Антон Конышев
Эншенэ
Лаборатория
Двенадцатое октября две тысячи пятьдесят второго года по григорианскому календарю выпало на субботу. В этот день на Земле появилось на свет пятьсот тысяч тридцать два младенца. В Шанхае всё утро моросил противный мелкий дождь, а в Петербурге напротив, совсем не осеннее настроение прохожим создавало чистое, звенящее прозрачностью небо.
В известном на весь мир издательстве вышла новая книга известного на весь мир писателя. На пятьдесят семь секунд провис интернет во всём Южном полушарии. Биржевые котировки послушно прыгали, что твоя кардиограмма у сердечника, а в целом ряде стран с разной степенью успешности бодались на выборах политические элиты. Одним словом, жизнь шла своим чередом. И не только на Земле.
Примерно в трёхстах восьмидесяти тысячах километров от колыбели человечества неспешно и целеустремлённо, с неотвратимостью научно-технического прогресса ползла к заранее установленной точке на лунной поверхности автоматическая самоходная платформа, за глаза ласково именуемая её создателями «тортиллой». Оставляя в реголите две чёткие параллельные полосы, «тортилла» всё дальше и дальше удалялась от вала кратера Богуславского, пока в 11 часов 24 минуты по московскому времени не прибыла к месту назначения в полном соответствии с заданными координатами.
В 11 часов 29 минут по московскому времени отстегнулись и с механической грацией легли на поверхность внешние щит-панели, подняв по бокам платформы ленивые облачка пыли и явив вечно чёрному небу ячеистый, похожий на черепаший, панцирь из многослойного полимера. В 11 часов 31 минуту бортовой компьютер Первой экспериментальной телепортационной установки дальнего действия провёл стандартную самодиагностику и сообщил на Землю о готовности к процедуре калибровки и синхронизации.
Тем временем на Земле в душном, несмотря на надрывающиеся кондиционеры, помещении Третьей экспериментальной лаборатории научно-технического центра «Заслон» висящее в воздухе напряжение можно было резать ножом.
Сосредоточенные лица, приглушённые голоса, напряжённые позы людей – всё свидетельствовало о чрезвычайной важности происходящего здесь и сейчас.
Наконец, почти испуганно, чуть слышно пискнуло звуковое оповещение. Молодой человек в белоснежном, идеально выглаженном белом халате, на фоне которого особо бросалась в глаза легкомысленная ярко-жёлтая «бабочка», чуть съехавшая сейчас на бок, подался вперёд, вгляделся в монитор и неожиданно густым басом доложил:
– Установка локализована. Пошла телеметрия.
Рыжий, как белка, невысокий и коренастый мужчина лет сорока, единственный из всех присутствовавших не занимавший рабочего места, а нервно расхаживающий посреди лаборатории, остановился, привычным жестом прошёлся пятернёй по вихрастой голове и скомандовал:
– Принимаем.
И всё мигом ожило. Запиликали зуммеры, выдохнули люди, замелькали пальцы над виртуальными клавиатурами, один за другим зазвучали голоса.
– Напряжение в норме. Растёт.
– Программное обеспечение – сбоев не обнаружено.
– Признаков радиационного и механического воздействия не зафиксировано. Повреждений нет.
– Поступил запрос на синхронизацию.
– Запускайте. Юра, не спеши. Только не спеши.
– Процесс синхронизации завершён.
– Поступил запрос на калибровку.
– Давай.
– Процесс калибровки завершён. Погрешность составляет два-три миллиметра.
– Временн
ое окно открывается через двадцать пять, двадцать четыре, двадцать три, двадцать две, двадцать одну…
Взгляды присутствующих невольно обратились в дальний конец лаборатории. Туда, где за стеной из плавленого кварца располагалось их детище – точная копия установки, находящейся сейчас за сотни тысяч километров от своей сестры. Тонкий вертикально расположенный стержень венчала сферическая камера приёмопередатчика величиной с небольшое яблоко, скрывая в своём чреве непосредственно объект телепортации – шарик из высоколегированной стали диаметром в десять миллиметров. Массивные, в два человеческих роста, меридианами опоясывающие камеру кольца-контуры придавали установке сходство не то с упрощённой моделью атома, не то с недостроенной сферой Дайсона.
– Понеслась душа в рай, – одними губами прошептал рыжий и широко и размашисто, точно благословляя, махнул рукой:
– Начать предпусковой отсчёт.
Низкий, глубокий на пределе слышимости гул заполнил помещение лаборатории. Рыжий даже не сразу уловил смысл прозвучавших слов, а уловив, еле сдержался, не позволяя себе перевести дух.
– Регистрирую уменьшение массы объекта в камере приёмопередатчика установки «Земля».
– Регистрирую постепенное увеличение массы в камере приёмопередатчика установки «Луна».
И вдруг тревожно:
– Наблюдаю резкий скачкообразный рост мощности установки "Луна". Частые нарушения сигнала, нестабильность электромагнитного и гравитационного полей.
Рыжий почувствовал, как сразу одеревенела спина. В два шага оказался рядом с говорившим. Потребовал, впиваясь взглядом в монитор:
– Причина?
– Синхронность точек приёма-передачи нестабильна. Чёрт. Точки рассинхронизированы.
– Можем заново запустить синхронизацию?
Синие-синие глаза глянули на него виновато и чуть испуганно:
– Но, Евгений Степанович, мы нарушим…
– Да знаю я, – выпрямился рыжий, – отставить. Что там с объектом?
– В камере приёмопередатчика установки «Земля» объект не регистрируется.
– В камере приёмопередатчика установки «Луна» регистрирую увеличение массы. Стоп! Масса совпадает с контрольной! Получилось! Люди добрые, получилось!
– Тихо ты, не ори, – цыкнул рыжий, сам из последних сил сохраняя вид сосредоточенный и невозмутимый, – спугнёшь ещё. Начинаем смену полюсов обоих контуров.
А потом как гром с ясного неба, как длинная извилистая змейка костяшек домино, запустивших цепную реакцию необратимости, зазвучало отовсюду:
– Нет сигнала с датчиков установки «Луна» .
– Нет сигнала с датчиков камеры приёмопередатчика.
– Нет сигнала с датчиков блока питания.
– Нет сигнала с камеры на "тортилле".
– Нет сигнала…
И контрольный в голову:
– Перестали поступать данные телеметрии.
– То есть, как это перестали поступать? – чужим голосом прошелестел рыжий, чувствуя, как губы сами растягиваются в глуповатой улыбке. – Как это вообще возможно?
В ответ только развели руками и обиженно кивнули куда-то вверх и влево:
– Это не сбой, Евгений Степанович. Наша аппаратура в норме. Сигнала действительно нет. Там… Там что-то случилось. Что-то серьёзное. Я не могу сказать, что именно. Сейчас не могу.
Последующие пятнадцать часов и тридцать одна минута вместили в себя несчётное количество безуспешных попыток восстановления связи, три авральных мозговых штурма сорванными голосами с коллективным приёмом успокоительного, метания от отчаяния к надежде и обратно к отчаянию, неоднократные запросы в ЦУП и покадровый до рези в глазах просмотр видеоматериалов со спутника.
Лишь после всего этого первый эксперимент по межпланетной телепортации макрообъекта был, наконец, признан неудачным.
Но это совсем не конец нашей истории.
Аулла
Дар возник тринадцать дней назад. И именно возник.
Вот только что не было ничего и вдруг раз, и стадо тучных, неповоротливых ноголапов шарахается во все стороны, как от голодного клюворыла. А Иуша зыркалами хлопает от неожиданности, испуга и благоговения.
Это он сам потом всем так рассказывал. Дескать, пасёт он стадо общинное да на Небесное Колесо поглядывает – как за лесок закатываться начнёт, можно и домой собираться. А потом чует Иуша, неладно что-то. Земля гудит, небо гудит, кишки и те, как будто гудят в брюхе. Ноголапы тоже заволновались-забеспокоились. Морды свои задрали вверх и переступают тревожно с ног на лапы да с лап на ноги. А гул нарастал, нарастал да внезапно и кончился. Иуша головой потряс, чтобы остатки шума вытряхнуть, смотрит, а скотинка в разные стороны улепётывает, да шустро так. А посередь пастбища – оно. Стоит.
– Понял я, – продолжал Иуша, в этом месте неизменно раздуваясь от важности и многозначительно понижая голос, – что это Духи нам Дар прислали. Вот именно так и никак иначе. Поклонился, возблагодарил Духов да и рванул вперёд ноголапов в общину, к Слышащему.
В общине пастуху сначала не поверили. И только когда вездесущие мальки сгоняли на пастбище и заполошно, перебивая друг друга, проголосили, что так оно всё и есть, тогда только Слышащий просветлел лицом, выволок из хижины все свои амулеты, нарядился в праздничные одежды и сам двинулся взглянуть, что да как.
Вернулся посуровевший – глаза горят, гребень того гляди лопнет от напряжения и избытка чувств. Даже хромать перестал. И не скажешь, что левоправую ногу ему много дождей назад клюворыл отчекрыжил.
На следующий день собрал Слышащий у Дара всю общину. Взрослые тесной кучкой боязливо держались в сторонке, не решаясь подходить ближе. Мальки привычно суетились, норовя выскользнуть из крепких родительских объятий.
Слышащий, величественный, как сам Дух-прародитель, преисполненный осознанием значимости момента творил перед Даром свои священнодействия. То шептал что-то неразборчиво и жутковато, то внезапно возвышал голос, благодаря и моля Духов откликнуться на его вопрошания. А потом и вовсе пал ниц, распластавшись перед Даром, полежал-полежал, после чего под дружный многоголосый вздох поднялся и возвестил перепуганным соплеменникам, что слышал он голоса Духов и внимал им. И что Духи почтили их общину особой благодатью, ибо ни у кого такого не было, нет и не будет, а у нас вот есть. А посему необходимо отблагодарить за благословение, а точнее доставить к Дару освежёванную тушу молодого ноголапа.
И приближаться к этому месту запретил под страхом отлучения.
