Лигеметон. Ложный Апокриф [Богдан Алексеевич Кудлай] (fb2) читать онлайн

Богдан Кудлай Лигеметон. Ложный Апокриф

Посвящается всем грешным душам…

От лукавого

НАФС 1

ПАНДЕМОНИУМ

Приди таким, какой ты есть и каким ты был Come as you are, as you were

Приди, весь в грязи, Come dowsed in mud,

Пропитанный известью, Soaked in bleach

Таким, каким я хочу, чтоб ты стал. As I want you to be…¹

Джонни Версетти

Я ехал в дом, где жили Мальчик-собака и Человек-уголь. Их старинный особняк располагался в самом сердце города. Такой старинный. Ему будто тысяча лет. Быть может, больше. Возможно, он стоял здесь до приезда Колумба. Дом абсолютно не вписывался в современный урбанистический антураж, равно как и лживые слушки о его обитателях: злобном полтергейсте, живых тряпичных кукол-убийц Панча и Джуди, семействе скелетонов Эллиотов, человекообразном комаре Германе и им подобным.

Всегдашнее не теряющее актуальность занятие и детей и стариков – это шкворчать о том, как время от времени до их ушей докатываются панические вопли, неразлучно с раскатами нечеловеческого хохота по ту строну белой кирпичной стены.

Ложь чистой воды! Истина же стократ поразительней…

Ворота открылись, и машина, шелестя шинами, въехала во двор. Следуя моде, ухоженные деревья давно поменяли пышные зеленые костюмы на более легкие, бедные, красно-желтые прикиды, а пройдет еще немого времени как они и вовсе уподобятся аскетам.

Остановившись у веранды, водитель заглушил мотор. Я выбрался из кожаного кресла, ощутил прохладное дыхание осенней поры, поправил все видимые складочки костюма тройки, мельком глянул на блестящие стрелки «Luminox», те показывали 10:07, и открыл заднюю, лакированную дверцу «Mercedes-Benz».

Мортимер Дрейк – мой Архонт – сидел с приспущенными веками. Кто угодно подумал бы, что бритоголовый, с короткой, ухоженной бородой джентльмен задремал по дороге и непременно ошибся бы. Сверхъестественные колебания – едва уловимый характерный запах – наводили на мысль, что «работа» кипит.

Тревожить его в данный момент – себе в убыток (сам не терплю, когда отвлекают), но, слава Лилит, мне и не пришлось.

Жестковатые янтарные глаза Архонта открылись, и он выбрался из машины. Отставая на шаг, я неспешно последовал за ним к крылечку.

Не успел он занести руку для стука, как дверь с витиеватыми узорами распахнулась. На пороге появился бесстрастный Инч Мондел – мажордом особняка. Он был человеком (впрочем, спорное заявление) неопределимого по внешности возраста с правильными чертами лица, одетым в костюм с иголочки. Не получалось даже представить его вне Дома. Он составлял с ним единое целое. Спросить его, когда он стал мажордомом – все равно, что спрашивать человека, когда у него появились руки или лицо. Инч Мондел сдержанно поклонился и сделал приглашающий жест.

Стены, до неприличия белые, приятно отдавали прохладой. Как же много воды утекло с тех пор, как я наведывался сюда в последний – он же и первый – раз. На мраморном полу черные ромбы чередовались с красными, застучав по ним каблуками туфель и не удостоив визитом гардеробную, мы прошли через вестибюль напрямик в гостиную.

Не останавливаясь, я мельком кинул взгляд на свое отражение в ростовом зеркале: пиджак антрацитового цвета поверх черной рубашки сидел превосходно. И все же руки сами собой потянулись разгладить иллюзорные морщинки на рукаве и поправить треугольник платка в петлице.

Кроме зеркала на пути встретилась статуя четвероголового монстра, отчаянно срывающего с себя кожу десятью лапами. Казалось, изваяние вот-вот пробудится, издаст рык и разнесет тут все вокруг. Внезапное наваждение было одним из тех самых иррациональных страхов. Без понятия, что оно за существо, но почему-то, Архонт проявил к нему… уважение.

Как выяснилось, мы прибыли далеко не последние.

Вортинтон Годрик, которого за глазами называют Фламинго, сидел за махагоновым круглым столом с хмурым лицом, сцепив пальцы под подбородком. На нем была белая рубашка и фланелевый жакет.

Позади, сосредоточенный как полярная глубоководная акула, тоже сцепив пальцы в замок, но на уровне ремня, стоял его Приближенный – Рагнар. Рыжебородый амбал с вечно приподнятыми плечами был в льняном свитере стального, как и его глаза, цвета. На толстом поясе закреплена кобура с дерзко выглядывающей рукоятью служебного пистолета. Он всегда вызывал у меня уважительное опасение. Колючие глаза враждебно и пронзительно глянули на меня из-под жирных бровей. Рагнар сдержанно кивнул. Я ответил тем же.

Мой Архонт тоже заметил, что глава культа кригеров не в духе и без приветствия расположился за тем же столом. А я плавно переместился ему за спину, чуть поодаль не нарушая личного пространства.

Оказывается, в комнате находился еще один Архонт. Тихий как призрак и невозмутимый как смерть – Артур Грэм. Его Приближенный отсутствовал (признаюсь, даже не помню, видел ли я его когда-либо).

Взгляд невольно пал на его ботинки. Они были припудрены таинственной мучнистой пылью. Даже я, входящий в десятку первых посвященных, теряюсь в догадках от чего она. Молотые кости? Последствие алхимических опытов? Сахарная пудра? Вопрос на миллион долларов, а то и больше.

Завернутый в строгий угольно-черный фрак Артур Грэм замер у камина. Сцепив за спиной коричневые пальцы, покрытые аспидно-черными пятнами, он разглядывал огромную на всю широкую стену картину. Непроизвольно и я сам поддался ее чарам. Так, на левой стороне триптиха меня заворожила пятнистая кошка с мышью в зубах.

Завсегдатаем меня нельзя было назвать, поэтому пялился на всех и вся, надеюсь, умело скрывал это.

Пока меня пленили аллегории, аллюзии и реминисценции средневекового шедевра, к нам потихоньку присоединялись остальные главы культов и их Приближенные.

Когда в комнату вошел самый противоречивый и аморальный Архонт Лигеметона, Фламинго тут же заметно напрягся, а Рагнар сжал свою бульдожью челюсть и звериные лапы в кулачищи.

– Что за внезапная сходка, Вортинтон? – занимая место напротив, поинтересовался Доминик Сантино.

Естественно он пришел один. Когда-то давно у него был Приближенный. Без понятия как тот проштрафился, но поговаривают, Сантино съел его сердце с фасолью и экстра-выдержанной текилой.

Если от Артура Грэма исходила аура жуткой мистики, то глава Картеля – самой опасной группировки в городе (а возможно и в мире) – по прозвищу Второй Капоне давил отвращением и нездоровым безумием. У него не было бровей и даже ресниц. Руки сплошь в татуировках протекающих даже вдоль лица, по гладкому черепу к затылку. Дерущиеся кайманы на бицепсах, перекрестные цепи вокруг шеи, на одном предплечье – оса с худым продолговатым брюшком и каплей яда, стекающей с острия иглы.

– Да, Годрик. Не терпится услышать причину, по которой меня оторвали от дел, – сказал Натаниэль Эмерсон, пожалуй, самый прагматичный и эрудированный сефирот. Аристократичная осанка, взгляд, который, безусловно, был у доктора Франкенштейна. Такой весь из себя важный.

Чего совсем не скажешь о его Приближенном: заметное и без подзорной трубы брюшко, оттопыренные, словно натянутые ветрами паруса, уши, пышные штанины брюк, винтажная шевелюра в стиле рокабилли, которой все блистали полвека назад. Эдуардо выглядел как снулая рыба. Уставший, побитый.

Не успел Вортинтон высказать Умнику и пары теплых слов в ответ, как в комнату проскользнул одноухий таксист в кожаной фуражке, с кожей цвета чернозема и железной щетиной. Бач был Приближенным, однако преспокойно занял место за столом. Последний раз глава культа нолов выходил из тени… никогда.

Шесть Архонтов уже заняли свои положенные кресла вокруг отполированного диска рассчитанного ровно на семь персон. Не хватало всего-навсего самой импульсивной и эксцентричной особы – главы культа симплигатов. Но ведь, как известно, даме положено по штату приходить всегда с опозданием. А в данном случае речь шла о Пиковой Даме.

– Простите-простите. Дела-дела. Все уже в сборе?

Синтия Мун ворвалась в комнату так же неожиданно, как и сердечный приступ для юной души. С ее баскетбольным ростом узорчатый пиджак из парчи смотрелся капельку аляповато, а вот прическа красила: волосы разделенные пробором с одной стороны черные, с другой – красные.

Цокая красными туфлями, она подошла к столу, освободила точно созданные для игры на пианино пальчики от перчаток и по очереди одарила абсолютно каждого из присутствующих разоружающей улыбкой. За ней точно тень, нависла Нэнси. Прическа в стиле «Солдат Джейн. Рваный топ, куртка косуха и массивные тяжелые ботинки делали ее мужеподобной. Клипсы в губах, крыле носа и ушах вызывали у меня раздражение глаз. Я так зациклился на кусочках металла, что не сразу осознал: Синтия Мун обращается лично ко мне.

– Эй, зеленоглазый, ты теперь вместо лысоватого карлика? – Голос лился мягким потоком, как топленый шоколад.

Меньше чем за минуту Пиковая Дама раздела меня взглядом. Я уловил ее запах, будто она сама целенаправленно послала его. От нее пахло флер-д’оранжем.

– У Депинпика на данный момент другие, важные дела, – пролил свет Мортимер. – И Джонатан любезно вызвался сопроводить меня. – Все тут же уставились на Джонни Версетти будто он – главный виновник торжества.

– Предлагаю уже начать, – спас меня Умник.

– Да, думаю, вам не терпится узнать, почему я вас собрал, – заговорил Годрик Вортинтон. – Сегодня утром мне в участок поступил звонок… и не один. Догадываетесь, к чему я веду?

– Пока не очень, Ворти.

– Суть пока не ясна, – добавил Мортимер, – но кто именно из присутствующих грешен, думаю, ни у кого не возникает сомнения.

Жалящие, словно медузы, взгляды нацелились на Второго Капоне. А тот лишь заносчиво ухмыльнулся, отбивая один ему ведомый дикий ритм пальцами, на костяшках которых наколоты черные скарабеи.

– Да, Доминик, я к тебе обращаюсь! – Жила на шее Годрика вздулась канатом.

Ветал вперился в него взглядом. Видели ли вы когда-нибудь глаза, так сильно налитые кровью, словно они вот-вот лопнут и сфонтанируют? Глаза, наполненные таким неизлечимым, нечестивым безумием, что в них больно и нестерпимо смотреть? Вот такие глаза были у сильнейшего в своем культе тауматурга.

Однако стоит отдать должное самому волевому и до сих пор непобедимому Годрику Вортинтону, который выдержал взгляд Второго Капоне и объявил во всеуслышание:

– Сегодня утром на школьном автобусе похитили семеро детей возрастом от 7 до 11 лет.

Я скривился так, точно щеку проткнули рыболовным крюком и потянули.

В комнате поднялась шумиха. Все были возмущены и ошарашены. Напускное величие как ветром сдуло, на миг Архонты превратились в портовых грузчиков.

– Дон, это правда, ты похитил детишек?

– Тебе что до них, Син, у твоих «бабочек» нет сосунков. И тем более они не ваша клиентура.

      В ответ на колкость губы плотно сомкнулись – превратились в мелукю черточку. Слышать подобное, ей было отрадно до дрожи.

– Что твои намерения к детям такие же благие, как у изголодавшейся гиены к антилопе, это к провидице не ходи, – заметил Мортимер.

– Господа, давайте не будем делать поспешных выводов, – дипломатично проговорил Натаниэль Эмерсон. – У Сантино наверняка нашлась веская причина для столь вопиющей глупости.

– Я собрал всех не ради объяснений или обсуждений. Похищение детей – дело серьезное и громкое! Этим может заняться ФБР, а внутри их организации нет сефиротов. Поэтому…

– Когда припрутся федералы, мы их живо уберем, как ты и сказал среди них нет наших, они всего лишь пустые хоть и с пушками.

– Поэтому, – как ни в чем не бывало продолжил Фламинго, – чтобы не привлекать излишнее внимание и не поднимать шумиху надо уладить дело наискорейшим образом.

– Вортинтон, мы же сефироты, люди – это наш скот. Мы вольны делать что…

– Ты перешел черту, Сантино.

– Вортинтон, мы сами проводим ее.

– Мы строим империю, Сантино, – продолжил Вортинтон арктическим тоном, – более полувека пребывания и обживания в городе, не такой уж и большой срок, чтобы считать себя непрогибаемым под обстоятельствами. Имей в виду, если федералы начнут активно двигаться, отсидеться у себя в бункере не выйдет.

– Верно, численность пустых пока что превалирует, – заметил Натаниэль.

– Где дети, Сантино? – спросил в лоб Годрик. – Они живы?

– Преступность – моя вотчина, я не обязан тебе докладывать.

– Твоя сфера тесно пересекается с моей, и у нас договор, если тебе вдруг так мощно ударила кровь в голову. Никаких крупных криминальных дел без моего согласия.

– Помню, но ведь так скучно, не так ли? – Извращенный смех резанул мне и всем присутствующим уши. В лице не изменились только невозмутимый как айсберг Артур Грэм, Годрик Вортинтон и сонный Эдуардо.

– Не вынуждай меня, Доминик, – сухо процедил кригер сквозь зубы, с холодной сдержанной яростью. На человеческом лице начали проявляться черты безжалостного, хищного зверя, кажется, что-то тигриное.

Обстановка начала накаляться. Воздух протестующе завибрировал от резонанса столь не сочетаемых запахов.

– Мы всего лишь скромные служители нашей Владычицы. – Впервые за собрание синеватые губы на покрытом кляксами лице разомкнулись.

Спокойный как буддийский монах во время медитации, и такой же сосредоточенный, Артур Грэм проговорил тихим голосом:

– У нас общая цель, однако, идем мы к ней разными путями, и каждый считает свою тропу самой удобной и наикратчайшей. Мы неизбежно будем сталкиваться с людьми… с пустыми. Это их мир… пока что. – Он помолчал, тщательно подбирая слова. – Для кого-то из нас они скот (Сантино блеснул алевшими глазами), для кого-то питомцы (Пиковая Дама улыбнулась), или оппоненты (Годрик наморщил лоб), или материал (Натаниэль Эмерсон кивнул). Но здесь и сейчас мы собрались не осуждать путь каждого из нас. Мы – из многих единое. Мы – Лигеметон.

Немного пространная, пафосная речь мэтра мистического искусства танатозиса остудила витающий по комнате враждебный порыв.

– Господин Грэм прав, – сказал Умник, проведя пальцами по седому, словно облепленному паутиной виску. – Давайте без эксцессов. Причина собрания установилась и, думаю, теперь первостепенной задачей надлежит разрешить данный вопрос.

– Голосуем, мальчики.

– Кто за то, чтобы вернуть детей?

Шесть рук взметнулись вверх.

– Да будь оно неладно, уже и повеселиться нельзя.

– Скажи уже, где дети, Дон.

Второй Капоне немного побрюзжал и сдался:

– На заброшенном обувном складе в гетто. Угол 42-й и Мэйс.

– Кто охранят их? – допытывался Годрик.

– Снаружи прозелиты. Внутри со щенками несколько матерых веталов.

– Похищение детей – дело громкое даже для нашего города. Нужно поработать на публику.

– Ха! – осклабился Сантино. – Забери меня Батна², так и знал, что моя выходка сыграет тебе на руку, Вортинтон!

– О чем ты, Дон?

– Ну как, вы разве не в курсе? Наш добропорядочный комиссар метит в мэры!

– Он говорит правду? Ты баллотируешься?

– Эта новость пока еще не обнародована, – процедил Годрик. – Мы только готовим кампанию. Как ты узнал? – И прежде чем Сантино ответил, уставился на тихоню-таксиста.

– Что я могу сказать, – нол коснулся шрама, где отсутствовало ухо. – Тени, они повсюду.

– В любом случае, – признал тут свой промах Фламинго, – сосредоточимся на текущем деле.

– Да-да, ты хочешь устроить рейд, так?

Кивок.

– Я не дам упечь моих сефиротов за решетку. Хотя нет, одного ветала все-таки повяжи. Мне не хватает своих внутри тюрьмы. Они там хорошо кормятся. Растут как на дрожжах. – Ядовитый смех снова залез мне в уши настырной чумной крысой.

– Есть еще пожелания?

– Да нет, Вортинтон, это все, спускай кригеров с цепей.

– Рагнар, займись этим лично.

– Слушаюсь, Архонт, – пробасил косматый великан.

– Постойте, мы упускаем из виду важную мелочь. Дети. Они одновременно и жертвы и свидетели, а агенты федерального бюро посетят город в любом случае. Что делать с ними?

– Пожалуй, тут я могу предложить услуги своего культа. Кто как не дэймосы лучше всех работают с разумом? И за моей спиной как раз находится один из лучших. Джонатан, отправляйся с Рагнаром.

– Слушаюсь, Архонт.

Если бы я только знал, чем кончится конклав, ни за что бы не подписался на него. Нет, работу я, бесспорно, люблю (даже бесплатную), правда сомневаюсь, что будет весьма занятно, после стольких лет снова поработать в компании с Рагнаром, но, надеюсь, много времени оно не отнимет. Меня еще ждет одно архиважное дело…

Рука в белой перчатке повернула дверную ручку и выпустила нас на свежий воздух. Свинцово-серые тучи упрямо отказывались уступать место солнцу. Если меня с Рагнаром отправили на задание, такое впечатление, что Нэнси и Эдуардо вежливо указали на дверь, словно Архонты не доверяют даже собственным Приближенным.

– Выглядишь точно по́днятый некросом кадавер.

Эдуардо даже не улыбнулся.

– Спасибо за эвфемизм, Джонатан.

Рагнар уже сел за руль и как истинный джентльмен тактично ждал, когда Нэнси сядет на мотоцикл и освободит место для выезда, а я, воспользовавшись моментом, завел «маленькую беседу» с хаоситом.

– Что думаешь насчет истории с детьми? Второй Капоне совсем рехнулся, скажи?

– Не бери в голову, Джонатан.

– То есть тебе совершенно наплевать на детей?

– Ты не Приближенный, – указал мне на место Эдуардо. – Спрашивать о мотивах вышестоящих – моветон.

– Да, отвечать ты не обязан, – сказал я немного с акцентом на последнем слове, намекая на нашу первую встречу.

На лице хаосита не дрогнул и мускул. Ответ я получить не успел – «Hummеr» цвета серебристый металлик позвал меня, рыча мотором.

В машине попахивало гарью, как если бы кресла, пол и вообще все испачкали сажей.

Сработал электронный замо́к на воротах (а может Инч Мондел открыл их используя Силу) и мы выехали на Пеннироял-стрит покинув Пандемониум.

Черствые пальцы нажали кнопку на магнитоле – заиграл «тяжелый металл». Пришлось терпеть всю дорогу…

Ехали молча. За весь путь Рагнар не проявил и капли желания побеседовать, а у меня начинать разговор не было охоты. Находясь внутри его «броневика» я с грустью вспомнил о своем «Ferrari». Прошел почти год, а «TORPEDO» до сих пор в ремонте. Забери Лилит того, кто так раскурочил мою машину! Сделал меня капитаном без корабля.

– Приехали.

Три патрульных машины беззвучно мигали сиренами, а спецотряд у бронегрузовика нетерпеливо шаркал подошвами, топчась на месте в ожидании штурма.

– Идем, – коротко обронил кригер.

Ворота к нашему появлению уже выломали, так что мы преспокойно вошли на закрытую территорию и… выстрел! Совсем рядом – так близко, что на ботинок попали частички каменной крошки – врезалась пуля. По нам открыли пальбу! По-кошачьи отпрыгнув, я спрятался за тем, что было ближе всего – Рагнаром. А кригер даже бровью не повел (разве что прорычал сердитым зверем). Больные ушлепки совсем страх потеряли?! Еще и заголосили, как индейцы, забери их Батна! В конец свихнулись!

Я думал, Второй Капоне предупредит их о нашем визите. Бьюсь об заклад «так веселее» – решил он. Только получить пулю – лично мне отнюдь совсем не весело.

Сгорбившись за массивной фигурой, я уже собирался побудить кригера к действию (тот замер, словно корабль, натолкнувшийся на мель), но, слава Лилит, он зашевелился без моих наставлений. Из-под сероватого плаща вынырнул «Glock» – наверное, единственный и самый верный друг Рагнара. Я услышал, как передвинулся штифт предохранителя, после чего пистолет изрек всего несколько коротких междометий. Кригер молчал, за него говорил ствол, причем весьма красноречиво! Он снял последнего пустого очередным метким выстрелом. Наступило затишье.

– Идем, – снова бросил Рагнар.

Спрашивать ранил он их или убил, я не стал. Мне все равно. Каждый из этих подонков,  не колеблясь, отрезал бы хвост котенку и перекрыл им дыхание младенцу.

Внутри было пусто и грязно, точно в трюме давно изгнившего после крушения корабля. Ищейка кригер шумно вдыхал носом воздух, не путаясь под ногами, я следовал за ним. На полу, под грудой мусора, скрывался тяжелый люк. Ухватившись за толстую ручку, Рагнар потянул, металл жалобно застонал и показал нам лестницу вниз.

Комната, пол которой устелен клеенками в красных разводах, не внушала мне и капельки доверия. Она полнилась грязными крюками, свисающими с потолка и прочими немытыми мясницкими инструментами; такое ощущение, что мы на скотобойне или в логове доктора Прокруста, а не на обувном заводе.

Кригер направился к единственной двери, та поддалась, открывшись, но не ему. На нас вытаращился бритоголовый в черном переднике. Не успел он пикнуть, как голова его уже развернулась на сто восемьдесят градусов. А я почему-то в этот момент подумал: как хорошо, что Рагнар не пожимает никому при встрече руки. Такими лапищами, наверное, обладали викинги или богатыри. При виде мертвого тела я скривился, но не от жалости, нет. На затылке красовалась татуировка – муха в кольце муравьёв – сигил веталов. Значит, он был сефиротом, хоть и не из моего культа, но все же из Лигеметона. В который раз убеждаюсь, что как бы одухотворенно не звучали слова о единстве, на деле это никак не проявляется.

За дверью в просторном помещении нас встретило еще двое веталов. Я почувствовал тонкий запах гари… химерии. Казалось, Рагнар вот-вот превратится – покроется костяными наростами, отрастит когти или хвост, может целых два. К слову, трансформацию кригеров мне доводилось уже наблюдать и не один раз, но полноценный «облик», а тем более самого Приближенного Фламинго, кажется, никто не видел. И, похоже, меня тоже не удостоят такой чести.

Не было никаких магических искр, ни ломающего звука перестройки костей или растяжения мышц. Ничего мало-мальски эффектного. В какой-то момент рука Рагнара стала пепельно-серая и обзавелась длинными когтями. Возможно, были и другие внешние изменения в теле, но одежда не давала увидеть больше.

Кригер аллюром подскочил к одному из веталов и сбил с ног. Двигался он настолько сверхъестественно быстро, что и сапсан не поспел бы за ним. Схватил за голову и припечатал об пол так, что череп раскололся точно самый испорченный кокос. Этот звук – сухой хруст, был отчетливо слышен. Но вот только, Лилит его побери, зачем так жестоко?! Оставшийся ветал стоял, как и я в полной оторопи. Рагнар направился к нему, скрежеща друг о друга когтями: мотивчик был как у натачиваемых охотничьих ножей. Кригер обрубил ему пальцы и точечным ударом в затылок отправил в забытье.

Как только с веталами было покончено, я подошел ближе и не поверил глазам.

У стены располагался вольер – длинная невысокая стеночка из тонкой решетчатой сетки, закрытая камуфляжным брезентом так низко, что даже ребенку не встать в полный рост. Обычно в таких местах содержат мелких животных. Но внутри сидели дети. В кровоподтеках и синяках, все как один смотрели в никуда. Остекленевший взгляд. Глаза сухие, все слезы выплаканы. Хрупкие тельца неприкрытые ничем – в чем мать родила – дрожали от страха и холода, как осиновый лист. У кого-то распухло лицо, будто изъеденное пчелами, у кого-то только расквашена губа, кто-то так и вовсе выглядит как человек-слон, а у тех, чьи лица не тронуты, руки и ноги, полностью покрылись глубокими следами зубов. Их содержали как зверушек, или того хуже – без подстилок, ни тарелок с водой. Ничего. Такие маленькие, беззащитные. Ни один ребенок, завидев нас, не издал ни звука. В них выхолостили всю надежду.

Я подошел к ограде поближе, и кровь заледенела в жилах. В самой середке, сидя на коленях, положа крохотные подбородки на плечи друг другу, застыли в обнимку два ребенка. Разлучить их не представлялось возможным. С макушек и до самых мягких пяток, они покрылись засохшей красной коркой, которая скрепила тела крепче их же объятий. От них отдавало едва переносимым запахом крови, который вонзался мне в ноздри холодным железным крючком. Такие же грязные крючки, как и в предыдущей комнате, подцепили мне веки, и как бы я не пытался их сомкнуть, не получалось. Рагнар все понял, когда вошел. Он понял по запаху.

– Ну же дэймос, делай свою работу. – Тяжеловесная ладонь ткнула меня в спину.

– Нет. Сначала убей того ветала.

– Приказ был оставить одного в живых.

– Плевать! Ты что слепой? Посмотри, что они с ними сделали! Убей.

Рагнар мотнул головой. Он даже не изменился в лице, словно видел подобное тысячу раз, а то и больше.

Подонки. Я стиснул кулаки. В них нет ни капли человеческого. Я взял себя в руки, а точнее взял свое человеческое естество и засунул куда подальше. Джонни Версетти поможет детям, только если будет с холодной головой.

Едва заметное движение правой кистью и с нее срывается бледно-голубое облачко – примитивное заклинание усыпления, или вернее сказать убаюкивания; настолько слабое, что стопроцентно не подействует на взрослых пустых обладающих хоть каплей воли и совершенно невосприимчиво для сефиротов, а вот на детский не окрепший разум – вполне.

Облачко поплыло в сторону детей, плавно избавляясь от бесформенности и принимая вид, как воздушная вата, осьминога. Октопод продрейфовал у каждого чумазого личика, выпуская тонкие струйки, которые мигом забирались в каждый крохотный нос, тем самым отправляя в мир сновидений.

Я повернулся к Рагнару, тот стоял, прихватив за шкирку обмякшее тело ветала.

– Давай вытащим их отсюда, я могу сделать свою работу по пути в участок. – Находиться в детском концлагере уже не было сил.

– Хорошо.

– Во сне время течет медленнее.

Он дернул густой бровью удивленный моим откровением по поводу профессионального ремесла. Да и я сам не ожидал, что произнесу что-то подобное. У каждого культа свое мистическое искусство. И хоть Рагнар не мог использовать ни одно заклинание из области мантики (как и я – химерии), знать чужие секреты – малое, но все же преимущество в нашей холодной войне.

Стражи порядка укутали детей в одеяла, усадили детей в полицейский фургон и мы тронулись в дорогу. Я провел ладонью по сальным волосам каждого спящего цветка жизни, устанавливая, таким образом, связь с разумом. Устроился поудобнее в тесном фургончике и скользнул в их мир.

Для быстроты, я решил не плавать от одного разума к другому по очереди, а объединить всех в одном эфемерном пространстве. Находиться одновременно в нескольких сознаниях мне еще не доводилось, но иметь дело с детьми (пусть и впервые), с их несформировавшимся разумом гораздо проще, чем со зрелыми личностями.

Я оказался на небольшом цветочном островке между беснующимся черным океаном и алым точно кровь небом. Земля под ногами содрогалась от подземных толчков, связать целых четыре мира в единое полотно оказалось не такой уж и удачной идеей. Все может разорваться в самый ответственный момент. Однако время дороже золота, и Джонни Версетти готов рискнуть.

Поле, состоящее из четырех неравных участков, благоухало изумительными ароматами. Изумительными для жуков-могильщиков, шакалов, грифов и прочей мерзости питающейся падалью. Для них такой клочок земли, несомненно, стал бы настоящим парадизом. Вопреки исходящим ядовитым миазмам гнили и удушья, внешний вид каждого из цветников был совершенно уникальный. Не знаю, существуют ли на самом деле хоть близко похожие цветы, я о таких даже не слышал, но вот что знаю наверняка – всему этому великолепию никоим образом не полагается цвести в детских умах!

Всегда интересно наблюдать, как внутри разума нематериальные вещи неосознанно принимают ту или иную и всегда самую подходящую форму. Цветок как воспоминания о боли, страданиях – удачный символизм. Растение, равно как и негативные воспоминания не мыслит, но дышит и что важнее – плодится, разбрасывая семена.

С трудом ступая среди заразы, гнили и хвори (землетрясения никуда не делись и постоянно напоминали об утекающих минутах), я направился к цветнику, при взгляде на который меня обдало арктическим холодом. Соцветия до жути напоминали пухлые губы покрытые коркой из самого синего льда. Аккуратно ступая с каждым шагом внутренние органы превращались в увесистые куски льда. Завыл колючий ветер, заживо сдирающий кожу. Вытерпеть его еще хватало пороху, но вот холод сковывающий нутро… Несмотря на то, что все не материально, мозг посылал ложные сигналы по всему телу и пусть в реальности мне не настолько холодно, однако если долго медлить, боюсь, обмороженные пальцы придется ампутировать!

Семнадцать невыносимых шагов и вот – под ногами стеклянное окошко льда. Колени больно врезались в твердь. Я содрогнулся. Языки холода облизали лицо и руки, волосы захрустели как рыбные палочки. Нос почти отпал, а сердце грозилось вот-вот отойти к вечному сну. Пора избавиться от этой заразы.

Лет пятьдесят назад (будучи прозелитом), я как какой-нибудь дилетант начал бы грубо и примитивно колошматить по льду тем самым оставив осколки, а в таком случае ужасное воспоминание не исчезло бы до конца, со временем созрело и превратилось в навязчивую идею или психоз. Сейчас же, когда за плечами десятилетия опыта и практики, я отучился ловить рыбу динамитом, предпочитая куда более тонкие методы.

Я приклеил руки к стеклянной глади и посредством воли и мантики разжег тепло в ладонях. Руки накалились как металл в кузнице, кости просвечивали сквозь кожу. Лед потек. Нельзя оставлять ни частички воспоминаний и поэтому рот, нос и каждая открытая пора кожи на теле впитывали клубы пара. Я костенел, но не прерывался ни на один удар сердца, что стучало все тише.

Когда отверстие получилось достаточным, чтобы просунуть руку, я стремительно вцепился в цветок – совершенно такой же, как и те, что вокруг, только крупнее – и вырвал его. Он сразу же признал нового хозяина, стал моей собственностью. Силой мысли вышло уменьшить его до размера антенны поплавка, и он перекочевал в петлицу на пиджаке.

Буран начал утихать, Слава Лилит. Холод отступил и в следующий момент на горизонте высоко над черной водой прорезались белые молнии похожие на шрамы, уродующие алый лик неба. Состыкованные вместе миры начали трещать по швам. Дело дрянь! Один есть, осталось еще три. Необходимо поторопиться…

Со вторым цветком-воспоминанием получилось управиться… быстро? Долго? Одна Лилит и знает.

Фантасмагория чистой воды. Цветы, которые ни в жизнь не отличить от круглых карамельных леденцов на палочке, раскачивались точно маятники часов каждый в своем ритме: быстро, рвано, тягуче. Их движущиеся в бесконечность красные спирали гипнотизировали и одновременно сводили с ума. Течение времени и пространства исказились. Я шел и одновременно стоял на месте. Воздух стал вязким как сироп, язык будто натерли приторной конфетой, а под кожей надувались воздушные шарики с гелием. Меня тянуло вверх, отчего пришлось замереть и припасть к земле.

Нет, такой расклад мне категорически не по душе! Что ж, если Джонни Версетти не способен подойти к цветку, то цветок сам придет к нему!

Закрыв глаза, полностью отстранился от всего: тикающих в разнобой звуков, сладких запахов, ощущения приторной липкости на коже и под ней.

Пустая рука прекратила быть таковой. В ней появилась связка из трех колец (такие еще бросают на палку в парках развлечений, чтобы выиграть приз; только мои острее). Синее кольцо завибрировало, и я неуклюже метнул его. Оно летело, будто самолет на радиоуправлении, сужалось и расширялось как зрачок и что самое главное – скашивало зловредные цветки-леденцы. С двух рук я запустил желтое и зеленое кольца ему в помощь. Жужжа как шмели, они носились в воздухе, срезая белые палочки-цветоножки практически под корень тем самым тут же давая сладостям сорваться ввысь и бесследно взорваться точно фейерверки.

Не прошло и пары минут, как вокруг раскинулась голая земля. У ног валялся исключительно один цветок-карамель. Я поднял его, отправил в рот, проглотил, не рассасывая и без удовольствия.

Без промедления следующий тревожный знак не заставил себя долго ждать: к небесным вспышкам добавились громовые раскаты, звучащие скорее как хор из протяжных стенаний сорвавшихся детских голосов. Придется еще ускорить темп…

Только накаркал себе же под руку. При штурме следующего цветка, Лилит его побери, потребовалась запредельная осторожность, и «ускорить темп» не вышло.

С грехом пополам я сдерживался разворотить тут все и прорваться к воспоминанию напрямик, так было бы и быстрее и проще, но использовать грубую Силу – только ускорить разлом скрепленных сознаний. Получается замкнутый круг. Поэтому легкие шаги, трезвый ум – залог успеха.

Копьевидные листья, торчащие из стволов, со змеиной прытью набросились на мои изнеженные ноги. Разодрали брюки вместе с кожей и мясом! Кажется, мой крик даже заглушил гром. Вдобавок их околоцветники выглядели точно миниатюрные терновые венцы, которые метко стреляли шипами в глаза. Но и угроза ослепнуть – еще полбеды. Цветы, да что там, начисто все вокруг было приправлено токсином. Он был везде: пурпурными каплями на лепестках, пыльцой в воздухе, земля пропиталась им и сделалась скользкой как рыбий жир. Я почувствовал себя как после многочасового катания на центрифуге. Подобное состояние было категорически не по вкусу, так что с выплеском Силы каждый миллиметр тела – включая ноздри и глаза – покрылся прозрачной толстой пленкой и тогда-то дурман стал нипочем. Остался лишь горький привкус на языке.

Слава Лилит, не все цветы-охранники были враждебно настроены, некоторые «спали», вдоль таких я и продвигался шаг за шагом, прикрывая нос и глаза рукавами. К счастью болезненная игра в классики не затянулась надолго, хотя мучений подарила по горло.

Когда я наконец-то сжал цветок в руке, огромные белесые полосы разделили небо на четыре неровные части, океан завихрился, а содрогающийся остров потянуло в водоворот. Я грохнулся на колени…

Двигаясь как солдат на фронте – почти лицом к земле – я протискивался сквозь заросли пожелтевших черепов с продолговатыми кривыми позвоночниками, от них разило горящей плотью и оттого слезились глаза, и свербел затылок.

Раздался треск изгибающихся хребтов и мигом позже меня буквально попробовали на зуб. Челюсть вырвала кусок икроножной мышцы (моей мягкой мышцы!), потом меня так же неожиданно боднули в спину – еще, еще и еще. Не оборачиваясь – нет времени! – стирая зубы в порошок, я перебирал отбитыми локтями, продираясь вперед. Придется терпеть. Все нереально, боль нереальна. Воля победит. Вытерплю. Ради детей. Ради обретения частички Силы. Останавливаться нельзя.

В момент, когда остров начал раскалываться на бесчисленные кусочки пазла, беря пример с неба, в паре метров перед собой я заприметил мерзко скалящийся череп со свернувшимся в кольцо на манер змеиного хвоста позвоночником.

Подбадриваемый беспрерывно клацающими челюстями и жгучими спину частичками обгоревшей плоти, которыми плевались черепа, я упорно полз по невозможно острым костям, режущим ладони и внутреннюю часть бедер. В голове почему-то играл тот самый «тяжелый металл» из магнитолы Рагнара.

Заветный череп был на расстоянии вытянутой руки, из последних сил я потянулся к нему намереваясь вставить пальцы в глазницы и тогда же каждый атом сотканного мной эфемерного мира распался…

Тьма. Знакомая тьма. Родная. После «разрыва» меня выбросило в самое безопасное место – собственные чертоги сознания. Похоже, ваш покорный слуга облажался. Что ж, остается только зализать раны и привести себя в порядок.

Одновременно с тем как изорванный в клочья костюм возвращался в прежний солидный вид, а ментальные раны затягивались с не меньшей скоростью, чернота начала растворяться – проступили образы привычного, родного душе антуража.

Затылок приятно холодил кафельный пол, ступни грело теплящееся в камине пламя. Я почувствовал небольшую тяжесть на животе. Череп. Он был у меня. Я все-таки успел! Полноценный букет боли, умопомешательства, самоистязания и страха собран. Теперь дети могут жить и спать спокойно. И в качестве награды за труды – букет из сонма немыслимых кошмаров. Все честно! Вот бы подарить сей букетик тому, кто раскурочил мою машину. Держу пари, отдача была бы колоссальная. А если вложить гораздо больше Силы, последствия наверняка будут фатальными …самоубийство? Да, скорее всего. Увы, на такое у меня пороху не хватит. Причем в обоих смыслах: и Силы и воли. Для подобного потребовался бы колоссальный объем Силы, сравнимый, пожалуй, с озером. А это уже уровень Архонта. Ладно, приберегу букет на черный день.

Признаюсь, было полнейшей неожиданностью, что каждое из воспоминаний оказалось таким сильным, агрессивным и столь глубоко укоренившимся. Что же там в них? Что веталы сотворили с детьми?

Я встал с пола и направился к двери, ведущей из сознания. Приоткрыл ее и буквально почувствовал, как подскакивает или поворачивает машина. Мы еще не добрались, а значит время на моей стороне! Гляну-ка я на свою жатву. Нечего и говорить, там будет на что посмотреть.

Воспоминания, мысли, чувства детей слились в тонкую книгу в твердой обложке. Я уселся в мягкое кресло и под треск пламени начал перелистывать страницы трагичной истории детей.

***

Майкл, Габриэлла, Митчелл, Долли, Кристи, Сэм и Билли Бантер. Так их звали.

Закадычные друзья Сэм и Майкл, учились в одном классе, жили на одной улице, в одном многоквартирном доме прямо напротив друг друга. Да что там, они даже родились в один и тот же день! Как и большинство девятилеток они не хотели ничего кроме как играть и беситься дни напролет, пока не упадут без сил. Всегда веселые и беззаботные сорванцы знающие, что папа с мамой о них позаботятся.

Они дружили с самых пеленок, стояли друг за дружку горой и никогда не соперничали. В некоторой степени каждый из них боялся выбиться в лидеры и одновременно боялся отстать в чем-то. Все чего они желали – делать все вместе и только. Идти нога в ногу, не отставая и не опережая один другого.

Если Сэм получал по английскому «Пять», Майкл не успокаивался, пока ему не поставят ту же отметку. А если Майклу ставили по арифметике четыре, Сэм даже не помышлял получить высшую оценку, а исключительно такую же, как и у Майкла.

Наказания друзья тоже отбывали вместе. К директору их вызывали как сиамских близнецов и разделялись они лишь придя домой, стоя каждый в своем углу (причем одинаковое количество времени).

Как-то раз, прогуливая очередной скучный урок, Майкл и Сэм готовились к очередной шалости. Накупили десяток воздушных шариков, наполнили их водой из умывальника в школьном туалете. Кого гиперактивные дети собирались забросать ими, конечно, догадаться не сложно. Вот только большая перемена наступит еще не скоро. И тогда мальчики решили спрятать боезапасы. Но где?

Горбатая миссис Гролье – школьная библиотекарша была стара как само время. И каждый школьник, от первоклашки до выпускника, знал, что очки в толстой оправе нисколько не помогают ей хорошо видеть, а еще что желто-зеленая кофта делала из нее самую что ни на есть допотопную черепаху.

– Главное не разбудить Черепаху, – шепнул Майкл Сэму, приоткрыв дверь библиотеки.

На перемене в святая святых книг не было ни души. Мальчишки с болтающимися шариками в руках крались к дальним полкам стеллажей и нет-нет да и косили взглядом на шумно сопящую Черепаху. Сейчас очки свисали на цепочке с шеи, и сомкнутые глазенки походили на сморщенные виноградинки. Но стоит ей водрузить их на переносицу и поднять веки… Бородавка на выпуклом лбу казалась им наблюдающим третьим глазом. У мальчишек противно засосало под ложечкой.

– Подвинь книги, – прошептал Сэм.

Шарики превратились в снаряды, грозящие взорваться при мало-мальски настойчивом соприкосновении.

Майкл освободил место, первая «граната» заняла свою нишу… Следом вторая… Черепаха дрыхла.

– Представляешь, как завизжит Лиззи, когда мы ее обкатим водой? – захихикал Майкл.

– Осторожно! – выпалил Сэм. Но поздно.

«Граната» лопнула. А следом еще одна.

Миссис Гролье подняла подбородок, забегала виноградинками по стеллажам, но ничего подозрительного не заприметила – зрение у нее было как у крота, а вот слух – как у кошки!

– Тихо! Замри!

– Да какой, вода льется!

Миссис Гролье вскочила с места, точно упырь выбрался из заколоченного гроба. Настойчиво застучали каблуки, но еще сильнее застучали сердца Майкла и Сэма.

Текучим движением Миссис Гролье проскользнула между шкафами и набросилась на свою добычу.

– Чёй-то вы тут учудили?! – вскричала она, чувствуя, как все сильнее намокают туфли. Толстые линзы искажали ее глаза так, будто они занимают все лицо.

Майкл и Сэм прокололись уже третий раз за месяц, а значит, их отстранят от уроков до конца осени. Целый месяц уборки по дому, никаких гуляний, видеокассет с кино и мультфильмами, игр в приставку и прочих развлечений. Все приятности лопнули как те самые шарики с водой.

Ну уж нет!

– Миссис Гролье, мы нечаянно, не надо директора, – проблеял Сэм.

– Мы все исправим. Все вымоем.

– Великий Скотт! Что вы наделали с книгами?! Испортили школьную собственность. Вот погодите…

– Мы их посушим! Сейчас же, – сказал Майкл.

– И будем вам помогать каждый день.

– После уроков.

Миссис Гролье скрестила руки на груди.

– И на переменах, – добавил Сэм.

– Если сейчас же не высушите книги, я с вас, пакостников, три шкуры спущу!

Остаток урока Майкл и Сэм спасали книги. Майкл стелил на стол бумажные полотенца, а Сэм вертикально ставил на них книги. Майкл клал полотенца между обложкой и страницами, потом Сэм менял мокрые на сухие. Поначалу это было даже забавно, но к пятнадцатой книге превратилось в тоску зеленую. Сэм было собирался сделать бумажный самолетик, но друг пихнул его локтем в бок и указал на не спускающую с них глазенок Черепаху.

Так, каждый последующий день Майкл и Сэм после уроков топали в библиотеку помогать Миссис Гролье. Плечом к плечу, всегда вместе, настоящие друзья.

Габриэлла и Кристи тоже дружили. Но иначе. Габриэлла считалась самой красивой девочкой в своем классе (и самой обеспеченной). У нее было все, что только может желать ребенок: модные наряды, шикарные вещи, и даже маленький пони! (Куда уж без него.) Конечно, все поголовно хотели с ней дружить, угождать миниатюрной принцессе начальной школы.

А чего хотела сама Габриэлла? Девочка мечтала о друге, настоящем друге, одном единственном, который не будет рядом с ней только ради одалживания дорогих побрякушек и поднятия статуса в кругу сверстников. К сожалению таково детство и отрочество почти каждой богатой девочки…

На ее десятилетие (оно пришлось на самый конец лета), родители пригласили родственников, одноклассников, соседей, пожаловали даже те, кому она просто однажды обронила «привет», словом нагрянули все-все-все.

К десяти годам Габриэлла наконец-то осознала, что ее дни рождения проводятся по большому счету не для нее самой, а потому что кое-кто любитпохвастаться, обожает, чтобы потом о размахе праздника вспоминали еще долго-долго. А вспомнить всем точно будет что…

Только представьте: сонмище детей на просторном заднем дворике (напоминающий скорее миниатюрный парк развлечений) носятся туда-сюда по сочной, ароматной траве, подлетают к клоуну, раздающему воздушные шарики в форме животных, и тут же мчатся к длиннющему столу с лакомствами, натрескаться до отказа. А после: кто на качели, кто «бомбочкой» в бассейн.

Габриэлле подарили страсть сколько подарков, но ни в одной коробке: большущей или крохотной, с розовым бантиком или любого другого яркого цвета, не нашлось того что желало сердце малышки.

      В то время пока так называемые друзья (которые даже не обращали на именинницу внимания, а только и делали, что развлекались на всю катушку) были всецело поглощены гривастым пони и нескончаемым потоком конфет и смузи, Габриэлла скучающе сидела в тени приземистого деревца, наблюдая за вереницей марширующих в свою крепость муравьёв. Девочка фантазировала: представляла поменявшихся местами насекомых и детей. Миниатюрная детвора, вопя писклявыми голосочками, путается в лабиринте муравейника, в то время как гигантские мураши нежатся на надувных матрасах в бассейне попивая фруктовые коктейли через соломинку и бросают друг другу в рот конфеты-шипучки. Габриэлле такое казалось до умопомрачения забавным. Она та еще выдумщица! Что могло бы случиться дальше, придумать ее воображение не успело – к ней подошла девочка в голубом платьице и волосами заплетенными во множество косичек.

– С Днем рождения.

– Спасибо, – ничуточки невесело ответила Габриэлла. – Извини, я… не помню, как тебя зовут.

– Мы с тобой в одном классе, – смутила ее еще больше девочка. Я Кристи. – Она улыбнулась и протянула жвачку – явно не с большого стола, а из собственного кармана – дешевую пластинку, насквозь пропитанную синим красителем. Сунешь такую вот в рот и язык станет синий-синий как незабудки.

Габриэлла капельку оживилась.

– Давай разделим ее. По половинке тебе и мне.

– Я уже одну умяла. Вот. – Кристи показала василькового цвета язык.

Девочки засмеялись. Габриэлла не медля взяла пластинку и отправила себе в рот. И чуть-чуть пожевав, высунула теперь такого же оттенка язык. Настроения разом прибавилось.

– Знаешь, ты первая кто меня поздравила и единственная кто хоть что-то лично от себя подарил.

– Да ты что?

– Да… А почему ты не играешь вместе со всеми?

– Плавать я не умею, от сладкого меня пучит, а бегать мне нельзя.

– Почему нельзя?

– У меня начинает болеть в груди и кружиться голова.

– Ого, выходит не одной мне тут невесело.

– Да нет, я веселюсь, только по-своему.

– И как же?

– Ну, например, – Кристи наклонилась к уху Габриэллы, словно их могли подслушать, – я представила, что тортики, пирожные, резиновые червячки и все, что есть на столе, ожило и набросилось на детей. – Она тихонько рассмеялась. – Глупо да?

Не поверив ушам Гарбиэлла разинула рот, снова показывая синий язык. Она-то думала только у нее одной такая чудаческая фантазия. Не тут-то было!

– А можно я тебя буду называть Габи?

– Меня так еще никто не называл… Можно, – внезапно для самой себя согласилась она. – А я тогда буду звать тебя Крис.

– Здорово, мне нравится. Правда меня так мама зовет. Ну а раз ты тоже не играешь со всеми то, как развлекаешься?..

Девочки сидели под деревом, долго и увлеченно болтая. У них нашлось много общего. Любовь к чтению (книгу о юном волшебнике и колдовском камне они зачитали до дыр), обе вели личные дневники и обожали клубничное мороженое.

Да, то был отличный день – лучший за все лето для маленькой именинницы. Ведь ее желание наконец-то сбылось. Габриэлла завела настоящего друга.

Когда солнце начало уходить на покой, дети заметно подустали, задор поугас, один за другим будто грибы после дождя появлялись родители и забирали своих чад.

– А вот и мои. Было весело. Пока Габи.

– Пока, Крис, увидимся в школе.

Улыбка Габриэллы растянулась до сережек на ее непроколотых ушах. Она не могла дождаться, когда увидит Кристи снова, когда они обменяются обещанными книгами и отведают клубничного мороженого на перемене.

Как только все гости исчезли, точно в воду канули, оставив после себя на память разбросанные по всему дворику фантики, подтаявшие на солнце недоеденные пирожные, почти сдувшихся воздушных животных и замученного, затисканного, обезвоженного пони, тогда к Габриэлле подплыла мама.

– Крошка моя.

– Да, мам?

– Я заметила, что ты весь праздник провела с одной девочкой.

– Это Кристи. Она…

– Тебе не следует с ней водиться.

– Почему?

– Так будет правильно. Просто пообещай мне, хорошо?

– Но…

– Никаких «но». – Мама строго подняла указательный палец.

– Мама права, – сказал отец. – Она… другая. Просто не обращай на нее внимания. У тебя и без того пруд пруди хороших друзей.

– Ты поняла нас? – настойчиво спросила мама.

– Да.

– Вот и умница. Ой, крошка моя, а что у тебя с языком?!..

Всю ночь Гарбиэлла размышляла, что имел в виду папа, говоря: «Она другая». Что это значит? Кристи одевается не так ярко как Габриэлла? У нее дома нет бассейна? Или попросту не такие дорогие вещи и школьные принадлежности?

Почему Криси «другая» Габриэлла гадала до самого утра. Она просто была еще слишком маленькой, и ей, естественно, не пришло в голову, что родителям не понравился цвет кожи Кристи. Слишком темный…

Обрывать столь славную дружбу не понятно из-за чего, просто потому что так сказали родители и точка, она не собиралась. Так, их видимое общение ограничилось уроками физкультуры, на которых они кидали друг другу мяч. В кафетерии они сидели за разными столиками. Ежеминутно для всех девочки делали вид, что не водятся друг с другом. Они дружили тайно, обменивались записочками, прятались на переменках за деревьями и углами школьного здания. Крис и Габи дружили той дружбой, которую понимали они одни.

Раньше Габриэллу со школы забирала мама, но в новом учебном году дочка заявила, что уже достаточно взрослая и будет ездить на желтом школьном автобусе. Ведь там она могла побыть с Кристи. Чтобы не привлекать к себе внимание, подруги всегда занимали второе с конца сиденье. Они шептались, хихикали и периодически поворачивались, бросая сердитые взгляды на хулигана Митчелла – тот плевался в девчонок бумажными шариками из ручки, или дергал их за волосы, или громко отрыгивал алфавит. Собственно из-за него никто в конце и не сидел.

      В школе «Грейфрайерс» Митчелл считался самым отъявленным шкодником. «Эй, малявка, что там у тебя в коробке для ланча?» – было коронной фразой двенадцатилетнего верзилы с широкой костью в теле. Он выбивал деньги на завтрак у тех, кто был на голову ниже, кидал жвачки в волосы девочкам, которые ему нравились, подлаживал кнопки на стулья ненавистным учителям (а ненавидел он всех) или натирал доску мылом. В общем, делал все то, чем и положено заниматься бунтарю и безобразнику.

Учился он естественно плохо и больше уроков любил кататься на велосипеде и махать кулаками. К слову орудовал он ими нередко. Почти каждый ученик начальной школы был близко знаком с его молотом и кувалдой. Чаще всего доставалось Билли Бантеру – неумеренно раскормленному юнцу с одутловатым лицом. Он был жутким обжорой, в его рюкзаке и карманах вечно подтаивали шоколадные батончики. И Митчелл, которому мама не давала ни цента на ланч, был главным кошмаром толстого Билли.

Один раз Билли удалось избежать расхищения карманов четыре перемены подряд. И вот наступила последняя.

Первым делом Митчелл заглянул в туалет, затем в раздевалку, а дальше принялся рыскать по коридорам, вдоль шкафчиков. Он то крался как ниндзя, то переходил на рысь. Живот отзывался урчанием раз в минуту, хоть часы сверяй.

– Вот ты где! – выпалил Митчелл, завернув за очередной угол. – Я-то тебя обыскался. Иди-ка сюда.

Билли Бантер максимально надвинул круглые очки на переносицу, сделал фигу (правда тыкнуть ею не поднялась рука) и дал деру.

– А ну стой, ты, жирный филин! – крикнул Митчелл и бросился вдогонку.

На удивление Митчелла толстяк бежал весьма прилично и заставил его хорошенько попотеть. А как же тогда вспотел сам шаровидный Билли – страшно представить!

Пот застилал ему глаза, наверное, поэтому он и неудачно резко свернул вправо и впечатался лбом в косяк школьного шкафчика. Звон вибрирующего тонкого металла эхом раскатился по коридору. Билли распластался на полу морской звездочкой, на лбу выросла напоминающая рог красная шишка. Физиономия Билли Бантера (у которого так сказать щеки из-за спины видать) после «поцелуя» со шкафчиком выглядела теперь как сочная фрикаделька.

– Живой?

Глядя на корчащегося от боли Билли в хулигане-задире Митчелле проснулось сочувствие.

– Давай помогу встать.

– Я хочу домой! – захлюпал носом Билли Бантер.

Митчелл не сомневался, что привести сейчас в таком виде толстяка к учителю – получить очередное нежелательное приглашение в клуб «Выходного дня». А проводить субботы в школе он не горел желанием. Уж лучше с голоду помереть! Так что, пораскинув мозгами, Митчелл взял Билли Бантера под руку и повел на улицу.

В школьном автобусе сидело (а может и пряталось?) несколько детей. Двое парней клацая по кнопкам геймбоя в четыре руки, неотрывно пялились в миниатюрный экран. В глубине автобуса сидели две девочки, обе нравились Митчеллу и он надеялся, это взаимно (с чего бы они тогда всегда садились рядом с ним?). Митчелл вместе с Билли прошел по салону в самый конец. Сидящую в середине по левую сторону Долли, он даже не заметил. На нее вообще мало кто обращал внимания.

Тихоня Долли. Серая кофточка, помятая юбочка. Она была одного возраста с Митчеллом и при случае нет-нет да и поглядывала на него. Девочка изгой влюбилась в плохиша. «Ну почему он не дергает за волосы меня?» – думала Долли, штрихуя в своем блокноте сердечко с двумя именами. Ее никогда не обижали, но и никогда не заступались, на нее попросту не обращали внимание. Разумеется, у такой как она друзей нет и в помине.

На переменках Долли игралась с насекомыми: давала забавные выдуманные имена паучкам, которых прятала в пенал. Она жила своими мыслями в своем иллюзорном мире. Два раза в неделю после занятий Долли ходила к школьному психологу. Как давно длятся сеансы, она уже и не могла сказать точно. Дни сливались в недели, а те в месяцы. Ей казалось, мама с учителями без всякой на то причины направили ее сюда в первый день школы.

И там, в кабинете, немолодая на вид строгая женщина слушала ее, задавала вопросы, предлагала различные интересные тесты. Нигде больше, кроме как растянувшись на кожаной кушетке, Долли не чувствовала себя нужной. Подобно тому, как некоторые вырезают свое имя на дереве, она оставила незримый отпечаток тела на кушетке.

«Ты особенная, Долли» – повторяла ей мисс Флит на каждом сеансе.

И в один непримечательный день малышка Долли по-настоящему поверила ее словам. Она решила довериться мисс Флит и впустить в свой мир…

– Я хочу показать вам кое-что.

– Что это? – Мисс Флит взяла толстую разрисованную тетрадь с замко́м, открыла первую страницу, прочла заглавие: – Имаго.

Длинные пальцы с алым лаком ловко переворачивали страницы одна за другой. Сквозь прозрачные стекла очков мисс Флит – без году неделю окончившая институт и пока что не набившая оскомину от работы – с нескрываемым любопытством рассматривала любительский комикс, нарисованный от руки тихоней Долли…

Гусеница Грета Ото – певица. Она хочет стать знаменитой певицей. Когда до Греты Ото доползли слухи, что группа «Микрориум» ищет нового вокалиста (предыдущий ушел подсев на что-то более тяжелое, чем рок), она отправилась на прослушивание. Нет, ее не закидали тухлятиной, но указали на дверь.

– Голос у тебя, что надо, куколка. А вот выглядишь тленно, – сказал ей рыжий мотылек с бас гитарой.

Грета Ото не из тех девиц, кто после такого заявления уйдет помалкивая в тряпочку.

– Докажи.

– Что доказать?

– Что ты лучше меня.

Боби Мори издевательски рассмеялся.

– У тебя даже нет группы!

– А у тебя вокалиста.

– Найдем.

– И я найду. – Грета скрестила руки на груди.

К Боби Мори подошел богомол клавишник и зашептал что-то на ухо.

– Скажи, куколка, слышала ли ты о клубе «Свампи Грасс»?

– Кто ж не слышал? В наших кругах его называют трамплином для музыкальных групп.

– Верно, – улыбнулся басист. – В конце сезона там пройдет рок-битва.

– Тогда там и выясним, кто круче, – без колебаний подхватила Грета.

Она не сомневалась, что рок-битва – отличный шанс разрешить все не пустым – как сам Боби Мори – словом, но делом. А точнее – песней.

– Моя группа против твоей.

Заключив пари, Грета развернулась и упорхнула…

Собрать группу оказалось не легкой задачей, дело шло не настолько гладко как кожаная куртка Боби Мори, но в конечном итоге Грета откопала таких же изгоев, как и она сама и создала собственную группу.

Каждый участник виртуозно управлялся со своим инструментом. Ударник-паук безбашенно задавал ритм всеми восемью лапами; на гитарах лабали близнецы-шмели, бэквокал – трио сладкоголосых пчелок-сестриц.

Огонь стремления победить в глазах солистки разжигал совсем не денежный приз в двадцать пять тысяч (чего не скажешь про остальных участников группы), Грета была намерена утереть нос смазливому и тщеславному пижону Боби Мори.

Группа «Хризалида» репетировала не покладая рук. Рок-битва была на носу. Однако все чаще товарищи Греты бросали на нее странные взгляды…

– Что-то не так? – не выдержала она как-то их упорного молчания.

– Тут такое дело, – начал паучок, – поешь ты окейно…– У Греты встал ком в горле. Она вспомнила, как Боби Мори басил ей крайне похожие строчки.

–…только пролетка с образом.

– Но ты не переживай, подруга, – хором сказали ей пчелки, – мы это исправим…

Мисс Флит перевернула страницу и обнаружила пустой лист. Комикс был не окончен.

Хоть и без цельной картины, но она безошибочно уловила посыл данной истории. Гусеница Грета Ото – сама Долли. Солистка группы «Хризалида» обладает всеми чертами характера, которыми обделена Долли в реальности: решительность, активность, прямота и жизнерадостность. И лишь одно сходство можно найти между Гретой и Долли – внешность. Серая и ничем не примечательная. В душе Долли жаждет стать такой же, как и ее героиня, но может статься, она неосознанно сделала героиню похожей на себя.

– Что скажете? – Долли затаила дыхание.

Мисс Флит закрыла комикс и бессознательно погладила обложку.

– У тебя талант. Придумала и нарисовала целую историю. Знаешь…– осторожно начала мисс Флит, – мне теперь до жути интересно, что будет дальше. Ты ведь продолжишь рисовать?

– Да…думаю, надо закончить.

– Ты не уверена?

– Ну, я никак не могу придумать, что случиться дальше.

Мисс Флит сделала вид, что задумалась.

– А почему Грета гусеница?

– Э-эм, просто мне нравятся насекомые, – смутилась Долли. – Даже больше чем животные…и люди.

– Ясно… Увы, время сеанса вышло. Увидимся послезавтра в то же время на том же месте.

– Д-да, – Долли поднялась с места и спрятала тетрадь в портфель.

Когда она взялась за дверную ручку, мисс Флит окликнула:

– Твоя героиня, Грета Ото, мне кажется, ей нужно больше раскрыться. Преобразиться что-ли.

Долли задумалась и вдруг ее осенило. Девочка уверенно кивнула и направилась к автобусу…

Погруженная в свой выдуманный мир тихоня Долли; обсуждавшие новую книгу о мальчике чародее Габи и Кристи; сорванцы Сэм и Майкл вдавливающие все сильнее кнопки гейм боя; хулиган Митчелл рисующий маркером на спинке сиденья дурацкие словечки; а также Билли Бантер облизывающий пальцы от шоколада; все они не сразу сообразили, что автобус везет их совсем не по привычному маршруту. Если бы они были чуточку внимательнее, то заметили, что за рулем не старина Стэн с густыми усами-щеткой. Под козырьком кепки скрывалось бледное веснушчатое лицо худощавого похитителя детей.

Когда автобус заехал в трущобы гетто дети заволновались. А подъехав к всеми забытому зданию – запаниковали. Дверца автобуса распахнулась, в салон вошли три фигуры одетые в черные ветровки с натянутыми на лица капюшонами. Все произошло стремительно…

Детские руки больно сжали, потянули на выход; тем, кто ревел и пинался, сдавили конечности. Страх и смятение охватили детские умы и сердца…

Тишину на территории обувной фабрики разорвали тонкие крики. Их эхо отскакивало от стен внутри здания. Спустившись по железной лестнице вниз, дети прекратили орать и хныкать – запах запекшейся крови на крюках кляпом заклеил им рты. Одного за другим детей затолкали в грязный вольер. Они плакали навзрыд захлебываясь слезами. А наблюдающих за ними похитителей, казалось, такое их состояние только возбуждало…

Габриэлла и Кристи держались друг за дружку, Сэм и Майкл прижались к стене, они хотели быть как можно дальше от пялящихся на них двух фигур. Неестественно костлявые, они выглядели как изъеденные ржавчиной гвозди. В особенности тот в черном переднике. Его смех колол детям барабанные перепонки больнее, чем медицинские уколы вену.

Задира Митчелл и тихоня Долли были единственными, кто пока что не пролил слез. Не потому что они не боялись, вовсе нет, их липкий пот говорил об обратном. Они тоже были не в силах пережить кошмар в одиночестве. Долли взяла за руку Митчелла, а тот стиснул ее мокрую ладонь и поклялся самому себе, во что бы то ни стало не отпускать.

– Ну что, малявки, поиграем? – раздался сиплый голос.

И началась игра. Самая ужасная игра, какую можно было только придумать. Сначала детям пустили кровь. Веталы рыком подозвали их к себе (ни у кого не отыскалось глупости ослушаться), приказали протянуть сквозь сетчатую решетку ладони, вытянули из мочек ушей иглы и ужалили маленькие пальцы. Получив необходимый элемент для заклинания, они слизнули красную жидкость с иголок и начали энвольтование.

Вольер превратился в кукольный театр, а дети – марионеток. Ими управляли, как хотели. Митчелл и Долли не контролировали себя; каждую их конечность удерживали незримые нити, тянущиеся к пальцам тауматургов.

В первую очередь их заставили снять одежду. Затем вести себя как животные: лаять, мяукать, хрюкать, передвигаться на четвереньках. Дети скулили, рычали и рвали свою же одежду зубами и даже жевали как траву.

Когда кукловодам приелось дрессировать новоиспеченных питомцев, они взялись за Майкла и Сэма. Управляя детьми, точно персонажами из видеоигры, веталы заставили их драться, и это походило не на детскую разборку на школьном дворе, а скорее на битву не на жизнь, а на смерть.

Кровь, слюни, сопли брызгали во все стороны. Майкл сломал Сэму четыре пальца, и в отместку расстался с передними зубами. Майкл разбил Сэму лицо, а Сэм вырвал половину ногтя у Майкла. Детский бой подогревал кровь в жилах сефиротов (и не только в жилах). Веталы кормились детскими телесными страданиями, их Сила росла как грибок в запущенном душе.

Они наслаждались живым шоу. Когда их широко открытые, словно иллюминаторы, глаза наполнились кровью, игра, чувство власти и прилив новых сил сорвали им башню. Они переступили черту.

Двое детей прохромали на середину вольера, встали лицом к лицу и принялись с чувством царапать друг друга. Ногти, неважно длинные или обгрызенные, впивались в гладкую кожу, оставляя за собой след из красных дорожек. Под ломающие тишину скулеж и стенания они штриховали друг друга, рисуя тонкие красные линии. Все происходило кропотливо и протяжно. Вот открылся детский рот и укусил плечо; молочные зубы вонзились так глубоко, что свело челюсть. Потом отмеченный ребенок проделал то же самое для другого. Веталы сотрясались от упоения.

Остальные дети были не в силах смотреть на подобное: кто вжался лицом в стену, кто закрыл руками лицо, но всхлипывали они все.

Двое детей-мучеников смиренно опустились на колени и продолжили монотонно, как бы лениво сдирать кожу; разрывать нежное мясо по всему телу. Накопившаяся внутри боль: острая, давящая, сочилась как сукровица. Спустя несколько минут они сверху донизу покрылись быстро остывающей кровью. Она струилась из рассеченного лба, бежала по ложбинке нагого позвонка, вертикальные порезы на запястьях выталкивали жизнь из болезненно пульсирующих крохотных вен. Дети пребывали в затяжной агонии. Веталы – в блаженном экстазе. Они управляли детьми, контролировали их кровь и то с какой скоростью она вытекает, куда течет. В какой-то момент веталы ослабили нити, а потом и вовсе порвали управляющую связь. И дети, что ужасно, по-прежнему остались безутешны. Они поняли, что вот он конец их жизни. Жизнь капала на пол липкой красной жидкостью, две полоски багряных слез не ровно разделили лицо на три части, бесконтрольно стекая к подбородку, соединялись и капли падали вниз.

Дети обнялись, прижались щека к щеке, плотно притиснулись телами, так крепко, что одного только ощущения кожа к коже было достаточно для того, чтобы разделить боль. Они замерли, заключив самих себя в кровяной кокон, превратились в куколок. Все закончилось тихо, спокойно, без эмоций. Тихо и спокойно. Без эмоций.

***

Я отложил книгу, неосознанно погладил обложку, точь-в-точь как мисс Флит комикс-тетрадь Долли, а затем сдержанно ушел из библиотеки памяти обратно в беспощадный город.

Возвращение было не шибко приятным. Будь рядом ванна со льдом, без колебаний нырнул бы в нее с головой. Достав платок, вытер с лица холодный пот, а минуту спустся дверцы фургона распахнулись.

– Справился?

– Можешь не сомневаться, – резче, чем следовало бы, ответил я Рагнару. После увиденного от хорошего настроения не осталось и следа. – Я свободен?

– Да. Родители уже ждут их.

Я молча выбрался из фургона и без промедления засеменил к выходу из подземной парковки полицейского участка.

Часы указывали почти без четверти три. Осталось семнадцать минут! А опаздывать моветон. В который раз с грустью, а потом и злостью, вспомнилось о «Ferrari» в ремонте. Вот бы заполучить нательный предмет угонщика, тогда я бы ему устроил…

Поймав такси, назвал место – только бы не попасть в пробку – и откинулся на сиденье.

– Тяжелое утрице?

На непринужденный разговор не было сил.

– Просто веди машину, Ахмед.

Заведение с причудливым названием «Никогде» не блистало изыском, но уютная атмосфера и французская кухня компенсировали сей недостаток.

Пригладив галстук, распылив на себя немного одеколона, я вплыл внутрь и уверенно зашагал к столику к одиноко скучающей девушке в черно-белом джемпере и джинсах.

Самое примечательное в ее фигуре – не гладкая капельку смугловатая кожа, или те самые выведенные учеными идеальные пропорции женского тела, а уникально-прекрасное зеркало души. Один глаз синий, другой – зеленый. Даже в глубокой темноте в них одновременно проблескивали мужество амазонки и призыв о заботе.

– Джонни, ну наконец-то, не прошло и миллион лет. – Она стрельнула глазками с толикой укоризны, но я-то уже успел обзавестись толстой шкурой, а потому выдержал ее взгляд.

– Ой, да ладно тебе, Рене. Опоздал всего на минуту. – Я поцеловал ее в губы цвета спелой вишни и, безусловно, такие же вкусные. Она редко пользовалась косметикой, а если и красила визаж, только слегка: штришок тут, подвести там, телесного цвета лак на ноготках.

Еще одной чертой, которая мне в ней нравилась, и в то же время нет, была бессловесная настойчивость – она никогда не опускала ресницы, особенно от застенчивости или стыда. Порой мне казалось, этих двух слов Рене в жизни не слышала.

– Что с тобой, Джонни? Выглядишь помятым.

Я поспешно начал избавляться от несуществующих складок на костюме. А Рене рассмеялась.

– Расслабься, Джонни. Ты как всегда одет с иголочки, прям настоящий денди 19-го века. – Она рассмеялась еще сильнее. – Я имела в виду состояние души. И не стой столбом, как болван. Садись уже.

Удивительно, но даже ее упрек был сродни мягкому бризу, проносящемуся над усыпанным ракушками побережьем.

– Ну так чего измученный такой?

– Все в порядке. Сейчас закажу себе «Черный бивень» и стану бодрее бодрого.

– А я уже заказала тебе. И еще яблочный коблер.

– Мерси! Приятно, когда знают твои вкусы.

Хотя признаюсь, сейчас я бы предпочел что-то покрепче, но во избежание лишних вопросов со стороны Рене и чтобы не показаться алкоголиком, лучше подождать вечера.

– А пирог со взбитыми сливками?

– Ну да.

Прекрасно. Белый цвет поможет смыть с памяти кровь и все его оттенки. Что-то, не иначе опыт, подсказывает, после недавнего чтива стоит избегать красного.

– Что пишут? Очередная газетная утка? Сделаешь себе на ухе татуировку в виде логотипа безалкогольной газировки и получишь пожизненную скидку?

Рене наморщила носик.

– Такое же вроде было лет пять назад, а фактоиды не повторяются.

– Так что там?

– Новости из зоопарка.

– Львица родила детеныша с двумя головами?

– Фу-у! Нет.

– А что?

– Кто-то украл обезьяну.

– М-да, в Нью-Гранже каждая свежая новость похлеще предыдущей.

Рене отложила газету, и я не стал развивать тему.

Принесли кофе, булочки, яблочный коблер… и мороженое. Клубничное. Его густой красный цвет стал неожиданным триггером, запустившим неконтролируемую череду картинок в голове. От нахлынувшего головокружения по телу растеклась чахлость. В желудке, словно забултыхалась гнилая рыбина. Не следовало лезть в воспоминания детей. Надо было сразу их уничтожить, развеять, превратить в песок. Но нет же, Джонни Версетти бережно их изъял. А для чего? Нагнать кошмар и морок на какого-нибудь пустого? Нет, овчинка выделки не стоила. Определенно.

– О чем призадумался, Джонни?

Дымок, колеблющийся над чашкой кофе, источал чуждый аромат, тот самый запах застывшей крови на окоченевших детских тельцах. Если бы не присутствие Рене, я бы смел чашку со стола точно мерзкое насекомое.

– Да так, прости. – Я поморгал, согнав с сетчатки кровавые образы.

Вяло ковырнул вилкой пирог и с великим усилием заставил себя поднести ко рту кусочек. При этом, упорно не замечая пиалы с клубничным мороженом. Похоже, оно заслужило место в списке ненавистных вещей, рядом с сигаретами и собственным возрастом.

Рене игралась ложкой у себя во рту, сто процентов соблазняла, а я только и делал, что не поддавался. А хотелось бы!

– Рене.

– Да, дорогой?

– У меня для тебя кое-что есть. – Я достал маленькую коробочку из нагрудного кармана пиджака и положил на стол.

– Что это? – Она открыла коробочку и не смогла скрыть восхищения. – Джонни, они же безумно дорогие.

– В отличие от тебя. Ты бесценна. Примеришь?

Рене, кажется, не повелась на столь буржуазный комплимент.

– Это не просто какие-то сережки, а от Tiffany!

Подумаешь. Когда у тебя столько лет за спиной, в финансовом плане само собой уже не испытываешь никаких трудностей. Так что не наслаждаться роскошью и дороговизной – грех.

– А с чего вдруг такие дорогие подарки? Да и вообще, с чего вдруг подарки? Признавайся, Джонни.

– Сегодня же три месяца, как мы встречаемся.

– А мы встречаемся? – с лукавством промурлыкала она.

– Рене…

– Раньше ты никаких подарков не делал!

– Рене…

– Я думала у нас свободные отношения!

– Рене…

– Что?!

– Я хочу большего. Давай сблизимся по-настоящему. Официально станем парой.

Она задумалась. Или сделала вид, что задумалась. А я, кажется, перестал дышать.

– А у нас получится? В смысле иногда мы не видимся неделями. Я даже не знаю, где ты живешь.

– А я – кем ты работаешь. Но мы легко восполним пробелы.

Рене совсем иначе глянула на сережки, словно Ева на запретный плод. Принять или нет. А я как тот Змей продолжил:

– Нам ведь хорошо вместе, правда? Наша страсть, словно бушующий океан – ее не усмирить, не унять. Мы дрейфуем на волнах, и остановить нас ничто не в силе.

Рене вытаращила глаза, точно перед ней умалишенный.

– Что за внезапный приступ поэзии?

– Не сработало?

– Не-а.

– Перебор с пафосом?

– Самую малость. – На ее лице появились ямочки, а значит, поэтическая шалость удалась! Большего мне и не надо.

– Рене, подарок тебя ни к чему не обязывает. Давай не будем торопиться. Хорошо?

– Ладно. Я просто и не догадывалась, что налоговые инспекторы так много зарабатывают. Ты, наверное, живешь в «районе шелковых чулок», угадала?

Я многозначительно улыбнулся и сделал глоток остывшего кофе.

Похоже, правду вещают ТВ сериалы и пишут в книгах: все крепкие отношения построены на обмане. В нашем с Рене случае все завязано на полуправде и недомолвках. Да, придется обманывать ее о своей работе, а если прознает, где мой дом, вопросов возникнет больше, чем зубов у акулы. Не стоило привязываться к Рене, сам не понимаю, как так вышло, но отпускать ее я не намерен и неважно, что нам никогда не стать семьей в традиционном смысле слова. Хотя кого я обманываю…

Некоторое время мы беззаботно беседовали. Сперва о погоде, потом перешли на кино, прошлись по фильмам Мурнау, неожиданно заговорили о телекинезе, затем все как-то перетекло к флирту и, в конце концов, к настоящему десерту. После затяжной безешки, Рене сказала то, что я сам хотел предложить.

– Поедем ко мне?

– Прямо сейчас?

– Да.

– Да.

Рене жила в уютной двушке многоквартирного дома на втором этаже.

Как только закрылась дверь, она сказала не своим голосом:

– Раздевайся. – И подавая пример, качая бедрами, прошагала к одноместной постели, стянула с себя джемпер, а за ним без стеснения освободилась от лифчика.

В молчании, только учащенно дыша, Рене завязывала волосы в конский хвост. Я бросил, не глядя куда-то в сторону, пиджак. А за ним и рубашку. Серебряная пряжка ремня звякнула об пол.

– Подними. Медленно.

Опустился на одно колено, ноготки царапнули по плечу. Второе колено с покорностью коснулось пола. Золотой скорпион в ее пупке взирал на меня алмазными глазами. Руки Рене завладели ремнем, мои были вытянуты вдоль тела. Она жадно облизала металлический кончик ремня, словно он – ложка мороженого, провела им по моим щекам, губам. Такой холодный. Как ледышка. Колени начали саднить. Так приятно. Язычком ремня Рене кольнула мне под подбородком, голова вздернулась, шею обвила кожаная удавка.

– Кто я?

– Ты – моя любимая. Ты – моя удавка.

С концентрацией снайпера Рене начала сдавливать, а я – задыхаться. Пять секунд – десять ударов сердца – претворились в целую вечность. Плотоядную. Алчную.

Петля ослабла, дыхательная эйфория захлестнула меня без остатка, растеклась до самых кончиков пальцев, в которых мало-помалу усиливалось покалывание.

Рене начала освобождать взятую в плен шею.

– Нет. – Я инстинктивно стиснул ее запястье. – Еще один раз.

– Уверен?

– Несомненно.

– Хорошо. Но потом – моя очередь.

…Часы на прикроватном столике показывали 18:58. Спустя два часа раскинуться во всю вширь на кровати, пока Рене принимала душ, было все равно, что блаженствовать на седьмом небе или даже лучше – улететь в космос.

Занавески были задернуты, в пропитавшейся по́том комнате царил полумрак, на потолке блекло светились желтые звезды. Немного инфантильный выбор обоев для взрослой независимой девушки. Возможно, в детской Рене были такие же обои. Или она попросту всегда мечтала ночевать под открытым небом. Можно спросить ее об этом. Или узнать, не задавая вопросов. Лилит меня побери, что же я делаю? Выдумываю причину заглянуть в ее разум. Чтобы вышвырнуть грешные мысли, взял с тумбочки пульт и включил телевизор. Телеведущая в синем пиджачке скороговоркой зачитывала с телесуфлера:

– Сегодня в первой половине дня из начальной школы «Грейфрайерс» было похищено семеро детей. Полиция, не дожидаясь сотрудников ФБР, занялась делом о похищении самостоятельно. В итоге четверых детей удалось спасти. Двое – убиты похитителями. Один на текущий момент числится пропавшим. Наш канал приносит искренние соболезнования семье погибших детей и надеется, что пропавшего ребенка найдут.

Найдут, как же. Десяток овчарок-ищеек не сравнится с одним кригером! Если бы Фламинго захотел, пацана давно бы нашли. Или его уже нашли, но не отпускают? Это заставляет задуматься: на кой Лигеметону ребенок? Посвящение детей? Неужели Архонты пойдут на такое? Да бред. На собрании все были удивлены. Или претворялись? Впрочем, подобными мыслями не стоит загружать трюм. А то мало ли весь корабль пойдет ко дну. К тому же я, собственно, и не детектив, чтобы расследовать дело о пропавшем киндере. Как сказал Эдуардо: совать нос в дела вышестоящих, мягко говоря – моветон.

– … Теперь о других новостях… Комиссар полиции Годрик Вортинтон выдвинул свою кандидатуру на пост мэра. Беря во внимание его личное курирование операцией по спасению детей, а также прошлые заслуги перед городом, составить комиссару конкуренцию остальным кандидатам будет весьма проблематично.

Я выключил ящик, думать о политике, интригах и прочей дребедени сейчас совершенно не в кайф. Свербело в другом месте…

Ванна Рене импонировала мне больше чем моя собственная. Белая, сверкающая, в стиле «унисекс».

Закрыв глаза, Рене балдела под миниатюрным водопадом. При стуке в стеклянные дверцы душа она вздрогнула и зачем-то, наверное, на автомате, прикрылась руками.

– Джонни, какого?! – Дверца была закрыта, отчего голос звучал приглушенно.

– Составить тебе компанию?

– И не мечтай. Пошел вон!

– Да-а?

– Да-а!

– Тебе не провести меня, Рене.

– Да что ты говоришь?

– Во мне встроенный детектор лжи.

– И в какое место он у тебя встроен?

– Вот ты мне и расскажешь.

Я разомкнул дверцы, и прохладные струйки, точно из пулемета, выстрелили прямо в лицо.

– Ах так!

Сражение за насадку закончилось, не успев и начаться. Грубую мужскую силу как цунами – не перебороть. Правда, женскую хитрость как смерть и налоги – не миновать. Улыбаясь как дурак, я получил кусок мыла в рот. Рене пальчиками "зашагала " по моему животу поднимаясь все выше, обогнула татуировку на груди и вытянула мыло – оно упало под ноги.

– Подними, – властно прошептала она.

– И не мечтай! – Я клюнул ее в губы. А затем и она меня.

Мы занялись водными процедурами. Как настоящие цивилизованные люди.

– Ты в банде? – Она провела по татуировке затмения.

А вот и он – момент истины. Три месяца отношений без обязательств и, наконец, плотину прорвало. Меня взяли на абордаж и начали забрасывать личными вопросами.

– Думал, так буду выглядеть круче в молодые годы.

– Молодые годы? А, ну да, сейчас же ты дряхлый старик. – На щечках Рене родились долгожданные ямочки.

– А что насчет твоей? – Я погладил ее запястье с длинной, прописной, кажется, латинской фразой. – Первая любовь?

– Напоминание о родителях.

– Они?..

– Погибли, когда я была еще малышкой.

– Прости.

– За что? Не ты же их ограбил и убил. Меня воспитала тетя. Она скончалась год назад. И я переехала сюда. – Рене закрыла кран – душ перестал шипеть.

Завернувшись в полотенце, оставляя мокрые следы, она вышла из ванны, а мне стало не по себе. Впервые за двадцать лет я вспомнил о своих родителях…

По части готовки Рене была чистым профаном. Мы перекусывали тостами. Хрустящими и чуточку подгорелыми. Она уселась мне на колени, отломала корочку от запеченного хлеба, разделила ее на две неравные части и поделилась со мной. Какая же она …многогранная.

– Тебе пора, – вот так в лоб заявила она. Хорошо успел все проглотить, а то бы однозначно подавился. – У меня этой ночью ночное дежурство.

– А где ты работаешь?

– В больнице.

– Так ты у нас медсестра? Не ожидал. Знаешь, у меня как раз ноющая боль в…

– Не начинай, Джонни.

– Ладно-ладно. Когда увидимся снова?

– Я позвоню тебе.

Идиллия разрушилась как песочный замок от штормовой волны.

Париться в затхлом такси не было охоты. Свежий воздух и звездное небо так и подстрекали прогуляться на своих двоих. Солнце давно уплыло за здания и улицы Нью-Гранжа наводнили прохожие. Кто-то шел с работы, а кто-то наоборот – плелся туда, кто-то в подпитии, а кто-то на кураже. Помятые лица, угрюмые, обманчиво безобидные.

Я тек по Грол-стрит под практически неугомонный аккомпанемент проблесковых маячков мчащихся рядом или где-то неподалеку скорой помощи, или пожарных, или патрульных машин. Звук сирен – обычное дело в нашем славном городе.

Переходя на зеленый меня чуть не сшиб белый фургончик с надписью «КОРОНЕР». Считается, что повстречать его на пути – равнозначно, а то и похуже, чем встретить черную кошку или разбить зеркало. Лично я считаю подобное суеверие – глупостью чистой воды и не верю в него. А вот во что верю так это в Силу. А идеальное для дэймоса место Силы это, бесспорно, самый престижный отель в городе, в котором, к слову, Джонни Версетти и заслужил гнездиться. Фешенебельный. В стиле арт-деко. Похожий не на небоскреб, а скорее на океанский лайнер. «Данталион».

Поприветствовав консьержа Гарри кивком, я было направился к лифту, но вдруг какая-то девушка бросилась мне наперерез.

– Джонни Версетти?

Сефирот (из пустых я единственно с Рене на короткой ноге) была одета как портовая шлюха: сетчатые колготки с дыркой на колене, виниловая куртка, кричащий визаж. Из какого она культа сомнений не возникало.

– Кто спрашивает?

– Я симплигат. – Подтвердила она догадку. – И мне нужны твои услуги.

Как приятно когда репутация работает на тебя. Мы отошли подальше от посторонних ушей и продолжили.

– Так поможешь с мелкой проблемкой? Слышала, лучше тебя никого нет.

– И в чем состоит твоя проблемка?

– Ну, надо проучить одного сефирота.

– Сефирота? Я не ослышался? Не пустого?

Она кивнула.

– Пардон, но устраивать подлянки своим же – не комильфо.

– Да это не дэймос.

– Ветал? – Я затаил дыхание.

– Не-а.

– Ничем не могу помочь. Чужой культ или нет, не играет роли.

– Я заплачу́.

– Иначе и быть не может.

– Десять штук.

Захотелось рассмеяться в ее нахальную мордашку.

– Сделаешь какое-нибудь наваждение. Пусть перейдет дорогу на красный.

– Погоди, что? Ты хочешь, чтобы я покалечил другого сефирота?

– Э-э, не совсем покалечил…

Брови машинально поползли вверх. Джонни Версетти, конечно, горазд на многое: вернуть позабытые воспоминания, одолеть фобию, навязать фобию, избавится от зависимости. Но не сжить со свету пустого и тем более сефирота!

– Бабочка, – я заговорил с ней ласково, как с ребенком, – похоже, ты ошиблась адресом. То о чем ты просишь, если я правильно понял, с этим не ко мне. И даже, подчеркиваю, даже, если бы я и взялся за твою «проблемку», такое обошлось бы куда как дороже! Разговор окончен.

– Нет. Постой! – Она придержала меня за локоть и заговорила уже совсем другим тоном. – Я могу рассчитаться иначе. Не деньгами.

Кажись, она совсем тронулась умом. Я спокойно освободил руку от похотливых пальцев.

– Скажи, что мне сейчас мерещится запах малефицизма. Иначе на красный перейдешь уже ты!

– Прости-прости. Больше не повторится. Но ты должен мне помочь!

– Ложь. Я тебе ничего не должен!

Продолжать и дальше бесплодный разговор не имело смысла. Что за ненормальная. Все настроение испортила, забери ее Батна. Я взял прямой курс на лифт.

Внутри вставил ключ карту (исключительно с ее помощью можно было очутиться в пентхаусе Архонта, ну и в моей маленькой бухте), нажал кнопку и уже собирался плавно воспарить на семнадцатый этаж, как раздался окрик:

– Придержите лифт!

Что ваш покорный слуга и сделал.

– Спасибо, – сказал пожилой мужчина европейской внешности.

– Не за что. Вам какой? – с напускной любезностью осведомился я.

– Тринадцатый.

– Не верите в суеверия? – Я нажал нужную кнопку.

– Как и в силу конституции, правительственные заговоры и что красное мясо вредно для здоровья, – уверенно заявил пустой.

– Вот как. А во что верите?

– В свободу слова и иронию вселенной.

– Что ж, в таком случае Нью-Гранж прямо создан для вас.

НАФС 2

АФФЕКТ БАБОЧКИ

Я разобью вдребезги твоё сердце I will blow your heart to pieces

И я буду любить тебя, если ты мне позволишь, And I’ll love you, if you let me,

И я буду любить тебя, если ты не заставишь меня голодать And I’ll love you, if you won’t make me starve

Ох ох ох ох… Ох ох ох ох… Ох ох ох ох… Oh oh oh oh… Oh oh oh oh … Oh oh oh oh³

– Сегодня ты изменишь, Чарли, – сказал Айк.

– Что?!

– Он хотел сказать «изменишься», – поправил приятеля Виджэй.

Три дверцы «Buick» распахнулись и выпустили в только-только начинающуюся ночь двух ловеласов, а также их друга Чарли.

– Вдохни и выдохни, приятель. Сосчитай до десяти и расслабься. Тебе там понравится, – заверил Виджэй, после чего вдавил кнопку сигнализации на брелке.

– «Там» это собственно где? А ну живо колитесь, куда вы меня притащили?

Виджэй хлопнул Чарли по плечу и сказал:

– Ну, в старину такие места называли домами терпимости.

Чарли окинул взглядом трехэтажное здание, разрисованное неоновыми надписями и женскими силуэтами.

– «ЭЛИГОС» – прочитал он на призывно мерцающей вывеске. – Стрип-клуб?! Парни, вы что забыли, какое событие у меня на носу?

– Вот именно, что не забыли, – с азартом произнес Айк и шлепнул приятеля по ягодице. – Тебе надо нагуляться!

– А это точно надо мне, а не вам? Дженнис меня прибьет, если узнает.

– И как она тебе до сих пор не позвонила? – подивился Виджэй. – Обычно трезвонит каждые двадцать минут. Хоть часы по ней сверяй.

– Да такое было всего пару раз! И я уже с ней поговорил об этом. А еще я трубку дома забыл.

– Забыл или забыл? – При втором слове Айк сделал пальцами воздушные кавычки.

– Ладно, хорош прохлаждаться. Выпивка и девочки ждут.

Трое молодых людей в самом расцвете сил дали на лапу у входа охраннику и (не предъявив в карманах ничего воспрещенного) без проблем прошли фейсконтроль и с головой окунулись в оазис развлечений.

Глазам потребовалось чуток времени привыкнуть к фиолетовому полумраку, а ушам – к ритмичной музыке.

– Шикарное место, – попытался перекричать «The Runaways» Виджэй. – А посмотрите на девочек. Что творят, как изгибаются!

Дарси подошла к барной стойке, водрузила на нее поднос с пустыми бокалами и бутылками.

– Терпеть не могу смену официантки. Ты и представить себе не можешь, Дастин, эти шпильки… убивают.

– Словно в капканах ходишь, да?

– В точку!

– Не ты первая мне жалуешься на это.

– Ты бармен. Выслушивать нытье – твоя работа.

– Так клиентов. А не коллег.

– Ты, кстати, не поверишь, я посещаю курсы барменов. Еще два месяца и будем вместе жонглировать бутылками, крутода?

– Это называется флейринг, детка.

– Пофиг. Роба официантки и танцовщицы меня уже запарила.

– Зато как танцовщица ты можешь легко «дренировать» пустых.

– Да, с этим не поспоришь. Вторую робу я, пожалуй, не стану снимать, буду зашибать деньгу и одновременно подзаряжаться. Сохранять смазливую мордашку в наше время важнее всего. Спасибо, Даст.

– Спасибо не мне, а Пиковой Даме.

– Ладно, пошла вкалывать.

– Дуй давай.

Дарси отлепилась от барной стойки и прыснула к занимающим столик мужчинам.

Интересно, где, блин, Рокси ошивается? – подумала она.

Как только парни заняли свободный столик прямо у протяжной трехметровой сцены, практически сразу к ним подлетела полуголая девушка с объемной татуировкой узорчатой бабочки в зоне «декольте». Она присела рядом на корточки и промурлыкала:

– Что желают господа?

– Две пинты похотливой страсти и одну кварту лютой раскованности. Только нефильтрованной, дорогуша. – Айк подмигнул официантке.

– Не слушайте его, он сидит на баллонах с веселящим газом, – сказал Виджэй и погодя добавил: – Ром с кокой.

– … Для пирата, – хмыкнул Айк. – А мне отвертку. Чарли?

– Пиво.

– Слышала, малышка, тащи самое крепкое пиво, что у вас есть.

– Значит бутылочку «Армагеддона». Уже лечу, – упорхнула та.

– Парни, ну нам делать больше нечего, кроме как тратить зеленые? Может, в спорт-бар пойдем, а?

– Так тратим же на удовольствие. Вот, – Вижэй протянул Чарли двадцатку, – помани вон ту длинноногую цыпочку пальцем и засунь…

–… президента Джексона ей в трусики!

– Ну ты и пошляк, Айк, – буркнул Чарли, но деньги взял.

Не успел он кивнуть или поднять руку как, покачивая туда-сюда бедрами, танцовщица уже подступала к нему. Робким движением потеющих пальцев Чарли отодвинул резиночку розовых трусиков и вложил свернутую вдвое банкноту. Благодарная дева послала воздушный поцелуй щедрому Чарли, выпрямилась, бодро крутанулась и продефилировала обратно к отполированному до блеска шесту.

– А ты ей приглянулся.

– Стрельни номерок.

– Да ну вас!

Они пили, пожирали взглядами принимающих пикантные позы танцовщиц, болтали обо всем и ни о чем: о девочках, тачках, бейсболе. Алкоголь все крепчал, а купюры летели во все стороны.

– … Да брось, всякий, кто утверждает, что регулярность супружеского секса сильно преувеличена, просто ничего в этом не догоняет, – заявил Виджэй. – Чарли, вот скажи нам, Дженнис тебе все позволяет?

– В смысле?

– Ну, в постели. У вас вообще часто?

Чарли покраснел, как сицилийский апельсин то ли от стыда, то ли от высокоградусного алкоголя.

– Я это к чему, приятель, ничто так не скрепляет семейные узы, как регулярные сексуальные отношения.

–…Или отсутствие параграфа «алименты» в брачном контракте.

– Дурацкая шутка, Айк, – пробормотал Виджэй. – Я просто хочу сказать тебе, приятель, что брак – это ответственный шаг.

– … Сказал тот, кто женился на незнакомке в «городе грехов» под пьяную руку.

– И, тем не менее, – с игривой ноткой в голосе заметил Виджэй, – семейные узы я скрепить успел. И, к слову, не один раз.

Троица друзей рассмеялась и чекнулась рюмками без всякого тоста. А спустя час они уже напились в стельку. Особенно старина Чарли.

– Так, я не понял, и это все на что способно это заведение?

Для Чарли, накачавшегося пивом немного меньшим центнера, окружающие девушки превратились в размытые силуэты.

– Похоже, Чарли разошелся.

– Как бы он с Дженнис на утро не разошелся.

– Гарсон, – не обращая на реплики друзей, Чарли замахал рукой.

– Какой гарсон? Мы же не в ресторане.

– А девочки для него как еда.

– Что еще желаете, мальчики?

