КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Почти невероятные приключения в Артеке [Петроний Гай Аматуни] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Петроний Аматуни ПОЧТИ НЕВЕРОЯТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ В АРТЕКЕ Сказочная повесть

Всем артековцам, которые есть, и тем, которые будут…


ГЛАВА ПЕРВАЯ Жизнь, как она есть

1.
Он происходил из знатного рода австралийских попугаев и, как все птицы, был дважды рождённый. Первый раз он появился на свет в виде белого яичка в далёком австралийском городе Сиднее.

— Там была самая безмятежная пора моего предварительного детства, — с удовольствием вспоминал он потом.

Уже тогда, влекомый жаждой впечатлений, он совершил смелое путешествие, пролетев в самолёте тысячи опасных километров, и приземлился в столице Великобритании — Лондоне.

На пути пришлось преодолеть африканские грозы и океанские штормы, ужасная болтанка трепала над Бискайским заливом, но нашему мужественному авиатору это было нипочём: ведь спокойнее всего участвовать в воздушных странствиях в качестве яйца.

— А когда вылупишься, — заметил наш мудрец в беседе с автором этих строк, — то начинается жизнь — как она есть…

После короткого отдыха он перелетел из Лондона в Москву, где пересел на поезд и всего за двадцать часов добрался до нашего весёлого города, раскинувшегося на крутом правобережье Дона в тихом месте, где реку опоясали два новых автомобильных моста и один железнодорожный, построенный ещё в давние времена.

Здесь, решив угомониться, Великий Покоритель Пространства уверенно пробил своим прочным клювом нежную скорлупу и родился вторично в семье человека, разводившего говорящих птиц.

Его нарекли прекрасным именем Тюля-Люля, которое могло означать всё что угодно и вместе с тем — ничего.

Когда Тюля-Люля окреп, добрый хозяин передал его за приличное вознаграждение Папе, а тот уже отдал его бесплатно своему двенадцатилетнему сыну Килограммчику.

Этот молодой человек, находясь тогда в пятом классе средней школы, с трудом, как сквозь дремучие тропические леса, пробирался к основам наук.

Когда у него появлялась «неохота», его подгонял Папа, а в частые минуты неудач Килограммчик находил утешение в ласковых объятиях Мамы, закрывая глаза на то немногое, что осталось позади, и боясь представить себе то, что ожидало его ещё впереди до окончания учебного года, не говоря уже об Аттестате зрелости…

2.
Трудно описать красавца Тюлю-Люлю. Рост у него небольшой — сантиметров двадцать. На крепкой умной головке будто надета золотистая тюбетейка, а на груди — золотистая «манишка» с тёмно-синими пятнышками в виде ожерелья. На короткой шее золотистые и синие тоненькие «волны» и такой же расцветки крылья, небольшой размер которых понуждал к стремительному и «порхающему» полёту. Хвост длинный, из шести-семи синих перьев. Лапки с четырьмя пальцами — тоже синие, но не так, будто от холода, а по-настоящему. У Тюли-Люли даже крючковатый клюв был с синей шишечкой наверху.

Его друга, уже упомянутого мной Килограммчика, на самом деле звали Гошкой. Это розовощёкий толстячок с плутоватыми карими глазами. Шатен, среднего для своих лет роста.

У каждого человека есть какая-нибудь особенность в характере; у Гошки сопротивление. Всему и во всём. Особенно сильно оно вспыхивало, когда Папа давал ему поручение. Любое. Даже ничтожное. Например, вбить гвоздь в деревянную стену. В таких случаях Гошка тратил уйму усилий, чтобы оттянуть время: пересчитывал мух на кухне, гонял соседского сиамского кота Осьминога Кальмаровича, принимал таблетки от головной боли — лишь бы не браться сразу за порученное ему дело.

Вот каким странным и непохожим на других рос этот Гошка…

Ещё он любил поесть и в этом искусстве тоже не имел себе равных. Папа пытался его сдерживать, но это редко удавалось: Мама готовила так вкусно, что бывало, и сам Папа неохотно поднимался из-за стола, тяжело отдуваясь.

Ели же к обеду подавались ещё и блины да миска сметаны, Папа весело говорил:

— Ну, брат, держись… — и, расправив плечи, добавлял: — Не посрамим свою фамилию!

И не посрамляли, разумеется.

К третьему классу фигура Гошки округлилась и стала, как гирька, — отсюда и прозвище Килограммчик.

Папа, как и полагается, был главой семьи с самого её основания. И ещё писал книги для детей младшего и среднего школьного возраста, преимущественно сказки.

Писатели, как правило, надомники: пишут в своём домашнем рабочем кабинете. Папа вставал чуть свет, и Гошка не переставал удивляться: к чему? Ведь раз ты нигде на службе не состоишь и тебе так повезло, что не надо являться, как в школу, к определённому часу, не угнетай свой организм, а создавай ему щадящие условия!

Но Папа фактически мог работать только не более двух-трёх часов в сутки — утром. Потом семья, как следует завтракала, он провожал жену и сына до двери, брился и… отправлялся на: заседание, совещание, симпозиум, собрание, форум, митинг, диспут, встречу с читателями или выступление по телевидению (радио), открытие (или закрытие) выставки — одним словом, отправлялся на Мероприятие и возвращался домой вечером, где (по чётным числам) к этому времени собирались гости и единодушно выбирали улыбающегося Папу тамадой, то есть главным диктором застолья.

Мама была пе-ди-ат-ром (детским врачом). За день она умудрялась принять, осмотреть и вылечить несколько десятков ребятишек, по пути домой наполнить две огромные авоськи, ещё успевала приготовить ужин, а когда не было гостей (по нечётным числам) — выстирать, высушить и выгладить бельё.

Гошка старался не вмешиваться в дела родителей и быть самым незаметным в доме, чтобы ему давали минимум поручений. Тем более, что сейчас у него появилась забота — научить говорить Тюлю-Люлю. Но попугайчик упорно молчал, хотя по его осмысленному взгляду было видно, что он с интересом слушал Гошку, особенно когда тот читал стихи.

И вот сегодня (в нечётный, «разгрузочный», день) Папа вспомнил о сыне и попытался уточнить, сделал ли Гошка уроки. И есть ли у него вообще дневник.

Это оказалось так некстати, что Гошка умоляюще глянул на Маму, и та немедленно пришла на помощь.

— Своим постоянным контролем, ты хочешь отнять у ребёнка детство, — сказала она Папе. — Пусть он хоть изредка отдыхает…

— Изредка? — с сомнением повторил Папа. — Он пришёл из школы четыре часа назад и всё ещё не сбросил с себя усталость. Что их там, прессуют, что ли?

— Довольно того, что мы с тобой не знаем покоя! Сейчас время так ускорилось — не успеем оглянуться, как наш малыш вырастет и сам станет папой…

От этих слов Гошка похолодел.

— Мне бы хотелось подольше оставаться ребёнком… — признался он.

— Странный ты человек! — пожал плечами Папа. — Всё свободное время возишься с попугаем, когда перед тобой открывается удивительный мир неведомого!

— Как же! — усмехнулся Гошка. — Взрослые день и ночь барахтаются в нём: уже ничего не осталось на нашу долю…

— Ты видишь, как терзается ребёнок! — торжествующе сказала Мама. — А ведь ему необходим щадящие режим.

— Ошибаешься, сынок, — продолжал Папа. — Этому миру неведомого конца-края не видно: полностью его изучить не одному поколению невозможно — так коротка человеческая жизнь.

— Вот хорошо! — обрадовался Гошка. — Тогда и браться не надо. Научатся люди жить по пятьсот лет — пусть те поколения и пробуют…

— Устами младенца глаголет истина, — поддержала его Мама.

— Ты хочешь, чтобы наш сын вырос безграмотным чудиком? — поднял брови Папа.

— А чем лучше чудик образованный?! — парировала Мама. — Я хочу, чтобы Гошенька стал нормальным человеком, не обходя детство стороной; тогда ему ничто не грозит!

— Ну что ж, я разрешаю ему дружбу с попугаем, — тоном приказа заявил Папа, — но при условии, что мой сын избавится от двоек и троек. Решено! Хватит дебатов, а то я растеряю то, что придумал сейчас…

— Ты работаешь, даже когда разговариваешь, — едко сказала Мама. — Смотри, чтобы ты сам…

Папа не успел возразить: Гошка уловил, что разговор приобретает разрушительный характер, и вмешался.

— Хватит вам, родители! Лучше объясните мне, необразованному, — искоса глянул он на отца, — почему вы так перегружаете себя и не измените свой образ жизни? Бросьте работать и посвистывайте…

Папа и Мама растерянно переглянулись.

— Это ты? — грозно спросила Мама, поворачиваясь в Папе.

— Что я?! — испуганно моргнул Папа.

— Я спрашиваю: это ты внушил ребёнку своё низкое желание превратить меня в домашнюю работницу?.. А сами будете посвистывать?..

— Послушай, ну как ты могла?..

— Да, разумеется, расхохоталась Мама, и голос её задрожал. — Ты представитель сильного пола. Творец! А я должна бросить работу и обслуживать двух объедающихся мужиков?!

— О чём ты говоришь? Причём тут я?.. Гошка, ты понял что-нибудь?!

Мама заплакала.

— Значит это у него наследственное, — проговорила она сквозь слёзы. — Я знала, что в тебе живёт жестокий деспот, вселившийся теперь и в моего сына… На я этого не допущу, так и знай!

— Да нет, же, Мама, — повысил голос Гошка. — Я имею в виду вас обоих: ведь Папа может всё бросить и чихать в промокашку…

— Ах так! — возмутился Папа. — Ты хочешь, чтоб твой отец стал бездельником? Вёл жизнь завзятого тунеядца? Лишился радости творчества?! Я тебе чихну!..

И Папа кинулся к шифоньеру. Гошка сообразил, чем это может обернуться, и мгновенно исчез из дома.

Тюля-Люля с удивлением наблюдал происходящее и даже поковырял коготком в носу.

Папа, с ремнём в левой руке, присел на диван рядом с Мамой, вытер её платочком слёзы и нежно обнял за плечи правой рукой. Потом Мама поцеловала Папу и ушла в магазин, довольная тем, что день заканчивается так удачно. Папа задумчиво посмотрел ей вслед, облегчённо вздохнул, словно капитан океанского лайнера, миновавший бурю, погладил Тюлю-Люлю по золотистой тюбетейке и тихо произнёс:

— Тяжела ты, доля мужская…

И вдруг Тюля-Люля отчётливо, голосом Папы, произнёс:

— Тяжела ты, доля мужская.

Папа пошатнулся от удивления, а потом обрадовался и спросил:

— Так, значит, ты говорящий попугай?

— Иес, — скромно ответил Тюля-Люля, что по-английски означает «да».

3.
Теперь Тюля-Люля говорил беспрестанно, повторяя почти всё услышанное и лишь изредка вставляя английские слова, знакомые ему ещё по «предварительному детству», — когда он был яичком в Австралии, где этот иностранный язык очень распространён.

Пошли тёплые дни.

Папа купил Тюле-Люле просторную клетку и установил её на балконе, чтобы попугайчик мог дышать свежим воздухом в безопасности.

В первый же вечер, когда вся семья отправилась в кино, а Тюля-Люля на балконе коротал время в одиночестве, ни с того ни с сего возле клетки появился шустрый воробей.

Затворник искоса глянул на это невзрачное существо и придал себе важный, равнодушный вид. — Кто вы, если не секрет? — нарушил затянувшееся молчание незнакомец.

— Я Тюля-Люля, — гордо ответил наш герой, — австралиец, происхожу из знатного рода Пситтакиформес, то есть попугаев… Родился из белого яичка без единого пятнышка и являюсь членом семьи Многолетнева!

— О, ваше сиятельство! — сразу присмирел воробей и для чего-то огляделся. — Так вы родственник писателя!..

— Иес! — ещё более значительным тоном ответил Тюля-Люля и задрал клюв к небу.

— Не завидую вам, ваше сиятельство, — сочувственно чирикнул собеседник.

— Ты… ты что, смыслишь в литературе?!

— Ваш Папа имеет обыкновение читать самому себе вслух, и я порой с удовольствием слушаю… Однако сейчас я имею в виду его сына, этого душегуба и мучителя… Когда он даёт духу пришельцу Осьминогу Кальмаровичу, я не возражаю…

— Пришельцу? Так-так, продолжай.

— Так вот я и говорю: писательский сынок, Килограммчик, видимо, набрался от сиамского пирата жестокости, сделал себе рогатку из вишнёвого дерева и пуляет по нас, то есть по воробьям!..

— Пуляет? Это ружьё или пистолет?

— Ни то ни другое, ваше сиятельство. Это много ужаснее… Я опасаюсь, вы ещё увидите…

— Гм… Как тебя зовут?

— Меня?! — смутился воробей. — Никак… Я ведь никто; я даже вылупился из яичка с крапинками… У меня нет имени.

— Надо бы обзавестись, — посоветовал Тюля-Люля, — это удобно. Для меня, например.

— Слушаюсь, — склонил головку воробей.

4.
Его не было два дня, а на третий он примчался радостный и шумный.

— Ваше сиятельство! — захлёбываясь от восторга, чирикал он. — Я придумал себе кучу имён… Но самое красивое, по-моему, Люля-Кебаб! Каково?

— Я думаю, — наставительно ответил Тюля-Люля, — что тебе из простой семьи негоже называться столь звучно… И потом, люля-кебаб — это еда. Не далее как вчера Мама угощала меня…

— Жаль… А если я назовусь Домино?

— Проще надо, приятель, проще…

— Фиалка?

— Это слишком нежно!

— Карбюратор?

— Тоже красиво, хотя и грубее.

Они перебрали ещё с десяток имён, и вконец огорчённый воробей предпринял последнюю попытку:

— Может быть, Чик-Чирик?..

— Ну что ж, — одобрительно кивнул Тюля-Люля. — Пожалуй. Скромно. Запоминается легко… И ближе к происхождению.

— Я — Чик-Чирик, у меня теперь тоже есть имя! — на весь двор заорал воробей и запел тут же сочинённую им песенку:

Я Чик-Чирик, Я Чик-Чирик,
Я ко многому привык
И не боюсь отныне
Сиамского котыню,
Ведь я знаком и дружен с ним —
С его сиятельством самим!
И хотя стихи были далеки от совершенства, Тюля-Люля благосклонно отнёсся к доморощенному поэту и даже слегка одобрил:

— Гуд. Вот только насчёт дружбы ты хватил лишку…

— Простите, ваше сиятельство… может быть, я подредактирую песенку?.. Допустим так:

Я Чик-Чирик, я Чик-Чирик,
И ко многому привык;
Его сиятельство само
Мне подарило имя, но…
— Этот вариант совсем Вери гуд, — сказал Тюля-Люля. — Ведь жизнь полна всяких «но», и преуспевает тот, кто в совершенстве разбирается в них — я слышал это в Лондоне. Ну что ж, хвалю, хвалю… Ол Райт!

5.
Подошло лето.

Килограммчик блестяще перешёл в следующий, шестой, класс. Всего с одной четвёркой — по пению. В школе его приводили в пример, но больше всех торжествовала Мама:

— Вот видишь! — сказала она Папе. — Ты оставил мальчика в покое, и он показал, на что способен.

Папа и Килограммчик переглянулись и перемигнулись. На самом деле всё обстояло иначе. Папа однажды поймал своего сына за шиворот и грозно сказал:

— Двойки или жизнь?! Выбирай…

— А как же с детством? — намекнул Гошка. — Мама будет в отчаянии.

— Если только пикнешь ей, смотри тогда, — твёрдо заверил Папа. — Ты не птица и нечего порхать по жизни. А детству дело не помеха… Ну?

И перед взором струхнувшего Гошки убедительно замаячил великолепный сыромятный ремень, приобретённый Папой по случаю.

— Жизнь… — сдался Килограммчик.

— Но только порядочного человека! — предупредил Папа.

— Согласен.

— Клянись!

— Честное пионерское.

— А теперь давай дневник и начнём…

И, представьте себе, дело пошло на лад!

Вот как было всё в действительности, но они не хотели расстраивать маму и лишать её удовольствия приписать успехи Гошки своей методе.

6.
— Всё, — сказал Гошка Тюле-Люле, — второго числа еду в Артек.

— Это что такое?

— Как тебе объяснить?.. Пионерский лагерь. Лучший в мире! Туда и детей направляют особо отличившихся…

— И ты тоже отличился?

— А то! Сам посуди: плёлся в хвосте и вдруг — вжик! — выскочил в отличники. Такими гордятся больше всего, потому что отличник — он сам по себе отличник и никого не удивляет, а нерадивые, вроде меня, если вырвутся вперёд, то все учителя гордятся: мол, наша работа! Я и дальше так буду: первая четверть на двойках, вторая — на тройках, а потом — вжик! — и отличников догнал… стратегия, брат!

— И тебя примут в Артеке?

— С оркестром!

— Но ведь ты сделал рогатку?!

— А-а, — покраснел Килограммчик. — Это сиамский бродяга натрепался?

— Чик-Чирик рассказал.

— Серенький?

— Да. Ему-то за что досталось?

— Ошибка молодости, — вздохнул Гошка. — Больше не буду! Хочешь, я сломаю рогатку? И — никому ни слова…

— Хочу.

Тюля-Люля перелетел на крышу шифоньера, чтобы лучше видеть, как Гошка разломает своё изделие и выбросит в мусоропровод.

А второго числа следующего месяца Тюля-Люля расстался с Килограммчиком и заскучал.

7.
Тот ужасный день, что так резко изменил жизнь Тюли-Люли, начался в воскресенье после обеда. Мама утром проводила Папу в Симферополь, чтобы потом он автобусом добрался до Артека — проведать Гошку, развесила бельё во дворе, побеседовала с соседкой, и тут началась катавасия…

Небо сразу помрачнело, низкие рваные тучи, вытягиваясь и клубясь, то как бы дёргали друг дружку, то словно гонялись взапуски и ворчали, как львята.

Мама сбежала вниз и стала снимать с верёвки надувшиеся ветром рубашки, наволочки и огромный пузырь — пододеяльник; Тюля-Люля вышел из клетки и намеревался помочь Маме советом, но не успел пошевелить крылышками, как сиамский негодяй кинулся на него, обхватил лапами и зловеще мяукнул сквозь зубы.

Тюля-Люля завопил вне себя от ужаса, но его крик поглотил страшный удар грома. Только Чик-Чирик успел услышать, потому что находился поблизости.

Мгновение — и смелый воробей, подгоняемый порывом ветра, кинулся на Осьминога Кальмаровича и ударил злодея по темечку. Сиамец от неожиданности выпустил попугайчика из лап. Правда, в последнюю секунду он всё же успел ухватить зубами свою жертву за хвост и вырвал несколько перьев. Тюля-Люля свалился с балкона в пыльную бездну; очередной, ещё более мощный порыв упругого ветра подхватил его, оглушённого и ослеплённого молнией, и увлёк в неведомую даль.

Чик-Чирик, несмотря на нелётную погоду, хотел устремиться за своим покровителем, но тут небо прорвалось окончательно, и Тюлю-Люлю словно бы смыло проливным дождём.

Гроза буйствовала не менее часа. Потом небо очистилось, и ласковое солнышко с недоумением глянуло на бурные потоки воды, отражаясь в сотнях луж.

Чик-Чирик произвёл взлёт и принялся за поиски.

— Ваше сиятельство, ваше сиятельство! — звал он, большими зигзагами расширяя трассу своего полёта, но напрасно.

Земля отвечала многоголосым гомоном, вежливо короткими сигналами автомобилей, противным визгом трамвайных колёс на высыхающих рельсах.

К вечеру сил у воробья поубавилось основательно: он пересёк уже почти весь город и очутился в посёлке, что совсем рядом с аэропортом.

— Ваш… ст-во… — едва слышно попискивал он, и, когда уже вовсе утратил надежду, где-то рядом, из беседки в чьем-то саду, послышался радостный и давно ожидаемый голос:

— Я здесь, Чик-Чирик! Это ты барахтаешься в мире неведомого?

Обрадованный воробышек юркнул под крышу беседки и увидел столь изрядно потрёпанного попугайчика, что едва узнал в нем «его сиятельство».

От счастья у Чик-Чирика наступила минутная немота, потом, заикаясь от волнения, он пропищал:

— Ваше… с-тво… Эко вас изобразило…

Вероятно, он хотел сказать «преобразило», но поторопился.

— Ну-ну, малыш, — одобрительно заметил Тюля-Люля, — ты просто молодец, что нашёл меня, безграмотный чудик…

— Ваше… ст-во… — поразился Чик-Чирик, — что вы говорите? И почему, как люди?

— А как же ещё? Я ведь говорю в основном чужими словами и фразами, особенно если волнуюсь…

— Понимаю, ваше сиятельство… Полетели домой. Я запомнил дорогу.

— Ты хочешь лишить ребенка детства? А ему нужен щадящий режим, — голосом Мамы ответил Тюля-Люля.

— Ваше сиятельство, — настаивал Чик-Чирик, — простите, что осмеливаюсь думать в вашем присутствии, но я думаю, что нам надо летёть. К Маме. Домой…

— В таком состоянии? Без рулевых перьев? — с сомнением произнёс Тюля-Люля. — Боюсь, что мне не дотянуть…

— Что делать? Что делать? — огорчился Чик-Чирик. — Я придумал Я думаю, что надо лететь за Мамой и привести ее сюда… Я быстро, ваше сиятельство!

