Посвящается моей маме, которая научила меня видеть воображаемых кур. НЕСКАЗКИ РУСАЛОЧКА
Почему дети верят в сказки? Потому, что умные. С годами мы катастрофически глупеем, и, как следствие, перестаем понимать: то, что мы привыкли считать сказками, на самом деле, не выдумки, а самые что ни наесть документальные хроники. Другой вопрос, что нам сейчас их байки двухсотлетней давности кажутся чушью несусветной. По нонешним то временам всё по-другому. Бодрее, веселее и безжалостнее.
Была она девчонка, как девчонка, только с хвостом, потому, что русалка. Жила, как положено, в море-океане (ничего тут особенного, некоторые, вообще в коммуналках живут), корабли иногда топила, но не со зла, а так, расшалившись не в меру и хлебнув, втихаря от взрослых, старого испанского рома, запасы коего не переводились на затонувших пиратских кораблях. Ничего не поделаешь – возраст.
Поговаривают, что отец-Нептун, с горя чуть не затопил Новую Зеландию, когда, сто семьдесят лет назад, у него родилась тринадцатая по счету дочка. Потом, понятно, привык.
С сестрами Русалочка ссорилась редко, чего делить то? Днями и ночами носилась с мальчишками-тритонами по отцовским владениям, охотилась на тюленей, ныряла за жемчугом в самые глубокие гроты, ладила со всеми, флиртовала с каждым из них по очереди, чтобы было, о чем потом с подружками-нереидами потрепаться.
Переходный возраст пережила благополучно, можно сказать, без особых потерь; выросла своенравной пофигисткой, упрямой и опасной, как морской скат, прохладной и стремительной, как подводное течение. Приручила огромную белую акулу Аську, остригла русалочьи, до пят, волосы по человечьей моде, сделала вокруг пупка татуировку в виде морской звезды, часами сидела в Интернете (куда ж без него) Здесь, как раз, и начинается моя правдивая история.
На каком-то сайте знакомств выцепила наша Русалочка… правильно – прекрасного Принца. Самого взаправдашнего, красавчика, спортсмена, единственного сына нефтяного короля из России. Вот и пришлось Русалочке назваться русским именем Вероника, оно ей и не нравилось, вовсе, написала, сдуру, первое, что в голову пришло, менять не стала.
Пошла переписка, обмен фотками, любимыми записями, и т.д., и т.п., и, в конце концов, неотвратимое, как весеннее обострение у шизофреника: «давай встретимся!»
Девочка, понятное дело, в панике. Рванула верхом на Аське в Красное море к своему приятелю, который из людей. Звали его то ли Саул, то ли Саид, был он нищим пляжным фотографом, философом-самоучкой и запойным пьяницей (типаж такой же вездесущий, как вышеупомянутый Интернет) Выложила ему за бутылкой дешевого алкоголя всю эту лирическую историю, и выразила твердое желание повидать Интернет-избранника. Саид потер трехдневную щетину, прикинул: не стоит ли связать дурищу и сдать на руки папаше; наконец вытащил из недр замызганной палатки книжку Г.Х. Андерсена и отрубился мордой в ананасы.
Напугать он её хотел! Щ-щ-ас! Ничего себе сказочка, несмотря на массу глупых подробностей, которые Вероника сразу отбросила, уяснив главное: все реально. Если не сидеть на попе ровно, а шевелить поактивнее этой эрогенной зоной. Вот, только обратной дороги не будет. Никогда. Ни для кого.
Девяносто девять и девять десятых процента всех известных мне русалочек ограничились бы депрессией и, заведомо несостоятельными, попытками суицида. По счастью, наша героиня плевать хотела на подавляющее большинство. Не знаю, где она нашла нужную ведьму, как договорилась со старухой (чудесного голоса-то, чтобы поменять на зелье, как описано у Ганса Христиана, у неё с роду не было), но через пару месяцев Русалочка с предусмотрительно упакованными в полиэтиленовый мешок шмотками, пятьюдесятью баксами (заначка фотографа) и пузырьком ведьминой отравы уже рассекала мощными гребками пресную водичку Финского залива, брезгливо отмахиваясь от пластиковых бутылок.
Выползла на бережок, бывший, по случаю буднего дня и паршивой погоды, практически безлюдным. Откупорила флакончик и… (будь она постарше, знай, что превращаться во что бы то ни было, даже самое прекрасное – процесс болезненный и, с виду, не аппетитный – так, до сих пор, и сидела бы над этой бутылочкой в тоске глубокой; но отсутствие житейского опыта, целеустремленность и несокрушимое душевное здоровье сделали свое дело) тяпнула залпом.
Застиранная футболочка цвета хаки и ярко-желтая бейсболка прижились на теле сразу. Сложнее было попасть новенькими ногами в старенькие бриджи и раздолбанные кроссовки с разноцветными шнурками, но справились и с этим. Ноги, к слову сказать, отросли качественные: длинные, крепкие и не слишком волосатые.
Часа через три Русалочка, окончательно превратившаяся в Веронику и ощутившая все прелести езды автостопом, шлёпала через потягивающийся с утра город к месту встречи.
А теперь хотите – верьте, хотите – нет, только Принц оказался в точности таким, как на фотографиях. Следом за ним медленно шуршал длиннющий лимузин, и катился здоровенный джип с лысыми мордоворотами – свита королевская. И никакой иноземной принцессы у него на примете не было. То есть – может и была, но как только скинула Вероника свою кепочку, тряхнула стриженой головой, да зыркнула буро-зелеными, как саргассовы водоросли глазами, забыл парнишка про все на свете.
Дальше было как в кино – быстро и красиво.
Мороженое в Летнем саду, модные ночные клубы, поцелуи на фоне разведенных мостов, знакомство с родителями, совместные обеды и барбекю, поездка в ювелирный магазин и…
И всё. До свадьбы дело не дошло. Сбежала невеста, можно сказать, прямо из-под венца. Влюбилась в чистильщика бассейнов, приходившего в королевский дворец два раза в неделю на работу. Он, кстати, оказался ещё и художником, не признанным, разумеется, гением. С ним и ушла наша Русалочка из королевского дворца, ни разу не оглянувшись.
Тут и сказочке конец. Живут себе тихонечко в далеком пригороде, картошку растят, двоих детей воспитывают. В общем, жуткая история.
Да, а Саул-Саид (или, всё-таки Абдула?) умер однажды ночью в своей задрипанной палатке, потому, что любил эту самую Русалочку. Или Веронику. Чёрт их обеих разберет.
КРАСАВИЦА И ЧУДОВИЩЕ
Некоторые скажут, что хорошо, мол, быть принцессой, и я с ними, в целом, соглашусь. Сиди себе у окошка – жди суженного, и никаких тебе хлопот! Чем не житьё!? Конечно, иная может так полжизни просидеть безо всякого заметного результата, но это – если папа, к примеру, кузнец или младший менеджер, а когда родители королевских кровей, то и отношение со стороны претендентов совсем другое. Активное, я бы сказал, отношение и неподдельно искреннее.
А нашей Принцессе, той о которой речь пойдет, семейная протекция и вовсе ни к чему была. Хороша выросла девка: глазищи лисьи – желто-зеленые, полупрозрачные; брови-ниточки, и сама тоненькая и легкая, как голос перуанской флейты. В общем, удалась наследница от кудрявой неприкрытой макушки до пяток, обутых, обычно, в высокие шнурованные ботинки с подкованными каблуками, оставлявшими глубокие борозды в грунте проселочных дорог, по которым она гоняла с утра до ночи без шлема и глушителя на своем кроссовом «Ирбисе» в компании местных обормотов. В промежутках между заездами играла с поварятами в футбол и городки, вязала для всех желающих смешные полосатые шапочки, гасила в королевском тире восемь свечек из десяти из маленького, почти игрушечного арбалета с титановыми блоками, мухлевала в подкидного дурачка и посещала закрытый элитный клуб «Призрачная сакура» для ценителей японской культуры. А когда венценосные родители, утомленные её бурной деятельностью, сажали дочуру под домашний арест, предлагая посидеть и спокойно поразмыслить о судьбе государства, она запиралась в своих покоях и слушала на полной громкости Вивальди и «Rammstein», либо обрушивала из окна на головы прохожим пространные цитаты из Стриндберга и Кастанеды.
Жених, разумеется, в наличии был. Тоже, разумеется, Принц, наследник, жгучий брюнет с почти полным высшим образованием, то есть, парень – что надо! И, хотя сговорили их, как водится, родители еще в младенчестве, они друг дружке вполне симпатизировали. Он дарил Принцессе на именины хромированные диски для мотоцикла, а она не стала падать в обморок за компанию с обеими королевами, когда её суженый объявил о своем решении послужить отечеству в чине сержанта королевской гвардии. Обещала дождаться и обещание держала по-королевски честно – с другими парнями никаких вольностей, кроме спаррингов на катанах и нагинатах, себе не позволяла. Тем более, что срок службы подходил к концу, день свадьбы был уже назначен, гости званы, платье готово, а организатор торжества давно и плотно сидел на транквилизаторах. Ни что, как говорится, не предвещало…
И, все же случилось… От Принцессы, конечно, попытались эту печальную новость скрыть, но, шила в мешке не утаишь. То ли, сорока ей на хвосте принесла, когда сидела у окошка с томиком любимых стихов, то ли в интернете наткнулась случайно, когда заказывала херес, клубничное желе и стриптизера на девичник, только узнала принцесса, что нареченный её вляпался в довольно таки неприятную историю. Отправился, как это бывает с мальчиками, воевать за справедливость, да, в неравной битве со злом был ранен и попал в плен к ужасному беспощадному Дракону.
Весь день, весь вечер, плавно перешедший в ночь, министры безопасности и иностранных дел обоих королевств ломали свои умудренные опытом и убеленные сединами головы над непростой, прямо скажем, ситуацией. Ждали политических, так сказать, ходов от Дракона: требование выкупа, например, или монополии на табачное производство или еще что-нибудь похуже. Но победитель гордо молчал, государственные мужи скребли затылки, принц томился в темнице, а Принцесса колотила пяткой в дверь комнаты, в которой ночевали придворные поварята. Разбудив и вытащив из теплой постели сонного и взъерошенного нового помощника младшего мастера кондитерского цеха, потащила его к предусмотрительно запертому королевскому гаражу. Новенький жил во дворце всего пару недель и был самым тощим из кухонных работников, так что мог пролезть, в случае необходимости, в крошечное окошко под крышей. Но этого не понадобилось, так как парень заочно учился в колледже, получая специализацию монтажника охранных систем, и отключил суперсовременную дворцовую сигнализацию, практически, не просыпаясь, за что получил от хозяйки два билетика на рок-концерт и отправился обратно – досматривать сны.
Покосилась Принцесса с легкой грустью на свой любимый питбайк, не пригодный для дальнего путешествия, вздохнула и прицепила нехитрое свое барахлишко к старенькой, но прекрасно отлаженной отцовской « Jawa Dakar». Взялась за руль и поволокла двухсоткилограммовую махину по дороге, подальше от дворца, чтобы шум раньше времени не поднимать. Откатилась километра на полтора, утерла пот шелковым платочком с монограммой, вскочила в седло и понеслась по ночному проселку спасать своего будущего супруга.
В сказках принято писать: «Долго ли, коротко ли…» Я, тоже, точно не скажу: сколько времени ушло на дорогу, а только, в конце концов, добралась наша путешественница до ворот огромного, отстроенного по индивидуальному проекту, логова Дракона. Во-двор въехала беспрепятственно, потому, как из охраны имелся один сторож-студент, так плотно зависший в какой-то он-лайн стрелялке, что в реале не замечал уже даже красивых девушек на туристических эндуро, с мечами и арбалетами у седла.
На вопрос прекрасно вышколенной секретарши: «А Вы по какому делу»? – коротко бросила: «По личному»! – и прошла прямо в конференцзал, где хозяин дома проводил небольшое производственное совещание с персоналом, по поводу предстоящего торжества, посвященного победе над благородными рыцарями (к числу коих и относился, как раз, наш Принц). Дракон посмотрел на влетевшую следом за девушкой секретаршу многообещающе. Так, что она сразу попрощалась с вожделенными рождественскими бонусами, на которые рассчитывала съездить, наконец, в теплые края. На саму принцессу он, вообще, не взглянул. Оно и понятно: это ведь, только, в криминальных новостях врут, что, мол, драконы, сплошь и рядом, воруют молоденьких девиц. Мы-то с вами знаем, что, на самом деле, красавицы в очередь выстраиваются, чтобы попасть во дворцы к чудовищам. Еще и приплатят тому, кто им поможет. Иначе – откуда, скажите на милость, у драконьих лакеев спортивные автомобили с открытым верхом?!
Пока наша героиня с любопытством разглядывала помещение, оформленное дизайнером в стиле шеби-шик, плешивый начальник службы дворцовой безопасности торопливо шептал что-то на ухо шефу, размахивая руками и виновато покашливая. Выслушав его, Дракон уставился на нежданную гостью с некоторым любопытством.
– Таак, – протянул он, почесывая кривым когтем шершавый черный нос, – за своим бойфрендом, значит, явилась?
– За женихом, – подтвердила она, и добавила, без особой, впрочем, надежды, – может, по-хорошему отдашь?
– Таак…, ясно. По-хорошему, деточка, не могу, воспитание не позволяет.
Зверь ухмыльнулся, выпустив из-под губы струйку дыма.
– Тогда – будем биться!
– Ага, будем…
Чешуйчатый палец вытянулся в сторону колчана с торчащими из него стрелами.
– Отравлены?
– Нет, – слегка растерялась девушка.
– Не хорошо, – огорчился Дракон, – кто же на нас с неотравленными ходит? Я же не человечек, милая, меня до сердца не пробьешь, а с ядом – от одной царапины…, неосторожно, не-ос-то-рож-но, – продолжал сокрушаться людоед.
Но наша Принцесса с детства не терпела нотаций. Она перекинула в правую руку длинный шест с острым клинком на конце и покосилась на толпу сотрудников, сгрудившихся за её спиной.
– Не мешать, – цыкнул на них хозяин.
Толпа шарахнулась к стенке. Он, конечно, мог и не предупреждать. Вмешиваться никто не собирался – дураков нет, за зарплату помирать. Во всем должен быть порядок: пока герои со злодеями дерутся, прислуга тырит столовое серебро. Так уж заведено.
Принцесса взмахнула мечом, Дракон оскалил зубы, и началась битва. Оказалась она жестче и уродливее, чем представляла себе Принцесса, и тяжелее, чем рассчитывал Дракон. Когда бойцы выбрались на двор, из его шкуры торчало штук десять арбалетных стрел, одна лапа волочилась по земле, гребень перекосился на бок. Его противница выглядела, однако, не многим лучше: прическа сбилась, о маникюре я уж и не говорю. Такое, конечно, любую пацифистку выведет из себя! Девушка ловко увернулась от огненного выхлопа, наступила каблуком на шипастый хвост и прицелилась последней стрелой прямо в горло отвратительной твари. Но остановилась: не каждый день приходится убивать живое существо, хотя бы и столь омерзительное, коварное и недостойное.
– Сдавайся,– приказала она (опять же, безо всякой надежды)
– Сдаюсь, – неожиданно согласился загнанный в угол хозяин замка.
Отточенный наконечник опустился, но тут же снова дернулся вверх.
– А не врешь?
– Что я – дурак что ли?! Или рыцарь, чтобы подыхать зря прямо перед ужином!
– Тогда прикажи освободить моего жениха! – она никак не могла поверить в свою удачу.
– Да, вон, тащат уже твоего красавчика.
Действительно, расторопная дворцовая прислуга вела, поддерживая под руки ослабевшего Принца.
– Спасибо! – осторожно улыбнулась победительница.
– Не за что, – буркнул Дракон, – а теперь, деточка, сделай одолжение – сойди с моего хвоста, – он едва заметно поморщился.
– Ой, простите! – Принцесса убрала ногу и слегка покраснела. Хотела что-то сказать, но молча повернулась и побежала навстречу своему спасенному жениху.
Путь домой был для наших голубков, в буквальном смысле, устлан цветами. А как же иначе! Люди любят вдохновляющие истории о торжестве добра над злом, даже если они высосаны из пальца, а тут – чистая правда и главные герои налицо. Не обошлось, конечно, без некоторых недоразумений, вроде нападок со стороны защитников прав животных, но это все пустяки, как говорится: дело житейское.
Возвращение было триумфальным и своевременным. То есть, поспели прямо к назначенному дню свадьбы. Въехали на пенящуюся цветами и полную гостей Дворцовую площадь и притормозили возле невообразимых размеров праздничного торта.
Распорядитель дал отмашку музыкантам, и на трибуну стали выходить по очереди: короли-отцы с речами о будущей надежде и опоре обоих государств, королевы-матери с пожеланиями счастья чудесным детям, Принц с благодарностями в адрес прекраснейшей из невест и парой армейских анекдотов для заскучавшей было публики и, наконец, сама героиня сегодняшнего торжества, от которой, в принципе, уже ждали только одного слова: «Да!» Но тут-то и случилось то, чего в сказках обычно не бывает.
Принцесса поблагодарила всех присутствующих за теплые слова и объявила, что свадьбы не будет.
Толпа притихла, поперхнувшись заготовленным, «Горько!» Принцесса легко сбежала со ступенек к растерявшемуся от такой нетривиальной развязки Принцу, пробормотала смущенно, что он, мол, встретит еще свое счастье, чмокнула его в щечку, сунула ему в руки свой любимый арбалет с единственной не использованной стрелой (больше-то на память оставить было нечего), вскочила в седло и …, когда дым из выхлопной трубы рассеялся, её уже и след простыл.
Она неслась по дважды проезженной дороге, не останавливаясь и не отвечая на звонки, пока не добралась до замка, ставшего главной ареной недавних событий. В ворота на сей раз врываться не стала, а пошла, оставив мотоцикл у обочины, через лес. Остановилась возле главной башни, посмотрела на единственное окошко под самой крышей и замерла в раздумье. Вы уже поняли, что бедная девочка по уши влюбилась в ужасного беспощадного Дракона! И, как это бывает даже с самыми умными и отважными девочками, не знала: что ей теперь делать. Войти не хватало храбрости, уйти – не хватало сил. Тучи проклятых со времен наших прародителей вопросов клубились в её хорошенькой головке: «А что я скажу?» «А как он посмотрит?», «А удобно ли девушке первой?» « А, может, ему принцессы не нравятся?» «А что я о нем знаю, может он, вообще, женат?» «Ну, что за пара – Прекрасная Принцесса и Отвратительное Чудовище?» и так далее, и тому подобное.
По всему выходило, что любить озлобленного зверя куда тяжелее, чем с ним драться.
Неизвестно – до чего додумалась бы наша умница, если бы её нелегкие размышления не были вдруг прерваны внезапным резким уколом под левую лопатку. Отточенный наконечник арбалетной стрелы легко пробил незащищенную спину, и Принцесса молча упала лицом во влажный мох у подножия драконьей башни.
Вот, и всё! Тут, как говорится: и сказочке конец…
«А что же Дракон?», – спросите вы, – «Как сложилась дальнейшая судьба злодея, после этого инцидента?»
Да, нормально. Подлечил лапу, поправил в гребень в клинике пластической хирургии. Продолжает воевать в свое удовольствие с доблестными рыцарями. В свободное время пишет лирические стихи для женского журнала под псевдонимом Poussin mignon.
Судьбой Принцессы он никогда не интересовался.
КАРАСЬ
Егор немного потоптался на крыльце, ёжась от сырого прохладного ветра, выплюнул сливовую косточку от столовского компота и не спеша направился к морю.
Миновав малолюдную набережную, вышел на дикий пляж, лениво щелкнул "мыльницей" в сторону едва различимого горизонта, покрутил в руках новенькую пачку "Kent", но распечатывать поленился и зашагал в сторону молочных с серыми подтеками скал, до которых собирался добраться с самого приезда.
Приехал он позавчера вечером, и в темноте, черные неровные силуэты на фоне лунных отблесков показались ему таинственными, хранящими вековые тайны, сулящими приключения и романтические встречи. Чего только не придумаешь, уставши от долгого перелета, подкрепленного хорошо выдержанным виски без закуски и содовой. Но беспокойная ночь на новом месте, на непривычно мягком матрасе гостиничного номера и мутное, с настырной головной болью утро значительно понизили романтический градус. Весь вчерашний день Егор просидел на общей веранде, кивая незнакомым пока постояльцам, просматривая новости, набрасывая черновик пресс-релиза конференции, на которую он, собственно, и приехал в это захолустье, и, лишь изредка, бросая взгляд на потускневшее при свете дня величие пейзажа.
Сегодня ничего особо не изменилось. День был так же хмур, как и предыдущий, что не удивительно для позднего межсезонья, только голова перестала болеть, и то – радость. И отправился он в это путешествие, оказавшееся, кстати, длиннее, чем казалось в начале, не из-за минутного позавчерашнего очарования, а ввиду отсутствия иных развлечений и по привычке выполнять то, что записано в календаре. Работа корреспондента, пребывающего в вечных разъездах и перманентном цейтноте, разгильдяйства не предполагает, что бы ни думали по этому поводу те, кто смотрит на это дело со стороны.
Вблизи каменная стена уже не казалась такой гладкой и неприступной. В самом верху темнели овальные проемы. То ли пещеры, то ли катакомбы. Как бы там ни было – Егор решил взглянуть поближе. Желания карабкаться по пыльным камням не было. Не было, вообще, никаких желаний, но …, заняться все равно нечем, а фотографии сверху могли получиться интересные.
Он со вздохом посмотрел на свои «шлёпки». За полтора суток он так и не собрался купить подходящую обувь. Хорошо – хоть куртку догадался привезти. В начале подъем казался легким, но, одолев примерно две трети пути, Егор запыхался, и принес очередную нерушимую клятву: начать бегать по утрам.
На верху ветра, как ни странно, не было. То ли стих, то ли заблудился в длинных тоннелях, уходивших внутрь массива.
Проемы тянулись вдоль длинной прибрежной стены, давая достаточно света, чтобы можно было рассмотреть огромную залу, созданную, по всей видимости, самой природой, для своих, ей одной известных целей. Там, впрочем, не было ничего интересного, и Егор выглянул из ближайшей дыры, надеясь схватить неожиданный ракурс, необычный кадр для своей любительской коллекции, которой он втихомолку гордился. Но ничего вдохновляющего не увидел, только тучи стали как будто тяжелее. Отсюда было видно, что море не везде вплотную подползает к подножию скал. Кое-где камни отступали, образуя маленькие одноместные пляжики, добраться до которых можно было только по воде. На одном из таких песчаных островков валялся старый буй, ржавый, запутавшийся в собственном тросе. Не далеко от него, на сыром буром песке тускло поблескивал маленький, неидентифицируемый с такой высоты предмет. Егор высунулся из своей амбразуры так, что чуть не сорвался вниз. Что бы это могло быть? Скорее всего – обычный рубль, брошенный туристом "чтобы вернуться", или пуговица, или блестящая подвеска от купальника, или другой какой-нибудь хлам. А вдруг – старинная монета, или кусочек янтаря с доисторической мошкой внутри, или осколок античной керамики… В любом случае, там лежала и поблескивала загадка. Отмахнуться от неё из-за плохой погоды, крутизны стен и неудачной обуви специальный корреспондент с шестнадцатилетним стажем не мог. Спуск оказался труднее подъема, и часть пути пришлось преодолевать сидя, поэтому, спрыгнув на песок, Егор покрутился на месте, проверяя – целы ли штаны, и только потом направился к бую.
Предмет, привлекший его внимание, при ближайшем рассмотрении оказался мелкой рыбешкой с колючим плавником и выпученными глазами.
–Тьфу, ты! – вслух произнес Егор, посмотрев на почти отвесную стену, которую он только что преодолел на собственном заду.
– Карась!
Он повернулся, чтобы уйти, но хрипловатый баритон его остановил.
– Сам карась! – прозвучало у него за спиной.
Он повернулся, но берег, как и прежде, был безлюден.
Рыбка чуть шевельнула хвостом.
– Что рот раззявил? Какой я тебе карась? Я Толик.
У Егора слегка задрожали колени, и очень захотелось проснуться. Это был единственный хороший вариант. Другие не годились, так как имели красивые латинские названия и ассоциировались с медицинскими заведениями закрытого типа. Щипок с вывертом не помог и он, присев на корточки, поднял камень, прицелился и с размаху врезал себе по ноге.
– По голове себе стукни, бестолочь,– проворчала рыбешка.
Боль в ушибленной ноге уходила медленно.
Рыбина смотрела недовольно и насмешливо.
– Между прочим, вежливые люди в ответ называют своё имя. Или тебя не учили? Так погугли слово "вежливость".
После слова "погугли" от полудохлого карася Егор начал тихо икать, но попытался соблюсти приличия и представиться.
– Г…, Г…,Георгий Александрович Голован, специальный корреспондент журнала "Мир открытий".
Профессиональный журналист смотрел на своего собеседника, не находя слов для продолжения беседы.
– Да, закрой ты уже рот, мир открытий. А то, как рыба на суше. Понял шутку? – Толик довольно захихикал, – ладно, давай уже, не тяни. Загадывай и разбежимся. Ты на сушу, я на море. Некогда мне тут с тобой.
– А…, что загадывать?
– Нептунова задница! Включи, наконец, голову. Желание! Желание загадывай, гений! Ты что, первый класс не окончил?
– А зачем? Примета что ли такая?
– Всё! Окончательно охмурел. Не выдержал нервного потрясения, – прохрипел Толик, – Какая к креветкам примета?! Я золотая рыбка. Я его исполню и буду, наконец избавлен от общения с тобой, идиотом.
Тут профессор кафедры журналистики, отец взрослой дочери и, вообще, приличный человек заржал. Не засмеялся, а именно заржал, загоготал, как гогочут порой пьяные мужики над собственными сальными шутками. Резко осекся и перегнулся через ближайший валун – его тошнило. Вернувшись на прежнее место, он увидел стоящую на песке бутылку минералки.
– Рот прополощи, истеричка. Воняешь, как свинья, – Толик сердито щелкнул хвостом, – это тебе бесплатная промоакция для убедительности.
Холодная шипучка подействовала как сильное успокоительное. "Мы на семьдесят процентов состоим из воды", вспомнил профессор Голован школьную программу.
– А Вы… э…, Анатолий любое желание можете исполнить?
– Только реалистичные и конкретные.
– Это как?
–До чего же вы все непонятливые! Медузы, ей Богу умнее. Реалистичные – это те, которые не позволят вам нарушать имеющуюся парадигму существования вашего мира.
– А вам можно нарушить?
– Мне – да.
– А есть миры с другими парадигмами?
– Любопытной Варваре нос оторвали, – проворчал Анатолий,– короче, волшебную палочку я тебе не подарю и самого в волшебники не переквалифицирую.
– Жалко. А конкретные это как? Бутылка газировки?
– Тебе дураку жалко, а человечеству сплошная радость. Конкретные – это не абстрактные. Счастья просить бесполезно, а физического здоровья, как в двадцать лет – вполне можно. Всё понял, горе луковое?
Егор задумчиво кивнул.
–Дык, не тяни, загадывай. Мне домой пора. Хочешь денег миллиард? Или больше могу!
– Погоди-ка! Если ты денег наколдуешь, они же фальшивые будут. Там же знаки номерные.
– Обижаешь! Никаких проблем с законом не имеем. Миллиардер какой-нибудь перед смертью решит оставить всё первому встречному, а встречным будешь ты.
– То есть ты человека из-за этого убьёшь?
– Ну, что ты несешь, балаболка! Как будто люди только по моему повелению помирают. Подходящего подберем.
Потемневшее море методично вылизывало прибрежные камушки. Егор вспомнил вдруг, как много лет назад стоял в кабинете директора нефрологического центра. Платного. В бесплатных на пересадки была такая очередь, которой не дождалась бы его маленькая тогда дочка. Молодой отец, умолял, угрожал, обещал подписать любое долговое обязательство, предлагал пересадить свою почку. В ногах валялся… Потом нашлись добрые люди, отправили девочку на лечение за границу, но ответ директора, не старого еще человека в модных очках, с красивыми аристократическими руками он запомнил на всю жизнь: "Вносите деньги – проведем лечение. У нас не благотворительная организация. У меня своих проблем хватает".
Он отвел взгляд от круглых немигающих глаз нового знакомого.
– А если я закажу. То есть – пожелаю.
– Чего пожелаешь?
– Убить кого-нибудь.
– Надо же, какой кровожадный, – протянул Толик, – я-то смогу, а ты?
– Что я?
– Жить с этим сможешь?
– А ты кто? Священник? – буркнул Егор.