Виджэй заговорил, опережая Чарли, чтобы тот не наломал дров:

– Скажи, малышка, а что вы можете предложить для особенных клиентов?

– О, у нас широкий спектр услуг, – без запинки начала «бабочка», – наш клуб предоставляет эскорт услуги, сауну, парилку, массаж. Также у нас есть «комната фантазий».

– А вот тут поподробнее. Что за «комната фантазий»?

– Там вы сможете полностью уединиться, для вас станцуют эксклюзивный танец, можно «примерить» на себя разные роли.

– Фантазий! – заголосил Чарли. – Хочу фантазий!

– Прошу за мной на второй этаж господа.

Рокси пряталась в VIP- комнате, подальше от давящего на барабанные перепонки бита, а также от потных мужиков вечно норовящих ухватить за грудь или того намного ниже (и не всегда сзади). Она сидела в сплошь бархатной комнате, закинув ногу на ногу, время от времени слюнявя указательный пальчик, перед тем как перелистнуть очередную страничку Vogue.

Может сегодня? Откладывать, уже нет сил, думала она.

Захваченная глянцевыми картинками, она не заметила, как подруга бесшумно раскрыла бархатные занавески, прокралась точно пума, остановилась в двух шагах и сердито (почти с рыком) посмотрела на нее сверху вниз.

– Хватит на шмотки пялиться, работать иди!

– Лилит тебя полюби, Дарси! Меня чуть кондрашка не хватила!

Дарси – как и сама Рокси – была в одном нижнем белье. Она вырвала из рук Рокси журнал.

– Клиент ждет.

– Клиент? – оживилась Рокси.

– Да, так что отрывай свою костлявую попку от замшевого диванчика и лети делать то, за что тебе платят.

– Эй, у меня офигительная попка!

– Как скажешь.

– Тебе ли не знать, – с ноткой игривости проговорила Рокси. Подняла свою офигительную попку с места и прижала ее к бедру Дарси.

– Рокси, сейчас не время и не место.

– Ой ли? Мы же в долбаном стрип-клубе!

– Если не будешь работать, Пиковая Дама тебя вышвырнет взашей, и где ты тогда будешь кормиться? Правильно! На улицах в подворотнях сама знаешь кем и с кем. Тебе правда нужен такой геморрой?

– Пиковая Дама может поцеловать меня прямо в офигительную…

– Рокси!

– Ладно-ладно, я пошутила, не сердись. Так, что там с клиентом?

– В седьмой.

– Уже лечу к нему.

– Погоди, он заказал фантазию.

– М-м, и какую? Кого вожделеет очередной извращенец? Вульгарную медсестру, непослушную школьницу, кусок пиццы?

– Красную шапочку.

– Вау, что за фантазер.

– В гардеробной возьмешь красную накидку и красный кружевной лиф.

– Дарси, – тонкий пальчик прошелся по крылышку черной бабочки над грудью подруги. – А этот клиент… он кто? Его можно «дренировать»?

– Да просто какой-то пустой, так что развлекайся.

– Считай, я уже пред ним. Верчу офигительной попкой.

Рокси чмокнула подружку в губы и скрылась за занавесками.

Можно сказать, что еще вчера (на самом деле позапрошлым летом) Рокси слыла обычной, то есть пустой, девушкой. Пока в один прекрасный момент, не вкусила новую-новую сторону жизни…

***

В Церкви Святой Троицы, в грязном подвале с затхлым запашком стояли, образуя кривую букву «О», твердые раскладные стулья (обычно не больше десяти). Стены, голые как канадский сфинкс, отдавали холодом и тоской. И даже стол с кофемашиной и коробкой пончиков (которая появляется так редко почти что никогда) не добавляли тепла и настроения.

В подвальное помещение дряхлой, почти никому не нужной церкви Рокси ходила пять дней в неделю, словно на работу. Собственно, то и была ее работа. «Работка» – как говорила она про себя.

Давно не молодой на вид хиппи-очкарик – куратор и наставник группы – закатывал очередную проповедь, в которую уже и сам на сто процентов не верил. Тем не менее, он сказал:

– Спасибо, что пришел. Ты сделал первый шаг, что очень важно. Это начало.

Первый из двенадцати долбаных шагов, думала Рокси. Ее мутило от этого места. Она застряла. Застряла на пятом шаге.

– … Томас, брат, – сказал хиппи, – ты не можешь себе помочь, признай. Поэтому ты и пришел к нам.

Томас, замотанный в тряпье, с экземой на руках, кивал, соглашаясь с каждым словом. Рокси по одному его виду (точнее запаху) определила, что Томас здесь не ради «исцеления». Он тут незатейливо прячет свою проплешину от жарищи и дожидается перерыва в надежде добраться до пончиков.

Облом Томас, они залежалые, а кофе поганый.

– Да. Да, – повторял Томас, потирая руки (шкрябая ногтями по абсцессам на коже).

– Мы поможем тебе. Поддержим. Наставим. Поделимся опытом. Кто хочет поделиться?

На парня с пухлыми дредами можно было и не рассчитывать. Мысленно он сейчас где-то на Юпитере. Гэри – единственный, кто реально верит и делает всю эту галиматью – сегодня не было. Видимо нашел работу. Помимо Томаса, припожаловало еще двое новичков. Круто! Теперь руки потирала уже Рокси. Но выходит из всех присутствующих она самая «опытная». А это значит…

– Рокси, – не хочешь поделиться опытом с новичками? – подтвердил ее опасения Хиппи.

Рокси скрестила руки на груди и невыразительно пробубнила:

– Разберись в себе. Хип…наставник Лука тебе поможет. Мы поможем. Просто держись.

– Рокси, а что насчет тебя? – спросил Лука. – Ты уже довольно долго на одном месте. Ты готова пойти дальше?

Рокси признала, что у нее проблема; приняла ответственность за поступки и покопалась в своем прошлом. Теперь настал момент вывалить его на всеобщее обозрение. Поделиться самым сокровенным. Только вот выставлять свое грязное белье на показ, тем более перед подобным – да и любым другим – сбродом, она не собиралась ни под каким соусом.

В мыслях показав всем средний палец, она вымученно простонала:

– Я… я не готова. Это трудно. Но я найду в себе силы. Обещаю. Мне это нужно. Я понимаю.

Из нее не вышла бы потрясная актриса, но местную публику, в частности наставника, она убедила. И в который раз!

После того как двое новеньких поплакались в жилетку, Лука наконец-то сказал:

– Десятиминутный перерыв. Можете свободно общаться друг с другом. Кофе и пончики в вашем распоряжении.

Томас кинулся к еде с такой прытью, что на стуле почти виднелся остаточный образ. Лука пытался разбудить парнишку с дредами – казалось, тот уже на всех парах летит по белому туннелю. Рокси же определялась в выборе: девушка с сальными волосами или симпатичный парень в поношенных джинсах и фланелевой рубашке. Оба чувствовали себя не в своей тарелке. Поскольку Рокси предпочитала мальчиков, она направилась к…

– Привет. Ты Тайлер, верно?

– Да. А ты Рокси.

– Как жизнь?

– Как видишь паршиво, раз торчу тут в субботний вечер.

– Значит, сидел на коксе? Я тоже, – соврала Рокси. – Вначале будет жесть. Поверь мне. Чтобы не убить здоровье советую сперва перейти на что-то более легкое.

– Но Лука сказал…

– Он фанатик. И ни фига не соображает в медицине.

– А ты, стало быть, собаку на ней съела?

– Как сказал твой Лука: опыт у меня есть.

– Ну хорошо. И что ты предлагаешь?

– Пошли покурим.

– Я не курю.

– Я тоже.

Так Рокси познакомилась с Тайлером, который станет ее постоянным клиентом. (Она так думала). Но на следующее собрание группы наркозависимых он не явился. И через неделю тоже. Рокси злилась на себя. Она облажалась. Поставила не на ту лошадь. Новичков пока не было, а у остальных клиентов карманы пованивали грязью да плесенью.

Работать шныряясь по улицам ее не тянуло. Боялась (как вольная пташка у нее не было покровителя). Так что о карьерном росте можно было не заикаться.

Отсидев очередное (пустое во всех смыслах) утреннее собрание Рокси высунулась на улицу. Куда идти и что делать она не могла определиться. В бар? Дорого. Домой? Ни за что. Ублажать управляющего дома, чтобы тот отстал еще на неделю с долбаными вопросами о квартплате ей совершенно было не в кайф.

– Есть сигаретка? – окликнул мужской голос.

– Не курю. – Она даже не обернулась.

– Я тоже, – ответили ей и вот тогда она обернулась.

Неровно подстриженные волосы, которые можно было запросто принять за лишай, дырявые совсем не по моде джинсы и тыщу лет не стираная фланелевая рубашка. Да, это был Тайлер собственной персоной. (Хотя сама Рокси выглядела не лучше: ни дешевая помада, ни тщательный макияж не могли скрыть необратимых следов наркозависимости.)

– Не думала, что столкнемся снова.

– Я искал тебя.

Кажется, я все-таки пойду в бар, подумала Рокси.

– Что надо? Косяк? Марку⁴?

– Поставщика.

Рокси хлопнула ресницами раз, второй.

– Хорошо, – легко согласилась она и указала Тайлеру за спину. – Нам в ту сторону.

Он развернулся и Рокси (развернувшись в противоположную сторону), шаркая сникерсами, дала деру.

Спринт зигзагом, за угол, опять за угол. Двадцать метров, сорок. Рокси была явно не в форме (фастфуд на пользу не идет никому). Выдохнувшись на шестидесяти метрах она – руки на коленях, спина сгорблена, отдышка – оглянулась через плечо. Тайлер стоял напротив отзеркаливая ее позу.

– Я…не…коп…

– По…шел…ты…

Прислонившись затылком к холодной кирпичной стене в проулке, они переводили дыхание. Ступни у Рокси ныли слезами пота, словно их продержали в микроволновой печи.

– Я хочу в долю. Работать с тобой.

– Чего-о-о?

– Ты подсаживаешь бывших нариков, или тех, кто только-только хотит бросить. И ты знаешь, где их искать. В группе поддержки наркозависимых. Это же гениально!

Рокси не повелась на дешевый, как и ее сникерсы, комплимент.

– От меня тебе чего надо?

– Говорю же, в долю возьми. Будем напарниками.

– Нет, ты точно двинутый.

– Дела у тебя ведь провисают сейчас, так?

Рокси ничего не проронила в ответ, и вопрос завис в воздухе, как пара кроссовок закинутых на ЛЭП.

– Нет клиентов, не на что и товар закупать. Брать в долг, с такой отстойной клиентурой рискованно. Тут я согласен.

Лесть. Рокси снова не повелась. Почти.

– Хватит мне ноги тянуть. Кинешь ты меня. Ясно как день.

– Я оплачу закупку товара. Поделим его поровну и толкнем.

Рокси задумалась. Положение у нее, в самом деле, дрянное. Еще неделю-две такого голяка и она сама будет, как тот бездомный Томас ошиваться на мусорках.

– А наличка у тебя точно есть? Не разводишь?

Тайлер полез в карман и наполовину засветил пачку купюр свернутых на манер толстенного косяка.

Рокси колебалась.

– Ладно, дуй за мной, – сдалась она, наконец, и указала за спину Тайлеру.

Тот, помня недавний забег потенциальной партнерши (и в другом смысле слова тоже) лишь бросил:

– Веди.

И они покрутили педали.

Солнце палило нещадно. По ящику передавали, что последний раз такой жаркий день был в годы Маккартизма⁵. Знойная духота заставляла Рокси чувствовать себя рыбой на раскаленном асфальте. И как та дохла без воды, Рокси медленно подыхала без денег. И тут как шут из коробочки появился некий Тайлер, который для Рокси как то облачко наполненное влагой. Такой шанс упускать нельзя! Во всяком случае – хуже уже не будет.

– «Железная башня». Слыхал я об этой дыре.

– А кто, блин, нет?

– Но там ведь отираются байкеры. У тебя есть байк?

– Они прикатывают только к вечеру. А до тех пор вход для всех у кого есть чем расплачиваться за выпивку.

– А мы разве пришли пить? Я думал…

Что думал Тайлер, Рокси слушать не стала и, толкнув двумя руками железную дверь, вошла в бар без окон.

Заведение в собачий полдень популярностью не хвасталось. В полумраке кто-то, одетый во все черное как ниндзя, играл в дартс (всегда кто-то да играет; стук дротиков не умолкает никогда). За единственным занятым железным столом на железных стульях протирали штаны четверо, и здешний приторный запашок пота их явно не смущал (что не сказать о Тайлере). Тайлер если и нервничал, то виду не подавал. Лишь дышал через рот да косился на стены, сплошь осыпанные металлическими заклепками, что были ни к столбу ни к периллу.

Хрустя орешками что под ногами (наверняка с гепатитом С), Рокси направилась к бармену за стойкой.

– Салют, Мак.

– Рокси, столько лет сколько зим.

– Нальешь выпить?

– Расплатишься?

– Да, грубиян, расплачусь! Приятель угощает.

– Приятель? Хм. – Упитанный бармен, точно горячо-опекающий отец Рокси, критично осмотрел Тайлера. – За какие интересно заслуги ты стал ее приятелем? – Приятель не успел и слова вставить, как Мак снова спросил: – так что будете?

– Пиво, – сказала Рокси.

– Мне – то же, что и ей.

Мак чуть погремел под стойкой, поставил на нее бутылки и с хлопком вскрыл их. Рокси, которая со вчерашнего утра ничего крепче кофе не пила, залпом влила в себя содержимое.

– Так-то лучше.

С этикетки бутылки Тайлеру строила глазки аристократка с длинными алыми волосам и стоящей грудью. Он глотнул пива (мысленно сравнил его с виски, а то и чем покрепче), затем шепнул:

– Пропивая мою пачку денег, мы ничего кроме цирроза не заработаем.

– Не гони коров.

– Лошадей.

– Что?

– Так правильно.

– Пофиг.

– Рокси, – все также тихо, но требовательнее проговорил Тайлер, – У нас вроде были другие планы.

А Рокси и не слушала его. Весь мир для нее съежился до размера бутылки.

– Я не потрачу на алкоголь ни цента. За пойло плати сама. Усекла?

Она продолжала беззаботно вливать в себя содержимое «Алой Королевы». И только когда желудок буквально заплавал в алкоголе (бутылка стала наполовину пустой; а Тайлер уже собирался уйти), вот тогда Рокси заговорила… но не с Тайлером.

– Мак, – протянула она, – мне нужно еще.

– Хм, так напилась, что не видишь? В бутылке остался еще алкоголь.

– Да я не об этом. Мне. Нужно. Еще. Понимаешь?

И тут до Тайлера дошло.

– Хм, сколько тебе нужно?

– 50 грамм травы и ешек⁶. Но в два раза больше чем обычно.

– Нет, – сказал Тайлер. – Дай нам кокс. Четверть.

– Хм. Ты приятель Рокси, но не мой. Я тебя не знаю. Пока что. Возьмите то, что сказала Рокси.

– Нет.

Рокси вытаращила глаза на Тайлера, словно на звезду кино или рок-идола. Она была в полнейшем шоке.

– Мы будем вести дела по крупному. – Тайлер достал три штуки зеленых, обвязанных резинкой, и глухо бухнул пачкой по стойке.

– Хм.

– Кокс. Четверть грамма. Через две недели вернемся.

– Если ты толкнешь 15 грамм за две недели, не мешая работе других бегунков, возьму тебя в штат.

– Нас, – вклинилась Рокси. – Мы напарники.

«Хм» – не сказал, но подумал Мак, забрал деньги, удалился (Тайлер отметил такую же татуировку на затылке, что и у одного из четверки потягивающих алкоголь у него за спиной) и вернулся так быстро, считай никуда и не уходил. Положил пакетик белого порошка на самое чистое место на стойке. Тайлер не торопился хватать наживку (насмотрелся криминальных боевиков). И был прав. Нет, нож в миллиметре от пальца ему не всадили. Вместо этого…

– Дай руку.

– На фига?

Бармен ждал.

Тайлер посмотрел на Рокси, та едва заметно кивнула, говоря, как бы: и со мной была та же хреномать.

Он протянул руку.

Бармен – железными, как и его заведение, руками – сдавил палец Тайлера, поднес иглу, тонкую как волосок и уколол подушечку пальца.

– Твою б-башню!

– Тише, неженка. Не волнуйся, она стерильная.

Бармен спрятал иглу с окропившимся концом.

– Какого?!

– Договор на крови.

Четверка посетителей во всю глотку расхохоталась. Тайлер сжал ладонь в подобие кулака. Не ударить, нет. Остановить кровь.

– Выпивку оплати.

Он неуклюже полез в карман (чистой левой рукой в правый карман), достал мятую банкноту, смял ее еще сильнее и швырнул на стол.

– До встречи через две недели, неженка, – протирая стойку, бросил бармен.

– Что за на хрен это было?! – взорвался Тайлер, когда они вышли из загаженного бара и отошли на приличное расстояние.

– Хотела спросить тебя о том же! Кокс? Серьезно?

– Кровь! На хрена ему моя кровь?!

– А я почем знаю?!

– Больной урод. – Тайлер отпустил все это время зажатый палец и осмотрел его. Рана затянулась.

Рокси закатила глаза.

– Да в порядке твой пальчик, ты как ребенок.

– Это я-то? По-моему в песочнице возишься как раз ты!

– Чего-о?

– Толкая ширпотреб, много не заработаешь. Надо играть по крупному.

– Точно-точно. И тогда заработаешь намного больше … лет за решеткой!

– Ты забыла, что сказал толстяк? Уложимся в сроки, и мы официально приняты. А значит, копы не повяжут нас.

– И как мы толкнем 15 грамм?

– Не как, а где. «Narcotics Anonymous»⁷. В городе их филиалов как собак нерезаных. Это же твоя идея, Рокси. Все толкают на улицах, в барах и клубах.

– Все точки заняты. Кроме…

– Кроме той, что нашла ты!

Рокси задумалась.

– Почему?

– Что «почему»?

– Почему ты не кинешь меня?

– Один я не успею загнать все вовремя. Как и ты. А кому другому я не доверил бы и миллиграмма. Пойми, у нас одна цель. Выбраться из вонючей лужи!

– Ладно-ладно. Хватит проникновенных, поучительных речей. Я все вкурила. Напарники.

– Напарники.

Они пожали потные руки.

– Долбаная жара, – пожаловалась Рокси.

– И не говори.

– Надо принять душ.

– Я подумал о том же.

В то время пока парочка разыгрывала мыльную оперу, ноги их куда-то несли. Как оказалось, ведущим был Тайлер и Рокси, автопилотом, двигала за ним.

И вот она уже посреди квартала, полностью отданного жилому фонду (если исключить парикмахерскую, видеопрокат и два продуктовых магазина). В тени рахитичного здания корпел над шахматами старикан. Он раскаркивался громче движка мустанга (и откуда в его глотке до сих пор столько мощи?) о пятнадцатом июле непонятно какого года.

По трещинам дорог и тротуаров топали самые разные лица, но каждого второго объединяло одно: таким лучше не попадаться по вечерам (да и днем то же). Словом, район точняк в котором гнездилась сама Рокси.

Тайлер поднялся по ступенькам на крылечко многоквартирного дома.

– Ты идешь?

Задавать глупый вопрос: «ты тут живешь?» Рокси не стала (успела подумать, прежде чем открыть рот) и молча поплелась за Тайлером.

В его однушке она чувствовала себя как дома. Не потому что Тайлер брякнул эту вводную фразу (а он даже не брякнул), а по причине вороха (одним тараканам известно сколько) нестираной одежды у задней спинки заправленной – к удивлению! – кровати.

Окно с драной противомоскитной сеткой было распахнуто до их прихода. Видно домушников Тайлер не опасался (четвертый этаж как-никак; да и стянуть кроме грязных шмоток у него нечего), так что вместо затхлого как в том баре запашка здесь веяло духотой с улицы.

Рокси не сомневалась, открой она дверцу низкого холодильника, увидала бы дюжины коробок из-под пиццы, от лапши с цыпленком кунг-пао или что она сама там еще заказывает.

– Надеюсь, про взаимное доверие мне читать лекцию не придется? – поинтересовался Тайлер, снимая футболку.

– Не бзди, я не клептоманка.

– Круто, – сказал он, расстегивая штаны. – Так ты идешь?

Рокси и бровью не дернула.

– Купонов на бесплатную воду у меня нет. А у тебя?

– Экономия прежде всего, да?

– Ну дак. – Сверкая задом, Тайлер зашагал в душ.

Разумеется, она сняла с себя все и двинулась следом. Для Рокси здесь не было ничего такого. Она хотела смыть пот, освежиться. И раз подвернулся случай снять накопившееся напряжение, почему бы и нет? Почему бы и не с Тайлером? Он симпатичный.

– А ты ничего так, – сказал он ей, прижав к себе.

Она заткнула его рот своим языком…

Тем же вечером Рокси и Тайлер (прикончив остатки пиццы из холодильника) принялись за дело. Позвонили в справочную. Оператор голосом робота дал номер реабилитационного центра. Дозвонившись туда, их направили в католическую церковь на Джером-авеню. «Вход не центральный, а слева между фонарем и кустами» – уточнил женский голосок. «Спасибо, – ответил Тайлер. – И еще вопрос. Есть ли филиал на Дайкер (район, где живет Рокси)?… Где-где? А 79-я, прямо напротив клиники абортов. – Рокси кивнула, показав, что знает, где это. – Отлично. Спасибо огромное!».

– Ты врубилась?

– Да, блин. А теперь дай деньжат на метро, и я поехала впаривать товар.

– Встретимся завтра, – сказал Тайлер и протянул ей несколько давно почивших президентов.

У обоих все прошло гладко, прям как попка самой Рокси. А в последующий раз и того глаже. С каждым разом постепенно набираясь опыта, они выработали пошаговый, поэпизодный план. Идеальный сценарий, раскадровка которого была следующей:

1. Сливаешься с толпой плаксивых нариков скормив им свою собственную (на скорую руку сочиненную) жизненную драму.

2. Берешь на прицел самое слабое звено.

3. Втираешься в доверие, на перерыве угощая сигаретой или жвачкой.

4. После собрания завязываешь болтовню (ностальгируешь об утраченном ощущении эйфории), ненавязчиво бросаешь несколько фраз типа: Одна щепотка. Каких-то двадцать миллиграмм. И через полчаса ты далеко за облаками. Покоряешь вселенную.

Потом без всякой задней мысли добавляешь: Помнишь это чувство, приятель?

5. Далее минуту или две помалкиваешь (тот самый переломный момент). Даешь потенциальному покупателю обсосать эту мысль и вспомнить старые деньки.

6. И выстреливаешь почти вплотную к уху, тихо, как с глушителем, но четко-четко, ты говоришь: У меня есть с собой немного. Поделиться?

Редко кто говорит «да» или «давай» вслух. Обычно как болванчики тупо кивают. В крайнем случае, согласие читается в глазенках – зрачки реагируют.

7. Заключительный штрих: обмен валюты на товар и слизняк на крючке.

Долбаный сценарий как та модель лечения, те самые 12 шагов (только почти в два раза меньше) – ни разу не подводил.

Не прошло и двух недель, Тайлер и Рокси нагрянули в «Железную башню», заказали каждый по «Алой Королеве» и выложили на стойку две пачки зеленых. «Добро пожаловать в бизнес» – ласково проговорил Мак, вручая новую партию товара. Бармена не интересовало как, где и кому сплавляют его товар. Стычек нет. Конкуренции тоже. Деньги приносят. Вот что важно.

В итоге худые кошельки нуворишей прибавили в весе. Денег в них завелось – дождем не смочишь. Не сразу, конечно. А когда наладили клиентскую базу, когда при виде Рокси и Тайлера члены собрания АН разве что хвостом не виляли, вот тогда они разжились нормальными шмотками, по-настоящему вкусной едой и плазмой (куда уж без нее).

К концу лета оба обзавелись зелеными жетонами чистоты⁸. Тогда Рокси и переехала к Тайлеру. Дома они, к слову, торчали редко. Чистые трудоголики. Да и сожительство не шло их отношениям (ни деловым, ни в другом плане) на пользу.

Если поначалу они были как Бони и Клайд, то постепенно стали как Томми Ли и Памела Андерсон. Тайлер оказался тем еще собственником. Частенько поднимал руку. И Рокси смело била в ответ …а потом в какой-то момент (она сама упустила в какой) перестала давать ответку. Тайлер победил. Сломил ее. Кончил таскаться по собраниям АН, припечатал зад к дивану как к трону и лишь ждал, когда его пчелка притащится домой с готовым ужином и деньгами.

И вот в один из таких ненастных дней Рокси, утро которой началось с принудительного приема пинты густого сероватого молока; затем по расписанию продолжилось ловлей безучастных взглядов бармена-дилера Мака; ближе к вечеру помотавшись из одного конца города в другой по трем точкам, подцепив новых покупателей и перетерев с постоянными; только после всего этого, плотно наевшись бесплатной порцией стресса, когда она уже чувствовала себя как тот хирург из сериала, что выполнил пятнадцать операций подряд по удалению аппендицита, только тогда Рокси вернулась домой и застукала своего парня-напарника с его бывшей …зависимостью.

Тайлер сидел в одних трусах на продавленном диване. Не отрывая зад, он подался вперед к низкому стеклянному столику, вытянул шею, подражая страусу…

– Какого хрена ты творишь?!

…Тайлер откинулся на спинку дивана – мягкую как шерстка венгерской овчарки. Глаза закатились под лоб. Верхняя губа в кокаиновой пыли.

– Я тебя, блин, спрашиваю! Отвечай!– Рокси подскочила к нему, он придурковато улыбнулся, продолжая потеть как стейк на гриле. – Отвечай! Отвечай!

Он схватил ее руку (движение отработанное, синяки на запястье Рокси считай стали неисчезающими, как и детские шрамы на спине от укусов собаки), потянул на себя, усадил рядом. Рокси скривилась от перегара окатившего все лицо: от подбородка до лба.

– Как ты, Рокси?

– Я как? Я?! Первое правило торговли дурью – не употребляй собственный товар!

– Ну?

– А ты что сейчас творишь? – Рокси тыкнула носом на две здоровенные щепотки кокаина на столе.

– Просто захотелось расслабиться.

– Долбанулся?!

– Та успокойся. Расслабься. О, а это, кстати, славная мысль.

– Нет уж, и не подумаю.

– Ну же, давай, Рокси. Мне не охота одному зависать. Вообще я хотел тебя дождаться.

– Как вижу, не утерпел.

– Это улет! – Тайлер резко вытянул руки верх и натянул позвоночник. – Такой чистый. Высший сорт. Ты просто обязана попробовать!

Он вытер усы из кокаиновой пыли, облизал палец и сделал дорожку.

– Держи. – Сунул ей в руки свернутую купюру.

– Отгребись.

Пять секунд мозг Тайлера обрабатывал короткое сообщение.

– Ну один раз. За компанию.

– Я сказала отвянь.

– Нет, ты будешь.

Заученным движением Тайлер выкрутил ей руку за спину.

– Мне больно! Пусти!

– Видишь, какой я щедрый! – рыкнул он, словно не слыша протестующих криков. – Делюсь с тобой!

– Засунь свою щедрость себе в…

Он залепил ей короткую пощечину. Рокси машинально опустила взгляд.

– Поговори мне еще.

Тайлер силой разжал ей ладонь и заставил сжать пальцами купюру. Рокси держала ее как источившийся карандаш и потирала подушечками пальцев.

– Ну?

– Нет, – с комом в горле заявила она.

– Че ты вякнула?

– Нет. Нет! И нет! Не буду! – Она взорвалась как пакет попкорна в духовке. Купюра покатилась по полу.

– Ах ты стерва!

Шлепающим ударом Тайлер схватил ее за затылок и придавил распухшую щеку к холодному стеклу стола.

– Не дергайся!

Рокси замерла. Раскрытые ладони так и зависли вдоль бедер.

– Прекрати, пожалуйста. – Почти что проскулила она. – Прошу. Хватит.

Рука Тайлера напоминающая бейсбольную перчатку и не думала ослаблять хватку. Он взял визитку с логотипом сообщества АН и пододвинул с ее помощью белую дорожку к самому носу Рокси.

– Нюхай.

– Умоляю. – Рокси перешла навзрыд.

– Нюхай.

Она занесла руку над столом, зажала ноздрю указательным пальцем. Тайлер наклонился, его голова была на одном уровне с Рокси, он хотел убедиться, что она не упустит и крохи.

– Нюхай.

Рокси зажмурила слезящиеся глаза. На миг. Снова открыла и сказала железное, как дверь, стены и стулья в баре для байкеров: Нет.

Осознать ответ Тайлер не успел – Рокси шибанула локтем ему в переносицу, затем распрямилась, будто отпущенная пружина и швырнула свое тело к двери. Дрожь в руках предательски мешала справиться с цепочкой. Но вот, со вздохом облегчения дверь все же приоткрылась, чуть-чуть (в такую щель и кошке не протиснуться) и тут дверь – как квартиры, так и ее надежд – захлопнула здоровая лапища Тайлера.

– Конченая дрянь. Сейчас ты получишь, – сказал он, напугав ее до смерти своим видом.

С носа и до самой резинки белых трусов стекала дорожка крови. Рокси показалось, что перед ней не Тайлер, а тот самый маньяк-убийца, пугающий ее в детстве сильнее Анаконды и Гвоздеголового⁹. Долбанный Патрик Бэйтмен¹⁰ воплоти.

Он – Тайлер-Бэйтман – схватил Рокси за волосы, с такой яростью, что вот-вот сорвет скальп. Она открыла рот, чтобы закричать, но получила кулаком в живот и рухнула на колени. Тайлер толкнул ее – повалил на пол, уселся сверху. Он давил острые колени в ее плечи. Кровь капала Рокси в глаза и саднящую щеку.

– Ну что? Будешь меня слушаться? Будешь?!

– Да! Да! Да!

Рокси была готова сказать и сделать все что угодно лишь бы внезапный кошмар прекратился.

Тайлер встал, поднял Рокси, потянув за руку, потом толкнул на продавленный диван. Сел рядом. Все началось заново.

Он сдавил синюшнее запястье, обратил бритву взгляда на Рокси и сказал:

– Нюхай.

Надо было подчиниться с самого начала, подумала Рокси. Сморгнула слезы и занюхала.

– Хорошая девочка. А теперь иди умойся.

Рокси пошаркала в ванну. Вышла она оттуда только под утро.

Новый день – новое начало. Начало конца. Шесть дней сознание и тело Рокси привыкало к новым ощущениям. Она не хотела. Она понимала, к чему приведут белые дорожки. Но в итоге (а как иначе?) подсела. Основательно. Перепрофилировалась из продавца в потребителя. Она и дальше толкала кокс, но теперь в гораздо меньшем объеме. Почти треть, а потом и половину употребляла с Тайлером на пару.

– Гляди, что у меня, – сказала она как-то и показала мягкие широкие коктейльные трубочки из «Макдональда».

– На фига?

– Не слышал что ли? На 90% купюр остаются следы кокса. Бумажки-то не гладкие.

Теперь они пустились во все тяжкие, как и полагается. Капитально. И суточная доза умножалась со скоростью бактерий ползающих по полу «Железной башни».

– Зелень. Нам нужна зелень, – однажды понял Тайлер.

– Так поднимай зад и начинай вкалывать как раньше. – Когда они оба были под кайфом, щипающим, будто теплый воск по коже и под ней, Рокси говорила с Тайлером на равных (ну почти).

И он-таки внял ее словам (разумеется, не сразу). Отлип от дивана, закинулся дозой (увеличивая умственную активность), ощутил прилив самоуверенности и пошел делать деньги. Но не в очередной филиал АН. На ум пришла настолько блестящая идея (насколько же и аморальная), что он незамедлительно поделился ей с Рокси.

– Это перегиб.

– Так ты со мной?

– Да…

Их грязевой ком достиг колоссальных размеров. Толкать наркотики только реабилитирующимся анонимным наркоманам – загонять себя в рамки, растрачивать потенциал, решили они.

Так, когда Рокси и Тайлер были трезвые, один являлся на собрания АА¹¹, а другая – в группу поддержки больных лейкемией (ведь тем уже нечего терять, так пусть хоть кайфанут).

Они стали вездесущими. Если бы какой-то шизик посещал одновременно несколько групп психологической поддержки, непременно пересекся бы с Рокси и Тайлером. Их можно было встретить везде. Они даже составили расписание и прикрепили его магнитом на холодильник.

Угловатый почерк гласил:

В понедельник и среду Рокси наведывалась в группу кровяных паразитов.

Тайлер прикидывался туберкулезником по вторникам и пятницам.

Мозговые паразиты – Рокси.

Меланома – Тайлер.

Костная болезнь – Рокси.

Прогрессирующий рак желудка – Тайлер.

Между прочим, сценарий ни щепотки не изменился. Все те же семь шагов и клиент на крючке, а деньги в кармане. Следовательно, длина и толщина белых дорожек не деградирует …в отличие от носовой перегородки нюхачей и не только. Лицо Тайлера стало вечно помятым (синяки от недосыпания), напоминающим что-то вроде большущего сухофрукта. Рокси – руки-спички, ноги и того тоньше – практически превратилась в анорексичку, депрессия и психоз заделались ее верными спутниками.

В таком состоянии они уже не могли появляться на собраниях. Чахлый мозг Рокси осознал это по дороге в Церковь Святой Троицы. Она развернулась и поплелась домой. И прямо как в тот раз застала Тайлера за новым шокирующим занятием…

Продавленный диван пустовал. Однако белая полоска на столике говорила, что Тайлер дома (он всегда «убирает» за собой). Если его нет в комнате, остается только одно место.

Рокси бесшумно поставила сумочку на пол, поразмыслив, вытянула из нее тазер, сняла куртку, перехватила его в левую руку, затем опять в правую. Она проделывала все бессознательно, оттягивая решающий момент. Боялась, что мысли станут правдой, или наоборот – не станут. Тем не менее – худо-бедно соображая – крадясь к двери ванны, она не могла решить обрадуется ли, если это случилось, вздохнет спокойно или реакция обещает быть прямо противоположной?

Повернув дверную ручку, она уставилась на Тайлера. Синюшного, как покойник, но живого. Наблюдая за ним Рокси уверилась, что тот больше не занюхает и грамма. Рука, которая подсадила ее, та самая здоровенная лапища, сейчас держала иглу ровно на уровне глаза. Лапища дернулась. Рокси отвернулась, а Тайлер замычал как при оргазме и не представить, как игла вошла в глазной сосуд, как утопает поршень, впрыскивая героин, у нее попросту не вышло. Теперь парень-напарник ширяется подкожно.

«Какого…» – собиралась она начать, но вовремя вспомнила к чему данная фраза привела в прошлый раз. Поэтому лучшим решением ей показалось проигнорировать la petite mort¹² Тайлера. И молиться, что тот проигнорирует ее. Она представила себя с вздувшимися на венах миниатюрными сосками – засосами от иглы – и панический страх угнездился в подкорке мозга, в котором уже запустился финальный эпизод их биографического фильма: когда на их коже не останется и дюйма, Тайлер сбреет себе, а потом и ей макушку, сделает лезвием надрезы и приложит к ним марлю смоченную наркотиком. Так они и будут впитывать кайф. Грозившаяся сбыться сцена на короткий промежуток времени ввела Рокси в ступор.

Когда Тайлер как ни в чем не бывало вышел из ванны, она сидела на диване, подтянув колени к груди, с дрожью в руках и подкатывающей тошнотой она ждала, что случиться дальше. А дальше не было ничего хорошего.

Он легонько хлестнул ее по щеке. Рокси до одури боялась, что он сейчас достанет иглу – ту же самую! – и предложит ей. К ее облегчению в руку ей сунули другого рода иглу (менее острую). Рокси не возражала. Только сначала припудрила ноздри кокаином…

– Есть косяк? Или героин? Желательно героин.

– Две сотни.

Не успели Рокси и Тайлер произнести: «голяк», как деньги растаяли и утекли промеж пальцев. Что, впрочем, вполне ожидаемо. Героин и кокаин – дорогое удовольствие.

– Да брось, приятель, сделай скидку, – канючил Тайлер.

– Не.

В «Железную башню» Рокси и Тайлер наведываться откровенно боялись, если бармен пронюхает (а возможно уже пронюхал), что его бегунки обратились в покупателей, выдавит из них уже не одну каплю крови.

Потому лучше чем выцепить толкача ночью в подворотне они ничего не придумали. Против ломки нет приема.

– Берешь?

– Да-да. – Тайлер полез в задний карман, но вместо денег дилер получил кулаком в ухо.

– Мля! – Тайлер накрыл ладонью содранные до крови костяшки пальцев и прошипел: – Больно, зараза.

– Сейчас ты узнаешь, что такое боль, – грозно сказал ему дилер и отлепил руку от уха.

Без замаха, без крика, без суеты (без сомнений старый волчара проделывал такое не раз и не два), снизу вверх Тайлер получил удар в живот. Потом еще один. И еще. Рокси стояла рядом и не видела ничего из-за темноты, лишь слышала звуки похожие на чавкающие по мокрой грязи шаги. Представить, что в животе Тайлера ковыряются ножом или чем-то похожим у нее в текущем состоянии не хватило воображения. А возможно на периферии сознания она и догадывалась, что конкретно сейчас творится. Но если и так, что ей в таком случае делать? Схватить кирпич и защищаться? Пнуть носком дилера? Куда она подевала тазер? Покорно стоять и ждать своей очереди?

Решение пришло неосознанно, скорее инстинктивно. Адреналин, в равной дозе с паникой, заструился по крови, вышибая оцепенение. Как Тайлер, харкая кровью, рухнул на колени, Рокси уже не увидала. Она мчалась с поразительной прытью, не слыша под собой ног, что есть мочи, без оглядки; улепетывала скорее даже не от дилера (ей было не понять, гнался ли тот вообще за ней), а от Тайлера, прям как когда-то давно, только на этот раз он ее точно не догонит.

Петляя по улицам, подворотням, между зданий, она в итоге заскочила в единственную открытую на ее пути дверь и позволила себе отдышаться.

В коридоре, из глубины которого доносилась музыка, было так же темно, как и снаружи. Рокси подумала, что зашла через черный вход в какой-то клуб. Так оно и было, хоть и только наполовину.

Большущий зал с хаотично расставленными столиками, длиннющей барной стойкой и еще более длинным подиумом. За душой у Рокси ни гроша, а такие клиенты ни в одном клубе не котируются. Стараясь не привлекать внимания, она закралась к лестнице наверх. Там шмыгнула за тяжелую занавеску и уселась на полукруглый диванчик.

Чувство времени сбилось, и определить, сколько она так просидела – в слащавых кораллово-малиновых тонах – сказать наверняка не представлялось возможным.

– Привет, сладкий, – залетела в комнату скабрезного вида бабочка. – О, у меня еще не было клиентки девушки. Будешь первой.

Рокси не сомневалась, что ей только что скормили сладкую ложь. Молодая – не старше двадцати шести лет – девушка взяла пульт с дивана; зазвучали медленные ноты с тягучим баритоном; она принялась в такт двигать телом. Внезапно мысли о Тайлере, о деньгах, о том, как быть дальше улетучились, словно мгновенно развилась амнезия. В голове, приятно шурша крыльями, порхала только бабочка. Одна бабочка.

– Как тебя зовут?

– Дарси. А тебя, дорогая?

– Рокси… Что ты со мной делаешь?

– Дренирую тебя.

Не впервые Рокси поцеловала девушку, но в тот раз это было что-то особенное. Возможно лучше, чем доза.

–… А в тебе что-то есть, – сказала Дарси, когда они буквально пропитались потом. – Я хочу тебя кое с кем познакомить. Эта встреча может изменить всю твою жизнь. Приходи сюда завтра днем, хорошо?

Выдержит ли она еще один жизненный поворот, Рокси не хотела и гадать.

– Ну не знаю. А зачем?

– Поверь, ты не пожалеешь.

– Мы знакомы …сколько?

– Полчаса.

– И ты просишь поверить тебе? – она бы рассмеялась, будь у нее на то силы.

– Просто приходи. Завтра. Днем.

– Да я даже не знаю, где ночь проведу, а ты мне про завтра!

– Слушай, – Дарси обхватила ее за плечи, и сразу пришло спокойствие, – я ж не дура, вижу у тебя проблемы. Сидишь на чем-то, да?

Рокси промолчала.

– Зависимость штука паршивая, но все можно исправить. Мы поможем.

– О нет, пытаешься затащить меня в секту?

– А что если и так? У тебя есть выбор? Сама сказала, идти тебе некуда.

Рокси прикинула в уме, желание вмазаться уже давно должно было вернуться. Но по какой-то причине оно запаздывало.

Она думала: неужели это заслуга Дарси? Или дело в головокружительно-одурманивающем запахе? Откуда, кстати, он взялся?

– Ладно. Постараюсь завтра прийти.

– Где проведешь ночь?

Возвращаться в квартиру Тайлера ей совершенно не хотелось. Да и управляющий, если застанет ее, выгонит взашей – долг за три месяца.

– Не придумала еще.

– Значит так, моя смена заканчивается через полтора часа, спускайся вниз, пропусти стаканчик, поболтай с барменом, он мой приятель, скажешь, что ты со мной. Усекла?

– А потом?

– Жди.

И Рокси ждала свою бабочку. А когда та прилетела, увезла ее с собой.

По сравнению с норой бывшего, в квартире Дарси ни одна мелочь не вызывала у Рокси чувство дежавю. У нее (Рокси) было все совсем не так. Не настолько чисто, не так приятно пахло. В углу стоял электровеник!

Приняв ванну, будто заново родившись, Рокси устроилась в комнате – отдельной комнате! – на кровати, такой мягкой, теплее, чем та горячая ванная.

Дарси положила ладонь ей на голову и вот опять: сладкий аромат накрыл как одеяло с головой, окутал всецелым доверием и чувством защищенности. Впервые за многие годы сон был сладким как патока.

Пробуждение, к сожалению Рокси, не было сродни перерождению. Мигрень. Колики в животе. Тремор. Захотелось закричать во все горло, завыть. Прибежала Дарси, дорогая, сладко благоухающая Дарси с исцеляющим прикосновением, которая умыла Рокси, накормила, одела. Окружающая действительность воспринималась как сквозьпризму «розовых очков». Рокси – находясь, словно под специально рассчитанной лично для нее идеальной дозой морфина – и не задумывалась ни на секунду, зачем с ней возится незнакомка? Какая той от нее корысть?

Ах да, секта, лениво вспомнила она. Мне промоют мозги. Может оно и к лучшему. Может, пойдет на пользу.

Рокси ерзала на переднем сиденье машины, морщилась от солнца.

– В бардачке очки.

Помимо спасительных очков там пылилось несколько дорожных штрафов. Выходит Дарси не такая уж и безгрешная! А если на то пошло, есть ли в мире вообще такие люди? Были ли они? Появятся когда-нибудь? В одном Рокси не сомневалась – в Нью-Гранже непорочными и не пахнет.

Вчера она думала, что забрела в один из бессчетных захудалых клубов, но теперь, войдя с парадного входа, разглядела вывеску. Самый модный клуб в городе! Каждая собака о нем слышала.

В дневное время первый этаж пустовал, а на втором стояла еще бо́льшая тишина. Рокси и Дарси поднялись на третий, «улыбнулись» камере видеонаблюдения над дверью. Прогудел магнитный замок.

Комната напоминала ресепшен (а может, так оно и было), вот только за стойкой не нашлось администратора.

– Присаживайся и жди. – Дарси оставила Рокси на диванчике с черной потрескавшейся кожей и скрылась за другой дверью.

В отсутствии Дарси Рокси начала отрывать заусеницы. За этим занятием ее и поймали две девушки, что вошли через ту же дверь. Одна – такая же уверенная и спокойная как Дарси, другая – чисто Рокси – сдерживает волнение, осматривается.

– Садись, – велели ей.

Она села недалеко от Рокси и тоже погрузилась в кокон ожидания. А что еще оставалось? Единственно томиться. Пока девушка рассматривала стены с постерами итальянских эротических фильмов 80-х годов в стеклянных рамках, Рокси периферийным зрением рассматривала ее. Дорогая сумочка и дешевая обувь, а значит, лишь выдает себя за респектабельную. Волосы и ногти ухожены (чего не скажешь о Рокси), однако руки грубоватые, с едва заметными царапинами на пальцах и мелкими шрамами. Швея? Флорист?

Впрочем, никакую такую мелочь Рокси не подметила. Она попросту видела девушку, хоть и старше, но лучше ее самой во всех смыслах.

Спустя время к ним приютили длинноногую брюнетку, словно сошедшую со страниц журнала «Hustler» или окружающих их постеров. Сапоги до колен, спортивная фигура.

Короче, с ней все кристально ясно, рассудила Рокси. Поставь ее у шеста, она сделает тебе и «мостик» и «молнию», и все что душе угодно.

Тут до Рокси наконец-то дошло: она на собеседовании, кастинге, отборе. И у нее нет никаких шансов…

Когда минуты ожидания застучали оглушительным танцевальным битом в головах трех конкуренток, дверь распахнулась, их поманили пальчиком, и они, со звуком срывающегося с кожи пластыря, отклеились с мест и продефилировали одна за другой.

– Добрый день. Я Синтия Мун. Хозяйка заведения, в котором вы находитесь. Мои …сотрудницы считают, что у вас есть задатки, подходящие для нашего …клуба.

Рокси поразилась не столько элегантному серебристому платью Синтии Мун, сколько ее росту. Высоченная. Выше рядом стоящей брюнетки (а та на длиннющих каблуках!).

– Присоединится к нам только одна.

Три девушки разные как марки автомобилей думали об одном и том же: Пусть выберут меня.

Синтия Мун по очереди надвинулась к каждой. Заглянула в глаза. Потрогала запястья. Кажется, даже вдохнула запах. На минуту всем показалось, что они на медосмотре. Что может быть хуже?

– Как тебя зовут?

– Рокси.

– Поздравляю. У тебя есть потенциал.

Рокси не поверила ушам. Мозг категорически отказывался обрабатывать услышанное.

– Погодите! Вы даже не посмотрели мое резюме.

– Что за бред. Вы хоть знаете, какой у меня опыт? Устройте просмотр. Я готова хоть сейчас!

Возмущению конкуренток не было предела, но Рокси их не слышала, да и не хотела слушать.

Она думала: кажется, впервые в жизни я кого-то в чем-то обошла. Это ведь хороший знак? Значит ли он, в самом деле, новое начало?

– Я …принята?

– Еще нет, милая. Осталась сущая мелочь. Твоя метаморфоза. Не будем откладывать, – обратилась Синтия Мун уже к Дарси. – И если все пройдет как должно, она твоя протеже. Поняла?

– Да, Архонт.

Дарси взяла за руку растерянную Рокси и повела вниз. На улицу. В машину. В новую жизнь.

– Куда мы?

– Увидишь. Но тебе не о чем волноваться.

В словах будущей наставницы Рокси уловила лживые нотки.

– Ты уверена?

– Конечно. – Прозвучала успокоительная ложь.

Как и любой городской житель Рокси узнала особняк, любая история о котором безумнее, чем аллигаторы в коллекторах. До двенадцати лет она верила, что там живет Сладкий человек. Сейчас же самой правдоподобной ей видится версия о чернокнижнике по имени Хэт, которого двести лет назад сожгли вместе с хижиной. А на месте пепелища, еще спустя сто лет построили большой дом, жильцы которого терпели напасти: сходили в гроб от хворей или лишались рассудка. И до сих пор в каждую «ночь острого месяца» в доме – неважно пустующем или нет – слышатся стоны, детский плач и даже вой. Напичканная этими россказнями, Рокси под дулом пистолета не ступила бы на порог про́клятого дома.

Пока она перебирала в памяти городские легенды одну на другой, Дарси подкатила машину к самому крылечку.

– Я подожду в машине. – Она заглушила мотор.

У Рокси екнуло сердце.

– Все что говорят об этом доме ведь полная брехня, так?

– Правда всякой выдумке странней.

Ответ Рокси совсем не успокоил.

– Просто войди туда. – Дарси погладила ее по щеке. Прикосновение, пахнущее как сахарное яблоко, внушило уверенность. И пока ложное чувство не улетучилось, Рокси решила действовать.

Хлопнула дверцей машины; поднялась по ступенькам. Дверной молоток в форме головы адской гончей с обручем в пасти вышиб половину решительности. Развернуться она не успела – дверь без скрипа распахнулась. Человек в одежде позапрошлого века протянул ей руку в белой перчатке.

…Не успела Рокси оглядеться вокруг, как уже спускалась по каменной лестнице. Одна. В темноту. Перед ней простерся бесконечный мрак. Такой теплый. Над головой нависла красная точка. Через миг появилась еще одна. Зеленая. Потом желтая. Мириады мириад звезд тускло вспыхнули со всех сторон. Они казались такими далекими, что не прикоснуться, а только наблюдать. Мерцая, каждый огонек пытался доминировать. Пульсирующий калейдоскоп красок одновременно согревал, остужал, звенел в ушах, оглушал, слепил и заколдовывал. Рождались галактики цветов и спиральные туманности.

Внезапно все пришло в движение. Раздалась очередь взрывов, как фейерверки на четвертое июля. Искры жахнули Рокси в спину, по рукам, по ногам, мазнули по лицу. Ее охватил сонм чувств. Она побежала. Наугад. В никуда. Одна среди пустоты. Алые искры жалили кожу беспощаднее пчел, доводя кровь до кипения. Бледно-голубые вызывали видения: казалось, стоишь на канате на высоте сотни этажей, а с обоих концов заливаются лаем плюющиеся пеной собаки, и ты вот-вот ухнешься вниз.

Рокси упала, заскользила на локтях по тьме, словно по льду на коньках. Глаза обожгли оранжевые искры, в душе разгорелся гнев, такой сильный, что она, отмахиваясь от искр и силясь их прихлопнуть, прокусила губу.

Следом накатило уныние. Тело невольно свернулось в позу эмбриона, зачахло как увядший цветок. Янтарные искры стучали по коже слезами бесцветного неба, телу совсем не было больно, но внутри снедала «мировая скорбь» и мысль о кончине укоренялась все глубже и глубже. Не переставая содрогаться от гнева, страха, боли, горя, Рокси отказывалась верить в творящееся. А дальше было вот что:

Будто из другого конца вселенной явился Коннор. Точь-в-точь, каким она его запомнила. Те же нечесаные кудри, острые скулы, одежда и руки в засохших пятнах краски. Но в глазах его мерцали окружающие искры.

Рокси подумывала что-то сказать, но побоялась, что слова как в вакууме – просто не прозвучат. Они и не нужны. Первая любовь заговорила на языке чувств. Осязания. Обоняния.

Вместо того чтобы помочь подняться, он накрыл ее своим легким, как лист бумаги телом, тем самым заслонив от желтых искр. Тоска отступила, гнев начал угасать, но боль и паника пока никуда не делись.

Коннор обнял Рокси крепче – она ответила тем же. Уныние рассеялось. Коннор присосался к губам Рокси – страх сгинул.

Постепенно каждое из чувств сошло на нет; вокруг остались лишь гроздья изумрудных туманностей вместе с изящно порхающими зелеными светлячками.

Коннор (то, что выдавало себя за него) и Рокси соединили естества, физически и духовно стали крыльями одной бабочки. В тот момент земная ось для Рокси повернулась радикальным образом. Она переродилась. Она – симплигат.

День давно погас и только свет из окон, фонарей, автомобильных фар и лунный серп освещали улицы. Дарси, как и обещала, ждала в машине. Выйдя под открытое небо, Рокси увидела мир в другом цвете. Цвете похоти.

– Я больше не человек, да?

– Ты больше чем человек, дорогая. Ты – сефирот. Но обо всем по порядку. Я расскажу тебе все у нас дома.

У нас, повторила про себя Рокси.

Теперь она не сомневалась – ее жизнь взаправду преобразилась.

Первое с чего начала Дарси, повергло Рокси в шок (третий или четвертый шок за год).

– Мне пятьдесят два.

Переварив новость Рокси спросила:

– Мы как вампиры? Не стареем? Круто!

– Не совсем, – поторопилась разочаровать ее Дарси. – Мы сефироты. Сочетание демона – квинтэссенции греха, и человека. Раз уж ты вспомнила кровососов, проведу аналогию с ними. Если их тема – кровь, наша – грехи. А конкретно для культа симплигатов – страсть. Если не будешь «дренировать» пустых…

– Что делать? Кого?

– «Дренировать» – так мы зовем процесс поглощения греха, который повышает нашу Силу. А пустыми мы прозвали обычных людей.

– Ясно.

– Так вот, не будешь «дренировать» их, продолжишь стареть. Но, если скажем, спустя десять лет или даже двадцать, решишь слезть с диеты, то постепенно станешь такой, какая была в момент посвящения. А еще мы можем подолгу не есть без вреда для здоровья, но чувство голода не уходит. Болезни типа насморка или чего-то венерического нам по барабану. Также мы стерильны. Вопросы?

– А «дренировать» обязательно?

– У нас нет жажды, как у тех же кровососов, если ты об этом. И к тому же, это весьма приятно. В тысячу раз круче, чем твои наркотики. Кстати, тебе ведь уже не хочется дозы, не так ли?

Рокси кивнула.

– Сила выжгла всю эту дрянь из твоего тела и головы.

– Сила?

Разговор длился целую ночь и все утро. Рокси узнала про Лигеметон. Архонтов. Другие культы. Что делать можно, а что запрещено.

Рокси повезло с Дарси. Она была талантливой в малефицизме. К слову о нем, здесь Рокси выжала из наставницы все что могла. Даже уговорила продемонстрировать что-нибудь. Одно вовсе не эффектное заклинание привело ее в восторг и возбуждение в равной дозе. Так началась новая глава жизни Рокси и Дарси.

Они жили под одной крышей. Работали вместе и иногда, по настроению, спали вместе.

Поначалу Рокси было по вкусу крутить прелестями перед пустыми, «дренировать» их и еще получать за это наличные.

Нью-Гранж – лучшее место на свете, думала Рокси и была уверена, что пустые считают так же. Теперь она познала, что у всех на уме, узнала их мысли лучше собственных шмоток в гардеробе.

Нигде ты не чувствуешь жизнь так, как в стриптиз клубе «Элигос». Когда остаешься наедине с танцовщицей под заводную музыку, окруженный со всех сторон толпою зрителей. Дело не в том, получишь ты удовольствие или нет, дело не в баксах. Вот новичок приходит в стриптиз клуб, и в штанах у него что-то похожее на хлебный мякиш. Но не проходит и минуты, и «дружок» его кажется выточенным из дерева. Вот только он не способен справиться самостоятельно с возникшей проблемой. Не здесь, не при всех, не под шум и прочие звуки в стриптиз клубе, это не душевая в тренажерном зале, в стриптиз клубе клиентам не нужно заботиться о внешности, главное – деньги. Тут нельзя распускать руки, и излишни слова. А покидая клуб под утро в воскресенье, ты снова чувствуешь себя загубленным.

В конце концов Рокси приелось. Она чувствовала себя загубленной каждый долбанный день (именно так она говорила). Хотелось новизны. По-черному тянуло увеличить дозу…

***

Седьмая комната представляла собой в аккурат ту, где десять минут назад засела Рокси: такая же бархатно красная.

Новооблаченная Красная Шапочка раздвинула и тут же сомкнула за собой плотные малиновые занавески. Голенькие ножки с наполовину облупившимся розовым лаком на ногтях ступили на пушистый ковер.

– Ой, кажется, я заблудилась, – невинно обронила она.

– Тебя-то я и ждал, – оживился мужчина. Его глаза за стеклами двухфокусных очков выглядели вопиюще огромными. Он поправил очки, желая лучше рассмотреть девушку.

Рокси же рассматривала его: с виду застенчивый семьянин, ну прям божий одуванчик. Хотя именно такой тип в первую очередь и подозревается в серийных убийствах.

– Ну, малышка, что у тебя есть для меня?

– Как насчет угощений? – почти детским голосочком протянула она.

– Хочу отведать твоих булочек, – чуть ли не облизывался мужчина.

Словосочетание «отведать булочек» еще прочнее убедили Рокси, что мужичина – потенциальный тихоня-маньяк или как минимум извращенец.

Она открыла скрытый в стене мини-бар; достала шампанское в ведерке со льдом; наполнила тонкий, длинный бокал и, наклонив спинку – выставив две своих булочки вперед – поднесла бокал к губам мужчины. Тот осушил его наполовину, а Рокси лишь капельку смочила губы.

– Покажи, как ты двигаешься.

– Как пожелаете, – ответила она, голосом послушной девочки, после чего включила музыку.

В комнату ворвалась песня. Под аккомпанемент группы назвавшей себя в честь имени американской киноактрисы – секс-символа 50-х годов – и фамилии маньяка-убийцы, Красная Шапочка, двигая телом, скинула короткий плащик.

Скользя руками по гладкой коже, облизывая губы, она принимала самые возбуждающие позы. Когда клиент превратился в натянутую струну и уже готов был лопнуть, сорваться с места и набросится, Рокси – всегда кайфующая от власти в такие секунды – пустила в ход Силу: аромат теплого шоколада и сладкой ванили заблокировал работу синапсов, сделав мужские мышцы рыхлым желе.

Рокси расстегнула «чепчек для близняшек», но оставила его на себе, подошла и оседлала вожделеющего мужчину лицом к лицу.

– Как тебя зовут, дорогой? – Двигая тазом, она мягко терлась о его конец сквозь темные брюки.

– Ч-чарли. А теб-бя?

– А как тебе нравится?

– Мне нравишься ты. Ты такая сладкая.

– Поэтому меня и зовут Кэнди.

Рокси-Красная Шапочка, а теперь уже Кэнди ловко расстегнула пуговицы его рубашки с короткими рукавами, проскользила ладонями по груди, вытянула руки над плечами Чарли, тот понял ее без слов и стянул белую кружевную ткань – черная бабочка на груди расправила узорчатые крылышки. Бабочка дышала, трепетала перед лицом Чарли, который не утерпел и провел пальцами по ложбинке между упругих грудей, снизу верх и обратно.

– Хочешь их?

– Да-а.

Одной рукой Кэнди обхватила левую грудь, поднесла вплотную к губам Чарли, взяла бокал и не спеша, капая себе на затвердевший от возбуждения сосок прошетала: – Пей. Послушный Чарли открыл рот и принялся ловить шипучие капли языком. Когда бокал опустел, и поток струек по коже прекратился, Чарли по-прежнему продолжил сосать столь сладкую для его вкусовых рецепторов Кэнди. Он неуклюже игрался с набухшими сосками (подобное он не проделывал даже с Дженнис, которая в данный момент ждала простодушного женишка дома, лежала в постели, нет-нет да и поглядывая на часы, открываясь от бульварного романчика; она и представить себе не могла что в данную минуту Чарли уподобился главному герою ее книжонке).

Чарли думал исключительно о том, как угодить Кэнди. Вожделел лишь ее одну. Ее сладкое тело. Похоть заполнила его целиком и полностью. Грех сладострастия вытекал из потовых желез, очки запотели, кровь приливала к половому органу, похоть пьянила сильнее наикрепчайшего алкоголя.

– Чарли, – прошептала она ему на ушко, – чмокни меня.

Рокси с натяжкой можно было окрестить красавицей, но мужчины (женщины в том числе) вряд ли отдавали себе в том отчет – против чар симплигатов не устоял бы и самый закоренелый асексуал. Что и говорить о каком-то Чарли. Он запал на нее, как погружающийся в воду утопающий. «Прикосновение Дэви» слетевшее с губ Рокси возбудило определенные участки мозга Чарли, навевая видения, звуки, запахи, ощущения, которых на самом деле нет; настолько приятные, что Рокси стала для него личной богиней. А богиням полагается приносить жертвы…

Они сползли на пол. Рокси сдирала с Чарли одежду, а он только мешал, щупая ее везде, куда только дотянутся потные ручонки. Порочная парочка была уже на взводе.

И вот одурманенный Чарли лежит на полу со спущенными до колен брюками, содрогается, пыхтит, наслаждается гладким (как ему кажется) телом. А Кэнди при этом упивается вовсе не его крепким дружком, а похотливым желанием. Верный до прошлой минуты простачок Чарли послал моральные принципы куда подальше и наполнил сердце похотью, давая Рокси ощутить бурный прилив Силы, жгучий тело и заставляющий биться в экстазе внутренне «я». Так продолжалось длительное время. Минута за минутой. Тела содрогались как в эпилептическом припадке.

 Извечная дурь человеческая – гнаться за сладкой плотью, и тереться о нее как можно плотнее, все жарче, не отдавая себе отчета в том, что это не более чем изящная оболочка. Все пустые творят одно и то же. Им может казаться, что они грешат неповторимо, но по большей части в их грешках нет ничего оригинального. Что такое похоть? На всем свете какая-нибудь иная вещь не внушает столько блаженства, сколько похоть, ибо она проникает в душу глубже, нежели прочие чувства. Ничто на свете так не покоряет душу. Поэтому, если не иметь в душе оружия, укрощающего похоть, – душа беззащитна и нет ей никакого спасения. Чарли был безоружен во всех смыслах.

Симплигат «дренировала» его с жадностью оголодавшей гиены. Ей было все мало, и она замахнулась на запретный плод.

– Я б-больше н-не м-мог-гу. – Чарли натужно глотал воздух.

– Не останавливайся, продолжай! – Рокси снесло башню.

Воздух вокруг них задрожал, как над жаровней. Губы Чарли пылали, подмышки липкие как пластилин, адреналин кипел в каждой клеточке тела. Рокси вошла в раж и-таки дорвалась до души.

Как и у всех сефиротов, у нее не было власти забрать душу насильно. Она отдается добровольно, при этом предварительно всецело пропитавшись грехом. И Чарли, прилежный, скромный Чарли, вкусивший яблоко разврата Чарли, впустил в себя доселе неиспробованный грех и обнажил душу.

Сердце гоняло кровь по сосудам быстрее, чем движок реактивного истребителя; легкие не успевали втянуть столь нужный сейчас кислород; мышцы атаковала судорога. Но распутный Чарли не способен остановиться – не хотел и не мог. По собственному желанию и одновременно – нет, он продолжил двигаться и, достигнув апогея, преподнес душу богине, и та пожрала ее.

Множественный оргазм, обналичивание чека на миллион, укол адреналина в сердце, спасение рыцарем на белом коне – то было все сразу. Конвульсии наслаждения пробежались по телу богини как теплые руки профессионального массажиста.

А как только эйфория спала, симплигат пожалела лишь об одном.

– Давно надо было так сделать, – проронила она и слезла с бездыханного Чарли.

Переведя дыхание, уставившись на лицо Чарли, выказывающее единственную эмоцию (удовольствие), Рокси подумала: теперь надо не облажаться.

Приведя внешний вид в порядок, она прошмыгнула по тусклому коридору, спустилась на первый этаж и начала рыскать в поисках Дарси. Подруга как раз управлялась с подносом с напитками у барной стойки.

– Говорю тебе Дастин, она не платит свою долю аренды, не убирается в квартире. Единственная польза от нее так это…

– Дарси!

– Рокси, что… – Договорить ей не дали, взяв за руку, потащили сквозь небольшие клубы сигаретного дыма наверх…

– Что, Батна тебя забери…

«…ты натворила?!» – так собиралась закончить фразу Дарси, но живо подавила ее в зародыше.

– Я… как-то само получилось… не знаю… я была в состоянии аффекта, не контролировала себя, – пропищала упавшим голосом Рокси.

– Долбаная идиотка! – Дарси вот-вот грозилась сорваться на фальцет – что поставило бы всех на уши, – но вовремя взяла себя в руки. – Ты загробастала его душу, да? Ну конечно! У тебя ведь сейчас такой больной и счастливый вид. Если Пиковая Дама пронюхает, она тебя… да я даже не знаю, что она с тобой сделает!

– Нет, не говори ей, Дарси, умоляю!

– Ну зачем ты это сделала, дорогая, а?

– О, Дарси, ты просто не представляешь что это. Мы питаемся крохами. Грехи – это долбанные овощные салаты и фруктовые смузи, а душа – жирный кусок сочного прожаренного стейка. Ну как тут устоять? Я же долбанная наркоманка, в конце-то концов!

– Да ты просто конченая идиотка, полюби тебя Лилит! Забыла, что случилось на прошлой неделе?

– Ты про тех отморозков веталов похитивших детей?

– Именно! Они тоже вытянули души!

– Так у детей же!

– И что с ними сделали?!

Рокси поморщилась.

– Кригер расколол им черепухи голыми руками! Ты хочешь того же? А обо мне ты подумала? Лилит тебя забери, я же теперь сообщница… Нам крышка.

– Надо просто замести следы.

– И как прикажешь это сделать?

– У тебя есть знакомый кригер, которому можно довериться?

– Ты налакалась?!

– Да, ты права. Может попросить кого-то из некросов? Как-никак их тема.

– Тупая идиотка!

– Или…

– Послушай меня очень внимательно. – Дарси прижала ложбинку между указательным и большим пальцами к губам подруги, нежно стиснула личико и по-змеиному прошипела: – никто не должен прознать об этом, – она кивнула на тело, – или нам конец. И я не хочу оказаться у кого-нибудь на крючке. Ты поняла меня?

– Да.

– Мы сами что-нибудь придумаем.

…Они смотрели на мертвого Чарли и не находили выхода. Дарси склонилась над голым телом, подняла брюки и зашарила по карманам.

– Ключей от тачки нет, а значит одной проблемой меньше, – сделала она вывод. – С ним еще двое приятелей. И вот они – проблема.

– Дарси, покойник начинает меня понемногу напрягать. Я не хочу находиться рядом с ним. – Рокси передернула плечами от отвращения.

– А жить ты хочешь? Тогда кончай распускать нюни.

Рокси взяла рубашку и накрыла лицо Чарли, точно саваном.

– Через час начнется трупное окоченение, мышцы начнут укорачиваться и твердеть, суставы станут тугоподвижными и двигать его станет сложнее.

– Откуда ты знаешь?

– Сериалы на Netflix.

Было ли сказанное шуткой или нет, Рокси не поняла.

На минуту стало тихо, а потом Дарси вселила в Рокси надежду, сказав:

– Кажется, у меня появился план.

Виджэй лежал на массажном столе головой вниз и ловил кайф от рук японо-американской кудесницы.

– Как тебя зовут, напомни-ка мне еще разок?

– Наоми.

– Красивое имя. А что оно значит?

– Оно значит: прежде всего – красота.

– Как интересно. А мое имя – сокращение от видеожокей. – Виджэй хрипло рассмеялся.

– Нет, глупый. Твое имя означает «общительный».

– Вот как? Ну, тогда оно мне идет. Постой, а откуда тебе известно?

– У меня такое хобби.

– Весьма необычное увлечение – изучать имена.

– Это называется ономастика.

– Ты полна сюрпризов, Наоми.

– То ли еще будет.

– Вот как?

Комната номер семнадцать была отделана в колоритном антураже: на стенах красовались пышные белоснежные веера с изображениями сакуры и бабочек; бамбуковые коврики благоухали лесной свежестью, а лампочки в розовых бумажных абажурах разливали приятный глазу мягкий свет.

– Расслабь-ка мне плечи, и поактивнее, не бойся, я не кусаюсь.

– В отличие от меня…

Наоми расположилась у головы Виджэя и налегла миниатюрными ручками на мускулистые плечи.

– М-м, ты прелесть, Наоми. Слушай, если ты разбираешься в именах, наверное, можешь сказать, что означает имя Айк, не так ли?

Короткие пальчики пригладили кудрявую шевелюру.

– Если не ошибаюсь, Айк значит «смеющийся».

– О, ну тогда все ясно. Он еще тот шутник и весельчак. А вот истолкуй-ка для меня еще одно имя, что значит… – в этот момент в дверь в виде раздвижных перегородок из рисовой бумаги постучали.

– Чарли?

– Виджэй? То есть привет Виджэй.

– Что такое приятель? Смотрю, ты вроде как протрезвел. Что, услуги для VIP персон взбодрили тебя, да?

– Нет. То есть да. В общем, все хорошо. Но я, пожалуй, поеду домой.

– Ты о чем? – Виджэй приподнялся на локти. – Дженнис как-то добралась до тебя? Только не говори, что сам ей позвонил. – Виджэй глянул на часы. – Сейчас и полночи-то нет. У нас времени в навал!

– Да, – поправил очки Чарли, – мне все понравилось. Я здорово провел время. Но Дженнис… сам понимаешь.

– Понимаю-понимаю. Она совсем тебя извела. Ты у нее под каблуком! Дай нам спасти тебя, приятель.

– Нет-нет.

Наоми на миг сморщила носик; бесшумно втянула полные легкие воздуха, однако головы не подняла и продолжила изучать спину Виджэя.

– Побудь тут с нами еще пару часиков, ну ладно всего один час и потом мы привезем тебя домой. Я лично приму на себя все удары твоей мигеры.

– Ценю твою заботу, но я уже вызвал такси.

– Ну, ладно, как скажешь. Но мы обязательно еще вернемся к этому разговору!

– Как скажешь, приятель. Спасибо за вечер. Пока.

– Бывай.

Чарли оставил Виджэя наедине с Наоми.

– Мужественный, – сказала она.

– Что?

– Чарли означает «мужественный».

– Ох, если бы это было так, малышка, если бы так.

– Может мне размять еще какую-нибудь часть тела?

Виджэй моментально оставил мысли о друге и перевернулся на лопатки.

– Да. Начни, пожалуйста, с груди и постепенно опускайся ниже.

– Думаю, будет удобнее, если я сяду сверху.

– Ты просто читаешь мои мысли.

Вернувшись в комнату под номером семь, Псевдо-Чарли застал Дарси за весьма противоречивым занятием. Голый Чарли лежал на мусорных пакетах, они же валялись на каждом шагу, а Дарси под бит электронной музыки переливала из шприца кровь в бутылку из-под шампанского.

– Что, Лилит тебя полюби, ты творишь?

– Это вторая бутылка. У меня уже пальцы затекли.

– Только не говори что ты…

– Не я, а мы. И развей «зеркало Ганеша», не трать Силу.

Рокси снова представила себя в образе Чарли, а затем усилием воли расколола его.

– Так. – Дарси, стукнула ладонью по пробке, вогнав ее поглубже в горлышко бутылки, потом убрала в пакет. – Давай, садись поближе.

Рокси опустилась на колени.

– Держи.

– Ты рехнулась?! Я не могу. Не буду!

– Ты должна! Иначе в этих долбаных пакетах окажемся мы! Или того где похуже. Бери!

Трясущейся рукой Рокси взяла мясницкий тесак.

– Раньше с ним надо было миндальничать. А сейчас за дело! Я буду придерживать, а ты руби стопу. Вот здесь, – Дарси провела ногтем с засохшей кровью чуть ниже щиколотки обескровленного Чарли.

– Откуда у тебя вообще тесак? И шприц?

– Поверь, ты не хочешь этого знать. А теперь за дело!

Рокси направила все внимание на указанном Дарси месте, замахнулась и ударила. Потом снова. И снова. Лезвие агрессивно вгрызлось в плоть. Рожденная для ласки ладонь начала расшатывать тесак, пытаясь высвободить его из крепкой хватки белой как мел плоти. Кровь практически не вытекала из раны.

– Что это? – Рокси оцепенела на миг.

– Ты просто наткнулась на кость. Теперь постарайся рубить чуточку сильнее.

И Рокси рубила. Рубила вдвое энергичнее. Танцевальная музыка играла на всю катушку, но она все равно слышала жалобный скрип большеберцовой кости. Без единого зрителя (разве что Чарли) за бархатной завесой разыгралась натуральная игра в Прокруста.

Я просто долбаная… долбаная… Рокси даже не могла подобрать слова.

Когда нога отделилась от тела, она утерла пот с лица.

– Ты справилась, дорогая. – Дарси взяла ступню одноного Чарли и положила в пакет. – Ты как?

– Кажется, меня… – Рокси кинулась к ведерку со льдом для шампанского.

– Теперь ты будешь держать.

Рокси запрятала непослушные локоны за уши и снова присела рядом с Дарси. Хорошего настроения в ней стало столько же, сколько и в безжизненном Чарли.

– Держи предплечье, я отрублю кисть.

– Постой. – Рокси накрыла пакетом лицо Чарли (рубашка куда-то подевалась). Из-за выпученных глаз он напоминал дохлую рыбину.

Под припев песни «Living Dead Girl» Чарли лишился руки. Можно подумать у Дарси выявился талант к разделыванию мертвых тел. Ее рука ни разу не дрогнула. Каких-то пять ударов, пять амплитудных взмахов, и пятерня Чарли двух очковым броском попадает в пакет.

Правой Чарли занялась Рокси. Если бы подруги соревновались в этом извращенном испытании, судьи безоговорочно отдали бы победу Дарси. Рокси справилась за вдвое большее количество ударов. Может потому что рубила ближе к середине предплечья, или сдавали нервы? В любом случае дело сделано, и если бы Чарли сейчас внезапно ожил, то играть на пианино или в баскетбол уже не смог.

Далее старина Чарли распрощался с волосатыми предплечьями, а потом с не такими уж и дряблыми бицепсом и трицепсом.

Две полуголые подружки с сальными физиономиями методично расчленяли труп (не)мужественного Чарли. Конечность за конечностью. Все шло как по нотам.

Проблема возникла с головой Чарли. Обезглавливание – сложный и кропотливый процесс (и бесспорно самый что ни на есть омерзительный). Шейные позвонки держались друг за дружку и никак не подумывали разъединяться.

– Долбанная голова никак не хочет отделяться от тела!

– Дарси, – с надрывом проговорила Рокси, – я так больше не могу.

Дарси схватила подругу за подбородок и заставила взглянуть прямо в глаза.

– Ты облажалась. Крупно напортачила. И я одна не собираюсь за тобой убирать. На нытье нет времени.

Глаза Рокси слезились, словно в них прыснули перцовым спреем.

– Возьми голову и когда я скажу «тяни», тяни.

Рокси прижала ладони к ушам почти безголового Чарли …точнее того что осталось от Чарли.

– Тяни.

Дарси точно матерый мясник сре́зала кожу с шеи (Рокси чуть снова не вывернуло наизнанку). Потом попыталась разрезать артерии и вены, одну за другой; они были настолько скользкие, змеящиеся, что пришлось скорее пилить, чем рубить. И в довершении парочка взмахов тесака со стороны Дарси, натяжных рывков от Рокси и здравствуй безголовый Чарли.

– Надо разрезать кожу по средней линии живота, – сказала Дарси скорее сама себе.

– Сериалы про судмедэкспертов и маньяков?

– И фильмы, – добавила она совершенно серьезно.

Потные лица натянуто улыбнулись. Шок прошел, и оставалось только последовательно доделать начатое.

Дарси запустила руки внутрь тела, предварительно надев белые ковбойские перчатки до локтей (как предусмотрительно с ее стороны было заглянуть еще и в гардеробную).

– В левом подреберье, – бормотала она себе под нос. Нашла желудок, достала. – Поднеси мне пакет.

Рокси развернула очередной мешок, и плавающий в алкоголе кишечник плюхнулся на дно полиэтиленового пакета.

– Теперь займемся органами повыше. – Дарси рассекла кожу на грудной клетке, потом хрящи, соединяющие ребра с грудиной. Затем отложила тесак и поднялась с колен.

– Ты чего? – еле нашла в себе силы спросить морально истощенная Рокси, наблюдая, как Дарси пинает труп.

– Чтобы расширить рану на груди, надо сломать ему ребра. Ну же, помогай!

Останавливаться теперь не имело смысла – все зашло так далеко, что не с чем и сравнивать.

Штампующими ударами Рокси пересчитала Чарли все ребра с правой стороны. Потом снова склонившись над телом, две пары рук взялись за края грудинной раны и развели их, пока не раздался характерный хруст.

– Завтра ты собираешь вещички и уматываешь из моей квартиры.

– Что?

– Что слышала. А сейчас достань сердце и легкие.

– Почему?

– Мне надо дать рукам отдохнуть.

Рокси спрашивала не об этом, но глядя в суровое лицо подруги (или уже нет?), молча сделала, что велели.

Так еще одна часть Чарли перекочевала в темное нутро мешка. Ужасная участь. Сто́ит раз поддаться греху и из тебя вытянут душу, поделят на четырнадцать неравных кусочков, вытащат органы и расфасуют по пакетам.

– Может, не выбрасывать все? Я слышала на черном рынке сердце стоит сто тысяч, печень сто пятьдесят, а почки почти триста!

– Нельзя оставлять никаких следов. Никаких, – отчеканила Дарси.

– Ну ясно-ясно. Я так, мысли вслух.

 Если амбре малефицизма в начале препарирования еще витал по комнате, то под конец…  ваниль ванилью, а органы и конечности начинали пованивать и симплигаты то и дело зажимали носы.

Запихнув полупустое туловище в три мешка (боясь, что один порвется), подруги-соучастницы нарезали ломтиками бархатный ковер, упаковали одежду Чарли (и даже ведерко) в пакеты и завязали тугим узлом каждый.

– Возьми тряпку и бутылку спиртного, протри пол и диван.

(Предосторожность никогда не бывает лишней!)

– А ты куда?

Дарси плотно задернула за собой шторы.

Я долбаная нимфоманка. Я долбаный потрошитель. И под конец я долбаная уборщица, думала Рокси, намывая пол…

– Вот, надевай.

Пока Рокси натягивала черную юбку клиньями, застегивала пуговицы такой же на шотландский манер блузки, что и на Дарси и просовывала руки в рукава кожаной куртки, ей втолковывали последующий план действий.

– Берем пакеты и спускаемся вниз к черному входу по служебной лестнице. Там есть камера видео наблюдения, поэтому придется изменить внешность.

– Опять «зеркало Ганеша»?

– Дура. Оно действует только на живой глаз. На записи мы будем выглядеть самими собой.

– Ну, блин, простите, что я не так искусна в малефицизме как вы!

Дарси наклонилась было залепить подруге пощечину, но перерешила.

– Я говорила про «маску Сарасвати».

– Да я максимум могу изменить цвет глаз!

– Ты сожрала душу. А это должна быть лошадиная доза Силы. Делай!

И подав пример, Дарси несколько раз провела руками по длинным распущенным волосам и те подобно коже хамелеона плавно поменяли цвет на рыжий. Рокси не стала отставать от подруги, тряхнула головой – волосы приобрели почти тот же оттенок. Следом нос Дарси заметно уменьшился, губы стали тоньше, а вытянутое лицо Рокси наоборот округлилось, крылья носа расширились, брови сгустились. Несмотря на то, что глаза Рокси из зеленых стали светло-ореховыми, смятение и беспокойство в них никуда не делось.

Потрошительницы запрокинули маленькие пакеты за плечи, дружно подняли пакет с туловищем, с тремором как бы их не застукали, отодвинули штору и спешно зашагали по длинному коридору. По счастливому стечению обстоятельств ни с кем не столкнувшись, симплигаты выскочили через служебный вход на улицу.

– Ох! Ты просто нечто! Давно я так не оттягивался.

– Еще разок?

– Боюсь, пора закругляться. И, признаюсь, четвертого раза, я бы не выдержал.

Миниатюрная Наоми слезла с Виджэя и помогла тому надеть штаны и рубашку.

– Спасибо за все, малышка, я обязательно к тебе заскочу еще разок.

– Может завтра? Днем.

– Днем?

– Да. Хочу тебя представить кое-кому.

– Надеюсь не твоему парню с друганами?

– Нет, – рассмеялась Наоми. – Хозяйке клуба.

– О, от такого знакомства я бы не отказался ни за какие коктейли.

Наоми поцеловала Виджэя в шею, его легкие втянули немыслимо сверхъестественный аромат шоколада и ванили (в бессчетный за ночь раз).

– До встречи, малыш, – сказала уже Наоми.

Айк преспокойно потягивал бутылочку «Bud Light» за барной стойкой.

– В общем, Дастин, так повелось еще с детства. Приходя со школы, я бросал рюкзак еще на пороге, садился перед ящиком и смотрел шоу таких комиков как Ричард Прайор и Эдди Мерфи. Понимаешь о чем я?

– Не очень. Я вырос на шутках Граучо Маркса¹³.

– Кого?

– Забей.

– Ладно. Так о чем это я?

– О том, что ты привык шутить на подсознательном уровне. Так ты стремишься расположить к себе людей, когда им смешно ты чувствуешь себя более естественно и увереннее.

– Вот те на! Дастин, да с тобой к психологу ходить нет нужды, ты и более квалифицирован и намного дешевле.

Дастин посмеялся над шуткой, чтобы не расстраивать клиента.

– Надеюсь, ты не против, что я гружу тебя своими психологическими заморочками. Вы же бармены часто выслушиваете подобное, так ведь?

– Это неотъемлемая часть нашей работы. Еще бутылочку?

– Почему нет?

– Что как, «смеющийся»?

– Виджэй, – чуть не поперхнулся Айк, – ну наконец-то. Целый час тут жду. Я уже хотел спасательный отряд отправлять за тобой и …как ты меня назвал?

– Не бери в голову, приятель. Ты просто не поверишь, как потрясающе я провел время. Мне досталась малышка, ну просто тигрица. Что мы только не выделывали с ней.

– Я тоже смотрю Hustler TV. Так что избавь от подробностей.

– Бармен, самый холодный коктейль. И без консумации¹⁴. Знаю я ваши штучки.

– Без проблем.

Виждэй промочил горло, потом сказал:

– А ты как? Развлекся?

– В смысле? – невинно заулыбался Айк.

– Ну, ты со своей там…

– Что? Играл в твистер?

– Кончай стебаться.

– Да было у меня с ней, было. Ненасытная, будто из семейства кошачьих. Они тут все, походу, ненасытные. Чарли вот даже тебя переплюнул, до сих пор точит там.

– А, ты ж не в курсе. Он заходил ко мне пару часов назад. Короче, у него зачесалось под коротким поводком.

– Смылся?

– Ага.

– И ты отпустил его?

– А что оставалось? Я ему не начальник.

– Ясно. Ну что, тогда сматываем удочки, прячем поплавки?

Расплатившись по счетам, они направились к выходу.

– Ну что за клуб, просто экстра-класс, – выходя, сказал Виджэй.

– Точно-точно. Полный обалдайс.

Слегка помятый ванильный «Cadillac Seville» 1978-го года с наполовину спущенными потертыми шинами был припаркован у самого входа. Дарси открыла багажник, Чарли вольготно умостился внутри; хлопнули дверцы.

(Поскольку в сегодняшнюю смену Дарси работала официанткой, от алкогольных угощений деваться было некуда. Но несмотря на то что Дастин наливал сок и воду (как того требует политика клуба), Дарси уговорила бармена на парочку более крепких напитков – во избежание стресса.)

– Ты поведешь, – Дарси бросила Рокси ключи. Та вставила его в замок зажигания, повернула и вдавила педаль в пол.

Луна блестела в небе, как стразы на ногтях. Ночью настроение города принципиально менялось, становилось другим, не таким как при свете солнца, оно приобретало совершенно иную окраску, специфический запах, особый ритм. Улицы превратились в шахматную доску. Светлые клеточки пространства чередовались с темными воронками. Первые выставляли тебя напоказ своей яркостью, а вторые – прятали, обволакивая чернотой.

Машины превратились в шахматные фигуры. Одни, как «тяжелая крепостная башня» с упрямством катили только вперед, но иногда поворачивали в сторону. Некоторые, беря пример с хитрого «рыцаря», двигались буквой «г» периодически объезжая соседние фигуры.

Рокси управлялась с машиной как с пешкой. Катила неторопливо, не привлекая внимания. Но как назло патрульный «слон» заинтересовался именно ее фигурой.

– Забери его Батна! Только его нам не хватало, – прошипела Дарси. – Веди себя естественно, – сказала она паркующейся у обочины Рокси. – И моли Лилит, чтобы он оказался пустым, а не кригером.

– А нормальные советы будут?

– Застегни куртку до конца – спрячь сигил. И не используй Силу.

Стекло опустилось, и тут же легкий ветерок ворвался в салон и заиграл с рыжей прядью Рокси. Прохлада отрезвила Дарси: по коже пробежали мурашки и более того – на мгновение ей показалось, что она сидит на иголках или того хуже – в когтистых лапах кригеров.

Рокси улыбнулась симпатичному смуглому полицейскому.

– Здравствуйте, офицер. Я ехала слишком быстро?

– Водительские права, пожалуйста.

– О, конечно. А знаете, – ища бумажник в сумочке, продолжила Рокси, – мне как раз сегодня приснился сон, что меня остановил полицейский. А потом он… впрочем, мне, пожалуй, лучше не рассказывать, что было дальше.

– Водительские права.

Флирт определенно не помогал, следовало менять тактику.

– Вот, пожалуйста, офицер… Гудли.

– Правильно Годли.

– Ой, простите, ошиблась, – невинно протянула Рокси.

– Дата на ваших правах немножко устарела.

– Да. И вы наверняка заметили, что на фотографии я кажусь немного другой. Просто я недавно сделала пластическую операцию. Из-за несчастного случая.

Заметив, что лицо офицера чуточку дрогнуло, Рокси уверенно продолжила:

– Автомобильная авария. Пролежала полгода в больнице, потом визиты к мозгоправу. Буквально на прошлой неделе поборола панический страх и снова села за руль.

– Какая ужасная история. Нелегко вам пришлось.

– Да. Было тяжело, думала, черная полоса никогда не закончится, – немного сорванным голосом говорила она.

Офицер Годли изобразил гримасу сочувствия.

– Вот что я вам скажу, пообещайте как можно скорее продлить права.

– Даю слово.

– А пока пусть подруга сядет за руль. Она умеет водить?

– Да.

– Хорошей дороги, девушки.

– Спасибо, офицер, – ответили те.

Стекло водительского окна с шумом поднялось.

– Ну как я?

– Сон про полицейского? Серьезно?

– Да ну тебя! Сработало же!

Симплигаты проводили взглядом полицейскую машину, и когда офицер Годли скрылся за поворотом, продолжили путь по ночным улицам под присмотром разноцветья неоновых вывесок, редких огней фар, мигающих светофоров и бликов фонарей.

– Тормози.

– Здесь нельзя.

– Давай.

Машина затормозила и остановилась посреди пустынного моста. Симплигаты выбрались из салона, порывистый ветер взъерошил им волосы. Прежде чем открыть багажник со скучающим Чарли Рокси поглядела в одну сторону дороги, Дарси в другую. Они были как на ладони. На пустой гладкой ладони.

Вдруг Рокси пришла совсем уж шальная мысль: если бы конечности Чарли ожили, пока они ехали, что бы они делали? Царапали багажник? Стучали по нему в попытке выбраться? Она представила след из частей тела и органов тянущийся за ними по дороге и офицера Годли преследующего их.

– Кажется меня сейчас снова…

– Бери пакеты и тащи к краю.

Рокси подавила приступ тошноты.

– По-моему раньше они были легче.

– Ты просто отвыкла.

Они поднесли пакеты к ограде и перебросили их один за другим. По вертикали вниз, как тотсорвавшийся альпинист, старина Чарли ухнул в реку Хадсон.

Сбросив последний самый тяжелый пакет, Рокси положила руки на бедра Дарси и пылко поцеловала в шею. По привычке Дарси не стала противиться, но вскоре почувствовала, что что-то не так. Кожу защипало, как от соли или цветочной пыльцы.

– Чт-то т..де-ае-шь? – Тело Дарси, словно мумию стянуло тугими невидимыми бинтами.

– Фух, до последнего боялась, что «поцелуй Кали» не сработает. Но видно сила души очкарика недурно напитала заклинание.

– З-за-чем?

– Думаешь, я как главный злодей в долбанных фильмах в момент, когда герой попадает в ловушку и уже на волоске от смерти начну трепаться о своем тщательно спланированном блестящем плане? – Рокси хмыкнула. – Что ж, почему бы и нет? Надо реально выговориться. Короче, в один день я просто задолбалась питаться сырым грехом, и подумала: а не замахнуться ли мне на большее? Знаю-знаю, души – привилегии Архонтов. Но ты, блин, понимаешь, что это значит? Даже среди сефиротов есть долбаная дискриминация! – Рокси выдохнула и продолжила: – Но как провернуть все так, чтобы никто не пронюхал, а? Сама я бы точно не справилась. Заметать следы не мой конек, но ты, Дарси, я была уверена, что ты поможешь мне. Выручишь свою протеже, и я в тебе не ошиблась!

– До-лба-н-я…

– А еще меня бесят твои домашние правила: убери за собой, откладывай деньги и прочее, прочее. Так что, как там говориться? Двух птиц одним камнем, да?

Рокси взяла бывшую подругу-наставницу-любовницу за плечи – та задубела точно манекен – и толкнула с моста. Без криков и дерганья, будто гигантская статичная фигурка, Дарси ухнула вниз навстречу водной глади.

– Прости, дорогая, закон долбанных джунглей.

Рокси вернулась в тачку. Повернув ключ в замке зажигания твердокаменной рукой, она без напряга убедила себя, что игра стоила свеч.

НАФС 3

БОГ ПЛОТИ

И я, я могла умереть прошлой ночью And I, I could have died last night

Но я услышала голос младшего божества But I heard the voice of a smaller god

И я, я могла умереть прошлой ночью And I, I could have died last night

Но я услышала голос младшего божества But I heard the voice of a smaller god¹⁵

Созерцая апельсиновый закат через окно своей резиденции, что на краю города, наслаждаясь потрескиванием углей в камине, Вортинтон Годрик – комиссар полиции, он же Архонт культа кригеров – размышлял о будущем. О том, что вынужден стареть и дальше, если твердо намерен на долгий срок оставаться общеизвестным лицом (а он положил себе за правило не отказываться от своих слов ни перед кем – особенно перед самим собой). В этом плане другим Архонтам проще, они все скрываются в тени, кто-то меньше, как Пиковая Дама, кто-то запредельно больше – Чернобог.

Он прошелся по шкуре зебры, подошел к погруженному в деревянный каркас глобусу, с тихим скрежетанием открыл его и потянулся к бутылке со скорпионом внутри, но внезапно передумал и плеснул в бочкообразный бокал немного 95-ти процентного, чистого как слезы, спиртного. Что-что, а тяга к дорогостоящей выпивке была слабой струной его души. Очутившись в объятиях пышного кресла, он блаженно вдохнул запах алкоголя и уже почти что коснулся губами холодного стекла, как вдруг раздался грубо одернувший его звук.

– Батна вас всех забери, – буркнул Годрик, смахивая капельки со штанины. – Один выходной. Раз в год. Неужели о многом прошу?

Нехотя он поднял трубку зазвонившего телефона.

– Алло, комиссар Вортинтон слушает…Санти-и-ино. Чем обязан? …Да, все верно. Были убиты на месте …Потому что ты не сдержал слово. Веталы вытянули души у пары детей …Да, один из твоих все еще у меня… Ну почему сразу пытаем? «Перевоспитываем» …Что ты несешь? Какой, к Лилит, допрос третьей степени¹⁶? Какой еще Пентотал натрия? …Компромисс? Ты точно в курсе значения данного слова? …И что предлагаешь? …Нет, Сантино, «мои вытянули две души, твои могут сделать то же самое» – это ложная политика …Я не предлагаю. Я предупреждаю. И наказываю за нарушение уговора. Да, и прошу заметить, один ребенок до сих пор не найден. Куда вы его дели? …И ты думаешь, я тебе поверю? …А о твоем сефироте мы потолкуем на конклаве. Adios!

Никто так не действовал на нервы Вортинтону, как Второй Капоне, после разговора с которым, сама Лилит велела бы отведать что покрепче. Однако схватив стакан с подлокотника, Годрик выплеснул содержимое на блекло мерцающие угли. Затем взял кочергу и уже преспокойно, едва ли не поглаживаниями, вернул к жизни затухающее пламя.

Он снова наполнил бокал «дьявольской водой» – на этот раз целиком – залпом осушил его и плюхнулся в кресло. Не ощущая ярко выраженного, приятного вкуса, но, тем не менее, заметно пьянея, в его мыслительном очаге один за другим начали разгораться угольки давних воспоминаний, которые – в точности, как и недавний разговор – совсем не грели душу, а скорее наоборот.

По меркам человеческого мира, Вортинтон Годрик был если не Мафусаилом, то его правнуком. В нем теплился почти вековой жизненный опыт. Он нес в сердце каждый прожитый день. Каждую ночь. Он не забывал ничего. Он помнил чудовищно многое…

***

– …Он особенный. Ты только посмотри на глаза, – сказала мать.

– Да, – ответил отец. – Ни у кого таких нет…

В городе с хмурым названием Большой Дым родился и вправду особенный для мира ребенок, чьи родители и не догадывались насколько. Будучи заурядными, они собственно мало о чем задумывались и жили плывя по течению, мутному и быстротечному. Мать – прилежная домохозяйка, начинала каждый день с проглаживания утренней газеты утюгом и сшивания страниц, чтобы мужу было удобнее читать. Муж был рабочим среднего слоя, у которого водилась лишь одна маленькая слабость – азартные игры.

