У Пепочки – всё по полочкам. Аккуратно, продумано и рационализировано. Как, в общем-то, и должно быть у цивилизованного человека.
Пепочка – не девочка, ей пятьдесят четыре года. Но у нее девичья фигурка и легкая душа. Стройные ножки, волосы до плеч и плавная, танцующая походка.
Пепочка – не сказать чтобы писаная красавица, но очень женственна, и это подчеркнуто ее умением стильно одеваться. Вкус у Пепочки безупречный – ни убавить, ни прибавить. Она не носит бижутерии и вообще не украшает себя излишне. Раз в месяц она самостоятельно и проворно закрашивает отросшую седину в густых волосах цвета «темный блондин». Носит очки в модной роговой оправе – по причине близорукости. И открыто признается, что любит часто менять наряды. Вот, пожалуй, и все ее слабости.
Пепочка сумела организовать свою жизнь и быт по максимуму. А свободное от работы время – тем более. Наверное, чтобы не слоняться из угла в угол по терракотовому мрамору гостиной и не удручать себя думами о негативном, как это случается у женщин всего мира в одиночестве.
Два раза в неделю она ездит на своей маленькой, немного побитой, но совсем не старой голубой машинке «Ниссан» в местечко Аль Публеро, где изучает на курсах английский язык. Вечером, после работы, она закрепляет пройденный материал и отрабатывает правильное произношение, используя компьютерную программу. Она делает это не рьяно, а вполголоса, немножко стесняясь того, что получается не так блестяще, как ей бы этого хотелось и как произносит бездушный модератор. Но женщина не отчаивается, а спокойно выключает компьютер до последующего наступления прогресса. Всё, пора спать! На сон грядущий Пепочке еще предстоит прочесть несколько страниц книги Милана Кундеры «Невыносимая легкость бытия», которую ей недавно подарили.
По двум другим дням, когда Пепочке нужно выходить на работу после обеда, она едет в «Gym», без надрыва тренирует мышцы и плавает там заодно в бассейне. Ей очень нравится плавать, поскольку бассейн находится на открытом воздухе и оборудован парусиновыми тентами. Тень и тепло на жарком острове Тенерифе – это настоящее блаженство. Занятий языком и спортом Пепочка старается не пропускать, и по ее распорядку дня можно сверять часы.
Работает Пепочка у океана. В торговом центре, в ста метрах от преимущественно бушующей стихии, есть небольшой магазинчик купальных принадлежностей достойной похвал, итальянской марки «Зебра». В нем Пепочка неназойливо предлагает клиентам отборный товар: изысканные бикини, прозрачные парео, легкие, летящие туники. Хозяйка магазина, строгая немка, продавщицей своей довольна. Это у них – взаимно. Сейчас, правда, кризис, и покупатели на бикини не бросаются, но магазинчик устоял и не обанкротился.
Раз в неделю Пепочка едет в супермаркет «Меркадона», расположенный за три квартала от места проживания, и закупает продукты. Упаковку воды, состоящую из шести двухлитровых бутылок, она стоически тащит в дом своими тоненькими ручками, приговаривая иногда для самовнушения, что она сильная, хоть и хрупкая. Воды Пепочке нужно много. Она знакома с непреложным правилом – пить регулярно и не менее двух литров в день.
К питанию Пепочка относится с умом, но без фанатизма. Она ест белый хлеб с консервантами, совсем свежий, который считается намного хуже черствого, может позволить себе сырокопченую ветчину, тоже с консервантами. Но, в основном, только ту, что привозят ей с материка, из родной Андалузии. А там всё, как она считает, натуральное. На завтрак Пепочка поджаривает в тостере до хрустящей корочки два кусочка тоста и аккуратно закладывает между ними бордовую ветчинку. Жировые прослойки послушно тают от тепла, жир проникает в хлеб, и Пепочка с удовольствием откусывает от бутерброда, держа его изящно, но крепко обеими ручками и слегка оттопырив нежные пальчики.
