КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Загадка неоконченной рукописи [Барбара Делински] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Барбара Делински Загадка неоконченной рукописи

Пролог

Литтл-Фоллз


Телефонный звонок раздался в три часа ночи. Дэн О'Кифи натянул форму и поехал в дом Клайдов. Не потому, что Дарден Клайд этого требовал, и не потому, что это была его работа, хотя правдой было и то, и другое, а потому, что он беспокоился о Дженни.

Он уже привык беспокоиться о Дженни. Он беспокоился о ней с тех самых пор, как принял на себя обязанности отца восемь лет назад, когда она была шестнадцатилетним подростком с вечными синяками. Он беспокоился, когда ей было восемнадцать, когда ее мать погибла, а отца отправили в тюрьму, и продолжал беспокоиться все последующие шесть лет, наблюдая за тем, как она все более и более становится отверженной в городе. Он не так уж много сделал, чтобы помочь ей, поэтому чувствовал вину.

Сейчас его вина еще больше усугубилась. Он не больше Дженни хотел, чтобы Дарден Клайд вышел из тюрьмы, но не сделал ничего, чтобы помешать этому. Поэтому он чувствовал вину и беспокойство.

А еще плечо!.. Оно всегда начинало болеть, когда подступали неприятности. Отец считал, что это все из-за того, что он никогда не уделял должного внимания футбольным тренировкам, но такие старые раны действительно долго заживают. От напряжения шрамы начинают ныть, вот и все. Плечо просто горело, когда Дарден Клайд вчера вечером ступил из автобуса на грязную землю Литтл-Фоллз. Сейчас боль стала еще пронзительнее.

Дэн повернул от центра города, капли мелкого дождика забрызгали ветровое стекло. В темноте скрывались дома, о присутствии которых он бы и не догадался, если бы не знал здесь каждый дюйм. Через милю расстояния между домами стали больше. Свернув к единственному из них, в котором горел свет, джип запрыгал по разбитой подъездной дорожке Клайдов. Дэн припарковался поближе к приоткрытой кухонной двери, одним прыжком перемахнул ступени, и его взору открылась следующая картина.

Кухня была заставлена старой сосновой мебелью – шкафчиками, столом и стульями с розовыми пластмассовыми поверхностями на тщательно вылизанном линолеуме того же цвета. Дарден сидел на полу в конце цепочки грязных следов. Он прислонился к стене под телефоном, волосы и одежда были мокрыми и грязными, и вообще он был похож на побитую собаку. Он взглянул на него так, словно ни на что уже не было сил, однако глаза злобно сверкали.

– Она меня сбила, – хрипло проговорил он. – Просто ударила и уехала. Я несколько часов пролежал под дождем. А потом еще дольше полз сюда. Я сейчас умру от боли.

Состояние Дардена волновало Дэна меньше всего. Он прошел к двери, ведущей в холл, и прислушался. В доме стояла мертвая тишина.

– Где она?

– Откуда я, черт побери, знаю? Я поэтому и позвонил тебе. Она сбила меня моей собственной машиной и скрылась. Бегство с места происшествия, кража и вождение без прав.

Дэн уже знал, что «бьюик» исчез. Подъезжая, он увидел в свете своих фар пустой гараж. Но он посчитал, что Дженни оставила машину в какой-нибудь канаве и вернулась. Да, она говорила ему, что уедет из города, и упоминала какого-то друга, но никто никогда не видел этого парня. В одиночку Дженни Клайд была беззащитной трусихой. Дэн не мог себе представить, как после всех этих лет она может взять и сбежать. Легче представить ее взбирающейся в темноте на крышу, вверяя свою жизнь скользкому от дождя скату. Он направился к лестнице.

– Эй! – крикнул ему вслед Дарден. – И куда же ты направляешься?

Не обращая на него внимания, Дэн быстро осмотрел весь дом. Он уже был готов к какой-нибудь жуткой сцене, подобной той, что он обнаружил здесь шесть лет назад, но не нашел ни Дженни, ни каких-либо следов насилия. Не считая мокрого платья, брошенного на пол в спальне, и сваленных в кучу на чердаке подушек, одеял и газет, все в доме было аккуратно прибрано. На крыше, так же, как и (благодарение Богу), на земле, никого не было. Он вернулся на кухню.

– Я бы и сам мог тебе сказать, что ее там нет, – проворчал Дарден. – Она забрала мою машину. Ты хочешь, чтобы я повторил это еще раз? Она забрала мою машину. Тебе стоит поискать там.

Дэн и сам собирался сделать это. Ему было известно, что шофер из Дженни никакой. Он уже не однажды ловил ее на шоссе и каждый раз проводил разъяснительную беседу. Но что еще он мог сделать? Оштрафовать ее за кренделя, которые она выписывала на дороге? Отобрать ключи? Обвинить ее в вождении без прав и отправить в окружную тюрьму к шахтерам и рыбакам?

Его волновало только то, что она могла попасть в аварию. В окрестностях Литтл-Фоллз было множество мест, где слетевшую с дороги машину могли не заметить в течение долгих дней. Он планировал прочесать все эти места. Но сначала нужно поговорить с Дарденом. Он подвинул к себе кресло и сел.

– Что здесь произошло?

Дарден выпрямился и посмотрел на него.

– Я же уже сказал тебе! Она сбила меня и удрала.

– Почему?

– Откуда мне, черт возьми, знать? Я ужинал. Она сказала, что уезжает. Когда я попытался остановить ее, она меня сшибла. – Его глаза были холодны и жестоки. – Найди ее, О'Кифи. Просто верни ее.

– Зачем? Ей двадцать четыре года, и за всю свою жизнь она не выбиралась дальше тюрьмы, где навещала тебя. Вероятно, пришло время.

– Проклятье! Сейчас ей самое время быть здесь! – возразил Дарден, стуча негнущимся пальцем по полу. – У нее было шесть проклятых лет…

– На что? – резко оборвал его шериф. – Чтобы сбежать? Как она могла это сделать, если ты заставлял ее следить за домом, и каждый раз, когда она приезжала к тебе, не уставал повторять, сколь многим она тебе обязана. И это не считая разговоров по телефону. Даже представить себе не могу, что еще ты мог наговорить ей.

– Она моя дочь. Она делала то, что делала, потому, что любит меня.

Дэн поднялся. Он понимал, что если сейчас же не покинет этот дом, то, весьма вероятно, не удержится и ударит Дардена Клайда. Он был крайне рассержен.

– Слушай, ты, мешок с дерьмом, – проговорил он. – Дженни делала то, что делала, потому что ты отравил ей всю жизнь и заставил бояться дневного света. Она хотела сбежать, но ты запретил ей. Она должна была продать или спалить к черту этот дом после того, что произошло в нем. Я уговаривал ее сделать это, но ты не позволял. Бедняжка страдала здесь гораздо дольше, чем ты сидел в тюрьме, и виноват в этом ты один. Поэтому советую тебе послушать меня, и послушать хорошенько. Если я узнаю, что ты хоть пальцем тронул девочку, то ты пожалеешь, что не сгнил за решеткой. Ясно? Дарден поглубже втянул в себя воздух.

– У тебя кишка тонка сделать мне что-нибудь. Твой отец, может быть, и сделал бы. Но не ты.

Дэн выпрямился.

– У меня было больше тридцати двух лет на то, чтобы поучиться у него, – предупредил он, – поэтому не стоит меня недооценивать. Если с ней что-то случилось, я тебе не позавидую.

На лице Дардена отразились противоречивые чувства. Шериф потер плечо.

– Она не сказала, куда направляется?

– Нет.

– И у тебя нет никаких предположений?

– Она упомянула какого-то Пита.

– Ты его знаешь?

– Откуда?! Я не пробыл здесь и двенадцати часов!

– Может быть, она встретила его в тюрьме?

Дарден молча уставился на него, и уже не в первый раз Дэн пожалел о том, что не вытянул из Дженни все про этого Пита. Он позволил всему идти так, как шло, потому что Дженни казалась вполне счастливой, а это было для нее необычным состоянием.

– Она не говорила тебе о нем раньше? Дарден пробормотал что-то отрицательное.

– А что бы ты сказал ей, если бы она рассказала тебе? – наступал Дэн.

– Я говорил ей, – огрызнулся Дарден, – что она никуда не уйдет.

Шериф мог бы поклясться, что на самом деле сказано было куда больше.

– Что ты с ней сделал?

– Ничего. Я люблю ее. Она моя дочь. Я вернулся, чтобы заботиться о ней.

– Ты прикасался к ней?

– Я близко к ней не подходил! С каждой минутой, пока ты сидишь здесь и задаешь мне дурацкие вопросы, она удаляется все дальше!

Дэну хотелось бы верить, что Дженни жива и здорова и просто наконец сбежала от Дардена, как следовало бы поступить уже давно. Если это так, то он очень хотел, чтобы у него была возможность помочь ей. Однако, если она попала в аварию, он должен найти ее.

Он подошел к телефону и набрал номер окружной больницы, находившейся через два города дальше по шоссе, чтобы за Дарденом прислали скорую. Он оставил его сидеть на полу, уверенный, что тот далеко не уйдет, взял из джипа фонарик и направился на поиски Дженни по близлежащим пустырям и зарослям. Неподалеку он обнаружил следы мотоцикла. Дженни говорила, что ее Пит ездит на мотоцикле. Но следы в обоих направлениях никуда не привели. Поэтому Дэн решил продолжать поиски на джипе.


К рассвету он прочесал все дороги Литтл-Фоллз, но не нашел «бьюика» ни припаркованным, ни угнанным, ни разбившимся. Он заехал домой, чтобы поставить в известность отца, но тот был слишком занят диалогом с радио и нисколько не возражал против того, чтобы сын взял поиски Дженни на себя – что порадовало Дэна.

В отличие от отца, который был шефом полиции Литтл-Фоллз почти сорок лет, Дэн еще не нажил его усталости, пресыщенности и ожесточенности от работы. С возрастающим нетерпением он вернулся в полицейский участок и сделал несколько звонков. После того как он оповестил о случившемся полицейское начальство соседних городков, он вновь отправился на поиски.

Помимо него, всего два человека в городе могли знать о намерении Дженни покинуть Литтл-Фоллз. Одним из них была Мириам Гудмэн, хозяйка маленькой компании по приготовлению и доставке еды, а другим – глава местной церкви преподобный Патти. Дэн поговорил с обоими, но ни один, ни другой не смогли пролить на дело ни капли света.

После того как он еще раз, теперь уже при свете дня, безрезультатно обшарил все дороги, он вернулся в город и отправился в закусочную, решив, что если где и можно подцепить какую-то полезную информацию, то только там. Однако «подцепить» ему удалось только все возрастающую враждебность жителей городка по отношению к Дардену Клайду. Никто не порадовался тому, что Дарден все-таки не сломал ногу, а отделался всего лишь царапинами и синяками, или тому, что все время, проведенное им в больнице, он проклинал Дэна О'Кифи.

– Он сказал, что ты стал соучастником преступления.

– Сказал, что ты совсем не разбираешься в работе полицейского.

– Сказал, что, если у тебя вместо мозгов сам знаешь что, тебе нужно передать дело в ФБР.

Так говорили знакомые Дэна, но он слушал их вполуха. Плечо разнылось. Его пробирала внутренняя дрожь от растущего беспокойства за Дженни.

Он вновь прочесал дорогу, останавливаясь у каждого оврага и поворота, надеясь, что чем выше поднимается солнце, тем больше шансов, что оно прольет свет на что-то, чего он не заметил раньше. Но пока он так ничего и не нашел.

Тогда он направился к карьеру. Он уже был там сегодня дважды, но на этот раз поехал только для себя. Поставив джип у края карьера, он вышел. Хотя в городе было ясно, здесь лежал густой туман, и это было одной из причин, по которой он приехал сюда. Это место позволяло расслабиться, подумать и даже помечтать. Чем гуще туман, тем ярче мечты.

О чем он мечтает? «Сделать что-нибудь хорошее».

Может, это и звучало наивно, но это было одной из причин, по которым он согласился на свою работу. Другой была его неудавшаяся карьера художника и необходимость зарабатывать деньги каким-то другим способом. Третья? Мать умоляла его согласиться, потому что отец не мог найти никого другого. В Литтл-Фоллз для полицейского было мало интересной работы, кроме постоянного патрулирования улиц и обеспечения людям уверенности, что они находятся под надежной защитой.

Было ли это так на самом деле? Здесь и сейчас в это верилось легко. Сложно было представить, что зло может существовать в таком месте, где журчала по граниту вода, сыпались дождем сосновые иголки и невидимые мелкие создания шуршали в кустах. Туман не оставлял места тени, откуда могли явиться демоны. В такие дни, как этот, карьер казался священным местом, остановкой на пути к небесам.

Дэн потер плечо. Странно, но даже оно здесь чувствовало себя лучше. Определенно лучше. Он полной грудью вдохнул туман и осмотрелся. Определенно обнадеживающе.

Чем это можно объяснить?

Карьер представлял собой гигантскую гранитную чашу, самую глубокую часть которой наполняла вода, струящаяся с горы. Верхний край, служащий жителям Литтл-Фоллз смотровой площадкой, обрамляли перила. Дэн обошел дно чаши, осторожно ступая по еще мокрому после ночного дождя граниту. Он перешел дощатый мостик над вытекающим из чаши бурлящим потоком и остановился на другой стороне, глядя на деревья, которые появлялись и исчезали в рассеивающемся, поднимающемся и вновь завивающемся клубами тумане.

Он сам понятия не имел, что хочет здесь найти.

Однако нашел. Повинуясь неясному предчувствию, он свернул с гранита на узкую тропку, петлявшую меж деревьев. Чем дальше Дэн шел по ковру из сосновых иголок, переступая через узловатые корни и пригибаясь под нависающими над тропинкой ветвями, тем явственнее становилось ощущение, что он найдет то, что искал.

Под деревьями, в скрытом от глаз месте, о существовании которого мало кто в городе знал, был спрятан старый «бьюик» Дардена Клайда. Дэн и не думал, что Дженни известно это потайное место.

Машина была пуста. Он знал это точно так же, как знал уже о том, что она сделала.

Он наклонил голову. Откуда-то изнутри поднялась волна сожаления и вырвалась стоном. Вернувшись к гранитному бассейну, он внимательно осмотрел его края. Почему-то здесь сожаление отпустило его. В воздухе не было ни намека на что-то трагическое, темное и тяжелое. Плечо не болело.

Туман плясал над водой под порывами игривого ветерка. Его взгляд привлекло странное, более плотное пятно в причудливых завитках. Он стал следить за ним взглядом, выше и выше по склону, пока не уперся в темную кромку карьера. Именно тогда он увидел одежду.

Вина новой судорогой скрутила внутренности, но не смогла остановить его. Меньше чем через секунду он уже сам карабкался наверх.

Платье он узнал сразу – то самое платье, которое Дженни купила у мисс Джейн, чтобы надеть на танцы в прошлую пятницу. Рядом с аккуратно сложенным платьем лежало белье и разношенные кроссовки, которые верой и правдой служили Дженни в ее долгих ежедневных походах до города и обратно. Отпечатки ее ног были маленькими и изящными, хотя лишь немногие думали о Дженни так, ибо изящество предполагает хрупкость, уязвимость и невинность, которая, наконец, должна вызывать желание защитить. Но никто в Литтл-Фоллз не старался защитить Дженни больше, чем это делал Дэн. И осознание этого теперь будет сопровождать его всю оставшуюся жизнь.

Одинокие следы маленьких ступней были единственными на прибрежной грязи, разглаженной прошедшим дождем. Они вели в одну сторону – к самому краю карьера.

Теперь все кусочки мозаики, не дававшие ему покоя, сложились воедино. Все, что беспокоило его в поведении Дженни в прошедшие месяцы, а особенно в эти последние несколько дней, наконец стало понятным. Как он не догадался раньше? Он должен был догадаться. Однако это означало действовать, а он в этом городе был так же одинок, как и сама Дженни.

Он всмотрелся в воду. Она была спокойна, тиха и непроницаема в своей тишине. Теперь карьер обыщут, но ее тело могло снести ниже по течению бурным потоком после грозы. Такое самоубийство было не первым в Литтл-Фоллз, но ни в одном из случаев найти тело не удалось.

Дэн медленно поднял глаза и обвел взглядом край карьера и кромку леса. Никакого признака человеческого присутствия. Только камни, деревья, мох…

Самоубийство – грех. Он верил в это и не мог полностью оправдать поступок Дженни. Но и обвинять ее он тоже не мог. Она выбрала меньшее из двух зол.

Другое дело – Дарден Клайд. Дэна поразило осознание того, насколько безошибочно Дженни выбрала для отца наказание. Убив себя, она лишила его того, чего он отчаяннее всего хотел. Она оставила его наедине с его личным адом.

Это, по правде сказать, даже радовало Дэна. Он желал мучений Дардену и свободы Дженни. И хотя горевал о ней, но все равно чувствовал какое-то удовлетворение. Наверное, поэтому утихла и боль в плече.

Он глубоко вздохнул, неожиданно ощутив усталость. Его ждала работа. Нужно сообщить о происшествии и вернуться сюда с подмогой для более тщательных поисков. Но только не прямо сейчас. Пока в этом месте царил мир, не слишком согласующийся с тем, что сегодня ночью здесь оборвалась жизнь. Но Дэну очень хотелось думать, что Дженни Клайд наконец нашла здесь по крайней мере свободу, а может, и счастье.

А потом туман приподнялся. Ему померещился далекий проблеск чего-то рыжего. Этого оказалось достаточно, чтобы Дэн сорвался с места. Пока он спускался, он неожиданно ощутил разочарование. Ведь он хотел, чтобы Дженни спаслась, но пока Дарден был здесь, для нее здесь жизни не было.

Дэн преодолел каменистый спуск, где бегом, где почти кувырком, не обращая внимания на ободранные локти. Потом бросился в заросли, туда, где померещился проблеск рыжего. Приблизившись, он замедлил шаги, боясь, что она испугается и бросится бежать. Но Дженни Клайд не пошевелилась. Она скорчилась на траве, спрятав лицо в коленях, а ее рыжие волосы казались неуместно живыми и яркими в контрасте с белой кожей.

На ходу он снял пиджак и, опустившись рядом на колени, укрыл ее и поднял. Не произнося ни слова, он направился к джипу и опустил ее на пассажирское сиденье, устроив так, чтобы ее не было видно снаружи. И завел мотор.

Он поехал прочь от города. Включил печку, когда заметил, что Дженни продолжает дрожать. Она не поднимала головы и не издавала ни звука.

Достигнув места, где вряд ли мог встретиться кто-нибудь из городских и где была хорошая телефонная связь, спустя три минуты он говорил со своим старинным товарищем по колледжу, который с радостью согласился на пару часов оторваться от работы и встретить Дэна на полпути.

Его отец был бы вне себя от злости. «Оказание сопротивления правосудию! – взревел бы он, всегда неукоснительно следовавший букве закона. – Ты вляпался в дерьмо, Дэн, и твой друг тоже. Разве за этим я посылал тебя в колледж?!»

Но отец никогда об этом не узнает. И никто в городе. Карьер прочешут, и русло реки тоже. И придут к заключению, что тело унесло и затащило куда-нибудь под камни течение или какие угодно таинственные силы, правящие карьером.

Причина не имела значения. Только следствие. С практической точки зрения, Дженни Клайд должна быть мертва.

Глава 1

Бостон


Заупокойная служба проходила под темными сводами церкви на бостонской Мальборо-стрит, недалеко от того места, где Корнелиус Ангер жил и работал. Была солнечная июньская среда, и со дня его смерти прошло уже три недели. Таково было его собственное распоряжение. Какие бы церемонии ни проходили до этого, они были слишком скромными и для узкого круга, и Кэйси Эллис туда никто не приглашал.

Она сидела сзади всех и думала, что более благопристойного общества не видела никогда. Никто не шушукался, не перешептывался, не ахал и не всхлипывал. Здесь не было места скорби. Это было профессиональное сборище мужчин и женщин, которые больше привыкли наблюдать, чем быть наблюдаемыми. Здесь были исследователи и врачи, которые собрались, чтобы отдать дань уважения тому, кто был одной из наиболее выдающихся фигур в сфере их деятельности на протяжении последних сорока лет. Число собравшихся свидетельствовало как о долгой жизни этого человека, так и о его выдающихся качествах.

Кэйси могла бы поклясться, что из нескольких сотен собравшихся здесь, не исключая и жены покойного, она одна испытывает эмоциональное потрясение. Ни для кого не было секретом, что знаменитый доктор Ангер поселил свою супругу в премилом домике на северном берегу, где она занималась своими делами, тогда как сам он жил в Бостоне и лишь изредка навещал ее по выходным. Конни ценил свое личное время. Светских сборищ он избегал. У него были коллеги, но не друзья, а о его родственниках, даже если они и имелись, никто никогда не слышал. Детей у них с женой не было.

Кэйси была его дочерью от женщины, на которой он никогда не был женат и с которой обменялся не более чем дюжиной слов после единственной ночи, проведенной вместе. Так как никто из здесь присутствующих понятия не имел о той ночи и о Кэйси, для них она была не более, чем лицом из толпы.

С другой стороны, она сама знала очень немногих из них, да и тех вовсе не благодаря своему отцу. Он так и не признал ее, не пытался сблизиться, не предложил помощи, не открыл перед ней дверь. Мать Кэйси не просила об этом, а к тому времени, как сама Кэйси узнала имя своего отца, чувство подросткового протеста настолько укоренилось в ней, что она не обратилась бы к этому человеку, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Отголоски этого протеста Кэйси до сих пор ощущала в душе. Ее устраивало место в глубине церкви, где она могла быть всего лишь одной из коллег, зашедшей сюда в обеденный перерыв. Ее устраивала мысль о том, что она уйдет отсюда и больше никогда не оглянется.

