Ошибка исключена [Юрий Александрович Леонтичев] (fb2) читать онлайн

Юрий Леонтичев Ошибка исключена Повесть

Глава первая

Он никогда не был на юге. И город этот его удивлял. Жаркий, пыльный, многоцветный. Ему нравилось, что улицы здесь усажены с обеих сторон высокими деревьями, сквозь листву которых не могли пробиться лучи яростного солнца. В арыках текла вода.

В европейской части города никто не обращал на него внимания. Светловолосый парень. Кепка, рабочая косоворотка навыпуск, тонкий кожаный поясок. Гражданские брюки заправлены в изрядно поношенные сапоги. Вид самый мирный. Таких в городе теперь было много. Приезжали поближе к хлебу, надеясь найти применение стосковавшимся по работе рукам.

Парень прислушался и, уловив слабое журчание воды в арыке, не выдержал, присел, задумчиво опустил пальцы в воду.

Инстинктивно он почувствовал, что кто-то стоит рядом, смотрит на него. Такие взгляды он чувствовал даже спиной. К этому его приучила работа: быть всегда начеку, чтобы опередить возможного противника.

Лицо его оставалось все так же добродушно-рассеянным, пальцы беспечно ударяли по воде, а тело уже напряглось. Он готов был мгновенно броситься вперед, отпрянуть в сторону. Но сначала надо увидеть того человека и оценить обстановку.

Он поднял глаза и не сразу понял, кто стоит перед ним, какая-то бесформенная фигура, закутанная в темную волосяную сетку. Ему приходилось не раз вот так, лицом к лицу, встречаться с врагом. Он всегда угадывал нужный момент, успевал предупредить выстрел.

Но человек, стоявший сейчас перед ним, не имел даже рук. Они были спрятаны под одеждой. Разве предугадаешь, когда человек, скрывающийся под сеткой, выстрелит! Холодом повеяло от мрачной фигуры на Моисеева. Но глаза его продолжали смотреть спокойно. И вот он уже понял, что перед ним — женщина в парандже. Сергей, пересилив себя, улыбнулся ей.

Женщина двинулась с места. Осторожно обогнула его и не пошла, а поплыла по тротуару, потому что движения ее ног скрывала длинная накидка.

Сергей выпрямился. Облегченно вздохнул, расправил сильные плечи. Он видел, как женщине уступил дорогу какой-то господин в котелке и пенсне. Очевидно, чиновник городского учреждения.

Когда чиновник оказался рядом, Сергей спросил у него:

— Простите, а не может под этой плетенкой оказаться мужчина?

Господин окинул Моисеева пристальным взглядом и понимающе улыбнулся.

— В наше время великих социальных перемен, возможно все. Абсолютно все, молодой человек.

Голос у чиновника надтреснутый, с насмешливыми нотками.

— На сей же раз под паранджой, несомненно, женщина, — добавил он. — Это правило. Мужчина — исключение. Но не дай вам бог в том удостовериться... Вы посягнете на святая святых. Шариат строг. Ошибка может кончиться самосудом... Не ошибайтесь, молодой человек!

— Спасибо, учту ваши советы, — серьезно сказал Моисеев.

Господин приподнял шляпу. Его несколько удивила и озадачила грамотная речь парня, который, судя по виду, лишь только что от станка. И оторвала его от станка, конечно же, революция!

В тот же день Моисеева принял полномочный представитель ОГПУ по Средней Азии. Григорий Ефимович был высок ростом, в солдатской гимнастерке. Лицо грубоватое. Глаза глубоко спрятаны, но именно они красили лицо, светясь природным умом и весельем.

— О вас очень лестно отзывался товарищ Дзержинский, — сказал полномочный представитель ОГПУ, внимательно рассматривая Моисеева. Он знал, что в революцию шли очень рано. И все-таки хотелось среди своих сотрудников видеть человека более зрелого, пообтертого, что называется, жизнью.

— На севере, в Карелии, вы командовали чекистским отрядом. Как вам удалось быстро ликвидировать кулацкие банды?

— Мы отсекали главарей от массы, — охотно стал рассказывать Моисеев. — Всех обманутых распустили по домам. Такие снова уже не возьмут в руки оружие.

— Сергей Петрович, присядем?

В голосе полномочного представителя ОГПУ уже слышалась заинтересованность. Он выдвинул два венских стула — причудливо изогнутых, легких.

— Ты ведь награжден орденом Красного Знамени, почему не носишь? — спросил Григорий Ефимович с хитринкой.

— Слишком заметным становишься...

— Верно. Враги из-за угла могут пальнуть со страха, — досказал за Моисеева Григорий Ефимович и рассмеялся. Лицо его сразу стало приятным, помолодевшим.

«Он не так уж и стар, — подумал Моисеев. — Ну, лет на десять ему больше, чем мне».

— А ты орден-то привинти. Встречают ведь по одежке...

— Будет исполнено.

— Отсекать, значит, надо, — произнес Григорий Ефимович задумчиво. — Мне Феликс Эдмундович то же самое советовал.

Полномочный представитель ОГПУ положил согнутые руки на стол, затем выпрямил их и быстро развел в стороны.

— Вот какая нынче чекистская линия.

— Линия партии, — уточнил Моисеев.

Григорий Ефимович, бросив быстрый взгляд на Сергея, поднялся. «Не так прост парень. Не так прост, как показался вначале:». А вслух настойчиво произнес свое:

— «Ошибка должна быть исключена», — эти слова Дзержинский повторил дважды. И спросил, есть ли у меня конкретные предложения. А какие у меня предложения! Я бандитов на плохих и хороших никогда не делил. Вот прислали товарища из центра, тебя то есть...

Он приблизился к Моисееву. Встал почти вплотную к его стулу. Сергей поднялся.

— Да сиди ты! — махнул рукой полномочный представитель. Моисеев однако же поднялся. Резким движением одернул рубашку. Его обидели слова Григория Ефимовича, но он заставил себя улыбнуться.

— Я не знаю пока ничего толком, — сказал Сергей. — Не знаю, куда вы меня пошлете, какое задание дадите. Какие установите сроки...

— Ершист, ершист, мужичок! — сказал полномочный представитель ОГПУ, устало опускаясь на стул.

Он ровно, даже несколько монотонно заговорил о том, что потребовался опытный человек для сложного дела, предстоящего в районе низовья Амударьи.

Правый берег, с центром в Турткуле, вполне надежен. А на левом, в бывшем Хивинском ханстве, вновь зашевелились контрреволюционные силы. В свое время там захватил власть самозваный хан Джунаид. Разгромили его, установили Советы. Теперь поднялись феодалы и крупное мусульманское духовенство. Народ же там темный, забитый. Поддается иногда агитации... Вот и растут банды, как грибы после дождя. Оружие, понятно, английское. Отряды трудноуловимы, имеют хороших информаторов в центре. Первое — ударишь по их агентурной сети. Развернешь свою. И придавишь всю бандитскую сволочь разом...

— Людей дадите?

— Человек семь.

— Я думал, не меньше роты. Взвод, наконец.

— С ротой пехоты я бы сам туда ненадолго отлучился, навел бы революционный порядок. Чего нет — так это людей. А пулеметом подкреплю. На критический случай. Пуще смерти боятся они пулеметов... Уговорил?

Затем чекисты пили чай.

Полномочный представитель ОГПУ вышел куда-то, а вернулся, неся на вытянутых руках большой медный поднос.

— Чай-то зеленый. Лучший напиток по жаркому климату, — объяснил полномочный представитель. И тут же признался:

— Поверишь, от сердца теперь у меня отлегло. С задачей, думаю, справишься. Понимаешь, притока в наши ряды почти никакого, а убыль идет постоянная...

И неожиданно:

— А эта вот широкая чашечка называется пиала. Это — сушеный виноград, а это — сушеный абрикос без косточек... Хлеба нет. Его у нас дают в столовой к обеду. Талончики я тебе выделю...

Утром следующего дня полномочный представитель ОГПУ повел Моисеева знакомиться с бойцами отряда. Шесть человек выстроились в шеренгу у стены одноэтажного дома, похожего на казарму. Седьмой скомандовал: «Смирно!» И доложил:

— Отряд к выполнению особого задания подготовлен!

— Это Петренко, — убирая руку от козырька, сказал Моисееву Григорий Ефимович. — Украинец. Силен и смел, как лев. Лучше всякого другого оружия владеет шашкой и кулаком. В рукопашной незаменим. — И весело подмигнул улыбающемуся богатырю.

— Люди проинструктированы? — спросил Моисеев.

— В общих чертах, — ответил Григорий Ефимович. — Ну, зачем мне в твои дела вмешиваться? Ты командир. Идешь на задание. И дорога у тебя длинная. Все успеется.

Боец, стоявший правофланговым, был высок и худ. К тому же, он сутулился, и ремень у него свесился пряжкой вниз как-то уж очень мирно, по-крестьянски.

— Феномен! — шепнул Григорий Ефимович, перехватив взгляд Моисеева.

— Вижу, — ответил без энтузиазма Сергей.

— Да ты не по внешности суди. У него глаза в несколько раз лучше и дальше наших видят. С десяти шагов газету читает. И бьет из винтовки без промаха. Клад, не военнослужащий!

Вторым в шеренге бойцов стоял узбек. Скроен ладно, узколиц, нос с горбинкой. Глаза веселые, хитроватые.

— Товарищ Гани, — в голосе Григория Ефимовича была теплота. — Артист... Талант. Переодень его, и он изобразит тебе хоть купца, хоть нищего. Не подкопаешься. А под паранджой вполне может сойти за женщину.

— И такое случалось?

— Случалось. Но не любит Гани паранджу. Молчать подолгу приходится. А для него это испытание — хуже не придумать.

Еще двух бойцов полномочный представитель ОГПУ отрекомендовал сам. Последних назвал Петренко. Перед строем уставился тупым стволом в небо станковый пулемет. Справа, у колеса, — две жестяные коробки с патронами.

Григорий Ефимович, обращаясь к строю, сказал:

— Желаю успеха, товарищи!

Моисееву пожал руку:

— Благополучно отстреляться, — произнес он негромко. — А потом верну тебя обратно, в центр ...

Глава вторая

Чарджуй встретил отряд Моисеева несносной июньской жарой. Городок с приземистыми, небольшими домами и грязными улицами. Пыль покрывала листву карагачей и акаций, густо выделялась на давно не беленых стенах общественных зданий. С ранней весны в этом году не выпадали дожди.

Самым оживленным местом в городе была пристань — огромный затон, в котором один к одному жались буксирные пароходы. Устойчивость им придавали широкие плицы колес, упрятанные в деревянные кожуха. У самого пирса стояли баржи. Большие, открытые, крепко сколоченные местными умельцами. Под тяжестью грузов они глубоко, до самых бортов, осели в воду. По их сходням сновали грузчики. Тут же на берегу, на пустых баржах, замерли с удочками рыбаки. Много было купающихся. А дальше неслась река — широкая, буйная. Своим течением она пробивалась и в затон, вода в тех местах становилась коричневой, а по линиям этих своеобразных разделов постоянно закручивались многочисленные воронки.

Моисеев, направляясь в управление порта, думал о том, что всегда и везде одинаково приходится добиваться транспорта — сначала просишь, потом ругаешься, наконец, грозишь трибуналом. Но здесь случилось обратное.

Начальник порта — крепко скроенный мужчина средних лет — внимательно прочитал мандат, поднял на Сергея умные глаза.

— До Турткуля, значит? — переспросил он. — Отряд особого назначения?

— Нас немного.

— А пулеметик у вас хотя бы есть?

— «Максим».

Начальник порта заулыбался.

— Хорошо! Знаете, на реке нашей пошаливают... В нужном вам направлении должен отойти буксирный пароход «Дехканин». Найдите его у причала. Мы его задержим на два-три часа, — начальник порта снова улыбнулся, теперь уже виновато. — Переформируем караван. Отправим с вами товары, которые поценнее, — муку, спички, ситец...

— Используете наше присутствие в корыстных целях? — разгадав хитрость, миролюбиво констатировал Моисеев.

— Что делать! Вы самые надежные люди. — Он теперь льстил Моисееву. Тот, быстро взглянув на начальника порта, весело рассмеялся.

— Это вам нагрузочка за бесплатный проезд на государственном транспорте, — прощаясь, сказал начальник порта.

Вышел от него Моисеев в хорошем настроении. Начало удачное, что само по себе уже немало значило. Обдумывая новую операцию, Сергей становился суеверным. Может, то было обостренное чувство ответственности за успех дела, за вверенные ему жизни людей? Он начинал подозрительно присматриваться к тому, что происходило вокруг, и моментально давал всему нужную оценку, что не раз спасало его от провалов.

Река была удивительной. Если пароход приближался к одному берегу, то противоположного вовсе не было видно. Его контуры определяли едва различимые деревья, а ведь каждое из этих деревьев вытянулось вверх метров на десять-пятнадцать. Вода мутная, с красноватым или коричневым оттенком. Цвета эти менялись в зависимости от того, через какие породы несла свои воды Амударья.

Казалось бы, что сложного на реке управлять пароходом? А между тем, капитан почти все время сам стоял за штурвалом. Иногда он вдруг резко менял курс судна. Моисеев не понимал, почему это делается.

— Видите, рябит поверхность? — объяснял ему капитан. — Значит, перекат. Русло уже отошло в сторонку, а сюда песок намывает. Когда назад пойдем, тут уже островок будет, года за три островок увеличится, леском обрастет. Зайцы появятся. А потом — опять все это уйдет под воду.

Капитан, степенный, с густой окладистой бородой богатырь, очень доброжелательно относился к Моисееву и его людям.

— С вами спокойно, — пояснил он позднее. — На реке пошаливают. Особенно на правом ее берегу — хивинском...

— Петр Капитоныч, — спросил его Моисеев, — когда одни идете, без охраны, то так, поди, страшновато?

— Работа... — ответил, вздохнув, старик. — Главное — по возможности не приближаться к берегу... Сейчас вы из пулемета их пугнете. А в следующий рейс — почем они знают, кто у нас на борту? Вдруг пушка за кипами спрятана?

Капитоныч улыбается, показывает крепкие зубы. Под брезентовым тентом капитанского мостика еще можно дышать. Зато все остальное на судне раскаляется к полудню до невозможности. На железе плавится краска. Доски жгут ноги, если ступить на них босиком. Реку подернуло жаркое марево. Немногочисленная команда и красноармейцы, загнанные в тень жарой, впадают днем в полусонную дрему — трудно шевельнуть рукой, не хочется есть. Только пить и пить. Все ждут вечера, а он не торопится.

Ночью отоспавшиеся за день бойцы вспоминают свои семьи, родные места. И поют — на русском, украинском языках. Потом просят Гани, и он заводит бесконечную узбекскую песню. Когда спрашивают, о чем его песня, он удивляется наивности слушателей:

— Обо всем, что вокруг... О жизни, о красивой девушке, о птицах, которые сидят на деревьях...

Берега реки ночью темны, безлюдны. Хоть бы где мелькнул огонек — пусто, сплошная чернота. А днем утомляющее глаз однообразие — глинистые обрывы берегов высотой в несколько метров, за ними просматриваются красноватые барханы песков. Там, где берег вдруг опускается полого к воде, непроходимой стеной встают кустарниковые заросли необычного, свинцового цвета. Моисеев уже приметил, что в пустыне все выглядело блеклым, словно уставшим от постоянной жары.

Он стоял на капитанском мостике и вдруг поймал себя на том, что видит другие леса. Карелию. Могучие ели, стройные сосны с жидкими шапочками на самых макушках, нарядные рощи берез. Зеленое разнотравье и серые шапки валунов, облепленные шелковистым лишайником. Из-под камней тонкой блестящей струйкой пробиваются роднички. Пройди вдоль родничка несколько шагов — найдешь ямку, в которую можно опустить руки, зачерпнуть холодной пахнущей лесом воды.

Моисеев вглядывался в пустынный берег. Горячий воздух, поднимавшийся от раскаленных песков, ухудшал видимость. Гребни барханов напоминали лесенки, по которым можно легко подняться к самому небу. Иногда вставали вдали, плавая в воздухе, какие-то селения...

Немалых трудов стоило убедить себя в том, что это миражи. Видения настолько были реальными, что разум отказывался верить в «игру» природы.

Третьи сутки плыл пароход, и все вокруг пока дышало тишиной и покоем.

— Капитоныч, а где же твои бандиты? — спросил как-то Моисеев, обернувшись к старому речнику.

— А во-он они... Легки на помине. Глянь-ка! — Капитан показал, куда надо смотреть.

Командир чекистского отряда внимательно оглядел местность, но ничего не увидел.

— Шутишь?!

Взгляды их встретились. Капитан молча смеялся над чекистом.

— А ржание лошадок слышал? — наконец спросил он.

— Вроде, слышал... Да подумал, что это мне показалось. Как мираж.

— Надо быть внимательным, командир. Знай, враг, — он тоже хитер... Не арбузы на плечах носит. Воюет.

Поучать красного командира, видно, старику было приятно. Капитоныч даже высвободил руку, оторвался от штурвала, чтобы погладить бороду.

— Видишь, мысок в реку вдается? — продолжал он. — Нам его никак не миновать. Оттуда сейчас две или три бритых головы высунулись. Даже шапки, чертяки, сняли, чтоб не смогли их до времени обнаружить.

— Готовиться к бою? — спросил Моисеев.

— Не надо, — спокойно произнес капитан. — Скажи ребятам, пущай дадут короткую очередь из «максимки». Бандиты поймут, что их обнаружили, и смоются.

Моисеев отдал распоряжение. Широкий хобот пулемета просунулся между хлопковыми кипами, которыми, как броней, была защищена палуба судна.

— Тремя короткими... Цель — повыше наплывающего мыска. Огонь.

Дробные строчки взорвали знойную тишину.

— Смотрите-смотрите! — воскликнул капитан. — Улепетывают!

Тут и Моисеев увидел спины людей в полосатой одежде, скопом переваливающих через песчаный бархан.

В течение дня они еще несколько раз видели конный разъезд, в котором насчитывалось десятка два всадников. Кавалеристы держались на расстоянии. Их силуэты, очертания лошадей четко проступали на фоне сливающегося с небом горизонта. Капитан сказал Моисееву:

— Теперь нипочем не отстанут. Пулемет их, видать, заинтересовал.

В обед бойцы плотно поели и улеглись под тентом, чтобы вздремнуть. Жара и пшенная каша сделали свое дело. Спали все, включая Моисеева. Он привалился спиной к кипе хлопка — сдвинул кепочку с высокой тульей, прикрыв ею глаза, и сладко посвистывал носом.

— Сергей Петрович, глянь-ка! — крикнул Моисееву капитан парохода. — Не ваш ли на берег карабкается!

В голосе капитана тревога и растерянность. Как они проглядели бойца чекистского отряда! Ведь проплыл он по реке до берега не меньше ста метров. Пароход не пристанет тут. Пока развернешь его с баржами, боец успеет уйти. Тем более, на горизонте вновь замаячили всадники. Какая-то немногочисленная банда все время сопровождала их караван. Басмачи надеялись на чудо — вдруг пароход сядет на мель, а баржу прибьет к берегу...

Моисеев вскочил, выхватил наган. Пристрелить беглеца — другого выхода нет!

Дезертир тем временем уже карабкался по рыхлому берегу вверх. Моисеев положил ствол нагана на кипу хлопка, неторопливо прицелился. Выстрелы эхом разнеслись над рекой.

Беглец упал. Но вскочил снова. Теперь он бежал с профессиональной точностью — пять-семь шагов вперед, затем падал и откатывался вправо. Казалось, следующий зигзаг он сделает в другую сторону. А он кидался опять вперед и вправо.

Нужен был пулемет.

— Это Гани, товарищ командир! — произнес над ухом Моисеева Василий Шарков.

— Без тебя вижу! — огрызнулся Моисеев.

— Разрешите, я его в единый момент...

— Не разрешаю. Никому не стрелять! — Бешенство, охватившее Моисеева, прорвалось наружу. — Я это сделаю сам...

Он оттолкнул пулеметчика. Щелкнул замком, загоняя патрон. Простучала короткая очередь, и пулемет замолк — перекосило ленту. Моисеев выругался.

Все это заняло не больше минуты. Тем временем Гани перемахнул через бархан, затаился. А пароход сносило течением. Моисеев снял с кипы ставший ненужным наган. Мрачный, не сказав ни слова, вновь улегся на прежнем месте и закрыл лицо кепкой с высокой тульей.

Глава третья

Гани правильно рассчитал время. После обеда, истомленные жарой и вынужденным бездельем, бойцы отряда заснут. А тому, кто будет стоять за штурвалом, надо следить за стремительной рекой, чтобы не выбиться из стремнины и не сесть на мель.

Он соскользнул с кормы парохода и ушел под воду. Когда вынырнул, то увидел, что на него надвигается нос баржи. Гани прижался к промасленным теплым доскам. Его голова слилась с черным бортом.

Вскоре он поплыл к берегу — быстро, но не выбрасывая над водой рук. Ловко, по-кошачьи вскарабкался на берег, хотя мягкая глина, осыпаясь, тянула его вниз, к воде.

Первые пули пролетели с большим перелетом. Тут Гани впервые почувствовал страх — если за винтовку возьмется Шарков, лежать ему вечно под этим горячим солнцем.

Он знал, как надо перебегать под выстрелами. Природная смекалка его еще не подводила. Главное — это бессистемность в рывках. Чтобы противник не мог предугадать, куда он метнется в следующий момент. Стрелок будет нервничать, торопиться. Прицельность огня, таким образом, сведется к нулю.

Но вот заговорил «максим». И в этот момент Гани перекинул гибкое тело за гребень бархана.

Несколько секунд пролежал неподвижно, как бы проверяя — жив ли, не ранен ли. Повернулся лицом к горячему солнцу, раскинул руки и ноги и блаженно прикрыл глаза.

...А пароход с баржами течение уносило вниз. Гани это чувствовал — и по времени, и по той тишине, которая стояла вокруг.

Мокрая одежда нагрелась. Снова стал ощущаться зной летнего полдня.

Он лежал на пологом склоне песчаного бархана. И ему не надо было делать усилий и приподнимать голову, чтобы лучше разглядеть приближающихся конников.

Он видел эту группу еще до того, как соскользнул с кормы парохода в воду. Он знал, что встретится с ними. А иначе зачем ему было так рисковать? Избежать пуль бывших товарищей и умереть с голоду в безбрежных песках, где до первой юрты добрая сотня километров!

Всадники приближались. На головах у всех огромные барашковые шапки, за спинами из-под халатов проступали стволы карабинов.

Они его тоже увидели. Передний коротким рывком уздечки направил ход своего скакуна. Надо вставать. К гимнастерке и шароварам прилипла масса песка. Местами песок уже высох, похрустывая, мешал двигаться. Пришлось сбить его с груди и штанов, а затем, насколько позволяли руки, и со спины.

Всадники остановились на гребне соседнего бархана. От Гани их отделяло несколько метров впадины, из которой ветры выдули песок до земли, влажной от близких подпочвенных вод, питаемых рекой.

Гани вгляделся в хмурые лица и без труда определил главного.

— Здравствуйте, сотник, — произнес по-узбекски, согнувшись в подобострастном поклоне. — Пусть ваш путь аллах усыплет алмазами.

Сотник, а он действительно был таковым, не ответил. Он перевел свой взгляд на бандита, который находился от него слева. Басмач понял взгляд и снял новенький карабин. Когда короткий ствол был направлен в грудь беглеца, сотник разжал тонкие губы.

— Зачем ты здесь? Ты что, свалился за борт и тебя не заметили?

— Зачем нам играть в прятки, ага. Я шел к вам. Я видел вас с парохода. Я ненавижу тех, кого оставил.

— Мы не знаем тех, кто плыл на пароходе. Может, они наши друзья? Чем ты это докажешь?...

— А это!.. — Гани показал на свою военного покроя гимнастерку. Сотник немного подумал.

— Допустим, ты красноармеец, — сказал он, — тогда почему тебя не убили? Они в тебя мало стреляли. Почему?

