Нет, это определённо были не слуховые галлюцинации. Все они в реальности выкрикивали это ужасное слово. Ясно и чётко.
– Бомба, бомба, бомба… Нам очень нужна бомба.
Срочно нужна. Придумай же что-нибудь.
– Вы что? Совсем с ума сошли? Для чего вам нужна бомба? Что мы собираемся взрывать или уничтожать? О бомбах я знал только то, что знают все. А всем было, конечно же, известно очень и очень мало. Пожалуй, только то, что они бывают разные и всякие. По самой грубой их классификации считается, что они разделяются на боевые и небоевые. Ну, может быть, ещё при всём этом я располагал какими-то разрозненными сведениями о том, каков диапазон воздействия различных боевых бомб. Но это опять-таки чисто теоретически. А ещё я знал из истории, что народовольцы умели изготавливать самодельные бомбы из подручных материалов. Каких именно – я мог только догадываться.
Все мои предположения легко можно было подтвердить или опровергнуть всего лишь покопавшись в Гугле. Если есть, конечно же, желание и потребность заняться столь мерзким делом. Я же к столь ужасному процессу уничтожения собственного времени относился крайне негативно. Опять же, чисто теоретически. Просто был уверен, что бедным народовольцам и не снились такие возможности, какие открываются сейчас перед каждым желающим состряпать самодельную бомбу и взорвать что-нибудь подходящее.
Скажем, можно взорвать свой же собственный дом, желая построить на его месте более удобное и комфортное жилище. Всё возможно. Согласно вашим вкусам и желаниям. Лично же я никакой дом никогда не взрывал бы. Если уж я и хотел расстаться с каким-то строением, то скорее всего разбирал бы его по камушку, отдирая от раствора. Это было бы экологически правильно. Конечно же, всё это тоже чисто теоретически. А вот строить новый дом, наверное, было бы просто замечательно. Но как-то никто и ничего такого мне не предлагал. Предлагали лишь придумать какую-то бомбу, которая, якобы, очень и очень нужна.
Может быть им вовсе и не нужна бомба, которая взрывается? Ведь многие любят использовать это звонкое слово, характеризуя очень сексуальных женщин или же нечто такое, что их поразило или удивило с первого взгляда. Всё это вихрем пронеслось в моей голове, пока ворвавшиеся ко мне в комнату соседи по общежитию отрывали меня от чистки зубов на ночь, чрезвычайно агрессивно требуя от меня срочно изготовить бомбу.
– Понимаешь, мы тут посоветовались и решили, что нам нужно сбросить во двор бомбу. Для тебя же будет лучше как можно быстрее выяснить, из чего её можно изготовить. Когда бомба упадёт вниз, то все отвлекутся. Будут разбираться с ней. Ну, а тем временем Паоло сможет войти в общежитие. Ведь если его застукают за нарушением правил ещё раз, то уж точно накажут и, скорее всего, отошлют домой. А как он может уехать? У него же сейчас такая жаркая пора. Ну, ты сам в курсе.
Хорошо, что догадались хоть слегка смутиться. Всё наше общежитие было в курсе того, что я больше трёх месяцев ухаживал за прекрасной Алисой. Водил в кино, приглашал ужинать, ездил вместе с ней на
какие-то концерты. А потом приехали из Испании эти чёртовы братья. Они даже не совсем братья. Вернее будет сказать, они не родные братья. И не двоюродные. Но сами они упорно придерживаются своей легенды о том, что они очень и очень близкие родственники. Но как я выяснил, они всего-навсего являются четвероюродными братьями. Но для них и неважно, сколькоюродные они. Они-то уверены, что они всё же братья.
Паоло и Хуан смогли всем нам своим поведением и отношением к друг другу внушить, что они братья, готовые всем пожертвовать ради друг друга. Вот этого уж никто у нас в гимназии понять не мог. Даже у нас на Востоке это считается не очень близким родством. И совсем не предполагает какой-либо жертвенности. Ну, а в Европе весь этот их бред о родстве никто и не будет воспринимать всерьёз. Но это же испанцы. Нет, вернее, они каталонцы. У них всё немножко по-другому. Намного забавнее, чем у настоящих испанцев.
Так вот, один из этих братьев играл на скрипке. Это был тот, которого звали Паоло. И именно он увёл мою Алису. На счёт раз-два-три. Я всё ещё продолжал таращиться на них, а они уже начали играть дуэтом заумные пьесы какого-то смурного Шнитке и даже успели переспать. Словом, Паоло за неделю сумел преодолеть все те барьеры, через которые я не смог перешагнуть за три месяца. А может всё было намного проще. Ведь даже я сразу же осознал, что скрутившие их морским узлом страсти-мордасти в корне отличаются от моих весьма скромных, а порой даже невразумительных признаний в том, что Алиса мне очень даже нравится, да и я, кажется, ей симпатичен.
В конечном итоге, всё это было очень больно, но не смертельно. Переболев всем этим, я даже начал уже вновь нормально с ними общаться. Меня удивляло другое. Почему все эти ребята во главе с Хуаном считали, что несмотря на всю эту непростую историю наших взаимоотношений, я всё же обязан помочь Паоло? Оказывается, что всё было очень просто. Видимо, больше некому. Ведь в гимназии я один был из себя весь такой, что мог придумать нечто, до чего никто и никогда додуматься не сможет. Ну что делать? Мне и дальше придётся работать на свою сумасшедшую репутацию. А может быть, всё-таки нет?
Я сразу же осознал, что моя надежда на то, что удастся всех убедить в том, что с бомбой лучше не связываться – это гиблый номер. Вернее, дохлый. Конечно же, у меня хватило бы запала уговорить всех. Всех, кроме Хуана. Причин тому было много. Во-первых, это была именно его идея. Во-вторых, нет в мире таких преград, которые он не преодолел бы, если речь шла о Паоло. Я сразу понял, что Хуана мне не сломить. Как всегда, в этой жизни бывает, при наличии такого напора и давления, надо было просто расслабиться. Если и не пытаться получить удовольствие, то как минимум плыть по течению. Словом, пришлось срочно соображать, из чего же можно сделать эту проклятую бомбу.
Надо признаться, что я почему-то вдруг, как по взмаху волшебной палочки, перестал колебаться. Быстро смирился с тем, что если уж передо мной поставлена столь необычная задача, то её надо просто решать. Окружающие же меня ребята были абсолютно уверены в том, что у всех нас имеется ярко выраженная мотивация для того, чтобы незамедлительно начать процесс изготовления бомбы. Всё общежитие было в курсе того, что известный ловелас Паоло несмотря на то, что всегда выглядел этаким крутым, неприступным и независимым мачо, всё-таки влюбился, как пылкий дуралей. В результате этого, наши отношения с Алисой подпали под категорию дружбы, а вспыхнувшие чувства Паоло вся школа квалифицировала как настоящую любовь.
