КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Каменное перо [Павел Георгиевич Козлов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Павел Козлов Каменное перо

Поближе к огню

Все началось во сне и продолжилось наяву.

В какой-то момент я потерялся – граница между бумагой и мною стала настолько неясной, что я уже не ведаю, где нахожусь. Мне страшно. Я утешаю себя лишь тем, что ты сейчас рядом.

И это слабое утешение.

Клянусь, мне очень хочется разделить твою убежденность, найти в себе отвагу, мудрость и силы, но я порой теряю веру…

Я не могу больше молчать. Довольно сомнений, довольно обмана и отговорок – я должен рассказать тебе все. Все до последней буквы.

Позволь, я возьму тебя за руку. Так будет проще…

Но что это? ты дрожишь? Давай пересядем поближе к огню. Вот, накинь на плечи мой плащ – я уже достаточно согрелся. Так-то лучше…

Не верю, отказываюсь верить в то, что это действительно происходит! Это же не сон? Это не может быть сном. Я должен быть счастлив, но счастье отказывается улыбаться моему холодному, лживому сердцу. Ах, не гневайся! Ты удивляешься, ты не веришь? Но погоди, не говори ни слова! Выслушай! Дождись окончания истории, она не займет много времени. Мне многое нужно тебе рассказать, но медлить больше нельзя. Я и так слишком долго собирался с духом. Возможно, что-то ты уже знаешь, но, прошу тебя, запасись терпением – мне нужно припомнить каждую мелочь, каждый эпизод, ничего не утаить, пройти этот путь с самого начала и вернуться назад, на эту развилку, в этот момент. Уверяю тебя, на некоторые события ты посмотришь совершенно по-иному.

Больше всего на свете я боюсь, что, когда я закончу, в твоей груди не останется и намека на былое расположение. Однако по-другому нельзя. Я не сделаю ни шагу больше, пока ты не услышишь всю правду, чего бы нам это ни стоило. Я отдаю себя на твой суд. Я приму любое твое решение.

Все началось задолго до нашей с тобою встречи. Все началось во сне, и сон был таким.

Сон

Я сидел перед чистым листом бумаги и пытался что-то написать.

– Послушайте, послушайте же, – говорил господин в черном, постукивая ключом по столу. – Они отвечают вам, слышите?

Я судорожно старался уловить что-то за этим назойливым стуком, но тщетно. Возможно, стоило попросить его убрать ключ, не мешать мне работать, но я безмолвствовал. Мне отчего-то было решительно все равно. Какая разница, что они говорят? Какая разница, кто они такие? Какая разница, о чем я их спрашивал? Спокойный, безразличный голос моего собеседника продолжал мне что-то втолковывать, но я отказывался понимать. Мне было не до него, я хотел лишь сладкого забвения. Я чувствовал, что не смогу закончить свое задание – рука не слушалась, а чернильница была пуста. И ничего далее.

Таким был мой сон. Чужая комната, свеча на столе, стук ключа о дерево, господин в черном, лица которого я не видел, и помятый пустой лист.

Бессмысленный, одинокий, неуютный – дурацкий сон.

Я просыпался с чувством необъяснимой обреченности, я продолжал жить, оставляя этот кошмар в прошлом, но раз за разом сон возвращался и отравлял мои мысли.

Я не вспомню, когда я первый раз увидел его; не вспомню, как часто и в какие дни он посещал меня вновь. Абсурдно, однако временами я свято верил в то, что вся эта история приключилось с кем-то другим – в те зловещие минуты я будто смотрел на мир чужими глазами. Как еще называть это видение, если не сном?

Что же это, если не послание Морфея? Чужое воспоминание? Картина из будущего? И почему я вижу недоброе предзнаменование в безобидном наборе заурядных предметов, почему незнакомец в черном вызывает у меня неподдельную панику, когда его голос столь тих и разумен? Ведь он не желает мне зла?

Боже, дай мне сил.

Я не удивился, когда в самый разгар этого наваждения произошло событие, которое пролило на него некоторый свет – я встретил Принца. Но обо всем по порядку.

Как я познакомился с Принцем

Я вырос в маленьком домике на опушке леса. Никто, кроме моей семьи и Принца, не видел этот дом. Порой мне самому кажется, что его никогда не было, что я еще в отрочестве перепутал сон и явь и теперь не могу найти дорогу обратно.

Где стоял домик? Где был лес?

Где-то в Старом свете, на краю христианской цивилизации. У какого-то побережья.

Волновало ли это меня тогда? Едва ли. Я безмолвно принимал неопределенность, поскольку не знал ничего другого.

Наши края были странными и серыми, но то был теплый цвет тумана, то была ласковая странность. Мне думалось, что туманы оберегали нас для своей непонятной цели, и я относился к ним так, как обычно относишься к мудрому и великодушному сердцу, – я доверился им, но про себя не переставал удивляться их покровительству.

Куда они вели нас? Чего ждала от нас наша земля?

Когда я был маленьким, и тогда, когда я подрос и отец разрешил мне иногда ходить одному через лес, и даже тогда, когда я окончательно вырос (как мне показалось), я не очень любил размышлять в таком ключе. Даже если бы я захотел, у меня не получилось бы, потому что тогда я не был знаком с Принцем.

Не знаю, как это объяснить. Наверное, когда ты постоянно живешь в непознаваемой странности, ты не ведаешь ничего другого и не пытаешься ее описать. Поэтому до поры до времени я не задумывался о великой тайне, а просто жил, как придется. Мне понадобилось провести несколько месяцев вдали от дома для того, чтобы почувствовать его необычность, а также несколько продолжительных бесед с Принцем – для того, чтобы начать размышлять. Он страшно любил выражать свои чувства в словах и зачастую делал это очень метко. Мне не всегда нравилась его манера – мне казалось, что как хорошо ни описывай, все равно выйдет не то, что хочется. Но он сильно повлиял на меня, и со временем я тоже начал иногда размышлять и записывать свои мысли.

Неподалеку от леса, который тоже казался сероватым и теплым – по правде сказать, листья на его деревьях были зелеными, но цвет их был очень мягким и эфемерным: наверное, среди всех оттенков зеленого этот бы самым серым… Так вот, около леса, который захожие путешественники, случись они в этих краях, наверняка прозвали бы Серебряным (а для нас он был просто Лес), была вода – целый залив бескрайнего Северного моря.

Наш домик стоял на взгорье у самой границы лесной чащи. До него не добирался ни один скиталец. Я потом расскажу тебе, почему.

Дверь хижины выглядывала на сторону залива; я помню, как я выходил утром на крыльцо и, если туман был не слишком густым, наблюдал за едва мерцающей полосой воды. Ее тайна была настолько абсолютной, что я даже не пытался ее разгадать.

Родители говорили, что именно из-за обильных туманов наши места кажутся серыми. Возможно, так оно и было – как будто туманы не уходили насовсем, а впитывались в траву и листья и окрашивали их в свою дымку.

От нашего дома до залива было полчаса пути. Берега его были скалистыми, местами крутыми, но я знал их как свои пять пальцев: в некоторых местах склоны обрыва были не такими пологими, и можно было спуститься прямо к воде и зайти в нее, шагая по отполированной гальке. Также я ведал о нескольких тайных спусках, природных лестницах, которые прятались за обманчивой неприступностью скалистых склонов – спуск по ним был быстрее и рискованней.

Наверное, в каждой прибрежной глуши есть свой заброшенный маяк. Был такой и неподалеку от нас – маяк и небольшая лачуга рядом с ним. Конечно же, оба были наглухо заперты, конечно же мне не позволяли к ним приближаться, и конечно же, в отрочестве я сделал все для того, чтобы обойти и запрет, и ни разу не преуспел. А потом я перестал пытаться, потому как одним несчастливым осенним вечером маяк начал светить, а из трубы лачуги повалил дым. Через несколько ночей неведомые гости оставили нас, но следующей осенью все повторилось. Так продолжалось из года в год. В эти дни матушка не отходила от меня ни на шаг, а отец делался неразговорчив и принимался бродить вокруг избы, как будто бы ожидая кого-то. Я не задавал лишних вопросов, и молился, чтобы маяк поскорее погас.

Они ни разу не задержались дольше, чем на три ночи.

Сзади наше жилище подпирал Серебряный лес, или просто Лес, как называли его мы. По этой причине отец, когда он строил наш дом, прорубил окна только на трех сторонах, а заднюю стену оставил нетронутой.

Ночью Серебряный лес становился настолько глухим и непроглядным, что я остерегался в него ходить. Иногда, особенно если ночь случалась дождливой, из леса как будто бы доносились жалобные стенания и неприкаянные мольбы, и тогда маменька закрывала все ставни, даже те, что выходили на море, и перед сном плотно запирала дверь. Отец подсмеивался над ней, но ставни не отпирал. В такие дни он всегда носил на поясе пистолет и часто поглядывал на висящее на стене распятие. Он был добрым христианином и никогда не забывал о молитве.

Моя детская впечатлительность не принимала страха родителей – крики казались настолько жалкими, что мой разум отказывался видеть в них опасность. Мне порой страстно желалось отправиться на подмогу неведомым страждущим существам, но родители воспретили бы мне, и порыв быстро проходил. Я засыпал в тревожных думах. Еще одна тема, обсуждать которую было бесполезно – меня раз за разом оставляли без ответа.

Помимо нас в округе никого не было – до ближайшей деревни было десять верст, и батюшка хаживал туда раз в неделю. Когда я подрос, он разрешил мне себя сопровождать. Путь к деревне лежал через лес. Поскольку никто не наведывался к нашему дому, тропинок в лесу не было, и мы всякий раз путешествовали прямиком через чащу.

Таким был мой дом.

Мой знакомый Принц как-то сказал, что я был очарованным жителем зачарованного мира. И я с ним согласен.


Я родился и вырос в этом доме. А это значит, что круг моего общения состоял преимущественно из родителей. Сверстников я видел только во время редких вылазок в деревню. Разумеется, наблюдая за тем, как играют другие дети, я спрашивал у батюшки, почему мы живем так далеко ото всех и не можем ли мы переехать куда-нибудь поближе к деревне.

Мой батюшка не очень любил отвечать на вопросы, а на этот – особенно. Когда я спросил его в первый раз, он лишь грустно вздохнул. Как будто бы батюшка знал, что такой неприятный разговор должен был неизбежно случиться. Он сказал мне, что я еще слишком юн, чтоб понять причины, но иное положение вещей было бы решительно невозможным.

Сперва я нашел такой ответ удовлетворительным, но вопрос о причинах нашего добровольного изгнания преследовал меня еще долго.

Я представляю, что сделал бы на моем месте Принц. Он бы кивнул, вежливо поблагодарил отца за ответ, послушно отужинал с маменькой и батюшкой, дал им понять, что кризис любознательности миновал, задул бы в своей комнате свечу, лег бы спать… а потом, под покровом ночи, сбежал бы из дому и отправился исследовать мир. Он бы непременно вернулся, потому что Принц не любит причинять людям боль, а матушка наверняка расстроилась бы из-за его побега, но Принц нашел бы другой ответ – не тот, который дал мне отец.

Однако я не Принц.


У моего отца была густая длинная борода. Некогда она была иссиня-черной, но с годами в ней появились белые и серые прожилки, и он стал выглядеть очень почтенно. Матушка говорила мне, что в юности отец имел почти угрожающий вид. При этом она очень странно улыбалась, а в глазах ее блестели едва заметные искорки. Такие искорки появлялись у нее только тогда, когда она вспоминала их с батюшкой юность.

Мне было сложно поверить в свирепый вид отца, да и во многие другие ее истории, но я все равно слушал с упоением, потому что они были страшно интересными. Мать рассказывала о том, что родители отца были благородными, и его отец – мой дедушка – временами брал своего сына – моего отца – на охоту, а один раз они даже ходили в военный поход. В отличие от дедушки, отец не очень любил военные походы (что показалось мне тогда странным), он ненавидел холод мушкета и зловоние пороха, а потому при первой же возможности он отправился в путешествие и объездил полсвета. Он служил науке и сражался со стихией, он читал древние фолианты, о которых современные философы и мечтать не посмеют; он был по ту сторону картографированного мира и вернулся обратно, он вдоль и поперек исплавал океаны, он бродил по неведомым полуразрушенным городам и блистал на королевских приемах.

Матушкины истории обрывались только в двух случаях – если в комнату заходил отец и пронзал ее недовольным взглядом, или если я спрашивал ее, как они повстречались с батюшкой. Я спрашивал их, правда ли все это? Помнит ли о батюшке какой-нибудь государь? Где сейчас все найденные им сокровища? Они лишь качали головами, а мать добродушно посмеивалась.

Ни одна из ее историй не рассказывала о спасении прекрасной леди из обители коварного барона, хотя, как мне думалось, столь популярный сюжет просто обязан был повстречаться отъявленному путешественнику. Стоит сказать, что мать более чем подходила на роль принцессы, вызволяемой героем из затруднительного положения. Сейчас она уже немолода, но я знаю, что в юности она была очень красивой – она и сейчас сошла бы за первую красавицу, если бы мы жили вместе со всеми в деревне. Даже в городе она была бы очень приметной. С тех пор как я родился и стал помнить себя, она почти не изменилась. Ее светлые волосы немного потускнели, а в уголках глаз появились небольшие морщинки, которые ей очень идут. Мне кажется, что в иных вопросах она немного побаивается папеньки, но нет никаких сомнений в том, что она его очень любит, а он любит ее.

Одним словом, такая нестыковка в историях моей матушки расшевелила даже мой дремлющий ум, и я провел значительное время в размышлениях об удивительной тайне моей семьи.

Почему они скрывают от меня обстоятельства своего знакомства? Почему я не знаю причин нашего переезда на опушку леса? Почему мы не собираемся возвращаться к людям?

Тщетно я раздумывал над этими непростыми вопросами.

Уверившись в собственной беспомощности, я во второй раз отправился к отцу с целью прояснить для себя природу мучивших меня тайн. Не помню, как именно я выразил свою просьбу. Отец сделался неожиданно резок и наказал мне больше не донимать его такими расспросами, а быть благодарным ему за то, что мои детство и отрочество прошли в климате исключительно благоприятном для становления личности.

Я ушел, повесив нос.

Могло показаться, что мне и вправду было не на что жаловаться. Матушка с детства выучила меня грамоте: я весьма бойко читал и писал, а также знал очень много о мироустройстве, истории и хороших манерах. Однако в полной мере благодарным я быть не мог – после того судьбоносного разговора мне начало казаться, что нечто важное ускользает от меня здесь, в глуши, и я начал слегка томиться по внешнему миру. Я не хотел приключений, о которых мне рассказывала матушка – опасность совсем не привлекала мою спокойную и домашнюю душу. Я хотел чего-то неопределенного, хотел этого смутно и порой неосознанно. Я не хотел уходить из родных мест – если бы ты погуляла хоть раз сквозь здешние туманы, ты бы поняла, что их не так просто покинуть. Но я хотел узнать правду. А правда была там – за лесом.

Почему же я не сбежал раньше, спросишь ты? Наверное, потому что мне и вправду было не на что жаловаться.

Я и не знал тогда, что бегство было бы бесполезно.


Зачарованные дни мерно следовали один за другим. Они были похожи, как близнецы, но у меня не хватит смелости назвать хотя бы один из них обыкновенным. Однако были и другие дни, странные, непонятные. В один из таких дней, поздним летом, я повстречал Принца.

Мне было девятнадцать.

Я гулял по берегу залива и пинал камушки, глядя за тем, как они скатывались вниз по скалистому склону и утопали в неспокойной пене прибоя.

Там, где залив дальше всего острым клином врезался в сушу, стоял валун. Я помнил этот валун всю жизнь. Думаю, он появился на своем месте задолго до того, как родился я, и даже за некоторое время до того, как мои родители переехали в наш дом.

Валун всегда стоял сам по себе, и никто не думал его тревожить, однако в тот самый день на валуне сидел человек.

Я тотчас прекратил сбрасывать камушки в воду и уставился на незнакомца. Сейчас я понимаю, что это было очень невежливо, но я решительно ничего не мог поделать со своим изумлением – заприметить нового человека в нашей глухомани было для меня делом неслыханным. Мы находились достаточно далеко друг от друга, но мое зрение было остро, и я знал наверняка, что восседавший на валуне юноша никогда ранее мне не встречался.

Его наряд был прост: черная льняная туника, высокие черные же сапоги, смоляной облегающий плащ-пальто и перчатки цвета воронового крыла. Однако по пошиву и материалу его одежд я быстро определил, что передо мною был, как говаривала моя матушка, “отпрыск состоятельного семейства”.

Незнакомец с интересом рассматривал меня. Поза юноши казалось расслабленной, однако же он оставался недвижим. Я сделал несколько шагов по направлению к нему и остановился.

Я наконец смог разглядеть его лицо. Волосы этого странного человека вторили одеждам – они были черными, очень черными, густыми и длинными, почти до плеч, и казались какими-то ухоженно-небрежными, как будто он сам повелел им лечь именно таким беспорядком и никак иначе. Черты его были правильными, но не скучными. Нос был острым, но не ястребиным и не чересчур длинным, а просто немного нахальным, скулы – высокими, но вполне правдоподобными даже для наших широт, подбородок украшала коротко стриженая бородка, на лбу виднелся недавно заживший шрам. Он мог бы сойти за здешнего вельможу.

Незнакомец с интересом рассматривал меня. Мне даже показалось, что в его взгляде промелькнула усмешка, но я быстро одернул себя, потому что папенька всегда учил меня, во-первых, не судить о людях по первому впечатлению, а во-вторых, не думать о них хуже, чем они есть. На губах его играло подобие улыбки – немного сдержанной, немного грустной, немного ироничной, – поначалу это насторожило меня, но, уловив в его мимике оттенки печали, я поневоле почувствовал, что хочу произвести положительное впечатление.

Вспомнив наконец все, чему меня учили об этикете, я подошел к человеку поближе, исполнил осторожный поклон и представился:

– Габриэль.

К моему вящему удивлению, незнакомец отреагировал на мой поклон непродолжительным молчанием, после чего он, уже не пытаясь скрыть усмешку, оставил наш достопочтенный валун, не спеша подошел ко мне, и резким движением протянул мне руку:

– Принц!

Маменька всегда учила меня, что демонстрировать смущение на публике неприлично. Поэтому я, твердо вознамерившись не оплошать во второй раз, скорчил, как мне показалось, весьма невозмутимое лицо и очень размеренно произнес:

– Очень приятно познакомиться с вами, Принц.

Мы пожали руки.

Моя эйфория от удачного ответа продлилась несколько жалких мгновений, ибо диалог самым постыдным образом завяз на этой неловкой ноте. Принц не делал попыток спасти положение – напротив, он, казалось, с напускной учтивостью ждал от меня следующего шага. Происходящее явно забавляло его. Я настолько смутился, что совершил вторую ошибку: я прямиком выпалил то, что было у меня на уме.

– Скажите, а Принц – это титул или имя?

Тогда он сделался серьезным. Призрак улыбки покинул его уста, а в темных глазах сверкнула грозная искорка.

– Это титул, – сказал он, делая над собой некоторое усилие, – но он больше ничего не значит для меня, и не должен значить для вас.

Он устремил взгляд прочь от моих глаз и, как мне почудилось, немного рассердился, но даже не на меня, а на весь мир целиком и сразу, даже на безмолвный валун и пенистое море далеко внизу.

Я не знал, что мне думать, как реагировать. Может быть, мой неловкий вопрос затронул некую историю с этим титулом, и сейчас не самые приятные мысли овладели его разумом? Кто знает, вернулись ли они сейчас, по моей вине, или он никогда не расставался с ними, и даже здесь, в диком краю, предавался их угрюмому течению?..

Напрасно я нарушил его одиночество! Мне было крайне неуютно с ним —ни один человек доселе не казался мне таким неясным. В его глазах я прочел слишком много и ничего не смог понять. Насмехался ли он, грустил ли он – он делал все как будто одновременно, и я не мог, несмотря на все усилия моей неопытной любознательности, увидеть в нем явное и законченное настроение.

Тогда я сдался и принял, как мне показалось, единственно верное решение: я еще раз поклонился, заверил его в том, что знакомство было мне исключительно приятно, и повернулся уходить. Я сделал несколько шагов, когда он окликнул меня.

– Постойте… – его голос прозвучал неожиданно слабо. Он повторил более решительно:

– Постойте!

Я смущенно остановился.

Он догнал меня.

– Простите мне мои манеры, Габриэль.

я настороженно кивнул; меня почему-то удивило, что он запомнил мое имя.

– Я начинаю отвыкать от двора и, того и гляди, совсем одичаю в ваших лесах, – он виновато улыбался, и мне уже не верилось, что этот же самый человек недавно был столь насмешливо непонятен. Сейчас я явно видел его смущение и точно знал, что он обращается именно ко мне. Так было гораздо проще общаться. Он продолжил:

– Вы ненароком затронули трагичное для меня происшествие – происшествие, о котором я предпочел бы не вспоминать. Я сам виноват, мне не стоило представляться вам столь нелепым образом, это было чистое ребячество с моей стороны. Видите ли, для меня этот титул стал почти что как имя – меня многие звали именно так, с самых юных лет. Мне стоило предвидеть вашу реакцию, Габриэль. Я…

Он запнулся, испугавшись, что рассказал мне слишком много.

– Не бойтесь, – подбодрил я Принца, – я никому не расскажу.

Он в замешательстве посмотрел на меня, а потом добродушно рассмеялся и едва ощутимо, неловко похлопал меня по плечу.

Так мы познакомились.

Принц попросил меня составить ему компанию в прогулке вдоль берега, и я нехотя согласился. Он набросился на меня с расспросами – где я живу, кто мои родители, далеко ли до деревни? А до города? Какая дичь водится в лесу, заплывают ли к нам корабли?

Я отвечал неохотно – любой на моем месте был бы по меньшей мере осмотрителен. Не помню, сколько я ему рассказал, однако я старался не говорить ничего сверх очевидного. Беседа не клеилась, но Принц долго предпочитал не замечать моего сопротивления.

Признав наконец поражение, он поумерил свой пыл, и некоторое время мы молча шли вдоль края обрыва, разглядывая плещущиеся внизу волны и носки своих сапог. Принц молвил:

– Вы совершенно правы в том, что не доверяете случайному встречному.

Снова пауза.

– Знаете, – сказал Принц, – я был бы рад заслужить ваше доверие, и…

Я не нашелся, что ответить. А откуда этот принц сам знает, что он в свою очередь может доверять мне?

– Боги, какая глупость! – вскричал он, недовольный собой.

Мы остановились.

Он выглядел настолько потерянным, что я почти пожалел его.

– Не хотели бы вы отобедать со мною завтра? – внезапно спросил Принц. Я был ошарашен таким поворотом и на мгновение подумал, что передо мной и вправду королевский сын – столько гордости и достоинства прозвучало в простом приглашении. Вся наша предыдущая беседа как будто бы перестала существовать, и мы вернулись к своим старым ролям: мне опять было неловко в присутствии царственной особы.

Не успев ничего придумать, я панически кивнул.

– Славно! – подвел итог Принц, – я буду ждать. Приходите завтра к заброшенному маяку ровно в полдень. Я буду рад, если вы приведете с собой батюшку.

Он звонко рассмеялся, кивнул мне, и удалился.

Даже когда его фигура скрылась от моего взора за утесом, я продолжал смотреть ему вслед.

Как мы отобедали с Принцем

– Отец, я познакомился с Принцем, и он зовет нас в гости. Вы знаете его? – выпалил я сразу по возвращении домой.

Батюшка был занят – он колол дрова на заднем дворе, и моя неотесанность его очень разозлила. Он отставил топор, вытер свой широкий лоб рукавом и удостоил меня хмурого взгляда.

– Не тараторь, – холодно осадил он меня. – Как это понимать?

Батюшка часто гневался, но никогда не повышал голоса, а уста его никогда не молвили неучтивости. Просто по нему сразу было видно, что он не на шутку прогневался.

– На побережье у валуна я повстречал незнакомца в черном, – попытался исправиться я. – Он представился принцем (это его титул, а не имя, хотя он не возражает, когда к нему так обращаются) и пригласил нас с вами отобедать с ним у маяка.

Я вытянулся в струнку и постарался не смотреть на отца. Мне показалось, что батюшка немного опешил, и мне было неудобно наблюдать за его растерянностью. Я никогда не видел его таким и не знал, куда девать взор.

– Надо же, – сказал он наконец ледяным голосом, от которого у меня по спине побежали мурашки, – надо же… И когда он нас ожидает?

– Завтра в полдень, – ответствовал я.

– Надо же, – повторил отец. – Значит… Принц!

– Вы уже встречались? – снова не стерпел я.

– Встречались ли мы? – переспросил батюшка. – Я знал не одного принца, сын. Совершенно незнакомых людей редко зовут в гости, ты не находишь?

– Да, но как он понял, что я ваш сын?

– В нашей округе не так много семей, – многозначительно укорил меня отец.

– Стало быть, он искал именно вас? Почему же он тогда не пришел к нам домой?

– Потому что он Принц, – коротко ответил батюшка, и принялся снова рубить дрова.


Тем вечером маяк не загорелся, но из трубы соседней лачуги повалил дым. Отец задумчиво почесал бороду и отправился спать пораньше. Мы не обсуждали наши дальнейшие планы, но и без слов было понятно, что мы намеревались принять приглашение черного гостя. Матушка места себе не находила от волнения, но решительно все отрицала в ответ на мой прямой вопрос, а на следующий день провожала нас в гости так, как будто не чаяла нас больше никогда увидеть. Это не добавляло мне оптимизма.

Утро выдалось дождливым и по-осеннему промозглым, но к полудню погода разгулялась, туманы несколько отступили (насколько они в принципе были способны к отступлению в наших краях), и небо сделалось сизоватым, почти голубым.

Мне и в голову не пришло нарядиться как-то особенно. Я ожидал отца у двери, и его появление лишило меня дара речи. Поначалу я даже не узнал его – он облачился в черный жилет поверх белой сорочки с пышными рукавами, на его ногах красовались новые блестящие сапоги, борода была аккуратно подстрижена и расчесана, длинные свои волосы он заплел в аккуратную косичку, а с пояса свисала изящная шпага в неброских, но очевидно недешевых ножнах. Я был удивлен увидеть у него оружие, к тому же столь приметное и непрактичное. Отец лишь коротко кивнул мне, надел черный камзол, который, как и все остальные упомянутые мною вещи, я у него никогда раньше не видывал, и молча направился к выходу.

– Мне стоит переодеться? – нелепо спросил я, когда мы уже зашагали по направлению к маяку.

– Твой гардероб едва ли блещет разнообразием, – он покачал головой.

– Откуда у вас все эти вещи?

Он ответил не сразу.

– Не было повода их надеть.

– Вы знаете Принца, – утвердительно сказал я.

– Едва ли, – сухо отвечал отец, и мы продолжили путь в молчании.

Мы достигли маяка немного после полудня. Дверь соседней лачуги была отворена, а из трубы уже клубился дым. Отец постучал, но изнутри никто не отозвался. Мы постучали еще раз и, вновь не дождавшись приглашения, нерешительно шагнули за порог. В прихожей царил абсолютный мрак, и, если бы не щелочка, которую мы оставили за собой, и узкая вертикальная полоска света где-то в нескольких ярдах по правую руку, мы бы не смогли сориентироваться. Отец легонько подтолкнул меня сзади, и я сделал нерешительный шаг в сторону света.

Внезапный порыв ветра захлопнул входную дверь. Я вздрогнул, обернулся, оступился, моя нога задела что-то, и по всей комнате раздался ужасающий грохот. Скорее всего, я опрокинул деревянное ведро, но мое воспаленное воображение изо всех сил воспротивилось голосу разума. Я никогда не считал себя особенно пугливым, но в ту секунду сразу несколько иррациональных страхов охватили все мое естество, и я судорожно отступил, размахивая руками и пытаясь таким нелепым образом определить местоположение отца, одновременно протискиваясь сквозь темноту в сторону предполагаемого выхода. Мне очень захотелось покинуть это место. Очень. Руки отца встретили меня в опасной близости от стены. Он ласково, но твердо заставил меня обернуться. Сердце мое норовило выскочить из груди. Я заставил себе смотреть. Полоска света на другом конце принялась расширяться, следуя за скрипом открываемой двери, и через несколько мгновений перед нами предстал Принц.

– Вы опоздали, – сердечно сказал он и жестом пригласил нас в комнату.

Пошатываясь, я проследовал за отцом. Мы очутились в бедно обставленной, тесной комнатушке, большую часть которой занимал неуместно широкий стол, покрытый, каким бы странным это ни показалось, новой скатертью. На столе стояли кувшин и три бокала.

– Прошу! – жестом показал Принц.

Отец не шелохнулся. Принц улыбнулся, но глаза его блеснули холодом.

– Вы разочарованы скромным приемом, Дуглас?

Дуглас? Но моего отца звали Лоуренс, Лоуренс Сиддал. И когда он успел поменять имя? Почему Принц обратился к нему так? И, что самое непонятное, почему отец не поправил его? Принц, верно, заметил мое замешательство, потому что он звонко рассмеялся и снова жестом указал на стулья.

– Садитесь! – повелел он. Мне сделалось не по себе.

Отец настороженно подчинился. Мне не оставалось ничего, кроме как последовать его примеру. Принц остался стоять во главе стола, отрешенно поглаживая спинку своего стула. Странная улыбка не покидала его лицо.

– Итак, – сказал он после некоторых раздумий.

– Вы не он, – категорично заметил отец.

– Ах, вы ожидали, что он сам почтит вас своим присутствием? – Принц усмехнулся. – Извольте, а я уж было заподозрил, что вы и вправду остались недовольны простотой нашего сымпровизированного обеда. Что было бы с вашей стороны необыкновенно черство, ведь вы как никто иной можете себе вообразить, что положение мое бедственное и оставляет желать лучшего. – Принц на мгновение запнулся. —От кого, как не от вас, ждать мне в эту минуту искреннего и глубочайшего сострадания? Зная, что движет мною нынче и когда-то двигало вами, вы едва ли станете требовать пира даже от наследного принца, мой дорогой Дуглас. Ведь все мы здесь собравшиеся в первую очередь его слуги, а лишь потом – опальные дети благородных семейств. И вы, и я, и Габриэль.

– Пока не все. Сыну ничего не известно, – спокойно ответил отец.

– Я заподозрил этого с самого начала, – ухмыльнулся наш хозяин. – Позвольте, я налью нам вина, – и он наполнил наши бокалы.

– Он отнял у меня не все, – приговаривал Принц, – последнюю бутылку отборного лилийского вина даже тысяча демонов у меня не умыкнет. Слава богу, в Саджии этого добра в излишке. Да что там, я даже пистолетом разжился по пути сюда.

– Лилийского, – робко переспросил я, пропустив ремарку про пистолет мимо ушей. – Вы из Лилии? Вы тот самый пропавший Принц?

Я слышал какие-то разговоры подобного толка в деревне, и сейчас чрезвычайно оживился. Возможно, раньше мне не верилось, что он и вправду был настоящим принцем. А может быть, я просто плохо разгадывал загадки.

Принц покачал головой, что могло означать и да, и нет.

– Где он? – спросил отец.

– Кто? – весело воскликнул Принц, и отец внезапно ударил кулаком по столу. Воцарилась зловещая тишина.

– Ты знаешь, – прошипел наконец мой батюшка. Каждое слово давалось ему с трудом, а кулак его так и остался лежать на скатерти. Он будто бы сжался еще сильнее. Я понял, что не хочу слышать то, что скажет сейчас Принц, что мне стоит лишь встать на ноги, отворить скрипучую дверь, преодолеть несколько ярдов в кромешной темноте, вырваться на божий свет и никогда больше не возвращаться в эту чертову хижину у основания маяка. Я даже вообразил себе, что мой отец в то мгновение не желал мне ничего иного. Но я остался сидеть. Что-то пригвоздило меня к месту. Мне очень хочется думать, что это был взрослый поступок – вернее, взрослое бездействие. Мне хочется верить, что я осознал тогда окончательно и бесповоротно, как тяжело иногда бывает сделать выбор не в пользу своего собственного комфорта, как быстро и безжалостно требуется иногда принимать судьбоносные решения. Но на самом деле, я был элементарно испуган. А где-то на границе подсознания маячила мыль, что поступи я тогда по-другому, отец очень разочаровался бы во мне. И я остался сидеть, боясь встать на ноги и опасаясь потерять лицо перед одним из двух людей, которые составляли мой мир.

– Я сбежал от него, – очень серьезно ответил Принц. Он больше не улыбался.

Отец кивнул, его ладонь расслабилась.

Принц отвернулся и посмотрел в единственное окно в комнатушке. Из него был виден маяк и маленький уголочек моря.

– Он поставил передо мною выбор – как и перед вами в свое время – написать все или переложить долг. Я не успел. А потом сбежал.

– Сколько вам оставалось написать? – тихо спросил отец.

– Одну сказку.

– Одну, – с придыханием повторил отец. Принц кивнул, не оборачиваясь.

– Я не успел закрыть ваш долг, но рассчитался за свой. Увы, наш господин суров, и для него долги не имеют собственности. Они просто есть, и кто-то должен их отдавать. Увы, мы с вами бессильны перед Контрактом, и наши недоработки вынужден будет устранять ваш сын.

Отец покачал головой.

– Я так верил… вам почти удалось совершить невозможное. Мне стоит вас поблагодарить.

– Почти! – грустно усмехнулся Принц, поворачиваясь к нам. Он сел за стол и поднял свой бокал. После секундного колебания, отец последовал его примеру, и я повторил за батюшкой.

– Выпьем же за то, чтобы дела завершались, – мрачно сказал Принц, и мы выпили. Вино оказалось сладким, я никогда такого не пробовал доселе. Наверное, это было и вправду непростое, королевское вино. Мы помолчали.

– Сын, – молвил отец. – Я… я молю тебя об одолжении.

Я неуверенно кивнул. Все это происходило как будто во сне. В том самом сне, о котором я так и не смог забыть. О котором я никогда не рассказывал батюшке, так как боялся выглядеть дураком в его глазах, и матушке, так как страшился ее напугать. И теперь все разрозненные кусочки этой загадки сложились воедино, и я понял, что же от меня требовал тот таинственный господин в черном, лица которого я не мог различить. В том страшном сне я писал сказки.

И когда я поднял взор и наши глаза встретились, отец прочитал в них все, что я не был еще готов выразить словами.

Сказки. Истории. Рассказы. Странно, как эти простые, каждому с детства знакомые слова могут вызывать столь непропорциональный ужас. Одних воспоминаний о моем повторяющемся кошмаре вполне хватило для того, чтобы пережить его наяву, а присутствие Принца многократно усилило задремавшие мысли. Я снова сидел перед пустым пергаментом и беспомощно смотрел туда, где должны были появиться неподатливые строки. Я ухватился за край стола, а отец положил руку мне на плечо. Принц встал с места и снова повернулся навстречу морю.

– Вы хотите, чтобы я написал сказку, – выдавил я, и этой невинной фразой сказал больше, чем можно было от нее ожидать.

– Не обязательно сказку, – мягко поправил Принц, не оборачиваясь. – Можно просто историю. Новеллу. Поэму. Повесть, в конце концов.

– А если, – начал я и осекся.

– А если вы откажетесь? – закончил за меня Принц.

Я нервно сглотнул и кивнул.

– Тогда твой долг перейдет к другому, к следующему несчастному в очереди, – сказал отец. – Как и оговорено в Контракте его высочества.

– Контракт один, – кивнул Принц. – Он лишь модифицируется, и других больше не будет. И долг перейдет к Изабелле.

– К кому? – хором прошептали мы с отцом.

– К Изабелле, – тихо сказал Принц. – К ведьме, которую я любил.

Когда мы оба промолчали, он добавил:

– А уж она напишет свою новеллу, в этом вы не сомневайтесь.

И вновь над столом воцарилась тишина.

– У нас вдоволь еды, – неожиданно предложил отец. – Извольте отобедать у нас, Ваше высочество.

– Я восторженно принимаю ваше грандиозное предложение, Дуглас, – ответил Принц с благодарным поклоном, и призраки прежней игривости заплясали в его глазах.

Мы с батюшкой синхронно поднялись из-за стола и, нелепо пытаясь уступить друг другу место, стали протискиваться к выходу. Как будто у сложившейся ситуации было одно неизбежное разрешение, о котором никто не подумал заранее – поесть от души. Когда мы были на полпути к выходу, спотыкаясь и нащупывая руками стены в темной прихожей, мне показалось, что где-то позади Принц нежно прошептал:

– Моя бедная потерянная девочка…

Как я отправился в путешествие

Матушка ждала нас у порога. Мне почудилось, что она, завидев нас, едва заметно положила руку на сердце, но я не был готов поручиться за свое воображение. Когда мы приблизились, она уже полностью овладела собою – ее лицо было привычно благожелательно и спокойно. Она сдержанно улыбнулась нам с отцом, а Принц удостоился изящного реверанса и учтивого приветствия.

– Я почти готов поверить, что вы рады меня видеть, – грустно усмехнулся тот, обменявшись с нею необходимыми любезностями.

– Я еще издали разглядела, что вы не тот, кого я опасалась, – улыбнулась мать. – Надо понимать, что Габриэль все уже знает, – добавила она в ответ на укоризненный взгляд отца.

– Не все, – покачал головой батюшка, – но скоро тайн не останется.

Я в тридесятый раз поборол желание ущипнуть себя за руку.

Обед прошел в светской беседе. Принц кратко обрисовал свое путешествие из Лилии в наши края, отец много интересовался о состоянии дорог и том, каковы волнения на границе. Я слушал мало, а понимал и того меньше. Я не смыслил в политике, и разговор о провале дипломатической миссии герцога Таливарского в Лилию слабо увлек бы меня и при более благоприятных обстоятельствах. Когда трапеза наконец завершилась, и от причины, что свела наше семейство с Принцем, было уже не убежать, мы нашли спасение в молчании. Маменька удалилась в свою комнату. За окном смеркалось.

– Пора, – молвил Принц.

Отец вздохнул.

– Когда вы отправляетесь?

Я даже не нашел в себе сил удивиться. То ли переживания дня окончательно вымотали меня, то ли я как будто наперед знал, что буду писать свою сказку вдали от дома. Будь неладен этот сон – почему сейчас он казался таким логичным?

– Как скоро Габриэль будет готов? – уточнил Принц. Я усмехнулся про себя и из последних сил подавил зевоту. Чем раньше мы с этим покончим, тем лучше.

– На исходе недели, когда упадет его звезда, – предложил отец, даже не поглядев в мою сторону. Я был слишком погружен в себя, чтобы принять эту фразу за нечто большее, чем необычную присказку, однако Принц серьезно кивнул.

– Так тому и быть. Пусть соберется с мыслями и подготовит себя к долгой дороге. Я буду очень признателен, если вы заглянете на днях ко мне на маяк и выслушаете мой план. С вашего позволения, я введу Габриэля в курс дела во время нашего небольшого путешествия – два путника едва ли найдут развлечение лучше, чем разговор по душам.

– Я хочу быть уверен в том, что вы ему расскажете, – безжалостно отрезал отец.

Принц немного поразмышлял над этим соображением и покачал головой.

– Свою историю я не искажу, но каждый новый слушатель ей только лишь навредит. Вам придется мне довериться.

– То есть, вы не планируете утолять мое любопытство? – отец вопросительно повел бровью.

– Как и вы мое, если я верно понимаю, – оскалился Принц. – Вряд ли любопытство будет достаточным побудителем в этом случае. Вы собираетесь доверить мне сына, помните. А после вашего визита на маяк у вас не останется не малейших сомнений в моей честности; поверьте, я всецело понимаю, что ничего кроме сомнений вы сейчас не испытываете. Я постараюсь рассказать только то, что сочту необходимым для успеха нашего похода.

Отец поморщился, но перечить не стал.

– Одно ваше появление на маяке сказало мне больше, чем тысяча слов, ваше высочество. Я доверяюсь вашему суждению, но делаю это с тяжелым сердцем.


Ночью я опять видел сон. Но на этот раз все было по-другому. Я снова не мог различить лица человека в черном, но виной тому был не пустой лист бумаги, ожидающий окончания сказки, – широкополая шляпа скрывала его черты в своей тени. По правую руку от меня сидел Принц. Он не смотрел в мою сторону, будто бы не замечая, что я рядом, и оживленно что-то втолковывал Черному человеку. Тот задумчиво поглаживал свой подбородок и изредка возражал спокойным голосом. Я напрасно силился разобрать их диалог, слова отскакивали от моего восприятия как шарики от стены. Наконец Принц отчаялся и с силою стукнул кулаками по столу, и тогда я заметил, что перед ним лежала наполовину исписанная неровным почерком страница, а на ней – черное перо, которое посверкивало в неровном свете свечи поверхностью настолько неправдоподобно гладкой и правильной, что могло показаться, будто искусная рука выточила его из камня. Из-под пера по листу расползалась небольшая багровая клякса.

Рука Черного человека плавным движением скользнула в складки плаща и так же стремительно вынырнула оттуда, держа небольшой продолговатый сверток. Черный человек бросил сверток, и тот с глухим звуком приземлился на лист прямо перед Принцем. Тот не шелохнулся. Человек в шляпе что-то повелел, и Принц злобно посмотрел на него в ответ, но ничего не предпринял. Тогда человек сам наклонился к Принцу и принялся слой за слоем разворачивать сверток, и мне показалось, что желтоватые тряпки были перепачканы в тех же багровых чернилах, что стекали с пера. Когда человек закончил, я увидел, что сверток скрывал кинжал. Кинжал, лезвие которого было окровавлено. Я схватил Принца за рукав, но тот продолжал меня игнорировать. Я попытался встать, но ноги не послушались меня. Внезапно я будто вынырнул на поверхность из-под воды, и слова Черного человека обрушились на меня словно река, прорвавшая плотину. Он говорил быстро и холодно, чеканя каждую фразу:

– Это ваших рук дело, вы убили его. На ваших руках его кровь. Посмотрите, что вы натворили. Послушайте, послушайте же – они скажут вам ровно то же самое, все подтвердят, все обоснуют. Я не скажу вам ничего нового. Послушайте их.

– К черту все! – зарычал Принц, и сон оборвался.


Утром я проснулся другим человеком. Я встал позже, чем обычно, но родители любезно не стали меня будить. Когда я спустился вниз с чердака, где я обитал, они ждали меня за столом.

События прошедшего дня медленно прокрутились перед моим мысленным взором. Несмотря на тяжелую ночь и вернувшийся кошмар, в моей голове наступила неожиданная ясность, и я смог, как мне тогда показалось, непредвзято посмотреть на все имеющиеся в нашем распоряжении элементы мозаики.

Во-первых, между Принцем, маяком и отцом была какая-то связь, и одно появление Принца на маяке было достаточным для того, чтобы отец (по крайней мере,внешне) воспринял все сказанное им глубоко всерьез. Во-вторых, мне или некоторой ведьме по имени Изабелла надлежало написать одну сказку из-за какого-то непостижимого литературного долга, который от отца перескочил к Принцу, а от Принца – к нам с нею. Что я знал о ведьмах? Только то, что этим малоприятным словом в Лилии именовали всякую женщину, владеющую Разумением, особой техникой деятельного мышления. Разумение там было попросту вне закона и абсурдно почиталось за колдовство. Кроме того, Принц, очевидно, питал к Изабелле самые нежные чувства.

А теперь самый главный вопрос: что делало меня более предпочтительным автором сказки, чем Изабелла? Я и дневник-то никогда не вел, какой из меня писатель?

Если я все правильно понимал, то и ведьма могла в свою очередь перебросить долг на кого-то другого, а тогда и Принц, и отец получали то, что хотели – оба освобождались от ответственности и лишали ее своих близких. Почему никто не стал обсуждать столь очевидный вариант, мне было неведомо.

Собравшись с духом, я изложил эти прозорливые мысли родителям.

Отец выслушал меня не перебивая, а его ответ застал меня врасплох.

– То есть, сын, ты считаешь, что передать отцовский долг совершенно незнакомому человеку – предпочтительнее, нежели исполнить его самому?

– Откуда мне знать, что я исполню этот долг лучше, чем этот незнакомец? Я не умею писать сказки, – обиделся я.

– А ты пробовал? – возразил отец.

Я смолчал и принялся изучать стол. Признаться честно, до сей пор я только лишь слушал чужие истории, и никогда не переживал своих. Однако то, что не давала мне жизнь, с лихвой компенсировало воображение – я много мечтал и все время представлял себя в самых неожиданных ролях и при самых фантастичных обстоятельствах. Все эти сны наяву как правило заканчивались неоценимой услугой, оказанной прекраснейшей из дам, героическим подвигом с моей стороны и, конечно же, свадьбой. Я до сих пор краснею, вспоминая абсурдность и бахвальство таких фантазий, но во многом именно благодаря им я заносчиво подумал тогда, что сочинять истории не так уж тяжело.

– Сын, – негромко сказал батюшка, – я очень виноват перед тобой.

Я совершенно не ожидал такого признания, и невольно поднял взгляд.

– Я связал тебя контрактом еще до твоего рождения. Я не имел на это никакого права, но мне тогда казалось, что не было на свете ничего проще, чем написать несколько небольших новелл. Я отчаянно нуждался в деньгах и был готов согласиться на любые условия. Тот, кто составил контракт, был готов на невероятные уступки, и предлагал мне самое щедрое вознаграждение, но одно условие он менять наотрез отказался – в случае моей несостоятельности написать обещанные три истории в указанный срок, за мной закреплялся долг. Долг не имел срока давности и переходил к моему первенцу. Мне не давалось второго шанса, а у нового носителя долга не было выбора – мои неспособность или отказ продолжать работу над новеллами считались окончательными и бесповоротными. Я рассмеялся ему в лицо, и подписал контракт. Несложное на первый взгляд поручение совершенно не располагало к тому, чтобы я начал переживать о судьбе несуществующего наследника. Как ты видишь, самоуверенность не привела меня ни к чему хорошему.

– Что же остановило вас?

– Я вынужден был уехать.

– Вы не расскажете мне, как это получилось?

Отец отвел взгляд.

– Моя история произошла слишком давно. Многое изменилось с тех пор. Я думаю, что повесть Принца будет тебе куда полезней. Он подхватил Контракт и почти завершил его, но, как видишь, завершил не до конца.

Я замялся.

– Принц обмолвился, – продолжил отец, – что текущий Контракт будет последним. Новых должников не будет. Остаетесь только вы с этой ведьмой. Я хочу поподробнее расспросить его об этом, сын. Мой тогдашний… работодатель никогда не предостерегал меня на сей счет, и мне неспокойно от таких новостей.

– Тогда тем более, – обиженно заметил я. – Что плохого случится, если мы с Изабеллой откажемся? Будет большой штраф? Принц пусть и в изгнании, но неужели он не сыщет средств? Сколько мы останемся должны?

– Случится следующее: работодатель… сам напишет недостающие новеллы.

Я захохотал.

– Так пусть!

Отец не разделил мое веселье. Он смотрел на меня немигающим взглядом.

– Этого я и боюсь, – признался он.

– Мне очень сложно что-либо разобрать по обрывочным деталям, которыми вы с этим Принцем меня кормите, – выпалил я. – Как я должен завершить ваш контракт, если я даже не представляю себе, как он составлен, что я должен по нему выполнить и чем мне это грозит? Почему я должен довольствоваться двусмысленными намеками?

– Потому что чем меньше ты знаешь о моей истории. Тем проще тебе будет написать свою, – невозмутимо отвечал отец. – Что думает об этом Принц, мне неведомо, но я буду всецело рекомендовать ему не обременять тебя излишними подробностями.

– Вы же обещали при матушке, что вскоре «тайн не останется»?

Он устало вздохнул.

– Это не тайны, пойми же. Я уже поведал о многом, к остальному подготовит тебя Принц. Пойми же ты, я не видел новых редакций Контракта и не могу судить об изменениях наперед, а то, что я расскажу тебе сейчас, может пагубно повлиять на твою работу. Чем меньше ты задумываешься о ненужных… технических особенностях того, что ты делаешь, тем проще тебе будет завершить предначертанное. Я понимаю твое нетерпение, но ничего не могу поделать. Тебе придется довериться мне, сын.

– Я если я откажусь, – процедил я сквозь зубы. – Если я, увидев контракт, найду его условия неприемлемыми? Если Изабелла по каким-либо причинам окажется более предпочтительным кандидатом? Что тогда?

– Я прошу тебя не отказываться, – тихо сказал отец.

– И все же? – немилосердно настаивал я.

– Тогда… – отец нахмурил брови и потер лоб рукой, будто разглаживая морщины. Я еще никогда не видел его столь изможденным и старым. То было сейчас, а раньше… О, как он возвышался надо мной звездою непререкаемого авторитета и непоколебимой уверенности, каким мудрым, вечным, бесконечно далеким и неоспоримым было его присутствие! А сейчас я чувствовал в себе силы бросить ему вызов, я был способен на крамолу, на преступление, на святотатство, потому что впервые на моей памяти он не сдюжил и предстал предо мною в новой, неожиданной ипостаси, имя которой – предательство. Он не был моим лучшим другом, я не бежал к нему с переживаниями и не делился надеждами, а сейчас он грозился отобрать у меня то единственное, что связывало нас воедино – свою непогрешимость. То, что годами копилось во мне и раньше выплескивалось только в горячих внутренних диалогах и осторожных жалобах матери, разом вырвалось наружу. Да, я порой перечил ему, но никогда еще не чувствовал себя победителем в споре. Но сейчас, когда мои доводы были столь безупречными и обоснованными, а его позиция казалась такой недосказанной и ветхой, я чувствовал, что победа уже не ускользнет от меня. Я не ожидал от себя такого цинизма, и с непривычки наслаждался своей внезапно обретенной властью. Однако мой триумф был скоротечен.

– Тогда, – сказал отец, меряя меня холодным взглядом своих глубоких голубых глаз, – я вынужден буду повелеть тебе как отец и глава рода: ступай, сын, и выплати долг нашей семьи. Смой позор с моего имени и не возвращайся, не завершив начатое. Я больше ни слова не скажу об этом деле. И пусть перо твое будет легким, а сердце – чистым.

Я был с грохотом низринут обратно на бренную землю.


В тот же день отец отправился на маяк поговорить с Принцем. Он ушел после обеда и не вернулся к наступлению ночи. Матушка так разволновалась, что хотела уж было сама отправиться к побережью, но я с трудом удержал ее от безрассудства. Вместо этого я засобирался сам, но мы внезапно поменялись ролями, и теперь уже она чуть не плача принялась отговаривать меня. Я был несказанно удивлен. Нежная и чуткая, но неизменно сдержанная и рассудительная, она выглядела такой потерянной в последние несколько дней… Ее маленькие слабости на протяжении всех наших лет вместе и причины их проявления стали потихоньку складываться в одну пугающую картину, но я отогнал неизбежное прочь – я еще не был готов к новой волне откровений.

Вместо этого я совершенно подло воспользовался ее шатким состоянием и попытался вызнать хоть что-то из того, о чем умалчивал отец.

– Чего вы опасаетесь, матушка? Неужели маяк таит какую-то опасность? Что с того, если я быстро наведаюсь туда и тут же вернусь обратно? Вы думаете, что отец мог попасть в беду?

– Что ты, милый, нет, – прошептала бедная женщина.

– Быть может, это как-то связано с Контрактом? Как вы думаете, я должен буду написать какую-то особенную сказку?

– Отец расскажет тебе сам, Габриэль, я не очень хорошо осведомлена…

– Но вы же читали то, что, написал отец? На что это было похоже?

Ее реакция разбила мне сердце. Она все-таки зарыдала и, отвернувшись от меня, энергично замотала головой, бормоча сквозь всхлипывания:

– Не спрашивай, мой мальчик, не спрашивай!

– Матушка! – воскликнул я, краснея за свою бессердечность, и обнял ее дрожащую фигурку.

В эту секунду дверь с грохотом отворилась, и отец влетел за порог. Он сделал несколько шагов по направлению к нам, и мы в едином порыве повернулись, чтобы встретить его. Я почувствовал неладное. Матушка, благослови небеса ее душу, должно быть, почувствовала это задолго до меня. Тусклый огонек свечей не позволял нам разглядеть батюшкино лицо, но черты его как будто исказились и он, вместо того, чтобы подойти к нам, неловко накренился и упал на одно колено. Мы бросились к нему, я ухватил его за руку и попытался поднять, но вместо этого он выскользнул из моего объятия и распростерся на полу. На его виске сверкнуло что-то темное и жидкое. На белой рубахе, насколько я мог различить, растеклось еще одно пятно. Я отпрянул и вскрикнул, матушка упала на колени и прильнула к его груди, но тут же опомнилась и овладела собой. Она руководила мной. Вместе мы дотащили отца до кровати – он был статен и тяжел, сложен гораздо плотнее меня, а тело его, после стольких лет жизни на границе леса, приобрело здоровый вес человека, не брезгающего даже самой тяжелой работой. Матушка метнулась за водой и, к моему облегчению, уже через несколько минут он пришел в себя. Рана под рубахой оказалась глубокой царапиной. Куда большие опасения внушали несколько синяков на ребрах и на груди и огромная ссадина на виске, но отец недовольно отмахнулся от нас и безуспешно попытался сесть.

– Полноте, полно, – приговаривал он.

И тут я понял.

– Я убью его, – вскричал я, вскакивая на ноги.

– Нет! – заревел отец, и я замер на месте.

Он редко повышал голос. Он был мастером холодного упрека, на крик срывался редко. Только при самых исключительных обстоятельствах. Таких, как эти. Я послушно сел обратно на край постели.

– Это… не Принц, – с трудом выговори он, опровергая ход моих мыслей.

– На тебя напали животные? Медведь, боров? – спросил я, понимая абсурдность такого предположения. Дикие звери не оставили бы столько синяков и аккуратную царапину. Отцу явно противостоял человек. Я почувствовал озноб.

– Это не Принц, – упрямо повторял отец. – Я сорвался с утеса.

Я мог в это поверить. Но я не поверил. Я чуть было не повторил свою страшную клятву, когда дверь нашего дома во второй раз за ночь громыхнула о стену. На пороге стоял Принц. В левой руке он держал старинный фонарь, вероятно, найденный где-то в кладовых его временного пристанища у маяка, а в правой он сжимал пистолет.

Он стремительно окинул взглядом все наше скорбное собрание и, едва заметно вздохнув, шагнул внутрь.

– Дуглас, – начал он.

Отец категорично поднял руку.

– Со мной все хорошо.

Принц смущенно опустил оружие, не зная, что делать дальше.

– Я прошу меня простить, – сказал он наконец.

Отец устало зажмурил глаза. Он все еще не мог подняться.

Я бросил на Принца ядовитый взгляд. В матушкиных глазах была лишь тревога. Она посмотрела на Принца почти с мольбой, и он ответил ей виноватым поклоном и удалился наружу. Сквозь открытую дверь я видел, как его фонарь, покачиваясь, уплывает по воздуху прочь от нашей хижины и пропадает среди деревьев.

– Что происходит? – пробормотал я, когда раны отца были обработаны и он забылся глубоким сном.

Мать нежно взяла меня за руки и посмотрела мне в глаза. Мы отошли в другую комнату, чтобы не мешать батюшке, и закрыли за собой дверь, но она все равно говорила вполголоса.

– Он не скажет, Габриэль. Ты знаешь это лучше меня. Следуй за Принцем, сынок.

– Почему ты веришь этому Принцу? Эти раны нанес человек. Кто это мог быть, кроме него? Как можно ему верить?

– Ах, – сказала матушка, – он не из тех, кто будет нам врать. Он зашел на маяк!..

Я сжал ее руки в своих, взглядом, силой, всем своим естеством требуя объяснений. Мать улыбнулась мне.

– Это все, что я знаю.

И я решил, что я поверил. Мы кивнули друг другу и отправились спать.

Сон пришел быстро. На следующий день отцу стало лучше, и к вечеру он уже хлопотал по хозяйству. Я не расcпрашивал его о ночном происшествии.