Думать об этом было легче, чем осмысливать потерю. Они с Корнелиусом Ангером никогда не встречались лично, но пока он был жив, жила и надежда на то, что однажды он решит найти ее. С его смертью умерла и надежда.

«А ты хоть раз пыталась подойти к нему? Ты сама лично высказывала ему свое отношение? Ты хоть раз послала ему письмо, или электронное сообщение, или какой-нибудь подарок?» – расспрашивала Брайанна, ее подруга.

Ответ на все эти вопросы был отрицательным. Отчасти это объяснялось гордостью, отчасти – обидой, отчасти – жалостью к матери. А еще это было поклонением герою. Как обычно при таких отношениях любви-ненависти, помимо того, что Корнелиус Ангер был ее Немезидой, он служил для нее образцом с тех самых пор, как она впервые услышала его имя. В шестнадцать ей было любопытно, но это любопытство быстро переросло в настоящее наваждение. Он преподавал в Гарварде – она пыталась поступить туда, но у нее не получилось. Может, стоило обратиться к нему тогда и сказать обо всем?

Впоследствии она получила звание в Тафтс и Бостон-колледж. Последнее было в области социальных наук. Конечно, ей было далеко до доктора философии Корнелиуса Ангера, но она так же, как он, консультировала клиентов, а сейчас хотела попробовать свои силы в преподавании. Ей нравилось работать с людьми, и она представляла себе, что ее отец испытывает такие же чувства. За эти годы она перечитала практически все, написанное им, посетила все публичные лекции, которые он читал, и собрала все рецензии на его работы.

На своих лекциях он учил тому, что самым важным в работе клинического психолога является умение задавать правильные вопросы. Слушать, а затем задавать вопросы, которые подтолкнут пациента к самостоятельному поиску в нужном направлении.

Кэйси это удавалось неплохо, о чем свидетельствовал растущий объем ее практики. Те, кого она знала из присутствующих здесь, были ее коллегами. С ними вместе она училась, работала, посещала семинары. Они достаточно уважали ее как специалиста, и значительная часть клиентов попадала к ней по их рекомендациям. Но они понятия не имели о том, что на самом деле связывало ее с покойным.

Июньское тепло осталось снаружи, на ступенях церкви. Внутрь солнечные лучи проникали лишь в виде мутных цветных полос через витраж высоко над алтарем. Она наслаждалась покоем, царящим здесь, пока один оратор за другим выходили вперед и произносили речи. Но они не говорили ничего такого, чего бы не знала Кэйси. В профессиональном смысле Конни Ангера любили. Его необщительность расценивалась как застенчивость или задумчивость, отказ от участия в светских сборищах – как милая социальная неприспособленность. В отсутствие друзей коллеги невольно чувствовали себя в некоторой степени ответственными за него.

Служба закончилась, люди потянулись из церкви: так же, как и Кэйси, они спешили вернуться к работе. Она улыбнулась одному знакомому, кивнула другому, на секунду остановилась на ступеньках, чтобы перекинуться парой слов с человеком, который был ее консультантом, когда она работала над диссертацией, ответила на дружеское объятие подошедшего коллеги. Потом остановилась снова, на этот раз на оклик одного из своих партнеров.

Они работали группой из пяти человек. Единственным врачом-психиатром среди них был Джон Борелла. Из оставшихся четверых двое были консультантами-психологами с докторской степенью. Кэйси и еще один коллега имели степени магистров социальных наук.

– Надо поговорить, – сказал психиатр.

Кэйси поначалу не обратила внимания на его встревоженный тон. Джон всегда перестраховывался.

– У меня сегодня очень загруженный день, – предупредила она.

– Стюарт сбежал.

Это известие заставило Кэйси озадаченно замолчать. Стюарт Белл был одним из докторов-консультантов. И, что более важно, оплачивал все счета фирмы.

– Что ты сказал? «Сбежал»? – осторожно переспросила она.

– Сбежал, – повторил Джон, понизив голос. – Его жена позвонила мне буквально недавно. Она вернулась вчера с работы и обнаружила пустой дом – пустые шкафы, пустые ящики, пустой банковский счет. Я проверил его офис и обнаружил то же самое.

Кэйси была потрясена.

– Его бумаги?

– Пропали.

Ошеломление сменилось страхом.

– Наш банковский счет?

– Пуст.

– Ой-ё-ёй! – Она почувствовала подкрадывающуюся панику. – Ладно. Поговорим попозже.

– У него были все деньги на аренду. За семь месяцев.

– Я знаю. – Кэйси лично каждое первое число отдавала Стюарту чек. Неделю назад они узнали, что ни за один из этих месяцев арендная плата так и не была внесена. Когда Стюарта призвали к ответу, он стал уверять, что это просто недоразумение, счета случайно затерялись в бумагах – вы же сами знаете, как много времени приходится тратить на бумажную работу, – и они поверили ему, зная, что это действительно так. Он обещал тут же все заплатить.

– Платить нужно на следующей неделе, – напомнил Кэйси Джон.

Им необходимо найти деньги. В противном случае их выгонят из офиса. Но Кэйси не могла обсуждать это прямо сейчас. Она даже думать не могла об этом, когда, как ей казалось, Корнелиус Ангер все видит и слышит.

– Джон, здесь неподходящее время и место. Поговорим попозже.

– Простите, – сказал худой седовласый джентльмен в темно-синем костюме, сошедший по ступенькам, когда толпа поредела. – Мисс Эллис?

Джон отошел, и Кэйси повернулась к подошедшему.

– Я – Пол Уинниг, – представился он. – Я был адвокатом доктора Ангера. Я его душеприказчик. Вы можете уделить мне немного времени?

Она уже готова была спросить, что нужно от нее душеприказчику доктора Ангера, но прочла в его глазах ответ на свой вопрос. Да, он знал, кто она такая. Удивленная этой осведомленностью и сразу же растерявшись, она выдавила:

– Ну, да, конечно. Когда угодно.

– Хорошо бы прямо сейчас.

– Сейчас? – Она бросила взгляд на часы и почувствовала раздражение. Она не знала, заставлял ли ее отец ждать своих клиентов. Она – никогда. – У меня встреча через полчаса.

– Я отниму у вас не более пяти минут, – сказал адвокат. Слегка поддерживая ее под локоть, он мягко направил Кэйси вниз по ступеням, а затем – на узкую каменную дорожку, огибающую церковь. Обойдя здание, он предложил ей присесть на железную скамейку и только потом сказал:

– Доктор Ангер оставил распоряжение связаться с вами сразу же после заупокойной службы.

– Понятия не имею почему, – заметила Кэйси, немного собравшись с мыслями. – Он никогда мной не интересовался.

– Я думаю, вы ошибаетесь, – покачал головой адвокат. Он достал из кармана конверт. – Здесь ваше имя.

На конверте действительно было выведено – «Кассандре Эллис». Ее имя, написанное рукой ее отца. Кэйси почувствовала, как заколотилось сердце. Она подняла глаза на адвоката и, не зная, чего можно ожидать, но заранее испугавшись этого, несмело протянула руку. Конверт был довольно увесистым.

– Там ключ, – объяснил Пол Уинниг. – Доктор Ангер завещал вам свой дом.

Кэйси нахмурилась, с сомнением глядя на адвоката. Он ободряюще кивнул, и она аккуратно вскрыла конверт. Помимо ключа, там был многократно сложенный листок бумаги. Пока она разворачивала его, ее воображение представило короткую записку. Пусть это будет просто: «Кэйси, ты моя дочь. Я наблюдал за тобой все эти годы. Я горжусь тобой».

На листке действительно было что-то написано, но послание оказалось гораздо более сухим. Она увидела адрес дома, код сигнализации и короткий список имен рядом со словами «водопроводчик», «декоратор» и «электрик». Имена садовника и горничной были отмечены звездочками.

– Доктор Ангер хотел, чтобы садовник и горничная остались на своих местах, – пояснил адвокат. – Окончательный выбор остается за вами, но он считал, что они достойные люди и любят дом так же, как он сам.

– Он любил дом? – эхом отозвалась Кэйси, испытывая боль и злость от того, что в записке не оказалось абсолютно ничего личного. – А что, если мне он не нужен?

– Если он вам не нужен, продайте его. Он стоит три миллиона. Это ваше наследство, мисс Эллис.

Кэйси не удивила стоимость дома. Он находился в престижном месте Лидс-Корта, который, в свою очередь, был престижным районом Бикон-Хилл. Она столько раз проходила мимо. Однако она не могла и подумать, что дом когда-нибудь будет принадлежать ей.

– Вы бывали в этом доме? – спросил адвокат.

– Нет.

– Это замечательное жилище.

– У меня есть квартира.

– Вы можете продать ее.

– Чтобы получить еще больший невыплаченный заем?

– Никаких невыплаченных займов. Доктор Ангер полностью расплатился за дом.

И завещал его Кэйси? Трехмиллионный дом без всяких долговых обязательств?

– А зарплата персоналу? Текущие расходы? И налоги?

– Для выплаты налогов существует трастовый фонд. И на зарплату персоналу тоже. Также при доме имеется стоянка на два автомобиля, сзади, с личным подъездом. Что касается текущих расходов, то доктор Ангер был уверен, что с этим вы справитесь сами.

– Зачем он это сделал?

– Я не знаю ответа на этот вопрос.

– Его жена об этом знает?

– Да.

– И она не протестовала?

– Нет. Ее доли там никогда не было. Она не осталась обиженной.

– Она давно знает обо мне?

– Некоторое время. Кэйси ощутила горечь.

– И она не могла сама позвонить мне, чтобы сообщить о его смерти? Я прочитала о ней в газете. Мне кажется, это неправильно.

– Сожалею.

– Он не давал ей указаний связаться со мной? Адвокат вздохнул. Он, казалось, уже слегка устал.

– Я не знаю. Ваш отец был сложным человеком. Думаю, никто из нас не знал, что творится у него в душе. Рут – его жена – была ближе, чем кто-либо, но вы знаете, как они жили.

Кэйси знала. И не знала, кто больше достоин жалости – ее собственная мать, которая потеряла Конни Ангера еще раньше, чем получила, или жена Конни, которая получила его когда-то, но потом потеряла.

– Сдается мне, – заявила Кэйси, – он был не самым идеальным спутником.

– Возможно, – ответил адвокат и поднялся. – В любом случае дом принадлежит вам. Все уже оформлено на ваше имя. Завтра я пришлю к вам курьера с документами. Полагаю, вы положите их в сейф.

Кэйси осталась сидеть.

– У меня нет сейфа.

– У меня есть. Если вы не против, я возьму их на сохранение.

– Будьте так любезны.

– Вы что-то бледны, – заметил адвокат. – Вам нехорошо? Кэйси отрицательно помотала головой.

– Нет-нет. Я просто слегка ошеломлена.

Он улыбнулся.

– Вам нужно поехать туда и взглянуть на дом изнутри. Он очарователен.


В этот день Кэйси не могла поехать туда. До восьми часов она принимала клиентов, и к концу рабочего дня мысли о доме отодвинулись далеко в глубь ее сознания. После работы члены их группы собрались в переговорной, и все их внутренние противоречия, усиленные кризисом, выплыли наружу.

– Где Стюарт?

– Откуда, черт побери, я должен это знать? Я обзвонил уже всех, кого можно.

– Надо сообщить в полицию.

– Ни в коем случае! Это частное дело.

– О чем мы думали, когда доверили ему деньги?

– Если нас выгонят отсюда, никто больше не сдаст нам помещение.

– Ну, на самом деле мы не нарушали никаких обязательств, – вмешалась Марлин Квинн, подростковый специалист, чувствуя желание оправдаться за то, что была в наиболее близких отношениях с вором. – Договор подписывал Стюарт.

В нем нет больше ничьих имен. Все обвинения падут на него одного.

– Я не хочу терять это помещение.

– Как же нам вернуть деньги?

– Кэйси беспокоится о деньгах? – усмехнулся Джон. – Ты же такая бескорыстная, что принимаешь клиентов бесплатно!

– То, что я делаю, – разозлилась Кэйси, – не имеет никакого отношения к бескорыстию, но имеет самое прямое отношение к желанию разрешить проблему. Я что, когда-нибудь не вносила в срок свою долю?

– Да зачем нам, в конце концов, иметь помещение именно на Копли-сквер? За четыре квартала отсюда мы можем найти гораздо более удачный вариант!

– Я там работать не буду, – заявил Джон.

– Как Стюарт смог снять деньги со счета? – спросила Кэйси.

– У него была доверенность. У банка не должно было возникнуть никаких вопросов.

– В таком случае зачем ему это понадобилось? Он что, влез в долги? Проигрался? Поссорился с женой?

– Это все сейчас неважно, – вмешался Рене, второй социальный работник. – Сейчас нам нужны деньги. Откуда мы можем их взять?

Они так и не пришли ни к какому решению. Совершенно вымотанная, Кэйси вышла из офиса. Широкими шагами, глубоко дыша по методике йогов, она спускалась по направлению к Массачусетс-авеню. Повернув налево, потом направо, она по боковым улочкам добралась до Фенвея, где деревья и большие коричневые валуны смотрелись в гладь канала.

По пяти каменным ступеням она поднялась к входу. Меньше всего хотелось ей приходить сегодня сюда, чтобы увидеть свою мать.

– Привет, Энн, – поздоровалась она с сиделкой на третьем этаже. – Как она?

Спокойное, по-матерински заботливое выражение лица Энн Холмс свидетельствовало о том, что она давно привыкла иметь дело с пациентами с серьезными повреждениями мозга. Кэролайн Эллис находилась в ее ведении уже три года. Энн неопределенно махнула рукой.

– Не самый удачный день. У нее была пара судорог сегодня утром. Доктор Джинсджи должен был вам сообщить.

– Да, но он сказал, что валиум помог. – Также он сказал, что обеспокоен увеличивающейся частотой приступов, но Кэйси старалась сохранять надежду. Она решила верить – участившиеся приступы свидетельствуют о том, что Кэролайн начинает приходить в себя.

– Все уже прошло, – сказала сиделка. – Она спит.

– Я тихонько, – прошептала Кэйси.

Пройдя через холл к палате матери, она неслышно скользнула внутрь. Комната тускло освещалась только проникавшим с улицы светом фонарей, но Кэйси могла бы ориентироваться тут и в полной темноте. Палата была небольшой, и, не считая медицинского оборудования, в ней помещались только кровать, пара легких стульев и туалетный столик. Так как стулья и столик Кэйси привезла и расставила сама, она прекрасно знала, что где находится. Все три года, прошедшие с момента аварии, она посещала мать несколько раз в неделю и изучила уже каждый дюйм пространства палаты.

В полумраке она подошла к кровати, легонько коснулась губами лба матери, затем опустилась на краешек кровати, аккуратно взяла руку Кэролайн, разжала безвольные пальцы и прижала их к своей шее. Глаза Кэролайн оставались закрытыми. Хотя она этого и не сознавала, ее тело продолжало подчиняться ритмам сна и бодрствования.

«Привет, мам. Уже поздно. Я знала, что ты спишь, но мне обязательно нужно было зайти к тебе».

«Неудачный день?» – спросила Кэролайн.

«Не то чтобы неудачный. Скорее странный. Конни завещал мне дом».

«Он… что?»

«Завещал мне дом».

«Дом в Бикон-Хилл?»

Вопрос пробудил воспоминания. Кэйси неожиданно почувствовала себя вновь шестнадцатилетней, только что вернувшейся домой из города. «Бикон-Хилл?» – эхом откликнулась Кэролайн, когда Кэйси в приступе бунтарства бросила ей в лицо это слово. Бикон-Хилл мог означать множество разных вещей, но в их доме вызывал только одну ассоциацию: Конни Ангер. «Ты встречалась с ним?» Кэйси отрицала это, но мать все равно оказалась уязвлена. «Мы ему не нужны, и мы прекрасно обходимся без него».

Тогда были боль и раздражение. Реакция Кэролайн, которую воображала себе Кэйси сейчас, больше напоминала замешательство.

«Почему он оставил дом тебе?»

«Может, он просто не знал, что с ним делать?»

Кэролайн ответила не сразу. Кэйси знала, что мать обдумывает, что лучше предпринять в сложившейся ситуации. Наконец она тактично спросила:

«И что ты думаешь по этому поводу?»

«Пока ничего. Я узнала об этом только сегодня днем».

Кэйси не стала упоминать о заупокойной службе. Она не была уверена, что Кэролайн поймет, зачем она пошла туда, и не хотела, чтобы мать решила, что Кэйси ждала чего-то от Конни.

Желая сменить тему, Кэйси открыла рот, чтобы рассказать Кэролайн про проблемы в конторе, но, подумав получше, остановилась. Проблемы приходят и уходят. Ей не хотелось загружать ими Кэролайн. Пусть лучше ее силы идут на выздоровление.

Поэтому она просто молча посидела еще немного, поглаживая пальцы Кэролайн и время от времени прижимая их к своей шее. Увидев, что та спит спокойно, Кэйси аккуратно no-пожила руку под простыню и поцеловала мать в щеку.

«Этот дом ничего не значит. Для меня только ты имеешь значение. Ты – вся моя семья. Ты же выкарабкаешься ради меня, правда?»

В полутьме она вгляделась в лицо матери и спустя минуту вышла из палаты.

Покинув Фенвей с неутихающей болью в душе, через десять минут она была уже рядом с домом, в котором два года назад купила крохотную квартирку, до сих пор не зная, разумно ли потратила деньги. К тому моменту, как она просмотрела почту и разогрела себе ужин из полуфабрикатов, она почувствовала себя выжатой, как лимон. Сознавая, что в восемь утра ее будет ждать клиент, она отправилась спать.


В четверг она снова не поехала в Бикон-Хилл, потому что все время, свободное от клиентов, вместе с Марлин, Рене и Джоном перебирала вещи Стюарта. Его жена клялась, что понятия не имеет, куда он делся, а банк клялся, что на счете фирмы никогда не было суммы семимесячной арендной платы. Им четверым так и не удалось ничего добиться.

– Так где же мы возьмем недостающие двадцать восемь тысяч? – спросила Кэйси.

– Бери все тридцать восемь. Хозяин требует проценты и к тому же плату за два месяца вперед.

– Мы можем взять кредит.

– Я не потяну еще одного кредита.

– Ну и что же ты предлагаешь?

– Переедем в помещение поменьше.

– Как? Нам все равно нужно четыре кабинета, переговорная и комната для бухгалтера.

– Бухгалтеру можно предложить работать дома.

– Другими словами, тоже что-нибудь у нас украсть.


Кэйси ушла из конторы в шесть в таком напряжении, что отправилась прямо в школу йоги. Занятие было ей необходимо больше, чем визит в Бикон-Хилл. И когда оно закончилось, она наконец смогла расслабиться настолько, чтобы быть способной подумать и о Конни Ангере. Решив побаловать себя, она отправилась поужинать с двумя подругами из группы. И к тому моменту, как они весело прикончили бутылку «Мерло», было уже поздно идти куда-либо, кроме кровати. В шесть утра в пятницу она уже была в пути на семинар в Амхерсте.

Возвращаясь обратно, она прослушала сообщения на автоответчике, но не стала перезванивать своим партнерам, неожиданно осознав, насколько устала от всего этого.

Конни Ангер всегда работал один. И Кэйси тоже вполне на это способна. Возможно, так она и поступит, особенно если примет предложение о преподавании. Тогда ей нужно будет встречаться с клиентами всего несколько часов в неделю, и это можно будет делать прямо в университете. Она не могла совсем отказаться от работы консультанта. Клиническая практика нравилась ей.

Но переезд в Провиденс, где ей предлагали место, имел и другие последствия. Она не знала, захочет ли уезжать так далеко от матери. Кэйси выросла в Провиденсе, и Кэролайн жила там до самого происшествия. В этом и была самая горькая ирония. Все время, пока они жили врозь, Кэйси мучилась из-за разделяющего их расстояния. Кэролайн, в отличие от самой Кэйси, была олицетворением домашнего очага. И чем ближе они были друг к другу, тем яснее это становилось.

Кэйси вернулась домой и рано легла спать, но сон не шел. Мысли, перескакивавшие с одного на другое, в конце концов вернулись к дому в Бикон-Хилл, и она начала молча жаловаться самой себе.

Она избегала этого места. Это было очевидно и без консультации квалифицированного коллеги. Она хотела убедить своего покойного отца в том, что ее не устраивает такое запоздалое признание и что ей не нужен этот трехмиллионный особняк. Она хотела, чтобы он подождал и помучился. Очень простое – просто детское – желание.


В субботу она проснулась, чувствуя прилив сил. Ей хотелось думать, что она чувствует себя взрослее, но она боялась, что выдает желаемое за действительное. Отбросив сомнения, должна ли она выглядеть соответствующе, хотя бы из уважения к покойному отцу, направляясь в престижный район, она не стала краситься, натянула спортивные шорты и майку и пропустила свои длинные волосы того необычного оттенка рыжего, который называют «земляничным блондином», через отверстие затертой бейсболки. Завершив наряд поношенными кроссовками и самыми темными солнцезащитными очками, она взяла курс на Бикон-Хилл. Но, не пробежав и пары кварталов, повернула обратно домой за забытым ключом. Положив ключ, а также телефон и бутылочку воды в маленький цветной рюкзачок, она снова вышла из дома.

Утро было восхитительным. В девять утра на улицах было почти столько же спортсменов, сколько и машин. Она пробежала по гладкой дорожке вдоль авеню Содружества под сенью старых кленов и дубов. Не сбиваясь с темпа, попрыгала на месте у светофора и оказалась в Публичном саду. Не желая лишать себя удовольствия, она обогнула пруд, пробежав мимо только начавшей просыпаться лодочной станции, родителей с колясками и стайки ребятишек, несущихся к воде кидать камушки.

