КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Волки не дремлют [Иван Зозуля] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Иван Зозуля, Лев Габышев Волки не дремлют Повесть

Часть первая

I

Тучи прорвались — с моря тянул ровный напористый ветер. Сквозь просвет в белом морозном небе показалось озябшее солнце, после зимней спячки рыжее, с обносившимися краями. Как раз в эту минуту, точно по заказу, над пустынным, заснеженным заливом грянула музыка.

За грядой торосов, загромоздивших залив, — прорубь, окутанная кудрявыми завитками пара. На ее кромке — самый обыкновенный, обшарпанный патефон, а по другую сторону сгорбленная человеческая фигура в белом, сливающемся со снегом, халате. Зажавшая пешню рука, кажется, застыла намертво.

Пар от проруби осел белым пушком на лохматых собачьих унтах, на прокуренных до желтизны усах человека в халате. Глаза его выжидательно прикованы к проруби.

Неподалеку за едомой[1], приглушенные музыкой, хлопнули один за другим два выстрела.

«Куропатками забавляется», — подумал человек у проруби об охотнике, который час назад прошел мимо, а потом круто свернул за возвышенность.

Матовый кружок на небе постепенно растаял — солнце улеглось досматривать свои зимние сны.

Со стороны едомы прогремело еще несколько дуплетов.

— Вот дает! Никак, на стайку набрел, — не без зависти пробормотал вслух человек у проруби.

Вдруг в центре проруби всплыли пузыри воздуха. Человек насторожился. Он знал: вслед за ним должна появиться из воды острая мордочка с любопытными глазками и длинными усиками. И впрямь она появилась. Высунув голову, нерпа осмотрелась и, не почуяв опасности, стала всплывать. Пора! Короткий стремительный удар пешни — и через секунду золотистый с черными пятнами зверь, хлопая ластами, забился на кромке льда.

— А ловко вы ее! — внезапно раздалось за спиной человека в белом халате так, что он, чертыхнувшись, подскочил.

— Какого хрена... — начал он было, обернувшись, но тут же осекся: взгляд уперся в бородатое лицо пришельца, который, низко наклонившись, отцеплял лыжи.

— Хрен — овощ, — подхватил незнакомец, не поднимая головы. — Эх, с подливочкой бы его сейчас!

Рослый, поджарый, немного сутуловатый, с двустволкой и торбой за спиной незнакомец подошел к проруби, смешливо щурясь из-под надвинутой на самые брови ушанки.

— Ну, здорово, земляк! — он фамильярно хлопнул человека в халате по плечу. — Подфартило, да?

— Здоров, коль не шутишь.

Охотник с ружьем присел на корточки у туши нерпы.

— Вы что же, эту живность того... музыкой вываживаете?

— Эт-то, скажу вам, — Белый Халат, как бы разом смахнув с себя отчужденность, помягчел лицом, — любопытнейшая тварь. Страсть как любит музыку...

— Забавно. И давно так промышляете?

— Да кой черт промышляю! — дернул головой человек в халате. — Так, изредка балуюсь. Мясо-то у них несъедобное, окромя печенки. Шкурки ради и бьешь. Выманить ее из проруби немудрено. А вот изловчиться, чтоб ударить...

— Красивая шкурка. Вот бы на манто моей королеве... Вы, кстати, здешний, из Северогорска? — охотник поднял голову. — Я, признаться, впервой вижу вас. Да, впервой, — подчеркнул он.

— Из Адычана я. В отпуск. Порыбачить. А вы што, каждого в лицо знаете? Северогорск, хоть и невелик, а все ж город.

Он поудобнее устроился на глыбе льда, отвернул полу халата, потянулся к карману.

— Прошу — «Беломор»! — опередил его незнакомец.

— Не, благодарствую. Я уж лучше махру... привык, а то знаете ли, кашель.

— Не каждого, конечно, в лицо, но... — возобновил прерванный разговор охотник, закурив папиросу и присев напротив. — Но вас-то просто грех не приметить.

Полное, мягкое, как у скопца, лицо человека в белом халате чуть дрогнуло.

— Я как все. Самый неприметный, серый...

— Ну да, серенький козлик! — откровенно съязвил охотник. — Верить песенке — ох и невеселый был конец у бедного серенького козлика! Волки сожрали. Только рожки да ножки оставили. А у вас, вон, пока только мочку уха отхватили. Так что вы не только серенький, но и корноухий козлик. Меченый, так сказать.

— Ах, вот вы о чем! Смотри-ка, востроглазый какой! — покрутил головой Белый Халат. — Старуха моя — земля ей пухом! — и то после свадьбы через год только и приметила...

— Бывает, — подтвердил охотник, но в голосе его снова прозвучала явная издевка. — Так, говорите, в отпуске? Ну, а отчего бы вам не погреть косточки на юге или, скажем, где-нибудь на за-па-де?

Последнее слово, произнесенное с нажимом, неприятно задело собеседника, что не ускользнуло от цепкого взгляда охотника.

— А што я там забыл? Да вы, мил человек, поглядите только, што за красотища кругом! Где вы найдете еще этакое приволье?! А охота? Рыбалка? Лучшего курорта, ей-ей, не придумать!

— Добавьте: и лучшего убежища для старых грешников, — подмигнул охотник.

— Чего это ты на меня буркалы-то свои разул? На што намекаешь? Это я-то старый грешник? Да я тебя... — вскинулся любитель Севера, сжав кулаки.

— Но-но! Спокойно! Я это, может, про свою персону, про алиментщиков... С руки нам здесь, верно?

— Алиментщик? А-а...

— Вот те и а-а! Лучше вот что: как вы там, деньжат много зашибаете?

— Зарабатываем... Не сказать, штоб шибко много, но в общем прилично. Не жалуемся на власть-то, потому как она, родная, все для народа и о народе печется... Ну ладно, покалякали и будя, — поднялся Белый Халат.

— Ну-ну, бывай, земляк. Впрочем, меня скоро переводят к вам в Адычан. Где ты там вкалываешь сейчас?

— Сейчас?! Разве вы знаете, где я раньше?..

— Пардон! — перебил его охотник. — Промашка вышла. Так где же?

— Ну, у геологов. А што?

— Значит, все лето в «поле»?

— А вы думали!

— А зимой кочегаром тоже у них?

Человека в халате точно ознобом прохватило: «Так и есть, чекист. Прощупывает».

— Откуда ж... откуда вы знаете? Я што, вор, спекулянт? Чего ко мне, как репей...

— Спокойно, спокойно... О том, что вы кочегар, я получил точную справку.

— Справку? Какую справку? У кого?

— Посмотрите на собственные лапы.

Все еще недоумевая и возмущаясь, Белый Халат сорвал рукавицы, глянул на свои черные от въевшейся угольной пыли руки и... усмехнулся.

— Ну, вот и встретились, полицай Дроздов! — сказал строго пришелец. — Или еще точнее — начальник вспомогательной полиции.

— О-о, все ясно! — облизнув обветренные губы и затравленно озираясь, протянул кочегар, чтобы выиграть время. — Вы меня с кем-то спутали. Зайцев я, а не... Слышите? Фамилия моя За-ай-цев!

В виски его настойчиво стучала короткая, как выстрел, мысль: убить — в прорубь — бежать!

— Фамилии — что перчатки. А вот отщербинка на ухе от партизанской пули, так это по гроб. Кстати, куда вы подевали свой железный крест?

Тут он вдруг заметил, что Дроздов-Зайцев (тот стоял вполоборота) как-то весь сжался, напружинился, руки сделали еле заметное движение.

— Не вздумайте...

Зайцев стремительно метнулся с пешней на незнакомца, но в тот же миг, сбитый с ног, грохнулся на лед.

— Сдурел, что ли? — охотник убрал приставленные к груди Зайцева стволы ружья. — Будьте благоразумны. Выдавать я вас не собираюсь, хотя все будет зависеть... Встаньте и не вздумайте еще какой-нибудь фортель выкинуть.

Охая и хватаясь за ушибленное колено, Зайцев приподнялся и, судорожно глотнув воздух, проговорил, будто ворочая во рту кусок льда:

— Чего вы от меня хотите?..

— Когда у вас кончается отпуск?

— Через пару месяцев.

— Ого! Неудачно, черт побери! Надо сделать так, чтоб вас немедленно, в эти дни, отозвали из отпуска. Следовательно, из двух оставшихся кочегаров один должен заболеть или запить. Случается с ними такое?

— Да, у одного даже частенько. Питух.

— Тем лучше. Возвращайтесь в Адычан. Встретимся там в пятницу, в 22.00, у кинотеатра «Айхал». Запомните: в 22.00.

— Вы... кто? Убей бог, не помню...

Загадочно улыбнувшись, охотник сдвинул ушанку на затылок — над бровью, наискось, показался шрам.

— Так и не вспомнил? Не признаешь? — снова перешел охотник на «ты». — Ну что ж... это даже к лучшему. А работать нам с тобой в одной упряжке. Оплата наличными. Можно много заработать, если усердно...

— Знаю, на посулы все вы... все они щедры были. Но я... но мне ничего... я ничего не прошу. Конечно, не худо бы... Только оставьте меня в покое! Дайте дожить до своей смертыньки, — взмолился Зайцев. — Для рейха все что было возможно, я сделал. И не виноват я, что они оказались слабее Советов...

— Заткнись. Многого мы от тебя не потребуем. Провернешь одно дельце — живи как хочешь.

— Как-кое дельце? — срывающимся голосом спросил Зайцев. — Шпионить? Пресвятая богородица! Я не приучен к тому. Я бандит, каратель, полицай, кто угодно, но... — волнение сдавило ему грудь.

— Приятно слышать. Характеристика — дальше ехать некуда. И тем не менее, тебе кое-что придется сделать. Кровь из носу, а сделаешь, — подчеркнул охотник уже тоном приказа.

Зайцев как-то странно вздохнул, со всхлипом:

— A-а... што, што сделать?..

— Об этом и поговорим в пятницу. — Взглянув на часы, охотник подошел к лыжам. — Да, вот еще что: не советую бежать в милицию или тем более к чекистам. Меня они вряд ли найдут. А тебя сразу за жабры — не отбрыкаешься... Итак, до пятницы! — Он налег на палки, с силой оттолкнулся и исчез за торосом.

...Короткий заполярный день дотлевал, а бывший полицай все еще продолжал сидеть над прорубью, давно покрывшейся коркой льда, сидел на окаменелой уже нерпе, сгорбившись, словно держал на спине незримую тяжелую ношу. Муторно и пусто было у него на душе, под стать раскинувшейся вокруг неуютной, мерзлой равнине.

Продрогнув до того, что челюсти стали выбивать дробь, он поднялся наконец и засуетился, заметался, спеша в обратный путь. Привязав к волокуше добычу, надел на плечо веревочную петлю и встал на лыжи.

До пятницы трое суток. За это время ему нужно все взвесить и решиться...

«Значит, в пятницу. Узнаю, чего они от меня хотят, а там посмотрим», — решил бывший полицай, направляясь в город.

II

Дело капитану Оллонову было хорошо знакомо, он сам его заводил, тем не менее он еще и еще раз тщательно анализировал каждый документ, что-то выписывал, стремясь не упустить ни одной, самой, на первый взгляд, незначительной детали. Но вот прочитан последний лист, он пробежал глазами свои наброски, составил несколько необходимых запросов и вызвал машину.

За покрытыми изморозью окнами ветер гнал плотный снежный шквал.

«Погода-то опять задурила! — услышали бы мы, если б Оллонов сказал это вслух, а не только подумал. — Завтра — воскресенье, а рыбалки-то, гляди, и не будет».

Оллонов встал из-за стола, потянулся, немного не достав при этом потолка.

Было около трех дня, а небо уже набирало черноту прямо на глазах. По окну мазнул желтоватый свет фар.

Постучали в дверь, и Оллонов сразу понял, что это не шофер.

— Да, войдите.

В кабинет проворно вошел молодой офицер, в белом овчинном полушубке, туго перехваченном новенькой портупеей, и громко — Оллонову показалось, что слишком громко, — щелкнув каблуками хромовых сапог, взметнул руку к шапке:

— Товарищ капитан! Разрешите доложить: лейтенант Черенков прибыл в ваше распоряжение.

Оллонов, не торопясь, подошел к лейтенанту:

— Здравствуйте, товарищ Черенков, — и, пожав ему руку, кивнул на вешалку: раздевайтесь, мол. — Мы вас ждали. Из Якутска министр звонил... С ногою-то что? Хромаете, вижу.

— Да, так, прихватило немного, — признался лейтенант. — Я с аэродрома в кузове.

Брови Оллонова взлетели кверху, потом он вдруг засуетился:

— А ну-ка, гражданин пациент, скиньте-ка сапожок. Давай, давай без никаких «но». Три километра в кузове по такому морозу... Герой! Или вы думали... Так, осторожно... Или вы думали, на побережье Северного Ледовитого бурное потепление климата уже началось?

Сознание того, что с первого же появления на месте службы он оказался в дурацком положении, сковало лейтенанту язык.

На пальцах его левой ноги капитан обнаружил пузырьки, готовые вот-вот лопнуть.

Оллонов достал аптечку и наложил на обмороженную ногу лейтенанта повязку с гусиным жиром, да так ловко, будто и на самом деле был врачом.

Затем Оллонов, придерживаясь якутского обычая, соблюдаемого ритуала знакомства, прежде всего поинтересовался у нового товарища, откуда он родом, живы ли родители, как училось ему в школе, и только после этого приступил к деловому разговору.

— Работать будете у геологов. Это у нас один из самых важных участков, — капитан выложил из сейфа несколько папок, прижал их ладонью. — Вот это все — ваше хозяйство, Юрий Васильевич, кажется? Начинать можете вот с этой справки. Прочитаете ее — беритесь за дело.

Он улыбнулся:

— Не смущайтесь, что оно такое тощее — важна не форма, а содержание. Ну, а мне пора к геологам. — И, взглянув в удивленные, цвета разбавленной синьки глаза Черенкова, пояснил: — Вас пока с собой не беру. Ознакомитесь с обстановкой, документами, а там видно будет...

Оставшись один, Черенков с головой окунулся в свое «хозяйство». Из первого же прочитанного документа узнал, что гражданин Зайцев, работающий кочегаром в геологической экспедиции, подозревается в тяжком преступлении — измене Родине. Сходство с разыскиваемым государственным преступником, бывшим полицаем Дроздовым, обстоятельства появления в Якутии и отдельные сомнительные факты в биографии, — все это заставило чекистов заняться им. Был в деле и протокол опознания. Один из арестованных в свое время фашистских прихвостней опознал в Зайцеве начальника вспомогательной полиции Дроздова и дал показания о кое-какой его «практической» деятельности у немцев.

Однако для ареста Зайцева-Дроздова собранных материалов было далеко не достаточно: требовалось установить других свидетелей, знавших его как немецкого пособника, допросить и подготовить их для возможной очной ставки. Прочитав все, что было в папке, лейтенант обратил внимание на дату заведения дела и понял, что за такой короткий срок внести полную ясность было, конечно, невозможно. Затем он просмотрел составленные Оллоновым по делу запросы.

За их чтением его и застал капитан. Вернулся Оллонов чем-то явно озадаченный: по его скуластому лицу блуждала тень.

— Товарищ капитан, как вам съездилось? — спросил Черенков, только чтобы не молчать, а так как капитан не отзывался, добавил: — Не случилось ли что?

— А вы наблюдательный, — заметил Оллонов, раздевшись и расправляя под ремнем складки гимнастерки. — Это хорошо. Ну как, все успели прочитать?

— Пока только справку и дело, — ответил Черенков и, уловив вопросительный взгляд, пожал плечами: — Черт его знает, может, он, а может, и не он. Мог же этот полицейский, — Черенков коснулся рукой дела, — ошибиться. Мало ли схожих людей. Вот бы привезти его сюда и показать...

— Это невозможно, — сказал Оллонов. — К праотцам отправился тот полицейский, и показания его, по сути дела, уже не имеют никакой юридической силы...

— Дела... Был один свидетель, и тот ушел в мир иной.

— Вот так. Поэтому и приходится по капелькам выуживать новые данные. Кстати, я сейчас видел этого Зайцева. И даже разговаривал с ним в кочегарке. Не думай, конечно, что я так прямо и ввалился к нему в форме. Оказывается, его отозвали из отпуска.

— Подумаешь, персона какая!

— Да у них там целая трагикомедия получилась: с перепою передрались мужики.

— И он?

— Нет, два других. Одного забрали в отделение милиции, вот Зайцева и отозвали. Разговариваю я с ним и чувствую: человек он городской, с образованием, а прикидывается простачком, деревенщиной.

Оллонов покосился на стенные часы:

— На сегодня хватит. С квартирами у нас туговато. Вернется начальник из командировки — что-нибудь придумаем. А пока приглашаю вас. Ну, как с ногой, может, машину вызвать?

— Не стоит. Спасибо вам, Николай Спиридонович. Боли уже совсем не чувствую. А может, разрешите мне временно пристроиться прямо здесь, в отделении?

— Ни в коем случае. Да вы не волнуйтесь, нас не стесните. Мы, северяне, гостю всегда рады.

Они шли узкой горбатой улочкой, застроенной одно- и двухэтажными домами. Городишко был тих, завален снегом. Изрядно потрудившаяся за день пурга выдохлась, на улицах было много прохожих. Но Черенкову, привыкшему к лихорадочной сутолоке больших городов, казалось, что здесь, в Адычане, до невероятности малолюдно.

Он заметил с некоторым удивлением, что весь этот деревянный и сонный городок врастал в темное зимнее небо несчетными столбами дыма. Жители, видать, как только приходят с работы, тут же первым делом растапливают печи.

Первое, что бросилось в глаза Черенкову, когда они, раздевшись в прихожей, прошли в гостиную, это прибитая над тахтой шкура белого матерого медведя и лосиные рога, обвешанные крест-накрест охотничьими ружьями.

— Вы это сами... добыли? — поинтересовался Черенков, рассматривая желтоватую подпалину на медвежьем ухе.

— Да, это я подпалил ему ухо, когда он пошел на моего напарника.

Проводив лейтенанта на кухню, Оллонов вышел во двор и тут же вернулся с большой мерзлой рыбой в руках. Он расстелил на полу газету, поставил рыбу на голову и принялся чистить ее.

— Сейчас я угощу вас национальным блюдом, — ловко орудуя охотничьим ножом, проговорил Оллонов и поинтересовался, слышал ли лейтенант что-нибудь о строганине. — А то она не каждому с первого разу по вкусу.

Когда на столе все было готово, он достал из шкафа графинчик и поболтал им:

— Для закрепления, так сказать, нашего знакомства. Пойдем потом в кино. Я взял два билета, а жена звонила: задержится на работе.

Разговаривая, Оллонов как-то незаметно перешел на «ты» и легко перевел беседу на служебные дела, стал советовать, с чего лучше начинать новичку.

— Прежде всего тебе надо поближе познакомиться с людьми, а для этого, как я думаю, будет полезно подготовить хорошую лекцию. Надо, чтобы люди узнали тебя, послушали. Но к беседе готовиться тщательно. Геологи, сам знаешь, народ грамотный, им палец в рот не клади. Материал для беседы подберем вместе.

— Товарищ капитан, скажите...

— Давай договоримся, не называй меня по званию, тем более дома.

— Хорошо. И я вас прошу: зовите меня просто Юра. Я вот о чем хотел спросить. В справке я читал о работах главного инженера экспедиции. Насколько запомнил, Орешкин его фамилия. Что вы можете сказать о нем, хотя бы как о человеке?

— Иван Александрович — голова. Во время войны работал ведущим инженером-конструктором на военном заводе. Сейчас пишет научные труды, об этом ты уже знаешь. Словом, человек он настоящий. Одно плохо: детей у него нет. Сейчас ждет племянника. Скоро должен демобилизоваться из армии. А вообще Иван Александрович — человек душевный, иногда даже излишне доверчив. Познакомишься — убедишься сам. А теперь давай собираться, а то, чего доброго, в кино не пустят.

III

Придя к себе на квартиру, Дроздов долго не мог успокоиться. Он с неведомой ему ранее грустной, старческой злобой думал о том, что он уже не молод и что из всей проклятой жизни нельзя вернуть и минуты, чтобы прожить ее по-другому.

Состояние квартиранта сразу привлекло внимание хозяина избушки, и тот на ломаном русском языке спросил, не захворал ли он.

— Видать, простыл малость на море, — нудным, скрипучим голосом ответил постоялец и, словно его в самом деле знобило, принялся растирать себе грудь.

— Чай надо, крепкий чай, горячий, карасо будет, — засуетился хозяин у электрического чайника.

— Не беспокойтесь, не надо. Я лучше лягу отдохну, — нарочито простуженным голосом прохрипел постоялец и стал раздеваться.

Было уже далеко за полночь, а Дроздов так и не сомкнул глаз. Глядя в потолок, он перебирал в памяти свое прошлое, которое теперь проклинал. Потому, что оно, это прошлое, — виной всему.

Да, он жил не так и вел себя не так, как все люди. В этом, именно в этом, наверное, весь корень зла. Он любил беззаботную, сытую жизнь. Завидовал тем, кому везло в жизни, и вот теперь пришла пора за все расплачиваться сполна.

Подумав о расплате, Дроздов невольно поежился. Черт его дернул идти в эту полицию! Да и кто знал, что все так кончится. Пёрли-то как! Казалось, вот-вот победа. И вдруг все прахом. И вот теперь финиш.

На милость МГБ рассчитывать не приходится. Даже излови он трех таких пришельцев «оттуда». Выходит, остается ему одно — выслушать этого, а потом уже решать...

Вдруг скрипнула промороженная в стыках дверь кухни — Дроздов приподнялся на койке, вглядываясь в темноту прихожей, замер.

— Кто там? — окликнул он, еле сдерживая дрожь в голосе.

— Старик! Кто-то зашел... — крикнул он, не дождавшись ответа.

— Мой торук зашел. Замерз. Че так баишься?

— А... кто он? Этот... откуда он?

— Это мой догор[2], собака мой.

— Тьфу ты! — плюнул в сердцах постоялец. — С ума сойти...

— Ай-ай, крепко хворал, — покачал головой хозяин и накинул на «больного» свою оленью доху.

IV

За несколько дней лейтенант Черенков неплохо изучил свое «хозяйство». Познакомился с начальником экспедиции, главным инженером Орешкиным, другими сотрудниками и, к своему огорчению, ничего особенного, что заслуживало бы серьезного оперативного внимания, не обнаружил. Где же те захватывающие трудности, о которых ему твердили в школе?

Все буднично, обыкновенно. Геологи исследуют в «камералках» заготовленные летом образцы минералов, составляют отчеты и планы предстоящих поисков. Никаких больших открытий, по их словам, в ближайшее время не предвидится. А что выйдет из попытки главного инженера изобрести новый минералоискатель, тоже неизвестно. Не первый год, как признался сам Орешкин, ломает он голову над ним, и не только он, целые научные учреждения, с которыми имеет непосредственный контакт. Не видно никаких перспектив и по делу бывшего полицая Дроздова. Правда, он уже получил некоторые сведения о поведении кочегара, но до завершения дела ой, как далеко...

Делясь своими соображениями по работе на порученном участке, лейтенант Черенков, хоть и не высказывался в открытую, но капитан Оллонов видел, что его подшефный чем-то недоволен. Поэтому однажды он как бы между прочим спросил его об этом.

Лейтенант признался:

— Я рад, что меня направили работать именно к вам, Николай Спиридонович. Думаю, многому научусь. У вас большой опыт. С вами мне вообще легко. Но... — он сделал паузу и посмотрел Оллонову в глаза. — Но меня несколько не устраивает работа. Там, в школе, нам говорили о многих захватывающих вещах, интересных операциях. А вот столкнулся — увы! — ничего подобного. Скука.

— «И душа полна нездешней силой, и в душе горит нездешний свет». Так, что ли, дорогой Юрий Васильевич? — Оллонов положил ему руку на плечо. — Ты извини меня, но ты глубоко заблуждаешься. Интересное для нас, конечно, мы сами должны искать. И искать в повседневных, будничных делах. Для этого нас и поставили. Труд чекиста не всегда романтика, не везде приключение. Мы, как пограничники, только наша граница везде. Это в книгах мы, как правило, все герои и будто только тем и занимаемся, что ищем-ловим шпионов да диверсантов. Однако лучше держать границу на замке, не дать ее нарушить. Так и стране, народу нашему спокойнее строить новую жизнь.


...Начальник райотдела МГБ подполковник Турантаев пригласил к себе нового сотрудника. Правда, он с ним уже беседовал на второй день после приезда Черенкова в Адычан, он хотел более подробно узнать, как освоился тот с работой. Причем особый интерес проявил к делу Зайцева.

Детально и увлеченно, даже излишне эмоционально (это он и сам чувствовал) докладывал лейтенант о полученных им новых фактах в поведении кочегара, очень важных, по его мнению.

Турантаев слушал его внимательно, изредка задавал уточняющие вопросы, вертел в руке карандаш или тихонько постукивал им по столу, ничем не выказывая ожидаемой лейтенантом сиюминутной реакции.

— Быть может, я ухватился не за ту ниточку, — сказал Черенков с виноватой улыбкой. — Конечно, не ахти какое открытие, но...

Тут он смолк и выжидательно посмотрел на начальника, который снова застучал карандашом.

— У вас все?

— Да, товарищ подполковник.

Понаблюдав за привычными жестами подполковника, Черенков предположил, что тот обычно манипулирует карандашом, когда что-то сосредоточенно обдумывает, а проводит рукой от лба до затылка, если находится в затруднительном положении и при этом хочет что-то сказать.

— «Открытие»! — задумчиво произнес Турантаев. — Простите, Юрий Васильевич, я не люблю громких фраз, но... — он порывисто поднялся из-за стола, — но то, что вы не ограничились расследованием милиции по факту драки кочегаров и сами дошли до истины, очень важно и говорит в вашу пользу. А теперь давайте вместе попробуем проанализировать поведение Зайцева.

Турантаев пересел на стул рядом с лейтенантом.

— Итак, Зайцеву — заметьте, по его же просьбе — местком выделил путевку на курорт «Минеральные Воды». Но тот вдруг отказывается от путевки и, получив отпускные, подается в Северогорск. Зачем? Порыбачить? Отдохнуть, как говорят, на лоне природы? Допустим. И правда, там он на второй же день ставит сети. Рыба шла плохо, и Зайцев от нечего делать начинает охотиться на нерпу. Но в то время, как рыба пошла хорошо и началась массовая путина, он ни с того ни с сего укатывает обратно в Адычан. И весьма поспешно. По словам старика-якута, у которого там останавливался кочегар, у Зайцева якобы обострился ревматизм. Но к врачам он не обращался — ни там, ни здесь. Как вы думаете, почему?

— Значит, ревматизм — просто липа. Отговорка для выезда в Адычан.

— Выходит, так. Пошли дальше. Прибыв в Адычан, он часа через три появляется в кочегарке с двумя бутылками «Зверобоя» и свежесоленой рыбой. Так сказать, обмывает свое возвращение, но сам исподтишка натравливает кочегаров друг на друга. А когда началась потасовка, от имени случайного прохожего звонит в милицию. Так? Или в милицию действительно мог позвонить кто-нибудь из посторонних?

Черенков отрицательно помотал головой: он выяснил точно, звонить мог только сам Зайцев. Телефон висит в глубине котельной, и зайди кто из посторонних, его кочегары сразу бы заметили. Но тут непонятно одно: почему те два кочегара всю вину взяли на себя? Больше того, показали, что Зайцев пытался их разнять, уговорить.

— Все правильно. Все так и было. — Турантаев улыбнулся.

— Да, но зачем? Зачем он это сделал?

— Зачем? Думаю, его возвращение в Адычан и провокация с дракой — звенья одной цепи. Для нас пока ясно одно: у Зайцева появилась надобность прервать отпуск и немедленно приступить к работе.

— Да, но могло же, товарищ подполковник, случиться и так, что его не отозвали бы. Не забери милиция одного из них...

— Могло, — согласился Турантаев. — В таком случае он предпринял бы другой ход. Какой? Мы не знаем. Но его отозвали. Из этого и будем исходить. Нас интересует: что заставило его поступить так? Соскучился по работе? Это на него не похоже. Истратился, и ему понадобились деньги?

— Вряд ли. За отпуск он получил солидную сумму. При его прижимистости на такие деньги можно жить целый год.

— А жадность? Его жадность к деньгам?

— Я тоже было подумал об этом, но Николай Спиридонович меня разубедил. Ведь действительно, порыбачь Зайцев каких-нибудь десяток дней в разгар путины — заработал бы куда больше денег, чем в кочегарке.

— Точно. Тогда что же им двигало, если не материальный расчет?

— Другая цель.

— Но какая?

— Бог его знает...

— Не бог — мы должны знать, лейтенант.

Выдержав паузу, Черенков спросил: а что, если на основании полученных сведений взять Зайцева под стражу через милицию, предъявив ему обвинение как зачинщику драки и пьянки в рабочее время, а тем временем что-нибудь предпринять? Подполковник не согласился: «Вряд ли из этого что получится. Только вспугнешь. А испуганный зверь далеко бежит».

Низко склонив голову, как бы рассматривая что-то на полу, Турантаев медленно заходил взад-вперед.

— Юрий Васильевич, — остановился он вдруг. — Вот вы давеча обмолвились насчет открытия. Если бы Христофор Колумб тыкался со своими кораблями во все стороны, желая вообще что-нибудь открыть, он бы не открыл ничего. Вот мы иногда мечемся во все стороны или сбиваемся на шаблон. На обкатанную дорогу. Итак, мы должны уверовать: Зайцев — враг, скрывающийся от возмездия. Он должен быть разоблачен. Но это дело будущего. Сейчас же вы, Юрий Васильевич, как можно скорее, но с величайшей осторожностью должны выяснить... что?

— Что заставило его так поспешно покинуть Северогорск и возвратиться на работу?

— Именно! — подхватил Турантаев. — Это надо выяснить в первую очередь. В три часа у меня будет Оллонов, и мы втроем посоветуемся, что еще надо будет сделать.

V

Во второй половине дня, когда они втроем обсуждали дело Зайцева, кто-то нетерпеливо постучал в кабинет и, не дожидаясь ответа, рывком дернул дверь. Из полутьмы проступило белое, как снег, лицо инженера Орешкина.

Ударившись плечом о косяк, он неловко шагнул раз-другой и остановился, теребя шапку в руках. Видно было, ему хочется что-то сказать, даже крикнуть, но сил не хватает.

— Иван Александрович?! — подполковник Турантаев привстал. — Да проходите, проходите, пожалуйста. Что с вами? На вас лица нет.

— Беда, товарищи... ЧП... — тяжело, прерывисто выдохнул главный инженер, преодолев, наконец, оцепенение. — Вы ведь знаете, над чем я работал. Ах, как все нелепо получилось!

— Над чем вы работали, знаем. А вот что случилось...

— Просто с ума можно сойти... пропали мои труды... пропал новый минералоискатель!

— То есть, как пропал? — подполковник переглянулся с коллегами. — Вы хотите сказать, что его не приняли?

— Что вы! — Орешкин замахал руками. — Если бы это! Наоборот, у меня и сомнений не было... Айсен Антонович, разрешите, я по порядку...

— Пожалуйста. Именно этого мы от вас и ждем, — подчеркнуто спокойно произнес подполковник, и это подействовало на инженера.

Орешкин достал очки, протер стекла платком и, оседлав ими небольшой, с горбинкой нос, взглянул на ручные часы:

— Примерно часа три тому назад я завершил работу над минералоискателем. Еще утром мне удалось сделать последние расчеты. Все это я выписал на бланке с грифом «Совершенно секретно», и вот, представьте себе, исчез... бланк-то.

— Каким образом?

— Ума не приложу, — дернул бородкой Орешкин и снял очки. — Исчез, и все тут, — с натугой повторил он и вытянул из кармана пачку «Беломора». — Разрешите?

Турантаев кивнул: курите, дескать.

— Иван Александрович, — нарушил молчание подполковник. — Мы просим вас подробно припомнить, чем вы занимались в течение дня, когда именно обнаружили пропажу, ну и так далее. Вспомните, пожалуйста, и расскажите.

Орешкин торопливо и жадно затянулся, положил недокуренную папиросу в пододвинутую Черенковым пепельницу, и, близоруко щурясь, глухо и медленно роняя тяжелые для него слова, стал рассказывать...

Еще утром он нашел оригинальное конструктивное решение одного из последних узлов прибора. Тут же внес коррективы в прежние расчеты. Еще раз просмотрел все и аккуратно перенес основные формулы и схемы на бланк с грифом. Интересно, думал Орешкин, шагая из угла в угол по кабинету, как там, в Главке, отнесутся к этой новинке? Да, надо детально изложить в письме принцип работы прибора, продумать технико-экономические обоснования.

С этими мыслями он вышел из кабинета, захлопнул дверь, дважды повернул ключ в замочной скважине и направился было к машинописному бюро, но его окликнула секретарь-машинистка: там-де никого — все на обеде.

— А у вас сегодня что, постный день? — улыбнулась девушка, жуя пирожок.

Перебросившись с секретаршей несколькими ничего не значащими фразами, он попросил машинку и унес ее к себе в кабинет. Достал лист самой лучшей бумаги, копирку, заложил все это в каретку и потянулся за бланком. Но рука его так и замерла над столом: бланка с грифом «Совершенно секретно» не было. Что такое?! На столе же оставил! Куда же он мог деться?

Орешкин приподнял рабочую тетрадь, перелистал ее постранично. Нет. Перебрал на столе все документы, стопку бумаги, посмотрел под стол, потом сдвинул его с места. Даже все карманы обшарил. Что за чертовщина?!

Невидимка, что ли, утащил или злой дух тундры? Орешкин горько усмехнулся своим мыслям. Не жидкость, чтоб испариться. Нет, бланк где-то здесь.

Снова и снова были перерыты все документы, книги, просмотрен сейф. Сдвинута вся мебель. Но, увы! Отчаявшись, он кинулся к начальнику экспедиции и, лишь торкнувшись в запертую дверь, вспомнил: тот еще с утра уехал на дальний рудник с представителями из Москвы.

— Вот это и привело меня к вам, — не отрывая взгляда от подполковника, закончил свой рассказ Орешкин.

— М-да, — Турантаев провел рукой по волосам. — Сколько минут вы пробыли в машбюро? Минут десять, говорите? По-моему, этого вполне достаточно, чтобы проникнуть в ваш кабинет, выкрасть бланк и, закрыв дверь на замок, уйти никем не замеченным.

— Но это же почти невозможно! И рискованно! — возбужденно запротестовал Орешкин. — Я же мог войти в любую минуту. И потом — кому это надо?

— Скажите, Иван Александрович, — продолжал задавать вопросы Турантаев, — знал кто-нибудь из ваших сотрудников, что вы заканчиваете работу именно сегодня? Или, может быть, вы с кем-нибудь делились своими соображениями?

— Никто. Да я и сам не предполагал, что справлюсь сегодня.

— А не заходил ли кто к вам в кабинет в течение дня?

— Нет, никто. Кроме вот товарища лейтенанта, — Орешкин посмотрел на Черенкова.

Возникла неловкая пауза.

— Надеюсь, вы меня... не подозреваете? — оттопыренные по-мальчишески уши Черенкова побагровели, как прихваченные осенними заморозками осиновые листья.

Иван Александрович виновато склонил голову:

— Ну, что вы, как можно?

— Иван Александрович, кто вообще заходил в помещение экспедиции сегодня? Кроме меня, разумеется, — усмехнулся Черенков.

— Извините, но это не мое дело знать, кто вообще заходит или выходит, я ведь не вахтер.

Орешкин произнес это явно раздраженно.

— А это уж вы напрасно, — вмешался прежде молчавший Оллонов. — Вопрос задан лейтенантом не случайно. Как мы поняли, вы склонны считать, что бланк похитили. Так ведь? Ну, а раз так, то вспомните все-таки: кого-нибудь из посторонних, ну хотя бы уборщиц, кочегаров вы сегодня видели в управлении? Это очень важно. Очень.

— Помещение у нас убирается после работы. А кочегары, если и заходят, то только в дни получки.

— А кто у вас сегодня дежурит в котельной? Не знаете? Мы можем только предполагать: а вдруг это сделал кочегар, — намекнул Турантаев.

— Да что вы, Айсен Антонович! — нервно рассмеялся Орешкин. — Вот уж воистину: горячему охотнику и березовый пень зайцем кажется.

— Бывает, и кочерга стреляет, — отпарировал Турантаев. — Все может быть... Шахматисты говорят: чтобы выиграть партию, надо сделать много правильных ходов, а чтобы проиграть, достаточно одной ошибки. Так и у нас.

— Зайцев дежурит сегодня. Простодушный мужик. Чтобы он... не-ет. Два лета мы с ним по горам да марям лазали. Сущий клад он для экспедиции. Повар, буровик, взрывник, каких поискать. И кочегар. Исполнительный, честный. Нет, о нем и речи быть не может.

«Крепенько же он у них зацепился», — подумал Турантаев о Зайцеве и переспросил:

— Взрывник? А где же это он выучился? Курсы, что ли, проходил?

— Да какие там курсы, просто присмотрелся, что к чему, и наловчился.

Разговаривая, подполковник делал на листке бумаги какие-то заметки. У него пока еще не было определенного плана действий, слишком все было туманно. Время от времени тыльной стороной кисти он потирал свой большой чистый лоб, хмуря при этом черные, как смоль, брови.

— Вы сами кого-нибудь подозреваете?

— Определенно никого. Да, вот что. Вспомнил. Когда я шел за машинкой, — инженер откинулся на спинку стула, — я повстречался с Огневым, радистом. Правда, я его мало знаю, работает у нас недавно, но... какой-то такой... ну... — он примолк, явно затрудняясь, как сформулировать свое мнение об Огневе. Турантаев весь превратился во внимание, сотрудники его тоже.

— Но, тем не менее, не думаю, чтобы он...

— А все же какой он? Досказывайте, Иван Александрович.

— Понимаете, неуравновешенный какой-то. То вдруг чересчур болтливый и дурашливый, то вдруг ни слова из него не вытянешь — замкнутый, нелюдимый. Короче, бирюк бирюком. Вот и сегодня тоже... прошел мимо и даже не поздоровался. А то бывало, от него и не отцепишься.

— Понятно. Если не договориться о существовании черта, как говорил один философ, трудно судить, какого он цвета. И еще один вопрос, — снова стал серьезным Турантаев. — Вы рассказывали кому-нибудь о пропаже бланка? Нет? Хорошо. И пока никому об этом ни слова. Ведите себя так, словно ничего не произошло. Договорились?

Орешкин понимающе закивал головой.

— Еще раз пересмотрите все свои документы, — порекомендовал подполковник. — Авось да найдется, как говорится, чем черт не шутит. А вы, Николай Спиридонович и Юрий Васильевич, берите сейчас машину и поезжайте вместе с Иваном Александровичем. Что необходимо сделать в первую очередь, я здесь набросал, — передавая листок бумаги Оллонову, продолжал Турантаев. — Особое внимание обратите на два последних пункта. Остальное сами решите на месте. Я буду вас ждать.

