыбалка, пчеловодство, автовождение и автомобили и т. д. См, например, о хобби В.В. Жириновского: стрельба, туризм, волейбол, общение с детьми (РиА Новости 25.04.06), охота и горные лыжи (Вести. Ru 16.07.2009); «…больше всего он любит слышать оглашение результатов выборов» [там же], «Православные отметили Крещение: Валуев покорил Енисей, а Жириновский — Москву» (РЕН ТВ, 19.01.2016). и далее: крещенское купание, 30-градусный мороз, иордань: «в центре столицы в иордань нырнул лидер ЛДПР Владимир Жириновский» (там же).

Помимо перечисленных, в смысловое пространство «власть» в период 2000–2016 гг. вошла детализирующая лексика некоторых других тематических групп: «Друзья», «Семья», «Факты речи».

Кроме того, в Сми первых пятнадцати лет XXI столетия обозначилась еще одна группа детализирующей лексики, которую можно назвать деталями-персоналиями. Это те слова, которые называют качества, действия, интересы и т. д. какого-либо одного государственного деятеля и создают его персональное смысловое пространство в общем информационном пространстве Сми. В него входят как слова перечисленных тематических групп, так и лексика, обозначающая то, что выделяет лидера и является его приметной чертой. Наиболее многообразна, с этой точки зрения, детализирующая лексика в смысловом поле В.В. Путина. Прежде всего это слова, которые подчеркивают сконцентрированнность президента на проблемах армии — действия, направленные на укрепление боеспособности армии и повышение ее авторитета. В текстах о В.В. Путине содержится множество слов, относящихся к тематической группе «Армия»: жилье для военнослужащих, армейские учения, истребитель нового образца, парад, «летал в Грозный на истребителе Су-27», «сидел в кресле второго пилота» «в течение восьми минут самостоятельно управлял самолетом» (Комс. пр., 12.05.04), Кавалергардский зал в Кремле (вновь открыт для заседаний при президенте В.В. Путине), Кремлевский полк, кавалерия Кремля и т. д. См. также об участии президента в акции «Бессмертный полк»: «Число участников акции «Бессмертный полк» в Москве превысило 400 тысяч человек. В акции принял участие президент Владимир Путин, который нес портрет своего отца-фронтовика» (ТВЦ, 09.05. 2015); «Президент Владимир Путин в День Победы вновь принимает участие в акции «Бессмертный полк» в центре Москвы» (INTERFAX.RU 09/05/2016 www.interfax.ru/russia/507472). См. также слова, обозначающие некоторые необычные действия В.В. Путина во время его пребывания на посту президента и на посту премьер-министра. Так, в публикации издания «ГАЗЕТА.RU» (19.08.2015) «Путин и наука: В каких научных экспериментах участвовал Владимир Путин» находим: погрузиться, батискаф, дно Байкала, дно Черного моря, глубоководный аппарат «Мир-1», глубина 1400 м, останки кораблей XI века, акваланг, дно Таманского залива, Фанагория, амфоры, Уссурийский заповедник, амурские тигры, за рулем мотодельтаплана, полет со стерхами. См. также в издании «66.ru» (27.08.2010): «Владимир Путин едет по стране по новой шоссейной дороге на LadaKalina» — загол. и ниже: автопробег, новая шоссейная дорога Хабаровск — Чита, более двух тысяч километров. Часто в публикациях о В. Путине содержится лексика, входящая в тематическую группу «Религия. Вера»: Рождество в сельском храме под Воронежем; Паломничество на Афон; празднование Пасхи в храме Христа Спасителя, открытие Соборной мечети в Москве, Херсонес — место, где князь Владимир принял Крещение, церемония открытия памятника князу Владимиру, Крестителю Руси. И т. д.

Денотативные области, к которым относятся эти слова, никогда прежде не были соотносимы с текстами о власти и властителях. Сообщение подобных деталей — проявление удивительной новой открытости границ лидера современной России. А их необычность — отражение неординарности нынешнего президента.

Таким образом, за счет использования детализирующей лексики в смысловое пространство «власть» вводится круг слов, значительно расширяющий спектр его значений и связей. Одновременно, благодаря смысловому многообразию лексики, разнообразнее становится и жанровая палитра текстов о власти.

Воздействующий результат использования детализирующей лексики.

1. Деталь — способ персонифицирования образа лидера. Поэтому деталь — способ сближения реципиента и той персоны, о которой идет речь. Создается «эффект распахнутого окна»: тот, о ком сообщаются подробности, становится менее дистанцированным от массового адресата. Адресат сопоставляет то, что он узнает о политике, государственном деятеле, с собственными интересами, привычками и т. п. Даже если то, что названо словом-деталью, вызывает раздражение или осуждение (например, сообщение о высоких зарплатах некоторых государственных служащих), такая информация все равно задерживает внимание адресата, деталь, таким образом, выполняет контактоустанавливаюшую функцию.