8.
Мама была очень расстроена исчезновением Тюли-Люли. Она обошла все соседние дворы Расспрашивала встречных, звонила по телефону в бюро находок и наконец в отчаянии присела на балконе, чтобы собраться с мыслями.

Вот тут-то и появимся Чик-Чирик…

Мама сразу узнала его, подставила ему теплую ладонь, погладила по головке и грустно сказала:

— Нет теперь нашего друга, Серенький. Боюсь, что он погиб…

— Нет-нет, Мама, он жив! — заверещал воробей на своём птичьем языке. — Поедемте, я покажу вам это место…

Убедившись, что Мама не понимает его, Чик-Чирик несколько раз срывался с ее ладони, устремлялся в сторону автобусной остановки, возвращался и вновь звал ее.

И Мама… догадалась!

Сбежав с лестницы, она посадила воробья в свою раскрытую сумочку, чтобы он мог свободно выглядывать и не пропустить нужную остановку, села в автобус, и они поехали.

Умница Чик-Чирик привел-таки Маму к нужному месту и торжествующё сел рядом с попугайчиком. Тюля-Люля задрожал от радости, замахал крылышками и чуть отвернулся от смущения за свой столь потрёпанный вид. Он ожидал, что Мама кинется сейчас к нему и он прижмется к ее душистой щеке. Но этого не произошло.

— Ты ошибся, Серенький, — произнесла она, в недоумении поворачиваясь к воробью. — Наш Тюля-Люля — красавец! А этот… Увы, это не он, Серенький…

— Да нет же, это он, Мама, увёряю вас, он! — возбуждённо прыгал Чик-Чирик, но Мама не поняла его.

— Спасибо, Серенький, поехали назад, — позвала она.

Но Чик-Чирик дал знать, что остаётся, и Малаа уехала одна.

Тюля-Люля опустил головку: он был обижен до глубины души. Нe узнать своего друга! Ценить близкое существо, так сказать, по одёжке! Это было свыше его сил.

— Ваше сиятельство, — в отчаянии произнёс Чик-Чирик, — но почему вы молчали? Не подтвердили Маме, что вы — это вы? Или уже разучились говорить по-человечески?

— Я? Разучился?! Слушай… — Тюля-Люля громко чихнул точно так, как это делает Гошка, отчего воробей испуганно стал оглядываться, ища мальчика, пока не догадался, что это искусство попугайчика.

— Так позовите её, ваше сиятельство!

— Ни за что! — гордо ответил Тюля-Люля. — Я разрешаю и тебе покинуть меня…

— Как можно, ваше сиятельство?! — возмутился Чик-Чирик. Неужели вы думаете, что я способен на предательство? Я остаюсь с вами.

Вскоре под крышей беседки воцарилась густая темнота, без единой крапинки, и собеседники уснули: Тюля-Люля на основной перекладине, а Чик-Чирик — в почтительном отдалении.

9.
Утро выдалось прекрасное. Свежий воздух пронизывали юные солнечные лучи; ароматы полевых трав смешивались с чудесными запахами цветов; приятный рокот заходящих на посадку самолётов мягко доносился издалека.

Друзья проснулись рано и с удовольствием позавтракали на птичьем дворе. Даже небольшие расстояния Тюля-Люля преодолевал с трудом, а линия его полёта была столь извилистой и несуразной, что Чик-Чирик не удержался от шутки:

— Ваше сиятельство, глядя на вас, я невольно вспоминаю свои первые учебные порхания.

— Хотел бы я видеть, как бы ты порхал после когтей негодяя Осьминога Кальмаровича…

— Нет-нет, ваше сиятельство! — взъерошился воробей. — Я, извините, просто пошутил…

— Ну, ладно, надо изучить местность и выбрать себе постоянное жилье.

— Так вы не хотите возвращаться домой?!

— У меня уже нет дома. У тебя — другое дело.

— Ни за что, ваше сиятельство! Я остаюсь с вами.

— Похвально, малыш. Значит, мы из одной стаи, как говорят у нас в Австралии.

Обследовав квартал, в котором они находились, и не найдя подходящего жилища, они перелетели в соседний, Собственно, обследованием больше занимался Чик-Чирик, поскольку хвостик его был невредим и полёт увереннее.

Он-то и обнаружил «квартиру» в новом пятиэтажном доме, где помещалось почтовое отделение. Тюля-Люля пристроился над открытым окном и с удовольствием вслушивался в названия городов, произносимые посетителями. Люди отправляли заказные письма и телеграммы, бандероли и посылки во все концы страны и за границу. Тюля-Люля, прикрыв глаза, заметил:

— Ты ощу щаешь, малыш, всю необъятность этого мира и прелесть путешествий?

— Ещё бы! — чирикнул воробышек. — Как я завидую вам, столько повидавшему, ваше сиятельство!

— Ты слышишь? БАМ!.. КамАЗ!.. Атоммаш!.. Какие звучные названия! Так и хочется повторять их… Должно быть, это где-то неподалёку от Австралии. Пальмы, могучее солнце, морские пляжи…

— Вы кто такие? — вдруг раздался сверху хрипловатый голос, и они, задрав клювы, увидели на краю крыши Скворца.

Вот-с, их сиятельство — знатный австралиец… а я… как видите… Но мы живем на другом конце города…

— Я так и подумал, что вы не нашенские. Уже все здесь знают, что БАМ, Атоммаш — великие стройки, там чудеса техники.

— Техники? — оживился. Тюля-Люля. — Это хорошо. Я люблю технику.

И тут кто-то там, в помещении почтового отделения, совсем рядом с открытым окном, произнес:

— Будьте добры, примите посылочку в Артек: там внучек мой отдыхает.

— Яблоки посыпаете?

— Да, из своего сада…

Тюля-Люля едва не свалился с кирпичного уступа от волнения.

Артек?! — задыхаясь от восторга, прошептал он. — Ты слышал, малыш? Там Гошка, я хочу к нему! Дошло? Килограммчик, значит, это наследственное! Я всегда знала, что ты деспот… Чихать в промокашку! Где? Где эта посылка?

— Я вижу её, ваше сиятельство! Она на весах… Но это дырявый ящик — не рассыплется он?

— Через любое из его отверстий я проникну внутрь и отправлюсь в путь… Пищи там хватит. Решено: я уезжаю в Артек!

Они нетерпёливо вертелись возле зарешеченного окна, а когда настал обеденный перерыв, Тюля-Люля распрощался с воробышком, не без труда пролез через круглое отверстие в артековскую посылку, и новое его путешествие началось!..

ГЛАВА ВТОРАЯ Красные флаги у синего моря…

1.
Один из самых знаменитых в мире полуостровов — Крымский, расположенный в середине северного побережья Черного моря. Выгодное его местоположение и мягкий климат южных берегов весьма способствовали, тому интересу, который проявляли к Крымскому полуострову жители отдаленной Греции, Италии и других стран ещё в глубокой древности. Они приплывали сюда, основывали города и поселения, разводили скот, обрабатывали поля, а потом воевали друг с другом, «если не хватало земли или базаров», как объяснял Гошка главные причины войн.

А появился Крымский полуостров вот откуда. Далеко-далеко на севере в незапамятные времена жил в темном лесу медведь, да такой огромный, что когда становился на задние лапы, то голова его уходила за облака.

Однажды он простудился и стал кашлять. На всей планете от этого приключилось землетрясение, и некоторые острова ушли на дно морское по самую макушку да так там и остались.

И была у этого медведя хозяйка — злющая-презлющая колдунья. Узнав про Крымский полуостров, она приказала своему медведю растоптать там всё живое. Пришёл туда этот ужасный зверь, но так был заворожён красотой крымской природы, что отказался выполнять приказ.

Колдунья топала на медведя ногами, визжала от злости, даже пригрозила ему: «Я тебе зубы повыдёргиваю без замораживания!» А тот, отгоняя ушами мух, промычал в ответ: «Нет у тебя щипцов по моим зубам…» Подошёл к морю, наклонился и стал пить.

Совсем ошалела от ярости колдунья и превратила зверя в камень, По сей день стоит на том месте высоченная и толстая Медведь-гора, или по-другому — Аю-Даг. Склоны её покрылись дремучими дубовыми и сосновыми лесами, а много позже у края одной кручи на скале, появился замок, где жили братья-близнецы Пётр и Георгий. Потом они куда-то поддевались, а замок без них, пришёл в запустение и вовсе развалился. Осталась на, его месте только легенда; которую ничто не брало: ни ветры, ни проливные дожди, ни жаркое солнце. Рассказывают её всем приезжим, а мне довелось услышать от Гошки, как вы уже, вероятно, догадались…

Урочище рядом с горой называется Артек; слово это такое старое, что уже никто не помнит его значения.

Когда-то, здесь бывал Александр Сергеевич Пушкин и любил бродить по прибрежным тропинкам. Кто знает, не здесь ли он увидел «у лукоморья дуб зелёный», о котором рассказал в «Руслане и Людмиле»?

Через несколько лет после Октябрьской революции сюда приехал один из верных друзей Ленина, учившийся когда-то с ним в одной гимназии в Симбирске, Зиновий Петрович Соловьёв. Советское правительство поручило ему найти место для первой всесоюзной пионерской здравницы. Он остановил свой выбор на Артеке…

А 16 июня 1925 года здесь открылась первая смена ныне Всесоюзного пионерского лагеря ЦК комсомола имени Ленина; выстроилось тогда на линейке всего восемьдесят ребят.

С той поры здесь побывало более полумиллиона детей из десятков стран мира. Все они едут сюда через Симферополь, где находится эвакобаза Артека.

2.
Артек — это целая пионерская республика, в, которой фактически несколько лагерей, а в каждом ещё есть свои пионерские дружины. К примеру, в «Горном» имеются дружины «Янтарная», «Хрустальная» и «Алмазная». Мне придётся больше внимания уделить «Алмазной» — по той причине, что в неё направили Килограммчика.

Понятное дело, что этой же дружине уделял не меньшее внимания её начальник Яков Германович — кареглазый человек среднего роста, с чёткими усиками на слегка удлинённом, мужественном лице.

Вместе с ним на эвакобазе была сейчас старшая пионервожатая Оля. Они листали списки: в этом заезде, кроме советских ребят, в Артек приехали погостить дети из шестидесяти четырёх стран, а в «Алмазную» направили представителей из двенадцати, говорящих на английском языке: так было проще организовать работу тоже совсем юных переводчиков.

Если пройтись по эвакобазе, можно увидеть красные галстуки венгров, монголов, йеменцев; бело-красные галстуки поляков; синие — немцев; зелёные с красной полоской — санмаринцев; жёлтые — пионеров Гвинеи-Биссау и Республики Островов Зеленого Мыса…

3.
Яков Германович вызвал своего переводчика Андрея и коротко спросил:

— Начнём?

— Я готов… — кивнул Андрей и сказал в микрофон по-английски — Юные леди и джентльмены! Мы приветствуем вас в Крыму, в двух шагах от Артека…

Шум вокруг несколько приутих, и заинтересованные потянулись на его голос, смеясь и чуть-чуть гордясь тем, что их назвали «леди и джентльмены».

— Ребята, — продолжал Андрей, — я буду называть фамилии и имена; а вы откликайтесь и помогите разобраться, не возникло ли у нас какой-нибудь ошибки… Понятно?

— Иес… — откликнулось несколько голосов, а когда все стихли, худощавый высокий мальчик лет четырнадцати, рыжеволосый, с веснушчатым лицом, в ковбойской шляпе, клетчатой рубанке, с сине-белой косынкой вместо галстука и в джинсах, запоздало произнес:

— О'кей!

— Джон Каллэган…

— О'кей, — отозвался тот же мальчик.

— Ты?

— Я же сказал: о'кей, — ответил он по-русаки.

О! — удовлетворённо кивнул Андрей. — Приятно слышать… Где ты научился говорить по-русски?

— Дома.

— В школе?

— О'кей. Я получил за отличные успехи по русскому языку поощрение — поездку в Артек.

— Поздравляю!

— О'кей.

— Амеркиканец?

— О'кей Я родился в Нью-Хейвене.

— А тут написано… из Мельбурна.

— О'кей: я родился в одном городе, а живу в другом. Сейчас я — австралиец…

— Понятно. Следующий: Джеймс Филлайн…

— Иес…

4.
Гошка потянул Джона за рукав и отвел в сторонку.

— Слушай, австралиец, давай дружить? А?

— Давай. Меня зовут Джон…

— А можно я буду называть тебя О'кей?

— Хо! — усмехнулся Джон. — Валяй… А тебя?

— Килограммчик.

— Что-о? У вас дают такие имена?

— Да нет, Гошка я. Это ребята так прозвали. Я не о том. Понимаешь, у меня с английским туго, с первого урока. Кобра говорит…

— Кобра?!

— Учительница. Она очкастая… Но хорошая!

— О'кей.

— Так вот, с произношением у меня труба..

— Труба?! — поразился О'кей.

— Ну это значит, как дым: всё в трубу вылетает!

— А-а! О'кей, о'кей… У нас, это — убытки.

— У тебя самого как с произношением?

— Я отличник, у меня нет трубы…

Здорово! — восхитился Гошка. — Но ведь трудно…

— Зато потом бизнес свой буду иметь. Это у вас хорошо: все о тебе заботятся, за тебя всё делают, а у нас — только сам…

— Оно-то и здесь… — не совсем… — согласился Гошка. — Так поможешь?

— О'кей.

5.
Это был «яркий пижон международного класса», как о нем вполголоса сказала старшая пионервожатая Оля. На джинсах его пестрели наклейки отелей нескольких столиц мира, рубашка копировала географическую карту: на груди восточное полушарие, а на спине — западное. Мордашка у него была славная — белая, без единого пятнышка; глаза под тонкими, как у девочек, бровями голубые, умные и смешливые; зубы крепкие и красивые; каштановые волосы волнами спадали на плечи. Был он высок и строен; на левом плече у него болталась гитара.

— Эй, географ, подходи! — крикнул Андрей по-русски, надеясь, что тот его не поймет, и поманил его списком.

Мальчик, ему было тоже лет четырнадцать, охотно повиновался.

— Кто ты? — по-английски спросил его Андрей.

«Географ» неторопливо снял с плеча гитару, пальцы его пробежали по струнам, гитара озорно зазвенела, и Яков Германом, тонкий ценитель музыки, изумленно уставился на «пижона».

Мальчик ответил начальнику дружины ласковым взглядом и вдруг запел приятным мягким баритоном:

Я перед вами, словно ценный мех,
Родителей любимое созданье;
На Древе Жизни я сучок из тех,
Что обращают на себя вниманье.
— Ещё, ещё!.. — закричали ребята, когда он умолк.

— Это вам не концерт, — деловито ответил «географ». — Я заполняю анкету… Ясно?..

— А как же тебя все-таки зовут? — спросила старшая пионер-вожатая Оля.

— Мокеем! С Урала я. Из современных…

— Что-то я таких у нас не видал! — крикнул ктo-то сзади.

— Я на тек, которые будут…

— Ладно, — вздохнул Яков Германович. — Следующий…

6.
— Эй, Сучок, — тихо окликнул «пижона» Гошка, — ступай к нам…

Мокей пренебрежительно скользнул взглядом по толстой фигуре Гошки и спросил:

— Сарделька?

— Нет, — опешил Гошка, и, сам не зная почему, признался: — Килограммчик…

— А это что за мистер?

— О'кей он. О'кей — австралиец.

— Вон как! Сосед? Это же где-то совсем рядом… — Он показал Австралию на своей рубашке.

— Меня зовут Джон.

— А я — Мокей… Значит, ты и по-нашему балакаешь?

— Ба-ла… ка?.. Ешь?!

Он что у тебя, с приветом? — спросил Мокей, поворачиваясь к Гошке.

— О'кей, — обрадовался Джон. — Я с приветом к тебе…

— Ну ладно-ладно, — смутился Мокей. — Я вижу, ты ещё не здорово в языке, но мы тебя вытянем!

— Откуда? — в отчаянии спросил Джон.

— Из пучины незнания…

— О'кей, — понял Джон. — Скажи, Сучьок Мокеевич… Я так произнёс?

— Мокеем зовут меня, а не отца, — понял? Во-вторых, сучок — это вовсе не имя…

— Ах так! — кивал Джон. — Тогда это есть предмет?

— Ну; разумеется. Да вот, смотри. Видишь в доске эту штуку? Она называется по-русски «су-чок».

— О'кей, о'кей! Это есть по-английски «тувнг» — «умереть»… Ты это имел в виду?

— Что?!

— У нас произносят «ту хоуп зе тувиг», что примерно означает «умереть», особенно если ты много должен денег… Мой отец типографский рабочий, но и ему приходится изредка так говорить…

— Да нет, я имею в виду другое, — объяснил Мокей. Я хочу жить, понимаешь? И жить не серенько, а ярко, выделяясь из толпы, чтобы понравиться своей Фортуне — богине судьбы.

— О'кей, — согласился Джон. — Это одобрительно.

— Надо выделяться, как этот сучок выделяется на доске… Чем и как — это твоё дело.

— Точно! — обрадовался Гошка и рассказал, как он из двоечников выбился в уверенные хорошисты (о роли отца он для краткости умолчал). — Я теперь решил так же действовать и здесь; вначале буду делать, что захочу, а потом уже начну по правилам:.. Вот увидите — я ещё проявлю себя!

— Так ведь это совсем новый, оригинальный бизнес! — восхитился Джон. — Килограммчик, ты гений есть!

— Я только не знал, что стал нравиться этой богине…

— Фортуне, — напомнил Мокей.

— Вот-вот..

— О'кей. Теперь я понимаю вас очень хорошо, друзья, и мой поезд опять идёт на рельсы, — успокоился Джон. — Мне отец — по-нашему фазе — говорит: общество хочет сделать всех стандартом, а человек должен сопротивляться и быть оригиналом.

— Ну вот… — облегченно вздохнул Мокей, — дотолковались. Главное — не быть похожим на других, в этом суть.

— И ещё, — продолжал Джон. — он говорит: жизнью людей управляют счета в банках! А у каждого свой счёт, и потому своя жизнь, непохожая на другие…

— Счёт? — переспросил Мокей.

— Ну, деньги, в банке…

— А-а… В сберкассе, — кивнул Гошка. — А мой Папа говорит: не в деньгах счастье!

— Кто он у тебя, предок-то? — опросил Мокей.

— Писатель, сказки пишет.

— Ну и подыскал же ты себе родителя, посочувствовал Мокей. — А мой — кондитер. Я, говорит, любую сказку в торт могу превратить! Понял?..

— Но я сказки люблю, — честно признался Гошка.

— О'кей, — кивнул Джон, — сказки всегда питательны человеку.

— Да и я не прочь их почитать… — после небольшого раздумья добавил Мокей.

— А чего ж ты тогда: сказку — В торт? — спросил Гошка.

— Так я же сучок! Надо быть непохожим на других! Или я не так сказал, ребята?

— Сучок, сучок, серьезно ответил Гошка.

— Хорошо сказал, — одобрил Джин. — И коротко и верно: сучок!.. На Древе Жизни…

— Ребята! — объявила старшая пионервожатая Оля. — По машинам…

7.
Ей было двенадцать лет, она окончила пятый класс. Из их школы аз Артек приехало человек шесть, и всех определили в дружину «Алмазную». Ещё в автобусе, на выезде из Симферополя, однокашники этой девочки поведали остальным, что её зовут Бутончик, вернее, так её прозвал дедушка; оказалось, удачно, и прозвище вытеснило настоящее имя и закрепилось.

— Ненадолго… — заметил Мокей, сидевший рядом с ней.

— Почему? — поинтересовалась девочка.

— Потому что ты скоро станешь цветочком!

Все зааплодировали. Бутончик смутилась, а потом, когда ребята запели «Взвейтесь кострами», наклонилась к Мокею и с искренним любопытством спросила:

— А каким я буду цветочком?

— А тебе каким хочется? — вопросом на вопрос ответил Мокей.

— Н-не знаю… Ландышем. Можно? Как ты; думаешь?..

— Посмотрим, — тоном старшего произнёс Мокей.

— Лишь бы не павлином! — вдруг засмеялась Бутончик.

— Это что, намёк? — насторожился Мокей. — К тому же павлин — не цветок.

— Скажи честно, чего ты вырядился? Ведь играешь здорово, поёшь — заслушаешься…

— Я — сучок, понимаешь ли… Скучно быть, как все…

— А когда, сучок выдавишь… на его месте, знаешь, дырка останется!

— Если б ты не была девчонкой, я бы тебе показал!

Гошка, наблюдавший за ними, догадался, что Мокей попал в затруднительное положение, и крикнул:

— Сучок! Чего ты с ней связываешься? Иди к нам, песенку свою сочиним…

— Пусти, — поднялся Мокей, чтобы пересесть на упругое сиденье в хвосте автобуса.

— Иди-иди, сучок дубовый, — засмеялась Бутончик, пропуская его. — Пробка ты, а не сучок.

— Я тебе припомню это, злючка.