Соплеменники потоптались немного на месте, вполголоса переговариваясь и боязливо косясь на диковинную громадину, возвышающуюся посреди пастбища, да и разошлись по своим делам – хлопотать по хозяйству да готовить к закланию ноголапа.
Именно тогда в первый раз пришла Аулле в голову мысль, впоследствии полностью изменившая его жизнь.
Аулла не был храбрецом. Совсем и даже отнюдь. Но Аулле нравилась Эона. Очень. Нравилась настолько, что он мысленно уже несколько раз скрещивал с ней пальцы рук и уводил в собственную хижину под завистливые и восторженные взгляды соплеменников. Вот так сильно Аулле нравилась Эона. Только злосчастный гребешок на темени никак не желал наливаться закатным цветом, а напротив, упрямо оставался тускло жёлтым. И кто, скажите на милость, согласится скрестить пальцы с тем, у кого гребень тусклый, как жухлая трава после месяца холодных дождей. Кто вообще на такого взглянет? Эона уж точно нет. Ей, дочери старосты, не пристало якшаться с таким, как Аулла.
С той поры каждую ночь, терпеливо дождавшись, пока все обитатели мужского дома уснут, лёгкой тенью выбирался он наружу и, старательно обходя светлые от взгляда Небесных Очей места и семейные хижины, содрогаясь от собственной дерзости, устремлялся на бывшее пастбище, к Дару. До месяца холодных дождей было ещё далеко и ночи стояли тёплые и почти безветренные, но Ауллу всё равно каждый раз охватывал суеверный страх и била крупная дрожь, и когда выкладывал из кожаного мешочка очередную требу, и когда, собравшись с силами и гордо вскинув голову – Духи не любят трусов – просил исполнить его заветное, единственное желание.
Двенадцать ночей приходил Аулла на бывшее пастбище. Двенадцать дней он голодал, откладывая большую часть еды на требу. Двенадцать раз он ждал ответа. Ответа не было. Духи молчали.
С детства, как и все в его общине, Аулла знал, что слышать голоса Духов дано не каждому. И что Слышащий оттого и зовётся Слышащим, что именно через него они говорят. Но щекотала и подзуживала где-то глубоко внутри непонятная ему самому, но такая желанная уверенность – он, Аулла, тоже сможет. Духи откликнутся.
Но сегодня он пришёл в последний раз. Он сам так решил. За прошедшие с появления Дара дни Аулла исхудал и осунулся, гребень на темени приобрёл противный землистый цвет. А после того, как вчера на секонокосе он рухнул, как подкошенный, и если бы не староста, угодил бы под взмах соседской косы, Аулла понял, что пора остановиться.
И вот теперь Аулла сидел на влажной пахучей земле, смотрел, задрав голову на вздымающийся к чёрному с узорчатыми дырками небу Дар и думал. Думал о том, что все его старания были напрасны, что Духи не услышат его, как ни старайся, что никогда уже не построить ему для Эоны их общую семейную хижину. Потому что, кто же посмотрит на такого, как он? Эона точно нет.
Над перелеском показалось второе Небесное Око. Скользнуло по понурой фигуре холодным безразличным взглядом и неспеша поползло вдогонку первому. Сразу стало значительно светлее, и в этом свете Дар брызнул множеством крохотных искорок, перетекающих и переливающихся. У Ауллы защемило сердце, сделалось и больно, и сладко одновременно, захотелось плакать от горькой обиды и кричать от дикого восторга.
Дар покорял. Поглощал бездонной глубиной замысла. Внушал безусловное благоговение. Притягивал, обещал, настаивал, звал. Аулла судорожно перевёл дыхание и впился взглядом в возвышающуюся перед ним нерукотворную громадину. Пять огромных, испещрённых диковинными знаками ободов, сходились в двух точках наверху и внизу. Это путь пяти первородных Духов, что обнимают изначальную пустоту – Первое гнездо. Тёмный, почти не различимый глазом шар на тонком, прямом, как древко копья охотника стебле – это Первое Яйцо. Из него родился Мир, Земля, Небо, Небесное Колесо и Небесные Очи. Из яйца родился и он, Аулла.
Аулла вскочил так резко, что в голове зашумело, а в глазах замельтешило, рванулся было вперёд, влекомый невесть откуда взявшейся силой, и тут же споткнулся, налетев на мысль, как на препятствие. Остановился, тряхнул головой, принялся рассуждать. Духи не случайно показывали картину рождения Мира. Первое Яйцо это средоточие и исток. Если и получится донести до Первородных свои чаяния, то только через него. Значит, он должен добраться до истока.
Аулла так и не успел подумать мысль до конца, а ноги уже вынесли его на ровное, как стоячая вода, и непривычно гладкое подножие. Мгновение он колебался, выбирая: взобраться по одному из ободов или попробовать подтянуться по древку. Второй путь был существенно короче, но гладкое, скользкое от влаги и даже на вид ненадёжны древко в итоге было отвергнуто. Упершись ногами и крепко цепляясь пальцами обеих пар рук за выступы и углубления, Аулла добрался по внутренней стороне до середины обода. Резким рывком перебросил себя на внешнюю сторону, с облегчением распластался на ней, хрипло дыша и чувствуя, как предательски дрожат руки и ноги, как временами мутнеет в глазах.
Стараясь не обращать на это внимания, насколько смог, до хруста вытянул шею и принялся всматриваться в тусклый отблеск Первого яйца. Оно было именно таким, каким и должно быть. Таким, каким представлял его сам Аулла, ещё мальком слушая рассказы старших о мироздании. Не розоватым, как у ноголапов, не пятнистым с отливами тьмы, как у клюворылов, а насыщенно серым, заставляющим снова и снова истово вглядываться в его бесконечность. Аулла до предела напряг зрение и разглядел тонкую и ровную, чуть более тёмную полоску, опоясывающую яйцо точно посередине. Две части – прообраз Небесного и Земного сводов. Аулла непроизвольно всхлипнул. Внутри что-то было. Теперь он в этом не сомневался. И пока лихорадочно соображал, как дотянуться до заветной цели, как разомкнуть створки и извлечь содержимое, по ободам Дара прокатилась череда еле уловимых волн, раздался лёгкий, почти неслышный щелчок, и верхняя часть истока плавно воспарив, повисла на высоте нескольких пальцев, открывая доступ к истинному дару.
Более или менее в себя пришёл Аулла уже на земле. Сомнений больше не было. Их словно вымыло проточной водой, сразу сделав всё ясным и простым. В ладонях лежал кругляш. Нет, шар, гладкий, тяжёлый, тёплый. Знак завершения и начинания. Знак зарождения живого из мёртвого. Знак готовности говорить и слушать.
Теперь Аулла точно знал, что должен делать.
Бережно опустив шар на траву, он без сожаления вытряхнул на землю содержимое кожаного мешочка, выдернул и отбросил в сторону стягивающий шнурок, двумя точными движениями распорол ножом из когтя клюворыла грубоватые стежки, оглянулся, подыскивая подходящее место, растянул и расстелил бывший мешок на гладком подножии Дара. Затем, придирчиво осмотрев морщинистую, плохо обработанную кожу, и перехватив нож поудобнее, Аулла принялся тщательно, не торопясь, рисовать.
Уже почти рассвело, когда донельзя вымотанный, он незаметно прокрался на своё место в мужском доме. Снов он не видел. И уж тем более не слышал, как за изогнутым дугой перелеском, на бывшем пастбище, под мерный гул сомкнулись сферы камеры приёмопередатчика, и неумело нацарапанное на куске старой кожи послание навсегда исчезло из этого мира.
Лаборатория
Заведующий Третьей экспериментальной лабораторией научно-технического центра «Заслон» Андрей Сергеевич Решетников прибывал в замешательстве и дурном расположении духа. Впрочем, по поводу расположения он еще не определился. Полчаса назад его, только что блаженно прильнувшего щекой к подушке, из наступающей дрёмы самым циничным образом вырвал телефонный звонок. Главный инженер проекта Женя Смирнов обычно велеречивый и неугомонный коротко бросил несколько слов, и пока Решетников приходил в себя, добавил, что заедет минут через пять.
Андрей Сергеевич фыркал и хмурился, втискиваясь в брюки и рубашку, а в голове набатом звучали слова Смирнова: «Установка нашлась. Идёт телеметрия. Собирайся».
Идёт телеметрия. Если бы Андрею Сергеевичу на официальном уровне сообщили что марсианские каналы за ночь наполнились чистейшей водой, и сам Бредбери лично сидит на берегу с удочкой, он бы и то воспринял это не так скептически.
С тех пор как без преувеличения революционные успехи в квантовой телепортации неожиданно прежде всего для самих учёных подтвердили возможность телепортации классической, камнем преткновения стала только технологическая составляющая. Не прошло и пяти лет, как сразу несколько крупных научных центров в разных странах почти одновременно сообщили о серьёзных и обнадёживающих успехах в создании аппаратуры, позволявшей осуществлять телепортацию макрообъектов массой до пятидесяти граммов и диаметром не более пятнадцати миллиметров на расстоянии до нескольких сотен метров.
Средства массовой информации дружно вдохнули и завалили обывателя радужными описаниями ближайшего будущего, в котором путешествовать в любую точку мира можно будет прямо из собственной квартиры, душащие людей мегаполисы уступят место пасторальным селениям, а пицца появится на столе через секунду после заказа. Обыватель капризничал, не верил, но в душе надеялся.
Чуда, однако, не случилось. Учёные и инженеры словно наткнулись на невидимый барьер. В ходе многочисленных экспериментов выяснилось, что расстояние и масса накладывают непреодолимые ограничения, и все попытки преодолеть их заканчивались либо очередным провалом, либо тщательно скрывались. Решетников считал, что второе куда правдоподобнее. Постепенно, сами собой сложились два направления в исследованиях. Кто-то сосредоточился на проблеме увеличения массы и объёма телепортируемого объекта, кто-то на проблеме расстояния.