2. Деталь может способствовать установлению общей иерархии ценностей, которые необходимы данному коллективу в данный исторический момент. При этом, в зависимости от конкретных условий жизни общества, отношение к одной и той же сфере жизни и, следовательно, оценочная интерпретация лексики одной и той же тематической группы, могут меняться. Так, лексика тематической группы «Еда. Трапеза. Застолье» в первое десятилетие XXI века подавалась в позитивно-оценочных, иногда окрашенных эмоцией шутливости контекстах (см. приведенные выше примеры). Через СМИ слова этой группы давали массовой аудитории установку на оптимизм, любовь к жизни во всех ее проявлениях. Иначе интерпретируется тема «Еда и власть» в массмедиа 2014–2016 гг., в условиях резкого повышения цен и понижения уровня жизни населения. Теперь лексика этой тематической группы дается в соединении с лексикой тематической группы «Деньги». Перечень разнообразных и недорогих блюд в столовых для государственных служащих указывает на неравенство между рядовыми россиянами и представителями власти и подчеркивает, что это неравенство должно быть устранено. См., например, материал Екатерины Баровой «Обед с привилегиями. Чем и почем питаются чиновники и депутаты?» (АиФ, 2016, № 9). Здесь наряду с оценочно нейтральной лексикой — названиями блюд — даются слова и словосочетания, обозначающие негативные явления и служащие оценочными ориентирами в восприятии сообщенной информации: «Проелимиллионы» (назв. главки); заниженные цены; затраты на приготовление пищи превысили доходы от продаж и нек. др. и, наконец, по-прежнему одиозное для большинства россиян существительное привилегии. На негативное восприятие ориентируют и цифры — баснословно низкие на некоторые (хотя далеко не на все!) блюда в некоторых столовых: Салат за 2,20; обеды по 45 рублей, элементарный салат из моркови 9 рублей и т. п. Еда — символ радости и полноты жизни — становится средством создания негативного образа.

3. Деталь помогает акцентировать внимание населения на тех сторонах частной и общественной жизни, которые важны для всех. Повторение лексики одной и той же тематической группы, обозначающей то, что находится в зоне внимания лидера (например, слов тематических групп «Спорт», «Чтение»), способно привить интерес к этим сферам частной и общественной жизни. Общество обычно либо идет за вождем, либо отвергает его опыт. Детали, таким образом, могу выполнять пропагандистскую функцию.

Заключение

Подводя итоги, скажем следующее.

I. Власть (власти), т. е. люди, управляющие государством, а также органы, в которые эти люди входят, — одна из семантических констант современного массмедийного дискурса.

II. Вербальные единицы, обозначающие и характеризующие власть, образуют в текстах массмедиа смысловое пространство «власть». Структурообразующей основой этого пространства является система бинарных оппозиций, каждая из которых соотносится в русскоязычном узусе с аксиологическими представлениями «хорошее»/«плохое», «положительное» / «отрицательное». Аксиологические представления «положительное» / «отрицательное» в информации о власти проецируются, в свою очередь, на оппозицию «свои» / «чужие», которая является базовой оппозицией в дискурсе политики.

III. Российские масс-медиа периода 2000–2016 года выработали новый для отечественной журналистики корпус вербальных средств (Вербальных составляющих образа — ВСО), с помощью которых в смысловом пространстве «власть» создается «образ власти». Воспользовавшись образным выражением Л. Витгенштейна [Витгенштейн 1994: 126], скажем, что в совокупности вербальные составляющие образа подобны клавиатуре на фортепьяно. В зависимости от того, на какие клавиши нажмет автор-журналист, он создаст тот аккорд, ту мелодию, ту тональность, которые выразят его отношение к власти и вызовут такое же представление у аудитории массмедиа. Умело оперируя ВСО и зная их потенциальные возможности воздействия на массового адресата, можно сконструировать и закрепить в массовом сознании такой образ власти, который в дальнейшем будет определять оценочно-эмоциональные и поведенческие реакции представителей лингвосоциума.

IV. В текстах данного периода обозначились два диаметрально противоположных образа власти. В значительной степени различие между ними обусловлено характером тех вербальных единиц, которые используют журналисты.

Положительный образ. В настоящее время он создается преимущественно двумя разрядами ВСО. Это: 1) лексика, обозначающая «деятельностное поле» власти; 2) детализирующая лексика. Так, образ В. В. Путина в годы его президентства, конструируют тематические группы слов, отражающие те качества, которые считаются носителями современного общественного сознания главенствующими для среднестатистического мужчины-россиянина. В основном, это характеристики, присущие не интеллектуалу или снобу, а человеку, занятому практической деятельностью (а это большинство мужского населения современной России). Эти характеристики связаны с: а) его работой; б) внеслужебгой деятельностью.

Это новый и в принципе соответствующий ожиданиям и потребностям современной массовой аудитории тип личности, наделенной следующими свойствами:

а) деловые качества: компетентность, трудоспособность, мобильность, решительность, четкость, способность принимать решения и брать на себя ответственность (см. репортажи А. Колесникова);

б) разносторонность, широта интересов и взглядов (спорт, культура, история России, религия и т. д.);

в) современность (спорт, автомобили);

г) человечность (постоянное общение с россиянами, друзья, эмоциональные характеристики);

д) это личность героического типа (интерес и постоянное внимание к военным проблемам, спорт, поведение в экстремальных ситуациях);

е) эта личность вписана в традиционный национально-культурный контекст (участие в государственных и общественных праздниках, культурных мероприятиях, в религиозных торжествах; отношение к трапезе, к семейным торжествам и так далее);

ж) это личность открытого, раскрепощенного типа (коммуникабельность, интерес к людям, шутливые интонации, дружелюбное отношение к иронии, к шутке, к веселью);

з) это личность, близкая по своим интересам и увлечениям тому, что свойственно сейчас среднестатистическому жителю России («такой, как ты, как я…»).

