Мафия-93 [Ростислав Феодосьевич Самбук] (fb2) читать онлайн

Ростислав Феодосьевич Самбук Мафия-93

Глава I ПРЕФЕРАНС

Перед игрой Георгий Васильевич подозвал Хмиза и тихо напомнил ему:

– Твоя очередь, Степочка… Усек?

Хмиз многозначительно похлопал по карману пиджака и сказал:

– Ты что? Разве такое забывается? Святое дело… Георгий Васильевич, показав три пальца, коротко бросил:

– Как всегда…

Хмиз лишь улыбнулся, и Георгий Васильевич отошел довольный. Сегодня, как обычно, собрались на квартире, где он был на правах хозяина. Вообще-то трехкомнатная квартира формально принадлежала не ему, в ней были прописаны его возлюбленная Любовь Антоновна Сулима с матерью и отцом, которых Георгий Васильевич видел крайне редко: с Любчиком договорились, что ее родители могут приезжать сюда из деревни только в гости, да и то не слишком часто. Поддержка родителей обходилась Георгию Васильевичу тысяч двадцать в месяц, но для него эта сумма означала примерно столько же, сколько для среднего инженера сотня. Ради покоя и комфорта он готов был платить и больше.

Любчик вкатила в гостиную столик с бутылками и бутербродами: коньяк, виски, водка, семга, красная икорка и осетровый балычок. Не было только джина. Георгий Васильевич заплатил бы за джин и в пять раз дороже, но нигде не достал его – вот до чего довела бездумная борьба со спекуляцией. Дело в том, что Кирилл Семенович Пирий обожал джин с тоником, он пил, конечно, и коньяк, и виски, и водку, короче говоря, пил все, но всему предпочитал джин. Он привык, что его желания всегда выполняются. А тут… Именно поэтому Георгий Васильевич сегодня был не в духе. «В конце концов, – подумал он, – хозяин Города не я, а он, всемогущий Пирий, который, между прочим, мог бы залить любым пойлом нашу честную компанию». Однако вслух эту мысль не высказал – зачем? Лучше всегда брать вину на себя, особенно на людях, начальству это нравится, оно должно быть безгрешным, как Иисус Христос, пребывать на недосягаемой высоте, ощущать себя если не богом, то его наместником на четко определенной территории.

Георгий Васильевич улыбнулся, развел руками и произнес, обращаясь только к Кириллу Семеновичу:

– Мишка, мой шофер, объездил весь город, но джина не достал. Кстати, в понедельник лечу в Москву… Надеюсь там…

Уселись за стол. Георгий Васильевич распечатал новую колоду карт. По традиции первым сдавал хозяин. Он старательно перетасовал карты и быстро разбросал их по столу.

– Пас… – произнес Кирилл Семенович, а Хмиз заказал игру. И не простую, а сразу девятерную.

– Везет же людям! – недовольно поморщился Кирилл Семенович, а Хмиз стыдливо улыбнулся. Он-то знал точно: пойдет ему карта или нет – все равно около трехсот тысяч выиграет Кирилл Семенович Пирий. Так уж повелось в их компании: играют по-крупному, и Кирилл Семенович всегда в выигрыше – замаскированная форма взятки. Хотя в компании никто даже в мыслях не произносит это слово. Удобная форма платить за услуги.

Сегодня проигрывать очередь Хмиза, но обставить это надо красиво, может быть, вначале немного вырваться вперед, поиграть на нервах партнеров, поскольку какой же преферанс без волнений, взлетов, падений, радостей и отчаяния? Потом можно купить рискованный мизер и объявить не ту игру, залезть на «горку», наконец существуют десятки способов проиграть интеллигентно и тонко. Пирий, конечно, знает, что к чему, но существуют определенные условия игры, которых следует придерживаться.

Степан Хмиз незаметно для всех улыбнулся. Сам бог велел ему выкладывать Пирию ежемесячно триста-четыреста тысяч. Под началом Хмиза самая большая промтоварная база в Городе, весь дефицит проходит через него, хочешь – не хочешь, а деньги сами плывут в руки. Если действовать с умом, иметь несколько верных директоров магазинов, умело и надежно наладить систему «купли-продажи», то всегда можно кататься как сыр в масле. А на отсутствие деловитости и хватки Хмиз не жаловался, директоров имел преданных и систему, отлаженную до малейших деталей.

Говорят, сгустились тучи и над Хозяином, как в регионе величают бывшего первого секретаря обкома партии. Оно конечно, давно пора дать старику под зад, удивительно, что все еще держится… В речах он, естественно, поддерживает перестройку – послушаешь, даже не верится: хозрасчет, арендный подряд, рыночная экономика… Но из слов борща не сваришь, старик отлично знает, что значит отдать землю крестьянам, ввести на селе арендный подряд и отпустить вожжи директорам предприятий. Это все равно что выкопать себе и всему аппарату глубокую могилу.

Сейчас ты – власть, к каждому твоему слову прислушиваются, в рот заглядывают, для председателя колхоза Хозяин выше самого бога, а арендатору все до лампочки – сеет, когда хочет, без указаний сверху, убирает тоже, ну соберет со своей сотни гектаров вдвое больше, так это же выгодно только ему, это его собственная заслуга, а не райкомовская. Директор завода тоже планирует сам, ориентируется на рынок, а с исполкомом ничего согласовывать не нужно.

Глядя на игру, Георгий Васильевич думал почти о том же: ему надоели горкомовские секретари и инструкторы, без которых и шагу нельзя сделать, надоел и сам Пирий с его гордостью и высокомерием. Ну, кланялись тебе, угождали, проигрывали в преферанс, давали просто так, не очень скрывая это, а он воспринимал все это как должное, более того, сам верил в свою исключительность, разум и организаторский талант.

А если по существу, разум-то средненький, и держится Кирилл Семенович только благодаря им – тем, кто расписывает сейчас пульку. А не было бы его, Белоштана, еще Хмиза да четвертого партнера – заведующего горторготделом Мокия Петровича Губы, еще двух-трех на самом деле мудрых, опытных и обстоятельных, так сказать, соратников, жил бы ты, господин мэр, на свою номенклатурную зарплату и не знал бы вкуса настоящего джина.

Георгию Васильевичу от этой мысли сделалось приятно и легко, поскольку ощутил себя настоящим хозяином города. А если разобраться, кто такой Пирий? Марионетка, кукла, Карабас-Барабас, которого можно дергать за нитки. Это только внешне он страшный, а на самом деле напуган и сделает все, что они пожелают.

Подумав так, Георгий Васильевич улыбнулся. Внутренние тревога и страх, которые не покидали его последнее время, стали постепенно униматься. Это только первоначально перестройка и трепотня о гласности напугали его, да и не только его – скорее всего, кажется, Пирия и иже с ним. Сейчас, присмотревшись и придя в себя, Георгий Васильевич понял, что и перестройка даст ему некоторые шансы, более того, сейчас он может узаконить свое подпольное предприятие, может спать спокойно, не ожидая, что кто-нибудь из умных и неподкупных людей из ОБХСС выйдет на левый цех и его дефицитную продукцию, изготовляемую уже не первый год.

Георгий Васильевич и раньше спал без тревоги за Пириевой спиной, тем более зная, что сам начальник УВД города полковник милиции Псурцев в курсе их дел, а его дорогая половина носит кофточки и другие трикотажные изделия, изготовленные городскими мастерами и обозначенные импортными этикетками. Зачем заниматься завозом трикотажа из-за заграницы, – это дорого и нет большого объема. Пусть этим занимаются «челноки». Почти никто не может обнаружить подделку, и Белоштан страшно гордился этим: может работать не хуже, чем в Милане или Амстердаме, стоит только заинтересовать людей, наших простых тружеников, умельцев – вспомните только, кто подковал английскую блоху! Надо заинтересовать мастера, не стоять над его головой, не подгонять, придумывая всякие соревнования, что и до сих пор любят делать аппаратчики, наконец надо прилично заплатить за его труд – и он свернет горы.

Именно так размышлял Георгий Васильевич, взвешивая, открывать или не открывать левый цех. Людей подбирал туда сам и платил им втрое больше, чем зарабатывали на фабрике, – жалоб и анонимок не боялся. Однако окончательное решение принял, прозондировав Пирия, а если говорить откровенно, после того, как Кирилл Семенович не отказался от первого подношения.

Произошло это элементарно. Белоштан волновался и переживал, мысленно проигрывая несколько способов подхода к мэру, допуская и то, что Кирилл Семенович может разгневаться, и все же решил идти ва-банк, тем более что слышал от некоторых, что Пирий берет и с ним можно сговориться.

Тогда он под каким-то предлогом задержался в кабинете Пирия. Рабочий день кончался, а вечером Кирилл Семенович должен был ехать в Киев на важное совещание – он спешил и посмотрел на Белоштана не без раздражения.

– Ну? – спросил откровенно неприязненно. – Что у тебя?

Георгий Васильевич сразу уловил этот тон, хотел было уже дать задний ход, попросить для фабрики какую-нибудь мелочь, но передумал: когда еще будет такое удачное время? Вздохнул и вынул из «дипломата» толстый пакет, положил его на стол перед Пирием.

– От коллектива нашей фабрики, – начал, нервно заикаясь, – вам, Кирилл Семенович, на мелкие расходы в нашей столице…

Пирий внимательно посмотрел на Белоштана, холодно, с прищуром. У того похолодели пальцы, но все же, превозмогая страх, подвинул пакет к Пирию, добавив:

– От всего сердца.

– Вижу, что от всего… – Глаза Пирия смягчились. Вдруг спросил коротко и по-деловому: – Сколько?

– Триста, – почти шепотом выдавил из себя Георгий Васильевич. – Так сказать, на сувениры…

Пирий накрыл пакет большой лапой, слегка пошевелил пальцами, потом сжал их, смяв пакет, и небрежно сунул его в карман.

– Спасибо, – сказал просто. – Пригодятся… В Киеве такая круговерть… А тебе что надо? – перешел на деловой тон.

– Как сказать, Кирилл Семенович… Задумали мы одно дело… На фабрике…

– Это хорошо, что думаете, – похвалил Пирий. – Поговорим, когда вернусь. Я в Киев не надолго, ты не беспокойся, мы добрые начинания всегда поддерживаем, лишь бы на пользу народу…

– На пользу, на пользу… – подтвердил Белоштан.

– Ну вот и договорились…

Георгий Васильевич вышел из кабинета мэра и вытер потный лоб.

Радость подступала к сердцу. «А он мужик фартовый, – ликовал Белоштан, – сразу видно, свой человек – простой и душевный».

После возвращения Пирия Белоштан не записывался к нему на прием, ждал, пока тот, найдя повод, сам позвонит ему, но Кирилл Семенович молчал, и только через месяц Белоштан решил снова наведаться к мэру. На этот раз захватил в собой пятьсот тысяч рублей, поскольку деньги были – цех уже работал, правда, пока еще не на полную мощность, но набирал обороты: продукция пошла, и Георгий Васильевич не стыдился ее качества.

А потом пошло-поехало… Теперь Белоштан звонил Пирию запросто в любое время суток, и мэр больше уже не упоминал о деятельности на пользу народа – к черту этот народ, рабочий класс и трудовое крестьянство, пусть о нем думает родное государство… Вот какие важные постановления принимаются в последнее время.

И еще подумал Георгий Васильевич: сегодня же после пульки надо будет провентилировать с Пирием свою идею. Наверное, похвалит. Вместо левого цеха – кооператив. Надо легализовать их дело, расширить производство. Хотя покупатели и так не жалуются, но хорошо бы обновить ассортимент, производить исключительно модные и дорогие товары. Возникнут и сложности. Самое главное – материальная база. Но их трикотажная фабрика может передать, то есть продать, вновь образованному кооперативу устарелое и непригодное оборудование. Горисполком поддержит эту операцию, в случае необходимости примет решение, а он под маркой «устарелого и непригодного» шуранет новые станки. Кто же осудит за это? Вон как носятся с кооперативами, зеленую улицу им, и он действует, так сказать, в духе времени. Наконец, если кто-либо стукнет в контрольные органы, наплевать: Пирий заступится, в крайнем случае выговорешник схватит, а он ради святого дела готов и на моральные издержки.

Точно – кооператив. Через него можно будет легализовать и деньги, лежащие в тайниках и у добрых знакомых, пустить мертвый капитал в оборот – и государству выгодно, и ему! А председателем кооператива сделать Васюню, то есть Василия Франко, свою правую руку по левому цеху – Георгий Васильевич невольно усмехнулся этому каламбуру. Васюня – человек надежный, нюхом чует рыночную конъюнктуру и может развернуться. Правда, задерет нос, свободы ему захочется, но тут придется крепко держать вожжи. Как говорят на загнивающем Западе, у него будет контрольный пакет акций: без хорошей пряжи кооперативу смерть, а он будет поставлять Васюне под видом отходов первоклассное сырье: опять-таки в крайнем случае – выговор, но ведь не воровство в особо крупных размерах, за что…

Белоштан только представил, что схлопотал бы, если распутали бы все его дела, даже мороз по коже пробежал. Ну, расстрел не расстрел, но пятнадцать лет в колонии строгого режима тоже не сахар. Выйдет он уже старикашкой, Любчик хоть и клянется в любви, конечно, не дождется, да и вообще кому он будет нужен?..

Хмиз взял колоду и стал разбрасывать новенькие карты. Они тихо шелестели, скользя по полированной поверхности стола, будто разговаривали между собой, решали, кому отдать предпочтение. А Хмиз не удержался и незаметно подсмотрел, что легло в прикуп. Сверху лежала червонная дама, она словно исподтишка подмигнула Хмизу, и у того зарделись щеки. Правду говорят: карта не врет. Сегодня ему встречать Светлану, поезд приходит в двенадцатом часу, а пульку они кончают, как правило, в девять, в крайнем случае в половине десятого. Успеет заскочить домой, навести элементарный порядок – может, Светлана согласится заглянуть к нему на чашечку кофе…

* * *

Удивительно, как устроен мир, за один только день Степан узнал, что есть на свете бог – его персональный бог и защитник: это надо же, такая красивая девушка приехала всего на три дня в Трускавец, где он отдыхал, и ему посчастливилось встретить ее.

Ему удалось уговорить Светлану съездить в Канев, к памятнику Т. Г. Шевченко. В тот же день на его машине они отправились в неожиданное для нее путешествие. Светлана была в восторге.

Шевченко стоял на горе, вглядываясь в заднепровский простор.

Светлана села на скамейку. Степан хотел что-то спросить, но девушка предостерегающе подняла руку, прося помолчать, и вся ушла в себя. Степан тоже замолчал и сидел, вспоминая свою жизнь.

Правнук поганый – так сказал бы сейчас о нем Тарас, а ведь раньше он не был таким. Как и все, учился, бегал на студенческие вечеринки, выступал на собраниях, выпускал стенгазету, мечтал о семье, любил девчонку. Но любимая выбрала другого, он в это время уже заканчивал институт, получил распределение в Город, вначале работал простым товароведом в магазине, там познакомился с директором трикотажной фабрики Белоштаном и приглянулся ему. Георгий Васильевич обставил дело так, что через несколько месяцев Хмиза выдвинули в директора и сразу привлекли к своим делам – через магазин пошла левая продукция фабрики. Тогда же Степан почувствовал сильную руку Пирия. После двух-трех проигрышей в преферанс Хмиза совсем неожиданно сделали директором базы – пришлось отметить новое назначение банкетом в узком кругу, где Пирий поднял тост за молодые кадры и персонально за него, Степана Святославовича Хмиза. С купеческим размахом разбил на счастье хрустальный фужер, потом, отозвав Степана в угол, предупредил: теперь Хмиз полноправный член их компании и может рассчитывать на его, Пирия, поддержку. Однако сказал также, что Степан должен быть послушным и выполнять все его указания. Хмиз знал это и без предупреждения, он уже успел наладить крепкие контакты среди торговой элиты Города – не без поддержки Белоштана, которого Степан безгранично уважал.

С тех пор пошло-поехало. Белоштан умудрялся сбывать левый товар даже через базу, директора магазинов заискивали перед Хмизом – он стал нужным человеком и в обкоме, и в исполкоме, его знали, уважали, звонили, приглашали на семейные праздники даже большие областные руководители, деньги сами плыли в руки, Степану не требовалось для этого прилагать усилий, он попал в отлаженную в деталях систему со своими неписаными законами и правилами, которые выполнялись более усердно, чем важнейшие инструкции и распоряжения центральных министерств и ведомств.

И Степан поплыл по течению, наслаждаясь своим положением. Иногда только снились тревожные сны, но он старался сразу забыть их – зачем травить душу, если жизнь удивительна и прекрасна во всех своих проявлениях?

Сейчас те годы называют застойными. Кому застойные, а кому и расцветные, считал Степан. Началась перестройка, она сказалась и на Степане: страна сократила импорт товаров широкого потребления, стало туго с модными заграничными обувью, одеждой, радиоаппаратурой. Наконец, не зря говорят, что палка о двух концах: Хмизу стали больше кланяться и угождать, а денежные поступления не уменьшились – к этому времени Степан уже был полноправным акционером Белоштановой компании «Жора и K°», как шутя называли они себя за карточной игрой. Компании, в которую входил сам всемогущий Пирий, к которой благожелательно относились (наверняка догадывались о ее существовании и пользовались ее доходами) некоторые влиятельные номенклатурщики.

Степан закрыл глаза и отчетливо услышал далекий колокольный звон. Странно, вблизи не было церкви, но звон продолжался. Наконец до него дошло, что это кровь стучит в висках. Однако иллюзия была полной – благовест плыл над Тарасовой горой и предвещал нечто неизведанное. Степан подвинулся к Светлане, спросил:

– Ты слышала звон?

– Какой звон? – удивилась та.

– Церковный. Перезвон колоколов над Днепром?

Неожиданно девушка погладила его по щеке – у Степана замерло сердце, и снова праздничный звон послышался вокруг.

– Неужели и сейчас не слышишь?

– Милый, – сказала Светлана, – слышу… – Она протянула Степану руки, и они побежали по ступенькам, спустились к Днепру. Степан все время ощущал на своей щеке тепло ее ладони, и слово «милый» звучало в нем как музыка.

* * *

Сегодня после пульки собирался задержаться у Белоштана и сообщить ему о принятом решении. Нет, решил, что сегодня не стоит. Разговор будет тяжелым, не обойдется без взаимных упреков, возможна ссора, все это испортит ему настроение, а встречать Светлану хмурым и взволнованным не хотелось.

Степан улыбнулся, представив девушку в дверях вагона. Может быть, в джинсах и ковбойке, как увидел ее впервые, а вообще-то ей идет любой наряд, она была бы элегантной и в рабочем комбинезоне.

Скорее бы!

Хмиз обвел взглядом игроков. Слева от него Мокий Петрович Губа – его, Степана, непосредственное начальство, заведующий горторготделом. Брюнет, чисто выбритый, в темно-синем костюме и с таким же синим галстуком в белую горошинку. Аккуратно причесан, всегда вежлив и сдержан. От него слова грубого не услышишь: разговаривает тихо, никогда не повышая голоса, но все знают, что скрывается за этой благопристойностью. Завмаги дрожат перед Губой: слова Мокия Петровича, произнесенные спокойно и на первый взгляд доброжелательно, могут убить человека.

«Акула, вот кто он, – подумал Степан, – жестокая, безжалостная акула, кровопиец проклятый с надушенным платочком в кармане».

Этим платочком Мокий Петрович зажимает нос, когда ходит по подсобкам и подвалам гастрономов с их специфическими запахами. Однако это не мешало ему, жаловались завмаги, совать свой гадкий нос в самые темные углы. Все знали: Мокий Петрович любит чистоту, не переносит неряшества, сурово наказывает нарушителей санитарного режима.

Хмиз усмехнулся: наказывает, но не всех. У Мокия Петровича на все существует такса. Хочешь стать завмагом – плати, товароведом – тоже, проштрафился – неси… Не брезговал Мокий Петрович даже мелкими подношениями, каким-нибудь флаконом парижского одеколона или галстуком из Лондона – курочка по зернышку клюет, любил повторять, но клевал не как курица, а выдирал с мясом, как стервятник падаль.

Напротив сидел Белоштан. В роскошной домашней куртке, белоснежной сорочке, но без галстука: по-семейному. Откинулся на спинку стула, поднес карты почти к носу, шевелил губами, что-то высчитывая. Георгий Васильевич, наверное, и во сне считает. «Жора и K°» – компания солидная, с дебетом и кредитом и тому подобное. Тут на самом деле считать нужно, иногда в подпитии Жора жаловался, что не родился где-нибудь в загнивающем – там бы он развернулся и его компания не прозябала бы в Городе.

Хмиз представил будущий разговор с Жорою и сник. У Белоштана все опутано паутиной, и Георгий Васильевич только дергал за нити. Вхож к первому, а двери в обкоме и исполкоме, хвалился, открывает ногой. Что ж, вполне вероятно. У каждого зава есть жена, дочь, а то и любовница. И каждая из них не прочь покрасоваться в импортной кофточке или прогуляться на черноморском пляже во французском купальнике. А то, что он сделал руками мастеров из Жориной компании, знают только несколько доверенных лиц – на купальнике такая этикетка, что модницы только за сердце хватаются.

Правда, однажды и над Жорой сгустились тучи. Не местного значения, а республиканского. Местных циклонов Жора не боялся, здесь все куплено и перекуплено, в крайнем случае сам начальник городского управления внутренних дел Псурцев цыкнет, и с концами. Но кто-то капнул на Белоштана в Киев, приехала целая бригада во главе с майором милиции, начала копать, но Георгий Васильевич слетал в стольный град, повертелся там день-два, и бригада быстро закруглила свою деятельность. И на самом деле, чего сидеть в Городе, тратить государственные деньги, портить людям нервы, когда и так понятно: ничего у вас, птахи залетные, не выгорит…

Степан пытался было выведать у Жоры, на какую кнопку тот нажал, но Георгий Васильевич только посмеивался загадочно и говорил: знай, мол, наших…

Справа от Степана – Пирий. В легком финском костюмчике с короткими рукавами цвета хаки – спортивный, подтянутый, с продолговатым волевым и жестким лицом, раздвоенным подбородком, темными умными глазами. Степан знал его как облупленного: коварный, жестокий, переступит через любого, даже через друга, однако в Городе его любят. Умен и умеет играть на скрытых чувствах человеческих душ. Степан знал, сколько левых квартир прошло через руки Пирия и примерно сколько денег прилипло к ним: сто тысяч за трехкомнатную квартиру, и ни копейки меньше, такса установлена, но это известно только ему, Степану, и еще кое-кому из Пириевого окружения, а в Городе ходят легенды о чуткости и справедливости мэра, поскольку иногда Пирий выступает в защиту обиженных инвалидов войны и некоторых ветеранов труда, вмешивается лично, дает им квартиры и устраивает так, что об этом с восторгом сообщает городская пресса.

Да, умеет заглянуть вперед Кирилл Семенович, сорвать овацию зала, вовремя одернуть какого-нибудь подчиненного из исполкома, поставить на место зазнавшегося чиновника – и, главное, сделать так, чтобы об этом узнала общественность. Ибо понимает, сукин сын, что такое народная любовь и как она может вознести на своей волне.

Пулька приближалась к завершению. Степан прикинул: проиграет он сегодня не более трехсот тысяч, главным образом Пирию, – можно и расслабиться. Подумал: через полтора часа увидит Светлану, сердце екнуло тревожно и вместе с тем радостно. Да, сегодня разговор с Белоштаном начинать не стоит, компания еще будет выпивать, а потом не останется времени, можно опоздать к поезду.

Налили по стопке, Степан попробовал отказаться, мол, придется еще сидеть за рулем, но его только осмеяли: кто осмелится остановить машину Хмиза? А если и найдется такой наглец, есть Псурцев, и водительские права завтра же будут возвращены.

Псурцев оправдал поговорку: о волке речь, а он навстречу. Появился, как только стали закусывать. Налил себе сразу полфужера, сказал свое привычное: «Вперед на запах!» – и выпил со вкусом, будто водка не обожгла ему глотку.

А Степан отметил интуицию полковника – подгадал точно, минута в минуту. А может, все проще? Любчик позвонила и сказала, что пулька подходит к концу, и полковник тут как тут. Псурцев в карты не играет (а то пришлось бы проигрывать и ему), губа у него не дура, любит посидеть в хорошей компании, выпить на халяву, а то, что компания Белоштана изысканная и к тому же своя, не вызывает сомнения.

Бифштекс понравился всем – ели сосредоточенно, перебрасывались только отдельными словами. Наконец Пирий отодвинул тарелку, налил себе фужер сухого шампанского, отхлебнул, обвел всех просветленным взглядом и сказал:

– А сейчас прошу выслушать меня внимательно.

Псурцев отложил вилку и застыл, как гончая, почуявшая добычу. Губа откинулся на спинку стула и смотрел не шевелясь: видно, знал, о чем пойдет речь. Он – консультант Пирия, и мэр прислушивается к его мнению. Белоштан вытащил из-за воротника сорочки накрахмаленную салфетку, положил перед собой, вытянул шею, совсем как старательный ученик перед строгим учителем. А Степан незаметно посмотрел на часы: до прихода поезда оставалось пятьдесят минут, десять из них займет дорога до вокзала – как бы не опоздать, если Кирилл Семенович разговорится.

Пирий всегда замечал все, не прошел мимо его внимания и взгляд Степана, так как сказал:

– Не волнуйся, Степан, успеешь на свое свидание. «Откуда? – испугался Степан. – Откуда он знает?» Тут же вспомнил: перед игрой рассказал о Светлане Белоштану. Неприязненно посмотрел на Жору: распустил язык… Кто тебя просил? И когда только успел?

«Ну и пусть, – решил, – плевать… Пусть знают, все равно когда-нибудь узнают, так уж лучше сразу…»

– Задержу вас ненадолго, – продолжил Пирий, – и прошу воспринимать мои слова как указание или приказ – смотря что кому больше по душе. – Он помолчал, пригубил шампанского. – Сами знаете, какие сейчас времена. Скажу прямо, плохие. Даже газеты выходят из-под контроля, каждый пишет, что хочет, берут пример со столичной прессы, что ни день, то сюрприз. Но это вы и без меня знаете. Итак, следует быть крайне осторожными. И я не всегда смогу помочь, прошу учесть это. Ни я, ни Леонид Игнатович, – кивнул на Псурцева. – Короче говоря, это вы знаете. Не дураки. Но есть новость. Вчера приехал из Киева Иван Васильевич… – Заметив вопросительный взгляд Хмиза, пояснил: – Иван Васильевич Гунько из областной прокуратуры. Он узнал от верного человека, что к нам, господа, едет ревизор… Конечно, не какой-то там гоголевский Хлестаков, а человек важный и с большими полномочиями. Следователь по особо важным поручениям Иван Гаврилович Сидоренко. Будто кто-то из «доброжелателей» донес, что в нашем славном Городе расцвели коррупция, взяточничество и другие правонарушения. Дошла эта кляуза до высших сфер, и вот решено командировать к нам этого Сидоренко. Через своих людей я поинтересовался, что он из себя представляет. Сложный тип. Не берет, не пьет и девушками не интересуется. Короче, службист и неподкупный. К тому же опытен и умен, в добрых отношениях с самим прокурором республики. И наделен неограниченными полномочиями. Дошло?

– Ну и ну… – покачал головой Белоштан.

Губа даже не пошевелился, будто сообщение Пирия его не взволновало.

«Конечно, проинформирован», – решил Степан, поражаясь выдержке Мокия Петровича.

– Итак, вы меня поняли, – продолжай Пирий. – В связи с этим на всех делах и деловых контактах ставим точку. Месяца на два, а там увидим. Преферанс приостанавливается тоже. Рекомендую вообще встречаться реже, только по служебным делам. Особенно это относится к Георгию Васильевичу. Ты, Жора, сидишь на горячем, учти это.

– Учел, – усмехнулся Белоштан. – Уже учел. «Жора и K°» ликвидируется.

Пирий поморщился.

– Не перегибай палку. Не так страшен черт, как его малюют. Как бы не вертелся тот следователь, а меня ему не обойти. Сами знаете, как сейчас ставится вопрос: «Вся власть исполкомам…» Пока я председатель исполкома, никто в Городе не разгуляется, власть не минуют.

– Не так поняли меня… – помахал рукой Белоштан. – Меняем только вывеску. Завтра на ваш стол, Кирилл Семенович, ляжет бумага о создании в Городе нового кооператива по изготовлению трикотажных изделий. С уставом и оригинальным названием – «Красная Шапочка».

Пирий на минуту задумался.

– В этом что-то есть, – похвалил. – И возглавит этот кооператив…

– Франко.

– Васюня?

– Он самый, Кирилл Семенович, лучше не найти Перспективно мыслить не может, но исполнитель" отличный. Под моим руководством будет работать, что скажу, все сделает, разве плохо?

– Пусть будет Франко, – согласился Пирий. – Кстати, хвост за ним не тянется? Судимости нет?

– Более чистой биографии в торговле не найти. Как слеза…

– Ну слава богу! – поднял руку Пирий, как бы желая перекреститься, но вместо этого взял фужер с шампанским и опорожнил его с удовольствием. – За успех новоявленных кооператоров. За нас с вами!

Степан тоже выпил шампанского и подумал: пожалуй, это выход. Лучшего прикрытия, нежели кооперативный флаг, сейчас не найти. Мудрая голова все же у Белоштана – через безвинную «Красную Шапочку» можно незаметно отмыть все деньги и каждый месяц иметь кругленькую сумму…

* * *

– Рад? – спросила Светлана.

– Счастлив.

Она посмотрела Степану в глаза, убедилась, что тот говорит правду, и успокоилась. Степан поднял чемодан.

– Я заказал номер в нашем лучшем отеле.

– Нет, – покачала головой Светлана, – я приехала к тебе…

Глава II ПРИГОВОР

Любчик открыла дверь Хмизу и приветливо улыбнулась. Прекрасная женщина в роскошном цветастом атласном халате. Степан на правах друга дома поцеловал ей ручку и тут же сравнил со Светланой, отметив явное превосходство последней. А ведь таких женщин, как Любчик, в их Городе можно посчитать по пальцам. Белоштан знает, куда вкладывать деньги, его на мякине не проведешь…

Интересно, какие бы глаза сделал Жора, увидев Светлану? Степан представил его похотливую улыбку и лишний раз убедился в правильности своего решения: бежать из Города и начинать новую жизнь.

– Георгий Васильевич дома?

– Ждет тебя… – Любчик улыбнулась Степану так, что тот понял: она была бы рада ему и без Жоры… Недели две назад с удовольствием наставил бы рога компаньону, но сейчас посмотрел на Любчика безразлично, и та обиженно надула губы.

Степан отважился на этот разговор только сегодня утром, на третий день пребывания Светланы в Городе. Два дня пролетели как один час. Выбрав удачный момент, когда Светлана хлопотала на кухне, Степан позвонил Белоштану и договорился о встрече.

Жора вышел в переднюю в халате, темно-синем, велюровом, почти до пят, с широкими обшлагами.

«Шикарная пара – Жора и Любчик, чем не новоявленная элита, советские дворяне!» – подумал Хмиз зло, но сразу застыдился этой мысли: а чем он лучше Жоры?

Степан решил не вилять хвостом. Уселся, удобно протянув ноги, и заявил:

– Я вынужден выйти из дела. Женюсь и уезжаю из Города.

Белоштан задумался, повертел в пальцах хрустальный фужер.

– А ты у меня спросил? – Подул в фужер и поставил его на столик. – Когда мы привлекли тебя к делу, ты взял на себя определенные обязательства… И без нашего согласия…

– Но… Георгий Васильевич, так уж случилось! Все мы под богом ходим…

– На бога надейся, а сам не зевай.

– А я и не зеваю.

– Хороша девка? – вполне серьезно поинтересовался Белоштан.

– Очень! – вырвалось у Степана.

– Так чего же ворон ловишь? Денег не хватает? Квартира маленькая? Сделаем лучше, трехкомнатную. В центре на проспекте Маркса старый дом реконструируется, если хорошо Пирия попросить – устроит, – подмигнул Жора.

– Нет ей работы в Городе, – с сожалением произнес Степан.

– Ты Город не унижай! Как это нет? А мы для чего? Мы все можем.

– Искусствовед она, работает в картинной галерее…

– Галерей у нас действительно нет… – развел руками Белоштан. – И в ближайшем будущем не планируется.

– Вот видите…

– А если к Таращенскому? В управление культуры?

– По сельским клубам мотаться?

– Да, ты прав: неблагодарная работа, да и копейки платят. Тебе на деньги, правда, плевать, но нет смысла: несолидно. Так пусть твоя краля пока посидит дома. Год или два. А мы за это время примем решение и картинную галерею откроем. Местных художников сколько! Два или три – Степан Вацик и тот, как его, с бородой. Храма, кажется! Еще двух богомазов откопать – чем не филиал Союза художников. Выставки будем открывать… Вот тебе и начало.

– Не получится, Георгий Васильевич, разве сами не понимаете?

– Понимать-то понимаю… Но жена вокруг мужа должна вертеться, а не наоборот, – рассердился Белоштан. – Откуда она у тебя такая?

– Из Львова.

– Да, во Львове – культура! – с уважением отметил Белоштан. – Не то что в нашем захолустье. И ты, значит, хочешь во Львов?

– Не вижу другого выхода.

– Что будешь там делать? В директора базы не пробьешься, и «Красной Шапочки» нет…

– Не в деньгах счастье.

– А в чем же?

– Люблю я ее, Георгий Васильевич, и готов ради нее на все.

– На все, говоришь? – зло посмотрел на Степана Белоштан. – Это правильно – на все! Жаль мне тебя, Степочка, пожалеешь и ты, причем скоро.

– Никогда в жизни!

– Не зарекайся, Степочка. Ты уже привык жить с размахом, тебе сейчас три куска выложить – раз плюнуть. А во Львове зубы на полку положишь.

– Слышали, как в народе говорят? Хоть хлеб с водой, абы, милая, с тобой!

– Ну, ну… – Белоштан недоверчиво покачал головой. – Короче, я своего согласия не даю. Да и не имею права. Посоветуюсь с компаньонами – будем решать.

– В конце концов, – вырвалось у Степана, – я вам ничего не должен. Наоборот…

– Наоборот, говоришь? – остро взглянул на него Белоштан. – Ничего ты, милый, не получишь. Не надейся. А вот неустойку с тебя придется получить.

– За что?

– За то, дружище, что подрываешь экономическую основу вновь созданного кооператива. Потому что каждому придется что-то вложить. И на тебя мы рассчитывали.

– Побойтесь бога!