По стечению обстоятельств в это же время ведущие державы закончили запрягать и включились во вторую в истории человечества, значительно более масштабную лунную гонку. И это в корне меняло дело. Заполучить технологию, дающую возможность мгновенно и с куда меньшими затратами перемещать на спутник Земли всё необходимое для строительства баз, означало не просто победу в научно-техническом соревновании, а ни много ни мало такое преимущество, равного которому не было со времён… Да что там, вообще никогда не было!
В «Заслоне» всегда умели смотреть в будущее. А потому перспективы осознавали, риски рассчитали, а свои возможности постарались преумножить. Именно тогда и было принято решение о создании на базе научно-технического центра Третьей экспериментальной лаборатории сверхдальней телепортации. А Решетникову предложили её возглавить.
Через полтора года его команда нащупала выход и тупика. Ещё через полгода успешно перемещала небольшие предметы на расстояние в семь тысяч километров. Пятилетний юбилей лаборатория встретила предложением отправить одну из установок на Луну.
Решетников хорошо помнил сколько трудов, нервов и седых волос стоило руководству «Заслона» протолкнуть эту идею в соответствующих инстанциях. Как исключительно личная, граничащая с фанатизмом уверенность в успехе, вкупе с положительными результатами экспериментов позволила ему убедить руководство Роскосмоса внести изменения в уже утверждённый план четвёртой пилотируемой экспедиции и пересмотреть часть полезной нагрузки корабля в пользу их «тортиллы». Он тогда слёг с гипертоническим кризом, но разрешение получил.
Сам эксперимент проводили без него. Смирнов настоял. Зашёл в палату этаким карнавалом, без умолку трепался с полчаса обо всём на свете, ловко обходя рабочие темы. Потом хлопнул Решетникова по плечу, посерьёзнел, сказал: "Лежи, Андрюша. Ты нам живой и здоровый нужен ". И вышел, не оглядываясь.
И после провала тоже пришёл. Ночью. Долго рычащим шёпотом ругался с дежурной медсестрой, а потом также долго сидел рядом с кроватью Решетникова, злой и сосредоточенный.
– Докладываю, – без предисловий начал Смирнов, когда Андрей Сергеевич, кряхтя и тяжело отдуваясь, уселся на пассажирское сиденье, – сегодня, а нет, уже вчера, в 22 часа 53 минуты ни с того ни с сего возобновилась передача данных с установки.
– Как узнали? – спросил Решетников и расстегнул куртку. В машине было жарко.
Смирнов неопределённо хмыкнул:
– Да цуцик этот, Федя Зайцев, лаборант наш, засиделся. Говорит, данные кандидатской перепроверял. Врёт, наверное. Гонял, небось, свои модели на лабораторном оборудовании. Сам знаешь, с нашими вычислительными мощностями можно не только кандидатскую, но и докторскую за месяц-другой наклепать. Надо ему выговор влепить, – нахмурился Смирнов, но сразу передумал, – или благодарность.
– Увидим, – кивнул Решетников, – что ещё?
– Дальше интереснее, – подпустил интригу главный инженер и так резко выкрутил руль, что машину чудом не вынесло на встречку, – кандидатскую свою Федя бросил и кинулся в одно рыло принимать и анализировать поступающие данные. Там, Андрей, если честно, каша какая-то несусветная. В дополнение ко всему наша лабораторная установка ни с того ни с сего отсигналила увеличением массы в приёмопередатчике. Как говорится, вдруг, как в сказке, скрипнула дверь.
– Наш объект? – спросил Решетников.
– Ха! В том-то и дело, что нет! – почти выкрикнул Смирнов. – Правда, я сам ещё не видел. Ну, сработали по цепочке. Федя позвонил Ольге, Ольга Юре, Юра мне, а я уже тебя в известность поставил.
– В неизвестность ты меня поставил, – скорее по привычке, чем под настроение проворчал Решетников и подумал, что правильно всё Зайцев сделал. Лаборант, три инженера и он, завлаб. Все, кто остался, после сокращения. Может, и правда, благодарность объявить?
Смирнов говорил и говорил что-то ещё про гигантский шаг, про триумф лаборатории, про большой шиш коллегам-конкурентам, про новые эксперименты и почему-то про Олю, которая завтра должна была лететь с мужем в отпуск. Решетников его почти не слушал. Решетникова охватило волнение. Он спокойно и философски отнёсся к промелькнувшей совсем близко смерти. Оставался невозмутимым месяц назад, когда отчитывался о причинах провала эксперимента перед очень высокой комиссией, крайне недовольной финансовыми и репутационными потерями. С достоинством воспринял вынужденное решение руководства о сокращении штата сотрудников. И даже почти смирился с настоятельной, больше похожей на приказ, рекомендацией объединить их наработки с весьма перспективными исследованиями коллег из Новосиба. А вот теперь волновался, как мальчишка перед первым свиданием.
– Да ты меня не слушаешь совсем!
– А? – Решетников дёрнул головой, очнулся и взял себя в руки.
Смирнов беспокойно покосился на начальника и тут же с воодушевление повторил:
– Я про то, что материя не исчезает бесследно, правильно? Ни вспышки, ни каких-либо признаков перехода в любое иное агрегатное состояние зафиксировано не было.
– Кем не было? – устало, уже больше по привычке отбивался Решетников, – Лунатиками?
– Почему лунатиками? – искренне возмутился Смирнов. – Нами, Андрей, нами не зафиксировано. Не могла установка просто исчезнуть. Да ещё и так избирательно. Я уверен, – он сощурился и покусал губу, – на Луне она, как пить дать, на Луне.
Да уж, избирательно. Точнее не скажешь. Роскосмос, скрипя зубами и грозя огромными счетами, всё же дал добро на привлечение станционной «тачанки» для выяснения причин сбоя оборудования. Умный робот допылил до места расположения «тортиллы», произвёл визуальный осмотр и, не обнаружив никаких внешних повреждений, получил команду на вскрытие защитного купола.
Под куполом было пусто. Только несущая платформа показала незначительную кривизну поверхности, словно, кто-то срезал установку, как кусок торта.
Они приехали. Третья экспериментальная, как и все новые лаборатории «Заслона» располагалась за чертой города. Автоматический КПП невыносимо долго сканировал автомобиль и пассажиров, опознал своих и, недовольно жужжа приводами ворот, пропустил на территорию.
Смирнов припарковался, вышел в прохладную сонную ночь, пробурчал себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Надеюсь, они там не напортачили.
Они напортачили.
– Но, Евгений Степанович, – Оля наивно и обиженно хлопала длиннющими ресницами, с интересом рассматривая градиентно – от рыжего в шевелюре до багрового на шее – на глазах меняющего цвет Смирнова, – Связь нестабильна, периодически пропадает, синхронизацию удержали не иначе чудом, а вас всё нет и нет…
– Кто? – рычал главный инженер, совсем уже пунцовый.
– Я, – пробасил Юра и сделал шаг вперёд, как на плацу, – я принял решение извлечь объект, поскольку считал и считаю, что в противном случае мы бы его потеряли. Если нужно, – он приосанился и постарался выпятить впалую грудь, – готов взять всю ответственность на себя.
Смирнов забулькал, намереваясь не то задохнуться сам, не то придушить не в меру инициативного коллегу, и Решетников понял, что пора включать начальника.
– Остынь, Евгений Степаныч, – сказал он, усаживаясь в ближайшее кресло и знаком приглашая всех сделать то же самое. – Теперь по порядку и максимально подробно.
Трое переглянулись. Оля что-то шепнула одними губами, Федя моргнул, соглашаясь, и Юрий принялся рассказывать.
В лабораторию они с Ольгой примчались почти одновременно. Федя к их появлению уже захлёбывался в бурном потоке непрерывно поступающих противоречивых данных и совершенно не представлял, что делать с внезапно активировавшейся лабораторной установкой. Та вела себя совершенно неподобающе, сипела и подтраивала, показатели не соответствовали норме, демонстрируя то скачкообразное увеличение, то резкое уменьшение массы объёкта в приёмопередатчике. Пару раз, будто в бессилии, аппаратура замирала, и на людей обрушивалась зловещая густая тишина, чтобы через несколько секунд снова утонуть в сбивчивом ритме работающей техники. После очередной подобной лакуны, удостоверившись в относительно стабильном состоянии объекта, Юрий и принял решение объект этот извлечь.
Однако гибкие пальцы манипулятора вытащили на свет божий не металлический шарик, а нечто грязно-коричневое, напоминающее лоскут мятой ткани.
Повинуясь скорее интуиции, чем рассудку, Юрий немедленно, не дожидаясь помещения объекта на специальную платформу, запустил масс-спектрометр, что инструкцией категорически запрещалось, и скомандовал Ольге и Фёдору начать запись с автоматическим трёхмерным моделированием максимального разрешения.
И очень вовремя.
Только что безжизненно болтавшийся в пальцах манипулятора лоскуток, безо всякого предупреждения с громким хлопком разлетелся на миллион крошечных кусочков, покрыв слоем коричневой пыли все внутренности испытательной площадки и заставив исследователей одновременно ахнуть.
– Потом вы приехали, – закончил Юрий, всё ещё готовый защищаться, но не оправдываться, а потому ершистый и взъерошенный.
– А я говорил! – Смирнов торжественно воздел указательный палец к потолку, – Андрей, я же говорил! Не могла она просто взять и испариться.
– Погоди, Женя, не митингуй, – мягко осадил его Решетников, – ты слышал? Наш объёкт обратно не вернулся. Так что говорить об успехе преждевременно. А вот что именно вернулось – это вопрос.
– Так запись же есть, – подал голос Фёдор, – анализ я ещё не закончил, но запись-то можно посмотреть.
«Вот я болван», – выругался про себя Андрей Сергеевич, но вслух сказал другое:
– О том и речь. Включай.
– Пять сек, – лаборант лучезарно улыбнулся, ловко укатил вместе с креслом в противоположный угол, что-то нашаманил с проекционным интерфейсом и таким же макаром прикатил обратно.
– Вуаля. Десятикратное увеличение. Чтобы лучше видно было.
– Так, – задумчиво протянул Решетников после непродолжительной паузы, – и кто мне объяснит, как установка «Луна» оказалась в детской песочнице?