– Не, я любопытный просто. Вы люди такие одинаковые. Убью, если хочешь, мне пофигу. Называй имя и готовь венок.
Пару минут оба молчали.
– Анатолий…,
– Толик я!
– Хорошо, Толик. А что вообще загадывают?
– Разное. Чаще всего деньги. Бери миллиард, Георгий Александрович, не прогадаешь.
Профессор Голован призадумался. Он не был бессребренником, всегда понимал, что без денег хорошо будет только при коммунизме, который мы бросили строить в конце восьмидесятых. Но ему вдруг стало жаль потратить такой уникальный шанс на банальное бабло. Захотелось чего-то большего. А, вот, чего?
– А кроме денег?
– Что: кроме денег?
– Кто-нибудь просил, например, вечной молодости?
– Конечно, просили. Я же говорю: Вы все одинаковые, как уклейки в стае.
– Значит сейчас среди нас есть бессмертные?
– Ххе! От несчастных случаев-то я не страховал. Один догадался попросить молодости и неуязвимости, так живет. В Небраске.
– И что он делает? Миллионер наверно? Или ученый?
– Безработный алкаш. Живет в фургоне на пособие.
– Как?!
– Так! Вы же жопами шевелить начинаете только перед угрозой смерти. «Ой, как мало времени! Ой, надо успеть! Ой, что я после себя оставлю!» А у него этой угрозы нет, вот, и не торопится мужик.
Егор смотрел на серую с алюминиевым отливом воду, становившуюся по мере удаления от берега, свинцовой, как не небо, так, что линию горизонта можно было только угадывать. Можно, конечно, пожелать чего-то глобального. На пример: чтобы разом исчезло оружие массового уничтожения. Но во что это выльется? Очевидно, что никакого "мира во всем мире" не наступит. Начнется мировая истерика, гонка вооружений с нуля, обнищание населения, местные вооруженные конфликты, которые прекрасно обходятся простыми и надежными "калашами" и тесаками для резки сахарного тростника, и еще, наверняка, много того, что он и вообразить сейчас не может. Нет. Сделать этот мир идеальным, имея в арсенале одно желание, невозможно. Как, если сильно потянуть за одну нитку запутанного шерстяного комка, узелки внутри затянутся еще туже. Желать себе счастья нельзя – абстрактно. Понять: что конкретно сделает счастливым его лично – задача всей жизни. Большинство умирают, так ее и не решив. К тому же, его судьба не тянется по своей, изолированной колее, она переплетена, связана, перепутана со многими другими судьбами, от которых тоже зависит его счастье. Что пожелать для них, когда он даже подарки к празднику никогда не умел выбирать.
– Что, Георгий Александрович, о великом размышляете?
– Не без этого, Анатолий…, как вас по батюшке?
– А хрен его знает!
Толик закашлялся. Тучи стали почти черными с лиловым отливом. Потемнело, хотя стрелки часов едва перевалили за полдень. От скалы отделилась антропоморфная фигура в остроконечном капюшоне, за ней вторая и третья. Из-за камней были видны только верхние части тел. Они двигались вдоль стены с лева на право, и скоро должны были показаться целиком, но перед ними на песок выпрыгнуло приплясывающее ярко-желтое пятно, тянувшее за собой тонкий бледный луч. Следом за ним появились ноги. Три пары ног в одинаковых обтягивающих джинсах и кроссовках с зеленоватыми люминесцентными вставками. Через несколько секунд молчаливая процессия скрылась за ближайшим выступом.
– Во! – Толик опять закашлялся, – подростки из лесхоза в поселок топают кино смотреть.
– Кино, – протянул Егор, – а славу мировую многие загадывали?
– Само собой. Ты ж видишь – сколько говна на глянцевых обложках. Ты, Александрыч, видать, жирно живешь, раз так долго думаешь. У кого явная, так сказать, недостача, те не мудрят. Не так давно один, как услышал про желание, так сразу заорал: "Хочу чтобы без Виагры всё работало!" Убежал счастливый. Вот, что значит – приперло человека.
–Да, – кивнул Егор, – это проблема серьезная. А что бы ты делал, если бы тебя нашел маньяк, или сумасшедший мизантроп? И желание у него было бы действительно кровожадное?
– Почему "было бы"? – усмехнулся Толик, – было. Всякие встречались, всякое загадывали. Чтоб никого живого не осталось, кроме него любимого, конечно. Ну, и каждой твари по паре.
– Ты сейчас пошутил, да?
– Очень мне интересно с тобой шутить.
Рыбьи жабры надулись, выставив острые края.
– Раньше-то больше было простых желаний. Деньги, власть, здоровье, а с прошлого века каждый третий какой-то хитровывернутый, вроде тебя. Одна хипуха пожелала в собаку превратиться, потому что собаки, мол, лучше людей.
– А что я? Я так креативно не мыслю, думаю: как бы с единственным желанием не промахнуться. Что тут хитрого? Жадничаю, хапнуть хочу побольше.
– Это хорошо. Жадность для людей – показатель душевного здоровья. А то тут один думал долго, а потом решил, что ему ничего не надо, что он счастлив, а свои желания сам исполнит. Ну, не идиот?!
Егор неопределенно помотал головой. Он, как раз, прикидывал: не загадать ли – вернуть жену и помириться с дочкой, или оставить этот вопрос для самостоятельного решения. И надо ли ему это? Не просто так ведь разошлись, не на пустом месте. Всё происходит непросто так, и менять, как выразился его новый друг "парадигму существования мира" – дело опасное, потому, как непредсказуемы последствия.
– Может он не идиот. Может просто поосторожничал, чтобы не расхлебывать потом.
– Не, он идиот. Мог хотя бы попросить, чтобы лысина опять волосами поросла. Осторожничаешь у нас ты, Георгий Александрович. Трусишь, если прямо говорить. Как бы чего не вышло, да?
Егор мог бы поклясться, что от природы лишенная мимики рыбья морда, сложилась в презрительную ехидную ухмылку. Это было обидно, и он ответил холодно.
– Лучше быть трусом, чем безответственным эгоистом. Ты когда-нибудь думал о том, что когда ты исполняешь какое-нибудь свое рыбье желание, нарушая, как ты сам сказал "парадигму", в этом мире что-то поворачивается не в ту сторону. А за ним другое, третье. Может у нас тут все наперекосяк из-за твоих дурацких желаний.
– Почему из-за моих? – в хриплом баритоне звучали нотки искреннего удивления, – я же ваши желания исполняю, не свои. Так что – не вали с больной головы на здоровую, Гоша. Сами себе этот бардак организовали, глаза бы мои вас не видели.
– Ну, и пожелай себе ослепнуть, – огрызнулся Егор.
– Может, и пожелал бы, да не могу.
– Почему это?
– Ты глухой или тупой? Говорю же: "Свои не выполняю!"
Егор убрал со лба отросшую челку и пристально посмотрел в красные рыбьи глаза.
– То есть, ты хочешь сказать, что не можешь выполнять свои желания.
– Дошло, хвала кашалотам, не прошло и суток.
– Погоди! А вода? Я её не желал.
– Вода с самого начала тут в песке была. Из отдыхающих, видно, забыл кто-то.
– Да? – Егор старался быть, как можно более язвительным, но голос его, всё равно, звучал растерянно, – почему же я её не заметил сначала?
– Потому, что дебил, – просипел Толик, и подбросил хвостом несколько сухих песчинок.
Егор решил не реагировать на " дебила". У него зашевелилась мысль. Даже не мысль, а намек на понимание, который он боялся упустить. Понимание чего? Он и сам не знал.
– Получается, что тебя любая акула может в любой момент сожрать?
– Получается.
– А живешь ты, как я понимаю, давно?
– Да, уж, побольше твоего!
– Как же ты умудрился не угодить в какую-нибудь пасть?
– Всякое бывало, Александрыч. Не раз меня глотали. И акулы, и прочая хищная дрянь. Но я, видишь ли, бессмертный.
– Не понял.
– Подумай, – не то хихикнул, не то хрюкнул Толик, – на то ты и профессор.
– Тебя ели, но ты не умирал? А потом…, вот, дерьмо!
Егор поморщился.
– Именно оно, – хмыкнул бессмертный Толик, – цена моей вечной жизни.
– Не надоело?
– Когда как. Когда такие зануды, как ты попадаются – хоть топись! Понял шутку?
Рыбешка хрипло захрюкала.
– Так что, давай Гоша! Сосредоточься! Сконцентрируйся и озвучь уже свое убогое желание.
Егор честно попытался сконцентрироваться. В голову лезла всякая ерунда вроде виллы на побережье. А почему, собственно, ерунда? Ну, положим, что вилла ему без надобности, ему и бывать-то там некогда, а мысль загадать что-то простое совсем не плоха. Бытовое, незаветное, до чего руки у самого не дойдут никогда. Например: евроремонт. Или капремонт и реставрацию всего их старенького дома, не крашеного, с момента постройки. Или полный комплект классного горнолыжного снаряжения, который стоит, как крыло от Боинга, и не светит ему без вмешательства нечистой силы никогда.
Карась лежал, прикрыв пленкой глаза и вяло пошевеливая спинным плавником. А с чего он собственно взял, что сила "нечистая"? Стереотип? Наверно, но не только. Исполнять любые желания, значит потакать нашим слабостям, реализуя фантазии порой болезненные. Но, с другой стороны, если эта чудо-рыбка, с голосом и манерами спившегося бомжа не врет, то всемирный потоп, который мы привыкли приписывать известно кому, его рук дело. Что, вообще, "чистое", а что нет? Что зло, что благо? Кто возьмет на себя ответственность решать такие вопросы? Точно не он. Ему "неуды" нерадивым студентам тяжело ставить. Но это ему. Есть же параноики, которые точно знают – как лучше для всех. Не дай Бог такому поймать свою золотую рыбку. А может и ловили… Сколько таких безумных, злобных желаний, вырывавшихся, как плевки из разящих перегаром ртов, слышал Егор в минуты пьяных откровений от своих знакомых, вполне приличных не глупых людей. А сколько их исполнил за свою длинную жизнь безотказный Толик…
– Эй! – тихонько позвал Егор задремавшего чародея, – ты спишь?
– Еще чего! Придумал?
– А у тебя какое заветное желание?
– От тебя избавиться.
– Я серьезно.
– Не твое собачье дело. Как же я от вас устал!
Толик невнятно пробормотал еще несколько слов, как показалось Егору, не вполне приличных.
– Придумал!
Рыбешка подпрыгнула и изогнулась так, будто её ударило током.
– Ну! Не тяни, Гоша, не томи мою душеньку!
Егор отряхнул руки, избавляясь от прилипшего песка и остатков сомнений.
– Хочу, чтобы исполнилось твоё желание.
– Ты, всё-таки, дебил, – вздохнул Толик.
– Нет, не дебил. Ты свои выполнить не можешь, но я могу пожелать, чтобы исполнилось твоё заветное.
Налетевший ветерок растрепал непослушный профессорский чуб и принес отголоски то ли детского, то ли девичьего смеха. А может, просто, волны звонче плеснулись на камни.
– Ты уверен? А если моё желание – откусить тебе голову? Или ещё что похуже?
– Значит, я ошибся, – пожал плечами Егор, – но я не ошибся. Решение принято. Выполняй, Золотая рыбка! И, – он тихонечко погладил грязную рыжеватую чешую, – прощай, Толик.
Ему никто не ответил, потому, что никого не было на пляжике, кроме него. Он встал, подрыгал затекшими ногами и вошел в воду по щиколотку, слегка замочив потрепанные штанины. Минут пятнадцать вглядывался вдаль, но ни воды, ни небеса никаких особых знаком подавать не собирались. Егор вернулся на берег, поднял бутылку, выплеснул остатки газировки в пересохший рот, закурил, наконец, сигарету из уже изрядно помятой темно-синей пачки и двинулся к скале, которая, как он теперь знал, не была одним сплошным массивом. Прежде, чем раствориться в темноте узкой щели ребячьего лаза, профессор Георгий Александрович Голован осознал, чего он хотел с самого утра. Это осознание было так неожиданно и очевидно, что он не удержался от торжествующего смешка. Он хотел бутерброд с сыром. И растворимого кофе со сгущенным молоком, как в детстве.
ТЫ -КТО?!
(основано на реальных сновидениях)
ГЛАВА 1 Сон 1
Чем дольше я смотрю на это море, тем больше мне хочется положить в рот кусок рафинада, потому что такой откровенно абсентовый цвет не всегда живет, даже, в бутылках сего культурно-исторического наследия импрессионизма и Серебряного века.
На пляже пусто и не знойно. Все мыслимые сезоны давно закончились, а среди местных нема дурнiх, купаться в 16 по Цельсию. Раздеваюсь, подрагивая в гордом одиночестве на прохладном ветерке (за тем шла, к тому стремилась) Купальник на мне оказался коричневым в клеточку. Точно помню, что в детстве, когда телосложение еще позволяло загорать топлес, мама сварганила мне плавочки из похожей ткани.
Неожиданно-тёплая вода защекотала пальцы с давно не стрижеными когтями. Интересно: что это за пляж? Невысокие сухие скалы загораживают узкую песчаную полоску от остального гипотетического пейзажа.
Волны, на которых я только что вяло покачивалась, становятся больше и агрессивнее. Хорошо! Ложусь на брюхо в прибойную полосу, стараюсь не оглядываться. Нельзя, точно знаю, что будет, если посмотреть сейчас на море. Ох, как сложно было жене Лота. Ну, конечно, не выдерживаю и оборачиваюсь, и вижу Её. Она бесшумно приближается, вырастает и становится огромной, каких я никогда не видела, но именно так и представляла, когда смотрела по телеку репортажи о страшных цунами. Поднимаюсь и пытаюсь бежать на ватных ногах, прочь от моря, на ближайшую скалу. Тело не слушается, тупое мокрое чудовище впечатывает меня в шершавый песчаник, А-а-а-а-а…
Не выключенный телевизор бормочет что-то про вампиров…
Mitä helvettiä! Kuinka kauan me vielä sita
Calmez-vous, mademoiselle. Ne faites pas attention à lui. Mon nom est Paul, nous, sommes vos amis et collègues. Raimo type bien, mais aime à murmurer. Où êtes-vous?
She does not understand you, Paul! Forgot?
Vous avez raison, Benji. Peut exécuter le casse-croûte pour les bonbons?
Lascia la ragazza da sola, asini! Pensa a te stesso al suo posto!
Ne vous énervez pas, perlite, et puis je vous chatouille pour le côté gras. Nous essayons d'aider. Dites-lui, Benji.
大約新的角落裡
這當然農婦我們的客戶
Come fai a sapere, ass giallo?
大約舊渤海知道一切聽
Чижи-пижи, гзе ти бил? На фонтанях водьку пил?
Йордан
Угол за вешалкой, в котором уличная обувь перемешана с отработанными синопсисами и мусорными пакетами старый Бохай называет Стеной плача. Не без юмора, хотя не совсем точно. Я, например, в свое время не плакал, просто сидел, упрятав голову в чью-то куртку, ошарашенный, обессиленный и не готовый верить новой реальности. Когда все расходились по домам, Перлита прикрыла своим любимым штопаным-перештопанным платком мои ноги, чтобы не замерз, и тихонько вышла из раздевалки.
Здесь каждый помнит свои первые дни, так что новичок без помощи не останется, только универсального рецепта, какого-нибудь всё решающего пойла, как я понял, не существует, как не существует ответа на хрестоматийный вопрос вновь прибывших: «Что тут происходит?» Как в том анекдоте: Ты же такая умница, такая красавица, ну, придумай что-нибудь сама.
А с этой девочкой совсем плохо. Ей не до придумок. Прав Бенджамин, сказав, что в таком состоянии из карантина не выпускали ещё никого. Ладно бы просто выпустили, но с каких это пор неочухавшихся, истерящих новичков распределяют сразу в спецгруппы, работающие в прямом режиме? Допустим (судя по чередующимсявскрикам и бормотанию) она, действительно землячка нашего клиента, тогда ей прямая дорога в аналитическую или сценарную группы, а в исполнительской национальность значения не имеет. До сих пор самым русским тут был я, так как выучил язык, обслуживая русских и поляков в родном отеле.
Ох, до чего же безмозглый китаёза, палочки ему в… Девчонка только начала успокаиваться, как к ней подскочил вернувшийся из гримерной лаборатории Бохай и запел своего любимого «Чижика-Пыжика» Она, ясно дело, снова в крик. Интересно, кого сейчас попытается придушить жирдяй-Раймо, её или Бохая?
Придется и мне попробовать. Никогда не угадаешь, с кем откарантиненый охотнее пойдет на контакт. Есть у нас, конечно, деятели, которые выводят какие-то психологические закономерности, чуть не философские трактаты пишут, но по мне, это высосано оттуда же, откуда гороскопы «на каждый день» и метеопрогнозы в Южной Дании. По себе помню, что больше всего нас адаптирует к жизни необходимость решать мелкие бытовые вопросы.
Небрежно, почти не глядя в её угол:
– Закурить не найдется?
Замолчала, глаза круглые, мокрые, пустые. Ого! Кажется дела у нас еще хуже, чем я думал. Интересно знать, каким местом рассуждали умники приемного отдела («приемного покоя» по-нашему), выпуская её на работу. Ребенку до сих пор кажется, что мы говорим на разных незнакомых языках. Ни фига себе, порядочки. Небось, очередные передовые психотехнологии, мол, товарищи помогут начать сначала. Программа под кодовым названием «Коллектив – семья твоя», блин. А зарплатку (не хилую, кстати) они получают, плюс премия за ноу-хау.
– Джорданари, поговорил бы ты с ней на её родном, ты ведь помнишь.
Перлита, привычным жестом многодетной матери, пригладила мой неуёмный вихор на затылке, одновременно засовывая мне в рот прикуренную сигарилу.
– Ага! Помнишь! Я давно забыл, что такое «другой язык», понятия не имею, на каком мы говорим сейчас. На Болгарском? Итальянском? Древнеарамейском?
– Успокойся, малыш. Не твоя очередь сегодня психовать. Просто представь, что перед тобой брюзгливая туристка из России, сама не знает, чего хочет, но ты должен это выяснить. Давай, мальчик, у тебя получится, я чувствую.
Что-что, а предчувствия Перлиты – не та штука, которую можно вот так взять и проигнорировать. Уж кому, как не мне это знать. Мы с ней – ветераны группы. То есть, с тех пор как я пришел, не осталось никого из старичков, кроме нас. Теперь мне кажется, что единственным спасением для моего расплавленного сознания в ту пору оказались драный платок и ядреные сигарилы этой немолодой, смуглой, даже для итальянки, ангельши – хранительницы моей.
Надо сосредоточиться и вспомнить. Кранево, сезон, стада туристов, среди них полно русских…
Нет, не пойдёт. Нужна конкретная ситуация. Конец июля, самая жара, на улицах пусто, отдыхающие стонут по своим бунгало от ожогов и головной боли. Я не спал около пятидесяти часов, только что разгрузили лед, приготовил себе двойной эспрессо. Не успел сделать двух глотков, как вошла курортница. Шорты, полосатая футболка, псевдоковбойская шляпа набекрень, как кепка подгулявшего таксиста. Плюхается на стул, озирается в поисках официанта. А дочка на кухне, перемывает посуду после обеда, придется обслуживать эту курицу.
– Воду со льдом.
– Лимон?
– Нет.
– Почему?
– Не хочу.
– У Вас очень красивые глаза. Вы русская?
– Да…
Стоп! «Да» прозвучало уже не за столиком моего ресторана, а в нашей комнате. Видимо последнюю фразу я произнес вслух и девушка мне ответила. Ура! Есть контакт! Раймо смотрит на меня с плохо скрываемой завистью, от него новенькие месяцами шарахаются, хотя он, в сущности, безобидный малый, просто толстый и ворчливый.
– Меня зовут Йордан, можно – Йорик.
Рот девочки кривится в судорожной и честной, но бесплодной попытке улыбнуться, что недвусмысленно свидетельствует о знакомстве с творчеством Уильяма Шекспира. Теперь главное – не замолкать. Не замолкать и попроще.
– Куришь?
Отрицательно мотает головой, тут же вытягивает из кармана курточки распечатанную пачку Vok, сует в рот невесомую сигаретку и выжидательно смотрит. Ясно, привычка к мужскому вниманию неистребима у некоторых девушек, даже, после смерти. Можно бросить ей зажигалку, но мне всегда казалось, что в прикуривании сигареты от сигареты есть что-то интимное, почти непристойное, а это, как раз то, что нам сейчас нужно. Присаживаюсь на корточки метрах в полутора, чтобы не напугать неосторожным движением. А руки у неё (красивые, но крупноваты для её росточка) совсем не трясутся, надо же! И затягивается без захлёба, медленно, глубоко и с удовольствием. Неужели звук родной речи явился таким мощным транквилизатором?
– Дина, – голос её прозвучал так хрипло и резко, что сама она подпрыгнула от неожиданности, хотя это и не слишком удобно делать из положения «сидя на заднице».
– Вот и славненько. Мою двоюродную сестренку звали Дина, а мама, моя тетя, называла её Динь-динь, смешно, правда?
– Почему звали, она умерла?
Ох, ёлки! Ну, и вопросик сходу. Неужели, она не помнит? Озираюсь, как пятилетняя деревенская девочка в метро. Перлита погружена в процесс поглощения чернющего кофе, Раймо гнусно ухмыляется, Бохай готовится к работе – сосёт пустышки. На него Дина с ужасом щурит близорукие, по-видимому, глаза.
– Нет, жива она. Так сказалось, знаешь, не видел очень давно.
– А-а-а…
Девочка сразу потеряла интерес к этой теме и, слава Богу, успеется ещё. Но что же, ради всего святого, она себе придумала по поводу происходящего. Обычно люди помнят, оттого-то и истерики.
– Йорда, спроси, откуда она. Я в России много где побывал. Может, общих знакомых вспомним, мало ли…
Наш толстяк даже думает коряво, хорошо, если без грамматических ошибок.
– Иди ты, Раймо. Где ты там бывал, дальше приграничного русского кабака?
– Хо! А может, она тоже, это… в кабаках… Ху-хо!
Я молча запустил в него засаленным голенищем от ботфорта.
– Что там ухает этот филин, – неприязненно осведомилась быстро приходящая в себя Дина, – он финн что ли?
– Да, финн. А ты совсем не поняла, что он сказал?
– Не-е, я по-фински знаю только: «Тере» и «юст дансе»
– Здравствуй, здравствуй, куколка. Ну, я же говорил, – оживился счастливый носитель языка.
Динка прикусила сигарету зубами, как папиросу с бумажным мундштуком. Нет, не похожа она на проститутку. Видел я их всяких, от дорогих римских шлюх для богатых туристов из Америки, до бездомных пацанок, зарабатывающих на пирожок и дозу. Не похожа!
– Не люблю финнов, – цедит, не выпуская сигареты, – Бухают, блюют и язык – дерьмо непонятное.
Непонятное… хуже всего вот это слово «Непонятное». Что делать, что делать? А почему, собственно я должен что-то делать? Пусть приемщики забирают обратно и занимаются, как положено. И хрен им вместо премии, эксперимент не удался, всем по шапке и пахать, пахать, пахать.
– Не смотри на меня несчастными глазами, Джорданари! Никто тебя ни к чему не принуждает, потому и освободить никто ни от чего не может. Уж я – точно. И понимаю не больше твоего, поверь.
– Конечно, – огрызаюсь, – Никто не понимает, а затычкой в каждой бочке у нас я. Погадала бы, хоть, на кофейной гуще.
Бохай залился смехом, так что одна пустышка вывалилась из беззубого слюнявого рта.
– Почему они все время смеются, – в голосе Дины опять зазвучали истерические нотки, – И как ты с ними разговариваешь, ты что – полиглот?
Она, на редкость, быстро заводится и успокаивается. Хорошо это или плохо?
– Я не полиглот. Мы тут все друг друга понимаем. Это не так просто… Давай сходим в столовую, перекусим, поговорим. Это не далеко на восьмом этаже. Я попытаюсь тебе все объяснить.
– Хорошо, только я уже все поняла, кроме, пожалуй, иностранных языков.
Бохай выронил вторую пустышку, Перлита выпустила дым через ноздри, Раймо был слишком занят своим пробором. Ситуацию несколько разрядил Поль, ввинтившийся в дверной проем в новом гриме, с кульком свежей выпечки в руках.
– Ой, я Вас помню!!!
От девического визга (а вовсе не от каких-то убогих дудок) рухнули когда-то стены Иерихона.
– Да, да, да! Она угадала! Я – Красная шапочка из сказок Шарля Перо, несу пирожки своей бабушке. Хочешь парочку, пока эти волки не слопали их вместе со мной?
– Пирожки не пирожки, а уколы вы моей бабушке делать приходили, – улыбается, почти по-настоящему, – я от Вас еще под кровать пряталась. Ну, баба Люся, а я – Динька, помните?
– Что-то такое… может быть, может быть…, – растерялся Поль, но тут же сориентировался и подхватил её, оступившуюся на чьей-то туфле, под локоток.
– Вам ещё никто не предлагал посетить местный ресторанчик?
– Йорик сказал, что можно сходить в столовую.
– Понял? Лучше в столовку с таким неотразимым джентльменом, как я, чем в ресторан со старой извращенкой!
Поль с заметным огорчением покосился в сторону зеркала, развел руками, но, тут же, состряпал ехидную рожу
– Не опоздай на грим, очаровашка. Как там звали эту вездесущую собакенцию, Дунай?
Вот, гаденыш!
Дина
Мой виз-а-ви молча прихлёбывает компот. Ничего, так, блондинчик. Не разберу – сколько ему лет, хотя бы примерно. Сначала показался ровесником, а теперь смотрю – ему к сорока, наверно. Спросить что ли? Чай, не барышня, ответит. Молчит и хмурится. Вообще-то мне, тоже не до болтовни. Пытаюсь не подавиться куском куриного хрящика. Вот, отхватила не по росту… голод – не тетка. В больнице за запертыми дверями как-то и есть-то не хотелось, хотя, кормежка была приличная, видно, предки расстарались – нашли нормальную клинику. А теперь еще этот реабилитационный центр. Вообще – отпад. Отчим, все-таки, не жмот, хоть и мудак.
Ща лопну. Овощное рагу, как в малолетстве мне готовили.
– Вкусно?
– Угу.
Салфетку мне протягивает, чтобы я рукавом не вытиралась. Ххе-е.
– А я с детства такого не переваривал.
– А я была эксклюзивным ребенком. Любила молоко и творог во всех видах, даже пенку обожала. Котлеты из кулинарии считала деликатесом.
–Вы, наверно бедно жили? Ой, прости, если не то спросил.
– Да, все в порядке, мы, наоборот, отлично питались. Домашние котлеты были жирные, мясистые, потому и нравились магазинные из хлеба. Понимаешь?
– Наверно, понимаю. Если ребенка каждый день кормить мороженым, он запросит супа.
–Точно! А с чем булочки?
Ответа я не дождалась, вцепилась зубами, как ротвейлер в резиновую кость. Оказались с малиной. Ух, как отсутствие замков на дверях улучшает аппетит. Кавалер мой пошел за кофеином, вернется не скоро, у прилавка очередь, как в студенческой столовке. Интерьерчик напоминает дешевый общепит, но жрачка классная. А к их костюмчикам я уже попритерпелась. Вот, когда в комнату вошли младенцы-двойняшки и запели «Чижика-пыжика» с не опознаваемым акцентом, я, блин, чуть в штаны не напустила. На это, наверняка, тоже, кучу денег переводят. За соседним столиком, к примеру, страхолюдный дед с гуммозным носом (свои такие не отрастают), а с полутора метра от живого не отличишь, даже кончик шевелится, когда его счастливый обладатель пытается запихать в рот половину тройного гамбургера.
Мой симпатичный инструктор вилял с полным подносом между столиками с на редкость довольной физиономией. Везет мне на докторов. Или он не доктор, а тоже тут лечится? Ладно, сейчас выясним.
– Везучая ты, Динька. Можно я тебя буду так называть? Посмотришь на меня и вспомнишь свою бабушку.
– Можно, – пожимаю плечами, как будто мне по-барабану, на самом деле, почему-то приятно, что этот чужой мужик общается со мной, как с маленькой. Странно, обычно я таких «папаш» сразу посылала к «мамашам», – Только бабушку я скорее вспомню, глядя на вашу медсестру, ту, которая «Красная шапочка». Смешная старушка, а десять лет назад она казалась мне строгой, даже страшной. И иголки эти. Б-р-рр…
– Ты ошибаешься, малыш. Это не та медсестра, которая приходила к твоей бабушке.
Голосок у Йордана стал, вдруг вкрадчивым и противным, как у психиатра. А чего я ждала, психушка она и есть – психушка, пусть и дорогая и навороченная.
