Страшные сказки Бретани [Елена Елисеева] (fb2) читать онлайн

Глава I. Девушка в сером замке

«И тогда епископ услышал голос, раздавшийся из глубины скалы: «Довольно молиться, епископ Гудмунд. Нечистой силе тоже надо где-то жить»

«Альманах непознанного»

Леон, некогда капитан королевских гвардейцев, а ныне барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, сын Портоса, не мог вспомнить, когда он в последний раз испытывал такую сильную, подкреплённую горечью разочарования и ядом презрения, ненависть к самому себе.

Хотя, если уж на то пошло, он и к другим людям никогда не испытывал такой ненависти. К преступникам, которых требовалось арестовать, он относился чаще всего равнодушно, как к части задания, которое ему надлежало выполнить. Противники, дававшие отпор, вызывали либо глухое раздражение — как попавший в сапог камушек или всплывший в супе волос, либо уважение — в том случае, если они были достойными противниками. Даже дети мушкетёров, из-за которых Леону пришлось вытерпеть столько насмешек и унижений, дети, которым он в конце концов не смог отомстить ничем, кроме горьких, брошенных прямо в лицо упрёков, — даже они не вызывали у него таких чувств, какие вызывал у себя он сам.

А ведь в случившемся была и их вина, детей Атоса, Портоса, Арамиса и д’Артаньяна — вечно задумчивого и меланхоличного Рауля де Ла Фер, хохотушки-сестры Леона Анжелики, сладкоголосого любимца женщин Анри д’Эрбле и мальчишки в девичьем теле, неукротимой Жаклин д’Артаньян. После того, как отцы-мушкетёры вернулись на тот свет, их дети остались стоять на широкой лестнице возле Лувра, чувствуя себя беспомощными, как слепые котята или выброшенные на берег утопающие, которым по чистой случайности повезло остаться в живых. Они не знали, что делать, что говорить, как дальше жить эту жизнь, которая должна была оборваться во время их безумного приключения с королевскими сокровищами — но по нелепой прихоти судьбы не оборвалась.

Впрочем, Анри, Жаклин, Анжелика и Рауль быстро пришли в себя и вскоре уже весело хохотали над шутками друг друга, почтительно преклоняли колени перед Людовиком XIV и Анной Австрийской, отбивались от расспросов налетевшей вихрем толпы придворных и, в конце концов, весёлой четвёркой отправились в трактир — выпить за упокой душ их отцов и за своё благополучное возвращение. Их даже нельзя было упрекнуть в том, что они забыли про Леона — нет, Анжелика настойчиво звала брата с собой, но он столь же настойчиво отказывался и всё-таки переупрямил сестру. С того душного парижского вечера и начался раскол между ними — четверо детей мушкетёров были на одной стороне, Леон на другой, и с каждым мгновением пропасть между ними становилась всё шире.

С тех пор прошёл почти месяц, и за это время многое успело поменяться. Анри и Жаклин целыми днями были заняты подготовкой к свадьбе, а ночами, как подозревал Леон, кое-чем другим, куда более приятным. Рауль де Ла Фер ненадолго уезжал в свои владения, чтобы привести в порядок дела, а заодно подлечить рану, полученную им во время схватки с монахами. Анжелика вернулась в монастырь, но лишь затем, чтобы решительно объявить матери настоятельнице, что она отказывается становиться монахиней. Настоятельница отпустила несостоявшуюся Христову невесту, причём «она как будто даже была рада избавиться от меня», — с грустью рассказывала Анжелика брату. Что касается самого Леона, то он подал прошение об отставке, потому что быть капитаном гвардейцев после того, как он сражался со своими же людьми, было бы невыносимо.

Прошение было удовлетворено королём. Тот же король узаконил Леона, очевидно, решив, что детей мушкетёров лучше иметь в друзьях, нежели во врагах, и Леон, некогда бастард, не знавший своего отца, ныне носил титул барона и мог претендовать на земли своего отца.

Мог — но не хотел. Замок Портоса (к сожалению, сгоревший дотла) и его угодья (к счастью, нетронутые) принадлежали Анжелике, она выросла в этих краях, знала всех местных жителей, и они знали и любили весёлую дочку барона дю Валлона. Леон же навсегда остался бы для них чужаком, поэтому он даже ни разу не посетил имение, принадлежавшее ему по праву. Пусть со сгоревшим замком и долгами, наверняка оставшимися после гибели Портоса, разбирается Анжелика — или её будущий муж. Леон даже мог наверняка сказать, кто будет этим мужем — он видел нежные взгляды, которые Рауль де Ла Фер бросал в сторону его сестры.

«Пусть так и будет», — с мрачной решимостью думал бывший капитан. «Пусть Анри женится на Жаклин, а Анжелика выходит замуж за Рауля, и тогда в их крепкой четвёрке точно не будет места для меня». С другой стороны, Рауль был человеком, способным позаботиться о баронессе дю Валлон, и этим самым снимал ответственность с плеч Леона. Да и в конце-то концов, Анжелика была девушкой, способной постоять за себя!

Именно поэтому однажды невыносимо жарким днём, на изломе августа, Леон дю Валлон захватил с собой верную шпагу, увенчанную головой Вакха (в этот день улыбка божка казалась особенно издевательской), пару пистолетов, туго набитый кошелёк, запахнул на груди плащ, оседлал вороную кобылицу и покинул Париж. Он мчался по извилистой дороге, словно пытаясь сбежать от преследующих его терзаний, и ненавидел себя за этот побег. Он ведь никогда не сбегал от опасностей — ни на пустынном берегу, около разрушенных взрывом скал, когда ему противостоял бледный Арамис в окровавленном камзоле, ни в Англии, когда ему угрожали оружием головорезы де Круаль, ни у дома монахов-иезуитов, когда очередной взрыв разнёс половину дома. Даже в Бретейе, столкнувшись с воскресшими мушкетёрами и их детьми, он и то не отступил! А теперь сбегал, трусливо, как крыса, покидая сестру и её друзей.

Конечно, Леон успокаивал себя тем, что Анжелике и остальным ничего не угрожает, по крайней мере, в настоящее время (в том, что дети мушкетёров рано или поздно найдут себе новые неприятности, он не сомневался). Анжелика под надёжной защитой, король, а уж тем более королева-мать, благоволят тем, кто вернул им сокровища Франции, Кольбер притих, и все его усилия направлены на то, чтобы сохранить в первую очередь голову, а во вторую — лицо. Иезуиты разбиты в пух и прах, Луиза де Круаль умчалась в неизвестном направлении… «Точь-в-точь как я», — подумал Леон, и эта мысль наполнила его внезапной злобой.

Он не мог оставаться с остальными детьми мушкетёров после всего, что было между ними, но не мог и стать их врагом. Именно поэтому он сбежал, отказавшись и от должности, что теперь вызывала у него лишь отвращение, и от опостылевшего королевского двора с его притворством и фальшью, бьющим в глаза великолепием и слащавостью. Пусть дети мушкетёров защищают своего короля, повторяя путь своих отцов, с Леона же довольно, он уходит. Поспешно покидая Париж, сын Портоса ещё не знал, что будет делать дальше, но не сомневался, что человек, ловко владеющий оружием и умеющий убивать людей, без работы не останется. Не всё ли равно кому служить — Кольберу, королю, де Круаль (при воспоминании о ней больно защемило сердце) или какому-нибудь мелкопоместному дворянину?

Дни сменялись днями, осень уже вступила в свои права, а Леон уносился всё дальше и дальше от Парижа, на запад, ночевал на постоялых дворах, мок под дождями и всё никак не мог найти успокоения своему сердцу. Иногда мелькала мысль вернуться, но все такие помыслы он гнал от себя как недостойные. Сын Портоса представлял, как Анжелика вернётся в небольшую комнатку, которую она снимала в Париже, и обнаружит на столе письмо, как она нахмурится, вчитываясь в неровные строки, написанные размашистым почерком брата, и брови её скорбно поднимутся, а губы задрожат, когда до неё дойдёт смысл написанного.

«Анжелика!

Когда ты прочитаешь это письмо, я буду уже далеко от Парижа. Куда направляюсь — не скажу, потому что и сам этого не знаю. Наверное, я должен попросить прощения за то, что оставляю тебя одну, но я-то знаю, что ты не одна — у тебя есть Анри, Жаклин и Рауль. Признайся графу в любви, а то он будет собираться с духом до второго пришествия. Да, я знаю, что ты в него влюблена, и он в тебя тоже. Тянуть незачем.

Замок отца полностью твой, как и его земли. Можешь делать с ними всё, что хочешь — считай, что я отказываюсь от своих прав на отцовские владения. Не вини себя в том, что я уехал от вас — так было нужно. Я не могу быть с вами и не хочу быть против вас. Ничего, мир велик, и в нём, Бог даст, найдётся место для Леона, бывшего капитана гвардейцев, так и не ставшего бароном дю Валлоном.

Не ищи меня, это бесполезно. Если хочешь помочь мне, помолись за меня — хотя уверен, ты сделаешь это и без напоминания. Не давай Анри и Жаклин ссориться, а то так может дойти и до новой дуэли. Держись подальше от Лувра — он не для таких чистых душ, как твоя. Храни отцовскую шпагу — может, ты когда-нибудь передашь её вашим с Раулем детям.

Твой, как бы мне ни хотелось это забыть, брат

Леон»

После такого письма невозможно было вернуться и забрать все написанные слова назад, поэтому Леон продолжал упорно нестись вперёд, преследуя свою пока ещё невидимую цель. А цель уже показалась на горизонте, её неясные очертания вырисовывались под покровом тумана, едва сын Портоса оказался в Бретани — этом гордом свободолюбивом краю, пропитанном запахом моря и соли, криками чаек и зеленью лесов. Здесь даже дышалось как-то легче, свободнее, и Леон впервые за много дней сумел вздохнуть полной грудью, а терзавшие его мысли не ушли совсем, но будто бы отступили, затаились в тени.

После ночи, проведённой на постоялом дворе, Леон раздумывал о дальнейшем пути, жуя знаменитые бретонские блинчики — те на вкус были отвратительными, пересоленными, словно вся соль из моря впиталась в них. В помещении было шумно и тесно, люди пили, ели, болтали, пихали друг друга локтями, пышнотелая румяная жена трактирщика разносила еду и подливала в кувшины вино, ловко уворачиваясь от рук некоторых подвыпивших мужчин и со смехом отвечая на их крепкие словечки не менее крепкими выражениями. Несмотря на тесноту, Леон сидел за столом в полном одиночестве — люди натыкались на его мрачный воспалённый взгляд, как на остриё шпаги, замечали и саму шпагу, висевшую на боку, и спешили убраться восвояси. Сын Портоса не особо желал прислушиваться к разговорам, но пара-другая фраз то и дело долетали до него.

— Урожай, слава Господу, хороший… Да и рыба точно сама в сети идёт…

— Да не было меня на том сеновале! Уж если бы я решил путаться с девчонками, то разве выбрал бы эту тощую Клариссу?

— Хороший сидр, хозяйка! Налей-ка ещё!

— А возле сарая — провалиться мне на этом самом месте! — видели покойную Агнессу! Стоит, как живая, но вся белая, ни слова не говорит, только смотрит, и с волос вода каплет…

— Недаром этот лес называют проклятым! Туда ни один человек после заката солнца не сунется!

— Каково-то бедной Эжени, господской дочке, — она ведь после смерти отца осталась одна-одинёшенька! Мать, правда, жива, так она в монастырь ушла, грехи замаливать…

— Вы позволите, сударь? — перед Леоном возник скромно одетый человек с худым розоватым лицом и водянисто-голубыми глазами, излучавшими необыкновенную кротость и доброту. Не будь на нём мирского платья, Леон бы принял его за священника. Бывший капитан неопределённо хмыкнул, и то ли его взгляд на мгновение утратил мрачность, то ли незнакомцу было всё равно, где сидеть, но он опустился на скамью напротив Леона и сосредоточенно заработал ложкой, поедая горячий суп.

Обрывки разговоров пробудили в сыне Портоса чувство неясной тревоги. Он, прищурившись, огляделся, словно пытаясь проникнуть в самые глубокие помыслы окружавших его людей, затем перевёл взгляд на своего неожиданного сотрапезника.

— Скажите, о чём говорят эти люди? Какие-то привидения, проклятья, замаливание грехов…

— А, так вы не местный! — незнакомец, словно только и ждавший возможности поговорить, охотно оторвался от еды. — Места здесь, знаете ли… нехорошие. Кто верит, а кто нет, а только ходят слухи, что водится здесь разная нечисть. То призраки являются, то в лесу духи бродят, то будто бы оборотень на людей нападает… Может, и выдумки, а только много кто в эти выдумки верит.

— А кто такая Эжени, у которой отец умер?

— А, это Эжени де Сен-Мартен, дочь покойного шевалье, — собеседник Леона перекрестился и возвёл очи к небесам. — Хороший он был человек, упокой Господь его душу. Никаких жестокостей за ним замечено не было, всегда к простым людям с уважением… Жена его — тоже хорошая женщина, набожная. Говорят, очень уж она по нему убивалась, вскоре после его смерти в монастырь ушла, здесь, поблизости. А Эжени, значит, единственная дочка у них, так она и осталась одна в замке. Тоже хорошая девушка, — видимо, незнакомец обладал крайне миролюбивым нравом, и все люди для него были хорошими, добрыми и преисполненными всяческих достоинств. — Только печальная, так оно и неудивительно — в одночасье лишиться и отца, и матери! Живёт она теперь в замке, боится, наверное, — замок-то возле самого леса. И защитить её некому… Эх, ей бы замуж выйти да уехать куда подальше отсюда… Куда вы, сударь?

— Благодарю, — рассеянно бросил Леон, поднимаясь из-за стола. — Мне пора.

Выяснив у хозяина, как добраться до замка, некогда принадлежавшего шевалье де Сен-Мартену, а теперь перешедшего к его дочери, сын Портоса расплатился и вышел наружу. День был пасмурный и прохладный, но хотя бы дождь не лил, и копыта лошади не увязали в грязи. Дорога заняла у Леона не так много времени, и вскоре он уже подъезжал к небольшому строению из тёмно-серого камня, лишённому всяких архитектурных излишеств и чем-то похожему на крепость. И башенки, увенчанные остроконечными крышами, и узкие окна, и серый цвет здания, казалось, излучали неприязнь, направленную на незваного гостя. «Невесело, должно быть, жить в таком месте», — подумал Леон, спешиваясь.

Он и сам не знал, что толкнуло его отправиться в этот замок, к совершенно незнакомой молодой девушке, к видневшемуся вдали лесу с его тайнами и привидениями. Шансы, что Леон сможет здесь устроиться на службу, ничтожно малы. Конечно, оставшейся в одиночестве девушке нужна защита, особенно если она боится леса и таящегося в нём зла, но примет ли она на службу незнакомца, у которого нет при себе ни одного рекомендательного письма? С другой стороны, защищаться ей действительно нужно, но не от призраков, в которых сын Портоса не особо верил, а от людей, посягающих на её наследство, от разбойников, которые вполне могут промышлять в этом мрачном лесу. А найти заступников в этом диком краю, судя по пугливым разговорам крестьян, довольно сложно…

На стук открыла молодая девушка в голубом платье, и Леон сразу определил, что это не может быть Эжени де Сен-Мартен, потому что дочь, лишившаяся обоих родителей, не могла быть полна таким непритворным счастьем. Её белые зубы сияли, как и большие зелёные глаза, а из-под белого чепчика выбилась кудрявая золотистая прядь.

— Здравствуйте, сударь! — звонко воскликнула она.

— Доброе утро, — Леон слегка склонил голову. — Здесь живёт мадемуазель де Сен-Мартен?

— Здесь, — белокурая девушка подкрепила свои слова энергичным кивком.

— Меня зовут Леон. Леон… Лебренн, — он немного помедлил, прежде чем назвать фамилию матери, которую носил все эти годы, не зная, что он дю Валлон. — Я ищу, где можно устроиться на службу, и думается, я могу быть полезен вашей госпоже.

— Проходите, — девушка с приветливой улыбкой пропустила его в дом, сама же выглянула наружу, и до Леона донёсся её звонкий крик: «Эй, Бомани! У нас гость! Позаботься о его лошади!». «Надо же, какое необычное имя у конюха», — мельком подумал сын Портоса, оглядываясь по сторонам.

Изнутри дом выглядел ещё более мрачным. Узкие окна будто совсем не пропускали свет, в углах таились тени, всё вокруг казалось серым и будто бы подёрнутым паутиной. Судя по скромной обстановке, семейство де Сен-Мартен явно жило небогато — впрочем, тут хотя бы не было потёков на стенах и задувающих сквозь щели сквозняков. Белокурая служанка проводила Леона в комнату, играющую, по-видимому, роль гостиной, и, кивнув на тяжёлое дубовое кресло, упорхнула. Бывший капитан сел и осмотрелся, отметив несколько портретов, висевших на стенах, — они, скорее всего, изображали членов семьи де Сен-Мартен, но разглядеть в полумраке их черты было затруднительно. Он поднял взгляд к теряющемуся в сумраке потолку, затем перевёл его на потёртый ковёр, а дальше осматриваться было некогда, потому что двойные двери в дальнем конце комнаты отворились, и Леон поспешно поднялся с кресла.

Вошедшая в гостиную девушка полностью соответствовала этому мрачному замку — вот каким было первое впечатление Леона. Эжени де Сен-Мартен был стройна, невысока ростом, изящна и словно соткана из трёх цветов: серого, белого и чёрного. Серое платье, большие серые глаза, тёмно-русые, но тоже кажущиеся серыми волосы, белые руки, белая шея, белое лицо без малейшего румянца, на котором тонкими чёрными штрихами прорисованы брови и ресницы. Леон без удивления и даже с некоторым сочувствием отметил грустное и серьёзное выражение её лица.

— Господин Лебренн?

— К вашим услугам, — он галантно поклонился.

— Эжени де Сен-Мартен, — она коротко присела. — У вас ко мне дело?

— Именно так, — подтвердил Леон. — Видите ли, я сегодня утром услышал на постоялом дворе, что вы недавно потеряли отца, — он сочувственно склонил голову, — а ваша мать ушла в монастырь. Теперь вы живёте одна, в не самом безопасном месте, и вам может потребоваться защита. Я прекрасно фехтую и метко стреляю… правда, большинство тех, кто мог бы это подтвердить, уже не в нашем мире.

— И вы готовы защищать меня? — тихо, без тени улыбки спросила она.

— Именно так. Боюсь, я не смогу предоставить вам никаких рекомендаций, но до недавнего времени я был капитаном королевских гвардейцев в Париже.

— Были? Что же случилось?

— Я подал в отставку, — после небольшой паузы Леон продолжил, — потому что королевская служба перестала соответствовать моим идеалам.

— И прямо из Парижа, от королевского двора, где вы получали жалованье из казны, отправились сюда, в провинцию?

— Я понимаю, что это выглядит странно, — смиренно отозвался бывший капитан, — и вы вправе подозревать меня в чём угодно. Но знаете, Париж иногда ужасно надоедает, и хочется… глотнуть свежего морского воздуха.

— Я не смогу платить вам столько же, сколько вам платили на прежней службе, — тихо, но решительно произнесла Эжени. — Скорее всего, я даже половину этой суммы не смогу вам заплатить.

— Это неважно, — Леон дёрнул плечом. — Всё равно здесь особо не на что тратить деньги, да я и в Париже никогда не был гулякой и мотом.

— И ещё одно, — Эжени продолжала стоять, и Леон из вежливости тоже не садился, из-за чего их разговор приобретал дополнительную напряжённость. — Я знаю, как выглядит ситуация, когда мужчина в самом расцвете лет устраивается на службу к молодой дворянке, у которой имеется приданое, хоть и весьма скромное. Так вот, я не собираюсь выходить замуж. То есть вообще-то собираюсь, но сейчас у меня полно других дел.

— Я… об этом и не думал, — Леон растерялся настолько, что даже не ощутил злости от столь нелепого предположения. — Я не охочусь за титулами или богатством!

Он едва не проговорился, что титул у него точно имеется, да и поместье побогаче, чем у Эжени, но вовремя осекся. Леон потому и представился фамилией матери, чтобы избавиться от воспоминаний, отсечь возможные расспросы об отце, вызванные громкой фамилией «дю Валлон», начать жизнь с чистого листа.

Именно это — про чистый лист — он и ответил, когда Эжени спросила, чего он, собственно, ищет в такой глуши, если не денег, знатности или славы.

— Возможности забыться. Начать всё заново. Возможности помочь кому-то. Знаете, сударыня, я неплохо умею убивать и мог бы делать это за деньги, но по мне, лучше уж помогать кому-то, защищать… Если вам может угрожать опасность, почему бы мне не защитить вас?

— Звучит так благородно, что даже не верится, — Эжени задумчиво покачала головой. — Но если вы всё же решите остаться… Скажите, вы ведь на постоялом дворе наверняка слышали байки местных? Про призраков, оборотней, проклятый лес?

— Слышал, — кивнул Леон.

— А вы сами-то в это верите?

Прежде чем ответить, он вспомнил лошадей гвардейцев и свою собственную лошадь, сходившую с ума от присутствия призраков рядом, вспомнил фигуры четверых мушкетёров, вернувшихся из мёртвых, и сияющее неземным светом кольцо бессмертия. Вспомнил растворившиеся в вечерних сумерках силуэты альбигойских коней и всадников, сидевших на них.

— Я верю, что в нашем мире существует много такого, чего человек познать не в состоянии. Пока не в состоянии, — сдержанно ответил Леон. — А вы верите?

— Пожалуй, я думаю так же, как и вы, — казалось, Эжени удовлетворена его ответом. — В нашем мире действительно много всякого, чего человеку постичь не дано. Пока не дано.

Она встряхнула головой и решительно объявила:

— Что ж, если вы не боитесь призраков и чудовищ, если вас не смущает маленькое жалованье и вы согласны подчиняться женщине, то я беру вас на службу. Может, это знак судьбы: вы появились как раз в то время, когда я размышляла, смогу ли в одиночку справиться со всеми делами, оставшимися после смерти отца. Мне необходимо кое-что проверить… в лесу и в деревне. Разобраться с некоторыми странностями, которые могут угрожать мне… и не только мне.

— Какая опасность может скрываться в лесу? Разбойники? Контрабандисты? — насторожился Леон.

— Возможно, — уклончиво ответила Эжени. — Как бы то ни было, я очень надеюсь на вашу помощь, потому что заниматься расследованием в одиночку — занятие небезопасное.

Леон не смог сдержать усмешку при слове «расследование», но девушка не обратила на это внимания.

— Располагайтесь, Сюзанна вас проводит, — Эжени подошла к дверям, распахнула их, и к ней тотчас кинулась служанка — она появилась так быстро, что у Леона возникло подозрение, не подслушивала ли она их разговор.

— Сюзанна, отведи господина Лебренна в бывшую комнату отца, — велела она. Белокурая Сюзанна кивнула и заспешила вперёд, оглядываясь через плечо на Леона. Он зашагал за ней, но на пороге застыл и обернулся, чтобы ещё раз увидеть свою новую хозяйку. Вот только позади уже никого не было, словно Эжени де Сен-Мартен сама была призраком и растаяла, превратилась в безликую тень.

Глава II. Этюд в трёх цветах

Расторопная Сюзанна провела Леона почти через весь замок, и бывший капитан, а ныне стражник мадемуазель де Сен-Мартен, следовавший за семенившей впереди служанкой, успел немного оглядеться. Комнаты, сквозь которые они проходили, были такими же мрачными, как и гостиная, но мебель, как отметил Леон, в них стояла дорогая, хорошей работы, брошенные кое-где на пол ковры выглядели хоть и потёртыми, но недешёвыми. Очевидно, раньше у хозяев водились деньги и была возможность обставить дом по своему вкусу.

Леон поднялся вслед за Сюзанной на третий этаж, где девушка остановилась и указала на дверь комнаты.

— Располагайтесь, господин Лебренн.

— Благодарю, — он кивнул ей и вошёл внутрь. Комната, где ранее обитал отец Эжени, оказалась меньше, чем ожидал Леон, в ней было одно-единственное узкое окно, которое в такой пасмурный день почти не пропускало света. Обстановка была не то что бедной, скорее спартанской — очевидно, шевалье де Сен-Мартен не любил излишеств. Леону, впрочем, это было только на руку. Отбросив в сторону шпагу, плащ и перчатки, он опустился на кровать и подумал, что впервые за много дней наконец-то сможет выспаться.

Он действительно отдохнул за время краткого дневного сна и к вечеру даже почувствовал давно забытое ощущение бодрости. Ужинал он в одиночестве, если, конечно, не считать Сюзанну, которая то появлялась, то исчезала, подавала блюда, подливала вино, и по всему было видно, что она невероятно довольна появлением нового человека в замке. На вопрос об Эжени служанка ответила, что хозяйка ужинает у себя в комнате, и что такое случается довольно часто. Леон не стал вникать в подробности, воздал должное густому супу, запечённой рыбе, острому сыру и довольно неплохому вину, после чего поспешил покинуть столовую.

Причина такой спешки отчасти крылась в Сюзанне, которая беспрестанно улыбалась ему и без конца повторяла «господин Лебренн». Несмотря на то, что Леон прожил с этой фамилией большую часть своей жизни, теперь она казалась ему совершенно чужой, и каждое упоминание её резало, как острый нож, как ранее его резали бестактные вопросы Жаклин и Анжелики о его имени. «Если вам не нравится ваше имя, смените его…». Нечего сказать, хорошенькую шутку придумала Анжелика! Удивительно, что она не предложила капитану королевских гвардейцев уйти в монахи — наглости или же простодушия у неё вполне бы хватило.

Леон носил фамилию дю Валлон около месяца, но уже успел свыкнуться с ней, и вновь лишаться её было так же больно, как отдирать присохший к ране бинт. Он уже почти попросил Сюзанну называть его просто по имени, но опомнился: такая хорошенькая и кокетливая девушка наверняка примет это предложение за заигрывание. Служанка, конечно, была и впрямь хороша собой, но Леон твёрдо пообещал себе не позволять никаких связей с ней или с какой-нибудь другой девушкой из деревни, когда он познакомится с ними поближе: ни случайного поцелуя в углу, ни чего-то большего. Во-первых, он был уверен, что это не понравится Эжени; во-вторых, ему не хотелось разрушать своё мрачное одиночество пустыми любовными утехами; в-третьих, если уж говорить именно про Сюзанну, она неуловимо напоминала ему сестру. Такая же наивная и смешливая, с золотистыми локонами и ясными глазами, не теряющая присутствия духа даже в этом сумрачном месте… Нет, совершенно невозможно было представить её своей любовницей!

После ужина Леон навестил на конюшне свою вороную кобылу — та была вычищена, накормлена и, судя по всему, вполне довольна жизнью. Она встретила хозяина ласковым фырканьем — он потрепал её по морде, думая, что неведомый Бомани, кто бы он ни был, своё дело знает. Затем Леон постоял немного, вдыхая свежий ночной воздух и глядя в сторону леса. Уже стемнело, тёмно-синее небо почти сливалось с чернотой деревьев вдалеке, и ни звёзды, ни луна не освещали эту картину. Если в лесу и жили разбойники либо некие волшебные существа, разглядеть следы их присутствия не было ни малейшей возможности.

Вернувшись в дом, Леон затворил за собой двери и только сейчас заметил, что над ними прибито что-то странное. Любопытство заставило его сходить за свечой, зажечь её и вернуться, чтобы осветить предмет над дверью. Это было не распятие, как можно было ожидать, и не подкова, а фигурка, вырезанная из дерева и изображавшая не то божка, не то демона. При её виде Леон почему-то вспомнил Вакха с всклокоченными волосами, скалившегося на него с эфеса его собственной шпаги.

— Это чтобы прогнать злых духов, — послышался сзади низкий голос.

Леон резко развернулся, по привычке потянувшись к поясу, хотя шпага оставалась у него в комнате — он посчитал глупым и невежливым ходить по чужому дому с оружием. На миг ему показалось, что голос бесплотен и исходит из самой тьмы, но потом в тени обрисовались очертания высокой фигуры, блеснули белки глаз и белые зубы, и стало понятно, что с Леоном говорит человек — человек, кожа которого чернотой почти не отличалась от черноты ночи.

— Это, — негр кивком указал на фигурку над дверью, — чтобы никакое зло не зашло в этот дом. Ни злой дух, ни злой человек.

— Ты Бомани? — придя в себя после недолгого замешательства, спросил Леон, злясь за свой внезапный испуг. И почему Сюзанна не сказала ему, что их конюх — чёрный!

— Да, это я, — Бомани не прибавил ни «сударь», ни «господин Лебренн» и не сделал даже попытки поклониться. Вблизи было видно, что он уже немолод — кожу изрезали морщины, глубокие, как трещины на коре старого дерева, короткие курчавые волосы были словно присыпаны снегом, но чёрные глаза оставались живыми и яркими, и нельзя сказать, что они смотрели на Леона дружелюбно.

— Ты хорошо говоришь по-французски, — помедлив, произнёс сын Портоса, опуская руку со свечой. При этом он вспомнил Мамбо, старого слугу своего отца, тоже негра, который, по рассказам Анжелики, упорно называл своего хозяина «хозяйкой».

— Я уже долго живу здесь, — Бомани чуть склонил голову.

— «Здесь» — во Франции? Или в этом доме?

— Во Франции. И в этом доме, — он ронял слова тяжело и неспешно, словно камни, и это разозлило Леона, но он заставил себя успокоиться. В конце концов, если этот старик уже давно служит хозяевам и по-настоящему предан им, нет ничего удивительного в том, что он настороженно отнёсся к чужаку.

— Я здесь затем же, зачем и ты, — прямо объявил он. — Чтобы защищать твою хозяйку. И Сюзанну тоже.

— Это хорошо, — Бомани медленно кивнул. — Я уже стар, и мне трудно их защищать. Хотя госпожа Эжени и сама может постоять за себя, — на этих словах Леон, вспомнив хрупкую печальную девушку, с которой он разговаривал в гостиной, не смог сдержать скептичной усмешки. Бомани, должно быть, не видел женщин, которые и вправду могут постоять за себя — Жаклин д’Артаньян, Анжелику дю Валлон, Луизу де Круаль… При мысли о последней у Леона кольнуло сердце, и он перестал улыбаться.

— А Сюзанну надо защищать, она ведь такая… Как бабочка, которая летит на огонь, — с глубокой грустью продолжил Бомани, и Леон снова усмехнулся, на этот раз поразившись красоте описания.

— А то, что у вас в краях водятся привидения, оборотни и прочая нечисть — правда?

— Правда, — черты лица старика снова стали жёсткими. — Только вы не верите. Никто сначала не верит. А потом уже бывает слишком поздно…

— Бомани, хватит пугать господина Лебренна страшными сказками! — с лестницы сбежала Сюзанна с подсвечником в руке, в своём лёгком голубом платье и впрямь похожая на бабочку.

— Я не боюсь, — немедленно возмутился Леон, а негр только покачал головой.

— Когда меня спрашивают, я говорю правду, всегда только правду.

— А вы верите во все эти истории? — бывший капитан повернулся к Сюзанне и тут же пожалел об этом. Кажется, она всё-таки решила, что он с ней заигрывает — засверкала глазами и рассмеялась.

— Конечно, верю! Я верю и в духов, что расхаживают по лесу, и в огоньки на болоте, что ведут в самую топь, и в волка, что каждое полнолуние воет на луну, и в кровопийц, что сосут кровь у спящих! Но я никогда не выхожу из дома ночью, а ещё у меня есть крест, он меня защитит! — она продемонстрировала блестящий маленький крестик, висящий на её шее.

— Нехорошо смеяться над таким, — Бомани покачал головой, укоризненно глядя на девушку, но та продолжала хохотать и сверкать глазами.

— А теперь у нас есть вы, господин Лебренн, вы нас всех защитите!

— Сюзанна, — это негромкое слово эхом разнеслось по замку. Наверху лестницы стояла Эжени де Сен-Мартен, тоже с подсвечником, и от неровного золотистого света её лицо казалось ещё бледнее.

— Да, госпожа, — служанка повернулась к ней, не переставая улыбаться. Леон быстро перевёл взгляд с неё на Бомани — тот глядел на хозяйку такими же грустными и полными тоски глазами, с какими говорил о Сюзанне. «Конечно, по одному взгляду трудно судить, но кажется, слуги любят свою госпожу», — подумал Леон.

— Ночь близко. Даже если ты не веришь в призраков, это не повод не запирать двери и окна, — без улыбки произнесла Эжени.

— Иду, госпожа! — Сюзанна быстро присела и метнулась прочь. С Бомани хозяйка просто обменялась взглядами, тот слегка поклонился и растворился в темноте, из которой так неожиданно появился. Эжени посмотрела на Леона, и её взгляд стал сочувствующим.

— Вы, должно быть, устали с дороги, господин Лебренн. Лучше вам отправиться спать.

Спорить не имело смысла, поэтому он коротко, по-военному, кивнул и зашагал по лестнице. Уже на самом верху он обернулся, но Эжени, как и в прошлый раз, исчезла, не издав ни малейшего звука.

***

Следующие несколько дней были настолько спокойными, что Леона даже начало тревожить это спокойствие. С хозяйкой дома он почти не виделся — Эжени де Сен-Мартен занималась какими-то своими делами, часто уезжала из дома, возвращалась в сумерках (но никогда позднее!), принимала пищу в своей комнате, и Леон чувствовал себя ненужным, видя из окна, как она скачет на светло-сером коне по направлению к деревне. Он сам тоже пару раз бывал там — на него косились как на чужака, он видел жадные и полные любопытства взгляды крестьян, слышал перешёптывания за спиной, но — странное дело! — это его почти не задевало. Он ведь был готов к такому, знал, что уезжает в незнакомый край, где его никогда не примут как своего. «И пусть не принимают», — почти без злобы думал он. «Лучше уж быть чужаком здесь, на краю света, чем быть чужаком рядом с родной сестрой и её друзьями».

Трое остальных жителей дома казались ему воплощением трёх цветов, безраздельно властвовавших в замке — серого, белого и чёрного. Серым была Эжени с её серыми глазами, неизменной любовью к серым платьям (а может, других в её гардеробе просто не имелось?) и серым конём. Чёрным был Бомани, который, словно желая подчеркнуть свой необычный цвет кожи, одевался почти всегда в чёрное, цвета воронова крыла, или, реже, в тёмно-коричневое. И белым, конечно же, была Сюзанна, с её светлыми волосами, светлой кожей и ровными белыми зубками, хотя платья она носила не белые, а голубые, розовые или зелёные, и они были яркой вспышкой цвета посреди общей бесцветности замка.

Леон не знал, какой цвет определяет он сам. Любимым его цветом был красный — с самого детства, ещё до того, как он вступил в ряды королевских гвардейцев и надел красный плащ. Но теперь вспышки красного остались лишь в пере на шляпе и подкладке его плаща, остальная же одежда была преимущественной чёрной, за исключением белых рубашек. «Осталось только разжиться чем-нибудь серым, и я окончательно стану одной из теней этого замка», — мрачно шутил он в своих мыслях.

Впрочем, несмотря на сумрачность дома и пугающие слухи о лесе, находящемся неподалёку, его обитатели не были такими уж угрюмыми и нелюдимыми, как могло показаться вначале. Улыбка Сюзанны, поначалу показавшаяся Леону несколько искусственной, на деле оказалась совершенно искренней, и вообще, как выяснилось, девушка не умела подолгу грустить, часто смеялась и озаряла замок, как солнечный лучик. Как Леон понял из скупых обмолвок Бомани, у служанки имелось несколько поклонников в деревне, но она пока что кружила им головы и в целом не собиралась выходить замуж. Нежные взгляды, бросаемые Сюзанной на Леона, оказались, к его огромному облегчению, привычкой кокетничать с любым хоть сколько-нибудь привлекательным мужчиной, а не желанием завлечь его в свои сети. К тому же, семья её была очень бедна, и Сюзанна, не надеясь только на свою красоту, хотела скопить денег, чтобы найти себе достойного жениха.

Бомани, как по секрету поведала Сюзанна, успел в дни своей юности побывать в рабстве, откуда его выкупил шевалье де Сен-Мартен. Именно поэтому негр был безраздельно предан своему хозяину, его супруге и их дочери. Сюзанна, появившаяся в замке намного позже Бомани, тоже попала под его покровительство — он любил её за добрый нрав, за то, что она не смеялась над его видом, как делали многие другие служанки до неё. В сущности, он относился к Эжени и Сюзанне с отеческой заботой, и этим объяснялась его настороженность по отношению к Леону. Поняв, что гость не угрожает благополучию семьи и не собирается соблазнять ни одну из девушек, старик немного смягчился.

Эжени де Сен-Мартен, как и думал сын Портоса, была любима слугами, но на ней, при её молодости и, в общем-то, привлекательной внешности, лежала печать одиночества. Несомненно, была причина тому, что в её возрасте (насколько мог судить Леон, ей было чуть за двадцать) Эжени ещё не нашла жениха, и дело здесь было не только в весьма скромном приданом. Бомани наотрез отказывался болтать про хозяйку, Сюзанна, наоборот, любила посплетничать, но все её рассказы сводились к тому, что Эжени «с детства была со странностями», «не очень-то и хотела замуж» и вообще «даже думала в монахини податься». Представив свою новую госпожу в чёрной рясе, с головой, покрытой платком, Леон подумал, что Эжени обличье монахини пошло бы куда больше, чем Анжелике.

При их редких встречах Эжени была неизменно грустна, задумчива и вежлива. А ещё она казалась преисполненной сосредоточенности и постоянно преследующей какую-то цель. Леон невольно подумал, что девушка, настолько погружённая в свои мысли, вряд ли вызовет страсть у мужчины, ведь она совсем не обращает на него внимания. Впрочем, через несколько дней покоя, когда Леону пришла пора показать, на что он способен, Эжени раскрылась совсем с другой стороны.

Всё началось утром, когда редкие солнечные лучи разрезали-таки серую ткань облаков, затянувшую небо, и упали в окно столовой, слабо осветив комнату. Эжени и Леон в кои-то веки завтракали вместе, и бывший капитан искоса наблюдал, как девушка разрезает жареную курятину и один за одним отправляет куски в рот. Еду готовила Сюзанна, и Леон не мог не признать, что она отлично справляется со своим делом, но мясо птицы в этот раз было суховатым. Эжени не притрагивалась к вину, вместо этого пытаясь смягчить сухость курицы каким-то травяным чаем. Неловкое молчание, повисшее над столом, прервала Сюзанна, вихрем влетевшая в комнату.

— Госпожа Эжени! — она сделала быстрый книксен и подбежала к столу. Светлые кудри выбивались из-под чепчика, щёки разрумянились, на лице блестели бисеринки пота, а грудь под зелёным платьем вздымалась от быстрого бега, и Леон поспешно отвёл глаза. — Там… в деревне… такое! У Жиля Тома козёл… взбесился! Говорят даже, он… одержим!

Последнее слово она произнесла громким шёпотом. Эжени чуть вздрогнула и замерла, не донеся до рта вилку с наколотым на неё кусочком курицы.

— Одержим? Так, Сюзанна, успокойся и расскажи подробнее.

— Это вчера вечером случилось, — торопливо заговорила служанка, шумно переводя дыхание. — Мне сегодня утром рассказала Эмма Мерсье, а ей — её сестра, Лили. Вы же знаете Жиля Тома? Пастух, у него жена, дочка и сын-красавец… правда, сына вот уже неделю нигде не видели, — быстро прибавила она. — Говорят, он уехал, лучшей жизни искать… Так вот, у Жиля козы есть и один козёл — большой, чёрный, рогатый, ну прямо сам дьявол! — Сюзанна поспешно перекрестилась. — И вчера вечером зашёл Жиль, как обычно, в стойло, коз проверить, а этот чёрный козёл на него как бросится! И рогами прямо в сердце целился! Жиль как-то исхитрился извернуться, так козёл ему руку рогом пропорол! Жиль, понятное дело, в крик, кинулся в дом, за ружьём, а козёл — за ним. Он выстрелил, но только промахнулся, а козёл сбежал.

— Куда сбежал? — Эжени слушала этот рассказ очень внимательно, в отличие от Леона, который не мог сдержать снисходительной усмешки.

— Не знаю, в лес, наверное… — Сюзанна несколько растерялась от неожиданного вопроса. — И бегает там где-то на свободе! Главное, козёл-то тихий был, смирный, даром что чёрный. А тут в него словно дьявол вселился! — она снова перекрестилась, и тут уже Леон не смог скрыть смешок. Обе девушки посмотрели на него: Эжени — задумчиво, Сюзанна — укоризненно.

— Не верите, господин Лебренн? Поживите в наших краях больше, вы ещё и не такое увидите!

— Простите, но я не верю в одержимость, — сказал Леон, начиная сердиться. — То, что козёл взбесился — вполне возможно. Наверняка у него какая-нибудь козлиная болезнь… впрочем, хозяину лучше знать. Конечно, его надо либо поймать, либо застрелить, пока он ещё кого-нибудь не покалечил. И я, с вашего позволения, этим займусь, — он взглянул на Эжени, но та покачала головой.

— Сначала надо поговорить с Жилем Тома и его семьёй.

— А если козёл, пока мы говорим, проткнёт рогом кого-нибудь ещё?

— В деревне слухи расползаются быстро, так что все жители уже, можно считать, предупреждены. А разговор с пастухом не займёт много времени. Если это и правда какая-нибудь болезнь, то козла либо застрелят, либо его растерзают дикие звери — если он убежал в лес.

— Только если он одержим, он сам кого угодно убьёт, — дрожащим голосом вставила Сюзанна, и Леон поймал себя на том, что раздражённо закатывает глаза.

***

«Раньше я ловил государственных преступников, а теперь охочусь на козлов, в которых будто бы вселился дьявол», — высмеивал самого себя Леон, пока они с Эжени скакали к деревне. Он сидел на своей вороной кобыле, его спутница — на своём светло-сером жеребце, которого, как успел узнать Леон, звали Ланселот. Всего на конюшне, кроме его кобылы, было четыре лошади, двух из которых впрягали в повозку, оставшиеся две предназначались для верховой езды. Ланселот раньше принадлежал матери Эжени, а вторая верховая лошадь, Моргана — её отцу. Двух других лошадей звали Мерлин и Галахад, и сын Портоса не мог не улыбаться, думая, что эти имена придумала Эжени, начитавшись легенд о рыцарях Круглого стола.

Жиль Тома, плечистый рослый мужчина средних лет, был довольно зажиточным крестьянином, и дом его, как и он сам, выглядел крепким и твёрдо стоящим на земле. Приезду молодой госпожи крестьянин явно не был рад, отвечал, глядя в землю, и постоянно почёсывал густую чёрную бороду здоровой левой рукой — правая у него висела на перевязи. Он пересказал историю про козла, в общих чертах повторив то, что Эжени и Леон уже знали от Сюзанны, но решительно отверг все подозрения в одержимости.

— Взбесился он, просто взбесился, — Тома исподлобья глядел на девушку. — Непонятно, правда, с чего, но это уж дело десятое. И незачем вам, госпожа, из-за какого-то дурного козла приезжать и расспрашивать, как будто у вас больше дел нету.

— В наших краях приходится обращать внимание на все странные случаи, — на удивление кротко ответила Эжени. — А до этого козёл вёл себя как-то странно? Может, он и раньше на кого-нибудь нападал? Как, кстати, его звали?

— Никак, — крестьянин искренне удивился такому вопросу. — Я своим козам имён не даю, не до того. А что до нападений — не припомню такого.

— В доме последнее время происходили странные случаи? Разбившиеся зеркала, вещи, которые лежали не на своих местах, запах серы? Может, к козам проникал кто-то посторонний?

— Не было ничего, — упрямо повторил Жиль.

— Кто ещё живёт в доме, кроме вас? Ваша жена, дочь и сын, правильно? Кстати, это правда, что ваш сын куда-то пропал? Сбежал из дома, мне говорили.

— Сбежал, — крестьянин весь скривился и здоровой рукой прижал к телу раненую. — Дурак, мальчишка, что с него взять?

— Мальчишка? Сколько ему лет?

— Восемнадцать.

— А вашейдочери, его сестре?

— Розе? Летом шестнадцать исполнилось, — эти расспросы явно были неприятны Жилю. — Филипп решил, что отец ему не указ, вот и ушёл из дома. Хвалился, что до Парижа дойдёт… Только кому он нужен-то в Париже — деревенский пастух? Нет, гордыня в нём взыграла, говорит — не хочу быть как ты, отец, всю жизнь с козами возиться… Дурак, одно слово, дурак!

— А вы не пытались его остановить? — на взгляд Леона, Эжени зря задала этот вопрос. Тома помрачнел ещё больше и буркнул:

— Да такого разве остановишь? Да и не видел я ничего, он по-тихому сбежал, когда меня дома не было. Знал, что попадёт ему…

— Когда это случилось?

— Да дней десять назад.

Эжени расспрашивала ещё о чём-то, крестьянин ворчливо отвечал, но Леон уже не слушал их — он неторопливо обошёл дом и приблизился к козлиному стойлу, решив собственными глазами увидеть место, где всё произошло. Козы — серые и грязновато-белые, трясущие бородками и очень неприятно пахнущие — при виде незнакомца жалобно заблеяли и сбились в кучу. На стене были видны тёмные пятна — должно быть, кровь раненого Тома. Леон хотел войти внутрь, но тут сзади послышались шаги и тихий вскрик, и он резко обернулся.

На него смотрела молодая девушка — высокая, круглолицая, с большими зеленоватыми глазами, в которых стояли слёзы. Из-под белого головного убора выбилась вьющаяся чёрная прядь, но Леона больше всего привлёк синеватый след на левой щеке девушки. Он шагнул вперёд, и крестьянка поспешно отступила.

— Эй, не бойся, я тебя не обижу, — тихо позвал Леон. — Ты Роза, верно? Дочь хозяина?

Она потупилась и кивнула.

— Я приехал с Эжени де Сен-Мартен, чтобы узнать, что тут у вас случилось. Не расскажешь мне?

— Чёрный козёл напал на моего батюшку, ранил его в руку и убежал, — проговорила она тихо, глядя в землю. Сейчас она была похожа на плохую актрису, которая проговаривает заученный текст, не понимая его смысла.

— Что у тебя на щеке? Ты ударилась?

— Я упала, — Роза быстро прикрыла синяк на щеке рукой и отступила ещё на несколько шагов.

— Уж не на кулак ли своего отца ты упала? — прищурился Леон.

Девушка побледнела и замотала головой, потом быстро огляделась, словно ища поддержки.

— Мне нельзя с чужими разговаривать, отец запрещает, — тихо сказала она. — Да и пора мне, матушка ждёт…

— Я не чужой. Я служу госпоже Эжени, — возразил Леон, но девушка покачала головой.

— Всё равно. С чужими мужчинами нельзя.

— Роза-а-а! — донёсся из-за дома негромкий зов, и у стены дома появилась женщина, как две капли воды похожая на Розу, только старше лет на двадцать, с морщинами на лице, сединой в тёмных волосах и без синяка на щеке. Девушка обернулась и почти бегом кинулась к матери.

— Постой! — крикнул ей вслед Леон. — Это правда, что твой брат Филипп сбежал из дома?

Этот простой вопрос оказал на Розу поистине магическое воздействие. Она будто споткнулась на бегу, её плечи поникли, она хлюпнула носом и с опущенной головой упала на грудь к матери, которая приобняла всхлипывающую дочь за плечи и, кинув суровый взгляд на Леона, увела её в дом. Сын Портоса же так и остался стоять возле козлиного стойла, ещё толком не понимая, что именно он увидел, но чувствуя, что нашёл какую-то очень важную ниточку, которая могла вести к разгадке истории с чёрным козлом.

Глава III. Чёрный козёл

Когда Леон вернулся от козлиного стойла к Эжени, которая всё ещё выпытывала из хозяина необходимые ей сведения, на него глухо зарычала большая грязно-коричневая лохматая собака, которую, судя по всему, выпустила хозяйка.

— Ну, ну, Бурый! — прикрикнул на неё Жиль Тома. — Пошёл, пошёл!

При виде пса, послушно затрусившего к козам, Леону пришла в голову ещё одна мысль.

— Скажи, — он, в отличие вежливой Эжени, обратился к крестьянину на «ты», — а как твой Бурый вёл себя прошлой ночью? Он ведь знает всех коз, и они его тоже. Что же он не защитил тебя от козла?

— Защитишь тут, когда он на меня набросился, как озверевший, — пробурчал Жиль. — Да и трус Бурый, даром что большой и трескает за десятерых… Я потом хотел его отругать, а он забился в угол, уши прижал, рычит и дрожит. Испугался, видно, чёрного козла. Почуял в нём болезнь или ещё что…

— Я могу поговорить с вашей женой и дочерью? — спросила Эжени. Крестьянин посмотрел на неё ещё более неприязненно, чем раньше.

— Да не видели они ничего. Обе уже спать ложились. Да и не до разговоров им, у обеих работы по горло… и у меня тоже, — засопев, прибавил он, сумрачно глядя на незваных гостей из-под кустистых бровей.

Леон был уверен, что Эжени станет настаивать, но она на удивление легко сдалась.

— Хорошо. Тогда нам здесь больше делать нечего, — кротко сказала она и быстрой походкой направилась к лошадям. Леон последовал за ней, оглянувшись на хозяина — тот медленно, словно нехотя склонился в поклоне, прижимая раненую руку к груди. От капитана не укрылось, что Эжени не пожелала ему скорейшего выздоровления, как можно было ожидать при учтивости, с которой она вела разговор.

— Поедем к лесу, поищем следы козла там, — бросила она через плечо, когда они выехали на дорогу. — Вы захватили с собой пистолет?

— Захватил, — Леону не терпелось поделиться с девушкой своими мыслями. Они ехали небыстро, шагом, поэтому разговаривать было вполне удобно.

— Хозяин явно не хотел, чтобы мы расспрашивали женщин, но мне удалось перекинуться парой слов с его дочерью, Розой, — начал сын Портоса. — Она выглядит испуганной, говорит, что отец запрещает ей разговаривать с чужими мужчинами, и у неё синяк на щеке.

Эжени побледнела и, сжав зубы, кивнула.

— Наверняка отец её бьёт. И жену, скорее всего, тоже. И я ничего не могу сделать. Если я попробую как-то воздействовать на него, он выместит весь свой гнев на них. Бедные женщины! Ужасно знать, что я никак не могу им помочь.

— Возможно, его сын сбежал как раз из-за побоев отца, — предположил Леон. — А насчёт помощи… У меня есть один вариант, но он вам вряд ли понравится.

— Что за вариант?

— Сломать Жилю Тома вторую руку. Так он хоть какое-то время не сможет бить жену и дочь, а там, глядишь, Роза найдёт себе жениха и сбежит из дома. А может, он попритихнет, когда поймёт, что больше не имеет силы…

Леон был готов, что новая хозяйка посмотрит на него с отвращением, но когда она обернулась, он увидел в её взгляде только удивление и неподдельный интерес.

— Вот как? Что ж, это действенный способ… хотя и жестокий. Но как вы объясните свой поступок? Не станете же вы утверждать, что действовали по моему приказу?

— Нет, что вы! — тряхнул головой Леон. — Поверьте, я найду какой-нибудь повод прицепиться к Тома, а остальное — дело силы. А если вас будут спрашивать, вы можете сделать вид, что искренне возмущены моим поведением.

Эжени кивнула, её взгляд снова стал задумчивым.

— Как всё-таки странно… Отец бьёт своих домашних, его сын сбегает из дома, спустя десять дней чёрный козёл нападает на отца и ранит его, а собака трусливо забивается в угол! Понимаю, что вам это покажется смешным, но говорят, что собаки могут чувствовать привидений…

— … и лошади тоже, — хмуро ответил Леон, вспомнив, как его собственная кобыла отказывалась скакать дальше, ощущая перед собой непреодолимую преграду из четвёрки призрачных мушкетёров.

— А что вы обо всём этом думаете? — голос Эжени вырвал его из воспоминаний.

— Считаю, что здесь как-то замешан Филипп Тома. Он мог выдрессировать козла, как-то натравить его на отца… не знаю, как это возможно, но мог. Собаку он мог опоить чем-то или же просто приказать ей сидеть тихо. Получается, все эти десять дней он скрывался где-то неподалёку… а сейчас, должно быть, забрал козла и ушёл… или готовит следующее нападение, хотя это и опасно. Если мальчишку поймают, его, чёрт возьми, могут обвинить в колдовстве! Лучшее сейчас — найти Филиппа и вразумить, а козла застрелить и предъявить народу.

— Звучит разумно, — склонила голову Эжени.

За разговором всадники незаметно добрались до леса. Днём, при слабом солнечном свете, проникающем сквозь кроны деревьев, он совсем не казался пугающим. Листва в основном была зелёной, хотя кое-где уже мелькали жёлтые, красные и оранжевые тона. Вверху слышался негромкий пересвист птиц, внизу под копытами лошадей мягко стелилась земля, вокруг пахло свежестью, сыростью и растениями, большинство из которых были неведомы Леону. Глядя на серые просветы неба между листьями, он подумал, что лес совсем не соответствует своей громкой славе.

— И где же все призраки? — иронически спросил он у своей спутницы, но та осталась серьёзной и лишь приложила палец к губам.

— Шшш… Не надо здесь шуметь.

Они медленно продвигались вглубь, глядя на землю, которая была ещё влажной после недавних дождей. В этот день Леону и Эжени определённо сопутствовала удача — не прошло и часа блужданий, как они увидели на земле ясные чёткие следы раздвоенных копыт. Следы вели вперёд, в самую чащу, петляя меж кустов. Леон спешился, чтобы удобнее было идти по следу, и зашагал вперёд, ведя кобылу в поводу.

Резкое короткое блеяние разрезало воздух, заставив путников вздрогнуть от неожиданности. Леон вскинул голову и увидел в просвете между деревьями фигуру — большого, просто огромного чёрного козла с крутыми рогами и длинной густой шерстью. Животное поднялось на задние ноги и с блеянием скакнуло вперёд, сильно качнув при этом головой, так что рога едва не стукнулись о землю. Глаза у него были не светящиеся, а самые обычные, ленивые и прищуренные, но густая завивающаяся борода и манера запрокидывать голову придавали козлу пугающее сходство с человеком.

Леон, не раздумывая, выхватил из седельной сумки пистолет и прицелился, но козёл уже успел скрыться за деревьями.

— Дьявол! — бывший капитан кинулся вперёд, но его ненадолго остановил испуганный голос Эжени.

— Осторожнее!

Добежав до места, где только что стоял козёл, Леон огляделся, но следы терялись, переходя на траву, качающихся ветвей не было видно, а по удаляющемуся треску и глухому стуку копыт было невозможно понять, в какую сторону убежало животное.

— Не надо, не преследуйте его, — Эжени пыталась справиться со своим конём, который тревожно фыркал и прядал ушами, кружась на одном месте. Кобыле Леона тоже было неуютно — она огласила воздух коротким ржанием и забила копытом.

— Животные его боятся, — девушка спешилась и подошла к своему спутнику. — Возможно, он и правда чем-то болен… что это?

Последнее восклицание она издала, глядя на землю около ног Леона, затем опустилась на колени и присмотрелась к следам козлиных копыт. Сын Портоса последовал её примеру — и сначала не поверил своим глазам.

— Что за чертовщина… — пробормотал он.

На земле, истоптанной раздвоенными копытами, был виден кривой и грубый, но совершенно отчётливый рисунок — крест, от него линия-стрела, ведущая по диагонали направо и вверх, и возле наконечника этой стрелы — что-то, напоминающее раскидистое дерево. Леон невольно вздрогнул при виде этого примитивного первобытного изображения и поднял голову, внезапно ощутив, что за ними кто-то внимательно наблюдает из-за деревьев — и это мог быть вовсе не чёрный козёл, а нечто гораздо более опасное.

— Крест и стрела, указывающая на дерево… — прошептала Эжени. — Как жаль, что нечем зарисовать!

— Я запомню, — хмуро ответил Леон, продолжая всматриваться в чащу. Лес сразу перестал казаться ему светлым и безопасным. — А сейчас лучше побыстрее уехать отсюда.

Они не проронили ни слова до тех пор, пока не выбрались на опушку. Лошади всё время фыркали, оглядывались, косили глазами и то и дело оглашали воздух коротким ржанием. Казалось, они тоже стремятся умчаться подальше из этого пугающего места. Леон успокоился только тогда, когда он и Эжени развернули коней в сторону замка Сен-Мартен.

— Как вы думаете, это мог нарисовать козёл? — напрямик спросил он свою спутницу, которая была бледна ещё более, чем обычно.

— Я думаю, что да, — ответила она и искоса взглянула на него. — А вы что думаете, господин Лебренн?

— Просто Леон, прошу вас, — он ещё мог стерпеть это обращение от Сюзанны, но слышать ставшую чужой фамилию от Эжени было невыносимо. Кроме того, Леон не мог избавиться от ощущения, что он обманул свою новую госпожу, назвавшись фамилией матери и скрыв от неё своё родство с Портосом.

— Так что вы думаете, Леон?

— Я слышал историю про цыганку, которая научила свою ручную козу выкладывать имена из кубиков, — немного помолчав, ответил он. — Если Филипп учил козла чему-то подобному, тот мог повторить это при виде людей… или просто для собственного развлечения. Откуда мне знать, что может прийти в голову козлу?

— Филипп неграмотен, как и его отец, как и большинство жителей деревни, — Эжени не столько обращалась к спутнику, сколько рассуждала вслух. — Конечно, он мог научить козла рисовать… но почему именно такой рисунок? Крест и дерево возле креста?

— Можно ещё раз навестить Жиля Тома, спросить, не учил ли его сын козла каким-нибудь фокусам, — предложил Леон.

— Если Филипп делал это втайне, его отец мог ничего не знать, — возразила Эжени. — Кроме того, он и так раздражён и может отказаться отвечать.

— Вы здесь госпожа, вы можете его заставить, — заметил Леон.

— Я-то заставлю, а он потом выместит свою злобу на жене и дочери.

На это нечего было возразить, и оставшийся путь до дома они проделали в молчании. В замке, отдав коней на попечение Бомани, который тут же принялся гладить их большими чёрными руками по спинам и шептать что-то успокаивающее, Леон и Эжени разошлись по своим комнатам. Остаток дня прошёл без событий, по крайней мере, для сына Портоса: он скучал, придумывал планы перевоспитания Жиля Тома и пытался найти разумное объяснение для всех произошедших странностей. Дрессированный козёл, который может и рисунок нарисовать, и человека рогом пропороть? Может, Филипп хотел сбежать вместе с ним в какой-нибудь бродячий цирк, но не смог украсть козла или засовестился?

А может, это сам Филипп нарисовал те символы? Получается, он прятался за деревьями, наблюдая за Леоном и Эжени? Но если прятался, то зачем давать о себе знать, да ещё и таким странным способом? А если ты хочешь рассказать о чём-то, почему просто не выйти и не поговорить? Может, юноша испугался незнакомого человека рядом с госпожой — ведь он сбежал как раз незадолго до того, как Леон приехал в эти края, и не знает, что у Эжени де Сен-Мартен теперь есть стражник…

Не в силах придумать разумное объяснение, бывший капитан в конце концов уснул, и тревожные сны его были полны мрачных лесов, чёрных козлов, выпрыгивающих из-за деревьев, и бледных испуганных девушек с синяками на лицах.

***

На следующее утро Леон снова завтракал в компании Сюзанны, которая изо всех сил пыталась выведать у него, что он и госпожа узнали вчера в деревне, и правда ли, что чёрный козёл ворчуна Тома одержим. Леон отвечал скупо и односложно, бросал намёки, а сам между делом пытался узнать побольше про Жиля Тома и его семью. Его ожидания подтвердились: Сюзанна описывала Жиля как мелочного и вечно сердитого человека, недовольного всем на свете, его жену Анну — как святую женщину, которая терпит своего мужа и — представьте себе! — даже ни разу не изменила ему. О Розе она отзывалась сочувственно, утверждая, что будь у неё самой такой отец, она сбежала бы от него на край света с первым попавшимся кавалером. Филиппа Сюзанна называла красивым молодым парнем, который часто ссорился с отцом и не боялся заступаться за мать и сестру, хотя сам в результате такого заступничества нередко ходил весь в синяках. Леон уже собирался спросить, не интересовался ли Филипп приручением животных, но тут в столовую вошла Эжени, в своём обычном сером костюме для верховой езды, который лишь подчёркивал её бледность, и, стащив с головы шляпу, устало прислонилась к двери.

— Госпожа, вы ведь ничего не ели! — всплеснула руками Сюзанна, кидаясь к ней. — Виданное ли дело: с самого утра, без завтрака, поскакали в деревню…

— Я была в деревне, расспрашивала местных про козла, — Эжени опустилась на своё место, отдала шляпу Сюзанне и, подождав, пока та уйдёт, негромко продолжила: — Я подумала, что крест на рисунке означает церковь. Сегодня утром побывала возле нашей церкви, осмотрела все деревья поблизости, но ничего необычного не нашла. Кроме того… — она замолчала при виде Сюзанны, вносящей блюдо с бретонскими блинами — здесь они, к удовольствию Леона, были не такими пересолёнными и куда более приятными на вкус, чем на постоялом дворе.

Когда служанка снова вышла, Эжени продолжила, то и дело прерываясь, чтобы воздать должное блинам:

— На площади перед церковью был выложен тот же рисунок, что и в лесу.

— Как? — Леон подался вперёд.

— Выложен веточками. Не очень аккуратно, но разобрать его можно. Крест, стрелка, дерево. По крайней мере, прихожане описывают его именно так. Я сама его не видела — рисунок уничтожили до моего приезда, а веточки сожгли как что-то, что может иметь отношение к нечистой силе. Кто-то в потёмках видел у церкви чёрного козла, они решили, что он связан с рисунком из веточек, и страшно испугались, а я своим рассказом о нашей вчерашней находке, понятное дело, не добавила им спокойствия.

Леон досадливо цокнул языком.

— Все жители перепуганы, шепчутся о знамениях и нечистой силе. Наш священник, отец Клод, пытался успокоить их, но он, по правде говоря, умеет только грозить карой небесной, и местные его не очень-то любят. Если так пойдёт и дальше, может дойти и до бунта, — Эжени встревоженно покачала головой.

— Из-за чёрного козла и грубого рисунка? — не поверил Леон.

— Бунты случаются и из-за меньших вещей. Надо закончить это дело, пока народное волнение не стало слишком сильным, — Эжени обмакнула блинчик в соус. — Я думала, что это как-то связано с церковью, но почему тогда первый рисунок был в лесу? Он нарочно оставляет послания, чтобы люди их увидели…

— Кто «он»? Козёл?

— Козёл. Или Филипп. На площади перед церковью не получится нарисовать, там ни песка, ни земли, поэтому он выложил веточки. Может ли козёл выложить рисунок веточками?

— Если будет приносить их во рту одну за другой и укладывать, подталкивая копытами, то почему нет? — Леон прищурился, пытаясь вообразить эту картину. — Но любой нормальный козёл скорее съест эти ветки, чем будет выкладывать из них послание!

— Едва ли речь может идти о нормальном козле, — вздохнула Эжени. — Я поговорила с деревенскими: никто из них не слышал, чтобы Филипп увлекался дрессировкой. Он вообще не очень-то любил возиться с козами…

Она уставилась на стол, точно потёртая, но аккуратно заштопанная и чистая скатерть могла дать ей ответ.

— Дерево возле креста… Что это может означать? Что такое может быть спрятано в дереве, под ним, рядом с ним? Место, где скрывается Филипп? Сундук с сокровищами?

Леон болезненно поморщился при слове «сокровища» — слишком свежи были воспоминания о погоне за драгоценностями Франции, перевернувшей всю его жизнь. А потом он вспомнил кое-что ещё, более недавнее.

— По пути сюда я проезжал мимо придорожного креста. Знаете, такой старый, каменный, весь почти зелёный от мха. Может, имелся в виду этот крест?

Потухшие глаза Эжени вновь заискрились, и впервые за всё время их знакомства на её лице появилось выражение, которое можно было бы принять за улыбку.

— Леон, вы меня просто спасаете! Конечно, как же я могла забыть про этот крест! Едемте к нему, сейчас же!

Поехали они, конечно, не тотчас же — сперва закончили завтрак, отправили Бомани седлать лошадей, Леон, как и вчера, захватил с собой шпагу и пистолет. Дорога до креста заняла у них больше времени, чем вчера до леса, хотя на этот раз всадники скакали быстро и не переговаривались. Но вот наконец очертания креста показались вдали, а вскоре стали видны и трещины на тёмно-сером камне, и ярко-зелёные пятна мха. Остановив Ланселота возле креста, Эжени принялась оглядываться в поисках обозначенного на рисунке дерева.

— С этой стороны его быть не может, здесь дорога… Значит, дерево где-то в той стороне. Знать бы ещё, с какой стороны креста встать! Если повернуться к нему спиной, впереди и справа будет лесная чаща…

— Я вижу там одно выдающееся дерево, — Леон кивнул на массив леса. — Что это, платан?

— Старый платан, так его здесь называют, — Эжени указала на раскидистую крону. — Что ж, имеет смысл поискать рядом с ним.

К дереву они приближались настороженно, ожидая, что из-за него в любой момент может выскочить чёрный козёл — или Филипп Тома, возможно, вооружённый. Но в лесу, насколько можно было судить по спокойному пересвисту птиц, никто не прятался, да и лошади вели себя тихо, не проявляя страха. Возле дерева всадники спешились и стали не спеша обходить толстый ствол в поисках ответов на загадку, загаданную чёрным козлом.

Ответ нашёл Леон — возможно, потому что в глубине души он догадывался, что нужно искать. Земля под деревом была сыроватая от дождей, на ней виднелись следы раздвоенных копыт, и ещё что-то в ней было не так. Слишком ровная, слишком свежая, слишком вздымающаяся кучкой над остальной землёй.

Леон кивком указал Эжени на это место и тихо проговорил:

— Здесь что-то закопано.

Она побледнела. Они оба уже догадывались, что здесь закопаны отнюдь не сокровища, а нечто куда более неприятное.

Они вернулись в замок за лопатой. Леон предлагал позвать на помощь кого-нибудь из деревенских или хотя бы Бомани, но Эжени отказалась, сказав, что сейчас любая мелочь может напугать крестьян, что слухи здесь разносятся очень быстро, что неизвестно, что лежит в этой яме. Обратно они неслись ещё быстрее. Возле ямы Леон скинул плащ и шляпу, отбросил в сторону шпагу и принялся копать, невольно вспоминая своё участие в возвращении сокровищ. Тогда он, правда, не копал, но тоже потрудился на славу и рядом с ним тоже стояла женщина, раздающая команды. Эжени, впрочем, никаких команд не давала — она молча стояла возле лошадей, поглаживая по морде то Ланселота, то кобылу Леона.

Когда из ямы потянуло неприятным сладковатым запахом, никто не произнёс ни слова — Эжени просто вытащила из висящей на поясе сумочки большой белый платок и протянула его своему спутнику, сама же отошла подальше. Леон поблагодарил её кивком, замотал нижнюю часть лица платком и принялся работать, стараясь поменьше вдыхать тяжёлый, будто пропитанный ядом воздух.

Он знал, что увидит на дне ямы, ещё до того, как лопата стукнулась обо что-то мягкое. Одного взгляда бывшему капитану хватило, чтобы понять, что, а точнее, кто лежит перед ним. Поморщившись, он выбрался наверх и поскорее отошёл к Эжени.

— Вам не стоит этого видеть, — сказал он, снимая платок, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Кто там? — она тоже поняла, что в яме лежит именно «кто», а не «что».

— Юноша. Со следами тления. Завёрнут в тёмно-зелёный плащ. Волосы кудрявые, чёрные или тёмно-каштановые.

— Филипп Тома, — прошептала Эжени. — Получается, Жиль нам солгал? Его сын никуда не убегал!

— Получается так, — согласился Леон. — Отец, должно быть, во время очередного избиения не рассчитал силы. А потом понял, что натворил, и решил спрятать тело, а всем сказать, что сын сбежал из дома.

— Надо позвать крестьян, — решительно произнесла Эжени. — Пусть они увидят тело. Жиль должен ответить за своё преступление!

— Я только одного не пойму, — нахмурился Леон. — Если не Филипп, то кто оставлял эти рисунки? И откуда он знал, где искать тело?

Эжени повернулась к нему, раскрыла рот, но ответить не успела — её глаза расширились, она кинулась к сыну Портоса и с неожиданной силой толкнула его в грудь. Он, не удержавшись на ногах, повалился на землю, девушка упала рядом, и в этот миг над их головами прогремел выстрел.

Леон быстро пришёл в себя. Ещё не успело рассеяться облако дыма, как он уже метнулся к встревоженным лошадям, выхватил пистолет и бросился в лес.

— Уходите! Приведите помощь! — крикнул он через плечо.

Среди деревьев мелькнула плотная высокая фигура, сжимавшая ружьё. Леон выстрелил, но Жиль Тома успел скрыться за широким стволом дерева. Так, перебежками, уклоняясь от пуль и прячась за деревьями, оба они постепенно уходили дальше в лес. От грохота выстрелов звенело в ушах, и Леон не слышал стука копыт. Успела ли Эжени сесть в седло и ускакать? Как быстро она доберётся до деревни и позовёт на помощь? А если у Жиля есть сообщники?

— Эй! — крикнул Леон, увернувшись от очередного выстрела. — Жиль Тома! Сдавайся! Эжени расскажет обо всём крестьянам, и они придут сюда! Тебе не выбраться!

— Выберусь! — Тома приправил свою речь сочным ругательством. — Я этот лес знаю! А не выберусь — так лучше в лесу сдохнуть, чем в петле болтаться!

Раненая рука мешала ему управляться с ружьём, но от этого он не переставал быть менее опасным. Леон огляделся, лихорадочно соображая, как можно потянуть время, — и замер, не в силах отвести взгляда от ближайшего дерева.

За ним стоял уже знакомый чёрный козёл. На миг его переставшие быть ленивыми глаза посмотрели на Леона, а затем он рванулся с места, низко нагнув голову и выставив вперёд рога. Он нёсся прямо на своего бывшего хозяина, но тот выстрелил, пуля настигла козла в прыжке, попав прямо в середину груди, его яростное блеяние сменилось хрипом, и козёл рухнул наземь. Леон мысленно ругнулся, чувствуя, что потерял единственного союзника. Жиль Тома выругался вслух, проводив козла на тот свет ещё более крепким словцом, чем предыдущее. Он явно не собирался подходить к убитому животному и облегчать своему противнику задачу.

— Эй! — снова позвал Леон. — Не хочешь болтаться в петле — выйди сюда, я тебя застрелю, как ты своего козла. Всё одно меньше боли!

— А может, я тебя застрелю? — удивительно, но Тома, казалось, сдерживает рвущийся из груди смех. — Думаешь, я не видел, как ты с моей Розой во дворе…

Он не договорил, словно поперхнувшись. Заметив какое-то шевеление сбоку, Леон быстро повернул голову и увидел, что козёл медленно, шатаясь, поднимается. И в этом не было ничего странного — в конце концов, ранение могло не быть смертельным.

Но козёл встал на задние ноги. Покачиваясь, сделал шаг, другой, и побрёл к Жилю Тома, который судорожно дёргал ружьё, пытаясь перезарядить его. Затем козёл, по-прежнему на задних ногах, перешёл на неуклюжий, однако быстрый бег, наклонил голову и в последнем отчаянном прыжке вонзил рога прямо в грудь Жиля. Тот отлетел в сторону, ударился всем телом о ствол дерева и рухнул бесформенной грудой, выронив ружьё. Рядом с ним так же безжизненно рухнул чёрный козёл.

В наступившей тишине Леон услышал странный дробный стук и не сразу понял, что это стучат его собственные зубы.

Глава IV. С ног на голову

Леон ненадолго потерял ощущение времени. Ему казалось, что он целую вечность сидит, прижавшись спиной к стволу дерева, и тупо смотрит на тела Жиля Тома и козла, боясь, что едва он отведёт взгляд, один из них или оба восстанут из мёртвых. На самом деле прошло всего несколько минут до того, как Эжени де Сен-Мартен подбежала к нему, тяжело дыша и держась за бок. Где-то в глубине души Леона поднялась глухая злость на девушку из-за того, что та не послушала его и не бросилась за помощью, но он не нашёл в себе сил выразить это вслух. Вместо этого он показал в сторону трупов и только сейчас понял, что по-прежнему мёртвой хваткой сжимает в правой руке пистолет.

— Он… встал на задние ноги, — попытался объяснить Леон, тщетно сдерживая дрожь в голосе. — И пошёл. Как человек.

— Я видела, — Эжени опустила руку ему на плечо и слегка сжала. Сын Портоса сумел-таки посмотреть на неё и с удивлением понял, что она выглядит неестественно спокойной — ну разве что немного раскрасневшейся и запыхавшейся после быстрого бега.

— Я видела, — повторила она. — Подождите немного, я всё объясню. А сейчас у меня есть ещё одно важное дело.

Она шагнула вперёд, но Леон схватил её за руку.

— Нельзя! Вдруг они… Вдруг кто-то из них встанет!

— Не встанет, — она поморщилась и высвободила кисть из его хватки. Затем сделала ещё несколько шагов, протянула вперёд руки и заговорила:

— Дух, что таится здесь, живой или мёртвый, прежний или другой, заклинаю тебя, явись на свет! Филипп Тома, призываю тебя!

Леон, видимо, за последние несколько минут потерял способность удивляться чему бы то ни было, потому что вид слабых сероватых струек тумана, поднимавшихся над телом чёрного козла, не вызвал у него никаких чувств. Эти струйки становились всё гуще и гуще, пока из них не соткалась полупрозрачная фигура, сквозь которую можно было при желании различить очертания деревьев. У фигуры были кудрявые тёмные волосы, спадавшие на бледное туманное лицо с правильными чертами, и Леон без труда разглядел в этом лице черты как Розы Тома, так и юноши, лежащего в яме под платаном.

— Филипп, — прошептала Эжени. — Он убил тебя и спрятал тело здесь, да? Но ты не смог покинуть землю и вселился в тело чёрного козла, чтобы защитить мать и сестру и отомстить отцу, — она словно обращалась к боязливому ребёнку или робкому животному.

— Я не хотел, — голос у юноши был низким и дрожащим. — Я не хотел его убивать! Мы пасли коз, и я сказал ему, чтобы он не смел больше трогать Розу, а он ударил меня… и ещё раз ударил… и ещё, — Филипп повернулся боком, показывая ясно различимый синевато-багровый след на его виске. — Он ударил меня кулаком в висок.

— А потом, поняв, что совершил, решил закопать тело и сказать всем, что ты сбежал, — кивнула девушка.

— Я не помню, — Филипп затряс головой, отчего его кудряшки замотались из стороны в сторону, и Леон только сейчас понял, что они мокры от непросыхающей крови. — Тут, в этом месте… время течёт совсем иначе. Я хотел вернуться, хотел защитить Розу. Он трогал её, понимаете? Трогал свою дочь!

Леона передёрнуло от отвращения. Эжени тоже, но она справилась с собой и тихо сказала:

— Я тебя не виню. Ты не хотел убивать отца, пусть он и убил тебя. Ты хотел только справедливости, верно?

— Я хотел, чтобы все узнали правду! — голос юноши задрожал, как будто он готов был расплакаться. — Я хотел явиться кому-то во сне, но подумал, что они не поймут или забудут… Без тела я ничего не мог сделать, ничего! И я пожелал, чтобы у меня было тело! Бог наказал меня, дав мне тело козла, да? — его сотканные из тумана глаза с мольбой взглянули на Эжени.

— Не думаю, — она покачала головой. — Скорее уж Бог наказал его, — девушка кивнула на лежащее неподалёку тело Жиля.

— Это было так странно — бегать на четырёх ногах и есть траву… Но зато у меня были рога! Я хотел, чтобы он никогда больше не смог никого ударить! Но у него было ружьё, и мне пришлось убежать в лес. Там я увидел вас, понял, что вы меня ищете, и решил оставить послание. У церкви я его тоже оставил, но они ничего не поняли!

— Жиль Тома, должно быть, утром услышал пересуды о странном рисунке, выложенном у церкви, и понял, что он означает, — проговорила Эжени. — Он вооружился и отправился в лес, чтобы проверить место. Может, он хотел перепрятать тело… Но мы успели раньше, и он от отчаяния решил нас застрелить, но не смог. На выстрелы прибежал Филипп, который бродил тут рядом в обличье козла, и завершил своё дело.

Она оглянулась на Леона, словно проверяя, дошёл ли до него смысл сказанного, а потом вновь повернулась к юноше.

— Ты можешь быть спокоен, Филипп. Твоё дело здесь, на земле, завершено. Твоей сестре и матери больше ничего не угрожает. Я расскажу деревенским, как всё было, — она на мгновение задумалась. — Твой отец отправился сюда в поисках козла, чтобы застрелить его, — как и мы с Леоном. Его усилия увенчались успехом, но он был смертельно ранен рогом козла, и мы нашли его при смерти. Перед смертью он раскаялся и рассказал всю правду о твоём убийстве. Мы вернулись за лопатой, раскопали могилу и нашли доказательство его правоты. Твоё тело будет захоронено как подобает, — её голос возвысился. — Тело твоего отца, возможно, тоже, но это как решит твоя семья и отец Клод. Тело чёрного козла, скорее всего, сожгут, но его будут считать не посланием Сатаны, а знамением Господа, который решил через козла и созданные им рисунки указать на преступника.

Она вновь торжественно, будто в молитве, протянула руки к призраку.

— Иди в свет и ничего не бойся! Я, твоя мать и сестра и многие другие будем молиться о твоей душе. Покойся с миром!

Туманные очертания дрогнули и стали расплываться. Ещё через несколько мгновений от Филиппа Тома не осталось даже клочьев тумана — он растаял, растворился среди деревьев, и тело чёрного козла сразу потеряло все свои пугающие свойства. Эжени безо всякой брезгливости подошла к нему и осторожно закрыла огромные, вытаращенные в последнем страдании глаза.

— Ты, наверное, был хорошим козлом, раз Бог избрал тебя как орудие справедливости, — совершенно серьёзно сказала она, а потом вернулась к Леону и опустилась около него на колени. — Эй, можете уже отпустить пистолет! — ей пришлось разжимать его пальцы, намертво впившиеся в оружие.

— Что это, чёрт возьми, было? — одновременно со стуком упавшего наземь пистолета к Леону вернулся дар речи, и он поморщился, прижимая к груди руку, — пальцы от напряжения свело судорогой.

— Думаю, вы и сами уже поняли, — Эжени говорила с ним так же, как только что с мёртвым юношей, растаявшим в воздухе. — Филипп Тома был убит своим отцом, остался здесь в виде призрака, вселился в тело чёрного козла и убил своего отца. Между прочим, он в каком-то роде спас вам жизнь. Жиль Тома неплохо стреляет… стрелял, даже и с раненой рукой.

— Почему вы не уехали и не позвали на помощь? — в Леоне всколыхнулось прежнее раздражение. — Я же крикнул вам…

— Я слышала. Но решила, что здесь моя помощь будет нужнее. Пока я доскакала бы до деревни, втолковала бы крестьянам, что надо делать, и привела их сюда, Тома мог бы убить и вас, и козла, а сам бы скрылся.

— И чем бы вы могли мне помочь? У вас даже нет оружия!

— Вообще-то есть. И вообще-то я довольно неплохо стреляю. Сегодня я оставила свой пистолет дома, но в следующий раз такой ошибки не совершу. Не подумайте, что я упрекаю вас, что вы плохо меня защищали, — вдруг всполошилась Эжени. — Вы прекрасно стреляете из пистолета, а ещё вы очень храбрый человек и без малейших раздумий увели опасность от меня в лес.

Она помолчала немного и затем тихо добавила:

— Разумеется, я не могу винить вас, если вы захотите меня покинуть. После того, что вы увидели сегодня, это вполне объяснимо. И конечно же, я выплачу вам сумму, которую мы обговорили. Вы послужили мне верой и правдой, хоть это было и недолго.

— Погодите, — Леон поморщился, вставая с земли. — Не могу сейчас думать ни о чём… Весь мир встал с ног на голову… Давайте поскорее уедем отсюда, а то как-то не хочется обсуждать финансовые вопросы в месте, где лежат три трупа.

***

Удивительно, но всё, сказанное Эжени, сбылось в точности. Тела Жиля и Филиппа Тома были перевезены в деревню и захоронены на местном кладбище. Тело чёрного козла сожгли, а пепел развеяли по ветру. Леон не был на похоронах, но судя по рассказам Сюзанны, Анна и Роза плакали всю службу, а священник долго молился об отпущении грехов покойного Жиля. Эжени по этому поводу с грустью заметила, что мать и дочь наверняка что-то подозревали, поэтому Роза так разрыдалась, когда Леон спросил её о сбежавшем брате. По деревне быстро расползлись слухи о решающей роли госпожи и её помощника в раскрытии правды, и Леон почувствовал, как настороженное отношение к нему сменилось уважением. Что касается Эжени, то к ней, похоже, и вовсе стали относиться как к местной святой. Сюзанна без конца ахала и охала, восхищаясь подвигами хозяйки и господина Лебренна, Бомани лишь качал головой и упрекал Эжени в неосторожности.

Возможность объясниться выпала Леону только через несколько дней, когда утихли все хлопоты, связанные с делом Тома. Он пришёл к Эжени уже под вечер и постучал в дверь библиотеки — именно там хозяйка, как объяснила Сюзанна, устроила что-то вроде своего кабинета.

— Войдите! — послышался голос из-за двери.

Библиотека оказалась больше, чем мог ожидать Леон. Она располагалась в башне, имела круглую форму и насчитывала множество книг, аккуратно расставленных на полках. Возле узкого окна, наполовину прикрытого шторами, стоял стол с чернильницей, перьями, всевозможными бумагами и папками, за ним в кресле сидела Эжени. При виде своего стражника она оторвалась от написания какого-то документа и кивнула.

— Садитесь, Леон.

Бывший капитан королевских гвардейцев опустился на стоявшую возле шкафа козетку, пытаясь отогнать от себя неожиданно возникшее неприятное воспоминание о кабинете Кольбера, полном всяческих бумаг, папок и страшно секретных документов. Там, правда, было меньше книг и больше картин различных известных мастеров, картин, скрывавших за собой тайники и проходы в стенах. Леон невольно огляделся, но не заметил на стенах библиотеки ни одной картины — в замке Сен-Мартен их вообще было не так много. Стены библиотеки уходили ввысь и смыкались вверху куполом, полки были украшены затейливой резьбой. Похоже, что предыдущие владельцы замка предпочитали вкладывать деньги не в картины, а в изысканную мебель и в книги.

Воспоминания о Кольбере обычно вызывали у сына Портоса досаду, но к ней всякий раз примешивалась доля злой насмешки и, как ни странно, ощущения собственного превосходства. Когда Леон уже отказался от должности капитана королевских гвардейцев и твёрдо решил уехать из Парижа, он заглянул в кабинет Кольбера. Министр финансов, как обычно, был занят какими-то бумагами и, на мгновение оторвавшись от них, неприязненно взглянул на вошедшего.

— А, это вы, капитан Леон! Впрочем, уже бывший капитан. Что вам нужно?

— Вы знали. Знали, кто мой отец, — Леон не стал ходить вокруг да около. — Знали всё это время и молчали!

— Понятия не имею, о чём вы говорите, — равнодушно отозвался Кольбер. Его глаза были пусты и холодны, как монеты, которые, должно быть, он пересчитывал у себя в голове. И Леон понял, что министр финансов ни в чём не признается. Если, конечно, не начать его пытать. На миг у бывшего капитана мелькнула шальная мысль быстрым шагом пересечь кабинет, выхватить у Кольбера остро заточенное пахнущее чернилами перо и вонзить ему в руку, но он тут же отмёл эту мысль. Он пока ещё не настолько сошёл с ума и не желает оказаться в Бастилии или навлечь на себя преследование.

— Это всё, что вы хотели сказать? — похоже, Кольбер принял молчание капитана за нерешительность.

— Не совсем, — Леон шагнул вперёд, и видимо, было в его лице что-то такое, отголосок недавней мысли о пере, заставивший всесильного министра побледнеть и поспешно схватиться за колокольчик.

— Лучше вам сейчас же уйти, — заявил Кольбер.

— Я уйду, — Леон отступил. — Но напоследок хочу послать вас к чёрту. Пусть и ваш кабинет, и ваши бумаги сгорят в огне, а сами вы подавитесь вашим золотом! Я не единственный, кто вышел из-под вашей власти, будут и другие, и уж они-то не станут с вами церемониться!

Уже у самых дверей он добавил крепкое солдатское ругательство, хотя можно было бы обойтись и без этого — Кольбер потерял своё хвалёное самообладание, побледнел ещё больше, раскрыл рот, но так и не смог ничего сказать, и только дрожащей рукой затряс колокольчик. Под этот дребезжащий звук Леон покинул кабинет министра финансов и зашагал по коридорам Лувра, торопясь к выходу.

Он покинул Париж в тот же вечер и не знал, что сказал Кольбер ла Шене, когда наконец дозвонился до него, но надеялся, что никаких неприятных последствий для Анжелики и остальных из-за выходки Леона не последует. В конце концов, Кольбер сейчас всеми силами пытается удержать своё ставшее необычайно хрупким положение при дворе, и ему не с руки ссориться с детьми мушкетёров, которым благоволит королева-мать.

— Вы что-то хотели мне сообщить? — голос Эжени разрушил нахлынувшие воспоминания. Девушка смотрела на него настороженно, и Леон понял, что она ждёт от него отказа, ждёт, что он сейчас объявит о своём нежелании участвовать в этой чертовщине и уйдёт, хлопнув дверью.

— Я остаюсь, — он с ходу разрушил её ожидания. — Остаюсь служить вам, но взамен прошу, чтобы вы рассказали мне всю правду о происходящем. Призраки, оборотни, нечистая сила — кто ещё может встретиться на моём пути?

Бледные щёки Эжени внезапно порозовели — было видно, что она совершенно не готова к такому повороту событий и теперь изо всех сил пытается подобрать слова.

— Я вам, конечно, очень благодарна… Но вы точно хорошо подумали? Вы хотите остаться здесь, даже после всего, что увидели?

— Мне и раньше приходилось сталкиваться… с кое-чем странным, — уклончиво ответил Леон. — Я как-то это пережил, значит, переживу и призраков, вселяющихся в козлов. И потом, не могу же я бросить вас одну среди всей этой нечисти!

— Раньше я как-то справлялась без вас, — заметила она.

— Раньше, думается мне, вы не заходили так далеко. Вот что бы вы стали делать, если бы вместо меня в том лесу с вами оказался старик Бомани? Кто бы защищал вас от Жиля Тома?

— Во-первых, Бомани не такой уж и старик, — кажется, Эжени была задета. — Во-вторых, я бы взяла с собой пистолет, а я довольно неплохо стреляю. И в-третьих, Филипп всё рано или поздно появился бы и совершил свою месть.

— Вы так спокойны, — Леон недоуменно покачал головой. — Неужели вас совсем не пугают призраки?

— Когда живёшь среди них с самого детства, перестаёшь бояться, — она пожала плечами. — Но если вы действительно не хотите оставлять меня одну и готовы ради этого остаться в наших диких местах, то вы очень храбрый и благородный человек, господин Леон!

— Благодарю вас, — он усмехнулся. — Так вы расскажете мне, чего мне стоит ожидать?

— Расскажу, — кивнула Эжени. — Вы, должно быть, слышали, что в наших местах, по слухам, в древности обитали рыцари Круглого стола, среди наших лесов бродили великий чародей Мерлин и его возлюбленная, Владычица Озера, здесь творила своё тёмное колдовство фея Моргана. Конечно, всё это лишь легенды, но я думаю, что когда-то давно здесь действительно жили очень сильные волшебники и волшебницы. Их магия никуда не ушла, осталась здесь, впиталась в воздух, воду, деревья и камни. Возможно, у этих волшебников остались потомки, в которых совершенно неожиданно пробуждается магическая сила. Возможно, в каждом жителе деревни есть частица волшебства.

— И что, при определённых условиях во всех них пробудится магия, и у нас под боком развернётся армия волшебников? — у Леона от подобных известий голова пошла кругом.

— Не думаю, — возразилаЭжени. — В большинстве из них магия слишком слаба или вовсе отсутствует — я же говорю, что всё, что касается магии, — не более чем мои предположения. Да даже если в ком-то и пробудятся магические способности, этот человек будет скрывать их, опасаясь обвинения в колдовстве и сожжения на костре. Скажите, господин Леон, вы, надеюсь, не считаете, что ведьм и колдунов следует сжигать или вешать?

— До недавнего времени я не верил в колдовство, — пробормотал Леон, — поэтому считал такие казни жестокой потехой для толпы, а обвинения в колдовстве — наветами недругов. В любом случае, я не сторонник пыток и казней. По мне, лучше уж быстрая смерть от пули или клинка, чем такие мучения, — он невольно опустил руку на эфес шпаги, вспомнив, как легко она вошла в грудь Арамиса, и как тот вымученно улыбнулся белеющими губами, превозмогая смерть.

— Я слышала, что вы предлагали Жилю Тома, — кивнула Эжени, внимательно наблюдая за ним. — Не могу сказать, что не одобряю вашу жестокость. Скорее, я с вами согласна.

— Настоящая жестокость — гноить людей в тюрьме по несколько десятков лет, — ответил он. — Так что нет, я не буду изображать из себя охотника на ведьм и не стану сжигать каждую встретившуюся мне на пути нечисть. Филипп Тома ведь, в сущности, не был злодеем — всего лишь несчастный мальчишка, пытавшийся что-то изменить даже после смерти… — «как и мой отец и другие мушкетёры», подумал он с внезапной болью.

— Это хорошо, — кивнула Эжени. — Вы слышали когда-нибудь историю про отважного епископа Гудмунда?

— Нет. А что это за история?

— Это произошло в Средние века в Исландии. Моряки плавали на остров Драунгей, где они собирали яйца птиц. Для этого им приходилось спускаться с отвесных скал на верёвках. Очень часто эти верёвки рвались, но потом, когда их осмотрели более внимательно, оказалось, что они были перерезаны мечом. И вот епископ Гудмунд Арасон Добрый сам отправился на остров, чтобы освятить его. Он обошёл весь остров, читая молитвы, но когда он стал спускаться с северной стороны, из скал высунулась огромная мохнатая лапища, сжимавшая меч, перерезала две верёвки, но не смогла справиться с третьей, получившей особое благословение. И тогда епископ услышал из глубины скалы низкий голос: «Довольно молиться, епископ Гудмунд. Нечистой силе тоже надо где-то жить».

Эжени надолго замолчала, и Леон в конце концов не выдержал.

— Так чем же всё закончилось?

— Епископ благополучно вернулся домой и объявил, что весь остров освящён, кроме северной его части. Он предостерёг моряков от плавания туда, сказав, что в скалах живут горные тролли. Ведь если посмотреть на всё их глазами, то они издавна обитали среди скал, считали их своим домом и убивали чужаков, проникших в их владения.

— Значит, вот как, — тихо произнёс Леон. — Нечистой силе тоже надо где-то жить. Так вы на это смотрите?

— Именно, — кивнула Эжени. — В наших местах магия бьёт ключом, и она, накладываясь на людские желания и стремления, порой превращает мёртвых и живых в странных, пугающих существ. Но все они — призраки, оборотни, ведьмы, колдуны, вампиры, ундины — когда-то были людьми. Есть, конечно, легенды о созданиях, которые долгие века живут бок о бок с людьми, — тех же троллях, великанах, гоблинах, гномах, хюльдрах — девушках с лисьими хвостами, лесных духах… К счастью, большинство из них живут далеко на севере и в наших краях не появляются.

— То есть Бретань — не единственное место, где водится всякая нечисть? — спросил Леон, хотя сам уже знал ответ на свой вопрос.

— Конечно, нет! Нечисть водится по всему миру, просто у нас её больше или же она хуже прячется. Но нечисть далеко не всегда опасна и таит в себе зло — думаю, вы и сами уже это поняли.

Леон вспомнил Филиппа, пытавшегося в облике козла спасти свою семью, вспомнил отцов-мушкетёров, бесплотными тенями следовавших за своими детьми, и кивнул.

— В конце концов истинной причиной зла всегда оказывается человек. Именно поэтому я согласна, что нечистой силе тоже надо где-то жить. Именно поэтому я хочу не воевать с ними, а договариваться, исцелять, изгонять — это возможно, если знать правила. У меня здесь, — Эжени обвела рукой библиотеку, — множество книг о магии, травах, зельях и колдовстве. Но об этом не знают даже Сюзанна и Бомани, — она строго посмотрела на него. — Я надеюсь, что вы будете хранить это в тайне, ведь я вовсе не жажду, чтобы меня обвинили в колдовстве.

— Клянусь, — Леон прижал ладонь к груди, потом потряс головой. — Простите, но я ещё не совсем пришёл в себя. Одно дело — допускать возможность существования чего-то мистического, и совсем другое — видеть это своими глазами и понимать, что это окружает тебя, что ты можешь столкнуться с нечистью в любой миг.

— Ещё не поздно уехать, — Эжени глядела на него сочувственно, и это разозлило бывшего капитана.

— Нет уж, я принял решение. Не так давно в Париже я отказался служить Кольберу и королю, потому что больше не хочу, чтобы другие люди управляли моей судьбой. Здесь я хотя бы сам могу принимать решения. И я могу послужить делу добра, защите невинных людей от нечисти… или от таких, как Жиль Тома. Если уж вы стоите на страже людей и нечистой силы друг от друга, то позвольте мне встать рядом с вами. И простите, что сначала не поверил во все эти байки о лесных духах и прочем.

— В этом нет ничего удивительного, никакой разумный человек, не сталкивавшийся с призраками и тому подобным, не поверил бы в это, — мягко заметила Эжени. — Вы и так достаточно быстро пришли в себя и даже согласились остаться, за что я вам очень благодарна.

— Ещё один вопрос, — Леон пытался привести в порядок мысли, пёстрым хороводом кружившиеся в его голове. — Сюзанна и Бомани знают? Насколько много они знают?

— Сюзанна относится к нечисти как к землетрясениям или, скажем, извержениям вулканов. Она знает, что они есть, знает, что они опасны, но уверена, что они не коснутся её, если соблюдать все правила — носить крестик, не выходить из дома после захода солнца, не бродить одной в лесу и так далее. И должна сказать, эта вера отчасти защищает её. В таких делах вера значит очень много. Бомани же наоборот, изо всех сил старается не верить, хотя он явно знает больше, чем показывает. И его неверие тоже защищает его. А во что верите вы, господин Леон?

— В шпагу, — помедлив, он опустил ладонь на эфес шпаги. — В своё оружие и в свою силу. В себя.

И тут Эжени впервые за всё время их знакомства улыбнулась по-настоящему, обнажив ровные белые зубки, и серые глаза её засияли.

— Это лучшее, что вы могли сказать. Вера в себя остаётся, даже когда утрачена всякая другая вера. А значит, мы ещё можем побороться.

И она, слегка сжав руку Леона, ободряюще посмотрела ему в глаза.

Глава V. Ундина в реке

Следующие несколько дней, последовавшие за разговором о нечистой силе и способах борьбы с ней, прошли на удивление спокойно, но Леон достаточно прожил на свете, чтобы понимать, что всякое спокойствие — это всего лишь затишье перед бурей. Кроме того, осень подходила к середине, а он где-то слышал, что именно в это время духи опаснее всего — они носятся над полями вместе с холодным ветром, путаются в теряющих листья ветвях деревьев и заставляют путников блуждать по лесу, таятся под подёргивающейся ледком водой.

Между тем жизнь в замке и вокруг него шла своим чередом. Крестьяне занимались сбором урожая, охотники выслеживали дичь, Эжени то подолгу сидела в кабинете с какими-то бумагами, то ездила по деревням. Бомани ухаживал за лошадьми и хлопотал по хозяйству, постоянно бормоча, что неплохо бы законопатить щели к зиме и поставить мышеловки, чтобы мыши и крысы даже не думали забрести в замок. Сюзанна мыла, стирала, стряпала, напевала песни и предлагала вместо мышеловок завести кота — он, дескать, будет охотиться на мышей и согревать её своей пушистой шубкой.

Что касается Леона, то он пытался успокоиться и привести в порядок свой вставший с ног на голову мир, целыми днями разъезжая по окрестностям. Он то пускал свою вороную кобылицу в галоп, несясь по пустынной дороге, то приостанавливал её и сворачивал к лесу. Там он мог тренироваться, отрабатывая точные, выверенные удары шпаги и представляя на месте своего противника то Анри д’Эрбле, то Жаклин д’Артаньян, то Рауля, а мог просто бродить между деревьев, с наслаждением вдыхая свежий прохладный воздух. Кобыла часто тревожно фыркала и прядала ушами, но Леон хорошо помнил тот ужас, который лошади гвардейцев испытывали при появлении призраков, и понимал, что его вороной до того ужаса ещё очень далеко. А значит, никакой нечистой силы рядом нет, можно спокойно гулять в лесу, пока его лошадь не начнёт всхрапывать или вставать на дыбы — вот тогда уже придётся убираться из леса ко всем чертям или готовиться встретить опасность лицом к лицу.

Иногда бывший капитан отправлялся к берегу реки и бродил вдоль него, глядя на быструю серебристо-серую воду с пенными гребнями. Или же он отправлялся в деревню, разговаривал с местными и понемногу узнавал больше о здешних краях, замке Сен-Мартен и его загадочной владелице. Всё же он никогда не задерживался в лесу или у реки до темноты и возвращался самое позднее в сумерках. А вот выезжать из замка Леон мог рано утром, до завтрака, когда все остальные обитатели ещё спали.

Так случилось и в это утро, когда бретонские заколдованные земли преподнесли ему и Эжени новое приключение. Леон скакал на своей вороной по направлению к реке, и тут лошадь огласила воздух резким коротким ржанием и заметалась из стороны в сторону. Сын Портоса натянул поводья и вдруг заметил недалеко от края дороги неподвижно лежащее тело. Он мысленно ругнулся и, сильной рукой сдерживая испуганную лошадь, направил её к телу.

В своих мыслях Леон уже рассказывал Эжени де Сен-Мартен про новый труп; в действительности же, когда он спешился, опустился на колени рядом с телом и потянул его на себя, «труп» слабо застонал. Мысленно выругавшись ещё раз, уже от облегчения, Леон откинул капюшон плаща и осмотрел лежащего. Это был молодой человек с прямыми рыжевато-каштановыми волосами, веснушками на лице и довольно приятными чертами. На щеках и лбу у него были порезы, на скуле ссадина, ноги и руки были вымазаны грязью, а из капюшона выпало несколько сухих листьев. Глаза юноши, когда он распахнул их, оказались серо-голубыми и смотрели поначалу бессмысленно, потом в них появился ужас.

— Эй, очнись! — Леон убедился, что ни на юноше, ни на земле под ним нет крови, и слегка встряхнул его за плечи.

— Г-где я? — незнакомец испуганно заозирался.

— В поле, лежишь на холодной земле. Давай, давай, приходи в себя, — Леон отцепил от пояса фляжку с водой и протянул юноше. Тот схватил её, жадно сделал несколько глотков, и в его глазах появился проблеск разума.

— Погодите, я вас знаю… Вы — господин Лебренн, который служит госпоже Эжени!

— Он самый, — подтвердил Леон, хотя утверждение, что он «служит» хозяйке замка, задело его. Но потом он напомнил себе, что сам выбрал эту службу, и спросил, забирая фляжку назад:

— А ты-то кто такой?

— Этьен Леруа, — юноша сглотнул и нервно огляделся. — Сын булочника… Сейчас что, уже утро?

— Утро, — кивнул Леон, посмотрев на небо, туманная серость которого постепенно подсвечивалась розовым светом зари. — Ты долго здесь пролежал?

— Не знаю… не помню, — юноша огляделся и вдруг внезапно схватил Леона за руку. — Только не говорите никому, что меня здесь видели! Отец убьёт меня, если узнает!

— Успокойся! — Леон рывком высвободил руку и встряхнул Этьена сильнее, чем в прошлый раз. — Скажи сначала, что ты тут делал? Почему лицо в крови?

— Я бежал, — лицо юноши стало серовато-бледным. — Поцарапался об ветки, едва глаз не выколол… Ударился о дерево, — он показался на свою щёку, — упал несколько раз.

— Ты ночью бегал по лесу? Тебе что, жизнь не дорога?

— Я не по лесу, — Этьен потупился. — Я расскажу всю правду, только вы никому не рассказывайте, ладно?

— Сначала расскажи, там посмотрим, — сурово ответил Леон. — И поднимайся, хватит на холодной земле сидеть.

Когда они оба встали, Этьен, дрожа, опёрся на круп вороной кобылицы — та негодующее фыркнула, но осталась стоять на месте.

— Я бегал к Клариссе Лепети, на мельницу, — бледные щёки юноши немного порозовели. — У неё муж старик и смотрит в бутылку чаще, чем на свою молодую жену! Ну виданное ли это дело! Кларисса молодая, ей ласки хочется! — он посмотрел на Леона умоляющими глазами. — Её-то муж, старый мельник, ни ей, ни мне ничего не сделает, а вот мой отец меня убьёт!

— Ладно, я понял, — Леон с трудом сдержал смех. — Что, её муж оказался не таким уж слабым, каким ты его считал? Или твоя Кларисса разозлилась, и тебе пришлось спасаться бегством?

— Нет, что вы! — Этьен вспыхнул. — Мы с Клариссой попрощались, и я бежал домой, обычным путём, вдоль реки — я всегда так возвращаюсь. Бежал, торопился домой и вдруг вижу — передо мной стоит женщина в белом. Я сначала подумал, что это Кларисса зачем-то пошла за мной, и ещё удивился, как это она так сумела меня обогнать. А потом подхожу ближе и вижу, — он шумно сглотнул, его глаза расширились, — это Агнесса, Агнесса Сенье…

Он помолчал и почти шёпотом добавил:

— Которая этим летом в реке утонула.

Леон присвистнул, вспомнив, что в первый день своего пребывания здесь он тоже слышал на постоялом дворе про какую-то Агнессу, которая ходит «как живая» и является людям.

— Ты не мог обознаться? Или может, это муж твоей возлюбленной решил напугать тебя и подговорил какую-то девушку, похожую на Агнессу, притвориться ею?

— Я же не слепой! — обиделся Этьен. — Я же её видел, ясно видел, ещё и луна светила. И я же знал её, Агнессу, у нас все её знали! Красивая была, работящая, мужа своего любила, пока не овдовела… Нет, я бы её ни с кем не спутал!

— Может, у неё сёстры есть? Или мать, тётка? Кто-то, похожий на неё?

— Умерла у неё мать. И отец умер, — Этьен не мог перестать дрожать. — Были у Агнессы сёстры, но умерли в детстве, только брат остался. Да она это была, она! И потом…

Он судорожно глотнул воздух ртом и, сделав над собой огромное усилие, продолжил:

— Она ко мне руки протянула и зашипела. Так, как будто хочет что-то сказать, а горло ей петлёй сдавило. Стоит, шевелит губами, показывает что-то… — он быстро перекрестился. — Я, понятное дело, бежать кинулся, а она меня за руку схватила, — Этьен отогнул рукав и показал правое запястье — на нём и в самом деле виднелись синеватые следы пальцев и красные царапины от ногтей. — Не помню, как вырвался… Бежал без памяти, прямо через лес, всё лицо исцарапал. Выбежал, добежал до дороги, а там… там упал. Наверное, — он снова умоляюще посмотрел на Леона. — Вы только никому не говорите, прошу! Отец мой всё равно не поверит, матушка только перепугается зря.

— Не скажу, — пообещал Леон. — Ты сам всё расскажешь. Госпоже Эжени.

***

Конечно, потребовалось немного времени и пара угроз, чтобы заставить Этьена идти в замок, но в конце концов он согласился и через пару часов уже стоял перед Эжени в её кабинете, нервно сжимая в руках прижатую к груди шапку. Девушка обращалась к нему очень ласково, даже пыталась его подбодрить, но Леруа не мог побороть страх. Именно этот непритворный, почти животный страх и заставил Леона поверить, что юноша говорит правду — или, по крайней мере, верит в то, что говорит. Он повторил историю про Агнессу (Эжени особенно заинтересовалась местом, где произошла пугающая встреча), показал синяки и царапины на руке, а под конец размашисто перекрестился и снова попросил:

— Отпустите меня, Богом молю! Отец, наверное, уже встал давно, а меня нет! Он меня убьёт! — похоже, гнева отца он боялся больше, чем воскресшей утопленницы.

— Конечно-конечно, — для Эжени слова про отцов, убивающих сыновей, с недавних пор не были пустым звуком, поэтому она поддержала юношу. — Если отец спросит тебя, где ты был, скажи, что говорил со мной. Мол, я вызвала тебя к себе, чтобы расспросить о хлебе, который делает твой отец — сколько мне нужно закупить и какой именно хлеб лучше всего. Скажи, что я считаю тебя достаточно взрослым и доверяю твоему мнению.

— Он мне не поверит, — Этьен слабо улыбнулся. — Скажет, я опять ночью где-то шлялся, а ему только зубы заговариваю.

— Пусть при встрече спросит меня, я всё подтвержу. Иди, — Эжени отпустила юношу, который опрометью помчался к выходу, и повернулась к Леону. Он уже знал, что она спросит, и был готов отвечать.

— Что вы об этом думаете, Леон?

— Думаю, что мальчишка не врёт. Он и правда встретил у реки что-то, что его напугало. Когда я нашёл его, он действительно был без сознания. Он дважды рассказал одну и ту же историю безо всяких расхождений, а это трудно, если ты только что сочинил её. И потом царапины… Нет, их, конечно, могла оставить страстная или ревнивая любовница… но странно признаваться насчёт любовницы, но при этом утверждать, что тебя оцарапала утопленница.

— Утопленница… — задумчиво проговорила Эжени. — Если это и правда Агнесса, то она не бестелесный дух, а нечто вроде ундины. Филипп Тома не мог соприкасаться с людьми и предметами, ему пришлось вселиться в тело козла. Тут другое…

— Скажите, — Леон не смог сдержать любопытства, — а что вы думали, расследуя дело чёрного козла? Я-то грешил на Филиппа и его способности к дрессировке, а вы? Сразу догадались, что здесь замешан призрак?

— Я не исключала, что вы можете оказаться правы, — ответила она. — В конце концов, в различных странных делах далеко не всегда оказывается замешана магия — нельзя недооценивать человеческую хитрость. Я думала, что Филипп правда сбежал и воздействовал на козла магией, чтобы заставить его напасть на отца и выложить эти рисунки… Но когда мы нашли могилу, и в ней оказался труп Филиппа… У меня возникло подозрение, что здесь замешана Роза или её мать, и это они используют козла, чтобы заставить Жиля расплатиться за содеянное. Ну а когда он встал на задние ноги после попадания пули и пошёл на отца, мне всё стало окончательно ясно.

— Яснее не бывает, — не удержался от ехидства Леон. — Завидую вашему хладнокровию — делать выводы при виде козла, идущего на задних ногах, чтобы проткнуть рогом своего хозяина.

— Это я сейчас так хладнокровно рассуждаю, — со вздохом призналась Эжени. — Тогда я испугалась едва ли не больше вас. И уверена, что испугаюсь, если встречусь с ундиной.

— Вы вообще что-нибудь знаете об ундинах?

— Ундины — это утопленницы, либо самоубийцы, либо жертвы убийства, и при этом только женщины. Они, как и всякая нечисть, боятся огня, серебра и холодного железа, так что держите вашу шпагу при себе, — она кивнула на оружие, висевшее на поясе Леона. — Святая вода и соль, крест и молитва тоже могут их отпугнуть, но вряд ли надолго. Ундин ещё вроде бы полынь отпугивает. Ещё они не могут проникнуть в дом, пока их не пригласят, не скажут: «Впусти меня». Хотя это касается в первую очередь восставших мертвецов — вампиров, ундин… На оборотней это не действует, на призраков тем более — они ведь бесплотны и могут проходить через любое препятствие. Колдунов, ведьм, одержимых и хюльдр вообще почти невозможно отличить от людей… впрочем, что-то я увлеклась, — спохватилась Эжени, увидев выражение лица Леона. — Далеко не все они враждебны для человека, так что холодное железо может и не пригодиться.

— Я считаю, что нам надо осмотреть место, где Этьен Леруа видел — или думает, что видел — ундину. И лучше сделать это днём, ведь нечисть, как я понимаю, буйствует в основном ночью?

— Правильно понимаете, — ответила Эжени.

До берега реки они доехали быстрой рысью, но затем перешли на шаг. Ланселот и вороная кобыла шли бок о бок, мирно пофыркивая, и Леон задумался, смогут ли они учуять водяную нечисть.

— Смогут, — уверенно сказала Эжени, когда он спросил её об этом. — Они чувствуют даже призраков, не имеющих, за тем исключением, когда они являются людям, ни облика, ни голоса, ни запаха. Уж вампира или ундину они точно почувствуют.

— А что вы вообще знаете об этой Агнессе? — Леон оглядел поросший травой берег, кажущийся обманчиво спокойным. Вода негромко журчала, деревья склоняли к воде свои ветви, в большинстве своём уже золотые, рыжие и багряные, хотя кое-где попадались проблески зелёного, а иные деревья уже почти лишились кроны. Небо было по-прежнему туманно-серым, почти белым, но лучи солнца слабо пробивались сквозь него. На влажной земле было множество следов животных, и различить среди них следы обуви Этьена Леруа не представлялось возможным. Тем не менее Леон спешился и принялся внимательно изучать берег. Эжени тоже спешилась, но осталась возле лошадей и заговорила, отвечая на его вопрос:

— Агнесса Сенье, в девичестве Лефевр, вышла замуж года два или три назад. Муж был ненамного старше её, но умер… не помню, кажется, прошлой зимой, от простуды. Она, конечно, вышла замуж не по любви — в наши дни мало кто вступает в брак по любви, тем более среди крестьян. Но всё-таки она носила траур сколько положено и снова замуж не хотела. Детей у неё не было.

— А её звали замуж? — прищурился Леон, вглядываясь в размытые отпечатки ног на земле. Может, именно здесь и пробегал Этьен Леруа, кто знает…

— Я не знаю, ведь тогда всем ведал мой отец, а я не так часто появлялась в деревне, — вздохнула Эжени. — Наверное, её звали. Она была красивой — черноволосая, стройная, с большими выразительными глазами. Вроде бы хорошо шила.

— У неё могли быть любовники после смерти мужа?

— Наверное, — повторила Эжени. — Но почему вы спрашиваете?

— Вы сказали, что ундинами становятся либо самоубийцы, либо убитые. Что произошло с Агнессой? Почему она утонула?

— Этого никто не знает, — девушка поёжилась. — Просто однажды её брат, навещавший её почти каждый день, не нашёл её дома. Стал искать, поднял тревогу, а потом у реки нашли её чепец. Пытались выловить тело сетями, но ничего не нашли. Поговаривали, конечно, что Агнесса так тосковала по мужу, что утопилась в реке, но её брат страшно злился из-за подобных разговоров. Хоть тело так и не нашли, он настоял, чтобы по ней провели поминальную службу. Отец Клод отказывался наотрез — нечего, мол, отпевать самоубийцу, пока брат Агнессы и мой отец вместе не переубедили его, настояв, что она просто случайно утонула. Но местные всё равно считают, что она покончила с собой.

— Смотрите, — Леон оторвался от своих поисков, — ундина ведь может причинить человеку вред? Задушить его, утянуть под воду?

— Вполне, — Эжени снова поёжилась и огляделась по сторонам.

— Но Этьену она ничего не сделала, верно? Да, она пыталась его удержать, схватила за руку, оцарапала, но мальчишка, даже испуганный до полусмерти, не сказал, что она хотела его утопить. И она пыталась ему что-то сказать — только не могла. Духи после смерти теряют дар речи?

— Филипп Тома не потерял — выйдя из тела козла, он свободно мог разговаривать, — слегка растерянно ответила Эжени. — Но если Агнесса и впрямь утопленница, она скована собственным телом. Она не была немой при жизни, значит, что-то произошло с ней после смерти. Что-то, из-за чего она лишилась возможности говорить. Какое-то проклятие…

— Или ей перерезали глотку, а потом выбросили тело в воду, — мрачно предложил Леон. — Или задушили. Я поэтому и спрашивал про её любовников. Может, она кому-то отказала. Может, встречалась сразу с двумя, и один из них приревновал. Может, она была беременна, а любовник не хотел жениться.

— Вы считаете, что её убили? — спросила Эжени. — И теперь она пытается указать на своего убийцу?

— Может быть. Или она покончила с собой — опять же из-за мужчины. И пытается указать на этого мужчину как на виновника её гибели.

— Разумное предположение, — протянула она. — Жаль только, проверить его правильность сложно. Разве что… но нет, это слишком опасно.

— Что такое? — вскинулся Леон.

— Если получить правду, так сказать, из первых рук, — глаза Эжени заблестели ярче, в волнении она отошла от лошадей и стала расхаживать взад-вперёд по берегу. — Засесть здесь, на берегу, с вечера, подождать, пока наступит ночь и ундина выйдет из воды, и прямо спросить её. Говорить она, допустим, не сможет, писать, конечно же, не умеет, рисовать в темноте тоже затруднительно… Но она же может отвечать кивками, например, или показать нам дом человека, который причинил ей вред! Может ведь она жестами объяснить, чего от нас хочет!

— А если это окажется ловушкой? — возмутился Леон. — Если она каждый вечер ищет тут добычу, и все наши домыслы неверны, а Этьена она хотела просто-напросто съесть или утопить, и ему просто повезло вырваться? Если она тут вообще не одна? В легендах, кажется, ундины собирались на ветвях деревьев и в ручьях и заманивали путников в воду, чтобы потом наброситься на них и растерзать?

— Этого нельзя исключать, — Эжени закусила губу. — Поэтому разговор с ундиной оставим на крайний случай. Пока что попробуем поговорить с людьми. Надо расспросить её брата и его семью. Можно попытаться выяснить, не было ли какой связи между Агнессой и Этьеном Леруа, но это маловероятно. Скорее всего, он просто попался ей под руку.

— При этом мы даже не знаем до конца, кого он тут видел и кто оставил ему синяки, — напомнил Леон. — Это всё может оказаться всего-навсего жестокой шуткой.

— И я готова молиться, чтобы это было так, — Эжени обошла дерево, направляясь к лошадям, но вдруг покачнулась и обхватила руками ствол. — Ой!

— Что такое? — вскинул голову Леон.

— Я чуть не упала. Наступила на что-то… — она наклонилась, пошарила у себя под ногами и подняла что-то маленькое и круглое. — Смотрите, Леон!

Леон подошёл к ней. На ладони девушки лежал небольшой гладкий чёрный шарик из материала, по виду похожего на гагат или какой-то другой камень.

— Позвольте-ка… — Леон затянутой в перчатку рукой осторожно взял шарик и, прищурившись, осмотрел его. При ближайшем рассмотрении оказалось, что в камушке просверлено сквозное отверстие.

— Похоже на бусину, — вынес вердикт Леон, возвращая шарик Эжени.

— Местные крестьянки носят бусы из дерева либо из засушенных ягод, — покачала головой девушка. — Эта бусина выглядит довольно дорогой и, пожалуй, слишком крупной для обычных бус. Интересно, как давно она здесь лежит?

— Ну, по внешнему виду это сложно понять, — пожал плечами Леон. — Единственное, что я могу сказать, — вряд ли её обронил здесь Этьен Леруа, разве что нёс с собой бусы, данные ему на память Клариссой. Или наоборот, нёс бусы ей в подарок, но уронил их по дороге и разорвал.

— Слишком натянуто, — поморщилась Эжени. — Может, эта бусина вообще не имеет никакого отношения к истории с Этьеном и ундиной.

Когда они вернулись в замок, солнце уже стояло довольно высоко. Отдав коней на попечение Бомани, Леон и Эжени направились в столовую. Сюзанна встретила их сияющей улыбкой и в то же время упрёками по поводу того, что они опять уезжают из дома, не позавтракав.

— А я сегодня утром была в церкви, — щебетала она, выставляя на стол кувшины с травяным чаем и вином, тарелки с хлебом, сыром, яйцами и холодной ветчиной. — Отец Клод снова пугал нас адскими муками, — Сюзанна скорчила гримаску, ясно давая понять, что она думает о священнике и его проповедях. — Кстати, он спрашивал о вас, госпожа. Почему вы редко ходите в церковь, почему не приходите на исповедь. Ему это не нравится. И вы, господин Лебренн, ему тоже не нравитесь.

— Это взаимно, — пробурчал Леон. Отец Клод, высокий смуглый мужчина средних лет, с залысинами на лбу, глубокими морщинами и вечно воспалённым взглядом, был ему очень неприятен. Уж такой-то человек точно не стал бы искать мира с нечистью, а карал бы её огнём и мечом, не боясь замарать руки и пролить кровь невинных. Леон задумался: а что священник думает обо всём творящемся в округе? Верит ли он в нечистую силу?

— Он считает вас великим грешником, — Сюзанна поджала губы, показывая, что уж она-то ни в коем случае это мнение не разделяет. — Я сказала ему, что у моей госпожи и её помощника есть дела поважнее, чем каждый день выслушивать проповеди в церкви, так его всего перекосило! Вцепился в свои чётки и так посмотрел на меня! — она попыталась изобразить взгляд священника и весело расхохоталась.

Леон и Эжени не разделяли её восторга. Сын Портоса при последней фразе вздрогнул и обменялся быстрым взглядом с хозяйкой — та кивнула ему и одними губами проговорила: «Чётки».

Чёрный камушек, лежавший сейчас в кошельке, прицепленном к поясу Эжени, был — и Леон чувствовал твёрдую уверенность в этом — бусиной от католических чёток, и чётки эти наверняка принадлежали отцу Клоду.

Глава VI. Тайное становится явным

Эжени приняла решение нанести визит священнику вскоре после завтрака, и Леон, конечно же, последовал за ней. На этот раз они отправились в деревню пешком, чтобы дать отдохнуть лошадям, которые и без того не оставались без работы в последнее время. Оба они шли молча, Эжени иногда поднимала глаза на небо, щурясь от лучей солнца, которые к середине дня пробились сквозь тучи, Леон же искоса поглядывал на свою спутницу. Теперь, немного привыкнув к её обществу, он понимал, что Эжени не столько холодна, сколько сдержанна, не столько грустна, сколько задумчива, а её серьёзность объясняется творящимися в округе делами. Действительно, когда тебе чуть ли не каждую неделю встречается призрак, оживший мертвец или какая-нибудь другая нечисть, которую нужно успокоить и упокоить, едва ли получится сохранять весёлый нрав.

— Скажите… — капитан перехватил брошенный в его сторону взгляд Эжени и решил нарушить затянувшееся молчание. — Откуда всё-таки вы так много знаете об ундинах, привидениях и прочей нечисти? Ваш отец учил вас? Он тоже знал о местных… странностях?

— Я думаю, он догадывался, но до конца не хотел верить, — ответила она со вздохом. — Я ведь говорила, как много в подобных делах значит вера… Так вот, он застыл на опасной границе между верой и неверием, стремлением скрыться от нечисти или бороться с ней. Он испытывал страх, а тот, кто боится, уже почти побеждён. Что же до матушки, то она была удивительно рациональна — до сих пор не понимаю, как ей удавалось сохранять веру в торжество разума даже в наших краях. Тем страннее для меня её внезапный уход в монастырь. Она просто сбежала отсюда и меня уговаривала сделать то же самое, стать монахиней. Но разве я могла оставить места, в которых выросла, которым я принадлежу?

Она сделала глубокий вдох, и Леон понял, что девушка борется с сильнейшим волнением.

— Так что нет, они ничему меня не учили, никаким колдовским вещам. Я узнавала обо всём сама — большей частью из книг, но ещё часто слушала разговоры наших служанок или рассказы Бомани. В библиотеке много книг с заговорами, рецептами зелий и даже заклинаниями, — она огляделась и замолчала, потому что они уже вошли в деревню, и вокруг замельтешили люди. Госпоже они кланялись и при этом, похоже, были искренне рады её видеть; на Леона смотрели более настороженно, но он мог бы поклясться, что заметил несколько девичьих улыбок, обращённых к нему.

Церковь святого Мартина представляла собой небольшое здание из светлого камня с устремлённым вверх шпилем, словно стремящимся проткнуть само небо. Леон ускорил шаг, досадуя, что ему не удалось расспросить Эжени, встречалась ли она с привидениями до случая с Филиппом Тома. Она так уверенно держалась, обращаясь к духу, что у Леона возникла твёрдая уверенность, что встречалась, только почему-то не хочет говорить об этом. Но разговор о привидениях пришлось прекратить, потому что они уже стояли на пороге церкви.

Тяжёлая дверь отворилась со скрипом, впустив луч золотого света, который, однако, не смог рассеять мрак, наполнявший церковь изнутри. Витражи, явно выполненные искусными мастерами, казались поблекшими и мрачными, словно их первоначальные краски со временем потускнели — хотя, скорее всего, так оно и было. Отец Клод сам вышел к ним из глубины помещения — его чёрная ряса почти сливалась с окружающей темнотой, выделялся только светлый верёвочный пояс. Леон прищурился, заметив прицепленные к поясу чётки, сделанные из какого-то чёрного камня.

— Дочь моя, — тон священника можно было назвать каким угодно, но только не заботливо-отеческим. — Сюзанна передала вам мои слова, и вы решили явиться на исповедь?

Леону он просто молча кивнул — тот кивнул в ответ, лишь на миг взглянув в лицо отцу Клоду, а после снова перевёл взгляд на чётки.

— Передала, — отозвалась Эжени самым дружелюбным тоном, на какой только была способна. — Но я пришла не на исповедь. Так получилось, что утром я прогуливалась у реки и нашла вот это, — она вытащила бусину из кошелька и продемонстрировала её священнику. Тот взял её и внимательно осмотрел, подставив под падающий из двери луч света, — при этом его глаза потемнели ещё больше, а морщины на лбу прорезались глубже.

— Не от ваших ли это чёток? — спросила Эжени.

— От моих, — кивнул отец Клод, взвешивая бусину на ладони. — Где вы её нашли?

— На берегу реки — она валялась в траве, — ответила девушка, не отводя глаз от лица собеседника. — Как это у вас так получилось порвать чётки?

— Всё просто, — отец Клод выглядел совершенно спокойным. — Я ходил возле реки, сочиняя очередную проповедь, — думаю, вы знаете, как благотворно шум воды действует на человеческий разум. Но моё одеяние, увы, не способствует прогулкам по лесу. Я зацепился за куст, чётки, висевшие у меня на поясе, порвались, и бусины рассыпались по земле. Я, конечно, собрал их и, только придя домой, недосчитался одной. Пришлось заменить пропавшую бусину на вырезанную из дерева, — он отцепил от пояса чётки и показал гостям. Леон так и впился в них взглядом — действительно, среди гладких чёрных бусин выделялась одна тёмно-коричневая. Внизу болтался изящный крестик, а нить, на которую были нанизаны бусины, показалась Леону хоть и тонкой, но очень крепкой.

— И вы не вернулись к реке позже, чтобы найти бусину? — Эжени спрашивала совершенно безмятежно, но именно это заставило Леона насторожиться — уж очень много внимания она уделила такой простой вещи.

— У меня были дела и поважнее, — священник поморщился. — К тому же, я был уверен, что бусину уже давным-давно утащила в гнездо сорока или забрал домой для игр какой-нибудь ребёнок. К чему гоняться за такими мелочами? Впрочем, я рад, что вы вернули мне мою собственность. Надеюсь, и вы сама скоро вернётесь в нашу церковь, — он сжал кулак, и чёрная бусина скрылась от глаз Эжени и Леона.

— Возможно, — задумчиво ответила девушка. — Возможно. До свидания, отец Клод.

— Благословит вас Бог, — священник перекрестил её. На Леона он за время всего разговора обратил не более внимания, чем на муху, кружащуюся в золотом луче.

Они уже подошли к самой двери, когда Леон вспомнил ещё об одном важном моменте.

— Вы сказали: «Давным-давно», — напомнил он, разворачиваясь на каблуках. — А насколько давно вы потеряли бусину?

— Не помню, — пожал плечами священник. — Может, месяц назад, может, больше. А это имеет значение?

— Возможно, — повторил Леон слова Эжени. — Возможно.

На улице девушка обратилась к сыну Портоса с вопросом, ставшим уже почти привычным:

— И что вы обо всём этом думаете?

— Не вижу ничего подозрительного, — хмыкнул он. — Священникам не запрещается разгуливать по берегу и цепляться за кусты.

— Это правда, — согласилась Эжени. — Но я всегда считала, что отец Клод — очень внимательный к деталям и дотошный человек. И он не заметил укатившейся бусины? И не пошёл к реке позже, чтобы найти её?

— Может, сгущались сумерки? И он торопился домой, чтобы не встретиться с лесными духами? — предположил Леон. — Ты можешь быть хоть трижды служитель церкви, но от встречи с нечистой силой это тебя не спасёт.

— Может быть, — протянула она. — В любом случае, с бусиной мы разобрались, вернули её законному владельцу. Теперь надо зайти в дом к брату Агнессы — если я правильно помню, его зовут Гийом Лефевр…

— Как вы думаете, скоро ли разнесутся слухи про явление утопленницы? — спросил Леон, когда они шагали по узким улочкам. — Пока что об этом знаем только мы двое и Этьен Леруа, так? И Этьену невыгодно рассказывать кому-то о своих ночных похождениях.

— Боюсь, что скоро, — вздохнула Эжени. — Во-первых, слухи о её появлениях ходили и до этого дня…

— Знаю, сам слышал на постоялом дворе, — кивнул он.

— А во-вторых, Этьен наверняка проболтается своей любовнице или кому-то из своих друзей, и к вечеру об этом будет знать каждая собака.

— Собаки, наверное, уже знают, — усмехнулся Леон. — Они ведь первыми чуют нечистую силу…

Небольшие аккуратные деревенские дома стояли близко друг к другу и на первый взгляд совершенно ничем не отличались. Тем не менее Эжени уверенно завернула во двор одного из них, где двое мальчишек лет пяти-шести увлечённо сражались, тыкая друг в друга палками и старательно делая вид, что это шпаги. Неподалёку развешивала мокрое бельё пышнотелая рыжеволосая женщина. Она обернула к гостям лицо, оказавшееся необычайно улыбчивым и милым, отставила корзину с бельём и заторопилась к Леону и Эжени.

— Шарль! Рене! — прикрикнула она на мальчиков. — Ну что за несносные мальчишки — только и знают, что играться целый день! Вы что, не видите, что к нам пожаловали госпожа Эжени и господин Лебренн?

Мальчишки, которые при более внимательном рассмотрении оказались близнецами, сильно похожими на мать, тут же обернулись, блеснули двумя парами восхищённых и в то же время испуганных глаз и прыснули за дом, не забыв захватить своё оружие. Оказавшись в безопасности, они высунули из-за угла свои чумазые мордашки и принялись наблюдать.

— Их зовут как мушкетёров, — вырвалось у Леона. — Шарль д’Артаньян и Рене д’Эрбле, Арамис.

— Что? Ах да… — женщина поспешно вытирала мокрые руки передником. — У нас тут хоть и край света, но до нас тоже доходят слухи о подвигах мушкетёров, так что здесь немало Шарлей, Рене, Оливье и Исааков. Ох, мои мальчики житья не дают курам — гоняют их целый день с криками: «Руби гвардейцев кардинала!».

Она рассмеялась, Эжени тоже улыбнулась, а вот Леон не смог сдержать нервную гримасу. От девушки не укрылось, как дёрнулись его губы, но она заговорила о другом:

— Можно ли поговорить с вашим мужем?

— Конечно, — женщина тут же развернулась и заторопилась к дому, крича на ходу: — Гийом, тебя зовёт госпожа Эжени!

— Он шорник — делает сбрую, упряжь, сёдла, причём весьма неплохие, — вполголоса пояснила девушка, пока Гийом Лефевр выходил из дверей и шёл к ним — крупный широкоплечий мужчина с густыми чёрными волосами и такой же бородой. Он поклонился хозяйке и её спутнику, но при этом глядел на них настороженно, затем обменялся быстрым взглядом с женой — та кивнула и заспешила к дому, по пути шикнув на подслушивающих детей и забрав их с собой.

— Мы хотим расспросить о вашей сестре, Агнессе, — произнесла Эжени, когда женщина и дети скрылись в доме. Лицо крестьянина ещё больше померкло, и он склонил голову.

— Агнесса, значит… Я знаю, о чём вы хотите спросить. Вся деревня гудит: мол, утопленница Агнесса ночами бродит возле домов, ищет, кого бы с собой утащить. Только неправда всё это! — в его голосе зазвучала нескрываемая боль. — Она не наложила бы на себя руки, никогда, только не Агнесса! Она была истинная христианка, она бы не совершила такой грех!

— Вы думаете, она случайно утонула? — спросила Эжени.

— Не знаю, — он покачал головой. — Если бы тело нашли, то всё было бы ясно, но тела нет… Может, и правда случайно. Она хорошо плавала, но в реке есть омуты… А может… она не сама, — он надолго замолчал, пытаясь подобрать слова.

— Её утопили? — не выдержал Леон.

— На свете есть много злых людей, — уклончиво ответил Лефевр. — Агнесса всегда была красивая, на неё много кто заглядывался. С Жильбером они хорошо жили — он её не бил, она от него налево не бегала. А потом Жильбера не стало. У нас ведь в деревне как? Если молодая вдова — то все мужики к тебе по ночам шастают, а кто и не только по ночам. А Агнесса была не такая, никого к себе не подпускала. Ну кто-то разозлился и решил её… — Гийом не договорил, его большие руки сжались в кулаки. — Если бы я знал кто, я бы сам ему шею свернул!

— А появление утопленницы? Что об этом знаешь? — спросил Леон.

— Нехорошее это дело, тёмное, — помотал головой Лефевр. — Не хочу верить, что моя сестрёнка стала такой нечистью. Люди много чего болтают… А только она и к нам приходила.

— Когда? — вскинулась Эжени.

— В конце лета, как раз тогда, когда ваш батюшка скончался, царствие ему небесное, — он перекрестился. — Только я-то её не видел. Шарль, мой сын, совсем шебутной, ни отца, ни матери не слушает. Рене как-то поспокойней… Вот Шарль в сумерках выбежал на двор и увидел её. Говорит, стоит тётя Агнесса, как живая, в белой рубахе, волосы длинные, и с них вода каплет. И рукой его манит к себе, будто сказать что-то хочет, и губами вроде шевелит, а ни слова не слышно. Ну Шарль примчался ко мне весь в слезах, кричит, что тётя из мёртвых восстала, его с собой зовёт. Ну я выбежал во двор, а там пусто. Мне отругать бы мальчишку, чтобы не врал в другой раз, а только сильно он напуган был. Как будто и правда кого-то увидел.

— Может, и увидел, — слово вновь взял Леон. — А как отец Клод к ней относился? Говорят, он не хотел служить по ней поминальную службу, считая её самоубийцей?

— Да Агнесса для него была как все женщины — орудие дьявола, — Гийом скривил губы. — Он, считай, в каждой проповеди об этом говорит — Ева вкусила яблоко и навлекла беды на весь род человеческий, и все наши страдания от её дочерей. А я слушаю и думаю — как может моя Мари, — он кивнул в сторону дома, где скрылась жена, — быть орудием дьявола, когда она как есть ангел?

На этот раз улыбнулись и Эжени, и Леон.

— Не знает он ничего о женщинах, отец Клод, — подытожил Лефевр. — Но Агнессу он всё-таки отпел, спасибо вашему батюшке, — он слегка поклонился Эжени. — А раз её отпели, разве может она бродить неприкаянной душой? Разве её место не в раю?

— Полагаю, такого рода вопросы следует задавать отцу Клоду, — вздохнула девушка. — Спасибо, Гийом, вы нам очень помогли.

На обратном пути в замок оба довольно долго молчали, затем Эжени грустно произнесла:

— Как приятно видеть семью Гийома Лефевра — особенно после семьи Жиля Тома! И как жаль, что такие семьи у нас редки!

— Да уж… — протянул Леон. — Похоже, что он и впрямь любил сестру. И, исходя из его слов, можно подозревать каждого мужчину в деревне. Ладно, каждого второго, — поправился он, заметив укоризненный взгляд Эжени. — Но вот только…

— Что?

— Выслышали поговорку, что убийца на похоронах жертвы плачет громче всех?

— Нет, не слышала, — растерянно ответила она. — Постойте, вы что, намекаете на самого Гийома?

— Никого нельзя исключать. Мы уже видели отца, который испытывал к дочери далеко не родственные чувства, с братьями такое тоже бывает.

— Но почему тогда Агнесса не является к дому своего брата каждый день, если он виновен в её смерти? Почему не пытается его изобличить?

— Может, является, просто Лефевр нам не всё рассказал. А может, он нашёл какой-то способ отпугнуть её. Тот же огонь или упомянутая вами полынь. Вот Агнесса и бродит по берегу, ищет запоздавших путников, хватает их, пытается что-то рассказать. Может, священник тоже её встретил и порвал чётки, как раз убегая от Агнессы. А нам не рассказал из гордости или из опасений, что мы не поверим.

— А может, она не видела лица своего убийцы и не знает, кто именно виновен в её смерти? — предположила Эжени. — Вот и бродит, неприкаянная, пытается найти его.

— Разве на том свете не должны раскрываться все тайны? — возразил Леон.

— Не знаю, — кажется, она удивилась этому вопросу. — Мне ещё не довелось случая побывать там.

«Зато я знаю кое-кого, кому довелось», — подумал Леон и прикусил язык, напомнив себе, что он и так едва не выдал себя, заговорив об именах детей Гийома. Эжени между тем продолжала:

— Может, она переживала из-за чего-то и обратилась за советом к отцу Клоду, а тот её строго отчитал и назвал великой грешницей? Она лишилась сил и в отчаянии бросилась в воду? Может, Гийом мало о ней знает, а на самом деле у неё был любовник, который разбил ей сердце? Может, она забеременела от него… Нет, слишком много всяких «может», — перебила она сама себя. — Знаете что, Леон?

— Что?

— Проще всего выяснить это, самим найдя ундину и поговорив с ней, но это слишком рискованно. Искать среди деревенских её убийцу — всё равно что искать иголку в стоге сена, тем более что это всего лишь предположения. Но всё-таки это надо сделать. И для этого нам придётся разделиться. Вы останетесь здесь, будете слушать, о чём говорят местные, расспросите их — не был ли кто влюблён в Агнессу, не заходил ли кто к ней в последние дни её жизни, не ходила ли она к лекарю.

— А что будете делать вы?

— Поеду в соседнюю провинцию, туда, откуда к нам прибыл отец Клод. Он ведь у нас не так давно — пару-тройку лет, не больше. Расспрошу о нём местных. Мне не даёт покоя эта бусина из чёток — а тут ещё и нелюбовь к женщинам вообще и именно к Агнессе, нежелание её отпевать, душа, не упокоившаяся после отпевания… Всё связано с Агнессой и отцом Клодом. И нам надо знать — он её следующая жертва или тот, кто виновен в её гибели? Его надо спасать или арестовать?

— Не лучше ли поступить наоборот — вы останетесь здесь, в родных краях, где вы всех знаете, а я уеду? — предложил Леон. — Здесь вы в безопасности — по крайней мере, на протяжении дня.

— Если среди жителей действительно есть мужчина, сгубивший Агнессу, и он поймёт, что я его вычислила, боюсь, я уже не буду в безопасности, — ответила она. — Агнесса была сильной, как всякая крестьянка, но если он сумел справиться с ней, он тоже силён. К тому же вы мужчина, и другие мужчины доверят вам то, что никогда бы не доверили мне. Я же, в свою очередь, буду разговаривать с женщинами и надеюсь, что они мне доверятся. Хочу узнать, как отец Клод относился к своим прихожанкам, почему он уехал из тех краёв. Знаете, многие священники тоже испытывают к женщинам… отнюдь не религиозные чувства.

***

Сборы не заняли у Эжени много времени. Леон ещё пытался уговорить её остаться, потом предлагал поехать вместе, но она честно заявила, что в таком случае расследование займёт слишком много времени, а ундина всё ещё на свободе и может в любой момент начать нападать на людей. В конце концов Леон, видимо, почувствовал в хозяйке неимоверно сильное желание вырваться из родных краёв хоть ненадолго и сдался. В одном Эжени поддалась на его уговоры — она признала, что одинокой женщине опасно путешествовать верхом, и обратилась к помощи Бомани. Из сарая выкатили старую карету с зеленовато-голубыми шторками, в неё запрягли двух рыжевато-гнедых коней, Мерлина и Галахада, и Бомани, напустив на себя важный вид, уселся на козлы. Леон явно сомневался, что в случае опасности старый негр сможет защитить свою госпожу, но не стал ничего говорить Эжени. Пистолет, который она брала с собой, тоже не вызывал у него особых надежд — она видела, как скептически он смотрит на оружие, лежащее рядом с ней на сиденье, и понимала — бывший капитан от всей души надеется, что ей не придётся ни от кого отбиваться.

Такое отношение задевало Эжени, и ей приходилось раз за разом напоминать себе, что капитан не видел, как она стреляет, не знает, что Бомани в молодости получил прозвище Чёрный Медведь за то, что мог любого свалить в поединке, поэтому и не верит, что госпожа и её кучер смогут защитить себя и друг друга. На прощание она ещё раз напомнила Леону, что его задача — разговаривать с людьми, а не выслеживать ундину, что утопленницы особенно опасны для мужчин, потому что в гибели большинства из них виноваты именно мужчины, и теперь ундины жаждут мести. Леон в ответ напомнил, что люди могут быть не менее опасны, чем нечисть. После взаимных пожеланий быть осторожными они спустились из библиотеки и вышли во двор, где возле кареты уже крутилась Сюзанна. Она пожелала госпоже счастливого пути, а Бомани — не растерять по дороге свои старые косточки. Негр ворчливо ответил, что уж этого-то она точно не дождётся. Эжени села в карету, Бомани подхлестнул лошадей, и они повлекли хозяйку навстречу новым приключениям.

Приключений, впрочем, никаких не было. До этого Эжени не так часто приходилось путешествовать, и для неё всё было в новинку — бесконечная тряска в карете, постоялые дворы, где хозяева берут с проезжающих втридорога, а в комнатах водятся клопы и крысы, однообразные поля и леса, проносящиеся за окном. Конечно, девушка мужественно переносила все испытания и не жаловалась, но в глубине души она уже пожалела, что не согласилась на предложение Леона и не осталась в родных краях. Она ругала себя за слабость и малодушие, напоминала, что это всего лишь начало великой кампании по борьбе с нечистой силой, и если она сдастся сейчас, то смело может уходить в монастырь. Поспать в движущейся карете почти не удавалось, в гостиницах зачастую было круглые сутки шумно из-за подвыпивших гостей и лающих собак, и Эжени чаще всего вставала невыспавшаяся, с головной болью.

Постоялый двор в месте её назначения оказался несколько приличнее, чем другие до него. Здесь, по крайней мере, можно было провести несколько дней на твёрдой земле, а не в трясущейся старой карете, куда сквозь щели забивалась вездесущая дорожная пыль. Мерлин и Галахад тоже были рады отдыху — они радостно фыркали и негромко ржали, пока Бомани распрягал их, гладил по мордам и отвечал мрачным взглядом на взгляды зевак, которым явно был в диковинку чернокожий слуга.

В это утро Эжени наконец-то выспалась и чувствовала себя не такой разбитой, как в предыдущие дни. У неё даже пробудился аппетит, и она радостно набросилась на жареную ветчину с яичницей, обдумывая предлог, под которым уместно будет начать расспросы об отце Клоде. Она остановилась на том, что священник, по её подозрениям, вступает в запретную связь с некоторыми прихожанками, и она приехала сюда, чтобы выяснить, не случалось ли подобного на прежнем месте его службы. Этот вариант был отчасти правдивым и в то же время гораздо более невинным, чем то, что она считала истиной.

Неподалёку от неё с ещё большим аппетитом расправлялась с завтраком молодая девушка — низенькая, пухленькая, круглолицая и прямо-таки лучащаяся здоровьем. Тёмно-красное дорожное платье, казалось, вот-вот треснет на её выдающейся груди, из-под чепца выбилась прядь густых светлых волос. Эжени невольно засмотрелась на столь колоритную особу, и тут кто-то из посетителей, то ли не пришедший в себя от вчерашней порции выпивки, то ли успевший с утра принять новую, пошатываясь, налетел на стол, за которым сидела пухленькая девушка. Послышался звон, что-то упало и покатилось по полу.

— Эй, сударь! Поосторожнее! — грубым голосом воскликнула постоялица. Пьяноватый посетитель пробормотал что-то вроде «Тысяча извинений» и поспешил удалиться, по пути натыкаясь на другие столы, к счастью, пустые. Эжени опустила глаза и обнаружила у своих ног шпагу — очевидно, это именно она упала со скамьи и прикатилась к соседнему столу. Эжени подняла шпагу и с удивлением уставилась на эфес, представлявший собой соединение виноградных кистей, из которого выглядывала голова божка с острыми рожками. Это эфес, как и выгравированный на нём девиз — «Вино жизни, вино боя» — был знаком девушке. Очень даже хорошо знаком.

— Вот спасибо! — пухленькая незнакомка подскочила к ней, и Эжени растерянно протянула ей шпагу.

— Это ваше?

— Моё. То есть моего отца. Но теперь моё, — путано объяснила та. — Я, кстати, Анжелика дю Валлон де Брасье де Пьерфон. А вы?

— Эжени де Сен-Мартен, — она перевела взгляд с эфеса на улыбающееся круглое лицо с сияющими голубыми глазами. — Постойте, дю Валлон? Знакомая фамилия…

— Мой отец — барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, Портос, один из четверых мушкетёров — героев Франции, — торжественно произнесла Анжелика. — Он подарил мне свою шпагу, когда… вскоре после того, как… ушёл на тот свет, — сияние её лица померкло, и она перекрестилась. — У него было две таких шпаги, вторую он подарил моему брату.

— Брату?

— Ну да, Леону дю Валлону, моему брату, — Анжелика погрустнела ещё больше. — Собственно, я его здесь и ищу. Мы с ним… не очень хорошо расстались, он уехал из Парижа, и я не знаю, где он и что с ним. Должно быть, он устроился к кому-нибудь на службу, ведь он владеет шпагой гораздо лучше, чем я, — она снова повеселела и улыбнулась Эжени. — Ещё раз спасибо вам, госпожа де Сен-Мартен.

Из самой глубины души Эжени словно поднялась огромная, грозящая снести всё на своём пути волна. Она знала, где видела этот эфес — шпага с точно таким же эфесом висела на боку у её нового стражника, и господин Лебренн то и дело опускал руку на рогатую голову божка. Господин Лебренн, которого, между прочим, зовут Леон. Господин Лебренн, у которого тоже голубые глаза и светлые волосы, как и у Анжелики дю Валлон. Господин Лебренн, который так не любит распространяться о своём прошлом. Господин Лебренн, который, скорее всего, вовсе и не Лебренн.

Эжени сглотнула — чувство при этом было такое, как будто она пыталась проглотить глыбу льда. Затем она выпрямилась, подняла голову и ответила ровным бесцветным тоном:

— Что ж, желаю удачи в ваших поисках, госпожа дю Валлон.

Глава VII. На берегу и в часовне

Глухая, беспрерывная и тяжёлая тоска начала мучить Леона с того самого дня, как Эжени де Сен-Мартен покинула его, отправившись на поиски сведений о священнике. Бывший капитан и подумать не мог, что ему настолько сильно будет не хватать общества девушки, её серьёзного задумчивого лица, невероятных рассказов о нечистой силе и ставшего уже привычным вопроса «Что вы об этом думаете, Леон?». Он был готов признать, что немного скучает и по Бомани, его ворчливым отрывистым ответам на вопросы, внезапным появлениям из темноты и шутливым перебранкам с Сюзанной. Последняя, кстати, тоже постоянно вздыхала, жаловалась, что без госпожи и Бомани в замке стало совсем пустынно, и даже её извечная сияющая улыбка немного померкла.