Разумная Пепочка старается экономить время. Когда оно у нее есть, она берет большую, до блеска начищенную кастрюлю, готовит еду и раскладывает ее по пластиковым тарам и судочкам, чтобы в последующие загруженные работой дни лишь открывать чистенький холодильник и разогревать заготовки. Но вот рыбу и морепродукты Пепочка любит превыше многого, в том числе, превыше мяса. Поэтому два раза в неделю она покупает на рынке немного свежих даров всё еще щедрого моря, готовит их и сразу съедает. В сортах рыбы Пепочка прекрасно разбирается и знает наверняка, что популярную дораду выращивают в тесных вольерах и кормят, чем придется, поэтому дорада и стоит всего пять евро за килограмм. А вот местная рыбка «сама», красивая по форме и вкусная по содержанию, заслуживает того, чтобы Пепочка потушила ее в духовке на овощах: луке, зеленом перце и помидорах.
Пепочке так вкусно, что она несколько торопится и потом незлобиво ругает себя за торопливое поедание пищи. После еды она сразу, держа спинку прямо, поднимается на второй этаж, где у нее расположена ванная комната, и тщательно чистит зубки. Приблизительно пять лет назад Пепочка стала чистить и язычок, купив в аптеке специальное приспособление, стоящее у нее в красном стаканчике, рядом со щеткой. Вы никогда не уговорите Пепочку лечь в постель, не почистив зубки. Поэтому, наверное, они у нее белые, хоть и не идеальной формы, немного пляшут полечку. Лучезарность Пепочки от этого не страдает, потому что она не комплексует и не зажимается, широко и радостно открывая в улыбке рот.
Каждое утро Пепочка заводит будильник на восемь утра, но не для того, чтобы сразу встать, а чтобы проигнорировать звонок и поспать еще. Через полчаса будильник звенит во второй раз, но и этот момент Пепочка безмятежно пропускает, чтобы остаться в постели подольше. В результате такой вялой борьбы, встает Пепочка около девяти. Это ее ритуал. Ей так нравится.
Без энтузиазма покинув постель, она спускается со второго этажа своих апартаментов, которые приобрела пять лет назад в ипотеку, заходит в кухню, берет два апельсина и при помощи электрической соковыжималки производит себе стакан свежего сока. Потом садится за маленький чистый столик, стоящий у стены, закидывает прелестную ножку на еще одну такую же и мелкими глотками, не торопясь, пьет живые витамины. Это тоже Пепочкин ритуал. Она ему не изменяет.
Через некоторое время, перед самым уходом на работу, Пепочка заваривает кофе и выпивает чашку некрутого напитка, чтобы взбодриться. Почистив после завтрака зубки и приведя себя в порядок, неизменно красиво одетая, она берет из черной пепельницы, что стоит на кухне и служит не по назначению, ключи от квартиры и машины и спускается в гараж, расположенный под ее домом, выкрашенным в светло-абрикосовый цвет. Уходя, Пепочка обязательно опускает жалюзи почти до самого карниза и закрывает окна – на острове нестабильная погода, хоть и устойчиво солнечная. Да и вообще – мало ли кому что в голову взбредет.
По утрам Пепочка, если никуда не торопится или наслаждается выходным днем, предпочитает классическую музыку – это настраивает ее на гармоничный лад. А вот вечером… Вечером Пепочка руками и ногами – за латиноамериканский темперамент и шедевры его музыкального искусства. Потому что Пепочка обожает танцевать и совсем не прочь при случае податься с друзьями в хороший диско-бар. На последнем карнавале, что отгуляли здесь всем островом неделю назад, Пепочка нарядилась львом, словно опять-таки желая подчеркнуть свою внутреннюю силу. Грива льва оказалась ей очень к лицу, и Пепочка с подругами, разодетыми, кто в кого горазд, отдавали дань карнавальной традиции до четырех часов утра. На следующий день – благо, он был выходным! – Пепочка никуда не пошла и провела время на мягком диване, в расслабленной позе на славу потрудившегося льва.
Пепочка любит жизнь и считает, что она полна сюрпризов. Поэтому, когда они случаются, она еще больше радуется и остается довольна своей философией.