– Откуда ты знаешь, Айболит? Проверять надо, чем младший персонал на досуге подрабатывает. Я пока не такая шизофреничка, как написано в моей медкарте.
Я многое приготовилась сказать, но аромат кофе достиг, наконец, моего замученного мозга. Йордан терпеливо ждал, пока я приноровлюсь добывать чудесную горячую жидкость из-под густой пены.
– Три дня у них кофемашина для капучино не работала, сегодня, наконец, починили. Не иначе, как к твоему прибытию. А знаю, что не та, потому что ЭТА бабушка, на самом деле – лохматый брюнет, который с тобой по-французски пытался говорить.
–Да, ладно! Тот зубастый красавчик?! Не может быть! Как ваши гримеры или как их там, это делают?
Вглядываюсь внимательно в своего собеседника. Не подшучивает ли над новенькой. Не похож, вроде, на записного приколиста. Хотя, черт его знает, нервничает он чего-то, рукавом в джем залез, не дожеванным куском чуть не поперхнулся.
– Гримеры, – кивнул – Видишь людей с папками и карандашами? Это гримеры и монтировщики. Некоторые считают себя большими художниками. Все в эскизах, набросках, выставки организуют, на пленэры выезжают. Добрым людям на смех.
По всему видать – у них тут межцеховые тёрки. Еще не хватало. Мне, ясно дело, надо проявить лояльность к новым товарищам, не переборщив, однако, дабы не быть заподозренной в излишнем конформизме. Короче, реагировать надо аккуратно.
– Бывает, – говорю, – Но они у вас, действительно профи, как французика отреставрировали,… если не врешь, конечно.
– Не, не вру. Я понимаю, тебе кажется, что тебя разыгрывают…
– Ну, может, не разыгрывают, но, малость интригуют, это точно.
(Мороженое оказалось сливочное-сливочное)
– Я же обещал всё тебе объяснить. Сейчас прямо и начну, десерт – самая подходящая закусь для тяжелых разговоров.
– А разговор намечается, именно, тяжелый? Вообще-то, я уже разобралась почти во всем, кроме нюансов. Я же не с Луны, слышала про всякую арт-терапию, психодраму, лечебный театр и прочую лабуду.
Лицевые мышцы моего компаньона заметно расслабились. Значит – все правильно, я проявила себя умной девочкой, а не такой идиоткой, как с лица кажусь.
– Чо лыбишься? Ты решил, если у меня пирсинг на губе, так вместо мозгов обертки от «Сникерсов»? Ты сам-то что подумал, когда сюда попал? Что марсиане похитили?
Молчит. Методично вылизывает мою мисочку из-под мороженого. Надо срочно отыскать дежурную сестру и попросить валерьянки, чтобы на людей не бросаться. У, бля!!! Ёлки, это последнее вслух вырвалось, но есть из-за чего. За соседний столик уселись три голые бабы, лет тридцати. Йорик приветливо помахал им салфеткой. Одна из эксгибиционисток подошла к нам и поручкалась с моим спутником. Улыбнулась мне
– Новенькая?
– Дина, – я, на автомате, тоже, протянула руку.
Деваха галантно её чмокнула, коснувшись столешницы силиконовой грудью. О-ооу, как всё запущено…
– Нет.
– Что?
– Нет, говорю, я не думал, что попал к инопланетянам. Я решил, что сошел с ума.
Спокойно так сказал, без раздражения, как будто я не нахамила ему полминуты назад. Чудненько, есть надежда, что к концу курса я буду так же мила и дружелюбна.
– И я вначале перетрухнула маленько, как увидела тут разных красавцев, так решила, что мне забыли укол сделать и вот теперь лежу я и глючу по полной программе, – Ты как сюда? В смысле, после чего? Если не секрет…
– После ДТП.
– Ого, неужели так головой приложился?
– Не без этого.
– Йорик, ты мне расскажи, пожалуйста, обо всём поподробнее. Я только общую картинку поняла, а в деталях – полный абзац. Ладно, лилипуты, переодетые близнецами-младенцами, новые технологии и прочее… но эти сисястые лесбиянки… и почему все в той комнате на разных языках говорили? Цыганка…
– Итальянка. Перлита – итальянка. Ты сама откуда?
– Местная, еще прабабка здесь жила.
– !!!!
Йордан
Все правильно, все правильно. Какой вопрос, такой и ответ. Местная, значит, прабабка тут жила. А версия то отличная. Лечебный театр, надо же. Действительно, почти всё объясняет. А, за одно, обеспечивает полное недоверие ко всему, что я могу сказать. СТОП! Может и говорить ничего не надо? Не моего ума это дело, пускай думает что хочет (вернее, что сможет) Не зря же в адаптационной группе её не просветили.
– Ой!
Динька вскрикивает и подпрыгивает, как кукушка в часах, то есть не в порядке реакции на внешние факторы, а по времени, амплитудно-обязательно.
– Мы не в России? Как я, блин, не дочухала. В Финке что ли? Ясно, и наших полно и других немцев хватает. Это сколько же я была без сознания?
Сама спрашивает, сама отвечает. Моё дело жевать и не перечить, никаких проблем. Работу в прямом режиме она, допустим, примет за тренинг в условиях лазерных и голографических технологий. Пусть. Только кто ей расскажет, что после работы надо ехать домой, то есть в то место, которое теперь станет её домом, что она не сможет позвонить маме, папе, подружке, ухажерам. И друзьями придется обрастать заново, или не обрастать, довольствуясь общением в своей группе и посещениями клубов и спортзалов.
К черту. Пусть те, кому положено объясняют, что жизнь продолжается, хотя и закончилась.
– Йорик, что с тобой? Йорда – а-ан!
Дина защелкала пальцами перед моим носом.
– Прости, задумался и голова, что-то разболелась.
А ведь я не вру. Болит! Виски ломит. Не припомню, чтобы здесь у меня хоть раз болела голова. Расстройство желудка было дважды (с тех пор в джазовых клубах я только кофе пью), ногу раз сломал, но башка даже с похмелья вела себя прилично.
– Ерунда, хочешь – вылечу?
– Лечишь наложением рук?
– Ну, и…
– Понял, заткнулся. Делай что хочешь, только не ампутируй.
Одну лапку она положила мне на лоб, другую на темечко. Дежа-вю. Дикий пляж на окраине Ливорно не далеко от порта, по совместительству – городская свалка. Раздолье для пацанов, штаб-квартира в отслужившей своё прогулочной лодке. Я уже полтора месяца живу у матери, стал почти своим в компании местных хулиганов и, на тебе, солнечный удар. Во-всяком случае, так с усмешкой прокомментировал мое состояние Марчелло. Тощий Марч – заводила и первый мой соперник в борьбе за внимание прекрасной сеньориты. Я, превозмогая слабость и тошноту, огрызался на скудном итальянском, подкрепляя свои слова энергичными международными жестами. Действительно, для мальчишки, родившегося и выросшего на Золотых песках, стыдно было так по-глупому пересидеть на июльском солнце. До драки в тот день не дошло. Во-первых, я был слишком слаб, во-вторых, так и не смог разозлиться по-настоящему, потому что дама наших сердец – красотка Мариуча, дочка сторожа при церкви Святого Фердинандо, сидела рядом, положив одну руку на мой перепекшийся лоб, а другой придерживала бутыль с пресной водой и настойчиво пихала её мне в рот. «Pei, stupido. Oh, tu Ganella!» Ого! Я уже знал, кто такой Ганелла и готов был дать в зубы любому парню, вздумай он вспомнить это прозвище, которое прицепилось ко мне в первые дни моего проживания в Ливорно. Но, Мариуча…ей можно было всё…
– Ну, как?
Я вернулся к реальности (или нереальности, как посмотреть)
– Нормально, спасибо.
Экстрасенс не экстрасенс, а от прохладных и упругих, как внутренности мотоциклетного шлема ладошек боль угомонилась. Изъявляя свою благодарность, я так откинулся назад, дабы видеть светлый лик своей спасительницы, что потерял равновесие и, вместе со стулом, грохнулся на… Нет, не грохнулся, а завис сантиметрах в двадцати от пола. Это моя целительница подхватила нас несчастных (меня и стул) и, с легкостью водворила на место.
– Ты просто – Чип и Дейл в одном флаконе, – медленно выдохнул я.
– Да! Есть женщины в русских селеньях.
– Ты из деревни?
– Нет. Стихи Некрасова, в школе у нас все проходят. В России. А ты откуда?
– Из Софии. Я наполовину болгарин, на половину итальянец.
Моя плотнопокормленная подружка прилагает титанические усилия по приведению в порядок ехидно скрючившегося рта. Ну, да…ну, да… белобрысый, голубоглазый, белокожий. Ну, так получилось.
– Не напрягайся, деточка, – бурчу, – а то оконфузишься, чего доброго, как-нибудь…не к столу. И не спрашивай, как выглядел наш сосед. Видишь ли, у нас в семье именно мама итальянка, так что – ошибки быть не может.
– Извини.
Хихикает, трогая языком железный шарик на верхней губе. Язык розовый-прерозовый, как мобильник у блондинки. Чем они красят клубничное мороженое?
Дина
Забавный. На итальянца похож, как я на Кондолизу Райс. Интересно, сколько он уже здесь. Видать – давно. Освоился уже в этом паноптикуме, а посмотреть-то есть на что. Взять хотя бы японских школьниц, курящих одинаковые трубки с толстыми короткими мундштуками. Их гример, действительно, не гений. Девочки больше похожи на анимешек из мультика для педофилов, чем на живых детей. Или человек-невидимка, как в кино, с перемотанной рожей в очках и перчатках манерно кушает оладушки со сметаной. Почему я так спокойна. То есть, для этой ситуёвины спокойна. Сразу как-то поверила в высокие технологии на службе человечеству. Атас полный. Огромное количество кошек и котят, которые ведут себя нахальнее обычного, тоже, меня не особо смущает. Опекун мой, как раз нянчится с одной яркой представительницей типичной помоечной породы.
– Гретхен, – это он котяре, – это Дина.
( Алиса, это – Пудинг, Пудинг, это – Алиса) Мне показалось, или вымазанная шоколадным муссом мордаха чуть улыбнулась.
– Очень приятно, Гретхен. (я впадаю в маразм)
– Мы очень любим десертики, – сюсюкает Йорик.
Похоже, я начинаю ревновать его к этой животине, но молчу, прикусив язык, на кончике которого до полусмерти извертелись уже с десяток вопросов. Надо же: то ли умнею с годами, то ли с перепугу поскромнела.
– Ой, наша цыганка, то есть – итальянка. Ты чё? – спрашиваю Йорика, у которого округлились глаза и многозначительно приподнялась одна бровь (всю жизнь хочу так научиться). Ничего вроде не случилось, Перлита, или как там её правильно называть, выглядела, вполне адекватно. Разве что – слишком колоритно, как персонаж любительского спектакля. И старичелла, которого она вела под руку, тоже, нормальный.. Дед, как дед. С аккуратно седой щетинкой одинаковой длины на голове и подбородке.
– Понимаешь, – торжественно ответствует это любитель братьев наших меньших, – явление благочестивой Перлиты в нашей столовке – такая же редкость, как явление Христа своим непритязательным последователям после тридцать третьего года нашей эры.
– Прекрати, Джордан. Не смей богохульствовать!
– А то, что? – Джордан заливается, вдруг, почти истеричным смехом, – в Ад могу попасть?
Дедок поддерживает его, бесплатно демонстрируя всем желающим единственный шикарный резец. Судя по кислой реакции смуглянки-молдаванки, шуточка второй свежести. Молчу в тряпочку, ибо не догоняю, вообще, о чем речь. Ясно одно: компания тут давно и крепко споенная, анекдоты пронумерованы, смеяться – по настроению.
– Тебе на грим пора, – шепелявит дед, – Поль ждет не дождется
– Бенджи, ты умный парень, учился в Итоне, скажи: почему мне всегда достаётся выделенная нам на всех лажа?
Бенджи? Тот рыжий ботан, что шпарил на английском? Не, ну технологии технологиями, но я же не слепая! Совершенно живой старик, с настоящими морщинами,…а зубы! Зубы где?!
–Слушайте! Это какой-то бред! Бред! Чушь собачья! Так не бывает! Вы всё врете про реабилитационный центр, про терапию, про…
Они смотрели на меня по-разному. Беззубый старикан (или рыжий мальчик, ч-ч-черт!) серьезно, с сочувствием. Джордан испугано, как на жену, которая вернулась с дачи раньше срока. Перлита зыркала исподлобья короткими очередями. Ох, и глазищи.. Верный кусок хлеба с маслом в роли ведьмы-гадалки, такой не захочешь, а заплатишь.
Все правильно. Единственный, кто говорил про врачей и терапию – это я. Мамочка, я не могу больше, я с ума съеду, где я, пусть я проснусь, пожалуйста!
Чернокожая девчушка с жиденькими хвостиками завопила басом:
– Сорок третья специальная, на грим, кто ещё не был! Через двадцать восемь минут активируем павильон.
Йордан
Тот редкий случай, когда появление администратора, весьма, кстати.
–Что ж ты раньше-то… рупор эпохи.
– А где прикажешь тебя искать? Официально заявляю вам, сорок третья: У вас всё через жопу!
– Идем, Джордан. Бенджи проводит девочку в раздевалку.
Перлита нетерпеливо подергивала спинку моего стула, как будто хотела вытряхнуть меня на пол. Действительно – пора.
Осталось полторы минуты, опоздаю – плакала моя премия. На четырех лапах бежать, конечно, быстрее, но не сразу же приспособишься. Привычно толкаю дверь правым плечом, ждут только меня. Дина сидит на священном перлитином стуле с мокрыми глазами. Ничего я не могу сейчас сделать, ничего. Просто не успеваю. Притормозил на секунду у её ног, боднул лбом колено. Такой сволочью я себя чувствовал только раз, когда узнал, что моей дочери уже пять лет.
Махнул хвостом и влетел в открытую дверь павильона.
Сон 2
Я раскачиваюсь верхом на стареньком стуле. Мама с бабулей пеленают младенцев. Это двойняшки, мои двойняшки. Бабуля что-то говорит, её голос звучит как через подушку, смысл тонет в перьях. Неживая мутотень, вязкая и блеклая. По коридору пробегает Дунай. Не думала, что он еще жив. Вдруг, как нашатыря нюхнула. Дети! У меня дети! Вся жизнь к черту! Вторая мысль: как я могла, идиотка, это же не игрушки. Вот они шевелят рученками, бормочут. Зачем?!
Спокойно, спокойно. Опускаю голову на руки. Что-то не так. Почему я не сделала аборт? (деда в коридоре орет на Дуная) Мама:
–Ирин, помоги, что ты сидишь
Не отвлекаться, что-то не так. Вот, нащупала. Я не помню, как рожала, не помню беременности. Девять месяцев – провал в памяти. Не помню сегодняшнего утра. Это СОН! Сон, сон, сон!
Темно еще. Сердце колошматится. Господи, какое счастье!
Йордан
Сегодня мы не справились, будет нахлобучка. Тяжело работать в контролируемом сне. Не удержали. Я, получу ещё дополнительных кренделей за опоздание. Всего-то несколько секунд, но за монтировочным пультом был Раймо. Не мог подождать, жирная сука!
Из тамбура в раздевалку возвращаемся молча. Сразу шкурой чувствую неладное. Дина сидит на том же месте, на котором мы её оставили, а Раймо исчез. Ага, в умывальнике течет вода. Появляется финн в несвойственном ему состоянии духа и (ой-ой-ой) тела. Губа разбита, карман дегенеративной клетчатой рубахи болтается как использованный…хм….
– Скажи её, Йорда, – шипит он пострадавшим ртом.
– Он меня за задницу хватал, урод. И пытался хрень дебильную впарить. – Динка смотрит не на меня (понятно), а на Поля.
– Что ты сказал ей, дерево?
– Правду!!! Сказал, что если она сосредоточится, то вспомнит, как умерла.
– Во-во – Динька облизнула содранные костяшки, – втюхивал, что я померла, и вы все давно жмурики. Лучше не подходи ко мне, козел, а то добавлю.
– Йорда, – голос Раймо срывается на подростковый фальцет, – скажи, что я говорю правду!
– Скажи, Джардонари.
Динька замерла, только челка шевелится от сквозняка, как самостоятельное живое существо.
– Он сказал правду. Ты умерла.
Дина
Часто-часто замигала лампочка. Это не лампочка. Опять. Не-На-а-До!!!
ГЛАВА 2 Йордан
«Очи черные» – коронный номер Поля. Он наотрез отказывается исполнять обожаемый всеми шансон, утверждая, что французскую эстраду можно любить, только не понимая ни слова по-французски, потому предпочитает русско-цыганские шлягеры и Элвиса времен золотых пиджаков. Надо отдать ему должное – он очень колоритен в красной рубахе с темной, почти брюнетистой шевелюрой, когда (по закону жанра) рыдает и заламывает руки.
– Ты следующий, Джорданари. Не кривься, пожалуйста, и не спорь, я знаю всё, что ты хочешь сказать. Припомни-ка, лучше: когда ты последний раз был где-то, кроме дома, работы и того ужасного кафе, в котором играют заупокойную африканскую музыку.
– Не знал что ты «ненавидишь нигеров», – вяло огрызнулся я. Наши с Перлитой меломанские дебаты нескончаемы и неразрешимы, как конфликт отцов и детей. – Где был, где был… А кто на прошлой неделе ел твои макароны? Микки Маус?
– Не трогай святого, – вмешался в наш разговор Поль, вовремя пресытившийся славой поп-звезды, – Микки Маус – герой моего детства, за него и хлопнем
– Двойную, – закончил светлую мысль старый Бохай и, неторопливо, с присвистом, всосал добрых полстакана дешевого супермаркетного виски. На первой стадии опьянения он бывал мрачен, но тих.
– Вот,– снова занудела Перлита, кивая на уровень жидкости в моём стаканчике, – ты и вино пить перестал!
Ох, не отвертеться мне сегодня! И, как подтверждение моих опасений, громкий голос из недр диванных подушек. Слишком громкий, даже, для относительно-большого зала, в котором мы сидели. Так говорят люди, на которых в компании не обращают внимания и им приходится перекрикивать галдящих товарищей, чтобы быть, хоть изредка, услышанными.
– А что такого? Это и хорошо, правда, Джордан? Я до смерти, вообще, не пила спиртного. Теперь-то можно.
Каролина – новенькая. То есть, в исполнительской спецгруппе, а до этого работала с нашими же монтировщиками. Ни кто не понимает – зачем её перекинули к нам, она – в первую очередь. Для неё, немолодой уже, на момент кончины, чилийской художницы, как и для всех упёрто-верующих «латиносов», промысел божий должен быть очевиден и прост, как сценарий голливудского фильма. По её упрощенной космогонии смерть – перевод из художниц в местные монтировщицы, понижение в должности за земные прегрешения. Обидно, но понятно. Надо учесть, исправиться, и попадешь в рай для живописцев, где сплошь продвинутые почитатели таланта и ни одного искусствоведа.
Так что сегодня у нас не просто пьянка, а по поводу. Стало быть – надобно представить наш скромный профессиональный клуб с лучшей стороны. Ничего не поделаешь – традиции, черт бы их побрал. Именно они перманентно поганили мою жизнь, так и тут, блин… Если Господь существует, то у него до крайности скромная фантазия по части наказаний.
Придется, видимо петь… Видимо – сейчас, потому что, Бохай, «гвоздь» программы нашей художественной самодеятельности, пока не готов исполнить «Джамайку». Мой опыт подсказывает, что до Робертино Лоретти ему ещё граммов двести-двести пятьдесят.
– С Богом, Джардонари!
Перлита всегда провожает меня к микрофону, как на войну, не смотря на то, что в нашем клубешнике всякое проявление творческого энтузиазма горячо приветствуется, а уж провалиться с «Итальянцем» так же сложно, как богатой пышной немке остаться незамеченной на турецком курорте.
Иду нога за ногу, как к школьной доске в понедельник. Паршивенько мне последнее время, ибо непонятненько. Что не так? Не знаю, хвостом чувствую, и, что самое печальное, не я один. Всем не по себе, только ребята бодрятся из последних сил, а я раскис как моцарелла на припёке. Плохо, Йорик, плохо!
– Сегодня, в честь нашей гостьи из далекой монтировочной лаборатории, прозвучит песня мужественных тирольских стрелков и любителей пива! Прошу почтеннейшую публику обеспечить перкуссии и бек-вокал!
Эк, меня понесло! Последний раз (он же был первым) я исполнял йодли, примерно, за девятнадцати лет до гибели, в пляжном баре на Золотых песках, чем и покорил (совершенно неожиданно для себя самого) гладкое и жесткое, как галька, сердечко запредельно юной и самой серьезной пляжницы на всем побережье. Вечно хмурящейся из-под модных очков студентки-отличницы мединститута Радки.
– Йо-ла-и-ла-и-ла! Йо-ла-и-ла-и-ла!!!
Радка… почти два десятка лет прошло с той фрагментарно запомнившейся ночи. Наутро я сидел на вышке, прикладывая к голове бутылку с ледяной Колой, мучительно и стыдно надеясь, что её путевка заканчивается сегодня. Ну, не было у меня сил на тягомотный post scriptum-роман. Да соблазнил девочку, да, плел что-то о долгой дороге к родному сердцу, да, козел, но жизнь-то одна, елки-палки!
Мои попытки наспех сформировать философскую систему в угоду своим гормональным приливам и отливам были пресечены в зародыше, появлением пляжной сумочки вишневого цвета, с которой Радка не расставалась даже во время танцев. Мой внутренний негодяй взвыл в предчувствии неизбежности заслуженной кары. Прятаться в щелястых внутренностях спасательной вышки – и думать нечего. Придется встречать грудью. Я укоризненно посмотрел на притаившегося в плавках виновника моих нехитрых бед и спрыгнул на теплый песок.
-Йо-ла-и-ла-и-ла, йо-ла-и-ла-и-ла!
Радка подошла вплотную, потянулась рукой к дужке очков. Мне захотелось съёжиться до размеров собственного пупка, чтобы не видеть беззащитных, обиженных глазенок, готовых вынырнуть на меня из-за тонированных стекол.
– Привет! – Взгляд будущей заведующей кафедрой травматологии и ортопедии был острым и насмешливым, а радужная оболочка тёмно-вишневая, в тон сумочке – угостишь мороженым очередную жертву твоего мужского обаяния?
– Конечно, – засуетился озадаченный я.
– Можешь не спешить, я окунусь, сначала. А ты забавный, на моего лабрадора похож.
Йо-ла-и-ла-и-лааа, и-ла-и-ла-иииии-лллааааа!!!
Аплодисменты не были бурными, поскольку мои подгулявшие почитатели к концу номера обессилено постанывали остатками воздуха. (Неужели, действительно – так смешно?)
– Отлично, Йорик!
Костлявый кулак Поля жестко впечатался мне в плечо, что должно было означать товарищеское похлопывание. В результате я расплескал половину штрафной порции алкоголя. Пока я там самовыражался, ребята откупорили полуторалитровую бутыль мутноватого, но вкусно-пахучего винища. Веселье продолжалось, только Перлита регулярно зыркала на меня озабоченными черносливинами. Каролина снова и снова возвращалась к сегодняшнему (первому для неё) эпизоду в прямом режиме. Оно и понятно – дебют! Фрагмент простенький, рефренный, такой бы в неадаптированной записи пошел, но у неофитов море впечатлений от всякой ерунды.
–Я не думала, что это вот, ТАК, – ораторствовала уже порядком навоодушевлявшаяся Каролина, – как будто играешь на сцене и, в то же время, балансируешь на проволоке, жонглируя горящими кольцами.
Ничего сравненьеце. Излишнюю яркость можно отнести на счет выпитого вискаря и особенностей южно-американской культуры, а, в общем,… что-то такое есть.
– За художницу и поэтессу! – реагирует наш галантный парижанчик.
–Нет, я все-таки, не понимаю, – не успокаивается наклюкавшаяся живописица, – зачем она натянула мне колпак на нос?
Хороший вопрос. Когда человек ворует сосиски из магазина, он пытается быть маленьким и сереньким, а нахлобучить шапочку на физиономию продавщицы и дать пинка охраннику (даже в неубедительном исполнении Поля) не лучший способ остаться незамеченным, хоть во сне, хоть наяву. Кстати…
– Поль, дружище, мы все понимаем, почему тебе сегодня не сидится на…кхм…кхм…(сочувственные смешки товарищей), но раз уж так случилось, кому, как не тебе пойти и объявить, наконец, нашего неподражаемого солиста.
Бессменный конферансье вздыхает, как решившаяся на все девица. Дошедший до кондиции Бохай поправляет воображаемый галстук-бабочку. Бен подливает вина «мисс Кери». Я « на минуточку» покидаю «высокое собрание» и направляюсь к выходу, ощущая, ползающий по хребту от загривка до копчика сдержанно-остеопатический взгляд Перлиты.
Хор-ро-шо! Меня, как лосьоном после бритья, освежило запахом мокрой улицы. Тут, видно, малость покапало, но без усердия, так что жизнерадостное скакание через лужи не состоится. Оно и к лучшему – не то настроение. Работа в прямом режиме – дело не простое. До скрипа натянутые нервы – не издержки профессии, а производственная необходимость. Вот ими родимыми я и начал чувствовать неладное месяца три назад, а после того, как у нас побывала эта новенькая, мы все четко знали, что где-то пошло наперекосяк.
Ветер обдирал с меня остатки хмеля, а, заодно, и апокалиптические предчувствия, как старые обои в канун косметического ремонта вместе с подклеенными газетами и кусками штукатурки, и разбрасывал их по тротуару и велосипедной дорожке.
А случай с бедолагой Раймо (когда его еще не перевели в административный отдел)
Сон 3
По моей квартире ходят незнакомые люди, похожие на работников молодежного фастфуда. Переговариваются между собой о чем-то спокойно-незначительном, на забившуюся в угол меня поглядывают с пониманием и сдержанным дружелюбием, как на перетрусившего щенка. Осторожно улыбаются издалека, но близко не подходят (надо думать, чтобы я лужу не напустила)
Я уже благополучно переварила первую порцию ужаса и начинаю прислушиваться и присматриваться к своим гостям.
Из ванной выскакивает девочка в мокрой юбке с какой-то недостираной тряпиной в руках, кричит, что заливает, мол. Рефлекс новоиспеченной домовладелицы мощным локтевым движением отодвигает экзистенциальный страх к дальним поручням сознания, и я кидаюсь спасать родную сантехнику. За дверью ванной, вместо положенного помещения полтора на два метра, собственноручно оформленного мною в голубых тонах, обнаруживается длиннючий коридор, ведущий в комнату. Ни того, ни другого тут по определению быть не может. Анализировать нет сил, но во вселенной нет места пустоте, и в вакуум моей несчастной башки стремительно врывается и заполняет его весь сухая формулировка первого правила из «Инструкции для недоумевающих придурков»: «Хочешь получить ответ – задай вопрос!» Принимаю на вооружение, незамедлительно подсаживаюсь к бледному вьюношу, крутящему в руках остатки моего мобильника (он распался на микросхемы и тумблеры, когда я пыталась позвонить маме), смотрю на него в упор и внятно произношу: «Ты кто?» Парень, явно, теряется, глаза забегали, щеки пообвисли, теперь он кажется лет на десять старше.
– Ты кто, – ору,– кто вы все?!!
Хватаю его за грудки, потому, что он не то располнел, не то расползся, в общем – пытается улизнуть, путем растворения в пространстве. Еще несколько минут назад меня бы это вполне устроило, но не теперь. Спасительное бешенство привычно наполняет ослабший было организм. Сейчас я вышвырну этих уродов из своего дома, кем бы они ни были. Его коллеги заметно напряглись: улыбки стали шире, глаза круглее.
К нам мягко и бесшумно, как трамвай-убийца, приближается парень, похожий на кубанского казачка переодетого ковбоем.
– Мы лешие.
–???
– Лешие. Лешаки.
Я обмякла, но не от страха, а, наоборот, от нездорового внезапного успокоения. Уж не знаю, на какой ответ я рассчитывала, но это словечко из детских сказок настолько не вписывалось в ситуацию, что показалось единственно-правдивым вариантом.
– Ты нас не бойся, – добавил толстяк (бывший «бледный вьюнош»)
У-у-у, когда говорят: «Не бойся»,– лучше подвинуть к себе что-нибудь тяжелое. Не вижу, но слышу отчетливо, как в прихожей явно активизируется жизнь. До окна не далеко, но третий этаж. Точно знаю, что сейчас кто-то войдет, дверь приоткрывается…
Господи, ты есть и ты – нормальный мужик, а не то чмо, которое рисуют на иконах, спасибо тебе!!!