В контору экспедиции они прибыли, когда рабочий день уже закончился и, кроме охранника, никого там не было. Орешкин провел их в свой кабинет, и они втроем принялись за поиски.

Часа через полтора все указания подполковника были выполнены, однако бланк найден не был. Не обнаружили они и каких-либо подозрительных следов.

— Твое мнение, Юрий? — Оллонов прищурил левый глаз.

— Какое тут может быть мнение, Николай Спиридонович? Придется еще поработать.

— Придется. Иван Александрович, скажите, враги у вас есть? — неожиданно спросил капитан.

— Враги?

— Ну, скажем, люди, которые неодобрительно или с завистью относятся к вам?

— Что вы! Какие там враги?

Оллонов по телефону доложил начальнику о результатах поисков.

— Так, — выслушав Оллонова, задумчиво протянул Турантаев. — Это уже не загадка, а настоящий ребус. Возвращайтесь, я вас жду.

Когда они вошли в кабинет, Турантаев стоял у окна, о чем-то раздумывая. Он внимательно посмотрел на вошедших, прошелся по кабинету, одернул полы пиджака.

Вряд ли кто из не знающих Турантаева при встрече с ним на улице, в театре или дружеской компании принял бы этого человека за боевого, умудренного опытом чекиста. Простой и приветливый в обращении с людьми, с лицом, смуглым и обветренным, глазами, излучающими чуткое внимание и добродушие, одним словом, обликом типичного якута-интеллигента, одетого обычно в штатский костюм, мог он скорее сойти за старого, заслуженного учителя...

— Значит, никаких результатов? — вопрос подполковника прозвучал полуутвердительно.

Оллонов развел руками:

— Никаких. Хотя теоретически можно предположить два варианта похищения документа: через дверь и через форточку окна. Форточка открывается наружу. Однако подходил ли кто к окну, установить сейчас уже невозможно: вон как расшалилось небо.

— Через форточку? Но это же почти невероятно, — усомнился Турантаев. — Ведь похититель должен был знать, что Орешкин завершил работу. Допустим, каким-то образом он узнал об этом, но еще надо было проследить, когда Орешкин покинет кабинет и оставит бланк именно на столе. Ведь мог же он его просто положить в сейф! Так?

— Так или не так, но за кабинетом Орешкина удобно наблюдать только со стороны котельной. Вот, я набросал схему расположения зданий.

— Да, из котельной, — согласился подполковник, просматривая схему. — Если бланк действительно похищен Зайцевым, то он кому-то должен его передать, если, конечно, этого еще не сделал. Прошу немедленно выяснить, где он сейчас. И в дальнейшем не спускайте с него глаз.

— Мы с Юрием Васильевичем уже кое-что сделали, — Оллонов по привычке поднял вверх палец. — Зайцев сменился с дежурства. Сейчас дома. Спит. Товарищ предупрежден.

— Хорошо. Второе: вы, Юрий Васильевич, завтра же займитесь радистом. Как можно скорее надо собрать все характеризующие его данные и вообще присмотреться, что за гусь залетел к нам. О пропаже бланка я письменно доложу в Якутск. Нам необходимо усилить наблюдение за Зайцевым и изучить Огнева. Вот вам, Юрий Васильевич, как раз то самое, чего вам недоставало, — не без лукавства заметил Турантаев. — Берите, разматывайте. Интереснее и желать нечего...

VI

Утром подполковник Турантаев у входа в отделение столкнулся с лейтенантом Черенковым и, поздоровавшись, поинтересовался, как тому отдыхалось.

— Плохо, — откровенно признался Черенков. — Все думал о бланке...

— Это хорошо, что думал. Я тоже думал, но так ничего и не надумал. Ты уже завтракал?

— Как раз иду в столовую. Заходил квартиру смотреть.

— И как?

— Спасибо. Комната ючюгэй[3], —Черенков улыбнулся. — Просторная и, говорят, теплая.

— Значит, порядок. Иди, завтракай, а после с Оллоновым прошу ко мне...

Через час все собрались у Турантаева. Подполковник жестом пригласил сотрудников садиться. Словно испытывая их терпение, он с минуту многозначительно молчал.

— А бланк-то, товарищи, нашелся! — объявил он неожиданно. — Орешкин только что звонил. Извиняется, что зря суматоху поднял. И нашелся, знаете где? За батареей. Отопительной.

Уткнувшись взглядом в стол, Черенков как бы про себя обронил:

— Значит, тревога оказалась... ложной.

— Кха, за батареей! А как он туда попал? — привстал Оллонов. — От стола до батареи метра два.

— Вот именно — как? — подхватил начальник. — Допустим, бланк отбросило сквозняком, когда Орешкин с силой хлопнул дверью: форточка-то была открыта...

— Да, возможно, — подумал вслух Черенков, но тут же спохватился: — Нет. Если бы бланк и вчера лежал за батареей, мы нашли бы. Ведь не только за батарею, мы во все щели заглядывали.

— Верно, — подтвердил Оллонов.

— То-то и оно. Так что ставить точку рано, — заключил подполковник. — И еще одна новость: кочегар Зайцев сегодня утром не вышел на работу. Должен был заступить в восемь, сейчас уже начало десятого, а его все нет. О чем-то это говорит... Вы, Юрий Васильевич, поезжайте к Орешкину и заберите бланк. Иван Александрович в курсе. С документом будьтеосторожны, его стоит исследовать. А вы, — он перевел взгляд на Оллонова, — займитесь кочегаром. Надо выяснить, что с ним, где он сейчас, почему не вышел на работу? Параллельно по возможности поинтересуйтесь радистом. С чего начинать, не мне вас учить.

Примерно через час Черенков положил на стол начальника злополучный бланк.

— Ну, как там чувствует себя Орешкин?

— Шебутной — говорят про таких. Мечется и говорит, говорит без умолку. Так повеселел — его и не узнать.

— Еще бы!

— Удивляется, как это мы не смогли вчера обнаружить бланк. Он склонен думать, что мы его в суматохе просто не заметили.

Минут через сорок пришел и Оллонов. Турантаев метнул на него быстрый взгляд.

— Не знаю, с чего и начинать, — не сразу заговорил капитан. — Зайцева я так нигде и не нашел. Говорят, появился дома поздно вечером, лег в постель, но вскоре поднялся, ушел из дому и пока не возвращался.

— Так. Это уже «ЧП», — произнес Турантаев. — И «ЧП» по нашей с вами вине.

— Вечером, — продолжал докладывать капитан, — его видели у кинотеатра «Айхал» с каким-то бородачом.

— Это что еще за фигура?

Оллонов покрутил головой: черт его знает.

— Но это еще не все... Примерно в час ночи или чуть позже Зайцев заходил в экспедицию. Во всяком случае, после нашего ухода.

— Зачем? — в глазах Турантаева вспыхнули искорки.

— Вот здесь, действительно, самое интересное, — слегка усмехнулся Оллонов: — Зайцев ни с того ни с сего предложил своему сменщику сходить в дежурный магазин за водкой. Даже денег дал. А кочегар в таких делах безотказный.

— Но зато, как мы знаем, Дроздов боялся зеленого змия, как черт ладана, и вдруг нате... Догадываетесь, зачем ему это понадобилось?

— Думаю, спросим у него.

— Вы что, Николай Спиридонович, серьезно надеетесь на беседу с ним? Боюсь, не будет у нас с Дроздовым встречи.

Оллонов недоуменно поднял брови:

— Вы уверены, что он скрылся?

— Мог бежать, а могли и убрать.

— Да, тут, действительно, одно из двух.

Подполковник Турантаев порывисто поднялся и заходил по кабинету:

— А теперь суммируем, что у нас получается. Итак, заступив на смену, Зайцев похищает бланк. Каким образом, мы точно не знаем. Вечером он сменился. В силу каких-то обстоятельств ему понадобилось вернуть бланк обратно. Но с вечера в экспедиции были вы, а в кочегарке — его напарник. Он идет домой и ложится спать. Затем, дождавшись вашего отъезда, Зайцев возвращается в котельную, предлагает напарнику сходить за водкой и, воспользовавшись его отсутствием, подбрасывает документ. — Турантаев выдержал паузу. — Я, конечно, не утверждаю, что все именно так и было, предполагаю только. Ко всему этому можно добавить его загадочное исчезновение и появление бородача, о котором, к сожалению, мы ничего не знаем.

— Нет, почему же, — возразил Оллонов, — кое-что известно. Я беседовал с очевидцем. Он как раз у него прикуривал. Так вот, незнакомец был высокого роста, чуть сутулый, с небольшой окладистой бородкой. В серых валенках, оленьей дохе. И еще очевидец заметил небольшой шрам, то ли над правой, то ли над левой бровью.

— Это уже кое-что. Сейчас же проверить все парикмахерские, благо их у нас не так много, и выяснить, не брился ли подобный человек. Конечно, вряд ли он, совершив преступление, пошел в парикмахерскую, чтобы избавиться от такой приметы, как борода, однако проверить надо. Поезжайте, Николай Спиридонович, в аэропорт и наведите там справки, какие самолеты ушли с вечера и не появлялся ли этот тип на аэровокзале.

— Разрешите идти?

— Идите и действуйте. Товарищей из милиции я проинформирую.

Оставшись один, Турантаев созвонился с главным инженером и послал за ним машину.

С чего начать беседу с Орешкиным, как ее построить, чтобы не обидеть, не задеть самолюбие человека при снятии отпечатков пальцев?

Орешкин бойко вошел в кабинет, поздоровался и, чему-то улыбаясь, спросил:

— Айсен Антонович, опять, наверное, по поводу этого бланка? Будь он неладен. Вы уж меня извините, что я поднял...

— Опять, — перебил его Турантаев. — А вы что это сегодня словно именинник?

— Я и вправду именинник. Вот, — Орешкин вынул из кармана сложенный вчетверо листок бумаги. — Телеграмма от племянника. Сегодня прилетает.

— Демобилизовался, значит? Поздравляю.

— Спасибо.

— М-да. Право, не хотелось бы портить вам настроение, но... придется немного испачкать ваши пальцы.

— Не понимаю.

— Бланк направляем в Якутск на экспертизу.

— Так вы все же предполагаете, что его кто-то выкрал, а потом подбросил обратно?

— Мы просто проверяем. Такая уж наша работа.

— Ой ли? — Орешкин покрутил головой. — Вы, наверное, и Огнева, и Зайцева начнете проверять. А они, скажу вам, люди хорошие. Особенно Зайцев. Тихий такой, скромный.

— Дроздов-то?

Орешкин округлил глаза:

— Кто? Какой еще Дроздов?

— Иван Александрович, — подполковник наклонился над столом, — настоящая фамилия Зайцева — Дроздов. А его прошлое — фашистский холуй. В годы войны он участвовал в карательных экспедициях и был там, скажу вам, не последней овчаркой. Охотился на партизан. Истязал наших людей. Всего и не перечислить. Его вина такова, что не выдержит земля, как говорят у нас в Якутии. Мы за ним наблюдали, да, как видно, проворонили: скрылся или убрали.

— Но почему вы его не арестовали до сих пор?

— Такие вопросы, Иван Александрович, решаются не сразу...

VII

Самолет заходил на посадку. Вот его шасси мягко коснулось грунта, и он плавно покатился по летному полю. Вскоре винты закрутились вхолостую, а еще через минуту замерли. Открылась дверь, и пассажиры, разбирая свои вещи, стали спускаться по трапу.

Орешкин напряженно всматривался в прилетевших. Вот показался тот, ради которого он приехал. Он узнал его сразу. Это был гвардии старшина. Одет в поношенное, но хорошо отутюженное обмундирование. Из-под отворотов шинели ярко сверкали ордена и медали. Старшина легко сбежал вниз и сразу очутился в объятиях Ивана Александровича.

— Павел?!

— Дядя?! Вот здорово! — обнимая Орешкина, воскликнул Павел. — А я, — смеясь, продолжал он, — вас почему-то именно таким и представлял, только без бороды.

— Ну, покажись, каков ты есть, — близоруко щурясь, Орешкин отступил на шаг. Перед ним стоял рослый, стройный, подтянутый солдат. В хорошо подогнанной форме, с открытым русским лицом, на котором из-под широких, сросшихся над переносицей бровей светились голубые глаза. Орешкин сразу определил в солдате хорошего спортсмена. Он тут же вспомнил о письмах брата Ильи: их сын Павел очень похож на мать. А так как он хорошо помнил жену брата, сразу обнаружил это сходство.

— А тетя где? — спросил Павел.

— Приболела малость. Что же мы тут стоим? Идем!

— Ого-го, погодка-то у вас благодать! — озираясь, восторгался Павел. — Светло, тихо, а меня в поезде стращали, что у вас лютые пурги. Оказывается, не так страшен черт, как его малюют.

— Улеглось. А то было дело.

Иван Александрович поднял чемодан, взял Павла под руку, и они направились к машине.

Вскоре они уже входили в квартиру Орешкина.

— Матушка! — с порога подал голос Иван Александрович. — Принимай гостя!

— Ой, Паша!.. Милый! — всплеснула руками Орешкина. — Наконец-то... вот радость-то!..

— Здравствуйте, Вера Васильевна! Здравствуйте, дорогая тетенька! — обнимал ее Павел. — А вот вас я, признаться, представлял совсем другой. Вы почему-то мне казались такой же маленькой, как моя покойная мама.

— Проходи, милый, проходи... — засуетилась Вера Васильевна. — К столу пожалте, а то в дороге, поди, проголодался.

— Признаться, да.

Иван Александрович наполнил рюмки вином и провозгласил тост за племянника. Завязалась оживленная беседа.

— Ты что же это за последнее время так редко писал? — укоризненно спросил Иван Александрович. — Насколько помнится, последнее письмо мы получили в начале марта.

— В котором я писал, что скоро демобилизуюсь?

— Ну да.

— Правильно. А больше я и не писал. Все ждал, думал, вот-вот будут увольнять, а с демобилизацией, черт побери, почему-то задержались.

— Ну, если так. А то я уже было подумал, что ты зазнался...

— Что вы, дядя?! Как вы могли? Ведь, кроме вас, у меня никого и не осталось. И с чего мне, собственно, зазнаваться?

— Ну как же, вон герой какой! Кавалер трех орденов, четырех медалей. Где уже дяде до тебя: он даже как бомбы-то рвутся, не видел. Просидел всю войну под бронью. Испугался...

— Дядя! Неужели вы в самом деле подумали, что я о вас подобного мнения? Зря ведь никого не бронировали. Вероятно, так надо было...

— Ладно, ладно, — примирительно заговорил Иван Александрович и положил руку на плечо племянника. — Я ведь пошутил, конечно. Помню, во все инстанции обращался, вплоть до ЦК, просился на фронт, но каждый раз отказ: вы здесь нужнее. Хоть я и не был там, — он показал рукой на запад, — не пережил того, что пережил ты, но знаю, что изготовленные нашим заводом штучки здорово беспокоили фашистов.

Паша сказал, что он все это хорошо понимает.

— А как твое здоровье? — неожиданно поинтересовался Иван Александрович. — Ты же был серьезно ранен? Не беспокоит?

— Ерунда. Зацепило немного, но, как видите, все в порядке.

— А это, над бровью, тоже память войны?

— Это у меня с детства. Папа рассказывал: когда я только-только начинал ходить, упал на совок для песка.

— Ты, Ваня, забыл, — вмешалась Вера Васильевна, — а я помню, Ильюша нам писал об этом. Ну, а теперь ты, Паша, куда? В Ленинград, наверное, снова подашься? Доучиваться?

— У меня другие планы, тетя. Что мне теперь делать в Ленинграде? Зачем, к кому мне туда ехать?

— Правильно, — подхватил Иван Александрович, — оставайся у нас. Пойдешь ко мне. Поработаешь, осмотришься, а там, гляди, женишься, получишь квартиру и живи себе на здоровье.

— Спасибо, дядя. Но я думаю учиться. Я хочу добить техникум. Не бросать же на полдороге.

— Похвально, похвально. Только где ты думаешь учиться? В нашем городе такого техникума нет.

— Да я, — Павел щелкнул пальцами, — это дело давно обмозговал. Махну в Северогорск.

— В Северогорск? — переспросил Иван Александрович.

— А что? Во-первых, это не так уж далеко от вас, а, во-вторых, — Павел расплылся в улыбке, — я сейчас вам расскажу, потом покажу. И надеюсь, вы со мной согласитесь. Дело в том, что в Северогорске у меня есть девушка. На ней я и намерен жениться. А в городе — техникум, именно такой, какой мне надо. Как видите, все удобства...

— Вот как! Ну-у и хитрец! Сидит битых три часа и не поделится своими секретами! А как же это ты познакомился со своим сокровищем? — удивился Иван Александрович.

— Знакомы мы давно. По Ленинграду. Я учился в техникуме, а она — в музыкальной школе. Намеревалась поступить в консерваторию. Но началась война, и ее планы не сбылись так же, как и мои. Познакомился я с ней перед самым уходом в армию. И видел-то ее всего четыре раза.

— Четыре раза — и думает жениться?! Нет, ты только послушай, Вера!

— У каждого времени свои песни. А ты, — она покосилась на мужа, — сколько вечеров ухаживал за мной? По-моему, и того меньше, и ничего, живем.

Иван Александрович посмотрел на жену, засмеялся и попробовал оправдаться:

— Но я же тебя хоть немного знал до этого.

— Ничего, — вставил Павел, — у нас знакомство короткое, зато крепкое. Испытано годами войны. А лучше я вам сейчас ее покажу, и вы определите, ошибся ли я в выборе. — Он встал и, порывшись в чемодане, поставил на стол портрет девушки в красивой рамке. — Прошу, знакомьтесь: Яна Слепцова.

С портрета с веселой улыбкой смотрела миловидная девушка. Над широко открытыми глазами выгибались, словно нарисованные, тонкие брови. На высокой груди покоились две тяжелые косы. Посмотрев на фото, Иван Александрович ахнул:

— И в самом деле прелестна! Киноактриса. За такой не только в Северогорск, но и на Луну подашься. Ничего не скажешь, хороша дивчина, правда, Вера?

Тетка пожурила Павла, что он не писал им о ней и что они не знали, не ведали, что под боком у них есть почти родственники.

— А и правда! Как это я не сообразил? Но ничего, скоро я это дело исправлю.

— Что ж, смотри сам. Тебе жить. А если что, приезжай, всегда устрою.

— Спасибо, дядя. Вот если не повезет с техникумом, — кладя портрет в чемодан, говорил Павел, — тогда, может быть, придется и вернуться...

Затем разговор зашел о Ленинграде, о родителях Павла. Рассказывая о Ленинграде, Павел снова раскрыл чемодан, достал из него альбом и стал показывать довоенные снимки города. Здесь же, в альбоме, были фотокарточки родителей Павла, несколько снимков солдат и его самого.

Просидев за столом далеко за полночь и о многом переговорив, стали укладываться спать. Прежде чем оставить хозяев, Павел извлек из чемодана подарки. Для дяди — позолоченный портсигар с вмонтированной в него зажигалкой, для тети — шерстяную шаль.

...Через несколько дней Павел стал на воинский учет, получил паспорт и прописался в квартире Орешкиных. Днем он редко показывался на улице: засиживался за книгами, готовился в техникум.

Человек общительный, Павел в Адычане быстро обзавелся знакомыми и приятелями. Вечерами часто посещал клуб геологов, где к нему очень хорошо относились, причем не только как к племяннику всеми уважаемого Орешкина.

VIII

С тех пор, как исчез кочегар Зайцев, прошло несколько дней. Однажды капитан Оллонов в беседе с начальником отделения (здесь же был и Черенков) осторожно заметил, что случай с кочегаром может и не иметь никакой связи с работой инженера Орешкина, и что это не больше, как стечение обстоятельств.

— Не ожидал я от вас такой прыти, Николай Спиридонович. Нате вот, читайте. Только что получил из Якутска, — Турантаев передал капитану бумагу. — Извините, умолчал о ней, хотел сначала послушать ваше мнение.

— Кха! — капитан даже приподнялся. Конец текста он прочитал вслух: — «Бланке расчетами, кроме отпечатков пальцев Орешкина, секретчика имеются отпечатки пальцев постороннего лица. Возможно перефотографирование бланка...». Значит, дело серьезное.

— Надо полагать. — Подполковник взял в руки шифровку: — «Направьте отпечатки Зайцева». А где их взять? Мы даже не знаем, где этот кочегар сейчас. Или вот: «Доложите свои соображения». А как прикажете быть, если этих соображений пока нет? Радист Огнев пока отпадает, — продолжал Турантаев. — Значит, остался этот негодяй Дроздов или человек, по заданию которого он работал.

— Вы допускаете, что такой человек существует? — спросил Оллонов.

— Да. Сейчас я начинаю подозревать, не тот ли это парашютист, который проходил по ориентировке Центра? Я много думал об этом и пришел к выводу, что именно орешкинский бланк стал роковым для Зайцева-Дроздова. Почему? Давайте немного пофантазируем. Как вы смотрите на такую версию: допустим, Дроздов каким-то образом сумел выкрасть бланк, сфотографировал его, но не смог, а, может быть, не успел вовремя вернуть. Наблюдая за Орешкиным, он понял: тот обнаружил пропажу бланка. Вот тут Дроздов и совершил непростительную ошибку: он рассказал об этом тому, по заданию которого похитил документ. Тот предложил ему положить документ на место. Дроздов каким-то образом доставил бланк в кабинет, опустил его за батарею. Но тот, второй, понимал, что Орешкин не умолчит о пропаже, сообщит в МГБ, и машина завертится. Он допускал также, что Дроздов может оказаться под подозрением. Здесь я хочу обратить ваше внимание на то, что этот человек знал о службе Дроздова у немцев и не исключал, что об этом знаем и мы с вами. Таким образом, Дроздов оказался опасным свидетелем, от которого он и постарался избавиться.

— У меня вопрос, — лейтенант Черенков, словно школьник, поднял руку. — Товарищ подполковник, а почему вы думаете, что он работал на кого-то? Может быть, он был один.

— Вопрос законный. Почему я думаю, что Дроздов работал не самостоятельно? Во-первых, как нам известно, он не агент, а всего-навсего полицай. Во-вторых, за два с лишним года работы в экспедиции он абсолютно ничем себя не проявил. Все это вместе взятое дает основание полагать: его нашли недавно и заставили работать. Так или иначе, проблема у нас с вами пока одна: максимально усилить розыск Дроздова и «Бородача».

Что надо сделать? Первое: выяснить, кто приезжал в город в эти дни в командировку, в гости и по другим делам. Второе: установить и соответственно проверить всех лиц, проявляющих интерес не только к геологам, но особенно к ходу расследования по делу Зайцева. Причем обязательно надо сохранить видимость, что этим делом занимается милиция. Черенкову — усилить работу в экспедиции. Далее, взять под наблюдение все столовые и закусочные.

Подполковник спросил Оллонова, запросил ли тот архивно-следственное дело на Дроздова и, получив утвердительный ответ, сказал:

— В деле наверняка есть дактилоскопическая карта с отпечатками его пальцев, а они нам сейчас очень нужны...

IX

Солнце с каждым днем дольше и дольше дежурит над горизонтом. Даже в морозные дни, когда вокруг неяркого диска появляется радужная корона, на него приятно и радостно смотреть. Воздух еще звенит от стужи. Но приближение весны ощутимо. Автомашины приходят из-за гор забрызганные грязью, с цепями на колесах, а в распадках вдоль автозимника заметно оседает потемневший снег.

В один из весенних дней в Адычан прибыл министр Госбезопасности республики полковник Вагин. Среднего роста, крепко сбитый, волосы, тронутые сединой.

— Узнаю норов! — были его первые слова, когда он вошел в кабинет и поздоровался с Турантаевым за руку.

— Не понял вас, Борис Иванович.

— Сейчас поймешь, — загадочно усмехнулся Вагин. — Ты сейчас — туго натянутая тетива. Что, не так?

— Вот вы о чем, — хмуро улыбнулся Турантаев. — Каюсь, малость есть. Конечно, точно еще не установлено, что у нас начал орудовать шпион...

— Считай, установлено!

По заключению экспертизы, что привез с собой министр, отпечатки пальцев Дроздова оказались идентичными отпечаткам, оставленным на бланке с расчетами Орешкина.

— А что дополнительно дала химия?

— Химия? Больше ничего. Это дело, сам понимаешь, пока еще мало изучено. Но теперь и без химии ясно. Не брал же этот кочегар бланки для того, чтобы посмотреть и положить обратно. Наверняка сфотографировал... или переписал. Последнее, конечно, маловероятно.

Для полной ясности Турантаев решил сообщить министру мнение капитана Оллонова о том, что расчеты минералоискателя — слишком незначительная цель для специального агента, с таким трудом прибывшего из-за рубежа.

— Резонно. Расчеты минералоискателя — скорее всего побочное задание. Но нам, — Вагин в раздумье сдвинул широкие брови, подошел к карте района и слегка коснулся пальцем одной из точек на ней, — нельзя нам забывать и это. Вполне допустимо, что их могла заинтересовать деятельность геологической экспедиции в целом, в том числе и научная работа главного инженера. Да и сам Орешкин. Хотя дело не столько в нем, сколько в том, что делается или может делаться в его окружении. Посудите сами, в прошлом инженер-конструктор военного завода. Сейчас ищет сырье для оборонных целей. Взять все это в совокупности — игра стоит свеч. Не исключено, что они попытаются скомпрометировать инженера, запугать, начнут шантажировать, чтобы заставить его работать на себя.

— Ничего у них не выйдет. Я знаю Орешкина и ручаюсь, что этот орешек им не по зубам.

— Каким орешком для них окажется Орешкин, Айсен Антонович, покажет будущее. А сейчас за инженером, за его работами — глаз да глаз.

Увидев за окном знакомую фигуру, министр обернулся к Турантаеву:

— По-моему, Черенков. Как он у вас, пришелся ко двору?

— Жаден до работы лейтенант. Берется за дело с огоньком. Лекция у него сегодня, кстати, у геологов.

— Итак, Айсен Антонович, — вернулся Вагин к обсуждаемой теме, — все силы сосредоточить на розыске Дроздова и таинственного Бородача.

X

Лейтенант Черенков шел к геологам. И хотя он хорошо подготовился, на душе у него было неспокойно. Ему еще никогда не приходилось выступать перед большой аудиторией.

В клубе его встретили десятки откровенно любопытных, внимательных глаз, и он с непривычки немного растерялся. Инженер Орешкин, оставшийся за начальника экспедиции, представил Черенкова собравшимся.

...Отведенные для беседы сорок пять минут истекли, а Черенков продолжал говорить.

Когда лекция закончилась, Орешкин от имени слушателей поблагодарил Черенкова и пожал ему руку. Пока люди выходили из клуба, Орешкин и лейтенант разговаривали на сцене. Вскоре к ним подошел Павел.

— Юрий Васильевич, познакомьтесь: мой племянник Павел.

Черенков подал руку:

— Очень рад...

— Я тоже рад познакомиться с вами, — подхватил Павел. — С удовольствием послушал вашу беседу. Содержательная, нужная. Заставит кое-кого задуматься. Ротозеи-то у нас еще не перевелись.

Черенков невольно взглянул на главного инженера и заметил, как при этих словах лицо инженера передернулось. Чтобы как-то сгладить неловкость, лейтенант дружелюбно похлопал Павла по плечу:

— Павел, — не знаю, как вас по батюшке, — не надо комплиментов...

— Павлом Ильичем меня величают. Нет, я серьезно. Вот, к примеру, буквально два дня тому назад ко мне подошел один субъект и, знаете, чем он у меня интересовался? Расспрашивал, есть ли у нас, в Якутии... военные аэродромы.

Черенков, ничем не выдав своего удивления, подчеркнуто строго сказал:

— Ну, знаете, с этим шутить...

— Я не шучу, товарищ лейтенант. Слово солдата! Я еще спросил, зачем ему это. Пишу, говорит, книгу о заполярной Якутии и нужно, конечно, опустить в описании те районы, где возможно наличие военных объектов. Этот субъект, по-моему, — Павел заговорщически подмигнул, — заслуживает вашего внимания. Я правильно понимаю?

Черенков похвалил Павла и спросил, знает ли он этого человека.

— Раззява! — Павел хлопнул себя по лбу. — Я даже имени его не спросил, не то что фамилию и адрес. Никакого значения сначала не придал. А вот сегодня послушал вас — спохватился: какую допустил промашку! Вот почему я и говорю: ваша беседа очень нужная, полезная.

— Интересно. Обратился именно к вам? А почему?

— А шут его знает. Может, потому, что я был в форме.

— А до этого или после вы его не встречали?

Павел отрицательно покачал головой.

— Павел Ильич, вы солдат, и вы, конечно, понимаете: то, что вы рассказали, весьма серьезно. Хотя вряд ли так станет действовать настоящий враг.

— А мне откуда знать! Вам виднее. Я просто рассказал то, что было.

— Я не об этом. Я хотел сказать, что кем бы этот гражданин ни был, мы должны его установить, выяснить, с какой целью он проявляет интерес к подобным вещам. Поэтому, — Черенков посмотрел Павлу в глаза, — у меня к вам просьба: если снова доведется встретиться с этим человеком, постарайтесь выяснить его фамилию, имя, где работает...

Павел приложил руку к груди:

— Кровь из носу. Хотя... не гарантирую, что у меня это получится. Я не умею располагать к себе людей так, как это делаете вы.

— И все же попробуйте. Ведь кроме вас, он, наверное, ни к кому больше не обращался?

— Пардон... я сейчас,— высмотрев кого-то в толпе, Павел направился к выходу.

Черенков не спускал с него глаз.

— Здравствуйте, — поздоровался Павел с каким-то человеком. — Огонька у вас не найдется? А то моя машина не того... — и он два раза щелкнул зажигалкой, вмонтированной в позолоченный портсигар. Прикурив, Павел вернулся к ним.

— Вы знаете, к кому я подходил?

— Это же наш радист, — неприязненно буркнул Иван Александрович.

— Это тот самый субъект и есть.

— Огнев? — вырвалось у Черенкова.

Орешкин, сглатывая застрявший в горле комок, вымученно усмехнулся:

— Сказка для дошкольников. Никакой книги он не пишет. Писать — это вам не хухры-мухры. Здесь голова нужна.

Лейтенант Черенков поспешил в отделение.

— Товарищ подполковник... — начал Черенков прерывающимся от волнения голосом, как только влетел в кабинет. — Разрешите? У меня срочное... — Но, увидев министра, стушевался: — Простите, товарищ полковник, я не заметил...

— Ничего. Коли дело срочное, можно и не церемониться, — сказал Вагин. — Докладывайте.

— Я только что от геологов, — еще не оправившись от волнения, начал лейтенант. — Лекцию читал. Там я познакомился с племянником Орешкина... — И он рассказал о том, что узнал в клубе геологов. — Может быть, радист Огнев — тот самый, кого мы ищем!

— Интересно, но... — Вагин сделал небольшую паузу, — сомнительно. Грубо слишком. Однако проверить надо. В данном случае нелишне будет, если с племянником инженера, — Вагин повернулся к Турантаеву, — поговорите вы лично. У вас опыт. Кое-что ему надо подсказать, а заодно и поблагодарить человека.

Турантаев кивнул: хорошо, мол, поговорю.

— Ну, а как ваша жизнь вообще? Устроились?

— Спасибо, товарищ полковник, устроился неплохо.

— В столовку одну зачастил, — Турантаев улыбнулся. — Есть там одна интересная кыыс[4].

— Товарищ подполковник, — покраснев, растерянно пробормотал Черенков, — я просто так, я просто присматривался к ней. Вы же сами указание давали по столовым и закусочным...

— Ну и как, присмотрелись? — лукаво поинтересовался министр. — Хороший вы парень, лейтенант! Теперь и мой был бы таким... Погиб в танке под Курском, — вздохнул полковник и, по-стариковски сутулясь, опустился на стул.

— Мне можно идти? — нерешительно спросил Черенков.

— Да. Идите. Только вот что, — Вагин поднял глаза. — В проверке Огнева используйте и другие возможности. Попросите капитана Оллонова, он вам поможет. А на совещании сегодня поговорим об этом подробнее...

XI

Несколько дней лейтенант Черенков вплотную занимался радистом Огневым. Изучал его привычки, склонности, слабые и сильные стороны. Минусов в его характере оказалось достаточно: честолюбив, замкнут, нечестен, жаден до денег. Выяснить же истинные причины его заинтересованности военными объектами Черенков так и не смог.

Не получилось это и у Павла Орешкина.

Огнев, как сообщил Павел, почему-то стал избегать его, под разными предлогами уклонялся от разговора.

Но вел себя Огнев спокойно. Вне работы ни с кем не встречался. По вечерам больше сидел дома. Ничего необычного, ничего настораживающего Черенков не обнаружил. Лейтенант так и доложил начальнику отделения.

— Ничего не попишешь, — вздохнул Турантаев. — И так бывает. Может, за ним и нет ничего. Работу, однако, продолжайте. Выводы пока делать рано. Скажите, вы можете мне устроить встречу с Павлом?

— Смогу, конечно. Он вечерами частенько бывает в клубе геологов.

Но встреча подполковника с Павлом произошла через час. Павел сам пришел в отделение МГБ рассказать Черенкову о состоявшемся все-таки разговоре с радистом Огневым.

— Значит, в отпуске в Одессе он познакомился с иностранцами, и те попросили его собрать сведения?

— Точно. Во всяком случае, мне он так говорил, — сказал Павел. — Они якобы представились прогрессивными журналистами, друзьями Советского Союза; сказали, что эти сведения хотят использовать в книге, которую они пишут о Якутии. И в знак признательности подарили Огневу фотоаппарат. Вот он и старается.

— Занятно, очень занятно. Павел Ильич, я прошу вас, пройдемте к нашему начальнику, и вы расскажете ему об этом.

Секунду Павел сидел, будто окаменев.

— А зачем? Я же рассказал вам. Все.

— Ничего, ничего, — дружески заметил Черенков, — расскажете и ему. Тем более, он давно хотел с вами познакомиться.

— Со мной? Лично?

— Ну да. А что здесь особенного? Они с вашим дядей закадычные друзья. Почему бы не познакомиться и с племянником? — Черенков поднялся, взял Павла под локоть, направился к двери.

— Разрешите, товарищ подполковник! — лейтенант пропустил вперед Павла. — Как говорится: на ловца и зверь бежит. Это Павел Орешкин. И я бы сказал, не без дела.

— Вот как! — отложив в сторону бумаги, Турантаев поднялся навстречу. — Рад познакомиться с вами. — Он крепко пожал Павлу руку. — Прошу, проходите. С чем пожаловали к нам?

— Да я, собственно, не к вам — к Юрию Васильевичу я. Он просил меня выяснить...

— Павел Ильич, — Турантаев доверительно посмотрел ему в глаза, — я в курсе. И надеюсь, вам удалось это сделать?

— Кажется, да, — ответил Павел и пересказал беседу с радистом.

— Сразу чувствуется солдатская хватка, — выслушав рассказ, похвалил подполковник. — Благодарю вас, что помогли нам в этом деле.

— Да что я такого сделал, чтоб благодарить? Я исполнил свой долг. Долг советского гражданина. Да потом, может быть, это все и не так...

— Так ли это или не так, мы постараемся выяснить. Скажу откровенно: не каждый сумел бы так находчиво и вместе с тем тактично подобрать ключи к Огневу, к этому нелюдиму. У вас задатки разведчика. Да!

— Разведчика? — Павел так и покатился со смеху, хотя голос его как-то неестественно дрогнул.

— Да, задатки разведчика, — повторил Турантаев. — Это я к тому, что вы, быть может, пожелаете к нам на работу. Из вас со временем вышел бы неплохой чекист.

— Из меня?! — Павел ткнул себя в грудь. — Да какой из меня чекист, товарищ подполковник! Не выйдет из меня чекиста, не выйдет, это я знаю точно. Я природой создан для мирной жизни. Я строить хочу, учиться. Вот как раз собираюсь поступать в техникум.

— А в какой?

— В политехнический. Я до войны в нем учился.

— Покидаете, значит, Адычан?

— Здесь же нет такого техникума. В Северогорск поеду. К тому же у меня там девушка.

— И кто она? Вы уж простите меня, старика, за любопытство, — Турантаев извиняюще улыбнулся.

— Есть там одна такая... заведующей Домом культуры работает.

— Яна Слепцова? Хорошая девушка...

— Вы ее знаете? — поспешил уточнить Павел.

— В Северогорске я бываю, ну, и само собой, иногда заглядываю в Дом культуры. Один наш работник берет у нее уроки музыки. На аккордеоне учится играть. Вы, я вижу, чем-то встревожены? Ревновать начинаете? — шутливо спросил Турантаев. — Напрасно. Майор Марченко в отцы ей годится. И потом он человек серьезный. Будете у нее — сами убедитесь. Да и Яна Дмитриевна не из таких...

— Да нет, я ничего. Вам, наверное, показалось.

Но словно внезапная, странная, почти неощутимая тень пробежала между ними.

— Да уж ладно, извините меня, — улыбнулся Турантаев, а про себя подумал: «Что-то в нем есть неясное. А вот что?»

Зазвонил телефон. Турантаев снял трубку.

— Айсен Антонович, звонят из милиции, — сказала трубка, — только что найден труп...

— Позвольте, — сердито перебил говорившего Турантаев, — а мне-то какое до этого дело? — и с несвойственной ему резкостью бросил трубку на место. — Будто делать мне нечего, — проворчал Турантаев, — по всяким пустякам звонят.

Проводив Павла до двери и пожелав ему успехов, Айсен Антонович попросил лейтенанта передать Оллонову, чтобы тот зашел к нему. А когда за Черенковым и Павлом закрылась дверь, он взялся за телефон.

— Дмитрий Константинович, ты уж извини меня что я так грубо... Посторонние были, понимаешь. А за сообщение спасибо. Ждите. Мы сейчас подъедем. — Он повернулся к вошедшему Оллонову: — Найден труп Зайцева-Дроздова. Отправлен в морг...

XII

В отделении милиции капитан Оллонов переговорил с сотрудниками, прочитал показания тех, кто обнаружил труп. Во второй половине дня побывал в морге, присутствовал при вскрытии, ознакомился с заключением медицинской экспертизы. Уставший, он поздно вечером возвратился к себе и сразу пошел к начальнику.

— На мой взгляд, — начал свой доклад Оллонов, — Дроздова отправил на тот свет профессиональный убийца. Нанесен единственный удар ножом, и этот удар пришелся точно в сердце...

— Интересно.

— Но это не все. Недалеко от трупа найден нож. И, знаете, кому он принадлежит? — Оллонов прищурил левый глаз. — Кочегару. Тому самому, с которым Зайцев выпивал в ту ночь.

— Вот как?! Занятно. — Турантаев всем корпусом подался вперед. — И что говорит по этому поводу хозяин ножа? Надеюсь, вы его...

— Допросили. И задержали до выяснения. Чем все это кончится, сказать трудно. Кочегар твердит одно: нож у него взял сам Зайцев, когда уезжал в Северогорск на рыбалку. А потом он про него вроде забыл, не спрашивал, и таким образом, нож все время оставался у Зайцева.