Следующие дни прошли в зачарованной полудреме. Поводы для беспокойства множились, но я старательно складировал их в самые дальние уголки подсознания. Я безгранично доверял матушке, но со временем, несмотря на все мои отчаянные попытки занять свой разум посторонними вещами, мне вспомнилась одна деталь, которая бросила густую тень на весь вечерний разговор. Я корил себя за бестактность в попытках выведать у матери то, что недоговаривал отец. Но правда ли, что ее неосведомленность была настолько абсолютной? Ее первая встреча с Принцем говорила об обратном. «Вы не тот, кого я опасалась увидеть», сказала она ему тогда. Кого же она так боялась? Самого таинственного работодателя или людей, с ним связанных? Быть может, ее знание и вправду было настолько поверхностным, что упоминать его не было смысла, но обратное также было вероятным. Я не хотел расстраивать ее новыми расспросами и, по правде сказать, чувствовал себя немного преданным. Я не придумал ничего лучше, чем скрыться от мира в своей ракушке и не говорить ни с кем до самого отъезда. Родители были этому необычайно рады.

Я один раз сходил на маяк, но Принц был не расположен к серьезной беседе. Он резонно отметил, что во время путешествия мы еще вдоволь успеем пообщаться. Эта его ремарка очень удобно подвела меня к главному на тот момент вопросу: как далеко и, главное, зачем мы вынуждены были идти. Принц, до того момента разбиравший какие-то бумаги и не особо обращавший на меня внимание, на мгновение отвлекся и предложил мне сесть. Я угрюмо подчинился.

– Сначала отвечу на второй вопрос, так как он несколько неожиданный, – ехидно сказал он. – Мы идем к автору Контракта для того, чтобы он заключил с тобой дополнительное соглашение. Я думал, ты это уяснил.

Мой разум, должно быть, и вправду был в то время в тумане, потому как я даже не устыдился своей оплошности. Мне казалось, что в таком отчаянном положении было немудрено не обращать внимания на очевидные вещи.

– Второй вопрос, ожидаемый и запоздалый, – продолжал Принц. – Мы идем далеко. В Саджию, что на самой границе Лилии и Таливара. Отсюда – пять дней пешим ходом, а там, когда местность станет попроще и ваши бесконечные леса и туманы останутся позади, мы возьмем лошадей и проскачем еще неделю.

Он принялся рассказывать мне о том, как мы поделим провиант и какие вещи нужно будет с собою взять, чтобы поклажа не была слишком тяжелой, но я понадеялся на родителей и только покивал ему с ответствующим видом. Мои мысли были уже очень далеко. Как и было обещано, на исходе недели отец повелел мне собираться. Я должен был отправиться в путь следующим утром.

Я помню, как вечером накануне пошел ливень, и отец, сидя у очага и задумчиво поглаживая бороду, сказал, что с утра будет небывалый туман.

Матушка тогда смолчала, а я, заставив себя все-таки пробежаться взглядом по вещам и припасам, которыми родители снарядили меня в дорогу, отправился спать.

Я проснулся спустя некоторое время и стал лежать с закрытыми глазами, слушая тишину. Что-то произошло, но я не мог понять, что именно. Когда я все же догадался, что прекратился дождь – и оттого вокруг сделалось так тихо – на меня снизошла такая благодать, что я снова заснул.

Слава всевышнему, я спал без сновидений.

Мне показалось, что, когда отец разбудил меня, за окном еще стояла глубокая ночь.

– Просыпайся, Габриэль, – тихо произнес он, и я удивился, потому что он очень редко называл меня по имени. – Выходи на улицу, сын.

– Что случилось, батюшка? – спросил я, натягивая рубаху и протирая глаза. Воздух казался таким серебристым, как будто туман просочился сквозь стены и заполнил нашу хижину.

– Падают звезды, – ответил отец.

Мы вышли на порог. И правда, звезды падали вниз.

Небо окрасилось в нежный перламутр, который у самого горизонта сгущался до оттенков цветущей сирени. Светлые сполохи задумчиво расчертили мир; медленно, скорбно, звезды падали вниз по плавным и обреченным траекториям, как одинокие слезы катятся по щеке, как струйка воды сбегает по стеклу после робкого осеннего дождика. Им не было счета; одна за одной и во всех местах сразу, они стекали по небосводу и исчезали за кронами иссиня-черного леса.

– Смотри, – прошептал отец, – вот полетела твоя звезда.

И я увидел ее: она держалась скромно и шла более прямо, чем остальные, и скорее других пропала из виду.

– Она упала, – сказал я.

– Да. И это добрый знак.

– Я не понимаю вас, батюшка, – признался я. – Мне нужно идти за ней?

– Ни в коем случае! – отвечал отец. – Никогда не гонись за упавшей звездой, сын! Следуй за Принцем. Отныне ваши дороги неразделимы.

Он положил руку мне на плечо и легонько подтолкнул меня в сторону хижины, давая понять, что нужно было торопиться. Я спешно оделся и начал собирать вещи.

Тем временем матушка, которая уже была на ногах, затворила ставни, и мы больше не видели, как звезды падали с неба. Она принялась хлопотать и помогла мне с поклажей.

Я надел серый плащ, серые штаны и серую рубаху и стал неотличим от тумана. Мои светлые волосы я подвязал так, чтобы они перестали ниспадать мне на лоб, а отец дал мне старый кинжал и огниво.

Во мне вновь бурлила тысяча вопросов, но батюшка торопил меня, а я бы не осмелился их задать. Вместо этого я спросил:

– Вы верите ему?

Не было нужды уточнять, кого я имел виду.

– Он нашел меня, Габриэль, и зашел на маяк, а это очень весомая порука.

Я кивнул про себя. Матушка говорила похожие вещи. Отец продолжал:

– Теперь мои долги придется возвращать тебе. Путешествуй вместе с ним и слушай свое сердце, и ты обязательно найдешь дорогу домой. Возьми это письмо, – сказал он внезапно, протягивая мне запечатанный конверт и избегая моего взгляда, – и прочитай его, когда почувствуешь, что вопросов стало невыносимо много. Но, прошу, дай Принцу возможность объясниться, не вскрывай конверт без крайней на то надобности.

Я кивнул, но разум мой отказывался понимать и малую долю из того, что говорил батюшка.

Мы вместе вышли за порог. Звездопад прекратился, и пустое небо бархатно синело предрассветным обещанием. Утро было потусторонним, зачарованным.

Отец кивнул мне, матушка молча обняла меня, крепко-крепко, и я направился к маяку. Пока я шел вдоль кромки леса, мысли не давали мне покоя. Все они были такими неясными, что я никак не мог сформулировать, что же меня волновало, но в моем положении это было неудивительно и даже верно.

Принц уже ждал меня около маяка. Он посмотрел на меня непонятным взглядом и молча поздоровался. Не говоря ни слова, он закинул за плечо видавшую виды сумку и зашагал прочь, а я поспешил за ним. Так началось наше странное путешествие.


Первый день мы почти не разговаривали. Я привыкал к компании Принца, а он молча шагал впереди. Он специально повел меня в обход деревни, куда мы с батюшкой раньше наведывались на ярмарку, и вскоре мы углубились в чащобу. Казалось, что это он вырос в наших лесах, а не я – так уверенно он выбирал дорогу, ориентируясь на какие-то одному ему ведомые признаки. Я не спрашивал, я терпеливо ждал его рассказа. Теперь, когда этот миг был рядом, мне не хотелось его торопить. Я будто знал, что, когда Принц решит наконец прервать мое неведение, я навсегда потеряю что-то важное.

Мы остановились на привал, и Принц наставлял меня: мы разведем костер и будем нести дозор по очереди.

– Мы ни в коем случае не должны спать одновременно, – наказал он. – Буди меня при малейшем шорохе, мы не можем быть слишком осторожными.

Я кивнул. Мы помолчали.

– А чего нам стоит опасаться? – спросил я, не совладав с любопытством.

– Я расскажу, – пообещал Принц. Он вызвался первым нести дозор, и я заснул, не дождавшись от него ни слова.

На второй день мы покинули знакомую мне местность. Наш путь лежал через лесные овраги, выныривал на луга и снова утопал в лесах. Я перестал узнавать окрестности, но знакомая сизая мгла не хотела отпускать меня из своей эфемерной хватки. Я вслух выразил свою озабоченность. Неужели леса такие протяженные? Неужели вездесущий туман никогда не отступит? Принц резко рассмеялся, и его голос прозвучал инородно в абсолютной тишине леса.

– Ты думаешь, что мы идем по прямой? Ты думаешь, что каждая пройденная миля – действительно миля?

Он напугал меня. Клянусь, если бы я знал, как найти дорогу домой, я бы развернулся и побежал обратно. Но я был всецело во власти Принца, и мы продолжили наше угрюмое шествие. Этот день был самым долгим за всю мою жизнь. Я вздрагивал от любого неожиданного звука, сердце мое беспричинно начинало колотиться, как будто я только что пробежал невыносимо длинную дистанцию, я ни с того ни с сего задыхался и вынужден был остановиться, чтобы перевести дух. Спина Принца, закутанная в черный плащ, неумолимо удалялась, пропадая между деревьев и вновь появляясь. Раз я попробовал позвать его, но вместо звука мое горло издало сдавленный хрип, и тогда я побежал, спотыкаясь о корни, проваливаясь в овраги, настигая его, чтобы снова отпустить. Через несколько часов непрерывной пытки он вспомнил обо мне. Когда он увидел мое лицо, в его глазах загорелась истинная забота. Ему было очень совестно, я видел это, и в ответ я сам устыдился своих черных мыслей. Мы прошли оставшуюся часть дня плечо к плечу и устроили привал чуть пораньше, чем намеревались. Понемногу я успокоился.

У костра Принц пытался смешить меня и рассказывал мне забавные, ничего не значащие истории о непутевых баронах и алчных советниках, но его взгляд блуждал, а мысли были где-то далеко. Тогда я как будто впервые осознал, как глубока была его печаль.


Это случилось на исходе третьего дня нашего путешествия.

Мы сидели у костра, а сквозь просветы между ветками на нас смотрели звезды. Неподвижные, спокойные звезды – каждая на своем месте, каждая там, где мы привыкли ее видеть.

Принц лениво ворошил костер палкой, а я думал о том, что мне почему-то совсем не хотелось спать, хотя переход выдался тяжелым, а вставать завтра опять ни свет ни заря.

– Наверное, уже полночь, – сказал Принц. Я кивнул.

– Как ты думаешь, – продолжил Принц, – не вломится ли в наше отсутствие кто-нибудь ко мне на маяк?

– Нет. В тамошних местах очень мало кто ходит. Ты же сам видел, что маяк заброшенный. Да и отец обещал наведываться время от времени.

– Ах, и правда, – согласился Принц, и на его устах заиграла странная улыбка. – Он ведь ничего тебе не рассказал?

– Ничего, – сокрушенно сказал я, и мы еще помолчали.

– Как ты думаешь, – сказал вдруг Принц, – а что если… А впрочем… Нет, не бери в голову.

Я пожал плечами.

– Знаешь, ведь на маяк нельзя попасть просто так. И все это время он был не заперт, просто в него не всякий может войти.

Я ждал продолжения, но он отвернулся и замолчал.

Я стал слушать, как потрескивает костер, как еле слышно шуршат листики в кронах деревьев, как здесь и там сухая ветка, или шишка, срывается и падает вниз, задевая по пути своих более удачливых сестер. Усталость потихоньку давала о себе знать. Я с ликованием ощущал, что мои веки потихоньку тяжелеют. Первым на дозоре предстояло стоять Принцу, а, стало быть, чем раньше я засну, тем лучше я высплюсь перед тем, как придет мой черед вглядываться в темень и прислушиваться к каждому шороху.

И тут Принц удивил меня.

– Рассказать тебе, почему я был изгнан?


Сейчас я расскажу тебе о кошмаре, который нам с Принцем предстояло разделить. Я перескажу тебе историю Принца своими словами. Она странным образом переплетается с историей моего отца и в чем-то ее повторяет, но мне и по сей день неясно, где кончается одна и начинается другая. Вряд ли это имеет значение.

Возможно, что-то Принц приукрасил, что-то запомнил не совсем так, как оно произошло на самом деле, а что-то и вовсе додумал. Возможно, где-то он затаил напрасную обиду, а где-то простил того, кого прощать было нельзя.

Его знакомые, родственники, его любовь – все они предстали передо мной такими, какими он обрисовал их. Некоторых мне довелось узнать ближе, и тогда я лучше понял и Принца, и их самих. Но сейчас я расскажу все именно так, как оно виделось Принцу в год его лишений и скитаний.

Я умываю руки.

Как Принц повстречал Изабеллу

С самого раннего детства Принц был несчастен. Ему жилось непросто в замке на горе.

Жизнь принцев не так уж и легка, если вам не нравятся балы, если у вас нет склонности к придворным интригам, если занятия по военному искусству вызывают у вас приступы зевоты, а премудрости управления государством не увлекают вас ни на йоту. Принц хотел слагать поэмы, что порою вменяется королям в заслугу в исторической перспективе, но совершенно не ценится их непосредственными подданными. Подданные ждут от монархов решительности и абсолютного самоотречения.

Но из замка на горе было некуда бежать.

С одной стороны океан разбивался о серый скалистый берег, с другой неприступные горы утопали в лесах. Был лишь один путь вниз: по тоннелю, что петлял в утробе горы при свете бронзовых фонарей и выныривал на лесную дорогу. Тоннель был чудом инженерной мысли – прочные арочные своды, массивные лифты на сложных механизмах для сообщения между уровнями, нескончаемые полчища мастеров и их помощников, паровые двигатели, поршни… Но в замке помнили и о небе. Когда король надумывал издать указ, соколы взмывали в небо, и сотни капсул уносились навстречу королевским наместникам в города и селенья. Это было удивительно старомодно в наш просвещенный век, но выделялось на общем фоне.

Соколиная Башня, так звали этот замок.

На самом деле, башен было четыре, а еще одна – Северная, в которой обитал Принц, была настолько маленькой и на вид хрупкой, что разглядеть ее с земли можно было только в очень ясную погоду, и то если заранее знать, куда смотреть. Четыре главных башни пронзали облака черными застроенными пиками, словно вырываясь из массивного тела главной твердыни и напоминая скорее суровые шпили величавого собора, нежели красу и гордость королевского дворца.

Повторюсь, замок был ужасно старомоден. И пусть придворные ходили во фраках, а дамы одевались в пышные платья по последней лилийской моде, темный камень Соколиной башни и ее узкие окна порой навевали такие же темные и беспросветные мысли.

Замок располагал к меланхолии, а Принц был рожден несчастным. Горе преследовало его даже там, где иной увидел бы только покой и довольствие.

Ему было неуютно в любой компании, но, будучи предоставлен сам себе, он страдал от одиночества. Несправедливость воспламеняла его пыл, но где бы он черпал страсти, не будь ее на свете? Боль неразделенной любви требовала утоления, но как бы он распорядился счастьем, если бы оно в один прекрасный день свалилось ему на голову?

Иногда мне кажется, что он сам искал страдания, потому что они вдохновляли его на поэзию. Я не могу представить себе счастливого Принца – Принца, у которого ладится всякое дело, Принца, окруженного заботой и любовью. Он с подозрением отнесется ко всякому счастью, потому что не верит в него, но в то же время он никогда не прекратит его искать, потому что без мечты поэт не живет.

Принц не помнил свою мать – в этом мне повезло гораздо больше. Она рано оставила этот мир, а новой супругой его королевское величество обзавестись не сумели.

В разговорах со мною Принц не хотел вспоминать о своем девстве, потому что оно состояло из учений, муштры и скуки. Принц также не хотел вспоминать свои мечты, потому что они будут ясны из его истории. Но есть вещи, не рассказать о которых он не имел решительно никакого права.


Двадцать седьмое лето Принца выдалось суматошным. Со дня на день Соколиная башня ожидала герцога Таливарского и его свиту. Арчибальд Правдивый величал себя герцогом, но во всех отношениях его вотчина была настоящим государством, где он властвовал и повелевал безраздельно. Кто-то даже считал герцогство позабытой частью Священной Римской империи, но сам герцог настаивал на полной автономности. Его земли простирались между горами, от хребта до хребта, утопая в зеленых полях и плодородных речных долинах. Наша страна называлась Лилией и ютилась на берегу. Раньше ее называли как-то по-другому, очень сложно и певуче, но люди со временем научились составлять карты и отметили, что четыре наших полуострова плавно раскрываются навстречу океану, словно лепестки. Поэтому все прошлые названия были позабыты, и мы прозвали себя в честь цветка.

Таливар был нашим северным соседом, и ко времени моего рождения отношения между двумя странами перестали складываться. Давали о себе знать давние обиды. Я неплохо знал историю и никогда не интересовался политикой, хотя в ходе наших с Принцем скитаний мне волей-неволей пришлось кое-что заучить. Но на судьбоносную дату звездопада мои знания были исключительно поверхностны и заурядны. Я ведал, что торговля шла из рук вон плохо, потому что стороны вечно не могли о чем-то договориться и терзали друг друга налогами. Я слышал, что король и герцог стянули к границе войска и щетинились друг на друга мушкетами, потому что придворные картографы никак не могли поделить между собой отдельные клочки земли. Я знал, что народы обоих государств по какой-то непостижимой причине всегда ожидали друг от друга подлости и смотрели на соседей с подозрением и чувством собственного превосходства, а военные стратеги хмурили лбы и пытались понять, что на уме у противников. В конце концов, королю Рихарду и герцогу Арчибальду надоело платить друг за друга налоги и щетиниться друг на друга мушкетами, и они решили сесть за стол переговоров. В невиданном жесте доброй воли Арчибальд осчастливил Соколиную Башню визитом. Он прихватил с собою весь двор, включая министров и младую дочь, и двинулся навстречу неизвестности.

Мудрый король Рихард, батюшка нашего Принца, распознав благодатную возможность, изо всех сил готовился ко встрече дорого гостя. Визит состоялся.

Принц никогда не позабудет этот день. Он стоял по правую руку от трона, посреди черных колонн, в четырех изумрудных стенах приемного зала, на сверкающем черном мраморе, в свете тысячей узких остроконечных окошек, что тянулись от пола до самого потолка, и смотрел, как таливарская процессия осанисто плывет к нему навстречу.

Спустя вечность, герцог и король обменивались рукопожатиями, а дамы глядели в пол и приседали в изящных реверансах. Одного украдкой брошенного взгляда хватило, чтобы понять самое главное – юная герцогиня была чудо как хороша собой.

Принц посмотрел на нее еще раз, вновь незаметно, и тогда его поразило томление зарождающегося чувства. Иначе и не скажешь. Ему сделалось легко – так легко, как бывает иной раз, когда вы осознаете наступление весны и полной грудью вдыхаете свежий молодой воздух.

Глядя на нее, хотелось жить, плакать, любить весь мир, быть замеченным. Принц отказал мне в ее описании; он сказал лишь, что в жизни не видывал такой красавицы, и что он понял это лишь на четвертый день после знакомства. А еще ее волосы были черными и длинными, а манера была царственной и в то же время женственной, и потаенно нежной, хоть и несколько сдержанной. Так сказал Принц.

Их представили друг другу, и он в третий раз посмотрел на нее. Земля под ногами заходила ходуном.

За обедом молодых людей посадили рядом.

Если бы не это потворство судьбы, кто знает – может быть все так и завершилось бы парой незамеченных взглядов и неоконченным циклом пылких стихотворений. Но фортуна распорядилась иначе и надоумила герцогиню тихонько не согласиться с королем, который в самых неблагоприятных тонах раскритиковал последний роман Теодора Кипрена. Не веря в свое счастья, Принц обронил вилку и так же негромко произнес:

– Но все же «Отрекшийся» был сильнее!

Их взгляды встретились, а губы нерешительно дрогнули в смущенных улыбках. Так Изабелла по-настоящему познакомилась с Принцем. К вечеру оба знали друг о друге столько нужных и ненужных вещей, что, казалось, им теперь всю оставшуюся жизнь будет решительно не о чем больше разговаривать. Вы не отыщите такого романиста, работы которого они бы не обсудили или не порекомендовали друг другу в тот вечер, не было в обеих странах такого поэта, стихи которого не были бы упомянуты и процитированы.

Они отошли ко сну, предчувствуя абсолютное счастье.

Как водится, утро принесло сомнения. Не с каждым ли незнакомцем герцогиня ведет себя так открыто? Не было ли радушие Принца лишь вежливой гостеприимностью? Как вести себя при следующей встрече? Не планировали ли их влиятельные родители поженить молодых людей в случае благоприятного завершения переговоров?

Так пронеслась неделя. Так пронеслась жизнь.

Ее звали Изабелла.

Изабелла…

О, Изабелла! После этого ночного рассказа Принц не упускал возможности упомянуть тебя по поводу и без, наслаждаясь музыкой твоего имени, вызывая в моем воображении твой неведомый призрак – мудрое сияние темных локонов, сдержанные и плавные движения, серьезный взгляд. Порой мне кажется, что все, кто знал Принца, были обречены узнать и тебя. Ты жила в каждом его слове, ты, сама того не замечая, хмурилась, наблюдая из теней за его свершениями.

Всего семь дней. Такой абсурдный, ничтожный срок, но каким великим он кажется, когда достаточно было и одного часа! Принц вспоминал, что беседа с тобой была слаще тысячи молитв… Ах, Изабелла, если бы ты знала!

Они виделись на переговорах – ужасно скучных сборищах, в ходе которых стороны балансировали на тонкой линии между вековой неприязнью и здравым смыслом. Арчибальд грезил об открытой торговле, Рихард мечтал о расширении своего королевства. Очень скоро от прожектов пришлось отказаться, и тогда никто не захотел уступать. Принц и герцогиня, немного стыдясь, немного посмеиваясь над суетностью мира, пытались все внимательно слушать и радостно, самозабвенно терпели неудачу. Мир улыбался вместе с ними, и они свято верили, что даже убеленные сединами отцы не могли этого не замечать. Скоро, скоро, уже очень скоро их неказистая дипломатическая шарада распадется на мелкие осколки перед лицом вездесущего счастья, которое в эти мгновения беззаботно и непрестанно стучалось в каждую дверь королевства.

Никто не мог отнять у них вечера. Они гуляли в саду, они проводили часы в библиотеке, они послушно готовились к новым заседаниям, они дышали свежестью горного воздуха и впервые в жизни по-настоящему жили. Но постойте, почему вслед за Принцем я повторяю – «они»? Почему Принц неизбежно ухватывался за это местоимение и прятал за ним надежды, фантазии, домыслы, которыми питалась в те дни его воскресающая душа? Что мы знаем об Изабелле? Разделяла ли она его опьянение? Потеряла ли она, как и Принц, голову в эти чудесные дни? Переживала ли она когда-нибудь настоящую, неподдельную страсть, разбивал ли кто-нибудь ее сердце? Ах, не смотри на меня так – мне так проще рассказывать!

Послушай лучше, что случилось потом. Мне кажется, это было так.

Они были вдвоем, у фонтана во внутреннем дворике. Ночь спустилась на королевство, а с ночью взошла Луна, и на небе высыпали звезды, и редкие цветы в этом горном саду как будто потянулись ей навстречу и застыли в молочном сиянии.

Они говорили о музыке.

– Я люблю скорбную душу скрипки, – признался Принц. – Она говорит со мной как никто другой.

– Мне милей клавесин, – отвечала она. – Его клавиши поют мне о доме, где бы я ни была.

– Вы скучаете по дому?

– Нет, слишком мало я провела вдалеке. Но дом занял прочное место в моем сердце – только дайте мне время, и я непременно погружусь в меланхолию. Так было не всегда – только оказавшись на три года за границей для изучения наук я по-настоящему полюбила дом.

– А я полюбил вас, – сказал тогда Принц.

Воцарилась неловкая тишина.

– Вы знаете меня лишь неделю, – наконец укорила его Изабелла.

Он засмеялся, считая, что она дразнит его. Ах, Принц! Даже за эти семь дней ты должен был понять ее лучше.

– Но я уже знаю, что не хочу знать никого другого, – возразил Принц. – Прошу вас, если я смею надеяться на взаимность, дайте мне знак, не мучьте меня. Не отрицайте, что мы словно родственные души – мне кажется, что мы знакомы уже не один десяток лет.

– Я не верю, что вы могли так полюбить меня за столь ничтожный срок, – мягко возразила герцогиня. – Требуется гораздо больше, чтобы по-настоящему узнать человека.

Принц был уязвлен. Он чувствовал себя преданным. Все шло так чудесно, и взаимное признание уже казалось святой неизбежностью, но… Все ложь! теперь его надежды рушились по какой-то ничтожной, непостижимой причине.

– Что ж, – со внезапным ядом заметил он, – стало быть, вы и вправду никогда не испытывали столь глубокого чувства и теперь не решаетесь разглядеть его в другом человеке. Оно не ведает сроков и ограничений. Вы сомневаетесь в моей искренности и грешите на малую продолжительность нашего знакомства, в то время как я всего минуту назад опасался, что мое признание прозвучит запоздало. Зачем было давать мне такую надежду? Ведь мне не привиделись наши чудесные встречи, я не придумал себе теплоту ваших слов, я не вообразил себе удивительное совпадение наших вкусов?

Она не нашлась, что ответить.

– Увы, вот и ответ на мою мольбу – вы ни за что не были бы так жестоки, разделяй вы хоть малую толику моего помешательства!

– Вы сами называете это помешательством, лихорадкой, – заметила герцогиня, – а всякой болезни свойственно проходить.

– Как вы правы! Или она убьет меня, или ваша взаимность меня вылечит. В любом случае, помешательство не будет вечным – в этом я не смею вам перечить.

Они помолчали.

– Что же! Если вы требуете от меня прекратить преследование, – обиженно заметил Принц, – я не буду вам более докучать! Но ждите от меня перемены – я не склонен ветрено относиться к своим привязанностям.

– Я не прошу вас давить ваши чувства, – растерялась Изабелла.

– Значит, со временем вы сможете ответить на них?

– Я не думала об этом… Вы мне… симпатичны…

– Симпатичен! – обескураженно процитировал Принц.

– Я благодарна вам за это признание, – вспыхнула герцогиня, – но неужели вы считаете, что я чем-то обязана вам только из-за того, что вы мною увлеклись? Зачем следовало так торопиться? Не поймите меня неверно, эти дни и вправду были волшебными, но разве я давала вам повод думать, что спешка была бы уместна? Да и потом вы же сами видите, как напряженно проходят переговоры! Имеем ли мы право рассуждать о личном счастье, словно мы дети местечковых дворян, в то время как завтра наши родители могут оказаться по разные стороны баррикад в настоящей войне?

Принц, обескураженный обидной правдой ее слов, промолчал.

– Почему вам обязательно нужно спешить? Вы думаете, что я тут же позабуду вас? Вы думаете, что я не буду о вас думать, положу наше знакомство на полку приятных воспоминаний и с радостью вернусь к обычным делам? Я уверяю вас, что этого не случится. Но могу ли я со всею честностью сказать, что люблю вас?

– Простите, – смущенно прошептал он.

– Полноте, Принц, давайте не будем ссориться. Пройдемте внутрь, и пусть между нами все будет по-старому?

Он угрюмо кивнул, но его душа уже никогда не была прежней.

Как тяжело дадутся мне следующие слова, но я обязан их произнести. Изабелла, мудрая, искренняя девушка, была во многом права – любовь и влюбленность так часто принимали друг за друга, что очередное поспешное признание не навевало ничего, кроме настороженности. Но Чувство, какое бы абсурдное выражение оно ни нашло в эту роковую ночь, оказалось самой настоящей любовью. И если бы я не был таким эгоистом, я бы сказал сейчас: как жаль, что никто из них не мог заглянуть в будущее и увидеть, что этот мятежный уголек продолжит самоотверженно и преданно тлеть в груди нашего Принца. Его беспокойная душа, его безрассудное сердце распознали подлинность раньше, чем она стала правдоподобной, но ничего не смогли доказать. А Чувство, отвергнутое и уязвленное, не покинуло его. Он унес его за собой в изгнание, оно не оставляло его в самые одинокие минуты его скитаний и делало его изгоем даже тогда, когда он находил компанию, оно раздирало его на части своей непостижимостью и сводило с ума своей простотой. Их знакомство продлилось четырнадцать дней, а любовь его пережила год и, я верю, до сих пор отказывается умирать.


На следующий день в переговорах наметился кризис. Свита герцога по-прежнему не хотела уступать ни на йоту, а король сделался нетерпелив. Все закончилось безобразной ссорой, в которую Принц не нашел в себе сил вмешаться. Возраст и статус уже позволяли ему принимать участие в государственных делах, а отец ждал от него куда более решительных действий, но разбитое сердце редко благоволит дельным мыслям. Наш герой беспомощно наблюдал за тем, как стороны обмениваются колкостями вместо того, чтобы постараться повернуть разговор в конструктивное русло.

От полного фиаско переговоры спас юный советник герцога. Когда побагровевший король, уткнув кулаки в стол и грозно накренившись вперед, был готов уже сорваться на грубость, а герцог, вжимаясь что было мочи в спинку кресла и тем не менее тоже слегка багровея в ответ, искренне планировал бегство из переговорной, Доменико шагнул вперед и прочистил горло. Ему не дозволено было место за столом – он был еще слишком юн и занимал невысокий пост. Но ясный не по годам ум и рано проявившиеся недюжинные способности к точным наукам быстро сделали его незаменимым при дворе батюшки Изабеллы. Он был бледен и сухощав, непослушные черные волосы беспорядочно падали на его лоб. Юноша производил поэтически нездоровое впечатление, и Принц не знал, как к нему относиться.

Доменико выбрал правильный момент. Его тихий голос прозвучал в то мгновение звенящей тишины, когда нервы всех присутствующих уже были натянуты, словно тетива лука перед выстрелом. Любое отвлечение мгновенно завладело бы их вниманием. Так и случилось: все взгляды разомобратились на него.

– Я прошу меня простить, – уверенно произнес Доменико, глядя в пустоту перед собой. – Мне кажется, что мой господин герцог неправ.

Герцог пронзил его недоумевающим взглядом.

– Но и ваше величество король неправы также, – поспешил добавить Доменико.

Король невозмутимо повел бровью. Он держал удаль на хорошем счету.

– Нам не нужны Южные провинции, – спокойно продолжал Доменико, – они расположены слишком близко к Лилии, от наших основных земель их отделяют коварные топи и дремучие леса, и наши вестники редко до них добираются. Налоги с этих мест собираются тяжело, а люди не понимают, за что они платят. Местные уже не считают себя подданными герцога, они настолько привыкли торговать с Лилией, что наших монет у них порой и не сыщешь.

– О чем я уже неоднократно замечал, – согласился король.

– На что я уже неоднократно отвечал, – не согласился его визави, – что земли эти принадлежат моему роду и перешли в мое владение от моего отца, а ему – от его батюшки, и я намерен сохранить Герцогство ровно таким, каким оно попало в мои руки.

Доменико сделал примирительный жест.

– Я понимаю, ваша светлость. Прошу, позвольте мне закончить.

– Не позволяю, – вскипел герцог.

Король снова стукнул кулаком по столу.

– Пусть говорит, – громыхнул он, и герцог повторно вжался в кресло.

– Однако и вы, выше величество, – продолжил юноша, – могли бы проявить присущую вам гибкость и заполучить себе столь лакомый кусочек за цену, что будет смехотворно низка для вас и так же привлекательна для нас.

– И как же я могу это сделать? – сухо поинтересовался король.

– Очень просто, – не смутился Доменико, – вы могли обменять наши Южные области на Янтарные острова.

– А нам-то они зачем? – изумился герцог. Однако Принц тут же понял, куда клонит юноша. Идея была удивительной в своей простоте. На первый взгляд могло показаться, что претендовать на Янтарные острова было бы по меньшей мере странно – они были даже более удалены от сердца Герцогства, нежели пресловутые Южные провинции. Однако один рассудительный взгляд, брошенный на лежащую на столе карту, мог сразу расставить все на свои места: замысловатая сеть каналов и рек обеспечивала герцогу легкий выход в Северное море посредством легких судов, но не давала возможности развернуть свой собственный флот – у него не было владений на побережье. Наличие форпоста на Островах позволило бы ему вести торговлю с востоком, доставляя товар на этот перевалочный пункт из ключевых городов Герцогства и перекладывая его на более вместительные и пригодные для долгого путешествия корабли. Потеря архипелага почти не сказалась бы на морских амбициях Лилии: контролируя еще несколько крупных островов по соседству, она могла бы не упускать непоседливого соседа из виду и вместе с тем не тяготить себя территорией, которую и так почти не использовала. Более того, обладая искусными кораблестроителями и непревзойденными верфями, король получал возможность обеспечивать герцога судами на выгодных для себя условиях. Выигрывали все – решение было блестящим. Принцу стало невыносимо досадно, что не он его предложил.

Доменико не потребовалось много времени для того, чтобы склонить собрание на свою сторону. Головы закивали, перья зашуршали по бумаге, герцог был доволен, король призадумался. Час стоял поздний, и обсуждение решили отложить на завтра. Однако всеобщее настроение качнулось на светлую сторону – ведь после столь удручающего дебюта наконец появилась надежда на скорый и благополучный исход переговоров.

На следующий день сторона герцога неожиданно представила королю проект соглашения, что, с учетом всех предшествующих замечаний, ясно и лаконично постулировало основные идеи Доменико. Стало очевидно, что юноша не сидел сложа руки и еще за некоторое время до отъезда своей делегации из герцогства набросал основные положения этого документа. Природная скромность не позволила ему поделиться своими соображениями раньше, однако сейчас, воодушевленный вчерашней реакцией переговорщиков, он не спал всю ночь и придал соглашению законченный вид.

Королевские юристы тут же принялись хлопотать над бумагами, а сам монарх, поглядывая через их плечи, о чем-то напряженно размышлял, поглаживая рукой подбородок и покачивая головой.

Внезапно он подошел к Принцу и отвел того в сторону.

– Ты не видишь подвоха? – спросил он. – Все получается слишком ладно. Я не могу поверить, что нас не хотят обвести вокруг пальца.

– Мне нужно посмотреть на документ, – сухо ответил Принц.

– Вчера ты услышал все, что нужно, – возразил его отец. – Едва ли там написано нечто принципиально новое. Мои советники тоже не видят препятствий для завершения сделки. Скажи, ты не видишь изъяна?

– Пока нет, – сказал Принц, всей душой желая отчего-то, чтобы изъян непременно был, и чтобы нашел его именно он.

Король мягко дотронулся до его руки, кивнул и вернулся к юристам. Так начинался этот день. А вечером предстоял бал.

Но еще до вечера Принц успел испортить все.


В старомодном замке, даже в наше просвещенное время, непременно должен быть шут. Никто (и уж тем более не Принц) не помнил, откуда Батафи появился при дворе. Он как будто бы был здесь всегда; его всегда одинаково не любили, его продолжали терпеть, его избегали – одним словом, Батафи был вечен. Вспоминая о нем, Принц неизменно корил себя за то, что не распознал его раньше. Напрасно – не зная всего, что открылось ему потом, Принц ни за что не разглядел бы в неприглядном, неказистом шуте неудачную сказку.

Шут всегда был нигде и неподалеку – он видел, как баронесса передавала записку своему любовнику, слышал, как зарождались ссоры, наблюдал за тем, как расцветала клевета и как множились сплетни. Он был по-собачьи предан королю Рихарду и всегда первым делом спешил к нему со своими чудесными открытиями. Король привык полагаться на него больше, чем на всю тайную канцелярию – удачливость и достоверность Батафи не вызывали сомнений, и неудивительно, что его серый в черно-белую шашечку костюм, его помятый колпак с давно отрезанными бубенчиками и его абсурдный багровый, почти что черный плащ прослыли в глазах многих предвестником неприятностей.

Поэтому никто не удивился, когда Батафи стал единственным свидетелем одного любопытного происшествия.

После обеда Принц, скитаясь по замку, забрел в Галерею. День выдался пасмурным, и свет, едва пробиваясь сквозь тучи, лениво просачивался сквозь круглое окно в куполе. Четыре коридора под прямыми углами разбегались в стороны из центрального зала; сквозь сумрак на Принца со стен зала смотрели портреты великих королевских предков. Коридоры предназначались для менее значимых особ и пейзажей, но именно эти картины Принц любил больше всего. Он с трудом запоминал деяния великих королей прошлого, но дремучие, полумифические образы давно забытых людей влекли его куда больше. Он прошел вглубь одно из коридоров и в который уже раз неожиданно для себя засмотрелся на один такой портрет. Выступая из мрака едва освещенной стены, картина завораживала. Тени зловеще оседали на и без того устрашающий лик давно усопшего князя, придавая его воинственным чертам потусторонний, загробный вид. Его крупные бледные пальцы сжимали рукоять двуручного меча, неожиданно мелкие очи взирали из-под густых бровей, лоб испещряли морщины.

Из центрального зала донеслись приглушенные голоса. Двигаясь, как во сне, Принц заставил себя оторвать взор от страшного полотна и направился обратно ко входу в коридор. Ему почудилось, что голоса могли принадлежать людям из другой эпохи – обитателям фамильных портретов. А может быть, то были их призраки – беспокойные души, критикующие работу безымянных художников. А может быть… Но нет. Это была Изабелла. Изабелла и бесконечно талантливый, не по годам одаренный Доменико. Принц застыл у входа в зал.

Они стояли чуть поодаль, между двумя постаментами с вазами работы древних китайских мастеров, и не замечали его. Изабелла что-то объясняла ему, и он кивал – сначала серьезно, а потом все более воодушевленно, пока наконец на его бледном лице не расцвела теплая, сдержанная улыбка. И она улыбалась ему в ответ. Улыбалась так, как еще никогда не улыбалась Принцу – улыбалась всем сердцем.

Земля чуть не ушла у него из-под ног, и Принц вынужден был облокотиться о стену. Доменико взял ее руки, нежно прижал их к своей груди, встал к ней еще ближе. Их шепот становился невыносимым.

Принц пробудился от оцепенения. Черная злоба толкнула его из укрытия, и он предстал перед ними во всей гордости своего гнева.

Изабелла посмотрела на него непонимающе, с вызовом, и ничего не сказала, как будто ей нечего было стыдиться. Доменико от неожиданности резко вдохнул и отпустил ее руки, немного отступая от девушки.

Принц рассмеялся ей в лицо. Рассмеялся так, как могут смеяться только безумцы, рассмеялся с одержимостью осужденного, узнающего свой приговор. Доменико вздрогнул, а потом сделал шаг вперед и встал перед Принцем. Их взгляды встретились. Принц возненавидел его всей душой —человека, который за два дня украл у него все.

Недавние унижения вспыхнули одним багровым пятном, мир перевернулся, и неистовая черная муза с упоением толкнула Принца навстречу судьбе. Он сам не заметил, как выхватил свой декоративный кинжал, и холодная сталь слабо замерцала в тусклом свете Галереи. Доменико отпрянул в неверии, отчаянно укрывая Изабеллу своим телом. Его глаза расширились от ужаса. Принц, осознав, что натворил, и скорее почувствовав, чем поняв, что соперник видит в нем настоящую угрозу для своей возлюбленной, издал сдавленный клич отчаяния. Его рука сжала рукоять с демонической силой, колени задрожали. Доменико тоже потянулся к поясу. Изабелла, увидев это движение, вскрикнула и попыталась остановить его, но тот ловко извернулся и, продолжая одной рукой увлекать ее за собой, принял оборонительную стойку с рапирой наготове. По щекам Принца текли слезы. Пути назад уже не было. Он сделал один неловкий шаг вперед, не представляя, что будет делать дальше. Доменико среагировал, резко ушел вправо, задел китайскую вазу, та накренилась… и с какой-то невероятной неповоротливостью начала заваливаться вбок…

Время замерло.

Принц видел вазу, что словно заледенела посередине падения. Он видел Доменико, застывшего с изумленным взором глубоких немигающих глаз. Он видел Изабеллу, которая скорчилась на полу, обхватив руками голову. Сдавленные рыдания сотрясали ее тело. Он видел все, но не мог пошевелиться.

Понемногу Изабелла успокоилась. Ее руки скользнули вниз, она неуверенно поднялась и, удивленно посмотрев на вазу, словно невидимые слуги только что принесли ее в зал и оставили в таком неестественном положении, аккуратно поправила ее. Не обращая внимания на мужчин, она плавным движением расправила полы своего платья и села между ними. И Принц, и Доменико по-прежнему не могли пошелохнуться. Изабелла подняла голову и закрыла глаза, что-то прошептала, взмахнула рукой, и оцепенение отпустило. Оба обессиленно повалились на пол. Два клинка зазвенели о мрамор и застыли в стороне.

Принц не мог поднять головы. Он даже не попытался встать, он просто сидел и ждал.

– Вставай, – шепнула герцогиня, и Принц знал, что она шепчет не ему.

– Вставай, прошу тебя, – повторила она, и Принц вторил про себя ее просьбе, моля бога лишь об одном – остаться одному на холодном мраморном полу сумеречной галереи.

Прошла вечность, прежде чем их неуверенные шаги стихли в тишине коридора. Неуверенно, боясь звона собственных мыслей, он посмотрел перед собой, а потом еще выше. Достаточно высоко, чтобы увидеть, как за углом мелькнул и скрылся багровый плащ.


Принц не мог, не имел права опоздать на бал, и потому он пришел вовремя. Его взгляд блуждал сквозь толпу, страшась и одновременно желая увидеть Изабеллу, а затем и его, своего вновь обретенного врага. Оба были здесь, и Принц невольно выдохнул с облегчением. На одно нелепое мгновение ему даже подумалось, что все еще можно исправить, стереть, позабыть. Это было особенно легко, потому что ничего больше ему не оставалось.

После нескольких танцев Принц, двигаясь механически и неуклюже, предпочел слиться с толпой и наблюдал за Изабеллой. Она была учтива и естественна, и лишь только едва заметная задумчивость выдавала в ней следы недавнего потрясения. Она была так прекрасна. Час назад казалось, что жизнь закончена, а сейчас он готов был уверовать в то, что мир можно было снова наполнить смыслом. Одна улыбка… нет, пусть даже одно слово, пустое, незначительное, банальное и простое – и он исцелится, он поверит в прощение, и в небо, и в жизнь. Двигаясь, как во сне, он стал протискиваться в ее направлении. Доменико не сводил с него глаз, но Принц притворился, что не замечает – он шел за своим спасением. Он дошел до нее и замер, безуспешно попробовал улыбнуться, посмотрел перед собой в пол, поднял на нее глаза и почувствовал, как по щеке растекается жар. По левой щеке.

Это ее рука скользнула вверх, и пощечина неуклюже, как будто извиняясь, звякнула на весь тронный зал. Гости замерли, музыка издала несколько неуверенных аккордов и смолкла, все взгляды устремились на них.

Принц безмолвствовал. Герцогиня, одарив его истерзанным взглядом, развернулась и выбежала прочь, пряча лицо в ладонях. Гости посмотрели ей вслед с неуверенным сочувствием. Где-то на другом конце залы нахмурился герцог Арчибальд. Король все видел и не знал, как это истолковать.

Спасая положение, музыканты в едином порыве ударили смычками по струнам, и гости снова ожили, не скрывая своего облегчения. Только герцог продолжал хмуриться, а король по-прежнему задумчиво поглаживал бороду, стоя в стороне от толпы.

– Ну и ну, бедняга Принц! – раздалось откуда-то снизу.

Все еще чувствуя огонь на своей щеке, принц ошарашенно посмотрел вниз. У его ног притаился придворный шут, который елейно заглядывал Принцу в глаза и неопределенно улыбался.

– Бедный, бедный наш наследник! Сердечко разбилось! Разбилось, от одной пощечины!

– Поди прочь, Батафи! – жалко попросил Принц.

– Не пойду! – тряхнул несуществующими колокольчиками шут, протестующе взмахнув алыми рукавами своего нелепого балахона. – Не пойду, пока не расскажу тебе секрет!

– Мне нет дела до твоих шуток, – прошипел Принц, вновь отдаваясь своей черной музе и замечая, что недавно покинувшие его взгляды удивленно заскользили обратно. – Просто уходи.

– Не бойся, милый Принц, – заверил его шут, – я нашепчу! Шептун Батафи знает правду! Никто не услышит!

И Батафи подпрыгнул на месте, распрямляясь в полный рост и при этом едва доставая Принцу до груди, и ухватил наследника за плечо, притягивая его к себе.

Не желая устраивать сцену, Принц поддался, морщась и незаметно стараясь высвободиться. Но Батафи уже шептал:

– Ведьма!.. Ведьма!

– Кто? – удивлено переспросил Принц, забывая на секунду о сопротивлении.

– Изабелла! Изабелла – ведьма! Не плачь по ней, бедный Принц! Она нечиста, она коварна!

– Ты говоришь ересь! – вскипел Принц и, схватив Шептуна Батафи за грудки, притянул его к себе. Перед внутренним взором его возникла китайская ваза, противоестественно балансирующая на самом краю постамента.

– Как смеешь ты оскорблять знатную особу, – озираясь по сторонам, процедил Принц и, с отчаянием замечая, что всеобщее внимание снова притянулось к нему, поставил шута на пол.

– Нет пути назад, Бедный Принц, нет! – залепетал Батафи. – Она отказалась от тебя, отказалась! Почему бы людям не узнать правду? Почему бы не нашептать им, всем и каждому, правду про то, что тебя невзлюбила ведьма?

Батафи сощурился и снова прильнул к уху Принца.

– Вы пригрели змею на груди, пустили ее в замок! – вкрадчиво продолжал нашептывать шут. – Богомерзкая, вероотступница, еретичка! Темные дела творятся в ее чертогах; она околдовала тебя, опутала, проснись и распахни очи – она ведьма, ведьма! Ты чуть было не вывел ее на чистую воду, ты ведь даже обнажил сталь, но она тут же тебя опередила, она не поддалась, она околдовала тебя! Ах, бедный, бедный Принц! И нет пути назад… Нет, нет, нет…

– Прочь!– взревел Принц, давясь отвращением и обидой. И шут Батафи и вправду заковылял прочь, подпрыгивая на одной ноге и бормоча на ходу себе под нос:

– Ведьма! Ведьма! Изабелла – ведьма!

Добравшись до короля, он плюхнулся на колени и, ударяясь головой о пол, застонал высоким голосом:

– Сир! Сир, помилуйте раба вашего, простите меня, сир!

– Что стряслось, шут? – отсутствующе вопросил король, который был еще немного не в себе. Вокруг него и шута образовалась почтительная пустота, которую, несмотря на всеобщее любопытство, никто не решался заполнить.

– Мое сердце разрывается оттого, что я приношу вам дурную весть, но долг не дает мне поступить иначе!

Король повел одной бровью, продолжая смотреть в никуда.

Батафи вскочил на ноги и доверительно сообщил монарху:

– Она околдовала его.

– Что? – устало уточнил король с некоторым интересом.

– Она околдовала вашего сына, нашего принца, сир! Она ведьма!

– Изабелла? – переспросил Рихард.

– Герцогиня! – закивал Батафи. – Истинно, воистину ведьма!

– Ты не ведаешь, что говоришь, Батафи. Не стоит оскорблять нашу гостью.

– Ах, вам ли не знать, сир, что при дворе герцога колдовство не под запретом! Вам ли не знать, что все его нечестивое герцогство забавляется колдовством самой низкой пробы! Это норма для них, ваше величество, норма! Так почему бы и герцогине не быть ведьмой?

– Это нас не касается, – злобно шепнул ему король, стараясь не привлекать к этой сцене лишнего внимания. – У себя дома она может заниматься чем хочет, покуда в наших чертогах она соблюдает обычаи Лилии!

– Ах, сир, она околдовала и вас! Ах, мое сердечко сжимается при мысли о том, какие условия они могут вам навязать, эти бессердечные махинаторы! Вся честная компания! И этот Доменико – он колдун, самый заядлый колдун на всем побережье!

– Ты клевещешь! – разъярился король.

– У меня есть доказательства, – не унимался Батафи.

– Какие у тебя могут быть доказательства, ты всего лишь шут!

– Я видел то, что не видали другие! Я видел, как герцогиня колдовала прямо здесь, в нашем замке! Я видел, как она наложила заклятие на Принца!

Король покачивал головой, а шептун Батафи ронял яд в его мысли, слово за словом.


На следующее утро герцог потребовал личную аудиенцию у короля Рихарда. До полудня они обсуждали что-то за закрытыми дверьми, то громыхая так, что стражники королевского кабинета понимающе морщились, то переходя на шепот и сливаясь с абсолютной тишиной присмиревшего замка. Несколько раз кто-то из них вставал и принимался ходить по комнате взад-вперед, пока новый поворот в разговоре не заставлял его снова занять свое место для новой порции перешептываний и громыханий.

Аудиенция закончилась скандалом: герцог Арчибальд стрелою вылетел в коридор и хлопнул за собой дверью.

– Никогда, – бормотал он, – ни за что! Я никому не позволю! Необразованные дикари! Враги высшей науки! Сей же час… Сию же секунду, мы уезжаем! Изабелла, доченька моя, свет мой!

День ковылял дальше.

Слуги видели их вдвоем в коридоре: отец умоляюще удерживал ее за рукав, дочь, вздернув подбородок, с нежною непреклонностью отвечала ему:

– Мне нечего стыдиться, я предстану перед ним, как и подобает герцогине Таливара.

– Зачем я сказал тебе! – сокрушался отец. – Зачем!

– Ты же знаешь, что я с места не сдвинулась бы без объяснений, – качала головой его дочь.

Меркнул день.

Изабелла скрылась за дверью королевского кабинета и появилась обратно спустя час. Бледная улыбка и бодрый кивок сообщили Арчибальду все, о чем он не решался спросить вслух.

– Ты же знал, папа, – нежно говорила Изабелла, обнимая его плечи и провожая его в гостевые покои. – Ты же знал.

– Это было не колдовство, доченька! Это наука!

– Колдовство, папенька, самое настоящее, – улыбалась дочь, увлекая герцога за собой.

Как Принц побывал в аду

Ты уже знаешь, что Разумение в суеверной Лилии было запрещено. Память поколений не смогла простить соседям Войну Разрушенной Воли, а королевские указы, рекомендующие наказания различной степени строгости даже за самые безобидные фокусы, не давали этой памяти ослабнуть. Власть имущие открестились от всех прогрессивных научных теорий и признали Разумение колдовством. Не мне объяснять тебе, как это было абсурдно. Не мне объяснять тебе, что маги и волшебники из детских страшилок никакого отношения не имели к многолетней практике Разумения, основанной исключительно на таланте, воле, и связи с окружающим миром.

С незапамятных времен всякий, кто прибывал на территорию Лилии, ставил на границе свою подпись на официальной бумаге: обязуюсь не творить чары. Именно так это называлось – «чары». По-детски и агрессивно. Посему по всем правилам и законам Изабеллу надлежало выдворить из королевства раз и навсегда. Она не сопротивлялась – Батафи все видел и благонадежно засвидетельствовал, Принц в случае надобности, как ей тогда подумалось, мог историю подтвердить, а Доменико… Доменико не умел врать. Изабелла собрала вещи, попрощалась и убыла с первыми лучами солнца, а герцог отрядил ей в сопровождение роту самых верных людей.

Широкая общественность продолжила пребывать в блаженном неведении. Скандал удалось сгладить – Рихард пустил несколько противоречивых слухов, а Батафи не распускал язык ни с кем, кроме своего короля. Пощечину списали на неудачную шутку, отъезд – на пощечину и внезапные дела (официально), в которые, конечно, никто не поверил, но в целом происшествие выглядело немного буднично и даже разочаровывающе.

А все потому, что в свой последний день в замке девушка пустила в ход магию несколько иного характера. В личной беседе она сумела убедить короля Рихарда в том, что между нею и Принцем произошло лишь досадное недопонимание. Несмотря на неизлечимость нанесенных ран, она не видела смысла проецировать их треснувшие отношения на межгосударственные переговоры. Противопоставляя столь разумные рассуждения ядовитым речам шептуна Батафи, король прислушался к ее доводам и пообещал завершить начатое – мирный договор будет подписан, заверил он герцогиню. Он был предельно насторожен, но даже самые неистовые суеверия не могли заставить его забыть о политической необходимости.

Доменико как автору проекта соглашения было разрешено остаться с делегацией, но, памятуя о показаниях шута, король повелел не допускать его к обсуждениям. Как бы Рихард ни опасался колдовского вмешательства, с юридической точки зрения составленные документы были безупречны и взаимовыгодны. Монарх решил довериться своему чутью.

После, Изабелла поговорила с отцом и взяла с него обещание не ставить личную обиду во главу угла. Она решительно отказалась раскрывать причины произошедшей ссоры, и бедняга-герцог довольствовался лишь только самыми поверхностными отговорками. Отцовское сердце разрывалось от боли, а сердце герцога мечтало о мире. Он пообещал дочери завершить начатое.

Тем временем Принц, снедаемый одновременно тоской, злобой и стыдом, схоронился в своих покоях на самом верху Северной башенки, пристроенной к монолитной громаде основной твердыни и ее могучих, стройных Четырех башен, как запоздалая мысль. Он никогда еще не был так рад своей изоляции, как в тот день. Если, конечно, можно было назвать радостью мрачное удовлетворение раненного зверя, которому удалось скрыться от стаи гончих и забиться в свою пещерку. Но судьбе и тем, кто за нею стоял, было неугодно оставить его в покое. Вечером накануне отъезда Изабеллы Принц увидел ее еще один раз.

Глубоко вечером, когда риск обнаружения уже почти что миновал, король Рихард все-таки надумал вызвать Принца на разговор. Их беседа вышла угрюмой и бессмысленной, сын наотрез отказывался комментировать для отца свои отношения с герцогиней и на вопрос об эпизоде с кинжалом, который во всех подробностях описал королю шептун Батафи, лишь стыдливо потупил взор. Шут слышал все – он таился за дверью, он прятался за углом, и, когда Принц покинул отцовский кабинет, он следовал за ним по опустевшим коридорам, а потом забрел вместе с ним на этаж, предназначенный для особо важных гостей…

Бездумно плетясь обратно наверх по спящему замку, Принц увидел ее, свою ведьмочку. Она опустила глаза и не сбавила шаг, он покраснел. Остатки гордости велели ему проследовать мимо, но ноги сами предательски остановились.

– Изабелла, – жалобно позвал он.

Она прошла чуть дальше, но ее тихие шаги смолкли. Он знал, что она ждет.

– Мне жаль, – сказал он, оборачиваясь. Изабелла не смотрела в его сторону; Изабелла скрестила руки на груди и поглаживала свои плечи, как будто ей холодно.

– Где вы были в столь поздний час? – робко поинтересовался Принц и тут же проклял себя за бестактный вопрос.

Но Изабелла ответила – она резко обернулась и посмотрела ему в глаза:

– Я прощалась с Доменико, – спокойно сказала она.

Принц, прочно изгнавший Доменико из своей памяти, был ошарашен. Слова покинули его. Ему безумно захотелось еще раз признаться ей в любви. Так странно было на что-то надеяться после всего, что он натворил, но какое-то тупое, беспощадное чувство внутри него кричало: люблю, люблю, люблю! Все перестало существовать и свелось к этому простому, бессмысленному, запоздалому – «люблю».

Он промолчал.

Изабелла отвернулась и зашагала прочь, а Принц еще долго стоял на одном месте. Стоял, пока не вернулась черная злоба, пока мысли не загорелись ненавистью, пока его разум не нащупал в самодовольной, горделивой и бледной фигурке Доменико причину всех своих бед. Принц ударил кулаком по стене, а потом еще раз, и еще – понимая, что звук получается очень глухим, и он никого не разбудит.

– Да заберут его демоны! – сдавленно крикнул он, давясь слезами и злобой. – Да возьмут его демоны!

Батафи все слышал.


Первый день без Изабеллы прошел в неуверенных попытках воскресить переговоры. Доверие было утрачено, и стороны как будто стеснялись друг друга, встречаясь в первый раз после длительного перерыва – даром, что со времени последнего заседания прошло чуть более суток. Естественно, Рихард безапелляционно потребовал участие Принца – его отсутствие могло быть истолковано как признание вины. Естественно и то, что таливарцам не требовалось никакого признания для того, чтобы в этой вине не сомневаться – они бросали на Принца недобрые взгляды, и он держался отстраненно.

День кое-как доковылял до своего логического завершения.

На замок опустилась ночь.

Король продолжил совещаться со своими юристами, герцог советовался с Доменико, Изабелла была на пути домой.

Принц старательно гнал все мысли о недавних событиях. Вторую ночь подряд он бросился в спасительный сон с отчаянием утопающего, но на это раз его блаженство было недолгим.