Ведь всем же известно, что истинные чувства надо ценить и беречь. Всем. В том числе, друзьям и близким. Они всё-таки являются очень редким явлением в среде таких циников, как мы. А тут наш влюблённый, видимо, вот-вот должен был вернуться со свидания. Уже одиннадцать часов. А вход в общежитие разрешён только до десяти. Наши инспекторы, конечно же, уже целый месяц предвкушали заоблачный восторг от ожидания того, что, наконец-то, после последнего предупреждения, Паоло всё-таки опять нарушит правила проживания в общежитии и можно будет врубить режим зверских санкций и наказаний. Именно поэтому, даже я был согласен с тем, что его срочно надо спасать. Мой мозг сразу же начал работать, как часы. Я уже придумал из чего мы будем делать столь нужную всем нам супер-пупер бомбу. Но когда я задал ребятам свой первый вопрос, то тут же, по их словам, жестам и движениям, понял, что они меня сейчас просто придушат. Хотя вопрос у меня был очень и очень простой.
– У кого есть презервативы самого большого размера? Ну, XL и больше.
– Ты что, с ума сошёл? Тут надо придумывать, из чего бомбу делать, а его, видите ли, на секс потянуло.
– Нет, речь идёт не о сексе. Успокойтесь, сделайте глубокий вдох и выдох. Расслабьтесь. Сейчас всё объясню. Если нам нужна бомба, то следует принять во внимание, что в нашем захолустье сейчас уже всё закрыто. Ну, а если у кого-нибудь из вас завалялись презервативы большого размера, то мы можем заполнить их водой и сбросить всё это во двор. Шума и грохота будет более, чем достаточно. Эффекта будет не меньше, чем от настоящей бомбы.
Ответом мне был хохот и минута славы. Было всё. Кроме, пожалуй, громких и продолжительных аплодисментов. Все остальные признаки щенячьего восторга были налицо. Все в один голос начали утверждать, что недаром так глубоко и искренне верили в мои необыкновенные способности. Попутно они пытались быстренько выяснить, чему равен мой IQ, намного ли превышает мой мозг по своему весу среднестатистические показатели, чем же меня кормили в детстве, что в результате у меня извилин больше, чем у них и т. д. Весь этот галдёж я прервал одним яростным криком:
– Несите!!!
Буквально через минуту передо мной лежала целая коллекция презиков. Всех цветов и размеров. Среди них были даже учебные. Ну, те, с помощью которых нас обучали навыкам элементарной контрацепции. Вначале моя идея была очень примитивной. Я просто хотел наполнить водой самые большие из этих презиков. Но прочитав все инструкции к ним и порывшись в интернете, я принял несколько иное решение. Всё же, видимо, лучше всего соорудить из них целую гроздь. Ну, почти как гроздь винограда. При таком подходе сгодится всё, что ребята смогли собрать. Жаль только, что латексных изделий большого размера было всего лишь два.
Мой план надо было ещё в деталях и подробностях разъяснить всем, кто горел желанием внести свой посильный вклад в наш чудо-проект. А ещё необходимо было выработать соответствующий алгоритм и объяснить всем участникам, что делать каждому из них. Моя пошаговая инструкция разъясняла всем, что вначале надо разорвать упаковку, подойти к одной из раковин с кранами подходящего размера, заполнить презерватив водой и крепко перевязать его. Очень крепко. Хорошим шпагатом. Благо, у меня сохранилась целая такая бобина из ИКЕА, и она оказалась очень и очень кстати. Уже наполненные водяные шары складировали у окна в моей комнате. Из них же я собирался единолично сконструировать единую гроздь. Словом, предстоящий фронт работ был просто огромен. Времени – в обрез. А тут ещё по ходу работы возникла куча новых проблем, которые требовали разрешения. К тому же у ребят возникло немало вопросов. Некоторым из них всё же понадобились дополнительные разъяснения. Я был очень терпелив по отношению к тем, кто не сразу проникся пониманием нашего замысла.
– Если мы ограничимся одним презервативом, то он может не выдержать большого количества воды и лопнет у нас в руках. Задолго до реализации нашего замысла. Но если мы будем сооружать гроздь из презервативов, то шансов на успех становится гораздо больше. В таком случае мы как-то автоматически страхуем себя. И вероятность хорошего взрыва резко возрастает.
Ребята всё ещё продолжали смотреть на меня, как на не совсем адекватного человека. Тогда я ещё раз принялся объяснять им, что наша бомба будет водяной. Воду в свои объятия примет латекс презервативов. Дальше уже на нас будут работать законы земного притяжения. Попутно я ещё пояснял, что альтернативы всему этому у нас нет. У нас не было пороха, зажигательных смесей и прочей муры, которая наверняка нужна для каких-то более серьёзных, по-настоящему взрывающихся бомб. В конце концов, все принялись за работу, используя именно тот материал, который был в нашем распоряжении. Конечно же, несколько презервативов были испорчены ещё в самом начале. Но очень скоро почти все приобрели необходимую сноровку. И дело пошло.
Надо признаться, что труд во имя создания самой экологичной бомбы в мире очень вдохновил всех ребят. Всех сразу и каждого в отдельности. И меня тоже. Кому же не хочется видеть, как твои идеи воплощаются в жизнь? Становятся явью сегодняшнего дня и легендой завтрашнего. Будет чем гордиться перед внуками. Хотя мне кажется, что я всё же не рискну рассказывать им про всё это. Не поймут. Или поймут не так.
Когда, спустя какое-то время, Паоло позвонил ребятам, что он скоро будет в общежитии, у нас практически всё уже было готово. Оставалось лишь синхронизировать время появления Паоло и сброс бомбы. С высоты нашего этажа мы его сразу же увидели и опять же на счёт раз-два-три осуществили полёт нашего латексного чуда.
Рассчитали мы всё правильно. Кроме одного: траектории полёта бомбы. Она в результате оказалась совсем не такой, как мы предполагали. То ли сильный ветер, то ли смещение центра тяжести, то ли какие-то другие, не до конца ясные нам обстоятельства, привели к результату, несколько отличающемуся от задуманного. К чудовищному результату. Наша огромная латексная гроздь, наполненная водой, грохнулась не на асфальт, а прямо на школьный автобус. Мы хотели шума и грохота, а получили настоящий взрыв. Во двор выбежали все. Паоло, естественно, под шумок, без всяких проблем попал в здание. Никем из инспекторов не замеченный. Вначале всем нам казалось, что наша цель была достигнута. Мы радовались как дети. Но, оказывается, ликовать было рано.
