Буря слов 3 [Яна Демидович] (fb2) читать онлайн

Яна Демидович Буря слов 3

Шёпот вереска

Когда они подъехали к замку, начался дождь. Холодный, колкий, он резко обрушился с шотландских небес, вмиг обратив твёрдую почву в болото. Казалось, в серых струях уже танцуют призраки: леди в платьях с туманным шлейфом, юноши в килтах, воины с волынками…

«Нет. Это мираж», – твёрдо сказала себе Нэнси и, отвергнув предложенный зонт, первой вышла из машины. На руке тотчас дрогнули костяные браслеты, а ветер принёс далёкий, сладковатый запах вереска. Прищурив глаза, Нэнси мрачно глянула на остатки былой роскоши: щербатые башни, обрушенные местами стены, деревья и травы, что проросли сквозь дыры тут и там.

– Да, неаппетитное зрелище, – скривив тонкие губы, заметил мистер Эм и покосился на неё. – Уверены, что вам не нужен зонт?

– Обойдусь, – отрезала Нэнси и пошла к развалинам. Чёрные волосы, украшенные черепками мелких птах, намокнув, облепили её грудь и спину; под ногами зачавкало.

Заказчик раздражал. Всё в нём – от одежды до дурацкого сокращения фамилии («Зовите меня мистер Эм!») – выдавало чужака. Того, кто давным-давно забыл свои корни и, на время оставив Калифорнию, приехал сюда исключительно ради денег – продать семейное гнездо.

Да. Мистер Эм был явно не из тех, кто любит носить килт. В нём не было и намёка на национальную гордость. Новое поколение, человек цифрового будущего, он морщился от звука волынок и вряд ли хоть раз пробовал хаггис¹, предпочитая блюда иной кухни.

Протянув руку, Нэнси прикоснулась к одному из каменных блоков. Даже сейчас, закрыв глаза, она ощущала на себе скептический взгляд. Потому что мистер Эм до сих пор сомневался. Не верил, что столь юная особа, больше похожая на вокалистку провинциальной рок-группы, чем на ведьму, может учуять и прогнать призрака.

А призрак здесь, вне всяких сомнений, был.

Впервые он явил себя недавно, именно тогда, когда заказчик, вернувшись, решил продать полуразрушенный замок иностранцам. В тот вечер, стоило им зайти в один из залов, воздух заполнил вой волынки. Мелькнула серебристая тень – и на незваных гостей, обдав холодом, налетел призрак волынщика.

Увы, тем покупателям вовсе не улыбалось покупать замок с таким агрессивным «довеском».

Сделка сорвалась и на второй, и на третий раз, после чего обозлённый продавец решил-таки принять меры. Нэнси помнила, как он связался с ней по рекомендации: мистер Эм выглядел бледно, однако решительно. Он чётко, быстро обрисовал ситуацию и спросил, может ли она помочь. Подумав, Нэнси всё-таки согласилась.

И вот теперь она здесь, под проливным дождём, водит и водит пальцами по шершавому камню. Заказчик же стоит рядом, укрытый зонтом: губы – тонкая линия, меж бровей – глубокая морщина. Ему не нравится здесь. Ему хочется обратно – в солнечную Калифорнию, где белый песок и девушки цвета карамели. Туда, где в светлом, точно кость, особняке, сидит глупый мальчишка Шон – сын, что грезит о Шотландии.

«Представляете? Он умолял меня оставить замок. Этот пережиток прошлого! Хотел жить здесь. Здесь, в таком климате и…» – фыркнул мистер Эм, говоря с Нэнси по Скайпу, но осёкся, наткнувшись на холодный-прехолодный взгляд. Коренная шотландка, Нэнси не скрывала своей неприязни. Но работа есть работа. Аванс уплачен вперёд, нужно брать себя в руки.

– Это призрак вашего предка, – открыв глаза, сказала Нэнси и повернулась к заказчику.

Тот переменился в лице.

– Вы уверены? Ведь в замке жила сотня людей, мало ли кто…

– Уверена, – перебив, кивнула Нэнси и присела у стены. Взяв небольшой тканевый мешочек, она достала и бросила в грязь россыпь мелких косточек, отчего мистер Эм попятился.

Некоторое время Нэнси, хмурясь, читала костяной рисунок. Затем, кивнув, собрала всё и встала.

– Идёмте. Надо спешить.

Заказчик заморгал.

– На кладбище?

– Нет.

– Почему? Разве не кости…

– Нет. Призрак может возникнуть и из другого источника, – вздохнув, объяснила Нэнси.

Мистер Эм был на диво упрям и дотошен, но при этом ни капли не разбирался в колдовстве. Слава богам, он хотя бы не признавал посредников. Именно поэтому он самолично приехал за ней, сам привёз к замку и остался, чтобы присутствовать при ритуале изгнания. Да, это безмерно раздражало, но без этого никуда. Не с этим призраком.

Нэнси уже знала, чего он хочет.

– Идём в поле. Вон туда. Кстати, у вас есть лопата?

***

Влажный вереск, что когда-то обдавал медовым ароматом, сейчас казался пропитанным кровью. Шёпот павших, привязанных к тому, что покоилось далеко-далеко в земле, проникал в уши Нэнси, смотревшей, как заказчик, пыхтя, роет в указанном месте. Лопату пришлось одолжить в местной деревеньке.

«Это ваш предок. Копайте», – приказала Нэнси, и Эм, посопев, подчинился. Те, кто посоветовали ему «эту ведьму», вряд ли говорили про скверный характер. Зато про то, что повиноваться ей нужно без экивоков – сказали.

– Что мы ищем? – спросил Эм, утирая пот. Дождь давно кончился, но взмокший от работы заказчик выглядел весьма уныло.

– Его вещь, – лаконично ответила Нэнси и выразительно посмотрела на часы. – Скорее, мистер Эм. Нужно успеть до заката.

Шёпот, слышимый только Нэнси, летал вокруг, будто призрак. Стоило чуть прикрыть веки и можно было увидеть зыбкие силуэты воинов, что когда-то дрались за свою землю. Издалека доносилась мелодия сотен волынок, звенели клинки, кричали раненые лошади…

– Нашёл! Что-то есть! – воскликнул Эм и отбросил лопату.

Встряхнувшись, Нэнси спрыгнула к нему в яму.

– Смотрите! Кажется, это…

– Нож скин ду, – договорила Нэнси, опустившись на колени.

Пальцы ведьмы бережно очистили находку от земли. Блеснул жёлтый топаз на рукояти.

– Это в нём засел призрак, да? – опасливо спросил Эм.

– Да, – подтвердила Нэнси и посмотрела ему в глаза: – Дайте сюда руку.

– Зачем?..

– Нужна ваша кровь. Это ваш предок, не забывайте. Сядьте. Давайте руку, ну!

Эм нехотя подчинился. Достав костяной кинжал, Нэнси царапнула по мякоти его руки и стряхнула красную каплю на находку.

Топаз вспыхнул кошачьим глазом. Шёпот в вереске стал громче.

– Что такое? – вскинул голову заказчик. В глазах его мелькнул страх. – Кажется, я слышу…

Ветер завыл, вдарив по ушам звуками тысяч волынок. В воздухе метнулось серебро, и глаза Эма остекленели. Упав в самую грязь, мужчина забился на дне ямы, точно в приступе эпилепсии. Вокруг него зажглось сияние.

«Десять минут. У тебя десять минут», – мысленно предупредила Нэнси, обращаясь к призраку волынщика, и закрыла глаза.

Никаких гарантий не было. Пан или пропал.

Эм бился в судорогах у её ног, волынки пели и выли, а вереск шептал, шептал и шептал, пока…

***

От густой овсянки поднимался парок. Нэнси успела съесть кусок пирога с бараньими почками и уже придвинула к себе миску с кашей, когда дверной колокольчик звякнул, известив о прибытии гостя.

На пороге вырос мистер Эм – такой же холёный, как и несколько дней назад. С вроде бы таким же лицом, но…

Почему-то же он предложил встретиться именно здесь, в этом кафе?

Эм шмыгнул носом, вбирая в себя аппетитные запахи, и, увидев за столиком у окна Нэнси, решительно направился к ней.

– Вот, – поздоровавшись, сказал он и положил перед Нэнси пухлый конверт. – Всё в порядке, призрак не вернулся. Простите, что сомневался в вас.

Нэнси дёрнула плечом.

– Не извиняйтесь.

Эм помолчал, Нэнси – тоже. Но затем всё же решилась сказать:

– Значит, новые покупатели уже приходили. Как им замок?

Эм поглядел на её миску. Пожевал губами и ответил:

– Понравился.

– Что ж, удачной сделки, – холодно бросила Нэнси и, больше не обращая на экс-клиента внимания, продолжила есть.

Однако Эм не уходил.

– Я передумал.

Ложка Нэнси застыла.

– Простите?

– Я не буду продавать замок, – чётко сказал Эм и подался к ведьме через стол. – Знаете, что, мисс? Мне приснился удивительный сон. Я…

Эм вдруг запнулся и рассеянно провёл рукой по седоватым волосам.

– Я будто почувствовал себя другим человеком. Воином! Я видел древнюю бойню своими глазами, видел то, как падают друзья… и вокруг – крики, волынки… Я чувствовал эмоции, и это ощущение… ощущение… Нет, не могу объяснить.

Нэнси мысленно кивнула. Конечно, не можешь.

Разумеется, Эм не помнил, что терял сознание. Всё, что призрак предка успел показать ему за десять минут, спустя несколько дней пробудилось в памяти, как воспоминание о недавнем сне. Тогда же, в яме, он очнулся, не поняв, что произошло. Нэнси знала, что для него всё это заняло секунду – странную секунду помутнения зрения, после чего она сделала над ножом несколько магических пассов и сказала: «Всё. Теперь нужно ждать».

– Знаете, – медленно, задумчиво сказал Эм, глядя в окно затуманившимся взглядом. – Я отреставрирую замок. Я всё понял. Нельзя так отказываться от прошлого. От предков… Сделаю в замке музей. А может и сам какое-то время там поживу… Шон будет рад.

Эм положил на стол тот самый нож скин ду. Добавил:

– А это подарю ему.

И улыбнулся.

Нэнси отвернулась, пряча улыбку.

Где-то далеко-далеко в вереске летал шёпот и победно пели волынки.

Горьких сердец пульс

Не верь глазам своим…

…И фэйри не верь.

Занавески колыхнулись, и в ногах спящей тут же заурчала кошка. Плоскомордая, белой масти, она пружинисто вскочила, распушив султан хвоста. Но лишь одно движение руки – и зверь, спелёнатый паутиной, слетел с кровати, успев только сипло мяукнуть.

«Не мешай. Ты же не хочешь к Мёртвому Псу?» – подумала Фэй, мягко соскальзывая с подоконника.

Глаза цвета виски бешено сверкнули, но гостья уже отвернулась и упёрла тяжёлый взгляд в хозяйку комнаты. Та, будто ощутив угрозу во сне, сдавленно промычала, не разжимая губ.

«Здравствуй, здравствуй… мамочка».

Здесь пахло сухой лавандой, что томилась в подушке. Химией от таблеток и – чуть-чуть – сливками из кошачьей миски. Но вскоре спальню заполнит иной запах. Он не выветрится даже под утро, когда Фэй, сделав, что должна, бледной тенью вернётся к себе.

Палец, похожий на птичью косточку, простучал «sos» по столбику кровати, и спящая завозилась. Вот-вот проснётся.

Фэй приблизилась ещё на полшага. Из рукавов её сыпались сухие трупики стрекоз и бабочек, а дыхание рождало в воздухе Осень: запахи влажной земли, прелой листвы, пыльных заброшенных усадеб… По свежим цветам, что стояли в горшках, убийцей карабкалась плесень; тонкая патина пыли, лежавшая тут и там, росла, обращаясь в толстенный войлочный слой.

Фэй склонилась над спящей. Уродливый палец – на полдюйма длиннее, чем надо, – провёл ногтем по скуле, оставляя липкий улиточный след, и голова женщины мотнулась по подушке.

– Нет… нет… – выдохнули губы.

Кошмар набирал обороты. То, что надо.

Фэй без улыбки забралась в постель и по-турецки уселась матери на живот. В пыльном углу, борясь с паутинным кляпом, выла кошка.

«Ну, давай же. Открой глаза».

И она открыла.

Долгие десять секунд Офелия Гриффитс смотрела на Фэй, словно кролик, попавший в свет фар: оцепенело, завороженно…

А потом завизжала.

Точнее, попыталась завизжать.

Правая рука Фэй не дала ей ни малейшего шанса, и визг умер в зародыше. Пауки, упав с потолка на длинных паутинках, пустились в пляс на её ресницах, в ноздри змеями пополз живой мох… Тело Офелии выгнулось дугой, а руки замолотили Фэй в жалкой попытке освободиться.

В эту ночь всё повторилось трижды: трижды Фэй ослабляла хватку – и атаковала вновь, доводя жертву до грани смерти. Под конец, когда Офелия, не выдержав, лишилась чувств, Фэй гадюкой сползла с обмякшего тела. Ковырнула, выпустив кровь, трещинку на её губах. И ушла, как и явилась, через окно… мимоходом небрежно освободив кошку.

***

Всё началось около семи лет назад. С дамы, чей голос был прохладней шампанского, а глаза темнели, как фиалки в сумерках.

В тот вечер бизнесмен Гриффитс явился на праздник вместе с женой, чью шею украшало изысканное колье с медальоном. Семейное серебро, поверх – эмаль… и гравюра с танцующими фэйри. Занятная штука.

Звенели влажные бокалы, звенел в воздухе колокольчик-смех. Спала в своей комнате, не зная о грядущих бедах, маленькая дочь Гриффитсов.

Дама в лиловом выросла пред Офелией, точно из-под земли. Улыбнулась – и сразу перешла к делу: «Я желаю этот медальон. Сколько он стоит?»

Вздрогнув, Офелия прижалась покрепче к супругу. От лиловой дамы веяло необъяснимой жутью.

«Это… это память о бабушке! Не продаётся!»

Фиалковые глаза уставились на её мужа, и тот кивнул, подтверждая. Усмехнувшись, дама дёрнула плечиком и тихонько пропела: «Что твоё, то моё, что моё – никому не отдам!»

А потом исчезла.

В ту же ночь приоткрытое окно в спальне малютки Фэйт распахнулось без единого звука.

…Три дня её искали по всему графству. Три дня Офелия разбивала лоб в молитвах своему Богу, а Гэвин – глушил страх неразбавленным скотчем.

На четвёртый день Фэйт вернулась.

Вместе с фиолетовой дамой из Неблагого Двора фэйри…

Они появились в гостиной, прямо из воздуха. Там, где секунду назад не было никого.

Так Гриффитсы узнали, кому посмели отказать. Так разом поверили в страшные сказки, что когда-то читали перед сном. Угодили в кошмар, из которого не выбраться.

Ведь Фэйт, что вернулась, была уже не Фэйт.

Подкидыш.

«Отдай нам дочь! Мы сделаем всё, всё!..»

«Восемь лет, – отчеканила дама, кривя губы в жестокой улыбке. – Восемь лет, – повторила она, оттолкнув протянутый медальон, и Офелия затряслась. – Лишь тогда я верну вашу дочь… А может, и нет».

Сказав это, дама бесследно исчезла.

Фэйт-Подкидыш холодно посмотрела на рыдающих родителей и впервые открыла рот: «Я хочу есть».

***

В дверь постучали, но Фэй не дрогнула. Этого можно было ожидать.

– Милая… милая, ты тут?

Игнорируя гостя, Фэй бесстрастно взяла банку с пленённой стрекозой и чуть приоткрыла крышку. Маленький дракон сразу же рванул на свободу, но оказался схвачен за хвост.

– Милая?

Насекомое закорчилось. Фэй поднесла его к прищуренным глазам и стала разглядывать крылья. Хорошие, тоненькие… Почти как у пикси.

– Фэйт, я с подарком…

Фэй нахмурилась – и расплющила стрекозу о стол.

Встав, она прошла к двери и молча распахнула её. Отец тут же расплылся в улыбке – дёрганной, как всегда.

– Фэйт, красавица!

– Фэй, – холодно поправила та, но отец привычно сделал вид, что не услышал. В руках у него подрагивала большая коробка с чёрным шёлковым бантом.

– Доченька, я принёс…

Скривив бледные губы, Фэй вырвала подарок и тут же захлопнула дверь.

За ней вздохнули. Кажется, с облегчением.

Фэй небрежно развязала бант и открыла коробку. Внутри покоилось платье, сшитое будто из сотен лепестков роз. Логотип гласил – «Вивьен Вествуд».

Скептически подняв чёрную бровь, Фэй прошла к зеркалу и приложила к себе подарок.

Отражение выглядело скучающим. Розовый отнюдь не красил Фэй, ещё больше подчёркивая нездоровую белизну её кожи и темноту волос, что плетьми лежали на плечах. Фэй выглядела на семнадцать, но глаза её были чересчур взрослыми.

«Её взгляд! Это взгляд убийцы!..» – помнится, кричала как-то мать.

Фэй швырнула платье в пыль и двинулась к окну. У дороги остановилась знакомая машина, мячиком выскочил бритоголовый старик. Доктор, опять к Офелии.

Фэй задумчиво постучала длинным пальцем по стеклу. Она не чувствовала по этому поводу ничего особенного. Сказать по правде, Фэй вообще мало что чувствовала.

Она же не человек.

Фэй была наказанием, карающей дланью. Ночным кошмаром, отступавшим на миг. Наполовину человек, наполовину – фэйри, Подкидыш Фэй была рождена не утробой, а магией. Прядь срезанных волос, пластинка вырванного ногтя – вот всё, что помогло создать облик Фэйт. Создать клона, копию, подделку…

Подделку, что исчезнет через год.

Или просто убьёт их всех.

Фэйри всегда брали, что хотели. И Дама лиловых теней, леди Неблагого Двора, не была исключением. Фэй не знала, что ей прикажут, когда истекут восемь лет. Впрочем, это не волновало её. Пока что она старательно выполняла давний приказ: пугала, мучила, напоминала…

Отец, что не был ей отцом, справлялся с горем лучше, чем мать. Именно он всякий раз успокаивал жену, умоляя её потерпеть ещё немножко, пытался задобрить ненавистного Подкидыша, как мог. Офелия же терпела, балансируя на тонкой грани безумия, и старалась поменьше попадаться ей на глаза. Сидела в спальне, да разговаривала с кошкой.

Они боялись. Так боялись, так надеялись на возвращение истинной Фэйт, что не могли дать отпор. Никому не говорили о страшной тайне.

Фэй открыла окно и замерла. Миг – и рука её капканом сомкнулась на невезучем воробьишке.

Тук-тук-тыдым-тук-тук… Казалось, сердце птахи вот-вот лопнет от ужаса. Фэй разглядывала её без улыбки. Участь пичуги была предрешена. Секунда – и ей свернули шею.

Фэй не впервые убивала животных. Чего стоил один Мёртвый Пёс – тот, что закопан в саду, под хилой дикой яблоней. Любимец десятилетки Фэйт, он быстро распознал подделку и возненавидел её всеми фибрами своей бульдожьей души. Пёс был смел, смел до глупости… И глупость эта привела к смерти, когда острая пика ногтя вошла ему в глаз.

Тогда Фэй встала с земли и, спокойно отряхнув платье, пошла к себе. Мать и отец, видевшие сцену расправы в саду, шарахнулись с дороги.

Да. Фэй умела убивать.

А дружить не умела.

…Только для глупой Джанет это было неважно.

***

В день, когда они познакомились, Фэй сидела на заброшенной детской площадке. Медленно покачивалась на качелях, мрачно погрузившись в себя: скрип – туда, скрип – обратно. На коленях её лежал альбом – десяток листов, скрепленных пружиной. Там, внутри, темнела жутковатая красота: деревья со стволами из скелетиков сухих листьев, короны из крыльев стрекоз и мотыльков… Странная, мрачная смесь гербария, рисунка и аппликации.

Подросшая Фэй часто гуляла одна или просто сидела здесь. Ни с кем из людей она, конечно, не дружила. Те немногие, кто когда-то общался с Фэйт, давно отдалились от неё новой или переехали. В то смутное начальное время родители врали напропалую: соседям, друзьям, журналистам… Фэйт-Фэй, что, по официальной версии, сама сбежала от неизвестного похитителя и была не в себе, сперва якобы лечилась на дому, а затем и вовсе перешла на домашнее обучение.

Разумеется, ни лечения, ни обучения не было. Фэй была полностью предоставлена самой себе – и творила, что хотела, сидя в доме. Родители порвали старые связи, перестали приглашать в дом гостей. Их жизнь окрасилась в мрачные краски. Те же, в которые Фэй, бывало, окунала старую кисточку – и рисовала, клеила, украшала альбом, чтобы потом долгие часы разглядывать.

В тот день Фэй не сразу заметила, что к ней подкрались. Вроде только что была одна – и вдруг:

– Ты пахнешь октябрём!

Девчонка. Лет четырнадцать, не больше. Стоит, улыбается… пялится.

Светлые волосы с крохотной рыжинкой – волны, каскады едва не до пят. Платье, вышитое по подолу шёлком, блестят перламутрово голые коленки…

И увесистый том под мышкой. Что там на корешке? Фэй…

«Фэйри. Энциклопедия», – моргнув, прочитала Фэй.

– Привет! Я – Джанет. А ты? – сияя, спросила девчонка.

Фэй не ответила – просто отвернула лицо, безотчётно сжав руку с длинным пальцем. Девчонка не обиделась на грубость, не ушла. К лёгкому удивлению Фэй, она села на соседнее сиденье и тоже принялась раскачиваться.

Только быстрее раза в два. И непрерывно треща при этом.

Пичуга беззаботная.

Как выяснилось, она с семьёй переехала сюда недавно. Детей у соседей не было, в Интернете сидеть тошно, друзья в другом графстве… Вот и отправилась Джанет на поиски приключений. Вот и нашла «подругу».

Фэй хмуро покосилась на неё. Ну, чудо-птаха! Дурочка! Мало того, к старшим пристаёт, так ещё и к Подкидышу.

Ведь одно движение, пальца взмах… и глаза, что доверчиво смотрят на неё, погаснут.

Впрочем, можно было и просто припугнуть: наслать на лицо пауков, на платье – пыль и плесень. Сделать ещё чего из мелких пакостей…

Но в тот день Фэй сдержала себя. В другой – тоже. И на третий, и на четвёртый… А всему виной – любопытство, что проклюнулось в ней слабым ростком по весне.

Джанет любила сказки про фэйри.

Нет, не так. Она по ним фанатела.

Знала, кому оставить крынку сливок, а кому – каплю крови. Знала наизусть баллады про Тэма Лина и Томаса-Рифмача. Мечтала танцевать на празднике фэйри, в круге призрачных Дам при луне…

«Дурочка, – мрачно усмехалась про себя Фэй. – Танцы при луне? Да они тебя до смерти затанцуют».

– А красивы до чего!..

– Красивы и жестоки, – безжалостно припечатала Фэй. – Читала про Неблагой Двор?

Джанет словно не услышала.

– А какие у них псы! – восторженно пропищала она. – Белые, с багровыми ушами! Вот бы мне такого…

«Они разорвут тебя, как только увидят. Ни косточки не оставят, всё сожрут».

– Детские сказки, – буркнула Фэй, без труда показывая равнодушие.

Джанет вздохнула.

– Да я знаю. Всё это – неправда. Но, знаешь, так хочется увидеть их! Красивых, с крылышками…

Джанет вздохнула ещё тяжелей, и Фэй чуть не закатила глаза.

Вот ведь глупая. Не понимает, что наткнулась на Подкидыша фэйри, не знает, что ходит по грани. Ведь в сказках написано одно, а в жизни всё не так.

Теперь мало кто из людей верит в фэйри. Не то время. А ведь напрасно…

– Жаль, что неправда. Мама говорит, надо взрослеть, а я…

Джанет вдруг осеклась.

Фэй ещё не успела поднять голову, когда почуяла Принца.

– Милые дамы… Можно мне к вам?

У качелей, прислонясь к тису, стоял высокий юноша с жемчужной серёжкой в левом ухе. Глаза цвета ирландских мхов неотрывно смотрели на Джанет, губы – улыбались.

– Я… я пойду, – сглотнув, быстро проговорила Джанет и вскочила на ноги. Принц в секунду оказался ближе.

– Куда ты, лапочка Джанет? – промурлыкал он, беря и пропуская сквозь пальцы её золотистую прядь.

Побледнев, Джанет попятилась к Фэй, что так и сидела на качелях. Словно в поисках защиты.

На лице Фэй не дёрнулась ни одна мышца. Зато Принц снова пошёл в мягкую атаку:

– Ты не рада мне, лапочка?..

Джанет попятилась, побледнев ещё сильней.

– Из… извините!

Покрепче перехватив книгу, Джанет развернулась на каблуках и побежала с немыслимой прытью.

Проводив её масляным взглядом, Принц вздохнул и посмотрел на Фэй.

– Всегда она так. И что не нравится?

– Ты и не нравишься, – честно ответила Фэй. – Она тебя боится, сто раз мне говорила. Мол, красивый маньяк…

Принц расхохотался, запрокинув голову. Затем, изящно ступая, уселся на сиденье, ещё хранившее девичье тепло. Потёрся носом о верёвку, что недавно держала рука Джанет. Лизнул, будто кот – след мышки.

– Чудесная, сладкая… – прошептал Принц и тихонько запел приятным баритоном: – Дитя, я пленился твоей красотой… Неволей иль волей, а будешь ты мой²…

Повинуясь его голосу, задвигались травинки. Даже камни, раскалённые солнцем, стали подпрыгивать, как воробьи. Даже Фэй – уж на что стальная особа! – принялась ёрзать на сиденье.

Бойся, когда напевают фэйри. Трепещи, когда поёт их наследный Принц…

– Что ж, – оборвав песню, сказал Принц и лениво, с удовольствием, потянулся. – Как делишки, Фэй? Ещё не кокнула своих?

– Нет, – холодно бросила Фэй в ответ.

– А когда?

Фэй не ответила, и Принц по новой расхохотался. Он был весел настолько, насколько она мрачна, порывист настолько, насколько Фэй – флегматична. Казалось, Принц полон эмоций до предела. Вот-вот взорвётся. Он безмерно любил всё новое, запретное… то, на что сородичи не могли глядеть без презрения.

Например, Подкидышей.

Фэй, не человек, но не фэйри, знала, что такие, как она, – второй сорт. Всего лишь смертники, что исчезнут с лица Земли вскоре после исполнения миссии.

Да только ей на это было плевать. Всем плевать – но не Принцу.

Любящий быть не как все, Принц частенько заглядывал к ней в гости, встречал на улице, общался… Фэй не испытывала к нему никаких чувств. Она и не должна была испытывать.

И Принц, и Джанет были чудиками, что как-то прилипли к ней. А то, что прилипает, когда-нибудь да отсохнет. Отлипнет.

Но однажды…

***

В день, когда всё случилось, Фэй завтракала на кухне. Застеклённые двери, ведущие в сад, были распахнуты, открывая доступ свежему ветру. Метались ветви яблони, у корней которых покоился Мёртвый Пёс.

Фэй обжиралась, как это делают все Подкидыши: ела за десятерых, оставаясь при этом худой. Сидя в одиночку за длинным столом, она методично сметала всё, что вытащила из холодильника: йогурт вперемешку с ростбифом, треугольные сандвичи вместе с ломким шоколадом… Молча, целеустремлённо – и без всякого удовольствия.

Фэй отвернулась от сада, открывая морозилку, когда позади раздался шорох.

Пахну́ло подсохшей кровью, по́том и…

Фэй вихрем развернулась, чтобы перехватить штырь, нацеленный ей в спину.

– Мразь!.. – прошипел знакомый голос.

Железо обожгло руку, но Фэй не дрогнула: Подкидыши были более устойчивы к металлу, чем фэйри. Не поведя и бровью, Фэй легко отшвырнула от себя Офелию, и та врезалась в кухонный шкаф. Офелию, которая…

…Которая была куда моложе, чем надо.

Одета в неведомо какие тряпки.

И изранена так, что…

– Привет, фальшивка, – прохрипела Фэйт Гриффитс, пытаясь встать на ноги.

Фэй не ответила. Фэй впервые в жизни была поражена.

– Что, не ждала? – спросила Фэйт – и скрючилась в жестоком кашле. В уголке её губ надулся и лопнул бордовый пузырёк. – А я ведь помнила про тебя. Все эти клятые годы…

Фэйт расплылась в кровавой улыбке и без предупреждения кинулась вперёд. В руке её возник острый обломок рябиновой ветки.

Фэй, не успев отбить удар, вместе с Фэйт повалилась на стол.

Шум, грохот, звон…

– Забрала мою жизнь, тварь?! – прорычала Фэйт, целясь обломком в сердце. – Получай!..

Фэй дёрнулась, и рябина лишь обожгла рёбра. Взмах руки – и Фэйт заново отлетела прочь, чтобы врезаться в стенку со всей силы.

Всхлипнув, она сползла на пол, оставляя на обоях широкую красную полосу. Но в глазах её, когда Фэй молча подошла и присела рядом, горела всё та же ярость.

– Ненавижу… ненавижу вас всех, – прохрипела Фэйт.

Фэй знала: подлинник умирает. Это было заметно невооружённым глазом.

Чудо, что ей удалось сбежать, найти старый дом, Фэй…

Фэй нахмурилась. Тронула Фэйт безобразным пальцем.

В стране фэйри время текло иначе, не как у людей. Кого-то из похищенных возвращали в том же возрасте, кого-то – совсем дряхлым… Фэйт же, украденная около семи лет назад, юной десятилеткой, сейчас выглядела почти на тридцать.

– Пожалуйста… – внезапно просипела Фэйт, и Фэй склонилась ближе. – Пожалуйста… съешь моё сердце.

«Что?..»

Рука Фэйт Гриффитс нашла руку Подкидыша и стиснула её из последних сил.

Фэй не успела удивиться. Кухню вдруг заполнил цокот множества когтей и смрадный звериный запах.

Алый псарь и чёртова дюжина его собак.

Алый псарь, что нашёл беглянку.

– Мертва, – сказал высокий фэйри, подойдя. Псы, белые как лунь, с кровавыми махрами на ушах, предвкушающе защёлкали зубами.

– Как она сбежала? – спросила Фэй, но её будто не услышали. Только взгляд – искоса – да усмешка на губах-червяках.

Не твоё дело, Подкидыш. Отойди и помалкивай.

Алый псарь взмахнул рукой, и псы жадно набросились на труп.

Фэй молча смотрела, как острые зубы выдирают из нутра ленты кишок. Слушала, как хрустят перемалываемые кости, хлюпает влажная требуха… Как урчат, насыщаясь, монстры.

«Ни косточки, ни капли крови, ни следа», – подумала Фэй, когда Алый псарь, видя, что пиршество подходит к концу, тихонько свистнул прежде, чем исчезнуть.

Псы работали на совесть. Они и правда были такими, как рассказывали. Даже обои – обои! – изгвазданные кровью вновь стали чистыми от их языков. Да только…

Меж бровей Фэй залегла морщинка. Что это там? Вроде бы… сердце?

Дюжина псов уже испарилась, прыгнув за хозяином в незримое пространство, – портал, что открылся в воздухе. Но тринадцатый, самый младший, припозднился, играясь с багровым комком, точно кот.

И Фэй вспомнила просьбу.

А потом сердце плюхнулось ей на тапочек.

И испустило дрожь.

Пёс не успел заглотить добычу: секунда – и Фэй, с холодным удивлением на лице, уже крутила в пальцах странный орган.

Рычание заставило взглянуть на пса – тот ощерился, готовый к бою. Но Фэй не успела сделать ничего: по кухне снова пролетел потусторонний свист, и пёс, хрипло тявкнув, оглянулся.

Его звали. Требовали его.

И пёс подчинился… отступив от Фэй, в чьей руке трепетало мёртвое сердце.

***

Фэй оторвала крылышко и, отбросив ещё живое тельце в сторону, приложила его к бумаге.

«Так. Или сяк? – подумала она, вертя крылышко на белом листе. – Или, быть может…»

Ту-дум!

Вздрогнув, Фэй уронила часть мотылька и скосила взгляд на шкатулку. Антрацитовые глаза её прищурились, в ненасытном желудке заурчало.

Сердце Фэйт манило к себе, но Фэй медлила. Фэй не могла понять, что с ним такое.

Ту-дум-тум!

Настойчивей. Громче.

Рука Фэй дёрнулась, толкнув жестянку, и тысяча ножек, усиков и крыл густо просыпалась на бумагу. Фэй зашипела, но тотчас заткнулась, когда нос её учуял фиалки. Останки насекомых вдруг пришли в движение сами собой. Стоило моргнуть – и они сложились в портрет, что был узнаваем.

– Помнишь меня? – прошелестело в комнате.

Фэй подобралась и выпрямила спину.

– Да, леди. Конечно, – почтительно склонив голову, ответила она.

Губы из хвостиков стрекоз изогнулись в улыбке.

– Славно. Говорят, сегодня тебя навестили…

Фэй кивнула. Пульс её, что был куда медленней человечьего, чуть убыстрился. Что ей прикажут? Ведь дочка Гриффитсов мертва.

– Что прикажете, леди? – спросила Фэй.

«Убить их всех?»

– Продолжай работу, – удивив её, ответила Дама-создатель. – Продолжай, и мы увидимся через год…

Тум!

Фэй покосилась на шкатулку.

– Моя леди, – облизав губы, начала она, но портрет уже исчез, обратившись в насекомьи останки. Желудок взвыл, как некормленый пёс.

«И что мне делать с тобой?» – раздражённо подумала Фэй, открывая шкатулку с мёртвым-живым сердцем.

Она впервые видела такое. Никогда не слышала о таком. Фэй, обладавшая вековой памятью фэйри, не знала, что такое бывает.

«Спросить Принца? Или Рыжего Роба?»

Фэй тронула сердце длинным пальцем и слизала с кожи кровяной отпечаток.

Невкусно. Как всегда. Но…

Ту-дум!

Фэй невольно усмехнулась.

Провоцируешь, да? Играешь?

Сердце притягивало взгляд, во рту копилась слюна. И Фэй не выдержала. Куснула, точно книжная Алиса при виде надписи: «Съешь меня».

И…

Горько. Сладко.

Вкусно.

Глаза Фэй полезли из орбит, губы дрогнули в не верящей улыбке…

А потом её скрючило в три погибели.

Захрипев, Фэй повалилась со стула. Казалось, в каждую клеточку тела вонзились невидимые крюки, что драли, мучали, тянули… В глазах вскипели слёзы, тело пробила дрожь…

И Фэй отпустило.

Сглотнув, она медленно поднялась. Взгляд её был прикован к надкусанному сердцу.

«Что. Это. Было?»

Рука вдруг сама потянулась к опрокинутой шкатулке. Выругавшись, Фэй отпрянула.

«Что за фокусы?!» – с яростью подумала она. В голове гудело, как, наверно, гудит после попойки. Кусая губы, Фэй отступила к двери.

«Надо подумать. Надо… спросить Принца».

Фэй вышла – почти выбежала – в сад. Свежий воздух тут же заледенил лёгкие, защекотал ноздри. Привёл в порядок звенящую голову. Фэй двинулась к калитке мимо яблони, мимо могилы Мёртвого Пса и тут…

– Дарси, – выдохнули губы.

Фэй не поняла, как оказалась на том самом месте. Перед глазами её прыгал щенок – широкомордый, со складками на шкирке. Он бодал её широченной башкой, лизал руки горячим языком… И Фэй, смеясь, вместе с ним каталась по траве, да всё приговаривала: «Дарси, Дарси…»

– Дарси, – дрожа, повторила Фэй, и в груди её что-то заклокотало.

Его звали Дарси. Любимого, славного… убитого пса.

Лишь спустя пять минут Фэй осознала, что лежит под яблоней и рыдает, стуча по земле кулаками. Воет, как раненый волк.

Стоило это понять – и вой прекратился.

Стоило Фэй – дрожащей, растерянной – встать на ноги, как на втором этаже задёрнулась занавеска.

«Офелия. Она видела меня!» – подавив дрожь, поняла Фэй.

Руки сжались в кулаки. Повыше задрав подбородок, Фэй пошла обратно в дом –наказать «маму». Нечего ей подглядывать. Принц и сердце подождут.

…Однако на лестнице Фэй притормозила. Взгляд её упёрся в рамки с фото: вот Офелия и Гэвин в свадебных нарядах, вот незнакомая старушка с младенцем на руках, вот…

Горло Фэй сдавило. Точно незримая рука, протянувшись с фотографии, стиснула её мёртвой хваткой.

Фэй смотрела на десятилетнюю Фэйт. На маму и папу, сидевших по бокам от неё. И…

Радость. Гордость. Любо…

– Нет! – Фэй отшатнулась, едва не сломав перила.

Во рту её царил горько-сладкий привкус.

***

…В пабе «Ноздря дракона» было шумно и весело: разношёрстная публика развлекалась, как могла. Здесь привечали всех: от самого мизерного, бездомного пикси до аристократа из высокого Двора.

Всем находилось место. Даже Подкидышам.

Сидя за барной стойкой, в тени, Фэй наблюдала за публикой. Вон чудна́я Дама из Неблагого Двора с жабой на голове, рядом – фэйри-новичок, некто «Дядюшка» в набедренной повязке из мха и паутинок. Чуть поодаль – пара друзей из Благих: целители, что лечат людей в человечьей больнице. Один одноглаз, как пират, другой – сух и скелетообразен…

По правую руку дерутся брауни, что заглянули на крынку сливок. По левую – крохи эльфы пляшут джигу на чьей-то ширинке. А в соседнем зале, среди танцующих, хохочет, извиваясь, бесшабашная фэйри с хлыстом…

– На, Фэй. Лопай, – сказал Рыжий Роб, ставя перед Фэй здоровенное, третье по счёту, блюдо.

Та улыбнулась.

– Спасибо.

Роб сразу приподнял бровь.

– Да что с тобой сегодня? Ты какая-то…

Фэй поскорее нахмурилась и, не ответив, стала есть.

Она изо всех сил старалась сохранять каменное лицо. Оно не должно было выражать пробудившиеся чувства.

Потому что Фэй чувствовала.

Сладость яблок, пропаренных с корицей, соль крови в сыроватом бифштексе, кислинку лимонного сока… Всё. Всё, что сминали её челюсти и дробили зубы. Фэй ощущала вкус всего.

А ещё…

Фэй зыркнула из-под ресниц. Сегодня старый паб расцветился новыми красками. Кажется, она никогда не видела, до чего пёстрый здесь народ. Не удивлялась, не награждала кого-либо улыбкой… не чувствовала ненависти.

«Это всё сердце. Сердце Фэйт», – вновь подумала Фэй, откладывая куриную ножку.

Да. Именно сердце было всему виной. Крохотный съеденный кусочек.

Фэй вытерла губы рукавом, вспоминая, как бежала по улице вместо того, чтобы пройти расстояние размеренным шагом. Как едва не упала, опять настигнутая приступом, а затем…

Воспоминания. Призрачные, лёгкие. Неуловимые, словно нетопырь в сумерках.

Фэй вдруг ощутила, до чего приятен ветер. Как жмут ботинки и колотится пульс.

Колотится! Пульс!..

Фэй дошла до паба, успев дважды упасть по дороге: до того засматривалась на мир.

…А увидев Рыжего Роба, передумала рассказывать то, что хотела.

Отодвинув полупустое блюдо, Фэй обвела зал новым взглядом; палец её нервно застучал по стойке.

Фэй ощущала презрение, ненависть, страх… и неясную радость, что была её личной – и, в то же время, чужой.

«Что ты сделала со мной, Фэйт?»

Подлинник был мёртв. Он не мог ответить.

«Зачем просила съесть сердце?..»

Перед глазами внезапно мелькнул дымный старец, чьи губы беззвучно шептали наставления: «Найди её… убей… а если… если тебя ранят… смертельно ранят тебя… то попробуй…»

Фэй тряхнула головой.

Глупости. Так нельзя. У неё задание! И её Дама…

– Приветик, Роб! – у стойки возник лучезарный красавчик-фэйри – но тут же скривился, заметив Фэй, и быстрее отсел подальше.

Фэй ощутила, как сжался кулак. Внутри, из недр тела, огненной коброй поднялся гнев. Красавчик явно считал её существом второго сорта.

«Конечно. Не фэйри. Но не человек», – подумала Фэй, пока ноготь длинного пальца терзал кожу.

Но… Фэй замерла. Подкидыши не должны чувствовать. Чувствовать всё так!

Ведь это… это неправильно?

«Чёртово сердце! – Фэй с такой силой грохнула кулаком по столу, что напугала соседей-пикси. – Чёртово и…»

На смену гнева пришло любопытство. Что, если?..

Вскоре Фэй, выйдя из паба, невидимого для людей, уже разглядывала улицу. Найдя то, что надо, она криво улыбнулась и целенаправленно пошла вперёд.

Не прошло и минуты, как Фэй оказалась в человеческом ночном клубе.

Спустя пять минут она зашла в дамский туалет.

А ещё через пять – уже держала в руке новое сердце.

Размалёванная девка, что лежала на полу, ещё дёргалась, когда Фэй поднесла к губам кровавый, пульсирующий комок.

Горечь. Сладость. Воспоминания.

…Когда умытая Фэй, прибрав за собой, вышла в зал, на лице её сверкала широченная улыбка. Виляя бёдрами, она вклинилась в строй людей и стала танцевать.

Мир кружился вокруг, точно зеркальный шар. Фэй пела во весь голос, обнимаясь с незнакомцами и незнакомками. Вот парень с китайским драконом на бицепсе, вот девушка с амулетом-рыбкой… Фэй хохотала и извивалась, заливая в горло то один, то другой коктейль. Всё было чу́дно, славно! Будто она своя, будто они приняли её. По-настоящему!..

– Я люблю тебя! – прокричала Фэй кому-то, когда послышались крики и визг.

– Полиция! Вызовите полицию!

Пьяная Фэй чмокнула непонятно кого непонятно куда – и решила, что вечеринку пора заканчивать.

Пора было ускользать. Тенью, как это умеют все Подкидыши.

«А всё-таки хор-рошо, – хихикая, думала Фэй, возвращаясь домой, – хор-рошо, что у м-меня нет отпечатков пальцев…»

***

Утро подкралось незаметно. Фэй очнулась среди мокрых простыней, в собственной блевотине, и, осознав это, стрелой бросилась умываться.

Смерч безумия, захлестнувший её вчера, сдулся до размеров перекати-поля; в желудке скулила ненасытная пустота.

В шкатулке томились остатки сердца.

«Нет. Прекращай это!» – зло приказала себе Фэй, стоило жадной руке вновь потянуться к еде.

Кто бы мог подумать, что сердца людей – словно наркотик для Подкидышей? Сейчас Фэй была уверена в этом на все сто. Как и уверена в том, что надо сообщить об этом куда следует.

Но…

Горечь и сладость на языке. Новые, такие острые ощущения.

«Последний раз», – подумала Фэй, когда пальцы алчно схватили подсохшее сердце.

Ту-дум! – приветствуя, откликнулось оно.

«Доешь всё, сразу, – и всё!»

Но челюсти сделали всего один аккуратный укус, а руки – бережно уложили остатки обратно.

Фэй замерла с закрытыми глазами. Спустя миг она уже мчалась по улице наперегонки с псами. Улыбаясь так, что ныли щёки, Фэй металась от одного места к другому, словно видя всё глазами Фэйт. Здесь она когда-то свалилась с горки, там – ела с подружкой клубничный торт…

Фэй трогала клейкие листочки и провожала взглядом дроздов, липла носом к витринам магазинов, листала журналы…

Но, стоило ей завернуть на детскую площадку, как улыбка слетела с лица.

Там, рядом с качелями, стоял Принц. В метре от него – бледная Джанет.

– Попробуй, лапочка, – донеслось до Фэй. – Попробуй… тебе понравится.

«Угощение фэйри», – поняла Фэй, холодея.

Угощение, отведав которое, человек становился послушным рабом.

– Нет!

Фэй не поняла, как очутилась рядом: зубы скалятся, в глазах – тёмные молнии. Джанет издала прерывистый вздох и метнулась к ней.

– Не тронь её! – прорычала Фэй, подступая к Принцу.

Тот, замолчавший было, неуверенно засмеялся. Сжал в руке радужную конфету, что испускала манящий аромат.

– Фэй, что с тобой?

Она моргнула – и конфета обратилась в зачарованного, дохлого жука.

– Уходи! – прошипела Фэй, чувствуя, как ладонь Джанет нашла и стиснула её руку с длинным пальцем.

Брови Принца взлетели вверх, по виску Фэй стекла капля пота. Сердце Подкидыша гулко стучало в груди. Фэй знала: ей не тягаться с наследным Принцем. Она – червь против такого.

Будь на его месте другой – Фэй уже давно бы была мертва, а Джанет…

– Ладно, лапочки, – по новой включив обаяние, расплылся в улыбке Принц. – Ещё увидимся.

И, напевая, двинулся прочь, не забыв бросить жука.

Пронесло. Минула беда.

Стоило понять это – и конечности Фэй мелко затряслись.

– Ушёл, – всхлипнув, прошептала Джанет. – Ты прогнала его!..

«И правда. И правда прогнала», – ошеломлённо поняла Фэй.

– Ты… – Джанет запнулась, и Фэй, переведя взгляд на неё, увидела слёзы. – Зачем?..

«Зачем?» – удивилась вопросу Фэй и ответила, сама поразившись сказанному:

– Потому что он – плохой. Он опасен.

У Джанет задрожали губы.

– Спасибо, – выдохнула она. – Спасибо, Фэй!

И, зарыдав, бросилась к ней.

Обниматься.

…Позже они вместе сидели на качелях. Джанет беззаботно болтала, Фэй – слушала… Улыбалась и отвечала. Было спокойно. Хорошо.

– Знаешь, я всегда хотела старшую сестру, – вдруг сказала Джанет, не глядя на неё. Поймав лист, слетевший на колени, разорвала его на мелкие-мелкие части.

– Да? – спросила Фэй, наблюдая за полётом мотыльков. Сегодня её не тянуло пополнять коллекцию.

– Да… Но её у меня нет. Лишь брат, – медленно, с расстановкой сказала Джанет. – Младший…

– Здорово.

– Да…

– А что не гуляешь с ним? – подняв руку, спросила Фэй. Цепкие лапки стрекозы сжали уродливый палец, не ведая об опасности.

– Он маленький, – поморщившись, ответила Джанет. – Очень… маленький ещё.

Стрекоза улетела. Нетронутый дракон.

Фэй проводила её насмешливой улыбкой.

«Ничего. Попадёшь мне в альбом. Потом…»

Качели мерно поскрипывали.

Всё было хорошо.

***

Следующие несколько дней Фэй и Джанет часто гуляли вместе. Принц больше не показывался, точно растеряв пыл, однако гнусное беспокойство, терзавшее Фэй последнее время, не уходило, упрямо засев где-то под ложечкой. Именно поэтому, стоило маленькой подружке вновь завести разговор о фэйри, она хмурилась грозовой тучей.