Но Бутончик вовсе не была злючкой; напротив, она отличалась ласковым и добрым характером. Правда, у неё имелся один серьезный недостаток: она всегда как бы размышляла вслух — что думала, то и говорила. Но этот недостаток в юности встречается почти у всех и с возрастом исчезает бесследно: я по себе знаю…

8.
Вереница автобусов миновала въезд в Артек и стала спускаться к морю. Перед ребятами раскинулась красивая панорама; они невольно умолкли и прильнули к окнам…

«… А когда видишь Артек с моря, — писал потом Гошка своим родителям, — то он расположен в три ряда, как слоёный Мамин пирог. Внизу — пляжи, отгороженные друг от друга дамбами. Ещё корпуса лагерей „Морской“ и „Лазурный“, наш морской порт, собственный, с кораблями! Потом идёт второй слой: здесь Дворец пионеров, административный корпус, памятник Неизвестному Матросу, посёлок для сотрудников Артека… А в третьем ряду, вверху, — наша дружина „Алмазная“ и вообще весь пионерлагерь „Горный“, школа, стадион, бассейн.

В самом центре — памятник Ленину. Он так стоит, что отовсюду виден и ему, Владимиру Ильичу, тоже всё видно и слышно!

Народу тут тьма… Из всех стран, какие только есть на свете, африканских — тоже. Славные! Я ему говорю: „Тебе хорошо, ты сразу не похож на других чёрный… А мне ещё надо чем-то отличиться!“ А Джефри говорит: „Так я дома, тоже как все, чёрный. И мне там трудно отличиться…“

Но я тут встретил мировецких ребят, и мы сучкуем, то есть становимся непохожими на всех. Не чёрными, а вообще — особенными. Когда совсем станем непохожими, я всё опишу подробно, а пока — ищем правильные пути».

Вот уже автобусы бегут по горному склону (Второй Гошкин «слой») на высоте метров двести над синим-пресиним морем. Свернули влево. Теперь Аю-Даг виден прямо по ходу и немного справа; сходство горы с медведем становится поразительным.

Чуть слышно шуршат шины колёс, посвистывает ветерок, донося волнующий запах моря, сухо потрескивают цикады, весело шелестят перистые листья пальм, и стройно красуются кипарисы у выгнутого подковой добродушно-ворчливого побережья. А навстречу шагают густые горные леса.

Ещё поворот, но уже вправо, слегка вниз — и вереница автобусов замирает возле четырёхэтажного светлого корпуса дружины «Алмазной», неподалёку от белого обелиска, увенчанного мраморным бюстом человека с задумчивым взглядом, бородкой и усиками.

— Памятник Зиновию Петровичу Соловьёву, — сказала Оля. — Наша дружина носит его имя.

9.
Весело выбежали ребята из автобусов, а наши три друга — Гошка, Мокей и Джон — запели под гитару только что сочиненную ими песенку:

В отдельности сучок —
Сам по себе и где-то,
А вместе мы — пучок,
Прекраснее букета!
«О'кей», — сказал Мокей,
«Лады», — кивнул О'кей,
«Допустим», — согласился Килограммчик…
Чик, чик, чик-чик.
— Становись! — скомандовал Яков Германович. А когда все построились, разрешил стоять «вольно» и объявил, кто в какой палате будет жить, после чего добавил: — Не мешкайте, ребята, потому что нас ждут в столовой…

— Так недавно ж ели, в Симферополе, — раздались голоса.

— Ничего, это не повредит, — успокоила Оля. — Знайте, что с этой минуты отряды соревнуются между собой, в том числе и по весу…

— Как это — по весу? — спросил Гошка, слегка бледнея от неясного, но тревожного предчувствия.

— В прямом смысле: кто на сколько поправится за смену.

— А повара здесь как?..

— Сам увидишь…

Гошка пошатнулся и прислонился к Джону: — Поддержи меня, О'кей.

— С тобой плохо?..

— Я… я люблю поесть, — признался Килограммчик. — А мне надо худеть…

— Не тоскуй, — успокаивал его Мокей. — Будь сучком во всём!

— Главное, — посоветовал Джон, — больше движений. Спорт превращает продукты в мускулы.

— Где там… — безнадежно махнул рукой Гошка. — Разве после хорошей еды захочется шевелиться?..

— Уж это ты прав, — согласился Мокей. — А вон, видать, и шеф-повар пришёл с помощниками!.. Точно! Слышите?

— На разбойников похожи, — проворчал Гошка.

— Нет-нет, — возразил Джон, — хорошие, крепкие люди!

— Дай им только волю, — нахмурился Гошка, — так и вовсе закормят…

10.
В палату сучков, как теперь все называли нашу троицу, подселили мальчика, тоже недавно окончившего пятый класс. Тихий… Синеглазый. С тёмным чубом. Паренёк был не мал ростом, но и не высок, не слаб, пожалуй, но и не могуч в теле. Вид его вызывал у окружающих, благодушие.

— На тебя посмотрел — и чаю захотелось, — признался Гошка.

— Ты откель? — полюбопытствовал Мокей. — Не из питомника?

— Из Пролетарска я.

— Рабочий? — улыбнулся Джон и поднял правый кулак. — Салют!

— Это город такой есть у нас в Ростовской области, — объяснил Гошка. — Казачий…

— Долгополов я, — добавил паренёк. — А звать Петром.

— Петром… — передразнил Мокей. — Хлюпик ты для такого имени! Нарекаю тебя… — ненадолго задумался Мокей. — Нарекаю тебя… Будешь ты сучок наизнанку — Вмятина…

— Вмятина? — засмеялся Пётр. — Как это понять?

— Вот мы — сучки, гордые представители человечества! — И коротко объяснив суть новшества, Мокей бухнулся на кровать.

— Одетым… вроде нельзя, — заметил Пётр.

— Вот ты и оголяйся, а нам запреты — что воробью вот эта клетка…

«Клетка», в которой их поселили, представляла собой уютную комнату на третьем этаже с выходом на балкон. Четыре деревянные кровати с упругими матрасами, возле каждой — тумбочка. Вдоль стены, по обе стороны двери — шкафчики для одежды, зеркало.

С балкона, куда вышел Пётр, открывался чудесный вид на Артек и море.

Снизу крикнули, чтобы все шли получать артековскую форму. Поначалу Мокей обрадовался: «одежонка классная», но потом помрачнел:

— Не учёл я. Это ж теперь все друг на дружку похожи станут. Труднее будет сучковать. Ну ладно, сучки, покажем, «дисциплину»… — и он ударил по струнам:

«О'кей», — сказал Мокей,
«Лады», — кивнул О'кей,
«Допустим», — согласился Килограммчик…
Чик, чик, чик-чик.
Странное дело: веселая мелодия, даже при несовершенстве текста, пленяет нас. Пётр аж привстал.

— Здорово играешь… — восторженно произнёс он. — А слова чьи?

— Поэта Сучкова! Ребята, молчок! Я творю… — И в самом деле сочинил тут же, экспромтом, ещё один куплет:

Нам правила нужны,
Как двери без замков,
И прославляем мы
Порядок без сучков
«О'кей», — сказал Мокей,
«Лады», — кивнул О'кей,
«Допустим», — согласился Килограммчик…
Чик, чик, чик-чик.
Яков Германович, проходя в это время по коридору, остановился возле двери и сперва дослушал песню, даже руками подирижировал и лишь после припева вежливо постучался, заглянул к сучкам и строго сказал:

— Спать!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Таинственный Некто

1.
Утром палата сучков храпела так дружно, что дежурному удалось поднять только Петра. Остальные встали, когда корпус опустел, — все уехали на экскурсию по Артеку.

В столовой уже знакомый шеф-повар страшно обрадовался их появлению:

— О это и есть знаменитые сучки?! Рад, очень рад видеть вас, джентльмены… Так приятно встретить столь выдающихся и неповторимых людей здесь, у нас, да ещё в такую рань!

— Нам бы этого самого… — намекнул Гошка.

— Позавтракать? Как же, как же: с утра это необходимо и полезно… У нас сегодня были котлеты с рисом, сардельки, отбивные, пирожное заварное с кремом, кофе…

— А сейчас?

— Сметана, молоко…

— Давайте котлеты, — разрешил Мокей.

— Котлеты?! Уже обед готовим… А Яков Германович сказал, что вы сегодня на добровольной диете. Кстати, вот этому пузанчику она не повредит!

— М-м… — неопределённо промычал Килограммчик.

— Пошли, — кратко сказал Мокей.

— Куда? — не понял Джон.

— Проспали, — сказал Мокей. — Прозаически и добровольно. Объявляется разгрузочное утро…

2.
Но едва они вышли из столовой, как их перехватили ребята:

— Айда на линейку! Горн слышали?

— Ну ещё бы, — деловито откликнулся Мокей. — Мы туда и спешим… Это наша Мечта с большой буквы!

Гошка и Джон не стали подводить приятеля и тоже вовремя встали в строй.

После переклички отрядов Яков Германович предоставил слово старшей пионервожатой.

— Ребята из прежнего потока, — сказала Оля, — передали вам свой наказ… нет, три наказа: закончить картину «Встреча в космосе», доснять фильм «Мы в Артеке…» и провести карнавал «Литературные герои у нас в гостях»…

— Что же это они сами не сделали? — раздался голос Мокея. — Слабо стало?

— Почему слабо? — удивилась Оля. — Они многое сделали, а это уже просто не успели.

— А посмотреть нельзя? — спросил Гошка.

— Всё можно, — уверила Оля. — Фильм — по крайней мере то, что они сняли, — завтра покажем; карнавал — дело не одной минуты: обсудим сообща; что же касается картины, то её сейчас и покажем. Девочки, разверните…

Дружина стояла буквой «П», и двум пионервожатым пришлось развернуть рулон ватмана 1 х 2 метра и медленно обойти строй.

Цветными карандашами были изображены два гигантских звездолёта невиданных конструкций, а на переднем плане в невесомости плавали две группы космонавтов — явно представителей двух цивилизаций.

— Как видите, это сценка из будущего, — продолжала Оля. — Слева, судя по всему, земляне, а справа — инопланетяне. Они разные…

— Тут все разные, — поднял голос Гошка. — По-всякому нарисовано.

— Верно, — согласилась Оля. — Это потому, что работало более десяти художников, и каждый подрисовал свою часть рисунка. Эта картина коллективная. В центре её два командира: наш, землянин, что-то передаёт другому какой-то предмет… А вот что именно — это нужно решить: вам. Ребята из предыдущего потока оставили и приз победителям.

Сучки включились в игру, что называется, с ходу.

— Доллар, — уверенно сказал Джон. — Наш командир передаёт инопланетянину доллар, как символ свободного предпринимательства…

— А что это такое? — прервал любопытный Гошка.

— Ну… это значит… кто сумел, тот и заработал…

— А как? — спросил Мокей.

— Это не имеет значения, — подхватил Джон. — Способ заработка может быть любым — это и лежит в основе свободного предпринимательства! Мы это в школе проходили.

— И бандитствовать можно? — съехидничал Гошка.

— Пожалуй, лишь бы не попадаться полиции и платить правительству налоги.

— С награбленного?! — поразился Мокей.

— Конечно.

— И этому вас в школе учат?!

— Не только этому…

— Ну вот что. Видишь? — Мокей показал Джону кулак. — Замри о забудь, тогда будет о’кей!.. А то у тебя всё бизнес на уме.

— Ну, если не хотите денег, пусть это будет автомат, — предложил Джон.

— Вот чудик-то! Горячился Мокей. — Это ведь символ войны! У лучше боксёрские перчатки — всё-таки спорт…

Однако и боксёрские перчатки не смогли решить вопроса.

— Идея мелковата, — резюмировал Мокей. — Надо бы что-нибудь посерьёзнее…

Но это «что-то» не давалось в руки, ускользало. Подошёл отбой, а сучки так ни на чём и не остановились.

3.
На следующий день Килограммчик проснулся первым за двадцать минут до подъёма, а по гону разбудил остальных. Короткий стук — и в палату ворвалась Бутончик.

— Мальчики!.. С добрым утром! Не опаздывайте на физзарядку.

— Тороплюсь, — мрачно протянул Мокей. — Я не пушка и заряжаться мне ни к чему.

— Без разговоров, — проговорила Бутончик. — Не подводите наше звено…

— Я физзарядку делаю только мысленно, — поделился опытом Килограммчик.

— Но животик у тебя просто немыслимый.

— А может, пойдём? — засомневался Джон.

— Сучки! — скомандовал Мокей. — Переходим прямо к водным процедурам…

На физзарядку пошёл один Пётр.

В столовой Яков Германович сам усадил сучков за стол, пожелал приятного аппетита и заботливо осведомился:

— Как самочувствие?

— О’кей, — сказал Джон.

— Отличное! — вырвалось у Мокей.

— Тянем… — неопределённо ответил предусмотрительный Гошка.

— И на физзарядке были?

— Как вам сказать… — схитрил Мокей. — Уже не помню.

— М-да… бывает, — сочувственно кивнул Яков Германович. — Но, скорей всего, не были! Игнорирование физзарядки приводит к амнезии…

— Вас ист дас? — осторожно спросил Мокей.

— Потеря памяти… временная, — пояснил Яков Германович. — И ещё к облысению… постоянному.

— Ну да?! — удивился Гошка.

— Как пить дать, — уверил Яков Германович. — И ещё к неуправляемой полноте. Учтите сие, молодые люди.

Пришлось переключаться, то есть искать иные возможности неповиновения… I>Сучки не пожелали убирать постели (всё равно вечером ложиться…). Бутончик вынесла вопрос об их поведении на совет отряда, и всем троим (Пётр по-прежнему не присоединялся к ним) досталось на орехи.

— Смотри, звеньевая, допляшешься… — пообещал Мокей. — Ожидай возмездия!

4.
Однажды Мокей с Гошкой стали обирать одинокую черешню, что росла неподалёку от корпуса, но Бутончик и тут возмутилась:

— Перестаньте есть немытые фрукты!

Мокей удивлённо огляделся, пожал плечами и стал смотреть себе под ноги.

— Вроде мне послышался мышиный писк?.. Не слышал, Килограммчик?

— Что-то и мне почудилось… — подыграл Гошка и вновь потянулся к ветке, усеянной спелыми ягодами.

Бутончик слегка повысила тон:

— Прекратите, вам говорят!

— Что за шум? — вдруг раздался голос Якова Германовича. — У нас в Артеке, — спокойно и весомо сказал он, — не рекомендуется нарушать правила, особенно те, что связаны со здоровьем. Ещё засеку — и отправлю в изолятор. Честное пионерское! — И ушёл.

Сучки — тоже: отомстить звеньевой они сейчас же не решились.

Два часа спустя Мокей и Гошка появились в кабинете начальника дружины.

— А можно, Яков Германович, отведать мытой черешни? — спросил Мокей.

— Странный вопрос!

— Но… с дерева.

— Не понимаю…

— Может, посмотрите? — попросил Гошка.

Яков Германович охотно поднялся и пошёл за ними. Черещшня сверкала на солнце каждым листиком, купаясь в звонких струях воды, которую направлял на неё из шланга Джон.

— О’кей, сэр! — весело произнёс австралиец. — Мы выполняем ваше указание аккуратно. У нас тоже любят есть фрукты прямо с дерева — так дешевле и вкуснее!

— Угощайтесь, Яков Германович, — пригласил Мокей.

— Спасибо, не откажусь…

5.
Ещё денёк — и Мокей решил, что настала благоприятная пора, чтобы «навести ужас на всю округу». А почему, спросите вы, благоприятная? Да потому, что сегодня всё начальство было занято на каких-то своих совещаниях.

С волчьим воем носились сучки по коридорам, съезжали по перилам с этажей с гиком и свистом, кидались на малышей и девочек. Покуражившись, то есть поиграв в героев, как говорят французы, они отдохнули немного в своей палате, а потом Мокей сказал:

— Пройдёмся ещё разок по трассе?

— По какой трассе? — спросил Джон.

— Так я называю свои устрашающие прогулки, когда хочется порезвиться… — объяснил Мокей.

— Мне надоела резвость, Сучьок, — признался Джон. — Нас уже все идут в обход…

— Да ещё и… шею намылят… — опасливо предположил Килограммчик.

— Кому? Мне?! А судьи кто?! Пошли!

Джон демонстративно повернулся к стене, а Гошка покорно присоединился к главарю.

Спустились вниз. Мокей ударил по струнам и запел свою новую песенку:

Я признаюсь, ребята, не темня:
Люблю я шоколадные конфеты;
Но главное есть хобби у меня —
Я из прохожих делаю котлеты!
Тут он увидел свою звеньевую и замер. Как удав, глянул на неё гипнотизирующее и перешёл, так сказать, на прозу:

— Ну, сейчас я тебе выдам! — И к Гошке: — Возьми инструмент…

Бутончик не убежала. Она стояла, слегка побледнев. Глаза её ещё больше потемнели, а ямочки на щеках углубились. Одна косичка с пышным белым бантом легла на правое плечо и слегка подрагивала от волнения. К этому банту медленно и уверенно тянулась рука Мокея.

— Не смей, — почти шёпотом произнесла Бутончик.

— А это уж моя воля… — хохотнул Мокей.

И вдруг перед Бутончиком, заслоняя её, выросла фигура Петра. Мокей опешил:

— Ты… А ну прочь с дороги!

— Уймись, Мокей, — попытался урезонить Пётр.

— Вмятина! Мне?! Давать советы?!

— Вот что, Мокей, это уже не совет… Прекрати хулиганить!

— Да я тебя…

Мокей размахнулся, но вдруг как-то странно дёрнулся и шлёпнулся на песок.

Тут Гошка, стоявший сбоку и даже чуть, прекрасно понимая своё преимущество… кинуося на Петра. Тот извернулся, как пантера, точно плечом почуяв опасность, на лету перехватил Гошку и мгновенно перевернул его на спину.

— Ой! — завизжал Гошка. — Руку вывернешь…

— А сзади нападать можно?

Пётр отпустил Гошку в момент, когда ему на спину вспрыгнул Мокей. Ещё мгновение — и Мокей вновь шмякнулся на землю. Лицо его побледнело от вторичного унижения и боли.

— Отпусти плечо… — простонал он.

— Брось его! — испуганно вскрикнула Бутончик. — Ему же больно!

— А то, — деловито подтвердил Пётр и наклонился над Мокеем: — Проси прощения…

— Прости… — прошептал тот.

— Теперь у неё проси… Громче! Не то будет ещё больнее…

— Прости… — умоляюще глянул на девочку Мокей.

— Да-да, я его прощаю, — торопливо сказала Бутончик, и Пётр отпустил Мокея, даже помог ему подняться и подал гитару.

Джон всё ещё был в палате.

— Порезвились? — добродушно спросил он.

— Уже… — хмуро ответил Мокей.

А Гошка лёг, не раздеваясь, и отдался злым раздумьям: отныне он приобрёл врага и стал разрабатывать план жестокой мести.

Но разве можно в Артеке придумать что-нибудь злое? Еда и сон здесь отменные, жильё уютное, а свободное время становится богатством каждого, возможностью осуществить задуманное, приблизиться к чему-то заветному и важному для тебя.

Я вообще заметил, что все люди явно или исподволь, но непременно движутся к своему намеченному будущему… Если они в возрасте наших героев — идёт перебор профессий: человек берётся то за одно дело, то за другое, не веря никому на слово и стараясь хоть чуть-чуть в пределах возможного самому определить, что ему обещает та или иная профессия. Ведь всем известно, что профессий в нашем мире тьма!

В Артеке можно проверить себя и в этом направлении, но Мокей, Джон и Гошка эти возможности не использовали.

Больше всего им нравилась артековская природа. В воду они лезли первыми, а извлекали их последними. Нельзя передать словами, какое это удовольствие — плавно погружаться в голубовато-зелёное море, пахнущее водорослями и путешествиями на «Кон-Тики» и «Ра»…

А когда накупаешься вволю — поваляешься на пляже, подставляя солнышку то один шоколадный бочок, то другой, а то и облезлую спину.

Нет-нет, не просите: я бывал в тех местах и, может быть, именно потому не смогу рассказать вам даже самую малость о том наслаждении, которое доставляют ласковое море, свежее дыхание ветерка и живописные картины природы.

Любой пионерский лагерь — это, конечно, хорошо и здорово, а здесь, в Артеке всё хорошее как бы умножено в несколько раз, а возможность дружить с ребятами из разных уголков Земли приобщает тебя ко всему сложному и огромному миру.

6.
И вот однажды вся дружина «Алмазная» пришла в неописуемое волнение: кто-то похитил из пионерской комнаты рулон ватмана с космической картиной.

Сам по себе этот факт ещё не говорил о воровстве как таковом, потому что любому разрешалось взять картину и добавить что-то своё: но при этом необходимо было предупредить Якова Германовича или Олю.

Было установлено наблюдение, а поскольку Гошка попался на глаза, Оля поручила ему самый ответственный участок поисков:

— Крутись здесь и смотри, кто принесёт картину на место. Понял?

— Так точно, товарищ старшая пионервожатая! — лихо ответил Гошка и даже вытянулся в струнку, насколько это было возможно.

Но как ни старался Гошка, а всё же именно в его, так сказать, дежурство картина появилась на своём обычном месте, будто её и не трогали. А когда её развернули — Яков Германович ахнул: в центре картины командир наших космонавтов передавал инопланетянам… Серп и Молот. Лучшего символа Мира и Труда не придумаешь! И врисован он был так мастерски, что в нём как бы отражались и мрак космоса, и огни планетолётов, и далёкие звёзды. Но подписи не было.