Леон честно старался выполнить поручение, данное ему Эжени, но разговорить местных не очень-то получалось — они всё ещё считали его чужаком, замолкали при его появлении в таверне, отвечали на вопросы скупыми и общими фразами. Совершенно неожиданно удалось заставить разоткровенничаться некоторых местных жительниц — старухи просто любили поболтать, женщины помоложе были не прочь позаигрывать с помощником госпожи Эжени. Леон ещё несколько раз наведался к Гийому Лефевру, поговорил с ним, его супругой и детьми, но ничего нового не узнал, и пришёл к выводу, что его версия о причастности брата Агнессы к её гибели была ошибочной: шорник действительно был убит горем и жаждал выяснить, что же случилось с его сестрой.

По словам местных, Агнесса хоть и замкнулась в себе после смерти мужа, продолжала навещать брата, помогала ему с племянниками, обшивала едва ли не всю деревню, пытаясь забыться в работе, и скорее ушла бы в монастырь, чем наложила на себя руки. Леон в одном из разговоров предположил, что Агнесса могла сбежать из деревни, нарочно оставив чепец у реки, чтобы все решили, что она утонула, но это вызвало резкое отрицание у Гийома.

— Чтобы сбежать неведомо куда, ни слова не сказав родному брату? — бушевал он. — Только не моя Агнесса! Да и все вещи её были в доме, лежали на своих местах! Не могла она сбежать, ничего не взяв с собой! И зачем ей, скажите на милость, являться то там, то тут, если она покинула наши края? Убили её, говорю вам, господин Лебренн, убили!

Лекарь утверждал, что Агнесса не обращалась к нему перед гибелью — ни за снадобьями, избавляющими от беременности, ни за чем-нибудь другим, и вообще у неё было крепкое здоровье — «не то что у мужа её, эх, бедняга Жильбер!», и услуги лекаря ей были не нужны. Из болтовни местных Леон понял, что желающих заполучить Агнессу в любовницы либо жёны особо не имелось — при всей своей красоте молодая вдова была грустна и холодна, «вот как речка зимой», как поэтически выразился один из молодых людей. Её холодность подтвердил и Этьен Леруа, который, видимо, считал себя знатоком женщин. Пережитый испуг забылся, и теперь юноша горел желанием помочь Леону с расследованием и стать героем в глазах своей Клариссы, а может, и других деревенских красавиц. Сыну Портоса пришлось едва ли не силой прогонять Этьена и строго-настрого запретить ему соваться в это дело.

— Хочешь, чтобы в следующий раз тебя нашли не в поле, а у реки, с кишками, развешанными по деревьям? — грозно наступал он на юношу. — Ты уже рассказал нам с госпожой Эжени всё, что мог, теперь не путайся под ногами. Или мне рассказать твоему отцу и старому мельнику, куда ты бегаешь по ночам?

Неизвестно, кого больше испугался юноша: ундины, Леона или своего отца, но он пробормотал что-то нелестное себе под нос и наконец-то отстал от бывшего капитана. Тот же для себя сделал вывод, что Агнесса Сенье вызывала у мужчин такие же чувства, какие у него при первом знакомстве вызвала Эжени де Сен-Мартен: холодна, неприступна и полностью погружена в своё горе.

Картина вырисовывалась странная. Агнесса не имела ни любовников, ни врагов, по крайней мере, явных, у неё не было причин сбегать из деревни или топиться в реке. И тем не менее она исчезла, скорее всего, утонула и не упокоилась с миром, а стала бродить по ночам, являясь то у дома своего брата, то у реки. И при всём при этом ещё почему-то лишилась голоса и даже не могла сказать, что ей нужно!

Расследование Леона зашло в тупик, а местные тем временем заговорили о новых появлениях ундины. Её видели то на улице, слоняющейся от дома к дому и заглядывающей в окна (впрочем, видевший это крестьянин в тот вечер сам слонялся между домами после распитой бутылки сидра, так что его словам не особо стоило доверять), то плещущейся в реке в предрассветных сумерках (на вопрос Леона, а не была ли это обычная девушка, которая решила выкупаться с утра пораньше, мальчишка, якобы видевший ундину, покраснел и стал заикаться), то бродящей возле церкви. Последняя история особенно заинтересовала Леона, потому что видевшая Агнессу пожилая женщина была вполне трезвой и казалась здравомыслящей. Правда, ничего нового добавить она не смогла, поскольку видела лишь смутный силуэт и ещё удивилась, как это девушка не боится разгуливать одна в сумерках. Лишь потом, вспомнив распущенные, ничем не прикрытые волосы незнакомки и увидев на земле непонятно откуда взявшиеся лужи, крестьянка поняла, кого видела.

Ундина вроде бы ни на кого больше не нападала, но одних её появлений было достаточно, чтобы среди крестьян поползли тревожные слухи. О бунте, конечно, речи пока не шло, но великие пожары, как известно, начинаются с малой искры. Здесь такой искрой могли стать осторожные шепотки местных жителей о том, что госпожа Эжени покинула их именно тогда, когда в их землях распоясалась водная нечисть, что госпожа сбежала, как двумя месяцами ранее её мать, оставив им чужака, незнакомца, человека из Парижа, ничего не знающего об их краях. Медлить было рискованно, и Леон решился на опасную затею — не первую и, как он надеялся, не последнюю в его жизни.

Он знал, что Эжени разозлится на него, и надеялся, что у неё будет возможность высказать своё недовольство лично ему, а не возмущаться над его растерзанным телом под громкие всхлипывания Сюзанны и тихое ворчание Бомани. План его был прост — отправиться ночью к реке и попытаться поговорить с восставшей из мёртвых Агнессой. Попробовав представить гнев Эжени, когда она узнает, что помощник пошёл наперекор её воле, Леон потерпел поражение — было совершенно невозможно вообразить эту спокойную и сдержанную девушку полной ярости. Это должно быть что-то ужасное, наподобие взрыва пороха или извержения вулкана, ведь гнев тихих людей страшнее всего — это капитан знал по опыту: ему приходилось пару раз видеть по-настоящему злым Рауля, который обычно умел держать себя в руках.

Но гнев народа был опаснее гнева Эжени, и Леон решил нарушить данное ей слово. Он вооружился — помимо шпаги, захватил с собой несколько сорванных накануне веточек полыни и огниво. Святой воды и креста у бывшего капитана не было, в спасительную силу молитвы он не очень-то верил, а кидать в ундину солью ему казалось просто-напросто глупым, поэтому из всего богатого арсенала борьбы с нечистью у него были лишь холодное железо, полынь и огонь, который, впрочем, Леон не собирался разводить без особой нужды. Не хватало ещё устроить в лесу пожар! Такого не простят ни Эжени, ни местные, ни лесные духи.

Сын Портоса отправился к реке пешком — от лошади, которая наверняка перепугалась бы, почуяв нечисть, не было бы никакого толку. Пистолет он брать тоже не стал — слишком велика вероятность осечки или промашки, к тому же серебряных пуль у него нет, а обычная ундину не возьмёт… Или Эжени говорила это про вампиров? Проклятье, надо было внимательнее слушать!

С такими мрачными мыслями Леон в сгущающихся сумерках добрался до реки, залёг в кустах неподалёку от того места, где с ундиной столкнулся Этьен Леруа, и, поплотнее закутавшись в плащ, стал ждать. В кустах слышался переклик птиц, от реки полз вечерний туман, веяло сыростью и прохладой. Вскоре Леон начал стучать зубами от холода и мысленно проклинать всё на свете, досадуя, что нельзя зажечь огонь, который наверняка отпугнёт воскресшую утопленницу.

Небо постепенно посинело, а потом почернело, туман окутал деревья и кусты, скрывая их очертания, и из-за туч медленно, словно нехотя, выплыла луна. В эту ночь она была огромной и идеально круглой, её мертвенный бледно-жёлтый свет струился над землёй и рекой, играя на водной глади, и Леон без особого удивления подумал, что в полнолуние нечисть разгуляется на полную. Что ж, тем лучше для него.

Военное прошлое научило капитана бодрствовать по несколько суток, но сейчас не заснуть и остаться в сознании оказалось невероятно сложным делом. Холод заставлял дрожать, порывы ветра трепали полы плаща, в реке то и дело что-то плескалось, и Леон каждый раз вздрагивал, но это оказывалась всего-навсего рыба или лягушка. В какой-то момент он, видимо, всё же закрыл глаза, потому что очертания женской фигуры, вырисовавшиеся из тумана, появились перед ним совершенно неожиданно. Леон вздрогнул сильнее, чем раньше, и приподнялся, стараясь производить как можно меньше шума и сжимая в одной руке шпагу, а в другой — порядком измятый и поникший букетик полыни.

Женщина стояла на расстоянии вытянутой руки от него — изящная, черноволосая, с большими тёмными глазами и бледной кожей, почти сливавшейся с белизной длинной рубахи. Больше на ундине не было ничего — она стояла босая, облепленная рубахой, с ткани и с длинных распущенных волос стекала вода. Утопленница сделала несколько шагов в сторону, втянула носом воздух, принюхиваясь, и Леон усилием воли сбросил охватившее его оцепенение.

Он медленно выпрямился и вышел из кустов, держа перед собой шпагу.

Ундина резко развернулась и издала сдавленное шипение. Глаза её засверкали, лунный свет упал на лицо, и Леон увидел широкую чёрную полосу, пересекавшую её шею. На ней были какие-то вмятины, похожие на следы пальцев, но только их было больше, и расположены они были равномерно. Леон не успел как следует рассмотреть шею утопленницы — та снова зашипела и шагнула вперёд, но покачнулась, увидев блеснувшее в лунном свете остриё шпаги.

— Агнесса Сенье? — Леону самому словно сдавили горло, и он еле прошептал её имя. Ундина подняла на него свои огромные, подёрнутые чернотой глаза и медленно кивнула. Он выдохнул, ощутив каплю облегчения, — что ж, она, по крайней мере, разумна, с ней можно говорить…

— Я не причиню тебе вреда, — несмотря на эти слова, он всё ещё держал шпагу перед собой. — Мне нужно всего лишь с тобой поговорить.

Агнесса замотала головой и указала рукой на свою шею. Потом открыла рот, но из него вырвался лишь неясный хрип.

— Ты не можешь говорить, я понимаю, — кивнул Леон, остро осознавая всю абсурдность ситуации: он ведёт светскую беседу с немой утопленницей, пытаясь предотвратить бунт в глухой провинции, в то время как его госпожа рыщет где-то в поисках тёмных тайн священника. — Но ты помнишь, что с тобой случилось?

Снова глухое шипение и медленный кивок.

— Ты не покончила с собой, верно? Тебя убили?

Ещё один кивок и шаг в его сторону. Леон поспешно отступил.

— Кто это сделал?

Агнесса схватилась за горло, пытаясь что-то сказать, но из него шёл только сип. Тогда она яростно затрясла головой, сделала несколько шагов назад и поманила Леона за собой.

— Хочешь, чтобы я пошёл с тобой? — он заколебался. — Ты приведёшь меня к дому твоего убийцы?

Несколько быстрых кивков и снова манящий знак рукой.

— Здесь замешан твой брат? — рискнул Леон. И без того большие глаза ундины распахнулись ещё шире, её черты исказились, она замотала головой и по-кошачьи зашипела. Леону стоило больших усилий выстоять и не отступить в кусты.

— Тогда священник? Отец Клод?

Глаза ундины загорелись, и она закивала так же яростно, как до этого мотала головой. При этом Леону снова бросились в глаза следы на её шее, и внезапно все детали головоломки сошлись в единое целое.

— Мы нашли на берегу бусину от чёток, — медленно произнёс он. — Он задушил тебя чётками, верно? Задушил и сбросил тело в воду, а чепчик оставил на берегу и после убеждал всех, что ты утопилась. Вот как он порвал чётки, вот откуда у тебя эти следы на шее. Но ты не умерла — ты осталась здесь, в реке, стала ундиной и приходила в деревню, чтобы отомстить ему.

Агнесса снова закивала, взгляд её горящих глаз стал почти умоляющим.

— Ты хотела рассказать обо всём своему брату, но случайно напугала его сына Шарля и сбежала. Ты ведь не хотела причинить вред мальчику, верно? — снова отчаянный кивок. — И Этьену Леруа ты не желала зла. Ты хотела, чтобы они узнали правду, но не могла им ничего сказать. Хотела добраться до священника, но не могла войти ни в церковь, ни в дом, а к реке он не приходил. Тебе оставалось лишь ждать, пока кто-то начнёт задавать вопросы — и ты дождалась, — Леон почувствовал, как сильно колотится его сердце. — У меня только один вопрос: почему? Почему он задушил тебя?

Прекрасные, словно выточенные из мрамора черты Агнессы исказились жуткой улыбкой, и она неожиданно сделала непристойное движение, качнув бёдрами взад-вперёд. Леону не понадобилось много времени, чтобы понять, что она имела в виду.

— Он… изнасиловал тебя? — его пальцы сжались на эфесе шпаги. — Я убью его! Люди не поверят, если рассказать им, и у меня нет никаких доказательств, кроме слов водяной нечисти… Но отец Клод может просто пропасть, исчезнуть, не оставив на берегу ничего, кроме своих проклятых чёток. И я сделаю так, чтобы он исчез!

На этот раз ундина зашипела громче, замотала головой и схватила Леона за рукав — он невольно отшатнулся, учуяв доносившийся от неё запах рыбы, тины и гнили. Агнесса ткнула пальцем себе в грудь и снова умоляюще уставилась на капитана.

— Хочешь убить его сама? — догадался он. — Что ж, если это освободит твою душу… Я не стану тебе мешать.

Ундина блеснула глазами, оскалила в довольной улыбке зубы — слишком длинные и острые для обычной человеческой женщины, тряхнула мокрыми волосами, которые ударились о её спину, выбив множество мелких капель, и скользнула в кусты. Леон отбросил так и не выполнившую своего предназначения полынь в сторону и поспешил за Агнессой, сжимая шпагу и молясь, чтобы не потерять ундину в сгущающемся тумане и темноте ночи. Он догадывался, что отец Клод после того, как пошли слухи о явлениях Агнессы, проводит все ночи в церкви, а не в своём доме, ведь освящённое здание — более надёжная защита от воскресшей утопленницы.

Вот только ни одна дверь не защитит от живого человека, движимого праведным гневом.

***

Несмотря на потрясение, которое Эжени испытала, догадавшись, что её стражник скрывает свою истинную личность, она не забыла о деле, ради которого покинула дом, и вскоре отправилась расспрашивать местных жителей о священнике. Навестила она и владельца этих земель, дряхлого старичка, единственный сын и наследник которого стал мушкетёром в Париже и теперь постоянно писал отцу письма, полные восторженных описаний красот и красоток столицы, а также постоянных просьб выслать денег. Все разговоры старого шевалье сводились к его сыну: он в зависимости от настроения либо гордился сыном-мушкетёром, либо жаловался на современную молодёжь, которая только и знает, что тратить деньги на кутежи и красавиц. Про отца Клода старик почти ничего не помнил, и Эжени, отчаявшись, отправилась искать помощи у крестьян.

Там её тоже ждало разочарование — про священника, конечно, отзывались нелестно, припоминая его строгость, ворчливость и вечные обещания кары нечестивцам, но никто не мог заподозрить его в связях с девушками или, упаси Боже, с юношами. Мужчины, похохатывая, заявляли, что ни одна девушка не взглянула бы на лысеющего и седеющего старика, женщины поджимали губы и обиженно говорили, что отец Клод, будь его воля, запер бы всех женщин в монастырях, чтобы они до конца жизни отмаливали грехи своей праматери Евы. За несколько дней Эжени не выяснила ничего нового и уже собиралась отправляться домой, тем более что Бомани не раз отмечал, что местные смотрят на него косо и «как бы не вышло беды». Уже перед отъездом она зашла в небольшую часовню, хотела преклонить колени перед алтарём, но застыла в нерешительности. Вера в Бога пошатнулась в Эжени, когда скончался её отец, и последние события ничуть не укрепили её.

— Добрый день, — послышался негромкий певучий голос. Обернувшись, Эжени увидела молодую, ненамного старше себя, женщину в монашеском облачении. Чёрное одеяние делало незнакомку ещё более худой и бледной, чем она была, сухое треугольное лицо казалось выцветшим, и на нём выделялись только большие карие глаза.

— Сестра Агата, к вашим услугам, — она склонила голову.

— Эжени де Сен-Мартен, — девушке пришла в голову новая мысль. — Очень удачно, что мы встретились. Я хотела расспросить вас о вашем прежнем священнике, отце Клоде Фоше. Вы его хорошо знали?

Сияние карих глаз померкло, сестра Агата опустила взгляд в пол и покачала головой.

— Не очень хорошо. Видите ли, я приняла постриг уже после того, как он покинул наши края.

— Почему он уехал? Ему не нравилась его паства? Он с кем-то ссорился?

— Отца Клода мало кто любил, — Агата поникла ещё больше. — Он был очень строгим и никому не прощал слабостей.

— А не ходили слухи, что его отношения с прихожанками… ммм… что он преступает границу дозволенного?

Монахиня, вздрогнув, подняла голову, и Эжени с изумлением увидела в её глазах слёзы.

— Простите, я что-то сказала не так?

— О нет, это не ваша вина, — сестра Агата поспешно вытирала глаза рукавом. — Просто… мне трудно говорить об отце Клоде. Я знаю, что злословить нехорошо, кроме того, он давно покинул наши края, но… Я мало что хорошего могу сказать о нём! — внезапно воскликнула она, прижимая руки к груди. — Но он никогда бы не завёл неподобающих отношений с женщиной, потому что он ненавидел женщин, всех ненавидел, любая мысль об… о связи между мужчиной и женщиной была ему противна! — она снова склонила голову, словно устыдившись своей внезапной вспышки. — Скажите, почему вы спрашиваете об этом?

— В моих краях не так давно погибла женщина, — честно ответила Эжени. — Говорят, что она утопилась. Я думаю, что отец Клод мог быть к этому причастен.

— Бедняжка! — сестра Агата торопливо перекрестилась. — Да сжалится Господь над её душой! Что ж, если вы считаете, что он своими упрёками мог довести её до самого страшного греха, то я скажу: да, мог. Боже, ведь три года назад и я могла оказаться на месте этой несчастной!

Эжени затаила дыхание, боясь, что не услышит продолжения, но похоже, монахине давно уже не терпелось высказать то, что она хранила в себе. Из её чудесных больших глаз одна за другой покатились слёзы, она подняла голову и с болью посмотрела на собеседницу.

— Дитя моё, вы, наверное, знаете, как в этом мире опасно быть женщиной! Каждый второй мужчина смотрит на тебя как на вещь, которую можно забрать себе! Вот и со мной случилось… случилось… — она отчаянно втянула носом воздух и продолжила дрожащим голосом, — случилось нехорошее. Я возвращалась от кузины к своему дому… было не так уж поздно, сумерки… На меня напали сзади, затянули верёвку на шее и… ох! Дальше я ничего не помню. Очнулась уже под утро — платье разорвано, всё в земле, шею саднит. Я не знаю, как Бог дал мне сил пережить это и не наложить на себя руки, — она снова перекрестилась. — Такой позор, такой позор! И отец Клод, когда я пришла к нему на исповедь, строго отчитал меня — дескать, я сама виновата, что гуляла по ночам, что улыбалась мужчинам, да ещё и надевала в церковь своё самое нарядное красное платье! Не помню, как я выбежала тогда из церкви, — глухим голосом закончила сестра Агата. — Слава Богу, что отец Клод вскоре уехал — не знаю, как я смотрела бы ему в глаза. Потом я стала Христовой невестой и вот уже третий год замаливаю свои грехи.

— А тот, кто совершил с вами это… его так и не нашли? — шёпотом, словно боясь спугнуть дикого зверя, спросила Эжени.

— Куда там! — горестно махнула рукой сестра Агата. — Я стараюсь не думать об этом, но когда понимаю, что он, возможно, ещё ходит по земле и стережёт в кустах молодых девушек… ох! Невольно согрешишь и пожелаешь ему поскорее оказаться в аду!

— А в ваших краях ещё бывали случаи нападений на девушек? — Эжени вся подалась вперёд в ожидании ответа.

— Порой такое случается, — вздохнула монахиня, понемногу приходя в себя. — Только ведь вы знаете, как оно бывает: девушка с молодцем из соседней деревни предаётся утехам на сеновале, вдруг вбегает отец девушки, и вот она уже плачет, что молодец взял её силой, и он убегает от отца, который норовит проткнуть его вилами, — она рассмеялась, но смех вышел натянутым и невесёлым. — Только вот с бедной Эмилией Тере вышло иначе — за год до того, как это произошло со мной. Ей было всего пятнадцать лет, а уж какая она была красавица — первая невеста в округе! И надо ж было матери послать её к тётке через лес! Идти вроде бы недалеко, и был ясный день, но только Эмилию кто-то подкараулил, накинул сзади верёвку и… — сестра Агата судорожно втянула воздух. — Помнится, матушка говорила мне: не будь как Эмилия, никогда не ходи через лес в одиночку! Я-то, глупая, думала, что со мной такого никогда не случится, я же осторожная!

— А что потом стало с Эмилией? — голос Эжени вновь упал до шёпота.

— Да что там говорить! — сестра Агата снова махнула рукой. — Бедная девочка после того случая просто пошла по рукам. «Что уж беречь, когда всё потеряно», — говорила она. Её бедная мать едва не сошла с ума от стыда. Вся деревня знала, что к Эмилии захаживают мужчины. В конце концов она уехала с кем-то, говорили даже, что в сам Париж. И никто, конечно, не знает, что за зверь сделал такое с бедной девочкой — всю жизнь ей сломал!

— И отец Клод, конечно же, грозил Эмилии самыми страшными карами?

— Как же иначе? — грустно отозвалась монахиня. — Он называл её вавилонской блудницей и непрощаемой грешницей, только ей было уже всё равно. Она после того случая так ни разу и не заглянула в церковь. Да сжалится над ней Господь, — сестра Агата опустилась на колени перед алтарём и молитвенно сложила ладони.

— Благодарю вас за вашу историю, — Эжени уже направлялась к выходу, чувствуя, что ещё немного — и она сама заплачет, завизжит, закричит от невыносимой душевной боли. — Вы мне очень помогли. Пусть Господь не оставит вас на вашем пути.

Глава VIII. Расплата за грехи

Если дорога вперёд казалась девушке очень долгой и трудной, то обратный путь прошёл как в тумане. Эжени что-то ела, что-то пила, ночевала в жёстких постелях на постоялых дворах, о чём-то переговаривалась с Бомани, смотрела на мелькающие за окном леса и поля, а в голове у неё билась одна мысль: «Быстрее, быстрее, быстрее!». Пока ещё не слишком поздно. Пока ундину не поймали и не сожгли на площади перед церковью. Пока ещё одна молодая девушка не оказалась жертвой насильника.

Едва вернувшись в родные края, Эжени отправила Бомани в замок — распрягать лошадей, а также велела ему найти Леона и передать ему немедленно явиться к церкви. Негр попробовал возражать, но хозяйка уже выскочила из кареты и почти бегом кинулась прочь. Было раннее утро, настолько раннее, что небо едва-едва сменило цвет с чёрного на синий, повсюду ещё лежали тени, а дорога терялась впереди, и Эжени пару раз едва не упала. Добежав, наконец, до церкви, она огляделась. Вокруг было тихо и пусто, обитатели деревни в такой ранний час ещё спали. Девушка решительно пересекла площадь, подошла к тяжёлой чёрной двери и постучала.

— Отец Клод! Это я, Эжени! Мне нужно срочно с вами поговорить!

Как она и ожидала, священник не спал и открыл дверь почти сразу же. Эжени скользнула внутрь, внимательно глядя в его воспалённые, полные тревоги глаза и задаваясь вопросом, спит ли он вообще в последнее время.

— Что случилось? — отец Клод поспешно запер дверь и повернулся к гостье. — Почему вы пришли ко мне в такой час?

— Я кое-что узнала о ваших прошлых делах, — она сразу перешла в наступление. — Я говорила с сестрой Агатой.

— Я не знаю никакой сестры Агаты, — он покачал головой.

— Возможно, до того, как она приняла постриг, её звали иначе. До того, как её взяли силой, растоптали и унизили, едва не задушили, а вы обвинили в случившемся её саму. Я и с Эмилией Тере говорила, — она солгала, глядя прямо в лицо священнику, и не почувствовала никаких угрызений совести.

— С этой падшей женщиной? — отец Клод слегка вздрогнул.

— Ага, так вы знаете, что с ней случилось и кем она стала?

— В этом не было никакого секрета — вся деревня, да и соседние тоже, только об этом и говорили, — к священнику вернулось его самообладание. — Послушайте, я не понимаю. Вы уезжали, узнавали что-то о моём прошлом, говорили с женщиной весьма сомнительной репутации, а теперь вернулись и в чём-то меня упрекаете? Я всегда клеймил и буду клеймить порочных и развратных женщин, которые соблазняют мужчин и заманивают их в свои сети!

— Только Эмилии Тере было пятнадцать лет, и она никого никуда не заманивала.

— На некоторых девочках клеймо порока лежит с рождения, — ответил священник, не моргнув глазом, и Эжени подумала, что он, пожалуй, искренне верит в то, что говорит.

— И это значит, что их можно насиловать и убивать, да? — здесь требовалось не переиграть, и Эжени вся собралась, приготовилась к решающему выпаду. — Вы их обвиняли в том, что над ними совершили насилие, как будто это они виноваты, а не насильник, вы… — она застыла, глядя на отца Клода с ужасом, словно до неё только сейчас дошла истина. — Это же вы, — прошептала она. — Это всё вы!

— Мне кажется, вы сошли с ума, — холодно произнёс священник.

— Я думала, вы довели Агнессу до самоубийства, но всё намного хуже — это вы её убили! — воскликнула Эжени, гадая, успел ли Бомани передать Леону её слова и мчится ли капитан сейчас к церкви. — Вы её изнасиловали, как и Агату, как и Эмилию, только те не видели вашего лица, и вы их просто придушили, а Агнесса увидела, поэтому вы задушили её насмерть и сбросили тело в воду. Вы душили её чётками, так? Поэтому они порвались, поэтому там осталась бусина?

— Она была слишком сильной, — нехотя ответил священник, и Эжени ощутила, как по её спине бегут мурашки. — Сорвала с меня платок, которым я замотал лицо, вырвала из рук пояс, который я накинул ей на шею. Мне не оставалось ничего другого, кроме как схватить чётки и довершить дело. Но она и их порвала, и мне пришлось додушивать её голыми руками.

— Вы так спокойно об этом говорите… — прошептала она. — Неужели не было другого способа удовлетворить свою похоть?

— Ни одна из этих гордячек не отдалась бы мне добровольно, — отец Клод скривил губы. — Они были шлюхами, блудницами и получили то, что заслужили.

— Эмилии было пятнадцать!

— И кем она стала в итоге? Той же блудницей!

— Агата ушла в монахини!

— Думаю, из неё получится скверная монахиня, — отец Клод снова скривил губы. — Будь на это моя воля, я бы такого не допустил. Чтобы блудница стала Христовой невестой…

— Агнесса была верна своему мужу даже после его смерти!

— Это не продлилось бы долго, — отрезал он. — Рано или поздно она начала бы по ночам принимать у себя всех местных мужчин. Все они были блудницами, а блудницы не заслуживают ничего иного, кроме как попользоваться ими и бросить.

— Вы чудовище! — воскликнула Эжени. — Вас казнят за ваши преступления!

Она бросилась к двери и дёрнула за ручку, прекрасно понимая, что дверь заперта.

— А с чего вы взяли, что я позволю вам уйти? — раздался спокойный голос отца Клода. — Вы, я так понимаю, только что вернулись, пришли сюда одна, без вашего верного спутника и стали угрожать мне. Вы правда думаете, что я раскаюсь и отпущу вас?

— Сестра Агата всё знает. Я с ней говорила. И Эмилия Тере тоже, — быстро ответила Эжени, не отводя глаз от рук священника.

— Я уверен, они не знают, что на них напал я, — спокойно сказал отец Клод, неспешными движениями отцепляя от пояса чётки. — У них нет никаких доказательств, — чётки полетели на пол, — да и кто поверит шлюхе и полубезумной монахине? — он развязал пояс и стал наматывать один его конец на пальцы. — Никто не знает, что вы здесь. Я задушу вас, а тело сожгу, и все будут считать, что вас утащила местная нечисть. Можно, кстати, направить подозрения на вашего помощника — он в наших краях человек новый, а чужаков у нас не любят…

— А Агнесса? Что вы будете делать с ней? Вы уже убили её однажды, но она вернулась, — дрожащим голосом напомнила Эжени, отступая вглубь церкви.

— В церкви она меня не достанет, — ответил отец Клод, скользящими шагами подходя к ней. — Не пытайтесь отсрочить неизбежное. Лучше закройте глаза и примите вашу судьбу — так будет меньше мучений.

— Так я, по-вашему, тоже блудница? — она поняла, что Леон не успеет, и пора переходить к запасному плану, но всё ещё пыталась тянуть время.

— Я считал вас порядочной девушкой, но теперь, когда появился этот Лебренн… — он пожал плечами, продолжая двигаться в её сторону. — Не пытайтесь убедить меня, что он не ваш любовник, всё равно не поверю. Ему наверняка нужен ваш замок, а вам от него — понятно что. Вы ничем не лучше других женщин, — он вздохнул, как будто жалея, что Эжени не оправдала его надежд. — Но право, мне будет даже жаль вас убивать.

Девушка приподняла юбку и со всей возможной скоростью рванулась к проходу между скамьями. Священник метнулся за ней с неожиданным проворством — казалось, ему не мешает даже длинная ряса. Тем не менее Эжени успела добежать до конца прохода и развернуться лицом к врагу, вытащив из волос острую заколку, прежде чем отец Клод настиг её и повалил на пол.

Вблизи его дыхание было нестерпимо обжигающим, а глаза казались горящими, как у дракона. Он навалился на свою жертву всей тяжестью, стремясь накинуть ей на шею пояс. Эжени извивалась, кусала и царапала его руки, пыталась кричать, но верёвочная петля в конце концов захлестнула её шею, лишив последних глотков воздуха. Священник толкнул её лицом в пол и всем весом навалился сверху, придавливая тело жертвы к холодным каменным плитам. Перед глазами потемнело, в горле вспыхнула нестерпимая боль, а в пальцах появилось такое знакомое покалывание… и пляшущие перед глазами круги замерцали в каком-то только им ведомом колдовском ритме…

«Нет, нельзя! Только не сейчас! Ещё не сейчас!».

Закинув обе руки за голову, Эжени вслепую ударила заколкой и попала во что-то мягкое. Священник зарычал от боли, хватка ослабла, и девушка смогла сорвать с себя петлю, откинув её в сторону. Она даже поднялась на ноги, но бежать было бесполезно — перед глазами всё плыло, пол под ногами качался, в ушах шумело. Эжени медленно развернулась к отцу Клоду…

— Эжени!

Громкий крик эхом разнёсся по зданию. За секунду до этого послышался громкий треск, и дверь распахнулась, очевидно, выбитая сильным ударом снаружи. В церковь ворвался Леон, быстро огляделся и, подняв шпагу, крикнул через плечо:

— Заходи, Агнесса! Он твой!

Эжени даже через пляшущие перед глазами круги сумела разглядеть, как бледнеет смуглое лицо священника, как он поднимается и бросается прочь от возникшей в дверях женщины в белом, женщины, с волос которой капает вода, женщины, которая восстала из мёртвых.

***

Путь через лес занял у Леона и Агнессы больше времени, чем ожидал сын Портоса, и к церкви они вышли тогда, когда небо уже стало понемногу светлеть. Ундина долго ходила кругами вокруг здания — очевидно, её отпугивал крест. Леон подождал-подождал, затем не выдержал, подошёл прямо к двери и прислушался. Плотное дерево почти не пропускало звуки, но ему послышался слабый дрожащий голос, которому отвечал другой — отрывистый голос священника. Затем раздался быстрый топот бегущих ног и крик, по которому Леон безошибочно узнал Эжени де Сен-Мартен.

Дальше раздумывать было некогда. Бывший капитан отошёл на несколько шагов и с разбегу ударился плечом о дверь. Не с первойпопытки, но ему удалось выбить её и влететь внутрь, едва удержавшись на ногах. Он выхватил шпагу и огляделся, одновременно призывая Агнессу.

Эжени, вся красная, с прилипшими ко лбу волосами, стояла, шатаясь, держась одной рукой за ближайшую скамью, а другой за горло. Священник медленно отступал вглубь, прижимая к груди окровавленную руку. Возле ног Эжени валялся верёвочный пояс, а неподалёку от двери — чётки из чёрного камня.

Агнесса влетела в церковь, шипя и подпрыгивая, как будто пол жёг ей ноги — возможно, так оно и было. Только это и замедлило её передвижения и позволило священнику броситься прочь — должно быть, к какому-нибудь потайному выходу. Агнесса помчалась за ним, Леон бросился к Эжени, но та замотала головой и отчаянно захрипела:

— Нет, нет, нельзя… Не дайте ей его убить!

Гадать, что значит эта фраза, Леон не стал. Он обогнул задыхающуюся девушку и ринулся вперёд, догнал Агнессу, когда она уже почти настигла священника, схватил её за плечо и оттолкнул. Ундина оказалась неожиданно лёгкой и отлетела, как пушинка. Думать, может ли мёртвая женщина удариться и покалечиться, было тоже некогда. Леон развернулся к священнику — как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот достаёт из какого-то тайника пистолет.

— Если она его убьёт, она останется здесь! — простонала позади Эжени. — Ей нельзя убивать… только не ей…

Отец Клод вскинул пистолет, но Леон оказался быстрее — он пригнулся и сделал выпад шпагой. Выстрел прогремел над его головой, священник охнул, когда ему под рёбра вошёл клинок, и медленно осел на пол. Тут же Леон ощутил, как что-то взлетело на его спину, а потом левое плечо обожгло чудовищной болью.

Не сдержав крика, он рухнул на колени рядом с заколотым священником. Ундина слетела с его плеч и остановилась прямо перед ним, обнажив окровавленные зубы — острые, как иглы, и уже совершенно нечеловеческие. Леон успел подумать, что её невыносимое шипение будет последним звуком, который он услышит в этой жизни, но тут к Агнессе кинулась Эжени и окатила её из огромной чаши с водой.

Ундина, наверное, закричала бы, если бы могла, но она не могла, поэтому её развоплощение произошло совершенно беззвучно. Кожа сморщилась и почернела в тех местах, на которые попала святая вода, тело вмиг словно лишилось костей и бесформенным мешком упало на пол. Сквозь выступившие от боли слёзы Леон различил, как над изуродованными останками Агнессы Сенье поднимается её тень — сотканная не из тумана, как призрак Филиппа Тома, а из тонких серебристых струек и капель воды.

— Зачем, зачем? — заговорила Агнесса. Голос у неё оказался неожиданно низким и мелодичным, совсем не похожим на то ужасное шипение, которое она издавала, будучи ундиной. — Я ведь хотела сама…

— Убив человека, ты могла бы остаться в облике ундины и стать настоящим чудовищем, — Эжени всё ещё не до конца отдышалась. — А теперь твой насильник и убийца мёртв и никому больше не причинит вреда. Ты свободна, твоя душа свободна и может воссоединиться с душой твоего мужа.

— Мой муж, мой Жильбер… — по призрачному лицу Агнессы покатились слёзы. Она опустила голову и с состраданием посмотрела на Леона. — Простите, что укусила вас. Я была сама не своя, я была не я, а точно какой-то дикий зверь…

Леон смог только кивнуть — все его усилия уходили на то, чтобы не кричать в голос от боли.

— Теперь ты свободна, — повторила Эжени, протягивая руки к призраку. — Иди в свет, к своему мужу. Покойся с миром!

Агнесса Сенье не растаяла, как Филипп Тома, — она расплылась на множество струек и ручейков, которые рассыпались на капли, упали на пол и почти сразу же высохли на плитах пола. Тело ундины осталось лежать тут же — мокрое до нитки, обожжённое святой водой и уже совершенно безопасное.

Леон по-прежнему стоял на коленях, зажимая раненое плечо правой рукой и стискивая зубы, сквозь которые прорывались глухие стоны. Через пелену в глазах он увидел, что Эжени осторожно обходит тело священника и приближается к нему.

— Позвольте, — она присела рядом и опустила руку ему на плечо. Бывший капитан весь покрылся холодным потом в ожидании нового прилива боли, но его не последовало, и боль как будто бы даже отступила. Леон осмелился взглянуть на плечо и поморщился — рукав плаща и рубаха были разорваны и насквозь промокли от крови.

— Надо уходить, — Эжени растирала горло, на котором виднелся глубокий красный след от впившегося в кожу пояса. — Только… Сначала надо сжечь тело Агнессы. Местные не должны видеть её такой, особенно брат. Он с ума сойдёт.

От Леона толку было мало, поэтому Эжени всё сделала сама — дотащила тело ундины до двери, удерживая его за плечи, скрылась вместе с ним в ночной темноте, через пару минут вернулась, чтобы попросить у Леона огниво, и вновь исчезла. Сын Портоса не понимал, как ей удалось так быстро поджечь труп, но когда он, забрав шпагу, нетвёрдой походкой добрался до двери и вышел наружу, то, что осталось от Агнессы Сенье, уже ярко пылало на площади перед церковью.

— Ваша кобыла здесь? — спросила Эжени. Он помотал головой, и она нахмурилась. — Я тоже прибежала сюда, отпустив Бомани с каретой в замок… Что ж, придётся идти пешком. Если будет очень трудно, обопритесь на меня.

Леон не помнил, как он добрался до замка, приходилось ли ему опираться на хрупкое плечо Эжени де Сен-Мартен и не терял ли он по дороге сознание. Единственное, что он помнил — это жуткую слабость, пляшущие перед глазами круги и обжигающую боль в левом плече. К тому времени, как они добрались до замка, весь левый рукав плаща промок от крови. Подъём по лестнице стал настоящей пыткой, но каким-то чудом Леон доковылял до своей кровати и рухнул на неё.

Эжени тут же захлопотала вокруг него — она куда-то выходила, прибегала обратно, носила тазы с водой, баночки с мазями, бинты, куски ткани, чашки с различными жидкостями, пахнущими травами. В какой-то момент Леону пришлось преодолеть сонливость и сесть, чтобы девушка могла обработать его рану. Скинуть плащ было достаточно легко, с жилеткой и рубашкой пришлось повозиться, но вскоре вся мокрая от пота и крови одежда оказалась на полу, а полураздетый Леон сгорбился на краю постели.

Надо отдать должное Эжени — она действовала очень аккуратно и ловко, сначала промыв рану, затем смазав её какой-то пахучей мазью, от которой сильно защипало кожу, а после всего наложив повязку. От её мягких прикосновений боль немного поутихла, и даже в глазах немного прояснилось. Леон попытался выпрямиться, только сейчас осознав, что он сидит полуголый перед малознакомой девушкой, которой он вообще-то служит. Ситуация, конечно, была не такая, чтобы сгорать от стыда, но всё же он почувствовал себя неуютно — главным образом потому, что Эжени касалась его очень ласково, гораздо ласковее, чем касаются раненого при лечении, и Леону были приятны эти нежные касания, это разливающееся по коже тепло. Несмотря на то, что у её подручного было прокушено плечо, Эжени прикасалась не только к нему — то к спине, то к другому плечу, то осторожно опускала руку на грудь — и Леон каждый раз вздрагивал, но вовсе не от боли.

— Вот, выпейте, — перед его лицом возникла чашка с каким-то зеленоватым напитком, от которого веяло смесью трав.

— Что это? — нашёл в себе силы спросить Леон.

— Травяной чай. Он укрепит ваши силы.

Бывший капитан в несколько глотков осушил чашку и уронил голову на грудь, чувствуя, как тепло от горячей жидкости разливается по всему телу. Боль притихла, затаилась где-то внутри, и его неудержимо заклонило в сон.

— Вы всё-таки не послушались меня и подвергли свою жизнь опасности, — ровно журчал где-то над ухом голос Эжени. — Впрочем, не могу вас упрекать: ведь я сама поступила опрометчиво. Догадавшись, что во всём замешан отец Клод, я не предупредила ни вас, ни Бомани, а сразу отправилась к нему. Мне хотелось, чтобы он думал, что я в западне, что он может заставить меня замолчать, задушить меня.

— И он задушил бы, если бы не мы с Агнессой! — вскинулся Леон, морщась от вновь нахлынувшей боли.

— У меня был план, даже несколько планов! — возразила девушка. — Мне важно было, чтобы отец Клод потерял самообладание и набросился на меня, и он это сделал. А там либо вы или Бомани ворвались бы и спасли меня, либо я ранила бы его и сбежала, либо я заколола бы его, — она продемонстрировала острую тонкую заколку с навершием в форме совы.

— Вы не сумели бы убить его одной заколкой, — покачал головой Леон. — Он намного сильнее вас. Кроме того, у него был пистолет.

— Поверьте, вы меня недооцениваете, — Эжени принялась протирать заколку влажной тряпицей. — Оказывается, Агнесса — не первая его жертва. В местах, где он служил прежде, было два случая изнасилования девушек — их обеих душили сзади верёвкой. Обе остались живы: одна стала монахиней, другая… совсем наоборот. Но Агнесса видела его лицо, поэтому он убил её.

— Задушил чётками, — мрачно кивнул Леон. — Она ответила на все мои вопросы, там, на берегу. А потом повела меня к церкви. Я знал, что она хочет убить своего насильника, но не думал ей мешать.

— Ундина, в отличие от призрака, может оказаться привязана к земле кровью, — вздохнула Эжени. — Филипп Тома освободился, убив своего отца… впрочем, может, тут сыграло роль и то, что он лишился тела козла, тела, в котором он мог существовать. Но живые мертвецы, попробовавшие вкус крови… они могут начать убивать снова и снова. Отсюда и легенды об ундинах-людоедках, заманивающих путников в омуты.

— Она попробовала крови. Моей, — напомнил Леон. — Я теперь превращусь в такое же чудовище?

— Нет-нет! — девушка помотала головой. — Ундина не вампир и не оборотень, её укус не заразен. Но Агнесса и правда могла стать чудовищем. К счастью, она не успела никого убить, а под рукой так кстати оказалась святая вода — отец Клод знал, где прятаться от нежити! Её тело не выдержало воздействия святой воды и освящённого места, оно лишилось своих демонических черт, и дух Агнессы обрёл свободу. Мне жаль, что она укусила вас, — Эжени снова осторожно коснулась перевязанного плеча Леона. — Это моя вина: я напрочь забыла об этом законе крови и не предупредила вас раньше. Простите, господин дю Валлон.

— Неважно, я бы всё равно об этом не вспомнил, — пробормотал он и вздрогнул, только сейчас осознав смысл последней фразы. — Как вы меня назвали?

— Господин дю Валлон де Брасье де Пьерфон, — Эжени опустилась на кровать и заглянула ему в глаза — под её собственными глазами, большими и серыми, залегли тёмные круги. — Ведь такое ваше настоящее имя? Его, как и шпагу, вы унаследовали от отца?

— Откуда вы знаете? — он вздрогнул сильнее. — Кто вам сказал?

— Анжелика дю Валлон, ваша сестра.

— Вы видели её? Где? — здоровой рукой Леон схватил Эжени за кисть — она отшатнулась, резко высвободившись, и встала.

— В трактире, в соседней провинции, куда я ездила по делу священника. Я увидела у неё шпагу, очень похожую на вашу, и мы немного поболтали. Она сказала, что она дочь Портоса, унаследовала шпагу от своего отца и ищет брата, который унаследовал точно такую же шпагу. И брата её — какое совпадение! — зовут Леон.

— Вы сказали ей, где я? — Леон весь подался вперёд, не обращая внимания на прошивающую плечо боль.

— Нет, не сказала! — она с тревогой уставилась на него. — Боже, Леон, да вы бледны как мел! Успокойтесь! Я подумала, что раз уж вы решили скрыть своё имя и происхождение, то на это, наверное, были серьёзные причины, и не стала раскрывать вашу тайну. Но теперь объясните — что такого сделала вам ваша сестра, что вы не хотите её видеть?

— Ничего, — выдохнул он, обессиленно откидываясь назад. — Просто я не хочу её видеть. Ни её, ни её друзей. Кстати, вы их видели?

— Нет, она была одна, — ответила Эжени, взволнованно глядя на него. — Послушайте, Леон… дю Валлон, вы храбрый человек и уже второй раз рискуете жизнью ради меня, сражаясь с нечистью. Я не хочу лишаться вас, но я должна знать правду — почему вы назвались другой фамилией?

— Это фамилия моей матери, Корантины Лебренн, и под ней я прожил большую часть жизни, — глухо ответил Леон. — До недавнего времени я не знал своего отца, потому что я — незаконнорождённый.

— Ах вот оно что… — еле слышно протянула Эжени.

— У нас с Анжеликой разные матери, — продолжал он. — О том, что Портос — мой отец, я узнал при очень… трагических обстоятельствах.

— Вы можете не рассказывать, если очень устали, — великодушно предложила Эжени, но Леон заметил в её глазах огонёк любопытства и покачал головой.

— Нет уж, лучше я расскажу вам всё сразу, а вы уж решите, стоит ли оставлять меня на службе или выгнать.

И сын Портоса заговорил — сначала глухо, дрожащим голосом, превозмогая боль и усталость после бессонной ночи, затем его голос окреп, глаза заблестели, и неожиданный прилив сил победил боль. Он говорил про мальчика-бастарда, чьей заветной мечтой было найти отца; про юношу, которого не принимали в компанию друзья и высмеивали девушки, считая его чересчур мрачным и много о себе воображающим; про мужчину, который доблестно сражался с врагами Франции, только чтобы в итоге обнаружить, что истинные враги всё это время скрывались в золочёных кабинетах Лувра. Нашлось в его рассказе место и Арамису, с предсмертной улыбкой на устах падающему на песок возле моря, и Кольберу, с хитрой улыбочкой плетущему сеть интриг, и детям мушкетёров, чьи жестокие шутки всякий раз выводили Леона из равновесия, и всем тем случаям, когда его оглушали, связывали, обманывали, оставляли ни с чем, поднимали на смех, использовали вместо пешки в чужой игре. Вспомнил он и про Луизу де Круаль, которая за несколько дней перевернула всю его жизнь, и монахов-иезуитов, в обществе которых нашлось бы место и отцу Клоду, и про похищенные сокровища Франции. Под конец голос Леона звучал хрипло и еле слышно, и история возвращения драгоценностей, ухода в вечность отцов-мушкетёров и отъезда Леона из Парижа прозвучала совсем скомканно. Замолчав, бывший капитан королевских гвардейцев поднял голову и с изумлением уставился на Эжени.

Она плакала. Нет, даже не так — она рыдала. Обычно спокойное бледное лицо теперь раскраснелось, из глаз текли слёзы, девушка отчаянно втягивала воздух носом и подвывала, даже не стараясь сдержать рвущиеся из груди рыдания.

— Вы этого не заслужили! — простонала она. — Вы заслужили лучшего… намного большего… — её слова прервались судорожным всхлипом.

— Нет-нет, не надо, — растерянно пробормотал Леон. — Прошу, я вовсе не хотел вас расстроить… Не плачьте, пожалуйста, я не выношу женских слёз.

— Простите, — Эжени вытерла рукавом лицо. — Мне ещё никогда не было так жаль человека… и в то же время я никогда так никем не восхищалась. О, теперь-то я понимаю, почему вы уехали от них! Я бы тоже сбежала от такой сестры и её друзей на край света!

— Если бы я знал, что это вас так расстроит, я бы никогда не рассказал вам этого, — вздохнул Леон.

— О нет, я рада, что узнала правду! — воскликнула она. — Теперь я ещё больше восхищаюсь вашей храбростью и мужеством! Вы спасли свою сестру, хоть она и была вашим врагом, вы помогли вернуть королевские сокровища, вы…

— Да-да, — Леон осмелился перебить её. Ему было неловко из-за таких похвал, а ещё больше — из-за блестящих от слёз глаз Эжени, которые находились так близко и с восторгом смотрели не то ему в лицо, не то на его обнажённый торс. — Теперь, когда вы всё узнали, могу я немного отдохнуть?

— Конечно! — она стремительно поднялась с места. — Отдыхайте, отсыпайтесь, набирайтесь сил — уверена, они вам ещё понадобятся.

Эжени тенью выскользнула из комнаты, а Леон без сил рухнул на постель и провалился в сон, едва только голова его коснулась подушки.

Глава IX. Красная Шапочка

Эжени, как и в случае с Филиппом Тома, удалось успокоить волнения местных жителей и объяснить ситуацию. Она рассказала им правду — или, по крайней мере, почти правду. По словам Эжени, она отправилась в соседнюю провинцию, откуда три года назад прибыл отец Клод, и узнала о нападениях на девушек. Девушки, как она утверждала, вспомнили некоторые приметы, по которым она и догадалась, что насильником, скорее всего, был священник. Одержимая гневом, она примчалась домой и расставила отцу Клоду ловушку: явилась к нему в церковь и объявила, что знает обо всех его преступлениях. Священник, разумеется, попытался заставить её замолчать навечно, не зная, что за дверью ожидает господин Лебренн. Леон защитил свою госпожу, хоть и получил пулю в плечо. За несколько минут до этого отец Клод признался Эжени, что задушил Агнессу Сенье своим поясом и своими чётками. Выходит, что безутешная ундина искала мести своему убийце, а теперь она упокоится с миром.

Леон, все эти дни отлёживавшийся в замке, не знал, как Эжени избавилась от обгорелых останков Агнессы — закопала или утопила в реке — но был вынужден признать, что это было сделано очень ловко, потому что костей никто, к счастью, не нашёл. Отца Клода спешно похоронили, и ходили слухи, что на кладбище произошёл небольшой скандал — Гийом Лефевр плюнул в могилу и пожелал убийце его сестры гореть в аду. Впрочем, нельзя сказать, что крестьяне осуждали Гийома за этот поступок, да и Леон, то и дело вспоминавший свою собственную сестру, его прекрасно понимал.

Сюзанна не без оснований предположила, что она из-за своей красоты, молодости и постоянных прений со священником могла стать его следующей жертвой, и теперь её отношение к Эжени и господину Лебренну стало чем-то вроде преклонения. Она разболтала всей деревне, что этот «страшный человек, исчадие ада в рясе служителя Бога» намеревался задушить её, как бедную Агнессу, и только храбрая госпожа и её верный помощник не допустили этого. Служанка то и дело предлагала Леону помощь с промыванием и перевязкой раны, но тот упорно отказывался, предпочитая, чтобы этим занималась Эжени. На это было две причины. Первая — ни Сюзанне, ни кому-либо другому не стоило видеть, что у Леона на плече не огнестрельное ранение, а след от укуса, иначе поползли бы ещё более нехорошие слухи, а покойная Агнесса из мученицы превратилась бы в кровожадное чудовище, да и к Леону стали бы относиться с подозрением: не заразен ли он?

Вторая причина — хотя сын Портоса не признался бы в этом даже самому себе — заключалась в том, что ему было невыносимо приятно сидеть на кровати, ощущая тепло от свечей, горевших в стоящем рядом подсвечнике, и чувствовать мягкие прикосновения рук Эжени. Она ежедневно проверяла состояние его раны, смазывала своими чудодейственными мазями, меняла повязки, и Леон удивительно быстро пошёл на поправку. Слабость первых дней покинула его, рана затягивалась хорошо, боль в плече слабела с каждым днём, и вскоре бывший капитан готов был вернуться в седло и вновь служить Эжени де Сен-Мартен.

О его так внезапно открывшемся происхождении они почти не говорили. Девушка пыталась пару раз задавать вопросы, но Леон отвечал уклончиво, уходил в себя, и скоро Эжени оставила напрасные попытки. Она больше не упоминала его фамилии — ни материнскую, ни отцовскую — а звала его по имени, что Леона вполне устраивало. О его отце, сестре, других мушкетёрах и их детях речи тоже больше не шло — Эжени не спрашивала об этом из тактичности, а сам Леон ей ничего не рассказывал, опасаясь вызвать новый водопад слёз. Он так и не понял, почему девушка так бурно отреагировала на его историю — казалось, она испытывает из-за этого едва ли не более сильную боль, чем он сам. «Может, у неё тоже есть какая-то тайна, связанная с неизвестными отцами и незаконными детьми? Может, она сама была рождена вне брака?» — подумал было Леон, но вскоре отбросил эту мысль. Если бы это было так, то кто-нибудь бы проболтался — или всезнающая Сюзанна, или кто-нибудь из местных. В конце концов, Эжени могла просто очень сильно переживать за своего подручного, как она переживала за жену и дочь Жиля Тома, за Агнессу Сенье и других жертв священника, за всех слабых и беззащитных.

Эжени призналась, что она написала старому шевалье из соседней провинции письмо, в котором подробно рассказала о злодеяниях отца Клода, хотя и сомневалась, что старик извлечёт из этого жизненный урок и впредь будет внимательнее к своим людям. Единственное, о чём она просила — передать известия сестре Агате. «Она, скорее всего, будет молиться о его душе, как истинная христианка, но надеюсь, сердце её успокоится, когда она узнает, что человек, причинивший ей столько боли, больше ни на кого не нападёт», — с грустью сказала она Леону. «Я бы и Эмилии Тере написала, но не знаю, где она».

Между тем осень перевалила за половину, листья стали облетать, и теперь деревья стояли почти голые, зато земля была усыпана жёлтой, рыжей и красной листвой, шуршащей при каждом шаге. Птицы в большинстве своём покинули эти края, солнце появлялось всё реже и реже, небо затянуло беспросветным серым покрывалом, а холодные ветра больно резали лицо и приносили мрачные дождевые тучи. Несмотря на погоду, Леон и Эжени почти каждый день выбирались из замка и объезжали верхом окрестности, заглядывали в деревню, разговаривали с местными, скакали по лесу или вдоль реки. Эжени говорила, что зимой большая часть нечисти ложится в спячку, подобно лесным зверям, поэтому скоро должно стать поспокойнее.

Правда, местные имели на этот счёт другое мнение. Ундина, пугавшая их с лета, упокоилась с миром, но ходили иные слухи: о чудовищном волке, который бродит по лесу в полнолуние и нападает на скот, о рогатых лесных духах, прячущихся среди деревьев и завлекающих запоздалых путников пением, о ночных пастухах, которые настолько безобразны, что не смеют показаться на свет и громкими жалобными криками предупреждают людей об их появлении. Леон и сам не раз слышал на исходе дня долгие протяжные крики, доносящиеся из леса, но придерживался мнения, что это кричат оставшиеся на зиму птицы или какие-то звери. Рана его зажила, и теперь он уверенно держался в седле, но зато больше не было этих вечеров, когда Эжени осторожными, почти нежными движениями втирала в его кожу мазь, а он сидел, боясь пошевелиться, стараясь дышать ровно и сдержать сумасшедше бьющееся сердце.

«Уж не влюбляюсь ли я?» — на этот вопрос бывший капитан не находил ответа. Да, Эжени была хороша собой, несмотря на вечную печаль, храбра и умна, её чуткость помогла раскрыть уже два преступления. Леон невольно испытал восхищение, когда она рассказала ему, как обнаружила связь между изнасилованиями Агаты с Эмилией и гибелью Агнессы. Обеих девушек душили, а Агнесса после смерти лишилась дара речи, и, как предположил Леон, была либо задушена, либо зарезана. Нападения на Агату и Эмилию произошли, когда отец Клод жил бок о бок с ними, теперь же он переехал в земли Эжени, и пожалуйста — нападение на Агнессу! Если же вспомнить порванные чётки, то появлялось и орудие преступления, и священник становился более чем подозрительной фигурой.

Такой ясный ум вызывал у Леона уважение, равно как и стремление защитить обиженных и угнетённых, будь они живыми людьми, мертвецами или духами. Но при этом он хорошо помнил слова, сказанные Эжени при первой встрече: «Я не собираюсь замуж». Что ж, он тоже не собирался жениться на ней, а быть её любовником… Леон был уверен, что такая серьёзная и порядочная девушка как Эжени де Сен-Мартен просто не может позволить себе завести любовника. Да и к чему портить такой хороший союз любовными дрязгами?

Что касается Эжени, то она была по-прежнему вежлива, не скрывала своего восхищения храбростью капитана, хоть и упрекнула его за то, что он отправился ночью на встречу с ундиной («А если бы в ней не осталось уже совсем ничего человеческого, и она бы набросилась на вас прямо там?»). Кроме того, Леону казалось, что она испытывает к нему жалость из-за всей этой истории с мушкетёрами и сокровищами, и это его злило. Честное слово, уж лучше бы презирала его за незаконное происхождение, чем жалела!

В начале зимы произошло одно событие, которое положило начало новому приключению, втянувшему в свой водоворот Леона и Эжени. Пропала маленькая Луиза Мерсье — дочь той самой Эммы Мерсье, подруги Сюзанны и одной из главных местных сплетниц. Девочка выбежала погулять, а мать, занятая своими хлопотами, спохватилась только тогда, когда уже стемнело. Луиза так и не пришла домой, дети постарше, игравшие с ней, могли сказать только, что они играли в прятки возле леса, и девочка, должно быть, заблудилась среди деревьев.

Немедленно поднялась тревога. Крестьяне жгли факелы, заряжали ружья, кое-кто запасался чесноком, солью и всякими оберегами против нечисти. Как назло, было полнолуние, и мертвенно-белая, идеально круглая луна взирала на творящуюся внизу суету словно с насмешкой. Эмма Мерсье, когда-то красивая, но теперь располневшая после череды родов и выкидышей женщина, безудержно рыдала, даже не пытаясь поправить выбившиеся из-под чепца тёмно-каштановые пряди и громко хлюпая носом.

— Луиза, девочка моя… Ох, ей же семь лет всего! Она пропадёт, замёрзнет, её там убьют, съедят… ох!

Сюзанна, сестра Эммы Лили, соседки и подруги окружили её, гладили по волосам, поили водой и приговаривали, что всё будет хорошо, что все мужчины уже собрались и сейчас пойдут в лес, искать Луизу, что она хоть и маленькая, но смышлёная, она выживет, что здесь уже госпожа Эжени и господин Леон… Эмма, никого не слушая, билась в истерике, падала на колени и причитала:

— Потеряла я её, мою доченьку… За что караешь, Господи? За чтооо? — её плач перешёл в протяжный надрывный крик. Не в силах выслушивать это, Леон отошёл к мужу Эммы, невысокому невзрачному мужчине с тоскливыми выцветшими глазами пьяницы. Он смотрел в землю и тихим голосом повторял: «Как же так? Не уберегли девчонку. Как же так?».

— Как она выглядит, твоя дочь? — Леон встряхнул его за плечо и тут же обругал себя: можно подумать, в лесу в полнолуние блуждает много маленьких девочек! Впрочем, Мерсье не услышал в этом вопросе ничего странного и с охотой ответил:

— Белокурая она, сударь, маленькая и белокурая. И плащик я ей сшил с капюшоном… я ведь портной, сударь. Красный плащик, чтоб она, значит, была среди девчонок самая нарядная. Как же так? Не уберегли…

— Красный — это хорошо, — Леон изо всех сил старался, чтобы голос звучал бодро. — Красный издалека видно. Нам легче будет её найти.

Эжени на Ланселоте уже кружилась на улице, тревожно оглядываясь. Её лицо по бледности могло соперничать с лунным ликом, тёмные волосы выбились из-под капюшона серого плаща. Леон заметил, что она взяла с собой пистолет, и хотел спросить, не заряжен ли он серебряными пулями, но не успел — девушка уже мчалась к лесу.

В эту ночь, наверное, не было ни одного спящего жителя во всей деревне — как и во всём лесу. Люди ворвались в него нежданными гостями, разбудили зверей и птиц криками, ударами палок о стволы, выстрелами, топотом копыт, разогнали ночную тьму светом факелов. Всю ночь звучали, перекликаясь и отдаваясь эхом, голоса: «Луиза!», «Луиза Мерсье!», «Отзовись!», «Где ты?». Нечисть, если она и была, попряталась по углам, должно быть, проклиная вторгшихся в её края людей, как горные тролли проклинали епископа Гудмунда.

Ночь уже подходила к концу, руки и ноги Леона сводило от усталости и холода, он совершенно сорвал голос, выкрикивая имя Луизы, а толку всё не было. Эжени то появлялась, то исчезала, её звонкий вначале голос звучал теперь почти как шёпот, а на бледном лице Леон заметил дорожки слёз. Окружавшие их мужчины становились всё мрачнее и, уже не стыдясь госпожи, отпускали проклятья в сторону леса, живущей в нём нечисти и глупых детей, которым обязательно надо убежать в самую чащу, несмотря на строжайшие запреты родителей.

Мелькнувшее справа красное пятно Леон сначала принял за обман зрения, потому что перед глазами у него от бессонницы то и дело появлялись цветные круги. Но вот он моргнул, присмотрелся повнимательнее и вздрогнул: среди деревьев стояла девочка, закутанная в красный плащ, на первый взгляд вполне живая и невредимая. Из-под капюшона падали светлые пряди, голубые глаза хоть и покраснели от слёз, но глядели на людей с любопытством.

Леон не мог кричать, поэтому просто протянул руку и указал на девочку. Охотники и крестьяне тут же загалдели, бросились к ней, один из них подхватил Луизу и усадил на седло перед собой.

— Живая? Целая? Замёрзла? — он лихорадочно осматривал девочку. — Ну не молчи, скажи что-нибудь!

— Дядя Бернар! — Луиза всхлипнула и прижалась к его груди, уткнувшись лицом в густую тёмную бороду. — Я к маме хочу…

Леон никогда ещё не видел такого подъёма духа в местных, да если уж на то пошло, и в людях вообще. Окружавшие его люди радовались так, словно они победили в решающем сражении, которое должно положить конец войне, — они горланили песни, просто кричали, снова колотили палками по деревьям, кто-то даже пару раз выстрелил в воздух. Неожиданно Леон ощутил странное чувство восторга, вызванное причастностью к этому событию, — он ведь тоже был с ними, помогал найти девочку, это ведь он первый её заметил. Кинув взгляд на Эжени, он увидел, что девушка плачет, не скрывая слёз.

Когда торжественная процессия остановилась возле дома Мерсье, Эмма кинулась к ним навстречу, но упала на колени, не добежав. Бернар опустил Луизу на землю, и та бросилась в объятия матери. Эмма обхватила дочь и прижала к себе так крепко, словно собиралась никогда больше не разжимать рук.

— Доченька моя… вернулась… хвала небесам… ангелам и Господу… — расслышал Леон среди её неразборчивых причитаний.

— Прости, мамочка, — Луиза прильнула к матери и потёрлась щекой о её подбородок. — Я больше никогда-никогда не буду, обещаю! Я только хотела спрятаться в дупло, чтобы Оливье меня не нашёл, а потом выпрыгнуть и напугать его. Но того дерева, где было дупло, я не нашла, стала искать дальше, а потом стала кричать, но уже стемнело и никого не было…

— Доченька моя! — всхлипывая, повторяла Эмма. Её муж судорожно крестился, прижимая к себе заспанного мальчика лет трёх — видимо, младшего ребёнка. Луиза вытерла опухшие глаза, чуть отстранилась от матери и решительно заявила:

— А я ничуть не испугалась! То есть испугалась сначала, а потом мне уже не было страшно. Потом, когда волк пришёл.

— Какой волк? — Эмма вздрогнула и быстро перекрестилась.

— Большой, — Луиза встала на цыпочки и подняла руки, силясь показать размер волка. При этом её плащик распахнулся, и стало видно, что он порядком изорван — очевидно, девочка цеплялась за ветки и кусты, пытаясь выбраться из леса.

— Я думала, он меня съесть хочет, и заплакала, стала просить не есть меня, потому что меня дома мама с папой ждут. Я сказала, что принесу ему еды, если он меня не съест. А он меня облизал, — Луиза провела ладошкой по лицу, — а потом лёг рядом и прижал меня лапой. Он был большой и тёплый, только от него плохо пахло, — она наморщила носик. — Он так долго меня согревал, почти всю ночь, я даже немного поспала. А потом он меня вывел на полянку, а сам ушёл. И тут меня нашли, — девочка обернулась, глядя большими восхищёнными глазами на Бернара.

— Господи Боже, доченька, ты умом тронулась? — жалобно простонала Эмма. — Какой волк, о чём ты?

— Успокойся, Эмма, — Бернар похлопал её по плечу и наклонился к девочке. — Наша Луиза бродила по лесу много часов, напугалась, может, заснула где-нибудь под кустом, вот ей и привиделся волк. Чудом ещё, что не замёрзла!

— Он правда был! — девочка топнула ножкой. — Он меня спас! Я вся пахну волком, ты понюхай!

— Лесом ты пахнешь, — терпеливо объяснил охотник. — Лесом и шерстью. Там в лесу волчьи следы были, это правда. Так мало ли в лесу волков водится! Тебе повезло, глупышка, что они тебя не растерзали!

— А может, это был не обычный волк? — Луиза с опаской посмотрела в светлеющее небо, где таяли очертания луны. — Может, это был волк-оборотень?

— Да что же это такое! — Эмма всплеснула руками, поднимаясь с колен. — Одну ночь в лесу побыла и головой тронулась, бедняжка! Пойдём, я тебя искупаю, ты же вся дрожишь!

— Оборотней не бывает. Это всё сказки, — вставил отец девочки, поднимая на руки сына.

— Сказки — не сказки, не знаю, — протянул ещё один охотник, молодой человек с худым длинным лицом и чёрными волосами, собранными в хвост. — А только оборотень её бы загрыз, как пить дать, и косточек бы не оставил!

— Типун тебе на язык, Турнье! — ругнулся Бернар. — Не видишь, девочка и так еле жива от страха? Враки это всё — про оборотней и про добрых волков! Просто примерещилось Луизе, со страху. Или выдумывает она.

— Зачем?

Это короткое слово было произнесено Эжени, и все взгляды невольно обратились к ней — за всё время после спасения девочки она не произнесла ни слова.

— Почём я знаю, госпожа, — Бернар почесал бороду. — Дети, они такие, их хлебом не корми, дай что-нибудь сочинить. Помнится, я в детстве играл с мальчишками в рыцарей и драконов. И спроси меня кто тогда, как выглядел дракон, я бы сказал, что у него из пасти валил дым, а вместо глаз были огромные сапфиры — и я свято верил, что видел этого дракона наяву! А Луиза, значит, придумала волка. Ну да ладно, по мне, так неважно — сама она спаслась, мы вовремя её нашли, вывел её волк-оборотень или ночной пастух. Главное, что жива!

— Это верно! — поддержали его криками остальные охотники. Леон молча кивнул, Эжени перекрестилась. Всю обратную дорогу до замка они ехали, не переговариваясь. К девушке вернулась её обычная задумчивость, и только перед самым подъездом к замку она обратилась к своему спутнику.

— Я, конечно, счастлива, что всё завершилось хорошо и Луиза вернулась в лоно семьи. Но… какая всё-таки странная история про волка-спасителя! Сдаётся мне, здесь замешана магия.

Леон в ответ только пожал плечами — он всё равно не знал, что сказать, даже если бы и мог говорить.

***

Прошло около двух недель после той страшной ночи, когда пропала маленькая Луиза Мерсье. Никаких волков поблизости не возникало, девочка полностью оправилась и чувствовала себя прекрасно, так что не могло быть речи о том, что её околдовали или подменили в лесу. Эжени, узнав об этом, выдохнула с облегчением. В последнее время она пыталась найти сведения об оборотнях в своих многочисленных книгах, но для этого нужно было сначала привести эти книги в порядок, расставить их по именам авторов, названиям, году написания, тематике… При этом книги о колдовстве, магических обрядах, волшебных тварях и нечистой силе должны были стоять и не слишком далеко — чтобы к ним можно было обратиться в любое удобное время; и не слишком близко — чтобы не попасться на глаза кому не надо.

Так что в последние дни Эжени приводила в порядок свою библиотеку. Сначала она хотела привлечь к этому делу Леона, но потом подумала, что он скорее согласится вновь столкнуться с ходящим на задних ногах козлом или взбесившейся ундиной, чем будет расставлять книжки по пыльным полкам. Поэтому бывший капитан то уезжал в деревню, то отправлялся в конную прогулку по окрестностям, то оттачивал своё мастерство фехтования, а Эжени разбирала книги и старалась не вспоминать те дни после ранения, когда она была вынуждена заботиться о плече Леона.

Нет, ей и раньше случалось видеть полуголых, да и совсем голых мужчин — на картинах, скульптурах, на рисунках в одной очень интересной книжке, некогда привезённой отцом не то из Индии, не то из Китая, заботливо спрятанной в самый дальний угол и, конечно же, найденной любопытной Эжени. Когда она была помладше, то иногда бегала на речку и подсматривала за купающимися мальчишками — ведь любопытство, как известно, не порок, а черта женского характера. Но одно дело — смотреть, а совсем другое — прикасаться, ощущать тепло чужого тела, чувствовать, как оно вздрагивает и напрягается под её рукой… Кроме того, Эжени догадывалась, что Леону эти прикосновения вовсе не были неприятны.

Нет, надо думать о чём угодно, только не об этом! Леон стал для неё верным союзником, защитником, помощником, даже, возможно, другом, но она ведь сама сказала ему — никакого замужества! В деревне, конечно, ходят слухи о них, проклятый священник был уверен, что Эжени и Леон состоят в любовной связи, но слухи ходили бы в любом случае. Вначале она настороженно относилась к своему новому стражнику, готовясь выгнать его, если он позволит себе хоть какую-то вольность, но Леон всегда был учтив по отношению к своей госпоже, и Эжени немного успокоилась. Может, у него есть трагичная история любви в прошлом — он ведь упоминал о какой-то де Круаль… Может, он нашёл себе даму сердца в какой-нибудь местной красавице — да хоть в Сюзанне! Хотя это вряд ли — тогда об этом бы точно говорила вся деревня. Может, его вообще не женщины интересуют…

«Так, остановись! Это уже точно не твоё дело! И вообще, такие мысли тебя ни к чему хорошему не приведут», — строго сказала Эжени самой себе и на следующее утро отправилась в поездку верхом, чтобы развеяться и привести в порядок свой разум.

Это произошло, когда она летела на Ланселоте по склону холма в сторону леса. Откуда-то из кустов, едва ли не наперерез ей, выскочил мальчишка, кубарем скатился по склону, поднялся, сделал несколько шагов и упал. В тот же миг издалека донёсся неясный, но полный злобы и ругательств крик мужчины. Эжени подъехала к лежащему и, соскочив с седла, склонилась над ним.

Она знала этого мальчишку — это был Оливье Дюбуа, сын Катрин Дюбуа, овдовевшей пару лет назад. Мальчику было не то одиннадцать, не то двенадцать лет, высокий для своего возраста и худой, он смотрел на Эжени огромными голубыми глазами и отчаянно пытался перевести дыхание. Грудь Оливье ходила ходуном, над верхней губой и на висках блестели капли пота, вьющиеся каштановые волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

— От кого ты бежал? — спросила Эжени, стараясь придать своему голосу строгость. Это не очень-то удавалось: Оливье слыл хулиганом и сорвиголовой, а она не особо умела ладить с детьми.

— От Абеля Турнье, — выдохнул мальчишка. Тут же, словно в подтверждение его слов, донёсся громкий крик, в котором явственно звучали проклятия. Оливье быстро оглянулся, похожий в этот миг на затравленного, но всё ещё способного кусаться волчонка.

— Что ты ему сделал?

Мальчик что-то невнятно пробурчал сквозь зубы, а потом вдруг потянулся вперёд и схватил Эжени за подол платья — она от неожиданности отшатнулась.

— Помогите мне! Он дурной человек, он хочет погубить меня и мою матушку!

— Я защищу тебя. При мне он не посмеет тебя тронуть, — произнесла Эжени, мысленно молясь, чтобы это действительно было так.

— Потом будет хуже, — замотал головой Оливье. — Спрячьте меня!

Эжени лихорадочно огляделась. На дороге уже слышались тяжёлые шаги, неумолимо приближавшиеся к ним. На миг девушка поддалась панике, поняв, что она тут совсем одна, не считая мальчика, а Абель Турнье сильный мужчина, и репутация у него не из лучших, а она даже не взяла с собой пистолет…

— Беги в овраг! — у неё перед глазами ярко вспыхнула картинка из детства — тогда она иногда играла с соседскими детьми, и любимой игрой её были прятки, а любимое место для пряток было как раз здесь. — Спрячься за большим валуном, там небольшая яма!

Оливье без лишних слов кинулся в указанном направлении. Эжени успела вернуться в седло и привести в порядок дыхание, когда на холме показался Абель Турнье.

— Госпожа Эжени! — он на ходу поклонился, махнув шляпой. — Вы видели тут мальчишку? Оливье Дюбуа?

— Видела, — она заставила себя не смотреть в сторону, куда убежал мальчик. — А что он вам сделал? Вы злитесь, как будто в вас дьявол вселился!

— Этот дрянной мальчишка пробрался ко мне в дом и пытался поймать меня в мой же капкан, — сквозь зубы ответил Турнье. — Поймаю — уши оторву, чтоб неповадно было! Куда он побежал?

— Туда, — Эжени махнула рукой в сторону, противоположную той, куда скрылся Оливье, и охотник, слава Богу, без лишних вопросов кинулся прочь. Подождав, пока он скроется из виду, Эжени подъехала к валуну и остановилась.

— Эй, можешь вылезать. Он убежал.

— Спасибо вам! — мальчишка змеёй выполз из-за огромного камня и выпрямился, тщетно пытаясь отряхнуть испачканную землёй одежду.

— Но тебе придётся объяснить, что это за история с капканом, — строго сказала она. — Зачем ты пролез в чужой дом и пытался поймать его хозяина в капкан?

— Я не пролезал, — процедил Оливье, оглядываясь в поисках путей к отступлению.

— Значит, Абель Турнье солгал? Я могу позвать его и спросить, кто из вас говорит правду, — пригрозила Эжени. — Эй, если ты сейчас убежишь, я всё расскажу твоей матери, — она сказала первое, что пришло в голову, но это возымело чудодейственный эффект. Оливье вздрогнул всем телом, кинулся к ней и схватился за стремя.

— Нет, прошу вас! Не надо!

— Тогда ты всё расскажешь мне. И господину Лебренну, — добавила она, подумав. — Мне не нравится, когда в моих землях творятся странные вещи.

— Так они всегда здесь творятся, — дерзко усмехнулся мальчишка, но тут же потупился и вновь испуганно огляделся. — Надо поскорее уходить отсюда, а то Турнье вернётся!

— Садись сзади, — Эжени подождала, пока Оливье заберётся в седло и схватится за её талию, и решительно подстегнула коня. — Не знаю, мечтал ли ты когда-нибудь увидеть замок Сен-Мартен изнутри, но сегодня тебе представился шанс в нём побывать.

Глава X. Дела чужие и свои

Леон вернулся со своей ставшей уже привычной конной прогулки ненамного раньше Эжени — спешиваясь, он услышал вдалеке дробный стук копыт, а вслед за ним на дороге показался и Ланселот с сидящей на нём всадницей. Когда она подъехала ближе, Леон увидел, что Эжени не одна — за её спиной сидел тощий мальчишка с кудрявыми рыжеватыми волосами. На госпожу и её подручного он воззрился испуганно и в то же время с вызовом, а при виде Бомани его рот приоткрылся от удивления. Конюх не так часто бывал в деревне, и о нём ходили самые разные слухи — кое-кто даже считал негра колдуном. Впрочем, Эжени не позволила своему нежданному гостю вдоволь насмотреться на чернокожего слугу.

— Пойдём со мной, — велела она и пояснила Леону, — это Оливье Дюбуа. Я встретила его сегодня утром у холмов и укрыла от гнева Абеля Турнье. По его словам, Оливье хотел поймать его в его же собственный капкан, и Турнье был очень зол.

— Я не хотел ничего плохого, — буркнул мальчишка, следуя за хозяйкой замка в её кабинет. Леон шёл за ними, то и дело поглядывая на сгорбленную спину Оливье, хотя непохоже было, что тот собирается удрать. По пути до библиотеки он успел осмотреться, с нескрываемым любопытством глядя на картины в золочёных рамах, тяжёлые шторы и высокие потолки. В библиотеке Эжени села за стол, Оливье встал перед ней, насупившись и исподлобья глядя на девушку, Леонже отошёл к двери, раздумывая, что такого сделал этот мальчик, чтобы заставить Эжени привезти его к себе в замок.

— Ну, что ты делал в доме Абеля Турнье? — она явно пыталась напустить на себя строгий вид, но ей это не очень удавалось, и Леон едва сдержал усмешку, подумав, что для строгого разговора Эжени следовало бы обратиться за помощью к нему. Впрочем, Оливье Дюбуа уже пришёл в себя, и по нему было видно, что он не даст так просто себя напугать.

— Ничего, — пробормотал он, глядя в пол.

— Ты лжёшь, мальчик, — покачала головой Эжени. — Нехорошо. А я ведь спасла если не твою жизнь, то хотя бы твою спину от побоев.

— Турнье — дурной человек, — Оливье всё ещё глядел в пол.

— Абель Турнье — это один из охотников, что помогали искать маленькую Луизу? — вмешался Леон. — Такой худой, бледный, черноволосый?

— Именно он, — кивнула Эжени.

— Он похож на крысу, — зло бросил мальчишка. — Он хочет навредить моей матери!

— Каким образом? — спросил Леон.

— Как будто вы не знаете, — Оливье скривил губы. Бывший капитан уже собрался гаркнуть, чтобы тот разговаривал с господами должным образом, но перехватил взгляд Эжени и увидел, как та еле заметно качает головой.

— Откуда же нам знать? — мягко спросила она. — Я, к сожалению, не очень близко знакома с твоей матерью, но может быть, я смогу ей чем-то помочь?

— Она не захочет, — мальчик затряс головой. — Она откажется от помощи, я знаю!

— Почему?

— Турнье угрожает ей. Он пристаёт к ней, хочет, чтобы она… была с ним, — ему явно с трудом давались эти слова, он тяжело сопел и бросал из-под бровей мрачные взгляды на госпожу.

— Но он не хочет на ней жениться, так? — внесла ясность девушка.

— Не хочет, — кивнул Оливье. — Мы не нужны ему, только моя мать.

— Мы?

— Я и Элиза, моя сестрёнка.

— Сколько ей лет?

— Шесть.

— Чем Турнье угрожает твоей матери? — подал голос Леон. Мальчик оглянулся через плечо — не испуганно, а скорее затравленно.

— Я не знаю, — он опустил глаза, и в его голосе сын Портоса безошибочно расслышал ложь.

— Мы не сможем помочь тебе и твоей матери, если не будем знать всей правды, — снова заговорила Эжени. — У твоей мамы нет никого, кто мог бы защитить её от домогательств Турнье?

Оливье помотал головой и снова уставил в пол.

— А что ты делал в доме Турнье? — девушка чуть повысила голос.

— Хотел поймать его в его же волчий капкан, — тихо ответил мальчик, не поднимая глаз.

— Зачем?

— Хотел проучить его. Чтобы он сидел дома и не лез к моей матери. Но он заметил меня, и мне пришлось удирать. Он догнал бы меня, если бы не вы, — на последних словах он всё-таки поднял голову и посмотрел в лицо Эжени.

— Возможно, я поступила неправильно, защитив тебя? — задумчиво протянула она.

— Если хотите, можете отдать меня ему, — на этот раз мальчишка смотрел ей прямо в глаза. — Пусть выпорет меня, пусть побьёт! Но просить прощения я у него не буду! Он это заслужил!

— Послушай, — кажется, Эжени уже приняла решение. — Так или иначе, мне придётся поговорить с твоей матерью насчёт Абеля.

— Только не говорите ей про капкан! — вскинулся Оливье.

— Даже если не расскажем мы, расскажет сам Абель, — заметил Леон. — Не догнав тебя, он первым делом отправится жаловаться твоей матери.

— Она его на порог не пустит! — горячо возразил мальчик. — И не поверит ни одному его слову, — закончил он уже менее уверенно.

— Ты должен пообещать не соваться больше к Абелю, — твёрдо сказала Эжени. — Удастся твоя очередная затея или нет, но тебя в любом случае ждёт большая беда. И твою матушку тоже. Ты ведь не хочешь, чтобы она пострадала из-за тебя?

— Я знаю, что это было глупо, — сквозь зубы ответил Оливье. — Но я не знал, что ещё можно сделать. Вы бы слышали, что он ей говорил! — снова вспыхнул он.

— Уж я догадываюсь, — усмехнулся Леон.

— Если бы я был старше, я бы взял ружьё и застрелил его! — Оливье повернулся к нему, его сверкающие светлые глаза остановились на шпаге, висящей на боку капитана. — Если бы у меня была такая шпага, как у вас, я бы заколол его!

— И отправился бы в тюрьму, а потом на виселицу, — охладил его пыл Леон.

— Мы поговорим с твоей матушкой и постараемся защитить её, — вмешалась Эжени. — Но ты должен пообещать больше не вмешиваться в дела взрослых — и сдержать своё слово.

— Это и мои дела тоже, — упрямо заявил мальчик. — Я уже почти взрослый. Мать всегда говорит, что я её защитник, её и Элизы.

— И всё-таки ты должен поклясться, — строго сказала Эжени. Оливье дёрнул головой, словно воротник внезапно стал ему тесен.

— Хорошо, я клянусь. Своей… своей жизнью.

— Которая, не сомневаюсь, очень дорога для твоей матери, — кивнула Эжени. — Всё, теперь можешь идти. И постарайся не попасться на глаза Абелю Турнье.

Мальчишка припустил со всех ног. Леон последовал за ним — не то чтобы он всерьёз опасался, что Оливье что-нибудь украдёт или сломает, но осторожность никогда не помешает. Эжени тоже пошла следом, но держась в некотором отдалении. Уже перед самым выходом Оливье развернулся и посмотрел Леону в лицо.

— Можно подержать?

— Что? — не понял бывший капитан.

— Вашу шпагу. Можно посмотреть?

Леон поймал себя на том, что закатывает глаза, однако вынул оружие из ножен и протянул мальчику, мгновенно вспомнив себя в детстве, вместе с другими мальчишками заглядывавшегося на мушкетёров короля и гвардейцев кардинала и мечтавшего быть одним из них, протыкать шпагой врагов, гарцевать на коне, кланяться, эффектно взмахивая шляпой, и ловить девичьи взгляды…

— Осторожней, не уколись!

— Я знаю, каким концом держат шпагу! — возмутился Оливье, с величайшей осторожностью принимая оружие обеими руками.

— Я не про остриё, я про эфес, — пояснил Леон. Мальчик немедленно повернул шпагу эфесом к себе и с восхищением уставился на виноградные грозди и колючие рожки Вакха, провёл пальцем по буквам девиза, взвесил оружие на руке и наконец, с трудом оторвав от него взгляд, вернул Леону. Потом он неловко кивнул, развернулся и опрометью кинулся прочь. Проследив за ним взглядом, Леон обернулся к Эжени и увидел, что она пытается сдержать улыбку.

— Простите, — потупилась она, заметив его взгляд. — Просто это было так трогательно… Видите, для кого-то вы уже стали кумиром.

— Раньше мы мечтали стать д’Артаньянами, а теперь крестьянские мальчишки хотят стать нами, — заметил Леон. — И нельзя сказать, что это меня радует. Не думаю, что я — хороший пример для подражания. Хотя этот Оливье напомнил мне меня в детстве.

— Вы были таким же угрюмым волчонком? — она всё ещё улыбалась.

— Вы не представляете, насколько точно сюда подходит слово «волчонок», — вздохнул Леон. — Когда я ещё не владел отцовской шпагой, готов был искусать любого, кто дурно отозвался бы о моём происхождении. Как вы понимаете, мне довольно часто приходилось пускать в ход зубы.

Улыбка Эжени померкла, и Леон в очередной раз мысленно обругал себя: зачем он только заговорил о своём детстве! Девушка так редко улыбается, и нужно же ему было разрушить один из таких редких моментов!

К Катрин Дюбуа они отправились вскоре после завтрака. Зима окончательно вступила в свои права, дул резкий порывистый ветер, кое-где уже лежал снег, небо было по-прежнему затянуто серым, и оба всадника дрожали от холода. Леон плотнее кутался в плащ — Эжени сама отстирала и зашила ему разорванные ундиной плащ и жилет так, что швы были едва заметны. Сама она тоже куталась в подбитый мехом плащ, на руках у неё были тёплые перчатки, голову укрывал капюшон. Она не изменила своей любви к серому цвету, а Леон — к чёрному, так что вдвоём они должны были смотреться двумя тенями на дороге, белой по бокам и серой посередине.

Муж Катрин, по словам Эжени, утонул пару лет назад, во время весеннего половодья. Девушка особенно подчеркнула, что это связано скорее с любовью покойного к горячительным напиткам, а не с какой-нибудь лесной нечистью. Катрин, должно быть, очень любила своего мужа, потому что она долгое время носила траур и не была замечена ни в каких связях с мужчинами. Она прекрасно стряпала и зарабатывала на жизнь тем, что помогала трактирщику, но в этот день должна была быть дома.

Домик семьи Дюбуа выглядел чрезвычайно опрятным, и с первого взгляда никак нельзя было сказать, что здесь живёт вдова с двумя детьми, которой приходится в одиночку тянуть на себе всё хозяйство. Дверь открыла женщина лет тридцати, стройная, белокожая, с узким лицом и большими голубыми глазами. Из-под чепца выбивались вьющиеся рыжеватые пряди — Оливье явно унаследовал свои каштановые кудри от матери. Вообще в чертах Катрин Дюбуа было что-то утончённое и даже аристократическое, заставившее Леона задуматься, не была ли сама Катрин или кто-то из её предков незаконным отпрыском какой-нибудь знатной особы. Женщина молча поклонилась гостям и посторонилась, пропуская их в дом.

Внутри было хоть и не очень просторно, но зато чисто и аккуратно. Возле печки сидела девочка, по виду ровесница Луизы Мерсье, и старательно наряжала тряпичную куклу, оборачивая её в какие-то синие и красные лоскутки. При виде гостей она поднялась и поклонилась с достоинством истинной леди, напомнив Леону юную герцогиню Орлеанскую, которая изображала Францию на празднестве в честь отцов-мушкетёров. Элиза Дюбуа была похожа на мать ещё больше, чем её старший брат.

— Где Оливье? — был первый вопрос, сорвавшийся с языка Леона.

— Собирает хворост, — голос у Катрин оказался неожиданно низким и грудным. — Это из-за него вы пришли ко мне, верно? Он рассказал мне, что натворил.

— Про капкан и Абеля Турнье? — уточнила Эжени.

— Про них, — лёгкая тень пробежала по лицу женщины при упоминании имени охотника. — Глупый мальчишка… впрочем, прошу не судить его слишком строго. Он всего лишь хотел защитить меня.

— Мы об этом и пришли поговорить, — Эжени оглянулась на играющую у печи девочку и понизила голос. — Если Турнье домогается вас, возможно, мы сможем вам помочь.

— Оливье вам всё рассказал… и как только узнал, — горестно покачала головой Катрин. — Должно быть, подслушивал за дверью, когда Турнье приходил, — она вздохнула. — Благодарю за заботу, госпожа, но боюсь, вы мне ничем не сможете помочь.

— Я могу поговорить с ним. По-мужски, — предложил Леон. Катрин слабо усмехнулась:

— Вот как? И надолго после этого он оставит меня в покое?

— Я могу устроить так, что очень надолго, — пообещал сын Портоса.

— И чем же мне придётся заплатить за это? — она перестала улыбаться.

— Заплатить? — на мгновение Леон растерялся, а затем вспыхнул. — Не нужно мне никакой платы! Мне ничего от вас не нужно! — обычно он обращался к крестьянам на «ты», но у него не повернулся язык сказать «ты» этой строгой женщине, больше похожей на сошедшую со старой картины Мадонну, чем на простую крестьянку.

— И вы готовы по доброте душевной избавить меня от моего преследователя? — Катрин перевела взгляд с Леона на Эжени.

— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, да? — спросила та. — Что ж, считайте, что я слишком молода и наивна, поэтому готова творить добро и помогать всем, кому в силах помочь. В конце концов, не без моих усилий из нашей церкви было изгнано чудовище в человеческом обличье — отец Клод.

— Я знаю, и я искренне благодарна вам за ваши усилия, — Катрин Дюбуа склонила голову. — Но боюсь, в моих отношениях с Абелем Турнье я должна разобраться сама, без чужой помощи.

— Он вам нравится? — прямо спросил Леон. Крылья носа его собеседницы чуть дрогнули, а по лицу вновь пробежала тень.

— Что? Нет, совсем нет!

— Он вам чем-то угрожает? — вставила Эжени. Голубые глаза Катрин потемнели.

— Нет… Да… Неважно. Что бы он ни делал, это касается только меня и его. И мой сын совершенно напрасно полез в это дело… и напрасно рассказал обо всём вам.

В её голосе было столько твёрдости и уверенности, что Леон сразу понял — спорить бесполезно. Эжени, видимо, тоже это поняла — она поднялась с места и уже у дверей обратилась к Катрин:

— Сегодня Оливье удалось сбежать. Но что будет, когда он всё-таки попадётся на глаза Абелю Турнье?

— Турнье — человек отходчивый, — пояснила та. — Несколько дней он будет бушевать, и тогда Оливье лучше пересидеть дома, но потом Турнье утихнет и будет только грозить кулаком в сторону моего мальчика. Надеюсь, — прибавила она совсем тихо.

— Если вам всё же нужна будет наша помощь… — начал Леон, необыкновенно остро ощущая своё бессилие и в то же время желание помочь этой женщине.

— … я знаю, где вас найти, — закончила она, смиренно склонив голову. — В замке Сен-Мартен.

Покинув дом Дюбуа, Эжени и Леон долгое время ехали в молчании, пока девушка не решилась нарушить его с тяжёлым вздохом:

— Как помочь человеку, который не позволяет себе помочь? Ох, чувствую, повторяется история с Розой Тома и её матерью…

— Катрин не Роза, она не выглядит запуганной и забитой, — возразил Леон.

— Тогда она может разделить судьбу Филиппа Тома. Он хотел защитить мать и сестру, она хочет защитить своих детей. Турнье её явно чем-то шантажирует, но чем? Благополучием Оливье и Элизы, скорее всего. Катрин не хочет спать с ним, он ей противен, но и прямо отказать ему она не может, потому что в таком случае он причинит вред её семье.

— Моё предложение в силе, — заявил Леон. — Я могу поговорить с Турнье… для начала просто поговорить, — добавил он, заметив подозрительный взгляд Эжени. — Если это не сработает, могу и силу применить.

— Местные вообще очень упрямы, а уж охотники особенно, — ответила она. — Турнье не отступится от своей цели. Если вы изобьёте его, он на время затаится, а потом обрушит весь свой гнев на Катрин и её детей. К тому же, мы ведь не знаем, чем он ей угрожает. Может, он распустит какой-нибудь слух… о происхождении её детей или о её связи с каким-нибудь мужчиной. Может статься так, что мы своим вмешательством сделаем только хуже.

— И что же вы предлагаете? Просто сидеть и ждать? — вскинулся Леон.

— Боюсь, ничего другого нам не остаётся. Катрин Дюбуа весьма непрозрачно намекнула, что всё, происходящее между ней и Абелем Турнье, — не наше дело. И мы должны не лезть сюда… точно так же, как и Оливье Дюбуа. Просто оставить их в покое и надеяться, что у Катрин и Турнье хватит благоразумия, чтобы решить это дело миром.

— Надеяться на благоразумие матери, защищающей своих детей, и охотника, преследующего двуногую добычу, — буркнул Леон. — Знаете, я бы с большей вероятностью надеялся на благоразумие кусачей утопленницы и козла, рисующего картинки.

***

С того дня, как Эжени и Леон предприняли неудачную попытку помочь Катрин Дюбуа, прошло около недели. На улице стояла промозглая ветреная погода, дожди лили не переставая, изредка сменяясь снегом, который таял на дороге и оставался лежать сероватыми холмиками в низинах, солнце почти не показывалось из-за туч, было сыро и неуютно. Эжени не покидала замка, продолжая приводить в порядок библиотеку и распоряжаясь по хозяйству. По вечерам, когда на неё наваливалась гнетущая тоска и становилось совсем невмоготу, она куталась в плед, усаживалась возле камина с чашкой травяного чая, грела об неё руки и глядела в огонь. Как проводит свои вечера Леон дю Валлон, кто согревает его в эти холодные дни и согревает ли его кто-нибудь вообще, Эжени не знала и злилась на себя за желание это узнать. Они в последнее время виделись редко — Леон целые дни проводил вне замка, и девушка всякий раз поражалась: его гонит на улицу, в дождь и слякоть, упорство, скука или желание навредить себе?

Именно опасения, что Леон простудится или, что ещё хуже, подхватит воспаление лёгких, и заставили Эжени в конце концов выбраться за пределы замка. Она помнила, как в одночасье угас от, казалось бы, обычной простуды её отец — впрочем, насчёт его смерти у неё были свои соображения, весьма мрачные. Помнила, что та же простуда погубила мужа Агнессы, Жильбера Сенье, и его жена осталась совсем одна, без защиты. Вспомнилась ей и рана, нанесённая Леону острыми зубами ундины, и слухи о волке-оборотне, бродящем по лесу…

Словом, Эжени требовалось немедленно пополнить запас целебных трав и мазей, и именно за этим она отправилась в деревню.

Жанна Буле, местная знахарка, проживала на окраине деревни, как и положено любой добропорядочной колдунье из сказки. Впрочем, никто, даже самые злые языки, не называл Жанну колдуньей или ведьмой — только целительницей или травницей. Никто не знал точно, сколько ей лет, но эта седовласая грузная женщина с морщинистым лицом и большими руками двигалась необыкновенно проворно для своего возраста и комплекции. Рот у неё постоянно пребывал в движении — она или говорила, или улыбалась, или напевала какие-то песенки, похожие больше на колыбельные, чем на колдовские заговоры. За всю свою жизнь Жанна, как поговаривали, ни разу не была замужем, но вырастила двоих сыновей, которые покинули Бретань и отправились искать счастья в Париже. Местные обращались к ней за помощью, все подряд, от мальчишки, который зашиб камнем палец, до девушки, которой нужно было срочно избавиться от последствий любовной связи, и целительница никому не отказывала.

Эжени она встретила низким поклоном и широкой улыбкой, провела в свой дом, посетовала на погоду и пригласила гостью располагаться у очага. Скинув промокший плащ и поудобнее усевшись у огня, Эжени вынула из рукава записку с перечнем необходимых ей ингредиентов и прочитала их целительнице. Жанна Буле после каждого слова мерно кивала головой, а дослушав, начала суетиться: доставала из многочисленных шкафчиков баночки с мазями и зельями, тянулась наверх, чтобы снять пучки сушёных трав, собирала коробочки с какими-то порошками и при этом постоянно приговаривала:

— Вот это — от жара и лихорадки, это снимает зубную боль, эта мазь заживляет раны. Здесь где-то у меня был бальзам… ах, какая жалость, его осталось совсем немного! Катрин Дюбуа приходила ко мне на неделе, просила оставить ей немного целебного бальзама. Но если он вам нужен, госпожа Эжени…

— Не настолько, — тут же откликнулась девушка. — Я охотно уступлю его Катрин, ей нужнее, ведь у неё, насколько я помню, двое маленьких детей?

— Девочка маленькая, это верно, а мальчишка постарше и уж такой бедовый! — покачала головой Жанна, продолжая собирать снадобья и расставлять их на столике перед гостьей. — Вечно он то в какую-нибудь яму свалится, то с дерева упадёт, то с другими мальчишками подерётся! Бедная Катрин не успевает покупать у меня мазь для заживления ран, хоть на её Оливье всё и заживает, как на собаке. Ох, мои сыновья были порядочными шалопаями, но этот, чую, перегонит их обоих!

— Вот как? — Эжени почувствовала, что по позвоночнику пробежал холодок. Может, это Абель Турнье подкарауливает Оливье и бьёт его, чтобы отомстить Катрин за отказ? Или сама Катрин поднимает руку на мальчика? При встрече она показалась Эжени очень порядочной женщиной, но кто знает… Или целебные снадобья нужны не Оливье, а самой Катрин, но она скрывает это?

— Пижма у меня осталась, госпожа Эжени, — Жанна выстраивала баночки ровными рядами. — Нужна вам пижма?

— Пижма… — задумчиво протянула девушка, глядя в огонь. На миг ей снова вспомнилась окровавленная рубашка, падающая на пол, искусанное плечо Леона и то, как он вздрагивал от прикосновений к его обнажённой спине. — Пижма. Пожалуй, я возьму её.

Жанна Буле, явно не заметив никаких перемен в поведении гостьи, кивнула и принялась снова возиться со своими баночками и пучками. Эжени же продолжала глядеть в огонь, думая о пижме. Чай из неё использовался для прерывания беременности — об этом знала каждая девушка, имеющая голову на плечах. До сих пор Эжени и подумать не могла, что ей понадобится подобное средство, но сейчас… Нет, конечно, она и не думала ничего такого про капитана Леона, но всё-таки пижмой необходимо было запастись. На всякий случай.

— … уж так боится, так боится! — журчал тем временем голос целительницы. — Катрин ей говорила: нет никаких оборотней в лесу, выдумки это всё, а малышка Элиза и слушать не хочет. Бедная мать ко мне: расскажи, говорит, всё, что знаешь об оборотнях, а то у меня уже все сказки закончились, не могу дочку успокоить. Ну я и рассказала, что могла: о том, что в оборотня перекидывается человек, укушенный другим оборотнем или проклятый колдуном, что каждое полнолуние он бродит в волчьем обличье и ищет добычу, а убить его можно только серебряной пулей.

— Катрин Дюбуа спрашивала про оборотней? — Эжени медленно вынырнула из своих мыслей и, с трудом оторвавшись от огня, уставилась на Жанну.

— Ну да, я и говорю! Рассказала ей всё, что знала, а она мне: а есть ли какое-нибудь средство излечиться? Моя Элиза, мол, только об этом и спрашивает. Я и рассказала: про молитву, про заколдованный пояс, про прыжок через остро заточенные ножи. Думаю, Катрин теперь хватит сказок для дочери на всю зиму, только вряд ли девочку это успокоит. Ей бы попить травяного чая…

— Благодарю, — Эжени поднялась, медленными движениями, словно во сне, вынула из кошелька необходимое число монет и расплатилась с целительницей, затем так же медленно забрала сумку с аккуратно сложенными Жанной лекарствами, накинула не просохший до конца плащ и пошла к выходу.

Она ехала к замку, подгоняя Ланселота, не видя дороги, а перед глазами у неё стояли две картины, беспрестанно сменяющие одна другую. Первая: малышка Луиза Мерсье рассказывает про спасителя-волка, поднимается на цыпочки, чтобы показать его размер, разводит руки, и широко распахивается её красный плащ, весь в прорехах от веток, цеплявшихся за ткань. Вторая: другая малышка, Элиза Дюбуа, наряжает свою тряпичную куклу в лоскутки, и цвет этих лоскутков — ярко-красный.

Глава XI. Под полною луной

Эжени вбежала в замок так стремительно, что и Бомани, поспешно уводивший Ланселота в конюшню, и Сюзанна, торопившаяся из кухни навстречу госпоже, и Леон, который недавно вернулся с очередной прогулки по холмам, — все они поняли, что произошло что-то необычайное. Эжени стянула с головы шляпу, обрызгав пол каплями растаявшего снега, стащила перчатки и, на ходу сбрасывая плащ на руки подоспевшей Сюзанне, поманила Леона за собой.

В библиотеке она, всё ещё поёживаясь от холода и сырости, опустилась в кресло и закуталась в клетчатый плед. Сын Портоса сел на своё привычное место и с интересом уставился на Эжени, её взволнованное лицо, блестящие глаза и вздымающуюся от быстрого подъёма по лестнице грудь.

— Вы узнали что-то новое? По поводу Катрин Дюбуа?

— Именно, — она до сих пор пыталась отдышаться, откидывая со лба влажные пряди. — Послушайте, Леон… Есть несколько фактов, которые, скорее всего, связаны между собой. И есть вывод, который я сделала из этих фактов. Возможно, он ошибочен, поэтому я хочу, чтобы вы выслушали меня и сами пришли к этому выводу — или не пришли.

— Я весь внимание, — бывший капитан чуть наклонился вперёд.

— Во-первых, есть Луиза Мерсье, маленькая девочка, заблудившаяся в лесу и по счастливой случайности оставшаяся в живых. Луиза утверждает, что её спас волк, но этому никто особо не верит. Но если предположить, что волк и вправду был…

— … то он вполне мог оказаться оборотнем, — закончил за неё Леон.

— Именно! Во-вторых, есть Катрин Дюбуа, вдова и мать двоих детей, которую домогается Абель Турнье. Он чем-то её шантажирует, но она отказывается говорить чем и вообще отказывается от помощи. Добавлю также, что Турнье — охотник, и он участвовал в поисках Луизы в ту ночь — а это, между прочим, было полнолуние.

— Так, — кивнул Леон, ещё не понимая, к чему она клонит.

— В-третьих, сегодня я заезжала к Жанне Буле, местной травнице и целительнице, и она обмолвилась, что у неё часто бывает Катрин Дюбуа. Покупает лекарственные снадобья для своего сына и жалуется, что дочка боится волка-оборотня. Катрин якобы не знала, чем её успокоить, и обратилась за советом к Жанне, которая рассказала ей множество легенд и поверий об оборотнях. В том числе и о том, как им излечиться от своего… состояния.

— Элиза Дюбуа интересуется оборотнями, — медленно проговорил Леон. — А может, это не она, а её мать интересуется?

— Возможно, — кивнула Эжени. — И последнее: вы помните, во что была одета Луиза Мерсье в ту ночь?

— Как не помнить, — усмехнулся он. — Красный плащ, сшитый отцом-портным, он только про него и твердил.

— И когда девочка вернулась, плащ был сильно изорван.

— В этом нет ничего удивительного, она наверняка успела зацепиться за каждый куст, пока плутала по лесу.

— А вы помните куклу, с которой играла Элиза Дюбуа?

— Смутно, — признался Леон.

— Девочка наряжала её в какие-то лоскутки. Синие и… — Эжени сделала долгую паузу, — красные.

— Вы намекаете, что это могли быть лоскутки от плаща Луизы? — она кивнула, и Леон пожал плечами. — Но это могло быть просто совпадением. Например, портной Мерсье пошил Катрин Дюбуа платье из той же красной ткани, что и плащ своей дочери, а Катрин потом перекроила его и отдала оставшиеся куски ткани дочке, для куклы. Или Катрин… хотя нет, тогда уж скорее её сын, Оливье, нашёл в лесу лоскутки от плаща Луизы, собрал их и подарил сестре. Живут они небогато, так что это был бы довольно ценный подарок, — заметил он.

— Возможно, — протянула Эжени. — Но между историей с оборотнем и семьёй Дюбуа явно существует связь. Зачем Катрин тайком пыталась узнать у Жанны, как оборотень может излечиться?

— Вы полагаете, она может быть оборотнем? — Леон чуть вздрогнул. — Или кто-то из её семьи?

— Почему нет? Тогда всё сходится — она, будучи волчицей, не дала маленькой Луизе пропасть в лесу в ночь полнолуния, потом, уже в человеческом обличье, собрала лоскутки плаща Луизы и отдала их своей дочери — не пропадать же добру! Абель Турнье как-то узнал об этом — допустим, увидел, как она возвращается из леса ранним утром, — и стал её шантажировать. Конечно, Катрин не может никому рассказать о своей тайне, ведь в лучшем случае её ждёт изгнание из деревни, а в худшем — костёр или серебряная пуля.

— Несправедливо, — скрипнул зубами Леон. — Если она и вправду оборотень, то она человечнее многих людей, которых я встречал. И получается, она не лишилась человеческого рассудка, когда превратилась в волчицу? Она всё помнила и защищала маленькую Луизу, как защищала бы собственную дочь?

— Про это я ничего не знаю, — вздохнула Эжени. — Иногда граница между человеком и зверем, человеком и нечистью очень тонка — вспомните хотя бы ундину Агнессу…

— Да уж, её при всём желании не забудешь, — Леон потёр внезапно занывшее плечо. — Но этот Турнье, он совсем безумец? Угрожать женщине, которая способна обратиться в волчицу и перегрызть ему глотку?

— Только в полнолуние, — напомнила Эжени. — Думаю, у него есть запас серебряных пуль… А в обычное время Катрин мало что может ему сделать — разве что попытаться отравить или зарезать кухонным ножом, но он наверняка готов к такому и не даст просто так себя прикончить.

— Безумец, — буркнул Леон. — Обычных женщин ему мало, подавай ему волчицу…

Он порывисто поднялся с места, привычным жестом кладя руку на эфес шпаги.

— Куда вы? — вскинулась девушка.

— К Катрин Дюбуа. Надо сказать ей, что мы обо всём догадались. Теперь-то она уже не станет отказываться от нашей помощи. Если понадобится, я убью этого Турнье! — пальцы Леона крепко сжали эфес.

— Опомнитесь! — воскликнула Эжени. — Она жутко перепугается и станет всё отрицать. Кроме того, перепугается она не только за себя, но и за своих детей, а мать, защищающая своих детей, — грозная, опасная и непредсказуемая сила, даже если она не оборотень.

— Но я не собираюсь причинять ей вреда!

— Боюсь, Катрин этого не поймёт. Один мужчина, знающий её тайну, уже домогается её, с чего ей верить, что вы окажетесь не таким?

— Но я не такой! — возмутился Леон. — И вы могли бы поехать со мной, — добавил он чуть тише.

— Она станет всё отрицать, — повторила Эжени. — У нас ведь никаких доказательств: лоскутки могли попасть к ней в дом и другим способом, расспросы об оборотнях сами по себе ничего не значат, Турнье нам тоже ничего не скажет. Катрин просто замкнётся в себе и решит, что опасность угрожает ей не только со стороны охотника, но и с нашей стороны. Кроме того, домогательства Турнье — не главная её проблема.

— А какая главная?

— То, что она оборотень. Она, скорее всего, в ужасе от этого и всеми силами стремится избавиться от проклятия, но ей это не удаётся. Интересно, как она стала оборотнем… Неужели в наших краях был ещё один человек-зверь, который её укусил?

— Интересно, знает ли об этом её сын, — заметил Леон. — Не удивлюсь, если знает. А кстати, вы не думали, что оборотнем может быть не сама Катрин, а Оливье или Элиза?

— Волк, по описанию Луизы, был огромным, вряд ли маленький ребёнок мог превратиться в него, — покачала головой Эжени. — Элиза точно не могла. Что касается Оливье… Не знаю. С другой стороны, сама Катрин тоже достаточно изящная женщина, но смогла же она стать огромной волчицей!

— Или это всё наши домыслы, — он из вежливости сказал «наши», хотя у него едва не сорвалось с языка «ваши». — И всё это лишь череда совпадений, и вся эта история объясняется совсем иначе.

— Может быть, — на лице Эжени промелькнула тень досады. — И я буду вам безмерно благодарна, если вы найдёте разумное объяснение для всего происходящего.

— Я зарёкся искать какие-либо разумные объяснения с тех пор, как увидел смертельно раненого козла, шагающего на двух ногах, — ответил Леон. — Поэтому я просто буду выполнять ваши поручения. Значит, вы считаете, что ехать к Катрин и говорить с ней бесполезно?

— Не только бесполезно, но может и навредить. Она перепугается, а её сын, того и гляди, попытается заколоть вас вашей же шпагой. Поэтому мы пока что оставим её в покое — до следующего полнолуния около недели, и надеюсь, что за это время между Катрин и Турнье сохранится нечто вроде хрупкого перемирия.

— Так что же мы будем делать?

— Как что? Искать исцеление для оборотня, естественно!

И Эжени решительно повернулась к рядам книг, которые ровными рядами выстроились на полках, как генерал поворачивается к строю солдат, готовый отдать им приказ вступить в бой.

***

Все последующие дни слились для Леона в один бесконечно долгий день, в котором он и Эжени сидели в библиотеке, разбирая мелкий шрифт в старинных книгах, читая рецепты и заклинания, порой удивляясь, порой ужасаясь, а иногда и смеясь над выдумками древних, которые могли оказаться вовсе и не выдумками. За окном беспрестанно шёл мокрый снег, иногда превращавшийся в дождь, на дорогах было грязно и слякотно, деревья стояли голые, умоляюще протягивая руки-ветви к небу, но небо не желало их слушать и продолжало засыпать Бретань, а возможно, и всю Францию, липким вязким снегом.

Иногда, когда становилось совсем невмоготу сидеть за книгами, Леон выбирался в деревню, осторожно расспрашивал местных про оборотня, но ничего нового не узнал. Крестьяне передавали из уст в уста пугающие поверья о человеке-волке, который каждое полнолуние выходит на охоту за христианскими душами, о том, как он, не найдя этих самых душ, пытается утолить свой голод овцами и козами, о его огромных размерах, светящихся в ночи жёлтых глазах и исходящем из пасти пламени. Говорили, что зверь этот появился в здешних местах около года назад и с тех пор бродит по лесам, каждое полнолуние наводя на людей страх жутким воем.

Леон не упоминал в своих расспросах ни Катрин Дюбуа, ни Абеля Турнье, и не разговаривал с ними, хотя во время своих визитов в деревню видел их обоих. Катрин ещё больше похудела и осунулась — сын Портоса не знал, было ли это связано с приближающимся полнолунием или с переживаниями женщины из-за Турнье, своих детей и своей пока ещё не до конца раскрытой тайны. Её огромные голубые глаза девы Марии смотрели с затаённой болью, и Леон едва не кинулся к ней и не признался во всём, но вовремя опомнился: Эжени не зря говорила ему, что расспросы в лоб могут всё погубить.

Что касается Абеля Турнье, то он был, как обычно, мрачен, насторожен, отпускал жестокие шуточки и намекал, что в лесах развелось немало волков, неплохо было бы собраться всем вместе и устроить большую охоту на них. Многие из местных поддерживали его, но Эжени, когда Леон рассказал ей о планах Турнье, прямо заявила, что не позволит устраивать охоту, по крайней мере, в ближайшее время, пока не разрешится ситуация с Катрин Дюбуа.

И она разрешилась — весьма неожиданным образом, как, впрочем, разрешалось вокруг капитана Леона большинство ситуаций за последнее время. Однажды утром, сразу после завтрака (горячая баранина, гусиный паштет, острый сыр и вино с пряностями были как нельзя кстати в этот холодный зимний день) Эжени и Леон, как обычно, уединились в библиотеке. Бывший капитан понимал, что они проводят слишком много времени вместе, среди местных наверняка уже поползли слухи о тайной любовной связи между госпожой Эжени и её стражником, и нехорошо молодой девушке столько часов находиться наедине с мужчиной. Но Эжени это как будто совсем не волновало, да и вообще в этом диком краю правила приличия соблюдались не так, как в шикарном и шумном Париже, где едва ли не в каждом доме под маской добродетели прятались порок и разврат, и знатная дама могла выглядеть невинной голубицей, хотя у неё имелось два или три любовника, разумеется, не считая мужа, который, само собой, тоже не являлся образцом супружеской верности.

В Бретани всё было как-то проще и честнее, и Леон искренне надеялся, что репутация Эжени де Сен-Мартен не пострадает из-за того, что они так много времени проводят вместе. Сюзанна предана своей госпоже и не станет распускать про неё слухи, а Бомани и вовсе будет молчать, как камень, но их видели множество раз, скачущими бок о бок к лесу, заходящими в дома крестьян, рано утром возвращающимися из церкви после той истории со священником и ундиной… Нет, слухи непременно пойдут, обеспокоенно подумал Леон, даже не пытавшийся сосредоточиться на страницах лежавшей перед ним книги.

— Нашла! — вырвал его из раздумий голос Эжени.

Она низко склонилась над книгой, придерживая падавшие на лицо волосы, её глаза заблестели так же, как в тот день, когда она объявила о своей догадке насчёт Катрин Дюбуа.

— Думаю, всё остальное она испробовала — молилась, умывалась святой водой, надевала заговорённый пояс, перепрыгивала в волчьем обличье через острые ножи, ела хлеб и проливала свою кровь. Но есть способы, для которых ей нужна помощь другого человека. Например, чтобы кто-нибудь позвал её по имени, когда она превращена в волчицу. Здесь ей мог бы помочь сын, если он, конечно, знает о проклятии своей матери. Но найденный мной способ… он сложнее.

— Говорите же, не томите! — попросил Леон.

— Согласно записям некоего странника Мартина, которого многие считали колдуном и чернокнижником, волка-оборотня можно расколдовать, если ранить его в волчьем обличье. Но есть и плохая новость: с тем, кто ранит оборотня, произойдёт что-то нехорошее. Он может сам стать оборотнем, пасть замертво в тот же миг или умереть через год.

— Невесёлое решение, — присвистнул Леон.

— Именно поэтому я не хочу, чтобы это делали вы или я, — Эжени заметно побледнела. — Возможно, Катрин знает об этом способе, но она не может подставить под удар сына. Выйти же в волчьем обличье к охотникам означает верную смерть — они её не просто ранят, они её убьют. Да даже если и ранят — она превратится у них на глазах, и тогда её сожгут как ведьму, а детей… хорошо если отправят в какой-нибудь приют.

— Здесь нам бы пригодился Абель Турнье, — зло сказал Леон. — Пусть ранит Катрин, освободит от проклятия, а там пускай хоть падает замертво, хоть подыхает через год, хоть сам превращается в волка.

— Нам нужно срочно рассказать всё Катрин, — Эжени поднялась с места. — Мы нашли способ, пусть и опасный. Надо заманить Турнье куда-нибудь, где он не сможет избежать встречи с волчицей. Он, конечно, будет вооружён, наверняка захватит с собой серебряные пули… но надо попытаться! Оборотни, если верить легендам, очень живучи, так что Катрин может выжить, а потом, когда проклятие спадёт, можно будет залечить её рану.

— Нехорошо использовать её как наживку для охотника, — поморщился Леон.

— Нехорошо, но если это даст ей возможность избавиться от проклятия? В любом случае, мы предоставим ей выбор. У нас теперь есть что ей предложить, в конце концов, этот способ — не единственный… Теперь, надеюсь, она нас послушает.

— Но надо торопиться, — Леон поглядел за окно, в беспросветную серость. — Полнолуние будет уже этой ночью.

***

Медлить было нельзя. Они быстро собрались в дорогу, Эжени взяла с собой пистолет, коротко пояснив, что он заряжен серебряными пулями, оба оделись потеплее, оседлали лошадей и вскоре уже мчались в сторону деревни. До домика семьи Дюбуа всадники добрались быстро, но там их ждало разочарование. Сколько Леон ни колотил в дверь, сколько Эжени ни кричала, зовя Катрин и её детей, всё было бесполезно — им никто не откликнулся, дверь оставалась запертой, дом был пустым и безжизненным.

— Госпожа Эжени, господин Лебренн! — из соседнего дома на шум выглянула пожилая круглолицая женщина, зябко кутавшаяся в плащ. — Вы никак Катрин ищете? Опять её сорванец что-то натворил?

— Ты знаешь, где она? — Леон шагнул к ней.

— В соседнюю деревню уехала, к свекрови, — охотно пояснила соседка. — Муж-то у Катрин был не из наших мест, его мать так в той деревне и живёт. Вот Катрин детишек-то к бабушке и повезла, а то, видать, соскучилась старушка по ним… — она глубоко вздохнула.

— Откуда ты знаешь? Это она тебе сказала? — настороженно спросил Леон.

— Так прямо не говорила, — женщина поджала губы, — она вообще очень скрытная стала, и не поймёшь, что с ней. Так я ж не слепая, сударь! У меня и глаза есть, и уши имеются. У Катрин больше и родных-то нет никого, куда ей ещё податься, да ещё и с детьми?

Ещё пара минут ушла на выяснение пути в соседнюю деревню и описание дома, в котором жила бабушка Оливье и Элизы, но вскоре всадники вновь неслись по дороге. Они не переговаривались — всё было ясно и так. На время очередного полнолуния Катрин решила обезопасить себя и свою семью, уехав подальше от Турнье и остальных охотников. Детей она оставит у бабушки, а сама ночью уйдёт в лес, где и будет скрываться от людских глаз. Хороший план, вот только Абель Турнье не из тех, кто легко упускает из рук добычу. Он может узнать у словоохотливой соседки то же, что узнали Леон с Эжени, — а может быть, уже узнал. И теперь он снова мчится по следу за своей жертвой, чтобы подкараулить её в лесу и сделать решающий выстрел из ружья. В то, что Турнье испытывает какие-либо чувства к Катрин, Леон не верил ни минуты. Скорее всего, охотник просто хотел овладеть ею, а теперь, когда она не покорилась, решил её уничтожить.

К соседней деревне Леон и Эжени добрались уже затемно, на порядком измученных лошадях. Девушка всё время поглядывала на небо, выискивая за облаками и туманом идеально ровный диск луны, её спутник больше смотрел по сторонам. Ещё сколько-то времени ушло на то, чтобы разыскать дом матушки Дюбуа, как называли здесь свекровь Катрин. Наконец, взбаламутив всех местных, всадники доехали до низенького домика, который словно сошёл со страниц какой-то старой сказки, и Эжени, соскользнув с коня, устало постучала в дверь.

Сначала на стук никто не отвечал, потом за дверью послышался еле слышный скрип половиц, и чей-то дрожащий голосок спросил:

— Кто там?

— Элиза? — девушку окончательно оставили силы, и она присела перед дверью. — Это я, госпожа Эжени де Сен-Мартен! И со мной господин Лебренн!

— Простите, госпожа Эжени, — пролепетала девочка, — но мама не велела никому открывать дверь. Даже вам.

— А где твоя мама? И твой брат? — спросила Эжени.

— Мама ушла, а мне сказала ложиться спать, — в голосе Элизы зазвучали слёзы. — Но я не могу, мне страшно! Бабушка уснула, а я сижу здесь. А Оливье ушёл, хотя мама велела ему сидеть дома и присматривать за мной. Ох, она накажет его, когда вернётся!

— Как ушёл? Ночью? Куда?

— Я не знаю…

— Послушай, Элиза, — Леон, по примеру Эжени, опустился на одно колено возле двери — благо, там было не слишком грязно. — Твоя кукла, которую ты наряжала, у тебя с собой?

— Да, — кажется, девочка так удивилась неожиданному вопросу, что даже перестала плакать. — Её зовут Анна, она моя подружка.

— У Анны очень красивое платье, — Леон старался говорить как можно мягче. — Ты сама его сделала?

— Даа… и немножко мама помогала.

— Где ты взяла эти чудесные лоскутки, из которых сшито платье Анны? Наверное, мама отдала тебе свой старый платок или передник?

— Нет, она принесла эти лоскутки и сказала, что их потеряла одна девочка, но мне они могут пригодиться, — теперь в голосе Элизы звучало любопытство. — А что такое?

— Нет-нет, ничего, — Леон потряс головой, чувствуя направленный на него пристальный взгляд Эжени. — Ты умная девочка, Элиза, ведь так? Так будь умницей и дальше: никому не открывай дверь… кроме своего брата и матери, конечно. И уж особенно не открывай Абелю Турнье!

— Оливье говорит, он дурной человек, — голос девочки вновь задрожал.

— И он прав. Поэтому никому не открывай, дождись утра, и… и я подарю тебе новых лоскутков на платье, — Эжени издала едва слышный смешок. — Ты поняла, Элиза?

— Поняла, господин Лебренн, — прошелестела та.

— Вот уж не думала, что вы так прекрасно ладите с детьми, — заметила Эжени, когда они на своих уставших лошадях направлялись к лесу.

— Эта была чистой воды импровизация, — пробормотал Леон, лихорадочно размышляя, что же делать дальше. Поймёт ли Катрин, наверняка уже обратившаяся в волчицу, что они хотят её спасти? Сколько в ней осталось человеческого, а сколько — звериного? Не повторится ли история с ундиной, которой он хотел помочь, а она едва не загрызла его?

Лес здесь был не таким густым, как во владениях Эжени, но вокруг царила темнота, разбавляемая лишь слабым светом луны, пробивавшимся сквозь тучи. Кони тревожно фыркали, их копыта вязли в липком мокром снегу, каждое дерево и каждый куст казались в темноте фантастическими ночными чудовищами. Леон уже отчаялся найти здесь кого-либо и готов был начать просто выкрикивать имя Катрин Дюбуа, в надежде, что острое волчье ухо его услышит, но тут ветер донёс до него слабый крик.

— Вы слышали? — встрепенулась его спутница.

— Слышал, — он уже разворачивал кобылу в направлении звука. За то время, что они неслись по лесу, крик повторился ещё дважды. В нём звучал не то страх, не то гнев,голос был тонкий, ломкий, мальчишеский.

— Оливье, — выдохнула Эжени. Ланселот и вороная кобыла летели бок о бок, но чем быстрее они приближались, тем более нервными становились лошади. Они то и дело оглашали воздух коротким ржанием, прядали ушами, всё чаще останавливались и начинали топтаться на одном месте и в конце концов просто отказались идти вперёд.

— Они чуют оборотня, — прошептала Эжени, спешиваясь. Леон последовал её примеру, и дальше они продвигались уже пешком. Впрочем, им не пришлось долго блуждать — все те, кого они хотели и не хотели найти, собрались на небольшой полянке, озарённой светом луны, которая ровно к этому времени соизволила выглянуть из-за туч.

На поляне, повернувшись спиной к толстому стволу дерева, стоял мужчина — по худобе и длинным, собранным в хвост волосам Леон узнал в нём Абеля Турнье. Охотник прижимал к себе мальчика, одной рукой сжимая его шею, а другой приставляя к виску пистолет. Оливье Дюбуа время от времени судорожно дёргался, пытаясь высвободиться, но Турнье только сильнее стискивал его.

А перед ними стояла самая большая из волчиц, когда-либо виденных Леоном. И пусть из её пасти не исходил огонь, а за спиной не простирались крылья, она всё равно внушала страх. Чёрная шерсть отливала синим в неверном свете луны, глаза горели, как два маленьких костерка, из пасти вырывалось глухое рычание. Нижняя губа огромного зверя приподнялась, обнажая острые желтоватые клыки. Такое зрелище могло бы испугать кого угодно, но Абель Турнье был либо бесстрашным, либо сумасшедшим, потому что он только сильнее притянул к себе мальчика и крикнул:

— Эй, ты! Порождение ада! Выйди на свет, чтобы я мог поразить тебя!

— Нет, не надо! — Оливье дёрнулся, попытался укусить охотника за руку, и тот с коротким ругательством двинул его рукояткой пистолета в висок. Мальчик тут же обмяк в его руках. Волчица зарычала сильнее, и в её рыке Леону почудился болезненный стон матери, у которой отнимают дитя. Она подобрала лапы, готовясь к прыжку, и в этот момент Турнье выстрелил.

Пуля попала волчице не в грудь, как он метил, а в бок, но она всё равно содрогнулась всем телом и с мучительным воем повалилась в траву. Отчаянное «Нет!» Эжени слилось с шумом крови в ушах Леона, и он бросился вперёд. Турнье, вздрогнув от внезапного крика, начал оглядываться, но не успел повернуться до конца — Леон налетел на него и сбил с ног. Оба они покатились по земле, вцепившись в пистолет. Оливье, упавший ничком, уже пришёл в себя, и Леон, катаясь по земле, краем глаза заметил, что мальчик встаёт на четвереньки и трясёт головой. Эжени бросилась к нему, выхватывая пистолет, но она явно опасалась стрелять, боясь задеть Леона.

Противники, кряхтя и тяжело дыша, схватились за пистолет Турнье: каждый пытался выкрутить другому руку и отнять оружие. Говорить не было сил, и они только молча прожигали друг друга взглядами, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы. Охотник, судя по всему, был не столько ошеломлён, сколько разозлён внезапным появлением Эжени и её помощника, и теперь он явно намеревался убить их обоих. Вдруг что-то тяжёлое, пахнущее шерстью, лесом, кровью и чёрт знает чем ещё, навалилось на Леона, сдавило всё тело, лишило возможности дышать, видеть, двигаться. Турнье коротко вскрикнул и страшно захрипел, в лицо и шею капитану ударило что-то горячее, и он ощутил на губах солёный вкус. Потом гигантская туша соскользнула с него, и он схватился за грудь, пытаясь понять, не сломала ли волчица ему рёбра.

Турнье истекал кровью, бьющей из перегрызенного горла, и пистолет валялся рядом, выпав из его безжизненной руки. Где-то сбоку Оливье Дюбуа дрожащим голосом повторял: «Мама, мама, нет, мама!». Леон с трудом нашёл в себе силы сесть и повернуться к волчице.

Вот только она уже не была волчицей. На земле лежала голая окровавленная женщина, чья нагота была прикрыта только длинными тёмно-рыжими волосами, и Леон не смог не отвести взгляд. Руки Катрин Дюбуа пытались зажать страшную рану на правом боку, побелевшие губы что-то шептали. Сын с криком «Мама, нет!» рванулся к ней, и Леон, почти не думая, обхватил его за плечи.

— Стой, нельзя!

— Пустите! — забился мальчишка. — Моя мама умирает!

— Нет! — неожиданно громко вскричала Эжени. — Не сегодня! Слышите — не сегодня!

Она отбросила пистолет, подбежала к раненой и, упав рядом на колени, обхватила её руками. Леон продолжал бездумно удерживать Оливье, чьи попытки вырваться постепенно слабели, а сам безотрывно наблюдал за тем, как Эжени гладит израненное обнажённое тело Катрин Дюбуа, и из-под пальцев её исходит слабое золотое свечение, ужасная рана постепенно затягивается, а дыхание раненой становится всё более и более ровным.

Глава XII. Волчица и колдунья

Леон впал в то же состояние, что и при первом своём столкновении с потусторонним миром, — в тот день, когда он увидел идущего на двух ногах чёрного козла, внутри которого, как выяснилось, обитал дух Филиппа Тома. Тогда, как и сейчас, бывший капитан просто застыл на месте, потеряв счёт времени и тупо глядя в одну точку. Руки его разжались, Оливье Дюбуа ужом выскользнул из них и бросился к матери, не обращая внимания на её наготу.

— Матушка! — он всхлипнул, протиснулся мимо Эжени и уткнулся в бок Катрин. — Ты жива!

— Но я не понимаю… — пробормотала женщина, приподнимаясь и судорожными движениями ощупывая правый бок. Она по-прежнему была вся в крови, но рана, из которой исходила эта кровь, уже почти затянулась, и теперь на белой коже виднелся только багровый шрам. Пуля, похоже, прошла навылет. Катрин перевела изумлённый взгляд на Эжени, которая, откинувшись назад, жадно глотала ртом воздух и выглядела очень измученной.

— Это вы… Вы исцелили меня! Но как…

— Да, это я, — лицо Эжени стало смертельно бледным, и виной этому был не только свет луны. Она дрожащими руками стянула свой серый плащ и протянула Катрин — та закуталась в него, будто только сейчас осознав, что сидит на холодной земле совершенно раздетая. Она оглядела поляну, словно лишь теперь заметив Леона, вздрогнула, плотнее закуталась в плащ, и зубы её застучали.

— Боже, здесь так холодно!

— Где ваша одежда? — Леон с удивлением для себя обнаружил, что способен более-менее связно говорить.

— Здесь, недалеко, — Катрин, шатаясь, встала на ноги, сын поднялся следом, цепляясь за её талию. — Но как вы здесь оказались? Оливье вас позвал?

— Нет, мама, клянусь! — он затряс головой.

— Нас никто не звал, мы сами обо всём догадались… точнее, мадемуазель де Сен-Мартен догадалась, — Леон кивнул в сторону девушки, при этом с тревогой взглянув на её бледное лицо. У Эжени был такой вид, как будто её вот-вот стошнит, и она всё ещё сидела на земле. Найдя в себе силы встать, Леон подошёл к ней и протянул руку, мельком заметив, что перчатка вся в крови, как, впрочем, и его плащ и штаны. Эжени молча оперлась на его руку и поднялась на ноги, при этом вся дрожа.

— И вы кому-нибудь рассказали? — слабым голосом спросила Катрин Дюбуа.

— Разумеется, нет! — Леон обернулся к ней, но тут же вновь отвёл глаза, опасаясь смотреть в распахнутый ворот плаща, и принялся отирать лицо, забрызганное кровью убитого охотника. — Мы на вашей стороне, мы мчались сюда, чтобы помочь вам…

— И вы помогли, — выдохнула Катрин, осторожно высвобождаясь из объятий сына и хромая к краю поляны. — Вы, господин Лебренн, спасли моего сына, а вы, госпожа Эжени, уж не знаю как, но спасли меня.

— Пожалуйста, оденьтесь поскорее, — полуобморочным тоном попросила Эжени. — Иначе вы простудитесь, и все мои усилия пойдут прахом. Вы ведь больше не оборотень и не неуязвимы…

Тёплое платье, накидка и обувь Катрин лежали, связанные в узел, в укромной ямке между кустов. Крестьянка быстро оделась (Леон и Оливье при этом отвернулись, Эжени же просто стояла, прислонившись к дереву и безучастно глядя в землю), с поклоном вернула плащ хозяйке, быстро заплела косу, спрятала её под капюшон и прижала к себе мальчика.

— Оливье, мой бедный Оливье! Неужели ты всё знал? Как долго?

— С конца весны, — неохотно ответил он. — Как-то раз ночью я не спал и увидел, что ты выходишь из дома. Я пошёл за тобой, потому что думал, что ты идёшь… ну, к мужчине, — даже в неверном лунном свете было видно, как покраснел Оливье. — Я дошёл за тобой до леса и там увидел… — он сглотнул. — Как ты превратилась и убежала в лес. А потом пошли эти слухи про волка-оборотня, и ещё маленькая Луиза потерялась… а потом к тебе пришёл Турнье, и я подслушал, как вы с ним разговаривали. Я хотел тебя спасти! — он снова прижался к матери.

— О Господи! — вздохнула та. — Глупый, глупый мальчишка! Зачем ты сегодня ночью сбежал из дома, ведь я приказала тебе сидеть с сестрой?

— Я хотел тебя расколдовать, — Оливье упрямо наклонил голову. — Я нашёл способ, услышал, как старики об этом шептались. Надо ранить оборотня в волчьем обличье, тогда он перестанет быть оборотнем, — он вытащил из сапога ножик с блестящим лезвием. — Я бы не сделал тебе сильно больно, правда!

— А старики не сказали тебе, что происходит с человеком, снимающим проклятье? — вскинулся Леон. — Что он может сам превратиться в волка, умереть на месте, умереть через год? Об этом ты не подумал? Каково было бы твоей матери, если бы ты упал замертво у неё на глазах?

— Чушь всё это, — мальчишка сердито дёрнул плечом и потупился, пряча ножик обратно в сапог.

— Вы уехали сюда подальше от Турнье, но он всё равно выследил вас и захватил Оливье в заложники, так? — Леон повернулся к Катрин. На Эжени он старался не смотреть, не думать о золотом свечении под её пальцами и быстро затягивавшейся ране, думать о чём угодно, только не об этом.

— Он напал на меня из-за дерева — я даже нож выхватить не успел, — буркнул Оливье, глаза его заблестели подозрительно ярко, и он зло вытер их рукавом. — Напал и потащил на поляну.

— Я услышала крик и сразу поняла: с моим мальчиком беда, — Катрин опустила голову. — Бросилась на голос, а там… Впрочем, вы всё сами видели.

— Но теперь ты расколдована? Скажите, она ведь расколдована? — Оливье с отчаянной мольбой заглянул в лицо поочерёдно матери, Леону и Эжени. Последняя наконец-то подала голос — он звучал глухо, лицо её было таким же бледным, но она уже твёрже держалась на ногах.

— Судя по тому, что ночь полнолуния продолжается, а вы приняли человеческое обличье, то да, вы расколдованы, — Оливье при этих словах бросился к матери, крепко обнял и прижался к её груди. — Но скажите, как вас так угораздило? Вы были укушены? Прокляты?

Катрин Дюбуа издала тихий звук, и Леон не сразу сообразил, что она смеётся.

— Нет, госпожа Эжени, всё намного проще. Прошлой осенью меня занесло на холмы дальше обычного — я собирала лекарственные травы и среди прочего нарвала множество маленьких цветов с коричневыми головками. Я никогда прежде не видела таких цветов. Они были колючие, я уколола палец и сунула его в рот. Наверное, тогда это и случилось. Когда я вернулась домой, они уже почернели, и я выбросила их в огонь. А в первое полнолуние после этого произошло моё превращение.

Катрин надолго замолчала и передёрнулась всем телом.

— Боже, как мне тогда было страшно! Я молила Бога избавить меня от этого проклятья, убить меня, думала сама наложить на себя руки, но кто бы тогда позаботился о моих бедных детях? В теле волчицы я ни разу не потеряла рассудка, но я так боялась, что это случится, что я растерзаю кого-нибудь из деревни… даже своих собственных детей! А бедная Луиза Мерсье… она так замёрзла, что почти не испугалась, когда я подошла к ней. Она умоляла не есть её и обещала накормить меня пирогом с бараниной, подумать только! — по лицу Катрин потекли слёзы. — Я облизала её лицо, свернулась вокруг неё и согревала всю ночь — что ещё я могла сделать? Под утро я отвела её на запах охотников, а сама убежала прочь. Кто же знал, что Абель Турнье заметит меня, рано утром выходящую из леса, и обо всём догадается!

Она закрыла лицо руками, не в силах больше сдерживать переполнявшие её чувства.

— Он говорил, что я только зря берегу свой мёд и не хочу поделиться с ним, что мне нужен мужчина, а ему — женщина, что мой муж давно остыл в могиле, и незачем мне строить из себя безутешную вдову. Потом, когда это не помогло, он заговорил по-иному. Что он выследит меня в полнолуние и подстрелит серебряной пулей, а на следующее утро расскажет всей деревне, как он охотился на оборотня, и они узнают меня по ранению. Что меня сожгут на костре, а детей моих отправят в приют, и Оливье придётся просить милостыню, а Элиза… Элиза… — она захлебнулась рыданием.

— Ну-ну, тише, всё ведь уже закончилось, — Леон, как обычно, испытывал неловкость, когда ему приходилось успокаивать плачущих женщин.

— Как вы догадались? — Оливье, по-прежнему обнимая мать, повернул голову с любопытством уставился на Леона.

— Давайте пойдём к вам, точнее, к вашей свекрови домой, а по пути я всё расскажу, — вновь заговорила Эжени. — Вы вся в крови, да и господин Лебренн тоже, а бедная Элиза никак не может уснуть.

***

Обратный путь из леса домой был более долгим, потому что на этот раз Ланселот и вороная кобыла не неслись галопом, а шли медленным шагом. Эжени сидела верхом на Ланселоте, Леон же уступил свою лошадь Катрин — та больше не была оборотнем, и вороная приняла свою всадницу совершенно спокойно. Сын Портоса и сын Катрин брели рядом: Леон вёл свою лошадь под уздцы, Оливье беспрестанно оглядывался, словно боялся, что Абель Турнье может воскреснуть и снова начать преследовать их.

Катрин Дюбуа поразилась, когда Эжени пересказала ей все свои умозаключения, приведшие её к выводу, что мать Оливье и Элизы является оборотнем. Женщина покачала головой, и тёмно-рыжие пряди при этом выбились из-под капюшона.

— Значит, вы догадались обо всём по паре лоскутков, рассказу старушки Жанны и словам бедняжки Луизы? Право, вам стоит опасаться, что вас назовут ведьмой, — тут она закашлялась и искоса посмотрела на свою собеседницу. — Впрочем… простите, госпожа… вы и вправду ведьма?

Леон, которого тоже очень интересовал этот вопрос, вывернув шею, взглянул на Эжени — та лишь вздохнула и ещё ниже опустила голову.

— Да, это так. Это мой дар и моё проклятие. Я могу исцелять людей, но после каждого применения магии приходит расплата — я чувствую слабость, головокружение, из носа идёт кровь, и я даже могу лишиться чувств. Кроме того, по понятным причинам я вынуждена это скрывать.

— И всё же вы рискнули, вы колдовали, чтобы спасти меня! — Катрин восхищённо посмотрела на Эжени. — Вы не только умны, вы ещё храбры и милосердны!

— Кем бы я была, если бы позволила матери умереть на глазах у сына? — укоризненно спросила девушка.

— И моё плечо вы тоже исцелили магией? — Леон живо вспомнил, как раздирающая его боль утихла, после того как Эжени осторожно коснулась укушенного ундиной плеча.

— Скорее, немного помогла, — отозвалась она. — Сняла боль, только и всего. Ваше плечо и так замечательно зажило благодаря целебной мази.

— С ума сойти, — бывший капитан потряс головой. — Не успел я привыкнуть к тому, что у вас тут водятся призраки, живые утопленницы и оборотни, как выясняется, что вы владеете магией!

— Я не зря рассказывала вам про Мерлина и волшебство, которым наполнены эти края, — напомнила ему Эжени и повернулась к их спутнице. — Надеюсь, вы понимаете, что всё, что вы узнали, следует хранить в тайне?

— Да я… Да вы… Да я никогда… Да я лучше умру, чем выдам ваш секрет! — выпалил Оливье.

— Госпожа Эжени, — мягко произнесла Катрин Дюбуа, вновь становясь похожей на Мадонну со старой картины. — Вы спасли мне жизнь, и меньшее, чем я могу вам отплатить, это сохранить вашу тайну. От меня никто никогда об этом не узнает… и от Оливье тоже, будьте уверены.

— Никогда и никому, — повторила Эжени. — Даже во сне, даже под воздействием хмеля, даже в шутку, даже в сказке, рассказываемой ребёнку на ночь. Даже Элизе нельзя знать.

— Конечно же, нет! — воскликнула Катрин и перекрестилась. — Боже, надеюсь, Элиза не догадается о том, что я оборотень… была оборотнем. Я всеми силами старалась скрывать это от детей, но разве от Оливье что скроешь?

— Я ничего не говорил Элизе — и не скажу, клянусь, — пообещал мальчик.

— А Турнье? — Катрин порывисто оглянулась. — Он ведь лежит там, в лесу… Его рано или поздно найдут.

— Найдут, — пожал плечами Леон. — Решат, что его загрыз волк. Мало ли волков в здешних лесах?

— У него в пистолете серебряные пули, — вспомнила женщина. — Обычной он бы меня не ранил так сильно. Их тоже найдут!

— Подумают, что он охотился на оборотня, — ответил Леон. — А уж кто его загрыз, обычный волк или оборотень, решать местным. Придумают себе байку про человека-волка, попугают ею детей и пьяниц в трактирах, да и забудут. Ведь настоящих оборотней здесь теперь нет, не так ли?

— Надо найти эти цветы и уничтожить их, пока ещё кто-то не заразился, — Эжени выпрямилась в седле. — Правда, я бы хотела взять себе хоть один цветок для исследований… хотя я понимаю, что это опасно.

— Не получится, — мрачно ответила Катрин. — Весной, как только эти проклятые цветы снова показались из-под земли, я отправилась на холмы, вырвала их все с корнем и сожгла. Больше никто не превратится в волка из-за этих кажущихся невинными цветов!

— Ну и слава Богу, — отозвался Леон.

Оставшийся путь они проделали в молчании. Им повезло — Катрин, бесшумно войдя в дом, обнаружила, что и матушка Дюбуа, и Элиза спят крепким сном. Она поманила за собой гостей, налила в таз воды и любезно предложила Леону первому смыть с себя кровь, но тот отказался.

— Благодарю, но вам сейчас нужнее. Мойтесь, приводите себя в чувство и думайте, что сказать на следующее утро Элизе — она наверняка спросит, где вы были ночью.

— Боюсь, матушка Дюбуа уже сказала ей, что я отправилась к какому-нибудь мужчине, — Катрин слабо улыбнулась. — Старушка свято верит в то, что я тайком навещаю какого-нибудь кузнеца или плотника, и Элиза тоже — впрочем, она пока не понимает, что это значит. И её любовь ко мне от этого не станет слабей. Ничего, я придумаю, как её успокоить. Турнье мёртв, я снова человек, и все мои беды позади. Но думаю, лучше мне на время остаться у матушки Дюбуа — неизвестно, что говорил обо мне Турнье в нашей деревне, что он мог по пьяни сболтнуть своим друзьям.

— Надеюсь, никто не обнаружит связь между вашим отъездом сюда и гибелью охотника в этих же краях, — озабоченно произнесла Эжени.

— Помилуйте, не у всех же такой острый ум, как у вас, — Катрин устало улыбнулась. За окном понемногу начинало светлеть, и первые лучи зари осветили лицо бывшей волчицы — бледное и измождённое, с тёмными кругами под глазами. Оливье уже начал клевать носом, и Катрин, уложив его спать, попрощалась со своими спасителями.

Уже у самого входа Леон обернулся, вспомнив кое-что очень важное.

— Да, чуть не забыл! Мне придётся заехать к вам ещё раз.

— Зачем? — встревожилась Катрин.

— Я обещал вашей дочери новой ткани на платья для куклы, а я всегда держу своё слово.

***

Обратный путь во владения Эжени прошёл для неё как в тумане. От усталости и недосыпа глаза у неё слипались, голова кружилась, она то и дело расслабляла руки, едва не выпуская поводья, и спохватывалась в самый последний момент, вновь сильнее сжимая их. Леон тоже был бледен, но прямо держался в седле и то и дело бросал на свою спутницу взгляды, полные тревоги. Эжени не могла понять, боится он её или за неё, и это наполняло душу неясной тоской. Было обидно сознавать, что человек, который дважды спас ей жизнь, которому однажды жизнь спасла она, которому она залечила рану, станет опасаться её, но в то же время это было ожидаемо. Ей следует радоваться, что Леон вообще продержался так долго, что он не сбежал из Бретани, едва увидев козла, идущего на двух ногах!

В замок они прибыли, когда солнце уже поднялось и заливало своим светом округу. Бомани с обычным тихим ворчанием повёл в конюшню измотанных до невозможности лошадей, Сюзанна с обычными причитаниями бросилась помогать госпоже. Служанка пришла в ужас при виде залитой кровью одежды Леона, и её не успокоили даже заверения капитана, что кровь не его. У Эжени не оставалось сил на хоть сколько-нибудь правдоподобные выдумки, поэтому она понадеялась, что труп Турнье обнаружат не сразу и не свяжут его гибель с их ночной поездкой. Леон в ответ на настойчивые расспросы Сюзанны бросил что-то насчёт охоты на оборотня, и это заставило служанку замолчать. По её вмиг засиявшим глазам и загадочному виду Эжени поняла, что Сюзанна уже сочинила у себя в голове героическую историю про то, как её хозяйка и господин Лебренн охотились на оборотня, и к обеду эту историю будет знать уже вся деревня.

«Вот и хорошо», — устало подумала она. «Все решат, что мы охотились на оборотня, который загрыз Турнье, но потерпели неудачу. Главное, что никто не свяжет с этим Катрин и её детей».

Сюзанна тут же принялась хлопотать — поставила нагреваться воду для ванны, забрала окровавленные вещи Леона и мужественно заявила, что отстирает их во что бы то ни стало. Сын Портоса отправился смывать с себя кровь, пот, волчий запах и усталость, а Эжени поднялась в свою комнату и без сил упала на постель. Перед тем, как провалиться в глубокий сон без сновидений, она успела представить Леона, нежащегося в ванне, и это зрелище почему-то вызвало у неё улыбку.

Важный разговор, которого так ждала и боялась Эжени, состоялся у них только к вечеру. Леон, как обычно, пришёл к ней в библиотеку — он выглядел таким смущённым, каким не был даже в первое своё появление в замке. Казалось, он не знает, куда ему деться: бывший капитан беспрестанно оглядывал книжные полки и избегал смотреть в лицо Эжени. Она немного пришла в себя после долгого сна, напомнила себе, что вообще-то её долг заключается не только в поисках нечисти, но и в управлении поместьем, и теперь сидела, вооружившись пером и выписывая на лист бумаги ровные ряды цифр. Ей тоже было тяжело смотреть на Леона, но она всё же осмелилась поднять на него глаза.