Казалось бы, учтя вроде все обстоятельства, мы не приняли во внимание то, что стоит за таким понятием, как немецкая ментальность. Мы, наивные люди из разных стран, желающие всего-навсего помочь одному из нас, были уверены, что мы, живущие в общежитии, находимся по одну сторону баррикад. А по другую сторону – наши воспитатели и блюстители дисциплины. Оказалось, что нет. Расклад сил был совсем не таков. На страже права и порядка в этой стране стоит каждый немец. Линия же раздела проходит чрезвычайно четко: нарушители дисциплины и люди, уважающие закон и порядок.
Немцы, живущие в общежитии, сказали инспекторам, что Паоло прошел в общежитие именно в тот момент, когда падала наша водяная бомба. Словом, мы сразу же были разоблачены. И если раньше наказание грозило одному из нас, то теперь все иностранные учащиеся оказались вовлечёнными в почти криминальный проект, направленный против самих устоев авторитетного учебного заведения. Ну и ещё против несчастного автобуса, поневоле оказавшегося самым главным потерпевшим во всей этой ситуации.
Утром все мы стояли перед директором гимназии. И тут меня настигло второе потрясение. Кто-то довёл до его сведения, что хотя наше латексное изделие изготавливали и сталкивали вниз все учащиеся-иностранцы, но идея того, что из презервативов и воды можно сделать бомбу, принадлежала именно мне. Вот уж никогда не думал, что признание моих выдающихся способностей может происходить в такой необычной обстановке и столь ужасным образом.
Наш директор был человек суровый, но предельно справедливый. Решение он принял моментально. И тут же озвучил его. Хуан и Паоло должны были уплатить за ремонт школьного автобуса. Весьма приличную сумму. Уже на уровне директора их предупредили, что после ещё одного нарушения они просто-напросто будут отчислены из гимназии. А вдобавок отсюда пошлют самую ужасную характеристику из всех возможных в их барселонскую школу. Меня также обязали возместить часть расходов на ремонт. Я понимал это так, что это была оценка моего интеллектуального вклада в разрушительный процесс вывода из строя нашего любимого автобуса.
Таких денег у меня, конечно, не было. В отличие от этих каталонцев. Ведь отец Паоло владел целой сетью клиник. Да и в семье Хуана было довольно немало крутых бизнесменов, включая его старших братьев, отца и деда. На их фоне я был беден, как церковная мышь. И рассчитывать мог лишь на те деньги, что мне присылали на карманные расходы. Они капали мне на карту раз в неделю. Но тут я вспомнил, что в холодильнике у меня лежат две баночки икры. Их почему-то всегда перед отъездом родители клали мне в чемодан. Я их начинал съедать тогда, когда тоска по Баку подкатывала к горлу. Икра напоминала мне о доме, о море, об осетрине, о вкусной еде.
Самое удивительное, что в отличие от каких-то других продуктов, я мог спокойно держать икру в холодильнике. Моим однокашникам было недоступно понимание того, насколько же это вкусно. Они лишь посмеивались над тем, как дорого стоит такая икра на черном рынке. Сам я людей, желающих купить у меня эту икру, конечно же, не знал. Но, за соответствующее вознаграждение, наш Курт из десятого класса быстро загнал её какому-то крутому бармену из ночного клуба. После всех этих перипетий я, весьма довольный собой, внёс деньги в кассу. Смирился с тем, что возмещение моей доли расходов на восстановление столь дорогого нашему сердцу автобуса, безусловно, стоит того, чтобы остаться без икры.
Слава Богу, что, наконец-то, все эти хлопоты завершились. А ведь у меня было столько всего запланировано на этот уикенд. Ведь именно сегодня у одного очень дорогого мне человека был день рождения. Конечно же, я надел лучшую рубашку и отправился покупать цветы. Ведь это был юбилей поразительной по силе духа личности. Моего лучшего друга и самой необыкновенной женщины в мире. Я её просто обожал. Она всегда могла придумать что-то, чем можно было бы безмерно удивить меня. Иногда мне даже казалось, что она пишет такие специальные сценарии, обдумывая, чем же шокировать меня в очередной раз. Я же, в свою очередь, пытался угадать, что же меня ожидает во время нашей новой встречи. Но всё же ей каждый раз удавалось нафантазировать нечто такое, что никак уж не могло придти мне в голову. Я ещё не успел войти и поздороваться, как уже прозвучала её первая фраза. И, конечно же, она была
репликой театра абсурда.
– Неужели всего семь? Почему-то я была уверена, что их было гораздо больше. Да, очень жаль, конечно.
– Ну, и о чём же Вы жалеете? О своих утраченных грёзах? Или о том, что Вам не выдают спиртное?
– Пустяки всё это. Пережить можно. Жалею я совсем о другом.
– О чём же?
– Мне сегодня исполнилось восемьдесят пять…
– Знаю. Поздравляю. И желаю…И надеюсь… Именно поэтому я принёс сегодня Вам цветы. Отдал их внизу, попросил, чтобы их сразу же поставили в вазу с водой и принесли Вам. Правда, пробовал вначале пронести их внутрь без разрешения. Но ведь Вы же знаете, что здесь у вас существуют жёсткие правила. Я лишь хотел соблюсти прежде всего традиции, а не правила. Хотел сначала вручить цветы. Поздравить юбиляра. А потом уже искать вазу и думать о том, что букет надо ставить в воду. Но немецкая ментальность и порядки Вашей богадельни не дали мне это сделать. Как обычно это у Вас говорят? Не положено. Я скоро свихнусь от всех этих «найн» и «нихт». Но Вы не беспокойтесь. Надеюсь, что, в конце концов, Ваши цветы поставят в воду и всё же их принесут Вам.
– Ну, зачем же ты перебил меня? К чёрту твои цветы и поздравления. Не могу вспомнить, что хотела сказать.
– Наверное, какую-нибудь очередную нелепость.
– Вспомнила. Ты в прошлый раз рассказывал мне какие-то дурацкие истории. И произнёс совершенно идиотскую фразу о том, что культура женщины определяется числом её любовников. Вот я и начала подсчитывать количество своих любовников. Всё время сбивалась. Но я упорно вновь и вновь считала.
– Ну, и каков результат?
– Нет, я не могу озвучить эту цифру мужчине. Да, да, да. И не смейся. Тебе – восемнадцать, а мне – восемьдесят пять. У нас с тобой на двоих одна цифра – восемь. И то приятно. Но при всём этом ты всё же – мужчина, а я – женщина. Тебе не положено знать о том, сколько же мужчин было в моей жизни.
– А вы уже проговорились, что их было всего семь.
– Да, в умении делать логически верные выводы тебе не откажешь. Всё-таки, из всех мужских достоинств, интеллект – это, видимо, самый главный. И самый притягательный. Недаром же я всё время думаю о том, что будь я молоденькой девушкой, я бы обязательно совратила бы тебя.