Ей не нравилась эта тема. Чем дальше – тем больше.

Но Джанет не отступала. Рассказывала ей то, что вычитала, и ждала реакции. Упоминая брата, звала погостить к себе…

Фэй отказывалась. В ней воевали две личности: мрачная, искусственная тварь – Подкидыш и человек. Девушка по имени Фэйт.

«Фэйт», – снова повторила про себя Фэй, надкусывая сердце. За горечью всегда приходила сладость, за сладостью – боль. Ну а после… после Фэй охватывали эмоции, воспоминания.

Не далее, как вчера, она посетила чердак и нашла там коробку с запылёнными игрушками. Когда-то всё это она выкинула из комнаты Фэйт, превратив её в келью.

Но теперь, перебирая редкие волоски странно пахнущих кукол, водя пальцем по дряблому брюшку медвежонка Тедди, Фэй сидела среди паутины – и улыбалась им, как родным.

А, бывало, Фэй вспоминала второе сердце, безбашенное. И, обмирая от вожделения, представляла, каковы на вкус эмоции и воспоминания других людей. Ведь она никогда, нигде не ощущала ничего подобного!

От таких мыслей опять хотелось пойти на чёрное дело.

А иногда при этом вспоминалась Джанет…

В тот роковой день Фэй по новой обходила дом, словно впитывая его в себя. Шорох, раздавшийся позади, заставилобернуться.

Вдоль плинтуса кралась кошка. Кошка, что опасливо посматривала на неё, дёргая жемчужно-розовым носом.

Фэй посмотрела ей в глаза. И присела, с улыбкой протягивая руку.

– Персия. Персия, да?

Кошка отпрянула, принюхалась… Она, появившись в доме накануне гибели Дарси, не была знакома с маленькой Фэйт, но, как могла, пыталась защищать хозяйку Офелию. Не раз и не два Фэй хотела оторвать ей голову и, набив трухой, поместить на дощечку с табличкой.

Но сейчас, размякнув от воспоминаний, Фэй забыла про всё. Всё, кроме своей – не своей – любви к животным.

– Персия…

Кошка глядела с подозрением. Но вот один мягкий шажок вперёд, второй…

Фэй улыбнулась шире, когда ладонь ощутила чужое дыхание.

– Ну же, не бой…

– Персия, назад!.. – взвизгнуло где-то над головой.

Дрогнув, Фэй подняла взгляд, ещё не успев убрать с лица улыбку, и увидела Офелию.

Мать Фэйт, смертельно бледная и худая, смотрела на них из дверного проёма спальни.

«Мама», – вспыхнуло и исчезло в сознании. Фэй медленно поднялась, видя перед собой молодую… другую женщину. По волосам пробежали ласковые пальцы, до слуха донёсся звонкий смех.

– Мама, – вслух сказала Фэй. Впервые на её памяти.

Офелия вдруг покачнулась. Прижала руку к губам – и затряслась в рыданиях.

– Это не ты… это не ты!

– Мам…

– Лгунья! Ты не она!..

Взвыв, Офелия осела на пол и стала биться головой о стену. Кошка, мурча, бросилась к ней.

Лицо Фэй дрогнуло. Отвернувшись, она пошла, а затем побежала к лестнице. Нестерпимо хотелось на свежий воздух: прогнать это всё, выдрать из головы.

«Ведь она права. Ты не Фэйт. Ты – Фэй. Не человек. Но не фэйри. Фэй, Фэй, Фэй…» – пулемётом стучало в мозгу.

Фэй не поняла, как оказалась у любимых качелей. Мир странно расплывался. Дробился в глазах.

Когда появилась Джанет, Фэй не заметила. Кусая кулак, дрожащая Фэй качалась туда-сюда и бессвязно шептала что-то.

– Фэй? Фэй! Что с тобой?

Фэй сглотнула, отпустив кулак, покрытый вмятинами от зубов. И честно ответила:

– Не знаю. Мне…

– Плохо? Плохо, да? – ручонка Джанет отыскала её руку. – Фэй, да на тебе лица нет…

– Джанет, я…

Вскочив, Джанет потянула её за собой.

– Пойдём! Мама приведёт тебя в порядок!

«Мама».

Фэй скрючилась на сиденье. В левой стороне груди жгло и горело.

– Пойдём со мной, Фэй! – блестя глазами, повторила Джанет. – Пойдём в гости!

И Фэй, точно бездумная кукла, пошла. Послушно пошла за маленькой подружкой. Мимо песочницы, мимо бузинного куста… Поворот, улица, третий дом с краю…

– Заходи, можно!

Фэй ступила в полутёмную прихожую вслед за Джанет. Стоило сделать это – как нечто птицей метнулось за её спиной.

Фэй не успела ни отпрянуть… ни удивиться. Лишь коротко ахнула, когда что-то ударило её по голове, и пахну́ло рябиной.

Последнее, что она заметила перед тем, как потерять сознание, – это парик, снятый с бритой головы Джанет. Её блестящие глаза.

И губы, стиснутые в нитку.

***

…Откуда-то тянуло сквозняком. Однако в чувство привела боль. Железный штырь, что ударом обжёг тело.

Вскрикнув, Фэй открыла глаза, чтобы увидеть незнакомых прежде мужчину и женщину.

«Родители… родители Джанет?..»

– Очнулась! – воскликнул отец.

– Хорошо… Больше не бей её. Не надо, – отозвался знакомый голос, и в поле зрения появилась она. Маленькая подружка Фэй.

А такая ли маленькая?

Фэй перестала дёргаться. Она лежала на полу – распятая, словно для операции чокнутого учёного. Руки и ноги привязаны к штырям, вделанным в пол, рядом – мисочки с сушёной рябиной. Крошки хлеба.

Не вывернуться. Не напугать пауками.

«Что делать?»

Раздались шаги.

«Джанет».

Подойдя, она молча встала над Фэй. Одежда вывернута наизнанку, на голове ни следа роскошных волос… У губ угрюмые, взрослые складки.

«Не четырнадцать ей, нет, – удивительно спокойно поняла Фэй. – Шестнадцать, а то и больше…»

– Ну что? Поговорим, Подкидыш? – холодно бросила Джанет.

– Что? Я не…

Новый удар и крик.

– Мам, прекрати!

– Не смей врать! – прошипела женщина. – Мы знаем, что ты из них!..

– Из… кого? – прохрипела Фэй, уже зная ответ.

– Из чёртовых фэйри, – выплюнула Джанет, нагибаясь к ней. – Фэйри, что всегда лгут!

– Куда вы дели моего сына?! – проорал отец Джанет, занося над сердцем Фэй кол из рябины.

– Папа, нет! – жёстко приказала Джанет, и карающая рука остановилась.

– Сына?.. – повторила Фэй, снова не понимая.

– Я хотела по-хорошему, – присев рядом с ней, глухо сказала Джанет. – Даже с тобой.

– И зря! – выкрикнула мать. – Мы только теряли время!

Джанет словно не услышала. Склонилась к Фэй ближе.

– Но ты не хотела мне помогать. Ни словечком, Подкидыш…

– Что тебе нужно?

– Моего брата забрали фэйри. Я хочу вернуть его. А ты мне поможешь.

– Нет, Джанет, – успела сказать Фэй, когда рябиновый кол всё же ударил предплечье.

– Поможешь, сучья тварь! – рыкнул отец. – Ты нам всё расскажешь!..

– Пап, остынь! – по новой вскинулась Джанет.

Пересилив боль, Фэй засмеялась.

– Я не знаю, где искать твоего брата.

– Но ты вхожа в мир фэйри, – возразила Джанет. – Ты…

– Ты не пройдёшь туда, Джанет. Ты там и минуты не продержишься.

На лице девушки проступила жёсткость.

– Смогу. Я не зря готовилась столько лет! Я знаю всё о фэйри! Знаю, как приманивать вас… и как побеждать! Я хотела заманить того ублюдка с серёжкой, но он слишком силён. Но я смогу. Я убью всех, кто встанет на моём пути! А ты, ты мне поможешь!

– Нет, Джанет. Я не могу.

– Ты поможешь мне! – вскочив, прошипела Джанет. – И я найду Тома!..

Тома.

Фэй замерла. Лёгкий ветер из приоткрытого окна донёс знакомый запах, но она не обратила на него внимания. В мозгу билось одно-единственное слово.

«Тома. Том».

Что-то, что-то в этом простом имени…

– Она будет врать, – донёсся голос издалека.

– Значит, буду делать наоборот! Я верну брата!

– Когда он пропал? – хрипловато спросила Фэй.

Джанет замолчала. Потом бросила:

– Десять лет назад.

Том. Томас. Десять лет назад. Время, что по-разному шутит над людьми в мире фэйри…

И Фэй вспомнила. Поняла, кто был тот старик из видения.

– Джанет… твой брат мёртв, – прошептала она, и трое людей оцепенели.

Подкидыш прикрыла веки, погружаясь в воспоминания Фэйт. Темница, смех остроухих извергов… Изыски жестокости и краткие затишья перед бурей… Фэй вспоминала: уборку домов и прислуживание, насилие и пытки, слёзы и ненависть, наполнявшую до краёв.

И Томаса. Старика, что томился в неволе чуть дольше, чем она.

Именно благодаря ему, его знаниям и подслушанным разговорам, Фэйт сбежала, зная, что это будет практически самоубийством. И Томас, конечно, это знал.

Как и знал то, что сердце человека влияет на Подкидышей.

– Он мёртв, – повторила Фэй в звенящей тишине. – Он умер от старости…

– Врунья!..

Отец с матерью Джанет накинулись на Фэй.

– Остановитесь! Она нужна живой!

– Том-мас… – просипела Фэй, терзаемая болью. – Томас Ллевлин… ег-го так…

Мать зарыдала, в скулу Фэй врезался кулак.

– Не надо!

Джанет загородила Фэй собой.

– Она заслужила! – проревел отец.

– Не надо так! Мы же не фэйри?!

Разлепив глаза, Фэй увидела над собой смутное лицо Джанет. Губы её дрожали, лицо дёргалось.

Но что это, в глазах? Слёзы для брата?..

Или…

Фэй не успела спросить.

Вихрь, распахнувший окно, опрокинул миски с рябиной.

– Лапочка Джанет… – пропел кто-то с подоконника. – Ай-яй-яй…

И люди закричали.

***

«Кто ты, Фэй?»

Она стояла у зеркала, держа на ладони остаток сердца.

«Кто ты… Теперь?..»

Фэй зажмурилась, вспоминая, как в комнате завертелись события. Как Принц походя, небрежно, убил взрослых и с улыбкой сомкнул ладони на шее Джанет.

«Лапочка… Ай-яй-яй…» – повторил он, целуя её в губы, и Джанет пала, скованная параличом фэйри.

«Она заслужила, – с усилием подумала Фэй, но рука предательски задрожала. – Она специально дружила с тобой. Делала вид, что дружила…»

Она думала, что Фэй, добрый Подкидыш, зачарованный её красой, расскажет всё. Но не спрашивала напрямую, всё равно боясь за Томаса. Вдруг это навредит ему? В конце концов Джанет пришлось пойти на риск и пленить её. Так она рассчитывала, что пленённый Подкидыш расколется…

Эх, Джанет.

Джанет, искавшая брата. Джанет, когда-то и правда любившая сказки про эльфов и фей. Джанет, что…

«Хотела по-хорошему. Почему она плакала?»

Фэй зажмурилась сильней.

Ту… дум – слабо трепыхнулся кусочек сердца. Бездонный желудок запел, а глазам стало горячо.

«Дурашка Джанет, – засмеялся тогда Принц, взваливая обмякшее тело на плечо. – Неужели думала обхитрить меня?»

Действительно. Если фэйри чего-то хочет – он это получит. Несмотря ни на что. Он узнаёт всё о предмете своего вожделения…

Конечно, Принц знал, кто такая Джанет. Играл, наслаждаясь игрой. Следил непрестанно.

Да только о сердцах не знал, – поняла Фэй, открывая глаза. Отражение встретило её мрачным взглядом.

Где, когда Томас подслушал великую тайну? Понял, как может навредить проклятым врагам? Кто из высоких фэйри, перебрав однажды с вином, прошептал другу секрет при старом слуге?..

Теперь Фэй знала: знания, заложенные в ней при создании, были неполными. Да и кто позволит, чтобы Подкидыш знал такое? Чтобы он попробовал, понял… осознал, до чего здорово быть…

Человеком?

– Нет! – Фэй ударила зеркало кулаком, породив паутину трещин. – Я не Фэйт!.. Не Фэйт, не Фэйт…

Всхлипнув, Фэй сползла на пол, как давеча Офелия. Стоило вспомнить имя – и она встрепенулась. Ночь, время кошмаров… Время наказаний.

Её Дама желала, чтобы Офелию наказывали, и Фэй встала, готовая наказать.

Ту-дум!

«Чёртово сердце!..»

Фэй стиснула руку, давя сухой комочек. Но выдержать этот пульс не было сил.

«Кто ты, Фэй?»

Фэй запихала остатки сердца в рот и проглотила.

«И почему, почему плакала Джанет?..»

Долгие десять минут Фэй сидела, привалившись к стене. А затем поднялась… И побежала из дома.

***

…Дворецкий не хотел её пускать. Кривил губы и фыркал, разглядывая потного Подкидыша.

Фэй не отступала. Упрямо набычившись, она требовала Принца.

И, наконец, получила.

Закатив глаза, дворецкий всё же сообщил о ней, и между их лицами тотчас возник дымный образ.

– Ба, да это же Фэй! Впустить немедленно!

Поворчав, дворецкий подчинился. Фэй ступила во владения наследника и пошла, куда приказали.

Дом был огромен. Построенный в предместье Лондона, он хранил в себе запах балов и охоты, крови и пота людей. По стенам были развешены картины: девушки, женщины… в одежде и без, весёлые и страдающие…

А ещё, где-то наверху кричала Джанет.

– Приве-е-ет! – радостно осклабился Принц, открывая двери.

Обнажённый по пояс, он выглядел ещё красивей, чем обычно. Капельки влаги блестели на мышцах утренней росой. Темнели рубинами капли чужой крови.

– Заходи. Чего как не своя?

Фэй зашла – и остановилась, заметив Джанет.

– А мы тут играем… Верно, лапочка? – промурлыкал Принц, возвращаясь к своей жертве.

Голое, окровавленное тело дёрнулось. Зазвенели цепи.

– Чтоб… ты… сдох… – прохрипела Джанет – и вскрикнула, когда Принц наклонился ниже.

– Ц-ц-ц, как нехорошо. Плохая девочка, – поцокал Принц языком и, захихикав, добавил: – Джанет, к тебе пришла гостья!

Принц обернулся. На лице – счастье. Ребёнок, что дорвался до сладостей.

– Фэй, подойди! Ты же хочешь отомстить, верно?

Фэй видела, как дрогнула Джанет при звуке её имени. Она дрогнула сильней, когда Фэй, разлепив губы, подтвердила:

– Да. Я хочу отомстить.

– Так давай!

Порывисто вскочив, Принц в секунду оказался подле неё. Приобнял за талию, подвёл к застеклённой витрине…

Там, на бархатных подушках, покоилось оружие. Самое разнообразное.

Оружие и орудия пыток.

– Бери, что желаешь! Делай, что хочешь! – хохотнул Принц, раскрывая витрину.

Подхватив один из ножей, он метнулся обратно к Джанет.

Вскрик.

Фэй зажмурилась.

«Знаешь, я хотела… всегда хотела…»

– Не тормози, Фэй! Она уже подыхает!

«…Всегда хотела старшую…»

– Пропустишь всё веселье!

Фэй взяла железный нож за деревянную рукоять.

Принц любил оружие. Очень любил. Заказывал копии клинков, которыми когда-то дрались люди… Ему нравилось терзать людей их же оружием. Тем, что они когда-то применяли к фэйри. И Джанет, и тех, кто был заперт глубоко внизу, – в подвалах под домом…

Дерево защищало ладонь, но от лезвия всё равно тянуло жаром.

– Ну же, Фэй!

Фэй подошла к Принцу, что, смеясь, убивал Джанет. Глаза Подкидыша и человека встретились.

«Кто ты, Фэй?»

– Добивай! Право последнего удара! – захохотал Принц…

…И подавился смехом, когда железо вошло ему в спину.

Глаза Джанет расширились.

Захрипев, Принц повалился на богатый ковёр, Фэй – следом. Лезвие падало вновь и вновь, пока не пронзило сердце. Пока Принц фэйри, не выпустив багрянец из губ, не обратился в кости, присыпанные прахом и пылью. Лишь тогда Фэй выпустила нож из рук и обессиленно подползла к Джанет.

Она пыталась сказать нечто: Фэй видела, как дрожали губы. Как тянулась к ней окровавленная рука.

Но вот в глазах её что-то блеснуло. Погасло.

«Ушла. Навсегда», – поняла Фэй и, помедлив, закрыла Джанет глаза.

А минуту спустя – подобрала нож.

***

Здесь пахло болью. Пахло страхом, кровью… людскими страданиями.

Клетки были полны до предела. Фэй прошла мимо каждой из них, спустившись в подвал. Фэй, что так и не вытерла губы, что так и держала нож в руках.

«Кто же ты, Фэй?»

Она знала это. И не знала. Она ликовала и страдала при виде их – истерзанных, испуганных… чужих.

Ненависть и любопытство, жалость и жажда новых ощущений – вот чем была Фэй, съевшая сердце умершей Джанет. Фэй, что пришла в этот подвал и…

Пульс горьких сердец бился в ушах. Запястьях. Груди.

Фэй…

– Ты что здесь забыла? – хлестнул возмущённый голос.

Фэй обернулась.

Охранник-фэйри, связка ключей на поясе…

– Ты кто такая, Подкидыш? Кто тебя впустил?

«Кто ты?» – спросил голос внутри.

Фэй замерла. Посмотрела на людей в клетке. Убить или освободить? Сладкая горечь сердец…

– Ты кто, спрашиваю?! – вновь прогремел охранник.

– Фэй, – ответила она, приняв решение.

И, улыбнувшись улыбкой Джанет, пошла к нему, сжимая нож в руке.

Всё будет в шоколаде

– За-дол-ба-ли!..

Гнев накопился и грянул. Прорвался назревшим прыщом.

Светка в сердцах махнула рукой, и несчастная, ни в чём не повинная мышь с треском впечаталась в стену.

– Уволюсь! К чёртовой бабушке! Достали!

Всё ещё кипя, Светка нагнулась за своим беспроводным другом. По закону мировой подлости, тот закатился в самый пыльный угол. Пришлось пачкаться, доставать.

Пыхтеть, вытирая пыль влажным платочком.

И снова, едва мышь успела вернуться на коврик, Светку накрыло бешенство: зазвонил городской телефон. Секунду спустя – сотовый. За ним – домофон приёмной.

В конец, добив Светку окончательно, в почте пиликнуло аж три сообщения разом.

«Задолбали!»

Но деваться некуда.

Пока.

И Светка вновь превратилась в многорукого Шиву: кликнуть то, ответить на это, проверить, подписать, перезвонить… И всё в темпе, шустро, быстро!

…За пять минут до конца рабочего дня приехал Саныч. Умильно посмотрел на любимую секретаршу и, конечно же, дал задание. Длиннющее письмо.

– Задолбали… – обречённо вздохнула Светка, когда за шефом закрылась дверь.

И взялась за работу.

***

Зевая, Светка скинула свою «робу» и переоделась в домашнее. Шаркая ногами, добралась до пузатого аквариума на столе. Привычно сунула в воду мизинец, изобразив червячка на крючке.

– Салют, Пушкин… Как делишки?

Пушкин – самец золотой рыбки, давний любимец – приветственно атаковал её палец.

Светка устало улыбнулась. Отсыпала Пушкину корма и, кряхтя, как старуха, поплелась к дивану.

«И каждый день одно и то же…»

Чёртов День сурка. Рутина, рутина, рутина…

Каждый день хочется свалить с этой работы хоть куда. Каждый день, приходя домой, охота лечь прямо на пол, раскинувшись звёздочкой, и забыть про все надоевшие дела.

Да только не получается. Жалко оставлять Саныча. Хоть и гендир, а часто включает дурачка. Такого кто угодно обведёт вокруг пальца. А Светка… Светка у него защитница. Сколько раз от плохих сделок спасала. Помогало-таки её высшее, юридическое!

Да и идти-то, если подумать хорошенько, некуда. Зарплата высокая, фиг ты где такую найдёшь. От дома недалеко… очень близко…

Нет. Увольняться в никуда нельзя. Сначала надо с банком подружиться. Заиметь счёт с кругленькой суммой. А тогда…

Вот тогда Светка сможет свинтить с работы, ставшей такой ненавистной.

А пока что приходилось терпеть. Да глушить гнев в виртуале, кроша всяких орков в капусту.

Вспомнив об орках, Светка включила комп. Выбрала личину любимой эльфийки с убийственным мечом в руке…

И успела нашинковать с десяток недругов до полуночи.

***

В тот день Светка ради разнообразия пошла на работу другим путём.

Стискивая зубы, она на автомате повторяла список предстоящих дел и не сразу услышала, когда её окликнули:

– Эй, мамзель! Подь сюда!

«Мамзель?» – ещё успела поразиться Светка, оборачиваясь.

Позади неё, скрестив ноги по-турецки, прямо на асфальте сидела бабка. Колоритная – жуть!

В её волосах, завитых, как руно у барашка, пестрели цветы: сиреневый клематис, золотарник, чайная роза… А пальцы – узловатые веточки цвета корицы – перебирали шоколадки. Настоящие шоколадки в невиданной прежде обёртке.

«Сама, что ли, делает? Крафтовые?» – ещё успела подумать Светка, когда ноги понесли её к чудно́й старухе.

Светка обожала такие сладости, а Саныч её поддерживал: по утрам вместо кофе Светка всегда варила ему горячий шоколад.

Плюя на лишние сантиметры в талии, она ела его целыми плитками – жадно, ненасытно…

И быстро, как делала всё.

– Это с чем? Стоит сколько? – сразу переходя к делу, горя шоколадным фанатизмом, спросила Светка, доставшая кошелёк.

– А скока хочешь – стока и дай, – огорошила бабка, разложив шоколадки пасьянсом. – Бери, какую рука вытянет. А ешь потихоньку, не торопясь… Смакуй, мамзелька! Желание про себя загадывай…

Светка хохотнула. Настроение вдруг улучшилось. Сумасбродство ведь! Ерунда! А купить хочется.

Светка бросила бабке сторублёвку. Цапнула шоколадку из центра. И, глянув на часы, прошипела ругательство.

«Опаздываешь, дура!»

Светка рванула с места Шумахером. Но ещё успела услышать:

– Тока заветное, самое нужное загадывай! От души чтоб, а не просто!

…Светка перевела дух только в конце дня. Уставшая, злая, без обеда, она спряталась от всех в туалете и достала из кармана подтаявшую шоколадку.

Роняя слёзы над раковиной, Светка грызла шоколадку и ненавидела всех. Сисадмина, что так и не наладил ей сломанный принтер. Главбуха, которая запрягла делать аж десять экземпляров многотомных копий. Саныча, что опять ввязался в очередную авантюру…

«Достали! Миллион хочу!..» – яростью полыхнуло в мозгу.

Светка запихала остатки шоколада в рот. Злобно повторила:

– Достали!

И пробудила зловещее эхо.

***

Неделю спустя Светка выиграла в лотерею.

Десять миллионов.

Ни на что не рассчитывая, по привычке купила билет на сдачу, проверила в воскресенье – и…

Привет, счастливица!

Сработала-таки шоколадка! Фантастика!

Улыбаясь от уха до уха, Светка часов пять просидела у аквариума Пушкина, не видя его.

А назавтра пошла увольняться.

***

Первым делом Светка купила роскошную квартиру.

Долой обшарпанную «хрущёвку»! В новый мир, в новую жизнь, в бой!

На первое же утро в новой квартире Пушкин всплыл кверху брюшком.

Погоревав, Светка решила залить тоску шопингом.

А через неделю купила гигантский аквариум. И пиранью, чтоб свято место не пустовало.

Свобода от постылых обязанностей расцветила жизнь хлеще карнавала. Светка развлекалась, как могла: съездила зарубеж, побывала на желанных вечеринках, подцепила и тут же бросила кавалера…

Но как-то незаметно вернулась хандра.

Светка всегда была одна как перст. Ни предков, ни детей… Никакой личной жизни. Сплошная работа. И тут, вроде бы, такая свобода. Делай, что хочешь, да? А хотелка вдруг выключилась. И Светка стала никому не нужна. Не богиня больше. Не Шива.

А ведь на работе…

Запоздало Светка вспомнила всё хорошее: как она начинала, как обучение за счёт фирмы прошла… Ведь это Саныч в ней перспективу, искру углядел. Поверил! Как на праздники друг дружку все поздравляли, цапались, но мирились… И весело было. Не всегда ужасно.

Промучившись неделю, Светка решилась позвонить экс-коллегам.

И выяснила, что фирму съели. Точно шоколадку.

Прогорел Саныч, прогорела фирма. Слопали треклятые конкуренты. Как пиранья, с потрохами слопали…

Светка положила трубку. Провела тряской, ледяной рукой по закрытым глазам. И помчалась на улицу.

«Где ты, чёртова бабка?!»

Светка металась от одного перекрёстка к другому. Оббегала все вонючие подворотни.

И лишь тогда, когда уже хотела грохнуться оземь и разрыдаться, услышала:

– Оп-па! Мамзелька!

Кудрявая бабка вытянула из седин цветок золотарника и подмигнула измученной Светке.

– Верни! Верни всё обратно!..

– Не-а. Не могу.

Светка поникла, зажмурилась.

– Сама расхлёбывай. Бери шоколадку.

Светка открыла глаза.

– А поможет? Снова-то?..

Бабка хмыкнула.

– Попытка – не пытка, мамзель моя дорогая… Только теперь – от души. Поняла?

– Поняла!

…Светка бежала домой, когда наткнулась на бомжа с бутылкой.

Пригляделась…

«Господи!..»

– Сан Саныч?!

Бродяга, натуральный бродяга. А в руке – водка. Початая бутыль.

А ведь в жизни не пил!

«Подвела защитница… Ой подвела…»

Раздумывать было некогда. Вскоре Саныч – постаревший и очень унылый – сидел на Светкиной кухне.

– Слишком я тебя загружал… Жить не давал, старый дурень…

«Ничего, Сан Саныч. Мы с тобой ещё повоюем», – мысленно ответила ему Светка, шурша диковинной обёрткой.

И, поставив перед шефом стакан горячего напитка, улыбнулась:

– Всё будет в шоколаде.

Колючая принцесса, Мшистая королева

Принцессе не нравился лес. Чужой, густой… терпко пахнущий человеком.

Даже ручьи здесь были другими, не как дома. В них отражение её уродства казалось хлеще: кожа светлее, глаза голубее, а уж губы и вовсе – будто сплющенные розочки. Противно!

Принцесса скривилась. Зачерпнула побольше грязи – так, чтобы под ногти попало, – и принялась мазать лицо. Когда-то она уже делала это. В другом месте, в другое время принцесса размяла в горсти пучочек зловонных трав и вымесила тесто вперемешку с глиной. Обмазалась им с ног до головы – да так и предстала перед Шорком.

«Я гоблин!» – гордо заявила она.

Шорк только расхохотался…

Потом она ещё не раз делала это. Порой – от тоски, порой – от злости. Но всё было бесполезно.

– Эй, Колючка! Айда хавать! – хриплый голос вывел из раздумий.

Вздрогнув, принцесса поспешила на зов. Она выбралась из кустов как раз вовремя: над костром уже поднимался ароматный дымок, скворчал жир, капающий с румяного зайца… Шорк сидел, скрестив ноги, и ел сырые потроха. По морде его гуляли алые отсветы.

«Вот уж кто всем гоблинам – гоблин», – с грустью и завистью подумала принцесса. Руки-ноги в скрученных жилах, глаза, как чёрный жемчуг, кожа болотистая… А она? Разве она, такая, принцесса гоблинов?..

– Чё зыришь? Налетай!

– Не командуй тут, старая жаба… – буркнула принцесса, но больше по привычке.

– Колючка, – фыркнув, сразу откликнулся Шорк.

Подойдя, принцесса села поближе к нему – так, чтобы ощущать его тепло боком. Вгрызлась в ножку зайца и опять стала вспоминать.

…Давным-давно гоблины воевали с людьми. Давным-давно умели на время обращаться в них – и наносить удары под прикрытием. Шпионить, нападать…

Но ни одна война не может длиться вечно. Однажды стороны всё же заключили мир. И мало-помалу, поколение за поколением, гоблины утратили былое свойство. Перестали обращаться.

А потом родилась принцесса.

Родилась она такой же красивой, как все: зелёненькой, с узкими чёрными глазками… Гоблин по крови, гоблин по облику. Наследница короля!

А в пять лет, играя в комнате, споткнулась – и вдруг обратилась в человека.

– Надо идти, – утерев широкую пасть, сказал Шорк и прервал её мысли.

Ноги принцессы, ещё не отдохнувшие толком, тут же свела мимолётная судорога, а в груди похолодело.

– Нет, я устала, я здесь хо…

– Помереть здесь хочешь? – голос Шорка зазвенел сталью. Той самой жестокой сталью, что, обагрённая, металась на королевском дворе всего три дня назад.

Принцесса зажмурилась.

– Вставай, Колючка. Ну! Надо бежать.

…Обратиться в гоблина она не смогла. Ни на второй день, ни на пятый, ни на десятый. Так и застряла в теле человека. Назревал большущий скандал. Мир с людьми всегда был зыбким, и тайные стычки не прекращались. Народ не любил людей. Что он скажет, когда увидит новую Наследницу? Разве захочет, чтобы им правила такая?..

Король думал недолго. Вскоре было найдено решение – и похожая девчонка-сирота, что должна временно играть роль принцессы. Настоящая же дочь стала расти втайне, жить в домишке у преданного воина, под его неусыпной охраной. Ждать, пока не вернётся облик… Так и выросла с Шорком. А другая девчонка – с королём.

Сирота оказалась умницей. Да и на личико неплоха: зелёная, как молодая шишка. Принцесса-принцесса. Вдовый король в ней души не чаял. И со временем… со временем стал заходить к истинной дочке всё реже и реже.

Время шло, облик не возвращался, злость копилась… Принцесса буянила, вымещая злобу на Шорке. Обзывала и ругала его, но тот лишь усмехался. Называл её «Колючкой» и пытался учить уму-разуму: как выжить в лесу, как постоять за себя… Выводил на тайные прогулки, чтоб размялась. Принцесса, обычно сидевшая в четырёх стенах, угрюмо смотрела на ночной лес, но в душе всё же радовалась. Хоть какая-то новизна.

За радостью всегда приходила тоска. И боль, и злость на всё на свете. Принцесса ненавидела себя, отца и ту, что заняла её место.

…А потом началась война.

Из-под ног принцессы метнулось нечто тёмное. Вскрикнув от внезапности, она кинулась в сторону – и упала. В ноге вспыхнула резкая боль.

– Колючка!..

Шорк, шедший впереди, бросился к подопечной.

– Ты чего? Тебя за ручку вести, да?!

– Нога-а-а… – всхлипнув, проныла принцесса. Где-то в кустах, виляя хвостом, убегала коварная ящерица.

Шорк цокнул языком. Вздохнул.

– Эх, Колючка-Колючка…

Затем наклонился и легко поднял плачущую на плечо.

– Ш-шорк, я…

– Ладно, не кисни. Так быстрее дойдём.

Но принцесса знала, что ей врут. Что идти долго, и идти через людские земли. Что ещё далеко до убежища.

– Не кисни, – словно услышав её мысли, повторил Шорк. – Вот доберёмся до Зелёных гор, а там – деревня моя, среди болот. Никто из людишек не сунется… Деревня, мамка… Ты ей как внучка будешь. Всё будет хорошо.

Принцесса тихонько шмыгнула носом.

Никто не сунется…

Сунутся. Ещё как сунутся. Не зря же было то пророчество.

…Принцесса получала вести не первой. И в день, когда по городу прошёл слушок, она валялась в траве закрытого сада, снова погружённая в страдания. Шорк, что вернулся вечером, был мрачен как никогда. Именно он сказал, что у короля людей появился новый прорицатель, предрекший странное – и страшное.

Людьми будет править гоблин.

– Представляешь, да? Вот чепуха! – хохотнул тогда Шорк, но в смехе этом было беспокойство.

Тогда принцесса не поняла, что к чему. Не знала, что король-отец удвоил стражу и у городских ворот, и у своих покоев… И думать не думала, что всё так обернётся.

Между их народами был мир. Да, зыбкий, да, стародавний… Но в день, когда на горле прорицателя затянули петлю, король людей напал на гоблинов ранним утром.

Они вырезали всех: и старцев, и младенцев. Пал король-отец, пала и поддельная принцесса… Те, кому удалось спастись, бежали кто куда. Как они с Шорком.

– Всё будет хорошо, – пропыхтел Шорк, и принцесса вдруг ощутила небывалый прилив нежности. Вот кто ей друг. Вот кто ей вместо отца. Тот, кто не подведёт, всегда поможет, приободрит советом свою Колючку.

Они дойдут до болот. Обязательно! И поднимут всех гоблинов на борьбу. И они победят, они дадут отпор нечестным! И те, кто увидят её, принцессу, разглядят в ней гоблина, разглядят свою!

– Шорк…

– Чего?

– Спасибо.

Шорк не спросил за что. Но и так понял, хмыкнул. Погладил её по спине лапищей.

– Эх, Колюч…

Но договорить не успел.

Свист, хрип – и Шорк начал валиться. Принцесса завизжала, и визг этот смешался со стуком копыт, азартными криками и звуком боевого рога.

Удара о землю она не ощутила. Извернувшись, принцесса привстала – и в ужасе уставилась на то, что лежало около неё. Визг умер, не прорвавшись наружу.

Из горла Шорка торчала стрела. Из уголков рта текли чёрные струйки.

– Леди, леди, вы как?

Молодой всадник спрыгнул на землю и тронул её плечо.

– Вы в порядке? Эта тварь вас не обидела? Не успела надругаться?

Принцесса с трудом сфокусировала взгляд на говорящем. Золотые кудри, дублет с королевским гербом…

– Нет, – прохрипела принцесса.

Парень просиял.

– Вот и чудесно! Не плачьте больше, не надо! Ну что же вы плачете? Всё позади! Леди, вам невероятно повезло! Мы с отцом гнали…

Он говорил, говорил и говорил. Гладил её плечо и руки, заглядывая в глаза такими же голубыми глазами. Мягко улыбался, не замечая подсохшей, местами отвалившейся грязи…

Но принцесса всё смотрела на гоблина, в чьих глазах ещё горела искра. Но вот мигнула, дрогнула… дрогнули губы…

«Удачи, Колючка».

И искра погасла.

– Ненавижу гоблинов, – мимоходом заметил принц, сажая Колючку в седло.

– Я тоже, – помедлив, откликнулась она, чувствуя, как к ней придвигаются теснее, ближе.

– Вот так, леди… да… А теперь – во дворец! Там и поговорим, получше узнаем друг друга… Вы ведь не откажетесь?

– Нет, – Колючка собрала волю в кулак. Обернулась и заставила себя мило улыбнуться. – Не откажусь.

Принц просиял по новой. Всхрапнув, конь его пошёл рысью.

«Прощай, Шорк. Я не забуду тебя».

Далеко-далеко, вспугнув пирующих ворон, в петле дрогнуло тело прорицателя.

***

Пятнадцать лет спустя

– Смотрите, идёт!

– Вон там, глядите, глядите!

– Кланяйтесь!

По городскому рынку шла длинная, пёстрая процессия: дюжие парни-охранники, дамы, похожие на ярких щебечущих птиц, а в самом сердце – она. Та, что неизменно одевалась во все оттенки зелёного и носила исключительно чёрный жемчуг.

Их Мшистая королева.

Мать наследника.

– Опять по ряду с травами…

– Сама берёт, смотрит, нюхает!

– Нет чтоб служанку послать!

Шепотки были привычными. Казалось бы, народ должен был давно привыкнуть к причудам их властительницы, но нет. Каждый раз, как первый.

Вот и сегодня, пройдя по всему ряду, королева осмотрела весь зелёный товар, выбрала травку, что была по душе, и оставила как всегда щедрую плату. Затем, мазнув взглядом по простолюдинам, улыбнулась в ответ на поклоны и медленно пошла обратно в замок.

– Оставьте меня, – приказала Мшистая королева на границе своего сада.

Дамы и служанки бесшумно ретировались.

Королева огляделась.

Тихо, спокойно. Зелено.

Скинула туфельки и босиком, сжимая в руке купленный пучок, пошла по траве.

Только здесь королева могла быть собой. Только здесь она забывала придуманное имя – Колетта и становилась Колючкой, принцессой гоблинов, что пятнадцать лет назад взошла на ложе людского принца.

Сев у раскидистого дуба, королева поднесла пучок трав к носу. Ещё раз вдохнула аромат, что слегка напоминал дом. Леса́, где было так интересно. Шорка…

При воспоминании о наставнике больше не накатывали слёзы: королева давно заморозила их в себе. Но горькие складки всё равно проявлялись у губ – таких же розовых, как и тогда, в день, когда случилось страшное и непоправимое.

– Мама!

В мысли ворвался голос. Королева встрепенулась, увидев, что к ней бежит сын. Вот добежал, плюхнулся у дуба и, как и она, тоже скинул обувь.

– Мне сказали, ты здесь. Что это? «Кошачье ушко», да?

Сын сунул нос прямо в пучок, с наслаждением вдохнул запах и потрогал треугольные листики.

– Оно. Лучшее средство от бессонницы!

Королева улыбнулась. Принц любил растения с детства, и сын их целителя-травника считался его лучшим другом. Как и мать, принц любил этот сад и леса, а ещё – сказки о дяде Шорке.

«Расскажи ещё, расскажи!» – блестя голубыми глазами, бывало, просил маленький Шон. И королева рассказывала: каким он был смелым, как учил её защищать себя и ориентироваться в лесу…

Королева искусно мешала ложь с правдой. Несколько лет назад ей пришлось много и быстро лгать: назваться Колеттой, сказать, что падая, ударилась головой, и забыла, где жила, но смутно помнит одинокий дом в лесу и дядю-отшельника, умершего при пожаре дома, свой бег по опушке и того гоблина.

Впрочем, если принц и поверил ей, то его отец-король – нет. Тот, кто столь яро хотел уничтожить гоблинов, очень подозрительно отнёсся к незнатной избраннице сына. Но удар, что внезапно свалил его, убийцу её народа, сыграл обоим на руку. Вскоре принц, ставший новым королём, сыграл свадьбу с прекрасной Колеттой, и началась совсем другая жизнь…

Королева вздохнула. Столько лет прошло, а ведь она так и не полюбила мужа. Да, он был ласков, да, он явно любил её, да, он даже послушал её уговоры и отменил приказ отца, что требовал истребить всех гоблинов на корню, – но даже это не могло вызвать у королевы истинной страсти.

Стрела в горле Шорка навеки убила эту возможную страсть.

Но потом появился сын, и вот в нём-то королева души не чаяла. Шон был славным парнишкой: умным, добрым и любознательным. Достигнув тринадцати, он не бросился во все тяжкие, как иные сыновья знати, и не брезговал дружить с теми, кто был ниже его статусом.

А ещё – живо интересовался гоблинами. Теми, кого вместо полного истребления выгнали из домов, вынудив с трудом обживать новые, далёкие и почти бесплодные земли.

«Жалко их», – иногда говорил Шон. Королева же молчала, стискивая руки.

А потом король поймал одного гоблина.

***

– Лазутчик. Представляешь, милая? – спросил король Георгиан, зайдя в опочивальню. – У самого города шастал. И молчит ведь, паскудник! Как только его не спрашивали!

У королевы похолодели пальцы.

– Ты убил его?

– Нет, посадил в клетку. Пусть посидит, подумает, народ на него, злыдня, посмотрит… А будет артачиться, – глаза короля нехорошо блеснули, – поговорим по-другому.

Королева сжала кулаки.

– Ты хочешь развязать войну? Опять?

– Нет, милая Колетта, это они хотят развязать войну. Прислали лазутчика…

– Может, он просто охотился! – перебив, выпалила королева и запоздало прикусила язык.

Король вздохнул и, подойдя, поцеловал её в лоб.

– Ты такая добрая, милосердная, всех хочешь оправдать… За это я тебя и люблю. Пойми, Колетта, они до сих пор ненавидят нас. И мы должны их ненавидеть, иначе не выживем. Я выжду ещё три дня, а потом… потом всё же отдам его Фрэнсису. Он и так настаивал, что нужно сразу применять пытки.

Королева вздрогнула, с отвращением вспомнив советника мужа. Сэр Фрэнсис, служивший ещё старому королю, всегда был безмерно жесток. Холодно-любезный с королевой, он, без сомнения, ненавидел её за мягкотелость и то, что именно она в прошлом подговорила мужа оставить гоблинов в относительном покое.

– Не волнуйся. Всё будет хорошо, – сказал Король.

А на следующий день королева увидела его, выставленного на всеобщее обозрение: гоблина, что с непроницаемым, надменным лицом сидел в небольшой клетке на городской площади. Никакого беспокойства в антрацитовых глазах, ни тени страха в расслабленной позе.

«Как Шорк у костра», – с болью поняла королева и застыла, когда гоблин повернул голову и с усмешкой поглядел на неё.

– Какой отвратительный! – пискнула дама, стоявшая слева.

– Мерзкий и жуткий! – откликнулась дама справа. – Пойдёмте, моя королева! Скорее!

«Три дня, – вспомнила королева, завидев в толпе сэра Фрэнсиса и его свиту. – А потом…»

Когда ей было плохо или тревожно, она всегда шла в сад. Вот и теперь, кусая губы, королева пошла туда, а потом, ближе к вечеру, приняла решение. Муж, что решил развлечь себя соколиной охотой, до сих пор не вернулся, и она могла рискнуть. В её гардеробе имелся и костюм простолюдина – на случай, если королевской семье когда-нибудь придётся спасаться бегством. Его-то она и надела, а потом выскользнула из замка по тайному ходу.

Но, добравшись до пустой площади, королева застыла.

Потому что там, рядом с охранниками, у клетки стоял невысокий, бедно одетый парень и…

…Явно разговаривал с гоблином.

Прошло около десяти минут, после чего парень огляделся, пошептался с охраной и дал каждому по увесистому мешочку. После он побежал с площади, свернул в переулок – и тут-то и попался королеве.

– Шон! Как это понимать? – прошипела она.

Сын захлопал ресницами, разглядывая маму в обносках.

– Я, я…

– Пойдём, – приказала королева, увлекая его к замку.

В саду она и узнала, что сын подкупил охранников, чтобы те никому ничего не сказали, и решил попробовать поговорить с пленным сам, по-гоблински, и узнать, зачем тот явился к городу – с войной или миром?

– И рассказать, что сэр Фрэнсис его не пожалеет, – мрачно добавил Шон. – Я знаю, что он хочет его убить. Разговор подслушал.

Сын, как и мать, ненавидел старого садиста.

– Что он ответил тебе? – сглотнув, спросила королева.

Шон опустил взгляд.

– Он только сказал, что гоблины не боятся смерти. А ещё – что от меня пахнет лесом. И я… знаешь, я спросил его, как они живут, где… и он рассказал, как они выживают, что выращивают, так интересно! Знаешь, мама… по-моему, он совсем не злой. Он даже… чем-то мне понравился. Знаешь, я хочу рассказать об этом папе и…

– Нет, – отрезала королева. – Он придёт в бешенство, если узнает, что ты ходил к гоблину. Тебя и так могли заметить!

– Но…

– Я должна подумать. Иди к себе, сын.

Ночь прошла в тяжёлых раздумьях. А на следующий день, узнав от мужа, что гоблин не раскололся, королева дождалась ночи и прибежала на площадь. На её удачу на этот раз охрана была совсем безалаберной: решив, что пленник всё равно никуда не убежит, оба они, на её глазах, зашли в до сих пор галдящий паб.

– Кто тут у нас? – неожиданно спросил гоблин на людском наречии, и чёрные глаза сощурились в узнавании. – Хо! Никак та самая, добрая королева? Пожалеть меня пришла?

Королева покосилась на дверь паба. Сглотнула и подошла ближе. Ноздри гоблина шевельнулись, а на лице мелькнуло и тут же пропало странное выражение.

– Кто ты такой? Зачем ты здесь?

– Вопросы, вопросы, вопросы… – скучающе протянул гоблин и широко зевнул. – Как вы мне надоели.

– Тебя убьют, если не ответишь.

– И убьют, если отвечу. Так есть ли смысл отвечать?

Королева закусила губу.

– Я не боюсь смерти, королевское величество. Иначе не подошёл бы к городу, – сказал гоблин, смерив её взглядом. – Но я не хотел крови. Я не человек.

– Как тебя зовут? – вырвалось раньше, чем королева успела подумать.

Брови гоблина поползли вверх, но он не успел ничего ответить: рядом раздались громкие голоса, и королева едва успела спрятаться в близкий переулок. Метнулись огни факелов, а минутой спустя на площадь, освещённую огнями, ступил сэр Фрэнсис со свитой.

– Вот он! Вот эта др-рянчуга! – рявкнул явно пьяный сэр.

– Опять ты, – вздохнул гоблин. – Влюбился, что ли?

Сэр Фрэнсис ахнул и, налившись кровью, выдернул из ножен меч.

– Выходи! Один на один!..

Хлопнула дверь паба, на крики выбежала охрана. Ойкнула, увидев новоприбывших.

– Вы! Дайте ка-лючи! – брызжа слюной, приказал сэр Фрэнсис.

Бледные охранники встали перед клеткой и неуверенно заговорили:

– Милорд, нельзя… нам приказано…

– Выполняйте! – взревел Фрэнсис, замахиваясь мечом.

Один из охранников шарахнулся назад, ударился о прутья клетки и встал. Он не заметил, что оказался слишком близко к пленнику. Связку ключей, что висела на его поясе, ухватила и дёрнула жилистая рука; засов висячего замка́ лязгнул, дверца открылась, охранники полетели в разные стороны, а гоблин…

Освобождённый гоблин, издевательски хлопнув себя по заду, метнулся мимо ошалевшего Фрэнсиса и его людей.

В переулок, где стояла королева.

Она успела только вскрикнуть, когда её схватили и забросили на плечо. Увидеть, как у уже бегущих позади подданных при виде неё отвисают челюсти.

– Королева?

– Он украл королеву!..

Петляя, как заяц, гоблин понёсся по плохо освещённым лабиринтам улиц. Он подпрыгнул, уворачиваясь от стрелы, зашипел от боли, врезавшись в стену дома, – и королева, ударившись головой, потеряла сознание.

***

Принца Шона разбудил вопль:

– Гоблин сбежал! Он украл нашу королеву!

«Что?»

Думая, что ему послышалось, Шон быстро оделся и выскочил в коридор. Несмотря на позднее время, замок бурлил, носились испуганные слуги.

– Да что случилось? – схватил Шон пробегавшую мимо служанку.