— Наверно, поздно увидели. Я же не стал кричать им с берега, что убежал.

Подобие усмешки промелькнуло на лице главаря банды. Ему начинал нравиться перебежчик. Видать, не трус, если в такой обстановке не потерял чувства юмора. Но сказал он другое:

— Ты лжешь. Мои джигиты на таком расстоянии уложили бы тебя с первого выстрела. А там — солдаты...

— Пусть доблесть ваших воинов, ага, останется незапятнанной, — сказал Гани, озорно сверкнув глазами, — но они в меня не попадут... потому что в меня никто не попадет... Попробуйте. Пусть стреляет кто-нибудь один. Три раза. А я отойду... — Гани глянул вдоль реки, — к тому бархану, с кустиком саксаула на гребне.

Предстояло развлечение. Бандиты возбужденно заговорили. Каждый мысленно отмерил расстояние, названное смелым беглецом. Они развернули лошадей, чтобы удобнее было наблюдать состязание. Заспорили. Симпатизирующие Гани говорили, что беглец останется жив. Дружки Сайтбая, которому предстояло стрелять, наоборот, были уверены в его успехе.

Гани шел от бархана к бархану неторопливо, экономя силы. Встал рядом с кустом саксаула — тонким, почти безлистым. Чувствовал он себя очень тоскливо. Жизнь его сейчас зависела от случая. Но Гани не трусил. Наоборот, расслабленным он оставался долю секунды. Затем весь напружинился, оглянулся и взмахнул рукой.

Тотчас раздался первый выстрел. Гани, однако, уже лежал на песке, придавив телом чахлый кустик. Дальше, он знал, будет легче. Лошадь под всадником забеспокоилась. «Второй раз он выстрелит тоже из седла, — подумал Гани. — Над ним будут смеяться. Бандит спешится и потеряет точность прицела».

Гани лежал, он позволил себе передышку — ведь стрелявший вполне мог предположить, что угодил в цель. «А он неплохо владеет оружием», — Гани видел небольшое углубление в песке от пули бандита. Не дальше двадцати сантиметров от собственной головы.

Гани стремительно вскочил, бросился вперед. Сделав несколько зигзагов, вновь распластался. Бандит не выстрелил. Он, видать, решил не торопиться. Беглецу вскоре предстояло перемахнуть через вставший на его пути бархан. «На гребне бандит попытается меня срезать», — оценив обстановку, предположил Гани.

На бархан он взбежал наискось. И вдруг резко изменил направление. Рядом вздыбился фонтанчик песка, еще один, а уж потом донеслись звуки выстрелов.

Гани поднялся. Тяжесть свалилась с плеч. Он вытер рукавом гимнастерки вспотевшее лицо и поднял руки над головой — дескать, спор окончен.

Но Сайтбай, сидя в седле, продолжал держать карабин перед собой. В магазине оставались патроны. И он, пожалуй, разрядил бы его до конца. Не нравился ему этот хитрец с красного парохода. К счастью, товарищи над ним не смеялись. Сайтбай тут был ни при чем. Джигит попался очень уж ловкий, как черт.

Всадники приблизились к Гани. Он приветствовал их, приложив правую руку к груди и склонив голову. По лицам бандитов успел определить, что им довольны все, кроме Сайтбая.

— Ты говорил, что не хочешь быть убитым, — продолжал разговор сотник. — А уже рисковал жизнью дважды. Как тебя понимать?

— Правильно, господин. Дважды за один только день. А те, кто остался на пароходе, будут рисковать ею ежедневно еще два долгих года, до конца службы.

— Мы уничтожим неверных раньше.

— Пусть вам поможет аллах, — согласился Гани. — Я открою тайну тех, кто плывет на пароходе. Это очень важная тайна. Взамен вы дадите мне лошадь, воды на дорогу. Я смогу вернуться домой. В свой маленький аул, где меня никто не выдаст... У нас тихо. У нас в людей не стреляют.

Гани глянул в сторону Сайтбая. Бандит зло сплюнул и наконец забросил карабин за спину. «Теперь он будет следить за каждым моим шагом, — подумал Гани. — Надо попробовать с ним подружиться».

— Рассказывай, мусульманин, — напомнил сотник.

— Почтеннейший, я рад, что вы согласны с моими условиями! — воскликнул Гани, изобразив на лице льстивую улыбку.

Сотник поморщился. «Этот перебежчик требует заверений. Глупый человек! Неужели ему невдомек, что я в жизни не выполнил ни одного своего обещания. Кроме, конечно, тех, которые приносили выгоду».

— Ты получишь свое. Говори, — произнес сотник.

— На пароходе едет в Турткуль очень большой начальник. Чекист! — Гани замолчал. Хотелось узнать, какое он произвел впечатление. Но сотник, да и остальные бандиты были совершенно спокойны.

— Как ты его назвал? Это что, важнее, чем сотник? Так почему у него мало людей?

— Чекисты — это те, кто ловит сотников!

— А-а ... — сотник рассмеялся. — Шутишь. Мне нравятся веселые. Они не падают на колени, когда их расстреливают. Сколько же под его командой неверных?

— Совсем немного!

Сотник поморщился.

— Ну, вот что — твоя новость невелика. За нее больше конского хвоста дать мы им не сможем...

— У командира, который на пароходе, есть особый знак. Вот здесь он его носит, — Гани указал на левую сторону груди. — А дают такой знак самым храбрым джигитам.

И это сообщение не произвело впечатления. «Сотник глуп, а его люди забитые, неграмотные крестьяне», — сделал Гани вывод и умолк.

— Товары уплывают, — вздохнул, наконец, сотник. Глаза его жадно блеснули.

— Мука, сахар, чай... — принялся перечислять Гани.

— Замолчи! — приказал сотник. — На пулемет лезть — безумие.

«А вы, видать, не раз уже биты», — подумал Гани.

Глава четвертая

— Видите горы, — сказал капитан парохода, оборачиваясь к Моисееву. — Невысокие, темные... Их так и зовут — черными. Значит, доплыли. Значит, рядом Турткуль.

Вскоре пароход развернулся. Поставил баржи против течения, на малом ходу стал причаливать к берегу.

Каких-либо капитальных построек на пристани Моисеев не увидел. Несколько огромных лодок с невысокими бортами. Тут же мешки, строевой лес. Неказистые строения из глины.

До города добирались на арбах. Два колеса, ось на уровне груди, а оглобли почти ложатся на спину лошади. Больше, чем по одному красноармейцу на арбу, возницы брать не соглашались: тяжело. Обоз шел от пристани с грузом.

Моисеев подчинился. Пешком, утопая по щиколотку в мягкой пыли, двинулись за арбой лишь пулеметчики. Им было приказано не отлучаться от своего «максима».

Через час пути подъехали к воротам. Высоким, обитым для прочности коваными листами железа. Город окружала глиняная стена с прорезями-бойницами по самому верху. Вблизи это шестиметровое сооружение выглядело внушительно. У ворот одна створка была постоянно открыта. Этого хватало, чтобы могла проехать арба. Ворота осели, перекосились, свидетельствуя о том, что о набегах тут перестали думать.

«Крупный город, военный гарнизон... Вряд ли кто отважится сюда сунуться», — подумал Моисеев.

За крепостной стеной сразу встретился канал, мост через который был без перил и мягко пружинил под колесами. Улица оказалась довольно широкой, но такой же пыльной, как и вся дорога от реки. Дома с плоскими крышами примыкали один к другому, за ними, во дворах, просматривались шарообразные деревья с темно-зеленой листвой.

Вскоре показались казармы из желтого кирпича с высокими крышами, обшитыми оцинкованным железом. Моисеев мысленно улыбнулся, подумав: «Они по всей царской России строились для солдат одинаково».

Арбы остановились у крыльца. Возницы, прощаясь, раскланивались с красноармейцами. Узбеки были довольны, что помогли отряду добраться. Они привыкли видеть в этих русских, одетых в выгоревшую зеленую форму, защитников от произвола баев, от набегов бандитских шаек.

Часовой сидел возле крыльца на скамейке и забавлялся со щенком. На Моисеева он посмотрел, но не встал, не спросил, кто он, откуда.

«Свой»! — это часовой уяснил себе сразу. Остальное прибывший командир сам расскажет начальству. А вот бойцы... Они-то наверняка расщедрятся, угостят его табачком.

Часовой еще раз легонько свалил щенка с ног. А когда тот вскочил, знакомой теплой руки уже не было. На ее месте оказался приклад винтовки. Щенок вцепился острыми зубами в дерево, но тут же, обидевшись, отошел в сторону и занялся ловлей блох в своей густой шерсти.

— С Расеи... или туркестанские будете? — спросил часовой. Лицо у него круглое, усыпанное веснушками. Нос — облупившийся от жаркого солнца, а глаза — чистые, голубые. Когда боец узнал, что отряд из Ташкента, у него сразу пропала охота вести разговор дальше. Он, пожалуй, вновь занялся бы щенком, но тут увидел кисет, вышитый украинский кисет Петренко. Часовой заулыбался, протянул обе руки к кисету. Винтовка ему не мешала, она находилась у него меж колен, а ствол надежно покоился на плече.

— Недавно служишь? — спросил человек, с удовольствием разглядывая замысловатый рисунок вышивки. — Как новенький!

Боец вздохнул, вернул кисет хозяину. И тот исчез в огромной ладони Петренко. Часовой внимательно оглядел подсевшего к нему красноармейца, с завистью произнес:

— На сале тебя, поди, откармливали? Ну, настоящий Тарас Бульба, и только.

— Точно, Тарас. Но только Петренко, из-под Полтавы.

— А я — Ваня, Курский.

Красноармейцы из отряда Моисеева теснее обступили часового.

— Вход, братва, не загораживайте. Мне ведь за крыльцом присматривать надо.

— Не беспокойся. Враз кого надо увидим. — Это вступил в разговор Шарков Василий — высокий сутуловатый парень.

— Скажи, жизнь-то какая у вас? — спросил Петренко. — Не хлопотливая?..

— Спим спокойно. В караул вот ходим. Когда по тревоге поднимут, выступаем за город. Только их, бандитов-то, разве настигнешь?.. На конях они, и местность кругом им знакомая. В перестрелку редко вступают. А пулеметов страх как боятся.

Ваня покосился на тупорылый «максим», который несколько минут назад сняли с арбы разобранным. Теперь он стоял рядом, готовый к бою.

— Да-а... завидно, — произнес Петренко. — Значит, отслужишь и соловьев своих курских отправишься слушать.

— Да не, я тута останусь, — часовой широко улыбнулся. — Девку присмотрел. Работа на реке иль на заводе найдется.

— Не сгоришь?.. Вдвоем-то!.. Летом, поди, жарко!

Красноармейцы рассмеялись.

...А в казарме член реввоенсовета Шайдаков долго разглядывал Моисеева, прежде чем протянуть ему руку.

Рабочий, матрос Амударьинской флотилии, командовавший вооруженным отрядом, а затем и войсками, громившими в низовьях реки банды Джунаидхана, он недолюбливал военспецов из бывших офицеров и вообще не спешил верить образованным. Такие, ему казалось, могут отступить в трудную минуту. Дрогнут, не умрут, если понадобится, за дело рабочего класса.

Шайдакова настораживала интеллигентность прибывшего командира. Ее нельзя было скрыть ни под загаром, ни под грубой солдатской одеждой. Только боевой орден смущал бывшего матроса.

Он подумал, что тоже, пожалуй, был достоин не меньшей боевой награды. Но ведь самого себя к ордену не представишь?

Шайдаков встал. Грудь у него широкая. Казалось, тельняшка, которая виднелась под распахнутым воротничком гимнастерки, должна вот-вот лопнуть. Так сильно она была натянута.

— Революцию где встретил-то? — спросил член реввоенсовета, искоса посмотрев на Моисеева.

Командир особого отряда прищурил в усмешке глаза. «Прощупывает, — подумал он. — А, пожалуй, матрос прав. На доверчивости многие уже обжигались. Этот, наверное, тоже»...

— В реальном учился, в Великих Луках. А вечерами в мастерских слесарил. Зарабатывал на жизнь.

— Не в гимназии? — переспросил Шайдаков.

— Не-ет.

Они вместе рассмеялись.

— Не люблю гимназистов, — признался Шайдаков.

— Мы тоже их... — Моисеев сжал пальцы в кулак, — били. Наверно, в одно время росли?

— Я постарше, — сказал Шайдаков. Он вновь стал серьезен. — А после?..

— Служил в ЧК, на Псковщине.

Еще один взгляд исподлобья, облегченный вздох — и Шайдаков у краешка стола. Это, видать, любимая позиция члена реввоенсовета.

— Первое, что нас беспокоит, — сказал Шайдаков, — это осведомленность бандитских шаек. Мы высылаем отряд — они уходят от столкновения... Снаряжаем обоз с продовольствием и семенами в какое-нибудь селение — они перехватывают его по дороге или расправляются на месте с дехканами, посмевшими принять помощь от неверных.

— Неверные — это те, кто не исповедует ислам? — спросил Моисеев.

— Берите шире — все, кто носит пятиконечную звездочку на защитной фуражке, кто помогает укрепиться Советской власти.

— Насколько однородны бандитские отряды?

Шайдаков встал со скамьи, еще раз измерил Моисеева взглядом. Он уже разглядывал командира с интересом.

— Это в тебе, видать, заговорил прошлый опыт, — сказал член реввоенсовета. — Отсечь верхушку от запуганной и послушной массы?

— Скорее, логика. Не могут по доброй воле сотни простых людей идти против Советов. Ведь революция — их родное детище.

— Детище, говоришь? Неплохо, совсем неплохо. Только вот беда — как доказать им это родство? Не хотят подпускать пока нас баи и муллы к народу. Хитры. Ой, как хитры!

Шайдаков помолчал, потом, впервые улыбнувшись Моисееву, произнес:

— Вот и поезжай на ту сторону. В Хиву, к Фаттахову. Заместителем председателя ГПУ республики. Это тебя не обидит?

— Совсем нет. Суть не в должности, — ответил Моисеев.

— Верно. Суть в том, чтобы службу свою хорошо исполнять. Этого многие из нас еще не умеют. Оттого и промашки. Оттого ты к нам и пожаловал.

Шайдаков вызвал дежурного. Приказал накормить и разместить прибывших бойцов и командира.

— К себе не приглашаю, — сказал, прощаясь, Моисееву. — Сам из общего котла щи хлебаю. Проще. И от бойцов уважение.

Он усмехнулся. Подошел к Моисееву, сжал его плечи огромными ручищами. Попытался сдвинуть в сторону. Когда это у него не получилось, одобрительно произнес: — Верю, что слесарил. Теперь верю...

Глава пятая

Моисеев в тот же день переправился со своим отрядом на левый берег Амударьи. Большая лодка шла под огромным парусом. В ней были мешки с пшеницей — помощь Турткуля беднейшим слоям населения революционной Хивы.

Мужчина в военной форме, сопровождающий груз, отрядил одного из трех местных жителей, управлявших плоскодонной посудиной, в Хиву за обозом.

— А нам придется на берегу ночевать, — сказал мужчина Моисееву. — Ночь надвигается. Вы-то, может, и пройдете. А груз? У басмачей везде свой глаз. Наскочат, пшеницу разграбят, каюк^[1] на дно пустят... Я улизну, я — тертый калач. Сигану в воду и где-нибудь версты за две по течению выползу потихоньку на берег...

Мужчина выжидающе смотрел на Моисеева. В некогда голубых, а теперь выгоревших на жарком солнце глазах его затаилась тревога. И в то же время он улыбался. Да-да. Об этом именно свидетельствовали веселые морщинки, приоткрытые обветренные губы.

— Останусь, — согласился Моисеев. — Но при условии...

— Харч? — попытался угадать мужчина. — Как же! Сварим кашку пшеничную. — Он указал на очаг, выложенный из глины на корме лодки. — Правда, твердовата она бывает. Но для молодых и голодных вполне сойдет.

— Вы разговорчивы, Прокофий... Так, кажется, вас зовут?

— Это от радости, что не уходите, товарищ командир! — Мужчина вытянулся перед Моисеевым.

— Ладно, времени много. Скажу и про условие... — Моисеев, по давней чекистской привычке, внимательно присматривался к каждому, с кем его сталкивала жизнь. Делал он это, понятно, незаметно. Он мог и не смотреть на человека, но в то же время каждое его слово, каждое движение тщательно взвешивал. Не раз случалось, что рядом пристраивался враг. Хитрый, осторожный, он никогда не спешил войти в доверие. Вот тут было страшно ошибиться.

Прокофий привлек внимание Моисеева знанием местных условий. Он превосходно говорил по-узбекски, и узбеки относились к нему с не меньшим почтением, чем к Моисееву, в котором видели только очень большого и строгого начальника. Прокофий был нужен Моисееву. Он не хотел всецело полагаться при выполнении своего специального задания на людей с левого берега.

Ночь прошла спокойно. Рассвело. Взошло солнце... С каждой минутой становилось все жарче и жарче. А обоз, что должен был прийти за хлебом, не появлялся.

Моисеев выбрался на пустынный берег. Встал на свободное от верблюжьей колючки место. Сюда же, на бугорок, переместил пулеметчиков.

— К полудню покажутся, — лениво сказал Прокофий, подходя к Моисееву. — Транспорт мобилизовать — тоже время надобно.

Он внимательно оглядел горизонт. Глаза его задержались на чем-то темном, расплывчатом. Наверное, так выглядели на расстоянии возделанные поля.

— Едут, — равнодушно сообщил Прокофий. Он повернулся, отдал на местном наречии какое-то распоряжение. Лодочники, засуетившись, принялись подтягивать барку ближе к берегу, готовясь, очевидно, к разгрузке.

— Шарков! — позвал Моисеев своего бойца. — Ты что-нибудь видишь?

Командир указал в сторону темного пятна.

— Точно! Обоз. И два конника рядом. Нет — один... Кавалерист один. Вторая лошадь идет без всадника.

Высокий, сутуловатый парень виновато глянул на Моисеева — мол, извините, сразу не углядел.

— Ну и глаза у тебя! — произнес Моисеев, не скрывая восхищения.

Всадник вскоре отделился от обоза, он гнал лошадь во весь опор. Метрах в пятидесяти от бойцов резко ее осадил, приветственно помахал рукой, наверно, увидел щиток пулемета. Тут осторожность не помешает. Примут за бандита, срежут очередью. Потом найди виновных!

Высокий, очень красивый военный, легко перебросив ногу через круп лошади, спрыгнул на землю. Он приблизился к Моисееву, взял под козырек.

— Председатель ГПУ Фаттахов, — представился он.

— Моисеев. — Сергей Петрович протянул руку. Фаттахов крепко ее пожал. А потом, улыбаясь, трижды, по-восточному, обнял Моисеева.

— Советская власть не отменила этот обычай.

— Какой? — переспросил Моисеев.

— Этот обычай, — ответил Фаттахов, — встречать друзей, как друзей. Жить будете у меня.

— Нет, — немного резко ответил Моисеев. — Я размещусь с бойцами.

Фаттахов оглянулся на красноармейцев и обиженно замолчал. Моисееву стало немного жалко его. Но так необходимо для дела. Ему нельзя попадать под чье-либо влияние, быть от кого бы то ни было зависимым. Это Моисеев знал твердо. У него накоплен уже достаточный опыт. А вот каким образом он приступит к выполнению спецзадания — этого он пока не знал. План операции непременно созреет, но позднее. Его надо еще вы́носить.

Прямой, как свеча, минарет был виден издалека. Сперва его укрывала серая дымка, плававшая над горизонтом. Но вот засверкали на солнце голубые изразцы — ими была украшена верхняя надстройка, напомнившая Моисееву сторожевую башенку. Дорога иногда сворачивала в сторону. Казалось, она так и уведет караван в неизведанную даль. Но всякий раз дорога вновь выходила на прежнее направление — к минарету.

Город был окружен уже знакомой Моисееву крепостной стеной из глины — вымоченной дождями, прогретой жаром пустыни и оттого поседевшей.

Кирпичные строения, принадлежавшие ханам и муллам, и убогие мазанки, в которых ютился народ, роскошь и ужасная нищета средневекового города — такой увидел Хиву Моисеев.

Арбы въехали в какой-то двор. С одной стороны его возвышался красивый из красного кирпича дворец; с другой — приземистое длинное строение с навесом во всю длину. Крышу навеса подпирали обтертые резные столбы.

— Дворец старый... И дворец новый, — сказал Фаттахов. — Первый приспособили под складские помещения. Во втором проводим народные собрания.

— Всеправильно, — подтвердил Моисеев и слез с коня. У него это получилось лихо, по-кавалерийски. Фаттахов улыбнулся, спросил:

— В кавалерии служили?

— Было дело... Гонялся за бандами в лесах Карелии.

Фаттахов восхищенно прищелкнул языком и с завистью посмотрел на орден Моисеева.

— Вы — мой заместитель, — признался председатель ГПУ, — а я вас встречаю как очень большого начальника...

— Не огорчаетесь. Это пройдет, когда мы подружимся. — Моисеев рассмеялся — по-мальчишески задорно и громко. И спохватившись, подумал: «Мне — двадцать три. Фаттахов года на два моложе. Опыта борьбы с бандитизмом почти никакого... Его устраивает высокая должность. А тех, с кем он должен бороться, видно, устраивает эта неопытность чекиста. Потому, видимо, и создалось здесь то напряженное положение, которое необходимо исправить».

С помощью красноармейцев, охраняющих склады, разгрузку арб закончили в считанные минуты. К Моисееву подошел Прокофий. Запыленный, усталый, но довольный. Груз доставили по назначению, что не всякий раз удавалось даже ему, набившему руку на подобного рода операциях.

— Разрешите отбыть, товарищ командир, в обратный путь? — сказал Прокофий. — Может, донесение от вас командованию доставить?

— Не разрешаю.

Прокофию показалось, что он ослышался. Или чекист шутит?! Сейчас командир рассмеется и скажет: «Двигай-двигай, нечего тебе тут больше делать».

— Не разрешаю, солдат! — повторил строго Моисеев.

— Но ведь я демобилизованный, — робко возразил Прокофий.

— Вы временно мобилизованы для выполнения особого задания. В Турткуль мы об этом сообщим...

Моисеев повернулся к Фаттахову.

— Да, имеем такую возможность, — подтвердил председатель ГПУ. — На какую должность он у нас назначается...

— Переводчиком. Простым переводчиком.

— У нас есть кому переводить, — обидчиво произнес Фаттахов. — Приставим к вам, например, начальника оперативного отдела. Солидно, авторитетно.

— У начальника оперативного отдела будет много своей работы.

— Не доверяете?

— Понимайте так, как вам будет угодно, — сухо произнес Моисеев и направился под навес.

Ему хотелось посмотреть, как будут устроены его люди. Не терпелось ознакомиться и с территорией, продумать охрану казармы и складов. К постам он обязательно добавит секреты. На каждую ночь — в новом месте. И без всякой системы. Придется еще определить место каждого бойца на случай тревоги. Он хорошо знает, что такое паника. Люди в нижнем белье, без оружия выскакивают из окон, мечутся по двору и гибнут, гибнут...

Глава шестая

На второй день после приезда Моисеева в ханском дворце состоялось собрание партийного актива Хорезмской народной республики.

Моисеев прислонился к подоконнику в центре зала. Отсюда он видел почти всех. В большинстве своем тут были крестьяне. В национальных полосатых халатах, перетянутых в поясе цветными платками. Лица в глубоких морщинах, заросшие жесткой щетиной. Дни этих людей проходили в тяжелом труде, в постоянных заботах о хлебе насущном. Дехкане робко разглядывали огромные люстры зала, позолоту на стенах и потолке.

Многие, как догадывался Моисеев, пришли из своих селений тайком. Они пока рисковали жизнью, участвуя в подобных собраниях. Избавить активистов от опасности — вот в чем была его первейшая задача.