– Но тогда, когда Вы были молоды, я ещё не родился.
– А ты что, не умеешь пользоваться машиной времени? Если меня можешь отправить в прошлое, то ты и себя сможешь отправить куда угодно. И в прошлое, и в будущее. Вот и встретились бы. Горячий восточный парень и немецкая девочка-красавица. Даже с какими-то не до конца понятными графскими корнями. Хотя, судя по твоей внешности, ты тоже, видимо, не дворняжка. Ну, я не знаю всех этих ваших восточных тонкостей.
– Вы, вообще-то, плохо себе представляете, как работает машина времени. Она может отправлять человека и в прошлое, и в будущее. Но при этом она не в состоянии изменить его возраст. Если Вас переместить на пятьдесят лет назад, в прошлое, то Вам и там будет восемьдесят пять. А если меня отправить вдогонку к Вам, то мне по-прежнему будет восемнадцать. А Вы же хотите, чтобы машина времени Вас ещё и омолаживала. А такого просто не бывает. Да и сама машина времени существует только в наших мечтах. В реальности её нет, и навряд ли кому-нибудь удастся её соорудить.
– Нет, ты всё-таки зануда. Не даёшь помечтать. Весь кайф мне обломал. Кстати, это твоё выражение. Я его часто здесь использую. И знаешь, оно пользуется успехом. Ну, давай рассказывай, почему ты не пришёл с утра.
– Сейчас расскажу.
– Кстати, ты знаешь, что у Герберта Уэллса, который придумал дурацкую машину времени, и у вашего этого Максима Горького долгое время была одна и та же любовница? Эта женщина была разведчицей и писала доносы на каждого из них. Ей поручили присматривать за Уэллсом потому, что он был социалистом, ездил в СССР и находился под вечным колпаком спецслужб. А ещё она следила за Горьким. Тот был слишком известен в мире. В Советском же Союзе не хотели, чтобы он болтал что-то лишнее. А он разное говорил. И за, и против тех, кто правил тогда бал в Совдепии. Говорят, что, в конечном итоге, именно она отравила Горького, спокойно закрыла ему глаза и вернулась в постель к Уэллсу. Видишь, иногда так бывает. Наверное, мы, женщины, все такие. Сами порой не понимаем, кого же мы, в конце концов, любим. Кстати, тебе будет интересно, что эта женщина очень любила икру. Ну, и ещё водку.
– А я не люблю водку. И она меня не любит. Не желает задерживаться у меня в желудке.
– Запомни. Неразделённая любовь – это чушь собачья, которую придумали глупые романтики, ищущие повод для того, чтобы пострадать. Если его ищешь, то всегда найдёшь. И будешь страдать. Ну, и хорошо. Если очень хочется, то можно и пострадать. Но помни, что страдать должны те, кому это доставляет удовольствие. А любовь, если она есть, то она всегда взаимная. Полюби водку, и она обязательно полюбит тебя.
Нет, я всё-таки обожал свою подопечную. В ней было столько жажды жизни, что даже лёгкая форма деменции, явно присутствующая у неё, не могла испортить наше общение. Конечно же, и я, и она прекрасно понимали, что наши контакты не совсем укладываются в рамки того протокола, по которому учащиеся гимназии обязаны были проводить один день в неделю в доме престарелых. Но я ощущал это не как повинность, а как некий подарок судьбы. Всё же я получал огромное удовольствие от общения с этой Фрау.
В прошлом году я был прикреплён к другому дому престарелых. Он был муниципальным, и там было очень много тяжёлых больных. Моя работа у них заключалась в основном в том, чтобы купать, с помощью медсестры всех этих больных и менять им постельное бельё. Не все они были в коме, но об общении с ними не могло быть и речи. Отсутствующий взгляд и полное погружение в себя там были нормой. А этот дом престарелых был частным. Он гораздо больше напоминал просто хорошую гостиницу, а условия для больных здесь были идеальные. Да и больные здесь были совсем другие. У них был здесь даже свой ресторан, из которого можно было заказывать еду в комнату. Его Фрау не очень жаловала, считая, что он недостаточно хорош для неё. Еду она, как правило, предпочитала из ресторана в пешеходной зоне. Там хорошо знали её вкусы и пристрастия, да и к тому же всегда могли организовать специально для неё быструю доставку.
Вскоре я, конечно же, начал во всех подробностях и деталях описывать всё то, что со мной происходило вчера вечером и сегодня утром. Она смеялась до слёз. А потом почему-то зациклилась на том, сколько же презервативов было использовано в этой латексной бомбе.
– Двадцать восемь. И ещё пять мы испортили, когда заполняли их водой.
– Всё-таки ты изверг. Варвар и вандал. Сколько же мгновений удовольствия ты уничтожил ради того, чтобы помочь какому-то поганцу. Что же мы имеем в результате? Ведь ты же ему так и не помог. И презервативы использовал не по назначению. Жаль.
– Парня?
– Нет, презервативы. А теперь честно скажи мне только одно: ты идиот или нет?
– Думаю, что нет. Вернее, надеюсь, что нет.
– А я почти уверена, что идиот. Давай порассуждаем. Он появляется у вас в гимназии неведомо откуда и уводит твою девушку. Ты его должен ненавидеть. Отомстить за всё это. Прежде всего за унижение. А ты мастеришь бомбу, чтобы его не услали обратно в его эту чёртову Барселону. Где логика? Если она и есть, то это логика идиота. Ну, почти, по Достоевскому. Разве нет?
Пока она пыталась выяснить степень моего идиотизма, я усаживал её в коляску. Потом мы с ней погуляли. Вначале в саду вокруг пансионата, а следом и в пешеходной зоне. Выпили кофе и съели десерт в ближайшем кафе. И даже задули единственную свечку на её кусочке торта. Когда я вернулся с ней в её комнату, цветы были в вазе, стоящей у окна. Она им очень обрадовалась. Но её явно уже клонило в сон. Я уложил её спать, и мы с ней простились. До вечера. Вечером нам предстоял поход в театр.
Я был уже у выхода, когда мне сказали, что главный врач дома престарелых хочет увидеться со мной. Не успел я войти, как он устроил мне настоящий допрос. Первый его вопрос звучал так:
– Что ты сделал со своей подопечной?
– Ничего.
– С тех пор как ты появился у нас, у нее пропало это вечно сонное выражение лица, и даже анализы улучшились. Теперь она развлекает всех наших больных. Как заправский комик. Скажи честно, может ты ей какие-то БАДы таскаешь? Признайся же, какие именно. Мне очень важно это знать. А может это анаболики?
– Да ничего я ей не таскаю.