Где-то ближе к полуночи что-то выдернуло его из сна. Принц открыл глаза. Месяц насмешливо подглядывал из-за стремительно проносившихся по беззвездному небу облаков. Ставни его окон уже давно не закрывались плотно, и сейчас они приглушенно постукивали, повинуясь велению ветра – он все время забывал пожаловаться на них слуге Джозефу.

Отчаявшись заснуть, Принц оделся, зажег свечу и принялся бродить по комнате. Беспокойная погода не позволяла мыслям задержаться на одном предмете дольше нескольких мгновений, и он был за это ей очень благодарен. Когда ветер утих, он нашел новое утешение – стал писать стихи. В последние неспешные годы вдохновение было нечастым гостем, и Принц был удивлен тому, как легко слова полились на бумагу. Знакомство с Изабеллой расшевелило в нем давно задремавшие инстинкты, и перо, обрадовавшись редкой минуте бессознательного порыва, с радостью заскользило от строки к строке, от куплета к куплету, почти не останавливаясь для размышлений и правок. Стихи полыхали недосказанной нежностью. Рука, недавно сжимавшая кинжал, теперь выводила изящные стопы для той, что была уже далеко.

Принц был так погружен в работу, что не сразу услышал шум.

Он поднял голову, когда шум уже добрался до его комнаты на вершине Северной башенки и стал полноценным участником ночи. Он поднял голову, когда шум стал неотделим от темноты за окном.

Резкий, как скрежет стали по камню; инородный, как заноза.

Потом – грохот, треск разрушающейся мебели и снова скрежет, и снова грохот, и пауза.

Принц вскочил с места и бросился к выходу. У двери он промедлил. Кинжал лежал там же, где он бросил его двое суток назад, немой соучастник позора. Превозмогая отвращение, Принц вернулся за оружием и только потом поспешил вниз, на ходу повязывая ножны на пояс.

Когда до верхнего яруса основной твердыни оставалось не более десятка ступеней, он услышал голоса.

Принц аккуратно отворил дверь, ведущую из башни, и вышел в коридор. Некоторое время голоса как будто бы доносились из-за угла, а потом нырнули на лестницу вниз и пропали. Грохот и скрежет более не повторялись.

Принц спустился на этаж ниже и огляделся. Было темно, лишь кое-где окна на стене по левую от него руку время от времени пропускали слабый лунный свет, когда бегущие облака позволяли месяцу выглянуть. Странным образом все светильники на этаже были потушены, и коридор утопал в сумраке. Голоса зазвучали снова. Он был готов побиться о заклад, что люди должны были быть где-то рядом, но в полумраке было очень сложно сориентироваться. Почему у них не было с собой фонаря? Может быть, они зашли в одну из комнат? Но почему тогда голоса звучали так ясно, как если бы их обладатели находились совсем рядом? И почему, черт возьми, его разум отказывался понимать, что они говорят? Сколько бы Принц ни вслушивался, он терял фокус всякий раз, когда звуки начинали складываться в знакомые слова.

Мрак притягивал его. Мрак был частью коридора и в то же самое время он будто бы существовал отдельно от замка, и от Принца, и от мира вообще. Он вел куда-то. Принц, положив руку на кинжал в слабой попытке отвратить неизбежное, медленно двинулся вперед. Он знал, что оружие ему не понадобится, потому что мрак нельзя разрезать сталью, но все же он чувствовал, что важно было выдержать все формальности. На эти кроткие несколько мгновений его разум опустел. Он отдал свои мысли подступающей темноте и оставил себе один лишь животный страх, который слабеньким огоньком светился где-то на границе восприятия и не стоял на пути у большого, всепоглощающего притяжения. Впереди вспыхнули два красненьких огонька. Полумесяц выглянул из-за туч и окрасил пол и стены неровной молочной пленкой. Принц вздрогнул и наваждение исчезло.

Голоса возобновились, и Принц снова последовал за ними вниз, еще на несколько этажей. Они перестали убегать от него около гостевых комнат. Но надолго ли? Такое уже было раньше – голоса становились четкими, он почти успевал уловить то, что они говорили друг другу, но потом – короткая вспышка сумрака, забытье, темнота, и снова бег.

Он завернул в темную пространную гостиную. Принц помнил планировку таких помещений. Спереди и по обе руки наверняка были три двери – они вели в спальни, выделенные нескольким участникам таливарской делегации.

Принц мог поклясться, что голоса были здесь. Но откуда, откуда же они доносились?

Гостиная спала вместе с ночью. Окон в ней не было, канделябры были потушены, но неведомо откуда взявшаяся легкая дымка испускала потустороннее туманно-синеватое свечение, которое позволяло различить тени гобеленов на стене, очертания диванов вдоль стен и… застывшую, скорчившуюся на другом конце комнаты фигурку. Принц осторожно приблизился. Это все больше походило на сон.

Шут поднял глаза. Он сидел на коленях, руки были прижаты к груди, пальцы впивались в плечи, плечи дрожали. Он несколько секунд смотрел на Принца отупевшим взором, как будто пытаясь узнать его. Затем глаза его сверкнули искоркой понимания, его жалкое тельце отчаянно передернулось, как будто сраженное молнией, и он пал ниц на пол, содрогаясь в конвульсиях и всхлипывая. Принц не мог заставить себя сделать еще один шаг, помочь Батафи. Он стоял на месте, и лишь рука его беспомощно дрогнула и опустилась.

И тут Батафи резко взвился. Он стал неузнаваем. На его остром, худощавом лице заиграла демоническая маска – искаженное подобие улыбки, окрашенное всеми оттенками ночи. Он беззвучно рассмеялся Принцу в лицо, закрыл глаза, как будто бы упиваясь одному ему ведомой шуткой, скорчился, то ли от хохота, то ли от боли, и так же внезапно затих.

– Что с тобой? – заставил сказать себя Принц.

Батафи что-то пробормотал в сторону и покачал головой. Его лицо стало прежним, но даже более измученным и истощенным, чем раньше. Это была всего лишь игра тени, убеждал себя Принц. Потрясение нескольких предшествующих дней сыграли с его воображением злую шутку, и не было ничего противоестественного в том, что внезапно обезумевший Батафи произвел на него такое тягостное впечатление. Нужно было увести его их гостевых покоев без лишнего шума. Однако Принц не был уверен, что шут помнил о его присутствии. Он выждал еще несколько мгновений.

– Батафи? – осторожно позвал он.

Шут продолжал мерно покачиваться, словно убаюкивая себя. Принц не мог больше оставаться с этим существом наедине, и он решил позвать на помощь лекарей. Он развернулся, чтобы уйти, но тут же услышал, как осипший, сорванный голос окликает его:

– Бедный, бедный Принц!

Он обернулся. Батафи все еще смотрел в сторону. Он должно быть, бредил. Может быть, несчастный тронулся умом, когда услышал недавний шум, может быть, им овладела лихорадка. Нужно было немедля позвать в комнату лекаря. Но что он позабыл в этой гостиной? Ответы могли подождать. Нужно было во что бы то ни стало вызвать подмогу.

Принц опять двинулся к выходу, а Батафи снова повторил:

– Бедный, несчастный наследник!

– Да что с тобой происходит? – не сдержался Принц, разворачиваясь на каблуках и резко подбегая к шуту. – Скажи, это твоя очередная шутка? Это розыгрыш? Что ты задумал, выставить меня дураком?

– Ах, ваше высочество, – хрипло ответил Батафи с внезапной ясностью, – я бы ни за что не удумал такого – выставить вас дураком. Дурак в этом замке может быть только один.

– Демон! – выругался на него Принц себе под нос, не зная, что делать.

– А-а-а! – понимающе просипел шут. Он смолк.

– Что это значит? – потребовал Принц.

Батафи не отвечал. Принц взял его за плечи и легонько потряс.

– Что это значит, шут?

– Вы опять зовете его… Но я больше не могу помочь, он здесь! Я здесь! Мы с ним вместе – здесь!

– Что ты мелешь?

– Демон, ваше высочество. Вы уже заказывали демона на этой неделе.

– Да что это за чертовщина! – воскликнул Принц.

Батафи засмеялся.

Принц вспомнил о гостях и постыдил его:

– Тише, ты разбудишь их.

– Их? – взвизгнул Батафи. – Их? Они спят таким сном, от которого не просыпаются!

Его взгляд был чертовски серьезен. Принц отступил на шаг.

– Да, да, ваше высочество! Вы же хотели позвать демона. Вы же сказали ему, «демоны тебя возьми», помните? И я позвал – Батафи позвал демона. Но только одного, уж вы простите великодушно. Я слаб, очень слаб… Но даже один справился с ним, с неугодным гостем. С Доменико! Вы были так остроумны, я решил, что это будет прекрасная шутка!

Батафи попытался встать. Багровый плащ скользнул с его плеч и обнажил неизменный шутовской наряд, который, с ужасом заметил Принц, был изорван в лохмотья. Кое где, на более светлых шашечках, виднелись темные пятна, но ночь не позволяла увидеть их настоящий цвет.

– Я написал потрясающую историю! – шептал Батафи, делая неловкие движения и постепенно заваливаясь навстречу Принцу. Он упал на руки и, неуверенно балансируя на четвереньках, поднял голову и посмотрел наследнику в глаза. – Мне нужно было выкинуть перо годы назад, но я не смог. Я сделал это потом, когда история уже была написана, но то было позже. Я не стал сжигать ее, понимаете?

Его голос звучал непривычно. Он был полон рассудка, лишен дурашливой эксцентричности придворного шута. Это был разговор равных. Невольно завороженный этой переменой, Принц опустился на колени рядом с Батафи.

– Я не понимаю, – признался он.

– Я выкинул перо, – терпеливо повторил шут, – Прямо из башни. Я выкинул перо из окна. Но я не стал сжигать историю, которое оно написало. Почему? Потому что я слаб, а история получилась чертовски хороша. Видите ли, я не смог избавиться от пера раньше, когда мне удалось ускользнуть от Гильдии. Я думал, что соблазнов писать больше не будет, и некоторое время я держался. Но…

Он пожал плечами.

– Во мне всегда жила какая-то чертовщинка, – неожиданно сказал он своим прежним шутовским тоном и подмигнул.

Принц окончательно запутался.

– Какая гильдия, что за историю ты написал?

Вместо ответа Батафи сощурился и сказал:

– Никогда – запомни это, Принц! – никогда, —слышишь, никогда! – не пиши историй про себя.

Он в измождении опустился на пол, как будто этот последний обмен репликами отнял у него все силы.

– Я позову лекаря, – твердо заявил Принц и в третий раз повернулся, чтобы уйти.

– Иди, бедный Принц! – ядовито усмехнулся шут.

Принц обернулся через плечо.

– Иди, только не оборачивайся! – прошептал Батафи.

Принц сделал шаг в сторону выхода. Еще один. И еще. Он обернулся и посмотрел на жалкую тень на полу. Плащ лежал чуть поодаль – расплывчатая клякса в море темноты.

Еще шаг.

Принц уверял меня после, что он почувствовал движение за спиной. Он обернулся. Тень на полу стала в два раза крупнее – плащ рядом с ней уже не казался таким большим. Этого просто не могло быть. Бред. Игра тени! Еще шаг, два, выход уже совсем близко.

Принц обернулся еще раз. Батафи вновь показался прежним – маленький силуэт рядом с черной кляксой плаща. Принц облегченно воздохнул и окинул взглядом всю гостиную. Именно тогда он обнаружил то, что его смятение не позволило ему заприметить ранее: дверь в комнату за спиной шута была распахнута настежь. Он застыл. Их разговор просто обязан был разбудить обитателя комнаты. Или, может быть, они с Батафи действительно переговаривались настолько тихо, что никто не услышал? Темнота зияла вместо дверного проема, а на ее границе клубилась серебристая дымка. Принц принял решение: он быстрым шагом вернулся, обежал шута, стараясь не смотреть на него, и оказался прямо напротив открытой двери… которой не было. Она была грубо сорвана с петель, щепки лежали на полу внутри, а на стене виднелись широкие, глубокие отметины, несколько в ряд с каждой из сторон – как будто кто-то специально проделал их каким-то грубым металлическим предметом. На первый взгляд они были неровными, но каждая из отметин повторяла все очертания соседних.

Принц шагнул в гостевую комнату. На дальней стене было окно, по правую руку находилась постель, по левую – письменный стол, по сторонам от окна можно было разглядеть очертания платяного шкафа и комода. На кровати кто-то лежал.

Больше всего на свете Принцу захотелось, чтобы из окна пролился яркий солнечный свет, чтобы эта ночь, полная кошмара, внезапно закончилась, чтобы он проснулся и отправился на очередные переговоры, где напротив него сидела бы Изабелла, а Доменико по-прежнему стоял бы у стены в самой тени и внимательно слушал, а отец со всем не соглашался, а герцог по-прежнему возражал бы ему… Но… Доменико! Это была комната Доменико! Принц почему-то сделался в этом совершенно уверен, как если бы кто-то прямо сказал ему, что бледный молодой человек ночевал именно здесь.

Он должен был разбудить его, вежливо постучать, но в душе понимал всю бессмысленность своих действий – прошлых и будущих. Облака по-прежнему закрывали тусклый свет месяца, и Принцу пришлось аккуратно подойти к постели. О, как он сейчас жалел, что вообще покинул свою башенку! Быть может, этого всего не случилось бы, останься он у себя; нужно было дождаться рассвета, не подыгрывать кошмару. Кошмар силен только до тех пор, пока в него верят. Стоит его проигнорировать, сделать вид, что его нет, врал себе Принц, и тогда он проходит без последствий с первыми лучами утреннего солнца. Но сейчас… сейчас нужно из его выбираться.

Даже в кромешной темноте было видно, что из кошмара, в который попал Доменико, выпутаться нельзя. Принц подождал, пока месяц не показался из-за туч и не бросил на несчастного один прощальный луч. Это было совершенно напрасно – он не был готов к тому, что увидел. Даже зная, что ожидает его, даже понимая, что означали чудовищные отметины на стене, выломанная в дребезги дверь и беспорядочные показания придворного шута, Принц все равно не был готов к тому, что предстало его взору. Ноги его подкосились, он схватился за кроватный столбик, он уткнулся в рукав и заплакал.

Когда месяц снова пропал за тучами, а слезы достаточно замутнили его глаза, Принц нашел в себе силы еще раз посмотреть на Доменико. Он казался почти безмятежным в этой блаженной темноте. Последнее непонимание, и ужас, и животный страх – они могли привидеться Принцу ранее. Игра теней, бред, наваждение. Но был один безжалостный, неопровержимый свидетель ужасного конца Доменико – зияющая рана там, где раньше было его сердце. Принц не мог больше его ненавидеть.

Шатаясь, он вышел из комнаты в гостиную и вытер слезы.

– Ты убил его, – тихо сказал Принц шуту, как будто звук его голоса еще мог кого-то разбудить.

– Не я, – прошептал Батафи, не поднимая головы от пола. Силы оставляли его. – Не я… Моя история! Мой… персонаж.

– Кто ты? – спросил Принц. Мир замер – как тогда, по велению Изабеллы.

Шут не ответил.

Принц поспешил к выходу.

В комнате стало светло. Не так светло, как если бы в ней разом зажгли все свечи, и не так светло, как если бы в ней были окна, и месяц выглянул бы внезапно из-за туч и озарил ее серебром лунного сияния. Нет, то сгустилась дымка. Туман, наполнявший гостиную странным свечением до этого, теперь занимал все пространство. Он окутал шута, окутал Принца, он заполонил все.

Принц обернулся. Батафи поднялся на ноги – тонкая тень в еле клубящейся дымке.

Принц бросился в коридор, свернул в направлении лестницы, но туману не было конца, он был бесконечен, непреодолим. В панике, Принц обернулся. Он позвал на помощь, но его голос прозвучал жалко и слабо. Он вспомнил про кинжал и обнажил его.

Лестница скрывалась где-то поблизости, но Принц был совершенно дезориентирован. Тень Батафи неумолимо приближалась, росла, множилась. У нее выросли крылья, она раскинула лапы, она вышагивала с уверенностью льва, загнавшего в тупик лань. Принц вскрикнул и повалился наземь, закрывая лицо руками, судорожно размахивая клинком. То, что было шутом, бросилось на него, и Принцу почудилось, как крылья складываются по бокам тени и становятся острой, щетинистой шерстью, и как огромная то ли крыса, то ли ящерица летит ему навстречу, сверкая двумя красными огоньками вместо глаз, скаля свою острую мордув гримасе хищной смерти. Он закрыл глаза. Тень придавила его к полу, впилась когтями в его плечо, протащила его несколько метров за собой, отшвырнула его прочь. Он ударился о стену и отлетел в сторону. Последним, что увидел Принц, прежде чем потерять сознание, был шутовской колпак, колокольчики с которого уже давным-давно где-то потерялись. Он с благодарностью скользнул в темноту.


Принц очнулся в своих покоях и долгое время не хотел ничего вспоминать. Когда его пробуждение было замечено, все гвардия королевских лекарей слетелась к его ложу быстрее, чем мотыльки на фонарь летним вечером.

На правом предплечье Принца красовались три глубоких пореза, его ребра были покрыты синяками, а лицо было украшено многочисленными ссадинами. Он благодарно сощурился на дневной свет, ниспадающий неровными пыльными лучами.

Король Рихард не заставил себя долго ждать – он влетел в комнату со стремительностью, которой позавидовал бы даже самый проворный из капитанов его личной стражи. Та в свою очередь в полном составе едва поспевала за ним следом и на ходу пыталась отогнать от его величества не кого иного, как разъяренного герцога собственной персоной.

– Сын! – прогромыхал король.

Принц с трудом приподнялся на локтях. Король уже был у кровати и держал его за руку.

– Сын! – только лишь и смог повторить он.

– Я требую объяснений! – вскричал герцог, пытаясь пробиться к Рихарду сквозь заслон из запыхавшихся капитанов. Король устало опустился на одно колено и лбом прильнул к руке сына.

– Он еще слишком слаб, – сказал он наконец, совладав с собой. Король поднялся и повернулся к герцогу, делая знак своим стражам. Те с недоверием обменялись взглядами и аккуратно отступили в стороны. Герцог проскользнул между мушкетами и решительно остановился перед Рихардом. Он едва доставал тому до подбородка, что не мешало ему метать молнии из разгневанных глаз.

– Ваш сын был там! Его нашли рядом с комнатой моего бедного Доменико с обнаженным кинжалом!

– Кинжал не был окровавлен! – возразил король севшим голосом. Было видно, что его ночь также выдалась неспокойной. Череда отрывочных воспоминаний хлынула на Принца одним безжалостным каскадом, и он вынужден был откинуться на подушку, чтобы успокоить головокружение. Нельзя подыгрывать кошмару… проигнорируй его, и…

– Он оскорбил мою дочь! – воскликнул Арчибальд. – А теперь он… он убил моего сына! Вы думаете, что ваши жалкие, лживые попытки…

Он осекся. Его голос дрогнул, он закрыл глаза рукой и как будто поморщился. Негде было спрятаться – со всех сторон на него смотрели люди. Рихард учтиво отвернулся к сыну, лекари уставились в свои записи, и только лишь стражники не сводили с него глаз, а их руки покоились на мушкетах. Безопасность монарха была превыше всякого такта.

Принц лихорадочно думал. Так значит, Доменико был сыном герцога. Вероятнее всего, бастардом. А, стало быть, Изабелле он приходился братом. Принц сжал кулаки под одеялом, проклиная себя.

– Милый герцог, – пробормотал король, – я клянусь вам, что мой сын не мог… Я знаю его как никто иной, он…

– Это был шут, – молвил Принц, не отрывая взгляда от потолка. Он не мог заставить себя посмотреть на герцога. Удивительно, но на его языке оставался горький привкус полуправды.

– Я застал его в гостиной, а потом… —Принц запнулся, не зная, что сказать дальше.

– Мы видели, что там стряслось какое-то колдовство, – подбадривающе продолжил за него отец. – Никто из моих приближенных не обучен такому!

– А что же шут? – спросил герцог. Он все еще не отнимал руки от глаз, как будто тусклое солнце могло ослепить его. – Он разве не ваш приближенный?

– Почему никто кроме меня не прибежал на грохот? – покачал головой Принц. – Почему весь этаж пустовал, когда я там оказался?

Король горько вздохнул.

– Половина дверей была заперта снаружи, замочные скважины были замазаны какой-то жижей. Те, кто прибежал с других этажей, попал в туман. Когда мы нашли тебя, ты уже был без сознания.

– Я не понимаю, – нахмурился Принц, – неужели никто не обнаружил источник шума раньше меня? Замок казался вымершим… я же не мог услышать шум раньше всех? Дверь была просто выкорчевана.

– Мы слышали грохот лишь один раз, – заверил его король. – Если это можно назвать грохотом. Серия коротких ударов, скорее. Через несколько минут ты был найден.

– Но шум продолжался гораздо дольше, чем несколько минут! – непонимающе воскликнул Принц. Он видел, к чему все идет, и решил, что голоса будет лучше не упоминать.

– Вы сами верите в это? – почти что с жалостью поинтересовался у них герцог.

– Потрясения ночи пошатнули его рассудок, – слабо возразил Рихард.

– Да как он оказался в этой комнате раньше всех?

– Он…

– Я был там после шута, – перебил Принц.

– Только ваше слово, ваше высочество, против слов моих людей, которые спали в соседних помещениях и оказались замурованы, – печально отметил герцог.

– Тогда они тоже ничего не видели и не слышали! – отчаялся Принц. – А кто же тогда выломал дверь? Я? Вы полагаете, что я сделал это бесшумно? И куда делся шут? Его одежды были окровавлены… Клянусь, герцог, я увидел Доменико уже бездыханным!

Принц боролся с подступающим отчаянием.

– Если мне позволено будет заметить, – осторожно вмешался старший лекарь, – его высочество не смог бы причинить сеньору Доменико такую рану… имевшимися у него средствами. Полудекоративный кинжал не позволил бы ему столь хладнокровно и грубо… сделать то, что было сделано.

– Он мог выкинуть другой кинжал в окно, – прошептал герцог.

– Клянусь вам, это был шут… Найди его, отец! – взмолился Принц.

– Сын, тебе нужен отдых, – категорично заявил король, восстанавливая понемногу свое самообладание. – Герцог, я понимаю, как вы опечалены, и уважаю ваше право на скорбь. Однако я прошу вас не делать поспешных выводов до тех пор, пока беглый шут не будет найден. Он, как вы отметили, является подданным моего королевства, и, если найдется убедительное доказательство его вины, шут будет судим по всей строгости закона.

Герцог удрученно покачал головой.

– Мне видится, что вы сделаете все для того, чтобы его вина была доказана как можно скорее.

– Герцог, я боюсь, что скорбь затмила на время ваше здравомыслие, – сердито возразил король. – Еще раз попрошу вас воздержаться от столь опрометчивых суждений и не сомневаться в моей непредвзятости.

Резкий смешок герцога заставил всех присутствующих вздрогнуть.

– Непредвзятости? – гаркнул он. – Непредвзятости, говорите вы? Ваше величество, вы просто-напросто выгораживаете своего сына и тем не менее имеете наглость обвинить в опрометчивости меня? Смею вас заверить, для людей в нашем с вами положении скорбь – это непозволительная роскошь. У меня было предостаточно времени для того, чтобы провести в ее обременительной компании несколько предрассветных часов, и сейчас мой разум ясен, как никогда. Я видел этого шута – жалкое создание, тщедушное, слабоумное. Я никогда не поверю, что скоморох мог в одиночку осуществить все эти гнусные деяния и в довершение всего так изувечить моего Доменико.

– Полноте, герцог, – возразил король, смягчая тон, – я сбит с толку не меньше вашего. Но даже самый беспристрастный из свидетелей не посмеет возразить, что Принц – еще более невероятная кандидатура на роль хладнокровного убийцы, чем бесноватый шут. Вспомните, в каком состоянии вы обнаружили моего сына. Вспомните его бессвязный бред в первые часы под присмотром лекарей, добавьте к этому таинственное исчезновение Батафи, раздробленную дверь и чистый кинжал, и вы получите картину столь запутанную, что ни я, ни вы не в праве претендовать на скорое ее разрешение.

– Принцу и вправду серьезно нездоровится, – сухо кивнул герцог. – Но в моих глазах это лишь усугубляет его положение. Вполне допускаю, что он и вправду не отдавал себе отчета в своих действиях. Таливар будет вести собственное расследование.

Не дожидаясь комментария, герцог развернулся на каблуках и покинул башню.

Король жестом успокоил своих капитанов, которые дернулись было следом. Принц устало закрыл глаза. Кошмар продолжался.


Ближе к вечеру Батафи нашли. Его останки были обнаружены охотниками у самого подножья Соколиного гнезда. После падения с высоты птичьего полета его и без того хрупкое тело превратилось в тряпичную куклу, и по грязному, изодранному в клочья шутовскому наряду невозможно было определить, не оставалась ли на нем еще чья-то еще кровь, помимо крови его обладателя.

Батафи сыграл свою последнюю шутку под западной стеной твердыни; Принца, потерявшего сознание, обнаружили в северном крыле. Король настаивал, что этого свидетельства было достаточно для того, чтобы доказать невиновность последнего и недвусмысленно указать на роковую роль шута. Таливар же негласно верил в коварство и изобретательность Принца. Новая коллизия всецело завладела вниманием сторон и оттеснила территориальные переговоры на второй план. Визит иностранной делегации грозил затянуться.

Доскональный осмотр комнатушки, в которой ютился шут, не выявил ничего примечательного. В его владении оказалась пара диковинных безделушек в форме каких-то неведомых диких зверей хищного образа, а также пара пустых записных книжек и щедрый запас травы, исцеляющей головные боли. Ответов не прибавилось.

Принц бродил по замку, словно призрак. Его больше не допускали к переговорам, ибо любое появление наследника действовало на таливарскую делегацию, как красная тряпка на быка. Пророчески и неизбежно он чувствовал себя изгнанником. Лишь единожды его призвали на общее собрание – для того, чтобы он как можно более полно и достоверно изложил все, что приключилось с ним в судьбоносную ночь. Искренний рассказ Принца был встречен молчаливым, но ощутимым неодобрением. Он возмущенно отказался комментировать характер своих отношений с Изабеллой и решительно заверил всех, что почти не пересекался с Доменико за пределами переговорной. Герцог мрачнел с каждым словом. Упоминание Батафи какого-то выброшенного пера и написанной им истории вызвало лавину недоумевающих взглядов с обеих сторон, но герцог, как показалось Принцу, повел себя странно. Если Арчибальд и был удивлен, то он явно не счел нужным это демонстрировать: напротив, он отчего-то резко бросил взгляд в сторону и сжал ручку своего кресла, но так же быстро овладел собой и расслабился. Эта реакция была столь молниеносной, что Принц чуть было не счел ее очередным кандидатом в продукты своего истерзанного воображения, но что-то в ней было настолько неподдельным и спонтанным, что он никак не мог поверить в ее надуманность. Она действительно была. И он не забыл о ней.

После допроса Принц был предоставлен сам себе. Он страдал от бездействия и тоски. Наука не привлекала его смятенный ум, пококетничавшую с ним было музу спугнул недавний кровавый кошмар, тело отказывалось повиноваться и препятствовало всем попыткам поупражняться. Свои дни Принц коротал в северной башне, бесцельно исследуя еще с детства прекрасно знакомые закутки. Верный лакей Джозеф пытался развлечь своего господина беседой, и Принц показал себя как хороший слушатель, но сам говорил очень редко и безразлично. Вечерами он выбирался в основную твердыню и неуверенной походкой слонялся между этажами. Он потерял счет времени. Возможно, прошло лишь несколько дней, а может быть и целая неделя утекла сквозь его пальцы, когда в один из таких безотрадных вечеров нелегкая занесла Принца в ту самую судьбоносную гостиную.

Он не сразу осознал, где оказался: комната выглядела непривычно в угасающем свете дня. Дверь в покои Доменико так и не заменили, а оставшиеся апартаменты были оставлены их обитателями – после гибели своего соратника подданные герцога спешно переселились поближе к своему сюзерену. Пылинки вели беспорядочный танец в прозрачном, честном воздухе – никакой дымки, никакого потустороннего сияния, никаких голосов из ниоткуда.

Не единожды за дни после убийства Доменико Принц ловил себя на мысли, что опасения герцога могли быть небеспочвенными. Мог ли он так запросто сойти с ума от горя и унижения? Могло ли все, что приключилось с ним за одну ночь, пройти столь незаметно для всех остальных обитателей замка? Как много он дал бы за возможность расспросить хорошенько обо всем нечестивого Батафи, но шута уже не было на грешной земле. Не был ли он, как и все остальное, лишь плодом воображения Принца?

Его взгляд скользил по комнате, силой заставляя память работать, снова и снова воскрешая все подробности произошедшего в этих стенах. Он воображал себе, как молочная дымка окутывала его ноги, как темный силуэт восставшего из полумертвых Батафи неспешно двигался ему навстречу, и как его фигура несколько раз меняла свой зловещий облик. Взгляд Принца внезапно наткнулся на странный бесформенный объект у дальней стены и задержался на нем. Что это? Он настороженно приблизился к непонятному предмету. Неужели за все это время никто так и не выкинул багровый плащ шута?

Принц опустился на колени возле скомканной ткани. Его передернуло от отвращения. И в то же время он испытал странное удовлетворение от того, что ему удалось найти еще одного, пусть и немого свидетеля в свою пользу. Шут и вправду был здесь, в этой комнате, и он действительно лежал на этом самом месте неподалеку от раздробленной двери. Словно зачарованный, Принц прикоснулся к плащу, боясь, что тот сей же час превратится в дымку и испарится вместе со всеми его надеждами на остатки собственного здравомыслия.

Но плащ не испарился – он сделал нечто совершенно противоположное. Багровая ткань плавно скользнула навстречу и несколькими уверенными движениями обвила его руку, всползла по ней вверх и перекинулась на другое плечо, увлекая Принца за собою на пол. Он сопротивлялся лишь несколько мгновений.

Удивительно, но Принц запомнил свой каждый последующий шаг. Он выбежал в коридор, не до конца понимая, от чего спасается. Ноги сами отыскали покои герцога Арчибальда этажом ниже, руки, сами того не ведая, вырвали шпагу из ножен изумленного стража и взмахнули ею над головой, глаза определили жертву, а тело бросило себя вперед, передавая оружию смертоносный импульс и не особо заботясь о своей сохранности.

Его полет был грубо прерван. Стражник быстро пришел в себя и успел ухватить Принца за полу багрового плаща прежде, чем его отчаянный маневр достиг цели.

Плащ, неизвестно как державшийся на плечах без узлов и пряжек, остался в руках стражника. Цепляясь за носителя в последней безуспешной попытке сохранить свое положение, багровая ткань оттянула Принца немного назад и в сторону, и, вместо того, чтобы обрушиться на герцога, он врезался в прикроватный столик и с грохотом повалился вместе с ним наземь. Сильные руки скрутили его и придавили к полу. Он даже не пытался им воспротивиться; он будто покинул собственную оболочку и теперь со стороны наблюдал со сдержанным любопытством, как личная охрана герцога вперемежку с капитанами его отца заламывает ему руки и грубо ставит его на ноги. Он даже не совсем понимал, с чем это все связано, однако не мог ничего этому противопоставить и оттого не возражал.

Как Принц отправился в изгнание

– …и я не возьму в толк, я не могу постичь, чего ты хотел этим добиться, – говорил король Рихард.

Принц поморгал, морщась от непривычно яркого света. Он тут же пожалел о том, что проснулся. Сон манил его обратно. Сон обещал забвение еще на половинку вечности. Отец перестал говорить и посмотрел на него. Наверное, он уже был здесь некоторое время, заключил Принц. Интересно, король в надежде на чудеса подсознания говорил сейчас со спящим, или же Принц уже приходил в себя несколько ранее? От него явно ждали какого-то ответа. Он находил это весьма забавным.

– Плащ, – односложно буркнул Принц. Почему-то это казалось важным, хотя он все равно не мог заставить себя решить, почему.

– Плащ… – задумчиво повторил Рихард. – Зачем ты напялил на себя его плащ?

Принц обрадовался про себя, потому что он знал правильный ответ на эту загадку. Но потом ему сделалось лень.

– Он сам, – нехотя объяснил Принц, кутаясь поглубже в одеяло. Удивительно, что приходилось объяснять такие очевидные вещи. Он вновь забылся. Когда он окончательно пришел в себя, уже стемнело, докучливое Солнце милосердно скрылось за горизонтом и перестало светить ему в глаза, а короля нигде не было видно. Он полежал еще чуть-чуть, наслаждаясь спокойствием. Принц и помыслить не мог, что слабость бывает такой блаженной. Так настало утро.

Сразу перед восходом ему опять приснилась Изабелла. Они гуляли по летнему саду и болтали, болтали, болтали. Она говорило много и часто смеялась – он уже почти забыл, как выглядела ее улыбка. Герцогиня была такой настоящей, теплой, близкой, что Принц сделался уверен в том, что Изабелла в те же самые мгновения видела тот же сон. Иначе и быть не могло. Внезапно на солнце набежали тучи, и сад погрузился в сумрак. Изабелла также стала задумчива и несловоохотлива, и они стали гулять молча. Он упивался ее компанией и только изредка бросал взор на ее совершенный профиль и наслаждался тем, как чудесно она морщила лобик, думая о чем-то тайном, сокровенном, загадочном. Он знал, что время их было сочтено. Даже во сне он удивился, когда Изабелла остановилась и подняла из травы какой-то предмет. Он был продолговатым и плоским и сужался ближе к кончику. Перо! Догадался Принц. Это было перо! Герцогиня несколько мгновений рассматривала его, так и этак вращая в изящных ручках, а потом взглянула вверх, на сердитое небо, и нахмурилась пуще прежнего. Она рассеянно сжимала необычное перо в руках и как будто ждала чего-то, не отводя взора от небес. Она забыла, что Принц гулял рядом с ней. С уверенностью, которая бывает только во сне, Принц догадался, что нужно было как можно скорее отобрать перо у Герцогини, и потянулся к ней, однако тьма сгустилась до полной непроницаемости, а Изабелла отчего-то отдалилась и стала почти недосягаемой. Принц не мог ступить ни шагу – тьма повязала его, а ноги словно утопали в болоте. Тогда он потянулся к Изабелле и попробовал предостеречь, но мрак поглотил его крики, а Герцогиня все ускользала и ускользала, задумчиво глядя на небо и сжимая в руке это недоброе перо.


Принц пробудился в состоянии тревожного смятения.

Беспокойный сон мгновенно вернул его в настоящее. Его тело набралось сил, но разум как будто не засыпал – он словно открыл книгу по заложенной странице и продолжил чтение, прерванное накануне на полуслове.

Принц наспех оделся и отправился на поиски Джозефа. Нужно было что-то предпринять, но что? Если Изабелле грозила беда, то как он мог ее отыскать и, самое важное, от чего он должен был ее предостеречь? Да и послушает ли она его после всего, что он натворил?

Джозефа не было в Северной башне, а выходить в твердыню Принц не решился. Он стал ждать. Мало-помалу беспокойство, навеянное абсурдным сном, отступило на второй план. Собственное деликатное положение стало тяготить Принца гораздо больше. Его негласно подозревали в убийстве, а теперь он умудрился необратимо испортить свою репутацию покушением на герцога. Как много людей поверят его истории про агрессивный шутовской плащ? Да и правда ли все произошло именно так, как ему запомнилось? Принц отказывался верить в свой возможный душевный недуг – он ощущал себя здоровым и всем своим естеством боролся за твердость этого ощущения. Ах, если бы Батафи был жив!

Джозеф не заставил себя долго ждать. Завидев Принца, старый лакей всплеснул руками и побранил господина за то, что тот поднялся с постели, не дождавшись дозволения лекарей. Принц отмел все возражения и заверил своего слугу в полном собственном здравии.

– Молю, ваше высочество, не искушайте судьбу, не перечьте! – причитал Джозеф. – Вам показан полнейший, абсолютнейший покой!

– Джозеф, – в который уже раз повторил Принц, – я куда скорее пойду на поправку после обстоятельной беседы с отцом. Слишком многое тяготит меня. Скажи, он не занят? Можешь попросить его подняться ко мне? Я не хотел бы… слишком далеко отходить от своих покоев.

Джозеф сокрушенно покачал головой и наградил Принца настолько сочувствующим взглядом, что тому стало не по себе. Желание поговорить с отцом стало навязчивым.

– Я пойду к нему сам, – заявил Принц.

Джозеф в панике выставил перед собой руки.

– Ваше высочество, умоляю!

Принц молнией метнулся мимо, схватил на бегу первый попавшийся плащ и, кутаясь так, чтобы не было видно его лица, поспешил на аудиенцию к королю. Он проделал весь путь, не поднимая глаз и игнорируя всех встречных. Дай бог, никто не признал его. Лишь только у самой двери королевского кабинета он натолкнулся на лорда Грисвальда – доверенного советника и верного товарища своего государя, как раз в ту секунду покидавшего Рихарда после аудиенции. Грисвальд поклонился, а затем они молча, как то было принято в Лилии, обменялись рукопожатиями. Принцу почудилось на мгновение, что на лице старого аристократа мелькнула какая-то незнакомая, непонятная эмоция. Как будто он сейчас посмотрел на Принца новыми глазами и признался себе в том, что доселе совершенно не знал его и не разумел, что думать о нем сейчас. Как будто с Принцем что-то было не так. Махнув про себя на все рукой, Принц решил не додумывать за других. Сейчас это было не важно. Он просто отогнал незваные мысли и постучался в дверь.

Ему повезло – король был один. Рихард был поглощен изучением развернутой на столе карты Лилии. Раздражение сменилось на его лице озабоченностью, когда он поднял взор и увидел своего сына.

У Принца начинало складываться впечатление, что никто не ожидал его возвращения к активной жизни на протяжении по меньшей мере еще нескольких дней. Что ж, он был полон сюрпризов. Как, впрочем, и король, которой в совершенно несвойственной себе манере заключил его в неловкие объятия и, похлопав по плечу, окатил волной такой исполинской жалости, что Принцу и вправду сделалось дурно.

– Сынок, – с нежной суровостью сказал Рихард, – тебе не рекомендовано долго находиться на ногах.

– Отец, мне не лежится, – сознался Принц. – Я не могу бездействовать в своих покоях после всего, что произошло в нашем замке. Скажи, что герцог, что наши переговоры? Есть ли надежда?

Король сокрушенно покачал головой.

– Переговоры не продвинулись ни на йоту. Они отказываются обсуждать мирное соглашение, не говоря уже об изменении границ. Ждут от нас официального расследования и между тем рыскают по замку сами.

Принц виновато уставился в пол. Рихард жестом пригласил его садиться и сам занял место за столом напротив.

– Отец, я не могу объяснить, что со мною произошло, но ключом ко всему является этот несчастный шут! Дай мне немного времени, и я сложу все элементы мозаики воедино, – заверил его Принц без особой веры.

– Ты переутомлен, – посетовал король.

– Отец, Батафи был не просто шутом, и его смерть не случайна! Давай еще раз обыщем его покои, мы наверняка сможем докопаться до его прошлого. Опроси слуг – быть может, кто-то общался с ним больше остальных. И расскажи мне историю его появления. Прошу, это очень важно.

По лицу короля пробежало сомнение, но он быстро подавил его.

– Сын, тебе нужен отдых. Батафи появился здесь при самых обыкновенных обстоятельствах – он просто пришел и обосновался. Ты же знаешь, что прогонять шута – плохая примета. Я уже и не упомню всего, он как будто всегда жил при дворе.

– Отец, ты никогда так просто не подпускаешь к себе людей, – запротестовал Принц. – Вспомни, когда ты решил, что доверяешь ему. Вспомни, что предшествовало его появлению?

Король покачал головой.

– Ты уводишь разговор с неугодной темы, – грустно констатировал он. – Сын, я считаю, что твои последние неприятности стали следствием высочайшего перенапряжения. Почему бы тебе не провести некоторое время в нашем поместье на побережье? Мне нужен там надежный человек, чтобы привести имение в порядок и приглядеть там за парой неспокойных лордов по соседству. Ты справишься с этим не хуже других.

Принц не поверил своим ушам.

– Ты отправляешь меня в ссылку? А как же убийство Доменико? Как же мое… покушение на герцога? Ты называешь это неприятностями? У нас под носом произошли преступления, а ты думаешь, что все это решится моим устранением?

Повисла неловкая пауза. Король не сразу нашелся, что ответить на этот поток обвинений.

– Доменико убил ополоумевший шут, – размеренно, словно докладывая урок, озвучил Рихард. – Батафи давно демонстрировал склонности к маниакальному поведению, но мы списывали его чудачества на издержки профессии. Напрасно. Он понял, что натворил, и покончил с собой. Что до тебя…Ты не справился с перенапряжением и, заново пережив весь кошмар при виде плаща незадачливого шута, на время обезумел и сделал то, что сделал. И теперь тебе надлежит отдохнуть от суеты и волнений двора в спокойной, умиротворяющей обстановке. Я отправляю тебя на лечение. Герцог не будет спорить с диагнозом.

– Герцог мечтает видеть меня за решеткой, и не без оснований! Отец, ты не можешь так поступить! – взмолился Принц.

– Я не могу замять это дело. Просто не могу, сынок, – с сожалением возразил Рихард. – На кону наши стремительно катящиеся ко всем чертям договоренности с Таливаром. У нас есть лишь две возможности – или мы судим тебя по всей строгости закона за покушение на высокопоставленного зарубежного гостя, не говоря уже о витающих в воздухе подозрения касательно дела Доменико, либо же мы быстро объявляем тебя временно невменяемым и отправляем в наши имения на восстановление в сопровождении лучших наших лекарей. Другого не дано. Ты сам прекрасно видел, что убедить Арчибальда в твоем временном помешательстве будет проще простого – он и сам склоняется к этой версии, ты прекрасно все слышал. Об остальном не думай – просто доверься мне. Ты вернешься назад полным сил и готовым к службе.

– Это несмываемое пятно, – не согласился Принц. – Меня не примут. Наследник с печатью безумия, который в любую минуту может потерять рассудок и погрузить страну в хаос – такой образ ты мне предлагаешь?

– Я предлагаю потешить герцога и не сажать тебя в темницу, – спокойно заметил король.

– Послушай, отец, – вздохнул Принц и осекся. Он не знал, что сказать дальше.

Он пришел на разговор без какого-то ни было плана, он просто хотел поговорить, найти понимание, подступиться к истине, услышать слова поддержки. То, как складывалась беседа, не могло его удовлетворять. Он прямо спросил:

– Отец, ты веришь мне?

Принцу не понравилось то, что он разглядел в глазах отца – король сомневался.

– Ранее, когда ты любезно навестил меня сразу после истории с плащом, – продолжал Принц, хватаясь за соломинку, – я был не в состоянии общаться. Я был шокирован и не управлял своими мыслями. У нас не было времени обстоятельно поговорить, но теперь я здесь и перед тем, как ты примешь окончательное решение касательно моей судьбы, я готов в мельчайших подробностях описать эту злополучную историю. Ты увидишь, как странно она связана с ночью убийства Доменико.

Король молчал. Принц воспринял это как неохотное согласие и, как и собирался, поведал о событиях, сопутствовавших его нападению на герцога.

Весь рассказ выражение лица короля Рихарда не менялось. Он был одновременно удручен и озабочен и, казалось, не столько следил за нитью повествования, сколько сосредоточенно наблюдал за каждым телодвижением своего сына, боясь то ли подтвердить, то ли опровергнуть диагноз, которым он хотел его наградить. Принц окончил. Король по-прежнему безмолвствовал.

– Ты веришь мне? – тихо спросил Принц в последний раз.

Рихард отвел взор. Он встал и, сложив руки за спину, отошел к окну, а затем снова вернулся к столу и оперся на спинку кресла.

– Сынок, в этой истории слишком много странного. Даже если допустить, что мы имели дело с каким-то колдовством, разве можно так легко согласиться с его масштабами? Могущественные еретики Таливара неделями готовятся к самым простым и обыденным задачам, которые мы, богобоязненные люди, выполняем за один день. И все для того, чтобы поддерживать свои костенеющие и стремительно приходящие в негодность навыки в надежде на то, что мудрость предков снова посетит их обезумевшие головы, а простой люд продолжит с придыханием и страхом дрожать по домам и пальцем бояться пошевелить супротив их могущества. Последнее вполне себе выполняется, но в осуществимости первого я очень сильно сомневаюсь. Прошли века с тех пор, как их дьявольские способности производили нечто большее, чем пара неброских фейерверков.

Принц вспомнил про то, что сделала Изабелла в Галерее, и промолчал. Бесполезно было доказывать отцу то, что магии не существовало, а Разумение имело под собой строго научное обоснование. Это точка зрения всегда была при дворе непопулярной. Тем более, что на смену Разумению приходили сложные машины, которые не требовали от человека необычайных талантов и выполняли те же самые вещи за чуть меньшую плату. Король продолжал:

– А между тем они хранят свои бесполезные секреты столь бережно, что у несведущих начинают зарождаться сомнения: а нет ли и правда какой-то ценности у свитков с бабушкиными наговорами? Не получится ли и вправду сталь, закаленная по рецепту кузнеца-еретика, лучше, чем обычная? Не будет ли парусина, сотканная в мастерских богом проклятой Академии прочнее и восприимчивее к ветру, чем привычная?

– Плащ! – осенило Принца на этом примере. – Не мог ли плащ Батафи обладать какими-то особенными свойствами?

– Мы сожгли его, – отрезал король.

– Отец, – медленно сказал Принц, – когда и откуда Батафи прибыл в Лилию?

– Я не помню! – вспылил Рихард.

– Не помнишь? – повторил Принц. – То есть, ты знал когда-то?

– Я не намерен больше вспоминать об этом чертовом шуте! – вскричал король.

– Еще бы, куда как проще упрятать меня в ссылку! – огрызнулся его сын. Отец оторопел.

Принц продолжил свою атаку:

– Он упоминал какое-то перо. И некую историю, которую он написал при помощи этого пера. Я говорил о них на допросе, помнишь?

Король разъяренно смотрел ему в глаза.

– Я заметил, что стоило мне упомянуть это перо, как герцог тут же неуютно заерзал в кресле. Уж не семья ли герцога в первую очередь будет относиться к тем избранным, что так ревностно хранят упомянутые тобой «бесполезные секреты»?

– Наверняка, – ядовито процедил король. – Кому, как не ему этим заниматься, если даже его собственная дочь – ведьма.

Эта реплика больно уколола Принца. Он замолчал, чувствуя, как в груди разливается злоба.

– Ты же знаешь, – примирительно добавил король, справляясь со своим гневом, – что у них есть для этого целая Академия. Наверняка герцог посвящен во все их делишки.

Принц действительно позабыл об Академии – наверняка внушительная часть опасных знаний была сконцентрирована в каталогах Специального факультета крупнейшего университета Таливара. Но Разумение вроде того, что применил Батафи в ночь убийства Доменико (если это и вправду было Разумение, и если именно Батафи его сотворил) едва ли преподавалось студентам. Идея скрывать такую информацию там, где ее легко мог обнаружить любой не в меру любознательный профессор тем более казалась абсурдной. И все же… А не могло ли быть так, что назначение некоторых алгоритмов было двояко или не вполне изучено? Не могли ли открытые источники содержать упоминания о необычных перьях и плащах? Надежда была ничтожно малой, но это было уже больше, чем абсолютный вакуум, царивший в сердце Принца еще час назад. Появилась зацепка.

– Отец, – объявил он, изо всех сил стараясь держать себя в руках и не нагрубить, – я готов уехать из замка на некоторое время, если ты этого так желаешь.

Король заметно воспрянул духом, но Принц еще не закончил:

– Разреши мне отправиться в Таливар? В библиотеке Академии наверняка найдется хоть что-нибудь, что прольет свет на недавние события. Я отправлюсь инкогнито, – спешно добавил Принц, видя, как стремительно меняется выражение лица Рихарда.

– Кто тебя пустит в Академию? – усмехнулся король.

Принц и вправду не имел ни малейшего представления о том, как туда попасть. Но это не означало, что попытка грозила быть безуспешной. Кроме того, в любом городе, где Разумение не было вне закона, ему открывалось несчетное множество других способов приблизиться к разгадке – любая книжная лавка, любая частная мастерская таили в себе не одну возможность. Он собирался сказать это отцу, когда тот категоричным жестом пресек любые возражения.

– Это безумие. Я не думаю, что здесь даже нужно что-то комментировать. Мы будем действовать так, как я обозначил ранее – ты едешь управлять поместьем. Указ уже составлен и скоро будет обнародован. Если канцелярия уже не успела этого сделать.

Принц был в бешенстве. За него все давно решили, его собственный отец считал его виноватым в покушении на герцога и в помутнении рассудка, а Изабелла… но при чем здесь была она!

Он принял решение мгновенно. Нужно было действовать, пока король ничего не заподозрил. После двадцати шести лет сидения в одном замке можно было и убежать из дома.

Принц отрывисто кивнул, пробормотал, что все понял, и ринулся прочь из комнаты.

– Погоди! – закричал король, скорее для проформы, – не смей, не смей убегать! Ты еще благодарен мне будешь, дерзкий, несносный мальчишка!

Но Принц не слышал. Он бежал.

В его голове пульсировала лишь одна мысль. Навязчиво, громко, как биение неспокойного сердца.

Нет. нет. нет. Потом слезы начинали застилать его глаза, но он гневно смахивал их, он ругал себя за слабость. И снова пульсация – нет. нет. нет.

Он бежал по лестницам, сквозь коридоры, по дорогим коврам и по утоптанной земле внутреннего дворика, опять по лестнице, и в свою башню – все время вверх, вверх, и вверх.

Такой знакомый путь, он смог бы проделать его с закрытыми глазами в любое время дня и ночи. Мог ли он знать, что его последнее путешествие по вечному маршруту станет бегством от гнева и боли; мог ли он знать, что он пройдет его изгнанником, а не гордым принцем, наследником, которому завтра предстоит вступить на престол вместо уходящего на покой отца… чем черт не шутит – рука об руку со своей королевой, Изабеллой, мудрой и прекрасной… Мечты, мечты – они разбились в один миг, разбились, как ваза, опрокинутая неуклюжим движением руки. Только китайская ваза осталась тогда стоять на месте, как насмешка над его беспомощностью, как хрупкий памятник его неуместной слабости. Как давно это произошло и сколько времени требовалось на то, чтобы это принять?

За что ему все это? Где он так оступился?

Он достиг двери в свои покои, толкнул ее; дверь загремела о стену.

Невозмутимый Джозеф, верный Джозеф – даже сейчас он держал свои чувства в узде; лишь одна бровь удивленно приподнялась, а во взгляде промелькнуло неодобрение. Действительно, зачем ломать дверь… А может быть, он не знает? Может быть, указа еще не было, решение не оглашено, и принц еще может быть спасен?

– Должно быть, вы уже узнали обо всем лично его величества. Что ж… – поклонился Джозеф. – Я распорядился собрать ваши вещи, ваше высочество, только самое необходимое, все, что уместится в один сундук. Ваши одежды и книги, а также кое-что из посуды. Его величество король Рихард обещал снабдить нас охраной и провизией вплоть до границы, а там…

– Нет, Джозеф, нет, подожди, – перебил Принц.

Значит, Джозеф знает, ему уже приказали собирать вещи… Кто еще может знать? неужели отец объявил о своем решении во всеуслышание, неужели весь замок стал свидетелем его позора? Не может быть, люди стали бы шептаться за его спиной, лорд Грисвальд не подал бы ему руки перед аудиенцией у короля, недоуменные взгляды не сопровождали бы его бегство. Его поразила доселе счастливо избегавшая его мысль: а кто и вправду знал обо всем произошедшем? Насколько удалось удержать слухи за границами переговорной? Кто, кроме лекарей, ведал о его состоянии? Кроме лекарей, а также стражников герцога и капитанов личной гвардии короля… Кто нашел его в ту ночь без сознания? Кто верил в его сумасшествие, разрази его молния?

Словно читая его мысли, Джозеф сказал:

– Никто еще не извещен, ваше высочество. Его высочество король лично дал мне указания приготовить ваш немедленный отъезд. Я думаю, вы захотите ускорить его, дабы успеть до официального оглашения известий. Люди… говорят…

Оцепенение. Дыхание перехватило, как будто Принц оказался на краю пропасти и посмотрел вниз.

Значит, все. Пути обратно нет. Узнают все.

Официальное оглашение. Это конец. Его считали убийцей. Его сошлют.

– Ваше высочество? Вы слышите меня? Мы должны спешить.

Он очнулся.

– Да, да, Джозеф. Нужно спешить. Я уеду, сейчас же.

– Хорошо, ваше высочество. Не будет ли Вам угодно осмотреть свой сундук?

И тогда Принц решился, решился еще раз. Намерение, которое блеклой тенью ходило где-то на грани небытия, внезапно явило себя перед его внутренним взором с нерушимой твердостью, как скала из сказки о Роланде – та вырвалась к небу из недр земли и преградила герою путь, навеки отрезав его от любимой Лорены.

Верил ли он до этого сам в то, на что был способен?

– Нет, Джозеф, нет… – Принц посмотрел на своего верного слугу, как будто видя его в первый раз – морщины в уголках глаз, на лбу (от постоянной работы мысли и легкого недовольства манерами своего подопечного); уставшие, иссохшие руки с длинными проворными пальцами; некогда голубые глаза, чисто выбритое лицо и седые короткие волосы – лицо старика. – Я поеду один, Джозеф. Я немного опережу основной караван. Я подожду вас в гостинице у пристани – помнишь «Двух черных котов»?

Джозеф кивнул, скорчив при этом удивительно кислую мину. Еще бы он не помнил «Двух черных котов»! Принц любил в юности выбираться эту прибрежную таверну и прятался там от двора, в то время как Джозеф и отец рвали на себе волосы и в панике искали его по всему замку. Со временем все привыкли к этой его странности, а постояльцы и завсегдатаи «Котов» перестали обращать внимание на фигуру в темном плаще, ютящуюся в самом уголке общей залы и мерно потягивающую дешевое пиво за четыре гроша. Принц ни разу не заходил дальше – это была его безобидная версия побега из дома, которой ему дозволяли себя тешить. Джозеф не должен был ничего заподозрить.

– Собери мою одежду, – распоряжался Принц, – самые неприметные вещи, самые темные. И мой плащ – самый темный, неприметный плащ. Не перебивай меня, Джозеф! И деньги, побольше денег, все мои деньги.

– Но, Ваше высочество…

– Это на всякий случай, – неубедительно заверил его Принц. – Мне нужно привыкать распоряжаться своими средствами.

– Вы не так много отложили, ваше высочество, – заметил лакей. – В течение последних трех лет вы откладывали ежемесячно по семь дукатов с вашего жалования как государственного служащего, но в последнее время вы не очень-то экономили на книгах, а потом…

– Джозеф, – побранил его Принц, – принеси то, что я прошу, будь так любезен.

Джозеф внезапно преобразился. Он выпрямился, гордо посмотрел на своего властелина.

– Как пожелаете, ваше высочество.

«Он злится. Он хочет быть со мной до конца. Но я не могу его взять, я должен быть один. Я не потяну его за собой. Мне столько предстоит сделать… Я потеряю остатки гордости, навяжи он мне свою компанию. Нет, это решительно невозможно! Кроме того, какая верность сильнее – мне или отцу? Предаст ли он меня, расскажи я ему о своих намерениях, или последует бы за мной на гиблое дело?» Так думал Принц.

Джозеф удалился во внутренние комнаты, и вскоре вновь предстал перед Принцем, держа в руках увесистую дорожную сумку и кошелек.

– Ваши вещи, мой принц.

– Благодарю тебя, Джозеф.

– Я взял на себя смелость добавить к обозначенным вами позициям несколько необходимых предметов. Мне кажется, что вам было бы приятно иметь под рукой дневник – я положил его в эту сумку поверх одежд. Также я пошел на некоторое варварство и еще с утра распорядился на кухнях снабдить нас дорожной едой – мне кажется, что спешные обстоятельства нашего неизбежного приключения могут заставить нас отобедать прямо в пути. Ваша порция – здесь же, в сумке. Не премините отведать родной еды, ожидая нас в вашем любимом… заведении. Тамошняя стряпня определенно никуда не годится.

Джозеф смотрел в пустоту немигающим взглядом. Он понял! Старый прохвост определенно обо всем догадался! Принц рассмеялся и по-свойски хлопнул своего верного слугу по плечу.