В президиуме Моисеев увидел Фаттахова. А рядом с ним — женщину. Он еще не видел в Хиве ни одной женщины без паранджи. Каждая такая фигурка, закутанная в одежды с головы до ног, вызывала в нем чувство самого искреннего сострадания. Рабство сброшено, гражданам гарантирована свобода, а вот женщина в силу особых условий продолжала оставаться рабыней.

Моисеев еще раз оглядел собравшихся. Так и есть — ни одной женщины в зале. Кроме той, что находилась в президиуме. Сергей пробрался вперед. Теперь он был всего в нескольких шагах от нее. Фаттахов увидел заместителя. Кивнул приветливо и что-то прошептал женщине на ухо. Фаттахову льстило, что ему в помощники прислали чекиста, отмеченного высшей правительственной наградой.

На собрании активистов шел разговор о том, как заинтересовать бедняка-дехканина в посевах хлопка. Земли обрабатывалось мало, и каждый старался посеять в первую очередь джугару, пшеницу или просо. Чтобы не голодать зиму. К хлопчатнику относились с недоверием. Куда и кому сбывать сырец? Какие товары и сколько дадут взамен? И гарантирует ли республика обещанное?

Собрание затягивалось. Внимание притупилось, дехкане, не привыкшие долго слушать, начали переговариваться, даже спорить друг с другом. Пришлось председательствовавшему объявить перерыв. Во дворе на ханских паласах для активистов был приготовлен чай, горками лежали пшеничные лепешки.

Зал быстро пустел. Моисеев подошел к женщине с открытым лицом. Она была молода и очень красива. Черные глаза, черные вразлет брови и мягко очерченый рот. Женщина посмотрела на него прямо и немного с вызовом. Такой взгляд у нее выработала, наверное, обстановка, в которой приходилось ей жить и работать. Настойчивость, требовательность и никаких уступок — таковы были ее принципы.

— Я поражен вашим мужеством, — сказал Моисеев, протягивая ей руку.

— Мне приятно это слышать от вас, товарищ Моисеев. Я Джамал Идрисова, — назвала себя девушка.

— Сергей... Зовите меня Сергеем... Я ведь ненамного вас старше.

— Вам, наверное, тридцать?

— Мне двадцать три, — смутившись, произнес Моисеев. И тотчас добавил: — Воюю с шестнадцати...

— Многое успели сделать?

— Судьба не раз предоставляла возможность умереть. А я даже не ранен. Знаете, как-то даже неловко чувствуешь себя перед израненными товарищами.

— Это хорошая черта — быть обязанным людям. Вы, наверное, пытаетесь угадать, где и как я научилась русскому?

Моисеев, соглашаясь, наклонил голову. Подумал: «Она очень умна. Я даже не заметил, как инициатива в беседе перешла к ней. Или мне этого хотелось?»

Джамал говорила по-русски превосходно, без малейшего акцента. Слова произносила с удивительной мягкостью, но в то же время убежденно.

— Я воспитывалась в русской семье. Мой приемный отец работал механиком на хлопкоочистительном заводе в Ургенче: ему пришлось уехать из Иваново после поражения революции пятого года... И знаете, что меня всегда поражало и поражает в русских — их интернационализм. Это, если хотите, врожденное чувство. Его им не надо в себе вырабатывать. Оно и в образе мыслей, и в складе характера...

Потом Моисеев слушал ее выступление. Переводил ему начальник оперативного отдела, низенький, постоянно потеющий Аманбай Реджепов, который вел себя очень корректно, не навязчиво. Когда Сергей заговорил с Идрисовой, он вдруг исчез. И, как оказалось, совершенно Моисееву не понадобился. Теперь он снова был рядом.

— Паранджа — черное, позорное пятно Востока, — переводил Реджепов. — Вы, мужчины, думаете, что оградили ею жену или дочь от чужих глаз. Ревность и напыщенное самолюбие, которых у вас всегда было в избытке, достойны презрения. Времена изменились, нет у нас хана, нет его приспешников, которым позволено было схватить и увести в ичкари приглянувшуюся женщину. Так от кого, скажите, вы прячете нас? Вы не хотите, чтобы на вашу жену смотрел посторонний мужчина? Вот здесь вас человек двести... Может, больше. Вы смотрите на меня. Но это вовсе не означает, что после собрания вы все пойдете за мной следом...

По залу прокатился смешок. Нравилась смелая женщина людям. Одухотворенное лицо, внимательные глаза.

Аманбай Реджепов, украдкой смахнув пот со лба, продолжал переводить бесстрастным голосом:

— Вы — актив, надежда и опора Советской власти. Вы первыми обязаны открыть лица своим женам, матерям, детям... Недавно я вернулась из Москвы со съезда женщин Востока. Крупская, жена Ленина, долго беседовала с нашей делегацией, с женщинами Хорезма. Она сказала, что паранджа — это закрытая дверь в мир равноправия и счастья. Это последний оплот реакции, оплот врагов революции. Вот почему муллы и баи пытаются оклеветать каждую женщину, открывшую свое лицо. А если это у них не получается — прибегают к физической расправе...

Собрание закончилось, когда на улице уже было темно. Дехкане, не привыкшие к столь длительному бездействию, спешили покинуть дворец. Моисеев оставался на месте. Он ждал, подойдет ли к нему Джамал.

Вокруг девушки образовалась пустота, и ей ничего больше не оставалось, как двинуться к чекисту.

Идрисова приблизилась. И снова Реджепов незаметно исчез. Конечно, переводчик Моисееву теперь был не нужен. Но мог бы и предупредить что уходит.

— Вас никто не проводит? — поинтересовался Моисеев. Она поняла правильно — его долг обеспечить активистам безопасность. Ночь, узкие улицы города, и девушка, которую многие ненавидят.

— Я совершенно одна, — в голосе ее прозвучала грусть. — Живу на квартире у пожилой женщины.

— Тогда я обязан...

— Догадываюсь, хотите вызвать охрану?

— Зачем? Мне ведь с вами интересней, чем, скажем, с Фаттаховым.

Ночь встретила их крупными звездами. Вскоре смолкли на улицах последние голоса. Стало очень тихо.

— Остановимся. Надо присмотреться, — сказал Моисеев.

— Это обязательно?

— По крайней мере, сможем ориентироваться.

— С вами спокойно. Вы — предусмотрительны, — сказала Джамал. — Я тоже хочу быть такой, а ничего не получается.

— Жизнь научит, — Сергеи взял ее за локоть левой рукой. Правая находилась у него постоянно в кармане. Жесткая насечка на рукоятке нагана вселяла спокойную уверенность.

— Скажите, я вас не скомпрометирую? — произнес он вдруг с тревогой.

— Нет-нет. Я воспитывалась в русской семье. И это поймут как должное. А если говорить откровенно, то мы, женщины-активистки Востока, обречены в основном на безбрачие. Вы вспомнили тут Фаттахова. Чекист, коммунист. А вот и он меня замуж не возьмет. Неудобная я буду жена. Разъезды, выступления. Общественные заботы...

— Сочувствую, — сказал Моисеев. И, помедлив, добавил: — А если вдуматься, то завидую: вы первые, вы ведете за собой других от беспросветной тьмы рабства к солнечному свету.

— Презираю феодализм. Он отнял у меня родителей. Самоуправство, зинданы, казни без следствия и суда. А во время налета Джунаидхана на Ургенч погиб мой отчим. Невежественные феодалы возглавили банды. Муллы помогают им одурманивать людей. Проповедуя идеи единения всех мусульман, сами они безжалостно убивают всех, кто симпатизирует Советской власти, кто хочет мира, покоя. У них нет никакой социальной программы, кроме лозунга: «Назад, к прежним порядкам! Хорезм — только для хорезмийцев!» Ну, скажите, что может сделать Хорезм без своего доброго друга России? Хана вернуть нельзя. Монархия, деспотическая монархия себя изжила. Буржуазная республика, о которой любит рассуждать националистическая интеллигенция? Так ведь мы при ней обыкновенные гвозди будем ковать по-штучно еще лет сто!

— Я начинаю робеть перед вами, — сказал восхищенно Моисеев. — Где вы успели столько узнать?

— Влияние отчима. Самообразование. И в Москве, по просьбе Надежды Константиновны Крупской, мне подобрали немного литературы...

Они вышли на удивительно прямой участок улицы. Дома тут были солиднее, стояли более свободно. Их отделяли друг от друга высокие заборы, за которыми просматривались темные кроны деревьев.

— Тут за поворотом мой дом, — сказала Джамал. — Мы почти пришли. Вам спаси...

Она не договорила. Тишину нарушил топот копыт. Моисеев оглянулся. На них стремительно надвигался всадник. В руке человека что-то сверкнуло. Вот он высоко поднял руку над головой. Ошибки быть не могло — кавалерист занес клинок для удара.

Моисеев рванул Джамал на себя и, падая, выстрелил всаднику в грудь. С земли он услышал, что лошадь сбилась с галопа. А вскоре ее совсем не стало слышно. Сергей помог подняться Идрисовой.

— Целы? — шепотом спросил он.

— Да. Только очень испугалась. Слышите, как стучит сердце.

— Охотились за вами?

— Нет, скорее им были нужны вы.

— Пойдемте. Если посчастливится, мы скоро узнаем, на кого из нас покушались.

Лошадь далеко не ушла. Она делала попытку освободиться от натянувшейся уздечки. Всадник на крупе откинулся навзничь. Моисеев наступил на размотавшуюся чалму, чтобы узнать, жив ли бандит. Бритая голова безжизненно откинулась. Он повел руку к носу, губам. Никаких признаков дыхания.

— Этот ничего уже нам не скажет, — произнес Моисеев и несколько раз выстрелил вверх.

Послышался топот бегущих людей. Они остановились на порядочном расстоянии. Окликнули сперва на узбекском, затем на русском языке.

— Идите сюда! Быстрее! — скомандовал Моисеев.

Патрульные — их было трое — приблизились, держа винтовки наперевес.

— Я — Моисеев, зампредчека. Доставьте убитого по назначению. Вызовите Фаттахова...

Глава седьмая

За ночь Фаттахову с Моисеевым ничего выяснить не удалось. И следствие продолжали утром. Вызвали в ГПУ для опознания трупа стариков из городских махалля. Коня провели по улицам, выспрашивая о хозяине. Результатов — никаких. Вскоре стало ясно, что убитый человек — пришлый. Его лишь на время укрыли в городе. После выполнения задания он должен был немедленно покинуть Хиву.

— Неглупо работают. Как думаете, Исмаил? — обратился к Фаттахову Моисеев, когда они остались одни. — Неужели у бандитов есть люди, специально подготовленные для операций? Контрразведка?

— Контрразведка у басмачей?! Нет, — уверенно произнес Фаттахов. — Курбаши большей частью тупы.

— А муллы?

— У них одна забота — разжигать фанатизм верующих.

— Значит, враг затаился здесь, в городе? Это, пожалуй, очень удобно. Он в курсе всех наших мероприятий...

— Вот именно! — Фаттахов вскочил со стула и в крайнем возбуждении пробежался по комнате. Остановился перед Моисеевым, заложив пальцы за широкий командирский ремень, отливающий коричневым лаком.

— Знаешь, — он впервые обратился к своему заместителю так просто, по-товарищески. — Знаешь, Сергей, я давно раздумываю над этим. Едва мы подготовим операцию по разгрому какого-нибудь басмаческого отряда, сделаем стремительный ночной бросок... как бандиты, кем-то предупрежденные, покидают аул... Много наших активистов погибло по той же причине.

— И что ты конкретно предпринял, Исмаил?

Фаттахов благодарно взглянул на Моисеева, услышав ответное «ты». Да, они товарищи по партии, их связывает работа. И чем доступнее они станут один для другого, тем лучше для дела.

— Поднял на ноги всех сотрудников. Установили кое за кем наблюдение...

Моисеев задумался. Молча прошел к окну. Оно выходило на дворик. К палке, прикрепленной к забору, привязан конь неопознанного бандита. А сутулый Шарков пытается его приручить. Жеребец изгибает точеную шею, взбрыкивает...

— Такой иноходец дорого, наверное, стоит? — спросил Моисеев, оборачиваясь к Фаттахову.

— Да, по цене он недоступен простому дехканину, — согласился председатель ГПУ. Подождал. Может, теперь-то Моисеев скажет что-нибудь дельное. Но тот расстегнул пуговицы на гимнастерке. Стянул ее через голову. Вскоре за ней на стол полетела и нижняя рубаха.

— Пойду, пусть ребята окатят меня водой из ведра, — пояснил Моисеев Фаттахову. — Лучшее средство против сонливости.

Заместитель вышел. «Ему можно. Он приезжий. И он все же не председатель», — успокаивая себя, думал Фаттахов.

Сквозь раскрытую дверь до него донеслись веселые голоса, и самый громкий среди них — Моисеева. Фаттахов улыбнулся: он знал, как холодна у них колодезная вода. «Молодец, — мысленно заключил он. — Ночью чудом ускользнул от смерти, а ведет себя так, будто ничего и не было. Крепкий парень. И золотой, видать, человек. Друзьями, большими друзьями будем!»

* * *

В середине дня обычно все живое пряталось от зноя, в городе наступала тишина. Жара отупляла. Тяжелым становилось тело. Но вот Моисеев услышал ленивую перебранку часового у ворот. Кто-то хотел пройти в помещение ГПУ, а постовой его не пропускал.

Моисеев осторожно, чтобы не разбудить задремавшего в своем кресле Фаттахова (дверь его кабинета была открыта), пробрался к выходу. Оказавшись на улице, он потянулся так, что хрустнули кости. Застегнул на пуговицу воротник.

Вахту нес Петренко. Широкогрудый, упитанный, он особенно тяжело переносил жару. Гимнастерка у него взмокла от самых плеч до пояса.

— Попробуй ограничить себя в питье, Тарас, — сказал ему Моисеев. Петренко тотчас повернулся, вытянулся перед начальством.

— Не-е, товарищ Моисеев, не выйдет, — отдуваясь, возразил украинец. — Нема у мене против этого воли.

— Не прибедняйся, сможешь. Что у тебя тут?..

Моисеев уже увидел запыленного, обросшего узбека, но не спешил к нему поворачиваться. Незнакомец что-то быстро-быстро говорил, обращаясь по-прежнему к Петренко.

— Та и черт не разберет, чего он пытае!

Моисеев повернулся к узбеку.

— Ий-е! — воскликнул тот, наткнувшись взглядом на орден Красного Знамени. — Мо-оисси-ив! — узбек указал пальцем на Сергея. И тут же ткнул себя в грудь:

— Гани!

Моисеев быстро огляделся. Никого поблизости не было. А Петренко? Вряд ли он о чем-нибудь догадается по одному скороговоркой произнесенному слову.

— Пропустить.

Сергеи ни разу не взглянул на узбека, пока они шли через двор. Спокойное безразличие — вот лучшая маскировка, за ним ведь могли наблюдать. А ему так хотелось обнять этого человека, принесшего, наконец, долгожданную весть.

В дверях, как и положено, он остановился. Пропустил узбека вперед. Задремавший было Фаттахов открыл глаза, спросил:

— Кто?

— Перебежчик. Я сам им займусь. Без свидетелей. Если не затруднит, пришли ко мне переводчика...

— Реджепова?! — уверенно произнес Фаттахов.

— Нет. Прокофия.

Увидев изумление на лице председателя, Моисеев повторил:

— Лучше Прокофия.

Кабинетом Моисееву служила узкая, длинная комната. Если сесть посреди и разговаривать негромко, то подслушать будет трудно как со стороны двери, так и со стороны единственного окна, стекла которого вместе с рамой когда-то давно накрепко вмазали в стену. Перебежчик выглядел крайне утомленным, даже больным. Когда он зашелся кашлем, Моисеев подумал, что у него чахотка. Видно, Гани предоставил ему последний шанс — попасть домой, подлечиться и, разумеется, заслужить прощение Советской власти. Естественно, дом его должен быть в городе. Своих детей, наверно, нет. Молод. Не так просто жениться на Востоке, если ты беден и не в состоянии заплатить за невесту. Значит, здесь, в городе, живет старушка-мать, к которой он безумно привязан.

Скрипнула дверь. На пороге появился тяжело дышавший Прокофий. Наверно, его не оказалось на месте и за ним пришлось посылать. Рядом с Прокофием стоял и Фаттахов — лицо обиженное. Он ждал объяснений. Моисеев подошел к нему, попросил:

— Я быстро с ним кончу. Через час протокол будет у тебя на столе. Такие люди теряются, когда их допрашивают крупные начальники. Извини, Исмаил...

Фаттахов, уходя, прикрыл за собой как можно плотнее дверь. «Вот, мол, не подумай чего плохого». Моисееву от этого ребячества стало весело. И вообще, все складывалось как нельзя лучше. Операция пока шла по намеченному плану. Придет время, и Фаттахов не только простит самостоятельность заместителю, но и будет приводить ее в пример.

— Первый вопрос, — сказал Моисеев Прокофию. — Пусть опишет внешность Гани.

Прокофий перевел. Перебежчик, испуганно глянув на Моисеева, быстро заговорил. Он понял, что его проверяют.

— Как зовут курбаши? Чем занимается в банде Гани?

— Курбаши зовут Исламбеком, — переводил Прокофий. — У него больше двухсот всадников. Гани пользуется доверием главаря. Они обеспокоены вашим появлением.

— Человек с таким знаком, — Прокофий показал на орден чекиста, — опаснейший враг мусульман... И еще Гани обучает обращению с пулеметом молодых джигитов.

— Представляю, какие из них стрелки получатся.

— И слепой со страху попасть может, — не согласился с командиром Прокофий.

— Что просил передать мне Гани?

Прокофий перевел, с недоумением посмотрев на Моисеева, — дескать, как это так, дезертир, и что-то может сообщить!

— Он назвал местечко. Называется аул Актерек.

— Не густо... Не густо... Сколько загадок сразу. Вот что, Прокофий, — ты об этом забудь. Гани... Актерек... Пусть он тоже забудет, — сказал Моисеев, указывая на парня.

Сергей дождался конца перевода, а когда перебежчик вновь обратил к нему испуганные глаза, мягко ему улыбнулся.

— В городе у парня мать?

— Да. Очень старая. Он надеется, что еще жива. А вот зиму одной ей не пережить. Потому он и убег от своего бека.

— Хорошо, мы его отпустим домой. Даже проводим. Это сделаешь ты, Прокофий. Мне надо быть уверенным, что его не подослали. А теперь вытяни, да поскорее, все сведения об отряде. Сделай это сам. А мне надо немного подумать...

На грязном окне вытер кусочек. Увидел урюковые деревья, под ними яркую зелень клевера. Траву недавно скосили, но она уже отросла настолько, что вновь полностью укрыла землю. От окна его оторвал разговор в комнате. Узбек-перебежчик перестал торопиться, он видел, что русский солдат записывает все им сказанное.

«Связь установлена. Мы обрели глаза и уши в стане врага. Это ценно! Скорее — бесценно, поэтому — нельзя торопиться. Надо детально продумать, мысленно отработать цепочку, свести к минимуму количество людей, знающих об окне. Да, окне, через которое мы будем приглядывать за Исламбеком. И когда я дерну за веревочку, ты, почтеннейший басмач, попадешься. Народ наконец-то свершит правосудие над разбойником...»

Разговор за спиной смолк. Моисеев это тотчас же отметил. «Размечтался чекист, — мысленно пожурил он себя. — Ну, а теперь — к Фаттахову. Соберем побольше людей, огласим протокол допроса. Надо отвлечь всех от Гани. Враг может оказаться рядом. Возможно, он проверенный человек, которому доверяют...»

* * *

Весь следующий день Моисеев держался в стороне от текущих дел политического управления. Он старался продумать все, что относилось к установлению связи с Гани. Во-первых, скрытность. Во-вторых, оперативность. Эти исключающие друг друга факторы и надо быстро по возможности совместить.

Моисеев перебирал в памяти людей. Нет, никого он не знал здесь пока настолько, чтобы сразу довериться. Необходима их проверка в особо опасной работе. Уйдет время. А вместе с ним и человеческие жизни. Бандиты будут продолжать свое черное дело.

День закончился спокойно. А глубокой ночью чекисты были подняты по тревоге. Посыльный, прискакавший из управления, испуганно сообщил:

— Убит тот узбек, что ушел от Исламбека! Ножом в горло!.. Фаттахов уже на месте.

— Все понял. А ты, пожалуйста, без паники. Поди, в гражданскую воевал? — Моисеев натянул сапоги и сердито посмотрел на землистое лицо пожилого красноармейца.

— Так ночь!.. Темень!.. Из любой подворотни пальнуть могут.

— Так уж и из любой?!

Красноармеец не уходил. И Моисеев, пожалев, не стал гнать его обратно одного.

Своих чекистов он тотчас отправил двумя патрулями в разные стороны города. Вдруг повезет, наткнутся они на бандитов. Хотя это и было делом маловероятным.

Сам с Прокофием и посыльным отправился к месту происшествия. В маленьком дворике, в окружении чекистов, стоял Фаттахов.

— Не заходи, — сказал он Моисееву. — В доме только мать. Как все это произошло, старуха уже рассказала.

— Почему столько людей?

— Возвращаются с поиска... Но, как говорят русские, все концы спрятаны в воду!

— Тогда вернемся в управление. Поговорим, обсудим случившееся? — предложил Моисеев. — Поручи дальнейшее руководство операцией Аманбаю Реджепову. Кстати, где он сейчас?

Из темноты выдвинулся начальник оперативного отдела.

— Слушаюсь, — произнес он.

— Останешься за меня, — повторил Фаттахов.

В кабинете председатель ГПУ зажег десятилинейную лампу. Разгораясь, фитиль затрещал, пламя пыхнуло, оставив на стекле темную заметку копоти.

— Теперь расскажи, как это произошло? — попросил Моисеев.

— Ночью в дом к парню ворвались трое неизвестных, — заговорил Фаттахов. — Лица закрыты до глаз. Они подняли парня с постели. И, несмотря на причитания матери, поволокли к двери. Тот понял, что ему грозит, если его доставят снова к Исламбеку. При нем был кинжал. Вот он и ударил одного из басмачей в живот. Создалась критическая ситуация. Чтобы замести следы, бандитам надо было унести сообщника. А как тогда поступить с парнем? Старший скомандовал, и второй бандит перерезал бедняге горло. Затем, подхватив раненого, они скрылись.

— Скажи, Исмаил, зачем они хотели непременно увести с собой перебежчика?

— Чтобы отомстить отступнику, — Фаттахов повел плечом, выражая тем крайнее неудовольствие. — Чтобы неповадно было бегать другим.

— Проще бы отсечь голову! А тащить через весь город человека, который может закричать? Даже в мешке, с кляпом во рту. Это большой риск.

— Может Исламбеку захотелось увидеть своего воина живым. Насладиться его страхом. Услышать раскаяние...

— Стоп! — произнес Моисеев. — Тут, пожалуй, ты прав. Они не знали, с чем пришел к нам перебежчик. Это их, видимо, и интересовало в первую очередь...

Председатель ГПУ насторожился.

— Кто видел или мог догадаться, что перебежчик пришел именно ко мне? — спросил Моисеев.

— А разве это действительно так?

Скрипнув ремнями, Фаттахов встал. Нервно прошелся по кабинету.

— Да. Не волнуйся, Исмаил. Подумай — у тебя нет повода подозревать меня в неискренности, вот ты даже и мысли в голове такой не держал, что меня с перебежчиком может связывать тайна. А кто-то другой, более настороженный, об этом догадался. Подумай, Исмаил...

Фаттахов вновь опустился. Наклонившись всем телом к Моисееву, произнес:

— Понимаешь, что ты меня обидел, Сергей?

— Понимаю, — согласился Моисеев, участливо вздохнув. — И все-таки подумай, кто мог узнать эту тайну.

— Ну, заходил ко мне Реджепов, когда ты закрылся с этим... в своей комнате...

— Не надо так. Он принес нам очень ценные сведения.

Фаттахов сник. Долго молчал. Затем уже спокойно добавил:

— Реджепов наверняка слышал кое-что из вашего разговора у ворот. А ко мне мог зайти, чтобы лишний раз убедиться в существовании этой твоей тайны.