Пепочка весьма уравновешенна. Она никогда не повышает голоса и практически не плачет. Но если вдруг ей становится грустно, или у нее падает тонус, она не тянется к другим, не делится, а тихо уединяется в своей скорлупке и не высовывает оттуда колоритного, слегка орлиного испанского носика до полной капитуляции дурного настроения. Ее тактичность в абсолюте не позволяет ей «грузить» ближнего. Тем более, что у Пепочки все родственники – на материке, а единственная дочь третий год учится в университете Валенсии, украшая монитор Пепочкиного компьютера своим фотографическим обликом, похожим на маму. Пепочка и дочь свою не «грузит». Не пристает с поучениями и наставлениями, а только звонит ей не слишком часто и общается, как с подругой. Дочь очень рада этому обстоятельству, и отношения обеих можно смело причислить к идеальным.
С личной жизнью у Пепочки тоже всё устаканено. Раз в неделю к ней наведывается тридцатипятилетний любовник, к коему она не испытывает всепоглощающего чувства, но с удовольствием открывает дверь своей обители. Она не требует от него подарков, не накладывает обязательств, а ждет лишь качественного секса и светлых, незамутненных эмоций. Как известно, на что настраиваетесь, то и получаете. Знаки внимания со стороны любовника – тоже не самоцель. Поэтому, когда молодой человек, работающий по соседству в баре, взлетает при помощи упругих ног на второй этаж и застывает перед дверью Пепочки с кусочком торта на тарелочке, женщина чувствует себя польщенной и восклицает искренне: «Как же он мил»!
Порой справедливая Пепочка оказывается своим мужчиной недовольна. Тогда она мягко, незлобиво журит его и, шутя, угрожает найти ему замену помоложе. Вообще у Пепочки всё в порядке с юмором. Наверное, поэтому отношения в паре ровные, спокойные и длятся уже два года. Но если Пепочка, верящая в сюрпризы, встретит любовь, да еще настоящую, будьте уверены – она бросится в нее, как в омут, с головой и со всей своей потаенной страстью. Ведь в ее жилах течет горячая андалузская кровь. И это непременно случится, потому что Пепочка свято верит в самый что ни на есть благоприятный исход событий. Поэтому она просто спокойно идет навстречу будущему, не омрачая себе и другим настоящее.
По воскресеньям у Пепочки – выходной. Будильнику сказано «нет», но зато после завтрака Пепочка опять берет себя в руки и приступает к уборке квартиры. Методично, не спеша, в энергичном ритме, она чистит свое гнездышко, пока оно не засверкает. После этого его хозяйка может позволить себе поваляться на пляже у океана или посмотреть документальный фильм по телевизору, прикрыв стройные ножки пледом.
Иногда вся программа дня рушится, потому что друзья тащут Пепочку в горы. Тогда она, спортивно облачившись, проделывает по десять километров в компании хороших людей и к вечеру чувствует себя отдохнувшей.
Пепочка – не верующая и не посещает церковь. При этом более чистого и добродушного человека встретить трудно. Она никогда не произносит слова «ненавижу», оно просто не существует в Пепочкином лексиконе. Эта женщина толерантна без позы и желает всем добра. Экзальтация? Что вы! – никакой. Ни малейшей. Шкала ее ценностей выверена и точна. И вообще – Пепочка живет себе как эталон. И совершенно не страдает от одиночества, поскольку побывала замужем, и ей одной попытки хватило. Муж молоденькой женщине достался не из легких, местный островитянин, то бишь – абориген. Прожили они с переменным успехом двадцать лет, и Пепочка изведала всю палитру испанских страстей. Период этот она считает трудным и не собирается его повторять. Ей импонирует современная модель проживания каждого на своей территории, с выходами вместе в «свет» – по обоюдному желанию и интимная жизнь – по потребности сторон.
У Пепочки – всё по полочкам. Только климакса у нее пока нет. Наверное, она еще не нашла ему места. Да и зачем он ей? Климаксу придется потерпеть.