То есть в материалах современных СМИ, посвященных В. В. Путину, детализирующая лексика и лексика «деятельностного поля» конструируют такой тип руководителя, который, во-первых, обладает необходимыми качествами лидера. Во-вторых, этот тип нового руководителя концентрирует в себе те качества, которые отличают предпочтительный тип современного человека вообще — человека, умеющего жить. Именно такие качества указали, согласно данным «Антологии концептов», респонденты — представители русской лингвокультуры, характеризуя человека, который «умеет жить»: «оптимист, добрый, счастливый, мудрый, гармоничный, жизнерадостный, дружелюбный, целеустремленный, умный, находчивый, свободный, добросовестный, работоспособный, коммуникабельный, образованный, воспитанный, самостоятельный, не боится трудностей, уважительно относится к людям, с устроенной личной жизнью (дружная семья), стремящийся к самопознанию; не боится жить; живет не для себя; обладает интуицией» [Грабарова 2007: 498].

Негативный образ. Обычно это не какой-то определенный руководитель, а власть «вообще». Этот образ создается за счет использования всех тех разрядов слов, в которых присутствует сема негатива, а также слов и сочетаний слов, имеющих негативные связи в вербально-ассоциативной сети. Здесь особенно выделяется аффективная инвективная лексика: оценочные слова, слова с отрицательными эмоциональными коннотациями, оценочные метафоры, слова-жупелы. Генерализующие высказвания, лексика семантики отрицания и слова смыслового поля «гипотетичность/недостоверность» также легко переводят власть в зону негатива. В некоторых материалах эта негативность явно гиперболизирована; иногда критика власти превращается в риторическое изобличение. Так, в одной из публикаций АиФ, перечисляя отрицательные качества нынешних чиновников, журналист использует лексику, которую обычно произносит священник на службе, называя смертные грехи: «Гордыня, алчность, гнев. А равно чревоугодие, похоть, зависть и праздность — увы, все это присуще многим представителям российской власти» (загол. и подзагол., АиФ, 2008. № 12). Последовательное введение одного и того же объекта в зону негатива приводит к формированию устойчивой реакции реципиента на этот объект. Даже в тех случаях, когда производитель речи не предполагает данную реакцию или пытается опровергнуть ее, сформированное выступлениями СМИ предзнание реципиента на данный момент оказывается более сильным, и в результате интенция автора может быть перечеркнута рефлективной читательской интерпретацией. Получается, что власть — это тот самый «враг», образ которого есть одна из смысловых констант политического и публицистического дискурса. Здесь речевая агрессия, направленная на власть, реализует просто-напросто психологические потребности нынешнего российского общества: излить на кого-то недовольство, раздражение из-за экономического кризиса, из-за того, что цены повышаются, из-за пробокнадорогахит.д. «С гневом, — писал Аристотель, — всегда бывает связано некоторое удовольствие» [Аристотель 2007: 177].

Насыщенная аффективами речь легко заглушает ту часть сообщения, которая построена при участии эмоционально нейтральной лексики (слова-детали и лексика «деятельностного поля» по большей части нейтральны). В результате «негатив» перевешивает, читателю предлагается искаженная картина мира, а власть предстает как «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй» (В.К. Тредиаковский в интерпретации А.Н. Радищева [Радищев 1984:99]). Крометого, именнов отношении власти в СМИ часто допускается вмешательство в границы другой личности, несоответствие употребленных слов этикетным параметрам общения. А это приучает массовую аудиторию уже не к раскованности, а к неуважению и бесцеремонности. Очевидно, что употребляемые в СМИ вербальные слагаемые образа и конкретная семантика лексики, которой они представлены, — действенное средство и в самой борьбе за власть.

Литература

Алексеев H.H. Русский народ И государство. 2003. Litbo ok.net/bok/139781/rasskij-narod-i-gosudarstvo

Андреев А. Р. Российская государственность в терминах. IX — начало XX века. Russian statehood. academic.ru/782/CJIOBO

Аникин В.П. Владимир Иванович Даль и его сборник пословиц // Пословицы и поговорки русского народа. Из сборника В.И. Даля. — М.: Правда, 1987.

Аристотель. Риторика/Аристотель. Поэтика. Риторика. — СПб.: Издательский дом «Азбука — классика», 2007.

Архипова Н.Г. Концепт «болезнь» в наивной языковой картине мира носителя диалекта. www.amursu.ru/attach-ments/article/9492/a2_Архипова3.pdf

Ашукин Н. С, Ашукина М. Г. Крылатые слова. Литературные цитаты. Образные выражения. — М.: Правда, 1986.

Баранов А. Н. Политическая метафорика публицистического текста: возможность лингвистического мониторинга // Язык средств массовой информации как объект междисциплинарного исследования. Тезисы докладов Международной научной конференции. Москва, Филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. — М.: Изд-во Московского университета, 2001.

Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю. — М.: Институт русского языка, 1991.

Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. — М.: Художественная литература, 1972.

Бахтин M. M. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. — М.: Художественная литература, 1965.

Берков В. П., Мокиенко В. М., Шулежкова С. Г. Большой словарь крылатых слов русского языка. — М.: ACT: Астрель: Русские словари, 2005.

Бессарабова Н.Д. Журналист и слово. — М.: Факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова, 2015.

Бессарабова Н.Д. Политические метафоры в СМИ // Язык СМИ и политика / Под ред. Г. Я. Солганика. — М.: Изд-во Московского университета. Факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, 2012.