Завершив круг, Кэйси направилась к Пинкни-стрит, которая всегда нравилась ей, и побежала вниз с холма. Почти в конце спуска она наконец почувствовала, что с нее уже довольно. Выдохшаяся и мокрая, Кэйси протрусила мимо припаркованных автомобилей, бросая косые взгляды на свое наследство, которое уже виднелось в самом низу дороги. Дом был четырехэтажным, не считая полуподвала. В первых двух этажах были высокие окна, окошки на третьем напоминали слуховые, а четвертый представлял собой куполообразную мансарду.

Кэйси всегда интересовал этот четвертый этаж, казавшийся таким изящным. Он представлялся ей укромным убежищем. Но на этот раз ее взгляд не задержался тамнадолго. В доме было на что посмотреть и помимо этого.

Оконные рамы первых двух этажей были увиты гирляндами розовых цветов. Железный заборчик по пояс высотой огораживал маленький передний двор, где по обеим сторонам от дорожки расстилался ковер мелких голубых цветочков, окружавших деревья в белоснежном цвету. «Кизил», – предположила Кэйси. Она не слишком разбиралась в деревьях, да и в цветах тоже. Ее мать, напротив, была настоящим экспертом в садовых культурах. Не чувствуя в себе силы состязаться в этом с ней, Кэйси и не пыталась вникнуть в этот мир. То немногое, что она все же знала, задержалось у нее в голове бессознательно.

Что бы это ни было, цветы были чудесные. Она подумала, что все это – дело рук садовника Конни, который, как было заявлено, любил дом.

Кэйси достала из рюкзачка бутылку, отхлебнула воды, завинтила крышку и убрала бутылку обратно. Одновременно она нащупала там засохшую пластинку жвачки, развернула и положила в рот. Вызывающе чавкая, она расправила плечи, открыла железную калитку и направилась к дому.

Глава 2

Дорожка была вымощена бирюзовыми плитками. От нее вбок отходила еще одна, ведущая к лесенке в полуподвальный этаж. Пройдя прямо, Кэйси поднялась по четырем каменным ступенькам. Парадная дверь и боковые панели были из дерева, покрашенного в тот же черный цвет, что и ставни на окнах. Дверная ручка, молоток и тарелка сияли начищенной латунью.

Чувствуя, как сердце бьется где-то во рту вместе с жевательной резинкой, она вставила ключ в замок, повернула его и открыла дверь. Она выучила код сигнализации, но никакого шума, свидетельствующего о том, что сигнализация сработала, не последовало. Думая о том, что тревога могла быть бесшумной, и совершенно не желая приезда полиции, она поспешила через маленькую прихожую в холл.

Все внутри было темным – темное дерево, темный ковер, темные стены. Кэйси ненавидела такие интерьеры. Но воздух приятно холодил ее разгоряченную кожу, и это ей понравилось.

Сняв очки, она подняла голову, чтобы лучше видеть из-под козырька бейсболки, и нетерпеливо огляделась. Она обнаружила на стене пульт сигнализации, но все лампочки горели уверенным зеленым цветом. Либо тот, кто последним выходил из дома, забыл включить сигнализацию, либо в доме сейчас был кто-то, кроме нее.

– Есть кто-нибудь? – позвала она, зацепив очки за вырез майки. Перед ней, справа налево, располагались коридор, ведущий в глубь дома, лестница на второй этаж, слегка приоткрытые двери. Без очков место уже не казалось таким темным. Холл и лестница были покрыты восточными коврами, вытканными в бордовом, оливковом, кремовом и черном цветах. Столбики и перила лестницы были из красного дерева, стены – карамельного оттенка. Все производило впечатление чистоты и ухоженности.

Сразу почувствовав себя неуместно неряшливой, Кэйси смахнула бисеринки пота, теперь уже нервного, с верхней губы. Засунув жевательную резинку за щеку, она позвала еще раз.

Эхо от ее голоса уже почти затихло, когда она услышала шаги, сбегающие по лестнице где-то в задней части дома. Шаги были легкими – значит, там ее не ждал огромный бандит, к тому же, если бы гость был незваным, он бы скрылся через заднюю дверь. «Это, должно быть, горничная», – решила она.

То, что она бежала, должно было подготовить Кэйси. Традиционная горничная в безликой серой униформе и с благопристойно прилизанной прической соответствующего платью оттенка не стала бы бежать. Она должна была двигаться проворно, но соблюдая приличия.

В этой горничной было очень мало от приличий. Слава Богу, ее шорты цвета хаки и рядом не стояли с нейлоновыми штанишками Кэйси, а рубашка-поло была чистая и выглаженная, но на талии смялась в не слишком аккуратные складки. Она была обута в белые спортивные тапочки со скрученными над ними носками. Волосы, почти такие же темные, как перила красного дерева, были небрежно стянуты в конский хвост.

Глядя на ее гладкую кожу, Кэйси поняла, что девушка не старше ее. Да и на вид, говоря по правде, она казалась не более собранной, чем сама Кэйси ощущала себя. Несмотря на быстрый бег, она выглядела бледной и смущенной, и теперь словно приросла к месту.

Сердце Кэйси постепенно начало оттаивать.

– Мег Хенри? – спросила она. Это было имя из списка. Женщина кивнула. Девушка, поправила себя Кэйси, решив, что ей, пожалуй, нет и тридцати.

– Кто вы? – испуганно спросила Мег.

– Кэйси Эллис. Дочь доктора Ангера.

– Чья дочь? Вы – дочь Рут?

– Нет. Я дочь Кэролайн Мег сглотнула.

– Простите. Я не знаю, кто такая Кэролайн. – Приблизившись на шаг, она заглянула под козырек бейсболки Кэйси и задержала дыхание. – Веснушки…

– Да. – Это было одним из минусов отсутствия макияжа. – Они у меня есть.

Мег неожиданно расплылась в улыбке. Не зная, как себя вести, Кэйси сказала:

– Этот дом перешел ко мне по наследству. Меня предупредили о вас. Но сегодня же суббота. – Она взглянула на кочергу в руках Мег. – Вы работаете и по субботам?

– Я работаю каждый день. – Мег спрятала кочергу за спину. – Если бы не я, то кто бы присматривал за ним?

Кэйси не стала напоминать девушке, что Конни больше нет. В ней было что-то хрупкое, уязвимое – во взгляде, посадке головы, легкой напряженности плеч.

– У вас что, вообще не было свободного времени?

Мег помотала головой.

– В любой момент, когда я хотела. Но мне не нужно было много. О такой работе, как у доктора Ангера, можно было только мечтать.

«Замена дочери, – неожиданно подумала Кэйси, отметив про себя, что Мег очень похожа на нее телосложением. – Замена, которая может прибираться в доме». В этом Кэйси тоже не смогла бы ему угодить. Уборка никогда не была ее любимым занятием.

Кэйси понятия не имела, что делать с горничной. У нее никогда не было ни одной.

– Ладно, – сказала она. – Я хочу осмотреться здесь. Вам, наверное, лучше вернуться… чистить камин?

– Я как раз собиралась протирать книги. Вы знаете, что между библиотекой и кабинетом девятьсот двадцать три книги?

Кэйси это впечатлило.

– Похоже, вы протирали их не один раз.

– Да, – гордо ответила Мег. – Нет ничего хуже, чем искать какую-то определенную книгу, забираться наверх, доставать ее и получать в лицо облако пыли. Когда я только пришла работать к доктору Ангеру, так и было. Миссис Уилер была слишком стара, чтобы взбираться на стремянку и протирать книги. Вы не хотите чего-нибудь прохладительного? Доктор Ангер любил чай со льдом.

– А я – нет, – радостно призналась Кэйси. – Я люблю кофе со льдом. Но пока ничего не надо, спасибо. – Она махнула в сторону дверей справа. – Я просто поброжу здесь. – Она отвернулась, но, услышав сзади сдавленный вздох, повернулась обратно.

– Ваши волосы, – произнесла Мег. – Спереди не было видно. Я не думала, что они такого цвета.

Улыбнувшись и пожав плечами, Кэйси направилась в гостиную. Она была длинной и узкой, с высокими потолками и разделена на две части. В передней стояли кресла и пуфики, обитые парчой и бархатом, столики из мрамора и дерева и высокие торшеры с изящными абажурами из слоновой кости, в то время как в задней господствовал величественный рояль. Каждая часть комнаты была застелена восточным ковром, которые, хотя и отличались слегка по дизайну, были выдержаны в одной и той же темно-красной гамме. Легкие занавески закрывали окна, выходящие на обе стороны дома; по бокам спускались до самого пола тяжелые драпировки. Рядом, улавливая падающий из окон свет, свешивались с железных подставок роскошные папоротники.

Кэйси взглянула на столики, надеясь найти хоть какие-нибудь фотографии. Конечно, она не ожидала увидеть свои снимки, но ей бы хотелось посмотреть на других родственников Конни. Если бы фотографии существовали, здесь им было самое место, а если даже не было фотографий родственников, то должны были быть хотя бы детские фото Конни. Старые черно-белые снимки прекрасно подошли бы к этой комнате. Однако их не было – ни на столиках, ни на рояле.

Красоту обстановки нельзя было не признать, однако Кэйси совершенно не представляла, зачем необщительному Конни Ангер была нужна эта комната. Вряд ли он часто бывал здесь. Мебель выглядела новехонькой, а рояль, возможно, был не более чем деталью интерьера. Кэйси сомневалась, что здесь что-либо имело личное значение для человека, который был ее отцом. Бог с ними, с фотографиями, здесь не было абсолютно ничего личного.

Вернувшись в холл, она подумала, что, если хочет найти что-то личное, то искать следует наверху. Перила были гладко отполированы; даже если отец и касался их, его отпечатки пальцев наверняка уже были стерты. Площадку наверху лестницы оживляли большие горшки с пышными растениями. По обеим сторонам были двери в комнаты, из середины площадки шла лестница на следующий этаж.

Она осторожно подошла к той двери, что была слева, и заглянула внутрь. В комнате, оформленной в сине-голубых тонах, была большая кровать, письменный стол и стул, камин и мягкий пуфик. Комната могла бы понравиться ей – синий был ее цветом, – если бы не выглядела такой покинутой. Впечатления не могли исправить даже кашпо с плющом, свисающие с окон. Позади комнаты помещалась ванная. Бросив короткий взгляд на мягкие синие полотенца, обои, которые добавляли к синему абрикосовый оттенок, и нежно-голубой халат – все выглядело абсолютно новым, – Кэйси вернулась на лестничную площадку.

Комната напротив была его. Она ощутила это, еще только подходя к двери и увидев, что ковер больше вытерт с этой стороны. Дверь была едва прикрыта. Кэйси чуть приоткрыла ее и заглянула за порог, чувствуя себя незваной гостьей. Комнату заливал яркий свет из двух окон, но интерьер был выполнен в нарочито темных тонах. Кэйси только окинула взглядом обстановку и вновь прикрыла дверь, неожиданно почувствовав облегчение. Потом повернулась и направилась наверх.

На следующей площадке не было цветов, а был только одинокий лесной пейзаж на стене, еще одна лестница и две закрытые двери. Открыв одну, Кэйси обнаружила комнату для гостей – двуспальная кровать, туалетный столик, кушетка – все в сиреневых тонах. Однако сейчас основным назначением комнаты был архив. Картонные коробки и ящики занимали большую часть свободного пространства. В комнате напротив, оформленной в бежевом, обнаружилось то же самое.

Закрыв и эту дверь, она поднялась на последний лестничный пролет. Более крутой, чем остальные, он вел в мансарду, которая так понравилась Кэйси при взгляде снаружи.

Здесь возникало совсем другое ощущение. Помещение под куполообразной крышей с открытыми дубовыми стропилами и балками было небольшим, но светлым, с окнами по обеим сторонам. Она с минуту глядела на панораму Лидс-Корта, прежде чем повернуться к задней части мансарды. Позади трех фикусов в кадках за раздвижными стеклянными дверями, ведущими на балкон, виднелся узкий диван. Двери были открыты, но пространство загораживали ширмы. Она отодвинула одну и вышла. Балкон был небольшим. Здесь было множество горшков и ящиков с растениями самых разнообразных оттенков зеленого.

Среди них пряталось плетеное кресло, поразившее Кэйси своим одиночеством.

Подавив невольную дрожь, она сосредоточилась на открывающемся отсюда виде. Она смотрела сверху на верхушки деревьев, за которыми с обеих сторон виднелись соседские крыши. Перед ней, среди светлой зелени деревьев и темной – плюща, среди красных и розовых пятен цветов и зонтиков во дворах, по восточному склону Бикон-Хилла взбирались дома. На одной из крыш стоял мужчина. Когда ее взгляд упал на него, он помахал рукой. Она улыбнулась и помахала в ответ, потом повернулась и посмотрела назад, на собственный дом.

Собственный дом. Именно так – хотя бы на короткое время. Она подумала, что балкон прекрасно подходит для проведения вечеринок. Конечно, Конни не устраивал вечеринок. Одно из многих различий между ними.

У Кэйси был его цвет волос, хотя Мег Хенри, вероятно, не могла этого знать. Конни умер в семьдесят пять, и в последние лет пятнадцать то немногое, что осталось от его волос, было белоснежным. Но, по словам матери Кэйси, в молодости это был тот же самый, что и у Кэйси, редкий оттенок рыжего.

Голубые глаза тоже достались ей от Конни. Но стопроцентное зрение она получила от матери. Конни всегда носил очки с толстыми стеклами, которые делали яркую голубизну не столь заметной.

Вернувшись в дом, Кэйси начала спускаться вниз. Закрытые двери на третьем этаже таили вызов. Кэйси задумалась, не хранятся ли в коробках фотографии молодого Конни, портреты давно забытых родственников или виды фермы в Мэне, где он вырос. Официальная биография не сообщала об этом периоде его жизни практически ничего, кроме штата и даты рождения.

Кэролайн тоже никогда не делилась подробностями, даже если они и были ей известны. Она никогда не пыталась просить Конни о помощи, хотя, наверное, была бы благодарна, если бы он сам предложил ее. А когда Кэйси выросла и смогла обеспечивать себя сама, он перестал быть нужен Кэролайн даже теоретически.

У Кэйси были и свои причины не любить Конни. Но между ними было кровное родство. Эта природная связь оправдывала ее любопытство.

Ей показалось интересным, что эти коробки были упакованы и спрятаны там, где их не обнаружил бы случайный свидетель. Другой на месте Конни мог бы захотеть выставить свои сокровища напоказ, но он был не таков. Он мог быть эгоцентричным и близоруким, но заносчивости в нем не было. Кэйси приходилось это признать.

Вероятно, он вообще был единственным человеком, который когда-либо поднимался по этим лестницам. Место между диванчиком за деревьями в кадках и одиноким креслом идеально соответствовало одинокому человеку, глядящему на внешний мир, с которым он не был связан.

Однако Кэйси не желала испытывать сочувствие. Если Корнелиус Ангер был одинок, думала она, спускаясь вниз, виноват в этом был только он сам. У него была жена, которой он пренебрегал. У него были коллеги, которые могли бы стать друзьями, прояви он к ним хоть малейший человеческий интерес. У него была дочь, готовая прибежать к нему по первому зову, и это действительно было так, хотя ей было отвратительно признаваться в этом. Она могла чувствовать себя как угодно обиженной, но примчалась бы сразу же, если бы только он позвал.

Охваченная печалью, она спустилась на второй этаж. Будь Конни другим человеком, можно было бы представить, что синюю спальню он приготовил для нее. Она не задержалась здесь и вновь оказалась в холле. Слева начинался сводчатый коридор, в конце которого обнаружилась кухня. В разительном контрасте с гостиной, она была просторной и светлой, с белыми стенами, белым плиточным полом и дубовой мебелью. В распахнутые высокие окна влетал легкий ветерок.

Перед окнами располагался круглый обеденный стол с четырьмя стульями, обитыми тканью в крупную бело-зеленую клетку. Тот же рисунок повторялся на занавесках, корзине с салфетками и крышке тостера.

Здесь Кэйси чувствовала себя уютнее, чем в других комнатах, хотя она подозревала, что частично это объяснялось запахом свежесваренного кофе. Найдя стойку с чашками, она наконец выплюнула жвачку в мусорное ведро и налила напиток из кофейника. Стоя перед окном, выходящим в передний двор, она сделала несколько глотков. Она представила, что ее отец часто стоял так же, полускрытый за занавесками, как всегда, желая видеть мир так, чтобы мир не видел его.

Повинуясь мгновенному импульсу, она отдернула занавеску. Чувствуя удовлетворение от первого, пусть и такого незначительного изменения, Кэйси с чашкой в руках вышла из кухни и направилась вниз. Вдоль лестницы на стенах висело несколько морских акварелей, которые нравились Кэйси до тех пор, пока она не заметила автограф художника на одной из них: Рут Ангер. Жена Конни. Из чувства преданности матери Кэйси отвернулась от акварелей.

Спустившись в цокольный этаж, Кэйси обнаружила дверь справа от себя. Уже предчувствуя, что вторгается в рабочее пространство Конни, она внимательно изучила дверную ручку, осторожно повернула ее и оказалась в маленькой приемной, где, должно быть, пациенты ожидали вызова Конни. Одна дверь вела из приемной прямо наружу, она была закрыта и заперта на засов. Другая, в противоположном конце комнаты, вела в офис Конни.

Не чувствуя себя пока готовой зайти туда, Кэйси вернулась в холл, к помещению с другой стороны лестницы. Дверь была открыта. Это оказался маленький, уютный рабочий кабинет, свет проникал сюда только через два небольших окна высоко под потолком. Темно-зеленые стены, темная мебель, живописно разбросанные диванные подушки и прочие домашние мелочи создавали ощущение укрытости и защищенности. Среди полок с книгами обнаружился телевизор и музыкальный центр.

В этот момент в холле появилась Мег. Она шла, низко опустив голову, с принадлежностями для уборки в руках. Только подойдя почти вплотную к Кэйси, она подняла глаза и подпрыгнула от неожиданности. Несколько секунд ушло у нее на то, чтобы вернуться оттуда, где блуждали ее мысли. Потом она заметила чашку у Кэйси в руках, и в ее взгляде отразилось огорчение.

– Вы взяли кофе, прежде чем я успела остудить его! Кэйси улыбнулась.

– Я сама остыла, так что горячий в самый раз. Кофе замечательный.

От похвалы выражение лица Мег сразу изменилось.

– Я очень рада! Вы ничего больше не хотите?

– Нет, спасибо. Ничего не надо.

– Я правда не знала, что у него была дочь. На вид вы не старше меня, а он был настолько старше. – Она в испуге подняла такие же каштановые, как и волосы, брови. – Я хотела сказать, я не… Я не осуждаю его.

– Я понимаю, – мягко произнесла Кэйси. – Мне тридцать четыре. Когда я родилась, ему было сорок один.

Вновь изменившись в лице, Мег просияла:

– А мне тридцать один. Я родилась в августе. Я – Лев. А вы?

– Стрелец.

– Ой, это такое замечательное время года! Я всегда готовила для доктора Ангера обед на день Благодарения. Ну, то есть, конечно, он бывал на других обедах, но мы всегда устраивали свой обед здесь.

– С его женой?

– Нет. Просто с ним. Мы всегда устраивали его вечером накануне, потому что в сам праздник он ездил к Рут. Я всегда зову ее по имени. Так она сама просила. Почему он не приглашал на День Благодарения вас?

– Мы не были близки, – коротко ответила Кэйси.

– Вы отмечаете праздники с вашей мамой?

– И с друзьями. Всегда находятся такие, у кого нет семьи.

– Я такая же, – с деланным оптимизмом заявила Мег. – Доктор Ангер был мне вместо семьи. – Ее оптимизм улетучился. – Он был очень добрый. – Кэйси увидела, как дрожит ее подбородок. – Мне не хватает его.

– Может быть, ты как-нибудь расскажешь мне о нем побольше. – Кэйси подумала, что это вообще-то прекрасная идея. Если рассматривать охоту за подробностями жизни Конни как игру, у Мег Хенри наверняка была пара подсказок.

Сжав губы, Мег кивнула. Все еще пытаясь справиться с волнением, она направилась по лестнице вверх. Кэйси вернулась в кабинет.

Все в комнате свидетельствовало о том, что это было место для отдыха, однако она никак не могла представить себе Конни здесь. Она никогда не видела его без галстука. Но здесь-то он наверняка не носил галстука. Никто не станет смотреть «Историю игрушек», «Последнего из могикан» или «Неспящих в Сиэтле» с галстуком на шее, а это были всего лишь три взятых наугад фильма из обширной коллекции кассет и дисков на полках. Столь же разнообразна была подборка книг. Среди старых фолиантов в кожаных переплетах нашлось место коллекции популярных романов и документальной прозы, потрепанные обложки которых свидетельствовали о том, что они не просто занимают место. Конни читал эти книги. Кэйси жутковато было вообразить, что все его представления о мире складывались из прочитанных книг и просмотренных кинофильмов.

Иначе обстояло дело с музыкой. Виниловыми дисками в шкафу под стереосистемой явно часто пользовались, но направленность коллекции была куда более односторонней – Конни однозначно предпочитал классику.

Кэйси никогда в жизни не играла на фортепиано и не слушала виниловые пластинки. И классической музыки среди ее увлечений не было. Не беря в расчет цвет глаз и волос, отец с дочерью были совершенно разными людьми – о чем не в последнюю очередь свидетельствовала любовь Кэйси к открытым пространствам и свежему воздуху.

Почувствовав внезапный прилив храбрости, она вернулась в холл. В его задней части была дверь, ведущая прямо в офис. Она открыла ее, проскользнула внутрь и закрыла дверь за собой. Офис был пуст. Это было самое большое помещение в доме, протянувшееся на всю ширину здания.

Слева от нее был огромный рабочий стол с высоким креслом за ним. Справа – стол поменьше, окруженный шестью стульями с плисовой обивкой. В центре офиса по одной стороне располагался длинный диван, напротив него – два кресла, а между ними – квадратный кофейный столик. Но взгляд Кэйси притягивали стеклянные двери, выходящие в сад. Они были открыты, и за ними виднелись освещенные солнцем клумбы с цветами и деревья.