В комнату не вползло огнедышащее чудовище, не ворвалась бригада упырей, вместо них на пороге стоит молодая девчонка, которая дважды в неделю заставляет мой ленивый организм умеренно напрягаться – тренер по фехтованию Катя. Знакомое, почти родное лицо. Визжать от счастья нет сил. Приподнимаюсь, делаю шаг, мечтая повиснуть на её могучей спортивной шее…
Ччч-черт! Она одета так же, как остальные…, и как она тут оказалась…, и взгляд…
– Кто ты?!!!
Уффф. И спала то всего минут десять, а сколько перепадов давления.
Йордан
Ххе. Смешно было. Финн чуть не напустил под себя… джина с тоником. Я потом спросил его, чего он испугался. Раймо помолчал, потоптался, поднял на меня невнятные глазки, и я понял, что ошибался, когда считал, что у таких никогда не хватит темперамента на ненависть.
Прохладненько, ну ладненько. Если ускориться – есть шанс добежать до дома раньше, чем околею непоправимо.
На велостоянке под окнами родного обиталища копошится нечто пятнисто-золотое в малиновых перьях. Ясно: кто-то из новеньких тырит велосипед. Эх, тряхнуть стариной! Привычно лавирую между растопыренными рулями.
–Руки вверх! Лицом на землю, быстро!!! – получилось здорово: громко и надсадно, как в кино про психов-полицейских. Следующий вопль звучит еще пронзительнее и содержит только одно приличное слово: «твою». От резкого удара пяткой под колено я складываюсь гармошкой втрое, по принципу фальцовки рекламных проспектов. Исключительно на рефлексе умудряюсь схватить пятнистый подол, пытающегося свалить новичка. Подтаскиваю поближе.
– Ну-ка, посмотрим, что мы поймали, – резко хватаю завитой хвост, чтобы развернуть похитителя к себе лицом, хвост остается у меня в руке, голова поворачивается самостоятельно, меньше секунды потребовалось чтобы…
– Йо-о-орик!!!
Жесткое покрытие стоянки дружелюбно встречает мой копчик, а сразу после этого и затылок. Перед глазами «светлячки» и знакомая мордаха.
– Динька!
Дина
Жизнь помаленьку налаживается. « Жизнь ли?» – ехидничает кто-то похожий на моего младшего братца. Блин, не знаю, что ответить мелкому гаденышу, но я просто не умею иначе обозвать ситуацию, когда жру, сморкаюсь, лаюсь с официанткой в закусочной и радуюсь встрече со старым приятелем. Ну, может не совсем приятелем, с хорошим знакомым. Общались-то всего полдня, а чем-то меня зацепил тогда этот невеселый немолодой дядька. Он тоже рад меня видеть, хоть и строит зверские рожи в мой адрес, приступая на ушибленную ногу.
– Иордан, не мучайся ты, на плечо обопрись, – пытаюсь подлезть ему под руку, благо рост позволяет, – классные я шузики прикупила, с подковками.
Нарочно это сказала. Думаю: пускай уже рявкнет и все – пойдем чаи гонять. Ну, правда, синяк под коленкой – не повод для холодной войны. Остановились. Ненавижу, когда вот так молчат. В конце улицы шумная компания вырвалась из кафе на волю. Могу поспорить на свой новый маникюр, что он смотрит на меня сейчас с заученной укоризной, как директор школы, но спорить не с кем, и я просто аккуратненько скашиваю один глаз.
Елки! Проспорила! Йорик улыбается немного даже смущенно.
– Меня никогда ещё девчонка не била. Пойдем чай пить, горе.
Так много… так много захотелось сказать, что я ткнула его кулаком в плечо и припустила к подъезду. За мной, почти не отставая, следовало тяжкое сопение и утробные стоны.
Неужели я втюрилась в этого старпера. Да, нет… я помню, как крючит, когда влюбишься. Бросает, как мячик на резиночке в руках обдолбавшегося панка. Гормоны и всё такое. Плавали – знаем. А ничего похожего на то, что я чувствую с Йориком и не было, вроде… Может, тоска по «доброму папочке», которого в жизни не видела, даже на фотографиях. Не, молод он больно для этой должности. Ой! Вспомнила! Было!
Давно, давно. ( Ёлки, как давно.) Тетя подарила мне на день рождения мягкую игрушку. Коричневого в черную полоску зверя, неидентифицируемой разновидности. Точно не тигр. Скорее – полосатый, коротколапый медвежонок. Неважно.Я взяла его в руки, вежливо сказала: «Спасибо», – и не расставалась со зверем несколько лет. Я не пыталась гадать какой он породы, даже имени ему не дала. Я его Никак Не Звала. Он просто Был. Так и с моей сегодняшней жертвой. В точности! Главное – погоняла подходящая. Звать его Димой, или Майклом, или Урсулбеком, я бы не смогла, а «Йорик» ассоциируется…э..э… ни с чем, на самом деле не ассоциируется, так – звуки, звуки, звуки…
Если бы раньше меня спросили: «Какие на том свете парадняки?», – я бы оценила шуточку, а теперь могу ответить просто и внятно: «Как в предбанники в платных сортирах». В том смысле, что чисто, аж стерильно, но неуютно. Посидеть бухнуть, вообще, не хочется, не говоря уже о том, чтобы целоваться.
– Какой этаж?
– Одиннадцатый.
– Хорошо!
– Чего уж хорошего?
– Хорошо, что ты не Карлсон, а то проще было бы на крылечке заночевать.
– Особо не радуйся, золотце. Тебе, все равно, придется кормить меня сливовым вареньем с ложечки, как недееспособного инвалида.
– Неужели я покалечила тебе как раз ту ногу, которой ты ложечку держал? Ай-ай-ай!
Мне не очень хотелось препираться, но Йорику так было, явно, легче шагать, и мы продолжали тихонько бодать друг друга до самой двери. У меня в голове, как карусель с облезлыми лошадками, крутился и ржаво повизгивал вопрос: говорить ему или нет?
– Приплыли, рыбы!
Я замерла. Не в смысле – шевелиться перестала, внутри застопорилась и уши торчком. Да, что со мной, блин. Не могу понять – боюсь я или наоборот, события жду, праздника с серпантином, фейерверками и симпатичными мальчиками-аниматорами.
– Чё встал, проходи, давай. Или ты гостям на пороге чаю наливаешь и адью?
Входит нерешительно.
– Слушай, – шипит, – Мне сейчас, вдруг, жутко стало. Как не домой пришел, а в пещеру незнакомую лезу, а там – то ли клад, то ли потолок рухнет.
– Свет включи, Али-Баба и сорок градусов. Пить надо меньше. – Ух, ты! Круто! Новый год!
Две настенные гирлянды, заменявшие в прихожей привычную одинокую лампочку, замигали так жизнеутверждающе, что, аж, мандаринами запахло. Хм… значит, все-таки праздник?
– Это Поль устроил. Говорит, мол, когда у девушки с порога новогоднее настроение, она сразу успокаивается, перестает торопиться домой (кто ж спит в Новый год), и дальше всё получается романтично по инерции.
– Что это – всё?
Смотрит, сморщившись, то ли от боли, то ли от досады.
– То самое, деточка…, в настольный хоккей до утра режемся. Любимая игра с детства, а партнеров не хватает.
– Я так и поняла. На всякий случай уточнила.
– Ну, раз ты такая понятливая, пойди на кухню и нажми кнопочку на чайнике. Она там одна, смотри – не перепутай.
Кухня классная. Места хватает и чистенько, никакой тебе немытой посуды. Аккуратный мужик. Ххе-е! Чайник в точности, как у меня (на днях купила, не хочу обрастать всякой фигней, ни к чему мне это, но уж больно надоело жрать по забегаловкам). Моя задница, не спросившись меня, самостоятельно устроилась на подходящей тумбочке.
Как он мне про девушек в лобешник-то выдал. Я думала он на меня подзапал, охмурять будет долго и интеллигентно. Даа…давно со мной дядки не беседовали, даже не как с сестренкой, а как с младшим братаном. Обычно сразу капают слюнями на ботинки. Стоило для этого сдохнуть!
– Салфеточки – отпад, – кричу в глухо-шуршащее пространство квартиры, – сам вяжешь на досуге, или это награды от девушек, за добросовестно выполненный мужской долг? Учти – я так не умею!
– Да учел уже, учел… До чего ж ты…
– Где чай? Все, все – нашла уже.
Чай не в пачке, в красивой жестяной коробочке в цветочек. ( Сейчас зарыдаю) Специи отдельно. Все подписано, только что не пронумеровано. Интересно, сколько он уже здесь? Год, два, три? О, мята! (если верить корявой подписи – перечная) Подношу щепотку к носу…гм… не мята. Точно не мята, но очень, черт возьми, похоже! Умеют некоторые устроится, даже на том свете. Может и мне купить, блин, сервант, люстру, типа из хрусталя. А что, суп грибной, наконец, научусь варить. Может в этом и смысл?
– Йо-о-орик! А тут грибы растут?
Вылазит прямо из-за косяка, в щели там сидел что ли.
– Ты что орешь? Люди спят! Какие грибы?
– Обычные! Сыроежки, подберезовики, грузди, лисички. Я лично лисички с луком обожаю.
Стоит, задумался. Напрягся, взгляд вдаль и лицо такое, как у новичка на курсах йоги, когда он какую-нибудь чакру открыть пытается.
– Але! – щелкаю пальцами перед его носом, – у тебя, что, батарейки разрядились?
– Не. Я про грибы. Пытаюсь вспомнить. Знаешь, я ведь, тоже их люблю,…любил… А тут не припоминаю, чтобы где-то были. Ничего похожего. Смешно.
– Усраться, как смешно! Вам всем еще при жизни мозги отшибло, или это – посмертный эффект?
Салфеточки, прихваточки, фарфорвые слоники! Фикуса в горшке только не хватает! О-фо-на-ре-ли!? Работаете, трахаетесь, в спортзалах потеете, чтобы жирок порастрясти. На фига!? Гребаные лунатики, на фига?! Все кончилось, все! Чего ты тут добиваешься, придурок, ты можешь сказать, чего!? Это тупик, тамбур, карцер, ящик с дырочками, а ты тут пыль влажной тряпочкой протираешь, и стрелочки на штанах отпариваешь, Ухти-тухти, мать твою! Чего ты хочешь, ты сам понимаешь? Чего?!!!
Темпераментный монолог оборвался внезапно, по непонятным, даже, для меня самой причинам. Как электрошлагбаум опустили. Я ещё при первой встрече обнаружила, что за Йорданом водится чудная привычка замолкать при первом подозрении на истерику у собеседника. Причем молчит он не укоризненно, без протеста, просто, пережидает шквал, бороться с которым, все равно, бесполезно. А пока, наливает чай с мятозаменителем в маленькие белоснежные, пиалки. Он успел уже переодеться в домашнее: старая клетчатая рубашка и бриджи, открывающие шикарный вид на волосатые икры хозяина.
– Осторожно, горячий.
– Угу.
Вкусно и уютно, и орать больше неохота. Кресло без ножек, похожее на детское автомобильное сидение – отличная штука, можно и облокотиться и ноги вытянуть. Та тумба, на которой я умостилась вначале, оказалась по профессии чайным столиком. Прислушиваюсь к чему-то беспокойно-шевелящемуся внутри, ворчливому, как кот, чье любимое место занял невежа-хозяин. Досада на этот садистский комфорт, в котором я так органично, оказывается, могу существовать. Хрен вам в ухо! Я только дух переведу, мысли по полочкам разложу или, хотя бы, утрамбую их поплотнее, чтобы дверцы закрывались.
– Нет, не знаю.
– А!?
– Не знаю, говорю, чего хочу.
– Вот!!!
– Что: вот? – Йорик щурится от чайного пара, – я и раньше не понимал, хотя, думал, конечно. Берег моря, знаешь ли, располагает.
– Ясно. Жрать, пить и по бабам.
– Вообще-то, судя по размеру груди, из подросткового возраста ты уже вышла.
– Не будем про размеры, а то я, тоже, найду, что прокомментировать.
– Ладно, не заводись. Сама начинаешь, потом бесишься. Нормально я жил. И книжки читал запоем, и на концерты бегал. Джаз-банд, между прочим, организовал. Собрал ребят безбашенных и три сезона возил нас по курортам. Кино любил хорошее… дочку любил.
Я хотела попросить его не плакать навзрыд, но вовремя заткнулась. У всех есть любимые мозоли, че зря их топтать. Сказала другое:
– Сейчас ты скажешь, что это все пройдет, что, когда ты сюда попал, ты, тоже, через это прошел, не мог смириться, но потом понял, что бесполезно, что жизнь продолжается, несмотря на смерть, что надо принять этот мир таким, каков он есть, и тра-ля-ля и тру-лю-лю…
– Не дождешься, дитя моё. Во-первых, ты, явно, перепутала меня со своим папочкой. Именно он должен был всё это тебе без запинок выложить, после того, как первый раз побывал на родительском собрании в школе и послушал училок, доведенных до параноидальных неврозов его маленькой дочуркой. Во-вторых, я проходил, конечно, подобный этап, но быстро и, относительно безболезненно.
– Давно, кстати, ты здесь?
– Ну-уу…, порядком. Тут годы трудно считать, сама уже, наверно поняла.
Да, это я поняла. Местный климат…, нет, не климат, а…, как бы это…, система чередования времен года (или того, что я раньше называла «временами года»), стала для меня приятной неожиданностью. Представьте, что дни календаря перетасовали, как колоду карт, разложили рубашками вверх и некий далекий от шулерства чел вытаскивает по-честному, наугад то 1-е мая (тепло на солнышке, но ветерок прохладный), то 11-е января (ясная морозина, воздух хрустит громче, чем снег), то три июльских дня подряд (ошалевшие горожане лезут в фонтаны).
– Да, тут клево, в смысле погоды.
– Кому как, – дипломатично вильнул мой собеседник, отдирая карамельку от фантика, – Ну, давай!
–Что?
–Что, что. Грызи сухарики и рассказывай, тебе же хочется, прямо, неймется.
– Ни фига подобного! Ничего мне не хочется, да и нечего, в общем, рассказывать. Ты ж такой умудренный… посмертным опытом. Все этапы проходил. А сухарики погрызу, спасибо.
Я аккуратно растерла за щекой колючую горькую корку, и мне захотелось заскулить и залаять от тоски и бессильной ярости. Моя бабушка, пережившая войну и послевоенный голод, делала такие же в духовке. Спокойно! Рыдания отменяются, или, по крайней мере, откладываются вплоть до туманного будущего и полной победы мировой контрреволюции. В самом деле, рассказать, что ли ему? Не все, конечно, так, основное. Глядишь, в башке просветлеет. У меня в школе так бывало, читаешь программную чухню какую-нибудь до середины – муть бессвязная, а напишешь сочинение и «опа!» – нормальненько. Потом иногда, даже, дочитывала.
Почему всегда так трудно начинать? На вопрос: «С чего?», – записные остроумцы обычно отвечают: «Начни сначала». Тут-то и есть закорючка. Где оно, елки, это самое начало? Утром? Вчера? С восемнадцати лет? С рождения? Еще раньше? События занудно вытекают одно из другого, и эта тягомотина не прекращается, оказывается, даже после смерти.
Принято говорить, что воспоминания, мол, замелькали перед глазами, как кадры из кинофильма. Не знаю…, то, что подступило ко мне неожиданно со всех сторон, проглотив, не подавившись, холостятскую Йорикову кухню, если и напоминало кино, то в формате 4d, с полным эффектом присутствия.
Первым делом я почувствовала языком солоновато-шершавую ранку на прокушенной губе и, уже другим, специально предназначенным для этого дела местом, ощутила страх. И если с ранкой все в порядке, то со страхом что-то не так. Не пойму – что именно. Ага! Есть, поняла! Это не мой страх, её. Рыжей толстушки, которая сервирует мне столик на одну персону. Гы-Ы…, когда тебя боятся, это успокаивает. Подмигиваю максимально дружелюбно, привычка к дисциплине заставляет девчонку улыбнуться мне в ответ. Строго у них тут, однако. Трясется, но работает без осечек. Расставляет мисочки, как дрессированный мишка цветные кубики. Все мои попытки поговорить игнорирует с неприступным видом потомственной вахтерши студенческой общаги. А ей на вид лет шестнадцать, не больше. Надеть ей, что ли, на макушку вон то, жидкое, похожее на суп…
– Приятного аппетита!
– Ладно, иди, уже, а то описаешься, деловая колбаса, – последние слова обращены к захлопывающейся двери, и исчезающей в проеме, насмерть перепуганной пятке.
Столовый прибор, блин, ножи, вилки. Я-то и на пластмассовую ложечку не очень надеялась. Оно и правильно, нападать ни на кого не хочется, а вот похавать надо. Недавно, вроде, ела…, или давно…
–Эй! Сколько времени, скажите, кто-нибудь.
Тишина. Ну, и хрен с вами, золотые рыбки. Есть хочу! Порнографически-розовое мясо и необыкновенно крупный разваристый рис оказались лучшими успокоительными. Справедливости ради надо заметить, что других транквилизаторов мне и не предлагали, дав возможность наораться нарыдаться и наматериться вдоволь. Именно в таком порядке, ибо матершина стала наиболее осмысленным этапом моих самовыражений.
Сейчас, нажравшись до икоты, я не врубаюсь, как я могла поверить этому жирному маньяку и тому…., другому, тоже, видать чокнутому. Умерла…гы-ы!
Но, и на психушку, как я вначале подумала, тоже, не очень похоже. Чистенько так, со вкусом. Столики с витыми ножками. Стеночки модного фисташкового цвета. Только, вот, плакат этот – белые буквы на красном, как помада у дешевой шлюхи, фоне. Буквы у меня сначала расплывались, теперь прояснилось: «Сохраняйте спокойствие»! Охренеть! Напоминает слоган на случай ядерной атаки. Ладно, рано или поздно…
На самой середине моей медленной благоразумной мысли в раскрывшейся двери возник и засиял рекламной улыбкой Илья Муромец с картины этого, блин, в школе-то проходили…
– Не хочешь – не верь, – пропел он нежным тенором, – твоё дело.
У них тут, что – прослушивающие устройства? А я не заметила, как начала вслух сама с собой разговаривать? Да, ну! Трудно говорить, и ковыряться пальцем в зубах одновременно.
– Никаких прослушивающих устройств тут нет.
Точно, мысли читает. Дверной проем нарочно загородил, бугаина. Через такого не прорвешься.
– О, Господи! Никто твои мысли не читает, ты головой завертела в поисках гипотетических видеокамер, как жучка хвостиком, и драться со мной не надо, ты и так выйдешь отсюда через полчаса, примерно. Устраивает?
–Да. – киваю и вытаскиваю наружу забытый, было, во рту палец.
– Слушай себя внимательно, – Муромец сделал О-очень значительную паузу, – именно, себя, ты не ослышалась. Что тебе напоминает всё вот это, – он сделал могучей ручкой оперный жест, аж, сквознячок прошел.
– Дурацкую инсценировку школьной самодеятельности!
– Отлично! Просто, супер!
– Чё ты лыбишся, болван, – когда я чего-то не понимаю, я начинаю бояться, а это бесит.
– Всё очень хорошо! Сейчас я дам тебе денег и несколько полезных советов, и ты отправишься в город.
– Нельзя ли обойтись только деньгами, – бурчу.
– Можно, но тогда ты рискуешь вернуться слишком рано, и, судя по твоему милому характеру, с разбитой физиономией. Вопреки твоей гениальной версии, там за стенами обыкновенные люди, и мало кому понравиться, если незнакомая девочка станет проверять, хорошо ли приклеен парик. Это, кстати, был первый совет. Не страшно и не больно, правда? Так что – слушай дальше. Мотелей тут нет, ночевать, если захочешь, можешь здесь. Не пытайся состроить скептическую рожу, она у тебя и так, достаточно, помятая и опухшая. Не хочешь – не приходи, ночуй на улице, или в кабаке тусуйся, мне всё равно. Вот карточка, на ней денег хватит дня на два веселой жизни, потом придется экономить или зарабатывать. Главное. На обратной стороне карточки – цифры. Это – адрес здания, в котором мы сейчас сидим. В любом магазине, клубе ресторане тебе скажут, как сюда добраться. Понимаю, что ты не собираешься этого делать. Запомни, большего не требую. Всё.
– Что?
– Всё.
– Что, блин, «всё»?
– Можешь идти.
– Так просто?
– Можешь не «так» и не «просто», а на карачках задом наперед. Твоё дело.
Какая-то образцово-показательная часть меня понимала, какой идиоткой я сейчас выгляжу, какой набитой дурой с выпученными глазами и деревянным тельцем. Она (образцово-показательная), вообще, непогодам много понимала, в том числе и то, что мой нерадивый инструктор говорит правду. Я могу идти прямо сейчас и куда душе угодно. Но вся остальная нормальная Я была не готова выйти на улицу и увидеть загробный мир, а потому выпустила когти, раздула ноздри и заклацала зубами.
– За лохушку меня держишь, козел? Я сейчас выйду в коридор, а меня в смирительную рубашку и в карцер за побег? Мягкий хрен тебе вместо круассана, понял!?
– Понял, – тихо проворковал супер-тяж, страдальчески закатил глаза и удалился молча, легко ступая по деревянному полу, как архангел по облакам.
– И нечего ползать с таким видом, будто тебя там уже причислили.
«Там»…, это ж надо… Крутые тут спецы по промывке мозгов. Дверь открыта…, короче, надо собираться и топать, пока отпускают. Поскольку собирать нечего, то переходим ко второму пункту.
Пустой коридор отличался от моей палаты только конфигурацией. В правом его конце, сливавшемся с линией горизонта должна быть дверь, я не то чтобы её увидела, скорее – ощутила, особым чутьем потомственной горожанки, привыкшей ориентироваться в чудесах современной архитектуры. Двинулась, не слишком торопливо, подозревая, что ни один уважающий себя выход из чего бы то ни было, не обходится без заморочек, вроде замков с секретами, сигнальных пищалок или, на худой конец – банального пьяного сторожа-пенсионера. Меня поджидал (кто бы сомневался, с моим-то везением) полный комплект. Как только я приблизилась на расстояние, достаточное, чтобы разглядеть всю гладкость, плотность и герметичность конструкции, запиликала попсово-электронная фигня, не оставлявшая, вкупе с замигавшей светомузыкой, сомнений, что она – сигнализация.
Сторож-алкоголик, тоже, не замедлил явиться. Выбрав для себя облик плотной коротконогой девицы татаро-монгольского типа в белоснежном комбинезоне, оранжевой бейсболке, из-под которой болтались обалденные, с руку толщиной, черные косы.
Подружка Чингисхана пошебуршала под столом, и дискотека оборвалась на середине такта.
– Тонни, ты – шовершенный дебил! – прошепелявила она в образовавшуюся тишину, и, повернувшись ко мне, пояснила, – это твой куратор, который заходил к тебе только что, решил над тобой поприкалываться, карту не зарегестрировал, козел!
Согласившись в душе с энергичной характеристикой Тонни-Муромца, вслух предпочла сказать писклявое «спасибо» и, просочившись в образовавшуюся между дверью и косяком щель, рвануть вниз по чистой и (вот ё…) скользкой лестнице.
–Шлева лифт, шлева!
«Шлышалось» с далекого уже верха. Я с детства не доверяю лифтам, зато – дружу с лестницами. С любыми. Ступеньки, вообще, отдельная тема. Думаю, что первую незамысловатую конструкцию такого типа придумал не первобытный проархитектор, а художник-карикатурист, которому не хватало натуры. Спуски-подъемы всегда чуть-чуть улучшали мое стабильно-паршивое настроение, этот раз не стал исключением, но перед последним пролетом я резко затормозила.
Смешно и непонятно устроен человек, даже если этот человек – ты сама, об остальных, вообще, молчу. Меня ожидали, возможно, самые невероятные события моей жизни (или, блин, смерти!), а я стою тут и заворожено пялюсь на лоснящиеся, как локти «ботаника» перила. За десять лет школьной жизни я так ни разу и не отважилась прокатиться, как это делают все нормальные дети, и теперь мой внутренний придурок жизнерадостно вопил: «Сейчас или никогда!» Зная по опыту, что спорить с этим типом бесполезно, я обреченно легла пузом на отшлифованное дерево. «Йо-хо-хо!» завопил этот гад, когда мы доехали до конца, почти ничего не ушибив. «Главное – не думать!» Едва не снеся с петель матово-белую дверь я выскочила на улицу.
«Город» – первое и единственное слово, составленное из гибких, как замазка букв, корчившееся в слабоосвещенной пустоте моей несчастной головы.
А где, интересно, я собиралась очутиться? В райских кущах? Ладно, хоть, нигде больших сковородок не видать. Не, правда, чего ждала-то? М-мм…, наверно, больничного парка с вялыми статистами в белых балахонах и картонных нимбах…
Так мог выглядеть деловой центр любого западного (судя по отсутствию бомжей и окурков), среднего промышленого города, очень удачно расположенный на большом холме. Здания гибридного бизнес-магазинистого вида были относительно невысоки, симметричные зеленые зоны засажены редкими елками и елкообразными кустарниками на почти голой земле. Ближе к основанию холма-сити зелени становилось все больше, а цивилизация напоминала о себе только узенькими извилистыми дорожками.
В долине отчетливо просматривались постройки, которые я, недолго думая, окрестила спальными районами. И поторопилась. Даже в Купчино, при желании, можно обнаружить некоторое разнообразие, как то – большой дом рядом с домом поменьше, фасад, загнутый корявой буквой «г», надстроенные мансарды и тому подобные архитектурные бездарности. То, что я видела со своего наблюдательного крылечка, походило на злую сатиру на «самые спальные» районы. Одинаковые желтые «точки» невероятной, даже отсюда ясно, невероятной высоты с зеркально-коричневыми плоскими крышами, расставленные в строгом шахматном порядке. Подвбитые гвозди, ждущие, когда их довобьет педантичный плотник-профессионал.
Завершали пейзаж, понятно, многочисленные дымящие трубы ( куда ж без них). «Крематории». В голове замелькали дикие кадры кинохроники прошлого века.
Да, ну… ясно, что заводы.
А тепло, куртку снять захотелось. Весна что ли? Гы-ы… почему, тогда птички не поют, мать их?
ГЛАВА 3 Йордан
Какая-то она домашняя, несмотря на экзотический наряд и… своя, и…, как будто она тут дома, а я у неё в гостях. Есть люди, которые очень быстро сливаются с обстановкой, будь то конференц-зал или кислотная дискотека, не важно. Динька, наверно, такая. Слушаю её, киваю, смеюсь, где положено, а сквозь историю о её первых днях, как через кинопленку на свет, вижу десятки таких же пленок с очень похожими кадрами из рассказов других, делившихся со мной впечатлениями. И, в самом конце, практически не различимая и не отделимая от предыдущих – моя собственная эпопея освоения загробного мира.
Черно-белость первых депрессушных недель, слёзы втихаря от окружающих и, по возможности, от самого себя, алкоголь, обучение новой и (вот, черт!) интересной работе, и медленное, незаметное привыкание, неотвратимое, как рождественские распродажи. Знаете, сперва вас бесят придурковатые зазывалы, все эти добрые гномики шестьдесят второго размера и белоснежки в кроссовках Nike, а через пару дней вы с удивлением обнаруживаете себя возле корзины с «элитными» футболками, окруженной такими же невменяемыми кретинами, как вы.
Эйфория первого эпизода в прямом режиме, несколько дурацких случаев в общественных местах («тётя Мила!?»…, « извините, обознался»), клубы, девушки и вопросы, вопросы, вопросы…
Мой куратор, худосочный ленивый парнишка, лет, от силы, пятнадцати на вид, счел за благо поскорее ввести меня в рабочий процесс, и я очутился под крылышком Перлиты, суровой, но заботливой, как секретарь партийной ячейки.
– Ты не слушаешь!
– Слушаю, – почти не соврал я, – слушаю и вспоминаю, одновременно.
– Ясно. Ну, раз уж вспоминаешь, скажи – когда ты поверил? Ну, в то, что ты …
– Умер? Не стесняйся, это слово есть в моём активном лексиконе.
– Да…, я, тоже, постепенно…
– Сложно определить конкретный момент, – я честно напрягся для поддержания разговора.
– А ты проанализируй. Именно сейчас, через время. Сразу-то все кажется сумбурно, а когда оглядываешься – четче становится, проще, вроде комиксов: каждая картинка в своём квадратике. Хотя, я сразу на месте момент просекла. Только я после тебя расскажу.