Бессарабова Н.Д. Словарь «Из метафорического фонда» // Н.Д. Бессарабова. Журналист и слово. — М.: Факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, 2015.

Блинов В.В., Бражник О.В., Брицкий Г.О. Образы российской власти: от Ельцина до Путина. / Под ред. Е.Б. Шестопал. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2009. Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С.А. Кузнецова. — СПб.: Норинт, 2001.

Большой энциклопедический словарь. Языкознание. 2-е стереотипн. издание Лингвистического энциклопедического словаря /Гл. ред. В.Н. Ярцева. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1998.

Борев Ю.Б. Эстетика. Теория литературы. Энциклопедический словарь терминов. — М.: Астрель: ACT, 2003.

Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Перемещение в пространстве как метафора эмоций // Логический анализ языка. Языки пространств. Сборник статей. / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.Б. Левонтина. — М.: Языки русской культуры, 2000.

Булгаков M.A. Мастер и Маргарита. / M.A. Булгаков. Романы. — М.: Современник, 1988.

Вальтер X., Мокиенко В.М. Большой словарь русских прозвищ. — М.: Олма Медиа Групп, 2007.

Вильфрид Штефан. Ингерентная и адгерентная экспрессивно-политическая лексика и фразеология современного русского языка (на материале газеты «Правда»). Дисс….канд. филол. наук. — Ростов-на-Дону 1984.

Виноградов В.В. О художетвенной прозе. — М.-Л.: Наука, 1930.

Виноградов В.В.О языке художественной литературы. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959.

Вирен Георгий. Современные медиа: Приемы информационных войн. — М.: Аспект Пресс, 2013.

Витгенштейн Л. Философские работы. Ч.1 — М.: Гнозис, 1994.

Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка. — Л.: Прибой, 1929.

Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. 2-е изд., дополн. — М.: Едиториал УРСС, 2002.

Вомперский В.П. Стилистическое учение М.В. Ломоносова и теория трех стилей. — М.: Изд-во Московского университета, 1970.

Воронцова Т.А. Речевая агрессия: Коммуникативно-дискурсивный подход. Дисс…. докт. филол. наук. — Челябинск, 2006.

Воронцова Т.А. Речевая агрессия: толерантность, вежливость // Язык СМИ и политика /Под ред. Г.Я. Солганика. — М.: Изд-во Московского университета. Факультет журналистики МГУ им М.В. Ломоносова 2012.

Гаврилова Е.Н. Универсальные высказывания и другие обобщающие суждения // Филологические науки, 1986, № 3.

Гоголь Н.В. Мертвые души. Поэма. — М.: Правда, 1954.

Гоголь Н.В. Петербургские повести. — СПБ.: Лениздат, 1995.

Грабарова Э.В. Умение жить //Антология концептов / Под ред. В.И. Карасика, И.А. Стернина. — M.: Гнозис, 2007.

Грачев Г.В., Мельник И.К. Манипулирование личностью. — М.: Эксмо, 2003.

Григорьева О.Г. Цвет и запах власти. Лексика чувственного восприятия в публицистических и художественных текстах. — М.: Флинта: Наука, 2004.

Гринберг Т.Э. Политические технологии: ПР и реклама. Учебное пособие для студентов вузов. — М.: Аспект Пресс, 2005.

Гусейнов Г.Ч. ДСП. Материалы к русскому словарю общественно-политического языка XX века. — М.: Три квадрата, 2003.

Даль В.И. Пословицы и поговорки русского народа. Из сборника В.И. Даля. — М.: Правда, 1987.

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х тт. — М.: Русский язык, 1999.

Дж. Лакофф, М. Джонсон. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры. Сборник / Вступит. Статья и сост. Н.Д. Арутюновой. Общ. ред. Н.Д. Арутюновой и M.A Журинской. — М: Прогресс, 1990.

Домострой / Сост., вступ, ст. перевод и коммент. В.В. Колесова. — М.: Советская Россия, 1990.

Дракулова К.Н., Ергешова Г. Необходимость выделения ключевых слов для свертывания текста. wwscienceforam. ru/2014/476/70

Душенко К.В. Словарь современных цитат. 2- изд., перераб. и доп. — М.: ЭКСМО, 2003.

Ермакова О.П. Пространственная метафора в русском языке //Логический анализ языка. Языки пространств. — М.: Языки русской культуры, 2000.

Ермакова О.П. Семантические процессы в лексике // Русский язык конца XX столетия (1985–1995). — М.: Языки русской культуры, 2000.

Ермаков С.В., Ким И.Е., Михайлова Т.В., Осетрова Е.В., Суховольский С.В. Власть в русской этнической и языковой картине мира. — М.: Языки славянской культуры, 2004.

Ефремова Т.Ф. Большой современный толковый словарь русского языка. В 4-х тт. — М.: 2012. https://slovar.cc/ras/ tolk/56426.html

Ефремова Т.Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. — М.: Русский язык, 2000 www.twirpx.com/ffle/220844

Жирар Рене. Козел отпущения. — М.: Издательство Ивана Лимбаха, 2010. Predanie.ra/zhirar-rene/book/199594-kozel-otpuscheniya/#description

Завьялова О.С. Функции генеритивного высказывания в структуре текста. Автореф…. дисс…. канд. филолог. наук. — М.: 2002.

Зализняк Анна Α., Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. — М.: Языки славянской культуры, 2005.