Оглядев сад, Кэйси задержала дыхание. Но ничего с собой поделать уже не могла – это была любовь с первого взгляда.

Она сдалась.

Глава 3

Впоследствии Кэйси могла предположить, что после темного офиса ее просто привлек солнечный свет. Или ей понравилось, что сад совершенно не соответствовал сложившемуся у нее образу Конни. Или же он напомнил ей о родном доме, так как ее мать увлекалась приусадебным хозяйством.

Так или иначе, ее неумолимо потянуло туда. Отодвинув сетчатую ширму, она оказалась под крышей из вьющихся растений и ступила на мощенную большими каменными плитами дорожку. Справа расстилалось настоящее море цветов – белых, розовых, лиловых, синих. Слева, посередине каменной площадки, она увидела изящный столик на металлических ножках со стеклянной столешницей, на котором стоял горшок с фиолетово-синим гиацинтом.

Сад оказался на удивление большим, сначала его ширина соответствовала ширине дома, но затем его границы постепенно расходились в стороны. Сад поднимался по склону холма тремя террасами. Первая, где сейчас стояла Кэйси, была самой ухоженной. Оформление второй террасы было попроще – разнообразные цветущие кустарники, бормочущий фонтанчик, пара кленов и дуб.

Самая верхняя терраса напоминала дикий лес. Дорожка тянулась через лужайки, мимо вечнозеленых кустарников и тсуг.[1] Один из углов сада занимал огромный древний каштан. Его прямой ствол величаво тянул к солнцу роскошную крону весенних листьев и розовых цветов.

В другом углу располагался сарай для инструментов, его крыша была вровень с высоким деревянным забором. Между каштаном и сараем в заборе была калитка. Заинтересовавшись, Кэйси подошла к ней и отодвинула щеколду. Снаружи, как и обещал адвокат, была вымощенная кирпичом площадка для парковки.

Закрыв калитку, Кэйси побрела обратно через сад. Подойдя к дому, она опустилась в кресло у стеклянного столика и, прижимая к себе чашку с кофе, восхищенно огляделась. Сад был настоящей жемчужиной. Соседние дома скрывались за деревьями, но ощущения тесноты не было. Она увидела пару зябликов, нырнувших под один из кленов, где была подвешена кормушка с зерном.

Кэйси подняла лицо к солнцу. Закрыв глаза, она наслаждалась теплом и каждой секундой тишины. Беспокойство по поводу кризиса в их офисе куда-то отступило, вместе с обидой на отца, страхом за мать и одиночеством, которое иногда не давало ей заснуть по ночам. Здесь, в этом саду, она обрела неожиданный покой.

Положив свой рюкзачок на стол, она поудобнее устроилась в кресле и нежилась в солнечных лучах. Она словно оказалась в зачарованной стране. Теперь высокая стоимость дома стала для нее полностью оправданной. Кэйси могла не отличать калину от малины, но знала, что городских садов лучше этого не бывает.

Стеклянная дверь скользнула вбок, и, подняв голову, Кэйси увидела Мег с подносом в руках. Она поставила его на стол перед Кэйси и начала распаковывать принесенные лакомства.

Уловив аппетитный запах, Кэйси выпрямилась в кресле.

– Какие свежие круассаны! Неужели ты сама их печешь?

– Нет, это моя подруга, Саммер, – ответила Мег. – У нее кондитерская на углу. Я захожу туда по пути каждый день. Вы, наверное, знаете, вы ведь бывали здесь раньше?

– Если честно, нет.

– Даже по вечерам, когда меня здесь не было?

– Нет.

На лице Мег в одно мгновение, словно в калейдоскопе, сменилось несколько выражений – удивление, потом озадаченность, а затем растерянность. С такой же быстротой осознав, по-видимому, что она не в силах этого понять, Мег вернулась к подносу с едой.

– Я приготовила вот это, – сказала она, приподнимая крышку с блюда с омлетом. – Там сыр, грибы и помидоры. Я бы добавила лук, но доктор Ангер не слишком его любил.

В этом Кэйси оказалась с ним солидарна.

– Но я вижу чеснок.

– Совсем чуть-чуть, – поспешно заверила Мег. – Но он очень свежий, прямо с грядки. – Продолжая говорить, она отставила в сторону чашку Кэйси, налила в новую чашку со льдом свежий кофе из графина и аккуратно добавила сахар и сливки. – Джордан сам выращивает здесь чеснок, петрушку, базилик, шалфей и тимьян. Доктор Ангер не возражал против чеснока.

Кэйси пока не знала, будет ли она возражать. Но омлет выглядел очень аппетитно, и она неожиданно поняла, что голодна.

Наевшись, Кэйси растянулась на теплом камне и прикрыла лицо бейсболкой. Она не собиралась засыпать, так же, впрочем, как и наедаться, но когда проснулась, обнаружила, что солнце поднялось заметно выше, остатки завтрака со стола исчезли, а вместо них появился свежий стакан холодного кофе.

Встряхнувшись, она села и огляделась. И все это ее? В это было нелегко поверить. И, конечно, оставалось неясным, что же ей теперь делать со всем этим богатством.

Появилась Мег. Теперь она выглядела несколько аккуратней, как будто привела в порядок волосы, рубашку и носки.

– Я хотела приготовить к ланчу куриный салат. Я делаю его с клюквой и орехами. У меня правда получается вкусно.

– О, я даже не знаю, останусь ли тут надолго. – Заметив замешательство Мег, Кэйси добавила: – У меня есть квартира в Бэк-Бэй.

– Разве вы не будете переезжать прямо сейчас? Здесь так много места, – и спальни, и офис, и сад, и кабинет. Я могу помочь приготовить для вас комнаты – ну, там, убрать его вещи. Хотя вы, наверное, захотите сделать это сами. Но вы только скажите. Я сделаю все, что вы попросите, правда, все, что угодно.

Кэйси подумала, что если кто-то и должен был разбираться в вещах Конни, так это его жена.

– А миссис Ангер была здесь?

– Да. Но она ничего не забрала.

– Даже личные фото? – Это могло бы объяснить их отсутствие.

– Я никогда не видела никаких фотографий.

– Может, они в тех коробках на третьем этаже?

Мег обернулась на донесшееся откуда-то гудение, но тут же рассмеялась.

– А, это сушилка. Я постирала постельное белье из хозяйской спальни. Теперь она ваша.

Кэйси хотелось сказать, что у нее есть своя спальня, но Мег ушла, прежде чем она успела сказать хоть слово, и, возможно, это было к лучшему.

Услышав тихое дребезжание, Кэйси достала телефон из рюкзачка, откинула клавиатуру и посмотрела на номер.

– Привет, Брайанна! – пропела она, неожиданно ощутив себя беззаботной. Они с Брайанной жили вместе во время учебы в колледже и в аспирантуре. По окончании учебы их профессиональные дороги разошлись, но это было сознательным решением.

Брайанна оставалась лучшей подругой Кэйси. В последние годы она стала для нее той соломинкой, за которую всегда можно было ухватиться, заполняя пустоту на том месте, где должна была быть семья.

Как всегда интуитивно что-то почувствовав, Брайанна тут же поинтересовалась:

– Что случилось?

– Тебе надо кое-что увидеть. Ты занята?

– Только проснулась. Вчерашний вечер затянулся.

– Развлекались?

– Ссорились. – Брайанна вздохнула. – Все то же, все то же. Он хочет, чтобы я была кем-то, кем я не являюсь. Но сейчас он отправился на уик-энд в Филадельфию. Так что я хочу, чтобы ты меня развеселила. Так на что я должна посмотреть?

– Сейчас дам тебе адрес. Это в Бикон-Хилл. Через сколько ты сможешь сюда добраться?

Брайанна была единственным человеком, который знал о том, что связывало Кэйси с Конни Ангером. Теперь она на секунду замолчала, прежде чем осторожно спросить:

– Ты имеешь в виду Лидс-Корт?

– Именно. – Кэйси не раз проезжала с ней вместе мимо. – Ты помнишь, как сюда добраться?

– Найду с закрытыми глазами. Мне нужно прилично одеться?

– Оденься неприлично. Я вообще сюда просто прибежала.

– Буду через двадцать минут.


– Твое? – переспросила Брайанна, стоя рядом с Кэйси у ворот и разглядывая дом.

– Похоже на то.

– Круто!

– Да, подходящее слово, – пробормотала Кэйси. – Еще можно сказать – патетично. Я бы больше обрадовалась, если бы он просто позвонил мне, пока был жив. Или написал письмо.

– Кэйси, ты же знаешь, это был не тот человек. Видимо, такой способ был для него проще.

– Широкий жест?

– Я серьезно, – покачала головой Брайанна. – Это его дом. Значит, это в какой-то степени он сам.

Сзади загремела железная калитка. Оглянувшись, они увидели приближающегося к ним мужчину за тридцать, высокого, одетого в яркую гоночную майку и велосипедные шорты. Мужчина тащил за собой через ворота сверкающий желтый велосипед.

– Вот это да! – прошептала Кэйси, не имея в виду велосипед.

– Это кто? – также шепотом спросила Брайанна. Мужчина опустил велосипед на землю и надел шлем. Он уже поставил ногу на педаль и собрался трогаться с места, но тут увидел девушек.

– Если вы хотите купить этот дом, – заметил он, – то должен вас предупредить: там живет привидение. Его зовут Ангус, и оно живет в хозяйской спальне.

– Правда? – с улыбкой поинтересовалась Кэйси.

– Говорят. Правда, тут почти про все дома рассказывают подобные истории. Вы действительно собираетесь его купить?

– Может быть, – ответила Брайанна. – Что вы скажете о соседях?

Он задумался.

– В последнее время стало повеселее. Старая гвардия вымирает, и квартал постепенно молодеет.

– Он был из «старой гвардии»? – спросила Кэйси, кивнув на дом Конни.

– Судя по виду, да. Хотя лично я с ним ни разу не общался. Он редко выбирался в люди, если понимаете, о чем я. Нет, здесь определенно не хватает свежей крови. А вы родственницы?

– Подруги, – ответила Брайанна. Их с Кэйси часто считали сестрами, так что вопрос ее не удивил.

– Это я собираюсь купить дом, – пояснила Кэйси. – А она просто проезжала мимо. – Она взглянула на соседа. – А что такой шикарный парень, как вы, делает в этом скучном стариковском углу?

Он рассмеялся.

– Хотел удачно вложить деньги и перебрался с женой сюда. А теперь на рынке застой, а у нас скоро будет ребенок. Подозреваю, что теперь до конца жизни буду выплачивать кредиты.

Брайанна разочарованно покачала головой:

– У него есть жена! Кэйси вздохнула.

– Это недостаток всех хороших парней. Когда ей рожать?

– В августе. Мы всегда катались вместе, пока доктор не запретил ей это. Если у вас еще возникнут вопросы по поводу улицы, зайдите к нам. Жену зовут Эмили, и она будет рада поболтать с вами. А я – Джефф, но мне, к сожалению, пора.

Когда он скрылся из виду, Кэйси потянула Брайанну по дорожке.

– Пошли. Ты должна это увидеть.

Они зашли в гостиную, потом поднялись по лестнице, осмотрели комнаты для гостей – «Твои цвета», – между делом заметила Брайанна – и лишь заглянули в комнату Конни. Потом также мимоходом оглядели комнаты на третьем этаже, повосхищались балконом и спустились в кухню. Если Брайанна и заметила, что картины на лестнице принадлежат кисти жены Конни, то сочла за лучшее промолчать. Но все это было лишь прелюдией к саду. Они забрались в самую глубину и уселись на скамейке под старым каштаном. Место было таким же уединенным, как любая комната в доме.

– Все просто великолепно, – сказала Брайанна, глядя на дом.

Кэйси подтянула колени к груди и обхватила их руками. Ее взгляд был устремлен не на дом, а в сад. Зелень действовала на нее успокаивающе.

– Хотела бы я, чтобы все это случилось в более удачное время. Слишком много всего свалилось сразу.

– Ты решила насчет места преподавателя?

– Нет.

– Когда тебе надо дать ответ?

– На прошлой неделе.

– Ты медлишь из-за мамы?

– Отчасти. Я могла бы перевезти ее в Провиденс. Там ее чаще могли бы навещать друзья. Хотя мне не очень понравились там условия. Здесь лучше.

– Но ты же всегда хотела преподавать.

Кэйси посмотрела на дом, представив себе Конни, стоящего у окна и произносящего те же слова, но с упреком.

– Дело не только в маме. Еще работа. И друзья.

– С Оливером правда все кончено?

Кэйси наморщила нос.

– Да. Может, я и дура. Он хороший парень, но не для меня… Нет. Мы слишком в разном положении. Он уже всего добился – клиентура, «БМВ», дом в пригороде.

– А что Дилан? Правда, всего лишь друг?

Кэйси начала слегка раскачиваться.

– Ага. Никакой химии. – Посчитав обсуждение законченным, она глубоко вздохнула. – Какой здесь чудный аромат. Сад – настоящее сокровище.

– Поэтому переезд в Провиденс становится еще более затруднительным.

– Я могу продать дом.

– Зачем?

– Потому что это его дом.

– По-моему, именно поэтому ты не должна его продавать.

– Если я останусь здесь, значит, я позволю ему оценивать каждый мой шаг.

Брайанна была способна разбираться в чувствах и мыслях не хуже любого аналитика. Однако больше всего Кэйси привлекал в ней природный здравый смысл. И теперь подруга сказала:

– Кэйси, он умер.

– Фактически, – согласилась Кэйси. – Духовно – нет. Для меня он везде в этом доме.

– Это он или привидение, которое живет в хозяйской спальне?

– Нет, я говорю о самом Конни.

– Я не почувствовала этого.

– Этот дом стоит в десять раз дороже, чем мой кредит за квартиру.

Этот значительный довод на какое-то время заставил замолчать обеих. Стали слышны звуки города – уличный шум, гудки, сирена.

– Ты скажешь об этом Кэролайн? – наконец спросила Брайанна.

Кэйси почувствовала внутри грызущую боль, как всегда при мысли о матери.

– Уже сказала. Даже ресницы не дрогнули.

– Ох, Кэйси!..

– Я серьезно. Я надеялась, что это заставит ее реагировать – понимаешь, включит что-то в ней, так что она посмотрит мне в глаза и скажет что-нибудь разумное, чтобы я почувствовала себя виноватой. Нет, ни слова. – Она перехватила взгляд Брайанны.

Однако Брайанна ничего не сказала. Она могла бы сказать: «Конечно, нет. Ты же знаешь, что ее мозг на грани гибели». Но Кэйси не желала этого слышать. Они уже не раз спорили об этом. Кэйси цеплялась за мысль, что Кэролайн все-таки что-то слышит, чувствует, думает. Медицинская наука утверждала, что вероятность этого невысока. Однако ее мозг продолжал работать. Аппаратура показывала волны. Пусть слабые. Но они были.

Кэйси сползла на землю и приняла одну из поз йоги, касаясь лбом земли и повернув кисти ладонями вверх. От земли шел густой аромат. Лоб ощущал влажную прохладу.

– Помогает? – поинтересовалась откуда-то сверху Брайанна.

Кэйси сосредоточилась на первобытной прохладе, идущей от земли, дыша глубоко и медленно.

– Угу.

– Это не твой телефон там звонит?

– Не обращай внимания, – пробормотала Кэйси в перерыве между вдохами.

Через некоторое время она вновь услышала голос Брайанны, удаляющийся по направлению к источнику раздражающего звука:

– Он все еще звонит.

– Пусть оставят сообщение, – ответила Кэйси. Она знала, что ничего серьезного случиться не должно. А говорить с кем-нибудь вроде Оливера или Дилана она не хотела.

Брайанна вернулась с телефоном:

– Это Джон.

Кэйси со вздохом взяла трубку:

– Надеюсь, у тебя хорошие новости.

– Я тоже, – подозрительно радостно отозвался Джон. – Я принял решение. Я ухожу из группы.

– Куда?

– К Вальтеру Амброузу и Джиллиан Бош. У них есть для меня место. Секретарь уже обзванивает моих клиентов, чтобы сообщить об этом.

– А как же мы? Как же наша команда? Как же аренда?

– По-моему, я платил деньги каждый месяц. Если Стюарт решил их присвоить, это проблема владельца помещения. Пусть он гоняется за Стюартом, а что касается команды, то я больше не нуждаюсь в ней. У меня есть клиентура и репутация.

– У меня тоже, – сказала Кэйси.

– У меня есть дела поинтереснее, чем препираться с вами, дамочки.

– У меня тоже, – повторила Кэйси.

– Поэтому я ухожу.

– Я тоже! – почти выкрикнула Кэйси и уже не пожелала отступать. Обидевшись на него за единственную подколку, она сбивчиво выложила ему свои планы, только что возникшие в голове. И только когда нажала на кнопку отбоя, подняла на Брайанну глаза, в которых явственно читалось: «Что я наделала?»

Глава 4

Кэйси так и не сказала ничего вслух, продолжая смотреть на Брайанну. Наконец та спросила:

– Ты хорошо подумала?

– О'кей, – встрепенулась Кэйси, продолжая думать вслух. – Допустим, я наговорила бог знает чего, но если поразмыслить, может, это не так уж и глупо. Здесь у меня есть офис, полностью готовый для работы. И приемная с отдельным входом. И никакой арендной платы.

– Ты только что говорила, что собираешься продавать дом.

– Это было до заявления Джона. Без него для меня никакой команды не существует. – Только произнеся это вслух, она окончательно все осознала. – Нам пришлось бы искать другого психиатра, потому что группе нужен хотя бы один, значит, надо объявлять конкурс и рассматривать кандидатов, но прежде всего возникает вопрос, хочу ли я вообще продолжать работать с Марлин и Рене. К тому же остается проблема поиска нового офиса, потому что мы никак не можем выплатить арендную плату, особенно теперь, когда Джон предпочел умыть руки. А он прав. Мы все исправно платили деньги. Стюарт подписывал договор, Стюарт собирал с нас деньги, Стюарт присвоил их и растворился в тумане. Если владелец и будет кого-то преследовать, то только его. Может быть, я и должна была переживать, не случилось ли с ним чего-нибудь ужасного, но мы никогда не ладили. Теперь я понимаю почему. Он бросил свою жену, за которую я действительно переживаю. Но сам Стюарт?.. Мы пригрели на груди змею. Он теперь живет где-нибудь преспокойненько на мои кровные денежки. А у меня обширная практика, и мне нужно место, чтобы принимать клиентов. Представляешь, принимать там клиентов, – она взглянула в сторону офиса, – смотреть в окно и видеть это все? По-моему, терапевтический эффект обеспечен.

– Здесь же повсюду твой отец.

– Был. Он умер. Ты сама мне об этом напомнила.

– Правильно, но когда я об этом говорила, ты заявила, что тебе так не кажется.

Кэйси глубоко вздохнула.

– Что ж, мне придется с этим справиться. И мы обе знаем, что лучшая защита – это нападение. Захватить льва в его убежище. А это и есть его убежище.

– Ты продашь квартиру?

– Пока не знаю. Я имею в виду, что вовсе не обязательно принимать сейчас окончательное решение. Я могу остаться тут временно.

– Насколько временно? Провиденс не станет ждать до бесконечности.

– Ничего не случается просто так, – задумчиво проговорила Кэйси, берясь за телефон. – Если я решила остаться и работать здесь, хотя бы на какое-то время, может быть, это означает, что мне суждено остаться в Бостоне. Может быть, мама очнется. Может быть, мистер Тот-Который-Нужен живет где-нибудь здесь, на холме, и обратит на меня внимание, если я буду достаточно долго торчать на балконе. Может быть, я хочу заниматься клинической практикой больше, чем преподаванием. – Она набрала номер и, ожидая ответа, продолжила: – А если так, то, возможно, исчезновение Стюарта и отступничество Джона также имеют смысл.

– Привет, – ответил в трубке записанный на автоответчик голос. – Это Джой. К сожалению, вы выбрали неудачный момент, поэтому оставьте сообщение, и я обязательно перезвоню.

После сигнала Кэйси сказала:

– Это я, жаль, что ты занята, потому что согласно плану А ты должна быть здесь со мной и Брай. Но так как тебя нет дома, переходим к плану Б. На завтрашнее утро намечен сабантуй по поводу переезда, и я хочу тебя видеть. Мы пакуем вещи на Копли-сквер и переезжаем в Бикон-Хилл, а в качестве приза – праздничный завтрак в райском саду. Поэтому ты должна быть у меня в офисе завтра в девять. Я понимаю, что это рано, но, честное слово, это того стоит. Значит, до встречи. – Улыбаясь, она нажала отбой и сразу же выбрала еще один номер из записной книжки.

– Завтрак? – переспросила Брайанна.

– Угу.

– Твоя горничная? Кэйси кивнула.

– Попробовала бы ты ее омлет! – Она заметила движение в дверях офиса. – Вот, смотри.

Появилась Мег с очередным подносом. Если бы необходимо было произвести впечатление на Брайанну, момента лучше выбрать было нельзя.

– Привет, Дэрил, – сказала Кэйси в трубку. – Ты – тот человек, который мне нужен.

– Это романтическое предложение?

– Если бы это было так, твоя жена меня бы убила. – Встав с места, чтобы получше разглядеть, что принесла Мег, Кэйси продолжила: – Вы оба нужны мне завтра утром. Точнее, мне нужен ваш пикап. – Пока Мег ставила на стол поднос и сервировала два прибора, Кэйси объяснила про переезд. – Дженна будет в восторге. Она ненавидела моих коллег по офису с самого начала. – Дженна, жена Дэрила, училась в аспирантуре вместе с Кэйси, Брайанной и Джой. – Поэтому ее присутствие будет весьма уместно. А в конце обещаю угощение – завтрак в саду в Бикон-Хилл. – В тарелках на этот раз оказался куриный салат, о котором говорила Мег раньше. Выглядел он отменно. – Тебе точно понравится, Дэрил. Так ты сможешь?

– Обязательно, – пообещал Дэрил.