— Итак, подозревается начальник оперативного отдела? Неплохо, Исмаил. Дадим ему успокоиться и устроим небольшую проверку...

Глава восьмая

Моисеев увидел Джамал у здания Совета. Девушка быстро спускалась с крыльца, она выглядела озабоченной. А он стоял чуть в стороне. И загадал про себя: «Заметит Джамал меня, тогда поделюсь с нею своими мыслями. Нет — буду искать другую кандидатуру, хотя именно она лучше всех справится с моим заданием».

Девушка прошла мимо. Он проводил ее грустным, задумчивым взглядом. Но тут произошло чудо — она оглянулась. Покачала осуждающе головой, почти подбежала к нему. Сергей протянул руки. Она вложила в них свои. Он жадно вглядывался в ее красивое лицо, а она, как и положено женщине Востока, смотрела в землю.

«Я не смогу предложить ей то, что продумал. Это опасно. А таких, как она, надо беречь».

— Что нового? — мягко спросил Моисеев.

— Неприятности. Пока одни неприятности, — ответила Джамал и вздохнула. — Убита наша активистка. В Ханках. Ножом в спину...

— Мы об этом ничего еще не знаем, — произнес с тревогой Моисеев.

— Это только что стало известно.

— Исламбек?

— Во всяком случае, не без его ведома. Он стремится подчинить себе все мелкие банды. Очень тщеславен. Терроризировал уже значительную часть республики. Высылали против него войска, но басмач ускользает. Хитер. Имеет, наверно, своих информаторов в Хиве.

«Я все-таки должен сказать ей, — решил Моисеев. — Пусть подумает, торопить не стану.

— Вы так считаете?

— Ну, конечно! — Джамал смотрела на чекиста сердито.

— Я понимаю, — произнес он. — Мы виноваты. Мы их не знаем... Мы ничего не знаем и о замыслах Исламбека. Это плохо. Это никуда не годится...

Девушка нетерпеливым движением поправила черные волосы.

— Вы торопитесь? — спросил Моисеев.

— Да. Хочу поехать в Ханки.

— Не надо. Этим займутся наши ребята.

— Так будет полезней для дела? — спросила с надеждой она. Моисеев не ответил. Он поглощен был тем, как начать нужный разговор. Наконец, расправив гимнастерку, сказал: — Мне очень нужна ваша помощь.

В его голосе ей послышалась боль. Это ее удивило. Она почему-то думала, что смелые и решительные люди не способны на сантименты.

— Говорите.

— Предупреждаю, не удивляйтесь. И отойдем от дома. Тайна — сестра нашего успеха. Хочу попросить вас снова надеть паранджу.

— Будет смешно. Особенно, если в ней принимать посетителей. — Она хотела рассмеяться, но у нее этого не получилось. Они взошли на мостик через арык, до краев наполненный мутной бурлящей водой. Ее было так много, что прогнувшиеся мостик мешал потоку. И оттого под напором воды он мелко-мелко дрожал. Перила деревянные, из связанных друг с другом веток каратала. Сверху нависли над переходом огромные вербы, пряча его от жаркого солнца.

— Постоим? — предложил Моисеев. — Знаете, вода успокаивает...

— Это вы говорите для меня?

— Пожалуй, для себя. — Он посмотрел на нее испытующе. — Нам нужна надежная связь со своим человеком в банде Исламбека. Встречаться вы с ним будете в ауле Актерек. Предположим, на базаре.

— Как же он узнает меня под паранджой?

— Это детали. Главное, чтобы вас не опознал кто-нибудь другой. Вы сможете изменить голос? И сгорбиться, как старушка?

— Чтобы покончить с Исламбеком, я готова стать... Ну, самой страшной женщиной в русских сказках, которая летает на метле.

— Он сказал, что нужен будет еще и помощник. Человек, которого нельзя заподозрить. Лучше — пожилой.

Джамал на минуту задумалась. Вода принесла голоса — гортанный мужской смех. Это из чайханы, расположенной выше по течению арыка. Сергей представил двух бородатых весельчаков, перебрасывающихся остротами. И реакцию на их шутки завсегдатаев. На миг позавидовал тем, кто пил за камышовой стеной зеленый чай. «Никаких проблем, все у них ясно. Разве что придется определить победителя, которому поднесут в знак особого расположения пиалу душистого чая». Вчера Моисеев был в этом недорогом заведении, сидел в сторонке, присматривался к происходящему. Ему хотелось знать, как выглядит обыкновенный житель Хивы.

— Разыкул-ага должен согласиться, — сказала Джамал и морщинки на ее лбу разгладились. — Я с ним поговорю.

— Как он выглядит?

Идрисова описала внешность знакомого. Сказала, что он мастер, изготовляет недорогие украшения. Серебряные монеты переплавляет, а за бирюзой и цветными камешками ездит на белом ишаке к горе Каратау. В Хиве и в округе его знает каждый второй.

Идрисова перешла по шаткому мостику на другую сторону канала, а Моисеев вернулся к себе в управление. Фаттахова он застал расстроенным.

— Слышал? — спросил председатель своего заместителя.

— Да, — ответил Моисеев.

— Ну, я жду... — Фаттахов недобро посмотрел на товарища. — У тебя опыт, тебя прислали мне в помощь. А ты все ходишь, все присматриваешься... В чайхане вчера прохлаждался.

— Уже сообщили. Это хорошо, — заметил с улыбкой Моисеев.

— Аманбай Реджепов.

— Опять он?

— А что? Исполнительный, расторопный. У него везде есть свои люди.

— Его люди? Почему ты не говоришь, что это наши люди, работают на наше управление?

— Я их не знаю, — признался Фаттахов. — Как-то так сложилось с самого начала, что ими занимается Аманбай.

Фаттахов растерянно замолчал. Большой и сильный, он сейчас все-таки походил на ребенка, которого вдруг обидели. Он знал Аманбая Реджепова не один год. Больше того, почти вся жизнь младохивинца, порвавшего со своими и перешедшего на сторону большевиков, прошла на глазах Фаттахова. Теперь выходило, видел он только то, что ему считали нужным показать. Главное же — скрывали. Фаттахов молчал. И Моисеев как можно мягче спросил у него:

— Чем сначала займемся? Бандой Исламбека или чисткой управления?

— Нужны будут доказательства. Аманбая так просто к стене не припрешь. Выскользнет.

— Хорошо. Отправь его на время в Турткуль. Отругай за то, что плохо работает. Пусть там подучится. У меня еще нет четкого плана. Притом, трудно сейчас сказать, что для нас лучше. Держать Реджепова при себе и направлять его действия или разоблачить? — Моисеев замолчал. Ждал, как отнесется к его предложению Фаттахов. Это было очень ответственно: узнать врага и оставить его на свободе.

— Пусть едет. Будем, по крайней мере, спокойны, что здесь-то он нам не помешает.

Глава девятая

Джамал Идрисова вновь встретилась Моисееву, когда он шел с работы в казарму, где жил вместе со своими бойцами. Она выглядела очень взволнованной, и Сергей понял, что девушка попалась ему на дороге неспроста.

Джамал поздоровалась, опустила по привычке глаза. Он про себя отметил, что это хороший обычай восточных женщин — можно без стеснения любоваться их красотой. Чистый лоб, черные брови вразлет...

Он, вздохнув, подавил в себе желание обнять девушку и сказал:

— Что-то случилось?

Она вскинула на него тревожные глаза.

— Что, операция с паранджой отменяется?

— Кто вам это сказал?

— Меня приглашают в Турткуль на учебу. Пришла официальная бумага.

— Значит, все в порядке. И операция с паранджой начинается. Если вы, конечно, не передумали. — Взгляды их, наконец, встретились, и они улыбнулись друг другу. — Хорошо, что не зашли ко мне на работу, — сказал Моисеев. — И вообще, нас не должны видеть вместе. Вроде мы поссорились. Это необходимо прежде всего для вашей безопасности.

— Я не передумала. Я ненавижу бандитов, убивающих людей только за то, что они хотят лучше жить, хотят освободиться от рабства.

— Спасибо, — Моисеев протянул ей руку. — Вечером я приду к вам домой, чтобы обговорить во всех подробностях предстоящую поездку в Актерек. В этот нейтральный и загадочный Актерек!

Лицо Джамал залила краска смущения. Она посмотрела на Моисеева почти с мольбой.

— Я приду не один, — поняв причину ее смущения, сказал чекист. — И не думайте, пожалуйста, что я буду к вам хуже относиться, если не увижу в доме комнаты, обставленной по-европейски. Эти и еще тысячи других мелочей надо сейчас отбросить. Главное — мы заняты общим, весьма ответственным и опасным делом.

— Приходите.

Чекист не оглянулся, хотя ему и хотелось посмотреть вслед Джамал. Он направился в казарму четким шагом военного, и лицо его было спокойно. А вот в себе он еще долго прятал улыбку — тихую, теплую.

* * *

Операцию Моисеев продумал уже тогда, когда плыл с отрядом на пароходе. Вечера были длинные, спокойные. Командира никто не тревожил, а это великое благо, когда человек хочет сосредоточиться.

Получение сведений из бандитского центра через Джамал Идрисову было, конечно, чрезвычайно важным звеном в цепи. Но далеко не последним...

С наступлением темноты улицы Хивы вымирали. Поэтому незачем было ждать позднего часа для визита к Идрисовой. Это даже лучше — идти вечером. Если случай все же с кем-либо и столкнет, то меньше шансов возбудить подозрение. Не успел, мол, человек завершить дневные дела, вот и припозднился.

Моисеев взял с собой Прокофия, которому предстояло в этой операции получать сведения от старика. Разыкул-ага русского языка не знал. Захватил он и Петренко, ему надлежало вести наблюдение за улицей и домом Идрисовой, пока в нем будут Моисеев и Прокофий.

Первым вышел за ворота Петренко. Огляделся, нырнул в лабиринт узких улиц. Шагов через сто он буквально вжался в дверной проем одного из домов, затаился. Улица долго оставалась пустынной. Значит, слежки не было.

Еще несколько минут тишины, и украинец не услышал, а скорее почувствовал, что идут командир с переводчиком.

Сделал шаг вперед, чтобы его увидели. Моисеев молча положил ему руку на плечо и слегка подтолкнул вновь к укрытию. Петренко отступил. Ему теперь предстояло проследить, не увязался ли «хвост» за командиром.

Все было спокойно. Своих Петренко вновь встретил перед домом, подходы к которому он осмотрел еще днем.

Командир и переводчик вошли во двор, а Петренко пересек улицу и замер.

Оставив Прокофия во дворе, Моисеев вошел в дом один. Порог был высоким, он споткнулся, едва не упал.

Джамал поднялась навстречу с расстеленного на полу одеяла. Поверх него была уже наброшена скатерть. Чайник и стопка пиал, восточные сладости, горка белых лепешек — все это ждало гостя.

— Извините, — произнесла девушка, указав ему на место, что было ближе к печке, — но почетный гость должен расположиться именно здесь.

Он глянул на нее обрадованно, пояснил:

— Хорошая традиция. Мне будет легче спрятать босые ноги. — Сергей снял сапоги. Сунул поглубже в голенище не совсем свежие портянки.

На углях в печи исходил паром темный кумган. Джамал заварила чай.

— Может, примерить паранджу?

Она чувствовала себя наедине с ним неловко. Сергей засмеялся.

— Не надо. У нас сегодня важная встреча — необходимо видеть лицо и глаза собеседника. Вы спасете сотни людей, если хорошо сыграете эту роль.

— Я постараюсь, — сказала Идрисова послушно. Моисеев достал из кармана фотографию.

— Вот, смотрите, — сказал он. — В центре — я, командир, а вокруг — бойцы. Весь мой отряд. Если снимок попадет даже к врагу, он не вызовет подозрений... Запомните лицо бойца, который сидит вторым с правого края. Вглядитесь внимательно! Темный, узколицый. Нос тонкий, с горбинкой, глаза живые... Веселый человек! Зовут его Гани. Повторите.

Джамал произнесла имя. Оно хорошо звучало и быстро запоминалось. Моисеев протянул руку и забрал фотографию.

— Не годится, — сказал он. — У вас глубокий, красивый голос. Любой определит, что под паранджой скрыта молодая женщина. Вы должны казаться старухой! Будьте добры, прохрипите мне, как зовут того человека?

— Гани, я видела ваш снимок у командира, — глухо произнесла Джамал.

— Это уже самодеятельность, — сказал Моисеев. — Впрочем, пароль не нужен, вы знаете Гани в лицо.

— А как он узнает меня?

Моисеев извлек из кармана две медные сережки, украшенные бирюзой.

— Будете продавать раздельно, запросите непомерно высокую цену. Если все же найдется дурак и купит серьгу, выложите вторую...

К чаю Моисеев так и не притронулся. Джамал налила свежего. Но Сергей сказал, что не привык пить чай, он бы предпочел ковш холодной воды. Но это потом, когда они закончат разговор.

— И последнее, что вам понадобится, — произнес Моисеев. Он вновь запустил руку в левый карман галифе. Джамал, увидев пачку денег, инстинктивно от них отгородилась. — Вам надо будет заплатить хозяйке за комнату. Заплатить и за то, чтобы вами особенно не интересовались. Необходимость. Тут ничего пока не поделаешь.

Он поднялся. Отвернувшись, наспех обернул ноги портянками и сунул их в широкие голенища.

— Вот, кажется, все. В случае опасности — уходите немедленно. Или дайте мне знать через старика.

Он смотрел на нее спокойно, а на душу наваливалась тоска. Хоть кричи. Моисеев ненавидел сейчас свою работу за то, что она заставляла его посылать людей на возможную смерть. А опасность разоблачения следует за разведчиком постоянно, словно тень. И никакая вера в свою правоту не могла заглушить сейчас угрызений совести Сергея.

— До встречи, Джамал, — сказал он тихо. Отступил на два шага. — Сейчас сюда войдет наш переводчик Прокофий. Познакомьте его с Разыкулом-ага.

Глава десятая

Гани тормозил движение басмаческого отряда, Он старался, но разве человеку сравниться с лошадью!

Сайтбай раза два подхлестнул пленного плеткой. Мрачными были лица других бандитов. Видно, отряд запаздывал к ночлегу, к сытному ужину. И опять-таки виной тому был этот некстати появившийся красноармеец. Уж лучше бы ему погибнуть под выстрелами Сайтбая. А ведь тогда они все желали, чтобы Сайтбай промахнулся.

«Прикончат они беднягу, — подумал сотник. — Для них главное — забот в жизни иметь поменьше. И в животе чтобы не урчало. Запрети своевольничать, разбежится на другой день все это славное воинство. А парня Исламбеку надо представить. Вдруг его сведения цену имеют?». Сотник подъехал к Гани, лениво произнес: — Эй, парень, забирайся ко мне. — Он вынул из стремени правую ногу, натянул поводья, на какое-то мгновение остановил коня.

Для быстрого Гани и этого было достаточно. Умостившись на широком крупе скакуна, он теперь боялся прикоснуться к халату своего покровителя, чтобы не вызвать у него сожаления о проявленном великодушии.

— Век буду молиться за вас.

— Помолись лучше, чтобы успели к ночлегу. И не застали в ауле красных воинов. Вдвоем на одном коне нам тогда не уйти. Ты ведь не хочешь со своими вновь встретиться?

— Не хочу, аксакал! — Гани в припадке чувств прижался щекой к шершавому халату сотника.

Он давно уже приметил, что басмаческий отряд все дальше и дальше уходит по пескам от реки. Видно, где-то впереди оазис, крупные населенные пункты, а значит, и красноармейский разъезд.

Расположились на ночь в каком-то кочевье. С бархана открылась впадина, а на уплотненном близкой влагой песке — три островерхие юрты. Рядом устраивались на отдых верблюды, чуть в стороне — темное стадо баранов.

Ветерок донес запах жилья и дыма. В другое время на это не обратили бы внимания, сейчас — слаще и желанней не было, кажется, ничего на свете. Хозяин — высокий, худой туркмен — подобострастно принялся отбивать поклоны Сайтбаю. В спешке он не смог определить, кто в банде главный.

Приняв дань уважения, Сайтбай указал плетью на сотника. Хозяин вконец растерялся.

— Мы наказываем тебя за оплошность двумя баранами, — сказал сотник. — Гани, помоги несмышленому.

Спал ночью Гани крепко, без сновидений. Правда, в юрты его не пустили, там едва хватило места для воинов Исламбека. К общему блюду с мясом перебежчик тоже не пробился. Но ведь он хозяйничал у котла. Закладывал, а потом вынимал куски баранины...

Его разбудило пенье жаворонка. Рассвело, наверно, давно, а солнце все пряталось за песчаной грядой. Вот серая птичка упала сверху, быстро-быстро запрыгала, выискивая на земле корм.

Хозяин, кроме всего, одарил бандитов пятью баранами. То был своеобразный налог, не выплатить который он просто не решился. Гани видел подернутые грустью глаза туркмена. Но смешно в его положении было сочувствовать кочевнику. Он ведь даже не знал, сколько времени ему гнать по раскаленному песку этих несчастных животных.

Гани направил баранов последу отряда. Всадники были едва видны впереди. Пленный мало их беспокоил. Куда ему, пешему, деться в пустыне, где на десятки километров сыпучий песок?

Но красноармеец не страшился встречи с Исламбеком. Казнить его бандитам было не за что. Но они все же могли, проявив осторожность, упрятать его куда-нибудь в обоз, под надзор недоверчивых стариков.

Надо понравиться Исламбеку. Только как это сделать? В грязной одежде, босой, уставший до крайности, он мало походил на человека, способного уверенно держаться в седле.

Во второй половине дня Гани увидел какое-то сооружение, напоминавшее кирпичную заводскую трубу. Сооружение это расплывалось в мареве и казалось надломленным где-то посредине.

Басмачи оживленно заговорили между собой. Они находились впереди на порядочном расстоянии, поэтому слов Гани не расслышал. Только отряд вскоре свернул влево... Тут Гани и догадался, что виден один из минаретов древней Хивы. Он служит для отряда ориентиром. Значит — близок конец пути.

Отряд встретился с конным разъездом. Вскоре все они ускакали, оставив Гани наедине с баранами. Он гнал их по следам лошадей не меньше часа, прежде чем увидел деревья, десяток глинобитных домов и яркую зелень клеверников. Это был самый край оазиса. Бури заносили поля песком. Но люди всякий раз вновь отвоевывали их у пустыни.

Во дворах было много расседланных лошадей. Аул оттого выглядел оживленнее, чем обычно.

Гани подогнал овец к небольшому арыку, где они напились застоявшейся воды. Смиренно присел рядом, подумал: «Если понадоблюсь, разыщут». И точно, он услышал презрительный окрик:

— Эй! Пошли на исповедь. — Сайтбай смотрел на перебежчика с прежним озлоблением. Баранов он поручил подошедшему вместе с ним бандиту, а Гани взмахом руки показал, куда следует идти.

В этом ауле, как успел заметить Гани, не было богатых домов. Поэтому он не сразу определил, где квартирует главарь банды.

Исламбек выглядел почти так, как представлял его себе Гани. Небольшого роста, упитанный. Лицо окаймлено черной бородой. На бритой голове старая тюбетейка. Именно на нее уважающие себя мусульмане летом надевают большую барашковую шапку. «Обычный феодал среднего достатка», — подумал Гани, упав перед Исламбеком на колени. Сайтбай остался за спиной.

— Подними голову, джигит, — произнес Исламбек.

Гани, выполнив приказание, тотчас встретился с холодными, проницательными глазами. Тоскливо заныло сердце. Но он выдержал этот взгляд.

— Так что же тебе не понравилось у красных воинов? — спросил Исламбек, прищурившись. — Они в городах. У них — власть. Кое-кто из моих соратников, если бы представилась такая возможность, с удовольствием перебежал бы к ним.

Сотники, сидевшие на одеялах вокруг своего предводителя, неодобрительно зашумели. Исламбек приподнял руку, приказывая замолчать.

— Я мирный человек, соскучился по семье, дому. Я не люблю, когда в меня стреляют, — нашелся Гани.

— Я тоже этого не люблю, — согласился со вздохом Исламбек. — А как быть? — Он взялся в раздумье за бороду. Ждал ответа. Но Гани подсказывать не торопился.

— Не знаю, — произнес он смиренно.

— Ну, а что ты можешь делать?

Подумав самую малость, Гани ответил:

— Бегать.

Исламбек удивился настолько, что с него враз слетела напускная важность. Он повернулся к сотнику, привезшему Гани, требуя разъяснений.

Сотник, гася улыбку, рассказал о том, как перебежчик спасся от красных. Как затем он выиграл пари у лучшего стрелка отряда Сайтбая. Исламбек рассмеялся.

— Да, верткий джигит. Без всякого сомнения. Но нам умение твое ни к чему. — Исламбек смотрел на Гани теперь весело. — У нас это могут делать многие. Особенно хорошо все бегут, когда красный пулемет заработает.

Исламбеку шутка своя понравилась. Он долго над ней хохотал, вскидывая и вновь опуская на колени короткие, толстые руки. Смех он прервал неожиданно — до его сознания дошел, наконец, смысл сказанного перебежчиком.

— Бегать, значит, умеешь? — переспросил Исламбек, чтобы вернуть присутствующих к началу разговора. — Убежал от красных, убежишь от нас?

— Конь нужен. И другая одежда.

— Украдешь!

— Я мусульманин. Воровать запрещает коран.

— Неплохой ответ. А как коня добыть думаешь?

— В бою.

— Рубишь? Стреляешь?

— Стреляю.

Исламбек заинтересованно спросил:

— С пулеметом обращаться умеешь?

— Конечно.

Курбаши выпрямился, с прежней важностью осмотрел своих приближенных, а сотнику, с которым прибыл Гани, милостиво улыбнулся.

— Сайтбай проводит тебя, воин. Одна длинная, две короткие. — Исламбек показал рукой, какими должны быть очереди из пулемета. — Мы услышим — и одарим тебя конем, одеждой. А исполнишь свой долг мусульманина, отпустим с миром домой, осыпав наградами.

Глава одиннадцатая

Пулемет был старенький. Ленту перекосило, затвор заклинило. На металле, лишенном краски, проступала пятнами ржавчина.

Гани выкатил пулемет из-под навеса. Минут за десять устранил неисправность. Ленты, начиненной патронами, в коробке оставался метровый кусок. Гани повернул ствол пулемета в сторону бархана, нажал на гашетку. Прозвучали длинная, короткая и опять длинная очереди. Он израсходовал весь боезапас.

Исламбек появился, когда Гани протирал пулемет снятой с себя гимнастеркой.

— Спасибо, джигит! — Исламбек обнял щупленького Гани, похлопал его по мокрой от пота спине. Это была немалая честь, оказанная в присутствии сбежавшихся воинов. Пулеметные очереди собрали толпу.

— Лошадь! — приказал курбаши.

Ее подвел уже знакомый сотник. Он улыбнулся Гани, по праву старого знакомого, хлопнул перебежчика по голому плечу.

— Две лошади!.. — сказал Гани. — Вторую под пулемет. И разрешите мне самому отобрать в команду джигитов. — Исламбек кивнул и удалился, гордо неся крупную голову. — Мусульмане! Славные защитники веры! — обратился Гани к воинам, которые не спешили расходиться. — Каждый из вас должен пожертвовать машине, которую русские называют «максим», горсть патронов. Этот шайтан прожорлив, как стадо верблюдов.

Гани поднял с земли жестяную коробку.

— Ну, подходите! Первыми те кто побогаче...

Потянулись руки. Когда коробка наполнилась, Гани поставил ее рядом с собой, сказал: — Не думайте, что дадите лишнее. Все участвуют в подношении!

Гани взял за руку молодого воина с грустными глазами.

— Встань мне за спину, — твердо приказал он. Вскоре им был отобран еще один молодой человек в выгоревшей шапке и старом халате.

Усман и Доспан — так звали воинов. Попали они в басмаческую банду потому, что были очень послушны. Их увел за собой бай, у которого они в прошлом батрачили.