Когда Аллистер – отец семейства – после пятнадцатичасового дня под открытым небом наконец-то снимал фуражку кондуктора омнибуса, то с нетерпением шел… не домой, нет; и не в церковь и тем более не в театр. А туда, где на грязных столах гремели игральные кости и переходили из рук в руки крапленые десятками ногтей помятые карты – в полуподпольный бар с диковинным названием «Кабанья голова».

Одержимый до мозга костей суевериями, он искренне доверял приметам и знакам. И вот однажды (а случилось это в первый за два года отпуск), он пригвоздил сам себя к стулу за игрой на семнадцать часов (что было сверхнормы его рабочего времени) только потому, что ночью приснилась радуга, за завтраком мушка упала в стакан, а по дороге в «Кабанью голову» повстречался ржавый гвоздь. Немыслимое безрассудство! Но ему-то казалось все знамениями. Уверенный в удаче, как королева Виктория в своей власти, он продолжал играть и играть. Ничто не могло его остановить. Даже то обстоятельно, что за одним столом сидел Яков Криппен каждому псу известный садистскими наклонностями (никто не сомневался, что именно он запытал до смерти четырех мужчин и одну женщину, но прямых доказательств у Скотланд-ярда не было, и на горячем его не ловили, сколько не пытались). Присутствие Якова нисколько не пошатнуло уверенности Аллистера. Он вестимо обязан выиграть! И, разумеется, в один момент он поставил на кон все что имел и даже то, чего у него не было.

Кроме самого Аллистера ни для кого не стало неожиданностью, что никакое из перечисленных якобы знамений не помогло заполучить верную карту. От горечи он потерял обоняние и силу в конечностях. Он так надеялся, так мечтал, что юному сыну не придется вставать вровень с мальчиками-метельщиками, убирать грязь на улицах и стоять на голове на потеху публики (а как иначе расплатиться по долгам?). Но ни сыну, ни ему и не придется. Аллистера повязали на месте.

… Аллистер оказался в обветшалом, приземистом амбаре от доски до доски провонявшем навозом, где его теперь уже буквально пригвоздили к стулу.

– Не могли бы вы ослабить веревки. Запястья больно натирают.

Шестерка Якова, снимающий с Аллистера обувь подавил смех больше похожий на кашель.

– О запястьях тебе надо волноваться в последнюю очередь.

В отличие от гладко выбритого лица Аллистера у Якова на щеках была немыслимо черная щетина. Копоть или грязь. А скорее и то и то.

– Когда я закончу, запястья у тебя больше никогда не заболят, – заверил Яков и пнул подельника.

Тот снова хрипнул, померял подходит ли обувь Аллистера ему по размеру (увы, слегка мала), а затем…приложил смердящими навозом руками колышек к босой стопе. Такие еще забивают в рельсу, однако конкретно этим не воспользовался бы ни один уважающий себя железнодорожник. Ржавчины с него линяло больше, чем шерсти с блохастого пса. Вдобавок он был настолько тупой что, не присмотревшись, не различить с какого конца шляпка, а с какого острие.

– Перестаньте запугивать. Дайте время, я выплачу все до цента.

– Ты бы не дергался, а то с первого раза не забью, – пробасил Яков, держа кувалду и вставая боком, точно игрок в крокет.

Замах. Удар. Истошный крик вспыхнул в полутемном амбаре и вероятно разнесся дальше за его пределы.

– Прости, – сдерживая смех, хрюкнул Яков. – Промазал.

Аллистер посмотрел на ногу, словно через запотевшие линзы и не различил на что стали похожи пальцы (изжеванная псом газета). Из горла вырвался скулеж, рубашка прилипла к груди и пояснице.

– Обещаю, теперь не промахнусь, – заверил Яков.

– Молю! У меня жена! У меня есть жена! Возьми ее вместо долга!

– Меня не чужие жены возбуждают, а кое-что другое, – Яков указал кувалдой на обильно сочащуюся стопу.

Замах. Удар. Изъеденное язвами лицо шестерки сморщилось. Яков же поднял подбородок и закрыл глаза.

– Ну вот, я же обещал. Только вот хорошо бы вбить полностью…

Замах. Удар. Аллистер в обмороке.

Без сознания ему дали побыть всего ничего. Каких-то семь безоблачных минут.

– Очнулся, наконец. Три ведра на тебя потратили.

Что воды на него не жалели, Аллистер понял до того как разлепил глаза – ощутил. Рубашка и штаны вымокли насквозь, кожа покрылась мурашками, стало настолько холодно, что зубы замерзли.

– Ну что, готов продолжить? – оскалился Яков.

Аллистер не ответил. Не потому что обрел силу воли или наоборот сломался. Нет. Он прижал подбородок к груди, в ушах стучала то ли кровь, то ли вода, щекоча губы на промежность скупо падали капельки крови.

– Смотри, что у меня есть для тебя.

Яков обвязал Аллистеру лоб мокрой веревкой.

– Поначалу она всего лишь обтягивает твой череп, но высохнув, сожмется и боль станет невозможной.

Из-за внутреннего ушного гула Аллистер не разобрал ни слова и решил, что ему наложили холодный компресс.

– Ты же не думал, что я покончу с тобой быстро? У нас впереди целый день. Ночь ты проведешь тут один, а на утро я вернусь. Можешь не сомневаться …Ставь второй.

Шестерка вытер сальные руки о штанины и приставил гнилой красно-бурый колышек к правой стопе.

Замах. Удар. Голова резко откинулась назад. Начались судороги. Аллистер затрепыхался, как мушка в тенетах паука.

– Чего с ним такое?

– Без понятия, – виновато проблеял шестерка. – Вроде бы задыхается.

– От чего?

– Не знаю.

– Так узнай!

Шестерка схватил дергающегося Аллистера за челюсть и открыл тому рот.

– Ну?

– У него во рту одна кровь. Думаю, он давится своим же языком. Да, – вглядываясь в глотку, продолжил шестерка, – откусил и теперь тот застрял в горле.

– Застрял?!

– Да, – опять виновато сказал он.

– Так достань!

Шестерка сунул пальцы в глотку…

– Не получается. Не достаю.

– Пытайся!

В какой-то момент выпученные глаза Аллистера замерли. Тело, как и сердце больше не колотилось.

– Чего с ним? Чего он обмяк?

– Наверное, сердце от шока остановилось. Или захлебнулся кровякой, – размазывая кровь по штанинам, извиняющимся тоном, проблеял шестерка.

Яков отреагировал не сразу. Сначала осмыслил. Затем расстроился. А потом вспыхнул.

Замах. Удар. Проломленный висок. Замах. Удар. Расколотая ключица. Замах. Удар. Замах. Удар.

– Говоришь, жена у тебя? Наведаюсь-ка я к ней в гости, – со сбившимся дыханием проговорил Яков. Бросил кувалду на тело шестерки и ушел из амбара.

Жена Аллистера покорно ждала своего мужа дома, и сердце ее за весь день ни разу не кольнуло. Голова и руки были заняты повседневными хлопотами: открыть ставни проветрив дом от вони бараньего сала, вытряхнуть скверную золу, подмести пол и вытереть пыль, вынести ночные горшки, выпотрошить двух уток и далее по списку. Более того требовалось ухаживать за младенцем. И только когда малыш с приходом ночи крепко уснул, измученная домохозяйка позволила себе расслабиться.

Наполнив ванну, щуря взгляд в свете масляной лампы, она натирала бедра мочалкой. Как открылась дверь, она не услышала, а если бы и так, наверняка решила что это, в кои-то веки, появился наигравшийся и отсидевший всю задницу супруг.

Лежа в ванне, она так расслабилась, что почти задремала. Поглаживания мочалкой по груди заставили разлепить глаза.

– Аллистер?

– Нет, – пробасил голос.

Под утро соседи и прохожие (благо ставни были открыты) услышали пронзительный плач. Непрекращающийся и надрывный. Он-то и заставил их заглянуть внутрь…

Утопившаяся в собственной ванне мать попала на первую страницу газеты. На следующий день о ней не вспомнила ни одна душа, равно как никто и не задался вопросом: почему Яков долгое время ходил в рубашке с накрепко застегнутыми рукавами.

А что же стало с младенцем? Что с ним сделали нашедшие его люди?

– Ты только глянь на это маленькое отродье.

– Не слепой, вижу. Фиолетовые глаза. Ну точно отродье.

– От такого жди беды как вырастет.

– Как пить дать.

Младенца бросили в переулке на кучу рыбных голов и гниловатых арбузов, в компании с разлагающейся тушкой кота. Там бы его история и закончилась, если бы две минуты спустя не появился один джентльмен, который взял младенца на руки, тот мигом перестал плакать и ухватился ручками за сверкающий перед ним перстень с ониксом. Джентльмен переложил младенца в плетеную корзину и оставил у дверей приюта Святого Вула – унылое квадратное здание с пустым двориком окруженное высокой решеткой.

Отрочество Вортинтон Годрик (так его назвали сердобольные сестры) провел в стенах детдома. Кто рос в подобном месте (вне зависимости от места и времени), хорошо знает, насколько жестокими бывают дети со своими сверстниками.

В окружении детей с такими недетскими, острыми, взглядами, Годрик и сам вскоре приобрел тот самый нетипичный для юных лет взгляд. В приюте он чувствовал себя как в тигле. С годами там он закалил волю и ум. А достигнув зрелого возраста, пошел дальше. Когда отец Коул – лысый, пахнущий уксусом монах лет пятидесяти с хвостиком – спросил Годрика, куда тот намерен податься, получил решительный ответ: На флот.

Водные просторы захватили сознание молодого парня на целых восемь лет.

Двадцать седьмого февраля 1915 года моряк Вортинтон Годрик на борту трехмачтового корабля «Центурион» вернулся в родной город. Мужчина до мозга костей. Со шрамами, как на теле, так и на сердце. В карманах достаточно денег, чтобы снять комнату, что он и сделал. «Сбросив свой якорь» повидавший свет и исполнивший мечту мореплаватель начал обживаться на суше. Деньги и статус – не главное в жизни, давно решил для себя Вортинтон. Устроившись сапожником, он начал тихую и размеренную жизнь. И в один туманный вечер встретил ее. Обстоятельства их встречи были словно главой из тогдашних романов.

В вечерних непроглядных сумерках тоненькая девушка, со сбившимися назад черными кудрями и шелковыми глазами, робкими шажками завернула на узкую улочку. Утонченные пальцы, словно иголочки, которыми она управляется, стиснули ломоть черствого хлеба. Каблуки, совсем не добавляющие ей роста, стучали учащенно, как и ее сердчишко.

Двое джентльменов таки догнали ее и преградили путь.

– Доброго времени суток, леди. Вам помочь? – осведомилась длинная худая фигура.

– Нет. Благодарю, господа.

– Вас провести домой? – поинтересовался толстый силуэт. – Ходить одной по туманным подворотням – опасно. А если в закоулках прячутся недоброжелатели?

– В этом нет необходимости. Мои братья как раз идут мне на встречу.

Долговязый и Грузный огляделись по сторонам – ни одной души.

– А что у тебя в руках? – уже фривольным тоном проговорил Грузный.

– Лучше спроси, что у нее под юбкой, – вторил Долговязый.

– А давай выясним?

Длинные руки потянулись к миниатюрному телу. Девушка нагнулась, словно хотела поднять что-то с земли, но ее хапнули за волосы и прижали к холодной стене; ломоть хлеба вывалился из совсем не острых пальцев-иголочек и упал при этом немного раскрошившись. Еще одно-два мгновения и женский крик привлек бы внимание ночных патрульных, что шли по соседней улице, однако мясистая ладонь заткнула рот.

– Тише, детка, – прошептал голос. – Мы просто малость позабавимся с тобой.

Длинные пальцы грубо забрались девушке между ног и она, непроизвольно сжала их что есть мочи.

– Не сопротивляйся, а то хуже будет. Уяснила?

На пухлую ладонь брызнули соленые капли горечи и безнадеги. В чернявой голове затеплились путаные мысли: Чем я заслужила это? Остается лишь терпеть и ждать, когда все закончится?

Вортинон семенил по неосвещенной улочке сквозь туман, когда до него докатились негромкие всхлипы, кряхтение, а затем и приказывающие тонкие резкие возгласы. Он ускорил шаг в сторону источника шума, напряг зрение и различил двоих упырей зажимающих беспомощную жертву.

За и половину не отжитой жизни Вортинтон успел побывать в самых разных приключениях, среди которых были, как и амурные похождения, так и смертельно-опасные авантюры. Его учителем, как и у многих, была сама жизнь. И вот учитель в очередной раз собрался испытать ученика.

В какой-то момент, сосредоточенно тискающий маленькую грудь Грузный, почувствовал затылком костяшки чужих пальцев. Сознание затуманилось, колени подогнулись, и он, упершись лбом в стену и сдирая кожу, осел. Далее ребра Долговязого познакомились с парой апперкотов. И напоследок – мощный хук справа в челюсть уложил его прямо поверх Грузного.

– Все в порядке. Вы как? Опасно ходить одной по подворотням, – повторил Годрик слова Грузного, отчего девушка вздрогнула.

Все это время она стояла безмятежно как колонна Нельсона на площади, вжавшись лицом в стену, и когда мужская рука ее развернула – грубая ошибка! – она инстинктивно нагнулась, потянулась рукой к сапогу достала что-то из-за голенища и …ткнула.

Реакция у Годрика была высшей марки, но такой благодарности он не ожидал. «Укх» – булькнул он, и девушка как по команде открыла глаза. Осознав, что натворила, она попыталась достать шило из живота своего спасителя.

– Нет! – одернул он. – А то еще ботинки запачкаю.

– Я…я думала, – начала она оправдываться, но ее снова прервали.

– Спасибо.

– За что? – машинально спросила она.

– Я сапожник и мне как раз надобно новое шило. Вы же не против, если я его заберу? Уж больно успел привыкнуть к нему. Не охота расставаться.

Она недоумевающе посмотрела на него, а потом …засмеялась. Нервно. И крайне заразительно.

– Пойдемте быстрее, я обработаю и зашью рану.

– Я и сам вполне могу.

– Я настаиваю. Виновата – я, мне и исправлять.

– Вы швея, – не спросил, а констатировал Вортинтон.

– Да. А откуда…

– Скажем так, у меня есть одна острая зацепка.

Она снова бросила взгляд на торчащее из живота шило и не сдержалась от смеха.

– Я Годрик. А ваше имя?

– Арабелла. Идемте, я позабочусь о вас.

Они под руку покинули проулок, оставив ломоть хлеба черстветь на земле.

–…Ты живешь одна в таком большом доме? – поинтересовался Годрик, в то время как тонкие пальцы Арабеллы ловко управлялись иглой и нитками.

Девушка сама настояла перейти на «ты», чему Годрик был только рад.

– У меня три брата. Обычно кто-то да заходит за мной после работы, но, похоже, сегодня они все заняты. Или в кабаке.

Повисла неловкая пауза.

– Ну вот, готово.

Годрик провел мозолистыми пальцами по швам.

– А ты мастер своего дела, я погляжу.

– У тебя столько шрамов. – Она перевела взгляд с живота на тянущийся по всему плечу серповидный бледно-розовый порез, затем рассмотрела черное пятно – ожог – на правой груди. Спину она не видела, но не сомневалась, что та похожа на широкую карту с множеством крестов, пунктирных линий и точек.

– Последний шрам будет для меня особенным.

– Правда?

– Да.

Они снова замолчали.

– Братья должны вот-вот вернуться. Тебе лучше уйти, – вздохнула она.

– Как скажешь. Но мы еще увидимся?

Семья Арабеллы (а это только братья; родители давно ушли на покой) владела тремя ателье в городе, и братья жили беззаботно, вкалывала только сестра в одном из ателье. Зазнавшихся отпрысков нахлебничающих на нажитом родителей знал весь город.

Годрик и Арабелла встретились прямо на следующий день. Постепенно, между молодыми сердцами разгорелся роман. И уверившись в ответных чувствах, они дали клятвы и поженились. Арабелла оставила братьев и переехала в новый дом. Супруги обустраивали гнездышко, жили, наслаждаясь каждым днем проведенным вместе. Однако братья Арабеллы: Лукиан, Селби и Шамус таили злобу на Вортинтона за то, что тот забрал у них сестру – теперь уже мисс Арабелла Вортинтон и часть наследства в придачу.

Арабелла не забывала о своих братьях и навещала их время от времени. А однажды с добрыми намерениями Годрик и сам пришел к ним. Неожиданный визит стал началом конца его счастливой жизни.

Отработав только половину дневной нормы, Вортинтон вернулся домой, но не застал там жену. Не отыскал он ее и на работе – на двери ателье висела табличка «ЗАКРЫТО». У братьев гостит, подумал он и решил, почему бы и самому не наведаться к шуринам. Развеять между ними так долго витающий слабый холодок. Купил бутылку недурного вина по дороге, спустился в самый конец улицы Кок-Лейн и постучался в дверь с номером тридцать три. Не дождавшись ответа, повернул дверную ручку и та поддалась.

– Есть кто? Белла?

Заглянув в пустую гостиную, потом на кухню, продолжая недоумевать, где все от него прячутся, он бесшумно двинулся по лестнице на второй этаж. Из одной из спален – Лукиана, Селби или Шамуса он точно не знал – послышались голоса. Дверь была не заперта и, легонько толкнув ее, Годрик застал картину, которая уколола его глаза больнее шила.

– Какого рожна здесь творится? Белла? Что ты творишь?

Находясь на пике возбуждения, Аннабель не сразу признала мужа. А когда тело наконец-то расслабилось, с содроганием в душе узнала. И осознала, что уже слишком поздно идти на попятную.

– Годрик, дорогой…я… – укутывая себя в простыни она не находила слов для оправданий.

А затем с фразой: «Пока хорошее вино найдешь, полгорода обегаешь» в комнату зашел Шамус.

– Подонки, – скрипя зубами, выплюнул Годрик и замахнулся захиревшими за год супружеской жизни кулаками на того, кто стоял ближе всех.

Не смотря на то, что Шамусу приходилось поднимать подбородок, чтобы посмотреть в лицо Годрику, он был тяжелее и крупнее (и в довесок неплохо боксировал). Пропустив первый неожиданный удар в челюсть, он не растерялся и закрылся предплечьями. И пока глухая защита терпеливо выдерживала серию ударов, Селби – тощий как щепка с острыми плечами и подбородком – вскочил с кровати и бросился на поддержку брату: заломил Годрику руку за спину – не смотря на худобу, пальцами он рвал колоду карт, – завязалась борьба.

Арабелла, вжавшись в стену рядом с окном, стояла и наблюдала, как ее мужа скручивают и волокут из комнаты. Что кричать, на кого или кому она начисто не соображала.

У лестницы Годрик вырывался не щадя сил, лютая ненависть к братьям, к Аннабель, и даже к себе самому – как он мог быть так слеп и наивен? – выжгла остатки здравого смысла. Пытаясь освободиться от потных лап, он споткнулся и, кряхтя, покатился вниз по лестнице, здорово приложился головой и погрузился в беспамятство.

– Что со мной? Где я? – Годрик с трудом разлепил глаза.

– Ты упал с лестницы.

Он пытался поймать ее взгляд, но она глядела куда угодно, но только не на него. Осмыслив, что все было взаправду и ничего не привиделось, он впервые крикнул на Арабеллу:

– Уйди! – И оттолкнул руку, прижимавшую мокрую тряпку ко лбу.

– Позволь объяснить.

– И давно это продолжается?

Он лежал на кушетке, а она сидела перед ним на коленях как молящаяся грешница.

– Все началось задолго до нашей встречи.

– Как ты могла? Как ты можешь?!

– Когда я полюбила тебя и вышла замуж, хотела прекратить!

– Да что ты?

Склоненная голова и молчание были ответом.

Брачной жизни настал конец. Вортинтон не желал ее больше видеть.

– …Ты больше не моя милая Белла. Портовые шлюхи и то честнее.

– Не говори так!

– Они хотя бы не лгут…

Он стремился поскорей забыть главу под названием: «супружеская жизнь». Но братья Арабеллы (равно как и она сама) страшились, что бывший муж разболтает их грязный секрет, и тогда семейное имя, память о родителях, связи с уважаемыми людьми, репутация, совершенно все превратится в золу. А такого они допустить не могли…

«Великая Война» была в самом разгаре и данным обстоятельством как раз-таки и воспользовалась порочная родня. Неподписанная весточка донесла кому следует, что Годрик Вортинтон – шпион «Четверного союза». Его арестовали среди белого дня. Все произошло как в дурном сне. Вот он латал дырку на истертом ботинке, а вот его повели под руки в участок и посадили в общую камеру (к слову там он себя не дал в обиду). Уверенный в своей невиновности он ничуть не сомневался, что произошла какая-то безумная ошибка, и был абсолютно спокоен. Напрасно.

Расследование по его делу, толком-то не успев начаться, закончилось. Годрика приговорили к пожизненному заточению в политической тюрьме, и не успел он привыкнуть к жесткой койке и сокамерникам, как его перевезли на остров (а он-то думал, едет в вышестоящий суд) и бросили в одну из 520-ти камер (ему досталась самая мерзкая – полуподземная). Он до последнего отказывался верить, что в таких условиях содержали заключенных.

В изоляторах (а Годрика почему-то поместили именно туда) не было ни капли света. В углу яма с отравляющими легкие миазмами (благо Годрик додумался накрыть ее матрасом). Стены каменные, голые, мокрые и пол – точно такой же (его Годрик почувствовал сразу – босыми ногами). Табурет, грязная солома в качестве матраса и плесневелый хлеб с ржавой кружкой воды маячили перед ним с угрюмым видом.

Всю ночь, пребывая в оглушающей тишине, он размышлял о двух вещах: о том, как выбраться (умирать здесь он не собирался) и о том, что сделает с теми, кто засунул его в такую дыру, а в личностях виновников он не сомневался ни на мгновение. Так и прошла первая бессонная ночь.

На следующий день он познакомился с местными порядками. А именно: когда Годрик попросил двоих охранников о встрече с начальником тюрьмы, те объяснили первое правило тюрьмы Ид: «СОХРАНЯТЬ НЕРУШИМУЮ ТИШИНУ». Они повторили фразу дважды, для верности вбив каждое слово дубинками, прямо поперек спины. Затем, когда Годрика вывели из камеры, на лицо ему (как и всем заключенным) одели маску из коричневой ткани, чтобы никто друг друга не узнавал. Завтрак состоял из семи унций хлеба и трех четвертей пинты воды. Всегда. Без исключений. А вот обед включал иногда полпинты супа (о мясе можно забыть), снова семь унций хлеба и одного фунта картофеля, но порой похлебка сменялась жидкой кашей и теми же семью унциями хлеба. Что было на ужин лучше не знать. Зачастую его вообще пропускали, а если и вспоминали то, сколько давали унций хлеба не сомневался даже выживший из ума.

К концу первой недели мяса на костях Годрика убавилось вдвое. И только лишь мысли о мести согревали его.

День начинался в шесть утра (о точном времени он мог лишь догадываться) и заканчивался в семь вечера с перерывами на еду в полном молчании. Напротяжении дня обезличенные заключенные работали. К слову сказать, работа была и не работой вовсе. Гнетуще однообразный, тупой, механический труд, изнурительный и унизительный. Ежедневно Годрик ходил по металлическим ступеням на вращающемся цилиндрическом сооружении и это бессмысленное движение не было связано ни с каким машинным производством. Если бы то была настоящая лестница, то к концу дня он поднимался на высоту двух (чаще трех) тысяч метров.

Лишившись своего имени и общения (однажды он попытался заговорить с другим заключенным, но наказание последовало настолько бесчеловечное, что искоренило всякие помыслы о еще одной попытке) он постепенно сходил с ума, однако о самоубийстве, как многие другие сокамерники не помышлял. Только о мщении. Сквозь бред.

С каждым проведенным днем в тюрьме Ид гнев нарастал. Он взращивал его, злясь на Арабеллу, на ее братьев: Селби, Шамуса и Лукиана (их имена беззвучно раздавались при каждом шаге по бесконечной лестнице), на продажных судей он тоже не жалел гнева и, конечно же, на самого себя. Как иначе? Первые пять лет он провел ослепленный яростью. Лишь она поддерживала искру жизни.

Как и всякий заключенный Годрик часто говорил сам с собой, но во всей тюрьме Ид только в его голове и сердце кипел столь безмерный гнев. Он обращался к своим душегубам, плевал им в лица заявляя, что не умрет тут. Воображал, как указывает на них пальцем, напоминая, что знает, чем они занимались и скорее всего до сих пор занимаются. Иногда его посещало что-то вроде вдохновения (не совсем оно, но похожее чувство), тогда он восклицал (естественно без слов), что Арабелла, Шамус, Селби, Лукиан…все мертвы…просто еще не знают об этом. О том, что мерзавцы заплатят ему за все страдания он поклялся своим именем и поклялся вслух. Клятва стала первой ступенькой на пути к мщению.

Но даже у самого неистового гнева есть предел. Шли годы, и Годрик сошел с корабля «Гнев» на твердую землю. А потом и вовсе провалился под нее став умолять, но не охранников, а высшие силы.

Оставаясь наедине, в холодной темноте камеры, он проговаривал все молитвы, коим обучился в приюте. По три, позже пять раз каждую. Молился, обдирая колени, сдирая горло. Не помогало. Но он продолжал молиться. Только ныне не силам Света…

– …Душу отдам, слышите? Забирайте! Подношу на блюдечке. Только дайте мне месть! Дайте тепла! Огня!

Шли дни…месяцы… подобные просьбы и уговоры слетали с языка от имени ярости. И в один из дней (примерно еще через год) в слова начали вкладываться воля, искреннее рвение, эмоциональный настрой и кристально-чистый гнев без унции помешательства. Можно сказать Годрик обрел новый разум, иной образ мышления. В некотором роде мистический. Ему открылись неведомые прежде молитвы. Никому не знакомые и никем не слышимые. Кто-то незримый вкладывал в уста слова на незнакомом ему языке. Неизвестные ни единой душе, слова языка потустороннего.

Два года один месяц и семнадцать дней он пропитывал душу яростью. В нем начали происходить изменения, не только умственные, но и физические. Теперь Годрик вообще не ел и даже побои палками не смогли заставить проглотить и крошки заплесневелого хлеба. Уже через неделю охранникам надоело скрипеть суставами (поначалу они считали протест заключенного подстрекательством на всеобщий бунт).

– Да ну его. Пусть лучше загнется от голода, чем от наших рук.

– Верно-верно. Пусть покукует в камере дней десять, а потом с мешком и нагрянем.

– Десять? Пять самое многое!

– Поспорим?

– А давай.

К разочарованию спорщиков Годрик продержался без еды пять, десять и даже двадцать семь дней. Подпитываясь едой иного плана, он прибавил мяса на костях, синяки сошли, а темнота камеры полноценно заменила столь нужный организму солнечный свет. В какой-то момент о никак не сдыхающем в холоде и голоде заключенном позабыли. А тот был только тому и рад.

Сосредоточившись на новых ощущениях Годрик начал диалог с потусторонней сущностью, что откликнулась на зов пылающей яростью души.

Человек и Сущность общались не словами и даже не мыслительными образами, а эмоциями. И общение представляло собой испытание…

За четырнадцать лет Годрик запомнил каждый камешек и сосчитал все до единой соломинки, что нашел в камере и потому мгновенно почувствовал как окружающие со всех сторон каменные стены, пол и потолок исчезли. Осталась единственно тьма, но тьма другая, чуждая тюрьме Ид. Он стоял в ожидании без страха и надежды – только гнев. Постепенно перед ним начали проступать оранжевые облака и загораться оранжевые огоньки размером со зрачок или ноготь. Несмотря на столь крошечный размер, света от каждого из них исходило как от факела. Рука Годрика дрогнула – то ли от нервов, а может он решил прикоснуться к источнику света и резко раздумал, – но ноги и ум сохраняли крепость. По крайней мере, пока перед ним не появилась она. В воздушной, белой ночнушке с распущенными волнистыми черными прядями.

– Ты! – сорвался на фальцет Годрик и бросился с кулаками.

Первый удар прошел мимо – Арабелла уклонилась, даже не изменившись в лице. Годрик попытался взять ее за кружевной рукав, но хрупкая ладонь перехватила грубые пальцы – раздался хриплый звук, словно разломали сухой ломоть хлеба.

– Убью тебя! – Годрик сжал сломанные пальцы в кулак и шагнул к совершенно невозмутимой Арабелле, но на сей раз ему даже не дали замахнуться – шею обхватила чья-то рука, грубо повалила на лопатки.

– Ты! Убью и тебя!

Когда рядом с коренастым Шамусом возник длиннорукий Селби и Лукиан (все трое в серых кальсонах), Годрик пришел в бешенство.

– Всех убью! Убью! Убью! Убью!

Годрик вскочил на ноги и замахал кулаками во все стороны. Арабелла отклоняла каждый удар на полпути, а братья: толкали в спину, щипали, наступали на ноги и у всех на лицах одна и та же пугающе бесстрастная маска.

Чувствуя, как сердце с минуты на минуту вырвется из груди, Годрик опустил кулаки, сделал передышку. И тут вспыхнуло озарение. Он вспомил приют; как впервые подрался с мальчишками, как перед наказанием отец Коул сказал ему: Кто дает овладеть собой гневу, не достигнет ничего. Познай смирение, сын мой.

Смиряться Годрик не собирался ни под каким предлогом, но отец Коул прав – гнев ослепляет разум. Гнев – это враг. Враг главный и самый опасный и оттого познать смирение должен сам гнев! Годрик собрал всю силу воли и затушил пожар ярости.

Без замаха (без гнева), почти лениво Годрик начал тюкать невозмутимого Шамуса, тот, как и ожидалось, прикрыл голову мясистыми предплечьями, вместе с тем Селби и Лукиан обступили Годрика и принялись унизительно пинать под колено. Стоически терпя, он замахнулся на спрятавшегося за предплечьями как за крепостной стеной Шелби, и в одно мгновение, даже не поворачиваясь лицом к Лукиану, ударил того открытой ладонью в ухо. Звук, точно пробка вылетела из бутылки, оповестил о прямом попадании. Вместо того чтобы продолжить нападение Годрик – теперь уже хладнокровный как средневековый палач, – отскочил в сторону и застыл в защитной стойке. Бесстрастную маску Лукиана расколола трещина, он кинулся на Годрика. Теперь они поменялись ролями.

Уверенный и четко мыслящий Годрик защищался, провоцировал, финтил и …нокаутировал. А поскольку это не спортивный бой, удар пяткой в кадык погасил оранжевые огни в глазах Лукиана раз и навсегда. Затем, придерживаясь такой же тактики – удар-отскок-защита-контратака – Годрик по очереди расправился с Селби и Шамусом.

Невозмутимость на лице Арабеллы треснула как зеркальце, но не от кулаков. Ее ноги оторвались от пола. Годрик душил ее стоя. Сдавливал тонкую шею глядя прямо в глаза, до тех самых пор пока в них не померкли оранжевые огоньки.

Тела Лукиана, Шамуса, Себли и Арабеллы обратились в пепел. Чернота вокруг сменилась слепящим апельсиновым светом. Испытание пройдено, понял Годрик. Так и было. Посвящение завершено. Впервые в истории человеческая душа до конца познала смертный грех – ярость – укротила и подчинила его. В конечном итоге человек Годрик Вортинтон остался самим собой, но и стал кем-то большим.

Годрик сохранил волю и разум, тело по-прежнему было подвластно ему, он ни потерял ровным счетом ничего, а только лишь приобрел. Ему открылась химерия и внутреннее «я» бессловесно подсказало, как ею пользоваться.

Сперва он ощупал кожу – та сделалась грубой как наждачная бумага, а затем с алчным оскалом вышиб лапами дверь камеры.

Никто не встал у него на пути. Охранники разбегались с криками, запирались вместе с другими заключенными. Ни у кого-то не достало смелости поднять дубинку на чудовище, а если бы и так, то серовато-черный хитин, покрывающий двухметровую фигуру начиная от птицеподобных ног и до самой аллигаторовой челюсти и затылка, выдержал бы не только жалкие удары палками, но и прямое попадание пушечного ядра.

В ту ночь Годрик сорвал с петель каждую дверь. Он разорвал совершенно всех в тюрьме Ид. Охранников за бесчеловечное отношение – око за око! – а заключенных – избавляя от страданий. До самого рассвета по коридорам эхом раскатывался рык больше похожий на гнущиеся железные прутья. А с восходом солнца наступила густая тишина – бойня закончилась. Однако настоящая резня ждала его впереди.

…На этот раз дверь дома с номером тридцать три по Кок-Лейн не открылась свободно, что и неудивительно – стояла глубокая ночь. Вырвав замок тремя когтями Годрик вошел; заглянул в гостиную; на кухню; поднялся по ступенькам (они протестующе ныли от столь грузных шагов). Еще на лестнице он ощутил запах пота – мужского и женского – отчего ощерился.

– Тук-тук, – сказал Годрик, а потом отрыл успевшую выцвести за 14 лет дверь. Комнату тут же обдало новым запахом – смесью гари и мела. – Прошу прощения на сей раз я не захватил вино.

От скрипучего как металл голоса сестра, лежавшая между двумя братьями (третий вот-вот собирался лечь на нее) вскрикнула.

– Какого? Кто тут? – спросил один из братьев (в отличие от лиц, голоса их Годрик позабыл).

Единственным источником света в комнате служила блещущая яростью фиолетовая радужка глаз. Новоприобретенные сверхъественные силы позволяли Годрику видеть даже в самой кромешной темноте на много метров, что и говорить о тесной комнатушке.

– Я поклялся, что голыми руками достану печень каждого из вас и затолкаю в глотки. И мысль что придется нарушить обещание, заставляет меня …скалить клыки.

Нечеловеческая по форме фигура неуловимым движением нависла над Селби. Если бы тот видел в темноте хоть немногим лучше, смог бы рассмотреть своего палача и непременно ужаснулся темному как вулканическое стекло существу со смесью звериной шкуры и панциря насекомого. Но в тот момент Селби был слепой курицей, испытывающей лишь раздражение от присутствия чужака.

Лукиан, Шамус и Арабелла (такие же невидящие) недоумевали, почему Селби вдруг резко откинулся. Это костяное лезвие отсекло ему голову. Мгновение позже сестра и братья решили, что их обрызгали теплым вином, они издали выкрик возмущения, но Лукиан лишь невнятно промычал – изогнутый коготь пригвоздил его язык к нёбу, а следом другой – такой же пепельный – зашел глубоко в ухо. Мертвого Лукиана швырнули о стену как тряпичное чучело.

Дальнейшее произошло точно так же неуловимо для человеческого глаза. Шамус попытался вскочить с кровати и под резкий свист повалился обратно на нагретое место, он лежал смирно и тихо как в гробу – это кнут из плоти снял с него лицо и скальп. Ничего не понимающая Арабелла вскрикнула, когда рука из темноты точно ярмо охватила ее шею, запах гари закупорил ноздри, черствые пальцы взялись за ресницы и оторвали их, а за ними и веки. Захлебнуться слезами она не получила такой роскоши – в глазницы вошли шилоподобные когти, которые будто живые черви загнули острые концы – стали крючками – и аккуратно выдрали глаза.

Годрик без колебаний отправил их себе в пасть, а проглотив, сказал:

– Вот он долгожданный вкус мести.

Покончив с мщением, Годрик Вортингтон чувствовал, что теперь его ничто не держит в «Большом дыме», городе страданий, так что он решил снова отправиться в путешествие, как в молодые годы, на корабле, только на сей раз в роли пассажира, а не моряка.

Он проплыл Кельтское море и добрался до Испании.

Одним своим видом шумные города вроде родного «Большого дыма» навевали скверные воспоминания и вызывали отвращение. А вот деревеньки с живописными пейзажами вполне устраивали. И один городок невольно «пленил» его.

Шагая по улицам Асьенды, он как будто перенесся в позапрошлый век. По не асфальтированным дорогам разъезжали дилижансы, столбы с линиями электропередач можно было пересчитать по пальцам. У каждого пятого мужчины на поясе болталалсь шпага. Вначале он решил, что поскольку гражданским запрещено носить огнестрельное оружие, они (найдя лазейку в законе) для самозащиты вооружились сталью.

Выходит, в городе процветает преступность, заключил он.

Вот только все оказалось куда впечатляюще.

Гуляя по городской площади, наслаждаясь шипением фонтана Годрик заметил, что местные неожиданно пришли в какое-то возбуждение. Сначала он подумал, что дело в нем: так, мужчины, женщины, дети и даже старики, кряхтя, опираясь на трости, поднялись с лавочек и засуетились.

Образовалась толпа и Годрик не по собственной воле (все настолько сплотились, что ему не дали и шанса выбраться) стал ее частью. Люди образовали круг, в середине которого друг напротив друга встали двое мужчин. Один был далеко не молод, в красном, словно праздничном костюме и высоких сапогах, другой – заметно моложе, в совершенно обычной рубашке, матерчатых штанах, но тоже (несмотря на жару) в сапогах по голенище.

Находясь почти в первом кольце толпы, Годрик достаточно хорошо рассмотрел дуэлянтов. То, что мужчины собираются фехтовать, он понял, когда те обнажили шпаги. Годрик окинул взглядом толпу – представление (а он решил, что это именно оно; не могут же взрослые люди заниматься подобным с полной серьезностью в двадцатом-то веке!) наблюдали даже стражи порядка и, судя по их лицам – серьезным и одновременно полным азарта – вмешиваться они и не собирались.

Годрик предвкушал длинную пафосную речь артистов, однако «красный дуэлянт» с завязанными в конский хвост волосами и флягой на поясе невозмутимо изрек:

– Un duelo a primera sangre¹⁷.

И начался взаправдашний поединок на шпагах, ибо происходящее казалось совсем не двусмысленным. Местные знали об этом с самого детства, Годрик же осознал благодаря Силе. Да, именно так. Пока зрителей завораживали лязг и свист тонких клинков, Годрика – полностью ничего не смыслящего в фехтовании – заворожил внутренний конфликт дуэлянтов. Разгоряченная ярость так и текла, текла прямо в его внутреннее естество. Поединок разгорался все сильнее, гнев и злоба нарастали, народ упивался действием, Годрик – грехом.

Не сразу, но он заметил (почувствовал), что Сила тянется к нему только от одного фехтовальщика. «Красный» практически не менялся в лице, сохранял хладнокровие и сосредоточенность, следил не только за выпадами, уколами и передвижениями противника, но итщательно контролировал свои действия и что важнее – эмоции.

– Кто тот старик в красной рубашке? – задал он вертевшийся на языке вопрос рядом стоящей девушке.

– Приезжий, да? Сразу ясно, что да. Это Диего де ла Вега. Лучший фехтовальщик в Испании. А должно быть и на всем свете.

– Диего де ла Вега. Лучший в Испании, – попробовал Годрик слова на вкус.

– Anda! Anda! Aburrimiento! ¹⁸ – выкрикивали многие. Молодой фехтовальщик начал явно сдавать.

Тут Годрик понял, что «Красный» – точнее де ла Вега – все это время игрался с противником как с ребенком. Он – де ла Вега – фехтовальщик притворяющийся артистом, а не наоборот, как сперва полагал Годрик.

Когда зрители начали скучать, а противник выбился из сил (физических и моральных), фехтовальщик-артист «задернул занавес», причем так эффектно, что восхищенная публика зааплодировала чуть ли не до распухших ладоней.

Парировав очередной вялый удар де ла Вега рассек острием шпаги губы соперника.

– Невиданное мастерство, Дон Диего… Вы лучший! – Выкрикивали из толпы.

А вот побежденный явно не разделял их мнения.

– Ничего не кончено! – выплюнул он и, расталкивая народ, устремился прочь.

Дон Диего, не переставая улыбаться публике, достал красный платок и вытер лоб.

Стареющий лев отказывающийся подчиняться времени, подумал Годрик.

Люди начали расходиться, однако на устах у всех еще долго был поединок.

Де ла Вега вложил шпагу в ножны и тоже поплелся прочь. Годрик плеснул на лицо немного воды из фонтана и, с острым желанием распробовать гнев лучшего фехтовальщика в Испании, двинулся попятам.

Беседа завязалась ровно посередине невероятно длинной и тесной улочке между рядами желтых домов.

– Учеников не беру, – прозвучал недовольный баритон.

От этого «приветствия» Годрик малость растерялся, но потом быстро парировал:

– И в мыслях не было обучаться у седеющего старика в шутовском наряде, – совсем обыденно произнес он, словно говорил о погоде.

– Вот как? – Тут уже растерялся Дон Диего. – Неужели передо мной бретёр¹⁹? Но где же тогда у вас acero²⁰?

– Она мне и не нужна.

Годрик сделал – неуловимое для глаза мастера фехтования – движение рукой и в следующий миг, уже сжимал выхваченные из-за красного ремня ножны. Обнажил шпагу и ловко вложил ее в руку де ла Вега – тот сжал рукоять быстрее чем сообразил, что сейчас произошло.

– Справлюсь и этим.

Годрик выставил ножны перед собой на манер шпаги. Де ла Вега не стал разжигать словесный костер. Началась дуэль.

Проулок шириной полтора метра не оставлял и тени для маневра. Впрочем, с таким оружием как шпага (думал Годрик) чья суть сводится к одному – колоть, от прыжков и замахов особой пользы не жди.

Первым делом де ла Вега провел разведывательный выпад и (к не выказанному им никак удивлению) наткнулся на защиту. Небрежную и дилетантскую. Какой позор. Мастер фехтования воспринял всерьез напыщенного чужестранца. Именно так думал Дон Диего ровно до того момента, пока не осознал, что дилетант пусть и как придется, но главное – удачно отбивает каждый выпад, не реагирует на ложные движения и всегда – всегда! – на один миг быстрее.

А что будет, когда Годрик решит атаковать Диего его же собственными ножнами? Отразит ли тот столь стремительный укол? Хватит ли у него опыта и мастерства? От этих мыслей у де ла Вега рубашка прилипла к спине, и усталость от прошлого поединка здесь вовсе не причем. Лицом мастер никак не проявлял намерения атаки, но седые брови непроизвольно нет-нет да и сводились к переносице – Годрик предугадывал каждое движение, так что выпады шли вхолостую. Удар за ударом – все тщетно: ни пореза, ни царапины.

– Неужели это все на что годен лучший мастер фехтования? – дыша ровно как во сне, спросил Годрик. – Похоже, кое-кому пора сменить шпагу на трость.

Вопреки ожиданиям провокатора, де ла Вега стал еще спокойнее. Годрик выругался про себя. Он не понимал, почему подстрекательства действуют на старика прямо противоположно. Где гнев? Где ярость и злоба?

Что ж, рассудил он, раз не действуют словесные уколы, черед настоящих!

Он посерьезнел. Химерия вывела рефлексы за грань человеческих возможностей. Ножны точно луч света рассекли воздух и подобно acero прошлись вдоль по пересохшим губам.

Диего де ла Вега с лязгом опустил клинок и теперь держал оружие точно трость; коснулся губы – на подушечке пальца появилась кровь.

– Я… проиграл? От «испанского поцелуя»? – озадаченно проговорил он.

Годрик думал так же, но только о себе. Он ведь преследовал совсем иную цель, однако добился от старика лишь чувства растерянности и …радости?

– Я хотел не победить, а разозлить мастера фехтования и как вижу, не преуспел.

– Хочешь сказать ничья? – Дон Диего улыбнулся, потом достал красный платок.

– Выходит, что так. – Годрик протянул ножны.

– Как твое имя?

– Годрик Вортинтон.

– Идем, Годрик. Угощу тебя паэльей по-валенсийски.

В этот момент он поймал себя на том что, в самом деле, зверски проголодался.

– Грех от такого отказываться.

Если на первых порах у Годрика сложилось стойкое впечатление о Доне Диего – образованном аристократе (знает международный язык) с роскошным особняком время от времени развлекающем себя дуэлями, то по прошествии времени, то бишь, когда они прошли по не асфальтированной дороге к домам с фермами, огородами и виноградниками, располагающимися на окраине города, вот тогда образ красочно разодетого мастера фехтования благородных кровей кардинально изменился. И окончательно данное мнение развеялось, когда тот отомкнул дверь покосившегося приземистого дома стоящего на краю волнистого холма.

День только-только начинался. Умывшись в колодце на заднем дворе, мастер меча приступил к готовке обеда. Годрик все это время молча сидел за столом, думая о том, что делать после трапезы. Своего он не добился и что теперь? Оставить старика в покое или повторить попытку? От размышлений отвлек аромат поставленной на стол широкой, мелкой сковороды.

– Буэн апетито, алюмно.

– Грациас.

– После нашей дуэли мне начал мерещится запах гари. Надеюсь, мясо кролика, приправленное шафраном, прогонит его.

Так и случилось. Паэлья поборола запах гари и даже более того – оказалось настолько вкусной, что после первой ложки Годрик зарекся оставить Дона Диего в покое.

– Просто потрясающе!

– Спасибо, алюмно, похоже, готовлю я лучше, чем фехтую.

– Мой испанский пока не так хорош, что значит «алюмно»?

– Ученик.

Паэлья была и вправду до такой степени превосходна, что Годрик не сразу переварил смысл слова.

– Ученик? То есть…

– Да. Я научу тебе фехтованию.

– Вынужден отказать, – немного резко ответил Годрик. – Шпаги – это не мое.

– Рапиры.

– Что?

– Не шпаги, а рапиры. И отказ не принимается. Я обучу тебя. У тебя есть все задатки. Сила, скорость, норов нуждающийся в стуже.

– Мне прекрасно известны все мои сильные и слабые стороны.

– О, ты так уверен?

Вопрос прозвучал настолько требовательно, что Годрик усомнился. А действительно, уверен ли он?

– Все было очень вкусно, и я говорю вам спасибо. – Он встал из-за стола. – Теперь я пойду.

– Ты вернешься, – твердо заявил Дон Диего.

– Адиос.

Остаток дня, а затем и всю ночь Годрик бродил по улицам Асьенды, стирая кожаную подошву о пыльную землю и предаваясь размышлениям.

Познал ли я себя? – спросил он у ночного неба. И казалось, звезды складывались в ответ: «Да». Он прочитал, а затем спросил снова: Но достиг ли я предела?

Он всматривался в мерцающие синие огоньки, надеясь, что некоторые поменяют цвет на оранжевый и зададут встречный вопрос: А кто достиг предела и вообще возможно ли его достичь?

Состояние неопределенности раздражало его больше комаров в жарковатой ночи. Прихлопнув очередного кровососа, он решил. Решился.

Чтобы стать мастером (а Дон Диего намеревался выковать из Годрика именно мастера) смешно практиковаться по четыре часа в день, запоминая движения и заучивая теорию. Ученик должен жить под одной крышей с учителем и даже питаться вместе с ним. А это, безусловно, длительный процесс. И, разумеется, не в начале пути, а много позже, фехтование разожгло в нем интерес. Сталь пленила разум. Неисчислимые часы он проводил за тренировками, а наставник Дон Диего постепенно стал первым настоящим другом и даже более – в некотором роде отцом.

В одиночестве Годрик упражнялся на заднем дворе, окруженном вместо забора зеленеющими деревьями. Туго завязанный на голове белый платок нисколько не спасал от полуденного солнца. Каждые двадцать минут голый по пояс ученик ковылял к колодцу, оплескивался водой, складывал руки ковшиком, утолял бесконечную жажду и еще с минуту обнимал алюминиевое ведро, потом с завистью смотрел, как оно опускается на дно колодца. Он намеренно отказался использовать химерию во время тренировок, закаляя тем самым волю, характер, а главное – искореняя слабость: зависимость от сверхъестественных сил. Что-что, а быть во власти кого или чего-либо Годрик желал меньше всего на свете.

И потому, не пользуясь химерией, он не услышал шаги за спиной.

Маленький камешек угодил Годрику прямо в затылок.

– Basta!²¹. Дон Диего, ну сколько можно?

Но то оказался не Дон Диего. Перед Годриком стояла девушка в белой рубашке с высоко закатанными рукавами. Лицо ее – в точности лицо Дона Диего за исключением отсутствия морщин вокруг губ.

– Так вот ты какой, ученик! Я все отказывалась верить и пришла лично убедиться.

– Убедиться в чем?

– Сначала в твоем существовании, а после – достоин ли ты такого учителя как Де ла Вега.

Девушка уставила на Годрика острие рапиры, затем приняла любимую стойку Дона Диего.

– Bien, defiéndete!²²

Годрику показалось, что перед ним и вправду собственный учитель. То же лицо, так же завязанные в конский хвост волосы, та же стойка и узнаваемое по глазам на округлом лице намерение: дело вместо слов.

Но он выдохся. Жара и тренировки вытянули все силы. Тем не менее, деваться было некуда, и пришлось тоже направить острие на соперника.

Вначале они медленно двигались по кругу в стойках. Никаких ложных выпадов, только полнейшая концентрация. На лице девушке явно читались мысли о тактике, приемах и прочих боевых вещах. А вот Годрик раздумывал совершенно о другом. А именно: использовать ли химерию? Всего одну столь необходимую частицу. Поднимись сейчас хлипкий ветерок и без сомнений вырвал бы оружие из руки. Поэтому он решил, что если с помощью химерии всего лишь выжжет из мышц утомление, прогонит жажду и дрожь в руке, то почему бы и нет?

Он почувствовал неимоверный прилив бодрости – словно испил живой воды или пригубил вина мансанилья. Если мгновение назад клинок весил как гиря, то теперь рука сама стала гирей – мощной и жесткой. И как вовремя! Соперник сделал выпад – простой, не разбавленный никакими маневрами укол, – Годрик предвидел наскок (крылья ее носа раздулись; это мелкое движение и в дальнейшем не раз подсказывало ему намерения девушки), для тусклых фиолетовых глаз оружие двигалось, будто сквозь толщу воды.

Она целится в конечность, понял он, почле чего сделал шаг в сторону. Клинок просвистел там, где миг назад были его пальцы. Реакция на промах оказалась столь неожиданной для Годрика, что он даже усомнился в своей догадке: одной ли она крови с учителем?

Слипшиеся от сухости губы сомкнулись в тонкую как лезвие полоску. Снова выпад. Точь-в-точь как прошлый. Годрик парировал укол, скользнув лезвием по чужому клинку – секундный скрежет металла словно прибавил девушке сил. Удары стали тяжеловеснее. Однако цели по-прежнему не достигали. В темной глубине глаз заблестела ярость. Минутой позже прозвучал гнев – вырвался из пересохлого горла в качестве хрипов. Выпад. Еще. Замах. Годрик защитился. Вытянул клинок, отстранив от себя нападающего. И так круг за кругом…

Оба запыхались. Пропитавшаяся по́том одежда отяготилась. Правильные стойки из памяти выжгла усталость. Колени прямые. Спина у обоих колесом и вздымается как брюхо гончей собаки. Но отступать никто и не подумывал. Гордость каждого настолько велика, что дуэль не угаснет, пока один из них не признает поражение или не свалится без сознания от теплового удара.

Годрик защитился от рубящего удара сверху, вытерпел последующий пинок под колено. Снова лязг стали. Секущий удар. Укол. Удар за ударом. Бесцельно. Клинок в клинок. Хлестче. Изо всех сил. До помутнения в глазах. Пока рапиры искрами не забрызгали (так им начало казаться).

Противостояние тянулось и тянулось и закончилось в тот момент, когда одновременно случилось два события. Годрик (возможно непроизвольно) потянулся за еще одной частицей Силы, и-таки выбил оружие у девушки из руки. Резко и грубо; наконец-то ставя точку в их «беседе». Рапира сделала несколько оборотов в воздухе и упала у ног Дона Диего.

– Coño!²³

– Валенсия!

– Это не возможно. Как? Как он? – запинаясь от отдышки, она растерялась.

– Чему я тебя учил?

Она перевела дух (лицо по-прежнему оставалось красным как тамарилло) и, волоча ноги, подошла к Годрику.

– Валенсия.

– Годрик.

– Браво, flamenco²⁴. Твоя сила впечатляет.

Она развернулась, прошла мимо отца – тот вернул ей рапиру – скрылась в доме.

– Да-а, не ожидал, что доживу до этого дня.

– Ah?

– Годрик! Ты у меня на заднем дворе тренируешься уже сколько?

– Чуть больше года.

– И до сих пор не запомнил всех тонкостей и нюансов дуэлей, – укорил ученика де ла Вега.

И без того красный от жары Годрик стал цвета лавы.

– Самое унизительное поражение – обезоруживание. Это полное превосходство над соперником. Чистейшая победа. И в случае с моей дочерью…кхм…с ней такое впервые. Более того, это ее коронный прием. Так что мне страшно представить, какой она сейчас устраивает погром в доме. – Дон Диего скривился, словно хлебнул пересоленного гаспачо.

Годрик понимал, что Валенсия сама пошла к быку на рога, однако по местным культурным правилам именно он обязан протянуть оливковую ветвь.

– И…что же мне делать?

– Как что? То чему я тебя учил.

…Нет лучшего спасения от жары, чем охлажденный томатный суп гаспачо. Собственно его Годрик и приготовил. Поставил перед Валенсией глубокую, наполненную до краев черную тарелку – символ примирения, – у нее не было и шанса устоять. Она попробовала ложку – Годрик затаил дыхание (Дон Диего всегда говорил, что кулинария и дуэли – рога одного быка).

– Неужели ты и секретами готовки делишься с чужаками?

– Валенсия!

– Ладно-ладно. Прости. Вкусно. Правда. Вкусно.

Дон Диего смягчился в лице, взял гренку, макнул в гаспачо.

– Кстати, ты к нам надолго?

– Не знаю, не решила.

– А что мама? Заботишься о ней?

– Claro!²⁵. И ей уже намного лучше. Затяжная болезнь почти отступила.

С каждым новым словом, с каждой ложкой охлаждающего гаспачо, удивление Годрика усиливалось. Все то время проведенное под одной крышей, он считал Дона Диего холостяком, полагал что рапира – единственная любовь учителя. И тут такой вольт. Дочь! И жена! Но почему тогда они не живут все вместе? Развод? Измена? Годрика распирало от любопытства, а потому он ненавязчиво поинтересовался:

– Ты живешь с мамой?

– Да. Семья раскололась, когда мне стукнуло в голову заняться фехтованием. И папа был обеими руками «за».

– Как же давно это было, – мягко проговорил Дон Диего.

– Прошло одиннадцать лет, а мама так и не простила тебя.

– Я потерял жену, но обрел ребенка, о котором всегда мечтал.

– Да, держал ты меня в черном теле.

Годрик ловил каждое слово, представил, как Дон Диего воспитывает маленькую Валенсию: показывает, как нужно держать рапиру, радуется ее первому попаданию в соломенное чучело, а в перерывах между тренировками рассказывает какие ингредиенты добавлять в сарсуэлу или в олья подрига. Пропуская заново старые моменты из жизни, отец и дочь расцвели. Годрик же напротив – скис. Собственные воспоминания не вызывали ничего кроме оскомины во рту. Поэтому он терпеть не мог, когда прошлое (в любых проявлениях) выбиралось из колодца памяти. И как назло Валенсия начала расспрашивать о родителях, откуда он родом и женат ли. А самым важным для нее вопросом стало: сколько быков он принес в жертву, чтобы стать учеником лучшего фехтовальщика в Испании?

– Ну что за дурной тон? Задавать столько вопросов сразу, – укорил ее Дон Диего.

– Хорошо-хорошо. Но я умру от любопытства, если не получу ответов на все вопросы.

– Ответит-ответит он тебе. На все вопросы, – заверил Дон Диего. – Кроме последнего. Годрик?

Две пары глаз в ожидании смотрели на Годрика, а он… сосредоточенно ел, не отрывая ложку от супа…

После примирительной трапезы (немного омраченной для Годрика урывками прошлого) все пошло легко и непринужденно. Годрик и Валенсия (она решила остаться на все лето) подружились (точнее они пытались). Их дружба напоминала соперничество. Они тренировались вместе, готовили (из готовки они тоже сделали соревнование), а когда один выслушивал упреки от Дона Диего, то второй – злорадствовал.

Годрик был на десять лет старше Валенсии (то есть выглядел так), но она все равно называла его младшим братом. Хотя чаще всего звала по придуманному ей же прозвищу.

На заре, когда солнце лишь только проснулось, и заскользило по небу, грозя в скором времени испепелить всех и вся, Годрик и отрабатывал выпады на манекене. А мэтр ласково бил его палкой по руке.

– Да что не так?!

– Где должна быть вторая рука при уколе?

– Да помню я. Просто не привык еще.

Второй год обучения фехтованию начался с того, что Дон Диего (практически насильно) вложил рапиру Годрику в левую (не ведущую) руку.

– Hola!

Валенсия встала еще раньше, чтобы пройтись по рынку и вот сейчас вернулась.

– Как ты, Фламенко? Эрнандес наконец-то дал сдачи?

– Если бы. Его соломенные кулаки были бы отличной заменой ударам кривой палки твоего отца.

– Pobre!²⁶

Годрик «уколол» девушку взглядом.

– Eh! Покажешь брату настоящий выпад с уколом?

– Я хочу показать ему кое-что другое. – Валенсия приблизилась к отцу и зашептала что-то на ухо.

При желании (химерии) Годрик мог бы услышать, что именно она сказала, но портить сюрприз себе же не было охоты.

– Ладно. Идите. У меня тоже есть дела.

– Что, снова и опять все тот же горе-дуэлянт? – предположила Валенсия. – Как всегда на главной площади у чугунного фонтана?

– Три года прошло, а он все никак не уймется. Я пять раз предлагал ему потренироваться вместе, или на худой конец записаться на спортивное фехтование. Даже на ужин приглашал, но ему подавай только одно блюдо.

– Победить тебя.

– Да. Он даже слушать меня не желает. Махать рапирой и ничего кроме.

– Думаю, у него не все в порядке с головой, – высказался Годрик.

– Мне его даже жаль, – добавила Валенсия. – Он обречен, проигрывать до конца жизни.

– У каждого своя судьба, – проговорил Дон Диего.

Валенсия взяла Годрика за запястье и потянула за собой, он бросил рапиру Дону Диего, ловко ее поймавшему за рукоять на лету.

– Быстрее. А то не успеем.

– Куда мы?

– Потерпи и увидишь, Фламенко.

То куда Валенсия привела Годрика, ошеломило его.

День стоял до того знойный, что он предполагал они пойдут на пляж. Однако почему-то в «собачий полдень» люди предпочли побережью что-то наподобие римского цирка.

Зрительские места, расположенные амфитеатром, заполнялись с неимоверной скоростью. Публика суетилась и шумела, точно пчелы в улье.

Как только протяжно зазвучала труба, все взоры устремились на омытую солнцем гигантскую как монета арену.

– Начинается. Первая терция, – сообщила Валенсия.

По гладко спрессованному почти белому песку зашагал новильеро. Черные туфли с серебряными бантами. Черная треуголка. Свисающие с плеч серебряные кисточки покачивались из стороны в сторону на черном жакете. На подобном зрелище Годрик присутствовал впервые и раньше о чем-то таком был ни сном, ни духом.

Когда же на арену выскочил бык, Валенсии пришлось отвлечься и ответить на вопрос:

– Ajá! Что это?

– Как что? Коррида!

Годрик пялился не моргая.

Тореро распахнул плащ на всю ширину – желтой стороной к себе, розовой к быку – и, держа обеими руками, с усилием встряхнул. Потом снова. И снова. Годрик уверился – ткань тяжеленая.

– Что он делает?

– Просто смотри.

– Если бы не жара…

– Без солнца никуда. Если оно не сияет над ареной, считай, треть боя пропала. El sol es el mejor torero.

– Солнце – лучший тореро.

– Именно так.

      К сожалению для публики, коганчо²⁷ – коренастый мужчина с внезапно побелевшим лицом не походил на лучшего – да что там, просто хорошего! – тореро. Не смыслящий ничего в представлении Годрик понял это по его ногам; казалось, они жили сами по себе; тореро то и дело замирал на месте собираясь «вести» быка медленными пассами рук, но при всяком наскоке животного судорожно дергался в сторону. Зрители злорадствовали, оживленно восклицая, и иронически аплодировали при каждом нервном движении матадора. Годрик же совсем позабыл о нем. Все внимание приковал бык. Уши торчком, глаза навыкате, хвост задран.

Последние пару лет Годрик провел с Доном Диего (человеком без ярко выраженного гнева) и иногда даже забывал, что он не совсем человек. И вот бык в охотку напомнил ему об этом.

От животного повалил пар; прозрачно-оранжевый, видимый исключительно глазу Годрика. Это ярость клокочет, сразу почувствовал он и сделал вдох. Только не грудью. Крылья носа не дернулись. Вдохнуло потустороннее естество. Кипящую ауру быка будто подхватил неосязаемый ветер и оранжевый пар потек в сторону Годрика. Сквозь людей, дрейфуя над их головами. И, когда Годрик уже приготовился впитать источник Силы, бесформенный сгусток гнева растворился прямо перед лицом.

– Какого?!

– Вот и я о том же, – сказала Валенсия. – Этот тореро зеленый как артишок. И третья, последняя, терция начинается. Если он не убьет быка за пятнадцать минут, опозорится на всю жизнь.

Голос Валенсии отрезвил Годрика. Он вновь услышал гомон публики и заметил, что у тореро появилась шпага.

– Сколько говоришь у него времени?

– Минут 10-12. А что?

Годрик не откликнулся. Зверь метался по арене, поднимая копытами пыль, заставляя матадора удирать, а глумления зрителей – опять сближаться черепашьим ходом.

Разорвав связь с внешним миром (звуками, жарой), Годрик сосредоточился на быке. На гневе быка. «Вдох». Сырая Сила прошла по тому же пути и …опять-таки рассеялась перед самым носом. Теперь он сам начал закипать. Почему не выходит впитать грех? Это же так естественно, как и дышать. Он проделывал это не раз и не два. В чем проблема?

Он вскочил с места, выпрямился как шпага незадачливого тореро, которую тот мучается загнать между ребрами прямо в сердце буйному зверю. Надо вобрать Силу до того, как матадору улыбнется фортуна, вознамерился Годрик и отрешился от всего. Обрубил все органы чувств, кроме сверхъестественного. Вокруг никого. Остались только он и бык.

Маленький, не больше арбуза «клубок пара» отделился от черной мохнатой спины (в этот раз Годрик «отхватил» меньше, подозревая, что возможно гнев животного более густой, насыщенный что ли и именно поэтому не выходит попробовать его «на зуб»). Оранжевый, подрагивающийся шар замер на расстоянии вытянутой руки. Краткий, плавный «вдох» (такой, что от шара отделилась частичка) и …неудача!

– Неукротимый зверь, – процедил Годрик.

– Это уж точно. – Голос Валенсии вернул его мир красок, звуков и жары.

Годрик заметил, что теперь не только он, но каждый выпрямился во весь рост и наблюдает за суматохой на арене. Пока трое помощников отвлекали быка, другие трое положили валявшегося на земле тореро на носилки. Даже без сверхъестественного взора Годрик различил начисто вспоротые бархатные штаны от бедра чуть ли не до колена и торчащую из разреза бедренную кость. Матадор таращился на рану с изумлением. Бык оказался ему не по зубам. Равно как и Годрику.

По дороге домой Валенсия делилась впечатлениями, да так что язык заплетался.

– Ты не думай, не все тореро такие кролики. Нам просто не свезло. Прошлым летом выступал Мануэль Гранеро и вот у него поистине волшебные запястья. Он закручивал быка, словно обматывался поясным ремнем и так сильно крутанул, что тот завалился на колени!

Годрик слушал вполуха. Все мысли занимало неожиданное открытие: он не властен над грехом животных.

– Эй, ну не расстраивайся так, Фламенко. Следующая коррида тебя впечатлит. Обещаю!

Они уже подходили к дому.

– Я… ты чувствуешь? – насторожился Годрик. И прежде чем Валенсия ответила, сорвался с места.

Вокруг дома Дона Диего столпились люди, большинство глупо стояли, некоторые суетились с ведрами.

Годрик вклинился в толпу, сбивая всех с ног, пробрался к полыхающему багровым пламенем дому и бросился в огонь…

Внутри ничего кроме серого дыма и жара. Как только Годрик сменил облик, головокружение, удушье, а также зуд на коже мигом сгинули. Но главное – возможность смотреть через завесу дыма. Со скоростью гончей он влетел в первую спальню – пусто; во вторую не войти – крыша рухнула и остается только надеяться, что старика там нет; на кухне – тоже нет. Дверь во внутренний двор была наглухо закрыта с наружной стороны. Годрик сокрушался, теряясь, где же, растопчи его бык, Дон Диего. Где он еще не смотрел? С замиранием сердца он проверил обугленный шкаф; устремился в спальню, заглянул под кровать и нашел! Забросив старика на плечо он вылетел из дома за миг до того как с грохотом обрушилась крыша.

– Диего! Диего! – Годрик тряс его за плечи, крича громче тресканья огнища за спиной. Растерянный, он то прижимал ухо к его груди, то рычал, чтобы принесли воду.

Наконец кто-то поставил рядом ведерко, Годрик сунул в него руку – ледяная вода обожгла ладонь – и в этот момент он прекратил лгать самому себе: вода, люди, химерия …ничто уже не заставит бездыханное тело открыть глаза.

Годрик сидел на коленях. Утирал щеки, только лишь сильнее размазывая копоть. Он натер лицо докрасна, а глаза с фиолетовым ободком покраснели до химеричности.

– Как же так? Валенсия? – Тут Годрик понял, что она куда-то исчезла. – Где? Где Валенсия? Что случилось? – допытывался он у толпы.

И только спустя десять минут получив внятный ответ, рванулся вдогонку за ней. Краем сознания отметив, что способен взять след по запаху, он мчался, почти не касаясь земли. Только бы успеть, думал он. В этот раз надо успеть.

След привел его к трехэтажному дому на окраине города. Взлетев по лестнице на второй этаж (при этом испытав чувство дежавю), не обращая внимания на высунувшиеся из дверей лица, он вышиб нужную дверь.

Валенсия стояла к Годрику боком. Направив все внимание на прижимавшегося как тортилья к сковороде мужчину.

– Mató!²⁸ – все повторяла она. Голос ее дрожал, как и оружие.

Рука, прижимающая рукоять рапиры к вздымающейся груди грозилась вот-вот выстрелить и растянуться пружиной. А острие смотрело точно в горло. Не сразу, но Годрик узнал втянувшего голову в плечи мужчину. Тот самый ненормальный постоянно вызывающий Дона Диего на дуэль. Очевидно, горечь поражения-таки выжгла у него совесть.

– Валенсия. Не надо.

– Годрик? – не поворачиваясь, удивилась она. – Я думала ты тоже…

– Диего жив!

– Ложь! Этот подонок признался, что убил его ударом по голове, а затем поджег дом!

– Он свое получит. Только не так.

– Вендетта, Годрик. – Она напрягла руку, пытаясь унять тремор, но та продолжала мелко подрагивать.

– Послушай меня.

Она не стала. Она решилась. Выкинула руку вперед. Счет пошел на секунды. Годрик рванул с места… Немного погнутая рапира вошла через затылок и выглянула из горла. Красное острие вперилось ровно между глаз своему владельцу, и тот обмяк, грохнулся на пол.

– Нет! – Валенсия потянула клинок на себя.

Годрик развернулся. Через секунду он начнет захлебываться кровью, упадет на колени, а после – лицом в пол. Этого она ждала. Сейчас. Вот уже. Но ничего такого не случилось.

– Годрик?

Он даже не прижимал руку к шее. Валенсия не поверила глазам – рана (красная точка над кадыком) затянулась в один момент. Годрик стер пальцем каплю крови не оставив и следа от летального укола.

– Как?

– Это важно?

– Кто ты?

– Я… твой hermano²⁹.

Пережив ураган эмоций, Валенсия кивнула.

– И всегда им останешься. Но мне нужно покончить с ним.

Убийца-поджигатель по-прежнему тряпкой валялся на полу.

– Быть убийцей тебе не к лицу, – скривился Годрик.

– Это кровная месть. Ты бессилен помешать мне.

– Я мог бы стать твоей тенью.

– Мы оба знаем, что нет. Ты вбежал в полыхающий дом и вышел без единого ожога. Люди видели. Они запомнили тебя. Уходи.

– Я не…

– Уходи! Беги!

– Если ты его убьешь, тебя…?

– Бросят в тюрьму.

– Я не позволю.

Годрик выпустил когти.

– Нет! – Валенсия схватила и стиснула звериную лапу. – Если убьешь его, ты мне больше не брат. Это МОЙ долг.

Годрик выпускал и прятал когти, снова и снова. Почти в такт ее дыханию. При любом исходе он потеряет ее.

Они бросили друг на друга прощальный взгляд, глаза их обожгли слезы.

На заре следующего дня Годрик Вортинтон с рапирой на поясе сел на корабль и покинул «страну розового заката».

Пересекши Атлантический океан, ученик Де ла Вега сошел в Рио-Гранде – единственном городе, не забравшем у него ничего, а как раз наоборот. Там он впервые вкусил душу. Потом еще одну. И еще. Жатва поистине была грандиозной. С ростом Силы все отчетливей слышался Зов и, причем такой родственный. Годрик последовал на север. Поглощая по пути души, он пережил страсть сколько приключений и даже столкнулся с потусторонними силами, не имевшими ничего общего с его природой.

В 1933-ем Годрик Вортинтон достиг пункта назначения – города совсем не похожего на «Большой дым» или Асьенду. Очагом мистического Зова оказался особняк, явственно выделяющийся на фоне современных зданий.

Несловоохотливый дворецкий принял долгожданного гостя, проводил к массивному круглому столу (как в историях о рыцарях королевства Логрес), за которым Годрик занял место рядом с другими «кабальеро».

По очереди каждый взял слово. Все обладали уникальными внешними чертами вместе с экстравагантным характером.

Проданная в публичный дом двенадцатилетняя девочка ставшая любовницей многих власть имущих персон. Меченый душой и телом мексиканский преступник-садист. Чернокожий раб, по приказу хозяев подвесивший заживо за ребра брата и сестру. Интеллигентный аристократ, прошедший по головам всех родственников и каждого встреченного им на пути ради власти и знаний. Владелец цирка уродов, вкушающий изощренное удовольствие от лицезрения испуганных детей и взрослых. Чернорабочий, у которого не было совершенно ничего, кроме таланта одним видом нагонять тоску и отчаяние на окружающих.

У всех разные, не похожие судьбы, а объединяло их исключительно три вещи. Круглое сиротство. Доскональнейшее постижение греха. И его укрощение.

***

Угли в камине, бывшие ранее вишневыми поленьями, истлели. Годрик поежился в кресле, сам не понимая – то ли от крепкого алкоголя, то ли от того, что затекли мышцы. Скорее всего – из-за воспоминаний.

– Рагнар. Пора, – обратился он к тому, кого не было поблизости.

Оставил на камине недопитый бокал, покинул комнату и твердым шагом направился на нижний этаж резиденции, уверенный, что именно там сейчас и находится Приближенный.

…Улыбнувшись своей правоте, Годрик тихо наблюдал, как в прошлой жизни заурядный вышибала стрелял из своего горячо любимого «Glock» по мишеням с черными кругами с расстояния 50-ти метров, что характернее делать, если в руках винтовка или автомат.

Дождавшись, когда стрелок опустошит обойму, Годрик крикнул:

– Прекратить огонь! Сефирот на стрельбище!

Рагнар положил оружие на стойку, затем подошел к Архонту.

На этот раз вместо привычной мешковатой одежды на нем была спортивная черно-серая рашгарда и легкая обувь.

– Практикуешься?

– Угу.

Подвал напоминал скорее спортивный комплекс. Уголок с тренажерами, тир, синие маты для рукопашных поединков. Рагнар пропадал тут часами, что, к слову, согревало душу Архонту, потому как подтверждало, что Приближенный зарубил себе на лбу: химерия – не панацея от всего.

– Окажи любезность, поспаррингуй со стариком. Вдруг захотелось размять кости.

Рагнар подошел к стойке с холодным оружием и обнажил широкий двухлезвийный клинок. Годрик же выбрал более изящное, но не менее действенное, по его мнению, оружие.

Заключив руку внутри эфеса, он принял боевую стойку, а Рагнар поднял клинок в защитное положение.

– Ну давай же, нападай. Я покажу тебе истинное искусство³⁰ боя на мечах, – наигранно, словно артист театра проговорил диестро³¹.

Со скрежетом два так непохожих друг на друга клинка пересеклись. Архонт управлялся со шпагой тонко и филигранно, как виртуозный музыкант с инструментом. Направлял острие в глаза сопернику. Фехтовал, играя свою гармоничную музыку; каждое движение, словно ноты, образовывали смертельно опасную мелодию. Песнь Рагнара кардинально отличалась от той, что исполнял Архонт. Рыжебородый берсеркер двигался жестко, коротко, оружие пело прямую, бесхитростную мелодию.

Архонт силился научить Приближенного бою на мечах с момента посвящения, а тот до сих пор сопротивляется. Упрямец. Однако плоды трудов медленно, но все же созревали: так, легкое дрожание мышц в уголках глаз и напряжение шеи за Рагнаром уже не замечалось. Естественно впереди еще не счесть сколько часов тренировок. Годрик не успокоится пока не искоренит все лишние движения и не добьется от Рагнара полной амбидекстрии³². Данный навык, к слову, и помог Архонту победить.

Переметнув рапиру в левую руку, Годрик сделал выпад, клинок прошел точно над волосатым ухом вдоль виска. Короткое движение рапиры вниз и на себя и Рагнар бы стал одноухим как Бач. К счастью Архонт не увлекся.

– Спасибо. Порадовал старика.

– Вы не старик.

– Верни оружие на место и возьми танто³³. – Архонт передал рапиру и продолжил: – По владению огнестрельным оружием тебе нет равных, в химерии ты второй после меня в культе, но острые когти и свинец могут сделать тебя слишком самоуверенным, усыпить твою бдительность.

Архонт поймал себя на том, что уже в сотый или тысячный раз втолковывает об этом Приближенному.

– А что если от оружия и химерии нет проку, и даже собственные навыки бесполезны, а ты на волосок от смерти, что тогда делать?

Вортинтон не ожидал от тяжелодума столь длинного, каверзного вопроса и тоже озадачил его ответом.

– Умирать.

– Не понял.

– Я позвал тебя сегодня не ради одного спарринга.

– Я пришел и увидел, что вы уснули в кресле. Решил не беспокоить и пошел сюда. Думал, ничего срочного.

– Не срочно. Но важно. Идем.

Архонт завел Приближенного в маленькую комнатку.

– Я бы сказал: присаживайся, да некуда.

– И даже окон нет. Темным-темно.

– А «взор Фенрира» тебе зачем?

Рагнар хрипло рыкнул и потянулся к Силе, заклинанию позволяющему видеть даже в инфракрасном спектре. «Прозрев», он обратил внимание на начерченный на полу круг с витиеватыми символами и уловил исходящий от них запах – не искусственная дешевая краска, но смешение природных трав, растений и масел. Подобного кригер никогда не вдыхал.

– Я долго подготавливал ритуал. Надеюсь, все пройдет гладко, и ты станешь тем, кто сможет обмануть смерть.

– Я все еще не понимаю.

– Задолго до основания Лигеметона я много путешествовал. Посетил самые разные города и страны. Но лишь два места подарили бесценные знания и новую, иную Силу.

Не знавший ничего о жизни Архонта до момента основания Лигеметона Рагнар ловил каждое слово.

– В Южной Америке я наткнулся на племя йоруба с весьма диковинными традициями. Их религия называется кандомбле. Собираясь в доме под названием терейро, вполне цивилизованные люди поклонялись духам природы: исполняли танцы и впадали в транс, стремясь впустить в свое тело дух божества.

– И у них получалось?

– Думаешь, плясок под звуки барабана достаточно для слияния с божеством?

Рагнар покачал головой.

– Тем не менее, тогда я действительно почувствовал слабое присутствие потусторонней сущности. И мне захотелось изучить эту религию. Кандомбле – мистический мир с глубоким философским знанием, я выучил имена богов, мифы о них и даже научился гаданию на раковинах каури. Но самое главное таинство заключалось в «объединении» с божеством или духом природы. И я преуспел.

– Правда?

– Да. Призвал одного из духов и заключил сделку.

– А как же Лилит?

– Так вот, – Годрик продолжил, будто вопроса и не было, – сейчас ты впустишь в себя одного из духов Ориша. Внешне оно никак не проявится, и роста Силы тоже не жди.

На лице Рагнара явно читалось: что же это даст? Но озвучивать мысль он поостерегся. К его счастью Архонт ответил на невысказанный вопрос:

– Умерев, твоя душа не отправится к Лилит. Духи Ориша «присмотрят» за ней, пока тело не излечится от смертельной раны, будь то отсечение головы, четвертование или сжигание. Смерть обрывает связь души и тела, но духи Ориша связывают их вновь и тогда с помощью накопленной Силы можно восстановить плоть. Разумеется, это займет время. Но такое вполне возможно.

– А что нужно духам взамен?

– Хороший вопрос. Есть предположения, чего алчут божества? Что им можно предложить? Что они примут?

– Не знаю.

– Подумай.

– Душу?

– Соображаешь.

– Надо отдать свою душу?

– Поправка. Отдать любую душу. Именно поэтому я позволил тебе полностью поглотить одного пустого, хоть это и противоречит общеустановленной между культами политике. Но ведь кто не без греха, да? – Вортинтон криво усмехнулся.

– Архонт, – не мог подобрать слов Рагнгар. – Ваше доверие…

– Да, да. А теперь сбрось одежду целиком и встань точно в середину круга.

Рагнар сделал что велено, после чего расположился между зелеными символами лука, стрел и двустороннего топора. Годрик поднял маленькую ступку все это время незаметно покоящуюся в углу комнаты, размешал затвердевшую в ней черную жидкость и двумя пальцами принялся чертить на всю спину Рагнару веве³⁴.

– Не вздумай чесать.

– Понял.

– Ты выучил слова, что я дал тебе месяц назад?

– Да, Архонт.

– Со всеми расстановками в нужных местах и интонацией?

– Да. Я не знал, зачем они нужны, но сделал все как вы и приказали.

– Теперь-то ты прозрел зачем?

Рагнар кивнул.

– Слушай и запоминай. – Годрик вложил в косматую руку танто. – Я назвал ритуал «бог плоти» потому что надо впустить божество в себя сквозь плоть в самом буквальном смысле. Делай мелкие надрезы по всему телу и повторяй заученные слова. И не вздумай использовать химерию, она только оттолкнет духов. Ритуал без сомнения опасен, ты можешь просто истечь кровью, и обратного пути уже не будет. Поэтому не ошибись со словами и вкладывай в каждое движение, в каждый вдох и выдох волю и чувства.

– Какие чувства?

– Уверенность и достоинство. Ты не какой-то там пустой, ты – сефирот и духи услышат тебя. Приступай.

– Вы уходите?

– Это только между тобой и Оришем. – Архонт закрыл за собой дверь.

Рагнар шумно задышал, вентилируя легкие, провел лезвием по ладони. Постепенно грудь, живот, руки, даже лицо покрылись порезами. Ручейки крови развевались, словно река Амазонка медленно струясь вниз по вздрагивающим мышцам орошая начертанные на каменной плитке веве. Кровь лилась безостановочно.

В какой-то момент глаза Рагнара закатились, он вгонял клинок под кожу, поворачивал его, расширяя рану.

В закрытой наглухо комнате затанцевал вихрь, обжигая рыжие волоски на конвульсивном теле. По кровоточащим ушам застучал гром. Пол вместе со стенами завибрировал и кости Рагнара тоже. Духи Ориша откликнулись, проявили присутствие. Кровь запахла рафией³⁵. Раздался короткий лязг металла о камень. Рагнар слегка приподнял руки вдоль тела. Никаких энергетических вспышек, ничто не материализовалось из пустоты. Вот только множественные порезы перестали сочиться, рукава кровавых рек простирающиеся по всему телу буквально застыли, а потом, пульсируя, тонкие ранки принялись втягивать в себя: кровь, запах, Ориша.

Рагнар закрыл глаза, его трясло, он ждал. Ждал полного слияния. И когда бледно-розовые рубцы пропали, а запах растительных масел улетучился, кригер завершил ритуал «бог плоти» гласом:

– Я, принявший в свое тело Ориша,

отныне защищен от истинной смерти,

от гнева стихий, рока, болезней,

ядов и от всех ликов смерти.

Я приму конец без страха,

потому что знаю – я под защитой Ориша.

Да хранит Он мою душу,

пока та снова не соединится с плотью.

Аше!³⁶

НАФС 4

НОЧЬ В ТОСКЛИВОМ ОКТЯБРЕ

Мальчики и девочки всех возрастов, Boys and girls of every age

Не хотите ли увидеть кое-что странное? Wouldn't you like to see something strange?

Идите с нами, и вы увидите Come with us and you will see

Этот наш город Хэллоуина. This, our town of Halloween³⁷

В последний день десятого месяца на закате солнца на улице Хэллуэй с морщинистого дуба, в который двадцать лет назад ударила молния, упал желтый, хрустящий листик. И будто бы по мановению волшебного жезла отовсюду выросли как из-под земли трупоеды, упыри, жукоголовы и гремлины. Они рыскали на каждом шагу, скользили над землей от одного дома к другому, гремели пластмассовыми ведерками, звонили или дубасили в двери, а как только хозяева открывали, раздавалось деловитое и грозное: Неприятность или угощение!

Блейк Найтшед поглядывал из окна спальни на ряженых или разукрашенных в потусторонние сущности детишек, которые смеялись, вопили, дразнились и хвастались количеством конфет переполнявших ведерка-черепа или скалящиеся тыквы. Облокотившись на подоконник и подперев руками подбородок, он раздувал нижнюю губу как лягушка горловой мешок.

Лет пять назад, свято веря, что в эту ночь, возвращаются мертвые, и создания тьмы беспрепятственно разгуливают по земле, он закрывал наглухо окно, баррикадировал дверь, слушал, как стучат в стекло голые ветки, дрожал, и был страшно доволен собой.

В этом году ему стукнуло шестнадцать, что значит гримироваться под зомби или натягивать на себя трико скелета – смехотворная нелепость. У мальчишек в этом возрасте совсем другие увлечения. Однако круг интересов Блейка Найтшеда далеко не соответствовал положенному возрасту…

Подросток отлип от окна и, наконец, вылез из комнаты; каждый шаг вниз по лестнице становился все медленнее и тише. Он не сомневался, что родители откажут, впрочем, за попытку в лоб никто не ударит.

Миссис и мистер Найтшед сидели в гостиной прикованные к телевизору. Он на правом краю дивана, она на левом, а между ними мурчал черный кот с облезлым ухом.

Блейк заслонил телевизор. Кот, встретившись с ним взглядом, выгнул спину дугой, зашипел, соскочил наковер и устремился прочь. У Блейка волей-неволей дернулись уголки губ.

– Мама, папа.

– Что такое, сын? – Без тени мягкости в голосе спросил отец.

– Я пойду, погуляю с друзьями, хорошо. – Не попросил, а скорее потребовал Блейк.

– Какими друзьями?

– С Келли и Джейсоном.

– Мне жаль сынок, их родители не хотят, чтобы ты с ними водился, – сообщила мать.

– И потом, сын, разве твое наказание закончилось?

– Нет, – снова ответила мать.

– Еще две недели. Но я свихнусь, если продолжу торчать в четырех стенах!

– Надо было думать, перед тем как уродовать тело татуировкой.

– Блейк, это же на всю жизнь, – затянула старую песню мать.

Я должен был родиться прилежной дочерью. Тебе бы этого хотелось, подумал Блейк глядя в унылое лицо матери.

– Иди к себе, не расстраивай маму.

– Ну один раз, только сегодня, выпустите меня. А я потом уберусь во всем доме. Даже на чердаке!

– И не просите, молодой человек.

– Если бы ты закончил семестр хотя бы с одной «четверкой», – запела второй куплет мать.

– Закончу следующий на «отлично» по всем предметам. Обещаю. И запишусь в клуб «любителей чего бы то ни было» или в шахматный кружок, слышишь, папа?

– Напрасно сотрясаешь воздух. Наверх.

– Но мне надо! Детям надо общаться друг с другом.

– Но ты ведь уже не ребенок. Сам постоянно так говоришь, забыл?

Блейк стиснул кулаки, всего на миг.

– Пожалуйста. Сегодня же праздник. Раньше это был наш любимый семейный праздник, помните?

Отец и мать думствовали.

– А может… – начала мать.

Но в тот самый момент на спинку дивана запрыгнул кот и ядовито зашипел.

– Нет, – решил отец. В комнату. Живо.

Блейк прожег взглядом кота и, бухаясь по ступенькам, направился наверх.

– И сними, наконец, эту треклятую серьгу, сколько раз повторять?! – бросил отец вслед. Но Блейк уже захлопнул дверь.

– А мы не слишком строги?

Гладя кота Найтшед старший сказал:

– Он у нас домашний.

– Блейк-то?

– Плутон!

– И что?

– Ухо у него не разодранное, а опаленное.

Мать опустила подбородок и тоже погладила кота.

Белые как кипень тюлевые занавески были задернуты – в комнате стоял полумрак, но сын доподлинно знал, где именно покоится черный кошелек педантичного отца.

Блейк окинул взглядом широченную белую кровать, прикоснулся к сережке в виде черепа и подошел к комоду с зеркалом, бесшумно открыл верхний ящик и достал бумажник даже не глядя.

Обычно он тянул не больше двадцатки, но на сей раз (все-таки праздник), рассудил, что если старик до сих пор не замечал пропажи, почему бы не взять больше? Скажем, долларов пятьдесят?

Переместив «Дядю Сэма Гранта» в карман он скользнул обратно к себе в комнату. Запер дверь и включил тяжелую, агрессивную музыку, но не слишком громко, чтобы родители не заявились с просьбой сделать потише. Откинувшись на черном как их кот одеяле, он пролежал без движения до тех пор, пока часы не пробили десять. Тогда же и затих плейлист.

Блейк встал, приподнял матрас вечно не застеленной кровати, достал сложенную вдвое черную куртку с металлическими заклепками, расстегнул их, потянул за молнию и переложил спрятанную вещь в черную наплечную сумку, надел куртку, взглянул на часы на тумбочке, на дверь и только потом на окно…

Келли и Джейсон проживали на одной улице всего через семь домов (по левую сторону – Келли; правую – Джейсон). Они ждали Блейка у сморщенного дуба.

– Вот он идет, – шепнула Келли.

– Предки не отпускали, – вместо приветствия сказал Блейк.

– Нас тоже, – ответила она.

– Давайте только по-быстрому. А то папа отошлет меня на праздники к деду, если прознает.

– А это так ужасно? – поинтересовалась Келли.

– Да ты знаешь, какой он строгий? Прошлым летом заставил меня час стоять с вытянутой вперед стопой!

– Ты взял, что я передал тебе на хранение?– перебил Блейк.

– Само собой. – Джейсон поправил сползающую лямку рюкзака на мускулистом плече.

– Открывал?

– Ты ж сказал не смотреть.

– Келл?

Они все были ровесниками, но Келли с ее маленьким личиком и длинной косой никто бы не дал больше четырнадцати.

– Келл? – повторил Блейк. – Ты достала, что я просил?

Она сжала черную полоску губ на бесцветном лице, сжала ручки небольшой потрепанной сумки, потом ответила:

– Да. Хоть и не понимаю зачем.

– Увидишь. Ладно. Давайте за мной.

Громадное небесное око следило за ними, освещая им путь. Густой лунный свет бросал отсветы на все вокруг: шершавый асфальт, стены зданий, мелькающие машины и людей, прикидывающихся кем-то другим.

– А куда мы собственно путь держим?

– Скоро узнаете, – продолжил темнить Блейк. – А пока мы идем, расскажу кое-что.

– Страшилку? У меня от них живот болит.

– Надеюсь не про особняк, где живет Высокий Человек и его Соглядатаи? Кажется, я переслушала уже все истории о том доме.

– Это круче любой страшилки.

Келли оживилась, а Джейсон сгорбился еще сильнее.

– В общем, слушайте, – начал Блейк, – сижу я в метро, слушаю музыку в наушниках…

– Постой, так это о тебе? Реальная история?

– Не перебивай, Келл. Так вот. Рядом со мной сидел мужчина в шляпе, он прятал голову в воротник длинного, серого плаща, чем еще больше притягивал взгляды. Вроде бы спит, подумал я. Что тут такого, да? Вдруг в вагоне потух свет, темно хоть глаз выколи, но всего секунды на две-три. Да и мне-то что? Я темноты не боюсь.

– Ты – да, – буркнул Джейсон.

– И вот снова загорелся свет, а этого в плаще ни слуху, ни духу. Исчез!

– В другой вагон ушел, – хмыкнул Джейсон.

– За две секунды? Он испарился, растаял, говорю вам!

– Врешь ты все, – дернул пухлой щекой Джейсон.

– Ты назвал меня лжецом? – прошипел Блейк.

– Ладно-ладно, – Келли коснулась плеча Блейка. – Я верю тебе.

– Это еще не все, – продолжил Блейк. – На месте, где он сидел, осталось вот это. – Блейк полез в сумку.

Келли достала маленький фонарик, щелкнула и направила свет на книгу в черном кожаном переплете.

– А я думал, ты кроме комиксов ничего больше не читаешь, – подивился Джейсон.

– Это не просто книга. – Блейк раскрыл фолиант.

– Что-то ничего не пойму.

– Это латынь? – спросила Келли.

– Сперва я тоже так подумал. Но нет. Нигде я не нашел хотя бы похожей закорючки.

– Шифр, наверное. Может простая стенография?

– Да нет же! Короче я целыми ночами перелистывал страницы, просто пялясь и гадая, что это нафиг такое, пока внезапно не прочел одно слово.

– То есть как?

– Без понятия! Знание само появилось в голове. Затем еще одно слово и еще. К концу позапрошлой недели я прочитал книгу от корки до корки. И знаете, что это за книга?

– Ну? – одновременно спросили друзья.

– Дневник чернокнижника!

Повисла пауза. Потом Джейсон спросил:

– Кого?

– Колдуна занимающегося черной магией, – объяснила Келли.

– Тут написано, как призывать потусторонние сущности, их разновидности и как они влияют на наш мир.

– И ты в это веришь? – приподнял толстые брови Джейсон.

– До жути хочу проверить.

– Проделать ритуал призыва?

– Да, Келл. Именно.

– Ну не знаю. – Джейсон сбавил шаг.

– Да ладно тебе, – сказала Келли и шепнула: – воспринимай все как некую забавную игру, хорошо?

– Пришли, – сказал Блейк, ступая на холодную землю скорби и печали.

«Поттерс филд» – последнее пристанище для костей бедняков и праха тех, чью личность определить не удалось. Но как парадоксально бы это не звучало, неумело сделанные памятники вместе с небольшими склепами все же безмолвно приветствовали троицу подростков. Студеный ветер толкал их в спины, обдувал макушки, кусал за уши и гонял туда-сюда стойкий запах сырости, увядания, смерти. Друзья осторожно шагали среди обветренных надгробий, а также покосившихся крестов не осмеливаясь подходить к ним близко. А при виде мраморной с отбитым крылом надгробной статуи девы так и вовсе опустили взгляды.

– Давайте провернем это в следующий раз, а?

Ранее уверенный Блейк теперь уже задумался над словами Джейсона. Тишина кладбища давила сильнее родительских наказаний.

– Давай, вытаскивай.

Джейсон поставил на землю рюкзак – зажужжал замок.

– Держи, – он протянул Блейку замотанный в скотч шар из газет.

Тот не стал его брать, достал перочинный нож, попросил Келли посветить фонариком и принялся срезать слой за слоем. Джейсон будто держал огромную луковицу, чьи чешуйки падали им под ноги.

И когда Джейсон разглядел, что именно он все это время прятал в углу шкафа, под грудой поношенных кроссовок без шнурков, рядом с коробкой старых комиксов «Байки из склепа», его сердце пропустило удар, а руки дрогнули.

– Он… настоящий? – выдохнула Келли. Свет фонарика даже не поколебался.

– Не сомневайся, – заверил Блейк.

– Где ты его взял?

– А ты как думаешь?

– Ты же не… – Келли сглотнула.

– За кого ты меня принимаешь, Келл? Помните, год назад у миссис Крэндалл сдох кот.

– Черч? – Руки Джейсона затряслись, словно желе на тарелке.

– Да, он самый. Я наведался на задний двор старой карги и выкопал его. Точнее его череп.