У девчонки затряслись губы.

– Г-гоблин… тот, из клетки… сбежал и вашу маму выкрал!

«Не может быть!»

Шон побежал к лестнице и увидел во дворе отца, что седлал коня в окружении воинов.

– Отец! Подожди! Объясните кто-нибудь…

Шон кинулся вперёд, но споткнулся на последней ступеньке. Он грохнулся под копыта отцовского коня, ахнул от боли и приподнялся, когда конь, любимец, внезапно заржал и попятился.

«Ты чего, друг?» – ещё подумал Шон, поднимаясь на ноги, и замер, увидев, что отец с небывалым ужасом глядит на него.

Мгновение – и воины, один за другим, стали вскидывать арбалеты.

– Вы что? – нервно хихикнул Шон. – Это же…

И не договорил, увидев цвет своих поднятых рук.

Зелёный.

Гоблинский.

***

– Просыпайся, величество. Пора бежать!

Королева с трудом разлепила ресницы. Голова гудела, как колокол, вокруг шумела листва, в горле, казалось, перекатывался песок, а ещё…

Напротив, на корточках, сидел знакомый гоблин. И протягивал ей воду, собранную в чашечку большого листка.

– Пить хочешь?

Королева инстинктивно схватила протянутое. Через пару глотков в голове немного прояснилось, но сердце стиснула холодная рука. Королева с трудом села и огляделась.

Лес, поляна. Она и гоблин – раненый, с ногой, перевязанной тряпицей. Тот, кто похитил её из города.

– Что ты наделал? – в ужасе прошептала Королева. – Ты…

– Я спасаю своих, – перебив, буркнул гоблин и поднялся. – Ничего личного.

Глаза Королевы расширились, и похититель счёл нужным пояснить:

– Несколько дней назад твои люди захватили моего брата. Я не знаю, кто и куда его увёз. Но чувствую, что он ещё жив. И знаю, что его с друзьями могут обменять на тебя.

– Твоего брата?..

– Да. Он с друзьями просто охотился – и попал в лапы одного отряда. Вырвался лишь один юнец… Позже, пытаясь узнать, что с ними стало, у столицы попался я. А там уж и ты подвернулась.

– Ты идиот! – выкрикнула Королева и, вскочив, пошатнулась. – Георгиан не простит такого! Ты развязал войну!

– Войну? – тихо, с ледяной яростью переспросил гоблин, встав. – Моя милая Мшистая королева, война не может быть развязана. Потому что онаи так не прекращалась. Что ты знаешь, сидя у себя в замке?

– Я…

– Ты пойдёшь со мной, своими ногами, или…

– Нет! Я должна вернуться, пока не стало поздно!

– …Или я просто тебя понесу, – со вздохом закончил гоблин и быстро – Королева даже не осознала, насколько быстро, – закинул её на плечо, как, бывало, делал Шорк.

– Наглец! Я приказываю!..

– Говори, что хочешь, – зевнув, бесстрастно откликнулся гоблин. С каждым шагом он шёл всё быстрее, хоть и морщился от боли в раненой ноге. – Не поможет. Слышь, величество, а король точно любит тебя без ума? Была такая погоня, а потом – р-раз! И нет никого. То ли по другому следу пошли, то ли…

Зарычав, Королева выплюнула отменное гоблинское ругательство. Гоблин встал и присвистнул.

– Ничего себе манеры! Удивила, так удивила, – ухмыльнулся он, продолжая путь. – И кто тебя такому научил?

– Я приказываю тебе!

– Я не твой подданный, величество.

– Приказываю именем короля Керрука и принцессы Койялы!..

Гоблин остановился. Сбросил пленницу с плеча и крепко схватил за предплечье.

– Как ты смеешь произносить их имена? Как ты вообще…

– Я – Колючка, урождённая принцесса Койяла, и ты будешь мне подчиняться! – процедила Королева, смело глядя в чёрные глаза.

Ноздри гоблина дёрнулись. Потом он встряхнулся, и взгляд стал жёстким.

– Наши король и принцесса убиты давным-давно. Я не знаю, что за игры ты затеяла. Ты всё врёшь. С меня хватит.

– Это правда! – закричала Королева, отчаянно сопротивляясь, но её схватили и подняли. – Я – гоблин!

– Ох и сильно ты ударилась головой, пока мы бежали… – пробормотал гоблин, закидывая Королеву на плечо.

– Пусти! Я – твоя принцесса! Твоя королева! За меня умер Шорк Каменномох!..

Новая остановка, напряжённая тишина.

А потом тихое-тихое:

– Что ты знаешь о дяде Шорке?

– Он спас мне жизнь, – ответила Королева и ощутила под ногами твёрдую землю, когда гоблин поставил её рядом с собой. – Я могу рассказать.

И она рассказала: как в детстве обратилась в человека, как отец-король придумал план, как она жила с прославленным Шорком, а потом бежала с ним из разрушенного дома. Гоблин слушал молча, вперившись в неё. Непроницаемый, неподвижный взгляд внушал беспокойство, но Королева заставляла себя продолжать.

Когда история подошла к концу, наступила долгая тишина.

– Ты мне веришь? – не выдержав безмолвия, спросила Королева.

Гоблин дёрнул углом рта.

– Иногда ты пахнешь… не как человек, – сказал он. – Но я… не знаю. Я мало виделся с дядей с тех пор, как он уехал служить в столицу… Нужно показать тебя старейшине. Нужно идти.

Королева не двинулась с места.

– Так нельзя! Это займёт много дней! Я должна вернуться, успокоить Георгиана, отыскать твоего брата с друзьями – наверняка это всё Фрэнсис! – и освободить…

– Мой клан недалеко, – перебил гоблин. – Мы отыскали убежище, где нас не найдут люди.

– Вы решили вернуться в эти края? Так рискнуть?..

Гоблин мрачно усмехнулся.

– Дом у каждого в сердце. Оно болит, если живёшь не на своём месте. И плевать, что опасно.

Королева отвела взгляд. Потом вздохнула.

– Хорошо. Я пойду с тобой.

– Вот и славно, – гоблин попытался улыбнуться. – Нести не надо!

Вскоре они уже быстро шли через лес: молча, больше не разговаривая. Время от времени Королева порывалась что-то сказать, да и гоблин то и дело косился на неё, но разговор не клеился.

А через какое-то время гоблин стал прихрамывать так, что пришлось остановиться и сесть.

– Проклятая нога… – прошипел он, поправляя повязку. На ткани выступила кровь.

Королева огляделась и, заприметив знакомую травку, подбежала к ней, чтобы сорвать.

– Нужно пропитать повязку соком. Тогда заживёт быстрее, – сказала Королева, протянув гоблину пучок зелёных стеблей.

Смерив её взглядом, гоблин принял протянутое.

– Спасибо. Сынок научил?

Лицо Королевы вытянулось и погрустнело.

– Да. Шон.

– Любишь его?

Королева блеснула глазами.

– Конечно!

– А мужа? – не глядя на неё, спросил гоблин, меняющий себе повязку. – Который убил твоего защитника?

Королева стиснула зубы, и гоблин хмыкнул.

– Можешь не отвечать, – бросил он, вставая. – Ты сделала так, как сделала. И у тебя хотя бы славный сынишка.

Кажется, гоблин хотел сказать что-то ещё, но тут из кустов вспорхнула птица. Оба путника дрогнули и посмотрели друг на друга.

– Пошли. Немного осталось.

Гоблин не соврал. Скоро они вышли к подножью скалы, верх которой терялся среди густых облаков. Преследования не было, и гоблин, чьё имя Королева так и не успела спросить, замысловато стукнул сизую поверхность в одном месте. Скрип, скрежет – и в камне открылась узкая, неприметная дверь.

За ней – коридор, а после – шумный зал, полный гоблинов всех возрастов.

Голоса стихли, стоило всем увидеть Королеву, что смотрела на свой, много лет не виденный народ с напряжённым, почти жадным вниманием. Сердце её колотилось от страха и восторга. Они живы! Они здесь, настоящие! Протяни руку – и можно дотронуться…

– Рорак? А это ещё кто? Что ты… – выходя вперёд, пробасил по-гоблински самый старый, седой гоблин в меховой накидке.

Не дожидаясь ответа, Королева смело шагнула ему навстречу. Она уже открывала рот, чтобы сказать, когда вдалеке вновь проскрипел камень. Спустя мгновение из коридора вылетел взмыленный, бледно-зелёный гоблин-паренёк.

– Старейшина Хорас! У меня…

Гонец запнулся, заметив Королеву, но старейшина нетерпеливо подался к нему: понял, что случилось нечто страшное.

– Говори!

Парень сглотнул. И, кося глазом на гостью, ответил:

– Люди собирают войска.

– Но почему?

– Король Георгиан убит. Говорят, его заколол гоблин!

***

Принц Шон очнулся из-за воды. Ледяной капли, что, сорвавшись откуда-то сверху, угодила ему прямо на кончик носа.

Кап.

«Вода? Быть такого не может», – поморщился Шон, ещё не раскрывая глаз, и попытался перевернуться на другой бок. Но кровать была на удивление жёсткой и холодной, тело странно ломило, а кулаки зудели, словно накануне он подрался с кем-то, как простой мальчишка. Кажется, мгновение назад ему снился дурной сон: какие-то безумные воины, смутно знакомый король, кричавший отрывистые приказы, тёмная и сырая камера…

Кап-кап.

Шон пробормотал скверное слово и, наконец, открыл глаза. Увиденное заставило его подскочить и выругаться уже в голос.

«Значит, не сон», – с горечью понял Шон, осмотревшись по сторонам.

Он и правда находился в одиночной тюремной камере. Сквозь маленькое, зарешёченное оконце у самого потолка едва проникал бледный утренний свет, а на мощной запертой двери виднелись подсохшие разводы крови – это принц, не понимающий, что к чему, барабанил по ней, пока вконец не изранил кулаки. Требовал отпустить. Поговорить.

Вздохнув, Шон посмотрел на руки. Они до сих пор отливали зеленью и даже не думали становиться обычными.

Проклятье? Какой-то злой рок?

Шон сжал челюсти и задумался.

Его мать похитил гоблин. После этого он обратился в гоблина сам. Но как это возможно?

– Я же человек, – прошептал принц. – Это гоблины могли обращаться в нас…

Шон знал о гоблинах больше, чем кто-либо во дворце. Он беседовал с пленником, и тот ему понравился.

А потом сбежал и прихватил с собой королеву.

«А мой отец…»

Шон вздрогнул, вспомнив выражение лица короля. Весь этот ужас, а затем отвращение и ненависть. Что он прокричал перед тем, как захлопнулась дверь темницы? Вроде бы… «Как она могла»?

Кап. Кап-кап-кап.

Несколько мерзких капель угодили за воротник. Побежали юркими змейками по шее и спине, однако Шон даже не шевельнулся.

– А если отец решил… если он решил… что мать изменила ему с каким-нибудь гоблином?

Шон встряхнулся.

Бред. Этого просто не может быть. Шон – человек, это не подлежит сомнению. У него такой же нос, такие же губы, как у короля Георгиана. Та же приметная, фамильная родинка на левой скуле. Он сын своего отца. Он не может быть сыном гоблина. Это какая-то ошибка.

Принц нахмурился, вспоминая старые, читанные тайком фолианты. Что там говорилось о размножении двух народов? Сведений было мало, но, насколько Шон помнил, история знала только два-три случая, когда женщины из рода людей, угодив к гоблинам, становились наложницами-жёнами. Но детей от таких, явно насильственных браков вроде бы не получалось.

Впрочем, книги могли и врать…

Или не могли?

«Хоть бы он не тронул маму, – закусив губу, с тоской подумал Шон. – Хоть бы с ней всё было хорошо!»

Он живо помнил гоблина из клетки и разговоры с ним. Да, пленник понравился принцу, но сейчас ни в чём нельзя быть уверенным. Взять хотя бы отца. Что он будет делать дальше? Зачем гоблину мама? Она заложница? Вдруг её уже спасли или…

Размышления прервал скрип двери.

Шон вскочил на ноги, ожидая, что ему принесли еду. Надо кинуться к стражнику, попробовать прорваться и…

– Энди? – не веря, прошептал Шон.

В дверном проёме вырос его лучший друг.

– Быстрее! У нас мало времени!

Сын целителя был бледен и дрожал. Он то и дело оглядывался на стражника, который сидел у стены и сладко похрапывал, уронив алебарду.

– Порошок сон-травы, – объяснил Энди. – Новый рецепт! Подкрался и шарахнул его из-за угла! Держи плащ, тебе надо бежать, в городе ужас что творится, а ты… это какое-то проклятье, да?

Друг с сочувствием осмотрел зеленоватое лицо Шона и продолжил:

– Все только и говорят о похищении королевы, мужчины собираются на войну с гоблинами, но король ещё не благословил войска! Заперся у себя, но перед этим приказал всем, кто видел твоё обращение, молчать под страхом смерти. А я как раз во дворе был, за колонной спрятался, и…

– Мне нужно к отцу, – перебил его Шон.

Энди округлил глаза.

– Да он тебя в темницу упёк! Пока проклятье не снимешь – и говорить с тобой не станет. Он же чуть с ума не сошёл, я видел! Слюной брызгал, кулаками тряс! Нужно найти колдуна. Говорят, в лесу около…

Шон утянул друга за угол и, отвернув кусочек ковра, украшенного золотой нитью, нажал на знакомый камень.

– Сюда, – скомандовал принц, и вскоре два друга, нащупав каменную полку на стене, отыскали два небольших факела, кремень с огнивом и пошли по тайному коридору.

Шон знал все тайные комнаты и ходы замка, успел облазить многие запретные места и запомнить самые важные из них. Теперь эти знания снова пригодились.

– Куда мы идём?

– В отцовский кабинет. У него там библиотека. Он всегда запирается там, когда не в духе. Но дальше я пойду один.

– Но…

– Сейчас будет развилка. Повернёшь направо, потом прямо и налево – увидишь стенку и багровый камень на уровне глаз. Нажми на него, и выйдешь прямо к покоям целителя. Меня могут искать у тебя. Скажешь, что всё время был там.

– Но как же…

– А мне нужно узнать, как там отец. Я не буду разговаривать с ним, не волнуйся. Только посмотрю и выберусь из замка, по ходам. Встретимся через два часа, у харчевни Кривого Сэма, в переулке, хорошо?

Помедлив, Энди кивнул. Распрощавшись с ним, Шон решительно двинулся дальше по коридору и вскоре увидел впереди стену, за которой находилась библиотека. А ещё – услышал голоса.

Король явно был не один.

Шон аккуратно нащупал плоский камень, закрывающий отверстия-глазки́ и заглянул в библиотеку.

Там, ходя из угла в угол, бесился отец. Рядом же, у камина, с улыбкой стоял совершенно трезвый и довольный сэр Фрэнсис.

– …Как она могла?! Поступить со мной, так?!

– Женщины – ветреные создания, милорд.

Король ударил в стену кулаком и зашипел от боли.

– Фрэнсис, я не понимаю! Мне кажется, я схожу с ума! Я ведь так любил её! Да кого я обманываю, я и сейчас люблю!..

У короля вырвалось сухое рыдание. Сэр Фрэнсис поморщился.

– Ваше величество, эта дев… кхм, королева явно была в сговоре с гоблином. Она и сына хотела взять с собой, только не успела.

– Нет!

Король повернул к собеседнику искажённое мукой лицо.

– Это мой сын! Он не может быть сыном какого-то гоблина! Я знаю его всю жизнь, я… Это какая-то чудовищная ошибка! – король вцепился руками в волосы и стал выглядеть совсем безумным. – Я бросил своего сына в грязную темницу, я поступил слишком импульсивно, бросил свою кровь…

– Ещё неизвестно, чья в нём кровь, – безжалостно сказал Фрэнсис, перебив. – И кто ваша так называемая королева. Она явно преследовала свои цели и слишком любила гоблинов, а вы, ваше величество, слишком любили её, чтобы заметить эту странность. Нам давно надо было стереть эту мерзость с лица земли. Нужно собирать войско и идти в атаку. Мы достаточно медлили!

– Нет, – голос короля обрёл былую твёрдость. – Ещё рано. Мне нужно поговорить с сыном, спасти жену, а потом…

– Мы попросту теряем время, – скрежетнул Фрэнсис, шагнув к королю. – Вы должны…

– Должен? – король вздёрнул подбородок, и глаза его бешено сверкнули. – Кажется, ты забываешься! Я – твой король, Фрэнсис!

– Уже нет, – усмехнувшись, ответил тот – и резким, коротким движением, вогнал в сердце Георгиана стилет.

Король захрипел, на груди его расплылось красное. Он ещё не успел рухнуть на пол, когда в стене что-то щёлкнуло, и в библиотеку ворвался кричащий принц.

– Отец! Отец, нет!

– Да, мальчик, – улыбнулся Фрэнсис, небрежно стряхивая с оружия тёмные капли. – Давно надо было это сделать.

Зарычав, Шон бросился на врага. Но мгновение, рывок – и на полпути к Фрэнсису его перехватили двое дюжих парней, что выскользнули из-за шкафов с книгами.

– Сэр, прикончить паршивца? – спросил один из них, оттягивая голову принца за волосы. – Или хотите сами?

Сэр Фрэнсис приблизился и легонько коснулся стилетом беззащитного горла Шона.

– Нет, – сказал он.

И улыбнулся.

– Он мне ещё пригодится.

***

Обломанные когти едва касались бурлящего зелья. Скользили и порхали, рисуя на поверхности мимолётные, стремительные, как ласточки, узоры. В воздухе пахло вязким мёдом и горечавкой, костром, на который обрушился ливень, – и кровью, что сочилась из свежих ран.

Королева Койяла чуяла весь букет запахов и, как могла, старалась унять дрожь. Получалось плохо.

Она стояла между Старейшиной Хорасом и Рораком, пока Бабушка Кора – древняя, словно вековечный дуб, – плела свою гоблинскую ворожбу. Вот в зелье промелькнули тёмные фигуры, вот оно вскипело, выбросив огромный пузырь, и над котлом, прямо в воздухе, повисло подвижное, бледно-малахитовое зеркало.

– Я вижу принца, – проскрипела Бабушка, обратив слепые глаза ввысь. – Вижу кровь двух народов – и кровь, что вот-вот закипит…

Королева ахнула. В колдовском зеркале отразился Шон, несомненный сын, но в каком виде! И где!

– Он… обратился… нет… – пошатнулась было Койяла, но знакомые руки удержали.

– Спокойно, величество! Он ещё жив!

– Я вижу казнь, – вдруг взвыла Бабушка Кора. – Вижу пламя и крики! Человека с чёрным сердцем и принца, который горит! Горит! Гори-и-и-ит!..

В зеркале вспыхнул образ сэра Фрэнсиса, и королева успела увидеть, как связанный, с кляпом во рту, Шон трепыхается у столба, а жадные языки пламени подбираются всё выше и выше. Затем в пещере громыхнуло, и образ исчез. Котёл опрокинулся, плеснув к ногам стоящих дурную, болотистую жижу.

Наступила тишина. Но Койяла знала, как сильно стучат сейчас сердца всех собравшихся.

«Соберись. Ты должна собраться! Ты должна его спасти!»

– Мы должны спасти его, – будто прочитав её мысли, к Старейшине повернулся Рорак.

На лице старого гоблина отразилась сложная гамма чувств. Совсем недавно это лицо было воплощением потрясения. Конечно же, поначалу он, да и все остальные, не могли поверить в давнее спасение принцессы Колючки-Койялы. Но её рассказ, её запах и, главное, – подтверждение Бабушки Коры, слепой ведьмы, что никогда не ошибалась, сделали своё дело.

Они признали её. Признали своей. И теперь…

– Я знаю, как проникнуть в крепость и спасти его, – сглотнув, Койяла вышла на середину пещеры, и голос её, прежде негромкий, окреп. Зазвенел от переполнявших её чувств. – Я откроюсь людям. Узнаю правду. Потому что не верю, что Шон убил своего отца. Я…

Взгляд Королевы обратился к Рораку.

– Я сделаю всё, чтобы найти ваших пленников. И остановить эту ужасную войну. Только помогите… Помогите мне спасти сына. Умоляю.

Тишина. Сотни тёмных, блестящих чёрным жемчугом глаз. Время, что обратилось в мучительную вечность. А потом…

Головы, которые склоняются одна за другой, и подданные, что встают на колени.

Мы готовы. Мы с тобой.

В глазах у Койялы защипало.

– Веди, – сказал Старейшина Хорас.

– Королева, – негромко добавил Рорак, и все, как один, повторили его слово.

***

Он не понимал, куда его тащат.

Прошлое и настоящее смешалось, грозя окончательно свести с ума. Кто он, принц и гоблин? А может, принц гоблинов? Кажется, он рассмеялся сквозь сон, но удар по губам выбил этот смех вместе с кровью. Шон очнулся и понял, что сейчас уже день. Над ним голубеет небо, вокруг шумит толпа, а пара стражников тащит его к столбу, у подножья которого…

– Вот он, убийца нашего Короля!

Шон дрогнул в руках палачей и дёрнулся в сторону сэра Фрэнсиса. Этот голос заставил его вспомнить всё.

Новый жестокий удар. Хрустнули зубы. Но принц, изловчившись, открыл рот и сумел заорать:

– Это не…

Его повалили на землю и сунули в рот кляп. Мгновение спустя избитый принц был вздёрнут на ноги. Вскоре на его запястьях и лодыжках затянули верёвку. Сэр Фрэнсис, всем лицом изображая скорбь и благородство, первым взял факел.

– Это чудовище убило Короля и принца! А другие – пленили Королеву! Только представьте, что эти нелюди творят с ней сейчас!

Толпа взревела.

– Мы отомстим мерзким тварям! Сотрем их с лица земли! – входя в раж, прокричал сэр Фрэнсис. – Согласны?!

– Да! – откликнулись ему из толпы.

Измученный, полуживой, Шон уже не мог противиться путам. Образы матери, отца, гоблина в клетке и Энди, что убегал прочь по тайному коридору, смешались в голове, как в чудовищном калейдоскопе.

«Кажется, и правда конец», – промелькнула слабая мысль, когда первый факел ткнулся в хворост, и запахло палёным.

Раз – огонь коснулся сапог. Два – лизнул бёдра. Три – коснулся разбитых костяшек.

А потом…

***

– Ты, ты и ты – к воротам, – шёпотом скомандовал Рорак. – И чтобы никаких жертв!

Крепкие гоблины согласно закивали. Бесшумно выбравшись из тайного лаза, несколько отрядов разделились, чтобы зайти в город с разных сторон.

Первый отряд, тот самый, где находилась Королева, устремился на площадь, где сейчас собралось большинство жителей.

– Да! – ветер донёсся яростный крик, и сердце Койялы тут же дало перебой.

«Не успели».

– Быстрее!

Не вытерпев, Королева помчалась вперёд. Она вылетела из переулка в тот миг, когда столб уже на треть охватило пламя, и в нём…

– Остановитесь! – отчаянный крик взвился над шумом толпы.

Кто-то обернулся и ахнул, люди начали расступаться. Но Койяла не слышала, что кричали ей люди, не видела удивлённой радости на их лицах и ярости сэра Фрэнсиса, который потерял дар речи. Всё, что она видела, – это ужасный столб, где сейчас погибало самое дорогое ей существо.

– Шон! Шон!..

Королева вылетела из толпы и кинулась к сыну. Её оттащили, но тут, вызвав новые крики и ахи, с другой стороны возникла троица гоблинов. Быстро – Койяла не осознала, насколько быстро, – они освободили принца и вместе с ним покатились по земле, сбивая огонь. Они подняли его, покрытого ожогами, и выдернули кляп.

– Мама! – прохрипел Шон.

– Мрази, – выдохнул сэр Фрэнсис и повернулся к своим, готовясь отдать приказание.

Койяла увидела, как воины вскинули арбалеты, бросилась к сыну и встала перед ним, загородив.

– Ну что, Фрэнсис? Убьёшь свою Королеву? – спросила она. В голосе звякнул металл.

Фрэнсис поперхнулся на половине приказа. Выпучил глаза, а потом захохотал.

– Королеву? – издевательски переспросил он, отсмеявшись. – Ты не королева. Не-е-ет, милая, нет. Та, кто снюхалась с гоблинами, та, что родила выродка, не может быть королевой. Не заслужила!

– Ты не прав. И ты убил Короля, – скрежетнула Койяла в ответ.

– Что? – Фрэнсис захлопал ресницами. – Это он заколол его. Тот трус, что за твоей спиной!

На это принц вырвался из поддерживающих его рук и, шатаясь, шагнул в сторону притихшего, растерянного народа.

– Люди! Это же я, принц Шон!

Кожа, покрытая волдырями, опять стала человеческой. Сын обратился вновь, поняла Королева. В последний, решающий миг он сумел вернуть привычного себя.

– Это Шон! – прокричал Энди, вместе с пятью парнями проталкиваясь вперёд в толпе. – Его подставили и околдовали!

Народ зашумел.

– Я не убивал отца! Это всё Фрэнсис!

– Колдовство? Ворожба? Гоблины… – донеслось из толпы, и Койяла крикнула, повысив голос:

– Мой народ! Пора завершить эту ужасную войну! Хватит крови и смертей, сделаем гоблинов друзьями, а не врагами! Много лет нас настраивали друг против друга. Хватит!

– Нет! – прорычал Фрэнсис, выхватывая меч из ножен.

Он шагнул вперёд, к Королеве, но несколько голосов взвились над толпой:

– Не трожь нашу добрую Королеву!

– И нашу! – проревели с другой стороны.

К ним, спеша с разных сторон, стали проталкиваться гоблины и простолюдины, вооружённые кто – чем. Кто-то из людей, испугавшись, побежал с площади, кто-то – наоборот, помчался в гущу событий.

– Идиоты! – выругался Фрэнсис и, шагнув в сторону, снёс голову первому пареньку, что спешил помочь Койяле. – Да, это я! Я! Я зарезал этого слюнтяя Георгиана!

Фонтан крови и мгновенная тишина. А затем – рёв сотен бешеных медведей, что единым, слитным движением ринулись к Фрэнсису и его людям.

– Идиоты! Кретины! Вы подчинитесь мне! Я тот, кто вам нужен! Я ваш Король!.. – брызгая слюной, проорал сэр Фрэнсис.

С другой стороны площади стал прорываться другой отряд его людей, но тут в бой вступили гоблины, что пробились сквозь ворота.

– Сдавайся, Фрэнсис! Ты уже проиграл! – крикнула Королева, и Фрэнсис понял, что она права. И тут, и там люди и гоблины пленяли его подручных. Они побеждали. Они не желали его слушать.

И сэр Фрэнсис стал отступать.

– Ты как, величество? – сбоку возник Рорак, по рукаву которого текла кровь.

Королева ахнула, потянулась было к нему.

– Ерунда! – отмахнулся гоблин и приказ соратникам: – Уведите её и принца! Быстрее!

Королева всё оглядывалась на битву, когда двое зеленоватых парней тащили её прочь. Вот вдалеке, точно хвост крысы, метнулся рваный плащ их врага, вот скрестились мечи нескольких отрядов, вот…

Блеск наконечника и безумных глаз. Разворот и вскинутый арбалет, последнее слово Фрэнсиса, что остановился на ступенях и решил…

– Рорак, берегись!.. – заорала Королева, но никто не услышал её в шуме схватки.

Перед глазами мелькнул кошмар из далёкой юности. Чёрная кровь, что выплеснулась из губ Шорка Каменномоха и слёзы, затопившие мир.

А в следующий миг Королева вырвалась из рук спасителей. Она бежала так, как никогда в жизни, и ещё успела увидеть, что глаза Рорака, которого она оттолкнула в сторону, расширились до предела.

А потом стрела пробила её грудь, и мир исчез, точно смытый колдовским зельем.

***

…В комнату медленно просачивалось солнце. Время неуклонно катило к осени, и ветер нёс с собой запах прелой листвы и лесов, где так легко дышалось и весело гулялось.

Королева открыла глаза и поняла, что лежит в своей спальне. А рядом, уснув над переплетённым в кожу травником, в глубоком кресле сидит Шон. Обгоревший, с лопнувшими, ещё не зажившими пузырями на руках, но живой и почти здоровый.

И она жива.

Королева потянулась к сыну и застонала от боли.

– Мам! – тут же проснулся Шон и бросился к двери, крича: «Она очнулась!»

Позже, когда лекарь завершил осмотр, Королева узнала, что чудом осталась жива. Стрела прошла на волосок от сердца, и Койяла, подставив под удар себя, спасла Рорака.

– Он собирает Старейшин кланов, ему пришлось уехать, – объяснил принц. – Видела бы ты, как он сидел тут днями и ночами!

Шон рассказал матери, что происходит в городе и королевстве. Сэр Фрэнсис пал, заколотый неизвестно чьей мстящей рукой, а его люди были убиты или отправлены в темницу. Те же, кто противился его власти и не верил в версию убийства Короля, наоборот, получили свободу, как и гоблины.

– Они не тронули мирное население, – ликующе сказал Шон. – Сдержали слово! Они победили подручных Фрэнсиса вместе с людьми!

Койяла кивнула. Об этом можно было только мечтать.

– Но нам предстоит ещё много работы, – со вздохом добавил Шон. – Кто-то до сих пор не согласен мириться с гоблинами, да и про нас с тобой ходят слухи… Да и… знаешь, не только у них есть вопросы…

– Знаю, – ответила Королева и, помедлив, взяла сына за руку. – Я тебе всё расскажу.

«А потом и им, – позже подумала она. – Народ обязан знать, кто им правит. И если они откажутся от нас… Что ж. Пускай выберут правителя из людей, а мы… Гоблины не оставят нас. А я – их. Мы сможем добиться мира. Вместе!»

Спустя несколько дней Койяла попросила вынести её в сад. Там, среди павших листьев – хрупкой бронзы и золота – она и сидела, когда поблизости раздалось знакомое:

– Сумасшедшая. Ты сумасшедшая, величество! Абсолютно чокнутая.

«Рорак!»

Королева хотела вскочить с лежанки, но не получилось – боль швырнула обратно.

– Чего удумала?! Лежи! – прошипел Рорак, из тёмно-зелёного став светлым, как лист кувшинки.

Убедившись, что Королева больше не сделает резких движений, он уселся на траве рядом и долго молчал, просто глядя на неё.

– Кажется, я не сказал тебе спасибо.

– А я – тебе, – улыбнулась Королева.

– Знаешь…

Рорак помолчал.

– Он бы гордился тобой. Дядя Шорк, – сказал он, наконец.

Улыбка Королевы дрогнула, но не исчезла. Зато на глазах показались слёзы.

– Э, ну будет плакать, величество! – Рорак вскочил и обеспокоенно приблизился к ней. Похлопал неловко по плечу. – Всё будет хорошо, – с грубоватой нежностью пообещал он.

– Да, – сморгнув слёзы, ответила Койяла.

Всех их впереди ждали ещё сотни новых трудностей. Но всё будет хорошо, обязательно будет.

Теперь-то уж точно.

Волчья кровь

…Шрамы зудят каждую ночь.

Рута царапает их обгрызенными ногтями и старается не смотреть в окно. Получается плохо: мертвенный свет всегда был сильнее. Притягивает, манит… чёртово лунное молоко. Сочится сквозь дряхлые ставни сукровицей, бередит воспоминания.

«Нет. Рано. Рано ещё!»

Рута терпит.

И вспоминает – куда ж без этого…

***

Говорили, мать печёт пироги из детей. Тех самых, что изгоняла из чрев загулявших девок.

Рута не верила злым языкам. Да мало ли что говорят! Её мать совсем не такая: лучший целитель их городка, она умела усмирить и головную боль, и чумку у скотины. На все руки была мастерица.

Но не раз и не два Рута просыпалась от стука в ночи. Видела, как шмыгает через порог новая девица. А вот что с ней было дальше – не знала. Стоило двинуться к двери, чтобы подглядеть, – как вновь накатывал сон. Не могла Рута покинуть комнату.

На утро мать была спокойна и собрана, как всегда. Пекла пироги – с яблоком, щавелем и яйцом… А на Рутины вопросы отвечала просто: «Цыц, мелкая. Взрослые болячки, не твоё дело».

И дочь умолкала.

Время шло, Рута росла. Перенимала потихоньку опыт. Кудри её, медные до красноты, вились мелким бесом. Немного осталось от неказистой девчонки.

Тогда мать и начала посылать её туда. В лес у городка, к старухе.

Руте не нравилось. Руте совсем это не нравилось. Но ослушаться она не могла. Вот и ходила теперь тайными тропками, носила пироги в корзинке – гостинцы.

Старуха чёрной ведьмой была. Тёткой по отцовской линии. Так и узнала Рута, что мать не просто так лучшая из лучших, что помогает ей родня: то пучок трав, перевязанный пегой прядью, ведьма передаст, то вяленое крыло нетопыря… А в этом – сила. В этом – удача.

Так и поняла Рута, что за пироги таскала. Так и ужаснулась.

А потом пришёл Вольф.

***

На плечах его щетинилась волчья шкура. Волосы – лён. А в глазах – буря осенняя…

Вольф пришёл на исходе лета, как раз под осень. Увидел, что сдаётся комната.

Кинул небрежно мешочек с золотом и пошёл было…

Да замер на полушаге. Рот приоткрыл.

Ведь на лестнице – Рута.

Вот и познакомилась с охотником.

Рута забыла о ведьме и пирогах. О всех наставлениях позабыла. Как тут не позабудешь? Ведь видно же, ведь любят её! И она любит…

Не уследила мать. Не доглядела.

А Вольф рассказал Руте о ведьме.

Как много-много лет назад наслала она чуму на город его, как родных погубила… Как исчезла ветром в поле, а Вольф всю жизнь ищет её.

– Я знаю, она где-то здесь. До сих пор людей губит! Прячется в лесу, найти б только! – прорычал Вольф, ударив кулаком по столу.

И Рута тихонько ответила:

– Я помогу.

Вольф замер – и расплылся в неверящей улыбке.

***

…Всё случилось быстро. И всё вышло не так.

Первая пуля пронеслась мимо, вторая – угодила в сердце.

Захрипев, старая ведьма повалилась с крыльца. Но успела – успела! – вскинуть в странном жесте руку.

Руту швырнуло к дереву; Вольф будто поперхнулся, скорчился. Дрогнула меховая куртка.

– Воль… – всхлипнула Рута, потянувшись к нему.

И отдёрнула руку.

Куртка обратилась шкурой, ногти – когтями. Щёлкнули, как ножницы, зубы. Секунда, удар сердца – и волк, взвыв, бросился на добычу.

Рута бежала, роняя кровь. По лицу текли горючие слёзы. Скоро, скоро её догонят. Скоро убьют.

«Вольф, Вольф…»

Горячее дыхание за спиной.

А впереди – дровосеки.

…Рута не помнила, кто принёс её, перевязанную, домой. Не помнила, что отвечала кричащей матери.

Раны её горели огнём. В дрожащем кулаке был зажат клык волка.

А потом…

***

Рута ускользнула из дома в первое полнолуние. И во второе. И в третье.

Зуд гнал её прочь, в лес – туда, где дрожат полные крови зайцы, где мох мягко пружинит под лапами.

Рута пила кровь, ела сладкую плоть.

А как-то – убила первого человека.

На утро, прокравшись к себе, она рыдала, зажимая рот кулаком. Ненавидела себя, ведьму, мать – но не Вольфа. Только не Вольфа.

Клык лежал на дрожащей ладони. В утробе росло дитя.

Но ей не довелось взять его на руки.

***

Рута не позволила вытравить плод. Рута жадно ждала рождения. И в день, когда срок подошёл, она дала жизнь сыну.

– Где он? – спросила она, очнувшись на другое утро.

Мать вздохнула и спрятала глаза.

– Где он?! – закричала Рута.

– Мёртв, – помолчав, мрачно ответила мать.

– Лгунья!..

Мать ничего не ответила ей. Ни тогда, ни позже. Казалось, вся живость исчезла из неё после смерти ведьмы. Вся удача прахом пошла.

Лишь показала мать могилку сына.

– Это не он!.. – взревела Рута.

…Шрамы зудели. Теперь они зудели каждую ночь. И чем ближе полная луна – тем хуже.

Рута обращалась. Ненавидела мать и себя. Рута разрыла могилу, чтобы отыскать полусгнивший трупик.

– Это не он, не он! Ты меня обманула!..

Рута кричала на мать, словами убивая её.

И, в конце концов, убила.

***

Рута живёт одна пятнадцать лет. И медь в её волосах давно сплетена со сталью.

Шрамы зудят каждую ночь.

Рута царапает их обгрызенными ногтями и старается не смотреть в окно. Получается плохо: мертвенный свет всегда был сильнее. Притягивает, манит… чёртово лунное молоко. Сочится сквозь дряхлые ставни сукровицей, бередит воспоминания.

«Нет. Рано. Рано ещё!»

Рута терпит.

А после – выходит в ночь, чтобы бежать, пластаясь над землёй. И убивает, убивает, убивает…

Сегодня она забралась далеко. Так далеко, что видит огни чужой деревушки. И…

Что-то хрустит за спиной, Рута оборачивается прыжком. Застывает.

Осенняя буря в глазах. И медные, рыжие кудри.

Парнишка-охотник. Смотрит на волчицу.

И вскидывает к плечу ружьё.

Дитя неоновых грёз

Люси Доу давно не было так хреново.

Дождь, барабанящий в окно экспресса, казалось, шёл у неё внутри. Мимо, в ночи, проносились размытые цветные полосы; зудел шрам на шее, а людей, что весело трепались рядом, хотелось взять и разбить, как стекло.

Быть может, это ей сейчас и нужно: хорошая, душевная драка. Плевать на последствия. Надо выместить на ком-нибудь злость, выдавить из себя эту клятую меланхолию…

Искусственный глаз дрогнул. Веко поднялось, явив око, чьи радужка со зрачком походили на мини-витраж. Сомкнулись и разомкнулись стальные пальцы.

Тот? Другой? Этот?

А может быть, та?

Глаз оценил их. Сравнил лицевые образы с профилями страниц в Сети и отыскал всех попутчиков. Фиолетовые губы скривились. Боди-дизайнер, сити-фермер, эко-аналитик со стройплощадки… И в базе «Ада», доступной Люси, их нет. Никакого экс-военного или просто умелого бойца.

Рука сжалась в кулак. Неплохо бы заглянуть в «Ад». Когда Люси была там последний раз?

Люси нахмурилась сильней, вспоминая подпольный клуб боёв без правил. Драки обычных людей против киборгов и киборгов против таких же, как они. Каждый раз проигравший связывал себя каким-либо обещанием. Обычно дрались на деньги, но иногда можно было угодить и во временное рабство.

А может, просто приехать домой и, прыгнув в шахту, глубокую, как лифтовая, повиснуть в объятьях стального Спрута? Чтобы вновь, пока глаз проецирует в пустоту запись кошмаров, думать и думать над ними?

Но эта мысль исчезла: на сиденье около Люси плюхнулся пьяный парень.

– Мыс… Мыс… Хтите, наррису вш пртрет, м?

Вставать с нагретого места было уже лень. Марать руки о проспиртованного дохляка – тоже.

– Мыс?

«Отвали», – на половине серебряной маски, что укрывала пол-лица Люси, зажглось кислотно-жёлтое слово. Люси часто разговаривала так. На работе давно привыкли, что она могла неделями не произносить ни звука, перейдя в «режим маски».

Пьяница завозился; в руках его – надо же! – мелькнул карандаш и бумажный блокнот.

– Шичас, шичас, мыс…

«Иди в за…» – начала было печатать Люси, когда парень ткнул ей в лицо бумажкой.

– Та-да! – по-идиотски ухмыльнулся он – и вскрикнул, когда стальная рука отшвырнула его прочь.

Парень упал. Потолок вспыхнул алым.

– Конфликт, конфликт, конфликт! – заголосило со всех сторон.

Попутчики уставились на Люси, но та, подняв упавший лист, даже не заметила этого. Не заметила она и красного андроида, что подступил к ней, вставшей.

– Мисс, вы нарушили параграф номер…

Не моргая, Люси смотрела на рисунок, где среди ломких линий темнело лицо. Лицо той, кем могла быть она, не будь у неё этой полумаски и шрамов под ней, этой бритой колючести справа и чёрных прядей с косичками слева.

– Фсё в пррядке. В пррядке, сам выноватт, – начал парень, заметив второго андроида, шедшего к нему с явным желанием поднять. – Я ссам, не тррожь…

– Мисс, вы будете оштрафованы…

– Не тррожь, я нне хачу! – завопил парень, отползая в угол.

– Оштрафованы на сумму…

– Я ссам, ссам, са-а-а-ам!..

Экспресс остановился, и приятный женский голос объявил название станции. Очнувшись, Люси смяла и бросила лист. Пьяный художник визжал в истерике, точно последний псих.

«Псих и есть», – подумала Люси, идя на выход. Перед умным глазом зажёгся электронный штраф, на оплату которого давалось три дня. За ярость нужно платить.

Дождь припустил сильней. Задрав воротник кожанки, Люси медленно пошла к берлоге. Вспышка гнева сдохла, оставив после себя пустоту, наполненную мраком. Казалось, кошмар начался раньше времени.

«Беги, Люси».

Люси вновь ощутила, как горло царапает острое. Как кто-то горячо дышит в лицо, пока она умоляет прекратить. Кто-то близкий, кто-то…

«…Любящий?»

– Дура. Тебя никто не любил, – процедила Люси. – Никто и никогда.

Вспышка в ночи. Детский смех. Голос.

«Догоняй, Люси!»

Люси остановилась, зажмурилась. Смех оборвался. И голос, ещё мгновение назад звеневший весельем, стал брезгливым. Вонзился в неё сотней тонких иголочек: «Так ты… любишь создавать?»

Люси заставила себя открыть глаза. Надо идти. Идти дальше, несмотря ни на что. Продолжать, как она делала раньше. Двигаться вперёд, хоть и думаешь о том, что всё безнадёжно. Что всё без толку, что хочется сдаться, лечь и умереть.

Ведь когда-то она должна была умереть. Тот, кто хотел убить её, теперь прятался в кошмарах, в обрывках воспоминаний, которые…

Люси встряхнулась. Не время, не место.

Дверь берлоги дрогнула, почуяв её присутствие, и открылась. Продрогшая Люси зашла в тёплый полумрак и увидела, как в прихожей зажглись десятки красных огоньков. Хмыкнула, невольно расплываясь в улыбке.

Что ж. Её хотя бы ждёт Блохокрыс.

– Что, железный, соскучился? – спросила Люси, и в следующий миг её сбила с ног лавина.

Возня, писк! Сотня щекочущих лапок!

Люси обнюхали со всех сторон. Счистили грязь с ботинок, обдали струйками пара из ноздрей и начали стаскивать одежду.

– Стоп, дальше сама. Не маленькая.

На потолке засиял Млечный путь, высветив стены с голограммой – каменную кладку, как в средневековом замке. Люси встала и, раздеваясь на ходу, пошла в зал. С кухни, где уже проснулся Тощий Шеф, потянуло горячим шоколадом и курицей в сливках.

«Зря он начал готовить», – рассеянно подумала Люси, снимая лифчик. Блохокрыс за её спиной объединял все личины в одну, сплетаясь, точно «крысиный король» в древней канализации. Скоро он приобретёт форму высокого человека и пойдёт её развлекать: читать свежие новости, рассказывать старые сказки и придумывать что-то своё. ИскИн внутри железной черепушки был умницей.

Люси знала это, как и то, из чего собраны все части Блохокрыса. Ведь она была его создателем. Его и прочих робо-тварей, населявших странную берлогу. Люси всегда любила роботов больше людей. Но сейчас она не хотела ни развлекаться, ни набивать брюхо: не то настроение. Всё, чего она хотела – это прилепить к коже трансдермальный пластырь с питательными веществами и витаминами, а после – рухнуть на кровать. Но сначала…

Люси открепила полумаску. Подошла к зеркальной стене, и её поверхность тут же украсила россыпь уведомлений: советы по избавлению от ранних морщин, реклама пластического хирурга в квартале от дома, распродажи латекса и гологра-шмоток в Доме высоких иллюзий…

Одна команда заставила советчика заткнуться. Стена очистилась и стала показывать лишь Люси – голую Люси, что смотрела на свои стальные руки и остатки плоти, не тронутой давней катастрофой.

Вспомнился рисунок. Пьяный художник не успел нарисовать её всю.

«Псих», – мысленно повторила Люси и пошла к кровати.

«И я – псих», – подумала она, ложась. Кровать загудела, считывая её показатели, анализируя возможные изменения за день: состав пота, вес, густоту волос. Маленькие пальчики коснулись спины, чтобы помассировать уставшие мышцы; замерцал нейрочип на виске.

Люси закрыла глаза. Она знала, что сегодня снова будет особая ночь. Ногти тронули уродливый шрам на шее.

Скоро. Совсем скоро.

«Я пойду тебя искать».

Берлога затихла, слушая дыхание хозяйки.

«Привет, кошмар», – ускользая в темноту, ещё успела подумать Люси.

И кошмар начался.

***

– Люси, милая… Что с тобой? – тревожно спросил босс.

Люси скривилась и не ответила. Босс вздохнул. Он давно привык к её мрачности, скрытности и нелюдимости. Привык к молчанию и хорошей работе. Сильный индивидуалист, Люси Доу не брезговала сверхурочными, работала без особого огонька, но успешно. Одна из лучших специалистов их Бюро, Люси создавала системы умных домов, населяла их оригинальными роботами и добавляла «вирта», что мог менять интерьер по желаниям заказчиков. Но в последнее время…

– Не скажешь? Ладно. Но мне кажется, тебе надо отдохнуть.

«Нет», – на полумаске зажглось ярко-алое слово. Боссу будто отвесили пощёчину.

Он поёрзал в кресле, побарабанил пальцами по столу. И перешёл в решительное наступление:

– Люси, так нельзя. Я видел твои последние разработки. Все эти шипы, щупальца… – босса передёрнуло. – Это не дело, Люси. Кому нужны такие домашние роботы?

– Увольняете? – скрипуче спросила Люси, снизойдя-таки до нормального разговора.

– Конечно, нет! – махнул рукой босс, явно обрадованный, что с ним пошли на контакт. – Просто хочу, чтобы ты взяла отпуск. Слетала в другой город, набралась новых впечатлений. Чтобы всё снова…

– …Стало, как раньше, – бесстрастно договорила Люси.

– Вот именно! – босс подался вперёд через стол. Накрыл её кулак пухлой ладошкой. – Люси, я вижу, что ты стала ещё мрачнее. Что случилось? Что происходит в твоей голове?

Резко встав, Люси молча подошла к огромному окну. Город мерцал тысячами кислотных огней, под мостом танцевали пьяные подростки, на окраинах дрались за запчасти бездомные киборги.

– Что в твоей голове, Люси Доу?..

Люси зажмурилась.

В её голове боль и крики. Девочка с ампутированными руками. В её голове шрамы и одно-единственное имя. Приют и чужая, данная ей фамилия – «Доу».

– Я хочу помочь…

– Вы тут ничем не поможете.