– Спасибо за все, старый друг, – искренне сказал он, стараясь опять не прослезиться.

Принц бросился прочь, словно за ним уже была погоня. Старясь не думать о том, что эта короткая экскурсия по местам его детства и юности может оказаться последней за долгое-долгое время, он стремительно пронесся вниз самым кратчайшим путем и нырнул в бесконечные коридоры, что вели из твердыни на большую землю сквозь утробу горы. Принц знал каждый поворот в этом запутанном многоуровневом тоннеле. Он специально избегал лифтовых шахт, у которых всегда толпились военные и снабженцы, доставлявшие в замок провизию и прочие необходимые вещи. Он проделал весь путь пешком, кутаясь в плащ и сверкая королевским перстнем, когда стражники, подчеркнуто бдительные после недавних трагедий, пытались его задержать. Его тут же пропускали, признавая в нем важного курьера или другую особу, спешащую по государственному делу.

Он оказался на пристани ближе к полудню и, как и любой человек, собирающийся сделать глупость, тут же расположил к себе обстоятельства. У него еще не созрел план, карту Таливара он раздобыть не догадался, а потому после хаотичных расспросов и пяти минут неумелых переговоров он выторговал себе койку на небольшой шхуне, которая со следующим приливом грозила отправиться вверх по реке – к городу Саджии на границе Таливара и Лилии. Принц схоронился на судне и стал терпеливо ожидать отплытия. Если кто-то и хватился его, если кто-то и начал активно искать его в «Двух черных котах» и окрестностях, поиски эти не увенчались успехом. Принц благополучно отбыл и уже через несколько дней тяжелого путешествия и морской болезни наслаждался твердой землей под ногами.

Как Принц нашел работу и продал душу

Саджиа лежала на самой границе Лилии и Таливара, но при этом ни на секунду не забывала о том, какой стране она принадлежит. На мудрецов и ученых здесь смотрели с небывалым почтением и гордились своим статусом города Талантов.

Раз в десять лет Академия составляла перечень регионов герцогства, подаривших ей наиболее способных студентов. Для этой цели по хитрой формуле учитывалось, сколько юных гениев прибыло на обучение из каждой провинции и сколь выдающихся успехов им удалось достичь, из чего затем утверждался окончательный список. Отметившиеся в этомсписке области удостаивались исключительной привилегии.

В последнюю неделю каждого лета, сразу перед началом основных вступительных испытаний, три делегации из Академии в составе трех заслуженных профессоров и одного ученого секретаря каждая отправлялись в три первейшие города из перечня талантов. Там они лично экзаменовали желающих поступить в Академию. Так, даже самые неимущие юноши и девушки получали возможность отличиться перед столичными преподавателями и застолбить за собой место среди элиты, а герцогство соглашалось полностью оплатить шестилетнее обучение десяти избранных счастливчиков из каждого такого города.

Прибытие экзаменаторов было для Саджии настоящим праздником. Регистрация достойных принять участие в отборе начиналась и заканчивалась в местных школах задолго до судьбоносного дня, после чего город замирал на несколько месяцев в тревожно-томительном ожидании.

Именно в один из таких дней нога Принца впервые ступила на сияющие и ухоженные мостовые Саджии. Принц не случайно с таким рвением ухватился за возможность начать свой поиск именно здесь – даже его невеликий интерес к географии и политике не смог устоять перед притяжением колыбели начинающих академиков. Саджиа особенно гордилась тем, что ее место в тройке списка талантов было неоспоримо вот уже десятый цикл – почти сто лет подряд город поставлял в академию самых способных и прилежных ее учеников. Визит в Саджию стал для странствующих экзаменаторов обязательным атрибутом лета, вплоть до того, что профессора ожесточенно спорили за право провести свой следующий отбор именно здесь, предвкушая плодотворную и доброжелательную работу.

Город пестрил книжными лавками, частными и общественными школами, публичными библиотеками. Реальность, увиденная здесь Принцем, превзошла все его ожидания. Он с ликованием осознавал, что путешествие в столицу может и вовсе не понадобиться – казалось, что в Саджии каждый сможет отыскать ответ даже на самый изощренный вопрос. Он благоразумно разместился в недорогой гостинице и в первый же день бросился на поиски знаний.

В главной публичной библиотеке его поджидало первое препятствие. Оказалось, что к пользованию ее каталогом допускались исключительно резиденты города и те, кто в нем работал. В первый свой визит Принц только издали полюбовался убегающими вглубь бесконечными стеллажами и получил вежливое заверение в том, что двери читального зала распахнутся перед ним по предъявлении засвидетельствованной в нотариате справки с места его службы. Более мелкие библиотеки следовали тому же кодексу.

На то, чтобы исследовать несколько мест и прийти в себя от подобного удара судьбы, у Принца ушло четыре дня. До поры до времени Принц решил махнуть на библиотеки рукой и сосредоточиться на книжных лавках. Между тем гостиница стала обходится ему непомерно дорого и он, прикинув, что не протянет с такими тратами и трех недель, вознамерился снять комнату.

После решительных трехдневных поисков Принц наконец обосновался на окраине неприметного квартала среднего достатка. Переговоры с домовладельцем прошли мгновенно. Грузный широкоплечий мужчина с густыми усами и утомленно-суровыми глазами, лениво поглядывающими на мир из-под не менее густых бровей того же, что и волосы, выцветшего рыжеватого оттенка, всем своим видом излучал безразличие и демонстрировал, что его ни в коей мере не интересуют дела и склонности его съемщиков. Естественно, покуда они исправно выплачивают требуемые суммы и не привлекают к его имуществу ненужного общественного внимания. Как следствие, дом был населен самым разнообразным и неожиданным людом, который, несмотря на все свои странности, в редкие мгновения своего пребывания в четырех упомянутых стенах вел себя исключительно тихо. Воистину, съемщик, желающий избежать лишних вопросов о роде своих прошлых и настоящих занятий, не посмел бы и мечтать о более удобном хозяине, чем Хмурый Лоренцо.

Принц съехал из гостиницы в тот же день и занял две комнаты под самой крышей.

Первую неделю он обживался – а именно, сидел в четырех стенах и предавался тревожным думам, изредка гуляя по городу и бессистемно заходя в одну книжную лавку за другой. Он даже прикупил несколько сочинений о сновидениях и галлюцинациях и немного их почитал, не найдя в них ничего полезного. В остальном он чурался людей и довольствовался непритязательной едой с кухни своего нового дома.

На восьмой день Принц решил-таки совершить свою первую вылазку в общество и нашел ее довольно успешной. Он отобедал в случайно выбранном трактире и, с содроганием вспоминая стряпню женушки Хмурого Лоренцо, принял решение по возможности всегда трапезничать вне своих апартаментов; он набрел на очередную книжную лавку и спустил несколько монет на потрепанный том Истории, писанной Августином Ученым; он забрел в парк, увидел там красивую даму, встретился с нею взглядом, смутился и счастливым возвратился домой. Да, после стольких тревожных ожиданий, этот день к своему исходу развеял все волнения и принес исключительно блаженство.

Не придумав ничего лучше, Принц превратил свое нежданное счастье в рутину. Он ходил обедать в трактир, гулял по парку и старался там встретиться взглядом с новыми прекрасными дамами, он хаживал в одну особо полюбившуюся ему книжную лавку не особенно-то академического толка и с необычайной прытью зачем-то покупал романы, которые не успевал прочитывать.

После всех пережитых кошмаров такая жизнь казалась ему в высшей степени заслуженной и закономерной.

Посредством газет и невольно подслушанных досужих разговоров других постояльцев до Принца доходили самые разнообразные слухи. Он узнал о том, что наследник лилийского престола то ли отправился в изгнание, то ли и вовсе пропал без вести. Он прочитал, что Герцог ни с чем вернулся со своей дипломатической миссии и отношения между двумя странами теперь норовили стремительно и необратимо испортиться. Он услышал ненароком, что юная герцогиня уже которую неделю сидит взаперти в своих покоях и не желает показаться на люди, а судачества о ее внезапной болезни будоражат теперь столицу… Эта новость встревожила Принца не на шутку, ибо Изабелла ни на один день не покидала его мысли. Но все остальное – конфликты, переговоры и короли с герцогами – было так бесконечно далеко от новой удивительной действительности, в которой он столь неожиданно для самого себя очутился, что волей-неволей даже новости о хорошо знакомых ему людях и местах воспринимались как малозначительные известия из богом позабытых краев.

Так прошел месяц.

Денег предсказуемо оставалось все меньше, но Принц, чувствуя, что своими мучениями заслужил небольшие каникулы, не спешил прерывать затянувшийся отдых. Он лишь решил сделать свои походы более разнообразными, а потому время от времени предпочитал книжной лавке чудом найденную и на редкость скудную, но частную и благодушную библиотеку, для неограниченного пользования которой требовалось лишь уплатить небольшую мзду раз в месяц (что было тем не менее не особенно приятно, так как лишало радости обладания книгами). После он безуспешно попытался разыскать новый парк и в завершение своих метаний даже несколько раз откушал в другом трактире. Правда, тамошняя еда пришлась ему не по вкусу, и вскоре устоявшийся порядок вещей был восстановлен.

Принцу не удавалось ни с кем свести близкого знакомства, и порою он тяготился своим одиночеством. Увы, его горделивая манера держаться и отстраненный взгляд не располагали простых городских жителей к более тесному общению, чем на то их обязывала та или иная необходимость. Сам же Принц, стесняясь сделать первый шаг и подсознательно ощущая чуждость окружавшей его среды, обходился без роскоши человеческого общения.

Единственным, кто разглядел неловкость за холодным аристократическим фасадом, был, весьма предсказуемо, торговец книгами из той самой полюбившейся лавки. С ним у Принца установилось доброжелательное взаимопонимание, которое они до поры до времени боялись вывести за пределы беспредметной беседы – оба остерегались обмануться в собеседнике и натолкнуться на прикрытое вежливостью безразличие. Лед был растоплен, когда торговец (его звали Карло) спросил-таки мнение своего важного гостя о последнем романе сэра Томаса Гудвина. Смутившись поначалу от неожиданности, Принц пробормотал было несколько одобрительных слов. Однако, осознав в полной мере свалившееся на него счастье, он вдруг красноречиво исполнил неоднократно отрепетированную им уже про себя разгромную тираду, чем вызвал восторг у торговца: мысли Карло точно совпадали с мыслями Принца (по крайней мере, те, что он разобрал в потоке витиеватых фраз). Так, найдя точку соприкосновения в порицании трудов именитого британца, торговец и клиент еще не раз с упоением возвращались к самым нелепым моментам из его романов.

Их первая беседа длилась до захода солнца и, как то часто бывает у людей, только что завязавших некое подобие дружбы, они самым счастливым образом избежали всех тем, что могли обнаружить значительное расхождение во взглядах.

Как бы дорого ни было Принцу это случайное знакомство, оно было лишь жалким подобием связи, которая всего лишь за несколько дней установилась у него с Изабеллой. Очень скоро Принц стал замечать, что Карло не всегда поспевает за его мыслью и часто соглашается лишь для того, чтобы не выглядеть глупым. Он совершенно не разделял любовь его высочества наследника к стихам о любви и считал излишне, на его взгляд, сентиментальные романы Янтарного цикла напрасной тратой времени и бумаги. С Изабеллой было гораздо проще; она не теряла серьезности за остроумием, не ограничивала свои интересы несколькими приземленными жанрами, она внимательно слушала и всегда читала между строк. Принцу отчаянно не хватало ее дружбы – едва ли не больше, чем призрачной надежды на взаимность его страсти. О чем она грезила? Вспоминала ли она о нем сейчас, или все мысли ее были поглощены скорбью по трагически погибшему брату? Как герцог Арчибальд преподнес ей роль Принца в кошмаре, который она не застала? Неужели его ведьмочка вслед за всеми считала, что кровь Доменико была на его руках? И был ли у нее выбор, могла ли она составить иное мнение, полагаясь только на свидетельства своего отца?

Дружба Карло и Принца перетекла в вялое метание между тщательно скрываемым взаимным недовольством и снисходительной симпатией. То был союз по неизбежности, которому было суждено умереть с разлукой.

Но разлука была потом. В первый вечер они распрощались полностью довольные собой. Покупателей в тот день случилось мало – все же лавка Карло была далеко не самой популярной в городе, и до закрытия так никто и не зашел. Поэтому торговец книгами был особенно рад тому факту, что Принц унес с собой несколько томиков, а кошелек его при этом заметно полегчал.

Естественно, что Принц не мог просто так ограничить свои визиты досужими разговорами и всякий раз считал себя обязанным что-нибудь купить. Иначе ему делалось совестно.

Во время одного из таких визитов Карло, заворачивая для него очередную порцию книг, спросил:

–Синьор! Я надеюсь, что мой вопрос не покажется вам бестактным, но меня всегда интересовала одна вещь: где вы служите, что вам удается выкраивать столько времени на чтение и при этом не ограничивать себя в покупках? Прошу вас! – и, положив одну руку на сердце, он сделал другою извиняющийся жест, – я совершенно не настаиваю на ответе!

Принц чрезвычайно смутился, потупил взор, и не нашелся, что сказать. Никакая ложь не шла ему в голову, а правда была слишком неловкой. Он с позором покинул лавку и потом еще долго терзал себя, пытаясь угадать, как Карло решил трактовать его реакцию.

Так Принц окончательно решил, что неплохо было бы найти работу.

С этой целью одним погожим утром он вышел из дому. Стояло позднее лето, и грустное предосеннее солнце дарило городу прощальные лучи своего тепла. Скоро отбарабанит по крышам последний летний дождь, скоро последний летний закат с присущим ему коварством подарит надежду на еще один благословенный день – и тогда, когда вы меньше всего это ожидаете, первый желтый лист, заботливо унесенный ветром из единственного в городе парка, провозгласит всему миру о приходе осени. Будут еще теплые дожди, будут еще грустные радости бабьего лета, но все это уже не будет тем прекрасным обманом, который дарит нам август. Первый лист упал, он открыл вам позабытую правду бытия, и от вашей недавней наивности осталось лишь одно сладковато-горькое воспоминание: вы теперь уже наверняка знаете – как бы ни пекло на небе солнце, отчаянно стараясь затуманить ваши трезвые думы, как бы ни шептал дождь, щедро поливающий местами пожухлую траву – вы знаете, что снег, зима и холод неизбежно войдут в свои права, и тогда вам уже ничего не останется, кроме как ждать весны и утешать себя надеждой на возобновление иллюзий.

И дай бог, чтобы вы смогли разделить эту надежду с близким – с тем, кто вместе с вами увидит летний сон сквозь ледяной узор на окне, кто сквозь метель разглядит цветущее обещание, кто поймает беглого призрака счастья в самый морозный день, когда все живое застыло. Тогда и зима обнажит перед вами свою смертную сущность, и вы полюбите ее. Но горе тому, кто одинок зимой! Тому, кто, будучи лишен немого сочувствия лета, безутешен в одиночестве среди холодов!

Одолеваемый такими декадентскими мыслями, Принц отправился на поиски.

Что он умел делать? Он умел всего понемногу и ничего в полной мере. О государственной службе речи быть не могло – он все еще считал себя наследником трона в государстве, стоящем на пороге войны с Герцогством. Употребить свой талант во благо потенциального неприятеля было бы немыслимо. Оставались книги. Книги были первым, что пришло Принцу в голову. Он мог предложить свои услуги в книжной лавке. Разумеется, путь в услужение к Карло для него был заказан. Обнаружить перед недавним приятелем свою бедность было бы унизительно. Нужно было попробовать другие лавки, коих в Саджии было предостаточно. Но возьмут ли его? Принц был увлеченным читателем, но некоторые области литературы были для него неизведанной территорией. Он любил поэзию, он жил ради романов, но вот биографии и философские сочинения обошли его стороной. Не было ли это слишком серьезным препятствием на пути к трудоустройству? Он мог бы попробовать свои силы в библиотеке, что казалось ему даже слишком заманчивым – как сотрудник он получил бы доступ к трудам, ради которых он и сбежал из замка на горе. Но в библиотеке вся ограниченность его интересов проявилась бы троекратно. Нет, не было никаких сомнений в том, что начинать пытать счастье нужно было с лавок! Но вот с каких? Тех, что побогаче, или же тех, что попроще? Где требовались более сведущие сотрудники, а где достаточно было личного обаяния и умения поддержать беседу? Возможно, иные богачи искали лишнюю возможность покрасоваться и прослыть интеллектуалами, а другие, наоборот, были куда как более привередливыми. Угадать было невозможно.

Думая так, Принц добрел до центральной площади и застыл перед ратушей. Часы показывали десять. Не рано ли было спрашивать о работе? Может быть, стоило выждать до вечера? Принц все же заставил себя зайти в первую попавшуюся лавку, виновато пролистал несколько томиков и вышел. Он так и не смог справиться о том, надобны ли были в ней дополнительные руки.

Время до обеда стремительно таяло, и он решил убить его в парке. Ощущая себя безработным и брошенным, Принц не нашел в себе сил встречаться взглядами с дамами и уже к обеду почувствовал себя достаточно наказанным за свою утреннюю нерешительность. Он скромно отобедал и возобновил поиски с удвоенной энергией. Спустя час произвольных скитаний энергия улетучилась, и ее хватило только на то, чтобы зайти в лавку к не особенно процветающему книготорговцу возмутительно неприметной наружности и спросить, не искал ли он себе помощника. Интересуясь разумеется, в пользу отпрыска одного не слишком-то близкого приятеля. Торговец вежливо объяснил, что он и сам прекрасно справляется, и посоветовал половить удачу в заведениях побогаче. Принц со понимающим видом кивнул, и в тот день ничего больше не предпринимал.

На следующее утро он прилежно последовал приобретенной мудрости и попробовал устроиться в несколько более респектабельных магазинов. Везде он получил вежливый отказ – все они были надлежащим образом укомплектованы, и новые помощники не требовались.

Принц уступил меланхолии и несколько последующих дней почти безвылазно провел дома, читая романы и набрасывая стихи.

Он повторил свой крестовый поход и вновь вернулся ни с чем. В библиотеки он даже не сунулся – ему казалось, что все книготорговцы и библиотекари города уже знали о его бесславной кампании и узнавали его в лицо. Дело пахло позором.

Между тем неизбежное не заставило себя долго ждать – у Принца кончились деньги. Проблема, которая понемногу изводила его и бледным призраком следовала за ним по пятам, в один прекрасный день возникла перед ним в полный рост своей оглушительной ярости, с грохотом свергла его с небес на землю и вдобавок окатила отрезвляющим ледяным душем осознания полного фиаско. Он запаниковал.

Принц привык жить в достатке и ни в чем не нуждаться. Он был умен, избирательно образован и умел мечтать, но даже его опытный разум был не в силах во всей полноте вообразить надвигающуюся катастрофу. Он не прекращал думать о ней, терзал себя бесплодной тревогой и строил невозможные планы, однако же продолжал ждать неизведанную, невиданное бедствие с той же покорной обреченностью, что студенты ожидают окончание летних каникул и завершение своего пребывания под отеческим кровом. Даже во время своих безуспешных поисков он продолжал одеваться и питаться в той же манере, что и на заре своей самостоятельной жизни, утешая себя лишь теми неудобствами, что причиняли ему его неспокойные мысли и скромный статус его жилища.

Проще говоря, он ничего не предпринимал, пока не грянул наконец гром.

Оглядывая как-то вечером свои сбережения (что стало его твердой привычкой), Принц четко и бесповоротно осознал, что в лучшем случае через семь дней он останется без гроша.

Нужно было срочно действовать. Призраки обрели плоть, опасность стала реальной и уже была на пороге. Нужны были деньги.

Принц присел на кровать и отсутствующим взглядом обвел свое скромное пристанище. Он вдруг ощутил ту пронзительную ясность, которая снисходит на нас лишь в награду за часы смятения и мук. Его разум был свеж и пуст, как воздух перед грозой. Он нехотя узрел в тот миг саму жизнь, опьяняющую, волнующую, которая будто в насмешку сулит показаться познанию тех, кому не суждено больше объять ее во всей полноте – он стоял несколько поодаль от ее течения, отстраненно и безразлично наблюдая за утекающими водами.

Короче говоря, он не спешил, и чуть ли не впервые в своей недолгой жизни не спешил намеренно; он не спешил, и знал, что не спешит, возможно, в последний раз. Эти благословенные минуты последнего вечера были последним его сокровищем, и он не собирался расставаться с ним просто так. Завтра будет завтра, а сегодня остается одно – ждать, и прожить оставшиеся часы умирающего дня, вдыхая полной грудью прощальные дары свободы.

Именно в таком отчаянном положении находился Принц, когда на лестнице зазвучали шаги. Принц нашел в себе силы удивиться.

Стояла глубокая ночь. Обычно к этому часу все звуки в доме стихали, самый беспокойный из постояльцев удалялся в свои комнаты, а Хмурый Лоренцо самолично спускался в прихожую, тушил фонарь, свисающий с балки у входа, запирал входную дверь на тяжелый засов, а затем грузно и нерасторопно шествовал обратно в опочивальню, сопровождая каждый свой шаг приглушенным и значительным эхом. Нет, обутые в домашние тапки ноги дородного домовладельца так не цокают, отметил про себя Принц. Это были звонкие, решительные шаги – шаги, которые не боялись быть услышанными.

Может быть, кто-то из постояльцев засиделся вечером у соседа снизу и теперь возвращается себе? Странно, подумал Принц с некоторой ревностью, я не знал, чтобы кто-то из здешних водил дружбу.

Шаги деловито процокали вверх и застыли где-то этажом ниже. Вскоре цоканье возобновилось.

Вдвойне странно, решил Принц, ведь местный житель наверняка проследовал бы прямиком к своей двери – с какой целью он мог остановиться, а затем продолжить свое движение? Он что-то обронил, задумался? Крайне занимательно. В любом случае, это не по мою душу, заключил он. И ошибся.

Шаги звучали все ближе и ближе. Сомнений быть не могло – кто-то пожаловал с визитом. Принцу стало страшно.

В дверь постучали. Три четких, отрывистых удара и тишина. Принц, стараясь не дышать и слыша каждый удар своего встревоженного сердца, встал с кровати и на цыпочках подошел к выходу. Ему отчего-то вспомнился Батафи. Интересно, стучал ли кто-то в дверь Доменико перед тем, как вырвать ему сердце?

Все замерло, снаружи не доносилось ни звука. Где же мой таинственный гость? Неужели… неужели он ушел? – с надеждой подумал Принц, все еще боясь пошевелиться. Он подождал еще несколько мгновений, затем аккуратно приложил ухо к двери и вслушался – ничего. Все так же бесшумно Принц отступил вглубь комнаты и с опаской осмотрел дверь. Рано или поздно придется ее отворить. Вопрос лишь в одном: сейчас или утром?

Стук так все не повторялся. С надеждой, Принц подумал, что ночной посетитель все же избавил его от своего гнетущего присутствия.

Отворить или нет? Пожалуй, нет. С момента последнего удара прошла целая вечность. Наверняка кто-то ошибся, смутился и поскорее сбежал. Но почему не слышно было удаляющихся шагов? Наверняка этот человек, осознав свой досадный промах, старался ступать мягче. Принц постарался внушить себе, что в его шатком состоянии было немудрено многое не услышать. Нужно было поскорее лечь спать, подумал Принц, дабы утром он даже не вспомнить про это недоразумение.

Он последовал собственному совету и начал готовится ко сну, но прежняя тревога быстро вернулась. Принц страшно не любил, когда его душу терзало осознание незавершенного дела, а еще больше он не любил ложиться спать, не ожидая от утра ничего хорошего.

Он почти разгневался на себя за свой испуг. Неужели он струсил от какого-то несчастного стука? Люди ошибаются дверьми сплошь и рядом. Нужно было просто перестать об этом думать. Кто бы это ни был, он давно ушел.

Принц снял жилет и повесил его на спинку стула.

Стук раздался снова, три коротких четких удара и тишина. Принц сделал шаг навстречу двери. Как жаль, что рядом не было Джозефа. Принц и припомнить уже не мог, когда сам в последнее время открывал кому-то дверь. Но старый лакей сейчас пожинал плоды его безрассудного бегства, а само их королевское высочество было здесь, в тесной комнатушке незнакомого города, в одиночестве и страхе.

Принца осенило. Джозеф сделал бы по-иному. Не нужно было ничего отпирать, можно было просто окликнуть незнакомца через дверь. Да, так и следовало поступить. Дельная мысль! Он хрипло крикнул:

– Кто это?

Через несколько ударов сердца стук повторился.

Принц осознал, что во время своего побега не додумался прихватить с собой никакого оружия. Ни кинжала, ни шпаги, ничего. О чем он только думал? Как Джозеф не заметил этого упущения? Наверняка он даже не заподозрил бы своего подопечного в такой непроходимой тупости. Зато книг в комнате было предостаточно… Почему все получалось так нелепо? Принц подошел к столу и взял в руку нож для бумаги. Стук повторился.

– Кто это? – снова спросил Принц, чуть громче и не так хрипло. Ответом ему были три новых удара.

Не выдержав, Принц проклял про себя весь белый свет и бросился к двери. Нужно было прекращать это. Немедленно. Он замер, держась за ручку. Ну же!

И вновь ничего – тишина. Он поклялся себе, что тут же распахнет дверь, если стук повторится еще хотя бы один раз, но ничего не происходило.

Он не мог больше выносить эту пытку. Дрожащей рукой Принц отодвинул засов и замер.

Слышен ли был на другой стороне глухой стук металла о дерево? Здесь внутри он прозвучал как предательский гонг. Но нет, ни шороха, абсолютная тишина, как в усыпальнице.

Пути назад не было. Принц решился. Он аккуратно приоткрыл дверь и выглянул через щелочку в коридор. Никого. Он еще немного толкнул дверь от себя, та скрипнула. В поле зрения по-прежнему было пусто. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Принц нервно сглотнул. Зажмурился, открыл глаза.

Пусто, слава господу, пусто.

Можно закрывать! Скорее… Он потянул ручку, однако потная ладонь скользнула по ней и сорвалась. Его рука тут же вернулась обратно и сомкнулась на холодном металле, дверь с жалобным поскрипыванием дернулась к нему и… застыла. Что-то не пускало ее. Чужая рука в черной перчатке. Принц поднял глаза и увидел лицо.

Лицо улыбалось из-под полей черного шелкового цилиндра, но улыбка едва касалась его глаз – небольших и черных. Оно было узким и острым. Впечатление усиливала тонкая бородка на клиновидном подбородке и тонкие усики средней длины. Лицо было не молодым, ни и не старым. Оно слегка щурилось, а оттого глаза казались полузакрытыми, но даже двух таких темных разрезов было достаточно для того, чтобы в них утонуть.

– Позвольте зайти? – внезапно сказало лицо. Голос был ясным и звонким, как лед.

Принц пришел в себя и нерешительно сделал шаг назад, все еще сжимая в руке нож. Не обращая внимание на клинок, пришелец проскользнул сквозь более чем скромную щелку и преодолел дистанцию до середины комнаты в два решительных, но плавных шага. Он сложил свои тонкие руки за спиной и огляделся.

Он был высок и худощав, он носил плотно облегающий темный плащ, едва доходивший ему до колен. Он был одет в темно-серые брюки и блестящие черные сапоги, тонкие длинные волосы немного не доходили до плеч.

Полуночный гость осмотрел потолок, резко перевел взор к письменному столу, окинул взглядом кровать, хмыкнул, кивнул своим мыслям и глубоко о чем-то задумался, поглаживая подбородок. Принц многозначительно закрыл дверь. В ответ на раздавшийся щелчок незнакомец слегка вздрогнул и, будто только сейчас вспомнив, что он в комнате не один, улыбнулся. Он слегка склонил голову и коснулся двумя пальцами полей шляпы.

– Ах, благодарю вас!

– Чем могу быть полезен? – выдавил из себя Принц.

– Абсолютно ничем! – заверил его незнакомец.

Принц такого не ожидал. Это, должно быть, шутка? Причем, учитывая время суток, далеко не самая удачная. Незнакомец молчал, лишь немного приподняв правую бровь.

Принц внезапно понял, как нелепо он, должно быть, смотрелся – незаправленная сорочка, взъерошенный вид, нож в руке. Господи, нож!

Ночной гость рассмеялся. Его смех был настолько мелодично нейтральным, насколько этого можно было ожидать от высокого человека в черном плаще и цилиндре. Смех удивительным образом шел своему обладателю.

– Простите, простите великодушно, – сказал он, делая примиряющий жест. – Ну, полноте, не смотрите на меня с такой жгучей ненавистью!

Принц смущенно отвел глаза.

– Конечно, вы могли бы меня очень сильно выручить, – продолжил незнакомец, иначе я не пришел бы к вам. И простите меня за поздний визит. Я не привык следить за временем и уже не первый раз подобным образом обескураживаю людей. Я только сейчас понимаю, что все приличные граждане уже давно спят.

– Но не я, – угрюмо заметил Принц. – Я, стало быть, не очень приличный.

– Ну что вы! – гость наградил его еще одним мелодичным смешком. – Вы даже слишком приличный. Настолько, что ваше приличие не позволяет вам уснуть. Могу я предложить вам работу?

Нож с грохотом упал на пол и чуть не вонзился Принцу в ступню. Возможно, даже этого было бы недостаточно для того, чтобы отвлечь его внимание в ту минуту. Кем был этот человек? Откуда он знал?

– А я не церемонюсь! – незнакомец слегка хлопнул себя по шляпе. – И вновь прошу вашего прощения! Вы, должно быть, оторопели от моей информированности? Верно? Я объяснюсь! Все просто, даже слишком – это ваш домовладелец любезно рекомендовал вас мне.

Принц немного расслабился. Это было похоже на правду – он становился слишком нервным, нужно было постараться держать себя в руках.

– Мы с Лоренцо знакомы давно, – продолжал человек в черном плаще, – и он ни разу меня не подводил. Именно в его квартирах неизменно обитают постояльцы с самым удовлетворительным набором качеств.

– Качеств? – переспросил его высочество.

– Именно, – кивнул его импозантный гость. – Ночь, день, зима, лето – все это совершенно не важно. Ярмарка талантов работает круглый год. Здесь я гарантированно отыщу хотя бы одну беспокойную душу в отчаянном поиске нестандартной работы. Душу, подобную вашей. Работы, подобной моей.

– И что же это за работа? – скептически поинтересовался Принц.

– Писательство! – преспокойно объявил его гость.

Принц не поверил своим ушам. Писательство? Вот так просто незнакомый господин ворвался ночью к нему в дом и предложил ему за деньги заниматься единственной вещью, что он умеет?

– Ха! – заметил незнакомец. – Я вижу, как вы оживились.

– Я скорее удивлен, – возразил Принц, который, тем не менее, и вправду очень оживился. – Это все очень странно и… – он запнулся, тщетно пытаясь подобрать слово, которое не прозвучало бы обидно.

– Подозрительно? – невозмутимо подсказал гость.

– Весьма, – вынужден был согласиться Принц. – И… Простите, а как вас зовут?

– Резонный вопрос! – восхитился незнакомец. – Зовите меня Сказочник.

Принц и не пытался скрыть возмущения:

– Знаете, все же это положительно смахивает на дурную шутку! Назовите мне хоть одну причину, по которой я должен воспринимать вас всерьез?

– Запросто! Я назову вам больше.

Рука сказочника нырнула под плащ и извлекла оттуда неведомо как доселе остававшуюся незаметной толстую кожаную папку.

– Причина номер один – я всегда ношу с собой документы. Стал бы я идти на такую жертву ради мимолетного удовлетворения от удачного розыгрыша? Трижды подумайте! Я бы сказал – нет. А уж я себя знаю – я дюже ленюсь. Причина вторая! – и он резким движением раскрыл папку и вытащил из нее несколько листов, – я готовлюсь!

Принц невольно вытянул шею, стараясь заглянуть в документ. Гость услужливо протянул ему бумаги и снова отступил на шаг назад.

– Как вы скоро увидите, предлагаемое мною соглашение удивительным образом отвечает вашим пожеланиям. Вы хотите что-то возразить! Постойте! Мой верный слуга – мой же безграничный опыт, и его зачастую бывает более чем достаточно для подготовки удачной, как правило, первой редакции.

Он наклонился вперед и многозначительно постучал указательным пальцем по бумагам, которые Принц недоверчиво держал перед собой, словно опасаясь, что они испарятся прямо из его рук.

– И, наконец, третья причина! – важно объявил Сказочник. – И, пожалуй, самая главная. Я никого не тороплю.

– Поясните, будьте так любезны, – потребовал Принц.

– Элементарно! – согласился Сказочник. – Я не буду требовать от вас немедленного подписания. Никаких необдуманных решений, только четкое и безукоризненное понимание! Читайте Контракт сколько вашей душе угодно. Предлагайте и вносите правки, размышляйте, анализируйте – я всегда к вашим услугам. Я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы сотрудничество получилось успешным.

Он поклонился.

– То есть вы можете оставить эти бумаги мне ночь? – скептически уточнил Принц.

– Именно так! – кивнул Сказочник. – Но, позвольте! Зачем же лишать себя сна? Выспитесь, и на свежую голову принимайте решение. Я буду ждать, сколько понадобится. Прочтите бумаги утром, а потом мы с вами поговорим. Как вам такое предложение?

Предложение было восхитительным, и Принц изо всех сил постарался это скрыть.

– Вот и чудесно! – одобрил Сказочник. – С вашего позволения и с повторными извинениями за столь неожиданную интервенцию, я убываю!

– Но погодите! – окликнул его Принц, когда Сказочник уже был в дверях. Тот почтительно обернулся, немного склонил голову и коснулся двумя пальцами полей цилиндра.

– Ваше высочество, чем еще я могу быть полезен?

– Как я найду вас? – уточнил Принц.

– Я приду сам, не тревожьтесь, – улыбнулся Сказочник.

– Вы рискуете не застать меня дома.

– Не тревожьтесь, прошу вас, – повторил Сказочник и был таков.

Принц запер за ним дверь, сложил бумаги на столе и задумчиво сел на кровать. Что-то показалось ему странным. Что-то, чего не должно было быть. Вся эта история попахивала каким-то дурно приготовленным розыгрышем… Существовало лишь одно лекарство от подобных обескураживающих приключений – глубокий и незаслуженный сон. Принц поспешил принять эту кисло-сладкую пилюлю.

И лишь когда он уже готов был с благодарностью провалиться в небытие, из клубка неприкаянных мыслей пробилось и высунулось одно неожиданное воспоминание. Сказочник сказал ему «ваше высочество». Сказочник знал, кто он такой.

Ночью Принц не сомкнул глаз.

Первая демонстрация силы воображения

Утром Принц со смутной надеждой посмотрел на стол, и обнаружил Контракт там же, где оставил его накануне. Он взял бумаги и не спеша пролистал их. Страницы были полностью покрыты убористым и разборчивым почерком, и только на последней оставалось немного свободного места для подписей сторон. Напротив имени «Сказочник» уже стояла замысловатая закорючка, напротив имени Принца, написанного полностью и со всеми титулами, еще было пусто. Принц неуютно поежился. Кем же был этот Сказочник? Не подослал ли его король Рихард для того, чтобы выследить беглеца и упрятать в фамильное имение?

Принц раздраженно хлопнул себя по колену. Все сходилось! Наверняка подлец уже строчил письма или, чего лучше, ждал его у дверей с целой оравой стражников.

Принц подошел к окну и распахнул шторы. Из его комнаты выход почти не просматривался, но на первый взгляд улице было безлюдно. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Его могли поджидать и внизу, и у дверей – везде.

Но для чего тогда нужно было придумывать эту схему и составлять столь подробный контракт? Неужели не было других способов его удержать? Зачем давать ему возможность скрыться? Было похоже, что Сказочник, наоборот, демонстрировал ему свою преданность.

Принц углубился в документ. Стук в дверь застал его за третьим прочтением. Он обреченно побрел отпирать.

Сказочник едва заметно поклонился и тут же проскользнул внутрь, без приглашения усевшись в единственное кресло.

– Ну, жду ваших впечатлений, – спокойно сказал он.

– Странный документ, – покачал головой наследник, пристраиваясь на уголок кровати, чтобы не стоять во время разговора.

– Приму это за комплимент, – сухо улыбнулся его гость.

Принц вздохнул.

– Давайте по порядку.

– Отчего же, я не возражаю. Я по-иному не умею, – согласился Сказочник.

Принц снова вздохнул. Он решил начать с очевидного.

– Что такое Гильдия сказочников?

– Это гильдия, которую я представляю, – терпеливо пояснил Сказочник.

– Где она расположена, кто ею руководит, как вы можете подтвердить свою принадлежность?

– Там сказано, – сказочник кивнул в сторону бумаг, – что «предъявитель сего является уполномоченным представителем Гильдии и волен вести от ее имени переговоры и заключать соглашения любого толка». Этого достаточно. Гильдия не привязана к дому, улице, городу или даже стране. Она просто существует. Также там сказано, что я как представитель Гильдии вынужден буду снабдить вас всеми уникальными писчими принадлежностями и инструментами. Вы как лицо, оказывающее Гильдии услугу по сочинительству, обязуетесь неизменно пользоваться предоставленными мною инструментами в целях надлежащего исполнения сего соглашения.

– Это требование мне тоже неясно, – заметил Принц. – Почему я не могу писать своим пером?

– Потому что таково условие Контракта. Вы вольны его не подписывать.

– А как я узнаю, что вы овладели документом на законных основаниях? Что он не поддельный? Что вы не украли его у правомочного представителя этой вашей гильдии?

– Вопрос справедлив, пусть и сформулирован дерзковато, – покривился Сказочник. – Поднесите Контракт к свету.

Принц непонимающе на него посмотрел.

– Ну же, – поторопил его Сказочник, жестом указывая в сторону окна.

Принц нехотя повиновался, не в силах сдержать любопытство. Он взял первую страницу и прислонил ее к окну, позволяя солнечным лучам упасть на бумагу и пройти насквозь. Чернила как будто потускнели, а за словами проступил контур какого-то рисунка. Принц присмотрелся. Линии сложились в лицо. Принц ошеломленно ахнул: тонкие усики, цилиндр, маленькие узкие глаза…

На листе за текстом был отчетливо и достоверно изображен портрет его гостя. Сходство было поразительным, несмотря на аскетичный характер рисунка.

Принц повернулся к Сказочнику.

– Как это возможно? – потребовал он. – Сколько стоит такая бумага? Где вы ее изготовили.

Сказочник усмехнулся.

– Это уже совершенно не ваша забота. Я лишь надеюсь, что успокоил ваши страхи?

И породил тучу новых, подумал Принц.

– Откуда вы знаете, кто я? – выпалил он.

– Ах, вы явно дочитали до подписей, – с шутливым одобрением констатировал Сказочник. – У меня есть свои осведомители. Я же сказал вам, Гильдия не привязана ни к какому государству, и ваши перемещения для меня не загадка. Ваши должность и родословная для меня совершенно не важны. Я уже пояснял, почему жалую именно этот дом – здесь время от времени попадаются интересные сочинители.

Принц потряс Контрактом.

– Вы же понимаете, что здесь слишком много странного?

– Непонятного, – поправил его Сказочник, немного смягчаясь. – Непонятное кажется странным, только пока не удается его прояснить.

– Хорошо… – согласился Принц, удивляясь перемене в его тоне. – Давайте же тогда, как мы и планировали, идти по порядку. Вопросов предостаточно.

– Прошу, – подбодрил его Сказочник.

– Во-первых, – начал Принц. – Работы, что я должен буду написать, здесь просто именуются сочинениями, без каких-либо уточнений или ограничений по форме, размеру или жанру. Есть лишь одна оговорка о том, что они должны, секундочку… – Принц пролистал бумаги до нужного фрагмента, – что они должны «повиноваться правилам художественного вымысла и не являть собою научный или философский труд». Я не совсем понимаю: что я буду писать? Если я осмелюсь что-то предполагать, исходя из вашего имени…

Сказочник усмехнулся.

– Это так. Вы будете писать маленькие сказки. Или большие, если вам заблагорассудится. Рассказы, если вам угодно. Один господин лет двадцать назад предпочитал именовать их новеллами. Очень на этом настаивал. Мне, право, совершенно все равно. Называйте их, как хотите. Для меня все они сказки.

– Значит, сказки? – переспросил Принц.

– Новеллы, рассказы, – отмахнулся Сказочник. – Я не настаиваю. Художественные произведения.

– О чем?

– О чем угодно!

– Совершенно?

– Абсолютно! Только не пишите трактат по ботанике. Мне нужна законченная художественная история на любой выбранный вами сюжет любой степени достоверности. Главное – пишите хорошо.

– Боюсь, в таком случае, что мой следующий вопрос покажется вам немного дерзким, – начал Принц.

Сказочник пожал плечами:

– Я к вашим услугам.

– Зачем… – Принц замялся. – Зачем вам нужны эти… рассказы?

– Ах, – рассмеялся Сказочник, – это и есть ваш вопрос. Право же, вы умеете удивить. Это совершенно логичный, резонный вопрос! Мне стоило поднять его гораздо раньше и сделать это самому. Дело в том, что я спешу составить сборник. Сроки поджимают, как и всегда – как и двадцать, и десть, и пять лет назад. Поэтому при отборе авторов я вынужден действовать немного неразборчиво. Однако интуиция еще ни разу не подводила меня.

– А как же журналы, – нахмурился Принц, – газеты? Иные авторы многое бы отдали за возможность попасть в этот ваш сборник.

– Видите ли, – хитро улыбнулся сказочник, —сборник предназначен скорее для частной коллекции. Это вопрос скорее вознаграждения, нежели охвата аудитории. Мне думается, что далеко не всем авторам, пишущим в журналы, интересно то, что я предлагаю. Вы же…

– Не имею выбора, – закончил за него Принц.

– Зачем же так уныло! – как-то уж слишком рьяно возмутился Сказочник. – К чему эта безысходность? Я просто даю вам прекрасную возможность поднатореть в сочинительстве и заработать на этом. А там, как знать, в какие руки попадет ваша работа.

И он многозначительно подмигнул.

Принц снова посмотрел на Контракт.

– Предположим, что это и вправду так, – допустил он, – но дальше начинается самое, как вы изволили выразиться, неясное.

Сказочник сложил руки домиком и изобразил внимание.

– Здесь сказано, – зачитал Принц, – что я берусь «написать три законченных оригинальных художественных произведения, а также, по дополнительной договоренности и за дополнительное вознаграждение, восполнить недостающее число сочинений по предыдущей редакции Контракта», причем, как я вычитал ниже, на сегодняшнюю дату дефицит составляет всего лишь одну работу. Далее, – Принц перелистнул еще несколько страниц, – здесь указывается, что в случае моего «нежелания или же неспособности завершить вовремя требуемое число сочинений обязанность по написанию недостающих историй переходит на лицо, указанное Сочинителем», то есть мною, или же на «лицо, указанное предыдущими Сочинителями, за чьим именем числится долг». Причем все это – в зависимости от того, кто из двух упомянутых правопреемников раньше изъявит готовность погасить оставленный мною или моими предшественниками долг. Как это понимать? Я никогда не видел такого необычного способа передачи ответственности.

– Поверьте мне, – сощурился Сказочник, – он встречается сплошь и рядом, только он не документируется.

– И все же, – возразил Принц, – мне некого указать.

– Совсем? – искренне удивился Сказочник.

– Совершенно, – безапелляционно отрезал Принц. – Передать свой долг другому человеку для меня немыслимо.

– Это не более, чем простая формальность, – заверил его Сказочник, – не стоит относиться к ней столь трепетно. Хотя, безусловно, такая совестливость делает вам честь. Поймите, что количество произведений для сборника установлено строго, и я вынужден считать каждую сказку.

– И тем не менее их размер не ограничен?

– Именно так. Размер каждой из них может быть любым.

При этом Сказочник хитро прищурился, но Принц не обратил внимания.

– Странно! – не поверил Принц.

– Неясно, – с улыбкой поправил его гость. – Одна законченная сказка стоит целого неоконченного романа, уверяю вас.

– Но далее текст еще более странный, – настаивал Принц. – Здесь говорится, что если я не успею завершить работу к августу будущего года, а новый Сочинитель,подхвативший мой долг, впоследствии не найдет вас до начала зимы, то вы допишете сборник самостоятельно.

– Так и сказано, – согласился Сказочник.

– А почему бы вам в таком случае не написать сборник самому? – спросил Принц. – Времени же еще предостаточно, более года.

– Это крайняя мера, – пожурил Сказочник сам себя, – я пишу слишком мрачно. Поверьте, это последнее, что нужно сборнику. Как вы сами заметили, время у нас есть. Неужели вы не напишите четыре сказки за год? К чему разговоры об исключительных ситуациях? Они есть в любом соглашении, и о них почти никогда не вспоминают.

– Но ведь кто-то задолжал вам одну сказку? Как это получилось?

– Это, увы, деловая тайна, и я не в праве ее разглашать. Заметьте, что из тех же соображений я не в праве разглашать третьим лицам детали и того соглашения, что подпишите вы. У вашего предшественника был абсолютно такой же документ – Контракт один, он лишь немного модифицируется по мере того, как наполняется сборник. Если вы не решитесь подобрать его долг, а его наследник не объявится до указанного мною здесь срока – что ж, я допишу материал самостоятельно. Но это совсем крайняя мера. Вы поймете это по мере работы.

– То есть вы не пытались разыскать его наследника?

– Как видите, – пожал плечами Сказочник. – Мне на столь важно, кто закончит работу. Учтите только, что, написав письменный отказ от ее продолжения, вы больше не сможете ее возобновить и де факто передадите свое право указанному вами лицу. Но это настолько несбыточный сценарий, что его и затрагивать как-то неловко.

– Отчего же не справился мой предшественник? – не сдержался Принц.

– Деловая тайна, – напомнил гость.

– А если я все же пропущу это поле? – уточнил Принц. – Не буду никого вписывать?

– Так нельзя, – отрезал Сказочник.

– Но вы же говорите, что это несбыточный сценарий? – продолжал давить Принц.

– Послушайте, – Сказочник откинулся на спинку кресла и зажмурился. Он был похож на человека, который вот-вот начнет терять терпение. Он открыл глаза и медленно выдохнул. – Милый Принц. Вы мне не доверяете. Я вижу это. Не доверяете абсолютно напрасно, смею вас заверить. С другой стороны, я понимаю вас. Обстоятельства нашего знакомства и вправду получились довольно спонтанными. И все же давайте не будем терять голову. Подумайте, поразмышляйте – стал бы я составлять контракт столь прозрачным образом, если бы хотел намеренно сбить вас с толку?

Принц молчал, не до конца понимая, что Сказочник имеет в виду. Тот пояснил:

– Стал бы я писать о предыдущем долге? Я бы просто назначил требуемую квоту в четыре истории и глазом бы не моргнул. Вы же сами сказали, что рубеж этот с учетом имеющегося у нас в распоряжении времени более чем достижим. Четыре сказки за один год, это же смешно. И тем не менее я преднамеренно проявляю предельную честность. В ответ я прошу лишь немного доверия. История с вашим предшественником случилась довольно-таки давно, оборвалась исключительно по его вине и едва ли когда-либо повторится. Я совершенно не лукавлю, называя статью о наследнике необходимой формальностью. Неправдоподобное событие уже произошло, вероятность его повторения ничтожно мала. Вы же наверняка изучали комбинаторику? Кроме того, вы ничем не рискуете. Вы не пишите необходимое число сказок, и проблема сразу становится моей. Я могу молча сидеть на месте и дожидаться вашего наследника, могу самостоятельно отправиться на его поиски, могу отыскать предыдущего. Могу, в конце концов, осквернить палитру манускрипта своим меланхоличным мазком. Но при чем здесь вы?

Принц безмолвствовал. Он чувствовал себя изрядно пристыженным.

– Давайте так, – Сказочник наклонился вперед в кресле и задумчиво потер переносицу. – Я даю вам время до вечера. Обдумайте все, не спешите, поразмыслите. Я вернусь после захода солнца и мы, если вы согласитесь с предлагаемой мною редакцией, подпишем ее, добавив все недостающие данные. По большей мере формальные и ни к чему вас не обязывающие. Если же у вас будут предложения по модификации… что ж, я открыт к обсуждению. Но поля о наследнике я, увы, убрать не могу. Требование Гильдии.

Принц не поднимал глаз от бумаг. Он снова ощущал себя маленьким мальчиком, которого снисходительно отчитывают за невыученный урок.

– Ваше высочество, – мягко напомнил ему Сказочник. – Напомню вам также, что мы не обсудили самое главное. Ваше предлагаемое вознаграждение. Скажите, вы довольны?

Принц непонимающе моргнул. Вознаграждение! Он даже не думал об этом. Неловко пролистав документ до нужной страницы, он отыскал соответствующую статью.

– Ваш комментарий?

Напрягая уставшие глаза, Принц вгляделся в аккуратно начертанные числа. Много ли это было? Мало ли? Сможет ли он прожить на такую сумму целый год? Насколько он понимал в местной валюте, для наследника престола это был сущий пустяк, а для бедствующего писателя – щедрое жалование. Какая ипостась была ему ближе? Какую часть себя прежнего он сумел сохранить?

– Оно удовлетворительно, – прохрипел с непривычки Принц. Это были его первые слова за несколько мучительно долгих минут.

Сказочник поднялся и, вежливо поклонившись, двинулся к выходу. Когда он проходил мимо, Принц неожиданно вздрогнул, как будто его обдало морозным воздухом. Ощущение пропало так же стремительно, как и появилось, и он списал его на нервозность.

Сказочник мягко притворил за собой дверь, оставив Принца наедине с Контрактом.


Настал вечер, наступила ночь, но Сказочник все не возвращался. Принц перечитал Контракт уже с добрый десяток раз и все еще не придумал ни одной поправки. Целый ряд условий казался ему двусмысленным и зловещим, но он боялся сделать еще хуже неграмотной модификацией. Он все больше склонялся к тому, чтобы ничего не менять.

Кого же он мог назначить на эту злополучную позицию должника? У него не было близких друзей. Отец, Джозеф, несколько старинных товарищей, которых он видел в лучшем случае несколько раз в год – все эти варианты были настолько абсурдными, что вспомнить о них можно было разве что от отчаяния. И тем не менее… Какая разница, кого писать, ежели Сказочник говорил правду? Он так складно все объяснил…

Принц бросил взгляд в сторону окна. Ночь осветилась огоньками засыпающего города. Где же был Сказочник? Принц еще раз взялся за документы, но вскоре раздраженно бросил их на стол, не до читав и до середины. Нужно было вписать хоть кого-то. Сказочник будет с минуты на минуту. Что-то задержало его.

В окне напротив мелькнули две тени – силуэт дамы и тень поменьше. Ребенок. Почему он раньше никогда не замечал эту семью? Неужели он так редко выглядывал в окно?

Принц осознал, что он забыл затворить шторы после того, как с утра выглядывал на улицу. До этого, за все время, что он жил у Хмурого Лоренцо, ему даже ни разу не пришло в голову их распахнуть.

Принц снова посмотрел на мать и ребенка. Час был слишком поздним – обычно в это время большинство родителей уже укладывало своих детей спать. Что же мешало им? Почему она разрешала ребенку засиживаться допоздна? Лихорадка вступительных испытаний в Академию уже давно сошла на нет. Принц даже не знал, чем она завершилась и как проходили экзамены – он слишком долго адаптировался в городе и совершенно не подумал о его главной достопримечательности. Могла ли столь юная семья найти иные поводы, чтобы так сильно нарушать режим? Может быть, в Герцогстве отмечали какой-то праздник?

А в окне между тем появился второй взрослый силуэт, и на этот раз он принадлежал мужчине. Вновь пришедший нагнулся к ребенку и взъерошил ему волосы, а затем обнял женщину. Мать и ребенок взяли его за обе руки и увели за собой. Видение исчезло.

Принц раздраженно задвинул штору и плюхнулся на кровать. В его возрасте уже полагалось иметь семью, но отец никак не мог найти ему подходящую невесту. Навряд ли Рихард рассматривал герцогство как сильного союзника, ради которого стоило лишать себя такого козыря, как неженатый наследник. Даже до известных событий вопрос взаимоотношений двух стран был скорее территориальным, и Изабелла в глазах Рихарда была далеко не идеальной кандидатурой. Но разве все это было важно, когда Принц впервые в жизни по-настоящему полюбил? Он влюблялся до этого, и влюблялся страстно, но сейчас чувство было другим. Безрассудным, обреченным, безответным – самым что ни на есть настоящим.

Увидит ли он ее когда-нибудь? Сможет ли она простить?

Он ненавидел свое одиночество всем сердцем. Ненавидел его так, как ненавидят живого человека из плоти и крови. Оно как будто стояло за его спиной и ехидно заглядывало ему через плечо, отталкивало от него людей, смеялось над ним и строило ему козни.

Принц отрешенно взял Контракт и, чтобы хоть как-то забыться, стал перелистывать страницы. На злополучной статье о наследнике долга его осенило.

Сердце заколотилось. Заминая страницы, он судорожно пролистал немного назад и отыскал другую статью. Он перечитал ее несколько раз, чтобы удостовериться в том, что не ошибся, и даже после этого не остался уверен.

Получалось так: если бы он подписался сейчас написать все четыре сказки и намеренно не закончил одну, он все равно получил бы свое вознаграждение за три написанных. Далее в дело вступали наследники – тот, что был указан в предыдущей редакции Контракта, и тот, которого укажет он.

Принц уже запамятовал, почему он было воспротивился необходимости указать другого человека без его ведома. Ведь тот мог просто-напросто отказаться и ничего при этом не потерять. А результат будет все тем же – или объявится таинственный господин от предыдущего Сочинителя, или же Сказочник все завершит сам.

Это открывало перед ним потрясающую возможность. Возможность, которая стоила любых рисков. Он получал уважительный повод повидаться со своей любовью.

Да, он собирался вписать в контракт ее имя! Изабелла – наследница его будущего долга.

Конечно, такое своеволие грозило навлечь на него новую волну ее гнева. Но это было делом будущего. Оставалось только как-то довести это событие до ее ведения и молиться, что предыдущий наследник не объявится раньше. В Контракте было сказано: обязанность уведомить нового Сочинителя о его привлечении лежала на должнике. В противном случае Сказочник оставлял за собой право разыскать обозначенного наследника самостоятельно, но до этого можно было не доводить. Итак, у Принца появлялся повод повидаться с Изабеллой.

Он потянулся за пером, обмакнул его в чернильницу и занес дрожащую руку над бумагой. Он написал ее имя в свободном поле: Изабелла, герцогиня Таливарская.

Принц откинулся на спинку стула в изнеможении.

Эйфория схлынула. Он задумался.

Как он проберется к ней? Не отвернется ли она от него, как если бы он пришел к ней с пустыми руками? Или же ее доброе сердце было бы готово выслушать его и без Контракта и долга? Но нет, это было немыслимо – прийти к ней просто так, без предлога. Он знал, что у него не хватило бы духу. Однако, имея эту бумагу, Принц был способен свернуть горы.

Стук в дверь застал его в предвкушении скорой встречи с его прекрасной ведьмочкой. Принц ухмыльнулся – Сказочник становился предсказуемым.

Он пригласил гостя внутрь.

– Чем порадуете, Ваше высочество? – поинтересовался Сказочник, по своему обыкновению немного щуря и без того узкие глаза.

– Вы никогда не снимаете перчатки и цилиндр? – совершенно не к месту спросил Принц. На душе у него было неожиданно легко. Впервые с ночи убийства Доменико он поверил в счастье. Сказочник едва ли оценил этот вопрос.

– Позвольте, – он немного по-птичьи склонил голову набок. – К сожалению, я не могу иначе. Не хотел бы углубляться в первопричины, ваше высочество. Вы считаете, что это мешает нашим переговорам?

– Отнюдь, – Принц поспешил исправиться. – Прошу извинить мое праздное любопытство. Я совершенно не возражаю. Признаться, я всегда находил многие требования этикета совершенно несуразными.

Сказочник молчал. Принц неловко добавил:

– Вам даже к лицу этот образ.

Молчание.

– Я все подпишу, – выпалил Принц.

Краснея, он метнулся к столу и поставил свою подпись на последней странице. Затем пролистал документ до середины и заполнил число сказок, которое он обещал написать: четыре, с учетом существующего дефицита. Он взял на себя чужой долг. По крайней мере, на время.

Сказочник тем же удивительным образом, что и раньше, извлек из-под своего облегающего плаща еще один документ и протянул его Принцу.