Вы скажете, что за имя такое – Пепочка, когда речь заходит о требующем к себе уважения климаксе? Всё не так просто. Настоящее имя этой достойнейшей женщины Мария-Хосефа Эстепа. Но она не любит, когда ее так называют. Предпочитает простоту – Пепа, от полного имени «Хосефа». Но я не могу называть ее иначе. Она повергает меня в невыразимую нежность. Побольше бы таких Пепочек.
Однако «нет морального облика без единого облака»… Вы удивитесь, но Пепочка регулярно заглядывается на филейные части молодых парней и, как отпетый азербайджанец, может без смущения прицокнуть языком, завидев обладателя округлых ягодиц. Тогда она вполголоса произносит одну из своих самых любимых фраз: «Какое тело»! А на карнавале она так разошлась, что даже ущипнула под шумок в толпе пару-тройку обладателей этого немаловажного атрибута. Они, кажется, очень удивились, но не обиделись на пикантную шалость приличной женщины. Ведь изящные пальчики не могут поранить молодой и упругий зад. Что ему сделается? Это у Пепочки бьют биологические часы, как куранты, а не у кабальеро.
Раз или два в год Пепочка садится к своему компьютеру на крутящийся офисный стульчик и заказывает через интернет полет в Мадрид, откуда уже потом добирается до своих родственников. Как резиденту острова Тенерифе, ей полагается большая скидка, и если Пепочка не проморгает и забронирует билет заранее, то иногда она платит в оба конца всего двадцать пять евро. Это ли не удача для хрупкой женщины, обеспечивающей себя самостоятельно?
А вот когда Пепочка приземлится в Мадриде и затем окажется на месте, я не знаю, какая будет она. Потому что там, в Андалузии, – ее родина, там братья с их семьями, там девяносто шестилетний отец, там четыре года назад похоронена ее мама… Наверняка Пепочка, находясь там, становится более расслабленной, с нее спадает жесткий каркас изматывающей ответственности за свою жизнь, и она становится немного той шаловливой беспечной девочкой, которая в Андалузии выросла.
Там Пепочка бесконечно счастлива. На целых три недели она может забыть об одиночестве, которое побеждает рациональным планированием своего бытия. А потом самолет безжалостно вернет ее в перламутровую ракушку острова Тенерифе, так же одиноко затерянного в просторах Атлантики, как песчинка жизни Пепочки во Вселенной…
Она не заплачет при расставании с родиной. Возможно, когда-нибудь она в Андалузию вернется.
КРОМЕ МИУ
Первый же эпитет, пришедший на ум при виде сразу понравившейся мне Марты, оказался неожиданным для меня самой – тяжеловесная. Звучит нелицеприятно, знаю. Но судите сами: резкий взгляд исподлобья, поступь гренадера, интонации полководца. Остальное лишь подчеркивало первое впечатление и создавало некую кайму для образа: осознанная жизнь в одиночестве, в которой не нашлось места детям, и болезненная привязанность к серому, вальяжному коту Миу, безбедно проживающему двенадцать лет бок о бок с хозяйкой в ее апартаментах на берегу моря. В свои семьдесят, а Марта дополнительно подчеркивала, что ей уже почти семьдесят один, женщина выглядит гораздо моложе. У нее абсолютно белые крашеные волосы, короткая стрижка без выкрутасов, сильно подведенные черным цветом брови и веки карих глаз, сбитое тело и довольно упругая еще, смуглая кожа. Стильная, уверенная в себе, Марта действительно ни в ком не нуждалась. Кроме пушистого Миу.
– Если он сбежит, или потеряется, я застрелюсь, – сказала она, приставив палец к виску и издав звук, похожий на выстрел.
В ней крепко сидел артистизм. И одевалась она, как ярко выраженная художественная натура: летящая, бесформенная юбка, не то блузон, не то хитон, на шее мятый шарф. Видно, что весь прикид серо-бежевых тонов – из натуральных волокон.
Она привлекла впервые мое внимание на пустом утреннем пляже, у кромки спокойного моря. Женщина села на песок, сняла шарф, подняла его на вытянутую руку вверх и ловким, вращательным движением скрутила «одной правой» в колбаску. Сложив «колбаску» в колечко, она повторила тот же трюк с юбкой и хитоном.