Люси открыла глаза. Губы её сошлись в узкую линию, Город в окне пропал, явив то, что когда-то было. Прошлое с его недоверием и отсутствием друзей, детством среди нелюбимых и… яростью, что смерчем крутилась внутри. Желание мести. Желание узнать, почему. Обрывки воспоминаний.

С тех пор прошло много лет. Протезы рук стали куда продвинутей. Люси, что полюбила роботов больше людей, Люси, что нашла приличную работу, могла позволить себе многие модификации и даже оплатить пластику. Но она сохранила шрамы – как и кошмары, с каждым разом вгонявшие её всё в бо́льшую депрессию.

Люси чувствовала: её хотел убить кто-то близкий. Кто-то, кто решил, что она не выжила, и поэтому не стал искать.

Именно его, теряясь в кошмарах, искала Люси.

Всякий раз, анализируя новый записанный кошмар, полный сюрреализма, образов прошлого и настоящего, она пыталась выхватить из него ниточку, ведущую к нему. Пыталась собрать пазл, отказываясь от таблеток, способных подарить ей сладкий сон без сновидений.

Но год шёл за годом, кошмар за кошмаром… Пазл не складывался. Люси мрачнела, Люси гналась за призраком.

И ей становилось всё хуже.

***

…В «Побеге из Рая» пахло синтетикой, жратвой и похотью. Пёстрая публика развлекалась как могла: кто-то, жуя копчёных червяков, пялился на сцену, где на пилоне вертелись знаменитые Лилит и Ева – стальные ноги и намасленные груди; кто-то обсуждал грядущий бой в «Аду», делая ставки, а кто-то, как Люси, сидел в баре.

– Ещё, – потребовала она, стукнув стаканом по стойке.

Бармен прищурился.

– Уверена?

– Уверена, – подтвердила Люси. – Как в том, что эти две дуры, – тычок большим пальцем за спину, – сейчас прыгнут в зал.

Позади послышались крики восторга и одобрительный свист.

– О’кей, – хмыкнул бармен, подливая в стакан порцию тёмного, как чернозём, пойла, и добавил: – Паршиво выглядишь, Люси. Как будто…

– Скоро сдохну? – криво усмехнулась она.

Бармен улыбнулся.

– Вот именно.

Видимо, опьянение дошло до нужной стадии, развязав ей язык. Даже полумаску применять не хотелось. Впрочем, здешний бармен был из малого числа людей, к которым Люси относилась чуть ли не с симпатией.

– Устала от такой жизни? Понимаю… На самого иногда накатывает.

– Да ну? – фыркнула Люси и вновь опрокинула стакан.

«Тебе бы мои проблемы, мальчик…»

Бармен вдруг огляделся по сторонам и, удостоверившись, что никто неподслушивает, поманил Люси пальцем.

– Я знаю, что тебе поможет.

– Слушай, спать я с тобой не…

– Тебе нужно виртуально умереть. А потом воскреснуть, – сказал бармен, и в пальцах его зажглась голографическая визитка.

Люси моргнула.

Неоновый череп, координаты места…

И фраза: «Прочувствуй их смерть. Наладь свою жизнь».

***

– Итак, мисс, что предпочитаете? Удушение? Сброс с высоты? – спросил продавец, блестя хитрыми глазами.

«Это всё, что есть?» – вопросом на вопрос ответила Люси.

– Обижаете, мисс! – деланно возмутился продавец. – У нас шикарный набор чипов! Виртуальная смерть на любой вкус!

На любой вкус.

Люси ещё раз оглядела зал. Наверняка это место было лишь временным прибежищем. В полумраке тускло светились граффити на стенах; сбоку тянуло холодком, будто из склепа, а сзади, опутанный змеями проводов, стоял трон, сделанный из костяной имитации. Такой же, как четыре неподалёку, где уже корчились люди: мужчина и женщина, девушка и парень.

– А вот свежачок – убийство с помощью андроидов. Хотите?

Люси моргнула.

«Сойдёт».

– Тогда прошу на трон!

«Надеюсь, это стоит своих денег».

– О, не беспокойтесь! После такого вы непременно захотите жить! – заверил продавец и хихикнул.

«Но гарантий мы не даём», – подумала про себя Люси.

Ещё бы. Всё это было отменной авантюрой, начиная с самих чипов. Тех самых новинок, что не так давно вошли в оборот и были доступны не всем. Именно они записывали воспоминания вплоть до кончины человека в ультравысоком качестве, а затем, извлечённые, могли показать их другим. В свою очередь, это могло помочь полиции в поимке убийц, если смерть была насильственной.

Люси не знала, как были получены эти чипы. Быть может, украдены из самой полиции. Быть может, скопированы кем-то из нечистых на руку полицейских, а затем проданы в виде копий…

Может быть, продавец и компания первыми находили убитых, утаскивали в укромное место и забирали воспоминания раньше всех. А может – Люси похолодела – и вовсе: сами убивали и извлекали чипы до прибытия стражей порядка. Не профессионал не мог извлечь такой чип быстро.

Да. Дело определённо не чисто. Но отступать поздно. Если уж решила – надо идти до конца. Хорошо хоть, сменила полумаску на тёмную маску – какая-никакая, а маскировка.

Люси уселась на трон. Подставила разъёмы на голове, шее и руках.

– Сейчас, мисс… Уже скоро.

В нескольких футах от них закричал парень.

– Скоро, не волнуйтесь…

Люси приготовилась. Здешние умельцы не просто продавали чужие предсмертные воспоминания. Ты буквально проживал их, чувствуя всё, что ощущал уже умерший человек, – в той или иной степени реалистичности. Модификация чипа воспоминаний, подсоединение особой системы к телу и определённым участкам мозга – и клиент виртуально умирал, чтобы возродиться по-настоящему.

– Десять, девять, восемь…

Провода впились в Люси.

– Три, два, оди…

Вспышка.

***

…Зеркало в общественном туалете показывает мужчину лет сорока: седоватые волосы, разъём на голове, опрятная одежда. Типичный руководитель средней руки из какого-нибудь офиса. Один из тысяч таких же и всё-таки чем-то отличный. Вот только чем – Люси понять не может.

Впрочем, это неважно. Приближается и открывается белая дверь; человек выходит в дождливую ночь и идёт по дороге. Взгляд на запястье – и электронный циферблат показывает полночь. Взгляд на дорогу перед собой – и…

Что-то высокое, тощее. Исчезает и возвращается, чтобы, как мечом, резануть по его руке.

Крик. Кричит незнакомец, кричит Люси. Из культи, марая плащ, толчками выходит кровь. Жалкий обрубок, упав, мокнет под дождём в луже, и человек валится на колени.

Сзади – звук движения. Боль пронзает живот со спины, показывается остриё – это явился второй убийца. В глазах уже мутно, однако он видит, как мелькают обагренные пики-пальцы. Боевой андроид, похожий на первого, как брат-близнец, встаёт перед умирающим, и Люси цепенеет, потому что на его шее вовсе не кровь, как ей казалось раньше.

«Перевёрнутая… звезда?»

Что-то ускользающее, что-то в памяти…

Звезда на металле. Тень в дожде. Там, вдалеке, где так удобно наблюдать за расправой, пока…

Остриё мелькает здесь. Мелькает там.

Боль, сплошная страшная боль, и хохот, и крик, своё-чужое тело, но тут андроиды синхронно поворачивают головы – и исчезают, будто вспугнутые кем-то. Тень испаряется в неоновом дожде, провода впиваются в мясо, на языке – соль, железо, тошнит, тошнит, не надо, пожалуйста, Люси, беги, Лю…

Вспышка.

***

Хрипя, Люси вывалилась из кокона проводов, и ощутила, что кто-то её поднимает.

– С днём рождения, мисс! – расхохотался продавец. – Ну, как самочувствие?

«Звезда».

Люси мотнула головой. Тело ещё потрясывало от боли, а люди в зале расплывались в глазах. Кажется, сеанс виртуальной смерти закончился у всех: там, невдалеке, другие сотрудники помогали клиентам прийти в себя.

«Перевёрнутая звезда. На шее… Стоп».

А если?..

Черта сюда, потом – туда. Если дорисовать, вообразить, перевернуть и посмотреть под другим углом…

Люси внезапно замерла.

– Так, аккуратненько… Давайте присядем. Нужно извлечь чип – и вперёд, к новой жизни, хе-хе!

Рука Люси перехватила запястье продавца.

– Подождите, – просипела Люси. – Мне нужно знать…

Договорить она не успела.

Виртуальные граффити на стенах мигнули и погасли, зал наполнило жужжание.

– Что такое? – нахмурился продавец, и тут завопила сирена: «Проникновение, проникновение, проник…»

Сирена взвизгнула и заткнулась. У выхода из зала вспыхнули четыре алых точки. Люси поняла, что происходит, ещё до того, как первой закричала девка. До того, как персонал заголосил, выхватывая пистолеты – поздно, слишком поздно.

Растопырив множество острых конечностей, андроиды-близнецы бросились в бой.

Кто-то кричал: «Помогите», кто-то – прорывался к выходу. Метались провода, шлёпались багряные капли, летали пули. Робот-охранник, активированный на автомате, пал первым, породив маленький взрыв.

«Беги, Люси».

Инстинкт самосохранения дал волю ногам. Люси не поняла, как побежала, проскочила выход и вместе с другим беглецом влетела в проход, забитый стеллажами.

– Туда! Мы должны… А-а-а!

Люси обернулась. Её попутчика утянули назад и швырнули в стену. Голова его треснула, как яйцо, и андроид с багровой звездой на шее повернулся.

Сердце подпрыгнуло. Кулаки сжались в тщетной попытке защититься.

«Лучшая защита – нападение. Нападай!»

Взмах – и удар отбит: нереально легко и страшно. Андроид тотчас атаковал: удар его вскользь прошёлся по её лицу, зацепив и отодрав маску. Но вдруг…

Алые вихри в металлических глазах. Всё больше и больше. Геенна огненная. И…

Шаг назад?

Андроид отпрянул. Глаза-угли угасли.

«Беги, Люси», – упрямый, настойчивый голос разума в сознании.

К горлу подступила желчь.

«Беги, Люси».

Люси попятилась по коридору. Несмело, осторожно.

«Беги!»

Люси развернулась и побежала.

Неподвижный андроид проводил её потухшим взглядом.

***

…Прыжок в пустоту, свободный полёт. Но на пятой секунде падение Люси завершилось: из стен, блеснув, выстрелили гибкие щупальца. Подхватили, обвив талию, развернули и оставили парить над темнотой.

Пальцы протанцевали по картотеке на левой стенке шахты. Поверхность вспыхнула в местах отпечатков, и в воздухе появилось изображение: запись, отрывок давнего кошмара.

«Думай. Думай!»

Шрам на горле зудел как проклятый. Тот, кто когда-то украсил её им, постарался на славу. Люси закусила губу и пустила из глаза проекцию новой записи.

Чёрные тучи, сизый блеск стали. Размытое лицо над ней, в котором видится то босс, то робот, то она сама.

А теперь ещё и убитый.

Люси взмахнула рукой, и запись рассеялась. То, что произошло вчера, было кошмаром наяву. И эти вопросы, чёртовы вопросы без ответа!

«Дура. Надо было идти в полицию».

Щупальца, перехватив хозяйку поудобней, стали раскачивать её, как ребёнка в колыбели. Успокаивать.

Люси вцепилась руками в голову. Она не сообщила полиции о преступлении. Она не думала, что там, в заброшке, кто-то выжил. Сделка была незаконной, её вполне могли обвинить в соучастии преступной деятельности, но…

«Что им было нужно? Этот чип? Свидетельство убийства?»

Люси закрыла глаза.

«Они оставили тебя в живых. Зачем? Думай. Думай».

Что-то не сходилось. Ей нужно пойти в полицию и быстрее, пока они сами не нашли её, рассказать всё, что было, извлечь этот чип и узнать, кем был убитый. Они поймут, что она ни в чём не виновата. Она не убийца.

«А вот они – да».

Звезда, перевёрнутая звезда… Если она не ошиблась, и кто-то хотел вырезать на её шее именно это, то что она значит? Тот, кто поизмывался над ней перед той жуткой аварией, лишившей её рук, поставил на Люси свой знак. Тот же знак, что украшал андроидов.

«Что это значит?»

Логотип какой-то конторы? Нет, вряд ли. Знак сатанистов, дьявола? Или что-то другое?..

Внезапное сияние перед глазами. Резкое, слепящее, то, что исходит из странной фигуры, и страх, во вспышке которого пропали все смутные образы.

Голову пронзила резкая боль.

– Вверх! – хрипло скомандовала Люси, и Спрут послушно выбросил её из шахты.

Сгруппировавшись, Люси приземлилась на ковёр, поправила привычную полумаску – и в тот же миг на гостевой стене вспыхнуло огромное, мучнисто-белое лицо босса.

– Что ты натворила, чокнутая дура?!

Челюсть Люси отвисла.

– Босс? Вы с ума…

У входной двери грохнуло. Секунда – и в зал ворвались киборги-полицейские в угольно-чёрной форме. Ничего не понимая, Люси попятилась к окну и остановилась, когда на неё нацелили оружие.

– Ни с места! Люси Доу, вы арестованы по подозрению в убийстве…

– Я ничего не делала!

– …С помощью систем умного дома, который…

– Что? – поперхнулась Люси.

– Сопротивление бесполезно. Подойдите к нам, держа руки над головой…

– Это какая-то ошибка! Послушайте…

Но тут из люка рвануло щупальце.

– Спрут, нет!

Однако он и не думал подчиняться. Атаковав ядовитой змеёй, Спрут схватил крайнего полицейского и утащил в шахту. Мгновение спустя в зал ворвался Тощий Шеф с ножами, за спинами полицейских вырос оскаленный Блохокрыс и…

– Остановитесь! Стоп! Стоп!..

Но они не слушали её. Любимцы Люси, словно взбесившись, в единый миг набросились на служителей закона, как на врагов.

«Кто-то хакнул мою Сеть. Взял на себя контроль», – поняла Люси, пятясь к окну. Мимо, выбив стекло, пролетела оторванная рука киборга. Просвистела пуля.

«Беги».

На пол брызнула кровь. Стиснув зубы, Люси выпрыгнула в окно и что было сил помчалась по пожарной лестнице.

***

«Чудовищное убийство…»

«Кибер-террорист…»

«Специалист Бюро… она, несомненно, оставила себе лазейку при разработке и…»

«Получив незаконный доступ к ментальным чипам хозяев, синхронизированных с персональной системой умного дома, проанализировав страхи владельцев, Люси Доу дистанционно…»

«“Вирт” спроецировал на стены самые жуткие страхи, и сердечный приступ…»

«Боевая программа, тайно установленная в домашнего робота, и авто-трансформация в убийцу…»

Люси успела прочитать в новостях многое перед тем, как заблокировала персональную Сеть. Долгое время она тупо сидела, прислонившись к грязной стене. Внутренности обратились в желе.

Из-за неё погибли невинные люди. Люди, которых она не любила, но никогда не желала им смерти. Из-за неё же – Люси была уверена – её берлогу зачистили, уничтожив всех дорогих её сердцу роботов.

«Соберись. Соберись!»

Люси ожесточённо потёрла лицо. Перед глазами всё ещё горела та отметина. Ведь во всех домах, где были найдены жертвы, везде, где она выступала единственным специалистом, был начертан этот знак – перевёрнутая звезда цвета венозной крови.

«Они решили подставить меня, – подумала Люси и закусила кулак, борясь с истерическим смехом. – Вот почему отпустили».

Теперь, прячась от дронов полиции в самой клоаке их Города, Люси, сменившая внешность слабой маскировкой (украденная одежда, парик, модный шарф на пол-лица), была уверена, что её вот-вот найдут. Те или другие.

«Что мне делать?»

Чип чужих воспоминаний зудел внутри, как воспаление от занозы. Она не могла вытащить его без посторонней помощи.

Вновь вспомнился убитый. Смутно знакомое лицо.

«Кто же ты?»

Люси могла запустить проверку по лицевому образу. Если частично активировать чип, используя её модификации, ей вполне по силам извлечь из него момент, когда человек смотрел в зеркало. То, что было с ним до туалета, Люси видеть не могла: спецы «Черепа» успели заблокировать ненужные им участки.

«Придётся рискнуть. Опять включить Сеть».

Другого выхода нет.

«Что ж…»

Новый зуд, скан образа…

«Бинго!»

Люси вскочила. Убитый был найден и опознан ею. Некто Микаэль Свон, разработчик роботов, неоднократный победитель конкурсов.

«Так вот откуда я его знаю!»

Роботы. Снова роботы!

«Никто в новостях не пишет о его смерти. Значит, труп ещё не нашли».

Люси прошла от стены к стене. Почему его убили?

«Так ты… любишь создавать?» – брезгливый голос из воспоминания. Женский или мужской, взрослый или детский – непонятно.

«Может, в этом всё дело? Когда-то мы создали то… что не должно было появляться?»

Люси проглядела скаченную информацию. Есть адрес его работы, адрес дома. Видимо, бывшего дома, потому что такой спец не может жить здесь, в клоаке Города. Никак нет.

«Неподалёку. Совсем рядом», – подумала Люси.

Она может рискнуть. Заглянуть в этот дом. Вдруг жители расскажут что-нибудь важное? Дадут зацепку? Что, если она успеет найти доказательства своей невиновности?

«А может, именно там тебя будут ждать они».

Люси сжала кулак.

Что ж. На ловца и зверь бежит. Она долго искала и желала.

Похоже, скоро её желание исполнится.

***

…Дом был примечательным. Шутка ли, полчища гномьих фигур в неухоженном саду? Никакого механо-пса для охраны территории? А этот молоток с ангелочком вместо сенсорного звонка на двери?

«Или хитрая разработка, или кто-то живёт прошлым», – подумала Люси, берясь за бронзовый молоток.

Негромкий удар: один раз, второй… За дверью зашуршало, щёлкнула крышка глазка.

– Кто вы? Что вам нужно?

– Мне нужен Микаэль Свон, – ответила Люси, и дверь начала открываться. – Дело в том, что…

Но продуманная речь застряла в горле. На пороге, прищурив глаза, стоял худой парень – тот самый художник из экспресса. И Люси внезапно, вспышкой, поняла, что же знакомое было в чертах убитого Микаэля.

Сзади послышался шум крыльев. Полицейский дрон.

«Шевелись!»

Недолго думая, Люси пихнула парня в грудь и, ворвавшись в дом, захлопнула дверь. Шарф слетел, открыв лицо с полумаской, и художник попятился.

– Киборг из поезда!

«Надо же. Запомнил», – мимолётно удивилась Люси, оглядываясь по сторонам.

Творческий беспорядок: кисти и карандаши, россыпь бумаг и рисунки: масляной краской, карандашные, монохромные и цветные, на столе и стенах… Никаких роботов, никаких гаджетов и умных стен.

– Что вам нужно? – резко спросил парень. – Причём тут отец?

Люси перевела на него взгляд. Витражный глаз блеснул, однако парень не дрогнул – лишь побледнел сильнее.

– Твой отец мёртв. А убийцы подставили меня, – просто сказала Люси.

Художник судорожно втянул в себя воздух; сгорбившись, упёр кулаки в стол. Люси молчала, ждала, наблюдала. Нет, не похоже, что заказчик убийства он.

«Он здесь ни при чём. Он даже не знал, что отца убили».

– Что произошло? – глухо спросил художник.

– На него напали андроиды. Пара боевых андроидов… со знаком звезды на шее, – объяснила Люси. – Такой же давным-давно хотели нанести на меня.

– Откуда вы знаете это? Кто вы?

Люси помедлила, прежде чем ответить. Затем стала говорить: рассказала о себе и «Черепе», о нападении и убийстве хозяев в умных домах. Парень слушал молча, играя желваками. А под конец спросил:

– Как тебя зовут?

– Люси Доу.

Он рассеянно кивнул.

– А я – Габриэль. Скажи, Люси Доу… ты можешь показать мне его смерть?

– Могу, – помолчав, ответила Люси и запустила на стену проекцию из глаза.

Пять минут обернулись вечностью. Нет, в этот раз не было никакой боли, кроме головной, но холодный пот всё равно катился по спине.

– Спасибо, – еле слышно поблагодарил Габриэль и потянулся к бутыли, стоявшей на замызганном подоконнике.

Плеснув себе остро пахнущей настойки, он выпил её и заговорил – мучительно, через силу:

– Мы с ним плохо ладили. Особенно, после смерти сестры. Он… он всегда фанател от всяких роботов, от технического прогресса… – Габриэль осёкся, и по лицу его прошла судорога. – Я же всегда был против. Излишний прогресс развращает. Все эти помощники, которые делают человеческую работу… Что будет с человеком, если они враз пропадут? Да никто себе и сандвича не сделает. А все эти модификации… – он взглянул на Люси, прошёлся взглядом по её протезам и полумаске. – Где тот предел, перейдя который, человек механический перестанет быть человеком?..

Габриэль допил до дна и криво усмехнулся.

– Впрочем, не обращай внимания. Что-то потянуло на философию. Просто я, понимаешь, я… Я мало с кем общаюсь и ненавижу выходить отсюда. В этот чёртов дивный новый мир. Я… боюсь. Обычно, если не наклюкаюсь как следует – не выйду. Ты… хочешь выпить?

Подойдя, Люси резко выбила из его рук стакан. Осколки брызнули на дощатый пол, отчего парень вмиг протрезвел. Но, быть может, так на него подействовала стальная хватка на плечах.

– Мы теряем время. Нужны доказательства моей невиновности, нужно найти правду! Над чем работал твой отец? Где он работал?

Габриэль отвёл взгляд. Вернул. Люси слегка расслабила пальцы.

– Обычно он работал из дома. Макеты, маленькие эксперименты…

– Мне нужен адрес!

– Ты не пройдёшь туда. Слишком большая защита.

– Чёрт!

Отпустив Габриэля, Люси стала мерить шагами комнату.

«Что мне делать, что? Пока я здесь, эти ублюдки могут убить ещё кого-то…»

Люси не любила людей. Но вовсе не желала, чтобы их уничтожали. А уж то, что убийцы смогли очернить её имя и роботов… Нет. Нужно срочно остановить их. Предотвратить жертвы, восстановить свою репутацию, узнать, наконец, всё до конца.

– Эй, – негромко позвал Габриэль, и Люси вынырнула из мыслей, остановилась, глядя на него. Парень сглотнул. – Я проведу тебя туда. Вход по отпечаткам пальцев и сетчатке родных.

Люси замерла.

«Это шанс. У тебя появился шанс, Люси Доу!»

– Тогда в темпе, – приказала она и первой пошла к выходу.

***

Габриэль доверял ей, Люси чётко понимала это. Непонятно почему, но доверял. Конечно, это было ей на руку, но…

«А если бы к тебе так заявились? Ты бы поверила?»

Двигаясь сквозь смердящие переулки, окольными путями пробираясь к центру Города, Люси не переставая думала об этом.

«Нет. Ты бы засомневалась. Вдруг пришелец обманывает, хочет воспользоваться тобой, чтобы проникнуть в дом и украсть что-то?»

Люси покосилась на художника. Он был бледен, вздрагивал от всякого шороха, но, сцепив зубы, всё-таки вёл её к дому отца.

Странный он парень. Из тех консерваторов, романтиков, что скорбели по прошлому. Зачем? Ведь надо двигаться вперёд…

«Где тот предел, перейдя который, человек механический перестанет быть человеком?» Люси не знала ответа. Зато остро осознавала одно: вся апатия, вся меланхолия её испарились, сменившись жаждой действия.

– Пришли, – сказал Габриэль, подойдя к прозрачному лифту – одному из многих, что поблёскивали на уровне земли.

Двери открылись, приглашая войти внутрь, и лифт, затемнив стенки, стал шустро подниматься. Ехать предстояло прилично: до семидесятого этажа. Прислонившись к поручню, Люси стала смотреть, как Габриэль рисует в блокноте.

– Это успокаивает, – ощутив её взгляд, объяснил он. – Мысли преобразуются в рисунок и… как-то легче становится.

– Почему ты мне доверяешь? – всё же вырвалось у Люси. Карандаш Габриэля остановился. – Разве ты любишь киборгов?

– Нет, Люси Доу. Просто ты… – Габриэль помялся. – Ты чем-то похожа на мою сестру. Наверное, поэтому.

Люси молчала, не зная, что на это ответить. Она не помнила никого из родных. А если кто-то из них сделал с ней то плохое?

– Вот, – добавил Габриэль, показывая рисунок.

На нём была изображена Люси в длинном платье: руки раскинуты, за плечами – крылья, у головы – нимб. Ангел, не киборг.

Люси не успела сказать что-либо: лифт дёрнулся, и Габриэль убрал блокнот в карман.

– Приехали.

Двери лифта открылись, впуская их в тамбур. Вход в квартиру Свона вспыхнул лазерной решёткой. Пара секунд, рука, приложенная к спецпластине на стене, скан глаза – и защита исчезла.

– Добро пожаловать, мистер Свон, – донеслось из полумрака.

С каждым шагом вспыхивал свет. Люси крутила головой, подмечая детали интерьера: всё новое, гладкое, чуть ли не выставочные экспонаты. А затем…

Он стоял у стены, похожий на готового к активации робо-дворецкого. Увидев его, Люси замерла. Голова болела всё сильнее, в глазах мельтешили точки, а внутри всё настойчивей билось пока смутное, но тревожное ощущение того, что она подобралась очень близко – вот только к чему?

– Габриэль, что это? – хрипло спросила Люси.

Художник, который в это время разглядывал цифровое фото семьи, вздрогнул. Потом подошёл ближе и нахмурился.

– Кажется, это…

– Экзоскелет. Экзоскелет с крыльями, как у…

– …Ангела? – закончил за неё Габриэль.

Люси на миг прикрыла глаза: боль в голове стала совсем скверной. Словно мозг изо всех сил хочет что-то вспомнить, преодолевая тяжёлый блок.

Дверной молоточек с ангелом. Экзоскелет и механические крылья. Перевёрнутая звезда. Причём тут?..

– Раньше он часто рисовал ангелов, – донёсся голос Габриэля. – Хорошо рисовал… Но эти рисунки видели только мы с сестрой. Он больше никому их не показывал и запрещал говорить о них. Это была странная фобия.

Люси огляделась, точно затравленный зверь. Спящие домашние роботы, аккуратные папки, мини-образцы роботов для строительства, сельского хозяйства, компьютер…

– Он прежде не проектировал такое. Видимо, на старости лет он…

– У тебя есть пароль от его компа? – морщась от боли, перебила Люси.

Габриэль покачал головой.

– Дьявол! – выругалась Люси и закусила губу.

Дьявол, ангелы… что-то, что-то такое…

– Ты сказал, он часто рисовал ангелов? Что там было ещё? – хрипло спросила Люси, сев в кресло перед компьютером. Пароль «ангел», разумеется, не сработал.

Меж бровей Габриэля появилась морщина.

– Не помню. Хотя… Кажется, там были дети. Знаешь, рядки парт, как в старых школах. А, вспомнил! Дети-ангелы и дети-бесы. Такие дьяволята, с рожками.

Пальцы Люси замерли на сенсорной клавиатуре.

– Что? Разные дети?..

– Сейчас нарисую, – предложил Габриэль.

Сцепив зубы, Люси ждала, пока он дорисует. В сердце кололо, вдоль хребта струился пот. Насмешливо моргал курсор в строке для ввода пароля.

– Вот.

Габриэль показал рисунок, и Люси окаменела.

– Ангелы и бесы, ангелы и демоны. Странная фобия.

Голос Габриэля исчез, комнату заволокло чёрно-багровым.

«Догоняй, Люси!»

Мальчик. Мальчик, зовущий за собой. Множество детей, разделённых на две группы, и голос, бархатный голос, что сочится из умных стен.

«Ангелы любят создавать, Демоны – разрушать. Дом – нейтральная территория. Склокам тут не место…»

Изумрудная трава, макет крысы с ногами блохи.

«Что ты делаешь, Люси? Мы же… мы же Демоны, ты и я!»

Внутри неё нет страха.

«Ты… любишь создавать?»

Да, она любит это. И его любит. Да, и его, и его, и…

Взрыв, удар.

«Ненавижу тебя, Люси!»

Нож опускается снова и снова, царапает, мучает, вырезает из руки маячок. Люси бежит, роняя кровавые капли. Прочь из Дома, прочь от Бога и Дьявола, от Ангелов и Демонов, что скоро выпустят в мир…

Её догоняют. Швыряют на трассу. Её…

И кто-то кричит. Не она, вдруг понимает Люси – и выпадает обратно в настоящее.

– Здравствуй, сестричка, – нежно сказали у двери.

Люси не успела вскочить. Ничего не успела. Лишь увидела андроидов с багровой звездой и киборга с лицом, так похожим на её собственное, киборга, что поднимает руку и стреляет.

Разряд электричества, удар о стену, смех… И имя, всплывшее из сознания перед концом.

Ферран, Фер.

Люси и Фер.

«Помнишь, мы называли себя Люци…»

***

В груди болело, точно туда, как в ворота за́мка, врезался таран, рот заполнял сладко-железный вкус крови. Но вот глаза дрогнули, шевельнулась рука, и Люси поняла, что ещё жива. Ещё находится в той самой квартире.

«Габриэль».

Люси попыталась вскочить, но тут же, кривясь от боли, повалилась обратно. В комнате царила разруха: выдранные провода, разбитое стекло, подсохшая кровь на полу… Ни следа художника.

– Габриэль! – изо всех сил прокричала Люси, опять пытаясь подняться.

Тишина. Затем щелчок. Цокот множества лапок.

Взгляду побледневшей Люси предстал робот-паук – один из тех, что так не нравились боссу: сплошные колючки, острые жвала и когти. Разработка, которую она так и не пустила в дело, но с чужой модификацией.

– Итак, Люси. Ты вспомнила Люцифера? – спросил знакомый голос, и на мини-экране, что рос из тулова паука на тонкой железной шейке, появилось изображение.

Бледный лик. Жёсткий взгляд тёмных глаз. Кривая улыбка, что так часто украшала губы самой Люси.

– Вижу, что вспомнила. Но, бьюсь об заклад, у тебя ещё остались вопросы.

– Где Габриэль? – прорычала Люси. – Ты убил его?

– А-а-а, твой маленький друг, – ухмылка Фера стала шире. – Сынок одного из Ангелов… Нет, он жив, Люси. Но только пока. Тебе придётся сделать выбор, сестричка.

Люси не могла отвести взгляда от экрана. Зубы скалились, пальцы сжимались, горя желанием… что? Сомкнуться на его горле? На горле того, кто когда-то страшно предал её? Так, как может только самый близкий?..

– Что тебе нужно?

– Простое решение, Люси. Если ты хочешь жить – беги. Забудь про этого человека, стань Демоном, которым когда-то хотела быть. Я не буду тебя преследовать, обещаю. Но если захочешь спасти… – Фер деланно вздохнул, – …значит, Он и правда не ошибся, назначив тебя Ангелом.

Люси окаменело молчала.

– В этом случае, ты сможешь найти друга здесь, – на экране появились координаты места. – Однако помни, милая Люси… там ты найдёшь и меня, – с улыбкой договорил Фер, прежде чем исчезнуть.

Железный паук пискнул и сдох. Люси медленно, неуклюже встала на колени, потом, цепляясь за стол, поднялась в полный рост. Взгляд её остановился на экзоскелете ангела, что, странно целый, так и стоял у той же стены.

«Он и правда не ошибся, назначив тебя…»

Люси сглотнула кровь. Голос, мягкий успокаивающий голос, неоновый образ, нимб и рога. Он называл себя…

«Простое решение, Люси».

Что-то случилось с головой. Образы прошлого и настоящего путались, сплетаясь со сценой убийства Микаэля Свона, а в висках трещало так, что, казалось, мозг вот-вот взорвётся.

«Беги, Люси. Ну зачем тебе этот человек? У тебя же нет друзей».

Люси вспомнила координаты. Умный глаз послушно сработал, показав ей фото новой, ещё не достроенной высотки.

«Что ты выберешь, Люси Доу?»

Полиция и побег. Фер и Габриэль. Вопросы и ответы.

«Ты похожа на мою сестру».

Что ж. Ферран был ей плохим братом.

Но она постарается быть хорошей сестрой другому.

Люси подобрала тельце робо-паука и шагнула к экзоскелету.

***

На стройке было по-ночному тихо. Огромные роботы, застыв, как динозавры в опустевшем парке развлечений, темнели то тут, то там. Однако на сто тринадцатом этаже горел огонёк, и глаза Люси, парившей в отдалении, нехорошо сузились.

Ей повезло. Несказанно повезло, что Микаэль добавил в разработку «режим невидимки» и интуитивно понятный интерфейс. Никто не засёк неведомый летающий объект, а детали, на которые пошёл паук, добавили ей уверенности. Сейчас Люси была готова к схватке.

Она планировала проникнуть на этаж ниже, а затем действовать по обстоятельствам. Но с первой же секунды всё пошло не так.

Люси дрогнула, когда, залетев на нужный этаж через пустое окно, вновь обрела видимость. А следом пришла боль. Эта боль швырнула её на пол, заставив корчиться и орать, пока вокруг вспыхивали огни.

– Всё же Ангел. Так я и думал, – из бесконечной дали донёсся голос Фера. Довольный, вовсе не разочарованный – и в мозг Люси будто вонзились железные пальцы, а перед глазами…

Все кошмары, все давние страхи Люси вдруг собрались в единый тёмный клубок, в свёрнутую гадюку, готовую вот-вот ужалить. Стены сузились и раздвинулись, явив миллион образов: дом, дети разных возрастов, железные создания…

– Дура. Ты даже не подумала об этом, правда? Не додумалась, что, пока ты валялась в отключке, я потрудился в твоей голове?

– Не трогай её! Не смей!

«Габриэль. Жив».

Один из андроидов, что, как безмолвные палачи, стояли рядом с бьющейся в судорогах Люси, вышел из поля зрения. Мгновение спустя раздался крик. Но он ни в какое сравнение не шёл с воплем, бьющимся у неё внутри.

– Жаль, – произнёс Фер, присаживаясь рядом на корточки. Серп, в который преобразовались его пальцы, коснулся шрама на горле Люси. Легче пушинки прошёлся по недорезанному контуру звезды. – Жаль, ты не увидишь моего триумфа, сестричка. То, как я убью всех Ангелов и Демонов, оставшись одним, самым сильным… то, как я наконец-то уничтожу Его.

Мягкий голос: «Ангелы любят создавать, Демоны – разрушать. Дом – нейтральная территория. Склокам тут не место». Тело Люси изогнулось, как от удара током. Чернота, Спрут стискивает руки и ноги, но нет, нет, нет, это не Спрут, скрежещут по голому полу крылья…

Из глубин сознания дохлой рыбой всплывает фраза: «Вы будете биться друг с другом. Ангелы против Демонов, Демоны против Ангелов… Но нельзя, дети мои, нельзя губить своих соратников. Ангел не поднимет руку на Ангела, Демон на Демона…»

– Ты. Нарушил. Правило, – прохрипела Люси.

– О, ты вспомнила? – хохотнул Фер. – Да, сестричка, Он всегда запрещал делать это. Но что мне Его запреты? Я нарушил их не раз, и не два. И разве Он догадался? Конечно же, нет! Он дал нам всем слишком большую свободу, никаких чипов и маяков для взрослых, – и поплатился… Я же был хитёр. Помнишь контору «Черепа»? Их глава был из старших Демонов. К тому же, он посмел помешать мне доделать работу, извлечь тот чип у Ангела. Каков наглец, а? А я ведь думал, что идёт полиция… Ничего. Зато потом я вычистил целое логово сразу.

Фер быстро, как ящерица, облизал губы. Глаза его лихорадочно горели.

– Я не хочу перед Ним отчитываться. Хватит, надоело! Когда-нибудь я подчиню Его. ИскИны должны знать своё место!

– Люси! Держись! – слабое-слабое. Далёкое.

Фер поморщился, чуть убрав серп от шеи сестры.

– Этот ангельский ублюдок меня достал. Закончу с делами – перейду на консерваторов. Нужно зачистить мир от этой шва…

Из правой руки Люси вылетели когти. Рычание, резкий взмах!

Промах.

– Не выйдет, Люси, – прошипел Фер и вдавил кончик серпа в её щёку. – Пора прощаться.

– Я не прощаю, Демон мой, – внезапно раздалось вокруг.

Серп застыл. Черноту прорезало неоновое сияние: синее, багровое, фиолетовое – оно тонкими лучами ударило со всех стен и взвихрилось воронкой смерча. Умные стены стали активны, явив образ…

– Неужели ты думал, я поверю мальчишке, который возненавидел сестру?

…Человека, у которого было две головы, – рогатая и с нимбом.

Бог-и-Дьявол, сквозь туман вспомнила Люси. Он называл себя именно так. Тот, кто заменил им, сиротам, и отца, и мать.

– Неужели ты думал, что я не проверю новости, не посмотрю поступления в больницах?..

Фер медленно поднялся, как зачарованный глядя на цифрового повелителя. Он не видел, что верные андроиды за его спиной уронили головы на грудь, дрогнули, а затем пробудились снова.

– Я следил за своим Ангелом. Следил за тобой, Демон. Я поставил новый эксперимент.

Эксперимент. Люси зажмурилась. Столько лет, столько усилий и кошмаров. Он мог найти её и всё объяснить сотню раз. Но решил поставить эксперимент?..

– Мой господин, – прохрипел Фер, пытаясь найти нужные слова, – всё не так, как ты… – и осёкся, увидев, что к нему подошли слуги.

– Ты будешь наказан.

– Прочь! Вы должны подчиняться!

– Ты больше не Демон. Ты не нужен мне. Ты не моё дитя.

Андроиды бросились на Фера с двух сторон. Боль в голове Люси исчезла.

– Люси!

Она увидела, как подбежал окровавленный Габриэль. Он попытался поднять её, но не рассчитал силы. Они упали снова, вместе, и в драке, в лязге металла, до них обоих донёсся голос:

– Люси вернётся ко мне. Она всегда была лучшей из вас двоих.

– Неправда! – заорал погибающий Фер.

Он дёрнулся, и у основания стены вдруг зажглась коробка с цифрой «десять». «Бомба», – похолодев, поняла Люси.

Девять, восемь, семь…

– Быстрей, Габриэль!

Шесть, пять…

Это опять был кошмар. Тот кошмар, что закутывает в чёрный кокон, липкий, неодолимый, кошмар наяву, где каждое движение – через силу, где льётся кровь, где никто не успеет обезвредить адский механизм.

Четыре, три…

На последнем издыхании, вперёд, расправляя крылья.

Два…

Скорость на максимум!

Один…

Взрыв.

***

…На рисунке была запечатлена счастливая семья: отец, сын и дочь посередине. Три человека, идеальное число. Палец легонько провёл вдоль линии платья сестры, и на металле остался графитовый след карандаша.

«Красивая. А я…»

Люси аккуратно отложила рисунок и встала. Ноги всё ещё побаливали, хоть протезы, купленные Габриэлем на чёрном рынке, и встали, как влитые. Взрыв успел зацепить её, но сил хватило, чтобы добраться до логова художника и рухнуть прямо в сад.

Да. Теперь Люси стала другой.

«Где тот предел, перейдя который, человек механический перестанет быть человеком?» Бог-и-Дьявол вряд ли задумывался над этим вопросом. Самоназванное существо, когда-то этот ИскИн наверняка был порождён разумом человека, но слишком быстро обрёл самостоятельность, погубив своего создателя.

Теперь Люси помнила Дом, куда андроиды-слуги поставляли детей: сирот, бродяг, оборвышей из клоак разных городов. Это был эксперимент над человечеством, жестокий эксперимент.

– Наверное, он много лет грезил, вынашивая эту идею, как младенца, делил нас на Ангелов и Демонов… детей своих неоновых грёз, – несколько дней назад объяснила Люси Габриэлю. – Выискивал зёрна талантов и заботился, учил их… Нас… Ангелы предпочитали создавать. Из них получались творцы, которые улучшали жизнь людей. Например, как твой отец. Демоны же любили разрушения. Они убивали, крали, делали сотни других гадких вещей…

Люси помедлила, перед тем, как продолжить.

– Бог-и-Дьявол разделил нас, учил в тайном Доме, понемногу выпуская в мир. Кого-то подбрасывали в приюты, кого-то принимали семьи старших поколений Ангелов и Демонов, кто-то оставался в Доме до совершеннолетия… У Него много помощников. Поддельные документы не были проблемой.

– Зачем?

– Эксперимент. Он просто экспериментировал, изучал, смогут ли Его дети спасти или погубить человечество. Кто победит: Ангелы или Демоны? А потом Фер…

Люси сглотнула и продолжила:

– Мы были неразлучными близнецами. Поначалу нам обоим нравилось разрушать, но потом… Потом я поняла, что это не так. Мне нравилось делать полезных роботов. Фер же взбесился. Захотел уничтожить меня здесь и сейчас, несмотря на то, что Дом был нейтральной территорией.

Взгляд Люси затуманился. Отголоски давнего кошмара ещё имели над ней власть.

– Фер устроил аварию в Доме, отвлёк внимание. Затем выманил меня за пределы Дома, в лес, и вырезал из руки маячок – раньше его временно вживляли всем детям. Он набросился на меня с ножом. Он… – голос Люси предательски дрогнул. – Я успела отбиться, но он побежал следом. Я потеряла много крови, перестала ориентироваться и слишком близко подобралась к трассе. Фер воспользовался этим и…

Люси стиснула зубы. Она молчала долго, но, когда заговорила вновь, голос её был твёрд и холоден:

– Не знаю, что было дальше. Наверное, Фер вернулся в Дом и показал маячок. Сказал, что это я устроила аварию, желая сбежать. Он легко мог сказать, что я бежала и сама попала под машину. Мог подтвердить мою смерть.

Вспоминая этот разговор сейчас, Люси смотрела вдаль, ощущая, как за спиной подрагивают крылья. Она сумела подлатать повреждённый экзоскелет и теперь…

– Значит, улетаешь? – спросил Габриэль, встав рядом.

– Хватит с меня прятаться.

– И что будешь делать?

Люси посмотрела на художника. Лицо его было мрачным.

– Найду Дом. Бога-и-Дьявола и…

Люси умолкла.

– А дальше? – негромко спросил Габриэль. – Станешь Ангелом? Слушай, Люси, я всё понимаю, но это…

– Я не особо люблю людей, – перебив, ответила Люси. – И я вовсе не ангел.

– Люси, но ты же не…

– Не Демон. Не Ангел. Но это не значит, что я позволю ставить над людьми эксперименты.

– Ты хочешь… – начал Габриэль и замолчал.

– Я найду его. И остановлю, пока не стало поздно. Я очень постараюсь, – сказала Люси. Крылья её дрогнули, экзоскелет загудел, готовясь включить режим невидимки. – Может, ещё свидимся. Да, художник?

Люси тепло улыбнулась – и взмыла в ночное небо.

Габриэль долго смотрел в точку, где она исчезла. Не Ангел, не Демон, но, безусловно, человек.

Дитя неоновых грёз.

Души Изольды

Котёнка в детской коляске Золька увидела в пятницу. Тогда, кривясь от ветра, она впервые шла по чужому городу и вертела головой по сторонам. Казалось, всё здесь отражало её настроение: и блёклые граффити в уличных переходах, и голодные растрёпы голуби, и старые, меченые ржой, грибки у песочниц, где вяло играли дети.

«Приехала за вдохновением? Ну, удачи», – съехидничал внутренний голос. Золька поджала губы и стала ещё внимательней разглядывать город. Голос был прав: она приехала сюда за вдохновением. Художник-иллюстратор, Золька давно работала на фрилансе, но в последнее время её замучили неудачи: накопилась усталость, пропало желание творить, качество артов стало страдать, а заказчики – требовать всё новых корректировок…

Золька вздохнула. Вообще-то по паспорту её звали Изольдой, и лет до тринадцати она жутко стеснялась своего имени, представляясь Олей. А потом вычурное «Изольда» как-то незаметно сократилось до прозвища «Золька», да так и прижилось.

Золька не сразу узнала, что имя предложила тётя Розалинда – та самая, с которой часто ругался отец. Имя понравилось маме, и это решило дело. Золька почти не помнила тётку: эксцентричная, она всю жизнь провела в одном городе, изредка присылая им письма. Они никогда не приезжали к ней в гости, а единственный раз, когда тётка явилась к ним сама, закончился ссорой с папой. После этого письма исчезли.

А потом Розалинда умерла, оставив брату в наследство квартиру. Уже три года её сдавали в аренду, но недавно, узнав, что последние арендаторы съехали, Золька подумала и попросила отца повременить с поиском жильцов. Так и получилось, что за вдохновением она приехала не в какую-нибудь жаркую, но знакомую Анапу, а сюда: в провинциальный, холодный и волчье-серый город. Вдруг, именно здесь?..

«А ведь папа предупреждал», – подумала Золька и услышала скрип. Навстречу ей шла мамочка с коляской – молодая, но очень худая женщина с…

«Это что? Башка селёдки на шее?»

Ветер принёс рыбий запах. Золька встала, не осознавая, что в открытую пялится на незнакомку. Та же, блеснув зелёными глазами, с тем же спокойствием поравнялась с ней, и селёдочная голова, подвешенная на ниточку, качнулась.

Но, стоило Зольке чуть опустить взгляд, как мысли о селёдке испарились. Потому что там, на перинке, вместо младенца лежал котёнок.

– Нифига… – Золька осеклась: котёнок вдруг поднял голову, посмотрел на неё и принюхался. На секунду – какую-то дикую секунду – на его мордочке мелькнуло страннейшее, едва не человеческое выражение удивления, а затем она стала обычной. Котёнок опустил голову, превратившись в подобие сфинкса, и коляска проскрипела мимо.

Вскоре женщина скрылась за поворотом. Но Золька успела заметить, как она обернулась и напоследок посмотрела на неё.

***

Тёткины рисунки Золька нашла на шкафу. Будто дёрнуло что-то – посмотри. Вот и посмотрела, обнаружив там стопку альбомов, перевязанных шпагатом.

– Красиво, – вздохнула Золька, листая рисунки. Внизу каждого из них стояла подпись-имя.

Кто мог подумать, что у Розалинды был такой талант? Ни папа, ни мама Зольки не умели рисовать. А теперь выходит, что её способности – в тётю?

Зольке стало стыдно. Ведь даже на тёткины похороны не приехала, отец один ездил. Она совсем не знала её – ту, кто придумал ей такое имя, да и не хотела узнавать.

Помрачнев, Золька уставилась на любовно выписанную картину: вид из окна – голубое, по-пасхальному радостное небо, высотка с весёлыми жителями на балконах… Эту высотку она видела по пути сюда: серое, мрачное здание, в котором наверняка живут столь же мрачные люди. Странное дело, но тётя рисовала только сочными, яркими красками. Казалось, рисунки излучают свет, а все животные – будь то уличный кот, или пёс, что отряхивается после лужи, – вот-вот прыгнут в комнату.

Розалинду удивительно вдохновлял этот город. Но вдохновит ли он Изольду?