Зарипова В.М. Эволюция наименований общественно-политических деятелей в языке газеты. Автореф…. дисс…. канд. филол. наук. — М.: 2012.

Землянова Л.М. Зарубежная коммуникативистика в преддверии инормационного общества. Толковый словарь терминов и концепций. — М.: Изд-во Московского университета, 1999.

Зенович Е.С. Словарь иностранных слов и выражений. — М.: ACT: Астрель: Олимп, 2000.

Зенькович НА. Путинская энциклопедия. Семья. Команда. Оппоненты. Преемники. — М.: ОЛМА-ПРЕСС: Звездный мир, 2006.

Зорина К.И. Частное пространство русского городского рабочего в конце XIX — начале XX веков (на примере Москвы) // Экономическая история. Обозрение. / Под ред. Л.И. Бородкина. Вып. 8. — М., 2002 www.hist.msu.ra/Labs/Ecohist/0b8/zorina.httm

История российской журналистики. Т.2. 1801–1855. Хрестоматия / Авт. — сост. А.Г. Алтунян. — М.: Изд-во УРАО, 2004.

Караулов Ю.Н. Русский ассоциативный словарь как новый лингвистический источник и инструмент анализа языковой способности // Ю.Н. Караулов, Г.А. Черкасова, Н.В. Уфимцева, Ю.А. Сорокин, Е.Ф. Тарасов. Русский ассоциативный словарь. В 2-х тт. Т. 1. От стимула к реакции. — М.: Астрель: ACT, 2002.

Караулов Ю.Н., Черкасова Г.А., Уфимцева Н.В., Сорокин Ю.А., Тарасов Е.Ф. Русский ассоциативный словарь. В 2-х тт. — М.: Астрель: ACT, 2002.

Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. 5-е изд., стереотипн. — M.: КомКнига, 2006.

Караулов Ю.Н. Язык и мысль Достоевского в словарном отображении // Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта. Вып. 1/ РАН, Ин-т русского языка им. В.В. Виноградова. — М.: Азбуковник, 2001.

Квесько Р.Б., Квесько С.Б. Имиджелогия. Учебное пособие. — Томск: Изд-во Томского политехнического университета, 2008.

Климова С.В. Дом и мир: проблема приватного и публичного //07.01.2006. www.read.in.ua/book208189/r=23&p=373

Клушина Н.И. Власть, СМИ и общество (стратегии и тактики формирования общественного мнения) //Язык СМИ и политика / Под ред. Г.Я. Солганика. — М.: Изд-во Московского университета: Факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова, 2012.

Кобозева И.М. Прагматический подход к идентификации метафоры в политическом дискурсе СМИ// Язык средств массовой информации как объект междисциплинарного исследования. Тезисы докладов Международной научной конференции. — Москва. Филологический факуль-

тет МГУ им. М.В. Ломоносова. — М.: Изд- во Московского университета, 2001.

Козина Е. Вкус скандала. Комплексы любимых политиков. — М.: Алгоритм, 2007.

Колесов В.В. Русская ментальность в языке и тексте. — СПб.: Петербургское Востоковедение, 2007.

Колесников А.И. Увидеть Путина и умереть: Документальные истории. — М.: Эксмо, 2005.

Кондаков И.В. Культура России. Краткий очерк истории и теории. Учебное пособие. — М.: КДУ, 2007.

Кондратьева О.Н. Вертикальная ось 'верх-низ' в характеристике концептов внутреннего мира человека (на материале русских летописей) teneta.rinet.ru/ras/ke/kondrateva.htm.

Копнина Г.А. Отклонение от онтологической нормы как риторический прием. // Русская речь, 2005, № 5.

Костомаров В.Г. Наш язык в действии. Очерки современной русской стилистики. — М.: Гардарики, 2005.

Костомаров В.Г. Русский язык на газетной полосе. Некоторые особенности языка современной газетной публицистики. — М.: Изд-во Московского университета, 1971.

Кошарная С.А. Языковая личность в контексте культуры. — М.: Директ-Медиа, 2014.

Красавский Н.А. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах. М.: Гнозис, 2008.

Красных В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. Лекционный курс. — М.: Гнозис, 2002.

Краткий справочный церковнославянский словарь. — М.: Крестовоздвиженский храм, 2003.

Краткий энциклопедический словарь ЛДПР. — М.: Издание Либерально-демократической партии России, 2008.

Крысько ВТ. Секреты психологической войны (цели, задачи, методы, опыт). — Минск, 1999 www.evarist.narod.ra/tex/19/00l.htm

Крысько В.Г. Словарь-справочник по социальной психологии. — СПб.: Питер, 2003.

Кузнецов И.В., Минаева О.Д. Газетный мир Московского университета. 2-е изд. — М.: Флинта: Наука, 2005.

Кулюгин А.И. Правители России. 3- изд., исправл. — М.: Фирма СТД: Славянский дом книги, 2004.

Лермонтов М.Ю. Избранное. В 2-х тт. Т.1. Стихотворения. Поэмы. — М.: Издательский дом Прибой, 1996.

Ломоносов М.В. Ода на день восшествия на Всероссийский престол Ее Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1747 года. — www.stihi-ras.ru/1/Lomonosov.htm

Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало ХГХ века). — СПб.: Искусство СПб., 2004.

Лотман Ю.М. Семиосфера. — СПб.: Искусство СПб., 2004.