– Ты всучил мне такую мерзость и даже не сказал! – Джейсон бросил махонький череп Блейку, после чего вытер ладони о куртку, причем с таким упорством, будто еще чуть-чуть и дыру бы протер на куртке или в ладонях.

– Молодец что хранил, Джей. Объявляю тебе благодарность. Келл?

– Минуту. – Она принялась копаться в сумочке. – Я целую субботу провела у мамы на работе. Думала, она ни в жизнь не свалит на перерыв. – Складывалось впечатление, что по глубине сумочка могла дать фору рядом лежащим могилам. – Но она еще та кофеманка… вот. – Келли наконец-таки достала пластиковый пакет с кровью.

– Супер. Давайте приступим. – Блейк раскрыл книгу.

Для проведения ритуала они выбрали надгробие со странным и в то же время забавным именем: «Мистер Гюлрей». Блейк водрузил на макушку нетолстой плиты кошачий череп (Келли светила фонариком, Джейсон дрожал рядом), потом ножом проткнул уголок пакетика с кровью: красная струйка капнула прямо в самую середину кости, восемь ручейков растеклись в разные стороны – окропили серый камень и сырую могильную землю. Блейк затянул долгий речитатив, который завершил, вонзив нож в кроваво-желтый череп. Подростки замерли в ожидании появления сверхъестественных сущностей.

– Как же так? Почему не сработало? – недоумевал Блейк.

– Ну, мы попытались, – стуча зубами, выдохнул Джейсон. – Попробуем в другой раз. Давайте возвращаться.

– Да, Блейк, пошли, а то я уже замерзла до смерти.

Блейк же неотрывно смотрел на череп с ножом в виде маленького рога.

– Мы где-то ошиблись. Слова верные, я все заучил назубок. Место и день лучше не подберешь. Ингредиенты нужные. …Ведь так, Келл?

Келли поежилась, но, похоже, вовсе не от холода.

– Кровь точно человеческая?

– Э, ну…

– Келли?

– Ну, в общем, это кровь животного.

– Что? Ты же сказала, твоя мама работает в клинике!

– Ну, да. Только это ветеринарная клиника, – потупилась она.

– Просто супер! Ритуал вызова испорчен из-за …чьей крови?

– Собаки.

– Да хватит уже! – вспылил Джейсон. – Мне это надоело! Пойдемте уже отсюда.

С минуту Блейк сурово глядел на Келли.

– Хорошо. Уходим.

Друзья выдохнули с облегчением.

– Но сначала. – Блейк с усилием вытащил из черепа нож. – Я сделаю все как надо.

Он перехватил нож обратным хватом и посмотрел на подругу исподлобья.

– Блейк, ты же не… – Келли начала медленно пятиться пока не уперлась в дверь обвитого плющом склепа. – Джейсон, скажи ему. Останови его!

– Блейк, прикол зашел слишком далеко. – Джейсон положил ладонь на плечо друга и получил рукоятью ножа меж глаз.

– Келл, ты напортачила. Страшно. Напортачила.

Вдруг склеп отворился, скрип походил скорее на визг, будто дверь вышибли изнутри ногой. Келли швырнуло прямо на Блейка (от неожиданности он выронил нож) и они повалились на утирающего лицо Джейсона.

Из беспроглядной черноты повеяло терпким запахом осины. Прозвучали шаркающие шаги. Вслед за тем на лунный свет высунулась половина костлявой ступни с черной штаниной, затем полностью выглянуло обтянутое сгнившей плотью нечто. Чрезмерно отощалое для человека. Скелет.

Шкала жути начала заполняться в геометрической прогрессии. Келли закусила губу и сдавила дрожащую руку Блейка, легкие которого наполнились страхом. Джейсон так вовсе запищал как мышонок.

Живой мертвец взирал на них бездонными глазницами. Он принялся обходить сжавшуюся в единый комок троицу по кругу, неспешно, дергано, словно секундная стрелка по циферблату.

Вот скелет на двух часах – на пальцах появилась плоть. Серая и дряблая точно папирус. Пять часов – в двух пустых, как Мертвое море, глазницах проступил белок. Запах осины усилился. Хрусткий шаг на семь часов – ребра, позвоночник, грудная клетка обросли свежим мясом. Шесть часов – вырвался сдавленный, жутковатый хрип, тянущийся ровно шесть ударов сердца. Когда замогильное нечто достигло девяти часов, раздались три едва слышных вдоха, а на безликом черепе проросла густая копна волос. Жутко повеяло увядшими цветами. Десять часов – бледно-розовая плоть. Десять с половиной – зрачки, ногти, зубы. Одиннадцать – губы, нос, щеки. Одиннадцать с половиной – голая белая кожа. Полночь – вместо боя курантов возглас:

– Забери меня прах! Мик вернулся! Ну как, эффектное появление?

– Ты… – нерешительно прохрипел Блейк, – зомби?

«Зомби» небрежно отряхнул толстый слой пыли с кожаной куртки на голом теле и штанов, потом выдал:

– Бу!

Подростки, сидящие на земле, содрогнулись. А Джейсон даже подпрыгнул.

Мик улыбнулся желтой луне. Исключительно сегодня, в последний день октября, она светила тем самым оттенком желтизны, что и зубы у заядлого курильщика. Зубы Мика.

– Все. Нас сожрут, – шепотком проговорила Келли.

      Мик сделал вид, что обдумывал такой вариант.

– Если кто-то из вас одолжит мне обувь, то – нет. Возможно, нет. – Он пошевелил пальцами ног. – Вот ты, толстый, – Мик защелкал пальцами, – какой у тебя размер?

– С-седьм-мой.

– Уверен? Точно не девятый с половиной?

– Нет, – пискнул Джейсон.

– Жаль. До смерти жаль.

Мик разглядывал подростков, а те его. Затем он перевел взгляд им за спины и заприметил кровавый череп на надгробии.

– Так, так, так. Играете в моднючих сатанистов? Да как у вас только храбрости хватило испачкать плиту моего дружелюбного соседа? Вот сейчас растормошу мистера Гюрлея, и он вам уши откусит.

Подростки втянули головы в шеи, будто сидели на мягких стульях в кабинете директора, а не на стылой кладбищенской земле.

– Ну, чего молчите? Языки Мистер Гюлрей вам пока еще не отхватил. Но ничего, мы это тоже с ним быстро исправим.

Мик двинулся к Келли, Блейку и Джейсону, те прытко вскочили на ноги и кинулись наутек. Да так, что их и след простыл в мгновение ока.

– И что за мелкота пошла? Нет, чтобы конфеты клянчить, так они на кладбищах зависают. … О, зачетная вещица.

Мик надавил большим пальцем на обух – раздался щелчок – и сунул складной нож в карман куртки. Затем повернулся к мистеру Гюлрею спиной, показав тому эмблему с красными губами и высунутым красным языком; глубоко вдохнул запах ночи Самайна, пригладил рыжеватую шевелюру и с упоением произнес в пустоту:

– Забери меня прах! Как же улетно снова размять ноги, чесать языком, хлопать настоящими глазенками, щелкать пальцами (он пощелкал) и дышать. Просто дышать! Каждое пробуждение, словно новое рождение. Ладно, что-то я увлекся. Не стоит терять время – ночь у меня только одна в году. Пора двигать телом.

Мик шел к выходу из кладбища, кивая каждой надгробной плите (и осознавая, что кивать приятно), даже махал некоторым памятникам.

Оставив арку с названием кладбища позади, он (массируя занывший затылок) решал какой путь выбрать. Длинный или короткий.

– Так, если мне не изменяет память – в отличие от той девахи – надо пройти два квартала вперед, свернуть налево, потом квартал направо, еще налево и один направо. Или наоборот?

Засунув руки в карманы штанов, босоногий Мик пустился широким шагом по тротуару разрисованным скелетами, паучками и летучими мышами над которыми целый день с цветными мелками баловались дети.

Он вышагивал так, словно позировал для облепляющих со всех сторон папарацци, вот только окружали его не они, а сонмище потусторонних созданий.

Повстречать на улицах массу людей среднего и пожилого возраста в страшных, забавных или сексуальных костюмах – возможно только в эту ночь. Ночь Самайна. Ночь Хэллоуина. Взгляд Мика цеплялся за девушек в костюмах медсестер, полицейских, подруг гангстеров, полностью игнорируя лица с «трупными» пятнами и накладными шрамами.

– Какое сексуальное зло. – Мик расплылся в улыбке и глубже засунул руки в карманы.

На первых этажах домов в основном располагались небольшие магазинчики и лавки. Он прошел под вывеской «КИНОТЕАТР ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ».

– Как поживаешь, старина? Надеюсь, скоро увидимся, – подмигнул он зданию.

Свернув налево, он преодолел еще половину квартала; на минуту задержался у витрины «МАМОЧКИНА ПЕКАРНЯ». Тут у него засосало под ложечкой.

– Ну почему же ты, «МАМОЧКА», не работаешь круглосуточно, а?

Некрос продолжил петлять по улочкам, высматривая вывески знакомых магазинчиков, когда в один момент в него врезался лысоватый мужчина в рябящем глаза красно-зеленом свитере.

– Простите-простите.

– Чуваш, одолжи мертвого президента, и я прощу тебе всё, все прегрешения.

– Чего? А, нет-нет, – ответил мужчина и ускорил шаг, набирая прежнюю скорость.

      Смотря ему вслед Мик подумал, что мог бы поднять его за ноги как какую-то мультяшку и вытряхнуть кошелек, часы, пачку сигарет (он искренне надеялся на ее наличие) и быть может вставную челюсть.

– Ладушки. Сегодня я добряк, – сказал он самому себе. – Не, заливаю. Просто тоже спешу.

Спустя двадцать семь минут Мик свернул на улицу, где не резало глаза мерцание электрических ламп. Не успев и начаться, прогулка закончилась.

– Моя прелесть. – Он ласково погладил тяжелую железную дверь.

***

Эдди слонялся туда-сюда по квартире. Если бы у него были друзья, он бы сказал им, что его тесная берлога обставлена в минималистическом стиле: ни одной рамки с фотографией или горшков с цветами, а на полках шкафов ничего кроме пыли. Правда на стене у спинки кровати приклеен постер фильма-слэшера, популярной в 1980-х годах франшизы ужасов. Только и всего.

Эдди вскинул руку и посмотрел на часы. Прошло тридцать три минуты, но духу решиться – по-прежнему не хватало. Он внезапно осознал, что тридцать три – это его возраст. Возраст, когда давно пора обзавестись семьей. Однако раздумывать о подобноим, увы, истекло время.

Неожиданное появление горечи во рту вынудило его остановиться. А когда он понял, что сердце колотится вовсе не от стресса, бросился в ванную. Пузырек ибупрофена стоял открытым на краю умывальника. Схватив его, боль подло уколола под правым ребром. Красные таблетки неудержимо заскользили по белой раковине, словно эритроциты по капиллярам.

– Проклятье!

Успев спасти только две, он положил их на серовато-белый язык, повернул скрипящий синий кран (красный отсутствовал) и набрал воды в липкие ладони.

Вытерев лицо давно не стираным полотенцем, и пригладив волосы на лысеющей макушке, бросил взгляд на отражение.

– Двести восемьдесят тысяч четыреста долларов.

Хотел бы он быть хирургом и зарабатывать такие деньги всего за одну операцию. К сожалению, уже поздно для Лиги плюща. Поздно для всего.

Он подошел к туалетному бачку, снял крышку, достал мокрый, прозрачный кулек, вернулся на кухню.

Достал содержимое из пакета. В уме тут же всплыли слова доктора.

– Рак поджелудочной железы, – озвучил Эдди.

Сколько раз с тех пор он подумывал, как именно ему это сделать? Даже искал соответствующую данной тематике литературу. С выбором он определялся неделю. А потом еще столько же собирался с духом. Лишь страх за свою бессмертную душу удерживал его руку. Но с сегодняшнего дня боль стала нетерпима.

– Рак поджелудочной железы. Три-шесть месяцев, – снова произнес Эдди.

Шесть месяцев, шесть пуль для револьвера, подумал он. Переломал раму, открывая доступ к барабану, взял клипу с бронзовыми патронами и тут, неожиданно, как и рухнувший с небоскреба на тротуар самоубийца, раздался телефонный звонок. Эдди вздрогнул, патроны хаотично раскатились по полу.

– Проклятье! Проклятье!

Мимолетный испуг сменился раздражением, а затем удивлением. Единственные кто звонил ему были начальник и операторы колл-центра. Но с прошлой недели Эдди прекратил горбатиться в заводском цеху и изготавливать полки со шкафчиками, а вторые никогда не беспокоят в столь позднее время.

– Эдди слушает.

– Я помогу тебе с нужной суммой. «Каштановый котелок». Сейчас. – Произнес скрипучий голос.

– Что? Кто это?

– Захвати револьвер.

Неизвестный повесил трубку.

Недавние эмоции прошли в обратном порядке: удивление, раздражение, испуг. Кому-то известен не только его номер телефона, но и то, что ему нужны деньги. И даже про револьвер! Неизвестный сказал именно «револьвер», а не «оружие» или «пистолет», и данный факт заставил морщинистый лоб Эдди взмокнуть. Более того, незнакомый голос назвал его любимую закусочную.

Терять нечего, решил он. Приподнял сзади полосатый свитер – точно такой, как и у персонажа его любимой кино-франшизы, – сунул револьвер за пояс и направился к двери.

Путь, обычно занимающий не более пятнадцати минут в этот раз отнял намного больше времени. Неуклюжему Эдди пришлось маневрировать мимо прохожих (зомби, вурдалаков и медсестер).

Он вошел в «Каштановый котелок» с невозмутимой миной и выпрыгивающим из груди сердцем. Пройдя между столиком с врачом в истерзанном кроваво-белом халате и уплетающим у стойки яблочный пирог стариком (с виду годами копившем по центу и доллару на эту тарелку), Эдди подсел за столик в углу у дальней стены к худощавому, высокому господину в плаще.

– Приветствую, Эдди. – Незнакомец приподнял фетровую шляпу с широкими полями.

Эдди узнал скрипучий голос из телефонной трубки и слабо обрадовался, что не промахнулся со столиком.

– Здравствуйте. Вы знаете мое имя, а как ваше?

– Зови меня мистер Навьер, – улыбнулась бледная, костлявая, совершенно не располагающая к доверию физиономия.

К слову сказать, двухнедельная щетина, а также мешки под глазами тоже не добавляли Эдди привлекательности.

Он собирался выстрелить чередой вопросов: откуда вы знаете про револьвер? Про деньги? И прочее. Но мистер Навьер выстрелил первым:

– У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Тебе ведь нужны деньги? Да, нужны. Я помогу. – Голос и взгляд выцветших глаз гипнотизировал Эдди. – Двести восемьдесят тысяч четыреста долларов. Повтори.

Эдди повторил жизненно необходимую сумму.

– Ты в отчаянном положении, Эдди. Загнан в угол. Тридцать три года ты жил по букве закона даже не переходя дорогу на красный и что в награду? Рак. Это честно, скажи мне, Эдди?

– Нет. Это не честно, – завороженно ответил он.

– Пришло время, самому взять то, что по праву твое. Никто не осудит. Нутром ты чувствуешь, что так правильно. Скажи это.

– Так правильно.

– Протяни ладонь.

Без колебаний Эдди протянул.

– Спрячь в карман.

Мистер Навьер встал, наклонился к безмятежному Эдди, шепнул что-то на ухо (последнюю команду), ушел. Пять минут Эдди смотрел в никуда, а затем тоже покинул «Каштановый котелок».

Эдди ходил туда-сюда в беспросветном проулке, между зданиями, что теснились друг к другу, как бездомные в морозные ночи. Если бы у него были друзья, они бы отговорили его, подарили бы комнатное растение или книгу «У меня рак, как быть дальше?». И возможно даже рамку для приклеенного на стене у спинки кровати постера.

Эдди вскинул руку и посмотрел на часы. Не различив в темноте стрелок, он не сомневался, что прошло уже больше тридцати трех минут, однако духу решиться – по-прежнему не хватало. Вдруг осознав, что револьвер пуст, – патроны валяются на полу кухни, – он хлопнул по карману и почувствовал, что внутри что-то лежит. Достал содержимое и продолжил раздумывать. К счастью, время еще есть.

***

– МакСорли, ты хоть когда-нибудь подметаешь?

Пустые прямоугольные столики, покрытый пылью музыкальный автомат с граммофонными пластинками, кривой бильярдный стол и собственно сам бармен даже не поприветствовали Мика.

– Опаздываешь, – протирая полотенцем и без того чистую пивную кружку, ответил бармен. – Тебя только и ждут.

– Ну, хоть кому-то я нужен, Мак. Ладно, не скучай.

– Ты прям так? – поинтересовался бармен, не отлипая от стакана.

Мик открыл рот, чтобы спросить: че не так-то? Но тут до него дошло, о чем он напрочь запамятовал.

– Ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё. Мак, спасай!

Бармен поставил кружку в шеренгу с остальными, хлестким движением закинул тряпку на плечо и, пытаясь не закатывать глаз, глянул на Мика, сложившего руки в молитвенном жесте.

– Горе ты тленное.

Спустя три минуты Мик фланировал по грязным доскам, сквозь запахи пыли и пота в конец коридора, в котором стояли три двери (но не было никакой жабы). Средняя дверь была настолько черной, что, казалось, сделана из полированного агата. Заржавленная дверь справа походила на гигантский сейф с кодовым замком и ручкой-штурвалом. Что до оцарапанной двери слева, Мик протяжно, словно ломом вскрывают гнилой гроб, распахнул ее.

– А вот и ваш до смерти любимый Мик. Заждались меня, чуваши?

– Очень смешно.

– Садись, давай уже.

– Так, а ну стоять. Я не понял, а где твой костюм?!

– Зацените. – Мик повернулся и показал торчащий прямо из середины спины пожарный топор. – Как вам?

Нэнси опустила большой палец вниз, и скорчила брезгливую гримасу, говоря таким образом: Отстой.

– Да ну вас!

Мик развернул стул спинкой к себе, уселся на него верхом и отдельно поприветствовал каждого сидящего за круглым с зеленой обшивкой столом. Начал он с кригера ряженого в полосатую как зебра робу заключенного.

– Рагнар, – кивнул он, – все так же немногословен?… Бач, я постоянно забываю спросить у тебя: может, будешь на такси заезжать за мной? И заодно обувку, и одежду прихвати, а то моя скоро истлеет.

– Увы, Мик, я сегодня не таксист как видишь. – Вместо привычной потертой коричневой кепки на нем были французская черная беретка и черный шарф, контрастирующие с белым гримом на лице.

– Ну ладно …Нэнс, че как оно? Я все собираюсь потрусить косточками у вас в клубе, да времени нет. «Элигос» еще не прикрыли ведь?

Ледяная невеста с откинутой воздушной фатой, а также платьем девственно белым как иней прекратила крутить обручальное кольцо на цепочке на шее и соединила большой палец с указательным, как бы говоря: «Все хорошо».

– Вот и круть … – Мик бросил взгляд на Эдуардо в мешковатом костюме серого кролика с беленьким брюшком, мгновенно прижал ладони к щекам (прямо как фигура на картине Эдварда Мунка «Крик») и проговорил убитым голосом: – Капец. Элвиса съел кролик-людоед.

– Умереть не встать от твоего черного юмора, Мик, – подал голос Депинпик,

Сефироты ухмыльнулись.

– Я шучу, они и бровью не ведут, а как лепрекон буркнет что-то… тоже мне комедиант, – фыркнул Мик.

– Вообще-то я клурикон³⁸.

Дэймос пестрел смятой в гармошку шляпой с высокой тульей и распахнутым на груди камзолом. Не считая накладную рыжую бороду, он был зеленый с головы до длинных закрученных кончиков башмаков с пряжками.

– Да ты просто задница!

      Дэймос выудил из кармана помятую сигариллу, чиркнул спичкой по столу, руками прикрыл огонек и прикурил.

– Угости сигарой. До смерти курить хочется. Ну давай же, не жмоться, будешь жадничать, не вырастешь!

Сефироты не сдержались и снова усмехнулись.

– Ну чего чуваши, играем в техасский холдем?

– Мы ж не в Техасе, – скривился Депинпик. – Давайте в пяти карточный дро-покер.

Нэнси запустила карточную ленту из ладони в ладонь.

– Лан, давайте уже играть, а то я сейчас помру от скуки.

– Старшая карта дилер, – напомнил Бач, пока Ледяная Невеста раздавала каждому по одной карте.

– О, у меня король, чуваши.

Нэнси показала крестового туза.

– Забери меня прах, партия еще не началась, а уже невезуха. Кстати, чем мы убиваемся этой ночью?

– Амонтильядо, – ответил Эдуардо.

Мик встал, подошел к блестящей, металлической кеге и наполнил стоявшую в одиночестве высокую, деревянную кружку. Вернулся на место, сделал ненасытный глоток и со стуком поставил ее на стол.

– Это амон-что-то-там про афигенное.

– Ты ж не чувствуешь вкуса.

– Так, а ну не сыпь мне прах на рану.

– Соль, – поправил Бач.

– Что совой об дуб. Ну, чуваши сефироты, да начнется игра!

Швырялись фишки, раскрывались карты, сефироты пили, курили и делали все то, что и полагается делать за игрой в покер.

Раз в году, только в последнюю ночь октября бар принадлежал им и только им. Ветал-бармен гнал прочь всех и каждого. Даже если бы заявился один из Архонтов, он бы выставил и его. То была ночь Приближенных. А о чем же именно толковали собиравшиеся раз в год Приближенные?..

– Захожу я, короче, в пентхаус, Псарь значит такой важный стоит у широченного на всю стену окна, смотрит типа на ночной город. И тут я замечаю, что дверь в спальню приоткрыта. Ну, я мельком зырнул, там этот его медведеподобный ротвейлер дрыхнет у кровати, а вот на самой кровати, не поверите – белая пижама! Да какая! С маленькими щеночками!

Сефироты затряслись в пароксизме хохота.

– Чуваш, это реально умора. Твоя очередь, здоровяк. Чем поделишься? У Фламинго спортивный костюм с розовыми птичками или типа того?

Рагнар почесал бороду и дернул щекой.

– Он…готовит… и очень вкусно.

– Так-так, оказывается глава кригеров искусный кулинар, – бросая фишку, проговорил Бач.

– Чуваш, а он тебя ну, учил готовке?

Рагнар угрюмо промолчал, вот только ответ и так все поняли и снова залились смехом.

Депинпик кинул три фишки.

– Пас, – буркнул Рагнар.

– Это слишком даже для такого крутого чуваша, как я. Пас.

Нэнси сбросила карты, покачав головой.

– Пас, – меланхолично изрек Эдуардо.

– Коллирую.

– Блефуешь, Бач. У тебя не может быть «сильной руки» четыре раза подряд!

– А что если и так?

– Тогда я съем свою фальшивую бороду!

Тот пожал плечами продолжая пожевывать спичку. Депинпик поерзал на стуле и кинул еще фишку.

– Заметь, за бороду тебя никто не тянул. – Нол уровнял.

– Стрит! – Дэймос раскрыл карты.

– Смотри не подавись, – хмыкнул Бач. – Фулл-хаус.

– Забери тебя Батна! Опять! Да у тебя пять тузов на руках и еще столько же в рукаве!

– Выдохни, чуваш. И начинай жевать. Тебя прочитали как открытую карту.

– Книгу, – сгребая к себе разноцветные фишки, поправил Бач.

– Что дубом об сову. – Некрос прикончил кружку амонтильядо и снова направился к кеге с янтарной жидкостью. Налил себе, потом посмотрел на сефиротов через плечо и налил еще кружку.

– Дай отыграться! Удваиваю! Только ты и я.

– Башмаки будешь есть?

Дэймос переломил сигариллу.

– Ну хорошо. Давай так. Нэнс кинет нам по две карты. У кого больше очков, побеждает.

– Согласен.

– Выиграешь и фишки твои. Проиграешь – грызешь сигариллу.

– Согласен.

Симплигат перетасовала колоду и две пары карт зеркально проскользили по столу.

– Двенадцать, – сказал Бач.

– Ой, какая досада. Тринадцать! – Для дэймоса то был долгожданный ответный удар битой поддых, выполненный с сардонически извиняющейся гримасой и с на четверть секунды выставленным средним пальцем.

За стол снова вернулся Мик.

– Че я пропустил?

– Да так, – решил ответить хаосит, – большой переполох за маленькой игрой.

– А, ну лан. А ты чего такой хмурый, Эдуардо? Прям до ужаса грустный. Взбодрись. – Мик поставил перед ним кружку.

– Он такой еще с семидесятых, – ответил за него дэймос, загребая фишки.

– Чуваш, я тебя понимаю. «Король рок-н-ролла» был и моим кумиром.

Хаосит натужно вздохнул, потом сказал:

– Давайте играть.

– Это мы всегда успеем. – Бач подмигнул Нэнси.

– Расскажи нам лучше что-нибудь об Умнике.

Эдуардо надолго задумался.

Нэнси тасовала колоду, сефироты пускали дым, опустошали кружки, никто уже и не надеялся, что хаосит заговорит снова, но все-таки уголки его губ немножко приподнялись.

– Однажды я ждал Архонта у него в кабинете. Долго ждал. И чтобы убить время наугад взял книгу с полки. Черный переплет. Желтые страницы.

– Чуваш, я сейчас помру от скуки, если прямо не скажешь, что там было.

Сефироты одновременно зашипели на Мика.

– Это был сонник.

– Что?

– Дневник куда записывают сновидения, – пояснил Бач.

– Умнику как-то приснился сон, где он и остальные Архонты сидят в Пандемоуниме за столом на детских стульчиках, а напротив – Лилит. Стреляет в них кусочками бумаги из ручки и хихикает. А они все хнычут и просят Инча Мондела взять их на ручки.

Сефироты расхохотались на всю комнату. Причем так громко, что даже бармен заглянул к ним.

– Порядок?

– Прости, Мак. – Мик утер слезы. – Будем соблюдать мертвую тишину.

– Да нет. Развлекайтесь. Сегодня ваша ночь. – Ветал удалился.

– А вот интересно, – выпуская очередное кольцо дыма, проговорил дэймос, – если бы у Второго Капоне был Приближенный, как думаете, что бы он нам поведал?

Мик открыл и тут же закрыл рот – едва не проговорился что однажды "шакалил" у Сантино и подглядел, как кровожадный ветал с нравом крокодила увлеченно склеивал из человеческих зубов фигурку жирафа.

– Думаете, правда то, что он заставляет провинившихся веталов отрезать их же пальцы и грызть?

– Сто процентов, чуваш. При этом предварительно макая их в острый кетчуп!

Сефироты натянуто улыбнулись.

– Делаем ставки. Большой блайнд.

В этот раз Депинпик бросил сразу три фишки.

– В игре, – сказал Рагнар, а Эдуардо с Нэнси поддержали его.

Бач вскользь глянул на дэймоса – тот дергал заусенец на указательном пальце, – затем достал изжеванную спичку изо рта, пристально осмотрел ее и выкинул через плечо.

– Пас.

– Я тоже.

У Мика был флеш, однако он решил довериться чутью нола.

– Флеш, – сказал кригер.

Симплигат показала фулл-хаус.

– Каре на восьмерках, – бесцветно сказал хаосит.

– Четыре валета, – расплылся в победной улыбке дэймос.

Нэнси скрестила руки на груди.

– Кстати, "поджигательница бюстгальтеров"³⁹ до сих пор так ничем и не поделилась.

– А Мик прав. Нэнси? Какие скелеты в шкафу прячет Пиковая Дама?

Симплигат потерла веснушчатый носик. Достала небольшой блокнот из белоснежной сумочки и написала всего одно слово. Рагнар приподнял бровь, Эдуардо нахмурился, Бач и Депинпик озадаченно переглянулись.

– Фан-фи-ки, – щурясь, прочитал Мик. – Это что еще за тыква?

Затем Нэнси подняла вперед ладонь, развела средний и безымянный палец и вытянула большой.

Сефироты терялись в догадках, что бы это все значило.

– Э-э, ясно, – сказал скорее для протокола Мик.

– А что насчет тебя, некрос? Может, приоткроешь наконец-то завесу тайны и скажешь, что за белая пудра на ботинках у Мумии?

– Не-е, эту тайну я унесу с собой в могилу.

– Ты просто сам не знаешь, – фыркнул дэймос.

– Может – да, а может – нет. Но вот что мне известно точно. – Мик отпил амонтильядо. – Артур Грэм проводит время не только в похоронном бюро, но и в морге. И там он собственноручно выкачивает кровь из тел, а затем поливает ею домашние фикусы и диффебахии.

– Разводишь.

– Чуваш, я своими мертвыми глазами видел. Прямо из леечки!

Ни один не засмеялся, все только немного хмурились.

– Что дальше?

– Вскрываемся, – сказал Депинпик.

Сефироты переглянулись, смекнули двусмысленность сказанного и ухмыльнулись.

К концу следующей партии в игре остались только Бач с Миком. Нол скользнул взглядом по некросу.

– Знаете, возможно, мне херес в голову ударил, но я ставлю все. Иду ва-банк! – Шевеля желваками на скулах, Мик сдвинул все фишки на середину стола.

– Играю. – Бач коснулся шрама.

– Чуваши, знаете самую популярную версию того, чем занимаются мертвые на том свете? – Мик помолчал для пущего эффекта. – Подглядывают за голыми в душе!

– Не тяни резину, – сказал дэймос. – Что у тебя?

– Так я к тому и веду! Представьте такой вот квартет. – Некрос показал два короля и пару дам.

Раздался звук перекусанной спички. Бач сбросил карты и исподлобья глянул на некроса, а тот – с самодовольным притворством заиграл желваками.

– Не хочу целовать тебе задницу, Мик, но да – ты сделал его! Наконец-то! Сегодня и впрямь особенная ночь. Позволь угостить тебя сигариллой.

– Давно пора! Кстати, это напомнило мне клевый анекдот. Слушайте. Голая блондинка заходит в бар с пуделем в одной руке и с салями в другой. Кладет пуделя на стойку. «Выпить не желаете?» – говорит бармен. А блондинка отвечает…

Внезапно дверь распахнулась от мощного пинка.

– А ну замерли все! – Неизвестный в дешевой, пластиковой клоунской маске на резинке по очереди начал тыкать во всех дулом короткого револьвера.

– Какого праха?

Мик встал.

– А ну сел на задницу, живо! А то мозги вышибу!

– Чуваш, тебе чего?

– Двести восемьдесят тысяч четыреста долларов!

Сефироты саркастически переглянулись.

– Вы гангстеры?

– Нет. Мы сефироты.

– Какая бурная перипетия, – оживился Эдуардо.

– Деньги!

– У нас нет денег. Фишки на столе носят номинальный характер.

– Какой-какой характер? – повернулся к разговорившемуся хаоситу Мик.

– Номинальный. Это значит фиктивный.

– Издеваешься?

– А ну заткнулись!

Рагнар зарычал как оголодавший людоед.

– Не кипятись, я утрясу.

Некрос сделал шаг к грабителю, тот намертво стиснул крохотное оружие двумя руками – так что побелели костяшки пальцев, – и нацелил в грудь Мику.

– Стреляй. – Мик приложил ладонь к дулу.

Белые руки тряслись как с похмелья, револьвер гулял верх-вниз и ладонь некроса – тоже.

– Какой гротеск, – заметил Эдуардо.

– Ну, сдрейфил? Нажимай!

Все произошло неожиданно (в первую очередь для самого стрелявшего). Палец на миниатюрном серпе дернулся. Звонкий грохот на мгновение заполнил комнату. Мик подпрыгнул и закричал:

– Рука! Моя рука! Как мне теперь брать милостыню? Мелочь же будет насквозь проходить! – Он посмотрел на облившегося по́том стрелка прямо через «глазок» на ладони. – Я тебя ви-и-ижу-у и я иду за тобой.

– Не подходи!

Револьвер снова уставился на Мика, скользкий от пота палец напрягся, однако на сей раз выстрела не последовало.

Некрос обошел вокруг окаменевшего грабителя, забрал оружие вытянутое вперед, будто защитный амулет отгоняющий зло. Спрятал в карман и спросил:

– Кто постарался?

– Я, – ответил Депинпик, и одновременно Нэнси показала на себя пальцем.

– Мантика и малефицизм – не многовато ли для одного пустого? – поинтересовался Бач.

– Заклинания хоть и похожи по своей сути, имеют разную природу и, сплетаясь, только ослабляют друг друга.

– Что-то ты слишком много знаешь о чужих заклинаниях, хаосит.

– Не начинай, дэймос, – встрял Бач. – В эту ночь никакой политики.

– Пота на нем набралось уже на полную кегу. – Мик принюхался. – Мне кажется или он напустил в штаны?

– Ну так, – хмыкнул Депинпик, – ему ж мерещится как по телу крысы шастают.

– Клево. Дай пять.

Дэймос притворился, что не услышал некроса.

– Ну, кто-нибудь? – Мик вытянул руку с дыркой в середине ладони вверх, словно держал «Оскар» за лучшую мужскую роль первого плана голливудского блокбастера, но касаться «награды» никто не подумывал.

– Подлатай себя уже, глаза мозолит!

Некрос погнал Силу в ладонь и… ничего. Рана словно превратилась в неподконтрольную черную дыру. Устойчивую и всепоглощающую. Никакой боли, но и заживления тоже.

– Ну, чего застыл?

– Приближенный разучился колдовать?

– Да вот знаете…по-моему…так круче смотрится!

Дэймос цокнул языком.

– С пустым что? – озвучил насущный вопрос Рагнар.

– Предлагаю новое развлечение, – кашлянул хаосит.

– Ну-ка, ну-ка.

– Слышали про русскую рулетку?

– И даже играли пару раз.

– Головой будет пустой, а патронами – заклинания. Кто умертвит его – проиграл.

– А вот это уже интересное кино! – Мик потер ладони.

Сефироты обступили оцепеневшего, чей мир сузился до размеров комнаты, где вскоре смешаются в причудливую палитру резонирующие между собой запахи.

– Кто первый? – Мик опустил до сих пор вытянутые вперед руки горе-грабителя, снял с него клоунскую маску, отбросил ее в сторону.

– Депинпик и Нэнси уже дебютировали, значит дальше по кругу.

Нол наступил на тень пустого – повеяло лакрицей и полынью, – размытый силуэт начал сгущаться точно смоляная лужа, густеть, стекаться в одну точку, вздуваться, приобретать объем. На дощатом полу возникла черная рука с продолговатыми, костистыми пальцами, как у дряхлой ведьмы. Пятерня, царапая пол, встала торчмя и резвее паука-птицееда засеменила к остолбеневшей фигуре с мечущимися во все стороны глазами; вскарабкалась по штанине, по свитеру, повисла на вороте, оттягивая его вниз, всего на краткий миг, а затем резким движением вцепилась в глотку точно ночная летучая бестия кровопийца.

Раз, два… тень душит тебя…

Задыхающийся не закричал. Не смог закричать. Он издал звук, словно подавился колпачком от ручки. Связкой колпачков. Глаза закатились, на шее набухли вены, лицо побагровело, налилось жаром и защипало, точно в него выстрелили солью из ружья. Еще секунда, еще миг и сознание уплыло бы в забвенье, но Бач разжал собственную ладонь – «ведьмина рука» задымилась чернотой, будто сигарилла Депинпика, после чего рассыпалась прахом, оставив на память о себе лишь раскаленный отпечаток на коже.

Три, четыре… невольник одной ногой в могиле…

На указательном пальце Рагнара вытянулся мутноватый коготь, не уступающий по длине пальцу «ведьминой руки». Без замаха, без запаха гари и мела, без свиста, у истощенного лица с потухшими глазами пронеслась «бритва». На черном ботинке скованной ноги заблестело несколько красных крапинок, а рядом с ними – похожий на пельмень нос. Колени стукнулись о сгнивающие доски.

Пять, шесть… кригер хочет тебя съесть…

– Кажись «поцелуй Кали» и «корона Фобоса» хиреют, – заметил дэймос.

– Мик, не одолжишь револьвер нашего долгомученика?

– Ты же сам сказал, ток заклинания.

– Пули мне не нужны.

– Какая интрига! Ну лови.

Некрос небрежно бросил хаоситу оружие, тот поймал, раскрыл, апатично вытряхнул пять патронов и гильзу из камор на пол, после чего порылся в поясной сумке (даже облаченный в костюм кролика он не расставался с ней) и достал кожаную веревку с медвежьим когтем.

– Чуваш, эту штуку не вставить в барабан, даже если ты попрыгаешь на ней.

Эдуардо приложил оружие к когтю – по серебристому металлу прокатилась бледно-фиолетовая рябь. Хаосит направил ствол в грудь лихорадочно дергающемуся и стоящему на коленях, будто в молитве, страдальцу. Если бы его нос не валялся в пыли, и он не дышалисключительно кровью, наверняка почувствовал стойкий запах чего-то горького. Такой же горький, как и слезы на его посеревшем лице.

Семь, восемь… хаосизм смертоносен…

Эдуардо плавно спустил крючок – револьвер ахнул. В ту же секунду полосатый свитер разодрала невидимая звериная лапа, голова с разинутым ртом откинулась, тело натужилось, повалилось на спину и обмякло.

– Эффектно, чуваш. А теперь гони сюда пушку. Слышь, а еще разок вот так пальнуть она может?

Хаосит вернул оружие так же небрежно, как и получил, потом ответил:

– Быть может.

– Лан, сам как-нибудь проверю. Так, теперь моя очередь. Зацените «тенета Адониса» или как там его.

– Анубиса, – едва слышно проговорил Бач.

Мик принялся напитывать Силой заклинание, но Рагнар положил грузную ладонь ему на плечо.

– Сердце остановилось.

– Чего-о? Забери тебя Батна! Не мог еще чуток продержаться?

– Хаосит проиграл.

Игра в экзекуцию закончилась. Приближенные (за исключением Мика) вернулись к карточной игре.

– Недурно развлеклись, – присаживаясь, сказал Эдуардо.

– Да. Это было классно, – кивнул Депинпик. – Кто раздает?

Это было как варка банана, подумал некрос. Кладешь банан в воду, включаешь конфорку и наблюдаешь. Не догоняешь и залипаешь. Мы повара, а ты банан. Ты – мертвый банан, чуваш.

Девять, десять… некрос воскресит…

Поглощенные игрой сефироты не сразу заметили, кто поставил на стол рядом с Миком кружку.

– Прокляни меня Лилит! – Дэймос выронил сигариллу изо рта.

– Ты сделал кадавера?

Эдуардо потянулся через стол к пустому и тыкнул его двумя пальцами в бок. Тот никак не отреагировал.

– Оно живое? Живое? Мыслит? Говорить может?

– Сейчас в его котелке варится только одна мысля – налить и принести мне амонтияда не разлив и капли. Кстати, кое-кто собирался угостить меня сигариллой.

Депинпик, бурча, протянул одну Мику, но тот с самодовольной миной щелкнул пальцами и сказал: – Принеси. – Кадавер прошаркал к дэймосу, забрал сигариллу и передал хозяину.

– Какой сложности приказы оно может выполнять? – Эдуардо прямо-таки пожирал глазами новоявленного «слугу».

– Полный примитив, – ответил Мик, затем прикусил сигариллу. – Пойти туда, принести вон то.

Кадавер стоял по левое плечо некроса, словно марионетка, подвешенная на вот-вот порвущихся нитях: сгорбленный, лицо оплывшее, стеклянный взгляд, за исключением красного отпечатка пятерни его кожа стремительно белела.

– А как долго оно функционирует?

– Что-что делает?

– Работает. Существует.

– А, ну, не ахти сколько. Пару часов. Может три. Сила ускоряет разложение. Так что если потянет гнильцой, на меня не пяльтесь. Это от него.

– А до какой стадии оно…

– Да хватит об этом! У нас тут игра в покер, а не лекция по танатозису, – ощетинился дэймос. – И лучше убери его, пока он не завонял.

– Куда я тебе его дену?

– Да мне плевать! Лишь бы подальше от меня!

– Дэймос боится мертвецов? – ехидно хмыкнул Мик.

Карлик сдавил карты.

– У-бе-ри его.

– А то что?

– А то обзаведешься еще одной сквозной дыркой. На лбу.

Без движений, пассов или шевеления губ перепонки ушей Депинпика выгнулись наружу. Правое ухо сместилось ниже и стало обращено вверх, а левое наоборот – выше и направлено вниз. Щучий нос сплюснулся. (В отличие от химерии мантика не меняла физических черт, а всего лишь окутывала иллюзией.) Внушение направленное только на Мика заставило его отбивать пальцами по столу быстрый ритм. Некроса не заворожили желтоватые птичьи лапы, торчащие из плеч. Не изменился он в лице и от карканья клюва, что под кадыком. Его сверлили растянувшиеся на все маленькое лицо желтые глаза с черными вертикальными зрачками.

– МакСорли! – крикнул Бач.

– Что такое? – приоткрыв дверь, поинтересовался бармен минуту спустя и, не дождавшись ответа, требовательно повторил вопрос.

– У тебя есть морозилка? И большая, – спросил Мик.

– Насколько большая?

– Вот для этого жмурика.

– Этого? Хм. Прикончили его все-таки. Если пополам сложится, можно попробовать запихнуть.

– Клево. Спасибо.

Бармен махнул рукой и вернулся за стойку.

– Ну, теперь продолжим партию?

Нэнси коснулась пальцем внешней стороны левого запястья, тогда Мик хапнул кадавера за руку и глянул на часы.

– Да. Пора.

Небо тускнело – Госпожа Ночь сворачивала свой черный с синими крапинками саван, уступая место предрассветному плащу Господина Сумерки. Дыхание осенней поры по-хулигански носилось по улицам. Этой ночью город и сам превращался в осень и, возвращаясь в склеп по неизменному маршруту, Мик вдыхал и выдыхал ее, наступая босыми ногами на редкие листья срываемые ветром.

Все еще ощущая вкус амонтильядо, он топал навеселе – руки в задних карманах, – прокручивая в голове сегодняшнюю ночь. По градусу безбашенности она, вне сомнения, недотягивала до прошлогодней ночи (вот если бы трения с дэймосом расцвели вовсю) однако, понимал он, солнце пока что не взошло, и за это время может случиться еще тьма знает сколько всего.

      Так что, с надеждой в сердце, а также квелым привкусом поджаренного миндаля и табака во рту, Мик глядел по сторонам в поисках чего-нибудь занятного и ночь Самайна, естественно, его не разочаровала.

Его внимание привлекли звуки, доносящиеся из приоткрытого окна на втором этаже. Припомнив свои же недавно сказанные слова о том, чем занимаются давно почившие, Мик проказливо улыбнулся, взглянул по сторонам, точно замысливший пакость негодник, заприметил проулок, не освещенный фонарями, перешел дорогу, уселся на холодный асфальт, прижался плечом к пустому, серебристому мусорному баку и закрыл глаза.

Накинув «саван Амат» он тут же поднялся. Точнее поднялся фантом – точная копия – некроса, невидимый и неосязаемый. Мик сразу же повернулся к окну (его доводило до белого каления, когда он видел себя со стороны) и воспарил, плавно и медленно, будто сила тяжести вдруг исчезла.

***

– Фрэнк, да не суетись ты так, – сказал Стив и закрыл дверцу машины. – В четыре утра никогда ничего не происходит. Даже преступники сейчас дрыхнут со своими пушками и девочками в обнимку.

– Ну-ка напомни, какой у вас девиз?

Стив устало вздохнул.

– «Вежливость, профессионализм, уважение».

– А в моем родном городе: «Служить и защищать»! Так что давай служить и набираться опыта, я же вижу, ты зеленый как шпинат.

– Выбирайте слова, офицер, я старше по званию.

– Прошу прощения, сержант, но я двадцать лет горбатился и если бы не проклятущая бюрократия, ходил бы до сих пор лейтенантом!⁴⁰

– Ну, если поймаешь на горячем банду «сатанистов» или как они там себя называют, повышения все равно не заработаешь.

– Проклятущая бюрократия! И я не этих отморозков-вандалов высматриваю.

– А кого тогда?

– Проблема с памятью?

– Ты про двоих детей сбежавших ночью из дому? Так сегодня ж Хэллоуин! И город у нас большой, – протянул последнее слово Стив.

– Кажется, я что-то слышал или видел, – упорствовал Фрэнк.

– Так слышал или все-таки видел?

– Хочу проверить. Ты со мной?

Стив растянул щеку в грустной улыбке.

– Да, напарник. С тобой.

Двое копов направились к проулку. С виду они походили на отца и сына, однако в разговоре «сын» изображал скорее выжатого как лимон деда, а «отец» – ретивого подростка.

– Кажется, нюх тебя подвел. Здесь ни души.

– Давай пройдемся до самого конца.

Не дожидаясь ответа, Фрэнк достал фонарик и двинулся вдоль высоких зданий. Немного отставая, Стив плелся следом.

– Сержант! Сержант!

– Давай, потише. Не буди мирных граждан.

– У нас труп.

Стив подошел к светящему на мусорные баки напарнику и увидел за ними обмякшее тело.

– Возможно, что и не труп.

– Да ты глянь на него, он же бледен как призрак! Что делать будем?

– Ты же коп с двадцатилетним стажем и не знаешь что делать? Служить.

Стив натянул скрипящие, резиновые перчатки и склонился над телом. Наклонил тому голову, чтобы рассмотреть затылок…

– Что ты делаешь?

…Затем осмотрел пробитую ладонь. Далее оттянул рукава куртки – сперва левый, потом правый, – оглядел чистые запястья.

– Пульс есть? – продолжал спрашивать и не получать ответа Фрэнк.

Стив наполовину расстегнул замок и заглянул под куртку.

– Татуировка. Что это? Рука?

– Рука мертвеца, – прошептал Стив и выпрямился во весь рост.

– Так что у нас тут? Убийство? Передоз? Его точно ограбили. Вон, даже обувь стащили.

– Побереги желтую ленту и нервы.

– А что делать?

– Вызывать подкрепление.

– Подкрепление? – Насторожился Фрэнк.

– Расслабься. Я пошутил.

– В моем городе о таком не шутят.

– Ты не в своем городе. У нас тут другие порядки.

– Паршивые у вас порядки.

– Вы забываетесь, офицер. Снова.

– Прошу прощения, сержант. Все еще жду ваших указаний.

Стив некоторое время буравил взглядом безмятежное тело.

– Сержант?

– Значит так, сначала нужно связаться с диспетчером.

– А потом?

– Припарковаться на этой стороне и погрузить тело.

– Понял, сержант. Будет сделано.

Фрэнк только-только направился к машине, как Стив продолжил:

– Нет. Пойду я. А ты карауль тело. Трогать запрещаю.

– Слушаюсь, сержант.

Свет ручного фонарика на долю секунды погрел спину уходящему, молодому сержанту, а затем снова осветил бледно-синее лицо.

Усевшись в машину, Стив посмотрел в зеркало заднего вида – себе в глаза.

– Двадцать лет в полиции, – фыркнул он. – Если бы ты знал, сколько я «Служу и защищаю». Но ты не узнаешь.

Он нажал тангенту на рации.

– Диспетчер слушает, – прозвучал девичий голосок.

– Код семьдесят семь.

По другую сторону связи повисла тишина.

– Диспетчер слушает, – сказал уже совсем другой, грубый голос.

– У меня некрос в переулке лежит. Точнее его тело.

– Мертвый?

– Не думаю. На руке сквозная дырка от выстрела, но запах танатозиса присутствует. И вот еще что. Я почти уверен, что это Приближенный Мум…Артура Грэма, который пропал лет пятьдесят назад. Свяжитесь с Рагнаром. Жду указаний, прием.

Стив положил руки на руль и принялся ждать. Пять минут. Семь. Десять. Наконец-то рация затрещала и он ответил:

– Прием.

– Рагнара нет на связи.

– А комиссар?

– Оставайтесь на связи, прием.

Тишина тянулась целую вечность.

– Прием. Заберите некроса в участок. Применять силу разрешено.

– Вас понял. Конец связи.

Стив завел мотор и покатил в объезд здания.

***

Железная решетка витрины закрытого магазина ныла и сотрясалась от серии ударов бейсбольной биты.

– Кончай, Сайлас!

– А че такое? Мы ж веселимся.

– Чатман, ну ты-то скажи ему, – обратился Алекс к главарю.

– Прекрати.

Сайлас ряженый в бейсбольную униформу положил лакированную биту на плечо, скривил загримированную как у ритм-гитариста группы «KISS» Звездного дитя физиономию и показал Алексу язык. Тот в свою очередь обнажил пластмассовые клыки.

– Скучно же. Ночь почти закончилась, а мы так ничего отвязного и не натворили.

– У тебя есть идеи? Так поделись! – не отставая от лидера, сказал Алекс.

– А давайте угоним тачку и сбросим ее в реку! Как тебе, Чатман?

– Мне надоел мелкий вандализм, – выдала мумия в грязно-коричневых бинтах. – Пора творить преступления покрупней.

– У-у-у, – затянул Сайлас. Например?

Чатман указал на проулок.

– Видите?

– Какое-то свечение, – прокомментировал Алекс.

– Нет. Это наша судьба, – ответил Чатман.

Убавив мощность фонарика, офицер продолжал светить на вытянутые к нему ноги покойника.

– Ну ты там скоро, Сержант Стив …Будь оно все прок… – бейсбольная бита не дала ему договорить и выронив фонарик, он схватился за голову и повалился на землю.

– Ну ты и хиляк. Даже вырубить с одного удара не можешь.

– Чего? Да я может специально силу удара так рассчитал, чтобы он в сознании корчился от боли!

– Ладно-ладно. А это вообще настоящий коп или ряженый?

– Да какая нафиг разница? Мочить его надо.

– Оставьте его.

– Ты чего? Сам же говорил, пора перейти на новый уровень.

Чатман поднял фонарик и Сайлас присвистнул.

– Это че? Трупак?

– Алекс, пригони тачку.

– Какую?

– Любую. Сайлас, поднимаем его.

– А с этим что? – пнул он копа.

– Пусть валяется. Нас он не видел.

Алекс подъехал на колымаге. Друзья-подельники погрузили тело на заднее сиденье и укатили.

– Давайте скинем его в реку с моста?

– Да ты задолбал! Я сам тебя когда-нибудь с моста сброшу!

– Ладно-ладно. Ну а куда тогда едем?

– Куда? – надавливая на педаль, Алекс посмотрел на Чатмана.

– На наше место.

– У-у-у, – протянул Сайлас.

Десятиэтажное здание без лифта, ни одной двери и никакого освещения. Только голые каменные стены. Вот уже семь лет как строительство больницы для детей страдающих психическими заболеваниями и нервными расстройствами приостановлено и никто, включая родителей этих самых детей, не верит, что здание достроят.

Сайлас вкатил ржавую тележку в комнату с туристическим фонарем на гнилом ящике.

– Фух, ну и тяжелый жмурик. Кстати, зацените, что я надыбал у него в кармане.

– Дай мне, – Чатман выхватил револьвер. Раскрыл. – Голяк.

– Жаль. Могли бы пальнуть в него. Интересно мозги бы вылетели прям как в кино?

Незаметно для друзей Алекс скривился.

– Так че будем делать, Чатман?

– Бери его за…

– Чуваши, не надо меня ни за что брать.

– Какого?! – отпрянул Сайлас.

– Я думал, он мертв! – Алекс отступил за спину Чатману.

– Кто ты, дери тебя, такой?

Оживший мертвец с вернувшимся на лицо румянцем принялся раскачиваться на тележке, как черепаха на панцире.

– Ай! Моя задница! – Он поднялся с пола и потер ушибленное место. – Я Мик. А вы – похитители тел, обломавшие мне пип-шоу⁴¹!

– Мы – Заводные сатанисты.

– Очуметь название. Кажись в этом году мода на подобные штуки. Примите в банду?

– Если пройдешь испытание, – почесал стволом под челюстью Чатман.

– Эй, у тебя моя пушка.

– И что?

– Верни.

– Теперь она моя, Дик.

– Я Мик.

– Мик, Рик, Джик, мне плевать.

– Лучше отдай.

– А то что? – повторил Чатман уже ранее сказанные сегодняшней ночью Миком слова.

– А то обзаведешься вот такой сквозной дыркой. На лбу.

– Скорее у тебя появится еще одна.

– Это ты мне сказал?! А ну иди-ка сюда, станцуем твист.

Мик шагнул к Чатману – тот поднял оружие – и вдруг некроса осенило: в револьвере, возможно, еще осталась Сила хаосита. Возбужденный этой мыслью он загоготал как душевнобольной.

– Ты чего? Обдолбался?

Подавив приступ истерии, Мик окинул штрихи красных кирпичей вокруг, освещенные ярким светом три фигуры, глянул на дырявую ладонь и сжал ее в раздумье.

Не обладая рефлексами кригеров или «убеждением» симплигатов, некросу оставалось полагаться исключительно на заклинания танатозиса. Вот только ни одно из них не могло превзойти в скорости выстрел.

– Ты ведь главарь банды, так?

– Ну?

– Давай смахнемся. На твое место.

Чатман снова почесал стволом под челюстью.

– А давай!

– Клево! – потер ладони Мик.

– Проиграешь, будешь моей шестеркой!

– Обломаешься. Я подчиняюсь только одной Мумии. И это точно не ты!

Чатман убрал револьвер за пояс и сразу щелкнул пальцами, обращаясь к подельникам:

– Стол.

– Стол, – повторил Мик, и тоже защелкал пальцами.

– И веревку.

– И веревку.

Спустя семь минут, когда стола с веревкой так и не нашлось, Сайлас поставил гнилой ящик на середину комнаты. Чатман и Мик нагнулись, поставили на него по локтю и сцепили руки. Алекс обкрутил их запястья белым, электрическим кабелем.

– Армреслинг. Клево!

Чатман щелкнул стилетом и стукнул рукоятью по ящику.

– Драка на ножах. Вообще улет! – Мик достал и раскрыл нож Блейка.

– Осторожней, старпер, – подал голос Сайлас. – Перед тобой мастер, владеющий всеми подлыми приемами.

Не успел некрос открыть рот, чтобы сказать что-то колкое в ответ, как Чатман выпрямился и взмахнул ножом. Мик оттянулся, но Чатман потянул их связанные руки на себя и замахнулся снова, нож Блейка тоже рассек воздух. Их напряженные запястья стукнулись и, согнувшись по инерции, чиркнули лезвиями по рукавам курток, отчего рефлекторно пальцы обоих разжались, и ножи брякнулись на пол.

– У-у-у. Вот это зрелище, – Сайлас толкнул локтем Алекса. – Даже круче, чем сбросить кого-то с моста.

Мик и Чатман кружили вокруг ящика, как стервятники в небе вокруг жертвы. Резко затормозив, они продолжали тянуть руки на себя, при этом судорожно поднимая и опуская плечи. Одновременно шагнув как крабы, они наступили на ножи. Их глаза тут же лукаво блеснули, а мгновением позже блеснули клинки в руках.

– Да, сегодня супер чумовая ночь, – продолжая тянуть, выдохнул Мик осипшим голосом.

Конечности некроса ныли от натуги, а дыхалка, почивавшая без дела целый год, явно прогнила. Тем не менее, он ловил кайф от каждого момента. Он жил одним днем. Одной ночью. Ночь принадлежала Мику. Вся его.

– Знашь, чуваш …когда я стану главарем …первым делом …сменю название банды.

– И …не мечтай …старпер.

Не сговариваясь, но все же в один и тот же момент Мик и Чатман отбуцнули ящик и прижались друг к другу. Три-четыре секунды тянулась борьба взглядов, а потом глаза Чатмана остекленели и он упал с загнанным по самую рукоять ножом под челюсть, при этом потянув за собой Мика.

– У-у-у.

– Ты …прикончил его.

– А значит теперь я – главарь банды. Усекли?

Алекс и Сайлас мигом кивнули.

Мик (так и лежащий поверх Чатмана) незаметно вытащил из правого бока перочинный нож Блейка (сразу почувствовал приятное покалывание – рана затянулась) и разрезал сцепляющий руки кабель.

– Так, что дальше, Мик?

– А дальше, – он выдержал паузу, – я покажу вам один фокус. Смотрите не загнитесь от удивления.

В дырявой руке некроса заклубилась тускло-желтая дымка.

– У-у-у.

– Эт еще не все.

Некрос нацелил указательный и средний пальцы на тело Чатмана, оттопырил большой и «выстрелил».

– Пуф!

Заклинание спорхнуло с руки, потекло по диагонали вниз, заползло прямо в ноздри Чатмана.

– Пусть у него вылетят мозги. – Скрестил пальцы Сайлас.

Алекс, кажется, вовсе перестал дышать. А когда Чатман с ножом под челюстью резко приподнялся, у Алекса оборвалось сердце.

Чатман встал и, не моргая, уставился в одну точку.

– Верни револьвер.

Чатман стоял столбом.

– Дай то, что у тебя сзади за поясом.

Чатман выполнил приказ.

– Ты ж это, сделал из него зомбака! Чатман теперь зомбак?

– Кадавер.

– Кто?

– Труп, – ответил Алекс. – Кадавер значит труп на латыни. Так ведь?

Мик уставился на Алекса и почесал стволом щетину.

– А ты я гляжу мозговитый. Скажи мне, – Мик направил на Алекса дуло, – что значит «фиктивный», а?

– Э-э, липовый, вроде.

– Вроде? – Мик взвел курок.

– Да точно. Поддельный, липовый.

– Ясно. – Новый главарь банды убрал револьвер. – Лан, давайте в тачку. Прокатимся.

– А куда мы?

– В место вечного упокоения.

– У-у-у. Будем оживлять мертвяков? Как в том фильме?

Мик пожал плечами, потом сказал:

– Может в следующем году.

Алекс вел машину. Новоиспеченный главарь сидел рядом и затягивался сигаретой, высунув голову из окна. Сайлас облокотился на плечо Чатмана, повернул к тому голову, осмотрел обмякшее лицо и взялся за рукоять.

– Не-не, оставь. Ему так больше идет. У чуваша появился уникальный стиль. Мертвый – это новый черный.

Сайлас отпустил нож и спросил:

– Слыхал о стремном доме в центре города? Давай заскочим туда?

– Не. Там мой кореш живет.

– У-у-у. Вот как. А мы с Чатманом все хотим туда заглянуть, только все никак не напьемся до нужного состояния. Как подходим к стене, вроде и перемахнуть раз плюнуть, но вдруг мандраж нападает.

– Вам пустым лучше туда не соваться, – серьезно ответил Мик.

– Кому? – не понял Алекс.

– Прибавь газу.

Колымага набрала скорость. Алекс следил за дорогой. Мик высунулся из окна и закричал, что сегодня лучшая ночь в году. Чатман – с кожей неистово белого цвета – только и делал, что открывал и закрывал рот как дебил.

– Твою за ногу! – Сайлас хлопнул Мика по спине. – У нас копы на хвосте!

– А? – Мик оглянулся. – Ну и чё с того?

– Чего делать?

– Газу, пацан! Газуй! И престегните ремни. Будет жесткая ночка.

Алекс сжал руль, словно пытался оторвать его.

– Твою за ногу! Они сейчас подкрепление вызовут и нас точно сцапают!

– Не дрейф, чуваш. Ща оторвемся.

Некрос снова высунулся – ветер лупцевал по лицу, вынуждая щуриться, – взял на мушку револьвера полицейскую машину и утопил спусковой крючок. Затем снова. И снова.

– Забери тебя Батна! Лживый хаосит! Чтоб ты прахом пошел!

– Мик, эта колымага не создана для гонок. Нас прижмут.

– Не бзди!

Некрос опять сложил пальцы на манер пистолета, прицелился и бесшумно выстрелил. Желтая стрела пробила шину патрульной машины и та, плавно, чтобы не перевернуться, сбросила скорость.

***

– Ты в порядке? Фрэнк? Фрэнк?

– Ты …ты видел?

– Что?

– Я сначала подумал, этот панк в нас пальнет, а потом он и пальнул. Какой-то светящейся штукой!

– Тебе привиделось.

– Что? Да я двадцать лет на службе и за это время ни капли в рот не брал! Говорю тебе, у него этот…как его…бластер!

– Что?

– Ну этот …лучевой пистолет.

– А, как в «Лунном Голливуде» Каттнера? Тебе почудилось. Из-за удара по голове у тебя помутнение.

– Надо было вызывать подмогу. Почему не дал?!

– Думал и одни справимся.

– Думал он. А что теперь делать? А, сержант?

– Вызывать подмогу.

***

МакСорли утер передником лицо от пота. После того как удалились Приближенные первым делом он решил запихнуть безносого кадавера в жужжащую морозилку, а из-за прямых извилин оного это оказалось не так-то и просто.

Открыв дверцу морозильной камеры похожей на тесный, стоячий гроб, он приказал безмозглому мертвяку залезть туда, но тот продолжал стоять чуть ли не пуская слюни. Тогда МакСорли, почувствовав себя лепреконом прячущим упертого золотого осла, принялся заталкивать бездыханное тело. Выпуская клубы пара, и кряхтя, он убил почти полчаса на неудачные попытки, после чего окончательно психанул…

– Да гребись оно все!

Он ушел, потом вернулся с топором, который ранее всадил Мику в спину и отделил им ноги нескладного мертвяка от тела. Пинком втолкнул покачивающегося взад-вперед кадавера в ледяной гроб, наклонился за культями, сунул их тому в руки, закрыл дверцу и покинул подсобку.

Далее бармен убрал покерные фишки и колоду в небольшой кейс; поставил кегу амонтильядо на ручную тележку и спрятал под стойкой; выдохнул и облокотился на барную стойку. Осталось всего ничего: сделать то, что он в жизни не делал (подмести пол), потом налить рюмку, втянуть запах дешевого пойла, отложить рюмку, снять передник, заползти на второй этаж до рассвета и наконец-то заснуть мертвецким сном.

Однако случилось то, чего он никак не ожидал. В тот момент, когда рябой, мясистый нос почти окунулся в рюмку, тяжелая дверь заныла и в «Железную башню» забрел посетитель.

– Мы закрыты, – не оборачиваясь, бросил ветал и, не услышав повторного нытья двери (а значит, клиент до сих пор стоял здесь), собрался было кинуть рюмку в неизвестного.

Вот только не получилось даже повернуться, да что там – кончик носа так и застрял в рюмке. Неизвестная сила сцементировала его крепче цепей и веревок. Рот словно залепили глиной, а глаза затянули повязкой из белесого тумана. Он будто пребывал вне времени. Ни мыслей. Ни осязания. Полная глухота и слепота. Если бы он мог думать, решил бы что неизвестное заклинание дело рук одного из Архонтов.

Тишину нарушал лишь звук шагов, и едва слышное жужжание морозильника в подсобке. Пройдя мимо жирных стальных столов, неизвестный забрел в коридор, остановился у трех дверей, буквально взглядом открыл ту, что слева. Там он пробежался взглядом по столу с зеленым, как газон покрытием, а затем по скабрезному полу.

Одна, две, три, четыре, гильза…

Неизвестный положил деревянные пули в карман и направился к выходу. В воздухе явственно повисло не произнесенное «спасибо за гостеприимство», а также запах дегтя и воска.

***

Сперва Блейк Найтшед думал, что удирает вместе с друзьями прочь, подальше от кладбища и восставшего мертвеца, но когда он попросил Келли и Джейсона притормозить (курение подпортило дыхалку), те только прибавили газу и вот тогда-то Блейк понял, что они так же бегут и от него. Ни один друг не простит попытку убийства. Теперь Блейк остался один. Без друзей, без ножа, без…

Книга!

Жадно глотая воздух, подросток вдруг вспомнил про самое ценное, что у него есть. Что он потерял. Она все еще там, лежит на земле, понимал он, набирая воздух и в то же время силы для возвращения. Но что если тот зомби и его сосед мистер Гюлрей все еще там? Что если они его съедят? Или превратят в такого же зомби? Тут Блейк задумался. А что собственно плохого в том, чтобы стать таким вот зомби? Разлагающийся скелет превратился в бодрого панка с красками на лице и связной (да еще какой!) речью и при этом ему даже не пришлось проглатывать ничьи мозги.

На этом самом месте, у чахлого дуба, что на улице Хэллуэй, Блейк Найтшед загорелся желанием стать зомби.

Наверное, любой прикоснувшийся к сверхъестественному, захотел бы перейти на иную сторону. Испытав жуть планетарного масштаба, мир Блейка вывернулся наизнанку. Подросток, сжав кулаки и зубы, решил, во чтобы-то не стало превратиться в зомби.

Блейк прошмыгнул обратно в комнату тем же способом что и сбежал – через окно. Электронные часы на тумбочке показывали без четверти пять. Он отыскал в шкафу небольшой черный ранец, почти каждый день, гнущий ему спину в начальной школе (в то время Блейк прилежно учился). Как только он достал его, нахлынула волна ностальгии. Всего на минуту или две подросток вспомнил, как мама забирала его со школы домой, а отец помогал решать арифметические задачки. Тогда жизнь казалась такой простенькой.

Он затолкал в ранец черную футболку, черные джинсы и пару черных носков (Блейк предположил, что возможно после превращения все тело будет в крови или в какой-то жиже). Кажись все взял, сказал он себе, но вдруг осознал: а что если ему откажут? Или обманут и разорвут заживо на куски? Стоит ли риск новой жизни? Он заверил себя, что определенно – да. Однако стоило подстраховаться…

Блейк спускался с еще большей осторожностью и медлительностью, чем в прошлый раз. Ступеньки, словно расстроенные клавиши пианино, возмущенно, но тихохонько ныли под ногами.

Сцапав неизменно пылящийся на телевизоре ключ, он открыл им дверь, подбросил его в руке и скользнул в кабинет отца.

Здесь пахло чернилами и нотками лени. Над кожаным креслом, книжными шкафами с гнущимися от натуги полками и пустым мини-баром главенствовал письменный стол из бразильской вишни. Отец отдал за него весь первый гонорар, убеждая мать, что покупка оправдает себя и послужит ему чем-то вроде приманки для музы. Однако вот уже второй год как отец сам разуверился в чарующих свойствах стола; и если раньше каждый день он вставал в пять утра и садился за дело, то сейчас Блейк, вытягивая верхний ящик стола, не сомневался: отец спит как убитый.

Ничего кроме рукописи с заглавием «НОКТЮРНЫ ОСЕНИ» (естественно не законченной) внутри не оказалось. Блейк закрыл ящик и взялся за следующий. Заперто. Ощупав пальцами ручку ящика, он прищурился и убедился что на ней замо́к. И где же ключ? Зная, какой отец рассеянный (в детстве Блейку казалось, что проказники пикси залезают тому в карманы), подросток обвел взглядом полутемный (освещенный тусклой настольной лампой) кабинет. Может ключ в одной из книг? В самой любимой? Какой именно Блейк не имел понятия. Опустив подбородок, он вперился взглядом в черную печатную машинку с торчащим чистым листом. Приподнял ее (не легкая!) и переставил. Посередине четырех колечек из пыли лежал холодный кусочек металла.

Потянувшись к нему, Блейк замер – дверь приоткрылась. Прошла почти минута как он дышал через рот и, не моргая пялился на дверь. А потом на стол запрыгнуло черное нечто, и Блейк отскочил, приложившись затылком о стену.

– Я тебя точно швырну в камин, – прошипел он, а Плутон прошипел ему в ответ. – А ну тихо и вали отсюда.

Кот коснулся носом печатной машинки. В коридоре всхлипнула половица. Затем снова и на этот раз скрип был совсем рядом, практически за дверью. Молниеносно Блейк выключил настольную лампу и вместе с тошнотворным страхом юркнул под стол.

– Кто здесь? – шепнул сонный женский голос.

В ответ раздалось тихое «мяу». Кот потерся о печатную машинку и наступил лапой на включатель – зажегся свет.

– Плутончик, нечего тебе здесь делать.

Мать подошла к столу – Блейк, кажется, прекратил не то что дышать, а даже думать и почти заставил сердце не биться.

Снова щелкнул выключатель.

– Идем.

Кот спрыгнул со стола и скрылся за дверью, а пару секунд спустя и миссис Найтшед тоже.

С минуту Блейк изображал статую, затем встал, послал коту пару беззвучных проклятий, открыл наконец-то ящик и достал «ругер» 44-го калибра. Снова включил лампу, вынул и вставил магазин (полный). Крадучись подобрался к двери, приложил ухо, вслушался в тишину, достал из кармана ключ и открыл дверь. Попытался.

Ключ вставляется только с наружной стороны, округлив глаза, осознал Блейк. И как теперь быть?

Если он не придумает, как выбраться, застрянет тут навсегда и под «тут» подросток имел ввиду обычный угрюмый мир с дурацкими правилами. А что будет, когда родители найдут его утром в кабинете? С ранцем одежды и оружием под ней. При мысли, что придется до конца жизни торчать в четырех стенах с наглухо заколоченным окном и возможно даже перейти на домашнее обучение, у Блейка съежилось сердце. А если все будет еще хуже? Скажем лагерь для трудных подростков. Блейка захватил тремор, мысли спутались, он дышал, но воздуха все не хватало. Что делать? Что же делать?

Борясь с дрожью в руках, он снова зажег лампу. Похоже, все-таки придется устроить мозговой штурм, криво усмехнулся подросток.

Первой мыслью было: поковыряться ножом в замке, но вспомнив, что потерял его на кладбище, Блейк опять задумался.

Решение напало так же внезапно, как и паника. Не зря он пересмотрел столько детективных триллеров.

Первым делом Блейк глянул сквозь замочную скважину, убедился, что в коридоре никого нет, потом достал обувку из ранца, вытянул шнурки и завязал их – получилась длинная веревочка. Далее он (уже без всякого тремора, а скорее даже с неким увлечением) просунул пластиковый наконечник шнурка в замочную скважину и … растерялся. Чем зацепить и притянуть шнурок к себе? В кино взломщикам помогал проволочный крючок.

Он взял со стола шариковую ручку, вытащил стержень, вернулся к двери и, прижав щеку к половице, попытался поддеть шнурок.

Внезапное «мяу» заставило его отпрянуть.

– Да будь ты проклят. Точно кину в камин.

Плутон снова мяукнул и царапнул дверь.

– Что ты…

Шнурок! Он с ним играется! – Блейк потянул веревочку на себя, но кот уже зацепился когтем и тоже потянул. Шнурок задвигался туда-сюда, словно пила в деле. А затем, собираясь дернуть, Блейк почувствовал, что натяжение внезапно пропало. Заглянув под дверь, он впился взглядом в черный пистончик – кот загнал его прямо в щель.

– Есть от тебя толк, животина.

Привязав ключ, он толкнул его под дверь и потянул за веревочку. Спустя несколько минут мучений, ключ удалось вставить в замок и повернуть.

Уже собираясь выключить свет и тем же путем навсегда покинуть дом, Блейк уставился на белый лист в печатной машинке.

Оставить сообщение? Что-то вроде: «Мама и папа, лучше быть мертвяком в могиле, чем в собственном доме узником», прикинул он. А если затея не выгорит, что тогда? При мысли, что придется вернуться в серый мир, ему опять стало не по себе. Часы над дверью напомнили, что ночь не бесконечна. Он взял себя в руки и мысленно попрощался с родителями. Родные стены отпустили его без уговоров.

Чтобы сэкономить время Блейк воспользовался метро (грубая ошибка!) и уже через двадцать минут оказался в нужном районе. До кладбища было рукой подать, однако на выходе из подземки столкнулся с человеком в форме.

– Эй, парень, не поздновато ли тебе бродить в такой час? Время клянчить сладости давно прошло.

Пристальный взгляд офицера покоробил Блейка.

– Тебе двадцать один-то есть?

– Да, как и моим друзьям, – Блейк указал за спину полицейскому. Тот машинально обернулся, и парень дал стрекача.

– А ну стой! Стой, говорю! – крикнул офицер и, придерживая восьмиконечную фуражку, кинулся вдогонку.

Блейк мчался по Кастл-авеню и человек в синем преследовал его.

Проклиная сигареты, Блейк петлял между зданиями, мимо закрытых пиццерий, баров, круглосуточно работающих супермаркетов. На ногах набухла не одна мозоль, ранец брякал по спине. Не сбавляя темпа, он мельком обернулся – офицер двигался следом. Пробежав под козырьком кинотеатра «МАДЖЕСТИК» Блейк резко затормозил и рванул внутрь. Кассир – обсыпанный прыщами парень – даже не обратил на него внимания, продолжая увлеченно пожевывать жвачку.

В ночь кануна всех святых беспрерывно крутили ужастики, но в столь позднее время все кресла пустовали, и Блейк стал первым, кто оценил игру актеров. Хотя ползая по полу, влипая коленками и ладонями в маслянистый попкорн, сложновато наблюдать за происходящим на экране.

В зал пулей влетел офицер.

– Всем стоять, а то вышибем мозги! – гаркнул совсем другой офицер.

Прогремело несколько выстрелов, и толпа живых мертвецов накинулась на офицера с экрана.

Прокручивающийся в данный момент фильм Блейк смотрел раз семь, а потому не горел желанием дожидаться, когда на кладбище и прилегающие к нему двадцать кварталов с мирными жителями сбросят ядерный снаряд. И как только офицер прошел мимо него, ужом заскользил к выходу.

А выйдя на улицу, прочитал на штендере:

В КИНОТЕАТРЕ «МАДЖЕСТИК» –

НОЧЬ УЖАСА!

ОНИ ВОССТАЛИ ИЗ МОГИЛЫ И ГОТОВЫ К ВЕЧЕРИНКЕ!

ПЛЮС НЕМНОГО ОБНАЖЕНКИ!

БИЛЕТЫ ВСЕГО ЗА 99 ЦЕНТОВ!

Справа от кассы, на щите для афиш, красовался наполовину разложившийся скелет. Из черепа торчал зеленый ирокез, одна глазница пуста, а через рваную панковскую куртку выглядывали ребра.

Не такой как он, сравнил Блейк. Но похож.

– И я обязательно стану таким же.

Без десяти шесть Блейк стоял над аркой с надписью «Поттерс филд».

Нужный склеп он отыскал по могиле мистера Гюлрея. У нее же валялся череп кота Черча. Вот только книги нигде не нашлось.

Да и неважно, решил Блейк. Быть зомби – в тысячу раз круче, чем призывать зомби. Но, несмотря на предвкушение новизны, на него снова напал тремор, а в ушах зазвенело. Затем он услышал шаги и насвистывание какого-то мотивчика и вроде бы пощелкивания пальцами.

Не раздумывая, Блейк спрятался за надгробием Мистера Гюлрея. Боясь выглянуть, он только слушал. А послушать было что…

Два голоса. Оба мужские. Тот скелет (Блейк забыл его имя) и, наверное, мистер Гюлрей собственной персоной, предположил подросток. С замиранием сердца он подслушивал их беседу.

В голосе мистера Гюлрея звучали барственные нотки. Блейк навострил уши, однако удалось разобрать лишь несколько слов, значение которых он не понимал. «Танатозис». «Архонт». «Кадавер».

Разговор двух зомби вышел коротким и достаточно односторонним. Когда Блейк услышал скрип двери (во второй раз), подождал еще с минуту и выглянул за серую плиту. Мистер Гюлрей – цилиндр, черный пиджак (все что удалось различить Блейку) – уже удалился на приличное расстояние.

Подросток прислонился спиной к надгробию и уставился в одну точку. Вдруг, внутри и в душе, стало холодно, как в морге. На негнущихся ногах он подошел к затянутой сухим плющом двери.

– Sit tibi terra levis⁴², – прочитал он отпечатанную на двери эпитафию.

Еще с минут семь он таращился на надпись, а потом сказал самому себе:

– Я смогу. Стану зомби. А если не стану…

Блейк достал из ранца «ругер», сунул в карман куртки и, продолжая сжимать железную рукоять, занес другую руку для стука…

***

Колымага подъехала прямо к распахнутым кованым воротам. Хлопнула дверца.

– Звиняйте, чуваши, мне пора в могилу. А вы живите на полную катушку, умрите молодыми и оставьте красивые трупы.

– Погоди-погоди, а он теперь навсегда такой?

– Пованивает. И сильно.

Мик кинул взгляд на уже натуральную мумию Чатмана (кожа как пожелтевший скомканный пергамент, нож по-прежнему торчал под челюсти, а на губах блестела слюна).

– Лучше избавьтесь от него.

– Как избавиться?

Не успел Мик и задуматься, как Сайлас радостно выдал:

– Я знаю, знаю как! Поехали к…

– Да понял я! – Алекс закатил глаза.

Даже не попрощавшись, Мик потопал по «родной», безотрадной земле коряво насвистывая пятую симфонию Бетховена. (Сперва он попытался посвистеть через дырку на ладони, но из этой затеи ничего не вышло.)

Солнце вот-вот должно было взойти, и некрос уже почти зашел в склеп, но затылок вдруг кольнул чей-то пристальный взор. Кто-то страшный грядет, могущественный, опасный. Кто-то с сеткой морщин на лице, в черном сюртуке, шляпе-цилиндре, с курительной трубкой в виде морды клыкастой обезьяньей головы.

– Архонт. – Мик преклонил колено.

– Приближенный, – кивнул Артур Грэм.

– Я слежу за их работой непрерывно как вы и приказали. Пока им не удалось. Но дело уже подходит к концу.

– Вот как?

– Они сами так сказали.

– Тебя точно не замечают? Пусть ты невидим и неосязаем, запах может выдать тебя.

– Я осторожен, Архонт. Они и не догадываются о моем присутствии.

– Держи меня в курсе.

– Слушаюсь.

Артур Грэм снова кивнул, потом добавил:

– Что с рукой?

– Я сосредотачиваю в ней Силу, но она не заживает.

– Сила танатозиса не может излечить мелкую рану?

Некрос опустил голову.

– Откуда рана?

– Выстрел. Из обычного револьвера.

– Обычного говоришь.

– Это был пустой.

– И где он теперь?

– Я сделал из него кадавера.

– Что ж, твоя выходная ночь окончена. Принимайся за работу.

– Да, Архонт.

– Repose en paix!⁴³ – промолвил Артур Грэм и перед тем как оставить Приближенного, вытряхнул из трубки остатки табака, которые посыпались ему прямо на туфли.

Когда звук шагов стих, некрос встал с колена, кивнул восходу солнца и скрылся в склепе. Закрыл дверь на ржавый, почти что сгнивший, засов. Единственным источником света служили две желтые лавовые лампы. Одна на левом продолговатом стеллаже, другая – на правом, а посередине пылилась самая обычная одноместная кровать с водяным матрасом поверх пружинной сетки.

Мик достал револьвер с перочинным ножом, нашел для них свободное место на второй полке по левую сторону рядом с другими трофеями: мастерком для кладки, выпачканной в крови ободранной деревянной ногой, заржавелой золотой статуэткой ведьмочки с надписью: «ПРИЗ ЗА САМЫЙ СЕКСУАЛЬНЫЙ КОСТЮМ», Светильником Джека, а также номерным автомобильным знаком «TORPEDO».

Не снимая куртки он плюхнулся на кровать, поскреб ногтями грязную ступню, устроился поудобнее – скрестил ноги, переплел пальцы – и закрыл глаза.

Бесплотный фантом, невидимый как ветер, духмяный точно осиновое дерево и погибшие цветы воспарил над телом, над склепом, устремляясь далеко ввысь.

Так закончилась ночь Хэллоуина, ночь Самайна, единственная ночь в году, когда духи умерших могут вернуться на землю, а сверхъестественные создания свободно бродить по земле. Знаменуя конец последней октябрьской ночи, небо затянули облака, с севера подул завывающий ветер.

НАФС 5

НОН КАНОН

Одни хотят использовать тебя, Some of them want to use you

Другие хотят быть использованные тобой. Some of them want to get used by you

Одни хотят злоупотреблять, тобой, Some of them want abuse you

Другие хотят, чтобы ими злоупотребляли. Some of them want to be abused…⁴⁴

Джонни Версетти

Верность – это не чувство. А выбор. Он делает тебя либо сильнее, либо слабее. В моем случае все было намного сложнее. Находясь между двух огней, я разрывался, но обо всем по порядку…

Громыхнув дверью, вошел к себе, прошел вдоль столика с корабликами в бутылке (мой маленький фетиш); остановился у монументального гардеробного шкафа; снова бахнул дверцей – так что зеркало задрожало; перво-наперво отделался от удушливого галстука (вот только легче ни капли не стало), затем поменял пиджак на черную футболку, а брюки на штаны. Меня прямо трясло от злобы.

И что теперь делать? Нет, безусловно, и я не без греха. Секреты есть у всех, но кто бы мог подумать, что все так обернется? От психического перенапряжения началась мигрень. Забери ее Батна! Во рту стало гадко и кисло.

Рисунок застывших волн на плитках ванны малость успокоил. Все что связано с водой, пожалуй, всегда умиротворяло.

Открыв зеркало-шкафчик, потянулся к пузырьку с аспирином. Ахнула крышка, я заглянул внутрь одним глазом, словно в подзорную трубу – пусто. Раздери всех акула! Что за день-то такой? Ударив по крану и уже не удивляясь, если вода вдруг не пойдет (слава Лилит – пошла), я освежился, привел себя в порядок (в такси, должно быть, сидел красный как вареный омар и потом еще доваривался в лифте).

Надо искать положительные стороны. В принципе хорошо, что правда всплыла наружу. Хотя радоваться тут не чему, но ведь лучше сейчас, чем много позже, когда все затянулось бы тугим морским узлом.

Я резко отодвинул оконную занавеску, тем самым сорвав несколько петель с карниза. Просто блеск! Надо будет вызвать горничную (и пусть окно заодно помоет).

Вечерело. Высотки, магистрали с летящими по ним машинами – везде зажигался свет. Везде, но только не в самих людях. Насколько бы гламурным не выглядел Нью-Гранж, его жители никогда не вынырнут из трясины порока.

Образ Рене неустанно то приближался, то отдалялся в мыслях. Пора что-то с этим сделать, время сорвать пластырь, выбросить его и плыть по течению дальше. Свободным и одиноким.

Книжный шкаф – узкий, продолговатый громила – стоял непоколебимо и уверенно; мне бы сейчас его твердость. С полок выглядывало не так уж и много книг. В данный момент нужна только одна. Со вздохом, я вытащил Короля ужасов во второй раз (не нужно было тогда этого делать!), раскрыл на середине – между страницами прятался целлофановый пакетик, а внутри – дешевая заколка-невидимка. Да, не стоило тебе, Пеннивайз, отдавать ее мне. Хранил бы ты ее, жуткий клоун, до самого второго Всемирного потопа и было бы всем хорошо.

Свалившись на упругую кровать, подложив под голову кипу подушек, потянувшись на холодном одеяле – вдох, выдох, – я успокоился, расслабился и более того, страсть как захотелось уподобиться моллюску и несколько дней не вылезать на свет из тесной ракушки. Да, так и сделаю, вообще не встану с кровати, и ни о чем даже думать не буду. Все. Решено. Никакие дела меня больше не волнуют. Хотя нет, вру. Осталось то самое единственное дело баламутящее рассудок.

Стиснув заколку, я уже было собирался погрузиться в сознание Рене, как перед глазами проплыли кадры сегодняшней встречи. Нашей последней встречи.

***

Я скучал по Рене. От страстного желания быть рядом с ней грудную клеткусдавливало, будто под прессом. Неделя без нее превратилась в тягучую пытку. Даже раньше будучи человеком я не испытывал такой острой влюб… влечения. Я хотел ее больше, чем капитан корабля «Пекод» того гигантского белого кашалота. И когда изводить себя уже стало невыносимо, в голову не пришло ничего лучше как устроить Рене «наваждение» – поместить крохотную мысль, одно желание и только.

И вот на следующий день штиль наконец-то закончился…

Зазвонил мобильник. Номер был незнакомый, но кто именно звонил, я ни на йоту не сомневался. Поднять трубку не удалось – на том конце сбросили. Ох и крепкая же!

Спустя три минуты звонок повторился. Выждав где-то с минуту, услышал долгожданный голосок.

– Привет, малыш.

– Здравствуй.

– Ты выиграл приз.

– Вот как?

– И знаешь что это?

– Надеюсь не билеты в кино или ужин в ресторане. А то это бы прозвучало слишком …попсово, будто бы кто-то хочет откупиться.

–…

– Что такое? Воды в рот набрала?

– Злишься, что испарилась на неделю…

– Как, неделя прошла? И только-то? Я и не заметил. Знаешь, с Луизой так быстро течет время.

– С кем?!

– С Луизой. О, она душка. Такая неприхотливая, покладистая. Чего не скажешь о ее подружке Тельме. Вот та с норовом.

– Даже так?

– Не сомневайся. И они такие всеядные. Правда, дорогие мои?

– Они сейчас с тобой?!

Не видя лица Рене, я представлял, как она в эту секунду хмурится и закусывает губу.

– Луиза с Тельмой всегда со мной. Ты даже не представляешь как клево, когда тебя кто-то ждет дома. Да, милые мои?

– Малыш, скажи, что ты меня разыгрываешь? Ведь так?

– Дать им трубку?

Рене отключилась.

      Она набрала мой номер, потому что проснулась с этой мыслью и половину дня никак не могла отмахнуться от нее. Даже удивительно, что она продержалась так долго. Маленькое, совершенно безобидное внушение сработало на ура. Главное не переусердствовать, чтобы навязчивая идея не переросла в манию или психоз.

Снова заиграла простенькая ритмичная мелодия.

– Ну что подразним ее еще немного, мои дорогие? Самую капельку, да? – Я побарабанил пальцами по стеклу и взял трубку.

– Какой же ты засранец!

– Тише, Рене. Ты пугаешь Луизу с Тельмой.

– Пугаю?!

– Да. Я их кормлю.

– Ах, ты их кормишь. Что еще ты с ними делаешь, а?

– Они такие миролюбивые. Тебе стоит брать с них пример.

– Да ну? Что еще мне стоит делать?

– Заведи и себе парочку. У меня синяя, узкоугольная и красная, юбочная. А ты содержи самцов. Главное не забывай подменивать воду.

– Малыш, ты стукнулся головой?

– Рене, ты до сих пор не поняла? Тельма и Луиза – гуппи!

–…

– Алло?

– Джонни, ты настоящий…

– Рене, не злись, я просто решил пошутить.

– Шутник! Засунь свои шутки себе в…

– Рене! Успокойся!

Она опустила трубку.

Через минуту я в третий раз прислонил мобильник к уху (на сей раз звонил уже я).

– Это было жестоко, Джонни.

– Прости. Я не со зла.

– Ничего не хочу слышать.

– А что хочешь?

–…

– Кино? Или давай закажу нам столик в самом…

– Звучит как-то …попсово, будто бы кто-то хочет откупиться.

Я тихо рассмеялся. И Рене, кажется, тоже.

– Да, ты права.

– Но я бы не отказалась от взятки.

– В самом деле?

– Только мне нужно кое-что другое.

– И что же?

– Удиви меня, малыш.

– Хм.

Я глянул на часы – стрелки показывали ровно двенадцать.

– Сделаю тебе гумбо.

– Чего сделаешь?

– Увидишь. Жди меня часа через три, хорошо?

– Хорошо, малыш. Вся в предвкушении.

– Вот так это делается, девочки, – обратился я к рыбкам в аквариуме. – А теперь извините, у меня романтическая встреча, к которой надо подготовиться…

Выйдя из дома – то есть из отеля «Данталион» – с часом в запасе, я запрокинул голову к небу – зефирные облака застилали голубую лазурь. Температура была идеальная – не слишком холодно и не жарко. Природа прямо-таки напитывала меня радостью и бодростью, и даже назойливая мысль о ремонтирующейся машине (кажется уже целую вечность) не дала потускнеть отличному настроению.

Неспешным шагом я двинулся по тротуару вдоль витрин и шумных автомобилей, не задерживая внимания на лицах прохожих. Пустые как будто не существовали для меня, я думал только о предстоящем времяпровождении с Рене. Без понятия насчет остальных сефиротов, но в отличие от симплигатов, дэймосы, похоже, могут любить…

Остановившись в двух шагах от двери Рене, я вскинул руку – часы давали понять, что я не опоздал – без семи три (пунктуальность – наше все!). Меня слегка трясло от волнения, хотя с чего бы? Окинув себя взглядом – туфли, словно черные зеркальца, костюм гладкий, – я взвесил в руке пакет.

Три стука. Дверь открылась. Не успел я отвесить комплимент ее просвечивающейся маечке и коротким шортикам, как Рене повернулась спиной и устремилась к телефону на комоде.

– Малыш, погоди минутку, – сказала она, даже не оборачиваясь. – Алло…Да…Да, записываю…

Пройдя на кухню, я положил пакет на кухонный столик и деловито начал вытаскивать содержимое. Никогда не готовил ни с кем вместе, но в кино такие сцены всегда смотрятся забавно. Доставая помидоры, окру, куриные филе, чувствуя себя распрекрасно, разве что, не насвистывая, я терпеливо ждал окончания телефонной беседы.

– Джонни.

– Где у тебя соль и оливковое масло? Прошу скажи, что они у тебя есть.

– Джонни.

– Давай ты очистишь креветки, а я нарежу птицу кусками.

– Джонни.

– Ну что? – Спросил я, омывая овощи под струей воды.

– Мне срочно надо ехать.

– Ты серьезно?

– К сожалению, да.

Помидор в руке жалобно прыснул соком, я бросил его в раковине.

– Ты теперь по три смены работаешь? Или по пять?

– Джонни.

– Ты единственная и незаменимая медсестра в городе?

– Перестань.

– А, у тебя исцеляющее прикосновение, угадал?

– Джонни!

– Что!

– Прости.

Я обнял ее за плечи.

– Что-то случилось, Рене?

Ее глаза метались, а губы напрягались и расслаблялись снова и опять.

– Мне до смерти жаль, что все так вышло. – Она отстранилась. – Я сама не ожидала. Но с ком …с начальством не поспоришь.

Она засуетилась. Пыталась стянуть майку и надеть теплый красный свитер, но психовала и переодевание затягивалось. Я захотел ее гибкое тело в тот же миг.

– В другой раз, малыш. – Она прочитала все у меня на лице. – Мы обязательно продолжим. Обещаю. Я сама хочу этого. А сейчас прости.

Все эти извинения… Чтобы еще она могла сказать?

Рене металась от комода к ванне и обратно, а ее ягодицы двигались в такт шагам. Она была сексуальна даже в небрежном виде.

– Проблемы на работе? Поговори со мной, Рене.

– Убери продукты в холодильник, пожалуйста, – попросила она с нарочито знакомой мне интонацией – одновременно ласковой и требовательной.

– Может мне лучше себя убрать, а?

– Джонни. – Она подошла ко мне. – Мне, в самом деле, неловко, что все так вышло. Я вся горю от стыда. И не только …Но мне правда надо идти.

– Клятва Гиппократа – непреложна, да?

Она грустно улыбнулась.

– Поймать тебе такси?

– Не стоит, за мной заедут, – она тут же прикусила губу.

– Заедут? Кто? Ком-начальство?

– Джонни.

– Только сейчас заметил. Когда ты лжешь, Рене, у тебя зрачки сужаются.

Я схватил продукты и один за другим побросал их в холодильник. Шагнул к комоду намереваясь взять сумочку, всучить Рене и уйти не прощаясь. Надоела ложь!

Сумочка была открыта, и я невольно заглянул в нее.

– Что за… – Рука сама окунулась в сумочку.

– Джонни, погоди!

Рене кинулась ко мне, но я уже развернулся с криком:

– Это что?

Она остолбенела, словно вампир перед распятием.

– Что это, я спрашиваю?!

Не знаю, как у нее это выходило (смешивать несовместимые эмоции), но она смотрела мне прямо в глаза со смятением и в то же время с достоинством.

– Ну? Что это?

– Глок-19.

– Откуда он у тебя? – спросил я, и без того зная ответ.

– Джонни, я …

– Что «я»? Я – коп, верно? Ты это хочешь сказать?

– Детектив следователь, если точнее.

– А, ну это же в корне меняет дело!

Я положил пистолет в кобуре на комод (скорее ударил им).

– Я собиралась тебе рассказать, но ты говорил, что ненавидишь копов.

– Ты мне врала.

– Мы оба врали друг другу!

– Сейчас другое. Это крупная ложь.

Я смотрел на нее, будто видел впервые.

– Малыш.

Рене протянула руки, но я перехватил их и оттолкнул ее.

Она не понимает, думает, я сержусь из-за лжи. Но правда – куда сложнее.

– Сколько ты уже служишь в полиции?

– Что?

– Ответь.

– На неделю больше чем мы встречаемся.

Три месяца. Примерно за такой срок кригеры и присматриваются к пустым. А зная Рене, не сомневаюсь, что у нее есть все задатки, чтобы пройти посвящение и примкнуть к культу. Чужому культу. Лилит меня забери, да она же прирожденный кригер! И как я этого раньше не подмечал? Да, Джонни, ты облажался. Утонул в океане амурных чувств.

– Джонни, ты же меня знаешь.