— Думаю, так оно и было. Убить человека — надо иметь веские причины. А их у кочегара как раз и не было. Ну повздорили они между собой. Что же, из-за этого убивать? — Турантаев забарабанил пальцами по столу. — А какие у тебя соображения, Николай Спиридонович? Вижу, ты что-то надумал.

— А вы сами, Айсен Антонович, — задал в свою очередь вопрос Оллонов, — ничего не скажете? Сдается мне, что и у вас возникли кое-какие соображения.

— Нечего в жмурки играть, говори.

Оллонов тяжело вздохнул и осторожно начал:

— Думаю, это работа того Бородача. Ни кочегар, ни радист Огнев здесь ни при чем. Я слышал рассказ Павла о радисте, немного знаю хозяина ножа. Нет, это не они. И если станем заниматься ими, сдается мне, пойдем по ложному пути.

— А как прикажете быть с теми сведениями, которые радист пытался собрать, чтобы затем передать их иностранцам?

— Выяснить. Это само собой. Но прежде всего искать Бородача. Был ли такой? Да, был. Был и исчез...

— А как прикажете его искать? — прищурился Турантаев. — Если у нас нет малейшей зацепки?

— А шрам над бровью! Это не борода — не сбреешь.

— Резонно, но... сегодня у меня уже был человек со шрамом. И тоже над бровью. Племянник инженера. Не прикажете ли и его взять под подозрение?

— Этот отпадает. Он прибыл много позже: Дроздова уже не было...

— Позвольте, — Турантаев прервал капитана, — а если бы племянник инженера появился у нас на второй день после случая с Дроздовым — вы что, взяли бы его на заметку?

— Павел — другое дело. Он потерял родителей, бывший солдат, прошел всю войну, а потом и Иван Александрович — все же дядя. Так что не будем о нем... — Оллонов категорически махнул рукой.

— Не шуми, — примирительно проговорил Турантаев. — Поиск Бородача будем продолжать. Город наш не так уж велик. Если он здесь, найдем. А теперь ступай отдыхать. Вижу, сегодня в этом ты крайне нуждаешься.

Сотрудники милиции, по рекомендации подполковника Турантаева, обратились к населению с просьбой оказать помощь в розыске и задержании убийцы кочегара геологической экспедиции Зайцева. В объявлении указывались заведомо ложные приметы преступника. Они были далеки от истинных, по которым работали милиция и органы МГБ.

Вскоре чекисты получили подтверждение тех сведений, что сообщил Павел о радисте Огневе. Подполковник Турантаев вызвал к себе Черенкова.

— Надо подсказать геологам: пусть осудят поступок своего радиста. Проинформируйте начальника экспедиции об имеющихся у вас материалах.

— Будет исполнено, товарищ подполковник.

— С этим-то ясно, — произнес Турантаев. — А вот что станем делать дальше? — он забарабанил пальцами по настольному стеклу. — Мы, по существу, не продвинулись ни на шаг. Задача...

Собственно, что предпринимать, с чего начинать, всем было понятно: прежде всего надо было выйти на след убийцы Зайцева-Дроздова. Но вот уже сколько дней этим делом занимается милиция, сколько сил и энергии затрачено чекистами, а напасть на след так и не удалось.

XIII

На Северогорск наползала серая мгла. Все ближе плескались зарницы. Над тундрой прокатил гром. С минуты на минуту ожидался дождь. Покинув аэропорт, Павел посмотрел на небо. До города недалеко, можно добежать.

Он без труда нашел нужную улицу, а еще через несколько минут и интересующий его дом. Поднявшись на второй этаж, подошел к двери квартиры № 8, откинул упавший на лоб чуб, нажал на кнопку электрического звонка. В коридоре послышались неторопливые мягкие шаги, затем щелкнула щеколда, и в проеме двери показалась сухонькая старушка. Встретившись с ней глазами, Павел радостно произнес:

— Здравствуйте, Мария Кондратьевна! Сразу узнал в вас маму Яны.

— А ты, соколик, кто будешь? — спросила она, немного картавя и близоруко вглядываясь в незнакомца.

— А разве вам Яна никогда обо мне не говорила? Павел я.

— Павел?

— Ну да, он самый. А что, разве не похож?

— Я-то думала, ты военный, а ты... Да что же ты стоишь-то? Проходи. Дочка давно ждет, вот будет радехонька...

— А сама-то она где?

— На работе. Где же ей еще быть. Я сейчас сбегаю, а ты, сынок, сядь-ка тут, передохни с дороги-то.

Павел бегло осмотрел обстановку комнаты. Подошел к пианино, нажал на клавиши. Увидев в углу на табуретке аккордеон, зачем-то потрогал его перламутровую поверхность. Потом опустился на стул и принялся рассматривать лежавший на столе альбом.

Вскоре в комнату вбежала запыхавшаяся Яна. Он поспешно встал ей навстречу. Не здороваясь, обнял девушку, привлек к себе и поцеловал в губы. От неожиданности та смутилась и тихим, прерывающимся от счастья голосом прошептала:

— Вот мы и встретились...

— Да, встретились. И встретились навсегда! — горячо произнес Павел и снова поцеловал ее. — А ты, ей-богу, нисколечко не изменилась. Только чуть-чуть того... — и Павел показал руками, давая понять, что, по его мнению, она немного пополнела.

— Да и ты почти такой же. Правда, немного возмужал и...

— Не надо, — прервал ее Павел. — К чему такая проза, «такой же», «возмужал»? Мы же с тобой почти...

— Так уж и сразу... — уловив смысл его многозначительной недомолвки, немножко отстранилась Яна.

— А что тут такого? — и Павел вновь привлек ее к себе.

— Ну, Паша, будет...

Только теперь обратил он внимание на ее голос, грудной, с бархатистыми переливами.

К вечеру того же дня Павел попросил Яну сходить с ним в промтоварный магазин, где он купил ей скромный подарок — косынку и духи. Не оставил без внимания и будущую тещу — преподнес недорогие, но красивые серьги, клетчатый фартук, которому старушка особенно обрадовалась. По душе пришлось ей, старой, и то, что Павел сразу проявил хозяйственную жилку: заменил в окне разбитое стекло, нарубил и натаскал дров, потом с Яной сходил по воду.

После ужина девушка увлекла его в Дом культуры — в кино и на танцы. Павел оказался прекрасным танцором и показал местной молодежи несколько модных танцев. Девушки с восхищением и затаенной завистью приглядывались к этому бравому и симпатичному парню.

В эту светлую северную ночь — солнце теперь светило круглые сутки — Павел с Яной допоздна гуляли по тихим, уснувшим улицам города. Добрели до корпусов политехнического техникума. Яна между прочим сказала, что при техникуме есть хорошая спортивная площадка и что она нередко бывает здесь, занимается в волейбольной секции. Выяснилось, что и Павел увлекается спортом, однако больше всего любит охоту и рыбалку.

Они шли уже по другой улице. Павел обратил внимание на вывеску над дверью одного из зданий и прочитал вслух: «Уполномоченный МГБ».

— Вот где, оказывается, канцелярия твоего знакомого по фамилии... Марченко.

Яна удивленно вскинула брови.

— Подполковник Турантаев рассказывал.

— Смотри-ка, какие уже у тебя связи!

— Знаешь, он меня к себе на работу приглашал. У тебя, говорит... — он замолк: из-за угла дома с вывеской вышел мужчина.

— Иван Петрович, добрый вечер! — весело воскликнула Яна и шепнула Павлу: — Майор Марченко.

— Здравствуйте, Яна Дмитриевна, здравствуйте, — уважительно откликнулся Марченко, закрывая ставни. — Вечер, говорите? А ведь уже час ночи. Поистине, счастливые времени не замечают.

Марченко направился было к крыльцу, но Яна остановила его, познакомила с Павлом и тут же спросила, не раздумал ли он продолжать уроки музыки. Майор ответил, что был очень занят, а с завтрашнего дня обязательно возобновит учебу.

— Говорят, рыбак рыбака видит издалека, — улыбнулась она. — Вы ничего не чуете?

Марченко, как бы опомнившись, схватил Павла за плечо:

— Рыбак?!

— Увлекаюсь немного.

— Давайте утречком и махнем. Вчетвером. Я сагитирую жену. Утром рано ждите нас.

— Спокойной ночи, — пожелала Яна, и когда майор отошел, спросила Павла: — Ну, как тебе, понравился мой ученик?

— Веселый, видать, мужик. Но я ему не завидую. Уж больно беспокойная у них работенка. Впрочем, я их уважаю, чекистов. Народ волевой, решительный, смелый, а, главное, очень хитрый.

— А враги наши какие? Чтобы разоблачить их, надо быть намного хитрее, смекалистее.

Павел снисходительно усмехнулся.

— Ты говоришь таким тоном, будто только тем и занималась, что ловила шпионов.

— Не смейся, Паша.

— Прости. Я и сам, можно сказать, разоблачил в Адычане одного подозрительного субъекта. По заданию подполковника Турантаева. — И он рассказал о случае с радистом Огневым.

— Видишь, какой ты у меня! — восхитилась Яна.

— Думаю, и ты поступила бы точно так. И, может быть, и у тебя было нечто подобное? Было?

— Откуда? Ничего у меня не было. Но если какой враг подвернется, не растеряюсь.

В ее глазах теплился ровный спокойный свет. Павел похвалил ее, привлек к себе, обнял.

— А скажи, Яна, этот майор давно у тебя берет уроки?

— Не очень. А что?

— По-моему, он к тебе неравнодушен...

— Эх ты! Уже приревновал?

Павел поспешил обратить все в шутку:

— Ты перед сном молилась, Дездемона? — и, растопырив пальцы, грозно двинулся к ней.

Яна засмеялась, пустилась бежать. Он скоро настиг ее, поднял на руки, поцеловал.

— Знаешь, Паша, у меня есть предложение, — сказала девушка, когда он поставил ее на ноги. — Пойдем домой. Тебе надо отдохнуть с дороги.

— Главное, рыбалку не проспать, — добавил он, — а то майор обещал поднять рано.

Улегшись в отведенной ему крохотной комнатке, Павел, стараясь ни о чем не думать, повернулся к стене и закрыл глаза. Но тщетно он пытался уснуть: перед глазами неотступно мелькала Яна. Ее выразительные черные глаза, тонкий овал лица. Ее гибкая стройная фигура. В ушах звенел ее голос. Как она обаятельна! Чудесная девушка!

Павел повернулся на другой бок и повыше натянул одеяло.

XIV

Назавтра, когда неутомимое полярное солнце, простоявшее всю «ночь» над макушками сопок, снова двинулось по кругу, остроносый старый катерок уже мчался по протоке, унося на борту четверых. Через полчаса они выбрались на заросший камышом берег небольшого заливчика.

Клев был хорошим. То и дело слышалось: «Есть!» «Попалась!» «Ещеодна!». В десять часов женщины окликнули рыбаков, и те, сложив улов в одно лукошко, побрели к костру.

— Вы только посмотрите, сколько они наловили, — воскликнула Яна.

— А мы сюда, за двадцать километров, дурака валять приехали? — Павел подмигнул майору. — Вот сейчас подзаправимся — и снова за удочки.

У костра Павел с видимым удовольствием рассказывал о службе, жизни за границей, о своих планах на будущее. Наконец, когда эта тема была исчерпана, он поднял руки:

— Послушайте, товарищи! Что это мы все обо мне да обо мне. Неужели вам, Иван Петрович, нечего рассказать?

— А знаешь, Паша, действительно, вроде бы нечего. Ну, служил в армии, на третьем месяце войны был тяжело ранен, а потом так и застрял в тылу.

— Не скажите! Слово «застрял» к вашей работе как-то не подходит.

— Правда, Иван Петрович, расскажите что-нибудь такое остросоусное, что ли, — взмолилась Яна. — Ведь были же случаи...

— Вот именно, — поддержал девушку Павел. — Про этих, как их, шпионов, диверсантов. Ведь ловили же вы их!

— Да вот как раз и не пришлось.

— А немецких прихвостней: старост, полицаев, предателей? Я даже в газете читала про одного такого.

— Такие попадались, — серьезно посмотрел на Яну майор. — Было несколько случаев и... все непохожие друг на друга. Эти люди ведь тоже разные были. Были, конечно, и ярые враги, давно затаившие ненависть к Советской власти и только жаждавшие удобного случая удовлетворить ее. Эти особенно зверствовали, да и мы с ними не церемонились. А были и просто темные, недалекие люди, по недомыслию или случайно попавшие на службу к немцам и не обагрившие руки кровью советских людей. Таких, бывало, и прощали.

— Прощали?! — Павел даже сплюнул. — Как же так? Да я бы их...

— Успокойся, Паша, — Марченко нахмурился.— Как ты, да как бы я — не в этом дело. Советский закон знает, кого карать, кого миловать.

— У нас законы гуманные, а на мой взгляд, даже слишком. Правда, иной раз и не поймешь. Вот, к примеру, слышал я, ребята рассказывали. Один солдат попал в плен и был завербован немецкой разведкой. После войны забросили его к нам, но скоро поймали, так что и сделать-то он ничего не успел. Как бы вы с ним поступили, Иван Петрович?

— Опять, двадцать пять! При чем здесь я? По закону б его, конечно, судили, но если бы признался чистосердечно, большого срока ему не дали бы.

— А его, говорят, расстреляли!

— Не может быть. Ты, наверное, что-то не понял, или рассказчик не все знал.

...В город возвращались поздним вечером. Всю дорогу Павел восхищался уловом, особенно пойманным лично большущим чиром.

— Через недельку махнем снова? — предложил Марченко.

— Непременно, — подхватил Павел. — Только не ручаюсь, выдержит ли душа рыбака до воскресенья. Дорогу-то на озеро теперь я знаю...

XV

Однако в следующее воскресенье майор Марченко не поехал на рыбалку. В этот день он докладывал Турантаеву, что в эфир вышла неизвестная радиостанция.

— Место передачи, говоришь, запеленговали? — переспросил подполковник. — И специалисты утверждают, что это не радиолюбитель?

— Да, но какие это специалисты! Они же сами просто любители-коротковолновики.

— Тем более своего сразу бы узнали. У них же существуют какие-то свои условности для установления двухсторонних связей. Ну ладно, текст перешлем в Якутск. Там разберутся. А что вы думаете делать?

— Частоту, на которой работал передатчик, взяли под контроль. Кое-что думаю установить через рыбаков: стучал-то он из района озера. Под рыбака, очевидно, маскировался.

— Есть у вас там надежные люди?

— Кое-кто найдется. Хотя бы наш общий знакомый, Павел Орешкин.

— Не возражаю. Он нам уже кое-чем помог. Данные на него однако нужно взять в военкомате. Ну, как он там?

— Ничего. Жениться собирается.

— Ишь ты, проворный какой!

— Айсен Антонович, — осторожно начал Марченко, — а во всем этом нет связи: похищение бланка, убийство Дроздова, неизвестная рация в эфире?

...Возвратившись в Северогорск, Марченко целую неделю искал пути к неизвестной радиостанции. Когда он потерял уже всякую надежду, странная мысль пришла ему в голову. Он боялся ей поверить, но неожиданно она получила подтверждение совсем с другой стороны.

Возвращаясь как-то от рыбаков, он увидел возле здания, в котором работал, целую «делегацию». Здесь были полковник Вагин, Турантаев, эксперт-криминалист МГБ республики майор Шубин со своими помощниками. Открывая кабинет, Марченко пошутил: «Что-то вас нынче маловато прилетело!»

— Это еще не самое интересное, — весело сказал Вагин, садясь к столу и доставая из портфеля розовые бланки. — На, читай! Это ответы из Германии и Австрии на запросы о нашем знакомом.

Прочитав оба документа, Марченко недоуменно взглянул на министра:

— Ну и что? Отдел контрразведки группы советских войск в Германии сообщает, что Павел Орешкин пропал без вести, из Австрии подтверждают его службу и демобилизацию. Все очень просто, как он мне и рассказывал. Никуда Павел не пропадал, а был ранен, отправлен в тыловой госпиталь, а по выздоровлении попал в другую часть.

— Я все же решил уточнить, — перебил майора Вагин. — И вторично просил товарищей в Германии проверить все обстоятельства исчезновения Павла Орешкина. Вот ответ, — и он протянул Марченко конверт.

В нем-то и было самое интересное. В частности, сообщалось, что старшина Орешкин П. И. в боях под Берлином был тяжело ранен и какое-то время оставался на поле боя. Когда была отбита контратака немцев и санитары прибыли за Орешкиным, того на месте не оказалось. Как было установлено в дальнейшем, старшина в тяжелом состоянии был похищен пробравшимся в ряды Красной Армии офицером немецкой разведки Гансом Штилем, носившим фамилию Чернова, имевшим звание лейтенанта и служившим командиром взвода, в составе которого воевал Павел.

Далее указывалось, что по имеющимся перепроверенным сведениям в настоящее время Орешкин П. И. находится в американском секторе Берлина, где его пытаются обработать в антисоветском направлении и завербовать в одну из вражеских разведок. В заключение говорилось, что Штиль был впоследствии арестован, дал на следствии показания о похищении Орешкина и по приговору суда был расстрелян.

— Их что, два, Орешкиных? — продолжал сомневаться Марченко. — Или у нас другой? Но ведь его узнали дядя, невеста.

— Ну и хитрый ты, Иван Петрович, — вдруг рассмеялся Вагин. — Вижу, и у тебя есть что сообщить насчет этого циркового номера «2-Павел-2». Давай выкладывай, не темни.

— Прямо чертовщина какая-то, товарищ полковник. Именно сегодня я как раз об этом думал. Вспомнил, как Яна Дмитриевна, это его девушка, однажды шутя сказала, что Павел, мол, хоть и молодой, а уже страдает склерозом. Забыл, о чем писал в первом письме, и как-то смутно помнит их встречи в Ленинграде...

— Интересно. Продолжайте.

— Она еще говорила, что Павел очень любит перечитывать свои письма, что хранятся у нее, и почему-то просил уничтожить старые его фотографии, как якобы неудачные.

Марченко помолчал с минуту, вытащил было трубку, но вспомнил, что остальные некурящие, и снова спрятал ее в карман. Потом решительно махнул рукой:

— Товарищ полковник, я вот еще что выяснил: в день выхода в эфир неизвестной радиостанции Павел рыбачил именно на том озере. Его там видели.

Вагин поднял мохнатые брови:

— Не много ли для одного человека?

— Есть еще небольшой штрих, — вступил в разговор Турантаев. — Странновато он себя вел во время нашей беседы. Чувствовалась какая-то настороженность, словно бы неуверенность в себе. Это у бравого-то старшины!

— Которого ты как раз уговаривал пойти к нам в органы, — подхватил Вагин и расхохотался.

— Каюсь, был такой грех, — улыбнулся подполковник.

Прикинув так и эдак, чекисты решили, что категорически утверждать, что Павел Орешкин не тот, за кого себя выдает, все же рановато. Следовало продолжить проверку. И прежде всего посмотреть на его письма к Яне, желательно первые и последние, а также на фотографии из семейного альбома. Провести эту операцию должен был майор Марченко.

XVI

Утром следующего дня Марченко взял самоучитель игры на аккордеоне, вооружился небольшим фотоаппаратом и отправился к Яне.

Позвонив, он услышал знакомый голос: «Открыто, входите». Но как только он переступил порог, Яна вскрикнула:

— Ой, Иван Петрович! А я думала, кто из своих... Вот полы решила помыть, — смутилась девушка, не зная куда деть мокрую тряпку, которую держала в руках.

— Я тоже иногда упражняюсь.

— Моете полы?!

— Мою. А почему вас это удивляет? Ничего зазорного в этом не вижу. Жене-то помогать надо. Она тоже работает.

— Проходите в комнату, Иван Петрович. Я сейчас. Осталась самая малость...

Марченко прошел в комнату, сел у окна и, как бы от нечего делать, принялся рассматривать альбом с фотокарточками. Его взгляд задержался на одном из снимков Павла...


— Ну как? — спросил Вагин, когда Марченко вошел в кабинет.

— Все в порядке, товарищ полковник. Сейчас сделаю снимки.

— Только печатайте все одного формата, — попросил эксперт. — И письма тоже.

Когда снимки были готовы, Марченко положил их перед полковником и пробубнил:

— Во всяком случае, я лично никакой разницы ни в почерках, ни в фотокарточках не усматриваю.

— Думаешь, я скажу? — Вагин посмотрел на майора, потом повернулся к эксперту. — Это — хлеб Василия Кузьмича, слово за ним.

— И скажу, — заверил эксперт, потянувшись к отпечаткам.

— Э, батенька мой, подожди, — Вагин перехватил руку эксперта. — Так дело не пойдет. Все должно быть по правилам. Сейчас вынесем постановление, вот тогда и работай, — с этими словами он взял лист бумаги и стал писать. — Вот теперь, пожалуйста, — Вагин протянул эксперту постановление. — Перед вами всего-навсего два вопроса: установить, не исполнены ли письма разными авторами и не изображены ли на этих снимках разные лица.

Часа через два эксперт положил перед министром заключение:

— Вот и все, что требовалось доказать. Письма написаны разными лицами. Что касается фотокарточек, то на двух из них снят один и тот же человек, а вот на этой, несомненно, — другой.

— Как вам это нравится? — Вагин обвел взглядом присутствующих. — Занятно, правда? Надо полагать, не завербовав Павла Орешкина, они подсунули нам двойника. Неплохо сработано. И надо же было природе создать таких похожих людей! Теперь понятно, почему он туманно помнит первое «свое» письмо, первые встречи. Потому, что не было их у него — ни письма, ни встреч. И все же они воспользовались некоторыми документами настоящего Павла.

— А почерк? Вы посмотрите, товарищ полковник, как он похож! — не удержался Марченко.

— Похож, — согласился Вагин. — Это или фабрикация самой разведки, или он его специально отрабатывал.

— Нет. Это его почерк. Я лично видел, как он пишет, — снова подал голос майор.

— Ну, что будем делать? — спросил молчавший до этого Турантаев.

— Та шо ж тут робыть! — заволновался Марченко. — Брать надо.

— Эк куда хватил! — досадливо сказал Вагин. — Тут еще работать да работать.

— Но он же может тягу дать!

— А это уж будет зависеть от нас. Мы не спугнем — сам не побежит. Он устроился — будьте уверены! Иван Александрович его считает племянником, Яна приняла. Да и мы обошлись с ним... деликатно, — улыбнулся Вагин. — Однако с сегодняшнего дня мы должны знать каждый его шаг. В помощь Ивану Петровичу направим двух сотрудников. Айсен Антонович, кого ты сможешь отрядить?

— Оллонова, конечно, и Черенкова. Черенков может пригодиться и как радист.

— Не возражаю. Однако их приезд в Северогорск должен быть обоснованным. А то, не дай бог, заподозрит. Он-то их знает обоих. Из Якутска пришлем еще трех сотрудников. Ну, а я тем временем слетаю в Москву, доложу, выскажу свои соображения.

— А Дроздов? А бланк?

— А твое собственное мнение, Иван Петрович? — вместо ответа спросил министр.

— Думаю, тоже его работа.

— Но он же пожаловал к нам позже этих событий, — напомнил Вагин.

— Мог и скрываться.

— Вот именно. Он определенно где-то скрывался. Надо запросить точную дату его выезда из части.

— Это сделаем, — пообещал Турантаев. — М-да... Если это не Павел, то как он мог оказаться в армии? Как его не раскрыли там?

— Здесь много вариантов, — как бы прикидывая про себя, сказал Вагин. — Шла война. Были тысячи раненых. Попал человек в госпиталь, его старались как можно скорее поставить на ноги и снова на фронт. Да я и сам после излечения попал в другую часть. Так могло быть и с ним. Будем надеяться, что скоро он сам нам расскажет.

XVII

Вылетая в Москву, полковник Вагин не рассчитывал задерживаться там надолго. Однако, прибыв на место, понял, что придется ждать. Переданный им по «ВЧ» текст перехваченной радиограммы не поддавался дешифровке. Были испробованы все способы, но ни один из них не принес желаемого результата. Без него возвращаться в Якутск было нецелесообразно. И Вагин ждал. Покончив с дневными делами, он каждый раз наведывался в отдел.

Прошло несколько дней, прежде чем ему передали небольшой лист бумаги.

— Но, позвольте, — удивился Вагин, взглянув на запись. — Что это? Я вам направил буквы и цифры, и вы мне ответили тем же. По сути, загадка осталась загадкой.

— Вот это нас и ввело в заблуждение, — пояснил работник отдела. — Мы тоже думали, что дешифруем неверно. А когда переставили кое-что с места на место и обратились к словарю, все стало ясно.

— То есть?

— А вот, товарищ полковник, посмотрите, — шифровальщик взял из рук Вагина бланк и ниже текста написал, как его следует понимать.

— Молодец! Ей-богу, вы молодец, капитан! — возбужденно произнес Вагин и от души пожал тому руку. — Большое спасибо...

В тот же день Вагин вылетел в Якутск, а еще через три дня вместе с Турантаевым прибыл в Северогорск. Собрав сотрудников, он поинтересовался новостями, поведением Павла...

С приездом в Северогорск капитана Оллонова, лейтенанта Черенкова и других чекистов Павел был взят под постоянное наблюдение. Два раза они свозили его на рыбалку, чтобы понаблюдать, прощупать его там, но ничего подозрительного в его поведении зафиксировано не было. Павел вел себя безукоризненно. Шли дни. Чаще всего Павел с книгой в руках шел на берег реки, устраивался на валуне и углублялся в чтение: он готовился к экзаменам.

Молча выслушав информацию, Вагин загадочно улыбнулся:

— Радиограмму в Москве расшифровали. Но... Сейчас я вам ее покажу, а вы попробуйте ее разгадать.

— Як цэ надо понимать? Расшифровали — и снова угадывать?

— Точно. Сейчас капитан Оллонов выскажет свои соображения.

— Кха, почему именно я?

— Потому, что ты местный житель, знаешь язык. Собственно, я многое вам уже подсказал. — Вагин оторвал от настольного календаря листок и написал: «ЛЯНОП—80—02—02—ГНЮРЮ— ЬЛЕЮК—ФЬЛОВ». — Прошу!

— Тю, — взглянув на текст, протянул Марченко, — цэ ж опять шифровка! Ее знову надо посылать, — мешая русские и украинские слова, недоумевал он. — Хотя... — он ниже склонился над текстом, — тут...

— Ее, по-моему, надо читать с конца, — уверенно сказал Оллонов.

— Ишь ты! Молодцы! А я, признаться, не сообразил там сразу. Действительно, ее надо читать с конца. Вернее, переставить буквы и цифры в каждой группе. Вот так, — полковник взял карандаш. — В итоге мы получаем: «ПОНЯЛ—08—20—20—ЮРЮНГ КЮЕЛЬ—ВОЛЬФ». Николай Спиридонович, что такое «юрюнг кюель»?

— Белое озеро, — ответил Оллонов и, не сдержав улыбки, взглянул на Марченко.

— Чему это вы улыбаетесь?

— Да мы в ваше отсутствие выезжали на рыбалку, — начал Оллонов и рассказал, как Павел просил его повторить это самое «Юрюнг Кюель».

— Вот как! Можно подумать, что он этого не знал и не он выходил в эфир. — Вагин сделал паузу. — Из шифровки явно видно, что двадцатого августа, то есть через четыре дня, в двадцать часов, у Белого озера этот Вольф должен кого-то встретить.

— Но на каком озере? Белое озеро и у нас, в Адычане, есть, и в Якутске, недалеко от аэропорта, и еще... Да много их!

— В том-то и загвоздка, — взглянул на подчиненных Вагин. — Учитывая это и то, что до встречи осталось мало времени, в Москве санкционировали арест Павла.

— И правильно сделали, — вставил Марченко.

— Может быть, и не совсем правильно, — Вагин скользнул взглядом по майору. — За Павлом следовало бы еще посмотреть, но, я повторяю, у нас слишком мало времени. Мы не знаем, на каком именно Белом озере у них назначена встреча. Если это работа Павла, будем надеяться, что сумеем получить от него нужные сведения. Вот так. Ну, а мы с тобой, — Вагин обратился к Турантаеву, — подумаем над допросом Павла и завтра с утра пригласим его к себе...

— Товарищ полковник, у меня вопрос. Что за вещи вы привезли? — Марченко кивнул на чемодан.

— Из Москвы прихватил. Это вещи парашютиста, который проходит по ориентировке Центра, — и, заметив удивление присутствующих, разъяснил: — Может быть, именно он пожалует к нам.

XVIII

День выдался солнечным, тихим. Около десяти часов утра с книгой под мышкой Павел вышел из дому. Он шел по улице и думал о Яне. Чем больше приглядывался он к ней, тем больше она ему нравилась. Павел хотел ускорить день свадьбы. Он уже несколько раз говорил ей об этом. Просил, уговаривал, рисовал ей счастливую совместную жизнь, но каждый раз получал один и тот же ответ: рановато, надо получше узнать друг друга.

Задумавшись, он не сразу обратил внимания на знакомую фигуру, показавшуюся из-за угла Дома культуры, узнав лейтенанта Черенкова, прибавил шагу.

— Юрий Васильевич, салют! — Павел поднял кверху руку и, широко улыбаясь, подошел к нему.

— О! Павел Ильич! Приветствую, приветствую. Ну как наше ничего? Все штудируем? — он кивнул на книгу, обнял Павла и, сам того не ожидая, на левом его боку, под рубашкой нащупал пистолет.

— А это что у тебя? — продолжая прижимать оружие и глядя Павлу прямо в глаза, строго спросил лейтенант. Павел вздрогнул, но тут же справившись с собой, как ни в чем не бывало ответил:

— Пистолет. Трофейный пистолет. Иду в милицию сдавать.

— Да-а? А зачем это ты привязал его под мышкой. А ну-ка, покажи. — И, не дожидаясь согласия, быстрым движением сунул руку Павлу за пазуху, отстегнул пистолет от ремня и, осмотрев, свистнул: — Гляди-ка ты, еще и бесшумный! Придется разобраться. Сам понимаешь: служба, — и Черенков, как бы извиняясь, развел руками.

— Вы... Вы что, Юрий Васильевич, серьезно?

— А ты как думал? Вполне. Не виновен — отпустим, а сейчас прошу пройти со мной. Да не вздумай шуметь, как-никак нас двое.

Павел быстро обернулся:

— Николай Спиридонович!

— Мы собственной персоной, — с веселой иронией прогудел Оллонов. — Юра, это что за игрушка у тебя в руках?

— Да вот у Павла одолжил. Говорит, шел в милицию, чтобы сдать.

— В милицию? Но она же вон где, — Оллонов показал рукой в противоположную сторону. — Тут надо уточнить.

— Вот и я об этом толкую.

— Пожалуйста! — дружелюбно улыбнулся Павел. — Уточняйте. Только это напрасная трата времени. А потом...

— Ничего не попишешь, — перебил его Оллонов, — пошли, дружок.

Через десять минут они входили в кабинет майора Марченко. Увидев подполковника Турантаева и с ним незнакомого человека в штатском, Павел наигранно улыбнулся, поздоровался.

— Айсен Антонович, что же это получается? Я как раз шел в милицию, чтобы сдать, а меня... того, Юрий Васильевич и Николай Спиридонович сюда привели.

— Кого сдать? — спокойно осведомился Турантаев.

— Вот эту штучку, — Черенков положил пистолет на стол, — только он, товарищ подполковник, почему-то шел в другую сторону. Да и пистолет был спрятан.

— Замечтался, вот и шел, — поспешил пояснить Павел.

— Занятная вещичка. Даже с трубой! Борис Иванович, поглядите-ка, — обратился Турантаев к человеку в штатском. Потом он повернулся к Орешкину. — И вы, Павел Ильич, разумеется возмутились, что вас задержали?

— Да нет, почему же? Я понимаю: они на службе, — Павел поочередно взглянул на Оллонова и Черенкова. — У меня к ним претензий нет...

— И очень хорошо, что нет.

— Но я хотел бы сразу внести ясность и положить конец этой истории... — начал было Павел.

— Не беспокойтесь. Уверяю вас: разберемся. А пока присядьте, — Турантаев показал на диван. — Я скоро освобожусь и мы поговорим. — Он положил в ящик стола пистолет и склонился над какими-то документами.

Павел с независимым видом опустился на предложенное место и, чуть склонив набок голову, стал ждать.

Однако Турантаев с беседой как будто не спешил. Он медленно, даже слишком медленно, как думалось Павлу, читая документы, подписывал их и, казалось, о его присутствии совершенно забыл. На самом же деле, возясь с бумагами, подполковник думал именно о нем. Он горел желанием немедленно приступить к допросу, как можно скорее выяснить интересующие чекистов вопросы, но не начинал беседы, давая понять задержанному, что тот его мало интересует.

В это же самое время майор Марченко в присутствии хозяев квартиры и двух комсомольцев, приглашенных в качестве понятых, производил обыск и осмотр личных вещей Павла.

Просматривая вещи и отбирая те из них, что заслуживали внимания, он то и дело встречался взглядом с убитой горем Яной. Она стояла тут же, скрестив на груди руки, не в состоянии осмыслить происшедшее.

Закончив осмотр и обыск, Марченко оформил протокол и, сложив вещи в принадлежащий Павлу небольшой чемодан, извинился перед хозяевами, направился к выходу. Когда он уже спускался по лестнице, его окликнула Яна.

— Иван Петрович! Подождите... — простонала она. — Умоляю вас, скажите, что все это значит? Что произошло? — голос ее срывался и дрожал, на ресницах сверкали слезы.

— Яна, успокойся, — Марченко взял ее за локоть, — и умолять меня не надо. Я тебе все расскажу. И там бы рассказал, в квартире, но, посторонние... Успокойся и крепись.

— Скажите, Паша что-нибудь... натворил? Провинился в чем?

Марченко покачал головой.

— Тогда как это все понимать?

— Видишь ли, Яна, — Марченко крепко сжал ее локоть, — это вовсе не Павел...

— Как?! — вскрикнула она и попятилась назад. — Я... я ослышалась?

— Нет, ты не ослышалась. Это действительно не Павел. Это совсем другой человек. Это враг, шпион, засланный к нам с документами настоящего Павла...

— О-о! — застонала Яна, сжала виски и бросилась наверх.

Марченко опешил. Правильно ли он поступил, рассказав ей? Не рано ли? Что же делать? Потоптавшись некоторое время на месте, он решительно повернул обратно.

— Где Яна? — спросил он у Марии Кондратьевны. Та молча показала на дверь.

— Пойдемте к ней вместе, — попросил Марченко. — Мне надо поговорить с вами обеими. Так вышло. Я вам сейчас все расскажу.

Марченко подошел к кровати, где, уткнувшись в подушку, лежала Яна. Он легонько взял ее за плечо, присел с краю.

— Яна, не надо так. Успокойся. Будь умницей, — начал он. — Вот так, хорошо. Теперь вытри слезы, возьми себя в руки и послушай, что я вам сейчас расскажу... — и Марченко рассказал все, что ему было известно об этой истории, и о том, что случилось с настоящим Павлом.

— Поэтому-то вы, Иван Петрович, и отговаривали меня? — несколько оправившись, вспомнила девушка. — Но почему... почему вы не сказали сразу... в тот раз?!

— В тот раз у нас еще не было полной уверенности.

Посидев еще несколько минут и кое-как успокоив женщин, майор ушел.


Турантаев неторопливо собрал документы, положил их в сейф, прошел к окну, открыл форточку и, постояв с минуту, обернулся к задержанному.

— Ну вот, а теперь можно и потолковать.

— А что тут толковать? О чем? Все ясно...

— И все же, — Турантаев жестом руки остановил Павла, — кое о чем придется поговорить. Кстати, Борис Иванович, — обратился он к молча сидевшему штатскому, — можете познакомиться: это племянник главного инженера Орешкина...

— Позволь, позволь, Айсен Антонович, что ты говоришь? Какой племянник? Я же недавно из Германии, был в американском секторе Берлина и не позже, как полмесяца тому назад, лично разговаривал с Павлом Орешкиным. Его там...

В глубине встревоженных глаз задержанного на мгновение вспыхнула лютая ненависть, но губы его расплылись в расслабленной улыбке:

— Вы шутите, конечно. Не знаю, как вас...

— Это министр Госбезопасности республики полковник Вагин. Был советником в Германии, а недавно получил назначение к нам.

— Какие могут быть шутки? — возобновил прерванный разговор министр. — Смею заверить, он очень похож на вас.

— Но как же, товарищ полковник...

— Какой я вам «товарищ»? Волк нам не товарищ.

— К-ка-кой волк? Я ничего не понимаю! Что вы от меня хотите?

— Это вы бросьте. Все вы прекрасно понимаете. А хотим мы немногого. Коль так уж случилось, что один Павел Орешкин в Германии, а другой — здесь, в Северогорске, хотелось бы узнать, кто же из них все-таки настоящий.

Задержанный широко открыл глаза:

— Не пойму, зачем эти фокусы. Меня же знает дядя, знает Яна Слепцова. Я жил у них. Какие вам доказательства еще надо?

— Откровенно говоря, вы и нас поводили за нос больше, чем достаточно. Но, увы, этому пришел конец. Придется все рассказать.

— О чем рассказывать? Поверьте, я самый что ни на есть настоящий Павел. Спросите дядю, спросите Яну, они вам скажут. Смешно! — задержанный передернул плечами. — Так что, товарищ полковник...

— Ну это уж слишком, — оборвал Вагин, и голос его гневно окреп. — Повторяю: я вам не товарищ. Со шпионами водить дружбу я не имею ни малейшего желания.

Задержанный вскочил с места:

— Вы... вы принимаете меня за шпиона?!

— Мы не принимаем. Это так и есть. Предупреждаю: пришло время говорить только правду. Вы сами знаете, недаром наводили справки у майора Марченко, — Вагин слегка улыбнулся, — что советский закон сурово карает шпионов, однако чистосердечное признание суд может учесть. А теперь выбирайте одно из двух. Откровенно говоря, возиться с вами уже не очень интересно. Мы давно о вас все знаем.

— Но, поверьте, я не шпион! Не шпион я, слышите? Мне даже страшно подумать об этом. Какие у вас доказательства?

— Ого! Слишком много сразу хотите узнать. Доказательств достаточно. Даже изъятый у вас пистолет, и тот говорит о многом.

— Но я же объяснил, что это трофейный. Товарищам вашим говорил. Его мне подарил друг, когда я уезжал на родину. Я служил за границей. И если бы меня сегодня не привели сюда, пистолет был бы уже в милиции. Я виноват, конечно, что хранил этот пистолет.

— Прекратите. Не знаю, как ваша фамилия...

— Орешкин! Орешкин моя фамилия.

— Ну, допустим. Так вот, гражданин Орешкин, давайте побеседуем откровенно. Это в ваших же интересах.

— Еще раз повторяю: я ничего не знаю. Чего же вы от меня хотите узнать?

— Для начала хотя бы ваше настоящее имя.

— Но я уже назвал. Да вы и сами знаете. Имя — Павел, по отцу — Ильич.

— Ну ладно, продолжайте.

— Родился в Ленинграде, там же и вырос...