— Если вы хотите уехать, то так и скажите, — прямо заявила она, решив сразу ударить по самому больному для себя. — Я не стану вас удерживать… ни магией, ни как-либо иначе. Вы были со мной всего три месяца, но многое успели сделать, и я вам бесконечно благодарна.

— Да подождите вы, — Леон с досадой поморщился. — Я не имею ни малейшего желания покидать вас, просто… Весь мир перевернулся с ног на голову, уже второй раз! Сначала я узнал, что призраки, вампиры, оборотни и прочая нечисть существуют на самом деле, теперь я узнаю, что вы и сама… нечто в этом роде.

— И в промежутке я узнала, что вы — сын Портоса, — напомнила ему Эжени.

— Вы понимаете, почему я это скрывал, — поник Леон. — Как и я понимаю, почему вы скрываете свою силу. Скажите, если бы это не открылось так неожиданно, сколько ещё вы бы скрывали от меня правду?

— Сколько получится, — без колебаний ответила она. — Это не та вещь, которую рассказывают даже близким друзьям.

— Сюзанна, я так понимаю, не знает. А Бомани?

— Нет, — отрезала Эжени. — Не думаю, что он даже догадывается об этом.

— А ваши родители?

— Нет… хотя мне кажется, что мать о чём-то догадывалась. Именно поэтому она и ушла в монастырь — молиться за меня, за колдунью. Но ни у кого из них не было таких способностей. Должно быть, я унаследовала их от какой-нибудь прабабки или от прадеда.

— Давно они у вас?

— Думаю, что с самого рождения. Но магия стала проявляться, когда мне было лет пять-шесть. Я смутно помню, как заставляла лепестки цветов кружиться в воздухе и, кажется, даже показывала этот фокус каким-то далёким кузинам. К счастью, они были не старше меня, их рассказам о волшебстве всё равно бы никто не поверил, а потом они подросли и всё забыли. Я же поняла, что в этих способностях кроется большая опасность, и стала осторожнее.

— Кружили лепестки цветов, — медленно повторил Леон, осознавая смысл этой фразы. — То есть вы можете не только исцелять?

— Господи, ну разумеется, нет! Я могу заставлять летать предметы… небольшие, конечно, поднять каменную плиту мне не под силу. Могу зажигать и гасить огонь, развязывать верёвки и отпирать замки по щелчку пальцев. Правда, многие вещи мне неподвластны. Я не могу видеть прошлое и предсказывать будущее, не могу читать мысли, менять свой облик, превращать людей в животных, оживлять предметы… — она осеклась, увидев выражение лица Леона.

— Не можете, — ещё медленнее повторил он. — То есть кто-то другой может?

— Не могу исключать, — осторожно ответила она. — Если обо всём этом написано в сказках и легендах, то они ведь не на пустом месте возникли, правда?

— Значит, кроме вас существуют и другие колдуны и колдуньи?

— Вполне возможно.

— А разговаривать с призраками вы тоже можете? — Леон удивился, как эта мысль не пришла ему в голову сразу после истории с Филиппом Тома.

— Не могу, — Эжени покачала головой. — Я могу попробовать вызвать их, но придут они, только если сами захотят. И увидеть их, и услышать я тоже могу, только если они этого пожелают.

— Почему никто из убитых негодяев не стал призраком и не является нам? — Леон наконец сформулировал взволновавший его вопрос. — Мог, например, Жиль Тома вселиться в свою собаку и начать нападать на жену и дочь?

— Это хороший вопрос, — протянула Эжени. — И я не знаю на него ответа. Единственное, что я могу сказать на этот счёт: я верю в высшую справедливость. Бог позволил Филиппу Тома стать призраком и вселиться в козла, чтобы покарать своего отца, но он не позволит Жилю и с того света мучить жену и Розу. Здешняя магия воскресила Агнессу Сенье, но она не воскресит священника-убийцу. Не знаю, куда после смерти попали Тома, отец Клод и Турнье, но их душам место в аду или в чистилище, а не в наших краях. Они не станут бродить бесплотными духами по земле… по крайней мере, я хочу в это верить.

— Мне бы тоже хотелось верить, — признался Леон. — А ещё мне бы хотелось больше узнать о вашей силе. Насколько она велика?

— По-разному, — девушка слабо усмехнулась. — Сегодня, например, я потратила огромное количество магии для спасения Катрин, а это значит, что в ближайшее время я и свечу зажечь не смогу. Имею в виду, что не смогу зажечь свечу щелчком пальцев, — пояснила она с кривой улыбкой.

— Но ваша сила может не только исцелять, верно? Она может быть и опасной? Именно поэтому вы не оставили меня тогда в лесу и не бросились за помощью — вы готовились к схватке с Жилем Тома, если бы он убил меня. И поэтому вы в одиночку отправились в церковь к отцу Клоду — вы его не боялись, вы хотели его покарать!

— Как вы догадливы, — всякая улыбка исчезла с лица Эжени. — Что ж, вы правы. Моя магия действительно может быть опасна. И я расскажу вам, насколько она опасна. А там вы уж сами решите — оставаться со мной до самого конца или уезжать прочь, к сестре и её друзьям.

И Эжени закрыла глаза, медленно погружаясь в одно из самых страшных своих воспоминаний.

Глава XIII. Кровавый рассвет

Эжени де Сен-Мартен довольно рано узнала, что она отличается от других детей. Ещё совсем маленькой девочкой она открыла, что может поднимать в воздух предметы, не прикасаясь к ним. Впрочем, когда она рассказала об этом родителям, те лишь посмеялись, а её слабые попытки доказать им, что она и вправду что-то может, не принесли никакого результата. Впоследствии Эжени поняла, как сильно ей тогда повезло, ведь неизвестно, что бы сделали отец и мать, узнай они правду. Строго-настрого запретили ей пользоваться магией и даже думать об этом? Отправили бы дочь в монастырь? Заперли бы её в замке и обращались бы с ней как с пленницей?

Первые проблески магии то вспыхивали, то угасали, и Эжени уже никому об этом не рассказывала: сначала из боязни, что волшебство снова пропадёт, когда она попытается продемонстрировать его посторонним, потом из страха, что её сожгут на костре или бросят в воду с жерновом на шее. Она росла, и способности её принимали всё более причудливые формы. Цветы порхали и кружились под её пальцами, как бабочки, книги открывались и закрывались по велению её руки, свечи вспыхивали и гасли сами по себе. В те годы Эжени редко бывала в лесу, особенно одна, но во время редких конных прогулок с отцом она старалась впитывать в себя лесной воздух, его запахи, пение птиц и шелест листвы, в такие моменты ощущая особую связь с этим местом.

После первого лунного кровотечения магия стала иной. Появились сны, порой волнующие, а иногда пугающие; появились способности к исцелению и снятию боли, своей и чужой (своё умение исцелять других она испробовала на найденных в лесу раненых птицах, приболевших лошадях из замковой конюшни и хромых бездомных собаках). Эжени много читала, собирала все имеющиеся в библиотеке книги, хоть как-то связанные с колдовством, целебными растениями, нечистой силой и местными поверьями, и целые дни, а то и вечера проводила в чтении, свернувшись в кресле, подобрав под себя ноги и закутавшись в плед. Мать вздыхала, что она испортит себе глаза, отец звал её на прогулку, но для их дочери в эти дни не было ничего важнее очередной истории про оборотня, призрака или лесного пастуха.

Ей было семнадцать лет, когда однажды летом в замок прибыл погостить Антуан де Лавуаль, сын одного из старых сослуживцев отца. Антуану было чуть за двадцать, он был вторым сыном своего отца и не мог претендовать на наследство, но ничто не мешало ему просаживать отцовские деньги в трактирах и борделях. Эжени этого, разумеется, никто не говорил, но она, переступив через правила приличия, подслушала разговор своих родителей. Мать беспокоилась, называя Антуана мотом, утверждала, что он успел натворить немало бед в Париже, из-за чего ему и пришлось вернуться в провинцию. Отец возражал, что у их дочери вряд ли ещё будет такой шанс, а ветреность — не беда, со временем юноша остепенится.

«Они решили найти мне жениха», — со вздохом подумала Эжени, отходя от двери и бесшумно поднимаясь в свою спальню. Решение родителей выдать дочь замуж не пугало её — замужество виделось ей чем-то очень далёким, едва брезжащим в тумане и совершенно неспособным повлиять на её нынешнее существование. Она мечтала о замужестве, будучи ещё совсем маленькой, но с тех пор было прочитано слишком много книг и подслушано слишком много разговоров, и Эжени поняла, что муж — это не прекрасный принц на белом коне, дарящий тебе розы и слагающий баллады, а мрачный незнакомец, храпящий в постели, ковыряющийся в зубах и не упускающий случая изменить тебе. В браке её ждёт только беспрестанное рождение детей да хлопоты по хозяйству, и ещё повезёт, если удастся мирно ужиться с мужем, как это удалось её матери. Словом, замужество совсем не прельщало Эжени, и она уже начала всерьёз подумывать об уходе в монастырь, когда Антуан де Лавуаль прибыл в замок.

Он действительно был красавцем — высокий, стройный, черноглазый и чернокудрый, с ослепительно белыми зубами, о которых он заботился, постоянно жуя мяту. Кроме того, Антуан прекрасно ездил верхом, метко стрелял, неплохо фехтовал и получил хорошее образование благодаря своему отцу. Он мог поддержать светскую беседу за столом, отвесить комплимент даме, прочитать стихи, как он утверждал, написанные им самим, и за неделю, что он гостил у шевалье де Сен-Мартена, успел полностью покорить и его, и его супругу.

Что же касается Эжени, то её не покидало ощущение какой-то неясной тревоги. Антуан был слишком хорош, чересчур хорош, и это вызывало у неё опасения, ведь издавна известно, что если что-то идёт хорошо, то вскоре всё пойдёт не так. К тому же молодой человек проявлял к ней очень мало интереса и всем своим видом давал понять, что не намерен жениться ни на Эжени, ни на ком-либо ещё. Мать советовала девушке перестать быть букой, улыбаться и предстать перед де Лавуалем во всей красе, Эжени же казалось, что родители пытаются продать её, как дорогую куклу, и это злило её. Она не могла заставить себя улыбаться, когда ей этого не хотелось, и всё больше времени проводила либо в своей спальне, либо в библиотеке, избегая общества гостя.

В тот день она решила в кои-то веки выбраться из замка и проехаться по окрестностям. «Никакого леса, только холмы», — наставлял её отец, и Эжени, как послушная дочь, направила лошадь (тогда у неё ещё был не Ланселот, а гнедая кобыла с белым пятнышком на лбу и нехитрым именем Звёздочка) прочь от леса, чтобы избежать таящихся в нём опасностей. Она рысью пронеслась по склону холма, доехала до небольшой рощицы и уже собралась поворачивать назад, как вдруг сзади послышался дробный перестук копыт, и к ней на своём великолепном вороном жеребце подлетел Антуан де Лавуаль.

«Ну вот, теперь опять нужно будет выслушивать его длинные речи и пытаться быть учтивой», — Эжени закатила глаза, разворачивая кобылу. Антуан подъехал почти вплотную, придержал коня и галантно поклонился, взмахнув шляпой.

— Мадемуазель де Сен-Мартен, какая встреча! В последнее время вас нечасто можно увидеть в замке. Вы прячетесь от меня?

— Нет, сударь, я просто занимаюсь своими делами, — как можно более вежливо ответила Эжени, раздумывая, нельзя ли развернуть лошадь и просто умчаться отсюда, забыв про все законы гостеприимства.

— Ваш отец рассказывал, как вы любите читать, — Антуан легко соскочил на землю и принялся привязывать коня к ближайшему деревцу. — Вы, должно быть, знаете историю этих краёв наизусть. Правда, что тут неподалёку есть заброшенная церковь?

— Правда, — кивнула Эжени. — Она сгорела не то тридцать, не то сорок лет назад.

— Вы не будете так любезны проводить меня к ней? Обожаю вдыхать запахи старины и думать о вещах, которые происходили задолго до того, как вы и я появились на свет.

Эжени не оставалось ничего иного, кроме как спешиться, привязать Звёздочку неподалёку и идти с де Лавуалем. Она пообещала себе, что эта прогулка не займёт много времени. Скорее всего, Антуану станет скучно в её обществе, вид обгорелой церкви повергнет его в уныние, он побыстрее попрощается и ускачет прочь.

Они шагали по направлению к церкви, Эжени шла чуть впереди и перебирала в уме все известные ей факты о заброшенном здании, думая, что интересного можно рассказать о нём своему спутнику. Чёрный силуэт, увенчанный крестом, уже показался вдали, над ним кружили вороны, и их резкие крики были единственным, что нарушало тишину этого места. В ложбине между холмов было сумрачно и прохладно, дул холодный ветер, небо снова затянуло облаками, и дыхание лета совсем не чувствовалось.

Внезапно Антуан с силой сжал плечо Эжени, рывком развернул её к себе и, не успела она ахнуть, впился в её губы поцелуем. Это был её первый поцелуй, но позднее она не могла вспомнить ничего, кроме ощущения ожога на губах и того, что юноша пытался просунуть ей в рот язык. Она обеими руками изо всех сил упёрлась в грудь Антуана, оттолкнула его и отскочила, едва не упав.

— Что вы делаете?

— Целую вас, — он снова потянулся к ней, и Эжени вновь отступила.

— Я вам этого не разрешала!

— А я не спрашиваю разрешения — я всегда беру то, что захочу, — Антуан оскалил в усмешке свои белоснежные зубы, и у девушки перехватило дыхание от запоздало накатившего ощущения близкой опасности. Только сейчас она поняла, что находится среди холмов наедине с мужчиной, и поблизости нет ни единой живой души, не считая ворон и лошадей.

— Я позову на помощь, — тем не менее предупредила она, продолжая отступать.

— И кого же вы позовёте? Своего коня или моего? — де Лавуаль продолжал скалить зубы, и внезапно страх Эжени прошёл, уступив место гневу. Ей захотелось ударить его чем-нибудь тяжёлым по лицу, разбить губы, чтобы эти белые костяшки окрасились кровью, стереть эту самодовольную ухмылку с его лица.

— Я обо всём расскажу моему отцу!

— Ваш отец — ничто перед моим, — Антуан наконец-то перестал улыбаться и скривил губы. — Мой вытащит меня из любой передряги, а ваш не способен вас защитить… да не очень-то и хочет этого. Он и правда думал, что я захочу жениться на вас — вот смешно!

— Если вы не собираетесь жениться на мне, то зачем вы меня целуете? — спросила Эжени со всей возможной сухостью.

— Ради любопытства, — он пожал плечами. — Целуетесь вы, кстати говоря, ужасно. Впрочем, чего ожидать от провинциальной дворяночки? Ничего, я не настолько разборчив. Вы мне ещё спасибо скажете.

— За что? — прошептала она, медленно покрываясь холодным потом.

— За бесценный опыт, за что же ещё? Без меня вы так и завяли бы в этой глуши, ушли бы в монастырь, а так хотя бы узнаете, что такое мужчина.

— Но я не хочу этого знать! — теперь она лихорадочно оглядывалась в поисках острой палки или чего-нибудь в этом роде, что могло бы послужить оружием.

— Хотите. Все хотят, — он махнул рукой с таким беспечным видом, словно речь шла об уроке танцев или верховой езды, а не о насилии, которое он намеревался совершить.

— Я обо всём расскажу моему отцу, — немеющими губами повторила Эжени.

— А я расскажу, что вы сами с радостью отдались мне, но потом вам стало стыдно, и теперь вы пытаетесь очернить меня, — совершенно спокойно произнёс Антуан. — Шевалье де Сен-Мартен всё равно ничего не докажет. Он вряд ли обратится в суд, ведь это будет страшным позором для его семьи и для вас лично. Конечно, он вызовет меня на дуэль, и конечно же, он проиграет. Я могу убить вашего отца, а могу только ранить его — всё зависит от вас. Будете покорны — ваш отец останется жив, станете сопротивляться — пеняйте на себя. После дуэли мне придётся уехать, ну так что ж — мир велик и полон возможностей! Ваша семья вряд ли сможет подыскать вам мужа, так что лучше им будет забыть о случившемся и сплавить дочку в какой-нибудь монастырь. Ничего, вы бы и так туда попали.

— Зачем вы это делаете? — Эжени с отвращением услышала в своём голосе нотки мольбы. — Я ведь вам даже не нравлюсь!

— Не нравитесь, — так же спокойно подтвердил он. — Кому может понравиться унылая бретонская селёдка? Но я готов сделать вам одолжение — совершить, так сказать, бескорыстное доброе дело. Всё равно вряд ли кто другой захочет с вами спать…

Эжени не дослушала до конца — она приподняла край юбки и рванулась прочь, не думая о выбранном пути, не обращая внимания на слёзы, что застилали глаза, на его жестокие обидные слова, что горели перед ней, словно были написаны огромными огненными буквами. Антуан не сразу погнался за ней — он выждал, как охотник, который выгоняет зверя из логова и пускает собак по следу, и лишь потом помчался вслед. Разумеется, он с лёгкостью догнал свою добычу, повалил на землю и попытался задрать её платье.

Эжени сопротивлялась отчаянно — она царапалась, кусалась, пыталась лягаться, кричала, пока не сорвала голос, звала на помощь, угрожала насильнику. Но Антуан был намного сильнее её — он навалился сверху, заставив её задыхаться, его пальцы железной хваткой сжали её запястья, от склонённого совсем низко лица невыносимо пахло мятой. Быстрыми ловкими движениями он потянул за шнуровку, затем рванул платье — ткань предательски затрещала и начала расползаться.

— Нет! Нет! — задыхалась Эжени.

— Замолчи, — Антуан схватил её за волосы и дёрнул с такой силой, что она взвыла от боли. Дышать было уже нечем, перед глазами плясали тёмные круги, и Эжени уже готова была провалиться в обморок, но сильный удар по щеке привёл её в чувство.

— Ну нет, я хочу, чтобы ты всё помнила, — пробормотал де Лавуаль, задирая её юбку. Эжени чувствовала, как он коленом пытается раздвинуть её судорожно сжатые ноги. Перед глазами снова появились круги, на этот раз цветные, кончики пальцев нестерпимо закололо, из груди вырвалось рычание, перешедшее сначала в стон, а затем в надрывный крик:

— Селёдка у тебя в штанах!

Она изо всех сил дёрнула руками, пытаясь вырваться из хватки Антуана, и внезапно мощный поток энергии прошёл по всему её телу. Пальцы, а затем ладони будто обожгло огнём, запястья с неожиданной лёгкостью выскользнули из рук де Лавуаля, его подкинуло вверх, как тряпичную куклу, у него вырвался крик страха и изумления, но тотчас же оборвался, когда он камнем рухнул вниз. Эжени, шатаясь, поднялась на ноги и успела пробежать несколько шагов, прежде чем силы окончательно оставили её. Упав на колени, она в отчаянии обернулась, уверенная, что Антуан преследует её, но он лежал совершенно неподвижно.

Только через несколько минут Эжени смогла преодолеть охватившее её оцепенение, встать и добраться до Антуана. Он лежал, неестественно выгнув шею и уставившись широко открытыми остекленевшими глазами куда-то вверх. Рот был приоткрыт, и виднелись белоснежные зубы, окрашенные в красный цвет: похоже, при падении де Лавуаль прокусил себе язык. Эжени никогда раньше не приходилось видеть мертвецов, но она сразу поняла, что этот человек мёртв.

Позднее она не могла вспомнить, сколько просидела возле тела своего несостоявшегося насильника, захлёбываясь рыданиями и даже не пытаясь вытереть текущие по лицу слёзы и сопли. Но ни одной из этих слезинок не было пролито по Антуану де Лавуалю — она плакала по самой себе, унылой бретонской селёдке, на которую не взглянет ни один мужчина, по убийце, которая вот-вот окажется в тюрьме, а потом и на эшафоте, по колдунье, которая будет сожжена на костре. На самом деле прошло всего около часа, но Эжени в своих мыслях за это время успела признаться родителям в содеянном, стать проклятой ими, попасть в тюрьму, перетерпеть насилие от тюремщиков, вынести пытки, суд и совершенно разбитой дойти до эшафота. Лишь после полной картины всех предстоящих ей мучений в её голове забрезжила некая мысль, обещавшая надежду на спасение.

Эжени, превозмогая отвращение, доползла до трупа — сил встать у неё по-прежнему не было, наскоро осмотрела его, то и дело с опаской косясь на искажённое лицо и оскаленные зубы покойного, и убедилась, что он почти не пострадал от её ногтей и зубов, а мелкие царапины вполне можно было принять за следы от веток. Он не успел начать снимать одежду, и теперь Эжени не пришлось возиться со шнурками и застёжками. Она поднялась, хромая и шатаясь, добрела до лошадей, которые встретили её тревожным ржанием, отвязала жеребца де Лавуаля и подхлестнула его. Конь с громким ржанием кинулся прочь, а Эжени обессиленно прислонилась к тёплому боку Звёздочки, шумно фыркающей ей в ухо.

Впрочем, она недолго оставалась в таком положении. Через силу добравшись до небольшого ручья, протекавшего вблизи заброшенной церкви, девушка опустилась на колени и погрузила руки в ледяную воду. Кисти сразу же заломило, но она заставила себя тщательно умыть лицо, промыть глаза и высморкать нос, стерев всякие следы рыданий. Потом Эжени как могла причесала волосы, привелав порядок одежду, тщательно зашнуровав развязанные шнурки, и помолилась, чтобы никто не заметил разорванной ткани. Закончив все эти действия, она хотела посмотреть в воду, но быстро бегущий ручей стирал очертания её лица, и Эжени вернулась к Звёздочке, села в седло и понеслась прочь.

Когда она вернулась в замок, никто не обратил внимания на её растрёпанные волосы, находящуюся в некотором беспорядке одежду и покрасневшие глаза. Отец выразил лёгкое беспокойство по поводу отсутствия господина де Лавуаля, сразу после обеда уехавшего на конную прогулку. Эжени ответила, что не видела его, и сама поразилась спокойствию, с которым у неё получилось солгать. Мать неодобрительно заметила, что Эжени совсем охрипла, и ей следует быть осторожнее во время своих прогулок, если она не хочет заболеть. Девушка оставила Звёздочку на попечение Бомани, проскользнула в свою комнату и уже там смогла дать волю слезам.

Коня Антуана де Лавуаля в тот же вечер нашли местные — он, осёдланный, скакал по холмам, оглашая их тревожным ржанием. Там же вскоре нашли и тело Антуана — и никому, ни единой живой душе не пришло в голову, что Эжени может быть как-то причастна к его гибели. «Молодой, горячий, пустил коня во всю прыть, да и не удержался в седле», — с горечью говорил отец. Мать сдержанно плакала, Эжени же сидела, безучастно глядя в огонь и стараясь не думать о тысяче иголок, пляшущих на кончиках пальцев.

Антуана де Лавуаля похоронили, семья де Сен-Мартен выразила искренние соболезнования его отцу, матери и брату, и с тех пор попыток выдать Эжени замуж больше не предпринималось. Её извечную грусть и задумчивость родители принимали за скорбь по трагически погибшему жениху, и дочь не разубеждала их. Первые месяцы после случившегося она вообще не выходила из дома, даже на похороны де Лавуаля, страдала от ночных кошмаров, запирала на ночь дверь своей комнаты и почти не разговаривала с отцом и Бомани — настолько сильным был её страх перед мужчинами. Потом она понемногу стала приходить в себя — когда поняла, что над ней больше не висит угроза разоблачения, а её магия всё ещё с ней, и она стала даже сильнее, чем раньше, словно всё, что ей требовалось — кровавое жертвоприношение. Именно день гибели Антуана де Лавуаля Эжени определила как день, когда она стала настоящей колдуньей, обладающей силой столь же грозной, сколь и могущественной, и способной распоряжаться этой силой по своему усмотрению.

Её страх перед мужчинами со временем уменьшился, но с тех пор девушка не расставалась с острой заколкой с навершием в виде фигурки совы, которой она закалывала волосы, и с не менее острым кинжалом, украшенным такой же фигуркой, который она носила у бедра. И кинжал, и заколка достались Эжени в наследство от какой-то прапрабабки, долгое время хранились запертыми в ящике, и ни шевалье де Сен-Мартен, ни его супруга даже не знали, что их дочь вновь извлекла эти предметы на свет Божий. До недавнего времени ей ни разу не приходилось пускать их в ход, но само наличие оружия вкупе с осознанием своего владения магией придавало Эжени уверенность в своих силах.

Антуан множество раз приходил к ней во снах, и каждый сон заканчивался одинаково — Эжени вновь подбрасывала его в воздух, ломала ему шею и отправляла в преисподнюю, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.

***

— Как видите, рассвет моей магии был весьма кровавым, — заключила Эжени, обращаясь к Леону. Тот сидел совершенно неподвижно, опустив голову и уставившись в одну точку на полу. Мысленно он всё ещё находился между холмов, у заброшенной церкви, где над девушкой едва не было совершено жестокое насилие, и ему стоило большого труда вернуться к действительности.

— Как же так? — прохрипел бывший капитан, словно он сам только что сорвал голос, призывая на помощь. — Как же так? Вы пережили такой ужас — и теперь вы не боитесь оставаться наедине со мной, ездить со мной по лесу…

— Кто сказал, что я не боюсь? — её губы искривились в подобии усмешки. — Я очень даже боюсь. Но я пытаюсь доверять голосу разума, а он говорит, что у вас нет никаких причин совершать надо мной насилие. Вы чужой в этих землях, и местные растерзают вас, если узнают, что вы причинили мне вред. Вы прибыли сюда, чтобы устроиться на службу — так зачем же вам всё портить, ещё и так быстро? Кроме того, у меня есть моя магия и моё оружие, так что в крайнем случае я смогу защитить себя.

— Должно быть, в самом начале вы совсем не доверяли мне, — покачал головой Леон.

— Конечно, нет, как и всякому незнакомому человеку… особенно мужчине. Но у меня было время понаблюдать за вами, посмотреть, как вы обращаетесь с людьми, в особенности с женщинами. Сюзанне вы не сказали ни одного грубого слова, не позволили даже намёка на что-то неприличное. Деревенские жительницы вас тоже не интересовали. Ко мне вы всегда относились вежливо и уважительно. Кроме того, вы так стремились защитить Розу Тома от её отца… Словом, я подумала, что небольшая дневная прогулка в лес в вашей компании не может быть очень опасной. А уж потом, когда вы рисковали жизнью, чтобы спасти меня от Жиля Тома, от отца Клода, когда вы так стремились помочь Катрин Дюбуа… Могу сказать, что такие люди, как вы, как мой верный Бомани, как Гийом Лефевр, как юный Оливье Дюбуа, возвращают мне веру в мужчин.

— Лестно слышать, — Леон склонил голову. — Что ж, теперь мне многое понятно. Вот почему вы так стремитесь защищать слабых, в особенности женщин и детей, вот почему вы не боитесь магии и нечистой силы — магия выступает вашей союзницей против людей, творящих зло и несправедливость.

— Именно так, — Эжени помрачнела. — Иногда я думаю: а стала бы я той, кто я есть, если бы со мной не произошло этого ужаса? Стала бы я защищать жертв насилия, если бы сама не пережила подобное? Смогла бы вообще магия раскрыться во мне в полную силу?

Леон не знал ответа на эти вопросы, поэтому снова покачал головой.

— Как бы то ни было, мне жаль, что это с вами случилось. Никто не должен переживать такое.

— А мне-то как жаль, — откликнулась она. — И я ведь никому об этом не рассказывала — ни отцу, ни матери, ни священнику на исповеди. Впрочем, я очень давно не была на исповеди… Вы — первый, кому я рассказываю об этом, Леон.

— Клянусь сохранить вашу тайну, — он прижал руку к груди. — И должен сказать, что я восхищён вашей храбростью и силой духа.

— Не было в этом никакой храбрости, — отмахнулась Эжени. — Мне просто повезло, что таков механизм моей магии: она пробуждается в минуты сильного душевного и телесного потрясения, в том числе от сильной боли и страха либо гнева. На самом деле я была перепугана до полусмерти и постоянно винила себя за случившееся: зачем я осталась с ним наедине, зачем спешилась, зачем пошла к церкви? Но откуда я могла знать? Антуан всегда казался таким учтивым, таким благородным…

Она надолго замолчала, глядя на свои колени.

— С другой стороны, если бы я в тот день не пошла с ним, он бы рано или поздно нашёл себе другую жертву, бедную дворянку или какую-нибудь крестьянскую дочку, и та не сумела бы отбиться с помощью магии. Значит, я была карой для Антуана? Заслуженной карой небесной, как чёрный козёл для Жиля Тома?

— Пожалуй, что так, — кивнул Леон.

— Что ж, я рада, что вы не считаете меня чудовищем, — Эжени подняла голову. — И… вы по-прежнему согласны служить мне? Даже после всего, что вы узнали?

— Сейчас — более, чем когда-либо, — твёрдо заявил он.

Глава XIV. Бродячий цирк

После того долгого разговора в библиотеке, когда Эжени раскрыла Леону свою великую и страшную тайну, она стала избегать его, будто стыдясь своей откровенности, и за последующие несколько недель они едва ли перемолвились парой слов. Эжени стала такой же тихой и молчаливой, какой была в самом начале их знакомства, Леон же боялся заговаривать с ней, не зная, какие ещё секреты выплывут наружу из этого тихого омута. Ему было безумно жаль молодую хрупкую девушку, жизнь которой хотел растоптать какой-то заезжий негодяй — даже не из ненависти к ней, а просто от скуки. И ему почти удалось это сделать — ведь не владей Эжени магией, непоправимое бы случилось.

Отныне каждый раз при виде хозяйки замка Леон представлял её, измученную и растрёпанную, отбивающейся от насильника, и сердце его сжималось от боли и жалости. Эжени казалась ему хрупкой, сделанной из тончайшего фарфора или хрусталя, и было совершенно невыносимым даже думать о том, чтобы прикоснуться к ней. Воспоминания о том, как она осторожными, почти ласковыми движениями касалась его, втирая в прокушенное ундиной плечо целебный бальзам, теперь наполняли Леона стыдом, но в то же время он был уверен, что Эжени эти прикосновения тоже были приятны. Получается, после всего пережитого она не возненавидела мужчин, не стала испытывать к ним отвращение — ни в духовном смысле, ни в физическом? Такие мысли могли завести очень далеко, поэтому Леон всякий раз, когда в его памяти всплывали те аккуратные действия девушки, старался подумать о чём-нибудь другом, лишь бы не вспоминать те тихие вечера при свете свечи.

Эжени, скорее всего, видела его отношение к ней, и её это, скорее всего, задевало, но она ничего не говорила вслух. Общих дел у них больше не было: нечисть, как и предсказывали легенды, улеглась в спячку, и в землях де Сен-Мартен наступил относительный покой. Зима по-прежнему тянула свои холодные лапы к человеческому жилью, беспрестанно завывал ветер, изредка выпадал снег, по ночам в лесах выли волки, а днём небо почти никогда не меняло свою белёсую или серую окраску на голубую. В такую погоду хотелось сидеть у камина, согреваясь горячим супом или вином с пряностями, но Эжени то и дело выезжала проведать крестьян, а Леон скакал по холмам и упражнялся со шпагой. Возвращался он чаще всего в сумерках и даже не огрызался в ответ на упрёки Бомани: «Себя не жалеете, так хоть кобылу пожалейте! Загоняли вы её совсем!».

В жизни местных произошли некоторые перемены. Стали поговаривать, что за Розой Тома ухаживает подмастерье кузнеца, и вроде как девушка расцветает каждый раз, как он проходит мимо её дома; что Кларисса Лепети на сносях (уж не от Этьена ли Леруа она понесла, усмехнулся Леон, узнав об этой новости); что от мальчишек шорника Лефевра никому нет покоя, а теперь за ними увязалась ещё и Луиза Мерсье, которая, похоже, совсем перестала бояться чего-либо после той истории с волком и лесом. С Абелем Турнье всё вышло так, как и говорила Эжени: его тело вскоре нашли в соседнем лесу и списали гибель охотника на волка-оборотня.

Катрин Дюбуа с детьми всё ещё оставалась у свекрови, но Леон однажды навестил её, сдержав данное маленькой Элизе слово, и привёз множество красных ленточек и лоскутков. Эжени была готова отдать ему для девочки какую-нибудь свою косынку, накидку или даже старое платье, но Леон решил пожертвовать алой подкладкой своего плаща — Сюзанна отстирала его так, что сын Портоса засомневался: а не владеет ли и служанка какой-нибудь магией, позволяющей очищать кровь и грязь?

Зима шла на излом, и в воздухе едва ощутимо повеяло первым дыханием весны, когда та же Сюзанна во время очередной трапезы принесла радостные вести: в их края приехал бродячий цирк. Леон, услышав это, только нахмурился и вернулся к своему супу с кусочками говядины и пирогу с вишнёвым вареньем, Эжени же, напротив, встрепенулась и стала засыпать служанку вопросами.

— Откуда они приехали? Много ли у них человек? Что они показывают?

— Ой, не знаю, откуда они, эти циркачи вечно колесят по всей стране, так что они и сами, пожалуй, не знают, откуда они, — затараторила Сюзанна. — Я видела их хозяина — он называет себя дядюшкой Селестеном, танцовщицу и карлика, но они говорят, что у них есть силач, человек-волк и, — она перешла на заговорщический шёпот, — сросшиеся девушки-близнецы! Господи, чего только не бывает на свете! — Сюзанна поспешно перекрестилась.

— Нам сейчас только ещё одного человека-волка не хватало, — пробормотал Леон и тут же понял, что поступил опрометчиво, по тому, как Эжени прошила его взглядом.

— О чём вы, господин Лебренн? — служанка удивлённо уставилась на него.

— О волке-оборотне, что якобы бегает по здешним лесам и уже растерзал одного охотника, — поспешил исправиться Леон, злясь на самого себя. — Даже если это не оборотень, то он доставил нам немало хлопот, верно?

— О… ну так волк из цирка совсем не такой! — Сюзанна снова перекрестилась. — Наверное, это просто человек в маске… но всё равно любопытно посмотреть! Где циркачи, там всегда веселье и смех! Эта танцовщица, она проделывала всякие удивительные штуки — крутилась колесом, так что юбка задиралась и всем были видны её ноги. Немало мужей, проходящих мимо, получили нагоняи от своих жён за то, что засмотрелись на неё! — она прыснула. — А этот карлик, он шутит такие смешные шутки… хотя и не для ваших ушей, госпожа, — Сюзанна скромно опустила глаза.

— Как интересно, — задумчиво протянула Эжени. — Надо будет сходить на их представление.

Леон был уверен, что она сказала это просто из вежливости, поэтому его немало удивило то, что на следующий день Эжени и правда собралась ехать к бродячему цирку. Она и его позвала с собой, и бывший капитан, хоть и дал себе слово всюду следовать за Эжени и защищать её от любой опасности, не смог сдержать своих чувств:

— Признаться, я не очень-то люблю всех этих циркачей, комедиантов, шутов… В Париже у меня была одна очень неприятная история, связанная с театром и суфлёром.

— Огюст Вернье и ваша сестра, вы рассказывали, — Эжени опустила глаза. Это был едва ли не первый раз с того вечера, как Леон поведал свою историю, когда они вновь заговорили о его прошлом.

— Верно, и потом мне ещё пришлось допрашивать это наглого надутого сына мебельщика, а он всеми силами покрывал детей мушкетёров, — даже сейчас Леон поморщился при мысли о давнишней неудаче.

— Что за сын мебельщика? — не поняла Эжени.

— Да Мольер же, проклятый актёришка! Как по мне, так будет лучше для него и для всех, если он падёт замертво посреди сцены: это хотя бы расшевелит скучающих зрителей и запомнится людям!

— Мольер? Сам Жан-Батист Мольер? Вы знакомы? О Боже, и вы молчали! — Эжени всплеснула руками: она явно не разделяла презрения Леона к театру. — Если я поеду… если я когда-нибудь окажусь в Париже, пообещайте, что познакомите меня с господином Мольером! До нашей провинции долетали только слухи о его громкой славе, а вы знакомы с ним лично!

— И весьма об этом сожалею, — ввернул Леон. — Поверьте, слухи преувеличивают достоинства Мольера. Он дерзкий и наглый человек, считающий, что ему всё позволено, смеющийся над всем на свете… и помогающий преступникам избежать правосудия.

— Но всё же он талантлив, разве нет? — робко возразила Эжени. — Я не говорю, что мечтаю подружиться с ним, но всё-таки было бы любопытно… Я ведь выросла в глуши и редко встречала по-настоящему интересных людей.

— Зато интересных нелюдей вы встречали более чем достаточно, — ответил Леон.

— С этим не поспоришь, — на лице Эжени появилась тень улыбки. — И всё-таки, раз уж я пока не могу посетить спектакль господина Мольера, я пойду посмотреть на приезжих циркачей. Надо уметь находить удовольствие в малом. Конечно, я не заставляю вас ехать со мной…

— Я поеду, — быстро сказал он. — Не хочу оставлять вас одну в обществе множества незнакомцев.

Циркачи расположились между холмов: поставили свои телеги, распрягли лошадей и раскинули большой пёстрый шатёр. Несмотря на пронизывающий ледяной ветер и серое небо, грозящее в любой момент разразиться снегом или дождём, зрителей собралось множество. В воздухе не смолкал весёлый шум, звенел детский смех, что-то задорно выкрикивали женщины, им рокочущим баском отвечали мужчины. В толпе мелькали знакомые лица: Леон увидел Гийома Лефевра, к которому на плечи взгромоздился один из сыновей и с восторгом оглядывался вокруг. Другой сын пытался вырваться из цепких рук матери, которая оттирала ему лицо платком. Этьен Леруа что-то оживлённо рассказывал худенькому рыжеволосому юноше, а тот слушал с рассеянным вниманием, водя взглядом по сторонам. Луиза Мерсье едва поспевала за матерью, крепко сжимавшей её ручку, и что было сил вертела головой по сторонам. Даже старая Жанна Буле, травница, про которую рассказывала Эжени, была здесь: она куталась в шерстяную шаль и широко улыбалась шуткам карлика, который сновал между зрителями.

— Притащил я как-то в бордель осла и пчелиные соты… — долетел до Леона обрывок его речи. Маленький, чернобородый, с непропорционально большой головой и приплюснутым носом, карлик не переставал корчить рожицы и не упускал случая залезть к какой-нибудь девушке под юбку, отпуская при этом неприличные комментарии. Чаще всего мишенью для его острот становилась танцовщица, крутившаяся рядом: впрочем, она не обижалась, а только весело хохотала. Возможно, она была красива, но это сложно было понять из-за грима, закрывавшего всё лицо и делавшего его неестественно белым. Высокая и худая, с огненно-рыжими волосами, она, похоже, не испытывала холода и танцевала в лёгком платье, с непокрытой головой. Из-под задиравшейся юбки то и дело мелькали стройные длинные ноги, мужчины одобрительно улюлюкали, женщины громко возмущались, и Леон поскорее заставил себя отвести взгляд.

Посмотрев на Эжени, он с удивлением заметил, что она явно не на стороне возмущённых женщин. Её рот слегка приоткрылся, на губах снова возникла тень улыбки, глаза засияли, и девушка вся подалась вперёд, с наслаждением впитывая в себя краски, запахи и звуки. Похоже, солёные шутки карлика ничуть не смущали её, как и тот момент, когда танцовщица приподняла юбку, а карлик стал путаться между её ног. Леон покачал головой — за сегодняшний вечер Эжени улыбнулась больше раз, чем за весь предыдущий месяц! И кто мог подумать, что она так любит цирк?

Дядюшка Селестен, хозяин цирка, был полноватым круглолицым человеком с сильными залысинами на голове и поразительно ловкими руками. Колода карт порхала в них, то появляясь, то исчезая, бумажные цветы растворялись в воздухе, чтобы потом возникнуть за ухом у какой-нибудь крестьянки, тонкие шёлковые ленты распадались на куски и соединялись вновь. Селестен широко улыбался и представлял своих подопечных звонкими выкриками, придумывая им звания и титулы прямо на ходу. Все у него были наилучшие, непревзойдённые, никем ранее не виданные… Впрочем, даже Леон, со всей его неприязнью к артистам, не мог не признать, что выступают они достойно.

Рыжеволосая танцовщица, которую звали Грета, казалась неутомимой. Она ходила колесом, извивалась змеёй, трясла всем своим худым телом, прикрытым разноцветными тканями, так что Леону снова невольно пришлось отвести глаза и заставить себя отвлечься от неподобающих мыслей. Дядюшка Селестен с необыкновенной для его комплекции ловкостью один за одним метал кинжалы в доску, перед которой стояла Грета. Лезвия со стуком втыкались в дерево рядом с ней, но она только слегка вздрагивала и продолжала дразняще улыбаться Селестену, зрителям и всему миру.

Карлик со звонким именем Эцци жонглировал шариками, не забывая отпускать неприличные шутки и прихлёбывать из маленькой фляжки, висевшей у него на боку. Потом он вывел огромную лохматую рыжевато-белую собаку — вид у неё был такой, как будто она готова завалиться спать прямо здесь. Но впечатление оказалось обманчиво: собака бегала то за карликом, то от него, отнимала у него фляжку («Эй, а псина точь-в-точь как моя жена!» — крикнул кто-то из толпы), стягивала зубами штаны, потом падала на бок, позволяла чесать себе живот и под конец увезла на своей спине победно размахивавшего фляжкой Эцци.

Силач Аякс, крупный мужчина с густой курчавой бородой, крутил над головой тяжёлые скамейки, с лёгкостью поднимал Грету и усаживал её себе на плечи, при этом добродушно улыбаясь зрителям, и на этот раз уже мужчины неободрительно ворчали, а женщины вытягивали шеи, стремясь поближе рассмотреть мускулы Аякса. Леон опустил голову, пронзённый внезапной болью: этот улыбчивый гигант напомнил ему Портоса, способного с такой же лёгкость подхватить и женщину, чтобы заключить её в объятия, и противника, чтобы отшвырнуть его прочь, и неподъёмный камень, чтобы открыть проход. Эти воспоминания несколько омрачили его состояние, и дальнейшее представление сын Портоса смотрел как в тумане.

Франческа и Франсуаза, сросшиеся близняшки, несмотря на свою природную особенность, не вызывали ни страха, ни отвращения. Это были молодые девушки с аккуратно причёсанными тёмно-каштановыми волосами, нежными кукольными личиками и белой кожей. Сшитый по особым меркам наряд скрывал то, что в области бёдер и талии сёстры являются единым целым, и со стороны можно было подумать, что две одинаковые девушки в одинаковых бледно-розовых платьях просто стоят очень близко друг к другу. Трогательная история о том, как мать близняшек умерла при родах, а отец сначала хотел утопить «уродок» в речке, но потом одумался и подбросил их к порогу монастыря, может, и не была правдивой, но вызвала слёзы у множества зрительниц. Покосившись на Эжени, Леон заметил, что она утирает глаза перчаткой. Но потом девушки повеселели, на два голоса объявили, что лучше быть артистками цирка, чем монахинями, и очень ловко исполнили танец, вызвавший у зрителей неистовые хлопки и бурные возгласы радости.

«Человек-волк» и впрямь мог напугать кого-нибудь, кто не сталкивался с настоящей волчицей-оборотнем, огромной и острозубой, пахнущей кровью и горячо дышащей в лицо, как до этого не сталкивался с воскресшей утопленницей и козлом, ходящим на задних ногах. На самом деле «человек-волк» был похож скорее на обезьяну: его лицо и кисти рук были покрыты густой коричнево-серой шерстью, из-за чего невозможно было понять, сколько ему лет, или разглядеть черты его лица. Он прытко двигался, передвигался на четвереньках, приседал, потом делал большие прыжки и оглушительно лаял на публику. Дети визжали, не то в настоящем, не то в притворном ужасе, женщины шарахались и махали руками (Леон заметил, что Кларисса Лепети испуганно схватилась за живот), мужчины сплёвывали на землю и ругались. В целом это номер показался бывшему капитану самым провальным, и он даже посочувствовал человеку-зверю, увидев в его чёрных глазах проблеск живого ума.

— А теперь я имею честь представить вам Сильвию! — дядюшка Селестен раскинул руки так широко, словно хотел обнять всех, кто пришёл к нему в этот вечер. — Она — наша предсказательница, сивилла, Кассандра. Она — та, кто поднимет занавес тайны над будущим. Всего за несколько монет Сильвия ответит на самый сокровенный ваш вопрос. Подумайте хорошенько: быть может, от вопроса, который вы сейчас зададите, зависит вся ваша жизнь. Идите сюда, если хотите узнать свою судьбу! Но Сильвия за один раз может ответить только на один вопрос, поэтому не спешите!

Зрители едва ли не впервые за всё время с начала представления притихли, по рядам пробежали шепотки. Сильвия, как и предполагал Леон, оказалась цыганкой — не юной, с сединой в чёрных вьющихся волосах и тонкой сеткой морщин на щеках, погрузневшей телом, но всё равно очень красивой. Голову она держала так, как будто была королевой или императрицей, а её чёрные глаза, казалось, пронизывали каждого насквозь. Сильвия грациозно опустилась на расстеленный коврик, скрестив ноги по-турецки, неторопливыми движениями оправила юбку платья — как ни странно, не пёстрого, а тёмно-вишнёвого — и ловкими движениями перетасовала колоду карт.

Наблюдая, как изрядно потрёпанные, но не засаленные карты мелькают между смуглых пальцев гадалки, Леон неожиданно почувствовал смутный необъяснимый порыв, сродни тому, что привёл его в эти земли, порыв, который невозможно было понять, но которому нельзя было противиться. Кинув быстрый взгляд на перешёптывающуюся толпу, он решительно зашагал к цыганке. Шепотки за спиной стали громче, но бывший капитан заставил себя не думать о них, не думать вообще ни о чём, даже о безрассудности своего поступка.

Сильвия приветствовала его кивком, но не поднялась с места, и Леон, поколебавшись, опустился перед ней на одно колено — вставать на колени перед цыганкой казалось ему глупым, нависать над ней — неучтивым, садиться же на холодный дощатый настил не хотелось.

— Что вы хотите узнать? — голос у Сильвии оказался тёплым, глубоким и грудным; было трудно представить голос, более подходящий к её внешности и занятию.

— Что меня ждёт? — через секунду Леон уточнил: — Здесь, в Бретани.

Она кивнула и с крайне сосредоточенным видом принялась раскладывать карты. Густые чёрные брови, похожие на соболиные хвостики, нахмурились, полные тёмные губы что-то зашептали, карты одна за другой выскальзывали из пальцев и ложились на коврик. Леон следил за ними, ни о чём не думая: он всё равно не знал, что значит та или иная карта или их сочетание, а если бы и знал, то в любом случае не поверил бы в это. Позади всё стихло — видимо, местные сгорали от любопытства, ожидая, что Сильвия нагадает господину Лебренну, верному спутнику их госпожи.

Наконец предсказательница закончила свой обряд и подняла голову.

— Выбор, — изрекла она. — Трудный выбор. Между своим и чужим, между долгом и любовью, между тем, что вы должны сделать, и тем, что вам хочется сделать. Пока что вы идёте по верному пути. Не сворачивайте с него, иначе заблудитесь в тумане.

— Меня ждёт любовь? Здесь? — не понял Леон.

— Это уже второй вопрос, — Сильвия всё с тем же серьёзным видом покачала головой и протянула руку, явно ожидая платы.

Деньги Леон ей заплатил, но когда он возвращался, голова его была полна самых сумбурных мыслей. Логичней всего было бы предположить, что цыганка просто говорит расхожие фразы, которые подойдут любому, ведь кто в своей жизни не стоял перед трудным выбором? Но что-то в её словах не давало покоя Леону, мешало, заставляло смущённо опускать голову и не смотреть в глаза Эжени, когда он подошёл к ней.

— Цыганка может быть колдуньей, верно? — вполголоса спросил Леон. — Из тех, кто предсказывает будущее?

— Вообще-то может, — с удивлением ответила Эжени. — Но я бы скорее решила, что она просто дурачит публику, говоря им то, что они хотят услышать. Или она действительно верит в свои силы, но всё, что у неё есть — это колода карт, и Сильвия толкует её ответы как может — или как считает нужным.

Она внимательнее посмотрела на своего спутника и нахмурилась.

— Леон, вы бледны. Вас так расстроило предсказание? Но ведь Сильвия сказала, что вы идёте по верному пути!

— Глупости, — бросил он. — Не надо было вообще идти к ней. Не знаю, зачем я это сделал. Послушайте… мы может уйти отсюда? Всё равно сейчас все будут узнавать свою судьбу у гадалки, и представления больше не будет.

— Хорошо, — кивнула Эжени, всё ещё кидая на Леона обеспокоенные взгляды. — Только я брошу горсть монет в шляпу Эцци. Такое представление должно быть вознаграждено!

— Вы очень щедры, — отметил Леон, когда они покинули шатёр и медленно удалялись от толпы, продолжавшей гудеть, пищать, смеяться, плакать, переговариваться и жить своей жизнью.

— Они это заслужили, — ответила девушка. — Грета прекрасно танцует, Эцци забавен, Селестен талантлив, Аякс обаятелен. Бедные девушки и человек-волк… они всего лишь жертвы природы! Я не знаю, как подобные создания появляются на свет, но если их создаёт Бог, то он жесток. Подумать только, Франческу и Франсуазу хотел утопить родной отец! А этот юноша, заросший шерстью, вынужден притворяться диким, хотя он прекрасно всё понимает — я видела это по его глазам.

— А Сильвия? Что вы скажете о ней?

— Безусловно, она красива, — Эжени вновь стала задумчивой. — Я бы хотела сходить к ней, чтобы она погадала мне. В худшем случае я просто отдам пару монет за пустое предсказание. В лучшем, если она и впрямь окажется волшебницей, как и я, мы могли бы объединить наши усилия… Нет, боюсь загадывать, лучше промолчу!

Весь дальнейший путь они проделали молча. Солнце уже скрылось за горизонтом, на землю легли вечерние тени, из-за облаков тускло светила луна, а над дорогой клубился туман, и Леону снова вспомнилось предсказание Сильвии. Не сворачивать с пути, чтобы не заблудиться в тумане… Но рано или поздно ему всё равно придётся свернуть на развилке, сделав тот самый сложный выбор. Выбор между своим и чужим, между долгом и любовью…

Леон никогда ещё так не жалел, что все гадатели напускают туману и говорят общими фразами, вместо того чтобы прямо сказать, что ждёт человека в будущем.

Глава XV. Чары и обереги

Приезжие циркачи прочно завладели вниманием местных жителей, и в последующую неделю в деревне все разговоры сводились к увиденным чудесам. Обсуждались длинные ноги танцовщицы Греты, длинный язык карлика Эцци, искусство дядюшки Селестена, тяжёлая судьба сестёр Франчески и Франсуазы и, конечно же, необыкновенное искусство гадалки Сильвии. Молодые девушки, краснея, перешёптывались о суженых, которых нагадала им цыганка, степенные отцы семейств говорили об обещанном обильном урожае в следующем году, старики и старухи хвалились, что Сильвия назвала им способы исцеления от давних болезней. Всю неделю среди крестьян кипело весёлое оживление, и никто не мог предположить, что скоро отношение к циркачам резко изменится.

Недобрую весть, как обычно, принесла Сюзанна. Эжени, спустившись утром вниз, застала служанку шепчущейся с Бомани, который возился с фигуркой над дверью, прибивая её покрепче.

— Подумать только, я ведь тоже ходила к ней, к этой Сильвии! — горячо восклицала Сюзанна. — И она сказала, что у меня всё будет хорошо, но только если я стану серьёзнее, — она надула губки. — А теперь её обвиняют в колдовстве! Поверить не могу! Она хоть и цыганка, но мне она показалась хорошей женщиной.

— Что случилось? — Эжени застыла на верхней ступеньке лестницы.

— Госпожа! — Сюзанна порывисто развернулась к ней. — Гадалку Сильвию — ту, что из цирка — называют ведьмой! Говорят, она околдовала молодого Буше, сына старосты. Вчера вечером он не пришёл домой, и мать уже хотела его искать, но отец сказал, что Мишель просто загулял в трактире или шатается где-нибудь с друзьями. Его не было всю ночь, а наутро отец отправился на его поиски и нашёл сына на дороге, ведущей от холмов.

— Нашёл? — Эжени чуть вздрогнула. — Живого, я надеюсь?

— Живого и здорового, вот только он как будто умом тронулся, — Сюзанна перекрестилась. — Бормочет о каких-то чудесах, лесных красавицах, феях и Бог знает чём ещё. Ни на отца, ни на мать не смотрит, по дому ничего делать не хочет, только сидит на одном месте или бродит туда-сюда.

— Ты сама его видела? — спросила Эжени.

— Я — нет, но Лили как раз заходила к ним утром, она-то мне и рассказала. Бедная мать Мишеля пыталась накормить его, но он не стал есть её суп, сказал, что он ничего не стоит по сравнении с теми кушаньями, что он отведал у фей, и вдобавок отдаёт тиной. Господи, да я бы после такого вылила этот суп ему за шиворот!

— Нехорошее это дело, госпожа, — вмешался Бомани. — Похоже, юношу заколдовали. Я проверяю, прочно ли закреплён амулет от злых духов — неизвестно, кто захочет проникнуть в наш дом.

— Почему обвиняют Сильвию? — Эжени нахмурилась.

— Да ведь Мишель ходил к ней каждый Божий день, — пояснила Сюзанна. — Задавал вопросы, а какие — никто не знает. Поговаривали даже, что он в неё влюбился, — громким шёпотом добавила она. — Цыганка приворожила его, как пить дать, вот он и сошёл с ума! Или он не захотел быть с ней, вот она в отместку и наложила на него тёмные чары.

— Какие тёмные чары? О чём вы? — по лестнице стремительно спускался Леон. Сюзанна вновь защебетала, повторяя ему историю про Мишеля Буше, а Эжени, слегка кивнув в ответ на лёгкий полупоклон бывшего капитана, направилась в столовую, размышляя, как следует повести разговор со старостой.

Она в сопровождении Леона поехала в деревню после завтрака — это уже стало у них своего рода традицией. Дом старосты отличался от прочих разве что большими размерами и большей опрятностью. Староста Николя Буше, важный крупный мужчина с седеющей бородой и внимательными глазами, был хорошо знаком Эжени — она часто навещала его по делам, либо он приходил к ней в замок. Сына же его девушка почти не знала и сейчас с любопытством смотрела на стройного темноволосого юношу. Мишель унаследовал от отца высокий рост и цепкий взгляд, но сейчас его карие глаза уставились в одну точку и словно подёрнулись туманом. Он неподвижно сидел за столом и не встал даже после грозного окрика отца: «Перед тобой госпожа Эжени!».

— Давно он в таком состоянии? — спросил Леон, кивая на юношу.

— С самого раннего утра, как я его нашёл, господин Лебренн, — Буше понуро опустил голову. — Эх, надо было мне сразу кинуться искать мальчишку, да я подумал: дело молодое, забрёл к кому на сеновал или с друзьями загулял. В наших краях последнее время поспокойней стало… видать, ненадолго, — он бросил виноватый взгляд на Эжени. — Да и боязно было ночью-то выходить. С утра Мари мне проходу не давала: иди, говорит, ищи сына. Как знала, что с ним беда случится! Чуяло материнское сердце…

Жена старосты, дородная женщина с уложенными вокруг головы седыми волосами, громко всхлипнула.

— Возле холмов я его и нашёл, — продолжил Буше. — Сидит на земле, качается из стороны в сторону и напевает что-то. Я его и тряс, и кричал на него, и даже, стыдно сказать, затрещину отвесил, — он виновато вздохнул. — Думал, напился мой Мишель, так ведь не пахнет от него! Насилу я его домой дотащил. Вёл за собой, как телка на верёвочке. Мари, как его увидела, заахала, руками заплескала, кинулась его кормить, а он съел ложку супа и как сморщится! Тиной, говорит, воняет.

— Он же мой суп всегда любил, с самого детства, — Мари утёрла лицо передником. — А тут точно подменили его. Это всё она, цыганка проклятая! Приглянулся ей мой мальчик, вот она его и околдовала. Ух, я ей все волосы вырву! Не побоюсь колдовства!

— Ну-ну, может, это и не она вовсе, — попытался успокоить её муж. — Может, кто другой порчу навёл.

— Да кому это нужно-то? — всплеснула руками Мари. — Все нашего Мишеля любили, не было у него врагов. Она это, гадалка приезжая, и циркачи с ней заодно! Глаза ей выцарапаю, а карты её проклятые сожгу!

— Нельзя! — вскинулся Леон. — Вдруг Сильвия невиновна, а вы посеете вражду между вами и циркачами?

— Я ей об этом же говорю! — закивал староста. — Надо сначала всё выяснить, обстоятельно, не спеша…

— А Мишель тем временем голодом себя заморит или ещё что хуже? — Мари снова всхлипнула. — Вы посмотрите на него — он же одурманенный, не смыслит ничего!

— Мишель, — Эжени осторожно подошла к юноше и наклонилась, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Это я, госпожа Эжени де Сен-Мартен. Ты слышишь меня?

Она потрясла Мишеля за плечо, и тот медленно, будто нехотя, поднял голову. Его затуманенные глаза смотрели теперь прямо на Эжени, но в то же время словно сквозь неё.

— Ты — не она, — размеренно проговорил он. — Она прекрасна. Как ясный день, как свет солнца на весенней листве, как блики воды в озере…

— Кто «она», Мишель? — девушка напряжённо вслушивалась, ожидая ответа.

— Королева. Королева фей, — он не отводил взгляда и даже не моргал. — Она вернётся и заберёт меня. Но для этого я должен ждать. И я должен буду спеть для неё. Духи и призраки танцуют на палой листве…

Он закрыл глаза и вполголоса затянул какую-то мелодичную, но незнакомую Эжени песню.

— Вот видите! — воскликнула Мари. — Королева фей у него в голове. Небось, эта проклятая цыганка видится ему королевой фей! Она ведь ему в матери годится, а всё туда же норовит!

Эжени ещё несколько раз попыталась добиться от юноши хоть какого-нибудь вразумительного ответа, но он только тряс головой, бормотал что-то про королеву фей и продолжал мурлыкать песенки, перескакивая с одной на другую. Леон пару раз крепко встряхнул его за плечи, но это не произвело никакого эффекта. Староста предложил облить сына холодной водой и даже готов был снова дать ему затрещину, но Эжени решительно запретила это и распрощалась с четой Буше, на прощание велев им попытаться всё-таки накормить сына.

— Что вы об этом думаете, Леон? — задала она свой привычный вопрос, когда они скакали к холмам, туда, где расположились циркачи.

— Не понимаю, зачем Сильвии наводить на Мишеля порчу, — пожал плечами тот. — Если он ей нравится, если она хотела его соблазнить… ну приворожила бы, провела с ним ночь и отправила обратно. Существуют ведь какие-то любовные зелья?

— Существуют, но магии в них мало, — ответила Эжени. — Они вызывают не любовь, а примитивное влечение, проще говоря, похоть.

— Если она хочет, чтобы Мишель был её любовником, зачем погружать его в такое состояние, да ещё и лишать возможности есть? Сильвия, скорее всего, хотела бы сохранить их связь в тайне, по крайней мере, от деревенских, а тут все сразу заметили неладное. Если же он её чем-то обидел, и она хотела отомстить… тоже странный способ. Непохоже, чтобы Мишель страдал: он будто находится во сне, причём в приятном сне.

— Это вообще не похоже на любовные чары, — добавила Эжени. — Влюблённая в него женщина хотела бы, чтобы он пришёл к ней, в то время как сейчас он томится от любви и не может прийти к своей королеве фей, а ждёт, чтобы она сама пришла к нему.

— А феи вообще существуют? — Леон искоса посмотрел на свою спутницу.

— Если верить книгам и легендам — да, но я сама никогда с ними не сталкивалась. Феи — это что-то вроде лесных духов, но зимой они должны спать, поэтому я не понимаю… Вообще должна признаться, что я очень мало знаю о лесных духах.

— Во всяком случае больше меня, — усмехнулся Леон.

Как они и предполагали, циркачи уже слышали о произошедшем и встретили незваных гостей настороженно. Когда Леон и Эжени подъехали, все члены труппы сгрудились вокруг большого костра, и языки пламени плясали на их мрачных, полных тревоги лицах. Грета куталась в широкий плащ, явно с чужого плеча, Аякс стоял, разминая мышцы, сёстры и «человек-волк» прижимались друг к другу, карлик Эцци пристроился у ног Греты. Навстречу посетителям вышел дядюшка Селестен, и на лице его не было даже намёка на извечную улыбку.

— Если вы приехали, чтобы велеть нам уезжать, мы это сделаем, — торопливо заговорил он. — Нам не нужны неприятности. Но я готов поклясться головой, что никто из нас не виновен в том, что случилось с бедным юношей. Сильвия не занимается тёмной магией, она лишь предсказывает будущее! И любой из нас готов поручиться за неё.

— Я пока что не собираюсь прогонять вас из моих владений, — ответила Эжени, спешиваясь. — Я всего лишь хочу узнать правду. Если Сильвия или кто другой причастны к этому, лучше скажите сейчас. Крестьянские толки — как пожар: разнесутся быстро, и вскоре загорится всё вокруг. Но пока что я ещё могу их успокоить.

— Я готова поклясться на Библии, что не причинила никакого вреда юному Мишелю, — из раскинутого неподалёку шатра обычной своей неторопливой походкой вышла Сильвия. — Но вы не поверите клятве цыганки, верно? Я ведь не вашей веры, я не верю в Библию. Цыганки все сплошь колдуньи и блудницы, так здесь говорят?

— Я ничего не имею против цыганок, — Эжени прижала руки к груди. — Я просто хочу знать правду. Ты гадала Мишелю Буше?

— Да, и много раз.

— О чём он спрашивал?

— Это тайна, — Сильвия нахмурила свои соболиные брови.

— Сейчас не до тайн, — затрясла головой Эжени.

— Что ж, я скажу, — протянула цыганка с таким удивительным спокойствием, словно это не над её головой висело обвинение в колдовстве. — Он, как и большинство молодых людей, хотел знать о любви. Полюбит ли его какая-нибудь девушка, будет ли она красавицей, найдёт ли он своё счастье.

— И что ты ответила ему?

— Правду. Я всегда говорю только правду. Карты показывали близость прекрасной женщины рядом с ним — но они предвещали и опасность.

— Опасность исходила от женщины?

— Да, и от леса. Я велела ему держаться подальше от леса, но он только отмахнулся. Сказал, что местные только и говорят про этот лес, в котором якобы живут духи, а он ни разу не видел там ни одного привидения.

— Ему повезло, — сквозь зубы проговорил Леон.

— Я не знаю, что это за опасность, — Сильвия обратила свой тяжёлый взор на него. — Я не ходила в ваш лес, потому что незнакомые места и впрямь могут быть опасны.

— Вы с Мишелем Буше были любовниками? — напрямую спросил бывший капитан. Грета тихо ахнула, дядюшка Селестен возмущённо фыркнул, Эцци пробормотал себе под нос что-то явно нелестное, но Сильвия всего лишь широко улыбнулась.

— Нет, — спокойно ответила она.

— И он не был влюблён в тебя? Или ты в него?

— Меня интересуют мужчины постарше, — так же спокойно ответила цыганка, — а его — женщины помоложе.

— Вам всем следует быть осторожнее, — снова заговорила Эжени. — Местные не доверяют вам, и Бог знает, что они могут сделать. Я постараюсь узнать, что случилось с Мишелем, и успокоить его родных, но не уверена, что это получится. Поэтому если вы солгали, это обернётся против вас самих.

Они с Леоном уже сели в сёдла, когда голос подала одна из близняшек.

— Постойте!

Франческа и Франсуаза неуклюже поднялись, кутаясь в один плащ на двоих, и зашагали к лошадям.

— Я что-то слышала этой ночью, — продолжила та же девушка. — Мне не спалось, я лежала, вслушиваясь в темноту, и мне вдруг послышалось чьё-то пение. Я подумала, что это Грета или Сильвия, но голос доносился издалека, с холмов… или из леса. Какая-то женщина пела, но я не могла разобрать слова. Потом донеслись какие-то крики, смех, словно кто-то веселился на холмах. Я думала, что у крестьян какой-то праздник, и хотела выйти посмотреть, но мне не хотелось будить Франческу. Она так сладко спала!

— У Франсуазы очень тонкий слух, — подтвердила вторая сестра. — Когда мы жили в монастыре, она всегда заранее слышала, как настоятельница идёт к нашей келье, и другие послушницы успевали разбежаться.

— Какие пляски на холмах могут быть зимой? — недоуменно пожал плечами Аякс.

— Насколько мне известно, никаких, — растерянно ответила Эжени. — У местных нет такого обычая.

— Ей это могло и присниться, — Франческа приобняла сестру за плечо.

— Если услышишь пение ещё раз, не выходи… не выходите к холмам, — очень серьёзно сказала Эжени. — А в лес лучше вообще не ходить, даже когда там тихо, даже днём.

***

В жизни Леона дю Валлона появилось новое расследование, но нельзя сказать, что он был рад этому. За последнее время его неверие в мистику и колдовство сильно пошатнулось, и предсказание Сильвии теперь казалось ему исполненным глубокогосмысла. Мысль о том, что эта женщина может быть не только гадалкой, предсказывающей будущее, но и колдуньей, очаровавшей Мишеля Буше, была ему неприятна. Сам до конца не осознавая того, Леон хотел, чтобы цыганка, которой он доверил своё будущее, оказалась невиновна.

После случая с очарованным юношей прошло несколько дней, не принесших никаких результатов. Родители позвали к Мишелю священника — отца Клода сменил брат Маэль, молодой, долговязый, неуклюжий, вечно путавшийся в собственных ногах и словах. Леон, после истории с отцом Клодом и ундиной научившийся не доверять священникам, поначалу относился к нему настороженно, но отец Маэль был нелеп, безобиден, мужественно делал вид, что не верит в местные легенды о нечисти, но на самом деле ужасно боялся. Он прочитал над Мишелем Буше все известные ему молитвы, окропил юношу святой водой, множество раз осенил крестом, но всё было бесполезно — сын старосты оставался в своих странных фантазиях. Одно было хорошо — матери всё-таки удалось заставить его съесть немного хлеба, хотя она не переставала причитать, что сын ест гораздо меньше, чем раньше.

Новый случай произошёл через три дня. Алиса Моро, дочь местного пекаря, возвращалась домой в сумерках, но так и не дошла до дома. Отец не спал всю ночь, разыскивая её, а утром обнаружил дочь возле самого крыльца. Она была не так одурманена, как Мишель Буше, говорила с родными, но не переставала напевать странные песенки и пританцовывать. Пекарь решил, что его дочь опоили и совершили над ней насилие. Он обратился за помощью к целительнице, Жанне Буле, которая осмотрела девушку и заявила, что Алиса по-прежнему девственна. Однако это не успокоило Моро. Он был уверен, что циркачи околдовали его дочь, чтобы «этот мерзкий карлик» мог овладеть ей, но Алисе удалось вырваться и сбежать.

Напряжение в деревне нарастало. Бродячие артисты прекратили свои представления и готовы были уехать, но теперь уже местные не желали выпускать их. Несмотря на то, что Алиса Моро говорила про какого-то «короля фей», в умах крестьян всё по-прежнему свелось к цирку и Сильвии, которая якобы очаровывала людей и заставляла их видеть в себе королеву фей, прекраснейшую из женщин, а в карлике Эцци — такого же прекрасного короля. Крестьяне боялись выходить не только в лес, но и к холмам, никто не знал, откуда ждать опасности, и обещанный Эжени пожар готов был разгореться.

— Как быстро люди забыли веселье, которое принесли им циркачи, — с грустью говорила она, когда они с Леоном возвращались из дома пекаря. — Ещё около недели назад они смеялись над шутками Эцци и восхищались даром Сильвии, теперь же они готовы растерзать карлика и сжечь цыганку на костре.

— Что мы будем делать? — обеспокоенно спросил Леон.

— Я ищу сведения о лесных духах в книгах, но боюсь, что их недостаточно, — печально ответила она. — Они, как и всякая нечисть, боятся холодного железа, огня, серебра, кое-кто — проточной воды, соли, рябиновой или осиновой ветви… Молитва, святая вода и крест тоже не помешают.

Её речь прервал звонкий голос, донёсшийся откуда-то спереди. Неизвестный певец — судя по голосу, это был юноша — шёл по дороге навстречу им, уверенно выводя рулады:

Вскоре певец показался перед ними. Это был молодой человек, почти мальчик, высокий и худой, с бледным остроносым лицом и вьющимися рыжими волосами. Потёртый плащ зелёного цвета свисал с одного его плеча. При виде всадников он прекратил петь, остановился, сорвал с головы зелёную шапочку с пером фазана и ловко поклонился.

— Госпожа де Сен-Мартен! Господин Лебренн! Какая удача! Вас-то я и ищу!

— Кто ты? — настороженно спросила Эжени.

— Лисёнок, к вашим услугам, — он снова поклонился. — Менестрель, шут и затейник — кому как будет угодно.

— Ты не из наших краёв, верно? Я тебя здесь раньше не видела. Хотя постой… Ты был на одном из первых представлений бродячего цирка, разговаривал с Этьеном Леруа!

— Я — перекати-поле, — с улыбкой пояснил юноша. — Куда ветер дует, туда я и иду. Прослышал про циркачей и решил примкнуть к ним. У них уже есть волк и собака, но им не хватает славного рыжего лисёнка!

— Лисёнок? Тебя в самом деле так зовут? — недоверчиво спросила девушка.

— Именно, — его подвижное лицо не переставало улыбаться, в зеленоватых глазах сверкали искорки.

— Неподходящее время ты выбрал, чтобы присоединиться к циркачам, — вмешался Леон. — Слышал, что здесь творится?

— А как же! — усмехнулся Лисёнок. — Говорят, колдунья-цыганка очаровывает юношей и девушек, чтобы потом использовать их для своих тёмных делишек. Только я в это не верю! Моя матушка рассказывала мне сказки про лесных духов, Народ-С-Холмов, и они в этих сказках проделывали точно такие же вещи — морочили людям головы, водили с ними хороводы, а потом люди ходили одурманенные и только повторяли слова песен, услышанных ими в мире духов. Если кто на такое и способен, то только духи, а не какие-нибудь там цыганки и карлики!

— И ты не боишься? — покачала головой Эжени.

— Я удачливый, меня никто не тронет, — снова оскалился Лисёнок. — А ещё у меня есть оберег, — он вытащил из-за ворота что-то, похожее на маленькую ладанку. — Это подарила мне мать. Пока у меня есть вещь, которая мне дорога, никакие духи меня не тронут!

— Зачем ты нас искал? — нахмурился Леон. Этот улыбчивый юноша нравился ему всё меньше и меньше.

— Хотел узнать, не нужен ли госпоже де Сен-Мартен менестрель. Вдруг циркачи меня не возьмут? — он смело посмотрел в глаза Эжени. — Полагаю, вы уже слышали, как я пою, но могу спеть что-нибудь именно для вас.

— Не сегодня. Прости, но придворный певец мне не нужен, — она с усталым видом покачала головой. Лисёнок, нисколько не расстроившись, поклонился на прощание и припустил по дороге, подпрыгивая на ходу. Эжени, вмиг ставшая очень серьёзной, повернулась к Леону.

— Какой странный юноша, — заметил тот.

— Этот странный юноша напомнил мне кое о чём очень важном, — ответила она. — Леон, нам нужно срочно ехать в замок.

В замке Эжени сразу же кинулась в библиотеку, Леон поспешил за ней. Притворив дверь, девушка обернулась к нему, грудь её вздымалась от быстрого бега по лестнице.

— Этот Лисёнок знает больше, чем я. Обереги! Как же я сразу не догадалась? Оберег — это вещь, подаренная человеку кем-то либо доставшаяся ему дорогой ценой, очень важная для него. Она напоминает ему о том, кто он есть, и может отразить наведённые чары… до известного предела, конечно. У меня есть такая вещь, — она потянулась к голове и вытащила из волос уже знакомую Леону заколку, украшенную фигуркой совы. Русые пряди тут же волной упали на плечи. — Она досталась мне по наследству от моей пра-пра-пра… в общем, от дальней родственницы и однажды уже сослужила мне хорошую службу. Остаётся только прочитать над ней нужный заговор. А у вас есть такая вещь, Леон?

Он молча положил руку на эфес шпаги, доставшейся ему от отца. Эжени опустила глаза и нахмурилась.

— Шпага слишком велика, оберег должен быть незаметным, чтобы его нельзя было сразу отнять, заставить снять, выбросить или что-нибудь в этом роде.

— Я не позволю просто так отнять мою шпагу! — вспыхнул Леон, вспомнив при этом, как Жаклин д’Артаньян подло утащила его оружие, когда он запутался в сетке на берегу моря.

— Вы видели, что лесные духи сделали с Мишелем Боше и Алисой Моро. Если это и правда их рук дело, то вы по их повелению утопите свою шпагу в реке, а наутро даже не вспомните об этом, — покачала головой Эжени. — Подождите, кажется, я кое-что придумала.

Она стремительно выбежала из библиотеки и отсутствовала довольно долго. Леон, бродивший по комнате и рассматривавший корешки книг, уже начал скучать, когда девушка вернулась, держа в руках что-то мягкое и тёмное.

— Когда-то давно, когда я была ещё маленькой, у меня был ручной ворон. Он сломал крыло, я выходила его, и он так у меня и остался, — пояснила она, едва переводя дыхание. — Когда ворон умер, я собрала часть его перьев и сохранила их. Теперь они пригодились, — она протянула Леону свою ношу, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении розеткой из бархатной иссиня-чёрной ленты и пришитых по кругу чёрных жёстких перьев. — Я прочитала над ней все необходимые заклинания. Приколите это к своему плащу и носите всё время — особенно, когда вы едете в лес или к холмам. Это важная вещь для меня, но надеюсь, она будет важной и для вас. Этот ворон был моим верным спутником — так же, как вы. Он был мне дорог — так же, как вы. Может, его перья защитят вас от лесных духов, если вы с ними столкнётесь.

— Благодарю, — Леону эти манипуляции с перьями и заколками казались бессмысленными, но он всё же, старательно скрывая недоумение, принял из рук Эжени розетку с прикреплённой к ней булавкой и приколол к своему плащу с левой стороны груди. — Буду носить ваш оберег возле самого сердца. Но знаете что?

— Что? — вскинулась она.

— Я всё же больше полагаюсь на свою шпагу.

Глава XVI. Лесные духи

На следующее утро Леона ожидало неприятное известие: его вороная кобыла, до сей поры стойко переносившая постоянные скачки по дороге, холмам и лесу, внезапно захромала. Бомани, конечно же, разворчался, что он, дескать, предупреждал господина Лебренна, что надо бы поберечь бедную лошадку, и зашагал в конюшню лечить вороную. Мерлин и Галахад не очень-то любили Леона, да и не были они приучены к езде под седлом, Моргана была уже в слишком почтенном возрасте, а о том, чтобы забрать у Эжени Ланселота, пусть даже на короткий срок, сын Портоса и помыслить не мог, поэтому в деревню он отправился пешком.

Он проведал сначала Мишеля Буше, потом Алису Моро, но всё оставалось без изменений. Мишель, несмотря на все попытки родителей привести его в чувство, по-прежнему сидел на стуле, уставившись в одну точку перед собой, и бормотал слова какой-то песни про пастушку, сбившуюся с пути в тумане. Алиса, белокурая тонкокостная девушка, с рассеянной улыбкой качала на руках младшего братика и кивала головой в такт. Пекарь, едва сдерживая слёзы, поведал, что его дочка всю ночь не спала, приплясывала, кружилась на одном месте, и её едва ли не силой пришлось загонять в постель. Алиса, услышав голос отца, приподняла голову, светло улыбнулась стоящему перед ней столу и заявила:

— Когда я выйду замуж за Ольхового короля, у меня будут свои детки, — она кивнула на спящего младенца, не переставая качать его и сама раскачиваться из стороны в сторону.

— С ума сошла, как пить дать! — охнул пекарь. — Я уж думал, не подменили ли мне девчонку. А то если это и впрямь феи, то они могут увести человека в лес, а взамен прислать подменыша. Только брат Маэль прочитал над Алисой молитву, перекрестил её, всё как полагается… а она даже не шевельнулась. Будь она подменённой, сбросила свой облик да сбежала бы, верно, господин Лебренн?

— Не знаю, — дёрнул плечом Леон. — Никогда не встречался с подменышами.

— Моя это Алиса, моя дочка! Значит, её не духи околдовали, а артисты эти приезжие, чтоб им пусто было! — он с надеждой заглядывал в лицо бывшему капитану. Леон понимал, почему местные так хотят, чтобы источником всех странностей оказались бродячие циркачи, и упорно отказываются верить в причастность лесных духов. Циркачи, даже если кто-то из них обладает магией, всего лишь люди, которых можно арестовать, заключить в тюрьму, а то и убить. С лесными же духами бороться невозможно, как противостоять им, не знает даже Эжени де Сен-Мартен…

Затем Леон отправился к холмам, чтобы снова поговорить с артистами. Он хотел выяснить побольше об отношении Мишеля и Алисы к бродячему цирку. Мишель ходил туда постоянно, проявляя особенный интерес к гадалке Сильвии, Алиса была на представлениях всего пару раз. С цыганкой или с другими артистами никто из них вроде бы не ссорился — по крайней мере, в деревне ни о чём подобном не говорили, от циркачей же Леон отчаялся добиться правдивых ответов. Они в один голос утверждали, что никаким чародейством не занимаются, что Сильвия порядочная женщина, что местным крестьянам следует искать колдуна среди них самих. Даже лохматая рыже-белая собака, любимица карлика Эцци, подтверждала их слова громким лаем.

Сейчас Леон снова шагал по склону холма, придерживая у бедра шпагу и морщась от ветра, трепавшего полы его плаща, перья на шляпе и на розетке, приколотой к груди. Он старался не думать о том, что выглядит глупо с пучком помятых вороньих перьев, красующимся почти по центру плаща. В конце концов, Эжени вложила в это нелепое украшение какой-никакой труд, и она действительно верила, что оберег защитит её верного помощника от злых чар. А уж Эжени-то разбиралась в магии — во всяком случае, разбиралась куда лучше него.

Хруст ветвей, раздавшийся неподалёку, заставил Леона вздрогнуть и крепче схватиться за шпагу. Он быстро оглянулся и увидел молодого человека, шагавшего в том же направлении, что и он сам. Человеком этим был Мишель Буше. Он шёл вперёд, не отрывая взгляда от какой-то только ему видимой цели, и явно направлялся в сторону леса.

— Эй! — окликнул его Леон. — Куда ты идёшь? Как ты выбрался из дома?

Мишель словно и не слышал вопроса — он продолжал идти вперёд, не обращая внимания на режущий лицо ветер и ветки, цепляющиеся за плащ. Леон догнал его и перегородил дорогу.

— Стой, когда с тобой разговаривают!

Юноша попытался обойти его, потом остановился и очень медленно поднял взгляд — его карие глаза были по-прежнему затуманены.

— Она ждёт меня, — тихо проговорил он. — Она зовёт меня. Я должен идти.

— Куда идти, в лес? К твоей королеве фей? — Леон невольно начал испытывать раздражение. — Нет там никакой королевы! Там только деревья, ямы, в одну из которых ты свалишься, если будешь идти, пялясь в одну точку, волки и рыси, которые с радостью сожрут тебя!

— Вот же она! — Мишель кинулся вперёд, словно увидев что-то за спиной Леона, и тот, почти не думая о том, что он делает, выхватил шпагу и приставил её к горлу юноши.

— Назад, я сказал!

Когда кончик шпаги коснулся шеи юноши, тот вздрогнул, отступил, и даже в глазах его как будто промелькнуло осмысленное выражение. Промелькнуло — и исчезло, но этого Леону было достаточно, чтобы вспомнить слова Эжени о холодном железе. Говорят, оно отпугивает всякую нечисть — так может, и колдовство способно разрушить?

— Иди домой, — Леон шагнул вперёд и снова коснулся Мишеля шпагой. Тот вздрогнул сильнее, схватился рукой за шею, хотя ни крови, ни пореза там не было, потом неуклюже развернулся и зашагал вниз, прочь с холма. Леон, всё ещё держа оружие в руке, проследил за сыном старосты взглядом, убедился, что тот ни разу не обернулся и, судя по всему, не собирается возвращаться, и только тогда опустил шпагу.

— Леон!

От донёсшегося сзади оклика бывший капитан дёрнулся и резко развернулся, снова вскинув оружие. За его спиной никого не было — только покачивались от ветра кроны деревьев, жалобно скрипели стволы, выплясывали свой причудливый танец на фоне белёсого неба ветви. Леон прищурился, до рези в глазах вглядываясь в сумрак меж стволов, — и снова дёрнулся, когда среди них проскользнуло что-то белое, похожее на женский силуэт в широком платье.

— Эй, кто там? — крикнул Леон, не отрывая взгляда от леса. Он не ожидал ответа, поэтому вздрогнул в третий раз, когда из-за деревьев снова донеслось его имя, и голос, произнёсший его, был неуловимо похож на голос сестры.

— Анжелика? — позвал он, твёрдо зная, что Анжелики там нет и не может быть, что она за тысячу лье отсюда, в далёком Париже или в своём имении, веселит своих друзей или готовится к свадьбе с Раулем. Это наверняка игра лесных духов, это они зовут его, заманивают в лес, и Леону лучше всего сейчас же развернуться и уйти, броситься бегом с холма, пока он ещё в состоянии думать. Вместе с тем его удерживало ощущение того, что тысячи глаз смотрят на него из леса, и стоит ему отвернуться, на него, зловонно дыша и капая обжигающей слюной с клыков, кинутся злобные твари, порождения чащи.

— Леон! — в третий раз донеслось из леса, и сын Портоса, не в силах больше стоять на месте, сделал шаг. Шаг вперёд, по направлению к мрачным деревьям и жалобно воющему между их ветвей ветру. Леон понимал, что это опрометчиво, глупо, опасно, но развернуться и уйти с холма было бы трусостью, это означало бы признать своё поражение в борьбе с неизвестным противником. В конце-то концов, не он, так другой станет сегодня или завтра жертвой неизвестных лесных созданий. У него хотя бы есть шпага из холодного железа и оберег, сделанный Эжени. Кроме того, если его зовут те же существа, что встретились на пути Мишеля и Алисы, то большее, что ему грозит, — это впасть в такое же полусонное состояние, грезить наяву и мечтать о королеве фей. Эжени найдёт способ исцелить его, а если и не найдёт, то это, может и к лучшему. Он погрузится в сон наяву, забудет обо всём, что его волновало, — об отце, которому было наплевать на него, о сестре и её друзьях, которые его не приняли, о бесконечном ворчании и недовольстве Кольбера, о приказах изменчивого и капризного Короля-Солнца, о заколотом Арамисе, о руках, губах и объятиях де Круаль. Он хотел найти в этом диком краю забвения, и он его нашёл.

— Кто бы вы ни были, живые или мёртвые, люди или духи, я иду к вам! — крикнул Леон и, крепко сжимая в руке шпагу, шагнул в клубящийся возле деревьев туман.

***

Тревога начала мучить Эжени де Сен-Мартен вскоре после полудня, когда выяснилось, что Леона, отправившегося проведать Мишеля Буше, Алису Моро и бродячих артистов, нет уже несколько часов. Даже при том, что бывшему капитану пришлось идти пешком, он уже давно должен был вернуться в замок. Ни Бомани, ни Сюзанна не видели Леона после завтрака, и Эжени, оседлав Ланселота, пустилась на поиски.

Пекарь Моро и староста Буше подтвердили, что господин Лебренн был у них, справлялся о здоровье их детей. Староста к тому же посетовал, что Мишель умудрился сбежать из дома, но вскоре сам пришёл домой, сел на своё прежнее место и песен больше не поёт, а только держится за горло и что-то шепчет. Эжени, забыв о правилах приличия, решительно подошла к юноше, взяла его за подбородок и задрала его голову вверх. На горле у Мишеля виднелось едва заметное красноватое пятнышко, похожее на ожог.

— Откуда это у тебя? — требовательно спросила она.

— Он велел мне идти обратно, — Мишель с огромным трудом задержал взгляд на ней. — Он угрожал мне шпагой.

— Господин Лебренн тебе угрожал? Ты видел его? — Эжени встряхнула юношу за плечи.

— Я просто хотел прийти к ней, к моей королеве фей. Я уже был у самого леса. Но он остановил меня и велел идти обратно… наставил на меня шпагу. Холодное железо так больно жжётся! — он снова схватился за горло, в голосе его зазвучали слёзы. — Теперь мне никогда не найти её, мою королеву…

— Вы с Леоном встретились на холмах возле леса? Куда он потом пошёл? В лес? — попыталась расспросить его Эжени, но было поздно — Мишель снова закрыл глаза и замычал себе под нос какую-то песенку. Девушке не осталось ничего иного, кроме как покинуть дом, на прощание сказав матери Мишеля, что холодное железо вредит феям и их колдовству, и поэтому сын её, скорее всего, околдован именно феями, так что «проклятая цыганка» тут ни при чём. Было похоже, что Мари не очень-то ей поверила, но Эжени не могла надолго задерживаться в доме старосты — её ждали другие, куда более важные дела.

Она съездила и к бродячим артистам, но те заявили, что Леон у них сегодня не появлялся. Эжени, впрочем, не стала тратить время на дальнейшие расспросы, понимая, что циркачи вряд ли будут с ней откровенны, а поскакала назад к замку. В ней ещё теплилась надежда, что Леон просто проводит какое-то своё расследование, а передвигается он так медленно, потому что ходит пешком, и когда она вернётся, он уже будет ждать её с новыми вестями… Но надежда рассыпалась в прах, едва Ланселот принёс её к дверям замка. В землю возле самых дверей была воткнута шпага, и с эфеса её на Эжени весело скалился языческий божок, выглядывавший из виноградных лоз.

Она ахнула, соскочила с коня и бросилась к оружию. Шпага была цела, на клинке не виднелось следов крови, а между рожек Вакха обнаружилось длинное фазанье перо. При взгляде на него Эжени сразу вспомнила загадочного юношу по имени Лисёнок, встреченного ею с Леоном вчера на дороге. Его зелёная шапочка была украшена точно таким же пером. Получается, это Лисёнок принёс ей шпагу Леона? При этом оставил перо, чтобы она точно знала, что он имеет к этому отношение? На миг у Эжени возникло желание кинуться на поиски Лисёнка, но она быстро одумалась — у циркачей его не было, значит, он солгал насчёт своих планов присоединиться к ним и теперь наверняка уже находится далеко отсюда, бредёт по дороге, напевая свою песенку про Робина-весельчака. Нет, Лисёнка искать бесполезно, надо сосредоточить все силы на поисках Леона…

Эжени опрометью кинулась в замок и осыпала слуг градом вопросов, но ни Сюзанна, ни Бомани не видели ни Леона, ни худенького рыжеволосого юношу, ни кого-либо ещё. При виде шпаги в руках хозяйки Бомани нахмурился, а Сюзанна тихо ахнула. Все они понимали, что Леон по доброй воле никому не отдал бы своё оружие, с которым расставался лишь в пределах дома. А это означает, что если шпага здесь, а Леона нет, то дела его, скорее всего, очень плохи.

— Я пойду искать его, — сразу же вызвался Бомани. — Опрошу всех местных, пойду в лес, если нужно.

— Нет! — резче, чем требовалось, воскликнула Эжени. — Оставайся здесь, запри все двери и окна, не выпускай Сюзанну из виду. Я сама поеду искать господина Лебренна.

— Но вы не можете ехать одна, это опасно! — возмутился негр.

— У меня быстрый конь, и я возьму с собой пистолет, — Эжени покривила душой: пистолет она брать не собиралась, потому что против лесных духов он был бы бессилен.

— Скоро закат, солнце сядет, — жалобно проговорила Сюзанна. — Что вы там будете делать? Одна, в темноте? Не лучше ли позвать деревенских, собрать всех мужчин, зажечь факелы, да и идти в лес?

— Поверь, я знаю, что делаю, — она изо всех сил пыталась казаться уверенной, хотя на самом деле испытывала дикий страх. Лесные духи — это не священник-убийца, от них не отобьёшься острой заколкой. Леона рядом с ней нет, взять с собой Бомани или кого-то ещё означает подвергнуть его опасности, а от большой толпы духи просто спрячутся, растворятся в деревьях, воздухе, воде. И потом, даже если они найдут Леона, не окажется ли он одурманенным, как Мишель и Алиса? И кто будет расколдовывать его?

— Ждите меня до утра, — велела Эжени слугам. — Если я не вернусь, идите в деревню, зовите на помощь, собирайте всех и идите в лес. И ради Бога, не вините циркачей! Они здесь ни при чём, я уверена.

Под непрекращающееся ворчание Бомани и жалобные причитания Сюзанны она собралась: перечесалась и заколола волосы так, чтобы заколку было почти не видно, надела тёмно-серое дорожное платье, а поверх него — плотный тёмно-зелёный плащ, спрятала у бедра кинжал, по настоянию Бомани всё-таки положила в седельную сумку пистолет, оседлала Ланселота и, повторив свой наказ запереться в замке и ждать рассвета, поскакала к лесу.

Добравшись до холмов, Эжени спешилась, погладила коня по морде, а потом хлопнула по крупу, и он, недовольно фыркнув, поскакал прочь. Ланселот был умным конём, и Эжени надеялась, что он быстро найдёт путь домой. Вокруг уже сгущались сумерки, небо из белёсо-серого стало синеватым, между деревьями клубился туман. Помедлив, Эжени всё же вытащила кинжал и положила его на землю, прежде чем ступить под сень деревьев. Кто знает, может, духи могут учуять железо и разозлятся, что она пришла к ним с оружием? Заколка, конечно, тоже из железа, но она мала и спрятана под волосами — даст Бог, никто её не увидит и не почует.

Эжени шла медленно, вытянув перед собой руки и чутко прислушиваясь к малейшему шороху. Магия, как она надеялась, защитит её от лесных зверей, а если повезёт, то и от духов. Знают ли они о её силе? Могут ли читать мысли? Что вообще духи знают о людях? Что им от них нужно? Холодный ветер заставлял её дрожать с ног до головы, от каждого треска или хруста ветки Эжени дёргалась, сова, мягко пролетевшая над головой и скрывшаяся во мраке подступающей ночи, заставила её присесть. Сначала она звала Леона по имени, но потом замолчала, боясь сорвать голос.

Сердце бешено колотилось в груди, лёгкие сжимались, не то от страха, не то от морозного воздуха. Какая-то часть сознания шептала Эжени, что ещё не поздно развернуться, броситься прочь из леса, а на поиски капитана отправиться завтра утром, собрав людей, но Эжени упрямо гнала от себя такие мысли. Завтра может быть уже слишком поздно, Леон попадёт под власть чар и никогда не сможет вернуться к нормальному состоянию. Возможно, уже поздно? Он уже заколдован? Эжени зло смахнула рукой слезу. Только сейчас, бродя под слабым светом пробивающейся сквозь облака луны по тёмному зимнему лесу, она поняла, что вытолкнуло её из безопасного замка навстречу полной неизвестности, что погнало её спасать Леона. Это было не стремление помочь своему верному другу или вернуть своего стражника, нет, это было нечто куда более глубокое.

— Я люблю его, — прошептала Эжени в темноту деревьев.

Она не задумывалась, откуда тянутся истоки такой любви, лежит ли у её основания восхищение храбростью Леона, его желанием защищать слабых или сочувствие к его тяжёлой судьбе — судьбе человека, которого никто никогда не любил, кроме, разве что, матери. Бывший капитан стал бесконечно дорог Эжени, со всеми его недостатками, упрямством и склонностью к невыполнению приказов. Если понадобится, она пойдёт за ним на край света, защитит его от любой опасности, будь то люди или духи, крестьяне или короли. Эта мысль заставила девушку воспрять духом, и донёсшееся спереди нежное пение вызвало у неё не страх, а прилив облегчения: значит, она на верном пути.

Вокруг снова заклубился туман, ещё гуще, чем раньше, и Эжени вдруг почувствовала, что ноги у неё сделались ватными, голова кружится, а идёт она очень медленно. Перед глазами всё поплыло, и она поспешно дотронулась до заколки. Вчера вечером она прочитала над ней все необходимые заклинания, но сработают ли они, защитит ли оберег от лесных духов?

«Что ж, по крайней мере, я ещё могу ясно рассуждать», — подумала Эжени, сквозь опущенные ресницы наблюдая за стайкой девушек, выбежавших из-за деревьев. Их стройные светящиеся тела изгибались, как ветви, напомнив ей о плясках цирковой танцовщицы Греты, белые платья — или рубашки? — казались сотканными из тумана. Девушки со смехом и пением окружили Эжени, и вскоре она обнаружила, что они ведут её куда-то вглубь леса. Их волосы переливались серебром, глаза были желтовато-белыми, и в них отражался свет луны. Судя по тому, что они несильно сжимали руки Эжени и не проявляли никакой тревоги, она уже должна была попасть под власть чар и не оказывать сопротивления. «Стало быть, оберег сработал. Что ж, значит, у меня ещё есть шанс», — подумала она, следуя за светящимися созданиями.

— Кто вы? — слова как будто таяли на языке и звучали невыносимо медленно.

— Мы — дети леса! — хором ответили девушки и рассмеялись. Их смех звоном серебряных колокольчиков разнёсся по лесу. Эжени почувствовала, что ей становится тепло, и увидела, что снега на земле больше нет. Мало того, пожухшая трава вновь приобрела сочный зелёный цвет, деревья больше не были голыми — их опять укрыла пышная листва. Под ногами мягко пружинил зелёный мох, от земли поднимался пар, а света сразу стало больше — он не только исходил от луны, но и лился золотистыми потоками откуда-то сверху.

— Куда вы меня ведёте? — язык заплетался, как у пьяной, глаза слипались, и Эжени встряхнула головой, чтобы согнать подступающую сонливость.

— К Ольховому королю! К королеве фей! У нас нынче праздник! — на этот раз девушки закричали все наперебой. Оглядываясь по сторонам, Эжени с трудом заставляла себя не вздрагивать от изумления, а сохранять на лице сонное выражение.

Вокруг неё ходило, бегало, прыгало, летало, порхало, плясало и кружилось множество самых удивительных созданий. Здесь были высокие тонкие девушки, не укрывавшие свою наготу ничем, кроме длинных распущенных волос, а кожа их цветом сливалась с корой деревьев и была, пожалуй, темнее даже кожи Бомани. Рядом с ними прыгали козлоногие мужчины с рожками на головах — Эжени сморгнула от удивления, сообразив, что видит самых настоящих сатиров, а потом быстро отвела взгляд от их неприкрытых чресл. В воздухе порхали маленькие создания, похожие на бабочек, но присмотревшись, Эжени поняла, что это крошечные человечки со светящимися разноцветными крыльями. Несколько девушек собрались возле необыкновенно изящного белоснежного коня с длинным витым рогом, выходившим прямо из центра лба, и гладили его по бокам. В глубине леса Эжени различила контуры грузного существа, которое сидело, прислонившись к дереву, и жадно пило из огромной чаши — это, скорее всего, был тролль.

— Вот мы и пришли! — пропели девушки, выводя её на центр просторной поляны, где кружились в хороводах, пели и смеялись удивительные лесные создания.

— Что у вас за праздник? — спросила Эжени, оглядываясь по сторонам и выискивая глазами Леона.

— У нас весенний бал! Королева фей ищет себе рыцаря, а Ольховый король — возлюбленную. Мы будем петь и плясать всю ночь, а наутро разлетимся по своим лесам, горам и источникам. Ты тоже можешь веселиться с нами и даже можешь остаться навсегда!

— Сюда приходили и другие девушки и юноши, верно? — медленно спросила Эжени. — Но они не остались здесь…

— Юноша был очень мил, но он не понравился королеве, — одна из её светящихся спутниц скривила губки. — А девушка совершенно не умела танцевать, и король сказал, что не возьмёт её. У тебя есть шанс — ты можешь занять её место!

— Ты так грустна, тебе нужно развеяться! — воскликнула другая. — Вот, выпей вина!

Перед самым лицом Эжени оказался кубок, наполненный тёмно-бордовой жидкостью, пахнущей вином и ягодами. Только сейчас девушка поняла, как ей хочется пить. В горле пересохло, голова закружилась от сладкого запаха, но она заставила себя отстраниться.

— Нет, спасибо. Я… я не пью вина в это время суток.

— Что ж, тогда мы выпьем его сами! — девушка звонко расхохоталась и одним глотком осушила кубок. Эжени тоже невольно сглотнула и вновь огляделась, выискивая глазами Леона.

— А где вы найдёте рыцаря для вашей королевы?

— Мы уже нашли, — ответила одна из девушек. — Он сам пришёл в наш лес на рассвете, оставив своё оружие у порога. Королеве он должен понравиться, клянусь бородой Мерлина!

— Вы что, выпили всё вино без меня? — послышался задорный мальчишеский голос, и к ним подлетел худой рыжеволосый юноша. Эжени вздрогнула, узнав Лисёнка, и поспешно опустила глаза. Лисёнок вовсе не выглядел одурманенным, его ярко-зелёные глаза сияли, шапочка без пера съехала на одно ухо, белые зубы блестели, и всё это могло означать только одно: Лисёнок — не человек, а один из лесных духов.

Стайка девушек встретила его весёлыми криками, но он на удивление быстро избавился от их общества, сказав, что ему нужно показать «человеческой дочери» владения Ольхового короля, цепко схватил её за руку и поволок прочь. Едва они отошли от светящихся созданий, Лисёнок склонился и зашептал Эжени на ухо:

— Ты послушалась моего совета и сделала оберег, верно? Поэтому ты не во власти чар. Ты пришла сюда за своим спутником, Леоном?

— Где он? — встрепенулась Эжени, на мгновение отбросив всякое притворство.

— Здесь, недалеко. Я отведу тебя к нему, но я не знаю, одурманен он или нет.

— Если одурманен, то ты можешь снять заклятье?

— Не могу, — Лисёнок покачал головой. — Его может снять только сам Ольховый король — или его королева.

— Это ты нашёл шпагу Леона и принёс мне?

— Я. Он оставил её на самой опушке.

— И холодное железо не причинило тебе вреда? — недоверчиво спросила Эжени.

— Я слишком долго живу среди людей, чтобы бояться какого-то там железа, — на лице Лисёнка вновь появилась бесшабашная улыбка. — Кроме того, я был в перчатках. Железо, конечно, жгло и сквозь них, но это не та боль, что я не смогу вынести.

— Почему ты мне помогаешь? Кто ты вообще такой?

— Я? — казалось, Лисёнок был искренне удивлён этим вопросом. — Я — Пак с Волшебных холмов, Робин-весельчак, Том-башмачник, хитрый рыжий лис! У меня сотня имён и тысяча обличий. Я родом из Англии, но ношусь по всему миру, ведь для меня моря и проливы не помеха!

— Робин-весельчак из той самой песни, — протянула Эжени. — А Ольховый король — это Оберон?

— Ну нет, Оберон — король эльфов и фей в Англии, а Ольховый король — во Франции, — белозубо улыбнулся Лисёнок. — Только в последнее время он что-то стал плох — нехорошо говорить такое о королях, но мне, придворному шуту, можно. Не может уследить за нечистью — совсем она распоясалась в ваших землях! Не снимает чары с юношей и девушек, побывавших в его лесу, — ему так веселее! А про тебя я слышал от местных крестьян. Говорят, ты защищаешь их от нечисти, и Леон вместе с тобой. Но и к нечисти ты добра — я подслушал разговор Катрин Дюбуа и её сына. Ты спасла волчицу-оборотня! Я подумал, ты хорошая девушка, вот и решил помочь.

— Как мне спасти Леона и остальных? — прошептала Эжени, чувствуя, что у неё немеют губы.

— Король и королева любят игры, — Лисёнок посерьёзнел. — Можешь сыграть с ними в карты, кости или шахматы, а ставкой будут очарованные люди. Можешь обещать им взамен что-то или кого-то — но это что-то должно быть действительно ценным. Можешь спеть или сплясать для них, а в награду попросить расколдовать людей. И помни: ничего не ешь и не пей здесь, иначе и твой оберег тебя не спасёт!

— Спасибо, — прошептала Эжени, опуская взгляд и снова прикидываясь сонной.

— Рано ещё благодарить, — усмехнулся Лисёнка и, посмотрев в сторону, внезапно вздёрнул свой острый нос. — А вот и твой Леон!

Эжени стоило большого труда не кинуться сразу туда, куда он указал, а бросить взгляд из-под опущенных ресниц. Леон сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, и безучастно смотрел в одну точку перед собой, точь-в-точь как Мишель Буше в доме старосты. Плащ его был распахнут, открывая белизну рубашки, шляпа валялась рядом. На глазах у Эжени девушка в тонком полупрозрачном платье подошла к нему, на ходу меняя свой облик — её маленькая фигурка вытянулась, волосы из чёрных стали рыжими и завились в кудри. Она склонилась над Леоном и прижалась губами к его губам. Эжени вздрогнула от неожиданного укола ревности, нервно обернулась, ища помощи Лисёнка, но его и след простыл.

Вновь повернувшись к Леону, она увидела, что тот мягко высвобождается из объятий рыжеволосой, которая тотчас же с обиженным видом ускользнула прочь и скрылась во мраке, и с трудом поднимается на ноги. Он поднял голову и встретился взглядом с Эжени — она ахнула, поспешно прикрыв рот рукой. Глаза у бывшего капитана были чистые и ясные, ничем не затуманенные. Заметив Эжени, он быстро опустил голову и дотронулся рукой до розетки из перьев, всё ещё прицепленной к плащу. Эжени дождалась, когда он снова посмотрит на неё, и коснулась рукой своих волос, ощутив холодный металл заколки. Впрочем, она не успела насладиться ликованием от осознания того, что оберег Леона защитил его и сделал неподвластным колдовству, — над кронами деревьев разнёсся звучный трубный голос, который оглушал, проникал в самое сердце и никак не мог принадлежать человеку:

— Дорогу Ольховому королю и королеве фей!

Глава XVII. Песня, танец, бегство

Страх, охвативший Эжени от прогремевшего на весь лес голоса, не мог пересилить её любопытства, и она, вся дрожа, — она сама не знала, от испуга или от нетерпения, вгляделась в туман, клубящийся между вековыми дубами и огромными соснами. В этом тумане появилась какая-то фигура, охваченная золотым сиянием, и все существа, собравшиеся на поляне, — все эти нимфы, сатиры, дриады, наяды, феи, эльфы, лешие, гномы и тролли — поспешно преклонили колени. Эжени упала на колени вместе со всеми, но приподняла голову, чтобы рассмотреть приближавшееся существо.

Сначала ей показалось, что это лось, потом она решила, что это всё-таки олень, но размером он был больше всех оленей, живых и мёртвых, которых ей когда-либо доводилось видеть. Рогов у него было не два, как у обычных оленей, а десять или двенадцать, они ветвились гораздо сильнее и напоминали корону, причудливо сплетённую из ветвей дерева. «Ольха», — подумала Эжени. «Наверное, поэтому его и называют Ольховым королём».

Олень вышел на поляну — большой, величественный, с ног до головы укрытый густой шерстью, которая испускала золотое сияние. Его тяжёлые копыта бесшумно ступали по мху, утопая в нём, широкие ноздри подёргивались, большие миндалевидные глаза, казалось, содержат в себе тьму самой ночи. По рядам лесных духов пробежал шёпот, когда олень чуть согнул ноги и на миг словно тоже опустился на колени, но тут же вновь поднялся с земли — уже не зверем, а человеком. Это был мужчина высокого роста, с грубыми и резкими чертами лица, с выступающими бровями и мрачным взглядом. Длинные чёрные волосы, ничем не сдерживаемые, спадали до талии, чёрные глаза не утратили своей тьмы беззвёздной ночи, рога никуда не исчезли и даже не стали меньше, но их обладатель будто не замечал их веса. Ольховый король никак не прикрывал свою наготу, и Эжени снова, уже который раз за эту ночь, быстро опустила глаза.

Король, тяжело ступая, будто вместо ступней у него всё ещё были копыта, вышел в центр поляны. Эжени глазами нашла в толпе лесной нечисти Леона — он, как и все, опустился на колени, вернее, на одно колено, и склонил голову, но взглядом исподлобья продолжал пронзать короля. Когда повелитель духов повернулся в её сторону, девушку охватила ещё более сильная дрожь, и она уставилась в землю, изо всех сил надеясь, что Ольховый король не заметит её, и в то же время понимая, что от него невозможно спрятаться здесь, в его владениях.

«Но это и мои владения тоже», — напомнила она себе в отчаянной попытке сохранить присутствие духа. «Они достались мне по праву от моего отца, и это я — хозяйка в этих землях, а не какая-то лесная нечисть!».

Эта мысль ненадолго успокоила её, но тут король простёр руку в сторону деревьев, от которых пришёл, между ними снова заклубился туман, и меж духов пронёсся шёпот: «Королева, королева идёт!». Эжени ожидала увидеть ещё одно существо, похожее на оленя, но фигура, чьи очертания проявились за завесой тумана, явно принадлежала человеку, притом женщине. Стройная и высокая, как молодое деревце, она приближалась к поляне, грациозно покачиваясь. Королева фей не была обнажена, но тонкое платье, обтягивавшее её гибкое тело, больше напоминало ночную рубашку, было сшито из лёгкой и прозрачной ткани и почти не скрывало её прелестей. Её лицо было покрыто серебристо-белой вуалью, но подойдя к королю, она откинула вуаль, и над поляной пронёсся громкий вздох.

Эжени поняла, почему для Мишеля Буше на свете не было никого красивее королевы фей. Её кожа светилась серебряным неземным светом, лицо казалось творением искусного ювелира — чуть вытянутое, с правильными чертами, оно будто было создано из тончайшего фарфора. Тонкие губы улыбались, чуть прищуренные голубые глаза смотрели насмешливо, придавая королеве фей сходство с лисой, а на спину её водопадом спадали белокурые вьющиеся волосы. Эжени с трудом заставила себя отвести глаза, а Леон, когда она снова нашла его в толпе, яростно моргал и встряхивал головой, словно силясь отогнать наваждение.

— Дети мои! — прозвенел над поляной голос королевы, нежный и манящий, похожий на пение иволги в роще. — Братья и сёстры! В эту ночь мы собрались здесь ради весеннего бала. Пляски и песни будут продолжаться всю ночь, до самого рассвета, до первых петухов, и вино будет литься рекой. Возьмитесь же за руки, лесные духи, ибо на рассвете нам суждено расстаться до следующего бала!

— Но прежде, чем мы разлетимся по свету, кое-кто новый пополнит наши ряды, — проговорил король, и голос его был подобен рокоту волн. — Моя королева ищет себе рыцаря, а я ищу деву, которая смогла бы стать моей подругой. И раньше, чем закончится ночь, мы решим, достойны ли сын Адама и дочь Евы стать одними из нас.

На миг его глубокий взгляд нашёл в толпе Эжени, и она, хоть и не встретилась с королём глазами, содрогнулась всем телом. Она не знала, вызывают ли повелители леса у Леона те же чувства — всепоглощающий страх и ощущение собственного бессилия — и не была уверена, что хочет это знать. Девушка хотела выбраться из толпы и подойти к бывшему капитану, но тут Ольховый король простёр руку, воскликнул «Пейте и веселитесь!», и лесная нечисть пришла в движение. Неизвестно откуда взявшиеся светящиеся девушки, приведшие Эжени в это место, подхватили её и со смехом закружили в хороводе. Среди мелькающих лиц, рук, ног, рогов, копыт и крыльев она отчаялась найти Леона и решила отдаться на волю случая.

В дальнейшем эта ночь вспоминалась Эжени обрывками. Она помнила, что лесные духи не оставляли её в покое, тормошили, куда-то звали, тянули, торопили и постоянно предлагали то выпить сладкого вина, то поесть жареного мяса или плодов — винограда, гранатов, персиков. От запахов кружилась голова, ноги подгибались, ужасно клонило в сон, и Эжени с трудом находила в себе силы сопротивляться искушениям. Во рту пересохло так, словно она неделю шла по пустыне, мучимая жаждой, живот урчал от голода, а яства были так близко — манящие, вкусные и смертельно опасные. Эжени всё чаще дотрагивалась до заколки и боялась, что кто-нибудь из окружающих её существ заметит это. В какой-то момент ей даже пришлось вытянуть заколку из волос и уколоть себя, сжав украшение в ладони, — правую руку пронзила резкая боль, по пальцам потекли горячие струйки крови, но к Эжени хотя бы вернулась способность ясно рассуждать.

Ей почти не удавалось спокойно посидеть или даже постоять — лесные духи беспрестанно тянули её танцевать, и она кружилась в нескончаемом хороводе, покачиваясь между дриадой и сатиром, сжимая твёрдые холодные пальцы, похожие больше на ветви дерева, и от души надеясь, что копыта сатира не оттопчут ей ноги. Откуда-то сверху, возможно, вместе с теми самыми лучами золотого света, лилась музыка — дикая, странная, заунывная, не похожая на что-либо, что Эжени слышала до этого. К нейпримешивалось нежное звучание свирелей, флейт, лир, жалобные стоны волынок и глухие удары барабанов — лесные духи играли кто во что горазд.

Для нечисти не существовало приличий — большая её часть плясала обнажённой либо едва прикрытой лёгкими платьями или набедренными повязками, сатиры с нимфами уединялись прямо в кустах, а то и на мягком зелёном мху, у всех на виду, бородатые плотно сложенные гномы отпускали непристойные шутки, напомнив Эжени карлика Эцци. Она даже задумалась, не может ли он на самом деле быть гномом, прикидывающимся человеком, — вроде Лисёнка, но потом вспомнила, что животные боятся нечисти, а Эцци шагу не ступит без своей верной лохматой собаки.

— Пойдём, пойдём танцевать! — светящаяся девушка тянула её в очередной хоровод, и Эжени поняла, что больше так не выдержит.

— Здесь очень жарко, — решительно заявила она. — Мне надо снять свою накидку.

Она старалась тянуть время, возясь с шнурками, но они сейчас, как назло, развязывались легко и быстро. Сняв тёмно-зелёную накидку, Эжени аккуратно сложила её и пристроила под самым дальним деревом, до которого смогла дойти, не вызвав подозрений у нечисти. Возвращаясь, она мысленно попрощалась с накидкой — духи наверняка заберут её себе.

Позже она ещё не раз тянула время, избавляясь то от сапог, то от чулок, то от платья, пока в конце концов не осталась в одной рубашке и паре нижних юбок, даже без корсета. Её полуголое тело ничуть не смущало духов, но очень смущало её саму. Прижав руки к груди, чтобы хоть как-то прикрыть её (хотя прикрывать там, по правде говоря, было особо нечего), Эжени осматривалась в поисках Леона. Она видела его этой ночью ещё несколько раз: то сидящим у старого раскидистого дуба, то в объятиях рыжеволосой девушки, меняющей обличья, то меланхолично бродящим от дерева к дереву, но у неё никак не получалось подойти к нему и сказать хотя бы пару слов. Что ж, хотя бы розетка из перьев ворона всё ещё была у него на груди — хоть какое-то утешение…

Эжени как раз размышляла над тем, как отреагирует Леон, увидев её полураздетой, и пыталась побороть в себе стыдливость, когда сзади раздались тяжёлые шаги. Обернувшись, она вздрогнула и отступила перед непроницаемым взглядом Ольхового короля.

— Человеческая дочь, — прогудел он. — Ты пришла сюда, чтобы стать моей избранницей? Войти в хоровод духов и стать одной из нас?

Откуда-то в разуме Эжени всплыла фраза, что королям нельзя говорить «нет», и она, проглотив противный комок в горле, открыла рот. Сначала из него вырвалось что-то, напоминающее хрип ундины Агнессы, — пришлось откашляться и начать заново.

— Я пришла сюда, чтобы вернуть двух людей, которые были очарованы вами. Их имена Мишель Буше и Алиса Моро, — она собрала всю свою смелость и заставила себя посмотреть в глаза Ольховому королю, но тут же отвела взгляд, боясь, что бесконечная чернота подчинит её своей власти.

— Имена ничего не говорят мне, — ответил он. — У каждого из нас тысяча имён, имена людей же что листья, уносимые осенним ветром.

— Юноша и девушка из деревни, которые были здесь не так давно. Вы и ваша королева очаровали их, и теперь они твердят только о духах и феях. Они ничего не делают, не узнают родных и близких, только напевают песни, танцуют и грезят о вас. Прошу вас, снимите с них чары и верните их в мир живых! — она прижала молитвенно сжатые руки к груди. — Ведь вы же можете это сделать?

— Я могу многое, — грозные черты Ольхового короля никак не изменились. — Но я ничего не делаю без платы. Чем ты заплатишь мне, человеческая дочь?

— Песней за юношу и танцем за девушку, — это Эжени решила уже давно. Она не умела играть ни в кости, ни в карты, в шахматы играла неплохо, но была уверена, что нечисть не станет играть честно и поэтому победит. У неё не было ничего настолько ценного, чтобы можно было обменять это на души Мишеля и Алисы. Сама мысль о том, чтобы предложить в обмен кого-то из жителей деревни, даже того, кто ей не особо-то нравился, была противна Эжени. Да и не согласятся духи на такой обмен, наверняка попытаются обмануть её…

— Бедный Мишель так хотел спеть, но он не умеет делать этого так, как я! — заявила она с уверенностью, которой вовсе не чувствовала. — Зачем королеве такой рыцарь, который не может ни развеселить её песней, ни защитить мечом — Мишель ведь простой крестьянин, он не владеет оружием! Послушайте лучше, как я пою!

Она откашлялась снова, набрала побольше воздуха в грудь и запела — стараясь не думать ни о чём, не вспоминать, что от исполнения песни зависит рассудок, а возможно и жизнь Мишеля Буше, что её слушают едва ли не все духи, собравшиеся в лесу и теперь окружившие поляну плотным кольцом, что она стоит босая, в одной рубашке и юбках, а им с Леоном ещё выбираться отсюда и возвращаться в зимний лес и стужу, что Леон, может быть, уже заколдован… Эжени пела «Возвращение моряка» — она выбрала эту песню по очень прозаической причине: она была самой длинной из всех известных ей песен.

Она пела, пытаясь передать голосом и страдания моряка, которого война не оставляла в покое, даже когда он оставил её (как он напомнил ей Леона!), и тоску хозяйки, потерявшей мужа и вынужденной в одиночку растить детей (тут ей вспомнилась Катрин Дюбуа), и свою жалость к этим двум искалеченным войной людям, погружённым в своё одиночество. Эжени надеялась, что эта длинная песня, печальная и заунывная в её устах, пробудит в сердцах нечистой силы что-то живое, человеческое — жалость, сочувствие, милосердие, что они пожалеют околдованных людей и позволят им вернуться домой.

Эжени вывела последнюю строчку последнего куплета и замолчала, боясь, что у неё пропадёт голос, если она скажет хоть слово. Наступило оглушающее молчание, и она вся напряглась, готовясь применить магию, если сейчас нечисть в гневе набросится на неё и попытается растерзать. Внезапно поднявшийся шум оглушил её, и Эжени не сразу поняла, что это шум одобрения — лесные духи визжали, скакали, хлопали в ладоши, смеялись, тролль забавно топтался на одном месте, похлопывая себя по коленям и приседая, дриады щёлкали пальцами, и издаваемые ими звуки напоминали хруст веток. Эжени с трудом заставила себя снова посмотреть на Ольхового короля.

— Недурно! — погремел он, и некое подобие улыбки озарило его суровое лицо. — Клянусь бородой Мерлина, это напомнило мне славные старые деньки, проведённые с моей королевой у моря. Нам тогда часто случалось встречать вернувшихся с войны — потерянные, они бродили по берегу, и порой мы из жалости забирали кое-кого с собой. Эх, были времена!

— Мишель Буше, — напомнила Эжени, тщетно пытаясь скрыть дрожь во всём теле. — Вы расколдуете его?

— Будь по-твоему, — ответил король. — Завтра он проснётся таким же повесой и мотом, как прежде, и не вспомнит, какие чудеса он видел в нашем лесу.

— Вы клянётесь?

На миг она испугалась, что её дерзость разозлит повелителя духов, но он спокойно ответил:

— Клянусь Ясенем, Дубом и Тёрном!

— Это самая священная клятва духов, которую нельзя нарушить, — прошелестел едва слышный голос за плечом Эжени. Резко повернув голову, она успела увидеть Лисёнка, рыже-зелёной тенью скользнувшего прочь, и заметить его ободряющий кивок.

— Остаётся ещё Алиса Моро, — добавила Эжени, немного воспряв духом. — Она, бедная, так хотела стать вашей спутницей, но она совсем не умеет танцевать. То ли дело я! Не зря ведь я всю ночь кружилась в хороводе с духами!

Не давая себе времени опомниться, она шагнула вперёд, и лесные существа послушно расступились перед ней. Откуда-то сверху снова полилась странная музыка, и Эжени вся отдалась ей, растворилась в её звучании, даже прикрыла глаза, которые всё равно слипались. Она танцевала так, как ей говорили учителя, которых нанимала маленькой Эжени мать, надеявшаяся сделать из дочки настоящую леди и достойную невесту, которая будет танцевать на балах. Балы у них в замке проводились не так часто, как хотелось бы Эжени, и теперь она показывала всё своё никому не нужное искусство, добавляя своего чувства, своего горячего стремления спасти заколдованную Алису Моро. Она кружилась, переступала с ноги на ногу, покачивалась, плавно поводила руками, потом взмахивала ими и начинала кружиться в другую сторону. В том, что она осталась почти без одежды, было одно преимущество — ни корсет, ни длинное платье, ни тёплый плащ не стесняли движений.

Эжени закончила танец, когда ноги окончательно перестали слушаться её, и застыла, чувствуя, что от любого неверного движения она может упасть на землю и остаться лежать, задыхаясь, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова кружилась, мир перед глазами плыл и покачивался, ноги ныли, а сердце выскакивало из груди. Пытаясь отдышаться, она умоляющим взглядом посмотрела на Ольхового короля, уже не вздрагивая от криков и хлопанья толпы нечисти.

— Прекрасно! — воскликнул король. — Ты как будто создана, чтобы плясать с нами! Я сниму чары с той девчонки из деревни, клянусь Ясенем, Дубом и Тёрном!

— Благодарю, — еле слышно вымолвила Эжени, тяжело дыша. — И у меня… есть ещё одна просьба. Сегодня утром… вы привели в лес рыцаря… рыцаря для вашей королевы. Того, что оставил своё оружие у входа. Я хочу вернуть его.

— Об этом надо просить не меня, — Ольховый король склонил свою рогатую голову, — а мою королеву, ведь он нужен ей.

— Но Мишель Буше тоже был нужен ей, — дрожащим голосом возразила Эжени.

— Мальчишка из деревни уже никому не нужен, и я отдал его судьбу тебе, раз ты купила её песней. Но рыцарь-лев нужен моей королеве, она сама говорила об этом.

— Верно, говорила, — прожурчала позади Эжени королева фей, неслышно подходя к ним. — И скажу ещё раз. Лев мой, я хочу, чтобы он стал моим рыцарем, и не отдам его ни за песню, ни за танец.

— Что я должна сделать, чтобы вернуть его? — одними губами проговорила девушка.

— Ты так безрассудна, что готова спорить со мной? — светлые сияющие глаза королевы сузились и на миг потемнели. — Что ж, я скажу. Ты слышала когда-нибудь легенду о рыцаре по имени Тэм Лин?

— Слышала, — прошептала Эжени, пытаясь казаться спокойной, хотя внутри у неё всё похолодело. — Королева фей сделала его своим рыцарем, но девушка Дженет смогла спасти его, удерживая в объятиях, хотя королева превращала его в диких зверей… и даже в огонь.

— Какая умная девочка, — губы королевы тронула лёгкая улыбка, но на этот раз в ней не было даже намёка на тепло. — Что ж, вот тебе и ответ. Удержи своего рыцаря, когда он превратится в дракона, скорпиона или льва, сожми его в объятиях, удержи в руках пылающий уголь, накрой его своим зелёным плащом — и тогда он станет твоим. Ты готова пойти на это?

Эжени живо представила, как Леон теряет человеческий облик, а вместе с обликом и разум, бросается на неё, вонзает в её и без того уставшее тело когти, зубы, ядовитый хвост, а под конец обжигает её руки, и её нежная белая плоть чернеет, в воздухе отвратительно пахнет горелым мясом, она кричит от боли, срывая голос, и глохнет от собственного крика, а нечисть всё так же смеётся и хлопает в ладоши. Она подняла заполнившиеся слезами глаза и ответила размытому светящемуся силуэту королевы фей:

— Да, я готова.

— Да будет так! — королева махнула рукой. — Рыцарь, подойди ко мне!

Ряды нечисти расступились, и к ней медленно подошёл Леон. Он был без шляпы, сапоги его мягко ступали по мху, голова была опущена, а взгляд затуманен. Розетка из перьев слабо вздрагивала в такт его шагам.

— Мой рыцарь, — королева улыбнулась и ласково провела рукой по щеке Леона. Тот продолжил стоять совершенно неподвижно, глядя в землю перед собой, а вот Эжени почему-то передёрнуло от отвращения. — Твоя любимая хочет спасти тебя. Что ж, опустись на колени, подчинись моему колдовству и дай ей сделать это.

Леон продолжал стоять с опущенной головой. Королева фей отняла руку и нахмурилась.

— На колени, — чуть твёрже повторила она.

— Нет, — тихо проговорил бывший капитан.

— Что? — кажется, королева подумала, что она ослышалась. По рядам лесных духов будто пробежал ветер, а Ольховый король вскинул свою увенчанную рогами голову, впервые за вечер становясь встревоженным.

— Нет, — громче ответил Леон и поднял взгляд, посмотрев прямо в лучистые глаза королевы. — Колени я преклоняю перед королём, которому я присягал. И он одет несколько иначе, чем вы.

— Он не во власти чар! — королева отшатнулась, словно укушенная ядовитой змеёй. — Как это может быть?

— У него есть оберег! — воскликнул король. — И у неё тоже, — он обвиняющим жестом указал на Эжени. — Я думал, ты искала здесь забвения, но ты пришла, чтобы забрать у меня то, что принадлежит мне!

— Я честно получила Мишеля и Алису, — храбро заявила Эжени. — Вы сами отдали их мне в обмен на песню и танец. И вы поклялись расколдовать их — Ясенем, Дубом и Тёрном, помните?

— Но ты ничего не дала мне за рыцаря! — вскинулась королева фей: глаза её, казалось, сейчас начнут метать молнии.

— А я не вещь, чтобы за меня платить или обменивать меня! — Леон тоже сверкнул глазами. — Я свободный человек!

— Молчи, сын Адама, — зашипела на него королева. — Ты пришёл в наш лес с оружием, с холодным железом, но оставил его и последовал за нами…

— Я сын Портоса, — перебил её Леон. — А что до оружия, то я могу вернуться за ним, и тогда посмотрим, кто из вас выстоит против холодного железа.

— Нет, не можешь, — шипение королевы стало более глухим. Нечисть постепенно сжимала вокруг них кольцо, и Эжени поняла, что настала пора действовать. Она вскинула руки, и на пальцах заплясало пламя — ярко-рыжее, как волосы Лисёнка, который незаметно проскользнул в центр круга, образованного нечистью, и теперь стоял, внимательно наблюдая за королём и королевой.

Оба они отшатнулись при виде огня в руках Эжени, и она поняла, что нечисть, даже самая могущественная, не может читать мысли или предсказывать будущее. Они не знали о её магической силе, и в этом было её спасение.

— Это настолько же ваш лес, насколько и мой, — громко заявила она. Страх неожиданно куда-то исчез, уступив место решимости и злости. — И капитан Леон — мой стражник и мой… друг. Я не враг нечисти, пока она не вредит мне или людям, за которых я отвечаю. Но вы заколдовали двоих людей из моей деревни, заманили в лес Леона, и я пришла, чтобы спасти их.

— Ты не смеешь так разговаривать с нами! — прорычал Ольховый король. — Жизнь человека — миг по сравнению с нашим существованием! Мы были здесь до тебя, будем и после! Мы повсюду — в деревьях, земле, воде…

— И всё же это не даёт вам права вредить людям, — Эжени было невероятно трудно удерживать в руках пламя, пальцы и ладони уже сильно жгло, но она старалась не морщиться. — Хотели посмотреть, как я держу в руках огонь, ваше величество? — она повернулась к королеве фей. — Так смотрите! Я хочу договориться с вами добром. Вы не будете больше заманивать людей, а я не причиню вам никакого вреда. Но если вы не хотите мира, тогда я спалю весь ваш чёртов лес!

— Все вы, люди, одинаковы! — проревел Ольховый король. В его глазах отражалось пламя, но Эжени больше не боялась их беспросветной черноты.

— Нет, — твёрдо заявила она. — Если бы я была такой же, как другие люди, я бы направила против вас толпу крестьян с факелами и топорами, чтобы они вырубили ваш лес или сожгли дотла. Но я даю вам шанс.

— Ты не смеешь угрожать нам, — выдохнула королева, но её взгляд не отрывался от язычков пламени, и она явно боялась.

— Чего ты хочешь? — внезапно подал голос Лисёнок. В его зелёных глазах не было ужаса, скорее, в них мерцало любопытство, но он не приближался к огню.

— Поклянитесь, — ответила Эжени. — Поклянитесь, что никогда больше не уведёте ни одного человека в лес… без его согласия. Если кому-то настолько опостылеет жизнь, что он сам придёт к лесным духам — берите его, он ваш. Но не очаровывайте людей… не в моих землях.

— А что ты обещаешь взамен? — Ольховый король ещё пытался казаться грозным, но было видно, что пламя пугает его не меньше, чем королеву.

— Я буду беречь лес так, как только смогу. Не позволю сжигать или вырубать его. Я готова поклясться! Клянусь честью рода Сен-Мартен, клянусь своими землями, клянусь Бретанью.

— Клянусь Ясенем, Дубом и Тёрном, что ни я, ни кто-либо из моего народа не тронет никого из твоих людей, — мрачно ответил король. — Мы не станем заманивать в лес людей из этих краёв: с сегодняшнего рассвета и во все дни и ночи, что последуют за ним.

— Клянусь Ясенем, Дубом и Тёрном, — повторила королева: в глазах её стояли слёзы, но потом в них вспыхнул гнев. — Но берегитесь, ведь ночь ещё не закончилась, рассвет пока не наступил!

— Бегите! — вдруг крикнул Лисёнок, бросаясь вперёд, и всё пространство заволокло густым сизым туманом, в котором таяли звуки и голоса, терялись очертания нечистой силы. Эжени едва успела погасить огонь на пальцах, когда Леон, словно только этого момента и ждавший, подбежал к ней, схватил за руку и потащил за собой. Они неслись, не разбирая дороги, босые ноги Эжени то и дело наступали на что-то острое, и она не всегда успевала сдержать болезненный вскрик. Ветки хлестали их по лицу, словно стремясь задержать, ветер завывал в ушах, туман клубился позади и с боков, оставляя, однако, путь впереди чистым, сзади слышались крики нечисти, лай, ржание, сопение и дикий вой. Эжени выбивалась из сил, и под конец Леон уже почти тащил её на себе. Ноги болели невыносимо, вскоре к боли добавилось ощущение сильного холода, но это был добрый знак — это означало, что они выбрались из владений нечисти.

— Ничего… ничего, — сквозь зубы бормотал Леон. — Скоро холмы… скоро рассвет.

К тому времени, как они добежали до опушки, всё тело Эжени онемело от холода. Леон на миг остановился, чтобы скинуть с себя плащ и укрыть им девушку.

— Ваш оберег! — слабо воспротивилась она.

— Если они нас догонят, обереги нам всё равно не помогут.

Туман позади рассеялся, и на мгновение Эжени с Леоном увидели всю преследовавшую их свору — Ольхового короля, вновь принявшего обличье оленя, королеву фей с искажённым от злости лицом, потерявшим свою былую красоту, тяжело пыхтящего тролля, растрёпанных дриад, неуклюже переваливающихся гномов. И где-то рядом с ними неуловимо нёсся Лисёнок, нагоняя покрывало тумана.

Эжени и Леон выбежали на холм и пустились вниз. Небо тем временем стало светло-серым, с проблесками голубого, где-то далеко забрезжил розовый свет зари, и громкий крик петуха разнёсся над холмами, слившись со стоном королевы фей, полным отчаяния и бессильной злобы. В тот же самый миг у Эжени окончательно отказали ноги, и она без сил упала на землю. Леон, ругнувшись, опустился на колени рядом с ней и оглянулся на лес. Очертания лесных тварей таяли без следа, растворялись в свете нового дня и вскоре исчезли совсем. Затих злобный лай, умолкли крики, и на холмах наступила оглушающая тишина, нарушаемая только громким дыханием беглецов.

Глава XVIII. Просьба о помощи

Должно быть, оберег всё-таки сработал не полностью, и какая-то часть колдовского тумана окутала собой сознание Леона, превратив окружавшую его действительность в нечто среднее между явью и сном. Он понимал, что находится ночью в лесу, в окружении существ, не желающих ему ничего хорошего, но при этом не чувствовал ни страха, ни гнева — только странное равнодушие и расслабленность. Он спокойно сидел возле дерева, созерцая хороводы дриад и сатиров, прищурившись, наблюдал за пляшущими в воздухе крошечными эльфами с их яркими крылышками и даже не противился, когда какая-то девушка, беспрестанно менявшая обличья, потянула его за собой вглубь леса. Её волосы приняли медно-рыжий оттенок, а глаза заблестели зелёным, и Леон невольно вспомнил о де Круаль. При желании можно было бы легко представить на месте лесной нечисти шпионку Кольбера и делать с ней всё… всё что угодно.

Но когда рыжеволосая нимфа уже прильнула к его губам, запуская ладонь под рубашку, блуждающий взгляд Леона встретился со взглядом Эжени де Сен-Мартен — испуганным, разгневанным, неверящим. Его точно подбросило на месте, и он быстро высвободился из рук своей спутницы, огромным усилием воли подавив желание броситься к Эжени. Её глаза были ясными и смотрели вполне осознанно — конечно же, она тоже сделала оберег, прежде чем отправиться в лес на поиски того, кто вообще-то должен был охранять её, но вместо этого сам оказался во власти чар. Леон терзался муками совести от того, что Эжени из-за него пришла к лесным духам и подвергла себя опасности, но он не мог сделать ничего, кроме лёгкого прикосновения к розетке из перьев — символа того, что оберег защищает его от чар.

Зато танец Эжени бывший капитан запомнил даже слишком хорошо. В тот момент, когда он смог пробиться через толпу лесной нечисти и увидеть девушку, она была уже почти раздета, и это вызвало в нём тревогу. Не удалось ли лешим и сатирам своими чарами добиться того, что Антуан де Лавуаль не смог сделать силой? От одной мысли об этом Леона начало трясти, но Эжени, судя по всему, вполне понимала, где она находится и что должна сделать. На её белой шее, плечах и груди, насколько мог разглядеть Леон, не было следов поцелуев или укусов, рубашка не была разорвана, да и Алиса Моро, насколько он знал, вернулась из леса очарованной, но девственной. Возможно, сатиры предпочитают общество дриад и не трогают человеческих женщин — по крайней мере, до той поры, пока эти женщины не вступят в ряды поданных Ольхового короля.

Смотреть, как женщина, которой ты должен подчиняться по долгу службы, танцует в одном нижнем белье, было чем-то постыдным, и больше всего Леона смущало то, что ему это нравилось. Он с трудом заставил себя отвести глаза от её нескончаемых плавных движений, от худого гибкого тела, едва прикрытого кружевной рубашкой, отчаянно желая, чтобы танец продолжался как можно дольше. Когда же он всё-таки закончился, Леон не смог подавить вздох, в котором смешивалось разочарование и облегчение.

Эжени сделала то, что казалось невозможным, — она заключила договор с лесными духами, освободила от их власти Мишеля Буше и Алису Моро, а потом бросилась на защиту своего стражника и своих земель. Леон сам бесстрашно глядел в глаза королеве фей, сияющей своей ослепительной холодной красотой, отказался преклонять колени перед ней и её мрачным диким королём, но храбрость Эжени, осмелившейся спорить с нечистью и даже угрожать ей, открыто проявляя свою магию, вызывала у него благоговение. Он понимал, что духи не простят подобной дерзости, и рванул девушку прочь, едва Лисёнок, по какой-то непонятной причине вздумавший помогать им, крикнул «Бегите!».

Сын Портоса дотащил свою измученную спасительницу до холма и повлёк вниз по склону, думая только об одном — как принять удар разбушевавшейся нечисти самому, как укрыть от него Эжени? Он понимал, что она может защищаться магией, но знал, что запасы этой магии не бесконечны, что девушка скоро выбьется из сил, пытаясь отразить атаку Ольхового короля и его подданных. Он в отчаянии оглядывался в поисках своей неведомо куда подевавшейся шпаги или хоть чего-то, сделанного из железа, и уже готов был вытащить из волос своей спутницы заколку, но тут раздался звонкий крик петуха, и озлобленная нечисть с яростными криками растаяла в глубине леса.

Только сейчас Леон по-настоящему ощутил, что всякие чары слетели с него, вдохнул полной грудью холодный утренний воздух и тут же закашлялся. Зрение прояснилось, и он увидел, что сидит на склоне холма, прижимая к себе дрожащую Эжени, укутанную в его плащ. Небо уже начало светлеть, на горизонте забрезжили первые лучи солнца, но трава была подёрнута инеем, и обоих беглецов колотило от холода. При виде босых ног Эжени Леон вздрогнул.

— Вам надо немедленно одеться! Дьявол, ваша одежда осталась в лесу! Тогда… вы сможете вашей магией разжечь костёр?

— Думаю, смогу, — слабым голосом ответила она.

— Ждите меня здесь, — велел Леон и кинулся вверх по склону — на поиски веток для костра. Впрочем, долго их ему искать не пришлось, так как вместо веток он нашёл кое-что другое. Возле самой опушки на земле лежал какой-то свёрток, в котором оказалась одежда Эжени, её сапожки и порядком скомканная шляпа Леона. Всё это было обёрнуто тёмно-зелёным плащом.

— Похоже, Лисёнок заботится обо мне, — девушка выдавила слабую улыбку при виде одежды, которую Леон, бегом вернувшийся назад, поспешно положил к её ногам.

— Почему он помогает нам? — Эжени не просила своего спутника отвернуться, но он сам поспешно сделал это, едва она стала одеваться.

— Ему нравится, что я защищаю не только людей от нечисти, но и нечисть от людей, — её голос звучал бесконечно устало. — А Ольховый король, по его мнению, слишком уж любит играть с людьми, забывая, какой вред это может им причинить.

— Вы доверяете Лисёнку? Не может всё, что он сделал, оказаться жестокой шуткой?

— Не знаю, — вздохнула она. — Разве вообще можно доверять нечистой силе? Но он рассказал нам про обереги, нынче ночью на балу предупредил меня, чтобы я ничего не пила и не ела, объяснил, как можно заставить Ольхового короля расколдовать очарованных, помог нам сбежать…

— Вы думаете, король сдержит своё обещание?

— Не знаю, — повторила Эжени. — Но он поклялся при всех своих подданных Ясенем, Дубом и Тёрном. Лисёнок шепнул мне, что для лесных духов это самая священная клятва, а зачем Лисёнку лгать мне? Духи тем и отличаются от людей, что не могут нарушить клятву. В любом случае, больше я ничего не могу сделать для бедных Мишеля и Алисы.

— Вы и так сделали достаточно, — уверил её Леон, надевая шляпу, и осмелился повернуться. Эжени уже оделась, закуталась в свою накидку и теперь натягивала сапожки. Леон поспешно надел скинутый ей чёрный плащ — первое возбуждение после погони и бешеного бега по лесу прошло, и он всем телом ощутил зимний холод.

— Зачем вы вообще пошли в лес? — Эжени укоризненно посмотрела на него снизу вверх. — Вы же знали, как там опасно!

— Знал, — не стал кривить душой Леон. — Но мы оба также знаем, что циркачи здесь ни при чём. В случившемся с Мишелем и Алисой виновны лесные духи, и если мы хотели расколдовать их, надо было идти в лес, к этим самым духам.

— Но как вы собирались действовать дальше? Договариваться с Ольховым королём? Угрожать ему и его королеве, не имея ни магии, ни холодного железа? — Эжени покачала головой. — Они бы вас растерзали, и никакой Лисёнок бы вас не спас!

— Я… намеревался действовать по ситуации, — он покаянно опустил голову, понимая, что упрёки Эжени совершенно справедливы, что надо было разобраться во всём, а уже потом идти в лес, идти вместе с ней. — Простите, что вам пришлось столько пережить из-за меня. Лесные духи… они вас не тронули?

— Нет, — растерянно ответила она и только потом поняла, что он имел в виду. В её полных усталости серых глазах зажглись сердитые искорки. — Господи, Леон, о чём вы только думаете! Никто из духов и не пытался сделать со мной… ничего такого! Я в этом уверена, — опередила она вопрос, готовый сорваться с языка Леона, — я чётко помню всё, что произошло со мной в ту ночь. А вот за вас я могла бы начать беспокоиться! Во-первых, вы пробовали что-нибудь из еды и питья на балу?

— Разумеется, нет! — возмутился он. — Я же не дурак! В каждой второй легенде говорится, что человек, вкусивший пищу лесных духов, навсегда останется с ними, а я пока что не имею такого желания.

— Во-вторых, что у вас было с той рыжеволосой женщиной?

— С кем? — на миг Леон вздрогнул, подумав, что Эжени каким-то образом прочла его мысли и говорит о де Круаль, но тут же понял, что речь идёт о меняющей обличья лесной девушке. — А, с этой… Да ничего у нас с ней не было… кроме пары-тройки поцелуев. Я готов поклясться, — заметив недоверчивый взгляд Эжени, он приложил руку к груди. — Я же понимаю, что… эээ… делить постель с нечистью не менее опасно, чем делить с ними пищу и кров.

— Хорошо, — она опустила голову, огоньки в глазах погасли.

— Вы уверены, что мы в безопасности? — Леон поскорее перевёл тему. — Что Ольховый король и его свита не явятся за нами следующей ночью, пылая местью?

— Я уже ни в чём не уверена, — Эжени совсем поникла. — Но он дал клятву не причинять вреда людям в этих краях, начиная с сегодняшнего рассвета. Мы тоже находимся в этих краях, и рассвет уже наступил. Думаю, он и остальная нечисть укроются в лесу и постараются не показываться на глаза. По всей деревне уже гуляют слухи о лесных духах, и рано или поздно крестьяне могут пойти на крайние меры — сжечь или вырубить лес. Нечистой силе надо где-то жить, где-то подпитывать свою магию, а где они будут жить, если лес исчезнет? Что станет с их магией? В это трудно поверить, но порой нечистая сила боится людей ничуть не меньше, чем они её.

— После сегодняшней ночи я готов поверить во что угодно, — усмехнулся Леон. — Кстати, где моя шпага? Я точно помню, что оставил её на опушке леса.

— Лисёнок принёс её к дверям замка вчера днём, — ответила Эжени. — И оставил рядом фазанье перо из своей шапочки. Я сразу поняла, что с вами что-то случилось. И что Лисёнок как-то причастен к этому. К счастью, он оказался на нашей стороне.

— Значит, моё оружие далеко, — сквозь зубы проговорил Леон. — И моя кобыла тоже. А где ваш Ланселот?

— Дома, в конюшне — по крайней мере, я отпустила его именно туда. Здесь его могли до смерти напугать лесные духи или съесть хищные звери.

— Мы здесь одни, без лошадей и без оружия, если не считать вашей заколки и ваших способностей, — подвёл итог бывший капитан. — Надо скорее добираться до замка, иначе мы тут превратимся в ледышки.

— Если я не появлюсь до утра, Бомани и Сюзанна соберут крестьян и отправятся в лес — разыскивать меня и вас, — всполошилась Эжени. — Тогда лесные духи решат, что я нарушила уговор и натравила на них крестьян. Этого нельзя допустить!

Она собиралась сказать ещё что-то, но тут в кустах зашумело, затрещало, послышался звук тяжёлых шагов, и к ним выскочило большое лохматое существо, передвигающееся на двух ногах. Леон в первый миг подумал, что это оскорблённый Ольховый король или мстительная королева фей послали к ним какого-нибудь лешего или оборотня, на которого не распространяются священные законы. Эжени, видимо, подумала точно так же, потому что из горла её вырвался пронзительный крик.

— Назад! — Леон вскочил на ноги, становясь между девушкой и неведомым существом. — Не подходи к ней!

— Не убивайте меня! — взмолилось существо, падая на колени и прикрывая голову руками. Приглядевшись, Леон понял, что это не оборотень и не леший, а всего лишь «человек-волк» из бродячего цирка, и напуган он не меньше Эжени.

— Боже! — она тоже узнала обросшего волосами юношу и издала жалобный стон облегчения. — Как ты меня напугал!

— Простите, я не хотел, — проговорил тот. — Я не думал, что тут кто-то будет в такую рань.

— Что ты вообще здесь делал? — Леон отступил назад, к Эжени.

— Бродил по холмам, слушал вой волков в лесу и собак в селе, — «человек-волк» всё ещё не поднимался с колен, его чёрные глаза глядели на капитана умоляюще. — Это помогает, когда сам притворяешься волком. Клянусь, я не замышлял никакого зла!

— Простите, Эжени, — с этими словами Леон склонился над девушкой, осторожно вытащил из её волос заколку, украшенную фигуркой совы, и, в два шага преодолев расстояние, отделявшее его от циркача, прижал заколку к его поросшей густой шерстью шее. «Человек-волк» дёрнулся и издал нечто вроде жалобного скулежа, но не отшатнулся от железа, и на его шее не появилось ни малейших следов ожога.

— Леон, что вы делаете? — вскрикнула позади Эжени.

— Проверяю, можно ли ему доверять, — пробормотал он, возвращая ей заколку. — Прости, но иного способа не было, — обратился бывший капитан к «человеку-волку». — Тебе ещё повезло, что при мне нет моей шпаги… Послушай, нам с госпожой Эжени очень нужна помощь. Нам надо как можно быстрее добраться до замка, и для этого нам нужен конь. Есть у вас хоть одна подходящая лошадка?

— Есть, они всегда возят нашу кибитку, — «человек-волк» поднялся с колен, настороженно переводя взгляд с Леона на Эжени. — Но позвольте спросить… Что вы делали здесь, в лесу, ночью?

— Всё возможное, чтобы излечить Мишеля Буше и Алису Моро от их состояния и снять с вашей труппы подозрения, — мрачно ответил Леон. — И похоже, что мы добились успеха, так что вы должны быть нам благодарны.

— Леон, не надо так грубо, — попросила Эжени, наконец-то встав на ноги и подходя к нему. Её пошатывало, лицо заливала бледность, как в ту ночь, когда она спасла от верной смерти Катрин Дюбуа, и Леон, забыв правила приличия, обхватил девушку за талию.

— Идите за мной, — «человек-волк», похоже, воспринял грубое обращение Леона как справедливую плату за то, что он так напугал Эжени, и с опущенной головой зашагал в сторону, где был разбит лагерь бродячих артистов. Сын Портоса, сам едва держась на ногах от усталости, бессонной ночи и голода — ведь он ни крошки ни съел за весь день и всю ночь, проведённые в обществе лесных духов! — последовал за ним, одной рукой придерживая находящуюся в полубессознательном состоянии Эжени.

Лагерь, слава Богу, находился не очень далеко, циркачи приняли нежданных гостей не с распростёртыми объятиями, но с сочувствием, и вскоре Эжени уже сидела за сколоченным из досок столом, жадно заталкивая в себя горячий куриный суп, а Грета и близняшки хлопотали вокруг неё. Силач Аякс любовно похлопывал по крупу неказистого, но крепко сбитого рыжеватого коня, расхваливая его достоинства так, словно собирался продать коня Леону и выручить за это кругленькую сумму, а не отдать его на одно утро нуждающимся в помощи людям.