Посвящение все изменит. Если (а точнее когда) ты станешь кригером, то узнаешь и правду обо мне. И как отреагируешь? Я начал лихорадочно просчитывать варианты и ужаснулся. А что если Фламинго узнает о нас? У него появится рычаг давления на меня – дэймоса. А я служу только своему Архонту. И готов пойти на любые жертвы ради него, ради своего культа. Готов ли?

– Малыш, нам же хорошо вместе. Мы найдем выход.

Я видел целых три. Первый: убийство Рене. Его отмел сразу (я бы не решился; никогда никого не убивал и не собираюсь!). А даже если бы решился, смерти копов – неважно пустой или сефирот – тщательно расследуют, а так как убийца и чистильщик из меня как из бетонного куба – спасательный круг, остается два варианта. Впрочем, Рене никогда не согласится жить на каких-нибудь Мальдивах в бунгало. Это не ее суть. Да и не моя. Так что побег отменяется, а в таком случае остается третий и единственный вариант.

Пришлось разыграть маленький спектакль о том, как ее вранье ранило мои чувства, далее последовала выдуманная на ходу история о том, как моего добропорядочного отца убили в перекрестном огне копы (в подробностях!) и заключительная фраза о том, как я не переношу на дух копов. Мне пришлось это сказать (откровенно выплюнуть). Ради …всех.

Под просьбы остановиться, угрозы и подзатыльники я, не колеблясь, распахнул дверь и ушел по-кошачьи. Положил конец нашему романтическому гамбиту.

– Джонни! Джонни! Я…

Грудь словно пронзил стальной гарпун, но даже он не заставил остановиться. Сердце превратилось в пепельницу, в которой дымилась злость. Злость к себе. Злость ко всем. А еще в нем тлела любовь. Любовь к своему Архонту. Что касается чувств к Рене, они развалились как песочный замок от удара штормовой волны.

… Лгал я самому себе.

***

И вот теперь, лежа в постели, сжимая заколку, я собирался навсегда распрощаться с Рене. Бодрствовала она в данный момент или нет – не имело значения. Я находился в ее разуме, в ее библиотеке памяти, или вернее сказать в комнате воспоминаний, которая для меня выглядела как полутемный зал с приземистыми книжными шкафами, где единственным островком света служил незатейливый камин. Но не он меня интересовал, а полки с книгами. Вернее только одна.

Я подошел к ближайшей полке, провел пальцами по гладким, шершавым, блеклым, пыльным, толстым и тонким, словом разным корешкам. Одна из книг вибрировала наподобие пчелиного улья – на ее страницах появлялись новые слова – новые краткосрочные воспоминания. Однако настоящее Рене меня не интересовало. И уже никогда более не заинтересует.

Найти верную книгу не составило труда; собственно ее и не пришлось искать. Многие дэймосы предпочитают идти к цели напролом и тогда разум пустого начинает защищаться, сопротивляться. Я же всего лишь провернул ловкий трюк, требующий от умелого сефирота смекалки и не более.

Вместо того чтобы перебирать все книги, бегая от одного стеллажа к другому, взял книгу наобум, но не просто протянув к ней руку – а с Силой. Так, какую бы книгу я не выбрал, она неизменно была бы той, что мне и нужна.

Книга оказалась не такой уж и толстой; на обложке изображающей рыбу парусника плывущего в голубых водах – значит, вот с кем я ассоциируюсь у Рене – было напечатано мое имя. И вот здесь я совершил грубую ошибку. Открыв книгу – сам не понимаю зачем, как главный герой данной повести я и без того знаком с содержанием наизусть – видимо намеревался пробежаться по нескольким строчкам, да не тут-то было. Из книги выстрельнула рука и сдавила шею лучше всякой удавки. Хрипя, я попытался отодрать истовую бумажную пятерню – хуже занозы! – но ничего не выходило. Быть задушенным во сне – то еще удовольствие. Не хочу! Не хочу!

Рухнув на колени, я скользнул по чужому предплечью к книге и начал лихорадочно раздирать переплет. Не раздумывая, рука-убийца подняла меня в воздух и впечатала в стену, прямо над камином. За книгу я держался не менее цепко, чем пятерня за мою гортань, которую она, по ощущениям, придавила уже к позвоночнику. Дрыгая ногами, судорожно глотая воображаемый воздух (все не по-настоящему, игра разума, вот только с реальной ставкой на жизнь!) мне удалось собрать Силу и порвать-таки лист. Всего один. Да, вялое сопротивление, победой тут и не пахнет, однако для начала ведь не плохо? Рука отпрянула, и я грохнулся на твердый пол, как и книга неподалеку.

Появился великолепный шанс уничтожить ее. Раздавить, порвать, проткнуть чем-то острым, да так, чтобы из нее кровь брызнула. Но, к сожалению, нападки не прекратились, и ваш покорный слуга проморгал столь прекрасную возможность. Я коллапсировал на полу, прибывая в шоковом состоянии. За меня взялись судороги, кашель, кажется, гортань сломана или вывихнута, да и с коленями похоже тоже не все в порядке. Так что, харкая кровью, пришлось останавливать внутреннее кровотечение в горле, подавлять тошноту (она была совсем некстати) слушая, как встает на место треснутая подъязычная кость.

А противник к слову тоже не сидел без дела. Шуршащие мятые страницы поднимались из книги подобно морской пене и это ворошащееся нечто, складываясь и заворачиваясь, принимало образ человеческой фигуры.

Когда я уже поднялся на ноги, и по всему телу лилась Сила, передо мной стоял бумажный человек. На белой «коже» отпечатаны черные слова. Слова двигались, дрейфовали. Дрейфовали бесцельно. Так мне показалось сначала. Потом чернила начали растекаться, вспузыриваться и вскоре превратились в черный костюм тройку и смоляные волнистые кудри.

Лилит меня побери! Да он же я! Передо мной стоял я сам. С единственным различием. Глаза. Они принадлежали Рене. Голубой и зеленый. Странно видеть самого себя, и в разы страннее с чужими глазами.

Доппельгангер⁴⁵ двинулся на меня и в этот раз я был готов. Направил на него пистолет с глушителем и выстрелил.

Откуда у меня оружие? В ментальном мире возможно все! Почти. Видать во всех мирах стрелок из меня паршивый. А может, виновата полутьма или давящий в спину жар потрескивающего камина. Какова бы ни была причина, я целился в голову и промазал. И, о Лилит, как же этому рад!

Пуля врезалась в ключицу двойника, но почему-то заорал я. Сила мигом рассеялась, пистолет превратился в пар, что не скажешь о ломоте в продырявленной кости. Боль только множилась.

Затем я – другой я – тоже вытянул руку. Тоже с пистолетом. Тоже с глушителем. Рассчитывать, что выстрел в меня наградит дыркой его – было бы так же глупо, как и черпать воду дырявым ведром из тонущей лодки. А я сейчас как раз на такой вот лодке. Что делать? Я шагнул назад и, случайно руку поцеловало пламя в камине (я стоял, а точнее покачивался вплотную к нему). В тот же миг двойник выронил мою смерть и зашипел. Или зашипела пузырящаяся на его руке плоть?

Тут в голову прилетела – к счастью не пуля – мысль. Я заметил, что практически прижимался к огню, но лоб и скулы блестели от пота у другого меня. Все стало на свои места. Хитросплетения ловушки разума, в которую я сам себя и загнал, распутались. Я без колебаний рухнул на четвереньки, сунул дрожащие руки в огонь и сжал угли. Спустя пару ударов сердца полыхнуло как из геенны.

– Джонни, малыш.

Я обернулся. Двойник с обожженным, красным лицом и подпаленными, дымящимися волосами смотрел на меня глазами Рене. И теперь заговорил ее голосом.

– Прекрати. Мне больно. Остановись.

– Я должен, – возразил я и окунул голову в пламя. Зарылся лицом в угли.

Мозг воспринимал это как попытку суицида и потому жгучим был не огонь, а желание шарахнуться от него, отпрянуть как можно резвее и подальше. И пресекать подобные мысли и что важнее рефлексы становилось с каждым ударом сердца все труднее. Как же это страшно! Лезть в огонь. Боли нет, но противиться безусловному рефлексу – чудовищная пытка. Надо держаться (дэймос я или нет, в конце-то концов?). А двойник, зараза такая, тоже держался. Более того, он схватил меня за ноги и потянул на себя. Подавив желание обернуться (а значит, высунуть голову из огня), я задрыгал ногами, заколотил ими, лягнул его и кажется удачно, потому что ноги снова коснулись пола. Я живо прижал колени к груди, сгреб предплечьями угли в кучу, уткнулся в них лбом, при этом отчаянно зажмурившись.

Я не видел двойника (не видел ничего), но его пронзительные крики резали по ушам. Почему гадское пламя так оглушительно трещит у меня в ушах? Почему ублюдок никак не издохнет? И почему, Батна всех забери, меня тянут за плечи?

Посмотреть со стороны, так форменное безумие. Суюсь в огонь, а другой горящий-я силится вытянуть меня оттуда. И это далеко не предел, скажу я вам.

Новой каплей безумия стало вот что: я раскрыл рот и принялся грызть раскаленные угли, раскалывать и крошить их зубами или глотать не прожевывая. Они хрустели, словно надкусываемые яблоки, а вместе с тем с треском стонали кости двойника.

К слову сказать, наворачивал я так, будто участвовал в конкурсе на скоростное поедание. Я ел раскаленные камни, они проталкивались по горлу точно рыбьи кости, запивал их огнем и молился, что это предел, что этого достаточно.

К счастью, Лилит оказалась на моей стороне, и когда в камине уже ничего не осталось – последняя искорка была проглочена, – тогда я и позволил себе обернуться.

Ко мне тянула руки огромная, обугленная, человекоподобная спичка. Сгорбленная. Черная. Теперь узнать себя в двойнике не вышло при всем желании. Лысый, с широко раззявленным точно гадюка ртом, сквозь смоляную кожу блекло светились раскаленные ребра. Смрад перегоревшего, ссохнувшегося мяса заставил содержимое живота двинуться вверх к горлу. Сдержаться удалось чудом.

Встать на ноги не прикоснувшись к «этому» было невозможно. Хмуря лоб, что придется оттолкнуть застывшего мертвеца я потянулся к его плечу, тут выродок с хрустом дернул головой и моя рука очутилась у него во рту. Какая мерзость! На этот раз внутри меня закипело бешенство.

– Хочешь мою руку? Получай!

Запихивая ее ему в глотку, я выплескивал Силу. Жгучую. Яростную. Теперь уже он упал на колени.

– Давай же. Рассыпайся, тварь!

Рука ушла по локоть. Я продолжал давить и жмуриться. Невыносимее всего было не поедание углей, или вид и хруст запекшейся плоти, а стойкий взгляд голубого и зеленого глаз Рене.

– Ну же! Подыхай! Сдохни! – Не разлепляя глаз, я мотал головой.

Когда Сила вместе с волей растаяли, я сам ухнул на колени и раскрыл глаза. Двойника, а точнее агрессивных воспоминаний Рене, которые я бессознательно наделил Силой (да, я кретин) выжгло огнем. Без остатка.

Да уж, Джонни, ты жестоко ошибался, полагая, что все будет легче променада по пляжу. И почему мне в последнее время так не везет? Угрохали машину, девушка оказалась без пяти минут кригером, так еще и чтобы вытянуть воспоминания о себе, пришлось сражаться с самим собой. Подсознание – лукавая вещь. Уверен, только в Нью-Гранже стоит ожидать нож в спину даже от самого себя. Что ж, как говорится, опыт – лучший учитель. В следующий раз буду осторожнее. А сейчас…

Выполнив то, что должен (но, как показало подсознание, не то, чего искренне хотел), я подошел к шкафу и аккуратно сомкнул книги – убрал образовавшийся на полке пробел – тем самым избавив Рене от чувства пустоты и назойливых мыслей о том, что как ни старайся не вспомнить. Теперь, когда она заснет, а затем проснется, уже не вспомнит обо мне. А на мой номер в записной книжке даже не обратит внимания. И единственная подаренная бывшим любовником безделушка (серьги от Tiffany) потеряет для нее символизм.

Переключив внимание на стену, я объединил мысль, волю, Силу, и создал дверь. Она распахнулась с таким же треском, как и камин.

Короткий коридор с желтым светом в конце привел меня в почти такой же зал.

Мраморный камин был крупнее и более старинный, а громоздкие шкафы с морем книг тянулись ввысь – им не было видно конца, но там наверху, куда не доставал свет, стеллажи пустовали (с годами они заполнятся). Это моя вотчина. Здесь Архонт – я.

Вытянув руку, снова обратился к трем столпам мантики (как говорит Мортимер), с полки подобно птице ко мне устремилась книга. Такого же размера, как и та, что в библиотеки Рене. Только на обложке красовалась грациозная черная пантера.

Беря во внимание недавний опыт, раскрыть книгу воспоминаний о Рене не заставила бы и сама Лилит. Я просто приблизился к мерно потрескивающему пламени в камине, протянул к нему книгу … и усомнился.

Так, взвесим все «за» и «против». Безусловно, хранить компромат на себя любимого – опасно. В разум легко может проникнуть Архонт, причем так, что я даже и не узнаю. Да и Депинпик не так прост, как хочет казаться…

Теперь «за».

Лилит тебя побери, Джонни, никаких «за» нет, трещали мне языки пламени. Ты просто тянешь резину.

Они правы. Однако я все еще сомневался.

– Это, в самом деле, необходимо?

– Делай то, что должен, – прошипело пламя.

– Но почему?

– Так велит разум! Так велит сердце! Так велит кодекс!

Не без причины первое в нем слово: Преданность. Преданность своему Архонту. Своему культу. Своей вере.

– Без законов пустые или сефироты – низменные животные. Верно?

Пламя гудело, клокотало и выдохнуло с жаром:

– Каноны Лигеметона надлежит соблюдать!

– Они непреложны. Ведь так?

– Да. И точка! – проревел беснующийся огонь.

… Жар пламени хлестал по затылку и спине точно плетью, но ноги с упорством устремились к выходу. Рене осталась лежать на каминной полке…

Пробудившись, первое, что я почувствовал – вкус едкого пота на языке. Я не лежал, а буквально плавал в поту. Сейчас бы я отдал даже свою машину за бутылку воды (и когда ее уже починят?!), а еще было бы здорово нормально заснуть. Уйти в забытье как якорь в воду. Лет на сто этак. Я ощупал лицо и руки, не найдя ожогов или волдырей даже немного расстроился, так как это означало что отдача как всегда проявит себя в психическом плане.

Надо принять душ…

Отстегнув часы, положив их на край умывальника и умывшись, устало поднял взгляд на зеркало, и леденящий озноб ужалил кожу на затылке. Каждый дюйм обгорелого до черноты лица изъедали шершавые струпья. Несколько мгновений – жгучих, удушающих, беззвучных – я разглядывал себя разноцветными глазами, потом в голове помутилось, и отражение как водой смыло.

– Забери меня Батна!

В последние дни все шиворот навыворот. Сначала головокружение при виде красного цвета (благо прошло пару дней назад), а теперь на смену пришла фобия собственного отражения. Просто шикарный откат! Впрочем, грех удивляться. Страх – самая приставучая зараза.

…Я обнаружил себя сидящим на кровати, с закрытыми глазами.

Шумно выдохнул. Каждая клеточка расслабилась, тело обмякло как морской огурец на суше. Хотелось бы пребывать в таком состоянии целую вечность, вот только разглядывать и дальше цветные пятна помешал стук в дверь.

За окном стояла глубокая ночь. А значит, у порога, скорее всего, топтался лысоватый карлик брюзга.

– Доброй ночи.

– Э-э, доброй, – опешил я.

Острый подбородок прямо-таки грозился выколоть глаза. Я собирался спросить у незнакомца кто он и главное: как сюда попал?! На мой этаж и тем более последние три (пентхаус Архонта) свободно не заявишься; однако неизвестный с выразительным как у птицы водореза подбоуспоукоилсяродком нанес мне упреждающий удар, так что на вопросы непроизвольно начал отвечать я сам.

– Джонни Версетти?

– Допустим.

Неизвестный улыбнулся, но учтивости в гримасе было столько же, сколько и соли в реке.

– У меня для вас работа. Заинтересованы?

– Возможно. – Руки на груди рефлекторно скрестились. – Говорю сразу, я не занимаюсь «внезапными» инфарктами.

Глаза незнакомца тускло заблестели, выдавая низменность души. И морскому коньку ясно, что он не пустой, но из какого же тогда культа? Никак не понять.

– Внезапный инфаркт, – с ухмылкой повторил незнакомец, вытащил руку из кармана длинного плаща и коснулся ямочки на подбородке. Не удивлюсь, если у него вдруг пойдет кровь из тонкого пальца (на котором, кстати, красовался довольно занятный перстень с выпуклым черным камнем).

– Сказал же, я не занимаюсь подобными вещами, мистер…

– Предпочту сохранить анонимность. – Он спрятал руку в карман. – А что до заказа, я заплачу 75 тысяч долларов.

На моем лице не дрогнул и мускул. Однако мысленно все же присвистнул. Сумма и впрямь внушительная. Но Джонни Версетти не продается.

– Все же вынужден отка…

– У моего друга болезнь Альцгеймера.

– И что?

Незнакомец горестно вздохнул. Было ли это чувство и вся последующая речь притворными, распознать не удалось.

– После того как моему старому другу поставили ужасный диагноз, он, поразмыслив, решил покончить с жизнью. К сожалению, болезнь живо сделала его нерасторопным и слабоумным, так что у него не вышло. Вот уже восемь лет он прикован к больничной кровати. Его мозговая активность крайне низкая. Врачи заявляют, что он до конца своих дней не выйдет из комы. Так что вы не убьете его, а проявите милость. Я настаиваю. Окажите услугу. Могу я также просить о хороших воспоминаниях для друга перед его уходом?

Лилит его побери, как же складно сочиняет (если взаправду сочиняет). Нет, он всерьез надеется, я куплюсь на такую басню?

– Слушайте…

– Я удвою сумму.

Забери его Батна! И тут я задумался. Заманчиво! У меня аж глаза загорелись и, по всей видимости, буквально (иначе с чего бы его самодовольная ухмылка стала еще шире?).

– Вот. – Только сейчас я заметил у ног незнакомца бледный, как и его лицо, дипломат. Он взялся за серебристую, блестящую ручку и переставил его поближе ко мне. – Здесь половина. Остальное после выполнения заказа.

Если бы он всучил всю сумму сразу, это было бы весьма подозрительно, а так… Стоп! Я что все-таки решил взяться за дело? От меня терпеливо ждали ответа, при этом пристально сверля взглядом, словно пытаясь загипнотизировать. Одеколон незнакомца заставлял дышать через рот.

Так, если рассудить – то есть во второй раз за сегодня взвесить все «за» и «против», то в принципе, денег мало не бывает и они всегда нужны. И если про коматозника правда, почему бы и не избавить человека от мучений? В нашем славном городе запрещена эвтаназия и как видно приходится обращаться к услугам дэймосов.

– Согласен, – сокрушенно кивнул я.

Незнакомец лукаво дернул уголками тонких губ. Кажется, я только что заключил сделку с…

– Больница Святого Патрика.

– Ясно. Какие сроки?

– До восхода.

– Что? – Я машинально кинул взгляд на голое запястье – часы остались на умывальнике. – Но уже где-то половина ночи прошла!

– Поторопитесь.

Нет, ну как ему удается одной и той же ухмылкой показывать такой всевозможный спектр эмоций? Ядовитое злорадство так и брызгало мне в лицо. Признав, что меня уже подцепили на крючок и клиент заказывает музыку, оставалось сухо бросить:

– Считайте, все уже выполнено.

Я поднял кейс, но возвращаться к себе не торопился. Хотелось посмотреть, как уйдет эта грифовая черепаха. Лифтом или может… как нолы? Однако он продолжал стоять как маяк, лучезарно сверкая противной улыбкой. А время уходило как песок сквозь пальцы. Пришлось продуть даже в глупой маленькой игре.

Захлопнув дверь перед его покатым подбородком, я вернулся к кровати, положил на нее кейс, щелкнул застежками, удостоверился что «лягушачьи шкурки»⁴⁶ не фальшивые, затем убрал кейс в гардеробный шкаф.

Потом, пялясь в пол (на всякий случай), забрал часы с умывальника – Джонни Версетти без точного времени как рыба без жабр! – и, сгорбившись, сел на кровать, сплетя пальцы. Требовалось все тщательно обмозговать. Хотя, что тут думать? Надо выполнить работу, за которую сам непонятно почему взялся. Последнее время ты что-то много думаешь, Джонни, и ни к чему хорошему думы не приводят.

– Больница Святого Патрика, – проговорил я, постукивая большими пальцами.

Она на другом краю города. И как назло машина до сих пор в затяжном ремонте. К тому же больница, а точнее отделение с коматозниками – не общественный пляж, так просто туда не попасть.

Я заметил, что колено трясется, а сердце стучит так громко, что отчетливо слышно. Пришлось-таки признать и обдумать факт служащий тому причиной. А дело было в том, что каждая больница в городе – точка Силы некросов. Конечно не все сотрудники – сефироты, но все же риск засветиться высокий. А если узнают, что я убил пустого без приказа (хотя для меня это не убийство, а милосердие), станут шантажировать либо еще хуже – донесут наверх. И тогда Архонт, мягко говоря, намылит мне шею.

…Я обхватил ладонью колено, но предательская дрожь не унималась.

Обсосав данные мысли со всех сторон, вычленил основное, а именно: минимум времени, максимум всевозможных проблем. Вывод: нужна помощь. Содействие того, кому можно доверять, кто не задаст лишних вопросов. Понятия не имею как в других городах, но в Нью-Гранже есть два типа людей. Одним нельзя доверять, а другим можно, но временно. (Друзья – никто иные, как знакомые враги.) И, слава Лилит, такой сефирот был у меня на примете.

Мобильник искать не пришлось, он безмятежно лежал на прикроватной тумбочке. Дозвониться до единственного, кого можно с натяжкой назвать другом было всегда невозможно. Так что, понажимав на писклявые кнопки, написал сообщение: Охота поиграть в бильярд. Составишь компанию?

В ожидании ответа, чтобы не тратить время, разгладил кровать. (Не назову себя заядлым перфекционистом, тем не менее, подобные мелочи меня раздражали.) Затем натянул черную водолазку, черные штаны и на выходе собирался надеть полупальто из кашемира – тоже цвета черники. Теперь лишь темных очков не хватает. Но мы ведь не из ЛВЧ⁴⁷, верно?

Любуясь Луизой и Тельмой я приканчивал «Boccoпe Dolce»⁴⁸, тогда-то и получил ответное сообщение. Так и думал, что он торчит в той дыре. Ладно, выдвигаемся.

Закрыл дверь. Одновременно спускаясь на лифте, продолжил поглощение столь нужной для ночной активности глюкозы (захватил две шоколадки с веселыми эльфами на обертке).

На улице в лицо тут же клюнул холодный ветер. Я застегнул куртку до конца и пожалел, что не захватил перчатки (пришлось сунуть руки в карманы).

Небо походило на мутную воду – ни единой звезды, а бледная луна казалась сточенным до предела серпом и тянущиеся в бесконечность улицы освещались фонарями, витринами круглосуточных магазинов, а также фарами шелестящих автомобилей.

Так, я сейчас на пересечении Марпл и Коэн, а кратчайший путь на Брин-Стерджис-стрит пролегает…

Скулить по поводу машины вконец надоело (ремонт от этого все равно не ускорится), так что, поддавшись мерному течению я, как и редкие прохожие, тоже поплыл по артериям города.

Благодаря нам – пустым и сефиротам – Нью-Гранж пульсирует и дышит. Дышит он, правда, как хронический ярый курильщик. Мы отравляем город; но ведь такова наша суть; в смысле всех живых существ; паразитировать. И с этим никак не поспоришь.

Как только я скользнул в проулок, зажатый высокими домами, намереваясь срезать последний квартал (подобных в Нью-Гранже как ракушек на пляже и стоит заметить, неизвестно еще пуста ли ракушка), дорогу перебежала крыса. Прямо у самых ног. Ее писк – нет, не испугал меня, хуже – навеял давние воспоминания…

Я был единственным ребенком в семье. Мама безмерно любила меня, как и я ее, а вот отец… Иногда мне казалось, он разлюбил нас. Но вот кого он точно любил, так это крысу. Грызун семенил крохотными лапками даже в дневное время, подметая пол бледно-розовым хвостом, и отец всегда улыбался ему в след. Вернее сказать он любил не самого грызуна, но его присутствие. И мотивы его были кристально ясны. Отец – моряк до кончиков ногтей. Он был водолазом. Военным ныряльщиком с несметным количеством наград. И когда в возрасте сорока трех лет его сослали на пенсию по причине здоровья, он впал в длительную депрессию. А мама – крохотная, тихая женщина, служащая в муниципальной библиотеке – как ни старалась, не смогла вернуть ему радость жизни. Он жил прошлым. Застрял в нем. Единственной связью с настоящим, к сожалению, стали алкоголь и сигареты.

…Я достал вафельную шоколадку, отломил кусочек, положил на асфальт. Крыса – видимо до безумия голодная – выскользнула из тени и накинулась на угощение. Я по-черепашьи приблизился, присел – точнее навис над ней как сыч – и, прищурившись, рассмотрел ее. Облезлая, тощая, с обрубленным хвостом, от нее разило канализацией. Совсем не похожая на ту, что водилась у нас дома.

Помню, мама предложила завести белых, чистоплотных, ручных крыс и держать их в клетке с колесом, как полагается. Отец тогда не просто отказался, а распсиховался, впервые на моей памяти накричал на маму. Я заметил, как он колебался (боролся с собой), раздумывая поднять ли на нее руку. Я был в том возрасте, когда еще даже плавать не умел, но если бы он перешел черту, я бы не успокоился пока не передавил всех крыс в городе. Возможно, он бы и ударил ее (кто знает?), однако его рука не поднялась вверх, а прижалась к груди. Так случился его первый инфаркт…

– Нет, ты не Адмирал, – возразил я точащей шоколадку крысе.

…Отец пролежал в больнице неделю и каждый раз, когда мы с мамой приходили, а затем и, уходя, он хрипел нам: не забудьте покормить Адмирала.

У Адмирала были самые длиннющие усы, что я когда-либо видел. «Китовые усы» – как говаривал отец и давился кашлем. Прямо как у нашего капитана «Шарлотты», говорил он. Так, после школы я на всех парусах бежал к маме на работу; делал в тишине уроки. Затем она давала сложенные вдвое пять долларов, и я летел к тележке с хот-догами, всегда к одному и тому же продавцу (до сих пор помню его имя, такое забавное, двойное).

Мистер Вилер-Николсон, дайте мне один без горчицы.

А где же «пожалуйста», парень? – с улыбкой, отвечал он, а затем в десятый раз рассказывал про дзен буддиста, который заказал у него хот-дог.

Сефиротов ничем не заразить и, несмотря на сточную вонь и драный вид …хотя нет.

Или все-таки погладить?

– Ты совсем не боишься меня, да? Или тебе просто нет до меня дела? Набить брюшко – это все что тебя волнует по жизни.

В тот роковой день, когда я вернулся домой из библиотеки, Адмирал тоже не боялся меня.

…Здравствуйте, сэр, поздоровался я тогда с отцом и… странно…не получил ответа. По телевизору шли новости, он как всегда сидел в кресле и спал. На столе рядом с пачкой сигарет стояла бутылка пива и пустая пачка соленых орешков. Я выключил телевизор, взял со спинки дивана плед и уже собирался укрыть им отца и только тогда заметил Адмирала и чем тот занят. Резцы сравнительно тупой, широкой морды невозмутимо обгладывали палец.

А ну брысь! – с криком я шибанул грызуна пледом, смахнув тем самым на пол. Он проворно ретировался.

У отца отсутствовал мизинец и безымянный, и уже на половину был съеден указательный. Наверное, сальные от орешков пальцы привлекли Адмирала, а затем он вошел во вкус.

Никогда моим легким так сильно не хватало воздуха как в тот день. Разумеется, следовало помчаться к маме, но я не мог позволить Адмиралу снова наброситься на отца и закончить начатое. Он же был моим стариком. Моим сэром. И маленький Джонни провел пять часов в компании мертвого отца и крысы. Все это время я стоял напротив него с пледом в руках, ни разу не присев. В другие каюты не уходил (естественно отец приучил нас называть комнаты – каютами, гостиную – палубой, а кухню – камбузом). Я ждал на палубе. Ждал маму. Сжимая плед, ждал внезапного наскока Адмирала. Ненавидел мерзкую тварь и одновременно был ей благодарен. Если бы не присутствие Адмирала, маленький мальчик не выдержал бы оставаться наедине с мертвым отцом. Но в то же время, не будь проклятой крысы рядом, я бы давно оставил его и бросился к маме.

Амбивалентность – так называется состояние, когда испытываешь одновременно два противоположных чувства. Тогда я этого не знал и, утирая трясущимися руками лицо, упорно продолжал ненавидеть Адмирала. Просить его остаться и в то же время сгинуть…

Не-Адмирал прикончил угощение и без всякой благодарности шмыгнул обратно во тьму, оставив на прощание едкий запах кислятины. Да, ни капли не Адмирал.

Такой же запах стоял у нас в доме после того, как отца забрали в морг. Дерущая ноздри кислятина. Спустя два дня запах исчез. Как и Адмирал.

Я поднялся с корточек, оставил крысу вместе с воспоминаниями позади и двинулся дальше вдоль тесных зданий. Шум машин исчез вовсе, слышалось исключительно собственное дыхание, а вскоре и что-то походящее на цокот каблуков. Грабители? Схема стара как корабельные пушки. Пока смазливая мордашка отвлекает, подельник заходит сзади. Нет, ну не может же мне так «повезти». Однако повезло и, причем без кавычек.

– Приветик, сладенький. Оттянуться хочешь? Всего сорок баксов.

Лицо было не разглядеть, но по голосу особа была явно не первой свежести, а ее отчаянно-мурчащая интонация звучала так, словно она провела весь день в бочке, которую катер возил по воде.

– Конечно, почему нет?

Она осмотрела меня взглядом оценщика, прикидывая, есть ли у такого как я зеленые.

– Пятьдесят баксов.

А секунду назад говорила, что сорок.

Она приблизилась, попыталась обхватить руками шею (получилось карикатурно – столь низенькой по сравнению со мной она была). Я, кстати, ошибся с возрастом. Несмотря на голос, выглядела она примерно на 25-27, от чего становилось еще грустнее.

– Как тебя зовут, сладенький?

– Джонни. А тебя?

– Мари. – Она провела рукой по вечность нечесаным волосам.

Одета крошка Мари была как вампиры прошлогоднего блокбастера «Дневной бродяга». Вопиюще дикое количество черной кожи: сапоги выше колен, а из-за темноты складывалось впечатление, что юбка вообще отсутствует.

– У тебя такой необычный одеколон, сладенький. Что это?

– Лаванда и запах озона, как во время грозы, – мягко проговорил я и «одел» на нее «корону Фобоса».

Следующее заклинание – клубок бледно-голубого пара – я тягуче выдохнул на одеревеневшие-напряженные складочки лица, отчего ее зрачки мгновенно расширились. Липкий страх беспрепятственно напал на замученную крошку Мари, свернул кровь в жилах, затмил разум, лишил возможности связно мыслить.

Теперь я мог вить из нее веревки. Сейчас мы взбаламутим воду ее разума и узнаем, чего крошка Мари боится больше всего на свете. Клоунов? Пауков? Высоты?

Сорвиголов в природе не существует. Во всяком случае, в Нью-Гранже мне они не встречались. Трясутся как овечий хвост совершенно все и это нормально. Многие дети, например, боятся проснуться посреди ночи и застать рядом с кроватью Бугимена из шкафа.

Что до крошки Мари, она не боялась Серого Призрака. А если бы тот нагрянул посреди ночи, заклинала бы забрать ее с собой. У нее был личный Антихрист, имя которому – Альберт.

Кажется, я сорвал джек-пот. Настолько сильным, глубоко укоренившимся был ее страх. Страх пойманной на крючок рыбы. Страх проявлялся напряжением мышц, задержкой дыхания. Страх был тем же самым, что и в те ночи, когда отчим притаскивался к ней в детскую и устраивал мини апокалипсис. Минут на десять или двадцать. Покуда хватало сил старому хряку. Чаще всего алкоголь вырубал его где-то на одиннадцатой минуте (она считала).

Да, «дренировать» крошку Мари – сама Лилит велела.

Она стояла неподвижно как якорь на дне, и мороз драл ей кожу. Готов поставить на кон часы, сейчас она всеми фибрами души пытается пошевелиться: напрячь голосовые связки, всплеснуть руками, зажмурить водянистые глаза. Вот только тело сковало так, точно ей снова двенадцать и Альбер навалился на нее сверху.

Моя ладонь коснулась влажной щеки – внутри крошки Мари все перевернулось с ног на голову. Страх ущипнул каждый нерв; сердце гирей – тяжелой как брюхо отчима – ушло в пятки; горло превратилось в катушку, на которую наматывают нитки – такие же тугие мотки, как когда-то и ремень на ее детских запястьях.

Сейчас к ней прижимался не тот «сладенький», которого она разводила на пятьдесят баксов. Перед крошкой Мари стоял личный кошмар. Во плоти.

Для меня ее страх – Сила. Сила выстреливала из нее бесшумными, мелкими, ломаными молниями. Молнии мелькали между нами все сильнее. Все сильнее мы походили на два электрода, по которым протекал ток. А мне хотелось больше тока.

Как отчим набивающий брюхо после визита к крошке Мари, так и я собирался насытиться под завязку.

Большинство знакомы с огнестрельным оружием по боевикам кино, газетным статьям или книгам. Для многих звук выстрела – неразгаданная тайна и уши их остаются девственными до конца дней. Не говоря уже о других частях тела. Куда больший страх вызывает уже ранее пережитый опыт. Обжегшийся на молоке, дует на воду; покусанный собаками, никогда не заведет щенка и так далее. В случае с крошкой Мари «пороховой бочкой» оказалось то, к чему я сам питал глубокое отвращение.

Коснувшись ярко напомаженных губ, я не прогадал и получил в ответ целый сонм коротких, быстротечных разрядов Силы – прямо по морщинкам в уголках около глаз, что прорезались от удовольствия.

Толстенная, дымящаяся, с рдяным огоньком сигара – вот на что пристально уставились крохотные глазки. Вот что она лицезрела и чего боялась до одурения.

Моя рука, вернее истлевающая головка сигары отчима, проплыла в дюйме от вздувшейся на шее вены, потом скользнула по ложбинки между грудей. Как только я откинул наэлектризованные, просаленные волосы и обдал жаром сигары заднюю часть шеи, между нами образовалась электрическая дуга, которая стремительно выровнялась. Плазма страха – видимая одному мне (только дэймосам) – хлынула мощным потоком из ее груди прямиком в мою. Почему взорвалась сдерживающая плотина, стало ясно, когда я нащупал бордовое колечко на затылке (отчим клеймил ее, когда она рассказала о нем учителю, и в дом заявился соц. работник. К несчастью для крошки Мари, легко подкупаемый).

Если сейчас ее «прижечь», она ничего не почувствует (боль – чужой для дэймосов источник Силы) и в таком случае страх испарится. Поэтому наилучший вариант – растягивать момент мнимой неотвратимости.

Огонек сигары витал перед заплывшими глазами вялым мотыльком, потом, резко приподняв юбку, я повел его вниз, притворяясь, что вот-вот оставлю новую метку на нежной стороне бедра.

Так держать. Бойся, крошка Мари. Питай меня.

…Ксожалению все хорошее когда-нибудь да заканчивается. Едва только эманации ужаса уподобились чахлому пучку искорок, я захлопнул акулью пасть. Душа крошки Мари, как и любого другого пустого останется неприкасаемой для всех сефиротов, кроме Архонтов. Так гласит кодекс Лигеметона. И Джонни Версетти чтит его с момента посвящения.

А еще Джонни Версетти – благовоспитанный джентльмен (только когда насытится).

– Спасибо что согрела, крошка. Ты самая сладенькая. – Пятьдесят баксов по прейскуранту деловито переместились в лифчик крошки Мари.

Клянусь Лилит, в Нью-Гранже можно купить что угодно: страх, боль, воспоминания и не удивлюсь, если и счастье. Знать бы еще, где искать поставщика последнего.

В качестве чаевых заклятие «клещи Мнемосины» навечно выхолостило последние десять минут из памяти крошки Мари, а еще на некоторое время глубоко утопило воспоминания об отчиме – она и без того настрадалась, так пусть хоть призраки прошлого не будут ее донимать (да, в отдельных случаях проявляю добродетель, видимо, сказывается старость).

Покидая проулок преподнесший град смешанных впечатлений, взмахом руки, точно форменный престидижитатор, развеял заклятие обездвиживания и услышал, как шумно вздохнула крошка Мари.

Возможно, она поразилась холодному поту и слезам или приятно удивилась солидной купюре. Ручаюсь лишь в одном: отныне в переулке между улицами Бригхэм и Моттон крошку Мари за работой никто не застанет.

У двери топтались двое. Один – ходячий стереотип: кожаная куртка с замком наискосок и с «шахматной турой» на спине (символикой мотоклуба), а также штаны цвета хаки. Байкер от кончика носа до кончика хвоста. У него были отпущены длинные волосы, длиннющие усы и борода. Ну, точь-в-точь Йосемитский Сэм из «Веселых Мелодий», даже такой же огненно-рыжий, разве что без ковбойской шляпы. А вот его худого как сама тень собеседника с кудрявым, вьющимся гнездом волос и щеками скелета за байкера не приняла бы и крыса.

Я прибавил шаг и направился в их сторону, давая им время понять, что именно один из них мне и нужен.

– Ночи доброй, Ник.

Мой друг-коллега, одетый все время не по погоде, скучающе пялился на свои солдатские потертые ботинки, лениво дымя сигаретой. На нем не было никакой куртки! И как он не продрог до костей? Как-то раз я застал его при температуре минус пятнадцать в одной футболке (с забавной надписью: НЕ ГОВОРИТЕ, ЧТО МНЕ НУЖНО ДЕЛАТЬ, И Я НЕ БУДУ ГОВОРИТЬ, КУДА ВАМ НУЖНО ИДТИ). Только клубы пара, вырывающиеся из его рта, убеждали меня, что он не кадавер и не иллюзия.

– Джонни. Старина. – Голос вязкий, безрадостный, депрессивный. – Как жизнь? – Зная, что я не выношу амбре и вид сигарет, он отщелкнул раковую палочку, отправляя ее по дуге как можно дальше, за что я с признательностью кивнул.

– Ладно, Гэррэти, – пробасил байкер, – еще увидимся.

– Ну. Бывай. Буллет.

Рыжеволосая горилла оседлала своего железного Буцефала. Заревел мотор, и в мгновение ока байкер скрылся в ночи.

– Приятель твой?

– Ветал-то? – приподнял брови Ник. – Просто сыграли. Партию в бильярд. Тебе тоже. Охота погонять шары. Так?

К его голосу я привыкал страшно долго. Он совсем не шел ему: грубый, как неотесанный камень. Но еще кошмарнее было то, что он рубил предложения точно тесаком головы замороженных рыб.

– Верно. Прямо уже не терпится начать игру.

Подражая своему кумиру, Ник неизменно ходил во всем черном. Иной раз, непроизвольно я даже называл его Нил, вместо Ник. И сдается мне, такое обращение ему только улыбалось. Он был на пол головы выше меня и облачен в тонкую черную футболку и черные штаны. Нет, совсем не черные, поскольку черный сам по себе является цветом, а на нем было скорее отсутствие всяких цветов.

– Ну. Пошли.

Да уж. Пошли! Не знаю, может у него есть какое-то согревающее заклинание? Ник развернулся и толкнул железную дверь. До того как скрыться в полутемной, затхлой пещере, я успел пробежаться по белым буквам на его спине: Я ЛЮБЛЮ НАДРЫВ – гласила надпись.

У каждого культа было свое излюбленное место времяпровождения. Кригеры пропадали после смены в спорт-барах. Сефироты с сигилом бабочки оттягивались там же где и работали – в клубе «Элигос» под крылом Пиковой Дамы. Дэймосы (исключая меня) – офисные клерки, директора фирм, словом работники высшего звена – варились там, где им и полагается по статусу: в банях, гольф-клубах, ресторанах. Где собирались некросы и собирались ли они вообще, я не имел ни малейшего понятия. А вот местом сбора таких отбросов общества как веталы и, к сожалению, нолы, служил бар «Железная Башня».

Если бы у этого гигантского железного рта были бы окна, из него на весь квартал так и попахивало бы табачным дымом, алкоголем, потными телами и ржавчиной.

Никогда не понимал, за что Ник и другие сефироты любят «Железную башню»? Духота. Грязь. Гвалт. На весь зал горели только три электрические лампочки – две у барной стойки и одна у повешенной на стену круглой мишени с куда-то запропастившимися дротиками. Кроме Ника никто из посетителей – перешептывающаяся за столиком тройка веталов, парочка симплигатов (судя по смазливым лицам) – и даже сам бармен не знали о моем отношении к курению и потому с каждым мигом вонючий и жирный, табачный дым только сгущался, превращаясь в настоящий туман. Бар и весь его сброд, заставляли непроизвольно задерживать дыхание.

Мы сели у самого края барной стойки, подальше от пытливых ушей и клубов дыма. Ник кивнул хозяину заведения и тот запустил две бутылочки по сальному, но гладкому дереву прямо нам в руки. Как хоккейный вратарь Ник поймал «шайбы», потом протянул одну мне.

Он пришел в культ одновременно со мной, что делало нас в формальной степени равными и естественно по прошествии стольких лет мы знали друг друга как облупленные. Поэтому исключительно, чтобы не портить наши отношения я пригубил ужасное пойло.

– Ну. Выпьем. За Лигеметон. – Блекло, без тени энтузиазма каркнул нол.

– Пусть он будет вечным, – добавил я.

Он не был фанатиком и подозреваю, что тост выдал ради меня. Как учтиво с его стороны! Я ведь и вправду верую в кодекс и пророчество, и убежден, что без веры нет жизни, нет победы.

Мы сделали несколько глотков. Как по мне пиво было сверх меры горьким и грузным как сам бармен (если не ошибаюсь, он и варил его). Должен признаться в отличие от заведения к его владельцу я отвращения не питал. Волосы зализаны назад, на одежде не торчит ни одной нитки и вроде не подслушивает нас.

Я поставил бутылку с изображением кокетливой аристократки на стойку, брезгливо покосился на пепельницу с орешками, после чего сказал:

– Давай обсудим дело. Время уже давит на горло.

– Какие сроки?

– До рассвета.

Ник запустил руку в горстку орешков и взял один. Гепатит сефиротам не страшен и многие этим пользуются, но, Лилит упаси, только не я. До чего противно!

– Выкладывай.

Я поделился всплывшей на пути дилеммой при этом, не отяжеляя подробностями. Лишь саму суть: что надо попасть в больницу и в то же время не попасться на глаза некросам и что без его помощи провернуть подобное вряд ли удастся при всем желании.

Вообще нонсенс, чтобы сефироты из разных культов сотрудничали не по приказу свыше, а по доброй воле. Доверие – вещь серьезная. Нет. Не то слово – фундаментальная. И гарпун в спину мы вонзаем друг другу при каждом удобном (и порой неудобном) случае. Однако за Ника можно не волноваться, и не потому что я знаю его секрет.

При первом нашем принудительном сотрудничестве, мы оба испытали новые ощущения. Я – так называемый «дрифт», а он – хождение по задворкам чужого разума и именно тогда-то я и заприметил очертания его тени и сложил два и два.

В то время ваш покорный слуга был хоть и способным, но зеленым и не хотел подставлять подножку другому. И вот в который раз убеждаюсь, что не промахнулся с решением.

– В один конец?

– Без понятия, сколько времени займет дело. Так что да.

– Оплата?

Само собой, без портрета мертвого президента и тень не шелохнется.

– Пять.

– Десять.

– Ник! Это грабеж!

– Тебе надо. Не мне.

Он опрокинул в себя бутылку, кадык ходил вверх-вниз, словно одержимый злым духом лифт и остановился, только когда я ответил:

– Шесть.

– Семь, – стукнул он донышком о стойку.

– Шесть с половиной.

– Если сдержишь гадости.

– По рукам. И надеюсь, страховка включена, – вяло пошутил я.

Мы поднялись с неудобных высоких стульев. Пока я доставал кошелек, а из него деньги, Ник успел потеряться из виду. За мерзкое пиво пришлось оставить рядом с пепельницей полсотни (мельче просто не было) и пусть бармен-ветал, фыркнувший как морж, оставит себе сдачу (делать мне больше нечего как пачкать бумажник купюрами со следами кокаина и прочей заразы).

Под лестницей проходил тесноватый коридор, в конце которого меня и дожидался Ник. Примерно десять шагов и я встал напротив ирреально черной двери. Какие страсти скрывались за теми двумя, что по бокам, не имею никаких догадок и как уже ранее говорил – мне все равно. А вот что, а точнее кто за черной дверью, я знал лучше многих.

«Лисья нора» (как окрестили ее сефироты) была местом связи с Черным Лисом, к услугам которого обращался (хоть и не признавал) практически каждый.

Схема была проще планктона: если приспичило разжиться бриллиантом или спичечным коробком, суешь корявую записку под дверь, получаешь ответный листок (с отказом или энной суммой) и если все нормально, через некоторое время (зависит от степени сложности заказа) возвращаешься, дверь открывается, и вуаля – принимай «посылку».

Никто не знал личность серебряных и золотых дел мастера, а слухи ходили самые разные. Наиболее правдоподобной, конечно, была версия, что Черный Лис – нол. И я бы сказал это даже не теория, а факт, но вот кто именно… Некоторые считают, что известный вор сам Чернобог – Архонт нолов. Какой идиотизм! Понятное дело я так говорю, поскольку знаю правду, а ведь даже Архонты остаются в неведении – так мне говорил Мортимер, а еще он говорил: Пока он не мешает нашим делам, он для нас скорее комар, чем Лис.

Однако стоит отдать должное Черному Лису, он и вправду хитер и осторожен. У Архонтов не ворует, информацией не торгует, берется, в основном, за всякие безделушки.

      Ник достал проржавелый ключ и открыл «нору». Внутри не виднелось ни единого проблеска. Когда дверь снова закрылась – причем так плотно, не оставив и щелей с просачивающимися полосками света – нас облепила тьма.

– Ну что, скрестим пальцы или помолимся Лилит?

– Не смешно.

Я хмыкнул.

«Дрифт» – штука опасная для самих нолов, и еще более рискованная для всех кому чуждо веритничество. По сравнению с нолами, дэймосам еще повезло. Если мое бремя: еженощные кошмары и временные фобии, Ник рисковал потерять конечность (может даже и голову). Как и мир разума, мир теней – не Канарские острова, а скорее берега Сомали. Но Ник стреляный воробей и с ним я не волновался …разве что самую каплю.

Я тупо переминался с ноги на ногу в темноте, пока нол завязывал вокруг моего пояса веревку. Как он ее отыскал в кромешном мраке – загадка. Предполагаю: нолы, в отличие от кригеров, не видят в темноте, но чувствуют. Возможно, тени для них как усики у насекомых – позволяют нюхать, пробовать, трогать.

– Полегче, забери тебя Батна! – Не веревка, а настоящий питон.

– Ослабить? – бесцветно спросил нол.

Я вскипел, так как нервничал (а кто бы на моем месте остался невозмутимым?), шанс расстаться с драгоценными конечностями есть всегда и поскольку идти на попятную поздновато, оставалось только снизить злополучный шанс.

– Не ослабляй. Потерплю, – сокрушенно процедил я.

В первое совместное дело (то есть где-то лет пятьдесят назад) Ник должен был перенести меня в апартаменты к одному британскому политичемкому деятелю. Я тогда хоть и был наивным, но сжимал окурок нола в кулаке (и он до сих пор хранится у меня в одной из книг). Слава Лилит, все обошлось, не потерял и ногтя.

Расслабься. Дэймос, каркнул он тогда.

– Расслабься. Дэймос, – каркнул он и сейчас.

Проще сказать, чем сделать! В мире теней магия разума – что весло для летчика. Ненавижу чувствовать себя в шкуре котенка запертого в вольере с гончими, пусть и на время.

– Признайся, бывший морпех, в какой горячей точке ты впервые намочил штаны?

Все-таки не сдержался и начал грязную игру. Вот только нол просек, что я как всегда оттягиваю неизбежное и на провокацию не поддался.

– Отслужив стране, ты стал унылым бродягой. В каком приюте для бездомных тебя нашел Бач?

Согласен, подлость моя выше, чем сумма в спрятанном в шкафу кейсе. Я собирался бросить еще что-то колкое (нервничая, вечно несу всякий бред), но внезапно помимо сырости уловил запах полыни и лакрицы… веритничество… «дрифт»…

Было и так уж черно как на дне глубочайшей впадины в мире и вопреки всем законам природы стало в разы темнее. Тьма зашевелилась, приобрела материальную форму, вязкую, липкую, она буквально оплела спину, лицо, повисла на плечах. Вот мы в беспросветной каморке, а потом хлоп – пол испарился из пол ног, и мы сунулись в пасть крокодилу.

Самое что ни на есть неприятное чувство, словно тебя запихнули в мешок для трупов (маленький и явно не подходящий по размеру), затем засунули в бочку и кинули в открытое море. Одновременно морозно и душно.

Я всегда зажмуривался даже не пытаясь уловить момент перехода и тем более разглядывать мир теней.

Лучше не смотри. Глаза потеряешь, обронил как-то нол, и с тех пор я не горел желанием проверять шутка ли это.

Меня тянуло вниз. Влево. Вверх. Вперед. Я потерял ориентацию в пространстве. Потерял чувство времени. И лелеял надежду, что не потерял руку или ногу. Бесспорно здесь свои законы.

За миг, а может и целый век, до того, как окаменелое тело превратилось в рыхлую медузу, ноги уткнулись в нечто твердое, материальное. Пол!

– Приплыли? – спросил я с надеждой, что тьма отхлынула от нас.

– Да.

Я разлепил глаза и первым делом ощупал свое бесцветное тело (после «дрифта» мир терял краски, и на какое-то время все становилось сплошного монохромного цвета). Убедившись, что все конечности на месте и ниточки на одежде не торчат, я с шумом выдохнул.

Мы находились посреди пустого коридора. В другом конце раздался приглушенный звук шагов по шахматной плитке.

Я толкнул ближайшую дверь, к счастью она поддалась и к еще большей удаче вела она в комнату для медперсонала. Света просачивающегося сквозь широкое, грязноватое окошко хватало, чтобы различить столик с кофемашиной, диванчик и шкафчики. Подергав за ручку каждого, мне снова повезло (в третий раз) – один оставили не запертым.

– Ну как я?

Ник лениво обшарил меня взглядом, после чего вынес вердикт:

– Серый халат. Вам не к лицу. Доктор Кеваркян.

– Иди ты.

– Хорошо.

– Пожелай мне удачи, – попросил я, поправляя бейджик на груди.

Но как оказалось, нол успел раствориться в тенях.

– Мавр сделал свое дело. Мавр может уйти, – сказал я темноте.

Выйдя в коридор, не попадаясь никому на глаза, нашел лестницу. Я был на шестом этаже, а «клиент» прохлаждался на седьмом. От стен веяло стерильной прохладой. Впрочем, на них не пришлось долго любоваться. Палата оказалась почти под рукой. Прямо удача за удачей (явно не к добру).

Комната напоминала ту, где я раздобыл халат. Сквозь кассетные жалюзи протискивался лунный свет, позволяя немного разглядеть лежащего на кровати мужчину.

– Эндрю Граймс, – прочитал я имя, всматриваясь в записи, лежащие на тумбочке. – Лицо у тебя, конечно, заросшее так, что и шнауцер позавидует.

Кардиомонитор нудно попискивал в такт размеренному движению серой линии, сообщая, что пациент в коме и не торопится оживать.

Усевшись на кровать, я, точно горюющая женушка, взял теплую руку и постучался в дверь сознания. Как правило, двери пустых отворяются, будто к себе домой, однако с Эндрю Граймсом все оказалось неожиданно сложнее.

Перейдя на иной пласт бытия (здесь цвета вернулись), в пустое пространство космоса, я пытался удержать равновесие на одиноко зависшей ступеньке похожей на белую клавишу пианино, а передо мной застыла дверь. Мощная. Деревянная. Без замка и ручки. Странно. Весьма странно.

Приложив ладонь к ровной, как галька поверхности, послал импульс Силы и мгновенно получил ответ в лице сотни крохотных заноз впившихся в кожу. Забери тебя Батна! Дверь ощетинилась похлеще морского ежа. Не смотря на то, что я сразу же отдернул руку, под кожу успело забраться множество мелких заноз, которые мигом зашевелились, начали продираться вглубь под кожу. Дойдут до сердца и мне конец! Стану таким же паралитиком. Удивляться откуда у пустого настолько мощная защита – не было времени. Счет пошел на секунды, а потому в голову не пришло ничего дельного кроме как создать мачете.

Вот и сменилась белая полоса удачи на черную, охваченный этой мыслью, я созерцал падающую в бездонную тьму конечность. Надо же, какая ирония. Так боялся потерять что-нибудь в тенях, а потерял в своих же водах.

Безболезненно «прижигая» рану силой мысли, размышлял, как потеря отразится в реальности. Длительное онемение? Только бы не синдром чужой руки, прошу тебя, Лилит.

Итак, Эндрю Граймс, второй заход.

Сила заструилась по телу, делая его твердым и непроницаемым как черепаший панцирь. На тонкую работу нет времени и потому пришлось идти в лобовую. И причем идти буквально.

Я шагнул. Дерево затрещало. Еще шаг. Дверь вспухла, как наполненный ветром парус. И еще шаг! Она превратилась в самый настоящий пузырь, внутри которого ворочался я.

Занозы штурмовали со всех сторон, однако Эндрю Граймсу не хватало того, что было у меня. Силы. Решающее преимущество. Надеюсь. Потому как его защита пока что не ослабла ни на йоту …в отличие от моей!

«Панцирь» начал с треском раскалываться. Отступить? Бежать, поджав хвост? Культя начала кровоточить. Сила таяла, словно лед на знойном солнце – быстротечно и окончательно. Вдруг меня осенило. Вода! Я бросил Силы на единственную мысль: превратить кровь в воду. Самому стать водой. Уловка сработала – занозы сбавили темп, начали набухать, однако атака продолжалась. Как так?! И сколько прикажете мне вариться в этом чреве? Похоже, ключевым фактором в борьбе станет не хитрость, ловкость или смекалка, а выносливость. И Джонни Версетти ни за какие сокровища не уступит какому-то там пустому!

Человеческий разум – необъятная Метагалактика.

Больно заумно, да? Тогда так. Человеческий разум – самая сложноустроенная вещь на планете; удивительный инструмент; нет ни одной машины, созданной рукой человека, которая была бы настолько тонкой и сложной, и обладала бы такими же неограниченными возможностями.

И мне как никому другому крепко-накрепко вбили это в голову. Из всех дэймосов я единственный (кроме Депинпика) кого Архонт лично обучал мантике. Тогда, на заре Лигеметона у него был запал, но как видно после работы со вторым по счету «студиозусом» (мной) стремление выдрессировать армию грозных сефиротов убивающих силой мысли моментально увяло.

Не побоюсь заявить, что обучение было тяжелее планеты Юпитер. Однако оно того стоило …до сих пор убеждаю себя.

Однажды я поинтересовался у Мортимера, если дэймосы управляют разумом, почему он – самый могущественный дэймос – не «прочистит мозги» другим Архонтам и не сделает из них покорных собачек? Ответом было интригующее: проникни в мой разум. И я, преисполненный энтузиазма, тут же попытался. Передо мной не возникло ни Великой Китайской стены, или стен золотохранилища Форт-Нокс. Никаких преград. Только давящий со всех сторон бледно-синий свет и я дрейфующий посреди ничто. «Ничто», как он мне потом объяснил, было и защитой и нападением одновременно. Оно обезоруживало и пугало.

Вот такая защита и у других Архонтов, менторским тоном проговорил он.

А что насчет боевых заклинаний в реальном мире?

      У дэймосов их нет, прозвучала из его уст горькая правда. У каждой Силы есть свои сильные и слабые стороны и в прямом столкновении даже с прозелитом кригером, матерый дэймос так же беспомощен, как и пустой. Поэтому остается тренироваться в искусстве.

Не в курсе как было с Депинпиком, но мое воображение и сноровку Мортимер тренировал нещадно. Заточал между стальными, литыми стенами и держал там, пока я не додумывался, как сделать их прозрачными, а чтобы подстегнуть рвение молодого дэймоса, сужал их каждые десять секунд.

Архонт бросал меня на растерзание в бункер вооруженных до кончиков ногтей зобми-фашистов, держал там, пока я не сообразил, как силой мысли создавать предметы.

Как только я старательно усваивал урок, меня ждало новое испытание.

В чане разъедающей кислоты даже литый водолазный скафандр не спасет, поэтому от связанного цепями и медленно опускающегося червяка на крючке, требовалось смекнуть, что надо не сражаться, а поддаться, стать тем, что представляет угрозу.

Он называл это обучением. Я – затяжным кошмаром. Постоянно просыпаться от шорохов, скрипов, а порой и тишины.

Но по сравнению с финальным экзаменом предыдущие истязания стали легким бризом.

Я застрял на пустом клочке суши посреди пустоты, словно пропащий атом в вакууме. Длилось это дольше, чем существует Вселенная. Я сходил с ума. Оглох. Ослеп. Отупел. Не нашел выход.

Я не справился.

Напротив. Твое обучение закончено.

Но я ведь не выбрался!

В том-то и состоял урок. Даже сефироты не всесильны. Запомни.

В жизни, как и на рыбалке, главное – уметь ждать.

И я дождался. Деревянные иглы начали промокать и что важнее – гнить! О да, они сгнивали и рассыпались в труху. И до чего тяжелую! Опилки давили на грудь и лицо. В какой-то момент, я понял, что лежу и тогда начал продираться наверх, заработал единственной рукой как лопаткой. Вгоняя занозы себе под ногти, в уши и губы, я таки выбрался из болота опилок на твердую землю. Да! Я сделал это! Прорвался в мир Эндрю Граймса.

Его мир был одновременно странно-прекрасным и страшно-необычным. Я сидел на припекающей земле, переводил дыхание, зализывал раны. Руку восстановить с таким жалким количеством Силы как сейчас не представлялось возможным, но благо кровотечение остановил. Снова.

Было трудно дышать, к тому же сила тяжести незримой гигантской рукой вдавливала в землю. Стояла мертвенная тишина. Я поднялся и припустил к морю деревьев – единственному, чем могла похвастаться бескрайняя пустыня.

…У колен ползал синеватый туман. Лес состоял из белых и безлиственных как обглоданные кости вытянутых великанских столбов, на каждом из которых было вырезано по человеческому лику: умиротворенному, без грусти и радости, без агонии и неги, неопределенного возраста и пола. Их веки были плотно опущены, но отчего-то казалось, что они вот-вот заговорят со мной.

      Костяные деревья и их разливанное море ветвей, что были точно оленьи рога, выглядели совершенно безобидными…

…От меня откусили миллионы кусочков. Правая глазница осиротела. Ребра повылезали как иголки из дикобраза. Одна рука отрублена по кисть (мною же), вторая – откусана по локоть. Даже не собираюсь смотреть на ноги, которые напрочь не чувствую. Но самое мерзкое – треклятые деревья содрали с меня скальп!

Джонни Версетти – драная лохань. А также самое неудачливое создание в мире.

А почему я, собственно, не болтаюсь нанизанный на одном из деревьев?

Должно быть, обессиленное тело продолжало двигаться. Другого объяснения как я очутился – приполз слизнем, оставив за собой кровавый след и распластался – на краю маленького, глухого озера у меня нет.

Я растерзан. Уничтожен. Невосстановимо.

Страшно предположить, как мой наивный кретинизм отразится в действительности. Узнаю, когда выскочу отсюда …если выскочу. Если Лилит поможет. Похоже, она отвернулась, ушла. Бесповоротно.

Сейчас бы душу продал за глоток воды. Зачерпнуть бы из озера да не чем. Остается только созерцать себя в отражении. Горестно. К слову сказать, спектрофобия⁴⁹ исчезла. А значит, могу любоваться на себя сколько душе угодно. Правда, после гуляния по лесу смотреть теперь буквально не на что…

Не в силах терпеть собственное отражение, я скрипнул шеей, бросил взгляд вперед.

Посреди прозрачной толщи воды обретался маленький островок с костяным дубом, который еле-еле удалось рассмотреть единственным, полуоткрытым, сочившимся – не хочу знать чем – глазом.

Лилит его знает, мерещится или нет, но от дуба отслоилась человеческая фигура, которая начала стремительно увеличиваться в размерах. Нет. Она приближалась. Ступала по водной глади, словно посуху, оставляя гигантскую рябь.

…Перед лицом расположились босые ноги. Снова напрягая шею, приподнял голову и разглядел руку сжимающую, как мне показалось сначала костяную ветвь. Это был меч. Грозный. С тянущимися вдоль клинка шипами.

Я судорожно запрокинул шею назад. Еще больше. Нагрудные костяные латы. Зубчатая корона. Не знаю зачем, но я посчитал ее бивни. По несущественному совпадению столько же и главных улиц в городе. Город… вернусь ли я туда? Зависит от Эндрю Граймса занесшего нос рыбы-пилы надо мной.

Неужели вот он – тот самый восхитительный момент? Миллисекунды до смерти, когда понимаешь, что ты нашел ее и пытаешься неуклюже заговорить с ней. Вымолить еще времени. Вот только бескомпромиссный Эндрю Граймс не дал и словом обменяться со старухой с косой.

…Задыхаюсь. Никак не пошевелиться. Я – креветка, насаженная на шпажку. Боли нет. Палач пропал. Может я уже в чертогах Лилит?

Отсчитывая удары сердца – а что еще оставалось? – я услышал пробивающийся сквозь тишину треск. Электрический треск. По окруженному водой дереву снизу вверх промчались искры. Затем снова. Синие змейки замелькали все чаще и громче. Запах озона начал пьянить меня. Удивление неожиданному (в который раз) твисту вспыхнуло одновременно с молнией. Зигзагообразный разряд выстрелил из искрометного дерева и угодил точно в торчавший из спины клинок. Боль? Агония? Как бы не так! Неимоверный наплыв Силы! После следующей ослепительной вспышки вернулся глаз! Разряды сверкали непрерывно один за другим; и все без исключения были подобно глоткам живой воды.

Я стиснул ладонь. Рука? Ко мне вернулась рука! Целительное дерево – по-другому не назовешь – сотрясалось вместе с островком, образуя круги на чистой как хрусталь воде, которая пахла свежестью и прохладой. Меч приятно вибрировал, а с ним и все кости. Потом особенно сильно загудели череп с зубами. Силы становилось все больше. До умопомрачения много. Как песка в море.

Тело начало преображаться…

Волосы на голове зашевелились, потом плечи облепили черные щупальца с белыми присосками. Судорожно скручиваясь кольцами, они вытягивались опять.

На кожу лица напал зуд. Я глянул на искаженную рябью зеркальную гладь, а в ответ на меня вытаращилось множество мелких, фосфоресцирующих зеленым светом, выпученных как пузыри глаз. Они вылупились по всей правой стороне физиономии (теперь и отдаленно не похожей на человеческую).

Молнии продолжали жалить…

Кадык заходил поршнеобразным движением. На месте ключиц с надрывом начала растягиваться акулья пасть, настолько широченная, что больно. Она была неподконтрольна мне, равно как и все тело. Оставалось только извращенно содрогаться, упиваясь безграничной Силой.

Вода в озере пошла на убыль…

И когда я – а кто же еще? – высушил озеро не оставив и капли, по дереву хлынули трещины (не сомневаюсь с мечом творилось то же самое), сквозь которые выливался блекло-голубой свет.

Раскол. Рвущий барабанные перепонки взрыв. Выжигающая сетчатку волна света.

Возвращение в реальный мир было сверхрезким. Вот ты нежишься в шезлонге, плывя на круизном лайнере. Симпатичная стюардесса протягивает бокал с бумажным оранжевым зонтиком и соломинкой. Кожу ласкают теплые лучи солнца, а горло – мягкий, с кислинкой Дайкири. Ты на седьмом небе, но в следующую секунду выныривает Кракен и корабль, а вместе с ним стюардесса, прохладительный напиток и ты в шезлонге, мчитесь по бездонной глотке, словно ток по проводам. Это, мягко говоря, грубо!

Я снова сидел в комнате, сжимая холодную ладонь. Щупальца и тому подобное остались в воображении. Джонни Версетти стал самим собой. Но только внешне…

      Дышал так, будто все это время провел под водой. Кардиомонитор с зеленой ровной линией издавал тонкий жалобный писк. Все закончилось. И для меня и для Эндрю Граймса.

Не успела вернуться способность трезво мыслить, как ее тут же нагло отобрали. Разум заполонил рой мыслей-пчел и все жужжали одно: Ко мне!

Я – носимая волнами щепка – толкнул дверь палаты, и поплелся по коридору. Встречные люди что-то говорили, однако не получалось разобрать ни единого слова. Кто-то взял меня за плечи, но я мягко оттолкнул его.

Спустившись по лестнице – чудом не переломав руки, ноги и шею – удалось беспрепятственно выйти наружу, на белый выдирающий глаза свет.

Ко мне! Ко мне! – гаркнул в голове до боли знакомый голос.

Пытаюсь!

– Такси!

За минуту до того как подкатила машина, окружающий мир перед глазами превратился в пестрый, стремительный калейдоскоп.

– Куда?

– Данталион! Живо!

Водитель надавил на газ, заставив почувствовать себя пассажиром борющегося со штормовыми волнами корабля.

Ко мне!

Приказ разъедал мозг, и лишь одно могло покончить с ним.

– Да еду я, забери тебя Батна! – Меня бросало из стороны в сторону по всему сиденью.

– А? Ты чего, парень? Выглядишь паршиво. Тебе бы в больницу…

– А мы, блин, откуда, по-твоему, а?! Гони!

Он, наверное, считал, что меня накачали или… да плевать, что думал пустой!

– Приехали. С тебя… – Я сунул ему бумажник в руки, и выскочил из машины, оставив дверцу открытой.

Консьерж стоял там, где ему и положено. Я схватился за ослепительно-красный пиджак и, притянув к себе, прошипел на ухо:

– В пентхаус!

Гарри, благо никогда не задающий вопросов, придерживая за локоть, сопроводил меня к лифту. Через холл мы прошли как два солдата. Затем, буквально ввалившись в лифт, он нажал верхнюю кнопку.

Зов продолжал сводить с ума (с каждым этажом легче не становилось). Если бы я знал, что на мне (наверняка и на всех дэймосах) золотой ошейник я бы… ничего не сделал.

Только когда я вкатился в апартаменты Архонта и якорем рухнул перед ним на колени на мозаику сердитого древнегреческого громовержца, вот тогда зов наконец-то исчез, а дарованная с рождения способность связно мыслить снова вернулась. Аллилуйя!

Я обнаружил себя стоящим на четвереньках по-прежнему в халате (синего цвета).

– Джонни. – Мортимер Дрейк стоял спиной, любуясь панорамой города сквозь широченное на всю стену окно. – От кого угодно, но от тебя я никогда не ждал ножа в спину.

– Архонт, я…

– Нарушил кодекс! Непостижимо, но за одну ночь ты изловчился поглотить душ не меньше чем я за восемьдесят лет!

Постыдно склонить голову – это все что я мог сделать в данный момент.

– Меня подставили! У одного пустого оказалось целое озеро душ!

Мортимер закряхтел в пароксизме хохота.

– Решил накормить меня нелепыми оправданиями? Это оскорбительно!

Он отлип от окна, обошел исполинский письменный стол по дуге, схватил меня за подбородок, вперился в меня взглядом.

– Джонни, Джонни. Ты всегда чтил заповеди ревностнее всех сефиротов вместе взятых. Что же изменилось?

Его ладонь облепила челюсть не давая ответить.

– Захотелось власти? Богатства? Желаешь занять мое место?!

– Никогда!

– Ты гнилое яблоко и пока смрад не почуяли остальные от тебя нужно избавиться.

Внутри меня все «сжалось», тело застыло в льдине страха, волоски на затылке встали дыбом, а вслед за тем руки сдавили горло. Архонт решил отправить меня к Лилит!

Новоприобретенная Сила выплеснулась инстинктивно. На шее напряглись жилки; клацнула акулья пасть; зашевелились щупальца; Мортимер своевременно отдернул руки. Я поднялся с колен.

– Так, так. Похоже, кое-кто приобрел Облик. Теперь ты и впрямь в высшей лиге, Джонни. Смотри не спеши привыкать!

В один момент лицо главы культа дэймосов покрылось чернильно-черными бусинками паучьих глаз, а из выбритого до блеска черепа вытянулись скрюченные голые лапки вышеупомянутых членистоногих. Жвалы под кадыком хищно защелкали.

Если бы не исходящая от Архонта жажда убийства наряду с ненавистью, я бы еще раз попытался воззвать к разуму и объясниться. Честно. Но, по-видимому, время слов утекло.

Брызжущие кислотой челюсти пронзительно завизжали, заставляя осьминожьи щупальца плотно сжаться и защитить уши. В нос ударил запах грозы, а в глазах ненадолго потемнело. Не верно. Потемнело в комнате.

Позади меня раскинулась глубокая беспросветная пещера. Как и подозревалось, мы уже не в пентхаусе, а в Чертогах разума – месте, где законы логики сокрушаются Силой и волей. И воленс-ноленс, но настал момент выяснить у кого больше Силы и чья воля прочнее.

Подозреваю, что паучье логово – «клетка Миноса» и шагнуть в нее – равносильно подписать себе смертный приговор. Ловкий ход. Однако я уже не сопливый юнга, теперь мне по плечу ранее не доступные заклинания. А значит, пора уравнять шансы!

Раздался треск. Архонт обернулся и, в тот же момент панарамное окно разлетелось на осколки. Формально мы оставались на двадцатом этаже, однако, вместо городских улиц внизу бушевал океан – моя «клетка Миноса».

Паучьи челюсти-ножницы перекусили одно из щупалец, по телу прокатилась дрожь.

Забери меня Батна! Я сражаюсь с Архонтом! На смерть!

Мы – два дэймоса почти равных в Силе – уткнулись ладони в ладони, сплели пальцы и силимся затолкать друг друга каждый в свою ловушку.

При этом выносливость мышц и вес тела, а также количество щупалец и паучьих лапок (цапающих мне лицо) не играют в данный момент решающей роли.

Тремя китами всегда были и останутся: воля, Сила… и хитрость. Над последним я как раз-таки и усиленно соображал. Вернее пытался.

Мы балансировали на краях раскачивающейся лодки строя из себя борцов, а я только и хотел что, положа руку на сердце, страстно выкрикнуть: Мне не нужен твой Олимп! Хватит! Я служу только тебе!

Но судя по всему, служу не собачьей преданностью и в глубине души Джонни Версетти свободолюбивая рыба не готовая расставаться с жизнью.

Полчища крохотных пауков взобрались по ногам, заползли под дурацкий синий халат, что до сих пор на мне; они совсем не ласково целовали спину; копошились под мышками и в промежности; холодные струйки секрета паутинных желез мерзостно воспаляли кожу.

В панике я стиснул руки Архонта до белизны костяшек пальцев, устремил Силу – на ладонях раскрылось сонмище жадных пиявочных ртов. Хитиновые челюсти взрезались в кожу Мортимера – бордовые капли окропили пол.

Я шагнул вперед.

Вдруг, сочащаяся между нашими ладонями жидкость сделалась маслянистого желтого цвета, отчего мелкие кровососущие рты сузились, руки затряслись, локти чуть согнулись и я шагнул обратно на прежнее место.

Головокружение мешало сосредоточить Силу, подавляло волю. Я попытался было шагнуть снова, но резкая слабость связала меня по рукам и ногам.

Псарь… Никогда даже в мыслях не называл его этим прозвищем. И почему Псарь? С таким Обликом ему бы подошло скорее Ткач или Тарантул.

Черная гвардия Архонта принялась облеплять меня серебристыми тенетами. Давай, Джонни, шевели мозгами! Пора отбросить мелкокалиберные уловки и произвести крупный, точный залп. Нужно вызвать страх. Чего или кого может бояться Псарь? Какие фобии и травмы детства он скрывает и скрывает ли? Погодите-ка… Псарь. Почему собственно Псарь? Да очевидно же!

Полоска безнадеги на потном, застеленном щупальцами лбу разгладилась, а искусанная, сосредоточенная физиономия сменилась нагловатой ухмылкой. Я собрал остатки Силы (ее осталось примерно на две кружки).

Раздался скулеж. Архонт кинул взгляд через плечо и, клянусь Лилит, вздрогнул.

Шаг веред!

– Рэтт!?

Собственной персоной он – любимый питомец Мортимера обреченно мельтешил лапами, царапая край обрыва и вот-вот грозясь сорваться в пучину.

Шаг вперед!

Да! Псарь поверил в фату-моргану беспомощного ротвейлера, отчего рассеял внимание. Не теряя ни секунды… Шаг! Шаг! Шаг!

Я давил и он отступал. У самого края Архонт развел наши руки в стороны – мы посмотрели друг на друга в упор. В его взгляде читалась все та же ненависть, а теперь и страх (и, кажется что-то еще, но другую эмоцию понять не удалось). Блестящие, бегающие во все стороны паучьи глазки тоже выражали страх.

Мортимер открыл человеческий рот – я думал, он что-то скажет, но нет. Вместо слов оттуда вылез буро-рыжий тарантул. Я отреагировал мгновенно! Надул щеки и выпрыснул в него струю чернил. Без толку! Мерзкая волосатая тварь извернулась ото всех щупалец, прыгнула мне на лицо, разлепила лапками густо измазанные чернилами губы и… заползла в глотку. Мою, раздери ее Лилит, глотку!

Рывок!

Псарь шагнул в пустоту и сорвался с Олимпа в бездну и почти безвременно меня словно сбил грузовик.

Я растерянно моргнул. На стеклянном окне ни трещины. За спиной обычные двери, а по сторонам стены. Что до Архонта, он задыхался. Задыхался от ненастоящей воды заполняющей легкие. Он под заклинанием! Надо действовать. И быстро!

Впервые пожалев, что не ношу при себе оружия, я мазнул взглядом по столу. Папки с бумагами, хрустальная пепельница (на вид слишком легкая), ни тебе стеклянной бутылки или ножниц. А вон там что? То, что нужно!

Если бы кто-то сказал мне, что я лично отправлю в геенну главу культа дэймосов, я бы покатился со смеху или покрутил пальцем у виска. Вот только из всех немыслимых вероятностей сбылась именно она.

Нож для конвертов в форме пера из проклятого металла чиркнул поперек белого воротника Мортимера Дрейка. Минутная борьба за жизнь. Конец.

Каково это – предать своего Зевса, утратить веру, впервые убить? Спросите у Джонни Версетти. Теперь он знает.

НАФС 6

АНАРХИСТЫ

Потому что я, я хочу быть анархией! Cos I, I wanna be anarchy!

В городе! In the city

Сколько способов получить то, что ты хочешь! How many ways to get what you want

Я использую лучшие и использую всё остальное. I use the best I use the rest⁵⁰

Колеса «Range Rover» в очередной раз окунулись в асфальтную яму, похожую скорее на воронку от снаряда и Леонсио почти-таки оторвал салонную ручку над пассажирским местом.

– Сердце твое переехать, Рамон! Водить разучился?

– А я тут причем? Это тебе не дождь из жаб. Тогда хоть дворники послужили бы.

– Просто езжай аккуратнее.

– Лео, ты мне хоть глаза выколи, ни фига не изменится. И так по наитию еду.

– А куда мы собственно катим? Где сделка-то пройдет?

– На кладбище, собрино⁵¹, – сдерживая улыбку, ответил Лео.

– А разве это хорошая идея: проворачивать дела на территории некросов? Мумия вообще в курсе?

– Не бзди, мы как бы на другое кладбище, – загадочно проговорил Рамон. – Отсыревшей древесиной и дохлыми цветами там и не пахнет. Эмиль, кстати, прав, – обратился он уже к Лео. – Что за бесшабашность – посылать всего двоих на бартер с гаитянами? Мы ни фига о них не знаем. А вдруг кинут?

– Им же хуже тогда, – пожал широкими плечами Лео, а потом добавил: – Но чтобы не случилось никакого «вдруг», стоит подстраховаться.

– Вот для чего ты и взял меня, я прав, тио⁵²?

Не оборачиваясь Лео кивнул.

– Фух. Добрались, слава мне. – Рамон прекратил душить руль потными руками и отправил мотор в спячку.

– Это же… – начал Эмиль.

– Кладбище машин.

– Свалка это, вот что, – сказал Рамон, и оживленно добавил: – А здесь той заразы практически нет.

– Что нам и на руку. Ну, давай вручим собрино инвентарь.

Рамон вставил ключ, затем стукнул по капоту кулаком.

– Ого, сколько игрушек. – У 64-х летнего Эмиля (выглядящего на 35) глаза заблестели, как у ребенка, который впервые посетил Кони-Айленд.

– Выбирай.

Он потянулся к «Узи», но дядя одернул его.

– Не-а.

– А что тогда?

– Бери вон ту. – Тио указал на крупный калибр. – Что делать дальше, думаю сам допрешь.

– Так точно. А что вы возьмете?

– А что, по-твоему, у меня из-под куртки выпирает, а? – лукаво спросил Рамон. – Я с «Камиллой» не расстаюсь ни на минуту.

– Даже, когда моешься в душе? – с подстебом полюбопытствовал Лео. Затем взял чемоданчик и закрыл багажник.

– А то!

Между хаотично сложенными в три яруса штабелями проржавелых, бесколесных автомобилей тянулась вглубь дорожка, по которой и пропечатали шаги Лео с Рамоном. Спустя пять минут они добрались до самого сердца свалки – покореженного круга машин, которые до непристойности плотно притискивались друг к другу.

По небу трюхали лохматые, сизые тучи.

– Как на помойке вонища, – шмыгнул носом Рамон.

Семеро гаитян в синих кофтах и такого же цвета повязках на головах ждали бизнес партнеров по-обезьяньи сидя на одной из множества окружающих развалюх. Завидев, что к ним шагают всего двое, они переглянулись и зашептались.

– Я Лео.

– Диас, – представился единственный, кто держал оружие за поясом, а не в руках.

Лео поставил чемоданчик на землю, в ожидании глянул на гаитян.

– Ну? Где товар?

– Товар, – повторил Диас, после чего одна из шестерок за его спиной, что развалилась на капоте, потрясла похожим чемоданчиком точно обезьяна бананом.

– И в чем проблема?

– Да вот, – как бы извиняясь, начал Диас, – не ожидали мы, что вас будет всего двое.

– И что это меняет? – подавляя раздражение, спросил Лео.

– У нас как бы численный перевес и все такое.

– Развяжете войну ради восьми килограмм порошка?

Диас ответил еще более оправдывающимся и в то же время гадливым тоном:

– Да кокс как бы и не наш. То есть не мы его делаем. Мы хотели толкануть его и смыться. Но раз такой расклад, мы, пожалуй, заберем и деньги и товар, а вас пришьем.

– А я говорил, – буркнул Рамон, который, несмотря на промозглую погоду, внезапно начал потеть как в парилке.

Лео поднял руку на уровне головы и щелкнул пальцами.

– Ну и чего как бы?

Вместо слов Рамон указал гаитянину на грудь, тот клюнул носом и заметил что надпись «РАССЛАБЬСЯ» пачкает красная дрожащая точка.

– Хотелось бы разойтись полюбовно, – с нажимом проговорил Лео.

Диас облизал губы, потом нервно выкрикнул что-то на креольском, одна из шести обезьянок (поджатая, с жирными щеками) спрыгнула с капота и, тряся чемоданчиком, прошаркала к ним.

– Открой, – потребовал Рамон.

Гаитянин поднес чемоданчик к его лицу и резко открыл. В следующий миг случилось целых три поочередных оказии. Как только вместо денег вылетела шипящая кобра и впилась Рамону в лицо, Лео выпрыснул из уголков глаз две струи крови точно в глаза Диасу. Тот отшатнулся, снова крикнул что-то на своем языке, все обезьянки тут же вскинули лапы со стволами, однако открывать бестолковую пальбу не дерзнули – Лео зажал обмякшего главаря в двойном нельсоне.

– Зараза ты конченая! – отодрав от губы кобру, в сердцах выпалил Рамон.

Гаитянин, что наградил его змеиным засосом,бросил пустой чемоданчик и потянулся к пушке заткнутой сзади за поясом (делал он это настолько несуразно, что напоминал африканского орангутанга), едва лишь ему удалось вытащить пистолет, как он тут же его выпустил, приклеил ладони между ног и согнулся пополам.

– Это только аванс, зараза.

Рамон припал на одно колено, прячась за гаитянином от вероятных пуль, дернул того за волосы и затолкал голову кобры в глотку.

– Да не дергайся ты, еще не все, – сказал он то ли змее, то ли гаитянину, после чего схватил извивающийся хвост, обмотал вокруг шеи пучеглазого и завязал нехитрым узлом.

К тому моменту Рамон в прямом смысле слова с ног до головы пропотел кровью; вся одежда: черная косуха с замками на рукавах и со всеми полагающимися шипами и клепками на плечах, а также мешковатые штаны и даже нижнее белье пропитались ею, тем самым поменяв цвет на темно-красный. И когда орангутанг затих, обезьянки судорожно задергали спусковые крючки.

Пули, вылетающие из шумливого «Узи», короткоствольного дробовика и троих Беретт 92 застучали по телу Рамона, как град по тонкому стальному листу… Ни одна не впилась глубже, чем клыки шуганной кобры высунувшей наконец-то морду из горла снулого гаитянина. С головы до пят Рамон превратился в статую из блеклого рубина. Грубо обтесанную. Без четко просматриваемых черт лица и складок на одежде. Он замер в самой что ни на есть грубопровокационной позе – держа руки на уровне груди с оттопыренными средними пальцами.

– Чекист ты видный, Рамон, – хмыкнул краснолицый Лео, чья уже не зеленого цвета солдатская куртка прилично утяжелилась от крови.

Когда до обезьянок докатился запах железа и серы вынуждающий морщить блестящие от пота морды, тогда Лео оттолкнул Диаса и тоже обратился в скабрезную рубиновую статую с жестом «ходете»⁵³.

– Дон! Дон?! – Обезьянки мигом подскочили к боссу.

Полусогнутый он стоял с прижатыми к глазам ладонями, грудь шумно вздымалась. Взвинченные гаитяне ничего толковее не придумали, как взять его за руки и отлепить их от лица. И теперь на них уставилась гримаса безумия с налитыми кровью глазами.

Голодным зверем Диас накинулся на ближайшего гаитянина, повалил на землю, оттянул воротник кофты и клацнул зубами.

– Уберите его от меня! Уберите!

Диас продолжал откусывать от собрата по кусочку, чавкать и выплевывать их тому в раззявленный в крике рот. Его оттащили за секунду до того как вопль оборвался навсегда. Двое удерживали обезумевшего Диаса за руки, другие двое ну точно приматы тупо пялились, не зная, что делать.

Укусив за руку, Диас вырвался из хватки одного, поцарапал лицо второму и, ударив плечом в живот, ухватил под колени и сбил с ног. Прежде чем за него снова взялись, он успел капитально изъесть лицо: порвать щеки, откусить нос и растянуть нижнюю губу так, что та стала похожа на вареную макаронину. Теперь уже его не стали поднимать на ноги, а накинулись сверху, придавили к сдыхающему гаитянину, который, несмотря на то, что выглядел так, словно поцеловался с теркой для овощей, все же цеплялся за жизнь и хило дергался.

Пока двое с трудом сдерживали психованного, клацающего зубами Диаса, третий прижал его голову к земле, достал перочинный нож и небрежно отрезал мочку уха, бросил нож у кровоточащей раны и кинулся к машине, к еще одному чемоданчику: вытащил из него сизого трепыхающегося, однокрылого голубя и запихнул тому в клюв кусочек кожи.

До сих пор окаменелые Лео с Рамоном не торопились раскрепощаться и как бы сквозь красное стекло не без интереса продолжали следить за шоу. А посмотреть и вправду было на что.

Фокусник-гаитянин – или лучше сказать колдун? – упал на колени и, прижимая оголтелую птицу то к груди, то ко лбу забубнил нечленораздельный речитатив. Остальные двое его не отвлекали, напористо продолжая удерживать Диаса.

Минуты через три-четыре колдун заткнулся, достал зажигалку, поджег голубя, тот вспыхнул и погас как фейерверк. Птица затихла, а вместе с ней и Диас.

– Что за? А ну слезьте с меня, кретины!

Белки его глаз снова стали прежнего цвета.

– Мля, во рту вкус, будто помои хлебал.

Неподвижные фигуры Лео и Рамона затрещали как стекло, вмиг рубиновая броня брызнула множеством осколков, что сразу же растаяли.

– Рамон, будь добр, пристрели их.

– Всех? – невозмутимо уточнил он и направил мушку «Камиллы» на Диаса.

– Ну, ему только в колено.

Три эха выстрелов. Два трупа, один раненый. Лео двинулся вперед, переступил через скулящего Диаса, подошел к машине.

На крыше лежало два чемоданчика. В одном (раскрытом) трепетали пятеро связанных голубей (кто без лапок, кто наполовину общипан). В закрытом же кейсе безмятежно покоились четыре пакета с кокаином по пол кило в каждом.

Лео взял чемоданчик, повернулся и застал кричащего на Рамона Эмиля.

– Тио, как это понимать, забери тебя Батна?!

– Лео, ты что, серьезно дал ему разряженную винтовку?

– Эмиль, – без слова раздражения или огорченной гримасы начал дядя, – а почему ты сразу же не проверил обойму?

Племянник открыл и закрыл рот.

– Я ж думал ты…

– Преподал тебе урок.

– Ты просто не хочешь, чтобы я убивал!

– Значит, по-твоему, это круто, да? Мочить людей?

– Да!

– Спишь и видишь, как бухаешь в «Железной Башне» и расписываешь собутыльникам, как порешил очередного пустого, так?

– В самое сердце!

– Слушай, Лео, собрино же ветал как-никак. Это…

– У него в крови. Ну что ж. Хочешь боли, Силы, хочешь убивать?

– Да! Да!

Лео схватил Эмиля за руку, подвел к уползающему слизняком последнему из гаитян, потянул руку племянника вниз, заставляя присесть на корточки, сам опустил колено на грудь Диасу, раскрыл чемоданчик, достал пакет белого порошка и всучил Эмилю.

– Сыпь ему в рот. Я буду держать. – Одной рукой Лео обхватил челюсть, другой зажал нос. – Ну, чего ждешь?

– Я…

– Кажется, кто-то хотел боли и страданий. Вперед!

Подошел Рамон.

– Лео, амиго. Ты перегибаешь.

– Не встревай, – отчеканил Лео и продолжил глядя на племянника: – Что такое? Наложил в штаны?

– А вот и нет! – Эмиль открыл пакет и снова застыл.

– Без учебника не можешь? Смотри сюда!

Лео выхватил пакет и высыпал содержимое в рот Диасу, словно в воронку, отчего тот забрыкался точно припадочный.

– Хватай еще пакет и сыпь ему в глотку.

Эмиль проникновенно всмотрелся в налитые страхом и болью глаза Диаса, глаза полные мольбы о том, чтобы его перестали мучать.

– Что такое?

Племянник не выдержал и отвернулся.

– Не хочу вот так.

Лео отпустил Диаса, взялся припорошенной кокаином рукой за подбородок Эмиля, заставил посмотреть себе в глаза.

– Убивают ради Силы. Ради мести. Любви. Ненависти. Но не просто так.

– Он усек, Лео. Отпусти его.

– Этим не кичатся, – добавил тио и убрал руку.

К тому моменту Диас уже перестал трястись и начал загибаться с пеной у рта.

– Вали к машине, собрино.

Без всякой охоты Эмиль молча послушался Рамона.

– Это было сурово.

– Это было необходимо.

Рамон вздохнул, чиркнул взглядом по телам, окропленной кровью земле и задал животрепещущий вопрос:

– Что с деньгами за кокс?

Лео полез к Рамону в карман куртки, достал зажигалку и поджег деньги.

– Сбрендил?!

– Товар мы получили. Будем считать, с гаитянами рассчитались.

– Ну, а что реально с гаитянами делать?

– Плевать на них. Пусть так и валяются.

– Знаешь, надо было одного оставить, чтобы рассказал про ту хрень с курицей. Как им удалось содрать с Диаса твое заклинание?

– Мне плевать. В скором времени нас уже ничто не будет волновать, забыл?

– Да, ты прав.

– А ты за рулем. Снова.

– Ну наконец-то родные дороги, – проговорил Рамон держащий руки на руле, словно на бедрах любовницы. – Если в центре города вообще капец, до нашего гетто зараза не доползла.

– Даже аномальной погоде положить на наш район, – поддакнул с заднего сиденья Эмиль.

Вечно злиться на дядю он не мог и потому, трясясь на заднем сиденье, все обмозговал и признал, что в некоторой степени тот прав.

– Верно-верно, собрино, – объезжая очередную пробоину в асфальте, согласился Рамон. – Мы никому нафиг не нужные изгои.

В любом крупном городе есть районы, куда хочется послать злющего начальника, любовника жены или того кто занял твое парковочное место. В Нью-Гранже таким районом считался кусочек, что на самом северо-западе, который негласно назывался всеми «Старая литейная».

И сейчас обнищалые дома, и полуразрушенные здания, что теснились там друг к другу, с убитым видом таращились разбитыми «глазенками» на проезжающую серебристую машину. Бо́льшую часть гетто занимали заводы и цеха (многие работают, кое-какие заброшены). И, безусловно, хозяином каждого без исключения – от обувной фабрики до консервного завода – был не кто иной, как Доминик Сантино. Пожалуй, единственная недвижимость в городе (не считая государственной собственности), которой не владела Пиковая Дама, коптилась на территории «Старой литейной».

– В гетто даже небо кажется ниже! И почему оно здесь постоянно серое?

Грязный нимб смога нависал над «Старой литейной» все дни в году без исключения.

– Дым и прочие вредные испарения, испускаемые заводами, – с умным видом пояснил Эмиль. – Но мне иногда кажется, что природа как бы нам намекает: Вы это заслужили. Чистое голубое покрывало с беленькими облаками – это для красивых районов с беленькими людьми с голубой кровью.

– Задери тебя Лилит, собрино, верно подметил! Дэймосы так вообще в пятизвездочном отеле кучкуются. Где справедливость, а?

– Ее нет, как и в жизни не будет ни одного белого воротничка ветала, – с уверенностью заявил Лео. – Внутри таких неженок нет ни грамма садизма или жестокости. А почему?

– Живут в другом климате, – без колебаний ответил Рамон.

– А как же Патрик Бэйтман?

– Кто? – Лео с Рамоном на мгновение повернулись и уставились на Эмиля.

– Ну, богатый психопат.

– Не знаком с ним, – пробасил Рамон.

– Он вроде бы персонаж книги, – нахмурился Лео.

– Да.

– Да какие книги, собрино?! Мы здесь про настоящую жизнь толкуем. Но чтение я одобряю. Образование важно. Видишь Лео, башка у твоего племенника варит. Слива от сливы, или как там говорится?

– Яблоко от яблони, – поправил Лео.

– Главное чтобы сейчас в наших яблоках не проделали дырки, – безрадостно обронил Рамон, и добавил: – Приехали. – После чего просигналил три раза.

Стальной лист ворот наполовину сдвинулся, пропуская на территорию похожую скорее на военный объект, чем на металлургический завод. В действительности же это было ни то ни другое, а местопребывание Архонта, или как говорили между собой сефироты: «Муравейник».

Рамон вклинился в ряд машин, выбрался из-за руля и принялся разминать ноги. Прежде чем последовать за ним Лео придержал уже выпрыгивающего с места племянника.

– Останься.

– Нет, я с вами.

– Слыхал, что рассказывают о темпераменте Второго Капоне? Все чистая нефильтрованная правда. Он как Тони Монтана под кайфом. Неймется попасть под горячую руку?

Эмиль потупился, скрестил руки на груди, и состроил недовольную гримасу, показывая тем самым, что торчать в машине ему вовсе не улыбается, однако после недавнего случая перечить не дерзнул.

– Не злись. Потом вместе попрактикуемся в тауматургии.

– Обещаешь? – с ноткой недоверчивости спросил Эмиль.

– Обещаю, – кивнул Лео и растрепал черную копну волос на голове племянника, словно тому шестнадцать, а не тридцать пять с виду и шестьдесят три по паспорту.