Не удержалась, похвасталась. Смешная. Когда Кристинка, доведенная до отчаяния моей родительской заботой, сквозь злые слёзы кричала, что я ничего не понимаю, что со времен моей молодости мир кардинально изменился, и теперь именно ей и её сверстникам есть чему меня поучить, а не наоборот, я отмахивался: «Не в этой жизни!» Надо же, сбылось! И нечему удивляться, случайноляпнутое, вообще, имеет тенденцию сбываться чаще заветных желаний.
– Уффф… не знаю…, если укладывать все в табличку, то я уверовал в два этапа. Что ты хихикаешь
– В два этапа! Все-таки, ты жуткий зануда.
– Вот, нахалка! Сама же пристала, как банный лист к заднице.
– Ладно, ладно, согласна: я банный лист, ты – гы-ы, ну это, самое. Давай, какие там этапы?
Ну, не обижаться же на неё, в самом деле!
– Наполовину, я поверил сразу, как только, Зиг (мой куратор) мне об этом, позевывая, рассказал. Я, видишь ли, прекрасно помню, как это случилось.
Помню до сих пор, и вовсе не потому, что это было нечто сверхъестественное или как-то особенно меня мучает. Нет, просто, забывать нечего. Я хочу сказать, что забываются бледные фоновые детали, переосмысливаются подробности, а мой несчастный случай был ярким и кратким, как первый оргазм. У каждого есть такие, осевшие поверх коры головного мозга впечатления, напоминающие магниты на холодильнике: толку нет и к содержимому отношения не имеют, но забавно. Некоторые втягиваются и начинают самозабвенно охотиться на «магнитики», пока не облепят не только холодильник, но заполонят всю квартиру, после этого они переключаются на бытовую технику своих соседей.
Так вот, помер я примерно, как и жил – банально и бессмысленно. Часа в два ночи, на исходе рабочего дня, грозившего плавно перевоплотиться в рабочее утро, я заглотил не помню какую по счету порцию эспрессо и с разбегу плюхнулся в седло моего недавнокупленного выпендрёжного чоппера Yamaha. До моря, в которое я решил мокнуть продолбленную клиентами и начальством со всех сторон голову, было десять минут пешком. Но… байкер меня поймет, остальных прошу не беспокоиться.
На единственном крутом повороте навстречу мне, аккуратно по моей и без того узкой полосе томно выкатился зачуханый фиатовский микроавтобус. За рулем такого бронтозавра обычно сидит какой-нибудь турок, поэтому я не постеснялся в выражениях и взял, соответственно влево…, и понял, почему этот мудак ехал по встречке: он обгонял ещё более вялый хлебный фургон. Я не успел даже попытаться. Думаю, что выключился раньше, чем ленивый южный ветерок успел развеять обрывки интернациональных ругательств.
– Эй, пингвин!
– А?!
– Где у тебя Enter,Delete?
– Что?
– Зависаешь, говорю, как устаревший браузер.
– Не груби, – возвращаюсь я в единственную доступную реальность, – дай сосредоточиться.
Динька послушно захлюпала остывшим чаем.
– Понимаешь, не то чтобы я был сознательным сторонником теории априорности знаний, – делаю паузу в ожидании вопроса, моя собеседница молча облизывает краешек пиалы, – но у меня была любимая и часто употребляемая присказка, мол «мне никогда не отрубали голову, но я догадываюсь, что это плохо». Видимо те полторы секунды перед столкновением подготовили меня к неотвратимости сильной боли и, когда я открыл глаза, шевелиться мне не хотелось совсем, и я твердо решил не дергаться до очередного прихода врачей. В «палате» кроме меня, очевидно, никого не было и ожидание могло затянуться на часы, тем более что я с удовольствием пережевывал мысль о том, что пока я был без сознания, меня (надо же додуматься) перевезли в Софию, и сейчас в окружении почтительной свиты войдет светило травматологии, доктор наук Радка Панчева…, редкостная чушь лезет в голову сразу после гибели. В самом разгаре галюцинирования, буквально за пару минут до романтического свидания, меня неожиданно, без объявления войны, ошпарила солью по ягодицам мерзопакостная мысль: «А вдруг – паралич!?» Медленно-медленно, чтобы не потревожить ни одного перышка на крыльях моего ангела-хранителя, я поскреб ногтями простыню…, теперь ногами…, уффф, полегчало. Обрадованный воздух рванул из непомерно раздувшейся груди навстречу белому потолку. Поочередно протестированные суставы работали безотказно. Первое, что я сделал, усевшись на кровати – со вкусом испугался.
– Ага, если после пятидесяти с утра ничего не болит, значит – ты умер!
– Змеёныш ты ушастый, а не ребенок.
– Ага. Ты по делу давай. Когда понял-то?
– Я и говорю по делу. Если предположить, что я, несмотря на кофеин, отрубился за барной стойкой мордой в накладные, и вся эта бодяга с аварией мне приснилась, то возникает законный вопрос: где я нахожусь? В том, что это не больница, я убедился, как только догадался покрутить головой. Продолжение сна? Амнезия от переутомления? Внезапная шизофрения? Похищение спецслужбами или инопланетянами? На фоне таких вариантов, версия предложенная Зигом, показалась вполне правдоподобной.
– Ну, ты даёшь!
– В отличие от некоторых, у меня не было оснований полагать, что родственники упрятали меня в психушку. Ты ведь именно так думала?
– Не твоё собачье дело!
– Грубиянка!
– Пингвин!
– Почему это – «пингвин»?
– Пингвин – огрызок птицы!
– Не буду больше рассказывать – сам не заметил, как всерьёз расстроился. И разозлился на себя. В самом деле – нашел, перед кем разоткровенничаться. Причина моего внезапного закисания, тоже притихла и нахлобучилась. Хм…, чуть старше моей Кристинки, но так не похожа, что никаких отцовских чувств не вызывает. А вот какие вызывает, даже думать не хочется. Хотя…, её женские прелести мне вроде бы тоже до бани. И то – слава Богу! Не хватало ещё влюбиться в этого несмышленыша. Судьба моя, конечно, оказалась гораздо более талантливой и креативной специалисткой, чем мне казалось все тридцать девять лет моей нескучной жизни, но есть же предел полёту творческой мысли! Или нет…?
Граница между «поцапались» и «поссорились», по моим наблюдениям, не в вескости причин, не в количестве разбитой посуды, не в степени фееричности темперамента участников разборки, а всего лишь в длине паузы. Как резиновый жгут, который тянется и сжимается раз за разом, пока не натянуть слишком туго, тогда он с треском лопнет или лениво и противно расползется в руках. Так и выяснение отношений – какой-то промежуток времени можно обоим обиженно молчать, потом перейти к взаимным оскорблениям, или превратить все в шутку, или набить друг другу морды, а после этого вместе лопать макароны с кетчупом, но есть в каждой паузе некая «точка невозвращения», миновав которую, невозможно совместно развиваться ни в какую сторону. Остаётся только уйти, остаться одному, прожить маленькую (или не маленькую) жизнь, встретиться снова, и дальше – как повезет.
Наше молчание уверено подбиралось к критической отметке. Я узнавал её приближение по тысячу раз знакомому ощущению унылой безвольной афазии, граничащей с клиническим идиотизмом.
– Не мучай последнюю конфету, дай сюда.
– Ох, ты, может, голодная? – осенило очнувшегося меня,– риса с рыбой хочешь?
– А то!
– Сейчас разогрею, – я засуетился возле духовки.
– Откуда это у тебя такие кулинарные раритеты?
Динька с подозрением обнюхивала содержимое извлеченной из глубин холодильника стеклянной миски.
– Интересно, сколько ему лет?
– У нас, в бывшем соцлагере, неприлично задавать такие вопросы продуктам питания. Им столько, на сколько они выглядят, может пара недель туда-сюда. Через пять минут будет готово.
А пахнет ничего, заявила Динька, не продержавшись обозначенного времени. Голыми руками легко вытащила из духовки горячую миску, цапнула со стола чайную ложечку и осталась на полу возле плиты.
– Вкусно?
– Съедобно. Давай вторую часть.
– А больше у меня нет,– растерялся я, – ты это доешь, жадина, глазаньки у тебя несытые.
– Да, я не про кулеш твой еврейский, про второй этап, когда ты совсем понял? А потом я скажу, только ты – первый.
– Погоди, дай переключиться. На чем я остановился?
– Фиг!
– Что тебе опять не нравиться?! Жуй молча и слушай!
– Зиг! – проглотила она разварившуюся кашу, – Зиг тебе всё прямо изложил. Ты поверил, но не до конца. А почему не до конца?
– Тело мешало, понимаешь?
– Угу!
– Что «угу»?
– Понимаю. Мне сто раз снилось, что я умерла, при этом я всё видела, слышала, но тело исчезло. Я летала, сквозь стены проходила, меня никто не замечал…, прикольно было.
– Мне тоже такое снилось. Забавно. К тому же, покойника зарывают в землю, или сжигают, короче, бессмертие души – ещё куда ни шло, но оказаться на том свете со всеми своими телесными причиндалами, это, мягко говоря, неожиданно.
Когда я первый раз вышел на улицу, было отличное зимнее утро. Солнечное, безветренное, морозное. Лыжная погодка. Поскольку подходящего спортинвентаря у меня не было, я мысленно прочертил лыжню от своих ступней, до конца упиравшейся в них улицы и двинул пешком, стараясь ровно дышать, как профессиональный стаер. Дойдя до конца улицы, свернул на следующую, поперек деловитого людского потока, мимо велосипедных парковок и витрин. Буквы на магазинных вывесках ехидно расплывались, не давая мне шанса понять, какие сюрпризы ждут меня за огромными витражами, но старались они зря. Подробности меня не интересовали. Дома стали уступать место ботаническим разностям и одноэтажным павильончикам неопределенного назначения, их сменили одноподъездные многоэтажки, в конце концов, я вырулил на просторную трассу с плотным пешеходно-велосипедным движением, ныряющую в здоровенные заводские ворота. До ворот я не дошел, сел на обочину и сидел довольно долго. Никто не обращал на меня особого внимания, окинут нелюбопытным взглядом и топают себе дальше.
– Тут ты и разрыдался!
– Да, – а чего стесняться то уже, – согласился я, – потому, что понял и поверил до конца, что прежнее не вернётся. Можно назвать это как угодно, но всё, абсолютно все, что я привык называть своей жизнью, беречь, холить и лелеять, как единственный неповторимый дар, закончилось навсегда. Конечно, я раскис. Тяжело, когда умирает один человек, как же непередаваемо хреново узнать, что исчезли все, кого ты любил, не любил, и даже те, кто был тебе абсолютно пофигу. Вот, как-то так.
– Так не интересно! Шел, шел, и дочухал. Даосизм какой-то долбанный. Я всё логически вычислила, наверняка.
– Ну, ну, расскажи-ка, вычислитель.
– Че ты, опять лыбишься. Я уже говорила, что не такая тупая, как с лица кажусь. Сюда, между прочим, с третьего курса ФИНЭКа загремела, и не хватало еще, чтобы всякий гребаный бармен с неполным начальным образованием меня за дуру держал! Ты хоть понимаешь…
И понеслось, но я уже начал привыкать
Дина
На этот раз он точно сам виноват. Нельзя, что ли было спокойно послушать? Скажите, пожалуйста, какой ироничный. И на кой я к нему приперлась? Увиделись бы завтра на работе. Или не увиделись, какая разница, если через день, максимум – через два, меня тут не будет.
Сказать ему или не сказать? Зачем? На что я, блин, надеюсь, что он присоединиться к нам? Навряд ли. Такой баобаб с места не своротишь, не человек – глыба. Истукан с острова Пасхи и тот мобильнее этого старого моллюска. И жизнерадостнее…, зачем он, вообще, мне понадобился?
Господи, почему я вечно выбираю не тех парней? Даже здесь есть нормальные люди, которые не сидят на жопе, пытаются хоть что-то делать, а я трачу время на этого унылого птеродактиля. Ясно же, что он не станет рисковать. Хе-е, как же – коробочки для чая, салфеточки, гирлянды, чтобы девушек в койку укладывать. Похоже, это местечко – рай для домохозяек обоих полов. Как же я-то сюда угодила?! Сбой в системе?! Эй, как тебя там…, господин, Самый Главный Программист! Ты, ошибся, мудак!!!
Йордан
Ооо, пошло на спад. Динька иссякала быстро, как струя из дачного умывальника.
– Муддак!
Это после паузы, с удвоенной энергией, но, судя по дружелюбной гримасе, уже не мне. Другому, скорее всего виртуальному, несчастливчику. Когда она только готовится улыбнуться, то есть сморщивает нос и чуть вздёргивает уголки губ, кажется, что её улыбка будет по-детски умилительно-щербатой, ан нет! Оскал у этого ребенка ого-го, какой зубастый! Ночной кошмар любой здравомыслящей котлеты!
– Могу еще бутербродов сделать к чаю.
– Ага, делай!
– Вот, прорва! Ты умерла от обжорства?
– А ты от удушья?
– Не понял…
– Жаба, спрашиваю, задушила? Не можешь покормить человека по-человечески, жмот.
– Да, на здоровье! А ты рассказывай, давай, дальше, мне, правда, интересно.
– Ок! Щас. Мне тоже надо сосредоточиться. Я-то, понимаешь, не поверила своему куратору ни на половину, ни на вот столечко, тем более что он чем-то киношного попа напоминал. Когда на улицу выскочила, сразу стала искать – что не так. Хотела разоблачить этот любительский спектакль, найти, фальшивку, понимаешь?
Ой, только не смотри на меня, как на полную песочницу розовощеких карапузов! Я понимала, что играю в суперагента из малобюджетного фильма. Надо же за что-то уцепиться, люди, вон, всю жизнь в рыжих париках ходят и позволяют себя лупить поролоновыми дубинками, лишь бы окончательно не свихнуться. Или политикой занимаются, у каждого свой способ.
Первое, что я сделала – засунула свою чудо-карточку в щель ближайшего таксофона. Почему, кстати, они тут все желтые?
– Не знаю…, может, для позитива?
– Такое только шахтера может порадовать. Короче, ни один номер не отозвался, но я и не рассчитывала, так пощупала и галочку поставила. Теперь надо было проверить карточку. Ближайший магазин оказался бутиком карнавальных костюмов нестандартных размеров для взбесившихся трансвеститов.
– Это для новеньких. Есть такой этап адаптации, когда чувствуешь внезапную свободу от условностей. И чем приличнее человек, тем ужаснее посмертный разгул. Люди всегда одинаковы, вот, к примеру, некоторые благопристойные бюргеры в отпусках превращаются в совершенно безбашенных уродов и хамов, куда там, обдолбаным подросткам. Я, признаться, тоже почудил, рассекая в фиолетовых ковбойских штанах по кабакам и частным вечеринкам.
– Спасибо, сама уже поняла. Не по себе разумеется, надо быть круглым идиотом, чтобы не найти себе другого занятия, кроме как – рядиться пугалом с рублевского огорода и напиваться в стельку. Это можно было делать при жизни.
– Не все могли. Всю жизнь извиваешься, как женщина-змея, чтобы не приведи господи, не нарушить какое либо правило, и тут – отпустило! Ошалевшей крыше есть куда съехать!
– Тем более – маразм.
– Ну, не скажи,… Если смерть не избавляет от страха, какой в ней, вообще, толк?
– Какой? А какого ты хотел? Ты тут ныл, что помер бессмысленно, как и жил, а со смыслом – это как? Слететь в кювет, спасая жизнь перебегавшему зайчонку? Какая, на фиг, разница! Может тут не толк, а способ!
– Не понял…
– Ладно, проехали. Слушай дальше. Стала шмотки выбирать, а продавцы такие вежливые, всю обслюнявили, ну, думаю, дорогой бутик, не хватит моих благотворительных бабок. Спросить, сколько там монет на счете, вроде, неловко. Купила солнечные очки и панамку со слоном, хватило. Пошла искать кафушку подемократичнее, потемнее и потише. Повезло – первая же оказалась похожа на плохо освещённую коммунальную кухню. Большинство столиков, напоминавших фигурки из тетриса, предусмотрительно прижимались к стенам, два или три раскорячились на середине. Если посмотреть на это дизайнерское озарение с потолка – реальное поля для «морского боя». Знаешь такую игру?
– Ха! За кого ты меня держишь?!
– Ну вот. Первое, что я сделала, споткнувшись о высокий порог…
– Спросила про интернет!
– Точно! Хотела, но не успела, там табличка была «Извините, интернета, банкомата, и сотового телефона нет». И так ещё в трех или четырёх следующих тошниловках.
– Ха-ха! Класс! Давно я не был в той части города возле карантина! Замучились, бедолаги отвечать на одни и те же вопросы.
– Не перебивай, умник. Теперь я и сама понимаю. А тогда решила, что тут Они и попались. Прихватила я их крепкой рукой, за голую задницу. Можно построить декорации, нанять статистов, но имитировать всемирную паутину, с таким объемом информации – нереально!
– То есть, твоей основной рабочей версией было, всё-таки Мега-супер-реалитишоу, и, в идеале, ты мечтала внезапно появиться в кабинете редактора?
–Ну, да, черт, возьми! А что ещё я могла думать?! Только про кабинет редактора я как-то не подумала. Собиралась ворваться в студию и показать «фак» оператору за пультом.
– В надежде, что это увидит вся страна!
– Да! Ну, и что! Мне впервые за долгое время стало по-настоящему весело!
Динька помолчала, посмотрела на меня сквозь невесомую челку и засвистела знакомый, но не идентифицировавшийся мотив. И чистенько так, надо же!
– Ты смотрел фильм «Шоу Трумана?»
– Конечно, мне нравится Джим Керри.
– Нравится?! По моему – придурок.
– А по-моему – смешной. Такие вот вкусы у барменов-недоучек.
– Да уж! Короче, купила я себе кофе с детсадовским овсяным привкусом и стала вспоминать.
– И отправилась на вокзал!
– Молодец! Из всех знакомых мне барменов-недоучек ты лучший! Я не надеялась уехать, мне было интересно, как мне будут мешать. Чтобы понять…, эээ, что за люди, техника какая.
– Масштаб мероприятия.
– Садись, пять! Ну, и конечно, на что они готовы пойти, чтобы меня удержать.
В отличие от интернета, банкомата и сотовых, вопрос о вокзале ни кого не напрягал… Он явно не был засекреченным объектом. Прохожие внятно объясняли мне дорогу, но топать пришлось долго. Я шла, радовалась солнышку (чего со мной года два уже не случалось) и удивлялась полному отсутствию птиц, кошек-собак и легковых автомобилей…, и чего-то еще не хватало. Я напрягалась на эту тему два квартала, потом подумала, что надо расслабиться и ответ выплывет сам. Дала себе команду продолжать упиваться погодой, участившимися клумбами и сердцебиением от быстрой ходьбы, скамеечками и прочей бессмысленной дребеденью. Как раз когда я доусердствовалась в бездумном созерцании до состояния нирваны (или альцгеймера, вопрос терминологии), меня озарило: дети! Дети! Ни одного вопящего спиногрыза за приблизительно полчаса прогулки. Разве мелкие не умирают? Ещё как, но с ребёнка не возьмешь подписку о неразглашении! Что-то еще меня смущало, я не могла понять что. Знаешь, когда просыпаешься в отвратительном настроении, а причину понимаешь минут только через десять, когда перфоратор за окном, наконец, смолкает.
Однако, примерно в полукилометре от меня уже прогромыхала электричка, пора бы появиться хоть какому-нибудь завалящему агенту, сказать мне, что это, мол, товарная станция, что грузят там стратегический состав, и бла, бла, бла. Ни фига!
Я протянула всемогущую карточку в окошко кассы: на ближайший поезд, до конечной, пожалуйста! Комментариев к моей идиотской просьбе не последовало, кусок пластика вылетел обратно, явно нацеленный в дыхательное горло (как дома, умилилась я). К нему был примагничен желтенький (это их любимый цвет) обрывок, видимо – билет. Присоединившись к жиденькой шеренге ожидающих, я стала гадать, по какой причине отменят мою электричку.
– Интересно, какие были версии?
– Самые разнообразные, от «по техническим причинам» до имитации теракта с применением китайских фейерверков и кровищи из вишневого сиропа. Вместо этого, как ты понимаешь, подкатила дребезжащая не пригнанными деталями электричка.
– Желтая!
– Да! Этот цвет – их секретное оружие. Я села в вагон и стало мне Йорик, как-то уныло и от нерасшифрованных паскудных ощущений и от того, что играть со мной почему-то никто не собирается…, а потом вошел этот мужик…
– Агент!?
– Если бы! Обычный дедок в рубашке вроде твоей…
Дина
Если бы агент. Обычный старый хрен, в рубашке, трениках, с кислотным рюкзаком (деды такие обычно за внуками дотаскивают) и удочками в одной руке. Я его на всю жизнь запомню! То есть…, блин. Не знаю, что будет после очередной смерти, но эту рожу не забуду, точняк. Дед сел напротив меня и очень скоро заёрзал, видно я конкретно в него вперилась. Наверняка думал про не застёгнутую ширинку, а проверить стеснялся. Дело в том, что в руках у этого дачника была банка Кока-колы!!! Мой открывшийся для вопросов рот, замер в этом имбицильно-расслабленном состоянии, потому что ответ вломился из тамбура с сумкой холодильником через плечо изаболтанной фразой: фантаколаспрайт, пивочипсыорехи, шоколадмороженое! Я остановила коробейника, ухватившись за лямку его лотка, и стала тыкать пальцем в первый попавшийся рекламный фантик. Парень отнесся с пониманием: аккуратно вынул из моей правой руки карточку, приложил к аппарату, похожему на счетчик Гейгера, и вернул вместе с шоколадкой. Дед вздохнул с облегчением, теперь я пялилась не на него, а на толстенький аппетитный сникерс с лесным орехом.
Йордан молчит и терпеливо ждет продолжения. Неужели не понятно, блин!? Если он сейчас спросит: «Ну, и что?», запущу в него пустой миской из-под риса. О такие бошки только посуду и бить, хуже не будет. Хм, как будто мысли читает, гад. Осторожненько так взял латку, в раковину поставил и водичкой предусмотрительно залил, ботан гребаный.
– Скажи, – я пытаюсь говорить спокойно, – если бы ты пытался убедить кого-то, что он не в Болгарии, например, ты бы что сделал, в первую очередь? Ну, что?
– Н-не знаю…
– Че, «не знаю»?! Ты ему, допустим, втираешь, что он в Зимбабве, он выходит на улицу, а там на чистом болгарском кириллицей написано: «Продуктовый магазин».
– А, ну, да.
– Воот! А с этой банкой…, я там, дома не читала, но слышала название книжки, что-то вроде: «шестьсот тысяч квадратных километров без рекламы кока-колы». Западного какого-то дядьки.
– Маркеса
– Наверно.
– «Двадцать два миллиона четыреста тысяч квадратных километров без единой рекламы Кока-колы»
– Точно, про Советский Союз. Но союз-то нет давно, реклама везде, где можно и нельзя. Реально, колы и фанты нет только на том свете, на этом, то есть. А тут – вот оно все, сникерсы, марсы…, блин, понимаешь? То есть, если бы я кого-то хотела убедить, что он, типа умер или в параллельный мир попал, я бы стопудово предложила ему отсутствие рекламы, как аргумент. Меня никто ни в чем не пытается убедить! А если тебе ничего не втюхивают, значит – ты нафиг не нужен и обманывать тебя – мартышкин труд. Этот наглый жиртрест Тонни, даже не потрудился как-то настроить меня, отсутствие детей объяснить, хоть как-то. Ну, что ты молчишь, тупица?!!!
– Я все понял, у меня практически так же было!
– Да, ну! – я непроизвольно перехожу на шепот вслед за ним, – Ты же говорил, что пилил, пилил в неведомую даль и просветлился.
– Язва ты трофическая, – ещё тише зашипел,– причина-то просветления та же. Только в твои двадцать лет можно так долго верить, что ради тебя создали целый мир, пусть игрушечный, но огромный и по индивидуальному проекту. А я в свои…, не будем уточнять, (до пятидесяти, кстати, далеко) практически сразу поверил, а шел…, не знаю зачем. Наверно одна самая оптимистичная извилина, скребла меня за ухом. На фотообои что ли надеялся наткнуться, пес его знает.
– Ххе…, фотообои, ну ты даешь! Прикольно, наверно, собрать много рассказов о первых днях и составить сборник. Типа – пособие. Основные варианты поведения, повторяющиеся ситуации, и прочая трампампень в этом духе.
– Да, у всех, похоже, будет.
– О том и речь! Методичка. И частные случаи. Я вот, например, в первый день чуть не утонула.
– Господи, где ты угораздилась?
– В пруде в каком-то вшивом. Купаться полезла, ну, и…
Денёк мой первый, в смысле погоды становился ближе к обеду всё симпатичнее и симпатичнее, и наконец, разгулялся, как хорошо проплаченный тамада на свадебном банкете. Заметила я это, понятно, не сразу. Сразу меня затрясло похлеще электрички вместе с моим злосчастным сникерсом. Старичок не стал долго наслаждаться этим зрелищем (то ли гуманист, то ли насмотрелся уже), сунул мне под нос банку и забормотал что-то вроде: «Попей, девочка, пока холодненькое» Я заклацала зубами по мягкой жестянке, в тщетных попытках поймать немного обещанной прохлады. Когда мне это удалось, мой попутчик погладил меня по плечу и утвердительно прогундел: «Новенькая!» Меня заколотило дополнительно – от злости. Откуда, скажите мне кто-нибудь, у всех пенсионеров такие педофильские замашки?! Их что, в собесе инструктируют?! Ох, как бы я высказала сейчас ему все это и многое другое в придачу, но мои способности в области членораздельной речи оказались резко ограничены сильными вибрациями (моими и электричкиными), так что, экономя дефицитный ресурс, вытряхнула из себя частями один вопрос, казавшийся мне на тот момент единственно-достойным обсуждения: «Откуда здесь Кола?» Жду ответа, а сама думаю: если скажет, что, мол, из ближайшего магазина, опущу баночку и вцеплюсь прямо в кадык и будь, что будет. Но дедушка оказался умничкой, (чем и спас свою хрупкую жизнь), прошамкал без обиняков: « Так ведь инженеры-технологи, тоже помирают, девочка. Помирают, и – к нам».
Тут, по закону жанра, у моего попутчика должны были срочно отрасти когти, клыки, рога и хвост, а глаза, просто обязаны засветиться адским пламенем. Но на меня по-прежнему смотрел обычный пенсионер, не очень приятный, совершенно человекообразный, с морщинистой небритой шеей и желтыми не заточенными зубами.
– Местный, что ли попался?
– Ага, печник.
– Как?! Печник?! Такого названия ещё ни разу не слышал, надо же «печник»!
– А что? Местный житель, на черта не похож, вот и …. Я с этими аборигенами потом общалась не раз, они – как мы, только бычат все по-страшному.
– В смысле?
– В смысле, говорят, только по делу, как справочники. Они не андроиды, часом?
– Нет! Они тут рождаются самым обыкновенным способом, это точно. Просто, вот так устроены, слово «потрепаться» у них не употребляется, в принципе.
– Да…, интересно, о чем они шепчутся после секса!
– Будешь, хорошо себя вести – расскажу!
– Ого! Шустрый какой! А у меня ничего не вышло.
– А ты уже попыталась? И кто из нас шустрый?! Ладно, давай дальше, про пруд.
– Короче, утёр он мне сопли несвежим своим платочком и вытолкал на первой же остановке «погулять, подышать, успокоиться», а на самом деле, я думаю, с рук сбагрить и дремать спокойно до дома.
Станция оказалась – что надо. Этакий здоровущий (по предварительным ощущениям) парк культуры и отдыха, закрытый на время реставрации. Купив на станции бутылку холодной газировки, я пошла искать тенечек с хороши видом, дабы вдоволь пострадать и пожалеть себя любимую с максимальным комфортом. Отчаявшись найти подходящий пенек, я уселась на травку, с удовольствием заткнув своего виртуального доктора, заблеявшего было что-то про хронический цистит и воспаление придатков. Упругая, как диванная пружина, травка, кокетливо покачивала, мою задницу, и без того удовлетворенную по самое нехочу колличеством и качеством свалившихся на неё приключений. Бутыль холодила ладошку, пахло сеном, корой и шоколадом. Вокруг было Хо-ро-шо!
