– Мам, мне приснился Еврик, – Ида тревожно улыбнулась взбухшим приторным телам кукурузного завтрака.
Кира выдохнула весь, осевший гнетом усталости после ночной смены в реанимации, воздух из груди и отложила чёрную лопатку, которой она аккуратно поддевала скворчащий для нового мужа бекон на сковороде.
– Мне приснилось, что он бегал возле «Северного» автовокзала, я думаю…
Бесцеремонно ворвавшийся в беседу треск заелозившего по столу телефона разрушил ненадолго установившуюся связь.
– Взрослые часто совершают необдуманные поступки, – ответила Кира глядя во всплывшее сообщение на экране телефона, украшенный совместной с дочкой фотографией. Отодрала прилипший бекон от сковороды и метнула его в изобильное чрево распахнутого мусорного ведра.
– Лучше б он веганом был.
– Дядя Андрей опять задерживается на ночной смене?
– Не опять…, – термическим ожогом вспыхнули щеки на сером лице Киры.
Мужа Киры посадили в 2016 году за неудачный репост в социальных сетях, вычеркнув счастье из жизни, как школьник не получившийся абзац из сочинения. Бессонные ночи в реанимации, дочь, выбившаяся из управления, смерть матери от нового вируса. Но, как ей казалось, спустя пять мучительно невыносимых лет, жизнь, положенная под черную кальку, стала постепенно выцветать на майском солнце с появлением в ее жизни Андрея.
– Ты своего специально властям сдала, чтобы на свиданке с Андрюхой замутить? – смеялись подруги, опустошая лишний пятничный бокал сухого, пока вышедшая за рамки подхмелевшего тела Кира, краснея, отмахивалась.
– Так получилось.
Андрей и Кира встретились на очередном тюремном «свидании» с тогда еще нынешним мужем. Андрей разбирал коробку с передачкой, перекладывая с голубого расщепленного на серые трещинки пластика стола печенье и зубной порошок. Она молча стояла напротив.
–Такие сигареты нельзя.
–Как нельзя?
–Женщина, – пустой взгляд пробился через ледяные линзы очков, опоясанных антрацитовой оправой, и уставился в мраморные, отреченные, находящиеся не здесь и не сейчас, а в соседней галактике оленьи глаза Киры, – девушка, сейчас не положено, новый приказ, – голос смягчился и ржавой арматурой прошелся через высушенное реальностью сердце.
– В том месяце можно было.
– Я вложу свои, не переживайте, возьмите мой номер телефона, в следующий раз звоните, уточняйте.
Спустя две недели Кира позвонила, а через три месяца они скоренько расписались в маленьком загсе на краю города, с трудом выбив развод у отца Иды.
– Мам, – голос Иды разломил воспоминания на двое, как скорлупу грецкого ореха и вернул ядро Кириных мыслей к реальности: в желтую кухню с заляпанными пятнами жира и подсолнухами – обоями, – свозишь меня вечером на вокзал поискать Еврика?
Иде только исполнилось пять лет и семь месяцев, когда забрали отца, украли из теплого семейного ковчега.
– От тюрьмы не зарекайся, – бормотала укутанная в кучерявую черную шаль седовласая маразматичная бабушка, выполнявшая роль смотрительницы за руинами развалившейся семьи, – и ребенок малолетний не остановил, оставили сиротой, жизнь разрушили, из мужиков в доме, вон, только кастрированный пес остался.
Кира пресекала подобные разговоры матери, гробила жизнь на ночных сменах в реанимации, воспитывала, как могла, Иду, тратя больше половины зарплаты на адвокатов. Таскалась по судам мужа, потом на редкие встречи, но никогда не позволяла жаловаться, как и жалеть себя.
«Все так живут», – повторяла она каждый раз в кровати, проваливаясь в монохромный беспокойный сон после смены.
– Мне в девять опять на смену, напарница заболела, пол больницы на больничный ушли, господи, да когда это все прекратится, собака еще эта, Ида, ну три месяца найти его не можем, объявления чертовы везде расклеили, звонят теперь, каждый день, то кредит, то окна поменять предлагают, может купим кролика, сдался тебе этот пес паршивый, – чеканила слова Кира, врастая в полинявший кухонный линолеум.
– Нет, мама, я так не могу, Еврик папин подарок, да хоть десять кроликов заведи! Отдыхай, мам, я сама на автобусе, как-нибудь.
– В могилу ты меня загонишь, Ида, и пес твой треклятый, собирайся, маску только не забудь, – Кира обтерла руки об полосатые пижамные штаны. Вышла в коридор, накинула стеганную куртку поверх растянутого домашнего свитера. Зацепила пачку сигарет и ключи с глянцевым коричневым брелоком Porsche, сунула ноги в модные мохнатые уличные тапки и открыла входную дверь, – в машине жду, маску не забудь.