Кардинально (до абсурда) вооруженная охрана аванпоста сопроводила веталов к толстой двери с корабельным иллюминатором из пуленепробиваемого стекла. Ее открыли изнутри.

Перешагнув порог, Лео с Рамоном сдали оружие, прошли через металлодетектор (точно такой стоит в аэропортах) и начали спуск по коридору, который походил на систему кровеносных сосудов – такой же запутанный и длинный. Стены с венозными трещинами душили теснотой, а каждые пятнадцать-семнадцать шагов желтые капли-лампочки над головой заставляли щурить глаза.

– Мы тут и вправду как букашки в муравейнике, – буркнул Рамон. – Я слышал, что недавно Второй Капоне установил в стенах пулеметы и всего одним нажатием кнопки может превратить нас в винегрет.

– Это же бетон. – Лео демонстративно постучал костяшками пальцев по стене. – Какие нафиг пулеметы? Он чокнутый, но не настолько же.

– Да у него сдвиг по фазе на все двести процентов! Столько десятилетий использовать Силу. К слову, нам с тобой как старикам-ветеранам еще недолго от него отставать в этом плане.

– Ты передергиваешь, лично я себя вполне контролирую.

– Тебе напомнить, что ты отколол с гаитянином? Как надавил на собрино.

– Уел, – признал Лео. – Но лучше следи за собой.

– Да-да. На меня просто криз много позже находит, – слегка дрогнувшим голосом проговорил Рамон, замолчал на пару минут и снова заговорил: – Знаешь, мне кажется, стены опорного пункта или бункера, не суть важно, короче, они для того, чтобы защищать не главу культа, а внешний мир от него. Бредятина, да?

– Да… Я тоже так думаю.

Некоторое время они слушали тишину, а затем Рамон опять открыл рот:

– Про терки с гаитянами, стало быть, не поделимся?

– Тебе нужны реки крови?

– Тоже верно.

Тоннель опустил веталов на, Лилит знает, сколько этажей под землю и там очередной пост – комната похожая скорее на казарму с двенадцатью кроватями и вооруженными образинами в жилетах на голое тело как у главного героя фильма «Коммандо» – пропустил их за массивную, как от банковского хранилища, дверь.

Доминик Сантино увлеченно елозил кастетом по жестоко замученному столу. Складывалось впечатление, что данное занятие для него было своего рода физическим и медитативным тренингом, как звон в колокол для церковников или окучивание мешка для боксеров. На столе, вопреки уличному трепу (вымазанная в кокаине печень или сердце) не было ничего кроме маятника Ньютона и бессчетных царапин. Вся стена позади Второго Капоне была облеплена маленькими телевизорами – камеры наблюдения (установленные даже в туалете).

– Архонт, – заговорил Лео.

– Валяй, – не отрываясь от экранов телевизоров, бросил Сантино.

– Сделка прошла успешно. Вот товар.

– Ориентировочную дату следующего обмена не назначили, – сказал Рамон.

– А че так?

Сантино оставил в покое ящики с черно-белыми подвижными картинками и вперил взгляд в Лео и Рамона.

– Ну?

– Гаитяне подняли ценник на пятнадцать процентов, – с каменным лицом ответил Лео.

– К тому же их товар ниже качеством, чем у кубинцев, – добавил Рамон.

Из них бы получились отменные игроки в покер.

– И, стало быть, выгодней продолжать вести дела с проверенными кубинцами, – подвели они Сантино к данному выводу.

– Как оказалось гаитяне мелкие сошки и о них лучше забыть.

Сантино жадно схватил чемоданчик, шлепнул им о стол, раскрыл и мазнул взглядом по товару, потом щелкнул пальцами, к нему подскочил один из веталов, который забрал чемоданчик и скрылся за дверью.

В комнату вошли еще трое.

– Архонт.

– Валяй.

Вместо того чтобы сотрясать воздух один из них – такой же чиканос,⁵⁴ как и Лео с Рамоном – протянул главе веталов тонкую папку.

– И что тут у нас. – Глазенки Сантино как тараканы забегали туда-сюда. – Три ящика с автоматами Калашникова… Так, а почему РГ-6 всего десять штук? Условились же в два раза больше!

Рамон рефлекторно отступил на полшага, в отличие от Лео, который пустил корни в бетон. Что до новоявленной троицы, по мимике их напряженных физиономий стало очевидно – уверенность в завтрашнем дне выпрыснула из них как кровь из проткнутой яремной вены.

Стараясь не обращать внимания на тошнотный запах серы один из троицы сумбурно заскулил:

– У кубинцев не нашлось так много гранатометов. Но деньги уже уплачены, и товар просто придет следующей поставкой.

– Просто? Ты считаешь это просто, не выполнять условия договора?! Вы как беззубые мошки смирились с их неуважением! Вот ты, Лео, ты с нами почти с самого начала. Годов эдак с сороковых, если мне не изменяет память.

– Верно.

– Скажи, как бы ты ответил на подобную халатность кубинцев?

– Убедил бы их добавить еще пять гранатометов сверху. Как минимум

– По той же цене?!

– Безвозмездно.

– Вот! – Ухмылка Сантино напоминала оскал игуаны. – Получается, – он снова уперся взглядом в одного из троих веталов, – ты прогнулся под ними. А так как ты вел делюгу от моего имени, значит, прогнулся кто, а?!

Ответить трясущийся ветал не успел. Все случилось в два счета. Глава культа сжал руку в кулак, и та до самого локтя покрылась рубиновой коркой крови. Ветал и ахнуть не успел, как получил в висок. Голова дернулась нереально быстро, шея с противным треском надломилась, ухо вжалось в плечо. Одновременно с грохотом тела, Лео, Рамон, и остальные двое, покладисто склонили головы и упорно смотрели только в пол.

– Архонт!

– Прямо проходной двор! Что?! Кто?!

– У нас крот. Шнырял по объекту. Задел бесшумную сигнализацию.

Пара веталов, подхватив под руки, подвели к Сантино крота.

– Он не крот! – выпалил Лео. – Он мой племянник. Я велел ему оставаться в машине.

– А он, видно, ослушался, – на лице Сантино появилась монструозная улыбка. – Имя?

– Эмиль. – Приподняв подбородок, ответил тот.

– Не припомню тебя что-то. Давно в культе?

– Двадцать восемь лет.

– И за столько лет не научился дисциплине? Ну ничего. Все поправимо. С завтрашнего дня тебя ждет муштра.

– Архонт, – Лео напряг мышцы лица, – Я привел его в культ, мне и отвечать за него.

– Не-не. Ты хоть и хреновый воспитатель, но кадр ценный. Так что, малек, пакуй манатки, с завтрашнего дня тебя ждет месяц потех! Заодно передашь от меня привет Баргасу.

– Архонт, – убитым голосом, сказал Лео.

– Все. Дело закрыто. Валите отсюда, пока я вас всех через мясорубку не пропустил.

– Да, Архонт.– Признавая, что бессилен, Лео не стал спорить.

Всю дорогу в машине Эмиль сидел как на колючках готовый к крикам и ругани, вот только дядя не выдал ни одного крепкого словечка, лишь периодически поглядывал на племянника через стекло заднего вида.

– Глушить мотор не буду, – разбил тишину Рамон, тормозя у выцветшего приземистого домика.

Лео, всю дорогу подергивающий каждые пять секунд щекой, угрюмо кивнул и, не дожидаясь Эмиля, протопал вдоль неухоженного небольшого газона, открыл дверь, толкнул затянутую сеткой вторую и вошел.

Внутри царил пожизненный бардак. На кухне недельный запас грязной посуды плавал в мутной, зеленой воде, источая настолько противный запах, что раковина превратилась в миниатюрное болото; коврики на семьдесят процентов состояли из пыли и на двадцать из крошек; поголовно все лампочки давным-давно перегорели, а заменить их ни у кого не доходили руки и потому тут и там (на каждом столе и в туалете) валялось по ручному фонарику.

Лео подошел к седовласой старушке, сидящей на самом краю кресла-каталки. Она вытягивала шею и пялилась в телевизор, хотя тот был на расстоянии вытянутой руки.

– Привет, сестренка. Все смотришь «Храбрую куклу»?

Он поцеловал ее в лоб, но она уже была настолько стара, что память время от времени изменяла ей и в этот раз она не узнала брата.

Глядя на нее такой, Лео вспоминал как в подростковом возрасте (когда впервые вступил в банду) мечтал на старости лет вот так вот оказаться в инвалидной коляске, а не в деревянном ящике. И не сказать что теперь он рад, что все сложилось иначе. В последнее время он часто думал о седине.

Войдя в дом, Эмиль буквально прошел по пути Лео: скривился при виде и вони болотца на кухне; поцеловал мачеху в лоб (она тоже не узнала его).

Он застал дядю в собственной комнате на кровати.

– Может, скажешь уже что-нибудь?

– Завтра я отвезу Франческу в пансион для пожилых.

– Что?! Зачем?

– А ты собирай вещички. Как сказал Второй Капоне: Муштра тебя ждет.

– Я просто не верю. Неужели наш дом, дом, где живем мы, жили родители наших родителей и даже их родители, он что, вправду осиротеет?

– Удивительно, как он до сих пор не развалился. Мы сюда уже не вернемся.

– Как не вернемся? Муштра всего на месяц!

– Если Баргас тебе голову не открутит.

– Да кто на хрен такой Баргас?!

– Ты и представить себе не можешь, что тебя ждет, – с хандрой проговорил Лео.

– А тебя тоже отправляли на муштру? И почему за столько лет я не слышал о ней?

– Муштра – это база отдыха, что на деле, конечно, совсем не так, а попросту прикрытие. Она не тюрьма и не армия, хотя есть отголоски и того и другого. Помню, я сначала думал, что там меня обучат всем крутым заклинаниям, научат стрелять из крутых пушек. Хрена с два! Меня самого накормили свинцом, заклинаниями и ничем другим. Там тебя сломают, собрино. Это отсев. Баргас может убить тебя и ему ничего за то не будет. А он попытается и не один раз. Если косо на него посмотришь, он тебя прикончит. Если станешь калекой, Баргас тебя добьет. О том, чтобы сбежать и думать забудь. Нарвешься на худшую из смертей. Я видел. Я помню. Иногда даже мерещится тот запах.

– Думаешь, я струхну? – сглотнул Эмиль.

– Я говорю как есть. Политика культа: для слабых нет места.

Тио встал с кровати, положил руку на плечо племяннику и сжал пальцы.

– Покорми маму. Приберись, наконец-таки. Выспись. Завтра я отдам тебя в лапы Баргасу.

Обратно в машину к Рамону Лео сел шумно хлопнув дверцей. Приятель рассудил, что лучше не донимать его, нажал на педали и крутанул руль. А когда они выехали из гетто, не удержался и открыл рот:

– Вот же ж зараза! На каждом углу. И долго так будет продолжаться, есть догадки?

– Без понятия. Но аномальная погода нам только на руку.

– Скажем большое спасибо дэймосу.

– Что? – Лео наконец-таки вышел из ступора и сосредоточился на словах Рамона.

– У тебя что, кровь в ушах? Надо хоть иногда перетирать с другими ради новостей.

– Да о чем ты?

– Анархия уже на пороге.

Лео втянул воздух, приподняв плечи.

– Ты нормально объяснишь или нет?

– Я про главную новинку недели. Архонт дэймосов отправился к Лилит и ни за что не догадаешься, кто ему оплатил путевку. Его горячо-любимая собачка – Джонни!

– Да слышал я! Уже давно переварил эту новость. И о Версетти наслышан. Вроде бы он лет семьдесят назад сделал из Черчилля ручную собачку Лигеметона.

– Опередил симплигатов.

– Жаль, конечно, что в итоге нифига не выгорело.

– Уж очень амбициозный был план.

– Считаешь, наш план лучше? – скептически поинтересовался Лео.

– Конечно. Главное верить и не тупить.

– Прям лозунг какой-то, – хмыкнул Лео.

– Лозунг для кого?

– Для всех отчаявшихся больных утырков. Вот для кого. Знаешь, к тому все и катилось. Архонты не всесильны. Вот почему Сантино такой параноик. Сидит и мандражирует в своем бункере. А главы культов еще заливают, что собираются мир под себя подобрать.

– Ну, даже если Псарь вне игры, я считаю, у сефиротов есть шансы.

– Не шутишь?

– Мы просто еще не до конца в системе. Лигеметон еще зеленый. Вот когда мы наладим систему, просочимся во все щели, тогда не то, что город – весь штат будет у нас в кармане. Только подумай!

– Об этом не я и тем более не ты думать обязаны.

– Намекаешь на Умника? Хм, а может он последние лет сорок как раз тем и занимается? Что скажешь?

– Мне плевать.

– Тебе на все и всех плевать. – Рамон сделал постную мину.

– Не на всех.

– Племянник, – решил все-таки ковырнуть свежую язву Рамон. – М-да, хреново все сложилось. Но мы почти перестали протирать штаны, может Баргас и не успеет его доконать.

Лео выразительно промолчал. Признавать и тем более показывать страх, было не его частью натуры.

– Сколько мы уже с тобой в Лигеметоне?

– Сорок шесть лет, – быстро подсчитал Лео.

– Да уж. Почти полвека. За это время много крови утекло из жил – и не вспомнить всего, что мы пережили.

– Мы пережили муштру. Самое главное.

– В то время муштра и тот садист только-только появились. Помнишь, что он сделал с тем веталом? – Рамон передернул плечами.

– И не напоминай.

– Он же безумнее, чем сам Второй Капоне. Я слышал, Архонт откопал Баргаса в психлечебнице. Там-то он и нахватался приемчиков по вправке мозгов.

– Прекрати.

– Лео, взгляни на веталов прошедших муштру за последние десять лет. Им как будто промыли мозги. Фанатичность. Преданность. У некоторых даже нет своего мнения. Тупые муравьишки. Ты же сам видел тех образин в бункере. У них там даже что-то вроде казармы!

– Заткнись!

– Прости, – Рамон прикусил язык. – С Собрино и близко не случится ничего подобного. Он мне самому как племянник, так что можешь всецело на меня положиться. Скоро мы все вырвемся из стальной петли.

Или загнемся в ней, подумал Лео.

Наилучшая тактика скрытности – спрятаться у всех на виду. «Мероприятие», которое запланировала небольшая группа веталов, требовало скрупулезного обсуждения, а также доскональной подготовки. И потому без долгих споров «Железная башня» стала местом их сходки. Так, некая компания веталов на протяжении полугода регулярно заглядывала каждый третий день в бар в разрозненное время – что тут подозрительного? «Совершенно ничего!» – ответил бы даже помешанный на теориях заговора параноик…и ошибся бы.

Веталы припарковались на другой стороне улицы, Лео сразу же вышел из машины, а Рамон сначала покопался под сиденьем, вытянул из-под него папку с листами и сунул ее себе под куртку.

Лео зашел в бар с нелицеприятной миной, что не сказать о Рамоне, который вот-вот грозился кузнечиком махнуть к барной стойке. Лео коснулся его плеча призывая проходить мимо и даже не заикаться – сейчас необходима трезвая голова, и алкоголь (а пиво МакСорли было все равно, что виски на диком западе) тут некстати, так что кореш клятвенно пообещал самому себе, что обязательно напьется. Позже.

Втаптывая бычки в грязные, будто обгоревшие доски, веталы прошагали между барной стойкой и столиками к коридору под лестницей. При этом Лео держал друга за плечи, не давая развернуться, но тот, пуская слюни на каждую бутылку, крутил головой как сова или богомол.

      Лео приветственно кивнул хозяину заведения, а Рамон завсегдатаю нолу без энтузиазма метающему дротики.

В конце коридора их ждали три двери: черная, гнилая и красная покрытая колючей ржавчиной, у которой под ручкой вместо замочной скважины был механический шифратор подобно сейфу.

– А вот и ты зараза мелкая.

– Что?

– Кажись, прихватило-таки, наконец, после стычки с гаитянами, – упавшим голосом проговорил Рамон. – Надо было мне выпить, Лео. Одна бутылка мне как бальзам на душу.

– Некогда, – заявил Лео, сочувственно глядя на друга.

Правая рука Рамона тряслась и самовольно тянулась к «Камилле», так что он как смог сжал кулак и врезал три раза по металлу.

– Получай! Получай! Дрянь!

Он придирчиво осмотрел содранные костяшки с прилипшей к ним ржавчиной и, почувствовав контроль над взбунтовавшейся конечностью, удовлетворительно кивнул.

– Отпустило, Рокки?

– А то!

– Можно открывать? – Задал риторический вопрос Лео и, пробубнив под нос: – сорок два налево, двадцать семь направо и пятнадцать налево, – толкнул скрипящую дверь.

Прежде чем они спустились по лестнице, Рамон в который раз поинтересовался:

– Напомни-ка, как называется хрень, что меня канает?

– Синдром чужой руки.

– Не-не. Другое название.

– А, «болезнь доктора Стрейнджлава».

– Да. Клево звучит, – улыбнулся Рамон, а Лео на секунду закатил глаза.

Видавшие виды ступени спускались в убогий подвал «Железной башни», который представлял собой небольшую комнату со стенами из мышастых крошащихся бетонных блоков, сырой земли под ногами, блестящих паутинных узоров на потолке и огромной деревянной бобины в полтора метра диаметром исполняющей роль низкого стола.

Лео на пару с Рамоном подошли к уже занятому тремя веталами «столу» расположенному в середине комнаты прямо под свисающей на длинном шнуре лампочкой похожей на гигантский небный язычок, подошли и присели на оставшиеся свободные полые ящики.

– Ну наконец-то, – перебирая четки сказал как плюнул Сонни. – Хвост что ли сбрасывали? – Последняя реплика прозвучала с чистосердечным подстебом.

Заметив, как поморщился Лео (на самом деле от света), напыщенный Сонни скабрезно улыбнулся и закинул нечищеный ботинок на стол.

– Есть проблема, – с места в карьер бросился Лео.

– Все-таки напортачил. А я же говорил, прямо чуял, тебе доверять нельзя, – начал было Сонни, вставляя сигарету между зубов, но ветал занявший место не на ящике как все, а в кресле-каталке, жестом попросил попридержать ругань.

– Что за проблема, Лео?

Однако не успел он выдать и слова как Сонни снова заговорил:

– Буллет, есть спички? Мои кончились.

Дождавшись, когда тучный байкер с густыми рыжими усами передаст пресловутый коробок, Лео начал:

– Прежде всего, ни Второй Капоне, ни кто-либо еще не в курсе нашего дела. Проблема в моем племяннике. Завтра он идет на муштру.

– Мы-то здесь каким боком? – раздраженно спросил Сонни, чиркнул спичкой, поджег закинутую на стол подошву, прикурил от нее, шлепком потушил пламя.

– Мы же договорились в самом начале. Я в деле, только если племянник будет в итоге со мной.

– Ну, так он не наш племяш, а твой. Значит и проблема твоя. Вот и разбирайся с ней сам!

– Слушай ты, – начал было Лео, но Васко своевременно вмешался в их обмен любезностями.

– Погоди, Лео.

Васко окинул каждого взглядом, убедился, что его слушают. Сцепив руки в замок, он сидел будто прилежный ученик за партой.

– Слушайте, все должно идти четко как по цезиевым часам согласно графику, а потому проблему с племянником Лео…Эмилем, – вспомнил быстро Васко имя, – следует обсудить.

– Ну, давайте обсосем.

– Согласен, – кивнул Буллет.

– Итак, – начал Васко, – мне видится два варианта, «выходами» их язык не повернется назвать. Мы можем спрятать Эмиля, но тогда его начнут искать и найдут, что бесспорно. И мы прекрасно знаем, каким образом, кстати, напоминаю, это наша пекущая проблема, но о ней чуть позже. Так вот, когда его сцапают, выйдут на нас и делу либо каюк, либо начинать все заново. Повторяю, все расписано по минутам.

– А второй вариант? – Рамон волновался за собрино не меньше чем сам тио.

– Пусть идет на муштру. – (Лео порывался его перебить.) – Пусть идет. А потом ты вытащишь его сразу после нашего дела. Оно, кстати, уже на носу, я уверен он у тебя крепкий малый и продержится.

– Звучит складно, – Рамон глянул на Лео. – И выбора нет.

Сонни только хмыкнул, треща четками.

– Хорошо, – смирился Лео. – Я вернусь за ним.

– Тема закрыта? – уточнил Васко?

– Да.

– Так, теперь по другим вопросам…

Васко был мозгом операции и тем еще перестраховщиком, а потому каждую мелочь удерживал в уме.

– Что с машинами?

– Все на мази, – взял слово Буллет.

– Бензин, колеса, номера?

– Да. Каждый день проверяю. Никто тачки не видел. Они у меня в мастерской под замком. Когда скажешь, пригоню их на точку.

– А что насчет погодных условий? – задал вопрос Лео.

– Да, – встрял Рамон, – эта зараза вылезла как град среди ясного неба. Проблем не доставит?

– Как гром, – сквозь зубы процедил Лео.

– На способ отхода погода никоим образом не повлияет. Гарантирую, – заверил Васко.

– Кароч, даже если дрянь разойдется не на шутку, полюбас стартанем, – выдал Сонни.

– Так, – потирая двумя пальцами висок, взял паузу Васко. – А что с инструментами?

Поначалу никто не врубился, о каких-таких инструментах идет речь. Но потому как Васко выжидающе смотрел на единственного пыхтящего как заводы в гетто ветала, постепенно до всех дошло и вместо четок затрещал сам Сонни:

– Все чики-брики.

– Самое время забрать все, что нам нужно и перевезти в мастерскую к Буллету.

– Что именно забрать? – уточнил Сонни.

Васко достал слегка помятый листок с описью, который Сонни вручил ему тремя неделями ранее.

– Держи, я выделил то, что нам нужно.

– Да невкипиш, – не глядя Сонни запихал бумажку в карман.

– Теперь насчет обстановки на объекте.

– Их главный пустой у меня на крючке, – убедительно заговорил Рамон. Он мне такую кипу бумаг настрочил.

– Пытал? – хищно стрельнул взглядом Сонни.

Рамон пропустил дурацкий вопрос мимо ушей, достал папку, передал Васко. Тот бегло просмотрел листы, чем напомнил Рамону с Лео самого Сантино.

– Изучу и сожгу, – сказал он скорее самому себе и убрал их. – Ну и последнее. Самая хлипкая часть плана. Черный Лис.

Тут настала очередь Лео.

– Я говорил с ним вчера. И позавчера. Почти целую неделю.

– И? – требовательно протянул Сонни.

– Он сделает.

– Сколько просит?

– Хочет содержимое седьмой ячейки.

– Не много ли просит эта лисья морда? – ощетинился Сонни.

Буллет лишь согласно пробурчал.

– Я бы сказал, все справедливо. И выбора у нас нет, – заключил Васко.

– Да хрень какая-то! Если он знает что там, значит, сам лазил туда. Тогда какого хрена не забрал, а?

– Тогда бы первым делом подумали на него, – язвительно пояснил Лео. – А так все стрелки переведутся на нас.

– Как он передаст то, что нужно нам?

– Я сказал, чтобы оставил на этом самом столе. А то, что в седьмой, мы должны просто кинуть в мусорный бак.

– Любой?

– Да, – пожал плечами Лео.

– Ну, хорошо, – потер переносицу Васко.

– И еще одно. Ему нужен аванс. Двести пятьдесят тысяч.

Буллет не удержался от удивленного свиста.

– Да уж, у нола губа не дура, – прокомментировал Сонни.

– Как только заплатим, он той же ночью и отдаст «посылку».

– Что ж, приемлемо, – рассудил Васко.

– Разве? А если черная паскуда нас кинет, чего тогда?

– По сравнению с тем, что в седьмой ячейке, двести пятьдесят тысяч – мелочь. Для нас лучше рассчитаться наперед. Да и рискует он не меньше нашего. В конечном итоге все строится на доверии.

– Доверие, – выплюнул Сонни. – Вот какое слово должны загадывать в «Колесе Фортуны». Даю печень на растерзание, в Нью-Гранже ни одна душа даже не знает, как оно пишется.

– И все же надо рассчитаться, если хотим сдвинуться с мертвой точки.

– На меня не смотрите, – сразу бросил Сонни, – в моей подушке четверть миллиона и близко не наберется.

– Буллет?

– Я в мастерской еле-еле свожу концы с концами. Ну никак, шеф.

– А если толкануть чужие тачки? – предложил Рамон.

– Пока откопаю покупателя, пока… короче долго.

Рамон пожевал внутреннюю часть щеки, вспомнив костер из денег за кокаин.

Немая сцена продолжалась несколько томных минут. Вдруг, Лео сделал вид, что его осенило, и озвучил якобы пришедшую на ум мысль:

– Сонни, разве у тебя на работе нет выручки?

– Как бы да, но она же не моя, а сам знаешь кого!

– Ну, так вы когда ее сдаете, в конце квартала, верно?

– До него еще неделя, – задумался Сонни. – Мы как раз пустили на экспорт крупную партию, так что 250 штук может и наскребем.

– Середина ночи, – взглянул на часы Васко. – Значит так, не будем терять время. Сонни, бери с собой Лео, заберете что «по списку» и деньги. Как привезешь Лео обратно сюда, сразу к Булетту в мастерскую. Ты, Буллет, жди его на месте. Вопросы?

      Сонни затушил бычок о стол. Веталы поднялись с мест и по двое с промежутком в три-четыре минуты покинули подвал и саму «Железную башню».

Сонни оставил синий пикап тоже на другой стороне улицы. Лео подождал пока подельник (назвать его товарищем или знакомым у него не поворачивался язык) заберется внутрь и откроет ему дверцу.

– Короче слушай сюда. Моя тачка мои правила. В бардачке не шарь, на магнитолу даже не зырь. Она сдохла, – буркнул Сонни и завел мотор.

Веталы катили по Дайв-стрит в полном одиночестве, будто вся дорога принадлежала им.

– Конченая погода. И как прикажешь ехать?

Лео решил промолчать, однако Сонни, набирая скорость, начал набирать и речевые обороты.

– Чего затих? Я задал вопрос.

– Фары надо было специальные поставить.

– Да ну? Ты прям мозг похлеще Васко! Считаешь себя лучше других?

– Нет.

– Ты такой же шизанутый как и все в городе. Поня́л?!

– Да.

– Назови мне хоть одного непорочного в Нью-Гранже. Ну?

– Нет у нас таких, – признал Лео.

– А почему?

– Воздух грязный?

Сонни улыбнулся так, словно попытался скрыть боль от изжоги.

– Души грязные! Черные как та поганая газировка.

Вдоль тротуара летел на всех парах велосипедист.

– Ты чего? Сонни? Сонни!

– Не ори.

Лео вцепился в руль и дернул на себя, но две руки мощнее, чем одна и пикап, качнувшись туда-сюда, неминуемо боднул хромированным бампером беззаботно крутящего педали трековика. Все произошло мгновенно.

– Тормози!

Скрепя колесами машина затормозила.

Лео выскочил из салона. Наслаждаясь рыком мотора, вылез и Сонни.

– Пом-мо-гите.

Лео склонился над молодым, точно не больше тридцати лет, мужчиной. Свет ярких фар позволил отчетливо рассмотреть вывернутые в неправильные стороны колени и искаженное лицо полное страха и боли, а также бритый надтреснутый череп, из которого, словно из прорванной трубы ручьем лилась темно-красным почти черным желтком кровь.

– Все будет хорошо, – на автомате выпалил Лео, и сердце его вероломно кольнуло.

– Да ну? У него ж кровяка из котелка течет жидким желтком. А гляди, как колени вывернуты? – Сонни поставил ногу на грудь стонущего бедолаги и надавил.

– Хрена ты творишь?!

– Так и подмывает подзаправиться.

И сразу же после приторной фразы множество рубцов, пор и морщинок по всему лицу Сонни выстрелили тончайшими переливающимися алым цветом лесками, которые вонзились в лицо обильно истекающего кровью стонущего пустого. Нити мерцали и с каждым ударом сердца, физиономия ветала становилось все оживленнее, радостнее, почти что торжествующей – прямо противоположной лицу мученика шаркающего локтями об асфальт. Он пытался отползти (убежать от боли), но не сдвинулся ни на сантиметр – только стер кожу с локтей до кости, двигая ими как кусочками ластиков на конце карандашей.

      Лео наблюдал с едва заметной ноткой сочувствия к пустому. Лично для него впитывать боль окружающих и стало тем самым семечком пустившим корни своеволия в черной – как выразился Сонни – душе. А от своеволия до неповиновения – один мгновенный удар сердца.

С того момента как он нашел единомышленников, объединился с ними, когда они определились с целью и начали претворять план в действие, с тех пор он перестал «дренировать» пустых.

Не сама Сила, а то, как мы ее берем – сводит нас с катушек, пришел к выводу Лео.

И сейчас стоя на пустой непроглядной улице, он мысленно ругался и отрешенно глядел на корчащегося в страданиях, обмочившегося мужчину, у которого была вся жизнь впереди, должна была быть. Оставалось только ждать. Ждать, когда Сонни нажрется как выхухоль и они наконец-то покатят дальше.

– Вот гад! Отдал концы.

– Иногда много – не всегда хорошо.

– Чего?

– Закончил?

Сонни взглянул исподлобья.

– Ты откуда, Лео? Где твои корни?

– Доминиканская республика. – Он решил, что будет быстрее, если прямо ответить.

– О, так мы земляки, – Сонни посмотрел уже по-другому. – Ну, тогда представь, что город – плантация, где мы – хозяева, а пустые – саранча. И нам их в тыщу раз приятнее не убить, а зажарить и проглотить. Сечешь о чем я?

– Ну, такое себе.

Сонни собирался бросить еще очередную шизоидную фразу, но Лео устало добавил:

– Поехали уже.

Они вернулись в машину оставив тело пустого валяться в луже крови.

Пытаться управлять крупной преступной организацией в одиночку – все равно, что пытаться превратить уголь в алмаз голыми руками. Поэтому попробовав один раз на заре основания Лигеметона, Сантино смирился, что стать вездесущим и всезнающим не получится даже у него. Так что, послав параноидальные мысли к Лилит, он отобрал надежных (насколько возможно) веталов и водрузил на их горбы кое-какие обязанности. И с течением времени, когда Картель глубоко въелся в Большое Червивое Яблоко, Архонт скрепя сердце раздробил свои владения и закрепил за стреляными веталами каждый из секторов. Разумеется, тараканы в голове до сих пор ему шуршат, что нажива стекает в карман не стопроцентная, и это не смотря на то, что дебет всегда сходится с кредитом. (За семьдесят лет ни один даже полнейший безумец так и не посмел сунуть лапу в карман главы культа.)

      Одним из мест, закрепленных за прошедшими кровь и железо веталами были доки. И хозяйствовал в них как раз-таки Сонни. Поэтому в появлении почти что родного пикапа даже посреди глубокой ночи охрана не нашла ничего подозрительного, а потому живо подняла шлагбаум.

Веталы проехали вдоль продолговатых складских помещений с вздутыми крышами по левую сторону (все они походили на громадных тараканов) и двухуровневым лабиринтом контейнеров по правую.

Они подъехали как можно ближе к самому дальнему из складов, подняли нажатием кнопки складные ворота и вошли.

– Зацени, – сказал Сонни, щелкнул рубильником и включил свет.

Вдоль стен по обе стороны тянулись ряды громоздких деревянных ящиков накрытых брезентом разных цветов.

– Перетащи ящик, а я пока за наличкой смотаюсь.

– А какой именно?

– С брезентом как твоя куртка, – хмыкнул Сонни.

Не успел Лео вставить и слова как начальник порта развернулся к нему спиной и ушел.

Со вздохом изнеможения Лео в первую очередь огляделся, затем подошел к нужному ящику, сдернул зеленый брезент, заглянул под крышку короба. Внутри, прижимаясь друг к другу, лежали завернутые в замасленную бумагу складные, укороченные автоматы Калашникова. Один из верхних был уже почищен от смазки и, видать, опробован. Что находилось внизу, Лео было совершенно по барабану. Он прикинул вес ящика и помотал головой.

– Засранец издевается.

Он двинулся в самый конец помещения – именно там посапывал желто-черный вилочный погрузчик. Ключи были в замке зажигания.

– Засранец реально издевается.

Он прыгнул за руль и вопреки собственным ожиданиям легко наловчился с управлением; подкатил к ящику, дернул за рычажок, поднял его вилами (в какой-то момент ему даже начало это нравится) и увлеченно перенес его на грузовую площадку машины. Подвеска пикапа слегка просела, но не страшно. Лео вернул помощника на место и выбрался из него.

– Отличная работа. – Он по-дружески стукнул носком по толстой резине.

Сонни явно не торопился, так что Лео ничего не оставалось кроме как засунуть руки в куртку, прислониться спиной к машине и дышать речной прохладой.

Вдруг раздался приглушенный гул. Лео напряг слух. Вот снова. Он двинулся в сторону источника шума – на противоположную сторону к контейнерам. Бродить по лабиринту ему было сейчас не в радость, он встал между двух первых контейнеров, прислушался. Звук повторился.

Он доносится изнутри одного из них, понял Лео.

Звук походил на удар рукой по металлу. Скорее даже на эхо удара. Лео сделал еще несколько шагов вперед. Потом еще. Он остановился у первого поворота. Удар или эхо больше не повторялось, но теперь стал слышен новый звук, который Лео знал хорошо, как и собственнуюкровь. То были стенания. Прерывистые и слабые. Он хотел шагнуть, но вместо этого дернулся – по ушам резанул столь противный голос:

– Хрена ты там шастаешь?! – окликнул его Сонни.

Лео напрягся и мигом расслабился, потом с невозмутимой миной вернулся к веталу.

– Не суй носопырку в чужие дела.

– Не доверяешь, партнер?

– Ха! – Сонни плюнул в сторону. – Что, пока меня не было, треснулся башкой и забыл в каком городе живешь? Это Нью-Гранж, партнер, – желчно процедил Сонни. – Я бы и собственной тени не доверил свой сон охранять.

– Можем ехать?

– Да. Или тебе устроить экскурсию?

– Может в другой раз, – парировал Лео.

Веталы сели в тачку и покинули доки…

– Что в тех контейнерах? – нарушил идиллию в салоне Лео.

– Тебя колышет?

– Просто ответь.

– Наркота.

– Она на заводах.

– Ты что Дик, мать его, Трэйси? Борец с преступностью?

– Там ведь то, что я думаю, да?

– Почем мне знать какая хрень в твоей башке?

Лео надоел бесплодный разговор, он погрузился в свою «хрень» и больше не проронил ни слова.

Когда Сонни привез его опять к бару и вручил драную сумку с деньгами, Лео пролепетал:

– С тобой было так весело, надеюсь, обязательно повторим.

– Пошел ты! – выплюнул Сонни и укатил прочь.

Как правило, к трем ночи кроме самого бармена в «Железной башне» торчал всего один клиент. Лео осилил тяжелую дверь и не поверил ушам. Музыка. В баре звучала песня.

– МакСорли, мне кровь в голову стукнула или на стойке и вправду радиоприемник?

– Все так, Лео, – подтвердил бармен, взял бутылку «Алой Королевы», с хлопком открыл крышку и протянул веталу.

– Твое здоровье.

– Лучше выпей за его здоровье, – бармен кивнул на играющего в дартс сефирота. – Шарманка-то его. Когда все сваливают, он и включает волну классического рока.

– Вот как? Тогда пойду и поблагодарю его за «Кридэнс»⁵⁵. Они мне сейчас как бальзам на сердце.

Лео подошел к сефироту, подождал, пока он прицелится и бросит дротик. Тот вонзился четко в «глаз быка».

– А ты меткий. Ник, да?

– Да. Ты. Лео?

– Верно. Позволь угостить тебя пивом? Никогда не думал, что услышу здесь хоть одну песню и тем более такой крутой группы.

Ник выдернул из мишени все три дротика и протянул их веталу.

– Сыграем.

Лео бросил сумку на пылящийся бильярдный стол, выставил правую ногу вперед, взял на мушку красный кружок, качнул кистью вперед-назад и отправил дротик с черным пластмассовым оперением в цель.

– Неплохо, – признал Ник.

Дротик попал в зеленую часть яблочка.

– Это сколько очков?

– Двадцать пять.

Нол выждал, когда Лео запустит второй дротик и спросил:

– Что в сумке?

Лео задолбался врать, и может быть виноват звучащий в данный момент сингл  «Bad Moon Rising», но как бы то ни было, он решил приоткрыть незнакомцу сердце. Совсем немножко.

– Деньги.

– И сколько?

– Четверть миллиона.

– Живешь на широкую ногу.

– Да не, просто развел одного ветала.

Лео вытащил дротики из мишени покрытой бесчисленным количеством морщин и протянул нолу.

– Потратишь. На что?

– Не думал как-то пока. Если честно, я провернул все не ради самих денег. И куда их девать, пока не придумал.

Ник плавно метнул каждый дротик, набрал 150 очков, но даже не улыбнулся.

– Я бы спалил их, – рассуждал вслух Лео, – но боюсь, если сделаю так второй раз за день, это войдет в привычку. Дурную привычку.

– Сыграем на деньги.

– Да мне как-то не охота соревноваться. Я тебе и так их могу отдать.

– Не. Выиграешь ты. И я заберу их. Выиграю я. Оставишь себе.

– Забавно придумал. – Лео обдумал предложение и сказал: – А знаешь, чем еще заняться двум сефиротам страдающим бессонницей? Согласен.

– Играем в «01». Начнем от 250.

– Кто первый уменьшит счет до нуля, тот победил, верно?

– В яблочко.

И началась игра. Нол и не подумывал поддаваться. Играл беспощадно. Метя в самое сердце мишени. Попадал он туда не каждый раз, конечно, но поначалу в счете опережал ветала, а спустя две бутылки текилы (в отличие от пива МакСорли, для обоих оно было сродни лимонаду) разрыв в очках между ними неприлично увеличился. И тогда Лео пошел на хитрость, а если быть точным на жульничество. И поскольку столы, стены, половицы, сам бармен и даже дротики отдавали такой кислой, многолетней затхлостью, что тонкий запах серы и ржавчины не ухватил бы и нос кригера, то вероятность, что маленький трюк раскроется, была столько же процентов, как и название самой игры.

Не подавая виду, ветал как обычно прицелился одним дротиком и незаметно по очереди уколол двумя другими палец. На иглах остались едва заметные частицы крови.

– Не везет. Тебе.

Ник поменялся с веталом местами – теперь он бросал дротики, а Лео наслаждался текилой. Первый «чистый» дротик угодил во внутреннее кольцо в секторе 18, что принесло нолу 54 очка, а вот следующие мини-копья попали в самое нижнее черное поле сектора 3 (соответственно в сумме 6 очков). На лице нола впервые появилась тень эмоции – слегка подпрыгнули брови.

– Чего застыл?

Почесав затылок, Ник уступил очередь Лео и тот со скрипом набрал сорок одно очко.

Ветал не мог задать точную траекторию дротикам, даже если бы полностью искупал их в крови. Но ему удалось на малую толику изменить центр тяжести.

В итоге, нол стал сдавать позиции – непослушные дротики летели то чуточку низко, то малость высоко, чем того хотелось.

– Сожри меня тени. Ты победил.

– А значит приз твой, – Лео одарил Ника безоблачной улыбкой. – Знаешь, было по-настоящему весело. Спасибо тебе.

– Не за что.

– На что спустишь деньги?

– На черный день.

Лео пожал Нику руку и, прикинув время, направился в подвал. Там он провернул задуманное и, поднимаясь по ступенькам, наткнулся на Васко.

– «Посылка»?

– Еще не пришла. Каждые полчаса проверяю.

Васко кивнул.

– Пошли, выпьем.

– Давай.

Они уселись за стол. Лео бросил косой взгляд в сторону Ника, но к счастью, сумки с деньгами нигде не было видно.

Должно быть, сожрали тени, промелькнула мысль в его голове.

– Нервничаешь?

– Есть такое.

Сердце Лео и вправду гулко билось.

– Я тоже.

Нол уже помог Лео сбросить стресс, так что с внезапно нарисовавшимся Васко пусторюмить не было охоты.

Они прождали ровно полчаса, целуя каждый свою «Алую Королеву», а затем снова спустились в подвал.

На столе-бобине лежал черный целлофановый кулек, а внутри – шесть пакетов с кровью, на которых было приклеено по бирке с именем.

– Насколько же надо быть чокнутым параноиком, чтобы держать у себя кровь каждого ветала? – задал риторический вопрос Васко.

– Все Архонты двинутые на Силе и контроле ублюдки.

– Слышал, что стало с главой дэймосов? Его прикончил тот смазливый…

– Версетти.

– Да. Он за одну ночь стал сильнее, чем Псарь. Но как по мне примечательно тут другое, а именно то, что Псарь моментально просек об этом.

– Наверняка, заранее покопался в мозгах каждого дэймоса.

– Видишь. Они все держат нас на поводке. И вот настал момент порвать дебильные удавки.

Васко взял кулек и поманил Лео за собой.

Веталы вышли из «Железной башни», подошли к придорожной канаве – прямоугольному окошку под бордюром, – поочередно достали каждый из пакетов, продырявили и выбросили их все.

– Вот он. Первый настоящий шаг к долгожданной свободе.

Лео промолчал, но был стопроцентно согласен.

Эмиль проснулся ранним утром, освободил запястье от веревочки, привязанной к кровати, оделся, заглянул в гостиную. Там, вместо привычно сидящей у телевизора в кресле-каталке матушки его ждал Лео.

– Что, так и не помыл посуду? – без всякого приветствия сказал он.

– Где мама?

– На пути с Рамоном в свой новый дом.

– Ясно. Выглядишь каким-то маринованным, – потягиваясь, проговорил племянник; открыл холодильник, достал хлеб, холодный чай и заранее сваренное яйцо.

– Главное, что ты выспался. Вещички собрал?

– Еще вчера.

– Таблетки не забыл?

– Не забыл.

– И лучше не говори о них никому. Не показывай слабость.

– Я не слабый.

Лео сел за стол рядом с силой заталкивающим в себя еду Эмилем и сказал:

– Выслушай меня внимательно. Это очень важно.

Эмиль закатил глаза, предвкушая мудрые наставления, но когда тио начал говорить навострил уши.

– Во время муштры, ты будешь полностью изолирован от внешнего мира. Никаких посетителей, никаких телефонов, писем и даже новостных газет. Но я все же навещу тебя. Тайно.

– Тайно?

– Да. Я приду к тебе.

– А когда?

– Скоро. И никому не говори об этом.

– Ладно, дядя. Еще будут советы?

– Скорее напоминание. Хоть ты и стал сефиротом, в твоих жилах течет кровь Пэрера. Оставайся верным себе и своей семье, чтобы ни случилось. Не забывай, кровные узы важнее всякой Силы и тауматургии.

– Не забуду. Даю слово, тио.

На КПП у Эмиля все сжалось внутри. Коренастый ветал молча схватил его руку, уколол палец и заставил поставить кровавый отпечаток на именном листе и только потом отвел его в обветшалую казарму. А там, стараясь выглядеть крутым, не обращая внимания на остальных кантонистов, он присел на одну из двадцати пяти скрипучих коек и принялся набивать тумбочку всем, что запихнул в сумку.

Было без пяти минут двенадцать. Эмиль, как и все остальные, думал, что им дадут время приспособиться к обстановке, разложить вещички, может даже накормят, а особо наивные так и вовсе рассчитывали на экскурсию.

– Обожаю запах крови по утрам! – рыкнул нечеловеческий голос. – Стройся!

Эмиль вскочил с кровати.

Спустя тридцать секунд хаотичных движений веталы стояли по струнке каждый рядом со своим спальным местом. Что до обладателя командирского голоса, тот был ни на волос не сержант Хартман.

Он вышагивал вдоль веталов в красном камуфляжном жилете, таких же штанах и черных ботинках лоснящихся, словно чешуя пустынной кобры. Казалось, руки его были вымазаны в засохшем соусе, но в действительности то была экзема. Вот только все поголовно таращились не на его руки или столь броский прикид, а на лицо. Рот был похож на вспоротый незаживающий струп. Грубый разрез плоти, выполненный хирургом садистом поленившимся залатать рану, делал ветала брутальнее облепленного наколками Сантино.

– Я Баргас. С этого момента вы подчиняетесь мне и только мне. Даже если сам Второй Капоне нагрянет и потребует ваше сердце, печень или рулон туалетной бумаги, вы не дернетесь с места без моего приказа. Усекли?! – Голос был похожим на низкий лай, он грассировал «р», казалось, ему было больно говорить.

– Так точно! – выкрикнули всего двое бритоголовых веталов.

– Солдатская хрень не прокатит. Здесь вам не армия. Носите что хотите, жрите что хотите. Единственное, что мне важно – кровь! Я не научу вас заклинаниям и не стану вытирать сопли. Выживут самые сильные и точка.

Баргас резко смолк. Он долгим взглядом обшарил каждого по отдельности. Эмилю стало не по себе, когда их взгляды – всего на пару секунд – встретились.

– Итак, что тут у нас. Два десятка задохликов, два мордоворота и жирдяй.

Бритоголовый мордоворот позволил себе хмыкнуть, за что мигом и поплатился. Слегка вытянутые ногти Баргаса налились красным. Он схватил ими хмыкуна за нижнюю губу и дернул.

– Что я сказал? – На лбу запульсировала жилистая багровая вена. – Без моей команды вы даже не подтираетесь! А, и вот еще что, сейчас мы устроим барбекю в честь вашего призыва. Разойтись! – Баргас по-военному развернулся и направился к выходу из казармы, заодно прихватив подошвой кусочек губы.

Первая проверка на вшивость (так называемое барбекю) началась в 12:07. И она и в самом деле не имела ничего общего с армией или штрафбатом. Ни тебе изнурительных физических упражнений или стрельбы по мишеням. Была только кровь. Тауматургия.

Баргас собрал всех прямо во дворе – а-ля плацдарм – напротив казармы.

– Кто-нибудь из вас задротышей освоил хоть одно заклинание?.. Чего молчите? В штаны наложили?

– Я знаю одно. – На всеобщее удивление голос подал жирдяй.

– Покажи, – ощерился Баргас.

Жирдяй подогнул колени и скорчил мину, будто вот-вот выпустит газы. Складывалось впечатление, что он прекратил дышать: лицо покраснело, а за ним и шея, руки и вся кожа. Баргас подошел к нему, схватил за руку – сразу же взметнулся пар как из чайника. Невозмутимый Баргас глянул на свою обожженную ладонь и дернул уголком обезображенной губы.

– Кто еще так может?

Все затихли.

– Никто?

Заклинание на самом деле было простым как езда на велосипеде, не владел им только ленивый, и сначала попросту все (кроме жирдяя) побоялись себя проявить, но теперь, когда мандраж спал, от веталов начало разить серой и ржавчиной, а их натуженные физиономии налились кровью.

– О, выходит вы не совсем потерянные. Значит так, сейчас мы сыграем в веселую игру. Живо сняли верхнюю одежду и разбились на пары.

Все тут же стянули куртки, свитера, ветровки и нашли себе партнера, кроме нерасторопного, одиноко стоящего жирдяя, тот с запотевшим лицом в растерянности уставился на Баргаса.

– Иди сюда, – поманил он его. – Так вот, коснитесь друг друга и ошпарьте. Кто первый отдернется, тот и продул. Всего семь попыток. Самые стойкие побеждают и топают в кровать, а слабаки – в бочки с кипящим маслом.

Были ли его слова жестокой шуткой или правдой веталы так и не разобрали, но проверять на собственной шкуре ни у кого не возникло охоты.

Эмиль незаметно бросил уничтожающий взгляд на Баргаса, мысленно пожелав ему захлебнуться собственной кровью. Потом началась жара.

Кто-то кусал губы, кто-то мычал, а кто-то откровенно визжал. Что до Эмиля, ему достался тот самый одногубый. Они схватили друг друга за руки практически одновременно. Эмиль послал знойную боль на все четыре стороны и стоически терпел, огрызался в ответ. И победил. Первый раунд был за ним.

Пока одногубый переводил дух и баюкал предплечье, Эмиль скользнул взглядом по другим собратьям по несчастью. Картина была у всех примерно такая же. Разве что кроме пресловутого жирдяя. Баргас с ним не церемонился. Жирдяй запищал и отступил на шаг, но Баргас и не подумал отпустить его руку. К запаху тауматургии примешался запах горелой плоти. Она шипела и трещала. А когда у ожирелого ветала подкосились ноги, а крик перешел на уровень ультразвука, Баргас зажал его рот второй рукой и начал прижигать. Жирдяй отключился – распластался на земле как подпаленная волосатая свинья.

По примеру Баргаса одногубый так же решил играть грязно и вцепился обеими руками Эмилю в горло, а тот рефлекторно впился ногтями в краснючие предплечья. Разумеется, кожа на шее была чувствительней и он проиграл. Один-один.

После этого Эмиль больше не позволил себе облажаться и спустя четыре часа почти зажарил живьем одногубого. Правда и сам он солидно подварился, но боль не пугала ветала. Она была источником Силы. Силы, которая сейчас вся вышла из него. Покрытый красными пятнами, где с припухлостями, а где и с желтыми пузырями, он кинул болезненный взгляд на остальных – у некоторых, валяющихся без сознания дочерна обуглилась кожа.

– Нет! – выкрикнул жирдяй. – Я больше не могу терпеть! Умоляю! – Он встал перед Баргасом на колени, а безумный экзекутор как-то странно изменился в лице, будто надетая на нем монструозная маска раскололась, сделав его еще гораздо ужаснее.

– Ты, – указал он на Эмиля. – Уложи жирдяя в кровать и подоткни ему одеялко.

Эмиль был уже в полубреду от боли и потому без вопросов придерживая толстого ветала за локоть (что, кстати, причиняло обоим страдание) поплелся в казарму.

Жирдяй рухнул на кровать, а затем и Эмиль завалился на свою не снимая одежды. Он скривился от тягучей боли и старался больше не шевелиться, даже поменьше дышать – любое маломальское движение отзывалось эхом недавних мучений. Единственной более-менее утешающей мыслью было то, что боль не грозилась превратиться в хроническую.

Пусть сон будет долгим, просил он, сам не зная кого, после чего вырубился, забыв принять таблетки.

Веталы спали точно убитые. Их бы не разбудил и вой сирены. И понятное дело звуку мерных шагов, а затем и столь привычному запаху серы не вышло нарушить ничей сон.

Баргас взял жирдяя (и под «взял» имеется ввиду, залепил уши, глаза, рот твердыми сгустками крови) и потащил куда-то. Буквально пару минут спустя встал сам Эмиль и с застывшим ничего не выражающим взглядом, хвостом последовал за ними.

Весь персонал: повара (зек беглец), врача (латентный наркоман) и двух уборщиков-алкоголиков давно выпроводили за ворота так официально называемой базы отдыха. Остался только пост охраны на КПП (за периметром не следили ни патрульные, ни тем более камеры).

Баргас с подопечным пересекли освещенный небесным белым блюдцем плац, потом зашли в медблок. Эмиль двинулся следом.

Приоткрыв обычную дверь, он скользнул внутрь, где пахло медикаментами и антисептиком. Его вели не глаза, а некое шестое чувство, заточенное на определенный запах. Одновременно он спал и вышагивал по темному коридору, где с каждой стороны по четыре двери и только одна – самая дальняя справа – была открыта. Он спустился по лестнице, скользя рукой по деревянным перилам – на первой же ступеньке большой палец хорошенько напоролся на корявую занозу и пунктирная, тонкая, красная линия протянулась практически по всему перильцу. В глубине узкого подвального коридора Эмиль столкнулся с железной старой дверью. Суженые зрачки таращились на нее в упор, а затем, как будто получив обухом по темени, он проснулся.

Первым себе же заданным вопросом, понятное дело, было: Где я?

Вслед за тем, он скривился сначала от мелкой ранки в пальце, а потом и от витающего в воздухе запаха – пахло, как в кабинете у стоматолога. Далее, Эмиль вытер с уголков глаз засохшую слизь и заметил внизу живота пятнышко света. В двери была приличных размеров замочная скважина и, недолго думая, он почти что просунул в нее глаз.

Жирдяй лежал со слегка открытым ртом на железном столе, лодыжки и запястья затянуты кожаными ремнями, в пузо и грудь чуть пониже ключиц тоже впивались ремни. Был он в сознании или нет, Эмиль не разобрал. Ему оставалось только с замиранием сердца и стучащей в голове кровью наблюдать, как в ручищах Баргаса появился кроваво-красный, остроконечный, хирургический инструмент, которым он проделал отверстие где-то на уровне чуть выше носа жирдяя. Холодный пот кольнул и без того раздраженную кожу на пояснице Эмиля, и гадкие ожоги мигом напомнили о себе. Он отскочил от двери как упырь от распятия и поспешил убраться отсюда.

Переступая через одну ступеньку, поднялся наверх, вылетел из здания, по диагонали сломя голову пересек плац, забежал в казарму.

Прильнув к кровати, он сначала собрался было резво стянуть одежду, но вовремя опомнился, что изначально уснул в ней (как и остальные) и лучше, чтобы Баргас не заподозрил, что он просыпался среди ночи.

Проглотив одну из таблеток «Клонопина» (минимизирующих приступы лунатизма), он замер в удобном положении и закрыл глаза.

Спустя час (через не могу) у него получилось уснуть.

А спустя еще час Баргас привел обратно жирдяя. И когда тот со скрипом и шорохом, наконец, улегся, Эмиль снова покинул кровать. И в этот раз не из-за болезни, не по своей воле…

Час «Икс» наступил ровно в четырнадцать ноль-ноль. Кофейного цвета седан подъехал к зданию со стеклянными фронтальными стенами и припарковался прямо над массивными зелеными буквами «BANK OF MELLON». Двое мужчин в черных свитерах с капюшонами высыпали из машины, через плечо у них были спортивные черные сумки и каждый погрузил одну руку в свою. Улица выглядела практически безлюдной – в это время все внимание граждан и полиции приковал к себе парад в честь Дня ветеранов, который из-за аномальной погоды продвигался по Грол-стрит как можно дальше от центра города.

Налетчики вошли в просторный опер-зал спокойно и без суеты, словно проворачивали подобное бессчетное количество раз (так оно и было, рекогносцировка – неотъемлемая часть плана).

Одиноко стоящий охранник в белой рубашке с наручниками и газовым пистолетом за поясом рассматривал пейзажные картины на стенах. Выглядел он уставшим от жизни и, судя по возрасту, ему уже давно пора было на покой. Кроме него здесь находилось несколько клиентов: двое мужчин и две женщины: симпатичная блондинка за столом с табличкой «Отдел кредитов» и один старший теллер⁵⁶ за открытой стойкой (не менее симпатичная шатенка).

Один налетчик подошел к охраннику, а второй к кассе – нахально вклинился в очередь перед мужчинами, дождался пока девушке обналичат чек, потом заговорил с кассиром.

– Здравствуйте, чем могу помочь? – проворковал приветливый и милозвучный голосок.

В ответ нахрапистый и жесткий, как наждачная бумага голос пролаял:

– Молли (так ее звали – имя было написано на бейджике), положи ладони на стол. – Он подкрепил фразу нацелив ей в лицо дуло пистолет-пулемета и едва слышно щелкнул предохранителем.

Для Молли то было первым в жизни грабежом и, не смотря на все пройденные инструктажи о правилах поведения при ограблении, она растерялась. Брови автоматически приподнялись, рот открылся, а дыхание застопорилось. Она глянула на лежащего вниз головой охранника с собственными же застегнутыми за спиной наручниками и напряглась, словно проглотила шпагу.

– Взгляни на меня, Молли.

Она посмотрела.

– Похоже, что я шучу? Похоже?!

– Нет, – пикнула она и сделала, что было сказано.

Грабитель вспрыгнул на стойку, лихо перекинул одну ногу, затем другую и оказался лицом к лицу с Молли.

Тем временем второй грабитель, по очереди тыкая оружием в свежеиспеченных оцепеневших от страха троих заложников, завел их к Молли, припер каждого лицом к стене, связал им руки белыми пластмассовыми стяжками и приказал опустить задницы на пол, что те, дрожа, моментально и выполнили. Теперь с улицы сквозь стеклянные стены их не увидел бы и снайпер. Вслед за тем один из грабителей бойко устремился в кабинет начальника отделения.

– Тук-тук, можно?

Пухлощекий Боб с самого утра потел сидя за столом и, как было велено, ждал этого самого мгновения. Он задвигал верх-вниз двойным подбородком, но с места не встал.

– Чего расселся? Потом в пасьянс доиграешь. Вставай, давай.

Боб, что был на грани обморока, а также сердечного приступа, вылез в кассовый зал и запер входные двери.

– Ключ от депозитарного хранилища у тебя?

– Да, – сдавленно проговорил Боб. – Второй у Молли.

– Не верно. – Налетчик закинул лямку второй сумки на плечо и показал ему взятый у кассирши ключ. – Шагай.

Боба взяли за шкирку, и повели к толстой непроницаемой двери. Все это время второй налетчик не спускал глаз и вместе с тем мушки автомата с заложников.

Обеими трясущимися руками Боб пытался вставить ключ в верхний замок.

– Мне напомнить, как именно ты подохнешь, если врубишь сигнализацию?

– Не надо, – упавшим голосом ответил он.

Вставить два ключа в два замка по очереди – на первый взгляд плевое дело, однако заняло оно минуты две. Налетчик не торопил начальника отделения, но и разминать тому плечи как тренер боксеру не стал. Он просто-напросто ждал. И дождался-таки.

– Шуруй к остальным и без выкрутасов, – приказал грабитель, после чего зашел в небольшую комнату со столом посередине в окружении множества ячеек.

Из черной сумки вылез старый-верный ломик ярко красного цвета. Им расхититель ячеек с ювелирной точностью и вскрыл перво-наперво ту, что под номером семь. Внутри покоился еще ящик из тонкого металла и грабитель с преданным подельником в руках так же технично расправился и с ним. Вскрытие контейнера показало наличие черного матерчатого мешочка внутри. А развязав тесемки, в нем обнаружилось страсть как много сверкающих бриллиантов, которые без всяких уговоров и споров перекочевали в отдельный карман сумки. Далее последовало стяжение трех соседних ячеек.

За пять минут налетчик откормил деньгами Картеля две сумки, да так, что те начали трещать по всем швам, не осталось даже места для сердечного ломика. Пришлось его бросить в компании развороченных ячеек…

– Закончил?

– Все на мази. Кто-то буянил?

– Не. Сидят тихо как ящерки. И, кажется, пухлого вот-вот хватит удар.

– Плевать. Беремся за вторую фазу.

Кинув сумки у ног заложников, теперь другой налетчик взял их на мушку, а тот, что был их нянькой, подступил к столешнице и нажал под ней на «тревожную кнопку». Вслед за тем, он открыл кассу и вытащил последнюю, словно отглаженную утюгом банкноту, тем самым включив сигнал скрытой подачи тревоги.

– И про «куклу» не забудь, – напомнил ему подельник.

Пачка денег с магнитиком тоже покинула секцию кассы.

– Все. Теперь ждем, когда диспетчер пульта охраны продерет глазенки, и к нам нагрянет ближайший патруль.

Ждать, к слову, пришлось совсем не долго. Не больше трех минут.

Не выходя из машины, полицейские заприметили двух вооруженных грабителей, после чего оба дружно взялись за рацию. Не прошло и десяти минут, как полиция оцепила банк и перекрыла улицы.

Когда комиссар услышал от диспетчера, на какой именно банк только что совершили налет, он сначала мысленно выругался и лишь потом бросился со всех ног.

И вот теперь, расположившись в тесной парикмахерской напротив банка, Годрик Вортинтон обдумывал план действий…

– Дорога заблокирована, – докладывал ему капитан. – Снайперы на позициях.

– А что с эваковыходом и второй дверью для инкассации? – спросил еще один подчиненный.

– Будьте добры, заткнитесь, – попросил-приказал Вортинтон.

Мысль, что ограбление банка – федеральное преступление, а значит сюда уже едут люди в синих куртках с желтыми буквами, заставляла главу кригеров сжимать челюсть до скрежета клыков. Если налетчики – пустые, можно не волноваться, однако он не верил в такую удачу и уже подозревал сефиротов двух культов. Одни могли проникнуть практически куда угодно, а вторые попросту двинутые. Само собой он делал ставку на вторых.

Как назло Приближенный сейчас улаживал совсем другие проблемы, поэтому пришлось думать в одиночку. Из присутствующих даже от лейтенанта-кригера в данной ситуации не стоило ожидать рассудительности (такому палец в рот не клади, дай пострелять).

– Все на позиции, следить за входом. Лейтенант, останьтесь.

– Сэр?

– Ты прибыл чуть раньше меня. Заметил что-то?

– Я сразу же использовал «взгляд Фенрира». Хотя и без него видимость сквозь стекло хорошая.

– Ближе к делу.

– Простите, Архонт…сэр. Грабителей двое. Что до заложников, их нигде не видно. Но учитывая положенное число сотрудников, их минимум трое.

– Налетчики – сефироты?

– С-с-сложно определить, сэр. Они в капюшонах, да и всех лично в Лигеметоне я не знаю.

– А запах?

– Три лучших ищейки подступились насколько возможно, но ничего аномального не почуяли.

– Это еще ничего не значит.

– Какие будут приказы, сэр?

Отдать сефиротов (тем более сбрендивших) в лапы ФБРовцам – и речи быть не может, но пойти на штурм – рискнуть жизнями заложников, а в текущей ситуации (кое-кто метит в мэры) такое может капитально испачкать репутацию.

Годрик что есть мочи скрипел шестеренками вместе с зубами. Ему нужен был толчок. И грабители с радостью его подтолкнули…

– Комиссар, внутри все заполнилось дымом.

Пока Годрик вел внутренний монолог, лейтенант пристально наблюдал.

– Кто пустил дым без команды?!

– Кажется, сами налетчики. Думаю, это инертный дым. Они, наверное, задели датчик, сэр.

– Так, группа захвата готова?

– Целых две, сэр. Одна из пустых, а другая из кригеров. Какую отправлять?

– Кригеров шли. Чтобы касатики стояли скрюченные передо мной до приезда ФБР. Уяснил?!

– Да, сэр!

Через девять минут и сорок пять секунд трое из SWAT (в полной амуниции) вывели двух налетчиков с заломленными за спину руками. Скованные, они рьяно сопротивлялись, плюясь во все стороны матом.

Прежде чем их упаковали в фургон, комиссар ухватил одного за капюшон, отдернул и при виде сигила на затылке (муха в кольце муравьев) зубы его так заскрипели, что начали буквально крошиться.

– В камеру их по отдельности и не спускать глаз! – распорядился он.

Сефиротов швырнули в броневик, один оперативник в маске влез вместе с ними, другой – сел за руль. Засветилась, зашумела светосигнальная балка на машине и ее выпустили из оцепления.

Вортинтон с каменным лицом достал сотовый и, стараясь не раздавить его и не сломать кнопки, набрал номер Второго Капоне.

Тем временем, пока Сантино убеждал Вортинтона, что не по его указке веталы грабили собственного главу культа, одинокий черный фургон с арестантами, ехавший на юго-восток выключил проблесковый маячок, внезапно свернул в проулок и затерялся между зданиями (что учитывая аномальную погоду, было легче легкого).

Заглушив мотор на подземной автостоянке из фургона выпрыгнули уже не скованные наручниками веталы.

– Мы сделали это! Нагнули Второго Капоне вместе с Фламинго! – Сонни кичливо расправил плечи.

– Васко, ты реально гений, – признал Лео, снимая спецназовский шлем.

– Пока рановато пить текилу – сказал Рамон, выбираясь из-за руля. – Мы еще не дезертировали окончательно.

– Да, да, – закивал Сонни.

– Буллет? – прокатилось краткое эхо Васко.

Амбал, как и полагалось, ждал их в неприметном сероватом седане. Он посигналил и веталы засеменили к нему.

– Это было убойно, – сказал Сонни, отчего все как один самодовольно ухмыльнулись, припомнив четко проделанную работу…

***

Лео и Рамон сидели с якобы связанными руками, Молли и Алексис прижимались к ним плечами, причем так плотно, что основательно обдышали их.

Васко подмигнул псевдо-заложникам и приказал показывающему скабрезные жесты Сонни нажать на еще одну кнопку. Ветал сунул руку под столешницу и мигом позже из сопл в разных местах зала повалил густой дым. Через две минуты видимость сузилась до расстояния вытянутой руки. А еще через три минуты уши резанул звук битого стекла, и в кассовый зал влетела пара шумовых гранат. Готовые к подобной тактике веталы заранее закупорили уши кровью и без колебаний ответили штурмовой группе раскатистой автоматной очередью. Дульце оружия Сонни запахло пороховыми газами, от него самого разило серой, точно сефирот – век не чищеное ухо гигантского тролля, а от четверых SWAT несло гарью и мелом. И только от висевших друг у друга на шеях Молли и Алексис тянуло естественным душком пота и третьесортными духами.

Кригеры налету смекнули, с кем имеют дело, побросали на землю баллистические щиты, моментально сменили человеческие конечности на химерные и, ориентируясь на запах проржавевших за десятилетия труб, рванулись в бой.

Крабья клешня зажала шею Сонни и тот, как шелковый опустился на колени. Васко с наигранно испуганным лицом привлекал к себе внимание, повторяя: Я пришью заложников! Я их прикончу!

Он сбился на полуслове, когда руки, точно лассо, захлестнуло короткое щупальце и дернуло. Другие два кригера подоспели к кучкующимся заложникам. Один присел напротив оплывшего Боба, приложил руку к шее, второй нагнулся и когтями с садовые ножницы подхватил подмышку Молли, отчего та завизжала как резаная. В следующий момент, сидящий рядом Лео с осколком стекла во рту раззявил рот и выдохнул в морду кригера красное облако. С задержкой в несколько секунд Сонни, Васко, Рамон провернули такой же трюк.

Из глаз, ушей и носа у кригеров выбежали обжигающие кожу струйки крови, но насладиться агонией или усилить исцеляющий фактор им не дали и шанса. Веталы захватили их в клинч и в прямом смысле слова поцеловали взасос. Для каждого кригера, а также самих веталов то были самые жгучие поцелуи за всю жизнь.

Тауматурги, словно драконы изрыгали непрерывный поток крови, которая расплавленным железом вливалась кригерам в глотки заставляя содрогаться в пароксизмах боли.

– Мля, если вы кому растрепаете, я вас порешу.

– Тащи его, – бросил Васко и, подавая пример, взял «своего» дохлого кригера за ноги.

Пока Сонни и Васко перемещали тела и запирали с ними заложников в хранилище, Лео с Рамоном (по-прежнему объятые дымом) сняли спецформу SWAT со жмуриков и натянули на себя. Как только они облачились в амуницию, Сонни и Васко заложили руки за спину.

– Кончай лыбиться, – выплюнул Сонни. Лео повел его на выход.

***

Веталы сунули мешок алмазов в урну и забрались к Буллету в тачку. Все кроме Лео. Здоровяк кинул ему ключи и указал за спину.

– Спасибо.

– Давайте валить уже, – бросил Сонни.

– Мы тебя ждем, – заверил Васко. Но если заявитесь с хвостом…

– Драпаем!

Лео уселся на железного коня с четырьмя цилиндрами, тот рявкнул и тронулся с места.

      На стороне Лео было несколько факторов. В первую очередь погода. Из-за нее на пути встречалось минимум машин. Также полиция должна просечь, что фургон не добрался до участка только где-то минут через десять. А к Эмилю Лео нагрянет максимум через семь (он рассчитал заранее), но конечно, чем скорее, тем лучше.

Он насиловал ручку газа на мотоцикле что есть мочи, вместе с тем всю дорогу сердце сжималось при каждом ударе. Спинным мозгом Лео чуял, что что-то не так.

В этот раз Эмиль и его собраться по несчастью жучили не друг друга, но себя самих. Они стояли на плацу, а Баргаса и след простыл.

Одногубый чиркнул бритвой по ладони, жирдяй с тупым рылом – ножом по предплечью. Что до Эмиля, он лезвием продырявил подушечки пальцев, выждал, когда кровь обмажет две фаланги и направил Силу. Безрезультатно. Пока ни у кого не вышло превратить кровь в твердую броню. Правда, пытались все в полную масть. Истекая кровью, от обморока удерживал их только пылкий энтузиазм. Ну еще бы! Глядя как кулак Баргаса налился кровью, отвердел и покрылся толстыми шипами, многие оживились, а когда он точно булавой пробил приличную дыру в асфальте, у всех отвисла челюсть.

Каждый сосредоточенно причинял себе любимому рвущую боль. Эмиль решил, что крови явно не достаточно и уже собирался было добавить еще несколько длинных порезов, но тут рука с лезвием затряслась и вовсе не от страха грядущей боли или сверхъестественного отходняка.

Она вытворяла странные пассы, не иначе заговоренная. На ум сразу пришел дядя Рамон, но затем Эмиль заметил, что кисть выделывала однообразное микродвижение, при этом указательный палец как-то по странному знакомо соединился с большим.

Это Лео, смекнул собрино и скользнул в казарму.

Отыскал в тумбочке тетрадку и карандаш. Как только гриф коснулся бумаги, все стало на свои места.

«У СЕВЕРНОЙ СТЕНЫ» – прочитал Эмиль.

Пока все занимались самоистязанием, он обогнул казарму, прошел вдоль складского помещения в самый конец, где увидел знакомое лицо.

– Тио!

– Не кричи. Что с рукой?

– Да ниче серьезного, заклинание мурыжим.

– Ладно. Давай берись за веревку и поднимайся. Я следом.

– Чего?

– Мы валим отсюда.

– Ты о чем?

– Нет времени на болтовню, давай же.

В голове Эмиля щелкнул тумблер.

– Я не пойду.

– Что ты несешь?

– Я хочу остаться.

– Ты не понимаешь, – Лео выстреливал словами как из автомата, – мы убираемся из города. В помойную яму Лигеметон, Сантино и всех Архонтов. Начнем жизнь с чистого листа. Ну же!

– Тио, – заломив брови начал племянник, – ты говорил, что стал веталом по незнанию. А я – осознанно! Я не отрекусь от подаренной мне жизни. Да, тауматургия может свести с ума, мы не бессмертны и есть куча тупых правил, но я не откажусь от того что у меня есть и за миллион долларов.

Эмиль выпятил грудь и сжал кровоточащий кулак.

– А за двадцать миллионов?

– Двадцать. Миллионов?

– Я обучу тебя тауматургии. У тебя будут деньги и особняк как у Аль Пачино в фильме «Лицо со шрамом». Только идем со мной.

– Я не изменю своим принципам!

Лео спросил у сердца: Как поступить? Оно посоветовало ему забрать собрино силой. Увести. Но разум предупреждал, что маневр слишком рискованный; и что племянник… изменился, отдал сердце и костный мозг культу и его уже не вернуть в семью.

Тио попытался коснуться то ли плеча, то ли головы племянника, но тот перехватил руку.

– Ты забыл, о чем мы не так давно говорили? Семья превыше всего.

– Хорош отливать пули. Мы ведь не родные!

– Я заботился о тебе…

– Культ – моя семья! – Эмиль вздернул подбородок.

Лео смотрел сквозь племянника секунд пять, после чего оклемался как от долговременной клинической смерти.

– Береги себя, собрино, – не своим голосом сказал он. Ухватился за веревку, вскарабкался и перемахнул через стену.

– Прощай. – Эмиль закусил губу и попытался сжать руку в кулак. Не вышло. Гранатового цвета пальцы сделались прямые и твердые как гвозди.

Внутри Лео клокотало смятение. Он не понимал, то ли племяннику промыли мозги, то ли он его совсем не знал. Как бы то ни было на десять минут или десять лет, но он опоздал – жилка родства между ними (которая и не была вовсе истинной) лопнула. Сердце разъедала такая невыносимая боль, что он бы сейчас начал давить пешеходов как в какой-нибудь видеоигре. Но правда в том, что даже на подобное нет времени. Ему ничего не оставалось кроме как смириться и поскорее добраться до аэропорта по Сильвер-стрит…

Он влетел на аэродром, лихо затормозил у нужного ангара, который оказался пустой, как и его башка. Лео до последнего убеждал себя, что Рамон приставит «Камиллу» к виску Сонни и выплюнет тому в лицо: Мы его ждем.

Да уж, если хочешь рассмешить Лилит, расскажи ей о своих планах. Он запрокинул голову и нервно рассмеялся. В голове пинбольным шариком металась мысль: Кинули. Жадные ублюдки. Кинули.

Следующую мысль он обсасывал не долго (секунд десять). Он решил, что в игре не будет победителей, дал газу и снова тронулся в путь.

Пытаясь обогнать ветер, он снова мчался по Сильвер-стрит, а сердце еще невыносимее жгло в груди. Периодически на него обращали внимание патрули, но оторваться от них стало плевым делом.

Дебелая дверь «Железной башни» не закрывалась ни при какой погоде. Если бы она не весила как мешок с цементом, ветал зашел бы с пинком. Он влетел и, под шепот забулдыг, глядя только вперед, устремился в подвал.

Там, дернул за цепочку – зажег свет, – подошел к стене, заводил ладонями по холодной каменной кладке. На уровне колен отыскался тайник. Развернув блок горизонтально на девяносто градусов, ветал сунул руку в темноту и вытянул черный кулек. Затем направился к столу-бобине, при этом с каждым шагом нездорово ухмыляясь и морщась.

Титан мысли Васко тот еще перестраховщик. И потому для Лео предвидеть его ходы – не великая хитрость. Черный Лис не просил никакого аванса. И как только он получил алмазы, отдал настоящую кровь (а не ту, бутафорскую, что принес Лео). И как ветал и просил, нол оставил «посылку» в тайнике, а не на видном месте.

Перед Лео лежало шесть налитых красной жидкостью пакетов. Не теряя времени ветал высосал один из них. Содержимое другого пакета он вылил на пол и, шаркая ботинками, смешал с песком. (Кровь, однажды пролитую, назад не вольешь.) Что до остальных, тауматург с алыми дорожками на щеках пустил в ход Силу – на языке, словно закрутился комок из ржавых гвоздей, а в ноздри все глубже вползали кусочки серы. Кровь внутри трех прозрачных пакетов забурлила и приняла форму самых натуральных сердец, как в учебниках по анатомии человека. На один из пакетов заклинание никак не повлияло. Что означало…

– Видать, ты все же стоял за меня горой. Значит, отплачу им за нас обоих.

Три сердца колотились каждый в своем ритме. Не доставая из пакета, ветал сжал одно что есть мочи и представил, как где-то в небе на высоте десять километров над океаном пресловутый сквернослов схватился за грудь и захаркал багряной жижей. Сердчишко в руке Лео судорожно сокращалось, в голове он отчетливо слышал, как его хозяин плюется во все стороны матом. Приступ, как и напал так же внезапно и оборвался. Живой насос замолчал навсегда.

За столь насыщенную жизнь Лео уже случалось убивать в удовольствие, ради мести. Но в данный момент он испытывал наисильнейшую отдушину. Даже кожа на ладони похожая теперь на сморщенную кожуру мандарина не поколебала внутренние весы. Однако кое-что заставило ускориться.

Раздался протяжный гул. Как и ожидалось, по душу Лео наконец-то явились. Стальная дверь для кригеров не помеха, но главное – она их задержит, заставит попотеть. А дальнейшее уже не существенно.

Обеими руками Лео сдавил последние два «движка». Зажмурив глаза, он дышал через рот и ежесекундно прикусывал язык, чтобы не потерять сознание. Пальцы продырявили пакеты, впились так глубоко в «моторчики», что превратились в подобие расплавленного сыра. Отделились ногти. Гул от тарана и стук сердец звучали почти в такт. В какой-то момент «двигатели» не выдержали фантомной боли и лопнули. Руки Лео, словно окунулись в чан с серной кислотой: покрылись оспами, рубцами и волдырями. Он справился… и кригеры – тоже.

Целый табун ног забарабанил по лестнице. Их топот был сравним с ударами молотка остервенелого судьи. Однако Лео вслушивался исключительно в стук собственного сердца, прощался с ним, с городом, со сводной сестрой.

Когда сефироты вломились, застали его в кресле-каталке; подбородок прижат к груди, руки на бедрах ладонями вверх, такой весь из себя безмятежный. Его сердце не билось. Потеряв все, Леонсио обрел стальную свободу.

НАФС 7

РАНДЕВУ С ЧЕРНОБОГОМ

Здравствуй, ночь, моя старая подруга! Hello darkness, my old friend,

Я пришёл снова побеседовать с тобой. I've come to talk with you again,

Видение незаметно ко мне подкралось Because a vision softly creeping,

И оставило своё семя, пока я спал. Left its seeds while I was sleeping…⁵⁷

Джонни Версетти

Предательство. Что за гнусное слово. Прошло семь дней, а я до сих пор отказываюсь верить, что предал Мортимера. А он – меня. Может, вследствие последнего не чувствую и капли раскаяния?

Сидя с неестественно прямой спиной за – теперь уже не его – столом, я пытался разобраться в себе. Перетаптывался в библиотеке памяти от одного стеллажа к другому, а если быть точным (правдивым), избегал одной полки, одной книги, новой книги. Откуда взялся фолиант с обнимающим его живым пауком на всю обложку? Задав себе такой вопрос, вспомнился, хоть и не сразу, эпизод, когда Псарь изрыгнул тарантула мне в глотку. И в таком случае напрашивался следующий вопрос: если «прощальный подарок» никак не вредит мне, то с какой радости он его сделал? Книга явно несет не смертельную опасность, а знание, но открыть ее все никак не наберусь решимости.

Нерешительность раздражала как обилие медуз во время купания в море, и потому время от времени я оставлял бесплодное хождение по кругу и нахально копался в столе бывшего Архонта. Но и в данном занятии быстро набил оскомину. К сожалению, третьего было не дано.

Апартаменты Дрейка занимали три верхних этажа отеля Данталион. В свою макушку айсберга он вложил, по меньшей мере, миллиона четыре (ходят слухи). Вот только выпустить пар в оборудованном по последнему слову спортзале, или отвлечься от чадных мыслей в кегельбане и тем более выйди на балкон (местодля посадки вертолета) и убежать – увы и ах, не выйдет. Я внутри золотой клетки со связанными руками (утешает, что хотя бы не в буквальном смысле). Единственная мелочь, приносящая маломальскую отдушину – электрическая бритва Дрейка. Бросьте меня в колодец, зацементируйте оголовок и все равно буду тщательно следить, чтобы на лице не проклюнулось ни единого волоска!

Я погладил подбородок – пока еще рановато бриться, – оттянул ворот водолазки, заглянул под нее – воспаленные красные пятна (поцелуи эфемерных паучков) еще не сошли, но уже не зудели. Чем себя занять? Покопаться в столе? Вещах? Воспоминаниях? Я торчу тут целых 168 часов! Капля за каплей схожу с ума. Начал перекидываться словами со своим эго. Оно – сто́ит заметить оказалось не такое раздутое – агитировало меня разбить гигантское окно и сигануть рыбкой вниз. На что я ласково отвечал: Не дождешься!

Вот только с каждым разом фраза звучала менее уверенно и второе «я» методично продолжало жонглировать аргументами: свобода, независимость, свежий воздух, новые ощущения.

Прекрати! – обрывал я самого себя.

Надо размять ноги. Встав из-за стола, со скрипом в суставах, зашагал по рабочему кабинету, который представлял собой вытянутую костяшку домино с кофейного оттенка стенами и мебелью, что располагалась прямо как те самые точки на игральной платине, а также напольной фреской сурового бородатого громовержца с густыми локонами.

Я покружил у пузатых амфор покоящихся на постаментиках, заглянул в каждую – ничего кроме пыли; подошел к бюсту древнеримского императора с точеным профилем, показал ему язык, после чего лихо развернул его лицом к стене. Затем прислонился затылком к шкафу-колоссу (мой в сравнении с ним – крохотуля), гладкая поверхность эбенового дерева приятно холодила кожу, не говоря уже о пряном запахе. Древнеримский антураж меня ни капли не напрягал… первые 48 часов. Теперь же руки чесались сравнять это место с землей, перекрошить в пыль каждый бесценный предмет. С улыбкой Гринча я кинул взгляд на кабинетное бюро, которое дороже, чем моя машина. Нет. Надо держать себя в руках до последнего. Интересно кому теперь принадлежит вся эта роскошь? Депинпику? Впрочем, я никогда и не претендовал на такие хоромы. Меня вполне устраивают собственные, хотя чутье подсказывает, что вряд ли я снова вдохну запах родных стен, а ведь они всего-то на несколько этажей ниже!

Я бахнул костяшками кулака по шкафу, получив мигом отдачу в качевстве пронзительной боли, плавно перешедшей в легкое, даже приятное, онемение.

Сейчас бы всю Силу отдал за канноли⁵⁸ вместе с кофе по-гречески. Знаю, что не могу умереть с голоду, но умираю. От чего я только не умирал за прошедшие 604800 секунд.

Лучше бы нас за решетку кинули, чем гнить здесь, шепнуло эго.

А ведь я тут и вправду чахну. Чувствую себя как кит в пустыне. В спальню даже ни разу не открыл дверь, ночи провожу за столом в неудобной позе, вечно просыпаюсь от всяческих кошмаров и, открывая глаза, каждый раз вглядываюсь в руки и возможно виной тому игра света (я не выключаю лампу), но на мгновение мерещится, как на ладонях кровоточат стигматы.

Ну вот, оттиски ночного бреда прогнали аппетит. Что бы их самих прогнало? – вопрос на миллион. А вот вопрос на миллиард, так это: Что со мной будет? На него ответят главы культов, заточившие меня прямо на месте преступления, или скорее на вершине башни, как какую-то принцесску. Ожидание – невыносимая пытка!

Они меня боятся или все никак не определятся с казнью? На этот раз я обратился за ответом не к эго, а величественному Мортимеру, который испепелял меня взглядом с холста. Он увековечил себя в угольном фраке, опираясь на трость одной рукой и гладя по голове своего обожаемого пса. Наверное, сейчас за ротвейлером присматривает Депинпик. Карлик единственный кого зверюга подпускает к себе. Меня пес не переносил на дух, а в свете недавних событий должен теперь ненавидеть так, что если попадусь ему на глаза, лишусь причиндалов.

– Только не надо на меня так пялиться. Ты сам виноват! Я не хотел! Меня подставили! Если бы ты выслушал! Ты заслужил! Не смотри на меня так!

В сердцах я ухватился за раму, сорвал со стены столь укоризненно глядящий на меня портрет и уже собирался швырнуть его куда подальше, но так и замер с ним в руках. Сейф! За картиной, на уровне грудной клетки, пряталась квадратная коробочка сантиметров тридцать на тридцать. Я прислонил картину к стене и впал в раздумья.

В принципе, данная находка ровным счетом ничего не значит. Если только там не будет прохода в другой мир, вот тогда – да. Следуя примеру маленькой мисс Лидделл, я с радостью нырну туда. От грехов подальше!

Что молчишь, собрат по несчастью? Объединим силы и сокрушим противника? В ответ эго демонстративно зевнуло, как бы намекая: сам, сам. А я на подхвате.

Итак, в синем углу ринга легковес Джонни Версетти. В красном – из тяжелой весовой категории – электронный кодовый замок с десятью цифрами и двумя крохотными лампочками.

Бой!

По совету тренера (эго), я не стал мудрить и провел самую избитую комбинацию: дата рождения Мортимера. Удар по одной кнопки, другой, еще раз, кисть порхала как бабочка, а пальцы жалили как шершень. При каждой атаке противник выдавал стон-мелодию как на сотовом. Внутри меня клокотала небольшая толика рвения и азарта. Увы, для быстрого нокаута их оказалось не достаточно. Противник играючи отбросил меня на канаты.

Тренер, что посоветуете?

Внутренний голос шепнул еще одну связку ударов.

Я снова вошел в клинч и выстрелил серией под названием: дата основания Лигеметона. Стальной титан непоколебимо перетерпел каждый выпад и даже не почесался.

Тренер, вы уволены. Беру тайм-аут.

– Чего уставился? – спросил я у портрета. – Чем дыру во мне сверлить, лучше бы посоветовал что-нибудь.

Я поднял картину на уровень лица, вгляделся в мазки в поисках какой-нибудь подсказки. Ага, как же. Ни намека. Дырка от пончика тебе, а не помощь, Джонни. С разочарованием, прислонил картину к стене, после чего повернул обратной стороной. Испытывать на себе даже искусственный взгляд Дрейка – уж лучше резиновую пулю в лоб.

Я развернул Мортимера «спиной» и заметил кое-что любопытное. Возможно тот самый глоток свежих сил в перерыве между раундами. В правом нижнем углу тянулась строчка чернильных букв: MCMLXXXIV. И если мне не изменяет память, это римские цифры. Код?! Отчаянно пытаясь перевести буквы в цифры, у меня чуть голова не пошла кругом. Но ведь мы проходили их в школе! Ох, и сколько воды утекло с тех пор. Я просто подзабыл, а стало быть, надо всего лишь подстегнуть память.

– Так. Стой на месте. Никуда не уходи, – бросил я сейфу-противнику.

Сделал медленный вдох-выдох, закрыл глаза и отправился в дальний вояж по закоулкам памяти. В текущем положении пять минут или три часа погоды не сделают.

Книгу со всей информацией, что мне известно о римских цифрах и Риме в частности (современном и древнем) я сотворил буквально щелчком пальцев, а вот чтобы ее прочесть, – воспоминания столь глубоко затонули, – пришлось солидно влить Силы, но в итоге кляксы таки превратились в слова. И вуаля, экспресс курс по римским цифрам пройден.

Невольно вспомнился недавно нашумевший блокбастер, где главному герою, посредством компьютера, закачивают информацию прямо в мозг. Клац. И ты уже мастер кунг-фу. Клик. И научился управлять вертолетом за каких-то десять секунд. К сожалению, в суровой реальности подобные вещи остаются фантастикой даже для дэймосов. Нельзя научиться чему-то новому, только вспомнить забытое, а если говорить откровенно, лучше нырять в чертоги разума как можно реже и контрдовод здесь простой как пенни: у всякого действия есть последствие.

Я вернулся на ринг. Время реванша. Непоколебимый соперник ждал, не поменяв стойки – все та же глухая защита. Стукнув друг о друга кулаками, попер на него. Без челнока, уклонов или финтов, вошел в ближний бой и… поплыл, словно пропустил настоящий боковой удар в висок.

Отступай! Отступай! – надрывалось эго.

Последовав его указке, зрение сию секунду сфокусировалось снова.

Нападай!

Опять все поплыло. Тут до меня дошло. «У всякого действия…». Ценой возрождения воспоминаний стала дальнозоркость. Бросив взгляд на кнопки, в глазах запекло, словно под веки засунули жареных креветок в чесночном соусе. Все цифры слились воедино. Сам виноват. Первый начал грязную игру. Ну и пусть! Джонни Версетти не лыком сшит.

Я согнул локоть, зафиксировал второй рукой запястье и на одном протяжном выдохе на короткой амплитуде ткнул по болевым точкам противника: один, девять, восемь, четыре. И забери меня Батна! Не сработало! Противник злорадно показал красный огонек, точно высунул язык.

Должно быть, это просто-напросто дата написания картины и не более. Но почему в таком случае именно римскими цифрами? Если оглядеться, Дрейк питает …питал слабость к древнеримской культуре, а значит даю голову на отрез, ключ от сейфа связан с древним Римом, то есть теме в которой я плаваю как страус в воде.

Да уж, Псарь все продумал, стоит отдать ему должное. Псарь… в голове, будто в закипающем аквариуме металась мысль и ее никак не получалось кристаллизовать.

В первый раз Мортимера погубила его же псина, а что если ответ опять в ней. Говорят, в одну и ту же реку невозможно войти дважды, но что-то подсказывает (скорее всего – эго), стоит попробовать. Как там зовут его страшилище? Рэтт. А что если перевести имя в цифры.

Щурясь как от песка в глазах, преисполненный надежды, я сжал левую в кулак, расслабил правую и застучал по кнопкам. Восемнадцать, тридцать один, двадцать и двадцать.

Гневу не было предела, когда зловредный красный огонек, в который уже раз подмигнул мне. Пинок ярости вылетел чисто автоматически.

– Поглоти тебя море! – лелея стопу, прошипел я.

Но это точно должна быть собака! Я знаю …знал Мортимера почти ближе всех. «Собака» – все проговаривал я это слово, разглядывал его со всех сторон, словно держал в руке, пока внезапно меня не осенила новая идея.

Не опасаясь подлой атаки, я повернулся к противнику спиной и устремился к шкафу-колоссу. Знания необходимого для решения головоломки в голове было не отыскать. А вот на книжных полках нашелся словарь латинского языка.

Страницы шелестели, пальцы скользили по бумаге. Поставив открытую книгу стоймя на полку, я оттянулся настолько, чтобы получилось все прочитать, а глаза щипало не так больно.

Так, где же ты… собака… Нашел! Canem! Теперь алфавит… Считаем буквы… Есть!

Финальный раунд.

Посмотрим, уложит ли тебя такая длинная комбинация: 3114513.

– Вот так собака! – Сверкнула зеленая лампочка. Противник в сокрушительном нокауте. Щелкнула и приоткрылась дверца.

Вопреки ожиданиям (драгоценности, древние артефакты) внутри лежала кипа бумаг и больше ничего. Взяв верхнюю желтую папку, я открыл ее и не поверил глазам. Досье на Годрика Вортинтона! Психологический портрет главы культа кригеров. Его привычки, какие книги он читает, какие перечитывает, его рутинные дела, хобби (заставившее усмехнуться), какой алкоголь пьет и как часто. Откуда у Мортимера все эти сведения? И на что? Почему он хранил информацию в сейфе, а не в разуме, где, бесспорно, надежнее?

Прислонив папку ребром к внутренней стенке сейфа, я жадно вцепился в следующую. Снова досье на одного из Архонтов. Пиковая Дама, Второй Капоне, Мумия и Умник. В немного выпуклой папки хаосита вместо страниц обнаружился перстень с золотым фениксом на черном камне. Обделили вниманием только Архонта нолов, что не удивительно. Чернобог – самый таинственный сефирот в Легиметоне. Ни имени. Ни описания внешности. Единственно прозвище.

Вдруг в глубине сейфа что-то завибрировало, из-за чего я отдернулся, словно от логовища проснувшейся мурены. К облегчению, то был всего-навсего телефон. Он настойчиво жужжал, призывая взять его в руки. Соблазн и вправду был настолько велик, что я не удержался. Сунул руку, нажал на кнопку и приложил трубку к уху.

– Ну, наконец-то, малыш, я уже устал ждать. – Голос был протяжным, скрипучим и звучал, как будто из туннеля.

– Кто это?

– А ты как думаешь?

Я сглотнул.

– Чернобог?

– А кто ж еще?

Слова растягивались, как вязкая смола. Голос заглушил сердцебиение, но уверен пульс в тот момент был просто дикий.

– Я…так…э-э…

Чернобог пресек мой несвязный бред на корню и изрек:

– Молчи и слушай, малыш, время сейчас ценнее мебели, что вокруг тебя.

Я непроизвольно замотал головой, глядя по сторонам – ни одной густой тени.

– У тебя мало времени. Архонты уже решили поставить тебя к стенке. Бери руки в ноги и лети в Викед парк. Только чтоб без хвоста. Жду тебя. И возьми кольцо хаосита.

– Погоди! – выпалил я, боясь, что он тут же отключится. – Ко мне приставили яростных нянек. Высуну нос и меня тут же согнут в крюк.

– Разве у тебя силенок не прибавилось? Уверен, ты справишься. На кону стоит… многое.

– Не понимаю. Мне нужны ответы. Мортимер копал под Архонтов? Вы сотрудничали? Почему…

– Все ответы при встрече, малыш.

– Почему бы тебе просто не забрать меня отсюда при помощи «дрифта»? Используй веритничество!

– Чтобы Архонты смекнули, что тебе помогли сбежать нолы и накинулись на мой культ? Такого удовольствия я этим индюкам не доставлю.

– Объясни хотя бы…

– Время, малыш, время! Не трать его. При встрече все тебе выложу на блюдечке. Действуй!

Потопи меня шторм! Я только что разговаривал с самим Чернобогом! И он пообещал, что ответит на все вопросы. Стойте. А вдруг это ловушка? Нет. Ловушка – это то, где я сейчас, а Чернобог – даже если он не тот за кого себя выдает – моя спасительная шлюпка.

Я достал из пакетика перстень, сунул во внутренний карман помятого пиджака, сгреб все папки, положил их на стол, закрыл сейф, повесил картину на место и стал соображать, что дальше.

Первым делом решил разобраться с досье, а именно, прочитал каждое от корки до корки, таким образом, отксерокопировав их у себя в уме.