— Спрашиваете, вынесет ли он двоих, сударь? Да он и троих вынесет! Помню, как-то раз занесло нас в Нормандию, и там у нас с Гретой был номер — я выезжал на этом самом коне, а Грета сидела у меня на плечах и вытворяла разные штуки, как она это умеет. Так конь не дрогнул, скакал как ни в чём не бывало, ещё и весело потряхивал головой в такт барабану!

— Благодарю вас, — обратилась Эжени к циркачам, когда конь уже был осёдлан, и Леон садился на него. — Я знаю, что у вас не было причин помогать нам, и от этого ваша помощь ещё более неоценима. Бомани, мой конюх, позаботится о вашем коне — уж это он умеет! Кроме того, я щедро заплачу вам…

— Не нужно денег! — замахал руками Селестен. — Мы все слышали, как вы пытаетесь защитить нас, говорите всем местным, что мы невиновны в бедах, случившихся с юношей и девушкой из деревни. Они, правда, не особо-то прислушиваются… но всё равно спасибо за вашу доброту. К нам, бродячим артистам, редко бывают добры.

Времени на долгие прощания не было, поэтому Эжени забралась в седло за спиной Леона и крепко обхватила его за пояс, Леон пришпорил коня, и вскоре они уже неслись прочь от мрачных тёмных холмов и застывшего в молчании леса, к дороге, петляющей, как змея, к виднеющимся вдали очертаниям замка. Аякс не солгал насчёт силы и выносливости рыжего коня — тот без особых усилий принёс двоих всадников к замку как раз в тот миг, когда Сюзанна и Бомани уже почти завершили спор о том, кто из них пойдёт сообщать старосте Буше о пропаже госпожи Эжени и её верного помощника. Услышав стук копыт, слуги выбежали во двор, и к тому времени, как рыжий конь довёз Эжени и Леона до самых дверей, Сюзанна уже проливала слёзы радости, а Бомани только качал головой и бормотал себе под нос что-то на своём родном наречии.

— Госпожа Эжени, вы так долго! Господин Лебренн, а вас вообще целые сутки не было! — Сюзанна всплёскивала руками, бросаясь то к одной, то к другому. — Как же так? Мы уж думали в деревню бежать, звать на помощь…

— Не надо, — одними губами проговорила Эжени, соскальзывая с коня в вовремя распахнутые объятия Леона. — Не надо никого звать. Всё уже закончилось.

— Где вы были? — Бомани с тревогой воззрился на Леона.

— В лесу, — коротко ответил тот.

— Всю ночь?

— Именно. И надеюсь, вы понимаете, — он пристально посмотрел на Сюзанну, — что об этом не следует знать посторонним?

— И то верно, — вздохнула Эжени, тяжело опираясь на руку служанки. — Не говори никому в деревне, что нас не было всю ночь. А если начнут спрашивать про господина Лебренна, ответь: он уехал без предупреждения, я бросилась его искать, но на рассвете он вернулся. И больше ничего не было, слышишь?

Сюзанна возмущённо заахала, утверждая, что она не сплетница, отродясь ею не была и скорее умрёт, чем выдаст тайну своей госпожи, но Леон её уже почти не слышал. Собственные ноги казались ему выточенными из дерева, лестница, ведущая наверх, — бесконечно длинной, и когда он, наконец-то преодолев невозможно долгий путь, очутился в своей спальне, то без сил повалился на постель и тут же погрузился в спасительное забытье.

***

Леон и Эжени проспали почти весь день, поэтому добрые вести дошли до них ближе к вечеру. Мишель Буше и Алиса Моро благополучно пришли в себя и даже не помнили о событиях, приведших к их странному состоянию. Мишель пожаловался на жуткий голод и первым делом набросился на сваренный матерью суп, Алиса посетовала, что у неё ужасно болят ноги, что она в ближайшее время не сможет выходить из дома, и тут же, схватив иголку с ниткой, уселась возле колыбельки младшего брата штопать прохудившиеся вещи. Ни родители, ни соседи, ни священник, ни травница не смогли объяснить внезапное исцеление и только возносили хвалы Господу за то, что всё закончилось хорошо.

Бродячие артисты пробыли в здешних краях недолго — несмотря на то, что их уже никто не обвинял в колдовстве, а кое-кто даже вновь стал ходить на их представления, репутация цирка дядюшки Селестена была подпорчена. Через неделю они уехали прочь, тепло попрощавшись с Эжени де Сен-Мартен и её подручным. Рыжий конь, вымытый и накормленный Бомани, был возвращён циркачам в тот же день, когда Эжени и Леон забрали его, и с тех пор даже как будто имел более значительный вид, чем раньше. Леон несколько раз порывался пойти к Сильвии и попросить её погадать ещё, но убедил себя этого не делать — какой толк от новых предсказаний, если они будут столь же туманными, как и первое?

Лесные духи сдержали своё слово: Мишель и Алиса излечились, и никто больше не заблудился в лесу и не пострадал от действия чар. Очевидно, как и предполагала Эжени, Ольховый король и его королева предпочли затаиться, а не мстить, чтобы не лишиться своих владений и своей магии. Лисёнок больше не появлялся, но вечером того же дня, когда очарованные были расколдованы, а конь возвращён циркачам, Эжени нашла на своём подоконнике три листа с деревьев — ясеня, дуба и тёрна, а рядом с ними — перо фазана. Она сохранила их, положив между страницами одной из многочисленных книг о колдовстве, и часто вздыхала, жалея, что не расспросила Лисёнка о магии и чародействе, когда была такая возможность.

Время шло, и в землях Эжени де Сен-Мартен наступил относительный покой. Не вселялись в чёрных козлов мстительные призраки, не выходили из речки по ночам ундины, оборотни не выли в глубине лесов, лесные духи не манили за собой в чащу огоньками и песнями. Эжени помогала крестьянам улаживать проблемы, управляла хозяйством, подолгу сидела в своём кабинете, подсчитывая цифры, а Леон продолжал упражняться в фехтовании и ездить верхом на своей благополучно выздоровевшей вороной кобыле. Снег понемногу сходил, воздух становился всё теплее, кое-где уже появлялись первоцветы, и повсюду веяло свежим дыханием весны. В такие дни бывший капитан всегда начинал испытывать неясную тоску — то ли по дому, которого у него никогда не было, то ли по отцу, которого так и не успел узнать, то ли по сестре и друзьям, которые так и не стали ему близки.

Леон смог привыкнуть к Бретани и даже полюбить её, но теперь ему становилось скучно в этом забытом Богом краю, хотелось куда-нибудь поехать, развеяться, сделать что угодно, лишь бы не оставаться здесь, и он с радостью принял неожиданное приглашение, которое пришло им с Эжени в начале марта. Хозяйка замка почти никогда не получала и не отправляла писем, переписываясь только со своей матерью, ушедшей в монастырь, поэтому новое письмо, принесённое гонцом в запылённом камзоле, немало удивило её. Эжени удалилась в библиотеку и почти сразу же позвала туда Леона — прочтение письма не заняло у неё много времени.

— Пишет Луи де Матиньи, мой, можно сказать, сосед. Его владения расположены не так далеко от моих, — пояснила она, протягивая бывшему капитану листок. — Кажется, мы встречались, когда были детьми — наши родители, возможно, хотели нас поженить в будущем, но из этого плана ничего не вышло, — её лицо потускнело. — Как бы то ни было, Луи умоляет о помощи. Пишет, что у него в замке завелось привидение, а он прослышал о моих… эээ… особенных отношениях с нечистой силой и просит помочь с изгнанием призрака.

Леон присвистнул.

— А не проще ли позвать священника?

— Священник не помог, — она кивнула на письмо, и Леону не оставалось ничего иного, кроме как погрузиться в чтение, с трудом разбирая размашистый почерк человека, которого явно не учили аккуратности и для которого множество клякс в письме были в порядке вещей.

«Глубокоуважаемая мадемуазель де Сен-Мартен!

Пишет Вам Ваш сосед и некогда друг детства Луи де Матиньи — хотя, скорее всего, Вы, как и я, не помните нашей дружбы тех лет, когда мы оба были ещё детьми. Тем не менее, надеясь на добрую память о дружбе наших родителей и на Ваше милосердие, о котором так много говорят, призываю Вас на помощь.

Ходят слухи, что в Ваших владениях то и дело происходят странные вещи — являются привидения, восстают из мёртвых утопленники, в лесах водятся оборотни и всякая другая нечисть. Будучи человеком разумным, я бы ни за что не поверил в такие байки, если бы сам не столкнулся с чем-то подобным.

Дело в том, что в моём замке с недавних пор поселилось привидение, которое я называю Девой в белом, потому что не знаю его настоящего имени. Это молодая женщина в белом платье и плаще, с лицом, укрытым капюшоном, которая ночью и в сумерках проходит по коридораммоего замка, жалобно плача и стеная. Её видели я, мой слуга Жакоб, моя служанка Марта, а также один из моих друзей, недавно гостивших у меня. Я не могу найти никакого разумного объяснения происходящим событиям и, признаюсь, встречаю каждый день в страхе. Я боюсь, что Дева в белом несёт с собой погибель, что она утянет меня за собой в ад, что слуги сбегут, бросив меня одного в доме с неприкаянной душой. Я приглашал священника, чтобы он освятил замок, но это не дало никакого результата, только плач Девы в белом стал ещё жалобнее — или это мне так кажется из-за моего измученного рассудка?

До меня доходили слухи, что Вы в Ваших краях успешно справляетесь с такого рода вещами, что Ваши крестьяне считают Вас чуть ли не святой, изгоняющей демонов. Если это и вправду так, и Вы настолько бесстрашны, что готовы встретиться лицом к лицу с привидением, то прошу Вас не отвергать просьбу того, кто когда-то был Вашим другом, и приехать ко мне как можно быстрее. Я же, со своей стороны, обещаю, что создам для Вас все необходимые удобства и окажу любое содействие, какое потребуется.

Искренне надеющийся на Вашу помощь,

Луи де Матиньи»

Завершив чтение, Леон поморщился от количества только что прочитанной лести, затем поднял голову и посмотрел в задумчивое лицо Эжени.

— И что вы решили? Поедете к нему?

— У меня сейчас нет неотложных дел в моих владениях, да и вообще никаких неотложных дел, — ответила она. — Было бы любопытно посмотреть на привидение, поговорить с ним… Возможно, у меня получится его упокоить — получилось же у меня упокоить Филиппа Тома и Агнессу Сенье! Да и просто вырваться отсюда хоть на пару недель, развеяться, отдохнуть от рутины… Я, конечно, не могу вас заставить, — Эжени посмотрела Леону в глаза, — но я была бы бесконечно благодарна, если бы вы отправились со мной.

— За этим вы меня и наняли, — он чуть склонил голову, ощущая, как радостно и вместе с тем тревожно трепыхается сердце в груди. — Куда вы, туда и я — ведь я должен вас охранять!

— Тогда решено, — Эжени забрала у него письмо, и лицо её осветилось улыбкой. — Едем к Луи де Матиньи и посмотрим, что за привидение скрывается в его замке!

Глава XIX. Призрак госпожи де Матиньи

Леону по долгу службы часто приходилось путешествовать, одному или в сопровождении отряда гвардейцев, но никогда ещё — в компании молодой девушки, и столь непривычная близость Эжени смущала его. Она заявила, что от поездок в карете у неё болит голова, что ей не хочется лишний раз таскать с собой Бомани, который принесёт больше пользы в замке, и в гости к Луи де Матиньи Эжени и Леон отправились верхом: она на своём верном Ланселоте, бывший капитан — на вороной кобыле. Им и раньше приходилось скакать бок о бок по дороге, выезжая из замка в деревню или мчась от одной деревни к другой, как это было в случае с Катрин Дюбуа, но никогда раньше их нахождение друг рядом с другом не было настолько длительным.

Постоялые дворы мелькали один за другим, не отличаясь ничем, кроме количества крыс в подвале, жёсткости постелей, красочности ругани, которой трактирщик посыпал не желающих платить постояльцев, да качества подаваемой пищи, которое колебалось от «невозможно есть» до «терпимо». В дороге или за трапезой Леон развлекал свою спутницу историями из прошлой жизни: рассказал ей и про своё сиротское детство, и про гвардейскую юность, и про де Жюссака, ставшего его наставником, и даже про некоторые подробности погони за детьми мушкетёров, опущенные им в предыдущем рассказе. Некоторые истории были невыносимо грустны, другие — смешны до слёз и неприличны, но Эжени не упрекала Леона — в самые непристойные моменты она деликатно опускала глаза и прикусывала губы, чтобы сдержать рвущийся наружу смех.

Сама она тоже кое-что рассказывала — о своём детстве, проведённом среди тенистых лесов, зелёных лугов и журчащих рек, о первых неловких попытках колдовать, о матери, рассказывавшей маленькой Эжени сказки про нечистую силу, храбрых рыцарей, злых ведьм и очарованных дев, об отце, который научил её ездить верхом и стрелять из пистолета. Такие истории скрашивали долгий путь и томительные вечера в трактирах и постоялых дворах, помогали не пасть духом, но Леон чувствовал незнакомое ему ранее смущение, встречаясь глазами с Эжени или видя её сверкающие белые зубы, когда она смеялась над очередной его историей. Она теперь стала улыбаться и смеяться гораздо чаще, и это можно было бы посчитать добрым знаком, но сын Портоса не мог спокойно смотреть на эту улыбку.

Это чувство возникло в нём в ту самую ночь, когда Эжени пришла за ним в ночной лес, бесстрашно прошла сквозь ряды нечисти и вышла в центр круга, одетая лишь в рубашку и пару нижних юбок, чтобы сплясать танец и спасти жизнь Мишеля Буше. Было ли дело в том, что Леон впервые увидел её почти без одежды, или в той мрачной истории, что она поведала ему несколько месяцев назад, или в беспросветном одиночестве, преследовавшем его последние годы, а если смотреть шире — то и всю жизнь, он не знал. Доподлинно бывший капитан знал только одно — его тянуло к Эжени, манило, влекло так, как если бы она сама была лесной нимфой, зазывающей проходящих мимо путников своим нежным пением, а Леон — тем самым заблудившимся путником.

Раньше он уважал Эжени за её храбрость и стремление защитить слабых, восхищался её умом и умением держать себя в руках в минуту опасности, желал оберегать и защищать её, теперь же к этим чувствам добавилось иное, самое простое из всех и в то же время самое опасное, — плотское чувство. Да, эта хрупкая печальная девушка, кажущаяся такой серьёзной и далёкой от всего земного, вызывала у Леона желание, и в то же время он понимал, что никогда не посмеет не то что прикоснуться к ней, но даже заговорить об этом. Стоит ему хоть как-то проявить свои истинные чувства, Эжени с отвращением оттолкнёт его — хорошо если только в переносном смысле, а то может ведь и отбросить Леона, как она сделала это с Антуаном де Лавуалем… «Она видит во мне надёжного спутника и защитника, что же будет, если она узнает, что ночами я мечтаю о ней?» — терзался бывший капитан. «Должно быть, возненавидит меня, решит, что я ничем не лучше де Лавуаля, Жиля Тома или священника-убийцы. Конечно, я никогда не причиню ей вреда, но после пережитого насилия одна мысль о том, что кто-то хочет овладеть ей, должна вызывать у неё отвращение. Чудо ещё, что Эжени спокойно перенесла мои прикосновения, когда я тащил её прочь с холма! Наверное, она просто была слишком измучена».

Думать о том, что Эжени, возможно, сама испытывает к своему стражнику нечто большее, чем дружеское расположение, и была бы не против, если бы он коснулся её, Леон себе запрещал. Это было бы слишком хорошо, было бы слишком невероятным везением, а везение на пути сына Портоса встречалось реже, чем лучи солнца на небе в эти хмурые мартовские дни.

За такими размышлениями, разговорами обо всём и ни о чём и рассказами о жизни путь пролетел быстро, и вскоре Эжени с Леоном приближались к замку шевалье де Матиньи. Он был больше, чем замок Эжени, и издалека казался весьма внушительным, но при приближении становились видны и потёки на стенах из серого камня, и зелёные полоски мха, и выщерблины на ступеньках. Здание конюшни — всё какое-то скособоченное, с покосившейся крышей — тоже не вызывало особого доверия, но путникам пришлось спешиться и отдать лошадей в руки конюха — крупного седобородого мужчины, который был слегка горбат, но при этом имел невероятно важный вид.

— Мадемуазель де Сен-Мартен! — хозяин замка сам вышел к ним навстречу, сияя лицом и поспешно поправляя ярко-алый плащ. — Вы прибыли! Я получил ваше письмо, но не знал, что вы прибудете так скоро.

Эжени действительно известила владельца замка письмом, что в самом скором времени приедет к нему и сделает всё возможное, чтобы избавиться от надоедливого привидения. Она чуть потупилась и изящно присела.

— Шевалье де Матиньи… Кажется, когда мы виделись в последний раз, нам было лет пять.

— Вы с тех пор расцвели, как самый прекрасный цветок! — заверил её де Матиньи, раскланиваясь. Потом он выпрямился и повернулся к Леону, глядя на него с вопросом в глазах.

— Леон Лебренн, мой помощник, — представила его девушка. — Он уже оказал мне неоценимую помощь в нескольких делах, связанных… э… с неприятными событиями в моих краях.

Леон молча кивнул, исподлобья глядя на де Матиньи. Ему с первого взгляда не понравился этот молодой человек. Высокий, но склонный к полноте и рыхлый, он всем своим обликом — круглым бело-розовым лицом, носом с широкими ноздрями, светлыми волосами и бесцветными ресницами — напоминал поросёнка. Яркий плащ ничуть не добавлял ему красоты и выглядел скорее безвкусным, а манера беспрестанно рассыпаться в комплиментах казалась Леону неприятной ещё со времени получения письма. Кроме того, на спутника Эжени Луи де Матиньи взирал с явной неприязнью и удивлением, будто недоумевая, зачем тот приехал в его владения.

«Он явно хотел, чтобы Эжени приехала одна», — подумал бывший капитан. «И это означает, что мне ни в коем случае нельзя упускать её из виду. Если повторится история с Антуаном де Лавуалем, она не переживёт, а я себе не прощу». Следом за этой мыслью пришла другая, совсем нежданная: «Ты что, ревнуешь её? Этот недоносок сделал ей пару-тройку комплиментов, и ты уже готов обвинить его во всех смертных грехах и заколоть? Право, Леон, это уже болезнь!».

Луи де Матиньи проводил гостей в замок — перед Эжени он постоянно раскланивался и не уставал отпускать комплименты, Леона же словно перестал замечать. Замок, надо сказать, произвёл на сына Портоса удручающее впечатление: то ли он с самого начала стал враждебным к де Матиньи и всему, что было с ним связано, то ли замок и впрямь оставлял желать лучшего. По сравнению с обиталищем Эжени, где всё было просто, строго и скупо, в неярких цветах, среди которых преобладал серый, недорого и неброско, но элегантно, имение де Матиньи казалось переполненным яркими и кричащими красками. Позолота, лепнина, дорогие, но потрёпанные и вытертые ткани, мебель из ценных пород дерева, покрытая пылью, усеянная царапинами, с потёками и даже следами огня, потёки на стенах… Замок Эжени, в первые дни производивший мрачное впечатление, теперь показался Леону неожиданно уютным, и ему захотелось поскорее вернуться туда.

Де Матиньи тем временем провёл их в гостиную, где на широком столе стояла золочёная клетка, а в ней топорщил хохолок большой зелёный попугай. При виде гостей он покосился на них чёрным глазом, разинул внушительный клюв и изрёк:

— Пр-р-р-р-иветствую!

— Какая прелесть! — Эжени захлопала в ладоши и только что не подпрыгнула на месте от восторга.

— Это Жакоб, который скрашивает мои часы одиночества, — де Матиньи провёл пальцем по прутьям клетки, и Жакоб защёлкал клювом. — Поразительно умная птица! Запоминает всё, что при нём скажут, и может повторить в самый неподходящий момент, так что при нём нужно держать ухо востро и не болтать лишнего!

— Где вы достали его, шевалье де Матиньи? — Эжени не могла отвести взгляда от птицы, и Леон вновь почувствовал укол ревности, но тут же одёрнул себя: ревновать к попугаю было бы уж совсем глупо.

— Просто Луи, прошу вас. В конце концов, мы давние друзья… А птицу мне подарил Жакоб, мой слуга, в честь которого я и назвал попугая, — де Матиньи широко улыбнулся, и на какой-то момент его круглое лицо даже стало менее неприятным. — Понятия не имею, где он его достал. Должно быть, купил у бродячих торговцев, спустив половину своего жалованья. Жакоб славный малый, но удивительно непрактичен, — он снова повернулся к Эжени. — Вы, наверное, устали с дороги? Проголодались? Отужинаете вместе со мной или желаете отдохнуть?

Эжени, прежде чем ответить, бросила вопросительный взгляд в сторону Леона — тот слегка пожал плечами, давая понять, что ему всё равно.

— Отужинаю, — решительно сказала она. — Заодно выслушаю ваш рассказ о событиях, связанных с привидением.

***

Луи де Матиньи выглядел человеком, любящим плотно поесть и знающим толк в кулинарных изысках. Когда Леон и Эжени вошли в столовую, оказалось, что первое впечатление не было обманчивым. На столе, словно по мановению волшебной палочки, одно за другим появлялись кушанья: суп из моллюсков, устрицы, жаркое из баранины, мясной паштет, острый козий сыр и сладкие булочки. Сопровождалось всё это великолепие прекрасным анжуйским вином. Эжени попробовала всего понемножку, разрумянилась, повеселела, да и Леону после утоления голода хозяин перестал казаться столь противным. Де Матиньи тоже уделял еде достаточно внимания, но при этом успевал и весело, хоть не всегда впопад, шутить, и перемигиваться со слугой, делая ему какие-то таинственные знаки, и рассказывать историю о привидении. Слуга, крепко сложенный молодой человек, чья смуглая кожа, чёрные волосы и огненно-чёрные глаза выдавали не то гасконское, не то цыганское происхождение, ловко подавал блюда, подливал вино и при этом почти не отводил мрачного настороженного взгляда от Эжени. Похоже он, в отличие от господина, совсем не был рад прибытию в замок незнакомки.

— Так что же всё-таки представляет собой эта загадочная Дева в белом? — Эжени оторвалась от жаркого и с любопытством посмотрела на хозяина замка.

— Если бы я знал! — тот покосился в сторону, куда удалился слуга, и чуть понизил голос. — Не стоит говорить о таком при слугах. Жакоб храбрится, но старая Марта и конюх Жан боятся даже лишний раз заговорить о ней. Того и гляди сбегут, бросят меня здесь одного… а куда мне бежать? К одному из моих друзей — таких же повес и бездельников, как и я? Рассказать им, что меня выгнало из собственного замка привидение? В лучшем случае они поднимут меня на смех, в худшем — посчитают сумасшедшим, — он помрачнел.

— Как она выглядит, эта Дева в белом? Где появляется? Оставляет ли какие-нибудь следы? — Эжени задавала вопросы один за другим.

— О, вы так обстоятельно подходите к делу, мадемуазель де Сен-Мартен! — Луи слабо усмехнулся. — Сейчас, в спокойной обстановке, я, пожалуй, смогу ответить на ваши вопросы, но тогда, когда я впервые увидел её в слабом свете свечи, я был так ошарашен и напуган, что едва не лишился дара речи. Как она выглядит, вы спросили? Это женщина, женщина в белом платье старинного покроя и плаще с капюшоном, который всегда скрывает её лицо. Она является в коридорах, чаще всего в коридоре второго этажа, том, который ведёт в библиотеку. Что касается следов… какие следы может оставлять бесплотный дух?

— Сажа, пепел, несмываемые следы крови, — предположил Леон, на миг отвлёкшись от паштета. Де Матиньи посмотрел на него с таким изумлением, словно вообще забыл о его существовании.

— Нет, никаких следов она не оставляла, — сухо проговорил он.

— Когда вы впервые увидели Деву в белом? — Эжени отпила из бокала.

— Больше месяца назад, если память мне не изменяет — а я, признаться, перестал в последнее время надеяться на свою память. Как-то ночью мне не спалось, и я вышел… ну что греха таить! Вышел перекусить кое-чем из кладовой. Ох, каюсь, чревоугодие — один из семи смертных грехов, но кто из нас не грешен? Я шёл по тому самому коридору, как вдруг меня охватила дрожь, словно ледяной ветер подул из всех щелей разом. Я ещё успел подумать, что надо бы велеть Жакобу заделать дыры в стенах, когда передо мной явилась она.

Де Матиньи вздрогнул, отгоняя жуткое воспоминание.

— Она стояла, хотя нет, висела передо мной, и ноги её не касались земли, а сквозь её тело можно было видеть камень стены, клянусь вам! Белый плащ колыхался, будто от ветра, а из-под низко надвинутого капюшона доносились жалобные протяжные всхлипы. Я сразу понял, что передо мной призрак, хотя раньше никогда не видел их и вообще не верил в их существование. Не помню, что я сделал… Кажется, махнул в её сторону рукой с подсвечником, потом перекрестился, — он тут же повторил этот жест. — Она ушла в стену и растаяла, а я ещё долго не мог прийти в себя. Когда мои ноги вновь смогли служить мне, я добрался до своей спальни, заперся там — как будто стены могут защитить от бесплотного духа! — и молился всю ночь. Уснул я уже под утро…

— Вы рассказали об этом кому-нибудь? — участливо спросила Эжени.

— Нет, — Луи стыдливо опустил глаза. — Я боялся, что мне не поверят, высмеют, примут за сумасшедшего… Кроме того, я надеялся, что это всего лишь жуткий сон, хотя в глубине души понимал, что это не так. Но через пару дней Марта влетела ко мне с диким криком — я и не подозревал, что она, в её-то возрасте, может так быстро бегать! Дева в белом явилась ей на лестнице, и бедная Марта едва не упала, уронив корзину со свежевыстиранным бельём. А на следующий день Жакоб увидел её в том же самом коридоре. Он парень не робкого десятка и запустил в привидение своим башмаком…

У Эжени вырвался приглушённый смешок.

— … но башмак пролетел сквозь призрачную фигуру и ударился о стену, а она с жалобным плачем побежала прочь. Жакоб не трус, я повторяю вам, но его смуглое лицо было серым от страха, когда он рассказывал мне об этом.

Де Матиньи огляделся по сторонам, словно Дева в белом могла появиться в столовой в любую минуту.

— Чтобы отвлечься и забыться, я пригласил своих друзей и закатил пирушку, но наше веселье было омрачено. Дева в белом явилась Жюльену де Лассалю, самому юному из моих друзей. Он был слегка… хотя какое там слегка… сильно нетрезв, принял её за живую женщину и погнался, чтобы заключить её в свои объятия.

На этот раз смешок вырвался у Леона. Луи укоризненно посмотрел на него.

— Он пролетел сквозь неё и свалился с лестницы. Слава Богу, остался жив и даже не сломал ни одной кости — пьяниц Бог любит… Но друзья решили, что это какая-то дурная шутка с моей стороны, и покинули мой дом. Напрасно я старался убедить их, что призраки существуют, — никто не хотел мне верить.

Де Матиньи горестно вздохнул и закончил свой рассказ, глядя на гостей блестящими от слёз глазами.

— Теперь я живу в страхе и каждую ночь, смыкая глаза, боюсь, что Дева в белом придёт за мной, и наутро я их уже не открою. Я лишился друзей и в скором времени могу лишиться слуг. Я приглашал священника, он освятил мой замок, но Дева в белом продолжает являться мне! Я не знаю, как долго я ещё выдержу, и прошу прощения за то, что перекладываю свои беды на хрупкие женские плечи, — он печально посмотрел на Эжени.

— Вы пытались поговорить с Девой в белом? — кажется, девушка была уязвлена последними словами де Матиньи. — Выяснить, что она хочет?

— Разговаривать с привидением? — тот уставился на гостью с неподдельным ужасом. — Боже упаси! Мне и видеть-то её лишний раз страшно!

— Почему? — полюбопытствовал Леон, отрываясь от козьего сыра. — Она так безобразна? Вы говорили, что её лицо скрыто под капюшоном, значит, вы его не видели.

— Но это же привидение! — негодующе воскликнул Луи. — Бесплотный дух из мира теней! Она может утянуть меня за собой в этот мир!

— Ни разу не слышала о таком в легендах, — покачала головой Эжени. — Призраки могут пугать живых, это да, но им не под силу затянуть человека в потусторонний мир. Дева в белом не говорит ничего членораздельного?

— Не говорит, — ответил де Матиньи. — Только плачет и стенает, да так, что эхо отдаётся от стен.

— Она являлась вам, вашим слугам и вашим друзьям только ночью или днём тоже? — спросила Эжени.

— Ночью или поздно вечером, в сумерках… хотя Жакобу Дева в белом, кажется, явилась на рассвете, — Луи с тревогой посмотрел на свою собеседницу. — Господи, не хватало только, чтобы она приходила ко мне и днём! Призраки ведь всегда пугают своих жертв только ночью, ночь — их стихия, а от света солнца они прячутся!

Леон, вспомнивший призрака Филиппа Тома, многое мог бы возразить на этот счёт, но благоразумно решил промолчать, тем более что Эжени кинула на него быстрый взгляд.

— А у вас есть предположения, кто бы это мог быть? — она почему-то нахмурилась.

— Нет, откуда? Мало ли какая неприкаянная душа забрела в мой дом?

— Но в письме вы назвали её молодой женщиной, — напомнила Эжени. — Как вы поняли, что она молода, если ни разу не видели её лица?

— Даже и не знаю, — растерянно протянул Луи, и его лицо приобрело озадаченное выражение. — Наверное, потому что старуха не сможет двигаться так быстро… хотя о чём я говорю, это же привидение! Да я и сам только что утверждал нечто совершенно обратное о старой Марте. Но голос Девы в белом, когда она стенает… звучит как молодой. Конечно, я могу и ошибаться…

Он замолчал, напряжённо о чём-то размышляя, а потом вдруг резко вскинул голову.

— Знаете, мадемуазель де Сен-Мартен, а я догадываюсь, кем может быть эта Дева в белом! Хотя лично я всегда думал, что это старинная семейная легенда… но легенды ведь основаны на историях из жизни, верно? Моя прабабка… или прапрабабка… вот когда я пожалел, что не знаю нашего семейного древа! Словом, одна из моих предков, Элеонора де Матиньи… не помню, как её звали в девичестве… по легенде, была убита своим мужем, Симоном де Матиньи. Она была молода и красива, и муж, который был намного старше, взревновал… а возможно, она и в самом деле изменила ему. Он то ли заколол её кинжалом, то ли задушил, а тело закопал в саду или, по другой версии, сжёг.

— Его судили? — губы Эжени сжались в тонкую линию.

— Кажется, нет. В то время, как и сейчас, мы все жили очень обособленно, и ему удалось скрыть своё преступление. Слуг Симон подкупил или запугал, родственникам и знакомым соврал, что Элеонора скончалась от болезни или от несчастного случая. До этой трагедии она успела родить сына, так что род де Матиньи не прервался. Симон продолжал жить так же уединённо и больше не женился. Правда об убийстве всё равно выплыла наружу — уже после его смерти. Но мы все всегда относились к этому как к легенде, сказке, которую сочинили, чтобы приукрасить скучную действительность. Неужели и правда…

Луи де Матиньи снова быстро огляделся.

— Неужели это призрак моей далёкой родственницы взывает о мести? Но если и так, что я могу сделать для неё? Симон де Матиньи давно умер, он теперь в мире духов вместе с ней!

— Попробуйте найти в библиотеке, или в письмах ваших родных, если вы их храните, или где угодно сведения об Элеоноре де Матиньи, — ответила Эжени. — Чем больше мы узнаем о ней, тем лучше сможем понять, чего она хочет — конечно, если это действительно её призрак. А если сможем понять, то сможем и договориться.

— Вы и впрямь собираетесь разговаривать с привидением? — Луи посмотрел на неё со смесью восхищения и ужаса во взгляде. — Вы ещё более бесстрашны, чем о вас говорят!

— Поверьте, призраки вовсе не так страшны, как их малюют, — Эжени скромно опустила глаза. — Они не могут утянуть под воду, как ундины, впиться клыками, как вампиры или оборотни, зачаровать и увести за собой, как духи леса… Они просто бесплотные создания, только и всего.

— Но иногда они могут создать ветер, раздуть огонь и разжечь пожар, — брякнул Леон, вспомнив своего отца и пожар, устроенный Портосом в его собственном замке. Луи де Матиньи, побледневший уже после слов о вампирах, вздрогнул всем телом и затряс головой.

— Нет, нет, нет! Простите, но сегодня я не желаю больше слышать ни слова о призраках или другой нечистой силе! Разумеется, мадемуазель де Сен-Мартен, я сделаю всё, что в моих силах, разыщу все сведения, какие только смогу, но охотиться за привидениями — нет, увольте! И заклинаю вас: будьте осторожны!

Эжени клятвенно заверила хозяина, что она не собирается бегать за Девой в белом и падать с лестниц, но завершение ужина всё равно стало каким-то скомканным. Закончив трапезу, Луи де Матиньи попрощался с гостями и поспешно скрылся, велев Жакобу показать Леону и Эжени их комнаты.

Комната, доставшаяся бывшему капитану, была маленькой и скудно обставленной, но его это не заботило. Оставив в ней шляпу, плащ, перчатки и — после некоторого колебания — шпагу, он направился на поиски Эжени. Уже совсем стемнело, и Леон догадывался, что девушка может быть только в одном месте — в коридоре второго этажа, ведущем в библиотеку.

Там он её и обнаружил. Эжени стояла возле лестницы, завернувшись в тёплую накидку нежно-голубого цвета, и разглядывала коридор, склоняя голову то к правому, то к левому плечу. При звуке шагов она вздрогнула и резко развернулась, но тут же обрадованно улыбнулась Леону.

— Я знала, что вы не оставите меня одну! Так что вы об этом думаете, господин капитан?

— Похоже, что шевалье де Матиньи действительно чем-то напуган, — мрачно ответил он. — Если, конечно, не притворяется… но я не вижу смысла придумывать такую запутанную историю и убеждать нас в её правдивости. Разве что он хотел выманить вас из ваших владений… но зачем?

— Завтра утром непременно поговорю со служанкой и кучером, — пообещала Эжени. — Вы же, Леон, возьмите на себя слугу Жакоба — кажется, меня он по какой-то причине невзлюбил. Расспросите его о привидении. Луи пусть покопается в библиотеке, поищет сведения об Элеоноре де Матиньи. Если её дух не явится сам, попробуем вызвать его и поговорить. Может, ей всего-то и нужно, чтобы её тело получило достойное погребение…

Она хотела сказать ещё что-то, но не успела. В библиотеке что-то хлопнуло, по коридору пронёсся порыв ледяного ветра, а затем раздался женский плач — стонущий, надрывный, протяжный, заставляющий сердце сжиматься от боли и страха. Затем в сумраке коридора возникла полупрозрачная женская фигура, с ног до головы укутанная в белый плащ. Она заскользила к Леону и Эжени, слегка кренясь вправо, а терзающий сердце плач раздавался словно отовсюду сразу, отдаваясь от стен и множась эхом. Леон невольно вздрогнул и потянулся к отсутствующей шпаге, хотя умом понимал, что холодное железо ничем не поможет против привидения.

Дева в белом простёрла к ним руки — не то в мольбе, не то в предостережении. Эжени, на мгновение оцепеневшая, бросила вперёд, споткнулась и едва не упала, запутавшись ногами в упавшей на пол накидке, но удержалась и тоже протянула руки, подражая жесту призрака.

— Дева в белом, ответь! Ты ли та, кто при жизни носила имя Элеонора де Матиньи? Живая или мёртвая, прежняя или другая, ответь мне: чего ты хочешь?

Плач резко оборвался. Привидение ещё несколько секунд стояло, покачиваясь в неверном свете светильников, а затем исчезло — даже не прошло сквозь стену, а просто погасло, как огонёк задутой свечи, и к тому времени, когда Эжени добежала до того места, где стояла Дева в белом, на нём не осталось и следа загадочной ночной гостьи.

Глава XX. Тень в роще, мыши в постели

Разумеется, вечернее происшествие глубоко потрясло Эжени и лишило её возможности спокойно уснуть, так что первую ночь под крышей Луи де Матиньи она провела почти без сна, ворочаясь в постели, прислушиваясь к малейшему шороху, доносящемуся из коридора, и глядя в окно на холодный лик луны. После столкновения с призраком, ожидаемого, но от этого не ставшего менее волнующим, они с Леоном, конечно же, осмотрели коридор, стену и место, на котором возникла Дева в белом, но не обнаружили никаких следов. Эжени добежала до библиотеки и подёргала дверь, но та была заперта. Спустившийся на шум из своей спальни Луи сделался белее мела, когда гости рассказали ему о случившемся, перекрестился и принялся бормотать молитву. Толку от него было немного, и Эжени с бывшим капитаном, так ничего и не добившись, разошлись по своим комнатам.

На следующее утро, насытившись весьма вкусным и обильным завтраком (свежий хлеб, варёные яйца, паштет, сыр и молоко, а на десерт — те же сладкие булочки, что подавались за ужином), Эжени и Леон приступили к осуществлению вчерашнего плана. Девушка, чтобы не отвлекать слуг от работы, сначала пошла на конюшню к Жану, а затем на кухню к занимавшейся стряпнёй Марте, Леон же отправился на поиски Жакоба. Марта и Жан, как вскоре выяснилось, уже более двадцати лет состояли в браке и твёрдо придерживались мнения, что муж и жена — одна сатана. Конюх, несмотря на свой важный вид, явно побаивался суровой супруги и сразу заявил, что он привидения не видел, но во всём доверяет Марте, и если она решит уйти от господина де Матиньи, значит, так тому и быть.

— Место здесь хорошее, жаловаться не приходится. Про господина Луи тоже ничего дурного сказать не могу, платит исправно, но если уж в его замке и впрямь завелась такая нечисть, лучше держаться подальше, — рассказывал он, степенно кивая седой головой. Поняв, что от конюха она вряд ли узнает что-нибудь новое, Эжени зашагала на кухню.

Марта, дородная румяная женщина одних лет с Жаном, беспрестанно находилась в движении — месила тесто, раскатывала, складывала, защипывала, что-то резала, бросала в котёл, помешивала… Эжени невольно засмотрелась на быстрые и проворные движения служанки, хотя та явно занервничала, едва только речь зашла о привидении, и руки её стали слегка дрожать.

— Ох, и не спрашивайте, госпожа! Я такого страху натерпелось, какого ни разу в жизни не было! Верите ли — молодая взбесившегося коня не испугалась, схватила его за узду, да он и остановился! А тут такой страх меня взял — чуть с лестницы не упала, полетела к господину Луи, как на крыльях! Уйду я, ей-богу, уйду и Жана с собой заберу! Жакоб говорит, что нечего этих призраков бояться, да только что он может понимать-то, мальчишка!

— Где вы увидели Деву в белом? — спросила Эжени. — В коридоре, ведущем в библиотеку?

— Да нет же, говорю — на лестнице это было!

— На лестнице, ведущей на второй этаж? К тому самому коридору?

— На той, госпожа, на той! Я иду, несу в руках корзину с бельём, уже спустилась почти, вдруг слышу — сзади не то плач, не то вой, да жалобно так, как собака скулит. Оборачиваюсь — святая Дева! — Марта перекрестилась испачканной в муке рукой. — Стоит женщина, вся в белом, накидка по ступеням стелется, стоит и плачет, да так, что сердце рвётся! Ну я, конечно, корзину уронила и метнулась к господину Луи. Он, слава Богу, поверил мне, прибежал, да только там никого уже не было. Ох, ладно хоть выяснилось, что хозяин раньше её тоже видел, а то бы решил, что я с ума спятила!

— Она была прозрачная, Дева в белом? Сквозь неё было видно стену, лестницу? — Эжени уставилась за окно, в серое мартовское небо, пытаясь представить себе картину появления призрака.

— Не припомню, — Марта потрясла головой. — Должно быть, каким же им ещё быть, этим привидениям-то? — она снова перекрестилась.

— Когда вы её встретили? Вечером, в сумерках?

— Вечером, госпожа, и после я всю ночь глаз не сомкнула! — подтвердила Марта. — Дурное это место, нечистое, раз даже священник не помог! Уезжать вам надо, госпожа, и нам всем, и господину Луи тоже, иначе она нас в покое не оставит!

Не получив от служанки никаких особенно важных сведений, Эжени отправилась на поиски Леона и вскоре нашла его в гостиной — он стоял, вертя в руках шпагу и задумчиво разглядывая клетку с попугаем. При звуке шагов он обернулся.

— Мадемуазель, — бывший капитан кивнул ей. — Вот думаю, нельзя ли научить Жакоба паре-тройке бранных слов.

— Зачем? — она удивлённо приподняла брови.

— Просто так, — он пожал плечами. — Представьте, как будет смущён де Матиньи, когда захочет похвастаться перед гостями своим питомцем, а тот начнёт изрыгать матросские ругательства!

— Это плохая шутка, — покачала головой Эжени. — Вы, кажется, с первого взгляда невзлюбили Луи, и мне непонятна причина этой нелюбви.

— Он трус, — хмуро бросил Леон. — Не смог сам разобраться с привидением и решил свалить это на хрупкие плечи молодой девушки. Да-да, можешь передать это твоему хозяину слово в слово, — добавил он, обращаясь к попугаю.

— Не такие уж они и хрупкие, — её задела эта фраза, уже дважды произнесённая в её адрес. — Ладно Луи, он меня совсем не знает, но от вас такое слышать даже обидно! Была бы я хрупкой — не смогла бы танцевать всю ночь напролёт… — она взглянула на попугая и осеклась, — на осеннем балу.

— Простите, — Леон смиренно склонил голову.

— И потом, как вы предлагаете разбираться с привидением человеку, который ничего или почти ничего не знает о них? Вот вы — что бы вы стали делать, если бы в вашем замке завелось привидение?

— Я? — Леон усмехнулся, видимо, на миг представив полуразрушенное поместье Портоса и среди руин — полупрозрачные фигуры отца и де Жюссака, осыпающие друг друга проклятьями. — Я бы прежде всего попробовал выяснить, что у неё под капюшоном. Если она молода и хороша собой, то не так уж плохо проводить длинные зимние вечера в компании такой женщины, даже если она и призрак! И конечно, я не стал бы никого звать, чтобы выгнать её из замка!

— Вы не всерьёз, — вздохнула Эжени и пошла к выходу, Леон зашагал следом. За пределами гостиной, где попугай уже не мог их услышать, девушка развернулась к капитану и требовательно посмотрела на него.

— Ну, так что там с Жакобом? С тем, который слуга, — уточнила она, и Леон усмехнулся, однако тут же вновь помрачнел.

— Попугай куда более разговорчив, чем он. Из слуги слова не вытянешь. О привидении рассказывает скупо, описывает его в целом так же, как де Матиньи — длинное белое платье, плащ, закрытое лицо, прозрачное тело. Клянётся, что не оставит своего господина в беде, что никакие призраки не заставят его покинуть этот дом. Похоже, он очень привязан к де Матиньи.

— Марта говорила, что Жакоб уговаривал её с мужем не бояться Девы в белом и остаться, — кивнула Эжени. — Что ж, значит, он храбрый юноша. Вы не выяснили, почему он смотрит на меня волком?

— Возможно, боится, что вы намерены выйти замуж за де Матиньи, стать хозяйкой замка и установить здесь свои порядки, а его выгнать прочь, — пожал плечами Леон. Эжени не сумела сдержать гримасу отвращения.

— Я — и за Луи де Матиньи? Боже, неужели он такого низкого мнения о моём вкусе? Или думает, что я позарюсь на этот обветшавший замок с его вычурным убранством и библиотекой, которая даже не открывается? Кстати, о библиотеке: нам надо непременно попасть туда! Там могут быть ценные сведения об Элеоноре де Матиньи.

Именно с этой просьбой она немного позже, уже передав Леону основное содержание своих разговоров с конюхом и служанкой, обратилась к Луи де Матиньи, когда он спустился к ним, но хозяин замка побледнел, разволновался, затряс головой и заявил, что об этом не может быть и речи.

— Понимаете… у меня есть подозрения, что Элеонора была убита именно в библиотеке или рядом с ней. Поэтому её дух появляется возле этого места. Я понимаю, это глупо, ведь для призраков не существует стен и дверей, но я держу библиотеку закрытой, чтобы злая сила не могла вырваться из неё.

— Но сейчас день, а Дева в белом является только в сумерках! — воскликнула Эжени. — Значит, сейчас вам не стоит её бояться. И потом, она уже вырвалась, разве нет? Если её гибель как-то связана с библиотекой, мы тем более должны попасть туда, чтобы разгадать её тайну!

— Я… лучше я пойду туда один, — после некоторого замешательства проговорил Луи. — Мне не хочется подвергать вас опасности. Дева в белом уже видела вас вчера — вдруг она разозлится на чужаков? Возможно, вы правы, сейчас действительно светло, она не сможет напасть на меня, но я всё равно стараюсь проводить в библиотеке и рядом с ней как можно меньше времени.

— Призраки не могут причинить физического вреда… — начала Эжени.

— Да-да, я верю, что вы обладаете обширными познаниями в этой области, но вы ничего не знаете о Деве в белом, — перебил её де Матиньи. — Вдруг она — другой вид призраков, куда более опасный?

— Пока что она не причинила никому особого зла, — заметил до сей поры молчавший Леон.

— Если не считать того, что я лишился друзей, сна, а вскоре, возможно, лишусь слуг, рассудка и доброго имени! — вспыхнул Луи, и его поросячье лицо стало густо-розовым. — Вам-то хорошо, вы можете уехать отсюда в любой миг, а что прикажете делать мне?

— Я обещаю, что мы не уедем, пока не докопаемся до правды, — попыталась успокоить его Эжени, но де Матиньи был непреклонен. Он согласился на недолгое время зайти в библиотеку, чтобы взять кое-какие книги, кроме того, обещал перебрать старые письма, оставшиеся после его родителей, — вдруг там найдётся что-нибудь про Элеонору? Но никакие силы не могли заставить его пустить гостей в библиотеку и устроить там масштабные поиски. В конце концов Эжени отчаялась и покинула его. В замке больше делать было нечего, и она решила съездить в деревню, расспросить местных, не знают ли они легенд про Элеонору де Матиньи.

Как только они отъехали от замка, Леон, разумеется, отправившийся вместе с девушкой, высказал всё, что он думает про Луи.

— Или он действительно настолько труслив, что боится зайти в библиотеку при свете дня, или он что-то скрывает, — сын Портоса искоса посмотрел на свою спутницу. — Как вы думаете, не может де Матиньи быть сам виновен в смерти какой-нибудь женщины? Может, призрак преследует именно его?

— Тогда почему она является слугам, друзьям Луи, почему она явилась нам? Почему она плачет, но ничего не говорит? Призраки обычно пытаются указать на своих убийц — вспомните Филиппа Тома, вспомните Агнессу Сенье. Но Дева в белом ничего не говорит и никуда не указывает… если не считать того, что она появляется в одном и том же месте. Но не может быть её труп спрятан в библиотеке!

— Всё равно это очень подозрительно, — ответил Леон. — Надо всё-таки заставить де Матиньи впустить нас в библиотеку — или пробраться туда тайком. Эх, жаль, что я не остался в замке — сейчас мог бы проследить за ним…

— Это мы ещё успеем, — Эжени не верилось, что безобидный Луи, так похожий на молочного поросёнка, мог быть убийцей, хотя она прекрасно понимала, что внешность обманчива. Антуана де Лавуаля, писаного красавца, тоже было невозможно представить жестоким насильником, однако она чуть не стала его жертвой. — Но не понимаю, зачем Луи, если он и правда кого-то убил, звать нас на помощь, рискуя, что привидение тем или иным образом даст нам понять правду. И потом, Дева в белом вроде как не выказывает никакого зла по отношению к нему — просто плачет и стонет…

В деревне их ждало разочарование. Местные, конечно, уже прослышали про призрака, но почти никто не воспринимал эту историю всерьёз. В деревне Дева в белом не появлялась, легенд об Элеоноре де Матиньи и её жестоком муже никто не знал, только парочка пьяниц бормотала что-то о «белой фигуре», бродящей возле дубовой рощи. Тем не менее Эжени и Леон отправились туда, потому что больше им всё равно ехать было некуда.

Дубовая роща выглядела не столь внушительно, как представляла себе Эжени. Дубы, которым полагалось быть вековыми и мощными, на деле оказались какими-то чахлыми, изрядно потрёпанными ветром, ветви их были изломаны, а стволы испещрены чёрными провалами дупел. Было сыро и прохладно, свежий весенний ветер гулял между голыми ветками деревьев, солнце изредка проглядывало сквозь туманные облака, плотно укрывавшие небо. Роща была невелика, и когда путники пересекли её, их глазам открылся широкий овраг: из его крутых склонов кое-где торчали корни деревьев, а внизу, в непроглядной черноте, клубился туман. Эжени осторожно подошла к краю, наклонилась и посмотрела вниз — овраг казался бездонным, а перекинутый через него толстый ствол сосны отнюдь не выглядел надёжным мостом. Она поёжилась, плотнее завернулась в плащ, вернулась в рощу вслед за своим спутником и огляделась.

— Как тут неуютно… Сдаётся мне, обитать в таком месте нелегко, даже если ты и привидение.

— Я вообще не верю, что эти пьянчуги видели здесь призрака, — решительно произнёс Леон. — Или им померещилось с пьяных глаз, или кто-то подшутил над ними. И, раз уж на то пошло, я и в Деву в белом не особо-то верю.

— Но вы видели её своими глазами, как и я! — вскинулась Эжени.

— Видел, — кивнул бывший капитан. — Надо сказать, довольно впечатляющее зрелище. Но меня не покидает чувство, что нас водят за нос. Де Матиньи слишком подозрителен с этими своими тайнами, запертой библиотекой и историей об убитой прабабке. Либо кто-то очень хитро шутит над ним, либо он — над нами. Остаётся только понять, как и зачем.

— Вы полагаете, что привидение, которое мы видели, ненастоящее? — недоверчиво спросила Эжени.

Леон кивнул.

— Именно так.

— Я могла бы отличить настоящего призрака от человека, закутанного в белое покрывало, — с обидой в голосе сказала девушка. — Но ведь фигура, которую мы видели, была прозрачной! Сквозь неё было видно стену! Что вы на это скажете?

— Хитрый трюк, — пожал плечами Леон. — Зеркала, тайные ходы, игра света и тени… что-то в этом роде. Ловкие фокусники способны творить чудеса не хуже вас.

— Вы знаете способ, как можно изобразить привидение? — Эжени уставилась на него во все глаза, но Леон помотал головой.

— Знать — не знаю, но могу представить, что такой способ вообще существует.

— С такой стороны я это не рассматривала, — задумчиво протянула она. — Надо расспросить Луи, есть ли у него враги… или друзья, способные на столь жестокую шутку. Возможно, обиженный друг или обманутая возлюбленная?

Леон громко фыркнул, давая понять, что не верит в саму возможность существования у Луи де Матиньи, с его внешностью и характером, хоть какой-то возлюбленной.

— Но как это можно провернуть? Тайно пробраться в замок, подкупить слуг? Но Марта выглядит по-настоящему напуганной, и Жан тоже, хотя он даже не видел Деву в белом собственными глазами!

— Жакоб тоже, — нехотя признал Леон. — Хотя кто его разберёт… Может, он только прикидывается таким верным, а на самом деле портит хозяину жизнь. Поэтому ему так не нравится, что вы приехали в замок — вы можете разгадать его замыслы. И есть ещё один вариант, — добавил он, немного помолчав. — За всем этим стоит сам Луи де Матиньи.

— Как вы его невзлюбили! — вздохнула Эжени. — Ну зачем ему пугать своих друзей, пугать слуг, рискуя лишиться и тех, и других, а затем звать на помощь нас?

— Вас, — поправил Леон. — Я для него явно нежеланный гость.

Он хотел что-то добавить, но внезапно замер, глядя в одну точку за плечом Эжени. Та поспешно развернулась и тоже застыла.

В отдалении, между двух широких стволов, невесомо парила женская фигура. На миг Эжени показалось, что она снова видит королеву фей, и её рука уже потянулась к заколке в волосах, но белое платье незнакомки не переливалось и не сияло неземным светом, на спину не спадали волной роскошные золотые кудри, а глаза не источали мерцание. Собственно, глаз и волос вообще не было видно, потому что всю фигуру укрывал с головы до ног длинный белый плащ. Силуэт был окутан туманом, как и призрак Филиппа Тома, и сквозь него можно было легко различить очертания дубов.

На этот разДева в белом стояла молча — не было ни надрывающего сердце крика, ни эха стенаний, ни пробирающего до костей холодного дуновения. Привидение чуть колыхалось в такт порывам ветра, и Эжени чувствовала, что незнакомка внимательно наблюдает за ними из-под капюшона. На несколько мгновений она замерла от неожиданности и суеверного страха, но потом стряхнула с себя оцепенение и шагнула вперёд.

— Дева в белом, кто бы ты ни была, молю, выслушай меня! Мы не причиним тебе вреда! — едва произнеся это, Эжени осознала всю глупость своих слов, ведь причинить вред бестелесному созданию довольно сложно. Тем не менее она продолжала:

— Мы всего лишь хотим узнать правду! Живая или мёртвая, прежняя или другая, заклинаю тебя, ответь: ты — Элеонора де Матиньи?

Привидение застыло в воздухе, перестав качаться под порывами ветра, и Эжени могла поклясться, что оно удивлено столь неожиданным вопросом. Потом покрытая капюшоном голова медленно покачалась из стороны в сторону.

— Нет? А кто тогда? — от резкого и хриплого голоса Леона, раздавшегося сзади, вздрогнули обе — и Эжени, и призрачная женщина. Эжени на миг обернулась к своему спутнику, а когда она вновь повернула голову к деревьям, возле них уже никого не было.

— Дьявол! — не сдержался бывший капитан, но тут же покаянно опустил голову. — Простите. Не надо было мне вмешиваться. Может быть, её, кто бы она ни была, убил мужчина, и теперь она ненавидит всех мужчин, как ундины. Просто мне надоело стоять столбом, проглотив язык, всякий раз, когда передо мной появляется очередная нечисть.

— Ну с Агнессой Сенье вы явно сумели договориться, да и перед королевой фей не стояли, проглотив язык, — приободрила его Эжени. — Здесь нет вашей вины, Леон. Либо Дева в белом нема, либо она не хочет говорить со мной, а возможно, и то, и другое. Но зачем тогда являться нам?

— Если кто-нибудь когда-нибудь сможет понять логику привидений, ундин и другой нечисти, он смело может зваться умнейшим человеком на свете, — пробурчал Леон.

К замку они возвращались в смешанных чувствах. Прежде чем ехать назад, они тщательнейшим образом осмотрели место, на котором явилась Дева в белом, но, разумеется, не нашли ни зеркал, ни тайных ходов, а значит, выводы Леона оказались ошибочными, и привидение было настоящим. Нельзя сказать, что это сильно обрадовало Эжени. В последнее время она не могла злиться на сына Портоса — наоборот, ей хотелось защищать его всякий раз, когда он упрекал себя или просил у неё прощения, а он делал это довольно часто. Эжени предпочла бы, чтобы вся история с привидением оказалась чьей-нибудь дурной шуткой, и Леон мог бы гордиться своей проницательностью. Господи, да она была готова сама предстать перед ним в смешном свете, лишь бы развеять мрачное настроение, не покидавшее Леона в последние дни!

Луи де Матиньи встретил гостей у дверей замка и с порога печальным тоном объявил, что не нашёл ни в библиотеке, ни в письмах своих родителей никаких упоминаний об Элеоноре де Матиньи.

— Должно быть, эта старая семейная легенда передавалась из уст в уста и нигде не записывалась, — он попытался улыбнуться, чтобы его голос звучал более обнадёживающе, но не преуспел в этом.

— А возможно, она вовсе не соответствует истине, и Симон де Матиньи не убивал свою жену, — огорошила его Эжени. — Мы видели Деву в белом, и на вопрос «Ты — Элеонора де Матиньи?» она покачала головой.

Если бы в замке Луи сейчас разверзся потолок, его хозяин и то был бы менее ошарашен. Он подпрыгнул на месте, покачнулся и схватился за один из столбиков лестницы, похоже, едва устояв на ногах.

— Видели? Где?

— В дубовой роще, — ответила Эжени, краем глаза отметив, как пристально Леон наблюдает за Луи. — Нам про неё рассказал кое-кто из местных — сообщил, что в роще иногда появляется «белая фигура». Мы отправились туда, и Дева в белом весьма любезно вышла встретить нас.

— Но… Но ведь до этого она являлась только в замке! — де Матиньи огляделся и жалобно застонал. — Господи, неужели она будет преследовать меня повсюду? Скоро она начнёт являться и в дома крестьян… Она что-нибудь говорила? Указывала на что-то? Боже, я готов сам выйти и расспросить Деву в белом, лишь бы она поскорее упокоилась с миром!

— Она ничего не говорила и даже не плакала, — сказала Эжени. — Просто появилась, покачала головой в ответ на мой вопрос и исчезла, не оставив после себя никаких следов.

— Исчезла! — всплеснул руками Луи. — И это не Элеонора… Значит, все мои поиски были напрасны.

— И значит, она никак не связана именно с библиотекой, — подхватила Эжени. — Поэтому вы можете спокойно впустить нас туда!

— Хорошо… хорошо, но не думаю, что вы найдёте там что-нибудь важное, — судя по смертельно бледному лицу Луи, ему срочно требовался свежий воздух или глоток крепкого вина. Пробормотав вялые извинения, он, пошатываясь, зашагал в сторону своей комнаты. Леон проводил его презрительным взглядом, но заметил, как укоризненно на него смотрит Эжени, и попытался изобразить задумчивость.

— До конца дня поищем сведения в библиотеке, а вечером или ночью попытаемся снова поговорить с Девой в белом, если она соизволит явиться нам, — бодро сказала Эжени и отправилась в свою комнату, чтобы переодеться.

Шторы в её спальне были приспущены, от чего во всей комнате царил полумрак. Она затворила за собой дверь и уже собиралась расшнуровывать дорожное платье, как вдруг её внимание привлёк тихий шорох и попискивание. Эжени быстро огляделась, но в спальне, насколько она могла судить, не было никого, кроме неё. Она заглянула в шкаф — там было пусто. Повернулась к кровати — звуки, как ей казалось, доносились именно оттуда. Эжени опустилась на колени и заглянула под кровать, но там ничего не было. Тогда она поднялась на ноги и резким движением сдёрнула покрывало.

На кровати было ещё одно покрывало — тёмно-серое и живое. Оно вздыхало, трепетало, шевелилось и издавало тот самый писк, который привлёк внимание девушки. Вот оно зашевелилось сильнее, запищало громче и стало стремительно стекать с края кровати, и лишь тогда Эжени, с громким криком отскочившая к двери, поняла, что это были мыши — нескончаемый поток живых мышей, которые каким-то образом оказались в её постели, а теперь всеми силами старались выбраться наружу.

Глава XXI. Хромоножка Жанет

Леон только-только прилёг на кровать в отведённой ему комнате, намереваясь отдохнуть после утренней поездки в деревню, когда до ушей его донёсся приглушённый крик. «Эжени!» — с этой мыслью сын Портоса вскочил, точно подброшенный невидимой силой, подхватил шпагу и бросился прочь из спальни. Путь до комнаты девушки не занял у него много времени, и вскоре он, наплевав на правила приличия, рванул дверь и вбежал внутрь.

Эжени стояла, прижавшись к самой стене, и в ужасе глядела на свою постель. В первый миг Леон не понял, что её так напугало, но потом увидел множество маленьких серых комочков, с писком бегающих по кровати и полу.

— Мыши! — переведя взгляд на бледное лицо Эжени и её расширенные от страха глаза, он внезапно ощутил прилив ярости и, крепче схватив шпагу, кинулся вперёд, собираясь раздавить этих мерзких созданий сапогами, а тех, кто увернётся от сапог, заколоть. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как Эжени схватила его за руку.

— Не надо!

— Но они повсюду! — Леон обернулся к ней, с тревогой всматриваясь в её перепуганное лицо. Эжени всё ещё была бледна, губы у неё дрожали, но она поплотнее затворила дверь и с решительным видом шагнула к кровати.

— Я сама справлюсь.

С этими словами она закрыла глаза и вытянула руки перед собой. Вскоре кончики пальцев задрожали, плотно сжатые губы Эжени дрогнули, и Леон мог бы поклясться, что видит, как воздух рябит возле неё. Мыши запищали громче, неожиданно для себя оказавшись в воздухе, — Эжени осторожно, стараясь не уронить ни одну мышку, подняла их и перенесла на скомканное одеяло, всё ещё лежавшее на постели. Когда все не успевшие сбежать зверьки оказались на нём, она сделала несколько пассов рукой, и концы одеяла сами собой завязались в узел. Затем девушка обессиленно прислонилась к стене, не отрывая взгляда от узла, в котором попискивали и копошились мыши, упорно пытавшиеся выбраться наружу.

— Боже, как я испугалась! — она провела рукой по лбу и виновато посмотрела на Леона, который так и стоял рядом со шпагой в руках. — Вообще-то я не боюсь мышей… но когда их так много, и они появляются так неожиданно…

— Как в вашей комнате вообще оказалось столько мышей? — он огляделся по сторонам, но не обнаружил ни дыр, ни щелей настолько крупных, чтобы в них могла пролезть целая мышиная армия. — Я понимаю, одна-две, но столько…

— Хороший вопрос, — Эжени явно с трудом держалась на ногах, но не осмеливалась приблизиться к кровати и шевелящемуся на ней узлу. — Они лежали на моей постели, под одеялом, и разбежались во все стороны, едва только я отдёрнула его.

— Мерзость, — передёрнул плечами Леон.

— Ещё какая! Не думаю, что они появились здесь случайно — забрели сами и решили погреться в моей кровати.

— Их кто-то подкинул? — догадался бывший капитан. — Но кто именно? И зачем?

— А вы угадайте, — грустно усмехнулась она.

Долго гадать было незачем — ответ лежал на поверхности, и Леон уже знал его в тот миг, когда стал задавать Эжени вопросы.

— Кто-то посторонний вряд ли мог пробраться в замок, — тем не менее начал рассуждать он. — Надо было не только пробраться, но и выяснить, в какой комнате вы поселились, наловить мышей, незаметно принести их и выпустить на кровать… Это мог сделать кто-то из слуг, но Марта и Жан слишком стары и слишком медленно двигаются, чтобы ловить мышей голыми руками, — ведь непохоже, чтобы эти мыши побывали в мышеловках. Они, насколько я могу судить, вполне целы и невредимы. Де Матиньи вряд ли бы сам стал пачкаться, ловя мышей, да ему и трудновато было бы это сделать, с его-то комплекцией… Остаётся только Жакоб.

— Который почему-то с первого взгляда меня невзлюбил, — кивнула Эжени. Её лицо постепенно вновь приобретало утерянные краски, да и голос звучал уже не так слабо, но у Леона всё равно сжалось сердце при мысли о том страхе, который ей довелось пережить. Конечно, с ней случались и куда более ужасные вещи, но столкнуться с чем-то пугающим здесь, в замке, где Эжени, несмотря на близость Девы в белом, способной появиться в любой момент, чувствовала себя в безопасности… Леон скрипнул зубами и только сейчас понял, что изо всех сил сжимает левую руку в кулак, а правой так же крепко стискивает эфес шпаги.

— Я убью его, — вполголоса проговорил он. — А потом расскажу всё де Матиньи, и он выгонит чёртова Жакоба из замка!

— Мы не можем знать точно, что это он, и у нас нет никаких доказательств, — остудила его пыл Эжени. — Луи так нуждается в слугах, что может не поверить нам или сделать вид, что не поверил, и оставить Жакоба при себе. Кроме того… наверное, я заразилась вашим недоверием к Луи, но ведь это он мог отдать приказ подложить мышей мне в постель. Зачем — не знаю, ума не приложу… Разве что он хотел избавиться от меня, надеялся, что я перепугаюсь до полусмерти и сбегу из замка, уеду домой. Но зачем самому приглашать меня, а потом пытаться выгнать, да ещё и таким странным способом? В конце концов, Луи ведь мог просто попросить нас уехать, сказать, что более не нуждается в моей помощи и намерен разобраться с привидением сам.

— Я могу выбросить этих мышей ему в постель, — мрачным тоном заявил Леон, глядя на слабо шевелящееся одеяло.

— Не смейте! — всполошилась Эжени. — Тогда Луи нас точно прогонит, и мы не узнаем правды о Деве в белом. И пожалейте бедных мышей! Знаете, Леон, если уж так хотите мне помочь, то отнесите этот узел в подвал и выпустите несчастных мышек на волю. Одеяло потом отнесите обратно сюда, а я сейчас разыщу Марту и попрошу перестелить мою постель. И никому ни слова о случившемся! Не хочу, чтобы Луи знал, что я хоть ненадолго, но всё-таки испугалась обыкновенных мышей. Он будет считать меня слабой и станет твердить про «хрупкие женские плечи» в два раза чаще.

Так они и поступили. Леону пришлось немного поплутать по закоулкам замка де Матиньи, прежде чем он добрался до подвала, но по пути ему не встретились ни слуги, ни хозяин, ни призрак. Отворив дверь в подвал, бывший капитан развязал концы одеяла, поморщившись, вытряхнул из него мышей и, стараясь не прислушиваться к писку, с которым они кинулись в своё убежище, зашагал обратно, держа в руках скомканное одеяло, которое, к счастью, не успело пропитаться мышиным запахом. Он не знал, что Эжени сказала Марте, чтобы не вызвать подозрений, но служанка вскоре появилась, отдуваясь после подъёма по лестнице, и принялась перестилать постель. Леон же с Эжени отправился на поиски Жакоба.

Молодого человека они обнаружили на крыльце — он сидел, насвистывая какую-то мелодичную песенку, и чистил сапоги своего господина. Леон не стал долго раздумывать и тратить время на разговоры — он спрыгнул с крыльца, не пройдя все ступеньки до конца, подбежал к Жакобу, схватил за шиворот и, выбив у слуги из рук сапог, толкнул на ступеньки. Рядом что-то негодующе вскрикнула Эжени, Жакоб рванулся, едва не лишившись воротника, вырвался и отскочил, глядя на бывшего капитана с гневом и недоумением.

— Мыши в постели — твоих рук дело? — прохрипел Леон.

— Какие мыши? — Жакоб переводил горящий взгляд чёрных глаз с него на Эжени и обратно. — О чём вы?

— Кто-то подкинул целое полчище мышей в постель госпожи Эжени, и у меня есть все основания полагать, что это был ты, — Леон боролся с желанием выхватить шпагу и припереть юношу к стенке, приставив клинок к его горлу.

— Я? — если изумление было сыграно, то Жакоб явно был неплохим актёром. — Я даже близко не подходил к её комнате! Ею занимается Марта! Я забочусь только о господине Луи.

— Кто тогда, если не ты? По-твоему, старый горбатый Жан или старая толстая Марта, у которых куча дел в конюшне или на кухне, стали бы ловить мышей по всему замку, а потом подкидывать их в постель? Или, может, это твой господин Луи собственноручно решил устроить такой сюрприз своей гостье?

— Леон, Леон, — поспешно одёрнула его Эжени, видя, как рука её спутника тянется к эфесу шпаги.

— Может, это призрак, — буркнул Жакоб, опуская свои огненно-чёрные глаза. — Вы как будто не знаете, какие у нас здесь дела творятся. Может, это Дева в белом согнала мышей. Она ведь привидение, ей через стену пройти — раз плюнуть, для неё замков и дверей нет…

— Зачем Деве в белом посылать ко мне мышей? — спросила девушка.

— Не знаю, — слуга бросил на неё мрачный взгляд. — Может, она хочет, чтобы вы уехали. Ей не нравится, что в этом доме появились чужаки. И лучше вам послушаться её и уехать, пока ещё можно. Пока не стало слишком поздно.

— Марте и Жану ты говорил другое, — заметила Эжени. — Уговаривал их остаться, утверждал, что не стоит бояться призраков. Выходит, теперь передумал?

— Откуда вы знаете? — Жакоб вздрогнул и даже перестал с опаской коситься на шпагу, висевшую на бедре Леона, удивлённо уставившись на Эжени.

— Марта сказала, — пожала плечами та.

— Старая болтунья, — покачал головой Жакоб. — Но что ещё я мог им сказать? Они того и гляди сбежали бы, бросив господина Луи совсем одного. Нельзя было этого допустить!

— Ты так предан своему господину, — скрипнул зубами Леон. — Скажи, это он велел тебе подбросить мышей в постель Эжени? Что он задумал? Какой у него план?

— Я готов поклясться на Библии, что ничего не знаю ни о каких мышах, — в доказательство своих слов Жакоб порывисто перекрестился. — Но мой господин никогда не отдал бы подобного приказа! Когда здесь гостили его друзья, они по-разному подшучивали друг над дружкой, но господин Луи никогда бы не додумался сделать такое кому-нибудь из своих друзей!

Он немного помолчал, переводя дыхание и наблюдая то за Леоном, то за Эжени, а потом неожиданно выпалил:

— Если хотите узнать правду, спрашивайте не меня. Спрашивайте Хромоножку Жанет, что живёт в деревне.

— Кого? — не понял Леон.

— Хромоножку Жанет. Вообще она Жанет Колло, но у нас все зовут её просто Хромоножка Жанет. Уж она-то много знает про господина и его друзей!

— В каком смысле? — нахмурилась Эжени, но слуга помотал головой.

— Я и так сказал больше, чем следовало.

— Жанет была служанкой у Луи? Была его любовницей? Что их связывает? — продолжала допытываться девушка, но Жакоб, вздрогнув при слове «любовница», подхватил недочищенные сапоги и поспешно исчез внутри здания.

— Эй! — грозно крикнул ему вслед Леон. — Если с госпожой Эжени ещё раз произойдёт что-то подобное, я тебе голову снесу, понял?

На Жакоба, судя по всему, эта угроза не произвела никакого эффекта. Он только чуть вжал голову в плечи и быстрее кинулся внутрь, под тёмные своды коридоров замка. Леон ещё некоторое время стоял, сжимая шпагу и чувствуя себя полным идиотом, а Эжени укоризненно смотрела на него.

— Представьте, если он тут ни при чём, и вы только что накинулись на невиновного человека, — с упрёком в голосе сказала она.

— Невиновных не бывает, — пробормотал капитан, опуская оружие и уже жалея о своей вспышке. — В любом случае надо решить, рассказывать де Матиньи о происшествии с мышами или нет.

— Не стоит, — тут же ответила Эжени. — Если он ничего об этом не знал, то перепугается до смерти, если же знал, то он только этого и ждёт — что я побегу к нему, буду жаловаться, плакаться, негодовать… Нет уж, пусть теряется в догадках — видела ли я мышей, испугалась ли, или слуги вообще не исполнили его приказ и не подложили мне мышей.

Леон кивнул и тут вспомнил ещё об одной важной детали.

— Пока мы стоим здесь, во дворе, и никто не может нас подслушать, я должен кое-что спросить, — медленно заговорил он. — Насколько я понял из рассказа Филиппа Тома… и, если уж на то пошло, из рассказов отцов-мушкетёров, бестелесные души, застрявшие между миром живых и миром мёртвых, не могут подавать знаки живым иначе как через сны и редкие явления — голос, донёсшийся из ниоткуда, внезапно вспыхнувший огонь… Большей частью они невидимы и неслышимы для людей, да и вселяться могут не так уж часто. Но Дева в белом может становиться видимой и слышимой по собственному желанию, так?

— Так, — кивнула Эжени, и во взгляде, который она кинула на Леона, явно читалось уважение. — Вы стали разбираться во всём этом, господин дю Валлон!

— Именно поэтому я думаю, что Дева в белом ненастоящая. Уж слишком она похожа на призрака из легенд и страшных историй для детей. Белое покрывало, закрытое лицо, плач и стенания, блуждания по замку в ночи…

— Возможно, вы и правы, — лицо её сделалось задумчивым, а глаза потемнели. — Хотела бы я увидеть, какой фокус здесь использован! Но вы можете и ошибаться. Возможно, Филипп просто пробыл в мире духов недолго… хотя время у них течёт иначе, чем здесь… Как бы то ни было, он не мог явиться кому-нибудь из своих друзей или предстать пред всеми на городской площади и обвинить своего отца в убийстве — его никто не видел и не слышал. Всё, что он смог сделать, — вселиться в тело козла. А Дева в белом, должно быть, пробыла в мире мёртвых куда дольше Филиппа и умеет управлять его тонкими материями. Мне сложно говорить про это, ведь потусторонний мир, как вы сами отметили, не поддаётся человеческой логике.

— Да уж, — протянул Леон. — Получается, она и впрямь может быть более опасна, чем обычные призраки.

— Может, — кивнула Эжени, а потом посмотрела на быстро темнеющее небо. — Скоро уже сумерки, ехать к Хромоножке Жанет поздно. Остаётся только придерживаться первоначального плана: поискать сведения в библиотеке, а вечером попробовать поговорить с призраком.

Они так и поступили, но из их затеи ничего не вышло. Библиотека замка де Матиньи оказалась круглой комнаткой меньшего размера, чем библиотека Эжени, и была расположена в одной из башен. Книги не стояли ровными рядами, как солдаты на параде, а падали друг на друга, лежали на полках, выпирали из них, блестя золотистыми корешками, напоминая тех же солдат, но заглянувших в трактир и изрядно набравшихся. Пол библиотеки был устлан потёртым, но очень плотным тёмно-синим ковром с густым ворсом, который гасил любые звуки, будь то шаги или стук случайно упавшей книги. Здесь царил полумрак, который не способны были разогнать даже массивные подсвечники со множеством свечей, и комната выглядела идеальным местом для появления призрака.

Эжени и Леон нашли в библиотеке множество прелюбопытных книг, но ни одна из них не была посвящена призракам и магии, не говоря уже о том, чтобы содержать хоть какие-нибудь сведения об Элеоноре де Матиньи. От Луи не было никакого толку: он казался ещё более расстроенным и задумчивым, чем ранее, отвечал на вопросы невпопад, часто без причины вздыхал и постоянно просил у Эжени прощения за то, что доставил ей столько неудобств. Она же, в свою очередь, отвечала, что это всё пустяки, что ей в радость быть здесь и разыскивать неуловимое привидение. Де Матиньи после этих слов рассыпался в похвалах её храбрости, но похоже, не очень-то ей поверил.

Эта ночь выдалась на редкость тихой, особенно в сравнении с предыдущей: Дева в белом не являлась хозяину замка и его гостям, в коридорах стояла оглушающая тишина, не нарушаемая надрывным плачем, от библиотеки не веяло могильным холодом. Проведя почти всю ночь без сна, Эжени и Леон не нашли ничего важного и в конце концов, покинув библиотеку, отправились по своим комнатам.

***

На следующий день Эжени, твёрдо вознамерившись навестить Хромоножку Жанет, причём сделать это тайно от Луи, заглянула к нему в кабинет, чтобы убедиться, что он сегодня никуда не поедет и их пути не пересекутся. Де Матиньи сидел с несчастным видом за письменным столом, перед ним лежало множество писем и листов бумаги с подсчётами, а рядом стояла чернильница с пером. На другом маленьком столике стояла клетка, в которой увлечённо чистил свои зелёные пёрышки попугай Жакоб. При виде гостьи Луи поспешно поднялся и галантно поклонился ей.

— Мадемуазель де Сен-Мартен! К сожалению, я сегодня никак не могу быть вам полезен. Пока я охотился за призраками, накопились дела, требующие моего неотложного вмешательства, и теперь я должен с ними разобраться.

— Я никоим образом не хотела помешать вашим трудам, — заявила Эжени. — Сегодня мы с Леоном снова попытаемся расспросить деревенских жителей о призраке, а также осмотрим дубовую рощу, где нам явилась Дева в белом.

— Я прошу вас быть осторожнее, — он слегка побледнел. — Похоже, что наше привидение куда более неуловимо и непредсказуемо, чем вы думали вначале, а значит, и намного опаснее.

— Всенепременно, — пообещала она и, чтобы хоть чуть-чуть успокоить Луи, решила сменить тему. — Вижу, вы взяли с собой Жакоба, чтобы было не так скучно заниматься подсчётами?

— Эта птица теперь единственное, что скрашивает мои долгие одинокие вечера, — вздохнул де Матиньи, и Эжени на мгновение испытала острый укол жалости. Находясь в лёгком замешательстве и не зная, что сказать дальше, она подошла к клетке и рассеянно провела пальцем по прутьям. Попугай оживился, защёлкал клювом, потом распустил хохолок и неожиданно изрёк голосом, очень похожим на голос Луи де Матиньи:

— Дур-р-р-а! Я же говор-р-р-рил тебе!

— Жакоб! — Луи, вспыхнув, вскочил с места, подхватил большой красный шёлковый платок и поспешно набросил его на клетку. — Простите, Эжени, я совершено не представляю, что на него нашло. Иногда эта глупая птица начинает ругаться на всех подряд, но она ведь не понимает, что говорит, так что не стоит судить её слишком строго.

— Я вовсе не сужу его, — смиренно заверила Эжени, лихорадочно размышляя, на кого мог так грозно ругаться обычно спокойный и робкий Луи де Матиньи. На Марту? Но служанка говорила, что хозяин добр к ней, да и остальные слуги упоминали его мягкий и незлобивый нрав. Конечно, он мог однажды сорваться в гневе: Марта уже и думать забыла про тот случай, Луи тоже, а попугай запомнил и повторил. И всё же резкий крик Жакоба заставил Эжени насторожиться. Попрощавшись с красным, как варёный рак, и очень недовольным Луи де Матиньи, она бросилась на улицу, где её уже ожидал Леон.

Путь до деревни занял немного времени — Эжени едва успела рассказать о странной выходке попугая, пока копыта Ланселота и вороной кобылицы глухо стучали по земле и влажно чавкали, погружаясь в глубокую чёрную грязь. Леон не воспринял её слова всерьёз: он усмехнулся и заметил, что нет нужды учить Жакоба ругательствам — он прекрасно учится сам. В ответ на осторожное замечание Эжени, что Луи, скорее всего, ругал при попугае какую-то женщину, бывший капитан сказал, что этой женщиной могла быть Марта или какая-то другая служанка, бывшая в замке до неё.

— Или вы думаете, что де Матиньи в пух и прах разругался с какой-то женщиной, потом в гневе убил её, и теперь её призрак бродит по замку, а попугай оказался свидетелем убийства и невольно раскрыл нам свою тайну? — спросил Леон, не скрывая иронии. — Тогда нам следует попрощаться с бедным Жакобом, ведь хозяин наверняка свернёт ему шею, чтобы тот больше ничего не разболтал.

— Вообще-то это была ваша идея насчёт того, что Луи может оказаться убийцей, а Дева в белом — жертвой, которая преследует его, — сухо ответила Эжени.

— Верно, но я передумал после ваших слов о том, что привидение, похоже, не хочет причинить ему никакого вреда. И ещё… — Леон ненадолго замолчал, вид у него при этом был смущённый. — А если я ошибся? Может, это Марта, а не Жакоб, подбросила вам в постель мышей? Но вы ничего не сказали о мышах де Матиньи, и он ругал Марту за то, что она, по его мнению, не выполнила приказ?

— Такое тоже может быть, — Эжени погрустнела и опустила голову. — Тогда Луи гораздо более неприятный человек, чем мне представлялось.

Над деревенькой раскинулось серое низкое мартовское небо, воздух был свеж, волосы и плащи всадников и гривы лошадей трепал холодный ветер. Хромоножка Жанет, судя по всему, была хорошо известна жителям деревни, — первый же встреченный крестьянин объяснил, где она живёт, при этом как-то странно осклабившись и подмигнув Леону. Нужная им особа жила на отшибе, в маленьком и покосившемся домике. На стук долго никто не открывал, но Эжени и её спутник терпеливо ждали, памятуя о недуге Жанет. Наконец дверь со скрипом отворилась, и на пороге предстала молодая, не старше тридцати лет, стройная женщина. Лицо её обладало приятными, хоть и мелковатыми чертами, серо-голубые глаза смотрели настороженно, но истинной гордостью Жанет были волосы — густые, невероятного золотисто-медового цвета, они были заплетены в тяжёлую косу, спадавшую из-под чепца и доходившую до пояса.

Узнав, кто такие её гости и зачем они пожаловали в здешние края, Жанет расцвела улыбкой и, кланяясь едва ли не до земли, проводила их в дом. Хромота, давшая ей прозвище, была почти незаметна: Жанет двигалась невесомой скользящей походкой, и лишь при очень внимательном взгляде можно было заметить, что она слегка наклоняется вправо, а левую ногу подволакивает.

— Как это тебя угораздило? — Леон кивнул на её ногу. — Или это у тебя с рождения?

— Если бы! — вздохнула Жанет, с явным облегчением опускаясь на стул. — Нет, сударь, девочкой я порхала, как птичка, а в беге ни один мальчишка не мог меня обогнать. Но когда мне было десять лет, мы сдуру затеяли играть возле оврага — того, что за дубовой рощей. Он огромный, сударь, обойти его — полдня будешь идти, так что надо или спускаться вниз, или переходить по мосту. А моста-то нет, так что наши мужики то доску какую перекинут, то дерево срубленное положат. Вот мы с мальчишками баловались, бегали по этой доске через овраг — кто быстрее пробежит. А она подо мной возьми да и подломись…

Жанет зажмурилась, заново переживая те ужасные мгновения: впрочем, судя по уверенности, с которой она говорила, её жалостливая история открывалась любопытным слушателям далеко не в первый раз, и все слова, вздохи и зажмуривания были хорошо отрепетированы.

— Полетела я в овраг и сломала ногу, — печально закончила Жанет. — Она так и не срослась, как надо, и прозвали меня с тех пор Хромоножкой. Что ж, ладно хоть шею не свернула, и на том спасибо. Господь уберёг, — она возвела глаза к небу и перекрестилась.

— Какая грустная история, — Эжени вздохнула и чуть подалась вперёд, быстро брошенным взглядом давая понять Леону, что сейчас не надо вмешиваться в их разговор. — Ты, значит, выросла в этих краях?

— Точно так, сударыня, — подтвердила Жанет.

— И знаешь господина Луи де Матиньи?

— Кто ж его не знает! Он в наших землях всем заправляет.

— Ты наверняка слышала о привидении, которое завелось в замке, — осторожно продолжала Эжени. — Дева в белом, так её называют.

— Слышала, — глаза Жанет стали ещё более настороженными.

— А ты сама веришь в призраков?

— Как же в них не верить, когда тут такие вещи творятся? — она быстрым взглядом обвела комнату. — Все вокруг только и твердят о Деве в белом. Тут и не захочешь, а поверишь. Видать, дело серьёзное, раз господи Луи вас позвал на помощь.

— Скажи, не знаешь ли ты, кому мог бы принадлежать этот призрак? Видишь ли, Дева в белом прячет своё лицо под покрывалом и ничего не говорит, только плачет и стонет, и мы никак не можем понять, кто она и чего хочет. Если бы мы это узнали, то помогли бы ей упокоиться с миром, и в ваших краях снова стало бы поспокойнее, — Эжени воззрилась на Жанет едва ли не умоляюще, но та испуганно затрясла головой.

— Боже, сударыня, мне-то откуда знать? Я целыми днями дома сижу, бывает, по нескольку дней людей не вижу, новостей не знаю. Вам бы старосту спросить или кумушек местных, что посудачить любят — они-то всё знают…

— Может, какая-нибудь девушка пропала без вести или внезапно умерла? Не недавно, так несколько лет назад? — попыталась уточнить Эжени, но её собеседница снова затрясла головой, на этот раз более решительно.

— Могу поклясться, что ничего такого не знаю, сударыня.

— А что у вас было с Луи де Матиньи? — Леон, несмотря на предостережение Эжени, вмешался в разговор, и девушка бросила на него сердитый взгляд, но он его будто не заметил. — Ты служила у него в замке?

— Что вы, сударь, кто же хромую в служанки возьмёт? — та всплеснула руками. — Там же бегаешь целый день, крутишься, как белка в колесе, и присесть-то некогда…

— Вы с ним были любовниками? — продолжал давить Леон. Жанет вспыхнула и сверкнула глазами, а потом гордо выпрямила спину и поднялась на ноги, хотя было видно, что это ей далось непросто.

— А это вы уж у господина Луи спросите, — отчеканила она. — Это он всем в наших краях заправляет, а не вы. Я женщина честная и отвечать на такие вопросы не обязана.

— Жакоб, слуга де Матиньи, сказал, что нам следует расспросить тебя про Луи и его друзей, — Леон решил раскрыть все карты. — Говорил, ты много про них знаешь.

— Жакоб! — хромая презрительно фыркнула. — Жакоб ещё и не то скажет, чтобы подозрение от себя отвести. А вы подумайте, кто живёт в замке, знает все его входы и выходы, служит господину Луи и знает все его тайны? Жакоб, кто же ещё! Вы присмотритесь к нему, сударь, повнимательней. Этот гасконский мальчишка не так прост, как кажется!

— Хорошо, Жанет, — от Эжени не укрылось, как хромая пошатнулась и незаметно оперлась о стол, и как Леон поморщился при словах «гасконский мальчишка». — Мы сейчас уйдём, но мы ещё вернёмся, если это будет необходимо.

Когда они покинули дом Жанет, Эжени не сумела сдержать упрёков в адрес Леона.

— Зачем вы стали давить на неё? Может, мне удалось бы вытянуть из неё хоть что-то, хоть какие-то сведения!

— Не удалось бы, — мрачно ответил он. — Она слишком настороженна и закрыта, она бы ничего нам не сказала. Но она всё-таки сказала, — добавил Леон загадочным тоном, — своим телом.

— Что вы имеете в виду? — нахмурилась Эжени.

— Вы обратили внимание, как Жанет хромает? Припадает на правую ногу, волоча за собой левую, при этом двигается скользящей походкой, так что хромота почти незаметна. И если вспомнить призрака, которого мы видели два дня назад в коридоре у библиотеки…

— Дева в белом тоже клонилась вправо! — девушка ахнула, прикрыв рот рукой. — По крайней мере, тогда, в коридоре замка. В роще мы вообще не видели, чтобы она двигалась. Конечно, это может быть простым совпадением…

— Но слишком много совпадений за последнее время, не находите?

— Если Жанет каким-то образом сумела притвориться призраком, я должна выяснить правду, — Эжени блестящими глазами уставилась на Леона. — Но ни она, ни Луи добровольно нам ничего не расскажут. Значит, надо поймать их с поличным.

— А для этого придётся разделиться, — кивнул сын Портоса. — Я уеду и скроюсь где-нибудь неподалёку, а вы скажете Луи и всем остальным, что я вернулся в ваши владения. Я же в это время буду следить за Жанет, а вы не выпускайте из виду Луи де Матиньи.

— Прекрасный план! — Эжени вся засияла. — Скоро мы выведем их на чистую воду и узнаем, как это Жанет удаётся так ловко притворяться прозрачной!

Глава XXII. Ложь и истина

Эжени и Леон вернулись в замок вместе, но лишь затем, чтобы сообщить Луи де Матиньи, что господин Лебренн вынужден покинуть свою спутницу и отправиться назад, в её земли, чтобы разобраться с некими очень важными и неотложными делами, распространяться о которых он не имеет права. Луи не скрывал своей радости после получения этой новости и, казалось, был готов собственноручно оседлать для Леона его вороную кобылу, чтобы тот как можно быстрее уехал. Что касается Жакоба, то на его лице можно было прочесть сожаление о том, что Эжени де Сен-Мартен не уезжает вместе со своим помощником. Леон собрал свои немногочисленные вещи, коротко попрощался с девушкой, кивнул хозяину и вскоре уже скакал по дороге прочь от замка, и только пыль взвивалась под копытами его лошади.

Оставшись одна, Эжени испытала странную грусть: хотя она и понимала, что сын Портоса покидает её совсем ненадолго и уезжает недалеко, она уже привыкла к его обществу и теперь, оставшись в одиночестве, чувствовала себя незащищённой. «Как быстро привыкаешь к хорошему!» — с тоской подумала девушка, глядя в высокое окно на низкое небо и лежащие под ним поля, только-только начавшие покрываться первой зеленью. «Интересно, а Леон так же скучает по мне? Или рад-радёшенек избавиться от моего общества, поэтому и предложил разделиться?». Затем Эжени пришло в голову, что Дева в белом, возможно, не единственный призрак в этих краях, есть и другие существа, куда более могущественные и опасные, и ей стало страшно за Леона. Да, капитан храбр и не убоится любой нечисти, он это уже доказал, но одной храбрости мало, когда ты встречаешь вампира или оборотня…

Луи де Матиньи либо не замечал траурного настроения своей гостьи, либо не предавал ему значения. После отъезда Леона он заметно повеселел, стал чаще улыбаться, за обедом и ужином ел с ещё большим аппетитом, чем раньше, и отпускал всяческие комплименты в адрес Эжени.

— Не могу не восхищаться вашей отвагой, мадемуазель де Сен-Мартен, — говорил он, уплетая луковый суп и бросая тёплые взгляды на сидящую перед ним Эжени, которая едва притронулась к своей еде. — Любая другая женщина на вашем месте лишилась бы чувств при виде призрака или с криком бросилась бы наутёк, как бедная старая Марта, но вы осмелились даже заговорить с Девой в белом! Воистину, вы очень смелая девушка!

— Благодарю за комплимент, — она склонила голову, печально глядя в тарелку.

— Даже и не представляю, что бы я без вас делал, — страстно продолжал Луи. — Вы истинная моя спасительница, мой ангел-хранитель, моя Орлеанская дева.

— Перестаньте, Луи, вы меня смущаете, — Эжени покачала головой. — Орлеанская дева боролась за свою родину, а я всего лишь помогаю заблудшей душе найти покой.

— Но вы тоже боретесь за свою родину, очищая её от призраков и всякой другой нечисти! Должен признать, что ваши края, когда я бывал в них ранее, показались мне сырыми, туманными и неприветливыми. Там, где живу я, больше солнца, тепла и света, весна наступает раньше, а зима — позднее. Я глубоко ценю вашу любовь к этим холодным и ветреным землям, но хочу сказать: если вам наскучат ваши туманные края и вы захотите развеяться, двери моего дома всегда открыты для вас, и вы будете здесь желанной гостьей.

«А мыши будут желанными гостьями в моей постели?» — мысленно сыронизировала Эжени, вслух же произнесла:

— Вы очень любезны, Луи.

— Вам, должно быть, ужасно скучно одной в этом старом замке, без отца, царствие ему небесное, и без матери, которая, надеюсь, нашла душевный покой в обители, — Луи перекрестился. — Клянусь честью, я не смог бы так жить!

— Да нет, не особенно скучно, — она заставила себя растянуть губы в улыбке. — То у крестьянина козёл станет одержим, то в лесах появится оборотень, то лесные духи вздумают приворожить местного парнишку или девицу. Скучать не приходится.

Луи весело рассмеялся, очевидно, приняв её слова за шутку, но Эжени было совсем не до смеха. Ей казалось, что она понимает, к чему он ведёт, и такое направление разговора ей очень не нравилось.

— И всё же вы там совсем одна, — продолжал он. — Ни праздников, ни балов, ни друзей и подруг — только поля, леса, голые каменные стены и живущие средь них духи. Как, должно быть, трудно так жить красивой молодой девушке — ни человеческого тепла, ни любви… Некому показать новое нарядное платье или похвастаться модной причёской!

— Я живу в глуши, и веяния моды до меня почти не доходят, — вздохнула Эжени. — А что до платьев, то мои финансовые обстоятельства весьма плачевны, и если у меня есть деньги, я предпочту потратить их на новую упряжь для лошадей или на починку прохудившейся крыши, чем на платье.

— Вы ещё и хозяйственны! — восхитился Луи. — Право, иногда мне кажется, что у вас совсем нет недостатков. Как же будет счастлив тот мужчина, женой которого вы станете!

«Ага, он будет на седьмом небе от счастья, узнав, что его жена — ведьма», — подумала Эжени, понимая, что угадала истинные намерения де Матиньи. Интересно, он и дальше будет рассыпаться в комплиментах или сменит тактику и начнёт напирать на одиночество и возможность остаться старой девой? А потом, разумеется, предложит в качестве мужа себя. Это было столь же явно, сколь глупо, и она едва сдержала горькую усмешку.

— Я вообще не думаю о замужестве, — ответила Эжени. — Если уж на то пошло, в будущем я собираюсь принять постриг.

Луи, как и ожидалось, пришёл в ужас и принялся горячо отговаривать её от этого шага, утверждая, что в монастырях творится блуд и разврат, что монахи — самые греховные и лицемерные люди на свете (здесь Эжени, вспомнив отца Клода, мысленно с ним согласилась), а настоятельницы монастырей все до одной жуткие старые карги и ненавидят молоденьких послушниц. Она кивала в такт его пылкой речи и понемногу черпала ложкой луковый суп, отправляя его в рот, но мысли её были далеко от уютной столовой, полной подсвечников, свечи в которых испускали мягкий золотистый свет, от этой тёплой комнаты с треском дров в камине и манящими запахами еды. Эжени думала про Леона, который прячется где-то в темноте заброшенного сарая или овина, совершенно один, без еды и питья, кутается в плащ и вполголоса ругается сквозь зубы на холод, на призраков, настоящих и поддельных, и на Луи де Матиньи. Картина была столь ясной, что Эжени пришлось встряхнуть головой, чтобы отогнать её.

После трапезы она, сославшись на усталость, отправилась в свою комнату и, заперев дверь, опустилась на постель, предварительно проверив, нет ли на ней или под ней мышей. Мышей или прочих неприятных сюрпризов не было, и Эжени смогла наконец-то склонить потяжелевшую голову на подушку. В ушах звенело от голоса де Матиньи, и не могло быть и речи о том, чтобы продолжать поиски сведений в библиотеке или заново опрашивать слуг. Луи наверняка пожелает присоединиться к ней, начнёт сыпать комплиментами и отпускать намёки насчёт одиночества, а если они окажутся наедине, может даже попытаться пристать к ней. (Тут Эжени передёрнуло от отвращения). Нет, лучше лежать здесь и дожидаться вечера!

Время тянулось томительно медленно, небо за окном никак не желало из туманно-серого становиться тёмно-синим, и она вся извелась, лёжа на кровати и не отрывая взгляда от окна. Наконец комнату наполнили долгожданные сумерки, очертания мебели и предметов погрузились во мрак, и Эжени, поднявшись с постели, вышла из комнаты. Стараясь ступать как можно тише, она добралась до лестницы, спустилась по ней и вошла в коридор второго этажа. Идти дальше, ждать, стоя на месте, или звать Деву в белом по имени не пришлось — привидение само появилось перед ней, будто ждало только этого мига. По коридору вновь пронёсся холодный ветер, заставив Эжени сжаться и обхватить себя руками за плечи, раздался жалобный плач, из сумрака выплыла полупрозрачная фигура, озарённая неземным сиянием, и медленно направилась к ней. Девушка, преодолевая озноб и невольное оцепенение, вгляделась в плывущую туманную фигуру и в самом деле увидела некое сходство с Жанет Колло. Дева в белом двигалась столь же плавно, слегка наклонившись вправо, и была, пожалуй, одного роста с Жанет — чуть повыше миниатюрной Эжени.

— Ответь мне, — молитвенно произнесла она, повышая голос, чтобы перекричать стенания привидения. — Кто ты? Как твоё имя? Чего ты хочешь?

Белая фигура под плащом замотала головой и умоляюще простёрла руки. Она стояла совсем близко, и Эжени потребовалось всё её мужество, чтобы не дрогнуть и не отступить.

— Жанет Колло? — как можно чётче выговорила она. — Так тебя зовут?

Привидение вздрогнуло всем телом — по нему словно прошла рябь, быстро развернулось, будто ища поддержки у кого-то невидимого, а потом исчезло ещё более резко, чем в прошлый раз. Эжени немного подождала и направилась к двери библиотеки, осторожно обойдя то место, на котором растаяла Дева в белом. Едва она подошла к двери, как из библиотеки послышался какой-то шум, раздался грохот, звон стекла, затем донеслись приглушённые крики. Эжени подёргала за ручку в полной уверенности, что дверь окажется заперта, но та на удивление легко распахнулась. Возле самой библиотеки светильники не горели, и всё было погружено во тьму, но девушка решительно шагнула внутрь, готовясь, если придётся, применить магию и зажечь огонь на кончиках пальцев.

Впрочем, этого ей делать не пришлось. Внутри уже не царила кромешная темнота — на столе стоял фонарь, наполовину прикрытый какой-то чёрной тканью, возле него боролись две фигуры, а третья, укутанная во что-то белое, прижималась к самой стене. Вот одна из фигур с жалобным вскриком отлетела всторону, вторая бросилась к фонарю и сдёрнула с него чёрную ткань. Библиотеку залил яркий свет, и Эжени увидела, что Луи де Матиньи корчится у стены, прижимая к груди правую руку, рядом с ним застыла Хромоножка Жанет, будто пытаясь на самом деле пройти сквозь стену, подобно призраку, а возле стола стоит Леон дю Валлон с чёрным платком в руке.

— Осторожнее, не упадите, — предупредил он, кивая вниз, и Эжени увидела, что часть ковра откинута, и в полу темнеет небольшое четырёхугольное отверстие.

— Вы были правы? — с неподдельным интересом спросила она. — Никакой магии, только зеркала и дым?

— Именно, — грудь бывшего капитана тяжело вздымалась, по всему было видно, что он очень доволен собой. — Такого хитрого фокуса я ещё не встречал. Я следил за Жанет весь вечер, прячась в заброшенном сарае неподалёку от её дома, шёл за ней до самого замка — благо, это было легко, ведь она ходит медленно, потом проник внутрь… Она прошла в спальню де Матиньи, а когда я через некоторое время последовал за ней, в комнате уже никого не было. Найти потайной ход было непросто, но я справился и добрался до библиотеки, где они уже начали свой спектакль. Расскажете, как всё устроено, господин де Матиньи?

— Вы едва не сломали мне руку, — выдохнул Луи. Эжени и не подозревала, что он умеет так злобно шипеть. Лицо его, перекошенное от досады, больше не выглядело безобидным, а в полумраке библиотеки и вовсе казалось настоящей дьявольской маской.

— Благодарите Бога, что не сломал, — холодно отозвался Леон. — Если вы не хотите говорить, то может, ваша очаровательная помощница скажет?

— Клянусь, я ни в чём не виновата! — Жанет, хромая сильнее обычного, осторожно приблизилась к ним. — Мне нужны были деньги, только и всего. Сами подумайте, как бедная хромая женщина, одна, без мужа, без семьи, может заработать на хлеб?

— Я-то знаю как, — усмехнулся Леон. — Да и каждый крестьянин в деревне знает — каждый мужчина, во всяком случае.

— Что ж, сударь, каждый выживает как может, — Жанет потупилась, её чудесные медовые волосы выскользнули из-под капюшона и рассыпались по плечам. В ней уже не было ничего от той женщины, которая гордо заявляла, что не станет отвечать на непристойные вопросы людям, которые не являются для неё хозяевами, и теперь она хотела лишь одного — выжить и поскорее убраться отсюда.

— Ты изображала Деву в белом, это понятно, — кивнула Эжени. — Но как? Как это было сделано?

— Здесь, в подвале, — Леон кивнул на проём в полу, — стояло огромное стекло, а перед ним — фонарь. Жанет вставала между стеклом и фонарём, и её призрачный образ появлялся наверху^[3]. Кое-какие трубы, встроенные в стены, и сквозняки, гуляющие по коридорам, завершали остальное — разносили по замку плач привидения и могильный холод. Теперь понятно, почему вы так не хотели пускать нас в библиотеку!

Он подошёл к распахнутому настежь окну, которое Эжени даже и не увидела в темноте, и закрыл его — в библиотеке сразу стало чуть теплее.

— Здесь то ли просто подвал, то ли потайной ход, — Леон снова указал на проём. — Жанет изображала там привидение, а де Матиньи снимал платок с фонаря и накрывал его, когда Деве в белом требовалось появиться или исчезнуть. Я разбил стекло во время небольшой стычки с господином де Матиньи, так что вниз лучше не спускаться — там полно осколков.

— Это тайный проход, — нехотя признался Луи, с тяжёлым вздохом опускаясь на стул. — И ведёт он прямо в мою спальню.

— Нам, как и Жакобу, как и вашему другу де Лассалю, Дева в белом явилась в коридоре, — лихорадочно соображала Эжени. — Но Марта видела её на самой лестнице! Разве призрачный образ возможно воспроизвести так далеко?

— Это был не образ, — глухо произнесла Жанет: казалось, она едва сдерживает слёзы. — Это была я сама. Луи сказал, Марта очень впечатлительна, и так оно и оказалось. Ей достаточно было увидеть фигуру в белом в сумерках, а воображение сделало всё остальное. Клянусь, я не хотела причинить ей вред! — она с мольбой простёрла руки к Эжени. — Я сама пришла в ужас, когда она чуть не упала с лестницы! Но всё, слава Богу, обошлось.

— А Жюльену де Лассалю так и надо, — заявил де Матиньи. — Глупый самовлюблённый мальчишка! В следующий раз подумает, прежде чем гоняться за женщинами!

— А история про Элеонору де Матиньи? Тоже выдумка?

— Моя прапрабабка Элеонора де Матиньи действительно существовала, но её муж Симон боготворил её, никогда бы не поднял на неё руку, и они прожили счастливую и долгую жизнь, — ответил он. — Просто вы начали спрашивать меня о привидении, о том, как она выглядит и кем может быть, я растерялся, а потом решил смешать правду с вымыслом.

— Но я не понимаю, зачем вам всё это было нужно? — Эжени в недоумении уставилась на него. — Проделать такую работу, построить целый механизм для изображения призрака, все эти трубы, сквозняки, написать письмо, вызвать меня сюда… Зачем? Вы лишились друзей и, возможно, вскоре лишитесь слуг, но что вы приобрели? Зачем мы вам нужны?

— Не вы, а вы, — буркнул Луи, но тут же понял нелепость своего ответа и поправился. — Господин Лебренн мне не нужен, я его сюда не звал. Мне были нужны вы, мадемуазель де Сен-Мартен. Я… хотел жениться на вас.

Хотя в глубине души девушка и подозревала, что ответ окажется именно таким, она не смогла сдержать смешок.

— Жениться? На мне? И ради этого вы разыграли весь этот спектакль? Вам не кажется, что это чересчур странный способ завлечь будущую невесту — напугать её привидением?

— Но невеста тоже странная, — прямо ответил де Матиньи. — До меня дошли слухи, что вы интересуетесь всем странным и мистическим и будто бы даже изгоняете призраков. Я, разумеется, в них не верю, — он пренебрежительно махнул рукой, — но это был отличный способ завлечь вас в замок.

— А что вы собирались делать дальше? — с искренним любопытством спросила она.

— Ухаживать за вами, делать комплименты, веселить различными историями, угощать кушаньями и тому подобное, — кажется, Луи был удивлён её вопросом. — И в конце концов либо героически спасти вас от призрака, либо быть спасённым вами. Познакомившись с вами, я понял, что лучше всего избрать второй вариант и давить на жалость, ведь вас, судя по всему, привлекают люди, которых надо спасать, защищать, о которых надо заботиться.

— А что потом? Даже если бы я не догадалась, что привидение фальшивое, изгнала бы его и засобиралась обратно? Неужели вы попытались бы удержать меня силой? — Эжени весело улыбнулась, но в голосе её зазвучали нотки стали.

— Что вы, конечно, нет! — Луи замахал руками. — Но я надеялся на ваше благоразумие. В конце концов, вы старая дева, а я, возможно, ваш последний шанс…

— Я так понимаю, ни о какой любви ко мне речи не идёт? — осведомилась Эжени, краем глаза заметив, как Леон крепче стискивает зубы и сжимает эфес шпаги.

— Господи, но вы же так умны! — де Матиньи закатил глаза. — Любовь хороша для детских сказок и романтических баллад. Я даже допустить не могу, что вы всё ещё надеетесь выйти замуж по любви. Самые крепкие браки заключаются по расчёту, это известно всем. Мне надо было поправить своё финансовое положение, а вам нужен был муж вашего уровня, из небогатых дворян. Это была бы взаимовыгодная сделка. И жаль, что она сорвалась, — со вздохом заключил Луи. — Теперь ведь вы точно не пойдете за меня?

— Как вы расчётливы! — Эжени уже не скрывала своего отвращения. — Могу вас расстроить: даже если бы вам удалось обмануть меня и выставить спасительницей от ужасного привидения, даже если бы я приняла все ваши комплименты за чистую монету, даже если бы я приехала сюда одна, я и то не пошла бы за вас замуж. Мне не нравится ваша внешность — хотя я и считаю, что судить людей за внешность низко, ибо они её не выбирают, но в вашем случае это оправданно! Мне не нравится ваш вычурный кричащий замок, ваша чересчур маленькая библиотека, ваше чересчур большое мнение о себе, ваша бесконечная лесть! Даже если бы я была разорена и нищенствовала, я и то предпочла бы уйти в монастырь или наложить на себя руки, чем выйти за вас!

— Я понял, что ничего не получится, когда вы только прибыли сюда, — пробурчал в ответ Луи. — Вы слишком горды и слишком дорожите своей честью, кроме того, мне все карты спутал ваш… спутник.

Леон уже открыл рот, явно собираясь ответить что-то нелестное, но не успел. Снаружи послышался шум, затопали быстрые шаги, и в библиотеку вихрем влетел Жакоб, обеими руками приглаживавший свои чёрные вихры.

— Мне не спалось, я услышал голоса в библиотеке и решил посмотреть, что здесь творится, — он взглянул в дальний угол и в первый миг вздрогнул, увидев фигуру в белом, но потом пригляделся лучше и выпалил: — Хромоножка Жанет? Это ты?

— Я, — прошелестела женщина, плотнее запахивая плащ.

— Так это ты притворялась Девой в белом! — с быстротой соображения у гасконца явно всё было в порядке. — Подлая змеюка! Так напугать моего господина! И Марту! Радуйся, что ты женщина и что ты хрома, иначе бы получила по заслугам!

— Он сам мне велел! — негодующе воскликнула Жанет.

— И это правда, — подтвердил Леон и, прищурившись, посмотрел на Жакоба. — Постой, так ты ничего не знал о фальшивом призраке? О стекле, о фонаре, о трубах?

— Какое стекло, какие трубы? Ничего не понимаю! — Жакоб затряс головой. — Господин, что это всё значит?

— Это значит, что я, видимо, очень глупый человек, — Луи обхватил голову руками. — И да, это я велел Жанет притвориться привидением.

— Но зачем? — слуга потрясённо отступил к стене.

— Чтобы заманить меня в замок, сделать героиней, а потом жениться на мне. Но из этого ничего не вышло, да я и не собиралась за него замуж, — ответила Эжени. — Кстати, зачем вы велели Жакобу подкинуть мне в постель мышей?

— Каких мышей? — Луи вздрогнул. — Клянусь честью, я никогда не стал бы делать подобного? Я хотел привлечь вас, а не запугать!

— Господин Луи невиновен, — Жакоб уронил голову на грудь. — Это я собрал мышей по всему замку, чтобы потом подсунуть их вам на кровать.

— Ты что, с ума сошёл? — взъярился де Матиньи. — Какого чёрта ты это сделал?

— Я хотел, чтобы чужаки убрались отсюда, — мрачно ответил слуга. — Им нечего здесь делать, и они могли подвергнуть опасности себя и вас. Я-то думал, что это настоящий призрак!

— Ты остолоп! — закричал на него Луи, явно потеряв всякое терпение. — Привидений не существует!

— Кстати, а как вам удалось провернуть этот фокус в роще? — полюбопытствовал Леон. — Мы с Эжени там всё облазили, но не нашли ни фонарей, ни стёкол, ни зеркал.

— Об этом надо у неё спросить, — де Матиньи зло дёрнул подбородком в сторону застывшей Жанет. — Вчера днём, сразу после того, как вы рассказали мне о явлении Девы в белом в роще, Жанет явилась ко мне за деньгами. Я, признаюсь честно, накричал на неё за самодеятельность — ведь я не приказывал ей появляться ещё и в роще, только в пределах замка! Но она стояла на своём и утверждала, что ни в какой роще не была.

— Тогда вы назвали её дурой, ваш попугай услышал и повторил при мне, — кивнула Эжени.

— Умная птица, слишком умная, — проворчал Луи.

— Но я и правда не была в роще! — светлые глаза Жанет наполнились слезами. — Я же хромаю, мне тяжело ходить так далеко! Я готова поклясться на чём угодно, что это не я! Я думала, господин де Матиньи нашёл кого-то другого вместо меня, чтобы изображать Деву в белом, и разозлилась на него…

— Она говорит правду, — внезапно донёсся нежный голос от окна. — В роще была не она, а я.

Все пятеро находящихся в комнате людей в один миг повернули головы к окну. Из сгустившегося сумрака неспешно выплыла белая фигура — в таком же, как у Жанет, длинном белом плаще, из-под которого выглядывало светлое платье. От неё исходило лёгкое серебристое свечение, ноги её не касались пола, а сквозь тело можно было отчётливо различить книжные полки. Прозрачная женщина не источала могильного холода, но Эжени ощутила, как дрожь охватила всё её тело, и с замиранием сердца осознала, что на этот раз видит перед собой истинное привидение.

Глава XXIII. Жалость и желание

Все, кто находился в комнате, отреагировали на появление призрака по-разному. Жанет, смертельно побледнев, вжалась в стену, беззвучно открывая и закрывая рот, Жакоб, напротив, двинулся вперёд, словно хотел снова чем-то запустить в привидение, но на полпути замер и опустил сжатые кулаки, не в силах оторвать от белой фигуры изумлённых глаз. Эжени никогда не считала себя глубоко верующей христианкой, но тут её рука невольно потянулась совершить крестное знамение. Краем глаза она увидела, как Леон отступает, по привычке хватаясь за эфес шпаги, а Луи де Матиньи прижимает ладонь к сердцу и с тяжёлым вздохом оседает на пол.

— Господин! — Жакоб бросился к нему и упал рядом на колени. — Сгинь, нечистая сила! Будь ты проклята! — он махнул рукой в сторону Девы в белом.

— Я уже, — в голосе привидения послышались неожиданно весёлые нотки. Жанет, видимо, хотела закричать, но издала только какой-то слабый писк, приподняла юбку и метнулась к двери так, будто её хромота мигом исцелилась. Когда топот её ног затих в отдалении, Эжени с трудом отвела взгляд от призрака и уставилась на Жакоба, который тряс Луи за плечи и хлопал по щекам.

— Боже мой, — еле слышно выдохнула она. — Теперь я понимаю, почему ты так возненавидел меня с первого взгляда, почему ты хотел выгнать меня из замка. Ты любишь его!

— Что? — Леон чуть вздрогнул и вскинул голову, на мгновение отведя взгляд от белой фигуры, но тут же вновь вернувшись к ней. — Что это значит?

— Он его любит, — попыталась объяснить Эжени, голосом выделяя слово «любит». — Не так, как обычные слуги, даже самые преданные, любят своих господ. Гораздо… гораздо глубже.

— О Боже! — у Леона вырвался каркающий смех, отдающий нотками истерики. — Этого точно никто из нас не ожидал!

— Да, я люблю своего господина! — Жакоб, не поднимаясь с колен, яростно прожигал их глазами. — И что вы сделаете? Расскажете всё господину Луи, когда он очнётся? Отправите меня в тюрьму за содомию? Почему знатные дамы могут спать со своими слугами, а господа — со служанками, но слуга, влюбившийся в своего господина, обречён? Богачи могут спать с кем хотят, с женщинами и мужчинами, мальчиками и девочками, но мы, простые люди, не вольны выбирать, кого любить? Я готов умереть за господина Луи!

— Я никому не собираюсь рассказывать о твоих… эээ… наклонностях, — ответила Эжени, сердце которой разрывалось от жалости. — И в первую очередь Луи. Он ведь не знает, я правильно понимаю?

— Господи, конечно, нет! Иначе бы он давно выгнал меня из замка!

— И не узнает, — она сердито покосилась на Леона, безуспешно пытавшегося скрыть рвущийся наружу смех за приступом кашля. — Я никому не скажу, и Леон тоже, и эээ… эта дама, думаю, тоже. И я, как видишь, вовсе не собираюсь отнимать у тебя твоего господина.

— Это я уже понял, — хрипло ответил Жакоб, осторожно укладывая голову смертельно бледного Луи себе на колени. — Простите за мышей. Я просто не знал, как ещё отвадить вас от замка. Поэтому и рассказал про Жанет, когда ваш помощник накинулся на меня. Она в прошлом была любовницей господина Луи, и я надеялся, что вы узнаете об этом и не пойдёте за него замуж. Но клянусь, я ничего не знал об их спектакле с привидением! Кстати, а что вы сделали с мышами?

— Вернули в подвал, — пожала плечами Эжени.

— Кххм, — подал голос Леон. — Я прошу прощения, но нам правда более важны любовные переживания Жакоба, чем появившееся здесь настоящее привидение?

— Я ждала десять лет, могу подождать и ещё, — смиренно отозвалась призрачная девушка, откидывая капюшон плаща. Под ним обнаружилось юное и весьма симпатичное лицо, которое вызвало в памяти у Эжени какой-то смутный образ. Совсем недавно она видела где-то кого-то похожего…

— Я тебя знаю! — выдохнул Жакоб, с изумлением глядя на призрака. — Ты — Анна Ришар! Дочь Жана и Марты, которая сбежала от них десять лет назад!

— Что? У Марты и Жана была дочь? — вскинулся Леон. — Почему мы узнаём об этом только сейчас?

— Но ведь это не имело отношения к делу, — ответила Эжени, понимая, кого ей напомнило привидение: дородную круглолицую служанку Марту.

— Сейчас выяснилось, что имело, — пробормотал бывший капитан.

— Я не сбежала, — грустно вздохнула Анна, слегка покачавшись в воздухе. — Я умерла. Видите ли, я была влюблена в подмастерье кузнеца, а он в меня, но матушка никогда не дала бы согласия на наш брак. Вот мы и решили сбежать и обвенчаться тайно. Я всё придумала — подождала, пока родители уснут, надела самое нарядное светлое платье и белый плащ — всё, чтобы быть красивой для моего Анри! Потом выбралась из дома через окно, и мы под покровом ночи кинулись прочь из деревни. Спускаться в овраг было некогда, обходить его тоже, вот мы и пошли по перекинутой через него сосне.

— И она подломилась, — сквозь сжатые зубы процедил Леон. — Как тогда, с Хромоножкой Жанет.

— Мой Анри уже перебрался на ту сторону и тянул ко мне руки, когда дерево хрустнуло подо мной, — по прозрачному телу пробежала дрожь. — Я полетела прямиком в овраг и сломала шею. Бедный Анри! Как он рыдал, закапывая моё тело в дубовой роще и уходя прочь со своими скудными пожитками! Но что ему ещё было делать? Если бы он вернулся в деревню, его бы обвинили в моём убийстве, а даже если нет, то моя матушка бы сжила его со свету! Он похоронил меня и ушёл куда глаза глядят. Матушка же на следующее утро увидела, что нет ни меня, ни моих вещей, поняла, что я сбежала с Анри, и в гневе прокляла меня. С тех пор я не могу упокоиться с миром и скитаюсь здесь…

Она вздохнула и посмотрела на Эжени с бесконечной печалью.

— Конечно, я могла бы явиться матери или отцу во сне, могла бы прийти к ним и наяву, но мне было так стыдно! И мне не хотелось разбивать им сердца. Пусть лучше думают, что я живу где-нибудь с Анри, чем знают, что мои кости покоятся под землёй! Но потом явились вы… и вы не испугались, как остальные, не сбежали. Вы хотели помочь мне. И я решила проследить за вами. Так я и оказалась в замке в сегодняшнюю ночь.

Анна протянула руки к Эжени, почти точь-в-точь повторив молитвенный жест Жанет в роли Девы в белом.

— Прошу вас, расскажите моим родителям правду! Найдите моё тело — оно зарыто между корней самого большого дуба. Похороните его по-христиански, скажите матушке, что я так и не смогла покинуть её. Пусть она снимет своё проклятие, и тогда я упокоюсь с миром.

— Я сделаю это, — Эжени торжественно кивнула. — Я обещаю.

Анна, печально улыбнувшись на прощание, медленно растворилась в воздухе, и в тот же миг Луи де Матиньи зашевелился, слабо застонал и открыл глаза, а потом приподнял голову (Жакоб поспешно отодвинулся от него).

— Кто… Что… Что это было? Эта женщина в белом… боже, неужели это действительно призрак? Она что-нибудь говорила?

— Говорила, что вам нужно срочно заняться постройкой моста через овраг, пока ещё кто-то не упал в него, сломав ногу или шею, — сурово ответила Эжени, поворачиваясь к нему.

— П-правда? — Луи от потрясения начал заикаться. Жакоб бесшумно поднялся и тенью выскользнул из библиотеки; впрочем, через несколько минут он вернулся, неся кувшин и полотенце. Де Матиньи, по-прежнему сидя на полу, сделал несколько глотков и прижал смоченное слугой полотенце ко лбу.

— Боже мой, боже мой… Я никогда не думал, я и представить себе не мог! Неужели призраки, они… действительно существуют? — он уставился на Эжени, будто ища в её лице подтверждения тому, что явление Девы в белом оказалось всего лишь дурным сном.

— К сожалению, — она склонила голову. — Или к счастью. Это как посмотреть.

— Ничего, вы скоро привыкнете, — подбодрил его Леон. — Мне тоже нелегко было свыкнуться с мыслью, что вся эта нечисть из легенд и сказок существует и вольготно себя чувствует в здешних краях, но ничего, как-то освоился.

— Боже мой, боже мой, — продолжал бормотать Луи. — Пока я платил этой хитрой лисе, этой вымогательнице Жанет, пугал несчастную Марту и гордился своей выдумкой, где-то в лесу бродило настоящее привидение! Как я ошибся! Как я наказан за свою гордыню и за своё неверие! — он с болью посмотрел на Эжени. — Вы вольны смеяться надо мной сколько угодно: я это заслужил.

— Что ж, вы хотя бы можете сделать для Девы в белом что-то хорошее, — примирительно произнесла она, стараясь не обращать внимания на обжигающий взгляд Жакоба. — Она — дух Анны Ришар, дочери Жана и Марты.

— Я знаю, что у них была дочь, но она сбежала много лет назад, — де Матиньи поднялся, кряхтя и опираясь на руку слуги, и с недоумением посмотрел на Эжени. — Марта прокляла её, и теперь они почти никогда не вспоминают Анну.

— Анна не успела сбежать, — мрачно ответила девушка. — Уходя со своим возлюбленным из деревни, она упала в тот самый овраг, в котором Жанет сломала ногу, но Анне повезло меньше — она сломала себе шею и мгновенно скончалась. Юноша похоронил её в дубовой роще и ушёл из деревни. Поэтому я и сказала вам про овраг. Ради всего святого, сделайте что-нибудь, пока в ваших владениях не появилось ещё одно привидение или ещё одна хромая!

— Конечно-конечно, — поспешно закивал Луи. — Но как быть с призраком Анны? Её ведь нужно… как-то изгнать?

— Мне придётся поговорить с её родителями, — печально ответила она. — И боюсь, разговор будет не из лёгких.

***

Эжени, как обычно, оказалась права. Разговор с Жаном и Мартой Ришар они с Луи по обоюдному согласию отложили до следующего утра, но от этого он не стал проще. Служанка и конюх, когда их позвали для беседы в гостиную, выглядели очень настороженными и постоянно озирались, видимо, в любой момент ожидая появления привидения. Эжени разбавила правду крупицей вымысла — она ничего не стала рассказывать про Луи и Жанет, а представила всё так, будто Анна Ришар и была той загадочной Девой в белом. По её словам, неприкаянная душа Анны желала явиться родителям, но в то же время стыдилась, а после того случая, когда Марта едва не свалилась с лестницы, и вовсе удалилась в дубовую рощу, не желая ещё больше напугать мать или стать причиной её гибели. К концу рассказа Марта рыдала в голос, Жан же закрыл лицо руками, а его сгорбленные плечи тряслись.

— Анна… Доченька моя… Как же это так вышло? Да ведь и не хотела я её проклинать, в сердцах сказала… а она теперь по земле бродит, страдает, покоя найти не может, — всхлипывала Марта. — Да простила я её, давно простила, ласточку мою! Я-то думала, она где-то в чужой стороне, живёт со своим кузнецом во грехе, а оно вон как вышло… Лежит моя Анна в земле, в той самой роще, мимо которой я, почитай, каждый день хожу и не знаю ничего! — крупное тело служанки содрогалось от рыданий.

— Выкопаю, — беспрестанно твердил Жан. — Сам выкопаю её косточки, все до единой соберу, похороню как надо. Вы только укажите, где моя доченька лежит, а там я уж сделаю всё, как подобает. Сам сделаю, сам выкопаю…

Эжени выразила надежду, что дубовая роща невелика, а Анри зарыл свою возлюбленную под самым большим и высоким деревом, так что найти её могилу будет нетрудно. Затем она распрощалась с безутешными родителями, и тягостный разговор был окончен.

Луи де Матиньи, казалось, вовсе забыл о том, что такое лесть. Со своей гостьей он был вежлив, тих и даже робок, на Леона же по-прежнему не обращал внимания. Жакоб перестал смотреть на Эжени волком и теперь переживал только из-за одного: не раскроет ли она его страшную тайну? Но ни Эжени, ни Леон (которого, правда, в присутствии своей хозяйки так и тянуло пошутить про наклонности гасконца, но девушка всякий раз одёргивала его) не собирались вмешиваться в чужие отношения. Эжени прямо заявила де Матиньи, что не держит на Жакоба зла за его выходку с мышами, и попросила не прогонять его. Луи, впрочем, и не собирался этого делать: было бы трудно найти нового слугу, да ещё такого верного, пусть он и не понимал, в чём заключается причина этой верности.

Они с Луи условились никому не рассказывать правду о Деве в белом: пусть Жюльен де Лассаль и остальные верят в неудачную шутку своего товарища, а Марта и Жан — в то, что это дух их дочери блуждал по замку, взывая к родителям. Де Матиньи в любом случае стал бы всё отрицать, а Эжени не имела никакого желания прославиться за счёт разоблачения фокусов. Именно по этой причине она не стала рассказывать правду ни Марте с Жаном, ни кому-нибудь из деревенских жителей. Жанет Колло после той ночи в библиотеке исчезла из деревни — впрочем, проклятый овраг был здесь ни при чём. Поговаривали, что она уехала в другие края, к одному из своих многочисленных любовников — подальше от Луи с его странными фантазиями и от мест, где водятся настоящие привидения. Эжени, временами испытывавшая страстное желание покинуть Бретань и умчаться куда-нибудь, где по лесам не бродят оборотни и духи, а в дома не заглядывают призраки, не могла осуждать Жанет.

Так и закончилась эта история. Кости Анны Ришар выкопали из-под раскидистого дуба и торжественно похоронили, проведя над ними все церковные обряды. Ни Эжени, ни Леон, ни Луи больше не видели привидения и посчитали, что Анна наконец-то упокоилась с миром. Де Матиньи как будто забыл о своих грандиозных планах по поводу женитьбы и решил вложить немногие оставшиеся у него деньги в постройку прочного моста через овраг. Жакоб остался служить хозяину со своей бесконечной преданностью и своей тайной, а Эжени и Леон отправились домой.

Обратный путь обычно кажется короче, но этот раз оказался исключением. Было чувство, что всё, буквально всё ополчилось против путников, мешая им быстро добраться до дома. Дороги развезло так, что лошади с трудом вытягивали копыта из жирной чёрной грязи, с неба то и дело накрапывал мелкий противный дождик, заставляя всадников ёжиться и плотнее кутаться в плащи, ветер нещадно бил то в спины, то в лица, трепал волосы людей, края одежды, лошадиные хвосты. С приходом весны на дорогах стало больше путешественников — скакали верхом на горячих конях столь же горячие молодые люди, стремящиеся по большей части в Париж и наверняка мечтающие стать мушкетёрами, неспешно тащились потрёпанные жизнью крестьяне в повозках, лениво подгоняя усталых лошадей, проезжали в роскошных каретах знатные дамы и господа. Эжени не раз замечала, как Леон провожает взглядом очередную карету, и взгляд его словно затуманивается, а на лице появляется выражение неизъяснимой грусти.

«Должно быть, это связано с той рыжеволосой женщиной по фамилии де Круаль», — думала Эжени, и всякий раз в её сердце вспыхивал огонёк ревности, но она старалась тут же загасить его — не хватало ещё уподобляться гасконцу Жакобу, ревнуя бывшего капитана к каждой встречной женщине! Де Круаль была давно, в прошлом, и теперь она уже вряд ли встретится на жизненном пути Леона. Он очень уклончиво рассказывал про отрезок пути, проделанный со шпионкой Кольбера в карете и на корабле, и именно эта уклончивость и позволила Эжени догадаться, что именно произошло в это время между её спутником и де Круаль.

Из-за великого весеннего движения путников гостиницы были забиты до отказа, и случилось то, что рано или поздно должно было случиться — Леону и Эжени достался один номер, несмотря на то, что сын Портоса потрясал шпагой и грозил хозяину заведения всевозможными карами, а девушка обещала щедрое вознаграждение.

— Нету, господа, Богом клянусь, нету больше мест! — сухощавый седой хозяин торопливо крестился, хотя в его исполнении этот жест выглядел так, будто он чешется под мышками. Что, возможно, было недалеко от истины, поскольку гостиница относилась к заведениям такого сорта, в которых клопов и мышей больше, чем постояльцев. Но выбирать не приходилось, и путники остановились здесь.

Комната, которую им отвели, была более узкой, чем хотела бы Эжени, кровати — более жёсткими, вода в бадье, предназначенная для смывания дорожной пыли с тела, должна была быть горячей, на деле же оказалась едва тёплой, а о качестве поданной на ужин пищи невозможно было думать без слёз, потому что количество лука в ней превышало все мыслимые пределы. Ни Леон, ни его спутница почти не притронулись к еде, и девушка вскоре ушла, сославшись на усталость и головную боль. В комнате она быстро переоделась, скользнула под одеяло и повернулась к стене, в надежде уснуть до того, как капитан поднимется к ней. Она понимала, что Леон никогда не причинит ей вреда, она вполне доверяла ему, она даже любила его, но спать в одной комнате с мужчиной было столь странно и непривычно, что Эжени старалась не думать об этом.

Ей и в самом деле удалось провалиться в сон до того, как Леон поднялся в номер. Разбудил Эжени странный звук. Она села на постели, потрясла головой, спросонья не понимая, где находится и почему её спальня выглядит столь непривычно. Осознав, что она ещё не у себя дома, а в захудалой гостинице, Эжени вздохнула и уже готова была снова уронить голову на подушку, когда звук повторился. Это было нечто среднее между стоном боли и скулением собаки, и сначала она даже подумала, что это какая-то бродячая шавка воет на улице, но вот звук донёсся снова, и она вздрогнула.

Леону дю Валлону снился кошмар. Он метался на кровати, его светлые волосы рассыпались по подушке, а изо рта вырывался тот самый протяжный стонущий звук, похожий на скулёж. Прислушавшись, Эжени смогла разобрать что-то вроде «Нет! Я не хотел!», «Отец!» и полное боли «Анжелика!». Слушать это не было никаких сил, поэтому она решительно спустила ноги с кровати, прошла босиком по полу, морщась от холода, и, присев рядом с Леоном, потрясла его за плечо.

— Леон! Проснитесь!

— Я не хотел… Я не знал… — сбивчиво застонал он, мотая головой. Эжени потрясла сильнее, надеясь, что он, находясь в плену сновидений, не примет её за врага и не ударит — в его силе она могла убедиться после схватки с Абелем Турнье или Луи де Матиньи, да и по лесу во время побега от лесных духов он тащил её с лёгкостью.

— Леон, очнитесь! Это я, Эжени!

Она хотела похлопать его по щеке, но не решилась и вместо этого просто погладила — провела ладонью по виску, по скуле, при этом ощутив пальцами что-то мокрое — похоже, это были слёзы. Леон слабо застонал, вздрогнул и потянулся за её рукой, потёрся о неё щекой. Эжени огляделась в поисках огнива, но его нигде не было, поэтому она, на мгновение сосредоточившись на одиноко стоявшей на подоконнике свечке, зажгла её щелчком пальцев свободной руки. Кровать Леона стояла как раз возле окна, и теперь слабый золотистый свет озарил его бледное лицо с заострившимися чертами.

— Анжелика… — его ресницы дрогнули, глаза медленно открылись, но в первые мгновения смотрели сквозь Эжени, не узнавая её.

— Это не Анжелика, это я, Эжени де Сен-Мартен, — негромко позвала она, всё ещё не отнимая руки. — Просыпайтесь, Леон.

— Эжени? — он моргнул, прищурился от света свечи, кажущегося чересчур ярким после сна. — Где… Что случилось?

— Вам приснился кошмар, и я вас разбудила, — она убрала руку, и Леон снова вздрогнул, словно только сейчас сообразив, что девушка гладила его.

— Я что, кричал?

— Я бы скорее сказала, что вы стонали, — ответила Эжени, борясь с внезапно возникшим желанием снова погладить капитана, ощутить под пальцами его горячую кожу, стереть блестящие на лице дорожки слёз, откинуть со лба влажные от пота волосы. С последним, впрочем, Леон справился сам — просто мотнул головой, отбрасывая свою светлую гриву назад, и сел на постели.

— Простите. Я, должно быть, вас напугал?

— Нет, что вы, совсем нет! — заверила она, отводя глаза от его лица и невольно опуская их к вырезу рубахи. Грудь Леона тяжело вздымалась после недавнего кошмара. — Если хотите, можете рассказать мне, что вам приснилось.

— Нет, не хочу, — он затряс головой, и золотистые пряди снова упали на лоб. — Очень не хочу.

— Есть такое поверье: если рассказать кому-нибудь кошмарный сон, он не сбудется.

— Мой уже сбылся.

— Боже, да вы весь дрожите! — только сейчас Эжени увидела, что Леона бьёт крупная дрожь. — Вы не заболели? У вас нет жара?

— Вроде нет, — растерянно ответил он, но девушка уже протянула руку и коснулась его лба ладонью. Кожа была горячей, но не пылающей, и на этом можно было остановиться, но Эжени больше не могла сдерживаться. Она наклонилась вперёд и прижалась губами ко лбу Леона, потом скользнула ниже — по виску, по щеке, к губам, накрыла их своим ртом… Губы у него, как ни странно, были холодные, сухие и твёрдые. Леон вздрогнул, когда Эжени поцеловала его, но не отстранился — просто сидел, прикрыв глаза и вздрагивая от каждого нового прикосновения, словно впитывал в себя её поцелуи.

«Это не первый мой поцелуй», — с горечью подумала Эжени, спускаясь ниже, касаясь губами шеи Леона. «Первый украл Антуан де Лавуаль. Ну ничего, уж первую ночь любви у меня никто не отнимет». Она скользнула в вырез рубашки, и капитан вздрогнул сильнее.

— Щекотно!

— Простите, — она вернулась к его губам, одновременно обнимая Леона, одну руку запуская ему в волосы, а другую кладя на грудь. Сердце его, как она и ожидала, билось в сумасшедшем ритме, дыхание участилось, он даже приоткрыл рот, отвечая на поцелуй, но потом отстранился.

— Послушайте… Постойте… Мы не должны этого делать!

— Почему? Разве вам совсем не нравится? — разочарованно спросила Эжени.

— Мне нравится, даже слишком нравится.

— Разве может что-то нравиться «слишком»? — она всё ещё не выпускала Леона из объятий.

— Я… боюсь потерять голову, — попытался объяснить он, тяжело дыша: слова явно давались ему с трудом.

— По-моему, вы были гораздо ближе к этому во время нападения ундины или схватки с Турнье, — заметила Эжени. На неё неожиданно нашло игривое настроение, а вот Леон был совсем не расположен шутить.

— Я не об этом, — он затряс головой. — Я боюсь причинить вам боль.

— Так не причиняйте, — девушка пожала плечами. — Вы наверняка знаете, как избежать боли, ведь вы в этом деле гораздо опытнее меня, — она целомудренно опустила глаза.

— И всё же… После того, что вы пережили… Я боюсь сказать или сделать что-то не так.

— Вот уж не думала, что вы будете столь нерешительны, — недовольным тоном заметила Эжени. — И это человек, который без страха шёл к реке разыскивать ундину, спорил с лесными духами и гонялся за привидением!

— Вы думали обо мне… в этом ключе? Как о своём любовнике? — Леон удивлённо взглянул на неё.

— Конечно! Не с самого начала, не подумайте — я искала в вас помощника и защитника, не более. Но после того, как вас укусила Агнесса, и я была вынуждена промывать и перевязывать ваше плечо… — она отвела глаза и на мгновение прикусила губу. — Вы стали вызывать у меня несколько иные чувства.

— Вы тоже, — выдохнул Леон, не отрывая от неё взгляда. — С тех пор, как я увидел вас танцующей в лесу в одной рубашке.

— Значит, я вам не противна? Вы не терпите мои ласки только из жалости?

— Что вы, конечно же, нет! Но разве я мог первым выразить свои чувства… после всего, что вам пришлось испытать?

— Но сейчас я выражаю свои чувства, — прошептала Эжени, снова погладив его по лицу. — Всё хорошо, всё в порядке. Вы меня не принуждаете, я сама этого хочу. Ну же, Леон, будьте смелее. Вам всё равно надо успокоиться после того кошмара…

Она взяла сына Портоса за руку и приложила её к своей груди, слегка поморщилась, когда он чересчур сильно сжал пальцы, но потом облегчённо вздохнула. Его прикосновения через ткань ощущались так же, как если бы Леон прикасался к обнажённой коже. Эжени снова обняла капитана, скользнула ладонью под рубашку, гладя его, опускаясь ниже, ниже, ещё ниже… Леон рвано выдохнул, и она на миг испуганно отдёрнула руку, но тут же поняла, что выдох был вызван неожиданностью, а не болью, и возобновила свои движения. Леон склонился, уткнувшись лицом ей в шею, заскользил губами по ключицам, спустился к груди, повторяя недавние действия Эжени. Она со вздохом облегчения обвила его руками и утянула за собой на его же постель, как ундина утаскивает незадачливого путника на речное дно.

Леон ненадолго высвободился, но лишь затем, чтобы задуть свечу, поэтому всё дальнейшее действо происходило в темноте. Эжени никак не ожидала от него нежности, скорее уж порывистости, пылкости и страсти, но Леон был очень ласков с ней, действовал осторожно, чтобы не причинить боли, и под конец она даже позволила себе закрыть глаза и забыться, раствориться в волнах океана, в который превратилась маленькая комнатка в забытой Богом гостинице. Всё плыло и качалось перед её закрытыми глазами, фантастические образы вспыхивали и гасли в сознании, и в конце концов Эжени уже не понимала, что вокруг явь, а что — сон.

Леон вздрагивал от каждого её касания, особенно вначале — было такое чувство, будто у него содрана вся кожа, и каждое прикосновение причиняет ему боль, а Эжени обволакивает его незримым покрывалом или укрывает волной, пытаясь заглушить эту боль. Под конец у неё это всё-таки получилось — Леон с глухим стоном соскользнул с неё и упал рядом, уронив голову ей на грудь. Эжени рассеянно запустила пальцы в его волосы, привлекая капитана к себе, но мысли её были уже далеко отсюда — в то время как тело в изнеможении лежало на продавленной хлипкой кровати в старой гостинице, разум уносился в межзвёздную даль, парил где-то между слабо освещающей двор луной и созвездиями, мерцающими в небесной вышине.

Глава XXIV. Дыхание весны

Проснувшись, Леон дю Валлон не сразу сообразил, где он находится, — такое с ним бывало довольно редко. Голова слегка кружилась, всё тело болело, но это была приятная боль, как после долгого плавания или дальней поездки верхом. Он от души потянулся, перевернулся на другой бок — и вздрогнул, задев рукой что-то мягкое и шелковистое.

Рядом с ним, на краю кровати, свернувшись в клубок, лежала Эжени де Сен-Мартен, её русые волосы разметались по подушке, и именно их Леон и коснулся, потягиваясь. Девушка, судя по её ровному дыханию, мирно спала, её длинные чёрные ресницы слегка вздрагивали, тонкая ночная рубашка поднималась и опускалась на груди в такт вдохам и выдохам. Леон мгновенно вспомнил и то, где он находится, и события прошлой ночи и едва не застонал сквозь зубы — остановил его только страх разбудить девушку. Очень осторожно, чтобы не потревожить Эжени, он повернулся к ней и прикрыл одеялом. Сквозь маленькое окошко уже пробивались первые лучи солнца, близился рассвет, пора было вставать и отправляться в путь, но бывший капитан и подумать не мог о том, чтобы вырвать свою спутницу из объятий сна. Она так сладко спала… и кроме того, Леон не мог представить, как посмотрит ей в глаза после случившегося ночью.

Он готов был лежать так вечно, слушая дыхание Эжени и надеясь, что это утро никогда не закончится, но она в конце концов проснулась — а может, и не спала вовсе, просто лежала, прислушиваясь к каждому шороху и думая, как будет говорить с Леоном после произошедшего? В любом случае, она откинула одеяло, тоже потянулась и, сев на постели, обернулась на капитана.

— Леон! — странно, но Эжени вовсе не выглядела смущённой. — Доброе утро!

— Доброе, — кивнул он, нехотя поднимаясь с нагретой за ночь постели и садясь рядом с девушкой.

— Вы не выспались? — она дотянулась до столика, взяла гребень и принялась расчёсывать растрепавшиеся после сна волосы. — Вы как будто чем-то расстроены.

— Я… нет, я не расстроен, — Леон потряс головой, собираясь с мыслями. — Я хотел попросить у вас прощения за случившееся.

— Вы сожалеете? — Эжени поникла и даже опустила руку с гребнем. — Вам не понравилось?

— Почему же, очень понравилось, — тут же возразил он. — Но… я не должен был этого делать.

— Почему? — она смотрела на Леона с недоумением. — Вы же этого хотели, как и я. Послушайте, Леон, вы не сделали ничего предосудительного, вам не о чем сожалеть.

— И вам не было больно?

— Разве что самую малость. Но мне доводилось переживать и куда более сильную боль. Поглядите, на простыне даже не осталось следов крови!

— Это да, — пробормотал он. — И всё-таки… ваш первый раз должен был быть совсем не таким. Не в какой-то дешёвой гостинице на старой продавленной кровати с несвежими простынями…

— Конечно, — в голосе Эжени зазвучала обида. — Мой первый раз должен был быть на поросшей вереском земле возле заброшенной церкви с Антуаном де Лавуалем, человеком, который меня не то что не любил, но даже не желал и решил заняться мною просто от скуки!

— Я не это имел в виду, — Леон опустил голову.

— Позвольте мне самой решать, где и когда должен быть мой первый раз!

— Простите, — он не осмеливался поднять на неё глаза. — Но вы достойны большего. Хотя бы чистых простыней и более уютной кровати.

— Вы тоже достойны большего, — вздохнула она. — А что насчёт простыней… в моём замке Сюзанна всегда следит за чистотой белья, и моя кровать вполне удобна. Когда вернёмся домой, можем повторить… если вы хотите, конечно, — поспешно добавила Эжени и внезапно испуганно взглянула на него. — Вы же не скажете сейчас, что это был наш первый и последний раз?

— Я не смел и мечтать о повторении, — признался Леон, — но если уж вы настаиваете, то я всегда к вашим услугам.

— И вы не переспали со мной просто из жалости?

— Что я вам, какой-нибудь де Лавуаль, оказывающий женщинам «милость»? — вскинулся он.

— И я вам действительно нравлюсь?

— Очень нравитесь.

— Хорошо, — она вздохнула с явным облегчением и снова принялась расчёсываться. Слабый утренний свет проник в окно, упал на волосы Эжени, и они неожиданно приобрели чудесный золотисто-каштановый оттенок. Леон поразился, как раньше они могли казаться ему серыми. Да и сама Эжени — как он мог считать её серой мышкой? На её обычно бледной коже появился нежный румянец — то ли от лучей солнца, то ли от воспоминаний о прошедшей ночи, глаза за ночь будто стали темнее и глубже и ярко заблестели, в волосах плясали солнечные блики, на губах заиграла ласковая улыбка. Впрочем, заметив направленный на неё взгляд Леона, девушка снова поникла, и улыбка её погасла.

— Вы так красивы! — он попытался вернуть эту улыбку на её уста, но Эжени, похоже, не поверила в искренность его слов или же думала уже совсем о другом.

— Нельзя, чтобы в замке узнали об этом, — сказала она, забирая волосы наверх своей неизменной заколкой с совой. — Ни Бомани, ни Сюзанна. В деревне, конечно, давно уже ходят слухи о нас, но я не хочу, чтобы эти слухи подтвердились. Если мы… если вы согласитесь и дальше состоять со мной в любовной связи, нам придётся всё держать в секрете.

— Я могу жениться на вас, — немедленно предложил Леон. Эжени грустно взглянула на него.

— Не самая удачная шутка.

— Это не шутка! —возмутился он. — Я и правда могу взять вас в жёны, и тогда нам ни от кого не придётся скрываться, а злые языки умолкнут.

— Нет, — она совсем погрустнела и покачала головой. — Не поймите меня неправильно, Леон, вы прекрасный спутник, защитник и советчик, а теперь, как выяснилось, прекрасный любовник, но откуда мне знать, каким мужем вы будете? Я пока что ещё не готова рисковать своей свободой… даже ради вас.

— До сих пор я подчинялся вам, а не вы мне, — ответил он. — Почему вы думаете, что после свадьбы что-то изменится?

— Потому что брак меняет человека и не всегда в лучшую сторону. И потом, всё равно пойдут слухи, что вы женились на мне ради денег и замка.

— Но вы же знаете, что это не так! Я бы мог стать бароном дю Валлоном, если бы захотел. Возможно, ещё не поздно вернуть себе титул и хотя бы часть отцовских владений…

— И тогда будут говорить, что это я вышла за вас ради замка и титула, — покачала головой Эжени.

— Пусть только попробуют! — вспыхнул Леон.

— Вы готовы так яростно защищать меня от любой опасности! — она посмотрела на него с нежностью. — Где же вы раньше были, господин капитан?

— В Париже, — буркнул он, неожиданно вновь испытав смущение. — Охотился на государственных преступников.

— Как жаль, что мы не встретились раньше! — Эжени снова вздохнула. — Но в одном де Матиньи был прав: браки редко заключаются по любви, а если и заключаются, то почти никогда не оказываются счастливыми. Я уже не та глупенькая маленькая девочка, верившая в свадебные процессии, роскошные платья и прекрасного жениха-принца. Мы с вами, как мне кажется, стали хорошими союзниками, так давайте же не будем разрушать наши отношения браком.

— Как вам будет угодно, — Леон склонил голову. Эжени обеспокоенно взглянула на него.

— Вы не обиделись на меня?

— Что вы, как я могу! Просто я редко встречал женщин, которые так дорожат своей свободой. Даже Анжелика, даже Жаклин д’Артаньян — обе были совсем не прочь выйти замуж, — едва договорив, Леон вспомнил про де Круаль, женщину, которая точно дорожила своей свободой больше всего на свете, и лицо его помрачнело. Неужели воспоминания о рыжеволосой шпионке Кольбера будут преследовать его всю жизнь, настигая даже в самые радостные моменты?

— Кроме того, вы рискуете своей репутацией, — добавил он. — Незамужняя девушка и мужчина, живущий с ней под одной крышей, выполняющий её поручения, в том числе самые деликатные…

— Боюсь, моей репутации уже ничто не поможет, — откликнулась Эжени. — Я же говорила: слухи в деревне поползли, как только вы поселились в замке, и будут расползаться и дальше. Ничего, пока это только слухи без подтверждения, мне нечего опасаться.