– Вторая копия, – прокомментировал он. – Для меня.

Принц замер в нерешительности, подозревая подвох и одновременно костеря себя за то, что не вспомнил о втором экземпляре. Сказочник частично расшифровал эту эмоцию.

– Копия абсолютно идентична вашей. Только впишите в нее имя наследника и поставьте свою подпись. Вы можете оставить ее себе, если вас гложут сомнения. А я заберу ваш документ.

Принц молча выполнил все, что от него требовалось и, стараясь не забивать себе голову тем, что подумает про него Сказочник, забрал себе новую версию Контракта. Так будет спокойнее.

Его работодатель тем временем пролистал полностью заполненное соглашение, но ничего не сказал. Принцу стало не по себе от мысли, что Сказочник видел имя Изабеллы. Ему даже перестало казаться, что вписать ее в наследники долга было такой уж прекрасной идеей.

Он закончил работу и вопросительно посмотрел на Сказочника.

– Завтра приходите с утра вот по этому адресу, – напутствовал тот. Он протянул Принцу небольшую бумажку с адресом и временем:


Улица Лудильщиков, 24, 10 утра.


Когда Принц поднял глаза, чтобы уточнить у Сказочника, как добраться до упомянутой улицы, тот уже исчез.


Принц проснулся ни свет ни заря и сразу спустился вниз. Завтрак еще не подавали, а дон Лоренцо ожидаемо почивал. Принц вернулся к себе. Он хотел употребить время на что-нибудь полезное – например, придумать какой-нибудь сюжет для будущей сказки —однако им овладело лихорадочное волнение, и вскоре он бросил попытки сочинить что-нибудь путное. Чтобы не лишиться рассудка, каждую четверть часа он наведывался вниз и заглядывал на кухню. Еще ни разу он не вставал раньше хозяев, и распорядок Хмурого Лоренцо был для него загадкой.

Принц уже сбился со счета и чувствовал себя по меньшей мере глупо, когда ему наконец улыбнулась удача.

– Дон Лоренцо! – окликнул его Принц, не веря в свое счастье.

Ответом был неизменно угрюмый недоумевающий взгляд.

– Скажите, вы не научите меня, как лучше пройти к улице Лудильщиков? – спросил Принц, не позволяя столь прохладному приветствию сбить себя с толку.

– Лудильщиков? – прохрипел хозяин комнат.

– Именно, – кивнул Принц.

– Хм, – задумался Лоренцо. – Мне такая неведома! Синьор ничего не путает?

– Я почти уверен, – растерялся Принц, доставая из кармана бумажку с адресом. – Поглядите-ка.

– Хм, – Лоренцо нахмурил брови, вглядываясь в аккуратный почерк Сказочника. – Как по мне, так тут и вправду написано, как вы говорите. Только вот в Саджии улицы такой нет.

– Может быть, ее просто переименовали, а раньше она называлась как-то иначе? —с надеждой предложил Принц.

– Всякое бывает, – согласился Лоренцо, – вот только я о таком не слыхал. Уж вы простите.

Он виновато посмотрел в пол, как будто бы таинственное исчезновение улицы Лудильщиков и вправду было его упущением.

– Досадно, – вздохнул Принц, стараясь не выдать стремительно накатывающую на него волну паники.

– Спрошу, пожалуй, у женушки, – предложил Лоренцо, ободряюще похлопывая Принца по плечу. – Вы же знаете, у меня память дырявая, как решето. Может статься, благоверная моя чего-нибудь упомнит.

Он скрылся в смежной комнате, оставляя Принца наедине с невеселыми мыслями. Принц грустно улыбнулся ему вслед.

Прозвище «Хмурый» подходило бородатому исполину только на первый взгляд. На самом же деле за пасмурным фасадом скрывался сердобольный и внимательный человек, который зачастую относился к своим постояльцам, как к детям. Его нежелание совать нос в чужие дела немудрено было принять за безразличие, но все, кому доводилось поближе узнать Хмурого Лоренцо, признавали в нем неравнодушное сердце, которое всегда радо было прийти на выручку.

Верный своему слову, он вернулся через несколько минут и снова удрученно помотал головой.

– Увы, синьор, мы не припоминаем такой улицы. Да и откуда в Саджии лудильщики? Даже такие честные труженики, как я, становятся здесь редкостью. Народ все больше тяготеет ко всяким диковинным профессиям, все больше в городе людей, ученых грамоте. Лудильщиков надо бы искать в предместьях, но никак не в самой Саджии.

Принц поблагодарил хозяина и натянуто улыбнулся.

Не придумав ничего лучше, он все же вышел на улицу и огляделся. Принц заставил себя успокоиться. Лоренцо хорошо ориентировался в Саджии, но даже его знания не были безграничными. Он мог ошибаться. Он мог и вправду пропустить, как одна из улиц была переименована. Да и Сказочник мог иметь в виду улицу одного из предместий. Паниковать было решительно рано. До десяти еще было предостаточно времени.

Однако расспросы ничего не дали: никто из прохожих не слыхал об улице Лудильщиков. Принцу посчастливилось натолкнуться на констебля, но и тот лишь пожал плечами – он с рождения проживал в городе и добросовестно патрулировал его вот уже двадцать семь лет, но на такой улице ему бывать не доводилось.

Когда часы на ратуше пробили девять, Принц нырнул в первую попавшуюся книжную лавку и попросил карту. У него было плохое предчувствие.

Добрую четверть часа он, призвав на помощь продавца, упорно пытался разглядеть роковое название на хитросплетении линий, но даже две пары глаз оказались бессильны перед загадкой Сказочника.

Паника переросла в отчаяние. Десятый удар часов застал Принца бесцельно бродящим по городу и едва не рвущим на себе волосы. Он балансировал между ужасом перед неизбежным опозданием на службу и растущим недоверием к Сказочнику. Возможно, вся эта афера все же была частью некой несомненно очень остроумной шутки?

Часы замолкли. Принц свернул в очередной произвольно выбранный переулок и остановился как вкопанный. Немного потускневшая, но весьма различимая вывеска гласила: улица Лудильщиков, 24. Принц даже моргнул для верности, но вывеска никуда не исчезла – она по-прежнему висела на своем месте на серой каменной стене и, казалось, насмешливо подмигивала из-под налета пыли.

Это была невероятная удача. Стало быть, неуловимая улица все же существовала! Немудрено, что никто о ней не знал – это был скорее переулок третьестепенной значимости, нежели полноценная улица.

Как бы там ни было, она нашлась!

Вокруг не было ни души. Вниз по улице виднелось крыльцо из двух ступенек и более чем скромного навеса. С обеих сторон принца обступали высокие серые стены. Каждый последующий этаж выступал над предыдущим и последние, третьи, почти смыкались, оставляя лишь одну холодную полоску утреннего неба. Странно, но ни на одной из стен не было окон. Весь этот закоулок казался вызывающе неуместным для приветливой желтовато-коричневой Саджии и ее ярких черепиц цветов кобальта и кирпича.

Принц бросил прощальный взгляд на город за своей спиной, стараясь запомнить, откуда он пришел. Не теряя больше времени, он подошел к одинокому крыльцу и постучал. Дверь со скрипом отворилась ему навстречу, и он от неожиданности немного отпрянул.

Ему открылась полутемная прихожая. Принц настороженно шагнул внутрь и позвал:

– Сказочник! Вы здесь?

Тишина.

Он сделал несколько аккуратных шагов внутрь и тут услышал резкий стук – дверь захлопнулась. Принц метнулся в сторону выхода и толкнул дверь от себя. Она легко поддалась. Его взору открылась уже знакомая серая улочка. Принц укорил себя за недомыслие – похоже, он начинал вздрагивать от всякой тени. Отчего так пугаться обыкновенного сквозняка?

Он плавно притворил за собою дверь и снова направился вглубь прихожей. Странно, подумал он, неуютно ежась, откуда брался свет? Кругом не было ни свечи, ни единого окна. Казалось бы, перекрыв единственный выход, он должен был очутиться в кромешной темноте, однако в прихожей даже как будто бы стало заметно светлее. На дальнем конце комнаты Принц различил лестницу, ведущую наверх. Он никогда прежде не встречал такой странной планировки.

Делать было нечего, и Принц, храбрясь из последних сил, взобрался по лестнице на второй этаж. Ему открылся непротяженный коридор с тремя дверьми – две по обе руки, одна в конце на дальней стене. Последняя была приоткрыта, и в щелку просачивался солнечный свет.

Принцу стало тяжело дышать, как будто он только что преодолел сразу все лестницы замка на горе. Жадно глотая ртом воздух, он оперся на стену и попытался прийти в себя, но нервы его не слушались. Спина покрылась испариной, на лбу выступили капельки пота. Он возненавидел себя за эту слабость и закрыл глаза, пытаясь успокоиться, но голова предательски закружилась, и он чуть было не потерял равновесие. Словно двигаясь под водой, Принц в беспамятстве преодолел дюжину ярдов, отделявшую его от приоткрытой двери, и абсурдно влетел внутрь, ударяя дверью о стену. Он оказался в тесном кабинете, вдоль трех стен которого ютились плотно заставленные книжные полки, подпиравшие собою потолок. В центре комнаты дубовой громадой водрузился массивный письменный стол, а за столом в своем неизменном цилиндре сидел Сказочник. Одна его рука, облаченная в перчатку, сжимала перо; другая, так же сокрытая под замшей, покоилась на листе бумаги, наполовину исписанном.

Сказочник поднял глаза.

– Вы опоздали, – заметил он.

Как Принц сочинил не ту сказку

Принц растерянно застыл на входе.

– Садитесь, – холодно распорядился Сказочник, указывая на стул напротив.

Принца не пришлось уговаривать – он с изможденной признательностью повиновался.

– Итак. На моих часах сейчас восемь минут одиннадцатого, – Сказочник поднял со стола позолоченный хронометр и небрежно развернул его циферблат к Принцу. – Чем вы объясните свое опоздание?

Он сощурил свои глаза в неодобрительном ожидании. Принц усилием воли заставил себя вернуться к реальности.

– Оно не так велико, – хрипло возразил он.

– И все же, – не согласился Сказочник.

– Я чудом нашел улицу Лудильщиков, —Принц попытался оправдаться. – Никто из местных даже не слышал о такой.

– Чудом? – неожиданно рассмеялся его работодатель, откидываясь на спинку стула. – Чудом? Право же, вы пресмешно порою шутите! Чудом!

– А как иначе объяснить мои скитания? – оскорбился Принц. – Я не нашел ее ни на одной карте!

– Верно! И как вам моя демонстрация?

– Демонстрация? – не понял Принц. – Что вы продемонстрировали?

– Поймете потом, – отмахнулся Сказочник. Порицание исчезло из его тона, но теперь в нем появилось нечто новое. Принц силился дать определение этому новому оттенку в речи Сказочника. Благожелательное пренебрежение? Снисходительная важность? Как быстро он мог менять свои маски? Каким человеком он был?

– Сегодня вы начнете трудиться на меня, – сообщил Сказочник. Принц кивнул.

– Вам наверняка хочется поскорее написать о чем-нибудь личном, – внезапно сказал Сказочник.

Принц озадаченно повел бровью:

– По правде сказать, – признался он, – я еще не определился с предметом первой истории.

– И второй, стало быть, тоже? – улыбнулся Сказочник, щуря свои узкие глаза. Принц не совсем понял, не упустил ли он сарказм, и на всякий случай улыбнулся в ответ. Вышло не очень убедительно.

– Тем не менее, зная вас, – невозмутимо продолжил Сказочник, – я предположу, что вам захочется излить душу.

Он сделал предостерегающий жест.

– Но погодите, не стоит спешить, вам еще слишком рано писать о себе. Начните с окружающего мира, с чего-то, к чему вы неравнодушны. Почувствуйте перо. О, я не сомневаюсь, что вы много писали и до нашего знакомства и, боюсь об заклад, писали хорошо, но сказочный жанр для вас несколько нов. Дайте себе время. Поэкспериментируйте, но сделайте это ответственно. Вдохновитесь какой-нибудь историей.

Принц раздраженно кивнул.

– Ах, вы знаете все это и без меня? – резко спросил Сказочник. Принц закусил губу – неужели досада столь явно отразилась на его лице?

– Я нечасто повторяюсь, но для вас я готов изменить себе, – холодно сказал Сказочник. – Вдохновитесь чужой историей. Не начинайте с сокровенного.

Принцу сделалось даже страшно, и он судорожно кивнул, не совсем понимая, к чему клонит его работодатель. Он боялся, что реагирует недостойно, но тело перестало его слушаться.

– Давайте начнем, – подытожил Сказочник, вставая из-за стола. Принц с некоторой неохотой вынужден был последовать его примеру.

Сказочник извлек старинный на вид ключ с витиеватым узором на головке и пригласил Принца за собой. Они вышли в коридор, и Сказочник отпер ключом одну из дверей – правую, если смотреть от входа. Принц разочарованно выдохнул.

Комната, в которой ему, судя по всему, предстояло работать, была абсолютно пустой, если не считать резного стола из темного дерева, который занимал собою большую часть ее и без того не слишком обширного пространства, и громоздкого стула. В комнате не было окон, и свет создавался двумя канделябрами, каждый из которых держал по три свечки. На столе лежала стопка толстой белой бумаги – целое богатство, неподалеку стояла чернильница, а рядом с ней лежало перо. С пером что-то было не так. Принц не мог сказать, что именно, но оно было каким-то вызывающе необычным и даже… неправильным.

– Не мешкайте, заходите, – Сказочник отрывисто указал в сторону стола.

Принц растерянно посмотрел на своего работодателя.

– И это все? – спросил он, обводя взглядом комнату.

– А на что вы рассчитывали, ваше высочество? – не скрывая издевки, спросил Сказочник. – Что еще требуется хорошему писателю, окромя свеч, пера, чернил, добротной бумаги и порхающих мыслей?

– Пожалуй, ничего, – смешался Принц.

– Тогда что вам препятствует? Что мешает?

– Ничего, – сдался наследник престола Лилии.

– Прошу, – Сказочник еще раз пригласил его внутрь.

Принц, не вполне понимая, отчего же ему так неуютно, настороженно прошел в комнату и медленно провел рукой по столешнице, как будто удостоверяясь, что она настоящая. Он обнаружил, что у стены напротив стола стоял дорогой на вид и массивный хронометр. Его циферблат смотрел прямо на Принца. Стрелки скользили по кругу почти беззвучно.

– Я, честно сказать, думал, что комната будет более обставленной, – выпалил Принц с ядовитой улыбкой.

Сказочник безучастно изучал стену. Принц смущенно отвел глаза и поспешил занять свое место. Почему он вел себя как мальчишка? Куда подевалось его достоинство, что сталось с годами аристократической муштры?

Стул оказался на редкость неудобен, а диковинные резные узоры, свисавшие вдоль кромки стола, чуть-чуть впивались в колени. Принц немного поерзал на месте, пока ему не показалось, что его положение стало немного более сносным. Сказочник с интересом наблюдал за его приготовлениями.

Кое-как устроившись, Принц вопросительно посмотрел на человека в черном.

– Берите перо, – молвил тот.

Принц протянул руку и чуть не вскрикнул, когда его пальцы сомкнулись на обжигающе холодном предмете.

– Оно каменное! – воскликнул он.

– Верно, – кивнул Сказочник.

– Им неудобно писать! —возразил Принц, между тем завороженно разглядывая искусно выполненное опахало, каждая бородка которого была вырезана с невероятной щепетильностью и достоверностью.

– Вы привыкнете, – не согласился Сказочник. – Оно тяжеловато по сравнению с обычными перьями, но им удобно пользоваться.

– А как же оно будет держать чернила? – недоумевал Принц.

– Будет, – заверил его работодатель. – Оно… непростое.

Принц отложил перо и серьезно посмотрел на Сказочника.

– Это ведь шутка, да? Сначала вы добавляете в Контракт этот малозначительный, на первый взгляд, пункт о самостоятельном предоставлении мне всех письменных принадлежностей, а потом с радостью пользуетесь им и подсовываете мне нерабочее перо. И все это для того, чтобы поглядеть, какую я скорчу мину? Я верно вас понимаю? Что ж, будем считать, что ваша шутка удалась. Я, наверное, и правда обеспечил вам неплохое развлечение. Это успех. Браво! А теперь, будьте любезны, дайте мне нормальный инструмент.

Сказочник, хмурясь, выслушал эту тираду Принца, ни разу его не перебив. Повисла тишина. Сказочник задумчиво погладил свою бородку, сложил руки за спиной, посмотрел в пол, переступил с ноги на ногу, посмотрел в сторону. Принц настороженно ждал от него хоть какой-нибудь реакции. Что угодно было бы лучше. Но Сказочник продолжал безмолвствовать. Он зажмурил глаза и сделал глубокий вдох. Он как будто еще не вполне доверял себе и ждал, пока не уляжется овладевший им гнев. Наконец он сделал шаг к столу и, облокотившись на него обеими руками, посмотрел Принц прямо в глаза.

– Я похож на шута? – спросил он ледяным тоном.

– Отнюдь, – прохрипел Принц. В горле у него ни с того ни с сего пересохло.

– Тогда с чего вам подумалось, что я шучу?

– Поймите, вся ситуация… – начал оправдываться Принц.

– Вся ситуация развивается в соответствии с Контрактом, что вы внимательно изучили и ратифицировали своею закорючкою, – оборвал его Сказочник. Его руки сжались в кулаки.

Принц нервно сглотнул.

– И, пытаясь выставить меня шутником, вы оскорбляете меня и ставите под сомнение свою собственную рассудительность.

– Но каменное перо, – повторил Принц, – это же… дикость!

– Это необходимость, – уже спокойнее сказал Сказочник. Его лицо немного прояснилось, гнев отступил. – Я прошу Вас уважать составленное соглашение. Осваивайтесь.

Он резко развернулся на каблуках и вышел, притворив за собою дверь нарочито мягким движением. Так начался первый рабочий день Принца.


День оказался одной продолжительной пыткой. Когда Принц пришел в себя и вознамерился приступить наконец к написанию сказки, он столкнулся сразу с двумя трудностями. Во-первых, он не был уверен в том, что ему дозволено было употребить лежащую на столе бумагу в качестве черновика – уж больно она была хороша. А писать сразу на чистовую Принц категорически не умел. Да и был ли такой писатель? Надобно было испросить бумагу попроще, но одна мысль о том, чтобы выйти наружу и обратиться к Сказочнику, наполняла его почти сверхъестественным ужасом.

Во-вторых, пережитое потрясение выжгло напрочь все зачатки творческой искры. Вдохновение оставило его. Он не мог сосредоточиться ни на одной мысли. В памяти то и дело хаотично всплывали обрывки слов Сказочника. Он советовал вдохновиться какой-нибудь историей? Начать с эксперимента? Ничего путного не шло в голову.

Он подержал перо в руке и попробовал поводить им над столом, имитируя письмо, однако кисть и вправду быстро начала уставать.

Сколько длился его рабочий день? Когда можно было устраивать перерывы? Сколько сейчас времени было? Все ответы ожидали в соседней комнате, то есть в недосягаемости. Тело его словно налилось свинцом и стало настолько чужим, инородным и неуклюжим, что он боялся лишний раз ненароком пошевелиться, чтобы не произвести, не дай бог, ненужный шорох. Казалось, что весь мир был готов развалиться от одного неосторожного вздоха.

А еще этот стул, будь он трижды проклят. Самый абсурдно жесткий и неудобный стул в мире. И стол, то и дело впивающийся в ноги неизвестно для чего прикрепленными к нему завитушками.

Когда жизнь сделалась невыносимой, Принц решил повременить еще немного. И тогда удивительным образом кризис миновал, и он обрел счастливую надежду: Сказочник мог заглянуть к нему сам! Под эгидой смутного ожидания прошли минуты, часы, или даже дни – он уже ни за что не мог поручиться.

Наконец Принца посетила первая вдохновенная мысль. Повинуясь ей, он аккуратно отодвинул стул чуть назад и встал. Он почувствовал приятную пульсацию по всему телу и чуть не упал в попытке сделать первый шаг. Некоторое время он привыкал к этому новому состоянию, как моряк, только что очутившийся на суше после кругосветного плавания. Когда тело начало подчиняться ему более охотно, он походил взад-вперед по комнате и снова почувствовал себя человеком.

Света от свечей вполне хватало для письма, однако стены при таком освещении казались почти черными. Принц подошел поближе к одной из них и попытался понять, какого же она на самом деле цвета, но внезапно дверь скрипнула. Принц вздрогнул и обернулся.

Его надежда осуществилась – на пороге стоял Сказочник. Облегчение тут же сменилось тревогой – что он скажет, увидев, насколько удручающе непродуктивным получился день Принца?

– Вы ни разу не вышли за пять часов. С вами все в порядке? – спросил работодатель.

– Вполне, – ответил Принц.

– Вы ничего не написали, – Сказочник кивнул в сторону стола, на котором лежала до сих пор не тронутая стопка бумаги.

– Я хотел попросить у вас что-нибудь для черновиков, – оправдался Принц. – Бумагу подешевле.

– Чем вас не устраивает эта? Пишите на ней. Недостатка не будет. Я могу предоставить столько бумаги, сколько понадобится. Все, что вы наработаете, вы отдадите мне. Если что-то из этого будет переписано начисто, мы должны будем немедленно уничтожить предыдущую версию.

– Это есть в Контракте? – осторожно поинтересовался Принц.

– Косвенно, – ответил Сказочник.

Они помолчали.

– За углом есть неплохая кофейня, – сказал Сказочник. – Я посоветовал бы вам воспользоваться ею.

– С радостью. А сколько длится мой рабочий день? – осмелился уточнить Принц.

Сказочник пожал плечами.

– Планируйте сами. Вы должны успеть написать требуемое по Контракту число работ. Все остальное – на ваше усмотрение.

Принц воодушевился. Он мог пойти домой и набросать сказку там, а потом перенести ее на чистовую бумагу. Все было так просто!

– Тогда на сегодня я хотел бы закончить, – объявил он. – С вашего позволения, конечно же, – добавил он после небольшой паузы.

– Оно у вас есть, – любезно ответил Сказочник.

Принц в последний раз окинул взглядом комнату и направился к выходу.

– Я буду завтра к одиннадцати, – сообщил он, чувствуя прилив храбрости.

– Пожалуйста, – не стал возражать Сказочник.

– Потушить свечи?

– Нет, не стоит, я сам.

– Благодарю вас.

Принц был уже на лестнице, когда тихий голос настиг его.

– Кстати!

Принц обернулся. Худощавая фигура Сказочника темным силуэтом возникла в дверном проеме, едва выделяясь из окружающего его полусвета.

– Вы не напомните мне, что в Контракте сказано о месте вашей работы? Статья четырнадцать, – вкрадчиво поинтересовался Сказочник.

– Я не помню, – признался Принц.

– А жаль, – пожурила тень. – Там говорится, что вы обязуетесь писать предусмотренные Контрактом произведения исключительно в помещениях, предоставленных работодателем. То есть здесь.

Принцу стало привычно не по себе.

– Я припоминаю, – ответил он.

– Восхитительно! – хихикнул Сказочник. – Зная вас, я предположил, что не будет лишним об этом напомнить.

Принца знобило. Он еле подавил импульс поершиться.

– Не хотелось бы унижать вас периодическими проверками, – продолжил Сказочник, – поэтому давайте договоримся: я вам доверяю, а вы ничего не приносите извне. Кроме идей, разумеется. Сочиняйте и думайте, где вашей душе угодно.

Сказочник удалился. Принц долго смотрел ему вслед, уже который раз боясь пошевелиться.


Принц бродил по улицам Саджии до заката. Только когда город осветился огоньками тысячи фонарей, он вспомнил о еде и наугад выбрал кофейню. Он заставил себя одолеть тарелку остывающего супа и попросил чаю.

Столик напротив заняла пара. Они были неоспоримо и бессовестно влюблены друг в друга, хотя и пытались это скрывать. В ее глазах плясали добродушные чертики, он при всяком удобном случае краснел и смущался. Они разговаривали тихо и почти не касались друг друга, но даже самое ничтожное событие за этим столом приобретало значение, на которое оно просто не имело права. Он передавал ей соль и тут же отдергивал руку, словно боясь обжечься. Она долго не могла умесить на столе тарелку и кружку и, когда ей наконец это удалось, виновато огляделась, будто чувствуя на себя осуждающие взгляды остальных посетителей. Их вызывающее счастье чуть было не заставило Принца в негодовании отвернуться, но он не сумел. Дама была слишком красива. Неприлично прекрасна. Чудесна.

Одиночество сдавило его горло и связало ему руки. Он спешно отвел глаза, понимая, что его пристальное внимание начинало граничить с невежливостью.

Принц представил, что Изабелла сидит напротив. Она улыбается ему, обсуждает с ним Контракт, рекомендует тему его первой сказки. Принц любезно не соглашается и предлагает свою, а она морщит лобик и после минутных раздумий говорит, что это могло бы сработать. Ее глаза серьезны, она дает искренний совет. Он берет ее за руку, и они оба опускают глаза.

Принц мечтательно улыбнулся.

Интересно, о чем беседовали те двое? Он снова украдкой бросил взор на даму. Прядь русых волос живописно выбивалась из прически. То была лишь неряшливость влюбленности? Или нечто большее? Презрение ко всему обыденному, мирскому, пошлому? Ему захотелось очутиться на месте того господина, говорить с ней, смотреть на нее, не чувствуя себя жалким воришкой.

Ее спутник был очень опрятен. Настолько, что Принц испытал к нему острую неприязнь. Неужели у этой пары было столь много общего? Что он думал о музыке? Сколько книг он прочитал за последний месяц?

Принц вышел на улицу и бесцельно побрел по ночному городу. Его изрядно поизносившийся камзол становился слабой защитой от прохладного воздуха. Нужно было купить новый на вознаграждение за первую сказку. Принцу подумалось, что его теперь вряд ли признали бы за своего при дворе. Он не выглядел ухоженным. Его обаяния сейчас не хватило бы и на то, чтобы претендовать на прием даже у самого заштатного провинциального вельможи.

Несмотря на поздний час, жизнь била ключом. Саджиа кишела влюбленными парочками. Они ютились на лавочках, они скромно гуляли в сени домов, держась подальше от более оживленных мест, они видели только друг друга. Они сияли на весь мир, изо всех сил стараясь оставаться невидимыми для чужих глаз. Некоторые держались за руки, некоторые болтали без умолку, некоторым хватало молчаливого присутствия своего возлюбленного.

Принц представлял, что Изабелла идет рядом, что она увлекает его в неприметную книжную лавку, смеется, позволяет ему взять себя за руку, и слушает, слушает, слушает…

Где она была? О чем она думала? Неужели она и вправду закрылась ото всех и никого к себе не подпускала? Значило ли это то, что она не позабыла о нем?

Как он известит ее о долге? Осмелится ли он? Или все же стоило закончить все сказки самому? Он и сам до конца не верил в то, что осмелится претворить свой план в жизнь. Но никто не запрещал ему мечтать, мечтать, мечтать…

Ах, если бы она ждала его не в самом сердце Таливарской твердыни, а где-то еще! Где-то в зачарованном месте, где обитали все эти вездесущие возлюбленные…

Принц посмотрел в ночное небо. Темные очертания облаков проплывали над его головой, одурманенные немигающим притяжением городских фонарей. Одна из теней отделилась от прочих и устремилась навстречу к нему. Ветер наполнял ее паруса, и она неслась сквозь темноту и мрак, скользя по невидимым водам. Принц понимающе улыбнулся дивному видению. Отблески далеких огоньков смазались и превратились в зарождающийся звездопад. А тень все спешила, с каждой секундой становясь все прекраснее.

Неужели? Он, кажется, все же придумал свою первую сказку.


На следующий день Принц пришел на работу немногим позднее, чем девятый удар колокола. Сказочник уже был у себя в кабинете. Он удивленно повел бровью, но ничего не сказал. Он лишь вытащил из кармана вчерашний ключ и проводил Принца на привычное место.

Тот учтиво поблагодарил своего работодателя и, предвкушая день плодотворной работы, уселся за столом. Он взял в руки каменное перо.

Сказочник застыл в дверях, как будто не вполне доверяя Принцу. Принц невозмутимо вытащил из стопки один чистый лист и расположил его перед собой. Он откупорил чернильницу и обмакнул в нее перо. Удивительным образом чернила словно впитались странный наконечник пера, как если бы оно было самым обыкновенным.

Принц поднял глаза. Сказочник, не сказав ни слова, удалился и прикрыл за собой дверь.

Он думал, что, Принц украдкой извлечет написанные где-то еще страницы и примется переписывать из них? Но Принц ценил свое слово, и ему было все равно, как Сказочник будет контролировать его добросовестность.

Все это не имело значения, когда самая настоящая сказка уже была готова сорваться с кончиков его пальцев.

Перо заскрипело по бумаге.

Он написал:

Первая сказка Принца

Дорогая Изабелла,


Наверное, – даже уверен, что так и будет, – ты никогда не прочтешь это письмо. Скорее всего, попади оно к тебе в руки, ты не испытаешь ничего, кроме равнодушного недоумения или, в худшем случае, злости. Ты имеешь на нее право. Равно как и я имею право адресовать тебе это послание – без особенных чаяний увидеть ответ и не решив до конца, стоит ли вообще его тебе направлять. Как и прежде, я положусь на веление моего лживого сердца.

В последний раз, что я видел тебя, ты поднималась по трапу корабля. Ветер играл твоими волосами, рука крепко сжимала сумку, ты смотрела перед собой. Я был в первом ряду провожающих, помнишь? Бьюсь о заклад, что ты заметила меня, но объяснимо и неизбежно предпочла сделать вид, что не знала о моем присутствии. Возможно, тебе даже не пришлось притворяться, возможно, я ускользнул из твоих мыслей, едва успев ими овладеть – случайный знакомый, полузабытый эпизод из давнего прошлого. Но ты не могла меня не видеть.

Зачем я пришел на пристань? На что я рассчитывал?

Не поверишь – я все еще ожидаю чуда. Ты скажешь: это жалко, это недостойно… Право, какое ребячество! Я знаю, знаю! Поверь! Не говори ничего, я уже вижу, как суровые слова срываются с твоих губ, как ты возмущенно откладываешь письмо в сторону, даже мнешь его немного (конечно же, не нарочно – твои руки неспособны даже на такое ничтожное насилие). Но погоди, письмо совсем не об этом. Я не буду тратить слова и чернила на очевидные вещи. Я не настолько глуп и не настолько жесток, чтобы ожидать от тебя перемены или, тем паче, требовать ее. Моя бессмертная надежда не имеет ничего общего с тем, что я хочу тебе сказать. О, нет, Изабелла, дело в другом.

Все удивительно просто.

Я узнал, что случится дальше.

Именно так. Я узнал все. Скорее всего, это уже произошло, и в таком случае смысла в письме еще меньше, чем во всем парадоксе моего навязчивого чувства. Но я, увы, не могу сдерживаться. Я должен доверить это бумаге.

Позволь, я расскажу. Все будет так.

Твой корабль настигнут туманы. Ты будешь коротать вечер у себя вкаюте, как всегда погружена в чтение, в лабиринте своих мыслей, одна. Ты почувствуешь перемену прежде, чем заметишь ее: мерный плеск волн превратится в молчание, стихнут грубоватые, но добродушные голоса команды наверху, перестанет поскрипывать стол. Все замрет, все притихнет. Поначалу будет умиротворение. Затем – настороженность. Подсознательная, а потом все более и более явная. Ты наконец оторвешься от страницы и вслушаешься в ночь. Тишина.

Так не должно быть, это неправильно. Это похоже на сон.

Ты встанешь. Аккуратно заложишь в книге место, на котором остановилась, выйдешь из каюты.

Тебя поприветствует пустой коридор. Лампы будут светить тепло и как-то потусторонне, и ты не успеешь испугаться. Ты решишь, что это и вправду сон, и спокойно поднимешься наверх. Туман будет ласково стелиться по палубе, окутывая мостик, оплетая мачты, растворяя паруса.

Ты подойдешь к борту и посмотришь вниз. Сквозь дымку будет видна спокойная, тихая гладь бескрайнего моря. Над головой сквозь молочную пелену ты увидишь тусклые серебристые пятнышки звезд.

Ты различишь движение.

Туман начнет клубиться, разбегаясь к бортам и сбиваясь в две продолговатые формы, которые медленно разрешатся в очертания гигантских рук.

Ты вздрогнешь. Мир унесется у тебя из-под ног. Это руки оторвут судно от неподвижной воды и вознесут его прочь, навстречу безразличному небу, и тогда ты потеряешь сознание.

Ты очнешься, откроешь глаза и увидишь, как хмурые звезды едва поблескивают сквозь сплетение ветвей над твоей головой.

Ты медленно встанешь и пройдешься по палубе, оглядываясь по сторонам, словно зачарованная. Одна на корабле, застрявшем посреди леса.

Твои дни потекут мерно и безразлично. О, первое время ты будешь пытаться бежать! Не потому, что ты желаешь этого, а потому, что так положено всякой горделивой колдунье. Но твои усилия ни к чему не приведут —куда бы ты ни шла, ты всегда будешь возвращаться на свой корабль.

Но я не брошу тебя, Изабелла, я разыщу твою каравеллу в зачарованном лесу и предложу тебе спасение. Но примешь ли ты его, чаровница, обреченная возвращаться вечно? Последуешь ли ты за мною, или же предпочтешь гордое одиночество ссылки?

Ты спросишь, как я узнал о твоей передряге. А я отвечу, что это звезды попадали с неба, когда ты подумал обо мне. Ты спросишь меня, как разыскал я потерявшийся сон. А я отвечу – это одна звезда отделилась от остальных и привела меня к твоему сердцу.


Так завершилась его первая сказка.

Как Принц снова сочинил страшную сказку

– Дверь открыта, – поморщился Сказочник. – К чему вы стучитесь?

– Приоткрыта, – поправил его Принц, усаживаясь напротив. – Не настежь. Всего лишь узенькая щелочка.

Сказочник вздохнул.

– Вы что-то принесли?

– Первую работу, – объявил Принц.

– Давайте сюда, – Сказочник протянул руку.

– Пожалуйста, – Принц передал ему страницы, излучая гордость.

Сказочник пересчитал их.

– Немного.

Принц тут же почувствовал себя обескураженным. Он поборол разочарование, расправил плечи, сделал глубокий вдох.

– Это законченное повествование.

Сказочник на мгновение поднял глаза.

– Я не критикую.

– А я и не оправдываюсь.

– Правда? – Сказочник отложил страницы. – Что ж.

Принц из последних сил старался не выглядеть слишком растерянным. Он надеялся, что разговор будет развиваться иначе.

Сказочник же продолжал смотреть сквозь него немигающим взглядом. Принц прочистил горло. Слегка поерзал на стуле.

– Это все? – не выдержал он.

– А чего вы ожидали?

Принц не нашелся, что сказать. Чего ожидал? Чего угодно, но не мертвой тишины.

– Я не могу сейчас читать вашу сказку, – обронил Сказочник. – Моим временем всецело овладели другие задачи.

– Я бы не стал называть это произведение сказкой, – начал Принц.

Сказочник махнул рукой, перебивая его.

– Для меня они все сказки. Я же говорил, что жанровый вопрос меня слабо волнует. Я прочитаю ее потом, будьте спокойны.

– Когда мне подойти в следующий раз? – спросил Принц, испытывая все же небольшое облегчение. Это было больше похоже на конструктивную беседу.

– Не знаю, – ошеломил Сказочник.

– А вдруг вы потребуете внести изменения? – удивился Принц.

Сказочник тихо рассмеялся, щуря свои узкие глаза.

– Я не посмею вмешиваться в вашу работу.

– А общая корректура? А если я грубо ошибся? – недоумевал Принц.

– Мелкие ошибки можно исправить, – уступил Сказочник, – но я не трону ничего по существу. Я вам доверяю.

Когда Принц ничего не сказал, он вдруг переменился в лице, как будто только что вспомнил о чем-то важном, залез рукой в ящик, вытащил оттуда небольшую сумочку и бросил ее на стол.

– Ваш гонорар.

Принц едва сдержал довольную ухмылку. У него словно гора с плеч свалилась. Он был готов тут же извинить Сказочнику все его странности, потому что предмет, только что приземлившийся на поверхность стола, своим триумфальным позвякиванием вмиг развеял все страхи и опасения. Принц и сам не решился бы их перечислить, но это было не важно, потому что теперь он наверняка знал: все было по-настоящему, и Сказочник держал свое слово. Диковинные совпадения и неувязки тут же попрятались за плечами неоспоримых фактов. Фактов твердых и материальных, как звонкие монеты.

Сказочник жестом указал на кошелек.

– Ну же, – не без иронии подбодрил он Принца.

Тот, предпочитая не замечать не самую очевидную насмешку, протянул руку и сомкнул пальцы на кошельке. Несколько напряженных часов работы с каменным пером тут же дали о себе знать. Оно было несоизмеримо тяжелее привычного гусиного, и кисть еще не вполне слушалась Принца. С третьей попытки он все же завладел кошельком и неловко опустил его в свой карман.

– Благодарю! – искренне сказал Принц.

Сказочник пожал плечами.

– Я лишь исполняю Контракт. Сумма пока не такая большая.

Принц понимающе кивнул.

– И все же, – добавил Сказочник, – вам не стоит расслабляться. Я жду еще три произведения. В зависимости от того, что подскажет вам ваше воображение, они могут и затянуться. Я вижу в вас склонность к эпическим, крупным формам. Не затягивайте с продолжением работы.

Принц кивнул. Ничто не могло помешать его счастью. Он уже предвкушал визит к портному – право, его обличие никуда не годилось! – а также горячий и сытный ужин. Он заслужил небольшое отдохновенье. А вторая сказка не заставит себя долго ждать.


После непродолжительных, как ему показалось, каникул Принц озаботился поиском нового сюжета. Источник вдохновения обнаружился в самом неожиданном месте. Принц не сразу решил за него взяться – он посвятил несколько дней благородным колебаниям и не раз усомнился в своем праве на его интерпретацию. Однако сердце художника не выдержало, и Принц снова взялся за каменное перо.

Его соседом снизу был юный клерк по имени Альфредо. Они с Принцем лишь кивали друг другу при встрече, но окольными путями ему удалось выяснить, что Альфредо состоял в трогательной переписке со своей семьей. Матушка и сестра затаив дыхание следили за его карьерными успехами из маленького городка в недалекой провинции. Вечерами, возвращаясь со службы, Альфредо с надеждой в глазах подходил к дону Лоренцо. В зависимости от обстоятельств тот или сочувственно пожимал плечами, или триумфально извлекал из-под стола вожделенный конверт, после чего Альфредо удалялся в свою комнату и до поздней ночи сочинял ответ.

Альфредо не мог похвастать крепким здоровьем. Юношу одолевали приступы кашля, которые каждое утро немилосердно сотрясали его и без того хрупкую форму. Его лицо, обычно бледное, со временем приобрело тревожно-болезненный оттенок, глаза сделались водянистыми, руки не могли твердо удержать перо. Окружающие молча покачивали головами и вздыхали ему вслед – не нужно было быть лекарем, чтобы прийти к неутешительному заключению о неясных перспективах молодого клерка.

Но бедняга Альфредо не падал духом. Он продолжал исправно ходить на службу и переписываться с родными, наверняка упоминая о своем недуге как о сущем пустяке, если упоминая вообще.

Одним солнечным утром Альфредо не смог подняться с постели, и через несколько дней его душа отошла в лучший мир. Постояльцы понурили головы, а дон Лоренцо, получив на имя сына письмо от обеспокоенной матери, был вынужден в ответ ошарашить ее трагическими известиями. И вот тогда к Принцу пришло вдохновение.

Одолев все сомнения, он на несколько дней оградился от мира и посвятил себя работе. Когда каменное перо поставило наконец последнюю точку, Принц, разминая затекшую кисть, опустошенно откинулся на спинку все такого же неудобного стула и задумался. Он не знал, какая неведомая сила подвигла его на то, чтобы переосмыслить трагичную историю клерка и его семьи. Не раз за время написания сказки он ощущал себя нежеланным гостем в чужом мире. Но что-то в этом происшествии не отпускало его, что-то руководило его рукой, и он безвольно покорялся атмосфере неизбежности, пропитавшей последние дни.

Муза не уставала нашептывать все новые фантастичные подробности, и Принц благодарно внимал ее ядовитым словам. Он внушал себе, что не мог поступить иначе, что затея зашла слишком далеко, что назад было уже не свернуть; он выплескивал на бумагу все новые и новые строки. Со временем чувство вины покинуло его, а в памяти осталось лишь неясное послевкусие самообмана. В конце концов, рассудил он, что плохого было в удачном сюжете, даже если он навеян самой жизнью? Грех было не использовать такой подарок судьбы.

Принц решился. Он еще раз перечитал новеллу и нашел ее недурной. Его разыгравшееся воображение несколько успокоилось.

Он подосадовал на себя за суеверность и отнес завершенную рукопись Сказочнику, и тот обещал непременно ее прочитать. Как и первую, на которую он по-прежнему не сумел выкроить ни минутки.

Новая история только начиналась.

Мать Альфредо тем временем ничего не ответила на письмо дона Лоренцо, и клерка похоронили в неприметной могилке на городском кладбище. Никто не явился проститься с ним. Лоренцо, покачивая головой, предположил, что домочадцы покойного были убиты горем и принялся грешить на почту, которая, в дополнение ко всем бедам, запросто могла потерять его послание. Он вознамерился взять на себя тяжелую обязанность повторно написать бедной женщине.

Однако Принц обеспокоился, и обеспокоился очень серьезно. Он понимал, как беспочвенны его страхи, но упрямый голосок на самом дне его подсознания как будто готовил Принца к чему-то плохому. К чему-то неизбежному.

Как бы то ни было, рукопись со следующим текстом уже лежала на столе у Сказочника:

Вторая сказка Принца

Дом господина К. был темным, как зола. Говорили, что он так и не пришел в себя после пожара, который бушевал в квартале с десяток лет назад и опалил не одно здание. Вот только с тех пор все фасады старательно отреставрировали, и только черная громада господина К. выделялась своей неестественной темнотой.

Еще говорили, что даже после пожара его доски были гораздо светлее, чем нынче, а кладка – не такой обугленной. Просто одним прекрасным утром ночь позабыла снять с дома свой мрачный полог, и он вдруг сделался таким же черным, как и сердце господина К. Но в эту последнюю теорию верилось с трудом, потому что никто не думал всерьез, будто у господина К. было сердце.

Как бы то ни было, а дом никогда не пустовал, потому что господин К. сдавал комнаты внаем за весьма умеренную плату.

Бедные студенты Франц и Филипп делили чердак на двоих. Оба едва сводили концы с концами, но их молодость и неумолимый оптимизм не позволяли им унывать. Франц подрабатывал писчим, а Филипп кое-как занимался репетиторством. Заработанного хватало на то, чтобы рассчитаться с К., оплатить очередной семестр и не переставать верить в то, что все однажды наладится.

Этажом ниже проживал юноша по имени Доменико, начинающий барристер.

Он подолгу пропадал на службе и зачастую возвращался глубоко за полночь. Если день проходил хорошо, то Доменико еле слышно прокрадывался в свою комнату и бесшумно притворял за собою дверь. Однако если на службе с ним приключалась неприятность, то Доменико порой не мог сдержать досаду, и тогда студенты слышали, как он вихрем взлетает вверх по ступенькам и громко хлопает дверью. Франц и Филипп редко ложились спать вовремя, и привычки Доменико едва ли причиняли им беспокойство. Напротив, они даже привыкли к мимолетным буйствам тихого в остальных отношениях барристера и принимали их за верный знак его доброго здравия.

Другие постояльцы не были столь благосклонны. После очередного шумного вечера домовладельцу поступила жалоба на Доменико, и К. обещал принять меры.

Беда не пришла в одиночку. Коллегия, в которой состоял Доменико, переживала черную полосу, и ему задерживали жалование; к тому же он, по слухам, неудачно влюбился и потратился там, где не планировал, и здоровье начало подводить его под бременем накопившихся неудач… Одним словом, бедняга единовременно заплел ноги о все тридцать три несчастья и не знал, как выпутаться. Призыв на аудиенцию с домовладельцем пришелся очень некстати.

У К. и Доменико состоялся не самый приятный разговор. Юный барристер до последнего старался соблюдать приличия, но ощущение вопиющей несправедливости расшевелило его норов, и он сорвался на резкость. Доподлинно неизвестно, какими обвинениями и проклятиями осыпали друг друга стороны, но неутешительный для Доменико итог переговоров был таков: молодой человек обязан был авансировать свое проживание в Черном доме на три месяца вперед, иначе ему грозило немедленное выселение.

Зная, что уважающему себя синьору во всем городе не сыскать комнат дешевле, Доменико наступил на горло своей гордости и обязался выполнить негуманные условия. Он экономил на всем и выходил на службу даже по выходным, и вроде бы почти накопил требуемую сумму, но случилось ужасное.

Незадолго до судьбоносной даты ему было доверено новое дело. Он мнил его заурядным и выигрышным. Некая благородная дама среднего достатка обвиняла своего делового партнера – совладельца небольшой кофейни на окраине города – в незаконном присвоении совместно заработанных средств. Все признаки мошенничества были налицо: неумело подделанные подписи, наспех заведенные счета, изобличающая переписка и многочисленные свидетельства…

Однако вскоре у дела обнаружилась одна неприятная особенность. В качестве обвиняемого в нем проходил не кто иной, как господин К.

Доменико боялся отказаться от процесса, зная, что это непоправимо навредит его репутации. Он даже не взялся доказывать начальству, что не может быть в этом деле непредвзят – выяснилось, что собственность Черного дома была окольными путями оформлена на совершенно постороннее лицо, и формально господин К. его владельцем не являлся.

С другой стороны, участие в суде означало для Доменико окончательный разрыв с домовладельцем и верный путь на улицу.

Доменико впал в отчаяние.

Франц и Филипп тем временем вполглаза следили за его злоключениями и время от времени, откладывая в сторону учебники и перья, хором дивились несправедливости приютившего их мира. Но вместе с тем они знали тверже любого урока, что все непременно образуется. По-иному и быть могло.

Но вселенная была полна сюрпризов.

Доменико заболел и слег. Его дело совсем не двигалось, господин К. не приближался к заслуженному обвинению, а вожделенное вознаграждение за успешное дело было далеко, как никогда.

Как-то вечером, когда Франц и Филипп, отложив учебники, лениво играли в карты, дверь апартаментов Доменико в очередной раз громко хлопнула. Студенты понимающе переглянулись. Стало быть, молодой барристер шел на поправку! Благая весть! решили юноши и продолжили игру.

Но спектакль только начинался.

Филипп оживленно доказывал своему визави, что тот только что самым вероломным образом упрятал под покрывалом шестерку пик, когда Франц жестом повелел ему замолчать. Филипп оскорбился.

– Тише ты, – шикнул Франц. – Неужели не слышишь?

– Решительно ничего не слышу, – огрызнулся Филипп и только потом прислушался.

Снизу доносились голоса. Два голоса, если точнее. Мужской и женский. Первый, очевидно, принадлежал Доменико, а второй был незнаком. Студенты еще раз понимающе переглянулись. Барристер совершенно явно шел на поправку!

Голоса зазвучали громче.

Студенты пожали плечами, отложили карты и вышли на лестницу. Доменико и его гостья общались на повышенных тонах. Она как будто обвиняла его в чем-то, он горячо возражал. Франц и Филипп начали было разбирать отдельные слова, но дверь квартиры внезапно резко отворилась и громыхнула о стену. Студенты отпрянули в тень и затаили дыхание. Судя по шелесту платья и белой вспышке в просвете между пролетами, леди стремительно вылетела в коридор и поспешила вниз. Вслед за удаляющимся цокотом ее каблучков раздались тяжелые шаги Доменико. Он остановился у верхней ступеньки и прокричал ей вслед:

– Изабелла, прошу тебя, вернись!

Ответа не последовало. Где-то далеко внизу за Изабеллой хлопнула дверь, и женственный ритм ее ножек окончательно стих.

Студенты осторожно выглянули из-за перил. Доменико стоял к ним спиной, неуклюже разведя руки в стороны и немного пошатываясь. Немая сцена продолжалась несколько минут, пока барристер, пробудившись от своего транса, не побрел обратно в комнату. Франц почувствовал, как сжимается его сердце – Доменико был совсем плох. Он шагал сбивчиво и неуверенно, все время опираясь рукой о стену. Силы покидали его буквально на глазах.

Франц вопросительно посмотрел на своего товарища, и тот ответил ему тревожным взглядом. Все было гораздо хуже, чем они предполагали.

Словно воры в ночи, они беззвучной поступью вернулись к себе на чердак.

Впервые за долгое время слова покинули их – Франц и Филипп не знали, что сказать.

Стояла уже поздняя ночь, а два студента так и сидели друг напротив друга.

– Черт возьми! – не выдержал Франц.

Филипп вопросительно повел бровью.

– Давай спустимся к нему! – предложил Франц. – Давай поможем бедолаге!

– Чем же? – небеспричинно усомнился Филипп. – У нас на троих наберется не больше гроша. Ну как два бедных студента могут помочь Доменико в его тяготах?

– Да как ты не понимаешь, Филипп! – вскричал Франц. – Бедняга одинок! С ним только что порвала невеста, он попал в одному богу известно какой переплет на работе, со здоровьем у него не все ладно… Ты думаешь, что он не порадуется хорошей компании? Ты думаешь, что он предпочтет утонуть в собственной горести? Нет, брат, в таком случае ты ничего не знаешь о людях! Собирайся! Спустимся к нему! Мы должны подставить плечо нашему соседу в эту темную минуту!

Франц решительно вскочил на ноги, собрал разбросанные на диване карты и направился к выходу. И тут раздался хлопок.

Студенты сразу поняли, что с хлопком что-то было не так. Он явно был хлопком из другого мира. Он явно не имел ничего общего со вселенной, в которой все всегда заканчивается хорошо. Он был захватчиком, пиратом, преступником. Он был не нужен.

Франц замер у двери с картами в руках. Филипп вцепился руками в старый диван и чуть не оторвал целый участок обшивки.

Послышался топот ног, снизу донеслись встревоженные голоса.

Франц вернулся в комнату и опустошенно опустился на диван.

– Все, – только и сказал он.

– Откуда у него был пистолет? – не менее опустошенно пробормотал Филипп, как будто это было очень важно.

Утром Франц и Филипп не смогли заставить себя спуститься вниз и пропустили целых три лекции. Их мысли были заняты другим. За чертой их тесной комнатушки на чердаке притаилось большое предательство, и студенты упрямо откладывали встречу с ним. Мир оказался несправедлив и ужасен. Мир оказался вместилищем разочарований и несчастливых развязок. Мир оказался всем, на что просто не имел права. Франц и Филипп отказались иметь с ним что-либо общее.

Долгое время ничего не происходило. Франц и Филипп начинали чувствовать себя неловко, и вскоре их добровольному изгнанию пришел конец. Это господин К., у которого, как известно, не было сердца, осквернил и разорвал тишину своим неуместным возгласом.

– Мальчишка должен мне за три месяца! – прогромыхал он.

Второй голос что-то осторожно возразил ему, на что в ответ был обруган еще пуще.

– Мне дела нет до его бедной матушки, – не унимался К. – Деньги нужны мне здесь и сейчас!

К. хлопнул дверью и спустился вниз, оглушительно топая.

Франц и Филипп переглянулись. Филипп, как человек более отходчивый, вздохнул и объявил, что отправляется в университет. Франц пожал плечами и остался дома.

Спустя два одиноких часа и миллион неспокойных мыслей, Франц, испытав укол неожиданного вдохновения, встал с дивана и вышел навстречу несправедливому миру. Он спустился по лестнице и застыл напротив двери в квартиру Доменико. Он потянул ручку, и дверь отворилась. Видимо, К. посчитал, что в комнате барристера нечего было воровать. Все еще повинуясь чьей-то невидимой воле, Франц сделал шаг за порог. Он оказался в тесной бедно обставленной комнате. Каждый предмет мебели, каждое одеяние, каждая соринка здесь видали лучшие дни. Но угрюмее всех выглядел пожилой стол, на котором едва различимы были следы давно уже стертого лака.

Франц, сам не зная, что хочет найти, настороженно огляделся по сторонам. Он непроизвольно зажмурился, когда его взгляд скользнул по красному пятну на полу. Видимо, пятно так и не получилось полностью отмыть. Впечатлительному Францу тут же сделалось дурно. Чтобы не видеть больше зловещий знак, он сосредоточил свое внимание на первом попавшемся на глаза предмете, коим оказался не кто иной, как уже упомянутый потертый стол. Именно тогда Франц, чувствуя себя последним негодяем, заприметил несколько неприкаянных листочков бумаги.

Он хорошо себя знал. Не было смысла в том, чтобы пытаться отсрочить неизбежное. Студент в два решительных шага оказался у стола и завладел листочками.

«Дорогая матушка,» так начинался текст на первом из них. Сердце Франца облилось кровью и сжалось в мучительной тоске. Ощущая себя необратимо пропащим человеком, он дочитал письмо до конца. За ним последовало второе, все в исправлениях и с целыми вычеркнутыми абзацами. И если первое излучало некое подобие надежды и непропорционально преувеличивало шансы Доменико на успешное разрешение всех его сложностей, то второе – явно черновик первого – было куда ближе к истине. Кое-где чернила расплывались в кляксе. Здесь упала слеза, подумал Франц, и сам еле удержался от того, чтобы не расчувствоваться.

Зная, что его грешную душу уже ничто не спасет, Франц разыскал на столе еще несколько подозрительных листочков и прочитал и их. То были письма матери Доменико – полные любви и трепета, полные надежды и все как одно неосведомленные о плачевном состоянии жизни единственного сына. Доменико явно часто их перечитывал и всегда держал под рукой.

Не вполне осознавая, что делает, но зная, что поступает единственно возможным способом, Франц поднялся к себе, набросил пальто и выбежал на улицу навстречу ноябрьской слякоти. Он добежал до ближайшего отделения почты, потратил последние гроши на марки, конверт и отправку, и лично проследил за тем, как почтовый клерк уносит запечатанное письмо Доменико в темные дали большого зала. Так началась самая странная переписка в его жизни.

Ответ не заставил себя долго ждать – Франц лично забрал его с почты и дрожащими руками вскрыл. Матушка радовалась успехам Доменико и ждала его домой. И тем же вечером Франц написал новое письмо, которое начиналось так:

«Матушка, я невыносимо счастлив. Изабелла ответила да. Я поглощен суматохой настоящего, а живу движением и надеждой на завтра. Наше дело выигрышное, я ни на секунду не сомневаюсь в этом, и сейчас, пока я перебираю бумаги и готовлю последний доклад для суда, мой ассистент записывает это письмо под мою диктовку. Посему прости мне, что я столь безличен в некоторых комментариях и не могу позволить себе некоторые привычные наши эпистолярные вольности. Извини это причуду моему вновь обретенному счастью!»

Франц немного дал волю воображению, стараясь не выходить за рамки правдоподобия. Он осторожно использовал те скудные факты о Доменико, что были доподлинно известны всем обитателям дома господина К., и насочинял несколько новых. Письмо вышло настолько удачным, что Франц даже задумался на мгновение: а правильно ли он поступает?

Он еще раз перечитал письма матушки Доменико, которые незаметно переместил в свою комнату на чердаке, зная, что их все равно никто не хватится. Нет, решил Франц, он все делал верно. Как абсурдно, как нелепо прервалась эта молодая жизнь! Сколько недосказанного оставил за собой этот замкнутый молодой барристер! Сколько горя приключилось с ним за последний месяц!

Кто-то должен был найти в себе смелость и бросить вызов вселенскому беспределу. Так не должно было происходить. Это было несправедливо, безответственно, негуманно. Франц решил навести порядок.

Переписка продолжилась. По мере того, как настоящее оставалось позади и становилось воспоминанием, он все с большей неуязвимостью мог сочинять и придумывать. Через месяц Доменико получил прибавку в жаловании, а через еще два переехал в новые апартаменты (разумеется, прикрепленные к тому же почтовому участку). Готовясь стать образцовым супругом для своей Изабеллы, он каждое воскресенье стал посещать церковь. Работа уже не отнимала столько сил, и времени вечером хватало даже на театры. Все шло как нельзя лучше.