Мамычев А.Ю. Теория власти и современное политическое регулирование: проблемы и решения 2002 // Научные труды. Российская академия юридических наук. Выпуск 2. В 2-х томах. Т.1. — М.: Издательская группа Юрист, 2002. metodologlab.narod.ru/power/st.4htm/

Маяковский В.В. Стихотворения. Поэмы. — Л.: Лениздат, 1968.

Минкин А. Письма президенту. 2-е изд., доп. — М.: ACT: ACT Москва, 2008.

Михельсон М.И. Русская речь и мысль. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний. В 2-х тт. — М.: Русские словари, 1994.

Мокиенко В.М. Толковый словарь языка Совдепии. 2-изд., испр. и доп. — М.: ACT: Астрель, 2005.

Москвин И.П. Выразительные средства современной русской речи. Тропы и фигуры. Терминологический словарь. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2007.

Муратова Е.H. Выражение концепта «народ» в русском языке // Е.Н. Муратова, А.Э. Сенцов // Молодой ученый. 2011, № 10. Т.2.

Новейший философский словарь. dic.academic/ra/ dic.nsf/dic_new_philosophy/311/генерализация

Новиков А.Б. Словарь перифраз русского языка. На материале газетной публицистики. 2-изд., стереотипное. — М.: Русский язык, 2000.

Образы российской власти: От Ельцина до Путина / Под ред. Е.Б. Шестопал. — М.: РОССПЭН, 2009.

Олифрович Н.И., Велента Т.Ф. Анализ функциональных показателей семейной системы // Журнал практической психологии и психоанализа, 2011, № 3, psyjournal.ru/psyjournal/ articles/etail.php&Id=2816

Олянич А.В. Презентационная теория дискурса. — М.: Гнозис, 2007.

Орлов А. «Вторжение в зону комфорта похоже на изнасилование». — Московские новости, 10.06.2013 strana-sovetov.com/psychology/4896-personal-space.html

Павленков Φ. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. dic.academic.ru/dic.nsf/dic_fwords/14946/гиперболизм

Панченко Н.Н. Достоверность как коммуникативная категория. — Волгоград: Изд-во ВГПУ Перемена, 2010.

Платонова О.В… Виноградов СИ. Информационное поле и информационная норма в СМИ // Культура русской речи. Учебник для вузов / отв. ред. Граудина Л.К., Ширяев Е.Н. — М.: Норма, 2009.

Пономарева Н.В. Существительные ВЕРХ/НИЗ как средство характеристики нефизического пространства. rusland.isu.ru/about/group/ponomareva/state4/

Попова Т.В. Неология и неография современного русского языка. Учебное пособие / Т.В. Попова, Л.В. Рацибур-

ская, Д.В. Гугунава. 2-е изд., стереотип. — М.: Флинта: Наука, 2011.

Пословицы и поговорки русского народа. Из сборника В.И. Даля / Под общ. ред. Б.П. Кирдана. — М.: Правда, 1987.

Почепцов Г.Г. Имиджелогия. 4-е изд., исправл. и доп. — М.: Рефлбук; Киев: Ваклер, 2004.

Пушкин А.С. Золотой том. Собрание сочинений. Издание исправл. и доп. Редакция, библиографический очерк и примечания Б. Томашевского. — М.: Корона-принт, 1999.

Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву // «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева. Факсимильное издание. — М.: Наука, 1984.

Речевая коммуникация в политике / Под общ. ред. Л.В. Минаевой. — М.: Флинта: Наука, 2007.

Руднев В.П. Энциклопедический словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты. — М.: Аграф, 2009.

Русова И.А. Ориентационная метафора в политической коммуникации. journals.uspu.ru/attachments/article/288/

Лингвокультурология _5_2011_ cт%006.pdf.

Сахарова Н.А., Щукина Ю.В. Феномен «психологические границы личности» в психологии // Психологический журнал, 2014, № 3.

Сивиль М.М. Вторжение близких людей в частное пространство // 18.03.2013 https://www.bl7.ru/article/invasion_of_people_into_personal_space

Скляревская Г.Н. Словарь православной церковной культуры. — СПб.: Наука, 2000.

Сковородников А.П. Ключевые слова // Стилистический энциклопедический словарь русского языка / Под ред. М.Н. Кожиной. — М.: Флинта: Наука, 2003.

Сластникова Т.В. Функционирование обобщающего высказывания в тексте (на материале французского язы-

ка). Автореф…. дисс…. канд. филологических наук. — М.: 2002.

Словарь современного русского литературного языка. В 20 тт. 2-е изд., перераб. и доп. Т.З. — М.: Русский язык, 1992.

Слюсарева Н.А. Функции языка // Большой энциклопедический словарь. Языкознание /Гл. ред. В.Н. Ярцева. 2-е (репринтное) издание «Лингвистического энциклопедического словаря» 1990 года. — М.: Научное издательство Большая Российская энциклопедия, 1998.

Смирнова Н.В. Категория отрицания в оппозиционном дискурсе // Вторая Международная научная конференция «Стилистика сегодня и завтра: Медиатекст в прагматическом, риторическом и лингвокультурном аспектах». Пленарные доклады. Материалы конференции. — М.: МедиаМир, 2012.

Солганик Г.Я. Лексика газеты (функциональный аспект). — М.: Высшая школа, 1981.

Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. 3-е изд., исправл. и доп. — М.: Академический проект, 2004.

Стернин И.А. Русский речевой этикет. — Воронеж, 1996.