— Кто придумал это и нарисовал? — спросил Яков Германович на линейке, но все молчали. — Ребята, — продолжал он, — мы ценим скромность, однако в данном случае…

— Ведь по сути дела этот неизвестный тип есть сучок, — сказал Мокей, — а таится?!

— Недалёкий тип, — согласился Килограммчик.

— А не ты ли это, ГС? — спросил Джон Мокея.

— Гм… гм… — загадочно ухмыльнулся ГС (сокращение от «Главный Сучок»), не подтверждая, но и не отвергая такой возможности.

7.
Ну а что поделывает наш крылатый друг, мужественный и неутомимый путешественник? Разумеется, как и всё незаурядный натуры, Тюля-Люля в пути…

Погружённый в темноту, лишённый собеседника, он спит часами, как бы накапливая энергию для будущих подвигов и свершений. Он даже не знает, да и не интересуется, где находится: в поезде или в самолёте.

В посылке, куда он так удачно проник, были крупные, пахучие яблоки, плотно упакованные, и только одно из них слегка перекатывалось в узком пространстве рядом с попугайчиком. Это беспокойное яблоко Тюля-Люля постепенно съел с тройной пользой для себя: получил удовольствие, изрядно подкрепился и избавился от опасного соседа. После чего он благоразумно перешёл на диету, ибо тронь он любое другое яблоко хоть на половину — все могли прийти в движение…

Так он пребывал в неизвестности ещё некоторое время (судя по тому, что не очень проголодался, это длилось недолго), затем почувствовал, как его вновь куда-то несут, везут и опять несут, после чего наступил долгожданный покой. Послышались женские голоса, и кто-то весьма неожиданно и некстати чихнул.

— Будьте здоровы, — вежливо произнёс Тюля-Люля.

Мгновенно наступила тишина, и попугайчик, беспокоясь, что его не услышали, повторил:

— Будьте здоровы, — и добавил: — И нечего порхать по жизни!

Испуганный визг ответил ему, и девушки кинулись прочь от заговорившего ящика.

Тюля-Люля беспрепятственно вылез в одно из отверстий своего необычного жилища наружу, убедился в том, что комната наполнена только почтовыми предметами и запахами, недовольно пробурчал: «Чихать в промокашку», — вылетел в окно, ещё не зная, что уже началась его жизнь в Артеке.

8.
Перед самым отбоем сучки, по обыкновению, подбадривали друг друга надеждами и планами на отдалённое будущее, и тут Джон выдвинул новый и довольно смелый план.

— Был я сегодня в киностудии, — сказал он.

— Ну?

— Взял под свою ответственность киносъёмочную аппаратуру.

— Зачем?

— Хочу снять на плёнку Абсолют и добавить к тому фильму, что оставила нам предыдущая смена…

— Вот здорово! — восхитился Гошка.

— Попробуем, — согласился ГС и распорядился: — Завтра же!

— Есть, — разом ответили О’кей и Килограммчик.

— А ты, казачок? — спросил ГС.

— Я дисциплину нарушать не буду, — сказал Пётр и отвернулся к стене.

— Дело твоё, — хмыкнул ГС. — Быть тебе медалистом!

И с тем уснули, предвкушая сладость запретного.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ Волшебный уголёк

1.
После сытного и вкусного обеда Артек отдыхал.

Движение на дорогах, лесных тропинках или в коридорах, малейший шум в палатах прекращались: дети укрепляли свою нервную систему и набирали вес, они ложились в постели и мгновенно засыпали.

Это было время абсолютного покоя, который соблюдался весьма строго: два послеобеденных часа издавна м называли Абсолютом.

Что же касается виновных в его нарушении, то их не наказывали по той простой причине, что таковых не бывает никогда: кому не хочется вздремнуть днём?! Только автору этих строк…

И если допустит, что Природе вздумалось устроить здесь лёгонькое землетрясение, то и она не решилась бы на это в часы Абсолюта, уж поверьте мне.

Так вот наша троица… выждав несколько минут и убедившись, что всеобщий покой воцарился, отворила крайнюю дверь корпуса и выскользнула наружу. Им опять захотелось быть непохожими на других.

Артек спал, чуть посвистывая и похрапывая, стены спальных корпусов и склоны могучего Аю-Дага ритмично колыхались в такт сонному дыханию детей, алые флаги на высоких мачтах пионерских лагерей предупредительно замерли, а три фигурки — представьте себе — крадутся вдоль стены «Алмазной».

— Эй, вы! — вдруг послышался отчётливый шёпот с крыши. — Куда бредёте? Ведь Абсолют…

Ребята глянули вверх и ахнули: на них смотрел седобородый кареглазый старик в древней шапочке.

— А вы кто? — громким шёпотом спросил Мокей.

— Я? Известно — домовой этого строения.

— Домоуправляющий?

— До-мо-вой, говорю. Дух есть такой. Общественник я.

Гошка аж пригнулся от испуга.

— Смываемся, братцы, — сказал он и повернул пятки против хода.

— Погоди, — придержал его Мокей. — Раз общественник, значит, договориться можно.

— Этот джентльмен есть депутат вашего общества? — спросил Джон, жужжа кинокамерой.

— Да нет, помолчи, потом объясню, — отмахнулся Мокей и, задрав голову, вновь обратился в домовому: — Мы тут особенные: сучки мы…

— Ась? — не понял домовой.

— Сучки, говорю, мы. Не похожие на других. Нам всё можно.

— Ну, ежели так… — с сомнением протянул домовой, но, видимо, всё же удовлетворяясь объяснением, одобрительно крякнул и исчез.

2.
Ребята обошли свой корпус и взяли левее — туда, где находится полянка с заброшенной каруселью. Ось у карусели поржавела, а позолоту с деревянного петушка на крыше смыло дождями.

Они хотели обойти её сторонкой, но, услышав весёлое ворчание и скрип обернулись: медвежонок с холщёвой сумкой через плечо кое-как раскрутил карусель, вскочил на площадку, но она тут же остановилась.

— Помогите, ребята, — попросил он человеческим голосом. — Покататься охота.

— Говорящий!.. — удивился ГС.

— По-русски! — ещё больше удивился Джон.

— У меня дома попугайчик и то разговаривает, — успокоил их Гошка. — А медведь — больше. А что по-русски, так ведь он же в России живёт.

— Ты кто? — обернулся Мокей к медвежонку.

— Меня зовут Арчик, — ответил тот.

— Ты… не кусаешься? — спросил Гошка.

— Нет. Я — ласковый. И невзрослеющий: мне много лет, но я всегда буду юным.

— А кто ваши родители? — Джон включил кинокамеру.

— Родителей своих я не знаю, — сказал Арчик, слезши с испорченной карусели и подойдя к ребятам. — Вон там, наверху стоял замок. Там жили два брата-близнеца Пётр и Георгий. Они были моими хозяевами — их я знал хорошо.

— Куда же он подевался, замок-то?

— Рассыпался от старости…

— Они влюбились в двух сестёр, тоже близнецов… И однажды похитили их из родного дома. А путь шёл по морю… Разгневался на них царь морей и океанов Нетун и превратил в скалы. Вон они…

— Так это ж Адалары! — воскликнул Гошка. — Их все знают…

— Ну вот, с той поры я остался один, — закончил свой рассказ Арчик.

— А где сёстры?

— Не знаю; наверно, домой вернулись.

3.
Тут раздался чей-то басовитый голос: «Вдох…» — и ребята увидели рослого старика с охотничьим рогом за поясом и кнутом на правом плече, в широкополой шляпе, с длинной белой бородой, строгим и морщинистым лицом и лохматыми бровями, из под которых остро поблёскивали маленькие зеленоватые глазки. Он на глазах увеличивался в росте и скоро стал выше деревьев! Ребята побледнели от страха и умолкли; Джон даже забыл о своей кинокамере.

Старик хлопнул в ладоши, скомандовал: «Выдох!» — и стал уменьшаться, пока не скрылся за молодым леском. Деревья и кустарники вокруг негромко зашумели, а воздух стал таким свежим и приятным, что даже голова закружилась от удовольствия.

— Что за чудище? — спросил Гошка.

— Это Леший, — пояснил Арчик, — лесной дух. Он хороший… Пока дети отдыхают, он учит молодые растения очищать воздух и обогащать его кислородом. А вы как здесь очутились? Ведь — Абсолют…

— Понимаешь, Арчик, — попытался объяснить Мокей. — Мы — сучки. Так называются все выдающиеся люди.

— Все трое? — с уважением спросил Арчик.

— А как же!

— Мы это… искупаться хотим, — на ходу придумал Гошка. — Айда с нами?!

— Айда! — обрадовался Арчик.

Они спустились к пляжу, что возле лагеря «Морской», но приблизиться к морю не решились. В нескольких шагах от берега по пояс в воде расположился странный человек — бледнотелый и толстый, зеленоволосый (можете ли вы представить себе такое?), с круглым смешным… чугунным носом и голубыми строгими глазами.

Рядом с ним на плавающей надувной площадке стоял телефон, а вокруг, издавая лёгкое гудение, гуляли небольшие смерчи и перемешивали воду вдоль всего побережья.

Незнакомец одной рукой прижимал к уху телефонную трубку, а в другой держал перед глазами термометр, который только что вынул из воды, и говорил своему невидимому собеседнику:

— Я полагаю, доктор, на этом можно остановиться: двадцать три градуса уже есть… Вы довольны? Стараюсь, доктор, стараюсь… Дети — наше будущее.

— Кто это? — спросил Джон.

— Водяной, — ответил Арчик. — Скоро дети опять придут купаться, и надо подготовить море, помочь Главному врачу Артека. — Он повернулся к повелителю вод: — Дедушка, позвольте мне и моим друзьям искупаться?

— Кто такие? — недовольно покосился на ребят Водяной.

— Мы — сучки, — начал было объяснять Мокей, но Водяной грозно пустил изо рта тугую струю воды чуть ли не в самое облако, что висело над ними, и прервал его:

— Если сучки, то ступайте к Лешему. Да поживей: сейчас Абсолют — надо отдыхать… И купаться следует вместе со всеми, под наблюдением! Я понятно излагаю свою мысль? Ты, Арчик, не водись с нарушителями… А ты, парень, убери свой аппарат — я тебе не киноактёр.

Медвежонок смутился, тихо сказал своим новым приятелям:

— Спорить бесполезно, тут у нас дисциплина, — и первым стал улепётывать.

Сучки — за ним.

4.
— Хотите, я вам Пушкинский грот покажу? — предложил Арчик. — Он как раз работает только во время Абсолюта.

— Ты хотел сказать, беседку? — поправил ГС. — Вон там, наверху, где лагерь «Лазурный»?

— Нет, — сказал Арчик. — В подножье той скалы имеется пещера… Я туда самого Пушкина водил!

— Ух ты! — восхитился Гошка. — И разговаривал с ним?

— Подолгу… — солидно произнёс Арчик. — Там я его познакомил с Учёным Котом и Русалкой…

— «У лукоморья дуб зелёный…» — хором произнесли Мокей и Гошка первые слова вступления к «Руслану и Людмиле». — Это?

— Да, — с гордостью подтвердил Арчик. — Правда, поначалу этих стихов в книге не было. Пушкин приехал в Крым в тот год, когда уже вышла из печати «Руслан и Людмила». Но после — через несколько лет — он написал новое вступление, которое вы упомянули, и опубликовал его; мне рассказывали потом.

— Значит, это именно ты помог Пушкину? — допытывался Гошка.

— Не я, а Артек, — поправил Арчик. — Я и вам могу показать это место, если хотите…

— Пошли, — сказал Джон, уже понявший, о чём идёт речь. — У меня ещё есть пленка в запасе.

— Далековато, — вздохнул Килограммчик.

— Это верно, — кивнул Мокей. — Мы сучки, не привыкли к большим переходам: нам бы — вжик! — и готово.

Арчик извлёк из своей сумки маленький уголёк от костра и показал:

— Волшебный! Сейчас я потру его и… вжик!

5.
Грот имел два входа, оба напоминали вытянутые кверху треугольники, но один — слева — был поменьше, а другой раза в три выше.

Между ними вдруг появился ветвистый дуб, которому на вид было больше тысячи лет. На его нижних ветвях висела массивная золотая цепь, загораживая вход в грот, а по ней задумчиво ходил кот с голубым мохеровым шарфиком на шее.

Повыше и правее его качалась на ветвях красивая юная Русалка с длинными зелёными волосами т рыбьим хвостом и катала с ладошки на ладошку куриное яйцо. В глубине грота виднелся лес, на опушке его — избушка на курьих ножках, без окон, без дверей, а чуть поодаль Кощей Бессмертный перебирал золотые монеты и драгоценные камни в сундуке и беззвучно смеялся, а глаза его горели алчным огнём.

Здесь, возле самого дуба, на краешке берега, изгибавшегося дугой (это и называется лукоморьем), и очутились Арчик и наша троица.

— Здравствуйте, доктор, — окликнул кота Арчик.

— Он что, зверей лечит? — тихо спросил Гошка.

— Нет, просто он доктор всех сказочных наук, — пояснил Арчик.

Кот остановился, всмотрелся в пришедших, помигал зеленовато, замурлыкал и заговорил стихами:

Привет тебе, мой друг желанный,
Давненько ты обходишь нас.
Иль, вечно юный, несказанный,
Ты не найдёшь свободный час?
— Да нет, доктор, — ответил Арчик. — Просто неудобно беспокоить вас и отвлекать от мудрых размышлений.

На что учёный Кот сказал так:

Без друга тяжкие сомненья
Владеют сердцем и умом.
Нет верных истин без общенья,
Нет мудрости в себе одном!
— А мы вот… сучки, — решился вступить в разговор Мокей. — Сами по себе выдающиеся. И безо всего…

Кот удивлённо повернулся в его сторону.

— Это мои новые приятели, — объяснил Арчик. — Им всё можно. Они.

— Мы стараемся во всём отличаться от других, — вставил слово Гошка, на что кот ответил:

Не тщитесь в самомненье ложном
Идти рассудку вопреки:
Одних отринув, невозможно
Другим не протянуть руки.
— О’кей, сэр, — взволнованно произнёс Джон, опуская кинокамеру, — в ваших словах есть кое-что, как говорит мой фазе…

Кот хотел что-то ещё сказать, но Русалка принялась его щекотать, и доктор всех сказочных наук буквально зашёлся от смеха.

— А что там, в пещере? — удивился Мокей.

— Ну вот… скажем… — подыскивал Арчик нужные слова. = Ну, например, ты выбрал себе профессию?

— Окончательно? Нет ещё…

— И я… не совсем, — кивнул Гошка. — Хотелось бы стать великим!

— А я буду бизнесменом, — сказал Джон.

— В общем, кто войдёт в Уголок Будущего, тот точно узнает, кем он станет, — закончил Арчик.

— Ух ты! — воодушевился Гошка. — Попросимся?

— А пустят? — спросил ГС.

— О’кей, я тоже хочу посмотреть: бизнес всякий бывает…

Русалка услышала их разговор и сказала доктору всех сказочных наук:

— Котик! Пусти их… Им это будет полезнее, чем взрослым.

Кот подумал и заметил:

Профессий тьма неисчислимая,
И все — одна другой важней,
Но лучшая из них — любимая,
Она и может стать твоей.
— Вот они и посмотрят, узнают и полюбят свою будущую профессию, — настаивала Русалка. — Сейчас столько стало всевозможных специальностей, что ты сам, Котик, не обходишься без справочников…

Учёный Кот мяукнул, свернул хвост колечком, и золотая цеп, загораживающая вход в пещеру, тотчас упала на землю.

Ребята, а за ними и Арчик, устремились вперёд.

— Стойте! — вдруг зло воскликнула Русалка, гибко выгнулась от возмущения, и глаза её сверкнули гневом. — От кого из вас несёт чесноком?

— От… от. Меня… — признался оторопелый Гошка.

— Марш отсюда, негодный! Я не выношу чеснока ни в каких дозах, запах его опасен для меня…

— Ну ладно, сник Гошка, отходя назад. — Идите, ребята, вы, а потом расскажете мне…

— Нет-нет, Килограммчик, — запротестовал Джон. Или все, или никто! О’кей?

— Я без тебя тоже не пойду, — сказал Мокей.

— А я, как все, — решил Арчик и спросил Русалку: — Скажите, пожалуйста, а в другой раз можно?

— Так и быть, можно, — разрешила Русалка. — Но чтоб духу чесночного тут не было! Вы поняли меня?

Не успели они отойти и на несколько шагов, как и дуб, и Кот Учёный, и Русалка — всё исчезло!

— Надо спешить, — забеспокоился Арчик. — До конча Абсолюта осталось пять минут. — Это сигнал…

— Ой-ёй-ёй — отчаялся Гошка. — Мы же так далеко забрались…

Но тут Арчик потёр свой Волшебный Уголёк, и они очутились у самого корпуса дружины «Алмазной».

Ребята попрощались с Арчиком и вдоль стены стали пробираться к входу. Медвежонок придержал Килограммчика лапой и, протягивая ему Волшебный Уголёк, сказал:

— Возьми на память о нашем знакомстве… Ты чем-то похож на меня… Ты мне понравился.

— Спасибо тебе, Арчик!

— Только учти: этим угольком можно пользоваться при условии, что ты никому не причинишь вреда; иначе сам же попадёшь в беду. Ясно?

— Ясно, Арчик. Будь спок! — Гошка чмокнул растроганного медвежонка в нос и заторопился в корпус, спрятав Волшебный Уголёк в карман.

6.
В последующие несколько дней сучки как-то присмирели и почти ничем не отличались от других, даже ходили на физзарядку и убирали свои постели. То ли они устали отличаться от других, то ли творческая мысль потускнела — не знаю. Скорее всего последнее, потому что, когда объявили подготовку к всеобщему карнавальному шествию, на котором особое жюри будет присуждать премии, сучки долго размышляли, но так ничего толкового и не придумали.

А вот Пётр нашёлся: он предложил всем четверым одеться мушкетёрами!..

— О’кей, — кивнул Джон, но Гошка и Мокей, недавно отделанные казачком под орех, хором заявили:

— Мура!

— Как хотите, — пожал плечами Пётр и решил: — Тогда я оденусь капитаном дальнего плавания! — и ушёл.

Сучки, огорчённо переглянулись, но решения не переменили.

— О’кей! — сказал Джон. — Нам надо придумать что-то своё.

— Верно, — поддержал Мокей. — Не будем принимать участия в карнавале совсем.

— Здорово! — восхитился Гошка.

— О’кей… нехотя присоединился к ним Джон.

И вот день карнавального шествия настал!

Дружина «Алмазная» единодушно предложила Петру возглавить их колонну — так срамив был его капитанский костюм с золотыми петлями на шевронах и с кортиком на боку.

Под мелодию «Капитан, капитан, улыбнитесь…» дружина вышла на главную прямую. Сотни биноклей и тысячи глаз были направлены на них, особенно на Петра.

И вдруг, когда они поравнялись с ложей, где расположилось жюри, а Пётр взял под козырёк и равнение направо, отдавая дань уважения жюри, гостям и командованию, костюм на нём… исчез! Совсем! Остались только трусы и туфли.

Пётр, не сразу ощутив эту ужасную перемену, сделал ещё несколько чётких шагов с рукой, приложено к «пустой» — то есть непокрытой — голове.

Сперва сгустилась всеобщая тишина, какая бывает только во время Абсолюта, а потом тысячи зрителей грохнули дружным хохотом!

Кто-то решил, что всё так и было задумано; кто-то подумал, что над зрителями решили подшутить (а такого никто не любит!), и смеялись теперь, я бы сказал, осуждающе, насмешливо.

Ребята из «Алмазной», их начальник Яков Германович и старшая пионервожатая Оля сбились с шага, и вся дружина оказалась в таком же дурацком положении, как и Пётр. Конечно, они мужественно прошли положенную дистанцию и даже заслужили аплодисменты и высокие оценки жюри за некоторые удачные костюмы; Петру удалось быстро укрыться от насмешек зрителей, но, согласитесь, кто-то нанёс дружине «Алмазной» сильный и, как говорят спортсмены, запрещённый удар…

7.
Долго бы ещё подшучивали над «Алмазной, если б не приключилось ещё одно происшествие, на этот раз более серьёзное: пропал Гошка! Вечером того же, карнавального дня…

Искали его везде, где только можно и нельзя; спасатели обыскали всё побережье, водолазы бродили по морскому дну. Милиция в Гурзуфе и в Ялте была поднята на ноги. Наконец, объявили по телевидению. Но даже после этого Гошка не нашёлся. Тогда телеграммой вызвали его отца.

Папа не хотел пугать Маму, сказал её, что решил просто проведать сына, и прилетел немедленно. И случилось так, что через день или два в Артек прибыл и Тюля-Люля.

8.
Секретарь начальника Артека закончила разговор с дежурной гостиницы „Кипарисная“, как вдруг услышала тонкий, чуть с хрипотцой голосок:

— Здравствуйте, Элеонора Петровна…

— Здравствуйте, — ответила секретарша, ища глазами посетителя. Наконец увидела попугайчика и улыбнулась: — Здравствуй. А ты кто?

— Меня зовут Тюля-Люля. Я ищу своего друга Килограммчика.

— Я не знаю такого.

— Ты не птица! — стал нервничать Тюля-Люля. — Его знает весь наш двор, и даже Сиамский Бродяга боится его! Стр-ра-тегия, брат. Чихать в промокашку!

— А как его фамилия?

— Посвистывай! Этого не знает никто…

— Но ведь не может же человек носить имя… гири.