Матушка была в восторге. Сын еще никогда не писал ей так часто и столь подробно. Она отметила, что стиль его стал более легким, но оттого не менее узнаваемым, и порадовалась улучшению его почерка. А почерк и вправду улучшился – Франц всегда подозревал в себе некоторые способности к каллиграфии, и сейчас изрядно поднаторел в имитировании Доменико. Надобность в ассистенте тут же отпала – теперь сын писал письма сам, своею рукою.

Франц не прекращал придумывать обстоятельства своей новой жизни даже на занятиях. Он сделался рассеян и даже забывчив. Филипп постоянно упрекал его в этом, но Франц раздраженно уходил от беседы. Наконец Филипп не выдержал.

– Я не узнаю тебя! – сказал он как-то вечером, остановив Франца в дверях. Тот собирался в очередной раз посетить почтовое отделение и был очень недоволен задержкой.

– Я вернусь, и мы поговорим, – буркнул он.

– Не поговорим! – возмутился Филипп. – Ты снова увильнешь, а потом опять и опять. Мне надоело за тобою гоняться! Все эти странные визиты на почту, твоя нетипичная забывчивость, несдержанность… Скажи, ты влюбился? Кто-то украл твое сердце? Почему ты не хочешь довериться мне? Вспомни, совсем недавно между нами не было ни одного секрета!

– Ты не поймешь! – отмахнулся от него Франц.

Филипп в отчаянии схватился за голову.

– Я не узнаю тебя! – повторил он.

Франц грубо оттолкнул его плечом и вышел наружу.

Наступили каникулы. Филипп с успехом выдержал все испытания, Франц сдал сессию кое-как, но с оговорками был допущен к новому семестру. Впрочем, его это не беспокоило – он обрел смысл жизни и отказывался покидать комнату на чердаке в доме господина К. Пожав плечами, Филипп в одиночку уехал отдыхать в родной город. Франц же остался и продолжил платить аренду в одиночку, подрабатывая здесь и там.

Матушка тоже звала своего Доменико в отпуск, но тот категорически отказывался. На носу была свадьба, да и барристерские заботы не давали ему ни минуты покоя. Но он обещал что-нибудь придумать, иначе матушка грозилась нагрянуть к нему самолично.

Так пролетели три месяца каникул.

Франц сочинял очередное письмо, когда дверь комнаты на чердаке распахнулась и внутрь зашел Филипп. Он привычным движением отправил сумки на диван и раскинул руки в стороны, восклицая:

– Франц! Как же я скучал по тебе, старый бездельник!

Франц нахмурился и нехотя поднял глаза, одаривая своего друга сердитым взглядом через плечо.

– Нельзя ли чуть тише? – злобно поинтересовался он.

Лицо Филиппа исказило изумление. Он пошатнулся и вынужден был опереться рукою о многострадальный диван, чтобы не упасть.

– Что с тобой? – процедил Франц.

– Вы… – только и смог выдавить из себя Филипп. – Простите, вы…

– С каких это пор мы на «вы»? – не понял Франц.

– Я должно быть, ошибся, – извинился Филипп, беря себя в руки. – Мы снимали эту комнату с моим другом Францем. Он, наверное, съехал… скажите, Вам случайно не известно, кто проживал тут до вас?

– Шутить изволите? – рассердился Франц.

– Да что вы, ни в коем случае, – опешил Филипп. – Вы просто очень похожи на одного… на одного нашего бывшего соседа! Он… Простите!

Филипп окончательно смутился, взял сумку и попятился к выходу, неловко кланяясь.

– Да что с тобой! – вспылил Франц.

– Простите! – взвизгнул Филипп и выскочил из комнаты. С лестницы донеслось удаляющееся стаккато его шагов.

– Что за чертовщина, – пробормотал Франц и вернулся к письму.

Закончив, он аккуратно сложил листочек в конверт и спустился на улицу.

Все было так странно, подумалось ему. Взять, например, этого парнишку. Филипп! Кажется, так его звали? Так вот, до сей поры этот Филипп всегда обращался к нему на «ты». Они были соседями не один месяц и даже несколько сблизились. И с чего он так перепугался? Интересно, в каком университете он состоял? Может быть, учеба повредила его разум? Такое случалось – он совершенно точно не раз слыхал о таких историях на службе.

До чего же непонятными были все люди, и он вместе с ними. Ну вот скажите, зачем, зачем ему вздумалось обманывать матушку? Он твердо решил в следующем письме сознаться ей во всем. И в том, что за душой у него не оставалось ни гроша, и в том, что Изабелла его бросила… это разобьет ей сердце, но, по крайней мере, так будет честно.

А матушка ни за что не покинет его в беде. Своего единственного Доменико.


Так завершилась вторая сказка Принца…

Сказки перестают быть сказками

Принц, получив вознаграждение за сказку о клерке, тут же устроил себе праздничный ужин. «Отчего бы и нет?» решил он. Тяжелое впечатление, оставленное недавними событиями, на некоторое время улетучилось. Оставалось написать еще две новеллы, и жизнь обещала стать легче. К тому же кошмар в замке стал потихоньку забываться, как давно приснившийся страшный сон.

После небольших каникул Принц вознамерился проявить небывалую прозорливость и начать новое произведение как можно раньше.

Именно с этой целью он отправился на работу одним чудесным осенним утром, прыгая через две ступеньки вниз по лестнице приютившего его дома.

Проходя мимо дона Лоренцо, Принц по своему обыкновению едва заметно кивнул в знак приветствия и направился к выходу.

– Удивительное дело! – не сдержался хозяин комнат. Принц остановился. – Вчера принесли письмо для бедняги Альфредо, представьте себе. Якобы от его матери. Я взял на себя смелость вскрыть послание, знаете ли, – я заподозрил, что это чья—то жестокая шутка. Тем более, что я и сам намеревался повторно написать этой многострадальной женщине. И что же вы думаете?

В коридоре будто сделалось холодно, хотя Принц прекрасно знал, что сквозняку неоткуда было взяться. Он нашел в себе силы выдавить:

– Что же?..

– Это и вправду была его матушка! – воскликнул дон Лоренцо, заново переживая свое изумление. – Уж я-то выучил почерк бедной старушки за эти годы и могу поручиться, что это ее рука! Бедняжка, наверное, совсем тронулась умом от горя! Иначе я это и объяснить не могу – пишет сыну на этот самый адрес, как будто он еще жив! Справляется, как у него дела как ни в чем ни бывало! И это при том, что похороны были не далее, чем на прошлой неделе! Бедная женщина, скажу я вам! Бедная, бедная женщина…

Мир закружился, норовя выпрыгнуть у Принца из-под ног.

– Но погодите, – с надеждой начал он, – вдруг письмо старое, вдруг оно затерялось и пришло с опозданием.

– Не может быть, – отрезал Лоренцо, – письмо датировано позавчерашним днем!

– Но вдруг мать перепутала неделю, день! Вдруг она ошиблась в дате?

– А потом письмо вдобавок ко всему затерялось, чтобы прийти вот так правдоподобно? – грустно усмехнулся Лоренцо.

Принц твердо уверился в том, что в коридоре сквозняк. Иначе отчего его бил такой озноб?

– Но ваше письмо могло потеряться, не дойти.

– Могло, – согласился Лоренцо. – но скажите мне вот что: почему тон ее письма такой, позвольте сказать, обыденный? Почему она не обеспокоена долгим молчанием своего чада, а пишет ему как ни в чем не бывало? Как будто она совсем недавно получила от него очередное послание! Милый Альфредо, говорит, я рада, что твои дела пошли на поправку! Милый сынок, я рада твоему повышению! Мы с девочками ждем не дождемся, когда ты наконец обживешься в городе и позволишь нам навестить тебя. Что вы на это скажете?

Принцу нечего было сказать. Принцу в это мгновения хотелось одного – пробудиться в своих покоях от этого злого наваждения и позабыть разом всех сказочников и Лоренцо на свете. Он ведь знал во глубине души, к чему все это шло. Он понимал. Он никогда не считал себя религиозным, но сейчас рука непроизвольно потянулась к груди и нащупала крест сквозь плащ и сорочку. Так было спокойнее.

– Вы точно больше не отправляли никаких писем его матери? – спросил Принц мертвым голосом. – Не могло ли какое-то из них залежаться? может быть, на почте перепутали?

– Говорю я вам, старушка тронулась от горя! – возразил Лоренцо, который начинал терять интерес к этому малосодержательному разговору.

– Да, должно быть, – кивнул Принц.

Не говоря больше ни слова, он развернулся на каблуках и взлетел обратно вверх по лестнице. Принц очень внимательно осмотрел свою комнату. Что он ожидал обнаружить? Чего искал?

Контракт? Принц методично пролистал его, читая первую строчку каждой статьи и не понимая ни единого слова. Он заставил себя успокоиться и перечитал весь документ с самого начала, но снова воспринял лишь десятую часть текста. Смятение все сильнее путало его мысли.

Он развернулся и бросился вниз. Так нельзя было больше существовать. Только один человек мог дать ответы на все его вопросы.

– Лоренцо! – позвал Принц, задыхаясь. Грудь что-то сдавило, ему невыносимо не хватало воздуха. Он попробовал успокоиться. Опять. Безуспешно.

– Лоренцо! – окликнул он еще раз, не находя хозяина комнат.

– Я здесь, – ответил тот, возникая перед Принцем. – Я не уходил никуда, синьор, я был здесь, неподалеку. Скажите-ка, а вам, может быть, нездоровится? Не угостить ли вас ромашковым чаем, у меня…

– Нет, что вы, благодарю вас! Я спешу, ничего не нужно, не стоит, – судорожно перебил его Принц. – Я просто… Просто хотел вас поблагодарить!

– Ах, ну это можно. Только вот за что? – недоуменно уточнил Хмурый Лоренцо.

– За то, что вы отрекомендовали меня моему работодателю, – осторожно молвил Принц. – Я нашел работу благодаря вам.

Мир остановился. Было слышно, как тикают часы в комнате за спиной у Лоренцо. На третьем этаже кто-то уронил на пол металлический предмет. Подсвечник? На улице торговец громко рекламировал свои пироги. Лучшие в Саджии.

– Кому-кому? Кому это я вас отрекомендовал? – спросил наконец Лоренцо.

– Господину в шляпе, – объяснил Принц, понимая, что в уточнениях уже не было надобности. – Долговязому, с бородкой, в черном облегающем плаще. Тому, что несколько раз приходил ко мне в комнаты. Он ссылался на вас. Он часто находил в вашем доме хороших работников.

Лоренцо на мгновение задумался, а потом уверенно помотал головой.

– Не припомню такого синьора, вот уж простите мне мою дырявую память. Я был бы рад помочь такому способному юноше, как вы, да только вот едва ли вожу нужные знакомства. И господина такого не припоминаю, уж простите великодушно.

Ну, вот и все. Принц видел два варианта, две возможности. Во-первых, он мог забыться. Он мог опозорить себя и прямо на глазах у хозяина грохнуться в первый в своей жизни обморок, временно избавляя себя от необходимости действовать дальше. А еще он мог убежать. И он сделал выбор.

Он оставил озадаченного Лоренцо и вырвался на улицу. Ноги понесли его в роковое место.

Задыхаясь, он преодолел до боли знакомый маршрут, нырнул в проклятый закоулок и дернул дверь. Заперто. Даже наружная дверь – заперта! Он замолотил по ней кулаками, несколько раз остервенело дернул за ручку и обессиленно припал к холодному дереву. Дверь со скрипом завалилась внутрь, увлекая его за собой. Он был готов поклясться, что раньше она открывалась в другую сторону, но сейчас ему было все равно. Он устремился наверх.

Принц ворвался в кабинет. Сказочник что-то писал за своим столом.

– Лоренцо не знает вас, – резко сказал Принц, не тратя время на приветствия.

Сказочник поднял глаза, нахмурился и продолжил писать.

– Вы мне соврали.

Сказочник еще раз поднял глаза, не пытаясь скрыть своего неудовольствия. Он жестом указал Принц на стул. Тот сел.

– Изволите это прокомментировать? – возмущенно потребовал Принц.

– Вы не видите, что я очень занят? – ледяным тоном уточнил сказочник.

– Вы. Мне. Соврали, – отчеканил Принц. – Даже если бы вы были заняты спасением своей собственной жизни или любым другим делом государственной важности, я имел бы полнейшее право на немедленный ответ. И я использую это право.

– Вы не задавали вопросов, – заметил Сказочник. – На что я должен отвечать?

Принц чувствовал, что теряет контроль над собой.

– Хотите вопрос? Пожалуйста. Какого черта вы мне соврали?

– Потому что я посчитал это целесообразным с учетом сложившихся на тот момент обстоятельств. Я ответил? А теперь не отрывайте меня от моей работы и, будьте так любезны, возвращайтесь к своей.

Принц оставался сидеть.

– Я не потерплю такого отношения, – заявил Принц своим лучшим королевским тоном.

Сказочник медленно отложил перо, откинулся на спинку кресла и устало потер глаза.

– Вы подписали Контракт? – приглушенно спросил он.

Принц покраснел от бессильной злобы.

Он собрался сказать какую-то резкость, но Сказочник стремительно ударил кулаком по столу. Принц оторопел, как будто этот удар пришелся по нему. Темные глаза напротив жгли его холодным льдом. К нему вернулось давно забытое чувство, когда отец бранил его за дурно выученный урок. Ему категорически не нравилось это чувство.

– Давайте попробуем еще раз, – повторил Сказочник, не глядя на Принца. – Вы подписали Контракт.

Принц не был уверен в твердости своего голоса, а потому просто кивнул.

– Замечательно, – констатировал Сказочник. – Насколько я ведаю, в Контракте ничего не говорилось о том, что предшествовало его подписанию. Он действует независимо от событий, приведших к его заключению и ни в коей мере ими не определяется. Ведь так?

Принц кивнул. В горле по-прежнему было сухо.

– Тогда, используя ваше собственное выражение, «какого черта» вы об этом упоминаете?

– Я… – начал было Принц и тут же закашлялся. Он ненавидел этого Сказочника, ненавидел.

– В таком случае, я предлагаю всем продолжить трудиться, – безапелляционно отрезал Сказочник, и на этот раз их взгляды встретились. Принц понял, что не давало ему покоя со дня их знакомства. Ему не показалось тогда – глаза Сказочника были неправдоподобно узкими и абсолютно черными. Ни зрачков, ни белка – ничего, только сплошная чернильная чернота.

Принц молча кивнул и вышел из Кабинета, изо всех сил стараясь не сорваться на бег. Закрывая за собой дверь, он услышал, как перо за его спиной деловито заскрежетало по бумаге.

Внезапно силы оставили его, и земля заходила ходуном под ногами. Принц облокотился о стену и закрыл глаза рукой. Он ничего не сказал Сказочнику про Альфредо. Да и стоило ли? Чему бы это помогло? Не мог ли весь этот кошмар и правда быть простым совпадением?

Ненависть и усталость разрывали его изнутри.

Голова болела так, как будто он не спал три ночи подряд. Возможно, так оно и было. Возможно и нет. Он не помнил.

Его взгляд задержался на продолговатой мерцающей полосе на полу. Странно. Очень, очень странно, но дверь комнату, где он писал свои сказки, была приоткрыта. Обычно Сказочник сам запускал Принца на работу, но сегодня дверь была не заперта. Принц не стал удивляться этому обстоятельству. У него не было сил. Причины был не важны. Он нуждался в отдыхе, а в комнате был стул. Все остальное мало заботило его в этот момент. Комната ждала его, и он двинулся ей навстречу.

Коридор плавал перед его глазами, словно во время качки на море. Осторожно, нащупывая путь руками для верности, он пробрался внутрь и устало опустился на ненавистный стул. Наверное, он впервые был рад его жесткой спинке и неудобному сиденью.

Принц сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Качка перед глазами стабилизировалась и превратилась в мерное покачивание, но боль не отпустила.

На столе лежала стопка белой бумаги. И каменное перо рядом с ней.

Принц взял перо, повертел его в руках и положил на место. Сегодня о работе не могло быть и речи – голова досаждала ему все сильнее.

Он закрыл глаза. Стало полегче, но спустя мгновения перед его внутренним взором замелькало что-то неясное. Что-то, что приключилось с ним очень давно. Что-то неприятное. Он распахнул веки, но тут же получил новый укол мигрени.

Он снова сбежал от нее в темноту, но образы прошлого моментально возобновили свой шабаш.

Спасения не было. Он не мог больше терпеть, он устал бороться, даже тусклый свет трех свечей причинял ему невыносимые страдания.

Он обхватил лицо руками, надавил ладонями на глаза в абсурдной надежде облегчить боль.

И увидел Батафи.

Шут расхохотался ему в лицо. Принц захотел вырваться и открыть глаза, но Батафи грубо схватил его за виски и крикнул:

– Вспомни! Вспомни меня!

Принц вспомнил.

Он вспомнил туман, вспомнил одинокую ночь рядом с комнатой мертвеца.

– Изабелла, – прошептал он, чувствуя, как по его щеке сползает слеза.

– Я выкинул перо, – спокойно сказал Батафи, не отпуская Принца.

– Прости меня, – прошептал Принц.

– Я выкинул его из окна башни. Оно упало вниз. И пропало в лесу.

– Я бы все изменил, если бы смог.

– Я бессилен.

– Все началось в Галерее? Ведь так? – спросил Принц у пустоты. – Я потерял контроль. Я потерял самообладание. Честь. Изабеллу. И все из-за ревности. И потом я сошел с ума.

– А как же я? – спросил шут.

– Люди не сходят с ума просто так.

– Не сходят. А как же я?

– Все из-за Галереи. Из-за королевского бала. Бал был потом.

– А потом я убил его.

– Это сделал ты?

– Я написал историю. Каменным пером на белесой бумаге. Помнишь?

– Ты сказал, что выкинул его.

– Верно, – согласился шут, – Написал и выкинул. А историю сжечь не смог.

– Так стало быть…

– Стало быть?

– Стало быть, ты не умер?

Шут зашелся визгливым хохотом.

– Я? Не умер? А где же я?

– Я не знаю. Ты… здесь?

– А где это, здесь? – упорствовал шут,расплываясь в улыбке.

– Здесь, это… – Принц задумался. Голова больше почти не болела. Ему сделалось легко. Он осознал, что шут до сих пор не убрал ладони с его висков, но теперь он не давил на них, а лишь деликатно поддерживал его голову, как будто боясь уронить.

Это была минута абсолютной ясности.

– В Саджии, – уверенно сказал Принц. – Мы в Саджии.

Шут захохотал.

– Ты знаешь точно?

Принц засомневался.

– Я помню, как бежал сюда.

Батафи хихикнул.

– Гляди! – торжествующе приказал он, убирая руки от висков Принца.

Все внезапно прояснилось. Точнее, так показалось только на первый взгляд, потому что там, где они находились, вдруг стало молочно-светло. Принц вгляделся и увидел туман.

– Твои глаза! – напомнил Батафи.

– Что с ними?

– Ты закрыл их?

– Точно, – вспомнил Принц. – Открыть?

– Нет, если хочешь досмотреть сон.

– Так это сон, – уразумел Принц.

– И да, и нет. Смотри!

Батафи взмахнул рукой, и туман рассеялся. Они сидели друг на против друга, Батафи был за блестящим дубовым столом, а Принц – в кресле посетителя. Кругом были книги – на полках, в неряшливых стопках, на витиеватых журнальных столиках и даже под стульями.

– Мы в его кабинете? – попробовал угадать Принц.

– Разве похоже? – преувеличенно возмутился Батафи.

– Кругом книги, он такой же тесный, – настоял Принц.

– Но он другой, – подсказал ему шут.

– Другой, – мечтательно согласился Принц. – И еще здесь нет ни одной свечки. Почему тогда здесь так светло?

– Свечи – не лучшее решение для библиотеки.

– Откуда тогда свет?

– Твои глаза закрыты, – напомнил ему шут.

– Верно, – кивнул Принц. – А еще я не здесь. Я в Саджии.

– Ты здесь. Я здесь. Мы оба не здесь, а в Саджии. А еще я лежу под землей у стены твоего замка.

– Ты похоронен, – медленно констатировал Принц.

– Я же умер, забыл?

– Я помню. Ты выбросился из окна. Вслед за пером. После того, как рассказал мне все. Но тогда я не подумал. Я даже не вспоминал о твоих словах до этого самого дня. А ведь ты рассказал мне все и даже больше. Про истории… И про перья. Как же так вышло, что я ничего не запомнил? Ты так неясно тогда выражался.

– Ты убежал. Твоя память осталась дома, – хихикнул Батафи.

– Твоя типичная шутка, – нежно укорил его Принц. – Как же легко шутить над чужим несчастьем. Но ты кругом прав – я отчаянно хотел все забыть, и вот к чему это привело. Но ты мог бы говорить со мной более понятно. Немудрено, что я ничего не заподозрил.

– Я был на краю гибели, помнишь? Я сошел с ума. А еще, я сам не верил.

– Не верил во что?

– В силу историй.

– Ты предыдущий сочинитель, – догадался Принц.

– Я? – Захохотал Батафи. – Я? Ну разве я похож на писателя? Ах, если бы! Но нет! Я пишу дурные истории. В отличие от тебя. Ты пишешь ладно. Мне всегда нравилось.

– Ты читал мои работы?

– О, я многое о тебе знаю, – уклонился Батафи.

– Ты пробирался в мои комнаты? – спросил Принц. Он не чувствовал гнева, лишь холодную отрешенность.

Батафи сделал неопределенный жест и откинулся на спинку стула.

– Я читал твои работы. И стихи. Особенно тебе удаются стихи, Принц.

Принц покачал головой, игнорируя последнее замечание Батафи.

– Что же ты написал про беднягу Доменико?

– То, что произошло. Про туман, заполонивший его душу. И про крысу, которая вырвала ему сердце. Я пишу то, что думаю. Ты пишешь то, что чувствуешь. Твои сказки не так безнадежны.

– Ты из Гильдии? – догадался внезапно Принц. – И это твой кабинет.

– Ах, ну вот они-с и додумались, – всплеснул руками Батафи.

Внезапно все переменилось. Те книжки, что стояли на полках, посыпались вниз и погребли под собою пол. И без того неряшливые стопки из томов распались на неаккуратные горки. Стол в одно мгновение покрылся царапинами и потерял добрую половину своего лака. Цвет пропал из комнаты, и она стала буднично серой, сумеречной. Одеяние Батафи тоже переменилось. Он был облачен в строгий костюм, безупречно белую сорочку, галстук. Его лицо лишь отдаленно напоминало привычную шутовскую гримасу. Принц ни за что ни признал бы его, доведись им нечаянно пересечься на улице. Да и сейчас он сомневался, не подменил ли кто-то его собеседника.

Мужчина напротив развел руки в стороны.

– Это мой кабинет.

– Это все еще ты? – прямо спросил Принц.

– А кто же еще? – ухмыльнулся Батафи.

– Я потерял способность удивляться, – сознался Принц.

– Потому что ты думаешь, что ты во сне, – пояснил Батафи.

Его голос был узнаваем, но из него пропали истеричные шутовские нотки. Теперь он был глубоким, мелодичным, даже немного умиротворяющим.

– А где расположен твой кабинет? – поинтересовался Принц.

– Там же, где и кабинет Сказочника, – с улыбкой ответил Батафи.

– Понятно. То есть я не дождусь ответа? – скривился Принц.

– То есть я уже давно тебе его дал, – продолжал улыбаться Батафи. – Как распорядиться им – твое дело.

– Значит, я снова его упустил, – повесил голову Принц.

Они помолчали.

– Знаешь, что? – задумчиво сказал Батафи.

– Да? – отрешенно отозвался Принц.

– Я все же дам тебе еще один совет.

– Какой же?

– Напиши сказку про меня.

– Про тебя? – переспросил Принц. Батафи кивнул.

Этот совет резко вернул Принца к действительности. Вернее, к тому, что он принимал за действительность в последние несколько недель своей жизни. К Контракту, к двум недописанным сказкам, к таинственным письмам от матери клерка, к Изабелле… О, боже! Его словно молнией ударило. Герцогиня! Ведьмочка! На какую кошмарную ссылку обрекла ее сказка? Какую участь уготовило ей каменное перо в его ядовитых руках?

– Я должен все исправить! – воскликнул он. – Я должен написать новую сказку про Изабеллу!

– Ах, твоя потерянная любовь, – понимающе кивнул Батафи. – Увы, новая сказка на нее повлияет.

– Почему же? – опустошенно спросил Принц.

– Ты уже написал про нее, и теперь герцогиня Изабелла дожидается тебя там, куда не заплывет ни один корабль.

– Я напишу продолжение, – горячо возразил Принц, – я сочиню хороший конец! Ее корабль снова взлетит и отнесет Изабеллу домой!

– Ее больше нет среди нас, – покачал головой Батафи. В его глазах светилось искреннее сочувствие.

Принц, сердцем чувствуя правоту его слов, все же не сдавался.

– Но почему это так?

– Смотри, – вздохнул Батафи. – Ты можешь бросить монетку в фонтан без особых усилий. Она послушно покинет твою ладонь, и, повинуясь гравитации, упадет в воду и пойдет на дно. Однако для того, чтобы достать монетку со дна фонтана, тебе придется потрудиться. Ты не можешь просто перевернуть фонтан и уповать на то, что она чудом окажется у твоих ног. Ты должен будешь сунуть за нею руку и, вполне вероятно, намочить рукав, даже если ты соизволишь его засучить. Ты должен будешь распознать ее на дне среди сотен таких же монеток и, подковырнув ее пальцем, вытащить ее на воздух, преодолевая между тем сопротивление плотной воды.

– Легко потерять, – эхом прошептал Принц.

– Тяжело найти, – кивнул Батафи.

После небольшой паузы Принц спросил:

– Получается, Батафи, что ты тоже сказочник?

– Нет, – рассмеялся тот, – куда мне до твоего Заказчика. Я бы ни за что не взял себе такое звонкое имя. Однако все мы в Гильдии служим одному ремеслу.

– А с кем заключал контракт ты?

– О, со многими! И я не очень горжусь этим, знаешь ли.

– Почему же ты тогда продолжал?

– Все просто, – Батафи облокотился на стол и грустно посмотрел Принцу в глаза, – я не верил.

– Не верил?

– Абсолютно!

– Не верил во что? – потребовал Принц.

Батафи вздохнул.

– Не верил в перо. Не верил в бумагу. Не верил в писателей. Ни во что не верил. И впоследствии твои коллеги несколько раз и очень наглядно показали мне, что я был серьезно не прав. И тогда я принял единственно возможное, как мне тогда думалось, решение. Я сошел с ума.

Принц одарил его недоверчивым взглядом.

– Ах, выше высочество, —улыбнулся Батафи, пожимая плечами, – вы же помните мои последние дни. Пусть мое нынешнее обличье не сбивает вас с толку. На протяжении большей части нашего с вами знакомства я был на удивление не в себе.

Принц вспомнил Батафи-шута. Вспомнил его вороватое поведение, неясную репутацию, вспомнил его роль в собственном грехопадении.

– Почему ты вел себя именно так? – спросил он, морща лоб в попытке примирить образы двух людей: бесноватого шута в нелепом наряде и модного, уверенного в себе господина.

– Потому что людям свойственно совершать глупости, – вновь пожал плечами Батафи. – Потому что я вжился в новую роль. Потому что… Потому что! Тысячи потому что, и ни одно из них меня не оправдывает. Но я все еще могу кое-что поправить. Я могу подсобить тебе.

Принц кивнул.

– И ты советуешь мне сделать тебя героем моей новой сказки.

– Именно, – согласился Батафи. —Посуди сам, описание моих злоключений никому не навредит, ибо я и без того уже умер. Несомненно, ты мог бы выдумать историю из ничего, я не сомневаюсь в силе твоего воображения. Но где гарантия того, что тебе это удастся? Где гарантия того, Сказочник примет твою работу?

– Он может не принять? – насторожился Принц.

– Запросто!

– Я не помню, было ли что-то на этот счет в Контракте, – признался Принц. – Он всегда успокаивал меня, беспрекословно принял даже такую короткую сказку, как про Изабеллу.

– А ты не боишься, что под конец вашего сотрудничества он найдет твои усилия недостаточными? Ты, как я вижу, не очень внимательно изучил документ. А что, если тебе будет не хватать нескольких страниц до общего количества?

– Он подчеркивал, что размер произведений ничего не значит! – возмутился Принц.

– Отдельных, – заметил Батафи, – но не всех вместе. А ведь есть еще и долг. Ты не высчитывал, сколько слов тебе надобно написать?

Принца бросило в холодный пот.

– Я не помню такого пункта. Хоть убей!

– Ничего удивительного, – мягко успокоил его Батафи, – ситуация более чем знакомая. Он умеет заговаривать зубы и формулировать контракты таким образом, что даже самые внимательные авторы пропускают в них много важного. Я и сам использовал кое-какие грязные приемчики, но до этого виртуоза мне всегда было далеко. Он непревзойденный мастер своего ремесла.

– Я все же не могу поверить в то, что столь важная деталь прошла мимо меня, – сокрушался Принц. – Какая это статья? Какой пункт?

– Ты найдешь ее, – многозначительно прервал его Батафи. – А пока слушай! Истории моей жизни хватит на один хороший роман. Рассчитай свои силы, и безотлагательно приступай к его написанию. Потом принимайся за долг. Но помни, что ты должен для начала разделаться со своим основным обязательством. Ступай домой и жди вестей. Скоро на твое имя поступит письмо. Это будет моя исповедь. Небольшая, но сложно передать больше, будучи по ту сторону могилы. Изучи ее и распоряжайся ею на свой вкус. Помни, что Сказочник никогда не дозволит тебе приносить материалы с собой. Продумывай каждую главу дома и приходи на работу с пустыми руками. Этого должно хватить.

– Я… благодарю тебя!

– Пока не за что меня благодарить, – возразил Батафи. – Работа только начинается. Ты должен жить этим романом. Только когда будет поставлена последняя точка, я смогу сказать, что моя помощь была ненапрасной. Ступай с миром, Принц, и напиши эту книгу. Открой глаза!

Прежде, чем Принц успел что-либо возразить, мир снова заполнился серебряной дымкой тумана. Он на мгновение провалился в черноту, а затем, повинуясь неведомой силе, словно вынырнул на поверхность из темных вод. Его глаза открылись. Он сидел за своим рабочим столом, а напротив лежало каменное перо.

Роман и бегство

Добравшись домой, Принц первым делом бросился за Контрактом и внимательно перечитал его. К своему ужасу, он обнаружил, что Батафи был прав. В одном из, на первый взгляд, совершенно посторонних пунктов, был вскользь упомянут некий «общий необходимый объем создаваемых произведений». И он был велик. Он претендовал на целую книгу.

Этот пункт приводился в отрыве от более уместного участка документа и предательски прятался среди вороха ненужных формальностей и повторений. Принц наверняка каждый раз пропускал эти абзацы, априори с ними соглашаясь.

Но делать было нечего.

Между тем настала поздняя осень. Две небольшие сказки и миллион забот съели целых шестьдесят дней, и теперь Принцу предстояло одолеть целый роман. На первый взгляд, остававшихся девяти с лишним месяцев вполне хватило бы даже самому нерасторопному литератору. Но было сразу несколько препятствий.

Во-первых, несомненно, деньги. Контракт предусматривал хитрую систему, в соответствии с которой Принца ожидало вознаграждение за каждую из завершенных работ. Еще до разговора с Батафи он не очень-то бережливо относился к деньгам, выплаченным ему за две предыдущие сказки. Теперь его финансовое положение было весьма незавидным, и он экономил на всем.

Принц мог бы поступить хитрее. Он мог бы написать еще одно небольшое произведение, тем самым обеспечив себя на зиму, а затем взяться за роман. Но это отнимало у него мечту об Изабелле.

Пусть Принц и содрогался от одной мысли о том, что герцогиня будет работать на Сказочника, сердце все равно умоляло его не терять свой последний козырь. Надежда была и так слишком эфемерна.

Кроме того, его муза всецело сосредоточилась на истории Батафи и отказывалась отвлекаться на что-либо другое. Повинуясь суеверию, свойственному многим творцам, Принц уверился, что любая посторонняя мысль непременно спугнет и без того капризное вдохновение. Он решил посвятить себя роману.

Вторая проблема была несколько заковыристее.

Как и было обещано Батафи, вскоре после их разговора Принц получил небольшую папку. Кто-то просто подбросил ее под дверь и скрылся, отрывисто постучав. Принц даже выбежал на улицу, все еще прижимая документы к груди, но таинственный курьер уже успел затеряться в толпе. Принц перестал удивляться подобным вещам. Он просто отнес папку в комнату и открыл ее. В глубине души он надеялся обнаружить в ней готовый конспект для будущей книги, но его поджидал сюрприз иного рода. Какой?

Здесь я вынужден оговориться.

Видишь ли, Принц так и не сознался мне. Увы! Он так и не сказал, что же за бумаги скрывала папка придворного шута.

Он не поведал мне, о чем был его роман, кто, помимо Батафи, был его героем, и чем все это закончилось. Он уклонился от объяснения и обещал продолжить на следующий день, а потом нашел новую причину, чтобы нарушить свое обещание. После этого его рассказ стал сбивчивым, я много переспрашивал, и несколько раз мы чуть было не повздорили.

Мне удалось восстановить лишь следующее.

Работа над романом продвигалась тяжело. Я бы даже сказал, что его вдохновение обрело припадочный характер: оно посещало его на короткие промежутки времени, доводило до исступления и бросало в одиночестве посреди бескрайней пустыни без слов и образов. В редкие минуты продуктивности он писал – писал запоем, писал быстрее, чем иные люди читают. Каменное перо оживало в его руках и, несмотря на свой внушительный вес, грациозно скользило по бумаге, едва поспевая за мыслью.

Время стремительно таяло. В иные дни Принц сетовал на свою беспомощность, но ничего не мог с нею поделать. Он писал по нескольку строчек в день и в раздражении их вычеркивал. Как-то раз он уничтожил целую главу, над которой трудился неделю, а затем переписал ее за один день. После этого рывка муза оставила за собой выжженную землю, и он еще долго не возвращался к роману.

Кое-как началась и пролетела зима. Весна, первые недели лета…

Осень была все ближе. Принц запаниковал. Он изменил своему правилу и заставлял себя сочинять даже тогда, когда работа совсем не шла, но сюжет почти не двигался. Все засушливые фрагменты подверглись значительной редакции, а то и вовсе были исключены из конечной версии. Когда муза вернула ему свою благосклонность, он решил не испытывать судьбу и писал сутки наполет.

Все это время Сказочник почти не проявлял себя, однако необычайная активность Принца на работе взбудоражила его любопытство. Одним вечером в конце июня он вызвал Принца к себе на разговор.

– Вы давно не приносили мне ничего нового, – заметил он без лишних вступлений.

– Это так, – легко согласился Принц. Ему не терпелось вернуться к роману – в тот вечер он писал особенно вдохновенно.

– Вы осознаете, что для работы вам остается немногим более месяца?

– Вполне.

– И с чем связано ваше промедление?

– С тем, что я обнаружил в контракте один занимательный пункт.

– Всего лишь один? – усмехнулся Сказочник.

Их взгляды встретились. В последнее время они со Сказочником виделись все реже, но наследник так и не смог позабыть бездонную бездну этих непроглядных щелочек. Он еле поборол в себе импульс отвести взор.

– Один, который вы очень хорошо упрятали.

– Странная логика, – Сказочник откинулся на спинку стула. – То есть, по-вашему, я написал его невидимыми чернилами и скрыл между строк.

– Нет, – признал Принц.

– Я тайком добавил его после подписания? Причем в обе копии.

– Нет, – согласился Принц после неловкой паузы.

– Так каким же образом я его скрыл?

– Вы окружили его кучей неуместных замечаний. Он был практически неприметен на общем фоне.

– То есть вы признаете, что читали контракт избирательно? – пренебрежительно фыркнул Сказочник.

– Я читал его полностью, – Принц закипал холодным гневом.

– Сколько раз? Десять? Двенадцать? Вы изучили его вдоль и поперек и все равно не заметили столь важный пункт?

– Вы намеренно ввели меня в заблуждение, когда сказали, что сказки могут быть любого размера.

– Отнюдь, – ухмыльнулся работодатель, – я буквально процитировал фрагмент документа.

– Опустив другой.

Принц начинал терять самоконтроль. Он и вправду мог винить только себя. Но ненависть к Сказочнику от того разгоралась только сильнее.

– Сказки также могут быть и большими, – невозмутимо парировал Сказочник. – Чем меньше одна, тем объемней другая. Так ведь?

Принц угрюмо промолчал.

Сказочник вздохнул и закинул ноги на стол. Его сапоги блестели, как будто он никогда не выходил в них на улицу.

– Вы все равно сделали это намеренно, – огрызнулся Принц.

– Вы видите в людях только плохое, – засмеялся Сказочник.

– Я вижу в них то, что они показывают.

– Ах так! – Сказочник резко вскочил на ноги и посмотрел на Принца сверху вниз. – А что вы в таком случае видите в себе? Наивную спесь? Или, – он положил руку на сердце в картинном жесте, – простите меня великодушно, мой друг, но ремарка напрашивалась… или недалекость?

Принц крепко сжал ручки кресла.

– А что же это иначе? – саркастично спросил Сказочник. – Какой еще характеристикой рассудка нужно обладать, чтобы ожидать одинаковое суммарное вознаграждение за три листочка крупного почерка и три мелко исписанных тома?

Принц задрожал от гнева.

– Успокойтесь, – презрительно бросил Сказочник. – Ваши манеры не делают вам чести.

Он посмотрел в сторону, всем видом показывая, как тяжело ему было совладать с собственным негодованием. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, он выдавил из себя:

– Я попросил бы вас показать мне написанное.

Принц тут же побледнел. Он отчего-то знал, что это было начало конца. Все было решено.

– Роман еще не готов, – возразил он, и его голос предательски дрожал.

– И все же.

– Я… не могу.

– Я все равно прочитаю его, когда вы уйдете. Ключи от вашей комнаты есть только у меня. И даже не думайте о том, чтобы вынести рукопись. Я не допущу такой низости.

Принц знал, что отступать было некуда. Он твердо решил не терять больше лица.

Через несколько мгновений рукопись была у Сказочника на столе.

– Я погляжу, что вы решили бросить все силы на этот роман, – нахмурился тот, небрежно листая страницы. Он поднял глаза от текста и сощурился. – Останется ли у вас время на возврат долга?

– Я успею, – гордо ответил Принц. В его голосе звенел вызов.

– Что ж, – покривился Сказочник. – Посмотрим!

Его лицо помрачнело. Он стал листать медленнее, а потом и вовсе остановился и внимательно вчитался в один из абзацев.

– Откуда вам известно это имя? – потребовал он.

– Я не могу видеть место, где вы читаете, – холодно заметил Принц.

– Не ерничайте. Вы прекрасно себе представляете, кого я имею в виду.

– Нет.

– Довольно! – Сказочник хлопнул рукой по столу. Принц от неожиданности подскочил на месте. – Откуда вы знаете это имя?

– Мы знакомы, – оскалился Принц.

– Вы знали его под другим именем, – настаивал Сказочник.

– Я не обязан оправдываться. Допустим, что имя я придумал. Довольствуйтесь таким объяснением.

Сказочник хмыкнул и продолжил листать.

– А вы не жалели чернил.

– К чему это?

– К тому, что ваша книжка пока длиннее всех.

– О чем вы?

– О том, – спокойно повторил Сказочник, отрываясь от рукописи, – что ваша рукопись длиннее других.

– Каких? – Принца сковал холодный страх. Время замедлилось. Он стал видеть все в пугающей четкости – от сверкающих пылинок на безупречной поверхности стола до складок на корешках зачитанных книг.

– Длиннее рукописей ваших предшественников, – терпеливо пояснил Сказочник. – Неужели вы не слышите их голоса? Их дух силен в этой комнате.

– Я ничего не слышу, – отрекся Принц.

– Как занимательно. Вы знаете, меня забавляют его тщедушные попытки вернуться к жизни. Я даже перестаю их пресекать – за ними так увлекательно наблюдать. Я даже грешным делом подумал как-то, что до вас он больше не доберется. Но нет – он снова незримо со мною, и я снова читаю его потрясающую биографию. Как всегда, с обилием новых деталей и душещипательных подробностей, все в минорных красках. Неужели вы и правда ничего не слышите сейчас?

– Не слышу.

– Да что вы говорите, – Сказочник закрыл глаза и сделал медленный вдох. – Они уже шепчут хором. Давайте, я вам покажу.

Сказочник снял с полки невзрачную книжку и положил ее на стол перед Принцем. Он пролистал несколько первых страниц и остановился на портрете автора – умудренного годами синьора в старомодном парике. Принц посмотрел на литографию.

Он был готов поклясться, что грузное лицо на картинке поморщилось, как будто бы силясь что-то вспомнить, и немного отвело взгляд.

– Ну, а теперь вы слышите? – с искренним интересом уточнил Сказочник.

– Что я должен услышать? – отчаялся Принц.

Сказочник тут же поднес палец ко рту, призывая его замолчать.

– Тсс, начинается.

Сначала не было ничего, лишь абсолютное беззвучие. Потом – шорох страниц, скрежет пера, шелест. И бормотание – со всех сторон сразу, и снизу, и сверху, везде. И главное – в его голове.

Господин на странице начал шевелить губами, и его голос слился с бормочущим хором.

– Что это? Что происходит? – в ужасе вскричал Принц.

– Не изволите ли пролистать книжку? – вкрадчиво предложил Сказочник.

Принц нахмурился, отгоняя от себя все нарастающий шум. Он взял томик в руки.

Заглавие книги гласило: «Туман и чернила». Принц спешно пролистал страницы до начала романа.

Первые несколько строк заставили его побледнеть. Первая глава оставила его в диком смятении. Бегло пробежавшись глазами до середины, он отложил книжку.

– Знакомо, правда? – уточнил Сказочник с наигранной учтивостью.

– Этого не может быть, – просто сказал Принц.

– И, тем не менее, оно есть.

– Это подделка.

– В каком-то роде, да, – не стал спорить Сказочник. – С той точки зрения, что вы не найдете этой книжицы ни в одном частном собрании, даже у самого заядлого коллекционера. Она существует в единственном экземпляре. Она очень уязвима, она не может призвать легионы библиотекарей на свою защиту. Ее существование практически нельзя доказать. И тем не менее, она существует. И как же так вышло, что ее сюжет практически идентичен тому, что сочиняете вы?

– Я не знаю, – прошептал Принц.

– Ах, и я тоже в неведении! – ядовито вторил ему Сказочник. – Однако же я могу предположить. Я могу догадаться. Я могу вычислить. Возможно, – и он сделал драматическую паузу. – Возможно, вы с этим автором оба базировали свое повествование на одном источнике. И возникает вопрос. Откуда он? Кто вам его подсказал? Где вы его взяли? Кто вас, в конце концов, надоумил? А?

– Вы знаете, – взорвался Принц. – Вы все знаете! Почему вы тогда спрашиваете, почему мучаете меня?

– Извольте, – оскорбился Сказочник. – Разве это я мучаю вас? Отчего бы не обвинить того, кто вам этот сюжет подсказал?

– И что с того? – оборонялся Принц. – Сюжеты повторяются всегда. Мой стиль не похож на то, что вы показали мне. Могут быть и другие расхождения.

Сказочник якобы задумался.

– Могут, – согласился он после томительного размышления.

– Однако же, – тут же оживился он, – что вы скажете насчет этого.

Он извлек новую книгу, потолще, с другой полки и небрежно бросил ее на стол.

– И вот этого!

Следом полетела еще одна книга.

– И еще!

Скоро на столе образовалась внушительная горка из томов всех мастей и окрасов.

Принц дрожащими руками взял несколько первых попавшихся и неловко пролистал их.

Множество жанров. Толстые книги, маленькие. Рассказы, стихи, сказки, почти что брошюрки. И одно имя во всех – Батафи, Батафи, Батафи.

На первый взгляд, каждая из них следовала той же фабуле, что и новый роман Принца. Насколько позволял заключить его лихорадочный осмотр, ближе к середине начинались какие-то расхождения, а финалы и вовсе различались значительно. Но сомнений быть не могло – каждая пыталась раскрыть один и тот сюжет. Сюжет, о котором Принц отказался со мной говорить.

Его мозг даже не пытался найти объяснение. Принц застыл, снова держа в руках ту самую первую книжицу с портретом старомодного синьора. И тогда он ощутил наконец странное спокойствие, отрешенность. Что же, так тому и быть. Если бы книга была одна, он сошел бы с ума. Но их было неисчислимо много, а значит, таковы были правила. Он уже не ожидал ничего нового.

– Как это произошло? – прозвучал его вопрос.

– Связь поколений, – рассмеялся Сказочник, – пантеон бумагомарак! Мои верные подмастерья, замахнувшиеся на вечный сюжет – житие Шута. И вы среди них, мой друг. Еще один певчий в хоре вечности. Заслуженный кавалер ордена каменного пера.

Что-то в этих словах еще крепче уверило Принца в собственной правоте. Он стал различать голоса в бессмысленном шелесте, но не мог разобрать ни одного слова. Однако, подумалось Принцу, голоса были ничтожны, пренебрежимо малы, а слова не имели значения. Все, что должно было быть сказано, перешло на бумагу. Все, что предстояло сказать, жило в его голове. Он смирился. Он резко закрыл лежащую перед ним книгу. Перед тем, как обложка в одном стремительном хлопке погребла под собою лицо господина-писателя в парике, лицо успело немного изумиться. Брови поползли вверх, лоб покрылся морщинами, губы сложились в узкую линию.

Голоса взвились в бессильном негодовании.

Сказочник угрожающе сощурил глаза и наклонил свое тело вперед, хищно щуря чернильные очи.

– Что вы предлагаете? – грустно улыбнулся Принц, не слыша своих мыслей за поднимающейся какофонией. – Мне стоит все бросить? Начать заново?

– Отчего же, – оскалился Сказочник, крича в ответ, – я с нетерпением жду вашей работы. Я готов простить ей некоторую вторичность завязки, ибо финал обещает получиться непревзойденным.

– Так тому и быть, – прокричал Принц поверх голосов. Он встал и развернулся, чтобы уйти. В ту же секунду голоса стихли, умерли. Настала благоговейная тишина.

Когда Принц был уже в дверях, Сказочник задержал его. Он снова был спокоен и четок.

– Ах, и еще кое-что, – заметил он как бы между прочим. – На случай, если вы все же не успеете ничего дописать. Я долго размышлял о наших договоренностях и пришел к неутешительной мысли. На данный момент я нахожусь в затруднительном положении. Смотрите сами, мне не вполне известно местонахождение должника, назначенного вашим предшественником, а времени на заполнение сборника остается все меньше. Может статься, что найти этого человека будет как минимум проблематично. Поэтому знайте, что кандидатура герцогини Изабеллы представляется мне гораздо более реалистичной. Если до этого дойдет, я предпочел бы разыскать именно ее.

И Принц хлопнул дверью.


И снова путаница. Принц утверждал, что его мысли в те дни не поддавались никакой систематизации. Он пытался постичь предательство Батафи, прокручивал в голове их диалог. Но было ли предательство? Был ли диалог?

Принц начал сомневаться в собственном рассудке. Он не знал, как достучаться до шута, а тот никак не давал о себе знать. Даже имея на руках его таинственную посылку, Принц не мог заставить себя полностью поверить в реальность того туманного разговора. Все происшествие начинало казаться ему ужасной шуткой Сказочника. Как это можно было объяснить иначе?

Он находил доверчивых и нуждающихся людей. Наверняка при этом Сказочник и добряк Хмурый Лоренцо состояли в сговоре, иначе и быть не могло. Потом… Потом Сказочник доводил свои авторов до исступления и заставлял их поверить во всю эту чепуху про Батафи. Возможно, он и правда знал что-то о прошлых злоключениях Принца и как-то использовал его страхи. Отравил его. Вызвал галлюцинации. Обманул. В эту теорию очень хотелось верить, но она не вязалась с реальностью. А реальность не вязалась сама с собой. Была ли она реальностью? Когда Принц начал сходить с ума? Еще в замке? А была ли Изабелла?

Он кое-как заканчивал роман. Иногда он даже забывал о происхождении первоисточника и тогда ему писалось легко. Но редкие часы без пера были сущим кошмаром.

Иногда во сне он сидел один в темной комнате при скудном свете потухающей свечки и слушал голоса своих предшественников. Он до сих пор не мог их различить, но они странным образом успокаивали его. Некоторые голоса из хора совершенно явно были разъярены, а другие отчитывали его с холодной учтивостью, но он не держал на их зла. Он почему-то знал, что на их месте вел бы себя точно так же.

Еще он много раз вспоминал последнюю беседу со Сказочником и никак не мог решить, что действительно было сказано, а что его воображение досочинило за него.

Когда в романе была поставлена последняя точка, Принц еще полчаса сидел за столом, крутя в руках каменное перо и пытаясь отсрочить неминуемый визит к работодателю. Он решился лишь на следующее утро.

– Ах, вы дописали, – поздравил его Сказочник. – Вот ваше вознаграждение.

Он небрежно уронил перед Принцем очередной, третий по счету, кошелек. Поскольку сбережений к тому времени у Принца почти не оставалось, и его наружность снова пришла в некоторое запустенье, он без сожалений завладел кошельком и поместил его себе в карман. Третий транш по размеру был абсолютно тем же, что и два предыдущих.

– На что вы думаете употребить оставшиеся два дня? – прямо спросил его Сказочник.

– Как? – изумленный Принц медленно опустился на стул. – Осталось всего два дня?

– Неужели вы думаете, что моя находчивость, или, если вам будет угодно, мое коварство, простирается на общепринятый календарь? Здесь я не могу ничего завуалировать, исказить и переставить. До наступления августа и вправду осталось два дня. Увы!

– Я выполнил обязательство по количеству слов…

– Свое. А в Контракте явно сказано о четырех законченных произведениях. И о том, что опись долга содержится в отдельном документе, заверенном Гильдией. То есть мной. Но я никогда не искажаю числа. Вы ведь этот момент тоже в свое время проглядели или не запомнили?

– И велик ли долг? – спросил Принц вместо ответа.

– Сразу к делу? – ухмыльнулся Сказочник. – Нравится мне эта ваша особенность. Нет, долг невелик. Несколько страничек вашим почерком.

Принц подумал об Изабелле.

Он ведь никогда всерьез не рассчитывал на то, что ему снова доведется увидеть ее. Правда? Он верил в прощение ровно настолько, чтобы предательски вписать ее как своего преемника. Но еще раз прогневать ее! еще раз обидеть ведьмочку! Подойти к ней с такой абсурдной просьбой… О чем он думал тогда? Он, как и все безответно влюбленные смертные, совершал глупые поступки во имя несбыточных надежд. Очень легко питать несбыточные надежды, покуда их объект далеко. Но как легко они рассыпаются в прах. Как высоко они нас уносят, и как мало нужно для того, чтобы сорваться на землю.

Был только один способ доказать Изабелле свою любовь. Никогда не попадаться к ней на глаза.

Он сможет написать три страницы достойного текста. Он получит свои деньги, а потом храбро посмотрит в лицо необходимости как-то жить дальше. Он обязательно сможет завершить сказку.

Но он не смог.

В первый день муза отказывалась его посещать. Он даже сделал какие-то наброски, но испытал такое отвращение к написанному, что тут же порвал лист.

Он начинал понимать, зачем в его комнате был установлен хронометр. Он провел больше времени, посматривая на циферблат, чем глядя на лист бумаги. Сказочник знал, что делал.

Во второй день, в последний день июля, он пришел на работу с первыми лучами солнца и тут же засел за свою сказку, но вдохновение снова его подвело. Принц ненавидел свою беспомощность, ненавидел до слез, но ненависть не дала ему ничего, кроме еще нескольких бесцельно потраченных часов. Стрелки хронометра неумолимо бежали вперед. Он пренебрег обедом, и к вечеру ему сделалось настолько дурно, что он чуть было не потерял сознание. Когда, пребывая уже в полубреде, он нащупал один отдаленно пригодный сюжет и лихорадочно заскрипел пером по бумаге, его рука настолько ослабела, что вместо разборчивых букв она выводила какие-то потусторонние каракули. Принц дал волю слезам и припал лицом к столу. Он заснул. Часы пробили полночь.

Он никогда раньше не слышал, как звонили эти часы. Видимо, хронометр был заведен только для того, чтобы отмечать смену дня. Принц пробудился и отупело посмотрел на догоревшую свечу. Кромешная темнота уже привычно разбавлялась неизвестно откуда проникающим в комнату светом.

Все было кончено.

Он не успел.

Изабелла стала должником Сказочника.

Принц посмотрел на листы бумаги, беспорядочно разбросанные на столе. Каждый из них был замаран неловкими, неуместными словами. Каждый из них был немым приговором его любви.

Это был один из тех моментов, который затягивает в себя настолько, что сама мысль о будущем, приди она в голову, покажется святотатством. Это был момент такого абсолютного опустошения, что любое воспоминание о прошлом, не будь оно задушено горем, покажется жестокой насмешкой. Это был момент, который стирал со шкалы времени все остальные и оставался на ней в гордом и бесполезном одиночестве. Это был момент, который нужно было пережить, но можно было только просуществовать.

Спустя вечность момент породил одну мысль. Нужно было что-то сделать. Нужно было оформить капитуляцию, засвидетельствовать позор. Только тогда момент минует, оставит его в покое. В этом последнем шаге лежал ключ к сладкому забвению. Тогда он сможет наконец заснуть.

Действие не пришло сразу за мыслью. Потом было малодушие, но и оно миновало.

Принц не помнил, сколько времени утекло, прежде чем он решился покинуть комнату. Он даже не помнил, где он нашел достаточно сил для того, чтобы поднять свое непослушное, изнуренное тело и дойти до соседней двери.

В голове оставалась только одна мысль: нужно было что-то сделать. Сказочник был последним человеком в его мире. Сказочник и его узкие чернильные глаза. Сказочник и его вечно ядовитые речи. Сказочник, который, наверное, никогда не сомневался в том, что этот момент настанет. Пусть они оба оставят его. Пусть они уйдут.

Принц дернул за ручку, и дверь поддалась. Он забыл постучать, но сейчас вежливость заботила его даже меньше, чем все остальное. Он зашел в комнату, готовясь к новой порции холодного сарказма, но увидел лишь пустоту.

В комнате никого не было.

Сказочник ушел.

Почему он не запер свой кабинет? Может быть, он только на мгновение вышел куда-то по надобности?

Принц испытал крайнюю досаду. Он не намерен был откладывать завершение пытки на завтра.

Он выбежал в коридор, спустился в прихожую и выглянул на улицу. Стояла ночь, и кругом не было ни души.

Он вернулся обратно.

Напротив его комнаты была еще одна дверь. Принц никогда не бывал внутри и не видел, чтобы Сказочник отпирал ее. Ни на что не рассчитывая, Принц потянул ее на себя, и дверь неожиданно открылась. Еще более неожиданным было то, что за дверью оказалась голая стена.

Принц нахмурился.

Он вернулся в кабинет Сказочника и обнаружил его все таким же пустующим.

Принц ничего не понимал. Сказочник не был похож на человека, который забыл бы запереть за собой кабинет. Более того, он ни разу не уходил с работы раньше Принца, ведь именно Сказочник хранил у себя единственный ключ. Принц и раньше иногда засиживался допоздна, но всякий раз Сказочник запирал за ним самостоятельно. Было похоже на то, что он просто ненадолго отлучился куда-то, но даже такая мгновенная беззаботность совсем не вязалась с его скрупулезным характером.

Принц подождал еще немного, и еще. Он вернулся к себе и сверился с часами. Хронометр показывал час ночи.

Довольно. Если новая задачка была прощальным подарком от его эксцентричного работодателя, то Принц этот подарок не оценил. Их жизни больше ничто не связывало. Контракт истек. Им не нужно было больше видеться. Принц решил оставить записку.

Большего этот шарлатан не заслуживал.

Мысли снова начали путаться самым неожиданным образом. В конце концов, решил тогда Принц, случай с клерком и его письмами мог действительно оказаться несчастным совпадением, а все последующие видения и тревоги – галлюцинациями воспаленного ума. И с чего он решил, что Изабелла в опасности? Над ним просто сыграли жестокую шутку, а он на нее повелся. Всему виной этот кошмар в замке, который в свою очередь был вызван перенапряжением и разбитым сердцем. В конце концов, если Изабелла напишет одну сказку, ей это даже не навредит. Если, конечно, предприимчивому господину Сказочнику удастся ее разыскать. Вряд ли такого сомнительного во всех отношениях синьора допустят к Герцогу в резиденцию.