– Если это песочница, то детишки там весьма продвинутые и телепортационные установки штампуют, что твои куличики, – попробовал пошутить Фёдя, но под осуждающими взглядами стушевался и попытался спрятаться за Ольгу.
Посреди лаборатории примерно на уровне глаз висело и медленно вращалось изображение предмета явно рукотворного происхождения.
Оля и Юрой победоносно переглянулись. Смирнов пробурчал вполголоса заковыристое ругательство.
– Действительно, на лоскут ткани похоже, – проговорил он, поднимаясь и пристально всматриваясь в заметно более светлые на фоне остальной поверхности кружки и линии, сами собой складывавшиеся в странный, нелепый, как будто нетвёрдой детской рукой нацарапанный рисунок, – контрастность можно увеличить?
– Можно, – Фёдор пожал плечами, – пожалуйста.
На коричневой с разводами поверхности чем-то острым были выцарапаны две фигурки. Схематичность рисунка не позволяла разобрать детали, но тот факт, что это вряд ли было изображение людей, буквально бросался в глаза. Непропорционально узкое туловище с чрезмерно приплюснутой головой, венчал которую напоминающий гребень выступ. Кроме того существа имели по восемь конечностей. Из локтевых суставов верхних выходили по два предплечья, заканчивающимися четырьмя, насколько можно было судить, длинными отростками-пальцами. Нижние конечности тоже раздваивались в районе коленного сустава. Фигурки стояли боком друг к другу, и пальцы крайних верхних условных рук были переплетены.
– Ничего себе сюрреализм, – тихонько присвистнул Смирнов, расчёсывая жидкую рыжую щетину на подбородке.
– Скорее, примитивизм, – автоматически поправила его Ольга, тоже не сводившая глаз с изображения.
– Там ещё круги какие-то, полоски, волны и вон там, в углу, как будто наша установка, – подсказал Фёдор.
– Так это что, шутка такая? – Юрий обвёл всех растерянным взглядом, – Это кто-то так шутит?
– Не знаю, не знаю, – скептически процедил Смирнов, затем порывисто ухватил Решетникова под локоть, уволок в дальний угол лаборатории и зашептал горячо и сбивчиво:
– Это прорыв, Андрей, прорыв, понимаешь? Мы были правы. Ты был прав! Установки работают, а это главное. Всё остальное исправим, починим, откорректируем. Доложишь руководству, выбьем финансирование, вернём штат. Да мы таких дел наворотить сможем, мама не горюй. Это ж какие перспективы открываются! Ты только представь…
– Нет, – сказал Решетников.
Смирнов запнулся на полуслове, недоумённо уставился на товарища, переспросил подозрительно:
– То есть как это – нет?
– А вот так, – твёрдо повторил Решетников и, стараясь говорить убедительно, продолжил, – разберёмся – да, откорректируем – без сомнения. Но сообщать о том, что установка "Луна" обнаружена мы никому не станем. Пока не станем.
Смирнов вытаращил на него глаза, но через секунду лукаво прищурился, отступил на шаг, скрестил на груди руки и медленно нараспев произнёс:
– И что ты задумал?
– Ничего я не задумал, – почти раздражённо покачал головой Решетников. – Сам посуди, о чём мне докладывать? О сбивчивых сигналах? Неустойчивой связи? Или о детских рисунках на обрывке материала, который мы и сохранить не сумели? Женя, нас даже на смех не поднимут. Нас вообще никто слушать не станет. И слава богу! Здесь нужен не туз. Здесь нужен козырный туз.
Смирнов хмыкнул и принялся в задумчивости щипать и без того куцую рыжую бровь.
– Полагаешь, сами справимся? – спросил он, наконец, испытующе глядя на Решетникова.
– Полагаю, справимся. Если, конечно, коллеги поддержат, – с видимым облегчением подтвердил Решетников.
Коллеги, всё это время изо всех сил имитировавшие состояние полной невидимости, принялись старательно и громогласно выражать одобрение и искреннюю готовность участвовать в предлагаемой авантюре. А Оля от избытка чувств даже чмокнула в щёчку сначала Решетникова, а потом и Смирнова, чем снова вогнала того в краску.
– Резюмирую, – произнёс Решетников, уже не сдерживая улыбку, – раз уж мы все здесь слились в единодушном порыве, то и дело не стоит откладывать в долгий ящик. Остаёмся и работаем. Юрий, Ольга – на вас диагностика стационарной установки. Полная и с пристрастием. Мы с Евгением Степановичем постараемся достучаться до потеряшки. Если получится, конечно. Заодно и над общей гипотезой покумекаем. Федя, с тебя анализ вещества. Но это позже, а пока, будь добр, приведи площадку и установку в приличное состояние. Вымой там всё, протри. Короче, сам знаешь, не маленький. Да, кстати, стерильный комбез полной защиты в предбаннике возьмёшь. Мало ли какая гадость к нам залетела.
– Да почему я-то опять? – всплеснул руками Зайцев, но его уже никто не слушал.
Над северной столицей медленно поднималось ленивое и тусклое осеннее солнце. В Третьей экспериментальной лаборатории подводили промежуточные итоги. Итоги получились разной степени оптимистичности и вменяемости.
Стационарная лабораторная установка, как и предполагал Решетников, функционировала в штатном режиме. Взрывная волна лишь слегка по касательной зацепила пару контрольных датчиков и серьёзного урона не нанесла.
А вот с пропавшей близняшкой дела обстояли не так радужно. Во-первых, насколько удавалось разобрать в хаотично получаемых отчётах, не всё в порядке было с программным обеспечением. Впрочем, Смирнов хмуро пообещал, что эта проблема решаема, хоть и не на раз-два.
Во-вторых, шалили блоки питания. Основной вёл себя, как много повидавший на своём веку древний автомобильный аккумулятор. Резервный же вообще ушёл в отрыв и подключался-отключался по ему одному ведомому графику, создавая нерегулярные скачки напряжения. В-третьих вытекало из первого и второго и означало, что откалибровать приёмопередатчики точно по вектору оказалось на порядок сложнее, а погрешность гуляла в пределах от двух микрон до десяти-пятнадцати сантиметров.
Самое же неприятное заключалось в том, что, как ни бились Решетников со Смирновым, как ни формулировали запросы с привязкой сначала к особенностям рельефа лунной поверхности и созвездиям, а потом к пульсарам и галактикам – результат оставался неизменным. Собственно говоря, никакого результата не было. Определить местоположение установки «Луна» не представлялось возможным.
Не добавил ясности и Фёдор. Выбравшись из узкого, словно душевая кабинка дистрофика, шлюза-переходника, мокрый как мышь, лаборант безапелляционно и даже с неким вызовом объявил, что судя по данным масс-спектрометра, материализовавшееся в камере вещество однозначно биологического происхождения.
– А ещё, – в глазах Фёдора появился азартный блеск, – все аминокислоты там правые.
– И что это должно значить? – спросил Смирнов, с подозрением поглядывая исподлобья на не в меру восторженную физиономию лаборанта.
– Только то, что это неземная форма жизни, – радостно оскалился Фёдя.
– Откуда знаешь? – уточнил Решетников.
Фёдор пожал плечами.
– Так диссертация же, у меня тема смежная. Связана с хиральной асимметрией.
– А ведь пазл складывается, а?
В наступившей тишине голос Ольги прозвучал пугающе серьёзно.
– Федя, – высказал Решетников общее мнение, – покажи-ка нам ещё раз это послание неведомых миров.
Хлипкое подозрение, что пропавшая установка могла переместится не просто на другую планету, но на планету, населённую разумными существами, при всей первоначальной дикости и абсурдности, упорно и настойчиво стремилось перейти из области фантастики, в категорию гипотезы.
Первым очнулся Юра. Привычно пошарив рукой возле горла и не обнаружив на законном месте непременной «бабочки», он потеряно поморгал, кашлянул и осторожно выдал:
– Вообще, это даже хорошо. Судите сами, если там, – кивок в неопределяемое далёко, – смогли отправить нам, э, посылку, значит, смогли разобраться в принципах действия установки. Возможно, помогут и с устранением неисправностей. Сложность только в том, как наладить обмен информацией, найти, так сказать, общий язык.
– Общий язык, – хмыкнул Смирнов, – галактическое эсперанто, что ли?
И тут всех прорвало.
Предложения посыпались, как горох их дырявого мешка, и тут же безжалостно отбраковывались, уступая место другим ничуть не более годным.
Федя настаивал на цифровом коде, ибо язык математики универсален и понятен любому мыслящему существу. Ольга легко разбила его доводы, предложив на память воспроизвести цифры на кириллице. Сама она видела решение исключительно в пиктографии, подтверждением чему служило очевидное сходство в восприятии образов. Смирнов её высмеял, посоветовал не впадать в детство и всерьёз рассмотреть вариант с электронным носителем, который, кстати говоря, сразу решал вопрос немалого объёма передаваемых данных. Тут уже не выдержал Решетников и при поддержке Юры пригрозил завтра же принести техническое задание на лазерном диске. Или на дискете. Или вообще на виниле.
– Куда ты его вставлять будешь, этот свой носитель, подумал? – не без ехидства поинтересовался он, а Юра добил, напомнив про совместимость файловых систем, дескрипторы шифрования и разъёмы.
– Ладно, ладно, – признал своё поражение Смирнов, усаживаясь и отдуваясь, – так что теперь? Переписываться будем? В лучших, так сказать, традициях эпистолярного жанра?
– Заметь, – Решетников сел рядом, – нам тоже не инфокристалл прилетел. Так что будем рисовать.
– Зачем сразу рисовать? – удивился Федя, – Инженерную графику никто не отменял. Геометрическое и проекционное черчение нам в помощь. А что? Прямая она и на другом конце галактики прямая.
– Ты только Лобачевскому об этом не говори, – поддел его Юрий, – и Эйнштейну.
– Знаете, – произнесла Ольга, оторвавшись от созерцания голографической проекции артефакта, – кажется, мы забыли поздороваться.
– Здоровались, вроде, – буркнул Смирнов и вопросительно глянул на Решетникова, – я же не сразу орать начал?