– А ты бога боишься? Ты, Степочка, приходишь ко мне, фактически с ультиматумом, и хочешь, чтобы я погладил тебя по головке. Рюмочку тебе налил, чокнулся и отпустил с миром? Завязал наш Степочка, в штаны наложил, хорошую девушку увидел и нюни распустил. А откуда я знаю, что ты завтра не побежишь каяться в ОБХСС? Твоя краля, наверное, честная, искусствовед, у нее идеалы, привыкла пирожками в столовых питаться. Бедная, но гордая! Чулочки, наверно, сама штопает или, может, ты уже научился? Она быстро раскусит, откуда у тебя деньги, ты ей ночью все расскажешь, а она сама донос сочинит…

– Что вы говорите, Георгий Васильевич, вы не знаете Светлану!

– Конечно, не знаю, а потому предвижу худшее. Я, Степочка, волк старый и опытный, ты мне здесь нужен, в городе, чтобы я с тебя глаз не спускал. Только тогда буду спать спокойно!

– Давно знаете меня, могли бы и доверить.

– А я никому не доверяю. – Белоштан оглянулся и, увидев, что одни в комнате, добавил: – Я и Любчику до конца не открываюсь. Сегодня ей со мной хорошо, она и верна, а завтра никто не знает, что может случиться… В чужую голову не залезешь, какие там мысли шевелятся, никому не известно.

– Мне могли бы поверить.

– А я, Степочка, сам себе только по праздникам верю. Когда отдыхаю душою и телом.

– Ладно, тогда скажите, какой резон мне вас продавать? Ведь сам по самые уши увяз, разве мне хочется сидеть?

– А откуда я знаю, может, тебя эти мальчики из ОБХСС купят… Там ребята ушлые, помилование пообещают, а ты уши и развесишь. Вот так-то, Степочка, нет моего согласия, и не надейся. Так и передай своей красотке: подцепила богатого жениха, пусть к нему в Город и перебирается… А потом, что еще наши компаньоны скажут… Решать будем вместе.

Степан почувствовал, как гнев подступил к горлу. Еще минута – и потеряет рассудок. Закрыл глаза и сжал кулаки. Гнев – плохой советчик. Спокойно, приказал себе, спокойно, Хмиз, лучше разойтись с Белоштаном мирно. В создавшемся положении плохой мир лучше хорошей ссоры.

– И все-таки, Георгий Васильевич, – произнес твердо, – вам придется смириться. Ставлю вас перед фактом.

Хмиз встал и направился к выходу, но Белоштан жестом остановил его:

– Ты, Степочка, не горячись и еще раз спокойно обдумай все. Не глупые люди придумали: семь раз примерь, а один раз отрежь. Бывай, мой дорогой, – лучезарно улыбнулся, – привет деве. Говоришь, на самом деле хороша? Может, покажешь? Вижу, не хочешь, и не надо, Степочка, есть в этом смысл. Я завидую тебе. Мне бы так, старому дураку, втрескаться! Ну, да я как-нибудь с Любчиком перекантуюсь. – Как бы пошутил, но глаза оставались жесткими.

* * *

– Ничего себе хиханьки-хаханьки, – сказал Пирий мрачно. – Если каждый задумает своим разумом жить! Что тогда будет, Жора, скажи мне? Разлад и шатание, вот что произойдет. И напрасно нас сверху к этому призывают. Красивые слова, Жора: вся власть народу! Народу уздечка нужна, да и батог покрепче.

Белоштан поморщился.

– Ты меня, Кирилл, не агитируй. Я еще с комсомола сагитирован. Ты лучше скажи, как с Хмизом поступить? – Наедине Жора позволял себе разговаривать с Пирием на «ты», даже свысока: знай, сверчок, свой шесток… И гордый Кирилл Семенович смирялся, так как истинным хозяином был все-таки Белоштан.

– Подумаем… – Пирий налил себе кофе, опустился в удобное кожаное кресло.

Они сидели в комнате за Пириевым кабинетом, в так называемой гостевой. Кирилл Семенович приказал секретарю никого не пускать и не соединять по телефону, ибо весть, принесенная Белоштаном, заслуживала того.

– Налей мне рюмку, – не то попросил, не то приказал Жора, и Пирий послушно достал из шкафа бутылку грузинского «Ворцихе». – И выпей сам…

– Не могу, после обеда выступаю на кирпичном заводе.

– Кто там тебя будет обнюхивать?

– Береженого бог бережет.

– Времена… времена, – вздохнул Белоштан. – Раньше считалось хорошим тоном, когда от тебя попахивало коньячком, а нынче? Нынче ты, Кирилл, никакое не начальство, а слуга народа, и какой-нибудь тетке Моте, формовщице с кирпичного, будешь в рот заглядывать. Слушать ее внимательно и притворяться, что ее примитивные советы – верх житейской мудрости. На самом деле тебе начхать на нее с высокой колокольни, а если честно, то и на весь кирпичный завод.

– А ты, Жора, с чего начинал? – хитро прищурившись, спросил Белоштана Пирий. – Кажется, маляром?

– На что намекаешь?

– А на то, что если руководствоваться твоей системой взглядов…

– Брось. Я сам выбился в люди, никто мне не помогал, своей головой да локтями…

– Врешь, – лениво возразил Пирий. – И ты, и я – продукты одной системы. Нам нужно было на первую ступеньку вскарабкаться, а дальше только держать нос по ветру. Я твою биографию, Жора, лучше тебя знаю. Выбрали тебя на строительстве комсоргом, а до того, как выбрали, ты локтями хорошо поработал, первым активистом был, а когда выдвинулся, быстро понял, что к чему. Благодарил и кланялся, кланялся и благодарил… Любому начальству, особенно райкомовскому и обкомовскому. И о выступлениях на собраниях не забывал – кто больше всех призывал к соцсоревнованию? Ты, Жора. Хотя до фени тебе были все комсомольские и партийные лозунги. А потом пошло-поехало: инструктор райкома комсомола, лектор… И дошел ты до промышленного отдела обкома партии, быть бы тебе самим заведующим, а может… – Пирий поднял большой палец правой руки, – но ты хитер, быстро сообразил: ну служебная машина, ну привилегированная поликлиника, обеды и завтраки в обкомовской столовой, пайки с икоркой… Но не пахнет деньгами, кроме того, надо вертеться: ежедневно показываться на глаза первому и лизать… Для тебя это, правда, не проблема, язык у тебя к этому привычный, ради дела ты и сейчас кому хочешь лизнешь. Вот ты и сообразил, что надо проникать туда, где деньги валяются под ногами, как мусор. А что может быть лучше в этом смысле трикотажной фабрики?

Георгий Васильевич поморщился, но не сердито, скорее благодушно.

– Мы с тобой, Кирилл, одного поля ягодки, – согласился. – Ты тоже с комсомола начинал, но оказался шустрее меня – пролез в мэры. Но хоть ты и высокое начальство, а пляшешь-то под мою дудку, извини за откровенность.

– Извиняю, Жора, и с радостью, – Пирий похлопал Белоштана по плечу. – Как там в кино говорили: связал нас бог одной веревочкой… Так вместе до последнего будем вертеться… Кстати, кооператив «Красная Шапочка» я разрешил. Пусть Франко впрягается.

– Разговорились мы с тобой, Кирилл, – Белоштан допил кофе и отодвинул чашку. – Что с Хмизом будем делать?

– Отпускать нельзя.

– На цепь не посадишь.

– Сорвется, – согласился Пирий.

– Страшно подумать, сколько он знает.

– В принципе Хмиз должен держать язык за зубами: сам связанный и перевязанный.

– Посмотрел бы на него сейчас, совсем от девки сошел с ума.

– Странно, казался рассудительным, не глупым.

– Пути души человеческой неисповедимы.

– А в тебе бывший лектор проснулся… – усмехнулся Пирий. – Однако Степу отпускать нельзя. Мы должны спать спокойно.

– Где уж тут. Сам говорил – следователь из Киева по наши души едет… А вдруг за что-нибудь зацепится?

– Брось, власть в наших руках.

– У Рашидова власти было чуть побольше.

– Думай, что говоришь: если бы Рашидов был жив, никогда бы не допустил такого безобразия.

– Да, на покойничках мы любим потоптаться, они ведь не кусаются.

– Хорошая мысль. И мертвых никто не заставит заговорить…

– Считаешь?

– Что ты можешь предложить?

– Молчу… – Белоштан поднял вверх обе руки. – Но как? Опасно ведь.

– А для чего у нас Псурцев?

– Считаешь – он?..

– Он не он. Нас это не касается. – Пирий снял трубку и, услышав самоуверенный полковничий бас, приказал: – Давай, Леня, ко мне. В закоулок, да быстрее.

Полковник не задержался. С сожалением окинул взглядом начатую бутылку коньяка, но не налил себе. Присел на стул, всем своим видом показывая нетерпение и исполнительность.

– Не представляй из себя слишком делового, – посоветовал Белоштан. – Нам твои дела известны.

– Совещание… Через полчаса совещание, и отменить его я не могу.

– Позвонишь и скажешь, что задерживаешься у самого.

– Неловко.

– Неужели и от тебя пахнет? – вдруг взорвался Пирий. – Неужели дошло до милиции?

– Щелокова нет, нет и порядка, – со скорбью признался Псурцев. – Сейчас, перед тем как отдать приказ, трижды подумаешь.

– И до вас дошла демократия? – удивился Белоштан. – А я считал – милиция!

– Пожалуй, сейчас меня, начальника городского управления внутренних дел, на сборах как обыкновенного Леньку-комсомольца шпыняют.

– Ужас!

– Все сейчас перестраиваются, даже милицейские сержанты. Но не в ту дуду дуют. Раньше таких ногою под зад из органов, а теперь вон в Киев жалуется.

– Степа Хмиз взбунтовался.

– Степа? Не может быть!

– Факт остается фактом. Моча в голову ударила. Нашел где-то девку и хочет во Львовотчалить.

– Ну и пусть себе плывет…

– Много знает, Леня. Очень много, и сболтнуть может. Здесь он под нашим контролем, а во Львове… Нам только этого не хватало!

– Ну и что думаете предпринимать?

– Должны иметь гарантии.

– Насколько мне известно, – нехорошо усмехнулся Псурцев, – гарантия от болтовни только одна…

– Правильно рассуждаешь, Леня. И сможешь?

– Еще Сталин сказал: нет таких крепостей, которых не взяли бы большевики.

– Зло шутишь.

– А вы что, советуете мне взять Степана в собутыльники? Так для этого я другого компаньона найду.

– Короче, сможешь?

– Есть у меня на крючке один парень, – начал Псурцев издалека. – Точнее, не парень, а омерзительный тип, по которому давно петля плачет. Он на все пойдет… Но надо платить.

– Сколько? – будто равнодушно спросил Белоштан.

– Много. Очень много, – веско произнес Псурцев. – Есть такса. С летальным концом – миллион.

– Ого!

– Никто просто так рисковать не будет… Но если я дам ему гарантии… может, обойдется и меньшей суммой.

– Согласен, – быстро сказал Белоштан. – Как раз Степин взнос. Пай в нашу компанию.

– Самооплата… – рассмеялся Псурцев. Неожиданно Пирий сказал:

– Не думал, что в нашем Городе есть профессиональные… – он запнулся, но Псурцев закончил спокойно:

– Убийцы?

– Итак, в Городе существует мафия! Почему не докладывал мне? Газеты писали об организованной преступности в Ленинграде, еще в других городах. Но чтобы у нас!..

– Ну какая же это мафия, – махнул рукой Псурцев. – Я же говорю: один тип у меня на крючке…

– Кто?

– Вам это не обязательно знать.

– И он один, без помощников?

– Повторяю, вас это интересовать не должно. Белоштан вдруг налил себе полную рюмку и опорожнил одним глотком, даже не почувствовав аромата коньяка. Слово «мафия» почему-то ужалило его.

«А мы не мафия? – подумал он. – Что бы сказали в Городе, если бы нас вдруг раскрыли? Конечно же назвали бы мафией. Ну и пусть, – решил, – разве дело в слове? Мафия – это не так уж плохо. Все-таки какой-то романтический ореол: мафия, мафиози… Гораздо лучше, чем бандит, преступник. Хотя каким словом ни называй, а суть одна. И сидеть нам в случае чего вместе: и полковнику милиции, и мне – директору фабрики, и самому мэру городу. Носить черные ватные бушлаты и ботинки из грубой кожи».

Белоштана замутило только от одной этой мысли, но, заметив, как весело улыбается Псурцев, как спокойно дует на ногти Пирий, он немного успокоился. Не пойман – не вор, а поймать их не так-то просто, точнее, невозможно. И все же…

– Мне думается, – строго посмотрев на довольные лица Псурцева и Пирия, с металлом в голосе произнес Белоштан, – это надо рассматривать как крайнюю меру. Следует сообща еще попытаться обработать Хмиза, убедить его, что он, вонючий козел, делает глупость. Если надо, пригрозить!

С ним согласились.

* * *

Степан вел машину уверенно и даже залихватски. Чувствовал, как любуется им Светлана, и срезал повороты, не снижая скорости, тем более что «девятка» с ведущим передним мостом позволяла это.

– Так пойдешь за меня замуж? – в который раз спрашивал Степан.

– А разве я не твоя?

Степан вспомнил, как переступила она порог его квартиры, как остановилась, кажется, растерянно и как он прижал ее к себе – податливую, но все еще напряженную.

– Моя, конечно, моя! В субботу распишемся.

– Ты на самом деле хочешь этого?

– Не представляю жизни без тебя.

– Но так быстро? Я и не думала… А потом, я слыхала, в загс надо заявление за месяц подавать.

– Нас распишут хоть сегодня.

– Неужели ты такой всесильный?

Степан вспомнил директора Дворца бракосочетания: черненькая, лет под сорок, с белым, будто навсегда напудренным лицом, страшно манерная, она как-то заскочила на базу с какой-то мелкой просьбой. Слава богу, все для нее сделал, а она еще строила ему глазки и оставила номер телефона, которым он так и не воспользовался. Интересно, какими глазами посмотрит на них со Светланой? Наплевать! Главное, не посмеет отказать.

– До всесильного мне еще далеко, – ответил он, – но брак, если я скажу, нам зарегистрируют сразу.

– Но у меня даже нет свадебного платья, а потом, ведь надо поставить в известность родителей.

– А что, они будут возражать?

– Нет, конечно.

– Позвони им сегодня вечером. Приедут на поезде, а платье до субботы будет готово.

– Как-то все это – словно по мановению волшебной палочки.

«А так будет теперь у тебя всегда, – хотел сказать Степан. – Все твои желания будут выполняться беспрекословно. Хотя, – подумал, – придется ограничиваться. Сейчас твои доходы, Степочка, накроются – профукаешь приобретенное, а дальше – как все… Скромный служащий…» Однако эта мысль не смутила. «Ничего, – решил, – живут же люди, и даже счастливо. Будет не хватать денег, пойду в кооператив, наконец в таксисты».

– Поехали, – сказал решительно. – А то еще дел невпроворот…

– В субботу! – вдруг радостно рассмеялась Светлана. – Неужели в субботу? А знаешь, милый, если трудно, я обойдусь без свадебного наряда.

– Ты что? – даже испугался Степан. – Ты у меня будешь самой нарядной и самой красивой. Все будут нам завидовать.

Вспомнил, что у директора магазина Изи-рыжего припрятано два или три прекрасных свадебных платья, да и на базе найдут, дело за портнихой – он ее наймет из ателье на Центральном проспекте. Послезавтра все будет готово – и будет стоять Светлана в длинном невесомом платье с фатой и букетом белых роз – настоящая принцесса.

И опять Степан подумал, какой же он счастливчик. Принцесса, встречающаяся только в сказках и главным образом королевичам, будет принадлежать ему, обыкновенному директору базы, только при упоминании о котором у людей на лице выражается презрение. С одной стороны, кланяются, а с другой – презирают… Парадокс!

Что ж, пусть парадокс. Прощаясь с Городом, он устроит пышную свадьбу – нужно немедленно позвонить Леше и на субботу заказать ресторан, оркестр, много шампанского и деликатесов.

«Нет, – остановил сам себя, – хватит этих купеческих замашек, это еще сегодня ты в фаворе, а завтра – стоп, шлагбаум опущен».

– Слушай, – вдруг спросила Светлана, – а ты подумал обо мне? Мы уже говорили на эту тему, что я буду делать в Городе?

– Подумал, обо всем подумал. Я еду к тебе, любимая… – Увидев пробежавшую тень на лице Светланы, объяснил: – Знаю, у тебя тесно: на троих две комнаты. Попробую поменяться на Львов. Если не получится, построим кооператив.

– Это же так дорого!

– Ничего, – снова почувствовал себя купцом Степан, – у меня есть сбережения.

Светлана сразу посерьезнела и внимательно посмотрела на него. Возможно, поняла что-то, поскольку спросила:

– Ты на самом деле хочешь оставить Город?

– Непременно, – совсем честно ответил Степан, ибо в тот момент он в самом деле верил в это.

* * *

Псурцев сидел за рулем серого обшарпанного неприметного «Москвича». Он взял его у соседа, объяснил, что в воскресенье не хочет пользоваться служебной машиной, а собственный «жигуль» испортился. Впрочем, такие осторожности были лишними – кто будет следить за ним? Но береженого и бог бережет, а вдруг чужое злое око зацепится за его белую и всегда ухоженную машину?

Полковник не спешил: специально выехал раньше, чтобы на месте оглядеться и в случае чего отменить встречу. В конце концов, не так уж и страшно, если кто-либо увидит его с Филей. Тот хоть рецидивист, но сейчас работает в жилконторе слесарем, случайная встреча на лоне природы, кроме того, милиция может поддерживать связи с кем угодно, в том числе и с бывшими преступниками. Между прочим, у полковника может быть и свой профессиональный интерес…

И все же лучше, если их встреча останется незамеченной. Лучше и для Фили, и для него. Все может случиться, кто-кто, а Псурцев знал это: слава богу, не первый десяток лет в милиции.

Полковник привык ездить с комфортом: в его «Ладе» стоял японский магнитофон «Мицубиси», который, кстати, подарил ему когда-то Степан Хмиз. Подарил, надеясь, конечно, на благодарность – и дождался… Псурцеву на миг стало жаль Степана: в принципе не плохой парень, не жадный, дружелюбный, сколько раз они в достойных компаниях «закладывали за воротник». Дурак, ей-богу дурак, втрескался как мальчишка. Девок тебе мало? Пройдись по Центральному проспекту, выбирай любую, сами на шею вешаются, сами в кровать прыгают – парень красивый, стройный, да еще и директор базы! Повезло тебе, так сиди и не чирикай. С Жорой и самим Пирием на равных. Это же ценить надо!

В конце концов Хмиз сам виноват, решил Псурцев, каждый – сам кузнец своего счастья. Ну чего разжалобился? Степу тебе жалко? Есть Степа, нет Степы… И правильно – не уклоняйся. Тебе люди доверили, в компанию взяли, будь благодарен до конца, а ты… Сколько по совету Белоштана тебя уговаривали, угрожали, запугивали, но бесполезно… Да, предательство не прощается. И Филя поставит точку.

Вспомнив Филю, Псурцев поморщился. Конечно, Филя – подонок, к тому же подонок вонючий. Но нужен человек. К кому обращаются в экстремальных случаях, подобных нынешнему? Только к Филиппу Фаридовичу Хусаинову, которого в преступном мире за бородавку на щеке прозвали Филя-прыщ. Самая важная фигура среди преступников – бывших, настоящих и, наверное, будущих – Города.

В прошлом Филя работал в цирке. Филипп Хусаинов – эквилибрист, канатоходец, его знали в стране: огромные красочные афиши до сих пор украшают стены его квартиры. Потом Филе не повезло, репетировал без страховки, упал и повредил ногу, до сих пор хромает. На этом закончилась Филина цирковая карьера, больше способностей у него не было, но характером обладал упрямым, а голову имел смекалистую и находчивую, отличался жестокостью и беспощадностью, судьба занесла его в Город, здесь Филя оброс несколькими бывшими спортсменами, такими же отчаянными, как и сам, – ограбили пять квартир, но попались на убийстве. Псурцев занимал тогда должность начальника уголовного розыска – собственноручно вышел на Филин след и арестовал его с компанией.

Хусаинов отсидел несколько лет – хвалился, что прошел в колонии академию, по крайней мере он сейчас не разменивается на квартирные кражи. Сейчас Филя «записался» в рэкетиры, вместе со своими помощниками-спортсменами вымогал дань с кооперативов и черного рынка.

Полковник сквозь пальцы смотрел на Филины «шалости» в Городе, в свою очередь, Хусаинов информировал его о тайнах преступного мира, безжалостно продавая конкурентов.

Оба были довольны друг другом.

И все же Псурцев морщился, подъезжая к условленному месту. Разговор с Филей не радовал его. Знал: Хусаинов сделает все, что нужно, однако сам факт, что он, полковник милиции и без пяти минут генерал (это ему твердо обещал сам Пирий), будет вести переговоры с обыкновенным рэкетиром, портило настроение.

«Хотя, – подумал с досадой, – хоть крути-верти, хоть верти-крути, а разговора с Филей-прыщом не избежать. Не зря Белоштан сказал прямо: Хмиза надо убрать. А Белоштан слов на ветер не бросает».

И здесь Псурцев вспомнил, как заблудился в Жориных тенетах. Случилось это несколько лет назад, в те застойные времена, – Белоштан пришел к нему в городское управление, нахально уселся в кресло, подождал, пока полковник выберется из-за стола, и спросил просто:

– Хочешь, полковник, получать по десять тысяч ежемесячно?

У Псурцева зашлось сердце: молниеносно прикинул – ему, чтобы получить десять тысяч, нужно вкалывать более двух лет. А здесь ежемесячно…

Но все-таки на всякий случай поломался и ответил с достоинством:

– Офицеры милиции не продаются.

– Ого, еще и как продаются, – возразил Белоштан безапелляционно, – и значительно дешевле.

– Меня ты не купишь.

– Не хочешь – не надо, – Белоштан сделал попытку встать, и вдруг Псурцев со страхом подумал: сейчас уйдет и пропали его деньги. Десять тысяч ежемесячно, целых десять тысяч, когда ему, кроме зарплаты, перепадают какие-то крохи. Ну за прописку в Городе, еще от благодарных родителей, когда вытянешь неразумного мальчишку из колонии, – крошка там, крошка здесь, сытым никогда не будешь. Поэтому и спросил уже совсем другим тоном:

– За что же ты, Георгий Васильевич, собираешься платить такие бешеные деньги?

Белоштан не ждал такого оборота разговора. Он еще не успел встать, как опять плюхнулся в кресло и объяснил:

– А ни за что.

– Ни за что? Ты мне голову не морочь. Говори уж прямо.

Георгий Васильевич закурил дорогую американскую сигарету, предложил и Псурцеву. Они задымили, потом Белоштан, сделав пару затяжек, раздавил сигарету в пепельнице и сказал серьезно:

– Я с тобой, Леонид Игнатович, не шучу. Ибо человек я серьезный, очень даже серьезный. Действительно, предлагаю тебе десять тысяч пока ни за что. Если примешь мое предложение, поговорим более детально.

Псурцев рукой разогнал ароматный дым «Кента», мешавший ему видеть лицо Белоштана. Сказал неопределенно:

– Предположим, я соглашусь…

– Нет, – возразил Белоштан, – никаких «предположим». Да или нет?

– Но я даже не знаю, в какие игры будем играть.

– А если даже в небезопасные? Разве ежемесячные десять тысяч не окупят риск?

– Окупят, – вздохнул Псурцев.

– Я был уверен, что мы договоримся.

– За что все-таки платить будете?

– Я же сказал: пока ни за что. За красивые глаза и за то, чтобы ты закрывал их, когда я скажу.

– Уже закрыл.

– Кроме того, держи меня в курсе. Понимаю, не все от тебя зависит, не все можешь прикрыть или подправить, но мы должны иметь информацию из первых рук. Собираемся мы, Леонид Игнатович, наладить производство дефицитной продукции. Для нужд населения, так сказать, – не удержался от иронии, – для его возрастающих запросов.

– Левый цех? – уточнил Псурцев.

– Называй, как хочешь: левым, правым, меня это не колышет. Но я хочу: во-первых, чтобы твои не совали нос на фабрику. Так же и в магазин, где реализуется товар. Во-вторых, со всей информацией о делах областного и городского управлений милиции, какие прямо или косвенно будут касаться наших дел, должен знакомить меня немедленно.

– Это в моей компетенции. Однако не могу гарантировать, что из областного управления…

Белоштан предупреждающе поднял руку:

– Это понятно. Но областное управление обойти тебя не может. Если и запланируют операцию, должны посоветоваться с тобой.

– Да, такой порядок есть.

– Хороший порядок… – Белоштан расплылся в улыбке, показав белые безукоризненные зубы. – Наш, социалистический.

– Ты что, против социализма?

– Я против всего, что мешает мне нормально жить.

– Если только мне будешь платить по десятке в месяц, представляю, сколько имеешь сам!

– А сон? Во сколько оплачивается мой сон? А разве легко трудиться и оглядываться? Там, – многозначительно кивнул, – меня бы уважали и на руках носили. Ты пойми, нет у меня сейчас стимула для работы. Эту фабрику я мог бы вывести в лучшие в Союзе, пол-Украины завалить первосортным трикотажем – пусть только снимут рогатки разные министерства и главки. Ну стану передовиком, на сотню зарплату повысят, премиальные возрастут. Чихал я на эти премиальные!

– Это верно, – с почтением произнес Псурцев. – Тебе лишняя сотня все равно что мне червонец.

С того времени и завертелась карусель. Белоштан наладил связи в министерстве, хвалился, что есть свои люди даже выше, а в Городе под надежным крылом Пирия и Псурцева чувствовал себя совсем вольготно. Только в последний год начались осложнения: госхозрасчет, переход на новые формы хозяйствования, демократия и гласность…

Работница в левом цехе получала в три раза больше, чем в обычном. Это устраивало всех, молчали как кроты, еще и благодарили, кланялись. Для разных Дунек и Нюр, которым Белоштан платил по четыре тысячи в месяц, он был богом, даже выше, поскольку на женский праздник Жора дарил каждой еще и по флакону французских духов. Та же Нюра никогда в жизни не видела таких духов, а получив их от директора, готова была за него перегрызть глотку кому угодно. А Белоштан только посмеивался: парфюмерию ему не доставать – привезет Степа Хмиз, а вручить – рука не отсохнет…

И все же стало труднее. На фабрике начались разные собрания, заседания, движения, нашлось несколько горлопанов, предложивших избрать нового директора, и Белоштан стал вынашивать идею отделения левого цеха от фабрики. Кооперативная идея вызревала в нем, и Пирий своим сообщением о приезде в Город «важняка», следователя по особо важным делам республиканской прокуратуры, только подтолкнул Жору.

Вспомнив «важняка», Псурцев недовольно засопел. Если бы приехал кто-либо из МВД, было бы проще, все же свой брат милицейский офицер, к тому же, почти со всеми начальниками республиканских управлений поддавал или поддерживал дружеские отношения. С коллегой – полковником или генералом – можно посидеть вечерок в ресторане или пригласить его на рыбалку. Есть близ Города два ставка, и карпы заждались рыболовов. А по соседству, в лесочке, стоит скромный деревянный домик, хозяйка которого поджарит пойманную рыбку и угостит вкусными шашлычками.

Да, с прокуратурой сложнее. Псурцев был уверен: конечно, и прокуроры берут, и коньяк из рук красотки принимают, но можно обжечься – нищие, лишней пятерки нет, а нос отворачивают.

Ему наверняка нужно знать: возьмет или нет… Если гордый и неподкупный, не стоит и пробовать: пойдут слухи, что Псурцев подъезжает со взятками, а это уже совсем скверно. Конечно, не пойман – не вор, но сейчас такие разговоры, когда может решиться вопрос о генеральском звании, совсем ни к чему.

И тут Псурцев представил себя в брюках с лампасами и с золотыми генеральскими погонами – с ума сойти можно, и прямой путь ему в областное управление: там сидит старый хрыч, доживает последние месяцы до пенсии. И правильно – надо уступать место молодым, энергичным и способным. Псурцев еще хотел добавить «неподкупным», но только хохотнул и стыдливо шмыгнул носом.

Наконец последний поворот перед березовым лесом, где назначено место встречи. Полковник съехал на лесную дорогу, «Москвич» запрыгал на выбоинах, и в голых кустах за лесом Псурцев увидел красные «Жигули», а возле них высокого смуглого горбоносого человека лет сорока с аккуратно подстриженными кавказскими усами. Он картинно опирался на капот автомобиля. Вальяжный, весь в черной коже: кожаные брюки, такая же куртка и шляпа с широкими ковбойскими полями. Красная машина поблескивала хромом и никелем, похоже, все, что могло бы украсить ее, Филя-прыщ использовал: козырек над ветровым стеклом с надписью «Зупер-авто», два зеркала на передних крыльях, две антенны – одна нагибалась с левого переднего крыла на крышу, другая свободно болталась на заднем бампере, никелированные ручной работы колпаки на колесах…

Псурцев, высаживаясь из своего обшарпанного «Москвича», не мог удержаться от смеха: разукрашенная машина – мечта всех милицейских служб, намного облегчает наблюдение.

Филя-прыщ вежливо приложил два пальца правой руки к полям кожаной шляпы.

«Мог бы и снять шляпу», – подумал полковник, но ничем не выдал своего недовольства. Остановился в двух шагах от Фили, чтобы не подавать руки – считал это ниже своего достоинства.

Филя-прыщ приложил руку к сердцу, приветливо улыбнулся и спросил:

– Вызывали, начальник? Я к вашим услугам.

Псурцев сунул руки в карманы брюк – стоял, расставив ноги, и пристально смотрел на Хусаинова. Размышлял, как лучше начать. Сразу и прямо выложить, зачем приехал, или осторожно, намеками, в подходом? Решил: разводить с Филей дипломатию ни к чему, может подумать, что перед ним заискивают, одна только мысль об этом вывела бы полковника из себя. Поэтому сказал не скрывая:

– Есть в городе один тип. Мешает, и очень. Сможешь?.. – он хотел сказать «убрать», но почему-то все же проглотил это слово.

Глаза у Фили вытаращились: чего-чего, но такого от Псурцева не ожидал. Удивленно уставился на полковника и спросил:

– Вы хотите… того? Чтобы я его?.. – выразительно махнул рукой и наконец вымолвил слово, на которое не отважился полковник: – Убрал?

– А ты, я вижу, испугался?

– Я?.. Говорите – кого… Для вас, полковник, все будет сделано в лучшем виде. Лично для вас. Но… – замолчал, – никогда бы не подумал… Чтобы сам закон…

– Мы с тобой, Филя, деловые люди, – строго сказал Псурцев, – никто нас не слышал, и я тебе ничего не говорил. Понял?

– Да, ничего, – согласился Филя, – ни вы мне, ни я вам. Поговорили о погоде и разъехались.

– Только о погоде, – кивнул Псурцев и непроизвольно оглянулся, как вор, пойманный на горячем. Но поблизости никого не было, чирикала какая-то птичка в кустах, и полковник успокоился.

Филя повертел брелоком с ключами от машины вокруг указательного пальца.

– Кого? – спросил.

– Возможно, ты его знаешь…

– Кого? – повторил Филя нетерпеливо.

– Директора промтоварной базы Степана Хмиза.

– Ого, добрый парень, я у него иногда разживаюсь.

– Ты меня понял? Филя посерьезнел.

– Сделаем. Но вы знаете, сколько за это?

– Скажи.

– Такса: миллион… Не меньше.

– Много хочешь!

– Риск того стоит, начальник. Вышкой пахнет. Как это у вас пишется? Исключительная мера.

– Все равно это много.

– Такса, начальник, не я ее придумал.

– Это когда тебе действительно что-нибудь угрожает. А здесь – тьфу… Я могу своих сыщиков спустить, а могу и придержать. Для формы пошевелятся, поищут – и точка. Нераскрытое убийство…

– Правильные слова говорите! – поцокал языком Филя. – Очень правильные. Только где гарантия?

– Мне, как и тебе, невыгодно, чтобы дело раскрутили.

– Невыгодно, – согласился Филя, – хотя, – пожал плечами, – если что-нибудь произойдет, с вас как с гуся вода, а вот какого-нибудь Филю обвинят в том, что он на самого милицейского начальника клепает, да еще посмеются зло.

– Не доверяешь.

– А почему я должен вам доверять, начальник? Вот если бы вы мне расписочку выдали…

– Ну и наглец же ты!

– Не наглец, а осторожный.

– Все равно миллион это много.

– Согласен, – вздохнул Филя, – сто сброшу.

– Пятьсот.

– Обижаете, начальник.

– Просто у меня нет больше. Филя засмеялся.

– Я считаю так. Вам, начальнику, тот Хмиз до фени. А вот у того, кому он стал на дороге, башли найдутся.

– Умен ты, Филя!

– Умен, – блеснул глазами Хусаинов, – на том и держусь.

– Ну ладно, – дал задний ход Псурцев, – сойдемся на восьмистах. И только лишь потому, что я сегодня уступчивый.

– Согласен, но только потому, что на своих гончих намордник натянешь, начальник. Когда нужно?

– Как можно быстрее.

– Сделаем. Нужно только этого Хмиза куда-нибудь за город вытащить. Хотя бы сюда.

Псурцев подумал и сказал:

– Послезавтра. В девять вечера. На двадцать третьем километре западного шоссе. Там за полкилометра от шоссе в дубовом лесу поляна. Мы там всегда сабантуйчики организовываем. Хмизу позвонят, вызовут – он то место знает и приедет.

– Половину башлей завтра, – щелкнул пальцами Филя. – Аванс.

Псурцев поморщился.

– Игра у нас открытая. А лишний раз встречаться…

– Не надо встречаться, начальник. Вы бабки в портфель затолкайте, а портфельчик этот в газетном киоске забудьте. На углу Центрального проспекта и Индустриальной. Там тетка Катря торгует, она мне и передаст.

– Договорились. Пусть эта тетка завтра в двенадцать как штык там будет. Мой человек трижды постучит ей в дверь и портфель забросит.

Филя еще раз повертел ключи на пальце.

– Сделаем все чисто. Жалко, правда, Степку Хмиза, но только ради вас, начальник.

Полковник смерил Хусаинова с ног до головы тяжелым взглядом, но ничего не сказал: повернулся и молча направился к «Москвичу».