К Гани парни прониклись вскоре беспредельным доверием. Во-первых, он был старше, многое знал и много видел. А главное, что он сделал, — рассказал без утайки молодым людям о своих намерениях.

— Убежал от красных, убегу и от белых, — заявил Гани.

— Мы разве белые? — с удивлением переспросил Усман.

— Все, кто против красных, воюют за белого царя России. Значит, они белые, — пояснил Гани. — Так сейчас делят людей.

Доспан смущенно улыбнулся.

— А нас с собой возьмешь?

Гани, сделав испуганное лицо, огляделся, потом махнул парням, чтобы приблизились.

— Вы меня выспрашиваете, чтобы донести потом Исламбеку? И на этом разбогатеть? — шепотом спросил он. Молодые люди отшатнулись. Доспан побледнел. Гани немного выждал, оценивая произведенное впечатление, затем сказал:

— Я ваш мулла. А добрым ученикам подобает выполнять все, что скажет наставник. Помните и другое — плохому учить вас не буду...

Гани стал присматриваться к людям в отряде. Вскоре он понял, что добрая половина бандитов в любой момент готова сложить оружие. Дехкане истосковались по земле, по семьям, по жизни без тревог и страха. А запугивали их постоянно. Приближенные Исламбека рассказывали, что тех, кто попадет в руки красных, расстреливают в обязательном порядке. Такое, мол, у них правило.

Отряд был расквартирован в самом отдаленном ауле. В случае опасности можно немедленно уйти в пески. Там, в глубине безводной пустыни, были колодцы, расположение которых держалось в строжайшей тайне.

Мелкими группами бандиты совершали набеги. Убивали активистов, мешали дехканам обрабатывать поля, угоняли скот. Сперва Гани думал, что налеты эти бессистемны. Но вскоре он усмотрел некую закономерность. Вылазки совершались в селении именно в тот момент, когда там народной властью проводились какие-либо мероприятия: восстановительные работы на оросительных каналах, заседания советов бедноты.

Гани стал бывать у курбаши, когда к нему собирались сотники. Первый раз он пришел туда незваным. Исламбек нахмурился. А Гани замер у порога, ожидая, что сейчас его прогонят.

Но главарь промолчал. Видно, расценил это как желание перебежчика стать в отряде заметным человеком. На следующий совет его уже пригласили.

— Нам сообщили, — сказал Исламбек и посмотрел на Гани, — что в Хиву прибыл важный начальник, отмеченный особым знаком воинской доблести. Он будет соперничать с нами в уме и хитрости...

Гани сообразил, что пришло, наконец, подтверждение переданных им сведений.

Дальше Исламбек, определяя задачу одного из сотников, назвал населенный пункт, куда тому надлежит направиться с карательной акцией.

...Ближайшим к бандитскому логову крупным населенным пунктом был аул Актерек. Сюда, особенно по воскресным дням, собирались жители окрестных аулов. И гудел тогда многоголосо базар.

Бандиты наезжали в Актерек и в одиночку, и группами. Меняли награбленное, торговались до хрипоты, как это принято на восточных базарах.

Своеобразие Актерека было в том, что здесь каждый чувствовал себя свободно и безбоязненно, и жители, потому что их не трогали, и бандиты, потому что красноармейские патрули опасались заезжать в такую глухомань.

Окинув взглядом базарную площадь, кипевшую народом, Гани понял, что более удобного места для тайных встреч трудно найти.

Вскоре в Хиву ушел Усман. С радостью. Поручение Гани давало ему возможность избавиться от позорной клички — враг трудового народа. В отряде исчезновение Усмана никого не обеспокоило. Был мальчишка, крутился на глазах, а теперь затерялся, пропал. Такое случается.

И все-таки нашелся человек, которого обеспокоило исчезновение Усмана. Им оказался Сайтбай.

— Куда Усмана отправил? — спросил он, отведя как-то Гани в сторону.

— Усмана? Так он увязался за сотником, когда ходили в последний набег. Не один Усман не вернулся.

— Проверю. — Сайтбай окинул перебежчика недобрым взглядом. Гани был осторожен, он посоветовал Усману примкнуть к басмачам, идущим в набег, а ночью отстать. Гани справлялся у сотника о судьбе Усмана, и тот, хмуря лоб, пытался восстановить картину боя. Вылазка была неудачной, пришлось уходить. Кони не подвели, вынесли. Тех, кто не вернулся, списали как храбрецов. Видимо, среди них был и Усман.

Все рассчитал Гани, но одного он не смог предположить, что о встрече Усмана с Моисеевым станет известно врагам.

Глава двенадцатая

Хиву покинули перед самым рассветом — когда меньше любопытных глаз. Ослы были одинаково серые, а головы и уши — коричневые. Перед глазами Джамал маячила сутулая спина Разыкула-ага. Джамал, как и положено женщине, ехала позади. Сквозь темную волосяную сетку паранджи окружающие предметы выглядели мрачными. Даже на розовых облаках, освещенных еще не видимым солнцем, был какой-то черный налет. Вскоре стали попадаться встречные. На арбах, на таких же ослах. С мужчинами Разыкул-ага здоровался. Он степенно проводил рукой по лицу сверху вниз, захватывая пальцами конец бородки.

В такие минуты Джамал действительно начинала себя чувствовать его дочерью. На сердце становилось спокойнее, росла надежда, что все закончится благополучно. Когда солнце достигло зенита, под паранджой, куда не проникал ветерок, стало невыносимо жарко. Разыкул-ага, словно почувствовав состояние спутницы, свернул с дороги под тень старой шелковицы. Неширокий арык перед деревом был мутным, так как селяне возводили в этом месте перемычку. В заводи вода была светлее. Ею и наполнил свой кумган предусмотрительный старик.

Насобирали сухих веток, и костер запылал. Часа полтора ушло на чаепитие, и снова неутомимые ослы засеменили по пыльной дороге.

Наконец прибыли к месту назначения. Актерек в переводе значит — белоствольные тополя. Но таких деревьев в селении не было в помине. Перед домами росли короткостволые талы, а из-за глиняных заборов выглядывали концы палок, на которых удерживались виноградные лозы. Дальше, где начинались поля, серебрились на солнце джидовые посадки.

У старика глаз был наметанным. Он без ошибки выбрал семью среднего достатка, не особенно многодетную, имевшую возможность выделить постояльцам комнату.

Джамал находилась на женской половине дома, пока Разыкул-ага торговался с хозяином о плате, выговаривая себе и внучке полный пансион.

Если не хочешь возбудить любопытства окружающих, первым расскажи о себе. Старик, неторопливо прихлебывая чай из пиалы, выцветшей от времени, уже час говорил о невзгодах.

В Хиве украшения мало кого интересуют. И он решил податься сюда. Здесь — край ханства, в Актерек наведываются люди, которые имеют при себе деньги. Вдруг повезет! Тогда, прикупив муки, можно будет пережить зиму. А о том, что придет зима, лучше вспоминать летом.

— Но я не могу высказать недовольство новой властью. Нас в Хорезме от этого отучили ханы, — говорит Разыкул-ага и изучающе смотрит на хозяина.

А маленький сморщенный человек непроницаемо неподвижен. Да, ханы научили население Хорезма не показывать истинных чувств, что бы вокруг ни творилось. Опасно быть добрым. Вдруг завтра это доброе истолкуют как злое, противное ханским постановлениям!

— Я не могу быть и против того, что власти борются с паранджой, выступают за права наших женщин, — продолжал Разыкул-ага. — Пусть так, хотя только паранджа дает мне возможность не терзаться страхами за внучку. Попробуй отгадать, кто скрывается под волосяной сеткой — девушка или мать взрослых детей?

Хозяин молчал. Он получил деньги, притом немалые, за постой, еду и питье. И теперь прикидывал в уме, сколько ему придется израсходовать из этой суммы. А заботы свои старик пусть лучше оставит при себе. Так хозяину будет спокойней.

Базар располагался на площади, обнесенной низким глинобитным забором, через который свободно перескакивали мальчишки. Площадь была неровной, в середине ее возвышался как бы бугор. В первых рядах располагались торговцы и торговки, продававшие кожевенные и ювелирные изделия, кустарной выделки ткани, зерно. Продавцы фруктов были оттеснены к краям площади. А у самой стены, на скотном рынке, блеяли овцы, мычали коровы. Джамал поднялась за стариком на бугор. В длинном ряду торгующих нашлось свободное место, куда Разыкул-ага и опустил свой хурджум. Он вытащил из него украшения, разместил полукругом на бархатной стороне походной сумы, открыл торговлю. Джамал присела рядом на землю.

Базар многоголосо шумел. Люди шли мимо — в одиночку, группами. И мало кто останавливался, чтобы взглянуть на украшения. Сперва это огорчало Джамал, а потом она решила, что так даже лучше, больше возможности не пропустить нужного человека.

— Я пройдусь по базару, — сказал вскоре Разыкул-ага. Он намеренно не назвал Джамал ни внучкой, ни сестрой, чтобы не выдать перед торговцами ее возраст.

Вернулся старик не скоро. Зато на коврике перед Джамал прибавилось ожерелье из серебряных монеток.

Люди, что проходили мимо, видны были Джамал лишь до пояса. А поднять голову, чтобы увидеть их лица, она не могла — нарушалась главная восточная традиция — послушание и безмерная скромность женщины под паранджой.

Как же узнать нужного человека? «Да ведь увидев знакомую сережку, он сам наклонится заговорить», — успокаивала она себя. Джамал ждала этого момента с замиранием сердца. Но сережку никто не взял.

Возвращалась она с базара уставшей. В доме уснула, не дождавшись ужина. Разыкул-ага не разрешил ее будить. Сон — лучшее из всего, что дано человеку для отдыха.

На следующий день поднялись поздно — базар не собирался с утра. Зачерствевшие лепешки и кусок холодной баранины, предложенные хозяином, показались Джамал вкусными необыкновенно.

...И снова шумная, кричащая, яркая базарная толпа. Джамал устала ждать связного, она равнодушно смотрела теперь на ноги проходящих. И потому вздрогнула, когда неожиданно увидела худую руку, взявшую с хурджума сережку.

Это был он! Смешливый взгляд, как на карточке, узкое горбоносое лицо. За его спиной стояли молодые джигиты. По развязной болтовне можно было без труда определить, что они из басмаческого отряда.

— Знакомая вещичка! — сказал Гани. — У моей матери была точно такая. Я покупаю. Дайте вторую.

— А второй нет. Потерялась в дороге.

Гани принялся неторопливо рассматривать другие украшения. Молодые люди стали проявлять заметное нетерпение. Вскоре они двинулись по ряду дальше. Узколицый оживился.

— Вы узнали меня? — тихо спросил он.

— Да. Вас зовут Гани. Мне Сергей... — Гани приложил палец к губам, приказывая женщине под паранджой замолчать. Сказанное ею было достаточно.

Затем он взял в руки серебряный браслет с бирюзовым вкраплением, спросил о цене. Джамал ответила. Гани тем временем огляделся.

Он сунул деньги Джамал, не пересчитывая.

— Записка, — шепнул он. — Отправьте по назначению.

— Хорошо, — ответила тихо Джамал.

Гани отошел, совсем недалеко присел на корточки еще перед одной женщиной. И у нее купил какую-то вещь. Джамал поняла, что этим он отвлекает от нее внимание окружающих. Умный парень. Ей стало спокойно, даже весело.

Глава тринадцатая

— Случилось что-нибудь хорошее? — спросил Фаттахов, увидев Моисеева. — Ты сегодня блестишь, как... позабыл это забавное русское сравнение. — Фаттахов наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

— Как самовар, — подсказал Моисеев. Он поудобнее расположился на стуле.

— Теперь, кажется, можно начинать операцию, — произнес Сергей. — Пришел за советом, поддержкой. Связь с отрядом Исламбека установлена.

— Я об этом сразу подумал, как только увидел тебя.

— Очень волновался за своих людей. Очень.

— Я не сержусь, что ты не сказал мне, кто они. Понимаю, так лучше. Это конспирация.

Моисеев согласно кивнул, но было видно, что он плохо слушает Фаттахова, всецело поглощенный своими мыслями. Вот Сергей улыбнулся, сказал:

— Надо срочно отозвать из Турткуля начальника оперативного отдела.

Фаттахов даже приподнялся на стуле от удивления.

— Во-первых, еще не кончился срок его стажировки. Что он подумает? Во-вторых...

— Помешать нам Реджепов уже не сможет. И раздумывать мы ему долго не дадим, мы ему скажем...

Моисеев подробно стал излагать Фаттахову план операции. Он давно его вынашивал. И вот сегодня замкнулось недостающее, последнее звено всей цепи.

Фаттахов слушал вначале спокойно, затем поднялся и подошел к Моисееву. Лицо его стало возбужденным.

Минут через десять начальник ГПУ уже стремительно ходил из угла в угол, похрустывая суставами пальцев. Наконец Фаттахов приблизился к Сергею, крепко стиснул его в объятиях.

— Молодец, Сергей! — воскликнул он. — Ты знаешь, что будет! Если мы не провалимся, если у нас все получится... Знаешь, что будет!.. А с Реджеповым я буду разговаривать сам. Тебя он побаивается. Я заметил... Как ты думаешь, — вдруг испуганно произнес Фаттахов, — не истолкует ли он срочный вызов сюда как свой провал? Не махнет ли в пески к басмачам?

— Напиши ему записку по-узбекски, намекни на предстоящие дела. Записку — в конверт, под сургучные печати.

* * *

Реджепов изрядно перетрусил, когда узнал, что его отзывают в Хиву. Срочно, не через командование Амударьинской группы войск, а личной запиской Фаттахова.

Ему и раньше казалась подозрительной эта командировка для прохождения стажировки. Он предполагал, что в Хиве готовится какая-то сверхсекретная операция, знать о которой положено строго ограниченному числу лиц. Но шло время, в Хиве все было спокойно. Тут, в Турткуле, Реджепов вместе с высшими командирами бывал в частях, в штабе тоже имел допуск ко всем документам. Значит, ему все-таки доверяют.

Чем же объяснить тогда срочный вызов? Раздумывая над запиской, он решил подчиниться. Зачем Фаттахову рисковать. Он ведь мог арестовать его здесь, в Турткуле, ничем при том не рискуя.

Прибыв на место, Реджепов первым делом заглянул к Моисееву. Сергей Петрович, увидев начальника оперативного отдела, произнес без видимого интереса:

— А-а, прибыл таки. Пройди к Фаттахову, он тебе все объяснит. — Моисеев снова принялся что-то писать — видимо, очередное донесение в штаб Амударьинской группы войск. Реджепов облегченно перевел дыхание, промокнул клетчатым платком мокрое лицо — в жару он всегда сильно потел — и осторожно вышел.

Фаттахов, когда к нему вошел Реджепов, ничем важным занят не был. Он, раскинув руки, пошел навстречу Аманбаю. Длинный Фаттахов и маленький, круглый Реджепов! Голова начальника оперативного отдела уткнулась в грудь председателя.

— Я вызвал тебя потому, — сказал председатель ГПУ, — что надвинулись важные события.

Фаттахов показал Реджепову на скамью у стены кабинета. Сам сел рядом.

— Понимаешь, снова объявился в песках Джунаидхан. Слухи о нем ходили давно. Ты это знаешь. Теперь они подтвердились...

Исмаил доверительно положил свою руку поверх руки Аманбая. Заглядывая ему в глаза, продолжил:

— Войска имеют приказ выступить навстречу. Задача — не допустить Джунаида в оазис, рассеять его конников, измотанных жарой и безводьем. Я, Моисеев — тоже уходим. На тебя ляжет вся ответственность за оборону Хивы. С нами уходит весь отряд Моисеева. Так что людей у тебя будет немного. Продумай оборону. Завтра доложишь...

Реджепов вспотел. Промокнув платком мокрое лицо, встал.

— Я выполню возложенную на меня задачу, — дрогнувшим от волнения голосом произнес он.

— Главное, — предупредил председатель ГПУ, — все должно быть подготовлено для отражения возможного внезапного нападения басмаческих отрядов. Хотя мы немало тут размышляли над этим и пришли к выводу, что ни одной из известных банд такая операция не под силу. А объединиться они, конечно, не догадаются. Надеюсь, что все будет именно так. Но подготовиться к встрече надо...

— Время операции засекречено? — спросил Реджепов.

— Я дал тебе сутки. Можешь сам сделать выводы. Но отсрочка не исключена, как во всяком большом и важном деле.

Реджепов вытянулся.

— Могу быть свободен? — спросил он.

— Иди.

До конца дня Фаттахов и Моисеев не встречались — такая у них была договоренность. А из управления вышли вместе. Служебные заботы кончились, почему бы и не пройтись по вечерним улицам города, разговаривая о том, что придет в голову.

— Сергей, сегодня я опять усомнился, что враг — Реджепов, — произнес горячо Фаттахов, когда они оказались на площади перед бывшим ханским дворцом. — Надо внимательно присмотреться и к другим работникам управления...

— Присматривайся. Это нелишне, — сказал Моисеев с улыбкой. — Ты председатель, за тобой первое слово.

— Хорошо. Ну, а тебе что сердце подсказывает?

— Ты передал ему наше опасение насчет сговора басмаческих шаек?

— Конечно!

— На этом мы и проверим Реджепова еще раз. О твоем разговоре, о готовящемся походе против Джунаида он известит Исламбека через своего агента. И впустить Исламбека в Хиву Реджепов тоже сможет. Достаточно указать, в каких местах скрыты дозоры. Но Исламбек должен будет подумать и над тем, как удержать Хиву. А своих сил для этого у него явно не хватит. Тогда-то он вынужден будет начать переговоры с главарями других банд. Рассылка гонцов, встречи — это скрыть невозможно.

— Будем ждать, — согласился председатель ГПУ.

Глава четырнадцатая

Дом, в котором располагался Гани, соседствовал со штаб-квартирой Исламбека, и он мог хорошо слышать все, что происходило там во дворе. А вот увидеть не мог — мешал высокий забор.

Поэтому днем лучше было чем-нибудь заниматься у фасада дома, чтобы контролировать улицу села, на ночь же Гани, ссылаясь на духоту, оставался во дворике, на супе^[2], укрытой сверху развесистым урюковым деревом.

Как-то в полночь его разбудил конский топот. У калитки и во дворе постовые в это время дремали.

— Пропусти. Важные сведения из Хивы, — произнес всадник, приглушив голос.

— А другого времени у вас для этого нет? — проворчал сонный охранник. — Рассердим хозяина.

— Новость хорошая. Хозяин вас наградит. — Тонко пропела калитка. Шаги проследовали во внутренний дворик. Опять скрип, теперь уже басовитый, — это дверь дома. Неяркий свет из окна осветил верхние ветки дерева, под которым лежал Гани.

Вскоре человек уехал. Он торопился, так как погнал своего скакуна сразу вскачь.

Важное сообщение должно было побудить курбаши к каким-то действиям. Но в доме вновь установилась тишина. Только утром на совет были вызваны сотники. Проходил совет в очень узком кругу, что означало — тайна важная, разглашению не подлежит.

Гани все это время крутился на улице. Напоил своего коня, подкинул ему свежего клевера, а потом принялся неторопливо его чистить.

Гани видел, как сотники — их было всего пять человек — вышли от курбаши.

— Здравствуй, Гани. Люблю аккуратных воинов, — рядом оказался командир головного отряда, в котором значился пулеметный расчет. — Поедешь по важному делу. Оружие оставишь. Путь предстоит дальний. Ты знаешь аул... — Сотник запнулся. Вспомнил, что воин не из местных жителей. — Я позабыл, я совсем позабыл...

Досадливо махнув на Гани рукой, он двинулся дальше. Ему предстояло подобрать другого джигита, непременно смышленого и добросовестного. А почему? Потому что курбаши — это к вечеру в отряде знал каждый — вздумал собрать под свое начало все мелкие шайки округи. Недобросовестные могли вскоре вернуться, сказать, что не нашли нужных людей. Как их проверишь!

Дождавшись утра, Гани стал собираться в дорогу. В ауле знали, если кто-либо седлает коня и не берет с собой оружие, значит едет он в Актерек, на базар, чтобы потолкаться в толпе, окунуться в мирские заботы людей, заглушить тоску по семье и дому.

Доспан, помощник Гани и, если так можно назвать, второй номер у пулемета, с тревогой наблюдал за приготовлениями своего наставника.

— Не беспокойся, — усмехаясь, сказал ему Гани. — За время моего отсутствия никто на Исламбека не нападет. Так что стрелять из пулемета тебе самостоятельно не придется.

— Я не о том, ага, — почтительно произнес Доспан. Краска смущения залила его скуластое лицо. Он чувствовал себя неловко оттого, что знал о существовании тайны, которую учитель скрывает и которую все же могут раскрыть.

— За вами следит Сайтбай.

Рука Гани застыла на крупе лошади, а лицо осталось непроницаемым. Молчал он не больше минуты. Перебрал в памяти все свои поездки в Актерек. Ни разу ему не встретился этот злой и недружелюбно настроенный человек. Провокация? Тогда зачем Доспану предупреждать об опасности?

Гани дружески улыбнулся.

— Пойдем во двор расскажешь.

На супе они сели друг против друга, поджав под себя по-восточному ноги.

— Последний раз, когда вы отправлялись в Актерек, я разговаривал со своим земляком, — начал Доспан, — он в тот день охранял дом Исламбека. А напротив, в открытых воротах, стоял Сайтбай. Сперва мне показалось, что он присматривает за нами. Но стоило вам сесть на лошадь и уехать, как Сайтбай тоже оказался на коне. Вы выехали из аула с одной стороны, а он с другой. На Актерек есть вторая дорога. Она длиннее. Но Сайтбай добрался до поселка, наверно, раньше — он гнал свою лошадь.

— Интересно, — произнес Гани, — чем же я ему подозрителен?

— Вы не любите басмачей! — с жаром произнес Доспан и осекся. Он думал, что Гани рассердится на неслыханную дерзость, набросится на парня с руганью. Но Гани сказал:

— Можно подумать, что тебе они нравятся.

Доспан, потупив глаза, молчал.

— Ладно, не отвечай, — Гани вновь подобрел. — А в Актерек мне все-таки надо съездить. Отправляйся пока к хозяйке, скажи, чтобы приготовила нам чай. Я тем временем подумаю, как посмеяться над Сайтбаем.

Когда Доспан вновь вернулся на супу с чайником и двумя пиалами, Гани его спросил:

— Ты мне поможешь проучить Сайтбая?

— Конечно, учитель, — с готовностью откликнулся юноша.

Гани поставил свою лошадь на улице под караталом, оседланную, готовую в дальний путь. Сайтбай обязательно это заметит и будет находиться где-то поблизости. Позднее он забеспокоится, решит, наверное, проверить, что задерживает поездку. Доспан будет крутиться на улице. Если Сайтбай к нему приблизится, из ворот тотчас выйдет Гани. Он попросит Доспана присмотреть за конем, а сам снова уйдет в дом и затем проберется на край аула, куда Доспан заблаговременно отведет своего коня.

— Когда я вернусь, — заключил Гани, — мы вместе посмеемся над несообразительным Сайтбаем.

— А это не опасно — сердить его? — спросил Доспан.

— Конечно, опасно! — согласился Гани. — Но как его отвадить от привычки подсматривать за честными людьми!

План, придуманный Гани, осуществился полностью. Гани побывал в Актереке, не опасаясь слежки, передал женщине в парандже нужные сведения. Возвращался в отряд с хорошим настроением, даже запел перед самым аулом. Но вскоре песню пришлось прервать — на дороге появился всадник, в котором Гани сразу узнал Сайтбая.

Бандит остановил свою лошадь метров за пятнадцать до перебежчика. И винтовка у него была не за спиной, как обычно у верхового, а на правом плече. Ее можно было скинуть одним легким движением.

Гани тоже придержал коня. Он был без винтовки. Сайтбай мог подумать, что его противник безоружен. Но Гани никогда не расставался с наганом, который прятал на груди.

— Еще раз здравствуй, Сайтбай, счастливой тебе дороги, — прервал молчание Гани.