Вообще, в положении «расслабленно-полулёжа» тяжело сосредоточиться на трансцендентных переживаниях, я уселась в более приличествующую моим намерениям позу, подтянув колени к подбородку. Дело, вроде, пошло на лад. Первой в папке «мои тяжелые утраты» открылся, конечно, фотопортрет Артёма (кто бы сомневался) с его пидерской сережкой в ухе, крашеной челкой, в майке, позволявшей всем желающим любоваться свеженакаченой мускулатурой. И ведь находились желающие, вот что удивительно. Умел он с девчонками общаться, этого не отнимешь. Сама же умилялась его убогим стихам, типа: « Я уйду в глухую ночь, ты не сможешь мне помочь» Господи, неужели из-за этого пижона, папенькиного сынка …, нее-е-т. Под этой фотографией только один комментарий: не забыть стать привидением и довести мудака до психушки. Дальше – просмотр в ускоренном режиме: школьные подружки, студенческие вечеринки, любимая музыка, Том и Джери, коллажи из роликов, пирожных, котят и морских раковин, в конце несколько очень размытых кадров – это моё светлое будущее, понятия не имею, что я собиралась делать после института. Понятия не имею! Всё!
Облизывая с пальцев остатки злосчастного батончика, я почувствовала, что подо мной мокро.
– Оо?!
– Не «О!», а земля под неохотно осевшей травой оказалась сырая.
Пришлось срочно принимать вертикальное положение и продолжать размышлять на ходу.
Продолжения были не богаты и невразумительны, но давно я не гуляла одна с таким кайфом. Чесала напролом, даже запыхалась. Деревья закончились, позволив мне любоваться урбанистическим абрисом горизонта и небольшой, но близкой и, от того, особенно милой лужицей, назвать которую озером можно было только из уважения к её устроителю, кто бы он ни был. У меня аж шкура зазудела, как захотелось искупаться. Голой. Всё равно никто не увидит, а если и увидит – пофигу. Края оказались крутыми, но не высокими, около полуметра. Скинув боты, я потянулась пальцами левой ноги к воде, умудрившись сделать какой-то невероятный пистолетик на правой. Я уже зашкрябала когтями по поверхности, когда вторая, давно не тренированная лапа, сорвалась с бережка, и я практически без брызг въехала в этот грёбаный пруд. Вода оказалась неожиданно теплой и это была хорошая новость. Плохая содержала информацию о полном отсутствии дна. За двадцать три года жизни я так и не научилась плавать. Моё тело беспомощно шевелилось в некоей субстанции, мало похожей на привычную озерную жижу. Больше всего это напоминало парение в невесомости, с той только разницей, что невесомость всегда ассоциировалась у меня с абсолютным межпространственным холодом, а тут меня окружил неестественно теплый, удивительно мягкий и приятный на ощупь космос. Дышать в нем, однако было не реально. Я высунула пасть на поверхность, заорала и рванула к берегу, как могла. Снова заорала, уже от боли, раздолбав коленку об услужливо подвернувшийся камень. Огромный и шершавый, он хотел меня убить, а, в результате, спас и помог выбраться на берег. Хищный пруд поставил точку в длинном перечне моих сомнений. Там…, или правильнее сказать: «Тогда», моё тело ощущало мир иначе.
– Знаешь Йорик, о чем я думала, перепуганная и, хрен знает от чего, жутко довольная, стаскивая с себя мокрые шмотки посреди этого чертова поля? О том, что единственное, чего мне здесь по настоящему не хватает, это возможности позвонить маме. Прямо сейчас. Просто так.
Йордан
Может, правду говорят, что женщины мудрее нас? Мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы осознать и ещё больше – чтобы сформулировать: «Жизнь – это то, что внутри». До неприличия банально, но, черт возьми, как же редко употребимо на практике. Спросите любого о его жизни и услышите устную импровизацию на тему «как я провел лето», перечень происшествий, фабулу. Редким везунчикам удаётся понять, что всё это только наполнитель, не извлекаемая эссенция подкрашенная и ароматизированная, так льют чернила в невыливайку, бросают монетки в свинью копилку, набивают конским волосом полосатые матрацы. В юности я был упертым материалистом, теперь я точно знаю, что душа существует. Не факт, что она вечна, но агрессивна и ненасытна, как плотоядный цветок, очаровательная зубастая Венерина мухоловка, поглощающая зазевавшиеся события. Души-гурманы и неразборчивые обжоры, вегетарианки и сладкоежки, любительницы фаст фуда и поклонницы здорового питания и, конечно, бесчисленное множество неприхотливых экзистенций, жрущих – что дают.
– Смотри, какая ты умница!
– Издеваешься? – Динька подозрительно прищурилась на меня из поз бровей, как прицелилась.
– Не, серьезно. Ты сразу всё правильно оценила. Большинство долго ещё страдают под девизом «Всё кончено! Я никогда больше не увижу свой любимый полосатый галстук» Я лично полгода, примерно, непрерывно ныл, пока не понял, что обрасти «полосатыми галстуками» – раз плюнуть.
– А чё ныть-то? Надо что-то делать, шевелить ожиревшим задом. Я возле этого подлого пруда решила, что выберусь отсюда, вернусь обратно по-любому, бляха-муха. Хоть упырем, хоть Каспером, пофигу. Кстати, вспоминая всю вашу фабрику грез, куда меня закинули с самого начала без предупреждения, легко было предположить, что все Вы работаете привидениями. А что, почти так и есть. Ну, насчет снов сразу, конечно, не доперла. Вот и первый пункт плана прояснился: обратно в вашу контору.
– Экая ты…, резвая. Быка за рога!
– А что?! Есть такой чувак, ведет тренинги по всему миру, он говорит, типа: «Если тебе не нравится место, которое ты занимаешь в мире, поменяй его, ты же не дерево!» Клёво, да?
– Ох, уж мне эти чуваки с тренингами…, хотя…, есть сказка про лягушек, в крынке с молоком: одна утонула, а другая начала сучить лапками и взбила масло…
– Во-во, про лягушек, тоже – ничего! Главное – действовать. Вначале всё пошло как по этому самому взбитому маслу. Вернулась в карантин, поговорила с Тонни. Оказался нормальный чел, даже вискарик не взял, сказал, что среди таких невменяемых клоунов-экстрималов мне самое место, только надо малость подучиться.
– На это «подучиться» ты и высказала ему всё, что думаешь!
– Эй, приятель, мне не четырнадцать, забыл? Учиться – это нормально. Поостмотреться, познакомиться со старожилами. Акклиматизироваться, в общем. Только от квартиры я отказалась, осталась жить в карантине. Как условно-досрочно освобожденные в американских фильмах. Уперлась рогом, мол, боюсь одиночества и те де. На самом деле, не хотела устраиваться на стационар, так сказать. Я тут временно! Нижнее подчеркивание, точка!
– Ясно. Ну, и как тебе процесс обучения?
– Прикольно! Сначала писали шаблоны, пипец, я там была либо вурдалаком, либо проводницей в поезде. Еще училкой, извращенной проституткой, продавщицей, зверьем всяким. Я быстро все поняла и соскучилась, даже не гримируют как следует, говорят, мол, аппаратура на месте доработает. Кошмар, если представить, что целый временной пояс ложится спать и смотрит сны из не слишком разнообразного наборчика халтурных залепух. За ним следующий и так далее, огромным непрерывным каноном.
– А потом просыпаются, и наяву происходит то же самое.
– Что ты хочешь сказать?
– Что жизненных сценариев еще меньше, дело обходится без вурдалаков и секс, большей частью, не столь экзотичен.
– Хе-е…, наверно, от этого и сны убогие. Но потом пошли индивидуальные серии, и там было позабавнее. Одному клиенту (или клиентке) все виделось в кукольном формате. Я была поролоновой кошкой, деревянной старушкой и коровой на шарнирах. Круто! У другого была спарринг партнером на ринге. Я здорово дралась! Сперва-то струхнула маленько, но потом поняла, не так уж сложно от него увёртываться. А он, бедолага, наверно удивлялся, что тело ватное. Знаешь, как всегда во-сне бывает…, бывало. Тут сны не снятся.
– Логично. Тут их делают.
– Да! И чтобы их сочинять, сценарная группа получает указания от аналитической!
– И ты захотела стать аналитиком, чтобы подглядеть через волшебный телевизор (или чудесный бинокль, магический кристалл, колдовской колодец), как страдают оставшиеся, как плачут, убиваются и горько жалеют, что не ценили, не любили и не дали нобелевской премии. Обливают слезами подаренные тобой носки и брелоки, винят себя в твоей смерти и пытаются сделать харакири.
– Ты, оказывается, не такой добрый дядя, каким кажешься.
– Какой я тебе, на хрен, дядя!
Ох, хорошо, что в этот момент я подавился сухарной крошкой. Это остановило меня и дало возможность Диньке крепко, с оттягом врезать мне по спине.
– Какой-никакой, а дядя. Тётя из тебя довольно неказистая, не находишь? И нечего так возбуждаться, на ровном месте. Козе понятно, что все новенькие об этом мечтают, но я добралась до административной службы города (бесит отсутствие названий), а большинство, и ты в том числе, сподобились, самое большее, душевно поговорить с админом группы. Угадала?
– Похвальная настойчивость. Только ответ ты услышала тот же, что и все мы, жалкие, безвольные улитки. Угадал?
– Подавись ты своей угадалкой, – уныло огрызнулась моя ночная (уже почти утренняя) гостья, – везде без опыта берут, а туда нет. Особо талантливых ищут, что ли?
– Думаю тут дело не в профессиональном, если так можно выразиться, опыте, а в длительности пребывания. Не знаю уж какая у аналитиков рабочая специфика, но корпорация у них ооочень закрытая. Один клуб на весь город, охрана, клубные карты и человек двадцать постоянных клиентов. Остальные предпочитают дома сидеть. Или по-другому как-то время проводят, черт их разберет. Мне раз только удалось поговорить с одним и то случайно. Да, и разговором это назвать можно с большой натяжкой. Я засыпал кучей плохо сформулированных вопросов полуживой организм, под завязку укомплектованный алкоголем, а он твердил, как заевший винил: «Ты думаешь, что ко всему привык, но тут-то и начинается самое…». Последнего слова я так и не разобрал, хотя парень честно пытался выговорить его раз тридцать.
Мы помолчали, на этот раз мирно, без напряга. Содружественно, так.
– Я прямо перед смертью стих написала. Первый и последний, думала – забылся, а сейчас всплыл. Хочешь прочитаю?
– Конечно, хочу!– я замер, не донеся сигарету до рта, боясь спугнуть внезапную откровенность, один из тех жалких непрочных крючочков, которыми мы цепляемся за окружающих.
– Только он, это…, короткий.
Ненужно откашлявшись, Динька продекламировала:
«Для заблудившихся в осенних сквозняках,
Лишенных дара доходить до края,
До точки невозврата, до сгоранья –
Попкорн и клоуны в облезлых париках»
– Вот.
– Хорошо. Я никогда ни строчки не срифмовал, но читал много. «До точки невозврата…», пророческое получилось, да?
– Тут даже попкорна нет. И кинотеатров, и книг, и интернета. Много чего нет, а ведь, не запрещено. Долбаного телевидения не существует, Господи, как я соскучилась по настырной тупой рекламе прокладок с крылышками!
– Да, это поначалу напоминало мне тайный тоталитаризм.
– Типа, все запуганы неизвестными в темных очках на одинаково-невыразительных лицах?
– Типа того, да. Но со временем становится ясно, что запретов, действительно не много. Максимум прав, минимум возможностей.
– Почему?! Почему ничего не делается?!
– Само?
– Почему само? Общество! Люди для людей!
– Хм…, общество за твою работу дает тебе самое необходимое, плюс свободу выпендриваться, как пожелаешь.
– А кто решает, что мне необходимо, елки зелёные?!
– Ты и решаешь. Эдакое натуральное хозяйство. Есть клочок земли, а там хочешь – репу сажай и корову паси, хочешь – открывай художественную галерею.
– Законно! Но что-то в этом, все равно, не правильно. Зачем, к примеру, мы нужны местным? Ради каких пирогов с вареньем они корячатся, обслуживая совершенно бесполезных чужаков? Мы не производим, не развлекаем.
– Да, уж, ни хлеба от нас, ни зрелищ. Этим вопросом я подробно занимался.
– Со свойственным тебе занудством.
– Со свойственным, со свойственным. Однако, ответа не нашел. Во всяком случае, того, что мы с тобой назвали бы ответом. Подробных объяснений о непосредственной пользе нашей работы, с таблицами и статистическими данными, похоже, не существует. В жанре устного народного творчества ходит версия, про перераспределение некоей энергии, которая, мол, без этого находится в коктельном состоянии не пригодном для употребления. А взаимодействие с клиентами, как бы отделяет молоко от бананового сиропа и каждому достаётся своё кушанье по вкусу. Но, судя по тому, как напоминают сии опусы фантастику второй половины двадцатого века, они, скорее всего – творения наших соотечественников.
– Точно, у местных с воображением напряженка.
– В том-то и дело. «Печники» (понравилась мне твоя обзывалочка) живут в твердой вере, что все заранее кем-то продумано и устроено правильно, а человек должен соответствовать. От того и не любят, когда мы из философских соображений пытаемся заняться, сельским хозяйством, например, отлыниваем, то есть, от основной деятельности. Религиозные фанатики разумного мироздания, скептиков нет.
– Тупые!
– Почему «тупые»? При социализме и у нас и у вас в Союз существовало же государственное планирование. На тех же специалистов, и, исходя из этого, рассчитывалось количество учебных мест в ВУЗах. Так? Были в этом, согласись, свои плюсы.
– Да! Но были и несогласные! Правы они или не правы, плевать! А тут все…
– Мёртвые какие-то,– попытался я пошутить, но гомерического хохота не последовало.
Почему, интересно, у многих людей работа мысли сопровождается непременными мимическими катаклизмами. Энергичное пережевывание нижней губы вкупе с упертым в коленку взглядом и сморщенным, как печеный баклажан, лбом не красил даже такую симпатичную девочку. Что ж ты мучаешься так, бедолага. Делись уже скорее с дядей, на какого просветленного учителя ты напоролась. И я хорош! У ребенка на физиомордии написано, что он вляпался в очередной «тайный» «Клуб самоубийц» и не знает, как сказать. С другой стороны – что делать в такой ситуации. Отозваться пренебрежительно, мол, попадаются необразованные идиоты, мечтающие самоуничтожиться и реинкарнироваться большой дружной кодлой неизвестно где? Опасно, авторитет какого-нибудь сопливого гуру может оказаться сильнее моей увядающей харизмы. Отопрется ото всего, выслушает с круглыми глазами и ищи тогда ветра…
В той бригаде недоумков, которая пыталась завербовать меня у frontwomen были такого гипнотизирующего размера вторичные признаки, что я три часа терпеливо выслушивал сектантские откровения её поклонников, запивая их прохладным мутноватым пивом, за что мне была молчаливо позволено любоваться её топмодельными формами, удивительно сочетавшимися с взлохмаченной головой и пламенным взглядом первохристианской пророчицы. Их космогонические версии не отличались, прямо скажем, оригинальностью.
– Ты понимаешь? Ты понимаешь, – брызгая слюной, объяснял мне один из адептов, – люди веками ищут способ путешествовать между мирами, а он вот он, буквально, под рукой. РРРаз, и ты в другой вселенной!
– Или обратно в своей!
– Тоже здорово!
– В облике жука-короеда.
– Надо рисковать! Вселенная не может быть настолько убога! Человек, по определению, путешественник, в самом широком смысле этого слова!
– Почему бы не пожить здесь, осмотреть достопримечательности, насладиться местной кухней, а потом, не торопясь, продолжить путь, а? Если уж у нас в запасе вечность?
– А если – нет? Недаром умерших в юности называли любимцами богов, у них было больше времени, понимаешь?! Зачем сидеть на этой убогой перевалочной станции, когда можно вскочить на подножку проходящего поезда и умчаться навстречу приключениям!
Устав от обилия восклицательных знаков, я по-английски слинял из уютного кабака, тихо матеря неубиваемую породу свидетелей Иеговы и продавцов Орифлейма, и сожалея только о том, что, как бы не сложилась дальнейшая судьба моих новых знакомцев, я наверняка не увижу больше их пышногрудого духовного лидера. Но то я – старый, хитрый, упрямый осёл, а то – пацанка-малолетка.
Потерплю, чувствую – скоро расколется.
– А где ты, кстати, так загорела?
– Прямо, очень кстати! Я два дня как с моря вернулась, отправили меня в принудительный отпуск, я, было, уперлась, а потом подумала: «Какого хрена отказываться! Халявные бабки, времени – завались, море, солнце, загорелые спасатели!»
– Ну, и как?
– Нормально. Море обалденное. На вид тяжелое, сине-зелёная ртуть с декоративными барашками, но в нем, не плещешься, даже, а летаешь. Жаль медленно. Ты был?
– А как же! Куда еще в отпуск ехать?
Всё бы им молодым «быстро». О чём ни разу не пожалел, так это об отсутствии скорости, наоборот – приятно. Ложишься и дрейфуешь легко и лениво, как сбежавший целлофановый пакет.
– Классно отдохнула, только со спасателями неувязочка. Они из местных все. Никогда еще не прикладывала столько усилий, чтобы тупо переспать с парнем, и обломилась, прикинь! Печники-импотенты. А обратно вернулась, меня из карантина уже выселили, квартирку подобрали, пипец. За то сказали, что я через три дня к вам в группу пойду. Такие дела.
– Так, ты скоро к нам?
– Завтра! То есть, сегодня. Хотела перед этим с тобой поговорить.
– Я-то, дурак, решил, что мы случайно столкнулись, думал – ты велик мой тыришь.
– Я и тырила, одно другому не мешает. Ждала, ждала, решила – не судьба. Не тащиться же домой пешком. Поздно, темно и страшно. Понимаешь, – она вдохнула добрую половину отведенного на мои квадратные метры кислорода и зачастила, как камнедробилка, – у меня есть два варианта, как свалить отсюда и ни одного человека, с кем можно реально договориться. Только не отбрыкивайся сразу. Что ты мотаешь головой, выслушай сперва. Я уверена, что всё получить, я же не банк предлагаю ограбить, в худшем случае – вернешься на свою любимую работу, что ты теряешь, пингвин упертый, перестань трясти башкой, а то я тебя по ней чем-нибудь тресну. Хочешь вечно торчать в этом деградировавшем райке?
– Диссидентский ад или деградировавший рай, а мне тут нравится.
– Шутишь? – Динька успокоилась, как всегда внезапно, – если, по словам некоторых вольноопределяющихся боголюбцев, вселенная и есть Бог, то мы сейчас у него в заднице. Надо высераться с первым поносом, а не салфеточки вышивать!
– Дались тебе мои салфетки!
Я встал и прислонился к оконному стеклу. Светало привычно резко, как будто в эти минуты кто-то большой, но игривый придавал волчку планеты дополнительное ускорение. Сизое со светлым полукруглым краем облако висело над выползающим из-за фабричных корпусов солнцем вертикально, как топор.
Мне действительно хорошо в этом недомирке, как не было (и не светило) в оставшейся где-то без меня привычности. Дело не только в бытовом мещанском покое, против которого так люто бунтует динькина неугомонная подростковая душа, а в отсутствии недосягаемых образцов для подражания. Мы все в раннем детстве ухитряемся сотворить себе непререкаемый кумир, напялив на подретушированного отца шляпу и револьвер любимого киногероя, и всю свою долгую последующую жизнь списываем с этого нерукотворного идолища. Малюем, как можем, кто карандашиком через кальку, серо и подробно; кто по клеточкам, отдельными, близкими к оригиналу фрагментами, и, периодически, отходим в сторонку – посмотреть: похоже? красиво? Пытаемся впарить эту дешевку, как произведение искусства, обижаемся на тех, кто нас раскусил, корпим над деталями, и с завистью смотрим на редких беззаботных счастливцев, которые мажут наглазок, чем под руку попадется, залепляя не закрашенные места жвачкой и конфетными фантикам.
Моя дурацкая гибель вернула меня в состояние внутренней первобытности, когда прочеловеку не с кого копировать, когда «изобретение велосипеда» – открытие, а не ироническая идиома, когда мораль и вынужденная бинарность («правильно», «неправильно») еще не придуманы. Что ж, если после обнуления прописной морали и насильственных запретов мы здесь не превратились в кровожадных хищников, это значит, что помимо животных инстинктов в нас есть…, хм…, неужели, ёлки, божественная искорка…
В любом случае, нет ничего постыдного в душевном покое и общем, так сказать довольстве. Вот и сейчас я услышал за спиной мурлыканье моей беспокойной гостьи и лопатками ощутил за собой маленькую кухоньку бабы Софы в кособоком домике неподалеку от Албены с облупленной плитой, крашеными табуретками и дымным запахом банницы с тыквой, испеченной по случаю приезда обожаемого внука. Вот сейчас повернусь, и на руки мне прыгнет, спланировав ушами, толстая, стервозная, многодетная Дымка. На счет «три».
Раз,
(Динька не лялякает, как многие «тра-ля-ля», «пам-пам-пам» и т.д., а именно урчит, как умеют только кошки и новенькие Porsche Carrera)
Два,
(что-то в стиле рок, ой, там и слова есть)
«Ру – ру рррррруур-ррру-ррру
Если смерть не избавит от страха, руру-рррруррр
То зачем она, нафиг, нужна. Ррру-ррр»
Ну, надо же! Три!
Поворачиваюсь!
Ай, бл…!!!
От резкого поворота мою правую ногу свело судорогой, заставившей тело дернуться в сторону и вниз. Лезвие проскочило мимо уха и, противно скрипнув по стеклу, воткнулось в раму. Тоненькие косточки почти детского запястья податливо сгибались от чрезмерного усилия моих пальцев.
– Пусти, дурак, пусти! Ну, пусти, больно же!
Я швырнул завывающее тело в угол к холодильнику и с удивлением посмотрел на беспокойно вздрагивающую ручку столового ножа.
Вислоухое солнышко пялилось на это безобразие бесстыжим оранжевым глазом.
Дина
Еслисмертьнеизбавитотстрахатозачемонанафигнужнааааааа!!!
ГЛАВА 4 Йордан
Удачно отработанный эпизод бодрит, как хороший спуск на сноуборде. И аппетит соответственный. Эх, сейчас супчика навернем.
– Йордан, а кого мы ждем? – проглотил слюну дисциплинированный Бенджамин.
– Поля, кого зе есё, – просюсюкал Бохай, всасывая полуметровую макаронину.
– Его Перлита послала.
– А…, – Бен откидывается на спинку стула, – если Перлита послала – он не скоро вернется.
– Нет, – успокаиваю вечного студента, – она его за хлебом послала. Обнаружила неподалеку новую пекарню с волшебными (я цитирую) хлебцами, и запретила, есть до их (Поля с хлебцами) возвращения.
– Скорее бы, – подпрыгивала на стула Каролина, – я такая голодная, ужас просто. А какой интересный неоднозначный эпизод сегодня состоялся.
Если поубавить пафоса, то я, в принципе, молчаливо соглашался с предыдущим оратором. Вроде – ничего особенного, но мы справились, а по состоянию последних недель, это уже победа.
Сон 4
Мы больны. Неизлечимо. Обе об этом знаем. Знают и окружающие нас неизвестные люди, угадываемые по периметру огромной квартиры-студии, едва подсвеченной желто-голубой лампой над кухонным столом. На светлом кафеле лежит Алена в длинной простынно-белой ночнушке, я сижу рядом в точно таком же архангельском прикиде из рождественской мистерии в церковно-приходской школе. Я вижу за двоих, в буквальном смысле, как будто две пары глаз посылают сигналы в мозг из разных точек.
Мы ничего не можем. Вообще, ничего, то есть не только спасти себя, но даже просто дожить, как нам хочется. Нет, мы не парализованы, не лишены физиологической возможности двигаться, разговаривать, но это теперь ничего не значит, мы – БЕССИЛЬНЫ. Мы есть, но не имеем больше к жизни никакого отношения. Время больше не течет, оно испаряется приторно-липким маревом.
Мысль о том, чтобы ускорить процесс у обреченных так же навязчива, как дурацкое «а, вдруг», мешающее её осуществить. На нас никто не обращает внимания, но вот, из недоступного нам более мира отделяется некто и идет к нам.
Нет, конечно же, не к нам, просто проходит мимо и говорит, не то чтобы сама с собой, а так как разговаривают на улице по мобильнику через гарнитуру
– Восьмой этаж, вполне достаточно.
Восьмой этаж. Я думала повыше. Молча помогаю Алене встать, идём к окну, залезаем на подоконник. Никаких «вдруг», банальный страх перед последней болью, неистребимый инстинкт самосохранения мешает двинуться дальше…, Максимова отпускаем мою руку. Не отталкивает, просто перестаёт держать, мол, решай сама, но времени на раздумья не даёт и уже начинает делать шаг…
Злость и ужас. Злость на неё, пытающуюся сбежать и бросить меня одну, в этом безвоздушном кошмаре, с полным пониманием, что сама я ни за что не решусь, поддамся малодушию любезно рядящемуся «последней надеждой»… Сто-о-ой!!! Я вцепляюсь в олины пальцы, и мы летим через холодный ясный и… да, осенний воздух. Мы сильно замедлились, долетев до верхушек покрасневших деревьев, сейчас будет удар. Удар!
Земля с неожиданной шаловливостью подбрасывает нас обратно метра на два, и мы приземляемся на ноги, как хорошие парашютисты, только что сдавшие на инструкторов.
– Максимушка, мы уже умерли!
– С чего ты взяла?
– Смотри, я больше не хромаю.
Нехотя открываю глаза, пружина соседней кровати подергивается от могучего храпа моей соседки.
Йордан
Перлита вышагивала глядя строго в направлении движения, как вдовствующая королева по парадной зале, не утруждаясь замечать окружающих, суетливо снующих с подносами, двигающих убого-незатейливую столовскую мебель для того, чтобы поесть в большой компании или, наоборот, в одиночестве. За годы нашего знакомства я ни разу не стал свидетелем того, чтобы эта потрясающая женщина споткнулась, зацепилась за ножку стула, столкнулась с кем либо, или макнула концы своей неизменной шали в чей-нибудь чай. Она не выбирала дороги, дорога сама подбиралась к ней под ноги, предупредительно расправляя залежавшиеся складочки.
За ней след в след топали замызганные ботинки Поля. Сам курьер фрагментарно торчал из груды кульков, свертков и пакетиков, сопел, жевал, но нет такого ломтя, который заткнул бы его болтливый рот.
– Радуйтесь, мучачо и мучачи! Папочка принес немножко хлебушка! – караваи, багеты, коржики, пампушки, булочки и кренделя обрушились на хлипкий столик, с достоинством выдержавший это испытание.
Перлита, усталая, но довольная, как персонаж школьного сочинения, уселась на приготовленное для неё место.
– Бенджамин, этот хлеб тебе не удастся испортить, – она отодвинула блюдечко с маслом подальше от загрустившего англичанина, – только через мой труп.
– Ой, какие хорошенькие, – умилилась Каролина над пакетиком с крошечными аппетитно-желтыми сайками.
Бохай немедленно запихал себе в рот несколько штук, запив переслащенным компотом из моего стакана. Что ж, в большой семье, как говорится, не щелкай. Я потянулся к пахучему зажаристому батону, собираясь, под шумок, отломить горбушку руками, ибо (это любой ребенок знает) отломанная корка во-множество раз вкуснее и калорийнее отрезанной. Но недремлющая Перлита перехватила мою руку одним взглядом, как лассо накинула.
– А тебе, Джордан, во-о-он туда.
Пять пар глаз, включая мои собственные, послушно дернулись в направлении буфетной стойки, за которой перекусывали самые занятые или ленивые, чтобы не тащиться с чашками-тарелками через весь зал к свободному столику, который, кстати, всегда могут оккупировать прямо перед вашим носом. В обед обычно никто ни куда не торопился, и к буфету приткнулись только две очень разнокалиберные фигуры: неимоверный верзила, видно, не разгримировавшийся или заскочивший перекусить в перерыве вовремя записи, и тоненькая девочка с аккуратно стриженым затылком и упрямой спиной.
Странно, но мои товарищи, обычно знавшие обо мне гораздо больше меня (особенно, если пользовались своими познаниями вскладчину), на сей раз были абсолютно и необоснованно уверены, что наша с Диной ссора носит, так сказать, интимный характер. Обидел, мол, девочку старый хрен, она страдает и стесняется одновременно и те де, и те пе. Ну, не рассказывать же им, в самом деле, что она дуется, за то, что я не дал себя прирезать, как индюка на собственной кухне. Кто-то из китайских мудрецов сказал: «Если твоя правда похожа на ложь, промолчи, чтобы не прослыть обманщиком».
В одном они правы: проблема сама не решиться. Ей (проблеме) пофигу, может висеть и топорщиться бесконечно долго, пока не назначат ответственного за её устранение. Козе понятно, кто в нашей шизанутенькой компании бессменный И.О. семейного психолога и вечный номинант на Нобелевскую премию Мира.