– Практично, – сказала я, подняв большой палец в знак одобрения. Она кивнула утвердительно. Так мы и познакомились.
Вода в середине апреля на побережьи Коста Брава еще непрогретая солнцем, считалась холодной для купания, и я приняла Марту, вошедшую по щиколотку в воду, за моржа. Ее широкая, с крепкой ступней щиколотка, равно как и бедра, и впрямь могли бы принадлежать сорокалетней женщине, но достались ей, семидесятилетней Марте. Она повернулась спиной, и моему удивленному взору предстали ягодицы – на диво. На тот момент я еще не знала, сколько этой даме лет, но ее уникальность, которая, впрочем, отличает каждого человека, притягивала.
– Сеньора, извините за беспокойство, добрый день! Как вы думаете, какая сегодня температура воды? Наверное, градусов семнадцать?
– Не-ет, что вы! Максимум четырнадцать. Да что гадать! Сейчас узнаем.
Она достала из тряпочной котомки пластиковый футляр, из футляра термометр и вошла в чистую, бирюзового цвета воду по колено. Опуская термометр в море и купая его, женщина обнаруживала подвижность тела, завидную в ее возрасте. Но главное, что от нее исходило, – ощущение слияния с природой. Хоть Марта и не собиралась сегодня плавать, как выяснилось в разговоре, но с морем была определенно на «ты».
– Плавать люблю очень. И ходить пешком вдоль берега, – призналась Марта мне, – а спортом не занимаюсь. Предпочитаю не надрываться. А ты итальянка?
– Нет, просто немного знаю язык. Я – украинка.
– Странно… – произнесла Марта несколько равнодушно и стала что-то собирать в воде, оказавшейся все-таки семнадцатиградусной.
– А Вы – местная? – поинтересовалась я.
– Да… повсеместная! Каталанка я. Выросла в горной местности, а живу то у моря, то в горах. Олицетворяю мечту многих, – подмигнула мне дама.
– Это точно…
Подойдя ко мне с полной гостью ракушек, она задала еще пару-тройку вопросов, касающихся моей личности, и внезапно пригласила меня вечером в гости. Разумеется, я согласилась: нестандартные люди – это находка. Не менее загадочная, чем морская ракушка…
К назначенному часу я опоздала. Друзья затащили меня на прогулку в горы, не рассчитав время на обратный путь. Мы всей машиной спешили, но к восьми не уложились.
– Марта, прошу прощения! Меня задержали обстоятельства…
– Ничего страшного, я усидчивая. Но если бы ты не пришла и в два часа ночи, тогда я, пожалуй, ушла бы домой…
Отдав дань ее чувству юмора полноценным смехом, мы постояли на набережной в ожидании заката, отметили его ежедневную уникальность и, на мое счастье, размеренно двинулись в сторону дома Марты. Дул беспощадный ветер, и я заметно подрагивала от холода. Марта, казалось, ничего не замечала, словно ветер ее не касался – ни в прямом, ни в переносном смысле.
Современной постройки девятиэтажный дом был прижат к высокой скале, и вся его внутренняя сторона могла бы вполне сойти за оригинальную пристройку к сталактитовой пещере. Это создавало эффект аттракциона и опять-таки пахло близостью к природе. Скала начиналась прямо в подъезде и, облаченная до потолка в стекло, казалась музейной реликвией. Тем более, что камень красиво подсвечивался снизу большой зеленоватой лампой.
– Я купила эти апартаменты восемь лет назад. Ничего особенного, но публика тут живет достаточно солидная и спокойная, – сказала Марта доверительно.
Поднявшись на лифте на восьмой этаж, мы вошли по длинной, опоясывающей дом лоджии – с видом на скалу – в дверь, в которую царапался изнутри истосковавшийся по чему-нибудь живому кот Миу. Марта снова приложила палец к виску, изображая «выстрелом» в голову степень своей привязанности к верному домашнему животному.