— Я поджидаю тебя.

— Неужели! — в голосе перебежчика едва заметно звучала насмешка.

— Ты не на своего коня сел.

— Ах вот оно что! Мне разрешил хозяин.

— Объясни причину.

— Понимаешь, моя с норовом, вечно спешит. А я не люблю быстрой езды.

Сайтбай промолчал. Развернул свою лошадь, направил в аул. На Гани он больше не оглянулся. Но тот нагнал его. Поехали рядом.

— Хочешь, скажу, зачем я езжу в Актерек?

— Не надо. Все равно соврешь.

— Ты меня оскорбляешь, Сайтбай! — повысив голос, произнес Гани. Ударив коня каблуками в живот, Гани ускакал вперед.

«Надо обязательно найти способ избавиться от этого добровольного соглядатая, — с тревогой подумал Гани. — В противном случае может провалиться вся операция, задуманная Моисеевым».

Глава пятнадцатая

Моисеев шел на работу радостно возбужденным. Причиной тому, конечно, было донесение, которое ему доставил на рассвете Прокофий. Заместитель председателя ГПУ торопился встретиться с Фаттаховым. На середине пути, как раз у мостика через канал, он остановился, чтобы перевести дыхание. «Солнце едва поднялось, а духота уже стоит невыносимая, — подумал Сергей. — Вот почему с середины дня город замирает. И кустари, чтобы успеть заработать на хлеб, встают первыми». Моисеев имел в виду сейчас старика Разыкула, который, кроме всего, намаялся в дороге, спеша доставить записку от Джамал Идрисовой. Моисеев намеревался уже пойти дальше, как вдруг у самого затылка просвистела пуля. Испытывать дважды судьбу не следовало. Моисеев пошатнулся, затем стал медленно клониться к перилам мостика. Краем глаза он видел, как с плоской крыши дома скатился человек. Винтовку он оставил. Так удобнее скрыться. Чекист усмехнулся. Он мог сейчас убить бандита выстрелом из нагана. Но сдержал себя, испугавшись, что непредвиденный этот случай может задержать операцию, которая уже началась. Всю оставшуюся до управления дорогу Моисеев ругал себя за самонадеянность. Не следует нигде появляться одному. Первым, кого увидел в управлении Моисеев, был Реджепов. На полном его лице промелькнула растерянность.

— О-о! Вы сегодня так рано! — воскликнул он неуверенно. Моисеев прошел к Фаттахову. Тот, здороваясь за руку, спросил:

— Что сердитый, Сергей?

— Стреляли в меня на мосту, — сказал Моисеев.

— Кто?!

— Я дал тому человеку возможность скрыться — чтобы не повредить операции.

Моисеев оглянулся на дверь кабинета. Фаттахов его понял. Рассмеялся и указал на граммофон, который стоял на тумбочке справа от стола.

— Есть у меня тут пластинка: духовой оркестр исполняет «Амурские волны». Заведу я ее, а сам — из кабинета. Под дверью постою, под окнами, и в соседних комнатах бывал — не прослушивается.

— Ну, хорошо, — неохотно сдался Сергей Петрович. — А Реджепова ты все-таки ушли с глаз долой. Пусть сходит в штаб полка. Там у них уже заготовлен приказ о выступлении частей против Джунаидхана.

— Значит, все-таки Реджепов? — спросил Фаттахов. Трудно ему было поверить, что человек, с которым вместе работал, к которому не раз ходил в гости и приглашал к себе, коварный и беспощадный враг.

— Покончим с басмачами, Сергей, и тебе вот здесь, — Фаттахов показал из окна на улицу, — напротив чека, поставлю памятник. На свои деньги. За три года вперед отдам зарплату до последней копейки!

— Спасибо, Исмаил, — Моисеев улыбнулся. Настроение его снова поднялось. — Я согласен, но с небольшой оговоркой. Поставишь памятник в том случае, если меня вдруг сразит бандитская пуля.

Фаттахов сделал протестующее движение, но Моисеев уже перешел на другое: — Исмаил, приглашай Реджепова.

Явился приглашенный посыльным Реджепов. Председатель политического управления продолжал оживленно говорить со своим заместителем. Фаттахов нахваливал плов, приготовленный не с мясом, как обычно, а с сушеными абрикосами и изюмом. «В песках в жару мяса, конечно, не будет, — отметил про себя Реджепов. — Ясно, до этого речь у них шла о предстоящем походе». Потом он удивился выдержке Моисеева. Глупая случайность спасла его сегодня от смерти. А он выглядит так, будто вернулся с хорошего пира. Железная выдержка! Тигр — который ступает мягко, неслышно, а сам хорошо все видит вокруг. Председатель политуправления обернулся, наконец, к Реджепову.

— Аманбай, по нашим предположениям, — Фаттахов для убедительности извлек из кармана серебряные часы, — в штабе уже готов приказ о выступлении в пески войск гарнизона. Достаньте, пожалуйста, для нас копию...

Реджепов с готовностью закивал.

— Итак, полчаса в нашем распоряжении. Может поставим вальс «Амурские волны» для полной надежности, — сказал Исмаил, когда начальник оперативного отдела удалился.

— Всех сотрудников хочешь собрать под дверью?

— Ладно, давай без вальса.

— Рыба клюнула на приманку. Поступили сведения, что Исламбек сзывает к себе главарей всех бандитских шаек. Думаю, двух-трех дней ему хватит. Если он будет располагать бо́льшим временем, может ненароком разгадать и наши замыслы.

— Ненароком, это что означает?

— Ну, случайно или подумав... Нельзя считать его совсем дураком.

— Согласен.

Фаттахов поднялся. Подошел к граммофону. Под иглой зашипела заезженная пластинка.

— Утвержденный нами план начинает осуществляться, — произнес он. — А возможность ошибки?

— Ошибка исключена, — убежденно ответил Моисеев и, поднявшись, по военному вытянулся.

— Кто против?.. — весело спросил Фаттахов. — Кто воздержался? Принимается единогласно.

Когда вернулся Реджепов, он немало удивился беспечности руководства политического управления. Сидят слушают музыку. «Хотя почему бы им не развлекаться, — тут же подумал он. — Поездка с кавалерийским полком в пески — не больше чем прогулка. Воевать будут другие, их задача допрашивать пленных, если таковые окажутся. Ну ничего, возьмем город, обратимся к Джунаиду, чтобы ударить с тыла, когда красноармейцы попытаются вернуть здесь власть».

Реджепов протянул Фаттахову пакет с сургучными печатями и отступил на шаг, ожидая дальнейших указаний.

— Садитесь, — приказал председатель ГПУ. — Тебе доверяем город, какие же могут быть от тебя секреты?

Он надломил красные печати. Сургуч мелкими кусочками посыпался на сукно стола. Конвертом Фаттахов собрал его в кучку. Наконец лист бумаги был извлечен.

— Приказ номер сто тридцать девять, огласить перед строем красноармейцев двадцатого в восемь ноль, — прочитал председатель ГПУ. Он посмотрел поочередно на Моисеева и Реджепова. — Сегодня девятнадцатое... «Подкупленный заморским золотом, снабженный английским оружием Джунаид, вождь одного из туркменских племен, установивший в свое время кровавую диктатуру в Хиве, вновь идет на нас, чтобы безжалостно ограбить мирное население, насиловать женщин, вырезать и предавать огню целые кишлаки. Советская власть, которой одинаково близки интересы и нужды всех трудящихся без различия на национальности и вероисповедания, сочла необходимым уничтожить агента заокеанской буржуазии. В деле борьбы с разбойником Джунаидом мы найдем помощь как со стороны других туркменских племен, так и всего мирного населения республики. Всем своим поведением, товарищи красноармейцы, вы должны показывать дисциплинированность, высокую сознательность. Итак, вперед, красные воины! И пусть наше наступление принесет гибель английскому приспешнику Джунаиду. Да здравствует Советская власть! Да здравствует мирный союз всех трудящихся! Ура, товарищи!»

Фаттахов молча свернул приказ и вместе с конвертом спрятал его в железный ящик.

— Хорошо пишут штабисты, — сказал он со вздохом. — Итак, завтра выступать. Ну а мы присоединимся к частям немного позднее.

— Пришел мой час! — внутренне торжествовал Реджепов. — Сколько я ждал этого! Льстил, прятал от всех свою ненависть...

Позднее, когда ярость близкой победы — а он был в ней совершенно уверен — немного поулеглась и вновь появилась способность реально взглянуть на вещи, он подумал что наверное ему лучше будет остаться в тени. Впустить бандитов, а самому бежать, или на время оказаться в зиндане с уцелевшими красноармейцами. Исламбек тогда похозяйничает тут на славу! Но он сомневался в том, что буржуазные националисты сумеют удержать власть. И все-таки тщеславие неодолимо толкало его использовать представившуюся возможность, чтобы стать во главе буржуазного правительства Хорезма. Это — единственный шанс, другого жизнь не предоставит. А Исламбек? Не предъявит ли он своих претензий? Нет-нет, Исламбек достаточно туп, чтобы разбираться в политике, а тем более — направлять ее. С него хватит поста военного назира. Но сомнения и после того, как принял решение, продолжали терзать Реджепова. Поступить видно, придется так, как подскажет обстановка. Голова одна, и рисковать ею старый лис не собирался. До сих пор беды его обходили. На удачу надеялся он и теперь. Главное, впустить в Хиву бандитов Исламбека. Да, мысленно он так и называл их: бандиты, ибо ему самому нравились люди идейно убежденные.

Глава шестнадцатая

В аул стали группами прибывать всадники. Главарей банд размещали в доме Исламбека.

Запах плова, шашлыка, разносимый ветром, приятно щекотал ноздри. Гости были в каждом доме, где тоже не скупились на угощенье. Благо, бычки и бараны, шедшие под нож, были отобраны у дехкан. Многие из людей Исламбека выстаивали часами у дверей своего курбаши, чтобы заполучить на постой прибывающих. Новые люди — не только приятная беседа. Это еще и возможность вдоволь наесться свежего мяса.

Аул праздновал. Пирующие, объедаясь, с тревогой все-таки ждали, что будет дальше? Никому не хотелось лезть под пули красноармейцев. Что такое огонь пулеметов, знали многие.

Срок выступления был, наконец, назначен. На следующую ночь. Разросшийся бандитский отряд будет обходить стороной населенные пункты, чтобы появиться под стенами города неожиданно, на рассвете, когда притупляется бдительность даже у самых осторожных часовых.

Гани собрал сведения. Он знал имена главарей банд, количество прибывших всадников, их вооружение. Необходимо было срочно ехать в Актерек. И еще одно обстоятельство делало поездку неотложной — в Актереке он сегодня ночью встретится с Моисеевым. После этого ему предстояло вернуться в банду, чтобы сообщить Исламбеку о женщине в парандже, якобы им разоблаченной. Курбаши, несомненно, захочет с нею расправиться и попадет в расставленную ловушку. Этим закончится миссия Гани в логове врага. Он снова наденет красноармейскую форму, снова сможет честно и прямо смотреть людям в глаза.

Поведение Сайтбая беспокоило Гани. Поэтому он взял с собой винтовку, загнав предварительно патрон в патронник. Теперь с ней надо обращаться как с ребенком, если не хочешь всполошить аул.

За домами, на выезде, он остановился. Сайтбая видно не было. И на той второй дороге, что идет к Актереку в объезд, его бы выдало облако пыли. «Наверное, пирует с приехавшими», — решил Гани, облегченно вздохнул и тронул коня.

В пути никто не встретился, это тоже обрадовало Гани. Значит, об его отсутствии в отряде не узнают. Не может же он понадобиться курбаши в момент, когда тот занят гостями? По другому поводу его разыскивать не станут.

Он передал записку женщине в парандже. Гани не видел ее лица, но понял, что она тревожно смотрит на винтовку, прижатую локтем к бедру.

— Донесение срочное. И, возможно, последнее. — Этого говорить было не положено. Но ему хотелось успокоить женщину. Он понимал, как ей трудно бывать здесь, среди чужих мужчин, ждать встреч и все время беспокоиться, что однажды вместо знакомого человека к ней приблизятся незнакомые вооруженные люди и уведут в басмаческий стан для допроса и пыток.

Гани издали видел, как старичок, находившиеся все время рядом с женщиной, засуетился, собирая разложенные вещички. Вскоре он, опираясь на посох, спустился с бугра к месту, где приехавшие на базар оставляли лошадей и ослов. Гани отстал, стараясь не потерять старика из виду. Какая-то неясная тревога овладела вдруг Гани. Не отдавая себе отчета в том, зачем он это делает, Гани на некотором расстоянии последовал за стариком. Ослик, быстро перебирая ножками, уносил своего седока по дороге все дальше и дальше. Гани решил умыться, очень уж тянула к себе вода, которая была рядом, в арыке. Вдоль арыка росли тутовые деревья. Ягод не было, так как каждой весной плодовые ветки отрубались навыкормку шелкового червя.

Гани, привязав коня к дереву, склонился над арыком. Вода оказалась теплой, прогревшейся на солнце. Ополоснув лицо, он сделал из ладоней ковшик и напился. Какой-то неясный шум привлек его внимание.

Гани встал, спустился к дороге и обмер. Только что ехавший на ослике старик лежал на земле, а над ним склонился человек в ярком халате.

Сорвав винтовку с плеча, Гани, прячась за стволами деревьев, бросился к месту происшествия. Он успел вовремя — человек выпрямился, в его руке блеснул нож. Намерения бандита были ясны, он решил добить старика, которого сперва оглушил и ограбил.

И еще — Гани узнал в разбойнике Сайтбая. «Выследил!» — мысленно воскликнул он. Теперь было ясно, что искал Сайтбай, склонившись над Разыкулом-ага.

Сайтбай не торопился. Видимо, был уверен что Гани вернулся в отряд.

— Руки! — негромко скомандовал Гани. — Подними руки.

Сайтбай стоял спиной к Гани. Он не мог его видеть, но, конечно, узнал по голосу. Не знал он и того, чем вооружен Гани. Обычно в Актерек из отряда ездили без винтовок. На этот раз Сайтбай взял свой карабин. Он знал, что оружие ему пригодится. А Гани? Что у него в руках? Может, выслеженный лазутчик решил взять его, старого воина, на испуг?

Сайтбай, наконец, разжал пальцы. Нож упал на землю, а руки бандита стали медленно подниматься.

— Подумал, у старика есть золото, — произнес Сайтбай, поворачиваясь лицом к Гани. — Но ошибся, карманы его пусты. — Сайтбай покосился на Разыкула-ага, который не подавал признаков жизни. — Жаль, зря погубил человека...

Бандит опустил руки. Для Гани, которому нужна была доля секунды, чтобы нажать на спусковой крючок, это не имело значения. Он промолчал. Пусть Сайтбай думает, что между ними возможно и примирение. Бандит ждет, какие Гани предъявит условия.

— Верни записку! Это дело не твоего ума.

— Какую записку?! Ты что, Гани? И вообще — я неграмотный. Для меня она все равно, что лист чистой бумаги.

— Не надо притворяться, Сайтбай! — Гани выровнял ствол карабина с грудью бандита. Стрелять медлил. Выстрел неизбежно привлечет людей.

Сайтбай понял причину нерешительности своего врага и почувствовал себя увереннее. Предстояла «тихая» схватка. А физически он сильнее.

Сайтбай, словно вспомнив о чем-то, полез за пазуху. Достал несколько смятых денежных знаков и записку на серой бумаге, мало чем от них отличавшуюся. Расправляя деньги, он, наконец, добрался и до записки.

— Ий-е! — воскликнул Сайтбай. — Тут нет крупной цифры. Какие-то мелкие знаки! Не это ли предмет нашей ссоры? — Он протянул записку Гани. — На, — произнес Сайтбай, — и убери поскорее винтовку. Еще выстрелит...

Гани не шелохнулся.

— Справа от тебя ишак старика, — произнес он. — Прижми записку подпругой, чтобы не унесло ветром, а сам отступи.

— Пожалуйста, — недоуменно пожимая плечами, произнес с обидой Сайтбай. — Могу и под хвостом спрятать. Мне она ни к чему.

Выполнив приказание, он отошел на три шага.

— Еще немного, — сказал Гани. — И повернись снова спиной, мне надоела твоя хитрая физиономия.

Сайтбай напрягся. Он примерно уже знал, что должно произойти дальше. Гани возьмет записку, а потом постарается расправиться со своим врагом. Только, что он выберет: метнет нож или ударит прикладом? Тень! Он будет следить за тенью Гани. Жаль, что она коротка, и Сайтбай плохо ее видит. Но это уже кое-что. Это пока его единственный шанс на спасение.

Гани присел, левой рукой подобрал нож, но, чтобы его метнуть, ему необходимо было освободить правую.

Он это сделал ловко, точно жонглер. Короткий, сильный взмах... Но Сайтбай опередил Гани. Развернувшись, он бросился своему противнику в ноги. Раздался выстрел. Пуля ушла в землю. Винтовка — уже не оружие, если люди сошлись вплотную. Обхватив покрепче сапоги Гани, Сайтбай изо всей силы рванул врага на себя.

Гани упал, ударившись головой о землю. На какое-то время он потерял сознание.

Сайтбай с искаженным от злобы лицом наползал на него. Вот он вытянул руки. Еще немного, и пальцы вцепятся в горло. Наконец, он дотянулся до шеи, сжал ее.

Потом левая рука Сайтбая разжалась. Она стала вдруг непослушной. Тут бандит и почувствовал острую боль под лопаткой. Он вспомнил о ноже. Значит не промахнулся Гани! Теперь он ясно видел, как из раны течет кровь. Теплая, липкая, она смачивала халат, задерживалась, скопляясь у поясного платка.

Сайтбаю стало невыносимо страшно от мысли, что он скоро умрет. А с ним уйдет и его тайна. Поднявшись из последних сил и даже не взглянув на поверженного врага, бандит заторопился к лошади. Когда садился в седло, увидел, как из раны выпал нож. Обрадовался, что рана неглубокая. Главное — не истечь кровью. Подстегнул коня, держа повод одной правой рукой. Левая не повиновалась. Да и лучше ей быть в покое, меньше ощущается боль.

Глава семнадцатая

Сайтбаю казалось, что он не дотянет до своих. Но он добрался, у дома курбаши сполз с лошади. Часовой ни о чем не спросил его, а лишь пошел следом. Из любопытства. И еще на случай — если понадобится помощь.

Курбаши совещался. Ему помешали. Он недовольными глазами уставился на вошедшего.

— Почтеннейший, вас предали! — произнес Сайтбай, падая на колени. Это было совсем уж некстати. Исламбек в окружении главарей мелких бандитских шаек, оказывается, снова обговаривал план захвата Хивы. Обещал, что войдут они в город без единого выстрела.

Курбаши сделал знак, чтобы Сайтбай поднялся. А он странно и медленно стал клониться в сторону. Наконец повалился на земляной пол и закатил глаза.

Исламбек растерянно оглядел присутствующих. Не найдя желающих помочь ему в трудной ситуации, сам, разбросав атласные подушки, вскочил на ноги. Тут в комнату просунул голову часовой.

— Знахаря и двух воинов, чтобы перенесли тело! — крикнул ему курбаши.

С Сайтбая сняли халат, перевязали рану. Бандит открыл глаза, попросил воды.

— Говори! — велел курбаши.

— Женщина в парандже... Гани передавал ей сведения, а старик на осле отвозил в Хиву.

Сайтбай вновь устало закрыл глаза. Исламбек, заложив руки за спину, нетерпеливо заходил по комнате. Он ждал. Ждали и остальные. Никто не проронил ни слова.

— Я убил старика, — произнес Сайтбай, не смея вновь посмотреть на курбаши. — Забрал бумагу. Тут появился Гани... бумагу отобрал.

— Это тоже сделал Гани? — произнес Исламбек, имея в виду рану Сайтбая.

— Да.

— Что было написано на бумаге?

— Я не успел прочитать.

— Где Гани?

— Я убил и его.

— А бумага?

— Я забыл ее взять. Я спешил. Думал, не доеду...

— У тебя не рана — царапина! — крикнул, придя в бешенство, Исламбек. — Дайте ему еще воды!

Исламбек нервничал. Он видел, как все большая растерянность охватывает главарей банд, собравшихся у него на последний совет. Обнаружен лазутчик. Кто теперь поручится, что их приготовления по захвату города остались для противника тайной? Вот главное, в чем надо в первую очередь убедиться.

— Ты уверен, что последняя бумага не ушла в Хиву? — спросил Исламбек.

— Кто ее мог взять у убитых! — ответил Сайтбай и застонал. Он понял, что последует за этим вопросом.

— Я должен убедиться. Я должен ее прочитать.

— Она написана по-русски.

— Я знаю русский! — взвизгнул Исламбек. — Я не говорил на их языке, чтобы не оскорблять слух правоверных мусульман.

Сайтбай устал. Он хотел разоблачить человека, который с самого первого дня был ему противен. Уличил, наконец, в измене. Думал, что этим выслужится, а выходит — наоборот. Курбаши возненавидел его за принесенную весть, за минуту панической растерянности.

Исламбек отступил к ковру, на котором сидели гости, пробрался к своему месту. В тесноте наступил на лепешку. Воспринял это, как недобрый знак. Побледнев от пережитого, он никак не мог справиться с дрожью в пальцах. Чтобы скрыть ее, принялся вновь обкладывать себя подушками. И все думал над тем, что он скажет поверившим ему главарям банд. «Их нельзя даже из комнаты выпустить, — сделал, наконец, для себя вывод Исламбек. — Половины войска потом недосчитаешься — уйдут сами, уведут за собой и воинов...».

— Надо выехать на место, — сказал Исламбек. — Разобраться во всем самим. Раненый может преувеличивать. Впрочем, кто поручится, что он говорит правду? Кто из вас не помнит случаев, когда изменял нашему святому делу именно тот, кто считался самым надежным?

Главари шаек молчали. Исламбек понял, что не убедил их. Потом, краем глаза, он видел, как приподнялся на правом локте Сайтбай. «Да, кажется, я сказал лишнее», — подумал курбаши и махнул Сайтбаю, чтобы тот молчал, не оправдывался. Этого еще не хватало!

— Мы должны ехать. Все вместе! — повторил убежденно Исламбек. — Риск невелик. Путь отсюда до Актерека в четыре раза короче, чем от Актерека до Хивы. У нас в запасе полдня, пока в Актерек сможет добраться первый воин неверных. Притом, вы знаете, в Хиве никого не осталось. Красные конники ушли в пески, до ближайшего отряда два дневных перехода. Эти сведения привез нам недавно наш сотник. Вы были сами тому свидетелями...

Главари банд по-прежнему молчали.

— Сайтбай сообщил нам, что убил лазутчиков, — продолжал Исламбек. — Нам всем надо убедиться в правильности его слов. А женщина под паранджой! Мусульманка, продавшаяся неверным! Разве при мысли об этом не закипает в ваших сердцах гнев? Разве не требует от вас немедленных действий чувство священной мести!

Исламбек воздел руки к небу. Он играл. И неплохо играл! Эта способность и позволила ему в свое время подняться над остальными, стать во главе самой крупной шайки. Давно он мечтает войти в Хиву. Он уверен — духовники, как некогда Джунаида, немедля провозгласят его ханом Хорезма. Что будет дальше, Исламбек не загадывал.

И вот теперь осуществлению его заветной мечты угрожала опасность. Конечно, он пойдет на Хиву и один. А когда возьмет город, все эти недоноски, ныне окружающие его, на коленях будут молить о прощении. Как хотелось тщеславному Исламбеку их наказать! Но мысль, что воины гостящих у него главарей могут все-таки пригодиться, удерживала его от вынесения им приговора.

— Едем! — решительно произнес Исламбек. — Прогулка обещает быть приятной.

Глава восемнадцатая

Сознание к Гани вернулось вместе с острой болью. Голова раскалывалась, горло сдавило. Вскоре он понял, что сиреневое пространство перед ним — это всего лишь южное небо, обесцвеченное жарким солнцем.