Закончив разговор, Кэйси внимательнее оглядела стол. Мег наполняла из графина два бокала.

– Неужели свежий лимонад? Мег просияла.

– Да. Доктор Ангер любил свежий лимонад почти так же, как охлажденный кофе.

От необходимости ответить что-нибудь на это Кэйси спасла Брайанна, которая тут же сказала:

– Обожаю свежий лимонад!

Кэйси была солидарна с ней. К тому же ей действительно хотелось пить. Сделав большой глоток из бокала, она повернулась к Мег.

– У меня есть вопрос. Если завтра я привезу сюда дюжину человек между одиннадцатью и двенадцатью, ты сможешь приготовить нам поздний завтрак?

Глаза Мег вспыхнули неподдельным энтузиазмом.

– Конечно, смогу! Я раньше работала с шеф-поваром в закусочной. Мы постоянно готовили поздние завтраки. Двенадцать человек – это же просто, как пирог. Что нужно приготовить?

Кэйси и Брайанна обменялись взглядами в предвкушении завтрашнего угощения.

– Пирог, – сообразила Брайанна. – Может быть, ты правда испечешь пирог?

– Испеку, конечно, – ответила Мег.

– Омлет и круассаны, – добавила Кэйси.

– Это очень просто.

– Лимонад, содовую и кофе.

– У меня уже все есть для этого.

– И салат. Куриный?

– Если у нас куриный салат сегодня, может,завтра лучше приготовить салат с ветчиной и салат из лобстера? – предложила Мег.

– Салат из лобстера! – восхищенно выдохнула Брайанна.

– Мой любимый, – поддержала Кэйси, поднимая обе ладони. – Решено. Она уселась за стол, развернула милую домашнюю бело-зеленую салфетку и жестом предложила Брайанне присоединиться.

В конце концов на праздничный завтрак под чистым небом и теплым солнцем собралось четырнадцать человек. Мег поставила в саду стол побольше, накрыла его скатертью и расставила на ней все блюда, которые они обсудили вчера. На десерт, который обговорить забыли, она подала итальянские пирожные.

Гости по достоинству оценили угощение, чему не приходилось удивляться после нескольких часов лихорадочных сборов в старом офисе и транспортировки коробок в Бикон-Хилл. Большую их часть временно сгрузили в холле, так как Кэйси еще не успела разобрать ящики Конни и освободить место. Иван, один из друзей Кэйси, разбирающийся в технике, установил ее компьютер на рабочий стол и подсоединил к сети. Теперь она могла хоть сейчас начинать работать – вернее, могла бы, если бы разошлись гости.

Однако они задержались. Они наливали себе еще кофе, неспешно пережевывали остатки еды, потягивались на солнышке – одним словом, расслаблялись. Было видно, что, несмотря на дела, которые их ждали, они стараются оттянуть расставание с этим местом до последней возможной минуты.

Но к середине дня наконец воцарилось спокойствие. Все следы праздника были убраны из сада. Мег ушла домой. Кэйси с Брайанной и Джой сидели на скамейке под каштаном, пока и им, в свою очередь, не пришла пора уходить. Оставшись одна, Кэйси оглядывалась вокруг в каком-то отупении, которое нельзя было объяснить только обильной едой.

Всего неделю назад она не могла представить себе подобной сцены даже в самых невероятных мечтах. Конечно, владение такой недвижимостью подразумевало большую ответственность, которую взвалил на нее, не спросившись, человек, у которого за тридцать четыре года так и не нашлось времени с ней пообщаться. Но она ничего не могла поделать с чувством восхищения, которое вызывал у нее этот оазис. Ценность дома она осознавала умом, но к саду ее тянуло всем существом. При этой мысли ее захлестнуло чувство вины. Спустя некоторое время Кэйси отправилась навестить мать. По прямой от Бикон-Хилла до Фенвея было недалеко, но с пробками и с заездом на квартиру в Бэк-Бэй, чтобы переодеться, путь оказался намного длиннее. За сорок минут, которые она потратила на дорогу, она мысленно проделала весь путь до Провиденса.

Ей так много раз приходилось преодолевать эту дорогу от Провиденса до Бостона и обратно, что она могла бы сделать это даже во сне. Начиная с тринадцати лет она путешествовала вместе с подругами на поезде. Они прогуливались по городу, завтракали на Копли-сквер, глазели на витрины. В пятнадцать Кэйси проколола уши в магазине Бойлстона, а в шестнадцать, когда узнала, что ее биологический отец живет в Бостоне, она открыла для себя Бикон-Хилл.

Потом она получила права и стала пользоваться той дорогой, которую представляла себе теперь и которая лишь незначительно изменилась с тех пор, когда Кэролайн переехала из одного дома в другой. Первые воспоминания Кэйси были связаны с кирпичным домом в престижном районе Блэкстоун. Кэролайн едва не осталась банкротом после покупки этого дома, но, будучи матерью-одиночкой, которая одинаково нуждалась в стабильном доходе и в свободном графике, она занималась продажей недвижимости, и поэтому хороший собственный дом был необходимой частью имиджа. На протяжении дюжины лет она пыталась выплачивать кредит и одновременно заниматься продвижением карьеры. Наконец, признав свое поражение, она приобрела викторианской особняк с акром приусадебной территории в пригороде и применила свои художественные таланты в ткачестве. Она приобрела настольный станок, к которому в скором времени присоединился большой стационарный станок, и наняла помощницу для изготовления вещей по ее дизайну. Заброшенный гараж превратился в студию, но даже там ей очень быстро стало не хватать места. Она купила овечью ферму неподалеку от города и стала сама растить овец, прясть и красить шерсть для тканей.

К тому моменту, когда она попала в катастрофу, у нее еще оставалось несколько овец. Однако основным ее увлечением стали ангорские кролики. Она держала их в специальной пристройке, которую сама устроила сзади дома, где поддерживалась постоянная температура и чистый воздух. Каждые два дня она самостоятельно чистила клетки, каждые четыре дня – расчесывала животных. Для них была составлена специальная богатая белками диета, с сеном из тимофеевки для улучшения пищеварения, а пили они только родниковую воду. Взамен кролики четыре раза в год давали великолепный, приятно пахнущий воздушный пух. Шерсть пользовалась большим спросом.

Сейчас, стоя в бостонской пробке, мысленно Кэйси сворачивала с проселочной дороги у расписанного вручную почтового ящика, который отмечал поворот к ферме Кэролайн. Она представляла овец, бродивших по обширным равнинным лугам; в это время года трава должна быть еще свежей и ярко-зеленой, деревья – в молодой листве. Дорога к ферме наверняка и сейчас оставалась такой же чудесной и умиротворяющей, как всегда.

Кэйси не могла удержаться от сравнения. Природная связь с землей, которую она ощущала в саду в Бикон-Хилл? Она никогда не испытывала ничего подобного на ферме матери. Ферма была такой же земной и естественной, как сама Кэролайн, такой же прямолинейной, домашней и немного грубоватой. Там все было на виду. Что ты видел, то ты и получал.

Но Кэйси нравилась многослойность и многозначность. Ей нравилась сложность. Аналитик в ней любил снимать шелуху, которая скрывала личность, место или событие. Навещать материнскую ферму было приятно, но она никогда не могла заинтересовать Кэйси надолго.

Загнав поглубже чувство вины, она втиснула свою маленькую красную «Миату» на парковку в нескольких домах от клиники. Перекинув через плечо кожаную сумку, она поднялась по ступеням и вошла.

Внутри она встретилась с другими посетителями. Она знала их всех если не по именам, то хотя бы в лицо, и негромко поздоровалась. Поднявшись на третий этаж, она помахала рукой воскресной дежурной и направилась дальше через холл.

Сегодня был один из особенных дней. Кэйси никогда не знала, в чем причина этого – в том, как заглядывает в окно солнце, в том, как сиделка уложила голову Кэролайн, или в чем-то еще, но жестокость судьбы, постигшей ее мать, заставила Кэйси на минуту замереть у двери.

Кэролайн выглядела очень красивой. В свои почти пятьдесят пять она сохранила длинные и очень густые волосы, уже тронутые серебром, но седина не добавляла ей ни одного лишнего дня. Ее кожа, хотя и бледная, была гладкой. Немногочисленные морщины объяснялись только живой мимикой – она часто улыбалась. «Раньше», – добавила про себя Кэйси, потому что сейчас на ее лице не было никакого выражения. Лицо Кэролайн было таким же спокойным, как всегда, когда Кэйси навещала ее в последние три года. Если бы ее глаза были не полуприкрыты, а раскрыты широко, их ореховый цвет лучился бы теплотой. Если бы она могла говорить, ее губы были бы влажными. Если бы она увлеклась разговором, она бы сидела, подавшись вперед, подперев рукой подбородок и устремив на собеседника свои ореховые глаза.

Кэролайн забеременела, когда ей было двадцать и она училась на продвинутом психологическом курсе, который вел Конни. Кэйси представляла себе, как Кэролайн положила на него глаз, хотя на самом деле понятия не имела, кто на кого положил глаз и какие обстоятельства привели к их связи. Кэролайн никогда не рассказывала об этом, а у Кэйси никогда не хватало духу спросить. Рождение Кэйси перевернуло всю жизнь Кэролайн. Если бы не эта случайная связь, кто знает, где бы Кэролайн была сейчас? Она могла бы получить степень. Или могла проявить свои художественные наклонности и заняться преподаванием или литературным творчеством. Она могла бы стать знаменитым дизайнером тканей и объездить мир. Не отягощенная судьбой матери-одиночки, она могла бы выйти замуж и нарожать кучу детей от человека, который оплачивал бы все счета и не позволял бы ей беспокоиться об этом.

Совершенно ясно было одно: она бы не оказалась на этой больничной койке. Кэролайн приехала в Бостон проведать Кэйси, и, когда переходила улицу, ее сбила машина. В результате оказался поврежден мозг, а длительное кислородное голодание только усугубило ее состояние. Хотя она могла дышать самостоятельно, следуя стандартным циклам сна и бодрствования, и иногда совершала рефлекторные движения, никаких признаков умственной деятельности у нее не наблюдалось. Ее жизнедеятельность зависела от искусственного питания и водоснабжения.

Если бы не было Кэйси, не было бы этой поездки в гости, и Кэролайн была бы жива и здорова.

Отказываясь верить в то, что Кэролайн никогда уже не станет прежней, Кэйси оторвалась от двери и подошла к ней:

«Привет, мам».

Она поцеловала ее, взяла за руку и привычно присела на краешек кровати.

«Привет, дорогая», – как всегда, радостно приветствовала ее Кэролайн.

Будь она у себя дома в Провиденсе, она вышла бы к ней босой, в просторной рубахе с развевающимися полами и вылинявших джинсах, которые подчеркивали стройность ее фигуры. Если бы она только что вышла из душа, она была бы окутана свежим запахом эвкалипта и, намотав на руку влажные волосы, ловко заколола бы их на макушке бамбуковой вязальной спицей.

Да, она и вязала сама. Она не только выращивала своих ангорских кроликов, собирала с них пух, пряла пряжу, красила ее и ткала, но еще и вязала свитера. А также перчатки и шарфы. Ее самой большой мечтой было вязать на внуков. Она постоянно говорила об этом Кэйси.

«Я рада, что ты пришла, – сказала она сейчас. – У меня как раз настроение что-нибудь приготовить. Хочешь тушеной баранины?»

Желудок Кэйси перевернулся. «О, нет! Рэмбо?»

Кэролайн смахнула слезу. «Он умер спокойно. Я была рядом с ним. Он прожил долгую жизнь».

Она пыталась взглянуть на это рационально. Рэмбо был ее любимчиком. Кэйси знала, что она будет скучать по нему. «Мне жаль, мам».

Кэролайн провела под носом тыльной стороной ладони: «Ну, ладно. Он отправился туда. Думаю, он счастлив. Я хочу это отпраздновать».

Кэйси не хотела. Так уже бывало и раньше, в другие годы, с другими овцами.

«Я знаю, – предупредила Кэролайн ее ответ, – ты не понимаешь, как я могу есть того, кого я любила, но это естественное положение вещей в природе, дорогая. Для такого существа, каким был Рэмбо, это большая честь – не только давать шерсть на протяжении всей жизни, но и дать нам пищу после своей смерти. Мне было бы приятно, если бы ты разделяла мои чувства».

«В другое время, может быть, – ответила Кэйси, – но сейчас у меня не очень много времени».

«Тогда отбивные. Это быстро».

«Я просто хотела поделиться новостями».

Глаза Кэролайн распахнулись: «Хорошими?»

Хорошими новостями для ее матери мог быть только мужчина. Кэролайн мечтала о зяте почти так же, как о внуках.

Кэйси перебирала ее пальцы, пока они не разжались, и переплела с ними свои. «Я думаю, хорошими. Я оставляю свою работу».

Кэролайн в удивлении отпрянула: «Да? Почему?»

«Денежные проблемы, личные проблемы, да и не только во мне дело. Группа развалилась. Все решили заняться своими делами».

«И это когда у тебя наконец появились постоянные клиенты?»

«Мои клиенты никуда не денутся. Они уйдут со мной». «Куда?»

«У меня теперь есть новый офис».

После паузы Кэролайн, интуитивно догадавшись, спросила: «Ты ведь говоришь об особняке Конни?»

«Мам, это удивительное место. Четыре этажа плюс мансарда, сад и парковка».

Она не стала упоминать о садовнике и горничной. Учитывая, что Кэролайн всегда справлялась с этими обязанностями сама, даже когда была смертельно уставшей, говорить об этом значило только подсыпать соли на рану.

«Говоришь, четыре этажа, мансарда, сад и паркинг на Бикон-Хилл? – спросила Кэролайн, в которой тут же проснулся риэлтор. – Это должно стоить миллиона два».

«Адвокат утверждал, что три».

«Ты уже приглашала оценщиков?»

«Пока нет. Сейчас в доме мой офис. Я не могу выставить его на продажу, пока не подыщу другое место для приема клиентов». «И насколько это затянется?» «Не знаю».

«Кэйси, не тяни. Сейчас на рынке благоприятная ситуация, но никто не гарантирует того, что она останется такой же в следующем месяце или в следующем году. Выплаты за такой дом должны быть гигантскими. Какая у него форма кредита?»

«Никакой».

Кэролайн на секунду растерялась: «Да, это уже что-то. – Она быстро пришла в себя. – Но тогда тем более его стоит выставить на продажу. Это невероятная удача. Я никогда не смогла бы дать тебе ничего подобного. Моя ферма стоит малую часть от этого. Если ты продашь дом и выгодно вложишь деньги, ты сможешь снимать шикарный офис на одни дивиденды».

Кэйси это знала.

«Ты так и сделаешь?» – спросила Кэролайн.

Кэйси никогда не умела хорошо врать: «Когда-нибудь».

«Скоро?» – продолжала настаивать Кэролайн.

«А что, если я решу сохранить его хотя бы на какое-то время?»

Кэролайн закусила губу. Она посмотрела на Кэйси, потом на пол. Когда она вновь подняла глаза, в них был упрек: «Мне это не нравится».

У Кэйси упало сердце. Кэролайн была откровенна, и за это Кэйси была ей благодарна, но это не смягчило ее чувства вины: «О'кей, мам. Я бы провела здесь параллель. Помнишь, что ты только что говорила о Рэмбо?»

«Я любила Рэмбо, – запротестовала Кэролайн, догадавшись, куда клонит Кэйси. – Он только отдавал – всю свою жизнь».

«Но теперь его нет, а у тебя в холодильнике свежая баранина – и ты права, согласно самому примитивному охотничье-собирательскому мышлению, Рэмбо был рожден, чтобы быть съеденным. Конечно, почему нет? Он мертв. Но Конни тоже. Так же, как мясо Рэмбо принадлежит тебе, особняк Конни принадлежит мне. Я могу делать там что хочу, хоть рисовать на стенах, хоть разругаться с соседями или устраивать вечеринки, которые заставят покойника перевернуться в гробу. – Она смягчилась. – Здесь есть свои положительные моменты. Я могу использовать дом для своей выгоды. Мне нужен офис, и сейчас, когда я обосновалась там…»

«Ты уже въехала? – в ужасе спросила Кэролайн. – Ты живешь там?»

«Нет».

«Но ты собираешься это сделать?»

«Не знаю. Но место действительно волшебное, мам. Хочешь поехать со мной и взглянуть сама?»

Кэролайн медленно выдохнула. «Не думаю, что мне это по силам».

«Почему? Ведь его больше нет».

«Дело не в нем, милая. Дело во мне. Я устала».

«Конечно, – подхватила Кэйси, – ты устала от этой палаты, от этой кровати. Мама, эти судороги – знак. Они свидетельствуют о том, что излечение идет изнутри. Ты скоро очнешься».

Кэролайн на секунду задержала дыхание, а потом тихо спросила: «А если нет?»

«Обязательно очнешься, – настойчиво повторила Кэйси. – Ты должна. У нас остались общие дела – как у дочери с матерью».

«Кассандра, – с упреком произнесла Кэролайн, – ты же никогда к этому не стремилась».

«Раньше, может быть, нет. Но я изменилась. Ты – часть моей жизни. Поэтому я и хочу, чтобы ты поехала со мной и посмотрела на дом».

«Прости, дорогая. Но у меня тоже есть гордость».

«Дело не столько в гордости, сколько в пользе. Мне нужен офис. А в особняке он есть».

«Если бы дело было только в пользе, ты бы выставила дом на продажу, получила деньги и сбежала оттуда. Но тебя всегда влекло к этому человеку».

«Это не так!»

«Ты восхищалась им. Ты пошла по его стопам. Ты стала работать в его городе. Ты купила квартиру в десяти минутах от его дома. А он хоть раз послал к тебе клиента? Он хоть раз пригласил тебя к себе? Ты избрала неверный путь, и он привел к неизбежному концу. Тебе так и не удалось добиться его внимания».

«Но я добилась его! – возразила Кэйси. – Он оставил мне свой особняк».

«Да уж. Он не поинтересовался, нужен ли тебе этот дом, не поинтересовался, что ты будешь с ним делать, просто свалил его на тебя. У него не нашлось на тебя времени при жизни, а теперь, когда умер, он хочет, чтобы ты вычищала его шкафы».

Кэйси как-то не думала о шкафах. «Тебе стоило бы посмотреть на сад, мам».

«У меня есть собственный сад». Да, это было правдой. Но для Кэролайн Эллис не существовало никаких лужаек. Она выращивала салат. Она выращивала зеленые бобы, цукини и брокколи. Она выращивала помидоры.

«Этот совсем другой», – продолжала убеждать Кэйси.

«Ох, милая. Все они разные. Но этого мало. Ты заслуживаешь большего».

«Я бы сказала, – рискнула заметить Кэйси, – что особняк за три миллиона – это не так уж мало». «Это обеспечит тебе стабильность?»

Кэйси повесила голову. Этот разговор они тоже начинали уже не в первый раз. Вздохнув, она вновь подняла глаза: «Ты хочешь, чтобы у меня были муж и дети, и я тоже этого хочу, но сейчас дело не в этом. Я не просила у него этот особняк. Я была готова похоронить его и двигаться дальше. А он оставил его мне, и в результате передо мной открываются новые возможности – и новые проблемы».

«Это верно», – подтвердила Кэролайн.

«Мне нужна твоя помощь в этом».

«Я советую тебе продать дом. Это лучшее, что я могу сделать для тебя».

«Я хочу, чтобы ты на него посмотрела. Мама, этот дом – раствор и кирпичи. Почему это так пугает тебя?»

Подняв руку в предостерегающем жесте, Кэролайн посмотрела на Кэйси. Ее взгляд говорил: не надо меня агитировать.

Кэйси отступилась, но только от тона аналитика. Как дочь, она сказала: «Любовь здесь ни при чем. Люблю я только тебя. Ты меня вырастила. Ты пожертвовала всем ради меня. Просто я никогда не знала ничего о нем. Ты не говорила…»

«Я не могла, – прервала Кэролайн. – Мне нечего было сказать. Этот человек не раскрывался ни перед кем».

«Но он же должен был говорить хоть что-то… перед… после… Я имею в виду, ведь вы с ним…»

«Спали? Он почти все время молчал. – Кэролайн бросила на нее острый взгляд. – Тебя никогда не привлекал такой мрачный, молчаливый тип? Конни не был мрачен, но вот молчалив – это точно. Молчание порождает загадку, это и притягивает. Любой женщине хочется думать, что она окажется единственной, кто разрушит заклятие. Что ж, мне это не удалось. Я тоже проиграла».

«У тебя осталась я».

«Ты знаешь, о чем я».

«И ты знаешь, о чем я, – продолжала настаивать Кэйси, потому что отчаянно хотела, чтобы мать поняла ее. – Это не удалось тебе. Это не удалось другим. Но у меня появился шанс».

«Он умер».

«Но его дом – нет. Может быть, ему есть о чем рассказать. Посмотри на это с другой стороны. Когда у меня будут дети, у них будет половина моих генов, которые, в свою очередь, – твои и его. Они будут знать и любить тебя, и то, чего они не поймут сами, я смогу рассказать им. Разве плохо будет, если я смогу хоть что-то рассказать и о нем?»

Кэролайн с минуту обдумывала ее слова. Потом, все-таки оставаясь матерью, которая всегда желает своему ребенку лучшей, чем у нее, доли, она улыбнулась: «Обещай мне, что сначала появится муж».


Сидя в машине, припаркованной на Фенвей, все еще растревоженная после посещения матери, Кэйси позвонила агенту, через которого покупала квартиру. После нескольких гудков голос на автоответчике предложил оставить сообщение. Она уже набрала в грудь воздуха, чтобы сделать это, но передумала. Как сказать о том, что она неожиданно стала владелицей дома в Бикон-Хилл и хочет продать его? Людям несвойственно предпочитать крохотную квартирку особняку в Бикон-Хилл. Агент бы решил, что она сошла с ума. Личный разговор будет лучше сообщения. Она попробует в другой раз. Кэролайн была права; идея продать дом, вложить куда-нибудь деньги и оставить Конни позади была вполне разумной. Он это заслужил.