Стилистический энциклопедический словарь Русского языка / Под ред. М.Н. Кожиной. — М.: Флинта: Наука, 2003.

Суздальцева В.Н. «Вторжение» в приватное пространство другой личности: вербальный аспект //Стилистика сегодня и завтра. Материалы IV Международной научной конференции. Москва, Факультет журналистики МГУ. — М.: МедиаМир, 2016.

Суздальцева В.Н. «Высокое/низкое»: пространственные метафоры и пространственные отношения в инструментарии имиджелогии //Журналистика и культура русской речи. — М.: Изд-во Московского университета, 2015, №№ 1–2.

Суздальцева В.H. Исторические наименования как компоненты культурного кода и как имиджевый конструкт// Вестник Московского университета. Сер. 10. Журналистика. 2011, № 3.

Суздальцева В.Н. Образ власти в пословицах и поговорках русского народа // Журналистика и культура русской речи. 2005, № 3.

Суздальцева В.Н. «По умолчанию»: Метафорические модели и бинарные оппозиции в политическом дискурсе массмедиа //Журналистика и культура русской речи. — М.: Изд-во Московского университета, 2015, №№ 1–2.

Суздальцева В.Н. Слово в мифологизированной модели мира//Вестник Московского университета. Сер. 10. Журналистика. 2012, № 4.

Суздальцева В.Н. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй» (Образ представителя власти в современных СМИ) // Вестник Московского университета. Сер. 10. Журналистика, 2008, № 6.

Сурков В.Ю. (псевдоним Натан Дубовицкий). Околоноля rabook.org/book.ptp?book=162753

Темирканова. А.В. Риторическое направление в политическом дискурсе. www.pglu.ra/lid/publications/Univtrsity Readling/2008/||/uch_2008_||_00058.pdf.

Тертычный А.А. Жанры периодической печати. Учебное пособие.2-е изд., исправл. и доп. — М.: Аспект Пресс, 2002.

Толковый словарь русского языка. В 4-х тт. / Под ред. Д.Н. Ушакова. — М.: Астрель: ACT, 2000.

Толковый словарь русского языка конца XX века. Языковые изменения/ Гл. ред. Т.Н. Скляревская. — СПб.: Фолио-Пресс, 1998.

Троицкая О. Роли выживания. www.liveexpert.ru/journal/view?topic_id=29986

Тургенев И.С. Отцы и дети/И.С. Тургенев. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т.З. Накануне. Отцы и дети. — М.: Художественная литература, 1976.

Удилова И. Личное пространство человека. www.grc-eka.ru/sam/lichnoe-prostranstvo-cheloveka.html 2013

Успенский Б.А. Поэтика композиции / Б.А. Успенский Семиотика искусства. — М.: Языки русской культуры, 1995.

Флоренский Павел. Имена. — Кострома, 1993.

Формановская Н.И. Контекст и выбор личного имени // Журналистика и культура русской речи, 2004, № 1.

Формановская Н.И. Речевой этикет // Большой энциклопедический словарь. Языкознание / Гл. ред. В.Н. Ярцева. 2-е (репринтное) издание «Лингвистического энциклопедического словаря» 1990 года. — М.: Научное издательство Большая Российская энциклопедия, 1998.

Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А.И. Молоткова. — M.: Русский язык, 1978.

Халипов В.Ф., Халипова Е.В. Власть. Политика. Государственная служба. Словарь. — М.: Луч, 1996.

Цивьян ТВ. www.ruthenia/ra/folklore/tcivian2.htm

Цивьян ТВ. Модель мира и ее лингвистические оснвы. 3-е изд., исправл. — М.: КомКнига, 2006.

Цивьян Т.В. Модель мира и ее роль в создании (аван)текста. www.rathenia/ru/folklore/tcivian2.htm

Чудинов А.П. Политическая лингвистика. 2-е изд., исправл. — М.: Флинта: Наука, 2007.

Чудинов А.П., Будаев Э.В. Метафора в политической коммуникации. — М.: Флинта: Наука, 2011.

Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. — М.: Гнозис, 2004.

Шейгал Е.И. Язык СМИ и политика в семиотическом аспекте // Язык СМИ и политика / Под ред. Г.Я. Солганика. –

M.: Изд-во Московского университета: Факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова, 2012.

Шмелев А.Д. Русский язык и внеязыковая действительность. — М.: Языки славянской культуры, 2002.

Шмелев Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. — М.: Наука, 1977.

Шмелева Т.В. Ключевые слова текущего момента // Collegium, 1993, № 1.

Шмелева Т.В. Кризис как ключевое слово текущего момента //Политическая лингвистика. Вып. 2. — Екатеринбург, 2009.

Щирова И.А. Психологический текст: деталь и образ. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2003.

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза, И.А. Ефрона. В 86 т. — СПб.: Издательство Семеновская типолитография (И.А. Ефрона), 1890–1907. bibliotekar.ra/bes/230.htm

Энциклопедия социологии: 2009. www.psyoffise.ru/5-socio-620

Ягафарова Г.Н. О факторах, влияющих на процесс номинации в языке // Фундаментальные исследования, 2012, № 12, частьіі.