– Спасибо, мам, ты лучшая, мам, – с растянутой, в закованную брекетами улыбкой, на прыщавом лице, произнесла Ида, усаживаясь в поеденную ржавчиной по крылам, белую девятку, – люблю тебя.
Кира молча передернула костлявой рукой коробку передач и выехала на главную дорогу, отуплено глядя в лобовое стекло, стиснутыми в кольцо мимических морщин, не характерными для ее возраста, печальными глазами.
– Проклятье на вашей семье, – прокручивала она в путаных мыслях недавний разговор со знакомой гадалкой, – мужчины не задерживаются, мрут, как мухи, ритуал один надо сделать. Есть сорок тысяч? Неси. Помогу.
– Вот здесь останови, – ткнула Ида в купол, низвергающий мясистое графитовое небо, белой церкви, расположенной напротив вокзала, – тут он мне и приснился, сидел на крыльце и у дверь скулил, чтоб впустили.
Девочка выпрыгнула из притормозившего у серебристого забора автомобиля и вбежала по карминовым гранитным ступеням к двери, возле которой, раскинув колени, сидел и подобострастно кивал сутулый, мосластый человек, сквозь расстегнутую ширинку полосатых, обделанных пятнами штанов, показывал поросячий обрубок божественного начала своей увядающей жизни.
Не решившись повернуть голову в сторону, Ида дернула дубовые врата, разделившие мир на две части: грешную и покрытую церковной тайной реальность. Дверь со скрипом приоткрылась и из нее выглянул таджик в джинсах, обрезанных до колена и с измазанным известкой блаженным ликом, окутанным пучками смоляных волос, торчащих из-под круглой соломенной шляпы.
– Ремонт, девочка, нельзя, – он чиркнул спичкой, разнося запах ада вокруг себя, подкурил сигарету и вышел на крыльцо.
– А вы собачку здесь не видели? – бросила пылающая Кира, поднимаясь по ступеням церкви, – маленькую, черненькую, страшненькую такую.
– С ушами, как у летучей мыши, – добавила, обвившая мать, Ида.
–Возле…
Речь таджика перебили вопли полицейских машин, промчавшихся за забором.
– Возле помойки бегал похожий сегодня утром, – с нескрываемым недовольством повторил он и ткнул беленым пальцем в похожую на космический скафандр: сталь забора, – там найдешь.
– Спасибо, идём, Ида, мне на работу ещё в ночь, а я не спала, посмотрим возле мусорки и сразу домой.
– Ты словно хочешь от меня побыстрее отделаться.
– Почему, ты так… секунду, – в плетущуюся хрупким эмоциональным кружевом сеть семейных отношений вновь вмешался треск пластикового телефона.
– Алло, Кира Викторовна? Добрый день, вас беспокоит Лев, напарник Андрея.
Клятвы. Жизнь делают лучше клятвы, но и разрушают со звоном они же. Нарушенные клятвы: хранить вечную верность, не пить больше бокала вина за ужином, не переживать из-за пустяков, и невинная, вроде – не поднимать трубку от неизвестных номеров. Могут одним нарушением вычеркнуть из устойчивого болота жизни.
– Здравствуйте, Лев, слушаю, – крикнула Кира в трубку, стараясь заглушить гул пятнышками отразившихся на затянутом небе вертолётов.
Кире показалось, что этот тягучий давящий разговор длится триста лет, но ей совсем не хотелось его заканчивать, не хотелось слышать, что дальше ответит пластиковая трубка. Она мечтала растянуть время до масштабов вселенной и остановиться на этой десятой секунде разговора навсегда.
– Кира, в СИЗО бунт произошёл. Андрея убыл один из заключённых, похоже ваш бывший муж, я выходной сегодня был, но из дома лучше вам не выходить, военные бунт пытаются подавить, я чуть позже наберу.
Кира закончила тяготивший ее разговор одним нажатием на бордовую кнопку. Набрала полные лёгкие напитанного свинцом воздуха, и мягкой походкой двинулась в сторону дочери.
– Я его нашла!
В коконе ярких мусорных баков на фоне падающего, цвета чешуи дохлого карпа, неба, сидела маленькая Ида и целовала в нос убогую собаку.
Трепала уши летучей мыши и обливала обильным напором, ласкающими душу, слов. Обнимала единственное близкое существо на планете, плакала и вновь целовала в мокрый нос.
Собачий уродец отвечал взаимностью, в мыслях мечтая об ужине.
– Нашёлся, – Кира села рядом, затянула парочку в плотные заботливые объятия орлицы, каменея от оседавшей на её плечи ртутной небесной пыли и житейской суетной бытности.