– Мне звонил её сын из Америки. Задал кучу вопросов и очень хвалил меня за то, что его матери стало лучше. Я только поддакивал и со всем соглашался. А сам всё время думал о том, стоит ли мне признаваться и говорить, что понятия не имею о том, почему у неё вдруг всё стало так хорошо.
Когда я в свою очередь спросил у него, что такое БАДы и анаболики, то он мне прочитал целую лекцию о столь ненавистных ему биологически активных добавках. Уже спустя полчаса, когда я ему всё рассказал про все секреты нашего общения с Фрау, он уже просто смеялся. Тоже до упаду. А ещё я ему поведал о моих рецептах борьбы с деменцией.
Моя мать как-то имела неосторожность рассказать мне об исследованиях, посвященных имитации исторических процессов. Ну, скажем, возьмем Грецию эпохи Пелопонесской войны. На основании многих косвенных данных вы можете выстроить математическую модель общества того времени и подсчитать, что и сколько потреблял в пищу, скажем, самый обычный раб, сколько у него было хитонов и т.д. Это меня, как говорится, зацепило и я стал к месту и не к месту, исходя из общей логики событий, разных и всяких деталей, фантазировать на различные темы.
Бывало, что попадал пальцем в небо. Но случалось и так, что я поражал своей, якобы, осведомлённостью. Так я удивил Фрау, рассказав ей про некоторые обстоятельства её жизни. Конечно же, я не мог создавать математические модели. Но саму идею эксплуатировал сполна. Всего лишь по каким-то обрывкам информации, её фразам, рассказам, комментариями я слепил классный рассказ о том, что было в её жизни. О том, что есть здесь и сейчас. И о том, что в результате всё будет у неё просто отлично. И завтра, и даже послезавтра. В ответ же на ее изумлённый вопрос:
– Как ты всё это узнал? Ведь этого никто не мог тебе рассказать.
Я лишь ответил:
– Всё очень просто. Сейчас расскажу.
А дальше я уже просто раскололся и поведал ей об основных идеях имитационного моделирования. Она так разволновалась, что мне пришлось её отпаивать успокоительными каплями. Но, в конечном итоге, она взяла всё это на вооружение. И все эти знания её так распирали, что спустя несколько месяцев она стала эдакой Шахерезадой дома престарелых. Всё, что я демонстрировал ей, занимаясь её конкретной жизнью, она стала применять ко всем обитателям этого дома.
– А что это за доска, которую ты ей приволок?
– Это нарды. Ну, есть такая восточная игра. С очень простыми правилами. В меру занятная и увлекательная. Мы с ней играем каждый раз, когда я прихожу. Вначале я выигрывал. А теперь почему-то всё время выигрывает она. В прошлый раз она мне говорила, что нашёлся какой-то мастер, которому она поручила сделать несколько таких досок. А то её доску уносят, а потом она всё пытается выяснить, в какой же комнате проходит турнир по нардам. Главное ведь там это – доска. А для самой игры сгодятся те же фишки, что и для шашек.
– Интересно, интересно. А что же вы ещё делаете?
– Понимаете, мне с первого дня нашего знакомства показалось, что на Фрау очень плохо действует рутина. Ведь когда твой сегодняшний день один в один повторяет вчерашний, позавчерашний и так далее, то человеку становится очень скучно. А когда настолько скучно, то мозг просто отключается. Когда я вошёл в её комнату первый раз, то она просто дремала. А из правого угла её рта текла слюна. Не самое привлекательное зрелище. Но даже это её не портило. Была в её лице та самая извечная загадка, что присуща только очень красивым женщинам. Это меня и заинтриговало. Я сел напротив неё и начал говорить. А говорил я о том, какая она красивая. Что есть такие женщины, которые в молодости не очень интересны, но с годами становятся безумно притягательными. Яркий тому пример – немолодая актриса из фильма «Письма к Джульетте». Вот только я забыл, как её зовут. Но точно знаю, что она очень похожа на ту актрису.
Я даже сейчас не могу забыть все детали и подробности того, что было потом. Сначала она просто откинула голову. Потом открыла правый глаз. Затем левый. Взглянула на меня и произнесла одно-единственное слово. Откуда мне было тогда знать, что это было её самое любимое слово?
– Идиот. Такой же, как все нынешние молодые люди. Её зовут Ванесса Редгрейв. Это фантастическая актриса. Такие имена надо запоминать. Раз и на всю оставшуюся жизнь.
Вот так и началось наше знакомство. А потом мы начали играть с Фрау в какие-то непонятные игры. В первый раз это получилось чисто случайно. Как-то раз, в один из дней, когда я пришёл к ней, она спросила меня, что же я сейчас читаю. Пришлось признаться, что это работа Канта «К вечному миру». Просто эта работа входила в школьную программу. Она вдруг почему-то оживилась и сказала, что Кант, фактически, является духовным отцом сегодняшней Европы. И объяснила мне детально, почему это именно так, а не иначе. А потом мы почему-то начали выяснять, писал ли кто-нибудь стихи в честь Канта. Сначала мы собрали всю информацию об этом, какая была в интернете. А потом Фрау мне объяснила, что есть какие-то библиографические агентства, которые могут проводить исследования на заказанные вами темы и использовать источники, которые ещё не подверглись оцифровке. Стихов мы тогда нашли кучу. На разных языках.
Больше всего ей понравилась самое дурацкое стихотворение. Я даже могу прочитать его наизусть.
– Ну, ну. Мне интересно. Что же это было за стихотворение?
– Только не смейтесь. И я постараюсь не смеяться, пока я его буду читать:
И Кант как редиска свеж и пахуч,Разгрызаю мякоть и чувствую на языке Острый вкус аргумента.
– Да, получается очень интересный метод борьбы с деменцией. И с качеством стихов это никак не связано.
Хотя то, что ты прочитал – это же просто прекрасно.
– А ещё у нас есть такая игра, в которую мы погружаемся каждую неделю. На полке у Фрау стоит энциклопедический словарь. Я должен открывать его с закрытыми глазами на любой странице и тыкать пальцем в какую-то строку. Потом уже надо открыть глаза и смотреть, какое же слово нам выпало. И у нас разворачивается дискуссия вокруг этого слова. Я помню, что мы целый месяц занимались обезьянами Брейгеля.
– Ты меня просто поразил. Что ещё вы обсуждаете?
– Сперва мы обсуждали любовные романы. Я настоятельно советовал ей их читать. Она же говорила, что от них её просто тошнит. Что это всё муть, состряпанная какими-то графоманами. Вернее графоманками. Всё время повторяла, что у их авторов всё крутится вокруг трёх основных понятий: «мой прекрасный член», «влажная киска» и «фантастический трах». Больше всего её возмущало то, что авторы всех любовных романов пытаются говорить как от имени женщин, так и от имени мужчины. И излагают они вроде бы самые сокровенные мысли мужчин, хотя при этом все они являются женщинами. Она убеждена, что это взгляд на мужчину из кресла секретарши, мечтающей выйти за него замуж. С соответствующим лексиконом и видением мира.