Она поднялась и подошла к своей кровати, чтобы одеться. Леон сначала хотел отвернуться, но потом подумал, что это будет глупо после того, что произошло ночью, и что Эжени, чего доброго, ещё обидится, решив, что он считает её недостаточно привлекательной, чтобы смотреть на неё при свете дня. В конце концов он нашёл компромисс: не стал отворачиваться, но отвёл глаза и смотрел в угол всё время, пока Эжени шелестела тканью, возилась с лентами и шнурками и оправляла нижние юбки. Закончив, она села на постель и в ожидании уставилась на своего спутника.

— Ну что же вы, Леон? Нам уже пора ехать. Мы и так долго пробыли здесь.

Разозлившись на себя за непонятно откуда взявшуюся стеснительность, сын Портоса оделся, стараясь двигаться как можно быстрее, завязывая шнурки и застёгивая пуговицы по-военному быстрыми точными движениями. Эжени и не подумала отводить глаза — напротив, она смотрела на него, не скрывая своего восхищения, и только слегка порозовевшие щёки выдавали её смущение. Леон подумал, что она точно так же любовалась им, когда лечила рану от зубов ундины Агнессы, но он тогда не заметил этого, потому что боялся поднять глаза. «А если бы поднял и встретился взглядом с Эжени, то произошедшее нынче ночью случилось бы намного раньше», — подумал он с внезапной досадой, но тут же одёрнул себя. «Тогда ты ещё не знал о нападении де Лавуаля и мог бы позволить себе вольности, каких Эжени бы не простила. И тогда ни сегодняшней ночи, ни предыдущих, ни последующих за ней вовсе бы не было».

Как бы то ни было, Леон оделся, взял свою шпагу, они собрали свои немногочисленные пожитки и вскоре уже покинули гостиницу. До замка оставалась всего пара дней пути, и впервые бывший капитан пожалел, что их путь так недолог. Дни они с Эжени проводили в дороге, делая небольшие привалы, во время которых почти не разговаривали, ночи же — на постоялых дворах, на этот раз в разных номерах, потому что гостиницы не были настолько переполнены. Тем не менее Эжени каждый раз приходила к своему спутнику вечером и оставалась до утра в его комнате и в его постели.

Она говорила, что приходит стеречь сон Леона, но кошмары ему больше не снились. Тот сон, от которого его тогда разбудила Эжени, оказался единственным за долгое время кошмаром. В нём смешалось всё — и заколотый на берегу моря Арамис, и заваленный каменными глыбами отец, и Анжелика, которую Леон в своём сне не успевал вытащить из горящей гостиницы, и она сгорала заживо, и другие дети мушкетёров, которые смеялись над ним, упрекали его, обвиняли его. В тоже время во сне перед ним бесконечным хороводом кружились привидения, оборотни и ундины, встреченные им в Бретани. Призраки прошлого и настоящего терзали Леона, и он не мог вырваться из этого кошмара, пока не ощутил на своём лице успокаивающее тепло прикосновений Эжени и не увидел бьющее в глаза спасительное пламя свечи.

Когда девушка начала гладить и целовать его, Леон был потрясён. Сначала он даже подумал, что это продолжение сна, и сидел неподвижно, боясь спугнуть сладостное видение и в то же время опасаясь, что оно превратится в очередной кошмар. Потом, сообразив, что это явь, а не сон, он боялся напугать Эжени своей неловкостью или своим напором, боялся, что её внезапный порыв оборвётся, что она попросит прощения за свою дерзость и вернётся в кровать, а он будет лежать без сна, терзаясь мыслями о неслучившемся. Этот страх развеялся только тогда, когда Эжени утянула его за собой на кровать. И в ту ночь не он овладел ей — она овладела его телом и душой, мыслями и чувствами, приковала его к себе самыми крепкими оковами, хотя, скорее всего, совсем и не осознавала этого. Леон понял, что готов служить ей до конца жизни, быть для неё стражником, помощником, защитником, другом, любовником — кем угодно, и именно поэтому на следующее утро предложил Эжени жениться на ней, хотя позже испытывал облегчение от того, что она отказалась.

Когда путники вернулись в замок, Сюзанна забросала их вопросами, но оба отвечали очень уклончиво, помня о данном Луи де Матиньи обещании не рассказывать о фальшивом призраке и не желая рассказывать о настоящем. Бомани со ставшим уже привычным ворчанием повёл лошадей в конюшню, бормоча, что в этих придорожных гостиницах «бедных лошадок» ни покормить нормально не могут, ни напоить, ни искупать. Эжени тут же кинулась разбираться с делами, накопившимися за время её отсутствия, а Леон отправился отдыхать, удивляясь, откуда у девушки столько энергии после столь утомительного путешествия.

Впрочем, ответ на этот вопрос нашёлся довольно быстро — Эжени сама рассказала ему, когда вечером он пришёл к ней в библиотеку. На этот раз скромный кабинет хозяйки замка использовался не для подсчётов доходов и расходов и не для обсуждения планов охоты на очередную нечисть, а для других, куда более приятных занятий. Когда оба они уже лежали на ковре, приходя в себя, Леон чувствовал усталость и желание спать, Эжени же, напротив, только что не светилась от переполнявшей её бодрости. Сидя на полу, она лёгкими взмахами рук зажигала свечи, разгоняя окутавший библиотеку полумрак.

— И откуда у вас столько сил? — полюбопытствовал Леон, наблюдая за огоньками, которые один за другим вспыхивали в темноте. — Разве магия не вытягивает из вас все соки?

— Вытягивает, — девушка повернулась к нему, блеснув глазами. — Но, во-первых, это не настолько сильная магия — исцелять Катрин Дюбуа, к примеру, было куда труднее.

— Помню, вы тогда едва стояли на ногах, — кивнул он.

— А во-вторых, у меня теперь есть надёжный источник, из которого я могу подпитывать свои силы, — она кивнула на Леона. — Видите ли, магия, как я уже говорила, проявляется в минуты сильнейших всплесков человеческих чувств — горя, гнева, страха… и счастья тоже, хотя мне до недавних пор не так часто доводилось это испытать. И подпитываются магические силы либо болью, либо наслаждением. Так, мои силы пробудились, когда на меня напал де Лавуаль, готовы были пробудиться, когда меня душил священник. До недавних пор моя магия питалась лишь болью.

Лицо Эжени потускнело, и она печально склонила голову.

— Я знаю, так делать неправильно, но иногда я сама причиняла себе боль — колола иголкой, тыкала шпилькой, обжигалась или погружала руки в ледяную воду и тому подобное. Это было неприятно, но заставляло мою магию проснуться. Теперь же благодаря вам я нашла… эээ… иные, менее болезненные способы поддерживать свои силы.

— Неужели? — хмыкнул Леон. — Получается, вы вытягиваете из меня жизненную силу, как вампиры кровь? Не то чтобы я был против, но…

— Нет-нет, что вы! — Эжени всплеснула руками. — Ваша жизненная сила остаётся при вас, я всего лишь получаю удовольствие, которое помогает мне поддерживать магию.

— Пожалуй, я польщён, — усмехнулся бывший капитан. — Вы позволите мне ещё немного подпитать вашу магию?

— Разумеется, — Эжени с улыбкой склонилась к нему.

***

Так и началась для Леона и Эжени эта странная новая двойная жизнь. Днём они вели себя так же, как обычно — разговаривали друг с другом подчёркнуто вежливо, обсуждали бытовые проблемы, дела крестьян, запасы провизии, планы на следующий год, говорили про управление владениями де Сен-Мартен и необходимые закупки, реже — обсуждали нечисть, которая вроде как попритихла после зимы. Сюзанна, беспрестанно хлопочущая по хозяйству, успевала жаловаться на очередного своего поклонника — не то плотника, не то кузнеца — и как будто бы не замечала никаких изменений в своей госпоже и её стражнике. Бомани тоже жаловался — на кости, которые стали ныть в плохую погоду, на то, что силы у него уже не те, что раньше, на лошадей, с которыми возни больше, чем с малыми детьми: то они съедят что-нибудь не то, то захромают, то подхватят простуду… Негр, казалось, тоже ничего не замечал, и Эжени постепенно успокоилась, хотя ей было немного стыдно обманывать людей, который служили ей верой и правдой, в особенности Бомани, который был так предан ей, а до неё — её родителям, который никогда не раскрыл бы её тайну чужим и не стал бы сплетничать.

«Но я делаю это ради их же блага», — успокаивала она себя. «Если правда о нашей с Леоном связи выплывет наружу, пострадает и моя репутация, и его, да и слугам тоже придётся несладко. Бомани, если узнает, конечно, промолчит, но будет страшно недоволен — он до сих пор до конца не принял Леона, по-прежнему считая его чужаком. Сюзанна же, если узнает, будет стараться всеми силами сохранить тайну, но в конце концов кому-нибудь непременно проболтается и сама же будет страдать из-за этого. Нет, слугам нельзя знать!».

Дни их проходили даже более обыденно, чем раньше, поскольку не приходилось гоняться за привидениями и оборотнями, разыскивать ундин, плясать с лесными духами и прочей нечистью. Ночи же Эжени и Леон проводили вместе — иногда он приходил к ней в спальню, иногда она к нему, порой же они уединялись в каком-нибудь укромном месте — чаще всего в библиотеке. Пижма, купленная у травницы Жанны ещё зимой, в конце концов пригодилась — Эжени исправно заваривала из неё чай и пила, добавляя мёду, чтобы перебить его неприятный вкус. Родить ребёнка от Леона, да и вообще родить от кого-либо никак не входило в её планы. Ей не приходилось близко общаться с беременными женщинами, но Эжени достаточно хорошо представляла, какие мучительные превращения происходят с телом будущей матери и насколько велик риск лишиться жизни при родах. Кроме того, она была уверена, что Леон скорее умрёт, чем станет отцом бастарда и обречёт своё дитя на то, через что прошёл сам, и если она забеременеет, он женится на ней любой ценой, хотя бы и силой.

Но такие мысли приходили в голову Эжени не так уж часто. Гораздо больше в эти сумасшедшие весенние дни было приятных мыслей, слов и дел. Весна тем временем уверенно вступала в свои права — небо наконец-то сменило цвет с тускло-серого на нежно-голубой, солнце стало появляться на нём гораздо чаще, редкий снег вовсю таял, оставляя после себя грязные черноватые лужицы, с юга потянулись стаи перелётных птиц, и воздух огласился их звонкими трелями. Ветер из холодного и пронизывающего превратился в свежий и доносил тревожащие, будоражащие запахи, из-под земли стали пробиваться первоцветы, а в деревне по ночам запели свои весенние песни коты. В такое время сама природа будто шептала «Любите!», и Леон с Эжени с радостью последовали этому призыву.

Почти месяц прошёл в блаженном спокойствии, а на изломе апреля, когда снег полностью сошёл, на деревьях уже набухали почки, птичий пересвист набрал силу, а коты, напротив, попритихли, Эжени и её верного спутника, а ныне и возлюбленного, ждало новое приключение. Вестником его стал нежданный гость, а новость о госте принесла, как сорока на хвосте, Сюзанна. Однажды во второй половине дня она вбежала в гостиную, полыхнув своим ярко-розовым платьем, ещё более взволнованная и быстрая, чем обычно (Леон и Эжени едва успели отдёрнуть руки друг от друга — он поспешно отступил на несколько шагов, она склонила голову над книгой, которую якобы читала). Но Сюзанна явно была обеспокоена настолько, что не заметила ничего подозрительного.

— Госпожа Эжени, господин Лебренн! — грудь служанки часто вздымалась и опускалась, на щеках пылал румянец. — Ко мне на днях приехал кузен Франсуа, из владений графа д’Эрвье, что у самого берега моря. Я-то думала, он просто навестить меня хочет, соскучился по родной душе… А он надумал насовсем сюда переезжать. У них там дурные дела творятся, — Сюзанна почему-то огляделась и понизила голос. — Говорят, у них там вампир завёлся, а может, даже и не один.

— Вампир? Настоящий вампир? — резко спросил Леон. Эжени знала, что он, не глядя на неё, почувствовал, как она напряглась, и пожалела, что он не может сейчас взять её за руку, обнять и успокоить.

— Франсуа клянётся, что да, — Сюзанна кивнула, глаза её стали совсем круглыми от испуга. — Говорит, что на него самого однажды напали, и он чудом остался жив. Вот и решил уехать от греха подальше.

— И он приехал сюда, во владения госпожи де Сен-Мартен? — Леон бросил на хозяйку быстрый взгляд. — Не самое лучшее место, чтобы укрываться от нечисти, тебе не кажется?

— Франсуа знает, что у нас здесь творится, — служанка снова закивала. — Только он слышал, что в последнее время нечисть вроде притихла… что вы и госпожа Эжени кого изгнали, кого успокоили. Да и кровопийц у нас вроде замечено не было, — она перекрестилась. — Вот он и решил сюда перебраться — тут всё-таки я, родная кровь, да и безопаснее тут — вы ведь, если что, его в обиду не дадите…

Эжени и Леон переглянулись.

— Интересная история, — медленно произнесла девушка. — Где остановился твой кузен?

— У моих родителей, — лицо Сюзанны осветилось надеждой. — Там, конечно, тесно, ну так в тесноте, да не в обиде! Вы ведь его выслушаете, правда? А то он как начал мне рассказывать про вампиров да про лес, а я слушать не могу — всю дрожь пробирает, мурашки по телу бегут! — она нервно обхватила себя руками, словно и впрямь дрожала от холода.

— Надо будет навестить Франсуа, послушать, что он скажет, — Эжени повернулась к Леону и увидела в его глазах отражение собственных чувств — надежду на новое приключение.

Кузен Сюзанны оказался молодым человеком, имевшим значительное сходство со своей сестрой, — у него были такие же вьющиеся светлые волосы, нежный румянец и глаза зеленовато-серого цвета. Вообще Франсуа был на редкость хорош собой, хоть и смахивал больше на девушку, чем на юношу, и его белозубая улыбка, должно быть, покорила немало девичьих сердец, но сейчас он не улыбался, а румянец его, едва он принялся рассказывать историю о вампирах, исчез, и кожа приобрела сероватый оттенок.

— Госпожа Эжени, господин Лебренн, — после бесчисленных поклонов и уверений в бесконечной преданности Франсуа наконец-то начал свой рассказ. — Знаю, что вы мне не поверите, но клянусь, честное слово, не вру, да и не смог бы я такого выдумать, Богом клянусь…

— Да говори уже! — шикнула на него стоявшая неподалёку Сюзанна. Франсуа укоризненно посмотрел на сестру, но всё-таки перешёл к делу.

— У нас в землях господина графа с месяц назад стали твориться странные дела, — наклонившись вперёд, зашептал он. — То мёртвую корову найдут, то лошадь, и все без единой капельки крови! А на шее следы от клыков. Для волка или медведя вроде маловаты, для лисы тоже, да и не справится лиса со взрослым конём или быком! Ну тут, понятное дело, слухи пошли, что завелись у нас вампиры. Хозяева стали скотину понадёжнее запирать, детей по вечерам на улицу не отпускать, осиновые колья приготовили, кое-кто даже серебряные пули отлил. Да только не больно-то оно помогло…

Франсуа перевёл дух и с тоской во взгляде обернулся на Сюзанну — та подбадривающе кивнула ему.

— А потом ещё хуже стало. Кровосос этот на людей нападать начал. Филипп Робер, наш мельник, рано утром шёл на мельницу. Вроде и не темно уже было, сумерки, да и солнце вот-вот встать должно было… Вампиры, они же, известное дело, по ночам нападают, свет солнца их жжёт! Идёт, значит, Филипп и слышит вдалеке топот, как будто человек бежит, да быстро так. Оглянулся он — а за ним мчится чёрный, страшный, да с такой скоростью, с какой не всякая лошадь скачет! Ну Филипп не дурак, вспомнил про обескровленную скотину, смекнул, что к чему, да и припустил. Говорит, никогда так быстро не бегал — сердце из груди чуть не выпрыгнуло, а этот гонится за ним и не отстаёт! Хорошо, путь Филиппа мимо церкви пролегал — он рванулся, залетел внутрь и затаился. Нечисть-то в святой храм войти не может, крест её не пускает, да и святая вода там была — Филипп уже готов был плеснуть в вампира, но тот походил-походил вокруг да исчез. Филипп потом долго ещё в церкви ждал — вышел, когда уже солнце вовсю стало палить.

— Он разглядел преследователя? — Эжени приняла свой обычный задумчивый вид.

— Да какое там! — юноша поёжился. — Он едва ноги унёс! Говорит, вроде как мужчина — высокий, весь в чёрном, страшный… Да там разве разглядишь? Жив остался, и ладно. Теперь после темноты носа на улицу не кажет.

Франсуа вздохнул и надолго замолчал.

— Ему ещё повезло… Анастази Мунро — была у нас одна такая вдова. Жила тихо, ни с кем не враждовала, ни с кем не дружила, платья шила, тем и зарабатывала на хлеб. И чего её к морю понесло? Говорили, правда, что в молодости была она влюблена в одного моряка, обещала его ждать, а он уплыл и не вернулся. Воспоминания, что ли, на неё нахлынули? — он покачал головой. — Нашли её поутру на берегу — лежит, вся белая, как мел, на лице ни кровинки и в теле тоже. И на шее две точки от клыков, точь-в-точь как у тех коров с лошадьми. Высосал из неё вампир всю кровь, да и бросил на берегу.

— А что же граф д’Эрвье? — подняла голову Эжени. — Неужели он никак не пытался остановить таинственные нападения в своих землях?

— Эх, да что граф! — Франсуа махнул рукой. — Граф в своих владениях бывает только наездами, а сам всё больше путешествует. Он, поди, и не знает, что у него там нечисть завелась! А управляющий, слуги его, все остальные, кто в замке — они и не верят в вампиров! Может, поверят, когда из них самих кровь сосать начнут, да только уже поздно будет. Да и боятся они господина графа, шагу без его разрешения ступить не смеют. Одна надежда на вас, — он молитвенно простёр руки к Эжени. — Я слышал, вы и не такую нечисть укрощали! Ундину вот на тот свет отправили, оборотень у вас по лесам бегать перестал, очарованных юношу и девушку расколдовали… Может, съездите в наши края, посмотрите, что там и как? Говорят, граф скоро приехать должен, так вы поговорите с ним, вы ему ровня, вас он послушает! Я-то сбежал, да только там у меня семья, друзья… Страшно за них!

— Может, и съездим, — проговорила девушка. — Но Сюзанна упомянула, что на тебя самого напали. Ты нам об этом пока ничего не сказал.

Франсуа обернулся на сестру и обиженно бросил в её сторону «Болтунья!» — та в ответ скорчила гримаску. Потом он вновь повернулся к Эжени и Леону и глубоко вздохнул, видимо, готовясь к самому страшному.

— Мне об этом и вспомнить жутко, — признался юноша. — Да и не знаю я, наяву всё это было или во сне. Иногда думается, лучше бы всё это был сон. А потом как вспомню: ночь, лес, этот чёрный за мной гонится — так и не сон вовсе. Ладно, расскажу всё, как помню, а вы там уже сами решайте, верить мне или нет, отправляться в наши края или рукой на всё махнуть и остаться здесь.

Франсуа перекрестился, метнул ещё один быстрый взгляд в сторону Сюзанны и начал свой сбивчивый пугающий рассказ о том, как ему выпало столкнуться с вампиром (или вампирами?) и остаться в живых.

Глава XXV. Мертвец на берегу

— Вышел я как-то вечером из дома и пошёл сперва по дороге, а потом думаю: дай-ка сверну, через лес короче выйдет, — начал Франсуа и тут же был прерван Леоном:

— А зачем ты вообще вышел на ночь глядя из дома, когда у вас такое творится?

Франсуа от этого простого вопроса неожиданно смутился — его бледные щёки вновь заполыхали румянцем, он потупился и виновато покосился в сторону сестры.

— А я знаю! — вскинулась та. — Ты бегал к какой-нибудь девчонке, верно?

Франсуа покраснел ещё больше и кивнул, Сюзанна же разразилась звонким торжествующим смехом.

— Узнаю моего дорогого кузена Франсуа! Ни одной юбки не пропустит… простите, госпожа, — притихла она, заметив брошенный в её сторону упрекающий взгляд Эжени.

— Тогда ведь Анастази была ещё жива, а Филипп… ну мало ли что могло ему привидеться? В темноте много чего может показаться, и то, что за Филиппом кто-то гнался, ещё не значит, что это был именно вампир, — попытался оправдаться юноша, умоляюще глядя на хозяйку замка.

— А что, ваш мельник любит выпить? Или приврать? — спросила та.

— Да нет, ничего такого за ним вроде не замечено, — пожал плечами Франсуа. — По праздникам оно понятное дело, но чтобы лишнего хлебнуть — нет, никогда его пьяным в стельку не видели! Да и не врёт он, Филипп человек честный. Но я подумал — на Филиппа эта тварь на рассвете напала, так? А я-то вечером шёл, ещё и не совсем темно было. Про убитый скот тоже подумал, ясное дело, ну так я же не корова и не овца какая, чтобы так просто дать себя загрызть!

— Ох, дурачок, — покачала головой Сюзанна, с жалостью глядя на брата.

— Ну так жив же остался, — тот бросил на неё обиженный взгляд. — Иду я, значит, через лес, по сторонам смотрю, на небо поглядываю. В лесу ветви похрустывают, птицы наверху перекликаются — словом, всё как обычно. Я уже полпути прошёл, когда послышались сзади шаги. Я живо рассказ Филиппа вспомнил и быстрее зашагал — они не отстают. Я оборачиваюсь — никого. Ну я и крикнул во всё горло, чтобы тот не думал, что я его боюсь: «Выходи, нечистая сила! У меня с собой серебряный кинжал, от деда достался, полезешь на меня, я тебе кишки выпущу!».

Эжени не смогла сдержать смешок, и Леон, взглянув на неё, едва сумел сохранить серьёзное выражение лица.

— Я-то думал, это кто-то из парней надо мной подшутить хочет, — плечи Франсуа поникли, а лицо вновь побелело. — Вот и решил показать, что я их замысел разгадал. Про кинжал, понятное дело, соврал, нет у меня никакого кинжала и отродясь не было. Стою я, значит, всматриваюсь в темноту, а от дерева тень отделилась — и ко мне! Да быстро так, и ноги дробно по земле стучат. Ну я заорал во всю глотку и рванул оттуда изо всех сил.

— Ты разглядел, кто гнался за тобой? — Эжени чуть подалась вперёд.

— Мужчина, — немного помедлив, ответил Франсуа. — Высокий, весь в чёрном — точь-в-точь как Филипп рассказывал. И глаза у него… — он умолк и побледнел ещё сильнее.

— Что глаза? — нетерпеливо спросил Леон. Сюзанна, уже слышавшая эту историю, негромко ойкнула и перекрестилась, прикрыв рот ладонью.

— Светились они у него, — тихо проговорил Франсуа. — Как у кошки в темноте светятся, так и у него — лицо всё в тени, не разглядеть, а на нём два жёлтых огонька горят. Как я оттуда припустил! Уже до опушки добежал, чувствую, сердце вот-вот из груди выпрыгнет, а этот всё не отстаёт. Я и на помощь звать пытался, хотя кто ко мне придёт — лисы с совами? И проклинал его, и молиться пытался, а он всё бежит. Под конец кончились у меня силы, повалился я на землю, думаю — всё, смерть моя пришла! Только-только руку занёс, чтобы хоть перекрестить эту тварь напоследок — вампиры, они же креста боятся…

Франсуа дышал так тяжело, будто снова пережил страшный побег от неведомого существа, глаза его бегали от Сюзанны к Эжени и обратно. Обе девушки смотрели на него сочувственно, Леон же прищурился, пытаясь понять, не лжёт ли юноша, но тот выглядел действительно испуганным.

— Тут с дерева — или из-за дерева, я не разглядел — кто-то выпрыгнул. Вроде как девушка — волосы длинные, платье… Я и вскрикнуть не успел, как она на этого набросилась, который за мной гнался, и оба они по траве покатились. Шипят, рычат, в волосы друг другу вцепляются — ну чисто мартовские коты! Я вскочил и побежал прочь — откуда только силы взялись! Добежал до Мар… до подруги моей, — поспешно поправился Франсуа, — там всю ночь в себя прийти не мог! Она меня водой отпаивала, утешала…

На этот раз прыснула Сюзанна, и брат бросил на неё сердитый взгляд.

— Тебе смешно, а меня в этом лесу чуть не убили! Если бы не эта девушка… Я на следующее утро всё ждал, что в лесу её тело найдут, но нет, ничего. Получается, вампир её не убил? А если не убил, то она что же — такая ловкая или такая же тварь, как и он? А если такая же тварь, то почему она тогда меня спасла? Неужто влюбилась?

Сейчас от смеха не удержались уже все трое.

— Слишком много ты о себе воображаешь, братец, — заявила Сюзанна.

— Может, она тоже из тебя кровь выпить хотела, вот они с тем вампиром и сцепились, как собаки за кость, — предположил Леон. — А добыча, то есть ты, тем временем успела удрать.

— Или, возможно, не все вампиры вредят людям — кто-то из них защищает простых смертных, — заметила Эжени, укоризненно посмотрев на Леона, слова которого заставили Франсуа смертельно побледнеть и застучать зубами.

— Я — добыча? Я — кость? Господь с вами, как же это так можно-то! — он перекрестился и поспешно поднялся, явно желая побыстрее приложиться к бутылке доброго вина. — Как хорошо, что я оттуда уехал! Надеюсь, здесь меня эта нечисть не учует…

Леон снова взглянул на Эжени — глаза её ярко блестели, лицо слегка разрумянилось, и по всему было видно, что она уже рвётся навстречу новому расследованию. Сын Портоса с куда большей охотой остался бы в замке и провёл ещё несколько спокойных дней, недель, а то и месяцев в компании девушки, но он понимал, что ему не удастся отговорить Эжени от поездки. Она увидела перед собой новую цель — людей, которым нужна была защита от вампира, — и стремилась к этой цели. Единственное, что мог в таком положении сделать Леон, это отправиться вместе с ней.

В тот же вечер они уже собирались в путь. Эжени готовилась к этому путешествию куда более тщательно, чем к предыдущему, во владения Луи де Матиньи, — разложив на столе в своём кабинете целый арсенал, она поясняла Леону назначение каждого предмета.

— Вот пистолет для вас, вот для меня, и к каждому запас серебряных пуль. Кинжал, который я обычно ношу с собой, придётся заменить серебряным ножом из нашего столового серебра, и вы тоже возьмите такой же нож. Пистолеты промахиваются, ножи — нет. Заколку оставлю, хоть она и из железа, а не из серебра, и никак не поможет против вампира…

— Что вы вообще знаете о вампирах? — полюбопытствовал Леон, наблюдая за быстрыми движениями Эжени, собиравшей оружие.

— Они пьют кровь, живут очень долго, почти вечно и не стареют, а убить их можно либо серебром, либо осиновым колом, либо огнём, — ответила она. — Ещё говорят про святую воду, чеснок и соль, но я сомневаюсь, что всё это может убить вампира — скорее, просто навредить ему, обжечь, ослепить на время. В легендах говорится, что вампиры не отражаются в зеркалах, не отбрасывают тени и не выносят света солнца, но я этому не верю. Подумайте сами — тогда они не смогли бы появляться на улице иначе как ночью или в пасмурные дни, и их было бы очень легко обнаружить, но вампиры веками существуют среди людей, скрывая своё истинное обличье. Настолько могущественные создания не могут иметь столько слабостей! Знаете, я думаю, что некоторые из этих легенд придуманы самими вампирами, чтобы запутать людей.

Она вытащила из ящичка несколько небольших, но очень остро заточенных колышков и положила их на стол.

— Осиновые колья. Прикосновение к осине, в отличие от прикосновения к серебру, вряд ли их ранит, но точный удар колом в сердце может убить вампира. Ещё мы, разумеется, возьмём с собой огниво…

— Послушайте, — не выдержал Леон, — откуда вы столько всего знаете о вампирах? Да и о другой нечисти, если уж на то пошло?

— Помните странника Мартина? Того, который открыл способ исцелить оборотня, ранив его? Он много лет изучал нечисть и оставил весьма подробные записи, — Эжени кивнула на шкаф с выстроившимися в нём ровными рядами книг. — Странник Мартин жил очень долго, и некоторые даже полагают, что он сам был вампиром или какой-то другой нечистью, но лично я считаю, что Мартин был волшебником, как я, только гораздо более сильным. Может быть, он — мой прямой предок… — она мечтательно закатила глаза.

— Я где-то слышал, что вампиры могут превращаться в летучих мышей, — заметил Леон, но Эжени покачала головой.

— Сомневаюсь, что это правда. Скорее, очередная легенда, вызванная страхом людей перед ночью и теми, кто в ней обитает — совами, волками, летучими мышами… даже кошками! Превращаться сами или превращать других людей в зверей могут только очень сильные волшебники, вряд ли такое под силу целому виду нежити. И потом, если бы они превращались в летучих мышей, что мешало бы им бесшумно подлетать к людям и вцепляться зубами в их шеи, вместо того чтобы гоняться за ними по лесу в человеческом обличье? Это куда незаметнее, безопаснее, и гораздо меньше вероятность, что вампир будет узнан!

— Желание поохотиться, почувствовать страх своей жертвы? — пожал плечами Леон. Эжени взглянула на него с любопытством.

— Возможно. Человеческие желания и стремления никуда не исчезают, даже если человеческая сущность утрачена…

— Кстати, я давно хотел вас спросить, — вскинул голову бывший капитан. Они с Эжени по-прежнему обращались друг к другу на «вы», даже наедине: девушка — из уважения к его возрасту (Леон был старше её лет на десять), он — чтобы случайно не проговориться при слугах и не выдать их тайну.

— Почему ундине Агнессе нельзя было убивать священника, иначе бы она навсегда осталась в таком обличье, но Катрин Дюбуа убила Турнье и после этого благополучно исцелилась от проклятья?

— Агнесса была мертва, а Катрин жива, — ответила Эжени. — Видите ли, все существа, обитающие в наших краях… да и не только в наших, делятся на нечисть и нежить. Нежить — это воскресшие или неупокоившиеся мертвецы: ундины, вампиры, привидения… Есть ещё трупы, воскрешённые некромантией, но про них я знаю только из историй Бомани: когда я была маленькой, он рассказывал мне про далёкую Африку, колдунов и шаманов, которые могли воскрешать мёртвых, чтобы те выполняли все их приказы. Это были страшные сказки, но как я их любила!

— В то время как обычные дети слушали сказки про Золушку, Красную Шапочку и добрых фей, — пробормотал Леон. — Интересное у вас было детство.

— О нет, самое скучное, какое только могло быть! — возразила она. — Я ведь тогда не знала, что все эти создания существуют взаправду, да и магический дар в себе ещё не открыла. Так, на чём я остановилась? Ах да, нежить! Кроме неё, существует ещё и нечисть: оборотни, лесные духи, гномы, тролли, великаны, грифоны, драконы, хюльдры, допплеры…

— Кто-то? — переспросил он.

— Хюльдры — женщины с лисьими хвостами…

— Про этих я помню. Последнее, что вы сказали…

— Допплеры? Существа, способные принимать облик любого человека. Они, пожалуй, наиболее опасны, но и наиболее редки. Помните ту рыжеволосую девушку на празднике лесных духов?

— Помню, — коротко ответил Леон. После чудесного спасения из леса они с Эжени почти никогда не вспоминали ночь, проведённую в компании духов, Ольхового короля и королевы фей. Что касается девушки, так напомнившей ему Луизу де Круаль, то о ней бывший капитан пытался забыть всеми силами, как и о самой Луизе, и вскоре её переменчивые черты стёрлись из его памяти, исчезли, как круги, появившиеся на воде от брошенного камня.

— Вот она была как раз из таких. Нечисть вполне жива и подчиняется законам нашего мира, её можно убить, в то время как нежить — только упокоить. Поэтому говорить «убить вампира» не совсем правильно… хотя я, наверное, слишком придирчива.

— Значит, ундина Агнесса была уже мертва, и пролитая кровь могла привязать её к земле, в то время как оборотень Катрин были вполне жива, и совершённое убийство не превратило её окончательно в чудовище?

— Именно так.

— Раньше я думал, что нет ничего более сложного и запутанного, чем французская система законов, — пробормотал Леон. — Теперь же я убеждаюсь, что кое-что более сложное всё-таки есть: система законов, которым подчиняются духи.

— Возможно, и вовсе нет никакой системы, — Эжени на миг улыбнулась его словам, но тут же вновь стала серьёзной. Собирая пистолеты, серебряные пули, нож и осиновые колья, она уже готовилась к грядущей битве с опасным противником — противником, живущим на земле очень долго, не боящимся холодного железа и вообразившим себя хозяином во владениях графа д’Эрвье, а местных жителей — своей добычей.

***

Путь в края, где поселились вампиры, занял больше времени, чем дорога к Луи де Матиньи, но для Леона и Эжени он пролетел незаметно. Дни они, как и раньше, проводили верхом на лошадях, почти не переговариваясь, ночи же — на постоялых дворах, в тесных номерах с продавленными кроватями, в комнатах, продуваемых из всех щелей, согреваясь теплом друг друга. Чем ближе они подъезжали к морю, тем свежее становился ветер, он приносил новые, незнакомые запахи, оставлял на губах привкус соли, и казалось, что море ждёт за каждым поворотом, стоит только чуть пришпорить коня — и оно раскроется во всю свою ширь, ослепит бескрайней синевой, оглушит рокотом прибоя. Эжени вся извелась в ожидании — несмотря на близость её владений к морю, она никогда не видела его и теперь сгорала от нетерпения.

Когда море и в самом деле развернулось перед всадниками, грохочущее волнами, сверкающее белой пеной, омывающее лежащую на берегу гальку, невозможно синее, а воздух огласился резкими криками чаек, и в небе замелькали их узкие белые крылья, Эжени не смогла сдержать крик восторга. Леон, не раз бывавший у моря и даже пересекавший его, наблюдал за ней с улыбкой. Возле моря цвета казались ярче, звуки громче, мелодии — более звонкими, люди — более радостными, и даже блюда были вкуснее. По крайней мере, суп из нескольких видов морских рыб, поданный в очередной гостинице, не вызвал у Леона ни малейшего отвращения, а Эжени так и вовсе уплетала за обе щеки.

Поев и немного отдохнув после длительного путешествия, они принялись за дело, а именно — отправились по окрестным деревням, чтобы расспросить местных о вампирах. Сначала дело не задалось — никто не хотел выбалтывать местные тайны чужакам, и Леон пожалел, что с ними нет Франсуа, который убедил бы крестьян поведать господину Лебренну и госпоже де Сен-Мартен о происходящих в округе несчастьях. Но Франсуа можно было затащить в эти места только силой, и им приходилось надеяться лишь на себя.

Через несколько дней, когда все местные уже знали, что у госпожи Эжени служит Сюзанна, а кузен этой самой Сюзанны, Франсуа, недавно уехал из этих мест, дело пошло на лад. Кое-кто из крестьян даже слышал про обитающую во владениях Эжени нечисть, и на неё стали смотреть как на спасительницу, способную избавить их от вампиров. Впрочем, от рассказов местных было мало толку — кровопийц никто не видел, но все о них слышали и теперь пугали друг друга и самих себя страшными байками. Говорили, что они могут бежать быстрее лучшего коня из конюшен господина графа, что от их чарующих песен человек делается сам не свой, идёт ночью в лес и покорно подставляет свою шею под ужасные клыки, что вампиры, и мужчины, и женщины, так красивы, что от их вида любой потеряет рассудок. По словам крестьян выходило, что эту нечисть вообще невозможно победить, и Леона это злило.

Мельник Филипп Робер, один из немногих, кому удалось столкнуться с вампиром и остаться в живых, охотно рассказал свою историю — она в целом ничем не отличалась от её пересказа в устах Франсуа. Филипп горел желанием посодействовать Леону и Эжени в выслеживании нечисти, но мало чем мог помочь — он не разглядел таинственного преследователя и не мог представить, кто это может быть.

— Ясно одно, — сказала Эжени, когда они вернулись в гостиницу после очередного дня, полного бесплодных расспросов и жутких баек о неуловимых кровососах. — Вампир появился в этих краях недавно. Нападения начались около полутора месяцев назад — сначала на животных, потом на людей. Если бы, к примеру, раньше кто-нибудь нападал на скот, это непременно заметили бы.

— Может, раньше вампир охотился только на диких животных, — предположил Леон.

— Всё равно, — она покачала головой. — Хоть одну полностью обескровленную тушу кто-нибудь бы да заметил. Кроме того, поймать дикое животное и высосать из него кровь труднее, чем домашнее, даже если ты вампир. Кого легче схватить — дикого оленя, свободно бегающего по лесу, или корову, стоящую в стойле? И если раньше вампир охотился на диких животных, то почему сейчас он перешёл на домашних?

— Осмелел? Почувствовал свою безнаказанность?

— Возможно, но сомнительно. И потом, почему он раньше таился, а теперь стал охотиться за людьми? Нет, я думаю, это кто-то чужой. Я могла бы предположить, что кто-то из местных не так давно заразился и стал вампиром, но в любом случае был вампир, который его заразил, и он не из здешних краёв. Вряд ли вампир может заразиться через цветы, как оборотень, так что тут в любом случае замешан какой-то чужак. Даже крестьяне, склонные в любых странностях подозревать друг друга, не знают, кто бы это мог быть. Ни в ком из своих они не видят вампира.

— Или видят, но нам не говорят, — ответил Леон. — А сами замышляют проткнуть его осиновым колом или сжечь на костре.

— Я уже неделю говорю с этими людьми, смотрю на них и не заметила ненависти к кому-либо, открытой или скрытой, — возразила Эжени. — Все сходятся на мнении, что это кто-то пришлый.

— Чужаков нигде не любят, — заметил он. — Хорошо, что мы прибыли после того, как начались нападения, а то могли бы и нас начать подозревать. И что вы предлагаете делать?

— Расспросить хозяина гостиницы и хозяев других постоялых дворов, трактиров, — ответила девушка. — Они всегда всё подмечают, вот и выясним у них, не было ли в последнее время подозрительных постояльцев. Снова поговорим с крестьянами, узнаем, не видели ли они кого-нибудь незнакомого, пусть даже мельком, пусть даже проезжавшего мимо. Дел много, так что нам, скорее всего, опять придётся разделиться.

— А если найдём кого-то подозрительного? — хмыкнул Леон. — Сразу проткнём ему грудь осиновым колом?

— Ну зачем вы так? — Эжени посмотрела на него с упрёком. — У меня, помимо оружия, есть ещё два серебряных кольца — когда-то они принадлежали матери и отцу. Если надеть такое кольцо, а потом пожать руку вампиру или как-то иначе его коснуться, то он обожжётся о серебро. Другое дело, что вампиры не дураки — они скрываются от солнечного света и от нежеланных прикосновений шляпами, накидками, перчатками… Но можно найти способ. Мне, как девушке, будет даже легче это сделать. Сделать вид, что я падаю в обморок, пошатнуться, опереться на чужую руку… Главное, чтобы вампир не заметил, что я заметила, что он обжёгся. Сделать вид, что ничего особенного не случилось, а уже потом, позднее, прийти к нему вдвоём, с пистолетами, заряженными серебряными пулями, и выяснить всю правду.

— Опасный план, — настороженно ответил Леон.

— Какой есть. Впрочем, до серебряных колец может и не дойти. Может, хозяева постоялых дворов и не видели никого подозрительного. В любом случае, я же не пойду на поиски вампиров совсем без оружия, — Эжени приподняла юбку, открывая спрятанный у левого бедра серебряный нож, а у правого — пару осиновых колышков. — Я не могу постоянно таскать с собой пистолет, но могу носить это. И не забывайте про магию, которой я владею!

— Я и не забывал, — Леон, которому порядком надоели разговоры о вампирах, опустился на колени и провёл затянутой в перчатку рукой по обнажённому бедру девушки. — Возможно, настало время немного подпитать вашу магию?

— Возможно, — выдохнула Эжени, запуская пальцы в волосы своего спутника и привлекая его голову к себе, а свою запрокидывая назад. — О да… сейчас самое время.

Эта ночь была последней, которую они провели более-менее спокойно. Уже на следующий день их ждало известие о новой трагедии, на этот раз не связанной с вампирами или, по крайней мере, связанной не напрямую. Рано утром, когда все постояльцы, включая Леона с Эжени, ещё спали, четверо крестьян под жалобные причитания хозяина внесли в гостиницу труп мужчины, обнаруженный ими на берегу моря. Сердобольная супруга хозяина, вытирая глаза краем передника, тут же прочитала молитву и объявила, что омоет тело и приготовит для погребения. Собравшиеся зеваки молчали, сжимая в руках шапки, и только хозяин возмущался, что все постояльцы разбегутся, если увидят такое непотребство, и как им вообще в голову взбрело тащить мертвеца в гостиницу. Разбуженный шумом Леон вышел поглядеть, в чём дело, и через некоторое время вернулся, чтобы сказать об увиденном Эжени.

Постояльцы, против опасений хозяина, никуда не разбегались, а жадно глазели на мёртвое тело. При появлении Эжени и Леона они поспешно расступились, и вокруг трупа образовалось пустое пространство. Сын Портоса опустился на одно колено и осмотрел тело —настолько внимательно, насколько это было возможно. Эжени стояла неподалёку — бледная, но явно не испытывавшая тошноты или стремления лишиться чувств.

Мертвец, судя по всему, испустил дух совсем недавно. При жизни он был красивым мужчиной — отлично сложенным, широкоплечим, светловолосым, с курчавой золотистой бородой и крупными правильными чертами лица. По одежде можно было судить, что он не испытывал недостатка в деньгах, но сейчас отделанная кружевом рубашка была вся залита кровью, дорогое золотое шитьё на камзоле изорвано, сапоги и плащ покрыты пылью. Страшные раны на груди и горле незнакомца были нанесены чем-то острым, но точно не клыками вампира — скорее, ножом или кинжалом. Оружия при нём не было.

— Где вы его нашли? — обратился Леон к крестьянам, принесшим мертвеца.

— У моря, на самом берегу, — поспешно ответил старший из них. — Он ещё жив был, бормотал что-то, женщину какую-то звал…

— Изабелла! — подхватил второй. — «Изабелла, спасите Изабеллу!». Так и говорил, точно! Мы склонились к нему, попытались расспросить, кто на него напал, а он замолчал, подышал немного и дух испустил, — мужчина перекрестился, остальные последовали его примеру.

— Мы его сюда и отнесли, — сказал третий, — потому как знаем, что Женевьева женщина добрая, не оставит несчастного, поможет снарядить в последний путь. За святым отцом уже послали, он скоро прибудет.

— Кто-нибудь его знает? — громко вопросил Леон, поднимаясь на ноги. Окружавшие его люди отводили глаза, что-то бормотали, качали головами, но никто не желал прямо отвечать на вопрос.

— Не местный он, — наконец подал голос старший из четверых крестьян. — Никогда мы этого господина не видели. Должно быть, ехал ночью через лес, а там его разбойники и подкараулили. Жену или дочь, видать, похитили, а с ним разговор короткий. Эх, упокой, Господи, его душу! Какие страшные дела творятся нынче…

— Не похоже на ограбление, — прошелестела Эжени: она уже опустилась на колени возле трупа и внимательно осматривала его. Её рука бестрепетно скользнула в вырез окровавленной рубашки и извлекла оттуда небольшой золотой медальон. Эжени осторожно сняла украшение с покойного и, встав рядом с Леоном, попыталась открыть его.

— Грабители бы наверняка забрали медальон, да и расшитую золотом одежду тоже, — заметила она, возясь с крышечкой. Наконец та поддалась её усилиям, щёлкнула, и медальон открылся. Внутри был портрет одной из прекраснейших девушек, которых когда-либо доводилось видеть Леону, а ведь он служил при дворе короля и повидал немало красавиц! Лицо, будто выточенное из мрамора умелым скульптором, две ровные чёрные линии бровей, карие глаза, капризный изгиб губ и надо всем этим — волна вьющихся каштановых волос. Девушка не улыбалась, а смотрела так, словно скрывала только ей одной ведомую тайну и гордилась этим.

— Кажется, мы теперь знаем, как выглядит похищенная Изабелла, — тихо проговорила Эжени, с трудом отводя взгляд от портрета.

Глава XXVI. Опасная пленница

Обнаружение мертвеца сделалось главной новостью для постояльцев гостиницы и жителей ближайшей деревни: в этот день все разговоры сводились к страшной находке. Леон и Эжени, потолковав с местными, услышали множество версий, большинство из которых, впрочем, пришлось отбросить, поскольку они казались откровенной чушью.

— Кое-кто предполагает, что этот мужчина и был вампиром, нападавшим на скот и людей, и что теперь с проклятием земель графа д’Эрвье покончено, — заметила Эжени, когда они с капитаном уже после полудня вернулись в номер.

— Неужели вампир позволил бы так легко себя убить? — дёрнул плечом Леон.

— Мы не знаем, легко это далось его противникам или нет, — возразила она. — Может, он сражался, как лев, но врагов было больше, и они смогли его одолеть… хотя нет! Новых трупов на берегу моря или в лесу вроде бы не находили… или в лес никто не ходил?

— Думаю, если бы наш убитый оставил после себя пару-тройку трупов, об этом бы уже знали, — ответил Леон. — Даже если он и оказал сопротивление, то вряд ли кого-нибудь убил. И потом, раны на его груди не похожи на следы от осинового кола.

— Но могут быть следами от ударов серебряным кинжалом, — Эжени задумалась. — Хотя крестьяне, принесшие его, утверждают, что нашли его на рассвете, когда уже светило солнце, но оно не обожгло умирающего и вообще не причинило ему никакого вреда.

— И зубы у него обычные, человеческие, — добавил сын Портоса. Девушка бросила на него странный взгляд, в котором смешались уважение и отвращение.

— Боже мой, Леон, вы что, настолько тщательно его осмотрели?

— Чего не сделаешь ради раскрытия истины, — пробормотал Леон, поморщившись при воспоминании о том, как он ощупывал зубы мертвеца — на удивление ровные и крепкие, но заострённые ничуть не больше обычных человеческих зубов и даже не измазанные кровью, что было бы вполне естественно при его ранах.

— Но зубы ещё ничего не значат, — продолжила Эжени. — В конце концов, вампиры вряд ли постоянно ходят с удлинёнными клыками — это было бы слишком заметно, и потом, разве они не ранили бы себе язык? Скорее всего, клыки у них удлиняются и заостряются только в миг нападения на добычу, а всё остальное время они такие же, как у обычных людей.

— У ундины Агнессы было именно так, — кивнул Леон. — Но вы всё-таки не думаете, что наш убитый был вампиром?

— Нет, не думаю, — решительно сказала она. — Как вы верно подметили, вампир не дал бы себя так легко убить.

— И вы не думаете, что напали на него вампиры?

— Его смертельные раны — следы от ножа, а не от укуса, — пожала плечами Эжени, — и он не обескровлен. Я полагаю, что на него напали обычные люди, а вот связано ли это нападение с вампирами — другой вопрос.

— Я обнаружил ещё кое-что интересное, — добавил Леон. — Умер этот человек явно не от укуса, вы правы, но на его теле много следов укусов и порезов — по большей части старых, уже заживших, но есть и пара свежих. Это, конечно, не значит, что его непременно кусали вампиры — может, у него просто была чересчур страстная любовница. Не все женщины так ласковы, как вы, — усмехнулся он, и Эжени покраснела.

— Леон, нам сейчас совсем не до этого! Есть ведь ещё и девушка, Изабелла, которую, скорее всего, похитили.

— Если бы крестьяне не передали нам последние слова умирающего, мы бы и не узнали о её существовании, — заметил Леон. — А если бы не медальон с портретом, то могли бы посчитать эти слова предсмертным бредом. Поразительно честные люди оказались эти крестьяне — не тронули золотой медальон, хотя наверняка его видели! И богатую одежду тоже не тронули, хотя могли раздеть мертвеца догола и сказать, что это разбойники постарались.

— Какая низость — грабить мёртвого! — возмутилась она. — Ему, конечно, уже всё равно, но всё-таки…

— Нам повезло, что хотя бы один из четверых крестьян думал так же и не позволил остальным мародёрствовать, — кивнул он. — Тем не менее у убитого наверняка было при себе оружие, но оно куда-то исчезло. Крестьянам оно ни к чему, значит, его забрали убийцы. Какие-то странные грабители — взяли оружие и, возможно, деньги — их я при убитом тоже не нашёл, но не взяли одежду и украшение…

— Может, они и без того достаточно богаты, или им хорошо заплатили, — предположила Эжени. — Оружие они взяли, потому что оно всегда пригодится, как и деньги, а золотой медальон им не нужен. И вообще, я склоняюсь к мысли, что главной их добычей была девушка, Изабелла.

— Её надо спасать! — решительно заявил Леон. — Собрать людей, пойти в замок, рассказать обо всём управляющему!

Он, не тратя времени даром, перешёл от слов к делу и тут же стал собираться. Эжени, против его ожиданий, не последовала примеру капитана, а по-прежнему сидела на кровати, задумчиво глядя в окно.

— Вы не поедете со мной? — окликнул её Леон.

— На этот раз нет, — она покачала головой. — Я всё думаю про убитого… Его скоро похоронят, прочтут все необходимые молитвы, и его душа упокоится с миром. Пока этого не произошло, я попробую вызвать его дух. Правда, я никогда этим не занималась… всерьёз, я имею в виду. Были какие-то детские игры в привидения, но тогда я ещё не сознавала своих сил. Не знаю, получится ли у меня, но попробовать стоит.

— А что вы будете делать, если его призрак всё же явится вам? — Леон был так изумлён её словами, что застыл, держа в руках шпагу.

— Поговорю с ним, — без колебаний ответила Эжени. — По крайней мере, попробую поговорить. Узнаю, кто на него напал, кто эта Изабелла, что с ней случилось. Может, и про вампиров что-то удастся выяснить. Если, конечно, дух захочет мне отвечать. Если он вообще придёт. Как бы то ни было, я постараюсь связаться с миром мёртвых, а вы, Леон, действуйте в мире живых.

— Что ж, удачи вам в ваших занятиях, — он слегка поклонился и уже направился к двери, но тут его остановил возмущённый голос Эжени.

— Как, вы даже не поцелуете меня на прощание?

— Простите, — Леон криво усмехнулся, поворачиваясь к ней. — Не привык я к таким нежностям.

— Привыкайте, — девушка соскользнула с кровати, подбежала к нему, обняла и невесомо тронула его губы своими — мягкими, нежными и тёплыми. Уже отъезжая от гостиницы, Леон всё касался рта затянутой в перчатку рукой и сожалел, что этот поцелуй не продлился дольше.

Среди крестьян, как и в замке, его ждало разочарование. Местные объявили, что у них хватает бед и без того, чтобы спасать какую-то знатную дамочку, и что если она действительно богата, то разбойники наверняка запросят за неё выкуп, а значит, жизни её ничего не угрожает. На слова Леона о том, что разбойники не нуждаются в деньгах, раз не забрали медальон и дорогую одежду, они отвечали невнятным мычанием и мрачно переглядывались между собой. Сын Портоса пробовал взывать к их совести, голосу разума, говорил, что сегодня неизвестные разбойники напали на проезжих богачей, а завтра доберутся и до местных, под конец даже сулил деньги, но всё было тщетно. Крестьяне явно боялись отправляться в лес, даже при свете дня, причём больше боялись неведомых вампиров, чем каких-то там разбойников. В конце концов Леон не выдержал, послал их к дьяволу и отправился в замок.

В замке дела обстояли не лучше. Сначала Леону долго не хотели открывать, потом его не пускали внутрь, а когда он всё-таки попал в замок, ему пришлось долго ждать. Оглядывая от нечего делать комнату, в которую его провели, сын Портоса отметил, что имение графа д’Эрвье явно богаче, чем у Эжени или Луи де Матиньи, но при этом выглядит каким-то полузаброшенным и запущенным. Из-за приспущенных штор в замке царил полумрак, но он не помешал Леон разглядеть следы сырости на стенах, паутину в углах, увидеть потёртости на роскошных коврах, царапины на дорогой мебели и потрескавшуюся краску на старых портретах. Именно в тот момент, когда Леон пытался различить черты нынешнего владельца замка или кого-то из его предков на висевшем в углу портрете, наконец-то вошёл управляющий.

С ним разговор тоже не сложился. Этот бледный рыхлый мужчина, казалось, имел в жизни только две задачи — сохранять на лице выражение необыкновенной важности и беспрестанно взбивать пальцами свои редкие светлые волосы, не то напомаженные, не то смазанные каким-то бальзамом. От них исходил слабый сладковатый запах, и под конец разговора Леон едва сдерживался, чтобы не вцепиться в эти лохмы и не вырвать их один за другим. Управляющий твердил, что не может принимать важных решений без разрешения графа, а граф сейчас далеко, и сколько будет идти до него письмо — неизвестно, что никаких разбойников, возможно, нет в природе, а крестьяне сами убили и ограбили незнакомца, а потом сочинили слезливую сказочку про Изабеллу. На вопрос Леона, почему они тогда не забрали медальон, и на кой чёрт им вообще понадобилось тащить мёртвое тело в гостиницу, когда можно было просто бросить его на берегу, управляющий начинал вздыхать и нервно приглаживать волосы. Так ничего и не добившись, Леон в конце концов покинул замок графа д’Эрвье и, выехав на дорогу, задумался, что делать дальше.

Люди графа не станут помогать ему ни со спасением Изабеллы, ни с охотой на вампира, это ясно. На местных также надеяться не приходится. Оставалось либо несолоно хлебавши возвращаться к Эжени, которая, судя по её потухшим глазам, не очень-то верила в возможность вызвать дух убитого и тоже могла остаться ни с чем, либо действовать в одиночку. «Что ж, мне не привыкать», — мысленно подбодрил себя Леон, разворачивая вороную кобылу в сторону моря. Он решил осмотреть место, где крестьяне нашли убитого, а затем поискать возможные следы в лесу. Был день, на небе, пусть и слабо, светило солнце, у Леона был при себе пистолет, заряженный серебряными пулями, в одном сапоге он прятал серебряный нож, в другом — остро заточенный осиновый колышек, так что при встрече с вампиром имелись кое-какие шансы выжить. Но пока что никаких вампиров поблизости не наблюдалось — кобыла шла спокойно, время от времени лишь фыркая и подёргивая ухом.

Место, где был обнаружен раненый, Леон нашёл без труда — крестьяне описали его во всех подробностях, не забыв и огромный камень, называемый среди местных Горбатым камнем или просто Горбуном, и редкие деревца, виднеющиеся вдали на склоне. Бывший капитан внимательнейшим образом изучил камень, к которому, по словам крестьян, прислонился истекающий кровью незнакомец, но не обнаружил ничего, кроме засохших красновато-бурых капель в нижней части валуна. Рядом на песке виднелись следы ног, но их уже наполовину размыла вода и стёр ветер, поэтому Леон мало что смог разобрать. Ориентируясь на слабые отпечатки сапог и изредка встречающиеся следы крови, он направился вверх по склону, в сторону леса.

Убитый, судя по всему, долго боролся за свою жизнь. Истекая кровью из многочисленных ран, он выбрался из леса, скатился по склону к берегу, дополз до Горбатого камня и лишь там окончательно обессилел. После долгих поисков удача всё-таки улыбнулась Леону — если, конечно, это можно было назвать удачей. Он нашёл место, где произошло столкновение: на небольшой поляне земля была густо истоптана сапогами, ветви поломаны, и следов крови здесь было больше. Впрочем, тут успели побывать лесные животные, и под их следами было трудно различить те, которые были нужны Леону. Осмотрев поляну, он собирался уже возвращаться в гостиницу, когда на соседней лесной тропе ему в глаза бросилось кое-что интересное: следы колёс, слабо отпечатавшиеся на влажной земле.

Сын Портоса не мог знать точно, имеет ли проехавшая здесь телега или карета отношение к произошедшей схватке, но чутьё подсказывало ему, что имеет, и он уверенной рукой направил кобылу по следам колёс. Они то терялись из виду, расплывались среди прошлогодней листвы и пробивавшейся сквозь землю новой травы, то опять виднелись чётко, и было видно, где прошло колесо, примяв своей тяжестью травинки и листья. Леон ехал довольно быстро и вскоре нагнал неизвестных путников — он и сам не успел опомниться, настолько неожиданно это произошло.

Началось всё с того, что неподалёку послышалось ржание лошадей. Вороная кобыла приоткрыла рот, чтобы заржать в ответ, и Леон тихонько похлопал её по морде: молчи, не сейчас. Он спешился, привязал кобылу к ближайшему дереву и, стараясь ступать как можно тише, направился к источнику звука. На небольшой поляне, как две капли воды похожей на ту, где произошло сражение, стоившее жизни незнакомцу с медальоном, стояла чёрная карета с зарешёченными окнами. Возле неё возились двое мужчин и, вяло ругаясь, пытались вытащить застрявшую в грязи карету. Третий стоял неподалёку, держа под уздцы двух лошадей. Ему пришлось напрягать все силы, чтобы заставить их стоять на месте: кони ржали, фыркали, брыкались, бешено косили налитыми кровью глазами в сторону кареты и, судя по всему, испытывали дикий страх. Леон, вспомнив, что лошади могут чуять нечистую силу, в том числе и вампиров, порадовался, что забрал из седельной сумки пистолет, заряженный серебряными пулями.

— Живее! Живее, мать твою! — ругался на напарника один из мужчин, до самых глаз заросший густой чёрной бородой. Второй, безбородый, худой, с узким скошенным подбородком, то и дело нервно посматривал на дверцу кареты и своими суетливыми движениями только усугублял их и без того незавидное положение.

— Сильнее! Сильнее толкай, чтоб тебя! Хочешь, чтобы мы тут до ночи проторчали?

— Да толкаю я!

— Скоро вы там, нет? — окликнул их третий. — Кони с ума сходят, того и гляди вырвутся, и тогда нам конец! Или хозяин головы снесёт, или эта тварь…

— Типун тебе на язык! — ругнулся чернобородый. — Привязал бы коней и помог бы лучше!

— Господа, вам чем-нибудь помочь? — Леон вышел из-за деревьев, на всякий случай спрятав пистолет под плащом. Все трое обернулись в его сторону: у безбородого выражение лица было испуганное, у двух других раздражённое. Капитан заметил, как они быстро переглянулись, и как рука безбородого скользнула за пазуху.

— А ты кто ещё такой? — сердито бросил чернобородый, делая несколько шагов в сторону от кареты.

— Леон дю Валлон, к вашим услугам, — он слегка поклонился, не отрывая при этом взгляда от подозрительной троицы. — Ехал я по лесу, вдруг слышу: крики, ругань, ржание лошадей… Думаю, вдруг кому-то здесь нужна моя помощь?

— Не нужна, — проворчал мужчина, удерживавший коней. — Ступайте своей дорогой, сударь.

— А по-моему, очень даже нужна, — возразил Леон, медленно приближаясь к ним. — Вы, как я вижу, застряли в грязи, и это при том, что вы перевозите что-то очень ценное. Что-то… или кого-то.

Безбородый молниеносно вскинул руку со сжатым в ней пистолетом, но Леон был готов — он пригнулся, выхватывая своё оружие, и пуля просвистела над головой. Его противник был не так ловок — выстрел Леона застал его во время попытки укрыться за каретой, пуля попала безбородому прямо в середину груди, и его отбросило назад. Перезаряжать пистолет не было времени, поэтому Леон сунул его за пояс и схватил шпагу.

Чернобородый с рыком кинулся на него, на бегу вытаскивая из-за пояса что-то блестящее, похожее на маленькую бутыль. Капитан не смог уклониться, и содержимое бутыли полетело в него — он едва успел прикрыть глаза, когда ему в лицо ударила холодная вода. Леон упал на землю, перекатился, вскочил, поспешно утёр лицо рукой и выпрямился, встретившись глазами с изумлённым чернобородым.

— Ты не из этих, — прохрипел он. — Ты человек!

Леон затруднялся дать ответ на это заявление, поэтому просто рубанул шпагой по руке своего противника, тянувшейся к поясу, и чернобородый с криком рухнул наземь, но тут же поднялся на ноги и отступил к карете, прижавшись спиной к её стенке и стараясь вытащить пистолет здоровой рукой. Впрочем, продлилось это недолго — из глубины кареты что-то зашипело, ударилось о решётку и отскочило с визгом боли. Чернобородый шарахнулся в сторону, перекрестился и бросился бежать так быстро, как будто за ним гнались все демоны ада.

Сзади раздался удаляющийся стук копыт. Леон резко развернулся и увидел, что разбойник, державший коней, во весь опор мчится прочь на одном из них, а за ним скачет второй конь, с которого свисает безбородый. Очевидно, его рана была хоть и серьёзна, но не смертельна, и позволила ему покинуть поле боя. Леон, разгорячённый после стычки, повернулся к карете, тяжело дыша и стирая рукой пот со лба. Он спрятал шпагу в ножны, перезарядил пистолет и, направив его на дверь кареты, подошёл ближе. Теперь он увидел, что решётка имеет странный металлический блеск, и догадался, что она сделана из серебра. Из кареты повеяло невыносимой смесью ароматов — Леон различил в них чеснок, вербену и что-то ещё совершенно несочетаемое и при этом очень сильно пахнущее.

— Эй! Кто здесь? — позвал он, целясь в окошко из пистолета.

Изнутри послышался полувздох-полустон, потом из темноты появилась женская головка, раздвинулись, как тяжёлые шторы, спадавшие на лицо густые каштановые волосы, и Леон увидел ту самую красавицу из медальона, Изабеллу, за которую незнакомец отдал жизнь. Сейчас её красота поблекла, лицо было смертельно бледным, под глазами залегли тёмные круги, а губы пересохли и потрескались.

— Сударь, помогите мне, — прошептала пленница.

— Как ваше имя? — обратился к ней Леон.

— Изабелла де ла Шаллен, — прошелестела она. — Прошу вас, выпустите меня.

— Могу я быть уверен, что вы не загрызёте меня, если я вас выпущу? — без обиняков спросил он. Девушка вздрогнула всем телом и как будто только сейчас заметила направленный на неё пистолет.

— Вы… знаете? — её губы искривились в горькой усмешке. — Конечно, знаете. И в пистолете у вас серебряные пули, верно?

— Верно, — не стал скрывать Леон. — Вам не навредит обычная пуля, ведь вы не совсем человек, так?

— Не совсем, — прошептала она. — Точнее, совсем не человек. Но вы это и так знаете. Кто вас послал? Де Сен-Жермен? Решил подослать благородного спасителя, чтобы заманить меня в свою ловушку?

— Я готов поклясться честью, что не знаю никакого де Сен-Жермена, — Леон склонил голову. — Меня зовут Леон Лебренн, и я…

— Этим троим вы представились иначе, — перебила его Изабелла. — Леон дю Валлон, так?

— У вас очень тонкий слух.

— Уж какой есть, — она снова горько усмехнулась. — Я слышала про одного дю Валлона… Портос, барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, один из четверых легендарных мушкетёров.

— Я его сын, — коротко ответил Леон.

— В самом деле? — её точёные брови приподнялись.

— Хотите — верьте, хотите — нет. А моей матерью была Корантина Лебренн, так что тут я вам не солгал.

— Что вам от меня нужно, Леон дю Валлон-Лебренн? — голос Изабеллы звучал бесконечно устало.

— Правду, — ответил он. — В этих землях вампиры нападают на людей, и мне и кое-кому ещё это чертовски не нравится.

— Что ж, убейте меня, и с нападениями будет покончено, — она печально усмехнулась. — Ведь вы не поверите, если я скажу, что это не моих рук и зубов дело?

— Может, и поверю, — он опустил оружие, но держался на безопасном расстоянии от решётки. — Около месяца назад на одного молодого человека напал вампир, но его спасла девушка — она выстрелила в вампира из пистолета, и тот отступил. Не вы ли были этой девушкой?

— Из пистолета? — брови Изабеллы поднялись ещё выше. — Что за вздор! Вы нарочно пытаетесь меня запутать, дю Валлон? Да, я спасла одного юношу, но я спрыгнула с дерева, сбила Сен-Жермена с ног и пыталась перегрызть ему глотку, пока мальчишка убегал прочь. Пожалуй, использовать пистолет было бы разумнее, — она вновь поникла.

— Всё именно так и было, — кивнул Леон, внимательно наблюдая за ней. — Мне рассказал эту историю Франсуа, спасённый вами юноша, и в ней вы именно спрыгнули с дерева. Я испытывал вас, чтобы понять, можно ли вам доверять.

— И что же? — её губы приподнялись, открывая зубы — пока ещё человеческие, но всё же очень острые.

— Полагаю, у меня нет иного выхода, — вздохнул он. — Оставить вас здесь значило бы обречь на мучительную смерть. Решётка, я так понимаю, сделана из серебра, а внутри всё пропитано травами, который делают вас слабее?

— Вы не представляете, сколько здесь связок чеснока! — пожаловалась Изабелла. — От их запаха меня жутко тошнит и кружится голова. А они ещё плескали в меня святой водой! Ожоги от неё заживают, но медленно и ужасно болят при этом.

— В меня один тоже плеснул, — хмыкнул Леон. — Наверное, думал, что я вампир и пришёл спасать свою соплеменницу. Каково же было его удивление, когда я просто утёрся перчаткой!

Он снова посмотрел на Изабеллу, которая теперь дышала прерывисто и часто, будто задыхалась.

— Давно вы здесь?

— Почти целый день. Они схватили меня на рассвете — притворились обычными крестьянами, направляющимися в деревню, а потом опутали меня серебряной цепью. Этьен пытался меня защитить, но они… — она побледнела ещё сильнее и умолкла, а потом вскинула глаза на Леона. — Это Этьен послал вас на помощь мне? Хотя о чём я говорю… Тогда бы он был здесь с вами… если он, конечно, не слишком тяжело ранен, — её карие глаза смотрели на капитана с безумной надеждой, и тот опустил взгляд.

— Сожалею, но Этьен погиб. Это ведь он — красивый мужчина с золотистой бородой, который носил золотой медальон с вашим портретом?

— Да, это он, — её глаза потухли, но потом в них вспыхнули красные огоньки. — Эти негодяи слишком легко отделались! Они убили моего Этьена и поплатятся за это! Скажите, он хотя бы не мучился?

— Он до последнего думал о вас, — ответил Леон, не желая лгать. — Всё просил спасти Изабеллу… Собственно, поэтому я и здесь. Видите ли, я и мадемуазель Эжени де Сен-Мартен, которой я служу, прибыли сюда, чтобы избавить местных от вампира. Вскоре после нашего прибытия на берегу моря было обнаружено тело Этьена. Я отправился по его следам, нашёл место, где на вас напали, пошёл по следам кареты… остальное вы знаете. А кем вам приходился Этьен? Это был ваш возлюбленный?

— Мой друг, мой любовник, источник моих жизненных сил, — мрачно ответила Изабелла, и Леон слегка вздрогнул.

— Вы пили у него кровь? Поэтому у него столько укусов на теле?

— Он отдавал мне кровь добровольно! — вспыхнула она. — Он любил меня, и я его тоже, хотя вы можете мне и не верить! Зато я не охотилась на людей по ночам, как де Сен-Жермен!

— Де Сен-Жермен — тоже вампир, — медленно произнёс Леон. — И он — ваш враг. И это он виновен в происходящих здесь нападениях.

— Именно так, — кивнула Изабелла. — Хотя вы можете опять же мне не верить.

— Это его люди пытались вас похитить?

— Наверное. Не представляю, кому ещё это нужно. Кроме того, никто, кроме него, не знает, что я вампирша, а эта клетка сделана для того, чтобы держать в ней вампира.

— Значит, долго вы в ней не протянете, — заключил он. — Я бы мог запрячь лошадь и отвезти вас в гостиницу, но одна моя кобыла вряд ли дотащит тяжёлую карету, да и она вас смертельно боится. Эта поездка будет пыткой и для вас, и для лошади, а по гостинице пойдут ненужные слухи. Если я хочу добраться с вами до Эжени, разузнать всё про де Сен-Жермена и заручиться вашей помощью, то мне придётся выпустить вас.

— Пожалуй, что так, — глаза Изабеллы вновь заискрились надеждой.

— Но когда я вас выпущу, вы можете сбежать, а можете убить меня, — продолжил капитан, но она покачала головой.

— Нет, не могу. Я слишком ослабела от всех этих трав, кроме того, я уже несколько дней не пила кровь. И я не стану убивать человека, который спас меня. Вы можете не верить моей клятве, но я даю слово чести, что не убью вас. Зачем мне убивать моего спасителя — чтобы снова остаться одной и попасть в лапы Сен-Жермена и его прихвостней? Вы, дю Валлон, как я поняла, можете постоять за себя и за других, так лучше уж мне быть под вашей защитой.

— Но вы голодны и можете потерять рассудок, — Леон лихорадочно соображал, как выйти из сложившейся ситуации. Изабелла, вне всяких сомнений, представляла угрозу, но она не могла быть тем вампиром, который нападал на людей — хотя бы потому, что Филиппа и Франсуа преследовал мужчина, а вот спасла Франсуа как раз-таки женщина. Если в здешних краях орудует другой кровопийца, а Изабелла — его враг, защищающий людей, Леон и Эжени должны объединиться с ней, а для этого придётся рискнуть и довериться ей, иначе никак.

— Не настолько! — вскинулась она. — И вы сказали, у вас есть лошадь? Привяжите её, и я напьюсь её крови. Всю кровь не выпью, не бойтесь — она захромает, но жить будет.

— Ну уж нет! — возмутился Леон. — Не для того я столько проскакал на своей вороной старушке, чтобы отдать её на растерзание вампирше!

— Тогда мне придётся гоняться по лесу за зайцами и белками, — Изабелла слабо улыбнулась. — Жаль, что вы не убили никого из этих подонков — я бы с удовольствием напилась их крови…

— Подождите, — Леон направил пистолет на дверь и выстрелил. Замок слетел, капитан потянул дверь, и почти бесчувственная Изабелла упала ему на руки — её волосы были растрёпаны, тёмно-зелёное дорожное платье всё в грязи, пыли и следах крови. Осторожно усадив её на траву, Леон сунул оружие за пояс, скинул плащ, стянул с левой руки перчатку, закатал рукав и повернулся к вампирше.

— Вы множество раз кусали Этьена, но вампиром он так и не стал, верно? Значит, ваш укус не заразен и не обращает человека в вампира?

Изабелла только помотала головой — видимо, сил говорить у неё уже не было.

— Тогда мне ничего не угрожает, — пробормотал Леон. — Лучше уж я добровольно отдам свою кровь, чем вы загрызёте меня или мою лошадь. Пейте! — он протянул к ней левую руку.

— Вы отдаёте мне вашу кровь? По собственному желанию? — карие глаза смотрели на него снизу вверх с изумлением.

— Да пейте же, пока я не передумал! — Леон поднёс запястье к лицу Изабеллы. Та глубоко вздохнула, словно втягивая в себя его запах, потом наклонилась, раскрыла рот, и клыки её тотчас удлинились, стали острыми, как лезвия, в глазах заплясали алые огоньки, она ещё шире раздвинула челюсти, потом сомкнула их, и весь мир окрасился для Леона пронзительной ярко-красной болью.

Глава XXVII. В логове вампира

Едва Леон отправился в деревню, Эжени принялась за осуществление своего рискованного плана. О вызове духов и разговорах с призраками она знала только из книг, спрятанных на самых дальних полках библиотеки, поэтому весьма смутно представляла себе, что следует делать. Всё же она крепко заперла дверь номера, начертила кусочком мела на полу круг, строго сверяясь с рисунками в книге, внесла в него все необходимые символы, расставила в отведённых им местах свечи, зажгла их и, отложив книгу, осторожно опустилась на колени в центре круга.

— Дух незнакомца, убитого в этих краях нынче утром! Я взываю к тебе — явись! — как можно более торжественно произнесла она.

Язычки пламени на свечах затрепетали от сквозняка — из-под двери сильно дуло, и сидеть на полу было не очень-то уютно. Эжени встряхнула головой и попробовала ещё раз:

— Дух человека, который был найден сегодня утром на берегу! Живой или мёртвый, прежний или другой, заклинаю тебя: явись на свет!

Она напряжённо вслушивалась, надеясь уловить малейшее изменение вокруг себя, но всё было по-прежнему: звучало её тяжёлое дыхание, поскрипывали где-то неподалёку половицы, внизу хозяин гостиницы распекал своего помощника за медлительность, за стенкой слышалось шуршание, но это были скорее мыши, чем духи. Эжени глубоко вздохнула, стараясь унять дыхание, и воззвала в третий раз:

— Дух того, кто был убит сегодня на берегу моря! Явись и расскажи мне всю правду об Изабелле! Я призываю тебя!

В сказках и легендах всевозможные чудеса происходили именно с третьей попытки, с третьим сыном, на третью ночь, а драконы имели три головы, но сейчас волшебное число не сработало. Эжени взывала к духу и четвёртый раз, и пятый, и десятый, но он не отзывался, воздух вокруг неё не начинал рябить и наполняться туманом, а свечи даже стали гореть ровнее. В конце концов, отчаявшись добиться ответа из мира мёртвых, она задула огоньки, ногой стёрла начерченный круг со всеми знаками, вернула свечи в подсвечники, а книгу — в свой дорожный узел. Потом Эжени отперла дверь и вышла из комнаты, не забыв захватить с собой медальон незнакомца.

Она вернулась к своему первоначальному плану — подробно расспросить людей, в особенности хозяев гостиниц и постоялых дворов. В этой гостинице ни хозяин, ни его супруга ничего не могли сказать о подозрительных постояльцах и не видели девушку с портрета, но в других местах Эжени повезло больше. Местный трактирщик рассказал, что красивая дама с портрета и мужчина, по описанию похожий на убитого, заезжали к нему пару дней назад. По его словам, они выглядели как муж с женой — «или как любовники», добавил он громким шёпотом, наклоняясь к Эжени, и та поморщилась от его несвежего дыхания. Кое-кто из местных мальчишек видел эту же пару прогуливающейся вдоль дороги по направлению к лесу, но на этом следы обрывались. Про вампиров же никто говорить не хотел, и Эжени пришлось вернуться в гостиницу, пока её любопытство не вызвало ненужных подозрений у местных.

Леон ещё не вернулся, и девушка начала волноваться, потому что солнце клонилось к закату, и небо уже было залито золотым светом. Эжени только-только зарядила пистолет серебряными пулями и приготовила нож с кольями, собираясь ехать на поиски капитана, когда в дверь постучали, и из-за неё донёсся бесконечно усталый голос Леона:

— Эжени, это я!

Она кинулась к двери, поспешно отворила её, и сын Портоса, перешагнув через порог, едва не рухнул на пол. Пошатываясь, он добрался до постели и опустился на неё, тяжело переводя дыхание. Эжени взглянула в дверной проём и вздрогнула — там неслышной тенью стояла та самая девушка из медальона. Её прекрасное лицо в вечернем сумраке казалось каменным, под глазами залегли тени, зелёное платье, явно очень дорогое, было всё в пыли и грязи.

— Леон, кто это? — Эжени невольно отступила, напуганная не то неожиданностью появления, не то молчанием и неподвижностью незнакомки.

— Изабелла де ла Шаллен, — он выпрямился на постели, почему-то прижимая левую руку к груди. — Сударыня, что же вы там стоите?

— Я не могу войти, пока меня не пригласят, — дёрнула плечом та, и Эжени, догадавшись, с кем имеет дело, ахнула и отступила ещё дальше.

— Вы вампирша! — она метнулась к столу и схватила заряженный пистолет.

— Уверяю вас, она наша союзница, — подал голос Леон. — Я освободил её из плена и привёл сюда, чтобы сражаться против общего врага. Есть некий де Сен-Жермен, вампир, и это он-то и виновен в происходящих здесь нападениях. Он охотится за Изабеллой.

— Хорошо, вы можете войти, — Эжени не отрывала от переступившей порог вампирши подозрительного взгляда и крепко сжимала оружие. — Но не обижайтесь, если я не буду доверять вам.

— Это ожидаемо, — вздохнула Изабелла. — На вашем месте я бы тоже не стала доверять вампирше в местах, где на людей нападают и высасывают из них кровь.

— Что у вас с рукой? — Эжени, поспешно заперев дверь, вернулась к столу и перевела встревоженный взгляд на Леона.

— Пустяки, — тот махнул здоровой рукой.

— Небольшой укус, — одновременно с ним ответила Изабелла. — Я отведала немного его крови.

— Немного? — усмехнулся Леон. — По моим ощущениям, вы не отрывались от меня целую вечность!

— Вы укусили его? — Эжени закричала бы, если бы могла, но горло у неё перехватило, и из него вырвался лишь свистящий шёпот. — Какого чёрта? — она без колебаний направила на Изабеллу пистолет. — Леон, зачем вы её привели?

— Тише, тише! — он поднялся с кровати, примирительно вскинув руки. — Я сам разрешил ей выпить мою кровь!

— Но зачем?

— Изабелла провела почти весь день в плену, несколько дней не пила крови, очень обессилела и устала. Ещё немного, и она бы потеряла человеческий облик и стала кидаться на людей или животных. Я позволил ей укусить меня, чтобы поддержать её силы.

— Именно так, — кивнула вампирша, не сводя настороженных глаз с дула пистолета.

— Это заразно? — Эжени чувствовала, как кровь стучит у неё в висках. — Он теперь тоже станет вампиром?

— Боже, разумеется, нет! — возмутилась Изабелла. — Чтобы стать вампиром, человек должен, находясь на грани смерти, отведать вампирской крови, потом умереть, и лишь тогда он восстанет вампиром. От простого укуса такого не бывает, иначе весь мир бы уже кишел вампирами!

— Покажите руку, — Эжени медленно опустила оружие. Леон пожал плечами, снова сел на кровать, стащил перчатку и закатал рукав, обнажив левое запястье, перемотанное чем-то, похожим на покрытый засохшей кровью кружевной платок.

— Изабелла любезно поделилась со мной своим платком, — объяснил бывший капитан, разматывая повязку. Под ней обнаружился след укуса — впрочем, уже не кровоточащий, не гноящийся и без малейших следов воспаления. Эжени протянула руку, чтобы коснуться его, но потом резко отдёрнула кисть, боясь причинить боль. Она могла бы залечить рану, но не хотела проявлять свои способности при Изабелле. Леон, похоже, понял это — он едва заметно кивнул, взглянув в глаза Эжени, и принялся вновь заматывать платок.

— Любопытно, — вампирша, стоя у двери, с интересом рассматривала их, склонив голову набок. — Вы друг другу не просто госпожа и её слуга, не так ли? Вас связывает нечто большее, я угадала?

— Неужели это так заметно? — усмехнулся Леон.

— Это вас не касается, — одновременно с ним сухо ответила Эжени.

— Нет, не заметно, но я неплохо разбираюсь в людях — за пятьдесят три года научилась, — Изабелла улыбнулась, обнажив белые ровные зубы — пока что совершенно человеческие. — И разумеется, это меня абсолютно не касается.

— Вам пятьдесят три? — Леон приподнял брови. — По вам не скажешь.

— Я была обращена в двадцать три и пью кровь вот уже тридцать лет, — ответила она, проходя по комнате и опускаясь на стул. — По мне, так это не самая большая цена, которую приходится платить за вечную молодость.

— Особенно если учесть, что платите её не вы, а другие, — резко ответила Эжени. — Люди, у которых вы пьёте кровь!

— Я уже давно не нападаю на людей! — вскинулась Изабелла. — В молодости, когда я только привыкала к своей силе, было всякое, не скрою и не стану изображать из себя святую невинность. Мне случалось опустошать людей досуха. Но вы ведь не станете жалеть толпу мужланов, решивших, что одинокая девица, идущая поздно вечером по улице, станет для них лёгкой добычей?

— Не стану, — покачала головой Эжени, живо вспомнив грубые пальцы и сбитое дыхание навалившегося на неё Антуана де Лавуаля. Будь у неё тогда вампирские клыки вместо магии, она не раздумывая вонзила бы их в горло насильника.

— Если ты вампир-женщина, особенно молодая и красивая, тебе не составит труда найти себе пищу, — продолжала Изабелла. — Раз мужчины смотрят на тебя как на добычу, почему ты должна смотреть на них иначе? Но обескровленные тела вызывают подозрение, начинают ходить слухи, люди вооружаются серебром и осиновыми кольями. Волей-неволей приходится менять тактику. Мне везло — я находила мужчин, которые готовы были отдавать мне свою кровь в обмен за любовь. Но я ни одному из них не давала ложных обещаний! — вновь вскинулась она. — Никого из них я не обещала сделать вампиром — и не сделала. Чем больше будет вампиров, тем труднее нам будет найти пищу, и рано или поздно мы перегрызём друг друга — если, конечно, люди не доберутся до нас раньше.

— Человек, убитый на берегу, был вашим любовником? — спросила Эжени.

— Этьен… — глаза Изабеллы затуманились. — Да, он был моим любовником и моим другом, он отдал мне свою кровь и своё сердце, в конце концов отдал за меня жизнь, а я не смогла спасти его. Он был умнее других, намного умнее — никогда не просил меня сделать его вампиром, зная, что я откажу. Когда за мной начал охотиться де Сен-Жермен, я предлагала Этьену расстаться, но он сказал, что будет со мной до самого конца. Мы прибыли в эти края, прослышав о нападениях вампира. Я решила сама найти своего врага, пока он не нашёл меня, и убить его. И мне ведь почти удалось в ту ночь, когда он напал на мальчишку, но он оказался слишком ловок, вырвался и сбежал!

— Позвольте мне пояснить, — вмешался Леон, заметив недоумение на лице Эжени. — Изабелла была той самой девушкой, которая спасла жизнь Франсуа, кузену Сюзанны.

Он коротко рассказал о своей поездке в деревню, в замок и о своих приключениях в лесу. Услышав о карете с серебряной решёткой и пахучими травами, Эжени недоверчиво покачала головой.

— Столько усилий, чтобы поймать столь опасное создание… Зачем вы нужны де Сен-Жермену?

— Жан-Себастьян де Сен-Жермен — вампир, который обратил меня, — произнесла Изабелла после недолгого молчания. — Тогда я была ещё не знатной дворянкой, а всего лишь дочерью зажиточного купца. Де Сен-Жермен отнял моё сердце, мою невинность, мою жизнь, отдав взамен вечную жизнь и вечное одиночество в сумерках. И он не смог смириться с тем, что я не подчинилась ему. Он думал, что я буду вечно благодарна ему за дар, стану его верной любовницей, служанкой, рабыней, но я хотела большего — стать свободной, иметь собственных слуг и любовников, пользоваться всеми преимуществами, которые мне давала моя новая сущность. И я сбежала от него.

Она склонила голову и надолго замолчала, глядя в окно, за которым уже почти погас закат, и небо укутывало мягкое синее покрывало ночи, а на нём загорались первые звёзды.

— Де Сен-Жермену около сотни лет, но иногда мне казалось, что он нисколько не стал мудрее с годами. Он пользуется своей силой, чтобы соблазнять молоденьких девиц — а иногда и юношей — а потом выпивать их кровь и оставлять их опустошённые тела прямо на земле. Он делает лишь то, что хочет, не заботясь ни о долге, ни о ком-то другом, помимо себя. Де Сен-Жермен думает только о себе, живёт своими желаниями, а я… я не хотела быть такой. Во мне осталась искра человечности, хоть он и пытался её погасить. Именно поэтому я спасла того мальчишку — по крайней мере, мне хочется в это верить. Мне также хочется верить, что мой Этьен был счастлив со мной.

Изабелла тряхнула головой, смаргивая выступившие на глазах слёзы.

— Вы спросили, зачем я ему нужна? Чтобы снова посадить меня в клетку. Чтобы овладеть моим телом и моей душой, привязать меня к себе, сделать рабыней. Он ненавидит меня за то, что я не покорилась ему, а я его — за жестокость и равнодушие к другим. Он не хочет убить меня, о нет, только сломать, а вот я очень хочу убить его! Мы с Этьеном отправились в лес, чтобы разыскать следы де Сен-Жермена. Шли пешком, потому что лошади меня боятся, и путешествовать я могу только в карете. Впрочем, меня это не тяготило — я вынослива, да и Этьена не пугал долгий переход. В лесу нас и подстерегли люди де Сен-Жермена. Мы думали, они обычные крестьяне, заплутавшие в лесу, но потом они набросились на меня и сковали серебряной цепью. Этьен кинулся в бой, а мне крикнул бежать. Возможно, если бы я не послушала его и осталась, сразилась вместе с ним, всё было бы иначе, — глаза Изабеллы померкли, она с усталым видом подпёрла голову рукой. — Но как я могла помочь ему — связанная, опутанная цепью, которая жгла меня сильнее огня? Я кинулась бежать прочь, а он отбивался, но что он мог — один против троих? Они зарезали его или закололи — я слышала, как один из них крикнул другим не тратить пули, потому что они сделаны из серебра и предназначены для меня. Потом они забрали его оружие и деньги и погнались за мной.

— Он умер не сразу, — после недолгого молчания проговорила Эжени. — Сумел доползти до берега моря, и там его нашли крестьяне. Он до последнего просил спасти Изабеллу… Должно быть, он вас очень любил, — онавзяла со стола медальон и протянула вампирше. — Полагаю, это следует отдать вам.

— Медальон с моим портретом, — та грустно усмехнулась, принимая украшение. — Мой Этьен всегда был сентиментален. Его уже похоронили?

— Думаю, да, — кивнула Эжени. — Хозяйка гостиницы сделала всё необходимое — омыла тело, привела в надлежащий вид. Наверное, его успели отпеть, потому что я, — она бросила быстрый взгляд на Леона, думая, стоит ли продолжать, — пыталась вызвать его дух и не сумела.

Её рассказ о неудачных попытках призвать Этьена не сильно удивил капитана, а вот Изабелла уставилась на Эжени с изумлением.

— Вы можете разговаривать с духами?

— В том-то и дело, что не могу, — печально улыбнулась та. — Если бы могла, я бы призвала его и расспросила обо всём случившемся. Впрочем, сейчас в этом нет нужды, ведь вы здесь и всё нам рассказали.

— Я недалеко смогла убежать, — закончила свой рассказ Изабелла. — Они догнали меня и облили святой водой. Я ослепла от боли, а они затащили меня в карету, которую они спрятали в лесной чаще, прежде чем выйти к нам, в карету, пахнущую чесноком, вербеной и другими дурманящими травами, и заперли дверь. Мне удалось скинуть с себя цепь, но было уже слишком поздно — Этьен погиб, я была в плену, ожоги заживали медленно, а от трав я почти теряла сознание. Кроме того, я потратила столько сил, пытаясь вырваться, а восполнить их было негде. Карета шла медленно, застревая в грязи, лошади отказывались идти, боясь меня, и благодаря этому господин дю Валлон смог нагнать нас и спасти меня, — она благодарно склонила голову.

— Дю Валлон? Вы назвали ей свою настоящую фамилию? — Эжени повернулась к Леону.

— Так получилось, — уклончиво ответил тот.

— Вы не знаете, куда они везли вас? — девушка вновь повернулась к вампирше.

— К де Сен-Жермену, куда же ещё? — та пожала плечами. — А уж где он расположился — в забытой Богом гостинице, каком-нибудь полуразрушенном здании, развалинах старого замка — никто не знает. Но одно я знаю точно: он не оставит своих попыток. Он придёт за мной.

— Что ж, надеюсь, к этому времени мы будем готовы и будем ждать его, — ответил Леон. — Ваш план, Эжени, отменяется: зачем носиться по лесам и полям, разыскивая вампира, когда он сам пожалует к нам в гости?

— Лучше бы это было не здесь, — мрачно ответила она. — В гостинице слишком много людей, которые могут стать лёгкой добычей для вампира. Счастье ещё, что он один такой, а слуги у него люди…

— Мы не позволим ему напасть на людей, — Изабелла вздёрнула подбородок. — Среди нас почти бессмертная вампирша, опытный воин и… и вы, — закончила она, бросив неуверенный взгляд на Эжени, которая всё ещё сжимала в руках пистолет. — Надеюсь, вы хорошо стреляете.

— Замечательно, могу вас уверить, — тонко улыбнулась та, кладя оружие на стол. — Кстати, а как выглядит де Сен-Жермен? Врага нужно знать в лицо.

— Высокий, стройный, черноволосый и очень красивый, — ответила вампирша. — Этой своей красотой он погубил немало женщин. Вы легко узнаете его, если увидите, но боюсь, тогда может быть уже слишком поздно.

— Совсем стемнело, — Леон, с трудом сдерживая зевоту, посмотрел в окно. — Пора ложиться спать. Сударыня, полагаю, вам лучше остаться с нами. Тут, правда, немного тесновато…

— Я могу спать прямо тут, — перебила его Изабелла, поудобнее устраиваясь на стуле. — Вампиры вообще спят, но могут подолгу обходиться без сна, если это необходимо. Я просижу всю ночь на стуле, и ничего со мной не случится. Могу даже отвернуться и заткнуть уши, — она лукаво улыбнулась, посмотрев на Леона с Эжени, а затем кивнув на кровать.

— В этом нет необходимости, — сдержанно ответила Эжени, покосившись на вспыхнувшего Леона.

***

Ночь все трое провели без сна — Изабелла благодаря своей вампирской сущности, Леон и Эжени из-за того, что не могли сомкнуть глаз рядом со столь опасной соседкой. Эжени, улучив момент, спрятала под подушку пистолет и теперь сжимала его гладкий ствол, Леон то и дело приподнимал голову, чтобы взглянуть на лежащие на столе осиновые колья и вспоминал об одном из них, припрятанном в сапоге. Время тянулось невыносимо медленно, и когда на горизонте наконец забрезжил рассвет, а небо стало постепенно светлеть, из иссиня-чёрного становясь сначала просто густо-синим, а потом светло-голубым, все трое вздохнули с облегчением.

— А ведь при жизни я любила рассветы! — вздохнула Изабелла, отворачиваясь от окна. — Сейчас же свет солнца для меня невыносим.

— Так это правда — что вас убивает солнечный свет? — заинтересовался Леон.

— Не убивает, но жжёт не слабее святой воды, слепит глаза и причиняет боль, — ответила она. — Так что выходить на улицу днём я могу лишь в дождь и пасмурную погоду, или же мне приходится укрываться накидками, вуалями и перчатками.

— Вуали у меня нет, но можете взять мои перчатки и накидку, — любезно разрешила Эжени.

— Благодарю, но я не собираюсь в ближайшее время выходить на улицу. Чем меньше людей меня здесь увидит, тем лучше.

Именно в этот момент раздался стук в дверь, заставивший всех троих вздрогнуть. Изабелла поспешно соскочила со стула и кинулась в угол, Эжени прикрылась одеялом, Леон подошёл к двери, пряча за спиной серебряный нож.

— Кто там?

— Это я, сударь, — послышался голос хозяина. — Вам велено передать письмо.

Забрав письмо, Леон вновь запер дверь и, вернувшись к женщинам, распечатал конверт. Письмо было небольшим по размеру и поражающим по своему содержанию.

«Господин Лебренн!

Обдумав наш вчерашний разговор, я пришёл к мысли, что в Ваших словах о разбойниках содержится зерно истины. В наших краях действительно творится что-то неладное, и раз уж господин граф отсутствует столь длительное время, я должен возложить сие тяжёлое бремя на себя. И если Вы столь любезно предлагаете мне свою помощь, не следует от неё отказываться. Поэтому прошу Вас как можно скорее прибыть в замок, чтобы обсудить планы по поиску разбойников и спасению похищенной девушки.

Жоффруа Ватель, управляющий графа д’Эрвье»

— Ему бы проповеди читать, с такой-то манерой изъясняться, — пробормотал Леон, завершив чтение, и выжидающе взглянул на женщин. — Ну, что скажете?

— Это выглядит очень подозрительно, — нахмурилась Эжени. — Ещё вчера, судя по вашему рассказу, управляющий наотрез отказывался что-либо предпринимать, а тут вдруг за ночь передумал! Не кроется ли здесь ловушка?

— Не думаю, что этот человек как-то связан с вампирами — для этого он слишком труслив, — дёрнул плечом Леон. — Может быть, вчера вечером или ночью вернулся граф д’Эрвье, узнал, какие дела здесь творятся, и решил прибегнуть к нашей помощи? Хотя тогда он бы лично написал письмо…

— Как бы то ни было, надо идти, — решительно сказала Изабелла. — Де Сен-Жермен очень хитёр и коварен, и нам нужно больше союзников в борьбе с ним. Доставайте ваши перчатки, мадемуазель де Сен-Мартен, я пойду с вами.

— Не слишком ли это опасно? — усомнилась Эжени.

— Менее опасно, чем сидеть в гостиничном номере, ожидая нападения. Я расскажу, как господин дю Валлон… то есть Лебренн, спас меня от разбойников. Пусть ищут их, если найдут — скоро найдут и их хозяина, де Сен-Жермена.

Отговаривать Изабеллу ни у Леона, ни у Эжени не было ни сил, ни желания, поэтому в замок графа они отправились втроём. Люди ехали на лошадях, вампирша шла неподалёку, кутаясь в накидку и вполголоса проклиная солнце, которое в этот день было особенно ярким. Ланселот и вороная кобыла из-за соседства с вампиршей тревожно фыркали, ржали, то и дело вставали на месте, отказываясь идти дальше, поэтому путь до замка занял куда больше времени, чем вчера у Леона. Добравшись до замка, они с облегчением отдали перепуганных лошадей рослому конюху (правда, пистолеты, заряженные серебряными пулями, пришлось оставить в седельных сумках) и вошли внутрь — Эжени, войдя первой, обернулась и позвала «Изабелла, входите!», чем заслужила благодарный взгляд от вампирши, тенью скользнувшей внутрь.

Едва они поднялись на второй этаж и вошли в наполненную сумраком гостиную, тяжёлые двери за ними захлопнулись будто сами собой. Эжени вздрогнула, Леон сжал эфес шпаги, Изабелла тревожно огляделась и втянула ноздрями воздух.

— Не нравится мне это место, — прошептала она. — Здесь пахнет… нехорошо.

— Господа! — в другие двойные двери вошёл управляющий, ещё более бледный, чем вчера, источая сильный запах тошнотворно сладковатых духов. Его взгляд заметался, переходя с одного гостя на другого, и остановился на Изабелле — та присела в изящном реверансе.

— Изабелла де ла Шаллен, к вашим услугам. Как видите, меня не надо спасать — меня уже спас господин… Лебренн.

Управляющий отрывисто кивнул, подошёл к столу, раскрыл стоявшую на нём коробку и, вынув из неё пистолет, направил на Леона и Эжени. В тот же миг двери позади них распахнулись, и в зал ворвались трое мужчин. Двоих из них капитан узнал — чернобородый разбойник и тот, что держал лошадей. Они бросились к Изабелле — та молнией метнулась в сторону, но не успела и упала, сбитая с ног тяжёлой цепью, сделанной из серебра. Третий из разбойников, тот самый крупный и высокий конюх, выхватил из ножен шпагу и сделал несколько шагов к Леону с Эжени.

— Теперь ты получишь сполна, сучка, — прошипел чернобородый, придавливая свою добычу к полу.

— Негодяи! Пустите! — Изабелла билась и металась, придавленная тяжестью цепи, кожа у неё лопалась там, где её касался металл, на ней вздувались жуткие пузыри. Эжени судорожно оглядывалась в поисках выхода, шепча «Я же говорила, это ловушка!», Леон выхватил шпагу, но управляющий покачал головой.

— Я говорил вам, что надо оставить это дело в покое. Теперь уже слишком поздно. Мне поручено вас убить.

— Поручено — так выполняй, и нечего тянуть! — послышался звонкий, почти мальчишеский голос, и в комнату стремительно вошёл ещё один мужчина — высокий, черноволосый и невозможно красивый, точь-в-точь такой, каким его описывала Изабелла.

— Де Сен-Жермен! — прохрипела она, на миг оставив бесплодные попытки вырваться.

— Жан-Себастьян де Сен-Жермен, к вашим услугам, — он галантно поклонился застывшим Эжени и Леону. — Или Огюст, граф д’Эрвье, как вам будет угодно.

— Сволочь! Убийца! Гореть тебе в аду! — снова забилась Изабелла. — Я не буду твоей рабыней! Никогда!

— Будешь, — в его голосе зазвенел металл. — Не для того я столько лет гонялся за тобой, скрывался в этом заброшенном краю, охотился на жалких крестьян, пил кровь животных, — его лицо перекосилось от отвращения, — пил кровь этой жухлой вдовы, чтобы ты снова сбежала от меня! А вы, — он обернулся к двум другим пленникам, — зачем вы полезли не в своё дело?

— Вы причинили вред человеку, который близок человеку, близкому мне, — с ненавистью ответила Эжени. — И ещё многим другим людям. Я не позволю нечистой силе охотиться на людей!

— Тебе не тягаться с вампиром, — презрительно ответил де Сен-Жермен. — Я вопьюсь тебе в глотку быстрее, чем ты это заметишь. Меня много кто пытался убить, и все потерпели неудачу. С чего вы взяли, что вам повезёт больше?

Эжени промолчала, но Леон догадывался, что она готовится применить свою силу, и ещё крепче сжал эфес шпаги. Де Сен-Жермен заметил этот жест и презрительно расхохотался.

— Шпага здесь не поможет, она ведь не серебряная, да и будь серебряной, не помогла бы! Ватель, — он обернулся к управляющему, — этого убить, Беллу — в подземелье, девчонку — туда же. Может, она сгодится для опытов, — он жутко улыбнулся и облизнулся длинным ярко-красным языком. — Видите ли, вампиры не рождаются естественным путём, и человеческая женщина не может родить от вампира, как и вампирша от человека, но я всеми силами пытаюсь это исправить. Если доведёте дело до конца, — обратился он к слугам, держащим вампиршу, — получите Беллу в награду.

— Нет! — отчаянно закричала Эжени, и этот крик слился с грохотом пистолета, но то был не выстрел — оружие взорвалось в руках у Вателя, и он со стоном повалился на пол, прижимая обожжённые и окровавленные руки к груди. В тот же миг Леон взмахнул шпагой и бросился на здоровяка-конюха. Они сошлись в поединке, в то время как управляющий тихо выл на полу, а Изабелла напрягала все силы, пытаясь сбросить с себя двух мужчин. Де Сен-Жермен оскалился от гнева, видя, что всё идёт не по его плану, и бросился вперёд, одним длинным скользящим прыжком преодолев полкомнаты. Он был уже возле сражающихся, когда Эжени вскинула руки, и вампира невидимой силой отшвырнуло к стене. Обычного человека такой удар бы лишил чувств, граф же поднялся почти сразу, ещё больше разозлившись.

— Ты ведьма! — прохрипел он, бросаясь вперёд, и Эжени пришлось приложить всю силу, чтобы остановить его. Она снова вытянула руки, всем телом наваливаясь на невидимый щит, выставленный ею перед вампиром. Де Сен-Жермен подался вперёд, пытаясь продавить этот щит. Уворачиваясь от атак своего противника — грубых и напористых, но, к счастью, слишком поспешных, — Леон видел то бледное лицо Эжени, то жуткий оскал вампира, то искажённые мукой черты Изабеллы. Вдруг она рванулась ещё сильнее, и чернобородый повалился на спину, захлёбываясь криком, а вампирша уже сидела на нём, сжимая зубами горло, из которого хлестала кровь. Второй разбойник отскочил к стене, а затем бросился прочь. Противник Леона при виде этого глухо зарычал и ринулся вперёд, как бешеный бык. Сын Портоса в последний миг присел, и лезвие шпаги просвистело у него над головой, а его собственный клинок вонзился здоровяку в грудь, и тот медленно осел на пол, роняя оружие.

Наслаждаться победой было некогда — Эжени жалобно простонала «Больше не могу!», и в тот же миг де Сен-Жермен вихрем налетел на Леона. Того отбросило в сторону и ударило о стену так, что шпага вылетела из руки. Пока он с трудом поднимался на колени, вампир стоял напротив окна, и солнечный свет, проникавший сквозь узкую щель между шторами, подсвечивал его вытянутый силуэт. Эжени, которая сползла на пол, пытаясь стереть текущую из носа кровь, и Изабелла, дёргаными движениями выпутывавшаяся из цепи, никак не могли помочь Леону. Он с трудом встал, чувствуя, как пол качается под ногами. Перед глазами всё плыло, и он собрал все силы, чтобы сосредоточиться на графе — точнее, тонкой полоске света за ним.

— Готовься к смерти, — прошипел вампир, и в этот момент Леон рванулся вперёд. Пролетев по скользкому от крови полу, он всем телом ударился о де Сен-Жермена, вцепился в него и толкнул вперёд, прямо в щель между штор. Оба они ударились о стекло, послышался звон, а затем был недолгий головокружительный полёт, и перед лицом Леона мелькнули длинные нечеловеческие зубы и глаза, горящие жёлтым огнём. После падения вампир оказался снизу, что немного смягчило удар, но Леона сразу отшвырнуло в сторону мощным рывком. Де Сен-Жермен вскочил на ноги — и тут же взвыл, схватился за голову, пытаясь закрыться от безжалостных ярких лучей, которые обжигали его, и кожа пузырилась, превращая прекрасное лицо в жуткую маску.

Леон чувствовал, что ещё немного — и он потеряет сознание, поэтому действовать надо было быстро. Он вытащил из сапога осиновый колышек, бросился вперёд, ослеплённый светом солнце не меньше, чем вампир, и изо всех сил вонзил своё оружие в грудь графа. Вопль, изданный тем, был оглушительным, он перешёл в отвратительный визг, всё тело де Сен-Жермена содрогнулось и рухнуло наземь, дымясь ещё сильнее, чем прежде. Подождав, пока прекратятся предсмертные судороги, Леон поднялся на ноги и успел сделать несколько шагов, прежде чем милосердная тьма распахнула свои объятия и поглотила его.

Глава XXVIII. Зов матери

Когда сознание стало постепенно возвращаться к Леону, он попытался разлепить веки, с большим трудом смог это сделать — и тут же вновь зажмурился от ударившего прямо в лицо яркого света. Застонав, он с трудом перекатился на бок, потом привстал на одно колено и потёр глаза рукой, моргая, чтобы привыкнуть к солнечным лучам. Всё тело нещадно болело и ныло, голова кружилась, и Леон снова прикрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь понять, не сломал ли он чего-нибудь при падении.

— Леон! — донёсся до него издалека испуганный голос, а затем послышались быстрые шаги, и солнце заслонил девичий силуэт. — Леон, вы целы?

— Жить буду, — прохрипел он, утирая пот с лица. Зрение понемногу прояснялось, и теперь бывший капитан мог различить стоявшую перед ним Эжени, растрёпанную, бледную и встревоженную, с размазанной по лицу кровью. Тело де Сен-Жермена лежало неподалёку, кожа на лице графа почернела, словно от огня, а из его груди по-прежнему торчал осиновый колышек.

— Надо сжечь его, пока он не восстал! — Леон попытался подняться на ноги, но перед глазами всё поплыло, к горлу подкатила тошнота, и он был вынужден снова упасть на колени.

— Он не восстанет, — судя по дрожащему голосу Эжени, она не очень-то верила в правдивость своих слов. — Удар осинового кола убивает вампира… упокоит его… навсегда.

— Лучше не рисковать, — Леон, пошатываясь, всё-таки встал и огляделся. Они с Эжени стояли под окном замка, рядом дымился труп вампира, а Изабелла де ла Шаллен выглядывала из окна, прикрываясь шторой от яркого света, её рот, подбородок и шея были измазаны кровью.

— Я не смогу зажечь огонь, моя магия на ближайшие дни полностью иссякла, — Эжени безуспешно попыталась стереть кровь с лица.

— Я поищу огниво, — сын Портоса добрался до стены замка, с облегчением опёрся о неё и неуверенным шагом направился к конюшне. К тому времени, как он дошёл до лошадей и забрал из седельной сумки огниво, дурнота немного прошла, но тело всё ещё невыносимо болело, хотя стало ясно, что кости у него не сломаны. Леон вернулся к Эжени и застал её возящейся с телом де Сен-Жермена.

— Надо затащить его внутрь, — сквозь зубы проговорила она. Леон, превозмогая боль, принялся помогать ей, хотя от одной мысли, что вампир может в любой момент восстать и вцепиться кому-то из них в горло, у него всё переворачивалось внутри. С большими усилиями они сумели-таки втащить тело графа внутрь, и Леон тут же бессильно привалился к стене, в то время как Эжени поспешно кинулась к дверям и заперла их.

— Вы как, сильно ушиблись? — она бросила на сына Портоса встревоженный и вместе с тем сочувствующий взгляд.

— Бывало и хуже, — отозвался Леон. — Хотя бы на Королевской площади, когда я с гвардейцами явился арестовывать детей мушкетёров, но мне помешали слуги герцога де Лонгвиля, — он поморщился от неприятного воспоминания. — Один из них ударил меня по голове и сшиб с ног. Боль была такая, что я думал, он мне голову расколол. Ничего, я ещё успел подняться и проткнуть ему плечо. Правда, голову потом всё равно пришлось перевязывать…

— В замке больше никого нет, — с лестницы бесшумной тенью спорхнула Изабелла и подбежала к ним. — Наверное, он отослал всех слуг, чтобы крики и шум борьбы не привлекли ненужного внимания. Оставил только самых преданных ему негодяев… Ничего, нам теперь это только на руку.

Она с отвращением пихнула труп ногой.

— Мерзавец!

— Долго я пролежал без сознания? — бывший капитан с трудом приподнял потяжелевшую голову и посмотрел на Изабеллу.

— Не очень, — отозвалась она, всё ещё глядя на мертвеца. — Ровно столько времени, сколько потребовалось мадемуазель де Сен-Мартен, чтобы спуститься по лестнице, выбежать наружу и подойти к вам.

— Что с остальными? — Леон пожалел, что вместе с огнивом не захватил из седельных сумок и пистолеты, заряженные серебряными пулями. Никто не знает, как поведёт себя отведавшая крови вампирша. Может, ей мало разбойников, и она по-прежнему голодна, а Леон лишился последних сил, затаскивая тело графа в замок, и Эжени сейчас не может пользоваться магией, так что они будут совершенно бессильны, если Изабелле вздумается напасть на них.

— Они мертвы. Все, — вампирша отёрла рукой окровавленный рот, в котором блеснули зубы — человеческие, но весьма острые и тоже все в крови. Леон от такого зрелища вздрогнул и быстро огляделся по сторонам в поисках хоть какого-то оружия. Шпага, выбитая де Сен-Жерменом, так и осталась лежать на втором этаже. Конечно, оставался ещё серебряный нож в сапоге, но хватит ли ему сил пустить его в ход, если Изабелла вдруг решит накинуться?

— Вы убили конюха, — слабым голосом пояснила Эжени. — Хотя кто разберёт, кто он на самом деле… Он не был вам знаком, в отличие от остальных, вот граф и решил послать его навстречу нам, чтобы не вызвать подозрений. Изабелла убила разбойника с чёрной бородой и управляющего, — она передёрнулась. — Вся гостиная теперь залита кровью… Графа убили вы, а ещё один его помощник сбежал, но мы же не будем его преследовать?

— Я бы догнала его и вцепилась зубами в глотку, — мрачно ответила Изабелла. — Он — один из тех, кто убил моего Этьена!

— Но гоняться за ним сейчас, в разгар дня, опасно, бессмысленно и попросту глупо! — возразила Эжени. — К тому же он вряд ли представляет для нас какую-то опасность. Если он расскажет кому-нибудь про вампиров, его сочтут сумасшедшим. Если расскажет про убийство графа и его людей, ему придётся объяснять, что он сам делал на службе у де Сен-Жермена. Вряд ли он преисполнится желанием мстить за убитых — такого сорта люди обычно всегда сами за себя. Если он обладает хоть каплей разума — а он обладает, иначе не сбежал бы, а боролся до конца и обрек себя на гибель — то не станет вставать на пути у вампирши, ведьмы и опытного воина.

Она выдохнула и прислонилась к стене, словно устав от такой долгой речи.

— Ладно, убедили, — Изабелла снова отёрла рукой губы. Теперь Леон видел, что кровью залито не только лицо, но и когда-то роскошное тёмно-зелёное платье. Ожоги, оставленные серебряной цепью, уже почти зажили, и кожа вампирши вновь стала белой и гладкой. — И всё же, что нам делать с телами? Если люди найдут обескровленные трупы со следами укусов, то их страх усилится, а тут недалеко и до восстания.

— У меня есть идея, — со вздохом ответила Эжени. — Правда, это не очень-то по-христиански.

— А кровь пить — по-христиански? — вскинулся Леон. — А нападать на людей, убивать их, похищать и мучить — по-христиански? Терзать крестьян, вынуждая их бежать из родных краёв — по-христиански?

— Вы ещё не видели подвал, — добавила Изабелла, и её прекрасное лицо потемнело. — Он устроил там настоящую пыточную камеру. Одна из решёток полностью сделана из серебра, а сама камера увешана букетами вербены, полыни и связками чеснока. У меня дух перехватило, когда я заглянула туда, а ведь я почти не дышу! Можете сами спуститься, посмотреть, куда это отродье собиралось заточить меня и вашу спутницу!

— Поверю вам на слово, — отозвался Леон, всё ещё не до конца отдышавшийся.

— Нет, — произнесла Эжени. — Не по-христиански. И именно поэтому я предлагаю сжечь тела. Вместе с замком.

— Вы хотите устроить пожар? — у Леона вырвался нервный смешок. — Чёрт, кажется, это семейная черта дю Валлонов — поджигать замки!

— Ваш отец тоже сжёг чей-то замок? — заинтересовалась Изабелла.

— Свой собственный, — ответил он. — Хотя в то время он уже принадлежал другому человеку, тоже в некотором роде заменившему мне отца. Вообще это долгая история.

— Прежде чем сжечь замок, надо убедиться, что никто не заподозрит нас в причастности к этому, — Эжени понемногу приходила в себя, и голос её зазвучал уверенней. — Сударыня, вы ведь в этих краях проездом? Вас почти и не видели, верно?

— Вам лучше знать, — дёрнула плечом Изабелла, — ведь это вы наводили справки обо мне. Разумеется, мы с Этьеном старались скрываться и действовать незаметно.

— Кое-кто из местных видел вас проезжающими по дороге в сторону леса, — ответила девушка, — кроме того, они знают ваше лицо и имя, потому что я расспрашивала о вас и показывала портрет в медальоне. Но думаю, они скоро о вас забудут. Для крестьян вы так и останетесь знатной дамой, похищенной разбойниками, а ваш возлюбленный — знатным господином, павшим в схватке с этими разбойниками. В гостиницу Леон вас привёл поздно вечером, а ушли вы утром, прячась под капюшоном накидки, так что никто не должен был вас заметить. Вряд ли кто-то свяжет вашу историю с графом д’Эрвье, которого, по общему мнению, и близко в этих краях не было в это время!

— Мы для них — другая знатная дама и её спутник, которые от нечего делать гоняются за вампирами, разбойниками и прочей нечистью, — добавил Леон. — Поездили, поспрашивали местных, взбаламутили воду, а после пожара в замке поняли, что нам никто не поможет ни в охоте на вампира, ни в поиске разбойников, и уехали восвояси.

— Хозяин гостиницы сегодня утром принёс вам записку от графского управляющего, — напомнила Изабелла. — Не может ли он заметить связь между нами и пожаром в замке?

— Не думаю, что он прочитал её, — покачал головой Леон. — Конверт не был вскрыт. Да и потом, управляющий Ватель изъясняется… изъяснялся так мудрёно, что его не понял бы и очень грамотный человек, не то что здешний хозяин. Он знает только, что мы куда-то поехали, но не знает, куда именно.

— Дорога в замок была безлюдна, так что нас никто не должен был заметить, — с тревогой произнесла Эжени. — А даже если и заметят, то ведь сложно будет установить связь между нашим пребыванием в замке и пожаром… верно же? Мы всегда можем сказать, что покинули замок, когда граф и его люди были живы и здоровы, а что произошло дальше, мы не знаем.

— В конце концов вы всегда сможете оглушить людей, которые придут вас арестовывать, магией и сбежать, — Изабелла с любопытством посмотрела на неё. — Кстати, вы ведь так и не открыли мне, что умеете колдовать!

— Это не та тайна, которую открывают первому встречному, — Эжени помрачнела. — Даже первому встречному вампиру.

— И неразумно раскрывать все карты перед тем, кому вы до конца не доверяете, — поддержал её Леон.

— Как интересно! Я за всю жизнь встречала только пару-тройку колдунов, — Изабелла не отрывала от девушки заинтересованного взгляда. — Одна, ярмарочная гадалка, и вправду могла предсказывать будущее, но её дар Кассандры был очень слабым и скорее пугал её, чем помогал, так что на жизнь она предпочитала зарабатывать обычным враньём насчёт хорошего урожая, крепких браков, здоровых детей и прочего, что хотят услышать люди.

Леон невольно поёжился, вспомнив цыганку Сильвию, нагадавшую ему «выбор между своим и чужим, между долгом и любовью». Неужели она всего лишь говорила ему то, что он желал и боялся услышать? Или же Сильвия и впрямь была колдуньей и увидела что-то в его судьбе?

— Другой мог исцелять раны и, надо сказать, приносил немалую пользу людям, — продолжала между тем Изабелла. — Он умел варить целебные зелья, облегчал боль и прекрасно разбирался в травах. К сожалению, он не мог помочь самому себе — это был юноша, по сравнению со мной так вообще мальчик, слабоумный с самого рождения. Деревенские мальчишки смеялись над ним, но он им всё прощал и вечно ходил с блаженной улыбкой на лице.

Она вздохнула и огляделась, ища не то зеркало, в которое можно посмотреть, не то воду, которой можно умыться.

— Третий был наёмником, и я встречала мало людей свирепее его. Пожалуй, они с де Сен-Жерменом стали бы неплохими друзьями, — Изабелла с отвращением взглянула на мёртвое тело. — Он был неутомим и невероятно ловок в бою, при этом редкие выжившие противники клялись, что шпага словно приросла к его кисти, а их шпаги сами вылетали из их рук, и ещё он будто бы очень ловко уклонялся от ножей, которые в него метали, и даже от пуль. Но он не мог лечить нанесённые ему раны, и всё его искусство было направлено лишь на то, чтобы убивать. У вас, мадемуазель де Сен-Мартен, я вижу куда большую силу!

— Эта сила сегодня стоила мне большой потери крови, — Эжени прижала руку к носу. — За свою магию мне приходится расплачиваться головной болью, кровотечением из носа, тошнотой и жуткой слабостью. А ещё — и это самое плохое — временной потерей способности колдовать.

— Надеюсь, вы скоро вернёте себе свои силы, — Изабелла ободряюще улыбнулась, но эта улыбка выглядела бы куда менее жуткой, если бы её зубы не были испачканы кровью.

— Нам всем нужно привести себя в порядок, — подал голос Леон. — Смыть кровь и всё в таком роде. Мы не знаем, как долго будут отсутствовать слуги. Может, они вернутся только на следующий день, а может, граф велел им прийти к вечеру.

Все трое тотчас же взялись за дело — разыскали в опустевшем замке кувшины с водой и полотенца, смыли кровь со своих рук и лиц, оправили одежду, насколько это вообще было возможно. Женщины причесали растрепавшиеся во время схватки волосы, завязали развязавшиеся шнурки и ленты, а затем вновь осмотрели дом, чтобы убедиться, что в нём нет ни одной живой души, кроме них, — даже собаки или кошки. Леон вновь вооружился шпагой и спрятал в сапог осиновый колышек, выдернутый из груди мёртвого графа (капитан до последнего ожидал, что вампир, едва оружие будет извлечено из его груди, поднимется и вновь нападёт на них, но этого, к его огромному облегчению, не произошло). Затем он унёс тяжёлую серебряную цепь, забросив её в подвал — действительно очень мрачный, больше похожий на темницу и насквозь пропахший чесноком. Леон, не будучи вампиром, и то сморщился, зажал нос рукой и, избавившись от цепи, поспешил покинуть это жуткое место.

Оружие убитых они, посовещавшись, отнесли в тот же подвал, перед этим как можно тщательнее оттерев от крови шпагу конюха, который, скорее всего, был никаким не конюхом — уж чересчур ловко он обращался с оружием. Тело графа втащили в гостиную и положили рядом с остальными телами. Леон, за время службы в гвардии повидавший и не такое, глядел на мертвецов равнодушно, Изабелла отводила глаза, не желая видеть дело своих рук и зубов — разорванные глотки чернобородого и Вателя. Эжени вообще смотрела только в пол, старалась не дышать, редко и резко втягивая носом воздух и подолгу задерживая дыхание, и была очень бледна, хотя Леон не знал, чем это вызвано — видом мёртвых тел или слабостью после схватки с вампиром. В конце концов Эжени не была хрупкой девой, падавшей в обморок при любой возможности: её не напугали трупы Филиппа Тома, Жиля Тома, отца Клода, Абеля Турнье…

Когда всё было готово, Леон открыл бутылку вина, прихваченную им из погреба, и щедро полил им тела, столы и стулья из дорогого дерева, тяжёлые шторы, скрывавшие жилище вампира от солнечного света. Затем он высек искру, и вскоре пламя весело побежало по ткани, дереву и плоти, не делая различий. Все трое поспешили покинуть замок раньше, чем до них дойдёт запах дыма и горелого мяса, и вскоре Леон с Эжени уже седлали лошадей. Вороная кобыла и Ланселот испуганно ржали и вскидывались на дыбы, пугаясь не то присутствия вампирши, не то близящегося пожара. В замке что-то звенело, гремело и трещало, стёкла со звоном лопались, и осколки сыпались прямо на землю, из окон валил дым, а внутри бушевало пламя, пожирая останки де Сен-Жермена и его сообщников.

Леону вспомнился пожар, устроенный в Лондоне Луизой де Круаль, и он поспешно отвернулся. Изабелла же, напротив, глядела на огонь, как зачарованная, и по ней было видно, как страшит и одновременно манит её пламя. Накидка с капюшоном укрыла её тело и лицо, перчатки — руки, но её карие глаза наполнились неизбывной тоской.

— Мой Этьен… — прошептала она, касаясь висящего на шее медальона. — Теперь ты отомщён. Но встречу ли я когда-нибудь такого, как ты?

— Что вы теперь будете делать? — спросила Эжени, похлопывая коня по морде, чтобы успокоить его.

— Доберусь до своего тайного укрытия, — ответила вампирша. — У нас с Этьеном был дом в глуши, где мы могли спокойно жить, не опасаясь чужих взглядов. Деньги у меня тоже есть, так что я не пропаду.

— Он далеко, ваш дом?

— Скажем так: для обычной женщины добраться туда пешком, без пищи и воды, было бы сложной задачей. Но я не обычная женщина, я — вампирша, — Изабелла тряхнула головой, и её густые чёрные кудри рассыпались по плечам. — Буду идти ночью, когда мне светит луна, а днём скрываться в тени. Не пропаду, — повторила она и улыбнулась, глядя на Леона и Эжени. — И я желаю вам удачи. Вы помогли мне, нежити, кровопийце, избавили меня от смертельного врага, сделали меня свободной, в то время как любые другие люди вонзили бы мне кол в сердце, едва узнав, кто я на самом деле. Я уезжаю далеко отсюда, и вряд ли наши с вами пути когда-нибудь пересекутся, но я от всего моего небьющегося сердца желаю вам счастья.

— И вам, — Эжени приложила руку к груди и слегка поклонилась. Леон молча отдал честь, подумав, что для него величайшим счастьем будет уже то, что их с вампиршей пути больше никогда не пересекутся. Потом Изабелла развернулась, поплотнее закуталась в накидку Эжени и лёгкой летящей походкой, почти вприпрыжку, направилась прочь — длинное платье не стесняло её движений, ноги ступали легко и уверенно. Подождав, пока она скроется из виду, Леон и Эжени направили лошадей к лесу — прочь от замка, который уже весь был объят пламенем, от стай птиц, с тревожными криками взметнувшихся с окрестных деревьев и кружащихся над ними, от этого проклятого места с его проклятыми обитателями, возомнившими себя безнаказанными и понёсшими за это суровую кару.

***

Магия вернулась к Эжени через три дня. Сначала она могла делать только мелкие вещи, вроде зажигания свечей или открывания замков без ключа, поэтому синяки и царапины, полученные Леоном в схватке с вампиром, и его прокушенное Изабеллой запястье пришлось лечить без волшебства, с помощью трав и мазей, купленных в одной лавочке на обратной дороге. Края, бывшие некогда владениями графа д’Эрвье, они покинули спокойно — хозяин гостиницы без умолку твердил только о таинственном пожаре, но это было вызвано природной болтливостью, а не подозрениями в адрес постояльцев. Леон мрачно кивал и качал головой, Эжени ахала и сочувствовала, а хозяин продолжал сокрушаться, что управляющий, господин Ватель, в последнее время водился со странными людьми, и они вполне могли напиться вина, поспорить из-за карточного долга или чего ещё, подраться, а там упала свеча, другая, а потом и весь замок занялся. Или же эти люди убили господина Вателя, а пожар устроили, чтобы скрыть следы. И неизвестно, когда вернётся граф и вернётся ли вообще — может, он уже сложил голову на чужбине. И что теперь будет, и кому достанутся земли и то, что осталось от замка, неизвестно.

Вопросы наследования не очень-то волновали Эжени — достаточно было того, что они с Леоном сумели остановить одного кровопийцу и помочь другой, что нападения в здешних краях прекратились, и они могли возвращаться домой. На обратной дороге они всё так же ночевали в гостиницах и на постоялых дворах, останавливаясь в одном номере, и Эжени поначалу боялась прикасаться к Леону, не желая тревожить его травмы, но сын Портоса быстро доказал ей, что он прекрасно себя чувствует, особенно рядом с ней, и в любой миг готов подпитать её магию. Лёжа в постели, прижимаясь к нему, склонив голову на грудь Леона и слушая ровные удары его сердца, Эжени ощущала, как её медленно покидает страх, вызванный столкновением с вампиром, и отвратительные образы мёртвых тел изглаживаются из её памяти. Когда Леон гладил её, целовал, ласкал, она ощущала, как ушедшая магия вновь наполняет её тело, и ей порой казалось, что на коже, там, где её касался Леон, вспыхивают и гаснут золотые узоры.

Сюзанна и Бомани встретили госпожу и её спутника в своей обычной манере — негр проворчал, что столь длинные путешествия утомляют его хозяйку, вон она вся бледная и в седле еле держится, а уж бедным лошадкам, наверное, совсем худо, потому что кормят их на постоялых дворах не пойми чем. Сюзанна едва не расплакалась от радости, что Эжени и Леон вернулись живыми, а когда Эжени объявила, что вампиров в тех краях больше нет и Франсуа может спокойно возвращаться в родной дом, служанка едва не кинулась целовать ей руки. Её кузен, несмотря на заверения сестры и её госпожи, что вампиры больше никого не потревожат, предпочёл остаться у Сюзанны — из страха перед нежитью (как предположила Эжени) или из-за большого количества красивых девушек в землях де Сен-Мартен (как посчитал Леон). Впрочем, парень он был работящий, и родители Сюзанны не возражали, чтобы он пожил у них ещё немного.

Между тем время шло, и апрель сменился маем, необычайно тёплым и светлым. Солнце палило нещадно, и Эжени мысленно посочувствовала вампирше Изабелле, надеясь, что та уехала в менее солнечное и более пасмурное место. На деревьях лопались почки, разворачивались первые листья, птицы стали петь громче, воздух наполнился запахом цветов, и весь мир, казалось, открылся весне. Ярче сверкали улыбки девушек, горели их румяные щёчки, звонче хохотали юноши, вино было вкуснее и пьянило сильнее, и тень под любым деревом казалась подходящей для того, чтобы там могли уединиться влюблённые.

Живот Клариссы Лепети стал настолько большим, что ей было тяжело ходить, и она, переваливаясь, как утка, останавливала любого, кто проходил мимо, чтобы пожаловаться на тяготы беременности. Катрин Дюбуа вернулась вместе с детьми от свекрови, и местные опять стали жаловаться на неугомонного Оливье, который подбивает мальчишек Гийома Лефевра на всякие шалости. Роза Тома вышла-таки замуж за подмастерье кузнеца — её мать пролила немало слёз на свадьбе, но это были слёзы радости. Эжени невольно задумалась, наблюдает ли за свадьбой сестры Филипп Тома и радуется ли он за неё, видит ли счастье дочери Жиль и проклинает ли её или же раскаялся в своих грехах. Такие мысли могли много до чего довести, поэтому Эжени старалась быстрее подумать о чём-нибудь другом.

Она сама проводила эти жаркие весенние дни, насыщенные пьянящим запахом цветов и наполненные пением птиц, за привычным подсчётом доходов и расходов, ездила к крестьянам, распоряжалась по хозяйству в замке, но эта жизнь казалась ей бесконечно далёкой, будто она спала и во сне смотрела со стороны на себя саму, погружённую в повседневные хлопоты. Пробуждение происходило ночью, когда Эжени приходила в комнату к Леону или же он приходил к ней. Весна будто воспламенила его страсть, и частенько они засыпали в объятиях друг друга уже под утро, утомлённые донельзя. Вместе с тем Эжени не забывала о чае из пижмы — она по-прежнему пила его. Впрочем, дни, когда она по причине всех женщин не могла делить постель с Леоном, не мешали им наслаждаться обществом друг друга. Они устраивались рядом, она прижималась к груди капитана, или он клал голову ей на колени, и они негромко разговаривали, делясь историями из своего прошлого, обсуждая настоящее, строя планы на будущее. Иногда в таких обсуждениях участвовала чаша-другая вина — впрочем, Эжени, весьма настороженно относившаяся к выпивке, следила, чтобы они оба не хватили лишнего.

Новое приключение пришло к ним в эти пьяные майские дни с совершенно неожиданной стороны. Эжени получила письмо от своей матери из монастыря, но помимо обычных сетований на здоровье и погоду и наставлений для дочери там содержалось кое-что более любопытное: Матильда де Сен-Мартен просила свою дочь навестить её, обещая рассказать и передать нечто очень важное. Эжени была уверена, что мать скрылась в монастырь в том числе и от неё, непокорной дочери, единственного ребёнка, не желающего вступать в брак и продолжать род, тихой серой мыши, корпящей над книгами, разочарования для своих родителей. И теперь она сидела за столом, не отрывая взгляда от письма, словно написанные ровным убористым косым почерком строки могли измениться, если долго смотреть на них.

«Эжени!

Я знаю, что давно не писала тебе, и спешу это исправить. Всю весну меня мучил сильнейший насморк, который прошёл совсем недавно, но не знаю, надолго ли. Должно быть, это из-за цветения яблонь и других деревьев — я всегда начинаю чихать, когда они зацветают. Надеюсь, тебя такое не мучает. Зима была холодной, и я надеюсь также, что ты была достаточно благоразумна, чтобы проводить как можно больше времени дома, у тёплого камина, а не скакать по полям и лесам на Ланселоте, как ты это любишь делать. А если уж выезжала, то надевала подбитый мехом плащ!

Я понимаю, что моя просьба покажется тебе необычной, но я прошу тебя приехать ко мне как можно скорее. Да, после смерти Венсана и до моего ухода мы не особо ладили, но я должна рассказать тебе кое-что очень важное — и не только рассказать, но и показать, и передать. Я думала, что в монастыре скроюсь от всех тягот этого мира, но они нашли меня и здесь. То, что я хочу рассказать, касается твоего отца, но может навредить и твоему благополучию. Я надеюсь, что смогу снова спокойно спать, есть и молиться, когда передам тебе то, о чём не могу написать прямо.

Молюсь за тебя и жду твоего приезда.

Твоя мать»

— Что ж, видимо, мне не остаётся ничего иного, кроме как ехать в монастырь, — тихо проговорила Эжени, медленно отводя взгляд от написанных строк и переводя его на окно, туда, где синело небо, ослепительно ярко светило солнце, и перекликались между собой птицы, наконец-то вернувшиеся домой из дальних краёв.

Глава XXIX. Розы, письмо, тайны

Когда Эжени сообщила о письме матери Леону дю Валлону, тот, разумеется, пожелал отправиться вместе с ней. На осторожные замечания девушки, что дорога до монастыря не так уж длинна и не то чтобы полна опасностей, а в женском монастыре он вряд ли будет желанным гостем, Леон только усмехнулся и ответил, что обещал защищать Эжени, а защищать — означает сопровождать её везде и всюду, потому что неизвестно, какая ещё нечисть водится в этих краях. Замечание было совершенно справедливым, да и Эжени, говоря по правде, совсем не хотелось расставаться со своим спутником и любовником, поэтому к Матильде де Сен-Мартен они отправились вместе.

Монастырь святой Катерины располагался в нескольких днях пути от владений Эжени, и при желании она могла бы часто навещать свою мать, но такого желания у неё не было. Она слишком хорошо помнила, какой подавленной и погружённой в своё горе выглядела мать после похорон отца, как каждая из них тонула в своей печали, не имея ни сил, ни возможности поддержать другую, как мать проводила дни и ночи в бесконечных молитвах, в то время как Эжени рыдала в своей комнате, носилась по полям и холмам на Ланселоте или сидела в библиотеке, безучастно глядя из окна в отвратительно ясное небо и ненавидя его и ослепительно палящее солнце за то, что небо не посерело, а солнце не скрылось из уважения к её горю. Потом мать неожиданно объявила о своём решении удалиться в монастырь и вскоре уже покинула замок, а Эжени осталась в одиночестве и теперь глушила своё горе трудом, возясь с конторскими книгами, подсчитываябесконечные цифры и радуясь, что отец, по крайней мере, не оставил им долгов.

И вот теперь она ехала к матери, которая оставила свою дочь в беде, и Эжени до сих пор не смогла простить ей этого, как и Матильда не смогла простить дочери смерти мужа. Она никогда не произносила этого вслух, но Эжени чувствовала направленный на неё тяжёлый взгляд матери, ощущала невысказанные упрёки — в том, что Эжени не следила за здоровьем отца, раз уж он сам не желал следить за ним, в том, что не смогла помочь ему, когда он заболел. Иногда Эжени даже казалось, что мать знает о её способностях и ненавидит дочь за то, что та не смогла исцелить отца. Но что она могла сделать? Однажды вечером Венсан де Сен-Мартен, больше недели страдавший от жестокой простуды, по обыкновению прокашлявшись и выпив горячего вина с пряностями, отправился спать, а наутро его нашли мёртвым — он лежал на постели, иссиня-бледный и холодный, руки были скрещены на груди, а цвет лица почти сливался с белизной рубашки. Судя по его спокойному лицу, он умер мирно, во сне, но Эжени и её мать это мало утешало.

Бомани тогда всё бормотал что-то про злых духов, поселившихся в доме, ходил по замку, зажигая какие-то благовония и напевая песнопения на незнакомом языке, пока Матильда в резких выражениях не запретила ему это делать. Эжени ещё никогда не видела, чтобы её мать была так груба со слугами. Сюзанна выплакала все глаза — втайне от Матильды, которая от слёз служанки начинала сильнее плакать сама. Так они и жили, каждый в своём горе, и замок Сен-Мартен остался окутанным завесой печали даже тогда, когда Матильда уехала в монастырь. И так было до тех пор, пока сюда не прибыл Леон дю Валлон.

«Он вдохнул жизнь в наш дом», — думала Эжени, искоса наблюдая за бывшим капитаном, едущим по дороге рядом с ней. «Сюзанна вся расцвела и больше почти не плачет, Бомани теперь спокойнее стареть, зная, что в случае чего меня и Сюзанну есть кому защитить. Даже в меня он вдохнул жизнь, показал новые её стороны, прежде мне незнакомые…». Тут она смущённо опустила голову, стараясь скрыть улыбку. Леон тем не менее заметил это и тоже усмехнулся, хотя вряд ли знал, чему улыбается его спутница.

Солнце светило ярко всю дорогу, небо тонкими штрихами прочерчивали силуэты птиц, земля подсохла за последнее время, и копыта лошадей уже не вязли в ней, цветы пьянили своими запахами, и голова кружилась от буйства красок: синевы неба, зелени листвы, алых, белых, жёлтых и розовых цветов. Даже белизна рубашки Леона казалась ярче, а чернота плаща и шляпы — гуще, перо же на шляпе прямо-таки пламенело алым цветом. Эжени по-прежнему была одета в серое дорожное платье, но подумала, что по возвращении надо будет как-то разнообразить свой гардероб, достать из него глубоко запрятанные голубые, зелёные и кремовые платья. Едва ли Леону нравится, что его возлюбленная ходит в нарядах одних и тех же тонов и фасонов. Хотя ему, скорее всего, она больше всего нравится вообще без одежды…

За такими мыслями, редкими дорожными разговорами и страстными ночами в гостиницах время пролетело незаметно, и вскоре путники уже добрались до места своего назначения. Они остановились в гостинице, и в монастырь Эжени отправилась одна — Матильде де Сен-Мартен вовсе незачем было знать о стражнике её дочери и о том, насколько глубоко продвинулись её отношения с этим стражником.

Монастырь святой Катерины выглядел незыблемым, твёрдо стоящим на земле и всем своим видом внушал уверенность в своей прочности. «Наверное, так и должно выглядеть место, куда люди удаляются от мирской суеты», — подумала Эжени, подъезжая ближе. Крепкое приземистое здание серовато-коричневого цвета с круглыми башенками по бокам и вытянутыми узкими окнами чем-то напомнило ей её собственный замок. Сообщив о цели своего визита и отдав Ланселота на попечение слуг, девушка прошла во двор и огляделась. Сад монастыря изобиловал цветами, среди которых особенно выделялись ярко-алые розы. Эжени с удовольствием подошла бы ближе, полюбовалась ими и вдохнула их аромат, но её уже позвали внутрь.

В монастыре было тихо и сумрачно, яркий солнечный свет почти не проникал сюда через узкие окна. Пахло благовониями, с многочисленных распятий на Эжени смотрело суровое лицо Христа, и она внезапно ощутила слабость и страх, как будто её тайну в любой миг могли раскрыть, как будто Христос оторвал бы руку от распятия, указал на неё и обличающим голосом воскликнул: «Грешница! Блудница! Ведьма! Она взяла в любовники своего стражника, защищает нечистую силу и творит колдовство!». Эжени поспешно тряхнула головой, уверяя себя, что всё это глупости, она — живой человек, а не вампир или ундина, и ничто не помешает ей войти в Божий храм, даже будь она трижды колдуньей.

Матильда де Сен-Мартен, ныне сестра Тереза, ожидала дочь в своей келье. Они не виделись меньше года, но за это время мать Эжени сильно изменилась. Лицо её, и раньше бывшее чуть вытянутым, исхудало и вытянулось ещё больше, большие серые глаза, точь-в-точь такие же, как у дочери, теперь стали и вовсе огромными, тонкие сухие губы и узкие брови казались просто полосками на лице. Чёрное одеяние придавало коже Матильды ещё больше бледности, тёмных волос не было видно из-под платка, но Эжени не сомневалась, что в них уже блестит седина. «Боже, как она постарела!» — ужаснулась она. «Неужели и я к сорока годам стану выглядеть так же?».

— Здравствуй, матушка, — она подавила неизвестно откуда взявшееся желание присесть в реверансе, затворила дверь и скромно опустилась на стул напротив Матильды.

— Эжени, дочь моя, благослови тебя Господь, — мать скорбно вздохнула. — Ты так разрумянилась — щёки прямо горят! Нет ли у тебя жара?

— Это от дороги и от жаркого солнца, — смиренно ответила Эжени, мысленно сетуя на мать. «А если бы я была бледна, она стала бы причитать, что я целыми днями сижу взаперти и не бываю на улице! Почему она так стремится найти во мне какую-нибудь болезнь?».

— Да, дни сейчас и правда очень жаркие, — вздохнула Матильда. — Откроешь окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха, а из него такой запах роз, что просто невозможно дышать! Мать настоятельница выговаривала Полю, нашему садовнику, что он зря посадил эти цветы: они своим запахом и видом отвлекают сестёр от мыслей о Боге и напоминают им о мирских соблазнах.

— У вас такая суровая настоятельница? — поразилась Эжени. — Боже, это ведь просто цветы! Неужели и ты разделяешь её мнение?

— Нет, просто у меня кружится голова от их запаха, — на губах матери промелькнула тень улыбки. — Но должна признать, они очень красивы, и у Поля просто золотые руки, хотя сам он весьма дерзкий юноша. А мать Христина действительно сурова. Я хоть как-то могу противостоять её гневу, меня она не трогает, но молоденьких послушниц не щадит. Бедные девушки! — она с тоской посмотрела на дочь. — Прошу тебя, открой окно. Лучше уж пусть моя голова болит от запаха роз, чем от духоты кельи.

Эжени послушно подошла к узкому окну, отворила его и выглянула наружу. Из окна как раз виднелись кусты роз, усеянные крупными алыми цветами, в которых и впрямь было что-то, напоминающее о порочности, совершенно неуместное в стенах монастыря. Своим запахом, невероятно густым и сладким, своим ярким цветом, своей пышностью они будто бросали вызов иссушённым постом монахиням, дерзко напоминая о радостях земной жизни. Возле одного из кустов возился человек — должно быть, тот самый садовник Поль. Сверху Эжени могла разглядеть только копну густых светлых волос.

— Я писала, что должна поговорить с тобой об одном очень важном деле, — мать повернулась к ней. — Это касается твоего отца.

— Я слушаю, матушка, — Эжени оторвалась от созерцания сада и перевела взгляд на неё.

— Ты знаешь, что мы с Венсаном жили в мире. Может, между нами не было горячей любви, наш брак был заключён по расчёту, но мы старались уступать друг другу, насколько это было возможно. Бог дал нам единственное дитя, тебя, но мы пытались дать тебе достойное воспитание и образование, найти тебе хорошего мужа, — Эжени могло показаться, но в голосе матери она услышала нотки разочарования. — Венсан не умел выражать свою любовь, но он был верен мне. По крайней мере, я так думала.

Она вытащила из-под подушки измятый и пожелтевший листок бумаги.

— Уезжая из замка, я взяла с собой письма, которые твой отец хранил запертыми в ящике своего стола. Не знаю, зачем, но мне хотелось прочитать их все — хотелось, чтобы после смерти Венсана оставалось что-то, напоминающее о нём, хотелось вновь услышать его голос… Он переписывался с родителями, когда был моложе, с друзьями, мы с ним тоже писали друг другу, и среди писем не было ничего необычного… пока я не наткнулась вот на это.

Матильда помахала листком, который она держала в руке.

— Твой отец переписывался с некоей женщиной по имени Корнелия, и их переписка носила… весьма интимный характер. Я не осуждаю Венсана, — мать вскинула руки, — это было ещё до нашего брака, и он мог встречаться с другими женщинами! Но последнее письмо… оно написано им за несколько дней до смерти. Он хотел послать его этой Корнелии, кем бы она ни была, но так и не сделал этого. Неотправленное письмо пролежало в ящике стола до тех пор, пока я не забрала его с собой в монастырь. Совсем недавно я прочитала его и решила немедля известить тебя. Эжени… Ты слышишь меня? Эжени!

— Да, матушка, — пробормотала девушка, но взгляд её был прикован к саду и действу, разыгрывавшемуся возле розовых кустов. К садовнику подошла монахиня и что-то сказала ему. Затем они оба шагнули в сторону и скрылись между кустов. Эжени невольно вытянула шею, чтобы увидеть, что там происходит, хотя об этом можно было легко догадаться. Среди алых цветов мелькнуло чёрное одеяние монахини, коричневая куртка садовника, ветви закачались, две видневшиеся за ними фигуры слились в объятиях, а потом монахиня вырвалась и стремглав побежала прочь, путаясь в длинной юбке и едва не падая. В какое-то мгновение она подняла голову, и Эжени поспешно отпрянула от окна, опасаясь быть замеченной, но перед глазами её остался образ девушки — юное, волевое и сильное лицо с белой кожей, большими глазами и ровными чёрными дугами бровей. Из-под платка на высокий чистый лоб упала тёмная прядь, нежные губы раздвинулись в хитрой улыбке. «Видимо, не все послушницы трепещут перед суровой матерью Христиной», — подумала Эжени, отворачиваясь и пряча усмешку.

— Я слышу, матушка, — повторила она. — Отец вёл переписку с какой-то женщиной по имени Корнелия, и тебя это волнует.

— Прочти сама, — Матильда протянула ей письмо. Эжени взяла его и уставилась на желтоватую бумагу, пытаясь разобрать почерк своего отца, который всегда был и остался неровным. Буквы расплывались, наскакивали одна на другую, письмо пестрило кляксами и зачёркиваниями — должно быть, отец писал его в состоянии сильнейшего душевного волнения.

«Корнелия!

Я заклинаю тебя Гекатой всеми богами, в которых ты веришь, если ты веришь вообще во что-либо, кроме своей безудержной гордыни: оставь меня в покое! Я — не тот человек, который тебе нужен, клянусь тебе! Дни нашей безумной молодости давно прошли, я теперь уже не тот, что прежде, я остепенился. Я женатый человек и верен своей жене, а ещё у меня почти взрослая дочь. Я не могу бросить всё и сорваться в пучину безумства, как делал это раньше!

Я знаю, какой опасной ты можешь быть, поэтому умоляю, прошу, предупреждаю тебя: не смей причинить вред моей семье! Матильда ничего не знает о тебе, она верит мне, Эжени же и вовсе девочка невинное дитя. Каким сильным бы ни было твоё вол искусство, я не верю, что ты тронешь юную девушку, почти ребёнка! Если ты считаешь, что я поступил бесчестно, бросив тебя и разбив тебе сердце (хотя я множество раз объяснял тебе, почему был вынужден так поступить), направь свою месть на меня, но не трогай мою семью.

Повторяю ещё раз, как и множество раз до этого: мне очень жаль. Я не собирался причинять тебе боль, я ведь и правда любил тебя. Но иногда наступает время, когда человеку приходится выбирать между своим и чужим, между долгом и любовью. Я выбрал долг, и ты, пусть ты и живёшь только своими желаниями и стремлениями, должна меня понять. Ты не была бы счастлива со мной, как и я не был бы счастлив с тобой. Тебе нужен был такой же, как ты, ровня тебе.

Если в тебе ещё осталась хоть капля искра милосердия, прошу: отпусти меня.

Венсан де Сен-Мартен»

— Это всё очень печально, — Эжени окончила чтение и протянула письмо матери, но та покачала головой.

— Пусть лучше останется у тебя. Я не могу держать его у себя, спать с ним под подушкой, мне кажется, оно жалит меня, подобно ядовитой змее!

— Так ты хочешь, чтобы теперь оно жалило меня? — едва произнеся колкость, девушка уже пожалела о ней. Лицо матери стало суровым, брови нахмурились, а в голосе зазвучали полузабытые стальные нотки.

— Эжени! Я удалилась в монастырь, чтобы забыть о тяготах мирской жизни, и вовсе не хочу, чтобы они настигли меня здесь! Ты в любом случае располагаешь большей свободой, чем я, и сможешь что-нибудь сделать.

— Что именно, матушка?

— Найти старых друзей Венсана, расспросить их о его возлюбленной по имени Корнелия. Писем, которые она писала ему, совсем мало, она не сообщает ни своей фамилии, ни места, из которого отправлено письмо, да и вообще изъясняется какими-то загадками. Но я боюсь, что она чем-то шантажировала твоего отца. Быть может, — Матильда совсем помрачнела, — у неё был внебрачный ребёнок от Венсана. И теперь, как знать, он может заявить свои права на владения твоего отца! Вдруг твой отец и Корнелия вступили в тайный брак? И тогда твои права и твоё происхождение окажутся под угрозой!

— Я не верю, что отец мог поступить столь бесчестно, — поморщилась Эжени. — И в письме ни слова нет ни о каком ребёнке, кроме меня!

— В письме вообще мало понятных слов, — Матильда тоже поморщилась, точно так же, как её дочь. — Например, кто такая Геката, которой он заклинает Корнелию, а потом зачёркивает её имя?

— Богиня колдовства и тёмных сил у древних греков, — Эжени напряжённо смотрела на письмо, пытаясь ухватить крутящуюся в голове мысль. В ушах у неё эхом отдавались слова «выбирать между своим и чужим, между долгом и любовью». Где-то она уже слышала эту фразу…

— Господи, этого только ещё не хватало! — мать перекрестилась. — Колдовство! Боже, у меня и так возникли нехорошие подозрения насчёт смерти Венсана.