* * *

Стол накрыли в банкетном зале. Он стоял у открытого окна, и ветерок забавлялся с шелковыми гардинами. Белоштан придирчиво осмотрел сервировку и остался доволен. Все по высшему классу: икра черная и красная, осетровый балык, немного семги, нежирная ветчина и сырокопченая колбаса – такое в обычном провинциальном ресторане не подадут ни за какие деньги. И две бутылки: вульгарная «Столичная» и коньяк «Двин». «Двина» не нашлось даже в загашнике директора ресторана, пришлось обратиться к собственным запасам, из Любчиковой кладовой. Но не беда. Сегодня ничего не жалко, ибо надо смотреть вперед и рассчитывать не на год и не на два. На каждую вложенную тысячу, если умело повести дело, можно получить не меньше тысячи и даже больше.

– Садитесь, дорогой Михаил Николаевич, – показал на стул Белоштан. – Сейчас мы с вами выпьем по маленькой, так сказать, неофициальной. – Взял за горлышко бутылку с водкой, почему-то посмотрел на свет. – Прозрачна и чиста, как наша душа, и крепка, зараза, но осилим! Мы с вами, Михаил Николаевич, все осилим, ибо жить стало лучше и веселей. Это не я придумал, это сам товарищ Сталин выдвинул такой тезис. А что? Ругают сейчас Сталина на всех перекрестках, поносят, как могут, а человек был мудр – конечно, методы были несколько своеобразные, но языками не трепали и уважали власть. А сейчас, скажу вам… – вдруг Георгий Васильевич прервал свой патетический монолог и округлил глаза. – Тоня, – позвал он официантку, стоявшую у белых дверей, – что же ты, Тонечка, о селедочке забыла? Дунайского посола подай, нет лучше закуски под «Столичную». Когда-то правда, был еще залом, но сейчас, думаю, и в Кремле заломом не балуются, не то что мы, простые смертные…

Официантка, пышногрудая блондинка, всплеснула руками, изобразив на лице страх, побежала на кухню, а Белоштан налил в рюмку водку, но пить не стал, ожидая селедки. Михаил Николаевич, низенький, лысый, с коротко подстриженной седой бородкой, жадно потер руки, соорудил себе бутерброд, не пожалев красной икры, поднял рюмку, но Белоштан остановил его.

– Я вас прошу, – воскликнул, – потерпите минутку, не пожалеете!

И действительно, ждать пришлось лишь минуту, Тоня уже несла селедку, она сделала книксен, извиняясь, и Георгию Васильевичу неожиданно захотелось ущипнуть ее за соблазнительное бедро.

– Хороша девка! – подмигнул Михаилу Николаевичу и, дождавшись, когда официантка отошла, тихо произнес: – Если хотите, она вечерком заглянет к вам.

– Посмотрим… Может, в этом и будет необходимость.

Георгий Васильевич откинулся на спинку стула, с пониманием посмотрел, как налегает на деликатесы гость, и подумал: «Плюгавец… Хоть и бородка, и очки в импортной оправе, хоть и пыжится, а мелкота… Ну, доктор наук, заведует каким-нибудь отделом в институте – пять тысяч рублей от силы, нищий… Мы таких можем», – как и что он может делать с такими, как Михаил Николаевич, Белоштан не додумал, да и так все было ясно: покупать оптом и в розницу. Однако сейчас от этого лысого плюгавца зависело многое, поэтому и выписал его на неделю из стольного града Киева. Позвонил домой и попросил приехать. И Михаил Николаевич сразу откликнулся. Да и как не откликнешься, когда просит сам Белоштан, а Белоштана Михаилу Николаевичу рекомендовал сам первый заместитель министра – на такую протекцию следует всегда реагировать.

Георгий Васильевич налил еще по рюмочке и перешел к деловой части разговора.

– У меня к вам будет просьба, дороженький, – сказал, сжав рюмку в руке. – Необходим совет, и ваш неординарный ум может прояснить нам путь. Ибо вы сами понимаете, что усыпан он не розами, а терниями, можно проколоть шины, а этого ох как не хотелось бы!

– Согласен с вами, – подтвердил Михаил Николаевич. – Кстати, вам пригодилась моя предыдущая разработка?

– Вы – гений, – вполне серьезно высказался Белоштан, – и я удивляюсь, почему наша власть так мало использует ваши гениальные открытия.

– Не скажите, я консультировал в Госплане!

– Госплане… – выразительно скривился Белоштан. – Не вспоминайте, дорогой, эту контору: одна ваша голова перевесит все их отделы вместе с компьютерами и программами.

– Преувеличиваете.

– Только немного. Пользуясь вашими установками и расчетами, мы поставили дело так, что при других условиях могли бы претендовать на звание предприятия коммунистического труда. Не дутого, а настоящего.

– Приятно слышать.

– Но сейчас все переменилось. Государство открывает перед нами новые перспективы, и грех не воспользоваться этим.

– Кооператив?

– Я всегда верил в вашу прозорливость: кооператив с красноречивым названием «Красная Шапочка».

– Кооператив – это серьезно и перспективно.

– Главное, Михаил Николаевич, спать можно будет более-менее спокойно.

– Немаловажный фактор.

– Не то слово! И мы рассчитываем на вас. Требуются теоретические, так сказать, обоснования, необходимо определить наиболее эффективные и наиболее безопасные способы производства и сбыта продукции, используя новейшее оборудование. То, что мы имеем, уже частично устарело, частично износилось. Пусть вас не волнует, где можно приобрести импортные станки. Ваше дело нарисовать общую картину, разработать направление деятельности будущего предприятия. Если внесете конкретные детали, будем только благодарны. Все используем, для нас важно абсолютно все. – Белоштан нагнулся над столом и сказал шепотом, хотя зал был пустым и никто не мог подслушать их: – Прошу не сомневаться: ваш труд будет достойно вознагражден. Как и в тот раз… Сто тысяч хватит?

– Даже много.

«Экий… – подумал Георгий Васильевич. – Эти ученые мужи наивны до предела. Не знают настоящей цены своей голове. Я бы заплатил и двести и больше, если бы только он намекнул… Дураки наши руководители. Этого Михаила Николаевича нужно немедленно посадить в правительство с неограниченными полномочиями, а с ним только изредка консультируются, а платят вообще копейки».

– Вот и договорились, – произнес радостно. – По этому поводу следует выпить. – Увидев в дверях официантку, подозвал ее. – Выпей с нами, Тоня, ты произвела большое впечатление на нашего дорогого гостя, и он рассчитывает на твое расположение…

Официантка засмеялась и взяла рюмку, а Георгий Васильевич, заметив, какие игривые огоньки загорелись в глазах Михаила Николаевича, еще раз убедился, что в Городе нет ему, Белоштану, равных, когда нужны интуиция и организаторские способности.

* * *

– Зажарим яичницу? – спросила Светлана.

– Зажарим, – согласился Степан.

– Может, лучше жаркое с луком?

– Пожалуй.

– А если сырники?

– Можно и сырники. – Только сейчас Степан понял, что Светлана подтрунивает над ним, но не обиделся. В конце концов, все приготовленное ею для него будет вкусным.

– А ты есть хочешь? – спросила Светлана.

– Нет.

– Так почему же соглашаешься на жаркое? – Думал, тебе хочется.

– Я выпью только кофе.

– В холодильнике есть свежий торт.

– После кусочка нужно час бегать.

– Ну и побежим.

– У меня нет спортивного костюма. Степан подхватился.

– Какой размер? Я сейчас привезу.

– Ты даже не знаешь, какой мне нравится…

– Есть адидасовские костюмы. Кажется, красные.

– Адидасовские? – Степан почувствовал, что девушка заинтересовалась. – Но, наверное, дорогие?

– Выдержим.

«Тьфу, какая-нибудь тысяча, – чуть не вырвалось у Степана. – Скажи только, намекни, и все будет…»

– Это правда не очень трудно? – все же заколебалась Светлана.

– Какой размер?

– Сорок шестой.

Степан посмотрел на часы. Сорок минут до закрытия магазинов, и надо успеть позвонить Наталии Кобе. У нее есть. В крайнем случае Шварцману. Тот два дня назад получил импорт и, конечно, запрятал в тайном месте, куда не только разным общественным контролерам не попасть, но и официальным ревизорам вход заказан.

Набрал номер телефона.

– Наташа, привет, у тебя есть адидасовский красный спортивный костюм сорок шестого размера? Сейчас приеду, заверни. – Положил трубку, победно посмотрел на Светлану и сказал: – Порядок!

Девушка все еще смотрела недоверчиво.

– Так просто?

– Ведь я еще директор промтоварной базы…

– Маг! – вдруг расхохоталась Светлана, и у Степана отлегло с души. – Маг и кудесник. Но я выхожу за тебя замуж не поэтому. Наоборот.

– Можешь спокойно есть торт, – почти торжественно заявил Степан.

– Буду, и с удовольствием.

Светлана побежала на кухню готовить кофе, а Степан поехал в магазин. Он вернулся через четверть часа – Кобина лавка была недалеко.

Увидев красное чудо, Светлана радостно ойкнула и побежала переодеваться. Она вышла из спальни и остановилась в дверях, уставив руки в бока и отставив ногу, совсем как манекенщица.

Степан поаплодировал и сказал:

– Президент фирмы получил бы инфаркт: с такой рекламой они удвоили бы прибыль.

– Шутишь? А если правда пойти работать в дом моделей? Ведь платят там больше, чем научным работникам.

Представив Светлану на помосте под прицелом жадных и алчных взглядов, Степан энергично замотал головой.

– Испугался? – догадалась Светлана. – Что чужие мужчины будут на меня пялить глаза. Они и так смотрят, а я люблю тебя.

«И я тебя», – хотел сообщить Степан, но постеснялся: слишком часто произносил эти слова.

– Что ж, пойдем в парк, побегаем, – предложил он и направился к шкафу за своим спортивным костюмом, но тут зазвонил телефон. Степан решил не снимать трубку, но телефон не замолкал, пришлось откликнуться.

– Ты один? – послышался голос Белоштана.

– Один, – зло ответил Степан: только Белоштана ему сейчас не хватало.

– А где же невеста?

– Нету… – проворчал.

– Отчалила из дому?

Тон Белоштана рассердил Степана, он хотел ответить резкостью, но не решился, только сказал:

– Гуляет она… Что надо, Георгий Васильевич? А то я спешу.

– Придется, Степочка, отложить дела.

– Не могу.

– Говорю: придется. Сядешь ты сейчас в свою «Самару» и приедешь на двадцать третий километр. Без промедления. Есть серьезный разговор…

– Не могу я, Георгий Васильевич!

– Я с тобой, Степа, не шучу.

– Но ведь мы, кажется, все решили.

– Не все, Степочка, возникли новые проблемы, и ты нам нужен.

– Нам? Кому еще?

– Приедешь – увидишь.

– Ладно… – нехотя согласился Хмиз, – сейчас приеду. – Он положил трубку и развел руками. – Бег откладывается…

– Неотложное дело?

– Я вернусь часа через полтора.

– Буду ждать тебя, милый, – Светлана поднялась на цыпочках и поцеловала Степана в подбородок. – Возвращайся.

Она стояла возле окна и смотрела, как Степан садится в машину. Перегнулась через подоконник и помахала. А Степан выехал со двора на улицу, кривыми улочками выскочил на Центральный проспект и помчался к условленному месту. Думал: наверное, Жора опять будет его умолять. Нет, и еще раз нет. Послезавтра свадьба, приедут Светланины родители, потом она вернется с ними во Львов, а он останется в Городе утрясать дела. Вообще дел много, одну только базу сдать преемнику – морока… Но как обрадуется Дима Васильчук! Ходил в вечных заместителях, сейчас станет хозяином, и Белоштан наверняка пригласит его в компанию. Свято место пусто не бывает. У Димы руки загребущие, вчера, когда Степан намекнул, что оставит базу, у того даже глаза заблестели. Попросил: «Похлопочите за меня перед Пирием». Степан согласился. Ему все равно, кто станет директором, ему хоть трава не расти, а Васильчуку он быстрее передаст хозяйство – Дима в курсе всех дел, и они всегда найдут общий язык.

Да, Дима сейчас развернется. На десять лет старше Степана и ходил всегда обиженным. Пытался даже подсиживать его, но, получив пару раз по носу, понял, что Хмиза ему не свалить. Сразу сменил тактику: со всем соглашался и поддакивал, за что получил относительную свободу действий и пользовался этим на полную катушку. Степан только посмеивался, узнавая о мелких Диминых махинациях с директорами магазинов – в конце концов, каждому хочется иметь свой кусок хлеба с маслом.

А, к чертям собачьим и Диму Васильчука, и Белоштана, и даже самого Пирия. Степан видел себя уже свободной птицей во Львове, конечно, свободным относительно – если удастся получить магазин, все равно придется вертеться: у них свои законы, свои неписаные правила, что в Городе, что во Львове, что в Одессе, все расписано фактически по деталям, и нарушителей правил карают иногда строже, чем в суде. Во Львове у него есть хорошие знакомые, бывшие однокашники по торгово-экономическому институту – сейчас кое-кто из них вырос и занимает ключевые посты в торговле, а Васька Трофимук – заместитель начальника городского управления, конечно же поможет, хотя и тому придется дать. Магазин во Львове стоит не меньше ста тысяч, пристойный даже больше – что ж, платить, так платить, не он устанавливал таксу, а люди поважнее и опытнее.

Львов, да еще и со Светланой, – мечта! Во Львове прошла его студенческая юность, сейчас он возвращается туда счастливый и полный надежд.

«Все как-нибудь устроится», – подумал Степан успокаиваясь. Он уже приближался к двадцать третьему километру – еще один поворот, затем небольшой подъем, дальше у дороги растут сосны, а за ними редкий дубовый лес с солнечной поляной. Дубы могучие, лет по триста, а на поляне растут лесные цветы – ромашки, колокольчики, иван-чай… Выезжая на пикники, они расстилали под дубом огромный брезент, на нем хорошо лежать на спине: могучий развесистый дуб, над ним голубое вечное небо, кажется, что и ты будешь жить вечно – на душе становится легко и весело, потому что лесные травы пахнут медвяно, рядом близкие товарищи и симпатичные женщины, брезент, заваленный кастрюлями и тарелками с вкусной едой, бутылками с коньяком и шампанским, – на самом деле чувствовал себя уверенно и беззаботно, воистину вечная жизнь… А сейчас ты, Степан, сам отказываешься от этого. Не пожалеешь ли?

«Нет, – ответил Степан сразу и уверенно, – ради Светланы я отрекся бы и от большего, чем компания Белоштана. Конечно, было приятно чувствовать себя на короткой ноге с Пирием, мог обругать самого милицейского полковника. Ну и что? Разве это определяет суть бытия? А что? – подумал вдруг тревожно. – Что означает? Нет в тебе, Степа, высоких интересов, и граница твоих желаний – проехать с красивой женой вокруг Европы, покрасоваться возле нее на комфортабельном лайнере, пройтись по Монмартру или посетить Колизей. И будешь ты вечным завмагом и торгашом, потому что ничего больше не умеешь и не знаешь. Вот люди выступают по телевизору – писатели, художники, артисты, все их видят, уважают и восхищаются, а тебе только кланяются за какую-нибудь импортную куртку или кожаное пальто. Однако когда-нибудь страна должна будет наверстать упущенное, закончится поголовный дефицит, и тебе перестанут кланяться и благодарить, тогда все прояснится, словно под рентгеном, все станет на свои места и будет видно, кто есть кто. Но, – подумал также, – наверное, не скоро это случится, и есть у тебя шансы дожить до седины окруженным уважением и лестью. А нужно ли забегать далеко вперед? Правильно говорят: лучше синица в руках, чем журавль в небе. А у меня в руках даже не синица и журавль, а сама жар-птица».

Вспомнив Светлану, Степан улыбнулся счастливо – вот и знай, где потеряешь, а где найдешь: его жизнь повернулась на сто восемьдесят градусов и приобрела совершенно иной смысл.

Проскочив подъем, Хмиз свернул на проселочную дорогу, ведущую к лесу. Солнце садилось, позолотив дубовые кроны. Степан остановился под дубом, где, как правило, устраивались их пикники, но серой Белоштановой «Волги» не обнаружил. Очевидно, Георгий Васильевич немного задерживается, вообще он человек деловой и пунктуальный, ждать долго не придется.

Хмиз вышел из машины, прислонился к дубу, уставившись в синее вечернее небо. Пахло медом, шелестели листья под легким ветерком, и Степану вдруг очень захотелось опуститься на колени, уткнуться в траву, ощутить терпкий запах земли. На душе было спокойно, даже неприятный разговор с Белоштаном не тревожил его.

Внезапно Степан услышал за спиной осторожные шаги – выглянул из-за ствола и увидел человека в шляпе с широкими полями. Он приближался, что-то бормоча под нос, солнце светило человеку в спину, и Степан вначале не узнал его, но было в нем что-то знакомое. Хмиз вдруг вспомнил.

– Филя! – окликнул. – Ты что здесь?

– Гуляю… – Филя остановился в двух шагах от Степана. – Ты Хмиз?

– А кто же еще?

– Ты мне и нужен. – Филя вынул руку из кармана брюк, и Степан увидел направленный на него ствол пистолета.

Хмиз инстинктивно заслонился рукой, но Филя нажал на курок – пуля бросила Степана на дубовый ствол, ноги у него подкосились, и он упал лицом в траву. В последний раз втянул воздух, а синее небо над ним потемнело и сделалось черным.

Степан понял, что умирает, ему стало жалко себя – попытался задержать воздух в легких, но не смог; выдохнул и прижался щекой к траве.

Филя перевернул Хмиза на спину, убедился, что не дышит, и направился к дороге, где оставил свою красную разрисованную машину.

Глава III МАРАФОН (Начало)

Иван Гаврилович Сидоренко собирался в дорогу. Положил в чемодан три белых и одну темную сорочки, пижаму, тапочки, белье. Вынес из ванной набор для бритья – чешский несессер ему подарила на день рождения Лиля. Этот несессер был предметом гордости Ивана Гавриловича: кожаный, с молнией, а внутри и станок, и лезвия, и помазок, не говоря уже о креме и одеколоне. Бросил в чемодан еще носовые платки, а сверху положил небольшой коричневый «дипломат» с монограммой, подаренный коллегами к сорокалетию.

Подумал и положил в чемодан еще хлопчатобумажный спортивный костюм: хоть работы в Городе предстоит много и будут смотреть на него там как на залетную столичную птицу, где-нибудь поздно вечером или рано утром, может, и удастся побегать.

Иван Гаврилович закрыл чемодан, постоял над ним, вспоминая, не забыл ли чего. Посмотрел на себя в зеркало: высокий брюнет без седины в густых, несмотря на возраст, волосах, глаза еще зорки и энергичны. Подтянутый, мускулистый, как говорят, спортивный. Лицо с высоким открытым лбом, скуластое, но не монгольское, словно высеченное из крепкого дерева, две волевые морщинки от губ к подбородку, прямой нос, тонкие губы. И контрастная в целом для жесткого лица ямочка на подбородке, которая смягчала резкие черты.

Сидоренко договорился, что Кирилюк заедет за ним, – у него оставалось еще много времени, часа полтора.

Иван Гаврилович нахмурился: не нужно было соглашаться на такую длительную командировку. Тем более что лавров она не принесет… Наоборот, целая морока, блуждание с завязанными глазами, к тому же, наверное, на поддержку местных товарищей надежда плохая. Недаром в письме, адресованном Верховному Совету, сказано: «Неоднократно жаловались местному начальству, писали в исполком, сигнализировали милиции, но все остается по-старому».

Кирилюк приехал вовремя. Ему уступили место на переднем сиденье черной «Волги». Иван Гаврилович поблагодарил, обернулся к сидящим сзади:

– Ну что, друзья, – подмигнул, – начинается наш марафон. Добежим ли дофиниша?

Подполковник Кирилюк хмыкнул:

– Марафон… Там точно знаешь, сколько надо бежать, и дыхание, естественно, регулируешь. Сорок километров с гаком – и точка. Где финиш – уже на старте известно, а мы, бедные и несчастные, будем вертеться с завязанными глазами, не зная, когда и где конец.

– Не такие уж мы несчастные, – не согласился Иван Гаврилович. – Четыре аса, извините, что и себя к ним причисляю, четыре старых и опытных волка – чего-нибудь да стоят, а?

* * *

Утром дежурный по управлению внутренних дел принял известие, что в лесу на двадцать третьем километре от Города обнаружен труп человека. Позвонил колхозник из близлежащего села. Он ехал на велосипеде по тропинке мимо дубового леса и увидел пустую машину с открытой дверцей, а неподалеку – убитого. Колхозник так и сказал – убитого, поскольку человек лежал в луже крови.

Следственно-оперативную группу, которая выехала на место происшествия, возглавил следователь городской прокуратуры Сохань.

Колхозник, передавший сообщение дежурному, стоял на тропинке, опершись на велосипед. «Рафик» с опергруппой остановился рядом. Увидев милицию, колхозник снял кепку и с почтением стал разглядывать прибывших: искал начальника. Безошибочно обратился к Соханю:

– Он там… – показал рукой на кусты, из-за которых виднелась белая «Самара». – Еду я, выходит, к куму в Пилиповцы, ну и зацепился глазом… Будто кто толкнул, остановился, гляжу, а в машине никого. Подошел – точно никого. А двери открыты, опять же непорядок… И опять меня что-то толкнуло – подхожу, а там лежит… убитый, потому как не двигается и весь в крови.

– Больше здесь никого не было? – спросил Сохань.

– Никого. Дорога пустынная, лесная, а от Рогачева до Пилиповцев только тропинка. Утром тут редко кого увидишь. Днем и вечером наезжают… Гуляют на поляне, мячи гоняют и горилку пьют… Место затишное.

«Слава богу, – с облегчением подумал Сохань, – следы, кажется, остались… Не затоптаны».

Под дубом на спине лежал убитый. Глаза открыты, руки раскинуты, смотрит будто в небо, сорочка и легкий шерстяной свитер в запекшейся крови.

Сохань остановился, уставясь на убитого. Где-то он видел его – знакомые черты лица. Кто же это?

– Это же Хмиз! – выдохнул кто-то у него за спиной. – Конечно, Степан Хмиз – директор базы.

Сохань оглянулся: за ним стоял, вытянув шею и заглядывая через плечо, капитан Опичко из уголовного розыска.

– На самом деле, Хмиз, – согласился Сохань, – сейчас и я вспомнил.

Он отступил, пропуская врача и экспертов. Защелкал фотоаппарат, врач опустился на колени над убитым.

– Одна пуля, и прямо в сердце… – произнес глухо. – Быстрая и хорошая смерть, если смерть вообще может быть хорошей.

– Когда? – спросил Сохань. Врач понял вопрос и ответил:

– Сейчас сказать трудно, но, думаю, ночью или вчера вечером. Экспертиза покажет.

На дороге засигналила машина: на поляну выехала «скорая».

Сохань отошел в сторону: началась обычная для таких случаев процедура. Каждый знал, что нужно делать – проводник пустил собаку по следу, капитан Опичко обыскал убитого, подал Соханю автомобильные права, санитары положили труп на носилки, понесли к машине.

Сохань подошел к «Самаре» – пустая, ключ торчит в замке. В ящике для перчаток разная мелочь: рюмки, ножницы, плоская бутылка недопитого коньяка, флакон одеколона. Сохань для чего-то отвинтил пробку, понюхал – приятный запах. «Алекс», – прочитал Сохань, он такого одеколона никогда и не видел, даже не знал, что может продаваться в магазинах. Но ведь Хмиз был директором базы, и у него были другие возможности, а может, кто-нибудь привез из-за границы.

«Ну ладно, – решил Сохань, – детально осмотрим „Самару“ потом». Огляделся вокруг. Опичко ползает по поляне, отыскивая следы, пес потянул проводника к шоссе, потом обратно… После вскрытия многое может проясниться.

Сохань поморщился. «Опять, Сергей Аверьянович, на твою голову, – подумал. – Собака вряд ли поможет, доведет до трассы, и все. Следов тоже, наверное, не осталось. Придется в грязном белье копаться. А его – куча. У директора друзей и недругов было много, здесь такие комбинации могут возникнуть, что за голову схватишься. Но что делать, взялся за гуж, не говори, что не дюж».

Сохань снова оглянулся. «Самара» стоит метрах в пятнадцати от дуба, под которым был убит Хмиз. Итак, Хмиз подъехал, вышел из машины, увидел человека, который окликнул его, возможно, знакомого, так как пошел к нему, не закрыв дверцы машины и оставив ключ в замке. Начался разговор, и потом этот неизвестный хладнокровно застрелил Хмиза. Правда, могло произойти и по-другому. Хмиз ждал под дубом знакомого, тот подкрался и коварно застрелил его.

Сохань прикинул: если убийца прятался, ожидая Хмиза, то лучше это сделать было в орешнике: им заросли крутые склоны оврага шагах в тридцати от лесной дороги, по которой приехал Хмиз. Итак, убийца вышел из кустов, перешел дорогу, подкрался к дубу, под которым ждал Хмиз, и прикончил его. Одним выстрелом, прямо в сердце.

Сохань закурил, глубоко затянулся, чтобы успокоиться. Охотничий азарт начал овладевать им, он перешел проселочную дорогу и углубился в орешник. И почти сразу нашел то, что искал: примятая трава между кустов – наверняка здесь сидел человек, ожидая жертву.

Сохань на коленях метр за метром стал осматривать траву вокруг, но ничего не обнаружил. Решил, что напрасно потратил время, но неожиданно заметил белое пятнышко в густо переплетенных ореховых стволах – потянулся и достал окурок. С удовлетворением хмыкнул: кто-то курил редкие сигареты – «Кент».

Сергей Аверьянович плюнул через левое плечо, чтобы не сглазить, – окурок может вывести на след или стать доказательством: не так много людей в городе позволяют себе курить такие импортные сигареты.

Однако странно: опытный рецидивист никогда так не наследил бы. Возможно, это ложная улика?

Сохань выглянул из кустов. Представил: он сам ждет Хмиза. Вот тот подъехал на своей белой «Самаре», поставил машину у дороги, подошел к дубу, прислонился к стволу, ожидает… Я же, то есть убийца, осторожно пробираюсь к проселку, перепрыгиваю вот этот небольшой ручеек и… Сохань вдруг замер, опустился на колени: песчаную дорогу пересекали хорошо сохранившиеся следы от мужской обуви, приблизительно сорок первого – сорок второго размера.

Сохань приподнялся на цыпочки, увидел на противоположной стороне поляны Опичко, позвал его:

– Петр Анисимович, идите сюда, кажется, я что-то нашел!

Капитан заторопился. Увидев следы, пренебрежительно хмыкнул:

– Мало кого носит по лесу…

– Э-э нет, не говорите… – Сохань показал окурок в полиэтиленовом пакете. – Нашел вот… – кивнул на ореховые кусты. – Трава там вытоптана, может, кто-нибудь ждал Хмиза и не хотел, чтобы его издалека увидели. Пожалуй, гастролер из Города: вряд ли кто-либо из местных крестьян курит «Кент». Только непонятно, как это он столько улик оставил…

– Это верно, – согласился Опичко, присев над следами и разглядывая их. – Туфли узконосые, похоже, импортные?

– Гипс… – приказал Сохань. – Зафиксируйте следы.

Он присел на краю дороги, наблюдая, как Опичко заливает гипс в следы. Что-то беспокоило его, но не мог определить, что именно. Наконец догадался, перешел дорогу рядом с Опичко, посмотрел на свои следы и крикнул возбужденно:

– Смотрите, капитан!.. Как мы все ходим… Видите: мои следы – носками в стороны, а эти – параллельны. Обратили внимание? А сейчас пройдитесь вы!

Опичко сделал несколько шагов и заметил:

– А действительно – и у меня в разные стороны. Так все нормальные люди ходят, а тут… – он снова присел над следами, обнаруженными Соханем. – Хромоногий, что ли?

– Похоже, – Сохань наклонился над следами, чуть ли не обнюхивая их. – Смотрите, правый каблук вдавлен глубже, чем левый. Три отпечатка – и все одинаковые… Что это означает, капитан?

– Черт его знает, я не эксперт-криминалист…

– А мы сейчас его спросим… – потер руки Сохань. – Алексей Игнатович, подойдите-ка сюда! Смотрите, что мы здесь нашли. Как вам нравится?

Эксперт опустился на колени, не боясь запачкать брюки. Отобрав у Опичко миску с гипсом, проворчал что-то не очень вежливое в его адрес, сам занялся следами.

– Почему сразу не позвали меня? – спросил недовольно.

– Потому что ты там что-то искал, – показал головой на поляну Опичко.

Эксперт сердито посмотрел на капитана и снова пробормотал под нос что-то ругательное.

– Скажите, – спросил его Сохань, – не свидетельствуют ли эти следы, что их оставил человек, хромающий на правую ногу?

– Свидетельствуют, да еще как!

– А почему он так ходит? Видите, Алексей Игнатович, следы параллельны, а нормальные люди ставят ноги носками наружу.

– Уловили?.. – эксперт с почтением взглянул на следователя. – А ходит он так, поскольку привык. Короче, такая походка только у цирковых эквилибристов, канатоходцев или строителей-монтажников, которые передвигаются маленькими шажками. С годами вырабатывается такой шаг…

– Выходит, проселок перешел строитель-монтажник или канатоходец?

– Думаю, что именно так.

Сохань быстро и с явным удовольствием потер руки.

– Это значительно сужает круг поисков.

– Сомневаюсь, в Городе несколько тысяч строителей, – махнул рукой Опичко. – Попробуй всех перебрать.

– И все же! Если добавить, что этот человек, наверняка состоятельный, потому что курит «Кент»…

– Найти – раз плюнуть?

– Я этого не говорил. Просто сейчас у нас есть ориентиры. Хоть какие-то… Как говорил Добролюбов, луч света в темном царстве… И придется нам, капитан, ухватиться за эту ниточку.

– При чем тут я? Убийство расследует прокуратура…

– А она имеет право привлечь к ведению дела любого. Вы же, Опичко, сыщик со стажем, вам и карты в руки.

– А-а… – махнул рукой капитан. – Сыщик, говорите? Не сыщик я, а пес, милицейский пес, на которого то и дело надевают намордник.

– Шутите.

– Будто не знаете вы наших порядков…

– Бросьте, – сказал Сохань серьезно, – и не говорите мне об этом. Вот увидите, если это следы убийцы, скрыться от нас ему не удастся.

– Блажен, кто верует…

– Странно, что вы не верите в себя?

– Я верю только в наше родное областное и городское руководство.

– А я почему-то еще и в себя.

– Значит, вам легче жить.

– А как же жить без веры в себя? – удивленно пожал плечами Сохань. – Не представляю.

– Прокурор у вас кто? – прищурился Опичко. – Прокурор у нас с вами один – Сидор Леонтьевич Гусак. И он развязывает вам руки, то есть дает полную свободу действий.

– В рамках закона.

– А у меня десять нянек, и каждая в свою сторону тянет. Начальник розыска с заместителями, начальник отдела, не говоря уже о полковнике Псурцеве. Голова кругом идет. Проклинаю тот день, когда пошел в милицию.

– А я всегда считал работу в уголовном розыске интересной. И, если хотите, интеллектуальной.

– Слова… Грязная и неблагодарная. – Опичко махнул рукой и стал помогать эксперту. Вдвоем они быстро завершили работу, и капитан спросил: – Кажется, все?

Сохань неопределенно поморщился. Еще раз медленно обошел поляну, постоял под дубом. Увидев проводника с собакой, спросил:

– Ничего?

– В наш век сплошной механизации… Добежали до трассы, а там, похоже, стояла машина…

– Знакомая картина. – Согласился Сохань. – Наверное, все, больше нам здесь делать нечего.

И направился к «рафику».

* * *

Белоштан пришел в прокуратуру не сказать что взволнованный, но с неспокойным сердцем. Потому что вот так, повесткой, его еще никогда не вызывали. Звонили, извинялись, приглашали или просто ставили в известность: такое или иное совещание состоится тогда-то, и он сам решал, идти или нет. Одного можно просто проигнорировать, другого послать ко всем чертям, а перед третьим расшаркаться и поклониться: сложная наука – жизнь…

Коридор на третьем этаже – темный, узкий, и номера на дверях еле видны. Пятьдесят седьмая комната оказалась предпоследней справа. Георгий Васильевич постоял перед дверью, хотел постучать, но взял себя в руки и распахнул дверь без стука. Стал на пороге: кабинет узкий и темный – письменный стол у грязного окна, выходящего во двор на облупленную и обшарпанную стену соседнего здания, несколько стульев вдоль стены и сейф в углу. А за столом – черноволосый мужчина, оторвавшийся от бумаг и внимательно вглядывающийся в него.

Убогость и замызганность комнаты пробудили у Белоштана обычную уверенность, он вытащил из кармана мятую повестку, помахал ею в воздухе, спросил:

– Вызывали? Здесь написано – «пятьдесят седьмая»… Человек, не поднимаясь, протянул руку, и Георгий Васильевич вынужден был преодолеть расстояние от дверей к столу с повесткой в руке. Однако сразу взял реванш: не подал повестку, а бросил ее на стол – небрежно и даже с омерзением.

Но Сидоренко не обратил внимания на демонстрацию Белоштана. Не встал, не подал руки, произнес сухо и официально:

– Я следователь республиканской прокуратуры Иван Гаврилович Сидоренко. Прошу садиться…

– Конечно, сяду, если уж предложили… – Белоштан все еще надеялся перевести разговор на интим, даже оперся локтями на стол и уставился в следователя, как в старого знакомого. – Даже из республиканской? – Сделал вид, что копается в памяти, и спросил, будто речь шла о лучшем друге: – Как там Михаил Федотович?

С Михаилом Федотовичем Шкуратовым, начальником управления республиканской прокуратуры, его когда-то познакомили в какой-то компании. Белоштан уже не помнил, где именно, кажется, на вечеринке или во время ресторанного застолья, но, собираясь к Сидоренко, выудил из памяти эту фамилию, не поленился позвонить в Киев и уточнить имя и отчество Шкуратова – все может пригодиться, знал это отлично, особенно намек на близкие отношения с непосредственным начальством Сидоренко.

– Михаил Федотович жив и здоров… – Сидоренко понял намек и внутренне улыбнулся. – Сейчас он работает юрисконсультом, кажется, в министерстве коммунального хозяйства…

«Осел, – обругал сам себя Белоштан, – Грицко осел, – недобрым словом помянул киевского приятеля, у которого спрашивал о Шкуратове, – не знать, что того уже поперли из прокуратуры!»

– Проштрафился? – выразил удивление.

– Ну что вы! Просто перестройка коснулась и нас… Теперь и Белоштан понял намек.

– Все под одним богом ходим, – примирительно произнес. – Судьба что весы: то вознесет, то опустит… Итак, чем могу быть полезен?

– Поговорим пока что, Георгий Васильевич, неофициально. Без формальностей. Если не возражаете?