– Я не об этом, – продолжила девушка и указала на вращающееся в воздухе изображение, – знаете, что это на самом деле? Присмотритесь внимательнее. Видите, как он похож на витрувианского человека? Это равносильно тому, как если бы нам помахали рукой.
– Или руками, – подхватил Юра, вставая и подходя к Ольге.
А ведь она права, подумал Решетников, очень может статься, что права. Витрувианский человек, говоришь? Пожалуй, что-то в этом есть. Гармония, значит, поверенная алгеброй.
– Женя, – он повернулся к Смирнову, – на твой взгляд, какова вероятность успешного повторения эксперимента?
Тот выпучил глаза.
– Сейчас? Без точных координат? С ума сошли?
– Синхронизацию провести условия позволяют. С калибровкой сложно, да, но невозможно, – парировал Решетников, – так как?
– Ну, – насупился Смирнов, тем не менее, быстро прикидывая что-то в уме, – за процентов шестьдесят, пожалуй, поручусь. Семьдесят-восемьдесят – как повезёт. Стопроцентной гарантии не дам. Но я категорически…
– В таком случае рискнём, – Решетников удовлетворённо кивнул и скомандовал, – всем занять места. Приготовиться к синхронизации и калибровке. Зайцев, принтер заправлен? Напечатай нам изображение витрувианского человека. И логотип «Заслона» поставь. Не люблю анонимки.
Аулла
– Обрекаю тебя, Аулла, на отлучение от племени на четыре дня и ночи и отрекаюсь от тебя, Аулла, на четыре дня и ночи. Духи свидетели мои и воля их произнесена устами моими, – торжественно и надрывно провозгласил Слышащий, опустил воздетые к небесам руки и с силой впечатал заострённый конец посоха во влажную землю.
Аулла стоял, понурив голову и пряча глаза. Где-то там, совсем рядом, среди притихших соплеменников была она, Эона. Ему становилось невыносимо больно от одной только мысли о том, что она видит его сейчас таким. Униженным, раздавленным, отречённым.
Он понимал, что сам виноват в случившемся. Слишком рано потерял осторожность, слишком быстро уверился в собственной избранности. Всё было слишком. За это и поплатился.
Небесное колесо как раз закатилось за далёкие, похожие на уснувшего ноголапа горы. Вымотавшиеся за день, разморённые жарой соплеменники разбрелись по хижинам и домам, а Аулла снова стоял перед Даром, тяжело дыша и то и дело воровато оглядываясь по сторонам. Окружающий мир был тих и спокоен. В жгутиковом перелеске, что, как стеной, отсекал бывшее пастбище от общины, тоненько попискивали недавно вылупившиеся птенцы; вдалеке, там, откуда много дождей назад пришли предки Ауллы, лениво громыхали трещотки заоблачных великанов. Нашёптывали свои заунывные песни крылья ветров, и даже сам Дар показался сейчас Аулле притихшим и умиротворённым, ожидающим.
Сзади негромко хрустнуло и зачавкало, удаляясь. Аулла резко обернулся, до боли в глазах всматриваясь в полутона сгущающихся сумерек, однако так ничего и не смог разглядеть. Крупных хищников в их небольшой, спрятанной в лабиринте старых, давно уставших гор не было. А чужакам требовалось сначала отыскать сюда дорогу, что было ой как непросто, так что выждав немного и не заметив больше ничего подозрительного, Аулла успокоился, поклонился Духам и уже привычно цепко ухватился за твёрдую и гладкую, с небольшими выступами и выемками
поверхность ближайшего обода.
Он там был! Аулла чуть не задохнулся от волнения. Подцепил пальцами плоское и гладкое, слегка уколовшее руку, вытащил и, прижимая к груди очередное послание, принялся спускаться.
Дрожа от нетерпения и переполняющих чувств, спрыгнул, опустился на колени и принялся бережно разворачивать диковинный, ранее никогда Аулле не встречавшийся гибкий и упругий, сложенный в четыре раза материал. Сумерки сгустились уже почти до полной непроницаемости, Очи Неба прятались за густыми тускло подсвечиваемыми изнутри облаками, и Аулле приходилось изо всех сил напрягать зрение, чтобы хоть что–то разглядеть. Но даже в темноте ему удалось разобрать очертания фигуры, так похожей на его собственный рисунок и что-то ещё – плохо различимое, но тревожащее.
Аулла прерывисто вздохнул, чувствуя, как в душе зашевелилось холодное и скользкое предчувствие надвигающейся беды.
– Встань.
Скрипучий голос с навсегда въевшейся повелительностью в каждой нотке прозвучал так неожиданно, что Аулла вздрогнул всем телом и инстинктивно прижал к себе послание.
– Встань, – повторил голос громче и требовательнее.
Очень медленно, уже понимая, кого сейчас увидит, Аулла поднял голову.
Перед ним стояли четверо. И без того болезненно худой и прямой, как его посох, Слышащий рядом с коренастым плотным старостой выглядел ещё выше и солиднее. За их спинами переминались с ноги на ногу в ожидании указаний двое из молодняка – приятели и соседи по Мужскому дому.
Слышащий качнул головой, и староста тяжело, словно нехотя, сделал два шага вперёд, вытянул из негнущихся пальцев лист и, не глядя на Ауллу, чуть слышно с горечью бросил через плечо:
– Эона мне про тебя все уши прожужжала. Место для хижины присмотрела. Эх, ты…
И Аулла впервые в жизни представил, как здорово было бы сейчас умереть.
Впрочем, для соплеменников он умер. Умер ровно на четыре дня и четыре ночи. Изгонять из общины его, разумеется, не собирались. Это грозило смертью настоящей. Но и оставить безнаказанным поступок Ауллы, посмевшего преступить слово Слышащего, было нельзя. Его и не оставили. Аулла исчез для всех.
Ему больше не было места в Мужском доме, никто под страхом отлучения не имел права преломить с ним лепёшку, дать напиться, разделить ежедневные хлопоты, обменяться парой слов или просто встретиться взглядом. Соплеменники, с которыми он прожил бок о бок, деля радости и горести, всю свою недолгую пока жизнь, теперь при виде Ауллы менялись в лице и стыдливо отворачивались, страшась то ли гнева Духов, то ли собственного малодушия.
Ещё дня два назад это подкосило, а может быть, и сломило бы Ауллу.
Теперь же его мучило совсем другое.
Он единственный знал, что общине грозит опасность. Он единственный понимал неотвратимость надвигающейся беды. И он был единственным, кого ещё несколько дней никто не станет слушать.
Пробродив первый день отлучения невидимой тенью, Аулла с тяжёлым сердцем покинул пределы общины, на скорую руку соорудил себе крохотный кособокий шалаш на краю жгутиковых зарослей и принялся думать.
Ночь он провёл без сна. Ворочался с боку на бок, сжимался в клубок, силясь утихомирить урчащий с голодухи живот, и несколько раз вскакивал, судорожно и заполошно от пугающе правдоподобных видений, в которых в один морок сливались пылающие хижины, крики ужаса и боли и убийственное осознание собственной беспомощности.
Небесное Колесо ещё только подумывало, выкатываться ли ему из-за плоских гор, когда Аулла, почти не державшийся на ногах, крадучись подобрался к хижине Слышащего. Его заметно потряхивало от усталости, утренней прохлады и собственной дерзости, в горле першило, в глаза будто насыпали песка, но отступать он не собирался и внутренне был готов к любому исходу – от насмешек и ругани, до настоящего изгнания.
Перед старой, линялой занавесью, прикрывавшей вход, Аулла замешкался, против воли прислушиваясь. Внутри было тихо. Ни сопения, ни храпа, ни бессвязного бормотания, что частенько доносились из хижины Слышащего. Аулла глубоко вздохнул, больно сглотнул пересохшим горлом и, отодвинув занавесь, решительно шагнул в остро пахнущий пряным дымом, сухими травами и старостью полумрак.
– Пришёл, всё же.
Аулла вздрогнул и замер. Мысли и слова, с таким трудом и тщанием подобранные, мигом вылетели из головы.
– Садись, раз пришёл, – хриплым, совсем не знакомым голосом проговорил Слышащий, – а я всё думал, хватит у тебя смелости или нет? Со старостой вот поспорили. Он мне теперь полтуши молодого ноголапа должен.
Старик сипло засмеялся, закашлялся и принялся тяжело подниматься с лежанки, усаживаясь.
Ноги почти не слушались, и Аулла с видимым облегчением опустился на устланный сухими листьями пол. Оттуда, снизу, даже сидящий и сгорбленный, старик всё равно выглядел внушительно. Из густой тени над лежанкой вынырнуло изрезанное неровными морщинами лицо, приблизилось почти вплотную. Ауллу изучающее буравили выцветшие почти до полной черноты внимательные глаза, словно намереваясь заглянуть за оболочку, прямо в самую душу.
Видимо разглядев искомое, Слышащий откинулся к стене, спросил устало:
– Знаешь, как меня зовут?
Аулла поначалу не понял – Слышащий, конечно, – но поразмыслив, отрицательно помотал головой.
Он не знал. Никто в общине не знал.
Старик был таким древним, что, казалось так и родился Слышащим, и иного имени у него не было и быть не могло.
Аулла помнил, как давным-давно, ещё не ушедшие к Духам родители рассказывали ему и другим малькам, что старик был первым, родившимся в их долине после переселения. И единственным из того поколения живущим.
– Скажи мне, Аулла, – снова заговорил старик, – в чём предназначение Слышащего?
Аулла растерялся. Это был странный вопрос. Неправильный вопрос. В чём предназначение воды? Небесного Колеса? Продолжения рода?
Но старик ждал, и Аулла ответил:
– В том, чтобы слышать волю Духов и передавать её остальным. Чтобы жить по воле…
– Нет, – резко, почти грубо перебил его старик, – нет!
Он надсадно вздохнул, с трудом поднялся, опираясь на посох. Хромая больше обычного добрёл до кадки с водой.