— Ты думаешь, что его убили? — девушка вытянулась в струнку в ожидании ответа.

— Нет, — лицо Матильды стало бесконечно скорбным, и она снова перекрестилась. — Я думаю, что твой отец совершил величайший грех и покончил с собой.

— Так поэтому ты ушла в монастырь? — осенило Эжени. — Молиться о душе самоубийцы?

— Тише! — мать с тревогой поглядела на дверь. — Никогда не знаешь, не подслушивает ли кто-нибудь… Я не хочу верить в это, но твой отец неплохо разбирался в травах, лекарственных и ядовитых, у него была богатая библиотека. Если бы он захотел изготовить какой-нибудь яд, он с лёгкостью смог бы это сделать — а потом принял его.

— Но зачем ему накладывать на себя руки? — недоумевающе воскликнула дочь.

— Если бы я знала! — вздохнула Матильда. — Но ты читала письмо. Эта Корнелия шантажировала его! Угрожала причинить вред нам с тобой… — она побледнела. — Должно быть, она богата и имела возможность нанять людей для нападения. Возможно, она также имеет вес при королевском дворе. Или знает толк в ядах — не зря ведь Венсан упоминал какое-то искусство… В любом случае эта женщина очень опасна. И я позвала тебя сюда, чтобы предупредить. Мне, удалившейся от мира, вряд ли что-то угрожает в стенах монастыря — кому нужна старая монахиня? Но ты, моя бедная девочка… Тебе нельзя оставаться в родных краях. Выйти замуж и уехать подальше будет лучшим решением.

— Ты опять об этом! — Эжени всплеснула руками. — Почему все наши разговоры сводятся к моему замужеству? Не получится ли так, что я, убегая от призрачных проблем, найду настоящие? Если муж будет груб и жесток, будет изменять мне? После смерти отца прошло десять месяцев, и никто не пытался выселить меня из замка или объявить незаконнорожденной.

«Убить меня пытались множество раз, но это никак не связано с загадочной Корнелией, поэтому про это я матери говорить не буду», — добавила она про себя.

— В конце концов, я тоже могу быть опасна! — решительно заявила она, но Матильда только грустно усмехнулась и покачала головой.

— Моя девочка! И откуда вы такие берётесь — храбрые, безрассудные, думающие, что знаете всё на свете! Камилла вон тоже заверяла меня, что справится без посторонней помощи — а у самой глаза на мокром месте, губы дрожат, лицо бледное…

— Камилла?

— Камилла Башелье, одна из девушек, воспитывающихся здесь. Её отец — богатый человек, но до дочери ему дела нет, поэтому он отправил её сюда — учиться кротости и смирению. Вот только Камилла не желает учиться и осмеливается спорить даже с самой матерью Христиной. За что уже не раз попадала в карцер и бывала бита розгами, но сломить её дух не так-то просто. Правда, мне кажется, что бедная девочка больна, — мать снова перекрестилась. — Недавно она пришла ко мне испуганная, вся в слезах, и призналась, что либо сходит с ума, либо она одержима.

— Одержима? — насторожилась Эжени.

— По крайней мере, она так считает. Пару дней назад мать настоятельница наказала её за то, что Камилла дерзила ей, но она этого не помнит. Несколько монахинь видели её бродящей ночью по коридорам, но этого она тоже не помнит!

— Такое бывает, люди иногда ходят во сне, — заметила дочь.

— Но почему она не помнит того, что происходило днём? Другие послушницы просили её напеть неприличную песенку, которой она их научила, но Камилла не помнит, чтобы она пела какие-нибудь песенки! Другие люди говорят, что видели её говорящей или делающей что-то — чаще всего что-то неподобающее — но она не помнит этого! Камилла сказала мне, что она или сходит с ума, или в неё вселяется бес. Я с трудом отговорила её идти к матери Христине — она уже хотела во всём сознаться! Страшно подумать, что бы сделала мать Христина, которая и так девочку на дух не выносит!

— Но ты ведь не веришь, что в неё кто-то вселился? — Эжени спрятала письмо за корсаж и снова взглянула в окно — кусты по-прежнему источали свой пряный аромат, но садовника там уже не было.

— Не верю, — покачала головой Матильда. — Скорее уж она и правда сходит с ума, бедняжка! Я пыталась выяснить, не падала ли она с лестницы и не ударялась ли головой, но она не падала — или не помнит! Впрочем, синяков у неё как будто бы нет.

— Интересно, — протянула Эжени. — Я бы хотела поговорить с Камиллой, если, конечно, ваша суровая мать настоятельница разрешит.

— Тебя как будто больше беспокоит история этой девушки, чем дела твоей семьи, — недовольно заметила мать.

— Почему же? — возразила дочь. — Я примусь за поиски Корнелии, когда вернусь домой, и постараюсь быть очень осторожной. А пока я здесь, почему бы не помочь девушке, с которой происходит что-то странное?

— Я уже жалею, что рассказала тебе про Камиллу, — проворчала Матильда. — Чем ты можешь ей помочь, ведь ты не лекарь!

Эжени промолчала, и мать снова вздохнула.

— Хорошо, делай как знаешь. Ступай и постарайся поговорить с Камиллой. Ты ближе к ней по возрасту, возможно, тебе она доверится охотнее. А мне надо отдохнуть — разговор об этом проклятом письме вытянул из меня все силы, да и от запаха роз мне лучше не становится.

Попрощавшись с матерью, Эжени выскользнула из кельи и, не мешкая, направилась на поиски матери Христины. Настоятельница монастыря святой Катерины оказалась высокой дородной женщиной с мясистыми щеками, двойным подбородком и пухлыми пальцами, которые она переплетала на животе, глядя на собеседницу сверху вниз. Эжени с лёгкостью могла представить, как мать Христина бьёт своей тяжёлой ладонью по лицу провинившейся воспитанницы, и её вновь охватил страх. «Я — ведьма, я не должна бояться какой-то монахини, возомнившей себе невесть кем», — напомнила она себе, но боязни это не уменьшило.

Разумеется, Эжени не стала рассказывать историю о потере памяти. Она заявила, что её матери стало намного лучше в стенах монастыря, что она обрела покой и даже нашла сестёр по духу, одна из которых — Камилла Башелье, отчасти заменившая сестре Терезе дочь. И она, Эжени, хочет перед своим отъездом побеседовать с юной Камиллой, поблагодарить её за заботу о своей матери. Настоятельница пожевала губами, назвала Камиллу «дерзкой и непокорной девчонкой, самым подходящим сосудом для Дьявола», однако всё же разрешила повидаться с ней.

— Она сейчас в саду, собирает целебные травы, — сообщила мать Христина.

Эжени вышла наружу, прошла вглубь сада, любуясь розовыми кустами и вдыхая их аромат, и опустилась на скамью. Вскоре послышались лёгкие шаги, и раздался нежный голос:

— Мадемуазель де Сен-Мартен, вы желали меня видеть? Я Камилла Башелье.

Эжени вскинула голову и с удивлением узнала в стоящей перед ней молодой девушке ту самую темнобровую красавицу, которая целовалась с садовником. Теперь все её волосы были аккуратно убраны под платок, а большие глаза (при ближайшем рассмотрении они оказались озёрно-синими) смотрели настороженно.

— Присядьте, — Эжени похлопала по скамье рядом с собой. — Моя мать сказала, что вы с ней очень близки, что вы ей почти как дочь.

— Боюсь, сестра Тереза несколько преувеличивает, — Камилла склонила голову. — Она добра ко мне, только и всего, но она ко всем добра.

— И всё же вы доверяете ей, не так ли? — как можно мягче спросила Эжени. — Вы признались ей в том, что с вами происходит. В ваших провалах в памяти.

— Она сказала вам? — Камилла вздрогнула и подняла на собеседницу испуганные глаза. — Боже, зачем? Я ведь просила её никому не говорить!

— Не бойтесь, я не собираюсь рассказывать об этом другим монахиням или матери Христине, — заверила её Эжени. — Я всего лишь хочу знать, что с вами происходит. Другие говорят, что видели вас делающей что-то неподобающее, но вы этого не помните, так?

— Именно, — Камилла нахмурила свои соболиные брови и кивнула. — И ещё будто бы я брожу ночью по монастырю, но я никогда не ходила во сне, даже когда была маленькой! И пою непристойные песенки, которых никогда не знала! И спорю с сёстрами, и…

— И целуетесь с молодым садовником? — Эжени понизила свой голос до шёпота.

Краска сошла с лица Камиллы, глаза её широко распахнулись от ужаса, и она стремительно поднялась со скамьи.

— Кто вам… Как вы…

— Ах, значит, это вы помните? Не бойтесь, мне нет дела до ваших любовных историй, я не собираюсь раскрывать ваши секреты всем подряд. Но целоваться в розовых кустах прямо под окнами монастыря было очень неосмотрительно — любая монахиня могла вас увидеть. А что касается вашей потери памяти…

— Боюсь, мне больше нечего вам сказать, — Камилла Башелье обожгла её взором потемневших синих глаз, развернулась и зашагала прочь так быстро, что слабый оклик Эжени «Постойте!» потонул в тени сада и густом запахе алых роз.

Глава XXX. Женщины и их любовники

Эжени вернулась в гостиницу уже под вечер — Леон даже начал переживать, раздумывая, что могло так надолго задержать её в монастыре. Разговор с матерью явно не принёс ей облегчения: напротив, она выглядела гораздо более печальной, чем до поездки к Матильде. Сбросив накидку и сняв перчатки, Эжени с усталым вздохом опустилась на стул и поведала Леону о своей беседе с матерью. В заключение она вытащила из-за корсажа письмо и протянула своему спутнику.

— Вот, прочитайте. Конечно, отец хотел сохранить это в тайне ото всех, но теперь, думаю, об этом можно забыть.

Леон, нахмурившись, вгляделся в забрызганные чернилами неровные строки. Дойдя до фразы «выбирать между своим и чужим, между долгом и любовью», он вздрогнул, и это не укрылось от глаз внимательно наблюдавшей за ним Эжени.

— Что такое, Леон?

— Ваш отец пишет то же самое, что сказала мне гадалка Сильвия, — пояснил бывший капитан, ещё больше помрачнев. — Он говорит, что ему пришлось выбирать между своим и чужим, между долгом и любовью. Точно так же мне предсказала цыганка!

— Так вот почему эти слова показались мне такими знакомыми! — воскликнула Эжени.

— Как вы думаете, Сильвия могла предвидеть, что нам в руки попадёт письмо вашего отца? — Леон встревоженно посмотрел на девушку. — Быть может, у неё и правда дар предсказания? Помните, Изабелла де ла Шаллен говорила про какую-то ярмарочную гадалку, которая умела предсказывать будущее и боялась этого. Может, речь шла о Сильвии?

— Не думаю, — Эжени покачала головой. — Сильвия не единственная предсказательница на свете, кроме того, Изабелла не упоминала, что её гадалка была цыганкой. И гадалка из её рассказа намеренно отказалась от своего дара, Сильвия же охотно пользуется своим — или просто очень умело дурачит людей. Как бы то ни было, это всё больше похоже на совпадение. Фраза про выбор между долгом и любовью очень расхожая, неудивительно, что её использовал и мой отец, и Сильвия. Вряд ли она знала про письмо. Ведь в её предсказании не было ни слова про моего отца, да и про меня тоже, если уж на то пошло. Вы помните, что именно она вам говорила?

— Я не смог бы забыть, даже если бы захотел, — усмехнулся Леон. — Меня ждёт выбор между своим и чужим, между долгом и любовью, между тем, что я должен сделать, и тем, что мне хочется сделать. А ещё я не должен сворачивать с верного пути, иначе заблужусь в тумане.

— Вот видите? Ничего о моём отце, его письме или загадочной Корнелии. Я склоняюсь к мысли, что Сильвия, как и гадалка из рассказа Изабеллы, просто говорит людям то, что они ожидают услышать.

— И всё же она сказала, что меня ждёт любовь, здесь, в Бретани, — заметил Леон. — Как оказалось, она не ошиблась, — он нежно взял Эжени за руку, но девушка грустно улыбнулась и аккуратно высвободила ладонь из его пальцев.

— Осторожнее с названиями, Леон. Слова тоже имеют силу, порой почти магическую. Не называйте любовью то, что может оказаться простым влечением, стремлением избежать одиночества, желанием тепла. Мой отец, возможно, тоже считал чувства к этой Корнелии настоящей любовью.

Она надолго замолчала, глядя на письмо, которое Леон, прочитав, отложил на стол, и в задумчивости покачиваясь взад-вперёд.

— Знаете, что я думаю? — Эжени бросила взгляд на дверь, словно проверяя, не подслушивает ли их кто-нибудь. — Эта Корнелия тоже могла быть волшебницей.

— Неужели? — у Леона перехватило дыхание.

— Судите сами. Отец заклинает её Гекатой — богиней колдовства и тьмы, которой поклонялись в древние времена в Греции. Далее он упоминает о некоем «искусстве», в котором Корнелия очень сильна. Мне кажется, что сначала он хотел написать «волшебство», но потом зачеркнул его и заменил словом «искусство». Должно быть, отец боялся, что письмо попадёт не в те руки. Впрочем, моя умная и рациональная мать никогда не поверила бы, что речь идёт о настоящем волшебстве, — со вздохом добавила Эжени. — Она решила бы, что отец выражался фигурально, имея в виду любовное волшебство, страсть, постельное искусство… что-то в этом духе.

— Значит, ваш отец знал о творящемся в здешних краях? — Леон недоверчиво взглянул на неё. — Знал всё это время?

— Возможно, не обо всём и не всё время, — уклончиво ответила Эжени. — Он и правда интересовался тайнами, загадками, ритуалами и целебными травами — недаром в библиотеке столько книг по магии! Но я всегда думала, что он воспринимал это всё как старинные легенды или сказки, которые можно рассказать на ночь ребёнку, но не верить в них всерьёз. Но если Корнелия и вправду была колдуньей, и отец знал это, то он знал хотя бы о существовании чародеев — одной чародейки. Неудивительно, что он так боялся её! Возможно, она обладала ещё более сильной магией, чем я, гораздо более сильной.

— Тогда ваша мать права, и вам действительно угрожает опасность, — начал Леон, но она покачала головой.

— После смерти моего отца прошёл почти год, и никакая ведьма Корнелия не явилась ко мне или к моей матери, чтобы строить нам козни. С чего ей вдруг делать это сейчас? Совет матери расспросить старых друзей отца о Корнелии не так уж плох, но беда в том, что у него было не так уж много друзей, а теперь их днём с огнём не сыщешь — одних уже нет в живых, другие в дальних краях. Да и глупая это затея — искать ведьму, которая, скорее всего, ненавидела моего отца, мать и, наверное, возненавидит меня. Нет, если уж я нужна ей, пусть сама явится в мои края, и тогда посмотрим, чья магия сильнее. Я не стану её разыскивать и расспрашивать о ней других тоже не стану.

— С ума сойти, — Леон залюбовался гордо вскинутой головой Эжени и решительным блеском в её глазах — она явно была настроена на битву с загадочной Корнелией, если та решит встать на её пути. — Каждый раз, когда я думаю, что здешние края ничем меня не удивят, они преподносят мне новый сюрприз! Ещё одна ведьма, подумать только!

— Я же говорила, что я не одна такая на свете, — заметила Эжени.

— Единственное, на что я надеюсь, это на то, что Корнелия окажется ведьмой, а не вампиршей, — добавил сын Портоса. — Я по горло сыт двумя вампирами — одна отпила порядочно моей крови, второй едва не пробил моей головой стену!

— А может, это всё наши домыслы, и Корнелия на самом деле обыкновенная женщина, а отец просто хотел эффектно выразиться, — на губах девушки появилась слабая улыбка. — Как в той истории с привидением в замке Луи де Матиньи, где мы едва не перехитрили сами себя.

Она снова ненадолго замолчала, а потом неожиданно вскинула голову.

— За разговорами об этой Корнелии я едва не забыла рассказать вам о Камилле Башелье! В монастыре с одной девушкой творятся странные дела — мне об этом рассказала мать, а я хочу рассказать вам.

Выслушав историю о молодой воспитаннице, то и дело теряющей память и тайно встречающейся с садовником, Леон не смог сдержать усмешку.

— Вот, значит, чем они там занимаются за стенами монастырей! Я-то думал, они целыми днями постятся, молятся и славят Господа, но нет! Чёрт, теперь я даже начинаю жалеть, что не расспросил Анжелику о времени, проведённом в монастыре. Наверняка у неё нашлась бы пара интересных историй!

— Леон, это всё далеко не так смешно, как вам кажется, — с упрёком ответила Эжени. — Мать Христина командует монахинями, особенно юными, едва ли не более сурово, чем вы — своими гвардейцами.

Леон громко фыркнул, услышав такое сравнение.

— Иногда в монастырях творятся ужасные вещи, — продолжала она. — Я, пожалуй, рада, что переменила своё решение уходить в монастырь — а ведь было время, когда я всерьёз собиралась принять постриг! Но если все настоятельницы похожи на мать Христину, то я никогда не стану монахиней!

— И меня это, безусловно, радует, — бывший капитан придвинулся чуть ближе и положил руку ей на колено. Эжени вздохнула — сейчас она явно была далека от мыслей о любовных ласках — но не отстранилась, только накрыла его руку своей.

— Леон, потерпите ещё немного. Я хотела помочь Камилле, но по своей глупости всё испортила. Теперь она ни за что не доверится мне, да и мать Христина может не разрешить вторую встречу с ней. Если я буду чересчур настойчиво проявлять интерес к Камилле, это вызовет подозрения у настоятельницы и других сестёр.

— Вы можете попросить вашу мать поговорить с ней, — Леон продвинул ладонь чуть выше, сминая тяжёлую ткань дорожного платья.

— Я не хочу впутывать её во всё это, да она и сама не согласится, — покачала головой Эжени. — Матушка и так пыталась помочь Камилле — мне кажется, в этой девушке она видит дочь — дочь без недостатков, красивую, добрую, храбрую и преданную, какую она всегда желала.

— Она бы желала, чтобы её дочь тайком целовалась с садовником? — хмыкнул Леон, опуская другую руку на плечо девушки и медленно скользя ею вниз.

— Я уверена, матушка ничего не знает про Камиллу и Поля, — Эжени чуть выгнула спину, подаваясь грудью навстречу его ладони. — В любом случае, её родная дочь целуется не с садовником, а с бывшим капитаном королевских гвардейцев — и не только целуется, но и спит с ним, и охотится на нечисть. Не знаю, что из этого больше напугало бы мою матушку, если бы она узнала. Так что Камилла, возможно, всё же лучшая дочь, чем я.

— И вы всё же хотите ей помочь? — Леон осторожно толкнул Эжени на постель, и та, повинуясь его движениям, упала на спину.

— Хочу. Но ещё больше хочу узнать правду, — она обняла склонившегося над ней капитана за плечи и заглянула ему в лицо. — У меня вряд ли получится поговорить с Камиллой, но вы можете попробовать поговорить с Полем. Вы мужчина, вам легче будет договориться с ним. Узнайте, не вела ли себя Камилла в последнее время странно — в особенности с ним! Если он и правда её любит, он должен хорошо знать её и заметить мельчайшие изменения в поведении.

— А что вы обо всём этом думаете? — Леон запустил руку ей под юбку, и Эжени прерывисто вздохнула.

— Я не верю… охх… что в монастыре может появиться одержимая демоном. Если же в Камиллу вселяется чей-то призрак, то он… не так быстро, Леон… ведёт себя странно. И потом, почему именно в Камиллу? Если бы он вселился в мать Христину, у него было бы куда больше власти! Хотя, с другой стороны, Камилла очень красива… Но я скорее уж поверю, что она… о Боже!.. что она больна или же — что не исключено — искусно притворяется, чтобы избежать наказания за споры с настоятельницей.

Эжени взялась за шнуровку на жилете Леона, но перед тем, как начать развязывать её, снова заглянула ему в глаза.

— Поговорите с Полем, ладно? Могут выясниться очень любопытные детали.

— Понял, — по-военному ответил Леон и с наслаждением прижался к её губам.

***

Следующий день выдался не менее солнечным, ясным и жарким, чем предыдущий. Казалось, что небо зачерпнуло зелень листвы, а листва окунулась в синеву неба, поэтому всё вокруг переливалось сине-зелёным, а сверху на всё это проливались ослепительные золотые лучи солнца. Эжени с утра съездила в монастырь и вернулась с письмами отца, рассказом о невероятно алых розах с пьянящим ароматом и сожалениями, что Камилла Башелье, едва заметив гостью на лестнице, поспешила скрыться. Матильда де Сен-Мартен страдала мигренью, поэтому разговора с ней не получилось, и её дочь вернулась домой — перечитывать письма, полученные Венсаном от загадочной Корнелии, и искать крупицу истины в море загадок. Что касается Леона, то он отправился в близлежащий городок — расспросить местных о садовнике.

Поля Ожье здесь знали хорошо, и сын Портоса, побывав всего в паре таверн, уже сумел составить для себя портрет юноши. Его называли славным парнем, не красавчиком, но симпатичным, женщины, даже те, что в возрасте, мечтательно закатывали глаза и вздыхали, мужчины же отмечали его трудолюбие и явный талант: ни у кого не росли такие пышные и яркие цветы, как у Поля! Вместе с тем о нём говорили как о редкостном упрямце, который добьётся всего, чего захочет, даже если ему для этого придётся себе шею свернуть.

Камиллу Башелье знали хуже, поскольку она прибыла из более далёких краёв, и Леон не выяснил почти ничего нового о девушке, которая так интересовала Эжени де Сен-Мартен. День уже клонился к вечеру, когда бывший капитан закончил свои расспросы и сидел в дальнем углу таверны с кружкой вина, ожидая, когда сюда заглянет Поль Ожье — местные говорили, что это его любимое местечко. Ждать пришлось достаточно долго, но вот садовник в конце концов появился — Леон легко узнал этого статного широкоплечего парня с густой светло-русой шевелюрой благодаря рассказам местных. Поздоровавшись с хозяином таверны и несколькими знакомыми, Поль заказал кружку пива и сел возле окна. Вид у него, как показалось Леону, был встревоженный — несмотря на то, что все в округе называли его весельчаком, сейчас он ни разу не улыбнулся.

Выждав ещё немного, сын Портоса поднялся и, оставив своё вино нетронутым, в несколько широких шагов преодолел разделявшее их расстояние, опустившись на скамью напротив садовника. Тот вздрогнул и поднял свои тёмно-серые глаза.

— Сударь, я вас знаю?

— Леон Лебренн, — он по обыкновению представился фамилией матери. — А ты — Поль Ожье, верно?

— Верно, — в его глазах появилось настороженное выражение.

— Садовник при монастыре святой Катерины?

— Так точно, — Поль отхлебнул из кружки и утёр губы. — А вам что от меня нужно-то, сударь?

— Ты знаешь госпожу де Сен-Мартен? — спросил Леон и тут же поправился. — То есть сестру Терезу?

— Знаю, — кивнул его собеседник. — Хорошая женщина, храни её Бог, всегда доброе слово скажет, не то что мать настоятельница… Нет, о людях Божьих, конечно, или хорошо, или ничего, но уж больно она строгая! Розы мне запрещает садить, говорит, это грех и соблазн! Про розы-то, Божье творение!

— Про розы знаю, — не дал сбить себя Леон. — Мне рассказывала Эжени де Сен-Мартен. Дочь сестры Терезы. Я у неё на службе.

— Ну, — по лицу Поля невозможно было понять, знакомо ли ему имя Эжени де Сен-Мартен и рассказала ли ему Камилла о расспросах девушки.

— Мадемуазель де Сен-Мартен говорит, что её мать в монастыре очень сдружилась с одной молодой воспитанницей, Камиллой Башелье, — Леон не отрывал взгляда от лица садовника, но то при упоминании Камиллы вмиг сделалось непроницаемым, будто высеченным из камня. — Знаешь такую?

— Знаю, — кивнул Ожье. — Тоже хорошая девушка, добрая, всегда розы мои хвалит, не ворчит, как другие сёстры.

— Мать рассказала мадемуазель де Сен-Мартен, а та передала мне, что Камилла с недавних пор страдает потерей памяти. Будто бы она говорит и делает что-то непристойное, бродит ночами по монастырю, но потом этого не помнит. Сестра Тереза опасается, не больна ли её подруга.

— Плохо, если это так, — Поль опустил глаза в кружку. — Ей тогда надо лекаря вызвать или священника… Я-то чем могу помочь? Я ведь, сударь, не лекарь.

— Не лекарь, это верно, — кивнул Леон. — Но ты садовник — хороший садовник, все так говорят. И Камилла — самый драгоценный твой цветок, да?

Леон после произнесения этих слов ожидал чего угодно — прежнего каменного выражения лица, непонимания, удивления, отпирательств — но только не того, что произошло. Поль вскочил с места и замахнулся, целя в голову, но Леон успел отклониться, и сильный удар в плечо сбросил его со скамьи. От удара об пол сразу же заныли старые синяки, полученные в схватке с вампиром, но разлёживаться было некогда — Ожье уже подскочил к нему, готовясь ударить снова.

— Господа, господа, только не здесь! — послышался откуда-то сверху умоляющий голос хозяина. Леон чудом увернулся от нового удара, вскочил и отбросил Поля от себя — тот не удержался на ногах и полетел на пол. Он быстро поднялся, но Леон, пышущий яростью, уже выхватил шпагу и направил на противника.

— Ни с места!

— Господа, ссорьтесь на улице, прошу вас! — снова воскликнул хозяин. Толпа гудела, не то радостно, предвкушая бесплатное развлечение, не то с досадой, видя поражение их обожаемого Поля. Он тяжело дышал, потирая кулаки и не отводя взгляда от направленного на его грудь острия шпаги.

— Пошли, — Леон мотнул головой в сторону двери. Они проследовали к выходу под возмущённый стон посетителей, осознавших, что веселья не будет. Отойдя подальше от таверны, оба остановились. Грудь Поля ходила ходуном, он косился на клинок своего противника, но при этом, как ни странно, вовсе не выглядел напуганным.

— Хотите меня убить — валяйте, — озлобленно бросил он. — Только Камиллу я бесчестить никому не позволю!

— Я помочь пытаюсь, болван! — вспыхнул Леон. — И тебе, и ей! Это правда, что вы с ней встречаетесь? Правда?

Поль промолчал, отведя взгляд в сторону, но по тому, что случилось пятью минутами ранее в таверне, и так всё было понятно.

— Я никому об этом не расскажу, — бывший капитан попытался успокоить свой гнев и говорить сдержанней. — Матери Христине уж точно. Мне просто нужно знать, что происходит с Камиллой. И Эжени де Сен-Мартен тоже.

— Вот сами у Камиллы и спросите, — огрызнулся Поль. Леон невольно усмехнулся.

— Кто ж меня пустит в женский монастырь?

— Пусть ваша хозяйка спросит, она ведь уже была в монастыре, — предложил Ожье.

— Она мне не хозяйка! — вскинулся Леон, но тут же опомнился и вновь смягчил свой голос. — Эжени пыталась поговорить с Камиллой, но та боится раскрывать свой секрет посторонним, и разговора не вышло, а поговорить второй раз мать Христина им не позволит. Если ты и правда любишь Камиллу, помоги нам с Эжени помочь ей. Что ты знаешь о её провалах в памяти?

— Ничего, — буркнул Поль. — С чего я должен вам доверять?

— А кому тебе ещё доверять? Кто ещё может помочь вам с Камиллой? Кто ещё знает вашу тайну, но не выдаст её и не причинит вам никакого вреда?

— Сами как-нибудь разберёмся, — проворчал юноша. — А если я откажусь вам помогать, вы что, меня убьёте и бросите прямо здесь?

— Зачем? — пожал плечами Леон. — Отпущу, и ты пойдёшь назад, в таверну, допивать своё пиво. Только потом не лей слёзы, когда твоя Камилла забудет и тебя, и ваши поцелуи под розовыми кустами!

— Последний раз я лил слёзы в десять лет, когда умерла моя мать, — сквозь зубы проговорил Поль. — И откуда вы вообще знаете про нас с Камиллой? Кто вам сказал?

— Эжени видела, как вы целуетесь среди кустов. Вы выбрали не самое надёжное место.

— Чёрт, — садовник ругнулся сквозь зубы. — А ведь Камилла говорила мне, что надо быть осторожнее!

Он перевёл взгляд на собеседника и осторожно отступил на пару шагов — Леон медленно отвёл шпагу от груди Поля и опустил её, но всё ещё был наготове.

— Ладно, — процедил Ожье. — Так и быть. Только вам это не поможет, потому что я всё равно ничего не понимаю!

Он несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с духом, и начал свой рассказ.

— Всё это началось пару месяцев назад. Камилла и раньше дерзко отвечала матери Христине, но тут она сказала что-то такое, из-за чего настоятельница взбесилась и собственноручно её высекла. У неё вся спина была иссечена! — Поль содрогнулся от воспоминания. — Но Камилла потом, придя в себя, не помнила, что именно она говорила настоятельнице. Потом другие сёстры замечали её по ночам в коридорах, но она утверждала, что крепко спит, и вообще она раньше никогда не ходила во сне! Ещё она якобы учила других воспитанниц непристойным песенкам, но позднее не смогла вспомнить ни слова. А пару ночей назад…

Он прервался, снова сделал глубокий вдох и громко сглотнул.

— А пару ночей назад она пришла ко мне. Вообще-то мне запрещено ночевать при монастыре, но я пробираюсь через калитку и прячусь среди кустов, а Камиллаприходит ко мне, — Поль внимательно посмотрел на Леона, готовясь кинуться на него, если тот позволит себе хотя бы крошечную усмешку, но капитан был далёк от того, чтобы смеяться. — И в ту ночь она была… какая-то не такая. Что-то в ней было не так.

— Что именно? — решился нарушить молчание Леон. Поль побледнел и покачал головой.

— Если бы я знал, сударь! Она всё время чему-то улыбалась, а ведь обычно Камилла такая серьёзная, — «прямо как Эжени», мелькнуло в голове у Леона. — Что-то напевала, целовала меня, гладила и совсем не хотела меня слушать. А потом она полезла ко мне под рубашку, — он снова сглотнул, — и вдруг отшатнулась, будто я ей стал неприятен. Или как будто она обожглась.

— Обожглась? — переспросил Леон.

— Вот именно! Она быстро убежала, и я не стал её останавливать, потому что подумал, что сделал что-то не так, чем-то обидел её, она больше не любит меня… Чего я только тогда не передумал! А потом, уже под утро, стал одеваться и вспомнил…

Поль запустил руку в вырез рубашки и вытащил оттуда маленький крестик, тускло поблёскивавший в неверном лунном свете.

— Она обожглась, прикоснувшись к моему кресту, — очень тихо проговорил он, побледнев ещё сильнее. — Может, она и вправду… того? Одержима?

— А на ней самой был крест? — нахмурился Леон. — Она ведь монахиня, не может же она не носить креста!

— Не помню, — Поль почесал затылок. — Она ведь была в плаще, а под ним — ничего, кроме рубашки. Может, в ту ночь на Камилле и не было креста — но днём-то точно был! А ведь матери Христине она нагрубила днём, все это видели! Я-то думал, бес вселяется в неё по ночам, но выходит, это не так…

— Успокойся, — Леон подавил желание встряхнуть юношу за плечо. — Может, это и не бес вовсе.

— А что же тогда? Болезнь? Тогда лекаря надо звать, а Камилла боится говорить настоятельнице, боится, что её тогда выгонят или, наоборот, заточат в темницу!

— Не заточат, — проговорил Леон, размышляя, что делать дальше. — Не успеют. Ты вот что… Ты молчи обо всём — впрочем, ты и так молчишь. Я поговорю с Эжени… с мадемуазель де Сен-Мартен, и вместе мы решим, что делать дальше. Постарайся расспросить Камиллу — может, она что-нибудь вспомнит. И не попадайся на глаза матери Христине.

— Понял, — кивнул садовник. Похоже, прежняя неприязнь к Леону у него прошла, сменившись заинтересованностью и чувством надежды.

— И в следующий раз не кидайся на людей, если не хочешь, чтобы тебя проткнули шпагой, — напутствовал его Леон, пряча оружие в ножны.

— Не надо было шутить про цветы, — буркнул Поль, но уже без прежней враждебности.

Они разошлись, и Ожье направился домой — видимо, желание пить в таверне у него пропало; Леон же быстро добрался до гостиницы, поднялся наверх, вошёл внутрь номера, уверенный, что Эжени уже спит, и вздрогнул. В номере не было темно: на столе горела свеча, а за столом сидела Эжени, лицо её было бледно, на нём виднелись следы непросохших слёз.

— Леон, — выдохнула она, увидев своего постоянного спутника и любовника. — Мне надо с вами серьёзно поговорить. Моя мать знает о нашей с вами связи.

Глава XXXI. Помнить о лесе и холодном железе

Эжени де Сен-Мартен провела большую часть дня за чтением чужих писем — точнее, писем, принадлежавших близкому ей человеку, но не предназначенных для её глаз, — и теперь чувствовала себя так, словно застала отца за каким-то неприличным занятием вроде купания в ванной или исполнения супружеского долга в постели. В этих письмах отец представал совсем другим — не тем сдержанным рассудительным человеком, от которого Эжени унаследовала свою серьёзность, не отцом, тщетно пытавшимся быть строгим с дочерью, а пылким и способным на безумство влюблённым. Матильда не солгала — таинственная Корнелия и впрямь изъяснялась загадками, и большинство выражений в её посланиях имело смысл только для неё самой и Венсана, её бывшего возлюбленного. Единственное, что поняла Эжени — это то, что для её отца и Корнелии заброшенная церковь возле холмов имела какое-то важное значение.

«А меня чуть не изнасиловали возле этой церкви», — мрачно подумала она. На миг ей пришло в голову, что Антуан де Лавуаль мог иметь какое-то отношение к Корнелии и её нелюбви к семейству Венсана, но девушка тут же отбросила эту мысль. Де Лавуаль напал на неё потому, что хотел удовлетворить свою похоть, потешить своё самолюбие, и никакая ведьма не могла быть в этом замешана. И потом, если бы бывшая любовница отца подослала Антуана, чтобы навредить Эжени, его внезапная гибель должна была вызвать у неё подозрения, она должна была сама явиться в их края, чтобы понять, что произошло, но ничего подобного не случилось — наоборот, после смерти несостоявшегося насильника Эжени в её жизни и жизни её родителей наступило пугающее затишье.

Так ничего толком и не выяснив и отчаявшись найти в письмах тайный шифр, Эжени аккуратно сложила порядком истрёпанные бумажки (в поисках следов невидимых чернил она подогревала их свечой и по случайности едва не подожгла) и спрятала их среди своих вещей. Затем она решила вновь отправиться в монастырь, надеясь, что матери стало лучше и она, возможно, прольёт свет на возникшие у дочери вопросы.

Мать Христина, снова увидев гостью, покачала головой и пробормотала: «Что-то вы зачастили к матери, сударыня», однако пропустила Эжени в келью сестры Терезы. Едва переступив порог, девушка поняла: что-то не так. Несмотря на сгустившиеся сумерки, мать сидела в темноте, не зажигая свечей, руки её были скрещены на груди, голова опущена. При появлении дочери Матильда де Сен-Мартен вскинулась, и Эжени вздрогнула, увидев её плотно сжатые губы и сверкающие глаза.

— Явилась, значит, — холодно проговорила мать. — Не думала, что ты осмелишься вновь появиться после того, что произошло пару часов назад.

— Что случилось, матушка? — опешила Эжени, лихорадочно перебирая в голове все события сегодняшнего дня. Она спокойно сидела у себя в номере и читала письма, значит, что-то произошло с Леоном. Он попал в беду, и мать узнала об этом, а также о том, что он состоит на службе у её дочери? Но почему она так разгневана? Боже, что успел натворить Леон за эти полдня?

— И ты ещё спрашиваешь! — Матильда всплеснула руками. Сейчас в ней не было ничего от кроткой сестры Терезы, губы дрожали, глаза метали молнии, и казалось, она готова испепелить дочь взглядом. Эжени тут же вспомнила все ссоры, случавшиеся в их замке ещё в то время, когда был жив отец, и поёжилась — Матильда, при всей её холодности, могла быть страшна в гневе.

— Ты сама пару часов назад явилась ко мне, выложила всю правду про тебя и твоего любовника, умчалась, будто за тобой черти гнались, а теперь приходишь как ни в чём не бывало и называешь меня «матушкой»? Ты правда надеешься, что я прощу тебе то, что ты натворила?

— Любовника? — прошептала Эжени. Голова у неё внезапно закружилась, и она была вынуждена прислониться к стене.

— Твоего капитана гвардии или кто он там? Луи — так, кажется, его зовут?

— Леон, — одними губами проговорила девушка. Сердце её колотилось так сильно, что стук отдавался во всём теле, особенно в висках, лицо горело, и она была уверена, что щёки у неё пылают красным.

— Неважно, — отмахнулась Матильда, поднимаясь со стула. Эжени в страхе отступила, опасаясь, не залепит ли мать ей пощёчину — уж очень разгневанной она выглядела. — Вот так, значит? Едва успев остаться одна, ты позоришь отца, нанимаешь на службу невесть кого, носишься с ним по лесам и полям, берёшь его себе в любовники! — последнее слово мать будто выплюнула. — А потом ещё находишь в себе наглость прийти ко мне, в дом Господа, — она широким жестом обвела стены кельи, — и со смехом признаёшься мне в этом!

— Признаюсь? — пробормотала Эжени, сильнее прижимаясь к стене. — Со смехом? Я?

— А кто же ещё? Мы тебя никогда не били, но честное слово, ты заслуживаешь хорошей розги! Был бы жив отец, он бы тебя не пощадил!

— Почему ты думаешь, что это правда? — дрожащим голосом спросила дочь. — Насчёт меня и капитана Леона?

— Потому что я не понимаю, зачем тебе лгать мне, — высохшая грудь Матильды тяжело вздымалась под рясой. — И сложно выдумать такую складную историю. Кроме того, я спросила сестру Марию — а у неё сестра прислуживает в гостинице — и она подтвердила, что ты приехала с каким-то мужчиной и остановилась с ним в одном номере!

Она перевела дух, опять опустилась в кресло и продолжила уже более спокойным тоном:

— Впрочем, мне нет дела до того, правда это или выдумка. Если выдумка, то ты лжёшь в лицо своей матери в доме Божьем! — она снова указала на окружавшие её стены. — Если же правда, то ты бесчестишь себя с каким-то проходимцем в доме твоего отца…

— Леон не проходимец! — Эжени сама поразилась тому, как зазвенел её голос. — И этот дом теперь принадлежит мне! И я… я люблю Леона!

— Ты ничего не знаешь о любви! — воскликнула Матильда, и в её голосе послышались слёзы. — Я бы желала проклясть тебя, отречься от такой дочери, но я слишком слаба для этого. Поэтому уходи, я не желаю тебя больше видеть!

— Взаимно, матушка, — прошептала дочь и стрелой вылетела из кельи. Она не помнила, как выбралась из монастыря и доехала до гостиницы — в ушах у неё всю дорогу звоном колокола звучали слова матери: «Я бы желала проклясть тебя…». Господи, но откуда она узнала? В первые минуты, когда сошло оцепенение и на смену ему пришла горькая, раздирающая душу обида, Эжени хотела развернуться и кинуться обратно в монастырь — бросить в лицо матери все те обидные слова, которые пришли ей в голову лишь сейчас. Она никогда не умела постоять за себя в ссоре — всегда молчала, позволяя поносить себя, а те слова, которые нужно было сказать, находились намного позже. Эжени уже натянула поводья, готовясь развернуть Ланселота, но тут новая мысль, пришедшая в голову только сейчас, заставила её замереть на месте, остановив нервно фыркающего коня.

А что, если во всём этом замешано злое колдовство? Эжени, в отличие от Камиллы Башелье, не страдала провалами в памяти и прекрасно помнила, что она делала и где была. Она определённо не выходила из своего номера после того, как утром вернулась из монастыря, — весь день сидела за столом, внимательно перечитывая письма. Эжени хорошо помнила это, так что не могло быть и речи о том, что её околдовали или же в неё вселился чей-то призрак. При мысли об этом она невольно поднесла руку сначала к груди, а затем к голове, будто из неё прямо сейчас могла вылететь какая-то тёмная сущность. Нет-нет, Эжени совершенно точно не являлась к матери и не рассказывала ей про Леона!

Может быть, какая-то нечисть вселилась в Матильду? Нет, мать вела себя в целом так, как и вела бы себя настоящая Матильда, узнав о любовной связи своей дочери, которую она считала старой девой и вечной девственницей. Да и на груди у неё висел крестик, а нечистая сила не может вселиться в человека, защищённого крестом. Может, кто-то под видом Эжени явился к ней и рассказал о Леоне? Но кто это мог быть? Корнелия нанесла первый удар, чтобы поссорить мать и дочь? Если так, то удар не вполне точно попал в цель, ведь Эжени с Матильдой ещё раньше отдалились друг от друга. И откуда Корнелия может знать про отношения Эжени с Леоном? До неё могли дойти только слухи и домыслы, бродящие по окрестным деревням, но ведь правду об их связи знают только она сама и Леон! Леон никому бы не рассказал об этом… если, конечно, его не одурманили или не околдовали. Эжени вспомнила капитана, с потерянным видом бродящего среди лесных духов, и её пальцы сами собой сжались в кулаки. Нет, она никому не позволит причинить вред Леону!

А потом она вспомнила ещё кое-что. Девушку с рыжими волосами, девушку, меняющую обличья, ту самую, которая пыталась соблазнить Леона в ночь, когда лесные духи устроили своё празднество. И другую девушку — Камиллу Башелье, которую все тоже упрекали в недостойном поведении, а она не помнила, чтобы говорила или делала что-то неприличное. И ведь наверняка она знала, что в это время молилась, или спала в своей келье, или целовалась с садовником между розовых кустов, но позволила своей памяти затуманиться. Ей проще было поверить в то, что она одержима демоном, чем в то, что кто-то может с пугающей точностью принять её обличье и дурачить окружающих.

Эжени скрипнула зубами, но злилась она теперь уже не на мать, точнее — не только на неё. Затем девушка подстегнула коня и помчалась туда, куда стремилась с самого начала — в гостиницу.

***

И теперь она сидела перед Леоном, вытирая слёзы, и думала, как рассказать ему о случившемся так, чтобы не поставить под угрозу план, родившийся у неё во время бешеной скачки по сумеречной дороге. Сын Портоса с тревогой всматривался в бледное лицо своей возлюбленной, почти неосознанно сжимая эфес шпаги.

— Ваша мать знает? Но откуда она могла узнать? Кто ей сказал?

— У одной монахини сестра служит в этой гостинице, — Эжени наконец решилась выдать осторожную полуправду. — Она рассказала, что я приехала не одна, а с мужчиной, и это не мой верный темнокожий слуга, а кто-то совершенно чужой. Мало того, я ещё и остановилась с ним в одном номере! Моей матери этого было достаточно, чтобы сделать выводы.

— Похоже, свою догадливость вы унаследовали от неё, — пробормотал Леон. — И вы не попробовали её переубедить? Сказать ей, что её догадки… ммм… не имеют под собой никаких оснований?

— Я не могла ей лгать, — вздохнула Эжени.

— Понимаю, — он опустил голову. — Но вы сказали ей, что я предлагал жениться на вас? И готов повторить это предложение прямо сейчас!

— Я ей ничего не говорила, — она покачала головой. — Мать была слишком расстроена и велела мне уходить, что я и сделала. И даже если я навещу её снова, она не захочет меня видеть, а мать Христина и так считает, что я чересчур часто появляюсь в монастыре.

— Три раза за два дня — разве часто?

«Четыре», — едва не поправила его Эжени, но вовремя спохватилась и прикусила язык. Если происходит то, о чём она думает, Леону нельзя знать всей правды.

— В любом случае, моя мать ничем не может помешать нашей связи, да и не хочет, — проговорила она. — Это всего лишь стало для неё очередным подтверждением того, что её дочь — разочарование, не оправдавшее её надежд.

— Но это не так! — пылко воскликнул Леон. — Если бы она знала, сколько вы сделали для своих краёв, для живущих в них людей, защищали их от нечистой силы, а нечистую силу — от них! Если бы вы только могли ей рассказать! Может, она всё-таки догадывается обо всём, творящемся в ваших землях? — он с надеждой заглянул в лицо Эжени, но та помотала головой.

— Не думаю. И мать достаточно напугана письмом отца к Корнелии, упоминанием Гекаты и некоего «искусства», так что мои слова о нечисти и волшебстве она примет либо за ложь, либо за проявление безумия. Ладно, я не хочу больше об этом говорить. Моя мать всегда была упряма — как и я, её не переубедить — как и меня. Оставим это и перейдём к Камилле Башелье. Вы поговорили с садовником?

— Да, и даже успешно, — ответил Леон и поведал о своём разговоре с Полем Ожье. Услышав о происшествии в таверне, Эжени не смогла сдержать смешок.

— Леон, ну вы как всегда! Я просила поговорить с Полем, а не драться с ним!

— Вы просили поговорить как мужчина с мужчиной, — напомнил бывший капитан. — И это он первый начал драку — я лишь защищался.

— И выхватили шпагу! — она покачала головой. — Счастье ещё, что это не закончилось массовой дракой в таверне…

— Но мне удалось его разговорить, так что оно того стоило, верно? — пожал плечами Леон и продолжил свой рассказ. Услышав о прикосновении к крестику, Эжени кивнула своим мыслям — её предположения оказались верными. На самом деле всё было до смешного просто — оставалось только удивляться, как никто раньше не догадался.

— А вы не заметили, из чего сделан крестик Поля Ожье? — спросила она.

— В темноте трудно разглядеть, — Леон прищурился, вспоминая. — Но он так поблёскивал… Я бы сказал, что он сделан из серебра.

Он перевёл взгляд на собеседницу и нахмурился.

— Серебро и крест отпугивают нечисть, так? Выходит, что Камилла Башелье — какая-то нечистая сила? Не вампирша, это точно, потому что она, по вашему рассказу, не боится солнечного света. Или она и правда одержима? Околдована? Помнится, когда Мишель Буше был очарован королевой фей, у него остался ожог, когда я коснулся его шпагой.

— Всё может быть, — кивнула Эжени. — Завтра я сама поговорю с Полем, попробую с его помощью добраться до Камиллы и всё же выяснить, что с ней происходит. Не думаю, что она нечисть, скорее уж невинная жертва.

— Неужели здесь тоже водятся лесные духи? — Леон снова сжал эфес шпаги. — Чёрт, а мой оберег остался дома… Признаться, мне не хотелось бы снова встретиться с рогатым королём и его сияющей королевой. Ведь Лисёнка на этот раз может не оказаться поблизости…

— Не знаю, есть ли здесь духи, — проговорила Эжени. На остальные расспросы Леона она отвечала столь же уклончиво и вскоре легла спать, отказавшись от близости и сославшись на плохое настроение — капитан, впрочем, не настаивал. Он быстро уснул, а вот она ещё долго лежала без сна, глядя в мрачную синеву за узким окошком и высчитывая каждый шаг, который она должна будет сделать завтра днём.

На следующий день ей стоило огромных усилий отговорить Леона от поездки в монастырь святой Катерины — он рвался поговорить с Матильдой де Сен-Мартен и объяснить, что её дочь ни в чём не виновата. В конце концов Эжени удалось убедить возлюбленного, что в монастырь его не пустят, а даже если и пустят, её мать не захочет с ним говорить, и любое его слово будет использовано против него же. Весь день она пыталась найти в письмах Корнелии к Венсану ещё что-то важное и даже привлекла к этому Леона, но капитан зевал, почти не стараясь скрыть свою скуку, да и девушку больше занимали мысли о ближайшем будущем, чем копание в далёком прошлом.

Время тянулось невыносимо медленно. Наконец, когда солнце наконец-то перестало печь, и на землю медленно спустились сумерки, Эжени объявила, что поедет поговорить с Полем Ожье. Ей пришлось снова пережить небольшую битву, убеждая Леона остаться в гостинице, — он хотел во что бы то ни стало сопровождать её. После того, как она решительно заявила, что Поль наверняка враждебно настроен против чужака, угрожавшего ему шпагой и расспрашивавшего о любовнице, и ей куда легче будет договориться с ним одной, а Леону лучше остаться в номере и ждать её, он в сердцах бросил: «Вы как де Круаль! «Ждите меня здесь» — и никаких объяснений!». Словом, расстались они не на лучшей ноте, и Эжени, отъезжая от гостиницы, всем сердцем надеялась, что Леон не наделает глупостей и всё-таки подождёт её возвращения, а не помчится в монастырь каяться перед сестрой Терезой.

Те главные слова, от которых зависел исход их расследования, она не сумела должным образом вплести в разговор и теперь бросила их в лицо Леону, уже стоя на пороге и закалывая волосы своей неизменной совой:

— Главное, Леон, когда я вернусь, что бы ни случилось, помните о лесе и холодном железе. Помните о той ночи в лесу и о девушке с рыжими волосами. Помните наш разговор перед тем, как мы поехали охотиться на вампиров. И не забывайте про Камиллу Башелье. В этих краях творилось что-то странное до нашего прибытия, и теперь оно продолжается.

— Вы что, переняли от вашей Корнелии манеру говорить загадками? Объясните по-человечески! — крикнул ей вслед Леон, но Эжени уже неслась вниз по лестнице.

***

Леон дю Валлон впервые едва ли не за всё время своего пребывания в Бретани был зол на свою госпожу. Эжени и раньше многое умалчивала, но это можно было объяснить её нежеланием раскрывать свою самую большую тайну, нежеланием отпугнуть его и тем, что он всё равно бы не поверил в нечисть, пока не столкнулся бы с ней сам. В конце концов, он ведь тоже не до конца был честен с ней, назвавшись фамилией матери и скрыв своё происхождение. Но теперь, когда они стали не просто союзниками, но друзьями и любовниками, когда у них не осталось никаких тайн друг от друга, Эжени вдруг начала говорить загадками, а потом и вовсе оставила его и уехала одна! Уж не решила ли она бросить своего верного защитника, отказаться от его службы и остаться в одиночестве? Что на неё так повлияло — призрачная угроза со стороны Корнелии или слова матери?

Сердце Леона болезненно сжалось. Выходит, Сильвия ошибалась, и никакая любовь его здесь не ждёт, а Эжени была права, говоря о простом влечении и желании тепла? Он любил её, по крайней мере, верил, что любит, а ей нужно было всего лишь человеческое тепло, защита от одиночества. И теперь она бросит его, и он вновь останется замерзать в эти жаркие майские дни совершенно один. Леон с ужасом осознал, что не мыслит своей жизни без Бретани, без серого замка, окутанного вуалью печали, без Эжени с её таинственными историями и нежными поцелуями, без ворчания Бомани и смеха Сюзанны, без очередной погони за нечистой силой. Куда он пойдёт, кому будет служить после Эжени? Вернётся в пропахший вином и навозом Париж, откуда он сбежал около года назад, задыхаясь без свежего воздуха? Уедет в выгоревшее отцовское имение и смиренно попросит прощения у сестры, которая наверняка уже замужем, а может, носит под сердцем внука или внучку Портоса, и брат ей не нужен?

Леон не успел закончить самобичевание — за дверью послышались лёгкие шаги, она распахнулась, и на пороге предстала Эжени. Она раскраснелась — то ли от жары, то ли от быстрого бега по лестнице, глаза блестели, волосы растрепались и теперь, как заметил Леон, были не заколоты, а завязаны серебристой лентой.

— Вы что, потеряли свою заколку в схватке с нечистью? — насмешливо спросил он, кивнув на её причёску и невольно забыв о своей обиде.

— Заколку? — её руки рассеянно потянулись к голове, но остановились на полпути. — Ах да… Должно быть, выронила на дороге. Вы только послушайте, Леон, что я узнала! — она подсела к нему на кровать, сияя глазами и блестя улыбкой. — Камилла Башелье и впрямь одержима, но я договорилась с Полем Башелье, и он поможет нам с вами избавить бедняжку от демонов!

— Демоны? — недоверчиво спросил Леон. — Настоящие демоны?

— Ещё не знаю, — она покачала головой. — Всё выяснится, когда мы проведём обряд — это лучше всего сделать завтра на рассвете.

— Я слышал об обрядах экзорцизма, — заметил он. — Те, из кого изгоняют бесов, редко остаются в живых после этого. Вы уверены, что сможете спасти Камиллу?

— Господи, Леон, я же не собираюсь её пытать! — Эжени укоризненно взглянула на него. — Эти так называемые экзорцисты ничего не смыслят в настоящих демонах, но я обращусь к страннику Мартину и уверена, смогу найти у него что-нибудь полезное! — она снова улыбнулась, блеснув зубами. Леон залюбовался ей: и куда только делась прежняя печаль и сосредоточенность? Эжени готова была идти на новые подвиги с улыбкой, наклонялась к своему спутнику, обжигая его щёку горячим дыханием, горела желанием поделиться недавно полученными сведениями и так воспрянула после нескольких часов отсутствия, будто её подменили.

Будто её подменили.

Леон с внезапной дрожью, охватившей всё тело, вспомнил последние слова Эжени, сказанные ею перед уходом: «Помните о лесе и холодном железе». Он представил себе ту рыжеволосую девушку из леса, чьи черты постоянно менялись и перетекали из одних в другие, как вода в ручье. Вспомнил, о чём они с Эжени говорили накануне отъезда в земли графа д’Эрвье — а говорили они, среди прочего, и о допплерах — существах, способных принимать любое обличье. И если бы одному из них вздумалось принять обличье Камиллы Башелье и творить всякие непотребства, никто не отличил бы его от настоящей Камиллы, и в непотребствах обвинили бы именно её — а она бы поверила и подумала, что сходит с ума. И допплер наверняка причастен к тому, что Матильда де Сен-Мартен узнала о любовной связи её дочери.

— Мне кажется, сейчас самое время подпитать мою магию, — Эжени тем временем уже всем телом прильнула к нему, но Леон, охваченный ужасом от своей внезапной догадки, содрогнулся от отвращения и оттолкнул её от себя. Оттолкнул слишком сильно — она слетела с кровати, упала на пол, ударившись плечом и бедром, но тут же вскочила и возмущённо уставилась на него.

— Леон, что вы себе позволяете?

— Ты не Эжени! — он в два прыжка добрался до шпаги, схватил её и наставил на стоящую перед ним девушку. — Кто ты и что, чёрт побери, ты с ней сделала?

Кончик шпаги коснулся её груди между ключиц, и на белой коже появилось красное пятнышко, похожее на ожог. Лже-Эжени отскочила назад, схватившись за грудь и зашипев от боли.

— Я ничего не делала, клянусь!

— Ты приняла её обличье! Это ты рассказала её матери о нас! Откуда ты вообще об этом узнала?

— От самой Эжени, — серые глаза наполнились слезами. — Теперь, находясь в её облике, я знаю то же, что и она: её чувства, её мысли, её желания.

— Её магией ты тоже владеешь?

Она замешкалась с ответом, и Леон понял, что это существо в силах перенять форму и содержание, но оно не может выйти за границы своей магии. Он резко рубанул шпагой воздух.

— Ты приняла обличье Камиллы и изводила всех в монастыре, пыталась соблазнить Поля! Ты приняла обличье Эжени и подпортила ей жизнь! Зачем?

— Это были шутки, всего лишь шутки! Я не делала ничего плохого! — девушка отступила к двери, и тут её внешность начала меняться. Черты лица исказились, поплыли, будто их смывал поток воды, оставляя на месте лица белое пятно. Фигура тоже расплывалась, вытягивалась вверх, становилась шире в плечах, складки платья собирались, обтягивая тело и меняя свой цвет с серого на чёрно-белый. Леон снова содрогнулся от такого перевоплощения, но не выпустил шпаги и продолжал стоять, глядя на существо, чья голова теперь покрывалась жёсткими светлыми волосами длиной до плеч, черты лица становились грубее и резче, а в руке откуда ни возьмись появилась шпага. И прежде, чем Леон сообразил, чьё обличье принял допплер, тот уже ринулся в бой.

«И это вот так я выгляжу?» — подумал сын Портоса, почти машинально отбивая первый удар. «Странно, что со мной вообще кто-то когда-то хотел лечь в постель!».

— Тебе меня не победить, — прохрипел его двойник, медленно двигаясь по кругу, словно танцуя, и с лёгкостью отражая удары. — Я знаю всё, что знаешь ты.

— Возможно, — сквозь зубы ответил Леон, продолжая нападать на допплера и стараясь не смотреть в собственное лицо, искажённое от напряжения. — Но ты не знаешь ничего о том, каково это — быть человеком. Быть мной, сыном Портоса, капитаном Леоном.

Их шпаги со звоном скрестились, и оба тут же отступили назад — допплер с зеркальной точностью повторял движения своего противника. Леон рванулся вперёд, но не успел завершить выпад, и его шпага застыла возле плеча существа, принявшего его обличье, а шпага допплера замерла, прижавшись к его правой щеке. Бывший капитан мог разглядеть виноградные кисти на эфесе и голову Вакха — сейчас она скалилась особенно насмешливо. Было что-то до ужаса неправильное в том, что его шпага тоже раздвоилась, как и он сам — таких шпаг существовало только две на свете, не было и не могло быть третьей.

— Ты позволишь мне уйти, — прошептал допплер. — Потому что я знаю все твои мысли. Потому что я никому не причиняю никакого вреда. Потому что нечистой силе тоже надо где-то жить.

— Вот только ты переступил черту, — выдохнул Леон. — Ты посмел забрать обличье Эжени. А затем моё.

Он дёрнул головой, вывернув её влево, и рванулся вперёд, не обращая внимания на жуткую боль, охватившую правую половину лица, — шпага рассекла ему щёку и часть подбородка, к счастью, не задев горла. По щеке сразу же потекла кровь, на губах стало солоно, но допплеру пришлось ещё хуже — холодное железо ударило его прямо посередине лица, рассекая плоть и обжигая её. Существо охнуло и отшатнулось, одной рукой схватившись за лицо, и Леон вторым ударом с лёгкостью выбил у него оружие.

— Возвращайся в свой истинный облик, тварь, — приказал он, наставив шпагу на допплера и зажимая левой рукой рассечённую щёку. Черты существа вновь стали расплываться, но Леон не успел этого рассмотреть — он услышал шум и повернулся к двери, из-за которой донеслись лёгкие шаги, она распахнулась, и на пороге появилась Эжени.

— Вижу, вы прекрасно справились без меня! — звонко объявила она, шагая внутрь.

Глава XXXII. Белая девушка

Едва ступив за порог гостиницы, Эжени де Сен-Мартен тут же ощутила сильное желание вернуться назад, к Леону, в тёплый номер, который при желании можно было даже назвать уютным, но преодолела себя и решительно зашагала вперёд, кутаясь в плащ и дрожа от порывов ветра, пытавшихся его сорвать. Несмотря на то, что днём стояла жара, к вечеру откуда-то из низин приходил туман, сопровождаемый холодом, поднимался ветер, и Эжени заставляла себя не вспоминать о том, что именно такой туман — верный спутник лесных и болотных духов. Впрочем, допплеры, о которых она беспрерывно думала последние несколько часов, не относились к какому-то определённому виду духов — они могли обитать как в лесах или у рек, так и в деревнях, в городах, поближе к домам людей, искусно принимая их облик.

Но Эжени впервые сталкивалась с допплером, выбравшим для своего обитания монастырь. Хотя, если уж на то пошло, она вообще впервые сталкивалась с допплером. Все существа, встреченные ею за последний год, ранее были знакомы девушке только из книг странника Мартина и ему подобных, сказок, рассказанных давным-давно матерью и отцом, и легенд, дошедших до неё из уст Бомани, и Леон дю Валлон ошибался, когда считал, что она много знает о нечисти и нежити. При мысли о сыне Портоса, который, возможно, сейчас находится в гостинице один на один с существом, способным принимать любое обличье, мурашки пробежали по телу Эжени, она плотнее запахнула плащ и ускорила шаг, чтобы быстрее добраться до любимой таверны Поля Ожье.

Конечно, молодой женщине не следовало находиться в таком сомнительном месте, да ещё и в тёмное время суток, но она надеялась на заколку в волосах, кинжал у бедра и свою магию. В таверне было сумрачно и жарко, пахло пивом, вином, какими-то приправами и жареным мясом — от последнего запаха у Эжени потекли слюнки, и ей пришлось напомнить себе, что она здесь не ради еды. Посетители — в основном мужчины всех возрастов и ремёсел, хотя было тут и несколько женщин — крестьянок с загорелой кожей и натруженными руками и других, чья более белая кожа и яркие наряды указывали на то, что они зарабатывают на хлеб не вполне пристойным способом. На Эжени косились либо с любопытством, либо настороженно, и ей показалось, что при её появлении даже ненадолго смолк нескончаемый гул — правда, вскоре он зазвучал с прежней силой. Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, она скромно села в угол и стала ждать, когда в таверну соизволит прийти Поль Ожье.

Ждать пришлось не так долго, как боялась Эжени — она даже не успела заскучать. Дверь распахнулась, и на пороге появился высокий светловолосый юноша, которого она видела только мельком через окно, но тотчас узнала благодаря описанию Леона. Перекидываясь шутками с другими посетителями, садовник взял кружку пива и намеревался сесть за стол возле окна, но тут его взгляд упал на Эжени, и широкая улыбка сразу погасла. Поль, крепко сжимая в руке кружку и расталкивая локтями толпу, проложил себе дорогу к девушке и, остановившись возле её стола, неуклюже шаркнул ногой.

— Сударыня, позвольте…

— Садитесь, Поль, — любезно ответила Эжени.

— Вы — госпожа де Сен-Мартен, верно? — спросил он, опускаясь на скамью напротив и бросая на собеседницу настороженный взгляд.

— Да, это я. Откуда вы меня знаете? Вы видели меня в монастыре?

— Да… и ещё я разговаривал с вашим подручным, господином Лебренном. Он назвал ваше имя, сказал, что вы интересуетесь Камиллой и её… странностями. Если вчера меня на этом месте ждал он, а сегодня ждёт дама из благородных, то не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что вы и есть та самая Эжени де Сен-Мартен.

— Всё верно, — кивнула она. — Но я не просто интересуюсь Камиллой, я хочу ей помочь. Моя мать, сестра Тереза, дружна с этой девушкой и беспокоится о её судьбе.

— Вы на неё похожи, на сестру Терезу то есть, — заметил Поль, отхлебнув из кружки. — Видел её сегодня днём: она вся бледная, грустная, на ней просто лица не было! Уж не заболела ли чем?

— Боюсь, это моя вина, — вздохнула Эжени. — Мы с матерью поссорились. Но к Камилле Башелье это не имеет ни малейшего отношения! — поспешно добавила она, увидев, как сошлись к переносице брови садовника. — Матушка по-прежнему переживает из-за девушки и хочет, чтобы я ей помогла.

— И вы поможете? — Поль пристально взглянул на неё, и Эжени невольно опустила глаза.

— Сделаю всё, что в моих силах.

— Вы знаете, что с ней такое творится? — он подался вперёд, и девушка поняла, что Поль с трудом сдерживает сильнейшее волнение. Она заметила крестик, тускло поблёскивавший в вырезе его рубашки, и еле слышно вздохнула от облегчения: теперь можно быть твёрдо уверенной в том, что перед ней настоящий Ожье, а не допплер в его обличье.

— Догадываюсь. И сегодня ночью, скорее всего, буду знать точно. Простите, но вам я пока что сказать не могу. Это должно оставаться тайной… до поры до времени.

— Скажите хотя бы — это правда, что Камилла, — он огляделся по сторонам и ещё ближе наклонился к ней, понизив голос, — одержима? Она думает, в неё вселяется демон и заставляет её творить странные вещи…

— Не думаю, — решительно покачала головой Эжени. — Могу вас утешить: я почти уверена, что Камилла в безопасности, и её здоровью ничего не угрожает.

— А как же её приступы? А потеря памяти?

— Скоро вы всё узнаете, — заверила она Поля. — Но мне надо увидеть Камиллу, поговорить с ней. Вы сегодня ночью собирались к ней в монастырь?

— И об этом знаете, — пробурчал Ожье. — Ваш помощник рассказал?

— Да.

— Где вы только такого нашли, в наших-то тихих краях, — пробормотал он. — Этот Лебренн чуть не заколол меня шпагой!

— Поверьте, если бы он действительно хотел вас заколоть, он бы непременно это сделал, — ответила Эжени с лёгкой прохладцей в голосе. — И потом, это ведь вы первый на него набросились?

— Ну, — Поль насупился ещё больше. — Мне показалось, он смеётся над моей Камиллой!

— Уверяю вас, господин Лебренн и в мыслях не имел смеяться над вашей любовью! — она приложила руку к груди. — И вы так и не ответили на мой вопрос. Вы пойдёте сегодня ночью к Камилле?

— Ну, — буркнул он. — И что?

— Я пойду с вами. Мне необходимо свидеться с Камиллой.

— Она не захочет вас видеть, — выдавил Поль.

— Знаю. Но я всё равно должна её увидеть. От этого зависит, смогу ли я прекратить все происходящие странности. Послушайте, — на этот раз Эжени приложила к груди обе руки в молитвенном жесте, — мне нет дела до вашей любовной истории, я не собираюсь рассказывать об этом матери Христине, отцу Камиллы, даже своей матери! Господин Лебренн тоже будет молчать, это я вам обещаю. Я всего лишь хочу помочь — вам и Камилле.

— Вы ведь её совсем не знаете. И меня тоже.

— Верно, но Камиллу знает моя мать! Я делаю это ради сестры Терезы… и ради своего любопытства, если быть честной до конца. Терпеть не могу неразгаданных загадок.

— От вас всё равно не отвяжешься, — вздохнул Поль. — Хорошо, но только ведите себя тихо и держитесь в тени, ладно?

— Разумеется, — кивнула она.

— Кстати, где ваш помощник?

— Он выполняет другое, не менее ответственное задание, — с серьёзным лицом ответила Эжени.

— Опять угрожает проткнуть кого-то шпагой? — на лице садовника наконец-то вновь появилась улыбка. — Надеюсь, этот кто-то этого и вправду заслуживает, в отличие от меня…

Когда они покинули таверну, на улице уже совсем стемнело, и редкие прохожие, возникающие в тумане на узких улочках, казались призраками или духами — Эжени вздрагивала всякий раз, когда кто-то попадался на их с Полем пути. Монастырь святой Катерины в темноте смотрелся совсем иначе — не надёжным оплотом и приютом для страждущих, а неприступной крепостью, окутанной тьмой и туманом. Окна превратились в тёмные провалы, а башенки — в великанов, охраняющих заколдованный замок с заточённой внутри принцессой. Но Поля Ожье такая метаморфоза не устрашила, а может, он её и вовсе не заметил, потому что частенько бывал здесь и днём, и ночью. Он уверенной поступью направился куда-то в сторону, отворил незаметную в темноте калитку и, обернувшись, поманил за собой Эжени. Осторожно пройдя внутрь, она огляделась, с трудом различая в темноте очертания предметов и чувствуя, как кружится голова от аромата роз — казалось, ночью он стал ещё более сильным и пьянящим.

— Сюда, — Поль шёпотом позвал свою спутницу и указал на кусты. Пробравшись между ними и несколько раз больно уколовшись, Эжени устроилась в тени и приготовилась к длительному ожиданию, ощущая неловкость из-за близкого соседства с Полем. Ждать, впрочем, пришлось недолго — вскоре послышались лёгкие, едва слышные шаги, в сумерках появился тонкий силуэт и заскользил к ним.

— Камилла! — громким шёпотом окликнул её садовник.

— Поль! — отозвалась девушка и перешла на бег. Преодолев последние несколько шагов, она упала в объятия возлюбленного, не боясь исцарапаться о шипы роз. Эжени отвернулась, не желая смущать парочку, но Камилла почти сразу заметила её и быстро высвободилась из рук Поля.

— Кто это?

— Эжени де Сен-Мартен, — виновато вздохнула спутница Ожье. — Мы уже знакомы.

— Ах, это опять вы! — в темноте Эжени легко могла представить, как недовольно искривились губы Камиллы. — Что вы здесь делаете? Что вам нужно?

— Прежде всего — ваша рука.

— Простите, что?

— Дайте мне вашу руку.

Камилла хмыкнула, однако протянула ладонь, и Эжени сжала её кисть своей, прижимая к ней только что вытащенную из волос заколку. Девушка вздрогнула от прикосновения холодного металла, но не издала вскрика боли и не отдёрнула руку.

— Что это у вас в руке? Заколка?

— Да, из холодного железа.

— Крестик! — Поль, кажется, понял, что хотела проверить Эжени. — Камилла, милая, я понимаю, всё это очень странно… но ты можешь взяться за мой крестик? Прошу тебя!

— Проверяешь, не одержима ли я бесами? — фыркнула она, но всё-таки снова протянула руку и спокойно коснулась серебряного креста. — А за что ещё мне взяться?

У Эжени вырвался еле слышный смешок, и она порадовалась, что в темноте никто не видит краски, залившей её лицо.

— Что ж, теперь, когда мы выяснили, что вы никем не одержимы, что вы настоящая Камилла, а не нечисть, принявшая её обличье, я должна рассказать вам о допплерах.

— О ком? — Поль недоуменно затряс головой.

— О допплерах? — Камилла выпустила крестик, но всё ещё не отнимала руки от груди возлюбленного. — О существах, которые могут принимать любой вид? Но я думала, это детские сказки! Неужели вы хотите сказать… — она замолчала и в ужасе прижала ладонь ко рту, словно сдерживая рвущийся наружу крик.

— Да, именно так, — кивнула Эжени. — В этих краях появился допплер — знаю, в это трудно поверить, но это так. Он принял ваше обличье, чтобы дурачить монахинь и соблазнить вашего возлюбленного — последнее, к счастью, ему не удалось. Вы не сходили с ума, Камилла — вы действительно не помнили того, что якобы делали, потому что вы этого не делали. Это делал ваш двойник.

Последовавшую за этим бурю восклицаний, возмущений, испуга, гнева и крепких словечек (исходивших не только от Поля, но и от Камиллы) Эжени стоически пережидала, стоя молча и время от времени коротко отвечая на вопросы влюблённых. Ожье был готов найти допплера и растерзать собственными руками, Камилла не могла поверить в само существование волшебных тварей и постоянно трясла головой. Наконец, когда вихрь немного утих, а разум снова взял верх над чувствами, Эжени произнесла:

— Это существо принимало облик не только Камиллы, но и мой, и из-за него я серьёзно поссорилась с матерью, так что у меня к допплеру личный счёт. Я решила, что он примет либо обличье Камиллы и вновь попытается соблазнить Поля, либо примет моё обличье и придёт к Леону… к господину Лебренну. Что ж, раз я здесь, и настоящая Камилла тоже здесь, допплер тут уже не появится. Значит, он в гостинице, и надеюсь, господин Лебренн подготовил ему достойный приём.

— А он… а не мог он принять обличье кого-то ещё? — дрожащим голосом спросила Камилла.

— Мог, но тогда он, скорее всего, предпочтёт скрыться. Видите ли, допплеры принимают не только облик человека — они также впитывают его мысли и чувства, так что он, превратившись в меня, узнал всё, что знаю я. Он понял, что я догадалась о его существовании и буду его искать, так что он, должно быть, сейчас попытается сбежать от греха подальше.

— Придушу, — пробормотал Поль, судорожно сжимая кулаки. — Крестиком своим и придушу.

— Господи, что же теперь делать? — Камилла осенила себя крестным знамением и уставилась на Эжени.

— Я возвращаюсь в гостиницу, где надеюсь найти Леона и пленённого им допплера, — ответила она с большей уверенностью, чем испытывала на самом деле.

— Я с вами! — тут же вызвался садовник. — Прибью эту тварь, если ваш помощник её ещё не проткнул!

— Я тоже с вами! — решительно заявила Камилла.

— Вас могут хватиться в монастыре, — заметила Эжени.

— Пускай, — девушка дёрнула плечом. — Завтра же напишу отцу, придумаю какой-нибудь предлог и попрошу забрать меня. А когда он приедет, буду требовать, чтобы он позволил мне выйти замуж за Поля!

— А если не позволит, то мы сбежим и тайно обвенчаемся! — горячо поддержал её Ожье. — Мы уже всё решили до того, как Камилла… как стала происходить вся эта чертовщина.

— Что ж, желаю вам успеха, — кивнула Эжени, снова закалывая волосы. — А теперь нельзя терять время — идти надо быстро, ведь гостиница не так уж близко.

***

Леон дю Валлон сам не осознавал этого, но всё время, пока отсутствовала Эжени, он испытывал огромное напряжение, которое достигло пика в тот миг, когда он понял, что находящееся перед ним существо лишь притворяется его госпожой и возлюбленной. Теперь же, когда настоящая Эжени стремительным шагом вошла в номер, с плеч бывшего капитана будто свалилась гора, но тень пережитой тревоги осталась, и он, бросив на вошедшую девушку настороженный взгляд, вскинул окровавленную шпагу.

— Всё хорошо, Леон, это и вправду я! — Эжени поспешно вытащила из волос заколку и сжала её в руке, потом, будто опасаясь, что этого недостаточно, шагнула к нему и другой рукой коснулась клинка шпаги. — Видите, холодное железо меня не жжёт, всё в порядке.

Вслед за ней в номер вошлиещё двое: Поль Ожье и красивая темнобровая девушка в монашеском одеянии, в которой Леон по описанию узнал Камиллу Башелье.

— Они тоже проверены, — Эжени мотнула головой в сторону нежданных гостей. — У Поля на груди крестик, Камилла спокойно коснулась его и моей заколки.

— Боже мой, что это? — Камилла с изумлением созерцала распростёршееся на полу существо, чьи черты стремительно менялись, расплывались, растекались, однако шрам посередине лица, нанесённый шпагой Леона, сохранялся при любом обличье.

— Это и есть допплер? — Поль Ожье смотрел на нечисть с отвращением. — Я убью его!

— Не надо! — взмолилось существо, отползая к Эжени — видимо, оно почувствовало в ней защитницу. — Я никому не причиняю никакого вреда!

— Ты едва не свела меня с ума! — взвизгнула Камилла. — Я-то думала, что схожу с ума из-за всех этих молитв и постов, что в меня вселились бесы, а это ты в моём облике ссорилась с матерью Христиной и учила сестёр непристойным песням! Ты пыталась пролезть в постель к моему Полю!

— Я — это ты! — провыл допплер, закрывая руками лицо, черты которого теперь менялись не переставая, и смотреть на это было невозможно. — Я видела все твои мысли, все твои желания! Ты хотела этого — спорить с настоятельницей, развлекать сестёр непристойностями, спать с садовником! Я всего лишь делала то, чего хотела ты!

— Ты украла моё лицо, моё тело!

— И моё! — вскинулась Эжени. — Ты приняло моё обличье, явилось к моей матери и рассказало ей про нас с Леоном!

Камилла бросила на них быстрый взгляд, Поль тихо охнул, а Леон сквозь зубы пробормотал: «Ах вот как оно всё было…». Эжени подняла на него глаза и испуганно вскрикнула.

— Леон, вы весь в крови!

— Пустяки, — процедил он, морщась от боли. Существо застыло, сгорбившись, его лицо завесили длинные волосы, в которых смешивались все мыслимые цвета.

— Потому что ты этого хотела! В глубине души ты хотела, чтобы мать узнала, чтобы весь мир узнал…

— Или ты в обличье одной из монахинь подслушало мой разговор с матерью, поняло, что я пытаюсь разобраться в происходящем с Камиллой, и решило напугать меня и испортить мне жизнь, — зло перебила его Эжени. — Вот только ты не на ту напало!

— Знаю, — простонал допплер. — Ты можешь себя защитить. Я про всё знаю — и про Антуана де Лавуаля, и про…

— Ни звука! — Леон вскинул шпагу, направив её на шею существа, и краем глаза заметил выражение лица Эжени — кажется, она готова была испепелить допплера на месте. — Ты натворил уже достаточно зла, нам больше не нужно раскрытия тайн! И я велел тебе принять истинный облик!

Допплер послушно замолчал, его сгорбленное тело задрожало, по нему будто прошла волна, потом длинные волосы приняли очень светлый, почти белый цвет, кожа тоже стала белой, словно прозрачной, тело вытянулось, всякая одежда исчезла с него, сквозь тонкую кожу проступили позвонки. Затем существо подняло голову, и перед людьми предстала девушка — на вид очень молодая, очень бледная и очень худая, со светлыми глазами, белыми ресницами и мелкими чертами лица. По щекам текли тонкие струйки слёз, белое лицо посередине рассекал след от удара шпаги — впрочем, уже немного затянувшийся. Леон при виде этого невольно вздрогнул и опустил оружие. Поль тоже потерял весь свой пыл и отвёл глаза от голого тела, а вот Камилла, сверкнув глазами, шагнула вперёд.

— Знаешь, что люди делают с такими, как ты? Сжигают на костре!

— Не надо! — Эжени вскинула руки и шагнула вперёд, заслоняя допплера от гневного взгляда девушки. — Вы имеете право злиться на неё, как и я. Но если мы расскажем обо всём властям, откроется столько тайн, которые мы предпочли бы скрыть, что лучше и не думать об этом. Если же мы сожжём её самостоятельно… у меня не поднимется рука это сделать.

— Прошу вас! — белая девушка молитвенно протянула руки. — Я всего лишь пыталась выжить!

— Странное место ты выбрала для выживания — монастырь, — хмуро заметил Леон, пытаясь оттереть шпагу от крови.

— Там никто не подумает искать нечистую силу, — ответила она, безуспешно пытаясь прикрыть наготу своими длинными волосами. — Что до креста над крышей и икон внутри, меня отчасти защищало обличье монахини, которое я принимала. Но я не надевала крестик и не дотрагивалась до холодного железа, когда превращалась в Камиллу!

— И заколку Эжени ты тоже не смогла воссоздать, потому что она из железа, — кивнул Леон, с интересом разглядывая допплера. — Но мою шпагу всё же сделала — видимо, тебе очень уж хотелось защититься от меня. И ты всё-таки держала её не голой рукой, а в перчатке… Как у тебя это вообще получается? Ты не только принимаешь облик человека, ты создаёшь его одежду, обувь, украшения, оружие из своей кожи и волос, так?

— Я не знаю, — девушка вытерла нос рукой и с хлюпаньем втянула в себя воздух. — Я родилась с этим. Я не знаю, как это у меня получается. Прошу вас, я просто пытаюсь выжить! — она снова всхлипнула. — Отпустите меня — и я уйду из этих мест, спрячусь где-нибудь и буду мирно жить, не меняя обличья!

— Как тебя зовут? — спросил Поль, бросив извиняющийся взгляд на возлюбленную. Его гнев полностью угас, уступив место жалости.

— Не знаю. У меня было столько имён, что я забыла данное мне при рождении — если оно у меня вообще было.

— Почему именно я? — выступила вперёд Камилла. — Почему ты выбрала именно моё обличье? Не матери Христины, не чьё-то иное?

— Мне хотелось быть красивой, — потупившись, ответила девушка. Камилла, явно не ожидавшая такого ответа, опустила глаза и шагнула назад. В комнате повисло молчание, прерываемое только тихими всхлипываниями допплера и тяжёлым дыханием Леона. Эжени снова посмотрела на него, увидела, как он прижимает руку к окровавленной щеке, и с новой вспышкой злости обратилась к существу:

— Ты ранила Леона!

— Я сам напоролся на шпагу, — вмешался тот. — Она хотела просто уйти и не желала, чтобы я ей мешал.

— На шпагу? — Эжени прищурилась. — Чьё обличье она приняла?

— Сначала — ваше, затем — моё. Так что я, можно сказать, порезался о свою же шпагу, — Леон криво усмехнулся.

— С ума сойти, — Поль Ожье потряс головой. — Если бы мне кто ещё вчера сказал, что такое бывает на свете, я счёл бы его дураком или пьяницей.

— Я уеду отсюда! — дрожащим голосом заявила Камилла. — Завтра же напишу отцу и умчусь подальше от этой нечисти.

Леон уже собирался сказать, что в тех краях, куда собирается уехать девушка, может водиться другая нечисть, куда более опасная, но взглянул на её бледное лицо и промолчал. Существо поняло, что его никто не собирается убивать, и поднялось с колен, кутаясь в свои волосы. Поль тут же уставился в пол, Камилла отвела взгляд, а вот Эжени быстро шагнула к двери и преградила допплеру путь.

— Стой! Прежде чем ты уйдёшь, я хочу, чтобы ты поклялась, что никогда больше не будешь шутить с людьми подобным образом. Клянись Ясенем, Дубом и Тёрном!

— Вы и про это знаете… — вздрогнув, прошептала девушка, однако послушно произнесла:

— Клянусь Ясенем, Дубом и Тёрном, я больше никогда не буду так шутить над людьми.

— Вот так. Теперь можешь идти, — Эжени посторонилась, и существо, тенью выскользнув наружу, растворилось в ночной темноте. После его ухода все ещё некоторое время молчали, потрясённые случившимся. Камилла прижималась к обнимавшему её садовнику, Леон бездумными движениями вытирал шпагу, Эжени смотрела в окно, словно надеясь разглядеть во тьме убегающего допплера. Наконец она повернулась к остальным и объявила:

— Что ж, думаю, всё закончилось благополучно. Это существо исчезло и больше не потревожит покой монастыря. Если Камилла хочет уехать, я прекрасно понимаю её желание. Надеюсь, её отец не будет слишком строг и позволит вам вступить в брак. Поль, вам, должно быть, тяжело покидать родные места…

— Мой дом там, где моя Камилла, — быстро ответил Ожье, нежно посмотрев на девушку, которая всё ещё прижималась к его груди.

— Что ж, тогда желаю вам счастья.

— И вам, — Поль покосился сначала на Эжени, затем на Леона. Сын Портоса кивнул, его спутница улыбнулась.

— Благодарю вас, — Камилла слегка присела. — Вы были правы, без вас мы бы не разобрались во всём происходящем. Я вернусь в монастырь, постараюсь уснуть и надеюсь, что завтра всё случившееся покажется мне ужасным сном.

— Да уж! — поддержал её Поль. — Кто мог подумать, что во всём окажется виновата какая-то нечисть, которой приглянулось твоё личико!

Они вскоре покинули гостиницу, и Эжени, затворив за ними дверь, кинулась к Леону, вокруг которого принялась хлопотать. Она достала из дорожных сумок баночки и пузырьки со своими мазями и зельями, промыла и смазала рану своего помощника, затем даже применила магию, чтобы щека быстрее затянулась, и наконец, совсем ослабев от переживаний, с усталым видом откинулась на постель.

— Я слишком поздно смогла помочь вам волшебством, и теперь у вас останется шрам, — с несчастным видом объявила она.

— Пустяки, — хмыкнул Леон, опускаясь на кровать рядом с ней и с наслаждением потягиваясь. — Шрамы только украшают мужчину, разве вы не слышали?

— Простите, что использовала вас вслепую и не открыла всей правды, — Эжени совсем поникла. — Я догадалась, когда возвращалась от матери, которой явился допплер в моём облике. Но я не могла рассказать вам — ведь если бы вы узнали правду, а допплер бы потом принял ваше обличье, он бы узнал то же, что и вы, понял бы, что вы знаете, и просто сбежал. А так он знал только то, что я знаю правду и дала вам подсказку, но он посчитал, что вы не догадаетесь, и осмелился явиться к вам в образе меня. Допплеры, если верить книгам, довольно безобидные существа, я не думала, что он причинит вам вред…

— Ничего, — Леон провёл рукой по затягивающемуся шраму. — В конце концов я ведь обо всём догадался, не так ли? А драться с самим собой было… интересным испытанием.

Эту ночь они провели, отсыпаясь, а на следующее утро уже собирались домой. Эжени была настроена решительно и отказалась ехать к матери, чтобы попрощаться, а вот Леон всё же поехал. Мать Христина, казалось, была оскорблена одним его видом, однако после долгих уговоров разрешила встретиться с сестрой Терезой в саду. Леон был уверен, что мать Эжени не захочет его видеть, но она всё-таки пришла и опустилась на скамью, с печальным видом глядя на благоухающие розовые кусты. Бывший капитан подождал, пока мать Христина удалится, бросив на них ещё один подозрительный взгляд, и галантно поклонился.

— Леон дю Валлон, к вашим услугам.

Его фамилия, вопреки ожиданиям, не произвела на Матильду де Сен-Мартен никакого впечатления — она лишь приподняла брови, внимательно оглядывая его с ног до головы, и Леон поразился, как похожи они с дочерью.

— Честно говоря, я надеялась, что у моей Эжени более утончённый вкус.

— А я надеялся, что у моей, — он выделил голосом слово «моей», — Эжени более благоразумная мать. Я знаю, что у вас нет причин любить меня, но я прошу выслушать меня — ради любви к вашей дочери, если вы её когда-то испытывали.

— Что ж, полагаю, мне придётся выслушать всё, что вы скажете, иначе вы не оставите меня в покое, — вздохнула Матильда, точь-в-точь как это делала Эжени, и откинулась на спинку скамьи, приготовившись к длительному рассказу.

Глава XXXIII. Нежданная гостья

Леон дю Валлон готовился к разговору с матерью Эжени с того самого момента, как услышал, что она знает об их связи, но теперь, оказавшись перед этой женщиной, он ощутил странную растерянность. Матильда де Сен-Мартен выглядела бесконечно усталой, и казалось, что она заранее готова с раздражённым видом отмести в сторону всё, что скажет бывший капитан. Тем не менее он решительно набрал воздуха в грудь и начал свой рассказ.

— Я люблю вашу дочь, — мрачным, почти обвиняющим тоном произнёс он. — Вы можете мне не верить, но это правда. Эжени нужна мне не ради её замка, земель или дворянства, а ради неё самой.

— Как давно вы у неё на службе? — бесцветным голосом спросила Матильда.

— Почти девять месяцев.

— А как давно ваши отношения… перешли границу дозволенного?

— Около двух месяцев назад.

— Что ж, радует, по крайней мере, что Эжени не сразу подпустила вас к себе, — вздохнула Матильда.

— Вы слишком дурного мнения о своей дочери, — сурово ответил Леон. — Эжени отдалась мне лишь потому, что полюбила меня всем сердцем, а не потому, что ей не хватало мужчины. Между прочим, на следующее же утро после того, как это произошло, я предложил ей выйти за меня замуж, но она отказалась.

— Должно быть, думала, что вы покушаетесь на её владения, — мать Эжени горько усмехнулась. — И наверняка была недалека от истины!

— Нет, Эжени просто не хотела отказываться от своей свободы ради меня, — Леон нахмурился. — И мне не нужен её замок. Если хотите знать, я унаследовал от отца куда большие владения, да и титул мой звучит громче!

— Вот как? — Матильда приподняла брови. — И кто же ваш отец?

— Барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, более известный как Портос, — произнося эти слова, Леон невольно выпрямился, запрокинув голову, и опустил руку на эфес шпаги.

— Тот самый Портос? Один из знаменитых мушкетёров? — Матильда смотрела на него с подозрением. — Я слышала, в гостинице вы представились другим именем.

— У вас очень хорошая память — в этом вы с дочерью похожи, — буркнул он. — Да, я обычно представляюсь как Леон Лебренн, чтобы не вызывать лишних вопросов. Лебренн — фамилия моей матери.

— Девичья фамилия? — уточнила Матильда, и в её серых глазах появился странный блеск, какой иногда бывал у Эжени, когда она о чём-то начинала догадываться.

— Единственная, какая у неё была, — ещё более мрачно ответил Леон. — Мои родители не состояли в законном браке.

— Понятно, — если мать Эжени и испытывала презрение к бастардам, то она это тщательно скрыла — только губы её чуть дрогнули, а глаза сузились, глядя на собеседника ещё более пристально.

— Но мой отец перед смертью, — он едва не ляпнул «после смерти», — узаконил меня, и теперь я — законный владелец замка своего отца и всех окрестных земель, барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон. Так что, как видите, мне ни к чему скромные угодья вашей дочери, госпожа де Сен-Мартен.

— Зачем вы вообще поступили к ней на службу? Вам стало скучно сидеть в вашем замке? — требовательно спросила Матильда.

— Что-то в этом роде, — кивнул Леон. — В местных краях происходили странные вещи: ходили слухи о призраках, оборотнях, духах и тому подобном, да и Эжени тяжело переживала смерть отца и ваш уход в монастырь, и ей нужен был помощник и защитник. Как показали последние события, она опасалась не зря — помните письмо вашего покойного супруга к Корнелии?

— Она и об этом вам рассказала? — монахиня чуть вздрогнула.

— Эжени уже давно ничего от меня не скрывает, — покривил душой Леон, вспомнив финал истории с допплером, — и я от неё тоже. Я повторяю ещё раз: я люблю вашу дочь, готов защищать её и умереть за неё, если потребуется.

— Ну-ну, — покачала головой Матильда. — Значит, вам наскучила жизнь в поместье, вы отправились на поиски приключений, забрели в наши края, устроились на службу к моей дочери, чтобы защищать её от привидений, а потом стали её любовником и едва не стали мужем, но она вам отказала.

— Именно так, — кивнул сын Портоса.

— И всё это из чистой любви? — она смотрела на него недоверчиво. — К моей Эжени?

— По-вашему, она не способна вызвать настолько сильное чувство? — нахмурился Леон.

— Откровенно говоря, нет, — ответила Матильда. — Я знаю, матери любят своих детей и видят в них только хорошее, но по мне, любить означает говорить любимому человеку неприятную правду. Эжени никогда не была первой красавицей или душой компании, не проявляла особенных музыкальных или художественных талантов, подруг у неё не было, молодые люди ею никогда не интересовались…

«Почему же, один из них заинтересовался, даже слишком, только ничем хорошим для него это не закончилось», — с неожиданной злобой подумал Леон, но промолчал и опустил глаза, чтобы мать Эжени не увидела пылающего в них огня.

— Она умна, это верно, но её ум идёт не туда, куда нужно, — продолжала между тем Матильда. — Эжени всегда была замкнута в себе, окружающие её особо не интересовали, а она не интересовала их, поэтому я, признаться, не понимаю, что вы нашли в моей дочери. И предупреждаю сразу: моя девочка и так много потеряла, и если вы собираетесь вскружить ей голову, а затем бросить её, оставьте эту затею.

— Похоже, я ошибся, — зло бросил Леон, вставая со скамьи. — Я надеялся на ваши материнские чувства, но кажется, вы никогда не любили вашу дочь. Да и муж ваш тоже, если судить по воспоминаниям Эжени: он хотел сына и сокрушался, что Эжени не желает походить на Жак… на мальчика. Похоже, что я — единственный, кто сумел разглядеть настоящую Эжени, кто полюбил её такой, какая она есть. Жаль, что вы не в состоянии понять, насколько ей повезло. Но я надеюсь, Эжени это понимает, ведь она куда более умна и проницательна, чем вы.

Он резко поднялся и зашагал прочь по усыпанной песком дорожке. Леон был уже у самой калитки, когда сзади послышался голос Матильды:

— Откуда у вас этот шрам?

— Что? — он круто развернулся.

— Ваш шрам, — женщина, побелев лицом, показывала на его щёку. — Он ведь свежий, верно? Получен недавно?

— Пару дней назад я столкнулся кое с кем, владевшим шпагой не хуже меня, — уклончиво ответил бывший капитан, касаясь щеки рукой и невольно морщась: Эжени смогла облегчить боль и ускорить заживление, но не сумела полностью исцелить кожу, разрезанную лезвием шпаги.

— Это как-то связано с женщиной по имени Корнелия и прошлым Венсана? — Матильда поднялась со скамьи и сделала пару шагов навстречу ему. — Скажите мне!

— Нет, — честно сказал он, подходя к ней. — Любовница вашего мужа к этому непричастна.

— Но Эжени угрожала опасность? — настойчиво спросила она.

— Нет. Если кому и угрожала опасность, то только мне, но она благополучно миновала — как видите, я здесь. Хоть вы и не очень-то этому рады, — язвительно прибавил он.

— Вы можете думать про меня что угодно, но я люблю свою дочь! — вспыхнула Матильда. — Я беспокоюсь за Эжени и желаю ей счастья. Я никогда не думала, что она свяжет свою судьбу с таким…

— … с таким грубым мужланом, да ещё и бастардом? — подсказал Леон.

— … с таким опасным и непредсказуемым человеком, — закончила она. — Мне почему-то думается, что вам не составит труда убить человека, господин дю Валлон.

— Это верно, — кивнул он. — Но поверьте, я никогда не причиню вреда Эжени. Кроме того, вам не приходило в голову, что вы, возможно, плохо знаете свою дочь? Уверяю вас, она тоже может быть опасной и непредсказуемой.

— После того, что случилось пару дней назад, я уже вообще ни в чём не уверена, — потрясла головой Матильда. — Зачем, ради всего святого, ей понадобилось рассказывать мне всю правду о вас?

— Может, она хотела показать вам свою истинную суть, — пожал плечами Леон. — А может, ей просто надоело скрываться от всех. Она хотела поделиться своими чувствами с той, кого считала самой близкой — со своей матерью.

— Мы с Эжени никогда не были особенно близки, и она это знает, — покачала головой монахиня. — И она в тот день была сама не похожа на себя… — она встряхнулась, будто отгоняя от себя наваждение, и снова подняла глаза на Леона. — Зачем вы всё-таки пришли ко мне, господин дю Валлон?

— Чтобы вы не вздумали винить вашу дочь в связи со мной. Если уж хотите на кого-то злиться, излейте свой гнев на меня — считайте, что это я соблазнил невинную девушку, чтобы добраться до её богатства, — он криво усмехнулся. — Ну а если вы хоть немного верите мне, то успокойтесь: Эжени под надёжной защитой, и никакая Корнелия не причинит ей вреда. Ваша дочь любит и любима, она наконец-то снова может наслаждаться жизнью в родных краях, не боясь призраков прошлого, чего же вам ещё желать?

— Чтобы она наконец-то остепенилась, — Матильда опустилась обратно на скамью: лицо её было недовольно, но на щеках проступил лёгкий румянец. — Чтобы перестала носиться по лесам и верить в сказки.

— Сказки в здешних краях иногда становятся былью, — заметил Леон и слегка поклонился. — Что ж, надеюсь, я немного успокоил вашу тревогу и очистил в ваших глазах Эжени. Теперь я вынужден попрощаться — меня ждёт долгая дорога.

Матильда де Сен-Мартен перекрестила его на прощание — насколько понимал Леон, с её стороны это был жест наивысшего доверия и проявления симпатии. Всё время, пока он шёл по дорожке из сада, спину ему прожигал пристальный взгляд матери Эжени, и бывший капитан вздохнул с облегчением, наконец-то покинув пределы монастыря. Он сделал всё, что было в его силах, чтобы примирить мать и дочь, и теперь мог со спокойной душой отправляться в гостиницу, где его ждала Эжени, а оттуда — в её родные края и серый замок, уже ставший для него домом.

***

По возвращении домой Эжени де Сен-Мартен пришлось подробно докладывать Бомани о том, как чувствует себя его бывшая госпожа, а также отбиваться от расспросов Сюзанны насчёт визита в монастырь святой Катерины. Она заверила конюха, что Матильда, ныне сестра Тереза, находится в добром здравии, и единственное, что мешает ей наслаждаться покоем вдали от мирской жизни, — невыносимо густой запах роз, который проникает всюду. Сюзанна, как и ожидалось, заинтересовалась розовыми кустами, и большая часть рассказа Эжени о монастыре была посвящена прекрасным алым цветам и вырастившему их садовнику — разумеется, без упоминания связи этого садовника с одной из воспитанниц. Наконец, удовлетворив любопытство слуг, Эжени отправилась смывать с себя пыль и грязь и отдыхать после долгой дороги. Леон не присоединился к ней в ванной, как она ожидала, и это наполнило душу девушки смутной тревогой. Она корила себя за то, что не рассказала капитану всей правды о допплере и тем самым подвергла его опасности, за то, что не смогла полностью излечить его ранение, и теперь у Леона на правой щеке виднелся тонкий след разреза, за то, что он ради неё отправился в монастырь и перенёс немало весьма неприятных минут, разговаривая с её матерью.

Леон в эти дни был как-то особенно задумчив и ласков с Эжени, и она терялась в догадках, пытаясь понять, в чём кроется причина такой перемены. Сын Портоса очень кратко рассказал ей о своём разговоре с её матерью, и Эжени раздумывала, что же такое могла сказать её верному спутнику Матильда де Сен-Мартен. «Лучше бы он сразу уехал со мной, а не пытался в чём-то убедить мою упрямую мать!» — с горечью думала она, когда Леон в очередной раз рано утром уезжал в лес и возвращался только поздно вечером, совершенно вымотанный, и ни о каких любовных ласках не могло быть и речи.

Май между тем подходил к концу, дни по-прежнему были жаркими, а солнце ярким, но по ночам на землю спускалась блаженная прохлада. Цветы уже пахли не так сильно, в воздухе зазвучало гудение множества насекомых, безоблачные дни, наполненные дремотой и истомой, сменялись ночами, приносящими с собой проливные дожди и грозы. В одну из таких ночей, когда гром гремел особенно сильно, а молнии беспрестанно освещали небо, произошёл ряд событий, положивших начало новому приключению.

Утро после дождливой ночи было тихим, сырым и туманным. Леон снова спозаранку уехал на холмы — упражняться со шпагой, Сюзанна отправилась в деревню, узнать последние новости и сплетни от своей подруги Лили, а Бомани пошёл в лес — размять старые кости, как он сказал Эжени. Негр не так часто выходил из дома, и теперь, оставшись в замке совершенно одна, девушка вдруг почувствовала себя слабой и беззащитной. Пытаясь перебороть это чувство, она заперлась в библиотеке и принялась разбираться с письмами загадочной Корнелии, но не прошло и получаса, как внизу послышался какой-то шум, а затем она услышала голос конюха, звавший её по имени.

— Госпожа Эжени! Госпожа Эжени!

Он редко когда говорил таким встревоженным тоном, поэтому она немедленно спрятала все бумаги в ящик стола, заперла его и кинулась вниз по лестнице. Бомани стоял внизу, держа на руках что-то, что Эжени в первые мгновения приняла за мёртвое тело и ужасно испугалась, но потом увидела, что ноша конюха едва заметно шевелится и дышит.

— Боже мой, кто это? — она подбежала к Бомани и присмотрелась к лежавшему на его руках телу. Это была молодая, даже моложе Эжени, женщина, одетая в иссиня-чёрное дорожное платье, сшитое из дорогой ткани, но порядком помятое, вывалянное в грязи и насквозь промокшее. Его владелица тоже была вся мокрая — золотистые вьющиеся волосы спутались и были влажными от дождя, из прекрасного лица будто ушли все краски, длинные чёрные ресницы время от времени слегка вздрагивали, а с губ незнакомки срывались жалобные вздохи.

— Не знаю, — Бомани бережно опустил свою ношу в ближайшее кресло, и голова девушки безвольно запрокинулась, открывая длинную точёную шею, на которой виднелись следы пальцев. — Я нашёл её в лесу — она лежала за большим деревом, точно пряталась там от кого-то и потеряла сознание. У неё кровь на затылке и под ногтями — как будто её кто-то бил, душил, а она оборонялась, царапаясь. Я не смог привести её в чувство, поэтому отнёс сюда.

— И ты всю дорогу нёс её на руках? — ахнула Эжени.

— Она лёгкая, как пёрышко, а меня не зря прозвали Чёрным Медведем, — суровое лицо негра тронула улыбка, но оно тут же вновь стало серьёзным. — Что делать, госпожа?

— Отнеси её в комнату моей матери, а я найду нюхательные соли и всё необходимое, — велела Эжени и кинулась прочь. Уже собрав все нужные вещи и торопясь назад, она остановилась на полпути, осенённая внезапной догадкой: а если эта загадочная незнакомка и есть Корнелия из письма отца? Для неё не было лучшего способа проникнуть в дом своего врага, кроме как притвориться жертвой нападения, ведь всем известно, как Эжени стремится помочь слабым и угнетённым. Луи де Матиньи уже пытался это использовать, почему бы Корнелии не сделать того же? Конечно, эта девушка слишком молода, чтобы быть любовницей её отца, но если она ведьма, она могла принять чужое обличье или найти способ сохранить свою молодость. А может, Леон был прав, и она тоже вампирша…

«Но ведь она действительно без сознания — Бомани понял бы, если бы она притворялась!» — попыталась успокоить себя Эжени, но тут же отмахнулась от этой мысли. В конце концов, Корнелия могла попросить сообщника оглушить её ударом по голове и слегка придушить, могла сама удариться головой о ствол дерева… Правда, в таком случае она сильно рисковала, оказавшись в лесу совершенно беспомощной — а если бы вместо Бомани её нашёл кто-то другой, менее порядочный? Да и теперь она оказалась в доме своего врага в бессознательном состоянии…

«Хватит выдумывать!» — обругала себя Эжени. «Девушка подверглась нападению, осталась одна-одинёшенька в лесу, лишилась чувств, а ты откажешь ей в помощи и выставишь за дверь? Хороша защитница слабых и угнетённых! Бомани тебе ни за что этого не позволит, Леон бы тоже не позволил, будь он здесь! И потом, даже если это Корнелия, может, она не желает мне зла? Может, если я с добром отнесусь к ней, она с добром отнесётся ко мне? В любом случае, я предупреждена на её счёт, а кто предупреждён — тот вооружён».

И с этой мыслью она решительным шагом направилась в бывшую комнату матери — правда, всё её вооружение состояло из нескольких пузырьков с нюхательными солями. Бомани уже принёс таз с тёплой водой и полотенце, и Эжени, присев на кровать рядом с неподвижно лежащей незнакомкой, стала осторожно протирать её лицо. Затем она потёрла уши и виски девушки — та вздохнула и застонала, её ресницы затрепетали, но глаза всё ещё оставались закрытыми. Сзади послышались тяжёлые шаги, но Эжени не обернулась — она узнала поступь Леона.

— У нас нежданная гостья, — сказала она капитану, который почему-то не прошёл внутрь, а остался стоять в дверях, и Эжени слышала его хриплое сбитое дыхание. — Я знаю, что опасно принимать в дом незнакомых людей, и я подумала, что это может быть Корнелия, но она была без сознания, и я…

Она оглянулась и вздрогнула, увидев Леона, — он застыл, словно превратившись в соляной столп, сжимая в руке сдёрнутую с головы шляпу и не отрывая изумлённого взгляда от лежавшей на постели девушки, его глаза расширились, рот приоткрылся.

— Не может быть, — пробормотал он. — Только не она… только не здесь!

— В чём дело, Леон? — Эжени сама поразилась резкости своего голоса. — Вы её знаете?

— Это Жаклин, — выдохнул он. — Жаклин д’Артаньян.

Эжени перевела взгляд на распростёртую на постели незнакомку — её длинные волосы разметались по подушке, грудь, освобождённая из плена туго затянутого платья, тяжело вздымалась и опускалась, губы искривились, словно от боли. Эта Спящая красавица ничем не напоминала ту девушку-воина из рассказов Леона. Девушку-воина, которая украла у капитана королевских гвардейцев кошелёк и шпагу, которая высмеивала его, утверждая, что он может сражаться только с помощью своих людей, которая назвала его лицо «мерзкой рожей» и бросила в него песок. На миг у Эжени возникло сильное желание изо всех ударить Жаклин по лицу, чтобы привести её в чувство, но она тут же напомнила себе, что бить человека, лежащего без сознания, подло, до такого не опускались даже дети мушкетёров… хотя, возможно, им просто не выпало шанса?

— Вы уверены? — онемевшими губами проговорила она, медленно вытаскивая из волос заколку и прикладывая её к щеке девушки. Кожа незнакомки осталась такой же мертвенно-белой — холодное железо никак не воздействовало на неё.

— Уж её-то я ни с кем не перепутаю, — Леон с трудом оторвался от дверного косяка и подошёл к кровати. — Что с ней? Она ранена? Что она вообще здесь делает?

— Бомани нашёл её в лесу — похоже, её пытались задушить, — Эжени кивнула на следы синяков на шее девушки. — Он принёс её сюда, но я могу отправить её в гостиницу, как только приведу в чувство. Вы можете уйти отсюда прямо сейчас — я ничего не скажу Жаклин про вас и Бомани велю молчать. Наверное, она тоже разыскивает вас, как и ваша сестра, но не беспокойтесь, от меня она ничего про вас не узнает.

— Я никогда ни от кого не прятался, а тем более от девчонки д’Артаньян! — неожиданно вспылил Леон. — Я не уйду отсюда, пока не узнаю, что она здесь делает и где остальные дети мушкетёров! Может, моя сестра тоже в этих краях…

— Но вы же не хотели их видеть… — начала Эжени, но её прервал слабый стон, сорвавшийся с губ Жаклин д’Артаньян. Длинные ресницы снова дрогнули, глаза медленно открылись, оказавшись тёмно-карими, их взгляд скользнул по комнате, на миг задержавшись на застывшем возле кровати Леоне.

— Капитан Леон, опять вы… — безучастно пробормотала Жаклин и смежила веки — чтобы через несколько мгновений снова распахнуть глаза, на этот раз широко.

— Леон? Что вы здесь делаете?

Она резко выпрямилась, садясь на постели, но была вынуждена снова упасть на подушку, охваченная внезапной слабостью.

— Чёрт… Где это я?

— Во владениях Эжени де Сен-Мартен, то есть в моих, — сообщила Эжени самым сухим голосом, на какой только была способна. — Если точнее, в моём замке.

— Как я здесь оказалась? — Жаклин обвела ещё не до конца прояснившимся взором комнату и снова села, на этот раз медленно. — Последнее, что я помню — это как я пряталась за деревом от этого существа…

— Вас утром обнаружил в лесу и принёс сюда мой слуга, — Эжени покосилась на Леона, который, судя по всему, временно потерял дар речи.

— Значит, я обязана ему жизнью? Я благодарна вам за спасение, — Жаклин прижала руку к груди. — Эжени де Сен-Мартен… знакомое имя! Анжелика дю Валлон, — она бросила взгляд на Леона, — рассказывала о вашей встрече в гостинице. — Она в поисках вас объездила всю Францию! — в её голосе зазвучали обвиняющие нотки. — Где вы были всё это время, Леон?

— Здесь, — ответила Эжени. — Здесь, в Бретани, у меня на службе.

— И что за служба? — заинтересованно спросила Жаклин.

— Защита моих краёв от нечисти.

— Нечисти?

— Вы сказали, что прятались в лесу от какого-то существа, — медленно проговорил Леон, глядя в одну точку на полу. — Можете сказать, что это было за существо?

Жаклин внимательно посмотрела на него, и её губы дрогнули.

— Хотела бы я знать, — почти шёпотом проговорила она. — Хотела бы я верить, что это был человек.

— Как оно выглядело? — спросила Эжени, но тут послышался стук в дверь, и на пороге появился Бомани. Их незваная гостья при его появлении вздрогнула всем телом, и от Эжени не уклонился быстрый взгляд, брошенный ею на стоявший на столе тяжёлый подсвечник. Впрочем, она быстро поняла, что Бомани обязан своим цветом кожи происхождению, а не тёмным силам, и снова поникла.

— Там у дверей трое молодых людей, и они хотят говорить с вами, госпожа, — негр слегка поклонился. — Они представились как Анри д’Эрбле, Рауль де Ла Фер и Анжелика дю Валлон.

В наступившей тишине Эжени увидела, как шляпа Леона, которую он до сей поры держал в руках, выскальзывает из его пальцев и медленно летит на пол, разбрызгивая во все стороны мелкие капли дождевой воды.

Глава XXXIV. Голоса из прошлого

Позднее Эжени де Сен-Мартен не могла вспомнить, как она вышла из комнаты своей матери, спустилась по лестнице и дошла до двери: всё вокруг стало зыбким и качающимся, ноги шагали очень медленно, как будто она находилась под водой — или во сне. Звуки не достигали её ушей, словно они были заткнуты ватой, и Эжени скорее угадывала, чем видела сбоку от себя смутные силуэты Леона, Бомани и Жаклин д’Артаньян — девушка-мушкетёр, несмотря на слабость, встала с постели и спустилась вместе с остальными.

Дети мушкетёров ждали внизу, все трое — уже знакомая Эжени низенькая пухленькая девушка с густыми светлыми волосами и ясными голубыми глазами, кудрявый молодой человек с щегольскими усиками и карими глазами, серьёзность которых вступала в противоречие с его белозубой улыбкой, и ещё один юноша, очень высокий, с тёмно-русыми волосами, собранными в хвост. При появлении Эжени кудрявый шагнул вперёд и изящно поклонился.

— Мадемуазель де Сен-Мартен, моё имя Анри д’Эрбле, это, — он указал на высокого, который отвесил не менее галантный поклон, — Рауль, граф де Ла Фер, а с Анжеликой дю Валлон вы, полагаю, уже знакомы. Мы хотели бы знать… — он не договорил, уставившись куда-то за спину Эжени, на его лице появилось изумлённое выражение.

— Ваша подруга у меня, — бесцветно произнесла девушка, понимая, что её слова уже запоздали, и дети мушкетёров видят всё сами. — И ваш брат тоже, — она повернулась к Анжелике.

— Анри! — Жаклин д’Артаньян тенью проскользнула мимо и упала в объятия юноши — тот едва успел подхватить её.

— Жаклин, ты цела! — он крепко прижал возлюбленную к себе. — Боже, ты вся вымокла! Вот твоя шпага, держи, — он протянул девушке оружие, и та тут же цепко схватила его.

— Леон! — ахнула Анжелика и рванулась вперёд. Эжени обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как дочь Портоса подлетает к брату и изо всех сил обнимает его, едва не повиснув у него на шее. Леон вздрогнул всем телом, но не отстранился и не оттолкнул сестру, хотя Эжени показалось, что от столь крепких объятий ему стало трудно дышать. Помедлив, он осторожно опустил руки на плечи Анжелики.

— Господи Боже… Святая Дева Мария… Как долго я тебя искала… — в устах Анжелики счастливые смешки перемежались со всхлипами.

— Девять месяцев, — сдержанно ответил Леон, поглаживая сестру по спине.

— Как долго я тебя искала… — повторила она и снова всхлипнула. — Я уже отчаялась… я думала, тебя нет в живых!

— Анжелика все глаза проплакала из-за вас, — с лёгкой укоризной заметил Рауль, подходя поближе к ним. — Всё-таки было жестоко так исчезнуть, не сказав ни слова.

Эжени из последних сил боролась с обуревавшими её чувствами. Умом она понимала, что ревновать Леона к его сестре недостойно и попросту глупо, что Анжелика искренне скучала по брату, что остальные дети мушкетёров, возможно, тоже отчасти разделяли это чувство; сердце же говорило ей, что они не имеют права стоять на её пороге и предаваться сантиментам после всего, что они сделали. И после короткой борьбы разума и сердца последнее победило.

— Не менее жестоко, чем бить человека головой о стену, отнимать у него, связанного, оружие и деньги и высмеивать его только потому, что он оказался не на вашей стороне, — холодно произнесла она, делая шаг в сторону Леона. Анжелика ахнула и наконец-то расцепила руки, позволив брату вздохнуть полной грудью.

— Но я же нечаянно! — жалобно вскрикнула она.

— Было бы забавно, если бы вы «нечаянно» убили своего брата, — ещё более холодно ответила Эжени.

— Откуда вы вообще об этом знаете, сударыня? — нахмурился Анри, а Жаклин выпрямилась и сверкнула глазами в её сторону. — Леон вам рассказал? Капитан, — он повернулся к сыну Портоса, — что вы такого наговорили мадемуазель де Сен-Мартен про нас?

— Правду, и ничего, кроме правды, — голос Леона был не менее холоден, чем у Эжени. — Или вы будете отрицать, что всячески препятствовали мне в исполнении моего долга?

— Нет, не буду, — Анри нахмурился. — Но ведь мы тоже исполняли свой долг!

— Если судить по рассказу господина капитана, вы — кучка скучающих детишек из богатых семей, которые почему-то решили, что их происхождение и благосклонность королевы даёт им право носиться по миру в поисках приключений и сметать с пути всякого, кто подвернётся под руку, — заметила Эжени. — Я достаточно наслышана о вашем «благородстве», господа мушкетёры!

— Мы пришли к вам как гости, в надежде на вашу помощь, а вы держите нас на пороге и осыпаете упрёками, — покачал головой Рауль. — Не очень-то красиво с вашей стороны.

— Не вам учить меня манерам, граф де Ла Фер! — оскалилась она, чувствуя знакомое покалывание в кончиках пальцев и стук крови в висках. — Вы — человек, мешающий правосудию исполнять свой долг, защищающий государственного преступника, упрекающий противника в том, что он сражается не в одиночку, но сам не способный одержать победу без помощи монахини…

— Вы как будто ждали этого момента — встречи с нами, чтобы излить на нас весь ваш гнев! — поразился Анри, кинув встревоженный взгляд на побледневшего Рауля.

— О да, я очень долго этого ждала! — подтвердила Эжени — магия уже кипела в ней, и ей стоило огромных усилий сдерживаться, сжимая пальцы в кулаки. — Я мечтала, что когда-нибудь увижу вас всех и выскажу вам в лицо всё, что я о вас думаю! Не беспокойтесь, у меня для каждого найдутся слова. И для «храброй воительницы», бросающей песок в лицо своему противнику, отнимающей у него кошелёк и шпагу, обвиняющей его в том, что он может сражаться только с помощью гвардейцев, но способной победить его только с помощью монахов. И для сына Арамиса, считающего себя благородным человеком, но идущего на обман с переодеванием. И для баронессы, для которой смеяться над именем человека, не знающего своего происхождения, — милая забава! Для вас всех, «честные люди», прибегающие к обману, насилию, насмешкам, считающие, что вы лучше других лишь потому, что ваши отцы были когда-то героями Франции! Я и сама не без греха, мне приходилось лгать, умалчивать и проявлять жестокость, но я хотя бы раскаивалась в этом!

Она умолкла, чувствуя, как бешено колотится сердце, по вискам течёт пот, а к глазам подступают слёзы, но это были злые слёзы. Во всём теле ещё бушевала магия, и Эжени несколько раз глубоко вздохнула, борясь с желанием выпустить вихрь разрушения наружу. Исподлобья она мрачно разглядывала детей мушкетёров. Рауль цветом лица почти сравнялся со своей рубашкой и держался за грудь — должно быть, дала знать о себе старая рана, полученная в сражении с иезуитами. Жаклин, напротив, разрумянилась и нервно кусала губы, явно готовясь выпалить что-нибудь нелестное. Анри тяжело переводил дыхание и беспрестанно проводил рукой над верхней губой, подкручивая и без того завитые усы. Что касается Анжелики, то она медленно отступала от брата, вытирая рукой глаза.

— Вы не знаете, что нам пришлось пережить! — гнев Жаклин наконец-то нашёл свой выход. — Вас не пытались сжечь заживо, вам не приходилось сражаться с монахами, которых раз в десять больше, или противостоять королевским гвардейцам, вам…

— Зато мне приходилось сталкиваться с кое-чем другим! — Эжени повысила голос. — Я тоже, знаете ли, не сидела сложа руки в своих краях. Мне тоже привелось заглядывать в лицо демонам — своим и чужим.

— И это правда, — неожиданно для всех подал голос Леон. — Вы не видели, с какой нечистью нам пришлось столкнуться, господа мушкетёры.

— Нечистью? — вздрогнула Анжелика. — Какой нечистью?

— Полагаю, нам всем лучше уйти, — Анри д’Эрбле откашлялся и потянул за рукав Жаклин, которая всё ещё прожигала Эжени яростным взглядом. — Мы оказались здесь невовремя… слишком поздно.

— Нет.

Леон произнёс это слово совсем тихо, и Эжени удивлённо посмотрела на него, полагая, что ослышалась, — шум крови в ушах почти заглушал посторонние звуки.

— Нет, — чуть громче повторил сын Портоса и взглянул на неё. — Эжени, прошу… не надо больше. У нас есть проблемы посерьёзнее, чем то, что случилось давным-давно на берегу или в таверне.

— Всего год назад, — напомнила Эжени.

— Всё равно. После этого столько всего произошло… я изменился, они, — он кивнул на детей мушкетёров, — тоже изменились. А в ваших краях, похоже, появилась новая нечисть.

— Что вы имеете в виду под нечистью? — нахмурился Анри. — Это фигура речи или…

— Призраки, оборотни, вампиры, ундины, лесные духи — самая разная нечисть, — ответил Леон. — В этих краях водится много созданий, существование которых… трудно представить, но всё же они есть. И похоже, одно из них вчера ночью напало на вашу жену.

— Жаклин? — Анри с тревогой обернулся к ней. — Это правда?

— Я сама не помню, что я видела, — Жаклин потрясла головой и поморщилась, схватившись за затылок. — Впрочем, это неважно, ведь мадемуазель де Сен-Мартен всё равно не захочет нас выслушать!

— Госпожа, — послышался сзади низкий голос, и все изумлённо уставились на Бомани, который, оказывается, никуда не уходил, а всё время стоял здесь, прислонившись к стене, почти незаметный в сумраке комнаты. — Я не могу указывать вам, что делать, но я имею право дать вам совет. Разве я вынес эту девушку из леса и принёс в замок затем, чтобы вы прогнали её прочь?

— Ты спас Жаклин жизнь? — Анжелика с любопытством посмотрела на негра.

— Да, — отозвалась Жаклин.

— Нет, — одновременно с ней ответил Бомани. — Я всего лишь нашёл её в лесу, безсознания, и принёс сюда, а госпожа Эжени привела её в чувство.

— Послушайте, — снова заговорил Леон. — Я тоже не в восторге от новой встречи с вами, господа, но мы не можем просто так разъехаться и забыть о случившемся. Слишком много всего произошло, и нам нужно это обсудить. Эжени, — он снова посмотрел на девушку, и она, поражённая, прочла в его взгляде мольбу, — пожалуйста. Я не так часто вас о чём-то просил…

— Ладно, — выдохнула она, чувствуя, как магия постепенно начинает отступать. — Можете пройти в столовую — места там хватит.

— Я могу принести вина, госпожа, — вызвался Бомани, с тревогой глядя на её бледное лицо.

— Хорошо, так и сделай. Но только вино — кормить я вас не собираюсь.

***

Все шестеро собрались в столовой — дети мушкетёров на одном конце большого овального стола, Эжени на другом, Леон посередине. Бомани, разлив по бокалам анжуйское, испарился, и после его ухода в комнате повисла гнетущая тишина. Жаклин немного отпила из бокала, и румянец окончательно вернулся на её лицо, а волосы уже слегка высохли и закудрявились сильнее обычного. Леон, наблюдая за ней, заметил, что дочь д’Артаньяна изменилась — она уже не была похожа на мальчика, лицо чуть округлилось, его черты стали более мягкими, а движения Жаклин — плавными и изящными. Только глаза сверкали по-прежнему ярко, испуская свой огонь то в Эжени, то в Леона.

Остальные дети мушкетёров тоже изменились — они как будто стали серьёзнее и взрослее за время отсутствия бывшего капитана. Анри теперь улыбался значительно реже, и голос его звучал сдержанней; Рауль не утратил своей обычной собранности, но из его глаз исчезла мечтательная задумчивость, они приняли более решительное выражение. Анжелика тоже улыбалась не так часто, и её внутренний свет словно притух, а в голубых глазах появилась настороженность. Время от времени она через стол бросала взгляд на брата, и он каждый раз вздрагивал, увидев в нём томительную тоску. «Чёрт, а ведь она и правда скучала по мне!» — с болью в сердце подумал он.

Прежде всего дети мушкетёров убедились, что Жаклин не пострадала при нападении неизвестного существа и не получила существенных повреждений. Эжени принесла из своих запасов баночку с какой-то мазью для лечения синяков и поставила перед Жаклин с таким видом, как будто оказывала ей величайшую милость. Дочь д’Артаньяна ответила ей мрачным взглядом, однако всё же намазала шею. Ушибленный затылок ей промыла и перевязала Анжелика, и теперь голову Жаклин стягивала тугая полоса белой ткани, прижимая её золотистые кудри.

— Сначала, наверное, вы должны узнать, почему я оказался здесь, — прервал затянувшееся молчание Леон. — Я поступил на службу к Эжени в начале осени…

— Но я встретила её в октябре, и она никак не дала знать, что знакома с тобой, когда я рассказывала про тебя! — перебила его Анжелика и бросила обвиняющий взгляд на хозяйку замка.

— Вы рассказывали мне про Леона дю Валлона, а ко мне на службу поступил Леон Лебренн, — ледяным тоном ответила та.

— Но вы ведь видели его шпагу, не могли не видеть! И видели мою! Вы должны были догадаться, что мой брат, про которого я говорю, — тот самый человек, который служит вам!

— Капитан Леон представился другим именем, чтобы его не смогли разыскать, — пояснила Эжени. — Он ничего не рассказал мне про свою сестру, и можно было предположить, что он не хочет быть найденным. Раскрыть вам всю правду было бы предательством по отношению к Леону.

— Но я так тосковала по нему… — Анжелика поникла. — Знаешь, Леон, я сохранила твоё письмо и уже сбилась со счёта, сколько раз перечитывала его!

— И так и не последовала содержащемуся в нём совету, — поморщился её брат. — Ты всё ещё не замужем за Раулем!

— Мы готовимся! — вспыхнула Анжелика. — Просто очень медленно.

— Анжелика всё надеялась найти вас и пригласить на нашу свадьбу, — добавил граф де Ла Фер, слегка покраснев.

— Если так пойдёт и дальше, у Анри и Жаклин уже будут дети и внуки, а вы всё ещё будете собираться с духом, — покачал головой Леон.

— Откуда вы знаете? — вздрогнула Жаклин, выпрямляясь на стуле, и от Эжени не укрылось, как она прижала руку к животу.

— Знаю о чём? — не понял Леон.

— О наших детях. Точнее, о ребёнке.

— О каком ребёнке? — сын Портоса с недоумением посмотрел на неё.

— О нашем будущем ребёнке, — пояснила Жаклин, покосившись на мужа.

— Вы беременны? — нахмурился Леон.

— И узнала об этом только пару недель назад.

— И после этого ты зачем-то кинулась в лес посреди ночи! — Анри с тревогой посмотрел на супругу и сжал её руку. — Я терпел, когда ты рисковала собой, но рисковать нашим будущим ребёнком…

— Я всего лишь увидела какую-то тень на холмах и решила проверить…

— Подождите! — прервала её Эжени. — Кажется, мы отклонились от повествования. Леон рассказывал про свою службу мне…

— Да тут и рассказывать-то особо нечего, — бросил он. — Во владениях Эжени в изобилии водятся всякие волшебные создания — да и в соседних краях тоже. За всё время моей службы я столкнулся с привидением, вселившимся в чёрного козла, ундиной, жаждавшей отомстить своему убийце, крестьянкой, ставшей волчицей-оборотнем, лесными духами, заманивавшими людей на холмы, привидением девушки, сломавшей шею при падении в овраг, вампиршей и охотившимся на неё вампиром, допплером, поселившимся при монастыре… Кажется, никого не забыл.

— Кем? Последнее не понял, — прищурился Анри.

— Допплер — существо, способное принимать любое обличье.

— И чьё же принял этот?

— Сначала — одной воспитанницы из монастыря, потом — Эжени, затем — моё.

— Ты же шутишь? — жалобным тоном спросила Анжелика, осеняя себя крестным знамением. — Скажи, что шутишь!

— Увы, сестра, я не шучу, — покачал головой Леон. — Все эти создания существуют на самом деле, и Эжени старается очистить от них свои земли — изгнать, расколдовать, договориться — а я помогаю ей по мере сил.

— Это кто-то из них наградил вас шрамом? — Рауль кивнул на лицо Леона, словно только сейчас заметив тонкий след на щеке, оставленный клинком.

— Нет, просто порезался при бритье, — усмехнулся капитан. — Бриться шпагой, знаете ли, чрезвычайно неудобно.

— Это был допплер, — вмешалась Эжени. — Допплер, принявший облик Леона и сумевший воссоздать его шпагу.

— Кроме того, ундина прокусила мне плечо, — Леон дотронулся до левого плеча и поморщился при воспоминании об острых зубах Агнессы Сенье, впившихся в него, — а вампирша отпила у меня крови — правда, с моего согласия. Ну и лесные духи пытались увести меня с собой, один крестьянин, убивший своего сына, — застрелить, а ещё меня хотел прикончить охотник, но его загрызла волчица-оборотень.

Дети мушкетёров переглянулись. Леон был уверен, что Анри д’Эрбле после такой речи звонко расхохочется, Жаклин покрутит пальцем у виска, Анжелика вздохнёт ещё более жалостливо и перекрестит брата, Рауль покачает головой и заведёт речь о невозможности существования нечистой силы, но все четверо были на удивление серьёзны.

— Нечисть и нежить, — тихо проговорил сын Арамиса. — Что ж, это многое объясняет.

— Если наши отцы смогли вернуться с того света, разве это не подтверждает существование магии, волшебных существ и другого мира, расположенного рядом с нашим? — спросила Жаклин.

Поняв, что они верят ему, Леон испытал такое облегчение, что на него накатила слабость, и он обессиленно откинулся на спинку стула, чувствуя на себе встревоженный взгляд Эжени.

— Скажите, а колдуны и ведьмы тоже существуют? — негромко произнёс Рауль.

— Да, — Леон едва удержался, чтобы не покоситься на Эжени. — Достаточно редко, но они встречаются.

— Что ж, это действительно многое объясняет, — пробормотал де Ла Фер.

— Что именно, можно узнать? — Леон собрался с силами и выпрямился на стуле.

— Похоже, мы прибыли сюда, преследуя колдуна, — медленно проговорил Анри д’Эрбле. — Иначе я никак не могу это объяснить.

— В Париже пару месяцев назад появился человек по имени Виктор Туссак, — пояснила Жаклин. — Дуэлянт, игрок, пьяница, большой любитель женщин. Из-за одной женщины — я не буду раскрывать её имя, чтобы не опозорить её и так поруганную честь — у Туссака случилась дуэль с молодым мушкетёром, Симоном д’Ошенье. И на этой дуэли Симон был убит.

— Это был умный и пылкий молодой человек, подававший большие надежды, — добавил Анри, уставившись в столешницу. — Мы с ним стали хорошими товарищами — не такими, конечно, как с Раулем или с Анжеликой, но всё же. Он любил даму, о которой шла речь, и хотел защитить её честь. И она, возможно, тоже любила его. Симон не был записным дуэлянтом, но он прекрасно владел шпагой. И в том, что он был убит Туссаком, было что-то… неправильное.

— Разумеется, после этого не могло быть и речи о хоть каком-то примирении с Туссаком, — вновь заговорила Жаклин. — Он жестокий человек, жестокий и подлый… и совершенно безответственный в обращении с женщинами! И ему, конечно же, удалось избежать наказания за дуэль — он обладает какими-то связями при дворе.

— Однажды мы с ним серьёзно поссорились, — Анри с трудом сдерживал гнев в голосе. — До дуэли не дошло, но каждый из нас знал, что бывают слова, которые невозможно взять обратно. А на следующий вечер меня попытался убить какой-то бродяга на улице. Просто набросился ни с того ни с сего, и если бы рядом не оказалось Жаклин… — он покачал головой и снова уставился в стол.

— Он погиб прежде, чем мы сумели его допросить, — продолжил Рауль, хмурясь всё сильнее. — Мы подумали, что этого человека подкупил Туссак, но ничего не могли доказать. И была ещё одна странность…

— Я видел его глаза, когда он пытался заколоть меня, — Анри дёрнул плечом, отгоняя жуткое воспоминание. — Они были пустыми, совершенно пустыми — ни гнева, ни страха, ни радости. Как будто он и не ради денег пытался меня убить. Как будто его чем-то опоили, вложили в руки клинок и указали на меня: «Убей!». И он покорно пошёл убивать.

— Опоили или околдовали, — вставила молчавшая до сей поры Анжелика. — Я слышала легенды о чародеях, которые могли взглядом подчинять себе людей и заставлять их делать разные вещи… иногда очень дурные. А люди потом приходили в себя и ничего не помнили.

— Вы считаете, что и Виктор Туссак обладает подобной силой? — нахмурилась Эжени.

— Не очень хочется в это верить, но такое вполне может быть — особенно после всего, что мы тут услышали, — Анри кивнул в сторону Леона. — После нападения того бродяги на меня Туссак исчез из города, но мы не могли оставить это так и отправились его разыскивать. Говорят, что он вроде бы происходит из этих мест, и мы поехали сюда, надеясь найти его или узнать что-то о его прошлом.

— Вот только ничего не вышло, — вздохнула Анжелика. — Его дом сгорел около десятка лет назад, все его родные либо умерли, либо разъехались. Туссак — человек без прошлого, он как будто вынырнул из ниоткуда и прибыл в Париж, чтобы приносить людям зло!

— Мы уже собирались ехать обратно, но до гостиницы были далеко, и мы остановились переночевать в лесу, — Анри бросил сердитый взгляд на Жаклин. — С какой стати тебе понадобилось покидать нас и убегать в лес посреди ночи, да ещё в дождь?

— Тогда ещё не было сильного дождя, — встряхнула головой дочь д’Артаньяна, отбрасывая от лица влажные кудри. — Вы все крепко спали, а мне не спалось, голова кружилась, меня мутило, — она снова опустила ладонь на живот, пока ещё совершенно незаметный под платьем. — В шуме ветра мне послышались чьи-то шаги, стоны и даже плач. Я взяла шпагу и пошла проверить. На холмах заметила какую-то тень, окликнула её, но ответа не получила.

— И вместо того, чтобы разбудить нас и идти всем вместе, ты пошла за ней одна! — воскликнул Анри. — Жаклин, ты с ума сошла!

— Я знала, как вы все устали после дороги, — она нахмурилась. — И я ушла, как мне казалось, недалеко, и легко могла бы найти дорогу назад. Но в какой-то момент я потеряла тень из виду, а потом… — она побледнела и зябко поёжилась, — кто-то налетел на меня сзади. Я упала на землю, каким-то чудом вывернулась и всадила в него шпагу, но оно… это существо… ему как будто было всё равно. Оно словно и не почувствовало боли, и из него не текла кровь. Это был мужчина, насколько я могла разглядеть, но весь тёмный, иссиня-чёрный, от него пахло лесом, мертвечиной и чёрт знает чем ещё, и он ни разу не издал ни единого звука, даже не захрипел!

— Вот почему вы в первые мгновения испугались, увидев Бомани! — воскликнула Эжени. — Из-за цвета кожи!

— Вы очень наблюдательны, — кисло ответила Жаклин. — Оно, это существо, схватило меня за шею и приподняло. Кажется, оно несколько раз ударило меня головой о ствол дерева — или я сама ударилась, пытаясь вырваться? Потом я снова воткнула в него шпагу едва ли не по самую рукоять, и оно отпустило меня — а потом просто вытащило шпагу из себя и отбросило в кусты. Я бы позвала вас на помощь, если бы могла, но у меня так болело горло, сдавленное его пальцами, что я едва могла шептать. Я кинулась бежать, потом попыталась спрятаться среди кустов… а затем лишилась чувств. Видимо, это существо всё же не нашло меня, — она издала нервный смешок, — иначе бы я не пролежала там до утра, и меня бы не нашёл ваш Бомани.

— Проснувшись утром и не обнаружив Жаклин, мы все кинулись на её поиски, но нашли только валявшуюся в кустах шпагу, следы борьбы и кровь на коре дерева, — добавил смертельно побледневший Анри. — Мы искали её по всему лесу, а потом Анжелика вспомнила, как один трактирщик сказал нам, что в этих краях расположены владения Эжени де Сен-Мартен, и предложила обратиться к вам за помощью. Мы приехали к вам и встретили Жаклин, к счастью, живую и почти невредимую…

— … и встретили Леона! — заключила Анжелика, сияющими глазами глядя на брата.

Эжени приоткрыла рот, собираясь что-то сказать, но тут дверь медленно раскрылась, и в столовую вошёл Бомани, ещё более встревоженный, чем утром.

— Госпожа, к вам пришла Лаура Клеман, — поклонившись, произнёс он. — И боюсь, у неё дурные вести.

Глава XXXV. Чёрный человек и чёрный петух

Эжени знала Лауру Клеман, дочь местного кузнеца, который в последнее время стал сильно сдавать, и основная работа легла на плечи его подмастерья, того самого, что недавно женился на Розе Тома. Александр Клеман мечтал о сыне, но жена его умерла вскоре после того, как родила Лауру, и второй раз кузнец не женился. Дочь он воспитывал больше как мальчика, нежели как девочку, поэтому Лаура отличалась бойким и решительным нравом. Её обманчиво нежное лицо в обрамлении светлых волос, с по-детски припухлыми щеками и тонкими чертами, не могло скрыть истинного нрава Лауры, который проявлялся в строгом взгляде больших серо-голубых глаз, глядящих из-под узких прямых бровей.

Вот и сейчас дочь кузнеца стояла на пороге комнаты, закутавшись в красно-коричневый плащ, и настороженно смотрела на хозяйку замка и её гостей. Низко поклонившись, она выпрямилась и заговорила:

— Госпожа Эжени, мне нужно немедленно рассказать вам кое о чём.

Эжени обернулась, поглядела на взволнованных детей мушкетёров, на застывшего в немом ожидании Леона и не стала долго колебаться.

— Ступай за мной, я выслушаю тебя. Господа, надеюсь, вы подождёте моего возвращения. Леон… — она была уверена, что сын Портоса последует за ней в библиотеку, но он не тронулся с места.

— Полагаю, мне лучше остаться здесь и подробнее расспросить наших гостей, — бывший капитан покосился в сторону сестры и её друзей.

— Ладно, — Эжени была неприятно удивлена его решением, но напомнила себе, что оставлять гостей в одиночестве некрасиво, а таких гостей, которые могут в любой миг разнести твой дом в щепки или поджечь, — просто опасно, и кивнула Леону. Затем она повернулась и зашагала прочь, слыша позади лёгкие шаги Лауры и чувствуя, как её спину прожигают взгляды детей мушкетёров.

В библиотеке она зажгла свечи в подсвечниках, затворила дверь и опустилась в кресло за столом, ощущая внезапно свалившуюся на плечи огромную усталость. Появление Жаклин и остальных выбило у Эжени почву из-под ног — она никак не ожидала, что герои рассказов Леона появятся перед ней во плоти и ещё будут чего-то требовать от неё, звать на помощь. Мысленно Эжени уже жалела о своей недавней вспышке, но в то же время гордилась собой: дети мушкетёров наконец-то получили то, чего заслуживали — не всеобщее восхищение и восхваление, а суровую отповедь. «Вряд ли, конечно, они что-то поймут», — подумала она, удобнее устраиваясь в кресле. «Кто я для них? Просто бедная провинциальная дворяночка, только и всего. С чего им прислушиваться к моим словам? Но я хотя бы испортила им настроение, как они сами любили портить настроение и жизнь другим».

Лаура Клеман между тем сделала несколько нервных кругов по кабинету и остановилась перед Эжени.

— Госпожа, за мной ухаживает Жером Планше, плотник, а мне на него и смотреть тошно, — без лишних предисловий начала она. — Отец когда-то даже хотел выдать меня за него замуж, но я пригрозила, что сбегу из-под венца на все четыре стороны. И теперь Жером ходит за мной, как пёс: то притащит бусы из цветного стекла — как будто не знает, что я сама могу сделать не хуже, то начнёт расписывать, как нам хорошо будет житься вместе. А сегодня он, видно, хлебнул лишнего и начал распускать руки. Решил, что меня можно взять напором.

— Он хотел взять тебя силой? — нахмурилась Эжени, выпрямляясь в кресле.

— Не знаю, чего он хотел, но он полез целоваться и лапать меня, а я двинула ему коленкой между ног, — светлые глаза Лауры заискрились от гнева. — Жером захрипел и отцепился от меня, я кинулась бежать… но потом обернулась. Уж больно страшно он хрипел! Обернулась и увидела… — она замолчала и опустила взгляд, пытаясь подобрать слова. — Его душили, — выговорила она наконец и снова умолкла.

— Кто душил? — спросила Эжени, когда затянувшаяся пауза стала совсем невыносимой.

— Сначала я подумала, что это мой отец, но он уже стар и не выходит из дома по ночам. Да и сил бы у него не хватило — он же болен. Это был мужчина, высокий, широкий в плечах, и ещё… В сумерках было плохо видно, но мне показалось, что кожа у него вся чёрная. Но это был не ваш Бомани! — спохватилась она, увидев, как расширяются глаза Эжени. — Я бы его узнала! Он сжимал горло Жерома и тряс его, как котёнка, а Жером ведь тоже не слабого десятка! Он лягался и хрипел всё сильнее, и я испугалась. Не помню, что я закричала… Кажется, «Отпусти его!» и добавила что-то из ругательств, которым меня учил отец. И она, эта тварь, послушалась. Она разжала руки, и Жером кинулся прочь, задыхаясь и проклиная всё на свете. Я тоже испугалась и бросилась бежать. Всё казалось, что эта тварь гонится за мной!

Лаура поёжилась и огляделась по сторонам, словно проверяя, могут ли окружающие её стены замка послужить достаточно надёжным убежищем.

— Когда я опомнилась, то поняла, что ноги сами привели меня к вашему замку, — заключила она. — Никто за мной не гнался, а если и гнался, то не догнал. Я отдышалась и кинулась сразу к вам — рассказать про эту тварь. Вы же верите мне, госпожа?

— Верю, — без промедлений ответила Эжени, у которой из головы не шёл рассказ Жаклин д’Артаньян.

— Вы можете сказать, что это была за тварь? — страх постепенно уходил из глаз Лауры, сменяясь любопытством.

— Сейчас не могу, — хозяйка замка покачала головой. — Опиши её получше. Как она выглядела, эта тварь? Как высокий широкоплечий мужчина с чёрной кожей?

— Да… но было уже темно, я плохо разглядела.

— Когда это случилось?

— Около часа назад, — Лаура бросила взгляд за окно, в густую синеву вечера, переходящую в черноту ночи. — Мне надо идти, отец будет беспокоиться. Но… — она запнулась и исподлобья посмотрела на Эжени.

— Я дам тебе в провожатые Бомани, — та угадала мысли девушки. — Тебя ведь не пугает цвет его кожи?

— Нет, что вы, госпожа! — отмахнулась та. — У нас все знают: Бомани никогда не обидит того, кто слабее его.

— Значит, Жером Планше домогался тебя, ты отбилась, потом на него напало это существо, но отпустило, услышав твой крик, так? — Эжени вернулась к основному предмету разговора.

— Так, — Лаура подняла на неё глаза, вновь наполнившиеся тревогой. — Клянусь, я не знаю, что это была за тварь! Я никогда её раньше не видела! Жером, конечно, расскажет всем, что это я натравила на него чёрного человека, но клянусь, я сама чуть не умерла от страха!

— Жерому невыгодно об этом рассказывать, ведь тогда ему придётся рассказать и о том, что он делал возле тебя, — заметила Эжени. — Кстати, давно он тебя домогается?

— Полгода, — Лаура решительно посмотрела в глаза своей собеседнице. — Госпожа Эжени, прошу вас, не вмешивайтесь! Это наше с ним дело, только его и моё. Я сама справлюсь, никому не надо знать, особенно моему отцу. Я пришла к вам, чтобы рассказать про эту тварь, а не жаловаться на Жерома.

— А прошлой ночью ты или Жером не были в лесу?

— Про Жерома не знаю, я — не была. Я ещё не сошла с ума, чтобы ходить в лес по ночам, да ещё и в дождь, — Лаура дёрнула плечом. — Хотя в нём и стало поспокойнее благодаря стараниям — вашим и господина Лебренна, — прибавила она.

— Видно, ненадолго, — вздохнула Эжени. — Значит, в темноте ты не рассмотрела ту тварь. А запах от неё какой-нибудь исходил?

— Не помню, — дочь кузнеца поморщилась. — Для меня всё перебил запах изо рта Жерома, когда он попытался засунуть свой язык ко мне в рот.

— Брр, — Эжени передёрнуло от этих слов. — А звуки этот чёрный человек издавал? Может, тоже хрипел, сопел, рычал?

— Не помню, — Лаура помотала головой. — Слишком громко хрипел Жером и кричала я сама, пытаясь остановить это чудовище. Почему оно меня послушалось? — она в отчаянии воззрилась на Эжени. — Я же не ведьма! Я никогда не пробовала всякие колдовские штуки, даже в шутку, даже в детстве! И я бы и так отбилась от Жерома, незачем этой твари было его душить!

— Интересно, хотело ли это существо защитить тебя или просто нашло наиболее лёгкую добычу в лице Жерома, — задумчиво проговорила Эжени, глядя в окно, где из облаков выныривал серебристый серп луны. — И послушалось ли оно твоего приказа или просто испугалось громкого крика…

На Лауру Клеман эти слова произвели неожиданное воздействие — она вскинула голову, будто осенённая внезапной идеей, а её глаза снова ярко вспыхнули.

— Натаниэль! — воскликнула она.

— Что? — Эжени резко повернулась к ней.

— Натаниэль Жаккар, сын мясника! Когда-то давно мы играли вместе, он приносил мне цветы, красивые камушки и прочие глупости, — Лаура слегка покраснела. — Иногда мне кажется, что он до сих пор влюблён в меня. И он мог захотеть проучить Жерома, узнав, как тот обходится со мной. Обмазался чёрной краской или чем-нибудь в этом духе, проследил за нами и набросился на беднягу! Если кто и мог защищать меня подобным образом, то только он! Но почему тогда он не подал голос, чтобы я узнала его? — она в недоумении посмотрела на Эжени. — Боялся, что Жером тоже его узнает и будет мстить? Если это и правда Натаниэль, то он поступил очень глупо, ведь он напугал меня едва ли не сильнее, чем Жерома!

— Он высокий? — Эжени пыталась вспомнить сына мясника, но перед глазами стоял лишь расплывчатый образ всегда хмурого и молчаливого юноши с тёмными волосами и щетиной на подбородке.

— Да, высокий и сильный. Даже выше моего отца… Пожалуй, это мог быть Натаниэль, — Лаура прищурилась, видимо, представляя перед собой друга детства. — Ну, если это он, я выскажу ему всё, что думаю!

— Натаниэль вспыльчив? Он часто бросается на людей? — Эжени отчаянно искала причины, по которым сын мясника мог бы напасть на Жаклин д’Артаньян. На поверхности лежала только одна — желание овладеть красивой девушкой, которая оказалась одна в лесу, а потом и ограбить её. Но Жаклин не говорила, что существо из леса пыталось её изнасиловать — оно душило её, а не лезло под юбку. И потом, если это был обычный человек, как объяснить то, что ему не причинили вреда удары шпаги?

— Нет, я бы не сказала, — Лаура явно была удивлена таким вопросом. — Пожалуй, он мог бы наброситься на Жерома, если бы тот обидел меня, но Натаниэль не жесток. А что, эта тварь напала ещё на кого-то, кроме Жерома? На вашу подругу?

— Она мне не подруга, — отозвалась Эжени, прежде чем до неё дошёл смысл вопроса, а затем вздрогнула. — Что? Откуда ты знаешь?

— У одной из дам за вашим столом перевязана голова и следы на шее, словно её душили, — Лаура смущённо опустила взгляд. — А ещё вы спрашивали меня про прошлую ночь в лесу — как будто прошлой ночью тоже случилось что-то нехорошее.

— Да у тебя глаз-алмаз! — невольно восхитилась Эжени. — Ты права, пострадал не только Жером. Но чем меньше людей знает об этом, тем лучше. Я прошу тебя никому не рассказывать о случившемся… хотя это, наверное, бесполезно, ведь Жером всё равно всем разболтает.

— Может, и не разболтает, — подбодрила её Лаура. — Может, вы правы, и он постыдится рассказывать всю историю — как он полез ко мне и получил между ног! Если дойдёт до ушей моего отца, он думать забудет про свою болезнь и согнёт Жерома в бараний рог!

— И правильно сделает, — не сдержалась Эжени. — Плотник вполне это заслужил — и твой удар, и то, что его чуть не придушили.