Ну, что делать? Я же не виноват, что мужчины не пишут любовные романы. А если и пишут, то только такие гениальные, как «Анна Каренина». Словом, мы выяснили, что современные любовные романы вызывают у неё просто гнев и возмущение. А это, как известно, не самые позитивные эмоции. Вначале я пытался объяснить ей, что здесь у неё логическая неувязка. Почему она не возмущается тем, что мужчины, создавшие классическую литературу, писали обо всём, что чувствуют женщины, а женщины не могут писать о том, что чувствуют мужчины? Тогда она меня отчитала как мальчишку, снова обозвав идиотом.
– Не забывай, что мы живём в мире, который создан мужчинами. Наука, искусство, экономика, политика – словом, всё в их власти. Всё ими придумано или же выстроено и создано. И то, что они когда-то писали о женщинах, да и то, что пишут сейчас – это просто прекрасно. А в женских любовных романах мужчина либо убогий дебил, либо хам и наглец. Если уж очень повезёт, то можно встретить ещё варианты альфа-самца или маменькиного сыночка. Выбор невелик.
Сегодня же она очень хотела поговорить о своих любовниках. Но не получилось. Времени не хватило. Ведь мы же с ней сегодня идём в театр. Но вы тоже в курсе, что мы собираемся пойти в оперу, на «Кармен». Я сам получал у вас разрешение на это.
– Да, да, я знаю. Удивляюсь только тому, как ей удалось найти билеты. Тут у нас некоторые пациенты тоже пытались попасть на этот спектакль. Но просто нет билетов. Все раскуплены, несмотря на то, что цены зашкаливают. Да, и что же вы ещё обсуждаете?
– У нас есть две постоянные темы. Первая – это русские в Германии. Но не сегодняшние русские. Ей гораздо больше интересен девятнадцатый век и русские писатели, селившиеся в каких-то немецких городах. И чаще всего почему-то выбирающие БаденБаден. Скажем, почти целый месяц мы всё пытались понять, почему Достоевский так любил играть в баденском казино и черпал в этом вдохновение, а Тургенев же никогда не играл. Конечно же, ничего мы так и не поняли. А ещё она всё хотела разобраться в том, какой город больше всего любил Гоголь: Баден-Баден или Рим? Опять та же схема. Сначала первичная информация из интернета. А дальше Фрау сама списывается с кучей людей, которые сливают ей информацию обо всём и вся. И она с удовольствием всё это читает, смотрит фильмы на эту тему, считая, что это лучше, чем все эти глупые сериалы.
– Господи, боже мой. Ты, наверное, уже можешь писать диссертацию о борьбе с деменцией. Что-нибудь ещё?
– А ещё я ей рассказываю о немцах в Азербайджане. Это наша вторая тема для постоянных дискуссий.
– Ну, какие немцы могут быть в Азербайджане?
– Просто вы этого не знаете. Ещё в начале девятнадцатого века в Азербайджане была самая большая немецкая колония на Кавказе. В основном к нам переселялись швабы. Их было немало. Почти двадцать пять тысяч. Все они занимались сельским хозяйством. Сеяли картофель и выращивали виноград. Умели делать хорошее вино. Строили церкви и ставили красивые дома. А перед Второй мировой войной их всех депортировали. В основном в Сибирь и Казахстан. Кстати, и сегодня азербайджанцы точно так же жарят картошку, как это делали швабы. Видимо, те и научили. И выращивать её, и готовить.
– Да, вот оказывается сколько секретов хранит наша история.
– Может быть, продолжим наш разговор как-нибудь потом? Если я сейчас не сбегаю в общежитие и не переоденусь, то мы опоздаем на спектакль. Извините, но факт.
Я попрощался и ушёл. Меня очень беспокоила предстоящая поездка и, вообще, вся эта затея с театром. Я всё думал о том, как Фрау перенесёт дорогу. Да и сам спектакль был всё-таки довольно необычной постановкой. Бог его знает, может быть, он её даже расстроит?
***
Об этом спектакле я знал только то, что какой-то совершенно сумасшедший режиссёр решил создать гремучую смесь из оперы Бизе «Кармен» и испанского фламенко. В яркой рекламе этой постановки особо подчёркивалось, что хотя сам композитор был французом и к тому же абсолютно далёким от настоящей испанской музыки, но он сумел написать такую оперу, которая стала символом всей Испании. А ещё до нашего сведения доводилась информация о том, что если включить в эту оперу певцов и танцоров в стиле фламенко, то это станет чем-то потрясающим. Именно так и предполагалось сделать в этой постановке. Обещали взрыв чувств и эмоций. Настоящую феерию. Кто его знает. Может быть, так оно и будет. Надо послушать и лишь потом попытаться оценить всё это.
Мои родители несколько лет тому назад брали меня в Баку в наш оперный театр послушать эту оперу. Мне понравилась лишь увертюра. Да ещё знаменитая
«Хабанера». Мой отец утверждал, что эта мелодия может считаться истинной матерью всех танго. А ещё он имел неосторожность сказать бакинской исполнительнице роли Кармен, что Мария Каллас поёт эту арию лучше неё. Мать его чуть не придушила за это.
А через год на гастроли к нам приезжал какой-то современный московский театр. «Кармен», которую показывали они, сильно отличалась от той скучной постановки, которая была в нашем оперном театре. Мне очень понравилось, что там все были в современной одежде, сидели на капотах крутых машин и даже ездили на байках. Образ Кармен как современной «оторвы», конечно же, мне был ближе, чем какое-то чудо в перьях, которое было в настоящей опере. Странно, вроде музыка была одна и та же, но какое же разное впечатление оставили у меня эти две постановки.
Спектакль же, на который собиралась пойти моя подопечная вместе со мной, отличался как от классической версии, так и от современной. Всё это пыталась мне объяснить Фрау, пока мы сидели в машине, направляясь в театр. По такому неординарному случаю, как наша вылазка в оперу, она даже надела настоящее вечернее платье и выглядела настолько фантастически хорошо, что невозможно было поверить, что ей так много лет.
Всю дорогу она комментировала историю успеха этой известной испанской группы «Фламенко», которую привлекли в этот проект. По замыслу постановщиков, во всех массовых сценах оперы эта группа должна была петь и плясать, подчёркивая то, что, это, всё-таки, чисто испанская история. Пока Фрау пыталась довести всё это до моего сведения, я понимал лишь одно. Здесь, опять же, налицо были такие явные нестыковки, что я уже не мог молчать и рискнул всё-таки высказаться.