На душе у Принца сделалось почти пусто.

Он бросился в свою комнату, схватил каменное перо и набросал несколько небрежных фраз:


Я не успел. Поздравляю Вас. Не застал вас на месте и вынужден был уйти. Прощайте.


Он был доволен этой запиской больше, чем всеми своими сказками вместе взятыми.

Принц вернулся в кабинет, чтобы зловеще оставить свое послание на столе, но рука его замерла, не успев довершить начатое.

Прямо посередине стола лежала папка. Простая темная папка без подписи.

В остальном рабочее место Сказочника было в идеальном порядке – Принц только сейчас обратил на это внимание. Ни книжки, ни листочка, только аккуратно сложенные перья и чернильницы на самом уголке. И черная папка.

Искушение было слишком велико. Посомневавшись несколько мгновений, Принц взял ее в руки.

Сердце отчаянно колотилось в груди. Лишь бы он не зашел, лишь бы он не вернулся сейчас!

Он открыл папку. «О вечном дозоре. Новелла». Такой заголовок стоял на первой же странице рукописи, лежащей внутри. Через десяток листов Принц обнаружил еще одну новеллу – «О красной воде». Она была несколько короче, а за ней следовал целый роман. Нужно ли уточнять, что роман в знакомых до боли подробностях описывал жизнь одного человека по имени Батафи? Несмотря на подступивший к горлу ком, Принц заставил себя просмотреть документ до конца. На самом дне папки лежало письмо, которое начиналось следующими словами:


Я не успел. Поздравляю Вас. Не застал вас на месте и вынужден был уйти. Прощайте.


Руки Принца дрогнули, и он уронил папку. Часть листов, которую он еще не успел вернуть внутрь, разлетелась по комнате. Паникуя, он ринулся собирать их, не заботясь о том, чтобы восстановить порядок. Несколько раз ему почудилось, что он расслышал в коридоре шаги, но дверь в кабинет оставалось недвижимой. Только когда папка была наспех восстановлена, Принц позволил себе перевести дыхание.

Мысли его были самыми невеселыми. Если он не выложит страницы по порядку, то Сказочник непременно обнаружит, что его документы просматривали. Если он заберет эту папку с собой…

Принц снова взял в руки отложенное им письмо и дочитал его до конца. Несмотря на то, что первая его строчка ужасающим образом полностью совпадала с его собственной запиской, дальнейший текст ввел его в полнейшее замешательство. Письмо гласило:


Вы были правы, кругом правы. Я могу смотреть в будущее не больше, чем я могу оглянуться назад – оба движения причиняют мне одинаковую боль. Меня начинает терзать тревога. Я не пойму, на чем основаны мои страхи, и кляну себя на чем свет стоит за такую неподобающую суеверность, но разговор с вашим братом убедил меня бросить написание сказки. Оставшейся недели мне не хватит, даже если я буду сидеть за столом, не отрываясь на сон и прием пищи. Слова не приходят ко мне, а те, что все же удостаивают меня своим посещением, ни на что не годятся.

Я боюсь запутать все еще пуще.

Мне тревожно за мою жизнь.

Я ни на йоту не сомневаюсь в том, что однажды, когда между нами будут лежать мили и годы, я еще посмеюсь над своим наваждением. Но сейчас я оставляю вас с полной уверенностью в том, что я лишил себя будущего, ибо ваш брат с неоспоримой достоверностью продемонстрировал мне власть, коей каменное перо обладает над настоящим.


Дуглас


Дуглас. Мой отец. Предшественник Принца.

Далее на письме каллиграфическим почерком Сказочника были сделаны пометки. Большая часть из них кратко описывала маршрут отца после их расставания, следуя за ним на протяжении нескольких лет. Последняя запись приводила в некую долину неподалеку от деревни на границе Лилии и Таливара.

Естественно, Принц понял все. Он сложил письмо в папку, сунул ее под мышку и уверенным шагом покинул кабинет, даже не потрудившись прикрыть за собою дверь. Он спустил по лестнице, в кромешной темноте нащупал выход и шагнул в ночь.

Конец истории

Принц замолчал.

Он окончил рассказ. Мое сердце бешено колотилось, как будто это я сам только что завладел папкой с новеллами моего отца. Мысли бурлили в моей голове, перебивая друг друга, наслаиваясь и разбегаясь. Мне захотелось сказать сразу миллион совершенно не связанных вещей, но я почтительно сдерживался, боясь нарушить тишину. Я безуспешно попытался усмирить беспокойные думы и выстроить их друг за другом в некое подобие логической цепочки, но я был слишком возбужден.

Молчание затянулось. Я не мог больше его выносить. Я не выдержал:

– У меня только один вопрос, – выпалил я, выбрав самую неуклюжую увертюру из всех возможных.

– Это даже оскорбительно, – грустно усмехнулся Принц. – Подумать только, один!

– Допустим, потом будут другие, – уступил я, – но пока только один.

Принц вздохнул.

– Выкладывай.

– Почему ты не написал сказкупро Сказочника?

Принц ошеломленно посмотрел на меня. Я пожал плечами.

– Мне это кажется таким очевидным, – сказал я почти виновато. Я не совсем понимал, чему он так удивляется. – Ты ведь мог прекратить свои мучения, написав про него что-нибудь этакое вместо того романа о Батафи. Например, как он разорвал с тобой Контракт, выплатил тебе все деньги и пропал.

– Ты совсем ничего не понял, – промычал Принц, отводя взгляд.

Я был ужасно доволен собой. Видимо, он об этом просто не подумал.

– Я не подумал об этом, – внезапно сказал он, поворачиваясь обратно. Я несколько изумился. – Но мне не кажется, что каменное перо способно вот так запросто взять и сотворить чудо. Оно может только качнуть маятник в ту или иную сторону, понимаешь? Но не придумать для него новое направление.

Я не понимал.

– Ты поймешь, – неуверенно сказал Принц. – Это инерция жизни.

– Откуда тогда взялись все эти письма для почившего клерка?

– Оттуда, что его мать желала, чтобы он оказался жив, не меньше, чем герои моей сказки.

Это было правдоподобно, но…

– А смерть Доменико? – не сдавался я.

– Я, видимо, очень желал его краха, – признался Принц.

– А Сказочнику ты краха не желал? – вскричал я. – Почему бы просто не признать, что это перо – всемогущее, а ты упустил великолепный шанс?

– Да пойми же ты! – вскочил Принц, повышая голос.

Я вжался в плащ, на котором сидел, пасуя перед его напором.

– Пойми же ты, что это не волшебная палочка! Это черт знает, что! Оно не берет вещи из ниоткуда, оно… Оно… – Принц запнулся, подбирая слова. – Оно берет их из тебя! – выплюнул он. – А сказку про Доменико писал не я, позволь тебе напомнить. Его убил не сюжет, его убило то, во что превратился Батафи! Это совершенно, абсолютно другой случай.

Я, должно быть, выглядел очень напуганным, потому что он отступил на шаг.

– Пойми, – повторил он, немного совладав со своим гневом, – что мысли о том, чтобы сознательно навредить Сказочнику, у меня не было. И, наверное, не могло быть. Я паниковал. Я хотел все исправить. Я боялся его, себя, власти пера. Даже приди мне такая идея, я бы остерегся играть с настоящим и ухватился бы за посмертную биографию Батафи. И как новая, даже самая безобидная сказка о Сказочнике повлияла бы на меня? Ты думаешь, все так элементарно просто? Я до сих пор содрогаюсь от ужаса, когда вспоминаю о клерке Альфредо и его матери. Одному богу известно, какие еще последствия имело мое вольнодумие. А когда на горизонте снова возник Батафи и подвел меня к чему-то другому, я не сопротивлялся и с благодарностью принял его предложение. Вот и все. И перо я оставил там, потому что мне уже было тошно смотреть на него. Да, сейчас я почти жалею об этом, хотя бы потому, что на моем месте теперь могут потом оказаться другие. И еще по ряду причин.

Он сел и устало обхватил лицо руками. Костер продолжал мерно потрескивать, бросая неровные отсветы на его силуэт. Он молвил:

– Мне тяжело до тебя достучаться. Я битый час пытался объяснить тебе ход моего помешательства, а ты пытаешься сделать из него логическую задачку.

Да, я отказывался его понимать. Вместо этого я спросил:

– Как ты думаешь, зачем Сказочнику все это нужно?

Принц удрученно покачал головой.

– Я не знаю. Как я могу знать. Но в одном я уверен – все, что происходит сейчас, происходит по его велению. Он оставил мне папку с материалами твоего отца для того, чтобы я нашел тебя. Нет смысла это скрывать. Ты и сам обо всем догадался.

– Или я, или Изабелла, – обреченно кивнул я.

– Именно так, – грустно согласился Принц.


Следующий день выдался удручающе скудным на происшествия. Мы понуро шагали по лесу. Каждый из нас был погружен в собственное молчание. По нашим расчетам, до долины оставалось два дня пути.

Я предпринял еще одну попытку систематизировать свои впечатления от рассказа Принца, но получилось так себе. Я одновременно хотел и страшился спросить его о содержимом той самой папки, и потому по своей доброй традиции так ничего и не предпринял. К моему облегчению, на привале вечером он сам заговорил об отце.

– Я ведь не раз перечитывал его работы за этот месяц, – неожиданно сказал Принц, когда мы отужинали и сидели теперь у костра.

– Чьи? – я сделал вид, что не понял.

– Твоего отца.

Теперь, когда разгадка была так близка, мне самым естественным и малодушным образом в одночасье не захотелось слышать ничего больше, но Принц беспощадно продолжил.

–Дуглас писал страшные сказки.

Я вновь промолчал.

– Хотя, возможно, поначалу он этого и не хотел. Просто они такими вышли.

– Не понимаю, зачем мне это знать, – огрызнулся я.

– Затем, что это твой отец. И затем, что, не зная их содержание, мы отсюда не выберемся.

– Что за ерунда, мы посреди дикого леса. Нам нужно знать содержание чьих-то сказок, чтобы уберечься от волков?

Принц захохотал. Гротескные отсветы костра превратили его лицо в демоническую гримасу. Я вздрогнул. Иллюзия продлилась одно мгновение и сгинула, но его искаженная маска застыла перед моим внутренним взором. Странно, но после первого испуга я совсем не боялся, она даже показалась мне неожиданно уместной. Костер мерно потрескивал.

– Скажи мне, Габриэль, а ты никогда не задумывался о том, почему ты всю жизнь провел в одном закутке?

Не задумывался ли я? Я уже говорил тебе, что эта мысль медленно разъедала меня изнутри не один год, но порой она отступала так же неожиданно, как и появлялась – я одновременно томился по неизведанному и, уступая природной лени, наслаждался комфортом, который предоставляла мне оседлая и сытая жизнь. Не найдясь, как выразить это противоречие, я по обыкновению смолчал. Принц уже смирился с моей привычкой трактовать его вопросы как риторические и не особенно обеспокоился отсутствием реакции. Он продолжил, как будто бы я ответил утвердительно.

– Дело в том, что твой батюшка писал много и страстно. Со Сказочником по-иному нельзя, он выжимает из автора все самое потаенное и неприглядное, а затем, когда ты уже не можешь двигаться дальше из отвращения к себе и к своей лихорадочной писанине, он заставляет тебя заглянуть еще глубже. О, рано или поздно ты закончишься, ты уронишь перо и откажешься продолжать, но до этого момента ты еще успеешь написать несколько сказок, глав, абзацев. Таких, что, глядя на них впоследствии, ты не признаешь их за свои, пусть даже у тебя не будет ни малейшего сомнения в том, что они писаны твоей рукою. Но как это возможно? Незнакомец, который управлял тобой в сумеречные часы творения, просто не может быть частью тебя – это абсурд, ересь, помутнение. И, тем не менее, приговор уже не обжаловать – мерзкие строки написал ты, беспробудно сидя в темной комнате перед одинокой свечой. Откуда им еще было взяться? Читатель может и не заметить подвоха. Главное – это то, что ты, ты сам знаешь, что ты натворил. Это знаю я, и это будешь знать ты. А твой батюшка… Твой батюшка просто сочинил демонов.

Я молчал. Слова покинули меня.

– Хочешь на них посмотреть? – заговорщицки ухмыльнулся Принц. – Тебе очень скоро представится такая возможность, уверяю тебя. Давай покамест вернемся к моему вопросу. Как ты думаешь, почему кроме меня вас никто никогда не навещал? Почему у твоих родителей не осталось друзей? Почему вы никогда не путешествовали дальше одной близкой деревни? Почему по ночам ты слышишь чей-то скулеж? Почему… Слишком много почему, тысячи почему, ты не находишь?

Я нервно сглотнул.

– На маяке каждый год кто-то бывал, – зачем-то сказал я.

– Ах, это! – засмеялся Принц. – Кто-то действительно туда наведывался, только вот кто? И что при этом делал твой отец?

– Нервничал. Ждал в доме, – ответил я. Мой голос дрожал, во рту пересохло.

Я будто находился в столь привычном кошмаром сновидении, я будто несся навстречу известному финалу, бессилен что-либо изменить.

– А ночью, что делал твой отец ночью? – безжалостно продолжил допытываться Принц. Мой ответ был еле слышен за шепотом пламени костра:

– Я спал. Я не знаю.

– И ты ни разу не сбегал за ним пошпионить?

Такое не пришло бы мне в голову. Он знал это не хуже меня.

Принц не пощадил меня. Его рука скользнула в сумку, которую он даже на привале всегда держал при себе, и извлекла оттуда несколько страниц. При свете костра казались они древними и пожелтевшими.

– Ложись, Габриэль. Я буду дежурить первым. И послушай сказку на ночь. Она недолгая, и ты сам не заметишь, как заснешь.

Я поспешил закрыть глаза. Я знал, что так надо. Он начал чтение.

Новелла первая. О вечном дозоре

Ему было сказано ждать, и он ждет. Ждет, потому что не умеет ничего другого. Ждет, потому что сама мысль о том, чтобы ослушаться, никогда не приходила в его голову.

Его называют Смотрителем, потому что это то, что он делает – смотрит за горизонтом.

Он живет на маяке. Маяк стоит с незапамятных времен, но его назначение непонятно. До ближайшей деревни – десять верст, до ближайшего порта – три дня конного пути вдоль берега. Корабли не заплывают к этому богом забытому скалистому побережью. Наверное, маяк воздвигли очень давно, когда он был еще нужен. Наверное, он может пригодиться и сейчас – на случай, если несчастливое судно собьется с курса и обнаружит себя в незнакомых водах.

Смотритель терпелив.

Раз в месяц берег окутывает густой молочный туман, и тогда Смотритель уходит в лес. Вечером он покидает маяк налегке, а возвращается на следующий день, ближе к полудню. Он несет с собой три свертка. Один, продолговатый и самый увесистый из всех, он прячет в кладовую. Второй, небольшой и твердый параллелепипед, он кладет на стол. Третий, плоский и мягкий, он не глядя бросает в огонь. Некоторое время он глядит на то, как пламя пожирает коричневую ткань и пеньковую веревку, обнажая содержимое свертка. Тогда он резко отворачивается, чтобы не смотреть дальше, и идет к столу. Аккуратно, чтобы ничего не повредить ненароком, он разрезает веревку.

Он вспоминает, как одним дождливым вечером к нему на маяк постучались двое. Это было давно. Так давно, что некоторые, увидь они его тогда, назвали бы его молодым. Так давно, что он еще не разучился смеяться, а губы его помнили, каково это – внезапно сложиться в улыбку при виде красивой женщины. Тем вечером он улыбнулся в последний раз. Улыбнулся, когда увидел ее робкие глаза и непослушные светлые пряди, выбивающиеся из-под капюшона. Он хотел прочитать в них мольбу и решил, что сможет ей помочь, потому что даже смотрителям дозволяется мечтать. Ее спутник поклонился ему, и его хмурый взгляд тут же стер улыбку с лица Смотрителя. Он серьезно поклонился пришельцу в ответ и жестом пригласил гостей внутрь.

Дождь усиливался.

Они сняли плащи и повесили их сушиться у печи. Ее волосы струились, как солнечный свет, его – блестели, как вороново крыло. На ее устах застыло воспоминание о грустной улыбке, на его – призрак холодной решимости.

Ее звали Мойра. Его звали Тристан, и он носил на плече широкую кожаную папку, а за спиной его висел футляр с лютней. Когда они, отблагодарив Смотрителя за гостеприимство, сели за его стол и отведали горячего чаю, Тристан начал свой рассказ. Он говорил красноречиво и быстро, он часто смеялся и горячо жестикулировал, размахивая своими бледными, тонкими руками. Они с Мойрой были странствующими менестрелями – он аккомпанировал ей, она пела, иногда их голоса сходились в гармонии, иногда Мойра играла на флейте. Ее голос творил волшебство, его пальцы играли на струнах человеческих душ, им были рады везде.

Иногда Мойра кивала в такт рассказу, но все чаще она отводила взор и думала о чем-то своем. Она наверняка слышала эту историю не в первый раз и знала ее наизусть. Смотритель также кивал и украдкой бросал на нее взоры. Ее хрупкая красота наполнила его позабытый маяк смыслом и целью.

Тристан продолжал. Их репертуар насчитывал десятки песен. То были танцевальные номера, полюбившиеся простому люду, то были классические элегии, то были продолжительные баллады древних мастеров, способные выдавить скупую слезу даже из самого утонченного лорда, то были короткие куплеты на потеху завсегдатаям дешевых трактиров. Они умели все. Но каждый сезон Тристан сочинял для дуэта новую песню. Слава о его таланте простиралась далеко за пределы родного королевства. Его сочинения, на какой жанр ни пал бы его непредсказуемый выбор, неизменно поражали. Никто не знал, на каком фестивале или званом ужине состоится премьера на сей раз, и каждое их появление встречалось с потаенной надеждой: быть может, именно в этот раз публике выпадет честь услышать новое творение Тристана раньше всех.

И сейчас, клялся Тристан, он превзошел сам себя. Они с Мойрой держали путь на свадьбу. Старший сын короля брал в жены заморскую принцессу, и дуэт чарующих менестрелей позвали проводить молодых навстречу супружескому счастью и долгожданному миру для двух королевств. Даже король не осмелился просить великого мастера лютни об особенной песне по случаю торжества, но Тристан не мог ударить в грязь лицом перед таким вызовом – он понимал, что ожидания будут высоки, как никогда, и соткал для готовящейся свадьбы свое лучшее музыкальное полотно. Он сочинил балладу о любви. Он написал песню, способную растопить даже самые ледяные сердца, зажечь их пламенем страсти и сделать чуточку прекраснее. Он написал песню, которая говорила языком самого Великого Чувства. Голос Мойры, присоединяющийся к его лютне после задумчивого вступления, звучал подобно воспоминанию о первой влюбленности, подобно клятве перед нежным поцелуем на ночь, подобно шелесту осенних листьев под ногами любимой. На протяжении десяти минут, что длилась баллада, он был самой любовью.

– Смотритель! – вскричал Тристан, вскакивая на ноги. – Я не могу больше говорить об этой песне! Я должен сыграть ее для тебя! Я был к тебе слишком жесток, когда завел этот разговор. Я вижу, как загорелись твои глаза, как твоя душа жаждет услышать эту чудесную музыку, какой пыткой для тебя становится моя речь. Ни одно слово не сделает честь моей песне. Пусть в этот дождливый вечер мы сыграем самую странную нашу премьеру. Прошу тебя, не рассказывай никому об этом сымпровизированном концерте – пускай король и далее тешит себя иллюзией, что моя работа и вправду была посвящена женитьбе его сына. Музыка пишет сама себя, она не предназначена для помпезных свадеб и дурно пахнущих таверн, равно как и моя лучшая песня никогда не будет принадлежать очередному капризному принцу и его напомаженной невесте. Но горе мне! Я вынужден скитаться по городам и весям и выступать перед неблагодарной публикой для того, чтобы заработать себе на кусок хлеба и новые струны для старинной лютни; но, будь на то моя воля, я оградился бы ото всего мира и посвятил себя разговору с вечностью – только я и моя музыка. Как знать, быть может ты, одинокий отшельник, поймешь мою загнанную душу лучше других? Слушай же, слушай!

И с этими словами он привычным движением извлек из футляра лютню и заиграл.

Тристан не солгал, слова и вправду не могли описать его песню. Смотритель чувствовал, как сердце его наполняется непонятным томлением, как по венам его растекается непонятное тепло, как взор его утопает в тумане и ищет, ищет что-то недостающее. Мойра запела, и Смотритель утонул в ее голосе. Разве можно было описать ее пение? Разве можно было подобрать такие слова, которые не принизили бы его божественный полет, не упростили бы его неизбежную сложность, не усложнили бы его очевидную простоту?

Не раз Смотритель чувствовал, как его глаза наливаются влагой, и тогда он смахивал непрошенные слезинки прежде, чем они успевали скатиться по его щекам. Он не отрывал взора от Мойры. Она была столь немногословна до этого – как же чудесно было слышать ее голос! И она пела для него, подумать только! Она приоткрыла для него свою чудесную душу и позволила ей заполнить эту комнату, весь маяк, всю его жизнь. Как хотелось бы, чтобы этот чудесный сон никогда не прекращался, но Смотритель знал, что вещи всегда идут своим чередом. Она прекратила петь, а вскоре смолкла и лютня. Когда песня закончилась, музыканты и слушатель еще несколько минут сидели молча. Наконец Тристан поднялся и, не говоря ни слова, убрал лютню в футляр. Он увидел все, что хотел, на лице Смотрителя. Его мысли уже были во дворце, и он переживал минуту неизбежного триумфа, слушая рукоплескание двух дворов и утопая в восхищенных взглядах двух королевских семей.

Они остались ночевать на маяке. Смотритель уступил Мойре свою кровать, единственную в доме, Тристану постелили на полу, а сам хозяин расположился в погребе.

Посреди ночи Смотритель проснулся и, бесшумно ступая, вышел на крыльцо. Светила полная луна, дождь прекратился, и маяк окутало обещание тишины – то капельки стекали с листьев на мокрую траву и шелестели так, как будто бы дождь еще не прекратился, но вот-вот стихнет. Мойра сидела на крыльце. Ее плечи беззвучно содрогались, головка лежала на руках. Смотритель посмотрел на нее некоторое время, а затем, ступая так же бесшумно, вернулся в дом и сошел в погреб. На следующее утро, когда музыканты собирались в дорогу, он не сводил глаз с Тристана, читая их, как открытую книгу. Мойра не проронила ни слова, но ее спутник также был непривычно молчалив. Он хмурился, и пальцы его время от времени бегали по воздуху, играя на невидимой лютне, повторяя сложные места и размышляя о возможных изменениях. Тристан накинул свой плащ, сухо отблагодарил Смотрителя и вышел на порог, ожидая Мойру и вглядываясь в прояснившееся небо. Тогда Смотритель сделал шаг и встал между ними.

Тристан обернулся и позвал Мойру, та застыла в нерешительности.

– Она не пойдет, – спокойно молвил Смотритель.

Тристан нахмурился. В его голове все еще играла вчерашняя песня, и он не сразу понял сказанное. Тристан позвал Мойру еще раз.

– Она не пойдет, – повторил Смотритель.

Тристан ответил ему недоуменным взором, Мойра не двигалась.

– Мойра, – раздраженно сказал музыкант, – мы должны выдвигаться. Идем!

Но Мойра не тронулась с места.

Тристан шагнул к ней навстречу, пытаясь отодвинуть Смотрителя с пути, но тот не колыхнулся. Рука Смотрителя скользнула к поясу и легла на рукоять охотничьего кинжала. Тристан сопроводил это движение взором, в его глазах вспыхнуло непонимание.

– Она не пойдет, – в последний раз повторил Смотритель, сжимая рукоять кинжала.

Злоба исказила лицо Тристана.

Через несколько дней он сыграл на королевской свадьбе. Сыграл один, встретив теплый, но не восторженный прием, в одиночку исполняя все вокальные партии и аккомпанируя себе на лютне. Он наотрез отказался отвечать на многочисленные вопросы об отсутствии своей прекрасной музы и покинул торжество сразу по окончании своего выступления. Мир так и не услышал балладу Тристана в исполнении более чудесном чем то, что прозвучало на заброшенном побережье одним дождливым вечером.

Мойра стала жить на маяке.

Смотритель не тревожил ее расспросами, а Мойра не ворошила прошлое. Она дарила ему лучи своей невысказанной благодарности, а он дорожил каждым днем, как последним, потому что он знал, что неожиданное счастье никогда не длится вечно.

Счастье треснуло через четыре месяца, когда Тристан вернулся на маяк в первый раз. Он как будто никуда не уходил: его лицо был так же непонимающе нахмурено, его глаза выражали все ту же озадаченность вперемешку с подступающим гневом, неизменная лютня висела на его плече.

– Ты все еще здесь! – воскликнул он, едва завидев Мойру. – Не понимаю! Я искал тебя повсюду, а ты все это время сидела в глуши. Что за странный демарш ты удумала? Что ты хотела мне этим доказать? Довольно ребячества, Мойра, я закрою глаза на твою неуместную выходку. Твоя жизнь не здесь, ты должна петь, создавать музыку, быть моей музой. Пойдем со мной, пусть все будет по-прежнему, – и он протянул ей руку.

Мойра опустила глаза.

– Пойдем! – гневно потребовал Тристан.

– Нет, – если слышно прошептала она, неожиданно гордо встречая его взгляд.

Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом Тристан стремительно развернулся на каблуках и бурей вылетел прочь, нарочито задев плечом Смотрителя.

Время снова потекло своим чередом.

Смотритель и Мойра венчались в близлежащем городке, и через некоторое время у них родился сын. Его нарекли Бардом. Смотритель купил коня и стал регулярно наведываться в город. Ранее он был неприхотлив, но теперь следил за тем, чтобы на его столе была только самая отборная еда, а его семья всегда имела новые одежды. Он раздобыл для сына лютню, и Мойра взялась обучить Барда музыке и стихосложению. Тот обнаружил недюжинные способности, и мать улыбалась, наблюдая за его успехами. «Она ни разу не улыбалась мне», думал смотритель без тени ревности. «Я будто снова вижу ее впервые, как в тот вечер, когда она пела для меня». Мойра ни разу не пела для Смотрителя, но с рождением Барда музыка снова поселилась в их доме. Когда мальчик подрос, его лютня стала божеством, королевой. Каждый вечер мать и сын вместе музицировали, сидя у камина, а в погожие деньки они сидели на скалистом берегу и слушали море, он – задумчиво перебирая струны, она – изредка напевая бессловесный мотив или виновато вторгаясь в его робкие, ищущие аккорды с чутким руководством своей флейты.

Через десять лет после своего последнего визита Тристан вернулся. Он снова пришел в дождь на закате солнца, но на этот раз у него не было ни плаща, ни прекрасной спутницы. Менестреля было не узнать. На его плече не было лютни, волосы спутались и отросли до самых плеч, на лице выросла дикая борода, его некогда роскошные одежды превратились в лохмотья, изящные пальцы загрубели, а ладони покрылись мозолями.

Смотритель думал подать ему милостыню, но Тристан рассмеялся ему в лицо и молвил:

– Неужели ты не признаешь меня, вор!

Его голос был все так же ясен и чист, и Смотритель мигом узнал его. Услыхав знакомый тембр, Мойра выбежала из дома и в ужасе вскрикнула, увидев, во что превратился ее странствующий менестрель.

– Смотри, на что ты променяла мою славу! – вскричал Тристан жестом охватывая маяк и пустующий берег. – Смотри, как дешево ты продала свою молодость!

– Здесь тебе не рады, – предостерег его Смотритель. – Уходи!

– Увы! – наигранно вскричал менестрель, заламывая руки и отвешивая нелепый поклон, – моя пьеса окончена! Моя великая музыка оказалась никому не нужна без сладкого голоска нашей восхитительной пташки! Куда же мне податься, бродячему музыканту? Я не нужен ни при одном дворе, ни одна таверна меня не возьмет, меня прогонят даже с деревенских гуляний! О, я пытался найти новую пташку, когда эта улетела, но ни одно чириканье с тех пор не вдохновило мою лютню на хоть одну достойную ноту, и тогда я разбил ее, эту лютню, разбил ее вдребезги, как ты разбил мою жизнь, наглый воришка!

Смотритель молча взирал на то, как струйки дождя сбегают лицу некогда прекрасного менестреля, оставляя на нем грязные разводы. Внезапно Бард, заинтересовавшийся тем, куда так стремительно убежала его матушка, тоже выглянул на улицу и увидел Тристана. Тот окинул мальчика оценивающим взором и довольно ухмыльнулся.

– Уходи! – еще раз предупредил его Смотритель. – Как смеешь ты показывать свой нечистый лик на пороге у той, с кем ты обошелся столь бесчестно и подло? Как смеешь ты осквернять своим словоблудием дом той, чью молодость ты украл? Это ты настоящий вор, менестрель, а не я! Да будь в тебе хоть капля достоинства, ты бы и думать о ней не посмел! Сгинь, а не то…

– Я продал душу! – спонтанно объявил Тристан.

Три пары недоумевающих глаз уставились на него – мать, сын и отец.

– Я продал душу за то, чтобы вернуть тебя, Мойра, – спокойно продолжил менестрель, – и теперь тебе никуда не деться. Пошли!

И он еще раз протянул Мойре руку, и на устах его заиграла безумная улыбка, а в очах его плясали сумасбродные демоны. Мойра пошатнулась и неуверенно облокотилась о дверь. Тристан захохотал.

– Послушай меня, вор, – обратился он к Смотрителю. – Я бесчестен, но не столь бесчестен как ты, а потому не уйду от тебя без подарка. Я дарю твоему сыну проклятие – стоит ему только покинуть этот маяк, и он никогда не найдет дорогу домой. Его звезда упадет сию же минуту. Я сам обращусь в туман и заплету ему ноги, заволоку его глаза, свяжу его путами, а вернуться не дам. Выбирай, вор: что тебе милее? Или, подобно дракону, чахнуть над своим сокровищем до конца твоих дней, или же отпустить его и никогда больше не увидеть?

Смотритель сжал руку в кулак. Ему не верилось в то, что происходит. Он, обреченный неведомым повелением всю жизнь коротать на заброшенном маяке, верил в проклятия как никто иной и ни с чем не попутал бы силу темных слов, когда они были произнесены. Он, что не мог надолго покидать свое жилище, увидел свои грядущие годы – одинокие и серые, разбавляемые лишь фрагментами кратких свиданий и мимолетных встреч.

Когда Смотритель пришел в себя, Тристан все еще скалился в улыбке без веселья, с насмешливым смирением ожидая его ответа под дождем. Как будто от ответа что-то могло зависеть. Зная, что все потеряно и все равно отказываясь принимать неизбежное с упорством проклятого – ибо он и вправду был проклят – Смотритель молча скрылся за порогом и через мгновение вернулся, держа в руке свой охотничий нож. Увидев обнаженное лезвие, тускло блеснувшее на него сквозь пелену дождя, Тристан разразился очередным приступом бесовского веселья. Он в три шага подбежал к Смотрителю и остановился в считанных дюймах от клинка. Рука Смотрителя задрожала. Он никогда прежде не угрожал человеку оружием.

– Вор, ты не услышал меня, – процедил Тристан. – Неужели ты вознамерился напугать меня этой штукой?

– Уходи, – еле слышно повторил Смотритель.

Внезапно Тристан скакнул на еще один недостающий шаг и, ухватив оторопевшего Смотрителя за запястья, насадил себя на кинжал. Клинок прошел сквозь него, как сквозь воздух, и Тристан превратился в дымку, которая рухнула вниз как обвалившийся снег и тут же растеклась во все стороны. Смотритель зачарованно смотрел перед собой, обеими дрожащими руками крепко сжимая рукоять кинжала. Лишь только через четверть часа жена и сын сумели вывести его из окаменелого ступора и кое-как отобрали оружие. Долгое время он отказывался возвращаться в дом и стоял под дождем. Когда они попробовали силой увести его с улицы, он вырвался из их объятий и убежал в сторону леса. Той ночью никто не сомкнул глаз.

Смотритель вернулся на маяк только под утро. Его настигла лихорадка, он бредил и не мог вспомнить, что произошло накануне.

Он все время звал Барда и твердил что-то про его звезду, которая упала с небосвода, когда за Мойрой явился Тристан. Он причитал, что на исходе недели звезда упадет снова, и тогда сын больше никогда к нему не вернется. Однако, когда Бард послушно подходил к кровати отца и брал его горячую руку с свои, тот не признавал его и отсылал прочь.

Его выздоровление было долгим и неохотным, и только когда он вновь стал узнавать жену и сына, желание жить вернулось к нему и побороло недуг.

Спустя месяц Смотритель был еще слишком слаб. Тем вечером, когда туман пришел на маяк, хозяин семейства уже спал глубоким сном. Утром он проснулся в пустом доме.

Кое-как одевшись и нетвердо стоя на ногах, он с трудом проделал нехитрый путь до крыльца и выглянул наружу. Бард стоял у скалистого утеса спиной к маяку и смотрел вдаль. Смотритель вернулся в дом и сел за стол. Когда сын вернулся и взял его за руку, даже не пытаясь скрыть свою заплаканные глаза, он уже все понял. Той ночью Мойра ушла.

Еще пять лет минуло, и сердце Барда еще яростнее заболело по прекрасной музыке, что жила в его душе. Он играл ее волнам, он играл ее лесу, он играл ее птицам и радуге, и порой он играл ее для отца, но еще никогда прежде он не играл ее незнакомцам. Как-то раз, не испросив разрешения, он сел на отцовскую лошадь и, прихватил с собой лютню, отправился в город. Там, исполнившись неведомо откуда взявшейся отваги, он впервые сыграл для чужих, казалось бы, людей – для немногочисленных завсегдатаев пыльной таверны, единственной тамошней гостиницы. Там же он услышал свои первые аплодисменты – грубоватые, но такие ободряющие, искренние. И там же он решил во что бы то ни стало отправиться странствовать и сыграть музыку своей души для всего белого света.

Знал ли он о своем проклятии? Понял ли он страшные слова, невольно услышанные им в тот ненастный вечер? И важно ли это, если в ту самую минуту, что его руки впервые коснулись струн, его судьба была предрешена?

Когда Бард отправился в свое первое путешествие, отец не стал ему препятствовать. Но на пути домой у самого леса юношу накрыл густой туман и он, заплутавшись и не раз вернувшись в долину, из которой начинал свой путь, отчаялся достичь маяка. Проведя ночь в таверне, Бард еще раз попытался вернуться домой, но вновь потерпел неудачу. Густой туман преградил ему путь и неведомыми тропами вернул в долину. На третий день Бард, опечаленный и павший духом, встретил в долине отца. Его удивлению и радости не было предела. Они горячо обнялись, и Смотритель поведал ему о том, какая тяжелая доля выпала их семье. Наверное, глубоко в своем сердце Бард чувствовал последний дар Тристана, и слова отца лишь укрепили его решимость стать великим менестрелем и только пуще разожгли в его душе огонь сыновей любви.

И теперь раз в месяц он старается навещать эту сокровенную долину, а Смотритель, видя, как туман собирается у подножия маяка, понимает, что это сын ищет с ним встречи, и спешит к нему. Ни один из них не может ступить дальше – Смотритель прикован к маяку, а Бард повенчан с путем менестреля.

Вместе с туманом приходит Мойра, и ее ласковый взор и нежный голос на некоторое время притупляют боль двух мужчин. Два неведомых проклятия – слишком мало для того, чтобы разлучить их и вполне достаточно для того, чтобы не позволить им оставаться вместе. Увы, такова душа человека.

И так всякий раз с приходом тумана они встречаются – отец, мать и сын, Смотритель, Мойра и Бард.

А что же Мойра? Мойра – странствующий менестрель, всюду следующий за туманом. После дождя люди ждут ее пуще радуги. Она может прийти к кому угодно – к богатому лорду, развлекающему своих знатных гостей, или к бедному трактирщику, еле сводящему концы с концами. Туману все равно, где стелиться, а Мойре все равно, для кого играть. Неизменно лишь одно – с ее появлением все разговоры смолкают и люди почтительно отводят взоры, не решаясь смотреть на ее стройную фигурку, облаченную в серое свободное платье, и струящиеся белокурые локоны, гладкие, как поверхность моря в безветренную погоду, и легкие, словно дымка. Она всегда приходит безмолвно и исполняет балладу – ту самую, что Тристан сыграл для трактирщика, и глаза людей наливаются слезами. Она, казалось бы, намеренно упрощает аккомпанемент, но никто не обращает внимание на незамысловатость ее игры – все слушают ее чудесный голос, что для них в ту минуту звучит богаче, чем целый оркестр. И тогда на середине баллады многим начинает казаться, что ее лютне начинает отвечать другая – словно сам туман, не выдержав, начинает подыгрывать Мойре из своего потустороннего мира. Рисунок этого второго инструмента бесконечно сложен, искусен, но так же неуловим, и по окончании песни никто не может сказать доподлинно – то ли голос королевы менестрелей звучал сегодня особенно чудесно, то ли и вправду отзвуки ее пения вызвали из небытия призрак того самого, единственного исполнения, свидетелем которому стал когда-то Смотритель. Но рассеивается туман, и с ним уходит Мойра. Песня пропадает вместе с нею, оставляя щемящее, непостижимое чувство. Совсем как первая любовь.

Смотритель тем временем возвращается домой с тремя свертками. Тот, что он бросает в огонь, даже не раскрывая, был нужен для его дозора. В нем Альманахи, расписания, карты. Он больше не ждет кораблей, не следит за звездным небом и не всматривается в горизонт. Он по привычке забрал эту папку по пути в долину на условленном месте – там, где его Покровители всегда оставляют свои распоряжения. Впервые за долгое время Смотрителю все равно. Бумаги горят, мерно потрескивая в одиноком камине.

Второй сверток, продолговатый и самый тяжелый из трех, скрывает футляр. Футляр с флейтой. Бард и Мойра настойчиво пытаются обучить его музыке, и Смотритель всей душой хочет постичь это искусство, но ноты не даются его неловким, грубеющим пальцам. Он будет учиться и дальше, но знает, что это бесполезно. У него нет слуха.

Третий сверток, что лежит на столе, скрывает книгу. Это Бард принес ему обязательный гостинец из очередного странствия. Смотрителю не терпится узнать, что за томик сын раздобыл для него на сей раз. Он проглатывает все – сборники стихов, романы, исторические очерки. Книга стала его женой, дочерью, другом. Читать чужие истории оказалось гораздо проще, чем переживать свои.

Вот веревка разрезана. Смотритель аккуратно, с почти религиозным почтением, разворачивает сверток и всматривается в буквы, выдавленные на обложке. Он не показывает своего волнения, это было бы недостойно, но сердце его бьется немного чаще, а руки так и тянутся к новым, душистым, шершавым страницам. Внезапно его охватывает чувство спокойной уверенности, взаимности и покоя. Он еле заметно кивает книге и отправляется заварить чай. Она никуда не денется от него, и, когда он вернется, она все так же покорно будет лежать посередине стола. Нет нужды показывать ей свое нетерпение, даже когда она столь прекрасна и полна волшебства нераскрытой тайны. Совсем как первая любовь.

Дом на краю

Принц замолчал.

Я смотрел вверх, в темноту леса, сквозь ползучее сплетение ветвей и на холодные немигающие звезды, к которым изредка присоединялась одинокая искорка. Сквозь потрескивание костра я еще различал шум далекого прибоя и отголоски лютни странствующего менестреля.

– Не услышал ничего знакомого? – поинтересовался наконец Принц.

– Эта новелла совсем не страшная, – сказал я вместо ответа.

– И туман не страшный? И маяк на скалистом утесе?

Не помню, что сделало мое тело, когда я все понял. Скорее всего, я резко привстал. Возможно, я даже что-то сказал, но я уже не помню, что это было. Мое следующее суматошное воспоминание – это я, собирающий вещи и горячо призывающий Принца сделать то же самое; это Принц, попеременно серьезный и смеющийся, пытающийся вежливо отобрать у меня сумку и наконец теряющий самообладание и потрясающий меня за грудки; это тишина, обволакивающая мое обмякшее тело после того, как я обессиленно уселся рядом с костром.

– Ну, вот, – подытожил тогда Принц, плюхаясь на землю рядом со мной. – Успокоились?

Я молчал кивнул.

– Вот и славно, – безрадостно согласился Принц.

Немного придя в себя, я спросил его первое, что пришло мне в голову:

– Где я жил?

Он горько усмехнулся.

– В хижине на опушке. Где же еще?

– Покажи мне ее на карте.

– Я гляжу, ты потихоньку начинаешь понимать.

– Где я жил? – отрешенно повторил я.

– Так ты потихоньку поднатореешь в хороших вопросах, – с издевкой ободрил меня Принц. – Просто повторяй их по нескольку раз.

Я спрятал лицо в ладонях. Должно быть, этот жест выглядел откровенно жалким даже по моим меркам, потому что Принц неловко хлопнул меня по лечу и, как мне тогда почудилось, очень искренне сказал:

– Я понимаю, как это нелегко.

– Ты, должно быть, не лучше чувствовал себя, когда выяснил, что мать того клерка в Саджии стала получать твои письма?

– Я думаю, тебе гораздо хуже, – допустил он, удивив меня еще больше.

Мы еще немного послушали костер, и я задумался, а насколько настоящим был этот огонь? Не придумал ли его кто-нибудь себе на потеху? Неужели отец просто так взял и сочинил маяк, и наши туманы, и невесть что еще?

– Как ты попал на маяк? – очень тихо спросил я у Принца, боясь потревожить темноту. – Почему другие люди никогда к нему не забредали?

Он сделал паузу, подумал, ответил:

– Потому что его нет.

– А письма клерка? – я ничего не понимал. – Как они дошли до его матушки?

Принц снова ответил с небольшой задержкой.

– Они существовали для всех, кто имел к ним отношение. Для тех, о ком было написано в сказке. Для меня и для нее. И, возможно, для всех, кому она решила их показать, если таковые были. Но ни для кого более.

– А почему тогда я вижу маяк? Ведь я никогда о нем не просил. Он что, достался мне в наследство?

– Именно так, – кивнул Принц.

– А как быть уверенным в том, что сказка, написанная этим вашим каменным пером, не затронет тех, кого она не должна затрагивать?

– Писать ее аккуратно, – Принц пожал плечами. – А вообще – никак.

Я неоправданно горько вздохнул, и, видимо, в наказание, Принц задал мне вопрос, который я слишком боялся задать себе сам:

– Скажи, а ты уже придумал, о чем будешь писать?

Я конечно же промолчал. А что еще я мог поделать?

– Габриэль, – сказал Принц очень тихо – так тихо, что даже потрескивание костра заглушало его голос, и мне пришлось вслушиваться, чтобы не упустить ни слова. Я инстинктивно поднял взор, чтобы следить за движением его губ. Наши взгляды встретились. В его глазах не было и намека на шутку.

– Габриэль, – молвил он, – подумай над сюжетом уже сейчас. Постарайся минимизировать потери. Потом времени может не быть.


На следующее утро мы долго шли в тишине. Я как всегда плелся чуть позади и смотрел по сторонам. Скудные лучи солнца делали мир более осязаемым, и вечернее откровение стало казаться очередным сном. Отчетливым, тяжелым сном, который видишь сразу перед пробуждением и запоминаешь во всех деталях, но все же – лишь сновидением. Мысли стали потихоньку приходить в порядок, обрывки фраз выстраиваться в законченные утверждения, аксиомы стали требовать доказательств и казались не такими уж и очевидными.

Лес дышал обещанием осени. Листья, еще зеленые, но готовые вот-вот расстаться со своим истинным цветом и отдаться красоте увядания, едва подрагивали в свежем, вибрирующем утреннем воздухе. День был таким прекрасным, что мне неотвратимо захотелось разговаривать.

– Принц! – окликнул я его, решившись наконец на очередной импровизированный допрос.

Он обернулся и с преувеличенной драматичностью закатил глаза. Я сделал вид, что не заметил. Слишком уж много неясности оставили его скудные замечания накануне.

– Принц! Я все же не понял, как ты добрался до маяка? – я нахмурился. – Ты прочел сказку, так? Но как ты понял, куда именно идти? Ты что, тот самый Бард из сказки? Ты мой брат? – осенило меня даже с некоторой надеждой.

– Сомневаюсь, – ухмыльнулся Принц. – У меня в семье никогда не было таких тугодумов. Отцы у нас точно разные, насколько я помню своего.

Мне стало совестно за такую нелепицу, и я обиженно возразил:

– Но матушку—то свою ты не помнишь.

– Она умерла, – спокойно напомнил мне Принц.

– Ты был слишком юн, чтобы знать наверняка, – упрямо настаивал я.

– Тебе виднее, – уколол Принц, и некоторое время мы опять шли молча. Внезапно он молвил, как будто продолжая неозвученную мысль:

– Но вопрос был дельным.

– Какой вопрос? – не понял я.

– О том, как я добрался до маяка, мессир тугодум. И ты задаешь его мне уже второй раз за сутки, и второй раз я не слишком виртуозно, но от того не менее успешно, ухожу от него. Или ваше величество уже позабыли, о чем мы так мило беседовали?

Надо признать, я был унижен.

– Не позабыли, – процедил я, чувствуя, как багровеют мои щеки. Я всегда очень легко смущался.

– И на этот дельный вопрос есть очень простой ответ, – отметил Принц. – Я прочитал новеллу о Вечном дозоре.

– Это я понял, – нетерпеливо согласился я. – Иначе маяк в принципе никогда бы тебе не открылся. Но вот как ты его нашел?

– Элементарно! По заметкам Сказочника я нашел долину и дождался тумана, а затем прошел сквозь него и следовал к морю. После я немного прошелся вдоль побережья, ориентируясь на городок, упомянутый в новелле. Вот и все путешествие. Не скрою, немного нервное, но не самое событийное. Долина действительно существует и даже есть на карте.

– А как же мы найдем ее сейчас, если мы сами… – я запнулся, – если мы сами не на карте?

– Будем на правильном месте и дождемся тумана, – невозмутимо сказал Принц. – Настоящего, а не дымки, к которой ты привык – в долине туманы гораздо гуще.

– А почему мы не могли дождаться тумана дома? – совсем запутался я. – Неужели до правильного места так далеко? Вспомни новеллу: там говорится, что Смотритель тратит на свое путешествие не более суток, а мы, по твоим расчетам, должны идти в пять раз дольше, и это только в один конец. Как же так?

– Не следует воспринимать книжные расстояния и сроки так буквально, – терпеливо объяснил Принц, – по сюжету мы обязаны быть в пути, но сколько он займет – дело идущих.

– Но погоди, – возмутился я, – зачем тогда эта деталь?

– Затем, что она применима к Смотрителю и только к нему. Бард и вовсе каждый раз возвращался в долину, из которой он стартовал. Я шел до маяка шесть дней, но немного рано вышел на побережье. Можно было срезать еще, взяв немного южнее. Отсюда и моя оценка.

– А как ты понял, что идешь правильно? Может быть, тогда ты заплутал и сильно отклонился от курса, а в какой-то момент тебе повезло?

– Какая дотошность! Я же сказал, что я шел по компасу к морю, – раздраженно напомнил мне Принц. – Насколько я, по-твоему, должен был заблудиться, чтобы потерять пять дней? И сейчас я веду нас в строго противоположном направлении – на северо-запад.

– А ты уверен, что направления так же работают в местах, которых нет на карте? – неожиданно для себя сформулировал я. – Отчего ты доверял компасу? И нужно ли идти строго обратно для того, чтобы вернуться туда, откуда пришел?

По ходу нашего разговора Принц ступал все медленнее, а сейчас он и вовсе остановился и склонил голову, погрузившись в размышление. Я послушно встал чуть поодаль и принялся ждать.

– Интересная мысль, – признался он. – В новелле упоминается море, и я решил, что то море и наше… Что они суть одно и то же. Однако мне не приходило в голову, что наш… фрагмент небытия может работать анизотропно. Этакий пространственный гистерезис.

Я про себя пришел в ужас от такого мудреного слова, но все равно поторопился добавить, вдохновленный своей прозорливостью:

– И скажи-ка мне еще вот что, почему мы с отцом так легко попадали в деревню? Она была вполне себе… настоящей. Помнишь, как я спросил у тебя, не тот ли ты самый запропастившийся лилийский принц? Я впервые узнал о тебе именно там, когда ненароком подслушал чей-то разговор на базаре. Народ там судачит обо всем на свете. Если в этой деревне преспокойно обитали другие люди, то почему бы нам с тобой не было проследовать в нее, а оттуда – в… остальной мир? – неуверенно закончил я.

Принц подумал немного, прежде чем ответить:

– Потому что в новелле Смотрителю уже разрешалось путешествовать до деревни. Однако из нее пути не было. Нет, один ты забрел бы в туман и вернулся быдомой. Со мной… Со мной, скорее всего, – то же самое. Текст требует именно долину – там встречаются два мира. Это слабое место новеллы. Но деревня в ней выступает как некий тупик.

– Я не верю, – отрезал я. – Так не бывает. Это развлекательная логическая игра, но я не могу поверить, что ты абсолютно серьезен, уж извини.

– Попробуй сделать по-своему, – предложил Принц. – Дойди до деревни и попытайся выйти на дорогу. Или попроси кого-нибудь из местных тебя проводить, в конце концов, если тебе не жалко чужой жизни.

Он вновь двинулся вперед, давая понять, что разговор окончен.

Я покачал головой, не соглашаясь, и поспешил следом.

– Даже если предположить, что все твои допущения справедливы для автора-героя новеллы, то есть для отца, и для тебя, ее читавшего, то почему мы с матушкой тоже подчиняемся ее правилам? Выходит, я был свободен в своих передвижениях до того, как я услышал ее?

– Друг мой, – устало отмахнулся Принц, не глядя в мою сторону, – ты родился в этой новелле. Ты не свободнее волчонка, появившегося на божий свет в охотничьем вольере. Твоя матушка – это отдельный разговор. Мы можем разобрать новеллу построчно, что я когда-то и сделал, и постепенно прийти к тем же выводам, что я тебе сейчас озвучил. Времени мы потеряем знатно, а результат будет тем же самым. А еще мы можем довериться мне и продолжить путь. Тем более, что львиную его долю мы уже преодолели. И еще: не спеши с выводами, пока не услышишь еще одно творение своего батюшки.

Мне страсть как захотелось задать ему еще один вопрос: откуда взялась моя падающая звезда, и почему наш отход случился сразу после звездопада? Видишь ли, Принц написал в первой своей сказке, что звезды упадут с неба, когда герцогиня подумает о нем. Но почему именно в эту ночь? Что это значило для него? Не рассчитывал ли он отыскать свою Изабеллу по пути? И как мой батюшка распознал среди падающих звезд ту, что принадлежит мне по его новелле?

Я перестал смотреть под ноги. Мысли роились в моей несчастной голове, и вопрос уже был готов сорваться с моих уст. Но я не успел ничего молвить, потому что моя нога неожиданно поехала по скользкой земле, и я непременно потерял бы равновесие, если бы Принц вовремя не ухватил меня под локоть. Я поблагодарил его и хотел двинуться дальше, он не отпускал мою руку и завороженно смотрел перед собой. Я проследил за направлением его взгляда и не обнаружил поблизости ничего примечательного – ничего, что могло бы так завладеть его вниманием.

– Принц, – аккуратно позвал я еще раз. – В чем дело?

– Лужи, – коротко сказал он.

Я не заметил их сразу. И правда, земля здесь казалось чуть влажной, а где-то в неровностях между деревьями мерцали небольшие темные лужицы. Но что в них так насторожило Принца? Я пожал плечами и деликатно высвободился из его хватки. Он удивленно посмотрел в мою сторону, как будто не понимая, к чему вся эта суета, и снова уставился в прежнем направлении.

– В тени вода может долго не испаряться, – заметил я. – Последний раз дождь был не так и давно, не вижу ничего необычного в том, что здесь еще не все высохло.

– Именно здесь, но не в других участках леса, – не согласился Принц.

Это едва ли было более странно, нежели падающие звезды, а я был настроен не забивать себе голову странностями второго порядка.

Я гордо проигнорировал Принца и зашагал вперед.

Все остальное произошло очень быстро.

На этот раз я не поскользнулся. Моя нога просто провалилась сквозь землю до самого колена. Я припал на одну руку, и почувствовал, как ладонь утопает в чем-то вязком и липком. Меня охватила необъяснимая паника. Я постарался вызволить ногу, но слишком нелепо оттолкнулся от земли, чуть опрокинулся назад и как будто увяз еще больше. Сильные руки Принца ухватили меня за плащ и потянули. Мне хватило ума прекратить барахтаться, и совместными усилиями мы сумели извлечь меня из земного плена.

Я в облегчении повалился назад и тут же вскочил. Все вокруг было липким. Я скорее почувствовал, чем увидел, как мои одежды тут же пропитались влагой там, где они коснулись земли. Я попробовал отряхнуться и неловко завертелся. Что-то заставляло мои руки работать активнее, чтобы поскорее избавиться от какой-то неведомой скверны. Принц взирал на меня в ужасе. Я вопросительно посмотрел в ответ. Он лишь покачал головой и сделал неясный жест руками. Я перестал отряхиваться и посмотрел на свои ладони. Они были алыми.

Моя реакция была естественной и единственно возможной. Я закричал и бросился прочь. Деревья замелькали перед глазами. Я бежал так, как не бежал еще никогда в жизни, и ветер свистел у меня в ушах. Безумная сила моего страха даровала мне неуязвимость, и ни один случайный корень, ни одна шальная ветвь не прервали этот отчаянный бросок.

Но Принц не отставал, он лавировал между стволами, время от времени стараясь до меня докричаться и не сбавляя темп. Это придавало мне сил, потому что я так я мог убегать и от него тоже.

На ходу я бросил сумку, потому что оно замедляла меня, а потом я избавился и от плаща. Я бросил ему вслед один прощальный взгляд – он взлетел вверх, как полный парус, и плавно опустился на голые ветви скорчившегося, низенького деревца.

Мне захотелось смеяться. Ветер наполнял мои легкие, ветер бил мне в спину, ветер нес меня на руках. Я нашел недостающий элемент, я решил задачу, я сделался беззаботно счастлив.

А между тем деревья росли все плотнее, все ближе друг к другу. Становилось темнее. Их черные ветви сплетались над моей головой и закрывали небо. Они украли свет.

Я сам не заметил, когда перестал бежать. Я шел, еле переставляя ноги, продираясь сквозь осязаемую тьму. Нагие стволы и ветки без единого листика, они обступали меня и душили, они грубо цепляли меня своими костлявыми пальцами. С каждым шагом было все тяжелее дышать, ветви царапали мне лицо. Тогда я зажмурился и стал продвигаться наощупь, закрывая лицо ладонями. Я шел и шел, шел бесконечно долго, пока предательский корень не зацепил меня за ступню. Я провалился в неизвестность. Меня встретила холодная земля, острые корни впились в мои ребра, ветки обожгли мою кожу. Я еще никогда не слышал такой абсолютной тишины. Я был уверен, что, когда я открою глаза, мира больше не будет, и потому я лежал на холодной и, слава богу, сухой земле, зажмурившись и не отрывая рук от лица.

– Габриэль!

Голос Принца возник капелькой в океане безмолвия. Мне нужно было продолжать путь, но я не мог заставить себя шелохнуться, не говоря уже о том, чтобы встать на ноги и сдвинуться с места.

Он продолжал звать меня, и я понял, что он приближается. Чуть не плача от напряжения, я все же оторвал себя от земли и сделал пробный шаг. Все тело ныло, как будто кто-то долго и методично меня избивал. Принц снова позвал меня, и теперь я слышал даже хруст веток под его ногами и шорох, производимый его одеждой. Невероятным усилием воли я сделал самое страшное – я открыл глаза. Случилось чудо. Я увидел, что совсем недалеко впереди деревья снова начинали редеть, и с надеждой устремился навстречу долгожданной опушке, локтями отталкиваясь от стволов и продираясь сквозь их цепкие деревянные руки, не обращая внимания на то, как трещит и рвется моя одежда, как покрывается царапинами моя кожа, как спутываются мои волосы. Лес расступился передо мною, и я узрел красную реку. Она была недвижима, как озеро в безветренную погоду, и все же это была река.