— Хватит пулять! У него щадящий режим… Гошка барахтается в мире неведомого…

— Гошка?! — взволновалась Элеонора Петровна и вдруг заплакала. — Теперь я знаю, о ком идёт речь… — сказала она, всхлипывая. — Пропал он…

И тут из кабинета директора выбежал… Папа! Тюля-Люля обомлел от счастья и на время потерял дар речи. Папа, не замечая его, кинулся к секретарше:

— Элеонора Петровна, не томите, есть новости?

— Нет, пока нет. Это я разговариваю вот… — она замялась. — Без командировки… Из Москвы. Простите, я хотела сказать, что он тоже разыскивает вашего сына…

— Тюля-Люля?!

— Папа! — радостно вскрикнул Тюля-Люля и кинулся к нему. — Ты работаешь, даже когда спишь… Ошибка молодости…

— Тюля-Люля, — сказал Папа, когда первая радость встречи улеглась, — после ты расскажешь, как сюда попал, но сейчас помоги найти Гошку…

9.
Тюля-Люля искал Килограммчика по какому-то ему одному известному плану: обшаривал кусты вокруг „Алмазной“ по расширяющейся спирали. Так прошла оставшаяся часть дня, вечер; настала ночь, и изнурённый попугайчик прикорнул на веточке.

Первые же лучи солнца разбудили его, и Тюля-Люля продолжил поиски. Куст за кустом, ветка за веткой. Но — безуспешно. Ещё раз зашло солнце за горизонт, и в наступивших снова сумерках Тюля-Люля увидел… Нет, не Гошку! Однако нельзя было сказать, что это и не он.

Вот, доложу вам, ситуация — чихать в промокашку… Виноват, это уж я перенял у попугайчика, а писатель не должен чужими словами говорить, а тем более писать…

Короче говоря, на траве, облокотясь на камень, у неглубокого обрыва полулежал… нет, не сам Гошка, а его деревянная статуя! И до того ловко сделанная, будто это сам Гошка, только одеревеневший. Понятно я излагаю свои мысли или нет? Я бы, возможно, даже испугался на месте Тюли-Люли от такого поразительного сходства.

Но Тюля-Люля пророкотал нечто нечленораздельное, потом сказал на чистейшем английском языке „ол райт“ и прильнул к груди деревянной фигуры: внутри её глухо, но различимо что-то издавало: тук… тук… тук…

В этот момент Тюля-Люля увидел Папу, возившегося в кустарнике шагах в десяти, немедленно подлетел к нему и быстро-быстро заговорил:

— Устами младенца глаголет истина! Папа изредка отдыхает… Научатся люди жить по пятьсот лет… — Он от волнения вновь заговорил готовыми фразами. — Дошло? Тут веток пруд пруди. Здесь… Там… Чихать в промокашку! Папам я…

— Тюля-Люля! — прошептал Папа, бледнея. — Я чувствую, ты нашёл… его?..

Попугайчик кивнул, помахал крылышками и устремился к деревянной фигуре. Папа — за ним.

10.
Не прошло и получаса, как деревянную статую Гошки с необходимыми предосторожностями, с помощью Петра, Бутончика, Якова Германовича и ещё нескольких ребят, оказавшихся в кабинете начальника пионерской дружины „Алмазная“, доставили в поликлинику Артека и сразу положили на стол в рентгенкабинете.

— Случай не совсем типичный, — признался Главный врач в беседе с рентгенологом, — но удивляться в наш век нельзя ничему… Одеревенение конечностей бывает в пожилом возрасте, правда, не столь откровенное.

— И всеобщее! — добавил рентгенолог.

Деревянного Гошку подвесили на особых лямках позади экрана, рентгенолог с Главным врачом сели перед экраном, а остальные кто как пристроился за ними.

Папа почему-то скомандовал „Абзац“» — как он это делал, когда диктовал машинистке, но рентгенолог послушно кивнул и включил аппаратуру. В наступившей темноте на бледном экране все увидели Гошкину фигуру почти в разрезе, и Главный врач удивлённо произнёс:

— Сердце! Пульс слабый… А ну, пожалуйста, коллега, глянем в черепную коробку…

Глянули в коробку — мозги находятся там, где им и положено находиться, только шевелились еле-еле. Остальные органы почти не просматривались.

— Тэк-с, — повеселел Главный врач, когда выключили аппаратуру и в кабинете вспыхнул яркий свет. — Это он! Положите его сюда, настол… Тэк-с, коллега, что вы предлагаете? Пока энцефалос, то есть мозг, жив — живёт и человек. И можно рассчитывать на физиотерапию!

Они перешли на латынь, а ребята и Яков Германович склонились над Гошкой.

— Килограммчик, — заплакала Бутончик. — Ты же такой хорошийм Скажи нам, что с тобой приключилось?

Высморкались Папа и Яков Германович, запричитали вполголоса ребята, а Пётр, наклонившись к Гошке, гладил его по голове и приговаривал:

— Эх ты, Килограммчик, ну зачем пугать нас? Оживись, я тебя очень и очень прошу! Мне так плохо будет без тебям Ну кто тебя обидел? Скажи, Гошенька… Мокей из него котлету сделает!

И тут произошло чудо: глаза у Гошки вдруг раскрылись, и крупные слёзы потекли по его деревянным щекам, потом стало оживать лицо, а когда зашевелились губы, все услышали, как Гошка тихо, но отчётливо произнёс:

— Ребята… Вы же не знаете… Я плохойм Это я подвёл Петра и всю дружину…

— Да о чём ты, Гошенька?! — прервала его Бутончик. — Главное, что ты жив и снова с нами!

— Я готов ещё раз пережить ту беду, — сказал Пётр, — лишь бы ты, Гошка, опять стал здоров!

Гошка заплакал и… очеловечился совсем — от макушки до кончиков пальцев на ногах.

— Сын! — воскликнул Папа.

— Чихать в промокашку! — заорал Тюля-Люля, и Гошкам встал на ноги.

Главный врач, осмотрев ожившего Гошку, обратился к рентгенологу:

— Как видите, коллега, случаи самоизлечения наблюдаются и теперь! Прекрасная тема для диссертации, что скажете?

— Великолепная, доктор, великолепная! Это бенефициум для нас, то есть благодеяние…

— Гошка! — сказал ГС, утирая слёзы. — Я рад, что ты пропал… и нашёлся!

— О’кей! — радостно воскликнул Джон, обнимая своего друга. — Ты знаешь, Гошка, мой фильм не получился…

— Почему? — огорчился Килограммчик.

— Я снимал часы Абсолюта, а киноплёнка не воспринимает ничего, если ты нарушаешь правила, и на ней ничего нет! Пу-сто-та…

ГЛАВА ПЯТАЯ Нептуналии

1.
В кабинете Якова Германовича смущённо заседал совет дружины «Алмазная». Почему смущённо? Да потому, что на повестке дня стоял колючий, словно кактус, вопрос о Гошке… Том самом, что напугал всех своим исчезновением, затем вызвал всеобщую радость, когда нашёлся, а потом поверг в растерянность признанием, что это он, исознательно, подвёл свой отряд, а фактически — всю дружину.

Добро бы случайно, а то ведь преднамеренно! А кому хочется говорить вслух о том, что в твоём коллективе завёлся подобный тип? И закрыть глаза тоже нельзя, потому что об этой истории идут разные слухи, и они даже искажают её.

Вот и сидят члены совета дружины, мнутся, не зная, с чего начать. Такое бывает и у взрослых. Те в сходных ситуациях оправдываются: дескать, вопрос щекотливый, и меня это крайне удивляет. При чём тут щекотка?

Но как бы то ни было, сидели члены совета и помалкивали. Молчание было всеобщи, и оно явно затягивалось.

Тогда Гошка попросил слова саам.

— Ты? — удивилась старшая пионервожатая Оля. — Но ведь мы же тебя обсуждаем…

— А если никто не хочет? — резонно заметил Гошка. — Обсуждать — это значит обмениваться мнениями. Так? Ни у кого его нет, а у меня уже созрелом.

Глянув на Якова Германовича, невозмутимо сидевшего в углу кабинета, и не найдя в его взгляде ни одобрения, ни сомнения, Оля пожала плечами и повернулась к председателю совета Ане из Новосибирска: мол, как ты считаешь нужным, так и поступай.

— Ладно, — разрешила Аня. — Излагай…

— Я вот, ребята, глубоко проанализировал свои действия и пришёл к мнению, что меня надо простить.

— Надо?! — удивился Костя из Курска.

— Я хотел сказать «можно», — нехотя поправился Гошка, — но случайно подвернулось другое слово…

— Допустим, как поётся в вашей песне, сказал харьковчанин Павло. — А где обоснование?

— Во-первых, — ответил Гошка, — я сильно раскаиваюсь, что заметно по моему похудевшему виду; во-вторых, я нашёлся и тем самым избавил всех от забот и ответственности…

— А вот и нет! — вспыхнул Павло. — Если б ты не нашёлся, а пропал совсем, тогда, наоборот, иное дело: мы бы тебя простили.

— Можно мне? — подняла руку Бутончик.

Аня кивнула.

— Гошка прав… — тихо сказала Бутончик. То есть он, конечно, не прав, что опозорил Петра, но прав, что он теперь отыскался, иначе… иначе я не знаю как бы мы пережили его потурю…

Гошка засопел и опустил голову.

— Я тоже считаю, — горячее заговорила Аня, — что Гошка хороший, но, попав под дурное влияние Мокея, стал сучком и решил, что ему всё дозволено.

— Насчёт сучков, — наставительно произнёс Павло, — вопрос спорный…

— Но зато бесспорно то, что Гошка обязан объяснить мотивы своего поступка! — заявил Костя, и все смолкли.

— В самом деле, — вновь заговорила Аня, — ведь что мы имеем на сегодняшний день?

— Факт… — предположительно сказал кто-то.

— Точно!

— И какой?

— Неприглядный.

— Хуже некуда!

— Так вот и я говорю, — продолжала Аня и повернулась к Килограммчику: — Гошенька, милый… Помоги нам понять: почему ты опозорил свою дружину?..

— Вот именно! — поддержал Павло. Почему свою?!

— Прости меня, но твой вопрос, Паша, по меньшей мере несколько странный… — книжно произнёс Веня, круглолицый мальчик в очках. — Опозорить любую дружину — это антиобщественный поступок! Индивид есть только часть коллектива.

— Товарищи, — вскочил черноглазый Миша и, косясь на Олю, сказал тихо, и ещё более книжно, чем Веня: — Я надеюсь, что выражу общее мнение, если выскажу предположение, основанное на положительных эмоциях Ани, в честности и прямоте которой ни у кого из присутствующих нет сомнений… Да, конечно же, она имела в виду то глубокое уважение, которое испытывает каждый к среде своего непосредственного общения; да, разумеется, она будучи передовой пионеркой, одновременно имела в виду вес Артек; да, если хотите, я пойду дальше и, по своему обыкновению, буду и сейчас твёрдым и принципиальным, ибо я не могу, товарищи, и не хочу скрывать от вас своё мнение, которое было и будет на стороне справедливой, умеющей выражать свои мысли чётко и непримиримо, словами, идущими из самого сердца, и уже по одному тому — ясными и проникновенными…

Наступило опять всеобщее молчание, на этот раз вызванное желанием проникнуть в суть того, что сказал Миша.

Воспользовавшись паузой, Аня продолжала:

— Так вот, Гошенька, будь другом и объясни… Все коллективы хорошие, это так, но хочется знать, почему ты опозорил нас, да ещё тогда, когда мы имели все шансы на победу?

— Все коллективы хороши, но свой — ближе всех! — запальчиво крикнул Коля.

— За что, Гошенька? Ведь что-то толкнуло тебя?.. Ну, будь откровенным… Всё равно выговор ты уже заработал…

И в третий раз наступило всеобщее молчание.

— Я, — робко начал Гошка, поняв, что это молчание было обращено к нему, — я хотел проучить Петра, но не весь отряд…

— Проучить?! — удивилась Аня. — за что?

— За то, что Пётр заступился за меня, — сказала Бутончик.

— Да, это так, — виновато согласился Гошка. — Но если я совершил глупость, не должен же я маскировать её умными фразами. Я… признаюсь.

— Это другое дело, и мои симпатии теперь на стороне провинившегося, — сказал Веня.

— Поскольку я привык выражать общее мнение, — взял слово Миша, — я буду вынужден дать объективную оценку более чем странному высказыванию Вениаминам Меня избрали членом совета…

— Так ты сам уговаривал, чтобы тебя допустили к руководству, — напомнил Коля.

— Только потому, — повернулся в его сторону Миша, что я умею пренебречь ложной скромностью и оценить собственные достоинства, а главное, дать оценку любому явлению. Любому! Я — не Веня… Но меня сейчас интересует вот что: как сумел Гошка раздеть Петра у трибуны руководства, сам находясь в отдалении?

Поражённые простотой и чёткостью вопроса, столь необычными для Миши, все повернулись к Гошке.

— Только не ври! — строго предупредила Аня, и вовремя: Гошке пришлось проглотить какое-то слово, явно не то, и он смутился — не врать оказалось трудно.

— Ну, ну! — подбодрил Веня.

— Понимаете, ребята! — решился Гошка, — я… на время конечно, стал… волшебником…

Дружный хохот прервал его. Даже Яков Германович позволил себе улыбнуться.

— Вы что же… не верите в волшебство? — обиделся Гошка.

— Да не, мы-то верим, — успокоил его Веня, — но если бы ты обрёл такой дар, то скорее всего сотворил бы что-нибудь доброе, хорошее, увлекательное для всех…

— А ведь верно, сказала Бутончик. — Ну, к примеру, устроил бы праздник Нептуна…

— …который, к сожалению, в эту смену не запланирован, — подтвердил Яков Германович. — Или выполнил бы наказ прошлой смены и организовал карнавал любимых литературных героев.

— …или… — подметила Аня, — или… исчез бы с наших глаз от стыда…

И Гошка исчез!

Мгновенно все стихли и с недоумением уставились на то место, где он только что стоял.

Место было действительно пустое.

— Однако… — начал было Веня, и все вскрикнули. От неожиданности.

2.
Затем весь совет дружины «Алмазная» во главе с Яковом Германовичем и Олей перенёсся на морской берег недалеко от порта.

Ещё мгновение — и позади совета выстроилась его дружина; ещё не прошло и секундочки — и весь Артек высыпал на соседние пляжи, а сам начальник Артека, и его штаб разумеется, стоял у самой воды. Начальство старалось делать вид, будто всё идёт так, как запланировано, но взглядами все спрашивали друг у друга, что происходит, и незаметно пожимали плечами…

Тут с вершины Аю-Дага, будто усиленные радиоприёмниками, понеслись над Артеком и морской гладью звуки вступления к фанфарному маршу, а на горизонте появилось белое пятно, неправдоподобно быстро приближающееся и растущее в размерах.

Не прошло и минуты, как стало ясно, что это белое, прозрачное сверху двухкорпусное судно — катамаран, несущийся на воздушной подушке.

Впереди на просторной палубе между корпусами виднелась тройка белых коней в медной сверкающей сбруе, а позади них, в расписной колеснице, восседал Нептун в золотой короне и с трезубцем в руках. Рядом с ним сидела женщина в белом платье и с маленькой серебряной короной на голове.

Из передней кромки палубы стал плавно выдвигаться широкий ребристый трап, и едва он коснулся земли, кони тронули, и чудесная колесница мягко съехала на берег и остановилась возле начальства. Конями правил сам Нептун.

— А не это ли и есть славная Пионерская Республика Арек? — спросил морской царь.

— Совершенно верно, — ответил стоявший впереди. — Я — начальник Артека, а это вот… мой заместитель… — И рядом с ним встал плотный человек лет тридцати пяти.

Они говорили, не напрягаясь, но их голова почему-то были слышны на всей территории лагеря.

— Славно, славно, — одобрительно прогудел Нептун. — А это моя супруга Амфитрита… Позволь представить тебе наших сегодняшних хозяев, дорогая, — повернулся он к ней.

— Мило, очень мило, — бархатным голосом почти пропела морская царица и, приставив к глазам лорнет, милостиво глянула на мужчин.

— Ну что ж, добрый день, ребята! — обратился к пионерам Нептун.

И весь Артек могуче грянул?

— Добрый день!

— Вы… извините, — несколько нерешительно начал начальник лагеря. — Вы… из цирковой труппы или… как бы это сказать… филармонии?

— Я брат вседержителя, Повелитель божественной влаги и Землеколебатель, бог морей и конных ристалищь Нептун. У меня тоже есть детишки, сыновья: Тритон, Амика, Антей, разбойник Скирон, одноглазый Полифем и другие, но я оставил их дома, а привёз к вам своих друзей…

— Да-да, конечно, — почтительно прервал его начальник лагеря. — Но мне хотелось бы знать, какая организация вас направила…

— Я настоящий Нептун! — грозно произнёс морской царь и выпрямился во весь свой великолепный рост. — Подлинник!

Начальник лагеря закрыл глаза и, бесчувственный упал на руки своего заместителя.

— Дорогая, позаботься о нём, — попросил Нептун свою жену.

Амфитрита брызнула на начальника лагеря морской водой из флакона, и тот очнулся.

— П-по-ж-жалуйста… — сказал он. — Добро пожаловать… мы всегда рады таким гостям…

— Вы знаете, какое сегодня число? — спросил повеселевший Нептун.

— Двадцать третье июня…

— То-то… Это же день моего рождения! Я сегодня, друзья мои, именинник!

— А день рождения Артека — шестнадцатое июня, — сказал начальник лагеря, окончательно приходя в себя.

— Прекрасно, — обрадовался Нептун. — Повеселим друг друга по этому случаю…

— По-здрав-ля-ем ве-ли-ко-го Неп-ту-на! — дружно проскандировал Артек.

— Спасибо, ребята, спасибо, — растрогался владыка морей и океанов. — Поздравляю и славный Артек! Ну-с, а как вы тут живёте?

Поднялся такой весёлый шум, что Нептун поднял руку, утихомиривая всех, и предложил:

— Пусть кто-нибудь один отвечает… Может быть начальник лагеря?

— С удовольствием, — согласился начальник лагеря. — Насчёт питания — сами отведайте… Не только в весе прибавляем, но в росте тоже…

— В росте?

— Да, ваше морское величество, в среднем каждый пионер за время пребывания в Артеке вырастает на два сантиметра!

— Здорово! — восхитился Нептун. — Это же поистине волшебные сантиметры!

— Удачно сказано, ваше морское величество, — одобрил начальник Артека. — Конечно, дети и у себя дома растут беспрестанно, но в пионерском лагере эти сантиметры, как вы справедливо заметили, воистину волшебные…

— А в моём росте их нет, — огорчённо произнесла морская царица.

— Ничего дорогая, — успокоил её Нептун, — зато в тебе все сантиметры, даже самые маленькие, — сказочные.

— Ну и что ж! А таких нет…

— Мы можем пригласить вашу супругу погостить у нас подольше, — сказал начальник Артека, посоветовавшись со своим штабом. — Только вот не знаю, прибавляет ли её величество в росте вообще или уже нет?

— В весе она прибавляет теперь, в весе, — засмеялся Нептун, но осёкся, заметив неудовольствие Амфитриты.

— Мы рады вашей супруге, — сказал начальник Артека, — самой красивой и стройной из мира сказок…

— Как он любезен и воспитан! — милостиво улыбнулась ему Амфитрита, обмахиваясь веером из акульего плавника. — Не в пример тебе… — Она бросила сердитый взгляд на своего супруга и, понизив голос, сказала: — Ну порадуй же деток чем-нибудь, солдафон, привык командовать да трезубцем своим постукивать.

— Да-да, ребята, по этому случаю объявляю… — он сделал паузу и с пафосом выкрикнул: нептуналии! Празднество в нашу честь!

— Ура-а-!.. — разнеслось по Артеку.

Взмахнул трезубцем морской царь — и на просторную палубу корабля-катамарана стали выезжать… кто бы вы думали?

Вовек не догадаетесь!

Первыми съехали на берег бравые мушкетёры — д’Артаньян, Атос, Портос и Арамис, а за ними их предприимчивые, ловкие слуги; потом верхом на Росинанте — Дон Кихот Ламанческий со своим оруженосцем Санчо Пансой на осле; барон Мюнхгаузен на рыжем битюге; Паганель на муле; капитан Немо на вороном скакуне; Лемюэль Гулливер на лошади дымчатой масти; Шерлок Холмс с доктором Ватсоном в изящной беговой коляске, влекомой парой белых коней; из окон широкого ландо — так называется старинная четырёхместная карета — выглядывали Том Сойер, Беки Тэтчер, Гек Фин и Алиса из Страны Чудес, на козлах же горделиво восседал Джим; на кауром нетерпеливом коне появился знаменитый Зверобой — Кожаный Чулок, он же Следопыт, Соколиный Глаз, Натаниэль Бумпо, а рядом с ним сын его верного друга Чингачгука молодой Ункас — Последний из могикан, правее которого ехал Оцеола — вождь сименолов. Бурными рукоплесканиями встретили пионеры Руслана, к седлу которого был приторочен карлик Черномор; когда же на неоседланном коне появился Нахалёнок, восторженный рёв огласил черноморское побережье: ребята приветствовали любимых литературных героев, продолжавших съезжать с корабля.