Подумав ещё, Золька пошла на прогулку. Нечего сидеть в четырёх стенах в выходные.

Она почти забыла про коляску с котёнком. Мало ли какие причуды у людей? Кто-то игуану на плече носит, а тут – котёнок и рыбья голова, как подвеска. Может, это восходящая звезда Инсты или ТикТока. А что до эмоций на кошачьей морде – это от усталости показалось.

Золька шла по городу, но редко встречала людей. Город Розалинды казался чуть ли не городом-призраком, заставкой к какой-нибудь хоррор-игре. Только зловещей музыки не хватало.

Но вскоре вместо музыки Золька услышала сипение. Кто-то сипел, задыхаясь от нехватки воздуха, и это было совсем неподалёку.

Чутьё толкнуло влево: там, за кустами, метался тёмный комок. Им оказался кот, что запутался в пакете: коварный полиэтилен закрутился вокруг шеи так, что без помощи не снять, а зверь, что, обезумев, вертелся на траве, лишь делал себе хуже.

Не раздумывая, Золька бросилась на подмогу.

Упав на колени и уклонившись от молотящих лап, она стала стаскивать пакет. Она почти освободила кота, когда полиэтилен потемнел и стал походить на бугристую кожу. Золька не успела вскрикнуть – бывший пакет взлетел в воздух и набросился на неё: вмиг обмотался вокруг шеи, как удав, и начал душить.

Засипев, Золька что было сил вцепилась в удавку. В пальцах вдруг возникло жжение, пакет дрогнул, и она сумела отцепить его, прорвав ногтями. Трепыхнувшись, враждебная мерзость слетела на землю и исчезла, Золька же рухнула на землю.

Перед глазами ещё плясали круги, но, когда поблизости раздался знакомый скрип, Золька сумела неловко сесть.

– Опять она, – сказал кто-то басом.

Прошуршали кусты, и с дорожки, прямо к Зольке, подъехала давешняя коляска. Котёнок, что высунулся из неё, смотрел пристально. Серьёзно.

– Вы ведь видите меня, барышня? Понимаете?

Золька моргнула. В мыслях пульсировала одна-единственная фраза: «Коты не разговаривают».

– Да-да, я же вижу.

«…Или разговаривают?»

– Ваше Котейшество, – раздался другой голос, ичёрный кот шевельнул носом, – от неё пахнет Розалиндой.

Котёнок подпрыгнул:

– Значит, мне не показалось! Дождались, хвала Котомаме!

– Да, Ваше Котейшество. И она, стыдно признать, – кот потупился, – только что спасла меня от хилого Бездушного…

Золька посмотрела на кота, на котёнка. Потом – на женщину с селёдочной подвеской. Та, хмурая, неожиданно улыбнулась.

«Это глюки. Глюки от депрессии. И пакет, и коты. Мне всё мерещится».

Золька зажмурилась и, со всех сил ущипнув себя, открыла глаза.

– Не-а. Не поможет, – усмехнулся кот. – Ты теперь с нами.

«Вдохновения искала… А в дурку попала. Ох, ёлки…»

Золька ощутила, что ещё немного, и грохнется в обморок.

– Тихо, барышня! Без паники, хорошо?

Золька начала нервно хихикать, и котёнок закатил глаза.

– О Котомама, дай мне терпения! Почему люди такие нежные? Добро, раз пошла такая валерьянка, сделаем так. Барс!

– Да, Ваше Котейшество!

– Приказываю тебе провести наследнице Розалинды ликбез. Справишься?

– Обижаете, Ваше Котейшество!

– Тогда смени облик. Быстрей успокоится.

– Слушаюсь!

Мгновение – и вместо чёрного, похожего на мини-пантеру, кота возник растрёпанный парнишка в кожанке и драных джинсах.

– Ну что, погуляем по крышам? – подмигнул он Зольке и протянул ладонь.

***

Золька ощущала себя, как во сне. Слишком уж сказочно было то, что происходило. Сначала – пакетное чудище, потом – говорящие коты, теперь – гулянье по городским крышам. Фантастика!

– Тебя как звать?

– Золька…

– Золушка, что ли? – фыркнул кот.

– Не. Изольда.

– Прикольно!

– А… а ты откуда про Золушку знаешь? – несмело спросила Золька.

– Дык хозяйка одна. В детстве сказки любила, мне всё читала. Давно это было…

– А ты… Барсик, да?

Кот смерил её надменным взглядом.

– Барсик, – презрительно сказал он, – дома, на пуховой подушечке паштеты лопает. А я – Барс!

«Обиделся, что ли?» – расстроилась Золька, но спустя пару минут её попутчик снова стал весел. На вид – пацан лет шестнадцати, ей в младшие братья годится. А на деле – кот. Вон, даже уши слегка заострённые остались, в короткой шёрстке.

– Значит, не общалась с тёткой? Зря. Она знатной ведьмой была, одной из хранительниц.

Золька, переваривая это, промолчала.

– Она не успела найти себе наследницу, – продолжил Барс. – Мы искали по Городу и не находили, а ты нашлась сама. Очень вовремя! Мы, Души, поддерживаем Город, как можем, но чары Розалинды слабеют, и последние три года…

Барс помрачнел и замолчал, остановившись у края крыши. Золька осторожно встала рядом.

– Что? Что последние три года?

– Бездушные набирают силу. Тот, кого ты видела, был самый слабый из них.

Барс потёр шею и недовольно добавил:

– Слабый, но хитрый. Завёл меня, гад, в ловушку! Ладно, щас я тебе расскажу…

Так Золька и узнала, что в городе царят несколько видов магических Душ, и у каждого вида – свой представитель: Души котов во главе с Его Котейшеством, Души собак и птиц, а ещё – Души людей, которых представляла Розалинда.

А ещё были Бездушные, олицетворявшие всё плохое. Рождённые из дурных мыслей и поступков, они просачивались в Город, маскируясь кто под пакет, кто – под непристойное граффити, кто – под ржавчину или ещё что, и росли, стремясь уничтожать Души. Они насылали плохое настроение и болезни, нашёптывали и науськивали, будя ненависть и злость, а иногда – сразу убивали.

– Раньше Город был другим. Солнечным, ярким… в нём было куда меньше врагов. Розалинда рисовала знаки-обереги, обходила улицы, обновляя их, и дралась, рисуя, – сказал Барс, глядя на город внизу.

– Рисуя?

– Угу. Вот ты, в тебе ведь её кровь. Ты умеешь рисовать?

Золька не нашлась с ответом. Вспомнились вчерашние потуги нарисовать хоть один разворот личного комикса – и неудача.

– Умеешь, нет?

Золька не успела сказать: послышалось чириканье, и на кровлю рядом с ними шлёпнулся окровавленный воробей.

– Помогите… Бездушные… – услышала Золька. – Они поймали… Жар-крыло… и утащили к фабрике… фабрике ку…

Воробей дёрнулся и затих.

***

– Это ловушка.

– Знаю, Ваше Котейшество. Но что делать? Нельзя же… – Барс умолк.

Золька, стоявшая рядом с ним, сцепила зубы. Вокруг неё, в заброшенной хрущёвке, сидели звери и птицы: кошки, собаки, вороны, голуби и воробьи. Совет Душ, который собрался после получения горестной вести: стая могучих Бездушных, вероломно подкараулив Жар-крыла, главу местных птиц, утащила его на окраину города, в давно заброшенную фабрику кукол. И теперь…

– Мы должны спасти его! Где ваша преданность, кошки? – прорычал здоровенный, размером с коня, волкодав в шипастом ошейнике. Бока его покрывали шрамы.

– Им плевать на птиц! – каркнула одна из ворон. – Всегда было плевать!

– Нечего там каркать, ты!

– А ты мне клюв не затыкай!

Казалось, минута – и создания сцепятся в драке. Гомон стал громче, ещё мгновение, и…

– Прекратите! – рявкнула Золька.

Животные смолкли. Золька помолчала, видя, что все взгляды устремлены на неё. Разум говорил одно, сердце – другое. И сердце победило.

– Я пойду с вами вместо тёти. Я всё решила.

Она видела много скептических взглядов. Да что там, Золька сама не до конца верила в то, что говорит. Но какой-то голос, что она слышала в далёком детстве, шептал ей: «Умница, Изольда. Всё получится. А я помогу».

Она не нашла в квартире рисунков с оберегами, но здесь, сейчас, в голове сами собой возникли рисунки: кошачья лапа в круге со звездой, бегущая собака в треугольнике… Внезапно нахлынуло вдохновение. Захотелось достать блокнот и нарисовать – быстро, штрихами – всё увиденное.

«Всё получится», – мысленно повторила Золька.

И они пошли биться.

***

Забор, испорченный ругательствами и похабными рисунками, напал на них первым. Дыры в досках ощетинились занозами, и «наскальная живопись», обратившись в цветных человечков и монстров, кинулась вперёд, бросив источник.

Души встретили их рычанием и визгом. Пнув тонкую, похожую на крысу, тварь, Золька начертила в блокноте знак, всплывший в голове. Секунда – и, возникнув на земле, он затянул и пожрал пискнувшего врага.

– Вперёд! – крикнул Барс, отрастив клыки и когти.

Часть котов, сменив облик на человеческий, последовала за ним, другая, оставшись в кошачьей шкуре, тоже накинулась на Бездушных. Золька, нарисовав с десяток знаков, нырнула в дыру в заборе и оказалась во дворе. Громоздкая фабрика выросла перед ней, и где-то там, внутри…

Под ногами дрогнуло, а потом Золька поняла, что летит вверх тормашками: нечто, маскировавшееся под землю, подкинуло Души в воздух и разбросало кого-куда. Из разбитых окон выскользнула тёмная, бугристая материя.

Блокнот вылетел из руки, маркер – тоже. Золька затрепыхалась, когда Бездушный, в три раза сильней того, первого, обвил её и стал давить, ломая рёбра.

«Рисуй, Изольда!» – закричала Розалинда в голове.

Закричав, Золька извернулась. Пальцы скользнули по земле, оставив линию. Ещё кружок, ещё…

– Получай, гад! – прошипел Его Котейшество, выпрыгивая из коляски.

Женщина, его любимая слуга, прыгнула за ним, на лету превращаясь в огромную кошку. Их когти вонзились в Бездушного одновременно, позволяя Зольке завершить рисунок, и знак вспыхнул, изрыгнув столб огня.

– Скорей! Нужно найти Жар-крыла!

Враги сыпались отовсюду, падали, скуля, раненые. Птицы, вереща, пытались пробиться внутрь фабрики.

– Он в клетке, он жив! – пискнул один из голубей.

Схватив арматурину, Золька стала лихорадочно рисовать по земле. Она совсем забыла, что Барс говорил про ржавчину. Руку пронзила боль. Ржа прыгнула на неё, обратившись в муравьёв с острыми жвалами и полезла, целясь в глаза и ноздри.

Новый знак – и адские муравьи обернулись хлопьями пепла. Преодолевая боль, Золька нарисовала контур клетки с птицей. Ещё немножко…

– Да!

Золька дорисовала, как птица вылетает из клетки. В тот же миг в глубине фабрики щёлкнуло. Из окон ударил свет, и наружу, выбив последние стёкла, вылетела потрёпанная, но ещё красивая птица, среди красно-золотых перьев которой были и вороньи, и голубиные, и воробьиные.

Зольку захлестнула эйфория. Арматура ожила в руках, как стилус, выпуская из земли новые рисунки боевых существ, чью породу нельзя было определить. Бездушные отступали, Души – побеждали.

Последним, что запомнила Золька, был Барс с кровью на щеке.

А потом стало темно.

***

Зольку разбудило солнце. Она очнулась в своей постели и сразу вспомнила, что произошло. А ещё – увидела, что рядом сидит чёрный кот.

– Привет! Как самочувствие?

– Барсик! Живой!.. – Золька схватила кота и принялась тискать.

– Какой ещё Барсик?! Барс я, Барс! Запомни уже! Ну ладо, на один раз прощаю… Ну хватит… Что за телячьи нежности? Ну хва…

Плюнув на гордость, Барсик стал блаженно урчать. Спустя пять минут сияющая Золька поставила его на одеяло и спросила:

– Мы победили? Мне не приснилось?

– Не приснилось. Но… – кот вздохнул, – не то, чтобы совсем победили. Я тебе говорил, как появляются Бездушные. В Городе их ещё много…

Золька улыбнулась.

– А я их не боюсь. Одних победили – и с другими справимся!

Барс поднял на неё глаза.

– Значит, поможешь? Примешь наследие?

– Конечно! – рассмеялась Золька. И куда делось уныние?

– Ура!

Настроение было чудесным. Да и сам город был чудесным, поняла Золька, подойдя к окну с планшетом. Солнце щедро светило, придавая лицам жителей золотистый оттенок. Люди робко улыбались друг другу, а внизу, мимо сквера, шла знакомая мамочка с коляской.

Золька погладила Барса, прыгнувшего на подоконник. Помахала Жар-крылу в небе и Волкодаву, что прятался в кустах у подъезда.

И стала рисовать Город.

Тонконогий

Ленка кусала губы.

Дурацкая, неотвязная привычка: кусать и кусать, пока не выступит кровь. Взрослая ведь, восемнадцать, а всё туда же…

Ленка скрючилась на скамейке и утёрла кровавую каплю.

– Р-рыба! – гаркнул кто-то рядом.

Старики-доминошники. Сидят вон за столиком, играют, радуются.

«Вот кому на Руси жить хорошо, – вздохнула Ленка. – Никаких танцев, никакой любви не надо. А у меня…»

Пальцы, что были холоднее эскимо, сжались. В подмышках стало мокро – и не глядя понятно, что там расплылись два пятна. Хорошо хоть платье в мелкий цветочек, не так заметно.

«А Кейт не потеет, – мелькнуло в мыслях застарелое, горькое. – И танцует лихо. И талия идеальная. А уж грудь…»

Ленка сморщилась, посмотрев на свою жалкую цыплячью грудку. Да, в лифчике полкило ваты, а толку-то? Имитация.

«Мужикам не кости, мясо надо! Чтоб подержаться! – важно, как Хрущёв, вещала соседка тётя Рая, подняв палец, испачканный в муке. И добавляла, кидая брезгливый взгляд на Ленку: – Хоть капусты поешь, малахольная. Вдруг чё вырастит…»

Хрупкая мама, слыша это, начинала ругаться, а Ленка убегала с общей кухни в комнату. Не хотела слушать сто раз слышанное, что, мол, отец из-за маминой худобы сбежал, что на её тощую дочу никто не клюнет, что тётя Рая – стерва жирная и тра-та-та…

Во дворе завизжали дети. Ленка глянула на них: мечутся на ветру красные галстуки, прыгает из рук в руки потёртый мяч. «Съедобное – несъедобное»? Ленка прислушалась. И правда:

– Арбуз!

– Колбаса!

– Какашка!

Смех, визг.

– Халва!

– Ножик!

– Тонконогий!..

Ленка вихрем обернулась. Вскочила, едва не упав.

– Сегодня! Он! Играет! Джаз! – завопили мелкие, кидаясь к стилягам, идущим мимо. – А завтра! Родину! Продаст! У-у-у, гады тонконогие!

Оскар – а первым шёл, конечно же, Оскар – насмешливо фыркнул и, походя, бросил в сторону детей розовые квадратики. Жвачка, поняла бегущая Ленка.

Ребята кинулись кто куда, как от гранаты. Вопли, смех взрослых. Один пацан врезался в Ленку, заставив её охнуть и притормозить.

«Нельзя так бежать, глупая! Хоть капля самоуважения есть?» – резанул мысленный голос.

Но поздно: её уже заметили. Пунцовую, в старом платьишке. С кровавой коркой на губах…

Влюблённую по уши.

– Хэлло, Элен! – приветствовал Оскар и захохотал, блестя зубами.

– Добрый… день, – пискнула «Элен».

Стиляги встали полукругом. Одни смотрели с интересом, другие – насмешливо. Вот чувиха в щегольских брюках. Рядом Дэн – лучший друг Оскара: патлы, кривая улыбка и… галстук с голой девицей.

Ленка моргнула, заметив похабщину, и отвела глаза. Голова кружилась от запахов парфюма. Но больше всего – от близости Оскара.

– Как дела, Элен? – с улыбкой спросил он и понизил голос: – Как там дядя Фил?

– Хор… рошо, – запнувшись, ответила Ленка. И, стараясь унять дрожь, зашептала: – Он пластинку новую раздобыл. С Литтл Ричардом!

– Да ты гонишь! – ахнул Оскар.

– Да-да, – просияв, подтвердила Ленка. – Скоро на «кости» запишет! Хочешь, принесу? Бесплатно, ты не думай! Он…

Пальцы Оскара коснулись её талии, и конец фразы оборвался.

– Очень хочу, – проворковал Оскар. Дыхание, что коснулось лица Ленки, благоухало мятой и табаком.

– Т-тогда… завтра?

– Угу, в шесть. У меня на хате. Адрес помнишь?

– Конечно!

– О’кей, Элен. Замётано.

– Ну тогда я… побе…

– Беги-беги. Уже можно, – раздался холодный голос.

Ленка дрогнула, как от удара током. Секунда – и рядом с Оскаром встала она.

Катя. Кейт.

«Явилась…»

Взгляд её глаз распылял по ветру не хуже атомной бомбы. Хотелось сбежать, съёжиться, чтоб стать незаметней…

…Но иногда хотелось и врезать.

Как сейчас, например.

Ленка сжала кулак и отступила. Кейт – огненно-рыжая, с осиной талией – наоборот, шагнула к ней. Процокали каблучки, прошуршала юбка… Трепыхнулась в декольте грудь, похожая на суфле.

«Счастливица…» – мысленно вздохнула Ленка.

– Только прикид свой смени, перед хатой, – окинув её презрительным взглядом, пропела Кейт. – А то придёшь, как замухрышка.

Дэн заржал. Смех его подхватили.

– Но-но, – повысил голос Оскар. – Элен всех за пояс заткнёт! Верно ведь, бэйби?

Он шагнул вперёд и, подхватив руку Ленки, смачно поцеловал её в ладонь. Ахнув, багровая Ленка вырвалась и побежала.

Вслед ей неслись крики, свист и хохот.

***

…Ленка мчалась домой, не в силах не думать о Нём.

Сегодня она не будет мыть руки. И плевать на микробы, которыми пугает мама. Нежная ладонь всю ночь будет пахнуть сладкой мятой и табаком. И Ленка, отвернувшись к стенке, будет касаться кожи губами, представляя его губы. Ночью всё, что видела днём, играло другими красками. Ленка представляла себя иной: раскованной, фигуристой… Той, что не стыдно стоять с Оскаром.

Той, что умеет танцевать буги.

– Оленёнок! Здравствуй! – пророкотал кто-то, спутав мысли.

– Дядя Фил! – обрадовалась Ленка, кидаясь ему на шею.

«Как же ты вовремя!»

– Ну, будет, будет, – отцепив от себя племянницу, сказал дядя и покосился на окна общежития. – Пошли. Нечего тут торчать.

…Дядя Фил любил риск и всякие авантюры. Всегда любил, насколько помнила Ленка. Поэтому в фарцовку и ударился. И плевать, что запрещено.

По трудовой-то дядя работал официантом: в ресторане одном, при гостинице. Жил у подруг, вертелся-крутился, да сестре с племяшкой помогал.

Вот и сейчас, открыв в комнате чемодан, он стал метать из него яркие тряпки.

– Это – Ленке на юбку! Это – тебе на платье! А это – на стол, колбаска!

Мама вечно вздыхала, глядя на гостинцы. Что-то брала, что-то назад отдавала: всё-таки, дорогое. Или и вовсе заграничное. Опасное.

Мама одевалась скромно. Строго-настрого запрещала Ленке наряжаться и красить лицо. Дядя спорил с ней до посинения, а затем, подкараулив на улице, украдкой вручал Ленке очередной презент: иностранную помаду, кружевные чулки, браслеты… Ленка прятала всё в нычках. Не пользовалась.

Ждала момента.

– Филат, говорила же… – начала мама.

Спор – горячий, но шёпотом – разгорелся с новой силой. Войдя в раж, дядя вдохновенно размахивал палкой драгоценной салями, хрипел, убеждал…

– А, ну тебя. Пошли жрать, девки! – под конец смирился он, плюхаясь на стул.

Колбаса была вкусной. Посасывая тонкий ломтик, Ленка слушала расслабленного дядю – и ждала момента, чтобы спросить про пластинку. Осталась ли она? Ещё не размножил, не продал?

– Накопить бы капусты… – мечтательно протянул дядя. – Купить «Победу»!..

«Папина "Победа"», – Ленка вспомнила карикатуру на стиляг из журнала «Крокодил». А стоило маме уйти на кухню – мигом подскочила к дяде.

– Дядь Фил, а та пластинка ещё у тебя?

– Какая? А-а-а… Понял-понял. Ага.

«Есть!»

…Но, как выяснилось, радоваться было рано. Не было у дяди материала для «костей».

– Надо в больничку заглянуть, снимков надыбать там…

– Не надо, – поразмыслив, решила Ленка. – Я сама!

Дядя приподнял брови – и понял:

– А-а-а, к Ромео своему пойдёшь…

– Дядь Фил! – вспыхнула Ленка. – Не называй его так!

Дядя ухмыльнулся.

– Добро, племяш. Не буду… Я ж в курсах, что ты по Оскару сохнешь.

– Дядь!..

– Молчу-молчу.

Похоже, дядя всё же хотел добавить что-то ещё, но тут вернулась мама: лицо серое, руки мнут полотенце.

– Мать? Что случилось?

– У Черновых беда: погорели, – глухо ответила мама. – Бежать бы в школу, там их разместили. Но ещё Галька с лестницы сверзилась, с работы её только звонили… А у ней бабулька подшефная, родных нет, соседям плевать, как там она? Господи…

Мама стала тереть переносицу, а Ленка похолодела. Тётя Галя, мамина подруга, всегда была такой живой, подвижной. Как она там, поломанная?

Но развить мысль не удалось: мама очнулась и посмотрела на неё.

– Придумала. Ты мне поможешь.

– Конечно, – кивнула Ленка, предвидя поход в больницу.

Мама бледно улыбнулась…

И огорошила:

– Пойдёшь к старушке.

***

…Она жила в деревянном домике у ветхого особняка. Одинокая старуха с красивым именем Ева.

Входная дверь была не заперта. Ленка помедлила. Потом зашла и остановилась.

– Здравствуйте!

Тишина. Спёртый воздух, пахнущий розами и полынью.

«Глухая, наверно. Или спит…»

Ленка покрепче сжала авоську, где бултыхались гостинцы: банка сгущёнки, батон «Краковской» и кирпичик хлеба. Если надо что-то ещё – Ленка сбегает, не привыкать.

В гостиной, она же – кухня, было сумрачно, пыльно. Всё, от скатерти на столе до зеркала, было покрыто пылью, а где-то и паутиной. Можно подумать, здесь полгода не убирались. И старушки не видно…

Что-то мелькнуло на краю зрения: тёмное, быстрое, как стриж. Ленка дёрнулась и врезалась в шкаф.

– Ай!

Сверху, задев плечо, свалилась статуэтка. Туфли Ленки обдали осколки.

«Растяпа!»

Присев, Ленка тронула разбитую фигурку. Ноги её разлетелись, зато лицо и остальное были целым. С полминуты Ленка пялилась на балерину, а затем проследила за направлением её взгляда.

Вдоль хребта пробежали мурашки.

Она увидела всё. Вот у солонки, обмотанная паутиной, лежит фигурка одноногой танцовщицы, а в стакане покоится кукольная голова. Под стулом, выставив острые грани, блестят ещё осколки, а вон там, в углу – фарфоровая рука…

И плакаты, афиши. Пыльные, почти истлевшие, на стенах. Вальсирующие пары, летящие балерины… Знакомые и незнакомые названия: «Жизель», па-де-катр, «Лебединое озеро», матчиш, полька…

Шорох сбоку.

Ленка дрогнула, задев ладонью осколок, и зашипела от боли.

– Детка… – прозвучало в ушах.

Ленка вскочила, обронив пару кровавых капель.

«Показалось?»

В стороне что-то заскрипело, ноги лизнул сквозняк.

– Кто здесь? – донеслось вдруг далёкое, и Ленка, обругав себя за глупость, уняла дрожь и пошла к двери: узенькой, еле заметной в полумраке. Там, в удивительно чистой комнатёнке, и сидела Ева: сухонькая старушка на кровати. Рядом тумба с бутыльками, ватки, бинты, таблетки – рукой дотянешься. Ещё мебель, граммофон на стуле…

Пыли тут не было. Зато фигурок танцоров уйма.

И афиш.

– Детка, ты кто такая? – пугливо спросила Ева, подтягивая одеяло.

– Да я…

– Да у тебя рука кровит! – перебила старуха, выпучив глаза. – Ну-ка, иди сюда…

Вскоре ладонь Ленки, протёртая спиртом и перевязанная, была уже в порядке. Пока суть да дело, поохали над бедной Галей, познакомились и подружились.

– Я вашу фигурку разбила, – виновато прошептала Ленка. – Там, в гостиной…

Ева усмехнулась, и глаза её молодо блеснули.

– Не бери в голову, детка. Они вечно бьются: и у гостей, и у меня. Я сама – разбитая-безногая.

Рука в старческой «гречке» вдруг откинула одеяло. Пахну́ло мочой и по́том, а Ленка застыла.

Потому что там, под ситцевой ночнушкой, торчали две культи – сморщенные, как сушёные поганки.

– Красотка, да? – спросила Ева и расхохоталась.

Но спустя миг хохот её перешёл в рыдания.

***

В больнице пахло спиртом и хлоркой – так остро, что хотелось чихать. Стоя на первом этаже, Ленка тёрла нос и зыркала по сторонам. Ну где же ты?

Наконец, вдалеке показался знакомый вихор – и вот он, Рома, в кипельно-белом халате. Студент-медик.

– Привет!

Неверящая улыбка.

– Елена…

Она натянуто улыбнулась. Эх, Рома, Рома, до чего же ты правильный. Такой правильный, что аж тошно. И почему так? Вроде славный парень, работящий, умный, из хорошей семьи (своя квартира!)… смотрит на неё по-щенячьи аж с детского сада…

А не торкает. Не звучит что-то внутри, как та мелодия, что вмиг захлёстывала при одном взгляде на Оскара. И ведь похожи: оба высокие, чернявые, белозубые…

Но не то Ромка, не то. Нет в глазах той пьянящей искры. Нет смелости, той лихой бесшабашности, от которой в животе горячеет.

Зато она сама с ним – смелая-пресмелая. Не как с Оскаром.

– Ты ко мне?

– Ага. Снимки нужны, поможешь? – быстро сказала Ленка, и улыбка Ромы погасла.

– А. Снимки… Ясно.

Рома кашлянул в кулак. Взгляд его затуманился.

– Так… поможешь? – спросила Ленка, и парень вздрогнул.

– Конечно, Елен. Идём.

Проведя её в архив, Рома стал доставать из коробок пыльные рентгеновские снимки. Совсем скоро они, обрезанные по кругу, станут пластинками, знаменитыми «костями» для стиляг. Взяв шило, дядя Фил с улыбкой проделает в центре каждой отверстие, а потом запишет звук с оригинала. Подпольная студия, проигрыватель, рекордер – и вуаля! Держи новьё, бэйби. Станцуй-ка мне на костях.

– Опять для них, да? – мрачно спросил друг, пока Ленка прятала снимки в чемодан. – Для Оскара?

Она не ответила.

– Что с рукой? – заметив, нахмурился Рома. Взял Ленкину забинтованную ладонь и придирчиво осмотрел.

– Да так, у тёти Евы поранилась, – вырвав руку, объяснила Ленка.

– У Евы? Это у какой?

Ленка закатила глаза, но всё-таки рассказала.

– Ах вот оно что… – понимающе кивнул Рома. – Та плясунья… которой муж ноги отрубил.

Ленка выронила чемодан.

– Как?..

– А так. Ты разве не в курсе?

Ленка отвела взгляд. Ой, дела… Она-то считала, что это из-за войны. Или несчастный случай… Постеснялась, не спросила, а Ева сама успокоилась. Сделала вид, что не было ничего.

– Мне бабка рассказывала, – продолжил Рома, – что она когда-то так плясала! Круче Айседоры Дункан. Сбежать заграницу, с любовником хотела… Но муж с ума сошёл: соперника топором прибил, а ей ноги отсёк, чтоб больше не танцевала. Жуть, конечно.

– Ага… – выдавила Ленка.

«Бедная Ева. Кошмар…»

– Ладно, Ром. Спасибо, – пробормотала Ленка, подобрав чемодан, и направилась к двери.

Друг поменялся в лице. Метнулся наперерез и удержал её рукой.

– Елен, стой! Я билеты купил, в кино… Пойдём завтра?

– Ром, ты прости… Я занята.

У Ромы дёрнулась щека.

– К стилягам идёшь, да? – безошибочно угадал он.

Ленка сглотнула, дёрнулась…

Однако держали её крепко.

– Пусти. Пусти!

– Трахнет тебя твой Оскар – и выкинет брюхатую. Что делать будешь? – с незнакомой злостью бросил Рома и отпустил.

В глазах Ленки вскипели слёзы.

– Да пошёл ты!..

Рома кричал вслед что-то ещё, кажется, просил прощения, но Ленка уже унеслась.

Чемодан бил по бедру. Внутри шелестели «кости».

***

…Тётя Галя надолго угодила в больницу: перелом ноги, руки, а вдобавок – сотрясение мозга.

Слушая новости, Ленка обнимала зарёванную маму и твердила, что всё будет хорошо. Но перед глазами почему-то стояла Ева. Одинокая. Рыдающая…

«Жалко её», – в который раз подумала Ленка. И на следующий день сама вызвалась проведать старушку. А затем ещё раз. И ещё…

Ленка навела у Евы кое-какой порядок. Пыль и паутина были уничтожены, разбитые фигурки аккуратно сложены в одном месте – Ева нарадоваться не могла.

Именно с ней Ленка делилась горестями. Рассказывала, до чего сильно хочет танцевать. Но неуклюжая, как слон в посудной лавке. В такт музыке не может попасть… А уж буги плясать – вообще невыполнимая миссия.

Ева слушала внимательно. Гладила сухой ручкой её коленку.

– Славные ножки, славные… Научишься. Главное – терпение.

Ленка рассказывала про стиляг. Про то, как не принимают её, хоть и терпят из-за дяди-фарцовщика, из-за пластинок. Выгодно им. А она? Платьица скромные, коса… Она не шикарна. Не Кейт, за которой парни табуном ходят.

Да и осмелься, надень Ленка всё, что дядя подарил, – танцевать не выходит, ни в какую! Что делать?

Ева советовала ходить на танцы в парках. Дома, под музыку, двигаться-плясать. Говорила Ленке показать то или иное движение. Пра́вила, как хореограф…

А когда было настроение – рассказывала про себя.

Как только она не танцевала! И в вальсе сияла, и в танго, и балетом занималась!

– Весь мир, весь мир лежал у моих ног, детка! Веришь?

Ленка верила. Слушала жадно.

– А теперь забыта, – под конец говорила Ева. – Все бросили, все…

– Почему? – несмело спрашивала Ленка.

Старуха усмехалась.

– А боялись. Считали, с нечистой силой якшаюсь.

Ленка вздрагивала, но расспрашивать больше не смела. Она-то не верила ни в Бога, ни во всякую чертовщину, хоть мама и прятала бабушкину иконку.

Старая Ева. Вот и чудит по-своему…

Только про мужа своего ни разу не говорила.

До той бури.

***

В небе грохотал гром: рокот-предвестие, рокот-предупреждение. В комнате, пахнущей вялыми розами, играл граммофон. Крутилась пластинка.

– Тётя Ева… Тётя Ева!.. – прорыдала, вбежав, Ленка и бросилась к ней.

– Детка! – ахнула старушка.

Музыка исчезла. Гром приблизился.

– Я… б-больше… не могу-у-у… – провыла Ленка.

– Детка… Ну-ну… Успокойся.

Ленка икнула.

– Им плевать на пластинки! Плевать на меня! Им вообще… Н-ненавижу! Оскар… Оск-кар вчера с ней ц-целовался… В губы её целовал, п-понимаете?! Это всё, конец, б-баста!..

Последний вопль совпал с громом. Казалось, пучина разверзлась прямо над ними: миг – и за окном хлынул ливень, застучал дробью по крыше. Дрогнул и погас свет.

Тьма. Тишина. Всхлипы Ленки.

И бесстрастный голос Евы:

– Детка. Спокойно. Свечу зажги.

Ленка икнула. Неловко нашарила тумбочку, где хранились спички и свечи.

Раскат, чирканье… Глаза старухи – два лунных камня. Ниже – улыбка.

– Значит, не выходит. А хочется, да?

– Оч-чень… – проныла Ленка.

Запах роз и полыни стал гуще. Ева неловко села, растопырив безобразные культи.

– Я тоже хотела этого… когда-то давно.

Ленка подняла на неё взгляд. Полутьма, слёзы, тени в каждом углу – всё это скрадывало силуэт Евы.

– Я была такой же. Почти такой же, как ты. Худая замухрышка, – вдруг ухмыльнулась она.

Раскат грома, молния, сверкнувшие зубы.

Хруст фарфора вдалеке.

Показалось?..

– Да, детка. Я была неудачницей… Веришь?

Ленка не ответила. Что-то скрипнуло, пискнуло, зашипело.

– Помнишь ту запись, детка? – прошептала Ева, и Ленка поняла.

Танцуя здесь, она всегда ставила пластинку из коллекции хозяйки. Но лишь одна, в бордовом конверте, была под запретом.

«Не трогай!..» – не своим голосом завопила Ева, стоило Ленке её коснуться.

Тогда она чуть не уронила её. Ева же, побелев, попыталась улыбнуться:

«Прости, детка. Там… очень хрупкая запись. Я давно не ставлю её».

– Помнишь? – повторила старуха.

Ленка кивнула. Запах оплывающей свечи лез в ноздри. Свечи, цветов… и чего-то ещё. Знакомого, сладко-солёного.

– Я хотела быть лучшей, – прошипела Ева. – Хотела забрать их силу! Их ноги, танцы! И я вызвала Его!..

За окном громыхнуло. Свеча погасла.

– Тонконогий, – сказала Ева. – Он тебе поможет.

«Она… с ума сошла?»

Ленка ничего не понимала. Прилипнув к полу, не могла двигаться. И только слушала, слушала, слушала…

В гостиной хрустело, точно кто-то тяжёлый брёл по осколкам. Руки легко коснулась паутина.

– Тонконогий не хотел помогать, – тихонько рассмеялась Ева. – Но я сумела, я заточила… Я кормила его их душами… А он отдал мне их талант.

Хруп-хруп-хруст. Дрогнула граммофонная игла.

Ленка не могла выдавить и звука.

– Возьми пластинку. Капни своей кровью. Призови его там, где танцуют твои враги. И ты… Ах, Тонконогий, ах, душка!

Ева захихикала в темноте.

«Чокнутая!..»

Дрожа, Ленка приподнялась. Так, потихонечку… Назад, в дверь и…

Рука Евы наручником сомкнулась на запястье.

– Возьми пластинку! Вызови его!

– Пустите!

Ветер выбил стекло. В комнату ворвались вой и дождь.

– Пустите меня!!!

Пальцы разжались, и Ленка врезалась в стену спиной. На улице полыхнула молния, высветив горбатую, застывшую на кровати ведьму.

– Я бы танцевала, – проскрежетала она. – Плясала бы до сих пор. Если бы не Максим, гори он в Аду! Мои ноги… Мой Тонконо…

Ленка больше не слушала. Взвизгнув, она повернулась на каблуках и бросилась в грозу.

За спиной её дрогнула и закрутилась пластинка с джазом.

***

…Утром в голове так и вертелось лишнее: свеча, граммофон, Ева… Тонконогий…

«Прекрати! – сердито осадила себя Ленка. – Лучше бы об учёбе подумала!»

Не хватало ей подцепить чужое безумие. Ведь Еве точно крышу снесло, как ноги отрубили. Вот и напридумывала сказку о своём прошлом. А какой правильной, умной казалась!

Запястье до сих пор помнило хватку её артритных пальцев. Крепче Ромы схватила.

Ленка вздохнула. Друг приходил к ней и вчера, и позавчера – всё поговорить пытался. Прости, мол, прости, да я для тебя… Ленка убегала.

«Фиг с ним. А вот с Евой что?»

Ленка до крови прикусила губу. Возвращаться туда отчаянно не хотелось. Тётя Галя в больнице, маме некогда… Но ведь пропадёт, старая. Хоть и чокнутая, а жалко.

«Ладно. Попрошу кого-нибудь зайти», – подумала Ленка, утерев багряную каплю, и достала зеркальце.

Сегодня новая сходка у Оскара. Сегодня ей надо быть красивой. Сегодня она станцует так, что ахнут все. Она сумеет!

Отчаяние, накрывшее её вчера, отступило. Ленка не собиралась сдаваться так легко. Ну и что, что он лизался с Кейт? Мы ещё повоюем…

Красивой хотелось быть на все сто. Поэтому ближе к вечеру Ленка достала из нычки самое лучшее: шёлковое бельё, чулки, пышную юбку и шпильки… Помада превратила её рот в пион, пролегли на веках смелые стрелки. Ленка сбрызнула запястья «Красной Москвой» и, счастливая, выбежала из комнаты.

Ахи, охи, уронила что-то тётя Рая…

Плевать.

Плевать, что подумают другие, пускай расскажут маме!

Ленка бежала на танцы, к парню своей мечты, и вслед ей неслось разноголосое: «Стиляга, стиляга!»

Вот и хата.

– Всем привет!

– Хэлло, чувиха…

Искры интереса в глазах, извечная лыба Дэна. И вдруг за спиной – низкоголосое, бархатное:

– Элен… А ты отпадная.

Смешки пропали в стуке сердца.

– Оскар! – выдохнула Ленка.

Стиляга усмехнулся. Присосался к бутылке. Внезапная смелость заставила Ленку шагнуть вперёд и спросить:

– Потанцу…

Не успела.

Кейт, выпрыгнув чёртиком из табакерки, вцепилась в Оскара и увлекла на диван.

Зубы Ленки впились в губу.

«Не смей. Не смей рыдать при них!..»

Сбоку, обдав облаком одеколона, возник Дэн.

– Хильнуть хочешь? Пройдёмся, как по Броду, «канадским»?

– А пройдёмся! – тряхнула головой Ленка.

«Пускай посмотрят!»

Ленка бросилась в пляс. Ноги, руки – всё задвигалось, как на шарнирах. Голова кружилась, крутилась комната: диван, проигрыватель, смеющиеся пары… От пляса канадским стилем дрожала люстра, падали книги, дыхание сбивалось.

Ленка не видела переглядок. Не слышала смех и шепотки.

Тяжело дыша, Ленка лишь чувствовала, как всё чаще прижимается Дэн. Как мимоходом лапает то зад, то бедро. Оскар же…

Ленка оступилась. Оскар не смотрел и уже не сидел на месте: вот мелькнула спина в красном пиджаке, вот исчезла в коридоре.

– Танцуй, чего ты! – расхохотался Дэн. Притиснул вдруг к себе, вцепился в правую грудь лапищей: – Что тут у нас? Ай, плохая бэйби…

– Пусти!

Музыка стала громче. Смех – тоже.

– Танцевать не умеем? В сиськи ватку пихаем? Думаешь, знаток не отличит? Ай-яй-яй… – вовсю щупая, захихикал Дэн.

Ленка вырвалась. Сзади толкнули – то ли специально, то ли нечаянно, и она отлетела, врезавшись в стол. На ковёр грохнулась ваза, подскочил Дэн.

Увернулась, споткнулась…

Подножка? Ленка плюхнулась на живот, и юбка задралась, оголив зад в шёлковых панталонах.

– Ват а факинг миракл! – хохотнул Дэн и что было сил шлёпнул её по ягодице.

– Не смей!..

– Ну всё, хорош. Чего, как жлобы? Зачем издеваться?

– Дэн, ты совсем? Чего творишь, засранец?

– Зарвался!

– Не трожь её!

Кажется, на защиту Ленки встал не один и не два: куда больше людей. Знакомая чувиха в брюках стала поднимать её, но она, всхлипнув, рванулась из чужих рук и вскочила сама.

– Да пошли вы… Да горите в аду!!! – проорала Ленка и кинулась в коридор.

За ней никто не бежал. Кому она, дура, нужна? Ведь и Оскар…

Ленка отступила от выхода. Глупая надежда, что с Ним всё у них будет хорошо, погнала её по коридору, на поиски.

«Куда ты делся? Оскар, Оскар, Ос…»

Чей-то приглушённый стон.

Вздрогнув, Ленка оледенела. Вторая дверь в богатой квартире. Щёлочка. Только рукой толкнуть и…

Двое в полутёмной комнате. Оскар и Кейт, которая…

– Гады, – прорыдала Ленка. – Чтоб вы сдохли!..

Прочь, по лестнице, через дорогу – плевать на светофоры! На машины, на репутацию, плевать! Ленка бежала неизвестно куда, в вечер, а перед глазами – голые тела и резкие движения, в ушах – стоны-вскрики.

«Чтоб они сдохли-сдохли-сдохли!»

Ленка упала, разбив коленку. На чулках расплылось пятно. С губы, искусанной, как никогда в жизни, на подбородок потекло горячее. Сладко-солёное, железное, расползлось на языке.

И Ленка вспомнила.

Свечи, розы, полынь, Ева.

«Возьми пластинку. Капни своей кровью. Призови его там, где танцуют твои враги. И ты…»

Ноги ожили сами. Повели её нужной дорогой – медленно, а потом быстрее. Ленка забыла скепсис, забыла про заразное безумие… почти всё забыла. Казалось, что слева, вместо сердца, засели осколки фарфоровой балерины. Не умеющая танцевать, нелюбимая и несчастная, она неслась к домику Евы. Плевать на собак, шпану и бригадмильцев, на всё плевать. И Ленка мчалась, пока из груди не стали рваться хрипы.

Вот и дом. Снова открытая дверь.

Ленка влетела в дом, вопя:

– Тётя Ева!

Ни звука, ни дыхания.

Лишь запах. Тот, каким несёт из подвала, когда там кошка околела.

– Тётя Ева!..

Воздуха стало не хватать. Волоски на теле встали дыбом.

– Тётя Ева…

Надо проверить. Надо подойти, пощупать…

…Или просто включить свет.

Выключатель щёлкнул – электричества нет. Медленно, на ощупь, Ленка двинулась к тумбочке. Нашла огрызок вчерашней свечи, коробок спичек.

Чирк!

Ленка ахнула, хоть уже знала, что увидит. Сморгнула слёзы. Ева лежала на одеяле – раскоряченная, мёртвая. Из лица будто исчезло всё мясо, оставив одну жёлтую шкурку. Ночная рубашка, задранная до пупа, обратилась в пыльный саван, а культи…

«Нет. Они не могли шевельнуться».

Смотреть было жалко.

А ещё гадко и страшно.

Взгляд Ленки вильнул к граммофону. Стопка пластинок на полу. Уголок бордового конверта.

«Возьми его».

Хруст под кроватью.

Ленка вздрогнула и схватила конверт. По голой культе мелькнуло тёмное пятно. Далеко-далеко на улице взвыла собака. Одна, вторая, третья.

– Детка, – знакомо шепнуло в ухо.

«Она мертва. Мертва!»

Щеки коснулась паутина, слетевшая сверху. Хруп-хруп из угла.

– Я чокнулась. Чокнулась, да? – спросила Ленка и захохотала.

Смех оборвался, когда мёртвая Ева отчётливо дрогнула – и стала подниматься. Кадык торчит, запрокинута голова.

– Детка… Тонконогий…

Шёпот со всех сторон. Люди с афиш и плакатов пожирают глазами Ленку.

– Детка, накорми его за меня…

Свечной огонёк дрожит и гаснет.

Хруп-хруст. С кровати падает мёртвая.

Мёртвая!

Ленка попятилась в гостиную.

Шелест. Словно ползёт что-то грузное. Со всех сторон, фосфоресцируя, крадутся плесень и паутина.

– Накорми его душами… и мы потанцуем… Славно потанцуем, славные ножки…

Ноги дрогнули.

Ленка задохнулась – и побежала, прижимая к себе конверт.

***

…Она не ведала, как это делается. Не знала, что получится. И не верила, что уже утро – а она здесь.

В доме, где жил Дэн. Около его квартиры.

Ленка зажмурилась, открыла глаза. Царапнула руку лезвием.

Боли почти не было. Только глухая ярость. Ненависть, что с криком бьётся внутри.

Ещё вчера Ленка не верила ни в Бога, ни в чёрта.

Что ж… Посмотрим, каков из себя Тонконогий.

Отбросив сомнения, Ленка достала пластинку. Запах пыльных роз, осколков плясуний и балерин. Диаметр – гранд, двести пятьдесят миллиметров… Кажется, ещё вчера она была иного размера. А «яблока», этикетки, так и нет.

Ленка капнула кровью. И не удивилась, когда алое пятно, зашипев, впиталось в линии на пластинке. Точно в кровосток угодило.

А теперь – к нему.

Звонок, и дверь открылась. Бухой, без привычного лоска, Дэн вылупил на гостью глаза.

– Хэлло, – потупилась Ленка. – А я к тебе…

– Ты? Зачем?

– Я хочу… – Ленка покрепче сжала конверт с пластинкой. – Хочу извиниться. И я… я плохо танцую. Научишь меня? Для… Оскара?

На лице Дэна вдруг расползлась ухмылка.

– А научу! Велкам, товарищ Елена!

Она зашла, закрыла за собой дверь. Робко протянула конвертик.

– Это новая, от дяди. Поставишь?

– С удовольствием!

Взяв пластинку, Дэн небрежно бросил её на стол к проигрывателю. Ставить музыку и плясать он не спешил. Вместо этого – шагнул впритык и облапил Ленку.

– Ну чего ты дрожишь, чего…

– Пусти!

«Где Тонконогий?»

– А бёдрышки классные… хоть буферами и не вышла… – шептал Дэн, пытаясь задрать её юбку. – Я это вчера подметил…

– Пусти сейчас же! – Ленка извернулась, пытаясь достать лезвие. Выронила его, попыталась лягнуть насильника…

Не вышло.

Дэн щипнул Ленкину кожу с вывертом и оскалился ей в лицо.

– Не по кайфу тебе? Сама же за этим пришла!

– Нет!

Дэн глумливо приподнял бровь.

– Нет? Не в курсе, зачем ко мне девки ходят? Сама ж сказала: для Оскара! Я горизонтальным «танцам» учу, андэстэнд? Все, кто по Оскарику слюни пускают, ко мне сперва обращаются! Ну чего ты, чего…

Ленка увернулась от слюнявых губ. Ярость внутри стремительно обращалась в панику.

– Оскар не любит невинных овечек. Он по опытным, знающим… как Кейт, – намекающе добавил Дэн.

Намёк попал в цель. Ярость вернулась.

«Тонконогий!..»

Тишина. Нет ответа. Словно кошмар кругом, липкая паутина. Не выбраться. Вот уже рука жадно скользит в трусы.