Стильная, под стать хозяйке квартира горделиво носила белое одеяние: стены, диваны, стулья, шкафы. В одной только гостиной – семь источников света. В правом углу – большой стол со стеклянной крышкой, отполированной до пределов возможного. Над ним – новая, современная лампа. И повсюду ракушки: подвески, фигурки, обрамление большого зеркала.
– Старую лампу, что над столом, я сняла. Но с таким трудом! Она была потрясающая, необычная… – Марта сделала трагическое лицо. В доказательство она ушла в одну из трех комнат и, не поленившись, притащила оттуда громоздкую лампу, представляющую собой стальной зигзаг-молнию больше метра.
Это было признание в любви – лампе. По существу, вещизм, который я отрицала. Но, что удивительно, сама Марта, там не менее, производила стойкое впечатление независимого существа. С нетривиальным внутренним миром.
– А я однажды выбросила всё старое и ненужное, переборов желание оставить кое-что – вдруг еще послужит? Когда выбросила и раздарила штук тридцать пакетов, пошел сильный поток энергии. Он буквально бросился ко мне в объятия! Это было потрясающе.
– Да-да, я знаю, по фэн-шую. – Отозвалась Марта индифферентно. – Но жалко же!
– Не жалей! Ведь у тебя уже висит новая… Знаешь, а твои ракушки говорят о том, что ты могла бы хорошо рисовать, – сменила я тему.
– Да? – нисколько не удивилась Марта и опять решительно ушла в закрома.
Она вынесла оттуда несколько картин в пластиковых рамах и поставила их передо мной на пол, у кресла. Все картины были подписаны черным – «Марта». Каждая – в особой технике: и пастель, и акварель, и масло, и уголь. И в каждой присутствовал густой черный цвет. Словно читая мои мысли, Марта вдруг задумчиво произнесла:
– Знаешь, мне незнакомо понятие «счастье». Ощущение, что я довольна – да. Но счастья я не знаю. Живу то в Ллорете, то в Бике. Там я и родилась, и росла.
– Ты, наверное, там начала любоваться природой, пейзажами?
– Да нет, я не любовалась. Росла себе, да и всё, – пожала Марта плечами пловчихи.
– Твои близкие там?
– У меня никого нет. Кроме Миу. – Она притянула к себе кота за голову мягкой хозяйской хваткой. – Ни сестер, ни братьев.
– А родители?
– Отец умер в девяносто пятом. Мать – в девяносто девятом.
– Это печально. Всегда и у всех… Извини, а муж… был?
– Нет. Никогда. – Отрезала Марта. – Ни мужа, ни детей.
И, предваряя дальнейшие вопросы, она спокойно сказала:
– Меня утомляли все отношения, уже через месяц после их начала… Мне и так хорошо. Я люблю независимость. Хочу – иду на пляж, а нет – сижу дома. На восьмом этаже прекрасный воздух с моря. До него же рукой подать.
Она вывела меня на большую, тщательно обустроенную лоджию, аналогично квартире – в бело-салатовых тонах. Между двух впереди стоящих домов выглядывал синий прямоугольник побережья.
– Смотри, какая досада, этот дом впереди? Море перекрывает.
– Зато справа виден живописный склон, и там ты наблюдаешь закат.
– Да, и восход вижу. А потом солнце вот та-ак надо мной проходит по своей траектории: зимой ниже, летом выше, – она показала рукой в ночное небо. – И еще этот дом хоть не впритык стоит.
– Вот видишь, как хорошо ты устроена. А дом впереди защищает тебя от штормов.
– Хм! Любопытно…
– Грамотный у тебя свет, Марта – позволила себе заметить я, – самый выгодный, боковой. И не слишком яркий. Такой свет предпочитала Бланш Дюбуа, героиня пьесы Теннеси Уильямса «Трамвай Желание».
– Уильямса не люблю за некоторую искусственность, а Бланш всецело поддерживаю, – отозвалась Марта. – Садись в то кресло, оно теплее, чем стул.
Я с радостью повиновалась, оставив недогретым хай-тековский стул, поскольку замерзла еще в горах. Марта метнула в меня легкий плед.