Но сначала Кэйси собиралась обследовать дом, узнать все, что возможно, о Конни и успокоиться, убедившись, что для нее там больше нет ничего интересного. А прежде всего нужно было предупредить клиентов о смене офиса. Она поехала прямо к дому. Припарковавшись перед входом, она отперла дверь и вошла. Пока она сбегала по лестнице, ее посетила случайная мысль: если она останется здесь надолго, надо будет снять картины Рут Ангер. Но, войдя в офис, она снова сосредоточилась на делах, нашла в компьютере список клиентов и начала обзванивать их. Открывая двери в сад, она убеждала себя, что делает это, чтобы проветрить помещение. Когда между звонками она вышла в сад, она говорила себе, что делает это, чтобы размяться. Однако, когда она закончила оставлять сообщения для клиентов, с которыми должна была встречаться в понедельник и во вторник, она выключила компьютер, отложила в сторону телефон и оставила все попытки к сопротивлению.

Вечер в саду был особенным. Дорожку освещали похожие на грибы фонарики, из спрятанных за кустами оросительных фонтанчиков разлетались мелкие брызги. Не было видно ни птиц, ни белок, но фонтан продолжал журчать. Из соседних домов доносились приглушенные звуки, у кого-то собрались гости.

Усевшись, вытянув ноги, на деревянную скамейку под каштаном, Кэйси посмотрела вверх. Звезд было больше, чем она привыкла видеть в городе. Сад был поистине волшебным местом. Закрыв глаза, она отдалась ощущениям. Среди запахов хвои и цветов, названий которых она не знала, но ароматы которых любила, шепота вечернего ветерка в ветвях она чувствовала, что ее душа полна до краев.

Это снова было то первобытное чувство. Если бы она верила в переселение душ, то могла бы подумать, что когда-то была лесной нимфой. В этом саду она по-настоящему чувствовала себя дома.


Проснувшись, она обнаружила себя свернувшейся калачиком на скамейке. Было два часа ночи, и она закоченела. Ошеломленная тем, что заснула здесь, на скамейке – и так надолго, – она пошла в дом, чтобы погасить свет, включить сигнализацию и поехать домой. На лестнице было достаточно темно, что избавило ее от очередного контакта с искусством Рут, но, когда она добралась до кухни, что-то еще навалилось на нее. Она предпочла назвать это усталостью.

Пройдя дальше, в гостевую спальню, она разделась, умылась, и влезла в голубой халат, который висел в ванной. Халат был абсолютно новым, никто никогда не надевал его. В своем дремотном состоянии Кэйси представила, что он был куплен с мыслью о ней, и все это время ждал именно ее. Это определенно был ее цвет.

Вернувшись в комнату, она закрыла дверь, потому что все-таки спальня Конни была прямо напротив. Да, он умер. Она это знала. Но в той комнате осталось что-то от него. Привидение по имени Ангус? Навряд ли. Как взрослый человек, она не верила в привидения. Но там все равно ощущалось чье-то присутствие.

Решив, что лучше она вообще не будет спать на этом этаже, она спустилась на два пролета в кабинет. Да, Конни был и здесь, но зато здесь было уютно. Свернувшись калачиком на диване, она прикрыла ноги афганской шалью, устроилась на подушке и снова заснула.


Проснулась она на рассвете – не было еще и пяти – и не поняла, где находится. Пока она пыталась сориентироваться, сон совсем прошел. Поднявшись с дивана, она с минуту стояла посередине комнаты, пытаясь решить, куда идти, что делать и как себя чувствовать. Ей ни разу в жизни еще не приходилось просыпаться в доме собственного отца. Это было необычно.

Она отчаянно нуждалась в нормальности.

Кофе был нормальной вещью. Поэтому она поднялась на кухню и заварила кофе. Она смотрела через окно в сад, но там еще царили сумерки. Хотя восточный край неба с каждой минутой горел все ярче, солнце еще не могло заглянуть на эту сторону холма.

Наполнив кофе мшисто-зеленую чашку, она пошла обратно вниз, на этот раз направляясь в офис. Там был ее компьютер. Там была ее картотека. В нормальное утро понедельника, будь время более подходящим, она работала бы, если бы ее не отвлекали представители страховых компаний, перед которыми пришлось бы отстаивать интересы клиента, а потом занялась бы счетами. Поэтому в понедельник она никогда не назначала прием раньше десяти. Сегодня первый клиент должен был прийти в одиннадцать, и ей нужно было успеть съездить в свою квартиру за одеждой и вернуться. Но было всего пять. У нее была масса времени.

Согревшись кофе, она оглядела офис, пытаясь обнаружить следы присутствия отца. Его имя значилось лишь в паре дипломов на стене, но они не сообщили ей ничего нового. Еще здесь было несколько авторских гравюр на ботанические темы в простых рамках.

Посетитель офиса никогда бы не догадался, что человек, который жил и работал здесь, был светилом в своей области, что за свою карьеру он удостоился неисчислимых почестей и что у него было множество опубликованных работ. Просмотрев книги на полках, она не смогла найти ни одной его работы – а их она узнала бы с первого взгляда. У нее были все они без исключения.

Она заметила несколько справочников, которые были и у нее. Они были неотъемлемой частью кабинета аналитика – наверняка, подумала она, той самой вещью, которая должна передаваться от отца к сыну или дочери, реши они пойти по его стопам. Поставив чашку на стол, она достала одну из книг, вообразив, что может найти там надпись: «Кэйси, от отца, с любовью и наилучшими пожеланиями успешной карьеры». Она осталась бы довольна, даже если бы упоминание о любви отсутствовало. Но форзац был чист.

Она взяла еще одну книгу и увидела еще один чистый форзац. Третью – то же самое.

Разочарованная, она еще раз оглядела полки. Те, до которых было проще всего дотянуться из-за стола, были психоаналитической направленности. Охваченная духом противоречия, она вытащила с полки высоченную стопку книг и убрала их в самый дальний угол. Так, пачку за пачкой, она полностью освободила две ближайшие полки. Потом, порывшись в ящиках, составленных в холле, она нашла свои любимые книги и, не теряя времени даром, аккуратно расставила их на самом видном месте.

После перестановки полки определенно стали выглядеть роднее для Кэйси. Воодушевленная, она переключилась на письменный стол. Он был огромным, из красного дерева, с тремя ящиками с каждой стороны и мелким ящичком для письменных принадлежностей в середине. Кожаное кресло у стола тоже было просторным, с высокой спинкой. Она уселась в него и покачалась для верности взад-вперед, потом вправо и влево. Снова нагнувшись влево, она открыла верхний ящик с этой стороны и обнаружила стопку желтой линованной бумаги. Во втором ящике оказались скрепки, коробки с простыми и красными карандашами, коробочка зажимов для бумаг, диктофон и упаковка кассет к нему.

Она взяла диктофон в руки, наверное, так же, как это делал он, и включила, надеясь услышать его голос, но лента оказалась чистой.

Положив диктофон на место, она закрыла ящик и выдвинула самый нижний. Металлические скобки свидетельствовали о том, что раньше в нем находились файлы с бумагами. Сейчас он был пуст, но Кэйси не собиралась оставлять его в таком состоянии. Не откладывая, она заполнила ящик своими собственными файлами и то же самое проделала с нижним правым ящиком. В следующем ящике хранилась почтовая бумага Конни – официальные бланки с эмблемой Гарварда, которой он имел право пользоваться как член профессорского состава, и его личные бланки. На бумаге цвета слоновой кости черными печатными буквами значилось: «КОРНЕЛИУС Б. АНГЕР».

Она понятия не имела, что могла означать буква «Б». Она спрашивала у многих, но никто этого не знал.

Ящик с почтовой бумагой был замечательным местом, где можно было оставить послание. На месте Конни, передавая дом со всем содержимым ребенку, которого никогда не знала, Кэйси бы так и сделала.

Обе стопки бумаги были аккуратно сложены, но ни на одном из верхних листков не было ни малейшей отметки.

Расстроившись окончательно, она закрыла и этот ящик, выдвинула тот, что был над ним, и нашла с полдюжины коробочек для мелочей. В одной были резинки, в другой – ластики, в третьей – промокашки. В последней гремели леденцы.

Она любила леденцы – во время учебы в аспирантуре просто не расставалась с ними, а привычка разгрызать, а не сосать их стоила ей нескольких сломанных зубов. Поэтому она не могла сказать, что преуспела в правильном поедании леденцов, но Конни не мог об этом знать. Она могла бы вообразить, что он наполнил коробочку, думая о ней, если бы это не было совершенно невозможно. Она потянулась за леденцами, но передумала и убрала руку.

Закрыв ящик, она выдвинула тот, что был в центре. В узком пенале лежало несколько карандашей Bic, и у нее на сердце полегчало. Она ненавидела карандаши Bic, никогда в жизни не пользовалась ими. Она предпочитала карандаши Mont Blanc. Это, должно быть, был привет от матушки.

Чувствуя себя отмщенной, с удовольствием сознавая, что хотя бы в этом она не была согласна с Конни, она выдвинула ящик до конца. За пеналом лежала деревянная линейка, а еще дальше – конверт из манильской бумаги.

Когда Кэйси достала конверт, ее сердце бешено застучало. На передней стороне, наверняка его рукой, было нацарапано: «К». «К» могло значить «Корнелиус», но она не могла представить, зачем ему было писать на конверте свой инициал. «К» могло значить и «Кэйси».

С отчаянно бьющимся сердцем она открыла конверт и достала пачку скрепленных зажимом листов бумаги. «Флирт с Питом», – прочитала она в центре первой страницы и ниже, буквами помельче: «Записки».

«Флирт с Питом. Записки».

Кэйси пролистала страницы. Они были покрыты текстом с обеих сторон, сверху донизу, и на каждой стоял номер. Она вернулась к первой.

«Флирт с Питом. Записки».

«К» означало «Кэйси». Что-то, что сказало ей о том, что это действительно так, заставило ее действовать дальше.

Отцепив зажим, она положила листки на стол, отложила верхний в сторону и начала читать.

Глава 5

Литтл-Фоллз


Утром в пятницу туман был таким густым, что Дженни Клайд по дороге в город не могла разглядеть ничего, кроме пятен жесткой травы справа, полосы разбитой дороги слева и потертых носков своих собственных спортивных тапочек. Она взяла левее, дороги стало больше, чем травы. Еще чуть левее, и трава пропала совсем.

Твердо держась середины дороги, она смотрела прямо перед собой, не замечая ничего, кроме выщербленного серого асфальта и клубящегося над ним белого тумана. В конце лета в Литтл-Фоллз туманы были обычным явлением. Зажатый в котловине между двумя вершинами, городок был постоянной ареной борьбы между теплыми днями и холодными ночами. Дженни всегда представляла себе, как солдаты-облака ударяются о склоны, сползают вниз и остаются лежать там, обессиленные и беспомощные.

Не то чтобы она была против тумана. В тумане легко было представить себе, что в городе можно найти защиту, прощение и доброту, спрятаться от холодной и жестокой реальности.

Дженни услышала приближающуюся машину – вначале приглушенное ворчание, потом утробный рокот, становящийся все более отчетливым. Она ни на миллиметр не изменила своего курса. Рокот превратился в прерывистое рычание. Звук становился все громче и ближе… громче и ближе… громче и ближе… В самый последний момент она свернула с опасного пути.

Поглубже надвинув бейсболку, она наклонила голову, сунула руки в карманы джинсов и изо всех сил постаралась раствориться в тумане. Но Мерль Литтл увидел ее. Он встречал ее почти на одном и том же месте каждый день, направляясь домой выпить с женой чашечку кофе.

– Уйди с дороги, Мэри-Бет Клайд! – прокричал он в окно автомобиля, за секунду до того, как туман поглотил его.

Дженни подняла голову. «Здравствуйте, мистер Литтл! – могла бы сказать она, если бы он притормозил. – Как дела сегодня?»

«Более-менее, – мог бы ответить старина Мерль, если бы был более общительным. – А у тебя, Дженни? О, да ты сегодня прекрасно выглядишь!»

Она могла бы мило улыбнуться или покраснеть. Она могла бы даже поблагодарить его за комплимент и сделать вид, что принимает его как должное. Она бы наверняка помахала ему вслед, потому что этот дружеский жест был бы вполне уместен по отношению к тому, кого ты знаешь всю свою жизнь, к тому, чья семья была основателями этого города, к тому, кто живет по соседству, даже если он и отрицает этот факт и мечтает, чтобы было иначе.

Она продолжала свой путь. Залаяли дворняги Бутов, хотя она и не могла видеть их в тумане. Так же, как не могла видеть ржавые петли на воротах у Джонсонов и цветник во дворе у семейства Фарина, но она знала, что все это там есть.

«Шшш! – предупредила бы она детей, если бы они у нее были. – Говорите потише. У старика Фарины скверный характер. Не стоит его сердить».

«Мама, но он же нас не догонит! – мог бы заметить кто-нибудь из детей. – Он же не может ходить».

«Может, – заспорил бы другой. – У него есть костыли. Он ударил одним Джоуи Баттла, даже когда шериф Дэн запретил ему это. Мама, как он мог это сделать, если шериф Дэн ему запретил?»

«Потому что на свете бывают плохие люди», – должна была ответить Дженни, если бы у нее были дети, и все это время она бы крепко прижимала к себе младшую дочку – очаровательную крохотную девчушку с шелковистыми золотыми волосами, теплую, лучащуюся такой любовью и преданностью, что Дженни трудно было расстаться с ней даже во сне. Бывают люди, которым нет дела до того, что законно, а что – нет. Бывают люди, которые не слушают, что говорит им шериф Дэн, ни одного слова.

Туман чуть приподнялся, открыв еще зеленые листья берез и шелушащуюся белую кору. Еще пара недель, и листья пожелтеют. «Но тогда, – сказала себе Дженни, – меня уже здесь не будет».

Когда туман опустился вновь, она вообразила за его пеленой другой город. Ей представлялось что-нибудь вроде Нью-Йорка, с высокими зданиями и широкими улицами, где никто не будет знать, откуда она взялась, кем была и что совершила. А если не Нью-Йорк, тогда какой-нибудь уголок в Вайоминге, с бескрайними равнинами, которые тянутся, тянутся и тянутся, насколько хватает глаз. Там она тоже может затеряться. Но вначале нужно бежать из Литтл-Фоллз.

Она вновь взяла влево, закрыв глаза и стараясь, чтобы шлепанье ее тапочек по асфальту попало в ритм глухим ударам выбивалки об ковер, доносящимся из-за тумана с веранды Эсси Банч. Она мысленно пересчитывала невидимые спутниковые тарелки, слыша сквозь туман из открытых окон голос Салли Джесси Рафаэль у Вебстеров, «Хорошую цену» – у Клигов, канал QVC – у Миры Элленбоген. Чем ближе она подходила к городу, тем теснее жались друг к другу дома. До нее доносились приглушенные голоса, хлопанье флага на мачте, жужжание бензопилы, заготавливающей впрок дрова для холодных сентябрьских ночей.

Звуки были совсем земными. Однако, когда она открывала глаза, в завитках тумана чудилось что-то нереальное, похожее на райские врата. Однако Дженни Клайд пока не собиралась на небеса.

Далеко в тумане материализовалась еще машина. Звук ее мотора был ровнее, новее, настойчивее. Хруст шин по разбитой мостовой свидетельствовал о низкой скорости. Эта машина патрулировала улицы. Она узнавала ее по звуку. Это была машина Дэна О'Кифи.

Дженни шла посередине дороги. Еще немного… Еще немного… Еще немного… Она отпрыгнула в сторону за несколько секунд до того, как джип возник из тумана, и не удивилась, когда он поравнялся с ней и затормозил.

– Дженни Клайд! – начал распекать ее шериф. – Я видел тебя.

Дженни пожала плечами.

– Ты слишком рискуешь, поступая так, – продолжал он с неподдельной озабоченностью, которую ей не часто приходилось слышать. Это в нем было не от отца. Эдмунд О'Кифи бывал крут. Наверное, так было нужно – все-таки он был шефом полиции. Но Дэн был совсем не такой. – В конце концов, кто-нибудь тебя не заметит, – сказал он.

– Я вовремя отхожу.

– Не сомневаюсь, потому что ты точно знаешь, кто и на какой машине едет и как быстро, но что будет, если здесь появится машина, которой ты не ожидаешь? Замешкаешься всего чуть-чуть, и – бам! – полетишь вверх тормашками, и одному Богу известно, где ты приземлишься. Послушай меня, Дженни Клайд. Ты играешь в русскую рулетку.

– Нет, – спокойно возразила Дженни. – Если бы я хотела сыграть в русскую рулетку, я заткнула бы уши.

– Господи Боже, даже не думай об этом, – воскликнул он и потер плечо. – Значит, на этой неделе.

На этот раз движение ее плеч получилось каким-то однобоким. Одно плечо как будто отказалось участвовать в попытке продемонстрировать безразличие.

– Ты не боишься? – спросил он.

– Чего я должна бояться? – Глядя в землю, она улыбнулась. – Он мой отец.

– Почему же меня это не успокаивает?

– Я жду его возвращения, – сказала Дженни как можно спокойнее. – Я содержала дом в порядке, как он велел, и все осталось так, как было, когда его забрали. Ну, то есть мне, конечно, пришлось кое-что изменить, например, купить новый обогреватель, потому что починить старый уже было нельзя, и заделать крышу там, где рухнул старый дуб, но у меня не было другого выхода. И потом, я спросила у него разрешения, поэтому он не должен выйти из себя. – Вышедший из себя Дарден Клайд был истинным кошмаром. Дженни это знала.

– Прошло шесть лет, – заметил Дэн.

«Шесть лет, два месяца и четырнадцать дней», – подумала Дженни.

– Так, значит, с тобой все в порядке?

– В полном. – Что еще она могла сказать?

– Ты уверена?

Конечно, она не была в этом уверена, но у нее не оставалось выбора. Когда она позволяла себе подумать об отце, ее желудок сжимался, а разум начинал сражаться сам с собой – остаться, бежать, остаться, бежать, – пока ее не скручивало судорогой так, что она не могла двинуться с места. Поэтому она старалась пореже думать об этом. Легче было вглядываться в туман и думать о хорошем.

– Я сегодня пойду на танцы, – сказала она шерифу.

– Правда? Что ж, по-моему, прекрасная идея. Ты давным-давно не ходила на городские танцы.

– Я куплю новое платье.

– Еще одна прекрасная идея.

– У мисс Джейн. Замечательное. Я умею танцевать.

– Я в этом не сомневаюсь, Дженни.

Она сделала шаг к джипу, прикусила верхнюю губу и пробормотала:

– Он не знает, что меня называют Дженни. Я думаю, ему это не понравится. Да, это мое второе имя, но ему нравится Мэри-Бет, потому что так звали мою мать… – Именно поэтому она ненавидела это имя, поэтому его звук вызывал приступ резкой боли внутри. Но уж лучше было перенести эту боль, чем представлять, что можно ожидать от вышедшего из себя Дардена. – Поэтому, может быть, ты будешь теперь называть меня Мэри-Бет, просто на всякий случай?

Не услышав ответа, она решилась поднять глаза. Выражение его лица не могло добавить ей спокойствия. Он знал существенно больше, чем все остальные, о том, что действительно произошло тогда, шесть лет два месяца и четырнадцать дней назад, в результате чего Дарден Клайд оказался за решеткой, а о том, чего он не знал наверняка, он догадывался.

– Дженни тебе больше подходит, – сказал он.

От его мягкого тона ей захотелось плакать. Но вместо этого она только пожала плечами, на этот раз обоими.

– Дженни… Мэри-Бет… Тебе действительно надо уехать из города прежде, чем он вернется. – Она ковыряла выщербленный асфальт на краю дороги носком тапочка. – Поменять имя и начать новую жизнь где-нибудь подальше отсюда. Я понимаю, почему ты не сделала этого тогда, когда тебе было всего восемнадцать и тебе не от кого было ждать помощи, но сейчас тебе двадцать четыре. У тебя есть опыт работы. Везде полно ресторанов, которые с радостью возьмут на работу такую надежную официантку, как ты. Он не сможет тебя найти. Тебе нужно бежать. Дженни, он бесчестный, низкий человек.

В словах Дэна не было ничего такого, что сама Дженни не повторяла себе сотни, тысячи раз. Безопасность, которую она впервые ощутила, когда Дардена забрали, за последние несколько недель испарилась. Думая об этом, она превращалась в комок нервов.

Поэтому она старалась не думать. Вместо этого, возобновив свой путь сквозь туман к городу, она думала о платье, которое собиралась купить. Оно провисело в витрине мисс Джейн почти все лето, и всякий раз, когда она проходила мимо, словно убеждало: Дженни Клайд, я сделано для тебя. Платье было темно-красным, с мелкими цветочками, с короткими рукавами, глубоким вырезом и высокой талией. Манекену в витрине оно доходило до середины икры. Если бы оно оказалось такой же длины на Дженни, то должно было закрыть шрамы на ногах. Если нет, можно надеть черные колготки.

Черные колготки можно надеть в любом случае. В фильме, который видела Дженни, Мег Райан носила черные колготки под почти такое же платье. Конечно, Дженни не обладала внешностью Мег Райан, ее улыбкой и мужеством. И Дженни бы ни за что не смогла выдержать, чтобы люди смотрели на нее так, как они смотрели на Мег Райан. Дженни была очень замкнутым человеком.

Сегодня вечером, однако, что-то должно было произойти. Сегодня она собиралась встретить кого-то столь же прекрасного, как Самый Сексуальный Мужчина Планеты. Он должен проехать через городок по пути туда, где его ждала хорошая работа и уютный дом, и влюбиться в нее с первого взгляда так сильно, чтобы убедить бежать с ним, прежде чем неделя подойдет к концу. И она согласится. Она не станет раздумывать. Он – единственный, кого она ждала все эти годы.