— Это да, но я не хочу, чтобы отец переживал из-за меня, — Лаура бросила быстрый взгляд за окно. — Я ведь вам больше не нужна, госпожа?

— Ты можешь идти, — кивнула Эжени. — Если мне надо будет с тобой поговорить, я знаю, где твой дом.

Она позвала Бомани и велела ему проводить Лауру Клеман до дома. Негр без лишних расспросов кивнул — судя по его суровому лицу, он понимал, что произошло что-то очень серьёзное. Уже у самых дверей он выразил обеспокоенность по поводу того, что на улице темно, а Сюзанна всё ещё не пришла домой, но почти в тот же самый миг дверь распахнулась, и в замок впорхнула Сюзанна собственной персоной, скидывая тёмно-зелёную накидку и лучезарно улыбаясь. Впрочем, при виде детей мушкетёров её улыбка несколько померкла.

— Госпожа, у вас гости? Как же так… у нас ведь ничего не готово!

— Не беспокойтесь, мы скоро покинем вас, — Анри ослепительно улыбнулся, и Эжени внезапно захотелось со всей силы ударить по этим блестящим белым зубам. Было ли это вызвано тем, что Сюзанна вся засияла и улыбнулась в ответ, тем, что рядом с сыном Арамиса сидела его молодая беременная супруга, а он расточал свои улыбки служанке, или тем, что он внезапно напомнил Эжени Антуана де Лавуаля, она не знала и не хотела в этом разбираться.

— Сюзанна, ступай к себе, — не допускающим возражений тоном произнесла она.

— Но госпожа Эжени, ведь я…

— Здесь уже ничего интересного не будет. Мы все скоро разойдёмся и ляжем спать. Сейчас я не нуждаюсь в твоей помощи.

Сюзанна хмыкнула, поджала губки, пожала плечами и удалилась, нарочно топая туфлями и всем своим видом изображая глубокую оскорблённость. Бомани отправился провожать Лауру Клеман, а Эжени вернулась в столовую и, встав перед овальным столом, обвела детей мушкетёров тяжёлым взглядом.

— Кажется, в моих краях завелась новая нечисть, — тихо произнесла она. — Большой чёрный человек, который любит душить людей, но почему-то не трогает Лауру Клеман.

***

Ночь Леон дю Валлон провёл без сна и был уверен, что остальные дети мушкетёров перенесли то же самое. Они покинули замок Сен-Мартен уже поздно вечером, когда Эжени пересказала им историю Лауры Клеман, сопровождая её собственными комментариями и предположениями. Все сошлись на одном — существо, бродящее по лесам, должно быть выслежено и поймано как можно быстрее, пока оно не напало на кого-нибудь ещё и не задушило, на этот раз до смерти. Бомани после того, как проводил Лауру до дома, вернулся в замок хмурый, и казалось, что он напряжённо над чем-то размышляет, то и дело кидая взгляд на божка, прибитого над входной дверью. Должно быть, дочь кузнеца всё же рассказала ему о нападении в лесу, и теперь негр думал о том, как уберечь хозяйку от новой опасности.

Дети мушкетёров, выслушав Эжени, распрощались с ней очень холодно, да и она не торопилась проявлять хоть какое-то подобие гостеприимства. Анри, Жаклин, Рауль и Анжелика отправились в гостиницу — не могло быть и речи о том, чтобы Эжени предоставила им кров над головой. Леон понимал, что из-за его рассказов у неё сложилось крайне неприятное впечатление о детях мушкетёров, но не ожидал, что она примет их настолько враждебно. Гнев, вспыхнувший в Эжени при появлении его бывших врагов, изумлял и даже пугал его. «Господи, да она была готова спалить их магией!» — думал Леон. Вспоминая бледное лицо девушки, искажённое мукой и злобой, он искал причины для такой ярости — и не находил. «Неужели она так сильно возненавидела их из-за того, что я поведал ей? Она так любит меня, что готова испепелить моих врагов, даже толком не узнав их? Или Эжени боится, что я снова ускачу вслед за ними, оставив её в одиночестве?».

Последняя мысль терзала бывшего капитана почти всю ночь, потому что она слишком приближала его к истине. Дети мушкетёров, судя по их рассказу, столкнулись с весьма могущественным врагом, возможно, колдуном, и помощь Леона, уже не раз встречавшегося с нечистью и магией, им бы не помешала. Он делал ставки на то, кто из четверых обратится к нему за помощью, и решил, что это, по всей вероятности, будет Анжелика. С Анри они слова сказать друг другу не могут без издёвки, Жаклин слишком горда и вспыльчива, Рауль чересчур упрям в своём стремлении достичь цели, Анжелика же может надавить на родственные чувства, и её брат поддастся. Леон понимал, что ему надо ехать, необходимо остановить зло, поселившееся в Париже, как он ранее останавливал зло в Бретани и её окрестностях, но сердце его противилось этому, сердце желало остаться с Эжени в этом заброшенном туманном краю, а детей мушкетёров предоставить их собственной судьбе.

«Ладно, может, в конце концов, они и не позовут меня с собой. Нужен я им, как телеге пятое колесо!» — с этой отнюдь не утешающей мыслью Леон наконец-то провалился в беспокойный сон.

На следующий день Эжени, которая была бледнее обычного и держалась как-то отстранённо, позвала своего стражника с собой в деревню. Половину ночи и утро она провела в библиотеке, выискивая в книгах сведения о существах, подобных встреченному Жаклин и Жеромом, но так ничего и не нашла. Теперь она собиралась снова повидаться с Лаурой Клеман — узнать, не вспомнила ли та ещё какие-нибудь подробности, навестить Натаниэля Жаккара — попытаться понять, не является ли он тем самым чёрным человеком из леса, заехать к Жерому Планше — сделать ему самый строгий выговор. Леон с радостью отправился вместе с Эжени, но та всю дорогу была грустна, отвечала на расспросы своего спутника односложно или вообще будто не слышала их и имела такой вид, словно вот-вот расплачется. Леон понял, что она думает о том же, о чём и он — о их возможном скором расставании, и тревога с новой силой сжала его сердце.

Лаура Клеман встретила их приветливо, но ничего не могла добавить к своему вчерашнему рассказу — она не вспомнила ни звуков, которые издавало существо, ни исходящих от него запахов, а по прошествии ночи всё случившееся и вовсе стало казаться ей кошмарным сном. Леон мельком увидел и отца девушки, кузнеца — когда-то этот высокий старик и впрямь был силён и широк в плечах, но теперь он исхудал, плечи бессильно поникли, лицо изрезали морщины, а сквозь поседевшие волосы на черепе проглядывала голая кожа. Лишь глаза, такие же серо-голубые, как у дочери, внимательно смотрели на непрошеных гостей. Лаура, мастерица в создании бус, серёг и тому подобных украшений, сказала отцу, что Эжени приехала, чтобы заказать себе ожерелье, но Александр Клеман, судя по подозрительному взгляду, брошенному на госпожу и её спутника, не очень-то поверил.

— Он не может быть причастен к нападениям, — когда они отъехали от дома кузнеца, Леон решился нарушить затянувшееся молчание. — Слишком стар и передвигается с трудом — вы заметили, как он прихрамывает? И я не верю, что Лаура не узнала бы родного отца. А если бы узнала, то не стала бы рассказывать вам, верно? У неё ведь хорошие отношения с отцом?

— Лучше, чем были у бедняжки Розы Тома с Жилем, — меланхолично отозвалась Эжени, глядя вниз, под копыта Ланселота. — И лучше, чем были у меня со своим…

Она встряхнулась, стараясь скинуть с себя полусонное состояние, и наконец-то посмотрела на Леона.

— Я согласна, кузнец здесь ни при чём — он или спал в своей постели, или дожидался дочь, но я уверена, он был дома и даже не знает о произошедшем нападении. Теперь было бы интересно расспросить Жерома Планше, этого горе-любовника…

Но здесь Леона и Эжени ожидала неудача — дом плотника оказался заперт, и на долгий стук (Леон от души колотил в дверь, словно она была виновата в его переживаниях) никто не откликнулся. Соседи рассказали, что Жером частенько не ночует дома и посоветовали искать его или в кабаке, или у своих дружков, но не могли толком назвать имена этих самых дружков. В трактире Планше не оказалось, а ездить по сомнительным местам и расспрашивать сомнительных людей у Эжени уже не было сил.

— Может, он так напугался, что вообще сбежал, — предположил Леон, когда они отъезжали от трактира. — А может, валяется где-нибудь под забором мертвецки пьяный. В обоих случаях он нам ничего не расскажет, но зато какое-то время не сможет приставать к Лауре Клеман.

— Может, он вообще никогда не будет к ней приставать, — Эжени слабо усмехнулась. — Огромный чёрный человек из леса, хватающий людей за горло, у любого отобьёт такое желание.

Напоследок они отправились к Пьеру Жаккару, мяснику и отцу Натаниэля Жаккара. Его слегка покосившийся дом стоял на отшибе, окружённый несколькими потрёпанными деревцами, придававшими зданию мрачный вид. Пьер был во дворе — возился с большим лохматым коричневым псом, подкладывая ему что-то в миску. Едва хозяин, вытирая руки об окровавленный фартук, отошёл к гостям, пёс набросился на еду и захрустел костями с такой жадностью, что у Леона подвело живот, и он с тоской подумал о жареном гусе с грибами, которого намеревалась приготовить Сюзанна.

Пьер Жаккар, вопреки всем представлениям о мясниках, был не румяным здоровяком с круглыми щеками, а худым, хоть и достаточно сильным человеком, имевшим землистый цвет лица и длинные седые усы. Он был моложе Александра Клемана, но тоже выглядел больным — глаза словно выцвели, рот сжался в одну узкую линию, а усы поникли. Его «Добрый день, госпожа Эжени» прозвучало совсем бесцветно, а глаза скользили туда-сюда, будто были не в состоянии задержаться на лицах гостей.

— Где ваш сын? — Эжени похлопала по шее Ланселота, который задёргал ноздрями и нервно взбрыкнул — должно быть, от запаха крови. — Мне надо с ним поговорить.

— Натаниэль уехал, — произнёс Пьер Жаккар, глядя в землю, голос его был лишён всякого выражения.

— Давно? И куда? — Леон поехал поближе, сильнее сжимая бёдрами бока своей вороной кобылы, которая тоже начала возбуждённо фыркать и прядать ушами. Состояние лошади передалось всаднику, и тот разозлился на самого себя за непонятно откуда взявшийся страх.

— Два дня назад. Куда — не знаю. У нас с ним вышла ссора, и он… — мясник махнул рукой. — Молодой, горячий, вспылил… Ничего, через пару дней образумится и вернётся. Обязательно вернётся, — повторил он с тупой настойчивостью, по-прежнему глядя в землю.

Лохматый пёс оторвался от миски и неожиданно жалобно завыл. Леон бросил на него взгляд и увидел в миске среди костей чёрную птичью голову с мясистым гребешком. Внимательнее осмотрев двор, бывший капитан заметил в одном углу парочку чёрных перьев, а в другом — засыхающие на земле капли крови. Леон покосился на Эжени, мысленно передавая ей послание, но она была погружена в свои мысли. Тогда он подъехал чуть ближе и, протянув руку, слегка потянул девушку за рукав. Она вздрогнула и приподняла голову — Леон поймал её взгляд и едва заметно кивнул в сторону миски. Эжени посмотрела туда, и губы её слабо дрогнули от отвращения.

— Значит, вы не знаете, где ваш сын? — она чуть повысила голос, обращаясь к мяснику.

— Нет, не знаю. Но он вернётся. Непременно вернётся, — Пьер Жаккар стоял, слегка покачиваясь, и Леону внезапно стало жутко от этого бесцветного голоса, пустых остекленевших глаз и бесцельно повторяющихся фраз, от тишины, повисшей над двором и нарушаемой только вознёй пса и фырканьем лошадей, от следов крови и отрубленной головы чёрного петуха. Вдруг подумалось, что Жаккар — мясник, а значит, перерубить чью-нибудь шею для него не составит труда, и неважно, кому принадлежит эта шея — петуху или человеку. Тут ещё, как назло, солнце скрылось за набежавшим облаком, налетел ветер, и сын Портоса не выдержал охватившего его озноба.

— Полагаю, здесь нам больше делать нечего, — бросил он, разворачивая кобылу и молясь, чтобы Эжени не стала возражать. — Дела в замке ждут, да и мне ещё нужно кое к кому заехать. Если Натаниэль вернётся, тут же сообщи мне или госпоже Эжени.

— Он вернётся, — кивнул Жаккар, до которого едва ли дошёл смысл сказанного.

Назад Леон и Эжени летели, как на крыльях, стремясь убраться прочь от этого страшного места. В пути было не до разговоров, и первые мысли по поводу случившегося они смогли высказать друг другу только тогда, когда очутились во дворе замка и почувствовали себя в безопасности.

— Какое жуткое место! — выдохнула Эжени, соскальзывая с коня. — Там всё как будто инеем покрыто, хотя на дворе и лето! Вы тоже это ощутили?

— Ещё как, — кивнул Леон, у которого до сих пор мурашки бежали по спине. — Мясник то ли болен, то ли пьян, а куда подевался его сын — хороший вопрос! Вы подумали о том же, о чём и я?

— О том, что повторяется история с Филиппом Тома?

— Именно! Интересно знать, как могут быть связаны исчезновение Натаниэля Жаккара, нападения на Жаклин и Жерома и Лаура Клеман, в которую, по её словам, влюблён Натаниэль. И ещё эта голова чёрного петуха в собачьей миске… Я понимаю, что мясник мог просто зарезать петушка, но почему именно чёрного? И почему он ведёт себя так странно?

— Вы сказали, чёрный петух? — от резкого голоса Бомани Леон и Эжени вздрогнули. Конюх, только что отведший лошадей в конюшню, поспешно возвращался к ним, его блестящие тёмные глаза не отрывались от лица Леона. — Кто-то зарезал чёрного петуха?

— Мясник Пьер Жаккар, — сдержанно ответил бывший капитан, обменявшись взглядами с Эжени. — Сегодня утром, судя по всему.

— Чёрный петух, — Леон впервые видел Бомани таким взволнованным. — И чёрный человек в лесу. Госпожа, кажется, я знаю, что за нечисть завелась в ваших краях! Я мог бы догадаться ещё вчера, когда Лаура рассказала мне про нападение, но не хотел верить. А теперь я знаю, знаю точно.

— Говори же, не томи! — вырвалось у Леона.

Бомани сделал глубокий вдох и внимательно посмотрел на Эжени, словно пытаясь понять, хватит ли ей сил перенести услышанное.

— Госпожа, в ваших краях завёлся живой мертвец.

Глава XXXVI. Живой мертвец

Леону сказанные негром слова в первые мгновения показались настолько странными и нелепыми, что он с трудом сдержал нервную усмешку. Эжени же вздрогнула всем телом и подалась вперёд — для неё произнесённое Бомани явно не было пустым звуком.

— Живой мертвец? Как из тех сказок, что ты рассказывал мне, когда я была маленькой?

— Именно, госпожа. Но на сей раз, боюсь, это не сказки.

— Но ведь покойники не восстают из мёртвых, это невозможно! — Эжени бросила взгляд на Леона, видимо, вспомнив его рассказ о возвращении отцов-мушкетёров. — Я ещё могу поверить в истории о призраках, бесплотных душах, скитающихся между миром мёртвых и миром живых, но чтобы мёртвая плоть восставала из могил… — она покачала головой, встревоженно вглядываясь в лицо конюха.

— В тех краях, откуда я родом, оживших мертвецов называют «зомби», — Бомани пытался успокоить хозяйку нарочито размеренным и ровным тоном. — Но чаще всего это никакие не мертвецы. Сильные колдуны могут опаивать людей зельем, после чего те теряют всякую волю и становятся послушными орудиями в руках их повелителей. Колдун может приказать такому зомби работать на него, может приказать убить — и живой мертвец сделает это, а потом не будет ничего помнить.

На этот раз Леон, которому на память тут же пришёл рассказ Анри д’Эрбле о пытавшемся убить его бродяге, бросил быстрый взгляд на Эжени — та, на мгновение встретившись с ним глазами, едва заметно кивнула, давая понять, что их мысли сходятся.

— Но ходят легенды о колдунах настолько могущественных, что они и правда способны воскрешать мертвецов, — продолжал между тем Бомани. — Я не знаю всех подробностей — среди моих родных не было колдунов, да и меня забрали из дома, когда я был совсем ещё молод. Но я знаю, что для ритуала воскрешения используются кровь и кости чёрного петуха. Знаю также, что ритуал следует проводить ночью, лучше всего в дождь или в грозу, потому что молния, как верят некоторые, разрывает завесу между миром мёртвых и миром живых.

— А в ночь нападения неизвестного существа на Жаклин как раз был дождь с грозой! — воскликнула Эжени. Леон видел, что над верхней губой у неё блестят капли пота, а глаза сверкают от возбуждения.

— Существо, напавшее на Жерома Планше, было чёрным — так мне сказала Лаура, — ответил Бомани. — И ваша гостья в первый миг испугалась меня — не потому ли, что напавшее на неё создание тоже имело чёрную кожу? В некоторых легендах говорится, что у воскресших мертвецов кожа становится иссиня-чёрной — и неважно, была ли она при жизни белой, жёлтой, бронзовой, коричневой, как кофейные зёрна, или чёрной, чернее эбенового дерева. Поэтому меня так насторожили слова Лауры о чёрном человеке из леса. А уж когда я услышал про чёрного петуха… Похоже, мясник Жаккар пытался провести ритуал воскрешения — и кажется, у него это получилось.

— Я думал, ты не веришь во всю эту магию и нечисть, — заметил Леон, искоса взглянув на Бомани.

— Приходится верить, — вздохнул тот. — Слишком много всего странного случилось за последний год — да и раньше тоже, если уж на то пошло. Здесь странные места, наполненные магией, и лучше бы вашим друзьям поскорее уехать отсюда.

— Но откуда Пьеру Жаккару знать африканский ритуал воскрешения мёртвых? — Эжени недоверчиво уставилась на негра.

— Мир велик, и рассказанные в нём истории передаются из уст в уста, от одной деревни к другой, из одной страны в другую, — пожал плечами Бомани. — Жаккар мог от кого-то услышать эту историю — перевранную, искажённую, но правдивую по своей сути. Он мог даже неправильно провести ритуал, нотаящаяся в здешних краях магия напитала его истинной силой. Кроме того, он искренне желал вернуть мёртвого в мир живых.

— Кого он мог так страстно желать воскресить? — спросил Леон, хотя уже догадывался, каким будет ответ. — Сына?

— Скорее всего, — кивнула Эжени. — Должно быть, Пьер случайно убил Натаниэля, или тот умер из-за какой-то нелепой случайности, а отец не смог с этим смириться и решил воскресить сына. Но Натаниэль вернулся другим… не таким, как раньше. Он, наверное, сбежал из дома отца и отправился бродить по лесу. Прошлой ночью напал на Жаклин, этой — на Жерома Планше. Но в нём ещё остались какие-то крупицы его чувств к Лауре, ведь по её приказу он отпустил Жерома и сбежал. Скажи, Бомани, вернувшиеся мертвецы помнят хоть что-то о своём прошлом? Они могут чувствовать? Любить, ненавидеть?

— Боюсь, этого я не знаю, госпожа, — он прижал руку к груди, словно прося прощения за своё неведение. — Но одно я знаю точно: вернувшиеся с того света опасны. Впрочем, вы и сами это поняли из рассказов Лауры и вашей гостьи.

— Как их можно уничтожить? — Леона, в отличие от Эжени, больше интересовали практические вопросы. — Холодное железо, как я понял, на них не действует — Жаклин вонзила в мертвеца шпагу, а он просто отбросил её. Огонь, серебро, святая вода?

— Огонь всегда помогает, — ответил Бомани, с тревогой глядя на побледневшую хозяйку. — Госпожа, что с вами?

— Ничего… я просто думаю, что делать, — она потрясла головой. — Надо снова ехать к Пьеру Жаккару, в его жуткий дом, вытрясти из него всё, что он знает, а потом нестись в лес, искать мертвеца, пока он не придушил кого-нибудь ещё. И Леон…

— Что? — вскинул голову сын Портоса.

— Я понимаю, что его надо уничтожить, но позвольте мне прежде поговорить с ним. Может, он что-то помнит о своей жизни. Может, он расскажет мне правду. Мёртвые, в отличие от живых, не имеют обыкновения лгать.

— Просите позволения не у меня, а у Натаниэля, если это и вправду он, — усмехнулся Леон. — Пусть позволит поговорить с ним, а не бросается сразу душить вас — если, конечно, он вообще способен говорить. Хотя лучше было бы развоплотить его как можно скорее. Поговорить по душам вы сможете и с его душой. Помните, как с ундиной?

— Бомани, — Эжени с бледным, но решительным лицом развернулась к конюху, который выслушал их разговор не моргнув глазом, хотя его наверняка потрясли известия про общение его госпожи с привидениями и развоплощение живых мертвецов. — Ты понимаешь, что всё это следует хранить в тайне?

— Буду нем как могила, — Бомани снова приложил руку к груди.

— Неудачное сравнение, в нашей-то ситуации, — не удержался Леон, заметивший, как дрогнули при этих словах черты девушки. Негр бросил на него тяжёлый взгляд:

— Уж какое есть.

— Сейчас мы поедем к мяснику Жаккару, а оттуда — в лес или к дому кузнеца Клемана. Надо только захватить оружие, — Эжени уже взяла себя в руки и принялась отдавать распоряжения. — Бедные лошади, не удастся им сегодня отдохнуть… Если мы не вернёмся через пару-тройку часов, бей тревогу. Сюзанне пока лучше ничего не рассказывай — не стоит пугать её раньше времени.

— Понял, госпожа, — Бомани коротко поклонился и кинулся на конюшню с прытью, которой сложно было ожидать от человека его возраста. На то, чтобы вновь оседлать лошадей, захватить пистолеты и огниво (с заколкой в волосах и кинжалом у бедра Эжени не расставалась, как и Леон — со шпагой), ушло немного времени, и вскоре всадники уже неслись к дому мясника Пьера Жаккара.

Там их ожидало очередное разочарование — дом был заперт, Жаккар исчез, и только лохматый коричневый пёс встретил нежданных гостей жалобным воем. Леон заметил, что пёс выглядит напуганным, прижимает уши и даже не пытается казаться злобным перед незнакомцами, о чём тут же сказал Эжени.

— Собаки, как и лошади, чуют нечистую силу. Если Жаккар воскрешал у себя в доме мертвеца, это должно было напугать пса — даже если мертвец потом сбежал.

Эжени кивнула — она была по-прежнему бледна, а губы её сжались в одну тонкую линию.

— Думаю, сразу после нашего ухода Жаккар пошёл в лес — искать воскрешённого сына. Помните, он всё время твердил: «Он вернётся, непременно вернётся»? Теперь понятно, откуда должен был вернуться Натаниэль! Возможно, отец как-то пытался приманить его мясом или кровью чёрного петуха, но мертвец, похоже, предпочитает не птичью кровь, — она вздрогнула.

— Хорошо, что Жаккар, в отличие от Жиля Тома, совершенно не умеет лгать, — Леон кивнул в сторону опустевшего дома и жалобно скулящего пса. — Мы сразу поняли, что с ним что-то не так… Куда теперь? Будем обыскивать лес? Или поедем к Лауре Клеман? Если Натаниэль и правда так сильно её любил, что его и после смерти тянет к ней, то он может ошиваться у её дома, как делал это прошлой ночью.

— Едем к Лауре, — поколебавшись, ответила Эжени, и это решение, как оказалось позднее, стало спасительным для Лауры Клеман.

***

К тому времени, как всадники добрались до дома кузнеца, уже сгустились сумерки, предметы потеряли свою чёткость, погрузившись во мрак, тени удлинились, а на небосводе слабо замерцал полумесяц. Вместе с темнотой вновь пришёл холод, поднялся ветер, порывы которого трепали подол платья Эжени и плащ Леона, развевали их волосы и гривы лошадей, заставляя вздрагивать от внезапного пронзительного холода. Возле дома кузнеца было темно, ни в одном из окон не светился огонёк, но Леон всем телом ощутил присутствие людей рядом. Он остановил свою вороную кобылу, вскинул руку, давая Эжени знак замереть на месте, и застыл сам, вслушиваясь в темноту. Темнота не была беззвучной — в ней слышалось какое-то сопение, хрипение, звуки борьбы и произнесённые шёпотом сочные ругательства. Не раздумывая долго, Леон спешился, привязал лошадь к ближайшему деревцу и кинулся на звук, Эжени последовала за ним, не забыв захватить из седельной сумки пистолет.

За домом кузнеца разворачивалась настоящая баталия. На земле лежал человек с окровавленной головой — в сумерках Леон сумел разглядеть черты Александра Клемана. Он был жив и тяжело дышал, но останавливаться, чтобы привести старика в чувство, было некогда. Неподалёку Лаура Клеман со звериной яростью отбивалась от троих парней, которые с трудом удерживали её. Платье девушки было разорвано, рубашка сползла, обнажая белеющие в темноте плечи, но дочь кузнеца не оставляла попыток вырваться. Вот она сомкнула челюсти на руке одного из парней, зажимавшего ей рот, и мотнула головой так, что Леон подивился, как она не вырвала из ладони кусок мяса. Парень заорал благим матом и отдёрнул руку, а Лаура, воспользовавшись улучённым моментом, издала низкий протяжный крик, в котором было больше гнева, чем страха.

— Отпустите её! — Леон выхватил шпагу и бросился на троицу насильников. Один из них, оставив попытки раздвинуть ноги Лауры, вскочил, подхватил с земли что-то тяжёлое, описал полукруг в воздухе, и Леон едва уклонился от просвистевшего над самой головой топора.

— Оставьте её! — Эжени вскинула пистолет и направила на парня, зажимавшего рот девушки. Тот вскочил, удерживая свою отчаянно лягающуюся добычу за шею и закрываясь ей от пистолетного дула. Третий насильник проворно шмыгнул куда-то в сторону и скрылся во тьме.

— Брось топор! — Эжени переводила пистолет с одного на другого, пытаясь понять, кому её помощь нужна больше: Леону или Лауре. Бывший капитан сделал выбор за неё, шагнув навстречу своему противнику со шпагой наперевес.

— Тебе не захочется знать, что в Бастилии делают с насильниками, — прошипел он, наставляя оружие на грудь парня.

— До Бастилии ещё добраться надо, — тот ухмыльнулся, сплюнул в щель между зубами и снова взмахнул топором. Леон вновь уклонился, сделал выпад, но его противник, несмотря на явную дурковатость, оказался весьма ловок и проворно отпрыгнул назад.

— Отпусти Лауру, Планше, или клянусь, я застрелю тебя! — послышался сбоку голос Эжени, но удерживавший дочь кузнеца парень лишь сильнее притянул к себе свою жертву.

— Она хотела убить меня! Она подослала ко мне Натаниэля, этого вонючего сына мясника! Он меня едва не задушил!

— Ты дурак, — прохрипела Лаура, пытаясь высвободить шею из-под его лапищи. — Я никого… не посылала. Я спасла тебя!

— Ты лжёшь! — Леон, уворачиваясь от взмахов топора, краем глаза видел, что плотник трясёт девушку, как тряпичную куклу. — Ты хотела убить меня!

— И поэтому ты со своими дружками решил изнасиловать Лауру? — в голосе Эжени звенел металл.

— Эта шлюха не заслуживала ничего иного!

— Сам ты шлюха! — Лаура извивалась в его руках. — Ты чудовище! Ты едва не убил моего отца!

— Отпусти её, или я застрелю тебя! — Эжени обхватила пистолет обеими руками.

— Тогда придётся убить нас обоих! — Жером постепенно отступал, волоча отчаянно сопротивляющуюся Лауру за собой. Леон видел это всё неясно, кусками, мелькающими перед глазами сценами — все его силы уходили на то, чтобы не дать дружку Планше размозжить себе голову. Но топор тяжелее шпаги, и его обладатель вскоре выдохся, его движения стали беспорядочными, дыхание вырывалось из груди со свистом. Подгадав момент, Леон пригнулся, и лезвие топора вновь просвистело над его головой, а остриё шпаги вонзилось в грудь противника, и тот осел на землю с ещё более ужасающим хрипом. Почти в тот же миг что-то тяжёлое ударило Леона по голове, и мир вокруг него, и без того сумрачный, погрузился в полную тьму.

Чувства оставили бывшего капитана ненадолго — уже через несколько мгновений он пришёл в себя лежащим на земле. Шпага вылетела из руки и валялась рядом, в голове пульсировала боль, по затылку текло что-то горячее, а в ушах звенело. Последнее, что Леон слышал перед своим кратковременным обмороком, — громкий крик Эжени, полный боли и злости, а затем — оглушающий грохот. Или грохот был только в его голове?

Медлить было некогда. Леон сел, морщась от боли, подтянул к себе шпагу, потряс головой и, подождав, пока зрение слегка прояснится, огляделся. Второй друг Планше, оказывается, никуда не сбежал, а всё это время выжидал в кустах, чтобы наброситься на Леона сзади и ударить его по голове. Впрочем, это привело только к тому, что его собственная голова разлетелась вдребезги от выстрела Эжени. Жером Планше, лишившись обоих своих помощников и вдобавок получив пинок по колену от неукротимой Лауры, выпустил девушку и метнулся прочь. Эжени, ругаясь сквозь зубы, перезаряжала пистолет, а Лаура метнулась к отцу и упала возле него на колени. Леон хотел подняться, но мир вокруг него снова зашатался, и он был вынужден сесть на землю.

Жером Планше не ушёл далеко. Возмездие настигло его у самой дороги — навстречу ему из темноты шагнула гигантская фигура, её руки сжались на шее плотника, и ноги того медленно оторвались от земли. Планше изрыгал проклятия и осыпал своего противника ударами, но тот обращал на это не больше внимания, чем на укусы мошкары. Вот одна могучая рука схватила Планше за волосы, рывком повернула его голову, послышался ужасающий хруст костей, и тело несостоявшегося насильника Лауры бесформенным мешком рухнуло на землю. Гигант переступил через него и медленно зашагал к застывшим возле дома кузнеца людям.

Леон нашёл-таки в себе силы подняться, хотя прекрасно понимал, что в схватке с живым мертвецом, да ещё и после такого удара по голове у него шансов не будет. Эжени еле слышно шептала молитву, одной рукой сжимая пистолет, а другую прижав к груди, видимо, готовясь применить магию. Лаура оторвалась от лежащего без сознания отца и с шумом набрала воздуха в грудь.

— Натаниэль! Боже мой, что с ним?

— Он мёртв, — выдохнул Леон.

Вблизи было видно, что кожа идущего к ним существа имеет фиолетово-чёрный оттенок, короткие тёмные волосы растрёпаны, глаза глубоко запали, а их взгляд устремлён в одну точку — на измученное лицо Лауры. Натаниэль Жаккар двигался совершенно молча, и от него в самом деле исходил запах, про который говорила Жаклин — отвратительный запах мёртвой плоти. Дочь кузнеца поспешным движением запахнула платье, поднялась и, пошатываясь, зашагала навстречу покойнику. Леон вскинул руку, чтобы остановить её, но девушка уклонилась.

— Не ходите к нему, — прошелестела Эжени: похоже было, что от потрясения она лишилась голоса.

— Я должна, — Лаура сделала ещё несколько шагов и замерла, глядя в почерневшее лицо юноши. Леон, превозмогая боль, взглянул на неё и увидел, что по щекам девушки бегут слёзы.

— Натаниэль, — прошептала она, качая головой. — Моя бедный Натаниэль! Кто сделал это с тобой?

Никто из троих не ожидал ответа, поэтому все вздрогнули, когда мертвец медленно поднял руки и развёл края потрёпанной рубашки, когда-то белой, а теперь посеревшей и усеянной коричневыми брызгами, и открыл огромную вмятину на груди, имевшую ещё более тёмный цвет, чем вся его кожа.

— След от копыта! — Лаура первой догадалась о происхождении ранения. — Тебя лягнула в грудь лошадь! И ты умер… Но как же… Ты ведь стоишь сейчас передо мной!

— Его отец не мог смириться с смертью сына и воскресил его, — онемевшими губами проговорил Леон и снова вздрогнул, когда Натаниэль медленно склонил голову и снова поднял её.

— Ты киваешь, значит, это правда, — у Лауры задрожали губы. — И ты так сильно любил меня, что защищал даже после своей смерти. Ты спас меня от Жерома прошлой ночью, спас и сейчас… Боже мой, ты убил его! — она перекрестилась, и по телу мертвеца прошла судорога. — Хотя он этого и заслуживал, видит Бог!

Александр Клеман слабо застонал, и Лаура поспешно оглянулась.

— Мой бедный отец! Нельзя, чтобы он видел тебя таким! Он не переживёт… Натаниэль, мой бедный Натаниэль, я знаю, что ты любил меня. И я всегда буду помнить о тебе. Но сейчас, — девушка боролась с душащими её слезами, — тебе пора уходить. Пора упокоиться с миром. Я не могу… не в силах видеть тебя таким!

Колени мертвеца подогнулись, и он упал, словно ему подрубили ноги. Лаура, теперь уже не скрывая рыданий, осенила его крестным знамением, и тело Натаниэля вновь содрогнулось, но он продолжал стоять на коленях, склонив голову, будто выражая молчаливое согласие со словами Лауры. То ли из-за того, что живой труп сам преклонил колени, то ли из-за его неподвижности, то ли из-за крайней усталости страх Леона внезапно прошёл. Он дохромал до лошадей, которые волновались, чуя присутствие гостя из иного мира, и время от времени оглашали воздух негромким ржанием, забрал из седельной сумки огниво и вернулся к дому кузнеца. Лаура, сообразившая, что от неё требуется, без лишних пояснений сбегала в дом и вернулась с бутылкой масла. Она сама полила опущенную голову коленопреклонённого Натаниэля, взяла из рук Леона огниво и только теперь оглянулась на Эжени.

— Ему ведь не будет больно, правда?

— Он ничего не почувствует, — покачала головой Эжени.

— Пролитая кровь может привязать нежить к земле, — пробормотал Леон, вспоминая ундину Агнессу. — Он только что убил человека — а если теперь он навсегда останется здесь?

— Не успеет, — Эжени кивнула на Лауру. Та, давясь слезами, высекла искру, и вскоре пламя охватило всю гигантскую иссиня-чёрную фигуру. Натаниэль и впрямь не чувствовал боли — он горел совершенно беззвучно, а вот живым пришлось отойти подальше, чтобы не вдыхать запах горелой плоти. Леон встал на колени возле тяжело переводившей дыхание Эжени, чтобы она осмотрела его разбитую голову, Лаура принялась тормошить отца, издававшего слабые стоны. За этот вечер произошло уже столько событий, что никого не удивил донёсшийся издалека стук копыт. Леон по звуку определил, что скачут четыре лошади, и без особого удивления поднялся, чтобы встретить вылетевших к дому кузнеца детей мушкетёров.

— Боже мой, кто это? — Анжелика едва удержалась в седле, когда её конь зафыркал и попятился при виде горящего мертвеца.

— Натаниэль Жаккар. Живой мертвец, напавший на Жаклин, — без всякого выражения пояснила Эжени, меланхолично глядя на пламя.

— Да у вас тут целое побоище! — воскликнул Анри, спрыгивая с коня. — Что здесь произошло?

— Жером Планше и его дружки пытались изнасиловать Лауру, а потом, скорее всего, и убить, но на помощь пришли сначала мы с Леоном, а затем он, — тем же тоном ответила Эжени, кивая в сторону почти сгоревшего тела. Анжелика, мелко крестясь, соскользнула с седла в объятия Рауля, Жаклин тоже спешилась и встала рядом с мужем.

— Как вы нас нашли? — Леон с трудом заставил себя поднять голову, чтобы заглянуть в лица детей мушкетёров.

— У нас появились кое-какие соображения насчёт существа из леса, и мы снова поехали к вам, — ответил Рауль. — Бомани сказал, что вы либо у мясника Жаккара, либо у кузнеца Клемана. Мы расспросили местных, кто из них где живёт, отправились сначала к мяснику, но не застали там никого, и помчались к кузнецу. Но вижу, вы уже справились без нас.

— Моему отцу нужна помощь! — вскинулась Лаура, укладывавшая себе на колени голову кузнеца. — Жером и его дружки пришли к нам под вечер и подняли шум. Отец вышел, чтобы прогнать их, но кто-то ударил его сзади по голове. Я выбежала следом и… — она умолкла, яростно сверкая глазами.

— Леон, у тебя вся голова в крови! — всплеснула руками Анжелика, бросаясь к брату.

— Бывало и хуже, — поморщившись, ответил он. — Как в тот раз, когда ты ударила меня об стену, например.

— И ты всё никак не можешь об этом забыть! — возмутилась она, но тут обгоревший мертвец повалился наземь, и дочь Портоса, ойкнув, отпрыгнула в сторону.

— Не понимаю, почему вас так пугает воскресший мертвец, — вполголоса заметила Эжени, глядя на детей мушкетёров, с опаской посматривавших на то, что осталось от Натаниэля. — Разве ваши собственные отцы не вернулись с того света?

— Они выглядели гораздо живее, чем этот, — ответил Леон. — Интересно знать, как мяснику удалось воскресить его?

И словно в ответ на этот вопрос со стороны дороги донёсся протяжный крик, полный невыразимой боли и муки:

— Натаниэ-э-э-эль! Сын мой!

— Кажется, сейчас мы всё узнаем от безутешного отца, — побледнев, прошептала Эжени, видя, как по дороге, шатаясь, бредёт Пьер Жаккар.

***

К тому времени, как Леон, Эжени и дети мушкетёров разобрались с последствиями воскрешения трупа, было уже далеко за полночь. Александра Клемана перенесли в его дом и с трудом привели в чувство, Лаура, переодевшаяся в целое платье и смазавшая синяки мазью, осталась с ним. Эжени взяла с неё клятву никому не говорить о живом мертвеце. По придуманной ею версии Жером с дружками пытался изнасиловать Лауру, но её спасли Леон, Эжени и Натаниэль Жаккар. Тяжело раненый Натаниэль сумел свернуть Жерому шею, но вскоре умер от ранения, и безутешный отец забрал тело к себе, чтобы похоронить как можно быстрее. Это было правдой — то, что осталось от сгоревшего тела Натаниэля, было отдано Пьеру Жаккару, чтобы он закопал останки сына за кладбищем.

— Завтра мне придётся смотреть в глаза деревенским и рассказывать, как их родственники, соседи, друзья были убиты за то, что покушались на честь и жизнь женщины, — вздыхала Эжени. — Жоффруа Робер заколот Леоном, Шарль Бове застрелен мною, Жерому Планше свернул шею восставший из мёртвых Натаниэль Жаккар, впоследствии сожжённый его возлюбленной. Четыре трупа за одну ночь! И всё из-за страстей, которые люди не могут держать в узде!

— Я бы на вашем месте порадовался, что среди этих трупов нет наших, — ответил Леон несколько резче, чем намеревался. Анжелика перевязала ему голову, и теперь бывший капитан сидел за столом вместе с остальными детьми мушкетёров.

— Лаура Клеман пережила страшное потрясение, но она сильная девушка — справится и будет обо всём молчать, — Эжени по привычке расставляла все точки над «i». — Её отец, к добру или к худу, почти всё время провёл без сознания и ничего не помнит, так что он поверит в придуманную мной историю. За Бомани можно не опасаться — он умеет хранить секреты. Жером, судя по всему, решил, что на него напал Натаниэль, выкрасившийся чёрной краской, поэтому не думаю, что он всем рассказывал о страшном чёрном человеке из леса — разве что двум своим дружкам, но они уже никому ничего не скажут. Значит, слухов удастся избежать. Остаётся ещё Пьер Жаккар… но бедный старик вряд ли кому-нибудь поведает о произошедшем.

Помощь детей мушкетёров всё-таки пригодилась — Анри и Рауль с трудом удержали мясника, в отчаянии бросавшегося на горящий труп сына. Потом Пьера удалось привести в чувство, и он без сопротивления поехал вместе с Эжени и её спутниками в замок, где наотрез отказался садиться, предпочитая стоять на коленях и вымаливать прощение. Леон был уверен, что у него в памяти надолго останется худое лицо, изрезанное морщинами, обвислые седые усы, по которым беспрестанно катятся слёзы, и остановившийся взгляд, полный боли и муки.

— Он ведь у меня единственный был, — повторял Пьер Жаккар, переводя взгляд с Эжени на детей мушкетёров и обратно. — Единственный сын, единственный ребёнок. Я хотел ему ремесло передать и дом… всё ему, всё Натаниэлю. А его всё больше к лошадям тянуло, к кузнечному делу, к дочке кузнеца. Вот и доигрался с лошадьми-то… Он три дня назад пришёл к вечеру сам не свой — хрипит, задыхается, за грудь держится — помогал при кузнице, да лошадь его и лягнула. Лёг в постель, постонал немного и затих. Я хотел травницу позвать, да не успел. Прихожу к нему лоб пощупать — нет ли жара, а он уже и неживой вовсе…

Слова старика прервал долгий всхлип.

— Ну я тогда вроде как рассудком малость тронулся… По молодости бывал я в Париже и знавал одну негритянку — она служила у одной знатной дамы. Не помню, как её звали, да и неважно. Негритянка эта рассказывала всякие истории про воскресших мертвецов. Дескать, кто хочет воскресить мёртвого, должен раздеть его, окропить кровью чёрного петуха, вынести под дождь или, ещё лучше, под грозу, и прочитать над ним молитву. Я-то, молодой, тогда смеялся надо всем этим, а тут у меня её слова в ушах звучали, как будто колокол бил! Может, если б не нашлось у меня чёрного петуха, и не случилось бы этого ничего. А тут, как назло, сидел на насесте, дремал, спрятав голову под крыло… Господи! Я одному радуюсь — что не потребовалось для воскрешения человеческой крови! А то я бы и грех на душу взял — ради сына-то…

Пьер перекрестился и с болью посмотрел на Эжени.

— Уж не помню, что я там шептал и о чём молил, да только Бог услышал и вернул мне сына. А может, и не Бог вовсе это был, и сына-то мне вернули в насмешку… Когда Натаниэль шевелиться начал, я, грешным делом, лишился чувств. Когда пришёл в себя, во дворе уже пусто было, как будто и не было никого, словно мне это всё померещилось. Но я знал, что не померещилось! Два дня я ждал, что он вернётся! Он и вернулся — только не ко мне… Пошёл я его искать, да когда добрался до двора Клемана, уже поздно было — ничего от Натаниэля не осталось. А я ведь ему жизнь хотел вернуть!

— Это не жизнь, — очень тихо проговорила Эжени, глядя в воспалённые глаза Жаккара. — Натаниэль почти ничего не помнил, кроме своей любви к Лауре, но какие-то остатки человеческих чувств у него сохранились, и он очень страдал от этого. Сбежав из дома, он напал на Жаклин — возможно, она напомнила ему Лауру. Защищая Лауру, он дважды пытался задушить Жерома Планше и во второй раз довёл дело до конца. То, что вы сделали, противоречит законам Божьим и человеческим. Вы вернули не своего сына, а лишь его тело, в котором тлела только слабая искра души.

— Теперь-то я это понимаю, — мясник покаянно опустил голову, всё его тело тряслось. — Казните меня, бросьте в тюрьму за чернокнижие, пытайте — я заслужил! Мне теперь всё одно — лишь бы побыстрее с Натаниэлем свидеться! Он ведь в раю, правда? То, что я сделал — оно же не отправит его душу в ад? — он умоляюще заглянул в глаза хозяйке замка.

— Полагаю, ваш сын в любом случае заслуживает ада меньше, чем убитый им Жером Планше, — Эжени очень тщательно подбирала слова. — И поверьте, мне очень жаль, что вам пришлось пережить такое. Вы любили своего сына и воскресили его не из злого умысла, поэтому я не отдам вас под суд. Я лишь надеюсь, что вы как можно быстрее покинете эти края, в которых вас больше ничего не держит, и отправитесь на поиски новой жизни… или смерти.

До Пьера Жаккара очень долго доходил смысл сказанного, но вот он наконец понял, что его отпускают, и его сгорбленная спина сразу выпрямилась, а в глазах блеснуло что-то, похожее на слабую искру надежды.

— Благодарю вас, госпожа Эжени, — он поклонился низко, до самого пола. — Дозвольте мне только похоронить останки Натаниэля, и я никогда больше вас не побеспокою.

— Это ваше право и ваш долг, — кивнула она. Пьер Жаккар снова поклонился и медленно вышел, шатаясь из стороны в сторону, как пьяный, и согнувшись, словно ожидая удара. После его ухода надолго наступила звенящая тишина, которую спустя минуты длительного молчания нарушил негромкий голос Анри:

— Мадемуазель де Сен-Мартен, Леон, мы должны сказать вам кое-что важное.

Глава XXXVII. Выбор капитана Леона

От Леона дю Валлона не укрылось, как вздрогнула при словах Анри Эжени — она явно ждала и боялась, что он скажет что-нибудь в этом роде. Бывший капитан, посмотрев на бледное лицо возлюбленной, на котором застыло выражение мучительной тоски, уже хотел сослаться на усталость и перенести разговор на завтра, но обозлился на свою трусость и нерешительность. Он никогда ни перед кем не отступал, даже перед детьми мушкетёров, не отступит и теперь!

— Я весь внимание, — он слегка склонил голову, краем глаза наблюдая за Эжени — она выпрямилась, точно натянутая струна, напряжённо ожидая, что скажет сын Арамиса.

— Прежде всего мы все хотели бы попросить у вас прощения, — Анри поклонился, изящно взмахнув шляпой. — Пожалуй, мадемуазель де Сен-Мартен была в чём-то права: мы действительно порой вели себя недостойно и хотим искупить свою вину. Я прошу простить меня за насмешки в ваш адрес. Считайте это не выражением моего настоящего мнения о вас, а только попыткой раздразнить опасного противника и выбить его из колеи.

— Я прошу прощения за отнятые кошелёк и шпагу, хотя вы и вернули их себе — кошелёк почти сразу, шпагу чуть позже, — с явной неохотой произнесла Жаклин. — И я беру назад свои слова про помощь гвардейцев: судя по тому, что мы узнали о вашей службе в Бретани, вы прекрасно сражаетесь в одиночку.

— Я в десятый раз прошу прощения за то, что ударила тебя головой о стену! — выпалила Анжелика. — И за насмешки, и за украденную шпагу. Ты знаешь, брат, это было без злого умысла!

— Я прошу прощения за своё поведение в ночь, когда вы пытались арестовать Огюста Вернье, — Рауль прижал руку к груди. — Он действительно был преступником, а мы с Анжеликой препятствовали закону, защищая его. Возможно, нахождение в Бастилии спасло бы его от столь печального конца… хотя привело бы к другому, не менее печальному. В любом случае, прошу простить меня за то, что я стоял на вашем пути, капитан Леон. Вы были достойным противником, но надеюсь, больше мы с вами не окажемся по разные стороны.

— Извинения приняты, — после недолгого молчания отозвался Леон и услышал, как шумно выдохнула Эжени. Избегая смотреть на неё, он повернулся к детям мушкетёров, вглядываясь в их лица и стараясь сохранять свою обычную насмешливость. — А можно узнать, откуда это внезапно взявшееся смирение и признание собственной вины?

— Нам нужна ваша помощь, — очень серьёзным тоном ответил Анри д’Эрбле. — После всего, что мы видели в Англии, в Париже, здесь, в Бретани, мы верим, что магия существует на самом деле. И наш противник, с которым мы рано или поздно столкнёмся в открытую, скорее всего, владеет ею. Нам требуется помощь человека опытного, уже сталкивавшегося с волшебством и нечистой силой, помощь того, кто разбирается в этом лучше нас. Вы почти год прожили в этих краях и, судя по вашему рассказу, повидали много всякой нечисти. Теперь мы просим вас о помощи — как потомка одного из мушкетёров, как брата одной из нас, как человека, которому небезразлична судьба других людей. В Париже появился жестокий и опасный человек, которого нельзя арестовать, потому что нам нечего предъявить ему, но его необходимо остановить.

— И мы все надеемся, что ты поможешь нам! — Анжелика молитвенно сложила руки. Леон отстранённо отметил, что был прав лишь отчасти: дети мушкетёров действительно попросили его о помощи, но не послали Анжелику, а обратились к нему все вместе. Он сделал глубокий вдох, по-прежнему не глядя на Эжени, и ответил раньше, чем его голос успел задрожать:

— Я согласен.

— Нет! — вскрик Эжени де Сен-Мартен эхом раскатился по залу. Быстро застучали каблуки, и девушка, подбежав к Леону, остановилась возле него, пытаясь заглянуть в глаза, которые он упорно опускал. — Нет, вы не должны!

— Именно, что должен, — ответил он, всё ещё глядя в пол. — Выбор между своим и чужим, между долгом и любовью, между тем, что я должен сделать, и тем, что мне хочется сделать, вы помните? Предсказание цыганки Сильвии?

— Да к чёрту это предсказание! — вспыхнула Эжени. — Неужели вы оставите меня ради людей, которых вы почти не знаете, бросите свою службу ради погони за неуловимым Виктором Туссаком, который, возможно, и колдуном-то вовсе не является?

— Если вы сами не прогоните меня со службы, я её не брошу, — Леон нашёл в себе силы посмотреть в лицо Эжени — её щёки пылали, а глаза испускали молнии. — Покину вас на время, помогу господам мушкетёрам, а затем вернусь. Если же вы разозлитесь и выгоните меня… что ж, вам тогда придётся искать нового стражника, а мне — новую службу, — он грустно усмехнулся.

— Вы не вернётесь, — в голосе Эжени зазвучало отчаяние, а в серых глазах заблестели слёзы. — Вы либо погибнете в схватке с Туссаком, либо найдёте сотню причин остаться в Париже или уехать в своё имение. Если вы сейчас покинете меня, то уже не вернётесь, я чувствую это.

— Предчувствия иногда бывают ошибочны, — Леон собрал в кулак всю свою волю, чтобы не броситься к Эжени и не начать осушать её слёзы поцелуями. — Вы знаете, что я всем сердцем хочу остаться с вами, но знаете также, что Анри прав: мой долг — помочь сестре и её друзьям, и я должен делать то, что должен, а не то, что мне хочется.

— То, что в вас обоих течёт кровь Портоса, ещё не делает вас братом и сестрой, — Эжени покачала головой, слёзы уже текли по её щекам.

— Возможно, — не стал спорить он. — Но я спас Анжелике жизнь в Англии, а она заступилась за меня перед отцом и остальными. Это чего-то да стоит!

— И вы и правда оставите меня, уедете вместе с людьми, из-за которых вы пережили столько бед, которые вас не ценят, которые попросили прощения только тогда, когда вы стали им нужны?

— Это неправда! — возмутилась Анжелика. — Я и до этого просила прощения! И остальные тоже!

— Возможно, так и было, — Леон вновь склонил голову. — Просто я этого не слышал — или не хотел слышать. И потом, у меня свой долг перед ними. Всё-таки я лишил жизни отца Анри д’Эрбле, Арамиса… — Анри при этих словах со скрипом стиснул зубы.

— И теперь вы до конца жизни будете выплачивать свой долг? — Эжени смотрела на своего стражника с отчаянием, и он мог поклясться, что впервые видит на её лице такой страх. Потерять его она боялась больше, чем призраков, вампиров, допплеров и другой нечисти. — А кто же выплатит долг вам?

— Как-нибудь сочтёмся, — Леон дёрнул плечом. — Кроме того, вы можете поехать со мной, — он ухватился за эту мысль, как за спасительную соломинку. — Поможете с расследованием, заодно и Париж увидите. Вы, помнится, хотели побывать на представлении Мольера?

— Шутите? — она даже не улыбнулась. — Я не могу оставить свои земли. Стоило мне немного расслабиться, и вот пожалуйста: воскресший мертвец, попытка изнасилования и четыре трупа! Я не могу всё бросить и уехать с вами! Да и мне, по правда говоря, не очень-то хочется помогать господам мушкетёрам, — она бросила на них взгляд исподлобья.

— Вы его любите! — внезапно ахнула Жаклин и прижала руку ко рту. — Боже мой, вы его и правда любите! Вот почему вы так не хотите отпускать Леона — вовсе не потому, что боитесь остаться без охраны!

— Да, я его люблю! — Эжени вскинула голову и пронзила дочь д’Артаньяна сверкающим взором. — Что же вы не смеётесь? Посмейтесь, это ведь так смешно — чужие чувства и влюблённости! Смейтесь, господа, смейтесь от души, хотя может статься, что это будет последним, что вы сделаете в своей жизни! — её глаза снова сверкнули, и Леону показалось, что сам воздух вокруг начал закипать от её гнева.

— Прекратите! — сердито воскликнула Жаклин. — Я вовсе не собираюсь смеяться над вами! Я просто не могла представить, что… — она умолкла, хмуро косясь на Леона.

— Что кто-то способен влюбиться в меня? — подсказал он. — Я тоже не мог такого представить. Но оказалось, что у нас с вами слишком бедная фантазия!

— Неужели вы не останетесь даже ради любви ко мне? — тихо спросила Эжени, глядя на него сквозь пелену слёз.

— Вы же сами просили быть осторожнее с названиями, — вздохнул Леон, чувствуя, что сердце его рвётся от боли, почти как тогда, на берегу, когда он был вынужден выбирать между отцом с Анжеликой и Кольбером. Тогда он подчинился зову сердца, а не долга, почему же теперь ему приходится делать иной выбор? — Что, если это не любовь? Если это всего лишь простое влечение, желание тепла? И потом, подумайте сами: если бы вам пришлось выбирать между возлюбленным и сестрой, кого бы вы выбрали?

— Я не знаю, — надрывно ответила Эжени: казалось, она едва сдерживается, чтобы не сорваться на крик. — У меня никогда не было братьев и сестёр. Да и у вас тоже… А что касается Анжелики… Какая она вам сестра?

— Какая есть, — хрипло ответил Леон. Слёзы душили его, мешая нормально говорить, а перед глазами всё расплывалось. Анжелика пару раз шмыгнула носом, и Жаклин, приблизившись, ободряюще похлопала её по плечу.

— Вы и правда можете поехать с нами, и тогда никому не придётся делать выбор, — предложил Рауль, но Эжени покачала головой.

— Нет, не могу. Мне нужно уладить здесь дела — особенно после того, что случилось с Пьером Жаккаром и его сыном. Да и капитан Леон уже сделал свой выбор, — она резко встряхнула головой, отбрасывая прочь сомнения и откинув со лба выбившуюся из причёски прядь волос. — Когда вы отправляетесь?

— Мы собирались выехать завтра утром, — Анри оглянулся на своих друзей. — Но мы можем подождать, пока вы с Леоном попрощаетесь, пока он соберёт свои вещи…

— Что мне собирать — шпагу, плащ и пистолет? — хмыкнул он. — А насчёт попрощаться…

Он шагнул к Эжени, намереваясь взять её за руку, но девушка отступила, резко отдёрнув кисть.

— Не прикасайтесь ко мне!

Эти слова прозвучали подобно удару хлыста. Леон опешил, потом сделал ещё шаг, но Эжени снова отступила, её пальцы сжались в кулаки.

— Не трогайте меня! Иначе я за себя не отвечаю! Вы что, хотите как Антуан де Лавуаль?

— Значит, вот кто я теперь для вас? — горько спросил сын Портоса. — Антуан де Лавуаль?

— Если не хуже, — лицо Эжени побелело, губы сжались в одну узкую линию. — Он стремился разрушить только моё тело, вы сделали это с моей душой.

— Я этого не хотел! — вспыхнул Леон. — Неужели только из-за того, что я выбрал свою сестру, а не вас, вы возненавидите меня?

— Я бы хотела, но не смогу, — её голос прозвучал совсем глухо. — Поэтому я прошу вас собрать вещи и завтра же утром покинуть мой дом. Отправляйтесь на поиски приключений, если вам так хочется, а меня оставьте в покое.

Эжени развернулась и пошла к лестнице, бормоча на ходу:

— Отец, мать, мой ручной ворон, теперь вы — все покидают меня! Только и остаётся, что гадать, кто уйдёт следующим — Сюзанна или Бомани?

Уже на ступеньках она повернулась и окинула детей мушкетёров взглядом, полным боли и глухой беспросветной тоски.

— Что ж, господа мушкетёры, можете торжествовать: вы победили. Вы забрали у меня самое дорогое, человека, которого я любила больше всего на свете.

Произнеся эти слова, Эжени де Сен-Мартен скрылась в темноте коридора, и над залом повисла гнетущая тишина, нарушаемая только свистом ветра на улице да стуком ветвей, равномерно колотящихся в окна замка.

***

Весь остаток ночи и последовавшее за ним утро стали для Леона настоящей пыткой. Он почти не спал, обдумывая слова, которые можно сказать Эжени, чтобы усмирить её ярость, и как только рассвело, сразу же направился к её спальне, но та была заперта. Леон стучал в дверь, звал девушку, произносил заготовленные фразы, убеждал её сменить гнев на милость, но из-за двери не доносилось никаких звуков. Сюзанна и Бомани наверняка были свидетелями этой сцены — служанка всё утро странно косилась на бывшего капитана и старалась проскользнуть мимо него как можно незаметнее, конюх же прожигал Леона глазами, почти как в первые дни после его появления в замке. Эжени не вышла к завтраку, не встретила прибывших детей мушкетёров и не проводила Леона. Он, бледный после бессонной ночи, долго гарцевал на своей вороной кобыле возле замка, пытаясь разглядеть в окне силуэт хозяйки, но шторы были плотно задёрнуты, и ни одна из них ни разу не пошевелилась. В конце концов Леон развернул лошадь и пустился вскачь за остальными детьми мушкетёров, так и не попрощавшись с Эжени.

— Клянусь вам, обычно она ведёт себя совершенно иначе, — начал он после немалого отрезка пути, проделанного в полном молчании, испытывая непонятную потребность оправдать действия девушки. — Ваше появление нарушило привычный для неё ход вещей.

— Привычный ход вещей — это охота за призраками и вампирами? — с иронией осведомился Анри д’Эрбле.

— Да, в перерывах между обычными хлопотами по хозяйству и управлением замком, — серьёзно ответил Леон. — Я готов поклясться чем угодно: Эжени всегда готова помочь слабому и попавшему в беду, она не боится ни нечистой силы, ни насильников и убийц. Должно быть, моё решение уехать подкосило её сильнее, чем я ожидал. Нам с ней и раньше случалось расставаться, но это никогда не было столь трагичным.

— А кто этот Антуан де Лавуаль, которого она упомянула? — поинтересовалась Жаклин, и Леон сразу помрачнел.

— Это её тайна, и я не имею права раскрывать её. Скажу так: это один очень дурной человек, которого уже нет в живых.

— А другие истории? Про вампиров, про оборотня, про допплера? Про то, как ты получил свой шрам? Ты ведь нам расскажешь? — полюбопытствовала Анжелика.

— Расскажу, — кивнул Леон. После такого тяжёлого расставания с Эжени всякая мысль о ней причиняла ему боль, но что ещё он мог сделать? Ему необходимо было поделиться с детьми мушкетёров всем, произошедшим с ним за последний год, чтобы они как можно больше узнали о нечисти и способах борьбы с ней.

Таким образом, большая часть пути до Парижа прошла за разговорами, причём говорил в основном Леон. Он и впрямь много поведал своим спутникам о повадках нечистой силы, хотя они не всегда воспринимали его слова всерьёз — Анри то и дело недоверчиво хмурился и переглядывался с Раулем, имевшим крайне задумчивый вид, Жаклин закатывала глаза, Анжелика звонко прыскала, но бывшему капитану было всё равно. Разумеется, он умалчивал о некоторых событиях и, конечно же, не рассказал детям мушкетёров, что Эжени владеет магией — раскрывать такую тайну, как и тайну гибели Антуана де Лавуаля, было слишком опасно. Дети мушкетёров не станут болтать о таком направо и налево, но как они будут относиться к Эжени, с которой у них и так очень напряжённые отношения, неизвестно.

Всю дорогу Леон с трепетом прислушивался к доносившемуся из-за поворота дороги стуку копыт, в гостиницах плохо спал по ночам, ожидая, что Эжени де Сен-Мартен вот-вот догонит их небольшую процессию верхом на верном Ланселоте или поздно вечером ворвётся в его номер, сверкая глазами. Он был готов выслушать новый поток обвинений, пускай даже несправедливых, лишь бы Эжени была рядом, но её не было. Должно быть, она целиком погрузилась в заботу о людях, живущих на её землях, пытаясь отвлечься от мыслей о покинувшем её стражнике и возлюбленном. Леон тоже был бы рад забыться в работе, но работы не было, и под конец пути он уже изводил своих спутников постоянными расспросами о Викторе Туссаке.

— Как так получилось, что нанятый им бродяга чуть не убил вас? — обратился бывший капитан к Анри д’Эрбле.

— Если бы я знал! — тот усмехнулся, явно пытаясь скрыть за бравадой волнение. — Я возвращался из Лувра домой, где меня ожидала Жаклин — она в тот день покинула дворец раньше. Был уже вечер, смеркалось, я спешил, особо не глядя по сторонам, и, конечно, не ожидал нападения! Этот человек шёл навстречу мне вдоль стены — весь заросший бородой, в потрёпанном коричневом плаще, один из множества бездомных, воров и бродяг, которых в изобилии водится в Париже. Помнится, я подумал, что он сейчас поравняется со мной и будет просить милостыню, и стал вспоминать, не осталось ли у меня в кошельке мелких монет. Он и правда поравнялся со мной, но просить милостыню не стал — просто выхватил нож и набросился на меня.

Анри поёжился, снова переживая жуткое воспоминание.

— Я только что шёл к своему дому, думая о том, как поскорее встречу любимую, и вот я уже лежу на грязной земле, а этот бродяга навалился на меня сверху и шипит, пытаясь перерезать мне горло. Не знаю, как мне удалось перехватить его руку — должно быть, просто повезло, — д’Эрбле покачал головой, словно удивляясь собственной ловкости. — Я даже не мог позвать на помощь — все силы уходили на то, чтобы удерживать нож, не давая ему воткнуться в меня. Я видел глаза этого человека — пустые, безумные, без малейшего следа мысли или чувства — и клянусь, лишь тогда мне стало по-настоящему жутко. И если бы не появилась Жаклин, я бы, скорее всего, рассказывал эту историю не вам, Леон, а своему отцу и его друзьям.

— Обычно я дожидаюсь Анри дома, если возвращаюсь раньше него, но тут меня словно что-то толкнуло, — подхватила Жаклин, только и ждавшая этого момента. — На улице уже темнело, женщине небезопасно выходить в такую пору одной, поэтому я переоделась в мужской костюм и захватила с собой шпагу.

— А кочергу или горсть песка вы с собой случайно не захватили? — усмехнулся Леон, вспомнив, как Жаклин отбилась от двух его гвардейцев, а также об их стычке на берегу.

— В этом не было нужды — мне хватило и шпаги, — сухо ответила она. — Выбежав из дома, я направилась в сторону, откуда должен был прийти Анри. Там было пусто, никто не шёл мне навстречу, и я уже собиралась идти обратно, как вдруг услышала за углом какое-то хрипение и шум борьбы. Я заглянула за угол и увидела… — она втянула носом воздух и прижала руку к животу, пытаясь успокоить не то себя, не то своё нерождённое дитя.

— … как я валяюсь на земле,героически пытаясь отсрочить момент своей отправки на небеса, — подхватил Анри нарочито шутливым тоном.

— Как вы понимаете, мне некогда было играть в благородство, — продолжила Жаклин. — Я выхватила шпагу и вонзила её в спину этому бродяге. Клинок проткнул его насквозь и вышел возле самого сердца. После такого удара смерть наступает почти мгновенно, но Анри клянётся, что убийца ещё пытался дотянуться до его горла, пока он не скинул его с себя.

— Именно поэтому я считаю, что это не могло быть обычной попыткой ограбления, — убеждённо сказал Анри. — Грабители не нападают на мужчин, вооружённых шпагами, по крайней мере, не в одиночку. И грабители закрывают своё лицо масками или шарфами, а у этого лицо было открыто. Нет, он хотел убить меня, именно меня!

— Вы рассказали об этом кому-нибудь? — после длительного молчания спросил Леон.

— Мы решили, что чем меньше человек знает об этом, тем лучше, — ответил Анри, переглянувшись с женой. — В тот вечер мы с Жаклин добрались до дома, я привёл себя в порядок, а на следующее утро мы всё рассказали Раулю и Анжелике. Тела бродяги наутро в том переулке уже не было — не хочу знать, куда его утащили и что с ним сделали. Мы не могли выяснить, кто он и откуда, но решили, что за этим стоит Туссак.

— А что это за история с Симоном д’Ошенье, убитым на дуэли? — протянул Леон, опустив голову и глядя на пыль, выбиваемую копытами медленно идущей лошади.

— Пожалуй, об этом больше всего знает Жаклин, — после паузы ответил Рауль, покосившись на дочь д’Артаньяна. — Она, так сказать, получила сведения из первых уст.

— Прежде всего я попрошу вас никому не рассказывать об этом, — она выпрямилась в седле. — Здесь замешана одна дама, которая серьёзно пострадала. Мне удалось вытянуть из неё правду, но под большим секретом, и она сама толком не знает, в чём правда. Она рассказала это мне и вряд ли расскажет кому-нибудь из вас, поэтому бесполезно просить о встрече с ней.

— Понял, — кивнул Леон. — Мне знакома эта дама?

— Имя Констанс Бланш вам о чём-нибудь говорит?

— Констанс Бланш? — он прищурился, перебирая в памяти лица и имена. Вскоре перед его внутренним взором всплыло лицо изящной блондинки с длинными чёрными ресницами, родинкой над верхней губой и соблазнительной лебединой шеей. — Мадам Бланш, жена члена парламента?

— Она самая, — кивнула Жаклин. Леон невольно хмыкнул, вспомнив, какие слухи окружали имя этой дамы. Поговаривали, что муж с женой уже давно не делят супружескую постель: мужа часто замечали в обществе молоденьких певичек и танцовщиц, а жена покровительствовала не менее молодым певцам и актёрам. Последним её увлечением считался синьор Бартоломео Тоцци, который около года назад уехал в Италию, чтобы выступать перед самим папой римским.

— Она, кстати, побывала в Англии почти в то же самое время, что и мы, столкнулась с братом д’Олива и его монахами и осталась жива, — продолжала удивлять Жаклин. — Д’Олива принял её за любовницу Мазарини и едва не утопил возле мельницы, но быстро выяснил, что она в Англии встречалась с другим итальянцем, и отпустил её, приказав молчать. Впрочем, не в её интересах было рассказывать о своих приключениях в Англии.

— Надо же, — Леон даже развеселился, вообразив, что кто-то всерьёз мог посчитать гордую красавицу Бланш любовницей низенького толстого Мазарини, седеющего, лысеющего и жутко вредного. — Что ж, ей крупно повезло!

— А потом так же крупно не повезло, — вздохнула Жаклин. — Муж её в очередной раз был в отъезде, и Констанс закрутила роман с Симоном д’Ошенье. Бедный юноша так влюбился, что всё порывался вызвать её мужа на дуэль, сделать Констанс вдовой, а потом жениться на ней. Примерно в то же самое время в Париже появился Виктор Туссак и сразу положил на неё глаз. Как-то около полуночи он навестил её в её доме, и они провели вместе ночь…

— Вот так сразу? — не сдержался Леон. Жаклин бросила на него огненный взгляд.

— Дослушайте сперва, что я скажу! Констанс потом призналась мне, что плохо помнит случившееся. Туссак приехал к ней под предлогом, что у него какие-то дела с её мужем, и сначала был очень учтив, но потом… Она не помнила, что произошло, но Туссак каким-то образом принудил её к близости. Одурманил чем-то, что подсыпал в вино, как думает она, или околдовал, как считаем мы. Констанс, разумеется, никому об этом не рассказала — у неё и так не самая лучшая репутация, а если ещё узнают, что она поздно ночью принимала у себя мужчину… — Жаклин покачала головой. — Если женщина изменяет мужу, пусть даже и с его согласия, кое-кто считает, что она готова спать с любым мужчиной, заявившимся к ней домой. И Виктор Туссак явно из тех, кто считает так.

— Потом она, видимо, всё же призналась Симону д’Ошенье, — тихо добавил Анри. — И Симон, взбешённый, тут же вызвал Туссака на дуэль. Тот принял вызов… и победил. И теперь Симон мёртв, мадам Бланш обесчещена и унижена…

— … а Туссак требует от неё новых свиданий и угрожает всем рассказать о её позоре! — Жаклин сверкнула глазами. — Сейчас он уехал, и она тоже покинула Париж, но он может вернуться и начать преследовать её! Или найти себе новую жертву…

— Значит, этот человек может подчинять себе чужую волю, — задумчиво проговорил Леон. — Заставить людей спать с собой или убивать за себя. Интересно знать, сколько человек за раз он может подчинить…

— Очень надеюсь, что не больше одного! — вздрогнула Анжелика. — Иначе я не представляю, как его вообще возможно победить. Он ведь может, — она торопливо перекрестилась, — заставить нас перебить друг друга!

— Думаю, если бы он мог это сделать, то уже сделал бы, и ему не потребовался бы тот бродяга, — Леон попытался успокоить сестру. — Колдуны не всесильны — за обладание каждой силой приходится платить, и чем больше сила, тем выше цена. Ладно, как только прибудем в Париж, я постараюсь выяснить как можно больше о его способностях…

В Париж дети мушкетёров прибыли дождливым вечером, больше похожим на осенний, чем на летний, под нескончаемое завывание ветра и шорох листьев, срываемых с деревьев. Грязь и брызги разлетались из-под копыт лошадей, стёкла звенели, а дома жалобно скрипели под порывами ветра и струями дождя, хлещущими с серого неба. Леон без особого труда разыскал дом, в котором он жил непродолжительное время между своей отставкой и отъездом из Парижа, и снял ту же самую комнату. Он как раз повесил сушиться промокший плащ, налил в бокал вина с пряностями и мерил спальню шагами, раздумывая над дальнейшим планом действий, когда в дверь слабо постучали. Сын Портоса, уверенный, что это кто-то из детей мушкетёров решил навестить его, широко распахнул дверь и запоздало подумал, что надо было захватить шпагу.

Впрочем, шпага ему не понадобилась, поскольку нападать на него никто не собирался. Внутрь дома тенью скользнула женщина в синем платье и такой же накидке, и Леон успел ощутить безумную надежду, что это Эжени каким-то чудом разыскала его в огромном городе, перед тем как незваная гостья рухнула ему на руки. Леон подхватил её, голова женщины бессильно запрокинулась, капюшон упал с неё, по плечам рассыпались густые рыжие волосы, и бывший капитан осознал, что держит в объятиях ещё одну гостью из прошлого — Луизу де Круаль.

Глава XXXVIII. Сплошные неожиданности

Раздумывать о том, как бывшая шпионка Кольбера оказалась здесь, в доме Леона, да ещё и в таком плачевном состоянии, было некогда. Сын Портоса перенёс женщину на диван — она оказалась тяжелее, чем он ожидал, потом выглянул на улицу, чтобы понять, не преследовал ли кто Луизу, но снаружи было тихо и пустынно. Леон запер дверь, вернулся к своей нежданной гостье и осторожно потряс её за плечо:

— Де Круаль! Эй, де Круаль, очнитесь!

Она слабо застонала, мотнула головой из стороны в сторону, но глаза не открыла. Леон легонько похлопал Луизу по щекам — кожа у неё была очень белая и очень холодная. Де Круаль, видимо, с ног до головы промокла под дождём — с платья на пол стекали струи воды, влажные волосы облепили лицо, на длинных ресницах мерцали капли, похожие на слёзы. Леон ещё немного потряс Луизу, пытаясь привести её в чувство, но она по-прежнему лежала без сознания. Чем больше времени она проводила в мокрой одежде, тем большая опасность угрожала её здоровью, и бывший капитан, выругавшись сквозь зубы, принялся расстёгивать пуговицы на платье.

Ему и раньше приходилось касаться де Круаль, не только сквозь платье и порой в весьма интимных местах, но тогда она была в сознании и властвовала над ним, теперь же лежала бесчувственной куклой и, похоже, не притворялась, а действительно находилась в глубоком обмороке. Будь Леон человеком другого склада, эта ситуация вызвала бы у него возбуждение и желание овладеть поверженным врагом, но сейчас она вызывала у него только неловкость. С пуговицами он худо-бедно справился, но оставались ещё многочисленные шнурки и ленты, которые намокли, и развязать их не было никакой возможности. Леон снова выругался и обратился к крайнему средству — разрезал стягивавшие платье де Круаль путы шпагой.

Дело сразу пошло легче, и платье само соскользнуло с Луизы. Стараясь не смотреть на её полуобнажённое тело и лишний раз не касаться его, Леон стянул с де Круаль сапоги, избавил её от корсета, чулок, нижних юбок и, оставив свою гостью в одной рубашке, огляделся в поисках одеяла. Он уже готов был накинуть его на Луизу, когда перед глазами мелькнуло что-то рыжее. Леон, почти уверенный, что это обман зрения, пригляделся — и одеяло выпало из его рук, а сам он, не в силах устоять на внезапно подкосившихся ногах, сел на постель рядом с бесчувственной де Круаль.

Из-под слегка задравшейся рубашки высовывался лисий хвост — длинный, пушистый, огненно-рыжий и чуть-чуть помятый. Он слабо дёргался из стороны в сторону и был таким же влажным, как и волосы де Круаль. Леон, от изумления забыв про все правила приличия, скользнул рукой под рубашку и без особого труда определил, что хвост растёт из того же места, из которого растут хвосты у всех существ, их имеющих. Он выходил из самого низа спины, и Леону сразу стало ясно, что это именно настоящий хвост, а не часть хитрого маскарадного костюма.

Пока бывший капитан приходил в себя, не в силах оторвать взгляд от едва шевелящегося хвоста, зашевелилась и его обладательница. Луиза медленно открыла глаза, и Леону показалось, что в полумраке они засветились зелёными огоньками. Ещё несколько мгновений она оставалась в полуобморочном состоянии, потом осознала, что лежит на кровати перед Леоном почти голая, выставив наружу свой хвост, и с коротким взвизгом села, одёрнув рубашку, хотя от такого резкого движения у неё закружилась голова, и она обессиленно привалилась к стене.

— Какого чёрта вы меня раздели? — попыталась возмутиться Луиза, но её голос прозвучал слабо и тихо.

— Какого чёрта у вас хвост под рубашкой? — Леон не мог думать ни о чём другом. Его охватило нестерпимое желание снова посмотреть на хвост, чтобы убедиться, что тот ему не привиделся, и он уже готов был сорвать с де Круаль рубашку, но та чуть переменила позу, и кончик хвоста снова показался на свет.

— Значит, успели рассмотреть, — с тихой злобой проговорила она. — Зачем вы вообще сняли с меня одежду?

— Потому что вы промокли до нитки, и я спасал вас от простуды! — огрызнулся Леон, но сбавил тон, заметив выражение её лица. — Успокойтесь, на вашу честь я не покушался, — усмехнулся он. — Вы пробыли без сознания каких-то десять минут, я бы не успел…

— На то, чтобы залезть женщине под юбку, не нужно много времени, — взгляд зелёных глаз всё ещё оставался подозрительным. — А вы, я вижу, залезли.

— Он у вас всегда был? — сын Портоса кивнул на пушистый рыжий кончик, нервно колотящий по кровати. В его голове метались мысли, и он судорожно пытался ухватить хотя бы одну из них. «Эжени ведь рассказывала мне про женщин с лисьими хвостами!» — всплыло в голове. «Дьявол, как же они называются?».

— С самого рождения, как ваша шпага у вас, — Луиза подобрала с пола обронённое Леоном одеяло и закуталась в него, спрятав хвост от пристального взора капитана.

— Шпагу мне отец подарил, когда мне был год, — поправил он гостью. — Но как… Почему я ничего не заметил тогда, на корабле, когда мы с вами… — он умолк, исподлобья прожигая Луизу взглядом.

— Вы тогда были в таком состоянии, что не заметили бы, даже если бы у меня выросли рога и копыта! — де Круаль усмехнулась, румянец понемногу возвращался на её лицо. — Похищение королевских сокровищ взвинтило вас настолько, что я до сих пор поражаюсь, как вы могли вообще хоть что-то соображать. Кроме того, я умею очень ловко прятать хвост, скрывая его под платьем или закидывая на спину.

— Вы — хюльдра! — Леон вспомнил-таки слово, которое ему говорила Эжени. Де Круаль сразу перестала улыбаться и настороженно уставилась на него.

— Откуда вы вообще знаете, как называются такие, как я?

— Неважно, — отмахнулся он. — Женщины с лисьими хвостами называются хюльдрами и живут далеко на севере… так, по крайней мере, мне говорили.

— Моя мать была родом из Скандинавии, — неохотно ответила Луиза.

— Она тоже была хюльдрой?

— Не полностью. Хвоста у неё не было, но в ней текла кровь хюльдр, которая передалась мне.

— Чем вы вообще отличаетесь от людей, помимо хвоста? — теперь Леон смотрел на собеседницу с любопытством.

— Хюльдры более сильные, ловкие и живучие, чем обычные женщины — да и чем многие обычные мужчины, если уж на то пошло, — Луиза недовольно дёрнула плечом. — А ещё они гораздо красивее человеческих женщин и живут намного дольше — если, конечно, кому-нибудь не придёт в голову их прикончить. Правда, это не так-то легко сделать: раны на нас заживают очень быстро. Всё, допрос окончен? — она зло взглянула на Леона. — Теперь я могу выпить чего-нибудь согревающего?

— Пожалуйста, — он протянул ей приготовленный для себя бокал вина с пряностями и невольно загляделся на то, с какой жадностью Луиза принялась пить. Тёмно-красная струйка стекла от уголка её рта по шее к ключице, и Леону нестерпимо захотелось слизнуть её языком, ощутить, как де Круаль вздрогнет и шумно выдохнет, вцепившись в его плечи — совсем как тогда, на корабле… Но он тут же вспомнил Эжени и встряхнул головой, отгоняя яркое видение. «Де Круаль в прошлом, теперь у меня другая женщина», — напомнил Леон сам себе.

Луиза залпом допила вино, отставила пустой бокал и усмехнулась — взгляд Леона явно не остался незамеченным ею. Затем она поднялась, скинув одеяло, и принялась подбирать разбросанную по полу мокрую одежду, чтобы развесить её сушиться. Бывший капитан поспешно отвёл взгляд от очерченных мокрой рубашкой форм и уставился в окно, за которым по-прежнему бушевал дождь.

— Ваш хвост так отвлёк меня, что я забыл о главном, — медленно начал он. — Зачем вы вообще пришли ко мне, да ещё и в таком состоянии? Вы убегали от кого-то? Спасались?

— Именно, — выдохнула Луиза, поворачиваясь к нему. — От Виктора Туссака.

— Что? — Леон вздрогнул. — И вы тоже с ним связаны?

— Скорее, он со мной, — вздохнула она, опускаясь в кресло и снова кутаясь в одеяло. — Скажу сразу, чтобы у нас не было недомолвок: Туссак не был моим любовником. Он хотел бы, но я предпочитаю не спать с колдунами, вампирами и тому подобной нечистью.

— Это он вам сказал, что он колдун? — прищурился Леон.

— Нет, я сама догадалась, — покачала головой Луиза. — У меня чутьё на подобных мне существ. И у Туссака, кажется, тоже. После того, как я отказала ему, он пытался угрожать, что всем раскроет мою тайну. Похоже, он посчитал меня колдуньей, сродни ему. Он хотел испытать на мне своё искусство, подчинить меня своей воле! — она расхохоталась, но вышло хрипло и совсем невесело. — Туссак думал, что достаточно заманить женщину в свой дом, напоить вином, посмотреть ей в глаза, и вот она уже твоя!

— Посмотреть в глаза? — Леон уцепился за эту нить. — Значит, он так подчиняет себе своих жертв? Смотрит им в глаза и приказывает, что делать?

— Да, но сначала угощает их вином и ведёт себя чрезвычайно любезно, чтобы они расслабились, — де Круаль взглянула на собеседника с интересом. — Вы кое-что знаете о его проделках, не так ли?

— Он убил на дуэли Симона д’Ошенье, друга Анри и Рауля, — мрачно ответил Леон. — Околдовал Констанс Бланш и затащил её в постель. Околдовал какого-то бродягу, который едва не зарезал Анри д’Эрбле. Вряд ли это можно назвать просто «проделками».

— До меня доходили слухи, что дети мушкетёров интересуются Туссаком, — кивнула де Круаль. — Когда я узнала, что вы вернулись в Париж, то сразу поняла, что это как-то связано.

— Откуда вы узнали? — нахмурился он.

— У меня есть свои источники, которые я предпочитаю не раскрывать, — туманно ответила Луиза. — Важно другое: после того, как Туссаку не удалось подчинить меня, когда я расцарапала ему лицо в кровь и сбежала из его дома, он возненавидел меня. Он не хотел иметь в противниках колдунью, поэтому попытался убить меня. Любой другой богач просто заплатил бы убийцам, но Туссак может просто приказать им, они сделают дело, а потом покончат с собой, и ему не нужно тратить деньги или бояться, что кто-нибудь узнает о его делишках! — она поёжилась и плотнее запахнула одеяло.

— На вас напали так же, как на Анри д’Эрбле, — медленно проговорил Леон. — Люди с пустыми глазами, полные желания убивать.

— Не знаю, что там было с сыном Арамиса, но на меня накинулись двое бродяг и попытались утопить в Сене, — Луиза снова вздрогнула. — Одного я заколола шпилькой, которая так и осталась в трупе, — она тряхнула распущенными волосами, и в сторону Леона полетели мелкие холодные брызги. — Второй едва не придушил меня, но я двинула ему каблуком в пах и прыгнула в Сену — а что ещё мне было делать?

— Вот почему вы так вымокли, а вовсе не из-за дождя! — заметил сын Портоса.

— И из-за дождя тоже, — она придвинулась поближе к стоящему на столе подсвечнику, словно пытаясь согреться от его слабого пламени. — Выбравшись из реки, я не знала, куда бежать. Возвращаться в мой дом было опасно — Туссак знает, где я поселилась, снова приехав в Париж, и наверняка подослал туда людей. В Лувре меня никто не ждал, а Кольбер был бы только рад избавиться от меня. К счастью, сегодня утром я узнала о вашем прибытии в Париж и о том, где вы поселились. И я пришла к вам — что мне ещё оставалось делать?

— Что ж, восхищён вашей осведомлённостью, как и вашей храбростью, — Леон чуть склонил голову. — Можете остаться у меня на эту ночь и… — он подумал, что скажет Эжени, если всё же приедет в Париж и увидит своего стражника в обществе самой опасной женщины Франции, с которой он к тому же делил постель в прошлом, а потом с горечью понял, что никакая Эжени к нему не приедет. Она сделала свой выбор, как он сделал свой, и теперь навсегда останется в Бретани, одинокая и с разбитым сердцем.

— Можете оставаться у меня столько, сколько потребуется, — заключил он.

— Благодарю, — Луиза потянулась в кресле, и одеяло снова соскользнуло, обнажая выступающие ключицы и грудь, едва прикрытую подсыхающей тканью. Теперь Леон видел, что де Круаль изменилась со времени их последней встречи: она похудела, у глаз появились едва заметные морщинки, в рыжих волосах поблёскивали серебристые пряди, и вся её бьющая в глаза красота словно угасла. Впрочем, она всё ещё была соблазнительна и полностью сознавала это.

— Можете помочь мне согреться, — предложила Луиза, совсем откидывая одеяло. — Не каждому мужчине выпадает шанс переспать с хюльдрой, а вам выпал, даже дважды… а может, и трижды!

— Благодарю, но я вынужден отказаться, — Леон отвёл глаза, надеясь, что де Круаль в ответ на эти слова не запустит в него бокалом или подсвечником. — Согревайтесь вином и одеялом, а я лучше поищу что-нибудь съестное. В шкафчике должны оставаться сыр, обрезки окорока и вчерашний хлеб.

— В чём дело? — де Круаль снова завернулась в одеяло и проследила за ним взглядом — не разозлённым, а скорее удивлённым. — Неужели у вас появилась другая женщина?

— А вы думали, что я весь год буду преданно ждать вас и нести обет целомудрия? — Леона насмешило её удивление.

— Вообще-то иногда я именно так и думала, — спокойно ответила она. — И что это за женщина, ради которой вы готовы отказаться от того, что я вам так щедро предлагаю?

— А вот это уже вас совершенно не касается, — хмуро ответил Леон, шаря на полках. — Скажите лучше вот что: вы много знаете про Виктора Туссака? Сдаётся мне, у нас с вами общий враг, и чем больше я о нём знаю, тем лучше.

— Всё, что я расскажу вам, будет пересказано детям мушкетёров? — Луиза вновь насторожилась. — И вы скажете им, откуда вы это узнали?

— Иначе не могу, — вздохнул Леон. — Между нами не должно быть никаких недомолвок.

— Они ни за что мне не поверят! Они придут сюда и отправят меня в Бастилию — уж найдут за что!

— Успокойтесь! — Леон пожалел, что не может с силой тряхнуть её за плечи, чтобы привести в чувство. — У детей мушкетёров нет никаких причин арестовывать вас, отправлять в тюрьму или казнить, они и думать-то про вас забыли! Кроме того, я не расскажу им, где вы прячетесь. Просто скажу, что вы навестили меня и сообщили кое-какие ценные сведения о Викторе Туссаке.

— А если они придут к вам домой? — не успокаивалась де Круаль.

— Если меня не будет дома — просто не открывайте дверь, если я буду дома — я вас защищу.

— Как защитили тогда в Лувре?

— Тогда вам не угрожала настоящая опасность! — вспылил Леон. — Послушайте, чего вы от меня хотите? Вы сидите в моём доме, на моём кресле, закутавшись в моё одеяло, я напоил вас вином, теперь накормлю и ничего не потребую взамен, кроме сведений!

— А могли бы и потребовать, — вздохнула Луиза, вытягивая из-под края одеяла длинные ноги, но заметила, что капитан снова отвёл взгляд, и спрятала их обратно. — Хорошо. Что вы хотите узнать?

— Всё, что поможет мне победить Виктора Туссака, — Леон стал раскладывать на столе свои скудные припасы и разливать вино. — Любые следы, любые зацепки. Что он вообще за человек?

— Шахматист, который думает, что просчитывает свои партии на множество ходов вперёд, но на самом деле его разум часто затмевают похоть и страсть, — Луиза с жадностью схватила отрезанный Леоном кусок мяса и принялась жевать. — Человек, который легко использует других людей, а потом столь же легко избавляется от них. Если дети мушкетёров считают меня чудовищем, то пусть поближе познакомятся с Туссаком! Я хотя бы честно платила своим людям и не избавлялась от них, как только они переставали быть полезными! И я не принуждаю мужчин спать с собой! — она метнула огненный взгляд в Леона.

— И на том спасибо, — усмехнулся он. — Значит, Туссак вспыльчив?

— Он умеет владеть собой и притворяться хладнокровным — совсем как вы. Но ему жутко не нравится, когда что-то идёт не по его плану — совсем как вам.

— Не самое лестное сравнение, — заметил Леон.

— Вы просили найти то, что может победить его, и я стараюсь помочь вам! — возмутилась де Круаль. — Он воображает себя самим сатаной и чуть ли не повелителем мира, но он переоценивает свои силы. Его колдовству можно противостоять — я, по крайней мере, смогла. Если сумеете оторвать взгляд от его тёмных глаз, то вы, считай, освободились от власти чар. Осталось только прорубить себе путь к свободе, заколов его шпагой, или выпрыгнуть из окна и сбежать, как сделала я.

— Он хороший фехтовальщик? — спросил Леон.

— Одних из лучших во Франции, — ответила Луиза, беря кусочек сыра. — Правда, не знаю, является ли это следствием его упорных тренировок или его магии. Белла считала, что он использует колдовство, чтобы убивать своих противников.

— Белла?

— Изабелла де ла Шаллен. Мы все трое пересеклись несколько лет назад, ещё до всей этой истории с сокровищами, — Луиза поморщилась, словно одно воспоминание о королевских сокровищах причиняло ей боль. — Пожалуй, это был первый случай, когда женщина отказала Туссаку, и он ничего не смог с ней сделать. А я была второй такой женщиной. В обоих случаях Туссак выбирал… не совсем обычных женщин.

— Изабелла де ла Шаллен — вампирша, — кивнул Леон. — Странно, что она его не загрызла!

— Откуда вы знаете про неё? — вздрогнула де Круаль.

— Встречались этой весной, — ответил он. — Мы помогли ей избавиться от поклонника — куда более назойливого и опасного, чем Виктор Туссак!

— «Мы»? Кто это «мы»? Вы и дети мушкетёров? Или вы и та женщина, про которую вы не хотите мне ничего рассказывать?

— Неважно, — Леон мотнул головой, чувствуя, что краснеет, и злясь на себя за это. — Изабелла упоминала, что встречалась с каким-то наёмником, который был непобедим в бою благодаря своей магии. Получается, она говорила про Туссака… Она знала, что он колдун?

— Догадывалась, как и я. Как вы можете понять, никто из нас не говорил прямо о своих особенностях. Белла догадывалась, что Туссак колдун, и, скорее всего, поняла, что я тоже не обычный человек. Я учуяла в ней вампиршу, а в Туссаке — колдуна. Он… не знаю, что он чуял в Белле, но он был достаточно умён, чтобы не преследовать её.

— А вот Жан-Себастьян де Сен-Жермен оказался не настолько умён, — Леон опустил голову, лихорадочно размышляя. — Помнится, Изабелла говорила, что тот колдун не мог лечить раны, полученные в бою. Значит, он уязвим, и победить его даже легче, чем вампира, потому что ему причиняет вред не только серебро, но и обычная сталь! С другой стороны, солнечного света он не боится…

— Как вы разбираетесь во всём этом! — поразилась Луиза, отрываясь от бокала с вином. — Можно подумать, вы весь последний год только и делали, что охотились на нечисть!

— Вы удивитесь, насколько вы попали в точку! — Леон не смог сдержать смех. — Но не бойтесь, я не собираюсь применять полученные умения против вас… если, конечно, вы не попытаетесь выцарапать мне глаза, — он покачал головой. — Подумать только, у меня в гостях — настоящая хюльдра! Я мог смириться с тем, что вы где-то держите бомбу, но то, что вы прячете ещё и хвост…

За разговором прошёл весь вечер, и затем Луиза, накормленная и полностью согревшаяся, отправилась спать. Леон галантно уступил ей свою постель, а сам устроился в кресле, хотя де Круаль намекала, что в кровати вполне хватит места для двоих. Ночь прошла спокойно, а на следующее утро сын Портоса оставил нежданную гостью одну и отправился к детям мушкетёров. Те, как он и ожидал, восприняли его рассказ с недоверием: Леон пересказал им слова де Круаль, сообщил, что Туссак пытался убить её и теперь она скрывается, умолчав лишь о том, что скрывается она в его доме, и о том, что она — хюльдра.

— С чего бы этой женщине помогать нам? — пылко воскликнула Жаклин, едва он закончил говорить. — В Англии она едва не сожгла нас всех!

— Во-первых, не всех — меня она сжечь не пыталась, — остудил её Леон. — Во-вторых, она помогает не нам, а себе. Если мы убьём Туссака, де Круаль избавится от опасного противника.

— Она снова хочет достичь своих целей чужими руками! — возмутилась Анжелика. — Нашими руками!

— Но на этот раз наши цели совпадают, — заметил Леон. — Кроме того, она всё-таки помогла, рассказав кое-что ценное о Викторе Туссаке.

— Что она сказала такого, чего мы не знаем? — вопросил Анри. — Что Туссак опасен и убить его чрезвычайно трудно? Что он владеет магией? Что он любит играть в шахматы? Очень важные сведения, без них мы бы не справились!

— Никогда не знаешь, какие сведения могут оказаться важными, — негромко произнёс до сей поры молчавший Рауль. — Может, что-нибудь из узнанного Леоном нам и пригодится.

— Ты всё ещё защищаешь эту женщину! — ахнула Анжелика. — Даже после всего, что она сделала!

— Я не защищаю де Круаль! — вспыхнул сын Атоса. — Я просто говорю, что сказанное ей может оказаться полезным!

— А если во всём сказанном ею нет ни слова правды? А если она нарочно заманивает нас в ловушку?

— Про Изабеллу де Шаллен точно правда — я встречался с ней и хорошо помню её слова, — вставил Леон. — Она не называла имени, но по описанию тот наёмник очень похож на Туссака.

— Выходит, он разбогател, убивая за других, а теперь заставляет других убивать за него, — сквозь зубы процедила Жаклин. — Ничего, недолго ему осталось радоваться жизни…

В тот вечер Леон возвращался домой вместе с Анжеликой — она с трудом упросила брата проводить её, а по дороге постоянно расспрашивала об Эжени де Сен-Мартен и их приключениях в Бретани. Леон слушал вполуха, поглядывая по сторонам, и размышлял больше о де Круаль, которая могла как ждать его дома, так и исчезнуть неизвестно куда, чем об идущей рядом сестре. Его взгляд рассеянно бродил туда-сюда, и возможно, именно это спасло ему жизнь, когда от стены отделились две едва заметные тени и набросились на них.

Тело, как и во множество других раз, когда сыну Портоса угрожала опасность, отозвалось быстрее разума. Леон одной рукой оттолкнул сестру, другой выхватывая из ножен шпагу, и успел как раз вовремя, чтобы со звоном отбить удар клинка, направленный прямо в его сердце. Они сошлись возле моста, на самом берегу Сены, от которой в вечерних сумерках веяло сыростью и прохладой. В полумраке Леон едва различал черты противника — высокого смуглого мужчины с длинными волосами, собранными в хвост. Шпага так и летала в его руке, но ему явно недоставало опыта, и бывший капитан гвардии вскоре оттеснил несостоявшегося убийцу к самому берегу.

— Пусти меня! Помогите! — Анжелика отбивалась от второго нападавшего, кусала ладонь, которой тот пытался зажать ей рот, пиналась и работала локтями. Леон не мог прийти к ней на помощь, но он слышал, что сестра отчаянно борется за свою жизнь, и это вселяло в него надежду. Его противник сделал ещё несколько решительных выпадов, и Леон был вынужден отступить к самому краю, но отчаянный крик Анжелики распалил его гнев, и сын Портоса рванулся вперёд. Остриё его шпаги проткнуло сначала правую руку противника, а когда тот молча выронил оружие и схватился за плечо, Леон вонзил шпагу ему прямо в сердце. Анри д’Эрбле не солгал — тёмные глаза бродяги были лишены всякого выражения, он, по-прежнему не издав ни звука, рухнул на землю, и его пальцы ещё некоторое время шевелились, словно пытаясь сжать чьё-то горло, прежде чем замереть навсегда.

Леон кинулся на помощь Анжелике, но та справилась и сама — одним сильным пинком в низ живота временно лишила противника возможности дышать, затем вывернулась из-под него и, схватив за воротник, от всей души припечатала головой о стену. Послышался глухой треск, и нападавший с хриплым стоном обмяк на земле.

— Леон, ты цел? — Анжелика вскочила, ногой отбросила в сторону нож с кривым лезвием, вылетевший из руки убийцы, и бросилась к брату. Леон, по-прежнему сжимая шпагу, обнял её свободной рукой.

— Тише, тише, всё хорошо, я не ранен. Ты убила его?

— Не знаю, — она перекрестилась и повернулась к лежащему, который, словно отвечая на вопрос Леона, издал громкий стон. — Он жив!

— Надо связать его и допросить, — бывший капитан решительно шагнул к раненому, чтобы перевернуть его, но едва он дотронулся до плеча нападавшего, тот вскочил и бросился вперёд — слепо, не разбирая дороги и шатаясь из стороны в сторону. Леон в первые мгновения опешил, затем ринулся следом, но не успел — добежав до середины моста, раненый перевалился через перила и камнем упал в воду. Леон наклонился было над водой, но быстро понял, что вытаскивать околдованного, который, судя по всему, даже не пытался грести, а сразу пошёл на дно, ночью, в мутной холодной воде, после недавней схватки — плохая идея.

— Леон! — сзади подлетела Анжелика и испуганно замерла, вцепившись в рукав брата. — Он что, утопился?

— Похоже на то, — мрачно кивнул Леон, поворачиваясь к сестре. Она тут же забормотала молитву, и он приобнял её за плечи. — Ну-ну, ладно тебе. Главное, что мы живы. И у нас ещё остался второй нападавший.

— Ты не убил его? — Анжелика с надеждой вскинула на брата свои огромные голубые глаза.

— Убил. Но есть его одежда, его внешность и, кстати, кинжал первого, которые могут нам кое-что рассказать.

Леон огляделся по сторонам, крепче прижал сестру к себе и зашагал прочь с моста, по направлению к месту, где только что завершилась короткая и кровавая схватка.

Глава XXXIX. Парижские трущобы

В эту ночь Леон дю Валлон так и не вернулся к себе домой, оставшись ночевать у сестры. После нападения возле моста он бегло осмотрел тело своего несостоявшегося убийцы и пришёл к выводу, что этот человек, по всей видимости, был цыганом. Более тщательно провести осмотр не удалось, потому что Анжелика беспрестанно крестилась, шептала молитвы, стучала зубами, оглядывалась по сторонам, в любую минуту ожидая нового нападения, и снова крестилась. В конце концов Леон забрал кривой нож, которым второй нападавший пытался зарезать Анжелику, и направился прочь, по-прежнему крепко прижимая к себе сестру. Путь его лежал к дому Анри и Жаклин.

Им повезло: у супружеской четы гостил Рауль де Ла Фер, так что не было нужды немедленно бежать за ним или слать ему записку. Леон и Анжелика рассказали о случившемся у моста: он — кратко и по-военному точно, она — испуганно, со множеством подробностей, вздохов и ахов. Рауль, выслушав рассказ, пришёл в ужас и стал немедленно корить себя за то, что не отправился провожать Анжелику вместе с Леоном, Анри и Жаклин отреагировали сдержанней, но тоже были встревожены.

— Туссак наносит удар за ударом, — сквозь зубы проговорила дочь д’Артаньяна. — Сначала Симон д’Ошенье, потом попытка убить Анри, теперь нападение на вас.

— И ещё двое посланных им людей пытались убить де Круаль, — добавил Леон. — Я знаю, вы ей не верите, — кивнул он в ответ на лёгкую гримаску, исказившую лицо Жаклин, — но вряд ли она стала бы нырять в реку только ради того, чтобы вызвать моё сочувствие. Да и такой глубокий обморок трудно изобразить… Ей действительно что-то угрожало, и она обратилась ко мне за помощью.

— Почему Туссак подослал людей к вам? — нервно спросил Рауль. — Вы в Париже всего пару дней и ничем не успели насолить ему!

— Может, он хотел убить меня, а Леон просто оказался рядом, — дрожащим голосом предположила Анжелика.

— А может, у Туссака такие же хорошие осведомители, как и у де Круаль, — заметил бывший капитан. — От них он узнал, что сын Портоса в Париже, и предположил, что я, как и остальные дети мушкетёров, буду охотиться за ним. Правильно предположил, между прочим!

— Не нравится мне всё это, — покачал головой Анри. — И меньше всего то, что к вам приходила Луиза де Круаль. Может, это она, а вовсе не Туссак, подослала к вам убийц? Может, она вообще действует заодно с Туссаком!

— Если бы она хотела меня убить, ей проще было бы сделать это вчера вечером у меня дома, — пожал плечами Леон. — Заколоть меня кинжалом или подсыпать яд в вино, к примеру… Кстати, о кинжалах. Посмотрите, какой трофей мы с Анжеликой добыли сегодня!

Он продемонстрировал собравшимся нож с кривым лезвием, оброненный бродягой, напавшим на Анжелику. Дети мушкетёров сгрудились вокруг него, внимательно рассматривая оружие, и через некоторое время Анри д’Эрбле изрёк:

— Орудие, которым зарабатывают себе на пропитание грабители и убийцы… И тот человек, что пытался убить вас, Леон, был похож на цыгана. И на меня тоже напал какой-то бродяга в лохмотьях. Похоже, Туссак не особо разборчив в выборе средств. Он нанимает не профессиональных убийц, а бродяг из парижских трущоб, тех, что готовы лишить человека жизни из-за десятка мелких монет в его кошельке. Только денег Туссак им не платит — лишь закладывает в их головы мысль об убийстве, а потом натравливает на добычу, как охотничьих собак. Кажется, я знаю, где нужно искать след Туссака.

— Где? — немедленно вскинулся Рауль.

— В парижских трущобах, где в изобилии водятся воры, мошенники, нищие, фальшивые калеки и разбойники. Туссак наверняка приходил туда, чтобы найти исполнителей для своих грязных дел. Поступок рискованный, но не такой уж и безрассудный, если он и впрямь владеет магией. Местный сброд наверняка запомнил его и сможет нам кое-что рассказать.

— Так они вам и расскажут! — усомнился Леон. — Счастье, если вы выберетесь из этих мест живым!

— У меня есть там свои люди, — загадочно улыбнулся Анри. — За время, проведённое в Париже, я обзавёлся кое-какими связями и не только при дворе. Если хочешь здесь выжить, надо знать город сверху донизу. Не морщитесь, граф, — обернулся он к Раулю, смотревшему на друга с осуждением, — мне известно ваше отношение к моему общению с нищими и бродягами. Вы считаете себя выше этого, но право, никто не знает Париж лучше, чем эти люди, и сейчас нам это знание очень поможет.

— Если вы ручаетесь за своего человека… — начал Леон.

— Полностью ручаюсь. Джованни — честный человек, как бы странно это ни звучало в адрес притворщика.

— … тогда я готов завтра же отправиться с вами в самые глубины парижских трущоб.

— Решено, — кивнул Анри и виновато посмотрел на Жаклин, которая решительно вскинула голову. — Нет-нет, даже не думай! Вы и Анжелика останетесь здесь, в безопасности! Места, в которые я направляюсь, для женщин опаснее, чем для мужчин, и там надо взвешивать каждое своё слово, сохранять спокойствие, даже когда в вас готовы плюнуть или перерезать горло!

— В таком случае Леон тоже далеко не самый подходящий спутник для тебя, — дерзко ответила Жаклин. — Не очень-то он умеет сохранять спокойствие!

— В моём случае рискую жизнью только я один, — заметил Леон, кивая на живот девушки, скрытый под тёмным платьем. Жаклин вспыхнула и прожгла его взглядом.

— Стоит забеременеть, и из живого человека ты превращаешься в сосуд для будущего ребёнка, — пробормотала она, но уже без прежнего огня.

— Я всего лишь хочу защитить тебя, защитить нас всех! — воскликнул Анри. — Уверяю вас, мы с Леоном справимся вдвоём. А теперь не пора ли всем по домам? Время уже позднее…

На том дети мушкетёров и расстались. Леон и Рауль проводили Анжелику до дома, после чего граф направился к себе, напоследок мрачно пошутив, что надеется на то, что Виктор Туссак не запланировал два покушения в один вечер, и на него никто не нападёт по дороге домой. Леон же, с огромным трудом успокоив взволнованную донельзя сестру, остался у неё. Ночь прошла спокойно, если, конечно, не считать того, что Анжелика постоянно вздыхала и ворочалась во сне, а Леон почти не сомкнул глаз. Наутро, бледный и невыспавшийся, он попрощался с сестрой, с трудом выбравшись из её цепких объятий, и заторопился домой, надеясь и боясь застать там де Круаль.

Луиза была в его доме и развлекалась тем, что метала в стену кухонный нож — выходило это у неё чрезвычайно ловко. Увидев Леона, она поприветствовала его кивком, а затем внимательно оглядела с ног до головы.

— Вижу, вы не спали целую ночь. Что-то случилось?

— Ничего особенного — просто двое бродяг пытались убить меня и мою сестру. Одного я заколол, а другой получил по голове от Анжелики и утопился, — бросил бывший капитан, разыскивая в шкафчиках хоть какую-то снедь. — А вы, я вижу, решили отблагодарить меня тем, что попортили все стены в моей комнате? Хозяин мне за это спасибо не скажет.

— Когда мой дом снова станет безопасен, я вернусь туда, захвачу кошель с золотом и заплачу вам за стены, — беззаботно отозвалась Луиза, легко вращая острый нож между пальцами. — Мой веер, а вместе с ним и кинжал, утонули в Сене, шпилька осталась в горле того мужлана, пытавшегося меня убить, так что теперь я совершенно без оружия.

— А как же ваша бомба? — усмехнулся Леон, но тут же пожалел об этом. Луиза подошла поближе, соблазнительно покачивая бёдрами, но при этом не выпуская из пальцев нож, и сын Портоса подумал, что опасения Анри могли оказаться правдивыми.

— Это последнее оружие, к которому я прибегаю только в случае крайней нужды, — де Круаль погладила его по скуле, и Леон невольно потёрся щекой о её ладонь, однако сразу же вспомнил Эжени, которая так же гладила его в их первую ночь в гостинице, и быстро отстранился. Луиза недовольно поджала губы, однако не стала настаивать и отошла в сторону, продолжая крутить нож в руке.

— Мне сейчас совсем не до этого, — Леон стал наливать себе вино. — Меня ждёт Анри и увлекательная прогулка в парижские трущобы.

— В поисках Туссака, я надеюсь? — де Круаль повернулась к нему, её волосы вспыхивали золотом в лучах утреннего солнца, бьющих в окно, и Леону снова вспомнилась Эжени, на волосах которой так же играл свет в то утро в гостинице, превращая их из мышиных в каштановые.

— В поисках людей, которых он нанимал, чтобы убить меня и моих друзей. Те двое, что напали нынче ночью на меня и Анжелику, по всей вероятности, были обычными парижскими грабителями, которых Туссак одурманил магией.

— И по их следам вы собираетесь выйти на Туссака?

— Именно так, — Леон отхлебнул вина и уставился на де Круаль. — Надеюсь, пока меня не было, вы не сбегали к аптекарю и не подсыпали мне какого-нибудь яда?

— Надейтесь, — фыркнула Луиза и отвернулась от него.

Вино оказалось отличным и не оказало на Леона никакого дурного воздействия. Наскоро перекусив, он захватил пистолет и кошель с монетами, попрощался с де Круаль, бросившей ему в ответ что-то язвительное, и вышел на улицу. Снаружи был ясный день, светило солнце, парижане по своему обыкновению толклись на улицах, изредка проносился одинокий всадник или проезжала карета, а кучер с козел оглашал воздух криком «Поберегись!». В воздухе было свежо после недавних дождей, листва стала зеленей и ярче, над городом плыл гул людских голосов, но Леон был далёк от всей этой радости. В месте, куда он торопился, даже в самые погожие дни царил сумрак.

Они с Анри, как и было условлено, встретились возле дома, где жил сын Арамиса с Жаклин, и вместе направились по узким улочкам. Чем дальше они продвигались, тем тише становилось вокруг, ароматы цветов и выпечки сменялись другими, куда более неприятными — запахом протухшего мяса и прокисшего вина, вонью гнили и навоза, и даже солнце, казалось, прячется в этих местах, растворяется в тёмных стенах. Дома выглядели всё более и более неопрятными и бедными, пока окончательно не превратились в покосившиеся убогие лачуги. Горожан здесь было значительно меньше, и одеты они были куда как скромнее. На улицах мелькали то нищие, гнусавыми голосами просящие милостыню, то женщины, чьи пёстрые наряды и вызывающие, но вместе с тем жалобные взгляды наводили на мысль об определённом занятии, которым они зарабатывают на жизнь, то цыганки в разноцветных шалях и платках, прижимающие к себе хнычущих детей.

— Ваш знакомый точно здесь? —вполголоса спросил Леон, исподлобья осматривая местных жителей, которые косились на двух чужаков с явной неприязнью.

— Должен быть, — Анри сохранял нарочито беззаботный вид и даже засвистел какой-то мотивчик, но Леон видел, как он напряжён. Они свернули ещё несколько раз — улицы в этом месте образовывали настоящий лабиринт, и тут Анри с облегчением выдохнул.

— Вот он!

На углу улицы стоял молодой парень, смуглый не то от природы, не то от загара, темноволосый и кучерявый, с густыми чёрными бровями и жгучими глазами. Он с трудом удерживался на правой ноге, опираясь на костыль, а левую держал на весу, демонстрируя прохожим жуткую язву и жалобно подвывая при этом.

— Подайте милостыню несчастному, волею судьбы лишённому возможности заработать себе на кусок хлеба! — певуче произнёс он, и Леон подумал, что с таким голосом юноша мог бы вполне зарабатывать на жизнь честным трудом — например, петь в хоре.

— Джованни! — Анри окликнул его всё тем же беззаботным тоном и подошёл поближе. — Что я вижу! В последний раз, когда мы встречались, язва была у тебя на правой ноге! Ты что, чудесным образом исцелился?

— Не здесь, синьор д’Эрбле, — Джованни досадливо цокнул языком, подхватил костыль и с удивительной лёгкостью захромал в проулок, не оставив Леону и Анри ничего иного, кроме как следовать за ним. Добравшись до более-менее укромного места, он повернулся и укоризненно взглянул на сына Арамиса.

— Я же говорил, чтобы вы не приходили сюда, синьор. Это опасно, и не только для вас, — несмотря на своё явное итальянское происхождение, по-французски он говорил чисто, почти без акцента.

— Знаю, — Анри вмиг стал серьёзным. — Но дело очень срочное. Это Леон дю Валлон, мой друг, — он небрежно кивнул в сторону своего спутника. — Вчера ночью на него и его сестру напали двое бродяг. Один, судя по всему, цыган, а второй был вооружён вот этим ножом, — он кивнул Леону, и тот, вытащив захваченное с собой оружие нападавшего, показал его Джованни. Нищий оглядел кривой нож, и брови его нахмурились ещё больше, а рот крепко сжался.

— Если хотите, чтобы я сказал, чей это нож, то я своих не выдаю! — решительно заявил он. Анри покачал головой.

— Тот, кому принадлежал этот нож, уже покоится на дне Сены. Цыган тоже убит. А несколькими месяцами ранее какой-то бродяга пытался заколоть меня возле моего же дома.

— И он тоже убит? — судя по его виду, Джованни готов был в любой миг бросить костыль и пуститься наутёк.

— Мертвее мёртвого. Я не думаю, что ты причастен к этому, — поспешно добавил Анри, видя испуг юноши. — Ты обманщик и плут, но не убийца. Но есть один человек, Виктор Туссак, с которым у меня счёты. Я считаю, что это он подстроил нападения на моих друзей, и он не остановится. Он находит разбойников, которые готовы душу продать за золото и серебро, и натравливает их на своих врагов, но потом не платит убийцам, а просто избавляется от них. Он вам не друг, Джованни, он такой же враг для вас, как и для нас. Как думаешь, сколько ещё человек — пусть даже не самых лучших человек — он готов погубить ради своих целей?

Нищий склонил голову и надолго задумался — было видно, что услышанное не удивило, а встревожило его. Наконец он поднял глаза и посмотрел на сыновей мушкетёров.

— Я не знаю его имени, — торопливо, словно боясь передумать, заговорил он. — У нас все зовут его Чёрным Вороном, потому что он всё время ходит в чёрном плаще. Это высокий мужчина средних лет с длинными чёрными волосами и пронзительным взглядом, вот таким вот, — Джованни нахмурился, пытаясь изобразить взгляд незнакомца. Видимо, вышло похоже, потому что Анри кивнул.

— Думаю, это он. Туссак любит напускать загадочность — плащи, тайные имена…

— Он опасный человек, — глаза Джованни заблестели. — Послушайте, синьор д’Эрбле, я расскажу вам и вашему другу всё, что знаю, но вы не должны об этом никому говорить, ни одной живой душе. Я даже не знаю, что хуже: если об этом узнают мои или если об этом узнает Туссак.

— Клянусь, что об этом узнают только мои друзья, а они не будут разбалтывать кому попало, — Анри прижал руку к груди.

— Клянусь, — немного помедлив, Леон повторил его жест. Джованни это мало успокоило, но всё же он решительно тряхнул головой.

— Эх, была не была! Этот Чёрный Ворон стал заглядывать сюда несколько месяцев назад, ещё в начале весны. Пара наших, самых отчаянных, решила его ограбить — богач с толстым кошельком на поясе казался лёгкой добычей, и даже его шпага, висящая рядом с кошельком, их не пугала. Да вот только с дела-то они не вернулись, а среди наших потом пошли слухи, что голову Гильома Молодчика, самого отчаянного из них, видели плывущей по Сене отдельно от тела, — Джованни быстро перекрестился. — Ну так вот, после такого никто уже не осмеливался нападать на Ворона, а он стал заходить всё чаще и вёл себя так, как будто он здесь свой. Пил пиво с бродягами, захаживал к девчонкам… — тут юноша надолго замолчал, но ни Анри, ни Леон не решились окликнуть его, призывая говорить дальше.

— Виолетта Рыжая рассказывала, что он бил её хлыстом, — наконец продолжил Джованни — было видно, что слова давались ему с трудом. — Ей, конечно, такое не впервой: у господ бывают развлечения и похуже. Но Ворон как-то по-особенному жестоко её бил, чуть ли не всю кожу с неё содрал, так что она потом божилась, что лучше позволит рвать себя псам, чем ещё раз ляжет с ним в постель!

— Держу пари, с госпожой Бланш он себе такого не позволял, — тихо проговорил Леон. — Зато с девицей из трущоб, за которую никто не заступится, пожалуйста!

— Ходят слухи, что он колдун и чернокнижник, — похоже, что сам Джованни не очень-то верил в эти слухи. — Ворон, бывало, отзывал в сторонку самых отъявленных головорезов: Пьера Пузатого, Гастона Достань Нож, Жеана Быстроногого… Не знаю, что он им шептал — верно, сулил деньги, если они что-нибудь украдут или прихлопнут кого-нибудь. А потом они все как-то незаметно исчезли. Кое-кто говорит, что они получили свои деньги и сбежали на поиски лучшей жизни, а я вот думаю, что лежат они где-нибудь на дне Сены с перерезанными глотками!

«Ну, по крайней мере с одним насчёт дна Сены ты угадал», — мрачно подумал Леон.

— Когда Ворон приходил, я старался не попадаться ему на глаза, — продолжал Джованни. — Колдун он или не колдун, а глаз у него какой-то нехороший, скверный. Но в последний раз, вчера днём, я не утерпел — подкрался поближе и подслушал его разговор с Гастоном и Жеаном. Ворон говорил загадками и не называл никаких имён — то есть им-то, наверное, назвал, а вот я их не услышал. Но одну фразу я запомнил хорошо. «Снимите с доски чёрного слона и белую пешку — и смотрите, чтобы не получилось, как с белым слоном и чёрной королевой». Я не знаю, что это значит…

— Де Круаль говорила, что Туссак любит шахматы, — Леон лихорадочно соображал. — Этот разговор состоялся совсем недавно, перед нападением на меня и Анжелику, а этот нож, должно быть, принадлежал Гастону Достань Нож, — Джованни ничего не ответил, но по его ярко блеснувшим глазам было видно, что Леон угадал. — Значит, чёрный слон — это я, а белая пешка — Анжелика! Де Круаль — чёрная королева, а вы, Анри, белый слон.

— Я клянусь, что ничего не знал про это! — вспыхнул Джованни. — Если бы я знал, что вам угрожает опасность, то непременно предупредил бы, синьор д’Эрбле!

— Сейчас это неважно, — отмахнулся тот. — Важно другое: ты знаешь, где можно найти Туссака? Говорят, что он временно покинул Париж, но он был здесь всего день назад, значит, это очередная ложь! Он где-то скрывается! Уж не среди вас ли?

— Я и так слишком много сказал, — Джованни покосился в сторону выхода из проулка, явно подумывая, не дать ли дёру. Леон, угадав его намерение, шагнул к выходу, кладя руку на эфес шпаги.

— Ладно, вот тебе плата за услуги, — Анри протянул нищему золотую монету. Тот сжал её в кулаке и нервно оглянулся на Леона.

— Вчера вечером я проследил за ним — не знаю, зачем. Хотелось знать, где он живёт. Я думал, узнав это, я почувствую себя в безопасности. Да только ничего не вышло… Он дошёл до собора Нотр-Дам и скрылся где-то в тени у стен — наверное, там есть какой-нибудь тайный проход. Дальше я идти не мог и повернул обратно. Не знаю, что Ворон делает в соборе, да и не хочу знать. Про Нотр-Дам тоже ходят слухи… это гиблое место, едва ли не более гиблое, чем здешние трущобы.

— Благодарю, — Анри кивнул Джованни, и Леон посторонился, открывая выход из проулка. Нищий тотчас же заковылял прочь, напоследок пронзив обоих неприязненным взглядом.

— Вы думаете, ему можно верить? — спросил Леон, глядя вслед проворно удаляющемуся Джованни.

— Боюсь, нам не остаётся ничего иного, — вздохнул Анри. — Всё равно у нас больше нет ни единой зацепки.

К собору Нотр-Дам дети мушкетёров отправились ближе к вечеру — днём у всех были неотложные дела. Леон снова заглянул к себе домой, где даже смог немного выспаться, выслушал недовольное ворчание Луизы по поводу того, что он ничего ей не рассказывает, вновь собрал оружие и покинул свою комнату, когда уже темнело, на прощание бросив де Круаль: «Я в Нотр-Дам!». Поверила она или нет, было неясно, но Леона это не особо волновало. Кровь кипела в его жилах после недавнего нападения, и капитан страстно желал схватки с врагом, посмевшим сравнить его, его сестру и её друзей с фигурами на шахматной доске.

Собор возвышался в сумерках, грозный и неприступный, похожий больше на крепость, чем на дом Божий. Леон не жаловался на слишком богатое воображение, но в темноте Нотр-Дам показался ему головой гигантского чудовища с двумя длинными рогами вместо башен. И в пасть этого чудовища собирались войти дети мушкетёров, чтобы сразиться с опасным противником. Сейчас они были вместе, все пятеро — нельзя было и подумать о том, чтобы удержать Жаклин и Анжелику от решающей схватки.

— Все двери наверняка заперты, — вполголоса проговорил Анри д’Эрбле. — Как же мы попадём внутрь?

— Тут где-то должна быть потайная дверь, — так же тихо ответил ему Леон. — Но важно раньше времени не попасться на глаза Туссаку, если он в храме.

Они медленно, почти ощупью, пошли вдоль стены, прислушиваясь к каждому шороху и напрягая глаза, чтобы различить хоть что-нибудь в стремительно сгущающейся темноте. Донёсшийся издалека звук сперва показался Леону паданьем капель воды, но потом он различил лёгкий стук копыт и, вскинув левую руку, чтобы предупредить спутников о возможной опасности, правой схватился за шпагу.

Из темноты выплыла не лошадь, как ожидал капитан, а миниатюрная козочка, которая грациозно переступала своими копытцами. Вслед за козочкой показалась молодая девушка, похожая на цыганку, но почему-то в белом одеянии послушницы. Из-под полупрозрачного покрывала спадали длинные чёрные волосы, большие чёрные глаза мерцали, подобно звёздам, высыпавшим на небе. Тонкая и гибкая, девушка казалась плотью от плоти самой ночи, и дети мушкетёров в первые мгновения опешили, увидев её.

— Вы что-то ищете? — мелодичным голосом спросила она.

— Да, и очень надеемся на вашу помощь, — Анри первым пришёл в себя и ослепительно улыбнулся девушке, не обращая внимания на колкий взгляд Жаклин. — Нам нужно срочно проникнуть внутрь собора.

Незнакомка вздрогнула, услышав его голос, и подошла поближе, пристально вглядываясь в лицо сына Арамиса, но тут же отступила, разочарованно покачав головой.

— Простите… Вы напомнили мне одного человека, которого я знала очень давно. В соборе опасно, особенно этой ночью. Там чёрный человек, и он задумал зло.

— Мы именно поэтому туда и идём — чтобы остановить его, — пояснил Рауль. — Он причинил много бед нам и не только нам, и теперь мы хотим сразиться с ним.

— Это опасно, — девушка покачала головой, но всё же отступила на шаг и повернулась. — Что ж, если вы так хотите попасть в собор, следуйте за мной, — и она зашагала в темноту так быстро, что дети мушкетёров едва поспевали за белеющим в ночи одеянием.

— Можно ли ей доверять? — громко прошептала Жаклин. — Что, если это очередная ловушка Туссака?

— У нас нет другого выхода, — прошептала в ответ Анжелика. — Мы всё равно должны попасть в собор и узнать всю правду о том колдуне.

Загадочная цыганка привела их к маленькой дверце в боковой стене, совершенно незаметной с первого взгляда. Она была заперта, и Жаклин пришлось повозиться с замком, вскрывая его шпилькой, так что Леон даже пожалел, что с ними нет Эжени де Сен-Мартен — уж она бы наверняка легко открыла дверь с помощью магии! Расправившись с дверью, они обернулись, чтобы поблагодарить девушку, но та уже исчезла вместе со своей козочкой.

— Какое странное создание, — нахмурившись, проговорил Анри. — Что она тут делает так поздно? Просила милостыню у прихожан? Или это Джованни послал её помочь нам?

Ответа на этот вопрос никто не знал, поэтому дети мушкетёров стали продвигаться дальше, стараясь не шуметь. Очень медленно они обследовали храм, следуя за редкими лучами лунного света, падающими сквозь высокие окна, прислушиваясь к каждому звуку и сдерживая даже своё собственное дыхание. Потолок собора растворялся в темноте, и казалось, что над ними висит сам небесный свод, с которого внезапно исчезли все светила. Тяжесть Нотр-Дама ощущалась всем телом, он будто давил на плечи, прижимая крошечные фигурки людей к земле. Преодолев неожиданно охвативший их всех страх, дети мушкетёров убедились, что внизу никого нет и направились по башенной лестнице вверх. Когда они уже почти достигли верхней галереи, с противоположной стороны послышались шаги, и навстречу им, совершенно не скрываясь, зашагала высокая и плотная тёмная фигура.

— Это он! — тихо ахнула Анжелика, и эхо разнесло её слабый вскрик по храму, многократно усилив его. Мужчина, стоявший напротив них, вздрогнул — он явно не ожидал появления чужаков. Он медленно поднял фонарь, который держал в руке, и пятёрку детей мушкетёров залил ровный золотистый свет.

— Господа мушкетёры! — голос у Виктора Туссака был глубоким и звучным. — Не ожидал, что мы увидимся так скоро!

Туссак был точь-в-точь таким, каким его описывал Джованни: высоким хмурым брюнетом с прищуренным взглядом и маленькой чёрной бородкой клинышком. Длинные волосы, ничем не собранные, трепал ветер, который на такой высоте был довольно сильным, но Туссак, казалось, не испытывал никакого неудобства.

— Признаться, я долго ждал встречи с вами, — произнёс он, делая ещё один шаг вперёд. От него веяло почти физически ощутимой опасностью, и Леон в этот миг осознал, что слова Эжени могут сбыться, и эта битва действительно станет для него последней.

Глава XL. В тени собора Нотр-Дам

Несмотря на то, что появление детей мушкетёров было для Виктора Туссака неожиданным, он быстро взял себя в руки. Леон невольно вспомнил самого себя возле конюшен в Бретейе: тогда он, вопреки сильнейшему потрясению, пережитому при встрече с воскресшими отцами-мушкетёрами, собрал все силы и ничем не выказал своего испуга. Вспомнились ему и слова Луизы де Круаль: «Он умеет владеть собой и притворяться хладнокровным — совсем как вы». От такого сравнения внезапная дрожь пробежала по телу бывшего капитана, и он встряхнул головой, отгоняя страх.

— Полагаю, вы знаете, зачем мы пришли сюда, господин Туссак, — в голосе Анри д’Эрбле, порой таком мелодичном и нежном, сейчас звенела сталь.

— Нет, не имею ни малейшего понятия, — голос Туссака звучал весело, но глаза его оставались холодными, чёрными и пугающе бездонными. — Разве что вы соскучились по мне и решили ускорить миг нашей встречи?

— У нас есть основания полагать, что вы подстроили три нападения: на Анри, на Луизу де Круаль, на меня и мою сестру, — Леон чуть шагнул вперёд, и взгляд чёрных глаз обратился на него.

— А с вами, кажется, мы не имели чести познакомиться, господин…

— Леон. Леон дю Валлон, и вы это прекрасно знаете. Впрочем, вы предпочитаете для нашей пятёрки другие имена — белый слон, чёрный слон, белая пешка… Кто у вас Рауль и Жаклин? Другой белый слон и другая белая пешка?

— Не представляю, о чём вы говорите, — Туссак оставался внешне спокойным, столь же каменным и незыблемым, как и собор, в котором они находились.

— Прекрасно представляете! — Рауль вскинул голову. — Вы приходили в парижские трущобы, чтобы нанять негодяев, которые пытались убить моих друзей! И есть свидетели, видевшие вас! Вы в этих злачных местах известны под именем Чёрного Ворона, не так ли?

— Чёрный Ворон? — Виктор Туссак усмехнулся. — У этих бродяг и нищих богатое воображение и умение давать меткие прозвища, надо отдать им должное, но не думаете же вы, что кто-то поверит словам оборванцев из самых грязных мест Парижа?

— Не поверит, — согласился Анри. — У нас нет никаких весомых доказательств того, что вы замышляли избавиться от нас, и мы не можем обратиться в суд. Именно поэтому мы будем судить вас сами! Виктор Туссак, вы обвиняетесь в убийстве Симона д’Ошенье, мушкетёра и моего друга!

— Это была честная дуэль, — он пожал плечами, легко отметая обвинение в сторону.

— Не уверен, что честная, — сквозь зубы пробормотал Леон.

— Вы обвиняетесь в насилии над мадам Констанс Бланш! — подхватила Жаклин.

— Насилии? — Туссак усмехнулся. — А мадам Бланш не рассказывала вам, как она умоляла продолжить это «насилие»? Сколько раз выкрикивала моё имя в порыве страсти? Насилие, говорите вы? Да любая женщина мечтала бы о таком «насилии»!

— А Виолетта Рыжая тоже мечтала о том, что вы с ней сделали? — вскинул голову Леон. В глазах их противника на мгновение появилась растерянность, потом он усмехнулся.

— А, вы о той рыжей шлюхе? Так ведь шлюхи для того и созданы, чтобы делать с ними всё, что душе угодно! Не будете же вы защищать дешёвых блудниц из трущоб!

В наступившей на миг тишине Леон отчётливо услышал, как скрипнула зубами от злости Жаклин.

— Вы обвиняетесь в попытке убийства моего друга Анри д’Эрбле! — Рауль тоже шагнул вперёд, пылая гневом. — Вы подослали к нему убийцу!

— Однако он, я вижу, жив, — заметил Туссак, кивая на сына Арамиса.

— Только благодаря Жаклин! — вспыхнула Анжелика. — А я жива только благодаря Леону, так что вы обвиняетесь в покушении на меня и моего брата!

— И в покушении на Луизу де Круаль, — добавил Леон. Туссак приподнял брови — похоже, последние слова удивили его.

— Покушении? Значит, она жива? Хмм, я почему-то ожидал этого. Эта драная облезлая рыжая кошка выбралась из Сены и прибежала к вам, моля о помощи, готовая выложить всё, что ей известно обо мне. А я-то смел надеяться, что хотя бы один из моих планов оказался удачным, но нет, она всё-таки жива! Де Круаль хорошо замела следы своим длинным рыжим хвостом…

Леон чуть вздрогнул, и Виктор, от которого это не укрылось, немедленно обернулся к нему.

— Значит, вы знаете её тайну? Впрочем, учитывая, каким манером де Круаль набирает себе защитников, это неудивительно.

— Какую тайну? — всколыхнулась Анжелика.

— Сейчас это неважно! — Леон повысил голос. — Господин Туссак, как я понимаю, вы признаётесь в совершённых преступлениях?

— Признаюсь, а что же мне ещё делать? — он говорил пугающе беспечно. — Вы же всё равно уже всё узнали и не выпустите меня отсюда живым…

— Мы знаем больше, чем вы думаете, — заявил Анри. — Мы знаем и вашу главную тайну: вы колдун!

— Вот как? — если Туссак и был поражён, то никак не показал этого. — А вы и правда глубоко продвинулись в своём расследовании, господа мушкетёры! И что же, вы впятером выступите против меня одного? А где же ваше хвалёное благородство?

— Вы не заслуживаете благородства, — процедил Анри. — Вы подсылали наёмных убийц и использовали магию, чтобы заставлять людей делать то, что вам вздумается. Наверняка и здесь вы скрывались, чтобы практиковать какие-нибудь тёмные чары!

— Хорошее оправдание, — задумчиво проговорил Туссак, фонарь в его руке покачивался из стороны в сторону. — Вы, господа герои, всегда найдёте для себя оправдание. Неважно, что вы делаете — нападаете впятером на одного, путаетесь с бродягами и шлюхами из парижских трущоб, с хюльдрой, готовой предать всех и каждого ради своей рыжей шкуры, — вы всегда скажете, что делали это ради общего блага, ради спасения других, ради вашей драгоценной дружбы!

— Путаемся с кем? — переспросила Анжелика, напряжённо вслушиваясь. Леон нервно дёрнул углом рта, подумав, что речи Туссака очень напоминают те, что говорила им в порыве гнева Эжени де Сен-Мартен.

— Я знаю кое-что о ваших приключениях, господа мушкетёры! — продолжал тем временем Виктор, распаляясь всё больше. — В своей погоне за сокровищами вы убили гораздо больше человек, чем я, не так ли? Нарушили все мыслимые и немыслимые законы Франции, которую поклялись защищать, не гнушались грабежом, подлостью и обманом! Вы называете меня убийцей, но сколько крови на ваших руках? Даже подосланных мной людей убили вы, не я!

— Тот, что пытался убить меня, утопился в Сене, потому что вы ему так приказали! — воскликнула Анжелика, но Туссак не обратил на неё внимания.

— И кого я вижу перед собой? Кто собрался судить меня? Дети из богатых семей, думающие, что им всё позволено из-за величия их отцов? Отцов, которые запятнали себя служением королеве-шлюхе и самосудом над женщиной — если вы помните историю про алмазные подвески и миледи Винтер!

— Мой отец раскаялся в зле, причинённом миледи, и она простила его! — Рауль схватился за шпагу. — А за слова о её величестве вам следовало бы вырвать язык!

— Меня считают пьяницей, чревоугодником, развратником и убийцей, но ваши отцы были точно такими же, и их за это превозносят до небес! — или Туссак и впрямь давно хотел высказать то, что лежало у него на душе, или же очень искусно играл их чувствами. — А вы… вы недостойны даже своих отцов. Анри д’Эрбле, красавец и сердцеед, сладкоголосый насмешник, маменькин сынок, любимчик отца, не знающего, что растил чужого бастарда, — или уже знающего? Вы всю жизнь будете тягаться с призраком Арамиса и никогда не сможете добиться того, чего добился он! Рауль де Ла Фер, книжный мальчик, столь неудачливый в любви, что готов был умереть, но и здесь его постигла неудача! Вы будете изо всех сил пытаться не замарать свою честь, но всё равно сделаете это! Жаклин д’Артаньян, девчонка, жалеющая, что родилась без кое-чего между ног! Вы будете всю жизнь пытаться доказать, что ничем не хуже мужчин, и добьётесь только насмешек и унижения! Анжелика дю Валлон, прожорливая монашка, наивная дочь Портоса! Вы всегда будете верить в лучшее, верить в людей, и каждый раз вас предадут или обманут!

Леона удивило, с каким спокойствием выслушали эту тираду дети мушкетёров. Они переглянулись между собой, затем Анри, побледневший, но держащий себя в руках, холодно сказал:

— Вы опоздали со своей проповедью, господин Туссак. Мы уже выслушали неприятную правду о себе от куда более честного человека, чем вы, так что не старайтесь пробудить в нас наши худшие чувства.

Глаза колдуна потемнели, и Леон ощутил исходившую от него волну ярости: Туссак явно не ожидал, что дети мушкетёров так сдержанно примут его слова. Он перевёл взгляд на Леона, и неожиданно в глубине его тёмных глаз замерцали огоньки, напомнившие сыну Портоса о глазах Ольхового короля.

— И Леон дю Валлон, пятый из детей мушкетёров, всегда пятый, всегда лишний! — его голос вдруг стал мягче и тише. — Как, должно быть, тяжело всегда скакать позади этой весёлой четвёрки, слушать их весёлое пение, наблюдать за их любовными историями и постоянно ощущать себя лишним, ненужным! Как больно сознавать, что из-за отца, которому было наплевать на вас, вы оказались по другую сторону, пережили столько боли и унижений, а теперь никогда не сможете стать одним из них!

Голос Виктора Туссака лился ровной полноводной рекой, затекал прямо в уши, и Леон хотел заткнуть их, чтобы избавиться от этого ощущения, но руки внезапно потяжелели и отказались служить ему. Он хотел оторвать взгляд от двух бездонных чёрных колодцев, в которые превратились глаза Туссака — и не смог. На глубине этих колодцев плескались звёзды, отражённые холодной смоляной водой, и его неудержимо потянуло туда, в бесконечную глубь.

— Они никогда не ценили вас так, как вы того заслуживаете, — продолжал говорить Туссак. — Они бы переступили через вас, если бы вы лежали раненый на улице, и пошли бы дальше. Собственно, почти так они и поступили. Как, наверное, вам хочется взять шпагу и проткнуть им сердца, одно за другим!

В Леоне и впрямь всколыхнулось дикое желание убийства, которое преследовало его во время путешествия в Англию, когда дети мушкетёров ещё были его врагами, но сейчас оно стало куда острее. Рука его словно сама собой легла на эфес шпаги и сжала его, вынимая оружие из ножен. Откуда-то сбоку послышались голоса, Анжелика окликнула его, но её слабое «Леон!» потонуло в шуме крови, бившем в ушах. Кто-то схватил его за рукав, и Леон не глядя дёрнул рукой, отбросив этого кого-то в сторону. Ноги сами зашагали вперёд по галерее, навстречу чёрным колодцам…

Из невозможного далёка, сквозь туманы, созвездия и иные миры донёсся голос Луизы де Круаль: «Если сумеете оторвать взгляд от его тёмных глаз, то вы, считай, освободились от власти чар». В лицо ему повеяло свежим ночным ветром, и внезапно вспомнился лес в Бретани, танец лесных духов и взгляд Ольхового короля, такой же глубокий и чёрно-звёздный. Но тогда Леон сумел не подчиниться ему, почему же должен подчиняться сейчас?

Огромным усилием воли — веки словно налились свинцом — бывший капитан медленно закрыл глаза, и перед его внутренним взором встало лицо Эжени, говорящей ему: «Так, очень хорошо. А теперь откройте глаза и отступайте назад, и ни в коем случае не смотрите на него!». Леон мотнул головой в сторону, чтобы даже случайно не встретиться взглядом с колдуном, открыл глаза и обнаружил, что стоит на галерее в нескольких шагах от Туссака, до боли сжимая в руке шпагу. Он резко отступил, мельком оглянувшись на детей мушкетёров, которые стояли у другого конца галереи, встревоженно глядя на него. Все чувства вмиг вернулись к Леону, и он резко вскинул шпагу, готовясь защищаться.

— Мне попадались чудовища пострашней вас, — угрюмо заявил он, глядя в грудь Туссака. — Если хотели подчинить меня своей воле, то вы выбрали не того человека.

— Жаль, — вздохнул колдун, устало протирая ладонью глаза. — А какой был бы красивый этюд, если бы чёрный слон обернулся против белых…

И мгновенно, без малейшего перехода, схватил шпагу — Леон даже не понял, откуда она взялась в его руке, отбросил в сторону фонарь, со стуком упавший и прокатившийся по полу, и ринулся вперёд. Капитану едва удалось отразить такой стремительный натиск, и он отступил, заманивая противника внутрь собора, где с ним могли схватиться несколько детей мушкетёров одновременно, но Туссак разгадал его замысел и тоже отскочил.

— Вы ещё можете сдаться и принять быструю смерть, — заметил Анри, тоже обнажая шпагу. — Вы могли сколько угодно вести здесь свои речи и пытаться одурманить нас колдовством, но у вас нет того, что есть у всех нас: друзей.

— Да неужели? — Туссак криво усмехнулся. — А по-моему, друзей у меня более чем достаточно!

Он взмахнул рукой, и из-под купола собора на них посыпались летучие мыши — огромные и крошечные, чёрные и тёмно-серые, почти неразличимые в ночной темноте, они с писком рассекали воздух, разворачивая кожистые крылья, скалили мелкие острые зубки, и их маленькие безобразные мордочки мелькали перед самыми лицами поражённых детей мушкетёров. Леон отбежал к ним, и они все вместе, пригибаясь и укрываясь плащами, пытались отразить внезапное нападение.

— Так вам нас не остановить! — Рауль кинулся вперёд, яростно рассекая полчища мышей шпагой, но те разлетались лишь для того, чтобы вновь собраться под сводом. Тогда граф поменял тактику — он начал отступать к лестнице, по-прежнему размахивая шпагой и привлекая внимание мышей к себе.

— Я отвлеку их! — крикнул он друзьям, и те бросились в образовавшийся просвет. На этот раз Анри и Жаклин удалось достигнуть Туссака, и они сошлись в поединке, но Изабелла де ла Шаллен, похоже, не ошибалась насчёт применения колдовских способностей в бою — шпага летала в руке чародея, ударяя то вправо, то влево, он с лёгкостью отбивал атаки супругов, скользил, уклонялся, и каменный пол звенел под его сапогами, издавая ритм какого-то неистового танца. Анжелика бросилась к фонарю, чтобы поднять его и осветить сцену схватки, но тот взорвался прямо перед ней, и она чудом успела откатиться в сторону, чтобы огонь не задел её.

— Проклятый колдун! — прорычал Леон, бросаясь к сестре. — Ты цела?

— Вроде да, — она схватилась за руку брата, быстро поднялась на ноги, заглянула ему за спину и неожиданно издала пронзительный крик.

— Рауль, осторожней! Нет!

Леон обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как граф, загнанный мышами к самой лестнице, неловко покачивается и падает навзничь, крепко ударяясь затылком о ступеньки. Анри оглянулся на его вскрик, и это едва не стоило ему жизни: шпага Туссака глубоко вонзилась ему в правое бедро.

— Проклятье! — только и успел вскрикнуть сын Арамиса перед тем, как упал, едва не сбив с ног Жаклин. Она, пользуясь минутной передышкой, возникшей из-за того, что их противнику тоже надо было перевести дух, бросилась оттаскивать мужа в безопасное место, Анжелика, прикрывая руками голову от летучих мышей, кинулась к лежащему неподвижно Раулю, а Леон, выхватив шпагу, ринулся на врага. Впрочем, его порыв длился недолго — ровно до того момента, как Туссак вскинул руки, и огонь из фонаря поднялся, будто живой, и налетел на Леона пышущей жаром волной, сжигающей всё на своём пути.

Леон рухнул на пол, больно ударившись о камень, но зато избежав ожогов. Где-то за его спиной причитала Анжелика, яростно ругалась Жаклин, а надо всем этим плыл раскатистый хохот Виктора Туссака. Приподняв голову, сын Портоса увидел, что по лицу колдуна бежит струйка крови из носа, не стирая, однако, его торжествующей ухмылки.

— Он теряет силы! — крикнул Леон, когда волна огня потухла, и над собором вновь стало темно. — У него кровь, он слабеет, вы видите?

— А вы догадливы, — Туссак засмеялся. — Но не волнуйтесь, чтобы убить вас всех, мне сил хватит! — он покрепче сжал шпагу правой рукой, в левой зажигая огненный шар.

— И не надейся! — Жаклин, полная ярости, встала рядом с Леоном, но в руках она сжимала не шпагу, а пистолет, нацеленный прямо в сердце их противнику. Капитан успел ощутить мимолётный прилив надежды, прежде чем Туссак небрежно взмахнул рукой, и оружие, вылетев из рук Жаклин, описало изящный кульбит в воздухе и скрылось в темноте ночи.

— Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем он ударится о мостовую? — задумчиво спросил Виктор, следя взглядом за дочерью д’Артаньяна, которая, лишившись одного оружия, тут же рванулась за другим. Она наклонилась, подняла шпагу, выпрямилась — и тут же упала ничком, уклоняясь от новой волны огня. Леон, тоже чудом увернувшийся, почувствовал, как жар опалил его лицо, и подумал, что колдун нарочно играет с ними, не давая пламени сжечь их сразу. Но скоро ему это надоест, и следующая волна огня, возможно, будет смертельной.

— Жаклин, бегите! — крикнул он, поднимаясь во весь рост и делая шаг навстречу Туссаку. — Я вас прикрою!

— Я не брошу Анри! — отозвалась та, возясь с раненым мужем, который только-только пришёл в себя и едва не плакал от бессилия. — Вставай, Анри, надо идти!

«Не успеют», — с мрачной обречённостью подумал Леон, слыша реющих над головой летучих мышей и видя, как вновь наполняется огнём левая ладонь Туссака. «Никто из нас не успеет. Похоже, колдун сделает то, что не удалось монахам-иезуитам: сожжёт детей мушкетёров и меня вместе с ними. Что ж, по крайней мере, мы снова сможем встретиться со своими отцами».

Он выпрямился, не отрывая взгляда от огненного клубка, быстро увеличивающегося в размерах, и тут сзади раздался звонкий голос:

— Не сегодня! Я сказала — не сегодня!

Леону в первые мгновения подумалось, что у него предсмертные видения, и голос Эжени де Сен-Мартен ему просто послышался, но тут она вынырнула из темноты и ступила на галерею, маленькая и хрупкая в своём длинном сером плаще, делавшем её невидимой в ночи, подобно призраку. Лунные блики и языки огня причудливо смешивались, освещая её двойным серебряно-золотым светом. Эжени вскинула руки, и все летучие мыши разом рванули в сторону и вниз, оставив детей мушкетёров в покое. Туссак при виде этого впервые выразил настоящее изумление — он вздрогнул, и шар в его руке сразу стал гореть слабее.

— Колдунья! — воскликнул он. — Ты тоже колдунья!

— Не вы один обладаете такими силами, — оскалилась Эжени, вытягивая перед собой руки. Туссак отступил на несколько шагов, и на лице его впервые за всё время схватки промелькнул страх.

— Вот, значит, какую подругу вы себе нашли, — он оглядывался, ища возможности сбежать. Шар в его руке вновь запылал ярко, но тут из пальцев Эжени полилась вода, тугие сильные струи ударили в колдуна, намочив его костюм и потушив огонь. Это лишь разожгло в Туссаке ярость — он взмахнул руками, и над ним засвистела сотня кинжалов, направленных в Эжени. Девушка остановила их в воздухе, все до единого, они с громким стуком попадали на пол и исчезли, превратились в дым, но это усилие заставило Эжени пошатнуться, и по лицу её разлилась смертельная бледность.

— Ты тоже теряешь силы, — сквозь зубы проговорил Туссак. Воздух под его пальцами зарябил, превратившись во множество змей, тянущих свои раздвоенные языки к Эжени. Она хлопнула в ладоши, и змеи упали вниз тонкими безжизненными ленточками, растворившись без следа, но Эжени тут же пошатнулась, из носа её потекла тонкая струйка крови.

— Можем продолжить, пока один из нас не выдохнется окончательно и не упадёт замертво, а можем расстаться миром, — предложил Туссак, медленно отступая назад по галерее и вытирая тыльной стороной ладони бегущую кровь. Эжени шаталась всё сильнее, её руки дрожали, между пальцами вспыхивали искры, воздух рябил не переставая, и по всему было видно, что девушка вот-вот лишится чувств. Леон недолгое время колебался, что сделать — прийти ей на помощь или броситься преследовать Туссака — и выбрал Эжени. Он подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить почти бесчувственную возлюбленную, не дав ей упасть.