Она удалилась и вдруг появилась из спальни, сопровождаемая грохотом колес обогревателя. Положив на него обе руки, толкая агрегат вперед, как тачку, Марта скомандовала:
– Давай раздвигай ноги, будем тебя согревать!
И засмеялась своей шутке, прежде, чем я успела ее оценить. Юмор у Марты проблескивал мужской. Пометавшись по квартире, Марта принесла уютно похрустывающий пакетик с миндалем, придвинула к моим коленям стеклянный столик, водрузила на него стакан со льдом и металлическими щипцами, два бокала и темную бутыль с выразительной этикеткой.
– Это тебя тоже согреет.
– Алкоголь? Я не пью, особенно на ночь.
– Да? – скептично бросила Марта. – Ну, попробуй только. Это вкусно, захочешь еще.
– А что это?
– Настойка на скорлупе зеленого грецкого ореха.
– О, это полезно!
Я мельком вспомнила ее ягодицы и подумала, что их секрет мог вполне заключаться в этом напитке.
– Вот-вот, пей, – удовлетворенно констатировала Марта.
– Спасибо, действительно вкусно.
– Какой-то этот миндаль… никакой! Фу, соли мало. – Марта обаятельно скривилась и резвым шагом ушла на кухню.
Сыпанув в орехи щепоть соли, она попробовала их и опять осталась недовольной:
– Нет, не то. Крошатся. В них нет жира.
И не поленилась принести другой пакетик.
– Тут не только миндаль, это коктейль, знаешь? Бери.
О том, что орехи тяжелы на ночь, я промолчала. В чужой монастырь, знаете ли… А Марта молотила крепкими зубами орехи, сидя нога на ногу на белом кожаном диване, и потягивала настойку.
– А можно воды, без газа?
– Почему нет? Вот, это самая качественная вода здесь.
Она протянула мне синюю пластиковую бутылку, обтянутую по крышке белым.
– Открой сама. Кока-колу тоже не будешь, судя по всему?
– Нет, спасибо, не пью ее.
– Хм! Интересно, – прокомментировала Марта без интереса в голосе.
Мы жевали и неинтенсивно всматривались друг в друга. Поневоле оставаясь до определенных границ в социуме, Марта, судя по всему, еще не окончательно махнула рукой на людей. Она рискнула пригласить малознакомую женщину-иностранку в свою обитель и радушно угощала гостью излюбленными лакомствами. Она впустила ее в свою творческую «лабораторию». Познакомила со своим «священным» Миу. Но доля настороженности в ее ауре все равно присутствовала.
– В Ллорете летом слишком шумно. Много бескультурных людей. А в целом, место изумительное. Но завтра я поеду в Бик! – поделилась своими планами Марта.
– Это далеко?
– Нет, восемьдесят километров, вглубь материка.
– А ты профессиональный художник?
– Нет, самоучка. Я тридцать лет в школе работала, английский преподавала.
– Тяжелый труд.
– Да, тяжелый, факт.
О трудностях одиночества Марта и не заикалась. Оно ей явно служило поводом для творчества.
– Наверное, гармония в человеческом мире – штука недостижимая. Как думаешь? – обратилась она ко мне.
– Думаю, что гармония с самим собой абсолютно реальна. И ощущение счастья – тоже. Надо только не воспринимать мир и его богатство как само собой разумеющееся. И ценить момент, мгновение. То малое, чем располагаешь.
– Смотри, чем я располагаю! – Вскочила Марта с дивана воодушевленно.
Легко наклонившись, она выдвинула нижний ящик длинного комода. Там, в ячейках, лежали ракушки всех размеров и мастей, а также бусины, бисер, камешки, леска… От ракушек шел запах моря и тухлой рыбы. Но не сильный, терпимый.
– Нравятся мои штучки? Хочешь, подарю браслет?
– Нет, нет, спасибо, я не ношу такое.
– Тогда я подарю тебе другое, – прищурилась Марта.
Она вынула из шкафа папку и достала оттуда рисунок, скопированный в цвете на обычный лист А 4. Половину листа занимал рисунок, внизу находился текст.