За углом Мэйн-стрит туман поредел настолько, что стали видны тенты, за установление которых, во имя обновления облика города, жители проголосовали в прошлом марте. Тенты были темно-зелеными, с крупными белыми буквами, обозначавшими по порядку скобяную лавку, аптеку, редакцию газеты, магазин уцененных товаров и кондитерскую – по одной стороне улицы и бакалейную лавку, садовый центр, закусочную, лавку мороженщика и магазин одежды – по другой.

Дженни не понимала, какой смысл в тентах, если все остальное не меняется. Машины, припаркованные вдоль тротуара, были теми же самыми машинами, которые парковались на одних и тех же местах в одно и то же время каждое утро. Те же люди заходили в те же магазины. Те же люди сидели на тех же деревянных скамейках. Те же люди глазели на нее, когда она проходила мимо.

Дженни не могла помешать им глазеть. Наклонив голову так, чтобы козырек кепки закрывал лицо, она засунула руки в карманы и продолжала свой путь. Она не ждала приветствий и не получила ни одного. Дойдя до магазина мисс Джейн, она бросила на свое платье быстрый взгляд и проскользнула внутрь.

Мисс Джейн была маленькой женщиной с громким голосом. Пытаясь справиться с огромными кусками оберточной бумаги, чтобы завернуть нечто, по-видимому представляющее собой объемистую покупку Бланш Данлэп, она не прекращала громогласно вещать:

– …и она поехала в Конкорд и купила эти тарелки за полную стоимость! Платье я еще могу понять, – это было сказано с неподдельной нежностью, – но тарелки?! Говоря откровенно, я расстроена… – В этот момент она заметила Дженни и замерла с открытым ртом. Потом все-таки кивнула: – А, Мэри-Бет.

– Здравствуйте, – проговорила Дженни приветливо – как ей хотелось надеяться, – глядя на хозяйку магазина. Дженни остановилась в дверях, глядя то наобеих женщин, то в пол, пока те не вернулись к прерванному занятию. Под нескончаемый шорох бумаги она пыталась придумать, что сказать, но в голову лезла только мысль: как это хорошо, что почти никто в городе не называл ее Дженни. Это было облегчением. Но про нее уже почти забыли, так как в этот момент занавески примерочной раздвинулись, и оттуда появилась дочь Бланш, Маура.

– Мам, помоги мне, пожалуйста. – Она извивалась, безуспешно пытаясь справиться с лямкой рюкзака-«кенгуру», криво свисавшего у нее спереди.

Дженни училась с Маурой в школе. Хотя их трудно было назвать лучшими подругами, Дженни улыбнулась:

– Привет, Маура!

Маура удивленно подняла глаза. Она посмотрела по очереди на Дженни, мать и мисс Джейн. Подойдя поближе к матери, она подергала за лямку.

– Привет, Мэри-Бет. Господи, сто лет тебя не видела. Как поживаешь?

– Хорошо. Это твой маленький?

– Угу. – Из рюкзака выпирало что-то неопределенное. Дженни осмелилась приблизиться на шаг и вытянула шею, но почти ничего не разглядела.

– Кто?

– Мальчик. Что там такое, мам? Что-то перекрутилось. Мое платье уже завернули? Я опаздываю.

Мисс Джейн засуетилась еще больше, укладывая свертки в пакеты. Бланш занялась лямками рюкзака. Маура натянула на маленькую лысую головку ребенка шапочку.

Дженни ощутила, как растет внутри мучительная пустота. За всю жизнь можно было бы уже привыкнуть к тому, что на нее глядят с опаской, нервно шарахаются и старательно избегают. Но ее до сих пор не покидала надежда, что все может измениться. Она все еще мечтала, что в один прекрасный день горожане начнут принимать ее с той же теплотой, как и друг друга.

Мечта быстро стала мольбой: Дарден Клайд возвращался, она нуждалась в помощи.

Бланш сделала вид, что справилась с лямкой. Маура торопливо сортировала пакеты, вместе с матерью выражая благодарность мисс Джейн короткими улыбками и понимающими взглядами. Когда взгляд кого-нибудь из них случайно падал на Дженни, улыбки становились натянутыми. Она отступила в сторону, освобождая им проход.

– Я правда опаздываю, – сказала Маура. – Береги себя, Мэри-Бет.

Не успела Дженни поднять руку, чтобы махнуть на прощание, как за ними уже закрылась дверь. Сжав пальцы в кулаки, она дала себе минуту на то, чтобы справиться с ощущением опустошенности.

– Мэри-Бет, тебе подсказать что-нибудь? – вежливо поинтересовалась мисс Джейн.

– Я хотела бы купить вот это. – Дженни повернулась в сторону витрины.

– Что?

Дженни подбородком указала на платье.

– Я смотрю на него целое лето. Мне хотелось бы сегодня пойти в нем на танцы.

– Сегодня? В этом платье? О, дорогая, я боюсь, что ничего не получится. Это платье уже продано.

У Дженни упало сердце.

– Тогда почему оно до сих пор в витрине?

– Ну, именно это – нет, но мне кажется, это не твой размер. Твоего размера уже не осталось.

Глядя на платье сзади, Дженни увидела, что оно заколото булавками по фигуре манекена. Но манекен был слишком тощий. А Дженни – просто стройная. Оно должно было подойти ей.

– А можно померить?

– Можно, если ты хочешь прикинуть цвет и фасон, но ты только зря потеряешь время. Я никак не смогу достать нужный размер к сегодняшнему вечеру. Я не уверена, смогу ли я достать его вообще. Это платье из летней коллекции. Сейчас поступают только осенние и зимние вещи.

Танцы занимали мысли Дженни не одну неделю. И все это время она представляла себя в этом платье. Она подошла к витрине и потрогала материал. Он был таким же мягким, как она представляла.

– Вы же занимаетесь подгонкой?

– Подгонкой, да. Но не перекраиванием. Для тебя это платье слишком большое, Мэри-Бет.

– Называйте меня Дженни, – негромко, но с вызовом проговорила она. Что-то подсказывало ей, что мисс Джейн будет называть ее Мэри-Бет до самой смерти, поэтому можно было не бояться, что это дойдет до ее отца. – Пожалуйста, разрешите мне его примерить.

От одного взгляда в трюмо у задней стенки примерочной самообладание едва не покинуло Дженни. Но она хотела купить это платье. Поэтому, отвернувшись, она наклонилась и стянула с ног тапочки. Потом сняла кепку и, продолжая стоять к зеркалу спиной, заново собрала волосы в «хвостик». Она пыталась подобрать ускользнувшие пряди, когда в примерочную зашла мисс Джейн с платьем в руках и выражением муки на лице.

Дженни потянулась за платьем. Но вместо того, чтобы передать его ей или повесить на вешалку, мисс Джейн просунула руки внутрь, от подола к горловине, и замерла в ожидании.

Дженни не была готова к присутствию свидетелей. Ни один человек не видел ее раздетой уже больше шести лет двух месяцев и четырнадцати дней. Позволить мисс Джейн увидеть себя было почти так же невыносимо, как позволить это зеркалу. Но у нее не было выбора. Она поняла, что мисс Джейн не отдаст платье без боя, а у Дженни была твердая цель. Поэтому она быстро выскользнула из джинсов и футболки и спряталась за платьем, прежде чем кто-нибудь успел бы толком хоть что-то разглядеть. Пока Дженни разглаживала ткань спереди, мисс Джейн застегнула пуговицы на спине, поправила плечи и смахнула невидимые пылинки с рукавов.

– Ну, – со вздохом признала женщина, – оно не такое большое, как мне вначале казалось, но я все-таки не думаю, что это то, что надо. Талия слишком высоко.

Дженни посмотрела вниз.

– А разве не так и задумано?

– Ну да. Возможно, дело в рукавах. Мне кажется, тебе должно быть неудобно.

Дженни подвигала руками.

– Нет, все хорошо.

Мисс Джейн огорченно взялась за подбородок и покачала головой:

– Тебе не подходит вырез. Девушке с такими веснушками, как у тебя, нужно носить веши с высоким воротом. Да и цвет… Честно говоря, он не подходит к твоим волосам.

– Честно говоря, – сказала Дженни, – к моим волосам ничего не подходит, но мне все равно нужно платье для танцев.

– Может быть, подойдет что-нибудь другое?

Дженни погладила складки, которые так мягко спускались с талии, обвиненной мисс Джейн в чрезмерной высоте.

– Но мне нравится это.

– Знаешь ли, милочка, люди приходят ко мне, потому что доверяют моему мнению. Они знают, что если они примеряют платье, которое им не идет, я честно скажу об этом. Весь город видел это платье в витрине. Все будут знать, где ты его купила. И подумают, что я нехорошо поступила с тобой. Мне этого не надо.

Дженни провела кончиками пальцев по краю выреза, который так мирно льнул к ее веснушкам.

– Я им объясню. Я скажу, что купила его, не послушав ваших советов. Я скажу, что сама настояла на этом.

– Мэри-Бет, посмотри в зеркало, – раздраженно сказала мисс Джейн. – Это просто не твое.

Дженни представила, что на ней черные колготки и лодочки. Она представила себя чистой и приятно пахнущей, с уложенными в прическу волосами, слегка нарумяненными щеками и накрашенными ресницами. Держа в голове эту картину, она повернулась к зеркалу и медленно подняла глаза. У нее перехватило дыхание от восторга. Платье было восхитительным. Оно было достаточно длинным, достаточно нарядным, достаточно ярким. Это была самая стильная вещь, которую Дженни доводилось надевать, и оно прекрасно на ней сидело.

Наверное, мисс Джейн была права: такое платье не для нее. Но это было платье для той, какой она хотела быть.

Глава 6

Две мили, отделяющие ее дом от зала, где устраивались танцы, Дженни пролетела как на крыльях. Ей было неважно, что пальцы ног ныли в слишком тесных замшевых лодочках, которые одолжила ей начальница, или что ни одна из проехавших мимо машин не остановилась, чтобы подвезти ее. Они просто не узнали ее такую.

Она действительно выглядела хорошо. Она проверяла. Ей пришлось отклеить от зеркала всего три предмета – крышку от коробки со спичками с вечеринки в честь помолвки Лизы Пирсол, автомобильную наклейку и распечатанное меню с празднования золотой свадьбы Хелен и Эвери Фиппенов, – чтобы увидеть в нем свое лицо. Все остальное она увидела отраженным в тусклой стеклянной панели входной двери. Отражение было мутноватым и не вполне отчетливым, но значительно более красивым, чем то, к которому она привыкла.

Зал был уже виден. Из его окон пробивался свет, размытыми желтыми мазками падая на парковку, где смех и приветственные возгласы заглушали хлопанье автомобильных дверей.

Дженни замедлила шаги, чтобы понаблюдать за потоком горожан, поднимающихся по лестнице и пересекающих террасу. Те, кто умел печь, несли с собой завернутые в фольгу лакомства. Дженни тоже испекла лимонное печенье, которым славилась «Нит Итс» – служба организации и доставки обедов Мириам. Сверток в ее руке служил залогом того, что на этот раз она уже не сможет спрятаться за старым каштаном и глядеть на праздник издалека. На этот раз она зайдет внутрь.

Аккуратно придерживая одной рукой сверток, она наклонилась, чтобы смахнуть пыль с туфель Мириам. Распрямившись, она с ужасом заметила пыль на подоле платья. Она поспешно отряхнула его и вытерла запачканную руку об изнанку, где никто бы этого не заметил. И перевела дух.

Потом она вспомнила о прическе. Снова перестав дышать, она ощупала голову, проверяя, не выбились ли где-нибудь пряди, но, кажется, все было в порядке. На всякий случай она слегка пригладила виски и еще раз глубоко вздохнула, чтобы набраться смелости, но вновь остановилась, на этот раз, чтобы прикоснуться подушечками пальцев к крыльям носа. Как оказалось, не напрасно. Она почувствовала мелкие бисеринки пота, выступившие на коже. Она не могла решить, было ли это результатом быстрой ходьбы или возбуждения, но пришлось аккуратно стереть пот, стараясь не навредить макияжу. Несмотря на то, что он был совсем легким, он был категорически необходим, особенно в этом месте. Рыжие веснушки отпугивают мужчин.

Дженни всматривалась в лица людей, проходящих мимо и собиравшихся у входа, но не увидела ни одного нового. Она чувствовала, как все у нее внутри вибрирует от нервного напряжения. Приложив руку к животу, она сделала еще один глубокий вдох и заставила себя двинуться с места. Через несколько секунд она была среди людей, поднимающихся по ступенькам. К ее облегчению, никто, кажется, не обращал на нее внимания. Их болтовня продолжала звучать так же, словно она была одной из них.

Оказавшись в помещении, она быстро осмотрелась. Мириам советовала ей сразу направляться к столу с закусками и напитками, поэтому она поспешила туда, на ходу разворачивая свой пакет с печеньем, и положила его на тот конец стола, где были десерты. Освободившись, она повернулась к танцплощадке. Пока там не происходило ничего особенного, а стоять просто так казалось ей неудобным, поэтому она повернулась обратно к столу и обвела его взглядом. Перед ней стояли три блюда с ореховым и овсяным печеньем, два – с ломтиками шоколада и булочками с арахисовым маслом, а дальше – тарелки с россыпью морковного печенья, крекеров и имбирных квадратиков. За десертами, в середине стола, расположились чипсы, сырные палочки и попкорн. На дальнем конце помещались напитки.

– Хорошая сервировка, – обратилась Дженни к женщинам по другую сторону стола, но, решившись взглянуть на них, обнаружила, что ее как будто не услышали. Снова опустив глаза к блюдам, она проговорила, немного повысив голос: – Кто бы это ни сделал, он потрудился на славу. Мы с Мириам сервируем наши завтраки точно так же.

Подняв глаза на этот раз, она заметила, что две женщины глядят прямо на нее.

– Замечательный стол, – улыбнулась она. Однако женщины выглядели обеспокоенными. Нет, не обеспокоенными, решила она. Растерянными. Она решила помочь им. – Я Мэри-Бет Клайд. Я понимаю, вы могли меня не узнать. Это все платье. – Проговорив это, она еще больше усилила их растерянность.

Оркестр наигрывал что-то легкое, но люди еще не танцевали. Они просто бродили по залу. Дженни видела ноги в джинсах и в хаки. Она видела голые ноги. Больше всего ей понравились те, что были, как и у нее, затянуты в черные колготки. Это были ноги стильной женщины, популярной женщины. Это успокоило ее.

– Много народу, – сказала она, вновь поворачиваясь к дамам за столом. И, подумав, поинтересовалась: – Вам не нужна помощь?

– Нет, спасибо. Мы справимся.

Дженни кивнула и, отойдя от стола, встала у стены между креслами. Здесь был хороший обзор, что она посчитала существенным преимуществом. Людской поток продолжал вливаться в двери. Дженни пробегала глазами по лицам входящих, потом снова переводила взгляд на тех, кто уже был внутри. Казалось, весь городок собрался здесь, чтобы отпраздновать окончание лета.

Она помнила, что когда-то давно все было точно так же. Ей тогда было двенадцать, и она пришла сюда с родителями, но они не представляли собой счастливое семейство, так как отец был зол на мать за то, что она не купила Дженни новое платье, а мать – зла на нее за то, что это платье было ей необходимо.

Теперь у нее было новое платье, причем прекрасное. Улыбаясь, она посмотрела на сцену. Музыканты только что перестали играть. Дирижер – преподобный Джордж Патти из христианской общины – помахал руками, потом поднял их высоко вверх, отсчитывая такт движениями одних указательных пальцев. Дженни подпрыгнула, когда цимбалы и ударные разразились неожиданным громом. Ее сердце едва успокоилось, когда преподобный Патти начал раскачиваться, привстав на цыпочки. Через несколько мгновений весь оркестр грянул что-то быстрое, громкое и, подумала Дженни, совершенно непохожее на то, что ей когда-либо приходилось слышать под холодными каменными сводами церкви.

Воодушевленная толпа начала пританцовывать.

Дженни постукивала ногой по полу. С минуту она отбивала такт, сложив руки на груди, потом, вспомнив статью о языке тела из «Cosmo», опустила их вниз. Захваченная общим настроем, она начала улыбаться, и тут поймала взгляд Дэна О'Кифи, который глядел на нее через весь зал. Увидев, что она тоже смотрит на него, он приветственным жестом приподнял палец к несуществующей фуражке. Она кивнула ему, не сбиваясь с ритма музыки, и отвела взгляд, снова пытаясь отыскать в толпе незнакомое лицо. Незнакомец должен был заметить ее, ведь он мог взглянуть на нее так, как не мог больше никто. Он обязательно заговорит с ней. Он пригласит ее на танец. И весь город будет смотреть на них. Как это было бы здорово!

Она снова пробежала взглядом по залу и опять остановила его на входной двери. Она так мечтала, чтобы он пришел. Да, она была нетерпелива, но у нее было на это право. Чтобы прийти сюда, ей потребовалось собрать всю смелость, в течение многих недель она то решалась, то вновь передумывала, пока наконец не приняла окончательного решения. Сейчас или никогда. Когда вернется отец, для нее не останется никаких танцев, никаких мужчин и никакой надежды.

А сегодня она выглядела хорошо, действительно хорошо.

Она задержала дыхание. Кто-то остановился в тени у самой двери. Он медлил… не входил… возможно, осматриваясь… оценивая обстановку. Она расправила плечи, облизала губы и ждала, ждала, ждала, пока он выйдет на свет.

Наконец, он вошел. Но это был всего лишь Барт Джиллис. Мужчина под пятьдесят. С брюшком. С женой, пятью детьми и без работы.

Дженни вздохнула. Ночь только начинается. Время еще есть.


Шли минуты, Литтл-Фоллз отплясывал одно буги за другим. Танцплощадку заполнили пары, молодые и старые, однополые и разнополые, братья с сестрами, родители с детьми. Если танцоры были хороши, на них было весело смотреть, но даже если пара не знала, куда девать руки и ноги, это все равно было весело. Но Дженни не собиралась выставлять себя на посмешище. Она переминалась с ноги на ногу, чтобы облегчить давление на пальцы, и ожидала подходящего танца.

И вот момент настал. Оркестр заиграл кантри, и танцоры встали в цепочку. Дженни знала этот танец. Она тренировалась перед телевизором и могла выступить не хуже других. И самое главное, для этого танца не требовался партнер.

Оторвавшись от стены, она увидела, как друг за другом занимают место горожане, становятся рядом любовники, сестры и тетушки, и каждый мальчишка норовит показать себя в вихре взлетающих локтей и дергающихся бедер, и – о ужас! – прежде чем Дженни смогла заставить себя перестать глазеть и присоединиться к танцующим, момент был упущен. Она вернулась на свое место у стены и пообещала себе в следующий раз быть порасторопнее.

Когда оркестр заиграл «Голубую луну», прыгающая толпа вновь разделилась на пары, которые начали медленно и чувственно кружиться, щека к щеке, точно так же, как Дженни множество раз проделывала дома с подушкой в качестве партнера, с самыми сладкими грезами. Она опустила глаза, видя лишь скользящие по полу туфли и ботинки и чувствуя себя в этот момент еще более неловко и одиноко.

В ее поле зрения появилось маленькое, знакомое лицо. У мальчишки была алебастровая кожа, густо усыпанная веснушками, и буйная грива непослушных огненных волос, и из-за этого она чувствовала какое-то притяжение к нему, а он – к ней, если то, как его маленькая ручка каждый раз при встрече украдкой касалась ее пальцев, можно было считать подтверждением этого. Они были приятелями.

Мальчишку звали Джоуи Баттл, и, хотя его семья упорно отрицала такое предположение, Дженни была уверена, что они состоят в каком-то отдаленном родстве. Только три человека из всех, кого она знала, имели волосы такого цвета – ее мать, она сама и Джоуи. Будь он постарше, Дженни могла бы вообразить, что он – ее биологический брат, усыновленный при рождении. Но Джоуи было всего пять; когда он появился на свет, ее матери уже два года как не было в живых.

Крепко держась за ее руку, мальчик втиснулся между Дженни и креслом. Она присела на корточки и проговорила:

– Привет, Джоуи. Что случилось?

– Мама меня ищет, – прошептал он.

– Ты что-нибудь натворил?

– Она говорит, что мне можно быть здесь только до девяти. Но еще никто не уходит. Я не понимаю, почему я должен самым первым отправляться в постель.

«Потому что твоя мама крутит шашни с братом твоего папы», – подумала Дженни. До нее доходили слухи. Сложно было не знать о том, о чем судачили на каждом углу. Нельзя сказать, чтобы Дженни это удивляло. Она училась в школе с Селеной Баттл. Она видела эту девицу в действии. К настоящему моменту она обзавелась тремя детьми от трех разных мужчин и, по всей видимости, работала над четвертым. Понятно, что ей не хотелось, чтобы Джоуи путался под ногами.

– Наверное, твоя мама считает, что тебе нужно спать, потому что ты ходишь по утрам в садик, и все такое.

– Джоуи Баттл, куда ты пропал? – Его мать сграбастала мальчишку за футболку и вытащила из убежища, бросив нервный взгляд на Дженни. – Привет, Мэри-Бет. Он приставал к тебе? – И прошипела ему на ухо: – Что тебе от нее надо? Она пришла сюда не для того, чтобы нянчиться с тобой.

– Он мне нисколько… – начала было Дженни, но Селена уже тащила Джоуи прочь; большие часы над сценой показывали девять.

Дженни смотрела на часы и старалась не волноваться. Пока не появилось ни одного нового лица. «Но это еще ничего не значит, – успокаивала она себя. – Он просто задерживается». Она вообразила, что его задержали дела или пробки на трассе. Она даже представила, как в последний момент он обнаружил, что у него нет чистой рубашки, – и почти видела, как он мечется с одной из них от стиральной машины к сушилке, а потом гладит ее – или, по крайней мере, пытается это сделать, так как не слишком хорошо умеет обращаться с утюгом. Нет, он действительно нуждается в ком-то вроде Дженни, кто будет гладить ему рубашки. Она прекрасно умела гладить рубашки.