– Предназначение Слышащего в том, чтобы защищать своё племя, свою общину. Оберегать, предупреждать об опасности, отводить беду. А Духи, – уголки его рта чуть дрогнули, – думаешь, Духи разговаривают со мной так же, как я сейчас с тобой? Кхе. Скажи, Аулла, как часто ты беседуешь с ноголапами? И понимают ли ноголапы то, что ты им говоришь?
– Но ведь мы другие! – возмутился Аулла, – Мы не животные. Мы…
Старик только махнул рукой.
– Я не знаю, кто мы для Духов, – сказал он, – всю жизнь с того дня, как стал Слышащим, я старался верно толковать их знаки. И смею надеяться, мне это удавалось. Почти всегда удавалось. Запомни, – он вытянул длинный кривой палец, чуть не ткнув им Аулле в лицо, – отводить беду. Вот наше главное и единственное предназначение. Ты ведь тоже её чувствуешь? Я прав?
Аулла старательно закивал и открыл было рот, чтобы поведать, наконец, всё, зачем шёл сюда, но старик снова остановил его.
– Не спеши, время ещё есть. Там, возле кадки, половина лепёшки и кусок мяса. Поешь и поспи. Я вернусь со старостой. Тогда и поговорим.
– Но я не хочу спать, – вскинулся Аулла.
Старик ничего не ответил. Откинул занавесь, впустив в хижину порыв ветра, задержал взгляд на Аулле, кивнул своим мыслям и вышел.
Он действительно уснул. Прямо так, с куском лепёшки в одной руке и плошкой воды в другой. Но проснулся сразу, как только распахнулась занавесь, и по глазам ударил яркий свет. Первым вошёл Слышащий, деловитый, резкий, привычно властный. За ним, отдав кому-то снаружи распоряжение, шагнул внутрь Староста. Опустил занавесь, мельком глянул на сидящего в углу Ауллу, встал молча у противоположной стены и скрестил на груди руки. Слышащий присел на скрипнувшую лежанку, прищурился на Ауллу и повелел:
– Говори.
Аулла, только сейчас окончательно очнувшийся, неловко вскочил. Плошка полетела на пол, закувыркалась, затихла в углу.
– Я сперва не понял, – начал он сбивчиво, почти не поднимая глаз, – то есть, неправильно понял.
Староста глухо хмыкнул. Старик чуть приподнял косматую бровь.
– Вы же видели Дар, – Аулла неимоверным усилием взял себя в руки, – это не просто… Это как наш Мир. Только маленький. Чтобы понятнее было. Я так думал.
Старшие снова переглянулись. Староста с недоумением, Слышащий с любопытством.
– Сначала мне показалось, что шар в середине это Первое Яйцо, – уже увереннее продолжил Аулла, – что Духи просто решили напомнить нам историю рождения Мира. Но затем…
– Что затем? – с нажимом спросил Слышащий.
Аулла вскинул голову. Смело встретил взгляд старика. Не моргнул, не отвёл глаз.
– Ты правильно сказал, Слышащий, беда приближается. Большая беда. И придёт она с неба. Оттуда, где сходятся Пути Духов. Древко с шаром на вершине – это не напоминание. Это подсказка.
Слышащий кивнул, не то соглашаясь, не то требуя продолжать.
– Тогда, в первый раз, – Аулла замялся, но сумел перебороть робость, – я нашёл внутри большого шара другой, гораздо меньше. Плотный и тяжёлый. Я не знаю, что это. Но знаю, где ему надлежит быть. Если поднять его, как можно ближе к небу, он поможет отвести беду от общины. Шар на древке – это защитный талисман. Думаю, это и хотели донести до нас Духи.
В хижине повисла тягучая, напряжённая тишина. Они размышляли.
– Что скажешь, Иамма, – обратился старик к старосте, – сможем мы поднять к небу тот шар?
Староста нахмурился, пожевал губами, забормотал вполголоса, прикидывая. Наконец, ответил:
– Надо сперва глянуть, что поднимать. Велик ли, тяжёл ли. А так, – он, задумался, пожал плечами, – можно попробовать построить что-то. До неба не дотянемся, не обещаю. Но выше домов и хижин будет. Раза в четыре, думаю, осилим. Правда, тогда придётся все изгороди разобрать и свежие брёвна из леса тащить. И водой поливать постоянно, чтобы жгутики их в дугу не свернули, – и закончил ворчливо, – это ж все работы приостановить придётся. И воду из колодцев вычерпаем. А поля поливать? А ноголапов напоить?
– Иди, – прервал его Слышащий, – если беду не отведём, не будет у нас ни полей, ни ноголапов. И нас не будет. Иди, Иамма, тебе достаточно.
После ухода старосты из Слышащего словно воздух выпустили. Он ссутулился, взгляд сделался мягче и тусклее, черты лица утратили резкость, оплыли.
– Много-много лет назад, – через силу выговорил старик, – у меня не получилось. Я был ещё молод и Слышащим стал недавно. Как раз наступало время холодных дождей. Только дождей в тот раз мы так и не дождались. С гор день за днём спускались сухие ветра, скоро высушившие землю до пыльной корки, а нескошенную траву на корню до сена. За ветрами пришли тучи, чёрные и тяжёлые, брюхом цеплявшие пологие склоны. Воздух начал потрескивать, как разрываемая сильными руками ткань. А однажды ночью небо содрогнулось от начавшейся битвы. Гремели боевые барабаны, сталкивались мощными телами, сотрясая верх и низ, небесные великаны.
Затем на землю, поля и пастбища, лес, дома и хижины полетели огненные копья. Редкие, но как никогда раньше смертоносные. Никто и опомниться не успел, а всё вокруг уже пожирал жадный до лёгкой добычи огонь.
Он умолк. Аулла тоже молчал, затаив дыхание, боясь пошевелиться, чтобы случайно не разорвать тонкую ниточку доверия, что связывала его со Слышащим, как настоящее с давно минувшим.
Старик протяжно вздохнул.
– Многие в тот день ушли к Духам. Одних поломала трясучка, других пожрало пламя, третьи покинули нас позже, не оправившись от ран и потрясений. Выжило и осталось на ногах меньше трети общины. Мне повезло, – невесело улыбнулся старик, – я всего лишь потерял ногу, когда отбивался от стаи обезумевших клюворылов, выскочивших из пылающего леса прямо на нас. Можно сказать, и не пострадал вовсе.
Аулла осмелился подать голос только, когда тишина стала невыносимой.
– Это снова повторится? – забеспокоился он, – То, что случилось тогда? Это мне привиделось ночью? Об этом предупреждают Духи?
Слышащий подобрался, выпрямился, сверкнул глазами.
– Духи теперь говорят с тобой, чаще, чем со мной, – голос тоже обрёл былую твёрдость, – но моя культя ноет третий день, а сегодня в горах зашелестели крылья сухих ветров.
– Тогда нужно торопиться, – Аулла порывисто шагнул к выходу, однако вовремя опомнился, учтиво попросил, – я пойду?
Старик поднял брови.
– Куда?
– К старосте. Помощь нужна. Всех. И моя.
– Разве дни отлучения уже прошли? Разве воля Духов и слово Слышащего больше не закон?
– Но, Слышащий, – запротестовал Аулла и, вспомнив, ухватился за последнюю надежду, – шар! Он у меня. Я принесу.
– Найдём, – так же холодно и непреклонно, не меняясь в лице, ответил старик.
Аулла постоял ещё немного, словно не веря своим ушам, потом с достоинством поклонился и медленно вышел.
– Придёт время – поймёшь, – пробормотал старик, провожая его взглядом, – придёт время – ещё вспомнишь меня добрым словом.
Лаборатория
– Да ерунда вопрос, – Смирнов был настроен решительно, по-боевому, и рубил ладонью воздух с таким же пылом и азартом, как и его далёкие предки головы врагам Отечества, – соберём дополнительный стабилизатор. Или нет, уловитель массы. Или отсекатель. Или поглотитель. Что морщишься, думаешь, не соберём?
– Женя, окстись, – почти взмолился Решетников, – какой уловитель? Какой отсекатель? Из чего и когда мы его сделаем? У нас несколько дней на всё про всё. Ни средств, ни производственной базы, ни проекта на данный момент нет. И потом, принцип работы, Женя. Мы даже не знаем толком причину явления. Как ты собираешься, не зная условий задачи, найти решение?
Смирнов отвернулся, проворчал обиженно:
– Ну, не знаю тогда. Я бы попробовал. В конце концов, мы инженеры или как? Установку осилили? А ведь кроме теории – ничегошеньки не было. Всё с нуля, – он поковырялся в ухе и ткнул пальцем в потолок, – Кстати, как думаешь, у них там тоже взрывается? Стальной шарик это тебе не кусочек тряпочки.
Они спорили уже добрых часа два. И пока что единственным результатом было крайне шаткое, почти еретическое предположение, объясняющее нестабильность перемещённого объекта экспоненциальным увеличением массы при сохранении объёма этого самого объекта. Откуда и на каком этапе появлялась эта масса, почему переходила в энергию не в момент завершения перемещения, а спустя несколько секунд после – это вообще оставалось за гранью.
К руководству "Заслона" Решетников, естественно, сходил. Памятуя о правиле проси больше, что-нибудь дадут, затребовал на консервацию установки и подготовку технической документации целых полгода. Получил неделю. Потом сам связался с Новосибом. Сибиряки вошли в положение, но явно что-то заподозрили. Слишком уж настойчиво предлагали откомандировать к Решетникову пару своих инженеров. Чтобы, так сказать, на месте, не теряя времени, вникнуть во всё нюансы. Решетников отбрехался, сославшись, на высокопрофессиональный слаженный коллектив, профессиональную же этику и на что-то ещё. Он и не помнил уже. Карты открывать было рано, и он блефовал, как умел.
Принцип работы созданного ими телепортационного устройства с точки зрения специалиста был достаточно прост. Но сколько всего сложного пришлось отбросить, чтобы, в конце концов, найти то единственное, по-настоящему простое и истинное.