Нептун с улыбкой оглядывал своих друзей, прибывших с ним, и лукаво посматривал вокруг.

— Но где же, ваше морское величество, черти, русалки? — спросил начальник Артек. — Они ведь всегда сопровождали вас раньше.

— Сами сказали, что раньше, — засмеялся Нептун. — Всё течёт, всё изменяется, как говорили древние мудрецы, не только у вас: меня недавно избрали председателем правления Общества книголюбов Подводного царства!.. Вот так-с… Не все, конечно, герои со мной сейчас, а только из тех книг, что я успел прочесть; но всё же — немало!

— Поздравляю вас, ваше морское величество, приятно, что вы тоже книголюб. Ну что ж, наш стадион в вашем распоряжении… Можно дать команду ребятам отправляться туда?

— А к чему терять время? Быть нам всем на новом месте сию же секунду… — Нептун ударил трезубцем о пол своей колесницы, и…

3.
…Все тотчас очутились на стадионе, причём руководство лагеря и Нептун с Амфитритой — в центральной ложе. И никто не удивился этому, словно понимая, что в этих условиях так и должно быть.

Всё же Нептун не удержался и спросил начальника Артека:

— Я вижу, вы тут привыкли к чудесам? Никто не удивляется…

— А как же! — ответил начальник лагеря. — Обычные бесчудесные дни у нас считаются разгрузочными, но их почти не бывает. — С чего начнём, ваше морское величество?

— С конных ристалищ, — объявил Нептун. — Прошу желающих приступить к разминке.

Негр Джим быстро выпряг одного из коней.

— Что ты намерен делать, Джим? — удивился Том Сойер.

— Я хочу приготовить коня для мисс Беки, разве не видите?

— Том, мне страшно. Я боюсь высоты… — призналась Беки. — Нельзя достать коня пониже?

— Я рядом с тобой, — заметил Том. — Стоит ли отчаиваться? Все девчонки ужасные трусихи и неженки… Можешь остаться здесь.

— Я тоже боюсь, — сказала Алиса из Страны Чудес, — и тоже останусь.

— Если бы не вы, масса Том, — заметил Джим, я бы мог тоже напугаться.

— Пустяки, — сказал Гек Финн. — Зато нам наверняка позавидуют! Дай-ка мне коня, Джим… Да погорячее!

— Сейчас, Гек; я возьму этого высокого себе, пожалуй… — Джим лихо вскочил на коня, но тут же был сброшен на землю.

— Что это с тобой Джим? Выпил ты, что ли? — усмехнулся Том.

— Выпил? Я выпил? Когда же это я мог выпить? Ведь меня никто не угощал! Попробуйте сами, масса Том…

Но и Тома Сойера судьба обошла: конь встал на дыбы, и Сойер грохнулся на землю.

— Это какой-то гордец, — пробормотал он. — Подготовь другого коня, Джим.

— Ладно, масса том, — засмеялся Джим. — Только вы сами сперва договоритесь с ним, чтобы не сбрасывал вас!

— Стюард! — крикнул Паганель с иностранным акцентом, выехал на своём муле почти на середину футбольного поля и остановился.

Никто не появился.

— Стюард! — повторил он громче.

На поле выбежала пионервожатая Оля и мягко сказала:

— У нас, к сожалению, здесь есть только вожатые… Я одна из них — из дружины «Алмазная». Чем могу служить?

— О, мадемуазель… А где капитан? Ещё не встал? А его помощник? Он тоже спит? — трещал географ.

— Простите, с кем имею честь?..

С Жаком-Элиасеном-Франсуа-Мари Паганелем, секретарём Париского географического общества, членом-корреспондентом географических обществ Берлина, Бомбея, Дармштадта, Лейпцига, Лондона, Петербурга, Вены и Нью-Йорка, а также почётным членом Королевского географического и этнографического институту Восточной Индии, — скромно ответил Паганель, приподнялся на стременах и феремонно поклонился. — Я гаправляюсь в Индию…

— Как — в Индию?! — удивилась Оля. — Но вы находитесь в Крыму, в Артеке!

— Мадемуазель, — обиделся Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель, — вы видете перед собой человека, который занимался изучением географии двадцать лет… и осмеливаетесь так шутить надо мной? Однако… Артек? Здесь я ещё не бывал! Любопытно…

— Может быть, вы ошиблись рейсом?

— Я ещё не встречал человека, который смог бы стать точнее меня, медемуазель. Такое впервые произошло со мной… Я надеюсь всё же повидать Индию…

— Надежда есть последнее, что угасает в душе человека, — произнёс д’Артаньян. — Не отвлекайте это очаровательное должностное создание на время большее, чем вы заслуживаете.

— Ты не так просишь об этом, — заметил Арамис и выразительно глянул на свою шпагу. — Вся наша жизнь может быть выражена тремя словами: было, есть, будет…

— Всё это прекрасно, — воскликнул Портос, — но довольно любезностей!

Атос молча кивнул.

— Санчо! — повелительно произнёс Дон Кихот Ламанческий.

— Я тут, ваша милость, возле вас, совсем рядом… Стоит вам лишь повернуть голову влево — и вы увидите меня.

— Несчастный, — горестно усмехнулся рыцарь. — Если бы ты сам постарался заглянуть в себя самого, это было бы полезней!

— Я немногое бы увидел, сеньор… Уверяю вас, я же знаю себя.

— Дарю тебе всё то, что сейчас нахожится перед нами в пределах зрительной достижимости, а всё то, что вон за теми горами.

— Благодарю вас, ваша милость! Но тот остров, что вы обещали ранее… он тоже мой?

— Как! Удивился Паганель. — Мы находимся на одном из знаменитейших полуостровов, а за этими горами материк… и вам мало?!

— Сеньор, я не имею чести знать вас так же близко, как и своего господина, но один Бог ведает, какая из их милостей, — Санчо кивнул в сторону Дон Кихота, — сможет осуществиться. По крайней мере, лучше иметь шансов вдвое больше!

— О моя Дуль синея, — вздохнул Рыцарь Печального Образа, — если бы ты видела нас здесь, в благословенном Артеке!..

— А в самом деле, — оживился доктор Ватсон и повернулся к Холмсу, — что это за Артек и как мы очутились здесь?

Сыщик невозмутимо курил трубку, погружённый в размышления.

— Эта задача, Ватсон, — ответил наконец Холмс, — не менее как на шесть трубок.

— Сдаётся мне, что вы только раскурили четвёртую…

— Пятую, мой друг. Четвёртую я прикончил на траверзе Одессы, а сейчас, осмелюсь заметить, мы на южной оконечности Крымского полуострова.

— Но как вам удалось это установить?! — воскликнул Ватсон.

— Дедукция, — вздохнул Холмс. — Если бы Скотленд-Ярд пользовался ею, он смог бы иметь успехи. Если же вы изволите прислушаться к тому, что говорит эта очаровательная алмазная девушка, вам не составит труда убедиться в правоте моих слов, Ватсон…

— Вы смеётесь надо мной, Холмс?!

— Не будьте столь впечатлительны, Ватсон. Всё ясно. Мы можем чувствовать себя в гостях у самых добрых хозяев…

Холмс неторопливо достал из футляра свою любимую скрипку, раскурил шестую за сегодняшний день трубку и заиграл «Русскую песенку» Калиникова. Ватсон благоговейно, как впрочем, и все остальные, слушал чудесную мелодию.

— Вы раскрыли какую-то тайну?! — не выдержал доктор. — Я чувствую это по вашей игре…

— Запишите, Ватсон, — торжествующе ответил Холмс, не прерывая игры. — Запишите, это может пригодиться в ваших мемуарах. Мы находимся в таком месте, каких ещё не знала история!

Ватсон едва не задохнулся от восторга.

— Непостижимо! — воскликнул он. — Как удалось вас проникнуть в самое нутро этой загадки?

— Как раз «проникнуть в нутро», Ватсон, мне удалось вместе с вами… Вы знаете, очевиднго, учебные заведения, подобные тем, где учился Оливер Твист!

— Ещё бы, Холмс! У меня топорщится спина при воспоминании об этом!..

— Так вот, Ватсон, на этом полуострове таких нет! Мы прибыли с вами действительно в Республику, но правят ею сами дети…

— Но как вы смогли догадаться, Холмс?!

— Дедукция плюс интуиция, помноженные на знания и опыт, — скромно пояснил сыщик. — Не может ведь такая масса детей оказаться здесь случайно? Ведь так, Ватсон?

— О боги! — простонал простодушный Ватсон. — Как я сам не подумал об этом!.. Вы великий человек, Холмс!

В ответ полилась «Песенка без слов» Мендельсона…

— Позвольте не согласиться с вами, — раздался голос капитана Немо. — Воздаю должное вашему дарованию, мистер Холмс, но… если вы ошиблись сейчас, это лишь исключение из ваших правил.

— Вы полагаете? — холодно спросил Холмс.

— Почти уверен, — спокойно продолжал капитан Немо. — Это взрослые, зделавшие свою страну свободной, создали рай для своих сорванцов… Сдаётся мне, что в этой стране немало таких уголков! Не спрашивайте, почему я так думаю, — в своё время я и весь мой народ мечтали о свободной жизни…

Бедный Пятница — этот прямо испугался, увидев так много людей.

— За что господин сердится на Пятницу? Что я сделал? — горестно спросил он.

— Я нисколько не сержусь на тебя, — сказал Робинзон. Мы примчались сюда с тобой подобно птицам… Однако забот у меня теперь несравненно больше, чем в то время, когда я вёл одинокую жизнь на острове… Мне самому необходимо многое осмыслить. Но одно уже ясно: мне здесь нравится и ничто нам не грозит.

Между тем Тюля-Люля уже сидел на плече знаменитого отшельника и вёл негромкий разговор в почтенным попугаем Робинзона Крузо, которого, как известно, звали Попкой.

— Скажите, дядя, — недоверчиво спросил Тюля-Люля, выслушав рассказ собеседника, — неужели он ударил вас палкой, чтобы оглушить и поймать?

— Я же не выдумщик… — обиделся Попка.

— А я думал, что все люди — добрые существа.

— Мой Робин тоже добр, но он был вынужден пойти на эту крайнюю меру; иначе я не попал бы к нему. Но я не жалею — мы сдружились с ним с первого же дня…

— Эьл верно с вашей стороны, — одобрил барон Мюнхгаузен.

— Вы… Вы понимаете наш язык?! — поразился Попка.

— Я знаю все языки, даже те, на которых никто не говорит, — скромно пояснил барон.

— Разве такие языки бывают? — усомнился Тюля-Люля.

— Разумеется, — ответил барон. — Например, языки древних народов, живших тысячелетия назад…

— Я тоже умею говорить на любом языке, но не всё понимаю… — признался Тюля-Люля.

— Человек не должен быть попугаем, а попугай — человеком, — мудро изрёк барон Мюнхгаузен и погрузился в воспоминания.

Увидев мушкетёров, стоявших в стороне возле своих лошадей, старшая пионервожатая Оля подошла к ним.

Словно по команде они сняли широкополые шляпы с перьями и, помахав ими над землёй, замерли перед девушкой в почтительном поклоне. Потом д’Артаньян предъявил её читательский библиотечный формуляр, заменявший Литературным Героям удостоверение личности, и сказал:

— Мсье Дюма, наш отец, давл автографы друзьям гусиным пером… Назовите мне имена ваших обидфиков, и я распишусь на их груди кончиком своей шпаги…

— Мой друг, — мягко остановил его Арамис, — если у этого очаровательного создания появился недруг, то это уже означает, что он ненормален, Ия отправил бы его к врачу…

— А я — к дьяволу! — пробасил Портос.

— Вы заговорили оеё недоброжелателях?! — удивился Атос. — У неё могут быть только поклонники, и я хотел бы стать впереди этой толпы!

Девушка, польщённая вниманием, преподнесла им цветы.

— Желаю здравствовать, девушка, — раздался вдруг сверху чей-то приятный баритон, и Оля невольно подняла глаза. Перед ней стоял стройный и, как всегда, весёлый милиционер высоченного роста.

— Дядя Стёпа! — весело воскликнула Оля.

— Он самый. Позвольте присутствовать?

— Да-да, пожалуйста, мы так рады вам! Я сегодня дежурная по всему Артеку. Помогите мне, вы так нравитесь ребятам.

— Добрый люди уважают милицию… — согласился Дядя Стёпа.

— А можно мне… — нерешительно спросил Маугли, взять с собой пантеру Багиру, удава Каа и медведя Балу?

Девушка засмеялась, не зная, как поступить, но Дядя Стёпа выручил:

— По-моему, можно… И ещё вон там стоят Вини-Пух, Белый Клык, Рики-Тики-Тави, медведь Гризли, Золотой петушок, Белый пудель и Каштанка… Пригласим их, чтобы они находились в своей компании?

— Пригласим! — хором ответили ребята с трибун. — И, пожалуйста, пустите доктора Айболита, это же и наш друг…

— И мы хотим в эту компанию с Геной, — пропищал Чебурашка.

— И я! Сказал Зайка, подбегая к Дяде Стёпе. — И Бемби тоже хочет, но стесняется…

— А вы, извините, кто будете? — спросил Дядя Стёпа, обращаясь к роскошно одетому арабу в чалме, усыпанной драгоценными камнями.

Он восседал на голубом скакуне, который вытанцовывал по алой ковровой дорожке. Впереди дорожку раскручивали два полуголых невольника, а позади ещё двое скручивали её в рулон. За спиной всадника несколько десятков пышно одетых придворных ползли на животе вслед за мелко семенящим глашатаем в тёмных очках.

Услышав голос Дяди Стёпы, он зычно прокричал:

— Дорогу светлейшему пятому аббасидскому халифу Харуну ар-Рашиду, хозяину Вселенной и Повелителю правоверных, герою арабских сказок «Тысяча и одна ночь»! На колени все и припадайте к стопам Знаменитейшего их знаменитых… Берите поучительный пример с министров Его Величества, целующих следы Могущественнейшего из могущественных, для которого народы мира — пешки в игре его непокорного воображения…

— А-а, гражданин Рашид! — сказал Дядя Стёпа. — Сразу и не признал… Мы, знаете ли, отвыкли от таких званий. Эти люди все с вами?

— Люди?! — поморщился халиф. — Со мной?!

Он двинул мизинцем, украшенным ярким рубином, и сопровождавшая его свита тут же превратилась в облачко пыли.

— Я один и неповторим, — сказал Харун ар-Рашид и подарил Оле золотую розу с бриллиантовыми каплями росы.

— Хоть он и литературный халиф, а всё одно эксплуататор, — вздохнул Дядя Стёпа. — Но никуда не денешься, в некотором роде собрат.

Следом за Харуном ар-Рашидом гарцевал великолепный скакун арабских кровей, но… без седока, с пустым роскошным седлом.

— Эй, гражданин Рашид! — крикнул Дядя Стёпа. — Это ваш запасной конь?

— Халиф обернулся, иронически глянул на скакуна и ответил:

— У меня нет запасных коней.

— Извините, — смутился Дядя Стёпа. — Так где же его хозяин?

— Я здесь и приветствую почитателей мистера Герберта Уэллса… — вдруг раздался голос над седлом. — Я Человек-Невидимка!

4.
Разминка окончилась, и Властитель Вод объявил:

— Предлагаю состязание на ловкость и сообразительность. Вы получите чёрно-белый полосатый мяч — вот он…

И прямо с ясного неба на середину зелёного поя плавно, словно снежинка, опустился обещанный мяч.

— Кто первый возьмёт его на скаку — получит десять очков, — продолжал Нептун. — Но не позже, чем я успею сосчитать до трёх, он должен передать мяч тому, чьё имя начинается на букву, стоящую в алфавите рядом — впереди или позади — это всё равно — с начальной буквой своего имени или фамилии. Ошибка — минус одно очко. Правильный бросок или принятие мяча — плюс… Судить поручаю Дяде Стёпе… Начали!

Дядя Стёпа дунул в свой милицейский свисток и едва успел отскочить в сторону: Портос первым промчался через центр поля, свесившись с седла, подхватил мяч и прямо из-под коня кинул его Робинзону. Тот — Санчо Пансе. Толстяк беспомощно огляделся и кинул его наугад Беки. Она — Последнему из могикан, тот отпасовал Геку Финну.

— Том! — заорал Гек. — Выручай! Ты же знаешь, что я с грамотой не в ладах…

Том стремительно кинулся к нему, что-то шепнул, и мяч полетел Шерлоку Холмсу, но немедленно был переброшен Паганелю.

Дядя Стёпа свистнул и прекратил игру.

— Почему вы бросили мяч Паганелю? — строго спросил он.

— Потому, что у него целая горсть имён и одно из них начинается на букву «Ф» — Франсуа, — ответил Шерлок Холмс.

— Да, верно, извините, — кивнул Дядя Стёпа, привыкая к правилам, свистнул и решил больше не прерывать игру, а только подсчитывать очки.

Паганель передал мяч Натани лю Бумпо.

Бедный Соколиный Глаз! За всю свою жизнь он так и не научился читать и впервые растерялся. Хорошо, что доктор Ватсон прямо-таки вырвал из его рук мяч, едва не выпав при этом из ландо, которым мастерски правил Шерлок Холмс.

Дальше игра пошла в стремительном темпе, потому что играющим стали помогать болельщики с трибун, и мяч с лёгким шуршанием снова помчался по своеобразному кругу, теперь почти без задержек:

Ватсон — Гулливер — Нахалёнок — Оцеола — Портос — Рашид — Гек Финн — Джим — Гулливер — Мюнхгаузен — Невидимка (при этом мяч мгновение повисел в воздухе над пустым седлом) — Оцеола — Паганель — Зверобой — Алиса — Беки — Арамис — Соколиный Глаз — Атос — Следопыт — Оцеола — капитан Немо — Паганель — Робинзон — Гулливер — Дон Кихот Ламанческий…

Но едва мяч коснулся закованной в латы груди Рыцаря Печального Образа, до сиз пор безучастно наблюдавшего игру, как он пришёл в ярость.

— Смерть заколдованному Злодею! — вскричал Дон Кихот и, взял копьё наперевес, ринулся на врага.

Пронзённый копьём, мяч с треском лопнул, и игра закончилась.

— Ну ничего-ничего, — успокаивал сам себя морской царь. — Всякое бывает.

— Вы совершили доблестный поступок, рыцарь, — сказала Амфитрита и кинула идальго белый цветок водяной лилии.

— О Несравненная! — Рыцарь с помощью Санчо Пансы спешился, чтобы самому поднять цветок. — Приказывайте, я весь в вашей власти…

— Объявляю вас победителем! — сказала морская царица.

Дон Кихот с помощью своего оруженосца хотел преклонить левое колено, но добрый Санчо Панса негромко подсказал:

— Не торопитесь, ваша милость, на эту коленку вы уже становились однажды, и теперь надо с месачишко повременить… Позвольте, я подогну вам правое…

Тем временем Нептун наклонился к своей супруге и недовольно заметил:

— Но, дорогая, я же назначил судьёй Дядю Стёпу, пусть он и объявит результат.

— Ну и что ж? — повела плечом Амфитрита. — Его я тоже объявляю победителем!

Властелин морей и океанов, Землеколебатель виновато глянул на дядю Стёпу, а тот понимающе подмигнул ему и во всеуслышание объявил:

— Победил лично гражданин Кихотов, в игре же все оказались на высоком уровне…

— Вот видишь? Бери пример! — сказала Амфитрита мужу и улыбнулась дяде Стёпе.

5.
После игры Нептун объявил скачки с участием гостей. Первый приз взял д’Артаньян, затем после, на рубке лозы и джигитовке, не было равных Ункасу — Последнему из могикан.

Барон Мюнхгаузен уверенно проигрывал в обоих видах состязаний и плёлся в хвосте, как объявил Дядя Стёпа, а гордый Дон Кихот с презрением отвернулся, хотя изредка (это было заметно всем) Он наблюдал за соревнующимися с высоты своего знаменитого Росинанта.

Правда, перед началом скачек Санчо Панса попытался воодушевить своего хозяина:

— Ваша милость, может, рискнёте? Сами изволили однажды заметить, что имя вашего коня означает «Бывшая кляча»… Значит, теперь она в ходу? И ведь сказано: тише едешь — дальше будешь… А вдруг так оно и окажется?

— Я совсем не против пословиц, Санчо, — ответил доблестный рыцарь. — Когда мне хочется привести кстати какую-нибудь премудрость, я тружусь и потею, как землекоп. А ты просто-напросто мешок, набитый поговорками и плутнями…

В «произвольно программе» неожиданно для всех отличился барон Мюнхгаузен: он гарцевал по зелёному полю стадиона на… передней половине своей лошади! Место разъёма прикрывала розовая занавесочка с вышитой старинными немецкими буквами пословицей: all zuviel ist ungesund (всякое излишество вредно).

Нахалёнок, увидев такое, засунул палец в рот и некоторое время не мог поверить собственным глазам. Сообразив наконец, что всё происходит в действительности, Минька возмутился и крикнул:

— А ты, дяденька, таких правов не имеешь, штоб живую скотину на половинки разрывать!

— Я есть единственный в мире обладатель такой неповторимый номер, — засмеялся Мюнхгаузен.

— Дяденька, — взмолился Нахалёнок, ты вот чего… Дай мне другую половинку своего коня, штоб приставить её к месту… Жалко ведь! А я тебе подарю жестяную коробку хорошую и ишо все как есть бабки отдам!