— Понятно, — полковник досадливо махнул рукой. — В Ленинграде, действительно, жил Павел Орешкин. Он потерял родителей. Был на фронте. А теперь находится в Германии, где, к вашему несчастью, я и встретился с ним. Вижу, мы с вами сегодня ни до чего не договоримся. Сделаем так: сейчас мы расстанемся, а вы в камере, на досуге, хорошенько все обдумайте, и потом, я надеюсь, мы найдем общий язык.

— Это что, арест?

— На этот раз вы поняли правильно. Кстати, распишитесь в ордере.

— Значит, решили состряпать дело? Пардон, ничего не выйдет! Я не серый. На липу меня не возьмете! Трудно будет...

— Будем надеяться, обойдется. Расписались? Теперь все, что у вас есть в карманах, положите вот сюда на стол. Все? Очень хорошо. А теперь идите. Вас уже ждут.

Обернувшись, задержанный увидел в дверях конвоира. Проходя мимо автоматчика, он обернулся и кинул через плечо:

— Имейте в виду, я этого так не оставлю! Я буду жаловаться. Блефуете! Но на мякине меня не проведешь!

— Ишь, разошелся, — усмехнулся Вагин, когда за арестованным закрылась дверь. — Твое мнение, Айсен Антонович?

— Полагаю, он и есть «Вольф». Уж больно не понравилось ему упоминание о волке. Ассоциация. А почему бы нам сразу не предъявить ему кое-какие улики?

— Было у меня такое желание. Воздержался. Посмотрим, что там раскопал Марченко. Сообразуясь с этим и будем работать. Пригласите майора, если он уже вернулся.

Турантаев позвонил Марченко.

— Айсен Антонович, разрешите нам всем вместе зайти, — отозвался тот. — Есть кое-что интересное.

Вскоре Марченко, Оллонов и Черенков вошли в кабинет.

— Ну, показывай, — попросил Турантаев майора, когда все подошли к столу.

— Вот, — Марченко раскрыл чемодан и достал из него пиджак. — Посмотрите, что я обнаружил: вшитый фотоаппарат, а в борту прощупывается ампула.

— Понятно. Ну, а еще что?

— Больше ничего, товарищ полковник.

— Не густо, — подытожил Турантаев. — Хотя и этого достаточно. Рация, шифр и прочее, видимо, где-то упрятаны. Надо будет все вещи осмотреть еще раз. Вместе с Оллоновым сделайте это.

— Ясно, Айсен Антонович.

— Кроме того, вместе же займитесь вот этой штучкой, — Турантаев достал из ящика стола изъятый у Павла позолоченный портсигар с вмонтированной в него зажигалкой.

— Точно такой же у Ивана Александровича, — вспомнил капитан Оллонов.

— Знаю. О нем речь потом. Борис Иванович, может, у вас к товарищам что есть?

— Все ясно, — заключил Вагин. — Пусть выполняют ваши указания, а завтра побеседуем с Вольфом еще раз. Да, Иван Петрович, как там Яна Дмитриевна?

— Плохо с ней, — ответил Марченко и подробно рассказал о том, что произошло после обыска.

— Жаль девушку. Но что поделаешь? — вздохнул Вагин, разводя руками. — Надо помочь ей оправиться. Возьми, Айсен Антонович, это на себя.

XIX

Утром Павла снова вызвали на допрос. Как и накануне он держался свободно, старался не выказывать признаков волнения. Положив ногу на ногу, безучастно уставился в окно. Но вот он повернул голову, поглядел в глаза полковнику и слегка растерялся. Взгляд того не выражал ни ненависти, ни злобы к арестованному, ни даже простого любопытства. Можно было подумать, что он, Орешкин, мало интересует органы МГБ, и что этому пожилому человеку все о нем уже давно известно. Арестованный опустил голову, но перед ним по-прежнему стояло лицо полковника с редкими, но глубокими морщинами, с поседевшими висками, со светлыми бровями, из-под которых спокойно смотрели внимательные серые глаза.

Вагин взял листок бумаги, остро отточенный карандаш, покрутил его в пальцах и, чуть подавшись к задержанному, спросил:

— Ну как, что-нибудь решили?

— Мне решать нечего. Я еще вчера вам все сказал, — арестованный посмотрел на полковника и откинулся на спинку стула.

— Это по-вашему. А по-нашему, вы еще и не начинали рассказывать.

— Ну что, что я вам должен рассказать? — как будто искренне удивился арестованный. — Если вы решили состряпать дело, валяйте, но я не подпишу ни одного протокола. Я сразу понял: вы кого-то ищете, но не нашли, и решили отыграться на мне. А что? Орешкин только прибыл, его никто не знает, вполне подходящая кандидатура, — он выдавил подобие улыбки. — Можно сфабриковать такое дельце, будь здоров! Пальчики оближешь! Можно доказать, что я не я, не Павел Орешкин, а шпион и еще черт знает кто...

— Прекратите, — строго оборвал арестованного Турантаев. — Вы не на вечеринке. Ведите себя поприличнее. То, что вы Орешкин и Павел, никто не отрицает. Вчера Борис Иванович пошутил. Ни в какой Германии он не был, как не был и советником. Больше того, будь он в Германии, будь он трижды советником, кто бы ему разрешил встречаться, вести какой-то разговор с перемещенными лицами...

— Ну вот, видите?! — повеселел арестованный. — Я же говорил...

— Вы напрасно спешите, напрасно радуетесь, — осадил его Турантаев, — ясно и то, что вы шпион.

— Опять двадцать пять, — усмехнулся Павел, но поежился так, словно ему за шиворот вылили ковш холодной воды. — Опять шпион. Подумать только. Докажите! До-ка-жите!

— Докажем. Каждому овощу свое время, — подполковник снисходительно улыбнулся. — Но учтите, это будет уже не в вашу пользу. Пока не поздно, ответьте: будете давать показания добровольно?

— Какие еще показания? Что вы пристали?!..

— Ну ладно, вижу, сами вы вряд ли начнете рассказывать. Что ж, поможем. При осмотре ваших вещей мы обнаружили...

— И там уже успели порыться?..

— Вы слушайте, что вам говорят! — повысив голос, прервал арестованного Вагин.

— Так вот, — снова начал Турантаев, — при осмотре ваших вещей мы изъяли пиджак, — он открыл чемодан, вынул из него пиджак. — Ну, вы не станете отрицать, что он ваш? Так вот, в этом пиджаке мы обнаружили вшитый шпионский фотоаппарат и ампулу с ядом.

— Фотоаппарат?! Ампулу с ядом? — Это же провокация! Провокация чистейшей воды. Вы сами это все вшили. Ничего там не было! Не было, слышите...

— Было. Вы лучше скажите, какая разведка вас так снарядила?

— Я его купил. Я купил костюм перед демобилизацией. И повторяю, никакого фотоаппарата и ампулы там не было.

— Значит, с пиджаком провокация? Что ж, пойдем дальше. Я почему-то думаю, что скоро мы поймем друг друга. Посмотрите вот на этот текст. Это перехваченная нами радиограмма, — он передал арестованному небольшой листок бумаги, — а это ее расшифровка, — и подполковник подал ему второй лист.

Посмотрев на листки, арестованный надолго задумался.

— Ничего я вам больше не скажу.

— Дело ваше. Мы не настаиваем, — сказал Турантаев. — Управимся сами.

Несколько часов спустя Вагин и Турантаев снова вызвали шпиона.

— Ну как, не передумали?

— Я все обдумал. Ваша взяла. Я, действительно, шпион, и у меня нет другого пути, как честно рассказать обо всем.

— Очень хорошо. Но раз уж решили рассказать, предупреждаем, — Вагин постучал пальцем по столу, — говорить только правду. Всякая изворотливость, полуправда, недомолвки только усугубят ваше положение. Хотелось бы, чтобы вы усвоили эту истину раз и навсегда.

— Я понял вас.

— А коли так, не станем откладывать. Для начала назовите свою кличку.

— Мой псевдоним «Вольф».

Турантаев и Вагин переглянулись.

— Кличку-то вы свою оправдываете, — как бы между прочим уронил Турантаев.

— Я не понял...

— Айсен Антонович хотел сказать, что вы, как волк, больше работаете за городом. Людей избегаете.

— А-а, — осклабился шпион. — Не мог же я работать с квартиры!

— Какое вы имели задание? — Вагин поудобнее уселся.

— Никакого.

— Тогда зачем же вы пожаловали к нам? Не прогуляться же вас послали?

— Я обязан был встретить человека и получить от него задание.

— Где встретить? Когда? — живо поинтересовался Вагин.

— Двадцатого августа... — начал шпион и замолк.

— В двадцать часов, — дополнил его Турантаев.

— Совершенно верно. В двадцать часов, — вновь заговорил шпион. — Ко мне прибывает мой напарник, которого я должен был встретить у Белого озера. По-вашему, — шпион скосил глаза на Турантаева, — «Юрюнг Кюель» оно называется.

— Я-то уж знаю, как оно называется, — усмехнулся Турантаев. — На том, где вы с Марченко рыбачили?

— В Адычане есть такое.

— Кто он, кого вы ждете?

— Не знаю. Его я не видел, и мне ничего о нем не говорили. Сообщили, что придет, и все.

— О встрече вы должны были сообщить в центр?

— Обязательно.

— Кстати, где ваша рация?

— Спрятана здесь, на озере. Носить ее с собой я опасался.

— Кто ваш шеф?

— Меня завербовали в Австрии. По месту дислокации части. Их было двое. Оба в штатском. Хорошо говорили по-русски. А кто они такие, не знаю.

— Расскажите, как завербовали, — предложил Вагин.

— Да так уж получилось. Познакомился в Австрии с одной девушкой. Проводил с нею время. А потом оказалось, что она связана с какой-то разведкой. Я кое-что ей рассказывал о своей части, эти сведения она и передала своим шефам. Потом эти двое меня и прижали...

Слушая, Вагин все время набрасывал на листке бумаги показания шпиона. Однако делал это так, что со стороны казалось, будто эти сведения его мало интересуют. Отложив карандаш, он поднялся, вышел из-за стола и размеренным шагом стал прохаживаться по кабинету. Так продолжалось минуты три. Затем он подошел к шпиону:

— Смотрю я на вас и диву даюсь: как вы, человек, потерявший родителей, могли пойти на такую подлость?

— Но у меня не было другого выхода. Они сказали, что если я не приму их предложения, они сообщат о моей болтовне куда следует...

— «Сообщат куда следует», — презрительно скривил Вагин губы. — И вы испугались?

— Был грех...

— А шпионить против Родины не испугались? Против своего народа? Против светлой памяти своих родителей? Да вы знаете, что вы сделали?

— Знаю.

— Ни черта вы не знаете. Если бы знали, не сидели бы здесь. Щенок! — Вагин подошел и снова заходил по кабинету. — Какое легкомыслие! Какое легкомыслие! — вслух возмущался он. — Подумать только! Ладно, на сегодня хватит. Сейчас вас покормят. Потом поедете за рацией. Да смотрите, без фокусов! Все забирайте, что там у вас. Посмотрим, чем вас снарядили. Распорядитесь, Айсен Антонович, — Вагин кивнул на шпиона.

Отправив Лжеорешкина в КПЗ, Вагин некоторое время продолжал ходить по кабинету.

— Ну и фрукт! Видите ли, в Австрии его завербовали. Строит из себя невинную овечку. Думает, мы совсем дураки.

— А здорово вы на него,— Турантаев от души расхохотался: — «Ни черта не знаете, щенок, легкомыслие...»

— Мне сдается, он все за чистую монету принял, — в свою очередь засмеялся Вагин. — Что будем делать дальше? — уже серьезно спросил он.

— Полагаю, настало время открыть карты.

— Посмотрим, что привезут. Уточним детали и будем изобличать. Хватит с ним цацкаться...

XX

Во второй половине дня в кабинет Марченко были доставлены: приемо-передающая станция, шифр, инструкции шпиону, компас, крупномасштабная карта севера Якутии, фотоаппарат, миниатюрный магнитофон, средства тайнописи, изрядная сумма советских денег и другое снаряжение. Как только эти вещи оказались на столе, подполковник Турантаев сразу заинтересовался фотоаппаратом, принялся за его изучение. И тут же сказал: «Испорчен».

— Испорчен?! — Вагин нахмурился. — В таком случае нет ли связи между ним, — он кивнул на фотоаппарат, — и смертью кочегара?

— Признаться, я тоже об этом думал.

— А вообще, Айсен Антонович, твое мнение? — Вагин показал на вещи.

— По-моему, тут все ясно: он прибыл к нам на длительное гостевание, и там, видно, рассчитывали получать от него ценную информацию.

— И они ее получат, — Вагин улыбнулся. — Обязательно получат. А сейчас продолжим разговор. Нам время дорого: двадцатое-то не за горами. Время и в Адычан подаваться, а там работы будет не меньше, — он подошел к окну и облокотился на подоконник.

Когда ввели арестованного, Вагин прошел к столу, взял в руку магнитофон, повертел его перед глазами, посмотрел на шпиона.

— Вот тут мы с Айсеном Антоновичем ознакомились с вашим скарбом и пришли к выводу, что вас основательно подготовили в дорогу.

Шпион неопределенно пожал плечами.

— Не хватает только пароля и условий работы на рации, — продолжал тем временем полковник. — Они обговаривались, конечно? — и, увидев, что тот в знак согласия кивнул головой, заключил: — Я и не сомневался. А скажите, как вам удалось провезти все это хозяйство? Насколько я понимаю, — продолжал Вагин, — при отправке солдат из армии их личные вещи просматриваются.

— Я их получил перед самой посадкой в эшелон.

— И никто не обратил внимания на то, что у вас появился чемодан?

— У меня был точно такой же. Мы просто обменялись ими, — и все.

— Понятно. Ну об этом потом. А сейчас побеседуем о ваших вояжах.

— Каких еще вояжах?! — удивился шпион.

— О ближних и дальних ваших поездках.

— Никуда я не ездил. Не понимаю, а чем вы?

— Ну вот, а говорили, что вы будете откровенны, — с досадой произнес полковник. — Тут что ни вопрос, обязательно нужно напоминание.

— Но я...

— Обождите, — повысив голос и предостерегающе подняв руки, сказал Вагин. — Вот ответ из воинской части. Можете убедиться: здесь черным по белому написано, что вы из части убыли второго апреля. В Адычане же появились в конце месяца. Спрашивается, где вы блуждали столько времени?

— Ах, вот вы о чем! — живо заговорил шпион. — Недели две я гостил у товарища. У сослуживца. Он под Красноярском живет.

— Проверим. Но здесь опять неувязочка.

— Какая?

— А вот такая, — Вагин через стол наклонился к шпиону и посмотрел ему прямо в глаза. — Как раз в тот период — когда вы «гостили» у товарища, вас видели в Адычане. Или это ошибка? Молчите? В таком случае я сам продолжу за вас. Будучи в Адычане, вы убили...

Шпион вскочил со стула. На лице его появилось выражение неподдельного изумления, испуга.

— Бога ради! — взмолился арестованный. — Бога ради! Я сам все расскажу, сам...

— Я вам что, запрещаю говорить? Вы затем здесь и находитесь.

Шпион опустил голову, но тут же поднял ее, посмотрел на присутствующих, достал носовой платок, вытер лицо и шею, заговорил каким-то простуженным голосом. Да, он был в Адычане. То, что он показал ранее, не совсем правильно. Уволившись в запас, он поехал прямо к дяде и ровно через неделю был в Адычане. Но когда он сошел с самолета, неожиданно в аэропорту встретил этого человека.

— Дроздова? — уточнил подполковник Турантаев.

— Да. И вот тут, как только я его увидел, сразу принял решение повременить встречаться с дядей, присмотреться к нему, а заодно и к дяде.

— А чем же этот Дроздов для вас был так страшен, что вы решили понаблюдать за ним? — снова спросил Турантаев.

— Чем? — шпион, замявшись, попросил разрешения закурить и только после того, как сделал несколько глубоких затяжек, продолжил: — Для меня он был не страшен. Но я знал, что в годы войны он состоял на службе у немцев. Я хотел выяснить: отбыл ли он наказание за свои преступления или скрывается от ответственности?

— И вы, конечно, выяснили?

— Безусловно. Проживал он под другой фамилией. Работал в той же геологической экспедиции, где и мой дядя. Я сделал ему предложение работать вместе... Он категорически отказался. Дроздов мог выдать меня, и тем самым в какой-то мере реабилитировать себя. Я и решил...

— Избавиться от опасного свидетеля?

— Да... Вот, пожалуй, и все.

— Жидковато. И не совсем логично, — Вагин презрительносощурил глаза. — А поэтому кое-что попытаемся уточнить вместе. Скажите, откуда вы взяли, что Дроздов сотрудничал с фашистами. Вы что, встречались с ним там, у них?

Шпион покрутил головой.

— Дроздова взяли в плен солдаты той части, где я служил. Я много о нем слышал. Несколько раз видел, как его приводили на допрос. А вот как он оказался на свободе, не имею представления.

— Где вы находились, пока не встретились с дядей?

— И здесь, и в Адычане. Я выдавал себя за командированного. Устраивался на частных квартирах. С гостиницами-то здесь плохо, да на частных и безопасней. Ну, а потом, после случая с Дроздовым, на попутной машине я добрался до Верхнегорска, а дальше самолетом вылетел в Красноярск, откуда и известил дядю о прилете.

— Почему все-таки вы не явились к дяде сразу? — поинтересовался Вагин, хотя ему и так все было ясно.

— Я же сказал: Дроздов... А потом, мне надо было немного осмотреться.

— И вы не боялись, что тот же дядя мог вас случайно встретить и опознать как племянника?

— Он не мог меня опознать. Мы же до этого никогда не виделись. Да и потому...

— Потому, что вы носили усы и бороду?

— Как, вы уже и тогда об этом знали? — удивился шпион.

— Мы все о вас знаем, — подтвердил полковник, — знаем и то, что вы не все рассказали о причине убийства. Вы же убили его не потому, что он мог вас выдать...

— Да, да, я неправду, не совсем правду рассказал об этом, — заспешил шпион. — Я убил его потому, что он мог провалиться...

— Выполняя ваше задание? — вставил Вагин, поднимаясь из-за стола. — Так? — и, заметив, что шпион, соглашаясь, кивает головой, продолжил: — Стало быть, вы его заставили работать?

— Да. Это было сделать нетрудно. Но он ничего не успел...

— А бланк? — быстро напомнил Вагин. — Бланк, который он сумел выкрасть у вашего дяди? Кстати, вам известно, каким образом он это сделал?

— Если верить Дроздову, он как-то сумел проникнуть в кабинет. Он должен был его только сфотографировать, но у него отказал фотоаппарат, и этот лопух, вместе того, чтобы положить документ обратно, принес его мне.

— И вы его перефотографировали?

— Да, я сделал это. Аппарат фактически был исправен, но у него иногда заедает затвор. Сфотографировав, я велел вернуть бланк, но тут стало ясно, что дядя обнаружил пропажу. После этого я уже не мог оставить Дроздова...

— Почему? — Вагин остановился напротив шпиона и, глядя поверх его головы, переспросил: — Почему вы так испугались за Дроздова?

— Я полагал, что именно на него может пасть подозрение. В тот день он был на смене. Я знал о его службе у немцев, полагал, что об этом знаете и вы.

— Больше он вам ничего не передавал?

— Нет. Бланк — это была его первая попытка. Я говорю правду.

— Скажите, вы что, за этими расчетами специально охотились?

— Нет. Я рекомендовал Дроздову по возможности фотографировать все документы, над которыми работает дядя.

— Зачем?

— Во время последнего инструктажа там, — шпион небрежным жестом руки указал через плечо, — я понял, что на дядю делается определенная ставка, и на всякий случай хотел собрать компрометирующие его улики.

— Не на всякий случай, — поправил шпиона полковник, — а на случай вербовки. Так?

— Выходит, так.

— «Выходит», «выходит», — не скрывая раздражения, передразнил Вагин шпиона. — Выходит, что вы торгаш. Подумать только, Родину продал, родителей продал, а теперь и дядю продать собирался, — Вагин посмотрел на часы, подошел к шпиону. — Ну вот что, господин хороший: сейчас вы получите бумагу, ручку, потрудитесь припомнить и поподробнее изложить все, о чем рассказали нам. Сделать это надо будет к утру и никак не позже. Вы меня поняли?

— Понял. Спросить разрешите?

— Спрашивайте.

— Скажите, что меня ожидает? Меня что... того... в расход?..

— За свою шкуру боитесь? — презрительно сощурился Вагин. — Да, по головке не погладят, сами понимаете. Что же касается жизни, то это целиком зависит только от вас.

— Да я, — шпион заметно воспрянул духом, — я сделаю все! Честное слово. Я помогу вам изловить курьера. Я...

— Потом, — строго оборвал шпиона полковник. — У нас еще будет время... если возникнет необходимость. Безусловно, кое-что сделать вам придется. Но предупреждаю, если при этом вздумаете выкинуть какой-нибудь номер, вы потеряете все.

— Что вы! Да я... — шпион приложил руку к груди.

— Все. Разговор окончен, — остановил его полковник. — Берите бумагу, ручку, идите и принимайтесь за работу...

Отправив шпиона в КПЗ, министр задумался.

— Айсен Антонович, как ты полагаешь, на него можно рассчитывать?

Тот неопределенно гмыкнул, подошел к окну, открыл форточку.

— Леший его знает, — сказал он наконец. — Вроде раскаивается. Но пока еще темнит. Говорит-то он не всю правду. Так и не сказал, что он не Орешкин.

— Ты мне, — дружески заметил Вагин, — отвечай на вопрос. А что он не Орешкин — так мы же его об этом и не спрашивали. И я думаю, пока нет необходимости. Ну, так как?

— Рискованно, — ответил Турантаев.

— Понимаешь, у меня тут мыслишка зародилась. Давай вместе обмозгуем. Думаю, после соответствующей работы он станет сговорчивее. Надо заставить его поработать на нас. Да он и сам будто не против. Больше того, даже напрашивается. По моему, не стоит пока разоблачать его «липовую» биографию. Во-вторых, об аресте не должен знать ни один человек, в том числе и Иван Александрович.

— Следовательно, оставить его на свободе и дать ему возможность проживать у Орешкина?

— Точно. Мы не знаем, кто к нему придет. А может, этот человек уже в Адычане и тоже будет наблюдать за ним.

— Понимаю. Вот я и говорю: рискованно. Не слишком ли мы окажемся доверчивыми?

— Определим ему линию поведения, возьмем под наблюдение. Предупредим построже. Он же разведчик, прекрасно понимает, что фортуна против него. Ему ничего не остается, как заслужить хотя бы малюсенькую толику снисхождения.

— Идея хорошая. Но, повторяю, рискованно. Тут надо все взвесить.

— Обязательно. А пока будем считать — в принципе этот вопрос решен. Завтра почитаем его мемуары и решим, что делать.

XXI

До встречи с курьером оставалось немногим более суток. Прибыв в Адычан, Вагин и Турантаев обговорили план задержания непрошеного «гостя». Полковник намеревался сам возглавить операцию, но обстоятельства сложились так, что в тот же день он самолетом вылетел в Якутск.

— Надеюсь, Айсен Антонович, все обойдется, — говорил Вагин перед посадкой в самолет. — Главное, чтобы Черенков освоил его радиопочерк, чтобы там не заподозрили...

Вагин и Турантаев полностью, конечно, не доверяли шпиону и, чтобы тот во время предстоящего радиосеанса не смог предупредить своих хозяев о провале, решили использовать как радиста своего сотрудника. Черенков, радист высокого класса, вполне мог освоить «почерк» шпиона.

Итак, к предстоящей операции все было готово. Еще раз уточнен и проверен план поимки курьера, и каждый оперативный сотрудник в душе желал приближения ожидаемого момента.

Утром двадцатого августа подполковник Турантаев в условленном месте встретился со шпионом и еще раз предупредил, чтобы тот не вздумал работать на два фронта. Ровно в 17.00 он должен был выехать к месту встречи с напарником.

Вечером шпион сидел у озера Юрюнг Кюель и поглядывал на поплавки двух удочек. На коленях у него лежала раскрытая книга, а справа наполовину в воде стояло небольшое лукошко. Примерно в двадцати метрах — второй рыбак. Это был майор Марченко. Длинные болотные сапоги, глубоко надвинутая кепка, брезентовая куртка — все было как у настоящего рыбака.

Не отрывая взгляда, майор внимательно следил за поплавками, а в глубине чистой воды озера отчетливо видел отражение берега, поросшего камышом и невысоким редким кустарником. Не поворачивая головы, Марченко смог бы увидеть человека, если тот подойдет к нему со стороны дороги.

Время от времени шпион посматривал на своего соседа. «Странно, очень странно, — думал он, — на проведение такой операции направили одного человека. Не думают ли чекисты, что он будет им помогать? Как бы не так! Стоп! Он сделает другое, и его не заподозрят. Все равно судить будут строго».

Шпион осмотрелся по сторонам и задержал свой взгляд на грузовой машине. Она стояла на обочине дороги метрах в трехстах от него. Он хорошо видел, как шофер то и дело склонялся над мотором, потом брал заводную ручку и усердно крутил, но машина не подавала признаков жизни. «Сколько он уже с нею возится!» — подумал о шофере шпион и повернулся к поплавкам.

Шло время. «Рыбаки» по-прежнему оставались на своих местах. Марченко часто посматривал на часы, стрелки которых словно приклеились к циферблату и еле-еле, как казалось майору, отсчитывали минуты. Вот он в очередной раз взглянул на часы. Было без двух минут двадцать, и в это время в воде, как в зеркале, он увидел подходящего сзади человека. Какая точность, — отметил про себя майор, стараясь на всякий случай как можно лучше заполнить подходящего. Человек шел спокойным, размеренным шагом, и Марченко смог хорошо рассмотреть черты его лица, одежду. Ему хотелось высмотреть какие-нибудь особые приметы, но так и не удалось.

Не обращая внимания на незнакомца, Марченко поднял удочку, насадил нового червя и забросил леску. Тут же мельком взглянул на своего соседа, который, склонившись, читал книгу. Так, все идет по плану. Конечно, это он.

— Здравствуйте, коллега, — услышал майор почти над собой ровный, спокойный голос. — Рад поздравить вас с удачным уловом.

Марченко поднял голову на подошедшего, ответил на приветствие и посетовал, что улов у него как раз и неважен.

— Бывает... Вот и я решил. Попробую посидеть малость, — с этими словами пришедший направился к рыбаку, читавшему книгу.

Подойдя, он остановился, посмотрел на озеро и, как бы любуясь его красотой, проговорил:

— Простор-то какой! — затем посмотрел на рыбака и тем же голосом спросил: — А вы, коллега, здесь часто ловите рыбу?

— Всегда, как только выпадает свободное время, — ответил «рыбак» так, чтобы его смог слышать Марченко, и шепнул: «Уходите, сети...»

Насвистывая какую-то мелодию, новичок стал разматывать леску, направляясь в сторону дороги.

— У вас не найдется ножичка? — проходя мимо Марченко, спросил он. — Удилище хочу вырезать.

Он ли? Марченко покрутил головой, давая понять, что ножа у него нет. Не случайно ли совпадение пароля? Ведет-то себя как? И этот почему-то не подает сигнала.

Но, увидев, как пришедший сломал удилище и, не дойдя до дороги, стал выбирать место, Марченко успокоился. Так, все пока идет, как и предусматривалось. Через час они оба должны направиться в город.

Он несколько раз посматривал на «рыбака» с книгой, надеясь получить от того условленный знак, но тот, не поднимая головы, смотрел на качающиеся перед ним поплавки. Что с ним? Почему не подает сигнала? Или это не тот?

Чтобы обратить на себя внимание, Марченко громко крякнул, но и на этот раз Павел не отреагировал.

Прошел час, однако новый рыбак вроде и не собирался покидать озеро. Поглядывая то на одного, то на другого, майор терзался сомнениями. Он не мог разобраться в сложившейся обстановке. По условию, после встречи шпионы через час должны были двинуться в город и в 22.00 сообщить о встрече в разведцентр. Что же могло произойти? Возможно, это не тот, кого они ожидают. Но он-то отлично слышал «Павла», когда тот назвал отзыв на пароль. Надо проверить. Марченко снова посмотрел на пришедшего и, поняв, что тот занят своим делом, быстро надел на удилище свою кепку и поднял над собой. Он тут же увидел, как шофер взял заводную ручку, склонился у радиатора. На этот раз машина легко заработала, а еще через минуту тронулась с места и на небольшой скорости стала приближаться к озеру, оставляя позади себя клубы пыли. Марченко скосил глаза на пришельца. Тот засуетился. Собрал удочки и, глянув в сторону Марченко, бросил:

— Напрасная трата времени, — он безнадежно махнул рукой и направился к дороге. Пришелец рассчитал точно: как только он оказался на дороге, к нему подошла машина. Он поднял руку. Подойдя к шоферу, попросил подбросить до города.

— Прошу, — шофер любезно раскрыл перед незнакомцем дверцу кабины. — Чай, не на себе везти, мигом доставлю.

Пассажир ловко вскочил в кабину:

— Спасибо. Поехали...

Как только машина тронулась, «рыбак с книгой» обернулся к Марченко:

— Держите его! Это же он!

— Чого заскулыв як та собака? — зло ругнулся Марченко. — Сиди и молчи.

Что все это значит? Кто его спугнул? Почему он уехал? Мысли майора неслись лихорадочно, но ответа не было. Посмотрев вслед уходившей машине, Марченко подал сигнал своему товарищу, и когда тот неожиданно поднялся из кустов в каких-нибудь пяти метрах, шпион от неожиданности вздрогнул. «Вот как! Значит, майор был не один. Но это теперь неважно. Главное сделано: напарник ушел».

Шпион тоже поднялся, смотал удочки, взял лукошко и направился вслед за сотрудниками.

— Это был он? — строго спросил Марченко, когда шпион подошел к нему.

— Назвал пароль — выходит он.

— А почему он уехал?

— Этого я не знаю. Наверное, что-нибудь заподозрил.

— «Заподозрил», «заподозрил», — с ехидцей повторил Марченко. — А ты ему ничего не сказал?

— Только то, что было положено.

— А почему ты не подал сигнала?

— Как?! Я подавал...

— Врешь. Никакого сигнала ты не подавал. Я же все время наблюдал за тобой.

— Но я подавал вам сигнал, честное слово. Теперь вы, конечно, будете меня обвинять. Но я не виноват, что он ушел...

— Никуда он не ушел: машина-то была наша, — Марченко посмотрел на шпиона и засмеялся.

Они все вышли на дорогу. Минут через пять к ним подошла машина.

— Ну как? — высунулся из кабины водитель. Услышав знакомый голос, шпион поднял голову: подполковник Турантаев...

— По второму варианту покатил, — ответил Марченко.

— Сбежал, значит, — улыбнулся Турантаев. — Садитесь, поехали.

Марченко занял место рядом с начальником и, пока они ехали в город, коротко доложил о случившемся и поведении «Павла». Как только прибыли в отделение, Турантаев предложил шпиону следовать за ним.

— Вы на допросах все показали?

— Все. Я ничего не упустил. Правда, я не рассказал вам... Те, кто меня завербовали, говорили, что мы должны смотреть в будущее. Что пройдет пять-десять лет, и такие страны, как Венгрия, Румыния, Чехословакия, с нашей помощью вернутся к западной демократии. Я этого не говорил потому, что вы меня об этом не спрашивали.

— А зачем, собственно, вы мне это сейчас мелете? Разве я об этом спрашиваю? Почему это вдруг ваш напарник решил скрыться?

— Не знаю. Поверьте, я сделал все, что от меня требовалось.

— Все, говорите? А почему не подали сигнала Марченко?

— Я подавал. Майор, наверное, его просто не понял.

— Вы уверены, что это был тот самый?

Шпион подчеркнуто удивленно поднял брови.

— Конечно, он. Кто же другой мог назвать пароль!

— А зачем вы сказали ему, что провалились? — Турантаев смотрел шпиону прямо в глаза.

— Я... я этого не говорил! — выдержав взгляд подполковника, выпалил шпион. — Мне его выгораживать нет смысла. Я сейчас думаю только о себе и стараюсь хоть чем-нибудь помочь вам. Искупить свою вину...

— Разберемся...

В это время в кабинет вошел капитан Оллонов и доложил, что сопровождаемый ими человек только что взял билет на самолет до Москвы.

Выдержав паузу, Турантаев в раздумье произнес:

— Недурно бы понаблюдать за этим заморским вороном, но у нас нет времени, — он посмотрел на часы, — через сорок минут надо сообщать о встрече. Так что берите его. Но будьте осторожны... — напутствовал он капитана.

— Ну вот, через часик, другой мы снова предоставим вам возможность встретиться с напарником. А пока можете идти...

— Куда?

— Не к возлюбленной, конечно. Вас сейчас сопроводят...

XXII

На аэровокзале Оллонов разыскал Марченко и других сотрудников, передал указание начальника.

— Легко сказать «берите». А как это сделать? Он постоянно настороже. Может огрызнуться или отравиться, — выслушав капитана, высказал свои опасения Марченко.

— Все может быть. Но брать-то надо. Начинать буду я, — Оллонов с улыбкой сжал и разжал кулаки. — В случае чего подсобите.

Облокотившись на изгородь и дымя папиросой, человек, уехавший от озера на машине, смотрел на летное поле. Оллонов направился прямо к нему. Облокотившись на забор рядом со шпионом, капитан посмотрел в ту же сторону, затем перевел взгляд на незнакомца и небрежно спросил:

— Тоже летите?

— Лечу, — неохотно отозвался тот.

— А папироской, случаем, не угостите?

— Отчего же не угостить. Пожалуйста, — тот достал портсигар, сам вынул из него папиросу и протянул ее Оллонову.

Прикуривая от папиросы собеседника и не отрывая взгляда от его лица, Оллонов твердо произнес:

— А теперь слушайте меня...

Он не договорил: лицо шпиона искривилось от ярости, левая рука потянулась к борту пиджака, но капитан перехватил ее в воздухе. Другой рукой он дернул за воротник незнакомца с такой силой, что тот оторвался, а сам шпион, не устояв на ногах и увлекая Оллонова за собой, упал на перрон. На помощь подбежали чекисты. Враг оказался сильным, ловким. Сопротивлялся отчаянно и никак не давал заломить руки себе за спину. Увидев эту возню и не зная, что происходит, пассажиры обступили их, кое-кто попытался заступиться за «пострадавшего»: чего, мол, все напали на одного.

Подъехала милицейская машина, и толпа сразу успокоилась. Задержанного втолкнули в машину, и через несколько минут он был в приемной отделения МГБ.

Турантаев сразу же доложил о задержании в Якутск.

— И что он говорит? — послышался в трубке голос Вагина.

— Пока я с ним не беседовал. Его только доставили.

— Немедля сообщите туда о встрече. Ты меня понял?

— Понял, Борис Иванович. Будет сделано. Что? Вылетаете к нам? Хорошо. Буду ждать...

Положив трубку, Турантаев распорядился ввести к нему задержанного.

Переступив порог, тот воровато повел глазами по сторонам и встал у двери. На предложение подполковника пройти и сесть не реагировал.

— Николай Спиридонович, развяжите ему руки, зачем вы его так запеленали?

— Сопротивлялся, — пояснил Оллонов, подходя к задержанному. — Еле справились. Сразу чувствуется: основательная тренировка.

— А ворот — чья работа?

— Моя, — виновато признался Оллонов.

— Ну и каков результат?

— Вот она, — Оллонов положил перед подполковником ампулу с ядом.

— Та-ак, — Турантаев придвинул ампулу к другим изъятым вещам. — Надеюсь, вы не станете утверждать, что мы задержали вас, не имея на то оснований? — он кивком головы показал на вещи. — Молчите? Значит согласны. Итак, сразу перейдем к делу. Вы задержаны органами государственной безопасности как агент иностранной разведки. Улик против вас у нас больше чем достаточно. Как говорится по-русски, вам крышка. Вы же русский человек? Не так ли? Довожу до вашего сведения, что мы жестоко караем своих врагов, но чистосердечным признанием вы можете облегчить свою участь. Поэтому я рекомендовал бы вам не запираться, а давать только правдивые ответы на поставленные нами вопросы.

— И что же вы хотите от меня услышать? — вдруг твердым голосом спросил задержанный, глядя Турантаеву прямо в глаза.

— Для начала вашу настоящую фамилию?

— Документы у вас, в них все сказано.

— Не слишком ли их много для одного человека? Вот здесь, — Турантаев взял один из паспортов, — вы значитесь Козловым Иваном Семеновичем и по справке тоже — уполномоченный по заготовке пушнины. А по другим паспортам вы Брянцев Николай Федорович и Ефимов Илья Ильич. Это что же, все вы?

— Видимо, я.

— Меня все-таки интересует ваша настоящая фамилия.

— А какая разница, кем я назовусь?

— Хорошо. Оставим пока этот вопрос. Может быть, вы изволите назвать своих шефов? Впрочем, нам известно, какой разведкой вы к нам заброшены и даже каким путем. Знаем и ваших шефов, но хотелось бы все это услышать из ваших уст.

— Мэнсфилд. Мэнсфилд — мой шеф. Есть такой майор. Но что это вам даст? Или вы с ним думаете установить переписку? — шпион скривил губы.

— Возможно, установим, — будто не заметив иронии, спокойным тоном произнес Турантаев и предложил описать внешность шефа.

— Много хотите знать. Ничего я вам больше не скажу. Не на того напали. — Шпион замолчал и уставился в пол.

— А каким образом вы оказались в СССР, тоже не скажете? — Турантаев чуть наклонил голову, слегка постукивая карандашом по стеклу.

— Раз вам все известно, стоит ли... — не поднимая головы, не совсем внятно обронил шпион.

— Для уточнения стоит. — Турантаев вышел из-за стола, взял из шкафа кепку и, подойдя к задержанному, быстро надел тому на голову.

— Это ваша кепка. Возьмите да не теряйте в другой раз. Хотя терять ее вам больше не придется, разве что вместе с головой.

Шпион рывком сдернул кепку с головы.

— Я не понимаю! Зачем вы мне ее даете?

— Понимаете. Все вы прекрасно понимаете. Посмотрите назад. Узнаете эти вещи?

Задержанный обернулся, но тут же отвел глаза, и лоб его моментально покрылся капельками пота.

Он вспомнил все. Вспомнил, как на самолете был доставлен в район Западной Украины, как покидал самолет и как на перехват нарушителя неслись советские истребители с разноцветными огнями на крыльях. Как бы заново он услышал стрельбу их пулеметов и успокаивающий ответ шефа, который на его запрос по рации сообщил, что у русских проводятся ночные учения, а самолет, который его доставил, благополучно возвращается обратно. Теперь он понял: Мэнсфилд соврал, чтобы успокоить его. Самолет был сбит. Иначе откуда взяться вещам? Сопоставив все это, задержанный пришел к мысли, что о нем, действительно, много известно органам МГБ. Обозлившись на своих хозяев, шпион зло процедил сквозь зубы: «Сволочи...»

— Это вы о ком так?

Ответа не последовало. Арестованный без разрешения придвинулся к столу, облокотился, обхватив руками голову задумался. Поняв состояние допрашиваемого, Турантаев не стал его торопить: заговорит сам.