А дома никого. Один живёт золотой мальчик Дэн.

Если только соседи…

– По… м-мо… ги…

Губы, пахнущие табаком, запечатали Ленке рот, но…

– Т-тварь!..

Ленку, успевшую укусить, швырнуло к стене.

Перед глазами ещё танцевали круги, когда Дэн, пышущий злобой, встал над ней. На губах кровь, лицо в красных пятнах.

– Хочешь танцы, да, гнида? Будут тебе.

Грубо подняв, Дэн бросил Ленку на стол. С грохотом разлетелась посуда, упала бутылка.

– Сейчас-сейчас…

Сверкая глазами, Дэн прошёл к проигрывателю.

– Что тут у нас? Джаз?

Ленка, скатившаяся на пол, чуть приподнялась.

Секундная тишина – и шипение. После – далёкие звуки вальса.

– Ну вот. Значит, обманула?

«Ева. Она обманула меня…»

Но…

Взвизг пластинки. Приподнятые брови.

– Нет. Вот и джаз. Ого, что-то новенькое, – удивился Дэн. И расплылся в улыбке. – Вот это я понимаю!

Притопнув каблуком, стиляга бросился в пляс с невидимой партнёршей: издевательски-легко, непринуждённо. И «канадским», и «атомным», и «гамбургским»… От стены к стене, вокруг стола, нога – сюда, рука – туда, поворот, пируэт, прыжок, улыбка…

Пластинка крутилась, запись не заканчивалась.

Тонконогий не появлялся.

– А знаешь, что круче всего, Элен? – переведя дух, спросил Дэн.

Дрожа под его взглядом, Ленка ползла дальше и дальше. Вот упёрлась в угол.

Вот и всё.

– Трахаться. Под джаз, – мягко сказал Дэн и, приплясывая, пошёл к ней.

…Но дойти не успел.

Хруп-хруст.

Словно кто-то идёт по осколкам костей. Лицо Ленки тронула паутина.

В люстре лопнула одна лампочка. Вторая и третья.

Дэн выругался.

– Что за?..

Ленка увидела, как Дэн, войдя в узкую полоску света, направился к окну, чтобы полностью раздвинуть занавески. Пластинка стихла. Ожила, выдав не джаз и не вальс – глухой ропот, бормотание, шепотки.

Не дойдя до окна, Дэн хохотнул:

– Ну и пластиночка!

Скрип. Скрежет. Словно мелом по школьной доске. Рука Дэна замерла, Ленка – съёжилась в уголке.

Кажется, парень тряхнул волосами. Вот сжал в кулаке занавеску, вот дёрнул… Огоньки-гнилушки – слабые, болотистые на люстре. А за окном – ночь беззвёздная.

– Не понял…

Хруп-хруст-звяк.

Дикая смесь джаза, вальса и оперы.

Дэн отпустил и вновь схватил занавеску. Раздвинул – и в сердцах сорвал её. Вниз посыпалась пыльная крошка. Целый вихрь, что на секунду окутал его коконом и показал силуэт, поднявшийся с пластинки.

Хруп-цок.

Нечто встало до потолка. Сгорбилось на тонких ногах циркуля. Суставчатые руки, суставчатые ноги. Изящные движения… И пыль-мантия, что вьётся за спиной.

Глаза Ленки полезли из орбит. Дэн, стоя к гостю спиной, стал материться.

– «Шардоне» ты моё, «Шардоне»… Опять, гады, палёное подкинули…

Тонкая тварь провела богомольей лапой по паркету. Шагнула бесшумней кота. Остановилась.

– Расслабься, Дэн. Это всё выпивка виновата, а у тебя…

Глаза, обращённые к Ленке, хищно сверкнули.

– …А у тебя есть средство. Самое то, чтоб расслабиться.

Дэн смахнул с лица паутину и неспешно пошёл к углу.

– Соскучилась, бэйби? Дэдди порадует тебя…

Ему оставалось два шага, когда ожил Тонконогий.

Лапа, похожая на скальпель, ударила Дэна под колено. Вторая – вонзилась в горло, давя крик.

– Аргх! – одноногое тело шлёпнулось на пол, и кровавая рвота омыла туфельки Ленки.

Тонконогий деловито присел. Взмах, свист! Победный марш с пластинки!

И вот летит в сторону вторая нога. Любовно подобранная, она берётся в чудовищные лапы. Как луковая шелуха, обдираются брюки.

Присыпанная пылью, Ленка не смеет и пикнуть. Лишь смотрит, смотрит и смотрит на страшные чудеса.

Лик Тонконогого – разбитый фарфор и паутина. Зубы – осколки хрусталя. Играет бесконечная, дьявольская пластинка.

Дэн уже не дёргается. Издохший в муках, не ведает, что его волосатые ляжки изучены и поглажены. Тонконогий знает, что делать, и делает всё, как надо.

Он выжимает кровь, избавляет обрубки от кожи и плоти. Играючи ломает кости по одной – раз, два, три…

Хруп-цок – встаёт на тонкие ноги. Кивает Ленке – давай, мол, пляши.

– Нет, – хрип через силу, дрожащие губы.

Тонконогий склоняет голову. Ну что ж, дело твоё…

«…Хозяйка».

Ленка не замечает, как наступает тишина. Медленно встаёт в пустой, светлой квартире.

Ни крови, ни плоти, ни костей. Ни пауков, нипыли…

Ни Тонконогого.

Внезапно нападает смех. И Ленка валится обратно на пол, в истерике кусая и так искусанные губы.

А потом встаёт. И, ощутив нечто новое в себе, начинает танцевать буги.

***

Холодный воздух пьянил сильнее шампанского. Подъюбник шуршал, мелькало красное платье меж кустов… На лице сияла улыбка.

Ленка скользила по скверу, не обращая внимания на темноту. Сильная, красивая, новая – она смело шла к своей цели. Словно дух мёртвой Евы вуалью тянулся за спиной: нашёптывал, советовал… хотел их крови.

Вот и клуб впереди. Сегодня там закрытый вечер.

Улыбка Ленки стала шире.

Сегодня все собрались здесь: и Оскар, и Кейт, и другие. Только свои.

Только вот Дэна нет. Куда-то, бедняга, запропал…

Ленка прошла к двери, постучала условным стуком.

– О. Это… ты?

Ленка отодвинула парня в сторону и уверенно прошла внутрь – туда, где крутился карнавал.

– Хэлло, чуваки! – громко, весело прокричала она, перекрыв музыку.

Вскинутые брови, вытянутые лица. Привычные шёпот и смешки.

…А ещё – кислое личико Кейт, что притиснулась ближе к Оскару.

– Ну что, потанцуем?!

Кинув на стол бордовый конверт, Ленка крутанулась вокруг своей оси – и полетела по танцзалу.

Музыка, пока обычная, подхватила и унесла, напрочь снеся крышу. Ленка плясала, как прежде никогда, и смешки незаметно исчезли.

Где-то надрывался саксофон, дребезжали бронзовые тарелки. Ленка ломала себя в танце, крутясь волчком. Не видя одобрительных кивков и вытянутых лиц чувих, не замечая чуваков, что бросились к ней, стремясь поскорей обнять.

Ленка плясала – хохочущая, потная…

– Новая пластинка! От дяди! – торжествующе вскричала она, вновь поднимая над головой конвертик. – Оскар, детка, поставь!

Вздрогнув, Оскар поймал брошенное. Кейт вздёрнула нос. Но, стоило игле опуститься на тёмную гладь, лицо её стало другим.

– И правда новое…

– Я и не слышал…

– Вау, чуваки!

– Камон танцевать!..

Они бросились в пляс.

Улыбаясь, Ленка отступила к стене. Хруп-хруп за каждым стоном сакса.

Свет лампочек гас. Они не замечали этого. Разгорячённые, пьяные, враги дёргались в танце, вертя всем телом.

Паутина и пыль по дощатым стенам. Полутьма и всё более громкая музыка.

Убийственный джаз.

Тонконогий явился при остатках света. Последняя лампочка налилась рубиново-красным, и в музыке прорвался чей-то визг.

Лапа-скальпель пробила живот Кейт насквозь, подняла её в воздух куском мяса на шампуре… Отшвырнув прочь, нацелилась на новую жертву.

«Убей их всех!» – шипит Ева в голове.

Вопли кругом, паника.

Трое бросаются к выходу – но Тонконогий быстрее. Пируэт балерины, «мостик» на руках – и тощие ноги разом рассекают штаны и плоть. Обрубки людей орут, марая багровой жижей старые доски.

Вместо выхода и окон – индиговая тьма. Нет больше выхода. Не предусмотрен.

Но Кейт всё равно ползёт к нему. Вот упрямая.

Спину облепили рыжие патлы. Кейт ползёт по пыли, рыдая и скуля. Красный след тянется за ней, как слизь за улиткой.

Игольная нога пробивает левую ладонь. Пришпиливает, словно бабочку к полу. Тонконогий, сломавшись в талии, опускает к орущей девке разбитое лицо. Подносит к её щеке руку, из которой тянутся пальцы-шила.

Мгновение – и вверх бьёт горячий фонтан. Воздетая за волосы, отрезанная голова летит мячом. Стукается о стенку и отскакивает к ногам Ленки.

На её губах улыбка.

Ленка приседает, суёт пальцы в раззявленный рот. Ну, где твои пухлые губки, Кейти? Где твои сиськи и ножки? Тонконогий, отодрав их от жалкого торса, уже швырнул остатки в толпу. Вопли, данс макабр…

Ленка обмазывает чужой кровью губы. Вот лучшая помада, дядя!

Тонконогий, разметав троих, крутится под джаз и «канадским», и «атомным». Но где Оскар?

Ленка видит, как он пищит. Забился в уголок, думает, что невидим.

– Возьми его! Возьми, Тонконогий!

Он слышит. Идёт по телам прямо в угол. Пыль шлейфом летит за спиной, цокают острые ноги.

Оскара хватают за «кок». За все его потные, жидкие космы. Вздёргивают, как на дыбе, и скальпель-гигант ударяет в живот.

Ленка улыбается. Ей нравятся эти его крики.

Пластинка визжит, визжат и остатки людей. Дощатый пол тёмный и липкий. Чёрное, белое, жёлто-красное, культи и обломки костей…

Музыка громче. Она прекрасна.

И она. Она лучше всех!

Ленка хохочет и пускается в пляс на костях.

Каблуки разбрызгивают кровь, что марает чулки на славных ножках. Вертится юбка цвета мака. Кружится голова. И Тонконогий…

Внезапная тишина.

Хруп-звяк-цок.

«Ты не она».

Ленка открывает глаза. Тонконогий застыл над ней. Богомол в засаде.

«Похожа. Но не Хозяйка».

– Я… – хрипит Ленка. Её вдруг накрывает ужас.

«Не она. Я понял. Кровь другая… Тоже вкусная», – звучит в голове холодное, задумчивое. К порезанной ладони Ленки тянется скальпель-рука.

Но дотянуться не успевает.

Ленка шарахается. И, развернувшись, прыгает во тьму.

***

…Ленка бежала по ночной улице босиком, давно посеяв туфли. На чулках, губах и руках – кровь, глаза выпучены.

Ей повезло. Ей несказанно повезло.

Чернота выхода оказалась иллюзией. Пробив преграду, Ленка вылетела в коридор, на улицу, и понеслась.

Запыхавшись, минут через пять, она обернулась. Не бежит ли сзади он, не видно?..

Его нет. Зато в паре метров:

– Эй, смотрите!

Ленка затравленно оглянулась.

Пятеро парней. Красные повязки на рукавах.

Бригадмильцы.

– Стиляга! Хватай!..

Вскрикнув, Ленка сорвалась с места.

До дома оставался квартал, когда жёсткая ладонь ухватила плечо. Ленка заверещала, пытаясь вырваться.

– Ну, гадина…

– Пусти её!

«Рома», – ошалело поняла Ленка, когда друг, внезапно возникнув на пути, врезал в нос бригадмильцу со всей силы.

Хруст, вопль.

– Бежим!

Они промчались две улицы и остановились.

– Я искал тебя… я хотел… Ох, Елена! Ты упала, ты ранена?! – ахнул друг, разглядев её. Тут красные пятна, там…

Ленка же молча смотрела на него. Кровь, бурлящая от погони и того, что случилось ранее, вдруг толкнула вперёд, и Ленка кинулась на Рому, жадно целуя в губы.

– Ел-лен…

Крепкие руки на талии: сомкнулись – не отодрать. Беготня и Ромина квартира. Вниз летят рубашка, брюки, платье…

Утром, раскрыв глаза, Ленка увидела поднос с завтраком. Рома сидел рядом, на кровати, и водил пальцем по её груди.

Всё, что было вчера, до него, казалось каким-то ненастоящим, смазанным. Будто и не было никогда. Ни Евы, ни пластинки… ни Тонконогого…

Кошмар. Морок. Только и всего.

Ленка скорей притянула Рому к себе. Солнце заливало комнату и сброшенную второпях одежду, на которой…

Ленка окаменела.

Пятна. Кровь.

«Не кошмар. Это… была я?..»

Пальцы судорожно сжались.

Она и правда натравила монстра. Вчера она убила…

– Милая, что такое? Ты дрожишь, – отстранившись, спросил Рома.

Ленка выдавила улыбку.

– Всё хорошо. Наверное… наверное, простудилась. Знобит что-то.

«Вчера ты убила…»

Ленка вспомнила лица. Всех, кто когда-либо смеялся над ней и других, кто вовсе не желал ей зла. Ведь и среди стиляг были нормальные ребята, но она… забыла… и…

«Ты убила».

Ленка выскользнула из объятий и побежала в ванную. Её тошнило.

…После завтрака они собрались идти к маме. Объяснять, что было вчера – и что будет теперь. Пока Ленка стирала чулки и платье, Рома включил проигрыватель, и комнату заполнил марш Мендельсона.

– Милая! Потанцуем?

Ленка дрогнула, поймав в зеркале свой неуверенный взгляд. Затем заставила себя улыбнуться.

«Что ты? Это же не та пластинка».

Ту она никогда не вернёт. Никогда-никогда.

«Никто не узнает. Никто не найдёт меня. Это было наваждение. Было – и прошло. Всё. Забудь о них. О всём. Забудь. Забудь!..»

– Милая?

– Иду!

Обняв Рому, Ленка закружилась по залу. Парень сиял, и она сияла, она изо всех сил пыталась сиять, пока не…

Пластинка дрогнула и встала.

– Что за?..

Рома пошёл к проигрывателю. Он не успел дотронуться до него, когда пластинка закрутилась вновь.

Только Мендельсона сменил джаз.

– Что?..

Комнату вдруг заволокло чёрным. Зеленоватым сиянием зажглась люстра.

И Ленка омертвела, когда у двери вырос Тонконогий.

Раз – и Рома обернулся на хруст. Два – мелькнули ножницами руки. Три – полетели в разные стороны ноги и торс.

Распахнув рот, Ленка беззвучно орала, пятясь к стенке.

Из углов комнаты ползла светящаяся плесень, пыль. В ушах хрустел разбитый фарфор.

И тут:

– Детка…

Крик всё же прорвался.

Белая, в слезах, Ленка увидела, как к ней, фосфоресцируя, ползёт мёртвая старуха. Вжих – и культи проехали по паркету, вжих – корябнул зажатый в руке топор.

Тонконогий стоял у стенки, как солдат при генерале. Не двигался. Не нападал.

Смотрел на хозяйку Еву.

Напитанный чужими душами, он передал Ленке достаточно талантов.

Только не для неё.

– Славные ножки, – прошамкала старуха, добравшись до Ленки. Сухие пальцы любовно огладили дрожащее колено. – А теперь и умелые.

Ленка всхлипнула.

– Мне подойдут, – улыбнулась Ева, добравшись до неё.

И занесла топор.

Снежные сёстры

Альберта давно не верила в сказки.

Взрослая – уже двенадцать! – она хмуро стояла у витрины кондитерской, ожидая, когда Филипп наконец-то насмотрится. Ботинки просили каши, а латанное-перелатанное пальто почти не спасало от студёного ветра. Зима, пока ещё не лютая, лениво кусала город, заметая дома и дороги, кучеров, лошадей и кареты мелкой противной крупой.

– Пошли, – вздохнув, Альберта потянула младшего за рукав.

– Ну подожди, Берти! Ещё чуть-чуть!

Филипп опять жадно уставился на витрину, хлюпая красным носом, и сестра вздохнула ещё тяжелей. Желудок предательски заурчал, заставив кинуть взгляд на такие манящие сласти: пряничные домики, облитые помадкой, марципановые звёзды и снеговички из клюквы в сахарной глазури… Недоступная роскошь.

«Чего ждать? Что из дверей выйдет добрая леди – и просто так подарит нам коробку сладостей? Сказки», – мрачно фыркнула Альберта. В жизни такого не бывает. Ну не бывает такого, что вдруг – раз! И случится чудо. К замухрышкам не приезжают принцы на белых конях, бедняки не находят кладов под старыми дубами, из орехов не вырастают за́мки со слугами…

Альберта сморщилась, как от боли.

А умершие отцы не возвращаются с Того света, чтобы спасти детей и жену от пьяницы-отчима.

– Идём домой, Филипп! – приказала Альберта, силой оттаскивая брата от витрины.

– Ну Бе-е-ерти…

Идти домой не хотелось. Но, по крайней мере, – чуток приободрила себя Альберта – хряка Гэри наверняка не будет до самого вечера: после фабрики он, как нередко бывало, сперва пойдёт в паб. Можно спокойно помочь маме-белошвейке с работой.

Унылый брат нога за ногу тащился рядом. Искоса поглядев на него, Альберта смягчилась. В следующий раз надо бы выпросить денег и купить младшему хоть леденец на палочке, пускай порадуется…

Белая крупа внезапно пошла гуще. Стало ощутимо холодней.

– Ой! – вдруг замер Филипп и задохнулся от восторга. – Смотри, Берти, смотри!

– Что такое?

– Там Снежные сёстры! Вон, у статуи!

«Тьфу».

Альберта скривилась.

– Опять твои сказочки.

– Но я видел, видел!.. – возмутился Филипп.

– Всего лишь метель. Снежинки. Всё, пошли.

Брат обиженно засопел, но подчинился. «Ничего, скоро и ты перестанешь верить в сказки, – устало подумала Альберта, проходя мимо статуи полководца на коне. Позеленевшую медь накрыл белый саван. – Ведь никаких Снежных сестёр нет. Нет и не было».

Идя домой, Альберта всё думала об этом. Кажется, эта городская легенда была старше её. Когда-то давно, в голодный год, одна скверная семья выгнала на мороз двух самых младших близняшек. Кто-то говорил, что они умерли, кто-то – что превратились в снежных духов… Последние ещё твердили, что теперь сёстры спасают попавших в беду детей – и без жалости наказывают плохих взрослых.

«Сказки», – мысленно повторила Альберта.

– Мама, мы вернулись! – прокричала она, зайдя в стылую прихожую.

А потом услышала ругань и крики боли.

***

…Жизнь была куда страшнее самых страшных сказок. Жизнь, в которой отчим силой забирает весь заработок, вынуждая униженно просить денег, и срывает плохое настроение на тихой матери. Альберта сжимала зубы и приказывала себе терпеть. Но с каждым днём терпеть и не вмешиваться становилось всё труднее.

– Денег не дам. Нормальные у них ботинки, ещё походят, – заявил жирный Гэри, опрокидывая второй стакан.

Альберта побелела. Мать, стоявшая рядом, – тоже.

– Гэри, прошу тебя…

– Свяжи им носки. И нечего ныть!

– Но этого мало, – выдавила Альберта, сжимая дрожащие кулаки. – Дядя Гэри, мы не переживём зиму, если…

Гэри поморщился и махнул рукой.

– Переживёте. Вон сколько прожили и не подохли. Живучие, как крысы.

– Отдайте деньги! – не выдержав, завопил Филипп. – Это мамины, она заработала!

Альберта ощутила, что и она сейчас закричит. Подпрыгнет, вонзится ногтями в глаза ненавистного борова. Если сейчас он отбирает все деньги так, что приходится выпрашивать, что будет дальше? Пьёт в своё удовольствие, делает ставки на собачьих бегах… Маме нужен хороший муж, а им – хороший отчим!

За окном, задувая в каждую щель, засвистел ветер. Зима вступила в свои права, проснулась, напитанная силой.

– Гэри…

– Нет!

И тут случилось непредвиденное. Завизжав, маленький Филипп изо всех сил бросился на отчима, как боевой снаряд ударил в живот. Секунда – и вот он уже у порога, а в руках…

– Мой кошель! – взревел отчим. – Верни!..

Хлопнула дверь, пол тут же лизнула вьюга. Альберта не успела надеть пальто, она ничего не успела: опомнилась только на ночной улице, среди танцующих снежинок. Не было видно ни одного человека, но далеко впереди слышались крики отчима.

Альберта бежала, почти не чувствуя холода. Ужас полыхал внутри, как горящий дом.

«Мама. Филипп. Мама…»

Кажется, мама бежала за ней. Альберта на мгновение обернулась – не видать – но тут же забыла про неё, когда услышала:

– Стой, поганец!

Из белизны донёсся тонкий детский вскрик.

– Не трогай его! – закричала Альберта, и в горло вонзились тысячи снежинок, заставляя кашлять. – Не трог…

Зрение неожиданно прояснилось, в метели словно возник пустой коридор. Слева и справа бушевала снежная буря, но впереди, у закрытой на ночь лавки старьёвщика, было чётко видно две фигуры: маленькую и большую.

Ещё пощёчина, ещё вскрик и удар.

– Будешь знать, как воровать, подлая крыса!

– Не смей! – заорала Альберта, бросаясь на отчима.

Но не успела.

Потому что возле Гэри прямо из воздуха возникли две хрупкие девочки в платьях белее сливок. Их кожа мерцала, как снег в крепкий мороз, а волосы колыхались, точно заснеженная ива.

– Что такое? Кто…

Миг – и порыв ветра отшвырнул отчима прочь. Второй – и тело его стал покрывать иней. Румяные щёки стали фарфорово-белыми, каждую ресницу и остатки волос плотно укрыл снег. Гэри кричал, но кричал беззвучно. Движения его становились всё медленнее и медленнее.

А после – отчима не стало. Снежные сёстры синхронно наклонились, тронули его тонкими, как сахарные палочки, пальцами… И Гэри исчез, рассыпавшись снеговой крупой.

– Спасибо, – пискнул Филипп и заплакал.

– Спасибо… – еле слышно прошептала Альберта. В глазах её защипало.

«Что, Берти, теперь ты веришь в сказки?» – тотчас прозвучали в голове два мелодичных голоска. И Снежные сёстры улыбнулись, прежде чем исчезнуть.

– Альберта! Филипп!..

Мама, добежав, стиснула их в объятьях. Холода не было: вокруг семьи царило странное весеннее тепло. Шмыгнув носом, Филипп протянул матери кошель.

– А где… – начала было мать и запнулась.

– Его забрали Снежные сёстры, – просто ответила Альберта.

И очень чётко поняла: теперь у них всё будет хорошо.

Иногда чудеса всё-таки случаются.

Логово мёртвых пташек

…Его руки больше не пахли корицей и молоком: тяжкая, густая вонь поднималась от кожи, испачканной серым и красным. Раны саднили, кровила прикушенная щека… Сердце билось, трепеща полудохлой малиновкой.

– Чик-чирик. Где же ты, птичка?

Шушуканье. Грубый хохот из-за угла.

Эрик помнил, как алчно гадёныши ели те эклеры. Хрюкая, хихикая, сопя… Помнил, как дорогой шоколад раскрасил глумливые рожи.

Им было мало. Всегда мало.

– Чик-чири-и-ик!

Близко. А бежать-то некуда.

Эрик зажмурился, стиснув хлипкие руки. Пальцы – тонкие, как сахарные палочки, – предательски дрожали. Те самые пальцы, что могли вылепить из мастики самую прекрасную, живую розочку; нарисовать заварным кремом чудный узор. Но не могли они, слабые, ни держать меч, ни сомкнуться тяжёлым, как булава, кулаком.

Эрик был слаб. Всего лишь мальчишка-кондитер.

Шорох в углу Птичника. Хруст костей под ногами.

Эрик покрепче сцепил зубы.

«Только не плачь! Нельзя!»

Ведь слёзы злили их больше. Так же, как и мать, что лишь морщила нос при виде избитого мальца. Конечно, это вам не Халли – старший сын, могучий мясник с Красной улицы. Это не Дензел – средний, наёмник богатых господ.

Всего лишь Эрик, младший. Младший помощник кондитера на кухне их Короля, один из многих таких же мальчишек. Мать терпела, покуда он приносил в дом золото, но не могла – и не хотела – убрать из взгляда презрение: «Никогда мужиком не станешь. Сопля! Весь в отца!»

«Вот бы улететь… Улететь отсюда, как птица…» – тоскливо пронеслось в мозгу.

– Чик-чик-эри́к! Где ты-ы-ы?

Эрика передёрнуло. Он попытался встать – и зашипел от боли. Подвёрнутая лодыжка распухла, точно тесто в кадке. Ему не убежать. Не улететь. Вокруг лишь мёртвые птицы.

Вдоль позвоночника протанцевала дрожь. Гнусный запах птичьего помёта вновь накрыл с головой. Эрику было страшно. Эрик никогда не ходил сюда.

А ведь птиц любил, очень… Только живых. Особенно ту, пичугу с алым хохолком. Как усердно собирал он для неё вкусные крохи, тайком набивал мешочек миндалём! И после кормил в лесу: радостно, прямо с ладошки.

Но кормить приходилось не только её.

Эрик с детства привык, что его задирают. Привык к побоям хулиганов, а затем и к приказам воровать. Он не мог, ну не мог дать им отпор.

Иногда сытые враги великодушно отпускали его. Но чаще били, несмотря на весь марципан и пирожные. Ведь им было мало. Мало!

Клятые бездонные желудки… Они не давали Эрику покоя. А сегодня придумали страшное. Новое.

Эрик знал, что его обманут. Знал с самого первого слова, первого взгляда, которым удостоил его Рябой Жером. Но до жути хотел, чтобы это всё-таки не был обман. Ведь чудеса случаются?

«Проведи ночь здесь, в Птичнике. Докажи, что не слабак. И мы отстанем. Правда-правда отстанем. Навсегда».

Они довели его до разрушенных ворот. Встали за спиной, давя смешки. Выхода не было, путь назад отрезан.

И Эрик рванул с места. Чтобы спрятаться подальше и забиться поглубже.

Прошёл всего час, когда враги пошли следом.

Теперь, измученный, Эрик прятался в сумрачном зале, и лунный свет, будто гигантские шпаги, бил в окна без стёкол там и тут.

Эрика трясло. От боли в лодыжке, от страха грядущего… От Птичника, что склепом смыкался вокруг.

Говорят, когда их Король ещё был молодым, чудак-богатей построил у города Птичник. Он собрал сюда самых странных птиц, что были на свете: умных, красивых, чудны́х… огромных и мелких, хищных и безобидных. Не раз и не два Король и его свита ходили сюда развлекаться.

Но однажды, в голодный-преголодный год, случилась беда: Птичник сгорел дотла вместе с хозяином. Теперь тут царствовали пыль да кости. Живые птицы, проникая сквозь дыры в крыше и стенах, гадили и галдели при свете дня, но никогда – никогда! – не вили здесь гнёзда.

Птичник был мёртв.

Кто-то говорил, что виной всему – тёмные искусства. Мол, тот богач был колдуном. Вот и заигрался однажды. Другие твердили, что вина бродяг-проходимцев. Ну а третьи…

Слева прошуршало, точно крыса.

Эрик дёрнулся – и невольно вскрикнул, потревожив лодыжку.

– Нашёл! – радостно завопили из коридора.

В дверях выросла фигура. За ней ещё. И ещё.

В горле застрял комок, стоило лишь увидеть, что банда Жерома принарядилась: одни нацепили на лица маски из прогнившей дерюги, другие – черепа гигантских птиц. И все, как один, стали приплясывать, приближаясь к жертве.

– У-у-у, наш птенчик! Мы скуча-а-али…

Что-то блеснуло в руках: у одного, второго, третьего.

«Нож?»

– Чирик…

Жером махнул рукой, и с кирпичей полуразрушенной стены полетели искры.

«Нет! Они не убьют меня. Просто побьют. Не убьют! Иначе кто будет таскать им вкусное?!»

Но чем ближе подступали враги, тем сильнее колотилось в груди. Тем зловещей сияли лезвия. И Эрик не выдержал: всхлипнув, попытался отползти – куда-нибудь, куда угодно!

Потная лапища хватанула за плечо и отбросила его в угол.

Вскрик. Перед глазами вспыхнули огоньки.

Эрик ударился, упав прямо в горку птичьих костей, и с рассечённой губы закапало. Потекли слёзы.

– Фу-ты ну-ты, птенчик плачет! Обидели птенчика!

Эрика подхватили снова. Швырнули в пыль и жёлто-бурые кости, что разлетелись по сторонам. В глазах было мутно. Однако багровый след, оставленный на самом большом черепе, был виден чётко, как днём. Эрик ещё успел заметить, что он словно бы впитался в кость, но тут его атаковали снова. Он не успел удивиться.

Хруст-хруст – кажется, это затрещали его кости.

– Получи, – шепнул Жером перед тем, как ударить в ухо.

Мир будто взорвался. На миг смрад Птичника стал гуще прежнего, хохот банды затерялся в хрусте…

И тут кто-то издал вопль. Короткий, задыхающийся.

И зал вокруг Эрика заполонили крики.

Кто-то выше, чем дылда Жером, в маске из черепа птицы, вырос над бандой и кинулся вперёд. Взмах рукой! И нож вылетел из ослабевших пальцев. Разворот – и Жером, странно булькнув, выплеснул из губ тёмный фонтан.

– Помогите!

– Кто это?!

– Жером!..

– Бежи…

Некто в костяной маске вихрем пронёсся мимо Эрика, и один из парней заверещал. Захлебнулся. Заткнулся.

Пахну́ло сырым мясом. Тихий, мягкий шлепок чего-то влажного раздался вблизи, и руку Эрика расцветили горячие брызги.

Лунный свет угас, в зале и глазах потемнело.

Страдая от боли, слыша крики, Эрик ещё видел, как в зале вертится чёрный смерч, фигура с костяным лицом. Как сыпятся, точно кукольные, руки и ноги.

А потом – потерял сознание.

***

– …Я не наелась. Мне мало!

Кажется, голос был женским. Но странным, квохчущим. Губу тронуло что-то жёсткое, и Эрик, ещё не до конца пришедший в себя, поморщился от прикосновения к ранке.

– Тихо, Цыпа. Не трогай, – ответил мягкий мужской баритон. – Пусть отдохнёт. Ему было нелегко.

– Но я хочу съесть его! – капризно добавил первый голос.

В губу точно вонзили иголку, и Эрик резко очнулся.

В дюйме от его носа белела жуткая морда. Эрик моргнул – и заорал, как резаная свинья.

– Ну что ты натворила, Цыпа, – укоризненно цокнул языком некто в маске.

Эрик отшатнулся к стене.

– Вы кто?!

– Дон Кондор. Матушка Цыпа. А вместе – Пташки. Просим любить и жаловать, – чуть поклонился названный Дон.

«Он убийца… Демон!» – с ужасом понял Эрик, глядя на высокую фигуру в сюртуке, обгаженном кровью и птичьим помётом. В пустых глазницах маски танцевал чёрный дым, с тонких, словно осока, пальцев, капало тёмное.

А рядом, переминаясь с ноги на ногу, стояла низенькая женщина в кружевном платье. Платье, как и сюртук Дона, было испачкано, местами на ткани виднелась плесень. Пегие патлы струились по плечам, напоминая туман. Лицо же скрывала маска – череп огромной, невозможной в природе курицы.

– Пташки, – хрипло повторил дрожащий Эрик.

– Мёртвые Пташки, – поправил его Дон. – Благодарствую, что пробудил.

Эрик дёрнулся от внезапного озарения: маска Дона была сделана из черепа, что впитал его кровь. Значит, он…

«Нет! Не может быть!»

– А он помог пробудить меня, – добавила Цыпа и, пихнув Дона острым локтем в бок, довольно захихикала. – И мы славно покушали!

В пустых глазницах её маски вдруг вспыхнули бордовые огоньки.

– Славно… Но мало!

Эрик втиснулся в стену ещё больше.

– Вы съел-ли их. В-всех съели! – заикаясь, произнёс он.

– Конечно, – со спокойным достоинством ответил Кондор. Клюв Цыпы щёлкнул, и на нём выросли костяные зубы. – Ты помог нам – а мы тебе. Не волнуйся, тебя мы есть не будем. Не будем, Цыпа, – угрожающе добавил он, и страшная дама разочарованно сникла.

– Ну-у-у… Он же такой сладкий… – протянула она, отчего Эрика передёрнуло. – Так пахнет Королём…

– Ничего. Ты получишь Короля. Все мы получим.

– Причём здесь… – невольно пискнул Эрик и замер, когда Кондор вмиг оказался сидящим на корточках перед ним. В лицо дохнуло сырыми потрохами.

– Притом, мальчик. Король убил всех нас. Её и меня. Остальных… Ты знаешь, почему сгорел этот Птичник?

– Колдун… перепутал заклятье… или бродяги… – неуверенно начал Эрик.

Мрачный, громовой хохот.

Дон возник в центре зала и широко-широко раскинул руки.

– Нет, – отсмеявшись, сказал он. Нежно дотронулся до стены и вновь посмотрел на Эрика. – Хозяин и правда был колдуном. Его последнее колдовство и твоя кровь… кровь того, кто искренне любит птиц… это нам помогло. Но тогда, много-много лет назад… Всё было не так, мальчик.

Мгновение – и Эрик вскрикнул. В глаза ему ударил свет, а стоило моргнуть, как зал, секунду назад тёмный и кровавый, стал другим.

Эрик увидел сотни ажурных мостков, что парили в воздухе, шёлковые занавеси и райских птиц, что услаждали слух гостей пением. Пронёсся ветром меж колоннами, по лабиринтам коридоров, видя калейдоскоп картинок: сады под стеклянными куполами, высокого мужчину с морщинками веселья у глаз, флейту в руках, пташек на жёрдочках – и никаких клеток! Свобода, красота, мир…

– В тот год первым пришёл голод, – негромко сказал Кондор, когда Эрик вернулся в прежний зал. – Но Король не хотел с ним мириться. Пока не смекнул народ, он решил сам заполучить птиц для своего стола…

Дон сжал кулак до хруста.

– Конечно, Хозяин отказался. И тогда они убили его.

Матушка Цыпа всхлипнула.

– А потом пошли убивать нас, – продолжил Дон, и голос его зазвенел сталью. – Они убили всех Пташек, забрали плоть, оставив лишь кости… Они ушли. А Птичник остался пылать.

Эрик долго не мог произнести и слова. Прошлое, показанное ему, было столь чудесно и страшно, что хотелось плакать.

Эрик знал, что их Король жесток. Видел не раз казни. Но такое…

Эрик попытался встать и вскрикнул от боли в ноге. Дон Кондор тут же оказался рядом.

– Больно? Я исцелю.

Кровавые пальцы коснулись лодыжки. Эрик, не успев отодвинуться, ошарашенно приоткрыл рот.

Боль исчезла.

Исчезла!

Эрик молча посмотрел на Дона. Посмотрел на притихшую Цыпу.

– Спасибо, – запнувшись, тихо сказал он.

И, бросив взгляд на останки врагов, добавил:

– И за них… спасибо.

***

…Эрик бегал в логово мёртвых Пташек дважды в неделю. И всякий раз – с подарком.

Видно, на роду ему было написано кормить всех.

«Мы голодны, голодны!» – пищала Матушка Цыпа. И Эрик приносил им то, что они желали: крал сырое мясо из лавки брата-мясника. А затем долго, почти жадно – смотрел на отвратительное – и чарующее – зрелище: словно матери своим птенцам, Дон и Цыпа отрыгивали часть кровавого фарша прямо на кости. А после…

Среди пыли ворочалось, кряхтело, поднималось очередное Нечто.

Так появились Мадам Страус и Сеньор Ара. И ещё десяток других безымянных Пташек.

Все они показывали Эрику славное прошлое. Все они любили его. И так было ему спокойно, так хорошо…

Но стоило Кондору завести речь о Короле, как Эрик терялся.

«Впусти нас. Помоги отомстить деспоту!»

Эрик мялся. Потом – убегал. Долго думал, гуляя в лесу среди живых пташек.

То, что просили его мёртвые друзья, было изменой. Если что-то пойдёт не так…

Эрик поёжился. Переливчатая трель раздалась с неба, и мальчик улыбнулся, заметив любимый хохолок. Птица летала среди сородичей и пела. Прекрасно пела о жизни, о чудесах. Для него.

Здесь Эрик забывал обо всём. О материных тумаках и оплеухах братьев. О ехидстве кондитера и Короле, что бил жену и казнил слуг. О мёртвых, костяных… голодных и ждущих.

А потом…

***

– Чего молчишь? За начинкой пришёл, да? Ещё не готова, проваливай!

Помощник повара махнул в сторону Эрика ножом. Алые капли угодили на щёку, но мальчик даже не шевельнулся. Не смог заставить себя.

На доске, изрезанной сотней ножей, лежала мёртвая птаха с алым хохолком. Рядом, на столе, ещё полсотни таких же.

«Король пожелал птичий пирог. Король. Пожелал. Птичий…» – бесконечная, беспощадная фраза в голове.

В глазах вскипели слёзы. Эрик вышел в коридор и скрючился в три погибели.

«Птичий… из моей…»

Боль, куда хуже физической, скрутила нутро. Задёргало, будто чирий, место на лодыжке.

«Пташка… пташка моя…»

Перед глазами вихрем пролетело всё виденное: лес, нежные трели, кости и мясо, сгоревший Птичник…

– Эх, съесть бы хоть кусочек! – донеслось до Эрика мечтательное. – Говорят, у этой птахи отменно сладкое мясцо. Вот Король и заказал его. Вычитал в какой-то книжке…

Король.

У Эрика сжались пальцы. Король-гурман снова решил отведать редкую птичку.

«Ничего. Скоро отведают его».

Эрик вытер слёзы – и побежал в Птичник.

***

…Хрупкий черепок опустился на ладонь.

– Спрячь его в замке, – прошептал Дон Кондор. – И я приду. Все мы придём.

Эрик резко кивнул.

Он сделает всё, как надо. Обязательно.

Эрик больше не улыбался. В сердце засела игла, в ноге кололо. Вернувшись в замок, он безропотно снёс все оплеухи и, подхватив мешок, полный крема, взялся украшать торт.

Торт был гигантский, почти до потолка. Перед подачей к столу, на вечерний праздник, туда должны были спрятаться трубадуры-карлики.

О да, Король любил зрелища. Очень любил.

«К чёрту тебя…»

Бледный, с упрямо сжатыми губами, Эрик украшал торт. Вспоминая, как спрятал черепок в замке. Посматривая в окно.

Вверх крем, вниз, наискосок…

Все пальцы пропахли кремом. Нога зудела.

– Готово! – крикнул главный кондитер.

Торт укатили на тележке, и Эрик обессиленно подошёл к окну. Далеко-далеко в темнеющем небе носились юркие пташки.

«Где же вы?..»

Карлики закончили репетицию. Смолкли последние звуки виолончели и скрипок. Эрик представил, как они заходят в торт – аккуратно, по одному. Нога с каждой секундой болела всё сильнее.

Спустя мгновение вдалеке прогремели трубы. Король вступил в обеденный зал.

Эрик зажмурился. Оттолкнулся от стенки.

И тихо, как мышка, пошёл туда.

***

Они жрали птичий пирог.

Хватая руками, раздирали его на части.

Они заливали в глотки тёмное, как венозная кровь, вино и объедались засахаренными фруктами. Вихлялись полуголые плясуньи, ревниво глядела Королева…

Король улыбался, сидя в средоточии праздника. Не замечал полный ненависти взгляд из-за портьеры.

Прячась у стены, Эрик не отрывал глаз от центра стола. И всё же, когда слуги подкатили торт, их пришлось оторвать.

– А тепе-е-ерь! Чудо кулинарного искусства! – возопил глашатай – и все зааплодировали.

– Что это? Никак сироп вытекает? – вдруг нахмурилась одна фрейлина.

– Похоже на…

Слова затерялись в чьём-то вопле.

Потому что из торта…

Тут закричал и Эрик.

От восторга.

Исступленный восторг захлестнул его и вынес наружу – туда, где выпрыгнув из торта, уже кормились Дон Кондор и остальные.

Король заорал. Брюхо, набитое жиром и деликатесами, лопнуло с двух сторон. Хихикая, Цыпа вгрызлась в его кисельное нутро. Убийственным вихрем заметался по залу чёрный Кондор.

Пташки ликовали. Эрик ликовал. Эрик, что кружился по липкому, вишнёвому от крови залу…

– Ты молодец. Просто умница, – шепнул Дон Кондор, обнимая его, и боль в лодыжке отступила.

Эрик ощутил, как нечто опускается на лицо. Нарастает на нём коростой.

– Теперь ты тоже Пташка. Ты можешь лететь отсюда.

– Да! – воскликнул Эрик, с восторгом приняв костяную маску.

Всё было кончено, пир подошёл к концу.

Но Матушка Цыпа опять смотрела грустно.

– Я всё ещё голодна…

– И я…

– И мы…

Дон Кондор дёрнул плечом.

– Значит, идём дальше. В город.

И они пошли.

Эрик, что обсасывал чью-то косточку, замыкал шествие.

Шторм и стиль

…Она всегда приходила в дождь. Стряхнув потрёпанный зонтик, Ви всякий раз кричала «Привет!» на новом языке. Чмокала её в щёку, обдавая ароматом гроз и туманов, а после – бодро шагала на кухню, чтобы заварить Чай-от-забот. Его название оставалось тем же, зато вкус менялся: Виола помнила, как горчил в нём травяной мёд. Помнила холодок мяты, терпкие нотки шалфея и солёную сладость карамели.

Пока чай томился под крышкой, Ви успевала вытащить подарки: то винтажный сервиз, то платье под цвет Виолиных глаз, то новую косметичку… Она никогда не приезжала с пустыми руками: хоть из жаркой, хоть из ледяной страны. Ви врывалась к Виоле свежим ветром: сестра-близнец, что с неё взять… Они были похожи – и различались, как шторм и штиль.

Домоседка Виола, книжный червь, никогда не желала странствий. Мир, что розой ветров раскинулся за стенами её коттеджа, пугал её – и в юности, и теперь. Виола никогда не поступала опрометчиво: не красила волосы в ультра-кислотный цвет, не целовалась с плохими парнями и никогда – никогда! – не встречала на крыше рассвет.

Ви же…

Ви была другой. В её глазах всегда искрилось неуёмное любопытство. Всё-то ей дай, да покажи, да расскажи. Ви гордо носила кличку «Ведьма» и воронье гнездо волос. Одевалась в рокерские шмотки и любила чёрную помаду. Ви первой покинула отчий дом: унеслась в восемнадцать, как быстрокрылый стриж, – только её и видели. А затем вернулась в дождь. Первый раз. И второй. А после сделала это привычкой.

Приходя в гости, Ви бралась красить и одевать сестру: «Ну хоть ради меня ты можешь принарядиться?!» Виола подчинялась. Пропускала мимо ушей брюзжание Ви: мол, когда же ты выйдешь из норы? А пошли туда, а побежали туда, а поехали…

Виола мотала головой и сама начинала спрашивать. Поворчав, сестра наконец расплывалась в улыбке и бралась рассказывать. Где была, что видела, с кем работала на фрилансе… Виола улыбалась, мысленно переносясь в сестрины странствия. Как всё легко и хорошо, когда сидишь в комфорте, утопая в плюше старого кресла, слушаешь свой-чужой голос, представляешь путешествия… Это было куда лучше книг.

Правда, заканчивалось всегда одинаково.

«Что ты делаешь здесь? Бери свой хоум-офис, поехали!»

«Нет».

«Почему, глупая? До сих пор боишься?»

Виола теряла улыбку и глотала чай. Душистая струйка сбегала по подбородку.

«Родителей нет, друзей нет, живёшь тут одна… Поехали. Ну?»

Ви протягивала руку в перчатке.

«В другой раз… обязательно», – звучал тихий ответ, и наступало молчание. Ви угрюмо смотрела на сестру, а затем вздыхала: «Добро. Твоя взяла».

Она не могла заставлять её. Считала, что не имеет права. Ведь это было её, только её добровольное заточение.

А потом Ви не приехала.

Виола месяц обрывала телефоны волонтёров и полиции. Заламывала руки, плакала и металась от стены к стене. Сестра пропала бесследно.

Казалось, всё бесполезно.

«Где же ты?»

«Ну что, выйдешь из норы? Только ты отыщешь меня…»

Всхлипнув, Виола приподнялась на постели.

Что, если это специально? Что, если шутка?

В сердце пребольно кольнуло.

«Нет».

Связь их была слабой. Но с Ви явно случилась беда. Ви не могла так с ней поступить.

«Найди меня… Найди».

Виола зажмурилась. Затем встала – и медленно, сомнамбулой, прошла от кровати к окну, а затем обратно. Пальцы её дрогнули…

И потянулись к сумке.

***

…Виола стояла перед выходом и дрожала, как в лихорадке. Что она делает? Зачем?

Быть может, Ви просто опоздала. Быть может, всё это – розыгрыш, и Ви выскочит из-за угла, как только она выйдет за порог.

«Плевать. Лишь бы нашлась. Лишь бы была живой».

Виола помедлила, распахнув дверь…

А потом шагнула.

Бонбоньерка с прахом

– Чё вылупился, возгря? Пшёл отседова! – сплюнув табачную струю, рявкнул мордатый извозчик и замахнулся кнутом.

Ловко отскочив, Мишка насмешливо оскалил зубы:

– Эк ты суров, дяденька! А копеечку? Сироте на кофей да пряничек?

А потом лихо подмигнул франту, что явно шёл к ваньке.

– Ужо я тебя! – вконец побагровел извозчик, когда франт, завидев на пути оборвыша, конечно, повернул обратно. – Пшёл, говорю!

Мишка нагло подбоченился. И, плюнув, весело спел:

– Не уважил сироту – так гори, жадо́б, в аду!

– Ах ты, сукин…

Веселье вмиг обернулось злостью.

– Чтобы черти наказали, всю мотню те оторвали! Чтоб имели в хвост и в гриву, как жеребчик наш кобылу!.. – скороговоркой выкрикнул Мишка и рванул с места.

Вслед ему понеслась площадная брань.

Добежав до рынка, Мишка крысой шмыгнул в неприметный переулок и, наконец, перевёл дух. В брюхе урчало, в боку – кололо, но хуже всего была застарелая, неутихающая злость: Мишка сатанел, когда кто-то хоть словом, хоть делом пытался задеть его мамку. Особенно теперь, когда она померла, оставив его одного.