— Ich will nicht (я не хочу — нем.) — ответил барон, срывая аплодисменты, как цветы.

— Ишь ты какой! — обиделся Нахалёнок. — Ну, гляди. У мово батяньки большущее ружьё есть, и он всех буржуев поубивает!

— Не горюй, Минька, — крикнули ему артековцы с ближайших трибун, — это он понарошке… Ты вот сам чего-нибудь придумай! Ну, пожалуйста…

Нахалёнок замер на секунду, размышляя, вспомнил подходящий эпизод из своей маленькой жизни и кинулся к Нептуну:

— Дедуня! Дай мне свинью. Ишо штоб шустрая была… Я тебе её возверну, право слово… Тольке покатаюсь на её!

Нептун, тоже войдя в азарт, стукнул оземь трезубцем, и Нахалёнок, едва успев вскочить на невесть откуда взявшуюся мощную хрюшку, помчался на ней по беговой дородке.

И хорош же был наш озорник верхом на белой свинье — щуплый, вихрастый, с горящими от волнения голубыми глазами, с конопатой раскрасневшейся мордашкой!

Посрамлённый Мюнхгаузен вынужден был приставить к своему бесхвостому коню его заднюю половину, бездействовавшую в сторонке, и незаметно ретироваться.

Что творилось на трибунах — не описать!

Выиграв «произвольную программу», Нахалёнок подъехал к Нептуну и лихо соскочил в траву.

— Забирай, дедуня! Спасибо…

Довольный Нептун махнул рукой, и свинья как бы растаяла в воздухе.

6.
Теперь настала очередь артековцев показать гостям, на что они способны. Не стану рассказывать о соревнованиях в беге и прыжках, о гимнастических упражнениях, потому что самое необычное или не совсем обычное произошло несколько позже — во время карнавального шествия.

Пётр и на этот раз оделся капитаном дальнего плавания и опять шёл несколько впереди своего отряда. Понятное дело, что после проработки на совете дружины Гошка не рискнул бы вновь заниматься волшебством, и всё-таки ребята волновались. Пётр — ещё больше. Особенно когда подходил к трибуне, где восседал сам Нептун с женой и артековское начальство.

Взяв равнение на трибуну и приложив руку к сияющему козырьку своей «капитанки», Пётр невольно скосил глаза себе на плечо: всё было в порядке, белоснежный костюм на нём ослепительно отражал солнечные лучи.

Но вот Пётр заметил, что взгляды зрителей вдруг обратились куда-то за его спину. Потом возникло всеобщее оживление: кто-то сеялся, кто-то свистел и даже указывал пальцем, хоть это и неприлично.

Пётр не выдержал, придержав кортик рукой, резко повернулся, чтобы увидеть происходящее сзади, и теперь шёл спиной вперёд.

Его отряд почему-то выполнял шаг на месте, а в пространство, увеличивающееся между ним и отрядом, прямо из ничего выходили… такие мерзкие типы с ножами в зубах — явные бандиты и разбойники, — что Пётр растерялся.

Они окружили повозки с награбленными, надо думать, сокровищами, длинными бичами стегали невольников, связанных по рукам. Сам Пётр вышагивал сейчас по алой ковровой дорожке, которую перед ним раскручивали рабы, будто он не пионер Пётр, а какой-нибудь восточный деспот или знаменитый пират — Покоритель Южных Морей!

В довершение всего из воздуха появился целый сонм пленных красавиц. Бедные девушки протягивали к Петру с мольбой руки и оглашали стадион жалобными криками. Та, что как две капли воды была похожа на Бутончика, вопила:

— Пощади мою юность, о несравненный Пётр, защитник слабых и угнетённых!

— Сохрани мне жизнь, Повелитель! — вторила ей та, что была похожа на старшую пионерскую Олю.

— Позволь мне быть твоей рабыней, Пётр! — восклицала третья, точная копия Ани, председателя совета пионерской дружины «Алмазная». — Только забери этих дьяволов.

Вся сцена разыгрывалась под мелодию песенки сучков «О’кей», исполняемой артековским оркестром.

Представьте себе всё это возможно ярче — и вы получите весьма бледное отражение того, что происходило на трибунах и в дрогнувших рядах «Алмазной».

Особенно жалко было смотреть на посеревшего Якова Германовича, едва державшегося на ногах и вместе со всеми покорно вышагивал на месте.

Мокей и Джон разом повернулись к Гошке, сидевшему между ними в третьем ряду трибун.

— Ты?! — выдохнул Мокей.

— А что? Сам же сказал, что не пойдём с отрядом…

— Я не о том… Твоя работа?

— А хоть бы и моя!..

— Килограммчик, — напряжённо сказал Джон, — если умеешь: исправь!.. О’кей?

Килограммчик полез правой рукой в карман своих шорт. Ещё секунда, самое большое две, от силы три — и вся нечисть мигом исчезла? Красавицы — тоже.

Оркестр заиграл «капитан, капитан, улыбнитесь», и позади Петра в чётком строю шли теперь бравые военные моряки. Пётр оглянулся, засмеялся от восторга, и шаг его стал чётче.

Вот уж когда артековцы и гости воздали должное и Петру с отрядом моряков, и всей дружине «Алмазной», блеснувшей выдумкой и карнавальными костюмами.

— Такого даже я не умею! — признался Нептун.

— Дети… — осторожно произнёс начальник Артека, наклоняясь к морскому царю. — Сперва они показали нам, так сказать, картинку из далёкого прошлого, а теперь, кажется…

— Но какая техника! — восхищённо прервал его Нептун.

— О, ваше морское величество, они ещё и не такое умеют! — неопределённо выразился начальник Артека, и оживился: — Кажется, сейчас они будут петь…

7.
Чудеса продолжались… Но Гошка уже не принимал в них участия. Под самый конец концерта он вдруг заметил исчезновение ГС и обратил на это внимание Джона. Немного спустя Килограммчик увидел Мокея, пробирающегося с гитарой в руках в толпе артековских самодеятельных артистов, которые готовились к выступлению, и от удивления открыл рот.

Тем временем Мокей пробился к микрофону, весело ударил по струнам и запел песню, которой закончился праздник:

Стремился я к неге и лени:
«Не знать бы заботы вовеки!»
Но всё познаётся в сравненьи,
Особенно здесь, в Артеке…
«Кем быть и не быть мне вовеки?» —
Вопросы возникли во мне —
Я в этом чудесном Артеке
Стал думать о завтрашнем дне.
— Во даёт! — восхищённо произнёс Гошка.

— Правильную песню сочинил Мокей, — согласился Джон. — Я думаю, Таинственный Некто, что нарисовал Серп и Молот, — это тоже он.

Гошка вскинул на Джона глаза и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но… промолчал.

ГЛАВА ШЕСТАЯ «С правого борта, юнга, с правого…»

1.
Если немного спуститься по склону Аю-Дага от корпуса дружины «Алмазной», то в небольшой рощице на крутой скале увидишь стоящую на пьедестале фигуру. Это памятник Неизвестному Матросу. Он стоит на могиле моряка, погибшего у артековских берегов в феврале 1943 года. Матрос изображён вмомент боя, со знаменем в руках.

Торжественная печаль охватывает тебя здесь, а окружающая природа подчёркивает её. Здесь оживают тени прошлого и легко говорится о будущем. Наверное, потому, что именно для счастья людей, для свободы нашей Родины не пожалел жизни матрос. Здесь серьёзнее осмысливаешь свою жизнь. Кажется, что Неизвестный Матрос читает твои мысли.

И радуется он, когда дети приветствуют его пионерским салютом или разведут неподалёку свой костёр и усядутся в кружок. Для них он — История. Боевая, героическая, доносящая к ним всё то, что было для него главным, священным и увело его в Вечность.

2.
Гошка с друзьями пробился к костру в первый ряд, где теплее. И поближе к мушкетёрам и Тому Сойеру с его компанией.

— Славная эта девчонка, хоть и важничает, — Беки Тэтчер, — сказал Мокей.

— А вообще, они все мировецкие, Литературные Герои, — сказал Гошка. — Жалко, что я до сих пор мало читал.

— О’кей, — согласился Джон. — Я тоже…

Барон Мюнхгаузен ласково похлопал по Гошкиному животу и во всеуслышание заявил:

— А мы с вами, юноша, полная противоположность не только по возрасту…

Килограммчик смутился.

— Это он соревнуется, — решил выручить его Яков Германович, — набирает вес.

— Он непременно станет чемпионом! Не правда ли, Том?! — воскликнула Бекки.

— Если не лопнет, — предположил Гек Финн.

Гошка растерялся и засопел, но тут как-то сразу возник всеобщий непринуждённый разговор: артековцы стали рассказывать о своём лагере, о Советском Союзе, о современной технике, и о Гошке забыли.

Потом Яков Германович велел подкинуть веток в костёр, отчего сперва потемнело, а потом в небо взметнулся весёлый вихрь колючих искорок, и свет расширил свои владения.

И тут…

3.
— Том! — завизжала Беки, словно её потащили на зубоврачебное кресло. — Мне страшно… — И она указала куда-то через плечо Сойера.

— Эт-то медведь, масса Том, — дрожа от страха, сказал Джим. — Жи-и-вв-о-о-й!

И верно: в нескольких шагах от костра из кустов вышел медвежонок и стал с любопытством разглядывать расшумевшуюся компанию, впрочем, тут же стихшую.

— Ни с места! — скомандовал барон Мюнхгаузен. — Однажды на меня напал медведь таких же необыкновенных размеров. Он растерзал бы меня в одно мгновение, но я схватил его за передние лапы и держал их три ночи, покуда он не умер от голода: ведь все медведи утоляют голод тем, что сосут свои лапы… Не тревожьтесь, я уже имею опыт! Кутю, кутю, кутю, иди сюда…

— О! О! О! О, господин, позволь мне с ним поздороваться! Мой тебя будет хорошо смеять! — вскочил Пятница.

— Глупый ты! Ведь он съест тебя! — сказал Робинзон.

— Ести меня! Ести меня! Мой его ести. Мой вас будет хорошо смеять! Вы все стойте здесь: мой вам покажет смешно.

Он подбежал к медвежонку:

— Слушай! Слушай! Мой говорит тебе!

— Говори, — сказал медвежонок.

Пятница всплеснул руками и хлопнулся на траву.

— Вы… попугай? — растерялся барон Мюнхгаузен.

— Нет, я медведь.

— Просите, я хотел сказать: говорящий?

— Да.

— А как вас зовут?

— Я Арчик, уроженец этих мест.

— О! О! — стонал Пятница, приходя в себя и отползая в сторону. — Моя тебя не будет ести! Понял?

— Да, — сказал Арчик.

— А ты меня?

— И я не буду… Я вообще никому зла не причиняю, у меня покладистый характер.

Арчик, естественно направился к сучкам, поскольку уже был с ними знаком. Гошка торопливо извлёк из кармана Волшебный Уголёк и вернул его медвежонку.

— Возьми обратно, Арчик, спасибо…

— А как же?.. — удивился Арчик. Вы же сучки.

— Дурь это была, Арчик, — честно сказал Гошка. — А для волшебства — личного, понимаешь? — не созрел я ещё…

— Дошло? — спросил Тюля-Люля, сидевший на правом Гошкином плече. — Изредка отдыхай, сиамский бродяга…

Арчик с любопытством глянул на Тюлю-Люлю.

— Это мой друг, — объяснил Гошка. — А уголёк возьми… Глупым я был, Арчик.

— Ну ладно, — сказал медвежонок, пряча уголёк в свою холщёвую сумочку. — Когда созреешь, заберёшь.

— Договорились.

— О чём вы там шепчетесь? — полюбопытствовал Гошкин отец.

— Он вернул мне Волшебный Уголёк, — пояснил Арчик, — потому что ещё не созрел…

И папа всё понял!

— Молодец, сын, — сказал он. — Я бы тоже так поступил…

Поскольку все невольно обратили внимание на Папу, Яков Германович решил, что наступил удобный момент представить его гостям.

— Позвольте познакомить вас, — громко сказал он. — Это писатель…

— О, — воскликнули мушкетёры. — Мсье, для нас большая честь познакомиться с вами. Наш отец Дюма был величайшим писателем всех времён и народов…

— Я люблю англичан, — признался Шерлок Холмс, останавливая говоривших движением руки, — но позволю себе прервать вас вовсе не поэтому; если б не было сэра Артура Конан Дойля, я повторяю: если бы не было его… Но он-то есть, и он — бессмертен!

— Вы сомневаетесь в неповторимой славе Дюма?! — вскричал д’Артаньян.

Послышался звон обнажённых шпаг, и мушкетёры вскочили с мест.

— Ну, полноте, — рассмеялся барон Мюнхгаузен. — У меня не меньше двух авторов — вы поняли меня? Двух!.. И то я молчу…

— Тихо! — скомандовал Дядя Стёпа и свистнул в свой свисток. — Спрятать оружие. Вот так-то лучше…

— Я весь внимание, сеньор, — поднял руку Дон Кихот, — однако считаю своим долгом заметить, что мой автор является гордостью Испании!

— Я не берусь утверждать, что человек, создавший меня, вол всём идеален, — сказал Робинзон Крузо. — Но кто в истории мировой литературы сумел за два месяца написать роман, ставший шедевром?

— Ну, наш старик Дюма был писуч как дьявол! — прогудел Портос. — Он создавал книгу за неделю…

— Мне понятна ваша любовь к своим авторам, — взял слово Папа. — Они все достойны вечной любви читателей, а это главное. Вы, Литературные Герои, не можете не знать друг друга, хоть иногда и делаете вид, что мало знакомы… Бцдьте же справедливыми!

— Запишите, Ватсон, — тихо произнёс Шерлок Холмс. — Со временем облагораживаются не только читатели, но и Литературные Герои…

— Да, Холмс, да. Но о чём задумался писатель?

Все вновь повернулись к Папе.

— Извольте, — сказал Папа. — Я ведь тоже артековец. Но был я здесь в другое — трудное время… Всего несколько дней…

4.
— Нас привезли в Артек, — рассказал Папа. — Двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого года, в полдень… А следующим утром началась война. Нас переодели в защитную форму и стали вывозить из опасной зоны… Погода стояла пасмурная, и море штормило.

Сейчас мне трудно объяснить, как получилось, что я остался в Артеке. Помню, сперва вывозили латышей и эстонцев, затем пионеров Грузии и Узбекистана.

Я и ещё несколько ребят, которым уезжать было некуда — там, где был наш дом, уже хозяйничали фашисты, — попали в воинские части. Меня приютили моряки.

В ноябре фашисты ворвались в Артек. Они вырубили редкие породы деревьев в парках, сожгли дворец Суук-Су, где сейчас ваш Дворец Пионеров, уже отстроенный заново, Краеведческий музей превратили в конюшню, заминировали пляжи, окружили их колючей проволокой, выкопали траншеи и блиндажи, окружили их колючей проволокой, выкопали траншеи и блиндажи, боясь атаки с моря…

В тот день, это было уже в феврале сорок третьего года, в Ялте стояли на рейде два фашистских транспорта с продуктами и боеприпасами и ещё несколько сторожевых и противолодочных катеров. Двадцать первого (или двадцать второго — сейчас уже точно не помню…) февраля — в туманное, дождливое и ветреное утро к Ялте пробирались два советских эсминца. На одном из них находился и я… юнга.

Но на траверзе Артека фашисты обнаружили нас и открыли огонь из орудий береговой батареи да ещё вызвали бомбардировщик.

Одна из бомб угодила в корму соседнего эсминца; на нём возник пожар, но команде удалось его погасить. А зенитчики с нашего эсминца сумели сбить фашистский самолёт, и мы видели, как он упал в море.

И всё же силы были так неравны, что нам пришлось уйти. Но на развороте прямо возле борта упал снаряд. Я был на палубе. Кто-то из матросов заслонил меня. Он что-то крикнул, но тут же взрывной волной его сбросило в море с левого борта…

— С правого борта, юнга, с правого… — вдруг послышался голос, и все увидели незнакомого моряка лет двадцати трёх в поношенной флотской форменке; он стоял под ветвистой сосной, скрестив руки на груди.

— Да… пожалуй… с правого, — задумчиво подтвердил Папа и внимательно всмотрелся в незнакомца. — Но почему вы… почему вы… так думаете?

— Это очень просто, — спокойно объяснил моряк. — Учитывая близость артековского берега и мелководье, эсминец должен был уходить левым разворотом. А били справа, со стороны Ялты… Но теперь я вижу: не зря погиб матрос, спасая вас… И… сына вашего вижу…: Не зря!

— Кто это? — спросила старшая пионервожатая Оля, наклоняясь к Якову Германовичу и незаметно указывая взглядом на неизвестного матроса.

— Наверное, из военного санатория, — пожал плечами Яков Германович. — Сегодня у нас вообще много гостей.

Судя по всему, так же восприняли появление незнакомца и все остальные. Во всяком случае никто особенно не удивился; только Нахалёнок счёл своим долгом сказать:

— И мой батянька матросом был и за коммунию четыре года кровь проливал!

— Знаю, — улыбнулся моряк.

— А я, как вырасту, тоже за Советскую власть воевать пойду, как мой батянька.

— Это, брат, хорошо… хорошо, когда человек мечтает. И счастливый оказывается тот, кому удаётся стать, кем он хочет, — сказал моряк и почему-то грустно добавил: — Да и пожить подольше неплохо…

На минуту установилось молчание, Литературные Герои многозначительно и понимающе переглянулись; а потом разговор сам собой зашёл о том, кто кем хочет стать и какая профессия самая лучшая на свете.

— Сейчас столько всего понавыдумывали, — заявил Гошка, — что на нашу долю уже ничего и не осталось…

— Нет, ошибаешься, сынок, — усмехнулся Папа и обратился ко всем: — Вот представьте себе, ребята, будто мы с вами находимся сейчас на Острове Знаний в Океане Неведомого.

— Представляем! — хором заверил с десяток голосов.

— И размеры нашего острова соответствуют, к примеру, десятилетке. А потом перенесёмся на другой остров, побольше… Это уже остров Высшего Образования…

— Перенеслись!

— Так ведь у него и линия берегов протяжённее… То есть больше волн Океана Неведомого омывает его. Уловили?

— Уловили…

— То-то!

— Вот если б была такая волшебная Страна Профессий, — размечтался Папа, — да попасть бы нам с вами в неё хоть на чуть-чуть…

— Так ведь есть она, Папа! — встрепенулся Гошка.

— О’кей! — весело воскликнул Джон. — Только нам ещё не удалось побывать там…

— Где — там? — заинтересовалась старшая пионервожатая Оля.

— В Пушкинском гроте, — сказал Мокей.

— Если мистер Арчик пожелает, — уверил Джон, — то… мы все сможем совершить небольшую экскурсию.

Папа и Яков Германович переглянулись, и начальник пионерской дружины «Алмазная» повернулся к медвежонку:

— Это верно, Арчик?

— Очень даже верно! — важно ответил медвежонок. — Надо только попросить Учёного Кота, но это я беру на себя.

— Ну что ж, — поднялся Яков Германович, — тогда надо собираться: дорога ведь неблизкая…

— Нет-нет, — сказал Арчик, — я сейчас всё устрою.

Он вынул из своей сумочки Волшебный Уголёк, потёр его между лапами, что-то пробормотал и…

5.
…Все, кто сидел у костра, в том числе и незнакомый матрос, вдруг очутились на берегу моря, напротив пушкинского грота!

Но подойди к нему мешала вода…

Арчик взмахнул передними лапами — и перед гротом появилась зелёная лужайка, а возле самого входа возник могучий дуб с золотой цепью, по которой задумчиво бродил Учёный Кот, а в густых ветвях, полулёжа, удобно расположилась красавица русалка…

— Я сойду с ума, сеньор, — признался Санчо Панса.

— Сойти с ума, имея на то причину, — в этом нет ни заслуги, ни подвига; совсем иное дело утратить разум, когда для этого нет никаких поводов, — ответил Дон Кихот.

Пока Арчик вёл переговоры с Учёным Котом, Русалка сказала благородному уроженцу Ламанчи:

— Да пребудут неизменными в славной и могучей жизни вашей милости благосклонность дамы сердца и удача в сражениях!

На что Дон Кихот ответил стихами:

Никогда так нежно дамы
Не пеклись о паладине,
Как пеклись о Дон Кихоте
Из своих земель прибывшем:
Служат фрейлины ему,
Скакуну его — графини.[1]
— Он тоже поэт? — недовольно спросил у медвежонка слегка уязвлённый самолюбивый Учёный Кот.

— Если да, то, вероятно, по совместительству… — дипломатично ответил хитрый Арчик.

— Как он странно выглядит! — заметил Учёный Кот.

Рыцарь Печального Образа с достоинством поклонился:

Мой наряд — мои доспехи,
А мой отдых — жаркий бой.
— Ну ладно, — решился наконец Учёный Кот, — пусть идут. Только без лошадей, пожалуйста.

Помогая рыцарю спешиться, Санчо панса попытался отговорить его:

— Смотрите, ваша милость, как бы вам опять не впутаться в скверную историю.

— Каждый из нас — сын своих добрых дел, — мудро изрёк Дон Кихот. — Брось молоть вздор и вступи с правой ноги в пещеру, куда нас приглашают…

И в самом деле, Учёный Кот свернул хвост колечком, и цепь, преграждавшая вход, упала. Дон Кихот первым шагнул в грот, и сейчас же оттуда послышались звучные стихи:

Я, искавший приключенья
В тесных диких скал утробе,
Клял суровое презренье,
Очутился же в трущобе…
— Авось на этот раз дьявол не попутает, — молвил Санчо Панса.