– Начнём с того, что вся эта якобы испанская история была придумана и написана французским писателем. И звали его, как всем известно, Проспер Мериме. И оперу по либретто, опять же, французских литераторов, написал всё-таки француз. Напрасно испанцы пытаются всё это представить как свою национальную историю.
А ещё я говорил о том, что, если верить всему тому, что излагается в интернете, эту величайшую оперу на её премьере ожидал ужасный конфуз. Она просто провалилась. Благопристойная публика была глубоко оскорблена всем этим сюжетом. Их шокировал, в первую очередь, сам факт того, что Кармен была не очень благовоспитанной особой и подавала совсем не лучший пример, на что способна женщина, одержимая сильными страстями.
Словом, всё это сочли тогда в Париже просто дурным тоном. Хлопать всему этому французы явно не захотели. Вот и провалилась опера.
Пока я всё это рассказывал, Фрау просто закатывала глаза, демонстрируя всем своим видом, что она абсолютно не согласна со мной. Ехать нам надо было больше часа, и всё это время она сполна использовала, чтобы взорвать мои мозги своими абсолютно сумасшедшими оценками этой оперы. Музыковеды, наверное, упали бы в обморок от её слов.
– Этот твой Мериме был скучнейший тип. И написал такую же, как он сам, нудную историю о том, как он сначала повстречал разбойника благородного происхождения, потом цыганку-воровку, затем услышал их историю любви. Ровно столько, сколько у него заняла вся эта история, в его рассказе было отведено на какие-то этнографические размышления на тему о том, кто такие цыгане, откуда они взялись в Европе, на каком языке говорят и т. д. Но всё же, в итоге, в сухом остатке, он подарил нам три ярких образа. Это, конечно же, всем сегодня известный любовный треугольник: Кармен – Хозе – Эскамильо. И всё.
Бизе же из всего этого сделал оперу, в которой образ Кармен – это абсолютная доминанта. Он убрал всё то мелкое, обыденное, заземлённое, что было в новелле Мериме. В оперной Кармен нет хитрости, вороватости и, наконец, нет даже вульгарности. Просто есть женщина, попавшая в роковую ловушку страсти. И она яростно отстаивает своё право на свободу. Своё право на любовь. Своё право на то, чтобы быть личностью, а не игрушкой в руках мужчины. Феминизм ещё не родился, а Кармен уже учила всех женщин тому, что самое главное – это то, что хочет она. И своё право на осуществление этих своих желаний, она готова отстоять любой ценой. Даже ценой собственной жизни. Именно Бизе насытил своей гениальной музыкой, яркими красками, кровью и плотью все эти три образа: красавица-цыганка, безумно влюблённый Хозе, отказавшийся от всех своих амбиций и желаний во имя своей любви к Кармен, и знойный Тореадор.
Роковая страсть и мелкая интрига, будни повседневной жизни и возвышающиеся над нею любовные страсти, быт цыган и романтика их песен и танцев – всё это переплелось у Бизе в такое притягательное шоу, что опера ни на минуту не отпускает слушателей из своих объятий. Держит их в напряжении до самого последнего момента. Именно этим великий Бизе отличается от добротного литератора Мериме. Всем хорош Мериме, но до уровня Бизе ему, конечно же, далеко. Если ты этого не понимаешь, то тебе незачем слушать эту оперу. Можешь сейчас же выйти из машины и топать в своё общежитие. Можешь снова заливать водой свои презервативы и мечтать только о том, чтобы тебя никогда в жизни не настигла бы такая любовь, которая сжигает человека дотла.
Да, это было сурово. Но выдав мне всю эту галиматью, Фрау тут же пожалела меня:
– Нет, нет, нет. Извини меня. Я, как всегда, не знаю меры. Прости. Я же должна принимать во внимание, что ты молод и глуп. Это же хорошо, что ты просто дурачок. Не гадина, не вредина, не подлец и негодяй, а всего лишь такой хороший дурачок. С тобой нескучно. Как только мы приехали в этот оперный театр, я пережил ещё одно потрясение. Оказалось, что, сохранив классическое здание театра как фасад и разместив в нём фойе, архитекторы смогли здесь вглубине двора поставить железобетонную коробку, вмещающую почти две тысячи зрителей. Я ведь был уверен, что это будет такой камерный перфоманс. Фламенко же терпеть не может больших пространств. С одной стороны, масштабы, размеры и дизайн этого помещения просто поражали. С другой стороны, меня пугало то, что фламенко здесь просто «потеряется».
Конечно же, Фрау забронировала нам прекрасные места. Но почему-то в последний момент она отказалась пересаживаться в театральное кресло. Осталась в своей инвалидной коляске. Сказала, что так ей комфортнее. Мне досталось место рядом с ней. Вернее, даже два места. Ведь ещё одно наше кресло, которое предназначалось Фрау, так и осталось пустым. Когда я осмотрел зал, то был поражён тем, что средний возраст, сидящих в нём, явно переваливал за цифру семьдесят. Я ещё никогда не видел, чтобы в оперном театре было такое количество инвалидных колясок. Это и впечатляло, и пугало.
К тому же весь зал мне казался некой чёрной дырой, способной поглотить всё и вся на белом свете. Бледные лица, потухшие взоры, скорбь и боль в глазах встречались здесь так часто, что казались просто общим выражением лица всех собравшихся на этот спектакль. Энергетика этого зала была не просто нулевой, она явно была отрицательной. Когда в какой-то момент я заглянул в лицо сидящей рядом со мной старушки, то мне показалось, что это явно какой-то энергетический вампир, способный высосать из меня всю мою энергию. Словом, люди в зале напоминали мне Дементоров из «Гарри Поттера». Это уже было очень серьёзно. Тут я не выдержал и спросил Фрау:
– Вам не кажется, что мы, вообще-то, напрасно сюда пришли?
– Посмотрим, посмотрим. Начало многообещающее. Этот зал пахнет старостью и большими деньгами. Если всем этим людям захотелось сегодня сюда прийти, то это явно не случайно. Видимо, это всё же не совсем обычное представление.
И тут я обнаружил, что через два ряда от нас сидят Паоло с Алисой. И ещё какая-то девушка, красота которой просто поражала. Даже на расстоянии. И она была очень похожа на Паоло. А с ними рядом, в такой же инвалидной коляске, как у Фрау, сидела бабушка Алисы. Я знал, что её бабушка находится в том же доме престарелых, что и Фрау. Вот и сейчас, увидев, что я с кем-то здороваюсь, моя спутница повернулась и поприветствовала Алисину бабушку. Это было просто замечательно. Ведь я же знал, что они терпеть не могут друг друга.