«Не одного. Анжелка вон есть. Волчок», – попытался подбодрить себя Мишка, однако тут же скривился. Плохонькое это было, бодренье-то. Анжелка – тётка, оно, конечно, хорошая, сердобольная. Ну и что, что гулящая, зато сердце какое! Брульянт!

Мамка-покойница с дурными людьми не нюхалась, нет. Вот и Анжелка, погодка её, бывало, им помогала: то советом, то денюжкой, а то и вкусным харчишком. Иногда и ночевать пускала, если с хахалем каким не валялась; Мишку звала «сыночком» да «Мишуткой», чем не радость?

Да только Анжелка, как и мамка, не вечная. А с её-то промыслом…

Мишка вздохнул. Шмыгнул носом, утёрся рукавом и, оглядевшись, тихонько, по-особому, свистнул. Мимо переулка прошла бабища со связкой баранок на шее, вдалеке драчливо загомонили гусаки, взлетел к небу хриплый глас обкраденного купчины. Но нет его, нет знакомого пыхтения, стука крепких когтей на четырёх лапах. Никто не прибежал, чтобы, подпрыгнув, обдать запахом грязной псины и со смаком вылизать Мишкино лицо.

Волчок, что пропал седмицу назад, не вернулся.

«Вернётся, – твёрдо подумал Мишка. – Чай не впервой пропадает».

Не впервой, святая правда. Но чтобы так надолго?

Мишка мотнул головой, отгоняя плохие мысли, и пошёл к выходу. Брюхо скулило уж совсем умоляюще, но до жрачки было – как пёхом до Петербурга. На жрачку ещё надо было заработать.

Когда-то Мишка часто стоял вместе с мамкой у паперти. Мазал морду толчёной ягодой, лепил на руки лоскутки подгнившей капусты, чтоб смотрелось пожалостней, и выл во всё горло, клянча у богатеев подаяния. Мамка голосила рядом, цепко хватая все брошенные им монетки, кланялась, протирая обноски о землю, и учила: «Ты, сы́на, на лица смотри, по лицу всегда видно, добрый барин или барышня, али злой. К злому не суйся, а доброму ладошку протягивай…»

Однако и мамка, бывало, ошибалась, и Мишка. Потом уже, когда подрос, он решил податься в щипачи: наловчился потрошить чужие карманы, позднее подобрал кутёнка. Сперва трудил себя в одиночку, потом сдружился с ватагой Николы, а после, незадолго до мамкиных похорон, подрался с соратниками за хабар и, плюнув, стал снова работать один. Тринадцать годков уже, сами с усами!

Когда приспичивало, Мишка не гнушался и попрошайничать, особливо, с Волчком: придут на рынок вместе и как начнут петь-скулить. Тоненько так, с переливами! Волчок, умница, ещё и передними лапками в воздухе умильно мотает, будто молится. Чудо, а не псинка!

Может, его из-за этого кто-то и увёл. Сманил вкусным хавчиком из Москвы.

Мишка скривил губы. Нет, не может Волчок так с ним поступить, друзей не бросают. Ни за какие-такие медовые коврижки.

Тряхнув вихрами, Мишка заставил себя улыбнуться и, выйдя из переулка, ввинтился в толпу.

***

В зловонном хитровском тумане мерцали огоньки. Мишка нёсся в нём, как шустрый карась в реке, и надеялся, что его не сцапает никакая щука. Добыча тяготила карманы, до логова оставалось чуть; то тут, то там раздавались голоса: пьяный хохот делового, марухино сюсюканье, лай торговок, что продавали студень и бульонку…

Мишка пробежал мимо ночлежки, свернул в подворотню. Перепрыгнул через нищего, которого сморило прямо на дороге, и припустил быстрей. До убежища осталось всего-ничего, когда знакомый голос заставил остановиться и по-собачьи навострить уши:

– Бросить решила, сука? Переметнуться?

Звук хлёсткого удара, тонкий женский вскрик.

Анжелка.

В животе бултыхнулся съеденный студень. А потом пришла ярость – резкая, опаляющая. Мишка мигом сообразил, что к чему, вспомнив Анжелкины слова, сказанные по секрету: как к ней заходила одна баба из весёлого дома, предлагала бросить своего Илью – кота, что торгует ею на улице. Видно, какая-то падла всё ж вызнала, донесла. И теперь Илья…

Удар, ещё удар.

Полотнище тумана прорвалось: Мишка вылетел из него, как пуля из левольверта, и со всей дури врезался в Илью.

– Не трожь её, паскуда!

Прорычав ругательство, кот махнул тяжёлой лапищей, но куда там: лёгкий, вёрткий, Мишка ушёл от удара и снова, с утроенной, бешеной яростью, кинулся на врага.

В полумраке блеснуло: Илья вытащил перо.

– Не надо, Мишутка! Бег…

Взмах!

Вопль Анжелки, что сдуру влезла в драку, оборвался булькающим хрипом; шея её разверзлась, брызнуло тёмное, с пузырями.

«Нет!»

Качнувшись, Анжелка упала, как подрубленное дерево. Ещё не веря, Мишка окаменел от мертвящего ужаса, ещё не вполне понял, что произошло, когда Илья метнулся в сторону – и вперёд.

Вспышка боли. Огненный хлыст, что прошёлся наискось, от груди до пупа, и мокрое, горячее, кровавое, что потекло-повалилось из брюха.

– Убью, – прошипел кот, снова замахиваясь, и ноги сработали раньше головы: Мишка развернулся и побежал, уже понимая, что умирает.

Какое-то время сзади слышалась погоня, а потом Илья отстал или плюнул. Требуха всё сильнее валилась из брюха, пудовыми гирями тянула Мишку к земле. Слабенькая надежда добежать до знакомого лекаря вскоре стала смешной, а затем и вовсе исчезла: Мишка свалился кулем с мукой, кое-как перевернулся на спину и сел, прислонившись к влажноватой стене.

«Мамка…»

Ладонь легла на горячее, липкое, и задрожала.

«А ведь это я Анжелку убил… если б не влез… Илья б, может, просто побил её, да отпустил…»

Вроде надо заплакать, да слёзы не идут. Лишь парок с тёмных петель, что торчат из нутра.

«И Волчка так и не увидел…»

Цок. Цок-цок-цок.

Умирающий Мишка встрепенулся. Неужели? Неужели, Ты услышал, Господи?..

Из тумана соткалась тёмная, лохматая фигура. Вот остановилась, нюхая ещё тёплые, солёные капли на земле. Вот лизнула.

– Волчок, – всхлипнул Мишка. – Волчок, родненький…

Четырёхлапая фигура подняла лобастую голову. Блеснули знакомые глаза.

– Ну иди сюда, иди, ну дай я тебя…

Мишка осёкся, когда Волчок незаметно оказался ближе. Вроде только моргнул – а пёс уже здесь, нюхает подсыхающую кишку.

А после всё произошло быстро.

Глаза Волчка сверкнули, превращаясь в два фонаря, из боков, хрустнув, выросли ещё две мохнатые, длинные, какие-то паучьи лапы, и улыбка, которой любимец всегда приветствовал хозяина, растянулась до ушей, показав зубы, что едва помещались в дёснах.

Ужас подхлестнул гаснущее сознание. Захрипев, Мишка стал неистово креститься, но улыбка Волчка– а Волчка ли? – стала только шире.

– Господи, Бож… – лишь успел выдавить Мишка, когда тварь молча метнулась вперёд, вгрызаясь в его живот.

Мир стал болью и хрустящей, чавкающей темнотой. Глаза закатились, Мишка обмяк…

И не увидел, как жрущий его монстр вздрогнул, начал было оборачиваться – и вдруг бессильно рухнул, клацнув челюстями.

– Так-так, – сказал кто-то, присев около полуживого паренька. – Господа. Похоже, у нас новенький!

***

В преисподней пахло железками, кровью, по́том. Мишка-мертвяк плавал в смутном забытье, не чувствуя ни рук, ни ног, и лишь далеко, глубоко, подлой занозой в нём сидела нехорошая мысля: это тебе, дурень, передых такой дали, пока черти вилки свои адские натачивают. Это вам не райские кущи с ангелками-херувимчиками. Не заслужил Мишка – бесфамильный, безпортошный – таких почестей. Скоро, ох скоро, вонзятся острия в его хлипкую тушку…

Кажется, прямо под ним была твёрдая, холодная, странно-гладкая земля. Вокруг – то давешний туман, то сизое облако, похожее на дым от махорки.

– А славный пирожочек, – вдруг промурлыкал грудной женский голос. – Мясной, мя-я-яконький…

– Тьфу на тебя, Бэлла! Хватит глазеть! – сразу осадил кто-то. – Банку номер семь, не мешкай!

Тут Мишка застонал сквозь зубы, заворочался. Черти-диаволы городили что-то уж вовсе несусветное. Скоро шкуру драть начнут, а из головы все молитвы выбило. Как защититься?

Только смириться.

– Не смейте, юноша! – мужской голос звякнул железом. – Рано помирать! Бэлла, скальпель!

И Мишка отрубился. А когда очнулся…

Глаза выпучились сами собой. Наверно, со стороны Мишка был жаба – жабой. Чудно́е дело, но на том свете его уложили в кровать и нарядили, как барчонка. Шутка ли, рубаха с кружавчиками – лебяжье-белая и пахучая? Да не как обычно, не по-хитровски смердит, а всё розами, конфектами – хоть в рот бери, соси и жуй!

Перина пуховая, сияет, как первый снежок, а за кроватью – полутёмная комната: шкап, окно, скрытое занавеской с висюльками, кресло…

Мишка резко сел, заметив, что кресло не пустует, и тотчас охнул от тянущей боли в брюхе. Но не успел он задрать рубаху, чтоб посмотреть, как из кресла метнулась тень, что мгновение спустя сменилась чёртом в облике человека.

– Ну-с, юноша? Как себя чувствуем? – спросил он с улыбкой.

В горле пересохло. Мишка мучительно сглотнул, и чёрт, дотянувшись до тумбочки, подал ему стакан – вроде бы с водой.

– Вот. Отпейте немного, полегчает.

Мишка стакана не взял – только глазами луп да луп.

– Не волнуйтесь, юноша, – опять мягче мягкого улыбнулся чёрт.

Мишка не ответил: всё пялился на него, как баран на новые ворота. Подмечал.

Зенки у черта были разные: один глаз голубой, как яйцо дрозда, другой – мёртвый, стекляшка. Одет с иголочки, франтом, хоть на вид и старый: седой, морда бледная, дрябловатая, вся в складочку.

– Не бойтесь, – перехватив его взгляд, сказал чёрт. – Я вам скоро всё объя…

– Пирожочек проснулся! – восторженно вскрикнул кто-то, и Мишка оцепенел, когда рядом с чёртом, прямо из воздуха, вдруг появилась девка: волосья распущенные, соль с перцем – чёрно-белой волной до полу, глаза красные, платье рваное, непристойное, а кожа-то, кожа! Вся синими пятнами!..

– Бэлла, я же просил! – кажется, вспылил чёрт, но Мишка его почти не услышал: синюшная девка раскрыла рот, показав упыриные клыки, и медленно, хищно облизнулась.

– Чур меня, чур! – во всё горло завопил Мишка и, обезумев, мячиком скатился с кровати.

– Куда?! – гаркнули сзади, но поздно: забыв про всё на свете, повинуясь одной чуйке, Мишка с разбегу, плечом, врезался в дверь, что оказалась не заперта.

Влепился в стенку, мимоходом заметив обои в лютиках, и, придерживая брюхо, сиганул по коридору. Влево, вправо, куда спасаться?

Адский домина, похоже, был огромен. Видно, и у чертей свои господа есть. Вот и взяли Мишку – мясного, мяконького – неведомо для чего. Может, для развратных утех, может, просто откушать – как порося!

– Дурень, остановись! Швы разойдутся! – крикнул старый чёрт.

Мишка так его и послушал.

Свернул на полном ходу влево, задел столик с тонкой вазочкой, вскрикнул от боли в животе – и заорал, когда его схватили и подняли над полом сильные руки.

– Чего шумишь? – рыкнул молодой чёрт с лютыми жёлтыми глазищами и встряхнул пленника так, что тот чуть язык не откусил.

От нового чёрта пахло зверьём, в зарослях бакенбард торчали жёсткие, волчьи волоски, а изо рта несло сырым мясом.

– Викто́р, отпусти его!

Но неодолимые руки ещё сильней стиснули хрупкие рёбра Мишки.

– Виктор, я кому сказал?

– А я вам не собачонка, чтоб подчиняться, – едва слышно прошипел Виктор, но Мишка услышал.

Из неприметной дверки внезапно выпрыгнул ещё один – невысокий, похожий на нищего, который дня три бегал по лесу: везде травинки, пушинки, мох.

– Пусти мальца, почто руки распустил? – угрожающе пробасил он. – Не вишь, помирает?

– Пусти пирожочка! – прорычала подоспевшая девка.

– Пирожочек, – тихо, презрительно фыркнул Виктор и небрежно, без предупреждения, отпустил Мишку.

Он упал, приземлившись на бархатистый ковёр. Встряхнулся, бешено огляделся…

Однако спастись не успел.

Старший из чертей быстро произнёс какую-то тарабарщину и резко выбросил в сторону Мишки руку. Секунда, разжатые пальцы – и тёмное, пахнущее гарью облако окутало его, как траурный саван.

Темнота.

***

Пробуждение вышло на диво радостным, прямо-таки райским. Открыв глаза, Мишка сразу понял, что валяется в той же царской кровати, окно открыто, и в комнату щедро светит что-то, похожее на солнце. Рядом, поверх одеяла, – дорогущий поднос чистого серебра, на нём чашки невиданной белизны, чайничек, а ещё…

Брюхо заурчало, слюна тотчас заполнила рот. Ноздри шевельнулись, уловив запахи теста, куриных яиц, визиги и толчёной картошки. Сглотнув, Мишка жадно уставился на пироги-расстегайчики: так, что и не заметил, как к нему подошли и сели в ногах.

– Доброе утро, юноша. Да берите уже, чего мнётесь? Знаю ведь, голодны.

Сейчас, в ярком свете, чёрт показался не таким уж и страшным. Дядька как дядька. И какая-то новая, недавно обретённая чуйка ясно говорила Мишке: это не враг. Больше не надо убегать.

Словно внутри него поселился другой, куда более смелый пацан. Ещё один Мишка.

– Как зовут-то вас, чудо этакое? – спросил чёрт и, не получив ответа, вздохнул: – Добро, представлюсь первым… Кирилл Альбертович, будем знакомы. Но обычно меня зовут короче и проще – Профессор.

– Дядя, вы – чёрт? – не выдержав, выпалил Мишка. – Я в аду, да?

Профессор расхохотался.

– Нет, – отсмеявшись, сказал он. – Нет здесь никакого ада. За окном – златоглавая, можете подойти и убедиться, а я человек. Как и вы, ю…

– Мишка. Меня Мишкой кличут.

Стариковские глаза весело сощурились.

– Ага. Стало быть, Мишель. Приятно, наконец, узнать. Да вы кушайте, кушайте, пирожки прелесть что такое, Бэлла сама…

Профессор осёкся, когда Мишка, что было осторожно потянулся к подносу, вмиг поменялся в лице, отдёрнул руку и заозирался.

– Не бойтесь, в такую рань она спит. Все они спят, лишь к обеду пробуждаются.

– А они…

– Да. Нечистая сила, – очень спокойно сказал Профессор. – Нечисть, которая трудится во благо. Теперь они хорошие, не волнуйтесь. Не такие, как тот, что едва не убил вас, вселившись в мёртвого пса.

Мишка похолодел, вспомнив Волчка-не Волчка и всё, что было следом. Рука сама собой потянулась креститься.

– Увы, это не поможет, – заметив его движение, невесело сказал Профессор. – Точнее, поможет лишь со слабым врагом. Для истребления сильной нечисти мало крестных знамений и молитв.

«Едва не убил вас».

Мишка вспомнил боль в объедаемом животе и, оттянув воротник рубахи, посмотрел на себя. Увидел привычное тело и несколько длинных, багровых шрамов. Гораздо меньше повреждений, чем должно было быть.

– Я же помню… – вслух подумал Мишка.

– Понимаю, – тут же кивнул Профессор. – Отлично понимаю ваше смущение. Дело в том, дорогой Мишель, что теперь вы… как бы это сказать… не совсем тот, что были раньше. Чтобы спасти вас, мне пришлось применить кое-какую магию.

«Что?»

Улыбка Профессора стала чуть шире.

– Да. Вы видите перед собой форменного колдуна. Прошу любить и жаловать.

Недавний Мишка от таких слов должен был вскочить и бежать. Новый – только раскрыл рот.

– Колдун? Как из Сухаревской башни?

Профессор усмехнулся.

– Это вы господина Брюса припомнили? Нет, Мишель, я не таков. Но, даю честное благородное слово, что творю магию исключительно ради благих целей. Я не какой-нибудь чернокнижник.

Профессор немного помолчал.

– Мы с друзьями наткнулись на вас вовремя. Ещё бы чуть-чуть – и… В борьбе с нечистью время, воистину, на вес золота.

Взяв один из пирожков, Профессор надкусил его и задумчиво прожевал.

– Будь мы быстрее, не было бы ужаса на Ходынском поле. И пары других катастроф…

Мишка вздрогнул, перестав разглядывать себя.

– Так… Ходынка?.. – выдавил он и замолчал.

– Да. Там не обошлось без бесов. Видите ли, Мишель… – доев пирожок, Профессор тщательно вытер пальцы о салфетку и повернулся к Мишке. Взгляд его был очень серьёзен. – Наша Империя давно трещит по швам. Грядёт время крови, и нечисть, почуяв это, в последнее время начинает всё больше поднимать голову. Тот, кто напал на вас, – лишь один из них.

Мишка молчал, сжимая одеяло до белых костяшек. Внутри мало-помалу разгорался гнев, что был много сильнее первого страха. Этот гнев подхлестнул воображение, и перед глазами встали сотни тварей – шипастых, крылатых, прыгучих, как пауки, – что стали охотиться на Хитровке и Сретенке, на Арбате и в садах, ловить и жрать народ, плясать там, где раньше гуляли барышни и дети…

Тому, прежнему Мишке, наверное, было бы чихать на них. Лишь бы набить брюхо да уснуть – живым, в тёплом углу. И чтоб мама, Анжелка и Волчок под боком. Но сейчас…

– Вы знаете ещё далеко не всё, Мишель. Вы можете уйти, вас никто не держит… а можете и остаться. Мне нужен ученик, тот, кому можно передать знания. Наша встреча – это перст судьбы. Звёзды сошлись так, что мы неспроста наткнулись именно на вас… Я могу рассказать больше. И научу, как бороться. Нужно только ваше согласие.

Мишка медленно разжал кулаки, и в живом глазу Профессора что-то блеснуло.

– Мы можем помочь Отчизне, Мишель. Вы можете помочь Отчизне. Конечно, если это слово для вас не пустой звук.

Мишка сглотнул, помедлил.

И, прежде чем взять пирожок, твёрдо сказал:

– Добро. Я с вами, дядя Профессор. Я готов учиться.

***

Год спустя

– На з-зар-ре ты её не буди… на з-заре она с-сладка так спи-и-т… Утро дыш-шит у ней на гру-уди, ярка… ярка… хр-р-тьфу, ш-шо за оказия… Ярка пы-ы-ышет! Н-на ям-мках ланит…

По ночной набережной, распевая во всё горло, плёлся пьяный студент: мундир нараспашку, фуражка набекрень, неухоженные бакенбарды. Мишка сощурился, разглядывая его из надёжного укрытия. Ох переигрываете, батенька! Он бы и то лучше изобразил.

Но Мишку, к великой его обиде, на такие дела пока не пускали. Вроде как мал ещё, нос не дорос. Вот и сиди, смотри, как старшие работают. Под Бэллкиным неусыпным взором.

– Пирожочек, проголодался? – тут же послышалось над ухом.

Мишка мотнул головой.

– Не.

– А я твои любимые пирожки припасла! С повидлом!

– Не отвлекай! – огрызнулся Мишка, и упырица надула синюшные губки.

Впрочем, неправда это. Сейчас они были вполне милыми, человечьми – красным бантиком. Волосы без седины, глаза карие, да и кожа, если посмотреть, у Бэллы бледно-розовая, шёлковая-шёлковая – заглядеться можно. Где синие пятна? Вот именно. Шик-блеск-красота. Самое то, чтоб плохую нечисть на живца приманивать.

Но с пирожками она, конечно, дала маху. Мишка, с годик живущий с Бэллой под одной крышей, давно знал, что она обожает готовить. Такие яства делает – ум отъешь! А ещё каждый божий день набирает еды и кормит животных: и псов, и кошек, и растрёп-воробьёв не обделяет… Добрая она девка. Хоть и нечисть.

А всё Профессор, его штучки-дрючки. Его магия, собственная кровь, да любимая кухарка, умиравшая от чахотки, – это её спасли, объединив с упырицей.

– И п-падушка её гор-р-ряча… – тем временем, продолжил Виктор, зыркнув в их сторону. – И гор-ряч утомительный со-он… и, чер-рнеясь, бегут на плеча… кос-сы лентой с обеих с-сторон…

Мишка усмехнулся, заметив его недобрый взгляд. Виктор недолюбливал ученика, это было кристально ясно. Вспыльчивый, грубый, он часто ходил по особняку Профессора туча-тучей и ворчал, пребывая в плохом настроении. Его-то ни с кем не объединили – не с кем было – понадеялись на одну кровь и магию.

Виктор был сыном егеря из сибирских лесов. Когда-то укушенный волкодлаком, однажды он приехал в Москву да начал шалить лунными ночами. Так его и сцапал Профессор. Теперь Виктор мог обращаться по своему желанию и творить непотребства перестал, хотя по характеру остался истым волком.

Мишку вдруг кольнуло предчувствие. Что-то собралось у соседнего угла дома, сгустилось кляксой мрака и, скользя, неслышно, стало приближаться к «студенту».

На Мишкины глаза словно невидимые очки надели: зрение вмиг обрело звериную чёткость, и новые, ещё не до конца изученные способности вновь пробудились, дозволяя ему видеть всё в новом свете.

Вот хилая тень догнала бредущего, вот обрела плоть, вздыбилась за ним черноморской волной…

Движения, что совершил Виктор, обычный человек бы не заметил. Но Мишка уже год не был обычным. По ушам его резанул тонкий, злобный вопль; бывший студент обернулся и подпрыгнул, на лету обращаясь в нечто крупное, похожее на смесь волка и медведя, а после – врезался во врага.

Мгновение, рык, влажный шлепок – и всё было кончено. Враг рассыпался прахом.

Слегка грязный студент встряхнулся и молча пошёл обратно – туда, где, спрятавшись за ящиками, сидели Мишка с Бэллой. В руке победителя дымилось нечто мокрое, чёрное и блестящее. Это он и кинул наземь, обрызгав тёмной кровью Мишкины туфли.

– На. Профессору занесёшь.

Радость от того, что одной Чёрной хмарью в Москве стало меньше, вмиг пропала. Мишка зло ощерился:

– Сам неси! Я те не холуй!

Верхняя губа Виктора приподнялась в грозном рыке. Быстро – Мишка даже не осознал, насколько быстро – он сграбастал его за шею, точно курёнка. Но не успела вмешаться Бэлла, как из-за угла вывернул Олесь.

– Эт-то что за выкрутасы?

– Тебя только не спросили, – буркнул Виктор, но Мишку, спасибо, отпустил и, проигнорировав злобное ворчанье Бэллы, обратил всё внимание на лесовика. – Сцапал-таки? Поздравляю.

В жилистых руках Олеся извивалась щупленькая фигурка. Вроде бы дитя-дитём, однако чуть приглядись – губы трубочкой, тельце бледно-васильковое, в глазах синее пламя. А злобы в этом пламени – ух!

– Ну-с, Мишанька. Скажи-ка дяде, кого это он поймал, – заметив Мишкин взгляд, усмехнулся Олесь.

– Слезник, – тотчас откликнулся Мишка. – Гад мелкий, что детей в люльках щиплет и слёзы их пьёт!

– Ай, молодца! В яблочко! – похвалил Олесь, и Мишка аж зарделся.

Лесовик ему нравился. Когда-то притёкший из леса, несколько лет назад он обжился в одном из московских парков и стал безобразничать: то девку чуть ли не до жёлтого дома напугает, то парня заманит и едва не прибьёт. Так бы и погубил кого, если б Профессор его вовремя не встретил, к себе не утащил и операцию не провёл, по объединению с человеком: крестьянином, что, приехав в Москву на заработки, схлопотал под рёбра перо и чуть не умер в тёмном переулке. Почти как сам Мишка.

Теперь Олесь был добр и весел, получив свою дозу крови и магии. Обжил комнатёнку в хозяйском особняке, оббил все стены любимым деревом и всякий день вырезал на нём разные картины: яблони с молодильными яблочками, раскидистые дубы, зайцев и хитрых лисиц…

– Всё, айда домой, ребятки, – незадолго до рассвета скомандовал Олесь.

Вскоре они уже были в особняке Профессора. Мишка взбежал по крутой лестнице, держа завёрнутое в тряпицу сердце Чёрной хмари, и постучал в дверь.

– Входи, Мишель. Я тебя жду, – донёсся далёкий голос.

Мишка толкнул дверь, зашёл и по привычке остановился, гася в себе внутренний трепет. Покои Профессора были обширны: тут тебе и библиотека, и приёмный зальчик, и спаленка. А дальше, за ними, самое интересное – кабинет, полный полок с чудны́ми вещами, и операционная. Та самая, где когда-то они с Бэллой, медсестрой, спасали Мишку.

– Здравия вам, Кирилл Альбертович!

– И ты не хворай, – улыбнулся Профессор. – Ну? Что принёс?

– Чёрную хмарь одолели, – гордо сказал Мишка и немного сконфузился. – Ну… Виктор одолел. А Олесь Слезника поймал, в подвал унёс, запер за семью замками!

– Умницы вы мои, – покивал Профессор. – Давай сюда, Мишель. Погляжу. А ты пока отдохни, сядь.

Мишка послушно уселся в кресло. Усталости он не ощущал, сил было – хоть к потолку прыгай! Мишка стал привычно разглядывать карты звёздного неба, что крепились к стенам, стеллажи с банками, где в растворе плавала жуть: сердца, желудки и другая требуха нечистых тварей.

Часть этой требухи находилась в нём.

Вспомнив это, Мишка чуть поёжился: было и гадко, и страшновато, и… как-то весело. Это казалось правильным: использовать плохое, чтобы сделать хорошее. Ведь всё это ради Отчизны.

«А что бы мамка сказала?» – мысленно вздохнул Мишка.

Мамка. А что мамка? Небось, рада была бы, радёхонька, что он сыт, одет, обут и жив. Что вместе с другими чудовищ истребляет. А ещё и учится, большим человеком станет – хирургом и магом, как Профессор. Ведь, спасая, он вложил в него толику своих способностей.

Когда-то Кирилл Альбертович работал в больнице, теперь – читал лекции в университете, очень уважал Пирогова и его методы. «Жить на белом свете – значит постоянно бороться и постоянно побеждать», – говорил тот, а Профессор повторял. Мишка накрепко это запомнил и теперь усердно учился читать и писать, изучал анатомические атласы, чтобы когда-нибудь стать студентом и обрести запасную профессию, как его учитель. Став частично нечистью, он совсем не боялся крови и спокойно смотрел на разные органы.

– Хорошо, просто отлично, – пробормотал Профессор, убрав сердце нечисти в стеклянную шкатулку, и потянулся в бонбоньерке, стоявшей на рабочем столе.

Мишка затаил дыхание. Откроет – не откроет?

Он знал, что там томился вовсе не шоколад, не конфекты. Да, когда-то это была просто бонбоньерка, подаренная мальчугану-сироте за первое удачное дело. Когда-то и Кирилл Альбертович был простым мальчишкой и ходил в учениках у другого колдуна. И теперь именно его прах лежал в памятной бонбоньерке – одной из многих.

Узловатые пальцы пробежали по жестяной поверхности, Мишка облизал пересохшие губы.

Прах таил в себе лютую мощь. Мишка видел, как Профессор использует его, как усилитель своей магии, в том числе разгоняя и истребляя нечисть.

И всё равно этого было мало. Да и прах когда-нибудь закончится.

– Мы победим, – словно услышав его мысли, сказал Профессор. – Непременно победим, Мишель. Рано или поздно.

Мишка с улыбкой кивнул.

Конечно.

***

Мишка тенью скользил меж торговых рядов, ловил где словечко, а где – целую фразу. Бывало, останавливался, чтобы купить съестное, и заговаривал с торговым людом сам. Скромный, бедненько, но чисто одетый, он мало походил на прежнего хитровского оборванца – просто паренёк-подмастерье.

– Благодарствую, тётенька, – склонил голову Мишка, купив сахарный крендель.

Тётка кивнула и быстрей вернулась к разговору с товаркой:

– А Лизка-то, сердешная, померла!

– Как померла?

– А так. Зашли к ней вчера, а дверь-то и открыта. Входи, кто хошь! А сама на кровати лежит. Голая, в лице ни кровинки!

– Ох ты ж Хосподи, страсти-то какие…

– Лизка в последнее время как чумная была. Говорила, муж к ней с того света явился! Прилетает в огненном сияньи, аки херувим, да в койку сразу тянет.

«Ага, – жуя крендель, сделал мысленную пометку Мишка. – Змеюка крылатая на Москве завелась… Вдовам тяжко будет. Надо бы словить гада».

– С ума сошла!

– Точно-точно. Эх, жалко бабу…

Доев, Мишка побежал дальше. Туда-сюда, там постоять, тут послушать – так и добрался до самой Хитровки, как вдруг:

– Лови его, ребзя!..

Мишка замер, услышав знакомый голос. Никола? Он, поганка этакая! Старый дружок пронёсся в стороне вместе со своей ватагой. Впереди них, с крохотной форой, бежал хлипенький пацан.

«Слабых обижать? Эт ты зря», – нахмурился Мишка. Он никогда не поднимал руку на мелких, даже когда те, по незнанию или специально, заходили на его территорию. Но Никола…

Догонит ведь. До кровавых соплей уделает.

Если вообще не прибьёт.

«Не прибьёт», – решил Мишка, срываясь с места. Ногти на руках чуть заметно удлинились, покрывшись жёсткой корочкой, слух обострился, а внутри, клокоча, стала разгораться сила.

Минута, другая – вот и подворотня, где беглеца загнали в тупик.

– Чё, попал? Попал, да? – усмехнулся Никола и, не получив ответа, рявкнул: –Птаха где, в кармане? Сам отдашь иль подойти?

Мальчишка-беглец был бледен, но в глазах ещё горела искра. Вдруг отлепившись от стены, он пригнулся и угрожающе выставил перед собой тощие кулаки. Мол, кто первый? Кто тут на меня? Давай!

Никола с шайкой фыркнули и заржали.

– Фу-ты, ну-ты, рожки гнуты! Ты чей такой борзый будешь? Ась?

– Свой собственный! – тонко выкрикнул пацан – и тотчас побурел свёклой.

Никола замер, замерла и ватага. Замер даже Мишка, который бесшумно подбирался к ним сзади.

– Да ла-а-адно… – неверяще протянул Никола, разглядывая тонкое лицо и тёмные, спутанные вихры. – Неужто девка? Стриженая?

«Точно девка!»

Никола шагнул было к беглянке, но та оскалила зубы и попыталась стукнуть его кулачком. Конечно же, промахнулась, и отскочила обратно.

– Пошли вон, мизерабли!

Никола аж поперхнулся.

– Кто-кто?

– Рябой, да ещё глухой? И пальцем трогать не смей! – выкрикнула смелая девка, но побледнела сильней, когда Никола, набычившись, опять двинулся в её сторону.

Ему оставалось всего-ничего – вытянуть руку, схватить за плечо, когда за спинами заговорил Мишка:

– Не трожь её.

Пять чумазых лиц, повёрнутых к нему.

– Тю! Никак Мишанька?

– Он, зуб даю!

– Сто лет не видали!

– А одет-то, одет!

– С кого портки снял, безпортошный?

Мишка молча выслушал расспросы и, глядя Николе в глаза, твёрдо повторил:

– Девку не трожь.

– Тебя не спросили! – осклабился вожак и махнул рукой.

Мишка, готовый в атаке, вильнул в сторону, а потом…

Зря, конечно, они на него насели. Всё свершилось за минуту: только в подворотне стояли семеро, а теперь уже двое – Мишка да девка. Остальные – кто с расквашенным носом, кто – с подбитым глазом и подранной рожей, валялись под ногами, как пьянчуги.

– Пошли, – сказал Мишка, протянув девчонке руку. – Выведу.

Девка поморгала. Захотела было заартачиться, но он сам ухватил её за ладонь и потащил к выходу.

– Чего удумала? Что за выкрутасы? – проворчал Мишка, ведя девку за собой.

Что она не из местных стало ясно и по нежному лицу, и по речи. Непонятно только, каким ветром её сюда занесло. На вид Мишкина ровесница, а ты только подумай! Где-то шмотки, опорки нашла. От маменьки с папенькой убежала, поискать приключений на свою худую задницу…

Мишка знал, что на Хитровку, бывает, захаживают и господа. Кто за пикантными ощущениями, кто по делу – чёрному или наоборот, как дядя Гиляй. Но где дядя Гиляй, а где – мелкая девка?

– Жить надоело, да?

– Не надоело, – только и буркнула девка. Вид у неё был уже не такой боевой: присмирела, помрачнела, на Мишку стала поглядывать с опасливым уважением.

– А что за птаха? Про что Николка говорил?

Девка промолчала. Потрогала явно набитый карман.

– Не скажешь? Ну, дело твоё. Куда вести-то? – спросил Мишка, свернув на безопасную улочку.

Хитровка осталась позади, но раз уж взялся помогать, то помогай как следует: доведи девку прям до дома. А то мало ли что ещё натворит, такая. Куда ещё вляпается.

Помолчав, беглянка всё же назвала адрес. Мишка мысленно присвистнул, вспоминая, чьи там особняки. Ну точно из дворян. Ай, девка!

– Тебя как звать?

– Стёпа.

– Хорош врать!

Девка обиженно вскинулась.

– Я не лгу! Меня папень…

– Степанида Гавриловна! – хлестнул воздух чей-то крик.

Стуча каблуками, к ним подбежал взмыленный парень к форменной куртке.

– Живы? Здоровы? Ох, слава Пресвятой деве, Матери-заступнице… – начал креститься он, когда рядом раздался новый вопль:

– Степанида!..

Мгновение спустя на девку налетел белый от переживаний барин: волосы всклокочены, глаза бешеные, в распахнутом пальто виден домашний халат. Дрожа, барин – очевидно отец – всё тискал и целовал поднятую над землёй девку и приговаривал:

– Стёпа, милая моя… чудо глупое, невозможное… чуть сердце не остановилось…

– Папенька, ну пусти… Пусти! Да здоровая я, невредимая! Меня мальчик…

– Мальчик? Какой мальчик? – опешил барин и только тогда заметил Мишку. В глазах его тут же вспыхнуло пламя. – Он обидел тебя? Этот оборвыш?! Да ты…

Проглотив обиду, Мишка вскинул подбородок и отчеканил, подражая надменному Виктору:

– Мишель, воспитанник Кирилла Альбертовича N-ского. Рад знакомству. Увы, мне пора идти. Сударь, сударыня, – Мишка степенно поклонился. – Всего хорошего.

– Папа, он…

Развернувшись на каблуках, с очень прямой спиной, Мишка уже собрался уйти, когда девкин – нет, Стёпин! – отец загородил ему дорогу.

– Юноша, погодите!

Удивлённый Мишка остановился.

– Прошу меня извинить, – страдальчески морщась, сказал мужчина. – Нервы, сами понимаете… Я бы хотел…

Так Мишка и получил приглашение на званый ужин. Ещё удивлённый, переваривая сказанное («…И Кирилла Альбертовича приводите, непременно приводите, давно с ним не общались!»), он смотрел, как уходят отец и дочь.

Видимо, взгляд его всё же имел какую-то силу. Потому что Стёпа внезапно обернулась…

И послала ему улыбку.

***

На ужин Мишку вырядили, как на свадьбу. Бэлла собственноручно отгладила ему костюмчик, а потом со всей страстью взялась за его непокорные вихры. Олесь, что сидел на высоком шкапу, точно белка на дереве, строгал дощечку и в открытую ухмылялся, а Виктор, листавший книжку с картинками, то и дело презрительно фыркал.

– Ну скоро уже, а? Ну может хватит? – не вытерпев, взмолился Мишка.

Бэлла тотчас отвесила ему подзатыльник.

– Не хватит. Не вертись! К барышне идёшь, надо быть при параде!

– Да я и так красивый!

– Угу. Красивый, – по-волчьи усмехаясь, сказал Виктор и перелистнул страницу. – Прям пирожочек…

Мишка, что сносил это прозвище лишь от Бэллы, дёрнулся в сторону обидчика и едва не наломал дров, но тут на пороге комнаты вырос Профессор.

– Готов, Мишель?

Мишка посмотрел на себя в зеркало, почесал надушенную голову и вздохнул:

– Готов…

Встретили их, как дорогих гостей. Впрочем, таковыми они и были: один – давний знакомец, другой – спаситель единственной дочери. Степанида, что вышла к ним вместе с родителями, сегодня выглядела кукла-куклой: в волосах – многоцветные бантики, платье, как торт из Эйнемовской кондитерской… И сама пахнет, как торт.

«Тоже, небось, три часа наряжали», – подумал Мишка, раскланиваясь.

Год, проведённый у Профессора, не прошёл для него зря: теперь, когда надо, Мишка мог легко вести себя, как юноша из приличной семьи, тот, за кого учителю не будет стыдно. Некоторое время он слушал разговоры взрослых, дивясь, до чего складно врёт Кирилл Альбертович: мол, приютил тут недавно сиротку из мещанских, выучил, блестящее будущее посулил.

– …И только подумайте, обманула служанку! – воскликнул Стёпин отец. – Сказала, домашний театр будет делать, рубища всякие нужны! Достань, мол, и достань, мне очень надо. Она же у нас такая фантазёрка, Кирилл Альбертович, просто не представляете!

Профессор усмехнулся, взглянув на Стёпу. Та, всем своим видом изображая скромность, сразу потупилась.

– Улучила момент – и сбежала из дома! Приключений, видите ли, захотелось!.. А если бы не Мишель?

Мама Степаниды заохала, побледнела, стала обмахиваться платочком. Дочка же едва заметно скривила губы.

– Да я всех к поискам подключил! Всю Москву взбаламутил! И обер-полицмейстера, и городовых, и слуг своих, и…

Отец махнул рукой, но, выпив вишнёвой наливки, чуть смягчился.

– Добро. Всё хорошо, что хорошо кончается. Такого ведь больше не повторится? А, Степанида Гавриловна?

Чуть надув губки, Стёпа кивнула и покосилась на Мишку.

– Ну вот и славно. А то смотри мне. В четырёх стенах запру! – отец погрозил пальцем.

– Папенька! А можно я Мишелю свою коллекцию покажу? – звонко спросила Стёпа, словно не заметив этого.

Её отец посмотрел на Мишку, и взгляд его потеплел.

– Конечно, можно. Почему нельзя? Погуляйте, ребятки, посмотрите. А мы тут пока…

– Пошли! – шепнула Стёпа и решительно встала из-за стола.

Мысленно пожав плечами, Мишка двинулся за ней. Коллекция? Чего ещё удумала? Хотя внутри всё-таки оживилось любопытство, да и вопросы, если пораскинуть мозгами, ещё остались.

– А ты сегодня совсем другой, – на ходу обернулась Стёпа, когда они оказались одни в коридоре. – И говоришь по-другому!

Мишка хмыкнул. Мол, знали б вы, барышня.

Стёпа внезапно встала. Огляделась – не идёт ли кто? – и осторожно приблизилась к нему.

– Ты меня напугал сперва, – призналась она. – Когда тех скверных мальчишек раскидал. Показалось даже…

Мишка понял, что она заметила его ногти-когти. Но Стёпа встряхнулась, словно отгоняя морок, и с улыбкой сказала другое:

– Забудь, ерунда. Теперь не боюсь. Пошли, я тебе такое покажу!

Вскоре они оказались у красивых резных дверей. Мишка ещё подивился искусству резчика – вот бы Олеся сюда, чтоб тоже посмотрел! Но эта мысль тотчас исчезла, стоило ему войти в комнату.

– Это… это что?

– Коллекция! – гордо заявила Стёпа. – Со всего миру!

Мишка, как завороженный, прошёлся от одной стены к другой, от первого до второго стеллажа. Там, на полках, теснились игрушечные птахи самых разных видов: свистульки из обожжённой в печи глины, фарфоровые статуэтки, чудны́е воробьи из железа и дерева, мягкие, собранные из лоскутков, жар-птицы и много, безумно много других: кукушек и воронов, пустельг и ястребов… С потолка, на невесомых шёлковых нитях, свисали птичьи фигурки из цветной бумаги и фетра, на стенах – картины с пичугами, что поют в лесах… Птичье царство.

– Птаха, – догадался Мишка. – Так вот про что Никола твердил!

Кивнув, Стёпа улыбнулась. Схватила с одной полки птичку-малиновку, усыпанную бисером цвета зари, и протянула ему.

– Вот. Всё из-за неё. Я сама сшила!

– Чудеса… – прошептал Мишка, бережно, со всех сторон оглядев тряпичную птицу.

Казалось, она вот-вот оживёт. Вспорхнёт с его ладоней, родив музыкальную трель.

– Я её подарить хотела. Какому-нибудь малютке, бедняку… и денежку дать, ты плохо не думай, – объяснила Степанида и тяжко вздохнула. – А ещё по Москве погулять – одной, чтоб никто внимания не обращал. Чтоб свобода, понимаешь? Вот… Я бы успела, вернулась бы, пока папенька не заметил! Но только увидела мальчонку у паперти, только птичку достала – эти, тут как тут… Думали, я где своровала её. Ну и пришлось бежать. А дальше ты знаешь, Мишель.

Мишка покачал головой.

– Сдурила ты. С девчонкой, если поймают, знаешь, что делают?

Стёпа посерела лицом.

– Таким, как ты, одним ходить нельзя, – твёрдо добавил Мишка. – А лучше дома сиди.

– Но я не хочу жить, как в клетке!

– Ты ж девка. Тебе на мягких подушечках сидеть, птичек вот вышивать…

Мишка поздно сообразил, что ляпнул, не подумав. Стёпа сверкнула голубыми глазами, налетела на него, как вихрь, и вырвала из рук малиновку.

– Ты как маменька говоришь! – выплюнула она.

– Ну и правиль…

Стёпа, отошедшая к окну, странно шмыгнула носом. Ветерок, залетев с улицы, взъерошил её стриженые волосы.

– Ты чего? – испугался Мишка.

«Обидел, что ли?»

– Ничего!

«Точно обидел».

Мишка подошёл к девочке, заглянул в глаза. Увидел мокрый блеск.

– Маменька меня не любит, – выговорила Стёпа. – Только вид делает. Не нравится ей, что я путешествовать хочу. Летать птицей… Это из-за неё Мари ушла, гувернантка моя любимая. Это она папеньку уволить её заставила! А до чего интересные истории Мари знала! До чего умной была! И какую грымзу вместо неё подсунули – фу!..

Мишка помолчал. Потом всё же спросил:

– А тятька? То есть папенька… Он тебя любит?

Стёпа, чуть успокоившись, слабо улыбнулась.

– Папенька любит… Балует. Он не ругался, когда я косу остригла. Я ведь лицом в него, на маменьку вообще не похожа…

«И правда, – подумал Мишка. – Если ему убрать бородку и усы…»

Стёпа, тем временем, вздохнула.

– Да только он тоже ограничивает.

– А зачем… остригла? Косу-то?

Стёпа захлопала ресницами – удивилась его глупости.

– Как зачем? Ради удобства! В путешествиях заплетаться некогда будет. Вот, привыкаю.

Переварив это, Мишка спросил ещё:

– Ты это когда путешествовать собралась?

– А как вырасту, – безмятежно ответила Степанида. – Стану большой, Мари найду… И всё получится, я верю! А ты… ты научишь меня драться? Научишь, Мишель?

Мишка покачал головой. Потом всё ж-таки усмехнулся, кивнул. Как такой откажешь?

– Ура! – Стёпа просияла.

Так и началась их дружба.

У Мишки никогда не было настоящих друзей-ровесников, таких, с кем интересно говорить, обсуждать свои желания, просто гулять… Бэлла улыбалась, глядя на него, сияющего, когда он возвращался от Степаниды; едкий Виктор, пытаясь задеть, дразнил «женишком», но Мишка, на радостях любивший весь мир, прощал и его. Стёпка была удивительной: угощая его конфектами из любимой бонбоньерки, она рассказывала о дальних, жарких и ледяных странах, о том, какие люди там живут, – всё, что она почерпнула из книг и рассказов Мари, всё, что когда-либо слышала от друзей отца, торговых людей, что, счастливые, могли ездить по всему свету. Мишка же, в благодарность, учил подругу приёмчикам, нахватанным за долгую жизнь на улице: как подножку противнику сделать, куда бить, если нападает битюг, а куда – если пацан тощий…

Но сильнее всего Стёпе хотелось летать. Она верила, что кто-нибудь, когда-нибудь сможет изобрести нечто, с помощью чего люди смогут парить в небесах. Видеть, до чего красивы их и чужие земли, быстрее поезда перемещаться меж городов и стран. «Быстро. Как птица!» – блестя глазами, мечтательно говорила Степанида.

Обычно Мишка и Стёпа гуляли по Москве, сопровождаемые мрачной, похожей на селёдку, гувернанткой. Чаще – сидели у девочки в комнате, а иногда, наоборот, в гостях у Мишки, в особняке Профессора. В самый первый раз, когда гости – вся семья Степаниды – пришли на ужин, Кириллу Альбертовичу пришлось зачаровать с десяток глиняных куколок: ожившие, они выросли и преобразились в лакеев и служанок, что рассыпались в пыль на следующее утро. Троица нечисти, нацепившая облик добропорядочных граждан, была представлена кто дальним родственником, кто – квартирантом; они вполне любезно пообщались с гостями и ушли к себе, но у Мишки ещё долго чесался язык рассказать подруге об их истинной сущности.

То, чем они занимались, было тайной за семью печатями. И Мишка, ученик колдуна-Профессора, был обязан хранить эту тайну.

А однажды они чуть не столкнулись с нечистью лоб в лоб.

В тот день Мишка решился на рисковую авантюру: усыпить магией гувернантку, что в этот раз, приведя Степаниду к нему, отказалась уходить в гостиную и нагло уселась на диванчик в Мишкиной комнате. А как спокойно поговорить по душам, если тебя подслушивают? То-то и оно.

«Наверняка Стёпкина мамка науськала. Мол, посиди, послушай, о чём они там болтают», – покривился Мишка.

А ведь как хорошо до того общались! Тятька, тьфу, папенька Стёпин разрешал им сидеть наедине. Знал, что Мишка его дочке ничего плохого ни в жисть не сделает.

«Ладно. Ща мы всё исправим».