С трудом приподнялся на локте. Увидел старика, сидящего на осле. Того самого старика, к которому поспешил на помощь. Тот заметил, что к распростертому на земле человеку вернулось сознание. Нет, он не думал ему помогать, он решил побыстрее уехать.

— Подожди. Не торопись, — хрипло крикнул ему Гани. — Записка твоя у меня. Возьми ее...

Гани сунул свободную руку за пазуху. Пошарил на груди — пусто! Он даже забыл о боли — пусто! С трудом сел, вновь принялся за поиски. Вскоре лицо его прояснилось — записка нашлась.

Однако старик сходить с осла медлил.

— Я знаю, кто ты, — сказал ему Гани. — От кого едешь и куда спешишь... Тебе действительно надо торопиться. Видишь, я немного опоздал... Не смог опередить бандита. Он оказался хитрее. Теперь, наверно, скачет к своим, чтобы рассказать о моей измене. А записку он все-таки забыл. Возьми моего коня, старик, поторопи Моисеева. Надо выручать женщину в парандже. Боюсь, Сайтбай и ее выследил.

Разыкул-ага подошел к Гани, помог ему подняться. Вдвоем они добрались до арыка. Напились, встав на колени, ополоснули лица. Гани обессиленно откинулся к стволу шелковицы.

— Еще не все потеряно, старик, — сказал он, улыбнувшись. — Скачи, да смотри, не свались с коня по дороге. Я останусь в ауле.

Перехватив взгляд Гани, Разыкул-ага увидел на проезжей части дороги брошенную винтовку.

— Вы знаете, где живет Джамал? — спросил старик с недоверием.

— Конечно. Мне это было необходимо на всякий случай. И, видите, пригодилось.

Разыкул-ага сходил за винтовкой, подвел к шелковице своего осла. Гани скрипнул зубами и застонал.

— Перехитрил меня Сайтбай, — произнес он. — Я всегда считал, что он глуповат. Вот и недооценил. А вы поезжайте. Это мне торопиться некуда. Отдышусь, вернусь снова в аул.

Старик уехал. Гани проводил его долгим взглядом. «Хорошо, что пустил коня рысью, а не галопом, — подумал он. — Так вернее. Помоги ему, аллах, выдержать, не свалиться в дороге...»

Теперь Гани был свободен. Он проиграл, но не сдался. И это было, пожалуй, самым главным. Он вернулся к жизни благодаря оплошности Сайтбая. Но раз так случилось, Гани докажет, как дорого стоит эта его жизнь.

Еще раз напился про запас. Поплескал водой за ворот халата, чтобы не разморила жара, и побрел к аулу, ведя на поводу осла.

* * *

А в это время Исламбек с группой всадников, которую составляли главари примкнувших к нему бандитских шаек, выехал из своего становища.

Он внимательно оглядел кавалькаду. Когда убедился, что ни один из вожаков не остался в ауле, пришпорил коня. Поездка обещала быть интересной. Не каждый день представляется случай насладиться расправой. Кроме мести, Исламбека, конечно, интересовало — что же стало известно Фаттахову о намерениях его отряда. Хотя, поразмыслив, он мог себя успокоить. Ведь до сих пор все, что узнавал Фаттахов, вскоре становилось известно и ему. Возможно, женщина в парандже, измена Гани — есть результат фантазии Сайтбая. Тот недолюбливал Гани, постоянно искал с ним ссоры. Убив недруга, он решил как-то оправдаться.

Исламбек свернул с дороги, пропуская вперед всадников. Сайтбай был вторым на лошади, трясся без седла, схватившись за широкую спину телохранителя курбаши.

— Не отставать! — сердито прикрикнул Исламбек и погнал коня. Надо было вернуться на свое место, так как движение группы непроизвольно замедлилось.

На дорогу, что вела к Хиве, можно было попасть, не заезжая в аул. Так они и сделали. В тени шелковиц всадники остановились.

— Веди, — сказал Сайтбаю Исламбек. — Если ты запомнил место.

Дорога просматривалась далеко вперед, она была пуста. Сайтбай испугался. С Гани он схватился где-то здесь. Сайтбай попросил телохранителя курбаши пустить лошадь по обочине. Сам принялся изучать следы, оставленные на дороге арбами, всадниками. Вот он похлопал телохранителя по плечу, прося остановиться. В этом месте пыль сохранила отпечатки следов, и отпечатки эти свидетельствовали, что люди оставившие их, топтались самым бессмысленным образом. Подъехал курбаши. Он все понял.

— Мне нужны трупы, — процедил он сквозь зубы. — Я должен убедиться, что Гани и старик, если он на самом деле существовал, не ушли к нашим врагам и не сообщили им о наших намерениях.

Сайтбай был растерян. Поторопился! Ну почему он поторопился! К Гани вернулось сознание, и ненавистный человек ушел... Куда?

— Женщина в парандже... — сказал Исламбек, — она может от всего отказаться, если мы явимся к ней с пустыми руками.

— Допросим... Я знаю, где она живет, — пролепетал Сайтбай.

С крыши дома Гани мог наблюдать за движением группы всадников. Вот они остановились на том самом месте, где ему пришлось схватиться с Сайтбаем. Бандиты, видно, пытаются понять, куда подевались убитые. Скоро они вернутся в аул. Здесь им придется опрашивать жителей. Не могли же трупы исчезнуть бесследно. Заодно попытаются найти таинственную женщину, скрывающуюся под паранджой. Сайтбай, несомненно, видел, как передавал ей записку его враг. Но Гани не знал, успел ли Сайтбай выследить, где живет Джамал. На всякий случай он захоронился в джугаре, напротив ее дома.

Как только станет ясно, что басмачам известно место жительства, выстрелом из винтовки Гани убьет Сайтбая. Этим он отвлечет внимание бандитов на себя. И некому тогда будет указать на Джамал.

Всадники развернули коней, стали медленно приближаться к месту, где затаился Гани. Намерения их стали очевидны. Красноармеец, выдвинув вперед винтовку, стал всматриваться в лица. Он не видел Сайтбая. Странно! Кто же тогда ведет группу? Может, они проедут мимо? Гани упустил нужный момент, а бандиты тем временем остановились у ворот нужного им дома. И только тут Гани заметил Сайтбая. Его до сих пор скрывал всадник, сидевший на лошади первым. Как же он забыл о том, что бандит ранен! Ведь потому он так поспешно и убрался к своим, даже не удостоверившись, убиты ли Гани со стариком.

Гани прицелился. Но спину Сайтбая закрыли сразу несколько басмачей. Входя в калитку, они выстроились в цепочку...

Мужчин в доме не оказалось, а женщин — три, каждая под паранджой. Из ичкари их привели в самую большую и светлую гостевую комнату.

С одной стороны — вооруженные мужчины с хмурыми лицами, с другой — безмолвные фигуры в черном. Все ждали, что скажет Исламбек.

— Приведите муллу, — приказал он. — Пусть откроет им лица, пусть назовет каждую по степени родства с хозяином.

Раздались одобрительные возгласы. Мудро решил курбаши! Не стал нарушать обычаев, предписанных мусульманину шариатом. Женщины остались стоять, а мужчины расселись, сбросив с сундука на пол одеяла, подвернули под себя поудобней ноги. Самое время освежиться зеленым чаем. Но кто его вскипятит и подаст? Придется перебороть в себе это желание. Достойно ли будет принять пиалу из рук отступницы!

Вошел мулла, согнулся у порога в поклоне. Маленького роста, отекший, с живыми глазами.

— Одна из этих женщин преступница, — Исламбек повел в сторону женщин рукой. — Мы обязаны ее наказать. Помогите найти ее, и вы отведете беду от невинных...

Мулла просеменил к безмолвным фигурам. Зная, что должно произойти, они не стали кричать, посылать проклятья богоотступникам. Слишком серьезны были намерения вооруженных людей, заполнивших комнату.

— Кому стыдно, тот может отвернуться, — произнес Исламбек. Но таковых не оказалось. Курбаши подал мулле знак. И вот сброшена первая волосяная сетка. Лицо женщины исхудалое, все в морщинах. Она отвернулась, по щекам ее текли слезы.

Мулла вопросительно взглянул на курбаши. Тот сделал два нетерпеливых взмаха рукой. Открылись лица девочки-подростка, а затем молодой женщины.

Исламбек так и ахнул от удивления. Вот он громко рассмеялся. Его смех, однако, не предвещал ничего доброго.

— Я узнал тебя, Джамал, — произнес он. Голос курбаши был вкрадчивым. — Я охотился за тобой в городе. Но тебе помогал шайтан. Теперь ты к нам пришла сама...

Не ожидая ответа и, в общем-то, не надеясь его услышать, Исламбек обернулся к Сайтбаю.

— Извини меня, верный воин. Я было усомнился в правдивости твоего рассказа. Я щедро отблагодарю тебя за оказанную услугу.

Он вновь посмотрел на Джамал.

— Всего два вопроса, — сказал Исламбек. — Где наш общий знакомый, Гани? И что ты передала неверным?

Джамал молчала.

— Уведите остальных, — приказал курбаши. — При нашем разговоре не должно быть свидетелей.

Когда Джамал осталась в комнате одна, Исламбек приблизился к ней почти вплотную.

— Не советую отмалчиваться, — произнес он свистящим шепотом. — И не надейся, что тебе поможет аллах. Он наш союзник. Мы защищаем его святую веру!

Джамал словно застыла. Неподвижны были лицо, глаза, брови. Это внешнее безразличие пленницы бесило Исламбека. Он чувствовал — немногое она ему скажет. А время торопило. Нужно бы посоветоваться, как с ней поступить. Но злоба затмила разум.

— Я выгоню из тебя дух непокорности! Я сожгу тебя на костре! — крикнул Исламбек.

Глава девятнадцатая

Джамал отвели во вторую комнату. Но дом, видимо, уже очистили от посторонних. Чтобы не было свидетелей, чтобы ничего нельзя было передать. Она и часовой, который не вышел, а опустился на корточки у порога, зажав винтовку между колен. Часовой неотступно наблюдал за ней, видно, басмачи боялись, как бы она добровольно не решила покончить счеты с жизнью.

Но не такой была Джамал. В трудные минуты ее поддерживала ненависть. Надо только закипеть гневом к окружившим ее тупым, властолюбивым людям, без малейших угрызении совести разоряющим родной край, поднявшим руку на свой народ. И все это ради личных привилегий, ради возможности наживаться за счет других.

Они были пока где-то за стеной. Джамал вперила ненавидящий взгляд в часового. И тот, не выдержав, опустил голову. Пытать ее не посмеют. Хотя всякое может случиться... За дверью послышались чьи-то шаги. Часовой вскочил, уступая дорогу. Исламбек вошел один.

Курбаши, не оборачиваясь, показал часовому, чтобы тот покинул помещение.

— Видите, — сказал он, приближаясь, — как просто все делается. Вы мне — тайну, я вам — жизнь. Это последняя моя уступка. Ведь я рискую подобного рода великодушием навлечь на себя гнев единомышленников. Я же, как истинный мусульманин, дорожу своим именем. — Исламбек улыбнулся, добавил: — Возможно, мне предстоит в недалеком будущем править ханством...

— Вы уверены, что все вернется к старому? — спросила Джамал.

— Иначе и быть не может.

— Вы знаете, какое расстояние надо преодолеть, сколько миновать больших городов, чтобы попасть в Москву? А советский Туркестан? Чарджуй, Самарканд, Ташкент? Все они протянут руку помощи хивинским трудящимся!

Исламбек нахмурился, произнес:

— Я предлагаю сделку. Ваше право принять ее или отвергнуть.

«Время! Самое главное — это выиграть время. Хотя басмачи тоже знают, что в аул каждую минуту могут нагрянуть красноармейцы. Они будут торопиться».

— Какие гарантии вы мне дадите? — спросила Идрисова.

— Мое клятвенное обещание. Я призываю в свидетели аллаха!

— Вспомните, сколько раз вы не выполняли данное всевышнему обещание? Вашим словам я не верю. Идите и подумаете. Если вы действительно решили отпустить меня, то найдется и способ, как это сделать.

Женщина, жалкая пленница, приказывает ему! Гнев начал душить Исламбека. Чтобы не выдать своего состояния, он отвел глаза, стал пощипывать бородку.

— Хорошо, — быстро сказал главарь и вышел из комнаты. Джамал с облегчением перевела дыхание. Первый поединок выигран.

Исламбек появился минут через двадцать. Опять с собой не взял никого. Гордость! Вдруг женщина его оскорбит при посторонних.

Что же случилось? Где Гани и Разыкул-ага, кто выдал ее? Она вновь, в который раз, думала об этом. А если Гани и Разыкул-ага убиты? И помощи ждать неоткуда? Рассерженные бандиты выполнят свою угрозу. В любом случае надо оттягивать развязку.

— Я дам вам коня, — сказал Исламбек. — Мы вместе выедем за аул. Когда вы расскажете мне, что передавали в Хиву, я возвращусь к своим.

— А почему бы вам после не достать из-под халата оружие и не убить меня? — спросила Джамал. — Ведь вы сгораете от желания это сделать!

— Хорошо, я распахну халат. Вы сможете меня даже обыскать, если вам будет не стыдно.

— А если я скажу неправду и ускачу?

— Далеко от меня не уедете.

— Вот видите. Нет, нам надо еще подумать как обезопасить себя.

— У нас нет времени! Или вы принимаете мое предложение, или...

«Гани жив! — подумала Джамал. — Иначе они так бы не спешили. Они боятся, что сюда придут наши...» Вслух Идрисова произнесла:

— Или вы ничего не узнаете.

— Я подумаю, — уступая, произнес Исламбек.

Появился он в комнате совсем другим — надменный, важный. Его сопровождало не менее шести человек. Это была добрая половина бандитов, прибывших в аул с Исламбеком. «Самые любопытные, самые кровожадные», — подумала Джамал. Перемены в поведении главаря говорили не в ее пользу, она это поняла. Конечно, и прежде они не думали ее отпускать. А раз хитростью и посулами не сломили, то наступил момент пустить в дело силу.

— Мы приняли решение, — Исламбек повернул голову влево, потом вправо, как бы прося приспешников подтвердить его слова. — Вы первой в Хорезме открыли лицо и сожгли паранджу. Ваш пример увлек кое-кого. Главным образом — нестойких. Мы, строгие блюстители установлений корана, пришли к твердому решению — с вами надо поступить точно так, как вы поступили с паранджой. Мы сожжем вас на костре, по моему приказу его уже разложили на базарной площади.

Джамал побледнела, а Исламбек ждал.

— Звери! — крикнула Джамал. — Звери!

Ее глаза пылали гневом. Она с самого начала знала, что ее убьют, как не раз уже убивали и менее активных и не столь опасных женщин.

— Народ вышвырнет вас с родной земли, — слова Джамал прозвучали со спокойной уверенностью. — Вы черное пятно на чистой одежде, которое хочется быстрее смыть...

— Увести! — приказал Исламбек.

Два бандита, как показалось Джамал — с огромной радостью, вывернули ей руки и потащили вон из комнаты. С трудом Джамал произнесла:

— Пустите! Я пойду сама.

Бандиты в нерешительности оглянулись на Исламбека. Тот согласно кивнул. Джамал шла по улице аула выпрямившись, с открытым лицом. Распущенные волосы черной рекой ниспадали с плеч до пояса. Чуть позади, охватив ее полукольцом, двигались бандиты. Джамал хорошо изучила эту базарную площадь. Оттуда уже слышались возбужденные голоса людей, согнанных со всего аула на казнь. Джамал привели рано. Яма еще не была выкопана, а «столб» — ствол дерева — лежал рядом. Увидев приготовления, она поняла, что это конец. Помощь не подоспеет. Исламбек все рассчитал. Поэтому и торопится. Столб, наконец, поставили, яму снова засыпали землей, утрамбовали.

— Вяжите. Крепче! — скомандовал Исламбек.

Он спокойно наблюдал, как Джамал прислонили спиной к столбу, заломили назад руки и прикрутили их к шершавому стволу дерева веревкой. Аркан захлестнул ноги, обвил тело, врезался в шею. Подошел Исламбек, произнес:

— Я буду рядом все время. Сейчас начнут носить хворост для костра. Не упускайте момента, дайте знать, когда придет раскаяние. Иначе вряд ли кому захочется лезть в огонь, чтобы спасти грешницу.

Вязанки хвороста волокли к столбу жители аула, подгоняемые всадниками. Их собиралось на базарную площадь все больше и больше. Смотрели на происходящее издали. Джамал завалили хворостом по грудь. Всё! Люди отошли, а Исламбек ждал. Прошло еще несколько долгих минут. Вот курбаши, словно очнувшись, сказал, чтобы отвели подальше коней. Пламя костра может их напугать. Приказание исполнено, но Исламбек не торопится. Наконец, решившись, он подает знак, чтобы зажгли факел. Солома на конце палки вспыхнула желтым пламенем. Исламбек смотрит на бандитов, выискивая добровольца. Факел перехватывает коренастый джигит с перекошенным от злобы лицом. Быстрыми шагами он приближается к Джамал...

Глава двадцатая

Небольшой отряд чекистов, возглавляемый председателем политического управления республики, выехал из Хивы через южные ворота. Направление он взял на Ургенч. Где-то там были главные воинские силы, с которыми отряду и предстояло слиться. Такой была официальная версия. И никто, кроме Фаттахова и Моисеева, не знал, что отряду вскоре предстоит повернуть на север, что задача у чекистов куда более сложная. Арестовать главарей и разоружить бандитов, собравшихся со всей округи близ местечка Актерек.

Долго были еще видны минареты древней Хивы. Чекисты знали, что именно с них ведут сейчас наблюдение за отрядом люди Реджепова. Но вот строения растворились в сиреневой дымке. Отряд повернул вправо. Час езды по кустарнику, через заброшенные арыки, и они вновь на дороге.

Времени у чекистов было с запасом. И все-таки Моисеев, а за ним и Фаттахов пустили коней рысью. Вот Фаттахов остановился, указал Моисееву на проселок:

— Этот путь выведет нас к Актереку с востока.

Моисеев колебался.

— Нет, не следует менять избранного маршрута. На прямой дороге из Актерека в Хиву мы скорее встретим кого-нибудь из жителей и сможем узнать, что происходит в поселке.

— Хорошо. Убедил, — согласился Фаттахов. Командиры пустили коней вскачь и вскоре оторвались от своих людей на значительное расстояние. Но опасаться им было нечего — степь просматривалась далеко вокруг.

Вот они увидели всадника, который, перерезая им путь, направлялся в Хиву. Всадник не остановился. Скорее, наоборот, он пытался уклониться от встречи. Фаттахов и Моисеев переглянулись. В их работе свидетель всегда опасен. Тем более свидетель, вызывающий подозрение.

Чекисты попытались перерезать путь всаднику, но тот пустил коня галопом. Да разве может дехканин ускакать от военных! Они нагнали его. Путник затравленно оглянулся. А когда узнал Моисеева, воздел руки к небу и принялся выкрикивать благодарения аллаху.

— Это Разыкул-ага, связник, — открыл тайну Фаттахову Моисеев. — А что это он так радуется?

— Ему посчастливилось встретить нас на дороге. Кажется, у него важное сообщение. Он спешил в Хиву, ко мне. Но мог бы и не добраться, старик едва держится в седле.

Разыкул-ага немного успокоился, и Фаттахов спросил:

— Мы ждем новостей, Разыкул-ага...

— Надо торопиться! Так сказал мне Гани. Нас выследили...

— Бандиты уже в Актереке?

— Нет. Но они придут туда раньше, чем вы. Так сказал Гани. Он остался с Джамал.

— Спасибо, старик! — произнес Фаттахов. — Ты нам больше не нужен. Отдохни. А главное, не торопись возвращаться в Хиву.

Чекисты развернули коней. Подъехали к месту, откуда началась их погоня. Отряд еще не нагнал их. Пришлось Моисееву выстрелить вверх из нагана.

Подскакали красноармейцы. Моисеев стал объяснять задачу:

— В селении, куда мы направляемся, бандиты. Мы должны появиться неожиданно. От этого будет зависеть успех операции. Василий, — обратился Моисеев к Шаркову, — надежда вся на тебя. Не промахнись, когда встретимся с бандитским дозором...

Шарков, а с ним еще один боец ускакали вперед. Отряд поотстал. Так нужно, чтобы не спугнуть раньше времени дозор противника.

Моисеев волновался, нетерпение чувствовалось в каждом его движении. Фаттахов внешне выглядел спокойней. Но оба они понимали, что поспешность может все погубить.

Вскоре услышали впереди два винтовочных выстрела. Вот теперь можно было пускать коней вскачь. И поскорее узнать, что случилось, оказать помощь, если она потребуется.

На дороге валялись два убитых бандита. Третий сидел в седле, подняв руки.

— Самый понятливый, — кивнув на бандита, сказал Шарков, — сдаться решил ...

Моисееву одного взгляда было достаточно, чтобы понять происшедшее. Неприятельский дозор, который обязан был в случае опасности предупредить основные силы бандитов в селении, обезврежен. Можно допросить пленного и в зависимости от сведений — принять решение.

— Опусти руки-то, — приказал по-узбекски Фаттахов. — И запомни, жизнь твоя зависит от правдивости слов, которые тебе придется произнести... Сколько в селе басмачей? Для чего они прибыли?

Пленный заговорил быстро-быстро, словно боялся, что его не дослушают. Он смотрел на Фаттахова с испугом и благоговением. Словесный портрет председателя Хорезмской чека бандит знал по многочисленным рассказам, а вот увидеть пришлось впервые. Моисеев наблюдал за выражением лица Исмаила — тот побледнел, задохнулся, не мог произнести ни слова.

— Сережа, — воскликнул он, наконец, — они хотят сжечь ее! На базарной площади! Бандиты увидят нас раньше, чем мы успеем вмешаться!

— Вперед! — приказал Моисеев.

Команда прозвучала автоматически. Сергей произнес ее, не отдавая отчета в том, что именно говорит. Но надо было как-то отреагировать на известие, и он приказал. А позднее вернулась способность самоконтроля. Он оглянулся на растянувшихся за ним цепочкой красноармейцев, добавил:

— Держаться деревьев! И спокойней, спокойней, ребята.

Когда стали видны дома кишлака и темным пятном проступила толпа на взгорке, отряд остановился.

— Шарков! — приказал Моисеев. — На дерево!

Боец вскарабкался на старую с раскидистой кроной вербу, устроился меж толстых ветвей.

— Что видишь?

— Таскают хворост, товарищ командир. А женщина, наверно, привязана к столбу.

— Достать из винтовки их сможешь?

— Постараюсь, товарищ командир.

— Помешай им, Шарков! Очень прошу, помешай! Мы тем временем с фланга ударим. — Моисеев с коня подбросил бойцу винтовку. — Держи.

Шарков ловко ее схватил и начал выламывать впереди себя веточки, чтобы не мешали стрельбе.

Глава двадцать первая

Басмач, вызвавшийся поднести факел к хворосту, прошел половину пути, и вдруг остановился, будто натолкнулся на что-то невидимое, неодолимое. Колени его вдруг подогнулись, он рухнул на землю, придавив своим телом горящий факел. Над толпой пронесся возглас удивления: «Рука аллаха»!

Исламбек выглядел растерянно. Кто возьмется вновь поджечь хворост?

Он обвел взглядом отошедших чуть в сторону и сбившихся в плотную группу главарей примкнувших шаек. «Бесполезно. Эти с места не сдвинутся», — подумал Исламбек.

Запахло горелыми тряпками. Тлел халат на убитом. «Скоро убитый возьмется пламенем. Придется еще тушить», — прикинул в уме курбаши. Посмотрел на телохранителя. Преданный ему джигит торопливо готовил новый факел. «Молодец, догадался, на кого падет выбор. Отблагодарю джигита за смелость».

В то же время Исламбек прислушивался к тишине. Важно было определить, где затаился враг.

Когда факел вновь был зажжен, курбаши негромко подсказал:

— Кинь его издали.

Телохранитель, пригнувшись, побежал к приготовленному хворосту. Отвел назад руку с факелом, готовый метнуть, его, но в ту же минуту как-то странно выпрямился и рухнул лицом вперед.