— Будь у этого кота тётка, — шепнул Том на ухо Беки, — она выжгла бы ему все потроха, припекла бы ему все кишки без пощады…

Вслед за Литературными Героями в грот вошли артековцы, последним — Яков Германович.

Из ночи они шагнули… в день.

— Это што? — спросил Нахалёнок. — Лампа?

— Солнце… — ответил Гошка.

— При луне? — не поверил Минька и, вернувшись назад, выглянул из грота: над Аю-Дагом ярко светила луна.

Гошка подождал Нахалёнка:

— Ну?

— Так ведь там… ночь, луна!

— А здесь — сказка.

— Так бы и сказал! Теперь — айда, я до сказок охочий…

На лесной опушке, в полусотне шагов от них, стояла бревенчатая избушка на курьих ножках, без окон, без дверей. Она потопталась, точно в раздумье, потом стала поворачиваться нехотя, со скрипом и наконец замерла. На стенах её появились надписи, и стрелы, указывающие в трёх направлениях.

На одной стене под синей стрелой было написано:

Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана…
— Жаль, времени мало, — сказал Яков Германович. — Посмотрим, что на другой стене.

А там жёлтая стрела и жёлтыми буквами:

Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
— Не подойдёт сейчас, — вздохнул начальник дружины. — Надо вернуться нам к отбою… Глянем на третьей стене…

Теперь путь указывала золотая стрела, а под ней — золотыми буквами:

Иди, куда влечёт тебя свободный ум,
Усоверше нствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
— Снова пушкинские стихи, — задумчиво произнёс Папа. — Впрочем, здесь это неудивительно… Только вот что ж означают эти слова из его «Сонета» в данном случае?

— Позвольте, — догадался Яков Германович, — но ведь тут речь наверняка идёт о профессиях…

— Пожалуй, — согласился Папа. — То, что мы хотели бы увидеть сегодня. Что вы скажете, мистер Шерлок Холмс? — спросил он, поворачиваясь к сыщику и явно ища у него поддержки.

— Моя профессия — знать то, чего не знают другие, — сказал сыщик. — Люблю всё новое… Я — с вами!

— Если хорошенько рассудить, мои сеньоры, — уверенно произнёс Дон Кихот, — то придётся признать, что профессия рыцаря превосходит все другие профессии на свете.

— Ну, что касается профессий, то с этим делом очень просто на Луне, — подбоченясь и отставив левую ногу в сторону, важно сказал барон Мюнхгаузен. — Там бросают орехи в кипящую воду, через час орехи лопаются, и из них выскакивают лунные люди, причём уже в совершенстве знающие своё ремесло. Из одного ореха выскакивает трубочист, из другого — шарманщик, из третьего — мороженщик, из четвёртого — солдат, из пятого — повар, из шестого — портной. И каждый немедленно принимается за своё дело.

— Лучше всего, — вдруг подал голос долго размышлявший Санчо Панса, — быть губернатором какого-нибудь острова…

Разговаривая, они вышли на широкую ровную дорожку, но едва ступили на неё, как она сама поехала вперёд.

— Движущийся тротуар, — понимающе кивнул Гошка.

— Господин! — воскликнул Пятница и хотел убежать. — Почему земля уходит из-под ног?!

— У людей, поставленных в такие условия, не должно быть страха… — сказал Робинзон Крузо, придерживая его. — Как бы то ни было, нам не остаётся ничего больше, как терпеливо выждать, чем всё это кончится…

Движущийся тротуар стал огибать небольшой зелёный холм, небо всё более темнело… Ещё метров сто, и тротуар плавно замедлил движение, а затем остановился возле барьера с пультом управления и рядами белых мягких кресел, идущих амфитеатром вверх.

Здесь царил мягкий свет.

Послышался щелчок, и возле пульта прямо так, из ничего, возник высокий, широкоплечий, светлоглазый и светловолосый молодой человек во всём белом.

— Здравствуйте, — сказал он, улыбаясь.

— Здравствуйте… — ответил ему неуверенный хор.

Пятница спрятался за Робинзона Крузо, Санчо Панса благоразумно отступил назад, Мюнхгаузен — вправо, Гек Финн — влево.

— А вы кто, дяденька? — спросил Нахалёнок, выступая вперёд.

— Я диспетчер Уголка Профессий, — ответил молодой человек в белом костюме. — Меня зовут Иван Иванович, я буду сегодня вашим экскурсоводом. Прошу рассаживаться… мест хватит на всех…

И действительно, в пространстве позади кресел стали появляться новые ряды.

— О, я вижу, и сучки здесь! — воскликнул Иван Иванович. — Очень хорошо…

— Мы теперь не сучки, — хмуро произнёс Мокей.

— Откуда вы про нас знаете? — удивился Гошка.

— Я волшебник… Но позвольте мне продолжить. Все люди не похожи друг на друга. Даже близнецы. Мы все с рождения отделены друг от друга. И задача наша — не отдаляться ещё более от общества, а, наоборот, — слиться с ним, занять в нём своё достойное место. Человек создан для деятельности. Но нет деятельности без деятеля.

— И я так начинаю думать, сэр, — признался Джон. — Но что главное в человеке?

— Цель, — не задумываясь ответил Иван Иванович. — А к ней устремлены все наши желания, к ней ведут наши интересы, увлечения. Различные виды деятельности человека называются профессиями. Их очень много в современном мире, около сорока тысяч…

— Ого! — раздались голоса.

— Если рассказывать о каждой всего по минуте, это составит сорок тысяч минут. Мне пришлось бы говорить, а вам слушать, до весны будущего года!

— Как же быть? — обеспокоился Яков Германович.

— Трудная задача… — засмеялся Иван Иванович. — Некоторые учёные предлагают называть словом «профессия» лишь большие группы — множества, как говорят математики, — родственных видов деятельности: медицина, физика, химия и так далее, а разновидности внутри них — специальностями. Но и тогда число таких профессий уменьшится только до семисот. По минуте на каждую — больше одиннадцати часов! Поэтому поговорим в общих чертах… Только позвольте, я буду сидеть к вам спиной…

Иван Иванович уселся за пульт управления, а то, что он хотел показать ребятам, возникало прямо перед ними, будто они находились с ложе гигантского театра и видели мир с высоты птичьего полёта…

6.
— Перед вами, начал свой рассказ Иван Иванович, — Галактика в которой мы живём…

И тотчас небо вспыхнуло роем огоньков, как в планетарии.

— Здесь сто миллиардов одних звёзд, — продолжал Иван Иванович. — Их изучением заняты астрономы, физики, философы, математики и люди ещё нескольких сотен профессий. Чтобы не повторяться, ребята, замечу: философы и математики не имеют, так сказать, ограничений; их занятия применяются в любой отрасли науки.

Сейчас мы посмотрим на нашу родную Землю со стороны… Вот она, ещё раскалённая… Вот уже остывшая… Появляется вода… Жизнь… Изучением её истории и строения занимаются палеонтологи, минералоги, физики, химики — тоже люди сотен профессий.

И вот вы видите, как уже появился человек! Чувствуете ветерок? Это бегут мимо нас сотни тысяч лет… Человек уже научился добывать огонь, строить жилища, обрабатывать землю, приручать животных… Понадобились профессии строителей, портных, охотников, земледельцев, поваров и — непременно! — медиков, ибо здоровье необходимо всем.

Огромную роль в истории человечества сыграли гончары, умевшие лепить из глины множество необходимых вещей. Сейчас уже никто не мечтает приобрести такую профессию, а когда-то горшечники были не менее почитаемыми, нежели сейчас космонавты!

Смотрите дальше: появились мелиораторы и гидростроители, прокладывающие оросительные каналы и воздвигающие плотины. Вода необходима, но — пресная. Вот почему все древние и нынешние цивилизации рождались на берегах рек, а история этих цивилизаций по существу и есть история профессий.

Изобретено колесо! Кем? Неизвестно… Это творение коллективное. Теперь появился и транспорт. Наземный. Стали плавать по морям и океанам. Поднялись в воздух на шарах с горячим (значит, более лёгким!) воздухом внутри.

А в самом начале нашего века в небо Земли взлетели первые самолеты — прямые предки современных… Это вызвало появление тысяч новых профессий. Вот-с, минутку… Вы видите на лётном поле сверхзвуковой самолёт…

— …Ту-144! — дружно закричали артековцы.

— Правильно, — сказал Иван Иванович, нажимая на различные кнопки своего пульта. — А теперь видите скопление людей, окруживших самолёт? Они едва умещаются на аэродроме. Не считайте их, их примерно двадцать тысяч человек!

— Знаю, — небрежно произнёс Гошка, — это рабочие, которые его построили.

— Да брось ты, — возмутился Мокей. — При современной автоматике хватит и тысячи рабочих!

— О’кей, — поддержал его Джон, — это скорее всего безработные.

— Ошибаетесь, молодые люди, — весело произнёс Иван Иванович. — Каждый из них — представитель лишь одной профессии из числа тех, которые оказались причастными — в той или иной мере, конечно, но, повторяю, причастными — к созданию Ту-144…

— Что? — не поверила Бутончик. — Двадцать тысяч профессий, чтобы придумать…

— …сконструировать, — подсказал Иван Иванович.

— …спроектировать…

— …и построить, — добавил Гошка.

— …один самолёт?! — закончила Бутончик. — Честное пионерское?

— Честное пионерское! — ответил Иван Иванович. — А чтобы улететь в космос самому или послать на какую-нибудь планету автоматический аппарат, наверное, придётся прибавить ещё с тысячу профессий… И если пропустишь хоть одну — могут возникнуть неприятности!

— Ну да! — усомнился Гошка.

— Кстати, — продолжал Иван Иванович, — вот что может быть, если не учесть только одной профессии — эколога. Это учёный, заботящийся о равновесии в Природе, о бережном использовании её богатств. Ведь всё, что мы можем добыть на своей планете, в конечном счёте, мы берём у самой природы — других возможностей у нас нет. А она всё рассчитала, всё разложила по полочкам за миллиарды лет, вовсе не предподагая, что мы станем нарушать её извечный порядок, как нам вздумается. Возьмём какую хотите простую профессию…

— Охотника! — предложил Джон. — Мой фазе любит охотиться… О’кей?

— Хорошо, — кивнул Иван Иванович. — Я покажу крупным планом…

Ребята невольно подались вперёд. На полях и в степях полчища охотников травили зайцев, лисиц, волков. С улюлюканьем, воем и свистом, на лошадях и в автомобилях мчались люди, вооружённые автоматическими винтовками с оптическими прицелами, и стреляли в зверей. Одни притаились в засаде или подползали к своим жертвам в высокой траве, другие убивали их с вертолётов. Экскаваторами рыли глубокие потайные ямы, потом маскировали их бамбуком, хворостом, травой, и звери проваливались в них…

— Как видите, — грустно сказал Иван Иванович, — охота идёт так стремительно, что некоторые виды зверей и птиц уже уничтожены, другие на грани истребления и тоже занесены в международную Красную книгу, призывающую пощадить животный мир, чтобы не нарушить общее равновесие в природе.

А вот ещё результат уничтожения лесов: иссохшая, мёртвая земля… Смотрите ещё. Какое множество заводов и промышленных комбинатов работает круглосуточно на нашей планете! Миллионы заводских труб дымят без устали десятки лет… В реки и моря стекают промышленные отходы, выбрасывается мусор; всё живое отравляется и болеет…

И вот появились новые профессии. Люди, которые освоили и полюбили их, всю свою жизнь посвящают оздоровлению родной планеты — это подлинные Врачи Земли!

7.
Иван Иванович помолчал немного, потом щёлкнул крайним тумблером, и перед артековцами предстала пустынная песчаная равнина, над которой замерли призрачные очертания неведомых городов, электростанций, космодромов, астрономических обсерваторий, каналов, плотин…

Общий план сменился крупным: неподвижные белёсые тени людей склонились над прозрачными чертёжными досками…

— Что это? — с невольной тревогой спросил Папа.

Иван Иванович повернулся к незнакомому матросу, тот поднялся и неохотно, чуть глуховато сказал:

— Это… несбывшиеся мечты тех, кто не вернулся с Великой Отечественной войны… Это то, что мечтали создать они, но не успели…

— Теперь, — сказал Иван Иванович, — вы должны понять: все профессии хороши, если их назначение — сохранить мир на Земле! Нет задачи более ответственной, значительной и важной. Конечно, здесь многое решает не столько выбор профессии, сколько нравственная сущность человека, цель, ради которой он хочет трудиться, творить.

Перед взорами артековцев открывались панорамы великолепных городов, аэропортов, космодромов — настоящий фантастический фильм о Будущем!

— Спа-Си-бо! Спа-си-бо! — дружно поблагодарили артековцы Ивана Ивановича.

— А как стать волшебником? — вдруг спросил Гошка, когда все уже поднялись и двинулись к выходу.

— Волшебник — это не профессия, а призвание, — ответил Иван Иванович. — Они появляются в любом деле… Стоит лишь очень сильно захотеть!

8.
У выхода их ожидал Арчик; он разговаривал с Учёным Котом.

— Спасибо тебе, Арчик, от всех нас, — сказала старшая пионервожатая Оля.

— Ну что вы, это вам спасибо, — застеснялся медвежонок. — У меня есть для вас небольшой подарок… Я знаю, что вы, по давней традиции, увозите с собой на память об Артеке по одному угольку из пионерского костра. Так вот, среди них будет несколько штук волшебных… Кому они достанутся, — те обязательно снова побывают здесь, даже когда станут взрослыми! И мы опять встретимся.

Сказал — и был таков!

— А-а… — послышался голос Нептуна. — Вот вы где… Пора прощаться, друзья мои. Прошу уважаемых Литературных Героев последовать на корабль…

Под весёлую музыку проводили артековцы своих гостей, и тогда Нептун обратился к ним:

— Спасибо вам, ребята, за приём и за гостеприимство! Очень вы порадовали меня, старика. Отныне я буду стараться каждый свой день рождения проводить у вас…

Сияя разноцветными сигнальными огнями и яркими дисками иллюминаторов, отходил от пристани Артека волшебный катамаран Нептуна. Мощный прожектор прощально мигал на корме до тех пор, пока не скрылся за Аю-Дагом.

День нептуналий подошёл к концу.

Папа и Тюля-Люля проводили Гошку и его друзей до спального корпуса.

— Желаю тебе более удачного дальнейшего отдыха, — сказал Папа. — Утром мы с Тюлей-Люлей отправляемся и увидимся уже дома…

— До свиданья, Папа. Я теперь займусь спортом и больше не буду Килограммчиком, вот увидишь! Поцелуй Маму и не говори ей лишнего… Понял?

Папа дружески подмигнул Гошке: дескать, ладно, не скажу. А Тюля-Люля крикнул, перепутав от волнения знакомые фразы:

— Изредка отдыхай и чихай в промокашку щадящего режима! Стратегия, брат…

9.
Серебрится Артек в лунных лучах. Зажмурился от удовольствия, зевнул разок-другой и крепко уснул. До утра. Кто умеет веселиться, тот и во сне богатырь!

И Тюля-Люля, предвкушая отдых, поковырял коготками в носу и почистил наиболее яркие пёрышки. Только Папа, на плече которого он уютно пристроился, направился не в гостиницу, а вернулся к памятнику Неизвестному Матросу.

Замер Герой, устремив мечтательный взор на пионерские корпуса; так смотрит художник на своё творение; так смотрит и воин, знающий, во имя чего он сражается и для чего ему нужна Победа…

«Кто ты? — мысленно спросил Папа. — Назови имя своё, матрос. Не ты ли спас мне жизнь? Я видел твой бушлат — знакомый и памятный мне… Видение то было или реальность — не суть важно… Нам суждено было встретиться, и мы встретились.

Жизнь — это величайший дар. Мы делаем всё во имя жизни и детям своим передаём эту эстафету.

И всё же хочется знать, не ты ли подари мне Будущее?

Скажи, матрос…»

Молчит Герой. В своё время он уже всё сказал, что успел, и сделал всё, что выпало на его долю.

Постоял папа, помолчал. И пошёл, не оглядываясь. Кто всё взвесил и оценил, кто знает, что предстоит ему совершить, тот должен уметь смело смотреть вперёд.

В служении людям, в добрых деяниях — смысл нашей жизни, друзья мои; а деяние это устремлено в светлое будущее.

Так не всегда было в бурной и славной истории человечества, но так оно уже есть теперь, у нас, и так будет скоро везде — Земля не должна вращаться просто так, впустую… И вы тоже будете — в своё время — ответственными за это! За каждый её виток…

А это уже и не глава вовсе, а послеглавие

Коли есть начало сказке — должен быть у неё и конец. Долго ли, коротко ли, а всё же пришли к концу своего путешествия и мы с вами; самые же приятные странствия заканчиваются дома — это я по себе знаю.

Даже Тюля-Люля это отметил.

Особенно приятно было ему, что Мама, узнав, какую ошибку она совершила, когда отказалась от него, теперь попросила прощения и стала ласковее, чем была прежде.

Вышел из клетки Тюля-Люля, расправил крылышки так, что косточки хрустнули, и с удовольствием огляделся.

— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! Вдруг послышался радостный крик, и к нему с ближайшего дерева слетел Чик-Чирик. — Вы вернулись?! Как я рад видеть вас, как я рад!.. И хвост у вас такой же, как прежде…

— Всё в мире растёт, — важно изрёк Тюля-Люля, — и хвосты тоже. Ну, здравствуй, здравствуй…

— Здравствуйте, ваше сиятельство, с прибытием!

— Спасибо. Только я теперь не сияю…

— Как можно?! — удивился Чик-Чирик. — Разве вас разжаловали?

— Ну почему же так круто? Чихать в промокашку! Я стал пионером, Чик, Чирик… В душе.

— Я понял, ваше пионерское сиятельство…

— Ничего ты не понял! — рассердился Тюля-Люля. — Пионер означает «первый»… Вот и я теперь первый… После Гошки…

— А он тоже вернулся? — с опаской спросил Чик-Чирик.

— Нет, он ещё в Артеке: доотдыхает… Он ведь был сложный ребёнок, сучок, теперь стал Таинственным Некто, а будет Художником!

— Да ну?! — с уважением воскликнул Чик-Чирик.

— Точно. Он картину одну — космическую! — закончил и никому об этом не заикнулся… А мы с Папой вернулись, потому что у каждого есть свои важные дела… Так ведь?

— Истинно так, согласился Чик-Чирик.

— А раз так, то и займёмся ими!..

— Тр-р… фью… трью…

— Что-то хочешь сказать, малыш? Не робей, хоть ты и воробей.

— Все путешественники, — щебетал Чик-Чирик, замирая от смущения, — привозят Сю… су… су-вер-ню-р-ры…

— Чихать в промокашку, — встрепенулся Тюля-Люля. — Чем талантливее становишься, тем более тебя одолевает рассеянность… А как же! Вот полюбуйся…

— Бревно из чёрного дерева?

— Это волшебный уголёк, — многозначительно пояснил Тюля-Люля. — Я видел, как Гошка вернул его Арчику и выпросил у медвежонка обратно: в хозяйстве пригодится!

— Волшебный?! — запрыгал Чик-Чирик. — И я могу попр-р-роб-бовать?

— Пожалуйстя. Потри его и всё в порядке…

Воробышек потёр «бревно» клювом, но мир вокруг даже не шелохнулся.

— Наверное, Арчик ошибся и дал мне простой уголёк, — огорчился Тюля-Люля и смахнул его крылышком с балкона. — Всё. Давай отдыхать. Гуд бай…

* * *
Между тем уголёк-то оказался настоящим! Только Чик-Чирик ничего не задумал. И тогда как бы замолчали, то есть начисто позабыли о событиях, прочитанных вами, все кто находился в Артеке в ту смену.

Потому-то я и не удивился вовсе, когда один учёный сказал?

— Что-то не встречал я в истории Артека именно тех приключений, что описаны у вас…

Другой читатель пожал плечами:

— В наш технический век всё возможно.

А некоторые, напрягая память, уверяли:

— Да-да, что-то похожее происходило в дружине «Алмазной», а не то в «Лесной»… или в «Янтарной»…

Было, нет ли — не в том суть: на то у нас и художественное произведение, чтобы проникать в самую глубь не только того, что миновало или ещё есть, но и в то, чего пока нет!

А теперь, друзья мои, как говорил Тюля-Люля:

— Гуд бай… Может быть, встретимся в другой книге.

Примечания

1

Здесь, как и в некоторых других местах, автор приводит цитаты из тех произведений, откуда родом Литературные Герои, посетившие Артек, что подчёркивает стремление автора не отвлекаться от истины больше, чем это следует…

(обратно)

Оглавление

  • ГЛАВА ПЕРВАЯ Жизнь, как она есть
  • ГЛАВА ВТОРАЯ Красные флаги у синего моря…
  • ГЛАВА ТРЕТЬЯ Таинственный Некто
  • ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ Волшебный уголёк
  • ГЛАВА ПЯТАЯ Нептуналии
  • ГЛАВА ШЕСТАЯ «С правого борта, юнга, с правого…»
  • А это уже и не глава вовсе, а послеглавие
  • *** Примечания ***