Шпион продолжал молчать. В течение часа он сказал всего несколько ничего не значащих слов. Поняв, что задержанный не намерен отвечать, Турантаев хотел отправить его в камеру предварительного заключения, но в это время в кабинет вошел сотрудник и положил перед подполковником телеграмму. Турантаев понял, что связь с разведцентром противника установлена и оттуда получен ответ. Посмотрев на шпиона, Турантаев прочитал шифровку, наступил на ботинок шифровальщика и громко с возмущением произнес:

— Что за чепуху они тут пишут?! Ну я им отвечу! А вы сейчас же отправьте это нарочным.

Он написал: «Унесите шифровку, она была как раз кстати», — и размашисто расписался, чего обычно никогда не делал. Подождав, пока за шифровальщиком закроется дверь, он снова обратился к задержанному:

— Ну, так и будем играть в молчанку?

Шпион поднял голову и неожиданно попросил закурить.

— К вашему огорчению, не курю.

— При обыске у меня изъяли портсигар. Его передали вам...

Турантаев из кучи вещей достал портсигар, на котором были изображены три богатыря, раскрыл, взял папиросу и подал ему.

— Курите.

Задержанный стал мять папиросу в пальцах. Мундштук отломился. Огорченно посмотрев на папиросу и сославшись на волнение, он попросил другую.

Волнуется, значит, должен кое-что рассказать, подумал Турантаев и положил перед шпионом портсигар. Тот не спеша взял из одного отделения папиросу, помял ее, как и первую, попросил спички, закурил. Сделав несколько глубоких затяжек, неожиданно заговорил:

— А теперь спрашивайте. Я готов вас слушать!

— Слушать или отвечать?

— Как вам будет угодно, — безразлично проронил шпион.

— Назовите свой псевдоним?

— У меня его нет.

«Не врет», — заключил Турантаев, вспомнив содержание шифровки, где было сказано: «Работайте с семнадцатым. Связь по расписанию. Центр».

— Агентурный номер?

Шпион загасил окурок об столешницу, швырнул его на чистый пол.

— Тоже нет.

— Допустим, хотя это и не принято в практике ваших хозяев. — Турантаев взял лист бумаги, красным карандашом, тем, которым расписывался на шифровке, вывел крупную цифру 17 и взглянул на шпиона. Тот был бледен, часто и тяжело дышал. На лбу вновь выступили капли пота, которые с висков медленно стекали на белые, как известь, щеки, затем на острый подбородок и, срываясь, падали на колени.

Что с ним? Волнуется? Понял, что все кончено? Турантаев взял листок и, подавая шпиону, спросил:

— А эта цифра вам знакома?

Шпион уставился в одну точку отрешенным взглядом, продолжая молчать.

— Ну ничего, скажете в другой раз. — Подполковник нажал на кнопку звонка.

Конвоир подошел к шпиону и быстрым движением снизу вверх поднял ствол автомата. Шпион, словно пьяный, пошел к двери, взялся за дверную ручку и, повернувшись к подполковнику, с ухмылкой заявил:

— Зря стараешься, начальник! Ни хрена ты от меня не узнаешь.

— Тем хуже будет для вас.

— Мне уже все равно. Но ты от меня ничего не добьешься. Ничего!

Турантаев еще раз просмотрел шифровку и окончательно уверился, что «Вольф», действительно, мало знает о задании, а поэтому дело о его преступной деятельности уже сейчас можно готовить в суд. Что же касается второго, то с ним, как видно, придется повозиться. Турантаев позвонил в аэропорт и справился, когда будет самолет из Якутска. Ответили: сегодня не будет. Идет шторм.

Затем подполковник созвонился с главным инженером.

— Иван Александрович, здравствуй. Турантаев говорит. Ты уж прости, что я тебя беспокою. Тут, понимаешь, такое дело... да ты не волнуйся, не волнуйся. Мы Павла пригласили. Да, твоего племянника. Он у нас поработает сегодня ночку. Что? Ну этого я по телефону тебе не скажу. Надо, понимаешь, надо. Так что вы там не беспокойтесь и не ищите его. Понял? Ну и добре. Ну, а как ваша жизнь? На уровне, говоришь? Прекрасно. Ну бывай, всего хорошего.

Он посмотрел на часы, собрал со стола документы и вышел в приемную. Капитан Оллонов сидел на диване и читал какой-то журнал.

— Арестованных покормили?

— Давно. Но этот, второй, даже не притронулся к пище.

— Что, голодовку объявил? Присматривайте тут за ним. Да вот еще что. Позванивайте в аэропорт. Будет самолет из Якутска — дайте мне знать. К нам министр летит.

— Понял, Айсен Антонович. Будет сделано.

XXIII

Полковник Вагин прибыл в Адычан только утром следующего дня.

— Что тут у вас творится? Целую ночь на запасном просидели.

— Ветер был сильный, боковой, — сказал Турантаев.

— Ветер? Ну, что нового?

— Порадовать нечем. Молчит. Больше того, заявил, что ни черта я от него не получу, — виновато признался Турантаев.

— А не выигрывает ли он время?

— Не думаю.

— Попробуем договориться, — задумчиво проговорил Вагин. — А этот, первый, так больше ничего и не рассказал?

— Ничего. Наверное, он действительно должен был получить задание от курьера.

Услышав от министра, что дело в центре взято на контроль, что там ему придают большое значение и что уже принимаются меры к освобождению настоящего Павла, Турантаев спросил:

— Чтобы использовать его вместо этого?

— Да. А отсюда следует... что?

— Следует непочатый край работы. По существу, мы только приступаем к настоящему делу.

— Верно, — согласился Вагин. — Работы будет много.

Ознакомившись с полученным из разведцентра ответом, министр приободрился.

— Неплохо получилось. Поверили. Это уже кое-что. Но мы, Айсен Антонович, пока не знаем точно, зачем они к нам пожаловали. На эти вопросы нам должен ответить «семнадцатый». Прошу вас, распорядитесь, чтобы его привели.

Отдав распоряжение, Турантаев подробно рассказал министру, как был задержан второй шпион, как он его допрашивал и как тот разволновался, когда дело дошло до его агентурного номера.

Доклад его был прерван вошедшим в кабинет Оллоновым. Не попросив у министра разрешения обратиться к своему непосредственному начальнику, капитан взволнованно выпалил:

— Он умер!

— Что! — не поверив услышанному, переспросил Турантаев.

— Второй шпион умер.

— Как умер?!

— Люди, Айсен Антонович, умирают по-разному, — спокойно вставил Вагин, словно ничего особенного и не произошло. — Стало быть, он вас провел. Вероятно, кроме изъятой ампулы с ядом, у него были и другие средства для самоубийства.

— Да, но как же так?! — недоумевал Турантаев. — Мы же его тщательно обыскали. Ничего у него не оставалось. Я уверен в этом. А вы почему за ним не смотрели? Я же вам напоминал об этом, — накинулся он вдруг на капитана.

— Да он, наверное, еще с вечера. Я думал, он спит, а он...

— Айсен Антонович, — обратился к подполковнику Вагин, — капитан скорее всего не виноват, да и шумом тут не поможешь. Самоубийство совершилось. И нам ничего не остается, как отправить труп в морг и назначить экспертизу. Там наверняка установят, отчего он умер. Так что действуйте. А до результатов экспертизы потолкуем еще с первым...

Турантаев виновато посмотрел на министра и указательным пальцем потер виски.

— Ничего не понимаю, — он запустил руки в волосы. — Где, в чем моя ошибка?

— Будем надеяться, Айсен Антонович, что эксперты найдут нашу ошибку.

— Борис Иванович, а вы-то тут причем?

— Ну как же? Мы все в ответе.

— Нет, нет, в его смерти виноват я один и... готов нести любое наказание.

— Эк, куда хватил. Подобное могло случиться с каждым, — Вагин умолк, но вскоре заговорил снова: — Жаль, конечно. Мы потеряли очень важное звено. Теперь придется полагаться только на свою сообразительность и на передопрос этого... По-моему, его как раз ведут. — Вагин посмотрел на дверь, за которой послышались неторопливые шаги. — Если же он ничего нового не расскажет, будем исходить из того, чем уже располагаем, а его... — министр не закончил своей мысли: в кабинет ввели арестованного. Посмотрев на шпиона, Вагин отметил, что тот заметно сдал. Всегда румяные щеки стали бледными. В глазах сейчас читались испуг, озабоченность, тоска. Вялыми стали и движения. Разглядев все это в долю секунды, Вагин пригласил вошедшего сесть.

— Кроме того, что вы уже рассказывали, что-нибудь добавить можете?

— Ничего, — сипловатым голосом ответил шпион, тут же прокашлялся и уже более твердо пояснил: — Я вам рассказал все. Честное слово, все. Мне надлежало войти в доверие к дяде, собрать о нем, как я уже говорил, компрометирующие данные, а вербовку его должен был осуществить мой напарник. От него же я должен был получить и задание на будущее. Надеюсь, он вам подтвердит это.

«Ничего он уже больше не подтвердит», — подумал про себя Вагин и попытался уточнить:

— Так-таки и ничего? Никакого другого задания вы не имели? — полковник внимательно, но спокойно смотрел на шпиона.

— Никакого, — не выдержав взгляда полковника, тот опустил глаза. — У меня было задание только в отношении дяди...

— «Дяди!» — не без иронии произнес Вагин. — Какой он вам дядя? За кого вы нас принимаете? Вот, читайте, — он бросил через стол заключение экспертизы по фотокарточкам и письмам. — Пора кончать эту комедию. Читайте же, — приказал он шпиону, который сидел не шелохнувшись. — Там достаточно ясно сказано, какой вы Орешкин. Больше того, настало время сказать вам: настоящий Павел жив, и не исключено, что скоро будет здесь. Вот так-то. А вы — «дядя» да «дядя!»

Поняв, что свершилось то, чего он больше всего боялся, шпион плохо слушал полковника. Опустив голову и зажав между коленями кисти рук, он думал о смерти и мысленно уже прощался с жизнью.

Угадав состояние шпиона, Вагин стал прохаживаться по кабинету, давая арестованному возможность прийти в себя. Так прошло минут десять. Затем он снова подошел к шпиону.

— Ну так как, будем читать?

Шпион выпрямился, и вместо ответа спросил:

— Можно попить? — он покосился на стоявший на столе графин. Получив разрешение, дрожащей рукой налил в стакан воды и, как бы боясь, что у него могут ее отнять, жадно выпил. Поставив стакан на место, выдохнул:

— Читать нет смысла. Я понял, вам действительно все известно. Все. Значит, мне конец?

— Опять вы за свое. Хотя, скажу вам, если и дальше будете вести себя так, то...

— Как? — шепотом переспросил шпион.

— А вот так: до сих пор вы были с нами не откровенны. Вы многое скрыли. О том, как вы оказались на службе у иностранной разведки, вы нам насочиняли. Не рассказали, чем занимались. Как проникли в армию. По сути, ничего не рассказали и о своих шефах. Вот если вы на все эти вопросы дадите исчерпывающие ответы, у вас появятся какие-то шансы на спасение. Вот так. А теперь выбирайте.

Шпион снова попросил воды и, помолчав с минуту, изобразил на лице раскаяние.

— Да, верно. Кое-что я скрыл. Я думал, вы не узнаете. Я не хотел терять любимую. Но теперь уже все, — он махнул рукой. — Расскажу. Все расскажу. Спрашивайте...

— А что спрашивать? Перед вами поставлены конкретные вопросы, вот на них и отвечайте.

— Но это длинная история, — сказал шпион после минутной паузы.

— Ничего, послушаем. А начать можете со своей настоящей фамилии и с того, как вы стали изменником.

Шпион словно проглотил застрявший в горле комок и сдавленно произнес:

— Новаков я. Павел Новаков. Сейчас расскажу вам и о том, как оказался у немцев...

Он закрыл глаза. Перед его мысленным взором четко предстали события того дня, когда он изменил Родине. Вот он, как и другие солдаты, в составе взвода, с винтовкой в руках, с подсумком и гранатами на поясе короткими перебежками под сильным огнем противника медленно, но настойчиво продвигается к тракторному заводу. Огонь со стороны немцев усиливается. Взвод редеет, но те, кто еще остался, падая и снова поднимаясь, рвутся вперед. Вдруг бежавший рядом с Павлом солдат вскрикнул, выронил винтовку и стал медленно опускаться на землю. Новаков глянул на его перекошенное от боли лицо, и в это мгновенье прямым попаданием снаряда солдат был разорван надвое. Новаков с криком ужаса метнулся за развалины.

Вспомнив сейчас об этом, шпион открыл глаза и, желая избавиться от неприятного воспоминания, стал следить за ногами полковника. Однако это не помогло, и перед ним вновь ожило прошлое. Вот он преднамеренно оторвался от взвода, спрятался в подвале разрушенного дома. Ночью, обходя горящие здания и избегая освещенных мест, он перебрался на сторону врага. А дальше — плен, допросы, вербовка, разведшкола. Помолчав еще некоторое время, Новаков, не торопясь, тихим голосом пересказал эти события.

— Так, — выслушав шпиона, произнес Вагин. — Похоже, что сейчас вы рассказали правду. Ну и чем же вы занимались после школы?

— Ничем. Заставляли только агитацию вести в лагерях советских военнопленных.

— Назовите преподавателей школы.

— Я могу назвать только их клички. Правда, был там один майор по фамилии Штейн.

— Как вы сказали? — быстро переспросил Вагин.

— Штейн. Но после разгрома Германии, насколько мне известно, он сменил фамилию и стал Мэнсфилдом.

Вагин и Турантаев переглянулись.

— Скажите, — обратился к шпиону Турантаев, — как вам удалось завладеть документами Орешкина?

Шпион помялся.

— Об этом я могу только догадываться. Мне их вручил все тот же Мэнсфилд. А как это все произошло, я вам сейчас расскажу...

XXIV

Поздним апрельским вечером последнего года войны по Берлину на большой скорости шла новенькая пятиместная машина марки «Хорьх». Сравнительно светлая ночь позволяла водителю вести машину не зажигая фар. Попетляв по городу, «Хорьх» свернул в темный переулок и заметно сбавил скорость. Еще через минуту шофер выключил зажигание, и машина покатилась по инерции. Проехав таким образом метров пятьдесят, водитель приоткрыл дверку кабины, посмотрел назад и тут же повернул налево. Поровнявшись с небольшим домом, скрытым со стороны улицы высоким густым кустарником, шофер притормозил. Из машины выскочили трое. Все они были в штатском. Машина тихо покатилась дальше. Проехав два квартала и повернув направо, шофер включил зажигание и, старательно объезжая воронки от бомб, повел машину в центр города.

Двое высадившихся из машины были высокого роста. Третий же заметно отличался от них: низок, тучен. На его широких округлых плечах небрежно висел темный плащ. По тому, как он держался со своими спутниками, по его манерам, было ясно, что он старший.

Человек в плаще шел впереди и через несколько метров свернул на узкую, выложенную из бетонных плит, дорожку и повел своих спутников вдоль высокой красивой ограды. Здесь он открыл калитку и через двор подошел к двери стоявшего в саду особняка. Снова остановился и стал вслушиваться в ночную тишину. Его спутники зашептались между собой. Один из собеседников был заметно взволнован, хотя еще и не знал, зачем его пригласили сюда. Это был Новаков. Волнение, видимо, передалось и его учителю, майору Мэнсфилду, который всячески старался сохранить спокойствие, но это ему плохо удавалось.

Мэнсфилд посматривал на человека в плаще и думал. Думал о том, что должно сейчас произойти. Он понимал, что шеф, причинивший в свое время ему немало неприятностей, сейчас наоборот будет разговаривать с ним очень вежливо. Его волновало другое. Сегодня его воспитаннику будет дано важное задание, и от того, как тот его выполнит, во многом будет зависеть и дальнейшая судьба Мэнсфилда. Он тут же мысленно подсчитал. Это был шестой подготовленный им агент для переброски в Советский Союз. Пять первых, засланных в Россию в качестве советских военнопленных, якобы бежавших из лагерей, не вернулись. Все они были разоблачены. За их провал шеф разжаловал Мэнсфилда на одну ступень, соответственно снизилось и жалованье. Мэнсфилд никак не мог понять, почему хорошо подготовленные агенты проваливаются в России. Почему те же люди в других странах аккуратно выполняли задания и благополучно возвращались обратно?

Стремясь побороть все нарастающее волнение, Мэнсфилд достал сигарету и щелкнул зажигалкой. Но тут же услышал голос шефа.

— Майор, погасите огонь!

Мэнсфилд поспешно выполнил приказ, бросил сигарету на землю и раздавил ее каблуком.

Войдя в дом, шеф плотно задернул толстые темные шторы, повернул выключатель, и просторная комната озарилась приятным, мягким светом. Взорам вошедших предстал богато сервированный стол. Мэнсфилд, любивший и никогда не упускавший возможности хорошо выпить и закусить, еле заметно улыбнулся и по укоренившейся привычке потер руки.

— Прошу, друзья, к столу, — начал шеф, — у нас еще порядочно времени, успеем поговорить о деле. А сейчас — вот, — он развел короткими толстыми руками, показывая на стол. Затем налил три стакана виски и предложил: — Выпьем за успех нашего молодого друга, — он кивнул на Новакова. — Я знаю, у вас, дорогой мой, большие перспективы на будущее. Вы еще молоды, но уже достаточно много видели, прошли хорошую школу, а с теми знаниями и навыками, что вы получили, можно творить чудеса. Но об этом потом, а сейчас, как я уже сказал, выпьем за успех весьма важного дела. Я подчеркиваю: ваш успех! — и, как бы здороваясь, резко склонил над столом тронутую сединой, с небольшой лысиной на макушке голову.

Майор Мэнсфилд поднес свой стакан к губам, отхлебнул глоток виски. То же самое сделал и шеф, и только третий некоторое время стоял молча, затем принялся пить мелкими, неторопливыми глотками, как бы изучал вкус содержимого. Это не ускользнуло от внимательного взгляда шефа. Подождав, пока все выпили, шеф назидательно заявил:

— Я вижу, дорогой мой, в школе вас не научили пить, а в нашем деле необходимо уметь все. Например, выпить литр русской водки и не опьянеть...

При упоминании о русской водке тот, к кому обращался шеф, сразу догадался, к чему весь этот разговор. Правда, он давно был готов к такому обороту дела, однако решил проверить свои предположения:

— Я, шеф, могу выпить два литра виски и хоть бы что. Что же касается русской, то, надеюсь, много пить мне ее больше не придется. Ведь я русский. Жил в России и если окажусь там снова, меня «пропишут» в лучшем случае на Колыме. Хотя, — он сделал короткую паузу и внезапно осевшим голосом закончил: — я понимаю, в нашей работе может быть всякое...

— Вот-вот, — подхватил шеф, — вы отлично понимаете специфику работы. Майор Мэнсфилд, видимо, не зря превозносит ваши способности. Люди с таким дарованием хорошо справляются с заданиями, где бы им ни пришлось их выполнять. Ваш учитель — я имею в виду майора Мэнсфилда — по собственному опыту знает, какие большие дела делали многие в России и благополучно возвращались обратно. — Шеф взглянул на Мэнсфилда, который при этих словах сморщился так, будто вместо виски хватил уксусной эссенции.

Шеф продолжал как ни в чем не бывало:

— Мы с вами разведчики, и наше место там, где этого требуют общественные интересы.

— Что, меня уже... — Новаков не в силах был закончить вопрос.

— Да, дорогой Павел Ильич. Вы правильно поняли. У нас много дел и все срочные.

— Я, конечно, готов. Но, простите, почему вы называли меня Павлом Ильичем? Ведь я Петрович.

— Ах, вон вы о чем, — шеф улыбнулся. — Ну, раз уж коснулись этого вопроса, скажу. С этой минуты вы не Новаков Павел Петрович, а Орешкин Павел Ильич. Того же года рождения, только уроженец не Омска, а Ленинграда. Документы получите завтра. Они подлинные, и поэтому вас не подведут. У Орешкина, как установлено, близких родственников в России нет. Но в Якутии живет его дядя. Вот вам и поручается войти к нему в доверие. Сделать это будет нетрудно, так как они никогда не виделись. Там же, в Якутии, у Орешкина есть знакомая девушка. Вам обязательно придется побывать у нее и использовать хотя бы как ширму. В России держитесь спокойно, главное, старайтесь ничем не выделяться. Подробный инструктаж получите у майора.

— Все это хорошо. Но при встрече с девушкой... она-то сразу поймет, что я не Орешкин...

— Этого не опасайтесь, — твердо заверил шеф. — Мы не дураки, чтобы рисковать вами. Как это у русских говорят, — шеф улыбнулся, — мы тоже не лыком шиты. Во-первых, Орешкин познакомился с ней перед самым уходом в армию. Виделись они всего четыре раза. Встречи были короткими. Во-вторых, прошло порядочно времени, и она, естественно, немного подзабыла его. И, наконец, в-третьих... — шеф достал из кармана фотокарточку и положил перед Новаковым. — Посмотрите на этот снимок и скажите, кто на нем изображен?

Новаков взглянул на глянцевитый листок и слегка улыбнулся:

— Это я, конечно. Только не понятно, зачем вы мне это показываете?

Теперь настала очередь улыбаться шефу:

— Разведчику нельзя так ошибаться. Это, дорогой мой, Орешкин.

— Орешкин?!

— Он самый.

Новаков еще раз взял фотокарточку и стал внимательно рассматривать ее. Снимок был четким, и Павел без труда заметил шрам над правой бровью. Только теперь понял, зачем несколько дней назад хирург сделал ему такой же шрам.

— Надеюсь, вы теперь поняли, как много мы поработали и обеспечили, можно сказать, классический ввод вас к «дяде». От вашего имени мы уже послали фотокарточку девушке. Несколько писем — дяде. Основа, так сказать, заложена. Подробнейший инструктаж, как я уже сказал, получите у майора. Кстати, обратите особое внимание на отработку почерка.

Во время этого разговора майор Мэнсфилд сидел молча. Он был занят своими мыслями. Что будет с ним, если провалится и этот агент?

Стоявшие в углу большие кабинетные часы пробили три раза. Шеф, как бы не поверив им, достал из жилетного кармана свои, на золотой цепочке. Затем вышел из-за стола и, заложив за спину руки, прошелся по комнате, разминая онемевшие ноги. Наступила тишина, и только часы монотонным постукиванием нарушали ее. Так прошло несколько минут. Затем шеф подошел к Мэнсфилду, положил ему на плечи короткие, но тяжелые руки, заглянул майору в глаза.

— Я надеюсь, что наш Павел сделает все, что ему будет поручено. А если... — он еще пристальнее посмотрел на Мэнсфилда и после небольшой паузы закончил: — Если сделает, его жизнь навсегда обеспечена.

Мэнсфилд это «а если» понял правильно.

— Я уверен, он справится, — поспешно проговорил он.

— Вот и хорошо. А теперь отдыхать. Эти дни, — сказал шеф Новакову, — будете знакомиться с тем, что получите завтра. Из дому не выходить. Здесь вы найдете все. До отправки в Россию мы еще увидимся. А сейчас располагайтесь.

— У меня, — встал Новаков, — есть вопрос. Каким образом будет организована переправа?

— Вопрос резонный, — согласился шеф. — Вас поместят в один из лагерей военнопленных. Потом этот лагерь займут красные, вызволят, так сказать, вас из неволи. Пройдете фильтрацию, это не так уж страшно. Надо полагать, вас направят снова в армию, а уж после увольнения поедете к «дяде».

— Но я могу попасть в ту часть, где служил Орешкин, а там-то его знают...

— Пусть это вас не волнует. Все продумано до мелочей. Вы в этом скоро убедитесь. Ну, а теперь отдыхайте. Мы с майором уходим. — Шеф пожал агенту руку и направился к выходу. За ним последовал Мэнсфилд.

Через минуту Павел услышал, как несколько раз повернулся в дверном замке ключ, затем донеслись удаляющиеся шаги. Оставшись один, Новаков стал обдумывать свое положение. Он во всех подробностях вспомнил разговор с шефом. Значит, «непобедимая» военная машина Германии трещит по всем швам. Интересно, на что рассчитывают Мэнсфилд и этот толстяк? Он, конечно, не подал виду, что удивлен тем, что майор Штейн называет себя Мэнсфилдом. Немецкая ли это фамилия? Не похоже. А что, если они уже начинают работать на другую разведку? И он вместе с ними? Ну и черт с ним, хуже не будет.

В назначенный день Новакова снова посетил шеф. Усевшись напротив, он давал последние наставления. Внимательно всматриваясь в черты лица шефа, Новаков понял, что уже где-то встречался с этим человеком. Его холеное лицо, с глубоко сидящими серыми глазами и густыми пепельными бровями, никак не гармонировало с безобразно толстым туловищем. Плотно сжатые губы, далеко выступающий тонкий нос, раздвоенный подбородок, светлые волосы — все было знакомо Новакову, но, как он ни напрягал память, вспомнить ничего не мог. Между тем шеф говорил:

— Вы многое повидали. Вы были в боях в Сталинграде и правильно сделали, что ушли от русских. Я не знаю, известно ли вам, что из участников сталинградской операции никто в живых не остался. Да и трудно было уцелеть, — продолжал шеф. — Я был там, видел, что творилось...

Теперь Новаков вспомнил, что именно там он его и встречал. Однажды, когда он стоял на посту у штаба дивизии, провели на допрос пленного немецкого подполковника. Новаков еще внимательнее посмотрел на шефа и убедился: это тот самый немец. Как он оказался на свободе, Новаков не знал. Он сейчас понял другое. Судя по всему, кадровые разведчики гитлеровской армии уже переходят на службу к другим иностранным государствам и занимают там порой руководящие посты.

Беседа длилась несколько часов. Были уточнены самые незначительные детали, упущенные майором при инструктаже.

Затем Новакова переодели в поношенную красноармейскую форму и посадили в машину. А еще через минуту машина, которой управлял сам шеф, мчалась в сторону одного из лагерей военнопленных. Проехав несколько километров, шеф обратился к сидевшему рядом Мэнсфилду.

— Время, наверное, и нам переодеться в русскую форму, да и оружие приготовить, а то недолго и на «Иванов» напороться. — Он остановил машину, принялся переодеваться. Его примеру последовал и Мэнсфилд.

Осмотрев друг друга, они остались довольными. Шеф приказал Мэнсфилду:

— На всякий случай зарядите оружие.

Тот достал пистолет, передернул затвор... и вдруг прогремел выстрел — Новаков вскрикнул и схватился за живот.

— Что вы наделали?! — набросился на Мэнсфилда шеф. — Сорвали все дело! — Он захлопотал над агентом. Посмотрел на рану, пуля попала в правый пах. Продолжая ругать майора, шеф принялся перевязывать пострадавшего. Покончив с этим, он наклонился над Новаковым.

— Вот несчастье! Что делать, ума не приложу. Вы как себя чувствуете?

— Пить, — морщась, простонал Новаков.

— Сейчас, сейчас что-нибудь придумаем. Мы определим вас на одну квартиру. Люди там надежные. Они наверняка передадут вас советским командирам, а те доставят вас в госпиталь. Все остается в силе. Вылечитесь — добейтесь направления в другую часть. Вы меня поняли?

— А что я им скажу...

— Скажите, что были в разведке. Но, думаю, вас особо не станут расспрашивать. Вы ранены, нуждаетесь в госпитализации. А пока потерпите.

Шеф снова сел за руль. Вскоре они подъехали к небольшому хутору. Шеф и Мэнсфилд помогли Новакову выйти и подвели к стоявшему в глубине двора домику.

— Мы — советские разведчики, — обратился шеф на ломаном немецком языке к хозяину дома. — Только что ранило нашего товарища, мы вынуждены оставить его у вас. Сегодня здесь будут наши войска. О нем, — как бы с трудом подбирая нужные слова и показывая на раненого, продолжал шеф, — вы должны сообщить красноармейцам. Да не вздумайте... — шеф показал кулак.

— Что вы, герр офицер, как можно. Все будет исполнено, — заверил хозяин.

— Надеемся. Ну, выздоравливай, — обратился шеф по-русски к Новакову, — до встречи: — Он слегка пожал агенту руку, наклонившись, поцеловал в щеку и зашептал на ухо: «Это ярые антифашисты, они сделают все, как им приказано. Так что мужайтесь. Ваша рана не опасна. Адрес тот же. Уверен, что мы с вами еще встретимся...»

Действительно, к вечеру хутор был занят советскими войсками, а еще через несколько часов Новаков был направлен в госпиталь. Как и предполагал шеф, никто не интересовался у Новакова тем, как и при каких обстоятельствах он был ранен. Мало ли раненых на фронте?

И хотя рана у Павла оказалась серьезной, она была не опасна для жизни. Поэтому через три месяца он выписался из госпиталя и выехал на службу в одну из частей, дислоцировавшихся в Австрии...

— Так, — выслушав шпиона, заключил полковник Вагин. — Ясно, что вас ранили преднамеренно. Ведь Павел Орешкин тоже ранен и, заметьте, в правый пах.

— Сейчас-то я догадываюсь, а тогда мне было не до этого.

— Сейчас вы получите ручку и бумагу, постарайтесь подробно изложить все, о чем рассказали. И кстати, не забудьте описать внешность ваших хозяев. Если знаете другие их фамилии, клички, укажите обязательно. И вот еще что: когда вы в последний раз виделись с Мэнсфилдом?

— После ранения я их не видел. Честное слово. Где они и что с ними, не знаю и знать не хочу!..

— А чемодан? Чемодан кто вам передал?

— Какой-то человек. Я его видел впервые. Он сказал, что все это от Мэнсфилда.

— Ну, хорошо. Берите бумагу и идите.

Отослав шпиона, Вагин посмотрел на Турантаева.

— Видал, как разговорился? Не остановишь. С ним-то теперь ясно. Меня сейчас занимает Штейн, который теперь Мэнсфилд. Знал я во время войны одного Штейна. Капитана. Неужели судьба свела нас снова? Ну, а что там с экспертизой?

— Через час, полтора акт будет у нас.

Вагин посмотрел на часы.

— Если так, пойдем перекусим. Кроме того, хотелось бы сегодня же побеседовать с геологом.

— Это не проблема.

XXV

Как только Вагин и Турантаев вернулись в кабинет, пришел капитан Оллонов с результатами вскрытия.

Вагин быстро пробежал глазами текст и прочитал вслух заключительную часть:

— «...Смерть наступила в результате отравления сильнодействующим ядом, который, возможно, был принят с дымом выкуренной папиросы».

— Папиросы?! — ошеломленно переспросил Турантаев. Он подошел к столу, выдвинул ящик, достал из него портсигар. — Проверить вот эти... — раскрыл портсигар, положил его на стол.

— Почему именно эти? — живо заинтересовался Вагин.

— На допросе он попросил закурить. Я же не курю, ну и подсунул ему его же портсигар.

— И не проверяя можно сказать — отравлены. Тут вы, Айсен Антонович, маху дали.

— Но позвольте! — вмешался капитан Оллонов. — Что ему, ампулы было мало?

— Ампулы, Николай Спиридонович, ему было вполне достаточно. А папиросы предназначались совершенно для других. Так что, по-моему, все логично.

— А ведь я у него тоже закуривал, когда мы его брали. Я, правда, не курю, так, для предлога...

— Вот вы сказали, Борис Иванович, все логично, — хмуро проговорил Турантаев. — По-вашему, логично и то, что я, старый дурак, не учел такой простой вещи?!

— Напрасно терзаешься, — остановил его Вагин. — Я уже как-то говорил, что это могло произойти с каждым. Все мы люди, и никто из нас не застрахован от ошибок. Всего никогда не предусмотришь. Так что лучше бери бумагу и выноси постановление. Пускай исследуют папиросы. Задали мы работенки экспертам. — Вагин улыбнулся. — А пока побеседуем с геологом.

Турантаев созвонился с Иваном Александровичем Орешкиным и пригласил его к себе. Минут через десять Орешкин вошел в кабинет. Поздоровавшись, он весело улыбнулся:

— Ну-с, чем могу служить?

— У нас к вам, Иван Александрович, очень важное дело, — усаживаясь рядом с геологом, начал Вагин. — Дело государственной важности. Мы располагаем точными данными, что вашей экспедицией и лично вами заинтересовалась одна иностранная разведка.

— Вот как! А я, признаться, о случае с бланком уже забыл. Правда, я понимаю, что наша работа кое-кого может заинтересовать. И насколько я догадываюсь, вам об этом сообщил Павел, — он с гордостью посмотрел на полковника.

— Что же, — Вагин помолчал секунду, как бы собираясь с мыслями. — Об этом мы, действительно, узнали от человека, которого вы назвали Павлом.

— Что? Как вы сказали?! Назвал Павлом? — изменившимся голосом зачастил Орешкин.

— Вот именно. Тот, кто выдает себя за Павла, на самом деле... — шпион.

— Это какое-то недоразумение. Кроме Павла, у меня никого не было. И никто за него себя не выдавал.

— Иван Александрович, вы меня не поняли. Мы знаем, что кроме человека, которого вы приняли за племянника, к вам никто не приезжал. Но это не племянник ваш, не Павел, а иностранный разведчик.

— Ничего не понимаю, — Орешкин растерянно смотрел на присутствующих.

— Иван Александрович, — вмешался Турантаев, — посмотри вот эти фотоснимки и скажи, кто это.

Орешкин мельком взглянул на фотокарточки.

— А что тут смотреть? Павел это.

— Вот тут, Иван Александрович, и весь фокус. Дело в том, что вот здесь сфотографирован действительно ваш племянник Павел, а вот на этом снимке — тот, кто нами арестован как шпион, как агент иностранной разведки. Его-то вы и приняли за Павла.

Слушая, Орешкин несколько раз порывался закурить, но вспомнив, что никто из присутствующих не курит, воздержался. Однако Вагин заметил с загадочной улыбкой:

— А вы не стесняйтесь, закуривайте.

Геолог достал из кармана позолоченный, с вмонтированной зажигалкой, портсигар, размял папиросу пальцами и прикурил.

— Разрешите и я одну испорчу,— протянул руку капитан Оллонов. Вагин и Турантаев переглянулись. Закурив, Оллонов повертел портсигар в руках.

— Точно такой же, как и у этого, — кивком головы он показал на дверь.

— Это же он мне и подарил.

— Позвольте, Иван Александрович, я его сравню с тем.

— Пожалуйста.

У себя в кабинете Оллонов открыл сейф, достал изъятый у шпиона портсигар, переложил в него папиросы Орешкина, вернулся и отдал портсигар геологу.

— Копия того. Разрешите, товарищ полковник, выйти, дело неотложное есть.

Оллонов позвал Черенкова в фотолабораторию и показал ему портсигар.

— Будешь помогать мне. Я буду разбирать, а ты запоминай, какая деталь откуда.

— Но вы его уже потрошили!

— Это другой. Я его только что у Ивана Александровича взял.

— Понятно.

Оллонов достал перочинный ножичек с большим набором инструментов и принялся за дело. Отвернув два шурупа, на которых крепилась верхняя крышка, он легко разделил портсигар на две части. После этого вгляделся в отверстие в месте крепления зажигалки. Не обнаружив ничего подозрительного, он стал вынимать зажигалку, раскладывая миниатюрные детали по очередности их извлечения. Вскоре в его руке оказалась зажигалка, из донышка который торчал тонкий, с волосок, проводок.

— Видишь? — шевеля шилом проводок, спросил капитан. — Как ты думаешь, каково его назначение?

— Если он есть, то, наверняка, нужен, — уклончиво ответил Черенков.

— Точно, — засмеявшись, согласился Оллонов. — Это ведь не просто портсигар, а портсигар-фотоаппарат.

— Фотоаппарат? Что-то на кино смахивает...

— Кино? — усмехнулся Оллонов. — Я больше чем уверен, вот здесь, у меня в руке, — он потряс огромнейшим кулачищем, — находится микропленка. Так что я сейчас займусь пленками, а ты собирай портсигар, только прежде позвони полковнику, чтобы они придержали геолога.

— Вы думаете, этот тип мог что-нибудь сфотографировать? Но тогда зачем он подарил этот фотоаппарат Ивану Александровичу?

— Снимал, Юрий, не арестованный, это делал сам геолог.

— Орешкин?!

— Орешкин, Орешкин. Затвор-то работал автоматически, как только срабатывала зажигалка. Сидя за чертежами, Иван Александрович прикуривал от зажигалки и сам того не замечая, фотографировал. Ты в органах недавно, и пока не встречался с подобными вещами. Ну давай трудись...

Через полчаса Оллонов положил перед лейтенантом два отчетливо сделанных снимка.

— Что это, чертежи?

— Они самые. — Было видно, что капитан доволен своей работой. — А вот секретные ли, об этом сейчас нам скажет Иван Александрович. А у тебя как? — он посмотрел на лежавшие на столе детали. — Не собирается?

— Вы угадали, — чистосердечно признался Черенков.

— Ну-ка, дай мне, — и Оллонов стал собирать портсигар, но уже без фотоаппарата. Черенков был буквально поражен памятью капитана. Тот брал большими пальцами мелкие, похожие друг на друга детали, умело ставил их на свои места, закрепляя винтиками. Минут через пятнадцать портсигар был собран, и капитан несколько раз с удовольствием щелкнул зажигалкой.

— Теперь это — безвредная игрушка. Опасная лишь тем, что за ней будет охотиться разведка. Даже если узнает о провале агентов. Ну ладно, пошли к начальству...

Когда они вошли в кабинет, Оллонов отметил про себя, что Орешкин заметно успокоился. Интересно, как он среагирует? Капитан положил перед геологом два снимка.

— Где вы взяли эти чертежи?! — Орешкин даже привстал.

— Вам они знакомы? — в свою очередь спросил Оллонов.

— Это же мои чертежи... Но я никогда не выносил их из кабинета. Как они могли оказаться у вас?

— Скажите, они секретны? — поинтересовался Вагин.

— Конечно! Но где же вы их взяли? — Орешкин умоляюще посмотрел на Оллонова.

— Я их получил из вашего портсигара...

— Моего? Но он же у меня... — Орешкин полез в карман.

— Нет. Вот этот ваш, а у вас — портсигар арестованного. Я их временно обменял.

— Крепко же они меня опутали! Я даже не знаю, как вас и благодарить...

— Благодарить нас, Иван Александрович, не за что. Мы выполняем свой долг, — сказал Вагин.

— Все это я понимаю. Но все же... Вы знаете, — Орешкин обернулся к Турантаеву, — я подарю вам этот портсигар. Чтобы помнили, как он вам достался...

— Спасибо, Иван Александрович, я, хоть и не курю, но с удовольствием приму от вас этот подарок. Только не сейчас. Портсигар должен оставаться у вас. Не исключено, что иностранная разведка начнет охоту за ним, поэтому с вашей, конечно, помощью мы, возможно, выявим этих охотников и обезвредим их.

— Я понял и готов оказать любую помощь, — твердо произнес Орешкин.

...Турантаев снял трубку, набрал нужный номер и поинтересовался результатами исследования.

— Как? В одном? А в другом? Нормальные? Понял. Спасибо. А заключение когда будет готово? Благодарю. Ждем. — Он положил трубку на место. — В одном отделении портсигара папиросы действительно оказались отравленными.

— А я что говорил? — подхватил полковник. — Не очень сложная ловушка. Другим отделением он мог спокойно пользоваться, не причиняя себя вреда.