– Зачем же возражать? – Белоштан внимательно рассматривал столичного следователя. Не зря сказал Сашко: керамика. Ни одного раза не улыбнулся, лицо каменное, смотрит не мигая. – Если приехали из Киева в наш медвежий, то не для душеспасительных разговоров. Я так понимаю.

– Правильно думаете, Георгий Васильевич. Привели в ваш угол… Хотя тут не могу с вами согласиться: город произвел на меня приятное впечатление – очень мило, река, вокруг леса… Так вот, привели нас сюда дела. Перестройка и гласность: люди проснулись, пишут, жалуются, а кому же отвечать на жалобы? Нам, грешным. Вот и хочется кое-что уточнить именно у вас. Поскольку занимаете должность в масштабах города солидную, в курсе всех дел – знаю, с вами здесь считаются, начальство уважает…

«И ты бы зауважал, если не был бы дураком, – не без раздражения подумал Белоштан, – достопримечательности города, и природа, как изволил выразиться, заиграли бы для тебя иными красками. Вывез бы я тебя в дубовый гай с девочками, устроили бы детский гомон на полянке – растопилось бы твое керамическое сердце, так как мои девочки и не такие растапливали. Лариса и Вероника, имена только какие! Не говоря уж обо всем другом… Лариса в бикини – богиня, умереть можно, развращенная, правда, но для одноразового пользования незаменима».

Наверное, Сидоренко что-то прочитал в глазах Георгия Васильевича, поскольку спросил:

– Считаете, говорю не то?

– Почему же, – овладел собой Белоштан, – в конце концов, так оно и есть. В Городе меня знают, как-никак, я бывший член горкома партии, здесь недодашь и не отнимешь, член мэрии…

– Рассчитываю на вашу откровенность, Георгий Васильевич.

«Рассчитывай, – чуть не вырвалось у Белоштана, – я сам с собой бываю откровенным раз в год. А фигу с маслом не хочешь?»

– Конечно, – ответил он, и глаза его засветились искренностью. – Можете на меня рассчитывать.

Сидоренко переложил какие-то бумаги на столе, заглянул в них и спросил:

– Георгий Васильевич, что у вас на Индустриальной улице?

«Прямо в яблочко!» – подумал Белоштан и почувствовал, как екнуло у него сердце. Но ни один мускул не дрогнул на лице.

– Цех детского трикотажа, – объяснил.

– И что он выпускает?

– Я же сказал: детский трикотаж.

– А можно конкретнее?

– Детские костюмчики – для младшего и среднего возраста. Пуловеры, джемперы, разные кофточки, шляпки… Разве все запомнишь.

– Где реализуется продукция цеха?

– Это зависит не от нас. Есть плановые органы…

– Поставим вопрос по-иному: какая часть продукции реализуется в области и непосредственно в Городе?

Белоштан пожал плечами. Понимал: пока идет пристрелка, все это – ради одного или двух вопросов, которые Сидоренко поставит позже.

– Я в эти тонкости не вхожу, – объяснил. – Этим занимается мой заместитель. Сейчас, правда, придется самому во все дырки заглядывать, хозрасчет, вертеться надо… По крайней мере, на этот цех мы не обижаемся. Продукцию выдает первосортную, модную, сравнительно дешевую – в магазинах она не залеживается.

– Вчера я обошел несколько магазинов: действительно, нет ни детских костюмчиков, ни джемперов, ни даже шляпок… Неужели так быстро распродаются?

– Дефицит, – вздохнул Белоштан. – Мы любим своих детей и стараемся красиво их одевать…

– И все же, где и когда можно увидеть продукцию, которую выпускает цех на Индустриальной?

– Хоть сейчас… – Белоштан даже сделал попытку встать, но, увидев, что следователь никак не отреагировал на его готовность, опять опустился на стул… – Сколько угодно! Не только посмотреть, но и потрогать.

– В каком же магазине?

– Ну, Иван Гаврилович, я удивлен. Я же сказал: дефицит! В выставочном зале нашей фабрики…

– А посмотреть цех можно? Ознакомиться с его работой? Когда?

«Правильно копаешь, – согласился в душе Белоштан, – но если бы ты приехал и неделю назад, когда цех еще не прикрыли, все равно ничего не раскопал бы. Две или три работницы на самом деле гнали детскую продукцию, которая все равно шла потом налево и по повышенным ценам, хотя документы в ажуре, продукция есть, попробуй прицепиться! А то, что остальные работницы производят дамские костюмы, роскошные мужские свитера, кофточки из мохера, то, извините, и эта продукция также запланирована… Конечно, официально для цеха она второстепенная, но случилось так, что немного забыли о ней, вот и приходилось наверстывать…»

Георгий Васильевич внимательно посмотрел на Сидоренко. Как сказал Сашко: керамический? Но берут почти все, за редким исключением, и нужно только знать, сколько дать. Не продешевить, прицениться… А если Сидоренко предложить, скажем, тысяч триста. Однако одернул сам себя: не сейчас, не горячись, Жора, дать всегда успеешь, так как суета нужна только при ловле блох…

Белоштан вздохнул:

– К сожалению, посмотреть цех нельзя: он прекратил свое существование…

– Как прекратил? – не понял следователь.

– Приняли решение о закрытии цеха. Посоветовались с местными органами и ликвидировали его.

– Извините, но вы сами только что сказали, что цех выпускал крайне необходимую для населения продукцию?

– А кто сказал, что мы остановили выпуск этой продукции? – Георгий Васильевич не смог скрыть торжества (на тебе фигу под нос, ищейка проклятая). – Наоборот, цех закрыли, поскольку решили увеличить выпуск трикотажа для детей.

– Не понимаю.

– На базе цеха по требованию трудящихся открывается кооператив, – сообщил Белоштан. – Кооператив, который будет выпускать все для детей. «Красная Шапочка», разве плохо?

«Запоздал, – промелькнула у Сидоренко мысль, – немного запоздал… Да не все потеряно. Не так просто закрываются у нас предприятия. Профильтровать всю документацию, опечатать склады, проверить наличие пряжи, готовой продукции.

– «Красная Шапочка»? – переспросил. – Красиво звучит. Даже немного вызывающе. Прошу вас, Георгий Васильевич, задержитесь на несколько минут. Тут есть представители республиканского управления, им поручено произвести ревизию на фабрике – поедете вместе.

– Не смею отказываться, – лучезарно улыбнулся Белоштан. – Мы привыкли к ревизиям. Честно говоря, жизни от них нет. Сколько контролеров в стране развелось – с ума сойти можно!

«И все хотят жить, – добавил про себя. – Хорошо есть, обставлять мебелью квартиры, одевать жен и детей, забавляться с ларисками и верониками. И живут, сучьи дети, едят и забавляются – за наш-то счет…»

Георгию Васильевичу внезапно сделалось противно, но только на какое-то мгновение: в конце концов, надо любить все человечество, даже контролеров…

* * *

Псурцев чистил спичкой ногти и слушал Опичко, косо поглядывая на капитана. Когда тот доложил, как они с Соханем обнаружили следы через проселочную дорогу, бросил спичку в корзинку и насторожился. А вывод Опичко о том, что эти следы могут принадлежать цирковому эквилибристу или строителю-монтажнику, заставил полковника даже немного забеспокоиться.

«Свинья! – разозлился он. – Этот Филя-прыщ типичная свинья – оставить такую улику. Однако не так страшен черт, как его малюют», – успокоил себя.

– Следы… – пробормотал безразлично. – Сыщики, следы нашли… Я ту поляну знаю – царское место! – Вспомнил, как в приятной компании пил коньяк, развалившись на разостланном под дубом брезенте. Белоштан доставал из машины все новые и новые бутылки, а наливала черненькая с многообещающими глазами, он несколько раз похлопал ее по бедру, и, наливая ему в очередной раз, та прижалась к нему. Чертова девка, жаль, что жена у него психованная и контролирует каждый его шаг… – Так, – продолжал дальше задумчиво, – я на той поляне бывал и знаю, сколько там людей шастает! Туда-сюда, туда-сюда… Где же гарантия, что эти следы оставил преступник?

– Может быть, убийца ждал Хмиза в орешнике, – высказал мнение Опичко. – Там Сохань примятую траву обнаружил, а от того места до следов несколько шагов.

– Эту версию надо прорабатывать, но могут быть и другие, – заявил Псурцев. – Ты моей интуиции поверь, Опичко, и опыту. Следы следами, а искать надо и в другом месте. Друзей и недругов у Хмиза было много. Всех их следует просеять. Через мелкое сито. Не поделили что-нибудь торгаши, запутались в своих махинациях, вот и закономерный конец. Мой тебе приказ такой, Опичко: завтра поедешь на базу людей порасспрашивать, может, кто угрожал Хмизу.

Капитан немного помялся и осмелился возразить:

– Но ведь, товарищ полковник, из пистолета стреляли. Вряд ли у торгашей есть оружие. Бандитом тут пахнет.

– Сейчас у торгашей можно найти все, потому что деньги у них есть, а за деньги роту солдат вооружить можно. Разве не так?

– Так, – опустил глаза Опичко, – деньги – всему голова.

– Вот именно! – поднял указательный палец Псурцев. – Из-за денег все это и произошло. Скорее всего не поделили прибыль…

– Вот и мне так кажется.

– Конечно, не поделили. Вот тебе, Опичко, и еще один ориентир для поиска…

– Та-ак… – сказал Сохань, узнав, что утром дежурному по городскому управлению милиции звонила какая-то девушка. Назвалась Светланой. Она заявила, что Степан Святославович Хмиз исчез вчера вечером – выехал по делам на час и не вернулся. – Так-так, – повторил. – Что же это за девушка?

– Сказала, что нареченная Хмиза, – объяснил дежурный. – Звонила из его квартиры.

Сохань заглянул к прокурору, взял ордер на обыск, и через несколько минут машина с опергруппой стояла у девятиэтажного дома, на втором этаже которого жил Хмиз.

Дворничиха быстро собрала понятых, и Сохань позвонил в обитые белым дерматином двери. Открыла красивая девушка, Сохань даже удивился, что есть такие на свете – ее красоту даже не портили распухшие и покрасневшие от слез глаза. Тревога читалась на ее личике.

– Что? – спросила девушка и отступила в прихожую. Увидев людей в милицейской форме, догадалась, что произошло что-то страшное, сжала виски ладонями и побледнела.

«Правильно говорят, – подумал Сохань, – стала белая как мел».

Девушка пошатнулась, Сохань поддержал ее за локоть, и вовремя, ибо чуть не потеряла сознание, прислонилась к нему.

– Что со Степаном? – спросила девушка.

– Воды, – попросил Сохань дворничиху.

Та метнулась в кухню, принесла стакан, Сохань заставил девушку сделать глоток-другой… Глаза ее ожили, и пунцовые пятна выступили на щеках.

Сохань провел девушку в комнату, посадил на диван. Сам примостился на пуфик напротив.

– Что со Степаном? – повторила вопрос девушка. Глаза ее округлились, сделались темными – она сжала губы и тревожно уставилась на Соханя.

– Случилось несчастье… – осторожно начал следователь. – Вы только не волнуйтесь…

– Неужели Степан погиб? Не может быть! – вырвалось у девушки.

– Не нужно… не нужно… не нужно, прошу вас, успокойтесь… Не нужно.

– Погиб?.. Степа?.. – Светлана, очевидно, все еще не могла поверить в это. – Но как? Каким образом?

Сохань дал ей еще раз глотнуть воды. Увидев, что девушка пришла в себя, сказал:

– Ну вот, стало лучше. Я понимаю ваше состояние, но что поделаешь; так уж случилось… Представьтесь, пожалуйста, кто вы?

– Мы со Степаном… – Девушка отняла руки от лица, вытерла щеки тыльной стороной. – В субботу мы должны были расписаться… – Видно, наконец до нее дошло, что она уже никогда не увидит Степана. Это снова повергло ее в отчаяние – протянула руки, словно отталкиваясь от Соханя, пробормотала: – Не может быть.

– В котором часу Хмиз уехал вчера? – спросил Сохань. Думал, что своими вопросами хоть немного сможет отвлечь девушку от страшных мыслей.

– Вечером.

– А точнее?

– Еще было светло. Даже солнце не село. Часов в восемь.

– Куда он поехал?

– Не знаю.

– Чем был вызван отъезд?

– Степа совсем не собирался ехать. О боже, почему я не задержала его? Он что, разбился, на машине?

– К сожалению, Светлана…

– Герасимовна.

– К сожалению, Светлана Герасимовна, произошло наихудшее: Степан Хмиз убит.

– Как убит? Кто?

– Я не могу ответить вам, Светлана Герасимовна, поскольку не знаю.

– Вы уверены, что его именно убили? Сохань кивнул головой.

– Мы ищем убийцу, – объяснил после паузы. – И рассчитываем на вашу помощь.

– Но ведь я впервые в Городе и никого, буквально никого не знаю здесь…

– Я прошу вас, Светлана Герасимовна, собраться с мыслями. Итак, Хмиз покинул вас вчера приблизительно около восьми часов вечера?

– Да, он поехал в спортивный магазин и приобрел мне тренировочный костюм. Это было перед самым закрытием магазина. Степан еще волновался, успеет ли. Мы хотели побегать по парку.

– Что же так резко изменило намерения?

– Кто-то позвонил Степану. Он был недоволен и не хотел ехать, отказывался, но, наверное, ему доказали, что надо. Степан объяснил мне: на часок, ну немного больше, какое-то срочное деловое свидание, он быстро вернется. Прошло два часа, ночь миновала, я уже не знала, что думать, на рассвете сообщила в милицию…

– Кто именно звонил Хмизу?

– Не знаю.

– Разве Степан не сказал вам?

– Нет, только о деловом свидании. Погодите, Степан назвал его, разговаривая. Но как? Я еще в мыслях обругала того, кто звонил, да, Георгия Васильевича. Точно, звонил какой-то Георгий Васильевич. Степан ответил: «Не могу я, Георгий Васильевич». Еще какие-то слова сказал, уже не припомню.

– Это весьма важно, – сказал Сохань. – А фамилии Георгия Васильевича Хмиз не называл?

– Нет.

«Георгий Васильевич… – подумал Сохань. – Хромает на правую ногу, походка странная… Это уже след. И в первый час работы… Кажется, вам везет, товарищ следователь. Однако кто же это такой Георгий Васильевич?»

– Разговор с Георгием Васильевичем встревожил Хмиза? – спросил Сохань.

– Не думаю. Просто расстроил, поскольку менялись наши планы.

– А не сложилось у вас впечатления, что звонил близкий Хмизу человек?

– Да, он не удивился и воспринял вызов на встречу как обыденное дело. Надел только джемпер, потому что сгущались тучи и день был холодный. Сразу поехал… Чтобы скорее вернуться. А потом…

Сохань обвел глазами комнату. Хорошо обставленная, толстый, китайский ковер во весь пол, японский телевизор с магнитофоном, на тумбочке возле дивана магнитола «Шарп» – одно это стоит сумасшедших денег. А сервант, заставленный хрусталем и севрским фарфором. Неплохо устроился директор базы на свои «скромные» доходы. Наверное, из так называемых «деловых», которые не считают денег.

Неожиданно Сохань разозлился. Вот они, гримасы нашего общества. Один человек занимает двухкомнатную квартиру, катается как сыр в масле, официально получая две-три тысячи рублей. А сколько стоит японский телевизор? И «Самара», на которой разъезжал этот пройдоха? Значит, деньги… Именно деньги и погубили Хмиза. И наверно, здесь запутан такой клубок, что распутывать его и распутывать…

Но первое дело – найти убийцу. Может, грабитель? Поскольку портмоне у Хмиза не обнаружили. Но как тогда вписывается в эту ситуацию телефонный звонок? Хмиза вызвали, назначили место встречи и там застрелили. Какой-то Георгий Васильевич…

Сохань положил на журнальный столик ордер на обыск в квартире Хмиза.

– Прошу ознакомиться, – сказал сухо. – В связи с убийством Степана Хмиза необходимо обыскать его квартиру.

Светлана сникла.

– Разве я возражаю? Делайте все, что нужно. Фактически я здесь чужая.

* * *

Сохань откинулся на твердую и неудобную спинку обыкновенного канцелярского стула и вертел в пальцах карандаш. Ожидал Опичко. Капитан должен был появиться с минуты на минуту – позвонил с базы, где опрашивал сослуживцев Хмиза, сообщив, что выезжает. Карандаш был заточен плохо, и Сохань вынул из ящика стола лезвие. Заточив грифель так, что кололся, как игла, подвинул к себе лист бумаги и написал две буквы «СС» и обвел их аккуратным кругом. «СС» означало Степан Святославович. От круга провел две параллельные прямые. В конце первой написал «Георгий Васильевич», а возле второй поставил знак вопроса. Соединил линии пунктирной дугой: ведь неизвестный, который курил «Кент» и, возможно, оставил следы на лесной дороге, и Георгий Васильевич и есть одно и то же лицо.

Положил карандаш и вздохнул. Сейчас вся надежда на Опичко: если Хмиз без колебаний поехал на встречу с Георгием Васильевичем, это имя обязательно должно всплыть.

Обыск квартиры Хмиза по существу ничего не дал. Особых ценностей не нашли; в ящике тумбочки лежали только две сберегательные книжки и полторы сотни тысяч рублей крупными купюрами. Хмизова невеста, немного придя в себя, сказала, что хочет вернуться во Львов. Удалось уговорить ее задержаться на пару дней – могла еще понадобиться следствию. Светлана переехала в гостиницу. Сохань сам отвез ее – девушка почему-то вызывала симпатию, не потому что была красивой и тяжело переживала смерть Хмиза, а была в ней какая-то женская незащищенность.

Сохань снова взялся затачивать карандаш, но в дверь заглянули, и Сергей Аверьянович узнал «важняка», который вчера прибыл в Город. Виделись у прокурора, Гусак познакомил их, сказав, что весь их аппарат, а также и он, следователь Сергей Аверьянович Сохань, поступает в распоряжение киевской бригады. Соханю не понравилась прокурорская угодливость – у столичных залетных пташек свои дела, прислали их, наверное, не зря, вот пусть и распутывают узелки, зачем же привлекать местные кадры? Будто у него, Соханя, нет важных дел? Выше головы, а сегодня еще убийство Хмиза…

Сохань хмуро глянул на «важняка», но все же заставил себя улыбнуться ему. Сидоренко сел напротив, совсем по-домашнему оперся локтями на стол, отодвинув какую-то бумагу, сказал:

– У вас на лице написано, как вы относитесь к людям, которые отвлекают вас от работы. Согласен, сам такой, не люблю тех, кто мешает думать. А к таким относится и сам прокурор республики, и его заместители, и другое большое и малое начальство. И не только начальство. Все человечество…

– Ну что вы… – Сохань немного потеплел. – Однако не представляю, чем могла заинтересовать вас моя скромная личность?

– Убийство Хмиза вы ведете?

– Я.

– Этот тип меня очень интересует.

– Странно. По-моему, делец средней руки.

– Все может быть, Сергей Аверьянович… Может, средней, а может, масштаб и побольше…

– Не сомневаюсь, что прав. На квартире тысяч на сто импортной аппаратуры, денег, правда, не так уж много, полторы сотни тысяч наличными да две сберегательные книжки. На одной двести тысяч, на другой восемьсот. Для зарплаты директора базы, конечно, много.

– Не все, Сергей Аверьянович, видит бог, не все.

– Бог точно все видит, – согласился Сохань. – Так как бы у него узнать, где именно спрятал Хмиз то, что успел нахапать?

– Попробуем докопаться.

– Как в таких случаях говорят? Вашими бы устами да мед пить.

– А не создается у вас впечатление, Сергей Аверьянович, что Хмиза поспешили убрать? Свои же?

«Ну, – подумал Сохань не очень одобрительно, – ты только появился в Городе, а уже чувствуешь. Где же нам, серым, неопытным, хилым? И без тебя знаю, что к чему.

Не было бы у Хмиза денег, не занимался бы аферами – кому он был бы нужен? Кто на него руку поднял бы? Кому захочется рисковать? За убийство по головке не погладят, за убийство можно и «вышку» получить, выходит, пошли ва-банк. Похоже, Хмиз кому-то на дороге встал, помешал или, наоборот, язык развязал…»

Сохань вспомнил невесту Хмиза, и смутная догадка шевельнулась в нем. А что, если она влюбилась в него? Эта Светлана Кривель не похожа на хищницу. Горе ее было вполне искренним. Искусствовед из Львова, красивая и вроде бы умная. Чем ее мог привлечь Хмиз? Во-первых, богатый делец, который все может. Директор базы – выгодный жених. Денег – куры не клюют. На таких, как Хмиз, красотки вешаются. Девчонка без предрассудков. Поскольку умна, могла бы предвидеть, чем все это могло кончиться. Хотя каждая думает, что ее обойдет чаша сия, что посадят другого, а ее избранник обладает особым даром и сможет вывернуться из любого положения. Ведь могла Светлана размышлять подобным образом? Конечно. А если все же допустить, что она влюбилась в него? Мужчина он видный, молодой, энергичный. В таких девушки и молодые женщины еще как влюбляются! И Светлана, поняв, чем занимается Хмиз, поставила ультиматум: или я, или оставайся при своих интересах… Мог Хмиз ради такой девушки порвать со своим окружением? Наверное, мог, и тут перед вами, товарищ следователь, открывается еще одна версия…

Сохань поднял глаза на гостя, словно впервые увидел его. Сидоренко внимательно смотрел на него, будто читал мысли. Читай-читай, ну и что вычитал?

На этот раз Сохань поймал себя на том, что неприязненно относится к «важняку». А собственно, почему? Только потому, что из столицы, что прибыл расследовать дело, которое его брату провинциалу и доверить нельзя? А может, они и правда погрязли в море бумаг и дальше своего носа ничего не видят?

Сохань допускал и такое, но все-таки внутреннее сопротивление не покидало его. Хотя «важняк» смотрит на него доброжелательно и даже приветливо.

«Ладно, – решил Сохань, – на самом деле, что нам делить?» Подумав так, сразу оттаял и увидел, что киевский коллега даже симпатичный. Лицо, правда, резкое, твердое, а глаза если не добрые, то и не злые – как у нормального человека, который успел насмотреться всякого. Сказал:

– То, что Хмиза убрали из-за денег, не вызывает сомнения. Думаете свои? Не исключено. Но давайте так: сейчас сюда прибежит Опичко. Капитан милиции из уголовного розыска. Мы с ним в одной упряжке. И бежит он из базы, где Хмиз был директором. Наверное, несет интересную информацию.

– Бежит, – улыбнулся Сидоренко, – это точно. У нас все бегают: следователи, инспектора уголовного розыска. Машин мало, бензина нет.

– А прокурор Гусак тоже бегает?

– Ему по чину не положено. У него персональная «Волга».

– Бензин за кордон отправляем, а у самих не хватает… Вот так хозяйствуем. Был я три года назад во Франции, впервые в капитализм вырвался, и увидел: у них на дорогах грузовиков втрое или впятеро меньше, чем у нас. Там хозяин раньше подсчитает, стоит ли из Парижа в Руан гнать машину с какими-то двумя паршивыми бочками. Сколько горючего сожрет грузовик и сколько он стоит… А у нас прораб или начальник участка за бензин из собственного кармана не платит, им лишь бы забросить по назначению мешок цемента, а если, впрочем, этот мешок в десять раз больше ему обойдется – плевать…

– Думали, хозрасчет введем – считать начнем.

– Единственная надежда, – согласился Сидоренко. – А все от нашей жадности. Почему бы тому же прорабу «Москвича» или даже «Запорожца» не дать? Переделать «Запорожца» на пикап, и пускай себе возит малогабаритные грузы. Сколько в целом по стране бензина сбережем.

– Представляю.

– А я ведь не экономист, простой следователь.

– Не очень-то простой.

– Бросьте, Сергей Аверьянович. Все мы из одного теста вылеплены. Считайте, мне повезло: судьба решила так, что живу в Киеве, а там другие возможности…

Наконец Сидоренко сказал то, о чем думал Сохань, и это примирило его с гостем из столицы.

– Я бы хотел жить в Киеве, – сказал Сохань. – Но не в Москве, хотя там возможностей для продвижения больше, а вот Киев – мечта! Моя несбыточная мечта, ибо нет во всем мире лучшего города…

– А если я при удобном случае перескажу ваш монолог «самому»? Может, это произведет на него впечатление.

– Не смешите, таких, как я, тысячи, а у начальства свои симпатии. Если ему понадобится кого-либо вытащить из провинции, будет руководствоваться другими критериями.

– Пожалуй, вы правы.

– Вот и гнетет меня, что всегда должен держать себя в рамках, – сказал Сохань. – Все могут ошибаться, только не следователь.

– Да, конечно, никто не застрахован от ошибок: так уж устроен человек. Я думал над тем, как все же свести их к минимуму. И теперь знаю, профессиональный опыт подсказывает… Знаю, без чего нельзя в нашем деле.

– Просветите провинциала.

– Порядочность. Это слово, ей-богу, думается, выпало из нашего лексикона. Требуем от человека принципиальности, интеллигентности, доброты, а о порядочности забываем… Разве мог бы у нас случиться тридцать седьмой, если бы в НКВД работали порядочные люди?

– Тридцать седьмой для меня загадка, – сказал Сохань. – Хотя… – выразительно развел руки, – мы шли к тридцать седьмому. Террор восемнадцатого был первой ласточкой. Тогда мы впервые преступили закон.

– Стоял вопрос: быть или не быть.

– Возможно, мне будет трудно спорить с вами… Тем более что спор у нас не получится, так как… – Сохань показал на дверь, где стоял полный, розовощекий, улыбающийся человек с капитанскими погонами, – так как явился наш городской Пинкертон – капитан Опичко, и, надеюсь, с целой кучей свежих и любопытных новостей.

Опичко расстегнул ворот сорочки и вытер носовым платком полное лицо.

– Вы даже не представляете, сколько интересного! – воскликнул патетично, но сразу запнулся и выразительно показал Соханю глазами на Сидоренко.

– Заходите, Петр Анисимович, – успокоил его Сохань, – садитесь на неудобном служебном стуле и выкладывайте все до конца. Ибо здесь нет чужих. Знакомьтесь, Петр Анисимович, следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры Иван Гаврилович Сидоренко. И он очень интересуется делом Хмиза.

Улыбаясь, Опичко с уважением пожал руку Сидоренко и сказал:

– Наслышан о вас. Вся милиция гудит: киевское начальство с нас, несчастных, приехало снимать стружку.

– Не имеет таких намерений. А стоит?

– Иногда стоит, но всегда больно… – Опичко опустился на стул и заявил самоуверенно: – Слушайте, товарищи начальники, дела действительно интересные. Во-первых, отвечаю вам, Сергей Аверьянович. Просили разузнать, кто такой Георгий Васильевич? Докладываю: директор нашей трикотажной фабрики Белоштан.

– Неужели? – не удержался Сохань.

– Спросили бы у меня, – усмехнулся Сидоренко, – я только вчера имел с ним поучительную и полезную беседу.

– Каким он показался вам?

– Подозрительным типом. Собственно говоря, ради него мы и приехали сюда. Слыхали про акционерное общество «Жора и K°».

– Впервые от вас.

– Из Города получили письмо. В Верховный Совет. От работников трикотажной фабрики о безобразиях и злоупотреблениях на предприятии. В письме говорится, что в Городе орудует подпольная шайка преступников, которую называют «Жора и K°».

– Белоштан! – покачал головой Сохань. – Никогда бы не подумал. Бывший член горкома партии, один из самых авторитетных руководителей.

– Может быть, злостная клевета… – уклончиво произнес Сидоренко. – Я допускаю и такой вариант. Но вряд ли. Цех на Индустриальной улице по всем данным левый.

– Белоштан – подпольный бизнесмен?

– А что вы хотите? Нынешние подпольные бизнесмены тем и сильны, что рядятся в тогу самых передовых граждан. Однако у капитана, насколько я понимаю, есть еще новости…

– И не менее интересные. Живет в Городе темная лошадка по прозвищу Филя-прыщ. Хусаинов Филипп Фаридович. Бывший цирковой эквилибрист, канатоходец. Инвалид, когда-то сорвался с каната, повредил правую ногу. Как это вам нравится, Сергей Аверьянович?

– Попадание в самое яблочко.

– Объясните, – попросил Сидоренко.

Сохань рассказал о следах, обнаруженных на лесной дороге.

– По-моему, Хусаинова следует задержать, – не задумываясь решил Сидоренко.

– Немедленно! – воскликнул Опичко. – Хотя мое начальство не в восторге. Псурцев твердит: эти следы на проселке могли оставить вчера и позавчера.

– Умный у тебя полковник, – сказал Сохань так, что трудно было понять – говорит он искренне или иронизирует. – И опыта ему не занимать, знает, что к чему. Да и мы знаем, так как не лыком шиты. Принимаем решение, капитан: Филю-прыща задерживаем по подозрению в убийстве на три недели – это мы имеем право сделать, а за это время соберем доказательства против него либо извинимся и отпустим.

– Правильно, – согласился Сидоренко, и скулы у него заиграли. – Кажется мне, вы им на хвост наступили.

– Кому? – не понял Опичко.

– Вашей городской мафии.

– Шутите? Какая у нас мафия?

– На эту тему, капитан, мы с вами поговорим через месяц. А может, и раньше.

– Никогда бы не подумал, что в нашем тихом Городе…

– В тихом болоте черти водятся.

– Вам виднее,сверху панорама другая…

– Согласен, – Сохань встал, – берем у прокурора санкцию на обыск у Хусаинова – вдруг пистолет найдем. Конечно, шансов мало, но чего на свете не бывает?

– Филя пистолет так запрятал, что сто лет искать будем.

– Ищи да найдешь! – бодро воскликнул Сохань, хотя знал, какое это безнадежное дело – искать орудие убийства.

Хусаинов жил в частном доме: занимал половину помещения с отдельным выходом в маленький садочек – всего несколько яблонек. Он не очень удивился, увидев ордер на обыск, только спросил у Соханя:

– Что ищете, начальник?

– Оружие есть?

– Ты что, чокнулся, начальник? Что я, законов не знаю!

– Тем лучше, – сказал Сохань. – Приятно иметь дело с человеком, знающим законы.

– Хотите – ищите, – согласился Филя. – Оружия нет, а остальное мое. Не возражаю.

Жена Хусаинова, черная, сухая и горбоносая женщина, преградила Соханю дорогу.

– Только аккуратно ищите, – предупредила, – а то после вас убирать да убирать…

Жилье Хусаиновых состояло из двух больших комнат и кухни, все было запущено, захламлено. На мебели лежал толстый слой пыли, кровати, наверное, не застилались по нескольку дней. Одеяла скомканы, из-под них виднелось грязное белье. Соханю захотелось спросить, о какой аккуратности можно здесь говорить, но удержался: из черного кота белого не сделаешь.

Хусаинов сидел в кресле посередине комнаты. Он был одет в красный махровый халат, расстегнутый на груди. Вытянул голые волосатые ноги и всем своим видом демонстрировал неуважение к милицейским ищейкам. Подвинул пепельницу и закурил. Сохань с удовольствием хмыкнул, поскольку Филя курил «Кент». Подождав, пока Хусаинов загасит окурок, аккуратно спрятал его в полиэтиленовый пакетик.

– Бычки собираешь… – засмеялся Филя. – Зачем? Я могу тебе, начальник, целую пачку дать…

– А я не курю.

– Зачем же тогда?

Сохань оставил этот вопрос без ответа. Взял стул, сел напротив Хусаинова, спросил:

– Что вы делали вчера вечером? Филя зевнул.

– Вчера?.. Где же я был вчера? Коньяк пил вчера, вот что. Коньяк и шампанское под шикарную закусочку, какой ты, начальник, и не пробовал.

– Не пробовал, – согласился Сохань, – у меня вырезали язву. И где же вы пили, Хусаинов?

– В ресторане.

– Каком?

– «Ветерок».

– Время? Когда ужинали в «Ветерке»? – Сохань уже знал выводы экспертизы: Хмиз был убит вчера между двадцатью и двадцатью двумя часами.

Хусаинов пошевелил губами, будто что-то подсчитывал. Ответил:

– Точно не помню, начальник. Примерно в девять или в начале десятого.

Сохань прикинул: Хмиз выехал из дома в восемь. Наверняка спешил, так как обещал Светлане сразу вернуться. Итак, ехал минут двадцать – двадцать пять и в половине девятого добрался до двадцать третьего километра. У Хусаинова было время, чтобы расправиться с ним и вернуться в девять в Город.

– Что вы делали до девяти? – спросил следователь.

Получил, как и ожидал, уклончивый ответ:

– Гулял по городу.

– Кто может подтвердить, что с восьми до девяти вечера вы были в Городе?

Хусаинов пожал плечами.

– Кажется, не встретил ни одного знакомого… А что? Что случилось вчера вечером?

Филя смотрел на Соханя большими немигающими глазами и размышлял: «Вышли, заразы… Но как? И так быстро. Кто-нибудь увидел и капнул. Но ведь я проверил – в лесу никого не было. Да, возле поляны никого не было. Может, засекли машину? Вряд ли, „Лада“ стояла по другую сторону шоссе, в кустах, где никто не ходит. Но все же разнюхали, шпики проклятые, пистолет ищут, но нет дураков… Пистолет вместе с деньгами спрятан в гараже дядьки Лукьяна, а на Лукьяна никто никогда не подумает. Да и сам Лукьян ничего не знает, когда-то я выручил его, дал в долг деньжат, и он дал мне ключи от гаража. У него под гаражом пустая комната, туда удобно водить баб, и старая карга не догадывается. Тогда же оборудовал я в гараже тайник – ищи всю жизнь, а на знатного строителя Марчука никто не подумает: знаменитый бригадир, два ордена за доблестную работу, не считая медалей. Так что ищите, а я пока покурю. И все же, отчего так быстро вышли на меня?»

Сохань смерил Филю уничтожающим взглядом – а он еще и нахал! Сказал:

– Ладно, Хусаинов, продолжим наш разговор в прокуратуре. С протоколом.

– Ты что, начальник, арестовываешь меня? За что? Не имеешь права без ордера.

– А мы вас, Хусаинов, не арестовываем. Задерживаем для выяснения некоторых обстоятельств.

– Каких?

– Вы подозреваетесь в убийстве.

– Я? В убийстве? – Филя расхохотался. – Ошибочка у тебя, начальник. Пенсионер я, вот кто. Да разве рука поднимется?

– Ты, Филя, заткнись, – довольно грубо оборвал его Опичко, прислушивавшийся к разговору. – Тоже мне, пенсионер нашелся! Разве есть у пенсионера деньги, чтобы коньяк с шампанским в «Ветерке» глушить?