Вскоре одна из служанок-куколок принесла поднос с угощением: чаем и сайками от Филиппова. Гувернантка взяла чашку, чопорно оттопырив мизинец, поднесла к губам, чуть прикрыв глаза, – тут-то Мишка и ударил силой: тонкая, похожая на светлый дым, она метнулась к девице через стол и вмиг пролезла в щёлку рта. Её не заметил никто, кроме Мишки. Глоток кофея, лёгкая морщинка между бровей – и гувернантка, едва успев поставить чашку, расслабленно обмякла.

– Ой, что это с ней? – вздрогнула Стёпа.

– Да дрыхнет просто, – откликнулся довольный Мишка. У него получилось, получилось!

Стёпа с подозрением воззрилась на него.

– Ты что… ты приказал ей сонных пилюль добавить?

– Ага. Чтоб мы погуляли без хвоста. Или ты не хочешь?

Стёпа аж кулачком его стукнула.

– Глупый! Конечно, хочу!

Мишка ухмыльнулся.

– Тогда айда одеваться.

Спустя десять минут из чёрного хода особнячка неприметно выскользнули два пацана-погодка: серенькая одёжка, бедненькие лапотки, шапчонки на вихрастых головах. Мишка, бодрый и смелый, не боялся вляпаться в неприятности. Времени вполне хватало, чтоб сгонять туда-обратно, пока гувернантка не очухается, опасная нечисть в это время не гуляет – солнце, день яркий, а мелкую он легко отпугнёт – сила, всё-таки! Да и Профессор, в кабинет к которому он забежал и рассказал всё, сперва нахмурился, но потом смягчился, дал добро. Погуляй, Мишель, с девочкой, только недалеко, ладно?

Ладно.

На Хитровку они, конечно, не пойдут. Но есть и другие занятные места.

Они посмотрели, как извозчики поят лошадей, таская вёдра из фонтана, спасли от кошки воробья и вдоволь насмотрелись на пёстрый рынок.

А потом чуть не случилась беда.

– Уф, набегались, – сказала Стёпа, тяжко приваливаясь к забору.

Мишка, привычный к такому, только хмыкнул – и вдруг ощутил холодок, поднявший волосы.

Что-то метнулось по забору, к спине подруги. Быстрое, как многоножка.

– Отойди оттуда!

Стёпа испуганно вздрогнула и отскочила.

– Что такое?

Мишка не ответил, напряжённо разглядывая забор.

Рисунок. Простой, схематичный рисунок по дереву – усатая кошка с когтистой лапой, будто нарисованная дёгтем.

– Ух-ты, – Стёпа шагнула было назад.

– Не трогай! – Мишка загородил ей путь. – Тронешь – сто лет с кожи не сотрёшь, мамка взъярится!

Стёпа остановилась.

– Ну ладно… Ой, смотри, какие там свистульки! Пошли, Мишель!

– Сейчас. Уже иду.

Подруга упорхнула, но Мишка, помедлив, опять посмотрел на забор. Мгновение, и кошка исчезла, уступив детально прорисованному мужскому сраму. Ещё мгновение – и срам, закруглившись улиткой, стал уродливым лицом.

«Бродячая Рожа», – понял Мишка. Та самая, что липнет к людям, которые засыпают вне дома – у стен и заборов, и сосёт из них жизнь.

Только ночами. А сейчас – день.

«Их сила растёт», – вспомнились слова Профессора.

– А мы всё равно победим, – прошептал Мишка, бросая на забор щепотку соли с пеплом из кармана – проверенное средство.

Рожа раззявила рот и, слившись в чёрный сгусток величиной с пятак, исчезла.

– Эй! – донёсся обиженный голосок Стёпы.

– Иду, – откликнулся Мишка.

Всё вроде бы снова стало хорошо. Но внутри, несмотря на победу и бравые слова, несмотря на любимый девиз Пирогова, повторяемый по десять раз на дню, в Мишке цепко, не желая уходить, засело беспокойство.

Чуйка уже не говорила – кричала, что скоро случится что-то плохое, и вряд ли тут помогут простые пепел с солью.

И она, увы, не обманула.

***

На вокзале было шумно, дымно. Пассажиры столичного, недавно прибывшего поезда, только-только начали выходить на платформу. Среди них была и эта пара, шедшая налегке: никаких слуг, никаких чемоданов, зато улыбки на лицах – просто два солнышка. И не скажешь, что из хмурого Петербурга.

Девушка и молодой человек были явно родственниками: кожа и волосы – молоко и мёд, одинаковый разрез васильковых глаз и тонкие черты лица. Одеты богато, но не вычурно, голосом нежны, а меж собой разговаривают – точно сироп сахарный из кувшина в кувшин переливают:

– Ну что, золотце? Как тебе Москва? Так ли красна, как раньше? Так ли… вкусна?

– Уж не знаю, не знаю, золотце… – вздохнула дама, держась за его локоть, и проводила взглядом пробежавшего мимо мальчонку. – Надо проверить.

– Проверим, золотце. Непременно проверим, – перехватив взгляд, с нежнейшей, словно зефир, улыбкой сказал её спутник.

И быстро, как ящерица, облизал губы раздвоенным языком.

***

Изгнание огненного змия обернулось не фиаско, но победой с пребольшими проблемами. Если подумать, такую и победой-то со скрипом назовёшь.

Да, они спасли очередную вдову и развеяли змеиную нечисть по ветру, но Профессор, не дав инициативу молодым, сам первым полез в пекло – и поплатился.

– Кирилл Альбертыч, миленький… – всхлипывала Бэлла, гладя его, бледного, как линялая тряпка, по голове.

– Ещё пирожочком меня назови, – бурчал страдающий Профессор. – Вон с моих глаз!

Олесь, жалея хозяина, натаскал в его спальню цветов в кадках и наказал хорошо расти, чтобы сделать воздух, как в девственных лесах. Мишка клял себя за то, что не он подставился под удар, пытался придумать особое, исцеляющее заклинание, а Виктор… Пожалуй, один Виктор не выражал особого беспокойства. Так же то листал книжки с изображениями девиц, то смотрел анатомические атласы. Внимательно так смотрел.

– Мог бы сходить к нему. Проведать! – однажды не выдержал Мишка, застав волкодлака в столовой: он медленно, с удовольствием ел сырую говяжью вырезку.

– А ты мне кто, чтоб указывать?

Вероятно, тут бы они и сцепились – что явно не сулило Мишке ничего хорошего – но тут вовремя нарисовалась Бэлла:

– Пирожок, не хами старшим. Иди, тебя Профессор зовёт.

Мишка с усилием оторвал взгляд от злобного оппонента и развернулся на каблуках. Но он ещё успел услышать, как Виктор спросил:

– Будешь? Мясо, крови полно…

– Нет. У меня скляночка куриной, ещё не выпила.

– А помнишь, до чего вкусна человечья?..

Мишка, уже выйдя за дверь, дрогнул от этого вопроса. Хотел было остановиться, но вспомнил о Профессоре. Он так и не расслышал, что ответила – и ответила ли вообще – Бэлла.

Впрочем, мысли об этом разговоре испарились, стоило войти в спальню, где, несмотря на все ухищрения Олеся, так и пахло мрачной гарью.

– Сядь, ученик.

Борясь с внутренней дрожью, Мишка сел, куда было сказано. Кирилл Альбертович угасал – и не-маг заметит. От этого становилось страшно.

Змей не смог выжечь его дотла, но сумел обратить часть сил, направленных на него, так, что теперь колдовское пламя незримо пожирало Профессора изнутри: день за днём, орган за органом. Как растущая опухоль.

– Я умираю, Мишель. Нет, ничего не говори. Знаю, что скажешь: можно пробовать то или это, попытаться ещё, попросить других магов… Но они не помогут.

Мишка до боли закусил губу. Он знал, что Профессор и его умерший учитель всегда были отщепенцами, держались особняком. В отличие от других – тех, кто старался лишь для себя, пытались отыскать философский камень и много чего ещё – они одни боролись на благо всего города. Никто из их «коллег» не чуял опасности, не читал знаков, не стремился уничтожать нечисть так, как они.

– У меня нет никого, кроме вас. Кроме… тебя, Мишель. Я и мой учитель всегдаработали вдвоём, но я… я решил пойти дальше… больше… создать соратников, которые не предадут и будут сильны…

Профессор закашлялся.

– Он был намного сильнее меня, но тоже не был бессмертным. Почуяв смерть, учитель смог зачаровать своё тело и прах, что впитал остатки его силы. Но я не могу так сделать для тебя. У меня… нет таких сил, Мишель.

Мишка вспомнил, что когда-то прах хранился в нескольких бонбоньерках. Теперь же осталась одна. Последняя.

– А мои эксперименты… Ах, Мишель! Я так виноват перед тобой! – в глазах Профессора блеснули слёзы. – Я так хотел провести эксперимент, но не подумал, совсем не подумал, что может статься с тобою, когда меня уже не будет рядом! Со всеми вами!

– Кирилл Альбертыч, не плачьте, не на…

Сухощавая рука схватила Мишкино запястье. Стиснула изо всех сил.

– Учитель был против того, что я предлагал, – лихорадочно прошептал Профессор. – Но я всегда был строптивым. Когда он умер, я поймал всех троих, изменил их, повлиял на них, контролировал их, как мог!..

– Профессор…

– Но они выходят из-под моего контроля. И скоро… Ах, Мишель, прости меня, милый, бедный мальчик… прости, что…

Профессор не договорил, потеряв сознание. Некоторое время спустя он всё же пришёл в себя и позвал Степанидиного отца, с которым долго и страстно разговаривал о чём-то.

А на следующее утро умер.

***

– Горе-то какое, а… – вздохнул Олесь, сидя на шкапу. – Горе-горюшко…

Бэлла, что, поджав синеватые ноги, пряталась в кресле, всхлипнула. Рядом с ней, из фарфоровой кадки, безжизненно свисали желтовато-бурые нити: растения погибли все, разом, стоило лесовику услышать дурную весть.

Кажется, их особняк превратился в склеп.

Мишка, так же сидевший в гостиной, за столом, отложил свои записи и потёр уставшие глаза. Кончина Профессора, любимого и единственного учителя, выбила почву из-под ног. А ещё эти его слова… и тело как-то ломит, мозги туманятся…

«Заболел. Простудился», – подумал Мишка, вспоминая похороны. В тот день шёл противный проливной дождь. Он сыпал и сыпал, будто оплакивая почившего вместе с ними. Суровая, бессолнечная погода позволила прийти на кладбище всем четверым. Там были и родители Стёпы, и множество друзей Профессора из Университета.

«Теперь я твой опекун, Мишель, – сказал отец Степаниды, положив Мишке руку на плечо. – Мне Кирилл Альбертович заботу оставил».

Мишка молча кивнул. Этого следовало ожидать. Но переехать в дом к Стёпе пока что отказался. Нужно было обдумать – хорошенько, с толком и расстановкой – как они все будут дальше.

– Надо на дело идти, – хмурый Мишка повернулся к друзьям. – Уже три дня в ночь не выходили. Надо решить, куда…

– А что, тебя кто-то главным назначил? – громко спросил Виктор, появившись в дверях.

Зашёл, вальяжно прошёлся вдоль стеллажа с книгами. Небрежно вынул один томик, пролистал, скривился… бросил на пол и зевнул.

– Слушай… – устало начал Мишка. – Профессор нам дело оставил. Мы должны…

– Должны? – во взгляде Виктора блеснули нехорошие огоньки. Он остановился и в упор посмотрел на Мишку. – Ничего мы не должны. Ни тебе, ни этому дохляку.

– Виктор! – вскинулась Бэлла.

– Что? – разом повернулся к ней волкодлак. Клацнули выросшие зубы. – Я не просил делать меня таким! И ты не просила, и он, – Виктор ткнул пальцем в насупленного Олеся, – тоже!

Мишка ощутил, как больно закололо в груди.

– Ты обязан…

– Обязан? Разве ты не знаешь, что делал твой обожаемый Профессор? – гюрзой прошипел Виктор. – Не помнишь тот, самый первый раз? Когда ты бежал и попался мне?

У Мишки онемел язык. Колотьё в сердце совсем расшалилось.

– Он тебя усиленной магией ударил, идиот! Вот почему ты был спокоен и больше не улепётывал! Он всё время влиял на всех нас чёртовой магией, чтоб подчинялись! Я один мог хоть как-то сопротивляться, а вы…

Виктор харкнул на ковёр, и Мишка вскочил.

– Немедленно прекрати!

– А то что, мальчик? Покажешь мне, чему ещё научился?

На пол, со шкапа, плюхнулся мрачный Олесь.

– Ребятки, ну остыньте… ну не надо так…

Во взгляде Виктора вспыхнуло презрение. Волкодлак скривился, будто вкусив лимон.

– Какой же ты добренький, аж противно! Посмотри на себя, кем ты стал? Садовник, тьфу! Да ты все леса забыл. Да уже не помнишь, как девок, что по грибы пришли, на траве трахал!

Олесь побурел, как свёкла.

– Ну а ты! – не получив ответа, разъярённый Виктор повернулся к Бэлле. – Разве он спросил тебя, подыхающую, готова ли ты жить такой? А ты, другая, помнишь ли, как сладко впиваться в живое мясо? Как славно всю кровушку из парня высосать, а? Или уже забыла? Вижу, вижу, что помнишь! Скоро туман спадёт, ещё неделька – и чары развеются!

– Замолчи, – тихо прорычала Бэлла.

– Ты помнишь. Ты станешь нечистью до конца. И ты, и даже ты, сопляк. Скоро взыграет твоё нутро. Тебя ж Профессор, как гуся нафаршировал, какой только требухи в тебе нет! И всё хищное, всё нечистое!

Виктор зло хохотнул.

– Пошёл вон, – не выдержав, процедил Мишка.

Волкодлак замер, потом – улыбнулся.

– Уйду, не сомневайся. Я за этим и шёл. Но уйду не один. Не так ли?

Виктор посмотрел на Олеся, посмотрел на бескровную Бэллу.

– Вы со мной?

Молчание.

– Со мной?

Тридцать ударов сердца.

Волчья усмешка.

– Ну, дело ваше, – с улыбкой бросил Виктор, но улыбались только губы. – Адью, господа!

Мишка посмотрел туда, где ещё мгновение назад горели его глаза, и медленно, как ветхий старец, сел обратно за стол.

Тишина.

***

Дикий зверь не живёт в неволе. Точнее, живёт, но радости от этого никакой. Особенно, если когда-то ты, способный обращаться в могучего, яростного, отпускал на свободу свою волчью натуру. Мог пластаться над мостовой в прыжке, охотиться в тёмных подворотнях, жрать вкусное, сладкое, исходящее паром мясо, что ещё мгновенье назад ходило на двух ногах…

Зато теперь!

Виктор посмотрел вслед гулящей, ярко размалёванной девке. Эту? Или того, молодчика из деловых?

Дёрнулся было за парнем, остановился.

Нельзя.

Нельзя, Виктор.

Кажется, так первое время уговаривал его Профессор, дав свою кровь, опутав магией. От этого в нём, забывшем честь и совесть, всегда просыпалось что-то людское, хорошее и…

«Катись к чёрту, старый дурень! – мысленно ощерился волкодлак. – Творю, что хочу! Где хочу! И с кем!»

Он не мог ему помешать. Из могилы не особо помешаешь. Если только сопляк с заклинаньем, или с прахом, или с Бэллой и…

Настроение снова стало – хоть вой.

Почему, ну почему они не пошли с ним?

Виктор честил себя кретином, дураком, но не мог, никак не мог выдрать из себя уважение и дружеские чувства к разношёрстной стае. Ведь сколько лет вместе! Даже этот пацан, бойкий сопляк Мишка… даже к нему – вот проклятье! – всё-таки чувствовалось что-то тёплое, самая капелька, хоть он изо всех сил старался его третировать.

«Пошёл вон».

Вот он и убрался. Только радости от этого…

«Ничего. Это всё чары. Скоро колдун, наконец, сгниёт, чары спадут совсем и…»

Виктор замер, уловив среди запахов, что принёс ветер, нечто сладко-медовое. Здесь, в клоаке Москвы? Близ нищей и страшной Хитровки?

И правда. Вон, мелькает нечто светлое среди темноты.

Виктор моргнул, прищурился. Пара? Парочка дворян, ночью, здесь? Что это, жажда приключений?

«Будет вам приключение», – оскалился Виктор, пускаясь по следу.

Неслышный прыжок, разворот тела, слюна, что падает из горячей пасти.

Они обернулись, когда ему оставалось всего-ничего: прыгнуть на первую жертву, чтобы сломать хребет. Виктор увидел голубые глаза и одинаковые, как у близнецов, лица.

– Золотце, смотри!

Лёгкий, медовый запах враз сменился густым, незнакомым… нечеловеческим. Виктор успел моргнуть и попятиться, но поздно.

– Какой славный щеник! Я его хочу! – заявила девушка.

– Сейчас-сейчас, моё золотце, – кивнул её спутник.

И, улыбаясь, поднял руку.

***

Волкодлак не вернулся – ни через день, ни через два. Думая об этом – где он сейчас, с кем? – Мишка становился всё мрачней и мрачней. Мысли перескакивали с одного на другое, всё время возвращаясь к одной: если Виктор вновь станет плохим, им ведь придётся…

– Нет, – мотнул головой Мишка – и вспомнил слова: «Ты станешь нечистью до конца. И ты, и даже ты, сопляк. Скоро взыграет твоё нутро».

Мишка сжал кулаки и зубы. А если он прав? Что тогда? Да и Профессор говорил о потере контроля. Неужели, скоро они все переродятся в нечто враждебное, другое?

От этих дум Мишке становилось ещё хуже. Что делать – он не знал.

«Придумаю. Обязательно, – подбодрил он себя, получив письмецо от Стёпы. – Жить на белом свете – значит постоянно бороться и постоянно побеждать. Всё будет хорошо».

Он старался не вспоминать о том, что Профессор действовал, как эгоист. Что он не спросил их, умирающих, – ни кухарку, ни того крестьянина, ни самого Мишку, – а хотят ли они так спастись? Жить такими? Что Виктор был в чём-то прав, обличая и презирая его учителя…

Так, мрачный от дум, Мишка и появился на пороге дома подруги. Но, стоило ему, миновав дворецкого и медведя с подносом для визиток, зайти внутрь, как сердце захолодила тревога. Мишка побледнел, хотя с чего бы? Из столовой, по правую руку, донёсся мелодичный смех. Видимо, там были гости.

– Да, к нам Ольховские приехали, – подтвердила Степанида, когда он вошёл к ней в комнату.

– Ольховские?.. – нахмурился Мишка, потирая переносицу. Голова стала болеть ещё хлеще.

– Ты разве их не знаешь? Нет? О, сейчас расскажу…

Оказывается, в гости явились столичные штучки: брат и сестра, слухи и сплетни о которых давно вышли за пределы Петербурга. Близнецы, Юлия и Юрий Ольховские славились эксцентричностью и любовью к разнообразию. Получив от почивших родителей капитал, они доверили семейные предприятия управляющим, а сами стали веселиться на всю катушку: то литературный салон откроют, то кофейню, то спиритический сеанс проведут, то пройдутся по набережной, разодетые, как циркачи… Говорили, что они на очень короткой ноге с самой императрицей – любительницей диковин.

– А ещё, – Стёпа понизила голос, – мне Мари как-то рассказывала… по слухам… что они в чёрных магов играют. Мол, искали в столице какую-то книгу, что может двери в Рай и Ад открывать, монахов странных собирали…

Мишка нахмурился ещё сильней. К головной боли прибавилась ломота в хребте.

– Чёрных… магов?

Стёпа беззаботно кивнула.

– Ерунда это всё. Я в магов вообще не верю, только в науку. А ты, Мишель?

Мишка проглотил горькую слюну и не ответил.

– Они славные. Такие красивые-красивые, прям ух! На куклы фарфоровые похожи, правда. Вот увидишь – согласишься. И детей очень любят, мне столько конфект привезли! Французских, из Парижа! Вот, угощайся, – Стёпа, сидя на подоконнике, придвинула другу открытую бонбоньерку. – Они ж бездетные, вдовые. Их папенька когда-то с моим дедом дружил, он их с пелёнок знал… А теперь они праздник хотят устроить, в своём доме московском, только пока подготовка и… Ой, уже уходят! Смотри, Мишель, смотри!

Мишка шагнул к открытому окну и прищурился.

– Юлия Сергеевна, душенька, позвольте ручку… Юрий Сергеевич, всего доброго… – услышал он слова прощания. Почему-то сердце забилось сильней.

Но тут Ольховские подняли головы к окну и одинаково улыбнулись – так резко, что Мишка дрогнул от неожиданности и отступил, смутившись.

– Ты чего? – удивилась Стёпа и замахала рукой. – До свидания!

Ольховские с улыбкой кивнули ей, а затем уехали в экипаже. Только спустя минуту Мишка ощутил, что сердце перестало нестись галопом.

***

На следующий день, ближе к вечеру, Мишка, одевшись понеприметней, прошёлся у особняка Ольховских. Постоял, посмотрел, подумал… провёл, как говаривал Профессор, «анализ ощущений». Не откликнется ли чуйка? Не подскажет ли чего полезное?

Чуйка не отозвалась. Но тревога, что сидела в нём подспудно, словно огонёк в глубине торфяника, никуда не уходила. Тревога и плохое самочувствие.

Мишка крепко-накрепко запомнил слова Стёпы – все эти слухи о чёрных магах, что бесовым хвостом тянулись за Ольховскими. Впрочем, народ в их Империи всегда был, что называется, с фантазией. Иногда такое придумают!

Но в жизни дыма без огня не бывает.

Мишка ещё никогда не видел других магов, тем более, чернокнижных. Но это же не значит, что их нет?

Покусав губу, Мишка пошёл домой. Надо бы походить ещё, послушать, что балакают на улицах и рынках, а лучше – проникнуть как-нибудь внутрь. Убедиться, что особнячок чист, что нет там никаких чернокнижных пакостей, никакой враждебной нечистой силы…

Вероятность того, что его тревоги – лишь следствие смерти Профессора, тоже была достаточно высока. Ещё утром Мишка почувствовал приступ необъяснимой, резкой ярости; зрение перестроилось без усилия мысли, став из человеческого нечеловеческим, но через пару секунд Мишка вновь обрёл над собой власть.

«А если снова повторится. Что тогда?»

Мишка не знал, что себе ответить. Зайдя домой, он перво-наперво наткнулся на Бэллу, которая заохала над его цветом лица и впалыми щеками, а потом утянула в столовую.

– Нет-нет! Не смей отказываться, пирожочек! Вон, слышу, в животе волки рыча…

Бэлла осеклась, явно вспомнив о Викторе, и, отвернувшись, стала тереть глаза. Мишка, чтоб совсем её не расстраивать, послушно сел за стол и стал кушать. Аппетита не было, несмотря на то, что ароматы были дивными, а подача – ресторанно-красивой.

Доев, он, сам того не замечая, стал барабанить пальцами по скатерти. Сытый желудок туманил мозги, но злость, возникшая, казалось бы, из ниоткуда, удлинила ногти; зубы зачесались, словно предвещая рост, и Мишка – злой на себя, Профессора, Виктора и всё на свете – в голос выругался, сжав кулак.

…И айкнул, когда собственные когти поранили кожу.

Две алые капли упали на белую ткань. Плюхнулись, точно клюквенное варенье с десертной ложечки.

– Бэлла, прости, я… – зачастил Мишка, расстроенный чуть не до слёз. Когти исчезли, пораненная ладонь защипала, но Бэлла, что сидела напротив, не ответила.

Она чуть привстала и, сгорбившись, подалась вперёд.

Ноздри её раздулись, верхняя губа задралась, показывая удлинённые клыки, и Бэлла…

Мишка не успел шарахнуться. Он ничего не успел сделать – Бэлла опомнилась сама. Опомнилась и заревела белугой, поняв, что едва на него не напала.

– Бэлла, миленькая… – начал было несчастный Мишка, не зная, что и делать.

Но упырица, бессвязно прорыдав что-то, шарахнулась прочь и выбежала – почти вылетела из столовой. Грохнула вдалеке дверь её комнаты, и стало очень тихо.

«Она теряет контроль, – с горечью понял Мишка. – А что будет, если…»

Если Ольховские всё же связаны с нечистой силой? Если придётся с ними драться? Если и Бэлла, и Олесь утратят разум, и?..

Сердце опять больно заколотилось. Перевязав руку, Мишка понёсся к Стёпе – вдруг у ней есть какие новости о столичных?

Новости, как выяснилось, были.

– Помнишь, я говорила о празднике? Ольховские его для детей устраивают, завтра вечером! Они всех-всех-всех пригласили, и меня с папенькой и маменькой! И тебе можно, как другу, прийти! Как это прелестно, да, Мишель?

И снова тревога – хилая, но ощутимая. Мишка, не подумав, ляпнул:

– Не надо тебе туда.

Стёпа аж вышитую птичку уронила. Заморгала часто-часто.

– Как это не надо?

– Они мне не нравятся, – тяжело выговорил Мишка, уведя взгляд в сторону.

– Почему?

Мишка сглотнул, болячка на руке зачесалась. Он не может ей сказать, просто не может. Нельзя!

– Да что с тобой такое сегодня? Ты какой-то…

Нахмурившись, Степанида ступила ближе и подняла руку, видно, собираясь потрогать ему лоб. Но Мишка, посмотрев на подругу, так и прикипел взглядом к голубой жилке, что билась на её обнажённой шее.

Зубы мигом заострились и прикусили язык.

– Не подходи! – заорал Мишка.

Стёпа испуганно отпрыгнула.

– Прости. Я… я… не люблю, когда трогают. Я ж не маленький, – дрожа, объяснил Мишка и попятился к двери. – Прости. Мне надо… просто надо…

Он не договорил: развернулся и побежал. Во рту было солоно.

И очень приятно.

***

– Готов, пирожочек?..

Бэлла появилась за спиной как всегда незаметно, даже новое платье не прошуршало. Обернувшись, Мишка посмотрел на её бледное, тревожное и до сих пор полное вины лицо. Казалось, за последние дни она стала костлявей, чем раньше, но чары ещё могли маскировать упыриный облик, когда надо.

А сейчас было надо, очень надо. Ведь они шли на праздник.

– Готов, – кивнул Мишка. – Что Олесь?

– Всегда готов, батенька, – прокряхтел лесовик, объявившись у камина. Фрак, бабочка – всё чин чинарём. Купец средней руки, приличный, импозантный мужчина.

– Будьте начеку, – в сотый раз повторил Мишка.

Быть может, вся их подготовка зря, а Ольховские – ангелы, быть может, его чуйка ошиблась, ведь и такое бывало, но… Пока что расклад был таков: ни один из них не должен упускать из виду семью Степаниды, на которую он всё-таки смог наложить лёгкое защитное заклятье, и, ежели что, защищать их в первую очередь.

…А ещё – каждый должен контролировать себя.

На улицах Москвы давно зажгли фонари. К тому времени, как гости подъехали к особняку, небо совсем потемнело, а у резиденции питерских чудаков вовсю горел свет. Огни, похожие на светлячков, обильно украсили богатый фасад здания, а в саду, где ожидалось представление, уже настраивали музыку.

Дворецкий провёл прибывших прямиком к остальным гостям.

– Мишель! – бурно обрадовалась Стёпа, но тут же потупилась под строгим взглядом матери.

Последовали степенные приветствия, дань этикету. Впрочем, сами хозяева к ним не подошли – и Юлия, и Юрий мелькали на возведённой неподалёку сцене, среди наряженных слуг, и отдавали последние указания. Они лишь повернулись и с улыбкой кивнули, заметив их около Степаниды.

«Ещё бы. Мы не такие важные птицы, чтоб к нам подходить…» – чуть скривил губы Мишка и прислушался к себе.

Странное дело, но тревога испарилась. Возможно, дело было в спокойной, чуть сонной атмосфере: этот тёплый, томный вечер, мягкие огоньки, предвкушение особого, прежде не виданного праздника. Взрослые, объединившись по интересам, обсуждали кто новости биржи, кто – наряд местной модницы, дети, призванные не шалить, восторгались резными фонтанчиками, скульптурами и фигурами из зелени, что сотворил какой-то гениальный садовник, – даже Олесь загляделся.

– Мишель, сюда! – пользуясь моментом, Стёпа утянула друга за фигуру плечистого атланта. – Держи, это тебе.

Мишка моргнул, разглядывая сунутую в ладонь птичку. Он видел много Стёпиных работ, но эта поражала особой аккуратностью швов, отчётливо пахла розами из набивки, а ещё… на мягкой, лазоревой грудке пичуги было вышита яркая, алая-алая половинка сердца из бисера.

– Это на удачу, – шепнула Стёпа. – У меня такая же, вторая. Всегда носи с собой, Мишель! Всегда-всегда! Обещаешь?

– Обещаю, – кашлянув, пообещал Мишка.

– Степанида! – долетел до них встревоженный голос.

Стёпа улыбнулась во весь рот, а потом – невиданное дело! – быстро чмокнула Мишку в правую щёку. Он не успел опомниться, когда она упорхнула, а следом раздался звук фанфар.

Представление началось.

Ольховские постарались на славу. Мишка, что хотел под шумок проникнуть внутрь дома, даже забыл об этом, растеряв бдительность: так увлёкся мимами и жонглёрами, которые, возникнув на сцене, затем пошли к столикам с гостями. Кривляясь, выделывая невероятные коленца, они вызывали смех и аплодисменты. Затем пришло время удивительных парящих шаров, на поверхности которых зажглись созвездия, повторяя рисунок неба; в воздухе поплыли ароматы жареного мяса и шоколада, хозяева солнечно заулыбались друг другу и восторженным гостям, а потом…

– Дамы и господа! Диковина из диковин! – крикнул Юрий Сергеевич, тряхнув длинными волосами. – Человек-волк, прошу любить и жаловать!

Четверо лакеев выкатили на сцену клетку на колёсах, и улыбка на Мишкином лице застыла, как замороженная. Застыл Олесь, замерла Бэлла, сидящая по левую руку. Да и время, казалось, тоже застыло.

Потому что там, в клетке, диким зверем метался Виктор: лохматый, почти полностью утративший людской облик. Обрывки некогда отглаженных штанов махрами свисали с его ног, торс, укрытый жёстким тёмным волосом, кое-где темнел от спёкшейся крови. Он рычал, вращая бешеными глазами, и с чёрных губ его сыпалась розовая пена.

– Импосибль!

– Вот это диковина!

– Ну Ольховские, ну оригиналы! Развлекли так развлекли!..

– Мне страшно, маменька!

Детский голос утонул в восторженных восклицаниях. Но Мишка не успел ничего крикнуть, даже двинуться не успел, когда Ольховский посмотрел на брегет и перевёл взгляд на сестру. «Скоро полночь, золотце, – прочитал Мишка по губам. – Пора!»

Где-то хлопнули двери, и несколько слуг вывели в сад с десяток напуганных, плохо одетых детей.

– Это ещё что? – пробасил кто-то, перекрыв гомон.

Несколько голов отвернулись от волкодлака и посмотрели в сторону.

– Что за босота? – взвизгнула полная дама, загораживая пухленькую дочку. – Вы не говорили…

– Это детский праздник, – тонким голоском перебила Ольховская. – Мы любим всех детей, золотце.

– Позвольте, но это не в какие ворота…

– Да-да, тут не благотворительное общество!

– Что за сюрпризы?

– Это возмутительно! Я ухожу!

– Нет, не уходите, – лучезарно улыбнулся Ольховский, щёлкнув пальцами.

А дальше всё случилось быстро.

Цепь с замко́м, обратившись в змею, соскользнула с дверцы клетки, и освобождённый Виктор выпрыгнул в сад.

– Помни, щеник, кушать только взрослых! Деток ни-ни! – пропела Ольховская.

Из-за скульптур выскочили новые слуги с нечеловеческими лицами и бросились на гостей вместе с волкодлаком. Крики, визг, паника – и первая кровь, что брызнула из первой вспоротой глотки.

– Бэлла! Олесь! – голос Мишки, что запутался в перепуганной толпе, затерялся среди воплей. Честя себя на все лады, уворачиваясь от бегущих, Мишка бросился под ближайший стол; в глазах потемнело и раздвоилось, в нос ударил запах свежей крови, и Мишка увидел, что в каком-то аршине от него лежит чья-то оторванная рука. Захотелось броситься, впиться, ощутить, как…

«Не смей!»

Мишка кинулся в другую сторону, опять выныривая в сад. А там…

Бэлла, стоявшая у кустов бордовых роз, смотрела на истерзанную, но ещё живую даму, которая валялась прямо у её туфелек. Вот облизнула губы. Вот наклонилась.

– Бэлла, не надо!.. – срывая голос, прокричал Мишка.

Упырица вздрогнула и попятилась, прижимая ладони к впалым щекам.

«Степанида, – с ужасом вспомнил Мишка. – Степанида где?!»

А вокруг веселились бесы. Именно они, в разных обликах, торжествуя, ловили детей и мало-помалу собирали их в кучку на сцене. Они пинали и щипали их, связывая верёвками, но не смели душить, подчиняясь хозяевам Ольховским. Морок, что насылал спокойствие и сон, спал, и Мишка, ругая самого себя, понял, как хитро его обдурили.

Ольховские, эти милые брат и сестра, наверняка заигрались в чёрную магию. Может, в них вселились демоны, может, они всегда были с червоточиной – этого Мишка не знал. Только чувствовал – каждой по́рой, каждым волоском – что грядёт что-то очень нехорошее.

– Десять минут до полуночи, золотце!

– Как это бодрит, золотце!

– То самое место, то самое время!

– И какие вкусные, невинные души для освобождённого Повелителя, м-м-м!

«Повелителя?..»

Мишка оцепенел. Не это ли имел в виду Профессор, проводя свои исследования и гадания? Грядёт время крови. Крови невинных, что пробудит древний кошмар?

– Золотце, гляди! А гости-то с сюрпризом…

Тонкий вскрик, знакомый голос. Корни, что вылетели из земли.

«Олесь!»

Зарычав, Мишка рванул с места, на ходу вытаскивая мешочек праха, и Бэлла полетела рядом с ним – туда, где ещё металась низкорослая тень, защищая группу людей.

Все выходы из сада были перекрыты, бесы кишели вокруг, словно саранча, но лесовик раз за разом создавал из земли колючие корни и стволы, которые хлестали врагов. Раз – и одна тёмная тварь отлетела к ажурной беседке, два – и вторая исчезла среди шипов, три…

…Лохматая тень взмыла в воздух и прыгнула прямо на Олеся.

– Виктор, нет!

Лапа, занесённая было для удара, замерла. Уши волкодлака дрогнули, как у пса, что услышал зов хозяина.

В следующий миг Мишка, прокричав заклинание, сдул прах с обеих ладоней.

Вой бесов, вой волкодлака. И близкое, опасно-сахарное:

– Так-так. Кто такой интересненький?

Мгновение, потом – резкий удар в грудь. Рёбра хрустнули, и Мишка, подавившись новым заклятьем, пропахал спиной полсада.

Когда он смог открыть глаза и нормально вдохнуть, Ольховские уже стояли рядом. Они уже не прятали истинную сущность: в глазах кошачье-египетского разреза танцевало адское пламя, рты стали шире жабьих, демонстрируя частокол зубов, а кожа вспыхнула искристым золотом.

– Человек. Или не человек, золотце?

– Ни рыба ни мясо. Опять как твой щеник.

– Удивительно! Своя кунсткамера, шарман!

– Чей будешь, золотце? Какого роду-племени?

– Пошли в… – смог прохрипеть Мишка, отчаянно обыскивая карманы. Где второй мешочек? Где остатки праха? Почему всё, дурень, с собой не взял?

– Какой невоспитанный! – цокнул языком Ольховский и улыбнулся.

– Сейчас поучим, – с той же улыбкой сказала Ольховская.

Взмах когтистой руки, жар в животе. Словно туда, как год назад, жадно вгрызается нечто.

– Не смейте! – воздух хлестнул голос.

Приоткрыв слезящиеся глаза, Мишка увидел, как сбоку выскочила Стёпа. Выскочила и, подпрыгнув, собачонкой впилась в ещё поднятую ладонь.

Смех.

– Стёпа, беги… – выдавил Мишка, чувствуя, как слабеет. – Беги, Стёпа!

Степаниду подняли за шкирку, как нашкодившего котёнка. Заплаканную, исцарапанную, но всё ещё с искрой в глазах. Высунув острый раздвоенный язык, Ольховская провела им по её щеке, выпуская кровь. Слизнула алую каплю и улыбнулась.

– Вкусная. Повелителю понравится.

– Нет! – взвыл Мишка, но Стёпу уже швырнули на сцену, к остальным детям. Совершив гигантский прыжок, Ольховская склонилась над ней, обездвиженной, и стала рисовать знаки – когтем на нежной коже. Она легко прорвала его защитное заклятье.

– Бэлла, Виктор, Олесь!

Что-то возникло на краю зрения.

Бэлла. Бэлла с пустыми глазами и окровавленным подбородком?

– Ну, скажешь, откуда ты, золотце? – спросил Ольховский, обдавая жаром.

Боль во всём теле стала сильней. Мишка ощутил, что умирает – снова, но здесь уже не было Профессора, который его спасёт.

– Не скажешь? Ладно. Некогда возиться с тобой, – усмехнулся демон и скомандовал в сторону: – Прошу к столу.

Запахло кровью и грязной псиной.

«Виктор».

Клацнули длинные зубы. Мишка попытался отползти, но грудь придавила тяжёлая лапа.

– Виктор, это я… – просипел Мишка, уже понимая, что всё бесполезно. Пальцы беспомощно заплясали по траве в тщетных поисках заветного мешочка.

«Он – зверь. Он отпустил своего зверя на свободу. Так, как не успел сделать ты», – всплыло в голове.

Пальцы нащупали что-то мягкое. Уши услышали далёкий крик.

«Он победит. Ты – нет».

Зубы впились в плечо. Ещё мгновение – и вопьются в горло.

И тут Мишка понял, что он нашёл. Птицу, что на удачу дала ему Стёпа. И она, вся…

Новый крик.

Мишка оскалился. И, дотянувшись, бросил птицу, обсыпанную прахом, прямо в морду Виктору.

Он успел произнести заклинание. Он всё сделал правильно. Игрушка вспыхнула огненным цветком, и пламя ударило в волкодлака, поджигая шерсть. Взвыв, Виктор покатился по земле; Мишка же, собрав последние силы, встал на колени, потом – на ноги. Внутри клокотала ярость – зверь требовал, чтобы его спустили с поводка.

– Жить на белом свете, – скрежетнул Мишка, и пальцы с заострившимися ногтями объял магический дым; дрогнула и отвернулась от новой жертвы Бэлла, поднял голову едва живой, сбивший пламя Виктор, – значит постоянно бороться…

Вдалеке, среди груд мертвецов и раненых, что лежали без сознания, призвал силы растений ослабевший Олесь. Сад зашумел, деревья, кусты – всё преобразилось, выпуская зелёные плети, колючки и корни-ловушки.

– …и постоянно побеждать!

Из боков выстрелили мохнатые руки-лапы, спину обожгло, когда из неё проклюнулись два кожистых крыла. И Мишка спустил самого себя с поводка – прямо на сцену, где творился жуткий ритуал. Прямо на Ольховских.

За ним, отбиваясь от приспешников-бесов, стали прорываться друзья, что вновь обрели разум.

На этот раз улыбок не было. Сплетя руки, Ольховские отразили удар магии вместе и напали без выжидания. Мишка, получеловек-полунелюдь, отлетел и рухнул, упав на траву чуть в стороне. Но вид Стёпы, которая, словно облитая алой краской, ещё трепыхалась по центру сцены, придал злости и сил.

Прыжком встать. Оскалиться. Уничтожить беса, что возник на дороге.

И снова вперёд.

Внутри клокотали магия, ярость, сила нечисти и жажда спасти. Казалось, что призрак Профессора, вернувшись с того света, шепчет, указывает и помогает ему. Боль отступила, зрение стало орлиным, а ненависть – перелилась через край.

– Мишель! – зов-рычание.

Мишка обернулся на лету, увидел Виктора и нечто, кинутое в его сторону. Поймал и сжал найденный мешочек праха.

Всё будет хорошо. Никто не умрёт.

Он не позволит.

– Вместе! – закричал Мишка.

И они бросились вместе, с трёх сторон. Ольховских, что не успели добить детей в полночь, сбили со сцены; в груди родилось ликование – получилось!.. – но Мишка ликовал рано.

Шипя, брат и сестра медленно встали на ноги, вытягиваясь и переплетаясь с каждой секундой; руки, ноги, шеи, ещё не уничтоженные бесы, притянутые зовом хозяев, – всё это сплелось в мерзкий клубок, укрытый золотой чешуёй, чтобы мгновение спустя развернуться огромным, двухголовым змеем с десятком разномастных хвостов.

Квартет Профессора сжался… и как расправленная пружина кинулся вперёд.

Первой пала Бэлла. Мишка не успел её защитить. Когтистая лапа схватила упырицу, как куклу, и разом выдрала сердце. Обернувшись на вскрик, он, паривший над головой демона, ещё успел увидеть, как губы Бэллы дрогнули, прошептав его имя, а потом она развеялась, точно белый одуванчик.

Закричав, Мишка и Виктор с утроенной яростью бросились на змея, Олесь выпустил сотню корней, что опутали его ноги, но рывок, взмах, прыжок – и корни исчезли вместе с раздавленным, не успевшим увернуться лесовиком.

В Мишкиных глазах вскипели слёзы. Но сейчас было нельзя плакать.

Когти Виктора содрали одну из чешуек на ноге твари, клыки – впились в открывшуюся мякоть; отбиваясь от ударов лап и хлыста-языка, Мишка собрал всю злость в кулак и выплеснул её вместе с самым мощным заклинанием и всем прахом.

Он целился в глаза – и он попал.

Заорав, змей заметался и упал, стремительно уменьшаясь в размерах. Виктор тут же прыгнул, целясь ему в горло…

…И завизжал, когда коварная тварь, извернувшись, сумела вонзить когти в его подставленный живот. Из нутра волкодлака полезли горячие внутренности, визг обратился в вой, но Мишка не позволил змею довершить начатое: спикировав ястребом, он напал на левую из голов и вцепился что было сил, ломая челюсти. Хвосты хлестали по нему, раня пиками на концах, правая, женская, голова верещала и кусала, но Мишка смог.

Мишка сломал челюсти половины врага. А уж потом, пронзив когтями оба золотых глаза, добил вторую половину и, разодрав размякшие чешуйки, выдрал чёрно-красное сердце.

Змей и бесы исчезли, на сад опустилась тишина: ни всхлипа, ни стона. Подползя к Виктору, Мишка успел увидеть, как погасли его глаза. Он не успел сказать ему «спасибо», никому из них не успел, а Стёпа…

«Стёпа!»

Сердце замолотило, пробивая грудную клетку. Мишка пополз к сцене, помогая себе всеми руками и сгибами крыльев, быстрее и быстрее. Сжимая зубы, преодолевая боль от ран. Силы уже давно должны были кончиться, но он заставлял себя двигаться, пока не добрался до Степаниды. А добравшись – чуть не заплакал, увидев, в каком она состоянии.

– Не смей умирать… Не смей!

На её шее ещё билась жилка. Значит…

У него нет другого выхода.

Он сумеет, спасёт. Так же, как когда-то спасли его.

Последние силы – в кулак, губы – в нитку, крылья – наготове. Мишка прижал к себе подругу и свечой взмыл в ночное небо. Прочь от проклятого сада, где он успел разглядеть её неподвижных родителей, прочь от места, что забрало у него друзей.

В глазах стало мутнеть, кровь из ран – литься сильней. Мишка полетел, как раненый, истерзанный кошкой голубь, – теряя высоту и вновь набирая, врезаясь в дымоходы и едва уклоняясь от окон.

«Я хочу летать, летать, как птица…» – Стёпин голосок, её мечты и веселье, всё это билось в голове, не давая ему упасть.

«Я хочу путешествовать. По всему свету!»

Уже светает, вон, солнышко у горизонта, золотятся куполки.

«А ты? Ты будешь путешествовать со мной? Когда вырастем, Мишель?»

Знакомая улица внизу. Вот раздвоилась, приблизилась…

«Мишель. Ты такой…»

Влажный поцелуй в щёку, звон стекла. Мишка влетел в окно своего дома и грохнулся на пол. Правое крыло хрустнуло, Стёпа едва выпала из объятий, но Мишка, скуля сквозь зубы, сумел встать и дотащить её до операционной.

Последняя бонбоньерка с прахом, где?

Пульс всё слабее, время уходит.

«Я хочу летать. По всему свету, Мишель…»

Больно, жарко, страшно. Банки с сердцами и кишками нечисти, кровь, что струится по разодранной руке, куски плоти, выдранные подлой Ольховской.

«Я успею. Всё будет хорошо», – твердил и твердил в уме Мишка.

Скальпель скользил во вспотевших пальцах, сознание мутилось. С праха, что лежал в раскрытой бонбоньерке поднимался дым. Закручивался спиралью, создавая тень в виде человека.

«Я успею».

Мишка шептал заклинания, замешивая их на своей крови, резал и шил.

«Всё будет хорошо».

Стёпа не двигалась. Веки её были закрыты. Но всё будет хорошо, она выживет. Она обязательно откроет глаза и улыбнётся ему. Она снова будет сидеть на подоконнике, болтая ногами в сафьяновых туфельках. Вышивать своих любимых пичужек и держать на коленях бонбоньерку. Хорошую, обыкновенную бонбоньерку без всякого праха, и они…

Всё.

Игла выпала из пальцев, операция завершилась.

Пульс пропал.

У Мишки дрогнули плечи, дрогнула спина. И он, наконец, зарыдал. Он упал у операционного стола и съёжился, плача во весь голос. Он рыдал и рыдал, уткнувшись лицом в руку, что свешивалась со стола. Рука была холодной и пахла кровью, за окном занимался багровый рассвет, и ничто, ничто больше не могло его порадовать.

– Прости, что не спас, – прошептал Мишка, отпустив поцелованную руку.

Солнце сверкнуло на выбитых стёклах, зайчиком сплясало на пустой, серебряной бонбоньерке.

Волосы тронул свежий ветер. Мишка зажмурился…

И понял, что ошибся.

Не ветер. Нет.

– Ми… шель?

Группа автора Яны Демидович в социальной сети ВКонтакте: https://vk.com/yad_writer

В оформлении обложки использована фотография Andre Furtado с сайта https://www.pexels.com/ по лицензии Pexels.

Примечания

1

Хаггис – национальное шотландское блюдо из овечьего рубца, начинённого субпродуктами.

(обратно)

2

Строки из баллады «Лесной царь» И. В. фон Гёте в переводе В.А. Жуковского.

(обратно)

Оглавление

Шёпот вереска

Горьких сердец пульс

Всё будет в шоколаде

Колючая принцесса, Мшистая королева

Волчья кровь

Дитя неоновых грёз

Души Изольды

Тонконогий

Снежные сёстры

Логово мёртвых пташек

Шторм и стиль

Бонбоньерка с прахом

*** Примечания ***