— Теперь я понял, почему он тогда поломал папиросу. Значит я вытащил ее не из того отделения. А мне-то показалось, что он волнуется... — казнился Турантаев.

— Айсен Антонович, хватит панихиду справлять. Что случилось, того уже не исправишь. Лучше подумаем, как будем продолжать. А Новакова придется передопросить. Он же ни словом не обмолвился о портсигаре.


Часть вторая[5] СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ[6]

I

Узкой чуть приметной тропинкой к берегу реки неторопливо спускались двое. В укромном месте их ожидала рыбацкая лодка.

И хотя день был солнечным, а разгулявшийся ночью ветер почти стих, река вела себя неспокойно. Волны с шумом набегали на галечный берег и откатывались, оставляя на камнях клочья грязно-белой пены.

— Как, не помешают? — капитан проводил взглядом очередную волну.

— С лодки работать, наверное, не придется, — ответил Черенков.

— Ладно, не успокоится — выйдем на берег, — капитан снял рюкзак.

Он сильно оттолкнулся от берега, и крупная волна резко качнула лодку. Умело работая веслами, Оллонов выровнял лодку, и она послушно пошла в нужном направлении. Плыли не спеша, времени было достаточно. Часа через полтора река заметно успокоилась.

— Смотри-ка, природа работает на нас, — ритмично налегая на весла, улыбнулся Оллонов, направляя лодку в густо заросшую осокой и камышом курью. Опустив весла, он встал во весь рост и осмотрелся. Убедившись, что поблизости никого нет, сказал:

— Ну, Юрий, начнем. И время в аккурат подходит.

— Есть начинать! Сейчас развернем нашу «Би-Би-Си», — Черенков потянулся к рюкзаку.

— На «Би-Би-Си» она у нас непохожа. Давай мы назовем ее по-своему. Ну, хотя бы «И-ЭР-ЦЭ».

— Не совсем понятно. Расшифруйте, Николай Спиридонович.

— Игра с разведцентром. Пойдет?

— Неплохо.

Привычным, заученным движением Черенков раскрыл чемоданчик, размотал антенну, забросил ее конец на стебель высокого камыша и, включив рацию, доложил капитану о готовности к работе.

— Отлично, но еще почти три минуты, — посмотрев на часы, проговорил Оллонов. — Обождем. Там точность любят.

— Признаться, Николай Спиридонович, я волнуюсь. Отчего бы это?

— А ты думаешь, я не волнуюсь? Полагаю, что и там, — Оллонов махнул рукой на запад, — тоже волнуются. От того, как у нас сегодня получится, зависит многое. — Он снова взглянул на часы и почему-то понизил голос почти до шепота: — Время, давай!

Лейтенант взялся за ключ, отстучал условный сигнал, затем знак настройки и сразу же позывной центра. Повторив вызов дважды, он переключил рацию на прием и осторожно стал вращать верньер настройки. Оллонов, опустившись на корточки, поглядывал то на лейтенанта, то на рацию, ожидая ответа. Его почему-то не было.

Повторив вызов еще раз, Черенков постарался поточнее установить заданную частоту. Однако и на этот раз ответа не последовало. Он виновато взглянул на капитана и пожал плечами.

— Молчат? — почти шепотом поинтересовался тот.

— Похоже на то, — также тихо ответил Черенков.

— Пробуй еще...

Вдруг в наушниках послышались слабые сигналы очень далеко работающей радиостанции.

— Есть! — вырвалось у Черенкова. Прижав плотнее руками наушники, он стал вслушиваться в слабый писк морзянки и вскоре понял, что связь установлена: принял сигнал «ЩСА?».

— Запрашивают, как я их слышу, — не отрываясь от рации, «перевел» сигнал лейтенант.

— А как ты их слышишь?

— Слабо.

— Работать сможешь? — уточнил Оллонов.

— Думаю, да.

— Тогда соглашайся на работу.

Черенков простучал сигнал «ЩСА4», что означало «слышу хорошо» и, получив согласие на прием радиограммы, стал передавать шифровку. После подтверждения корреспондента о приеме, он принял сигнал «АС-10-15».

Выключив рацию и сняв наушники, Черенков достал носовой платок, вытер вспотевший лоб и только после этого объяснил Оллонову, что их просят ждать десять-пятнадцать минут.

— Кха! — заулыбался Оллонов. — Нам что, мы подождем! Наверное, расшифровывают. Ну, а волнение как, прошло?

— Как будто, — засмеялся в ответ лейтенант.

— А Мэнсфилд-то обрадуется, пожалуй, — сказал Оллонов.

— А поверят они нам?

— Всякое может случиться. Но я думаю, должны поверить. Ведь специалисты дали тебе «добро» на работу. Эксперты считают, что тебя там не распознают по почерку. Выходит, не зря ты столько тренировался.

Ровно через пятнадцать минут они приняли ответ. Не задерживаясь, отправились в обратный путь.

Несмотря на то, что плыть пришлось против течения, они добрались почти за то же время.

Волнуясь, они обстоятельно доложили о выполнении задания. Выслушав рапорт, подполковник Турантаев поздравил их с успехом и заметил:

— А мне о вас уже звонили...

— Вот как!? — опешил Черенков, — значит, нас уже засекли?

— Уже, — у Турантаева усмешливо дернулся уголок рта. — Даже запеленговали, — уточнил он.

— Здорово! Но как же работать дальше?

— Как? — подполковник снова усмехнулся. — Так же, как сегодня. Мешать вам не будут. Небось, не терпится узнать, что тут? — он ткнул пальцем в полученную радиограмму. — Ладно, подождите минут тридцать.

В ответе разведцентра было сказано: «РАДЫ. СПЕШИТЕ. ЖЕЛАЕМ УСПЕШНОГО ВОЗВРАЩЕНИЯ. МЭНСФИЛД».

— Радуются господа, — весело проговорил Турантаев, — радуются. Но почему они так спешат? А может, это и к лучшему? Глядишь, еще и подмогу вам пришлют! Как, лейтенант?

Черенков смущенно повел плечами:

— Может быть и так. Но нам, ведь, как я мыслю, по ходу работы придется им что-то сообщать!

— А как же, будем обязательно! И не кое-что, а сведения, которые заслуживали бы их внимания. Эту разведку чертежи трактора «ЧТЗ» не устроят.

— А если, — вмешался в разговор капитан, — послать им микрофотопленки и письмишко на условный адрес...

— Постой, Спиридонович. А кто это письмо напишет? Ты, что ли?

Оллонов прикусил язык.

— То-то и оно. Тайнопись-то возлагалась на семнадцатого. А у нас даже образца его почерка нет. А о пленках подумать стоит. Идея неплохая. Ты вот что, Николай Спиридонович, пока до очередного сеанса продумай и подготовь вторую радиограмму. Еще раз проанализируйте с лейтенантом все материалы, а потом доложите свои соображения.

— Хорошо. Постараемся.

Радиоигра с разведцентром потребовала от чекистов особой собранности, чутья, смекалки. В первую очередь это касалось непосредственных исполнителей: лейтенанта Черенкова — агента Вольфа, капитана Оллонова — «шпиона под агентурным номером 17» и майора Марченко, который был оформлен на работу в геологическую экспедицию с задачей подробно изучить окружение Орешкина.

По рекомендации подполковника Иван Александрович Орешкин, работая над секретными документами и чертежами, в присутствии отдельных лиц часто прикуривал от своего портсигара, а затем, убрав документы в сейф и оставив портсигар на столе, выходил из кабинета. Но никто из присутствовавших при этом никакого интереса к портсигару не проявлял. И чекисты постепенно убедились: среди работающих вместе с Орешкиным шпиона, интересующегося делами экспедиции, работами главного инженера, могло и не быть. Но это вовсе не означало, что можно было успокоиться... Чекистами разрабатывались другие версии, но заслуживающих внимания данных получено пока не было.

А время шло. Приближался день очередного сеанса. Помня указание начальника, за три дня до срока капитан зашел к Турантаеву и показал подготовленные для противника «разведданные». Тот внимательно прочитал текст, взял карандаш и дробно застучал им по настольному стеклу. Оллонов насторожился, он понял, что Айсен Антонович чем-то недоволен. И не ошибся.

— М-да, — Турантаев посмотрел на капитана. — Липа. Прямо скажем, на простачка сработано. Не поверят они этому. Нужно что-то более правдоподобное. Постарайтесь, к примеру, использовать портсигар, пожалуйтесь на трудности, на отсутствие помощников. Так что, поработайте, подумайте еще.

На другой день капитан предложил начальнику новый текст радиограммы. Турантаев прочитал его, улыбнулся, внес небольшие коррективы.

— Вот теперь, по-моему, совсем другое дело. Перед сеансом зайди. К этому времени я ее зашифрую.

И вот капитан с лейтенантом снова на реке. На этот раз они связались с разведцентром сравнительно быстро. Слышимость была хорошей. То, что передал Черенков, в расшифрованном виде выглядело так: «ДЯДЯ БРОСИЛ КУРИТЬ. ПОРТСИГАР БЕЗДЕЙСТВУЕТ. ВЫПОЛНИТЬ ЗАДАНИЕ ВДВОЕМ ТРУДНО. ПРИНИМАЕМ МЕРЫ ПРИОБРЕТЕНИЮ НУЖНОГО ЧЕЛОВЕКА. ЖДЕМ УКАЗАНИЙ.»

Приняв подтверждение о приеме и сигнал «АС-30», Черенков сказал об этом капитану.

— Подождем. Не впервой, — спокойно ответил Оллонов и не спеша зашагал вдоль берега реки. Когда он вернулся к лодке, Черенков, пристроившись на самом носу, курил. Оллонов сел рядом, достал перочинный ножичек и принялся стругать какой-то корень. Наблюдая за капитаном, Черенков видел, как, казалось бы, ни на что не пригодный кусок дерева принимает определенную форму. А вскоре в руках капитана оказалась голова оленя с причудливыми раскидистыми рогами.

— Ну как?

— Здорово! Честное слово, здорово! Никогда бы не подумал, что из обычного корня можно вырезать такое чудо, — откровенно признался лейтенант.

Черенков надел наушники, включил рацию на прием и стал ждать. Назначенное время истекло, однако там молчали. И только на тридцать пятой минуте он принял ответ.

— Только и всего? — пробежав глазами пять групп цифр, недоумевал Оллонов. — Что-то сухо они с нами разговаривают. Интересно, что они тут состряпали? Ну да ладно, гадать не будем — дома узнаем.

Как ни странно, ничего нового в принятой радиограмме не было. Как и раньше, центр предлагал ускорить выполнение задания не ожидая помощи. Радиограмма и на этот раз была подписана Мэнсфилдом.

Еще раз прочитав ответ разведцентра, подполковник Турантаев посмотрел на присутствующих:

— Ну, и как вам нравится ответ?

— Честно говоря, — сказал капитан, — мне не очень...

— Мне тоже. Или они боятся рисковать и не намерены поэтому посылать вам помощь, или готовят какой-то сюрприз, — он потер пальцами поседевшие виски. — И почему вдруг все радиограммы подписывает Мэнсфилд? Задачка... Вот что, — он посмотрел на лейтенанта, — вы поедете в Якутск. А вас, Николай Спиридонович, мы тоже отправим в длительную командировку. Не уловил? — И поняв, что Оллонов действительно не уловил его мысли, Турантаев через стол склонился к нему: — Семнадцатый нам только мешает. К тому же вы на него совсем не похожи, так что недалеко и до греха. Вот мы и отправим его к черту на кулички...

— И об этом сообщим в центр?

— Именно. А сделает это Вольф, то есть Черенков. В министерстве заготовят письмо, исполненное почерком «Вольфа» и их тайнописью, в котором и сообщат об убытии семнадцатого. Плюс к этому вложат в конверт несколько непроявленных микропленок, изъятых якобы в свое время из портсигара. О пленках я позабочусь сам.

— А почему... — начал было Оллонов, но Турантаев остановил его.

— Ты хочешь спросить, почему непроявленные? Чтобы их проявить, нужна целая фотолаборатория, а это для шпиона небезопасно.

— А мне, Айсен Антонович, когда ехать? — спросил Черенков.

— Чего ж тянуть, сегодня и вылетайте. Самолет уходит вечером, успеете...


В Якутске лейтенант Черенков долго не задержался и через четыре дня вернулся в Адычан. Турантаев внимательно выслушал подчиненного и, когда тот кончил докладывать, спросил:

— Значит, Борис Иванович не возражал? Согласился с нашим мнением? Письмо, следовательно, вы опустили в Батагае по его рекомендации?

— Полковник Вагин сказал, что так будет лучше. Конспиративнее для их агентов.

— А пленки?

— Их вклеили в черный конверт из-под фотобумаги, а на открытке с пейзажем Якутии тайнописью указали, где их искать.

— Понятно, — подытожил Турантаев, и по его интонации трудно было уловить, доволен ли он проделанной работой. Помолчав некоторое время, он вздохнул: — Да, здорово нам не хватает Павла Орешкина. Понимаешь, Юрий, играем-то мы втемную. Появись здесь их человек, который знает Вольфа, он сразу же разгадает наш спектакль. И даст деру. Или еще хуже, натворит здесь такого, что и представить себе трудно. Этого-то я, признаться, и боюсь больше всего.

Подполковник поднялся и заходил по кабинету. Он долго не возвращался к прерванному разговору. Молчал и Черенков. Так прошло несколько томительных минут. Наконец Турантаев снова сел за стол.

— Ну, да ладно, если там принимают меры к возвращению Павла в Союз, будем надеяться на лучшее. А пока постараемся обойтись своими силами.

В последнее время подполковник Турантаев постоянно думал о радиоигре и никак не мог прийти к определенному решению. По-прежнему многое оставалось неясным. На последнюю радиограмму Черенкова, которую он передал уже после возвращения из Якутска, как и прежде, разведцентр предложил выполнять задание самим, не надеясь на помощь. Вот это и ставило подполковника в тупик.

Наконец обдумав все «за» и «против», Турантаев пригласил к себе Оллонова и Черенкова. Ничего не подозревавшим сотрудникам он заявил, что, по его мнению, противник разгадал их замысел. И предложил сейчас же вместе проанализировать всю проделанную работу.

Они разобрали весь ход операции с самого начала. Буквально все было проверено и перепроверено. Как будто нигде никакой оплошности допущено не было, но все же действия противника настораживали. Турантаев твердо и уверенно заявил:

— Ничего страшного, по-моему, нет. Не будем унывать. Мы хитрим, и они, конечно, хитрят. Иначе и быть не может. Никаких промахов мы не допустили. Это, по-моему, совершенно ясно. Поэтому будем действовать по выработанному плану. Подождем ответа на письмо. Не исключено, что, получив его, они пришлют курьера с деньгами, с питанием для рации. Должны прислать. Так что подождем еще малость. А вы, Николай Спиридонович, подготовьте им еще информацию, да поважнее, но пока передавать ничего не будем. Согласуем с министром. А теперь за работу. — Подполковник поднялся, давая понять, что разговор закончен.

II

Павел Орешкин не дошел до Берлина в 1945 году. Был ранен и не помнит, как оказался сначала в плену у немцев, в их госпитале, а потом в американском лагере для перемещенных лиц. Большинство из этих лиц хотели как можно скорее «переместиться» на Родину, и советское командование делало все, чтобы ускорить их возвращение. Но бывшие союзники имели на этот счет свое мнение.

Большие партии военнопленных или угнанных немцами советских граждан исчезали из официальных лагерей и появлялись где-нибудь в лесных баварских долинах или в покинутых хозяевами западноберлинских особняках.

Вот так, спустя несколько месяцев после окончания войны, и Павел Орешкин попал в Берлин, но не как воин-победитель, а как неопределенная человеческая единица — без имени, без документов, без прав. Не сразу он разобрался в происходящем, думал, что придется пройти очередной бюрократический этап перед возвращением домой. Однако вскоре он убедился в том, что союзники отнюдь не торопятся передавать его советским властям.

Уклончивые ссылки на послевоенную неразбериху, на формальные затруднения в переговорах определенных ведомств, сопровождались сначала туманными, а потом все более определенными намеками на преимущества западного образа жизни, на возможность сделать хорошую карьеру. Иногда американские «друзья» в целях «просвещения» приносили ему какие-то сомнительные газеты и брошюры с рассказами о «сибирских ужасах», ожидавших вернувшихся военнопленных, или подсылали «очевидцев», видевших все это своими глазами.

Павел вообще-то не верил всей этой белиберде и упорно ждал отправки на Родину, но с каждым днем надежда на это таяла. Окончательно он понял всю безвыходность своего положения, когда через несколько месяцев его привезли в ничем не примечательный трехэтажный дом, выделявшийся только тем, что у подъезда стояли два сержанта в касках американской военной полиции. Его провели в кабинет, на дверях которого он с трудом разобрал написанное по-английски слово «Россия».

На этом познания Павла в английском кончались, и он удивился, когда плотный пожилой человек в форме полковника американской армии отпустил сопровождавшего его офицера и заговорил на довольно сносном русском языке, и довольно откровенно:

— Вы, наверное, догадываетесь, что я не совсем военный, скажу прямо: я разведчик. Следовательно, знаю многое такое, о чем другие и не догадываются. Советую вам верить мне. Так вот, забудьте про Россию: вас там не ждут, а если и ждут, то не с цветами. Поверьте, нам было не так уж трудно «проинформировать» красное командование о том, что вы сдались в плен добровольно и, больше того, что оказывали некоторые услуги немцам. Кое-какие германские документы мы получили, так сказать, в наследство, ну и иногда слегка дополняем их.

— Понятно, — сказал Павел, так как полковник замолчал, раскуривая сигару. Делал он это не очень умело.

— Тем лучше. Кстати, я забыл представиться. Моя фамилия Купер.

«Врешь», — подумал Павел равнодушно, но промолчал.

— А о вас я кое-что знаю, — продолжал полковник. — Мне говорили, что вы неглупый человек, с сильной волей и твердым характером. Но, поверьте, ваше упорство достойно лучшего применения! Мы могли бы договориться...

— Вряд ли! — не выдержал Павел.

— Не спешите. Я не буду расписывать райскую жизнь, которая ожидает вас здесь. Она действительно может стать такой, но, разумеется, не даром. Цена — сотрудничество с нами. Тогда, кто знает, вы сможете побывать даже на Родине, правда, кратковременно и не как турист, — полковник рассмеялся, довольный шуткой.

— То есть, как шпион, — Павел тоже улыбнулся.

— Если вам нравится это слово... Однако, как у вас говорят, все работы почетны, особенно если... за них хорошо платят.

— Нет, — сказал Павел, — не стоит стараться, мистер... Купер. Я атеист, и не продаюсь даже за райские яблоки.

— Не стоит торопиться. Мы еще поговорим. А на досуге поразмышляйте над тем, что в раю, кроме яблок, есть еще кое-что.

Купер беседовал с Павлом еще несколько раз, но все их разговоры в том или ином варианте повторяли первый. Для Павла эти свидания имели одну ценность — возможность вырваться из своей, хоть и комфортабельной, но напоминающей тюремную камеру комнаты и из окна машины понаблюдать берлинскую жизнь. Маршруты поездок, кстати, никогда не повторялись. Правда, эти наблюдения принесли и горькое разочарование: Павел убедился, что убежать практически невозможно.

Иногда Павел думал, что, может быть, стоит согласиться на предложение Купера. Пройти подготовку, узнать как можно больше, а оказавшись в СССР, тут же явиться в органы МГБ и все рассказать. Должны же ему поверить! Все это было вроде бы логично, но непобедимое внутреннее чувство говорило Павлу, что это не выход. Как ни верти, но дать подписку на шпионаж против Родины — все равно, что изменить, хотя бы формально. Он не мог на это пойти и каждый раз давал себе слово бороться до конца.

Летели бессмысленные, похожие друг на друга дни, и однажды Павел понял, что в его жизни надвигаются какие-то перемены. Вот уже несколько недель его не вызывали к Куперу и вообще о нем, кажется, забыли. Он не мог, конечно, знать, что в это время в Советском Союзе объявился его двойник.

Хуже всего была полная неизвестность. Павел все заметнее стал нервничать, почти перестал спать по ночам. Вместе с ним жили еще несколько человек, как он догадывался, его соотечественники, но общаться им было строго запрещено. Впрочем, и видел-то он их мельком, прогуливаясь по замощенному двору или по довольно обширному парку, прилегающему к заднему фасаду особняка. Разговаривать можно было лишь с двумя-тремя американцами в штатском, которые иногда заходили к нему поболтать, особенно один по фамилии Краус. Он был в довольно большом чине — подполковник, но вел себя просто, охотно шутил, вроде бы много рассказывал, но после его ухода вспомнить было почти нечего. Это-то Павлу и не нравилось.

Особенно не хотел он с ним встречаться сегодня. Вернувшись после обеда с очередной прогулки по парку, Павел от нечего делать решил прилечь. Он снял пиджак, поправил подушку и вдруг резко отбросил ее в сторону. Под подушкой лежала какая-то бумажка. Крупными печатными буквами на ней было написано по-русски: «Вам угрожает опасность. Вы много знаете, но не приносите пользы. Сегодня вечером после разговора с Купером постарайтесь покинуть особняк и идите к мосту. Там увидите белый «Оппель-капитан» и спросите у водителя: «Это машина из Франкфурта?» Далее положитесь на шофера. Все зависит от вас. Или сегодня, или никогда!.. Записку сожгите. Ваш друг.»

«Провокация? — думал Павел. — Но что она им даст? Хотят убить при попытке к бегству? Зачем же поднимать шум на оживленной улице, когда это можно сделать тихо и незаметно прямо здесь?».

Так ничего и не решив, Павел хотел спросить у часового, не заходил ли кто в комнату, но передумал. Еще раз внимательно перечитал записку и сжег ее.

Постояв у окна, Павел прилег на кровать и уставился в потолок. Решение не приходило. Мысли путались, а мозг упрямо сверлили слова: «Сегодня или никогда!..» Страшное слово «никогда». Он снова подошел к окну и увидел расхаживающего по двору Крауса. Тот тоже увидел Павла и помахал ему рукой.

— Пусть будет сегодня, — прошептал Павел. — В конце концов терять мне нечего...

В комнату вошел Краус. Дверь он почему-то не закрыл и громко сказал:

— Шеф снова вспомнил о вас, поедемте.

— Господин подполковник, — голос Павла дрогнул, но он справился с волнением. — Разрешите узнать, зачем я понадобился Куперу?

— Чего не знаю, того не знаю. Собирайтесь.

— Если за тем же, то лучше и не ездить. Я своего решения не изменил.

— Напрасно горячитесь, друг мой. Все к лучшему в этом лучшем из миров.

— Вы что, серьезно считаете меня своим «другом»? — Павлу стало даже весело. — Хороши друзья, которое хотят купить душу...

— Как знать, — перебил его Краус и вдруг подошел к кровати. Взяв подушку, он положил ее на место и нравоучительно произнес: — Уходя из комнаты, постель надо заправлять.

«Провокация. Чистейшей воды провокация, — стучало в мозгу у Павла. — А, черт с ним! Рискну. Все равно хуже не будет».

В кабинете полковника Павел, не дожидаясь вопросов, спросил сам:

— Что вы от меня хотите?

— Не очень много, — Купер слегка улыбнулся. — Вы окажете нам всего одну небольшую услугу, а уж мы вас не забудем. Вы молоды, только начинаете жить и в ваших интересах сделать это начало солидным и красивым.

— И в чем же эта услуга будет заключаться?

— Вот это уже мужской разговор! — оживился Купер. — Как вы смотрите на то, чтобы съездить в Якутию, навестить своего дядю и... э-э-э... любимую. Попутно выполните пустячное поручение, а?

— Кого-нибудь убить, что-нибудь украсть или взорвать?

— Ну что вы! Все гораздо проще...

— Проще, господин полковник, может быть только одно, — перебил Купера Павел, — я действительно хочу попасть в СССР. Но только как свободный советский человек. Как гражданин своего отечества. И вы обязаны выполнить это мое требование. Слышите: требование! Иначе вам рано или поздно придется за все отвечать по закону. — Павел чувствовал, что говорит лишнее, но остановиться уже не мог. — Я догадываюсь, что это наш последний разговор, вам ничего не стоит уничтожить меня, но подумайте вот над чем, господин... Купер. Сегодня вы — представитель великой державы, а совсем недавно были представителем «великого» рейха. Где он, этот рейх? Объяснять дальше?

— Не стоит, — полковник уже справился с собой и говорил почти спокойно. — Краус, в карцер этого идиота. Самый строгий режим! Ни куска хлеба, ни глотка воды! Подохнет — туда ему и дорога, не жалко.

— Слушаюсь, сэр, — Краус небрежно отдал честь и равнодушно бросил Павлу: — Давай вперед!

Спускаясь по лестнице, Краус как бы про себя заметил:

— Вот и поговорили по душам. Даже послушать интересно было. — А как только они спустились вниз и поравнялись с часовым у бокового коридора, Краус вдруг хлопнул себя по лбу, чертыхнулся и поспешно стал подниматься обратно к Куперу. Вернулся он минут через пять и, не увидев около часового Орешкина, спросил, где русский.

— Он в туалет попросился, сейчас вернется.

— А кто тебе, осел, разрешил его отпускать? — заорал Краус. — Я специально оставил его с тобой, чтобы ты за ним следил!

— Так точно, сэр! Но я...

— Молчать, болван! Приведи его быстро!

Часовой вернулся моментально. На нем лица не было. Побледневшими губами солдат прошептал:

— Он исчез, сэр...

— Как исчез?! Что ты мелешь!

— Честное слово, сэр, в туалете его нет... Я все время был здесь... Только на минутку отошел к телефону... Но это же...

— За «это же» пойдешь под суд, скотина! А... — Краус махнул рукой и сам спустился в туалет. Оттуда он пулей проскочил мимо часового, на ходу бросил: — Ну, я тебе покажу, стерва, где раки зимуют, — итут же влетел к полковнику:

— Господин полковник, Орешкин... исчез! Индюк часовой прозевал его.

— Только этого не хватало, — Купер побледнел. — Впрочем, далеко ему не уйти. Немедленно оцепить ближайшие кварталы и закрыть зональную границу! Пустить по следу собаку! Вряд ли у него есть помощники...

— Это исключено, — согласился Краус.


Собака легко взяла след. Перемахнула через невысокое ограждение, пробежала метров сто и уверенно свернула на мост. Здесь уже собралась порядочная толпа, сквозь нее продирались военные полицейские в белых касках.

— Что здесь происходит? Что за сборище? — властный голос Купера заставил замолчать любопытных.

— Только что с моста в реку бросился какой-то человек, — ответил один из зевак.

— Вы сами это видели?

— Да. Я шел по мосту, а этот ненормальный шел мне навстречу. Сначала он бросил какой-то предмет, вот здесь, а затем прыгнул сам.

Купер с Краусом подошли к перилам и заглянули под мост. Распорядившись вызвать водолазов, они вернулись, чтобы расспросить очевидца поподробнее. Но того уже не было. Толпа расходилась. В послевоенном Берлине самоубийство не было сенсацией.

...Орешкин сидел в советском секторе города в кабинете полковника Зимерева и рассказывал ему о своих приключениях. Зимерев улыбался и молчал. Наконец, Павел выговорился и спросил:

— Товарищ полковник, если не секрет, скажите, кому я обязан своим освобождением?

— Стоит ли над этим ломать голову! Главное, вы теперь дома. Придет время, все узнаете. Лучше скажите, что собираетесь делать? Куда думаете подаваться?

— Вы же знаете, товарищ полковник, родителей у меня нет, они погибли. Поеду на Север. Там живет мой дядя и...

— Павел Ильич, — полковник стал серьезным. — Придется вам сначала поехать в Москву. Вас там встретят...

— Неужели мне не доверяют? — заволновался Павел. — Неужели вы думаете, что я...

— Успокойтесь. Никто ничего не думает. В Москве вам все объяснят, а потом уж поезжайте в Якутию. Там, кстати, найдется для вас интересная работа. А теперь отдыхайте. Завтра будут готовы ваши документы.

— Вы знаете, — вновь заговорил Павел, и Зимерев понял, что ему просто не хочется уходить. — Вы знаете, там у них есть один странный тип. Подполковник Краус, он не мог...

— Не мог! — перебил Павла полковник. — Я очень даже хорошо знаю этого отъявленного негодяя. Убежденный фашист. При нужде он бы сам уничтожил вас не задумываясь. Поверьте мне, я и сам не знаю ваших освободителей.

— Но вы же работаете в контрразведке, в военной...

— И в нашей работе не всегда знаешь, чем занимается твой товарищ. Так нужно. Да и какая вам разница, знаю я или не знаю. Отдыхайте. Вас ждет свидание с Родиной...

III

В Адычан Павел Ильич Орешкин прибыл в начале сентября. Его никто не встречал. Ведь для окружающих он был всего-навсего в длительной командировке. Поэтому возвращение на Родину было отмечено в узком кругу родственников.

На другой день его пригласили в райотделение. Разговаривая с подполковником, Павел то и дело брал в руки фотографию арестованного шпиона, подолгу рассматривал ее.

— Вы, я вижу, никак не можете насмотреться на своего двойника? — пошутил Турантаев.

— Я просто поражен нашим сходством. Даже шрам на том же месте.

— И представьте себе, он знал даже, что шрам этот у вас от совка, на который вы упали в детстве.

— Ого! — воскликнул Павел. — Здорово.

— Задумано было действительно здорово. Ваше сходство, его осведомленность о вас, о... Яне, — Турантаев заметил, как при упоминании имени девушки Павел изменился в лице. — Да вы не беспокойтесь. С ней ничего не случилось.

— Да я ничего...

— Ну и хорошо, — Турантаев улыбнулся. — Так вот, все это и ввело в заблуждение Ивана Александровича. Видимо, вы были слишком откровенны с бывшим командиром вашего взвода. Кстати, вам о нем что-нибудь известно?

— Да. Мне о нем рассказывали в Москве, да и полковник Вагин говорил.

— Значит, не будем повторяться. Они воспользовались и тем, что с дядей вы никогда не виделись и знали друг друга только по переписке и фотокарточкам. И надо признать, Вольф сумел неплохо сыграть вашу роль. Ну, а теперь, — Турантаев снова улыбнулся, — роли поменялись. Справитесь?

— Постараюсь. Как-никак, я у себя дома, да и вы будете рядом.

— Все это так, — Турантаев поднялся из-за стола и заходил по кабинету. — Все это так, — повторил он. — И вы дома, и мы рядом. Но не забывайте, что «Вольф» был отлично подготовлен, а вы... К тому же мы не знаем, кто к вам придет на встречу и когда. Поэтому и не можем сказать, чем вся эта наша работа может закончиться. Не исключены большие трудности и... немалый риск.

— Риск? А вы, товарищ подполковник, думаете, я там не рисковал? Но, как видите, ничего, выжил. К риску я уже привык.

— Если так, будем считать разговор на эту тему законченным. Кстати, через четыре дня сеанс радиосвязи, так что готовьтесь. Поедете с лейтенантом Черенковым.


Трудности начались у чекистов с первого же дня. Вольф был хорошо подготовленным агентом-радистом, в то время как Павел не имел ни малейших навыков в этом деле. Правда, в ближайшее время не ожидалось человека с той стороны, и можно было надеяться, что до его появления Орешкин постигнет азбуку Морзе. Поэтому Павел сразу же стал посещать радиоклуб и постоянно занимался с лейтенантом Черенковым.

Была и другая трудность. Проживая в Адычане, арестованный шпион заимел обширный круг знакомых, а среди геологов — даже близких друзей. Во избежание недоразумений надо было временно оградить Павла от этих людей, рассказать ему о них, познакомить с ними заочно. По рекомендации подполковника Турантаева, два особо близких «друга» шпиона с повышением были переведены на работу в Якутск, в геологическое управление. Остальные вопросы вызвался уладить капитан Оллонов.

Наступил день очередного сеанса. Минут за тридцать до выхода в эфир Черенков и Павел выехали на «газике» туда, где была спрятана рация. Погода стояла пасмурная, и Черенков поминутно посматривал на небо. «Наверное, будет дождь», — успел подумать Черенков, и тут же на стекло упали первые капли. Вскоре хлынул настоящий ливень.

— Все, Павел Ильич, лето кончилось. Сегодня рацию заберем и соорудим для нее тайник. Ты знаешь, что это такое?

— Догадываюсь, — ответил Павел. — Это место, которым обычно пользуются шпионы.

— Правильно. А поскольку мы как раз и есть «шпионы», то соответственно и будем действовать.

Дождь не прекращался, и Черенкову пришлось работать в машине. Передав радиограмму и получив ответ, они сложили рацию и, не мешкая, отправились в обратный путь.

Павел оказался на редкость способным и прилежным учеником. Каждый вечер Черенков с Павлом в определенном месте приступали к занятиям. Работали они по два-три часа кряду. Но как только истекало время, Павел упрашивал продлить занятия хотя бы еще на 30 минут. А когда истекали и они, просил еще столько же. Лейтенант, конечно, ни разу не отказал ему. Ведь от их успехов зависел дальнейший ход операции, а, возможно, и жизнь многих.

Однако на этот раз заниматься им пришлось недолго. Через час их обоих вызвал к себе подполковник Турантаев.

— Могу обрадовать, Юрий, — он сделал паузу. — Письмо твое получили. За труды вам обоим объявлена благодарность и добавили по тысяче долларов, так сказать, сверх гонорара. Желают дальнейших успехов.

— Вот это да! Хвалят нас, — весело проговорил Черенков, — значит, и в будущем не подкачаем.

— Подожди, — остановил лейтенанта подполковник. — Рано радуешься. Тут, может быть, как раз и кроется подвох.

Турантаев достал из сейфа розовый листок бумаги и, вернувшись к столу, продолжал:

— Вот, получил от министра. Сегодня ночью спецрейсом вылетает к нам. Просит встретить и подготовить вездеход.

— Куда? Зачем?

— Не знаю, не сообщает. Но, видимо, что-то произошло.

— Кстати, Айсен Антонович, а кем подписан ответ центра? — вдруг спросил Черенков.

— Хочешь знать, кто тебя похвалил? — Турантаев засмеялся. — Все тот же Мэнсфилд.

— Интересно, почему вдруг там начал командовать этот майор? — проговорил Павел. — Ведь там есть и постарше чинами. Или у них каждый агент имеет своего начальника?

— Ей-богу, не знаю, — ответил Турантаев. — Может, он просто остался за шефа. Да ну ладно, леший с ним. Подписал, так подписал. Идите пока занимайтесь, а я тут еще немного покумекаю...

Утром следующего дня лейтенант снова был в этом же кабинете.

— Рассаживайтесь, товарищи, — Турантаев показал на стулья. — По-моему, все в сборе...

— Как все? — удивился Черенков. — Капитана Оллонова нет.

— Его и не будет, — ответил Турантаев. — Он уехал вместе с министром.

— Уже? — лейтенант заерзал на стуле: — А куда?

— Для этого я и собрал вас. — Турантаев вновь осмотрел присутствующих. — Борис Иванович ночью отправился к месту падения неизвестного планера, — в кабинете воцарилась настороженная тишина. — Вместе с ним целая комиссия: врач, эксперт, представитель гражданской авиации и капитан Оллонов. Планер упал где-то на границе нашей республики с Магаданской областью. Почему упал, кто на нем летел — пока этого мы не знаем. Известно только, что планер не наш. А отсюда следует, — Турантаев помолчал. — Отсюда следует, что на нем, возможно, прибыл именно тот, кого мы так с вами ждем. Человек мог воспользоваться парашютом, а планер разбился.

— Да, но откуда он мог взяться? — снова удивился Черенков. — Я-то видел планеры... до границы-то...

— Понятно, — остановил лейтенанта подполковник. — В том, как он мог пролететь такое расстояние, думаю, большой загадки нет. Могли же его доставить к нашей границе на самолете? Потом отцепился и полетел дальше. Но это не наша забота. Там на месте разберутся. Речь о нас с вами. Если действительно пожаловал курьер, он обязательно должен встретиться с Павлом. А он у нас к этому, к сожалению, еще не готов. Вдруг тот предложит Павлу связаться с разведцентром, что тогда? Давайте мы подумаем, что делать. У кого какие предложения?

— По-моему, есть очень простой и надежный выход, — поднялся Орешкин. — У меня вот, выше кисти, имеется, так сказать, на этот случай, парочка жировичков. Липомой, что ли, их называют. Они, правда, мне не мешают, и врачи говорят, что с ними я проживу двести лет, но... — он засмеялся, — я готов ими пожертвовать. А после можно руку в гипс, лишь бы кисть была свободной. Я же должен постигать морзянку.

— А что, это выход, молодец, — сказал Турантаев. — Договорились. Сегодня же сделать операцию. Я сам договорюсь со специалистами. Итак, пойдем дальше, — он посмотрел на Марченко, затем перевел взгляд на лежавший на столе лист бумаги. — Что тут у меня записано вторым пунктом? Ага, вот оно! Это касается лично вас, Иван Петрович, — снова посмотрев на Марченко, Турантаев прочитал: «Завербовать майора Марченко и передать в разведцентр, что в экспедиции приобретен свой человек». Ну как?

— Здорово! — откликнулся майор. — Это, как я понимаю, для успокоения их души. Но тильки, — он снова перешел на родной язык, — я могу и не пидты на вырбовку. Нэмае у мэнэ желаня робыть на ворогив.

— Пойдешь. Еще как пойдешь. Считай, что ты уже завербован. И, наконец, последнее. Мы не должны исключать, что человек, которого мы ждем, уже у нас. Мы не должны также исключить того, что в разведцентре полагают или даже точно знают о провале их агентов. Поэтому прошу... — Турантаев не закончил мысли. В это время ему принесли только что поступивший из министерства пакет. Взглянув на конверт, на котором стояло слово «срочно», подполковник решил закончить совещание. — Итак, прошу установить всех, кто в последнее время прибыл в Адычан, и проверить этих лиц. Вот, пожалуй, и все. Если есть вопросы, прошу. Нет? Свободны. Вас, Иван Петрович, прошу задержаться.

Когда они остались вдвоем, Турантаев подсел к майору.

— Может тебе, Иван Петрович, стоит перебраться к Ивану Александровичу? Комната у него найдется. Договориться я с ним сумею. Понимаешь, — Турантаев посмотрел собеседнику в глаза, — боюсь я за него.

— А что, можно, — после некоторого раздумья ответил Марченко. — Всем известно, что я живу в общежитии. С Иваном Александровичем состою почти в дружбе. Так что никаких кривотолков, по-моему, не будет.

— Вот и я так думаю. Будем считать, вопрос утрясен.

Оставшись один, Турантаев вскрыл конверт и, прочитав письмо заместителя министра, вздохнул:

«Легко сказать: «Разыщите Вагина». Возвращался бы он скорее. Смотришь что-нибудь и прояснится...»

IV

Вагин возвратился в Адычан на шестые сутки, когда последние лучи солнца исчезали за горизонтом. В кабинете Турантаева он грузно опустился на стул:

— Ну и задал же нам задачку этот планерист.

— Ушел?

— Какой там. Разбился, покончил, так сказать, самоубийством. На вот, читай, — Вагин достал из папки листок бумаги. — Это нашли при нем.