– А я подрабатываю, начальник! В жэке…

– Знаем твои заработки… Сказано: заткнись, и точка. Разговор у нас только начинается.

«Где сядешь, там и слезешь, – со злостью подумал Хусаинов. – Я не дурак деньги прятать дома. Здесь у меня тысяча-другая на ежедневные расходы, а где остальные, хрен найдешь… Есть еще у Фили друзья, а старая карга хоть внешне и противна, а голова светлая: мама, папа, еще два десятка родственников – каждому по десять – двадцать тысяч, вот и лежат наши деньжата, надежно лежат, и вам, ментам, их не увидеть. Слава богу, что я сто Псурцевых кусков да еще кое-что вместе с пистолетом в тайник бросил – пусть там отдыхают до лучших времен».

Обыск подходил к концу, но, как и догадывался Сохань, ничего не дал. Обследовали миноискателем сад и двор – напрасно.

Сохань смерил Филю тяжелым взглядом.

– Одевайтесь, Хусаинов, поедем в милицию.

– Придется подчиниться. Но жаловаться буду самому прокурору. – Филя натянул джинсы, сорочку, легкую куртку, взял в руки кожаную шляпу, погладил ее, но оставил. Надвинул на глаза кепочку с коротким козырьком.

– Я готов, начальник.

Любчик открыла дверь и пропустила Псурцева. Полковник постоял в приемной у зеркала, внимательно изучая свой внешний вид, по-видимому, остался доволен, молодецки повернулся на каблуках и прижал Любчика в углу.

– Пусти, черт, – оттолкнула его Любчик. – Сейчас Жора придет.

– А я только поглажу… Любчик посмотрела насмешливо.

– А что тебе остается? Гладиатор…

– Ну и дура! – рассердился Псурцев. – Ты позвони мне вечером, когда Жоры не будет, побалуемся.

– Нужен ты мне! – Любчик наморщила носик, но смотрела лукаво, и полковник легонько пошлепал ее по щеке.

– Завтра, – сказал, – я позвоню, так как завтра совещание работников легкой промышленности и Белоштана там ткнут мордой в дерьмо.

– Неужели? – испугалась Любчик. – Наша фабрика награждена переходящим знаменем.

– Этим знаменем нынче только… – Псурцев сделал выразительный жест. – Сейчас хозрасчет, главное – деньги!

– Жора о деньгах все время и думает.

– О своих. А об общественных? Вот не выберут его директором, что будем делать?

– Начальство прикажет – выберут. Как Кирилл Семенович велит, так и будет.

– Теперь и Пирию не сладко.

– А кому, сладко? – всплеснула руками Любчик. – Жора совсем осунулся…

«Сладко тебе, – подумал Псурцев, – и будет так, пока Белоштан на орбите будет крутиться. Конечно, денег ему до могилы хватит, а вот мне, Псурцеву, еще годик на Белоштановых харчах побыть не мешало бы. А там можно и на заслуженную пенсию. Дачка под лесом уже есть, смородина и крыжовник растут, машина бегает – не жизнь, а сплошное удовольствие».

– На твоих харчах не осунешься, – возразил Любчику Псурцев. Он попробовал ущипнуть Любчика, женщина ойкнула, но не громко, потому что щелкнул замок и в дверях появился Георгий Васильевич. Пристально посмотрел на Любчика и Псурцева, но не заметил ничего подозрительного – морщинки на лице разгладились, лицо сделалось умиротворенным: так бывает с человеком, который, оказавшись в семейном уюте, сразу забывает о житейских невзгодах.

– Сооруди нам, Любчик, легкую закуску, – приказал. – И поджарь бифштексы. А то время обеденное, сам бог велел… А мы пока с Леонидом Игнатовичем поболтаем.

Он первый прошел в гостиную, достал из бара две бутылки, поставил на столик.

– Я глотну коньячка, – потянулся к бутылке полковник.

Белоштан налил ему, постоял, прижав бутылку к груди, налил себе и опорожнил рюмку.

– Пусть виски хлещут американцы, – сказал. – По мне, так «Белая лошадь» самогоном пахнет. Хотя иногда со льдом – совсем другой вкус…

– Хороший коньяк виноградом пахнет, – Псурцев, довольный, улыбнулся. – И еще немного розой.

Белоштан ногою оттолкнул столик и плюхнулся в кресло.

– Ну, что у тебя? – спросил как бы небрежно, но глаза глядели настороженно.

– Сегодня утром арестовали Филю-прыща.

– Ну и что?

– Но ты ведь не знаешь!.. Типа, какой взял на себя Хмиза.

Черты лица у Белоштана заострились.

– Как ты допустил?!

– Убийства ведет прокуратура. А там следователь оказался толковый: сразу на Филю вышел.

Белоштан подергал себя за кончик носа, что означало крайнюю степень раздражения.

– А ты!.. – закричал. – Кто начальник милиции – я или ты? Зажрались, в кабинетах засиделись, простого дела организовать не в состоянии.

– Я же объясняю: убийство ведет прокуратура…

– Ты что, Гусаку позвонить не можешь?

– А что я ему скажу? Что Хмиза мы с тобой решили убрать? Еще Пирия пристегнем? И чтоб прокурор Города закрыл дело? Но это сейчас и от прокурора зависит…

Белоштан уже пришел в себя. Спросил:

– Что знает этот Филя-прыщ? Ты, кажется, так назвал его?

– Так… Ничего он не знает. Что надо Хмиза убрать, и все… Получил свой аванс – пятьсот тысяч, и точка.

– Но ведь я звонил Хмизу и вызывал его на двадцать третий километр…

– А кто это знает? Я Филе не говорил…

– Скверно… – в отчаянии повертел головой Белоштан. – Очень скверно… Правда, Степа подошел сам к телефону, но мог успеть сказать кому-нибудь, что Белоштан его вызывает…

– Ты вчера между восемью и десятью где был?

– Есть алиби, – немного успокоился Георгий Васильевич, – сидели в компании допоздна.

– Вот и скажешь: вранье… Никому ты не звонил и никуда Хмиза не вызывал.

– И все же, – щелкнул пальцами Белоштан, – первый прокол есть. – Подумал и добавил: – Сделаем лучше так: совсем оспаривать разговор со Степой не годится, поскольку все равно узнают о нем. Скажу, что звонил Хмизу и приглашал в компанию. В ресторан. И он обещал приехать. Но куда делся, мне неизвестно.

– Светлая голова у тебя, – повеселел Псурцев.

– Как вышли на твоего Филю?

– Наследил он… Болваном оказался. Самоуверенная свинья.

– Стоп! – поднял руку Белоштан. – Представим наихудшее: прокуратура докажет, что именно Филя прикончил Хмиза. Сам понимаешь, что твоему Прыщу угрожает! Не покажет он в таком случае пальцем на тебя?

– Кто ему поверит!

– И все же скандала не миновать. Откуда ты Филю знаешь? Твои контакты с ним, может, где-нибудь зафиксированы…

– Иногда мы прибегали к его помощи…

– Это понятно. А о твоих личных контактах с ним кому-нибудь известно?

– Не думаю.

– Это, полковник, нужно знать точно.

– По крайней мере, это доказать никто не сможет. Встречался с Филей три раза, включая последний.

Белоштан снова потер кончик носа, успокоился. Сказал:

– Прямых доказательств против тебя нет, в конце концов отделаешься отставкой, если возникнет скандал. Компенсацию от нас получишь, а там уже твое дело…

– Отречетесь?..

– А ты хотел, чтобы я за твои красивые глаза по сто кусков ежемесячно бросал? Деньги зарабатывать надо.

– Выбросите, как выжатый лимон?

– Ты на меня, Леонид Игнатович, не дави. Я не из жалостливых, а подают только на паперти.

– В члены кооператива хоть возьмете?

– Заплатишь, что положено, почему же не взять.

– И на этом спасибо.

– Тебе, полковник, обижаться не на что: на всю оставшуюся жизнь хватит. Но не об этом разговор. Вот что скажи мне: ты на Филино дело лапу можешь наложить? Пока твой проходимец не донес на тебя…

– Исключено. Я же сказал: дело ведет прокуратура, я могу контролировать только детали.

– И это добро. Каждый вечер будешь информировать меня. – Белоштан хотел потереть кончик носа, но остановился. Сказал: – Затянулось тучами наше небо, полковник. Пирий не зря предупреждал о столичных гостях. Меня уже вызывали.

– Сидоренко?

– Он самый.

– И что хотели?

– Нащупали они наше уязвимое место. Цехом на Индустриальной интересовался.

– Трое из ОБХСС с ним прибыло. Сам подполковник Кирилюк, – а это, скажу тебе, ас.

– Да и Сидоренко не лыком шитый. Ты, полковник, – доверчиво положил ладонь на колено Псурцева, – если можешь, разнюхай все. Что эти столичные гуси знают, а что не знают. Куда идут и какой дорогой. Короче, все, что можешь.

– К сожалению, не подчиняются они мне. Бригада с особыми полномочиями.

– А твоих ребят не подключают?

– Не хотят, сукины сыны, а то у нас все на ладони лежало бы.

– Главное, только бы Хмизом не заинтересовались. Чтобы не связали все в один узелок.

– Это я, Георгий Васильевич, и без тебя знаю. В крайнем случае надо дело резать на куски, чтобы целая нитка не тянулась. Поскольку знаешь, куда она их выведет!

– Страшно и подумать.

– Сейчас мы все должны быть начеку.

– Вероятно, и Пирия им не обойти, – задумчиво сказал Белоштан. – Итак, сейчас самое главное – информация. О ходе расследования дела Фили и действий киевской группы. Тогда можно будет делать правильные ходы в ответ. Не дать заматовать себя!

– Такого гроссмейстера, как ты, им не обыграть.

– Однако партия, вижу, предстоит длинная и серьезная. Ну что ж… – Белоштан вздохнул. – Как это говорят в народе? Пошел на бой – крепко стой? Должны выстоять, полковник, а что дальше будет – увидим. Боже мой, – вдруг с пафосом поднял руку вверх, – боже мой, как прекрасно было в годы застоя! Брежнев, Суслов, Щелоков, Чурбанов!.. Не говоря уж о Кириленко… Сейчас никто этого Кириленко и не помнит. Ну и что, звезд с неба не хватал, но от этого никому не было ни жарко, ни холодно. Люди сами жили, да и другим давали.

– Что было, то было, – согласился Псурцев. – Жаль, не протянул Леонид Ильич еще год-два, я бы уже в генералах ходил.

– Да не вешай ты носа… Мы тебя в генералы на руках внесем.

– В генералы или наоборот – в ночные сторожа…

– Хватит, – сказал Белоштан. – Хватит плакать, ибо никто это не оценит, только Любчик. – Вспомнив про нее, хлопнул ладонями. – Где ты, Любчик? Давай нам что-нибудь на зуб, а то, кажется, заболтались.

Любчик внесла поднос, заставленный тарелками и закусками.

Псурцев, увидев вазочку с красной икрой, потер руки.

* * *

Светлана позвонила Соханю.

– Могу ли я, Сергей Аверьянович, вернуться во Львов?

– Кто же вас задерживает?

– Вы просили обождать день-два. Забыли?

– Я ничего не забываю, Светлана Герасимовна. У вас есть время, чтобы подскочить на несколько минут в прокуратуру?

– Сейчас? Пожалуйста…

– Тридцатая комната на втором этаже.

Сохань улыбнулся, представив, как сейчас в его маленькую комнатку, фактически каморку, заглянет Светлана Кривель, и комнатка сразу станет большой, нет, может, не большой, а просто посветлеет. Наверное, Сохань сидел таким улыбающимся несколько минут, потом спохватился, стер с уст улыбку и позвонил Сидоренко.

– Сейчас ко мне заглянет Светлана Кривель, Хмизова невеста. Может, хотите побеседовать?

– Хочу – не то слово. Необходимо.

Светлана появилась, когда Сидоренко уже спустился с третьего этажа. Сохань искоса глянул на Ивана Гавриловича и убедился в правильности своих недавних суждений: сначала Сидоренко удивился, потом посветлел, глаза заблестели, лицо смягчилось, и показалось, что Иван Гаврилович даже помолодел.

«Все вокруг нее светится отраженным светом», – подумал Сохань, потому что и сам смягчился, забыв о делах и предстоящем допросе Фили-прыща, который выскальзывает из его рук как угорь.

Светлана остановилась на миг посередине комнаты – тоненькая, с распущенными по плечам волосами, вся какая-то прозрачная, словно вылепленная из воска. Под глазами залегли темные тени, а веки припухли. Сохань подумал, что такая красавица в девках не засидится, найдет себе наверняка лучшего суженого – умного, доброго, интеллигентного. И успокоится, забудет Степана Хмиза, ибо в конечном итоге все в жизни проходит и забывается. Однако укорил сам себя: может, он все же ошибается – ведь не забывается настоящая любовь, она вечна и оставляет раны, которые не заживают…

Хотя была ли у них настоящая любовь? У этой, словно ароматная и неувядающая гроздь белой сирени, девушки и Степана Хмиза? Может, через год, а то и через полгода чувства прошли бы, а может, они пронесли бы их через всю жизнь? Кто знает? Разве имеет он право судить мертвого, тем более выносить ему приговор?

– Как себя чувствуете, Светлана Герасимовна? – спросил неожиданно Сохань, сразу почувствовав бестактность своего вопроса.

Однако девушка никак не отреагировала на это и ответила:

– Лучше. Вот только никак не могу представить, что Степана нет.

Сохань подал девушке стул, поставив его напротив стула Сидоренко. Представил коллегу, подчеркнув, что он тоже занимается делом Хмиза. Возможно, известие о том, что убийцу Степана ищет следователь по особо важным делам, поразило девушку – глаза у нее удивленно округлились и она посмотрела на Сидоренко подчеркнуто уважительно.

«Не так, как на меня, простого смертного», – не без зависти отметил Сохань. Он заранее продумал план разговора, начал издалека, спросив, как она познакомилась с Хмизом. Поймал взгляд Сидоренко и подумал, что решил правильно, пригласив Ивана Гавриловича, – вдвоем они быстрее разговорят девушку и вытянут из нее все, что нужно.

Сохань на миг ощутил неловкость оттого, что приходится что-то вытягивать из такого симпатичного и, кажется, порядочного и умного существа. Но сразу же приглушил голос сомнения – такая уж у них с Сидоренко профессия: иногда говоришь одно, а думаешь другое – сплошная игра по большому и малому счету.

Однако Светлана ничего не знала про игру, даже не догадывалась о ней, она восприняла вопрос Соханя как обыкновенное человеческое любопытство и стала рассказывать, где и как впервые увидела Хмиза – воспоминания были ей приятны, Сохань почувствовал это сразу, так как глаза у девушки заискрились, а щеки зарумянились. Она вспомнила ржаное поле под Трускавцом и дуб на его краю – высокий, могучий и шумный, а под дубом парня в линялых джинсах и как он впервые посмотрел на ее. Светлана сказала, что никогда не забудет этих глаз, никто еще не смотрел на нее так. Она сразу почувствовала, что этот юноша (она приняла тогда Степана за юношу, только потом узнала, что ему за тридцать) всегда будет верен и не изменит при любых обстоятельствах. А разве это не главное в жизни?

Да, пожалуй, это самое главное, подтвердил Сидоренко, поскольку сам придерживался такой же точки зрения.

– Значит, Хмиз сразу открылся перед вами? – спросил он.

– Мы встретились в тот же вечер, – сообщила Светлана, – а утром на машине уехали во Львов, а затем в Канев.

– Идея поехать в Канев принадлежала вам?

– Все решилось так неожиданно… – Светлана вспомнила дедулю в парке, удивительно похожего на Шевченко, и как Степан предложил ей поехать в Канев. Она тогда спросила: «Когда?» – а он ответил сразу, не колеблясь: «Завтра». И правда, поехали на другой день, для нее наступил праздник, ибо каневская поездка почему-то спрессовалась в несколько часов, она и до сих пор отчетливо видела бронзового Шевченко и себя со Степаном под ним, маленьких, совсем незаметных, переполненных неизвестными до сих пор чувствами. Именно там, на Тарасовой Горе, она почувствовала, что уже любит Степана и не может жить без него. Ему стоило только взять ее за руку и повести за собой – и пошла бы, не оглядываясь, не думая ни о чем.

– До Канева такая длинная дорога, – сказал Сохань. – И нескончаемые разговоры. Что рассказывал Хмиз о себе?

Светлана стала вспоминать, и выяснилось, что она почти ничего не знает о Степане. Село на Херсонщине, где родился, отец умер давно, а мать лишь два года назад, учился во Львовском торгово-экономическом институте, получил направление в Город и работает здесь с того времени. Собственно, все. Да разве это интересовало ее? Какая разница, где родился, на Херсонщине или Тернопольщине, и кем работает. Главное – любит ее и какое-то магнитное поле притягивает их друг к другу. Светлана почувствовала это поле еще в Трускавце, а потом оно с каждым днем набирало силу и выбраться из него не было уже возможности. Тем более желания.

Удивившись, что она сама так мало знает о Хмизе, Светлана все же уверенно ответила:

– Степан был прекрасным человеком. – Подумала и спросила: – Вы в чем-нибудь подозреваете его?

– Да, – не стал скрывать Сидоренко, – у нас для этого есть веские основания.

– О мертвых не говорят плохо.

– Конечно, и нам не хочется этого делать.

– Степан был моим женихом, и я любила его. А доносить на него, да еще после смерти!..

– Согласен, доносить мерзко. Вообще донос, как форма общения в обществе, не лучшее, что изобрело человечество.

– Между тем мне показалось, что вы…

– Хотите сказать: подталкиваем к этому? – вставил Сохань.

Светлана кивнула.

– Ни в коем случае… – Сидоренко помолчал немного, а затем продолжал: – Подумайте вот над чем, Светлана Герасимовна: Сергей Аверьянович Сохань ведет следствие по делу Хмиза. И у нас есть основание предположить, что убили Хмиза не случайно. То есть не с целью ограбления или мести, что-то тут… – поморщился, – плохо пахнет. Заговором пахнет, Светлана Герасимовна. Мне кажется, что кто-то боялся вашего Степана, предвидел угрозу своему благополучию и пошел даже на крайние меры. Понимаю: на некоторые наши вопросы вам трудно будет отвечать, и все же, если хоть немного поможете нам…

– Согласна, – отозвалась Светлана, – я поняла вас и догадываюсь, чего вы хотите от меня. Думаете, что Хмиз жил несоразмерно со своими достатками?

– Да.

– Я тоже думала об этом. Однако не решилась спросить Степана. Вернее, все время откладывала разговор. Понимаете, те дни для нас стали сплошным праздником, неприятный разговор омрачил бы его.

– Однако вы же собирались сделать шаг, который делают, как правило, раз в жизни. А соединить свою судьбу с человеком, которого мало знаешь!..

Светлана, возражая, подняла руку.

– Я знала точно: Степан хороший и душевный человек. Может, что-нибудь и было в его жизни недостойное. Но ведь было… И не повторится. На прошлом была поставлена точка, и мы начинали новую жизнь. Когда-нибудь Степан покаялся бы мне во всех своих грехах.

– И вы отпустили бы их?

– Христиане прощают даже убийство, если человек искренне покается.

– Кто может познать меру доброты? – неожиданно вмешался Сохань.

– Я, – сказала Светлана уверенно, – у Степана я чувствовала эту меру.

– Однако еще существует ответственность перед законом, – заметил Сидоренко.

– Конечно, вы можете сразу положить меня на лопатки, – заметила Светлана, – так как законы пишутся для людей, все должны соблюдать их. Если Степан нарушил закон, должен был не только раскаяться, но и искупить вину. Но кому же хочется, чтобы твой любимый сел в тюрьму? Это вы навели меня на размышление об искуплении вины и тюрьме, раньше я не думала об этом, не хотела думать, просто были какие-то сомнения, знаете, такой маленький бесенок, который не мешает смотреть на мир честными глазами.

– Согласен, допустим, вы отпустили бы Хмизу все его большие и малые грехи, – сказал Сидоренко, – но пользоваться неправедно нажитым добром пришлось бы и вам. Смотреть японский телевизор и ездить в «Самаре». Сомнения не мучили бы?

– Говорите так, словно уверены, что Хмиз был преступником, – вдруг обозлилась Светлана. – А это еще надо доказать. Существует презумпция невиновности…

– Здесь не суд, и я не выступаю в роли официального обвинителя. Мы с вами просто размышляем…

– Но я ощущаю, что вы все время давите на меня.

– Возможно, – согласился Сидоренко, – потому что мы заинтересованы в выявлении истины, пожалуй, больше, чем вы.

– Нет, – возразила Светлана, – не потому. Должно быть, я взяла у Степана частицу его бремени, поделила с ним все, простила то, что не прощается. Просто не могла по-иному. Когда по-настоящему любишь, прощаешь. Так вот, какая-то частичка Хмиза уже во мне, а человек всегда прощает себе больше, чем окружающим. Разве не так?

– Вы правы, – вставил Сохань. Он любовался девушкой, ее откровенностью и желанием самой оценить, что произошло с ней.

– Думается, мы немного отвлеклись, – сказал Сидоренко. – Давайте посмотрим на вещи проще. Ибо копание в собственной душе – вещь полезная, но требует совсем иной обстановки. Скажите, Светлана Герасимовна, никто не угрожал Хмизу?

– Не знаю.

– Но вы же сами сказали, что стали частицей Хмиза.

Вам не передалась его тревога, беспокойство, может, страх?

– Вообще-то Степан в последние дни был немного другой, не такой, каким он был во время нашего путешествия. Не очень встревоженный, скорее сосредоточенный. Знаете, когда человек вынашивает определенную идею, которая заполнила его, но еще не знает, как ее осуществить…

– Вот-вот! – обрадовался Сидоренко. – Хмиз решил порвать со своим прошлым, но это не так просто, когда врастаешь корнями. Одно дело – спилить дерево, выкорчевать пень – значительно труднее. Корни держат крепко, может быть, Хмиз прилагал все усилия, чтобы вырваться. Это его и погубило.

– Знать бы, кто удерживал его, – добавил Сохань. – Хмиз не назвал вам ни одного имени, ни на кого не жаловался?

– Мне кажется, что Степан порвал с прошлым. Как бывает? Один бросает курить постепенно, уменьшает количество ежедневных сигарет, другой ставит точку сразу, труднее другому. Но Степана спасала наша любовь… – Сейчас Светлана поняла, что ляпнула глупость, и поправилась: – Наверно, он умер очищенным. Я в этом убеждена.

«Мне бы твое убеждение, – подумал Сидоренко. – И еще бы несколько фактов. С кем рвал Хмиз, кто ему угрожал? И о Белоштане. Не зря он звонил Хмизу. Нутром чую, что в этом что-то есть. Но что? Ведь не мог Белоштан собственноручно рассчитаться с Хмизом. Не та фигура, он руки себе не замарает. А за деньги можно найти исполнителя. Ведь и в нашем обществе есть наемные убийцы. Хоть мне не приходилось видеть таких, но они есть. Может, они есть и в этом провинциальном городе? Неужели волна дошла и сюда?»

Сидоренко смерил девушку долгим взглядом. Наверное, она права, и Хмиз таки покаялся. Но им от этого ни холодно, ни жарко, и они с Соханем напрасно только потратили время на этот разговор. Да нет, не напрасно, ничего не пропадает зря. Хоть не узнали ничего конкретного, но беседа с Кривель убедила, что они идут верным путем. Убийство Хмиза не обыкновенное уголовное преступление, а цепочка в системе, которую он в мыслях обозначил: «Провинциальная мафия, 1993».

* * *

Филя-прыщ сел на предложенный ему стул, стоявший посреди комнаты. Держался спокойно, подчеркнуто спокойно и даже нагло. Положил ногу на ногу и покачивал «адидасовской» кроссовкой. Вареные джинсы плотно обтягивали его бедра, импортная вельветовая курточка с широким воротником смотрелась импозантно, и только черные, небритые щеки свидетельствовали о дискомфортном изоляторе.

Сохарь уселся поудобнее, придвинул бумаги. Начал заученно:

– Предупреждаю, гражданин Хусаинов, что наш разговор записывается на магнитофон…

И дальше: фамилия, имя, отчество, год рождения…

Записал быстро, не отрываясь от бумаги, затем поднял на Хусаинова глаза, уставился не мигая. Но Филя не стушевался, не отвел взгляда, смотрел насмешливо, словно не Сохань допрашивал его, а, наоборот, он, Филя-прыщ, командует парадом.

Сохань насмотрелся всего, и кажется, ко всему у него выработался иммунитет: к рыданиям, открытой злобе и ненависти, ретивости, истерикам, имитации эпилепсии, угрозам, унижению – так что наглость Фили не удивила его. Начал:

– Во время обыска вы, Хусаинов, говорили, что двадцать седьмого мая в двадцать один час ужинали в ресторане «Ветерок». Подтверждаете эти показания?

– А как же, ужинал, и это могут засвидетельствовать…

– Кто?

– Компания была во! – Филя показал большой палец.

– Значит, так: Иваненко Панас, механик из автосервиса, еще Ференец Федор да Самусь Ванько. Эти двое кореши мои, шоферы из бытового обслуживания. Телевизоры возят да все другое, кому что надо… – Подождав, пока Сохань записывал, продолжал дальше: – Ты, начальник, не сомневайся, одно плохо, что устроил двадцать седьмого, – перебрал, честно скажу, перепили мы немного, да и как не перепить, когда компания такая заводная? И коньяк подавали неплохой, слава богу, наша родная власть доперла наконец, что в ресторане народ ограничивать нельзя. На народ вообще нельзя давить, а в ресторане тем более! Правильно я говорю, начальник? Тебе, правда, в очереди за бутылкой стоять не приходилось, сам говорил, операция желудка, значит, не употребляешь, и я тебе сочувствую. Какая же радость без рюмки? Нет радости, это я точно знаю, как нет и счастья в жизни…

Сохань, молча выслушав этот монолог Фили, сказал подчеркнуто сухо:

– Надеюсь, приятели подтвердят ваши показания, Хусаинов?

– Как не подтвердить! Вместе киряли, начальник, как начали, так и закончили в «Ветерке».

– А скажите, Хусаинов, не были вы двадцать седьмого вечером на так называемой дубовой поляне, что на двадцать третьем километре западного шоссе?

Тень промелькнула на лице Фили, или это только показалось Соханю, потому что Хусаинов покачал головой и ответил уверенно:

– Нет. Чего туда переться?

– Записываю ваш ответ в протокол, Хусаинов.

– Пиши, начальник, – безразлично махнул рукой Филя. – Бумага все стерпит.

– А сейчас, Хусаинов, – Сохань встал, – мы произведем следственный эксперимент…

– Какой эксперимент? – заволновался тот. – Я же говорю, начальник: подозрения твои напрасны, потому что кореши обязательно подтвердят, что киряли. Если хочешь, и официантку допроси. Нинка, черненькая такая, мы ей еще полтысячи на чай отвалили. Взяла, не поморщилась.

– Сейчас увидите, какой эксперимент… Следователь вызвал конвоира, вместе вышли во двор, где уже их ждали понятые и эксперт-криминалист. Сохань отошел на десять шагов от дверей, приказал Хусаинову:

– Идите ко мне.

Тот улыбнулся приветливо:

– К такому уважаемому начальнику – с большим удовольствием!

Он оставил на мягком грунте выразительные следы, как две капли воды похожие на те, что пересекли лесную дорогу.

Сохань объяснил понятым:

– Сейчас эксперт сфотографирует следы и зальет их гипсом. Видите, они идут параллельно друг другу. Кроме того, след правого каблука более глубокий, а Хусаинов хромает как раз на правую ногу.

– Ну и что? – сдвинул брови Филя. – Все знают, что хромаю. В далеком прошлом ногу сломал.

Сохань, ничего не объясняя, предложил пройти в кабинет. Филя, видно, убедился, что водили его во двор не зря, ибо уже не качал небрежно кроссовкой, смотрел настороженно и страх прятался в его глазах.

Сохань разгладил ладонью листки, протокола, сказал:

– Через час или даже раньше у меня будут выводы экспертизы о том, что следы, оставленные вами во дворе, и следы, обнаруженные нами утром двадцать восьмого мая на песчаной дороге вблизи дубовой поляны, идентичны. Именно там вечером двадцать седьмого мая был убит Степан Святославович Хмиз.

– Ну и что? – сразу не сообразил Филя.

– А то, Хусаинов, Что двадцать седьмого мая, перед тем как пить коньяк с шампанским в приятной компании, вы побывали на двадцать третьем километре западного шоссе и убили на дубовой поляне Хмиза. Выстрелили из пистолета Макарова.

Внезапно Хусаинов расхохотался. Его реакция была такой неожиданной, что Сохань оторопел. Всякое встречалось в его практике, но чтоб такое…

А Хусаинов, резко оборвав смех, стукнул себя кулаком по лбу и произнес:

– Ну, забыл… Забыл я, начальник, извини меня… Точно, был я на той поляне, но что зовется дубовой, не знал. Только ошибочка у тебя, начальник. Говоришь, когда того Хмиза кокнули? Вечером, выходит, а я днем на ту поляну, на природу, значит, ездил, проветриться, свежего ветра для здоровья глотнуть, поскольку здоровье мое последнее время пошатнулось. Раньше литр свободно осиливал, а теперь одной бутылкой ограничиваюсь. Да, я там ходил, машину возле шоссе поставил и на поляну пешком пошел.

У Соханя заболел желудок – давала знать о себе язва. Налив полстакана минералки, выпил маленькими глоточками и пришел в себя. Боль стала отпускать, а Сохань думал, что и другое его доказательство – окурок сигареты «Кент», который Филя бросил в орешнике у дубовой поляны (эксперты по остаткам слюны доказали, что курил" именно Филя), – сейчас фактически уже не доказательство. Так, дополнительный штрих, и вывернется Филя, хотя интуиция подсказывает, что именно он убил Хмиза.

Но свою интуицию к делу не приложишь, да и прокурор товарищ Гусак только посмотрит на тебя с неуважением, и выйдет Филя, отсидев в следственном изоляторе положенный срок, на волю, ехидно посмеиваясь. Вот и сейчас наглая усмешка тронула его губы.

Сохань мысленно прокрутил картину, как все произошло на дубовой поляне. Филя засел в орешнике, успел выкурить свой «Кент»; когда услышал шум мотора «Самары» Хмиза, пересек лесную дорогу, подошел к Хмизу, тот не насторожился, поскольку знал Хусаинова, Филя стрелял с расстояния в два-три метра – экспертиза установила и это. Должно быть, Хмиз упал лицом в траву, Филя нагнулся к нему, перевернул, убедился, что Хмиз мертв, поспешил к своей машине, которую на самом деле оставил где-нибудь поблизости. Там, куда привела проводника собака-ищейка.

А Филя-прыщ смотрит безразлично и полирует ноготь о лацкан пиджака…

Смутная догадка зародилась у Соханя. Когда-то давно, он еще учился на юрфаке, профессор, преподававший криминалистику, рассказал об интересной экспертизе, в результате которой неопровержимо была доказана вина преступника.

А если и сейчас? Если все произошло, Как он только что представил себе? Сохань собрался с мыслями, подвинул к себе начатый протокол допроса и спросил:

– Итак, Хусаинов, вы подтверждаете, что были на дубовой поляне днем двадцать седьмого мая?

Филя победно улыбнулся.

– Вспомнил, начальник, было такое, зачем же спорить?

– Так и запишем.

– Давай, начальник, я подпишу.

– В котором часу вышли на дубовую поляну?

– Точно трудно сказать. Приблизительно часа в четыре, полпятого.

– И не встретили там Хмиза?

– Какого Хмиза? Да я его и не помню.

– Но ведь знали?

– А кто же Хмиза в Городе не знал? Фигура. Вот ты – прокурорский начальник, а он – бери выше, промтоварный: у него импорт, кожаные пальто, туфли классные. А джинсы – американские, итальянские, скажу честно, я к нему раза два-три подъезжал, вот и эту немецкую шмутку у него выцыганил… – провел ногтем по лацкану куртки. – Но это было в прошлом году, после этого я Хмиза не видел. Ей-бо…

– Так и запишем…

– Пиши: Хусаинов видел Хмиза в прошлом году, а после этого не встречался. Да и зачем он мне!

Сохань вызвал конвоира и приказал отвести Хусаинова в следственный изолятор. А сам нетерпеливо стал вертеть телефонный диск.

– Алексей Игнатович? Есть просьба к вам… Скажите, если я, например, схвачу вас за грудь?.. А вы в шерстяном свитере. Останутся ли у меня под ногтями ворсинки? Когда-то в университете профессор Морозович проводил с нами семинар, душа-человек, правда, за галстук закладывал, но дело свое знал отменно. Он говорил, что ворсинки обязательно останутся. И вы так думаете? Тогда очень прошу вас съездить в следственный изолятор. Там «отдыхает» Филя-прыщ, то есть гражданин Хусаинов. Почистите, пожалуйста, ему ногти и сравните ворсинки, если найдете их под ногтями, с пряжей свитера Хмиза. Капитан Опичко доставит вам свитер через час. Заранее благодарю, Алексей Игнатович, и жду звонка.

* * *

Эксперт позвонил через три часа: предположение Соханя полностью подтвердилось – пряжа хмизовского свитера и ворсинки, обнаруженные под ногтями Фили-прыща, оказались идентичными. А это уже было неопровержимое доказательство преступления Хусаинова.

Глава IV МАРАФОН (Середина)

Прокурор Сидор Леонтьевич Гусак оторвался от бумаг за пять минут до одиннадцати. Знал пунктуальность Псурцева, да и сам был человеком аккуратным – умел ценить свое и чужое время. Выглянул в окно и с удовольствием увидел черную «Волгу» начальника УВД. Поправил галстук, придал лицу то задумчиво-строгое выражение, которое, по его убеждению, наиболее подходит человеку в его ранге городского прокурора, и повернулся к дверям. Именно в тот момент, когда они раскрылись, пропуская полковника.

Гусак сделал несколько шагов навстречу Псурцева, сменив выражение лица на приветливо-доброжелательное, и крепко пожал руку гостю. Предложив Псурцеву сесть, сам уселся напротив, поддернув брюки, чтобы, боже храни, не смялась аккуратно отглаженная складка. Сам следил за своим гардеробом, гладить брюки не доверял даже жене, считая это дело деликатным и ответственным.

Сидор Леонтьевич наклонил голову, посмотрел на Псурцева исподлобья и сказал, стараясь придать своим словам легкий оттенок иронии:

– Как это у Гоголя? Спешу сообщить вам пренеприятнейшее известие…

– Дело в том, что ревизор приехал не к нам, а к вам… – сразу же принял его игру Псурцев.