Ещё накануне Смирнов загрузил Фёдора вычислением статистической вероятности незафиксированной раскалибровки аппаратуры на основных этапах эксперимента, и сейчас нависал над ним и давил на психику. Федя нервничал, потел, раз за разом менял вводные, добавлял форс-мажорные, не предусмотреные стандартными параметрами данные и слабо отбивался от совсем уже фантастических предложений вошедшего в раж коллеги.
Решетников, встал, прошёлся по лаборатории, стараясь ухватить за хвост юркую, вертящуюся на языке мысль. И не смог.
Подошёл к Ольге, присел рядом.
– Вы, вроде, в отпуск собирались, – зачем-то спросил он, – муж из дома не выгнал?
– Не выгнал, – просто ответила та, не отрывая сосредоточенного взгляда от экрана монитора, – он у меня понимающий. Нарочно подбирала.
Решетников кивнул, не зная, как на это реагировать, а Ольга вдруг откинулась на спинку кресла и прыснула.
– Смешно, – сказала она, потягиваясь и разминая затёкшую за часы сидения спину.
– Что смешно? – не понял Решетников, – Что мужа подбирала?
Ольга улыбнулась одними глазами, синими-пресиними, и повторила задумчиво:
– Смешно. Столько копий сломано по вопросу одиночества во Вселенной, а мы раз – и попали. И вопрос, получается, закрыт. И ответ вот он, можно сказать, на ладони, а что теперь с этим делать, не знаем. Вроде как, стучались в закрытые двери, надеясь на отклик, а когда там вдруг послышались приближающиеся шаги, растерялись и спрятались.
– Почему спрятались? – не согласился Решетников, – Мы же ответ отправили. Кстати, твоя идея была.
– Моя, – Ольга махнула чёлкой, показала на зацикленную модель переноса на экране, – ни-че-го не нахожу. Поток ушёл на Луну строго по координатам. Никаких отклонений, никаких флуктуаций. Если и есть какой-то неучтённый фактор, то я его не вижу. Юра тоже ищет. Мы нарочно разделились. Дублируем друг друга.
Юрий сидел к ним спиной, почти погрузив аристократический профиль в висящую перед ним трёхмерную модель и тихо бубнил себе под нос. Решетников прислушался и невольно хмыкнул. Один из его лучших работников, прагматик до мозга костей, инженер божьей милостью тихонько, нараспев, повторял одну фразу:
– Колдуй баба, колдуй дед… Колдуй баба, колдуй дед…
Это был вторник. Им оставалось шесть дней.
Утром следующего дня Решетников собрал всех на импровизированную планёрку.
– Считаю необходимым определиться с приоритетами, – объявил он, – что для нас в данной ситуации является высшим приоритетом?
Повисла пауза.
– А с чем здесь определяться? – вскинул рыжие брови Смирнов, – И так понятно. Главное сейчас доказать работоспособность аппаратуры, практически подтвердить возможность перемещения макрообъектов на сверхдальние расстояния, то есть предъявить доказательства положительных результатов эксперимента. По-моему всё ясно.
– Хорошо, – со значением продолжил Решетников, – а что для этого нужно?
– Андрей Сергеевич, – не выдержала Ольга, – что вы, в самом деле нас как школяров испытываете?
– Нужно вернуть установку "Луна" на… на Луну, – закончил за неё Юрий.
– Слушайте, – оживился молчавший до этого Федя, – а пусть нам эти помогут. Ну, братья по разуму. Разобрались же они, как привет передать, а? Что?
– Ха, – коротко хохотнул Смирнов, – во-первых, мой малолетний друг, разобрались или нет вопрос тот ещё. Скорее всего просто сработала аварийная программа автоматического запуска. А во-вторых, представь, свалится тебе на башку непонятная хреновина, имеющая все признаки внеземного происхождения, и что? Ты прям сразу, повизгивая от возбуждения и пуская от предвкушения слюни, полезешь в ней отвёрткой ковыряться и болгаркой пилить? А потом окажется, что это братья по разуму на ходу двигатель Алькубьерре случайно обронили. Причём, рабочий. Последствия представляешь? И потом, откуда мы знаем, на чём основаны и насколько развиты их технологии.
– Согласен, – поддержал его Решетников, – а потому ставлю задачу: сосредоточить все усилия на решении проблемы обратной телепортации установки «Луна». Любые другие задачи должны быть максимально сопряжены с основной. Всем понятно? Вопросы, возражения?
Говорят, правильно поставленный вопрос – это половина ответа. Упускают в этом случае чаще всего один, но ключевой момент – обычно тот, кто задает вопрос, ответ либо уже знает, либо близок к его нахождению. У команды Решетникова такой форы не было. Все это понимали, и все делали вид, что трудности временные, а выход рано или поздно найдется. По-другому было нельзя. Принять как факт вероятность отсутствие решения, как такового – означало поставить жирный крест на всём, чего они добились за последние несколько лет. Принцип равнозначности отрицательного и положительного результата выглядел кощунством, позорной капитуляцией, отречением. Отрекаться никто не хотел.
– Предложения? – повторил Решетников.
– Если верить данным телеметрии, а не доверять им основании у нас нет, – глухо заговорил Юрий, – все системы установки функционируют в штатном режиме. Даже чудачества бортового компьютера носят характер статистической погрешности и на функциональность аппаратуры существенного влияния не оказывают, – он задумался, подергал «бабочку» и предложил, – а если попробовать поменять полярность только на одном конце? На потеряшке?
Решетников кивнул, записал. Спорно, но как вариант…
– Мы с тобой прорабатывали эту модель, – возразила Ольга, – результат всегда один: рассинхронизация и потеря связи. Мгновенно.
Юрий поджал тонкие губы, сказал уклончиво:
– Не всегда. Но ты права, шансы удержать связь и одновременно осуществить перенос ничтожно малы.
– Исчезающе малы, – поправила его Ольга и подхватила эстафету, – мы так и не решили проблему с подачей энергии. Скачки напряжения система может определять, как помехи или попытки постороннего вмешательство. В теории. Возможно, именно это и произошло в момент эксперимента, просто мы не обратили внимания, пропустили.
– Так не мудрено, – встрял Смирнов, – предложения есть, Оля? Предлагаешь что?
– Отключить один из блоков питания. Основной. Или постараться починить резервный.
Смирнов присвистнул.
– Оленька, солнышко, да каким образом? Они же черт-те где. Никакой отверткой не дотянешься.
– А давайте инструкцию отправим, туда, – бодрым голосом сказал Федор, – а что? Нарисуем подробно и пошагово. Нет, я правда, не понимаю, почему…
– Тебе бы Сусаниным заделаться, – Смирнов не дал ему договорить, – все поляки твои будут.
Решетников написал на листочке «блок питания» и «инструкция», чертыхнулся и зачеркнул последнее слово. Спросил:
– Женя?
– Думаю, стоит попробовать перезапустить всю систему целиком, – сразу посерьёзнел тот, – варианты со сменой полярности и стабилизацией напряжения я уже просчитывал. Первое маловероятно, второе невыполнимо. Поэтому самым оптимальным вариантом в сложившейся ситуации считаю полный перезапуск всей системы. Попробуем обнулиться.
Решетников оторвался от своих каракуль, потёр саднящие виски.
– Это не оптимальный, это радикальный вариант, – наконец, произнёс он, – полный перезапуск и настройка займут дней десять. И в прошлый раз мы это делали в пятнадцать душ.
– Помню, – Смирнов и бровью не повёл, – значит, будем запускаться каскадно, без обязательных поэтапных диагностик. Рискованно, не спорю, но сократит время вполовину.
– Юра?
– Теоретически ничего невозможного в том, чтобы перезапустить потеряшку дистанционно нет. Такой сценарий предусмотрен, – принялся тот рассуждать вслух, – квантовую запутанность ещё никто не отменил. Удастся ли после этого быстро восстановить связь? Не знаю. Честно, не знаю. И потом…
– Андрей Сергеевич, мы постараемся, – мягко остановила его Ольга.
Решетников отложил ручку, сложил листок, зачем-то сунул его в карман и обвёл взглядом свою немногочисленную команду. Вот они, все перед ним, все здесь, все ждут его слова.
Он вздохнул.
– Что ж. В таком случае процедуру перезапуска назначаю на двенадцать. Двух часов на подготовку достаточно?
– Ещё бы, – громогласно, с воодушевлением ответил Смирнов за всех разом, – успеем добежать до канадской границы.
Они не успели.
Спустя примерно минут двадцать Юра, в сотый раз дистанционно инспектировавший потеряшку, придирчиво выискивая признаки возможных проблем, вдруг охнул, изменился в лице и сообщил сразу упавшим голосом:
– Пропала. Полностью. Опять.
Утраченная, обретённая и снова потерянная установка «Луна» исчезла сразу, без предупреждений. Ольга, покопавшись во фрагментах успевших проскочить из таинственного ниоткуда метаданных, уверяла, что обнаружила в них не то, чтобы команду или намёк на команду, а скорее слабую тень самопроизвольной перезагрузки.
И заплакала.
И снова потянулись томительные, изматывающие своей неопределённостью часы ожидания. Сотни ушедших в пустоту запросов. Глухое молчание в ответ.
Было далеко за полночь, когда допив очередную чашку кофе, Смирнов хлопнул ладонью по столу и нарочито бодрым тоном заявил:
– Вот что. Нечего тут всем толкаться. Я, например, ваши кислые физиономии уже видеть не могу. А посему – Ольга отправляется к мужу, Фёдор к маме, Юра… не знаю, куда отправляется Юра, но тоже восвояси. Ты, Андрей Сергеич, едешь домой спать. А то зелёный – жуть. И учти, попадёшь опять в больницу – мы всю славу себе присвоим, – и добавил шёпотом, – ничего, что я командую?
– Сам что? – спросил Решетников, действительно еле державшийся на ногах.
– Здесь останусь, – просто ответил Смирнов, плюхаясь в хрустнувшее под ним кресло, – подежурю. Сегодня я, завтра Юра, послезавтра Фёдор сменит.
Решетников подождал и лично выпроводил всех, с благодарностью кивнул Смирнову и вышел в нарождающийся четверг.