Следующей дилеммой стал вопрос: как пройти мимо двух кригеров?

Тут я пожалел, что не обладаю камуфляжной кожей, как осьминоги. Да оно бы и не помогло. Обонянию кригеров позавидует и овчарка. Кстати, а что если сыграть на этом в свою пользу? Перехитрить их. А как? Ноль идей. Прорваться с боем? Ха! Все равно, что против айсберга выступить со спичечным коробком. Кстати – я взглянул по-другому на окружающие предметы, – вооружиться будет не лишним.

Насколько мне известно Мортимер никогда не питал слабость к огнестрельному оружию, хотя сегодня я узнал о нем много нового и не удивлюсь, если найду в шкафу автомат или бензопилу, или самурайский меч. Надо срочно проверить!

К сожалению клинка японских воинов среди одежды и обуви не отыскалось, однако его заменой – на худой конец – разжился.

Что дальше? Выскочить за дверь и напасть? Не годится, нужен эффект неожиданности…

Спустя четверть часа созрел настоящий план, который я с тремором в руках принялся воплощать.

Надел пальто из овчины (слишком холодно разгуливать по улицам в одной потной водолазке да пиджаке; да и ненужное внимание привлекает), потом бросил все досье в урну, подпалил зажигалкой и поставил слева от двери. Пока листы разгорались, приник к стене справа. Дым еще толком не расплылся, а звериный нюх сторожил безошибочно уловил новый запах.

Дверь распахнулась, субтильный кригер с рыком переступил порог и замаячил глазами по комнате.

– Какого? – уставился он на чахлый костерок.

На миг я представил, что его мозжечок – мячик для гольфа и со всего размаху заехал по нему клюшкой. От неожиданного удара он рухнул, как срубленное дерево, уткнувшись лицом в дымящую урну.

– Кайл! – послышалось из коридора.

Как сказал Чернобог: «время ценнее мебели Дрейка », поэтому без лишних движений я коротко замахнулся импровизированным оружием и врезал второму снизу вверх по шарам. Знать не знаю, была ли на нем ракушка или он сам по себе такой крутой, но удар крепыш выдержал.

Он схватил клюшку – руки у него были длинные как у гиббона, причем не менее сильные! – держал я крепко, Крепыш дернул на себя и мои стопы буквально оторвались от пола – я выпрыгнул из номера.

В перетягивании соревноваться не было времени, я разжал ладони, кригер подался назад, потерял равновесие и, воспользовавшись шансом, мое тело торпедой метнулось в конец коридора к лифту.

– Джонни, что же ты творишь? – медленно приближаясь, прошипел Крепыш.

Ненавижу, когда незнакомые сефироты называют меня по имени!

– Захотелось подышать свежим воздухом, – парировал я, пятясь спиной к лифу.

– Исключено. На твой счет даны четкие указания. – Крепыш шагал по пятам.

– Может, договоримся?

– Исключено, – как заведенный повторил он и, подтверждая слова делом, согнул клюшку как тростинку и бросил через плечо.

В его взгляде читалось, что позвоночник мой ждет не менее плачевная участь. Что же делать? (Кажется, за сегодня я уже раз сто задал себе этот вопрос.) Что я могу противопоставить изогнутым когтям пепельного цвета, которые с легкостью пересчитают мне все позвонки? У дэймосов нет боевых заклинаний! А значит, будем отбиваться тем, что есть!

Озон теснил мел, лаванда боролась с гарью.

– Что здесь происходит?!

Кригер крутанулся на пятке и уставился на Фламинго.

– Комиссар? Я… он…

– Я требую отчета! – гневался Вортинтон.

– Так точ…– И тут до крепыша дошло, что перед ним иллюзия.

Он полоснул по «живому кошмару» когтями-кинжалами и образ беззвучно растаял.

– Это будет стоить тебе ребра, дэймос.

Кригер начал полноценную трансформацию, а я – вливать как можно больше Силы в другое заклинание. Когда по полу чиркнул тонкий львиный хвост без кисточки, бейсбольной подачей я метнул «корону Фобоса» в косматую морду. Подошвы крепыша в тот же миг приросли к полу, а сам он, кажется, перестал дышать, а я, не мешкая, бросился в конец коридора и долбанул ладонью по кнопке вызова лифта. Ради всех святых и грешников, поднимайся быстрее!

Пока спасительный лифт, как скалолаз покорял этаж за этажом, Крепыш выплескивал ярость, которая физически проявлялась в виде ежесекундно удлиняющихся клыков и серой шкуры в верхней половине тела.

К слову, мое тело тоже претерпевало изменения: открылись все поры, выплескивались флюиды страха, скользкий пот выступил на ладонях, поблескивал на лбу и щипал подмышки, нещадно не хватало воздуха, сердце колотилось о грудную клетку, точно скумбрия, выхваченная из воды.

Глаза кригера метались во все стороны; рубашка, расстегнутая у ворота начала рваться, шея бугрилась веревками вен, он не мог пошевелить и зазубренным когтем, тем не менее, превращение продолжалось и, без всякого сомнения, когда оно достигнет апофеоза, заклинание растает.

Осталось пять этажей… Ручищи кривые как турецкий ятаган покачивались вперед-назад…Четыре – мощный хвост кенгуру принялся выстукивать изрезанный ритм… Три – я мысленно стукнул себя по лбу осознав, что если раньше три заклинания подряд мне было не по чину, то сейчас Силы внутри бурлит столько, что всякое море по колено… Два – на голове кригера раскинулся красный, пилообразный гребень, похожий на петушиный. При одном только взгляде на него закололо в глазах. Таким можно выпотрошить или трепанировать череп… Один – с волчьей скоростью Крепыш набросился на меня с выставленными вперед когтями и получил циклопических размеров ментальную волну «живого кошмара». Страх пронзил его точно заряд электричества, что позволило выиграть еще одну каплю столь жгуче необходимого времени.

– Таби? – Он замер всего в паре метров.

Меня закрыла босая девочка лет двенадцати в синем платье, синих туфельках и ленточкой в темных волосах.

«Дзинь». Лучше поздно, чем никогда – лифт прибыл.

– Почему братик? – пропищал тоненький голосок. – Почему ты не встретил меня тем вечером?

Крепыш моргнул, и девочка изменилась. С изодранного платья – скорее клочка вымокшей до нитки чумазой тряпицы – обильно капала вода. Гусиная кожа стала бледной-бледной, тоненькая синяя шейка – сплошь в порезах-крестиках, а в засаленных всклокоченных прядях таяли комочки грязи.

– Таби…я…водитель получил по заслугам! – заявил в свое оправдание Крепыш.

Искренне не хотелось мешать его воссоединению с сестренкой. Поэтому я плавно шагнул в лифт, оставив кригера беседовать с фантомом тет-а-тет, нажал на единичку, двери лифта почти закрылись – ну еще бы чуть-чуть! – прозвучал «дзинь», который быть может как раз таки и обломал Крепышу рога страха, вследствие чего он тоже заскочил в лифт.

Джонни Версетти – загнанная куропатка. И видимо целый океан Силы не поможет избежать предстоящей боли.

Десять клинков впились в мускулы плеч, мой крик резанул по ушам кригеру, но тому от этого было ни тепло ни холодно. Он поднял меня легко как пушинку и, держа на весу, вдавил в стену. Гребень оцарапал мне щеку, арсенал акульих зубов лязгнул у самого уха:

– Выпотрошу. Заживо.

Меня решили линчевать. Блеск!

Лапищи что есть мочи сдавили плечи – когти дошли до костей, волна болевого шока скоростным экспрессом примчалась в мозг и прежде чем кишки вывалились на ботинки, ваш покорный слуга отправился в объятия Морфея.

…Кажется, меня шлепают по щеке. Лилит, это ты? С трудом я разлепил глаза.

– Гарри?

Я по-прежнему был в лифте, только лежал на полу, уткнувшись лбом в согнутый локоть. Крепыш валялся рядом.

– Архонт, вы в порядке? – с искренней заботой спросил коридорный портье.

– Помоги подняться.

Став вновь прямоходящим, я потрогал живот и плечи – убедился, что все внутренности там, где им и положено быть и ни одной кости не выдрано. Все было в относительном порядке. Плечи превратились в решето, не говоря уже о пальто, пиджаке и водолазке.

– Гарри, как ты? – я кивнул на скрюченного кригера с пеной у рта.

Розовощекий консьерж опустил взгляд, будто пойманный за руку озорной мальчишка, потом наполовину вытащил из кармана шприц. Прежде чем я спросил, он сказал:

– Не спрашивайте, Архонт.

– Что?

– Ну, у каждого свои демоны в голове и…

– Да я не о том. Как ты меня назвал?

– Архонт. – Он хлопнул глазами.

– Та-а-ак, и сколько я провалялся в отключке?

– Минуты две-три.

– И кто за три минуты успел назначить меня главой культа?

– Понимаете, – Гарри опять замялся как шкодливый пацан, – Сейчас вы сильнейший в культе, а одно из непреложных правил Лигеметона (которому мало кто следует!) гласит: уважение к более сильному собрату. Так что, посовещавшись, все дэймосы поголовно признали, что вы наш новый Архонт (от сказанного меня покоробило). И всем по барабану, что там мнят себе другие главы культов. Да, Мортимера мы любили и боготворили, но вы победили его. Каждый дэймос не держит зла на вас и не боится, но уважает. Вашу Силу.

Да уж, столько информации за одну поездку на лифте (даже больше, чем хотелось бы).

– Гарри, в холле есть еще сефироты не нашего культа?

– Нет, Архонт.

Хотелось настоятельно его попросить не называть меня так, но каждая минута на счету.

– Гарри, спасибо. А и окажи мне услугу. Покорми моих рыбок.

– Как прикажете, мой Архонт.

На улице стояла тишина – лишь скрипели собственные плечевые кости да шаркали по тротуару ноги. Все вокруг было мутным, свинцовым как море. Не только в голове, но и на улице. Город наводнил густой как молоко туман. Он появился почти сразу после того, как Псарь отдал Лилит душу и был виден еще через окно пентхауса, однако я не думал, что серовато-белесая дымка настолько сверхъестественно плотная. Явление было до того аномальным, что дорожного трафика (за исключением вечных такси и трамваев) совершенно и след простыл.

Затянуло абсолютно все. Казалось, солнце затерялось по пути к нам. По идее на противоположной стороне почтовый ящик, но его не различить! Видимость метра два. Ни одного размазанного мглой силуэта. Город впал в летаргию. Пустые попросту не высовываются на улицу? Так, Джонни, позже об этом поразмышляешь.

Нахохлившись от холода, ощущая себя как на необитаемом острове, я поднял воротник пальто, лицо им не закрыть, но стало теплее.

Уже собирался вскинуть руку – по привычке махнуть таксисту – как в плечевую кость стрельнула ломота, а вместе с ней в голову мысль: а если таксист окажется нолом? Что тогда? Стоять в раздумьях и дальше – только делать из себя пущего болвана.

Я плыл вместе с туманом, обернувшим меня как плотное одеяло, по Клейборн-стрит и раскидывал мозгами. Когда до Архонтов докатится новость, что я сбежал, сефиротов в городе будет больше чем грибов в лесу после ливня. Все станут меня искать. Все. Кроме дэймосов.

Я спустился в подземку, хотел было вставить в щель MetroCard, но бумажника, который всегда у сердца как не бывало. И каких-то трех долларов в кармане не наскрести. Беспредел!

Пришлось перемахнуть через турникет и вскачь спуститься на эскалаторе, а там впрыгнуть в вагон.

Народу в обеденное время было раз-два и обчелся, но главное, нолами и не пахло.

Пожилая дама глядя на мою налитую красным физиономию и пальто состроила недовольную гримасу. Признаюсь, я и сам от него кривился. Не плечи, а изодранные буйным котом уголки дивана. А вот парню с пухлыми дредами и в наушниках активно отбивающему ладонями ритм по коленям, словно по джембе⁵⁹ внешний вид любого из пассажиров был явно до лампочки. Лица двух других сидящих напротив скрывали широченные газеты. Судя по их рукам, то были пожилые граждане и возможно даже братья – оба синхронно закидывали ногу на ногу и потом так же меняли их. Выглядело это комично, отчего на лице непроизвольно родилась улыбка. Как же давно я не улыбался.

Скорее всего, кригеры уже очнулись, а значит Фламинго и вся теплая компания в курсе побега и первым делом Бач прикажет нолам рыскать в поисках моей персоны. Хоть меня и ждет встреча с Чернобогом, гарантирую, его сефироты без колебаний донесут обо мне Архонтам. Или Чернобог не допустит того? Нет, еще как допустит. Он же сказал выпутываться самому, не хочет подозрений со стороны других культов.

Я присматривался к тени каждого нового пассажира. Такие разные, черные, размытые, четкие, но что самое важное – обычные. Просто тени. Нолы пока что не следили за мной. Во всяком случае, хотелось верить. А еще хотелось верить, что мне на самом деле ответят на вопросы, которых накопился полный трюм и по правде сказать, в данный момент меня больше всего распирает один единственный вопрос, который не касается ни Мортимера, ни некоего Навьера, что подставил меня (и, кстати говоря, не рассчитался до конца). Я прямо-таки сгораю от любопытства узнать кто же такой Чернобог. И вот в скором времени правда о нем всплывет наружу.

До Викед парк добрался почти моментально (каких-то три станции). Из подземки я выходил то и дело оглядываясь – порой даже принюхиваясь! – высматривая шпиков. На секунду мне показалось… впрочем, сказывается нервное напряжение.

Символичное, кстати, Чернобог выбрал место для встречи. Лет пятьдесят назад Викед парк считался самой криминогенной территорией в городе. Теперь же эстафетная палочка заслуженно перешла к гетто благодаря отморозкам веталам.

Я прошел под аркой со словами: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВИКЕД ПАРК» снова окунаясь в промозглый туман, а также в воспоминания.

Шел 1934-й. Зеленило лето. Сефироты тогда только-только просочились в ряды власть имущих. Годрик заслужил место комиссара, Пиковая Дама задурманила голову мэру, открылся «Данталион», нас можно было пересчитать по пальцам. Преступность в городе процветала и до нашего появления, но когда мы закрепились на верхушке, сразу же взяли все и всех в кулак.

Самым облюбованным плохишами местом был городской парк, который походил на опасные воды с отъявленными пиратами и, не смотря на девяностопроцентный шанс стать жертвой ограбления или изнасилования, люди бессовестно продолжали заглядывать в парк даже в ночное время. Их, не взирая ни на что, тянуло туда – в самое опасное место в Нью-Гранже.

Рассудив, что зачистка самого живописного места в городе – это отличная возможность добиться расположения пустых, Фламинго «щелкнул пальцами» и выпустил кригеров на охоту.

Парк превратился в муравейник, запруженный двумя видами муравьев: добрыми в синей форме и плохими в черной. Как давали всем знать газеты, синемундирники ловили бандитов «на живца» прикидываясь богатенькими. Тактика возымела успех, полиция живо навела порядок, народ чествовал нового комиссара, а мэр вручил ему медаль за заслуги перед городом. Воцарилась самая долгая за всю историю города идиллия – до самого конца лета. Затем пожаловал сентябрь, а вместе с ним серийный убийца.

Каждая до единой газетенки напечатала на первой полосе навязчивый совет горожанам отказаться от вечерних прогулок по парку, но как мне видится из-за того что написали об этом совершенно все многотиражки и таблоиды, городские приняли новость за очередную утку (газетчики любили, любят и будут любить грешить подобным).

А потом, преимущественно в многостраничных колонках (криминальных хрониках) рядом с избитыми, приевшимися всем статьями о грабежах, поджогах и изнасилованиях затесались убийства, причем не какой-то там рвани, или интердевочек, а приличных граждан среднего класса и даже золотой молодежи.

Хлынул поток трупов, потекли реки страха и скорби. И как бы парадоксально не звучало, больше всего эгоцентричную общественность Нью-Гранжа шокировали вовсе не зверские убийства новоиспеченного серийного убийцы (и похлеще видали), а само место преступления. На первых порах жертв находили не блюстители закона – на синюшные тела натыкались спортсмены-бегуны, хозяева собак и влюбленные парочки, ведь местом где народ обожал проводить время, служил Викед парк и когда он стал гейзером, выплескивающим мертвецов, у народа прорвало трубу недовольства.

«Как это так? За что мы платим налоги?» – посыпались письма в мэрию, даже митинги проводили (в основном родственники жертв), но власть предержащие (то есть мы) не сидели сложа руки.

Фламинго распорядился, чтобы страж порядка как заведенный маршировал по прогулочным дорожкам закрепленного за ним участка в утреннее и дневное время. С уходом солнца же парк закрывали. Вот только тела продолжали появляться.

      То была «Кровавая осень», как окрестили ее журналисты, что звучало весьма иронично, правда только для сефиротов, ведь в отличие от нас, пустые не были в курсе подробностей (отчеты об убийствах и каждую их мелочь некросы и кригеры хранили под семью печатями). Мы прозвали серийника Пиявочник, так как тела находили на сто процентов обескровленными, причем на шее или руках не красовалось никаких дурацких ранок от клыков или вроде того. Как мне обронил Депинпик, которому шепнул некрос (смахивает на испорченный телефон), каждый покойник напоминал рваный мешок плоти с костями и органами высушенными, словно изюм – подними тело одной рукой, потряси, и закряхтят косточки.

Когда парк закрыли наглухо, Пиявочник все равно пировал минимум раз в неделю. В его вотчину систематически наведывались самонадеянные линчеватели с дробовиками и гончими, которые естественно заделывались его добычей (включая четвероногих друзей). Таким образом, он держал пустых в тонусе страха и играл у Архонтов на нервах.

К середине стылой осени численность (а также качество) сефиротов в Лигеметоне прилично увеличилась, вследствии чего главы культов развернули полномасштабную кампанию, целью которой стала поимка Пиявочника.

Лично я в авантюре не участвовал и на тот момент занимался совсем другими вещами, а потому не располагаю подробностями и знаю только развязку. Серийный убийца – ветал. (Вот и еще одна монетка в копилку ненависти к их культу.) Имени его я не знаю, да вроде никто и не упоминал, помню, на слуху у всех была только его безобразная физиономия.

Прессе мы скормили, что бич города был убит при задержании и впоследствии кремирован. Что стало с веталом на самом деле, Архонты не разглашали.

Все тут же позабыли о серийном убийце, будто его и не было. Все, кроме Архонтов. В Лигеметоне запахло таким грандиозным скандалом. Фламинго порывался буквально откусить голову Второму Капоне. Можно сказать с того момента между ними и пробежала черная кошка.

С концом «Кровавой осени» главы культов составили кодекс: семь незыблемых законов для каждого сефирота. Одни его чтили, другие разве что наполовину, но главное – Лигеметон продолжил стремительный рост и развитие. А что до Викед парка, он был осквернен в полном смысле слова. Туда больше не заглядывала ни одна душа.

И, похоже, сейчас Джонни Версетти станет первопроходцем за столь долгое время.

Я не стал бродить по парку в непроглядной мгле и воспользовался фуникулером. Как ни странно он работал как часы и так же поскрипывал. Мысленно я зачем-то отсчитывал секунды. Вероятно, не хотелось ничем забивать голову. Кабина тряслась, как и все внутри меня. Вот-вот мне откроется правда. Обо всем.

Где конкретно Чернобог может меня ждать? Думаю, логично предположить, что в самом темном месте, а таким в парке была единственно заброшенная утлая хижина сторожа, который никогда тут и не водился.

На двускатную крышу можно было залезть, просто подтянувшись один раз, потом сделать три-четыре шага и вот ты на вершине. Дверь, распахнутая настежь, походила на червоточину. Темноты я не боялся, шагнул внутрь и на пороге врезался в невидимый барьер. В этот момент лицо застыло с таким выражением, словно у меня отказали все органы, а Лилит вырвала душу. Тотальное оцепенение. Преграда не дающая войти возникла не в реальности, а в сознании.

От мысли, что темнота кишит ползучими пауками – да, те самые крохотные, восьмилапые, восьмиглазые членистоногие, – истерзанные плечи передернулись сами собой. Выворачивая шею, я осмотрел спину, обхлопал себя с ног до головы ладонями, запустил пальцы в волосы и наконец-то выдохнул с облегчением. Никаких гадких тварей по мне не бегало. С каких пор у меня вообще арахнофобия? И тут до меня дошло. Мортимер. Даже после своей кончины он продолжает меня терзать. Вот песий сын! Ну и что прикажете делать?

Джонни Версетти трясется как рыбий хвост. Прям самому гадко! Ну ничего. В этот раз я точно знаю что делать. Как там говорится? Чем ушибся, тем и лечись. На счастье под ногами отыскался никель⁶⁰. Силой воображения превратил его в паука и стиснул что есть мочи в кулаке. Зубы тоже непроизвольно сжались. Прыгнул через порог – протестующе заныли половицы.

Какой-то один шаг вперед, а чувство, будто сиганул в бездонную пропасть. Кромешная тьма, в которой слегка отдавало лакрицей и полынью.

– Добрался-таки, малыш.

В реальности голос Чернобога был поразительно… знакомым.

– Я знаю тебя? Покажись. – Из-за идиотской фобии требование прозвучало до смешного неубедительным.

– Уверен, что готов заглянуть бездне в глаза? – с не прикрытой издевкой проговорил голос.

– Не темни, – нашел я мужество сострить в ответ.

Чернобог выступил из тьмы – мои брови приподнялись, а рот приоткрылся.

– Сюрприз, малыш Джонни.

– Бач?! – Как это понимать?

– Я – Чернобог, – криво ухмыльнулся нол. – Не веришь?

– Ни капли.

– И как же заставить тебя поверить?

– Без понятия. Но в твоих же интересах заставить поверить.

– Может поклясться тебе именем Лилит?

– Есть идея получше. Дай руку.

– Не подойдешь?

С радостью бы, но долбанная фобия…

– Или ты идешь ко мне, или я разворачиваюсь и ухожу.

– Ладно-ладно. Чего ты такой нервный?

Одноухий Приближенный – или же Архонт собственной персоной? – неторопливо подплыл ко мне.

– Ну?

Я резко схватил его за руку и попытался проникнуть в разум. Передо мной развернулось великое и безмерное Ничто. Гнетуща черная пустота.

– Ну? – повторил Бач, когда мой взгляд снова сфокусировался. – Тест пройден, доктор?

– Ты – Чернобог!

Архонт нолов сдул воображаемую пылинку с байковой рубашки, по-дурацки широко улыбнулся и в завершении сверкнул белыми зубами.

– А ты, наверное, ожидал встретить мудрого старца или что-то вовсе нечеловеческое?

Из меня вырвался тихий, нервический смех.

– Не понимаю, зачем ты претворяешься своим же Приближенным и водишь всех за нос? Архонты в курсе или нет? Что, раздери тебя пираньи, происходит?!

– Я все тебе расскажу. Но сперва ответь, что ты знаешь хаосизме?

Сказать, что вопрос озадачил – ничего не сказать.

– Ну, пожалуй, всего ничего, – сумбурно заговорил я. – Как таковых заклинаний нет, по крайней мере, на моей памяти Эдуардо не пользовался ими. Вроде бы он вливает в предметы Силу.

– Верно. Умник называет это «анимированием». Они наделяют всякие штуки чертами животных или талантами пустых.

– Мощная вещь.

Бач сдержанно кивнул.

– Но причем тут хаоситы?

– Еще до основания Лигеметона, когда не было и самого названия, не было других сефиротов, а были только лишь Архонты, мы решали с чего нам начать. А Умник, суперкомпьютер воплоти, уже просчитал, к чему мы придем через сто лет. Я покажу тебе то время. Приоткрою дверь в сознании и передам обрывок воспоминания.

Бач-Чернобог протянул руку, я без колебаний сжал ее и перенесся на семь десятилетий назад.

***

– Ну и жара, – помахивая перед лицом фетровой шляпой с неширокими полями, простонал Годрик. Его кисть неустанно работала, созывая ветерок на облепленное бусинками пота лицо.

– Собачий полдень не иначе, – зевая, проговорил Мортимер и, бросив точно такую же шляпу перед собой на стол, занял последнее свободное место.

В большом зале стоял все тот же, похоже, не поддающийся влиянию времени, круглый махагоновый стол. На нем лежало пять мужских головных уборов и одна шляпка-клош перетянутая ленточкой с плотным узелком, деликатно намекающим, что с дамой флиртовать «не комильфо» – она замужем.

Шестеро мужчин одеты в модные костюмы с иголочки, а седьмой – в штанах с подтяжками и тонкой белой майке сквозь которую не вооруженным глазом различались наколки. Что до жрицы любви, Синтия Мун выглядела, как примерная домохозяйка, которая только-только отложила швабру или «Фырчащего Билли», чтобы отправиться за продуктами.

– Ну, мальчики, давайте быстрее, мне еще надо приготовить обед и ужин для моего кабанчика.

– Не переживай, успеешь, – раздраженно бросил Сантино.

– Да. – Впервые на моей памяти с ним согласился Годрик. – Накормишь женишка так, что у того мотор заглохнет?

– Довольно тривиально, – изрек Умник.

– Тебе впрямь по нраву строить из себя кухарку? – поинтересовался Бач. – Не проще ли воспользоваться Силой?

– Вскрытие следов не обнаружит, – заверил Сантино, кивая в сторону вечно безмятежного Артура Грэма.

Синтия Мун театрально закатила глаза.

– Милые мои, так ведь в сто раз интереснее. Куда спешить-то? – В мелодичном голосе проскользнули хищные нотки.

– Кошка все никак не наиграется с мышкой, – понимающе сказал Сантино и осклабился.

– У нас ведь не гонка, ведь так? – На секунду она нахмурилась. – А может, и в самом деле заключим пари, а, мальчики? Кто первый займет важный статус и построит маленькую империю, тот и выиграл.

– А победителю? – игриво протянул Сантино.

Натаниэль Эмерсон демонстративно кашлянул, тем самым привлекая внимание к своей персоне, и потом сказал:

– Времени играть в игры у нас хоть до второго пришествия, но давайте не тратить его понапрасну.

Синтия патетически сжала губы и скрестила руки на груди, остальные же, кто откинулся на стуле, кто повел плечами, или продолжил неотступно помахивать шляпой (теперь уже в другой руке) сражаясь с липкой жарой. Не поменялся в лице и не повел ни одной мышцей лишь до сих пор молчаливый, одетый не по чину могильщик.

– Итак…

– Инч, распахни окна, – перебил Умника Сантино.

Когда мажордом двинулся выполнять приказ-просьбу, прозвучал замогильный голос:

– Не надо. Не впускай жару.

Две короткие фразы, словно плеск холодной воды, или чашка горького кофе, или запах пирога из духовки заставили присутствующих собрать все свое внимание и слушать. Внимать.

– Мы – сефироты, – объявил Умник.

– Кто-кто, милый?

– Сефироты, – терпеливо повторил Эмерсон.

– Что это значит? – Годрик сделал брови домиком.

– То и значит. Мы ведь больше не люди. Тогда кто? Нам нужно как-то называться.

– Тебе заняться нечем, как выдумывать новые словечки? – желчно спросил Сантино?

– И не только, – совершенно серьезно проговорил Натаниэль. – Я считаю, нам нужна упорядоченная структура. Иерархия внутри… Братства.

– Братства? Что за дичь ты несешь?

– Нужно основать организацию. Мы уже начали инициировать людей. А что будет, когда сефиротов станет больше?

– Ну так нам того и надо, разве не?

Умник вздохнул, сплел пальцы и продолжил:

– Вот представь, что у тебя в подчинении десять сефиротов. Классно, да?

– А то!

– А если их тысяча? Сто тысяч? Сможешь контролировать каждого? А если они перестанут слушаться тебя, что тогда? Всем сердца не вырвешь.

– Что ты предлагаешь? – мигом посерьезнел Годрик.

– Нужен контроль. Правила. Законы. И мое предложение – создать Братство, в котором будет семь культов и каждый из нас станет отвечать за себе подобных.

– А почему собственно культ, а не клан или общину? – осведомился Бач.

– Проще и уместнее возвести все на религиозной почве, – охотно пояснил Умник. – Вера – это кнут и пряник одновременно.

– Типо, завязав все на религозной лабуде, эти, как их там, сефироты будут послушнее?

– С большей долей вероятности – да.

– Ты уже все продумал, не так ли? – Не вопрос, а скорее как утверждение сказал Мортимер.

– Только в общих чертах. Нам стоит поразмышлять над названием Братства. Также каждый из нас должен придумать название своему культу. И составить список заклинаний, чтобы в дальнейшем прозелиты легче и быстрее обучались.

– Милый, и что, заклинаниям тоже названия сочинять?

– Разумеется.

Носик Синтии Мун морщился не понятно то ли от чиха, то ли от нехватки воображения. Все как по команде погрузились каждый в себя, начали перебирать в уме слова и названия. Довольный тем, что его идею приняли безоговорочно, на лице Умника мелькнуло выражение подозрительно похожее на самодовольство.

– Натаниэль, это все что ты хотел донести до нас?

– У тебя есть вопросы, Годрик?

– Всего один. Ты предлагаешь нам всем «причесаться», обзавестись «лицом», выдумать кучу названий, а для чего?

– Чтобы количество сефиротов перешло в качество.

– Вот! – Годрик театрально поднял указательный палец. – Тогда растолкуй, почему только ты до сих пор никого не инициировал, а?

– А верно, ну-ка разжуй нам. Распеваешься тут, а сам, почему не заимел себе шестерку?

– А мальчики дело говорят. А то получается, своему же плану не следуешь. Докажи на деле. Обзаведись помощником!

Артур Грэм отбил короткую дробь пальцами по столу.

Умник стоически перенес нападки, а когда все умолкли, взял стоящий у ног темно-коричневый портфель, достал стопку бумаг и продолжил, как ни в чем не бывало:

– Я изучил статистику приростанаселения в городе. За семьдесят лет процент сефиротов вырастет с одного на столько-то…

      Он показал нарисованный карандашом двойной график, который естественно никто не понял.

– Понимаю ваше удивление. Вы думаете: Почему за столь колоссальный отрезок времени нас будет все равно меньше чем людей? Я прогнозирую, что к началу нового века мы укоренимся почти в каждой инфраструктуре. Правоохранительные органы, преступная деятельность, недвижимость, банковское дело, государственные медицинские учреждения и даже проникнем в социальную ячейку безработицы. Мы будем практически повсюду, однако численность людей по-прежнему будет превалировать, но не это важно.

– А что же тогда?

– Только одной инициацией людей в сефиротов нам не захватить не то что мир, а даже город. Скорее так мы его разрушим. Как я уже намекал наш главный бич – это свобода воли. В городе проживает восемь миллионов человек, что значит, когда количество сефиротов возрастет один к пятистам тысячам, контролировать каждого из них ложной верой, выдуманными законами, угрозами или обещаниями станет не по плечу. Рано или поздно кто-то поменяет диету. Перейдет с греха на души. И что тогда?

– Кокнем его в пример остальным. – Сантино хлопнул ладонью по столу.

– Хорошо. – Умник не стал спорить, но тут же утрировал ситуацию: – А если таких своевольников набралась сотня? А если каждый из них поглотил душ в два раза больше тебя?

– Не свисти!

– Ну а если, что тогда?

Все поменялись в лицах и серьезно задумались.

– Получается, – подытожил Мортимер, – дилемма в контроле.

– Именно. С течением времени мы неминуемо потеряем власть. Нас свергнут слабые. Количество победит качество.

– И как в таком случае семерым управлять столь огромной массой за ними идущих? Как их вести, сдерживать, карать?

Годрик подпер кулаком подбородок.

– Выходит, чтобы сохранить власть, численность… сефиротов должна быть конечна. И ты вывел их точное количество, верно?

– Нет. Лучше. Мы продолжим инициировать людей в неограниченном количестве. Как я сказал, мы займем умы сефиротов новой верой, сверхъестественными способностями и сосредоточим их внимание не на людях, а внутренней политике.

– То есть?

– Предлагаю соткать «железный занавес», развязать маленькую «сидячую войну».

– Типо, играть в ковбоев и индейцев?

– Да, можно и так сказать. Это нужно для отвлечения внимания.

– От чего?

Умник замолчал и загадочно ухмыльнулся.

– Вы спросили: Почему я никак не обзаведусь приближенным? Полагаю, настало время рассказать, над чем я сейчас работаю…

Натаниэль любовался своими новыми владениям. Роль ректора института определенно нравилась ему. К тому же подвальное помещение учебного заведения – отличное место для экспериментов.

Хаосит вышел во дворик, бросил взгляд на звезды, смотрел он на них так, словно каждая по закону принадлежала ему целиком и полностью. Он прошелся по дорожке вдоль зеленого газона и зашел в здание факультета искусств.

Сефирот был один. Совсем один, за исключением тени, которой он не придавал и грамма значения. А может он шел и игнорировал ее как раз таки наоборот – потому что доподлинно был в курсе присутствия невидимого сталкера (не исключено, что в глазах у него зачарованные хаосизмом линзы – как изобретательно!). Как бы то ни было, живая тень следовала за ним, едва ли не наступая на пятки, дыша полынью в затылок, и данное обстоятельство совершенно не нарушало покой хаосита.

Пусть наблюдает, быть может, думал он, стуча каблуками по шахматным плитам, петляя кромешными коридорами.

Он достал связку ключей, позвенел ею, открыл длинным ключом бронированную дверь в подвал, спустился по тесной лестнице, открыл еще одну дверь – из комнаты тут же вырвался стерильно белый свет.

Умник захлопнул ее за собой и вот теперь остался поистине один. Каверзная Тень попыталась просочиться через щель, и в один момент жгучий свет строго наказал ее. Наблюдатель не дерзнул сунуться в комнату.

Таким образом, очевидцем эксперимента Умника был разве что он сам, а, следовательно, что именно творил в белизне хаосит остается только догадываться. Ближе всего к истине приблизилась, разумеется, Тень, которая шпионила за хаоситом днями и ночами, а потому подсмотрела такое… Покупку мраморной глыбы, набора киянок, молотков и прочих инструментов. Также посещение палеонтологического музея, подкуп его директора, нелегальное приобретение костей доисторического хищника (гиенодона). А еще кое-кто на одну ночь открыл сезон охоты на бродячих собак в парке. Скрепляя звенья в единую цепь, складывалось впечатление, что хаосит подражает безумному доктору Файбсу.

Неужели он действительно с помощью накопленной Силы создает невиданное миру существо? Можно себе представить, как кости гиенодона обтекает плоть умерщвленной своры собак, а мозг одной из них перемещается в крупную черепную коробку. Всего-навсего воображая это, глаза начинают слезиться от обонятельных галлюцинаций – горького запаха мха.

Одержимость Натаниэля превзошла даже безумство Сантино. Хаосит лишил себя свежего воздуха, солнца и звезд. Каждую ночь он планомерно закрывался в белесой комнате, оставляя Тень сторожить дверь и слушать его борьбу с капризным мрамором.

С рассветом хаосит менял обстановку: летел сломя голову на второй этаж того же здания – в свой кабинет, где под светом настольной лампы, точно на скорость, выводил на бумаге понятные лишь ему одному закорючки или формулы.

Казалось, такими темпами напишет рукопись за одну ночь, но нет. Все продолжалось значительно дольше. Пять лет он метался от теории к практике. Днем – бумаги, ночью – мрамор.

Тень все то время упорно не отходила от него на два шага. Более того, она вошла в ритм и могла по внутренним часам определить до секунды, когда хаосит зайдет или выйдет через ту или иную дверь. Она так же могла уверенно ответить, сколько шагов он делает по коридору, сколько вдохов и выдохов. Хаосит приучил ее к перманентности.

А теперь представьте изумление Тени, когда ничем не примечательной ночью 1934-го года Натаниэль только-только заперся в белесой комнате, и в ту же минуту выскочил и как метеор рванулся по коридору. Тень, расслабившаяся, словно кошка во время сна, торопливо кинулась за ним.

Он снова засел в кабинете, но вместо того, чтобы писать, ворошил горы листов, занимался поиском нужных страниц и читал. Тень пристально вгляделась в его лицо: слезящиеся, красные глаза, дрожащие, словно при эпилепсии руки с бесчисленными тонкими, фиолетовыми ниточками по всей коже. Играющий в демиурга хаосит выглядел изнеможенным и вместе с тем… удовлетворенным(?). Он читал, не смыкая глаз, бубнил себе под нос, перечитывал, комкал листы, затем разглаживал их. Снова и снова. Тень с тревогой следила за Умником и до того несвойственным для него поступками. Так продолжалось до самых сумерек. Внезапно хаосит подскочил с места и выпрямился как по-военному, будто услышал сигнал тревоги, а возможно так и было. Как на крыльях он сорвался с места. На одну и ту же удочку Тень не попалась и, не отставая, скользнула за ним.

Если бы Тень была материальной, точно бы врезалась в хаосита – так резко тот остановился и замер точно вкопанный.

Дверь в подвал – та самая неприкосновенная дверь, сквозь которую Тень не могла просунуть и носа, – была сорвана с петель и покореженной валялась на полу, а вечно исходящего из комнаты света как не бывало – вместо него мрак.

– Может, уже прекратишь строить из себя вуайериста?

Тень юркнула туда, куда до этой минуты путь ей был заказан. Спустя пару томных минут раздался звук шагов, и из дверного проема выступила человеческая фигура.

– Ну, а ты сам, кого из себя строил? Доктора Калигари? – парировал Бач.

Умник содрогнулся и расплылся в улыбке, словно испытал оргазм.

– Кого ты там сотворил, а? Что вырвалось на волю?

– Epibouleus Oxisor.

– Чего?

– Созывай конклав. Не хочу пересказывать дважды.

– Вот ты и созывай, я тебе не секретарша.

Хаосит хмыкнул.

– И все-таки, – не в силах сдержать любопытства, снова спросил Бач, – что ты создал?

– Это…

– Мантикора?! – выпалила Синтия Мун.

Годрик недовольно прожигал дырку в Натаниэле фиолетовыми глазами. Артур Грэм на пару с Мортимером погрузились в себя и молча, переваривали услышанное. Бач только и делал, что кивал.

– Батна тебя забери! Ты чудовище сотворил? – оскалился Сантино, который оживился больше всех, видимо предвкушал веселье. – Мы думали, ты для нас делаешь что-то типа колдовского меча или скипетра на худой конец пуляющего бесконечными молниями или жахающего огнем.

– Ладно уж, – взял слово Годрик, – Ты создал чудовище. Теперь призови его к себе, пока оно не натворило чего.

– Не могу.

– Что?!

– Как оказалось, первый образец не подлежит контролю, – ничуть не извиняющимся тоном сказал Умник. – Просчет я уже разгадал и подобного, заверяю, не повторится.

– Натан, милый, из твоих слов получается, что по городу сейчас шныряет неукротимый зверь. Так что же нам, Лилит тебя отдери, делать?!

– Ну, для начала, хорошо бы найти существо, – не теряя самообладания, произнес Мортимер.

– И работенка эта, понятное дело, для нолов, – сокрушенно вздохнул Бач.

– Вообще-то, – заметил хаосит, – не смотря на то, что побег Мантикоры был неожиданностью, мне достоверно известно, куда первым делом она направилась.

– Ну так не томи, – сдерживая обжигающий пыл, потребовал ответа Годрик.

Но Умник наоборот, словно оглох или потерял дар речи.

– Да не тяни резину, где твоя зверюга ошивается?

– Викед парк.

– Ох, слава Лилит, – Синтия Мун подняла глаза к потолку и протяжно выдохнула.

– Что, сердишко щемит за бабочек? Или за новоприобретенную недвижимость а, вдовушка?

– Можно подумать, тебе бы пришлось по вкусу, если зверушка Натана стала гадить рядом с твоими заводами?

Артур Грэм задумчиво поскреб белесую щетину, видимо представил, как поганая тварь один за другим выкапывает трупы на его великолепно ухоженном кладбище.

– Почему Викед парк? – с неизменными требовательными нотками допытывался Годрик.

– Для создания Мантикоры я использовал самый разнообразный материал, в том числе собак, которые собственно там обретались.

Услышав о вивисекции над верными друзьями человека лицо Мортимера перекосилось, но он незаметно для остальных подавил недовольство и сказал:

– Не надо нас считать глупее, Натаниэль. Мы уже давно взяли в толк, что план твой движется как по-писаному. Так может пора бы посвятить нас в него целиком, не считаешь так?

Умник серьезно задумался почти на – бесконечно томительную – минуту. За столь, казалось, мизерное время комиссар сменил цвет глаз на темно-золотистый с вертикальными зрачками. Беззаконник почти сделал дыру в стуле, елозя, как ребенок в ожидании подарка, а сонный могильщик чудилось, вот-вот покроется паутинками с пылью.

– Мантикора – опытный образец. Она все лишь первый шаг.

– Шаг к чему?

– Я намереваюсь сформировать для нас армию безупречных созданий исполняющих приказы, не требующих ухода за ними и что самое главное – непоколебимо верных и способных противостоять сефиротам. Новый Порядок! – с апломбом заявил Эмерсон.

Присутствующие беззвучно переваривали услышанное. По выражению их лиц было ясно, что ни один хоть близко не задумывался о подобном грядущем исходе.

– Я не согласен. – Годрик остановил набирающий обороты поезд мечтаний Умника. – Мы удержим власть без твоих чудовищ.

Хаосит сокрушенно покачал головой.

– Послушай…

– Голосуем!

Годрик обвел всех пронзительным взглядом.

– Шестеро против одного. Решено. Забудь об этом. Выкинь из головы. Ты понял?

– Да, Вортинтон. Я услышал вас.

– А что делать с Мантикорой? – поинтересовался Мортимер.

– Ухандакать само собой, – азартно выдал Сантино.

– Насколько опасна эта тварь? – спросил Годрик.

– Я бы на твоем месте, прежде чем самому соваться к Мантикоре проверил, что сефироты смогут противопоставить ей.

– Пушечное мясо. Этого хотишь от нас, дружок?

– Отдать своих на растерзание? – с повышенной интонацией проговорил Годрик.

– Что ты взъелся Вортинтон? Если сдохнут, значит хиляки. Натаскаешь новых.

– А ты вот так просто пошлешь веталов на убой?

– А то!

– Как мне видится, сефироты не владеющие боевыми заклинаниями, – решил уточнить Мортимер, – то есть дэймосы, нолы и симплигаты будут только мешать в рейде на Мантикору.

– Безусловно. Напрасная трата материала.

– «Материала»? Так вот кто для тебя сефироты? – вспыхнул Вортинтон.

– Годрик, я не утверждал, что кригерам и веталам ни за что не одолеть Мантикору, но послать к ней сперва пешек, а не рыцаря – правильная тактика.

– Но тогда все пешки, как ты выразился, узнают, что мы создали против них монстра.

– Выживших, если такие останутся, придется ликвидировать, – безапелляционно заявил хаосит.

Прежде чем Вортинтон выпалил бурный поток слов, Бач поинтересовался:

– А что насчет некросов?

– Мантикора состоит из плоти всего-навсего на одну треть. Если в арсенале танатозиса нет заклинаний нацеленных на неорганику, не вижу смысла некросам присоединяться к рейду.

– Токмо работа с живыми организмами, – отнюдь не горестно подтвердил Артур Грэм.

– Тогда решено. Кригеры и веталы разберутся с Мантикорой, – процедил Годрик.

– А твой зверенок точно никуда не улизнет?

– В сторону твоего района даже носа не повернет, будь уверена.

– По-моему мы упустили одну важную мелочь, – сказал Мортимер. – Люди. Мантикора обосновалась в общественном и с недавних пор самом популярном месте в городе.

– А я считай без пяти минут как очистил парк от всякого отребья, – прошипел комиссар.

– Напрасно, – без капли злорадства отозвался Умник. – Теперь Мантикоре остается только употреблять в пищу мирных граждан.

– Да уж, – заметил Бач. – С названием культа ты попал в точку. И вправду наводишь хаос.

– Напротив. Я укрощаю его.

– Надо что-то придумать, чтобы отвадить от парка людей. Не хочу, чтобы они помирали как мухи.

– У меня уже башка идет кругом от столь долгого трепа.

– То тоже, – согласился с веталом Годрик. – Пора заканчивать с полемикой и переходить к действиям.

Не прошло и недели, как в газетах, на радио, в теленовостях и, в особенности в очередях в магазинах бурно разбирали по косточкам новую чуму Нью-Гранжа – серийного убийцу, об истинной природе которого знали исключительно семь персон.

Но знание это не давало и малой толики преимущества перед Мантикорой. А вот что давало так это – единство.

После нескольких осторожных вылазок, заучивания тактики, а также прогонок спланированных до головокружения действий, Годрик наконец-то дал добро начать операцию «Чучело» (так ее назвал Сантино).

…Когда солнце убежало за горизонт и на темно-синем лице Госпожи Ночь проступили светящиеся веснушки, тогда по приказу комиссара полиция облепила Викед парк со всех сторон так, что и ящерка не прошмыгнет.

Десять сефиротов – половина которых была оголена по пояс, а другая половина облачена в защитные жилеты, – по-бойцовски шагнули во владения Мантикоры.

Кто знает, о чем думали смертники. Может, их переполняла уверенность, и они вовсе не считали себя таковыми? Или к каждому прокралась мысль, что вот сейчас протекает его предсмертный час.

Тень не могла прочитать их мысли, однако все было написано на лицах. Все до единого – будь-то кригер с несгибаемой силой воли или безумно скалящийся ветал – инстинктивно поглядывали на огромную серебристую луну (наверное, в тот момент для них она казалась особенно здоровой, чем когда-либо).

Судя по всему, выслеживать Мантикору они не собирались – тяжелый дух гари на пару с серой исходящие от сефиротов приманивал тварь сильнее и надежнее, чем шопоголиков семидесятипроцентные скидки на товары.

Сефироты закрутили головами, глядя по сторонам, но кроме дощатых лавочек, пышных вечнозеленых кустиков и не выполняющих прямые обязанности фонарных столбов не увидели ничего. Развернулась совершенно статичная панорама.

– Чую ее,– втягивая ноздрями запах мускуса, мокрой шерсти и змеиной чешуи, проговорил один из кригеров. – В направлении двенадцати часов. Приближается.

– Ща получит тупая тварюга, – сказал ветал и сплюнул себе под ноги целую пинту крови, а когда поток кровавой массы прекратился, жадно втянул воздух прерывистыми глотками.

Вопреки законам физики вместо того чтобы растечься, лужица спрессовалась, вытянулась верх и в итоге превратилась в ракообразного.

– Шуруй, давай, – отдал команду питомцу ветал, после чего облизал кровь с губ.

Трилобит размером с предплечье деловито засеменил по асфальтированной дорожке в ранее указанном направлении.

Похоже, Мантикора не переносила сверхъестественный запах сефиротов на дух, потому что не прошло и пары минут как, словно из-под земли (а может, так и было) выскочила размытая фигура, одним прыжком перемахнула трехметровую в ширине парковую дорожку и уселась на макушку фонарного столба.

Мантикора застыла секунд на пять, этого времени сефиротам с лихвой хватило, чтобы пристально разглядеть тварь.

Шею прикрывала густо-черная львиная грива, сухощавым телом она напоминала гиену, а вот мордой не походила ни на одно известное животное: вытянутая как у аллигатора голова с чертами крысы. Глаза Мантикоры – начисто лишенные зрачков – пульсировали золотистым свечением. Расслабленный, покачивающийся, как маятник скорпионий хвост задрался вверх – из булавы на конце скупо накрапывала фиолетовая жидкость, а по всей мраморной, пепельной коже проступила сетка бледно-фиолетовых венозных узоров.

Оттолкнувшись четырьмя лапами, зверь спикировал на беззаботно замершую приманку и легче легкого расплющил ее лапой.

Мантикора обнажила три ряда акульих зубов, заходящие друг в друга, как гребни; вслед за тем выпустила серповидные – и не захочешь, а заметишь – когти и издала пронзительный похожий на свирель звук.

Как по сигналу веталы заслонили кригеров, а те встали в плотный круг. Две пары тауматургов вцепились в руки друг друга и дернули – кисти оторвались легче, чем у низкокачественных игрушечных человечков. Четыре обрубка, точно дула дробовиков нацелились на Мантикору, которая ломаным зигзагом подступала все ближе и ближе. На культях взбухли красные мешочки. Звонко лопнув, из них, как из пожарных рукавов, выстрелили густые красные струи. Зверь лихо крутанулся, но все-таки попал под два потока. Облитое кровью от кисточек стоячих ушей до когтей задних лап, чудовище прижалось животом к земле, напряглись мышцы лап, натянулись сухожилия, но… прыжка не последовало. Пленка крови, покрывающая звериное тело, начала кристаллизироваться, твердеть, отчего Мантикора так и застыла в позе готовности.

Все четверо веталов почти единовременно рухнули на пол и больше не шевелились.

Мантикора рычала, брызжа фиолетовой слюной, вот только это не помогало избавиться от сковывающей рубиновой корки. И тогда она пустила в ход единственную неоскверненную тауматургией часть тела. Скорпионий хвост пришел в движение – растянулся как пружина, – чеканя царапины, жало заколотило по спине с противным скрежетом.

Тем временем кригеры корпели над заклинанием. Вытянув пальцы, они вогнали руки по локоть друг другу между ребрами, в ту же секунду их плоть потекла будто воск, а изо рта, носа, ушей и глаз повалил мутно-сероватый, как от костра дым. Казалось, их внутренности полыхали огнем – будто сухие ветки, оглушительно переломились все их кости, похоже, даже черепа раскололись. Кригеров затянула аморфная туча дыма.

Как только Мантикора содрала с себя кровавые тенета и содрогнулась как кошка от воды, из пелены прямо на нее на раздвоенных копытах ломанулось еще более фантасмагоричное существо.

Посредством химерии кригеры слились воедино в кошмарную, двухметровую, пятиглавую, точно с гравюры Уильяма Блэйка химеру.

Делая вид, что вот-вот набросится, Мантикора кружила вокруг противника, не замирая на месте более чем на секунду. Держась на безопасном расстоянии, она атаковала ядовитой иглой в выпирающие из плеч и ключиц головы с закрученными в пружину могучими рогами. Безуспешно. Все пять голов всецело защищались костяными наростами, что походили на шлемы с узкими смотровыми щелями.

Химерное создание не собиралось сачковать и дало ответку: четыре торчащие из ребер ручищи лавиной обрушились сверху на Мантикору, однако вместо того, чтобы сделать пробоину в ее черепе, кулачищи пробили ямки в асфальте – зверь отскочил в последний момент, но как оказалось, контратака только началась. Пара скрученных на бедрах щупалец выстрелила со скоростью змеиного броска, сдавила передние лапы Мантикоры, подняла ее на дыбы. Теперь живот зверя можно было взять голыми руками, что Химера и сделала – полоснула по нему костяными шипастыми наростами на предплечьях… и обломала их.

Мантикоре такое обращение явно было не по нраву, ее грива – единственное, что не состояло из камня – зашевелилась и в одно мгновение превратилась в пышный игольчатый воротник как раз в тот момент, когда Химера боднула головой звериную морду. Иглы со скрежетом поцеловались с гладкой костяной маской и, судя по вырвавшемуся из гиганта стону, проникли в смотровую щель и ослепили. Щупальца расслабились (или может Мантикора вдруг стала тяжелее), зверь извернулся, бухнулся на все четыре лапы и моментально отскочив, вцепился в одну из голов – полностью зажал ее в пасти зубами и давил, давил пока та не треснула как орех. Инстинктивно Химера забухала кулачищами по бокам, но все попытки казались бесплодными. Тогда длинные выпирающие из лопаток клешни схватили скорпионий хвост и попытались оттянуть Мантикору. Со скрипом, но вышло – зверь отпрянул, но прихватил сувенир.

Словно чихнув, Мантикора выплюнула голову из пасти (та с уклоном покатилась в сторону). Мантикора вдруг захохотала как целая шайка гиен.

Смех пробрал все это время застывшего как соляной столб ветала до самых костей, он будто бы пробудился. И заблевал. Еще раз. Той самой шевелящейся жижей.

Мантикора вздернула кверху хвост, припав к земле, изготовилась к прыжку. Вены сделались явственно заметнее. Химера рефлекторно шагнула назад, похоже, что внутри нее укоренился страх. И подтверждая это, она скрестила все свои члены, таким образом, защищаясь от неминуемого нападения, которого вопреки ожиданию не последовало.

Под ногами Мантикоры кишела прорва переливающихся красным цветом тараканов, каждый размером с упитанную крысу. Они облепили звериные лапы и пытались забраться на них. Мантикора немедля принялась их втаптывать лапами – они лопались как пузыри на воде.

– Обездвижь эту тварь и я с ней покончу!

Пока Химера осмысливала брошенные в ее адрес слова, Мантикора (как оказалось вовсе не глухая, а также не глупая) повернулась к четвероглавому хвостом и ринулась на ветала, по лицу которого было отчетливо ясно, что за одно мгновение перед глазами пронеслась вся его поганая жизнь.

Мантикора налетела резвее богомола и гепарда вместе взятых. Но как видно Тень – до сих пор безучастный созерцатель – оказалась проворнее. Когда до фатальных объятий веталу оставалось всего ничего, Бач скинул «плащ Перуна» и точно диффенсив тэкл⁶¹ ударом плеча сбил с ног ветала – оба распластались на земле отбив ладони и колени.

– Мантикора промахнулась, – со смешком брызнул ветал нолу в ухо.

А в следующий момент зверь откусил нолу это самое ухо. Ругаясь на чем свет стоит, Бач перекатился, снова закутываясь в тени.

Зверь возмущенно рыкнул и без промедления накинулся на ветала, тот не успел и рыпнуться как когти начали проверять на вшивость кевларовый бронежилет. Защита не продержалась и одной десятой минуты. Когти продолжили кромсать грудину ветала, но хлынувшая из ран кровь мигом твердела. Казалось, у ветала есть крохотный шанс выжить. Вроде бы он даже усмехнулся, – зря! – за щеки взялись клыки. Чем шире он раскрывал рот, вопя от боли, тем быстрее захлебывался собственной кровью. На его счастье поцелуй с Мантикорой не затянулся надолго.

Химера вновь растопила внутри себя мужество, обхватила сзади всеми десятью конечностями Мантикору и сдавила в полную мощь. Зверь извивался, как мог, но захвату позавидовал бы и самый гигантский питон.

– Открой ей пасть! – гаркнул обезображенный до неузнаваемости ветал.

Химера все слышала, но каждая конечность занималась своим первоочередным делом: усмирять скорпионий хвост, стискивать вырывающиеся когтистые лапы и так далее.

Тогда, словно «дэус экс махина» на выручку еще раз пришел нол. Бач появился так же внезапно, как и в прошлый раз. Руки его защищали темные полупрозрачные перчатки до самых локтей, как у средневековых европейских рыцарей. Он потянулся к пасти Мантикоры и с третьей попытки (столь агрессивно та сопротивлялась) ухватил правый верхний и левый нижний клыки. Держал их нол почти на вытянутых руках, оттягивая свою голову как можно дальше от все больше вздувающейся гривы шипов.

Без лишних слов к Мантикоре подскочил ветал, раскрыл изуродованный рот настолько широко, как не способен, пожалуй, ни один человек. Обильно полилась та самая кровяная жижа – она фонтанировала прямо в пасть Мантикоре. Складывалось впечатление, что это будет длиться бесконечно, тварь не сдавалась, но когда уже ветал начал чахнуть, зверь (наверное, к этому моменту его брюхо наконец-таки наполнилось все разъедающей кровью до отказа) поубавил пыл и, кажется, заскулил.

Вне всякого сомнения тауматург не жалел Силы и крови, и остановился только когда стал похож на столетнюю развалину. Он хлопнулся на лопатки, и больше от его не было слышно ни звука.

Спустя минуту Мантикора тоже затихла. Ее пламенно-золотые глаза потускнели, хвост вмиг отпал как у ящерицы, а мраморное тело накалилось, стало разжижаться и горячая порода, растеклась по телу Химеры (презирая силу тяжести, потекла во всех направлениях; даже вверх), а потом отвердела за считанные мгновения.

Бач, судя по виду, истощенный во всех смыслах (физическом, эмоциональном, мистическом) остался единственным, кто устоял на своих двоих и не потерял сознания.

Переводя дух, он оперся на одну из десятка рук Химеры, что минуту назад отчаянно силилась избавиться от мрамора и по этой причине застыла так, словно сдирала с себя кожу.

– Какой гротеск, – проронил нол, перед тем как провалиться во тьму беспамятства.

***

Бач-Чернобог высвободил руку от моего захвата, и я вернулся в здесь и сейчас.

– Ну что, малыш Джонни, теперь ты вкусил правду. Как она тебе?

– Горше полыни, – почти не разлепляя пересохших губ, ответил я.

Забери всех Батна, выходит, все до последней капли – ложь. Идеалы Лигеметона…Лилит…высшая цель… даже история про серийного убийцу в этом самом парке… А Умник…его тварь…

– Мантикора.

– Он снова ее создает.

– Что?! Нужно его остановить!

– Как?

– Рассказать Архонтам.

– А ты не забыл, что в бегах и каждый легаш, шлюха и тень без устали рыскают в твоих поисках, а?

– Батна их забери!

– К тому же сомневаюсь, что Архонты прислушаются к словам Расстриги.

– Кого?

– Так тебя окрестили.

– Ясно. – Переводить время и силы на дурацкое прозвище в данный момент было расточительно. – А что насчет тебя? Раз ты в курсе, почему не расскажешь им?

– Зачем? – Бач уставился на меня в недоумении.

– Ну как?! С помощью этой твари он будет убивать сефиротов!

– Контролировать их.

– Вот как? – Внутри меня просыпался вулкан раздражения. – Похоже, ты уже у него на крючке, не так ли?

Бач сам того не осознавая коснулся места, где отсутствовало правое ухо.

– Ты выбился в дамки, малыш Джонни. Нет, не так. Точнее сказать, ты наша темная лошадка.

– Кончай с аллегориями и выкладывай суть.

Чему-то во мне хотелось заехать нолу в единственное ухо кулаком, но другая часть требовала ответов на все те вопросы, что кипели в голове с той самой ночи, когда я изменил своим же принципам.

– Мортимер…

Пискнул телефон. Бач сунул руку в карман облезших штанов, достал мобильник, щурясь, уставился на миниатюрный светящийся зеленым светом экран, прочитал сообщение, после чего сказал уже совсем другое:

– Надо отлучиться.

Из меня вырвался рык, почти как у Мантикоры.

– Надеюсь, это не займет много времени. Впрочем, – он снова прикоснулся к шраму, – если есть желание, можешь понаблюдать.

Нол прижал ладонь с растопыренными пальцами к дощатой стене. Повеяло безрадостной полынью. Затейливые черные узоры потянулись от руки во все стороны, сгустились, соткались в дверь похожую на смоляную штору со складками. Один шаг – Бач исчез, а чернота заколыхалась, пошла рябью, занавес приоткрылся.

Пиковая Дама поправила подол коктейльного платья, осматривая себя в больно знакомом мне зеркале. Напротив нее стояли Фламинго и Второй Капоне (он впервые на моей памяти влез в некое подобие костюма, из-за которого выглядел чопорно). Они переговаривались о грабителях банка, и, как правило, беседа выглядела напряженной. Чуть в стороне закрывая проход в комнату с гротескной статуей (тайна ее происхождения не добавила к ней симпатии) стоял молчаливый Артур Грэм на пару с Умником. Депинпик тоже был там. Он топтался на одном месте будто бы полностью абстрагированный от внешнего мира.

Бач побрезговал парадной дверью – вошел через собственную, а потому застал всех врасплох.

– Ну и по какому поводу собрание?

– Ай-к! – чуть ли не подпрыгнула на месте Синтия Мун. – Бач, накажи тебя Лилит, ну нельзя же так пугать!

– Нашел его?– с ноткой надежды спросил Фламинго.

– Нет пока.

– Вот ни грамма кокса не поставил бы на то, что именно Версетти окажется крысой.

– И не говори, милый. В Лигеметоне завелся Иуда. Жуткие времена пошли.

Инч Мондел привлек всеобщее внимание, тактично кашлянув в кулак в туго натянутой белой перчатке.

– Семь дней прошло. Время настало. Следуйте за мной.

Мажордом повел Архонтов за собой по спиральной лестнице вниз. Гулкими шагами дэймос шел сразу за ним. Бач шел последним, его тень была «окном», таким образом, процессию замыкал я.

На нижний этаж ваш покорный слуга – впрочем, как и любой другой сефирот – заглядывал один единственный раз – во время посвящения.

На каменных стенах горели вставленные в скобы факелы, размещенные по принципу октагона. Танцуя, пламенные язычки отбрасывали живые тени, от чего казалось, что в комнате находилось куда больше особ. В середине гигантского немного выпуклого отливающего серебристыми бликами круга стоял саркофаг. Несмотря на тяжелую закрытую крышку, сомнений не возникало – в нем лежит бывший глава культа дэймосов. А быть может, и нет. Покоится ли в том гробу Псарь на самом деле? Скорее всего, один Инч Мондел осведомлен наверняка, но то, что душа Мортимера оставила наш мир – неоспоримый факт.

Я вздрогнул от неожиданного лязга – все это время впивающаяся в ладонь монетка шлепнулась на пол. Ребро металла отставило мне на память приличную отметину, которая противно саднила кожу.

Под безмолвную пляску теней семь фигур склонили головы в знак траура, обступили последнее пристанище Дрейка и возложили на него ладони. Моя рука потянулась к «окну» сама собой, но высунуть ее – не хватило то ли глупости, то ли решимости.

В один момент безмолвная пляска теней оборвалась, черные абрисы, в очертаниях которых угадывались остроухие собаки, смирно застыли каждый под одним из восьми факелов. Нет и тени сомнения по чьей именно прихоти они появились, вот только интересно неосознанно ли? А может, таким образом, нол издевается, или как раз наоборот – решил отдать почести? Понять его мотивы мне не удалось. Наверное, все-таки последнее, поскольку другие Архонты тоже отреагировали, каждый по-своему.

Синтия Мун с пунцовым лицом (точно не от игры света факелов) едва слышно скулила. В глазах Годрика Вортинтона искрилась не скорбь, но гнев, а опущенная вдоль тела рука сменилась на звериную.

Из-за столь неудобного обзора (ну точно шпионящая мышь) разобрать перемены в остальных не вышло.

Снова появился Инч Мондел, – лицо его сохраняло бесстрастность и сдержанность, – он вытянул над Мортимером руку с медным кадилом и начал неторопливо раскачивать им. Пряный аромат лаванды застал меня врасплох.

Кадило качнулось из стороны в сторону ровно семь раз. Поистине самые долгие мгновения в моей жизни. Секунды тянулись как часы.

– В прах обращенный, – провозгласил эпитафию Инч Мондел.

После этого факелы погасли – воцарилась тьма.

Свежий воздух нисколько не помогал. Так и подмывало курить. Если бы только туман стал табачным дымом. Я сидел на выцветшей лавочке посреди безлюдного парка, ругая себя за столь чадные мысли.

Оказав все необходимые почести, Архонты вернулись за любимый стол и принялись обсуждать дела насущные. Депинпик занял стул Мортимера, но не его место. Угрюмый карлик сразу дал понять, что его культ знать не знает о моем местонахождении и все дэймосы до единого ни в жизнь не протянут руку помощи Джонни Версетти (при его словах я невольно ухмыльнулся).

Далее речь шла исключительно обо мне – Расстриге. «Лезет в волки, а хвост собачий. Надо достать Иуду хоть из-под земли и четвертовать» – говаривал Сантино так, будто у самого лучезарный нимб. «Мда, в последнее время дела в Лигеметоне паршивее некуда, – со стеклянным взглядом проговорила Синтия Мун. – Сперва у меня завелась оголтелая бабочка, потом вон и Сантино хлебнул беспредела. Может, обратимся к Темному Лису, или как там его?». «Не говори ерунды. Место Черного Лиса на дыбе вместе с Расстригой, – сурово отчеканил Фламинго и добавил, уже обращаясь к истинному Иуде: – Эмерсон, есть идеи?». К этому моменту терпеть и дальше как меня поливают помоями, не было сил. Ноги сами вывели меня из душного наполненного мерзкими тварями сарая.

…Задыхаюсь. Хочу задохнуться. Предложи мне кто-нибудь сейчас сигарету и… нет, не возьму ее. Рак легких опасен для сефиротов так же, как и неуклюжий пингвин для косатки, но дело в другом. Совесть. И обещание самому себе.

– Порой кажется, что в нашем проклятом городе никто не сдыхает в мягкой кровати от старости. – Бач присел на другой край скамейки.

– А ты бы хотел именно так?

– А ты?

Я основательно призадумался.

– Уже нет.

Вглядываясь в туман, с языка сам по себе сорвался вопрос:

– Так, что решили?

– Достать тебя из-под земли, содрать шкуру. Умник, кстати, чтобы подстегнуть рвение сефиротов назначил за твою голову награду. Причем взять тепленьким. Видно, ему не терпится на тебе проверить свое чудище.

– Кстати о чудищах.

– Да-да. В общем, после истории с Мантикорой, – сразу без предисловий начал Бач, – мы – Архонты – само собой не поверили обещанию хаосита и решили не спускать с него глаз. Но так как он уже раскусил уловки веритничества, за ним приставили надзирателя из другого культа.

– Кого?

– Ну, сейчас не это важно, – уклонился от ответа нол. – А важно то, что хаосит не пронюхал о слежке и незамедлительно приступил к новому проекту.

– Тогда почему вы его сразу не остановили?

– Не перебивай и узнаешь.

Я скорчил кислую мину, и нол продолжил:

– У Мортимера появился гениальный во всех смыслах план. Посвятил он в него только лишь троих, включая меня. Собственно я и сделал первый ход в тянущейся десятилетия партии. Стащил у хаосита перстень. Догадываешься зачем?

– Допустим, – ответил я сдержанно. – Но разве Умник не обнаружил пропажу?

– Такой-то перфекционист? Бесспорно! И первым делом кинул бы камень в мой огород.

И был бы прав, подумал я, но не стал перебивать нола.

– И тут Мортимер делает занятный гамбит. Знаешь наивысшее заклинание дэймосов?

Хотелось выпалить «клетка Миноса», вот только чутье подсказывало, что ответ не верный.

Я покачал головой.

– Ну, по-видимому, в такие материи Архонты посвящают исключительно Приближенных. Впрочем, не будем отходить от темы. Псарь назвал это заклинание «Великий спящий».

– Как-то пафосно звучит, – все-таки не удержался я.

– Я сказал ему то же самое, перед тем как он наложил его на меня.

Мои брови подпрыгнули.

– Ты не ослышался. Псарь вычеркнул меня из анналов истории. Абсолютно все кто меня знал, подчистую забыли кто я такой, но выходить на покой я не собирался и прикинулся Приближенным своего загадочного Архонта.

– Да уж. А не проще было подделать перстень?

– Он под завязку напитан хаосизмом, Умник мигом бы распознал фальшивку.

Бач вытянул ноги и блаженно распластался на лавочке, будто в гипертрофированном поролоном кресле. Я же сидел как неприкаянный, переваривал информацию. А когда на лице растянулась гримаса изумления: челюсть отпала, брови подскочили вверх, тогда нол сказал:

– Понял, наконец, малыш Джонни.

– Быть не может!

– Еще как может. Это же Нью-Гранж. Здесь все возможно. Благодаря пресловутому колечку Дрейк пробился в разум хаосита.

Сглотнув, я слушал с замиранием сердца.

– И что сделал Псарь?

У меня враз пересохло во рту.

– О, много чего. Он надоумил Эмерсона создать чудище восприимчивое единственно для трех культов. Но главное, он установил в уме хаосита рычаг контроля. Таким манером Эмерсон должен подняться на вершину Лигеметона как того и добивается, но сам того не осознавая станет всего лишь марионеткой в наших руках.

– Забери Мортимера Батна, да сама Лилит бы до такого не додумалась!

– Вот только сейчас он там, где и она.

– Выходит, план неосуществим. – Я выдохнул, унимая накатившую волну возбуждения.

– Умник хороший шахматист, видит на пять ходов вперед, но Псарь был великим и видел на ход дальше.

– Увы, этого хода оказалось недостаточно.

Бач облизал губы и продолжил:

– Джонни, ты обязан влезть в разум хаосита и смекнуть, как им управлять. Вроде Дрейк говорил, что вбил в него слова, услышав которые тот станет послушной собачкой.

– Есть еще что-то, что мне следует или не следует знать?

Нол вытянул губы трубочкой.

– Пожалуй, это все. Так что можешь ненадолго поддаться рефлексии.

Мортимер оказался серым кардиналом, какого еще поискать – да уж, поразмышлять и в самом деле было о чем! Вот только не вышло сформулировать и мысли.

Нол обстукал ладонями облезлую куртку.

– Да где же…а вот. Угостить?

У меня поперек горла застрял колючий морской еж.

– Н-нет.

Бач щелкнул «ZIPPO», поджег бумажный цилиндр. Впалые щеки; довольный вид; выдох; в воздухе появились мышиного цвета колечки, которые один за другим развеялись.

– Точно не хочешь? – еще раз поинтересовался нол, глядя на мои непроизвольные похрустывания пальцами.

Я колебался. Кожаная сигаретница, набитая по самое некуда, маняще лежала между мной и нолом на скамейке. Она выставляла свои прелести напоказ словно девушка, загорающая топлес на пляже. Бач протянул мне блестящую золотом зажигательную искусительницу с латунной гравировкой летучей мыши держащей в одной лапе стрелы, а в другой – оливковую ветвь.

– До чего помпезная зажигалка.

– Подарок одного ветала.

Кого именно я догадывался, правда, имени так и не узнал.

Бач чиркнул большим пальцем о колесико и поднес огонек к зажатой в зубах сигарете.

Несколько минут прошли в оглушительной тиши. Потом я сказал:

– Знаешь, мой отец скончался от рака.

– Мне жаль.

– Обогащать табачные компании равносильно плевать на его могилу.

Сложив губы колечком, нол выпустил дым.

– Он был хорошим?

– Он назвал меня Джонатаном в честь самой старой черепахи в мире.

Бач резвым движением перебросил сигарету из одного угла рта в другой, после чего с легкой усмешкой спросил:

– И как только додумался?

– Он был моряком. Часто брал меня в доки. Помню, однажды мы пришли туда, а там выловили большущего, просто гигантского осьминога. Как в трешовых фильмах ужасов. Про него еще писали в газетах, но все подумали, что он утка, а фото – липа. Помнишь?

– Не-а. А что, реально здоровый?

– Ни то слово! Сто восемьдесят килограмм!

Нол закашлялся и чуть не проглотил сигарету.

Снова воцарился штиль.

– Кажется, Мортимер передал мне слова приручающие Умника.

– Кроме шуток?

Оказывается, я сказал это вслух.

– Да. Но не все так просто. К ним надо продраться.

– Джонни, время не на нашей стороне. Ты должен разгадать шараду как можно быстрее.

Пора сматывать удочки и нол, словно прочитав мои мысли добавил:

– Пошли.

– Куда?

– Тебя надо схоронить.

Рассовав по карманам сигаретницу с зажигалкой, нол встал и направился в темное нутро сарая. Сокрушенно вздохнув, я сделал пару коротких, нервных, клянусь, что последних затяжек и отщелкнул скуренную почти до фильтра сигарету. Прочь.

«Дрифт» в прохладном, гнетущем, чернильном мраке с Чернобогом ни капли не отличался от того, что я переживал с Ником. Подвешенное состояние, все та же щекочущая ноздри полынь, нол цепко взял меня под руку, как отец дочь, только вел он меня не к алтарю, а… знать бы куда.

Еще одно сходство с приятелем нолом – откат. В холодной комнате, в которой мы очутились, было темным-темно, но даже гори тут свет тогда все, включая чернокожего нола и меня, было бы в монолитном бесцветном тоне.

В единственном прямоугольном окошке виднелся все тот же дымчатый цвет и прояснить смеркается сейчас либо уже вечер могли бы разве что часы, стрелки которых, понятное дело, не различить. Хоть обоняние в порядке. Пахло тут деревом и до жути резко, словно в густом лесу, у меня даже голова слегка закружилась.

– А-а! – кто-то резко включил свет в комнате.

Когда свинцовые пятна перед глазами окончательно сгинули, получилось более-менее рассмотреть обстановку.

Гробы. Сплошь стояли деревянные гробы самых разных размеров, некоторые открытые, другие – наоборот и каждый источал особый аромат той или иной породы дерева.

– Вечер добрый. – Хозяин похоронного бюро покровительственно взглянул на меня.

Немая сцена продолжалась несколько томных секунд.

– Здравствуйте.

Впервые за семь десятков лет Джонни Версетти завел разговор с Артуром Грэмом. Видно мир и вправду сдвинулся с места. Но не успел я отойти от шока (узнав, кто оказался третьей фигурой), как Бач можно сказать снова нанес мне еще один выверенный удар под дых.

– Артур, у тебя есть гроб для малыша Джонни?

– Что-о?!

– Не с ветру же стяжаю славу богатым выбором, – не обращая на меня внимания, проговорил глава культа некросов. – Что-нибудь да подыщем. – Как и всякий раз, его взгляд был преисполнен печального достоинства.

– Зачем?!

– Джонни, малыш, Архонты спят и видят тебя в гробу, так, по-твоему, где они никогда не станут тебя искать?

Осмыслив слова нола, оставалось лишь подивиться тому, что чувство юмора у него такое же черное, как и его тень. Впрочем, резон в его словах есть. Как говорится, когда в море шторм, любой порт хорош.

– Какой рост у сефирота-джентльмена?

– Сто восемьдесят сантиметров.

Артур Грэм неторопливо осмотрел свой ассортимент и указал налакированный гроб из темно-красного дерева. Откат прошел! И так быстро. Но почему-то цветная палитра ни капли не утешала.

– Вот этот пристанет впору.

Подойдя к своему новому «ложу», приоткрыл крышку и осмотрел чистейшее накрахмаленное нутро. На секунду задумался: стоит ли снять обувь?

– Джонни, малыш, под крылом Грэма ты в абсолютнейшей безопасности. Сосредоточься на том, как именно заставить хаосита плясать под нашу дудку и спаси всех, пока не стало поздно.

Я взбил подушку (на самом деле проверил, не засел ли в ней паучок), улегся как можно удобнее, покойно сплел пальцы и сказал:

– Одно условие.

Бач нахмурился.

– Больше не называй меня малышом. Никогда.

– Договорились, – коснувшись шрама, дал он слово.

Артур Грэм опустил крышку гроба, а может и вовсе запер наглухо (пожалуйста, нет), как бы там ни было, я закрыл глаза, а когда открыл, обнаружил себя посреди библиотеки. Книги, шкафы стояли там, где и всегда.

А вот камин…

На его месте чернел перекрытый мучнисто-белой паутинной сетью вход в пещеру в глубине, а также таящейся внутри опасности которой, было грешно сомневаться…

НАФС 8

ЭНДШПИЛЬ

Нет больше Мистера Хорошего Парня, No more Mister Nice Guy

Нет больше Мистера Чистюли, No more Mister Clean

Нет больше Мистера Хорошего Парня, No more Mister Nice Guy

Говорят, он устал, огрубел. They say he's sick, he's obscene⁶²

Если бы Эдуардо – Приближенный Умника – был животным, вне сомнения был бы медведем. Крепкие, волосатые руки и грудь, косолапая походка, брюшко свисает на ремень, но медлительным его нельзя было назвать. Он производил обманчивое первое впечатление. Лицом походил не на ботаника, а скорее на твердолобого фрика (последнее обосновывалось его прикидом). В финансовом плане не был обижен, однако меркантильностью не грешил. Одевался так, будто переместился во времени из пятьдесят пятого. По части интеллекта мог дать фору многим докторам наук. За плечами пять высших образований. Да, он был смекалистым. Например, как только улицы наводнил туман, он мгновенно поставил противотуманные фары. Вот только после этого так ни разу и не завел мотор – не выпало случая. А когда, наконец, распогодилось, со скрежетом зубов сел за руль. Все чаще хаосит убеждался, что его личный откат (цена хаосизма) – невезение. И кроличья лапка, золотая подкова, смеющийся Будда, четырехлистный клевер или трехногая жаба ни на волос не помогали.

Он продирался по Дайв-стрит. Подъезжал к светофору и тут же вспыхивал красный. И так каждый раз. А когда добрался-таки до пункта назначения – остановился у полосатого как пчелка шлагбаума, – сигналил до тех пор, пока на ладони не вспузырилась крохотная мозоль. Только после этой досады ему удалось растормошить пост охраны и его впустили.

Проехав в самую глубину, Эдуардо припарковался напротив последнего складского помещения, заглушил мотор, но выбираться из машины не торопился. Без проблеска эмоций он наблюдал в зеркало заднего вида, как к нему спешил хромой муравьишка. И когда размытая точка увеличилась до такой степени, что стала человеческой фигурой, вот тогда Эдуардо выбрался из машины.

Рука потянулась к нагрудному внешнему карману помятой, темно-синей куртке-пуловеру. Хаосит внутренне вздрогнул. Солнцезащитные очки остались в машине, а лезть в нее уже поздно.

– Кто ты, закусай тебя таракан, и на хрена приперся сюда?! – Хромой сквернослов, держа одну руку сзади, исподлобья глянул на незваного визитера, и его физиономия сморщилась в ухмылке.

Эдуардо как с куста прочел мысли хромоножки на свой счет (так он его окрестил): Что за одутловатый баклан в расклешенных штанах и с прической как у Элвиса?

– Эй, «король рок-н-ролла», ты в курсе, что остроконечные хвостовые плавники вышли из моды почти полвека назад?

Эдуардо пожал плечами, говоря как бы: мне до лампочки, что ты и все остальные думают.

– У меня дела с твоим начальником.

Хромоножка набрал воздуха собираясь выпалить более долгую очередь крепких словечек, но вовремя всмотрелся в лицо и таки узнал, кто перед ним и тогда сотрясся в приступе кашля.

– Где начальник?

Хромоножка посмотрел на Эдуардо, как на инопланетного пришельца.

– Ты че, продрых всю неделю? – бездумно протараторил он, а когда до конца осознал кто перед ним (по рангу), поубавил пыл и заговорил уже более обдуманно и с расстановкой: – Шеф накосячил. И Архонт его пришил. Ну, мне так сказали. Короче, теперь я тут за старшого. А че надо-то?

– Насчет товара. – Голос меланхоличный, усталый.

– Какого?

– Сделанного в Китае.

– Че? Мы с узкоглазыми не контачим. У нас есть австрийские пушки, немецкие, даже русские.

– Не об оружии речь.

Хромоножка лихорадочно помассировал ногу.

– Левак какой-то? У нас ток стволы. Отвечаю.

Эдуардо зажмурил красные глаза и долго тер переносицу.

– Тебе б покемарить.

Хаосит хмыкнул про себя, подумав, что сефирот даже не догадывается насколько он прав. Шла Лилит знает какая неделя, как он не смыкал глаз больше чем на три-четыре часа за сутки, вследствие чего под глазами выросли великанских размеров гусиные лапки.

– Мне бы товар, который в контейнере.

– Скажи, че за коробка и я гляну.

– На ней должно быть пять желтых звезд.

– И че там?

Эдуардо проигнорировал вопрос.

– Слыш, я ваще не шарю о чем ты. Звякну я лучше Архонту.

– Не рекомендую, – с нажимом проговорил хаосит. – Это дело касается только меня и предыдущего начальника и никого более.

– Ну, так это, – вытер запотевшую ладонь о штанину Хромоножка, – я ж не секу фишку-то. Делать-то че тогда?

– Искать. – Хаосит томно вздохнул и направился в лабиринт контейнеров.

С момента становления Приближенным, Эдуардо исколесил все городские дороги по многу раз. Без сомнений он выучил ландшафт Нью-Гранжа так же хорошо, как нолы свои тени, а кригеры – когти. И сейчас петляя туда-сюда по terra incognita, он чувствовал себя подопытной мышкой рыскающей в поисках куска сыра и оттого с каждым шагом раздражался все сильнее. Хромоножка так и вообще – откровенно матерился по чем свет стоит.

Спустя четверть часа они отыскали заветный сыр.

– Батна тебя забери! Ни хрена себе толстенная цепь. У меня если че ключа нет.

Эдуардо загородил собой замок. Хромоножка открыл было рот что-то сказать, но вдруг в ноздри продрался неестественно горький запах, такой, что на глаза почти что навернулись слезы.

Целую минуту спину хаосита сверлил недовольный взгляд, а потом цепь лязгнула об пол и свежий воздух, точно блудный сын, вернулся опять.

Хромоножка облизал потрескавшиеся губы в ожидании увидеть, что же такое его предшественник припрятал для хаосита.

Эдуардо взялся за ручку и распахнул дверцу. Хромоножка не удержался и сунул нос в контейнер – челюсть у него отпала моментально, а когда он наконец-то вставил ее на место, помахивая перед носом рукой, застрочил как автомат:

– Это че?! Какого хрена тут творится?! Что за нафиг?!

Внутренне сокрушаясь, что под рукой нет беруш (а еще затычки для носа) хаосит прищурился, скрупулезно рассмотрел товар и огласил вердикт:

– Сделка отменятся.

– Че?

Эдуардо закряхтел то ли от смеха, то ли от злобы (от чего именно Хромоножка так и не разгадал).

– Ты не чувствуешь смрада? Половина, да что там, две трети пришла в негодность.

– Негодность? – тупо повторил Хромоножка.

– Качество – вот что важно. А тут его ни на грош. Судя по всему, когда начальника прихлопнули, товар остался без внимания. Вот все и попортилось.

– Попортилось, – опять эхом отозвался Хромоножка.

Эдуардо прикрыл дверцу и, как ни в чем не бывало, засеменил прочь. Порядком обескураженный Хромоножка не сразу устремился вдогонку за ним.

А хаосит в свою очередь успел открыть дверцу машины, со скрипом в суставах согнуться (высокий рост – достоинство сомнительное) и залезть внутрь.

И когда ободранные костяшки пальцев постучали по стеклу, Эдуардо уже надвинул как можно плотнее к переносице темные очки, но, увы, не успел повернуть ключ зажигания. Хаосит не желал понапрасну сотрясать воздух, но и оплеванного стекла дверцы – тоже не желал.

Стекло дверцы опустилось и в салон, будто свора мух в два счета влетела вихрем бранная тирада.

– Че за хрень?! Мне та хрень на фиг не сдалась! Ты в курсе, что Второй Капоне сейчас не в своей тарелке?! Если узнает что тут у меня, живьем кожу сдерет и в рот затолкает!

Эдуардо слушал через слово, постукивал пальцем об руль, едва заметно кивал. За черными очками не было видно, как он опускает одно веко – дает отдохнуть глазу полминуты, а затем проделывает то же самое со вторым. В какой-то момент у него заболели уши.

Зарычал мотор.

– Ты куда намылился? А левак свой забирать кто будет?! Я тя щас шлепну!

Хромоножка взорвался как си-четыре. Вытащил из-за пояса девятимиллиметровый черный как гудрон пистолет и нацелил хаоситу в висок.

– Попробуй.

– Че ты вякнул?!

– Попробуй.

– Ты не врубаешься? Либо ты щас забираешь эту хрень, либо Макар тебе мозги вышибет.

На лице Эдуардо не дрогнул и мускул.

– Уверен?

Лицо Хромоножки сделалось блекло-желтым, как страницы потрепанного телефонного справочника. Он постоянно забывал кто перед ним. Видя, что хаосит остается несокрушим как кремень, он опустил ствол и поменял тактику.

– Слыш, ну я ж тебя сдам с потрохами!

– Попробуй, – тянул всю ту же ноту Эдуардо.

Он вспомнил слова Архонта: Самый короткий путь к консенсусу – промолчать и дать выговориться. Но, кажется, он вот-вот доведет Хромоножку до белого каления. Эдуардо приготовился к безотлагательному залпу брани, угроз, шантажа, однако услышал он нечто новое.

– Ну, куда, Батна тебя забери, мне прикажешь их деть? Если Сантино пронюхает, а он пронюхает, мне крышка.

Эдуардо откинул голову на изголовье кресла.

– Найди другого покупателя.

– Ты, блин, видел че там внутри?! Где я тебе найду покупателя?

– Тогда на корм рыбам пусти. Мне без разницы.

– Нет ну нельзя же так. Приехать, навести шороху, и дать драпака!

По всей вероятности, можно. Без послесловий Эдуардо покатил к выездным воротам. Не успел Хромоножка превратиться в крошечного муравьишку, как машина внезапно затормозила и дала задний ход.

Эдуардо хлопнул дверцей и снова направился в лабиринт. Хромоножка тут же с натянутой улыбкой заковылял за ним.

Не успел хаосит приоткрыть контейнер, как услышал вопрос:

– Ну и как заберешь? – С заранее зажатым носом спросил Хромоножка.

– Заберу, – заверил он. – Но не сейчас.

– Ты че?

– Улаживать подобные дела посреди белого дня – себе в убыток. Я вернусь ночью.

– А мне до тех пор, че прикажешь делать?

Эдуардо положил руку ему на плечо, потом сказал:

– Глаз с них не спускай.

И прежде чем услышать пресловутое «че», толкнул его внутрь контейнера, придавил дверь плечом и вернул цепь с замком на место.

– Не обессудь. – В голосе не слышалось ни малейшего сожаления: он был одновременно черств и безмятежен.

Покинув доки, Эдуардо засомневался: может, не стоило поступать столь радикально? Согласиться с мыслью он не успел – умственное затмение живо прошло, и он вспомнил, что находится в городе, где добрые, бессмысленные поступки (которые нигде не зачтутся) так же старомодны, как и его «Ford T-Bird» вместе с прической.

Веки превратились в мешки с песком. Эдуардо включил стерео, чтобы продрать глаза. Для него было невозможным заснуть под песню «A Little Less Conversation».

Полдень застал хаосита паркующим машину на 34-й улице напротив белоснежного здания с непривычно цилиндрической формой. Оно представляло собой семь гигантских толстых дисков наложенных друг на друга. Обычно в двенадцать часов дня на широких ступенях было не протолкнуться от наплыва туристов, но не в этот раз.

Эдуардо вошел внутрь и вопросительно посмотрел на Роуз – куратора.

– Приказ свыше, – пожала она плечами.

На ней были синие брюки-клеш, что весьма радовало глаз Эдуардо и пиджак с объемными, острыми плечами.

– Какой этаж?

– Без понятия, – Роуз снова пожала плечами.

Она была единственной пустой, с кем он не без удовольствия перекидывался словами.

– Значит, начну с первого круга, – апатично бросил он.

– Удачного восхождения, – совсем не ядовито сказала Роуз.

На первом кольце хаосит предстал перед Пантеоном древнегреческих богов в полном составе. Он прошел мимо статуи величественного Посейдона. Бог морей и океанов держал трезубец так, будто вот-вот обрушит его на безмятежно ступающего смертного, но тот и ухом не повел. Эдуардо уже и не помнил, когда в последний раз испытывал страх или наоборот – проявлял отвагу.

      Преодолев половину спирали на хаосита пали чары Афродиты рождающейся из морской пены. Приложив руку на грудь, она глядела на Эдуардо с панорамного полотна так, словно влюбилась в него. Богиня любви искушала до самой старости рассматривать ее идеальные формы. Хаосит лишь кинул взгляд на ее лицо и равнодушно отвернулся.

Второе кольцо служило обиталищем для богов самого многочисленного из пантеонов. Сначала хаосита встретила неподъемная скульптура трехликого Шивы.

Быть двуличным уже мерзко. Но это – апофеоз мерзости, подумал Эдуардо.

Арку, где начинались ступеньки на следующий этаж, сторожила фреска с изображением Ганеша. Чем ближе Эдуардо приближался к полноватому божеству с головой слона и одним бивнем, тем больше ассоциировал с ним самого себя. И дело было вовсе не в упитанности обоих. Хаосит вспомнил, как по легенде бог мудрости расстался с одним бивнем и как он сам недавно создал очередной эгрегор: вырвал у себя зуб и вживил его другому сефироту.

Третье кольцо можно без пафоса окрестить Асгардом – обителью скандинавских богов-асов. Любуясь, как бог громовержец яростно сражается с великанами, Эдуардо пришла шальная мысль создать стреляющий молниями молоток.

Он представил себя на вершине самого высокого небоскреба в городе, черный небосвод с грохотом взрывается вспышками света, дождь льется сплошным потоком, он тянет к небу самый обычный слесарный молоток-гвоздодер или деревянную киянку, ударяет оглушительная, извилистая молния и… превращает его в политое напалмом чучело Гая Фокса.

Признавая, что до сих пор не знает о хаосизме и две трети того, что знает о нем Умник, Эдуардо показал спину валькириям и перешел на следующий круг.

На четвертом кольце хаосит столкнулся с богами, отличающимися весьма причудливым видом. Песочного цвета стены сплошь испещряли иероглифы в виде птиц, змей, рыб и частей тела человека. Посередине зала через каждые три-четыре метра стояли гранитные статуи фараонов с отколотыми носами, а также защищенные стеклом открытые саркофаги с настоящими мумиями возрастом около трех тысяч лет и более.

К чужому прошлому (в отличие от собственного) Эдуардо не выказывал и песчинки интереса. Верховное божество с головой сокола чье имя означает «Солнце» не привлекло внимания хаосита, так же как и бюст прославленной на весь мир супруги Эхнатона с конусообразным синим головным убором.

Но кое-кто все-таки возбудил интерес у Эдуардо. Золотые в полный рост статуи Исиды, Осириса и Гора. При их виде на его плечи будто рухнуло небо.

Даже их трое, с тоской обратился он к Архонту, которого не было рядом. Когда же у нас появится собственная Исида?

Посредством разных слов и образов хаосит часто задавался подобного рода вопросами. И к своему сожалению не находил другого ответа кроме как: только когда Осирис отправится в загробное царство, предоставляя сыну Гору бразды правления.

Сбросив с плеч свод небес, Эдуардо двинулся дальше.

Привратниками пятого этажа служили голова змеи высотой больше метра и каменный ягуар размером с легковой автомобиль, в чью раскрытую пасть полагалось складывать сердца принесенных в жертву. Сердце хаосита, как он сам считал, превратилось в ничто еще много десятилетий назад.

Грубо обтесанная статуя орла сидящего на кактусе и поедающего змею заставила уголки губ Эдуардо приподняться. Кого он представил орлом, а кого змеей – любой сефирот догадался бы.

Чем больше он знакомился с древней культурой Центральной Мексики, которая всегда считалась одной из самых жестких, тем прочнее закреплялась гримаса презрения на лице. Шаг убыстрялся, а смотрел он, главным образом прямо перед собой оставив без внимания те немногочисленные уцелевшие от огня конкистадоров желтоватые свитки с рисунками и пиктограммами описывающими историю ацтеков.

Завидев боковым зрением витрины с обсидиановыми ножами, легкими доспехами, изготовленными из выдубленной человеческой кожи, снятой целиком, а также музыкальные инструменты из костей животных и людей, он скривился, словно глотнул бензина.

Со вздохом облегчения тошнотворный привкус живо одолел новый запах.

На предпоследнем кольце пахло лесом и пчелиным воском. Четырехгранные столбы высотой более двух метров из пряного кедра, липы и дубы с высеченными на них грубыми ликами славянских богов внушали Эдуардо почтение и уважение. Ему казалось (хотелось), образы мудрых старцев с дремучими и холеными бородами и усами могут помочь советом, увести его с ложной тропы.

Дайте мне знак, попросил он. Укрепите мою уверенность.

На секунду ему почудилось, что «Разящий» (черное, словно обугленное дерево, серебряный шлем, золотые усы) откликнулся – идол приглушенно заскрипел как несмазанное колесо. Не в силах растолковать знамение Эдуардо решил, что сказываются бессонные ночи и с опущенной головой покинул языческое капище.

Владелец музея Соломона Неттесгеймского безмятежно сидел на продолговатой красной тахте с ажурными, витыми ножками в самой середке непорочно-чистого зала, созерцая неприкрашенные ничем меловые стены.

Как только к нему приблизился Эдуардо, он покончил с эскапизмом.

«Присаживайся» – Эдуардо надеялся, что Архонт начнет с этого. Как бы не так – не говоря худого слова:

– Оказия с товаром улажена?

– Да. Я посчитал целесообразным…

– Избавь от подробностей. Мой аврал наконец-то подошел к концу, и было бы хорошо привести мысли в порядок.

– Для меня есть еще делегирования?

Болезнь вставлять раз-другой фолиантные словечки Эдуардо подхватил от Умника, и к несчастью для него вакцины не существовало.

– Наша интенция достигнута. Вот-вот наступит революция. И тебе, мой верный клеврет, надлежит избавиться от… остатков.

– Каким образом?

– Предоставляю тебе карт-бланш. Сделай все до завтра.

– Считайте уже выполнено.

– А что с Расстригой?