– Этот текст – мой. Я внезапно написала как-то однажды ночью. Знаешь, я вообще люблю писать, люблю каллиграфию. Я пишу разными шрифтами, гусиным пером. Готический у меня особенно хорошо выходит. На разных языках пишу.
– А по-русски пробовала?
– Нет! Ни арабский, ни китайский, ни кириллица – увольте! – отмахнулась Марта.
В ее каллиграфических эскизах таилась та самая усидчивость, о которой она упомянула на набережной. И запредельное одиночество. Отрешение от внешнего мира. Может быть, даже его неприятие. Мир людей был для Марты эпизодическим. А вот Миу, отвечающий утробным голосом на конкретно поставленный хозяйкой вопрос «Ты будешь «Вискас»? – «Ты еще спрашиваешь»! – был для Марты настоящим человеком.
Под подаренным мне рисунком, изображающим грустную, даже депрессивную женщину-девочку, сидящую в кресле и прижимающую к своим коленям голову большой, тоже грустной собаки, стоял текст. В нем содержалась квинтэссенция жизни Марты: «Животные однозначно лучше людей, их нужно защищать и оберегать больше. Только животное может стать беззаветным другом. Оно дает своему хозяину чувство тепла и доверия и помогает и физическому, и психическому состоянию. Оно всегда благодарно и способно чувствовать настроение человека, как никто из людей. Животное дает много и даже больше…»
Наверное, поэтому и коту с ней уютнее, чем человеку. Несмотря на угощение ликером и орехами, я почему-то вжималась в кресло и мечтала уйти в свою тощую гостиницу. Недоверие к людям, прямо противоположное любви к животным, сформировавшееся у Марты к семидесяти годам, превращало стеклянное пространство в свинцовое. Глубина ее несомненно интересной личности не манила, а отталкивала. Без акваланга тут делать было нечего. А кислород мой закончился.
Около одиннадцати ночи я заставила себя извиниться и, сославшись на поздний час, попросилась на выход.
– Как хочешь, – не удерживала меня Марта. – Пойду, провожу тебя вниз, а заодно, знаешь, что сделаю?
Она скроила таинственную мину, но тут же переменила ее на плачущую и нарочито-драматично произнесла:
– Я выброшу свою дорогую старую лампу! В этом виновата ты! – Марта смешно сдвинула смоляные брови и ткнула в меня наманикюренным пальцем.
На улице она поставила лампу в темный закуток у подъезда и театрально «зарыдала», уткнувшись лбом в мое плечо:
– Прощай, моя любимая лампа!
Я почувствовала себя не то выкидываемой лампой, не то соучастником долгожданного поступка. Наверное, от леденящего ветра у меня пробежал мороз по коже.
Или меня коснулось избранное, белое и стеклянное одиночество Марты? Я представила, что жизнь двенадцатилетнего Миу закончится через пять, скажем, лет, и мне стало страшно за Марту, любящую независимость, но чудовищно зависимую от присутствия Миу.
Почему же Марта не животный мир целиком мечтает оберегать? Собирая на пляже ракушки, она безжалостно выковыривает их внутренности, убивая, казалось бы, незначительную жизнь моллюска. Потом художественно нанизывает их на леску, перемежая с яркими бусинами. Поэтому из ее ящика для хобби и тянет тлетворным душком.
Человек противоречив, что и говорить. Привязанность к домашнему животному бывает не чистой воды любовью. В болезненной привязанности отражается обида на мир ей подобных существ. А любовь, как таковая, безраздельна, она или есть – и тогда ко всему сущему, или ей просто нет места в выжженной обидами душе.
– Она позвала тебя попить кровушки, – весело заметил потом мой приятель.
– Нет, она, оставаясь в социуме, еще не окончательно махнула рукой на людей…
Кто из нас прав? Что будет с Мартой?
Вечернее море вымывало волнами на берег мелкий мусор, не осуждая купальщиков и не отвечая на их вопросы…
Все-таки мир спасет не красота, как полагал Достоевский. Мир спасет любовь. Щедрая, искренняя, ничего не требующая взамен. Безусловная любовь. Человека – к человеку. И животным будет среди них неплохо.