Толпа взволнованно загудела. На этот раз не удержались от восклицаний и главари банд. Они еще дальше отодвинулись от Исламбека. Рядом с ним остались три сотника и Сайтбай.

— Возвращайся к нашим, — приказал Сайтбаю курбаши. — Веди сюда всех!

...Гани с крыши дома было видно, что происходило на базарной площади. Он до поры затаился. Хотя и не надеялся, но все же ждал — вдруг наши успеют! Стрелять решил в крайнем случае. Он уже поймал в прорезь прицела бандита с зажженным факелом и стал медленно давить на спусковой крючок, когда бандит неожиданно исчез.

Гани поднял голову и увидел его распростертым на земле, одновременно услышал негромкий звук выстрела. Определил, что стреляли издалека, со стороны хивинской дороги.

Захотелось вскочить, разбросать прелые стебли джугары, которыми он замаскировался, крикнуть привычное: «Ур-а-а!» Гани узнал «почерк» Шаркова.

Конечно, он не выдал себя. Лишь пытался всеми силами унять радостную дрожь, которая била тело.

Гани, увидев телохранителя с факелом в руках, вновь припал к прицелу. Но и второй бандит упал под меткой пулей Шаркова.

Вскоре Гани увидел между домами Сайтбая. Он изо всех сил понукал коня. А за всадником настигая его, уже бежали люди.

Нет, Гани теперь не промахнется. Попав в плен, Сайтбай может остаться в живых. Но он давно уже не имеет права ходить по земле.

Пуля выбила бандита из седла. Гани тоже скатился с крыши. Вскочив в седло, он во весь опор помчался к площади.

Застучал «максим», защелкали беспорядочно винтовочные выстрелы. «Наши подходят!» — Гани попытался узнать по одежде Исламбека. Но согнутые спины мельтешили перед глазами.

Как павлиний хвост, заискрился, наконец, на солнце голубой бархат. Их было трое. Два сотника, а впереди — Исламбек. Гани оставил коня. Конь теперь помеха. Опустился на колено, приложил винтовку к щеке, и сотник, бежавший справа, споткнулся, его стало заносить в сторону. Через минуту вскинул руки другой сотник. Исламбек достиг в этот момент калитки богатого дома и принялся стучать. Ему открыли, впустили внутрь. А когда Гани нажал на деревянную дверь, она уже не поддалась. Он отошел, примерился к забору — высокий, не перемахнешь. Вернулся к калитке. Дозарядил винтовку. Постучал. В ответ за дверью услышал старческий голос:

— Вам кого?

— К Исламбеку. Важные вести.

Звякнула цепочка. Перед Гани стоял худой старик в белоснежной чалме. Всем видом своим он выражал смирение и покорность.

— Веди! — приказал Гани. Старик пошел. Так, первым, он появился в комнате, где был Исламбек.

Едва старик отступил в сторону, чтобы представить воина, Исламбек выстрелил. Гани метнулся на пол. Единственным предметом в большой пустой комнате, за которым можно было укрыться, была печь. Широкий дымоход ее уходил в потолок.

Гани и Исламбек прижались к дымоходу с разных сторон. Исламбеку, чтобы спасти жизнь, надо было убить врага. Но Гани должен был обязательно взять курбаши живым. Если Исламбек поймет это и если он не трус, то первым выскочит из-за укрытия, попытается выстрелить в упор. Гани напрягся, он ждал этого момента. Но Исламбек допустил ошибку. Гани выстрелил. Пуля выбила оружие. Из-за укрытия они выскочили одновременно. Встали друг против друга посреди комнаты.

— Руки! — скомандовал Гани, направляя ствол винтовки на Исламбека. В ответ курбаши криво улыбнулся. Рук не поднял, а правую быстро сунул за пазуху.

«Ну, вот теперь я тебя ударю, — решил Гани. — Тем более, что потом Моисеев мне уже не даст тебя бить». Глубокий выпад вперед, резкий разворот винтовки, и приклад достает скулу бандита. Исламбек упал. Рука откинулась, выпустив браунинг. «Моисеев не даст мне тебя бить!» — снова мысленно воскликнул Гани, наступая кованым каблуком на пальцы, сжимавшие оружие.

Исламбек открыл глаза, застонал.

— Все в порядке, — удовлетворенно произнес Гани. — Теперь можно и к Моисееву.

Отряд чекистов незамеченным достиг крайних домов кишлака. Установили на крыше пулемет, и Фаттахов с Моисеевым повели красноармейцев в атаку. Топот коней, частая дробь пулемета, сухие винтовочные выстрелы, нестройное «ура» — все слилось воедино. Вылетели на открытое место. Ждали — сейчас им ответят огнем басмачи. Но косогор был пуст. Фаттахов, махнув людям, повел их за убегающими. Моисеев свернул к столбу. Остановил коня на скаку.

Хворост мешал подойти к Джамал. Он принялся остервенело его раскидывать... Она была без сознания. Надо как можно быстрей развязать волосяной аркан, перехлестнувший во многих местах девушку. Сергей нащупал узел, попытался его ослабить, но веревка скользила и пальцы срывались. Тогда он несколько раз выстрелил из нагана в злополучный узел, размочалил его, виток за витком снял веревку. Вот он приподнял девушку, осторожно освободил от колючей веревки босые ноги.

— Пить! — попросила Джамал.

Моисеев двинулся со своей ношей к ближнему дому. Ударом ноги вышиб калитку. Пронес девушку под навес. Осторожно опустил на землю, прислонив к стене дома. Оглянулся, ища помощи. Увидев женщину в парандже, произнес одно из немногих узбекских слов, которые успел выучить:

— Воды!

Джамал открыла глаза, попыталась улыбнуться.

— Я до конца верила, что вы... Что ты придешь, — сказала она. — Ты успел. Спасибо тебе...

— Джамал! — воскликнул Сергей. Слезы душили его. — Ты не должна меня благодарить. Я виноват перед тобой. Виноват! Я должен был предвидеть возможность провала. Я был слишком самонадеян. Прости меня!

Женщина подала в деревянном черпаке воду. Джамал пила жадно и долго. Сергей неотрывно следил ее лицом. Вот он поправил прядь волос, попытался отряхнуть ее от пыли. В страхе отдернул руку, когда понял, что это седина.

— Вот и все, — сказала она.

— Я прикажу, чтобы тебя отвезли в больницу. Тебе надо придти в себя, поправиться.

— Нет, все позади. Я здорова. Только немного устала. Это скоро пройдет.

— Хорошо, — согласился Сергей. Он прислушался. В ауле стояла полная тишина. «Не рано ли радуюсь? Исламбек и его окружение — половина дела. Нужна вся шайка».

Джамал заметила его озабоченность.

— Исламбек сумел бежать? — спросила она тревожно.

— Думаю, что нет. Наши перекрыли дорогу. А выстрелов оттуда не было слышно.

— Иди. Я дождусь здесь твоего возвращения.

Моисеев строго взглянул на женщину в парандже, что пристроилась рядом. Указал ей на Джамал и быстрым шагом направился через двор к калитке.

Глава двадцать вторая

Попрятавшихся главарей мелких банд передавали красноармейцам сами местные жители. Их собрали в большом сарае, чтобы сосчитать.

Исламбека держали отдельно. Ему перевязали руку, глаз его заплывал больше и больше. К тому же Исламбек потерял чалму и тюбетейку и выглядел без них совсем жалко — голова его напоминала скороспелую дыню, деформированную с боков.

Главарь пытался сохранить остатки достоинства — сидел на ковре важно, смотрел на людей так, будто они были прозрачны. В комнату вошли Фаттахов и Моисеев. Исламбек узнал в них командиров, но позы не переменил.

Моисеев остановился перед Исламбеком, негромко произнес:

— Встать!

Исламбек поднялся, но тут же обиженно сказал:

— Вы не имеете права грубо обращаться с пленным.

— Враждующей банды, — уточнил Моисеев. — А бандиты во все времена были вне закона. Тем более ныне, когда власть принадлежит трудовому народу и армии.

Моисеев посмотрел в сторону двери, и часовой вышел. В комнате остались трое: Фаттахов, Моисеев, пленный курбаши.

— Вы видите, — приступил к допросу председатель ГПУ, — ваши сведения не получат широкой огласки. Кто сообщил вам, что гарнизон покинул Хиву?

— Откуда вам известно о моих намерениях взять город? — в свою очередь спросил Исламбек.

— Извольте помнить — вопросы здесь задает лишь одна сторона. Другой надлежит на них отвечать, — сказал Моисеев, разглядывая Исламбека. Фаттахов же произнес:

— Хорошо, мы удовлетворим ваше любопытство, но позже.

— Я не отвечу вам. Это затрагивает мою честь, — сказал Исламбек.

— Вам неловко назвать имя сообщника. А вы не подумали о том, что, возможно, все было подстроено именно тем человеком?

— Что подстроено? — встрепенулся Исламбек.

— Передача вас, Исламбек, в плен в ауле Актерек?

Курбаши задумался.

— Нет, — произнес он. — У того человека, действительно, два лица, но нашему делу он верен.

— Делу реставрации монархии и феодальных порядков?

— Порядка, ниспосланного мусульманам самим аллахом.

— Кончайте играть, Исламбек! — раздраженно крикнул Фаттахов. — Или я отправлю вас в сарай к вашим единоверцам. Думаю, к утру мы получим труп! И даже не труп, а обглоданные кости! Они разорвут вас на части.

— Ну нет, председатель! С ним я расправлюсь сам! — крикнул Моисеев. Он выхватил наган из кобуры, рывком взвел курок. Побледнев, шагнул к Исламбеку.

— Осторожней, Сергей! — испуганно предупредил Фаттахов. Ему показалось, что палец друга, лежащий на спусковом крючке, дрогнул и сейчас раздастся выстрел.

— Ничего, ничего... — прошептал Сергей, едва разжав губы. — Он нам все равно больше не нужен. Если бы мы не знали о готовящемся заговоре,разве смогли бы оказаться здесь? Наше место — в войсках!

Исламбек скосил глаза на курок нагана. Он еще успеет увидеть, как, сорвавшись, курок ударит по бойку. Потом сознание померкнет. Курбаши взмок. Капли пота потекли по лицу, оставляя грязные борозды.

— Имя сообщника?

Ствол нагана медленно пополз под скулу. И курбаши не выдержал.

— Я знаю только пароль. Посыльные были разные.

— Фамилия? — потребовал Фаттахов. И Моисееву: — Убери наган. Выстрелит.

Моисеев нажал на курок. Он сухо щелкнул, а выстрела не последовало.

— Тебе повезло, курбаши. А фамилию соучастника мы знаем: Реджепов. Верно? — спросил Фаттахов. Он с укором смотрел на товарища.

— Да-да! Это все он, Реджепов. Соблазнял меня славой, ханским троном.

Исламбек упал на колени, протянул дрожащие руки к Фаттахову.

— Я буду послушен, — произнес он и заплакал. — Я передам в ваши руки всех своих воинов...

Моисеев открыл дверь. Позвал часового и приказал:

— Уведите.

Когда они остались вдвоем, Фаттахов сделал выговор Моисееву:

— Нельзя так, Сергей. На тебе лица нет. Убил бы пленного, под трибунал пошел. Ну, кому это надо...

— Душу отвел, — признался Моисеев. — Очень мне хотелось напугать негодяя. За Джамал... А в нагане я еще загодя барабан перекрутил на стреляные патроны.

Пришла очередь удивиться Фаттахову.

— Неужели разыграл эту сцену?! — воскликнул он и рассмеялся. — Вот выдумщик! Вот артист!

Глава двадцать третья

Чекистам следовало торопиться к становищу основного отряда бандитов. Слух о том, что Исламбек и главари мелких шаек арестованы, мог дойти туда в любую минуту. Кто знает, как поведет себя эта масса людей. Вдруг найдется такой, что сумеет их объединить и повести на выручку пленных?

Вот почему Фаттахов и Моисеев спешили, допрашивая Исламбека. Его надо было сломить как можно скорее. Теперь курбаши ехал между председателем ГПУ и его заместителем. В чалме, которую ему не только разыскали, но и очистили от пыли. Жалким своим видом пленный мог вызвать у воинов чувство презрения. А ведь им еще предстояло выполнить последний его приказ — сложить оружие.

В отряде чекистов было всего девять бойцов. Исламбек посматривал на сосредоточенные, серьезные лица и все с большей уверенностью думал о том, что расправиться с ними его отряду будет несложно.

— Не советую, Исламбек, решиться на шутку, — предупредил курбаши Фаттахов. — Неизвестно, захотят ли за вами пойти джигиты. А пулю получите.

— Может, промахнетесь... Или осечка... — скривил в усмешке губы главарь.

— Нет, Исламбек, не надейтесь.

Курбаши предупрежден. Но кто знает — как поступит он? Чекистам нельзя допустить ни одного просчета, следует быть предельно внимательными.

Справа и слева подъехали и влились в отряд конные разъезды, в каждом — по три красноармейца. Исламбек сник. Прибавка значительная. А скольких еще прячут барханы!

Разъезды доложили, что опрошенные дехкане, направлявшиеся в Актерек, не заметили каких-либо изменений в поведении бандитов. Басмачи слоняются по аулу, слушают, собравшись в круг, острословов, гогочут. А все, кто направлялся из Актерека в аул, возвращены обратно.

Аул небольшой, просматривается насквозь, и, конечно, оттуда заметили красноармейцев. Всполошились, забегали. Стали седлать коней.

— Шарков, вперед! — скомандовал Моисеев. Красноармеец поскакал. К штыку его винтовки, высоко поднятой над головой, был привязан кусок белой материи. Чтобы привлечь к «послу» внимание, Сергей выстрелил.

Когда чекисты вплотную подъехали к аулу, разношерстное воинство было в сборе. Люди сбились плотной толпой — так они чувствовали себя уверенней.

Ждали, что же произойдет дальше. Они видели в центре красноармейского отряда Исламбека и были, конечно, далеки от мысли, что их курбаши возвращается победителем. Красноармейцы вооружены, а у Исламбека рука в бинтах. И слишком уж скучно он выглядит.

Красноармейцы развернули коней в цепочку. Шарков сдернул белое полотнище, сунул, предварительно смяв, в карман галифе.

— Исламбек, они ждут вашего приказа, — произнес по-узбекски Фаттахов.

Не хотелось, очень не хотелось Исламбеку произносить то, о чем было договорено. А что, если крикнуть воинам, чтобы дружно бросились вперед, смяли чекистов, разорвали их в клочья! Он покосился на Моисеева. Понял — неспроста чекист держит руку в кармане. Может и побьют его джигиты красноармейцев, только Исламбека с ними уже не будет. Придется уступить. Правда, будет потеряна еще одна надежда вырваться на свободу, но до хивинской тюрьмы пока далеко. Остается уповать на волю аллаха...

— Славные воины! — произнес Исламбек и замолчал. Слезы застилали глаза, а горло сдавили спазмы. Немного успокоившись, он продолжал: — Правительство Хорезмской Народной Республики обещает сохранить вам жизнь и все гражданские права, если вы сложите оружие и мирно разойдетесь по своим домам.

Исламбек умолк, опустил голову. Фаттахов достал лист белой бумаги и медленно стал его разворачивать. Он знал, какое магическое воздействие на неграмотных имеют печатные буквы.

— «Воззвание Президиума ЦИК Хорезмской Народной Советской Республики к атаманам и басмачам о всеобщей амнистии», — громко, неторопливо прочитал Фаттахов. Оглядев притихшую толпу, спросил: — Есть среди вас грамотный? Пусть подойдет. Я передам ему документ для проверки.

В толпе зашумели, но вперед так никто и не вышел.

— Я жду, — напомнил Фаттахов.

— Читай! Мы верим! — раздались голоса.

— Амнистия — это государственное слово, означающее прощение, — счел нужным пояснить председатель ГПУ. Затем продолжил чтение: — «В целях предотвращения грабежей и разбоя на нашей древней земле предлагаем всем осознавшим свои преступления перед народом и революцией сложить оружие. Давшим клятвенное обещание жить в труде и мире правительство гарантирует гражданские права и свободы». Подписано председателем и секретарем ЦИК, скреплено гербовой печатью. Можете убедиться сами.

Фаттахов протянул бумагу по направлению к толпе. Тотчас из нее выскочил босой, в оборванном халате басмач. Он потянулся к листку. А когда получил, радостно крикнул:

— Точно! Казенная бумага. Я такие видел у себя дома, в сельском Совете.

Он отступил на несколько шагов, бросил на землю винтовку.

— Можно идти домой? — спросил басмач, не веря в то, что все так просто разрешилось.

— Конечно, — произнес Фаттахов. — Вот по этой дороге. — Красноармейцы разомкнули строй. — А дальше — куда захочешь.

Бандиты хлынули к спасительному проходу всей массой. Фаттахов замахал им руками, крикнул:

— Спокойно! Нам надо принять оружие!

Несколько красноармейцев спешились. Один принимал оружие, трое других встали в проходе. Вот Гани указал на широколицего басмача. Его остановили, отвели в сторону. Бандиты поняли, что не все будут прощены. Но остановить их уже не могло ничто. Личные обиды или родственные отношения с идейными врагами Советской власти однажды толкнули их на путь бандитизма. А обратной дороги не было. Теперь она перед ними открылась.

Какой-то бандит все же вскочил в седло, погнал коня по улице, пытаясь уйти. Шарков выстрелил. Всадник медленно сполз с лошади. Но этот инцидент не заинтересовал никого из сдающихся. Не обратили они внимания и на тот факт, что после выстрела на дальних барханах появились верховые. По четко очерченным силуэтам на фоне голубеющего неба безошибочно можно было определить их принадлежность к регулярным частям Красной Армии. И тут Исламбек, который мысленно продолжал казнить себя за слабость духа, почувствовал некоторое облегчение. Выходило, что все случившееся предопределено было заранее и ни в коей мере не зависело от его поведения. Судьба! Так несправедливо обошлась с ним судьба! Оставалось смирить гордость и ждать, куда приведут курбаши ее дальнейшие капризы.

Уличенных в жестокостях бандитов оказалось немного — не больше десяти. Оружие поместилось на двух арбах. И отряд чекистов двинулся в обратный путь.

Ночь провели в селении Актерек, а к вечеру следующего дня были уже под стенами древнего города, на высоченные минареты которого, сияющие голубыми изразцами, даже на расстоянии приходилось смотреть запрокинув голову.

Из крепости заметили отряд, узнали возвращающихся. Открыли ворота. Навстречу с небольшим конвоем выехал Аманбай Реджепов, комендант оставленного войсками города.

Увидев Исламбека, Реджепов растерялся настолько, что, вместо рапорта, стал торопливо слезать с коня. И все не мог освободить ногу от стремени, чтобы перекинуть ее через круп лошади.

Спешились и чекисты. А Исламбек продолжал возвышаться над всеми.

— Рапорт не нужен, — произнес Фаттахов. Реджепов опустил руку. Председатель ГПУ, посмотрев на Исламбека, сказал:

— Вот вы и встретились со своим сообщником. Подтверждаете это?

— Да.

Никто не успел и глазом моргнуть, как раздался выстрел. Исламбек дернулся, схватился за грудь. Стрелял Реджепов.

— Это ему за Джамал, — голос Моисеева прозвучал спокойно. Слова его сбили Реджепова с толку. «Неужели он наш?!» — подумал предатель. И промедлил со следующим выстрелом. Так и не пришлось узнать, кому была предназначена следующая пуля: Фаттахову или Моисееву? Возможно, что Реджепов пустил бы ее в лоб себе. Сильный удар выбил у него из рук оружие.

— Связать! — все так же спокойно произнес Моисеев. Реджепову скрутили руки. Моисеев отдал другое распоряжение:

— Всех близких к нему людей разоружить и арестовать.

— Петренко, действуй вот по этому списку, — Фаттахов передал богатырю украинцу бумагу. — И чтобы никто не ускользнул.

Красноармейцы ускакали в город. Председатель ГПУ оглядел колонну пленных, которую охраняли два чекиста.

— Ведите! — Фаттахов махнул по направлению к городу. — А нам теперь спешить некуда. Нам нужна тишина.

Он опустился на обочине дороги в выгоревшую на солнце, пропыленную траву. Пригласил присесть Моисеева.

Высокий, красивый, в щегольски сшитом обмундировании, Фаттахов откинулся на спину. Руки заложил за голову, стал смотреть в небо.

— Люблю слушать жаворонков, — наконец, произнес он, мечтательно улыбаясь.

Глава двадцать четвертая

Прошло две недели после разоружения басмаческих отрядов и гибели Исламбека. Трибунал продолжал заниматься разбором дела младохивинца Реджепова, арестованных главарей банд, причастных к убийствам мирных жителей. Оправилась после потрясения и Джамал Идрисова, ее можно было снова видеть на работе. Жизнь входила в свои обычные рамки.

Моисеев заскучал, а Фаттахов над ним подшучивал:

— Радоваться надо, что дел поуменьшилось. У тебя же выходит наоборот. Подожди, накликаешь беду на свою горячую голову.

— Может, где-то нужен? — спрашивал Моисеев.

— Не знаю. В других местах, наверно, есть другие Сергеи...

— Возможно, — соглашался Моисеев и на какое-то время успокаивался. И вот неожиданный вызов в штаб к командующему войсками. Это взбодрило Моисеева. Надо бы тревожиться, а он улыбался. Открыто и просто, как всегда.

— Ну, я пойду? — спросил Моисеев разрешения у Фаттахова. И сразу предупредил: — Ты только не артачься, если предложат мне перевод.

— Разве тебя удержишь!

— Спасибо.

Командующего в штабе не оказалось, Моисеева принял член реввоенсовета Николай Шайдаков.

— Наводил я тут на днях справки о тебе, — сказал Шайдаков. — Получается, что заскучал наш чекист.

Моисеев с благодарностью подумал о Фаттахове. Член реввоенсовета поднялся, встал напротив.

— А знаешь, я, пожалуй, зачитаю тебе представление. Мне это будет приятно. Да и ты должен знать наше к тебе отношение.

Шайдаков повернулся к столу, взял в руки какой-то документ.

— Слушай, — сказал он. — «Товарищ Моисеев провел ударную работу в деле выявления басмаческих шаек, контрреволюционных организаций. Аппарат ГПУ, при наличии действующих контрреволюционных организаций внутри республики, направляемый умелой рукой, под руководством товарища Моисеева, оправдал возложенную на него революционную задачу. Оценив заслуги товарища Моисеева перед революцией, считаем необходимым такового наградить орденом Красного Знамени СССР. Командующий войсками Хорезмской Народной Республики Кутяков, член реввоенсовета Шайдаков».

Он ждал, ему очень хотелось увидеть, как будет проявлять свою радость этот не по годам возмужавший командир. Но Моисеев молчал.

— Скажи хоть слово! — проворчал член реввоенсовета.

— Спасибо! — произнес чекист.

И тут же на себя рассердился: «Какой я сегодня вежливый, сплошные благодарности из меня лезут».

— Почему меня одного? — спросил Моисеев.

— Ну, заговорил. Благодарение богу! — Член реввоенсовета, довольный, улыбнулся. Приблизился вразвалочку, по-матросски к Моисееву.

— Понимаешь, не хотелось нам опоздать с этим делом. Срочный вызов пришел на тебя от самого товарища Дзержинского. Завтра отправляем в Чарджуй пароход. С ним и двинешь. Так что извини, если не все вышло, как следовало.

Моисеев вытянулся, щелкнул каблуками.

— Разрешите, товарищ член реввоенсовета, проститься с боевыми товарищами!

— Иди. У тебя их немало здесь остается.

Шайдаков сейчас позавидовал Моисееву. Его матросская душа тоже жаждала перемен, а вот приказа на это не было.

Примечания

1

Лодку.

(обратно)

2

Супа — расположенное во дворе дома прямоугольное возвышение, сделанное из глины. На супе сидят или лежат. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

Оглавление

Юрий Леонтичев Ошибка исключена Повесть

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

*** Примечания ***