Турантаев нетерпеливо склонился над запиской.

— Выходит, он не пожелал шпионить против Родины: подложил в планер мину и подорвался. А второй, о котором он пишет, успел выброситься с парашютом?

— Правильно. Но мы нашли и второго. — Вагин усмехнулся. — Да, да, не удивляйся. Мы его действительно нашли... и тоже мертвого. Больше того, и при нем была записка вроде этой. Думаешь, я тебя разыгрываю? — Вагин достал из папки второй листок.

— Ничего не понимаю, — признался Турантаев. — Тот разбился, этот застрелился. Психи какие-то! Что у них, все там такие?

— Не думаю, — устало проговорил Вагин. — Сдается мне, что и эти не такие. Думаю, не они придумали этот трюк, а их шефы.

— Выдавать своих агентов? Увольте, Борис Иванович! Первый сам наводит нас на второго, а тот, в свою очередь, сообщает, что он шел на встречу с агентом Михайловым, по кличке «Белый», указывает пароль, адрес. Так что...

— Все правильно. Но к кому он якобы шел? К агенту, который год назад явился к нам с повинной, который и раньше палец о палец не ударил, чтобы что-то сделать для немецкой разведки, а уже тем более для них. Оказавшись на нашей территории, этот «агент» с оружием в руках бил тех же фашистов. И еще как бил, дай бог каждому. А когда в Австрии на него наткнулись эти, он тут же написал рапорт, выехал в Союз. Сразу пришел с покаянием и его, естественно, простили. Нужен он им, такой агент? Могли они им дорожить? То-то. Вначале и я клюнул, — Вагин засмеялся. — Ах, думаю, какие — не успели прибыть, кончают самоубийством. А потом сопоставил факты, прикинул так и сяк, вижу, пасьянс-то не сходится. Вот послушай, — Вагин тряхнул головой, отгоняя усталость. — Почему ни один из них даже не намекнул на то, с каким заданием они пожаловали к нам? Оба, словно сговорившись, умолчали об этом! А ведь это для нас, пожалуй, важнее всего. Почему первый, приняв решение подорвать планер, даже не пытался ликвидировать второго и спокойно дал ему возможность покинуть планер? Сдается мне, оба эти «самоубийцы» и не подозревали о таком повороте событий.

— Вот как?! Тогда должен быть и третий?

— Вот именно. И этот, как я полагаю, тертый калач. Он скорее всего и убил второго, оставив за него записку, но, к нашему огорчению, не оставил своей визитной карточки. Ради него, очевидно, и был разыгран этот маскарад. Там рассчитывали, что найдем взорвавшийся в воздухе планер, обнаружим записку и начнем искать второго. Найдем и его, мертвого, и успокоимся, потому как искать больше некого. А третий тем временем будет обделывать свои темные делишки.

— Ну, а второй парашют искали? — спросил Турантаев.

— Конечно, искали. Но его могло и не быть. Почти наверняка они спустились вдвоем на одном парашюте.

— Да, но подвесная система...

— Ее, Айсен Антонович, нетрудно и упрятать, так же как и второй парашют. Сам понимаешь: тундра.

— Да, — протянул Турантаев, — задача.

— Задача, по крайней мере, с одним неизвестным, — поднимаясь с места, согласился Вагин. — И нам надлежит ее решить. Ну, а как вы тут, все сделали, о чем договорились?

— Все, но пока... — Турантаев пожал плечами.

— Хочешь сказать, ничего нового?

— Если не считать ответа из разведцентра. Письмо наше они получили. За усердие, — Турантаев засмеялся, — агентов наградили.

— Вот как?! Это уже кое-что. А кто подписал ответ?

— Как всегда, Мэнсфилд.

— Мэнсфилд? Значит, не он, — Вагин подошел к окну. — А то я было подумал, не сам ли господин Штейн пожаловал.

— Кстати, Борис Иванович, тут для вас письмо от вашего заместителя. Срочно в Москву вызывают, — сообщил Турантаев.

— В Москву? Когда ближайший самолет на Якутск?

— В одиннадцать вечера.

— Что ж, сегодня и полечу. Надеюсь, задерживать не станешь? — Вагин вопросительно посмотрел на Турантаева. — Очень прошу тебя, Айсен Антонович, будь тут повнимательнее. Не исключено, что третий появится у вас, если уже не появился. И вот что надо будет обязательно сделать: снабдите Павла костюмом с фотоаппаратом...


Уже на другой день чекисты установили всех, кто прибыл в Адычан в последние дни. Проверка показала, что все они не имели никакого отношения к планеру. Размышляя над этим случаем, подполковник Турантаев мысленно попробовал поставить себя на место предполагаемого шпиона. Что бы он сделал в первую очередь? Ну, конечно, постарался бы затеряться среди людей. Следовательно, как можно быстрее попытался бы добраться до ближайшего аэродрома. Турантаев подошел к карте, отыскал район падения планера, на глазок прикинул расстояние до ближайшего аэропорта. И понял, что времени у шпиона было больше чем достаточно.

В кабинет, постучавшись, вошел капитан Оллонов.

— Скажи, Николай Спиридонович, — обратился к нему Турантаев. — На месте шпиона, которого мы разыскиваем, ты пошел бы сразу на встречу с агентом? Допустим, что он действительно существует, этот третий, — уточнил Турантаев.

Оллонов медленно, как бы подбирая слова, начал:

— По-моему, это глупо, тем более если они заподозрили неладное.

— А если не заподозрили? Без «если» как бы ты поступил?

— Ну, — улыбаясь, протянул Оллонов, — тут, Айсен Антонович, много всяких «но»...

— Философствовать и я умею, — Турантаев засмеялся. — Ты мне скажи конкретно, пошел бы или не пошел?

— Нет. Лично я сразу не пошел бы, — ответил Оллонов.

— Вот и я бы не пошел, — согласился подполковник. — Ему надо прийти в себя, осмотреться, убедиться, что за ним не следят. А на все это надо не день и не два... — Турантаев не закончил мысли — зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Здравствуй. Не ожидал? — задорно пророкотала трубка.

— Здравствуйте! Но какими судьбами, Борис Иванович? — Турантаев заметно волновался. Он понимал, раз министр вернулся, значит, есть важные новости.

— Потом, потом, — ответил Вагин. — Давай приезжай, а то здесь никакой оказии.

...Поздоровавшись с Турантаевым, Вагин поудобнее устроился на сиденьи и, когда машина тронулась, спросил:

— Ты меня не ждал, конечно?

— Я полагал, что вы уже подлетаете к Москве.

— Вчера я тоже так рассчитывал, но обстоятельства изменились, и вот я снова у тебя. — Вагин поежился. — Что-то у вас нынче заметно похолодало.

— Время. Утка уже стабунилась, готовится к перелету, а это первый признак, что и до снегу...

— Ты к чему это клонишь? — полюбопытствовал полковник. — Не думаешь ли соблазнить меня на охоту?

— А что, — оживился Турантаев, — завтра выходной. Почему бы и не поохотиться?

В кабинете Вагин на некоторое время задержался у карты.

— Что это ты не интересуешься, с чем я приехал?

— Надеюсь, сами расскажете.

— Сейчас ахнешь! — произнес министр. Он раскрыл папку, достал из нее уже распечатанный конверт и протянул его Турантаеву. Это было сообщение из центра. Дождавшись, когда Турантаев закончил читать, Вагин спросил: — Что ты теперь скажешь?

— Но как же так? — не скрывая удивления, воскликнул Турантаев. — А шифровки? Они же идут от его имени.

— И дальше, полагаю, будут идти за его подписью, поверь моему слову. Но теперь-то нам ясно, что господа темнят. Мэнсфилд где-то на задании. Здесь очень простой расчет. Возьмем худший вариант: в Берлине каким-то образом стало известно о провале их агентов. Подписывая телеграммы от имени Мэнсфилда и к тому же каждый раз не обещая помощи, они тем самым пытаются усыпить нашу бдительность. Если же там только предполагают о возможном провале, то Мэнсфилд будет иметь возможность проверить своих подопечных, проверить со стороны, потому как они ни помощи, ни тем более его самого не ожидают. Эти их маневры мне очень не нравятся. Неужели мы где-то маху дали? В том, что Мэнсфилд у нас, сомневаться не приходится. Да и в центре так полагают. — И министр подробно рассказал о разговоре с Москвой, предложил Турантаеву во второй половине дня собрать весь оперативный состав на совещание.


О прилете полковника Вагина сотрудники отделения узнали от капитана Оллонова, но и он сам, конечно, не знал причину столь неожиданного возвращения. Догадываясь, что приезд министра вызван какими-то чрезвычайными обстоятельствами, чекисты нетерпеливо ожидали начала совещания. Вагин внимательно оглядел сотрудников и негромко начал.

— Всем вам, товарищи, известно, что я сегодня намеревался вылететь в Москву. Но, как видите, я снова здесь. На это есть весьма важные причины. Из Москвы, — продолжал Вагин, — поступил документ... Я сейчас ознакомлю вас с ним. — Он взял лежавший перед ним лист бумаги, стал читать:

«Объявляется во всесоюзный розыск особо опасный государственный преступник. Розыску и аресту подлежит... — министр сделал паузу, как бы давая присутствующим время сосредоточиться. Повторил: — Розыску и аресту подлежит Рудольф Штейн, — по кабинету пробежал ропот удивления. Вагин постучал по настольному стеклу карандашом, призывая к тишине, и продолжил: — 1919 года рождения. Уроженец города Берлина. Немец. Член нацистской партии с 1932 года. Штурмбанфюрер СС. Сотрудник службы безопасности (СД). Бывший военнопленный американской армии. Разыскиваемый известен также как Мюллер Ганс, Рудо Павло, Машинскас Ионас. В последнее время носил фамилию Мэнсфилд...

— Мэнсфилд! — вырвалось у Павла Орешкина.

— Да, Мэнсфилд. Наш старый знакомый, — подтвердил Вагин. — Прошу, товарищи, прослушать до конца. По неперепроверенным данным, с особым заданием переброшен на территорию СССР. Канал переброски не установлен. Приметы разыскиваемого, — Вагин предложил присутствующим записывать. — Рост — 177-178 сантиметров, телосложение атлетическое, выправка спортивная, походка непринужденная. — Перечислив черты лица разыскиваемого, министра заметил: — Как видите, никаких особых примет.

— Это уж точно, — как бы подтверждая услышанное, снова не удержался Павел и, наклонившись к Черенкову, зашептал: — Здорово приметы описаны. Точно. Я-то его видел. Если встречу, сразу узнаю...

— Павел Ильич, — Вагин покачал головой, — что узнаете — это хорошо. Но к этому мы еще вернемся, а сейчас прошу дослушать. Речь неторопливая. Говорит по-немецки, по-английски и по-русски отлично. По-испански, по-литовски и по-французски с некоторым акцентом. При задержании, — Вагин сделал ударение, — соблюдать особую осторожность. Преступник решительный, расчетливый, хладнокровный, хитрый. Вооружен.

Дочитав документ до конца, министр осторожно, словно это был взрывоопасный предмет, положил листок на стол:

— Видите, товарищи, какая птичка залетела к нам. Мэнсфилд, как мне сказали московские товарищи, направлен для проведения операции под шифром «Лена». А от вас до Лены, как говорится, рукой подать. Очень много шансов за то, что он прибыл на том самом планере. Так полагают и в центре.

— Товарищ полковник, — капитан Оллонов встал, — разрешите по ходу сразу вопрос. Значит, шифровки от имени Мэнсфилда — липа?

— Чистейшей воды, — подтвердил Вагин, но тут же поправился: — Я имею в виду не сами шифровки, конечно, а подпись Мэнсфилда. Мы уже говорили об этом с Айсеном Антоновичем, он вам потом все подробно разъяснит. — Министр вышел из-за стола, прошелся по кабинету:

— С этим Мэнсфилдом — Штейном и так далее — придется повозиться. У нас нет даже его фотографии, а из всех присутствующих видел его только Павел Ильич. Но просто опознать его мало. Надо выяснить, с чем он пожаловал к нам, а после этого взять его, причем только живым. Кстати, я давно хотел спросить, что это у нас с рукой, Павел Ильич?

— Это? — Орешкин поднял забинтованную руку. — Это, товарищ полковник, что-то вроде громоотвода на случай встречи с Мэнсфилдом.

— Я вас понял, — Вагин улыбнулся, но тут же стал серьезным: — Может, пока не поздно, освободить вас от этого задания? Право, не хотелось бы вами рисковать. А риск, скажу прямо, немалый.

— Что вы, товарищ полковник! — воскликнул Орешкин. — Я же решил проситься к вам на работу.

— Я этого не знал. Тогда будем считать, что вы держите экзамен на зрелость. — Повернувшись к Турантаеву, Вагин распорядился: — Сегодня же переоденьте его в костюм, тщательно проинструктируйте и покажите, как надо пользоваться фотоаппаратом. И последнее, Павлу и Ивану Петровичу, — Вагин посмотрел на майора Марченко, — с сегодняшнего дня ни в коем случае не появляться здесь и не звонить по телефону. Я надеюсь, вы найдете способ связи. Кроме того, вы, Павел Ильич, не должны больше посещать и радиоклуб. Занимайтесь с Черенковым. Не исключено, что Мэнсфилд будет наблюдать за вами.

Затем Вагин еще раз подробно обрисовал общую картину, поставил перед каждым оперативным работником конкретную задачу, ответил на возникшие в ходе совещания вопросы и отпустил людей.

Оставшись вдвоем с Турантаевым, Вагин устало откинулся на спинку стула, задумался.

— Знаешь, — после минутного молчания обратился он к подполковнику. — Надо будет подготовить для них посылочку. Скажем, немного грунта, лишайника, пробу воды, кое-что сфотографировать и при очередном радиосеансе сообщить об этом. Может быть, повторить эксперимент с тайнописью, где расписать, что все это добыто в интересных районах, и, естественно, попросить курьера, который мог бы доставить «товар» по назначению. Мы на этом ничего не теряем, но зато станет ясно их отношение. Как ты на это смотришь? А сейчас бери бумагу, надо наметить мероприятия на ближайшее время. Его-то у нас, к сожалению, в обрез. В понедельник мне нужно быть в Якутске. Ну, а завтра, — Вагин хитро прищурился, — все же поохотимся. Ружьишко-то для меня, надеюсь, найдете?

Турантаев шутливо развел руками: дескать, какой может быть разговор!

Дополнительно намеченные мероприятия были выполнены точно в срок, но и эта работа не внесла в обстановку ни малейшей ясности. На последнюю радиограмму разведцентр снова ответил благодарностью, предложил хранить посылку до лучших времен, не обмолвившись и словом о курьере, и желал дальнейших успехов. Ответ, конечно, был подписан Мэнсфилдом.

Чекисты понимали, что противник хитрит, стремится к перепроверке своих агентов. Чтобы не допустить активных враждебных действий со стороны противника, упредить его, требовалось как можно скорее найти Мэнсфилда.

А время шло. Наступил октябрь, но напасть на след Мэнсфилда так и не удалось.

— Не исключено, что у него совсем другая задача, — войдя однажды к Турантаеву, предположил Оллонов.

— Может, другая, а может, и нет. Искать-то все равно надо. И сдается мне, — Турантаев пристально посмотрел на капитана, — что он уже начал действовать. Да, да, действовать. Скажи, Николай Спиридонович, что можно взять у человека, который только что отбыл срок наказания и вышел на свободу?

— Справку! Конечно же, справку об освобождении, — неторопливо ответил Оллонов.

— Вот именно. — Турантаев поднял перед собой карандаш. — Имея такую справку, нетрудно получить и паспорт.

— А что, есть данные?

— Есть. — Турантаев достал из сейфа какой-то бланк. — Вот Борис Иванович сообщает, что вчера в Якутске обнаружен труп некоего Ланцова Геннадия Петровича. При нем не оказалось ни денег, которые ему были выданы на дорогу, ни этой самой справки. Деньги, конечно, взяты, чтобы создать видимость обычного ограбления.

— Следовательно, Мэнсфилда надо проверять и по этой версии?

— Безусловно. Надо срочно установить, не прибыл ли кто в наш город под этой фамилией или созвучной ей. Если еще не прибыл, что маловероятно, то, наверно, появится. Возьмите эту работу под свой контроль.


Прошел октябрь. Отпраздновали седьмое ноября. Проводили старый, встретили новый год, но несмотря на все старания чекистов, никаких новых данных в отношении разыскиваемого получено не было. Он не подавал ни малейших признаков своего присутствия в городе.

На все шифровки разведцентр упорно предлагал выполнять задание своими силами, интересовался, в какую командировку и на какой срок убыл семнадцатый, давая понять, что курьера не могут прислать из-за отсутствия подготовленного для этой цели человека. Все ответы подписывались, как и прежде, Мэнсфилдом.

Кое-кто из сотрудников отделения уже стал поговаривать, что никакого шпиона в городе нет, и что пора перестать напрасно расходовать время и силы. Когда подобные разговоры дошли до подполковника Турантаева, он тут же собрал оперативный состав и потребовал еще более энергичных мер по розыску Мэнсфилда.

И вдруг... грянул гром.

Однажды, вернувшись с работы, Павел наскоро перекусил и принялся готовить бритвенный прибор.

— Ты, Паша, никак куда-то спешишь? — участливо спросила Вера Васильевна, жена Ивана Александровича.

— Хочу сходить в кино, говорят, интересный фильм. Может, и вы с нами?

— Да нет, я Ваню подожду.

— Смотрите! А то я билеты возьму, — Павел налил в металлический стаканчик воды, поставил его на электроплитку, взялся за штепсель. — Ого! Крышечка на розетке появилась, — заметил он. — Это кто же постарался — дядя или Иван Петрович?

— Ну да, от наших мужиков дождешься, — Вера Васильевна снисходительно улыбнулась. — Спасибо электрику. Вчерась приходил, проводку проверял. Вот я и попросила его. А Иван Петрович что ж на ужин не явился?

— Он за билетами пошел, — ответил Павел, намыливая щеки. Побрившись, он переоделся и, пожелав тете всего хорошего, вышел. В фойе кинотеатра Павел отыскал майора Марченко и, отойдя с ним в сторону, рассказал о посещении электрика.

— Вера Васильевна его знает? — поинтересовался Марченко.

— Признаться, я...

— Ладно, — остановил Павла майор. — Идем. Потом выясним.

Глядя на экран, Марченко не переставал думать об электрике. Он допускал, конечно, что Вера Васильевна могла его и не знать. Мало ли в городе электриков. Однако что-то беспокоило его и, не дождавшись конца сеанса, он дернул Павла за руку и вышел с ним на улицу. Марченко уже решил просить подполковника выяснить, направлялся ли кто из электриков ДЭС на обход квартир. «А до этого надо будет расспросить Веру Васильевну и кое-что сделать дома», — сказал он Павлу. Нигде не задерживаясь, они пришли домой. Оживленно комментируя содержание фильма, Марченко достал блокнот, раскрыл его на чистой странице и написал: «Вера Васильевна, вы знаете электрика, что был у нас вчера?». Он положил блокнот перед Орешкиными, прижав палец к губам. Прочитав вопрос, Вера Васильевна отрицательно покачала головой. Тогда Марченко крупно написал: «ВСЕМ! Пока не выясним, действительно ли это был электрик, говорите о чем угодно, только не о работе, а я осмотрю комнату». Он поднялся, но тут же снова сел и дописал: «Прошу не прекращать разговор. Говорите о рыбалке, охоте, кино, только не молчите».

— Так что я рекомендую обязательно посмотреть эту картину — сказал майор Марченко вслух и подошел к розетке. Он осмотрел ее, хотел было снять оставленную электриком крышку, но передумал, прошел к счетчику. Здесь он задержался дольше. Не обнаружив ничего подозрительного, поднял голову и осмотрел электропроводку. Переходя с места на место, майор заглядывал за портьеры, осмотрел стул, которым пользовался монтер, приподнял ковер, ощупал всю мебель, мимо которой тот мог проходить, но ничего так и не нашел. Вера Васильевна как будто о чем-то догадалась и молча показала майору на одну из отопительных батарей.

Осмотрев ее, Марченко осторожно стал ощупывать отдельно каждую секцию. И вдруг его рука наткнулась на небольшой, со спичечную коробку, предмет. От неожиданности Марченко даже отдернул руку и, повернувшись к Ивану Александровичу, жестом показал, что ему нужен фонарик. Затем он опустился на корточки и при свете электрического фонаря внимательно осмотрел обнаруженный предмет. «Именно то, что нужно» — подумал Марченко и, поднявшись на ноги, сказал:

— Друзья, у меня есть предложение: перед сном с полчасика погулять.

— Я «за», — тут же согласился Иван Александрович, — а ты, Верочка, пойдешь с нами или останешься?

— Вы только посмотрите на него, он пойдет, а я должна остаться...

— Тогда оденься потеплее, на дворе холодно.

Они быстро собрались и вышли. Пройдя несколько метров, Марченко объяснил, в чем дело:

— Итак, товарищи, нас проверяют. На батарее установлен миниатюрный радиопередатчик.

— Что вы говорите?! — произнесла потрясенная Вера Васильевна и невольно остановилась.

— Да, Вера Васильевна, я не ошибся. Сейчас я Айсену Антоновичу напишу записочку, а вы ее отнесите, пожалуйста. — Доставая блокнот, он спросил: — А почему вы показали именно на эту батарею?

— А он подходил к ней, щупал и даже удивлялся, что она такая горячая.

— Понятно, — Марченко сложил листок: — Берите и идите, а мы за вами присмотрим. Да, пусть Айсен Антонович прочтет ее сейчас же.


Подполковник Турантаев просматривал газеты. Он так увлекся чтением, что когда услышал звонок, не сразу понял, откуда исходит его трель. Он посмотрел на телефон, но тот молчал. Отложив газету, Турантаев направился к двери, открыл ее и увидел перед собой Веру Васильевну.

— Вы?! — удивился Турантаев, но тут же учтиво поздоровался.

— Вот, — Вера Васильевна протянула записку. — Иван Петрович просил прочитать сейчас же.

— Да что же вы стоите у порога! Проходите, проходите в комнату. — Он усадил Веру Васильевну, подошел к настольной лампе и прочитал: «Айсен Антонович, надеюсь, вы простите нас за столь позднее вторжение. («Остряк неисправимый», — подумал Турантаев). Есть важная новость. Тот, кого мы ищем, в городе. Несколько минут назад на квартире Орешкиных мной обнаружен микропередатчик. Полагаю, что установлен он вчера, о чем подробнее расскажет Вам Вера Васильевна. Думаю, целесообразно данное обстоятельство использовать в наших интересах. Жду ваших указаний». Ниже стояла размашистая, с закорючками, подпись автора.

— Так. Передайте майору и Павлу, чтобы никаких контактов с нашими работниками. Министру я завтра доложу. Как вести себя Марченко и Павлу — подумаю, а пока, оставаясь наедине, пускай как можно больше ругают вашего мужа, — Турантаев улыбнулся. — Именно ругают, и чем крепче, тем лучше. Пускай проклинают его бдительность, недоверие к людям, сетуют на то, что он бросил курить и не пользуется портсигаром. Нам нужно убедить пришельца, что с их людьми ничего не случилось. А к вам, Вера Васильевна, особая просьба. Рано или поздно он должен прийти за микрофоном. Задержать вы его, конечно, не сможете, но хорошенько запомните его внешность. Кстати, он не похож на человека, которого я сейчас вам обрисую? — И Турантаев назвал приметы Мэнсфилда.

— По-моему, что-то есть общее, — неуверенно проговорила она.

— Присмотритесь к нему получше, если он появится еще раз, — посоветовал Турантаев. — Завтра я подумаю, как вы без риска и своевременно могли бы сообщить о нем. И последнее: создавайте условия, чтобы Павел и Иван Петрович чаще оставались в квартире вдвоем. Вы меня поняли?

— Все поняла, Айсен Антонович.

— И отлично.

Проводив Веру Васильевну, Турантаев хотел было немедленно доложить о находке министру. Но, посмотрев на часы, понял, что время связи с Якутском давно прошло. Постояв минуту в раздумье, он снял пиджак и снова принялся за газеты.

Утром Турантаев, отправив сообщение министру, пригласил к себе оперативный состав и поинтересовался, как идут дела по розыску.

— Как всегда, никаких следов и, думаю, что его вообще нет в наших краях, — подал голос один из сотрудников.

— Кто еще так думает? — спросил Турантаев и, не получив ответа, заметил: — Увы, таких больше нет. Это уже неплохо. Поможем и ему изменить свою точку зрения, — и Турантаев рассказал о находке Марченко.

— Давайте подумаем вместе, что в этих условиях мы можем сделать, — заключил Турантаев свой рассказ.

— Устроить засаду на квартире Орешкина, — поднялся лейтенант Черенков. — Он же должен прийти за микрофоном. Вот тут его и взять.

— За микрофоном он, конечно, прийти может, — задумчиво проговорил Турантаев. — Допустим, мы возьмем его. А дальше что? Выясним мы, зачем он прибыл? Выявим его сообщников? По-моему, нет. Он вообще может не дать никаких показаний. Поэтому, я думаю, предложение лейтенанта не приемлемо. Во всяком случае, не приемлемо в данный момент. В первую очередь нам надо его установить...

Продолжая свою мысль, подполковник разбил город на несколько секторов, за каждым закрепил работника, обязал самым тщательным образом проверить всех лиц, вызывающих подозрение.

Получив сообщение Турантаева, Вагин уже на другой день был в Адычане.

Подробно расспросив о находке Марченко, министр уточнил:

— Вы уверены, что микрофон был поставлен за день до его обнаружения?

— Вполне, Борис Иванович. Мы проверили: в тот день никто из электриков на обход квартир не направлялся.

— Хорошо, — согласился Вагин. — Кроме мероприятий, которые мы наметили вместе, что еще сделано по розыску?

Турантаев снова принялся докладывать.

— А не здесь ли наша ошибка, — Вагин подчеркнул слово «наша». — До сих пор мы выявляли и проверяли только одиночек. Почему бы Мэнсфилду за это время не жениться? Прошло-то уже почти полгода, а он мужчина видный...

— Я и сам об этом подумал. Постараюсь исправить эту оплошность.

— И как можно скорее. Что это работа Мэнсфилда, у меня не возникает никаких сомнений. Гибель планеристов, да, по-моему, и Ланцова — дело тоже его рук. Как видно, этот бандит не любит оставлять живых свидетелей. Вы понимаете, к чему я клоню?

— Чего же тут непонятного. Мы делаем все, чтобы уберечь не только Ивана Александровича, но и Павла, и Марченко. Если он их раскроет, безусловно, постарается убрать.

— Вот именно! — Вагин поднялся и заходил по комнате. — Наша задача — в самое короткое время перевернуть все кверху дном, поставить с головы на ноги или с ног на голову, но найти эту сволочь. Передатчик на месте? Вы его, надеюсь, не трогали?

— На месте. Вчера Марченко с Павлом около него беседовали. А вот слышал ли он их...

— В какое время они «беседовали»?

— После работы, вечером.

— Допускаю, что мог слышать. Вот что, — Вагин снова заходил по кабинету. — Сегодня же надо его изъять и показать специалисту. Найдем мы подходящего человека?

— Найдем.

— Скорее всего, он пользуется им вечером. Днем Марченко и Павел на работе, да и он, наверное, где-нибудь пристроился.

Специалист дал категорическое заключение, что переданный ему портативный передатчик работает на заданной частоте, радиус действия —1-2 километра. Для работы включается в определенное время, а именно в 20.00. Источник питания — две миниатюрные батареи, мощность которых, при работе не больше часа в день, позволяет пользоваться аппаратом в течение 5-6 месяцев.

Стало ясно, что шпион мог прийти за ним не раньше мая или даже июня. Поэтому после осмотра передатчик был поставлен на место.

— Да, — озадаченно протянул Вагин, когда они остались вдвоем с Турантаевым. — За это время он такого может понаделать... Кстати, я разговаривал с Москвой, обещали подослать человека, который не только знает Мэнсфилда, но и близко с ним знаком. Но когда он прибудет, сказать трудно. Павел-то этого типа тоже знает, а так ни разу его и не встретил, хотя, надеюсь, Мэнсфилд не носит шапки-невидимки. Так что давай уж будем рассчитывать на свои силы. План города... — он не закончил мысли; собеседник его вполне понял.

Турантаев достал из сейфа аккуратно исполненную схему и разостлал на столе.

— Поскольку квартира Орешкина почти в самом центре, — Вагин острием карандаша легко коснулся плана, — получается, что Мэнсфилд практически может подслушивать с любой точки города. Так?

— Так, — согласился Турантаев.

— Из этого следует...

— Следует одно, искать по всему городу.

V

Микрофон был обнаружен в феврале. Наступил март. Марченко и Павел не один вечер, сидя у самой батареи, вели обусловленные разговоры. Однако шпион совершенно не реагировал на это. Он словно в воду канул.

По рекомендации подполковника Турантаева Иван Александрович распространил слух, что в его квартире отказало отопление и, несмотря на мороз, придется в ближайшие дни сделать ремонт. Дошел ли этот слух до хозяина микрофона, оставалось неясным. Во всяком случае, он ничем не выдал себя.

В конце марта одно за другим произошли сразу два чрезвычайных события. И хотя чекисты были ко многому готовы, однако то, что произошло, на первых порах ошеломило их. Неожиданно исчез Павел Орешкин, оставив, правда, записку, в которой просил дядю и тетю не беспокоиться о нем и не поднимать никакого шума, если он не вернется даже к утру. Ни к утру, ни к вечеру следующего дня Павел не вернулся. Майор Марченко получил от Турантаева указание выяснить, что Павел взял с собой. Одновременно с этим Айсен Антонович приказал своим сотрудникам произвести самый тщательный розыск Павла и просил сделать то же самое начальника райотдела милиции.

Марченко без труда установил, что, кроме личных документов и пистолета, Павел ничего не взял. Рация, приготовленная посылка и все остальное снаряжение, изъятое у Вольфа, оказалось на месте.

Почему Павел, если он действительно встретился с Мэнсфилдом или другим курьером, взял только документы и пистолет? Может, это очередная хитрость разведцентра, Мэнсфилда или неизвестного курьера? — Турантаев никак не мог понять замысел врага. Почему Павел не воспользовался фотоаппаратом, если с кем-то встретился? Не смог или обстоятельства помешали?..

Была и еще одна странность во всем этом происшествии. Если «тот» что-то заподозрил, почему он разрешил взять Павлу пистолет?

Подполковник сообщил о случившемся в Якутск.

И вдруг поздно вечером пришла телеграмма: Павел сообщал Ивану Александровичу, что он в Якутске. Вернется дня через два, тогда и расскажет о своем неожиданном отлете. Узнав о телеграмме,Турантаев больше не сомневался, что Павел покинул Адычан не по своей воле. Он тут же отправил вторую телеграмму полковнику Вагину и попросил принять срочные меры к розыску Павла в городе. Однако никаких следов пребывания Орешкина в Якутске обнаружено не было. Он исчез из Якутска, как исчез из дому. На протяжении недели строились всевозможные версии, которые при проверке лопались, как мыльные пузыри. В глубине души у всех теплилась надежда, что Павел вот-вот сообщит о себе. Но он молчал.

В этот момент случилось второе «ЧП». На улице был сбит машиной майор Марченко и в почти безнадежном состоянии доставлен в больницу. Когда Турантаеву позвонили об этом, он несколько минут, уже слыша гудки, продолжал держать трубку в руке. Он отказывался верить в то, что произошло. Но вот он резко поднялся, созвонился с капитаном Оллоновым, коротко бросил:

— Срочно с Черенковым в машину.

Повидаться, а тем более поговорить с Марченко, Турантаеву не удалось. Майор был без сознания. После беседы с врачом подполковник принял срочные меры, чтобы отправить раненого в Якутск. Всем хотелось верить, что в Якутске его обязательно вернут к жизни.

На следующий день Турантаев собрал у себя сотрудников. Когда все расселись, подполковник долго молчал, а потом сказал коротко:

— Нет больше майора Марченко. Не долетел до Якутска...


Чекисты тяжело переживали потерю двух своих товарищей. Они не сомневались, что это звенья одной цепи. И тут пришла телеграмма от министра. Вагин сообщал, что Павел жив и находится в одной из больниц Красноярска, просил успокоить чету Орешкиных и обещал через два дня приехать.

Сотрудники отделения работали теперь в двух направлениях: искали шпиона и машину, за рулем которой сидел убийца майора Марченко.

При осмотре места происшествия сразу же было установлено, что Марченко был сбит полуторкой, управлял которой опытный водитель. Нашли на снегу четкий отпечаток протектора, сделали слепок. А еще через день установили и саму машину. Она, как ни странно, принадлежала той же больнице, в которую Иван Петрович был доставлен. Шофер машины уверенно заявил, что в день происшествия никуда не выезжал, а был дома. Никому машины не давал, как она оказалась в районе происшествия, а потом была поставлена на место, не имеет ни малейшего представления. При перепроверке его показания подтвердились. Стало ясно, что полуторкой воспользовался если не сам разыскиваемый, то, возможно, какой-то его помощник.

— Чем дальше в лес, тем меньше данных, — выслушав Оллонова, проводившего расследование, переделал пословицу Турантаев. — Больно уж нахально работает, сволочь! Что ты намерен делать дальше?

— Дальше? — Оллонов задумался. — Думаю, не повредит, если мы от имени милиции обратимся к населению и попросим помочь найти убийцу.

VI

В тот вечер (как стало известно чекистам потом) Павел был в кино. После сеанса на улице к нему подошел какой-то незнакомый человек и назвал по имени и отчеству. Павел вздрогнул: слишком многое напоминал этот голос. Справившись с собою, Павел спокойно оглянулся и посмотрел на подошедшего. Ошибки не было: перед ним стоял Мэнсфилд. Понимая, что затяжное молчание не в его пользу, Павел, как бы удивляясь и в то же время радуясь, воскликнул:

— Как! Вы здесь, господин майор? Какими судьбами? — А в голове лихо стучала мысль: как сообщить товарищам?

— Как видишь, здесь. Но не майор, а твой фронтовой друг и зовут меня Геннадием. Понял? Вот и хорошо. Идем, рассказывай, как дела, — предложил Мэнсфилд и первым зашагал туда же, куда шел и Павел.

— Похвастаться нечем, — догнав Мэнсфилда, начал Орешкин и, заглянув тому в лицо, подумал: «Усы, бороду отпустил, узнать трудно!». Затем заговорил быстрее: — Этот геолог никому не доверяет. Даже завербованный мной человек, уж на что друг «дяди», — Павел криво улыбнулся, — ничего не мог из него вытянуть. Портсигар выбыл из игры почти сразу. Мы об этом сообщали, пленки, какие в нем были, выслали. А тут еще командировка «семнадцатого». Пока он был здесь, делал многое, а вот отправили его — и дело затормозилось...

— В какой командировке «семнадцатый»? — не повернув головы, спросил Мэнсфилд.

— Он с геологами ушел на доразведку какого-то месторождения.

— Зимой?

— Да тут с этим не считаются. Работают в любое время. К тому же, говорят, нашли какое-то редкое сырье. Между прочим, — Павел посмотрел на Мэнсфилда, — «семнадцатый» один раз прилетал оттуда. Даже пробы земли, лишайника и воды привез. Все это я упрятал. Вот, собственно, и все. Но теперь, когда вы здесь...

— Вам известно, — Мэнсфилд перебил разговорившегося спутника, — что вас уже давно засекли и запеленговали?..

— Нас? — на этот раз Павел прервал Мэнсфилда. — Не может этого быть. Просто исключено. Здесь нет для этого никаких радиосредств.

— Живешь-то у дяди? — Мэнсфилд покосился на Павла.

— У него. И этот, завербованный, — тоже. Их сдружили охота и рыбалка.

— Когда ты сможешь его мне представить? — Мэнсфилд остановился на перекрестке.

— В любое время. Это сделать нетрудно, — сказал Павел и подумал, что неплохо было бы познакомить двух майоров.

Мэнсфилд достал папиросу, чиркнул зажигалкой, прикурил:

— Геолог или его жена сейчас дома?

— Не знаю, — неопределенно протянул Павел, лихорадочно соображая, говорить правду или нет. А может, он уже все знает? — По-моему, сейчас никого нет. Орешкин на работе. Это точно. А жена уехала к сестре. Если и вернется, то поздно вечером.

— Идем на квартиру. Стоять на таком морозе — небольшое удовольствие.

До дома они больше не проронили ни слова. В комнате Мэнсфилд бегло осмотрелся и предложил Павлу взять листок бумаги и ручку.

— Пиши, — и стал диктовать: — «Дядя, на некоторое время я отлучусь из дому. Если меня не будет даже до утра, не беспокойтесь. В общем, не поднимайте шума, не волнуйтесь. Приду — все расскажу».

Когда Павел подписался под запиской, Мэнсфилд сказал:

— А теперь идем со мной. Ты мне нужен. Есть дело, от которого зависит выполнение задания.

— Я только переоденусь, — Павел развел руками. — А то прямо с работы и в кино...

Мэнсфилд подошел к Павлу, распахнул куртку, бросил беглый взгляд на пиджак.

— Сойдет и так. Не на свадьбу.

— А что взять с собой? — спросил Павел, думая, что же делать с Мэнсфилдом.

— Только документы, — приказал Мэнсфилд и, немного подумав, добавил: — На всякий случай возьми оружие. Надеюсь, ты еще не потерял пистолет? — улыбка у него вышла какой-то двусмысленной.

— Всегда при мне, — Павел ловким движением достал пистолет и показал его Мэнсфилду, подумал: «Вот подходящий момент. Всего два слова «руки вверх» и... Жаль, нельзя.»

— Остальное нам пока не потребуется, идем. — Мэнсфилд шагнул за порог.

Пешком они прошли через весь город, и Павел понял, что его ведут в аэропорт.

— Сейчас полетим в Якутск, — Мэнсфилд посмотрел на Павла, проверяя, какое впечатление на того произвело это сообщение. Чтобы как-то сгладить растерянность, Павел с нарочитым энтузиазмом усмехнулся:

— С вами хоть на край света! Но если я завтра не вернусь, «они» могут заявить в милицию.

— «Они» этого не сделают, — уверенно отрезал Мэнсфилд. — До утра будут молчать, а днем из Якутска дадим телеграмму. Так что о «родственничках» не волнуйся, — не скрывая иронии, проговорил Мэнсфилд и уже серьезно и даже резко закончил: — Прежде всего дело. Я сюда прибыл не в бирюльки играть.

Мэнсфилд рассчитал точно. Когда они появились в здании аэровокзала, на рейс Адычан — Якутск заканчивалась регистрация. Через десять минут они были в воздухе.

В самолете Павел не переставая думал, как же быть, как сообщить, что Мэнсфилд — вот он, рядом. Арестовать его не представляет никакого труда. Может, встать и спокойно объявить: «Товарищи! Рядом с вами летит враг — берите его!» И дело с концом. Павел чуть было не поддался искушению. Однако он все время помнил слова полковника Вагина: «Опознать мало. Надо выяснить, с чем он к нам пожаловал, и только после этого взять, причем обязательно живым.»