– Мы как-нибудь переживем эти неприятности, – чуть заметно вздохнул Гусак. – А вот на вас, Леонид Игнатович, один из ваших клиентов дал показания. Речь идет о вашей причастности к убийству…

Псурцев почувствовал, как затекли, сделались совсем чужими его пальцы. Хотя в принципе был готов, что Филя-прыщ начнет валить на него. Однако Псурцев не договорился, не взнуздал своих ретивых сыщиков, и они под руководством следователя Соханя в рекордно короткий срок вышли на Хусаинова.

А вообще-то какие у Фили доказательства? Черта с два ему удастся что-либо доказать: дело обставлено так, что комар носа не подточит…

Псурцев подул на пальцы и спросил:

– Так кого же это мы убили?

– Сами понимаете, Леонид Игнатович, сейчас я превышаю свои полномочия. Так как наш разговор…

– Конфиденциальный.

– Я бы сказал – дружеский. Узнав об этой небылице и взвесив наши с вами отношения, я решил первоначально побеседовать с вами. Считайте, о показаниях этого мерзавца Хусаинова знает только наш следователь и мы с вами.

Получены они только два часа назад, и я еще не доложил о них ни исполкому, ни Хозяину.

– Ценю ваше доброжелательство, – склонил голову Псурцев.

– А как же иначе? Уверен, в аналогичной ситуации вы бы сделали то же.

«Блажен, кто верует… – подумал полковник. – Я бы сожрал тебя аккуратно и с большим удовольствием, даже облизнулся бы».

Педантичность Гусака всегда раздражала Псурцева.

– И кто же взял меня в компаньоны? – спросил полковник.

– Единственное убийство, которое произошло в Городе в последнее время…

– Хмиза?

– Конечно.

– По подозрению в убийстве задержан некий Хусаинов. Неужели он?

– Да.

– Ну и наглец! – бурно отреагировал полковник. – Прохиндей, и как только его земля держит? – Псурцев приложил ладонь ко лбу, сделал вид, что вспоминает. – Так-так… Фигура знакомая, этот негодяй имеет кличку Филя-прыщ. Он?

– У вас отличная профессиональная память. Так вот, этот Филя утверждает, что именно вы, полковник, вели с ним переговоры о ликвидации Хмиза и обещали заплатить ему миллион.

– А почему не сто? – засмеялся Псурцев. – Сколько вы получаете, Сидор Леонтьевич? У нас с вами зарплаты примерно одинаковы – итак, чтобы собрать такую сумму, нужно…

– Да, не год и не два…

– И это при условии, что питаться будешь святым духом!

– Возможно, вы насолили когда-нибудь этому Хусаинову? – высказал предположение Гусак.

– Профессия у нас с вами уж такая – опасная. И не пользуется уважением у преступников. Погодите… – полковник наморщил лоб. – Может быть, мои не очень разборчивые мальчики имели какие-то неофициальные контакты с Хусаиновым? Хотя вряд ли.

– Вполне возможно, но у меня сейчас не только до Чехова, но и до «Детей Арбата» руки не доходят. Не хватает времени из-за этой демократии и гласности.

– Бьете в десятку! – горько вздохнул Псурцев. – Народ стал понемногу распоясываться, говорит, что хочет… Слава богу, наш Хозяин еще вожжи держит, не дает распускаться, а в столице… Народные движения посоздавали! Между нами… – Псурцев понял, что Гусак не поверил ни одному Филиному слову, и стал успокаиваться. – Придет время, вспомнят про твердую руку. Конечно, были у Иосифа Виссарионовича перегибы, но не шебаршились… Каждый знал, что можно, а что нельзя. Да и Леонид Ильич умел с народом жить в согласии. Конечно, перебрал звездочек, но жил сам и другим давал.

– Сейчас можно только с благодарностью вспоминать.

– Ну, я побежал… – поднялся Псурцев. – Побежал я, бедный и несчастный… – хохотнул весело. – Это же надо, начальник УВД – и убийца! Вот это была сенсация – на всю страну!

– Этот Хусаинов под вашим наблюдением, – напомнил Гусак. – В следственном изоляторе, но надеюсь на ваше благоразумие…

– Что вы, Сидор Леонтьевич, я же не дурак, нужен мне какой-то Филя!

Псурцев опустился на сиденье машины тяжко, и пружины заскрипели под ним. Приказал шоферу ехать в управление, хотя хотелось немного пройтись пешком. Проветрился бы, подумал, оценил обстановку. Да, ситуация… Сейчас Гусак позвонит в исполком, а потом самому Хозяину. Или наоборот, но какое это имеет значение? Что же он скажет? А что вообще можно сказать? Этот Гусак, конечно, педант и законник, но и он грустит о прошлом. Боже мой, вдруг чуть не вырвалось у Псурцева. Неужели не пронесет? Неужели это не дурной сон? Вот раньше были времена… Приказал бы своим доверенным ребятам обработать Филю резиновыми палками, а такая наука не проходит даром – сразу понял бы, что нельзя клепать на полковника Псурцева. Да и вообще, Пирий нашел бы возможность нажать на прокуратуру и суд – дали бы Хусаинову лет восемь – десять (тем более ему не привыкать), отсидел бы половину, ну две трети срока, а потом гуляй себе на воле со своим миллионом.

А теперь могут закрутить на всю катушку!

Но Псурцеву не было жалко Хусаинова. Кто ему Филя? Рецидивист, подонок, сукин сын, по которому виселица давно плачет.

Итак, уже сегодня в горкоме и обкоме будут знать, что какой-то рецидивист «катит бочку» на начальника УВД Города. Главное, как воспримет новость Хозяин. Все зависит от того, как отнесется к кляузе (а Псурцев уже сам поверил в то, что Филя возвел на него поклеп) Фома Федорович. Ибо слово Фомы Федоровича решающее, и один он имеет право карать или миловать. К черту все лозунги о демократии, они длягазет и писак, для международного, так сказать, резонанса, а вот слово Хозяина!..

С почтением вспомнив Хозяина, полковник мысленно встал смирно. Представил его выцветшие от старости глаза, снисходительную улыбку… Скорее всего Фома Федорович с отвращением нахмурится и махнет рукой – мол, все это не заслуживает внимания. Но информация все же застрянет в руководящей извилине мозгов, и когда встанет вопрос о присвоении Псурцеву генеральского звания, Хозяин наверняка предложит не спешить с этим. На всякий случай, так как Фома Федорович прожил долгую номенклатурную жизнь и знает, что никогда не бывает дыма без огня – всегда лучше подстраховаться, нежели вслепую лезть в пламя.

Итак, уплывает от тебя твоя заветная мечта, полковник, Жаль, ах как жаль! Генерал-майор – это звучит на самом деле гордо!

Хотя, подумал Псурцев, что все-таки лучше: генеральские погоны или дача в лесу? Да плевать он хотел на эти погоны и лампасы! Дача, автомобиль и деньги до скончания… На всю жизнь, что осталась…

Погоны могут и содрать, не с таких сдирали, взять того же Чурбанова… Но ведь и с дачи могут выселить, подумал вдруг с болью. Советская власть, она такая – все может…

Однако против него нет ни одного доказательства. Да, ни одного. Если не заговорят Пирий, Белоштан, ну еще Губа…

Хотя какой смысл им болтать? В таких острых ситуациях лучше молчать. Это мы, эмвэдэшники, да прокуроры советуем преступникам признаваться – мол, чистосердечное признание учитывается на суде. А фигу, большую фигу с маслом! Пока судья ходит под Фомою Федоровичем, всегда хоть одним ухом слушает, что говорит Хозяин. А ему всегда лучше, когда в области мир, покой да божья благодать. Это у соседа могут быть и хищения в особо крупных размерах, и убийства, и коррупция, и, как теперь стало модно говорить, организованная преступность, или мафия. У соседа и в столицах, на то они и столицы, большие города с развращенными людьми, – там и заводятся мафии. А у них, в Городе, нет для этого, как сказал бы Фома Федорович, питательной среды. Правильно сказал бы, на самом деле нет и никогда не будет…

И вообще – хватит, конец, амба. Надо подавать в отставку. Черт с ними, генеральскими лампасами, конечно, красиво, но, в конце концов, какая может быть в наше время красота? Красиво, когда у тебя в гостиной во весь пол лежит персидский ковер, а в холодильнике черная икра и кусок осетрины…

Да, в отставку…

А вдруг не согласится Пирий? Не случилось бы как с Хмизом…

Глупый Степка, подумал Псурцев, и тебе конец, и нам из-за тебя морока.

Полковник быстро поднялся в свой кабинет и по «вертушке» позвонил Пирию. Услышав уверенный бас Кирилла Семеновича, подумал: чего паникуешь? Чего нюни распустил? Если крепко держаться за руки, ничего не случится. Кто осмелится разорвать цепь? Какой-нибудь киевский хмырь? Мало каши ел. Пирий и не с такими справлялся. Уже нарочито бодро сказал мэру:

– Вызывал меня сегодня Гусак, и знаете, какая штука? Объявился у нас в Городе мерзкий тип, преступник со стажем по кличке Филя-прыщ. Так, он, смешно говорить, свою вину знаете на кого валит? Никогда не догадаетесь, мы с Гусаком расхохотались… На меня, Кирилл Семенович, будто я соучастник убийства…

Пирий выдержал долгую паузу, подышал в трубку и сказал:

– Нынче есть такая тенденция: шельмовать руководящие кадры. Вот и наши газетчики стали этим заниматься. По примеру некоторых безответственных лиц из центральной прессы. Мы будем давать им решительный отпор!

– Вы всегда стояли на принципиальных позициях, – подтвердил Псурцев. – И никакие новые веяния не собьют вас с пути.

– Наша номенклатура закаленная… – продолжал Пирий, и полковник даже представил, как тот улыбается в трубку. – Закаленная и спаянная.

– Конечно! – сказал полковник, увидев забавную картину: он держит за руку Пирия, тот Белоштана, дальше идут Губа, Гусак и другие, а посредине сам Фома Федорович, Хозяин, ибо где же быть Хозяину, как не в окружении верных и солидных номенклатурщиков?

На душе стало тепло, и Псурцев положил трубку, убежденный в крепости своих позиций.

* * *

Полночи Хусаинов не спал – думал и казнил себя: какой черт подтолкнул выдавать Псурцева!.. Взрыв злобы – больше ничего. Ненависть к милицейскому полковнику, не сдержавшему своего слова!

Впрочем, чего ждать от ментов? Коварные и наглые. Он и менты всегда враги, хотя иногда приходилось прислуживать милиции. Но по мелочам. Ну навел мусор на мелкого воришку, шавку – это справедливая плата за то, что милиция закрывает глаза на большие дела, и особенно на его связи с кооператорами.

Филя первым в Городе сообразил, что открытие кооперативов обещает выгоду не только государству, но и ему лично и его корешам. Он сам, еще Батон, Мурка и Валет – отличные и надежные парни, у каждого за плечами не менее пяти лет отсидки в колониях, им следует доверять, и на них можно опираться. Начали с того, что заглянули с Батоном и Валетом в кооперативную шашлычную. Попробовали – понравилось, шашлыки готовили без обмана, мясо мягкое и хорошо прожаренное. Филя подозвал главного кооператора, который не чурался простой работы, как заведующие столовыми и чайными, а собственноручно раздувал угли и вертел шампуры с аппетитными кусочками мяса.

Кооператор улыбнулся им доброжелательно и даже заискивающе.

«Еще бы, – решил Филя, – дерет за шампур по полсотни, за это не только будешь улыбаться, но и на колени можно стать».

– Садись, – сказал, пошлепав ладонью по стулу, Филя.

– Извините, не могу…

– Садись, говорю, есть разговор…

Видно, кооператор понял, что к чему, потому что глаза у него сделались грустно-покорными. Присел на стул, на всякий случай тихонько отодвинулся от Фили, но Батон налег на него локтем, как бы подчеркивая, что разговор будет на самом деле серьезный.

– Шашлыки у тебя вкусные, – похвалил Филя, навалившись плечом на кооператора, – и навар неплохой. Значит, так… С тебя тысяча каждый день. Видишь парня, что сидит напротив? Это Валет. Он будет приходить сюда по субботам, будешь выдавать ему по семь тысяч.

Филя плечом ощутил, как напряглись мышцы у кооператора. Парень здоровый – еще молодой, наверно, занимается борьбой или боксом. Но и не таких обламывали.

– Тысяча ежедневно? – кооператор изобразил удивление. – За что?

– За наше доброе к тебе отношение, – объяснил Филя. – И за то, что охраняем тебя.

– Нам охраны не надо.

– Дурак ты еще, – засмеялся Филя не зло. Посмотрел вокруг, заметил: – Вот ты зеркал понавешал, свечки на столах, и камин горит… А мы с ребятами сейчас зеркала эти – на мелкие кусочки, люстры поколошматим и картину художника Шишкина, что на стене висит, растопчем… Погром, скандал… Кто следующий раз к тебе пойдет?

– А милиция на что?

– Пока милиция очухается, нас уже не будет. Это раз. Во-вторых, мы тебя где-нибудь в темном переулке повстречаем – ребра посчитаем, а то и перо вставим. Теперь скажи, не стоит ли все это паршивой тысячи. Кроме того, за нами ты как за каменной стеной. Кому-либо мозги надо вправить или фраера какого-нибудь прищучить – с удовольствием. Да я сам бы за такое штуку выложил.

– Что ж, не вижу другого выхода…

– Как тебя? Фима? Очень приятно, ты Фима, я Филя, считай, договорились по-джентльменски. До будущей субботы, Фима, а шашлыки у тебя на самом деле вкусные и картина художника Шишкина зал украшает…

Уже год Филя следил за развитием кооперативного движения в Городе, завел специальную тетрадь и был осведомлен о кооперативных делах лучше чиновников в исполкоме. Каждую субботу Валет собирал около ста тысяч, и это еще не было пределом. Филя планировал расширить сферу деятельности своей компании на нескольких завмагах, как продовольственных, так и промтоварных: два директора гастрономов уже платили по сто тысяч ежемесячно, но что это для большого магазина? Значительно больше списывают на усушку и утруску.

Сейчас Филя нещадно проклинал себя. Зачем попал на крючок Псурцева? Мало тебе было? Тридцать процентов от всех прибылей шайки. Вообще-то шайкой их называют менты, на самом же деле – это товарищество, джентльмены в законе. Дурак, позарился на миллион – он, правда, на дороге не валяется, но должен был знать, что в случае чего за такие дела не милуют. Однако поганец полковник пообещал: все будет о'кей, как говорят в Америке.

Да, дал ты маху, Филя, свалял дурака, дорогой гражданин Хусаинов, и называться тебе зеком долгие годы. Это если еще выкарабкаешься! А то еще могут дать и «вышку»…

И сам ты, несусветный дурак, подписал себе приговор.

Ну кто тянул за язык, кто заставлял валить на Псурцева? У этого полковника все в Городе в кулаке, поговорит с судьей, а тот присудит к «вышке». И пробьет пуля-дура твое еще молодое и здоровое сердце…

Филя не выдержал, застонал, и сосед по нарам взволнованно поднялся на локтях.

– Что надо? – спросил участливо.

Здесь, в следственному изоляторе, Филю уважали, и слово его было законом. Неплохо можно прокантоваться в колонии, там воров в законе слушают и выполняют все их требования, к тому же Филя-прыщ не простой вор, вожак, и его слово всегда весомо.

– Заткнись, – буркнул Филя, и сосед подобострастно улыбнулся в ответ. А Хусаинов лег на спину, подложив руки под голову, задумался.

Что же придумать? Кажется, еще есть выход. Филя закрыл глаза, будто заснул – почти не дышал. Потом пошевелился, сел на нарах и толкнул соседа. Кивнув на двери камеры, приказал:

– Позови надзирателя, скажи: Хусаинову нужно к следователю. Быстро…

Сухарь посмотрел на Филю с интересом. А Хусаинов опустился на стул, подобрав ноги, провел ладонью по лицу, словно снимал с себя все наносное, заявил:

– Пиши протокол, начальник.

– Давай говори.

– Я, Хусаинов Филипп Фаридович, на прошлых допросах соврал. Наклепал на нашу родную и славную милицию в лице полковника товарища Псурцева. Потому что он меня преследовал, а я решил отомстить и наговорил на него, не подумав. Что, мол, он меня подговаривал убить Хмиза за миллион и я согласился. Не было такого, погорячился я, гражданин следователь, какое-то затемнение нашло.

Сохань покачал головой:

– Видите, Хусаинов, скверно как: из-за вас могла упасть тень на заслуженного человека.

«Знал бы ты, какой он заслуженный, – подумал Филя, – какая подлюга и сволота». Однако сказал покорно:

– Что сделаешь, начальник, бес попутал. Поскольку очень вредная у нас милиция. И прижимает порядочных людей.

Записав слова Хусаинова в протокол, Сохань поинтересовался:

– За что вы убили Хмиза? Какая причина? Филя удивленно развел руками:

– Так не убивал же я… Говорю: не было этого. Сохань нахмурился.

– Вы, Хусаинов, мозги мне не вправляйте. Ваша вина доказана.

– Как это доказана? – возмутился Филя. – Это сам я на себя наклепал. Говорю же вам: нашло затмение, не в себе был. Какие у тебя доводы, начальник? Нет у тебя доказательств, начальник, вот что я скажу…

Сохань повертел головой: а этот Филя-прыщ, оказывается, еще и наглец. Сказал:

– Есть доказательства, Хусаинов, и не возражайте. Вначале вы говорили, что никогда не были на дубовой поляне, но следствие бесспорно доказало, что соврали. Вам пришлось признать этот факт. Так?

– Ну, признал.

– Потом вы возражали, что встретили там Хмиза. Но под давлением неопровержимых доказательств признались, что стреляли в него и убили. Стали перекладывать вину на полковника Псурцева, теперь отрекаетесь и от этого. Плохо, Хусаинов.

– Но поверьте: затмение на меня нашло, поэтому и наклепал на себя…

Сохань рассердился, но не показал этого. Произнес спокойно:

– Экспертиза доказала, что ворсинки, обнаруженные у вас под ногтями, идентичны шерсти, из которой был связан свитер Хмиза. Вы сами признали, что, убив Хмиза, перевернули его на спину, чтобы убедиться, что тот не дышит.

– Да, так было, но я не убивал.

– Тогда кто же?

– А этого, начальник, я не знаю. Ты – следователь, тебе и искать.

– Материалов и доказательств, которыми располагает следствие, достаточно, чтобы передать дело в суд.

– Вот и передавай, начальник, а я там расскажу, как все было.

– Как же?

– А очень просто. Поехал я на природу, чтобы отдохнуть, как люди. Лес там дубовый, светлый, вот и решил погулять. Оставил машину возле шоссе, пошел на поляну. Иду, воздухом дышу, птичек слушаю. Наслаждаюсь жизнью, начальник, и ни о чем не думаю. Потом по нужде захотелось, свернул, значит, к кустам, сигарету там выкурил, это ты, начальник, правильно заметил, окурок нашел. Перешел потом проселок, смотрю, машина пустая и кто-то под дубом отдыхает. Обойти этого человека хотел, да любопытство разобрало, на мою же голову. Да и лежал этот человек как-то странно, уткнулся лицом в траву. Подхожу к нему, переворачиваю на спину, боже мой, а это Степан Хмиз. Я, конечно, испугался, потихоньку к машине, дал газу и до города…

– Хорошо придумал… – сощурился Сохань. – Да не поверит вам суд, Хусаинов. Никогда не поверит.

– А ты, начальник, за наш суд не расписывайся. Так как он справедливый, наш суд, и доказательств потребует. Ты вот говоришь: я убийца. Мол, Хусаинов убил Хмиза. А пистолет где? Ты оружие, начальник, найди у меня и на стол суду положи! А так все что угодно сказать можно…

Увидев торжество в глазах Фили, Сохань подумал: «А если Хусаинов на самом деле невиновен? Может, я пристрастный. Интуиция подсказывает: убийца, но что интуиция – надо искать пистолет. Но где? На квартире у Хусаинова оружия не нашли – успел передать кому-то из дружков или запрятать. И поиск оружия сейчас не даст результатов».

Однако сказал:

– Будут у нас бесспорные доказательства, Хусаинов. Найдем пистолет, непременно найдем.

– Нет, – покачал головой Филя, – фигу у меня найдете, потому что я не убивал. У кого – другое дело. Того на цугундер и берите. А я – чистый.

* * *

Сидоренко стоял вполоборота к Кирилюку, заложив руки за спину и остро глядя на подполковника. Сказал:

– Давайте, Федор Федорович, разложим наш багаж по полочкам. Багаж, прямо скажем, не мудреный, но что есть…

– Не гневите бога, – возразил Кирилюк, – багаж наш на десяток лет Белоштану потянет.

– Вот именно – Белоштану… Одному Белоштану. А разве он один? Коррупцией пахнет, Федор Федорович.

– Ни капли не сомневаюсь.

– А доказательства у нас пока что только против Белоштана.

– Арестуем и начнем распутывать клубок.

– Считаете, что Белоштана следует арестовать?

– А как же иначе? – удивился Кирилюк. – Он нам такие палки в колеса поставит, век стоять будем. Белоштан – основная фигура, и все нити тянутся от него.

– Согласен.

– Тогда берите у прокурора ордер на арест. Сидоренко сел за стол, положил перед собой чистый лист бумаги, вынул японскую авторучку, написал цифру «1».

– Итак, что мы имеем? Первое: на складе трикотажной фабрики тонны неоприходованной высококачественной шерсти. Кладовщица свидетельствует, что этот запас создан по прямому указанию директора фабрики.

– А как с документами на пряжу?

– Бухгалтерия на фабрике крайне запутана. Одно ясно: на некоторые изделия показывали завышенные затраты пряжи и таким образом экономили ее. Три тонны шерстяной пряжи… Знаете, сколько модных женских кофточек можно изготовить из нее?

– Знаю. И каждая такая кофта стоит несколько тысяч… Второй пункт?

– В трех промтоварных магазинах Города и в одном районном универмаге в подсобках обнаружен товар, изготовленный из шерсти, идентичной той, что лежит на фабричном складе. Женские костюмы и кофты. Кстати, с ярлыками иностранных фирм – французских и итальянских. Проведена экспертиза: ярлыки фальшивые, изготовлены местными кооператорами. Сейчас уточняем, кто из местных дельцов причастен к этой авантюре.

– Эти трикотажные изделия в магазинах тоже неоприходованные?

– Чистая левая продукция.

– Как оправдываются завмаги?

– Один вообще отрекся: ничего не знаю и знать не хочу. Заведующая секцией объяснила: кофты получены от знакомых кооператоров, но назвать их отказалась. Директор магазина на Центральном проспекте твердит, что получил продукцию на промтоварной базе, однако документов не показал. И не покажет, ибо их просто нет.

– Как связать эту нитку: фабрика – магазин?

– Это и есть пункт третий. Две работницы левого цеха на Индустриальной – Тищенко и Бурлака – свидетельствуют, что собственноручно изготовляли кофты, на которых сейчас пришиты «иностранные» этикетки.

– Выходит, круг замкнулся?

– Пожалуй, оснований для ареста Белоштана больше, чем надо.

– Что ж, будем брать.

– Рад, что наши мысли сходятся.

– Одна закавыка: за директором фабрики стоят могучие силы.

– Неужели не справимся?

– Вы даже не представляете, какие именно!

– Если бы вы сказали это четыре года назад, я бы засомневался. Но сейчас!.. Наша провинциальная мафия в сравнении с узбекской!

– Конечно, масштабы не те. Хотя принцип один: коррупция и взаимовыручка.

– Думаете, Белоштана постараются вытащить за ухо? Сидоренко положил руки на стол, разгладил рукой бумагу с тремя пунктами и сказал:

– Есть известие: один раз в неделю, аж до последнего времени, на квартире у любовницы Белоштана собиралась теплая компания. Сам Георгий Васильевич, покойный Степан Хмиз, начальник УВД Псурцев, заведующий горторгом Губа и мэр города Пирий. Преферанс, попойки, просмотр видеофильмов.

– Псурцев и Пирий – это уже интересно!

– И вдруг эта история с Хмизом…

– Потом показания Хусаинова против Псурцева.

– Отрекся, – поморщился Сидоренко. – Хусаинов отрекся от своих первоначальных показаний. Заявляет, что хотел отомстить полковнику. Однако, сообразив, что сам себе подписывает приговор, спохватился. Утром зашел ко мне Сохань: выскальзывает Хусаинов у него из рук.

– Жаль…

– Закон… У Соханя нет прямых доказательств.

– Но ведь следствие только началось.

– Сохань тоже надеется на лучшее.

– Сомневаюсь, что ему удастся хоть как-то связать Хусаинова с Псурцевым.

– Вы правы. Но вернемся к нашей гоп-компании. Наверное, интересы там не ограничивались игрой в преферанс. Пирий поддерживал Белоштана, а за это надо было ему платить.

– Обратите внимание: в компании директор промтоварной базы, заведующий торгом и начальник милиции. Впечатляет?

– Есть сигналы, Федор Федорович, что Пирий берет взятки. Существует такса: трехкомнатная квартира в престижном доме – пятьсот тысяч.

– Ох как это трудно… – вздохнул Кирилюк. – Самая неблагодарная работа – бороться со взятками…

– Да, попотеть придется.

– Вы его за руку не схватите. Вряд ли сам Пирий ставит подписи на незаконных ордерах. Позвонил начальнику жилищного отдела, тот встал по стойке «смирно», но телефонный разговор к делу не подошьешь.

– Сизифов труд, – согласился Сидоренко. – И все же придется закатывать рукава.

– Интересно, будет вытягивать Пирий Белоштана или нет?

– Не такой он дурак, чтобы засвечиваться. Существует немало способов, чтобы помочь сообщнику.

– Телефонное право…

– Рука руку моет, – вдруг взорвался Сидоренко. – Боже мой, до чего мы докатились! Знаете, куда меня вчера возили? В лесок, где дача самого Пирия.

– Шикарно? Но ведь мэр города, наверное, имеет государственную дачу?

– Имеет. А та, которой мы вчера любовались, принадлежит его теще. Такая милая бабуся из села – пенсионерка на пятьсот рублей… А дачка, скажу вам! Два этажа, дубовый забор, сад и огород соток тридцать, каменный гараж. Крыша из дюраля, терраса на втором этаже выходит на реку… Пейзаж прекрасный…

– А вы, вижу, позавидовали.

– Немного было, – признался Сидоренко, – поскольку действительно райский уголок.

– Вот с дачи и начинайте раскручивать.

– Есть у меня еще один ход: шофер Вася. Через него Пирий, пожалуй, занимался квартирным бизнесом.

– Слишком банально.

– Через шофера Васю Пирий пустил налево две или три «Волги». Знаете, сколько стоит новая «Волга» на черном рынке?

– Полагаю, тысяч триста…

– Берите выше, Федор Федорович. Около четырехсот.

– Конечно, здесь не только дачу построишь…

– Шофер Вася получил для любовницы двухкомнатную квартиру.

– Прижать его сможете?

– Поссорился Вася с любовницей, она и пришла к Соханю. А Сергей Аверьянович перефутболил ее ко мне. И очень удачно.

– За хвост Васю да на солнышко?

– Факты потрясающие, к тому же, кажется, неопровержимые.

– Хвала и слава красивым любовницам и тщедушным Васям.

– Мерзость, – махнул рукой Иван Гаврилович, – да что поделаешь. Ассенизаторы мы с вами, Федор Федорович, но кому-то надо и этот воз везти. Не хочешь, а должен…

* * *

Узнав, зачем пришел к нему Сидоренко, Гусак переменился в лице и переспросил:

– Кого-кого? Вы не ошибаетесь?

– Никак нет, Сидор Леонтьевич, требуется ордер на арест директора трикотажной фабрики Георгия Васильевича Белоштана.

– Какие у вас основания требовать это? Сидоренко протянул прокурору картонную папку:

– Прошу ознакомиться.

Гусак нехотя раскрыл папку, просмотрел бумаги.

– Ну-ну… – промямлил. – Основания вроде есть. Однако…

– Понимаю вас, – сказал Иван Гаврилович, – даже очень хорошо понимаю, но вынужден настаивать на своем.

– Вы знаете, на кого руку подняли?

– Догадываюсь.

– Вы догадываетесь, а я знаю.

– Закон один для всех. Гусак скривился:

– Могли бы не говорить мне этого.

– Банально?

– Иван Гаврилович, бог с вами, неужели не понимаете, какую кашу завариваете?

– Я не повар, Сидор Леонтьевич, а следователь. В том, что Белоштан – преступник, не сомневаюсь.

– А кто же сомневается, но существуют обстоятельства!..

– Существовали…

– Не говорите, все под богом ходим.

– Разные боги у нас, Сидор Леонтьевич, – ответил Сидоренко жестко.

Гусак спрятал глаза и сказал:

– Бог у нас один: прокурор республики.

– Вот я и позвоню ему, если не дадите санкции на арест Белоштана.

– Зачем же так? Доказательства у вас бесспорные, но Белоштан у нас фигура слишком заметная. Считаю, надо посоветоваться.

– Нет, – покачал головой Сидоренко, – пока будем советоваться, Белоштан успеет спрятать концы в воду.

– Откуда узнает?

– Не будем наивными, Сидор Леонтьевич.

– Нет, – сказал Гусак, подумав. – Все же так не годится – арестовать члена мэрии без санкции исполкома. Что я скажу товарищу Гаману или самому Фоме Федоровичу? – Видно, упоминание о Фоме Федоровиче придало ему уверенности, ибо произнес решительно. – И не просите, вот так, с бухты-барахты арестовывать Белоштана не имеем права.

– Вы хорошо знаете, что имеем, – возразил Сидоренко. – Более того – должны. Повторяю: все равны перед законом, и Белоштан, и сам Фома Федорович.

У Гусака округлились глаза.

– Я попрошу вас, – повысил голос прокурор, – уважительнее относиться к областному руководству!

– Повторяю: все равны перед законом. Значит, вы отказываетесь санкционировать арест Белоштана?

– Зачем же так категорично? Говорю: надо посоветоваться.

– Позвольте воспользоваться вашим телефоном?

– Иван Гаврилович, войдите в мое положение!

– Не могу и не хочу. Сейчас вы скажете, что я уеду, а вам здесь жить и работать. И что иногда нужно идти на компромиссы. Но я не пойду на компромисс, извините, не могу – совесть не позволяет.

Гусак пальцами сдавил виски, словно успокаивал головную боль. Сказал:

– Ладно, давайте ордер, я подпишу. – Поставив размашистую подпись, спросил: – Когда будете брать?

– Сейчас же. Только прошу вас, Сидор Леонтьевич, – никому… Никто не должен знать об аресте. Примерно часа два. Пока не доставим Белоштана в следственный изолятор.

– Сами поедете?

– Самому неловко, поручу Кирилюку. Потом, – положил перед Гусаком еще одну бумагу, – придется обыскать квартиру Белоштана. Прошу разрешения.

– Сказав «а», надо говорить «б». – Гусак подписал и спросил: – Думаете, вышли на крупную птицу?

– Уверен, – не стал скрывать Сидоренко. – Знаете, сколько женских кофточек можно изготовить из трех тонн шерсти?

– Пять-шесть тысяч?

– Приблизительно, а если выручить за каждую по тысяче рублей?

– Пять миллионов? – ужаснулся Гусак. – Не может быть!

– Все может быть, Сидор Леонтьевич, и вы знаете это не хуже меня.

Гусак вспомнил, как когда-то, слава богу, давно, год назад, а может, раньше, Псурцев затянул его на квартиру любовницы Белоштана. Как ее зовут? Напряг память, но не вспомнил. Встретил их тогда сам хозяин, Георгий Васильевич, угощал французским коньяком «Наполеон», икрою и балыком. Тогда и зародилась у него мысль, что с Белоштаном не чисто, но приглушил ее, а потом заставил себя забыть. Тебе что, оправдывал сам себя, больше всех нужно? Ходят слухи, Белоштан дружит с Пирием, а тот через год-два может стать первым в области, так как Гаман точно уйдет на пенсию. Иногда Сидор Леонтьевич ненавидел себя за эти недостойные мысли и расчеты, но ненадолго… Живешь среди волков – по-волчьи вой…

Сейчас Гусак взвесил: стоит ли подсказать Сидоренко, чтобы обыскал также квартиру Белоштановой любовницы? Ну как же ее зовут? Кажется, Люба, точно – Псурцев называл ее Любчиком, квартира в доме по улице Кирова. Однако, если он скажет Сидоренко про квартиру Любчика, станет ясно, что имел с Белоштаном какие-то отношения. Конечно, это не страшно: Георгий Васильевич – номенклатурный работник, передовой директор, кто же знал, что за ним водится? И все же, если он был у Любчика, не мог не знать, что у Белоштана два лица: имеет любовницу, выбил для нее квартиру, шикарно обставил, на какие, извините, шиши? Выходит, прокуратура не увидела того, что лежит на поверхности. Точнее, не прокуратура – это можно было бы пережить, – а лично он, прокурор Города.

«А, пошел ты к черту… – подумал вдруг Гусак о Сидоренко с раздражением и даже с ненавистью. – Приехал, копает, где надо и где не надо, тоже мне – принципиальный, будто в Городе лопухи сидят… Еще и именем прокурора республики козыряет! А кто позволил? Мы тоже не лыком шиты, понимаем, что к чему, и не позволим командовать».

Однако, подумав так, Сидор Леонтьевич сразу остыл.

«Пусть, – решил, – пусть этот столичный проходимец лезет в пекло, может, шею сломает. Вечером надо будет позвонить Псурцеву, он должен будет знать об аресте Белоштана. Надо объяснить, что прокурор здесь ни при чем, вынужден был подчиниться давлению сверху. Пусть – подумал спокойно, – пусть все идет как надо, я буду в стороне. Нужно кланяться и тем, и тем, конечно, ориентируясь на сильнейшего. Так как сильный вывезет и тебя».

Посмотрел на Сидоренко уже открыто и даже весело:

– Пусть вам повезет, Иван Гаврилович. Вот что значит взгляд со стороны! У нас под носом все творилось, но, к сожалению, не заметили… Прохлопали! – картинно воскликнул и даже стукнул кулаком по столу: – Загордились, зажирели, мать их так, такого жулика проморгали!

Сидоренко хотел резонно спросить, а куда смотрела прокуратура, но решил не портить отношений: добился, чего хотел, – санкция на арест Белоштана у него в кармане, и надо действовать.

Георгий Васильевич строго посмотрел на троих незнакомых мужчин, без разрешения вошедших в его кабинет, и произнес раздраженно:

– Я занят, товарищи. Прошу подождать в приемной!