— Врёшь, не уйдёшь! — разрезал воздух громкий крик Жаклин, и она рванулась вперёд. У Туссака уже не было сил останавливать её магией, и он едва успел вскинуть шпагу, чтобы отразить удар. Поединок был коротким и яростным — дочь д’Артаньяна сражалась со всем гневом воина, борющегося за справедливость, и женщины, у которой чуть не отняли любимого, но Туссак оказался куда более опытен, и вскоре шпага Жаклин, выбитая из её руки, со звоном прокатилась по полу. Колдун уже поднял шпагу для решающего удара, но девушка змеёй проскользнула под его рукой и изо всех сил толкнула в грудь. Ноги Туссака заскользили по мокрому полу, он всем телом ударился о балюстраду и перевалился через неё, успев в последний миг ухватиться за руку Жаклин, и она, вскрикнув, полетела за ним.

— Нет! — крики Анри и Анжелики слились в единое целое, и им вторил стремительно удаляющийся крик падающего колдуна. Леон, выпустивший из объятий Эжени, и Анри, зажимающий раненое бедро, вместе кинулись к балюстраде, достигли её одновременно и одновременно протянули руки Жаклин, каким-то чудом сумевшей уцепиться за ограждение. Она ухватилась за протянутые ладони и через несколько мгновений уже перевалилась обратно, тяжело дыша.

Им всем потребовалось время, чтобы отдышаться, но Анри с Леоном всё же посмотрели вниз и издали вздох облегчения, увидев далеко внизу едва заметное в слабом лунном свете тело колдуна, распростёртое на мостовой. С трудом оторвав взгляд, сын Арамиса съехал вниз, прислонился спиной к балюстраде и застонал сквозь стиснутые зубы. Рядом Жаклин одной рукой сжимала возвращённую шпагу, а другой ощупывала свой живот. Леон поднял потяжелевшую голову и увидел, что бледная как смерть и залитая кровью Эжени, шатаясь, подходит к ним, а Анжелика помогает подняться не менее бледному Раулю.

— Ох… Кажется, я ударился головой… а дальше ничего не помню, — граф ощупывал свой затылок. — Вы все целы? Туссак побеждён?

— Побеждён, но без помощи Эжени у нас бы ничего не вышло, — Жаклин кивнула в сторону их нежданной спасительницы. — Послушайте, мадемуазель де Сен-Мартен, мой муж ранен и…

— Уберите руку, — велела Эжени, опускаясь на колени рядом с супругами. Анри отнял ладонь, которой он зажимал бедро, и сморщился, когда девушка прикоснулась к его ране. Они оба содрогнулись: он — от боли, она — от чудовищного напряжения. Штанина Анри по-прежнему оставалась пропитанной кровью, но сам он расцепил судорожно сжатые зубы, изумлённо вздохнул и уставился на золотое свечение, исходившее из-под пальцев Эжени.

— Я больше не чувствую боли! Но как…

— Останется лёгкая царапина — у меня не хватило сил залечить рану полностью, — она в изнеможении откинулась на плечо Леона. — Но для жизни это уже не опасно. Важно только следить, чтобы в рану не попала грязь. Всё, у меня на ближайшие несколько дней иссякли магические силы.

— Мы и не знали, что они у вас есть! — Анжелика переводила удивлённый взгляд с Эжени на брата и обратно. — Леон не сказал…

— Это не моя тайна, — вскинулся он. — Я не мог раскрывать вам её секреты, особенно после того, как вы… не очень-то поладили.

— Но зато теперь вы спасли нас всех! — Анжелика восхищённо уставилась на Эжени.

— Не думайте, что я сделала это ради вас, — поразительно, но девушка всё ещё была настроена враждебно. — Я приехала в этот пропахший навозом город только ради Леона!

— Кстати, как вы нас нашли? — поинтересовался Рауль, осторожно перевязывая ушибленную голову лоскутом, оторванным от рубашки.

— Порасспрашивала кое-кого из мушкетёров, встреченных у Лувра, и мне назвали адрес Леона, — нехотя ответила Эжени. — Я отправилась к нему, наткнулась на запертую дверь, но всё же рискнула открыть её магией — надеюсь, вы простите меня за столь бесцеремонное вторжение в ваше жилище. Госпожа де Круаль сообщила мне, что вы собирались в Нотр-Дам, и я немедленно кинулась туда. Пришлось поплутать по улицам, но в конце концов я добралась, поднялась наверх и успела как раз вовремя.

— Де Круаль? Что она делала у вас дома? — Жаклин оторвалась от мужа и резко повернулась к Леону.

— Пряталась, — ворчливо ответил он. — Все те два дня, что я провёл в Париже.

— И вы ничего нам об этом не сказали? — возмутился Анри.

— А почему, скажите на милость, я должен докладывать вам о каждом своём шаге? — вспыхнул Леон. — Я обещал де Круаль не рассказывать вам, где она прячется!

— Туссак назвал её каким-то странным словом, — вспомнила Анжелика, морща лоб. — Хюльдра или как-то так…

— Хюльдра? — Эжени изумлённо взглянула на Леона. — Это правда? Или… вы не видели?

— Правда, — мрачно ответил он. — Я видел своими глазами.

— Ах вот как… — она опустила голову, но на лице её сын Портоса не видел ревности — только грусть.

— Послушайте, это совсем не то, что вы думаете… — начал он, но тут его перебил Рауль.

— Простите, но мне кажется, нам тоже не помешало бы знать, о чём идёт речь.

— Хюльдры — это женщины с лисьими хвостами, — коротко пояснила Эжени. — Тоже своего рода нечисть. И Луиза де Круаль, судя по всему, одна из таких хюльдр, и Туссак об этом знал.

— Я так и знала, что она нечистая сила! — прыснула Анжелика.

— И вы собственными глазами видели её хвост? — нахмурился Рауль.

— Да, — Леон с вызовом смотрел на остальных детей мушкетёров. — Но это совсем не то, что вы думаете! Де Круаль пришла ко мне домой мокрая до нитки, и я был вынужден помочь ей раздеться! Тогда-то я и увидел её хвост. Больше ничего не было, я клянусь!

— То есть вы с ней не спали? — Эжени решила внести окончательную ясность.

— В этот раз — нет.

— А когда…

— На корабле, во время нашего возвращения в Англию.

— Постойте, но её хвост вы заметили только сейчас?

— Да, — Леон становился всё мрачнее. Остальные дети мушкетёров с любопытством слушали этот нелепый диалог, пока Анри д’Эрбле не нашёл в себе силы подняться на ноги.

— Знаете, это всё, конечно, очень интересно, но нам пора подумать о более насущных вещах, чем шпионки с лисьими хвостами. Скоро рассвет, и нам надо убираться отсюда, пока никто не появился.

С этим трудно было спорить, и дети мушкетёров тут же принялись за дело — собрали свои шпаги, убрали осколки разбитого фонаря, оттёрли, насколько это было возможно, следы крови и копоти и стали медленно спускаться вниз. Рауль то и дело морщился, трогая перевязанную голову, Анжелика цеплялась за его руку, Жаклин поддерживала хромающего Анри, Леон обнимал за талию измученную Эжени. В полутьме они спустились вниз, выбрались на улицу через потайную дверь и с облегчением вздохнули, оказавшись снаружи.

Тело Виктора Туссака лежало неподалёку, распростёртое на чёрном плаще, изломанное и обезображенное падением с огромной высоты. Ни у кого не возникло желания подходить к нему, поэтому дети мушкетёров обошли мертвеца стороной и заторопились прочь, напоследок бросив прощальный взгляд на собор Нотр-Дам, который по-прежнему стоял, незыблемый и величественный, храня тайну о смертельной схватке, произошедшей под его сводами нынче ночью.

Глава XLI. Бал во дворце

Некоторое время все шестеро шли в молчании, слишком уставшие и потрясённые, чтобы о чём-то говорить. Первой голос подала Анжелика — она запрокинула голову, поглядела в низкое небо, которое из чёрного постепенно становилось серым, луна на нём бледнела, а звёзды были уже почти неразличимы, и затем обратилась к Эжени:

— Вы сами нашли ход в собор или вам тоже помогла цыганка?

— Цыганка? — Эжени вздрогнула: видимо, слова Анжелики оторвали её от каких-то своих мыслей. — Какая цыганка?

— Когда мы искали, как пробраться в собор, нам указала на потайную дверь молодая девушка-цыганка с козочкой. Мы ещё гадали, как она оказалась здесь и откуда знает тайные проходы в собор.

— Нет, цыганку я не видела, — лицо Эжени заволокла пелена задумчивости. — Мне ход указал какой-то горбун. Видите ли, пока я разыскала квартиру Леона, узнала, куда он направился, и добралась до собора, уже совсем стемнело, и было почти ничего не видно. Я как раз раздумывала, позволено ли мне сделать то же, что и в доме Леона, и открыть двери собора магией — всё-таки Божий храм, неудобно… И тут этот горбун высунулся откуда-то из-за угла и поманил меня за собой — в темноте его было почти неразглядеть, но то, что я всё же сумела рассмотреть, признаюсь, меня напугало. Я пошла за ним, готовясь в случае чего отбиваться магией или стрелять — у меня с собой пистолет. Но горбун вскоре исчез, как будто сквозь стену прошёл, а я, подойдя поближе, обнаружила дверь. Она была открыта, я вошла внутрь, не нашла там никаких следов горбуна, но услышала голоса и шум наверху и стала подниматься. И, как видите, успела очень вовремя.

— Горбун и цыганка! — неожиданно воскликнул Рауль. — Я слышал эту легенду о соборе Нотр-Дам, ещё когда был ребёнком. Говорят, что в давние времена здесь казнили одну цыганку, в которую были влюблены горбатый звонарь собора и архидьякон. Но тогда получается… — он осекся и с ужасом уставился на спутников. — Получается, мы видели привидение?

— Получается, что так, — Эжени, привыкшая к общению с духами, не испытывала страха, в отличие от остальных. — Нам повезло, что на нашем пути встретились цыганка и звонарь, а не священник. Я тоже слышала истории о чёрном монахе, бродящем ночами по Парижу, и истории эти очень невесёлые!

— Привидение указало нам дорогу к колдуну, а другая колдунья нас спасла, — покачал головой Анри. — Чего только не делается на этом и том свете! А козочка что, тоже стала призраком?

— Иногда животные следуют за своими хозяевами и в загробный мир, — кивнула Эжени. — А козы вообще особенные животные — Леон подтвердит…

— Это вы про ту историю с чёрным козлом? — Анжелика перекрестилась. — Господи, я не хочу больше выслушивать эти ужасы, с меня довольно! И вообще, нам всем пора по домам! Рауль, даже не думайте возражать, я пойду с вами и перевяжу вашу голову.

— Хорошо, — обречённо вздохнул он. — С вами всё равно бесполезно спорить, баронесса. Но перед тем, как расстаться, я должен кое-что сказать мадемуазель де Сен-Мартен. Ваша отповедь тогда, в вашем замке, хоть и была сурова, но помогла нам сегодня выстоять против обвинений Виктора Туссака, так что я даже благодарен вам за сказанное тогда.

— Он тоже упрекал вас в жестокости и подлости? — нахмурилась Эжени.

— Да, и притом куда жёстче и несправедливее, чем вы.

— Надо же, — она слабо усмехнулась. — А я только хотела сказать, что не все мои слова, возможно, были справедливы, и я готова взять их назад… часть из них. Кажется, я ошибалась насчёт вашего отношения к Леону. Вы и впрямь готовы сражаться с ним бок о бок… как настоящая команда.

— И защитить меня от нападения убийц, и проводить в самые глубины парижских трущоб! — подхватил сын Портоса, кинув взгляд сначала на сестру, а затем на Анри д’Эрбле.

— Вижу, без меня вы успели найти себе много приключений, — пробормотала Эжени, встревоженно посмотрев на него. — Надеюсь, вы расскажете мне о них?

— Непременно расскажу! — пообещал Леон, крепче притягивая её к себе. — Господа, здесь наши пути расходятся. Я отведу Эжени в свою квартиру, а вы отправляйтесь по домам.

— Дома вас, насколько я помню, ждёт де Круаль, — прищурилась Жаклин. — Вы не опасаетесь её? От этой женщины можно ожидать чего угодно!

— Прошу вас, дайте мне разобраться с этим самостоятельно! — он раздражённо закатил глаза. — Де Круаль не хотела встречаться ни с кем из вас, и я не могу допустить, чтобы вы все вломились ко мне домой!

— Лучше нам всем побыстрее уйти, пока никто не увидел нас на улице в такой час, — вмешалась Эжени. — Все знают, что вы враждовали с Туссаком, вас могут посчитать причастными к его смерти!

— Никто не знал, что Туссак в Париже, и его падение с Нотр-Дама будет для всех полной неожиданностью, — возразил Анри. — Его посчитают внезапным самоубийством, я уверен. Никто не знает, по какой причине мы отлучались из Парижа, и никто не свяжет наше возвращение с гибелью Туссака. Джованни, возможно, о чём-то догадается, но он точно ничего не расскажет властям и будет только рад гибели Чёрного Ворона.

— Похоже, я много пропустила, — заметила Эжени, напряжённо вслушиваясь в его слова.

— Так что мы в безопасности, но мадемуазель де Сен-Мартен права: незачем торчать на улице в такой час, — Анри, несмотря на ногу, явно причинявшую ему неудобство, галантно поклонился, взмахнув шляпой. — Благодарю, что спасли нас всех и исцелили моё бедро. Надеюсь, в будущем мы с вами станем друзьями.

Остальные дети мушкетёров распрощались в той же манере, и вскоре супруги д’Эрбле направились к себе, долечивать рану Анри, Анжелика с Раулем — в дом графа, хлопотать о его ушибах и синяках, а Леон повёл всё ещё с трудом держащуюся на ногах Эжени в свою квартиру. Когда они добрались до места назначения, уже почти рассвело. Бывший капитан открыл дверь, нарочно громко звякая ключом, впустил девушку и следом вошёл сам.

Луиза де Круаль стояла возле окна — она явно поджидала его возвращения. При виде спутницы Леона она издала неопределённое «Хмм!», а вот Эжени воззрилась на Луизу с нескрываемым удивлением.

— Туссак мёртв? — был первый вопрос бывшей шпионки Кольбера.

— Мертвее мёртвого. Он упал с верхней галереи собора Нотр-Дам, — бросил Леон, снимая шляпу и скидывая плащ. — Можете сами сходить к собору и посмотреть, если не верите мне.

— А дети мушкетёров?

— Жаль вас расстраивать, но все живы и даже не получили серьёзных ранений, — Эжени при этих словах издала приглушённый смешок, и Луиза перевела взгляд на неё.

— Вы обещали, что никто не войдёт в эту квартиру, пока вас нет!

— Я не знал, что Эжени приедет в Париж и будет разыскивать меня! — Леон стащил перчатки и кинул их на стол. — Дамы, Эжени де Сен-Мартен — Луиза де Круаль… хотя вы, кажется, уже познакомились без меня.

— Познакомились, — во взгляде Луизы тоже появилось любопытство, и она склонила голову набок, рассматривая более удачливую соперницу. — Интересно, как это вам так ловко удалось открыть дверь — неужели вы владеете отмычками? Вот, значит, кого вы предпочли мне, капитан Леон! Что вы нашли в ней такого, чего нет во мне?

Леон и Эжени переглянулись, затем девушка тихо ответила:

— Магию.

— Ах вот как! — похоже, де Круаль была готова к такому ответу. — Что ж, тогда понятно, как вы открыли дверь и смогли победить Туссака. Дети мушкетёров нашли собственную ведьму, которая смогла дать отпор колдуну. Если так, то ваша магия и вправду сильна!

Леон, шатаясь от усталости, добрался до кувшина с водой и жадно приник к нему. Перед глазами всё плыло, а позади раздавались голоса женщин, иногда ясно различимые, а иногда заглушаемые звоном в ушах.

— Это правда, что вы хюльдра?

— Это вам Леон сказал?

— Нет, Туссак заявил об этом перед всеми детьми мушкетёров.

— Проклятье! Значит, он всё-таки догадался! И дети мушкетёров теперь тоже знают! — Леон не мог видеть хвоста де Круаль, но представлял, как он нервно виляет туда-сюда под пышными юбками. Он сделал ещё пару глотков, но от следующего вопроса Эжени едва не поперхнулся и чудом удержал в руках кувшин.

— Леон сказал, что вы с ним не спали, а ваш хвост он увидел, когда снимал с вас вымокшее платье. Это правда?

— Правда, — без малейшего колебания ответила Луиза. Леон обернулся и увидел, что лицо у неё совершенно спокойное, без намёка на гнев, страх или ревность. — Хотя я очень старалась его соблазнить. Но он, видимо, опасался, что вы обо всём узнаете и из ревности наложите на него какое-нибудь заклятие, так что решил не рисковать.

— И вовсе не поэтому! — вспыхнул Леон, но Луиза только расхохоталась. На лице Эжени появилось облегчение, и она устало опустилась в кресло.

— Теперь вы, господин капитан, можете гордиться тем, что спали с хюльдрой и ведьмой, — продолжала улыбаться де Круаль. — Осталось только найти вампиршу — говорят, вампирши непревзойдённые любовницы…

— Хватит! — грубо прервал её Леон. — Туссак мёртв, опасность вам больше не угрожает, так что можете убираться из моего дома и возвращаться в свой. А лучше вообще уезжайте из Парижа — кроме Туссака, у вас ведь полно и других врагов…

— Благодарю за заботу, господин капитан, — она насмешливо поклонилась, закуталась в свою синюю накидку и скользящим шагом направилась к двери.

— И нож мой верните! — крикнул ей вслед Леон. Де Круаль развернулась, изящным жестом вытащила из рукава тонкий столовый нож и метнула его. Эжени вскрикнула и запоздало взмахнула руками, хотя магии в них уже не осталось, Леон дёрнулся в сторону, но Луиза целилась не в них — нож вонзился в деревянный стол и остался торчать там, слегка подрагивая. Де Круаль на прощание ангельски улыбнулась прожёгшему её взглядом Леону и скрылась в дверях.

— Какая… необычная женщина, — выдавила Эжени после долгого молчания.

— Да уж, необычная, — Леон выдернул нож, бросил его на стол, запер дверь и в полном бессилии рухнул на кровать. Глаза у него уже закрывались от усталости, но он всё же нашёл в себе силы спросить:

— Эжени, вы же не думали, что я… что я способен вам изменить?

— Это не было бы изменой, — грустно ответила она. — Мы с вами расстались врагами, так что не было бы ничего удивительного, если бы вы нашли утешение в другой женщине. Тем более в такой женщине! Я не имею права ревновать, я ведь вам никто. Не госпожа, не любовница…

— Вы мне не никто, — прошептал Леон, уже проваливаясь в глубины сна. — Вы для меня… очень много значите.

Он проспал почти весь день, а проснувшись, увидел, что Эжени сидит в кресле, расслабленно откинувшись назад, — её тоже полностью вымотала эта ночь. Снаружи по небу разливался золотой закат, и Леон приоткрыл окно, с наслаждением вдыхая вечерний воздух, веющий прохладой, и вслушиваясь в медленно смолкающий шум городских улиц.

— Ты представить себе не можешь, как я скучала! — Эжени пальцами прочёсывала волосы, и лучи заката играли на них, как когда-то лучи рассвета в маленькой старой гостинице, превращая их в рыжеватую медь. Её внезапное обращение на «ты» и столь же внезапная смена настроения с печального на откровенное были вызваны, скорее всего, потоком её внутренних мыслей, которые Эжени успела передумать, пока бывший капитан спал.

— Отчего же, очень даже могу, — Леон снова опустился на кровать. Девушка покачала головой и с обидой посмотрела на него.

— Я чувствовала себя так, словно во всём мире больше никого нет, словно я осталась совсем одна, и некому разделить со мной моё горе. Кое-как уладив дело Лауры Клеман, я собрала вещи и поехала в Париж — а что ещё мне оставалось? Ты можешь сказать, что это унизительно, что я совсем забыла про свою гордость, но если бы я осталась сидеть дома и ждать твоего возвращения, ты бы не вернулся — сгинул бы в этом проклятом Париже!

— Я вовсе не считаю, что это унизительно… — начал было Леон, но Эжени яростно перебила его.

— Я не могла спать ночами, я не могла есть, на протяжении всей дороги я думала только о том, что я скажу тебе и детям мушкетёров. И вот я приехала, я спасла всех вас и теперь-то имею полное право высказать всё, что я о вас думаю, но… все слова куда-то потерялись! Боже, я даже почти попросила прощения у детей мушкетёров!

— А я прошу прощения у тебя, — Леону удалось-таки вклиниться в её бурную речь. — Мне было больно оставлять тебя, клянусь, Эжени, но ты же знаешь, что я не мог поступить иначе! Я должен был выполнить свой долг, как и предрекала цыганка Сильвия. Ничего, если я всё сделал правильно, то теперь всё будет хорошо. Я не свернул с тропы и не заблужусь в тумане.

— Я не хочу больше слушать про это, — прошептала Эжени, закрыв глаза и качая головой. — Никаких пророчеств, никакой магии, никакого Туссака, Сильвии, Корнелии. Хоть на какое-то время забыть обо всём этом!

— Как тебе будет угодно, — Леон склонил голову. — Я сожалею, что причинил тебе боль, и готов искупить свою вину… — он не договорил, потому что Эжени вдруг одним быстрым прыжком переместилась с кресла на постель и опустилась на Леона сверху, опрокинув его на спину с такой силой, что кровать жалобно заскрипела. Пока он переводил дух после внезапного падения, Эжени оседлала его, крепко сжав бёдра, и принялась нервными движениями развязывать шнуровку на платье.

— Хочешь искупить вину? Вот и искупай, — выдохнула она, склонившись над бывшим капитаном и подаваясь бёдрами ему навстречу.

— К вашим услугам, — пробормотал Леон, прежде чем Эжени заткнула ему рот поцелуем. Всегда кроткая, ласковая и покорная в любви, сейчас она стала неожиданно страстной, пылкой и требовательной, резко двигалась на Леоне, разжигая в нём ответную страсть, больно кусалась при поцелуях, разорвала рубашку своего любовника и вцепилась ногтями в его плечи. Леон не знал, чем был вызван этот пробудившийся в Эжени огонь — столь болезненным расставанием, недавней схваткой с Туссаком или ревностью к де Круаль, но принимал его с благодарностью, и его желание было ничуть не менее сильным, чем у девушки. Когда эта бешеная скачка наконец закончилась, и Эжени, соскользнув с сына Портоса, обессиленно упала на постель рядом, он нашёл в себе силы прижаться к ней и прошептать, зарываясь лицом в её волосы:

— Не уезжай из Парижа. Останься хоть на несколько дней.

— Останусь, куда же я от тебя денусь, — пробормотала Эжени, которую после столь яркой вспышки чувств вновь охватила сонливость. — Кто же тебя спасать будет, когда ты снова наткнёшься на колдуна или вампира…

***

С тех пор, как Эжени де Сен-Мартен решила на неопределённое время остаться в Париже, её мнение об этом городе совершенно изменилось. Поначалу он показался ей невыносимо грязным, шумным и пропахшим навозом, с узкими улочками и беспрестанно толпящимися на них горожанами, с вечным цокотом копыт, грохотом повозок, криками «Берегись!», «С дороги!» и несмолкающей руганью. Приехав вечером и остановившись в гостинице, она не успела толком рассмотреть город — кинулась сначала к Лувру, потом к дому Леона, затем к собору Нотр-Дам, задыхаясь, едва не сбивая с пути прохожих, и перед глазами её мелькали дома, улицы, мосты, арки, фонтаны и скульптуры, сливаясь в один бесконечный водоворот. Эжени не испугалась ни каменной громады собора, ни появившегося из ниоткуда горбуна (она даже не поняла, что он призрак): все мысли её были устремлены к Леону, и она выдохнула с облегчением, только услышав его крик «Жаклин, бегите! Я вас прикрою!».

В последовавшее за этой безумной ночью утро Эжени тоже не смогла как следует рассмотреть Париж, и настоящий город открылся ей только на следующий день, когда она отправилась в гостиницу в сопровождении Леона. Оба были несколько утомлены, потому что сын Портоса полночи «искупал вину» перед возлюбленной, но утренний Париж, окутанный дымкой тумана, поразил Эжени настолько, что она даже забыла о своей усталости. Город оказался больше, чем она думала, он имел множество секретных закутков, переулков, проходов, и вот узкие улицы уже казались Эжени исполненными тайны, голоса горожан звучали не грубо, а весело, запах навоза, конечно же, никуда не исчез, но к нему примешивались другие — цветов, духов, свежеиспечённого хлеба, выдержанного вина, жареного мяса и целебных трав. С каждым новым днём Париж раскрывался перед ней по-новому, и вскоре Эжени осознала, что влюбляется в город, который её мать называла столицей похоти, пьянства, чревоугодия и разврата.

Смерть Виктора Туссака, как и предсказывал Анри, объявили самоубийством, в соборе немедленно провели службу, чтобы очистить его от величайшего греха, пошла новая волна мрачных слухов про Нотр-Дам, и никто даже не подумал о том, что дети мушкетёров могут быть как-то связаны с произошедшим. Де Круаль тоже больше не появлялась на горизонте — она уехала из Парижа на следующий день после гибели Туссака, на прощание всё же прислав Леону кошель с деньгами — оплатить повреждённые ею стены. Бывший капитан усмехнулся такому подарку, однако принял его, проявив практичность, свойственную когда-то его отцу.

Леон сдержал данное некогда обещание: он сопроводил Эжени на спектакль господина Мольера и даже познакомил её с ним самим. Девушка, к неудовольствию своего спутника, пришла в восторг от колких и изящных реплик комедианта, отдала должное его остроумию и в последующие дни мечтательно вздыхала, вспоминая представление. Дети мушкетёров взяли на себя обязанность показать Эжени Париж, и вскоре она стала их постоянной спутницей. Вместе с Леоном, Анри, Жаклин, Раулем и Анжеликой она побывала едва ли не во всех парижских тавернах и кабачках, прекрасно сознавая, что такие места не подходят для молодой девушки дворянского происхождения, но совсем не чувствуя угрызений совести. Здесь пили кислые и сладкие вина, играли в карты и кости, смачно ругались и дрались, звенели шпаги и монеты, громко возмущались трактирщики и заливисто хохотали девицы в ярких платьях. Здесь кипела жизнь, настоящая, неподдельная, без бретонских туманов и таящейся в них нечисти, искра тепла, подаренная ей Леоном, здесь превратилась в яркое пламя, и Эжени впервые за долгое время ощутила себя по-настоящему живой. Она по-прежнему жила в гостинице, но часто навещала Леона, и они проводили незабываемые ночи в его маленькой комнатке со скрипучей кроватью.

Иногда она размышляла вслух, не прячутся ли среди парижан допплеры, вампиры, оборотни и чародеи. Анжелику такие разговоры пугали, Рауля раздражали, а вот Анри, Леон и Жаклин начинали наперебой обсуждать, кто из их знакомых может быть нечистой силой.

— Я готова поспорить, что Кольбер вампир, ведь он столько крови тянет из простого народа! — восклицала дочь д’Артаньяна, сверкая глазами.

— Тогда ему было бы сложно пересчитывать серебряные монеты — приходилось бы каждый раз надевать перчатки, ведь серебро губительно для вампиров! — весело отвечал Леон.

Эжени встречала на парижских улицах и бродячих артистов, всегда напоминавших ей о труппе дядюшки Селестена: жонглёров, ловко подбрасывавших разноцветные мячики, гибких извивающихся танцовщиц, размалёванных шутов, выкрикивавших порой весьма опасные вещи о короле, министрах и государственной власти. Пожалуй, единственным из парижских зрелищ, которых она избегала, были казни: ей казалась отвратительной сама мысль о том, чтобы любоваться мучениями людей, которых вешают, четвертуют или варят в кипящем масле, да ещё и пытаться захватить часть их тела или прядь волос на память. В последнее время Эжени слишком часто сталкивалась со смертью и теперь отчаянно стремилась туда, где кипела жизнь.

Побывала она и в парижских лавках — не самых роскошных, но вещи в них были несоизмеримо дороже и красивее тех, к которым привыкла она. Эжени, унаследовавшая от родителей стремление на всём экономить, ощущала непонятный стыд, покупая эти прекрасные вещи, хотя Жаклин, Анри и Анжелика, сопровождавшие её в походах по лавкам, уверяли, что это всё глупости, а деньги созданы для того, чтобы их тратить. Несколько раз Эжени писала домой, узнавала, всё ли спокойно, получая в ответ полуграмотные письма Сюзанны и старосты, и вздыхала с облегчением — новой нечисти пока не появлялось, да и старая не поднимала голову.

Настоящим потрясением для неё стало приглашение в Лувр на один из бесчисленной череды балов, которые давал Король-Солнце, великолепный Людовик XIV. Приглашение каким-то чудом раздобыла Жаклин и убедила Эжени отправиться на праздник. Пришлось немедленно заказывать новое платье, до последнего было непонятно, успеет ли портниха сшить его, и девушка позже признавалась, что меньше переживала из-за сражений с нечистью, чем из-за наряда. Но портниха всё же успела, и Эжени долго смотрела на себя в зеркало, морщась от увиденного. Платье само по себе было прекрасным — голубое облако шёлка и кружев, пронизанное блестящими серебряными нитями, обтягивающее талию и дальше расходящееся по полу волнами, но Эжени казалось, что ткань слишком тонка, кружев чересчур много, вырез слишком глубок и открывает чересчур много шеи, плеч и груди, и вообще к красивому платью надо красивую женщину, а не серую мышку-провинциалку из бретонской глуши.

Дети мушкетёров наперебой утверждали, что Эжени в этом наряде хороша как никогда, но она была уверена, что они говорят это только из вежливости. Успокоил её только взгляд Леона — бывший капитан увидел возлюбленную, когда она уже входила в зал, и в его глазах мелькнуло что-то трудно определяемое, нечто среднее между искренним восхищением и желанием немедленно сорвать с Эжени платье и овладеть ею прямо здесь. В былые времена такое желание напугало бы её, сейчас же она выпрямилась, расправила плечи и даже нашла в себе силы улыбнуться Леону, а затем решительно шагнула вперёд, осматривая Лувр.

Дворец был не так велик, как она себе представляла, но поражал своим великолепием, блеском позолоты, нескрываемой, бьющей в глаза роскошью. Паркет был настолько красив, что Эжени опасалась ступать по нему даже в лёгких бальных туфлях и поражалась, как мужчины могут спокойно ходить здесь в грубых сапогах со шпорами. Свет сотен и тысяч свечей отражался в высоких зеркалах от пола до потолка, в холодной каменной глади колонн, играл на драгоценностях дам и кавалеров, заставляя их вспыхивать и слепить глаза, и Эжени вдруг почувствовала себя голой — из всех украшений у неё были только нитка жемчуга на шее да неизменная заколка с совой в волосах. Со стен на неё высокомерно смотрели нимфы, амуры, сатиры, древние боги и богини, созданные кистями искусных художников, вокруг всё звенело, сверкало, искрилось, переливалось, шум голосов смешивался со звучанием музыки, и Эжени почувствовала, что у неё начинает кружиться голова, а желудок внезапно свело, и она испугалась, что её вырвет.

Желая хоть как-то успокоить бунтующее тело, она взяла с подноса у проходящего мимо слуги бокал с шампанским и только успела сделать глоток, как мажордом звучным голосом объявил о появлении короля и королевы Франции. Эжени, как и все остальные гости, склонилась, неловко сжимая в руке бокал и невольно вспоминая бал у лесных духов — как он был похож на человеческий!

Людовик XIV оказался точно таким же, каким она представляла его по рассказам Леона: в роскошном камзоле, расшитом золотом, с золотистыми прядями парика, спадавшими на плечи, маленькими подкрученными усиками и усталостью во взоре. Он совсем не был красавцем, но было в его внешности что-то такое, что заставляло прищуриваться, точно от бьющего в глаза солнца. Рядом с Людовиком шла миниатюрная светловолосая женщина с миловидным лицом и белой кожей — его супруга Мария-Терезия. Следом в зал царственно вплыла королева-мать, Анна Австрийская: она, несмотря на почтенный возраст, сохранила остатки былой красоты. Большие глаза её смотрели нежно и чуть рассеянно, как у матери, готовой пожурить и простить любимое дитя за совершённую шалость, но в осанке и поступи чувствовалась уверенность женщины, которая в своё время одержала верх в борьбе с самим могущественным кардиналом Ришельё.

Когда внимание, направленное на королевских особ, немного рассеялось, Эжени хотела уже вернуться к своему бокалу, но тут кто-то налетел на неё и толкнул в бок, так что шампанское чудом не выплеснулось на её платье.

— О, простите мне мою неуклюжесть! — прозвучал нежный женский голос.

— Ничего страшного, сударыня… — пробормотала Эжени, оглядывая свой наряд и с облегчением убеждаясь, что на него не попало ни капли шампанского.

— Корнелия де Пуиссон, к вашим услугам.

Эжени, услышав имя, вздрогнула так, что шампанское едва не расплескалось вторично. Она подняла глаза и почти не услышала произнесённого ею самой «Эжени де Сен-Мартен», глядя на Корнелию — стройную женщину средних лет в золотисто-огненном платье. Волосы её, тоже золотисто-рыжеватые, спадали на шею тугими локонами, лицо, хоть и тронутое временем, не лишилось своей красоты — тонких бровей, чувственных губ, гладкой кожи. Глаза Корнелии, имевшие приятный ореховый оттенок, смотрели бесстрастно, но в глубине их Эжени увидела пылающий огонь ненависти и с внезапной дрожью в коленях поняла, что это та самая Корнелия из писем Венсана, что она знает, кто такая Эжени, и что все опасения её отца оказались правдивы.

Бывшая любовница её отца развернулась и исчезла так стремительно, что Эжени слова не успела произнести. Она обессиленно отступила к стене, поставив бокал на так кстати подвернувшийся столик красного дерева, — руки у неё дрожали, и она боялась уронить его.

— Какой прекрасный бал! — сбоку к ней подлетела молодая девушка, низенькая, толстенькая и не особо красивая. — Мой дядюшка говорит, на него потратили едва ли не половину королевской казны!

— Простите, сударыня, вы… — Эжени потёрла рукой горячий лоб.

— Клер, фрейлина её величества королевы-матери! А мой дядюшка — сам Жан-Батист Кольбер, министр финансов!

— Клер, милая, ты, как всегда, очень много болтаешь, — послышался сзади негромкий голос, слегка растягивавший слова, и Эжени обернулась, чувствуя страх едва ли не больший, чем во время встречи с Корнелией.

Перед ней стоял невысокий плотный человек в скромном по дворцовым меркам наряде, с седеющей бородкой и холодными глазами, которые будто вобрали в себя металл всех монет, что они когда-либо видели. Эжени отступила перед этим ледяным взглядом, так не соответствующим ласковой, почти отеческой улыбке, и её «Эжени де Сен-Мартен» прозвучало ещё тише, чем в прошлый раз.

— Жан-Батист Кольбер, — он слегка поклонился. — Слышал кое-что о вас, мадемуазель де Сен-Мартен, слышал. Говорят, вы очень дружны с детьми мушкетёров. Не самая лучшая компания для молодой девушки, да ещё и из провинции, ох, не лучшая!

Клер хихикнула и залпом осушила стоявший на столике бокал, и слова «Это моё шампанское!» остались внутри Эжени, так и не сорвавшись с губ. Собрав в кулак всю свою выдержку, она медленно повернулась к Кольберу, посмотрела прямо в его холодные финансовые глаза (благо он был невысок, и ей не пришлось слишком задирать голову) и отчеканила:

— Полагаю, я сама способна решить, кто для меня лучшая компания, господин Кольбер.

Он улыбнулся ещё шире и неприятнее и уже открыл рот, собираясь что-то сказать, но бросил взгляд за спину Эжени, и лицо министра финансов стало таким, как будто у него внезапно случилось несварение желудка. Девушка обернулась и испытала огромный прилив облегчения, увидев стоящего неподалёку Леона дю Валлона. Он с непроницаемым лицом поклонился Кольберу, слегка взмахнув шляпой, но министр стремительно развернулся и зашагал прочь. Упорхнула с удивительной для её фигуры скоростью и фрейлина Клер, а Эжени, оставив на столике пустой бокал, направилась к Леону, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, и тяжело дыша, она сама не знала — от облегчения или от страха.

Глава XLII. Геката

Должно быть, всё потрясение, вызванное столкновением с Корнелией де Пуиссон и последовавшим сразу за этим разговором с Кольбером, ясно отпечаталось на лице Эжени, потому что Леон не стал задавать никаких вопросов, а легонько сжал её локоть и прошептал, притянув девушку к себе:

— Не бойся, всё хорошо. Со мной ты в безопасности, никто тебя не обидит.

— Нам нельзя так близко стоять друг к другу, — Эжени с трудом проглотила застрявший в горле комок и попыталась отстраниться. — Вдруг кто-то догадается о нашей связи?

Леон вздохнул и покачал головой, но выпустил её руку и галантно поклонился.

— В таком случае, сударыня, позвольте пригласить вас на танец. Уж потанцевать-то вместе нам, надеюсь, можно?

— Ты же не любишь танцы, — она была так удивлена, что даже страх немного отступил. — Ты за весь вечер ни с кем ни разу не станцевал!

— Ты тоже, — ответил он.

— Меня никто и не приглашал, — поникла Эжени. — Хотя я, признаться, не очень-то и хочу танцевать. Стыдно будет опозориться перед всеми этими важными дамами и господами.

— Ты танцуешь лучше многих из них — я-то видел, — заметил Леон. — Просто представь, что здесь не Лувр, а лесная поляна, а вместо важных дам и господ — феи, эльфы, лешие и другая нечисть. Поверь, разница не столь уж велика!

— Ты нарочно меня смешишь, — она не сумела сдержать улыбку и слегка присела, принимая протянутую Леоном руку.

— Если уж ты боишься просто стоять и разговаривать со мной, танец — лучший способ незаметно переговорить, — прошептал бывший капитан ей на ухо, выводя её в центр зала.

Сначала Эжени вся дрожала от волнения и беспрестанно оглядывалась, пытаясь краем глаза проследить за другими парами, но потом немного успокоилась и позволила Леону вести её. Он был не лучшим танцором, но далеко не таким плохим, каким считал себя сам, двигался осторожно, благо музыка лилась плавно и танец был небыстрым, и за всё время даже ни разу не наступил Эжени на ногу. От ощущения его сильной руки на своей талии она обмякла и позволила телу насладиться окутавшим его теплом, но потом заметила мелькнувшее неподалёку огненно-золотое платье и снова встрепенулась.

— Леон, видишь ту женщину в золотом платье?

— С рыжеватыми волосами? — он оглянулся через плечо. — Вижу.

— Десять минут назад я столкнулась с ней, и она назвалась Корнелией де Пуиссон.

— Корнелией? — Леон нахмурился. — Но это может быть просто совпадением! Мало ли женщин носят имя Корнелия!

— Но она подходит по возрасту, если она чуть моложе моего отца — или если она сохранила свою молодость благодаря колдовству. И когда мы познакомились, она взглянула на меня с такой ненавистью… Послушай, Леон, моё чутьё говорит мне, что это та самая Корнелия! Она исчезла, едва услышав моё имя!

— И это тебя так встревожило? — хмыкнул он, снова бросая через плечо взгляд на Корнелию, которая кружилась в танце с каким-то высоким мужчиной в роскошном камзоле и хохотала над его шутками, запрокидывая голову. — Я-то думал, это Кольбер тебя так напугал…

— Не напугал, но он мне неприятен, — Эжени поморщилась. — Он, видимо, навёл справки о тебе и других детях мушкетёров и узнал, что у них появилась новая спутница. Он прямо сказал мне, что дети мушкетёров — не лучшая для меня компания!

— А ты что ответила? — Леон с любопытством посмотрел на неё и даже замедлил движение по кругу.

— Что сама способна решить, кто для меня лучшая компания, а кто нет.

— И правильно! — он усмехнулся и сверкнул глазами. — Кольбер отвык получать отпор, пусть теперь привыкает. К тому же ты здесь всего лишь случайная гостья, ты ему не подчиняешься, и он ничего не сможет тебе сделать.

— А вам? — Эжени вскинула на возлюбленного свои большие серые глаза. — Не навредит ли он тебе, Анжелике и остальным?

— Королева-мать нам благоволит, особенно после истории с сокровищами, Мария-Терезия добра и милосердна ко всем, а Людовик считает, что нас лучше иметь в друзьях, чем во врагах, — Леон покосился в сторону короля, со скучающим видом выслушивавшего Анну Австрийскую, которая что-то шептала ему на ухо, прикрываясь веером. — При таких союзниках Кольбер не сможет нам навредить.

— Королевская милость переменчива.

— Однако думаю, на ближайшую пару лет её хватит. Ты в безопасности, — повторил Леон, слегка сжав плечо своей спутницы. — Кольбер тебе ничего не сделает, Корнелия тоже, да и возможно, это вообще не та Корнелия. Ты со мной, с моими друзьями, ты на балу, так радуйся жизни!

И Эжени следовала этому указанию весь остаток вечера. Она пила шампанское, вкушала устриц, паштет из угрей, рагу из ягнёнка с зёрнышками граната, куропаток, виноград и сладкие замороженные сливки; вдыхала ароматы цветов, фруктов и духов, смотрела на картины, и древние боги уже не казались ей высокомерными; отдавалась волнам музыки и кружилась в танце — вскоре после Леона её пригласили Анри д’Эрбле и Рауль де Ла Фер, и оба оказались отличными танцорами, хотя она была уверена, что они танцуют с ней только из жалости. Весь этот бал прошёл для Эжени как длинный чудесный сон, а под утро, вернувшись в гостиницу, она почувствовала себя Золушкой и долго сидела у очага, размышляя, существует ли на самом деле магия, способная превратить мышей в коней, тыкву в карету, а серую провинциальную мышку — в прекрасную принцессу.

На следующее утро её охватила лёгкая грусть, которая всегда сопутствует осознанию того, что праздник кончился, и Эжени подумала, что понимает Людовика, выбрасывающего огромные суммы на балы, пиршества и маскарады: Король-Солнце стремился продлить праздник жизни как можно дольше. В этом же состоянии лёгкой печали и недомогания — живот опять крутило, и совершенно не хотелось есть, Эжени направилась в гости к чете д’Эрбле, чтобы поблагодарить Жаклин за приглашение, и там её грусть сменилась тревогой, а затем настоящим ужасом.

— Да, бал был прекрасный, что и говорить, — Жаклин уже успела побывать во дворце и теперь, переодевшись в домашнее платье нежно-персикового цвета, расчёсывала свои густые золотистые кудри. Эжени невольно залюбовалась, в очередной раз поражаясь тому, как столь красивая и на первый взгляд хрупкая девушка может быть такой смертоносной. — Но Кольбер, как обычно, всё испортил. Его племянница, глупышка Клер, съела что-то несвежее или же просто съела и выпила слишком много, и её ночью ужасно тошнило, у неё были жуткие рези в животе, жар, и она бы отправилась на тот свет, если бы не старания лекаря — Кольбер нашёл самого лучшего. Теперь он всем твердит, что его племянницу пытались отравить, но никто в это не верит. Кому нужно травить Клер, у которой в голове может удержаться только одна мысль, и та о нарядных платьях?

— Может, она стала свидетельницей чего-то, — предположила Эжени, глядя в окно на пробуждающийся Париж. — Хотя мы говорили всего пару минут, мне она показалась болтушкой — сразу же выпалила, что на бал потратили половину королевской казны, как сказал её дядюшка — министр финансов. Может, Клер знала какую-то тайну, и кто-то не хотел, чтобы она проболталась!

— Поверьте, если бы Клер знала что-то по-настоящему важное, она давно бы уже проболталась всему Лувру, — пренебрежительно отмахнулась Жаклин. — Кольберу во всём видятся заговоры. Я же думаю, что его племянница просто съела или выпила что-то не то.

— Съела или выпила, — задумчиво повторила Эжени, переводя взгляд с вида за окном на хозяйку дома. — Она действительно выпила не то — шампанское из моего бокала…

Она осеклась, не договорив: перед её глазами внезапно пронеслась череда картин — вот Корнелия налетает на неё, толкает, едва не разлив вино, и мило извиняется, пылая ненавистью в глазах; вот Эжени отходит в сторону, чтобы перевести дух, и ставит бокал на столик, боясь уронить его; вот Клер залпом выпивает из него шампанское, напрочь забыв, что это не её бокал.

— Она выпила вино из бокала, из которого должна была пить я, — путано принялась объяснять Эжени, видя недоумение в глазах Жаклин. — А Корнелия за несколько минут до этого столкнулась со мной, и я чуть не пролила вино на платье. Ах, вы же не знаете, кто такая Корнелия!

— Отчего же, знаю, — дочь д’Артаньяна нахмурилась. — Бывшая возлюбленная вашего отца, с которой он переписывался, верно? Леон рассказал нам. Вы, кажется, считаете эту Корнелию ведьмой.

— Я сама не знаю, что я считаю, — Эжени устало потрясла головой. — Я должна рассказать вам всё по порядку.

Жаклин внимательно выслушала её рассказ и, к огромному облегчению Эжени, отнеслась к нему серьёзнее, чем Леон. Обе они пришли к выводу, что странное отравление Клер после того, как она выпила из бокала Эжени, не может быть просто совпадением. Так же единогласно обе решили, что ни Кольберу, ни Клер не следует знать о возможном вмешательстве Корнелии — доказательств никаких нет, и они могут оклеветать невиновную женщину или навлечь подозрение на себя. Жаклин пообещала обо всём рассказать Анри и Раулю и разузнать побольше о Корнелии де Пуиссон, Эжени же кинулась на поиски Леона и Анжелики.

К вечеру все дети мушкетёров уже знали о случившемся. Леон, полный ярости, готов был тут же примчаться во дворец, чтобы отыскать того, кто пытался отравить Эжени, Анжелика то участливо расспрашивала девушку о её здоровье, то принималась молиться. Рауль призывал всех сохранять спокойствие и разобраться вначале, не мог ли кто-то другой желать Эжени или Клер смерти или тяжкой болезни, и не могло ли состояние Клер действительно быть вызвано несвежей едой. Анри и Жаклин наперебой делились добытыми за день сведениями о Корнелии де Пуиссон, а Эжени неподвижно сидела в кресле, глядя в угол, и пыталась уложить кружащиеся в голове обрывки мыслей в одну стройную картину.

О Корнелии было известно не так уж много: как и Виктор Туссак, как и Луиза де Круаль, она предпочитала скрываться, прятаться в тени, не оставлять после себя лишних имён, титулов, названий и мест. Говорили, что родом она откуда-то из Бретани, что рано лишилась родителей, но приобрела их наследство, что никогда не была замужем, но имела множество любовников, что в последнее время стала набожной и исправно посещает церковь. В воображении Эжени рисовался портрет богатой, красивой, умной и опасной женщины, которая получила почти неограниченную свободу и весьма ловко этой свободой распорядилась. Страх перед Корнелией отступал, и его место занимали обида и зависть: почему сама Эжени не могла жить так же свободно, как Корнелия, почему её мать не получила даже сотой доли того счастья, что выпало на долю бывшей любовницы отца, и почему несоизмеримо более счастливая Корнелия преследует их, ввергая в ещё большие несчастья?

— Я должна поговорить с ней, — решила она, когда голова уже начала идти кругом от бесконечных споров и восклицаний детей мушкетёров. — Говорят, Корнелия де Пуиссон набожна и каждое воскресенье ходит в церковь? Отлично, завтра воскресенье, я приду и поговорю с ней. Возле церкви, при скоплении людей она не сможет причинить мне вред.

— Я могу пойти с вами, — немедленно вызвался Леон, но Эжени яростно замотала головой.

— Нет, я должна говорить с ней одна. Иначе Корнелия заподозрит, что мы желаем зла, хотим её арестовать, похитить или что-нибудь в этом роде.

— И что вы ей скажете? — с искренним любопытством спросила Анжелика. — Просто попросите оставить вас в покое и больше не травить людей? Вряд ли она послушается!

— Я ещё не знаю, что я скажу, — призналась Эжени. — Но я придумаю.

***

Воскресное утро выдалось ясным и тихим. На улице было жарко, всё вокруг словно заволокло дремотной пеленой, деревья поникли под тяжестью густых тёмно-зелёных листьев, птицы пересвистывались неохотно и лениво, и даже извечный гомон парижан как будто стал тише. Эжени уже и не помнила, когда она последний раз была на исповеди или причащалась — теперь она входила в церковь или собор только для поисков очередной нечисти. Из-за этого ей казалось кощунственным заходить внутрь, поэтому она терпеливо ждала у входа, мысленно шепча про себя «Отче наш» и щурясь от яркого летнего солнца.

Наконец Корнелия де Пуиссон показалась в дверях, снимая с головы лёгкую кружевную накидку. На этот раз она была одета скромно, в чёрное гладкое платье без всяких украшений, волосы собраны в простой узел, но солнечный свет играл на них, превращая в расплавленное золото, и Эжени вдруг вспомнилось поверье, что все рыжие — ведьмы.

Отбросив внезапное оцепенение, она быстро подошла к Корнелии, пока та ещё не успела сесть в ожидавшую её карету, и негромко окликнула:

— Госпожа де Пуиссон!

Корнелия развернулась, и на лице её при виде девушки на миг появилось удивление, но оно тут же сменилось холодноватой придворной улыбкой, напомнившей Эжени улыбку Кольбера.

— А, мадемуазель де Сен-Мартен! Не ожидала увидеть вас здесь.

— Мы можем поговорить? Это займёт немного времени.

— Пожалуйста, — Корнелия пожала плечами. — Если хотите, можете сесть в мою карету.

— Нет уж, я предпочту остаться здесь. Полагаю, вы слышали о произошедшем на недавнем балу в Лувре?

— Нет, не слышала, — точёные брови Корнелии приподнялись. — Я уехала слишком рано и, как всегда, пропустила всё самое интересное. А что там произошло? Какая-то дуэль? Любовная интрига?

— Отравление. Клер, фрейлина королевы и племянница министра финансов Кольбера, слегла с рвотой и резью в животе и едва не отдала Богу душу.

— О, бедняжка! — на лице Корнелии не дрогнул ни один мускул. — Как же это её угораздило? Съела что-то нехорошее? Или её пытались отравить? А может, тут вовсе не в отравлении дело? Иногда молодых девушек тошнит совсем по другой причине, — она лукаво улыбнулась.

— Клер по случайности выпила всё шампанское из моего бокала, — с убийственной серьёзностью продолжила Эжени. — А за несколько минут до этого вы налетели на меня и задели мой бокал, так что вино едва не разлилось. Едва, но не разлилось, и я собиралась его выпить, — она посмотрела прямо в обманчиво сонные глаза Корнелии, полуприкрытые тяжёлыми веками.

— Что вы имеете в виду? — улыбка исчезла с лица её собеседницы. — Знаете, мадемуазель де Сен-Мартен, мне оскорбительны такие намёки, и я не понимаю, чем вызван этот нелепый разговор!

— Мой отец рассказывал мне о вас. Венсан де Сен-Мартен, вы должны его помнить, — тихо проговорила Эжени, не отрываясь от глубин ореховых глаз, которые при упоминании имени Венсана потемнели почти до черноты. — Перед смертью он завещал мне ваши письма, — это было ложью, но Корнелия вряд ли могла об этом знать. — Корнелия де Пуиссон, его давняя возлюбленная. Вы напоминали ему о богине Гекате.

— А ведь поклялся никому и никогда не рассказывать, — у неё будто свело скулы. — Интересно, как чувствовала себя ваша матушка, узнав, что её муж всю жизнь любил другую женщину?

— А он не любил, — спокойно ответила Эжени. — Он сказал, что любил вас прежде, но теперь у него есть только его семья, моя мать и я. Он всегда считал, что вы не были бы счастливы вдвоём, — а это уже было правдой, прямой цитатой из письма Венсана.

— Он солгал, — губы Корнелии искривились, словно она пыталась сдержать смех или плач. — Он всегда любил только меня одну!

— Он боялся вас, — ответила Эжени. — Перед смертью он написал вам письмо, в котором заклинал оставить в покое его и его семью. Вы угрожали причинить вред мне и моей матери? Не потому ли он так быстро угас от обычной простуды? Может, вы подтолкнули его совершить страшный грех и наложить на себя руки?

— Если бы мы с Венсаном стояли на краю пропасти, то я столкнула бы его туда, даже если бы мне пришлось полететь следом! — с неожиданной злобой прошипела Корнелия, становясь похожей на смертельно опасную золотую змею. — Так что я не раскаиваюсь, если это я стала причиной его гибели! Единственное, о чём я жалею, это о том, что не я вылила яд в его стакан!

— Поэтому вы решили вместо этого подлить яд мне?

— Ты всё равно ничего не докажешь, девочка, — Корнелия снова скривила губы. — И поверь, если бы ты знала, что сделал твой отец, ты бы сама на коленях молила меня простить его!

— На колени я не встаю даже передсвоим любовником! — ощерилась Эжени. — Что такого ужасного совершил мой отец? Бил свою дочь и домогался её? Насиловал и душил молоденьких девушек? Преследовал одинокую мать, угрожая раскрыть её тайну? Высасывал из людей кровь? Заставлял их убивать за себя? Что он сделал?

— Он предал меня! — Корнелию совершенно не смутила услышанная длинная тирада. — Он разбил моё сердце и не только его. Мы с ним были молоды, любили друг друга и хотели пожениться, но тут появилась твоя мать и захомутала его. Он женился на ней ради денег, или она быстро зачала от него ребёнка — я не знаю. Она забрала мою любовь — вот что она сделала!

— Как она могла захомутать отца? — возмутилась Эжени. — Она небогата, не так богата, как вы, и далеко не так красива. И удержать его беременностью мама не могла — у неё долго не получалось, и я родилась уже после нескольких лет брака, после бесплодных попыток. Скорее уж отец нашёл в ней что-то, чего не было в вас, полюбил её… или же просто решил, что недостоин вас, и женился на скромной Матильде.

— В твоей матери нет ничего, что есть во мне, — отчеканила Корнелия. — Да в ней вообще ничего нет! А в то, что Венсан выбрал серую мышь Матильду вместо меня, я охотно поверю, ведь он всегда твердил, что недостоин меня! И он в итоге оказался прав. Но я полюбила его, я отдала ему свою невинность… и не смей так морщиться, девчонка! Я носила под сердцем его дитя!

— Не верю! — вырвалось у Эжени.

— Можешь не верить, но я мечтала подарить Венсану дочь — или сына. Но он предал меня, и я потеряла ребёнка. Моё собственное тело обернулось против меня, и все мои простыни были пропитаны кровью. Знаешь, почему я напоминала ему Гекату? Мы познакомились на маскараде, и на мне был костюм Гекаты. Я сама сшила чёрное платье в духе греческих хитонов, и на голове у меня было три маски вместо одной. Ты знаешь, что Гекату называли многоликой и триединой?

— Я знаю о колдовстве и колдуньях больше, чем вы думаете, — холодно произнесла Эжени, но пылающую гневом Корнелию эти слова не остановили.

— Геката была не просто колдуньей — она была богиней! И я тоже стала для Венсана богиней! Но потом оказалось, что люди предают своих богов так же легко, как и всё остальное… Я по-настоящему стала Гекатой в тот миг, когда моё нерождённое дитя покинуло меня вместе с кровью и болью — Гекатой, богиней тьмы, жаждущей возмездия!

— Отец решил, что лучше поклоняться Весте, чем Гекате, — Эжени попыталась смягчить свой тон. — Послушайте, мне жаль, что он причинил вам боль, хотя, я уверена, он вовсе не желал этого.

— После того раза я больше не смогла зачать, — Корнелия покачала головой. — Один-единственный раз в жизни я любила — и меня бросили, предали, растоптали, сделали моё чрево пустым и бесплодным! Твой отец предал меня, твоя мать забрала его у меня!

— Моя мать ничего не знала о вас, пока отец ей не рассказал, — возразила Эжени, борясь между желанием умилостивить Корнелию и стремлением к справедливости. — Но даже если это так, то они раскаялись! Мой отец мёртв, возможно, покончил с собой, моя мать в монастыре, замаливает грехи. И я в любом случае не виновата в ваших несчастьях. Меня тогда ещё не было на свете!

— Но теперь ты есть, — с ненавистью выдохнула Корнелия, прожигая её взглядом. — И ты пляшешь на балах, веселишься и радуешься жизни, вместо того чтобы сидеть в своей туманной глуши или уйти в монастырь, по примеру матери! И ты так похожа на свою мать!

— Так вы ненавидите меня только из-за сходства с матерью? — поразилась Эжени. — Боже, да вы безумны!

— Когда я увидела тебя на балу, сияющую в этом голубом платье, полную жизни и веселья, я возненавидела тебя всей душой. Мне захотелось немедленно стереть эту довольную улыбку с твоего лица — и я тут же решила действовать.

— Вы что, всегда носите с собой пузырёк с ядом, чтобы отравить любого не понравившегося вам человека? — прищурилась Эжени. Корнелия лишь едко улыбнулась в ответ.

— Признаю, это было глупо. В итоге пострадала другая — не скажу, впрочем, чтобы я сожалела об этом. А ты осталась жива и заподозрила меня. Признаю, ты умна — в этом ты пошла в отца…

— Скорее уж в мою рациональную и логичную мать, — Эжени выпрямила спину. — Значит, вы готовы ненавидеть и даже убить меня только потому, что мой отец предпочёл не вас, а мою мать?

— Это всё, что ты хотела узнать? — с усмешкой осведомилась Корнелия. — Зачем ты вообще пришла сюда? Чтобы бросить мне в лицо голословное обвинение в отравлении?

— Чтобы узнать правду, — горько ответила Эжени. — Чтобы попытаться договориться. Но оказалось, что легче договориться с нечистой силой, чем с вами. Скажите, вам нравится причинять людям боль? Или вы делаете это потому, что вам когда-то тоже причинили боль?

— Я делаю это, потому что могу, — сказала Корнелия, и у Эжени по спине пробежали мурашки от простоты её ответа.

— В сказках говорится, что злодеями не рождаются, — тихо произнесла она. — Но глядя на вас, я вижу, что это неправда.

— Что, милая, тяжко сознавать, что жизнь — не сказка и не песня? — откровенно издевательским тоном протянула её собеседница. — Но тебе нечего больше бояться. Я не стану травить тебя, обещаю, хотя ты мне всё равно не поверишь. Вместо этого я поступлю так же, как когда-то твоя мать. Она забрала у меня Венсана, а я заберу у тебя то, что ты любишь больше всего на свете.

С этими словами она развернулась и стремительно направилась к карете. Эжени не пыталась догнать её — у неё вдруг закружилась голова, слюна во рту стала горькой, и она испугалась, что её сейчас стошнит прямо на мостовую. Карета Корнелии уже давно умчалась, когда Эжени нашла в себе силы стронуться с места. Опираясь на стены и жмурясь от солнца, ставшего вдруг невозможно ярким, она с трудом добрела до гостиницы, заперлась в номере и едва успела согнуться над тазом для мытья, когда её вырвало. Вытирая липкий пот со лба, она подумала, что Корнелия, должно быть, всё же успела как-то отравить её или наслать заклятие, но потом содрогнулась от новой мысли, куда более пугающей.

Эжени отставила таз, взглянула на своё бледное отражение с тёмными кругами под глазами, вспомнила, как её в последнее время мутило по утрам, как ей неудержимо хотелось остро-солёного паштета на балу, как она перестала считать дни между лунными кровотечениями, как она едва ли не каждую ночь то отдавалась Леону, то овладевала им, напрочь забыв про чай из пижмы — прежние запасы остались в Бретани, а в Париже Эжени сначала не ходила к аптекарям из опасения вызвать ненужные подозрения, а потом и вовсе перестала вспоминать об этом. В голове её проносились слова Корнелии, услышанные сегодня утром.

«Иногда молодых девушек тошнит по совсем другой причине».

«Я носила под сердцем его дитя!».

«После того раза я больше не могла зачать».

— Я беременна, — прошептала Эжени своему изумлённому отражению, опустила руку на пока ещё совершенно гладкий живот, обтянутый серым платьем, и разрыдалась.

Глава XLIII. Заброшенная церковь

Этим солнечным воскресным утром Леон дю Валлон не виделся с Эжени — она из гостиницы сразу отправилась в церковь, чтобы поговорить с Корнелией де Пуиссон. В последние дни состояние возлюбленной вызывало у него смутную тревогу — он видел, что Эжени, несмотря на веселье, которым её пытались окружить дети мушкетёров, часто бывает бледной и печальной. «Должно быть, она ужасно скучает по родным краям», — думал Леон, и эта мысль заставляла его чувствовать свою вину, ведь это именно из-за него Эжени де Сен-Мартен покинула Бретань и примчалась в шумный Париж, где наверняка ощущала себя потерянной и одинокой.

События последних дней окончательно выбили у бывшего капитана почву из-под ног. Не было никаких доказательств, что Эжени пытались отравить, но он догадывался, что чутьё не подвело девушку, что её смутные опасения по поводу Корнелии верны. Леон видел Корнелию всего один раз, на балу, мельком, и теперь переживал, что не смог разглядеть её внимательнее. Если эта женщина и впрямь ведьма, да к тому же ещё и отравительница, то Эжени подвергается серьёзной опасности, разговаривая с ней и пытаясь выдвигать обвинения. Леон жалел, что не переубедил её, не отправился к церкви вместе с ней, и теперь пытался занять свой день пустыми и бесполезными делами — шатался по Парижу, пробовал вытянуть из старых и новых знакомых хоть какие-то сведения о Корнелии де Пуиссон, навестил сестру, но быстро осознал свою ненужность и в конце концов вернулся домой, чувствуя, что день прошёл зря, хотя солнце только-только начало клониться к закату.

«Эжени уже должна была давно вернуться из церкви», — думал он, с тоской глядя в окно на извилистые парижские улицы. «Почему она не зашла ко мне и не рассказала о своём разговоре с Корнелией? Или заходила, но не застала меня дома? Но почему тогда не оставила хотя бы записку?». Мысль о том, что с Эжени что-то случилось, заставляла его терзаться сильнее, чем когда-либо, а вынужденное бездействие сводило с ума. Бросив прощальный взгляд на Париж, Леон развернулся, полный решимости идти к другим детям мушкетёров и во что бы то ни стало разыскать Эжени, и перед глазами его предстал женский силуэт в длинном тёмном платье.

В первые мгновения он с облегчением выдохнул, приняв незваную гостью за Эжени, но потом она шагнула вперёд, лучи заходящего солнца осветили её волосы, вспыхнувшие рыжим, и Леон подумал, что это Луиза де Круаль зачем-то вернулась в Париж. Затем незнакомка сделала ещё шаг, и сын Портоса узнал в ней женщину из дворца, на которую ему указала Эжени.

— Корнелия де Пуиссон! — произнёс он, невольно вздрогнув. — Как вы здесь оказались? Я не слышал, как вы вошли.

— У меня есть свои способы, — она ангельски улыбнулась, взглянув ему прямо в глаза, и Леон понял, что Эжени в своём рассказе не преуменьшила ни красоты Корнелии, ни исходящей от неё опасности. Он покосился в угол, где лежала шпага, и нарочито небрежным тоном спросил:

— Вы открыли дверь шпилькой или использовали магию?

Эти слова произвели больший эффект, чем Леон мог ожидать — Корнелия дёрнулась, как от удара, и поспешно огляделась, будто проверяя, не слышал ли этих слов кто-то посторонний.

— Значит, вы знаете… Конечно, Эжени вам рассказала! Мне-то она ни словом не обмолвилась, что знает мою тайну. Проклятый Венсан перед смертью выболтал всё обо мне!

«Значит, Эжени правильно догадалась, и Корнелия и впрямь владеет магией», — сообразил Леон и прикусил язык, мысленно ругая себя последними словами. Эжени, видимо, не сказала своей собеседнице, что знает о её колдовских способностях, а вот он проболтался, и теперь Корнелия знает, что они знают, что она ведьма.

— Где Эжени? — резко спросил он. — Что вы с ней сделали?

— Ничего, — она была искренне удивлена. — Мы с ней расстались возле церкви, и она заспешила домой в весьма расстроенных чувствах. Не очень-то приятно ей было узнать правду о своём отце!

— Какую правду?

— То, что он разбил мне сердце.

— И только-то? — Леон насмешливо приподнял брови, и Корнелия прожгла его огнём своих ореховых глаз.

— Вы считаете, этого недостаточно, чтобы возненавидеть человека?

— Нам с Эжени встречались мужчины и женщины, совершавшие куда худшие вещи, — пожал плечами Леон, незаметно делая шаг в сторону своей шпаги. — Кстати, вы удивительно откровенны со мной: не скрываете ни связи с отцом Эжени, ни своей колдовской сути. Вы даже не попытались притвориться непонимающей!

— Зачем? — она дёрнула плечом. — Вы всё равно уже знаете правду. Но вы никому об этом не расскажете, ведь если вы обвините знатную и богатую даму в колдовстве, вам не поверят. Вы решите разобраться со мной сами, как с Виктором Туссаком, верно?

— Откуда вы про него знаете? — он нахмурился.

— По Парижу ходит много слухов, — Корнелия снова улыбнулась. — И судя по тому, что я слышала про Туссака, он был сродни мне — нечто большее, чем обычный человек. Но ему привелось, на свою беду, поссориться с детьми мушкетёров, а через какое-то время его нашли мёртвым у подножия собора Нотр-Дам. Немногие найдут связь между этими событиями, но я нашла.

— Вы тоже ничего не докажете, — Леон стиснул челюсти.

— Я и не собираюсь, — она смотрела на него с пугающей безмятежностью, напомнив капитану Туссака, который держался на галерее собора так же легкомысленно и вызывающе. — Я вовсе не хочу ссориться с детьми мушкетёров — как вы прекрасно знаете, они до обидного везучи, а вот их противникам частенько не везёт! Мне нужна Эжени, и только она.

— Что она вам сделала? — Леон взглянул Корнелии прямо в глаза, пытаясь понять, какую игру она затевает, но его нежданная гостья по-прежнему мило улыбалась.

— Ничего. Пока что ничего… если не считать обвинений в отравлении и жалких попыток защитить своих отца и мать. Но она лицом слишком похожа на Матильду, а характером — на Венсана.

— И этого достаточно, чтобы желать ей смерти?

— Для меня — да, — с серьёзным видом кивнула Корнелия, и глаза её вспыхнули. — Но не бойтесь, я передумала её убивать.

— Я вам не верю! — Леон сделал ещё один шаг в сторону.

— Пожалуйста, — она пожала плечами. — Зачем убивать своего врага, если можно забрать у него то, что он любит больше всего на свете?

В голове Леона пронеслась целая вереница мыслей о том, что Эжени любит больше всего на свете. Свой родной замок, окутанный туманами и тайнами? Свои родные края с пологими холмами, тенистыми лесами и быстрыми реками? Своего неутомимого скакуна Ланселота? Своего верного слугу, старого, но крепкого Бомани? Свою служанку, звонкоголосую Сюзанну, луч света в этом мрачном мире? Свою несчастную мать, укрывшуюся от мира в глухом монастыре? Что или кого из них хочет забрать Корнелия?

И лишь поймав её насмешливый взгляд, он понял, что речь идёт о нём самом.

— Похоже, вы переоцениваете любовь Эжени ко мне, — как можно более спокойно произнёс он, делая ещё один шаг по направлению к шпаге. — Могу вас уверить, я для неё — не более, чем приятное развлечение, свои книги и свою бретонскую нечисть она любит куда больше.

— У вас совершенно не получается лгать, — Корнелия поморщилась, как от неприятного запаха. — Я-то видела, как вы танцевали вместе, видела, как она смотрела на вас. Уж влюблённую-то женщину я всегда узнаю!

— Теперь понятно, почему вы так откровенны со мной, — Леон приготовился к решающему броску. — Легко говорить правду человеку, которого не собираешься оставлять в живых, верно?

— Если вдуматься, мне совсем не обязательно убивать вас, — Корнелия неожиданно шагнула к нему, и Леон, вздрогнув, отступил. — Забрать — не значит убить. Я могла бы сделать вас своим любовником, и это наверняка разбило бы сердце Эжени, а моя месть была совершена. Поверьте, я была бы куда более опытна, чем эта унылая бретонская девчонка!

Она протянула руку, желая погладить бывшего капитана по щеке, но он отшатнулся, словно от ядовитой змеи, в один прыжок достиг шпаги и, схватив её, развернулся к Корнелии. Леон ещё мог выносить прикосновения де Круаль и даже получать от них удовольствие, но эта рыжая ведьма вызывала у него только отвращение.

— Не прикасайтесь ко мне!

— Ну вот видите, — грустно вздохнула она. — Вы не оставили мне даже шанса на мирное завершение разговора.

— Эжени пыталась договориться с вами миром, но вы её, судя по всему, отвергли. Теперь не пытайтесь соблазнить меня! Я не изменю Эжени!

— А я скажу, что изменили, когда она будет рыдать над вашим телом, — Корнелия снова ангельски улыбнулась. Леон выставил перед собой шпагу, гадая, какую магию она применит — будет ли пытаться сжечь его, метая пламя, или попробует подчинить его волю себе. А может, напустит летучих мышей или вихрь кинжалов?

Ничего из этого не оказалось правдой. Корнелия глубоко вздохнула, прикрыла глаза, вытянула вперёд руки, сжала пальцы, и Леон внезапно ощутил, как вокруг его горла сжимается тугая петля. Свободной рукой он схватился за шею, но на ней ничего не было, а невидимая удавка тем временем продолжала затягиваться всё туже. Из глаз брызнули слёзы, воздух со свистом входил в горло и выходил из него, Леон почувствовал, как голова начинает кружиться, и сделал выпад, пытаясь дотянуться до Корнелии, но та отступила со смехом, прозвучавшим в голове капитана подобно оглушительному колокольному звону.

Дышать было нечем, голова кружилась всё сильнее, ноги подкашивались, и при следующей попытке напасть Леон рухнул на пол рядом с камином. Перед глазами всё поплыло, воздуха в груди не оставалось, он ясно понимал, что не сможет позвать на помощь, что эта ведьма убьёт его прямо сейчас, даже не коснувшись, и он останется лежать здесь, на полу, скрюченный, с побагровевшим лицом. «Эжени не должна увидеть меня таким!» — мелькнуло в сознании, и Леон нечеловеческим усилием воли заставил себя разжать кисть, выпустить оружие и лежать спокойно, притворяясь потерявшим сознание.

— Как унизительно — храбрый капитан королевских гвардейцев и сын Портоса умер в собственном доме от удушья! — продекламировала Корнелия, подходя ближе. Глядя снизу вверх, Леон видел, что её лицо блестит от пота — очевидно, её магия тоже требовала расплаты. Вот её пальцы слегка разжались, и он отчаянно втянул в себя глоток воздуха. Совсем рядом перед его мутнеющим взором расплывалась зола в камине — несмотря на жаркое лето, ночи были прохладными, и иногда приходилось топить камин.

— А ведь могли бы умереть куда более достойно! — продолжала издеваться ведьма, снова беря его горло в невидимый захват. — Конечно, если бы вы со мной переспали, я бы не оставила вас в живых, но подарила бы вам быструю и безболезненную смерть, от удара заколки в горло, например, — конечно, если бы вы постарались. А теперь вам придётся задыхаться!

Леон подполз ближе к камину и сквозь зубы прохрипел грубейшее солдатское ругательство, которое до сегодняшнего дня никогда не произносил в присутствии женщин.

— Что-что? — Корнелия наклонилась над ним, потом опустилась на колени, приблизив своё лицо совсем близко к его. — Кажется, вы что-то хотели мне сказать?

Её горячее дыхание обжигало щёку Леона, тугие золотистые кудри щекотали его, и он с трудом заставил себя сосредоточиться на левой руке — в то время, как правая была придавлена телом, левая оказалась совсем рядом с камином. Сын Портоса сжал пальцы, мысленно воскрешая перед собой образ Жаклин д’Артаньян, запутавшейся в сетке на берегу моря и изо всех сил старающейся отбиться от него. Он направил все свои силы в левую руку, заставляя её двигаться вверх и вперёд…

… и бросил собранную в горсть золу в лицо Корнелии — точь-в-точь как Жаклин бросила в него песок тогда, на берегу. Ведьма, вскрикнув, отшатнулась, невидимая рука отпустила горло Леона, и он, судорожно хватая ртом воздух, рванулся к шпаге, заодно сбив с ног Корнелию. Она упала на пол, но тут же вскочила и отступила, одной рукой протирая глаза, а другой слепо шаря перед собой. Леон, крепко сжимая шпагу, бросился на неё, но колдунья отскочила, и он влетел в стену, больно ударившись плечом. Едва он успел развернуться, как с улицы донёсся громкий стук в дверь, а затем решительный голос Эжени:

— Леон, открой, это я!

Он попытался что-то сказать, закричать, предупредить, позвать на помощь, но из горла вырвался только неясный сип. Корнелия, наконец протерев глаза, обратила миг его замешательства в свою пользу — она шагнула в сторону и исчезла, растворившись в вихре разноцветных искр. К тому времени, как Эжени, отворив дверь магией, ворвалась внутрь, Леон сидел на полу, растирая саднящее горло одной рукой и не выпуская шпагу из другой, а колдуньи, едва не задушившей его, и след простыл.

***

Вечером в доме Леона собрались все дети мушкетёров и наперебой расспрашивали о случившемся. Сын Портоса, которому Эжени с помощью колдовства и тёплого травяного чая вернула способность говорить, рассказал о первой встрече с Корнелией де Пуиссон, едва не ставшей для него последней, но рассказал коротко и неохотно, и по всему было видно: он стыдится того, что его чуть не убила женщина. У Жаклин известие, что Леон отбился от колдуньи тем же самым способом, каким она сама отбилась от него годом ранее, вызвало нервный смех. Анри и Рауль призывали обратиться к королеве, капитан вяло возражал, что это бесполезно, что в волшебство всё равно никто не поверит, а у Корнелии найдутся влиятельные покровители при дворе. Анжелика молилась, с жалостью глядела на брата и клялась растерзать ведьму собственными руками. Что касается Эжени, то она сидела молча, неподвижно уставившись на серые следы золы возле камина, и пыталась уложить в голове события минувшего дня, понимая, что совершенно не знает, что делать.

Нет, неправда — она знала, что делать. И это знание погружало её в бесконечное отчаяние, заставляя рот вновь наполниться горькой слюной, а внутренности заледенеть от всепоглощающего ужаса.

Первым порывом Эжени после того, как она узнала о своей беременности, было заглянуть к аптекарю, купить пижмы, сварить из неё чай и немедленно избавиться от последствий своей неосторожности, но уже закутавшись в накидку и собираясь покинуть гостиницу, она присела на кровать и задумалась. Не зная точно, как Леон относится к детям, она почему-то была уверена, что известие о её беременности его обрадует, что он будет на седьмом небе от счастья от возможности вырастить и воспитать собственное дитя, дать ему всё, чего был лишён он сам. Так разве она имеет право избавляться от ребёнка, даже не посоветовавшись с Леоном, не узнав, чего хотел бы он?

«Он может хотеть чего угодно, но рожать-то мне», — подумала Эжени, и эта мысль наполнила её липким ужасом. Ей вмиг вспомнились все страшные истории о скончавшихся роженицах и детях, родившихся мёртвыми, больными, недоношенными, вспомнились карлик Эцци, сросшиеся сёстры Франсуаза и Франческа, покрытый шерстью «человек-волк». А если и её дитя родится уродцем? А если она умрёт при родах, и ребёнок вместе с ней? Имеет ли она право приносить Леону вместо величайшего счастья величайшее горе? Он и так лишился слишком многого, он может не перенести ещё одной потери.

И теперь ещё и Корнелия! Эжени от всей души надеялась, что проницательная ведьма не знает о её беременности, иначе жизнь ребёнка оборвётся в её чреве, ещё не начавшись. Рожать в то время, когда тебя преследует сумасшедшая колдунья, свихнувшаяся на твоих отце и матери, было бы глупо и безответственно, и Эжени всё же решилась идти за пижмой и другими травами. «В конце концов, если мы переживём эту историю с Корнелией, у нас Леоном могут быть и другие дети», — попыталась она пробудить голос разума. «И ему ни в коем случае нельзя знать о моей беременности. Он сразу же захочет жениться на мне, и тогда Корнелия узнает, что у меня есть возлюбленный, найдёт моё слабое место. Она же видела нас на балу, она наверняка о чём-то догадалась…». Пришедшая в голову мысль была такой страшной, что Эжени развернулась и бегом кинулась в сторону дома Леона, забыв о пижме.

А что, если Корнелия уже знает про Леона? А если он и есть то, что Эжени любит больше всего на свете? И именно его Корнелия и хочет забрать?

Эжени не помнила, как добралась до дома бывшего капитана. С трудом переводя дыхание, она прислушалась, но внутри было тихо. И всё же чутьё заставило её постучать, потом позвать Леона и в конце концов отворить дверь волшебством. Когда она оказалась внутри, в висках стучало, а магия плясала на кончиках пальцев, и чувство вины подстёгивало Эжени: надо было после разговора с Корнелией сразу бежать к нему, предупредить, а не сидеть в номере и не раздумывать над будущим нерождённого ребёнка! Она задержалась — и из-за этого чуть не потеряла возлюбленного. Корнелия хоть и не обладала способностями допплера или Туссака и не могла «забрать» Леона, приняв обличье Эжени или подчинив его своей воле, зато она умела мгновенно перемещаться в пространстве, что делало её почти неуловимой — по крайней мере, до тех пор, пока она не выдохнется.

Теперь, сидя в кресле и глядя на следы золы, Эжени видела своё будущее — такое же серое, как зола, такое же серое, как и её прошлое, но вместе с тем туманное, неясное и пугающее. Корнелия де Пуиссон нацелилась только на дочь Венсана, она сама в этом призналась, и дети мушкетёров её не интересуют. Но они, насколько Эжени успела их узнать, не бросят в беде свою спасительницу и брата своей подруги. Значит, из-за неё жизнью будут рисковать и беременная Жаклин, и мечтающий о счастливом отцовстве Анри, и Рауль с Анжеликой, только-только сделавшие шаг навстречу своей любви. Нет, этого никак нельзя допустить!

Эжени знала, что должна сделать — план возник в её голове быстро, ясный и чёткий. Ребёнка оставлять нельзя — слишком жестоко подвергать нерождённое дитя такой опасности. Леону о нём говорить тоже нельзя, и вообще отношения с капитаном следует прервать. Выпить чай из пижмы, избавившись от плода, расстаться с сыном Портоса и уехать из Бретани, лучше всего в другую страну. Денег у Эжени не так много, но на первое время должно хватить. Если Корнелия и вправду преследует только её, то она оставит Леона и остальных детей мушкетёров в покое и отправится в погоню за дочерью своего бывшего возлюбленного. И где-нибудь в туманной Англии или солнечной Италии, далеко за пределами Франции, состоится решающая битва двух колдуний. Если Эжени победит в ней, то сможет вернуться к Леону и начать с ним новую жизнь — если, конечно, он за прошедшее время не увлечётся другой девушкой, более красивой и опытной, такой, которая не втянет его в охоту за призраками и вампирами. Если же она проиграет… Что ж, по крайней мере, она умрёт в сражении, достойно, — хотя вряд ли смерть от удушения можно назвать достойной. Если повезёт, сможет с того света ещё раз взглянуть на дорогих её сердцу людей, может даже явиться к ним во снах. Корнелия, удовлетворив свою жажду мести, не станет охотиться за детьми мушкетёров — для этого она слишком умна и осторожна. И Леон дю Валлон в любом случае будет в безопасности.

Таков отныне был путь Эжени де Сен-Мартен — путь одинокой воительницы без любви, детей и друзей, даже без дома. Приготовление чая из пижмы она отложила до возвращения в Бретань из-за возможных неприятных последствий для здоровья и немедленно принялась готовиться к этому самому возвращению: вежливо, но холодно попрощалась с детьми мушкетёров, заявив, что прекрасно сможет справиться с Корнелией сама. Леону Эжени сказала, что она уезжает в Бретань и зовёт его с собой, потому что там, в месте, наполненном колдовством, они смогут укрыться, передохнуть и набраться сил, а также изучить кое-какие книги, чтобы понять, как бороться с ведьмой. Сын Портоса, разумеется, изъявил полную готовность следовать за ней. Дети мушкетёров были обеспокоены, но решительность девушки их убедила, кроме того, Леон уже доказал, что может защититься от колдуньи (хотя Эжени сомневалась, что трюк с золой сработает дважды), а у них у всех были свои дела: Рауль и Анжелика готовились к свадьбе, Анри и Жаклин — к рождению первенца. Корнелия де Пуиссон как в воду канула — должно быть, получив неожиданный отпор от Леона, казавшегося ей лёгкой добычей, она скрылась, уехала из Парижа, решив переждать, пока вызванный ею гнев детей мушкетёров не утихнет.

Так и получилось, что спустя год после головокружительных приключений с королевскими сокровищами Леон вновь покидал Париж, но отправлялся на этот раз не в Англию, а в Бретань. Всю дорогу он пытался проникнуть в мысли Эжени, но она оставалась печальной и задумчивой, каждую ночь уходила в свой номер и запирала дверь, не подпуская бывшего капитана к себе. Они почти не разговаривали — Эжени отдалялась от возлюбленного стремительно, будто уносимая ветром, и надеялась, что это поможет сделать их расставание менее болезненным.

Вернувшись в замок, она тут же принялась за дело — ездила к крестьянам, разбиралась с бумагами, до поздней ночи засиживалась в библиотеке, проводя расчёты, и иногда доводила себя до слёз, вспоминая, как ещё каких-то три месяца назад они с Леоном занимались здесь гораздо более приятными вещами. Незаметно для других обитателей замка Эжени откладывала вещи, необходимые для дальней поездки, готовила оружие и в то же время читала книги по колдовству и выслушивала планы Леона насчёт Корнелии — безумные, авантюрные и совершенно невыполнимые.

Она не колебалась по поводу слуг, не задавалась вопросом: кого взять с собой в другую страну — преданного, как старый пёс, Бомани или ветреную хохотушку Сюзанну? Бомани уже и сам начал о чём-то догадываться — пару раз он осторожно спрашивал, не собирается ли госпожа куда-то переезжать. Эжени намеревалась взять его с собой — что бы он стал делать без неё, один, в краю, так и не ставшем для него родным? Сюзанне же следовало выйти замуж за одного из своих многочисленных ухажёров, стать счастливой женой и матерью и забыть о службе в сером замке, как о тяжёлом сне.

Основные приготовления были завершены, и оставалось самое трудное — сообщить о своём решении, попрощаться с Сюзанной, которая наверняка обрушит на госпожу водопад слёз, и с Леоном, реакцию которого Эжени боялась представить. Однажды вечером, в миг малодушия, она даже решила уехать тайно от всех и написала сыну Портоса длинное письмо с прощаниями и объяснениями, почему она была вынуждена поступить именно так, но потом устыдилась и спрятала его среди книг. Если уж ей суждено стать ещё одной стрелой в израненном сердце Леона, то она должна иметь смелость сказать ему об этом лично.

Этот день выдался не по-летнему холодным и ветреным. Чай из пижмы ждал Эжени в её комнате, разговор со слугами и Леоном она отложила на вечер, а на следующее утро уже собиралась уезжать в Англию — эта неприветливая страна больше всего соответствовала её настроению, и Эжени надеялась, что туманы Лондона будут напоминать ей о родном доме. Теперь же она верхом на верном Ланселоте, в последний раз объезжая леса и холмы, заехала в деревню и печально смотрела на лица крестьян, пытаясь запомнить их. Роза, дочь Жиля Тома, которая после гибели жестокого отца и своего замужества совершенно переменилась и засияла; широкоплечий Гийом Лефевр со своей улыбчивой женой и беспокойными мальчишками; Катрин Дюбуа со своим лицом Мадонны, а рядом с ней — Оливье, что-то шепчущий на ухо младшей сестрёнке; Этьен Леруа, тайком перемигивающийся с Клариссой Лепети, которая на прошлой неделе родила здорового мальчишку; Луиза Мерсье в новом пёстром платьице, сшитом заботливым отцом; Мишель Буше, время от времени застывающий на месте — должно быть, воспоминания о прекрасной Королеве фей всё ещё были живы в нём; Франсуа, кузен Сюзанны, который вполне освоился в новых краях и уже вовсю ловил девичьи улыбки; Лаура Клеман в новых собственноручно сделанных бусах, Лаура, в чьих ясных светлых глазах навсегда осталась скорбь по сожжённому ею Натаниэлю… Всё это были люди Эжени, о которых она заботилась, защищала от нечисти, как и нечисть от них, а теперь она должна была покинуть и тех, и других, уехать в дальние края, возможно, навсегда.

Эжени неожиданно потянуло к старой заброшенной церкви, возле которой её чуть не обесчестил Антуан де Лавуаль. Спустившись с холма, она спешилась, привязала Ланселота к ближайшему дереву и продолжила свой путь пешком. В церкви она не бывала после гибели Лавуаля, и теперь ей внезапно захотелось попасть внутрь. Ёжась от налетевшего холодного ветра, она добралась до здания и вошла, осторожно переступив через порог. Там было темно и сыро, из-за почерневших стен помещение казалось совсем узким, под ногами хрустели обломки досок и осколки стекла, в окна врывался ветер, и его жалобное завывание напомнило Эжени о голосах призраков. Она вновь поёжилась и провела рукой по стене, вспоминая строчки из писем Корнелии к отцу. Кажется, эта церковь имела для них особенное значение…

— Что такого важного отец нашёл здесь? — спросила она вслух, ощущая под пальцами шершавый холодный камень.

— Меня, — послышался сзади женский голос.

Эжени резко обернулась и в первый миг похолодела от ужаса, увидев входящую в дверь Корнелию де Пуиссон, но затем страх ушёл, уступив место ярости.

— Как вы меня нашли? — она вздёрнула подбородок.

— Я прослышала, что ты со своим капитаном уехала из Парижа, а направиться ты могла только сюда, — пожала плечами колдунья. — Я прекрасно знаю эти места — я выросла здесь, и мы с твоим отцом часто играли вместе. Потом, став постарше, мы играли уже в менее невинные игры. Хочешь знать, что произошло в этой церкви? Она уже была сгоревшей, когда мы устраивали в ней прятки; она была сгоревшей и тогда, когда я отдалась Венсану — прямо здесь, на месте алтаря.

— Вы лжёте! — выдохнула Эжени.

— Не лгу! — глаза Корнелии засветились. — Твой отец был готов на всё ради меня — забыть свою веру, своего Бога, осквернить святое место, лишь бы быть со мной! Мы были друг у друга первыми, ты знаешь? А потом пришла твоя мать, эта набожная лицемерка, забрала Венсана у меня, вернула его к вере, и он обвенчался с ней в другой церкви. Он писал мне, что никогда не возвращался в это место, хранящее память о том, кем он был. Я тоже не возвращалась… до сегодняшнего дня.

— Вы приехали, чтобы забрать у меня Леона? — Эжени стащила перчатки и бросила их на землю, ощущая знакомое покалывание на кончиках пальцев. — Забрать то, что я люблю больше всего?

— Я бы хотела, — усмехнулась Корнелия, — но в прошлый раз мне это не очень удалось. Ничего, мне безразлично, кого из вас двоих убить. Твой капитан в любом случае будет страдать, узнав, что его сестра погибла по его вине.

— Что? — у Эжени перехватило дыхание. — Что вы такое несёте?

— Эта пронырливая монашка, должно быть, следила за мной и узнала, что я собираюсь в Бретань. Конечно, она тут же помчалась сюда, чтобы предупредить брата об опасности. Одного только она не учла — я умею путешествовать не только на коне или корабле. Я добралась до твоих краёв быстрее неё и, неожиданно возникнув перед ней на дороге, напугала её коня. Бедная девочка! — Корнелия возвела глаза к потолку в притворном сочувствии. — Если конь придавил ей ногу, она будет долго мучиться, ведь дороги здесь пустынны, и никто не придёт к ней на помощь. Как её зовут, Анжелика? Будем надеяться, что Анжелика скоро окажется с ангелами на небесах, — она с усмешкой перекрестилась, и тут у Эжени кончилось терпение.

— Ты лжёшь, проклятая ведьма! — вскричала она и выпустила всю накопившуюся в ней злость в виде огромного огненного шара, сорвавшегося с кончиков пальцев. Это потребовало больших усилий, но оно того стоило — следовало сделать это хотя бы затем, чтобы увидеть, как усмешка сползает с лица Корнелии, сменяясь ужасом и неверием, и по нему разливается смертельная бледность.

Глава XLIV. Потерянное и обретённое

Надо отдать должное Корнелии — она, несмотря на всё своё изумление, успела увернуться, и огненный шар, вылетевший из рук Эжени, пролетел мимо, не задев её. Он упал где-то позади, в глубоком сумраке церкви, и рассыпался искрами, большинство из которых исчезло без следа, но некоторые остались тихо тлеть на обломках досок. Эжени некогда было беспокоиться о возможном пожаре — её переполняли ярость и страх за Анжелику, и любые мысли о побеге в Англию пропали, сменившись желанием остановить Корнелию. Впрочем, умей Эжени перемещаться из одного места в другое с помощью магии, она бы сделала это, немедленно помчалась на помощь дочери Портоса — но она не умела, и оставалось только сражаться с ведьмой.

— Ты тоже колдунья! — выдохнула та, отступая и вытягивая перед собой руки. — Твой отец знал? Нет, конечно же нет, — ответила она самой себе, — иначе он запер бы тебя в каком-нибудь монастыре. После нашего расставания Венсан стал бояться магии. Интересно было бы посмотреть на его лицо, когда он очутился на том свете и узнал, что его дочь — ведьма! — Корнелия звонко расхохоталась, но в смехе её звучали панические нотки. — Ты стала тем, чего он боялся больше всего на свете!

— Отец не стал бы бояться меня, если бы узнал всю правду, — ответила Эжени, согревая в руках новый огненный шар. — Ты не единственная, у кого связаны с этой церковью особенные воспоминания. Меня несколько лет назад пытался обесчестить один юноша — рядом с церковью, между холмов. И я убила его, убила при помощи магии. Думаешь, я не смогу убить тебя?

— Думаю, тебе не хватит сил, — Корнелия уже оправилась после потрясения и теперь смотрела на Эжени с насмешкой. — Интересно, знают ли дети мушкетёров и твой обожаемый капитан? Наверняка знают, ведь у вас нет друг от друга тайн! И теперь понятно, как они справились с Туссаком — рядом с ними была ты! Но как ты считаешь, долго они будут терпеть ведьму рядом с собой? Восхищение рано или поздно перейдёт в страх, ведь люди всегда боятся того, чего не понимают. Сколько времени пройдёт до того момента, как они захотят сжечь тебя на костре?

— Не пытайся запугать меня, — сквозь зубы проговорила Эжени и метнула новый шар, но Корнелия перехватила его в воздухе, и он обернулся гигантской пылающей змеёй. Она молнией метнулась к девушке, и та едва успела взмахнуть руками, обратив огненное существо в пепел. Корнелия между тем не сдавалась — после нового её жеста множество осколков и обломков, валявшихся на полу церкви, медленно поднялись в воздух, а затем полетели в сторону Эжени, постепенно ускоряясь. Она остановила их порывом ветра, но несколько кусочков стекла всё же успели мазнуть по её рукам и щекам, и она поморщилась от острых уколов боли.

— Ты ослабеешь, — выдохнула Корнелия, уворачиваясь от обломков досок, которые полетели в неё по мановению Эжени.

— Ты тоже, — ответила та, на этот раз собирая в руках не огонь, а воду. Поток ударил в её противницу со страшной силой, но Корнелия вскинула руки, и вода вмиг замёрзла, превратилась в сосульки, ледяные кинжалы, которые со звоном попадали на пол. Видя, как они растекаются лужицами, Эжени ощутила слабость и почувствовала, что по верхней губе из носа течёт что-то тёплое. Мысленно выругавшись, она утёрлась тыльной стороной ладони и не удивилась, увидев на ней красные пятна.

— Жизнь и магия уходят из тебя вместе с кровью, — Корнелия тяжело дышала, её лоб был мокрым от пота, на висках тоже блестели капельки. Она снова подняла руки, и с потолка мягко обрушился поток чего-то тёмного, что Эжени в первый миг приняла за птиц, но потом поняла, что это жабы — большие, склизкие, буро-зелёные, глухо квакающие и булькающие.

— Из тебя тоже, — процедила она, останавливая поток взмахом руки — её передёрнуло от мысли, что жабы могут коснуться её кожи, упасть на лицо или, упаси Боже, залезть в вырез платья. — Решила устроить мне вторую казнь египетскую? — по мановению руки Эжени жабы взмыли в воздух, обратились острыми кинжалами и полетели в Корнелию, но та сделала шаг назад и растаяла в окружении цветных искр, а кинжалы упали на пол, растворившись на полпути. Эжени, переводя дыхание, завертелась на месте, ожидая нового нападения и гадая, где появится Корнелия. Та возникла возле входа в церковь — волосы её растрепались и неопрятными рыжими лохмами спадали на лицо, грудь тяжело вздымалась, из носа тоже текла тоненькая струйка крови.

— Я устрою все десять казней египетских, если потребуется, — почти шёпотом проговорила она, не сводя с Эжени ненавидящего взгляда. Девушка вздрогнула, вспомнив про десятую казнь, смерть первенцев, и с трудом удержалась, чтобы не прижать руку к животу. Ещё сегодня утром она сама хотела избавиться от ребёнка, чтобы не подвергать его опасности, но мысль о том, что его убьёт Корнелия, была невыносима.

— Эжени! — снаружи послышался грохот сапог, и в церковь ворвался Леон дю Валлон. — Я увидел твоего Ланселота и понял, что ты где-то здесь… Какого чёрта?

Увидев Корнелию, он тут же выхватил шпагу, но колдунья только рассмеялась.

— Надо же, кто пришёл на помощь своей возлюбленной! Сын Портоса! Бастард Портоса, — она ядовито улыбнулась, подчеркнув слово «бастард».

— Меня называли словами и похуже, — холодно отозвался Леон, осматривая церковь с дымящимися досками, растекающимися по полу лужами, усеянную осколками и усыпанную пеплом. — Вы всё-таки разыскали нас и решили прикончить?

— Я разыскала вас, но здесь я оказалась случайно, — Корнелия переводила дух, явно готовясь нанести новый удар. — Нас с Эжени потянуло в одно и то же место. Как странно — у меня с ним связаны самые приятные воспоминания, а у неё — самые неприятные! Право, жаль, что тот юноша тогда не довёл дело до конца! Бесчестье единственной дочери было бы достойным наказанием для Венсана!

— Жаль, что вы не умерли, когда потеряли ребёнка, — выдохнула в ответ Эжени, меняясь в лице, но Корнелия только рассмеялась.

— Неужели вы мне поверили? О, я выдумала эту историю, чтобы разжалобить вас, ведь всем известно, как вы сочувствуете женщинам! Рассказ о женщине, в одночасье потерявшей любимого и дитя, зачатое от него, должен был вас растрогать, но видимо, ваши принципы изменяются, когда речь заходит о вашем отце. Ему вы готовы простить всё!

— Не вам судить о моих принципах! — воскликнула Эжени. — Вы лгали мне с самой первой встречи! Откуда мне знать, что вы не лжёте о любви моего отца к вам?

— Не тебе судить о любви, — губы Корнелии искривились. — Единственный, кого ты смогла найти, девчонка, это бастард, которому настолько не хватало человеческого тепла, что он потянулся к первой, кто не оттолкнула его! Больше ты никому не нужна, да и ему скоро не будешь нужна — когда он найдёт кого-нибудь покрасивее.

— Замолчите! — вспыхнул Леон, крепче сжимая шпагу.

— Иначе что? — ведьма обернулась к нему. — Убьёте меня? Поднимете руку на женщину?

— Мне уже случалось фехтовать с женщиной в мужском обличье, даже дважды, оттаскивать женщину от сокровищ, сбрасывать женщину с плеч, — мрачно ответил он. — Да вы и не женщина, вы — исчадие ада!

— Отцы-мушкетёры тоже так оправдывали себя, когда казнили миледи Винтер? — поинтересовалась Корнелия. — Очень удобно считать любого неугодного вам человека нечистью, чтобы иметь возможность убить его!

— Я не это имел в виду, — поморщился Леон. — Мне за последний год приходилось встречать нечисть, которая была куда более человечна, чем вы — призраков, оборотня, лесного духа… даже вампиршу! Телом вы человек, и это, пожалуй, в вас самое худшее.

Корнелия, судя по всему, была задета. Она резко взмахнула рукой в сторону Леона, и шпага, вылетев из его руки, со звоном прокатилась по полу. Бывший капитан кинулся поднимать её, но новый взмах колдуньи сбил его с ног, протащил по полу и ударил о стену. Эжени издала низкий протяжный крик и направила на противницу всю свою мощь. Корнелию подбросило к потолку, азатем повлекло вниз с такой силой, что она непременно разбилась бы, если бы не успела в последний миг смягчить падение и, высвободившись из захвата Эжени, мягко упасть на пол. Она почти сразу же поднялась, и обе волшебницы сошлись в битве.

Эжени никогда ещё не приходилось тратить столько магических сил — даже когда она исцеляла смертельно раненую Катрин Дюбуа, отбивала атаки вампира де Сен-Жермена или пыталась остановить Виктора Туссака. Корнелия была куда более опытна в колдовстве, но перемещение из одного места в другое и долгая схватка измотали её, так что она с трудом держалась на ногах. При этом она оставалась опасной противницей, и Эжени напрягала все силы, пытаясь победить её, понять, что случилось с неподвижно лежащим в углу Леоном, и думая о том, что её помощь нужна Анжелике, раненой, истекающей кровью, придавленной тяжёлой тушей коня… Эти мысли мешали сосредоточиться, и Эжени зашаталась, пропуская один удар за другим.

В старой церкви вспыхивал и гас огонь, с потолка лилась вода, превращаясь то в клубы пара, то в осколки льда, взмывали к потолку стаи птиц и летучих мышей, обращаясь потоками крови и градом камней. Обе волшебницы, порядком вымотанные, из последних сил отбивали атаки друг друга. Первой не выдержала Корнелия — она стала отступать к двери, и Эжени поняла, что её противница ищет возможности сбежать, снова исчезнуть в снопе разноцветных искр.

— Не смей! — прохрипела она, вытирая кровь, ручьём бегущую из носа. — Не смей… сбегать… с поля… боя!

Мощный удар отшвырнул её к стене, и от сотрясения перед глазами всё потемнело. Эжени, чудом оставшись в сознании, видела сквозь застилавшую мир сероватую пелену, как Корнелия, шатаясь, направляется к лежащему возле другой стены сыну Портоса, и попыталась собрать все силы для решающего удара, но магия отказывалась ей подчиняться.

— Леон! — простонала она. — Леон, очнись!

— На этот раз у тебя нет под рукой золы, верно? — Корнелия подобрала шпагу и со злостью сжала её в руках. Эжени не поняла, применила она магию или просто изо всех сил согнула оружие, но послышался громкий треск, и шпага Леона, некогда унаследованная им от отца, разломилась на две части. Они громко ударились об пол, прокатились по нему, и перед глазами измученной Эжени предстала рожица Вакха, по-прежнему нахально улыбающаяся в окружении виноградных гроздьев.

— Нет, — прошептала Эжени, отчаянно пытаясь собрать хоть какие-то крупицы магических сил и отбросить Корнелию от капитана. — Нет, Леон…

— Что ж, тебе хотя бы повезёт умереть быстро, — ведьма подняла обломок клинка, нацелив его в грудь Леона, и тут он внезапно очнулся. Быстрым, почти змеиным движением Леон рванулся вверх, схватил Корнелию за рукав, и она, потеряв равновесие, упала на колени. Обломок шпаги просвистел возле самого уха Леона, но потом пальцы колдуньи разжались, клинок выпал из них, она обмякла и медленно повалилась на пол. Зрение Эжени немного прояснилось, и она увидела, что из груди Корнелии торчит большой кусок стекла, а по платью растекается тёмно-красная лужа.

— Я смог, — прохрипел Леон, склоняясь над телом ведьмы — она ещё пыталась что-то сказать, но на губах её булькала кровь, а ореховые глаза уже заволокло дымкой. — Смог… убить женщину.

Тело Корнелии в последний раз выгнулось и застыло, и в церкви наступила неимоверная, оглушительная тишина.

***

Больше всего на свете Эжени хотелось броситься в объятия Леона и разрыдаться, но страх за Анжелику заставил её подняться на ноги, худо-бедно вытереть кровь под носом и побрести к выходу. Сын Портоса всё ещё стоял на коленях возле тела мёртвой колдуньи, держа в руках обломки шпаги и время от времени встряхивая головой. Эжени боялась глядеть на его лицо — она понимала, что он только что перенёс величайшую потерю, лишившись наследия своего отца, и может не перенести ещё одну, узнав о гибели своей сестры.

— Я скоро вернусь, — пробормотала она, не вполне уверенная, что Леон её слышит, с трудом добралась до выхода и захромала к дереву, возле которого оставила коня. Ланселот встретил её, шатающуюся, мокрую, исцарапанную и бледную, в залитом кровью платье, тихим встревоженным ржанием, но всё же подпустил к себе. Привязанная неподалёку вороная кобыла Леона тоже негромко заржала, и Эжени не смогла не сказать ей: «Твой хозяин скоро вернётся», хотя и не знала, так ли это. С огромными усилиями взобравшись в седло, она подстегнула Ланселота и пустилась в сторону дороги, молясь Богу, дьяволу, лесным духам, нечисти и нежити, чтобы они защитили Анжелику и не дали ей погибнуть в этом туманном краю, а Леону — стать свидетелем её смерти.

Ланселот был умным конём — он сам, почти не направляемый поводьями, нёс всадницу по дороге, изредка оглашая воздух ржанием и фырканьем. Прохладный ветер остужал истерзанное тело Эжени, охлаждал её лицо, но он же бил в глаза, заставляя их слезиться, и вскоре она уже ничего не видела — вся дорога предстала перед ней размытым серо-бурым пятном с зелёными кляксами деревьев по бокам. Когда сбоку мелькнуло что-то красное, Эжени едва не проехала мимо, но Ланселот нервно дёрнулся, заржав громче, чем раньше, и она, чуть не вылетев из седла, была вынуждена остановиться.

Анжелика дю Валлон лежала посередине дороги — её тёмно-красное дорожное платье разметалось вокруг неё, и Эжени в первый миг показалось, что девушка лежит в луже крови. Светлые волосы растрепались и окружали голову, подобно нимбу, но на лице сестры Леона застыло страдание, брови приподнялись, будто дочь Портоса удивлялась тому, как она оказалась в таком положении. Её конь, видимо, не получил серьёзных повреждений при падении и ускакал прочь, а вот всадница пострадала куда сильнее. Она слабо шевелилась, пытаясь не то встать, не то ползти, с губ её срывались вздохи и хрипы, но тело не подчинялось ей и лежало так нелепо, что казалось, будто у Анжелики переломаны все кости.

Эжени спешилась, подбежала к Анжелике и упала на колени возле неё. Голубые глаза сестры Леона приоткрылись, но они смотрели сквозь девушку, не узнавая.

— Анжелика, это я, Эжени! — она сжала кисть раненой, но тут же выпустила, боясь причинить ещё больше боли. — Я помогу тебе, всё будет хорошо!

— Рауль… — еле слышно прошептала Анжелика. — Леон… Папа… Кто-нибудь, помогите…

— Сейчас, сейчас, — Эжени собирала все силы и очень боялась, что их может не хватить. Для исцеления требовался огромный выброс магии, а она почти всё потратила в схватке с Корнелией и теперь ощущала пустоту внутри, пустоту, из которой приходилось клещами вытягивать крупицы волшебства, и ощущение было такое, будто она сама из себя тянет внутренности.

— Эжени, — взор Анжелики на миг прояснился. — Корнелия… едет сюда. В Бретань… Она хочет… вас убить. Вас и Леона… — её слова прервал хриплый выдох.

— Корнелия мертва, тебе больше нечего бояться, — Эжени невесомо опустила руки на грудь дочери Портоса и закрыла глаза. В кончиках пальцев началось знакомое покалывание, ладони потеплели, и она знала, хотя не видела, что золотое свечение исходит из её рук, окутывает Анжелику, исцеляя её. Эжени вся сосредоточилась на ранах, запретив себе думать о крови, снова побежавшей из носа, о дикой слабости и головокружении, о подкатившей к самому горлу тошноте — сейчас нельзя было думать ни о чём, кроме излечения Анжелики. Эжени осторожно касалась её пальцами, и сломанные кости срастались, ушибы заживали, царапины затягивались, потерянная кровь восстанавливалась, и вот уже дыхание девушки стало более ровным, исчезли хрипы и стоны. Открыв глаза, Эжени сквозь пелену слёз увидела, что смертельная бледность покидает лицо Анжелики, глаза становятся ясными и чистыми, и дрожь, пробегающая по её телу, знаменовала возрождение к жизни.

«Сейчас, ещё немного, я подлечу её и закончу, чтобы совсем не лишиться магии», — пообещала себе Эжени, прекрасно сознавая, что это ложь. Было уже слишком поздно — вся её колдовская сила уходила, наполовину потраченная в битве с Корнелией, наполовину вытекшая в израненное тело Анжелики. Магия уходила вместе с кровью, льющейся из носа, вместе с пóтом, выступившим на лбу, висках и над верхней губой, вместе с силами, покидавшими Эжени, и она с каждой минутой становилась всё менее и менее волшебницей, проваливалась в пустоту, становилась никем. К тому времени, как она отняла руки, Анжелика уже дышала глубоко, на её щеках появился румянец, и она села, недоверчиво ощупывая себя. Сзади послышался стук копыт, Ланселот снова заржал, а у Эжени кончились последние силы, и она рухнула прямо на дорогу рядом с изумлённо вскрикнувшей Анжеликой, полетела в манящую её пустоту, в бесконечную черноту ночи.

Сознание возвращалось очень медленно. Сначала Эжени осознала, что она лежит на чём-то, но при этом сохранялось странное ощущение бестелесности. Потом вернулись слух и зрение, и она услышала совсем рядом журчание воды, а в глаза ударил яркий свет, и девушка подняла руку, заслоняя глаза. Возле неё веяло свежестью, в воздухе витали ароматы цветов, и пахло, как после грозы. Она села, мимолётно удивившись тому, что голова совсем не кружится, глаза снова видят чётко и ясно, а всё тело не раскалывается от боли. Оглядевшись, Эжени удивилась ещё больше, поняв, что находится на какой-то площади у подножия фонтана. Его струи сбегали вниз, издавая то самое мелодичное журчание, что привело её в чувство, откуда-то доносились голоса людей, и сбоку то и дело возникали смутные тени, но когда Эжени поворачивала голову, чтобы рассмотреть их, они исчезали.

— Эжени, дитя моё, — раздался совсем рядом низкий голос, и она вскочила на ноги, испуганно оглянувшись. Перед ней стоял один из самых крупных мужчин, которых она когда-либо видела: высокий, широкоплечий гигант с густыми рыжими кудрями и такой же бородой, одетый в порядком потрёпанный и запылённый камзол. Его голубые глаза внимательно смотрели на Эжени, и она поняла, что этот пристальный чуть прищуренный взгляд ей очень знаком.

— Вы — Портос! — выдохнула она, в ужасе отступая к краю фонтана. — Барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, отец Леона! А я… Господи, значит, я мертва!

При мысли о том, что Леон лишился возлюбленной, отдавшей жизнь ради его сестры, что у них никогда не будет общих детей, что дитя умерло в её утробе, Эжени охватила великая скорбь, и она готова была разрыдаться прямо здесь, но тут Портос негодующе воскликнул:

— Ничего подобного! Ты просто лежишь в глубоком обмороке, а это всё, — он обвёл рукой фонтан и окружавшие его здания, которые расплывались в тени, и Эжени никак не удавалось их разглядеть, — тебе снится.

— Значит, я жива? — она почувствовала внезапную слабость в ногах и присела на край фонтана.

— Живее многих живых, — заверил её Портос. — И моя дочь жива благодаря тебе, да и все остальные дети тоже! Ты не раз спасала им жизнь, особенно моему мальчику!

— Вы всё видели? — слабым голосом спросила Эжени. — Отсюда… сверху?

— Не всё, но кое-что, — он покачал головой. — Здесь время течёт совсем иначе, и иногда не знаешь, день на земле прошёл или год. Мы все тут пребываем в некоем забвении, точно во сне, время от времени просыпаясь, чтобы взглянуть на своих детей. Эх, жаль, здесь нет Арамиса, он бы тебе объяснил куда лучше, чем я! — вздохнул Портос. — Я, признаться, не силён в движениях небесных сфер!

— Зачем вы меня тут ждали? — она вспомнила некоторые рассказы Леона и почувствовала, как слабость, страх и облегчение уходят, сменяемые праведным гневом.

— Чтобы поблагодарить, разумеется! Не каждому выпадает такой шанс, но тебе очень повезло оказаться между жизнью и смертью и попасть сюда, — Портос крякнул, сообразив, что выразился не совсем удачно. — Я давно хотел с тобой поговорить. Спасибо, что присматривала за моим мальчиком и выручала его из бед.

— Я тоже давно хотела с вами поговорить, — Эжени нашла в себе достаточно сил, чтобы подняться на ноги. — Вот только спасибо я вам не скажу. Всё, чего добился Леон, было сделано не благодаря вам, а вопреки вам. Вам было наплевать на него тридцать долгих лет, а потом вы явились и начали воспитывать его, как будто он дитя малое, угрожая надрать ему уши! На его месте я бы плюнула вам в лицо и послала к чёрту, а он ещё нашёл что-то, за что вас можно уважать! Вам бы кто уши надрал!

— Чёрт знает что! — снова крякнул Портос. — Да в тебя никак вселился дух моей покойной супруги госпожи Кокнар! Только она могла меня так отчитывать!

— Вы были ужасным отцом для Леона, — горячо продолжала Эжени, — а потом смели явиться с того света и требовать от него доказать, что он достоин вас! Леон-то достоин всего, а вот вы — вы недостойны такого сына! Я помню, каким он прибыл в Бретань — эти приключения и дети мушкетёров едва не свели его с ума! Но он всё это пережил, стал мне верным спутником и храбрым защитником, а позднее лучшим возлюбленным, которого я только могла пожелать! И всё же он из чувства долга покинул меня, отправился за сестрой и её друзьями в Париж, где едва не погиб! Он защищал свою сестру, даже когда не знал, что она его сестра, даже когда они ещё были друг другу чужими людьми. Он — благороднейший человек, которого я знаю, благороднее, чем его отец! Леон не оставил бы соблазнённую им женщину с бастардом, навестив её только дважды — чтобы заделать ребёнка и чтобы подарить этому ребёнку оружие, которым ребёнок впоследствии убьёт его лучшего друга!

— Прекрати! — громыхнул Портос. — Чёрт возьми, ты не смеешь меня отчитывать! Ты годишься мне в дочери, девочка!

— Мой отец — Венсан де Сен-Мартен, а не вы, — ощерилась Эжени, — и я счастлива, что это так, хотя его бывшая любовница и принесла мне столько бед! И я буду вас отчитывать, потому что хоть кто-то должен это сделать! Слишком долго вы пользовались всеобщей любовью и уважением, господа мушкетёры!

— И на том свете нет покоя от упрёков, — пробурчал отец Леона, но вид у него был пристыженный. — Боже, да ты так же упряма, как мой сын и я, если не больше! Неудивительно, что он выбрал тебя…

— Вы тоже скажете, что мы не подходим друг другу, что он со мной только из-за одиночества, а я с ним из жалости? — нахмурилась Эжени.

— Кто сказал тебе такую чушь? — возмутился Портос. — Та рыжая ведьма? Я хотел сказать совершенно иное: что вы с ним два сапога пара и что Леон будет полным дураком, если не женится на тебе!

— Вы не смеете называть его дураком! — вспыхнула она.

— Я его отец! Кто, если не я?

— То, что в нём течёт ваша кровь, ещё не делает вас отцом! — заявила Эжени. — И вообще-то это мне решать, выходить замуж за Леона или нет!

— Ты же любишь его, разве нет?

— Люблю, — вздохнула она, опуская голову и несколько смягчаясь. — И ношу под сердцем его дитя. Я выйду замуж, если выберусь отсюда и очнусь…

— Непременно очнёшься! — заверил её Портос.

— … и надеюсь, Леон будет рад возможности растить своего ребёнка, быть для него настоящим отцом, а не таким, каким были вы.

— Продолжаешь меня упрекать? — вздохнул мушкетёр. — Воистину, в теб упрямства больше, чем во мне, Леоне и Анжелике, вместе взятых!

— Но если у меня будет мальчик, Леон наверняка захочет назвать его Исааком, в вашу честь, а я этого не хочу. Не считаю, что вы этого достойны.

— За это ты можешь не переживать, — ответил Портос. — У тебя родится девочка.

— Откуда вы знаете? — она снова нахмурилась.

— Знаю, — он склонил голову.

— А может, вы и всю её будущую судьбу знаете? — от мысли, что вся жизнь её дочери предрешена, и от её родителей ничего не зависит, Эжени похолодела, но Портос покачал головой.

— Откуда же мне знать? Нам тут порой открываются видения будущего или прошлого, но в них сам чёрт ногу сломит. У вас с Леоном будет дочь, а у меня внучка, и это всё, что мне известно.

— Ладно, — Эжени снова отступила к краю фонтана. — Дети мушкетёров говорили, что мёртвые могут являться к живым во снах. Леон об этом никогда не говорит, но мне кажется, он сильно скучает. Если вы можете, придите к нему и поговорите с ним. Ему нужна ваша поддержка, ведь он лишился всего, что от вас осталось — замка, шпаги, едва не лишился сестры!

— Я и сам собирался к нему прийти! — громыхнул Портос. — После всего, что пережили мои малютки, они заслуживают доброго отеческого слова.

— Хорошо, — она кивнула. — Значит, я могу надеяться, что небеса благосклонны ко мне и Леону. Наверное, мне пора уходить?

— Смотри, не споткнись на пороге райских врат! — хохотнул на прощание Портос. Похоже, посмертие смягчило его буйный нрав, и все упрёки Эжени он воспринял как должное, хотя на земле взорвался бы и начал спорить. Девушка опустила ресницы и ощутила, как мир вокруг неё растворяется, погружаясь в небытие, плавно тают стены домов, исчезает за стеной воды фонтан, расплывается громадная фигура Портоса, и перед глазами медленно проявляются очертания её спальни. Было уже темно, на прикроватном столике горела свеча, и её дрожащий золотой свет озарял комнату. Эжени лежала в постели, заботливо укрытая одеялом, а неподалёку в кресле дремал, уронив голову на грудь, Леон дю Валлон.

— Леон, — шёпотом позвала она. Сын Портоса вздрогнул, вскинулся, дико озираясь, потом взглянул на неё и, соскользнув с кресла, упал на колени рядом с кроватью.

— Эжени! Ты очнулась! Благодарю тебя, Господи, — в его голосе звучали с трудом сдерживаемые слёзы. Эжени сжала его руку и заставила себя улыбнуться, хотя всё тело нестерпимо болело, голова снова кружилась, а из-за жуткой слабости она с трудом могла говорить.

— Как Анжелика?

— Жива и невредима. Она сидела у твоей постели и только недавно вышла, — его голубые глаза ярко блестели. — Ты спасла ей жизнь!

— И отдала за это всю свою магию, — Эжени знала, что говорит правду: ощущение волшебства покинуло её, ушло безвозвратно, оставив после себя чувство сосущей пустоты, которую ничто не в силах заполнить. — Я теперь не колдунья и никогда больше не буду. Я лишилась магии, но приобрела взамен кое-что другое.

Она сделала глубокий вдох и закрыла глаза, не в силах больше смотреть на Леона, выглядевшего бесконечно измученным и в то же время бесконечно счастливым.

— Леон, я беременна. У нас будет ребёнок.

И Эжени обессиленно откинулась на подушку, чувствуя, как Леон отбрасывает одеяло и прижимается лицом к её животу, как его тело вздрагивает от беззвучных рыданий, а её рубашка становится мокрой от слёз.

Глава XLV. Пока ещё жива Бретань

В спальне Эжени де Сен-Мартен было тихо и сумрачно — слабый свет исходил только от свечи, стоявшей на столике возле кровати, а единственным звуком, раздававшимся в тишине, было хриплое и прерывистое дыхание Леона. Он плакал совершенно беззвучно — Эжени не слышала его всхлипываний, лишь ощущала дрожь, волнами пробегавшую по его телу. Она лежала, уставившись в полумрак потолка, и терпеливо ждала, когда дыхание бывшего капитана станет более ровным. Наконец он как будто бы успокоился, и она опустила руку на его макушку, осторожно провела пальцами по жёстким светлым волосам, погладила Леона по шее, чувствуя, как он вздрагивает от каждого прикосновения.

— Надеюсь, это слёзы радости? — спросила Эжени.

— Да… да, конечно, — он высвободился из-под её руки и, отвернувшись, чтобы она не видела его лица, принялся яростно вытирать глаза. Дыхание Леона всё ещё было сбито, и Эжени слышала, как дрожит его голос. — Просто… я этого никак не ожидал. Ты пила какие-то свои зелья, и я думал, ты не хочешь…

— Я и не хотела, — вздохнула Эжени. — Никогда не представляла себя матерью. Но потом я подумала, как ты будешь счастлив стать отцом… а Корнелия уже мертва и не сможет причинить нашему ребёнку вред. Кроме того, я лишилась магии и теперь должна немедленно заполнить эту пустоту чем-то новым. Почему бы и не ребёнком?

— Я прочёл твоё письмо, — в голосе Леона неожиданно зазвучали обвиняющие нотки, он повернулся, и Эжени увидела, как гневно блестят его глаза. — Ты хотела уехать! Бросить меня, нас всех и уплыть в Англию!

— Ты знаешь, почему я должна была так поступить! — вскинулась Эжени. — Если прочёл письмо, то знаешь… кстати, как ты его нашёл?

— Я искал в библиотеке хоть что-то, что может тебе помочь, — угрюмо ответил он. — Ты не приходила в себя с тех самых пор, как исцелила Анжелику. Мы отвезли тебя домой, уложили в постель, Анжелика и Сюзанна хлопотали над тобой, а я пытался найти способ привести тебя в чувство. Рылся среди книг, увидел между них конверт, адресованный мне, достал его, стал читать… — Леон замолчал и с упрёком посмотрел на Эжени.

— Ты знаешь, почему я собиралась уехать, — вздохнула она. — Корнелия не оставила бы вас в покое, пока я была рядом. Если бы я уплыла в Англию, она отправилась бы за мной, и вы все были бы в безопасности. И моя мать, и Сюзанна, и все здешние жители. Иначе она бы не остановилась, пока не отняла бы у меня всё, что мне дорого!

— Если бы ты уехала, как намеревалась, никто на свете не спас бы Анжелику, — ответил Леон. — Она так и осталась бы лежать на дороге с переломанными костями, — его голос снова дрогнул.

— Как она вообще оказалась здесь? — спросила Эжени. — Я надеялась, что все дети мушкетёров останутся в Париже, далеко от Корнелии, и не будут подвергаться опасности!

— Анжелика проследила за Корнелией, подслушала пару её разговоров и узнала, что та ищет наиболее быстрый способ попасть в Бретань. Должно быть, Корнелия догадалась, что ты хочешь уехать, и спешила догнать тебя. Анжелика тут же помчалась сюда. Она надеялась, что успеет раньше Корнелии, предупредит нас обо всём, и мы вместе расставим этой ведьме ловушку. Но сестра недооценила Корнелию… — Леон с болью стиснул зубы.

— Но она ведь жива, правда? — попыталась подбодрить его Эжени.

— Жива и целёхонька, от переломов даже следа не осталось. Анжелика была потрясена, когда очнулась и обнаружила рядом тебя, лежащую на дороге, залитую кровью и бездыханную. Я примчался через несколько минут, когда она пыталась привести тебя в чувство. Вместе мы довезли тебя домой, а про остальное я уже сказал.

— А Корнелия? Она ведь не восстанет из мёртвых?

— Перед тем, как ехать за тобой, я достал огниво и сжёг её тело — оно сгорело дотла, — жёстко ответил Леон. — Единственное, на что я надеюсь — это на то, что после смерти она не станет мстительным призраком и не вселится в какую-нибудь козу или лошадь!

— Не думаю, — покачала головой Эжени. — Это было бы для неё слишком унизительно — как и являться в виде призрака, видеть меня, живую и счастливую, и всякий раз вспоминать, что я победила её. Мы победили, — тут же поправилась она, бросив взгляд на Леона. — Не думаю, что Корнелия и в самом деле так уж сильно любила моего отца — скорее, она просто не смогла смириться с тем, что он выбрал не её, предпочёл ей, рыжеволосой красавице-ведьме, мою скромную, набожную и рассудительную мать. Корнелия была отвергнута, возможно, впервые в жизни, и мстила за это всем — моему отцу, моей матери, мне, моим друзьям. Она вынудила моего отца отравиться, я уверена!

— А тебя она едва не вынудила сбежать! — он сверкнул глазами. — Ты никогда не уходила от опасности — неужели ты из-за неё уехала бы в другую страну, оставив родной дом, друзей, меня? А ребёнок? Неужели ты позволила бы моему ребёнку пережить то же самое, что пережил я, обрекла бы его на судьбу бастарда? Или… — в глазах Леона возникло понимание, и его плечи поникли ещё больше.

— Я делала это ради вашей безопасности, — как можно мягче произнесла Эжени, склонив голову. — Рано или поздно мы с Корнелией сошлись бы в решающей битве, и лучше было бы, если бы рядом не было никого, кто дорог мне. И ребёнка тоже — мне легче было избавиться от него самой, чем потерять его из-за Корнелии. Я не хотела, чтобы кто-нибудь ещё пострадал из-за меня — достаточно Клер, тебя и Анжелики.

— Но вас, к счастью, потянуло в одну и ту же церковь, и вы сошлись в битве намного раньше, — Леон устроился поудобнее на полу рядом с кроватью. — Теперь, когда Корнелия мертва, и нам с тобой больше ничего не угрожает, ты ведь сохранишь ребёнка, правда? Ты… ты станешь моей женой? — он с силой сжал её руку.

Эжени вспомнила свои детские мечты, в которых прекрасный принц на белом коне или рыцарь в сияющих доспехах опускался перед ней на одно колено, предлагал руку и сердце и обещал увезти в замок, видневшийся на горизонте. Как далеки эти мечты были от того, что происходило сейчас — от старой сумрачной комнаты в видавшем виды замке, где измученный возлюбленный Эжени звал её замуж, чтобы их дитя не несло крест бастарда!

— Разумеется, стану, — она с нежностью посмотрела на Леона и осторожно высвободила занемевшую кисть из его пальцев. — Но имей в виду: то, что я лишилась магии, не означает, что я позволю тебе посягать на мою свободу!

— Ты спасла жизнь моей сестре, моим друзьям и мне, поддерживала меня в трудную минуту, лечила мои раны, дала мне цель в жизни, открыла передо мной новый мир, — он покачал головой, усмехаясь. — И после этого ты думаешь, что я буду помыкать тобой?

— Никогда не знаешь, как брак изменит человека, — Эжени смотрела на него с настороженностью, какая часто появлялась в её взгляде в первые дни их знакомства.

— В конце концов, мы всегда может разъехаться: ты в Бретань, я — в отцовский замок, — пожал плечами Леон. — И насчёт магии… Ты уверена, что навсегда лишилась её? Может, это временно, как после исцеления Катрин Дюбуа? И через неделю ты уже снова сможешь зажигать свечи взглядом…

— Нет, не смогу, — настороженность в её глазах сменилась глубокой грустью. — Я это чувствую, Леон. Магия была во мне всегда, с самого рождения, а теперь её нет. Я стала какой-то пустой, точно сосуд, из которого вылили содержимое, и он теперь никогда не наполнится. Я слишком много потратила в схватке с Корнелией, а остальное ушло на спасение твоей сестры, и теперь я больше не смогу колдовать. Не думай, что я жалею об этом! — спохватилась она. — Я счастлива, что успела вовремя и смогла спасти Анжелику.

— Может, я смогу как-то подпитать твою магию? — он опустил ладонь на её бедро, погладил его сквозь тонкую ткань сорочки, но тут же отдёрнул руку, испугавшись сделать Эжени больно. — Если это не причинит вреда ребёнку, конечно.

По телу девушки пробежала дрожь, но это была дрожь желания, и она с удивлением поняла, что хотела бы, чтобы Леон продолжил свои ласки.

— Нет, теперь никакая боль и никакое наслаждение не вернут мне мою магию, — вздохнула она. — Впрочем, ничто не мешает нам пробовать снова и снова. Даже если мы и не добьёмся успеха, то получим немало удовольствия, правда?

Они оба улыбнулись, но тут взгляд Эжени упал в угол, и она вновь посерьёзнела. Там лежали обломки шпаги, доставшейся Леону от отца, и Вакх выглядывал из темноты, корчил рожицу, желая напугать, виноградные грозди тускло поблёскивали, и Эжени знала, хотя не видела, что на эфесе всё ещё различим девиз: «Вино жизни, вино боя». Клинок валялся рядом, очищенный от крови Корнелии и уже не кажущийся таким грозным, как раньше.

— Мне жаль, — еле слышно проговорила она. Леон досадливо дёрнул плечом.

— Она нарочно её сломала, — проговорил он. — Проверяла, в сознании ли я и могу ли ещё броситься на неё. Мне пришлось собрать все силы, чтобы лежать спокойно, притворяясь полумёртвым. Когда Корнелия сломала мою шпагу, это было… так больно! Хуже, чем на берегу моря, когда Жаклин забрала её и отдала Анжелике.

— Может, её ещё удастся починить? — робко предположила Эжени, но Леон только помотал головой. Превозмогая слабость, девушка села на постели и осторожно опустила ладонь на его плечо.

— Когда я была без сознания, — осторожно начала она, — то видела сон. Видимо, я оказалась между жизнью и смертью и попала в место у фонтана. Там я встретила твоего отца.

— Портоса? — Леон дёрнулся и резко повернулся к ней. — Он говорил с тобой? Что он сказал?

— Что благодарен мне за спасение его сына и дочери, — ответила Эжени. — Что мы с тобой два сапога пара, мы одинаково упрямы, и ты должен жениться на мне. Что они там, в ином мире, иногда пробуждаются от вечного сна и смотрят на своих потомков. Что у меня родится девочка, поэтому твои планы назвать сына Исааком отменяются.

— Как ты узнала? — Леон с изумлением воззрился на неё. — Я только что подумал: если родится сын, я назову его в честь отца!

— Я тебя слишком хорошо знаю, — печально сказала она. — Ты любишь отца гораздо больше, чем он того заслуживает. Именно это я ему и сказала. Вообще, признаюсь честно, говорила больше я, чем Портос. Я высказала ему все упрёки, какие у меня накопились — за то, что ему было наплевать на сына и любовницу, за то, что он был ужасным отцом!

— Ты встретилась с духом моего отца, чтобы наговорить ему гадостей? — Леон, похоже, не знал, смеяться ему или плакать. — И что он ответил?

— К его чести, должна сказать, что он принял все упрёки. И кажется, он и правда раскаивается в содеянном.

— Ты невозможна, — бывший капитан потряс головой. — Заглянуть на тот свет только затем, чтобы отругать моего отца, подумать только!

— Он это заслужил, — горячо возразила Эжени, — а я не хотела на тот свет и оказалась там случайно! Впрочем, могу тебя успокоить: Портоса не так-то просто обидеть. Он не злится на меня и обещал навестить вас во сне, тебя и Анжелику. Так что ты, скорее всего, ещё увидишься с ним.

— Надеюсь, — Леон привалился спиной к кровати, лишившись последних сил. — Боже, на меня за сегодняшний день свалилось больше событий, чем за предыдущий месяц! Мне надо передохнуть.

— Можешь лечь рядом со мной, — Эжени гостеприимно подвинулась и откинула одеяло, но Леон помотал головой и с трудом поднялся на ноги.

— Нет уж, ты лучше лежи и набирайся сил, а я пойду к себе, — он добрался до двери спальни, открыл её и, пошатываясь, исчез в темноте коридора, а Эжени откинулась на подушку и закрыла глаза, чувствуя, как вокруг неё меркнет золотистое сияние, и она погружается в спасительную блаженную тьму.

***

Шесть лет спустя

Эта весна выдалась в Бретани необычайно тёплой, и всё живое пошло в рост очень рано. В конце апреля деревья уже были окутаны нежной зелёной дымкой молодой листвы, из-под земли с необыкновенным упорством пробивались цветы, птицы соперничали друг с другом, издавая звонкие трели, солнце пригревало по-особому тепло, и Эжени дю Валлон млела под его лучами, сидя возле окна. Она зашивала платье дочери — Кóра разорвала его во время своего очередного приключения где-то на чердаке или в сарае, и теперь Эжени трудилась, заштопывая бок тёмно-синего наряда, но мысли её витали далеко. Лучи солнца ласкали её, как пальцы возлюбленного, и она позволила себе расслабиться, опустить шитьё и закрыть глаза, представляя, что это Леон гладит её по щеке и шее, прижимается губами, скользит ниже, в вырез платья…

Издалека послышался стук копыт, и Эжени встрепенулась, отогнала непристойную фантазию и выглянула в окно, чтобы убедиться, что слух её не обманывает. На дороге виднелась фигура всадника в развевающемся чёрном плаще, направлявшегося к замку, и Эжени вздохнула с облегчением — несмотря на то, что пути в её краях были безопасны, а нечисти в последнее время стало значительно меньше, она всегда переживала, когда Леон покидал её, пускай даже ненадолго, как сегодня. Но вот он вернулся, и она снова смогла обратиться к шитью, предвкушая, как муж будет рассказывать о своей поездке, а маленькая Кора — слушать с широко раскрытыми глазами, как будто отец уезжал не в соседнюю деревню, а в неведомый край, чтобы сражаться с драконами и чудовищами.

За прошедшие шесть лет многое изменилось. Эжени вышла замуж за Леона дю Валлона — свадьбу сыграли на следующей неделе после Рауля и Анжелики. Жаклин д’Эрбле на исходе зимы родила сына — славного крепкого мальчишку, которого они с Анри назвали Шарль-Рене, объединив имена своих отцов. Юный д’Эрбле пошёл больше в деда по линии матери, чем по линии отца — такой же неугомонный и неукротимый, как маршал Франции д’Артаньян, он взял шпагу в руки едва ли не раньше, чем научился ходить, а через несколько лет уже не давал покоя никому в доме, носясь по коридорам, размахивая шпагой и выкрикивая одному ему понятный боевой клич. Светловолосый и кареглазый, мальчишка унаследовал красоту обоих родителей, ловкость Жаклин и музыкальный талант Анри, так что сын Арамиса часто замечал, что Шарль-Рене разобьёт немало девичьих сердец, когда вырастет, а Жаклин добавляла, что он проткнёт шпагой не меньше мужских.

Эжени родила спустя месяц после Жаклин, в марте, и позднее радовалась только одному — что она тогда была в Бретани, а Леон в Париже, и он не смог сразу приехать к ней, не увидел её, страдающую на родильном ложе, истекающую кровью, мокрую от пота, стонущую сквозь зубы молитвы и выкрикивающую ругательства. Хорошего лекаря здесь найти было почти невозможно, и Эжени, почувствовав приближение родов, послала за Жанной Буле. Старая травница была единственной, кто остался возле её постели — Бомани и Сюзанну хозяйка отослала прочь, несмотря на их возражения. Её беременность долгое время была незаметна — живот почти не рос, и Эжени благодаря чуть более свободным платьям и некоторым женским хитростям оставалась столь же стройной, как и раньше. Зато в последние месяцы она почти не могла ходить — собственный живот казался ей чудовищно огромным, она стала ужасно неповоротливой, почти не могла есть, страдая от рвоты, и считала дни, ожидая родов, как избавления от тяжкой ноши.

Ни одно избавление не бывает без боли, но такой боли Эжени не испытывала никогда в жизни — даже когда сошлась в бою с Корнелией де Пуиссон и лишилась магии. Она была твёрдо уверена, что уже не встанет с окровавленной постели, и мысленно то просила прощения у Леона за то, что покинула его так рано и таким нелепым способом, то радовалась своей предусмотрительности — за несколько дней до родов она привела в порядок дела в поместье, написала завещание, оставив замок и всё имущество в нём Леону, и готова была отправиться в мир иной — он уже не пугал её после многочисленных встреч с призраками и разговора с Портосом возле фонтана.

Но этот мир был не готов отпустить Эжени. Сама не зная как, она пережила невыносимую боль и вскоре с удивлением смотрела на заходящееся в крике дитя, которое показывала ей улыбающаяся Жанна Буле. Родилась, как и предсказывал Портос, девочка, вполне крепкая и здоровая, смотревшая на мир ясными голубыми глазами, удивительно серьёзными для столь маленького существа. Все младенцы, которых Эжени видела до этого, были сморщенными, красными, пищащими и походили не то на обезьянок, не то на гномов, но её дочь показалась ей даже красивой.

— Ну какая красавица! — восхищалась Жанна, и Эжени готова была с ней согласиться. Помимо приятной наружности её дочь, как выяснилось в дальнейшем, обладала хорошим аппетитом, железным здоровьем и умением засыпать после первых же нот колыбельной, так что поначалу у матери не возникло с ней никаких проблем.

Леон примчался в Бретань на следующий день, до полусмерти загнав свою вороную кобылу, и, сам едва держась на ногах, ворвался в спальню, где рухнул на колени возле постели Эжени. Её клонило в сон после кормления ребёнка, но она всё же нашла силы улыбнуться мужу и притянуть его к себе.

— Прости, — хрипло выдохнул он, утыкаясь лицом в её живот, как девять месяцев назад, когда только узнал о её беременности. — Прости, что не был с тобой.

— Ничего, я этому только рада, — прошелестела Эжени, гладя его по затылку. — Роды — ужасное и кровавое зрелище, и я тоже не хотела бы на них быть.

Леон приподнял голову, заглядывая в колыбельку, где мирно спала новорождённая, и при виде его бледного, измученного и бесконечно счастливого лица, при виде блестящих в глазах слёз Эжени подумала, что все эти страдания, пожалуй, были не зря.

— Какая она красивая, — выдохнул Леон, не в силах оторвать взгляда от дочери.

— Жанна Буле сказала то же самое, — Эжени, перебарывая сонливость, приподнялась на локте. — Как ты назовёшь её? В этом вопросе я полностью уступаю тебе.

— Корантина, — прошептал он. — Так звали мою мать.

Впоследствии они пришли к выводу, что Корантина звучит слишком длинно и сложно для такой малышки, и их дочь, крещённая в церкви под именем Корантины, стала для всех просто Кóрой. Когда она немного подросла, стало ясно, что от матери ей достались тонкие черты лица, тёмные волосы и любовь к книгам, а от отца — голубые глаза, тяга к приключениям и пылкий нрав. Кора могла всё утро провести в библиотеке, слушая истории матери о феях и лесных духах, а днём убежать в лес — разыскивать этих самых духов. Неудивительно, что Эжени переживала за неё — хотя все местные обожали дочь госпожи, а нечисть в лесу почти перевелась, она по своем опыту знала, как много на свете злых людей и нелюдей, и пыталась всеми силами оградить дочь от них, рассказывая ей о своих с Леоном приключениях — пока что в виде сказок. Позже, когда Кора подрастёт, можно будет открыть ей правду: мир населён удивительными созданиями, порой очень опасными, и все истории о путешествиях её отца и матери — чистая правда.

Больше Эжени не собиралась терпеть столь великую боль и прямо заявила Леону, что рожать больше не будет. Его, впрочем, это нисколько не расстроило — одна дочь сделала его безмерно счастливым, и о другой он и не мечтал. Кроме того, у него появились племянники — Анжелика, у которой чадолюбие явно преобладало над страхом боли и смерти, за прошедшие годы родила дважды — сына Оливье и дочь Франсуазу. Оливье де Ла Фер, худенький темноволосый мальчишка с задумчивым взглядом, явно пошёл в отца, Франсуаза, пухленькая хохотушка со светлыми кудрями, в мать. Эжени часто навещала детей мушкетёров — постепенно то, что началось с гневной отповеди в замке Сен-Мартен и продолжилось нежданным спасением на крыше Нотр-Дама, переросло в настоящую дружбу. Дети мушкетёров служили королю столь же преданно, как когда-то их отцы, и Людовик XIV расцветал, поднимаясь на пик своего могущества, плодил детей, приближал и отдалял фавориток. Мария-Терезия оставалась при нём верной и незаметной тенью, Анна Австрийская тихо ушла в мир иной пару лет назад, воссоединившись со всеми, кого она знала и любила, и с теми, кто любил её, и дети мушкетёров искренне оплакали королеву.

Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян продолжали жить в их детях и в детях их детей, как и Венсан де Сен-Мартен продолжал жить в своей внучке. Эжени всё-таки примирилась с Матильдой, навестив её в монастыре вместе с дочерью — даже очерствевшее вдовье сердце растаяло при виде маленькой Коры, и Матильда, стиснув зубы, приняла Леона дю Валлона как мужа своей дочери и владельца замка Сен-Мартен. Хотя настоящей хозяйкой всё же была Эжени — Леон послушно вникал в тонкости управления замком, но не пытался забрать у неё бразды правления. Имение Портоса, медленно, но верно отстраивавшееся после пожара, так и не стало для бывшего капитана родным домом, хотя Эжени во время кратких визитов туда нашла замок очаровательным в своей мрачности и долго бродила по тёмным коридорам, пытаясь поймать неуловимые тени прошлого, витавшие между стен. Мамбо, старый слуга Портоса, напомнил ей Бомани, хотя владел французским языком куда хуже. Он обожал детей Леона и Анжелики не меньше, чем Бомани обожал Кору. Глядя, как старый негр рассказывает зачарованно слушающей девочке про живых мертвецов, древних богов и пляски охотников у костра, Эжени радовалась тому, что у их семьи есть такой верный защитник.

Сюзанна вскоре после окончания истории с Корнелией вышла замуж, что не помешало ей остаться служить в замке, по-прежнему болтать с подругами и приносить госпоже последние новости. Даже лишившись магии, Эжени иногда сталкивалась с нечистью — впрочем, чаще всего это были безобидные лесные духи или призраки, оставившие на земле незавершённые дела. В других провинциях то и дело вспыхивали крестьянские восстания, но в краях Эжени всё было тихо и спокойно, словно их и в самом деле укрывал незримый покров волшебства. Крестьяне любили свою госпожу и её супруга, любили их маленькую дочь, и Эжени ощущала себя в безопасности в этих местах. Проезжая по холмам, рассказывая Коре истории, отправляясь с Леоном в его владения или отдаваясь ему в постели, она чувствовала себя счастливой — настолько, насколько это было возможно после потери магии, которая напоминала о себе тянущей болью, и тогда Эжени ощущала себя такой же неполной, как человек, лишившийся на войне руки или ноги. Волшебство ушло навсегда, оставив после себя дыру, которую не могли заполнить даже муж, дочь, друзья и родные края.

Шум внизу вырвал Эжени из воспоминаний, и она со вздохом отложила шитьё, понимая, что сосредоточиться не удастся. Вот послышались тяжёлые шаги Леона, ему навстречу звонко протопала Кора, зазвучали голоса — девочка о чём-то возбуждённо рассказывала отцу. Затем снова раздался шум, и шаги Леона стали громче — он направлялся к спальне Эжени, причём бегом. Встревоженная, она поднялась с кресла и развернулась к двери в тот самый миг, когда муж ворвался внутрь — таким взволнованным она видела его лишь однажды, когда он столь же поспешно ворвался в спальню, где она приходила в себя после родов.

— Что-то случилось? — Эжени настороженно посмотрела на Леона.

— Кора, — он задыхался после быстрого бега и сжимал эфес шпаги, не боясь оцарапаться об острые рожки Вакха — Александр Клеман, несмотря на свой возраст, оказался искусным кузнецом и сумел-таки починить оружие, унаследованное Леоном от отца, сплавив две части воедино. — Ты должна… это увидеть. Кора! — крикнул он через плечо. — Иди сюда и покажи маме… то, что показала мне.

Кора немедленно появилась в дверях — тоненькая, как молодое деревце, сияющая большими голубыми глазами и трясущая тёмными локонами. Она положила на пол перед собой вороньи перья, бывшие некогда оберегом Леона, — однажды он по доброте душевной отдал розетку из перьев дочери, и та немедленно распотрошила её.

— Смотри, как я могу! — с этими словами Кора взмахнула рукой, и перья, повинуясь её движению, поднялись в воздух и медленно закружились, словно танцуя. Леон перевёл изумлённый и в то же время восхищённый взгляд с дочери на жену — та стояла неподвижно, изо всех сил сжимая спинку кресла, и по лицу её катились слёзы.

— Ты плачешь? — Кора нахмурилась, и перья тотчас же упали на пол. — Я сделала что-то плохое? — она встревоженно оглянулась на отца, и тот, опустившись на одно колено, прижал дочь к себе.

— Нет, — проговорила Эжени, чувствуя, как к горлу подкатывают рыдания. — Нет, Кора… То, что ты сделала — это чудесно, прекрасно, замечательно…

— Твоя магия никуда не исчезла! — воскликнул Леон. — Она возродилась в нашей дочери! Кора — тоже волшебница!

— Боже мой, как же я счастлива, — прошептала Эжени, приближаясь к ним. Онаупала на колени, обнимая дочь, и Леон притянул к себе их обеих. Так они и стояли втроём под лучами солнца, льющимися из окна, и Эжени ощущала бьющую в дочери магию, ещё первозданную и необузданную, только-только пробудившуюся, но несоизмеримо большую, чем у неё, и это осознание наполняло её не завистью, а счастьем. Волшебство никуда не ушло, оно было здесь, а значит, была жива Бретань с её призраками, духами и колдунами, с её страшными сказками, тенистыми лесами и зелёными полями, были живы мушкетёры и их дети, была жива Эжени, и тянущая, сосущая пустота внутри неё начала понемногу затягиваться.

Примечания

1

«Баллада про Робина-весельчака», пер. Г. Кружкова

(обратно)

2

Французская народная песня «Возвращение моряка», пер. И.Г. Эренбурга

(обратно)

3

Трюк, с помощью которого Луи и Жанет изобразили привидение, известен более всего как «призрак Пеппера». Он был изобретён в XIX-м веке, но первые упоминания об иллюзиях такого рода датируются 1584-м годом, так что теоретически в XVII-м веке можно было создать нечто подобное.

(обратно)

Оглавление

Глава I. Девушка в сером замке

Глава II. Этюд в трёх цветах

Глава III. Чёрный козёл

Глава IV. С ног на голову

Глава V. Ундина в реке

Глава VI. Тайное становится явным

Глава VII. На берегу и в часовне

Глава VIII. Расплата за грехи

Глава IX. Красная Шапочка

Глава X. Дела чужие и свои

Глава XI. Под полною луной

Глава XII. Волчица и колдунья

Глава XIII. Кровавый рассвет

Глава XIV. Бродячий цирк

Глава XV. Чары и обереги

Глава XVI. Лесные духи

Глава XVII. Песня, танец, бегство

Глава XVIII. Просьба о помощи

Глава XIX. Призрак госпожи де Матиньи

Глава XX. Тень в роще, мыши в постели

Глава XXI. Хромоножка Жанет

Глава XXII. Ложь и истина

Глава XXIII. Жалость и желание

Глава XXIV. Дыхание весны

Глава XXV. Мертвец на берегу

Глава XXVI. Опасная пленница

Глава XXVII. В логове вампира

Глава XXVIII. Зов матери

Глава XXIX. Розы, письмо, тайны

Глава XXX. Женщины и их любовники

Глава XXXI. Помнить о лесе и холодном железе

Глава XXXII. Белая девушка

Глава XXXIII. Нежданная гостья

Глава XXXIV. Голоса из прошлого

Глава XXXV. Чёрный человек и чёрный петух

Глава XXXVI. Живой мертвец

Глава XXXVII. Выбор капитана Леона

Глава XXXVIII. Сплошные неожиданности

Глава XXXIX. Парижские трущобы

Глава XL. В тени собора Нотр-Дам

Глава XLI. Бал во дворце

Глава XLII. Геката

Глава XLIII. Заброшенная церковь

Глава XLIV. Потерянное и обретённое

Глава XLV. Пока ещё жива Бретань

*** Примечания ***