Когда из кабины пилотов вышел один из членов экипажа, Павел спросил, не найдется ли у них глотка воды.

— Отчего же, найдем. Идемте, — предложил тот. «Вот сейчас и сообщу в Якутск», — подумал Павел, но вместе с ним покинул сиденье и Мэнсфилд, тоже сославшись на жажду.

— Не доверяете? — хмуро спросил Павел, когда они вернулись на свои места.

— Брось чепуху молоть, — огрызнулся Мэнсфилд, — на кой черт я таскал бы тебя с собой, если бы не доверял?

В Якутске Павел отправил телеграмму Ивану Александровичу, а через час они уже летели в Красноярск.

В Красноярске Мэнсфилд потащил Павла в ресторан. За ужином он объяснил, что Павлу предстоит работать в контакте с человеком, встретить которого они должны у входа в железнодорожный вокзал между десятью и одиннадцатью часами вечера.

К назначенному времени они были на месте. Однако человек на встречу не явился. Нарочито забеспокоившись (Павел, правда, принял все за чистую монету), Мэнсфилд крепко выругался и, подождав еще минут пятнадцать, подосадовал:

— Ничего не понимаю. Придется ждать в это же время на следующей неделе, — Мэнсфилд посмотрел на Павла и, уловив в его лице недоумение, улыбнулся. — Не беспокойся, ты сегодня же отправишься обратно. Посему нам ничего не остается, как возвратиться в аэропорт и постараться достать тебе билет. Я подумаю, как его потом с тобой связать.

Самолет на Якутск вылетал только утром, и Мэнсфилд предложил Павлу обосноваться в гостинице.

— Не слоняться же тебе здесь до утра. Надеюсь, местечко у них найдется, — он игриво подмигнул Павлу, мол, деньги свое дело сделают. — Только вот что, — вспомнил Мэнсфилд, когда они вышли на привокзальную площадь, — в гостинице устроишься вот по этим документам, — он передал Павлу паспорт и военный билет. — Нам с тобою надо «следить» как можно меньше. Ты обратил внимание, что билеты я каждый раз беру на разные фамилии?

Павел кивнул.

— То-то. Свои документы пока отдай мне. Перед вылетом я их тебе верну. Да, чуть не забыл! Надо обговорить, как ты будешь объясняться с «дядей» и на работе. Давай-ка пройдемся немного, — не дожидаясь согласия, Мэнсфилд взял Павла под руку и зашагал к небольшому скверику в противоположном от гостиницы углу площади. Несколько раз обернувшись и убедившись, что никого нет, Мэнсфилд не спеша размял папиросу, закурил. Вдруг он как бы случайно взглянул налево, поперхнулся дымом и еле слышно проговорил: «Что это там?»

Павел обернулся — и в ту же секунду острая горячая боль откуда-то со спины ворвалась в грудь. Яркое белое пламя на мгновение вспыхнуло в мозгу и сразу же сменилось глухой плотной чернотой. Мэнсфилд ударил его ножом еще два раза, затем забрал пистолет и, разорвав подкладку пиджака, — фотоаппарат.

К счастью, Павел Орешкин остался жив. Довольно скоро его подобрали пассажиры с очередного рейса, и в крайне тяжелом состоянии он был доставлен в больницу. Сознание к нему вернулось только на пятый день. Лишь тогда он и рассказал о случившемся.

— Вот так мне и стала известна судьба Павла, — сказал Вагин Турантаеву. — Он сейчас очень плох, и на его помощь мы пока рассчитывать не можем. — Министр посмотрел на Турантаева. — Скажи, тебе ничего не говорит имя Геннадия? Ведь Мэнсфилд именно так представился Павлу.

— Да ведь освободившегося уголовника Ланцова, труп которого нашли, тоже звали Геннадием.

— То-то и оно.

— Но, Борис Иванович, нет у нас людей с подобными фамилиями. Мы весь город обшарили.

— И тем не менее, где-то мы с вами, Айсен Антонович не доработали, — заметил Вагин. Он помолчал и как бы про себя добавил: — Да, распознал гад, что это не их люди.

— Напичкали техникой: микрофоны, фотоаппараты, портсигары, еще черт знает что... — начал было Турантаев, но Вагин тут же возразил ему:

— Дело не в технике. Поверь моему слову, как только Мэнсфилд сам начнет выполнять задание, он тут же споткнется. К тому же он, видно, и трус порядочный. Действует как бандит с большой дороги, все из-за угла. Убрав с дороги Марченко и Павла, он, конечно, не будет сидеть сложа руки. Он начнет действовать, и вот тут-то мы на него и выйдем. Обязательно, — твердо заключил Вагин.

VII

Хотя по ночам еще подмораживало, весна уже смело вступала в свои права. Днем солнце поднималось довольно высоко, и горячие лучи слизывали посеревший снег. В такое время года меньше всего хочется сидеть в кабинете и корпеть над бумагами. Сотрудники отделения все чаще находили любой предлог, чтобы лишний час походить по городу, ощутить теплую ласку весеннего солнца. Эта небольшая хитрость подчиненных сразу бросилась в глаза подполковнику Турантаеву. Однако он только посмеивался, понимая, что, где бы они ни были, мысли о деле ни на минуту не покидают их.

Однако проходил день за днем, близились первомайские праздники, а разыскиваемый все еще разгуливал на свободе.

Айсен Антонович прекрасно понимал, что Мэнсфилд достойный противник, раз за короткий срок сумел осесть в городе под надежной крышей. В том, что шпион в городе или где-то поблизости, Турантаев не сомневался. Он знал, что рано или поздно появится какая-нибудь ниточка, которая непременно приведет к Мэнсфилду, и все-таки «ниточка» эта обнаружилась неожиданно.

Постучавшись, в кабинет вошел капитан Оллонов. Он явно был чем-то взволнован.

— Если мне не изменяет чутье, ты с новостями. Вопрос — с какими: плохими или хорошими?

— Только что на аэродроме я встретил человека, — быстро заговорил капитан, — который очень похож на разыскиваемого. И зовут его Геннадием Петровичем. Я узнал его фамилию и место работы. Только...

— Продолжай, продолжай, я слушаю, — подался вперед Турантаев, когда Оллонов неожиданно умолк.

— Только вот усы у него и борода, но если их убрать, похож здорово...

— Ты его уже и побрить успел, — усмехнулся подполковник. — Усы и борода не проблема. Ты расскажи поподробнее, как на него наткнулся?

— По вашему указанию я все время находился в аэропорту, — Оллонов посмотрел на часы. — Два с половиной часа тому назад туда подъехал «газик», такой же потрепанный, как и у нас, — он чуть улыбнулся. — Выходит из него человек, глянул я на него: что-то знакомое. И тут слышу, как шофер спросил у него: «Геннадий Петрович, вас ждать или можно ехать?» Услышал я это имя и сразу вспомнил, на кого он похож. Выждав, когда тот вошел в здание аэровокзала, я спросил у шофера, скоро ли он поедет в город и не прихватит ли меня с собой. «Не знаю, — отвечает шофер. — Спросите у начальника. Рудский его фамилия». Сославшись на то, что Рудского я не знаю, и поэтому неудобно обращаться к нему по пустякам, я сказал, что доберусь так. По номеру машины через ГАИ выяснил, что она принадлежит нашей промартели.

— Рудский, говоришь? — уточнил Турантаев. — А у того была фамилия Ланцов...

— Знаю, — спокойно ответил Оллонов. — Однако это еще не все. Я побывал в этой артели, очень осторожно навел кое-какие справки. Заодно я переснял его «портрет» с личного дела и автобиографию. Пленка сейчас в лаборатории. Автобиография, конечно, написана, как их обычно пишут все. Родился там-то, работал, воевал, в общем, к этому сразу не придерешься. Но сообщая сведения о жене, он называет только одну фамилию — Рудская. Если это его фамилия, то почему он не упомянул о девичьей фамилии жены? Я и подумал: а не взял ли он при регистрации брака ее фамилию?

— В каком году он женился? — спросил Турантаев. — Или об этом там тоже ничего не сказано?

— Сказано. Если верить автобиографии, женат он давно, еще с довоенного времени. Больше того, у них есть десятилетний сын, — уловив скептическую усмешку начальника, Оллонов заспешил: — Но, Айсен Антонович, в автобиографии же можно что угодно написать. А вот прибыл он к нам недавно, где-то перед Новым годом. А потом это сходство, имя, отчество да и фамилия жены...

— Ладно, убедил, — прервал капитана Турантаев. — Проверить, конечно, надо. Быстренько установи, где, когда и на основании каких документов этот твой Рудский получил паспорт, — подполковник на слове «твой» сделал ударение, — и о жене. Передай Черенкову, пусть зайдет ко мне, а сам займись проверкой биографии Рудского. Попытайся заодно выяснить, не был ли он недавно в командировке. Если был, то где, когда и зачем. Действуй. Будут готовы фотографии, занесешь...

Твердой уверенности в том, что они напали, наконец, на след шпиона, у Турантаева, однако, не было...

Не дождавшись возвращения капитана, Турантаев сам сходил в фотолабораторию и забрал готовые снимки. В кабинете, разложив еще влажные фотографии на столе, он стал рассматривать их так и эдак. Сходство Рудского с Мэнсфилдом было бесспорно. Однако, помня об истории Павла и Вольфа, подполковник не стал спешить с окончательным заключением. Хотя интуиция и логика подсказывали ему, что чекисты на верном пути.

Пока он так размышлял, открылась дверь, и Оллонов прямо с порога выпалил:

— Он, Айсен Антонович, он! Вот доказательства, — капитан вытащил из кармана листок бумаги и, заглядывая в него, принялся перечислять: — Он получил паспорт в горотделе милиции Улан-Удэ в прошлом году, точнее, в октябре прошлого года. Паспорт был выдан на основании справки об освобождении из заключения. Помните, Ланцов был убит примерно в то же время.

— Хорошо, хорошо! Но почему он не Ланцов, а Рудский?

— А черт его знает! Об этом он сам расскажет, когда будет сидеть здесь.

— Возможно, но скорее всего нет. Сделаем так, — Турантаев побарабанил пальцами по стеклу: — За этим Рудским мы присмотрим, теперь он никуда от нас не денется, а тем временем командируем Черенкова к Павлу, может, он опознает Мэнсфилда на фотографии, затем махнет в Улан-Удэ и наведет там необходимые справки. Как ты на это смотришь?

— Все правильно. Нам, конечно, надо собрать на него как можно больше данных. Но я все равно уверен, что это Мэнсфилд. Я не успел вам доложить всего: ведь Рудский был в командировке как раз с того дня, когда исчез из города Павел!

— Вот как?! — оживился Турантаев. — А куда он летал? И когда вернулся?

— Командировка у него была в Якутск. Возвратился он, правда, на три дня позже случая с Иваном Петровичем...

— Подожди, — Турантаев потер лоб, — значит, он не причастен к убийству Марченко?

— Как будто так. Но тут надо еще кое-что выяснить. Я просто не успел за эти два часа. Понимаете, — Оллонов заметно волновался, — он не сдал в бухгалтерию обратного билета. Заявил, что потерял. А может, специально уничтожил, потому что был уже здесь, в Адычане? Все это надо допроверить.

— Вот и допроверь, а завтра доложишь. Управишься?

— Постараюсь.


Уже на другой день чекисты располагали доказательствами, что Рудский именно тот, кого они ищут. Из собранных материалов следовало, что, появившись на территории Советского Союза, Мэнсфилд, очевидно, без всяких препятствий добрался до ближайшего аэропорта и, не задерживаясь, вылетел в Якутск. Там он каким-то образом встретился с Ланцовым и убил его, чтобы завладеть справкой.

Дальнейшие перевоплощения Мэнсфилда чекисты установили точно. Одна из сотрудниц отделения посетила Рудскую под предлогом пошива свадебного платья. Женщины разговорились, и вот что выяснилось. С мужем Рудская познакомилась примерно полгода тому назад. Встретились случайно, в поезде, но быстро подружились. Прибыв в Улан-Удэ, Мэнсфилд остановился у нее на квартире, а через несколько дней сделал ей предложение. Она согласилась. При регистрации брака, как и предполагал Оллонов, муж взял ее фамилию. Затем усыновил ее ребенка и устроился на работу. Но вскоре не поладил с начальством и ушел с работы. Накануне Нового года они всей семьей приехали в Адычан.

В правдивости Рудской чекисты не сомневались. Было ясно, что она знает о муже только то, что он сам ей наплел.

Одно только оставалось неясным. Внимательно ознакомившись с документами, Оллонов установил, что командирован Рудский был только до столицы республики. В Якутск прибыл в тот же день, когда вылетел из Адычана. Все время находился в Якутске и возвратился из командировки через три дня после случая с майором Марченко. Командировочное предписание не имело никаких подделок, было заверено подписями и печатями.

— Выходит, у него есть напарник? — проанализировав собранные материалы, сделал вывод подполковник. — Или что-то нечисто с командировочными документами? Я почему-то склонен принять второй вариант. Ты, Николай Спиридонович, пожалуй, прав: обратный билет он не сдал в бухгалтерию специально. Придется попросить министра, пусть там проверят, что к чему. Сделать им это будет нетрудно.

Вечером перед Турантаевым лежал ответ из министерства.

— Ну вот, теперь все ясно, — удовлетворенно проговорил подполковник.

Оказалось, что Рудский прибыл в Якутск на три дня позже даты, указанной в командировочном предписании, а в Адычан вылетел, наоборот, на три дня раньше. В Якутске Рудский явился к инспектору отдела кадров той организации, куда его направили, показал авиабилет, где стояло число его вылета из Адычана, и упросил поставить на командировочном удостоверении именно эту дату. Он, мол, встретил в пути давнишнего знакомого, ну и, естественно, эти два дня они отмечали встречу. Вагин рекомендовал Турантаеву выяснить, в какой именно день Рудский возвратился в Адычан, поскольку он попросил того же инспектора дату убытия из Якутска не проставлять.

Познакомив Оллонова с шифровкой, Турантаев предложил ему высказаться.

— А что тут, собственно, высказываться? Ни с кем он, конечно, в пути не встречался, а за эти два дня слетал в Красноярск и обратно. Да и тут, если копнуть поглубже, я думаю, мы многое выясним...

На очередной примерке платья выяснилось, что, прилетев из Якутска, Рудский три дня пролежал в постели, якобы болел, и только после этого вышел на работу. На командировочном же поставил нужную ему дату.


Вернувшись из командировки, Черенков поспешил к начальнику с докладом. Но когда он вошел в кабинет, Турантаев сразу же остановил его:

— Можешь не докладывать. Знаем, что все подтвердилось. Его тут опознал полковник Щербаков, — он повернулся к высокому, плотно сбитому человеку в штатском. — Это тот самый товарищ из Москвы, которого мы так ждали.

Полковник Щербаков пожал лейтенанту руку, спросил, как самочувствие Павла. Голос у него был мягкий, глуховатый. Говорил Щербаков неторопливо, очень четко отделял каждое слово.

— Павел молодец. Он рвется домой, настаивает, чтоб его выписали.

— Напрасно рвется, — улыбнулся полковник. — Мы его все равно не пустим сюда. Мэнсфилд на свободе — Павлу в городе появляться нельзя. Для Мэнсфилда он погиб. — Щербаков умолк. Задумался. — Да, много невзгод выпало на его долю. Жаль парня. Хотел бы я его повидать...

— Вы, товарищ полковник, говорите так, словно знаете его, — удивился Черенков.

Щербаков подмигнул Черенкову, показав в улыбке ряд золотых зубов:

— А ты, лейтенант, не ошибся. Павла я действительно знаю. Даже очень хорошо. Познакомились, так сказать, при определенных обстоятельствах... — Он обернулся к Турантаеву: — Что ж, Айсен Антонович, дело ясное. Надо брать мерзавца. Тем более, что завтра прилетает Вагин. Ему, наверное, очень интересно будет с ним встретиться.

— А как быть с Рудской?

— Допросим, конечно. Правда, вряд ли она что-нибудь знает. Просто одинокая женщина, выходя замуж, полагала, что с появлением в семье мужчины ей станет легче. Он, кстати, был неплохим мужем и отцом. К ребенку и к ней относился хорошо. Не буянил. Зарплату приносил исправно. А что женщине еще надо? Как-нибудь попробуем объяснить ей ситуацию, успокоим, что к ней претензий не имеем... Что ж, посылайте две группы, Айсен Антонович, к Мэнсфилду на работу и домой. Пусть обыщут все как следует. Этот тип без веских улик не заговорит. А я «добровольцем» в КПЗ. Где она у вас тут находится?

Черенков посмотрел на Щербакова, явно сбитый с толку последней фразой.

Когда Мэнсфилда ввели в кабинет, Вагин вспомнил строки словесного портрета. Да, перед ним стоял именно тот, на кого был объявлен всесоюзный розыск. Даже усы и небольшая бородка не сделали его неузнаваемым. Все эти наблюдения заняли несколько секунд, пока Вагин неторопливо прохаживался по кабинету. «Вот ты каков, старый знакомый», — подумал он, прикидывая, с чего бы начать допрос. Наконец, полковник вернулся к столу, и показав на стул, предложил арестованному сесть.

— Не знаю даже, как вас и называть. Запутаться можно, — Вагин слегка улыбнулся. — Начнем с имени, которое вам дали родители. Итак, господин Штейн, — полковник заметил, как дрогнули брови Мэнсфилда, — вы, очевидно, догадываетесь, что находитесь не в милиции, а в районном отделении МГБ. Задержаны вы как шпион и убийца. Так что перейдем сразу к делу. — Вагин снова усмехнулся. Он вспомнил обстоятельства задержания Мэнсфилда и знал, что тот не станет отрицать свою причастность к разведке. Поэтому полковник и добавил слово «убийца», чтобы посмотреть, как тот будет реагировать. Но Мэнсфилд, по крайней мере, внешне остался совершенно спокоен. Он даже как-то укоризненно посмотрел на полковника и молча покачал головой.

Вагина это не обескуражило. Доказательств уголовной и шпионской деятельности «Рудского» у чекистов было достаточно. Причем, в последнем он невольно помог им сам.

...Дело в том, что задержание Мэнсфилда произошло не совсем так, как намечалось. С тех пор, как его опознал в аэропорту Оллонов, за Мэнсфилдом шло неусыпное наблюдение. В эти дни и был отмечен его подозрительный контакт с неким Егоровым. Они встречались довольно часто, на служебной машине Мэнсфилда выезжали на охоту и рыбалку, иногда вечером заглядывали в ресторан. Желанным гостем Егоров был и в доме Рудских. Правда, они были людьми общительными, имели много знакомых, часто приглашали гостей и сами охотно принимали приглашения. Но Егоров... работал вместе с Иваном Александровичем Орешкиным. В последнее время он стал его основным помощником и, естественно, имел доступ к важным документам.

Напрашивался вывод, что убрав Марченко и Павла, Мэнсфилд нащупывал новый путь к Орешкину и к секретным работам экспедиции.

Материалы, собранные на Егорова, были несколько противоречивы. Молодой, способный специалист, он работал увлеченно и творчески. Руководство экспедиции характеризовало его как перспективного ученого. Правда, была замечена его излишняя любовь к хорошим коньякам, что вполне мог использовать Мэнсфилд. Был у шпиона и козырь покрупнее. В 1923 году отец Егорова, мобилизованный местными тойонами в одну из банд белобандитов, был убит в бою с отрядом Строда. Но это обстоятельство козырем мог считать, по мнению Вагина и Турантаева, только Мэнсфилд, не знающий да и не способный понять реальной жизни республики. Так что, скорее всего он должен был споткнуться на Егорове, советском молодом человеке, образованном, отлично понимающем сложную драматическую обстановку времени гражданской войны и горькую судьбу забитых, темных крестьян и батраков, силой и обманом вовлеченных в контрреволюционное движение. Но в таком случае Егоров мог стать очередной жертвой: Мэнсфилд не любил оставлять свидетелей своих неудач, да и друзей тоже не щадил.

Вечером того дня, когда оперативная группа отправилась, чтобы задержать Мэнсфилда, последнего не оказалось ни на работе, ни дома. Не успел Турантаев дать дополнительные распоряжения, как позвонил Черенков, дежуривший у конторы экспедиции. Торопясь и волнуясь, он сообщил, что в переулке за конторой обнаружил служебную машину Мэнсфилда. Фары погашены, в кабине двое. «Что же делать, что же делать?» — волновался Черенков.

— Не суетись. Следи за ними. Сейчас выезжаем к тебе.

Как раз в это время из окна котельной, где был телефон, лейтенант заметил, что кто-то вышел из машины и не торопясь направился к экспедиции. Вот открылась дверь, и в ярко освещенном проеме Черенков сразу узнал Егорова. Он снова позвонил Турантаеву, но тот уже уехал и трубку снял Вагин.

— Егоров?! — переспросил министр. — Странно... Неужели мы в нем ошиблись? Продолжайте наблюдать, а минут через пять встречайте подполковника.

Тем временем Егоров вошел в кабинет Орешкина, задернул на окнах шторы, зажег свет и подошел к сейфу. Минуту-другую он постоял в нерешительности, затем открыл сейф и вытащил папку в черном коленкоровом переплете. В ней было всего несколько листков — краткий отчет о результатах деятельности геологов в прошлом году. Разложив их по порядку, Егоров достал из кармана пальто небольшой черный фотоаппарат и стал снимать документы. Он успел сделать только два снимка, когда в затворе аппарата что-то щелкнуло.

— А, черт! Сломался! — вслух выругался Егоров и убрал бумаги в сейф. Он снова постоял с минуту, неуверенно вытащил из кармана две плоские металлические коробочки величиной с мыльницу, повертел их в руках и решительно сунул обратно в карман. Взяв из сейфа несколько черновиков Орешкина, Егоров погасил свет, раздвинул шторы и покинул кабинет.

Черенков и подоспевшие чекисты группы Турантаева видели, как Егоров подошел к машине Мэнсфилда, сел в кабину. Еще через несколько минут там вспыхнул тусклый свет карманного фонарика, в его желтоватом пятне неясно маячили два силуэта. И вдруг свет погас. Турантаев махнул рукой: вперед!

...Егоров поспешно захлопнул дверку и, с трудом отдышавшись, проговорил:

— Геннадий Петрович, что-то с аппаратом случилось. Почти ничего не успел снять. На всякий случай я прихватил черновики Орешкина.

Мэнсфилд, не глядя, отложил испорченный фотоаппарат, зажег фонарик и бегло просмотрел бумаги. С первого взгляда он понял: это то, что надо.

— Молодец, — тихо и, как показалось Егорову, с чуть заметной недоброй усмешкой похвалил Мэнсфилд. — Что ж, посмотрим, что случилось с этой игрушкой? — он нажал какую-то кнопку, в аппарате что-то тихо зашуршало, и голос Егорова негромко, но четко произнес: «А, черт! Сломался!»

— Понял? — Мэнсфилд открыто наслаждался эффектом. — Не обижайся. В нашей работе это закон: доверяй, но и проверяй. Ну, давай отметим наш небольшой успех и пожелаем себе дальнейших.

Он достал из-под сиденья бутылку коньяку и два стакана, сорвал пробку и налил себе и Егорову.

— Ну, будь здоров!

«Отравить решил, сволочь!» — пронеслось в мозгу Егорова, и он нерешительно повертел в пальцах стакан.

— Ты что? Это же армянский, отборный!

— Закусить бы чем, Геннадий Петрович, — попросил Егоров.

— Это можно, — Мэнсфилд опять полез под сиденье. В эту же секунду Егоров с размаху ударил его стаканом в правый висок. Мэнсфилд тяжело осел на рулевое колесо. Егоров немного отодвинулся и стал снимать брючной ремень.

...Первым к машине подбежал Оллонов. Он рванул на себя дверку кабины и, ударив по кабине лучом сильного электрического фонаря, крикнул: «Руки вверх!».

Зажмурившись, Егоров улыбнулся во весь рост и облегченно вздохнул:

— Слава богу! В самый раз подоспели...

— Руки, Егоров, руки! О боге потом вспомнишь!

— Да вы что, Николай Спиридонович, серьезно? — Егоров узнал капитана. — Пожалуйста! Только лучше занялись бы этим типом...

Только теперь Оллонов и подоспевший Турантаев заметили беспомощно уткнувшегося в приборную доску Мэнсфилда, судорожно зажатый в руке Егорова стакан с остатками коньяка и ремень в другой. Они молча переглянулись и облегченно рассмеялись.

— Ты его не с концом? — спросил Оллонов уже тревожно, пытаясь нащупать у Мэнсфилда пульс.

— Нет, я не очень сильно...

— Ну ладно, вылезай. Поедешь с подполковником в отделение. А Мэнсфилда я, Айсен Антонович, на этой машине отвезу.

— Кого-кого? — вытаращил глаза Егоров.

— Там узнаешь.

Егоров пошел к оперативной машине, но вдруг вернулся.

— Николай Спиридонович, там где-то должна быть бутылка коньяку, он меня угощал только что...

— И ты выпил? — капитан не скрывал своего беспокойства.

— Нет, а он успел.

— Интересно, — Оллонов нашел бутылку, аккуратно завернул ее в газету и положил в карман. — Поехали!

В отделении их с нетерпением поджидал Вагин. Распорядившись вызвать к Мэнсфилду врача, он позвал всех в кабинет, молча выслушал доклад Турантаева и с любопытством посмотрел на Егорова.

— Что ж, будем знакомиться, Анатолий Сергеевич! — он протянул Егорову руку. — Кстати, где ваш коньячок-то? Слыхал, вы специалист по этой части.

Егоров покраснел и кивнул на Оллонова. Взяв бутылку, Вагин посмотрел ее на свет, повертел в руках, понюхал содержимое и, улыбнувшись, заметил:

— Он самый. Армянский. Дайте-ка мне стакан.

Он налил коньяку в стакан, снова понюхал и развел руками: «Коньяк»!

Полковник еще раз поднес бутылку к электрической лампочке и более внимательно осмотрел ее. На одной из стенок он обнаружил странное утолщение. Что это, брак? И на горлышке тоже? Здесь был чуть заметный стеклянный бугорок. Вагин нажал на него пальцем, и он легко ушел внутрь.

— Ого! — произнес полковник, и все вопросительно посмотрели на него. — Вот, полюбуйтесь! В стенке-то тайничок, а в нем-то уж наверняка не коньяк. Понятно?

Егоров побледнел, а Оллонов, подтолкнув его в бок, прошептал: «Не зря ты, оказывается, бога-то поминал».

— Ну, а что вы еще привезли, так сказать, на закуску? — спросил министр у Турантаева.

— Фотоаппарат-магнитофон, сверток с документами, ампулу с ядом, — ее нашли в воротнике рубашки Мэнсфилда.

— Аппарат не работает, я его нарочно сломал, — объяснил Егоров. — А документы — это черновики первого варианта прибора Орешкина. Мы его забраковали...

— Это все?

— Нет, у меня еще мины есть, — вспомнил Егоров.

— Что?

— Мины. Он велел мне положить их в сейф, а я не положил, — и Егоров вытащил две плоские металлические коробочки.

В кабинете стало тихо. В первый момент никто не шелохнулся, но уже через секунду Оллонов протянул руку к минам, как бы нечаянно встав так, что отгородил Егорова от всех остальных.

— Осторожно, — крикнул Турантаев, но Егоров спокойно положил мины на стол и сказал, что не взвел взрыватель вопреки указанию Мэнсфилда.

Министр подошел к Егорову и взял его за плечи.

— Спасибо, Анатолий Сергеевич. Сегодня вы очень помогли нам. Мы все рады, что не ошиблись в вас. И все же, почему именно вас он выбрал себе в помощники?

— Я сейчас расскажу, — Егоров заволновался. — Мне скрывать нечего. Познакомились мы, в общем-то, случайно, у кого-то из моих приятелей. Разговорились. Человеком он оказался общительным, интересным собеседником. Мы стали часто встречаться. Рыбачили, охотились — развлечений-то здесь не очень много. Иногда выпивали вместе. В этом он, кстати, знал толк. Рудский к тому же оказался щедрым, одалживал мне деньги. Как-то раз в разговоре он упомянул о судьбе моего отца, но больше к этой теме не возвращался. А сегодня он вдруг заехал ко мне днем и предложил прокатиться. Время у меня было, и я согласился. Выехали мы с ним за город, он остановил машину, закурил и показывает мне какую-то бумажку. Знаете, что это было? Расписка! Моя расписка в том, что я брал у него деньги. Ну и что, говорю, брал, так отдам, хотя и не помню, чтобы давал такую расписку. Нет, он говорит, не все так просто. Деньги ты, мол, брал у меня, но принадлежат они не мне. Кому же, спрашиваю. Тут он и назвал свой разведцентр и предложил мне работать на них. Я промолчал. Тогда он стал угрожать, сказал, что достаточно послать эту расписку вам и меня тут же арестуют. Больше того, прокрутил мне пленку с одним нашим разговором, в котором я, каюсь, наболтал лишнего. Что мне оставалось делать?

— И вы согласились? — Вагин прищурился.

— Да, согласился. Думал, успею сообщить вам, но он не отпускал меня до самого вечера. Тогда я решил...

— Хорошо, Анатолий Сергеевич. Что вы решили, мы уже знаем. У нас еще будет время поговорить, а пока отдыхайте...

...Мэнсфилд снова молча покачал головой.

— Так вот, господин Штейн-Мюллер-Машинскас-Мэнсфилд-Рудский, — продолжал Вагин, — вы задержаны как шпион и убийца. Мы с вами оба разведчики, и я не считаю нужным играть с вами в кошки-мышки. Вы убили гражданина Ланцова, нашего сотрудника майора Марченко, покушались на жизнь Павла Орешкина и Анатолия Егорова. Это не считая ваших коллег по планеру. Вы пытались выкрасть чертежи государственной важности и уничтожить результаты работы геологической экспедиции...

— Не пугайте меня, полковник, — неожиданно перебил Мэнсфилд. — Я не запрошу пощады.

— Ее и не будет. Вы понесете заслуженное наказание.

— Хоть сейчас. Только не мешайте, как у вас говорят, божий дар с яичницей. Как вы верно заметили, я разведчик, и поэтому не стану запираться. Да, я имел определенное задание, но не выполнил его. К сожалению, меня провел какой-то мальчишка. Я, повторяю, разведчик, и умею проигрывать, но никаких ваших сотрудников, Павлов, Ланцовых и Анатолиев я не знаю. С этим у вас ничего не выйдет.

— Посмотрим. К вашему великому огорчению, могу сообщить, что Павел-то остался жив. — Вагин с трудом сдержал желание рассмеяться. — Поскольку сегодня вы не расположены к откровенному разговору, дадим вам время подумать. КПЗ к этому очень располагает. Кстати, там вас ждет один человек. По-моему, он шел к вам на встречу, так что можете считать, что она состоялась, — полковник все же улыбнулся и вызвал конвоира.

— Полагаю, все выложит, — сказал молчавший до этого Турантаев, когда Мэнсфилда увели. — Не совсем, правда, понятно, почему он так быстро сознался.

— А что ему оставалось делать? Он же неглупый человек, понимает, что взят с поличным. Но ты заметил, как он пытается уйти от обвинения в убийстве? Видимо, на что-то еще надеется... — Вагин не договорил. — В кабинет вошли сотрудники, производившие обыск у Рудской. Они принесли магнитофон с несколькими кассетами, блокноты с тайнописью, отдельные личные вещи Мэнсфилда.

— Больше ничего не нашли? — министр посмотрел на лейтенанта Черенкова, руководившего обыском.

— Мы очень внимательно все осмотрели, но...

— Верно, верно, — остановил офицера Вагин. — Не дурак же он, чтобы дома держать шпионское снаряжение. Думаю, скоро сам покажет нам свой тайник...


Переступив порог камеры, Мэнсфилд остановился от неожиданности. Он узнал человека, про которого говорил Вагин. Не дождавшись даже, пока конвоир закроет за ним дверь, Мэнсфилд хрипло прошептал:

— Господин Краус?!

Человек обернулся и в упор посмотрел на Мэнсфилда. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. Казалось, тот, кого назвали Краусом, готов был убить Мэнсфилда. Как только дверь камеры закрылась, он сквозь зубы процедил:

— Какой я тебе Краус, скотина? Они ни черта не знают обо мне, а ты «Краус», «Краус». — Внезапно смягчившись, он спокойно сказал: — Вот уж никак не думал, что тут с тобой встретимся. Рассказывай, что стряслось?

Однако Мэнсфилд молчал, и было видно, что он не собирается посвящать Крауса в свои дела. Поняв, что Мэнсфилд ему не доверяет, Краус заметил:

— Не настаиваю. Можешь не говорить. Можешь считать, что я уже продался или что я подсадная утка. Хотя и я могу подумать о тебе то же самое. Но я хочу просить тебя, Рандольф. — Краус подошел к нему поближе. — На допросе ничего не говори обо мне. Мы друг друга не знаем. — Краус понизил голос до шепота. — Я уверен: они обо мне ничего не знают. Просто какое-то недоразумение. Я летел, конечно, не к тебе. В пути ничем себя не проявлял — и вдруг сегодня утром меня снимают с самолета. Пока со мной никто не разговаривал. А ты знаешь, — Краус посмотрел в глаза Мэнсфилду, — о чем я подумал? А нет ли у нас там, — Краус кивнул куда-то в пространство, — русского агента? — Он снова посмотрел на Мэнсфилда и сочувственно проговорил: — Я вижу, ты сопротивлялся, у тебя висок разбит.

Мэнсфилд машинально поднес руку к виску, но ничего не ответил. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем Мэнсфилд заговорил:

— Вот вы утверждаете, что летели дальше. А мне они сказали, что вы шли ко мне на связь.

— Липа! Чистейшей воды липа! Если бы так, разве они предоставили бы нам такую возможность: сидеть здесь вместе и разговаривать. Не совсем же они олухи!

— Я тоже так думаю...

— Тут и думать нечего, — поставил точку Краус и стал рассказывать Мэнсфилду о последних берлинских новостях...


Третьего мая в Адычан прилетел Павел Орешкин. Турантаев пригласил его к себе и, усадив на диване, поинтересовался, как прошло оформление на работу в органы.

— Нормально, Айсен Антонович, но... только, я думаю, напрасно все это. Не выйдет из меня чекиста.

— Это почему же?

— Экзамен-то я не выдержал, — огорченно проговорил Павел.

— А по-моему, как раз наоборот: выдержал превосходно. На твоем месте, полагаю, так же поступил бы любой из нас. Ты правильно делал, что хотел выяснить, зачем Мэнсфилд отправился в Красноярск. А то, что не сумел поставить нас в известность, — так у тебя для этого и возможности не было. Так что напрасно не тревожься! — Турантаев ударил Павла ладонью по колену. — Лучше я тебя сейчас познакомлю с одним из арестованных.

— Что?! Разве их двое?

— Двое, — засмеялся Турантаев и распорядился ввести арестованного.

Когда тот вошел в кабинет, Павел от неожиданности встал:

— Подполковник Краус? И вы здесь?!

— Он же полковник Щербаков. Наш коллега по работе, — представил Турантаев.

Павел опешил. Он стоял, не зная, что сказать. Щербаков подошел к растерявшемуся Орешкину, крепко и горячо пожал ему руку.

— Ну, здравствуй, беглец, — сказал он ласково. Левой рукой полковник поправил очки, будто хотел получше рассмотреть Павла. — А ты совсем не изменился. Правда, височки побелели да похудел малость. Но это поправимо. Были бы кости, а мясо нарастет. Так, что ли? — он снова улыбнулся, блеснув золотыми зубами.

— Вот это сюрприз! — Павел развел руки. — Значит, полковник Зимерев...

— Да, — подхватил Щербаков, — Зимерев и теперь считает меня отъявленным фашистом. Но что поделаешь — так надо.

— Вот здорово! — восхищенно крутил головой Павел. — Значит записку мне вы написали? Не рискованно ли это было? Я, признаться, за провокацию принял.

— Согласен. Грубовато. Но я нарочно избрал этот способ, чтобы и ты не смог заподозрить меня. Ведь тебя могли и поймать.

— Простите, товарищ полковник, а теперь вы... остаетесь? Или опять туда?

— Остаюсь дома, не знаю, к радости или к сожалению, — смеясь, ответил Щербаков. — Так уж сложились обстоятельства. Обратно к ним мне дорога заказана. Для них я предатель. Изменил их «благородному» делу и сбежал в Чехословакию. Кстати, пятого мая я выступаю по чехословацкому радио. Надеюсь, они меня услышат.

— Но пятое-то послезавтра!Когда же вы успеете?

— Милый мой, — Щербаков положил руку Павлу на плечо. — В каком веке мы живем! Моя речь давно записана на пленку. Остается только прокрутить.

— Игорь Матвеевич, — спросил Турантаев, — как там, кстати, чувствует себя ваш коллега Мэнсфилд?

— По-моему, неважно. Но пытается бодриться. На что-то еще надеется. Хотя ему и его хозяевам надеяться уже не на что. Провалилась у них операция. Полностью!

— С чем мы их и поздравляем! — подхватил Турантаев, улыбаясь. Он прошелся по кабинету, с удовольствием разминая ноги. У окна задержался.

По заснеженному тротуару шла Яна Слепцова. Турантаев подозвал Павла.

— А вот тебе, Павел Ильич, и другой сюрприз. Узнаешь?

— Яна?! — взволнованным шепотом произнес Павел и рванулся было к двери, но его остановил подполковник.

— Не надо. Оставайся здесь. Мимо не пройдет. Мы ее из Ленинграда телеграммой вызвали, — говорил Турантаев, но Павел плохо слышал его. Он был поглощен предстоящей встречей и нетерпеливо поглядывал на дверь, за которой через минуту послышались быстрые мягкие шаги.

Над заснеженным северным городком дотлевал вечерний закат...


Примечания

1

Едома — возвышенность в тундре (наречие русских северян).

(обратно)

2

Догор — друг (якутское).

(обратно)

3

Ючюгэй — хорошая (якутское).

(обратно)

4

Кыыс — девушка (якутское).

(обратно)

5

Печатается с некоторыми сокращениями, как и первая часть.

(обратно)

6

Так в журнале. У второй части повести, в отличие от первой, обнаружился подзаголовок. Складывается впечатление, что повесть авторы редактировали до самого последнего момента, и продолжали это делать даже после того, как её начали печатать в журнале. Скорее всего, поначалу разделять текст повести на части авторы вообще не планировали (в 4-м номере журнала, в начале повести, нет слов «Часть первая»), и решение об этом было принято «на ходу». — Прим. Tiger’а.

(обратно)

Оглавление

  • Иван Зозуля, Лев Габышев Волки не дремлют Повесть
  •   Часть первая
  •     I
  •     II
  •     III
  •     IV
  •     V
  •     VI
  •     VII
  •     VIII
  •     IX
  •     X
  •     XI
  •     XII
  •     XIII
  •     XIV
  •     XV
  •     XVI
  •     XVII
  •     XVIII
  •     XIX
  •     XX
  •     XXI
  •     XXII
  •     XXIII
  •     XXIV
  •     XXV
  •   Часть вторая[5] СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ[6]
  •     I
  •     II
  •     III
  •     IV
  •     V
  •     VI
  •     VII
  • *** Примечания ***