Но мужчины никак не отреагировали на его гнев, наоборот, высокий блондин спортивного телосложения прошел к старому столу и протянул Белоштану раскрытую красную книжечку. Но Белоштан насмотрелся красных книжечек, относился к ним без уважения, поэтому и повторил:

– Слышите, я занят и не могу… – Но тут вдруг смысл сказанного блондином дошел до него. – Из какой милиции?.. – пробормотал, почувствовав, как уходит куда-то сердце.

Блондин положил на стол перед Белоштаном бумагу.

– Это, гражданин Белоштан, санкция на ваш арест.

У Георгия Васильевича ноги сделались ватными, упал в кресло, но все же нашел в себе силы спросить:

– Шутите?

Но посетитель смотрел весьма серьезно, а юноши в гражданском подошли с двух сторон к столу, как бы брали его в клещи, и Белоштан наконец понял, что произошло самое страшное.

– Прошу ознакомиться с ордером на арест, гражданин Белоштан, – повторил блондин. – И только без глупостей…

«Вот и свершилось… – побелел Белоштан. – Не зря копались на фабрике…»

Он уже знал, что киевляне выявили запасы пряжи на складе, ждал вызова в прокуратуру, разработал более-менее убедительную версию, хотя, конечно, и в мыслях не было, что придут арестовывать. А ведь прокурор Гусак свой человек, был даже в гостях у Любчика – и на тебе, подписал ордер… Да, на бумаге подпись Гусака.

Белоштан с гадливостью отшвырнул от себя ордер, выразив на лице что-то похожее на безразличную улыбку.

– Вы превышаете свои полномочия, – сказал, – я – член мэрии, и без согласования с товарищем Гаманом…

– Думаю, на ближайшей сессии вас выведут из состава, – четко возразил блондин.

– Однако что вы можете инкриминировать мне? Наше предприятие – одно из лучших в республике.

– Поедем в прокуратуру, Белоштан, там разберутся во всех ваших художествах.

До Георгия Васильевича вдруг дошло, что к нему так обращаются впервые, просто Белоштан, без «товарища» и даже без «гражданина». Это поразило его больше всего.

Но где был Псурцев, почему не предупредил? Значит, столичные гости действуют по собственной инициативе, обошли городское руководство, и еще не все потеряно…

Решение пришло внезапно: Белоштан встал, отодвинул кресло, отступил к стеллажам за спиной, в которых была замаскирована дверь в комнату отдыха. Теперь только бы успеть…

– Я буду жаловаться на вас, – сказал блондину.

– Это ваше право, – ответил тот хмуро.

И в это мгновение Белоштан бросился к стеллажам. Дверь бесшумно раскрылась, и Георгий Васильевич ловко проскользнул в нее, успев нащупать предохранитель – замок щелкнул, отгородив его от проклятых ментов. Они навалились на дверь, начали выламывать ее, но у Белоштана в запасе было несколько минут – бросился к «вертушке» и дрожащими пальцами набрал номер Пирия.

«Лишь бы только был на месте, – шептал Белоштан, – только бы никуда не уехал…»

Услышав голос Пирия, произнес почему-то тихо:

– Кирилл, меня арестовывают…

– Кто? – не понял тот.

– Киевская милиция. Появились с ордером, подписанным Гусаком.

– Не может быть?!

– Мне удалось заскочить в закоулок. Какое-то страшное недоразумение! Что делать, Кирилл?

– Не паникуй, Жора. С Гусаком мы разберемся. Если эти киевские типы и докопались до чего-нибудь, не так уж и страшно. Нажмем на кнопки.

– Чего предпринять, Кирилл?

– Выходи к ним. Пусть все идет как положено… Не волнуйся, защитим…

– Смотри, Кирилл, я до поры до времени буду молчать…

– Я не бог, Жора, но все, что смогу…

– Ты меня понял, Кирилл? Я буду молчать, но…

– Надейся на лучшее. Вытащим тебя, Жора, но сам понимаешь… Если даже несколько лет… Переживешь…

– Переживу, – совсем неожиданно для себя согласился Белоштан, поскольку внутренне был готов и к аресту, и к колонии. Наконец, всегда можно найти ходы к милицейскому начальству – ни Пирий, так Псурцев… Начальник колонии тоже хочет жить, и ему можно подбросить… – Я рассчитываю на вас, – сказал и повесил трубку. Глубоко втянул в легкие воздух, зачем-то поправил галстук и открыл дверь, которая уже трещала под напором молодых парней из милиции. Те ворвались, заломили руки. Блондин осмотрел комнатку, улыбнулся.

– Успели позвонить? Кому?

– Так я вам и сказал… Кому хотел, тому и позвонил. Пустите! Мне больно!

Юноши немного отпустили руки Белоштана, а один из них достал наручники и громко щелкнул ими за спиной арестованного. Вот будет картина, подумал Белоштан, когда при выходе с фабрики все увидят директора в наручниках. Заскрежетав зубами от злобы и унижения, Белоштан осознал, что он уже не всемогущий, пока еще подследственный, а потом будет называться преступником – и быть ему им год, два, а может, и больше…

Но минуют черные годы и снова жизнь обязательно улыбнется ему, ибо она на самом деле удивительна и прекрасна…

* * *

В дверь деликатно постучали, и в комнату к Сидоренко заглянул круглолицый парень в джинсах-«варенках» и вышитой сорочке.

– Можно? – спросил. – Я Микитайло Василий Степанович. Вызывали?

Сидоренко решил, что вышиванка не очень подходит к джинсам и не свидетельствует об изысканных вкусах Микитайло. Однако, когда парень носит ее, уже говорит если не о духовности, то о явной склонности к старине, к национальному, а это всегда приятно. Похоже, в душе юноши где-то тлеет совсем незаметная искорка, которую можно раздуть…

– Садитесь, Василий Степанович. – Почему-то в душе Сидоренко потеплело, хотя разговор с Микитайло предстоял не из приятных. – Я хочу предупредить вас, что за ложные показания вы будете отвечать… – Он говорил эти стандартные слова, а сам смотрел на улыбающееся круглое лицо Микитайло и думал: как сложится беседа? Физиономия вроде симпатичная и глаза живые, но это еще ни о чем не говорит, есть такие внешне симпатичные типы, доводящие следователей до белого каления.

Микитайло положил руки на колени, плотно обтянутые «варенками», кивал, соглашаясь, как бы обещая говорить правду, и только правду. Но когда Сидоренко спросил, знает ли он Наталью Лукиничну Пуговицу, нахмурился и опустил глаза.

– Знал… – ответил с подтекстом.

– Хотите сказать, что сейчас не поддерживаете с ней никаких отношений?

– Не поддерживаю и не буду поддерживать.

– Это ваше дело, Василий Степанович, и, наконец, это говорит не в вашу пользу. Объясните, как вам удалось пробить квартиру в Городе для Пуговицы?

– Я?.. Пуговице?.. Квартиру?.. – Удивление Микитайло было настолько искренним, что, если бы Сидоренко не знал нюансов дела, мог бы подумать: на Микитайло возвели поклеп.

«Ну и жук, – мелькнула мысль, – ну и проходимец, и сорочку, наверное, надел не без расчета: мол, свой своего не утопит…»

– Да, квартиру, – повторил Сидоренко. – И хочу вас предупредить: искреннее раскаяние и помощь следствию всегда учитывается судом.

– Вы только подумайте: я организовал квартиру! – возмутился Микитайло. – Однако кто я есть, товарищ следователь? Кто, спрашиваю вас? Шофер я, обыкновенный шоферюга. Что от меня зависит? Ну, вожу председателя городского Совета, ну и что? Товарищ Пирий у нас строгий, к нему с такими вопросами и не обращайся, ибо так врежет!

– В каких отношениях пребывали с Пуговицей? Глаза у Микитайло блудливо забегали.

– Понравилась она мне… Познакомились, выходит, в райцентре Карпивицы, был я там с шефом в командировке, руку порезал, заглянул в больницу, и она перевязала. Молодая женщина, красивая, начала мне в глаза бесики пускать и вроде охмурила. Вы только никому не говорите, товарищ следователь, но уж такая судьба вышла: сошлись мы с Пуговицей и любил я ее, пока не раскусил окончательно. Ведь женщины всегда такие: сначала угождают и в любви клянутся, слова всякие произносят, а потом – давай и давай! А я ведь не двужильный и не миллионер – у меня зарплата шоферская. Ну, – улыбнулся доверчиво, – иногда сотню или другую где-нибудь урвешь, но что нынче сотня? Тьфу…

– И все же на эту шоферскую зарплату вы умудрились приобрести «Волгу»…

– Экономил… – вздохнул Микитайло. – На хлебе и воде, можно сказать, сидели, да еще родители помогали, протянули руку помощи, без них где бы я сто пятьдесят тысяч собрал?

– Ладно, про «Волгу» поговорим потом. А сейчас все же вернемся к Пуговице. Я понял, что были вы с Натальей Лукиничной в интимных отношениях…

– Признаю, был в этих, как вы интересно сказали, интимных… Действительно, жили мы с ней… Вначале я часто наведывался в Карпивицы, потом она переехала в Город.

– Как переехала?

– Говорила: перевели ее как специалиста. С получением жилплощади. За нее сам завоблздравотделом Шарий хлопотал, а может?.. – Неожиданно Микитайло округлил глаза и стукнул себя кулаком по лбу. – А если она и ему бесики пускала и охмурила? Наталка такая – все может…

– Скверно, Микитайло, на женщину наговаривать, вы же ей в любви объяснились и в Город помогли переселиться.

– И это Наталка вам сама сказала? Соврала, товарищ следователь, ей-богу, соврала!

– Скверно, Микитайло. Вы хотите доказать мне, что обыкновенную медсестру могут перевести в областной центр и в рекордно короткое время, за месяц, предоставить ей отдельную двухкомнатную квартиру? Когда в Городе так сложно с жильем? Бросьте мне сказки рассказывать, Микитайло, тут и дурак все поймет.

– А я что говорю? Конечно, без протекции не обошлось. Наталка – она хитрая, наверное, и со мной, и с товарищем Шарием крутила. Он и помог ей.

– А товарищ Шарий заявляет: вы приехали к нему с заготовленным прошением на имя председателя и он проявил мягкотелость – подписал. А Пуговицу Шарий никогда в жизни не видел. Так же, как и она его. И доказать это не так уж сложно.

Микитайло опустил голову и, шмыгнув носом, произнес плаксиво:

– Ну ладно: виноват я, товарищ следователь. Совсем от этой проклятой Пуговицы голову потерял. В ногах у товарища Пирия валялся. Он и слушать не хотел, но все же удалось разжалобить.

– Констатируем: мэр Города Пирий, идя вам навстречу, незаконно без очереди устроил вашей любовнице Наталье Пуговице квартиру в Городе.

– Так уж получилось. Но я очень товарища Пирия просил. В ногах ползал…

– А скажите, Микитайло, когда вы гражданке Гофман квартиру в Городе отстроили, тоже в ногах Пирия валялись?

Микитайло сжал колени пальцами, зло сверкнуло у него в глазах.

– Не знаю я никакой Гофманихи… – высказался после паузы.

– Мы устроим вам с ней очную ставку.

– Пожалуйста, устраивайте… На порядочного человека всегда можно наговорить!

– Считаете себя порядочным?

– Что вы из меня душу вытягиваете? – вскипел шофер. – Уцепились как клещ… Ну любил я Пуговицу, ну помог с квартирой, разве это преступление? Ну осудит меня коллектив, то есть общественность, а при чем здесь прокуратура? Преступников надо ловить, товарищ следователь, а не к простым людям цепляться!

– Преступников – это вы правильно сказали. И разговор у нас с вами, Микитайло, только начинается.

– А я не возражаю. Вы будете спрашивать, а я буду отвечать.

– Вот я и спрашиваю: сколько вы получили от гражданки Гофман за трехкомнатную квартиру?

– Побойтесь бога: эта Гофман – жена погибшего солдата, ей льготы положены, зачем же ей квартиру устраивать?

– А сказали, что не знаете Гофман.

– Забыл, а сейчас вспомнил.

– Вспомните также, что Гофман никакими льготами не пользуется, это вы сами придумали, чтобы хоть как-то подвести базу под свою первую аферу. Сколько взяли с Гофман?

– Побойтесь бога!..

– Сто тысяч вы взяли с гражданки Гофман. Такая такса была у вас с Пирием – сто тысяч за трехкомнатную квартиру и семьдесят за двухкомнатную. Сколько оставалось вам?

– Оболгали меня…

– Вначале Гофман, потом Заровский, Хорошилова, Шульженко? Хватит пока фамилий?

– Хватит! – поднял руку Микитайло. – А вы славно поработали.

– На том и стоим. Ну так как, договоримся, Микитайло, состоится у нас откровенный разговор или нет?

– У-у, сука! – схватился за голову Микитайло. – У-у, неблагодарная! А я ей угождал, на руках носил. Все они такие: пока угождаешь, на шею вешаются, а что не так – продадут и ногами разотрут. Ножками, в сапожках – красных, австрийских, какие я же ей и подарил!

– Не надо эмоций, Микитайло.

– Правда, не надо, – согласился тот неожиданно спокойно. Подловили вы меня, товарищ следователь. Или уже говорить – гражданин?

– Говорите, как хотите, только правду.

– Если правду, то правду. Я человек маленький, по-маленькому и брал. Десять процентов комиссионных, как заведено. То есть клиентов искал… Точнее, не искал – сами лезли. Потому что жилищный кооператив искать долго, не всех принимают, да еще загонят на окраину, где будешь колхозными полями любоваться, а у нас фирма, квартира через два-три месяца, конечно, не на Центральном проспекте, но рядом. Мне часть, начальству – остальные, и запротоколируйте, пожалуйста, что гражданин Микитайло дал эти показания добровольно, без принуждения, помогая следственным органам раскрывать государственных преступников.

– Ну, не совсем добровольно, – улыбнулся Сидоренко, – да бог с вами. Теперь, Микитайло, нам придется говорить долго и часто, пока все до мелочей не выясним.

– А вы, вижу, придирчивый.

– Профессия обязывает.

– Сколько мне дадут? – вдруг поинтересовался Микитайло.

– Значительно меньше, чем шефу.

– Ну-у, до него у вас руки не дотянутся. Чтобы Кирилла Семеновича да к суду, – удивленно повертел головой. – Не может быть!

– Почему же не может?

– Власть не позволит.

– Плохо вы думаете о новой власти, Микитайло.

– Потому что все время ее вожу. Наслышался и насмотрелся.

– Возите вы не новую власть, а людей, которые компрометируют ее.

– Выходит, много развелось таких.

– Давайте к делу, Микитайло. Вот вам бумага, ручка, садитесь за тот столик и пишите. Детально и обо всем.

– Слушаюсь, товарищ следователь, – сказал Микитайло, а сам подумал: «Не делай из меня дурака. Черта с два все напишу. Четыре фамилии назвал, и хватит. Больше не было – за сорок тысяч много не дадут, жалко только „Волгу“ – конфискуют… Хотя машина на тещу оформлена и можно выкрутиться. Теща молодец, она сразу смекнет, что к чему, и сохранит „Волгу“ до моего возвращения. Главное: валить все на начальство – девять десятых Пирий брал, скряга проклятый. И заставлял искать клиентов, а наше дело телячье, кто против начальства попрет? Главное сейчас – разжалобить. А этого следователя не разжалобишь, не мужик – кремень. А вот судью да народных заседателей попробую… Попал я, бедный и несчастный, в пасть, нажали на меня, а человек я слабый и неопытный, каюсь и принимаю наказание… Может, год или два сбросят… Не вешай носа, Микитайло, – не так страшен черт, как его малюют!»

* * *

Узнав, что Жору арестовали, Любчик весь день ходила с мокрыми глазами – она любила Белоштана, и известие об аресте поразило и подкосило ее, хотя подспудно и готовилась к такому финалу.

Любчик получила направление на трикотажную фабрику в Городе после окончания политехнического института, и Белоштан сразу положил глаз на совсем юную и красивую заместителя главного технолога. Всякими правдами и неправдами он выбил для нее отдельную однокомнатную квартиру. Любчик оценила это и пригласила Георгия Васильевича на новоселье. Почему-то получилось так, что Белоштан оказался единственным гостем: намек был более чем прозрачный – с того вечера Георгий Васильевич стал почти ежедневно проведывать молодого специалиста.

Честно говоря, иногда у Белоштана возникала мысль круто поломать жизнь и совсем перейти к Любчику, но, поразмыслив, они условились пока не делать этого – жизнь сложная и непредсказуемая, все может случиться, даже конфискация имущества, а до Любчика у прокуратуры и милиции рукине дотянутся.

Так окончательно и решили. Любчик, правда, проплакала тогда полночи, однако быстро успокоилась. Тем более что Георгий Васильевич через какой-то месяц устроил вселение в новую и престижную квартиру. Пришлось прописать и родителей Любчика, но мать с отцом приезжали редко, они жили недалеко в живописном селе на берегу реки, и Белоштан приступил там к строительству двухэтажной комфортабельной виллы с террасой, выходившей на луговой простор.

Виллу построили ударными темпами – за год. Считалась она собственностью родителей Любчика, хотя они, как и раньше, ютились в старом, темном помещении – и не потому, что Георгий Васильевич запрещал переселяться, наоборот, родителям была отведена большая комната на первом этаже, к тому же старая, невзрачная халупа на одном дворе с нарядной виллой раздражала Белоштана, однако старики почему-то упрямились, и Георгий Васильевич в конце концов смирился, отгородившись от деревенского домика густо посаженными кустами сирени.

В тот день, когда Белоштана вывели из кабинета в наручниках, все на фабрике с любопытством поглядывали на Любчика – ее отношения с директором не были секретом, – но она мужественно выдержала эту пытку и дала волю чувствам только дома. Однако горе не подкосило ее, когда-то они с Жорой обговорили и такую ситуацию, и Любчик, памятуя наставления Белоштана, стала действовать. В конце концов, сделать надо было не так уж и много. Из девятисот тысяч наличными, которые хранились дома, оставила только десять тысяч, остальные в тот же вечер отдала подругам – кто его знает, может, милиции удастся добиться разрешения на обыск ее квартиры – зачем раздражать следователей? Убрала из стенки несколько хрустальных ваз, подаренные Жорой дорогие статуэтки севрского фарфора и была довольна – не осталось ничего, за что мог бы зацепиться придирчивый глаз.

Сидоренко пришел к Любчику, когда она уже решила, что все обошлось и милиция не докопалась до ее отношений с Белоштаном. Случилось это в субботу утром – Любчик только что встала и бродила по квартире в халате. Еще неделю назад они с Жорой в это время ехали к родителям или уже купались в реке. Как правило, выезжали в пятницу вечером или в субботу на рассвете: полтора часа быстрой езды – и на месте. Мать готовила на завтрак Жорину любимую печень, а она прихлебывала кофе с тоненьким кусочком нежирной ветчины – надо следить за фигурой, деревенская еда не для нее.

Любчик заглянула в «глазок», увидела мужчину – высокий, темноволосый, скуластый, внешне симпатичный, – застегнула халат, только после этого поинтересовалась, что нужно незнакомцу. Тот ответил, что из прокуратуры и хочет поговорить. Любчик пожалела, что не успела навести марафет, с досадой взглянула в зеркало и впустила гостя.

Мужчина вынул удостоверение и назвался Сидоренко. Любчик посадила его в гостиной, сама же прошла в спальню привести себя в порядок. Надела скромную белую юбку и закрытую кофту, подкрасила губы и, убедившись, что выглядит более-менее прилично, вышла к следователю. Тот сидел в низком удобном кресле, вытянув ноги. Увидев Любчика, сделал попытку встать, но она, протестуя, махнула рукой и устроилась в таком же кресле напротив. Короткая юбка не закрывала колени, Любчик попробовала одернуть ее, но круглые колени все же выглядывали предательски, и Любчик решила, что в конце концов сойдет и так. Она кивнула на журнальный столик, где лежала распечатанная пачка сигарет, предложила Сидоренко закурить, он отказался, и тогда Любчик сказала просто:

– Не так уж сложно догадаться, что именно привело вас ко мне. Хотите знать что-то о Белоштане?

Сидоренко, насколько позволяло кресло, выпрямился. Произнес:

– Разговор наш, Любовь Антоновна, неофициальный, хотел бы предупредить: вы можете не говорить всего. Правда, тогда придется вызывать вас в прокуратуру.

Любчик замахала руками:

– У меня никаких секретов, и я попытаюсь ответить на все ваши вопросы.

– Надеюсь на это… Скажите, Любовь Антоновна, в каких отношениях вы были с Белоштаном?

– В дружественных. Я бы сказала, больше, чем в дружественных. Если хотите, я была любовницей Георгия Васильевича и не стыжусь этого. Теперь, учитывая ситуацию, многие отрекутся от Белоштана, а я никогда. Считаю его человеком умным, энергичным и верным. Он – настоящий мужчина, и любая женщина была бы счастлива с ним. Конечно, размах и щедрость!.. За это только можно поклониться…

– Ну, – вставил осторожно Сидоренко, – Георгий Васильевич мог быть щедрым. В наших условиях не каждому мужчине удается демонстрировать размах.

– Вы можете сказать: у нас зря не арестовывают и следствие имеет против Белоштана неоспоримые доказательства…

– Да, имеем.

– А я в них не верю! – воскликнула Любчик, будто и на самом деле была честной.

– Я только следователь, а последнее слово за судом.

– Возможно, вы верите в судебную справедливость, а я не уверена в ней.

– Оставим это. Я пришел к вам совсем для другого разговора.

– Ничего плохого о Георгии Васильевиче не скажу.

– В этом я не сомневался. Есть данные, что на вашей квартире собиралась компания Белоштана.

– Разве это запрещено? Георгий Васильевич был директором фабрики и видным человеком в Городе. Был до последнего времени, пока его не оклеветали. А вы, – вдруг вырвалось, – поверили в подлую клевету! Знаете, какие у нас люди? Перегрызают горло друг другу, не могут пережить, если хоть кто-нибудь выделяется из общей массы, возвышается над другими. А Георгий Васильевич как раз и возвышался. Поскольку был талантливым и неординарным. Таких руководителей у нас днем с огнем не найдешь!

«Жил сам и другим давал, – добавила уже мысленно. – В цехе на Индустриальной женщины зарабатывали по четыре тысячи и больше рублей в месяц, они молились на Жору, но разве ты поймешь это?»

«Бандит твой Белоштан, – чуть не сорвалось с языка у Сидоренко, – обыкновенный вульгарный преступник, возможно, и с внешним блеском, на самом же деле – жулик, шулер, сукин сын, одним словом».

– Не надоели вам Белоштановы друзья? – спросил.

– А я женщина компанейская, – парировала Любчик, – и мне было приятно принимать их.

– Хотите подчеркнуть: люди собирались достойные и уважаемые?

– Раз или два в неделю Георгий Васильевич устраивал пульку. Вы играете в преферанс?

– Не дал бог разума.

– А ко мне приходили люди смышленые…

– И достойные?

– Куда уж достойней! Сам мэр города Пирий, еще Мокий Петрович с Хмизом…

– Директор базы, которого убили?

– Степана жалко, – погрустнела Любчик, совсем искренне, потому что действительно симпатизировала Хмизу: самый младший из всех Жориных приятелей, наверное, самый порядочный, без откровенного цинизма, которым отличались Пирий и Псурцев.

– Жаль, – сказал Сидоренко. – У Хмиза вся жизнь была впереди. Кто был заинтересован, чтобы убрать его? – спросил, не сводя глаз с Любчика. – Может, слыхали чьи-нибудь предположения на этот счет?

Тут Любчик, вспомнила, как пришел к ней Белоштан – это случилось в тот вечер, когда убили Степана. Она узнала об убийстве на другой день – в Городе пошли слухи о случае на двадцать третьем километре, ей позвонила Ольга Перепада, от нее ничего не скроешь, первая в городе сплетница, так вот, Ольга позвонила и без злорадства, зная, что Хмиз иногда бывал у нее в гостях, сообщила: кто-то застрелил Степана. А накануне вечером к ней приехал Жора, был он какой-то взвинченный и нервный, налил полстакана водки и выпил не закусывая, как алкаш в подворотне. Она предложила ему бутерброд с балыком или икрой, но Жора посмотрел на нее отсутствующим взглядом, налил еще полстакана и выдул одним глотком, водка только булькнула в горле. Шлепнулся в кресло: закрыл глаза и пробормотал:

– Вот и все…

– Что – все? – не поняла Любчик.

– Ничего…

– Ты никогда так не пил!

– Черт с ним! – внезапно вырвалось у Жоры. – Собаке собачья… – Он замолчал, внимательно посмотрев на Любчика, вымученно улыбнулся и приказал: – Выпей и ты.

– Неприятности? – поинтересовалась она, но Жора отделался какой-то шуткой и попросил чего-нибудь горячего – печенку или, в крайнем случае, яичницу.

«Как же он сказал тогда? – вспомнила Любчик. – Да… Собаке собачья… Слово „смерть“ он не произнес, но и так было ясно».

Тогда вечером она не придала этому значения, однако сейчас до нее дошел смысл этих слов – выходит, Жора уже тогда знал о Степином конце. А может?..

«Да, исключено, – повторила про себя Любчик, хотя никогда не была убеждена в противоположном. Наконец пришла к выводу: – Жора никогда и ничего не делал зря, следовательно, так было надо, и о Хмизе не стоит вспоминать. Забыть и поставить точку…»

Пожала плечами и ответила, не пряча глаза:

– Кто же мог угрожать Степану? Такой славный человек… Мы так переживаем его смерть…

– Георгий Васильевич хорошо играл в преферанс? – неожиданно спросил Сидоренко.

Любчик пожала плечами:

– Откуда я знаю…

– Проигрывал или выигрывал? Любчик наморщила лоб.

– Лучше всех играл Пирий: все называли его профессором. Выигрывал чаще всех.

– Много?

«Так я тебе и расскажу, – подумала Любчик, – что и Губа, и Хмиз, и сам Жора фактически сознательно проигрывали Пирию… За вечер – двадцать-тридцать тысяч, сама видела, как рассчитывались».

– Не знаю, не женское это дело.

– От любопытного женского глаза ничего не скроется, – возразил Сидоренко.

– После преферанса мужчины пили водку и закусывали, а я готовила ужин…

– А Псурцев играл? – вдруг спросил следователь.

– Нет, он приходил позже, – вырвалось у Любчика. Но сразу пожалела, что слова уже слетели с языка. – Вы не подумайте плохое, выпивали немного, по две-три рюмки, больше разговаривали.

– И о чем же?

«О цехе на Индустриальной, – в мыслях зло улыбнулась Любчик, – и о квартире в новом здании за миллион…»

– О чем могут говорить мужчины? – махнула рукой. – О футболе, киевском «Динамо», как оно обставит «Спартак»… Это мы о тряпках говорим, а у них футбол и политика, политика и футбол.

«А она не так проста, как кажется», – подумал Сидоренко и перевел разговор на другое:

– Белоштан помогал вам обживаться в этой квартире? Кооперативная или государственная?

– Знаете, сколько сейчас кооперативные стоят? – с испугом округлила глаза Любчик. – Где я такие деньги возьму? Квартира государственная, тут отец с матерью прописаны, летом они в деревне, осенью снова ко мне…

– Три комнаты на троих?

– Растет народное благосостояние! – нагло улыбнулась Любчик. – Партия выдвинула лозунг: до двухтысячного года каждой семье отдельную квартиру.

– Но у вас же была отдельная…

– Однокомнатная, а родителям в деревне трудновато.

– И поэтому они возвели в Дедовцах двухэтажный дом?

– Да… – вздохнула Любчик, спрятав в глазах злые огоньки, – мы решили не покидать Дедовцы. Там похоронены предки. Родители взяли у государства ссуду, кажется, сто тысяч, одолжили еще у соседей, я тоже помогла, вот и построились. А что, извините, нельзя?

– Да, – кивнул Сидоренко, – нельзя за счет государства незаконно улучшать свои жилищные условия. Знаете, какая на фабрике очередь?

– Не знаю и знать не хочу!

– Воспользовавшись знакомством с Пирием, вы обошли других.

– А вы, прежде чем делать такое безответственное заявление, спросите у самого Кирилла Семеновича, обращалась ли я к нему?

– Конечно, Пирий не подтвердит этого.

– Между прочим, нас трое в трехкомнатной, а в таких квартирах живут и по два человека.

– Свинство.

– А я считаю: свинство то, что люди по десять лет квартиры ждут. Говорим о правах человека, из дефицита не вылезаем…

– Но вас, думается, миновала чаша сия… – обвел глазами комнату Сидоренко. – Живете с комфортом.

«Увидел бы ты мой фарфор… – Любчик мысленно показала Сидоренко фигу. – Но не дотянутся у тебя до меня руки».

А Сидоренко подумал почти о том же:

«Не подкопаешься… Однако, проклятая баба, как все обставила. Родители ссуду взяли – под те сто тысяч пятьсот можно истратить, и ничего не докажешь. Чисто сделано…»

И впервые пожалел, что миновало сталинское время. Тогда можно было и не считаться с законом: за ушко да на солнышко… Но сразу же осудил себя. Ну выскользнула у него из рук эта несчастная женщина, ну нет статьи, на основе которой можно было бы возбудить против нее судебное дело. Нет так нет, пусть существует… Если и дальше будет идти по белоштанскому пути, обязательно где-нибудь споткнется…

* * *

Сохань сидел в кабинете Гусака, понуро опустив плечи, и старался не смотреть ему в глаза.

– Дали мы маху с Хусаиновым, – сказал Гусак. – С чем выйдем на суд? Пшик, а не дело, Сохань зажал руки между коленями, согласился:

– Нет убедительных доказательств. Хотя и твердо убежден…

– Думаете, мне хочется отпускать этого мерзавца? – поморщился Гусак. – Я тоже уверен, что Хусаинов убийца. Но что из этого?

– Давайте обыщем Филину квартиру еще раз.

– Думаете, что-нибудь недосмотрели? Хусаинов не такой дурак, чтобы давать нам козыри.

– Это наш последний шанс.

– Последний, – согласился Гусак. – Только вот что: мобилизуйте самых лучших следователей.

– Какие уж есть… – махнул рукой Сохань. Он не был уверен, что повторный обыск что-нибудь даст, но других предложений пока не было.

Жена Филина встретила их враждебно.

– Менты проклятые, – не удержалась. – Чтоб вы все передохли!

Лейтенант Рыбчинский, всегда улыбающийся парень с открытым добродушным лицом, рассмеялся:

– Только после вас, тетенька.

Женщина смерила его ненавидящим взглядом, села в углу, уставилась в книгу, хотя – Сохань видел – не читала ее.

– С богом, – скомандовал он ребятам, и те снова приступили к выстукиванию пола, стен и подоконников…

Работали до вечера – жена Хусаинова так и просидела три часа, будто неживая, только изредка бросала на Соханя злые взгляды.

Наконец Сохань и на этот раз признал себя побежденным.

– Ничего существенного, – констатировал с сожалением. Подумал и приказал: – Сейчас – в гараж!

Неизвестно, за какие заслуги, но Хусаинов добился права построить гараж вблизи дома – здесь пристроились три кирпичных гаража с металлическими воротами и заасфальтированными двориками перед ними.

Рыбчинский вооружился миноискателем, прослушивал им стены, а другой эксперт спустился в погреб, чтобы детальнее обследовать его. Сохань, спиной ощущая равнодушные взгляды понятых, осматривал полки. Разное барахло: старый аккумулятор, ржавый кардан, помятые, но еще пригодные канистры из-под бензина и масла. А над полками все стены заклеены цветными вырезками из иностранных журналов. Сплошь красавицы полураздетые и вообще обнаженные, блондинки и брюнетки, негритянки, японки, китаянки… На любой вкус и в любых позах. Одна из них, стройненькая, беленькая, почти целый час смотрела на Соханя – с издевкой и, кажется, даже подмигнула.

«А хороша, – невольно подумал Сергей Аверьянович, – дрянь, а красивая, и фигура классическая. Очевидно, для Фили подобные девчонки не были проблемой».

Лейтенант Рыбчинский закончил свои манипуляции с миноискателем – развел руки и поставил прибор возле ворот. Но другой эксперт еще находился в погребе, и Сохань присел на табурет возле обшарпанной тумбочки. Он уже покопался в ее содержимом, но от нечего делать опять выдвинул ящик. Та же картина: несколько магнитофонных кассет, кусок мыла, испорченный будильник, вата, бинт и несколько ключей. Один из них, пожалуй, был от гаражного замка – длинный и круглый. Сохань погладил ключ, какая-то подспудная мысль мелькнула у него – взял ключ и попробовал отомкнуть им замок в воротах. Ключ свободно пошел в отверстие замка, но не поворачивался, как Сохань ни старался: ключ был явно не от этого замка.

Но от какого? И зачем хранит его Хусаинов? Сохань ткнул ключ в отверстие замка стоящего рядом гаража – не подошел. На воротах третьего гаража висел амбарный замок. Сохань задумчиво свистнул и повернулся к понятым, спросив их:

– Видели, как я достал этот ключ из тумбочки? Понятые согласно закивали, Сохань на всякий случай зафиксировал этот факт в протоколе, положив ключ в портфель. Опечатав гараж, вернулись в прокуратуру.

* * *

Филя-прыщ уселся на стул, подтянув штанину джинсов, и спросил вызывающе:

– Долго я еще здесь буду торчать, начальник?

– Все зависит от обстоятельств, – объяснил терпеливо Сергей Аверьянович. – Следствие не закончено.

– Вы можете тянуть и год, но я-то при чем тут?

– Вы, Хусаинов, подозреваетесь в убийстве Хмиза, и мы вынуждены содержать вас в следственном изоляторе.

– Незаконно, я буду жаловаться в столицу.

– Ваше право, Хусаинов. – Сохань покопался в ящике письменного стола и вынул гаражный ключ. Увидев, как испуганно блеснули Филины глаза, взвесил его на ладони. – Этот ключ, Хусаинов, в присутствии понятых обнаружен в вашем гараже. Но он не подходит к замку. Чей гараж открывается этим ключом?

– Ключ?.. – пробормотал Филя, и Сохань увидел, как потемнели у него глаза. Наглая улыбка сменилась гримасой, глаза запали и забегали. – Может, от старого замка… Да разве мало барахла в гараже? Не успел выбросить…

– Когда меняли замок?

– Разве помню? Года два-три назад…

– Замок, конечно, выбросили?

– Зачем он мне, если испортился?

– А ключ почему сохранили?

– Так, завалялся…

– Может быть и такое, – согласился Сохань. – Все бывает в нашей жизни. – Он вызвал конвоира и приказал отвести Хусаинова в камеру. А сам пошел к Гусаку.