Новостей четверг не принёс. Настроение и погода были хуже некуда. На улице хмарь и мелкая омерзительная морось, на душе… Лучше не говорить, что творилось у всех на душе. Рутинно и буднично пролетела пятница. Чтобы хоть как-то отвлечь коллектив от тягостных мыслей, Решетников отдал распоряжение подчистить, заполнить, довести до ума и подготовить к передаче рабочие журналы и техническую документацию. Так или иначе, делать это пришлось бы всё равно. Вечером дежурить оставили Фёдю.
Утро субботы выдалось ещё мерзопакостнее, но для людей, собравшихся в Третьей экспериментальной лаборатории, это было самое прекрасное утро на всё белом свете.
– Ох, и везёт тебе, Фёдор, – говорил Смирнов, лихорадочно на пару с Юрием просматривая поступающие данные, – ох, и везёт! Второй раз подряд!
Повизгивающая от избытка чувств Ольга, выпустила, наконец, смущённого героя дня из объятий, чмокнула его в щёку и повернулась к Решетникову.
– Андрей Сергеевич, Федя у нас теперь как талисман. Давайте его портрет на доску почёта повесим. Есть в «Заслоне» доска почёта?
– Не надо меня вешать, – сконфуженный, но довольный таким вниманием, попросил Фёдор, – я вам ещё пригожусь.
– Пригодился уже, – улыбнулся Решетников и пообещал, – про доску почёта я уточню.
– Вы только гляньте, – Смирнов колотил по собственному колену с такой силой, что, кажется, выбил небольшое облачко пыли, – состояние идеальное. Целёхонькая, работоспособная, полностью готовая к употреблению. Нет, ну какая мерзавка, а!
– Юра?
– Всё в порядке, Андрей Сергеевич, наша тоже готова. Проверена и перепроверена. Можно начинать в любой момент.
– А шарик? Шарик приготовили? – вкрадчиво поинтересовался Решетников, не без удовольствия наблюдая, как вытягиваются лица коллег.
Какое-то время они переваривали услышанное, а затем Смирнов треснул себя по лбу и, не стесняясь, вслух произнёс одно очень нехорошее слово, которое, однако, сейчас было как нельзя кстати.
Разумеется, шарик был совершенно ни при чём.
– Когда ты понял? – Смирнов нависал над столом, жадно вчитываясь в сделанные на скорую руку на небрежно вырванном тетрадном листе чертежи и расчёты.
– Только сегодня ночью, – Решетников устало привалился спиной к стене, – не спалось никак.
Смирнов схватился за бровь, пощипал её, поморщился и уставился на друга горящими глазами.
– Получается…
– Что мы можем вернуть установку в любой момент, – подтвердил Решетников, – правда, только по исходным координатам. А ещё – нам не нужна камера приёмопередатчика. И никогда не была нужна.
– Обалдеть, – сказал Смирнов и схватился за другую бровь, пока относительно целую, – погоди-ка, ты хочешь сказать, что объёкт можно передать в любую точку пространства внутри контуров?
– В любую.
– Нет, – произнёс Смирнов, будто клятву давал, – вы, как хотите, а я сегодня выпью. Непременно выпью.
– О чём задумался?
Они сидели в машине Смирнова. По крыше барабанил осенний питерский дождь, а внутри было тепло и благостно.
– О последствиях, – чуть погодя ответил Решетников, безучастно наблюдая, как дворники размазывают по лобовому стеклу коктейль из дождя и ночи, – знаешь, бабушка всегда говорила, думай о последствиях, Андрюша. Вот о них и думаю.
– Последствия это да, – неопределённо протянул Смирнов, побарабанил пальцами по рулю и вдруг предложил, – а то поехали в кабак, а? Отметим. Поехали?
Решетников отрицательно покачал головой.
– Молодёжь за нас отметит. А мне завтра с утра с докладом к руководству.
– Если только к руководству, – с явным сожалением сказал Смирнов и тут же спросил, – всё расскажешь?
Решетников вздохнул, не то с укоризной, не то облегчением.
– Разумеется, Женя. Шила в мешке не утаишь. Да и не стоит оно того.
– Это точно, – согласился Смирнов и не сдержался, захихикал, – но с диктофоном они учудили, конечно.
Учудили, это ещё мягко сказано.
– Андрей Сергеевич, – спросила Ольга, твёрдо глядя ему прямо в глаза, – как, по–вашему, это они перезапустили установку?
– Не знаю, – честно признался он.
– А я думаю, они. Мы думаем.
Рядом нарисовались Федя и Юрий. Оба изо всех сил старались поддерживать вид внушительный и серьёзный.
Решетников не без иронии оглядел троицу и спросил напрямую:
– Чего удумали?
Те переглянулись.
– Андрей Сергеевич, – теперь, старательно подбирая слова, заговорил Юра, – всё-таки это контакт. И пусть заочный, но первый и пока единственный контакт, – он сбился, смешался, но взял себя в руки. – Нет, вы не думайте, мы всё понимаем. Ответственность там, полномочия, право говорить от лица человечества. Непредсказуемость последствий опять же…
– Мы попрощаться хотели, – уже привычно закончила за него Ольга, – попрощаться и поблагодарить.
Решетников поднял брови.
– Каким образом? Снова рисовать будем?
– Родилась одна мыслишка, – видя, что дело склеивается, оживился Фёдор, – у меня диктофон есть. Старенький, но надёжный, ручаюсь. Мы голосовое сообщение отправим. Воспроизведение зациклим, само собой. Что-то типа: да здравствует дружба и взаимопонимание инженеров всех галактик, инженер инженеру друг, товарищ и брат, сам погибай, а инженера выручай и тому подобное. Но, – он быстро поправился, – без погибай, конечно.
– Так не поймут же ничего, – изобразил сомнение Решетников, стараясь сдержать рвущийся наружу смех, – к тому же у них может быть другой диапазон воспринимаемых звуков. Или вообще ушей нет. Да мало ли.
– Нет так нет, – неожиданно покладисто согласилась Ольга, и примирительно добавила, хлопая ресницами, – но отблагодарить всё равно нужно, правда?
– А знаете что, – после минутной паузы азартно сказал Решетников, – а валяйте.
Смирнов, наблюдавший за этой сценой со всё возрастающим изумлением, закрыл рот, махнул рукой и ушёл готовиться.
– Интересно, всё же, какие они, – задумчиво произнёс Смирнов, – что знают, что умеют. Если разобрались с принципом работы установки, значит, уровень не ниже нашего, да? А то и выше. Я бы пообщался. Жаль. Тебе как, – он повернулся к другу, спросил, – неужели совсем не обидно?
Решетников подумал, потом ответил давно известное, но им лично только сейчас осмысленное:
– Иногда случайно открытые двери лучше держать закрытыми. До поры. И во благо.
– Во благо кого? – уточнил Смирнов.
– Во благо всех, – сказал Решетников и добавил, – нам пока и Луны хватит. И потом работы ещё предстоит непочатый край. Но в главном, Женя, ты прав. Чёрт с ним, с докладом. Поехали в кабак.
Аулла
Аулле снился сон. Третью ночь один и тот же.
Во сне он видел, как трескалось небо, как грязно-серые тучи с толстыми извиваюшимися прожилками швыряли на землю огненные копья. Как самое большое копьё ударило в вершину возвышающейся посреди общины кособокой башни и та, хрустнув, мигом окуталась едким дымом, поглотила смертельное оружие небесных великанов, рассыпалось его яркими искрами, но и сама не устояла и рухнула, погребая под собой пристрой мужского дома и две хижины. Аулла не помнил, действительно ли он закричал тогда, отчаянно и надрывно или это случалось с ним только во сне. Огненные копья падали и падали, грозя неминуемой гибелью всему живому, когда за перелеском вспыхнуло яркое, алое с переливами зарево, притягивая, принимая на себя раскалённые острия.
– Духи, – дрожащим голосом благоговейно прошептал Слышащий, – Духи помогают нам.
Он стоял рядом, бесстрашный и неуязвимый, задрав голову и простирая обе левые руки в сторону зарева.
Вечером, когда стихли раскаты, и утомившиеся небесные великаны отправились на покой до следующей битвы, старик велел всем собраться возле его хижины и торжественно объявил, что с этого дня в общине новый Слышащий.
– Я стар и скоро покину этот мир. Но Духи мудры и милостивы. Они не оставят вас без защиты и покровительства, а потому выбрали его, – возвестил он и чуть подтолкнул растерянного, не ожидавшего такого поворота событий Ауллу в спину, – он слышит их голоса, он внемлет им. Он носил имя Аулла. Но теперь у него нет имени. Ибо отныне он ваш Слышащий. И воля его есть воля Духов, а слова его – их слова.
Обычно на этом месте Аулла просыпался. Проснулся и сейчас.
Полежал какое-то время, с удовольствием разглядывая потолок и стены хижины. Их с Эоной семейной хижины.
Вошла Эона, поставила у двери корзину с продуктами, присела рядом. Сказала, застенчиво, с затаённой гордостью.
– Отец спрашивает, можно ли снова пасти ноголапов на поле за перелеском. И не будет ли это святотатством.
Поле за перелеском.
Дар, спасший общину и так круто изменивший судьбу Ауллы, исчез сразу после падения огненных копий. Духи забрали его, но оставили свои голоса.
Голосов было несколько, и они были странными, полными диковинных, совершенно непроизносимых звуков. Аулла раз за разом, до головной боли вслушивался в них, пока не научился различать отдельные слова. По крайней мере, ему хотелось так думать. Одно, повторяющееся чаще других, он старательно выговаривал до тех пор, пока оно не ожило в его устах, пусть и очень отдалённо напоминая исходное.
В одном старик ошибся, подумалось Аулле, у него будет имя. Имя, что подсказали ему Духи. И это имя – Эншенэ.
Он легко поднялся, тряхнул ярко-алым гребнем на макушке, подхватил посох с почерневшим шаром в навершии и вышел в новый, приветливо встречающий его день.
Оглавление
Лаборатория
Аулла
Лаборатория
Аулла
Лаборатория
Аулла