Сопротивление было бесполезно, и я, молча взяв первый подвернувшийся под руку пакетик, направился к стойке, сопровождаемый сочувственными вздохами Каролины, понимающей гримасой Поля и гнусным бохаевым хихиканьем.
Каким бы нахальным не казался парень семнадцати-девятнадцати лет отроду, у него всегда прочным клином сидит в голове вопрос: как подойти к понравившейся девчонке на улице или в кафе. Мы с приятелями постоянно обменивались друг с другом своим скудным опытом в этой области, делились «проверенными» фразочками, на которые девушки «клюют стопроцентно», непристойно ржали, обсуждая свои победы (большей частью – воображаемые) и продолжали мучительно смущаться и краснеть при виде миленького личика и красивых бёдер. Со временем ситуация стабилизировалась, женщины утратили в моих глазах изрядную долю своей загадочности и неприступности, я избавился от нервного заикания на хрестоматийном «здравствуйте, девушка», и, вот теперь история повторялась в несколько извращенном, я бы сказал, варианте. Все мои наработанные сценарии годились для знакомства или примирения после стандартного скандала из серии « что это за рыжая мымра прижималась к тебе весь вечер?», а что скажешь киллеру-недоучке, которая жестоко переживает то ли чувство вины, то ли – профессиональную неудачу.
Пока я медленно, как болотную жижу, преодолевал разделявшие нас несчастные тридцать шагов, динькина спина являла собой образец полного безразличия к миру, вообще, и к моему скромному в нем присутствию – в частности, но когда я уже расправил плечи и поднял подбородок, готовясь совершить красивый армейско-донжуанский подход, она внезапно обернулась всем корпусом, секанув воздух свежевыкрашенной, сильно залаченой челкой. Губы её были в крови!
Я отпрыгнул в сторону, рефлекторно сжав кулаки, к сожалению, в правом был бумажный пакет с гастрономическим презентом, не рассчитанный на столь бурное проявление суровых мужских чувств.
Тьфу, чччёрт! Остатки томатного коктейля в тонком полупрозрачном стакане объяснили претенциозный вампирский макияж, и тем позволили моей бедной, скользнувшей, было, на ухо крыше, осторожно вернуться на место. Содержимое пакета, оказавшееся крохотными вкусно-бежевыми меренгами, безнадежно рассыпалось по полу.
«Он не мог найти слов, он не мог найти слов, он не мог найти слов», – крутилась во внезапно усохшем мозгу фраза, кочующая из одного карманного романа в другой. Боюсь, что эта универсальная цитата бегущей строкой сияла на моём бледном челе, потому что динькины глаза, секунду назад напоминавшие готовые к стрельбе на поражение пулеметные гнезда, постепенно мутировали, превращаясь в насмешливые стоматологические сверлышки, не смертельные, но издевательски-нудные, наматывающие на себя тот единый нерв, на котором отчаянно балансирует наше самолюбие.
– Ну?! И куда это мы так крадемся?
Ох, уж эти вездесущие анекдоты про дорожную полицию.
– Я, разве, крался?
– Ага, – эта мерзавка даже не шелохнулась, чтобы помочь мне собрать рассыпавшиеся сладости, – как сапер с похмелья.
Меренги крошились у меня в руках, страшно хотелось бросить пакет и всю эту затею с примирением, но я стоически сдул с носа остатки сахарной пудры и взгромоздился на высокий барный стул. Сок противно хлюпал на донышке.
– Давай, отпускай! – вздохнула маленькая садистка.
– Кого? – не понял я.
– Кого, кого… Грехи! Ты же за этим подошел. Прощать меня собираешься, дуру неразумную.
Как она меня: не в бровь, а в глаз.
– Не угадала, душа моя. Я пришел тебя утешить и благословить на новые подвиги, во имя идиотизма. Не переживай, может, в другой раз получится. Нож – это мелковато. Попробуй топор или бензопилу.
– Знаешь что…
– Не знаю, и знать не хочу, но видимо, придется.
– Знаешь, что больше всего бесит? Отсутствие названий. Города и улицы под цифровыми кодами. Маразм полный.
– Привыкнешь. Мне, вот, уже наши названия кажутся бессмысленным набором звуков. Что такое «Бургас»? Или «Прага»? Прага, прага, прага…, вот где настоящий маразм.
– Арзамас.
– Что?
– Город такой.
– Не слышал…
– Никто не слышал, он засекреченный.
– А…, а чего ты, вдруг, его вспомнила? Жили там, что ли?
– Нет, просто он на «а» начинается.
– ???
– Чё непонятного?! Ты сказал: «Прага», я сказала: «Арзамас». Твоя очередь на «Эс»
– София…
– Ярославль!
– Ливерпуль.
– Луга.
– Альбена! Сок вытри.
– Спасибо. Алма-Ата.
– Хочешь меня на «а» загонять? Принято! Аддис-Абеба!
– Замучаешься! Алушта!
– Посмотрим! Атланта.
– Алупка! Что ты там говорил про альковный лепет местных девушек?
– Потом расскажу, не увиливай от темы. Анкара…
Дина
Приятно иногда побыть в компании. Конечно через пару дней они меня выбесят до невероятности, а сейчас мне даже нравится повышенное внимании со стороны этих милых, но, в сущности, совершенно чужих людей. А они, блин, встречают меня, как великодушные родители блудную дочь, или, точнее, как старинное боевое братство реабилитированного после штрафбата бойца. Сахарку в кружку подкладывают, только что по головке не гладят, милостивцы. Чувствую себя Ваней Солнцевым и едва успеваю спасти свой капучино от лишних углеводов. Каролина тем временем умудрилась пристроить мне в тарелку полуметровый кулинарный шедевр в сахарной глазури, гибрид французского батона и тульского пряника.
Странная баба… Раньше у них на роли местного юродивого был жирный финн, так он ушел, говорят: в начальство подался, в администрацию. Но свято место пусто не бывает, прислали эту тетку, художницу. Не знаю лучше это или хуже. Раймо был, как бы это сформулировать…, привычный козлообразный тип. Таких сальных слабоумных уродов полно среди завсегдатаев стрип-шоу. За два года работы в кабаке я, слава Богу, научилась с ними обращаться. Привычное если и не становится родным, то пугать, по крайней мере, перестаёт. А Каролина…, я знала людей, про которых говорили: «запуган до смерти», – или: «у него страх на всю жизнь». Что же сказать о человеке, который, перешагнув, оказавшуюся никем не охраняемой, границу самого большого экзистенциального ужаса, остается забитым животным, готовым в любой момент получить палкой по башке. Нет, она искренне нас любит. За то, что не бьём, не плюём, не втаптываем в грязь. Но от прямого взгляда съёживается, берёт – как ворует, дает – как извиняется, смотрит сбоку, пытается угадать – подзовешь или камнем бросишь. Была бы похожа на забитую дворняжку, но дворняги они, в сущности, не злые…
Я всегда старалась держаться от таких на расстоянии, опасалась заразиться ущербностью… Такое ощущение, что Каролина это понимает и с извращенной настойчивостью пытается подлезть поближе, любуется на то, как я разрываюсь между естественным желанием послать её к хренам собачьим и навязанным с малолетства социальным стереотипом: «грешно глумиться над убогими».
От непомерной активности коллег меня спасла Перлита, взяв дело кормления оголодавшей меня в свои крепкие смуглые руки.
– Не фыркай, китаеза, и передай мне соль. И багет. Это я уже тебе говорю, Поль!
Вот за этим персонажем можно наблюдать часами, не устанешь, честное слово! При всей моей весенне-пылкой нелюбви к разного рода «авторитетным товарищам», я, как и прочие, не устояла перед обаянием почти неподвижного лица и самых немонотонных в мире глаз. А голос! Мягкий, низкий и удивительно чистый для такой заядлой курильщицы, только на смехе дававший едва заметную хрипотцу! Всё это, в сочетании с внешностью пиковой дамы в отпуске, даже сейчас производило впечатление! А уж в молодости-то, наверняка мужики готовы были через пупок на изнанку вывернуться, лишь бы потанцевать с ней какой-нибудь там их допотопный фокстрот.
Она положила передо мной целую ржаную буханку и пододвинула соль. Чего это она? Решила посадить меня на строгую диету?
– Ешь, девочка! Русские любят черный хлеб с солью,– пояснила она остальным.
– Русские любят водку и соленые огурцы, – возразил Бохай.
– И матрешек!
– И гармошек!То есть – гармошки.
– Нет, балалайки!
– Диночка, не слушайте этих несчастных жертв политической пропаганды, – Поль перегнувшись через стол, галантно чмокнул кончики моих пальцев, уже побывавшие на тот момент в солонке, – уверен, что прекрасные русские женщины расцветают на гораздо более изысканной музыкально-кулинарной почве.
– Причем тут пропаганда, балаболы! Я знала одного русского, он говорил, что вкус черного хлеба помогает ему верить, что когда-нибудь он вернется на Родину. Ты понимаешь меня, девочка?
Ха! Ещё бы не понять! Похоже не я одна. Иначе, чем объяснить, что сия пафосная тирада не вызвала обычных шутливых комментариев, наоборот, уткнулись все в свои тарелки, только уши торчат. Неужели, догадываются? Или Йордан растрепал? Послушно засовываю в рот пересоленный кусок. Фу-у! Он еще и с тмином. Гадость какая, с детства ненавижу. Интересно – кто был тот русский? Наверно эмигрант из бывших офицеров. А она итальянская графиня. Он у неё работал садовником и, чем черт не шутит, наставлял рога старому немощному супругу. А что?! Мог же сюжет бульварного романа хотя бы раз воплотиться в жизнь. По теории вероятности – мог. А если так, то Перлита – самый подходящий объект для такой театрализованной шутки заскучавшей судьбы.
– Ой! – подпрыгнула невменяемая рисовальщица, опрокинув вазочку с джемом, – я уже предчувствую романтическую историю. Несчастная любовь, да? Русский вдали от Родины, разница в социальном положении, Ваши строгие родители! Я угадала? Вижу, что угадала! У меня прямо нюх на любовные перипетии. Перлиточка, миленькая, расскажите, пожалуйста. Нам так интересно.
Ну, почему именно с ней сошлись у меня мысли…
– Нечего рассказывать, – отмахнулась «графиня», – никаких любовей. Я была маленькой девочкой, а Кириллу было хорошо за тридцать, он казался мне стариком. Я называла его «русский инвалид» из-за искалеченной руки. Мой отец, владелец седельной мастерской в Альбе был на хорошем счету у фашистов и тайком подкармливал наши отряды сопротивления. Говорят, там было немало славян, бежавших из концлагерей, но я встречала только одного, да, и то – мельком на кухне, когда он забирал приготовленные отцом припасы и наскоро глотал горячий кофе. Вот, и весь роман.
Да, уж, угадчица из меня та ещё.
– А домой-то он вернулся? Этот Кирилл?
– Не знаю, Диана! После освобождения Пьемонта летом 44-го мы больше не виделись, а адреса он не оставил и писем не писал.
Кирилл…, не слишком распространенное имя. Его дом пах ржаным хлебом. Плакатно, за то непоколебимо-позитивно. А чем пахнет мой дом? Гамбургерами и жвачкой? Бензином и горячим асфальтом? Так, этого добра везде навалом. Кроме запаха зассаного подъезда, реально, ничего не вспоминается. Куда же и, главное – зачем я хочу вернуться? Как в том анекдоте: «есть такое слово, сынок…»
– Сорок третья специальная, вас уже полтора часа гримерша дожидается!
Кураторша наша, несчастное, в сущности, создание. Метиска – помесь негра с индейцем. Обижается, когда её, с легкой руки кого-то из предшественников, называют папуаской. Свинство, конечно, с нашей стороны. А с другой – если бы меня в реале звали «Юрла-Мика-Атуаи»…, не знаю…, я бы, пожалуй, согласилась на «папуаску».
– Ничего, – Бохай еще плотнее устраивается на стуле, – такого мужчину, как я, не грех и подождать!
– Сорок третья!!! Официально заявляю: вы уроды!!!
Хы-ы, Юрла от возмущения сипит, как придушенный бегемот.
Грим – это прикольно. А ведь я даже в детстве не собиралась быть актрисой. Космонавтом хотела, юристом, ветеринаром, кассиром (чтобы денег было много). Да, и потом искренне не понимала, что за удовольствие для взрослого нормального человека – кривляться на людях в дурацком прикиде с разрисованной физиономией. И теперь сформулировать толком не могу. Надо на собственной шкуре ощутить, как это – превратиться во что-то другое. И важно не то, кем ты станешь: дряхлым стариком, слоном или табуреткой. От самой возможности таких перекрутасов крышу срывает очень быстро. « Я могу делать всё, что угодно!» – девиз натужно пыхтящих параноиков. «Могу быть кем угодно» – такую татушку я себе сделаю, когда вернусь домой.
– Аха-ха, Бенджи, пиджачок на голое тело – не твой стиль, явно. Скидовай его скорее, и так опаздываем на следующий эпизод.
– Это потому, что Дина текст добавила, которого нет.
– Ну и что? Жалко вам что ли? В кои-то веки побыть такой красоткой!
– Да, ладно! Ей же не меньше сорока.
– Ну, и что?! А рост! А фигура! А волосы!
– А мне уже надоело быть кассиршами.
– Не ворчи, Бохай. Вон, Йорику всё больше собаки достаются, он и то не жужжит.
– Потому что судьба меня периодически вознаграждает за долготерпение. Как сейчас, например.
– А кто ты?
– Да, я то, прохожий в костюме, а вот у тебя, Поль, эротическая сцена.
– Ну! Дай глянуть!
– Заранее надо читать. Возьми, там, на второй странице.
– НЕЕЕЕТ!!!!! За что???!!! Какой извращенец это сочинял??? Бен, ты это видел?
– Конечно! Ты моя девушка. Не бойся, я нежный!
– Поживее, господа, папуаска идет.
– Сорок третья, я с ума сойду, вам еще два эпизода, а вы копаетесь.
– Как два? У нас только один синопсис остался.
– Сорок третьяаааа! Я вас ненавижууу!
Чижик-Пыжик, где ты был?
На Фонтанке водку пил!
– Диана, девочка, ты должна была смотреть на Каролину. Ты же у неё мороженое покупала.
– Я же не мешала нашей клиентке его тырить! Че она, кстати, приворовывает-то с такой завидной регулярностью?
– Не знаю. Это не нашего ума дело. Но по сценарию она стала невидимой. И не слышимой, понимаешь?
– Ладно, ладно. Что уже теперь…
– Бен, ближайшие два, а, лучше, три дня, ко мне не приближайся!
– Меня боишься, или за себя не ручаешься?
– Бен!!!
– Спокойнее, Поль. Работа есть работа, ничего личного.
– Йорик, что с тобой? Ты привидение?
– Нет, привидения полужидкие, прозрачные, пластичные. А Йордан – какая-то черная аппликация.
– Ага, похож на удлиненную взъерошенную кошку. Или на двуручную пилу…, если вверх ногами перевернуть.
– Ничего, юмористы, сейчас все такими будете.
– Все??!!
– Кроме Перлиты и Поля.
– Vive! Есть бог на свете!
– Есть, есть…, ты будешь самодвижущейся моделькой машинки, которая по ходу действия деформируется в крысу.
– Ну, и ладно, не привыкать, за то не стану двухмерным. Эй, Бохай, куда же теперь есть-то будешь?
Чижик-Пыжик, где ты был?
На Фонтанке водку пил!
– Ужасные декорации! Ужасные!
– Кто, про что…, идемте скорее разгримировываться.
– Ты бы там так торопился, Бенджамин.
– Попробовала бы сама. Ты, может, думаешь, что у меня спецобразование и опыт работы бумажным колобком?
– Ого, даже Бена проняло.
– Дурацкая запись!
– Хорошо, что запись! В прямом режиме облажались бы по полной программе, и – прощай премия.
– Нннусс?! Окончание тяжелого трудового дня отмечать будем?
– Я – пас! Перекушу по-быстрому и домой, баиньки.
– Я, тоже, что-то устала.
– Вот, уволюсь отсюда и открою ресторан быстрого питания с китайской кухней.
– Слушай, Бохай, я давно хотела тебя спросить.
– Спрашивай, раз хотела.
– У русских есть примета: если упала ложка или вилка, в дом придет женщина, а если нож – мужчина…
– Ну?
– А кто придет, если уронить китайские палочки?
Уф-фф, какая духота. Жаркий выдался денек, во всех отношениях. Третий день уже печет сквозь облака, как в микроволновке. Аллах его знает, что завтра надевать, может ещё потеплеет, а может ведь и снег пойти. Хотя…, что я ною, спрашивается. Как будто при жизни я с вечера обувь мыла и складочки на юбочке заглаживала.
Чудное дело – вся убогая жизнь нормирована, как рабочий день бюджетника, а погоду никто даже и не берется предсказывать. То есть планировать, брать ли с собой зонтик и калоши, или бикини, или валенки – нереально.
Йорик прав: какой-то антиутопический тоталитаризм. Но где же, тогда, непременный атрибут всеобщего обаранивания – городские праздники и прочие массовые гуляния разного калибра?
Нет, больше похоже на гигантскую масонскую ложу. Единый церковно-рыцарский орден с подпольным магистратом. Где-то я читала…, ага! Айвенго! Там плохой рыцарь из ордена Храмовников убалтывал еврейку стать его любовницей и рассуждал о том, что полное подчинение орденскому начальству, отказ от некоторых мирских удовольствий сулит взамен кучу скидок и бонусов. Мол, принадлежность к могущественной корпорации, карьерный рост, бабки, возможность влиять на большую политику. В общем, логично и понятно. А тут-то что они все получают?
– Не помешаю? Мне сегодня в твою сторону.
– Так, вот, кто топал у меня за спиной. Не помешаешь, Бен.
– Тогда начинаем топать вместе!
Не знаю – рада я такому попутчику или нет. Наверно, надо попытаться обрадоваться и реализовать давнишнюю мечту: поговорить о чем-нибудь серьезном с парнем, который провожает тебя до дома. Бенджамин, как раз, для этого подходит. Мои прижизненные ухажеры, начитавшись советов на пикаперских форумах, считали за благо болтать обо всякой хрени и непрерывно при этом скалиться. Жалко – идти осталось полквартала.
– Прости моё любопытство, Дина, но у тебя такое лицо, как будто я оторвал тебя от размышлений о конце света.
– Ну, почти! Всё еще чувствую себя новичком в незнакомой игре.
– Анализируешь правила? Это нормально, потом они уложатся в голове и появятся рефлексы, как в пинг-понге.
– Надеюсь. Только я думала не о тактике и стратегии, а о призе, понимаешь? Ради чего половозрелые граждане лупят кусками фанеры по маленькому мячику?
– Ради, процесса, я думаю. Ведь не все, далеко не все становились чемпионами, были неудачники, бездари, калеки, просто – посредственности.
– Но даже у самого последнего лоха был свой виртуальный кубок, который он мечтал получить, хотя и не признавался в этом никому, а кто-то и самому себе.
– Тебе остро не хватает морковки перед носом, до которой ты никогда не дотянешься?
– Может быть… Я пришла. На чай не приглашаю, у меня бардак, похуже, чем у спивающегося холостяка.
– Буду терпеливо ждать генеральной уборки. Пока, Дина!
– Пока, Бен, до завтра!
Морковка, морковка…, хорошее дело – морковка! Прав Маяковский: «…все мы немножко лошади!» Немножко. Немножко благородные, сильные, умные, красивые, а по большей части – ослы. И нечего этого стыдиться! Что естественно, то не безобразно!
Наконец-то я дома! Бедный, бедный Бенджамин, как же долго тебе придется ждать генеральной уборки. Всё это дерьмо надо брандспойтом вымывать, а где его возьмешь…
АААууууааааЫыыы!!!!! Если бы будильники ощущали мою утреннюю ненависть, у них бы образовались неоперабельные злокачественные опухоли на колокольчиках.
Сон 5
Да, где же мой подъезд? Что там – подъезд, к черту подробности, дом мой где? Спокойно, спокойно. Не стоит удивляться, что мне, гражданскому человеку не удается сразу сориентироваться в бывшем гарнизоне. Военная тайна – есть военная тайна. Но, похоже, что план застройки сего неповторимого архитектурного ансамбля (последний слог повторяется гулким эхом в хорошо резонирующей черепушке) оставался загадкой даже для самих застройщиков, доблестных, вечно-трезвых бойцов строительного батальона.
Пригретая солнцем песочница – единственное освещенное место, словно засунули наше престарелое светило в кожух прожектора-пушки. В ней копошатся четверо подозрительно молчаливых детишек неопределенного пола. Кучка биологически активных панамок и шортиков.
Вот он – мой подъезд, точно! По лестнице пытаюсь бежать, потому, что неожиданно вспоминаю про оставшуюся в квартире прабабушку, которая все время открывает вентили на газовой плите. Подхожу к приоткрытой двери, ноги не слушаются, наверно, я уже надышалась этой отравой. Проползаю через темную прихожую в кухню, и цепенею от ужаса. Я забываю про ядовитый газ, потому что не могу оторвать глаз от неестественно кошмарного зрелища: бабуся полулежит, прислонившись к столу, бледная, с закатившимися глазами, её пальцы на руках и босых почему-то ногах шевелятся непрерывно и бесцельно, как щупальца какого-нибудь морепродукта. Вдруг она встает, смотрит на меня в упор не своими черными глазами, легко запрыгивает на подоконник и бросается вниз…
Я оказываюсь во дворе, минуя лестницу. Между соседними домами плавно пристраивается огромная летающая тарелка, больше всего напоминающая крышку стандартной советской кастрюли. Даже с черным пятнышком на боку, очень похожим на скол белой эмали.
Решительно выдвигаюсь в сторону неопознанного кухонного объекта. Не от переизбытка храбрости, от отчаяния. Всё равно, ведь, я сошла с ума! Навстречу мне бежит отдаленно-человекообразное существо. Сейчас, просто, в нарушение протокола межгалактических раутов, возьму её за грудки и вытрясу из неё признание. Марсианская самка не дожидается, однако, реализации моих экстремистских намерений и рапортует кратко и четко: «Мы – инопланетяне! Прилетели устанавливать дружеские контакты!»
– Просыпаемся, меряем температуру! Доброе утро! Градуснички, ставим! Просыпаемся!
Ха! Сегодня по отделению дежурит «Чупа-чупс». Будет что-нибудь прикольненькое…
Дина
Вот это было круто! Особенно, когда накосячившая за пультом Каролина открыла тамбур и вошла прямо в активированный павильон. Это она, конечно, с перепугу и от гипертрофированного чувства ответственности, но все равно – супер! Несчастная папуаска лежит, наверно, сейчас в предынфарктном состоянии, а когда очухается, тогда…, ох, и прилетит нам всем птичкина кака на головки!
– Друзья, я одна во всём виновата. Отвечать только мне, ни о чем не беспокойтесь!
На Каролину было любо-дорого посмотреть. Наказаний от высокого начальства она боялась до дрожи не только в коленках, у неё даже голова часто-часто вибрировала, как у конченого алкаша. В то же время, её худосочная грудь пыталась выгнуться колесом, дабы соответствовать статусу героини и, в перспективе, мученицы за грехи наши. Не пришла в себя после режима Пиночета, бедняжка.
– Сейчас начнется! – прокомментировал невозмутимый Бенджамин нарастающее низкочастотное гудение, от которого захотелось продуть уши, как на взлете.
– Сооорооок третьяаааааааа, вы, вы…, вы…, ыыыы
Наша афро-администраторша беззвучно захлопала пастью, в её руках, вопреки нашим ожиданиям, ничего тяжелого не было.
– Похоже, у неё буквы кончились.
– Размечтался! Просто перерыв на обед, сейчас поймает комара и опять…
– Это вы, китаезы, жрете всякую гадость, а даме, может, плохо. Предложи ей освежающий коктейль.
– Ага, нашел дурачка. Я, вообще, в песочнице сидел. Сам предложи.
Легкими полупрыжками героя провинциально оперетки, Поль подскочил поближе к папуаске.
– Воды, мадемуазель?
Два огромных скрипучих глаза медленно повернулись в сторону раздражителя. Клянусь, в эту секунду я пожалела о том, что прогуляла почти все уроки ОБЖ…
– В ЖОООООпУ, в жооопу себе её залей, придурок! Выполощи, наконец, дерьмо из своего мыслительного центра! Шуточки, кончились, дорогие мои клоуны! Аппаратура трещит по швам от ваших безмозглых выходок. Вы, хоть, представляете: сколько она стоит?
Когда начальство заводит разговор о деньгах, подчиненным становится кисло. Тут только два варианта развития событий: либо премии лишат, либо дадут, но потребуют новых трудовых подвигов в свободное от основной работы время.
– А уж от Вас, Перлита, я совсем не ожидала! Зачем, скажите, пожалуйста, зачем Вам понадобилось выпрыгивать в окно? Что, была какая-то необходимость? Ну, говорите же, не молчите, иначе я чокнусь!
– Не знаю, поймешь ли ты меня, деточка… Нет, необходимости не было, активация проходила нормально. Просто, мне надоел этот образ. Находиться в теле немощной восьмидесятипятилетней старухи, то еще удовольствие, вот, и решила закрыть занавес поскорее.
Все-таки, Перлита – звезда!
– Вы правы, я Вас не понимаю, – пробормотала наша многострадальная классная дама, – когда я умерла, мне было девяносто четыре года, и я ни разу не пыталась прыгнуть на асфальт с такой высоты.
Несколько ртов открылись одновременно, а закрывались уже в разнобой, в зависимости от темперамента владельца.
Сюрпризик! И еще одно местное недоразумение. Хотя…, почему недоразумение? Как раз – голливудский стандарт. Но Перлите палтос, точно, а Бохаю и того больше. Их что – позабыли омолодить освежить и побрызгать одеколоном? Черт, нифига, ведь, не знаю о тех, с кем работаю…, впрочем, это у меня еще от жизни осталось. Надо порастрясти Йорика на эту тему. Тем более что он сам настойчиво домогается личного свидания. Ох, блин, боюсь, что не любовного. Топчется у зеркала, чтобы «случайно» выйти вместе со мной. Знаю я – что ему, ответственному общественнику, нужно. Покурить что ли? Пусть помучается.
– Пойдем уже, не майся.
– Я не маюсь, я причесываюсь.
– Заметно.
– Дин, а ты куда? Лифт – в другой стороне.
– Знаю. Выйдем через цокольный этаж второго корпуса, так ближе.
Я уже сто раз тут ходила, а мой спутник, похоже, впервые. Озирается опасливо, можно подумать, мы в темном лесу.
– Слушай, я заметила, что все удивились, когда папуаска сказала – сколько ей было…, а чему, собственно? Я тут стариков-то почти и не видела. То есть, совсем уж немощных. Думала – они молодеют по закону местной природы. Или как?
– Бог их знает, законы эти. Обычно, все выглядят примерно на свои, просто тут не много тех, кто умер в глубокой старости. Не спрашивай: почему? Не знаю. Но бывают, как видишь исключения. Да, вот, наш Бохай, хотя бы.
– Ха, он и так явный пенсионер. Сколько ж ему в реале-то?
– Он погиб в шестнадцать.
– Свистишь!!!
Йордан, пожал плечами и состряпал максимально индифферентную рожу, мол, думай что хочешь, я всё сказал. Ххе! Обидчивые все такие, прямо, не дотронься, ё моё. Чувствительные, как клитор, блин.
– Я же говорил, что здесь не пройдем.
– Почему? Уже почти пришли.
– Ты читать разучилась?
Ясно. Ещё один яркий представитель породы метропользователей. «По эскалатору не бежать», «Держитесь за поручни», « Вход», «Выход»… Над дверью, которой я давно уже пользуюсь, висит моя любимая табличка: « Выхода нет!» С детства она вызывала у меня недоумение. Как же «нет», когда дверь – настежь и люди в неё валом валят. Мамины попытки объяснить, что они ВХОДЯТ, не вносили ясности в ситуацию, скорее – наоборот. Мой не замученный еще диалектикой детский умишко выдавал четкую аристотелевскую формулировку: «Чтобы куда-то войти, надо откуда-то выйти!»
– Йоорик, – начинаю тихо и, как могу, спокойно, – скажи мне, пожалуйста, если на стене будет написано: «Йордан – пидорасссс!», ты накрасишь губы и пойдешь мужиков трахать?
Дальше двигаемся молча. Оно и к лучшему. Наверно, теперь не будет разговоров на тему: «Что ты собираешься вытворить, глупая малолетка». Всем, конечно, уже ясно: что-то собираюсь. Ну, и плевать! Имейте терпение, господа! Доживете – узнаете, что именно!