На противоположном берегу высился черной громадой тот же бесконечный лес. Слева река изгибалась и терялась за угловатым утесом, справа она ускользала из виду в тумане бесконечного камыша и нависающих веток, лениво тянувшихся друг к другу с обеих сторон. И только два цвета – черный и красный. Вода отражалась в небе, окрашивая его в свои беспощадные оттенки.

Тяжело дыша, Принц появился за моей спиной.

– Где ты научился так бегать? – спросил он, ловя ртом воздух.

Я обессиленно опустился на землю.

– Ты никогда не будешь отвечать, да? – спросил Принц. Это прозвучало немного обреченно, и мне стало его жаль.

– Я думал, что вопрос риторический, – соврал я. – Что я могу ответить на это?

– Да хоть что-нибудь, – оскалился Принц, бросая рядом со мной мой окровавленный, изодранный плащ и сумку. Я посмотрел на них с благодарностью.

– Знаешь, – сказал он, – я устал говорить с пустотой. С одной стороны, я тебя понимаю – моя фраза вроде бы не требовала ответа и прозвучала как-то неуместно. С другой стороны, какую же непроходимую глухоту нужно иметь для того, чтобы не понять, что это было невинное приглашение к обмену бессмысленными репликами. Возможно, все дело в личной неприязни.

У меня не было сил его разубеждать, и я опять смолчал.

– Смотри, – как ни в чем не бывало продолжил Принц, – предыдущая новелла помогла мне найти маяк и, если будет на то воля божья, выведет нас из леса. Чтобы вырваться из всего этого, – и он охватил реку широким жестом, – нам нужно прочитать другую новеллу и найти в ней ключ.

– Ты знаешь, где его искать? – пробурчал я.

– Ура, мы снова дружим, – иронично заметил мой спутник. – Я тебя заинтересовал. Слава мне. Но поспешу разочаровать – я не разбирал вторую новеллу. Я, признаться, надеялся, что она не настигнет нас.

– Наверное, не стоило ее читать, – мрачно сказал я, не скрывая укора.

– Я их прочитал задолго до того, как понял, чем это чревато, – виновато признался Принц. – Возможно, здесь, в этом месте-которого-нет-на-карте, кошмарам совершенно наплевать, кому они являются. Стоило ожидать любой гадости.

– Читай, – сокрушенно сдался я.

– С радостью! – пообещал Принц, доставая из сумки новую кипу бумаги. – Слушай внимательно, ищи ключи!

– Ключи какого рода? – уточнил я.

Принц пожал плечами.

– Что-нибудь, что даст нам ориентир на выход. Что свяжет кошмар с реальностью. Что будет выглядеть неожиданно небезнадежно на общем фоне. Что угодно.

Я кивнул, хотя на самом деле я ничего не понял. Принц начал читать:

Новелла вторая. О красной воде

В одном королевстве жил летописец. Его имя уже давно позабыто, а род его сгинул еще раньше, поэтому для краткости мы будем называть его просто – Летописец. Его имя ничего не скажет вам.

Он окончил самый известный университет в стране и получил диплом с отличием, он прочитал все книги во всех крупнейших библиотеках и превзошел в знаниях даже самых ученых мужей. Он был страшно умен.

Он взялся писать хроники и преуспел в этом.

Неизвестно, отчего он решил посвятить всю свою жизнь столь необычному делу. Возможно, он просто любил свою работу без особой на то причины.

Это неважно. Важно то, что в своих изысканиях он докопался до древних истин и методично, скрупулезно, нить за наитью восстановил прошлое. Он устранил противоречия туманных преданий и обобщил факты, он узрел первопричины и выделил циклы, к его слову прислушивались, его совета жаждали.

Нет ничего удивительного в том, что слухи о таких восхитительных достижениях донеслись до столицы. Не так важно, как звали короля и в каком городе находился его трон. Важно то, что Летописец откликнулся на его зов и отправился служить ко двору.

Он перевез в королевскую библиотеку все свои труды и там же дополнил их. Пользуясь тайными книгами из королевских архивов, он увидел новые закономерности, разоблачил движение шестеренок истории и пришел к тревожным выводам. В один прекрасный день, когда Летописцу открылась Истина, он обрел свою собственную тайну и бережно стал носить ее.

Прошли годы, и летописец состарился.

Он знал, что рано или поздно с тайной придется расстаться, а потому он лелеял ее, как легкомысленную любовницу. Он дорожил каждым днем, как последним, а иногда, вечерами, он и вовсе забывал о своей тайне. Тогда, на очень короткое время, он снова становился романтиком. Романтиком, который ночами не спал из-за своей страсти к исторической правде, который исследовал библиотеку за библиотекой, полку за полкой, книгу за книгой – все в погоне за теорией, фактом, значением.

Но настал день, которого так боялся наш мудрец – король вызвал его к себе.

Летописец с тяжелым сердцем пришел на аудиенцию.

– Мой верный слуга, – молвил король, – меня гложет сомнение.

Летописец учтиво склонил голову, изображая внимание.

– Не все ладно нашем государстве, – продолжал король, – и многое беспокоит меня. Я силюсь понять, что делаю не так, но весь кабинет министров лишь поддакивает мне и не дает дельного совета. Мои астрологи лишь предрекают мне величие, а военачальники славят мой стратегический гений.

Летописец склонил голову, изображая почтение.

– Однако же, – настаивал король, – я чувствую, как нити правления ускользают из рук моих. Я теряю контроль. Я вижу, как растет народное недовольство, как трещит по швам терпение знатных, как понемногу пустеет наша казна. Никто не говорит мне, в чем дело. Никто не признает существование наших проблем. Но я чувствую, что они есть. И, более того, если в ближайшее время я не предприму самые решительные меры, мое правление войдет в историю как неудачное. Я признаюсь, что боюсь этого. Я боюсь порицания потомков, боюсь дурной славы, боюсь стать примером нерадивого монарха. Поэтому я и позвал тебя, Летописец. Скажи мне, что подскажет твоя мудрость? Не встречал ли ты в своих изысканиях нечто подобное? О каком будущем для моего королевства шепчет твоя хроника?

Летописец склонил голову, на сей раз глубоко задумавшись. Даже зная, что этот день неизбежно настанет, он никогда не был к нему по-настоящему готов. Король ждал ответа, но на его лице очень явно читалось нетерпение.

Наконец Летописец заговорил, поглаживая свою седую бороду.

– Государь, – осторожно молвил он, подбирая слова, – ваше бремя тяжело, а воля ваша крепка.

Король кивнул, соглашаясь.

– И тем не менее, до вас правили другие монархи, равно как будут править другие и после вас.

Этому король также кивнул.

– Я внимательно изучил судьбы ваших предшественников и разглядел их ошибки. Я посмотрел на другие страны и уразумел, что у ошибок не было родины – все оступались на одном и том же, из раза в раз, из поколения в поклонение. Всегда.

Король кивнул вновь, понимая, к чему клонит Летописец.

– Стало быть, – с надеждой молвил он, – в твоих руках – ответ к неразрешимой загадке. Ты наше спасение. Говори же!

– Государь, – уклончиво заметил Летописец, – вашей мудрости завидую даже я. Ваш пытливый ум наверняка уже не раз напрягался в поисках собственных решений. Не будет ли вам угодно поделится со мною своими измышлениями прежде, чем я открою вам сердце?

– Летописец, – прогневался государь, – если бы я хотел послушать льстеца, что будет рукоплескать каждой моей мысли, я вновь созвал бы министров. Но я знаю тебя как прямого и честного подданного. Приказываю тебе, скажи мне все, что у тебя на уме!

– И все же, – настаивал Летописец, – не могли бы вы назвать мне области государственного устройства, где, по-вашему, все благополучно.

– Отчего же, – призадумался король. – Я вижу, в чем состоит твоя хитрость, но все же сделаю вид, что не заметил ее. Вот какими из своих решений я особенно горд!

И он перечислил поступки, которые считал мудрыми, указы, которые виделись ему прозорливыми, реформы, которые казались успешными.

Летописец выслушал короля, ни разу не шелохнувшись. Когда тот закончил, старый ученый извлек из складок своего балахона конверт и протянул его королю.

– Здесь изложены мои измышления о ваших ошибках, – просто сказал он. – Я получил их, сопоставляя ваши действия с тем, что творилось во времена наших предков. Признаюсь, не будь у меня моей летописи, я бы принял многие ваши решения за удачные. Но сама история склонила меня к иному мнению, и я от него не откажусь.

Король нерешительно взял конверт и медленно положил его на стол перед собой – так, как будто бы от этого клочка бумаги зависела его жизнь.

Летописец поклонился и оставил монарха наедине со своим приговором. Ибо в каждой его строчке осуждались именно те поступки, которые король считал мудрыми, указы, которые виделись ему прозорливыми, реформы, которые казались успешными.

Стояла глубокая ночь, когда разъяренный король ворвался в покои Летописца и потребовал от него объяснений за неудачную шутку. Тот покорно склонил голову.

– Государь, – ответствовал он смиренно, – вы видели, что я ничего не подделывал. Я принес конверт с собою и ни слова не написал во время вашей речи. То, как удивительно разошлись наши взгляды – лишь ужасающее совпадение. Я всецело доверяю вашей мудрости, однако в данной ситуации я вынужден настоять – летопись не врет. Вы в точности повторили упущения предшественников. Однако…

– Меня не заботят твои летописи! – вскричал король. – Да что ты знаешь об управлении государством? Ты всю свою жизнь копался в пергаментах и вдыхал пыль со страниц никому не нужных томов! От зловредных испарений ты и повредился рассудком! Откуда историку-недоучке знать о том, как принимаются важные решения?

Их спор продолжался еще долго, и наконец даже сдержанный обыкновенно Летописец разгорячился и позволил себе несколько резких высказываний. Король, никогда не отличавшийся великодушным нравом, тут же повелел бросить ученого в темницу.

Через неделю монарх навестил своего подданного в заточении и уже более спокойным тоном потребовал извинений. Летописец был обессилен. Его и без того не очень крепкое здоровье пошатнулось от негуманных условий содержания. Он пребывал в полубреде и говорил мало и бессвязно. Король прогневался еще пуще.

Покидая камеру Летописца, он как бы между прочим бросил через плечо:

– Я приговариваю тебя к казни, Летописец. Я вижу, что ты с самого начала желал мне неудачи и пытался саботировать мое правление. Иначе твою мерзкую записку никак не объяснить. Прощай.

– Постой, – сказал Летописец неожиданно ясным голосом.

Король невольно замер.

– Постой и услышь меня в последний раз. Я вижу следующее, – предрек Летописец. – Я вижу, как твоя земля утопает в раздоре и войнах. По ней потекут реки крови, и даже почва пропитается их водами и станет багровой. Я вижу, что на улицы выйдут алые волки с языками из огня, и ни одна душа не выдержит их пламенного взгляда. Я вижу туман, который накатит на королевство, как чума, и проглотит тебя, как последнего башмачника. И там, внутри тумана, ты посмотришь в глаза своим предшественникам и вспомнишь меня.

Воцарилось молчание. Старец обессиленно опустился на койку и склонил голову. Это последнее усилие дорого ему обошлось.

Король нахмурился.

– Казнить немедля, – отрывисто приказал он и вышел наружу.

Ключи

Принц замолчал.

– Все? – спросил я.

– Все, – пожал плечами он.

– Жутковато, – прокомментировал я.

– Твой родной отец, между прочим, – заметил Принц.

– Он как будто не дописал ее, – задумался я. – Прервал и бросил.

– Мне так не кажется, – покачал головой Принц. – Я понимаю его решение закончить новеллу так внезапно.

Я не знал, что ответить.

– Так что насчет ключей? – спросил Принц. – Нашел что-нибудь? Я бы с превеликой радостью покинул этот чудесный берег, но не уверен, что путь назад будет менее тернист. Если вообще будет.

– Мне очень тяжело прочувствовать такой неоднозначный материал с первого раза, – сознался я. – Я даже не представляю себе, что искать. Ты читал новеллу больше меня. Подскажи мне. Давай прочитаем ее еще раз.

– Твоя правда, – уступил Принц. – Давай думать сообща.

Но нам не удалось подумать, потому что за нашими спинами раздался дикий вой.

Мы вскочили на ноги и не сговариваясь посмотрели в строну леса. Звук пришел с нашего берега, в этом не было ни единого сомнения.

– Алая река предположительно из крови у нас есть, – мрачно сказал Принц. – Влажная земля – тоже. Остаются…

– Волки, – сглотнул я.

– Чудесно.

Я узнал этот вой – это были те самые жалобные крики, что пугали моих родителей с незапамятных дней. Подумать только, они всегда жили по соседству. И как только отец отпускал меня гулять одного? Он знал что-то? Он думал, что в такой близости от дома волки меня не потревожат?

– Что мы будем делать? – я прикинул расстояние до противоположного берега, но тут же отказался от этой идеи. Я не собирался купаться в крови.

– Ключи, – напомнил Принц. – Нужно думать быстро. Нужно думать правильно. Давай еще раз посмотрим на новеллу.

Он протянул мне листы. Я нехотя принял их и озадаченно посмотрел на текст, не совсем понимая, с чего следовало начать.

Волки провыли еще раз, и на этот раз им ответили с другого берега.

Я запаниковал.

– Прекращай озираться по сторонам, читай! – голос Принца вернул меня к действительности.

Я пробежал глазами по строчкам, быстро воскрешая в памяти все основные события.

– Все равно не возьму в толк, что я ищу, – пожаловался я.

– Я же объяснил, – огрызнулся Принц, сам погруженный в раздумья.

– Объяснил очень плохо.

Он так тяжело посмотрел на меня, что я на мгновение даже позабыл о волках под свинцовым давлением этого опустошенного, холодного взгляда.

– Ключи, которые свяжут кошмар с реальностью, – тут же процитировал я и поскорее спрятал глаза в новелле.

– Верно, – пробурчал Принц и вернулся в свои мысли.

Вой стал более частым и теперь раздавался все ближе. Думать становилось все труднее, но я с упорством утопающего хватался за соломинку непонятных слов. Что отец хотел сказать своим произведением? Могло ли наше с ним многолетнее знакомство пролить свет на его замысел или помочь мне обнаружить хоть что-то, что послужило бы ключом к нашей с Принцем свободе?

Я все еще не мог примирить отца, что жил в моей памяти, с этим необычным писателем. Как будто бы это были две самостоятельных личности, по ошибке занимавшие в разное время одно тело. Как сильно отец изменился после своего знакомства со Сказочником? Какую часть себя он позволял разглядеть мне, и сколь много из этого я соизволил увидеть?

– Почему она называется новеллой «О красной воде»? – спросил наконец я.

– Хм, – согласился Принц. – Казалось бы, этот образ появляется только в самом конце. Хороший вопрос! Возможно, ключ лежит в самой воде.

– Откуда ты знаешь, что ключ вообще есть?

– Этого никто не гарантирует, – улыбнулся Принц. – Но если бы твой отец не оставлял в своих произведениях путей к отступлению, он не дожил бы до твоего рождения. Он обязательно должен был упустить лучик света в пучине своего уныния.

Я вернулся к чтению. Я начал привыкать к постоянному завыванию, но сосредоточиться по-прежнему было трудно. Паника сделала мои мысли вязкими и неподатливыми, как воды багровой реки.

Что-то негромко щелкнуло. Я оторвался от чтения рукописи и увидел пистолет в руках Принца.

– На всякий случай, – пожал плечами он.

Хрустнула ветка. Еще одна. Из-за ближайших к нам стволов донеслось утробное рычание. Принц поднял пистолет пред собой. Я прижал рукопись к груди.

За деревьями что-то светилось. Багровое пятно плавно передвигалось за темными силуэтами голых деревьев, волоча рычание за собой.

Я боялся пошевелиться. Дуло пистолета в руках Принца провожало пятно по мере того, как оно обходило нас по широкой дуге, оценивало наше положение, подготавливало свою поджарую форму для броска.

– Бери вещи, – прошептал Принц, и я дрожащей рукой натянул плащ и подцепил кое-как сумку, закинув ее за плечо. Его собственная поклажа уже была на нем.

«Что дальше?» мелькнула мысль, но во рту у меня пересохло настолько, что я даже не попытался озвучить ее. Мне еще никогда не было так страшно.

Пятно перестало кружить, пятно замерло, но только лишь на мгновение – только лишь для того, чтобы внезапно сжаться и распрямиться в смертоносном прыжке. Волк вылетел из-за деревьев. Пуля Принца поймала его в верхней точке полета, и он грохнулся оземь неподалеку от меня. Он был багровым и испускал слабое свечение.

Я перекрестился.

Принц что-то прошипел сквозь зубы. Я проследил за направлением его взгляда и чуть было не упал в позорный обморок. Красные пятна были везде. Они медленно стягивались к нам, виляя между голых стволов. Вой прекратился, но теперь в нем не было надобности. Они нашли нас.

– Ведь они не охотятся в одиночку, – пробормотал я.

– Пойдем, – резко приказал Принц, и мы бросились вдоль берега. У нас по левую руку оставалась река, но какое преимущество это давало? Волки все равно могли отрезать нам все пути к отступлению. Но выбора не было. В лесу они не оставят нам ни единого шанса.

Мы бежали, иногда ныряя в чащу там, где лес отказывался отступать от берега, и тут же при первой возможности выскакивая наружу. Я старался не оглядываться на красные пятна, но знал, что они следуют за нами. Судьба товарища должна была их насторожить, и теперь им придется продемонстрировать осмотрительность. Возможно, в этом был наш шанс.

– Думай, – бросил Принц на ходу. – Думай о новелле!

Он пропустил меня вперед, надеясь прикрыть тыл в случае нового выпада. Я осознал, что одной рукой до сих прижимаю страницы к груди. Рукопись была безнадежно помята.

– Я…

Я что-то хотел сказать в свое оправдание, а мысли тем временем лихорадочно заплетались.

Что-то не давало мне покоя. Я был уверен в том, что разгадка лежала на поверхности. Я будто уже давно нашел ее, просто не мог вспомнить. Я хотел сказать это Принцу, но не успел.

Волк выскочил прямо перед нами. Его багровые лапы врезались в землю, вспахивая когтями податливую почву в попытке остановиться. Я замер в считанных дюймах от его оскалившейся пасти. Его злобные чернильные глаза заглянули мне прямо в душу.

Принц с криком оттолкнул меня и выстрелил прямо в оскалившеюся пасть. В тот же момент ко мне пришла разгадка, и пуля прошла сквозь воздух.

– Дальше! – крикнул Принц, увлекая меня за собой и обходя место, где мгновение назад багровый волк готовился к прыжку.

– Зачем? – воскликнул я недоуменно, вырываясь из его хватки.

Принц указал рукой на место, где недавно был волк.

– Их еще много! Их может быть бесконечно много!

– Но его нет! – закричал я, указывая туда же.

Настала очередь Принца недоумевать.

– Ты не видишь его, – сощурился он.

– Нет, потому что я нашел ключ, – объявил я. Сердце еще бешено колотилось в моей груди, но я чувствовал какую-то необычную легкость. Мне показалось даже, что река стала не такой алой, а деревья не такими черными.

– Ну же, – поторопил меня Принц.

– Их нет, – спокойно объявил я.

– Ты очень помог, – горько съязвил Принц.

– Нет, правда, – спокойно объяснил я. – Новелла кончается предсказанием. Верно?

– Верно, – пробурчал Принц, беспокойно озираясь.

– А значит, – подытожил я, – мы не знаем, сбылось ли оно или нет. Возможно, король осознал свою ошибку, и все вернулось на круги своя. Возможно, он раскаялся, и ужасная участь, о которой предупреждал Летописец, так и не постигла его королевство.

– Почему река все еще красная? – потребовал Принц. – Почему ты не видишь волков, но река все еще красная.

Я зажмурился, внушая себе, что все и вправду закончилось хорошо. Даже представил себе, что Летописца не казнили, а на следующее же утро после приговора восстановили в должности. Когда я открыл глаза, передо мной лежала туша убитого Принцем волка, а в стороне между деревьями мелькали красные пятна. Много красных пятен.

От досады я чуть не разорвал новеллу.

– Теперь его нет! – воскликнул вдруг Принц. И правда, тело волка на мгновение пропало, но затем вновь появилось на том же месте.

– Мы не можем просто пожелать, чтобы все исчезло, – сокрушенно сказал он. – Но должна существовать какая-то связь с остальным миром, что-то материальное, какой-то портал…

Волки окружали нас. Бежать было бесполезно.

Моя голова готова была лопнуть от перенапряжения. То есть была такая секунда, когда волк был виден Принцу, но его не видел я?

Или…

Что это было за место?

– Река, – просто сказал я.

Принц вопросительно посмотрел на меня.

– Река не всегда была алой. Вода не всегда была алой. Река несет свои воды в другие королевства и течет через все времена.

– Но здесь она алая, и воды ее не текут.

– Разве? – спросил я.

Мы оба посмотрели на гладкую поверхность реки и отметили про себя, что она немного волнуется.

– Река переживет Летописца, река переживет короля и будет течь, пока русло ее не высохнет, – продолжал я. – Лес стоит и все видит, почва все принимает и все помнит, а река… река утекает.

– И что же ты предлагаешь? – спросил Принц.

Я пожал плечами, снова зажмурился и шагнул прямо в реку крови, не выпуская новеллу из рук.

По ту сторону новеллы

Мы очнулись на туманном берегу. Я лежал на спине и смотрел в небо. Принц уже пришел в себя и раскладывал на траве наше имущество. Мимо нас проносилась река, неся свои чистые и прозрачные воды.

– Ничего не промокло, – констатировал Принц, увидев, что я открыл глаза.

– А новелла? – спросил я.

– Ее больше нет, – отрезал он. – Но мы не промокли. Бумаги не промокли. Одежды тоже.

– Это же замечательно, – рискнул я.

Принц закатил глаза.

– Ты не находишь это обстоятельство странным? Позволь напомнить, что мы только что искупались в реке крови.

– Ты помнишь что-нибудь? – спросил я тогда.

Он покачал головой.

– Ничего, даже как прыгал. А ты?

– Помню, что прыгнул.

Делать было нечего. Мы двинулись дальше, кое-как угадав направление по компасу. Принц уже ни в чем не был уверен. Он сказал, что далее река изгибалась, и теперь мы должны были пересечь небольшой участок леса вверх по ее течению и снова увидеть ее воды.

Скоро наступил вечер, и мы поняли, что наше недавнее приключение заняло большую часть дня. Оставалось надеяться, что период нашего беспамятства захватил только несколько часов и не перескочил целую ночь. В противном случае страшно было подумать, что мы провели без сознания хоть сколько-нибудь значимый промежуток времени.

Привал был безрадостным и молчаливым, а следующий день выдался на редкость непогожим. Моросил дождик, и редкие его капельки то и дело пробивались сквозь плотные редуты листьев и падали на наши капюшоны. Боясь, как бы не грянул ливень, мы поспешали.

Сквозь паутину веток мы видели, как жидкие тучи затянули небо, а солнце сдавленно пытается пробиться сквозь их пелену. А где-то внизу знакомая дымка тумана медленно и неотвратимо заключила нас в свои объятья.

Мы двигались катастрофически медленно, каждый шаг давался нам с неимоверным усилием, ноги словно налились свинцом. Мы были угнетены и рассержены на судьбу.

К этому времени я окончательно сбился со счету. Память подводила меня, и я никак не мог сосчитать, сколько же дней мы находились в пути. По моим расчетам, мы вот-вот должны были добраться до туманной долины, но то был голос моей усталости, и я старался его заглушить, настраиваясь на продолжительное путешествие. Принца я предпочел не тревожить, храня угрюмое молчание.

Мы продолжали шагать под моросящим дождем, который, слава всевышнему, снисходительно ослабевал.

Ближе к вечеру я, к своему раздражению, обнаружил в моем спутнике первые признаки отупелого отчаяния, да простит мне Принц эту резкость. Он доказывал мне, что мы еще сможем преодолеть милю-другую, и я послушно плелся следом – я был слишком измотан погодой, чтобы возражать. Мы берегли воду, но с каждым днем за нее становилось все тревожнее. Принц был уверен, что мы с минуты на минуту снова набредем на лесную реку, а там недалеко и до долины. Мы были все ближе, уверял он. Но день прошел – а реки все не было.

Завтра, говорил Принц. Мы еле идем, говорил Принц, и я слышал в его словах упрек. При нормальном темпе мы уже достигли бы реки. Завтра мы все наверстаем.

Я не думаю, что мы прошли даже запланированную милю, прежде чем рвение Принца окончательно потухло, и он в изнеможении привалился к стволу какого-то древнего дерева, раскинувшего свои призрачные корни сквозь завесу дремучей чащи.

На лес опускалась ночь.

И без того сумрачный свет превращался в беспросветную тьму, нарушаемую только звездами и луной. Солнечный свет еще нехотя задерживался где-то наверху, но вскоре и он был обречен умереть.

Мы сделали привал на влажной земле, кое-как устроившись на ночь промеж массивных корней. Дождь был несильным, но настойчивым, так что сухих веток на костер было не сыскать. На ужин пришлось довольствоваться чудом не отсыревшими лепешками и глотком драгоценной воды из фляги.

Веки предательски смыкались сами собой.

Я едва мог различить собственные руки в кромешной темноте, но знал, что туман уже здесь – я кожей чувствовал его липкий бархат.

Господи, как же я хотел спать.

Я закрыл глаза.

Наконец-то…

Что-то было не так, что-то было неправильно.

Во-первых, туман. Даже самый густой туман не может быть таким тяжелым. Может быть, глубоко в лесу только так и бывает? Интересно…

Во-вторых… Что же еще меня гложет?.. Нет, не могу вспомнить.

Наверное, всякий хоть раз в жизни ощущал сладость, с которой усталый путник отдается милосердному сну. Вас мучает какая-то непостижимая мысль, какое-то незаконченное дело, неясный вопрос. Вот еще чуть-чуть, и вы доберетесь до сути, вы вспомните. И тут внезапно вы осознаете, что все ваши усилия, все ваши тщетные попытки поймать какого-то неясного призрака нелепы и даже глупы, что настоящая правда, конечная истина таится там – за вратами сознания. И вы с тихим триумфом отпускаете себя, мягко погружаетесь в мерное течение грез. Прощай, так и не родившийся вопрос, прощай, нерешительная мысль. Ваше место там, по ту сторону, среди суетливых фантомов; здесь, в царстве покоя и правды, вы больше не нужны. Как? Разве призраки умеют стучать в двери? Разве призрак может заглянуть в окно, поскрестись своими туманными когтями о стекло? Ах, да, вы вспомнили. Теперь вы знаете. И что с того? Что с того, что в неприступную крепость вашего блаженства пробилась одна надоедливая тень?

Наступает время настоящего триумфа. Если бы вы могли – право, а вы можете все – вы бы расхохотались. Завтра! Вы говорите ей волшебное слово, и она покорно уползает прочь. Завтра! Я вернусь к тебе завтра, я не забуду, я вспомню про тебя, мысль. Приходи потом! А пока – скорее, скорее, в объятия грез.

Бьюсь об заклад, что в такие моменты на лице человека играет умиротворенная улыбка, как будто он уже переживает самый приятный на свете сон, в котором непринужденно и естественно сбываются все его мечты.

И я заснул, прогоняя кричащего мне вдогонку призрака. Дозор? Да и черт бы с ним. Разве встретишь грабителя в такой глуши. Да и чего у нас воровать, кроме пресных лепешек да пустых фляг? А волки остались далеко позади вместе с потерянной новеллой. Волки…

Принц, Принц предостерегал меня – нам нельзя спать одновременно, ни в коем случае. Я помнил. Но где здесь логика? Где здесь разум, расчет? Он наверняка имел в виду первые дни нашего путешествия, ибо чего нам бояться в самой чаще недружелюбного леса, кроме самих себя. Ну и пусть сейчас моя очередь дежурить, что с того? Сам Принц ничуть не лучше меня – небось, уже видит девятый сон.

Конечно же, я заснул…

Что сокрыла ночь

Меня разбудил крик. Пронзительный, нечеловеческий крик. Вой. Волчий вой.

Я отбросил укрывавший меня плащ и сел, опираясь на руки, тяжело дыша и остервенело вглядываясь в мрак. Весь ужас моего греха обрушился на меня ведром холодной воды.

Я предал его.

Я преступник.

Боже, что я наделал? Господи, господи…

Я зачем-то принялся нащупывать крест, запутавшийся во влажной то ли от пота, то ли от тумана рубахе, и, преуспев, крепко-накрепко сжал его в кулаке.

Пожалуйста, пожалуйста, господи, пусть этот крик приснился мне, пусть это был твой милосердный знак, раз и навсегда преградивший мне путь к разрушению и смерти.

По-прежнему не отпуская крест, я закрыл глаза и вслушался в тишину. Ничего – кроме бешеной пульсации у меня в висках. Неужели, послышалось?

Как только я преисполнился намерения облегченно вздохнуть, вой снова пронзил ночь. Другой волк ответил вдали. Кто-то схватил меня за левую руку чуть повыше кисти; я дернулся, выпустил крест, свободной рукой махнул куда-то в пустоту, однако тут же был обездвижен.

– Тихо, перестань! – злобный шепот у меня в ухе.

Я чуть не обезумел от счастья:

– Принц? Принц, это ты?

– Я, дурень ты этакий, на твое счастье…

От радости я даже забыл обидеться.

– Я заснул, – выпалил я, – прости меня, ради бога, я заснул…

– Утихни же ты наконец! – зашипел Принц.

Я понял, насколько глупо выгляжу, и удрученно кивнул, для надежности подтвердив свою капитуляцию жалким звуком, отдаленно напоминавшим просьбу простить мою беспечность. Принц отпустил меня.

– Одевайся, – буркнул он, – мы выдвигаемся.

Не поднимая глаз, я бросился собирать вещи. Мои глаз привыкли к лесному мраку, и я управился без лишних хлопот. Не говоря ни слова, Принц устремился прочь от нашей стоянки. Я бросился за ним, на ходу интересуясь, знает ли он, куда мы идем. Он не отвечал.

Туман еще держался, и каждый из нас не единожды споткнулся о выступавшие из земли коряги.

Я с удивлением обнаружил, что ночь еще не вступила в свои права: сквозь сплетение веток и листьев в наше мрачное царство еще проникали последние робкие лучи.

Принц уже бежал впереди меня, а я едва поспевал, сражаясь со сползавшей мне на грудь сумкой.

Наконец, он остановился, чтобы перевести дыхание. Наклонившись вперед, он оперся руками на колени; его рот жадно хватал воздух. Совладав наконец с непослушной сумкой, я осторожно приблизился к нему, положил руку ему на плечо.

– Принц, – молвил я, – это волки вернулись.

Не оборачиваясь, он заговорил:

– Я знаю эти места… Я… узнал их. Я проходил здесь. Я помню это большое дерево, я уже почти слышу шум реки. Долина близко. И еще… я кое-что чувствую. Знаю. Как будто обо мне кто-то думает. Глупо, правда?

Слова давались ему тяжело: от бешеной ли гонки, из-за предчувствия, из-за памяти – я не мог сказать.

Только что он шикал на меня и велел замолчать, и вот теперь – такой монолог.

Я захотел оправдаться перед ним, попросить прощения за мою преступную оплошность. Мне стало его жаль.

– Туман был таким густым, я заснул, даже не успев подумать. Меня словно унесло куда-то. Прости меня…

Он покачал головой:

– Он пришел. Мы можем перейти. Долина уже совсем близко.

Мне стало страшно. Господи, от чего мы тогда спасаемся? Кто кричал? Это были те же самые волки? Я отчего-то был уже совсем не уверен.

– Мы близко, – продолжал Принц, – беги… Беги что есть мочи, и не оглядывайся на меня. Мы ненадолго пойдем разными путями. Господи, это так глупо… Но я никогда, никогда не прощу себе. Мне показалось, что я разглядел… Такое ровное, прямое дерево, словно мачта. Габриэль, ты должен меня понять. Это важно. Ты уже не потеряешься, ты способный, я всецело тебе доверяю. Видишь просвет вдалеке?

Я кивнул, надеясь, что он не ощутит мою панику. Один? Он бросит меня одного. Что означали его бессвязные причитания? Я ощутил себя одиноким и незащищенным, маленькой иголочкой в холодном полумертвом лесу. А еще я был очень зол, и моя жалость к Принцу совсем куда-то улетучилась. А Принц тем временем продолжал.

– Беги на этот свет и не думай обо мне. Через несколько верст деревья расступятся, и перед тобою явится наша долина, склоны которой бегут вниз к полноводной реке. Той самой реке. Ты пройдешь сквозь туман, пересечешь реку по каменному мосту, и на другом берегу увидишь деревню. В деревне едва наберется десяток домиков – ты легко найдешь единственную таверну. Жди меня там. Я помню, что нужно делать. И не спрашивай ничего, не сейчас! Беги!

Я едва расслышал его последние слова через растущее между нами расстояние. Он все еще шептал, но его ноги уносили его прочь от меня, обратно в чащу.

Я бросился бежать.

Заветный просвет из далекой и едва достижимой цели превратился в нечто осязаемое.

Мой страх гнал меня вперед, мысль заработала расчетливо и отстраненно. Я ощущал себя инородным элементом в засыпающем мире, воришкой в замке великанов, я словно спасался от самой бодрой прохлады позднего вечера. Я бежал тяжело, перепрыгивая через поваленные деревья, огибая вековые стволы, наступая на хрустящие ветки, производя много лишнего шума. Сумка неловко болталась у меня за спиной.

Волки молчали, но я бежал все быстрей, оставляя Принца позади.

В ту минуту жизнь сочла нужным преподать мне урок: ибо, когда долгожданная свобода была уже в нескольких шагах, и земля начала клониться вниз, превращая дремучий лес в широкую долину, моя нога ни с того ни с сего поехала на влажной траве и опавшей листве, обнажая ловко сокрытую и невесть откуда тут взявшуюся поверхность из полированных досок. Проклиная свою гордыню, я заскользил куда-то в сторону и вниз, провожая отчаянным взглядом прощальные лучики заходящего солнца. Я провалился во мрак – туда, где темнее, чем во сне.

Я больно ударился о твердый пол.

Некоторое время я лежал в абсолютной темноте, боясь пошевелиться и обнаружить у себя ужасающую травму. Спина отчаянно ныла под давлением впившейся в нее всем своим содержимым сумки, но в остальном я нашел себя невредимым. Я поднялся и огляделся по сторонам. Меня окружал мрак, и только сверху надо мной усмехался аккуратный квадрат сумерек.

Внезапно вспыхнул свет. Ослепленный неожиданной вспышкой, я прищурился, успев разглядеть только руку, держащую перед собою фонарь. Когда мои глаза привыкли наконец к новому освещению и решились открыться, я увидел девушку. Свет фонаря в ее руке скользнул по моему лицу. Она вздрогнула.


Принц поучал меня во время одного из немногочисленных привалов: при знакомстве с дамой веди себя достойно. Можешь дать ей понять, что ты восхищен, но деликатно, тонко, мимолетным взглядом, случайным прикосновением, которое задерживается ровно настолько, чтобы породить сомнение в своей непреднамеренности. Но ни в коем случае не вздумай на нее глазеть! Я учтиво кивал, и мне даже показалось, что я что-то усвоил.

Я видел девушек. В той самой деревне, в которую мы с батюшкой хаживали через лес, их было предостаточно. Некоторые мне даже нравились – Карла была высокой и широкоплечей, но у нее была добрая улыбка, а ее руки были очень ловкими и женственными. Я любил, когда она улыбалась мне, и я робко улыбался ей в ответ. Возможно, даже чересчур робко, потому что вскоре она перестала мне улыбаться, а потом и вовсе выскочила замуж за Ганса, сына местного кузнеца. Были и другие девушки, которым я был бы не прочь улыбнуться, если бы я только мог; но почему-то я чувствовал, что батюшке они не понравятся, а потому не делился с ним переживаниями. Не знаю, почему я так решил. Возможно, я просто попытался представить каждую из них на месте матери и не сумел. Что-то было такое в ней, чего я не сумел распознать в этих девушках. Матушка была… непростой. Не столько простыми были они, сколько непростой была матушка. Я бы даже сказал так: я охотно могу представить, как юноша, подобный Принцу, пишет стихи даме, подобной моей матушке, но вот Карле он стихов бы не посвятил.Почему-то мне так думается.

Одним словом, я видел девушек и ведал, что истинный джентльмен должен уметь сдерживать свое восхищение. Но все эти знания оказались более чем бесполезны, когда я повстречал тебя.

Я самым постыдным образом уронил сумку на пол. Это было первое, что я сделал в твоем присутствии. А еще я потерял дар речи. Я онемел. Мои глаза, должно быть, округлились, а лицо приобрело настолько глупый вид, что дивное видение тут же позабыло свой испуг и сделало шаг ко мне навстречу. Мы замерли.

Должно быть, миновала целая вечность. И, если бы ты не решилась прервать наше взаимное молчание, я так и простоял бы до скончания времен, не говоря ни слова и разглядывая тебя в отсветах фонаря, если бы фонарь не догорел прежде.

Но ты молвила:

– Здравствуйте.

Я отчего-то был немного уязвлен тем, что ты меня не испугалась, но все же ответил:

– Здравствуйте.

– Я Изабелла. Вы заблудились? – прямо спросила ты.

– Очень приятно, Изабелла, меня зовут Габриэль, – ответил я и запнулся, потому как признаться напрямую в том, что я действительно в некотором роде заблудился, я совершенно не желал, а ничего более остроумного в ту секунду мне выдумать не удалось.

– Вы заблудились, – констатировала ты.

Я угрюмо промолчал.

– Я бы рада вам помочь, но сама столкнулась с некоторыми сложностями. Но я могу проводить вас на поверхность, – предложила ты. – Куда вы направляетесь?

– По правде сказать, мы с моим спутником разминулись, и я в первую очередь пожелал бы найти его, – сознался я.

– Ясно, – задумалась ты, моя дорогая ведьмочка. – А у вас нет соображений насчет того, куда он мог направиться?

Я беспомощно пожал плечами.

– И как он вообще это сделал, – добавила ты еле слышно.

Но ты решила помочь.

Любой сразу бы отмел эту задачку как невыполнимую, но ты была не такова. Ты принялась расхаживать вперед-назад, хмуря лобик и задумчиво касаясь рукой подбородка.

Ты поставила фонарь на пол. Его света не хватало на то, чтобы осветить все помещение, и ты то и дело выплывала за пределы озаренного круга и снова возвращалась вовнутрь, чтобы исчезнуть в темноте на другом берегу. Темные пряди, большие черные глаза… Мягкий, но востренький овал лица, которое каким-то чудом, как исключительное благословение, очутилось в нашем непримечательном мире. Резковатая грация, гордая осанка и задумчиво склоненная головка. Твой каждый шаг отдавался болью в моем пораженном сердце. Я не знаю слов, достойных тебя. Я не смогу тебя описать, хотя мне этого так отчаянно хочется. Но будь на моем месте настоящий поэт, красноречивый и пылкий… я боюсь, и его постигла бы неудача.

Ты сама была бы поэмой, ты сама была бы сонатой, а все остальное – лишь жалкая твоя имитация, попытка восстановить элегию по движению губ, расслышать поэзию в горном эхе, сложить симфонию из пения птиц. Все остальное – ничто.

Я был так ослеплен тобою, что не сразу переменожил два и два. До сих пор не могу в это поверить, но в то мгновение я и вправду ничего не заподозрил. Изабелла, вороново крыло… Ведь этого попросту не могло быть. Я не догадался, даже когда ты объявила:

– Ну что же, я думаю, что смогу вам подсобить. По крайней мере, попытаться. Я нынче лесная ведьма, знаете ли.

Я был сражен твоей красотой, но красота твоей души открылась мне потом. Пока что я немного испугался того, что повстречал ведьму, но все же кивнул – выхода у меня не было. Господи, до чего же я был глуп! Ее же звали Изабеллой…

Эта история не только моя. Она и твоя, и, в первую очередь, история Принца. Надеюсь, ты не обидишься, если я сделаю шаг назад и сделаю тебя полноправной участницей этого повествования? Я хочу посмотреть на нас со стороны, хочу, чтобы ты вместе со мной подивилась и постаралась понять, как мы пришли туда, где оказались. Изабелла… Не скрою, твое имя будет сладкой музыкой отзываться в моем сердце каждый раз, когда я буду его произносить. Станешь моей героиней? Посмотри на себя, на мою чудесную лесную ведьму. Посмотри на Изабеллу, какой узнали ее мы. Ты видела себя глазами Принца, а теперь… теперь увидь моими.

Вернемся, вернемся поскорей в прошлое! Когда все еще можно было спасти, когда передо нами лежало несчетное множество бесконечных выборов. Вернемся.

Я был обескуражен, удивлен, потерян, но рядом со мной была она, наша новая героиня.

Изабелла мягко взяла меня за руку и повела в темноту. Фонарь я поставил обратно на землю, повинуясь ее команде. Он более был не нужен. Мы нырнули сквозь стену, где, вопреки непроглядному мраку, все же обнаружился узенький коридор, и начали наощупь подниматься по деревянной лесенке.

– Здесь я живу! – сообщила Изабелла, когда я отряхивал одежду от паутины, а она между тем затворяла за собой ветхую деревянную дверь. Мы очутились в уютной комнатушке. На столе горел фонарь, а на комоде стояли три свечи – худенькая, толстая, и еще одна, которая была скорее воспоминанием о свече, настоящим огарком. Все три свечки горели слабеньким пламенем.

– Почему у вас нет окон? – спросил я.

– Потому что у меня есть свечи, – серьезно возразила Изабелла и принялась хлопотать у комода. – Свечи – самый подходящий вариант для небольшого помещения. Я раздобыла их в трюме. Мне кажется, что эта посудина ни за что не сгорит, даже если ее нарочито поджечь.

Я с интересом наблюдал за ее приготовлениями. Сначала она извлекла из ящика небольшой сверток и, разложив его на столешнице, осторожно тронула пальчиком зеленоватый порошок. Затем из другого ящика она вытащила старый фонарь с треснутым стеклышком, приоткрыла его дверцу и поднесла к нему одну из стоявших на комоде свечек.

– Так, – задумчиво сказала Изабелла, притворяя дверцу и глядя, как зарождается и дрожит огонек.

– Это дешевый фокус, и я его уже неоднократно к нему обращалась, – прокомментировала она, – но как знать… если здесь и вправду есть человек…

Потом она потянулась за одним из мешочков, что висели на ее поясе, передумала, нахмурилась, передумала еще раз, ухватила мешочек и аккуратно, ложечкой, отсыпала туда небольшую долю зеленого порошка.

Изабелла взяла фонарь, жестом указала мне следовать за собой, и мы вышли наружу сквозь еще одну маленькую, неприметную дверцу, расположенную супротив той, что вела вниз.

А снаружи по-прежнему были сумерки. Туман по своему обыкновению оплетал деревья и пускал неясные щупальца все выше и выше. Хижина Изабеллы как будто бы выросла на могучем древе – крыльцо и три стены были обшиты добротными досками, а вот четвертая стена утопала в стволе. Так мне показалось в сумерках.

Девушка повела меня за собой.

Поверхность, по которой мы шли, была небывало гладкой, как будто кто-то намеренно ее отполировал, а туман сделался настолько густым, что я едва различал очертания ближайших деревьев.

Изабелла взяла немного вправо и спустилась вниз по наклонной доске с приделанными к ней ступеньками. Я последовал за ней.

Когда мы отошли на некоторое расстояние, я обернулся. То, что открылось моему взору, ошеломило меня не меньше, чем первое появление Изабеллы – мы только что сошли с трапа самого настоящего корабля, притаившегося посреди леса.

Я, должно быть, вскрикнул, потому что Изабелла замедлила свой шаг и понимающе подождала, пока я оправлюсь.

Я не мог поверить тому, что вижу.

– Если я начну вам рассказывать, вы ни за что не поверите, – просто сказала она. – Но мне кажется, что и вы сами очутились здесь не без приключений.

Я посмотрел на нее словно в первый раз. Волосы деликатно обрамляли ее лицо. Она грустно и едва заметно улыбалась. А я, должно быть, выглядел, как последний оборванец.

Я вспомнил о Принце, вспомнил его историю. И я твердо решил тогда, что одна неделя с Изабеллой стоила каждой минуты кошмара, пережитой им с тех пор.

Я кивнул и улыбнулся ей в ответ, и мы двинулись дальше.

Туман был нам по колено, и я шел медленно, опасаясь споткнуться о корни. Лес уже совсем поредел, а земля стала устремляться вверх – сначала плавно, а затем круто и решительно. Когда мы достигли холма, было уже совсем темно, и только лишь свет фонаря следовал перед нами неуверенным светлячком, подрагивая на руках у Изабеллы. Мы начали восхождение – Изабелла впереди, я чуть поодаль, не задавая вопросов и отгоняя всякую мысль.

Холм, неимоверно высокий – такой, что его верхушка чуть ли не взмывала над деревьями, явил нам весь мир. Лес, чернея здесь и там изумрудными воспоминаниями об ушедшем дне, покоился на туманном ложе. Где-то вдалеке гряда из деревьев окончательно утопала во мгле, и я знал, что там же неподалеку начинается море. Горы сонно поглядывали на меня из-за призрачной дымки, а небо задумчиво наливалось ночью.

– Уже достаточно стемнело, – прошептала Изабелла, словно боясь нарушить волшебство тишины, которая складывалась из безмолвия тумана и добродушного ворчания ночных птиц. – Попробую зажечь фонарь…

– Разве он не горит уже? – прошептал я в ответ, но Изабелла знаком повелела мне подождать, открыла дверцу фонаря и, высыпав на ладошку зеленый порошок из мешочка, бросила всю горсточку на неровное пламя и проворно затворила дверцу.

Внутри что-то вспыхнуло, забурлило, переливаясь оттенками пламени и зеленоватого дыма, а затем внезапно выбросило наружу свои лучи и осветило ночь бледным сиянием. От неожиданности я оступился и уселся на землю, а бесстрашная Изабелла, одной рукою прикрывая глаза, выпрямилась во весь рост и подняла фонарь над головою. Лучи убежали вперед, покачиваясь и волнуясь вместе со своим источником, заскользили по кронам деревьев и растворились в тумане.

– Еще раз, – тихо сказала Изабелла, и вновь операция повторилась: зеленый порошок был изящно доставлен в камеру старого фонаря, бледноватая зелень осветила на несколько мгновений ночь и исчезла.

– Элементарная химия, – добавила она.

– Что теперь? – с придыханием спросил я.

– А теперь ваш спутник должен отыскаться, если он конечно же не совсем слепой.

– А не может так выйти, что он наоборот испугается?

– Может, – кивнула Изабелла.

– А не может так выйти, что вместо него нас разыщет кто-то другой?

– Иногда приходится рисковать, – вздохнула Изабелла. – Вы смотрите на западный склон холма, а я буду следить за восточным. Ежели окажется, что с одной из сторон нас разыскал кто-то не тот, мы сможем быстро сбежать по противоположной.

Я неуверенно согласился и шагнул было в указанную сторону, но тут меня пронзила пренеприятнейшая мысль.

– Сумка! – выдохнул я.

– У кого? – не поняла Изабелла.

– Я забыл подобрать сумку в трюме вашего корабля, – пояснил я. – Я там даже нож оставил. А ведь батюшка говорил всегда носить его на поясе. Я только теперь понимаю, почему.

Я повесил голову.

– Уф! – вздохнула ведьмочка, – придется вернуться!

Я покачал головой.

– Сначала нужно дождаться моего спутника.

– С другой стороны, если мы дождемся кого-то не того, то лучше дожидаться его с оружием, – отметила Изабелла.

– Тогда сходим за ней? – предложил я.

– А если ваш спутник вернется и обнаружит пустой холм? Все наши усилия пойдут насмарку.

– А вы не могли бы сбегать за сумкой, а я бы подождал вас здесь? – предложил я, не видя другого выхода. – Она не очень тяжелая.

– Пожалуй, – нехотя согласилась Изабелла.

Я благодарно кивнул, и она нырнула обратно в чащу и вскоре скрылась из виду.

Только тогда ко мне пришло осознание собственной глупости: ежели наш сигнальный огонь привлек кого-то не того, то я только что отпустил одинокую девушку, пусть и ведьму, навстречу самой настоящей опасности. Мне захотелось броситься следом, но я позабыл дорогу до хижины, да и риск пропустить Принца был очень велик. Я принялся ждать, беспокойно и удрученно.

Когда я всерьез засомневался, вернется ли ко мне моя новая знакомая, ее силуэт бесшумно вынырнул из-за деревьев и взлетел ко мне навстречу по холму.

– Ваша сумка, – серьезно произнесла ведьма, протягивая мне котомку. Я лишь только вновь благодарно склонил голову и не нашелся, что ответить. Мы помолчали. Я вспомнил, что где-то на дне той самой сумки лежало таинственное послание от моего отца и решил, что время открывать его еще не настало.

Вечер растворился в ночи, и туман в своей сонной настойчивости медленно, но неотвратимо стал ползти вверх по холму.

– Вы давно живете здесь? – спросил я.

– Не очень, – ответила ведьма, и снова воцарилась тишина.

– Скажите, – решился я через некоторое время, – а не живет ли в окрестности еще кто-то?

Она покачала головой:

– Я не могу отойти от корабля. Он не пускает меня… Это так абсурдно, но я всегда возвращаюсь к нему… Сама не могу с этим свыкнуться.

Она спрятала лицо в руках, и я поспешил отвернуться. Сомнений не было. Это была она. Ты. Герцогиня.

Мы ждали Принца.

Мое бестактное фиаско с вызволением сумки не прошло бесследно. Я в полной мере осознал, насколько большой была эта жертва и как поразительно легко Изабелла на нее согласилась: рискуя привлечь к себе внимание незнакомого леса, она взялась помогать незнакомцу, а взамен получила лишь еще одно безоглядное поручение и ни слова благодарности в придачу.

Я принялся с негодованием отгонять от себя это уныние, и, возможно, внутренняя борьба предательски отразилась на моем лице, так как Изабелла посмотрел на меня удивленно и с некоторой озабоченностью. В этот момент из ночи появился Принц.

– Габриэль, это ты? – он опасливо шагнул на вершину холма и огляделся. Его взгляд упал на Изабеллу и застыл.

Изабелла гордо выпрямилась. В темноте было сложно разглядеть ее лицо.

Принц позабыл о моем существовании и не сводил с нее глаз.

– Изабелла? Я… я надеялся увидеть вас здесь…

– Где же еще быть ведьме, как не в лесу? – спросила она. Мне показалось, что голос ее дрогнул.

– Герцогиня, не гневайтесь! – неуклюже вмешался я и тут же осекся.

– Герцогиня? – повторила она за мной.

Я побагровел. В темноте этого все равно никто не увидел.

– Я не помню, чтобы я вам так представлялась, – настороженно отметила она.

Ее негодующий взгляд метнулся к Принцу. Она поняла.

– Ах, великолепно, – холодно упрекнула его Изабелла, – ты уже всем про меня рассказал, верно?

Принц молчал.

– Наверное, и поэму уже написал, да? Очень надеюсь, что ты догадался хотя бы поменять мое имя, иначе тебя заподозрят в отсутствии фантазии, что не особенно-то хорошо для карьеры.

То ли Принцу было нечего сказать, то ли он боялся сказать что-то не то. Их лица казались абсолютно каменными, но в такой темноте ни за что нельзя было поручиться.

– Я хочу все исправить, – сказал наконец Принц.

– Я польщена. Давай для начала воскресим моего бедного брата. Потом снова сгоним все наши семьи за стол переговоров и остановим войну. А напоследок давай вернемся к твоему отцу и расскажем, что я, строго говоря, не ведьма, и на самом деле все заклинания просто вылетали у меня из рукавов случайным образом. Наверное, проще будет оставаться в вашей варварской терминологии, чтобы не дай бог не напугать батюшку-монарха строгими научными определениями.

– Я никогда не называл тебя ведьмой! Я знаю, что колдовства нет. Ты… ты владеешь Разумением. Я прожил некоторое время в Саджии, – попытался исправиться Принц.

– Ах, это сильно меняет дело. В вашем дурацком законе так и все и записано: ведьмы и мастера Разумения – совершенно разные люди, причем последних надлежит не трогать, а встречать с почестями.

Тут я понял, что за неопределенное чувство не давало мне покоя с самого начала нашего путешествия – мне очень хотелось домой.

– Пойдем с нами, – слабо сказал Принц. – Я выведу нас отсюда.

– Как? – обессиленно воскликнула Изабелла. – Думаешь, я не пыталась? Я уже думала, что попала в чистилище. Я чуть было не лишилась рассудка. Каждый день, слышишь, каждый день я поднималась на этот холм, взором находила вдалеке ту тщедушную деревеньку и шагала в ее направлении, и каждый день через жалкие тридцать минут я снова оказывалась у этого распроклятого корабля! Я…

Она запнулась. Ее голос дрогнул, и я знал, что глаза ее застилали слезы. Мне хотелось пасть перед ней на колени и просить ее прощения. Не знаю, почему Принц в ту минуту так и не поступил, а лишь стоял перед ней отупело, изучая траву и носки своих сапог.

– Я все тебе расскажу, – прошептал он. – Позволь только вывести тебя отсюда.

– И как ты это сделаешь, – прошептала она в ответ.

– Нужен ключ, – сказал Принц, поднимая наконец глаза и глядя прямо на нее. Стало совсем темно, но я чувствовал, что в его словах промелькнула улыбка. – И у меня он есть.

– Ключ? – переспросила Изабелла.

– Ключ, – прошептал он, беря ее за руку. Она не сопротивлялась.

– Даже отправив тебя в эту абсурдную ссылку, я оставил тебе путь домой. Смотри, «Над головой сквозь молочную пелену ты увидишь тусклые серебристые пятнышки звезд», – процитировал Принц собственную сказку. – И потом, «Ты очнешься, откроешь глаза и увидишь, как хмурые звезды едва поблескивают сквозь сплетение ветвей над твоей головой».

Изабелла тихонько вскрикнула.

– Откуда… как? – только и смогла молвить она.

Принц шагнул ближе.

– Смотрите вверх, – тихо повелел он.

Мы послушались и подняли глаза навстречу звездам. Туман уже добрался до самой вершины холма и вился теперь вокруг наших ног. Это было единственное место в мире, где звезды еще были видны.

Я взял Изабеллу за вторую руку, и все вместе мы шагнули вперед, сквозь туман и навстречу небу.

Так мы очутились в Долине.

Умирающий огонь

Но что это? Ты плачешь?

Ты думаешь, что была жестока к нему? Ты коришь себя? И я вижу, я чувствую, как ты начинаешь меня ненавидеть.

Мне очень жаль…

Изабелла, поверь, мне безумно, искренне жаль, но мы уже ничего не сможем поправить.

Прости меня…

Я прошу тебя. Умоляю. Я знаю, что не заслужил твоего снисхождения, но позволь мне закончить рассказ.

Но ты не слушаешь. Ты не хочешь говорить… Я понимаю тебя! Тебе нужно побыть одной, осмыслить всю эту историю.

К тому же сейчас поздно. Совсем темно, и наш костер догорает. Позволь, я принесу еще веток.

Давай продолжим завтра? Дай мне возможность объясниться, посмотри на рассказ моими глазами. Я не вправе просить тебя о большем – просто выслушай меня, хорошо?

Знай, я не жду, что ты сможешь меня простить.

Но я все же надеюсь на это. Потому что я так люблю тебя, Изабелла. Люблю так, как никогда не сможет полюбить он.


Оглавление

  • Поближе к огню
  • Сон
  • Как я познакомился с Принцем
  • Как мы отобедали с Принцем
  • Как я отправился в путешествие
  • Как Принц повстречал Изабеллу
  • Как Принц побывал в аду
  • Как Принц отправился в изгнание
  • Как Принц нашел работу и продал душу
  • Первая демонстрация силы воображения
  • Как Принц сочинил не ту сказку
  • Первая сказка Принца
  • Как Принц снова сочинил страшную сказку
  • Вторая сказка Принца
  • Сказки перестают быть сказками
  • Роман и бегство
  • Конец истории
  • Новелла первая. О вечном дозоре
  • Дом на краю
  • Новелла вторая. О красной воде
  • Ключи
  • По ту сторону новеллы
  • Что сокрыла ночь
  • Умирающий огонь