Выслушав Соханя, прокурор оживился.

– Говорите, увидев ключ, Хусаинов испугался?

– Переменился в лице, побледнел весь.

– Считаете, у Хусаинова есть еще один гараж? Сомнительно. Город наш не такой уж маленький, но спрятать концы в воду трудно. Особенно с гаражом.

– Есть несколько вариантов, Сидор Леонтьевич. Первый: у Хусаинова есть еще один гараж на подставное лицо. Где-нибудь на окраине, в кооперативе – прекрасное место для сборища преступников… Как-то мне пришлось побывать у одного знакомого. У него под гаражом подвал с бочками и рядом комнатка – сиди хоть неделю, все будет шито-крыто.

– Удобно, – кивнул Гусак.

– Далее. Кто-то из Филиных друзей дал ему ключ от своего гаража. Уехал куда-то или машину продал. Может ставить машину.

– Сомнительно, у Хусаинова свой же гараж под боком.

– Но возможно. Наконец, Хусаинов мог тем временем пользоваться чьим-то гаражом, оставив ключ у себя или изготовив дубликат. Оборудовал в том гараже тайник…

– Где ключ? – с нетерпением спросил Гусак.

Сохань извлек ключ из кармана и протянул его прокурору. Тот стал внимательно разглядывать.

– На экспертизу, – решил. – Немедленно на экспертизу. Похоже, самоделка. Конечно, самоделка, простым глазом видно.

Сохань рубанул рукой воздух.

– Надо срочно обратиться к населению по радио. Пусть сообщат, кто разрешает Хусаинову пользоваться своим гаражом. И дать запрос через газету…

– Можно, – согласился Гусак. – Я позвоню редактору, пусть тиснет в ближайшем номере.

* * *

Секретарша, некрасивая, сухая, плоскогрудая, но надменная, на лице которой будто застыло неуважение к посетителям, узнав, кто пришел в приемную, смягчилась и даже сама открыла перед Сидоренко обитые кожей двери.

Пирий сидел за большим полированным столом, опершись на него локтями, – постукивал пальцами правой руки о пальцы левой и невозмутимо смотрел на Сидоренко. Иван Гаврилович полез за удостоверением, но Пирий покачал головой:

– Не нужно, мне доложил о вашем посещении городской прокурор.

– Моя фамилия Сидоренко. Иван Гаврилович Сидоренко – следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры.

– Какое же важное дело привело вас в исполком?

– Нами арестован директор трикотажной фабрики Белоштан…

– Знаю… – Ни один мускул не дрогнул на лице Пирия – оно оставалось таким же невозмутимым, каменным.

– А знаете ли вы, что на протяжении многих лет на глазах у общества и за пять кварталов от исполкома существовал и работал на полную мощность левый цех?

Сидоренко показалось, что насмешливая искорка мелькнула в глазах Пирия, но тот ответил спокойно, даже как-то отчужденно:

– Без причин вы не арестуете. Гусак информировал меня, и, честно говоря, я в недоумении. От кого, от кого, но от Белоштана не ожидал. Один из лучших руководителей, выбрали членом исполкома. Обвел нас вокруг пальца…

– Кажется, вы были приятелями с ним?

– Приятельскими наши отношения назвать трудно: иногда играли в преферанс.

– У Белоштана?

– У Георгия Васильевича больна жена – не беспокоили ее. Белоштан устраивал игру на квартире у одной из своих работниц. Как ее? – сделал вид, что вспоминает. – Любовь Антоновна, извините, фамилии не знаю.

– Сулима.

– Возможно. Очень симпатичная и гостеприимная женщина.

– Любовница Белоштана.

– Неужели? Я бы не сказал…

– Это не бросалось в глаза? А Любовь Антоновна не скрывает.

– Думаю, что вы пришли ко мне не для того, чтобы уточнять отношения…

– Из-за такой мелочи не отважился бы отнимать ваше драгоценное время. Просто хочется уяснить некоторые нюансы ваших отношений с Белоштаном. Вы ведь не только играли с ним в преферанс, но и пили водку, то есть общались не как коллеги по исполкому, а значительно теснее. Кстати, по сколько играли? Ставки вашей игры?

– Говорите уж прямо: хотите знать, не поддавались ли мне партнеры? – Пирий мгновенно прикидывал варианты: Белоштан – кремень, он знает, что и как говорить, от Губы тоже ничего не узнают. А Хмиза уже нет. Сказал твердо: – Должен разочаровать: копеечные игры. Конечно, в пульке все бывает, но партнеры собирались солидные и опытные. Самый большой проигрыш – рублей тридцать, да и то очень редко.

«Если бы ты только знал, – подумал не без злобы, – что выкладывали мне ребята почти по миллиону в месяц. Дураки, делали вид, что проигрывают случайно. Даже Жора делал веселую мину при плохой игре. Проницательный, мудрый и опытный Жора! Жаль Жору, ну да мы за него еще поборемся».

– Что тянется за Белоштаном? – спросил подчеркнуто безразлично, будто этот вопрос не очень интересовал его.

– Идет следствие, Кирилл Семенович, и я, к сожалению…

– Пока я один из руководителей Города, думаю, имею право быть в курсе всех городских дел.

– Извините, но мы проинформируем вас после окончания следствия.

– А не много ли вы берете на себя? – Все же Пирий немного сорвался, и Сидоренко сразу засек это.

– Закон!.. – объяснил.

– Согласен, – Пирий переплел пальцы, сжал их. – Я и так знаю, левая пряжа, левая продукция… Весь город гудит, как улей. Но мне сообщили, что в рамках фабрики создан кооператив.

– Создан, да слишком поздно.

– Раньше мы почему-то по-иному относились к частнособственнической деятельности… И только сейчас сообразили…

– Белоштан обращался к вам с просьбой утвердить кооператив «Красная Шапочка»?

– Это прерогатива моего заместителя.

– Значит, не обращался?

– Нет.

– На исполкоме этот вопрос не стоял?

– Сейчас кооперативы возникают как грибы в добром лесу. Попробуй запомнить все…

– Согласен, Кирилл Семенович. Оставим это. Пока что. Наверное, у нас с вами в связи с делом Белоштана состоится еще не один разговор.

– Говорите так, как будто угрожаете!

– Ни в коем случае. В делах трикотажной фабрики еще много запутанного и непроясненного.

– Тем более. Сидоренко почувствовал, что Пирий облегченно вздохнул и расслабился. Сказал:

– Еще один вопрос, Кирилл Семенович. Вчера мы задержали вашего шофера Микитайло.

– Мне уже доложили, но я завертелся и не смог позвонить в милицию. Что выкинул Василий? Хулиганил или левый рейс?

– Хуже, Кирилл Семенович, боюсь, что и у вас придется брать объяснения.

– Отдаете себе отчет, что говорите?

– Конечно, но Микитайло дал показания, что вы, Кирилл Семенович, именно вы, устроили его любовницу в Городе и дали ей отдельную двухкомнатную квартиру.

Пирий огорченно покачал головой.

– Ну и ну… Нельзя людям добро делать! Я к Микитайло как к родному относился. Моя Нина Ивановна чаем угощала, а он… Выдумать такое!

– Мы проверили: действительно, гражданка Пуговица Наталья Лукинична, то есть любовница Микитайло, без всяких на то оснований переведена из райцентра в Город и ей выделена без очереди отдельная двухкомнатная квартира.

– Безобразие! – сузил глаза Пирий. – Черт знает что! В наш жилищный голод… Разберемся и накажем виновных.

– А Микитайло еще утверждает, что в ваших ногах валялся, только бы Пуговицу в Городе устроить.

– Впервые слышу. Скажите хоть, кто она такая, эта мифическая Наталка Пуговица?

– Обыкновенная медсестра.

– Ну вот… Не могли ее перевести в Город – профессия не дефицитная, и я согласен с вами – нелепо. Да и вообще не может такого быть: беспрецедентно в обход очереди дать квартиру какой-то медсестре…

– О ней официально просил заведующий областным отделом здравоохранения Шарий.

– Иногда мы делаем исключения – учитываем просьбы областных организаций. Может, Шарий обратился в инстанции…

– Письмо, подписанное Шарием, было направлено лично вам?

– Не помню… Не могу я все помнить, товарищ Сидоренко. Таких писем…

– На этом письме резолюция вашего заместителя.

– А вы утверждаете: я выдал жилье какой-то Пуговице… – Пирий мысленно послал Сидоренко ко всем чертям: дело сделано чисто, он посоветовал Микитайло взять письмо от Шария, где-то в компании намекнул Шарию, чтобы не возражал, подмахнул бумагу, а потом этот документ как бы провели через исполком и заместитель написал постановление. – Да я про нее впервые слышу. – Покачал головой и произнес в отчаянии: – Не ожидал такого от Микитайло, считал его честным человеком.

– И ошиблись.

– Теперь на самом деле вижу.

– Дело в том, Кирилл Семенович, что Микитайло в своих показаниях ссылается на вас.

Сказав это, Сидоренко почувствовал, что Пирий впервые за час их беседы пошатнулся. Почти ничем не показал этого, но злоба и гонор сползли с него. Он стал казаться даже меньше. Но, наверное, следователь недооценил Пирия, так как тот взял себя в руки и спокойно произнес:

– Такая уж наша доля. Чуть что – кто виноват? Мэр Города, а ну, подать сюда Ляпкина-Тяпкина! На ковер его!

– По моим данным, не так уж часто вызывали вас на ковер, Кирилл Семенович.

– Ибо стараюсь честно тянуть свое ярмо.

– Микитайло придерживается противоположной мысли.

– Разве что Микитайло… Хотя именно от него это удивительно слышать. У меня должность такая: всем не угодишь. Пошел навстречу Иванову, Петренко недоволен… Удовлетворил Петренко – Степанову не понравилось…

– Понятно. И я понимаю всю сложность вашей жизни. Но все же хочу еще задать вам несколько вопросов.

– Задавайте… Если уж пришли, задавайте. Но учтите… – Пирий выразительно посмотрел на часы. – Возможно, в приемной ждут люди.

– Скажите, Кирилл Семенович, если бы я попросил у вас квартиру, к примеру, для моего племянника, трехкомнатную квартиру в центре города, вы дали бы?

– Смеетесь?

– Вполне серьезно.

– Кто-кто, а прокуроры должны знать, что в стране существует очередь на жилплощадь. И большая. Поворачивай обратно ваш племянник. И чем скорее, тем лучше.

– Второй вопрос, Кирилл Семенович. Знакома ли вам фамилия Гофман. Гофман Розалия Исааковна?

– Впервые слышу.

– А вот Микитайло показывает, что, получив от гражданки Гофман сто тысяч рублей, девяносто из них передал вам. За трехкомнатную квартиру в Житном переулке.

– Сто тысяч? А почему не все двести?

– Не нужно иронизировать, Кирилл Семенович. Потому что была такая такса: сто тысяч – трехкомнатная, семьдесять – двухкомнатная квартира.

– Жаль, что мы говорим с глазу на глаз – без свидетелей. – Глаза у Пирия стали колючими. – Я бы подал на вас в суд за клевету… – Встал и указал пальцем на дверь. – Вон! Я не позволю чернить меня!

– Забываете, кто сидит перед вами… – нисколько не смутился Иван Гаврилович: привык и не к таким театральным сценам. – Я могу уйти, но придется официально вызвать вас в прокуратуру повесткой.

И опять Пирий как-то сразу стал меньше. Понял, что зашатался, и сказал примирительно:

– Ну ладно, выкладывайте, что вы там раскопали… Смешно, но что поделаешь!

– Я спрашивал о гражданке Гофман…

– Не знаю я никакой Гофман и знать не хочу.

– Понятно, почему не хотите. Однако на ее заявлении ваша резолюция, Кирилл Семенович. Об оформлении трехкомнатной квартиры.

– Знаете, сколько таких резолюций приходится накладывать?

– Догадываюсь. Но дело в том, что документы, которыми оперировала Гофман, фальшивые. Мы установили, что вы незаконно вселили ее в комфортабельный дом в Житном переулке.

Пирий приготовил блокнот, сделал пометку. Сказал:

– Итак, какая-то Гофман получила квартиру по подложным документам. Разберемся.

– Что ж тут разбираться. Девяносто тысяч вам, десять тысяч Микитайло за посредничество – не так уж и плохо.

– Поймите меня! – вдруг еще раз повысил голос Пирий. – Не могу я контролировать все справки. Для этого существует аппарат. Сказал: разберемся и накажем виновных.

– Кроме того, – сказал Сидоренко спокойно и даже монотонно, – получили столько же от граждан Заровского, Хорошиловой и Шульженко. О них также есть письменное свидетельство Микитайло. Установлено: все названные граждане получили жилплощадь незаконно.

Пирий мгновенно перебрал в памяти все эти фамилии. Хорошилову и Шульженко помнил – тут не зацепиться, письменных доказательств не осталось – он распорядился по телефону пойти навстречу этим гражданам, а вот с Заровским? Черт его знает, сколько их было, всех не припомнишь… Да, наверное, и с Заровским все в порядке.

Сказал, уставив взгляд во что-то над головой Сидоренко:

– Я отбрасываю ваши инсинуации. Категорически и решительно. Наговорил ваш Микитайло глупостей, а вы, ответственные работники прокуратуры и милиции, как младенцы, уши поразвесили. Я не позволю! Не позволю шельмовать себя, поняли?! Какие-то тысячи, сотни тысяч… Смешно… Пошла мода – мафия, коррупция. Рашидовщина вам покоя не дает. Лавров захотелось. Орденов и медалей. Фига вам будет, а не ордена. Ногою под зад из прокуратуры. Это же надо, чернить кадры! Руководящие кадры, на которых держится государство. Потому что мы дело делаем, мы эту власть укрепляем и сами – власть, народ нас выбрал, и мы служим ему, а тут выползает какая-то прокурорская вошь, что только и знает сосать кровь у трудящихся. Но со вшами и блохами у нас один разговор – нещадно давить! Как паразитов!

«А в нем пропадает неплохой оратор, – думал Сидоренко. – Если бы был честным и порядочным… Организатор, энергичный, но что поделаешь – преступник… Ну и демагог! Слова какие произносит, на митинге такому и поверить можно…»

Встал и сказал:

– Ухожу, пока вы не раздавили меня, как блоху. Однако мы еще встретимся, и не обещаю, что эта встреча будет приятной. Для вас, конечно.

Он направился к двери.

Глава V МАРАФОН (Окончание)

В дверь без стука заглянул коротко остриженный человек в роговых очках. Смерил Соханя любопытным взглядом, сказал:

– Меня направили к вам. – Зашел в кабинет, отрекомендовался: – Лукьян Петрович Марчук. Откликнулся на ваш запрос по радио:

«Вот и первая ласточка…» – обрадовался Сохань и почему-то вспомнил поэта, пропел в мыслях: «Что день грядущий мне готовит, его мой взор напрасно ловит…»

Сергей Аверьянович вышел из-за стола, подал гостю стул, сел напротив, приготовился слушать.

– Значит, услышал я радио, – сказал Марчук, – вчера вечером, а сегодня отпросился с работы…

– Мы дадим вам справку, – перебил Сохань, но гость, возражая, покачал головой:

– Нет необходимости. Надеюсь, не задержите? Так вот, говорили по радио про Хусаинова и гараж. А я как раз и дал ему ключ. Не жалко, я в гараже только по субботам и воскресеньям бываю, работа, знаете, устаешь…

– Где работаете? – поинтересовался Сохань.

– Выходит, не слыхали? – удивился Марчук. – А обо мне в газетах пишут и по радио… Заслуженный строитель.

Сейчас Сохань вспомнил и осудил себя: как он мог забыть, о Марчуке газеты действительно писали…

– Откуда вы знаете Хусаинова? – спросил.

– Его племянник со мной на строительстве – вот так и познакомились. Сколько раз выпивали, а потом, когда я новую машину брал, то занял денег у Филина. Дал, не задумываясь, целую тысячу. Потом ключ от гаража попросил: у меня гараж что надо – бар в подвале, и, думаю, Филя туда с девкой заглядывает. Жена у него строгая и Филиных поклонниц не выносит.

Сохань достал из ящика ключ.

– Ваш?

– Мой, точно мой, попросил соседа-токаря, тот и выточил. А то в мастерской такие ключи не делают. А почему вы ко мне обратились по радио?

Сохань решил все рассказать.

– Хусаинов подозревается в преступлении. Кажется, что именно в вашем гараже он оборудовал тайник. Надо, Лукьян Петрович, найти его. Если не возражаете.

– Зачем возражать. Идите. Это же надо, – пожал плечами Марчук. – Филя и вдруг преступник? Никогда бы не поверил. Пижон, это точно, да с девушками валандается… Говорили, правда, сидел, но не злой и деньги мне одолжил…

Сохань не стал обсуждать с Марчуком Филины достоинства – вызвал машину и опергруппу, и через полчаса они уже открывали гараж.

Не зря Марчук слыл знатным строителем – гараж больше напоминал уютный домик: тщательно оштукатуренные и побеленные стены, деревянная лесенка в подвал, где стоял длинный дубовый стол и такие же лавки. У стены приличный диван и рядом шкаф из импортного гарнитура. Дверь около лестницы вела в кладовку с полками, уставленными банками с прошлогодними соленьями и компотами.

Сохань сел на лавку у стола, а Марчук открыл банку с компотом из черешни, налил две полные кружки, пристроился рядом, с интересом наблюдая за работой оперативников. Лейтенант Рыбчинский почти ползал по покрытому линолеумом полу, выстукивая его, а Лукьян Петрович заметил:

– Напрасно стараешься, парень. Я этот пол для себя клал, в нем нет ни одной щели.

Рыбчинский залез под резную деревянную лестницу и вскоре осторожно поднял руку. Постучал по линолеуму, прислушался и почти растянулся на полу.

– Отвертку или стамеску, – попросил. Засунул отвертку под плинтус – тот отошел легко, и Рыбчинский отвернул линолеум. Сел и растопыренными пальцами пригладил взлохмаченные волосы.

– А вы уверяли… – с укором посмотрел на Марчука.

– Что-что? – не понял тот.

– Не «что-что», а тайник, – объяснил Рыбчинский. Сохань с шумом отодвинул лавку и метнулся к тайнику.

– Понятых сюда! – приказал.

Вместе с лейтенантом они подняли линолеум – под ним был вмонтирован и накрыт фанерой тайник. Подняли фанеру, под ней обнаружили сверток, упакованный в целлофановый мешок.

– Понятых попрошу подойти поближе, – пригласил Сохань и только после этого вынул мешок. Положил его на стол, достал что-то завернутое в белую полотняную тряпицу – понятые склонились над пакетом. Сохань развернул его: на полотне лежали пистолет и пачки денег.

Марчук удивленно свистнул, а Сохань устало опустился на скамью, кажется, на этот раз ему повезло.

– Ого! – потянулся к деньгам один из понятых. – Сколько же здесь?

Сохань разложил пачки на полотне: всего четыре пачки, накрест заклеенные бумажными лентами. В одной, как было обозначено карандашной пометкой, было пятьсот тысяч, а в трех остальных – по сто.

– Восемьсот тысяч! – испугался понятой. – И пистолет. Вот так находка!

Сохань почувствовал, как у него стали чесаться руки. Он бережно завернул все обнаруженное в полотняную тряпку.

Через два часа эксперты сообщили: на рукоятке отпечатки пальцев Хусаинова, и пуля, какой был убит Хмиз, выпущена из этого пистолета.

* * *

Псурцев приказал секретарше не тревожить его и закрылся в кабинете. Вытянулся на диване, не снимая обуви. Все еще пребывал под впечатлением неприятного разговора с Пирием. Они встретились в исполкомовской столовой, присели за отдельный столик, и Пирий, убедившись, что никто не услышит их разговор, сказал почти шепотом:

– «Важняк» из Киева копает глубоко. Собирает на меня компромат, арестовал моего шофера Микитайло, и тот развязал язык. Микитайло сидит у тебя в следственном изоляторе. Нужно принять меры и остановить эту болтовню. Чтобы замолчал – и навсегда. А также отрекся от прежних обвинений.

Псурцев лишь покачал головой: Пирию легко приказывать, а вот как укоротить язык Микитайло? Не так просто… Нет у него своих людей в следственном изоляторе. Есть, правда, старший лейтенант Макуха, который заглядывает ему в рот и давно хочет стать капитаном. Если продвинуть его, он выполнит все приказы, но на крутом повороте может и продать…

– Как хочешь, так и поступай. Не понимаешь? Если сгустились тучи надо мной, значит, и над тобой. Кровь из носа, а Микитайло должен замолчать!

Теперь Псурцев, лежа на диване, разрабатывал план действий. Наконец встал, одернул мундир и вызвал машину.

Старший лейтенант внутренней службы Макуха вытянулся перед полковником и преданно ел его глазами.

– Жалобы поступили на тебя, Макуха, – сказал Псурцев, – будем разбираться…

Старший лейтенант переменился в лице.

– Тут такой народ, товарищ полковник, – стал оправдываться, – что с ним только так и можно! – поднял сжатый кулак.

– В стране перестройка, – не похвалил Псурцев, – и мы должны соблюдать законность. Ты мне эти штучки брось – ишь, кулак показывает… Тащи списки арестованных.

Псурцев обосновался в маленькой комнатке, которая служила Макухе кабинетом, туда он и потребовал приводить арестованных для беседы. Микитайло, увидев Псурцева, оживился, улыбнулся даже – сколько раз возил полковника с Пирием на пикники и считал его добрым знакомым.

Псурцев не предложил Микитайло сесть. Подошел к нему почти вплотную – один шаг разделял их, – постоял, внимательно вглядываясь в улыбающуюся рожу, и вдруг резко и сильно влепил ему громкую пощечину. Микитайло отпрянул, поднял руки, защищаясь, и тогда Псурцев со всей силы ударил его в солнечное сплетение. Тот пошатнулся и медленно сполз на пол. Полковник хотел поддать еще сапогом, но удержался – наклонился к Микитайло и закричал:

– Это только цветочки, свинья! За то, что мелешь своим поганым языком, понял?

Микитайло, заслонившись руками, смотрел сквозь пальцы затравленным зверем.

– Не буду, – пробормотал. – Я больше не буду… Псурцев пнул его сапогом, поднял за воротник.

– Предупреждаю! – зло выдохнул в лицо Микитайло. – Если будешь еще болтать лишнее, сгинешь в тюряге. Это точно, до суда не доживешь. А Кирилл Семенович велел передать: если будешь молчать, вытянем, годом или двумя отделаешься.

– Все! – поднял руки Микитайло. – Все понял и буду молчать.

– Следователю скажешь, что оклеветал Кирилла Семеновича. И знай, я за каждым твоим шагом буду следить. Попробуй только пожаловаться. Ногами вперед вынесут!

Когда Микитайло вывели, Псурцев посидел, сжав руки, облегченно вздохнул и поднял глаза на человека, которого конвоир втолкнул в кабинет.

– Садись, Горбунов, – сказал, – и слушай меня внимательно. У тебя сколько за плечами? Семь лет, кажется. Итак, жук ты опытный и воровские законы знаешь.

– Кто же их не знает, начальник? Настоящий урка и во сне их помнит.

– За что сейчас посадили?

– Мелочи, начальник, погорячились за поллитрой, потом одному фраеру морду набил.

– Три года светит.

– А если я искренне покаюсь?

– Все равно три года. Учитывая твое славное прошлое.

– Однако, начальник, в стране демократия, и законы, спасибо, мягчают.

– Не для тебя, Горбунов. Тебе сейчас за все на полную катушку дадут. Хотя могу подвести тебя под мелкое хулиганство: пятнадцать суток, и гуляй, Вася…

– Богу молиться буду за тебя, начальник.

– В бога я не верю, Горбунов. Но сделаешь вот что. Дружки в камере есть?

– Здесь?

– А где же еще?

– В камере все подо мной ходят. Как скажу, так и сделают.

– Это хорошо, Горбунов. Сегодня вечером прижми немного Микитайло. Он в вашей камере.

– Есть у нас такой фраерок. Куркуляка проклятый…

– Ребра ему посчитайте… Только не очень сильно, чтобы только запомнил. Скажешь: языком трепаться будет – хана…

– Скажу, начальник. У меня на Микитайло у самого руки чешутся. Но не забудьте – через две недели…

– Выйдешь, Горбунов, в райотделе протокол перепишут, я прикажу.

– Все сделаем, как велели, начальник!

Горбунов ушел, и в комнату заглянул Макуха. Тревожные огоньки светились в его глазах.

– Все в порядке, Макуха, – сказал Псурцев. – Я тобой доволен. Буду ставить вопрос о присвоении тебе капитанского звания.

– Рад стараться, товарищ полковник! – вытянулся Макуха. – Видите, у нас порядок!

– Полный порядок, – подтвердил Псурцев, потому что и сам придерживался такой мысли.

– И откуда только такие берутся? – полушутя-полусерьезно спросил Фома Федорович, буравя Сидоренко сквозь очки пронизывающим взглядом.

– Из республиканской прокуратуры, – отшутился Иван Гаврилович.

– Наслышан о тебе, – сказал Фома Федорович. Снял очки и произнес утомленно: – Докладывай.

– Сколько у меня времени?

– А ты докладывай – посмотрим.

– Наша группа имела задание расследовать положение дел на трикотажной фабрике. В Верховный Совет пришло письмо, и прокурор республики дал указание проверить факты.

– Знаю.

– Работники республиканского управления БХСС во главе с подполковником Кирилюком установили факты злоупотребления на фабрике и особую причастность к ним директора Белоштана. Его арестовали, и ведется следствие.

– Могли бы посоветоваться со мной.

– Однако же, Фома Федорович, факты бесспорные и поразительные.

– Ты знаешь, кто я здесь? – Фома Федорович повертел очками. – Я – глава и отвечаю за все. За все – понятно? За тебя тоже, пока ты находишься на территории области.

– Я считал, что подчиняюсь прокурору республики.

– С одной стороны…

– Согласен, Фома Федорович. У Белоштана был левый цех по производству дефицитной трикотажной продукции. Он возглавлял целую шайку расхитителей государственной собственности – в компании с ним были заведующие промтоварными магазинами и другие работники.

– Конечно, были. Краденое надо было продать. На барахолку не понесешь же всю продукцию…

– Думаю, преступники оперировали весьма крупными суммами.

– Точнее.

– Скорее всего, сотнями миллионов.

– Откуда у Белоштана миллионы? Не преувеличиваешь?

– Приблизительные суммы убытков, понесенных государством, установит следствие. Точную цифру, наверное, выяснить не удастся.

Фома Федорович произнес как-то странно:

– Ну и проходимец этот Белоштан! Мы его на хозяйственную работу выдвинули – вот и отблагодарил!

– У Белоштана, наверное, были консультанты. И очень ловкие помощникии сообщники.

– Стыд какой! – произнес Фома Федорович. – Резонанс на всю республику. До сих пор за нами только мелкие дела числились – как у всех: квартирные кражи, хулиганство и подобное другое. Убийство считалось чрезвычайным происшествием. А здесь – кража в особо крупных размерах! К тому же выявленная не нами самими, а республиканскими органами!

– Мы не претендуем на лавры.

– Ты не претендуешь. А как быть мне? Мне прокуратуру и милицию на ковер вызывать надо. Как это так, на глазах у общества такие махинации делались!

– Преступники действовали точно.

– Не скажи – целый левый цех! Наша милиция сама могла Белоштана за руку схватить.

– Могла, – согласился Сидоренко, – вот тут и закавыка.

– На что намекаешь?

– Скажу прямо: кое-кто из милиции опекал Белоштана.

– Конкретнее.

– Следствие продолжается, остальных данных огласить не могу, но нити тянутся к Псурцеву.

– Говори, да не заговаривайся.

– Я, Фома Федорович, готов нести ответственность за свои слова. Тем более, что подозрение вызывает и сам Пирий.

Фома Федорович медленно надел очки, посмотрел сквозь них на Сидоренко, пристально и внимательно.

– На кого руку поднимаешь? – спросил строго. – Я тебя вызвал только потому, что поступила жалоба: превышаешь полномочия. Кто тебе позволил самого мэра допрашивать?

– А я его не допрашивал, просто был на приеме и пристрастно поставил несколько вопросов.

– Ты свои шуточки брось. Здесь тебе кабинет наместника президента и экивоками не отделаешься. Что у тебя против Пирия?

– Арестован его шофер, и он дал показания против Кирилла Семеновича.

– Не допускаешь, что по личным мотивам? Пирий мог прищучить шофера, а тот мог отомстить.

– Следствие не отбрасывает и такой вариант. Кстати, шофер на последнем допросе отказался от своих первоначальных показаний.

– Знаем мы таких субчиков: сегодня одно, а завтра другое – на сто восемьдесят градусов… Мы, скажу прямо, в особых условиях работаем. Многие злобствуют, с говном бы смешали. Ты представляешь, какая должность у Пирия? Одному в квартире отказал, другому машину не дал, третьего на исполкоме пропесочил…

«Представляю, – мысленно добавил Сидоренко, – у одного за квартиру сто тысяч взял, у другого тоже… А Белоштан сколько ему носил? Должно быть, не меньше…»

– Следствие продолжается, – ответил уклончиво. – И пока можно делать только предположения.

– Пирия ты не знаешь, – сказал Фома Федорович. – Работник с размахом и разумный. На нем Город держится.

«С размахом – это точно, – опять мысленно добавил Сидоренко, – двухэтажную дачу на тещу оформил, с подвалом и бильярдной. А вас, Фома Федорович, почему-то туда не пригласил. Скромный, не хочет хвастаться».

– И все же некоторые нити тянутся к Пирию, – сказал упрямо.

– Пирия я тебе не отдам, – сказал Фома Федорович раздраженно. – Мне тут виднее – кто есть кто. Шерстить государственные кадры никому не позволим, даже прокуратуре. Знай, сверчок, свой шесток.

– Закон для всех одинаков.

– Газеты читаешь? – уничтожающе спросил Фома Федорович. – И я их читаю… Ты мне сейчас еще о демократии расскажи. Да, законы для всех пишутся, но в нашей практике в каждом конкретном случае на них трудно опираться. Тоже мне, законник нашелся! Для народа наши законы, и ты это лучше меня знать обязан: Закон людей защищает, а Пирий, повторяю, не просто человек, а мэр города, и его шельмовать я не позволю. Ты его во взятках подозреваешь, а за руку поймал?

– По свидетельству гражданина Микитайло…

– Сам только что сказал, что нет свидетельств у Микитайло. За что его хоть задержали?

– Прописал в Городе любовницу, которая незаконно получила квартиру.

– Разве Микитайло – начальник паспортного стола, он, что ли, прописывает?

– Четверо граждан подтвердили, что именно через Микитайло давали взятки Пирию и получили без очереди квартиры.

– Значит, так, – Фома Федорович глянул на Сидоренко поверх очков, – вижу, что доказательств у тебя против Пирия – никаких. Одни предположения и клевета Микитайло. Так вот, держи язык за зубами. Если по Городу пойдут слухи о Пирий, только от тебя. Ты со своей командой – единственный источник. Так вот, если слухи пойдут, привлечем тебя к ответственности. Знаю, не подчиненный ты мне. Но к нам и в Верховном Совете прислушаются. Там по головке за клевету не погладят.

– Вы не дослушали меня, Фома Федорович. – Сидоренко закусил удила, и сейчас остановить его было трудно. – Пирий – это еще не все. От Белоштана нити тянутся и к Псурцеву, и к заведующему торгом Губе, и к убитому директору базы Хмизу. Не считая уже других, мелких сошек… Здесь коррупцией пахнет, Фома Федорович.

– Доказательства?

– Вот их и собираем.

– Итак, нет доказательств… – Фома Федорович, поглаживая гладкую поверхность стола, как бы раздумывая, продолжал: – А еще следователем по особо важным делам считаешься! Говно ты, а не следователь, скажу прямо. Тебе размах подавай, коррупцию и мафию, на них карьеру хочешь сделать, знаем мы таких… А я свои руководящие кадры шельмовать не дам! Заруби себе на носу. Может, и меня к своей мафии приплюсуешь?

«Нет, – подумал Сидоренко, – против вас, Фома Федорович, нет данных. А вот спросить бы вашу жену, дорогую Марию Евгеньевну, откуда у нее норковая шуба? За какие такие шиши приобретена? Есть у нас сведения, что подарил ей эту шубу сам Белоштан, и на этот счет есть у меня неопровержимые доказательства. Но козыри свои он пока не раскрывает, рассчитывает на снижение сроков приговора. Мария Евгеньевна, говорят, многое может, и областные чиновники ходят перед ней на цыпочках».

Однако ничего не сказал Сидоренко, только скрипнул зубами. Посидел молча, собираясь с мыслями, и произнес:

– Я предупредил вас, Фома Федорович, что дело Белоштана не такое уж простое, требует тщательного изучения. И могут быть различные аспекты его. Моя совесть велит мне довести его до конца. Как ни трудно, но клубок надо распутать.

Фома Федорович встал.

– Много о себе думаешь, – сказал весомо. – Считай, что ты не переубедил меня. Прощай, следователь, возвращайся в Киев, хватит тебе в Городе ошиваться.

* * *

На следующее утро Сидоренко позвонил начальник следственного управления республиканской прокуратуры Волошко. Поинтересовался делами, выслушал Ивана Гавриловича не перебивая и сказал:

– Есть соображение, что поработали вы хорошо. Блестящий результат: вскрыта шайка расхитителей государственной собственности. В особо крупных размерах. Поздравляю вас, Иван Гаврилович, и передаю поздравления самого… Итак, закругляйтесь, дорогой, там уже без вас закончат, ждем вас послезавтра в Киеве.

– Как так? – оторопел Сидоренко. – Дело только начинается… Коррупция здесь, Юрий Кондратьевич, и невооруженным глазом видно.

– Это только ваши предположения, – сказал Волошко жестко. – Безосновательные предположения.

– Юрий Кондратьевич, вы же опытней меня, поверьте, не имею я права бросать все так!

– Есть приказ самого… – Сидоренко уловил в тоне Волошко безнадежность. – Он отзывает вас – есть очень важное дело и некому, кроме вас, поручить его.

– Важнее этого не может быть!

– Иван Гаврилович, – в голосе Волошко появились интимные нотки, – поймите нас… Насколько мне известно, звонили из дома… Ну, Большого, естественно… и есть мнение… Короче, Иван Гаврилович, послезавтра жду вас в Киеве!

1993, Киев.

Оглавление

Глава I ПРЕФЕРАНС

Глава II ПРИГОВОР

Глава III МАРАФОН (Начало)

Глава IV МАРАФОН (Середина)

Глава V МАРАФОН (Окончание)