– До сих пор не найден.

– А было бы неплохо использовать его в качестве примера в назидание остальным.

Ни жалости. Никаких чувств. Меньше чем человек, больше чем сефирот, подумал Эдуардо.

– Свободен.

Видя, что Архонт снова вошел в инертное состояние и погряз в солипсизме, Эдуардо ушел по-английски и на этот раз воспользовался лифтом.

– Мадам, – кивнул он Роуз на прощание.

– Удачи.

Да, она была бы как-никак кстати, подумал хаосит, направляясь к машине.

Не успел он завести мотор, зазвонил телефон.

– Алло, – мучительно выдохнул Эдуардо… Уверены?.. Уже в пути. – Он нажал на кнопку с миниатюрной красной трубкой.

Звонок можно было расценить и как удачу и как невезение. Как именно Эдуардо не определился. Это еще предстояло выяснить.

***

Даг был из числа так называемого «подземного населения». Или выражаясь яснее – жил в метро. Он презирал солнечный свет, миллион лет не мылся, руки его согревали вязаные гловелетты, а в глазах тускло светилась тоска и усталость бесцельной жизни. Одним словом: нол.

Когда ему наскучивало блюсти чистоту в чужих карманах, он присаживался на холодную ступеньку у входа в метро, где клянчил милостыню.

Протягивал покореженную железную кружку «белым воротничкам» с фразой: Четвертак не найдется?

И если получал ни шиша, передавал герпес воздушными поцелуями. А набив и на этом оскомину, упрятывал кружку-талисман в карман стеганой фуфайки и набивал руку в веритничестве, хотя кто угодно нашел бы его тренировки скорее попытками самоубиения (все указывало на то что, что Даг был малость пришибленным). Для него видеть свет в конце туннеля было не фигурой речи.

Нол прыгал на рельсы и бежал по темному туннелю навстречу огромному железному монстру-червяку со светящимися глазами.

Надо хорошенько разогнаться, полагал он.

И как только до путешествия по уже совсем другому тоннелю оставалось совсем ничего, нол уходил в «дрифт». В нем он поднаторел настолько, что даже обгонял поезд на две – а то и три – станции вперед. Он проворачивал это, так же как и буржуа полировали зубы электрической зубной щеткой – легко и ежедневно.

Когда до него дошла новость о Расстриге, он и бровью не повел. А услышав, почему именно нолы и все остальные сефироты мечутся по городу как одурелые кошки, достал со дна кружки мелочь, насчитал 5 баксов и махнул на поверхность за сочным гамбургером и наградой за поимку. (Больше всего на свете он хотел джакузи. Желательно в собственном доме.)

Невероятно, но на эскалаторе Даг его и увидел – скандально известного дэймоса. Шпик из нола был никакой и «долгожданное джакузи» затерялось в тумане.

Скок ни рыскай, взять след не выйдет, признал Даг, поблуждав весь вечер и полночи в тумане. А значит, нужен тот, кто смогет…

Рой выходил из полицейского участка с таким видом, словно его не понизили в звании, а расстреляли.

– Эй, – свистнули ему из переулка.

Он сжал кулаки и направился в тень с явным намерением отвести душу на свистуне.

– Слыш, кригер, есть делюга одна.

– Ты еще кто такой? – грубо спросил Рой.

– Даг.

– Общение, явно не твой конек.

– Я не замуж тебя зову.

– Чего надо? – Терпение Роя иссякало как температура тела у свежего трупа.

– Хош поймать «Самого разыскиваемого»?

Рой понял не сразу, а когда до него дошло, вцепился нолу когтями в грязное горло.

– Ты знаешь, где он? Отвечай!

– Палехше, крепыш. – Глаза Дага начали выкатываться из орбит, и кригер нехотя отпустил его.

– Я видел его, без базара, – поглаживая кадык, с хрипотцой проговорил нол.

– Где?!

– Не так быстро. Бобы делим напополам, идет?

– Да, – ответил Рой не задумываясь.

Нол плюнул в чумазую ладонь и протянул ее кригеру.

Прикончу Джонни, а потом и тебя, Даг, подумал Рой, затем пожал руку, и сказал:

– Веди.

Сефироты прошли в арку с вывеской: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВИКЕД ПАРК».

– Ну, куда дальше?

– А хрен его знает. Затем-то тебя и подцепил. Бери след или че ты там делаешь.

– Почему, кстати, я? – удавливая желание оторвать нолу голову, поинтересовался Рой.

– Та прост ты первый кригер, который мне попался. Надеюсь, у тебя нюх что надо.

Химерией Рой и вправду пользовался со знанием дела. Кригер живо учуял след (ну еще бы, после того, как дэймос вытер об него ноги, он запомнил его запах как собственный).

– Пусто, – сказал Даг, скользя взглядом по темному нутру заброшенного сарая. – Облажался ты.

Рой, игнорируя присутствие нола, втянул носом воздух и заявил:

– Он был здесь. И не один. Чую полынь.

– Не разводишь?

Кригер вышел из хижины, подошел к ближайшей лавочке, обнюхал ее, отошел, поднял окурок.

– Хош докурить? – Не шутя, спросил Даг.

– Это его. Они сидели тут и смолили. Потом снова ушли в хижину. В ней след обрывается.

– Должно быть, смылись «дрифтом».

– Выходит, мы их упустили, – процедил Рой и положил бычок в карман.

– Ну, могем отправиться за ними. А че? Вдруг учуешь след в тенях. Или струхнул?

Стараясь не показывать вылезающие из-за резцов клыки, Рой прошипел:

– Веди.

Первый свой «дрифт» Рой сравнил бы с физическим надругательством. Нол напомнил ему, что есть неслабый шанс потерять конечности, но ради мести он был готов рискнуть. Для надежности кригер пристегнул к себе нола наручниками. «Погнали» – сказал Даг, перед тем как кинуться прямиком на стену. Рой до последнего верил, что они вот-вот врежутся в нее лбами, но нет – они ушли в тени. Рой словно барахтался в ванне полной вязкой смолы и сотни кубиков льда. Звука здесь не было, и направление кригер указывал дергая за сдавливающий запястье железный браслет. Запах дэймоса едва ощущался, чего не сказать о сигаретном дыме.

«Дрифт» не забрал у Роя ничего кроме чувства собственного достоинства. Сефироты появились в тесном проулке. Выскочили из одной стены и тут же впечатались в другую. Хитроватый Даг заранее выставил перед собой руки и повернул в сторону лицо (что неудивительно – давно проел зубы в своем деле), а вот кригер смачно хрустнул носом об кирпичную кладку.

– Забери тебя Батна! – Он мигом погнал Силу в увечье и с уже более протяжным хрустом нос встал на место.

– Звиняй, сам не ожидал, шо так вымахнем.

– Какого хрена все обесцветилось?

– Откат. Как после пьянки или дозы. Не бзди, пройдет.

Пока Рой свыкался с новыми ощущениями, нол купил себе перекусить.

– Слыш, – с набитым ртом заговорил нол, – а ты уверен, что мы не ошиблись с адресом? Я хоть и живу под землей, но в курсе, к какому авторитету мы нагрянули.

Кригер растерялся. Он не ожидал, что дэймос отыщется под крылом настолько серьезного покровителя. Прикончить Дага для Роя не составит труда, но тягаться с главным жнецом смерти…

– Алло…

– Какого? – Рой смотрел на телефон в руке Дага как на динамитную шашку с источившимся фитилем.

Откуда у этой рвани вообще мобила?

Он уже было решил перебить нолу шестой и седьмой позвонки в этой подворотне, после чего поквитаться с дэймосом. Но теперь, появилась еще одна загвоздка.

Припомнив, что ему обронил однажды Рагнар (Не стоит недооценивать хаосита), спрятал когти.

***

Прекрасно зная на чьей территории находится, Эдуардо припарковался вдоль дороги позади красного фургона экспресс доставки. Водрузив черные очки на переносицу, покопался в бардачке, отыскал мелочь, вышел из машины и опустил монетку в ячейку паркомата.

Когда в последний раз у меня была хоть крошка во рту? Задал он вопрос самому себе, глядя, как сефирот уплетал за обе щеки корн-дог⁶³.

За толстый треугольный бутерброд с ветчиной я бы сейчас любой эгрегор отдал.

– Сэр, – заговорил Рой, – мы нашли его.

– И где он? – Хаосит задал вопрос главным образом для протокола, так как догадывался, куда укажет кригер.

Рой ткнул носом на единственное старомодное здание, затесавшееся между монументальными собратьями на противоположной стороне улицы подтверждая предположение.

– Как вы нашли его?

– Ну, – Даг утер от кетчупа воспаленные пузырьки на губах и продолжил, – как только я услыхал про Расстригу, решил откопать его во что бы то не стало. Для меня ж Лигеметон превыше всего, зуб даю. Я и не сразу просек, шо за него лавры дают. Но раз причитается, грех отказываться. – Нол блеснул зубами больше похожими на осколки угольков.

Эдуардо скептически отнесся к словам говоруна, затем перевел взгляд на кригера, как бы бессловесно спрашивая: Ну а твоя сказка?

– Я стерег дэймоса в Данталионе. И его запах ни с кем другим не спутаю, – сдержанно ответил Рой.

– А, еще я думаю, ему пособляет Черный Лис.

– С чего такие мысли?

В качестве аргументов Даг изрек такой бессвязный поток слов, что ни один криптолог бы не расшифровал за семь жизней. Не в силах слушать и дальше его бредни, Рой взял слово:

– Вначале след привел нас в заброшенную хижину в Викед парке и там я почуял запах полыни и лакрицы.

– Мы сиганули в «потемки» и вылезли здеся.

– Хотите сказать, Черный Лис спрятал дэймоса там? – Эдуардо кивнул на старое здание. – Вы хоть знаете, чья это собственность?

– Я бы сам не поверил, если мне кто сказал. Но мой нюх не обманешь. Там пахнет деревом и цветами, но и озоном. Едва уловимо.

– Вы не заходили внутрь?

– Не, чур меня.

– А владельца лицезрели?

– Ушел примерно час назад.

У Архонтов очередное собрание, вспомнил Эдуардо.

– Так, а премию мне, то есть нам, выпишут или как?

– Что ж, прежде чем выплатить награду, было бы славно расставить все точки над «i». Увидеть своими глазами, там ли на самом деле дэймос. И вы, мои Гензель и Гретель, пойдете со мной.

В ответ хаосит получил два кивка: один сдержанный, второй – мнительный.

Буквы вывески: «АМЕНТИ», словно составленные из золотых песков самого Египта величественно нависли над головами сефиротов.

– Вломится среди бела дня уже крышеснос, а к самой Мумии так и ваще – психоз клинический. – Даг в пятый раз, воровато оглянулся. – А сигнализация?

Не обращая внимания на слова пугливого, как заяц нола, Эдуардо сосредоточил Силу в кулаке и приложил перстень с печатью паука к замочной скважине прямо под табличкой: «ЗАКРЫТО». Кригер – и только он – схватил запах влажного мха, но не увидел, как завибрировал желтый ткач.

Каждый раз, пользуясь тем или иным эгрегором, Эдуардо непроизвольно вспоминал катализатор (так говорил Умник) для их создания.

Его звали Глен, но все его знали по прозвищу «Паук». У парня были настолько ловкие и длинные пальцы – всякий пианист позеленел бы от зависти. И конечно тому, кто родился с таким даром в Нью-Гранже на роду написано слыть вором-карманником. А Глен был лучшим из них. Будь у него шанс, он бы залез в карман к Ури Геллеру или стянул часы у самого Дэвида Копперфильда. Амбиций у парня хватало по горло. Всегда бросал вызов самому себе. Если бы его не потянуло на искусство, возможно сейчас бы попивал «Май Тай» на одном из пляжей Таити. Его погубила гордость. Старина Глен любил оставлять на месте украденной вещицы черную карточку с белым длиннолапым пауком. Благодаря визитке хаосит его и нашел. Потом убил и забрал перстень. А вместе с ним и воровской талант. «Символы – имеют огромную власть» – первое, что сказал Натаниэль Эмерсон своему Приближенному. И создав первый эгрегор, Эдуардо ни разу не упускал случая разжиться новым.

Щелкнул замок. Хаосит распахнул дверь и шагнул внутрь.

Куда ни кинь взгляд комната в холодных – белых – тонах была заставлена душистыми презелеными венками.

– Хвоя притупляет его запах, он едва уловим, но я чую, – прохаживаясь по комнате и шумно втягивая ноздрями воздух, сказал кригер. – Там! – Он галопом перемахнул через прилавок.

Эдуардо лениво приподнял деревянную стойку и подошел к ищейке, который тыкал на своеобразные – уникальные в своем роде – часы. Они едва слышно тикали на крышке припертого к стенке стоячего гроба.

– Сейчас мы все выясним эмпирическим путем. – Хаосит приложил паука на перстне к крышке гроба и заводил им по гладко-отшлифованному дереву. Одиноко двигалась секундная стрелка, а потом проснулась и тут же уснула минутная. Хаосит перешел на боковую сторону. Вдруг прозвучало звяканье пружины – со скрипом гроб отворился.

– Я это, короч, на стреме постою, – отозвался нол.

– Ты с нами, – безапелляционно заявил Эдуардо и шагнул вниз по ступенькам на цокольный этаж.

Несмотря на экстравагантную потайную дверь, по ту сторону ничего особенного не находилось. Такая же безукоризненно белая комната, разве что немного меньше по площади и загроможденная диким количеством гробов. В прямоугольном окошке беспрерывно мелькали ноги прохожих. По другую сторону комнаты стояла двойная, широкая дверь, очевидно выходящая на задний фасад здания.

– Он здесь. – Борясь с дрожью в теле, проговорил Рой.

– В каком из? – бесстрастно спросил хаосит.

Перемещаясь по дуге, кригер в итоге застыл рядом с ничем не выделяющимся среди собратьев гробом.

– Что ж. Кульминационный момент. – Эдуардо преспокойно приоткрыл крышку.

– Вот и ты, ублюдок, – с огоньками в глазах, сказал Рой.

– Значит лавэ мое? То есть наше.

– Здравствуй, Джонатан, – флегматически прошептал Эдуардо, после чего повернулся к сефиротам. – Господа, бесспорно, предатель найден. Награду вы получите незамедлительно.

Хаосит полез в нагрудный карман куртки; нол в ожидании подался на носках чуть вперед. Граненый алмазный камень размером с орех засверкал на протянутой ладони хаосита.

– Это че такое? – подивился нол.

– Из жалости я должен быть суровым, – изрек хаосит.

Шипя, словно подожженный фитиль, камень призывно замерцал и как граната сдетонировал острыми лучами света.

Заиграла богатая симфония запахов.

Последний «глаз феникса». Другого такого уже не будет, с досадой подумал хаосит.

Нол валялся на полу с кровавыми кляксами вокруг выжженных глазниц и высунутым меж двумя рядами неровных зубов языком. А вот кригер оказался намного крепче.

– Ублюдки! Всех разорву!

Он махал перед собой руками и недоумевал, почему когти никак не выпускаются. На месте глаз у него тоже зияли глубокие провалы.

Эдуардо сдунул с ладони алмазную пыль прямо ему в лицо. Кригер на секунду задержал дыхание и мощно чихнул, так что аж сложился пополам. Эгрегоров расфасованных по карманам поясной сумки у хаосита было больше чем гаджетов в желтом поясе Рыцаря Ночи. Однако – видимо для разнообразия – Эдуардо решил пустить в ход грубую силу, и огрел кригера локтем по затылку. Затем одним движением вытянул из шлевок собственных брюк ремень и набросил кригеру петлю на шею. Как только язычок попал в отверстие, ремень словно ожил. Шея крепыша жалобно затрещала.

– Погоди, не покидай нас так быстро. Поборись за жизнь еще чуток. – Хаосит перевернул кригера на спину, достал из-за пазухи белый платок и накинул ему на лицо. Ткань намертво прилипла к нему, начала чернеть, на ней все отчетливей проявлялся белый абрис физиономии кригера.

Когда он прекратил трепыхаться и затих, ремень ослабил неестественную хватку, а платок отлепился. Эдуардо вернул ремень под выпирающее брюшко, взял платок и замахал им, словно исполняя китайский танец с лентами. Платок опять сделался белым, как стены вокруг.

Последнее время все чаще и чаще имею дело с трупами. Пора менять культ и подавать резюме на должность Приближенного главы некросов, рассудил он. Потом снял очки и поинтересовался у покойников:

– И куда мне вас девать? Может, ты мне подскажешь, Джонатан?

Дэймос молчал как настоящий мертвец, только цвет кожи и размеренное дыхание выдавали в нем живого.

– Надеюсь, ты заплыл не так глубоко в своих мыслях или сновидениях, чтобы не выгрести обратно. Я ведь полагаюсь на тебя, Джонатан. – По лицу дэймоса засеменил паучок, отчего тот рефлекторно дернул щекой. Мухолов заполз в шевелюру, точно в густой лес и заблудился. – А и вот еще что, – хаосит аккуратно достал из волос паучка и добавил: – Теперь мы квиты.

Он заботливо вернул крышку гроба в прежнее положение, как будто подоткнул одеяло беззащитному чаду.

Так, от запаха хаосизма я избавился. Вот если бы можно было заставить испариться два тела таким же образом.

Хаосит мысленно прикинул: а не реквизировать ли катафалк Мумии? Осквернять «Ford» перевозя мертвецов, он явно не горел желанием. Однако процедура и без того грозилась быть не легкой: завести катафалк без ключа, погрузить тела, избавиться от них, а затем пригнать обратно. Это заняло бы в два раза больше и времени и сил. Так что Эдуардо вычеркнул катафалк из уравнения и пошел к своей «Пташке».

Смеркалось. С уходом солнца ускользала и надежда на мимолетный сон.

Машина стояла на месте, но простояла она дольше, чем полагается – дворник прижимал к стеклу штраф за просроченную парковку.

Еще одна пылинка зла, подумал Эдуардо, сжимая в кулаке штраф.

Бессильный ругаться, он сел за руль, спрятал «пылинку» в бардачок, подкатил к черному ходу похоронного бюро.

Спустился через заранее открытую дверь в подвал и без суеты поочередно перенес тела в багажник. Таиться и нервничать не имело смысла – высокие стены соседних зданий, голые, без окон и пожарных лестниц, ограждали от любопытных взглядов.

Но видит Лилит, излишняя забота, такое же проклятье сефиротов, как беззаботность – горе для пустых⁶⁴, призадумался хаосит.

Закончив с погрузкой, Эдуардо убедился, что ничто не намекает на его нежданный визит, запер двери (обе) и отправился в «Арт Нотория» выполнять поручение Архонта.

Убью двух птиц одним камнем, приободрился от этой мысли он самую малость.

Само здание галереи ультрасовременного искусства уже можно было с полным основанием назвать абсолютным шедевром. Внешние стены первого этажа выглядели не иначе как каменное полотно, где смешались работы Пикассо и Боттичелли, Далии и Тициана. На второй этаж смело могли бы молиться последователи оккультизма, стены – гладкий черный пергамент на котором переплетались будто бы выжженные или нацарапанные каббалистические знаки, символы и надписи, взятые из «Книги Лжей» Кроули.

Сердцевина галереи полнилась еще большими диковинами для типичного обывателя: анималистические скульптуры из мокрых газет, немыслимые конструкции из монет, слепки гениталий из зубочисток, завораживающие бюсты мертвых диктаторов, президентов и актеров из деревянных коряг. Абстрактные и трогательные картины написанные частями собственного (а может, и нет) тела художников: языком, половым органом вместо кисти, некоторые – кровью или даже мочой (однако поистине уникальными это их не делало).

После посвящения Эдуардо потерял тягу к искусству, будь то классическому или ультрасовременному. Но все же два произведения трогали струны его души. Эклектичное чучело, спрессованное из торса гориллы, идеально пришитое к акульему хвосту с когтями эму вместо плавников и ушами слоненка, приделанными к голове свиньи. И это безрукое, вызывающее приступ тошноты нечто покачивалось взад-вперед на виселице. Если бы у Эдуардо была волшебная лампа с джинном или эльф крестный, он бы пожелал сгореть чучелу в синем пламене вместе с его создателем.

Среди всей фантасмагории затесалась небольшая (размером тридцать на тридцать), но безмерно детальная картина, выполненная из хлеба, крошек и теста. Она изображала прикованную к скале неопределенного пола особу со страусовыми крыльями на голове, одетую в наряд из скрепленных между собой монет. В каждой руке по небольшому зеркальцу. Картина – сцена аллегории гордыни – будила в Эдуардо чувство стыда.

Panemetcircenses⁶⁵, сказал он мысленно.

Хаосит скучающе прошел из одного конца полутемного холла в другой (некоторые работы фосфоресцировали), ухватился за ручку двери ведущей на второй этаж – та не поддалась.

Неужели до сих пор околачивается в музее? Или решил выспаться. Впрочем, хоть кто-то же должен, признал он.

Зачастую Приближенный оставался в неведенье, где и чем занят его Архонт. Но и Умник не строил из себя ревнивую жену, требуя отчета от хаосита, где тот был и что делал каждые полчаса.

Эдуардо зашагал к двери, за которой скрывалась клетка лифта.

Подвальное помещение осовремененной галереи напоминало казематы старинного замка или блок для заключенных тюрьмы строгого режима. С каждой стороны только-только начинающегося и уже заканчивающегося тупиком коридора стояло по три двери. Камеры одновременно и пустовали и были заняты.

Эдуардо дернул ручку первой слева и зашел.

– Вечер добрый, Роксана. Пойдешь со мной на свидание? Оно останется в твоей памяти навек. Обещаю.

***

Рокси сидела на заднем сиденье автомобиля. Сидела как ученица воскресной школы сороковых годов: с прямым, как стержень позвоночником, сдавливающей грудную клетку болью, словно от туго затянутого металлическими проводами корсета, плотно сомкнутым ртом и немигающим взглядом. Она боялась, что уже разучилась моргать – так долго ей не приходилось этого делать.

Нэнси держала одну руку на руле черной «Impala» 1967 года, все ее внимание было приковано к ночному движению по Рэйп-стрит. На мгновение она бросила взор в зеркало заднего вида. Не смотря на то, что ее губы не шевельнулись, Рокси прочитала все по лицу. «Дарси была моей подругой. А ты мне никогда не нравилась, стерва. Если бы не приказ Пиковой Дамы, я бы сейчас собственными руками заливала в твою глотку жидкий цемент до тех пор, пока живот не оборвется».

       Из глаз Рокси кубарем выкатывались блестящие, соленые капельки, в которых не было ни молекулы раскаяния или тревоги. Вместо мук совести и страха ее изводил исключительно «поцелуй Кали». Симплигат не жалела ни о чем. Что вырвала душу. Что убила Дарси. Что попалась. Она была убеждена, что если бы и знала о скрытой видеокамере в VIP-комнате, все равно бы не устояла перед соблазном.

Нэнси заглушила мотор. Боковым зрением Рокси усмотрела фосфоресцирующие синие символы на стенах и сообразила, куда именно ее привезли. А точнее к кому. У нее разбушевалась воспаленная фантазия, она вообразила, что из нее сделают восковую фигуру, возможно даже приделают стелящуюся до мысков бороду или вторую голову.

      А что, быть увековеченной в Доме Современных Искусств не такая уж и поганая судьба, весьма быстро смирилась симплигат.

Дожидаясь хаосита, Нэнси повернулась к Рокси, провела рукой по ее неаккуратно собранным в хвост волосам.

Завидуешь? Сама-то лысая как колено!

Нэнси намотала выбившуюся розовую прядь на палец – тремя витками – и дернула. Проклясть бритоголовую всеми казнями египетскими глядя прямо в лицо, Рокси не успела – дверцу открыл хаосит, подхватил ее под колени, обнял за поясницу и вытащил из машины. Нэнси укатила, даже не помахав рукой на прощание.

Делай со мной все что хочешь, только руки прочь от волос – пыталась сказать Рокси, но не вышло напрячь и гортань.

Избавиться от заклинания Синтии Мун труднее, чем от рака.

Не смотря на то, что Эдуардо не умел читать мысли, Рокси щебетала безостановочно.

Куда ты меня несешь, мой принц?.. Правда я легкая?.. Прохладно тут… А познакомь-ка меня с во-о-он тем висельником, чтобы оно ни было…

(И так далее, до бесконечности.) Она чувствовала себя куклой или запертой в теле куклы.

Здесь я буду рассказывать тебе сказки, чтобы ты меня не прикончил? Давай лучше снимем номер в мотеле, а?

Эдуардо уложил Рокси на раскладушку и застегнул наручники с длинной цепью.

Как ты раскусил, что я люблю грубо? Что меня выдало?

Если бы Рокси могла двигаться, сразу бы проверила, насколько крепко железный поручень прикреплен к стене (к слову сказать – вбит намертво).

Только не порви мой любимый черный топ, он мне дорог как память.

Эй, ты куда намылился?

Хаосит щелкнул выключателем рядом с дверью и единственный источник света потух.

Согласна. Лучше, если наш первый раз пройдет в темноте.

Он закрыл за собой дверь.

А поцеловать перед сном?

Первая ночь на новом месте прошла для Рокси болезненно.

Первый раз всегда больно, говорила она себе.

Она болтала сама с собой, пока ей не надоел собственный внутренний голос. Битый час воображая прыгающих цепочкой овец, она уснула с открытыми глазами.

Сколько Рокси предавалась забвению, определить у нее не вышло. Не говоря уже о том, чтобы понять, который сейчас час и какое время суток.

Она не сразу осознала, что проснулась лежа на боку. И более того – проснулась, разлепив глаза. Только когда зачесался мизинец ноги, в голове щелкнуло: Я живая! Живая!

Симплигат заморгала едва ли не так же быстро, как колибри взмахивали крыльями. До жути не терпелосьразмять ноги, но цепь не позволяла встать. Она сникла, а потом стукнула себя по лбу.

– Вот дура!

Она приподнялась и рывком отодвинула от стены раскладушку.

Встать получилось не с первой попытки и даже не со второй. А когда вернулась былая устойчивость, Рокси принялась двигать раскладушку из стороны в стороны.

Внезапно зажегшийся свет опалил сетчатку.

– Твою за ногу! – Раскладушка перевернулась на боковую балку.

В комнату-карцер с заложенными за спину руками вплыл хаосит.

– Делаешь перестановку?

– Все должно быть по фэн-шую, чтоб его.

– Проголодалась?

– А курение вызывает рак? А презервативы защищают от беременности? А вампиры сосут кровь? Конечно, я хочу жрать, забери тебя Батна!

Рокси поставила раскладушку, и Эдуардо бросил на нее пасту бокс⁶⁶ вместе с пластиковой бутылкой газировки. Симплигат накинулась на еду, как брокер на возрастающие акции.

– Не за что.

Проглотив все до крошки, влив в себя залпом литр воды, Рокси отрыгнула и поинтересовалась:

– Так, что со мной будет? Я типа ваша рабыня?

– Коробку и бутылку, – потребовал хаосит.

Рокси передала пас и повторила вопрос. Эдуардо убедился, что китайские палочки в коробке, потом сказал:

– Без понятия, сколько ты тут пробудешь. Зависит от Умника. Я просто слежу за тобой, пока ты ему не понадобишься.

– Вот как? Значит, это он мой султан, а ты у него на подхвате.

Слова Рокси ничуть не задели Эдуардо.

– Вернусь завтра.

– Постой! Я тут дубаря дам. – Рокси демонстративно взяла себя за плечи, втянула шею и задрожала. – Принеси мне одеялко или кофту. Пожалуйста, – проблеяла она.

– Делай зарядку и не околеешь.

Рокси повернула краник бранной речи, собираясь обдать хаосита грязными словечками, но вовремя смекнув, кто тут правит балом, закрыла краник.

– Погоди!

– Что еще?

– А если я в туалет захочу? Вдруг ты придешь не завтра, а через неделю? Загнусь же от вони. Против нее никакой бег на месте не поможет.

Эдуардо кивком указал на ночной горшок, стоящий в углу.

– Да ты издеваешься?

– Еще что-то? – скрестил он руки на груди.

Рокси раскидывала умом, что бы еще попросить, чем подкупить, как расположить к себе, но в голову ничего не приходило.

– До завтра.

Хаосит потянулся было к выключателю, но у Рокси снова прорезался жалобный голосок:

– Прошу, ради всех смертных грехов, оставь свет.

Эдуардо захлопнул дверь. Симплигат с ухмылкой подмигнула светящейся лампочки и сказала:

– Стокгольмский синдром. Не все потеряно.

До следующего визита хаосита Рокси выдумывала план побега. Перебрала в уме все сериалы, где герои выбираются из заточения и пришла к выводу, что единственная надежда – охмурить своего надзирателя.

Она урвала душу. Стала сильнее. Но не настолько, чтобы применять малефицизм без тактильного контакта, как Нэнси или Синтия Мун.

      Одно касание и ты мой.

Эдуардо явился на следующий день, как и обещал. И к тому же с увесистым подарком.

– А ты заглядываешь к нам в «Элигос»? – спросила Рокси, сидя по-турецки на раскладушке, при этом медлительно поедая картошку фри.

– Только по работе.

– У тебя есть девушка?

Хаосит покачал головой.

– Как нет? Я навскидку могу назвать троих знакомых, которые без ума от Элвиса. Дать номерки?

– Не болтай. Ешь.

Эдуардо вкатил тяжелый, белый, гудящий ящик на колесиках и теперь думал, куда бы пристроить его.

– Моя новая кровать?

– Быть может.

– Лучше бы телик притащил, – буркнула Рокси, перед тем как присосаться к трубочке.

– Что Архонт сказал, то и притащил.

– Знаешь, я только что поняла, ты ведь один единственный в культе не считая Умника. Он выбрал тебя из всех пустых. Открой секрет, чем ты его приманил?

Эдуардо натянуто улыбнулся.

– Хлебом.

– Э-э…

– Давай мусор.

– Но я не доела!

– Надо было меньше чесать языком.

Рокси протянула упаковку.

– Бросай.

– Просто возьми.

Эдуардо шагнул к ней и забрал упаковку.

Есть! – подумала она, хватая хаосита за руку и накладывая на него «прикосновение Дэви».

– А теперь слушай сюда, освободи меня.

Эдуардо приподнял бровь.

– Вот и весь твой план? Задурить мне голову каким-то хилым заклинанием?

– Но…почему?..

– Потому что я Приближенный, – без высокомерия, скорее обреченно сказал Эдуардо.

– Я это заслужила?

– О чем ты?

Рокси позвенела цепью наручников.

– А что ты собственно сделала?

– Ты не в курсе?

– Обычно версии прокурора и обвиняемого расходятся. Интересно услышать твою.

– Ну, я выдрала душу у пустого, расчленила вместе с подругой его тело и выбросила в реку… вместе с подругой.

– И судя по тону, ничуточки не раскаиваешься.

– Ну да. Любой бы на моем месте не пожалел бы.

– Даже так? И откуда такая уверенность?

– Возьми с меня пример и узнаешь.

– Расчленить кого-то и сбросить с моста?

– Нет, остряк. Выдрать душу.

– Только, если так велит Архонт. До завтра.

– Постой! От еще одной порции картошки фри меня вывернет наизнанку. Принеси мне цыпленка «Кунг Пао» с рисом или пиццу. Пожалуйста.

– Только при одном условии.

– Говори.

– Ты сходишь со мной на свидание.

– Да хоть на тыщу свиданий!

– Кстати, как твое имя?

Она запнулась, беззвучно выдохнула, потом сказала:

– Роксана.

***

Эдуардо вошел в карцер. На раскладушке лежало одеяло из пыли; как только он щелкнул выключателем, лампочка с треском лопнула. Морозильная камера размером с гроб стояла ровно посередине и тихонько гудела. Он открыл крышку, испытав при этом смутное чувство дежавю. Света люминесцентной лампы из коридора вполне хватило, чтобы разглядеть тело, прижимающее двумя руками к груди коробку пиццы.

– Сомневаюсь, что поцелуй разбудит тебя, Снежка. – Эдуардо вырвал «четыре сыра Ризотто» из ледяной      хватки. – И дело вовсе не в том, что у тебя нет губ.

Кроме губ у трупа не было ушей, век (глазницы превратились в шарики льда), на месте носа зиял провал, и полностью отсутствовала кожа.

Хаосит провел рукой по гладкому, как отполированный шар для боулинга черепу и вытащил затвердевшее тело из ледяной могилы. Морщась от напряжения в пояснице, уложил то, что осталось от Рокси в заранее оставленный на полу черный, плотный мешок (такими пользуются коронеры) и со вздохом водрузил его на плечо.

Даже сквозь мешок Рокси щедро обжигала Эдуардо холодом, как и коридоры, по которым он ее нес.

Я принес тебя сюда на руках и точно так же унесу отсюда. Иронично.

На ночной улице стало еще холоднее, даже раздающиеся со всех сторон звуки (урчание моторов, стук шагов по тротуару, лай собак) не подогрели кровь Эдуардо. Он совсем не боялся попасться кому-либо на глаза. Более того, что-то в нем хотело, чтобы его заметили. Возможно, так бы он оживился. В глубине души хаосит вожделел драмы, конфликта, избавиться от тенет жизненной прозы, но, тем не менее, лезть на рожон он не собирался.

В проулке между галереей и соседним зданием он оставил арендованный им фургон (в который первым делом из багажника «T-Bird» без возражений перекочевали двое сефиротов).

– Даг, Рой, знакомьтесь, это Роксана. Роксана, это Даг и Рой. Я сейчас вернусь, не шалите.

…Заключенного следующей камеры держать под замком не было смысла. Его уже ничто не могло удержать. Он был поистине свободен. Почему же тогда Архонт разместил его здесь, а не у себя под рукой в мастерской на втором этаже? Эдуардо знал лучше всех. Ответ: Символизм. Все дело в нем. Части одного пазла должны находиться рядом друг с другом.

Из-за полумрака его можно было принять за живого. Обнаженный по пояс он сидел в инвалидной коляске, словно пуля в гильзе.

– Есть желание подышать свежим воздухом? – Хаосит взялся за ручки кресла и с колесным скрипом покатил самого тихого их постояльцев.

Поднимаясь на лифте, он – как того требует этикет – завел коротенькую беседу.

– Наверное, будет не вежливо, но позволь узнать: рана на всю грудь подсказывает мне, что Умник забрал твое сердце, или я ошибаюсь? Судя по твоей чрезмерной бледности и сухости, Архонт и кровь выкачал всю до капли. Интересно как? Разогрел ее эгрегором, чтобы она струилась по жилам, после чего пустил в ход гигантский шприц, или пиявок? – Выходя из лифта, Эдуардо добавил: – Ладно, сам у него спрошу, если не забуду.

…Вернувшись в третий раз, он застыл между двух дверей, точно между двух огней.

К Сцилле? Или к Харибде? – не мог он решиться.

Перед глазами как наяву промелькнули реминисценции: как он сквозь откидное окошко в двери давал одному узнику фрукты с водой, а другому – сладости и сок. Также он приносил им игрушки: мяч и машинку на радиоуправлении. Один плакал без передышки, а его сосед только и делал, что урчал себе под нос и время от времени колотил по груди кулаками.

Сам не зная почему, Эдуардо относился к обоим с равноценной отдачей. И в один из дней обнаружив их безголовыми, он с такой же одинаковой отдачей вздохнул по обоим.

Хаосит зашел к тому, от кого не разило фекалиями, блохами и шерстью.

– Извини, не нашел мешка твоего размера, – просто, чтобы что-то сказать, проронил он.

Затем взял маленькое безголовое тельце и положил его на второе, что килограмм на сто тяжелее. К счастью для спины хаосита и ломящих от мышечного перенапряжения рук, тяжеловес покоился на передвижном смертном ложе – гидравлической тележке.

Использованные кусочки пазла примостились к остальным.

Приближаясь к последней двери, Эдуардо на ходу расстегивал молнию на черном блестящем мешке и вспоминал, насколько боевой она была. Пустая.

***

– Вставай, я принес тебе ведерко свежих куриных крылышек с картошкой и газировку.

Уткнувшись лицом в стену, она лежала на раскладушке прикованная наручниками точно так же, как и ее сокамерница симплигат. Хаосит тронул ее за плечо и получил удар локтем. Пустая чудесным образом исхитрилась освободиться от браслета и теперь удирала по коридору к лифту.

– Не простая штучка. – Эдуардо потер стремительно опухающую скулу и бросился вслед за ней.

Пустая отчаянно молотила ногой по двери и звала на помощь. На секунду ее ослепил внезапно зажегшийся в холле свет.

– Что мечешься, дура? Что снуешь? Ведь не выйдешь отсюда. Смирись. Не стоило тебе кусать руку кормильца твоего… Тут, сестра, тот же дантовский ад: оставь всякую надежду.

Она прекратила долбить дверь и налегла на окна. Вот только железные жалюзи так и остались непреклонны.

– Как ты сняла наручники?

Она стреляла глазами во все стороны в поисках чего-то острого или увесистого.

– Похоже, работа накладывает отпечаток, – сделал вывод хаосит.

Они находились на расстоянии примерно четырех метров друг от друга.

– Кто ты? Ты хоть понимаешь, кого похитил? Я…

– Веришь в сверхъестественные силы?

– Фанатик?

– Смотри!

Вытянув перед собой руку, Эдуардо чем-то помахал ей.

– Что это?

– Для тебя это всего лишь перчатка, не более. Но в моих руках – это эгрегор.

Он натянул кожаную перчатку с дырочками на костяшках пальцев, снова направил на нее руку и демонстративно сжал кулак. Не успев и слова сказать, пустая захрипела, потом рухнула на колени. Силясь избавиться от неосязаемой, полупрозрачной, черной ленточки она только все сильнее расцарапывала кожу на шее и только когда съежилась в позу эмбриона, боль сменилась забвением.

***

Свернувшись калачиком, она лежала на раскладушке под присмотром холодных, как и она сама стен. Как и у других заключенных у нее кое-что забрали. Глаза. А вместе с ними и то, что они символизировали – самое ценное, что есть у каждого индивидуума, та самая незримая, неосязаемая эссенция, о существовании которой до сих пор спорят люди науки.

Ты могла бы стать сефиротом во всем значенье слова, сочинил он ей эпитафию.

После чего поднял и перед тем как отнести к остальным несколько мгновений просто постоял с ней, как бы убеждаясь что, не считая глаз, тело и вправду уменьшилось в весе на 21 грамм. (Выяснить так ли на самом деле хаосит, разумеется, не мог.)

Закрыв за собой парадную дверь, включив сигнализацию, хаосит сел за руль фургона и завел мотор. Аритмичное гудение чуждого двигателя было ему точно соль на рану.

По дороге его провожали и встречали дома и квартиры, окна которых как глаза – темные, закрытые, или горящие, с бодрой жизнью за желтой радужкой. Редкий шум машин напоминал ему, что он не одинок в городской ночи и все же Эдуардо не ощущал ничего кроме черной меланхолии.

Ночь была ему так же приветлива и радушна, как валяющаяся посреди дороги раздавленная кошка, по которой он проехался. Как и ночь – тоже черная, холодная, вызывающая брезгливость и отторжение. И что хуже всего для Эдуардо, ночь грозилась быть долгой, почти вечной, как и сон мертвой кошки.

***

По тротуару шел мужчина в модном вязаном галстуке и с такой же модной прической кок. Навстречу ему виляла бедрами девушка в приталенной юбке в горошек ниспадающей до самых щиколоток и с ниткой жемчуга на шее. Они не знали друг друга, но в данный момент, как и водитель «Cadillac» с хромированными клыками и белым тонким рулем, что колесил вдоль них, а также мелкого ковыряющего ранку на руке шкета с заткнутой за пояс майкой на противоположной стороне дороге, парень и девушка жаждали одного и того же. Девушка первая смекнула, что именно у молодого человека на уме, а потому ускорила шаг. Парень дал ей фору всего на мизинец и тоже поторопился. Единственный свободный на улице Хейвуд (а может и на всех других в городе) автомат с газировкой блестел в лучах беспощадного солнца и манил их. Безмолвно призывал как Святой Грааль рыцарей Тамплиеров, или как алхимиков Философский камень.

С разрывом в пятнадцать секунд девушка, стискивая зубы, а также проклиная изобретателя каблуков, опередила молодого человека.

Вот только пока она отщелкивала маленькую сумочку на длинной золотой цепочке, под руку ей проскользнул тот самый шкет, который в два счета ловко скормил звенящий цент автомату.

Пластиковый стаканчик с самой востребованной в этот день жидкостью наполнился до ободка.

– Кто раньше встал и палку взял, тот и капрал! – Мальчик улыбнулся молодым с пунцовыми физиономиями людям и присосался к Граалю.

– Вкуснотища! – оценил он. И пока растерянность взрослых не заместил гнев, умчался через дорогу.

Много-много позже, когда его ладони покроются коричневыми пигментными пятнами, а челюсть по ночам будет отмокать в стакане с водой, он, сидя в тени с доской шахмат и воображаемым соперником, будет наблюдать за беснующейся на улицах ребятней. И всякий раз, как только кто-то протянет: ну и жари-и-ища, он откашляется и проговорит: 15 июля 1953 года – вот тогда стояла настоящая жара. Как в пекле. На каждой лавочке, водительском и автобусном сиденье вырисовывался мокрющий от спин и задниц след.

Он будет рассказывать о том дне, пока горло не засохнет, при всем при том, что его никто и не будет слушать.

Как же он будет лелеять в памяти те золотые десятилетия. Времена экономического подъема страны, «короля рок-н-рола» и абстрактного экспрессионизма.

А пока…

Мальчик утолил жажду (на следующие пятнадцать минут), перебежал через дорогу, проверил сколько мелочи еще в кармане (три цента по двадцать пять) и с улыбкой до ушей, положил руку на ярко-красную дверь.

Звякнул колокольчик.

Запах пота улетучился на раз. Ничто не могло соперничать со сдобным ароматом кексов, печенья, багетов и булочек. Вдобавок к изумительному благоуханию и вкусу, выпечка имела весьма оригинальный вид. Печенья были в виде изящных рыбок, сердечек, собак или птиц. А некоторые булочки в форме бюстов с чертами киношных и музыкальных знаменитостей.

За прилавком стоял круглолицый добряк – владелец пекарни (он же главный пекарь, продавец и уборщик). Глядя, с каким упоением мальчик разглядывает секцию с пышными булочками (выбирает), щеки пекаря слегка надулись от гордости – вышла крайне прекомичная улыбка.

– Здрасте. Уф, ну и денек, – выдохнул мальчик. – Представляете, кручу я себе педали на велосипеде, как ни в нем не бывало и тут бац! Лопается шина!

– Да что ты? – не без энтузиазма воскликнул пекарь.

– Зуб даю! Полетел ласточкой. Весь локоть себе ободрал. – Он показал намазанную зеленкой руку.

– Да уж. Как тебя зовут?

– Джозеф Джеффордсон. А вас, сэр?

– Эдуардо.

– Дайте-ка мне булочку в форме… м-м-м… а что вон-то за животное?

– Носорог.

– Вот его. Пожалуйста.

Эдуардо на мгновение повернулся спиной, взял целлофановый кулек и сунул в него булочку.

– С вас семьдесят пять центов, юноша.

– Нате.

– Приятного аппетита.

– Спасибо! – Мальчик откусил хлебный затупленный рог.

Снова звякнул колокольчик, пекарь проводил паренька взглядом, и в булочной снова настала тишина.

Закат окрасил небо в желто-фиолетовые тона. Эдуардо достал из-под прилавка бутылку газировки, сделал несколько затяжных глотков. Бросил взгляд через витрину – прохожих можно было по пальцам пересчитать, а окно парикмахерской по другую сторону улицы было закрыто.

В такой знойный день даже Ллойд с Дональдом давно не выдержали и пошли по домам к женам, подумал Эдуардо и решил, что тоже пора заканчивать на сегодня.

Он повесил табличку «ЗАКРЫТО» на дверь. Дважды пересчитал кассу. И в качестве последнего штришка, сунул руку в каморку и достал швабру с ведром.

Чистый дом, чистая совесть, ритуально сказал он про себя.

Управившись за двадцать минут, а по ощущениям, будто три часа вспахивал поле, Эдуардо признал, что солидный доход оно, конечно, хорошо, однако нанять помощника – протеже – все-таки пора бы. Вот только отложив швабру в каморку, он – как обычно случается – отложил и эту мысль.

Наведя порядок, Эдуардо углубился туда, где собственно творилось все чудодействие.

В задней комнате пекарни располагалась могучая комбинированная печь.

Давно бы пора ее почистить, нехотя признал он и вспомнил свое же кредо: чистый дом, чистая совесть.

Вытащил заслонку устья, поставил ее на пол. Мучительно размышляя с чего начать: пода или топливника, он не услышал звон дверного колокольчика, но вскоре услышал шаги.

– Простите, но пекарня закрыта, – сказал он прямо перед тем, как свалиться без сознания от удара в висок.

Эдуардо очнулся сидя на полу у печи с завязанными за спину руками и платком во рту.

На улице уже воцарилась темнота и тишина.

– Погляди, какая печь здоровая, как я и предполагал. Можно даже целиком засунуть и не париться.

– Да, классно ты придумал. Прям голова. Меньше мороки – это хорошо. – А его куда?

– Ну, правильно было бы тоже в горн, но мне в лом запускать предприятие по производству пепла. Он все равно нас не опознает. К тому же, если пришьем, привлечем внимание твоих к этому месту.

– Значит, отпустим. А если проболтается?

– Думаю, ты убедишь его не делать глупостей. А я потом послежу за ним еще какое-то время.

Без сомнений для Эдуардо сейчас хорошо бы превратиться в каменное изваяние или впасть в спячку, или разучиться использовать голосовые связки (а лучше – все в одном флаконе). Но против гормона страха и естественных реакций не пойдешь, так что он замычал (из-за кляпа получилось убогое мычание) и задрыгался.

– Гляди, толстяк очнулся.

Мужчина, нижнюю половину лица которого точно маска скрывала живая тень, присел на корточки и посмотрел пекарю в глаза.

– Ну что, хлебник, если ты все слышал, выбирай: либо готовься к путешествию по закоулкам печи, только оно будет уж слишком короткое. Либо держи язык на веревочке.

Подельник с физиономией большей частью похожей на морду фантастического зверя (до чего жуткая маска, подумал Эдуардо) шикнул:

– А ну закрой фонтан и не рыпайся! А то хребет вырву.

И вот его угроза подействовала безотказно.

– Так, я за Марко, а ты пока печь распали.

– Да без вопросов.

Тенелицый ушел, и второй – ходячая гипертрофия мышц – принялся неторопливо забрасывать дрова в топливник.

– Ты ведь не сердечник?

Эдуардо оторопело покачал головой.

– Мы тут похозяйничаем, а потом вернешься к своей скучной, как у жирафа жизни. Только чтоб ни слова о нас никому, – напористо добавил он.

Мысли в голове Эдуардо фейерверками взрывались одна за другой. Сердце бешено колотилось, но внешне он не дрожал и уже твердо решил не делать глупостей. Собственное бессилие его не тяготило, больное возбуждение или страх возможной смерти тоже его не охватили. Гнев на злоумышленников вспыхнул, но довольно-таки скупой.

Время шло, затекли конечности, но он упорно продолжал изображать каменное изваяние с зажмуренными глазами. По налитым кровью вискам все больнее стучала назойливая и до чего – как он считал – дикая и неуместная мысль: если все обойдется, продолжу ли я впредь пользоваться печью? На новую не хватит денег, но кормить людей вкусностями из печи, в которой…

Эдуардо передернуло. Не от мысли, что так неправильно или омерзительно. А от того, что пришлось признаться самому себе: важнее не сам процесс выпечки, а плоды трудов: похвала, одобрение людей, их почести; все приятные мелочи, кормящие амбиции.

В конце концов, никто не узнает, что тут было, а я быстро выкину это из головы, и все вернется на круги своя.

Глаза открылись бессознательно.

Зверолицый колол дрова (что было совсем не обязательно). Ничего вроде бы примечательного, но когда Эдуардо пригляделся, как он это делал, испытал трепетный шок и отказался поверить собственным глазам.

Возможно виной тому удар по голове. Вдобавок в комнате полумрак, искал рациональное объяснение Эдуардо.

Правая рука превратилась в… голову топора. Все пять пальцев срослись, сделались тонкими и одной длины, загнулись в сторону, кончики заострились как лезвие. Монструозная рука (уже и не рука вовсе) с треском легко расскалывала дерево, точно кухонный нож бисквитные рулеты.

– Чего? А, это? – Режущая кромка лукаво, будто живая подмигнула Эдуардо. – Обожаю делать всякие такие штуки и пускать их в ход. Уж не обессудь.

Три шага прозвучали в такт биению сердца Эдуардо. Гладкая лопасть костяного топора, от которого отдавало горелым, прикоснулась к щеке.

– Не дергайся, – прошептал грубый, мурчащий как у тигра голос. – Ты же не хочешь, чтобы я вдруг перерезал тебе горло?

Он пару раз легонько шлепнул Эдуардо по щеке и вернулся к прежнему делу.

Поленья с глухим стуком друг об друга начали нырять в топку, а Эдуардо смаргивать пот (получалось плохо – блестящие бусинки, точно истребители-камикадзе пикировали по лбу точно по небу, штурмуя ресницы и лишая четкого зрения).

– Вот смотрю на тебя, и все больше убеждаюсь, что в тебе что-то есть. Ты мог бы стать одним из нас.

Звякнул колокольчик.

А вот и тот, другой, вернулся, подумал Эдуардо. Но глядя, как человек с топором вместо руки поднапрягся и сморщил нос, поневоле засомневался.

В комнату зашел молодой человек в брюках «дудочках» и яркой гавайской рубашке расстегнутой наполовину.

– Так-так, и кто тут у нас? Что, жалованье на один зуб и, стало быть, заделался помощником пекаря? Или собираешься сжечь тело моего собрата?

– Ты?! Но как?

– Ну, начнем с того, что вас, бакланов, видели с Марко последними. Мы наведались в вашу каюту, кровь вы, конечно, отдраили, но не в совершенстве. Руки-крюки видать. Кстати, не тесно вам вдвоем жить в такой-то каморке? Чулан и то меньше.

– Где Мерфи?

– Кормит рыб.

– Ах ты… Смерть Марко была случайность, но тебя я с удовольствием порублю в капусту.

– Уверен?

– На все сто. Боевых заклинаний то у вас, дэймосов, нет.

Эдуардо внимал каждому слову из чужих уст. Ему стало интересно до такой степени, что в голове сложилась масса вопросов, из которых в лидеры выбился: они колдуны или пришельцы?

Дэймос отошел в сторону, освобождая дверной проем. Эдуардо подумал, что «стиляга» решил отпустить убийцу своего друга, но еще раз ошибся. В дверном проеме появился силуэт. Массивная фигура. Выше на голову того что с рукой-топором и даже шире в плечах. Здоровяк с рыжими кучерявыми локонами подошел к нему, положил лапу на плечо, которое тут же просело, и едва разборчиво буркнул:

– Без глупостей.

Эдуардо бы так и поступил, будь он на месте зверолицего. Но тот не принял роль покорной овечки идущей на убой и замахнулся. Неуклюже. Рыжебородый перехватил его запястье – раздался костяной хруст и сдавленный вскрик вперемешку с эхом стона, – а затем кулаком бухнул по лбу.

– Ты его не убил, – констатировал стиляга. – Нола ты сразу прикончил.

– Бач дал на то добро.

– А Фламинго, судя по всему, нет?

Вместо ответа здоровяк перевел взгляд золотистых глаз на скукожившегося Эдуардо и задал свой вопрос:

– Что с пустым?

– Я разберусь. Можешь отчаливать.

Громила забросил обмякшее тело на плечо и его как ветром сдуло.

Как только пискнул колокольчик, дэймос развязал Эдуардо.

– Кто вы? – без страха, скорее с наивностью вопросил он.

– А где: спасибо, что спас. А?

– Спасибо, – машинально, но искренне ответил Эдуардо. Потер запястья, а затем, когда поднялся на ноги с онемевшего зада, снова спросил: – Вы пришельцы или чародеи?

– Ни те, ни другие. – Дэймос пристально вгляделся в лицо Эдуардо. – А ты не боишься, не так ли?

– Нет. Уже нет.

– И не злишься. На самого себя или тех, что связали тебя, – не спросил, а уточнил дэймос. – Скажи, когда у того выродка хрустнула рука, тебе ведь это понравилось? Признайся.

Несмотря на психический шок и физическую усталость Эдуардо серьезно задумался.

– Нет. Не понравилось.

– Хм. И все же что-то в тебе есть. Ты мог бы…

Эдуардо затаил дыхание.

– Стать одним из вас?

– А ты знаешь, кто мы?

– Нет.

– Твои предки живы?

– Нет, – уже в который раз повторил Эдуардо.

Дэймос замолчал на долгое время. Эдуардо терпеливо ждал.

– По протоколу, как бы, я обязан стереть твою память. Но мне кажется, ты можешь примкнуть к нам. И если я не ошибся в тебе, ты можешь стать первым в своем роде, а точнее вторым.

– Я…я не понимаю.

Дэймос сорвал пуговицу с его рубашки и спрятал в карман.

– Как твое имя?

– Эдуардо.

– Надеюсь, ты не настолько глуп, чтобы распускать язык о том, что здесь случилось.

Дэймос кивнул на прощание и, уходя, добавил:

– Жди. Тебе приснится вещий сон.

В который раз за ночь коротко лязгнул дверной колокольчик.

Эдуардо стоял в одиночестве, вслушиваясь в тишину, переваривая все произошедшее. А когда мозг перегрелся окончательно, закрыл магазин и ушел домой. Спать.

На следующую ночь (весь день он не выбирался из постели) ему приснился тот самый долгожданный, как и сказал некий дэймос, вещий сон.

Все происходило, точно в реальности. Вокруг явственно ощущался запах мха, хотя шел он по безлюдной – словно весь город вымер – асфальтированной улице, в конце которой виднелся старинный особняк. Приближаясь к нему, Эдуардо все сильнее пугался, что ворота не распахнутся перед ним. И какое пришло облегчение, когда прутья с острыми пиками пропустили его, и как было ему приятно на душе пройти по дорожке вдоль пышных яблонь и свежепахнущей, изумрудно-бархатистой травы к крылечку.

Дверь открыл, словно из девятнадцатого века дворецкий и приглашающим жестом впустил его. Эдуардо переступил порог и проснулся.

***

Официально пекарня до сих пор принадлежала Эдуардо (вернее сказать, подставному лицу, на которое тот или иной юрист переписывал бумаги о праве собственности примерно каждые двадцать лет).

Предложения о покупке недвижимости поступали от частных лиц и крупных компаний неоднократно, но хаосит категорически отказывал, даже не вслушиваясь, не вчитываясь в предлагаемые суммы.

Как можно отдать частичку себя?

Пекарня напоминала Эдуардо его самого, то каким он был… и каким стал.

Балазар-стрит всегда славилась красотой и дружелюбием, а пекарня была ее жемчужиной.

Текли годы и все поменялось.

Нынче белая бусинка превратилась амебовидную разлагающуюся устрицу. Окна наглухо заколочены гниющими досками; коснись их, и заноза дружно со столбняком тебе гарантированы. Дверь, когда-то ярко-красная, выцвела от времени. Краска на стенах, в бывалошное время белая, сейчас, грязно мышиного цвета облупливается прямо на глазах: кусочки отслаиваются от стен, падают на асфальт и тут же уносятся ветром.

Спустя столько лет, я – как Титус – вернулся в замок, мелькнула мысль у Эдуардо.

Он вставил ключ в замочную скважину (в поясной сумке их хранилось страсть сколько), с усилием повернул, толкнул скулящую дверь.

Внутри отдавало сыростью и древесной гнилью, но для бывшего пекаря здесь, как и прежде, пахло свежеиспеченным тестом.

Первым что привлекло его внимание, был валявшийся под ногами покрытый пылью и ржавчиной колокольчик, который никогда уже не зазвенит и не возвестит о посетителях.

Он вернулся к фургону.

– Ну, кто первый? По этикету, сначала дамы, не так ли?

Чувствуя себя молодоженом, Эдуардо переступил порог с телом симплигата в руках.

Рокси расположилась на том месте, где когда-то хаосит сам сидел связанным.

Он перенес остальных. Запер дверь. Засунул маленького Гензеля в горнило (не вынимая из мешка). Смял и бросил рядом с ним пожелтевшие от времени листы газеты «Новая Волна» (которую все давно похоронили в памяти). Зажег пламя. Слабое, зыбкое. Огонек танцевал подобно покачивающемуся сомнамбуле. Мерно, тягуче. Эдуардо отыскал табурет, уселся перед горнилом. В его руке появились засохшие, красные, огненные муравьи. Штук пять. Каждый размером с «цыганскую прищепку». Хаосит потряс их в ладони, точно игральные кости и как только они застрекотали, засветились раскаленными угольками, бросил их в пламя.

Не прошло и минуты, как хилый огонь взревел, словно Везувий в 79 году нашей эры. Густой запах полыхающей плоти и паленых волос тут же перебил запах мха.

Хладное безмолвие ночи совместно с теплотой огня распустили черный цветок меланхолии в душе хаосита.

Кыш! – сказал он скверным мыслям.

Не помогло.

О чем он только не думал: люди умирают, когда их забывают. И сефироты – тоже… А губит нас всех грех. Мы любим его, тянемся к нему, в каких бы обличьях, размерах, цветах и запахах он ни являлся… Город без грешников для нас и не город вовсе. Он сколько угодно мог бы звать себя городом, но если в нем нет порока, ни одного пустого нам не «дренировать». Нью-Гранж был создан для нас? Или мы создали его для себя?

Остаток ночи Эдуардо таращился на красное пламя и белесый пепел. Все мысли, что появлялись в уме, он без промедления гнал в полымя.

Завтра, единственно повторял он как мантру под непрерывный аккомпанемент треска пламени. Завтра.

В последний день осени главы культов, как обычно занимались делами каждый в своем микрокосмосе. Кто-то на деловом обеде влюблял в себя до беспамятства Алена Джеффордсона – владельца рейв клуба (всего на несколько часов, чтобы тот переписал свою недвижимость на некую мисс Синтию Мун). Кто-то проводил ревизию, выискивая предателей там, где их нет. Кто-то участвовал в дебатах между кандидатами в мэры в прямом эфире. Кто-то заботился о покойниках (или выдающих себя за таковых). А кто-то попросту ждал чего-то.

И когда к Архонтам попали в руки карточки, на которых от руки витиеватым почерком индийскими чернилами было написано: «ПРИГЛАШАЕМ ПОСЕТИТЬ ГАЛЕРЕЮ НЕОСОВРЕМЕННЫХ ИССКУСТВ», каждый откликнулся в своей исключительной манере. Наивная радость новизны. Беспричинная мнительность. Короткая раздражительность. Притворное смирение. И сознательное манкирование.

На закате солнца (Умник решил, что так будет символично) Эдуардо, неосознанно подражая жестам Инча Мондела, впустил Архонтов в галерею.

Они пришли сюда, как глупое стадо, подумалось хаоситу.

– Эй, а куда делась та зверушка в петельке?

За исключением одного скрытого под белой тканью «экспоната», холл пустовал как вакуум.

– Где Бач? – шепнул Натаниэль Эдуардо?

– Сказал, что напал на след дэймоса, но обязательно придет позже.

– Ну и, Эмерсон? До чего твое больное воображение додумалось на этот раз? – поинтересовался Сантино, а затем буркнул себе под нос: – А еще говорят, что у меня в культе психи.

Кинув взгляд на скрестившего руки на груди Годрика, хаосит подавил ухмылку в зародыше. Укоризненно посмотрел на не снявшего цилиндр Артура Грэма, после чего мысленно отпустил комплимент Пиковой даме по поводу ее виниловой юбке и морковного цвета волос.

Когда он убедился, что все готовы слушать с должным ему вниманием, начал заранее подготовленную речь:

– Мир, дорогие мои сефироты, не стоит на месте. И нам надлежит меняться вместе с окружающим миром. Близится двадцать первый век. Новое тысячелетие. А с ним и новые порядки. Без вашей помощи у меня бы ни за что не получилось осуществить задуманное. Итак, без лишних предисловий представляю вам свой венец творения.

Эдуардо с ленцой стянул ткань, перед Архонтами предстал циклопических размеров каменный голем с обезьяньим лицом. Он стоял непреклонной скалой. Худощавый точно драное пугало, целиком белый как алебастр. На правом плече со сложенными за спиной крыльями летучей мыши сидел небольшой – размером с младенца – гаргул, гоблинская морда которого казалась уродливой пародией на детское лицо.

– Горменгаст. – Натаниэль провозгласил имя колосса, и каменные веки приподнялись, грудь начала вздыматься и опускаться, а плоский нос с большими ноздрями ритмично втягивать воздух. Ошеломленные Архонты уставились на содрогающегося Горменгаста. – Высотой в два человеческих роста. Весом сто пятьдесят семь килограмм…

В то время как Умник с упоением возвещал о габаритах существа, сыпал доводами, почему выбрал именно такой внешний вид (доспехи – соединенные друг с другом пластины; плотно облегающая, словно вторая кожа клепаная кольчужная юбка; массивный тюрбанный шлем увенчанный острым шпилем…), Эдуардо невольно мысленно вернулся к тому, как Горменгаст только-только зарождался. Как рисовались наброски грифонов, ракшасов, циклопов; в японских, индо-иранских доспехах; с алебардой, палашом или плетью. В заключении выбор пал на гротескного персонажа постклассической Европы – голема. Неживая оболочка из бетона сплетенная с естеством живых созданий породила нечто… нечто грандиозное. Прямо на глазах посредством хаосизма была совершена эволюция.

–… Горменгаст не просто безмозглое изваяние. Он уже обладает опытом, а также может учиться и развиваться.

– Довольно! – выпалили Годрик Вортинтон. Он глядел на хаосита исподлобья. – Прошло столько лет. И ты все-таки создал еще одного монстра. Вопреки общему решению. – Глаза Фламинго сузились – превратились в щели.

– И че за деньки пошли. Изменники плодятся как мухи.

– Зачем, Натан?

Артур Грэм едва заметно покачал головой.

Ни словом, ни жестом не выказывая, что обвинения сефиротов хоть как-то дошли до сердца, хаосит дал ответ одним устаревшим словом:

– Крамола⁶⁷. – И едва слышно добавил, обращаясь уже к своему детищу: – Ату.

Все что случилось потом, напоминало Варфоломеевскую ночь.

С легкостью нереальной для столь могучей туши, Горменгаст тараном пошел на Архонтов. Грузный шаг правой, маятниковое движение левой рукой. Белки его живых глаз воинственно блестели.

Первым прореагировал комиссар. Сменил облик на химерный – на голове, как на спине у дикобраза, всклокочилась копна игл – после чего бросился наперерез в лобовую атаку.

Эдуардо отчетливо услышал, как маслянисто блестящие кончики серповидных пальцев проскрежетали по каменной коже-кольчуге. На внутренней стороне бедра голема протянулись две пары глубоких царапин, которые тотчас сгладились, исчезли так же, как и шансы Годрика на победу.

Атака Горменгаста была простой и тяжелой, как он сам. Несмотря на габариты и хмурого горгуля на плече, исполин не уступал в скорости и хитрости главе культа кригеров.

Удар вытянутыми, как кинжал пальцами в солнечное сплетение оказался финтом. Годрик, как и полагалось, уклонился под бьющую руку и тогда Горменгаст, следуя инерции, стремительно крутнулся вокруг оси, метя локтем с шипастой накладкой в висок своему противнику. Но Фламинго, не иначе как благодаря заоблачно развитому шестому чувству и только ему, без вариантов, (тоже по инерции) ушел в кувырок.

Это не форменное везение, рассудил Эдуардо и пришел к (как ему казалось) наиболее вероятному выводу: его густая, острая шевелюра не просто защищает макушку. Иглы, судя по всему, исполняют роль вибриссов.

Бесспорно, глава кригеров достиг надзвездных высот в области химерии. Но не он один прятал туза в рукаве.

С тараканьей прыткостью Горменгаст сорвался с места, подскочил к Годрику с явным – даже чересчур! – намерением врезать. Ручища, точно плеть, рассекла воздух и напоролась на классический блок каратэ. А вот последующей атаки не отыскалось бы ни в одном боевом стиле. Такое мог исключительно Горменгаст. Он раззявил пасть и выдохнул прямо в сосредоточенную физиономию Годрика мерцающее облако то ли цветочной пыльцы, то ли бесчисленных песчинок. Немного погодя присутствующие тоже уловили раскатившийся по залу аромат, который заставил главу культа симплигатов ахнуть от удивления (ведь ей он был знаком лучше, чем кому-либо). Шоколад и ваниль.

Первый точечный, словно зубилом, удар пришелся строго в глаза – если бы не дурманящий запах, от которого все начало двоиться, а пол под ногами раскачиваться, то возможно Годрик бы защитился, – следующим движением (подсечкой) Горменгаст сбил противника с ног. Звуком первые два удара и последующее падение напоминали удары бейсбольной битой по мячу. А третий – штампующий удар ногой в живот – был чавкающим, словно та же бита обрушилась на сочный арбуз. Снова и снова.

Под Годриком начала растекаться багряная лужа.

Натаниэль Эмерсон скривился в глумливой, самодовольной ухмылке.

Синтия Мун зажала руками рот.

– Ах ты тварь! – Зуд бездействия наконец-то доконал Сантино.

Ветал вскинул руки. На ладонях будто лопнули невидимые швы – раскрылись широченные порезы, из которых как из ульев вырвалось два роя чего-то, что поразительно напоминало невидимые глазу кровяные тельца, только в тысячу раз крупнее. Смердя серой, они устремились к Горменгасту и облепили его морду, торс и руки. Он словно покрылся сыпью.

Эдуардо не знал, чего ожидает Второй Капоне: голем должен с треском рассыпаться или растаять? А может эффектно взорваться? Но что Приближенный точно знал – ничего хоть близко подобного не случится.

Оставив ногу на животе Годрика (на том, что теперь смутно напоминало живот), Горменгаст немного согнулся, как будто у него самого скрутило желудок. Он обхватил плечи руками. Вслед за тем один кровяной слепень, за ним другой, а там и все остальные начали впитываться в каменную плоть. С хлюпающими звуками.

– Что за на хрен?! – Бледные руки Сантино дрожали, но он этого и не замечал.

Сердце и кровь, подумал Эдуардо, делают это создание тауматургом не меньшим чем ты.

Горменгаст дышал шумно, так что все слышали, приподнимая и опуская могучие плечи. Он продолжил втаптывать Архонта кригеров в пол, превращая в клубничное варенье.

Нервы Синтии Мун сдали. Симплигат шагнула назад, потом развернулась, кинулась наутек. Она отчаянно боролась с запертой дверью, напоминая тем самым Эдуардо кого-то другого.

– Превосходно! Как и ожидалось, – сказал скорее самому себе Умник. Говорил он при этом не своим голосом. – Иммунитет к тауматургии.

– Батна тебя забери, хаосит, да что ты творишь?! – выкрикнул Сантино. – Мы же все в одной команде!

Да, не размыкая губ, ответил ему Эдуардо. И команде нужен лидер. Один единственный.

Свое несогласие относительно лидера в лице Умника правящего Лигеметоном не выказал пока что самый что ни на есть безмятежный сефирот. Но у любого смирения есть рубеж.

Артур Грэм не стал сотрясать воздух речами. Он сотряс его терпким запахом осины и мертвых цветов. Разведя руки, будто обнимая ствол могучего дерева, некрос соткал желтое как мед облако и такое же вязкое. Со скоростью брошенного шара для боулинга «дыхание Селкет» понеслось к своей цели. Прямо на Умника.

«Протекто!» – собирался выпалить хаосит, но ему и не пришлось. Горменгаст сам ринулся к нему и вовремя заслонил спиной.

Ровно на то и рассчитывал Артур Грэм. И в отличие от тауматургии ветала, для Горменгаста заклинание танатозиса не было сродни комариным укусам.

Белая кожа облупилась и обсыпалась точно штукатурка. По идее Горменгаст должен был разразиться рычащим криком, однако он лишь упал на колено и, как и полагается статуи, замер.

– Так тебе, тварь! – Сантино тоже опустился на колено, приподнял штанину и вытащил из кобуры осколочную ручную гранату(!), распрямил усики, вытянул чеку и с фразой:

– Ату, ублюдок ты этакий! – швырнул ее.

У Эдуардо пробежал холодок по спине.

Снаряд прокатился мимо Горменгаста, принявшего позу «Мыслителя» Родена, и остановился у ног Умника.

Сантино, который выглядел точно успел за три секунды принять кровавую ванную не снимая одежды, закрыл собой Артура Грэма.

– Протекто! – успел на этот раз выкрикнуть Умник.

Одинозный горгул, все это время мирно сидящий на исполинском плече, спикировал на гранату и заключил себя вместе с ней в коконе из толстых крыльев.

Раздался резкий хлопок. Смертник-горгул затрещал по швам, крылья отвалились, и сам он раскололся на две неравные части и испустил дух – причем в буквальном смысле: над его камушками-останками поднялось поначалу бесформенное бледно-желтое облако, которое пройдя сквозь потолок исчезло.

– Ты за это ответишь, Сантино.

Несмотря на звон в ушах и секундную обескураженность (ни один осколок гранаты не прорвался сквозь крылья горгула), от Эдуардо не укрылись сгущающиеся на стене тени позади Умника.

– А ты возгордился.

– Вы только гляньте, кто к нам пожаловал. Джонатан, здравствуй. Или вернее сказать: Расстрига? Бач, ты все-таки нашел его. Теперь все Архонты официальные и нет в сборе. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Вы пропустили не так уж и много. Если вкратце, то у нас в Лигеметоне малюсенькая революция.

– Что весьма поправимо, – с апломбом заявил Версетти и, засунув руки в карманы брюк, степенной походкой направился к Умнику.

Хаосит и дэймос встали друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки.

– Смотрю ты без галстука. Похоже, и вправду наступает новая эра.

Версетти скупо улыбнулся в ответ.

– Мортимер как-то сказал мне, что нельзя поддаваться собственному греху. А ты совершил эту ошибку. Задрал хвост.

Хаосит хмыкнул.

– Горменгаст преподаст тебе урок хороших манер, – смакуя каждое слово, проговорил Натаниэль, а затем сказал почти то же самое только на эсперанто.

Живое оружие против сефиротов вытянулось во весь рост, расправило плечи, сделало несколько гулких шагов, потянуло длиннющие пальцы к Версетти, который к слову так ни разу и не взглянул на голема.

Эдуардо отчетливо слышал, как Версетти изрек всего два слова:

– Черная луна.

– Стой! – слетело с языка хаоситанаперекор собственной воле, отчего Горменгаст застыл. – Что… Почему я это сказал? Что ты сделал?!

Хаосит требовал ответов, но дэймос нагло позабыл о нем и переключился на Горменгаста. Неотрывно смотрел ему в глаза.

Эдуардо тоже импонировали глаза монстра. В них проблескивала человечность, что было весьма гротескно.

– Не существует никого идеальней в нашем многогрешном мире. Горменгаст – совершенство. Разве нет, Джонатан?

– Да. – В голосе Версетти вибрировали нотки горечи. – Он совершенство. А ты – прах.

В руке дэймоса возник причудливый, словно из кошмаров душевнобольного, букет из четырех цветков – материальный и в то же время неосязаемый. Твердые лепестки, колышущиеся дымчатые ножки.

Он отделил один цветок от остальных и приложил его соцветия напоминающие сапфир к щеке хаосита, на которой тут же, будто след от поцелуя, отпечатался узор снежинки.

Следующий шипастый цветок терновым венцом обвил виски.

Вслед за тем он затолкал в рот хаоситу леденец с красной спиралью размером с взрослую ладонь прямо вместе с белой палочкой.

Последний цветок, который даже цветком-то язык не поворачивался назвать – миниатюрный, заостренный костяной хребет, с навершием в виде грязно-коричневого черепа – его хаосит получил прямо в грудь как укол инъекции.

– Хм, совсем не больно.

– Последние слова?

– Не поверишь, – хаосит хлопнул себя по бедрам. – Ни одна сентенция не приходит на ум, – протянул он с ноткой фатализма в голосе.

– Усни.

Запахло дождем вместе с лавандой.

Хаосит стоял с закрытыми глазами. Он побледнел до невозможности. Стал белым почти как Горменгаст. Даже волосы наполовину поседели. Он заколотил по своей же голове кулаками. Истерически загоготал. А потом, в качестве жирной точки, его конечности с хрустом вывернулись, согнулись под немыслимыми углами прямо как у гуттаперчевого человека, появился настоящий горб, он рухнул на четвереньки, скуксился, точно брошенный в огонь бумажный человечек и только потом затих. Навсегда.

Джонни Версетти вычеркнул Натаниэля Эмерсона из мира живых.

ПОСТФАКТУМ

Это был неправильный план в дурных руках, It was the wrong plan in the wrong hands

Неподходящая теория для неподходящего человека. The wrong theory for the wrong man

Неподходящая ложь, основанная на ошибочных чувствах. The wrong lies on the wrong vibes

Неправильные вопросы с неверными ответами. The wrong questions with the wrong replies⁶⁸

Джонни Версетти

Зима штурмовала Нью-Гранж: лютая метель стучалась в окна домов и витрины магазинов, иней поблескивал на дорогах, снег валил мелкими острыми хлопьями в лица пустых и сефиротов. Мороз пробрался всюду. Но только не в Пандемониум, где было в высшей степени жарко, хотя преимущественно и в переносном смысле.

Сидя за махагоновым столом я ощущал себя как вынутая из воды рыба. Разговор походил на толчение воды в ступе. А завязался он с обвинения:

– Чуваш заточил меня в каменюку! – сокрушался Приближенный Артура Грэма.

– Хватит! – Мумия бухнул кулаком по столу (беспрецедентно!).

– Таков был приказ Эмерсона, – сплетя пальцы рук, как когда-то делал сам Умник, пояснил Эдуардо. – Я прошу у тебя прощения, Мик.

По безэмоциональной физиономии хаосита было неясно, вложил ли он в извинение прямодушие или издевательскую нотку, но если некросу и послышалось второе, то он предпочел пропустить это мимо ушей. Мик открыл и закрыл рот, после чего окончательно утихомирился.

Затем острые как гарпуны взгляды нацелились на меня, так что пришлось держать оборону. Хорошо Бач торпедой пришел на подмогу. (Кстати, лицезреть вытянутые физиономии Архонтов, когда нол объявил себя Чернобогом – было бесценно.) Почти заканчивая друг за другом предложения, мы рассказали все как на духу. Довольно секретов! И если неделю назад Архонты хотели видеть меня в зацементированном деревянном ящике на дне реки Хадсон, то после того как я спас их шкуры от Горменгаста, они помиловали меня и даже более: вывели на голосование вопрос о судьбе культа дэймосов и теперь, официально, я – Архонт. Депинпик, стоящий в тот момент позади меня, облегченно выдохнул.

Далее бросали жребий по поводу участи Пиковой Дамы.

– Ты дала стрекача!

– Доминик, милый… – Симплигат и вправду кинула всех в самый ответственный момент, когда надо было сражаться плечом плечу и потому не находила оправданий. Нэнси только едва заметно сжимала и разжимала кулаки, но тоже ничего не могла поделать.

– Предлагаю определиться с епитимьёй⁶⁹ для мисс Мун, – сказал Эдуардо, который, как и я, формально получил титул Архонта. – Только давайте без казни, хватит с нас и двух смертей глав культов. Может, лишим симплигата права голоса на конклаве сроком на…

– На неопределенный срок, – изрек Годрик Вортинтон.

Мы уже собирались петь панихиду в его честь, но Рагнар заявил, чтобы мы попридержали коней. И когда Годрик явился на собрание, все до единого – включая меня – испытали благоговейный трепет и шок. Воистину Фламинго непобедим! Он восстал из пепла, что было столь же фантастично, как обогнать подводную лодку в одних только ластах. Как ему удалось, Сантино выпытывал битый час. Мучал его вопросами даже больше чем меня. И что изумительно – нет, Годрика не вывели на чистую воду, секретом он не поделился, – так это то, каким манером переговаривались между собой Второй Капоне и Фламинго. Без единой подколки, ни тени гримасы презрения. Они говорили как… хорошие приятели или даже, не побоюсь этого слова, друзья.

Закончив копаться в грязном белье каждого по второму заплыву, мы твердо решили прекратить посвящение пустых (возможно навсегда). Единственно хаоситу позволили обзавестись Приближенным. Также Приближенный появился, наконец, у Сантино. Его спину прикрывал ветал в длинном камуфляжном пальто с уродливыми шрамами на лице.

Что до Горменгаста, он в буквальном смысле покоился под километровой толщей воды. Спал бесконечным сном, и надеюсь, на душе у него нет ничего кроме умиротворения.

Чудеса да и только – лютая вьюга свистела и носилась по улицам, но не пробралась за ограду Пандемониума. Заиндевевшие деревца с сахарно-белыми шубами стояли непоколебимо. Во владениях Инча Мондела они были точно под куполом.

Ко мне на крылечко вышла Синтия Мун, а за ней Артур Грэм.

– Поздравляю с повышением, зеленоглазый. – Она блекло улыбнулась, и заскрипела сапогами по снегу, направляясь к машине.

– Сэр, мне так и не представилось случая сказать спасибо.

Артур Грэм в отличие от Пиковой Дамы не улыбнулся. Но в ответ на благодарность протянул руку. Его рукопожатие оказалось куда крепче, чем я себе представлял.

Вслед за ним показались Мик с Нэнси. В мою сторону они даже не глянули. А вот я в который раз мазнул взглядом по руке некроса. Мода что ли такая пошла – не заживлять раны?

– Я слыхал один сефирот в «Железной башне» даст на лапу сто штук тому, кто его в дартс обставит, прикинь? Руки так и чешутся утереть ему нос. Ты со мной, Нэнс?

Симплигат пожала пчелами, говоря как бы: Почему нет?

Села на мотоцикл; надела шлем; некрос пристроился сзади, обнял ее за талию и они укатили.

Когда появился Эдуардо, взгляд непроизвольно ушел в сторону. Я ведь убил его Архонта. Не скажет же он мне за такое спасибо.

– Джонатан, спасибо, что эмансипировал меня.

– Э-э, не за что. Что бы это ни значило.

Хаосит набрал полные легкие морозного воздуха. Проделал он это медленно и с таким лицом, будто достиг нирваны. А выдохнув, заговорил:

– Как-то Александру Македонскому попался Гордиев узел, тот узел еще никому не удавалось распутать. Знаешь, как ему удалось?

– Как?

– Он обнажил меч и рассек его.

– И-и к чему это?

– Моя связь с Эмерсоном была как тот узел. А ты…

– Александр.

– Нет. Ты – меч.

Из дому вышел Годрик Вортинтон. Точнее его выкатили. Он сидел в инвалидной коляске с зеленым клетчатым пледом на коленях. У всего есть цена, что уж и говорить о возврате с того света.

Фламинго сжал пальцами плед и догадаться, что именно вызвало в нем гнев, было нетрудно. У ног всего каких-то три ступеньки, а ему теперь не осилить ни одной. Рагнар поднял его вместе с креслом-каталкой и, не обращая внимания на бурчание, отнес к своему серебристому мастодонту.

– Надо бы пандус поставить, – до чего буднично проронил хаосит.

– Мне кажется, это только разозлит его.

– Ты так хорошо знаешь нашего дражайшего комиссара?

– Я уже ни в ком не уверен. Не в курсе, его избрали?

– Да. Но он отказался от должности мэра.

– Вот как.

«Hummer» выехал за ворота и я поинтересовался:

– Уже подыскал себе бариста? Или даже выбирать не из кого?

– Есть на примете одна кандидатура. Кстати, мне пора. Аривидерчи!

Как только он залез в свой «T-Bird», надо мной, словно тень отца принца датского навис Бач. Чернобог.

– Меня ждешь? – Он уже ухитрился зажечь сигарету и теперь жадно затягивался.

– Просто оттягиваю момент свидания с метелью.

– Это да. Разошлась госпожа Метелица не на шутку. А еще только самое начало зимы.

– Если бы мы провели в последний путь сам-понимаешь-кого, погода давно прекратила бы злиться.

– Это да. – Бач коснулся шрама, проверяя, не отросло ли ухо.

– Угости сигареткой.

Нол дернул бровью и без единого слова протянул две сигареты вместе с зажигалкой.

Наконец Пандемониум покинули веталы.

– Вы бы еще в дверях встали, забери вас Батна! – Чего-то более дружелюбного от Второго Капоне я и не рассчитывал услышать.

Веталы засеменили к «Chrysler Imperial» – настоящий раритет времен «Сухого закона» и «Великой депрессии» – и Бач, кивнув мне на прощание, последовал за ними.

Я потрогал нос – холодная сосулька. Хватит ждать у моря погоды. Пора и самому сесть за штурвал и, между прочим, «Mercedes-Benz» Дрейка здесь совершенно ни при чем. Мою крошку починили!

В салоне было не теплее, чем снаружи. Поэтому прежде чем завести мотор я включил кондиционер. До чего приятно влиться в сиденье, изготовленное специально для себя любимого.

Взревел двенадцатицилиндровый двигатель. Стрелка циферблата спидометра дрогнула и «TORPEDO II» (так гласил номерной знак) тронулся с места, а свисающий с зеркала заднего вида водолаз в старинном скафандре с огромным шлемом зашатался из стороны в сторону.

Я выехал на Кобейн-стрит и, набирая скорость, – превращаясь в красную комету, – попытался охарактеризовать Нью-Гранж. Что он из себя представляет? Это город, где рождаются, живут и в итоге умирают заблудшие души, город которым правят самые лукавые. Вот что такое Нью-Гранж.

Руки стиснули руль так, что костяшки пальцев побелели.

Все во что я верил, оказалось ложью чистой воды. Даже отцовская любовь к Мортимеру – искусственная. Всего-навсего латентный паттерн в сознании, который и побудил меня распрощаться с Рене. И где она теперь? Где ее душа? Так неправильно. Все неправильно. Мы не должны существовать.

Я выудил из кармана латунную зажигалку с изображением летучей мыши, щелчком открыл и закрыл крышку; положил ее на приборную панель.

Нас не должно быть. Клянусь Лил… памятью о Рене, собственными руками сотру всех сефиротов до единого с лица земли. Каждый уйдет в пучину. Невиновных нет. Я уничтожу Лигеметон!

Одесса,

октябрь 2017– сентябрь 2018

ГЛОССАРИЙ

Культы:

Кригеры

Источник Силы – Гнев.

Архонт – Вортинтон Годрик. Прозвище – Фламинго.

Приближенный – Рагнар.

Место Силы – полицейский участок.

Сигил – дракон, кусающий себя за хвост.

Симплигаты

Источник Силы – Блуд.

Архонт – Синтия Мун. Прозвище – Пиковая Дама.

Приближенный – Нэнси.

Место Силы – ночной клуб «Элигос».

Сигил – Бабочка.

Дэймосы

Источник Силы – Страх.

Архонт – Мортимер Дрейк. Прозвище – Псарь.

Приближенный – Депинпик.

Место Силы – отель «Данталион».

Сигил – солнечное затмение.

Хаоситы

Источник Силы – Гордыня.

Архонт – Натаниэль Эмерсон. Прозвище – Умник.

Приближенный – Эдуардо.

Место Силы – Галерея искусств «Арт Нотория».

Сигил – Феникс

Веталы

Источник Силы – Боль.

Архонт – Доминик Сантино. Прозвище – Второй Капоне.

Приближенный – отсутствует.

Место Силы: «гетто».

Сигил – Муха в кольце муравьев.

Нолы

Источник силы – Уныние.

Архонт – неизвестно. Прозвище – Чернобог.

Приближенный – Бач.

Место силы – улицы города.

Сигил – Опечаленная маска.

Некросы

Источник Силы – Скорбь.

Архонт – Артур Грэм. Прозвище – Мумия.

Приближенный – Мик.

Место Силы – кладбища.

Сигил – Рука мертвеца.

ЗАКЛИНАНИЯ

Химерия:

Взор Фенрира – способность видеть на дальней дистанции и в кромешной темноте.

Шкура Тролля – увеличение мышечной и костяной массы и плоти.

Гнев Фоморы – двое и больше кригеров сливаются как физически, так и ментально.

Бог плоти – позволяет один раз восстановить свое тело после того, как оно было уничтожено.

Малефицизм:

Прикосновение Дэви – возбуждает сенсорные центры в мозгу жертвы, заполнив чувства приятными видениями, звуками, запахами или ощущениями, которых на самом деле нет.

Маска Сарасвати – изменяет мелкие черты внешности не более.

Зеркало Ганеша – позволяет принять облик другого индивидуума, которому жертва доверяет. Заклинание не обязательно придает облик того, кто до сих пор жив;

Поцелуй Кали – обездвиживает и в зависимости от вложенной мощи останавливает сердце.

Мантика:

Клещи Мнемосины – забирает, пробуждает или искажает воспоминания, а также глубинные страхи.

Корона Фобоса – обездвиживает.

Клетка Миноса – запирает жертву в ее собственном сознании; на время лишает связи с внешним миром.

Великий Спящий – стирает все следы существования субъекта из памяти. Все кто его знает, попросту забывают о нем. (Хотя письменные упоминания об индивидууме не исчезают и видеозаписи не стираются, все, кто читают записи или видят изображение, гипнотическим образом игнорируют их.) Не воздействует на самого заклинателя.

Веритничество:

Объятия Велеса – тень оживает и набрасывается.

Щит Ратника – тень становится прочнее (в зависимости от Силы сефирота как бронза, сталь или даже алмаз).

Плащ Перуна – заклинатель становится чернильно-черным, амебовидным сгустком тени неуязвимым для физических и сверхъестественных атак, но и сам не способен никому навредить.

Темница мук – плотное облако тени (на которое никак не влияет окружающий свет), где нет воздуха и позитивных эмоций. Жертва лишается всех органов чувств, пропадает ощущение времени.

Хаосизм:

Анимирование – наделяет предмет талантом субъекта или качеством определенного животного.

Творение – наделяет предмет подобием разума. «Оживленные» могут обладать злобной смекалкой, или способностью мыслить логически.

Тауматургия:

Пляска двинутого – кровь заклинателя, попавшая в открытую пору, заражает кратковременным бешенством.

Драная кожура – обжигающее прикосновение.

Кровяная лепка – иглы, копья, кипящие шары и прочие метательные снаряды.

Панцирь рубиновой спокухи – кровяной пот затвердевает (прочность варьируется от количества Силы).

Танатозис:

Тенета Анубиса – у субъекта моментально проявляются все признаки старости: хрупкие кости, сухая и тонкая кожа, всевозможные ревматические боли, артриты.

Саван Амат – позволяет стать невидимым бестелесным фантомом, проходить сквозь материальные объекты, однако и сам заклинатель не способен взаимодействовать с окружающим миром оставаясь созерцателем.

Пробуждение фараона – мертвое тело становится марионеткой (процесс разложения неостановим).

Дыхание Селкет – поток энтропии, приводящий к разложению и гниению. Металл ржавеет, вызывает эрозию пластика и стекла, крошение камня. Безвредно для органики.

Notes

[

←1

]

Nirvana – Come As You Are.

[

←2

]

Батна (евр.-арам. «чрево») – одно из имен Лилит.

[

←3

]

Marilyn Manson – Devour.

[

←4

]

[

←5

]

Маккартизм – движение против левых и либеральных деятелей и организаций в период с 1950 по 1957 год.

[

←6

]

Экстази.

[

←7

]

«Анонимные наркоманы» – организация реабилитации зависимых от наркотиков.

[

←8

]

Жетон трезвости – символ воздержания от употребления наркотиков. Цвет зависит от длительности воздержания. (Зеленый – три месяца).

[

←9

]

Гвоздеголовый (англ. Pinhead) – отрицательный герой серии фильмов «Восставший из ада».

[

←10

]

Патрик Бэйтмен – главный герой романа Брета Истона Эллиса «Американский психопат».

[

←11

]

АА – Анонимные алкоголики.

[

←12

]

«Маленькая смерть» (франц.); в переносном значении: «оргазм».

[

←13

]

 Актёр, комик. Часто изображающий язвительного воротилу, который постоянно приносит проблемы добропорядочному обществу. Годы карьеры – 1919–1972.

[

←14

]

Консумация – разговор, общение с клиентом, результатом которого должен стать заказ напитка для танцовщицы.

[

←15

]

Darling Violetta – A Smaller God.

[

←16

]

То есть с применением активного психологического, а иногда и физического воздействия с целью добиться информации.

[

←17

]

Дуэль до первой крови.

[

←18

]

Давай! Шевелись! Скука!

[

←19

]

Бретёр – заядлый, «профессиональный» дуэлянт, готовый драться на дуэли по любому, даже самому ничтожному поводу.

[

←20

]

Сталь.

[

←21

]

Да хвати уже!

[

←22

]

Ладно, защищайся!

[

←23

]

Выражение злости, недовольства, удивления. Бранное слово, которое в Испании используются так часто и во многих случаях, что уже не шокируют слух.

[

←24

]

Фламинго.

[

←25

]

Конечно!

[

←26

]

Бедненький!

[

←27

]

Цыган.

[

←28

]

Убийца!

[

←29

]

Брат.

[

←30

]

Годрик использует игру слов. Дело в том, что он практикует испанскую технику фехтования – дистре́за, что дословно и переводится как «истинное искусство».

[

←31

]

Диестро от исп. diestro – фехтовальщик.

[

←32

]

Способность выполнять действия правой и левой рукой с одинаковой скоростью и эффективностью.

[

←33

]

Танто (яп. букв. «короткий меч») – кинжал самурая.

[

←34

]

Веве – символ, служащий «маяком» или «пригласительным билетом» для духов Ориша.

[

←35

]

Рафия – пальма с коротким стволом, увитой кроной гигантских листьев.

[

←36

]

Да будет так!

[

←37

]

Panic! At The Disco – This Is Halloween.

[

←38

]

Клуриконы – ближайшие родственники лепреконов, с особо скверным характером, то ли сами лепреконы на отдыхе. Клуриконы всегда пьяны в стельку и скандалят.

[

←39

]

Воинствующая феминистка, активистка женского движения.

[

←40

]

В случае перевода или просто устройства в новое полицейское управление человек должен вновь начинать со звания офицера и пройти весь путь «наверх». Звание из старого полицейского управления не сохраняется.

[

←41

]

Пип-шоу заведение, в котором посетитель за монету (жетон), опущенную в автомат, может из кабины посмотреть в окошечко на раздетую женщину.

[

←42

]

Пусть земля тебе будет пухом.

[

←43

]

Покойся с миром.

[

←44

]

Eurythmics – Sweet Dreams.

[

←45

]

Doppelgänger нем. «двойник».

[

←46

]

Зеленые банкноты в 100 долларов.

[

←47

]

Люди в черном

[

←48

]

Итальянское шоколадное печенье.

[

←49

]

Боязнь зеркал и страх увидеть собственное отражение.

[

←50

]

Sex Pistols – Anarchy In The UK.

[

←51

]

Племянник (исп.)

[

←52

]

Дядя (исп.)

[

←53

]

«Ходете» (исп. jódete).Жест по локоть или полруки. Общеизвестный оскорбительный жест, заключающийся в сгибании в локте правой руки примерно на 90-135°, при котором левая кисть кладется на локтевой сгиб правой, а правая рука быстро сгибается.

[

←54

]

Американец мексиканского происхождения.

[

←55

]

Creedence Clearwater Revival – рок-группа, оказавшая огромное влияние на развитие рок-музыки.

[

←56

]

Кассир-операционист.

[

←57

]

Simon And Garfunkel – The Sound Of Silence.

[

←58

]

Канноли (итал. cannoli – «трубочки») – десерт, представляющий собой вафельную хрустящую трубочку, наполненную начинкой из сыра с добавлением различных сиропов, вина или розовой воды.

[

←59

]

Джембе – африканский барабан в форме кубка.

[

←60

]

Разговорное название монеты в пять центов.

[

←61

]

Дифенсив тэкл – игрок в американском футболе, стоящий в центре линии защиты, задача которого либо атака квотербека (для этого ему придется прокладывать себе дорогу через построения лайнменов нападения), либо остановка игрока, бегущего с мячом через середину линии схватки.

[

←62

]

Alice Cooper – No More Mr. Nice Guy.

[

←63

]

Корн-дог – сосиска в жирном, рыхлом кукурузном тесте.

[

←64

]

Эдуардо перефразировал строки из пьесы Шекспира «Гамлет».

[

←65

]

Хлеба и зрелищ.

[

←66

]

Коробка для лапши.

[

←67

]

 Бунт, мятеж; смута, восстание.

[

←68

]

Depeche Mode – Wrong.

[

←69

]

Епитимья – наказание, кара.