Интернет-источники

dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/177389#

cinigrt.ru/a/2144813

citaty.su/aforizmy-i-citaty-o-borbe http//dedovkgu.narod.ru/did/slovar.htm https//lenta.ru/articlts/2016/04/13 kremlin_earnigs er.ru/program mkala.mk.ru/articles/2016/05/04

Nation news 27/04/2015

newspb.su/category/2014/37=18-09-2014

newstop7.ru/entry/221/5476

newstop7.ru/entry/2215597 04/05/2016

otwet/mail.ru/question/306564/77

СЛАВЯНЕ. интернет-издание. 08.12.13 midgrad-info/ru/pol-

icy/novye-zhertvy-maluty-pastrykina/html tr.rkrp — rpk.ru/get.php?5129

URA.RU 02.03/2016 ura.ru/news/105224238

URA.RU 26.11/2015 ura.ru/articles/1036266411

www.amursu.ru/attachments/article/9492/a2 Архипова3.pdf www.mk.ru/politics/2016/02/12

www.prezidentpress.ru/news/president/2414-

www.wciom.ru/fileadmin/file/peports_conferences/2016/2016-

06-09-kandidat.pdf

Принятые сокращения

АиФ — Аргументы и факты

Арг. нед. — Аргументы неделі

Вр. нов. — Время новостей загол. — заголовок

Изв. — Известия

Комс. пр. — Комсомольская правда

Лит. газ. — Литературная газета

МК — Московский комсомолец

Моск. нов. — Московские новости

Незав. газ. — Независимая газета

Нов. газ. — Новая газета

Нов. Изв. — Новые Известия подзагол. — подзаголовок

Рос. газ. — Российская газета

ТВ — телевидение, телевизионный


Оглавление

  • В. Н. Суздальцева Образ власти в современных российских СМИ. Вербальный аспект
  • Что есть власть?.
  • Глава I. Образ власти в российской ментальности и в русской словесности
  •   1.1. Власть в российской ментальности и в русской словесности. Смысловое пространство «власть». Понятие «образ власти». факторы, определяющие характер языкового наполнения смыслового пространства «власть»
  •     1.1.1. Власть в российской ментальности и в русской словесности
  •     1.1.2. Смысловое пространство «власть». Понятие «образ власти»
  •     1.1.3. Образ и имидж
  •     1.1.4. Факторы, обусловливающие особенности вербального наполнения смыслового пространства «власть»
  •     1.1.5. Семантические особенности, смыслового пространства «власть», обусловленные этими факторами: «зона позитива» и «зона негатива». Система бинарных оппозиций как структурообразующая основа смыслового пространства «власть»
  •     1.1.6. Многоуровневость бинарных оппозиций. Оппозиция «свой/чужой» в смысловом пространстве «власть»
  •     1.1.7. Оппозиция «народ / власть» (синонимично: «население / власть»). Ее соотнесенность с бинарной оппозицией «свой/чужой»
  •     1.1.8. Языковые средства, с помощью которых конструируется образ власти
  •     1.1.9. «…И вот общественное мненье…»
  •   1.2. Власть в картине мира постперестроечной России. Общие черты: снятие прежних запретов. Свобода в изображении власти и отдельных ее представителей
  •   1.3. «Что написано пером…». Характер отображения власти в печатных массмедиа 2000–2016 гг.
  •     1.3.1. Расширение корпуса текстов о власти
  •     1.3.2. Специализированные издания
  •     1.3.3. Новые жанры и новые форматы
  •     1.3.4. Пересмотр границ: «вторжение» в приватное пространство другой личности
  •   1.4. «…Словом можно соединить людей, словом можно и разъединить их…» (Л.Н. Толстой). Основные языковые особенности смыслового пространства «власть» в российских массмедиа 2000–2016 гг.
  •     1.4.1. Увеличение тематических групп лексики в смысловом пространстве «власть»
  •     1.4.2. Увеличение числа метафорических моделей
  •     1.4.3. Право на оценку
  •     1.4.4. Эмотивность текстов
  •     1.4.5. Господствующие интенции в освещении деятельности власти. Языковые способы их реализации
  •     1.4.6. Интерпретации руководителей советского периода, в первую очередь Ленина и Сталина
  •     1.4.7. Бинарная оппозиция «народ/власть». Ее смысловая и аксиологическая интерпрета ция в СМИ 2000–2016 гг.
  •     1.4.8. Поиск «идеального лидера»
  • Глава II. Вербальные составляющие образа власти (ВСО)
  •   2.1. Креативность номинаций
  •   2.2. Деиндивидуализация и деперсонификация в политическом дискурсе
  •   2.3. Действие / бездействие как составляющие образа
  •   2.4. Действие. лексика «деятельностного поля»
  •   2.5. Бездействие. Лексика семантики отрицания
  •   2.6. Оценочная лексика в смысловом пространстве «власть»: семантико-стилистические разряды. воздействующий результат
  •   2.7. Оценочные метафоры
  •     2.7.1. Что делает метафору оценочной?
  •     2.7.2. Образ власти в метафорических моделях современного массмедийного дискурса
  •     2.7.3. «По умолчанию». Бинарные оппозиции в метафорических моделях смыслового пространства «власть»
  •     2.7.4. «Высокое/низкое»: пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти
  •   2.8. Лексика элятивной семантики
  •   2.9. Генерализующие высказывания в арсенале воздействующих средств СМИ
  •   2.10. Лексика, семантического поля «гипотетичность/недостоверность» в смысловом пространстве «власть»
  •   2.11. Слова-жупелы. Слова-фетиши
  •   2.12. Детали и детализирующая лексика как вербальные составляющие образа
  • Заключение
  • Литература
  •   Интернет-источники
  •   Принятые сокращения