Когда-то эта бабушка была профессором московской консерватории. Неудивительно, что Алиса с детских лет знала биографии всех знаменитых композиторов и пошла учиться в спецшколу для одарённых детей. У девочки оказались весьма приличные музыкальные способности и феноменальная память. По тому, что она мне рассказывала во время нашего короткого романа, Алису порой силой отрывали от музыкальных занятий и отправляли погулять, поболтать с друзьями и просто повалять дурака.
Её бабушка, рано разглядевшая в Алисе ее талант, всё же через некоторое время поняла, что талант-то есть, но навряд ли он настолько яркий, что позволит внучке засверкать на сцене. А влачить существование аккомпаниатора или заурядного преподавателя музыкальной школы Алиса не хотела. Амбиции и талант явно оказались не соответствующими друг другу. Это был именно тот вариант, когда несостоявшиеся музыкантши идут в музыковеды. А потом они превращаются либо в музыковедьм, либо в мужиковедов. Случай с Алисой надо было бы, конечно же, отнести ко второму варианту. Хотя, наверное, когда она состарится, то тоже превратится в музыковедьму. Я говорю это не со зла. Точнее, это говорю не я, а это моя обида на Алису подаёт свой голос.
В своё время из рассказов Алисы я понял, что бабушка всё время единолично вершила её судьбу. Кратковременный юношеский роман её родителей завершился быстрым разводом. Во всей этой истории долгосрочным оказался лишь тандем: бабушка – внучка. Её мать, сделавшая успешную политическую карьеру, практически вспоминала о дочери от случая к случаю. Отец же был учёным, погружённым в свои научные изыскания. За все эти годы он ухитрялся общаться с дочкой по весьма странным правилам: он всего лишь раз в неделю появлялся в материнской квартире на Чистых Прудах, целовал свою дочь, вручал ей очередную игрушку и т.д. А потом почти тут же забывал о её существовании. Спустя годы он, как этнический немец, уехал в Германию. Мать и дочь забрал с собой. Вот, пожалуй, и вся информация, которая поневоле сохранилась у меня где-то на задворках моего сознания за три месяца общения с Алисой.
Фрау же терпеть не могла как Алису, так и её бабушку. Считала их абсолютно неинтересными существами. В свойственной ей манере она как-то достаточно жёстко дала им весьма едкую характеристику:
– Ни перчинки, ни изюминки. Пресно.
По-моему, она даже слегка злорадствовала, когда Алиса меня бросила. А может всё это были лишь мои, ни на чём не основанные измышления. Это, видимо, всегда так. Разве можно понять, отчего между женщинами возникает симпатия или антипатия? Нет, конечно. Мне, во всяком случае, такое понимание было недоступно. Ведь я даже в собственных чувствах разобраться был не в состоянии.
А потом вдруг в зале грянула самая знаменитая увертюра в мире. И это было изумительно. Эта увертюра оглушала человека. Она превращала его в ничто перед лицом рока и диктата собственных страстей. Любовь и смерть вели здесь вечный свой диалог, раскрывая нам лишь некоторые детали своего вечного противоборства. Конечно, все, кто имел отношение к этому проекту, были великими провокаторами. А ещё они были людьми, влюблёнными в музыку Бизе и обожающими фламенко. А оно, как известно, бывает таким разным и всяким. Та группа «Фламенко», которая участвовала в этом проекте была, конечно, преисполнена той безумной энергетикой, без которой фламенко не может быть в принципе.
Здесь каждый актёр, независимо от возраста и пола, был настолько погружён в эту безумно накалённую стихию песни и танца, что оставлял во всех нас ощущение какой-то невероятной искренности. Казалось, что все они просто жили в этом море страстей, прекрасной музыки, щёлканья кастаньет, зашкаливающего напора чувств и эмоций. И бог знает, ещё чего. Нам же они всего лишь разрешили слегка приоткрыть завесу всего этого перфоманса и посмотреть на то, как это бывает, когда жизнь прекрасна, чувства подлинны, а предательство и убийства происходят не в силу корысти и коварства, а просто являются логическим завершением небывалых страстей. Все яркие арии Бизе звучали, в этом контексте фламенко, абсолютно по-другому. Этот синтез оказался настолько удачным, что породил некую магию настоящей страсти. Она никого не оставила равнодушным. Спектакль поразил и удивил нас.
Но самым неожиданным было то, каким образом преобразился весь этот зал. Он хлопал этим чудоартистам стоя. И эти овации, казалось, не знали конца и края. Зал, который до начала представления казался мне чёрной дырой, сейчас был переполнен совершенно сумасшедшей энергетикой. У всех старичков и старух горели глаза. Каждая из этих женщин чувствовала себя подлинной Кармен, а каждый мужчина мнил себя настоящим Хосе.
Словом, это была бомба. Энергетическая бомба. Она взорвалась на этой сцене и смогла подзарядить своей энергией каждого из сидящих в этом зале. Опера была представлена почти в шаманской трактовке и абсолютно по-новому раскрылась перед нами во всём своём очаровании и блеске. Всё-таки магия искусства – великая вещь. И эти постановщики владели ею как истинные чародеи. А ещё она смогла преобразить лица всех этих зрителей, вдохнуть в них утраченную жажду жизни, напомнить им о вкусе и аромате их первой любви, первого поцелуя, первого оргазма. Этим и отличалась, наверное, эта удивительная постановка от того, что можно увидеть в обычных оперных театрах.
В конце спектакля к нам подошли Паоло с Алисой. А рядом с Паоло стояла его женская копия. Без всяких объяснений и комментариев было очевидно, что это его сестра. Он, смущённо улыбаясь, познакомил нас:
– Познакомьтесь. Это моя сестра. А это – наш герой, придумавший ту бомбу, что так рассмешила тебя. Я просил сестру привезти тебе какой-нибудь подарок из Барселоны. Я знаю, что ты очень любишь Сальвадора Дали. Особенно ту картину о рождении нового человека, на которой указательный палец упирается в Каспийское море. Она привезла тебе альбом, в котором есть эта репродукция. А ещё она привезла книгу Дали, которую я просто обожаю. Называется она очень неприлично: «Искусство пука». Моя сестра ухитрилась найти эту книгу для тебя на русском языке. Почитаешь.
Когда эта девушка протянула мне руку, меня как будто вдруг ударило током. Заискрило. Паоло тут же недовольно сказал:
– Вот, вечно ты сестричка, напяливаешь на себя синтетику. Потому и бьёт от тебя током.
Фрау же дёрнула меня за руку и заставила наклониться к её губам.
– Это не синтетика. Это между вами искрит. Три бомбы. Одна во дворе школы. Вторая на этой сцене. И третья – в виде этой девушки. Не слишком ли много для тебя? Выдержишь? Или всё свалишь на Бизе, считая его великим сводником?