Погода моя любимая. Не по причине прекрасности, а, просто, потому, что ничего похожего я раньше не видела. Я всегда любила клочковатые сизые тучи, летящие по ясному небу, а здесь они опускаются так низко, что, буквально смешиваются с городом. Кувыркается такая лохматенция на уровне четвертого этажа, а из неё дождик капает. Прикол! И тут такое на моей памяти – всего второй раз, так что, можно сказать, что это была любовь с первого взгляда, а теперь – второе свидание. Интересно, можем ли мы уже позволить себе интим?!
Сон 6
Я на своем родном диване, кто-то невидимый мертвой хваткой держит меня сзади. Тело онемело. Надо как следует разозлиться, тогда проснешься.
Кое-как шамкая внезапно заржавевшей челюстью, выдаю не длинную, но энергичную матерную конструкцию и рывком поворачиваюсь на спину. В комнате потемнело, что ж – все правильно. Сейчас ночь, надо выключить телек. Где же пульт-то? Мерзкий был сон. Включить свет. Попить. Успокоиться.
Щелкаю выключателем – лампочка никак не реагирует, за то телевизор переключается с программы на программу и по всем идут невнятные помехи. Понятно – проснуться не удалось. Надо пойти в ванну, плеснуть на рожу холодной воды, вдруг, поможет. Стоп! Бред! Мне просто приснится, что я умываюсь, а моё настоящее тело продолжит сопеть и ворочаться на диване. Как бы мне, из собственного сна, облить водой свою реальную тушку, чтобы она проснулась? Задачка, взрывающая мозг (в котором, собственно, это все и происходит).
Жить бы себе мирно в этом недоразумении до самого утра, но я откуда-то точно знаю, что если открою сейчас дверь – там кто-то будет. Открываю – есть! Девица неопределенного возраста в белой блузке и юбке дебильного покроя держит в руках комнатный обогреватель с открытой спиралью, похожий на антенну-тарелку. Можно, не обращая внимания на эту дуру, пройти на кухню, но оттуда сейчас появится мальчик в полосатой футболке. Ага, вот он. А морда-то, морда какая мерзкая, фу.
–Отвали!– ору прямо в детские невинные глазенки, возвращаюсь в комнату и укладываюсь в постель. Вспомнила: я и не могу тут быть наяву, я же в больнице, ййё…
Пацан заходит и садится на корточки возле меня, смотрит пристально. Поворачиваюсь к нему задницей. Нехай любуется, а я буду глядеть в приснившееся окно.
Аааай! Малолетний кретин впился зубами в мою ногу. Убью урода!
Агрессор бросается к дверному проему, в котором полупрозрачно колышется его испуганная напарница. Когда я попадаю в прихожую, она уже, естественно, пуста. Может – в подъезде? Пытаюсь открыть входную дверь (плевать, что я в трусах, все равно – сон), не отпирается, зараза. Воздух ощутимо сгущается, как будто Самая Главная Домохозяйка взбивает его с сахарной пудрой в упругую пену.
Медленно и бесцельно брожу по квартире заросшей сталактитами и сталагмитами из великанских макарон.
Страшно. Не знаю, от чего, но жутко. Бабульки уже проснулись. Эх, вызвать бы специалиста из психоневрологии и спросить: к чему снятся кусачие полосатые мальчики?
Дина
– А что я такого сделала?! Физический контакт не запрещен! Я не виновата, что тамбур заклинило!
– Дура! Сама же и сидела там два часа, пока техники, слава Богу, не вытащили.
– Не ори на меня!!! Хотела и сидела! За то рожи твоей там не видела, уже плюс.
– Успокойтесь все!
Ого! За всё время нашего знакомства Перлита впервые повысила голос. Впечатлило! Ей позавидовал бы пехотный прапорщик со стажем. Не скажу, что мы с Йорданом резко успокоились, но, по крайней мере, заткнулись. Оно и к лучшему – не успели разругаться до мордобития. А то, как бы я пригласила его на ужин…, с поцарапанной-то рожей…
Почему я все время общаюсь с теми, кто больше всего бесит, а такие милые парни, как, например Бенджамин, обитают в соседних биографиях, изредка наведываясь в гости, чтобы подразнить?
Йордан
Шикарная лоджия, переходящая в балкон с низеньким бордюрчиком вместо полноценных перил – настоящая терраса на тридцать девятом этаже служила в динькином доме гостиной и столовой одновременно.
– А где ты питаешься во время снега и дождя?
– Нигде. Ем только на солнышке, диета такая. Тебе, что не нравится здесь?
– Нравится.
– Вот, и хорошо, а то на кухне тесно, а в комнате сидеть не на чем, сам видел.
Да уж, видел, пока пробирался. Не то чтобы в квартире было слишком много вещей, но полное отсутствие шкафов, стеллажей, сервантов, и даже самой завалящей армейской тумбочки, делало доступным для всеобщего обозрения то, что обычно скрывалось за пыльной полировкой мебельных гарнитуров.
Дина деловито, сервировала одноразовой посудой пластиковый столик, стибренный, как я подозреваю, в каком-нибудь уличном кафе.
– А, может, ты высоты боишься?
– Не боюсь, но…, как-то все-таки неуютно, малость.
– Фигня, привыкнешь, – отмахнулась от моих страхов хозяйка, – сейчас тебя кормить буду. Свин ты, кстати сказать, я два раза уже плов разогревала.
– Ну, прости! Я, признаться, рассчитывал, максимум, на Колу с чипсами. А опоздал потому, что десерт выбирал. Я же не знаю, что ты предпочитаешь. Интересно: угадал или нет.
– Показывай.
– Нет уж-ки! Ты в жизни не признаешься. Скажи, сперва: что ты любишь к чаю?
– Селедку.
– Ээээ…, почти в яблочко! У меня пастила с орехами в белом шоколаде.
Горячее было на высшем уровне, равно как и салатик, секретных ингредиентов которого мне так и не удалось узнать ни шантажом, ни угрозами, ни попыткой банального подкупа.
– Слушай, обходила бы ты столик с другой стороны. Смотреть жутко.
Зря я это сказал. Результат оказался противоположным желаемому: Дина остановилась на самом краешке балкона и выполнила прекрасную строго-горизотальную ласточку с подносом в одной руке и чайником в другой.
Я наблюдал это рискованное безобразие молча по двум причинам. Во-первых, комментарии могли спровоцировать продолжение импровизированного хореографического этюда, во-вторых – все мои силы уходили на подавление справедливого желания оттащить мерзавку от края и отшлепать по воспитательному месту.
«Ласточка» наблюдала мою тяжелую внутреннюю борьбу любопытным птичьим глазом.
– А мне не страшно! Наоборот – нравится. Я, даже, хотела так…, ну, понимаешь…
– Не очень, а чаю-то можно?
– На, тебе твой чай. Все ты понял. Хотела залезть на крышу и сигануть вниз. Свободный полет, типа с парашютом, потом – бемц, и всё. Полная нирвана до самого Страшного суда.
– И что же тебе помешало?
– Да… если с большой высоты на асфальт, ты ж понимаешь, что там останется.
– Ага, а ты хотела лежать в гробу красивенькая.
– Представь себе: хотела. Это тебе терять нечего.
– Ну, и…?
– Ну, и…, способов-то много. Выбрала морфий. Тихо и безболезненно. Потому я думала, что в психушке. Суицидников когда откачивают, их сразу в дурку везут. Может я сейчас ещё в коме. Может мы все в коме, а, Йорик? Кто-то хочет выйти, кто-то – нет. Я фильм смотрела…
– Не говори ерунды. Выходит, что Перлита коматозит уже лет сорок.
– Ну, и что?!
– А то, что даже этот, не помню как его там…, отец из «Санта-Барбары» провалялся меньше.
– Тоже мне довод.
Динька заметно скисла (насколько это возможно с огромным куском сладкой пастилы во рту) Говорят: девочки взрослеют раньше мальчиков. Чушь! У них просто грудь раньше отрастает, чем у нас щетина. Захотела умереть – пожалуйста! Не долго, наверно думала и, уж точно, не головой. Тут соскучилась – надо срочно воскреснуть, как из деревни вернуться. Детский сад.
Хотя…, может она в чем-то права. Что мы знаем о входах и выходах…
– Давай, спрашивай, страдалец. У тебя морда такая, как будто геморрой, внезапно разыгрался.
– У меня орех в зуб попал. Что спрашивать-то?
– Йооорик!
– Хорошо, хорошо. Спрашиваю: неужели тебе тут, совсем, не интересно? В этой жизни…, или в этом мире, сформулируй, как хочешь.
– Нет, не интересно. У меня ощущение, что я попала в чужой маразм.
– Но когда попадаешь в незнакомое место, хочется же как-то, если не изучить, то, по крайней мере, познакомиться. Пара обзорных экскурсий, местный колорит и всё такое…, разве, нет?
Вопреки моим ожиданиям, Дина не взвилась под потолок, не стала орать, что я зануда. Она задумалась. Застыла, как выключилась, выпучив глаза на широкоформатный пейзаж, с высунутым языком, которым только что слизывала с нижней губы остатки сладостей.
– Эй, не спи!
Частые ресницы шевельнулись в мою сторону.
– Ты-то, наверно, даже дневник завел, для записей? В расчёте на то, что он превратиться в черновик фундаментального филосовско-антропологического труда. Гы-ы…, угадала?
– Почти. Я был гораздо более романтичен, чем ты думаешь. На первые же отпускные я купил навороченный трехколесный велик с огромным багажником, завязал в хвост отросшие волосы и отправился собирать местный фольклор, очень рассчитывая на прижизненный памятник после завершения сего выдающегося труда.
– Хотел прославить за счет чужих песен? Это не романтизм, а популизм и плагиат.
– Не будем спорить о терминах. Многие классики использовали народные мотивы.
– Не будем! Поспорим, лучше, что у тебя ничего не вышло!
– Это точно. Не обнаружилось у них никакого народного творчества, даже в зачаточном состоянии.
– Я так и знала! Так и знала! Вот по этому, Йорик! Вот поэтому и не интересно. У них даже религии нет никакой. Вспомни: сколько их в нашем предыдущем мире! До фига! И еще новые пытаются образоваться. А эти «печники» хоть бы одного паршивого Йотцли-Потцли выдумали! А почему?
Динька смотрела на меня, как не слишком терпеливый преподаватель на неподготовленного студента.
– Почему? – послушно переспросил я.
– Потому, что у нас, в отличие от них, всего много!
– ???
– Намешано всего.
– То есть, добра и зла? – попытался поддакнуть я, чувствуя себя редкой бестолочью.
– Не обязательно, пингвин ты черно-белый! Разного. Непонятного, необъяснимого, понимаешь? Любая попытка упаковать наше существование в логическую схему, рано или поздно, накрывалась пышным местом. Поневоле приходилось смирить гордыню и предположить, что обитаемая вселенная придумана кем-то поумнее нас с тобой. А тут не надо быть гением, чтобы прописать каждый фрагмент унылой действительности в типовой формуляр и засунуть в каталог. Все ОЧЕВИДНО!!!
(Кроме погоды, но её одной слишком мало, чтобы меня удержать).
– Ну, не скажи! Давай выйдем на улицу и спросим первых пятерых прохожих: как зовут главного администратора города? Руку готов дать на отсечение, что четверо не ответят!
– Оставь себе свою корявую руку. Не ответят все пятеро. Не о том же речь. Имя мэра – не тайна мироздания. Никому, просто, в голову не приходит поинтересоваться. Зачем?! Не важно, как называется кресло, лишь бы заднице было удобно. Правильный подход, но очень скучный. Кто здесь может похвалиться наличием бредовой идеи или неосуществимой мечты? Даже такая вездесущая хрень, как несчастная любовь либо вовсе отсутствует, либо такая редкость, что легче случайно откопать в песочнице месторождение никеля, чем наткнуться на девчонку с размазанной по физиономии тушью и глотающую слезы пополам с «отверткой» или на парня, который напившись, орет с крыши что-то типа: «Ах, какая она сука, какая дрянь!»
Это пространство начали придумывать с середины и не досочинили до конца. Бросили, не удосужившись как следует закрутить интригу. Потому никаких «преданий старины глубокой» тут и в помине нет. Наши сказка были цветными ковриками, закрывавшими щели и проломы в стенах, через которые мы пока не могли или боялись пролезть в окружающую темноту. Здесь же нет никаких щелей. Евроремонт без окон. Только дверь, через которую все мы сюда попали. Я хочу воспользоваться ей для выхода. Уверена, что получиться. Главное разобраться – тянуть или толкать…
Динька виновато пожала плечами, как будто извиняясь за длинную прочувствованную речь. Её рассуждения противно царапали самолюбие, автоматически зачисляя меня в многочисленную и многовековую армию облагодетельствованных неудачников. Хотелось отыскать в них какое-нибудь несоответствие, и, конечно, оно нашлось.
– Погоди-ка! Прости мое любопытство, но ты сама заговорила… А из-за чего, собственно, ты решила …, ну…, крыша…, морфий?
– Не мямли, все в порядке. Из-за одного сволочного красавчика, каким и ты, наверняка был в молодости.
– Ага! Спасибо за «красавчика», постараюсь игнорировать «сволочного». Но, тогда получается, что ты хочешь вернуться за тем, от чего так поспешно бежала! За неосуществленными желаниями, за той самой разницей между хотением и данностью, от которой люди чувствуют себя более или менее несчастными. Так получается?
– Выходит – так! Смерть, видишь ли, оказалась отличным лекарством от несчастной любви! Моментально и стопроцентно, как в навязчивой рекламе.
– И ты решила, что пора выписываться!
– Да! Не смотри на меня так. Да, решила, только не выписываться, а банально удрать, и пусть потом ответственные за мою сохранность лица оформляют самовольный уход, получают выговоры и лишаются премий. Плевать! Я не позволю никому насильно меня осчастливить. Тем более – так по-коровьи примитивно.
Судя по самодовольно-задиристому выражению динькиного лица, она знала, какой реакции от меня ждать и заранее приготовилась выпалить: «Сам – дурак!» Так что, промолчал я только из вредности.
– Вообще-то, я думала, что ты спросишь: как я собираюсь уйти.
– Ну, об этом уже даже Каролина догадывается. И, между прочим, готова помочь.
– Ха! Помочь! Нарисует транспарант, типа: счастливого пути?
– Не гоношись зря. Ты ведь собираешься каким-то образом, уж не знаю каким, пролезть на ту сторону вовремя активации?
– Умные все стали…
– А о наблюдающем администраторе ты подумала? Он, ведь даже не из нашей группы.
Смесь озадаченности и недоверия приятно оживила упрямо-закаменевшее было лицо целеустремленной виз-а-ви.
– Хочешь сказать, что за нами непрерывно подглядывают?!!!
– А ты как думала, деточка? Это же работа.
– Свинство какое!!!
– Не свинство, а меры предосторожности. На случай таких вот, между прочим, выходок. Так что гримировать тебя придется отдельно и не по сценарию. Тут и пригодится Каролина и её связи в гримерном цехе. Уяснила?
– Наверно, да.
– О том, что Бохай за пультом виртуоз, ты и сама знаешь. Про Перлиту я не говорю, без её высокого дозволения у нас даже бутерброды не черствеют. Ну, и нам с парнями хорошо бы знать заранее: что к чему. Чтобы подыгрывать в тему. Какой вывод?
– Почему ты мне помогаешь? И откуда ты знаешь, что другие согласятся? Вам же потом влетит, я даже не представляю как!
– Вот и узнаем: насколько сильны в нашей папуаске гены предков – каннибалов. Кстати, чтобы точно знать: согласятся или нет – тебе придется спросить их об этом самой. Завтра на пикнике, например.
– Для того вы и затеяли эту вылазку, да?
– Не только. Шашлык, тоже, дело хорошее.
– Ты не ответил на мой первый вопрос. Ты, ведь, не хочешь, чтобы я исчезала, я же вижу…
– Никто не любит расставаться с тем, к кому по иронии раздолбайки-судьбы умудрился привязаться. Но еще больше я не люблю проигрывать.
– Кажется, понимаю. Не можешь противостоять – возглавь! Так?
– Примерно. Динь!
– Да…
– У меня еще один вопрос самый последний. Ты не злись, пожалуйста, не хочешь не отвечай.
– Давай уже свой вопрос, достал канючить, пингвин.
– Как ты себе представляешь своё появление дома? Откуда и в каком виде ты там возьмешься? Вылезешь из головы нашей клиентки что ли?
Динька сидела, задрав одну ногу на стул, уткнувшись носом в сгиб локтя и смотрела на моё левое ухо. На секунду мне показалось, что мой вопрос поставил её в тупик и сейчас она передумает, и…, бред конечно.
– Не знаю, Джардонари.
Я икнул от неожиданности. Кроме Перлиты, никто до сих пор меня так не называл.
– Разве это обязательно? Когда ты рождаешься, ты ведь тоже не очень хорошо представляешь: куда так упрямо лезешь лысой башкой вперед. В конце концов, мы – сны, а сны иногда сбываются. Я собираюсь сбыться, Йорик.
Дина
Чумовая картина, просто чумовая! Супер! Интересно, сколько времени Кэри потратила, чтобы намалевать каждого «как она нас видит». А что, мне мой портрет чем-то даже нравится. Я на нем непонятной, конечно, формы, зато такая вся бордово-фиолетовая, жуть! И Перлита улыбается, глядя на своё изображение. У неё какие-то лазурные спирали. А, вот, Йорик загрустил. Ххее! В глазах художницы он оказался похожим на желто-зеленое яйцо.
Удачный был пикник и шашлык здоровский. И на мою просьбу помочь отреагировали так легко, как будто я зову их обои клеить, а потом культурно посидеть за пол-литрой, а не пропихивать меня с того света назад через…, через я даже не знаю что…
Сон 7
Пластиковая «под дерево» дверь полуподвальной забегаловки открылась самостоятельно, чуть не встретившись с моим не слишком крепким лбом. За ней находилась стеклянная вертушка, как в больших бизнес-центрах, через которые надо проползать с заданной скоростью, потому что если её поторопить руками, эта дура затормозит, и ты секунд на десять застрянешь в своем прозрачном секторе под ласковыми взглядами других, невольно разделивших твою судьбу, посетителей. Кто только догадался установить это сооружение в обычной кафухе. Ох, уж эти молодые дизайнеры!
Наконец, попадаю в «разливочный цех». За стойкой…, за стойкой…, вот, черт…, за стойкой – Я! Только моложе и волосы, вон, гуще. Но я же помню свои фотографии…, и вязаная синяя жилетка с ромбиками моя!
«Я» из другого времени смотрела на меня с интересом, но без особого удивления, как на новую чудесную породу лабораторной крысы, над выведением которой три года трудился весь отдел.
Откуда-то я знаю, что не нужно задавать самый первый в очереди вопрос: «Кто ты?» Слова пока, вообще, не нужны. Тяну руку к её непослушной шевелюре. Эк, меня зацепило, вот, уж точно: у кого, что болит…, Барменша не сопротивляется, даёт мне себя рассмотреть и потрогать. Так осторожно и доброжелательно знакомятся с лошадьми и собаками.
Мы уже сидим за столом, и я показываю «мне» невесть откуда взявшиеся бумажные снимки моей мамы. «Я» отрицательно качает головой: нет, мол, не её это родня.
– Хочешь выпить? – это первая фраза, которую она произносит, не двигаясь, впрочем, с места, а, только кивая мне на сервант с разноцветными бутылочками, как будто это не её работа – спаивать посетителей. А посетителей-то, кроме меня, трое: поддатые, но вполне приличные молодые девицы с картонажной фабрики (или из швейного цеха, или сборщицы лампочек с конвейера)
Невероятно трудно огибать стойку, как плыть в овсяном киселе. Бутылки сливаются в многослойную синусоидную радугу, последнее, что я вижу, со скрипом поворачивая голову: моя молодежная копия, застрявшая в бешено-вращающейся вертушке.
Я в огромном ангаре. Свет падает фрагментами из высоко прорубленных окон и приоткрытых ворот, со всех сторон, как на картинах Караваджо.
Я участвую в мега-турнире по страйку, но пульки кончились и теперь, чтобы победить, мне нужно невредимой добраться до финиша, находящегося неизвестно где. Ворота – самый близкий и простой вариант, но я знаю, что бежать надо вверх по узкоступенчатой железной лесенке до двери на самой верхней площадке. Метров тридцать вверх, и бежать надо быстро, чтобы на крыше меня не перехватили враги, у которых ещё остались пульки.
На крышу вылезаю, не имея в легких ни одного кубического сантиметра кислорода. Опоздала! Навстречу спешат плотной шеренгой три красавца мужика в черных джинсах, черных приталенных футболках, но в белых кружевных мушкетеристых воротничках и «кудрях до плеч».
Дураку ясно, что мне надо туда, куда меня не пускаю. Не притормаживая, выставляю вперед незаряженную винтовку, прорываюсь через опешивший строй, и качусь на заднице по наклонной в неизвестность, которая оказывается круговым балконом огромного зала.
Большой крытый павильон. Я рассматриваю его сверху, как будто со второго этажа. Похоже на гигантскую гримерку. Других сравнений на ум не приходит. А на что еще похожи длинные ряды столиков с зеркалами, за которыми одни люди усердно разрисовывают других, наклеивая им носы, бородки и рога.
Хочу поближе разглядеть подготовку к грандиозному, по всей вероятности, шоу и (сама не ожидая от себя такой прыти) спускаюсь вниз по гладкому металлическому шесту, как героиня-пожарница (или профессиональная стриптизерша)
Несколько недораскрашенных голов одновременно поворачиваются в мою сторону, за ними ещё, потом ещё. Т.е. кто ближе ко мне, встают со своих мест и начинают пятиться по узким проходам, цепляя соседские стулья. Может паника из-за моей винтовки? Тихо, потом сильнее и противнее звучит сигнал тревоги…
Воздух продолжает верещать, ко мне бегут врачи. Ага, аппаратик мой часто-часто запикал. Пульс и давление. Да, что ж вы так перепугались-то? И старушек-соседок моих перепугали…
Дина
Господи, как стыдно. Лучше бы на меня орали, гнобили, обвиняли одну во все грехах. Так, ведь оно и есть, так и есть. Даже папуаска отчитывает нас, не повышая голоса. На неё, вообще, не похоже, я была уверена, что она «Спокойной ночи» тихо сказать не может, а вот бубнит как бабка-ведунья уже минут пятнадцать. О чем она, кстати?
– Эй-эй-эй! О чем это Вы?
– Дина, ты разве, еще не все сказала, что могла?
– Ну, и что?! Ну, и пусть! Почему распускают всю группу? С какой стати?
– Работа группы приостановлена временно, до принятия решения. Ситуация нестандартная.
– Какого решения? Ты можешь говорить на человеческом языке?
– Куда уж человечнее, – администраторша досадливо тряхнула кудряшками, – не каждый день по главному гримерному цеху шастают фантомы с пулеметами.
– С винтовкой, – поправил Бен.
– Заткнись, ладно, – устало выдохнула папуаска, – можете считать себя в отпуске. Все. В работу пойдут накопившиеся записи. Свободны.
Первой направилась к выходу Перлита, за ней семенил Бохай, потом – все остальные. Я же была уверена, что у меня получиться! Уверена! Ни на секунду не сомневалась, ни вот на столечко! Что же теперь будет? Что же будет?
Сон последний
Куда-то подевалось моё тело. Ого-го-го!!! Люблю такие сны, только надо осторожненько, чтобы не проснуться. Мужик в костюме лакея не видит меня или не обращает внимания? Прыгаю у него перед толстым носом. Ура! Не замечает.
Мороженое! Выхватываю рожок из рук покупательницы, она недоуменно вертит головой – понять ничего не может. Как здорово, что, будучи голодной студенткой, я научилась есть во сне и вкус при этом чувствовать. Выхожу на улицу и, не в силах сдержать нездорового восторга, медленно, а потом быстрее и быстрее лечу над стоячей прохладной водой к дальнему пляжу…
Кажется – просыпаюсь, какая жалость…
Нет, смотри-ка, не проснулась. Оказалась на длинной мокрой набережной. Тело ко мне вернулось и в руках оно держит плотный, тяжелый вращающийся шарик. Он нагревается и уже жжет ладонь, но выскочивший из-за моей спины приятель Леха, выхватывает его у меня и бросает на асфальт. Шарик взрывается. «Так-то», – кратко и веско комментирует Леха.
Опять не проснулась. Сижу, как дура в декорациях осеннего парка, выполненных в духе русского местечкового импрессионизма, а вокруг шарятся плоские черные сущности, отдаленно напоминающие животных из чернушно-авангардных мультфильмов.
Наконец-то! Пробудилась! Или нет… Где соседки по палате? Где ставшие родными жуткохрапящие бабушки? Что за умильно-фисташковые стены?
Ааа, блин, вспомнила! Вчера же мне поплохело, так, наверно перевели в отдельный бокс. А как везли, не помню. Напихали снотворным, аж три сна подряд углядела.
Стоп! Нееет, меня не проведешь. Аппарата нет, боли нет! Не проведешь, я в этом сновиденческом деле – доктор! Надо же! Четвертый подряд! Такого еще не было. И какой-то кумачевый транспарант с белыми буквами. Во-первых таких уже не рисуют, во-вторых не могу прочесть надпись. Это с моей-то единицей на обоих глазах!
Ну-ка, а встать?
Оп! Да! Да! Да-да-да! Что хочу – то и делаю! Отличный сон! Подольше бы…
Йордан
– Я тебе уже на всех мыслимых и немыслимых святынях поклялась, что не собираюсь сигать с крыш и совать головупод циркулярный нож на какой-нибудь лесопилке. Что ты еще хочешь, пингвин неверующий. Землю жрать не стану, и не проси.
Мы с Диной катили мой старенький, но от души смазанный велосипед по бездарной демисезонной слякоти. Город давно кончился, даже заводские трубы дымили где-то позади.
– Я хочу, например, знать, куда тебя несет и зачем? Почему не поехать с нами к морю? Будет весело.
– Допустим, что я услышала твои увещевания насчет обзорных экскурсий и местного колорита.
– Врешь!
– Вру, – добродушно согласилась Динька, – буду грибы искать. Слуушай!
– Тише ты прыгай! Забрызгала новые штаны!
– Сам виноват! Надел бы старые, так нет – попижонить захотелось! Может они у нас гости?
– Кто?
– Грибы! Мы же у себя родились, как местные здесь. Понимаешь? Мы в своем мире «печники», так должны быть и гости! Те, которые попадают к нам после смерти в своем мире. Так вот – это грибы!!! А мы их с луком и сметаной… Кошмар, да?
У меня всегда было достаточно живое воображение и представить, как мои руки-ноги крошат в ароматный суп – плевое дело. Меня крупно передернуло.
– Не пытайся, пожалуйста, рассказывать местным детям сказки собственного сочинения. Они вырастут заиками, а тебя побьют родители и будут правы.
– Не собираюсь я сказки рассказывать. Нашел, тоже, Арину Родионовну
– Кого?
– Не бери в голову.
– Не буду.
– У кого своих нет, тот и чужие не понимает.
– Наверно…, а что же ты, если не секрет, собираешься делать? Я ведь по глазам вижу – что-то, опять задумала.
Динька остановилась, подергала хрипатый велосипедный звонок и потянулась к моему уху
– Только никому не говори…
– Ладно.
– Я собираюсь купить зеленый парик и щекотать по ночам прохожих! Иногда до-смерти!
Еще не понимая хорошенько – начало ли это очередной маргинальной шутки или симптом шизофрении, я, на всякий случай, кивнул.
– Сопеть и стонать по ночам в банях, скакать на черной лошади и рисовать на огородных чучелах знак Зорро, а пляшущих человечков – где придется. Что ещё? Ах, да! Самое противное, что придется делать – лазать по грязным печным трубам и запихивать мятные пряники и липкие замусоленные леденцы в старые штопаные чулки. Ффф-уу!
Динька чмокнула меня в щеку, по-мужски, с махом запрыгнула в седло и покатила под горку, не сказав, даже банального «до свидания».
– ДИ-ИИИИ-НАААА! – завопил я во всю силу закаленных морским воздухом легких, как пятилетний надеясь, что родители могут еще передумать и взять меня с собой, – ЕСЛИ ПОНА-А-АДОБИТСЯ ОЛЕ-ЕНЬ В УПРЯЖКУ-У-У…
Но никто за мной, конечно, не вернулся. Только донеслось из-под горки:
– ЖА-А-А-АЛЬ, ЧТО-О ПИНГВИ-И-ИНЫ-Ы НЕ ЛЕТА-А-АЮ-Т!!!