Предположив, что он задержится еще ненадолго, она на время перестала улыбаться, чтобы дать отдых мышцам лица. Люди вокруг нее делали то же самое с мышцами своих ног.

Она прислонилась к стене, по очереди слегка вынимая из туфель то одну, то другую ногу, и изо всех сил старалась выглядеть так, словно, как все вокруг, утомилась от танцев и радуется перерыву.


– Дамы приглашают кавалеров, – объявил преподобный Патти, и женщины со всех сторон начали подходить к своим мужчинам и выводить их на танцплощадку.

«Пригласи кого-нибудь», – твердила себе Дженни, быстро оглядывая зал. «Кого угодно», – говорила себе она, но, как ни старалась, не видела никого, с кем ей хотелось бы станцевать.

Спустя минуту даже оглядываться вокруг показалось ей глупым. Поэтому она прикоснулась пальцами к горлу, демонстрируя жажду, и вдоль стены направилась к столу с закусками и напитками. Вокруг него толпились люди. Всякий раз, когда подходила ее очередь, кто-нибудь более жаждущий оттирал ее назад, но возмущаться не имело смысла. Когда, наконец, она получила свой сидр, она со стаканом направилась в новый укромный уголок на другой стороне зала. Она отхлебывала из стаканчика и то притопывала ногой, то постукивала пальцами по бедру, то кивала в такт музыке.

Она только успела допить стакан, как танцоры вновь встали в цепочку для «Электрической дорожки». Поспешно, чтобы не успеть испугаться, она пересекла полоску пола и присоединилась к остальным. Даже если ее сердце и стучало вдвое быстрее, чем обычно, никто бы не догадался, потому что «Электрическая дорожка» была ее танцем. Ее тело знало все движения. Ей не требовалось обдумывать их. Прежде чем она успела заметить, кто смотрит и кто не смотрит на нее, и с какой степенью недоверия, она уже двигалась по танцплощадке, не нарушая строя.

Расслабившись впервые за этот день, ее тело поймало ритм. Руки, ноги, бедра – она двигалась непринужденно, и как это было радостно! Она не думала ни о своих веснушках, ни о волосах, ни об отце. Она улыбалась преподобному Патти и людям, которые были рядом. Невероятно, но они улыбались в ответ. В это мгновение она была такой, какой никогда не была в Литтл-Фоллз: красивой, счастливой и одной из толпы.

Она танцевала, пока не отзвучала последняя нота, а потом вместе со всеми остальными зааплодировала. Цепочка в мгновение ока распалась на мелкие группки, которые разошлись кто куда. Она неожиданно оказалась одна, все уже разошлись.

Краснея, она направилась к дверям. Выйдя на веранду, она мгновенно ощутила свежесть вечернего воздуха. Оглядевшись и наконец найдя свободное место, Дженни направилась туда и облокотилась на старые деревянные перила.

– Привет, Мэри-Бет.

Она обернулась. В метре от нее стоял Дадли Райт Третий. Он был высоким, тощим и до сих пор походил на подростка, хотя по ее подсчетам ему должно было быть двадцать шесть, так как в школе он учился на два класса старше.

Как бы то ни было, не об этом мужчине мечтала Дженни. Дадли был репортером местной газеты, основанной его дедом и в настоящее время издаваемой отцом. Каждый знал, что Дадли Третий мечтает к тридцати годам стать главным редактором, но его карьера зависела от того, сочтет ли его дед, Дадли Старший, удалившийся на покой, но оставивший за собой право принимать и одобрять все решения, достаточным для поддержания семейной традиции его упорство, воображение и писательский талант.

Иногда Дженни с сочувствием думала, какое же давление приходится переносить бедняге Дадли. Но сейчас был не тот случай.

Прекрасно представляя, какой единственный интерес может быть у Райтов к Клайдам, она приготовилась к обороне. Он приблизился еще на шаг.

– Я видел, как ты танцевала. Ты выглядела вполне счастливой. Это из-за танца или из-за того, что Дарден выходит на свободу?

Дженни дотронулась до своей шеи и обнаружила пряди, выбившиеся из прически. Она заправила их обратно.

– Там душновато.

– Вторник – знаменательный день, да?

Она не желала думать об этом. Только не в этот вечер.

– И как ты себя чувствуешь? Сколько там прошло… пять лет? Она полагала, что ему известно, что это было не пять, а шесть лет. Она полагала, что он говорил об этом со своим отцом. Его отец следил за всем ходом дела, от ареста до решения суда.

Она поискала взглядом в темноте свое каштановое дерево, нашла и пожелала оказаться там.

– Его рано выпускают, – заметил Дадли.

– Ему сократили срок за хорошее поведение.

– И все-таки… Он был осужден за убийство.

– Непреднамеренное убийство, – поправила она.

– Не представляю, каково это – знать, что ты оборвал чью-то жизнь.

– Сможешь спросить об этом у него, – ответила она, хотя прекрасно знала, что, если Дадли Райт Третий приблизится к их дому, Дарден захлопнет дверь у него перед носом. Дарден никого не пускал в свою частную жизнь. Он утверждал, что испытал облегчение, оказавшись наконец в тюрьме после тех атак, которым подвергали его репортеры.

– Ну а чем он собирается заняться, когда вернется? – спросил Дадли. – Он же должен будет работать, правда? Ведь таково условие?

– У него есть бизнес – перевозки.

– Был, – не преминул напомнить ей Дадли. – За столько лет от его связей ничего не осталось, не говоря уже о машине. Неужели она еще ездит?

Дженни не хотела это обсуждать. Действительно не хотела. Она представила, что стоит там, под деревом, прислонившись в темноте к стволу, и разговаривает с кем-то, кому она небезразлична. В мизинце того мужчины, которого она ждала, было больше сочувствия и понимания, чем во всем долговязом теле Дадли Райта Третьего.

– Должен тебе сказать, – предупредил он ее таким тоном, будто оказывал огромную услугу, – народ волнуется. Они не уверены, что хотят иметь в своем городке бывшего уголовника. Ты не боишься, что он тут придется не ко двору?

– Он никогда и не был ко двору, – рассеянно отозвалась она, так как заметила движение под деревом. Кто-то там был.

– Одно дело – быть независимым, – возразил Дадли, – а другое – изгоем. Как твой отец отнесется к этому? Обдумывал ли он это?

Со стоянки выезжала машина. Свет фар, описав дугу, выхватил из темноты фигуру человека, стоявшего под каштаном и наблюдавшего за происходящим. Горожанин, решивший отдохнуть от танцев? Дженни так не думала. Никто из местных не был таким высоким. Никто не носил кожаной куртки и сапог, сверкающих достаточно для того, чтобы отразить свет фар. Никто не носил с собой мотоциклетного шлема.

– Задумывался ли он о том, каково это – вернуться туда, где каждый знает, где он был и почему? – допытывался Дадли.

Дженни едва не лишилась чувств от возбуждения. Она пыталась решить, что лучше – оставаться на месте, чтобы незнакомец сам подошел к ней, или подойти к нему самой, когда Дадли ворвался к ней в мысли коротким окликом:

– Мэри-Бет?

– Что?

– Я спросил, представляет ли Дарден последствия возвращения на место преступления?

Она нахмурилась.

– О чем ты?

– Некоторые думают, что ему лучше переехать и начать заново где-нибудь в другом месте.

Дженни считала точно так же, но знала, что этого не будет. Когда она последний раз навещала его, Дарден ясно дал ей это понять. Он сказал, что его дом – в Литтл-Фоллз. Он сказал, что имеет полное право вернуться, и ему абсолютно наплевать, нравится это местным жителям или нет.

– Здесь с ним произошло не самое приятное, – продолжал Дадли. – Может быть, ему не стоит возвращаться.

– Так говорят люди?

– Некоторые. Ну, многие.

– И ты?

– Я – журналист. Я должен быть объективным.

Дженни терпеть не могла трусов. Решив, что она больше не потратит на него ни секунды своего времени, она снова посмотрела на свое дерево. Но то предчувствие, благодаря которому она смогла заметить фигуру мотоциклиста под деревом, ушло. Она заслонила руками глаза от бьющего сбоку света, чтобы лучше видеть в темноте. Но все равно не смогла никого разглядеть.

Это Дадли во всем виноват. Он увидел Дадли рядом с ней и подумал, что она занята.

– Дарден тебя не пугает? – спросил Дадли. Она метнула на него рассерженный взгляд.

– С чего бы это? И почему ты меня об этом спрашиваешь? Что тебе от меня нужно?

– Интервью. Люди хотят знать, что ты думаешь и чувствуешь по поводу того, что Дарден выходит из тюрьмы и возвращается в город. Они хотят знать, что он собирается делать. Они хотят знать, что ты собираешься делать, когда он вернется. Им любопытно, они волнуются, и ты – единственная, кто может разъяснить им ситуацию. Это самая большая местная сенсация с тех пор, как кузина Мерля вышла замуж за стриптизера. Это достойная тема для первой полосы.

Дженни твердо покачала головой. Городское любопытство – не ее проблема. Их волнения – не ее проблема. У нее достаточно своих проблем. Интервью для первой полосы? Нет уж, Бог свидетель, об этом она мечтает меньше всего. Дарден бы ее убил.

– Пожалуйста, оставь меня в покое, – сказала она, потому что неожиданно поняла, что еще не все потеряно. Мужчина под деревом мог просто отступить дальше в тень. Если он увидит, что Дадли ушел, он может снова показаться.

– Ты можешь помочь им понять, что ты испытываешь, – настаивал Дадли.

– Никто не может этого понять, – отрезала она, хотя понимала, что разговаривать с ним – только понапрасну сотрясать воздух. Что бы ни говорил, ни делал и ни писал Дадли Райт, это не могло изменить в ее жизни ровным счетом ничего.

Она оторвалась от перил, повернулась и пошла прочь от него.

– Мэри-Бет, я заплачу тебе.

Она не знала, плюнуть ли ему в глаза или молить Бога, чтобы земля разверзлась и поглотила ее. Все на этой длинной веранде смотрели на нее.

– Ты не считаешь, что это твой долг перед горожанами? – прокричал он.

Не опуская головы и сжав губы, она предоставила наблюдающим возможность перемыть ей кости, бегом бросившись к лестнице и сбежав по ступенькам. Она пересекла двор и подъездную дорожку и направилась прямо к дереву. С противоположной от веранды стороны ствол был знакомым и темным.

Она прислонилась к нему и стояла так, пока гнев не утих, и потом еще немного, потому что не только в гневе было дело. Было еще и недовольство собой: она не должна была убегать на глазах у всех. Теперь вернуться будет сложнее.

Но она должна. Больше не будет такой ночи до того, как вернется Дарден. Это ее последний шанс. Она должна опять пойти туда.

Дженни оттолкнулась от дерева и посмотрела в сторону веранды. Оркестр сыграл уже несколько мелодий, публика на веранде сменилась, и там уже не было свидетелей ее бегства. Дадли нигде поблизости не было видно.

Губы плотно сомкнулись. Рука проверила прическу. Кончики пальцев коснулись веснушек. Влажные ладони разгладили платье. Она набрала в грудь воздуха, подумала о своих мечтах и вернулась в зал.


Прошло два часа. Дженни наблюдала за танцами от левой стены зала, от правой стены зала, от стола с закусками и напитками, со ступенек, ведущих к сцене. Она улыбалась. Она покачивала головой в такт. Она старалась выглядеть готовой к общению.

Единственным человеком, который смотрел на нее в своей обычной внимательной манере, был Дэн О'Кифи, а единственной, кто хоть как-то попытался с ней общаться, – Мириам, пролетающая мимо в танце. «Как туфли?» – задыхаясь, спросила она на одном круге, а на следующем: «Почему ты не танцуешь?» и, наконец: «Ты помнишь, что завтра к десяти?» Каждый раз она уносилась прочь прежде, чем Дженни успевала ответить.

К концу вечера оркестр стал играть преимущественно медленные вещи, для тех самых танцев щека к щеке. Каждая семья, которая называла этот вечер чудесным, каждая группа друзей, каждая пара влюбленных страшила Дженни все больше и больше. Это должен был быть ее вечер. Неужели она ошиблась?

Она оставалась в зале до тех пор, пока не отзвучала самая последняя песня, пока преподобный Патти собственноручно не поаплодировал оркестру и не сказал: «Спасибо, доброй ночи, благослови вас всех Господь», пока самые последние танцоры не удалились нестройными рядами в ночь, а члены организационного комитета не начали собирать мусор в мешки, протирать столы и закрывать чехлами стулья. Только тогда она тоже ушла.

Ночь была безлунной и темной, словно угольная яма. Туман цеплялся за верхушки деревьев тяжелым занавесом, ожидающим конца представления, чтобы упасть. «Ну, давай же», – прокричала в темноту Дженни. Шагая домой, она убеждала себя, что сегодняшняя неудача – еще не конец света. Но ее сердце не поддавалось убеждениям; оно словно налилось свинцом.

С таким трудом купленное новое платье! С таким трудом нанесенный макияж и уложенная прическа! С таким трудом одолженные у Мириам туфли и мучительные часы с поджатыми пальцами только из-за того, что туфли должны были завершать картину.

Она остановилась, сняла туфли и пошла дальше в одних колготках. Ощущение свободы было настолько приятным, что через секунду она остановилась снова и стянула с ног и колготки. Она зашвырнула их в кусты и пошла дальше. Еще через несколько секунд она сорвала ленту, стягивающую волосы.

Ее походка стала размашистой и дерзкой. Она доставила удовольствие ступням, пройдясь по прохладной траве, а потом вышла на середину дороги и больше не сворачивала с нее. Ей нечего было терять, действительно нечего.

Сзади послышался звук мотора и гудки. Она продолжала идти, а потом все-таки отступила, но совсем чуть-чуть. Машина обогнула ее по обочине, и водитель осыпал Дженни громкими ругательствами. Через несколько мгновений и машина, и проклятья растворились в тумане.

Дэн О'Кифи не сигналил и не ругался. Он проехал чуть вперед и остановился, поджидая ее.

– Садись.

Лучи фар, пронзающие туман, напомнили Дженни меч Люка из «Звездных войн».

– Со мной все в порядке.

– Туман опускается, а с ним – холод. Ты заболеешь, а я должен буду отвечать за это перед Дарденом. Давай, Дженни. Я отвезу тебя домой.

Но она пока была не готова оказаться дома. Там разочарование этого вечера должно стать совершенно невыносимым. Она не была готова к этому.

Он вздохнул, помассировал плечо и подождал еще немного. Дженни не пошевелилась, и тогда он сказал:

– Ладно, мое дело – предложить. – Он нажал на газ и уехал прочь.

Дженни смотрела, как туман пожирает задние фары его джипа. Потом села на асфальт и стала дожидаться следующей машины. Но ее все не было. И, просидев какое-то время на дороге, Дженни, на которой не было ничего, кроме платья, да и оно было не слишком плотным, почувствовала влагу и холод. Поэтому она все-таки заставила себя подняться и пошла дальше.

Она не успела уйти далеко, когда из тумана вырвался мотоцикл и промчался мимо нее, а потом резко заглушил мотор и остановился. Она видела его силуэт впереди, в тумане, на границе размытого пятна света фар. Мотоциклист опустил ногу на дорогу и оглянулся. Спустя минуту он снял шлем.

Дженни почти перестала дышать.

Глава 7

Бостон


«Дженни почти перестала дышать».

Кэйси еще раз перечитала строчку, потом схватила конверт и, не глядя, попыталась достать новые страницы. Когда ее пальцы не нащупали ничего, она раскрыла его пошире и заглянула внутрь. Конверт был пуст – никакого сопроводительного письма, никакой визитной карточки, никакой крохотной записки, которая могла бы дать ей хоть какой-то намек на то, что представляла собой только что прочитанная ею история и почему она оказалась здесь, без всяких указаний, с одной лишь наспех нацарапанной на конверте буквой «К», которая могла означать и «Кэйси», и «Корнелиус».

История действительно захватила Кэйси. Теперь, сидя над страницами, она больше всего хотела знать, был ли парень на мотоцикле плохим или хорошим, увез ли он Дженни из города прежде, чем вернулся ее отец, а если нет, то что произошло с ней дальше, – и это было еще до того, как у Кэйси в голове начал возникать длинный список вопросов о Дженни и ее отце. Аналитик в ней был в отчаянии; она задумалась: чувствовал ли Конни то же самое? Предположение, что Дженни была его пациенткой, породило ряд новых вопросов. Даже если отбросить содержание, Кэйси хотела знать, кто написал эти страницы, почему они лежали у него в столе, когда все мало-мальски ценное было убрано, и не специально ли для нее он оставил их здесь.

Но ответов ни на один из этих вопросов не было. Кэйси была вынуждена признать свое полное поражение в дуэли с ними.

Расстроенная, она откинулась в кресле и выдвинула средний ящик стола так далеко, как только было возможно. Там не было абсолютно ничего: никаких случайных листков бумаги или наполовину исписанных блокнотов.

«К» означало «Кэйси». Она чувствовала это нутром.

Или, может быть, просто хотела так думать.

Отбросив эти мысли, она возобновила поиски продолжения истории. Она еще раз тщательно проверила остальные ящики стола, чтобы удостовериться, что ничего не пропустила при первом осмотре. Не найдя ничего, она повернулась и последовательно проверила все ящики под книжными полками, находившимися у нее за спиной. Когда она с друзьями размещала там свои бумаги, они просто решили, что ящики пусты. Теперь она вновь освободила каждый из них и перетряхнула все свои папки, проверяя, не завалилось ли что-нибудь туда.

Ничего не найдя и там, она принялась за шкафчики, которые они не трогали. Пусто.

Отступив на середину комнаты, она обвела внимательным взглядом полки, одну за другой, надеясь разглядеть уголок конверта, засунутого между книгами или за ними. Потом, с растущим разочарованием, начала обследовать остальные места в офисе, где можно было спрятать конверт.

Ее взгляд случайно упал на двери в сад. Сейчас он был полон утреннего солнца, лимонный отсвет на зелени обещал еще один теплый июньский денек. Ощутив настоятельную потребность слиться с природой, она раскрыла двери, и запахи тут же повлекли ее наружу. Она уже готова была шагнуть туда, но остановилась, заметив какое-то движение в глубине сада. Железная щеколда на задней калитке поднималась. Калитка отворилась, и в саду появился мужчина. Он был высоким, а его плечи казались непомерной ширины – пока Кэйси не разглядела, что он что-то тащит. Когда он подошел к сараю, она поняла, что «что-то» – это ящик с цветочной рассадой.

«Садовник».

Кэйси не шевелилась.

Опустившись на колени у сарая, он поставил ящик на землю. Вновь поднявшись, он размотал зеленый шланг, висящий на стене, и присоединил его к распылителю. Когда дуга легких брызг протянулась к самым прекрасным из цветов, он направился обратно за калитку. Кэйси видела, как он достает что-то из багажника запыленного джипа. Потом он снова появился в саду с двумя мешками земли на плече и еще одним под мышкой. Прислонив все три к сараю, он скрылся внутри.

«Садовник. Великолепный садовник», – внесла поправку Кэйси, когда мужчина вновь появился, нагруженный какими-то садовыми инструментами. Он был темноволос, широкоплеч, даже без ящиков, с относительно узкой талией и длинными ногами. Одет он был в черную футболку с продранным рукавом, вытертые джинсы и рабочие ботинки, которым явно не хватало внимания владельца. На обнаженных руках бугрились мышцы. Кэйси предположила, что он на год-два старше ее.

«Выйди и представься, – подумала Кэйси. – Ты – новая хозяйка дома, а он – один из твоих работников». Однако она продолжала стоять неподвижно – или думала, что это так, поскольку что-то все же привлекло его внимание. Он поднял широко посаженные глаза, в первый момент в них промелькнул испуг, по прошествии некоторого времени сменившийся удивлением. Она успела заметить темную щетину у него на подбородке, прежде чем он поприветствовал ее коротким кивком головы и вернулся к работе.

Излишняя стеснительность никогда не была свойственна Кэйси. Отодвинув ширму, она бодро зашагала по дорожке – и только дойдя до половины второй террасы, задумалась, правильно ли поступает. Босая, в одной рубашке на голое тело, она выглядела так, будто только что встала с постели. Наверное, это был не лучший вид для знакомства с мужчиной, который был к тому же ее наемным работником.

Но поворачивать было уже поздно. Он смотрел на нее. К тому же ей нравились сомнительно выглядевшие мужчины.

– Привет, – проговорила она, пересекая третью, последнюю террасу. – Я – Кэйси Эллис. А вы, должно быть, Джордан.

При ближайшем рассмотрении он оказался еще более привлекательным. Волосы, такие же темные, как и глаза, были достаточно короткими, чтобы открывать красивые уши, и достаточно длинными и растрепанными, чтобы он сам казался только что выбравшимся из постели. Лицо его покрывал легкий загар, отливавший бронзой на носу и щеках. От уголков глаз разбегались тонкие морщинки.

Именно они заставили ее по-новому оценить его возраст. Если ей тридцать четыре, ему должно быть около сорока, и дело не только в морщинках. В карих глазах была мудрость. Они были на удивление ясными и глубокими. Когда он глядел в упор на нее, взгляд ощущался почти как физическое прикосновение.

– Я дочь доктора Ангера, – объявила Кэйси. Он кивнул.

– Он завещал мне это место.

– Адвокат сказал мне об этом, – низким голосом произнес он. – Я просто не предполагал такого сходства.

– Вы действительно его видите?

Он снова кивнул. Его глаза с минуту изучали ее лицо, потом скользнули вниз, по полам рубашки и дальше, до самых босых ног.

– Я не знал, что вы уже переехали.

– На самом деле нет. Я просто заснула здесь вчера вечером, но я не собираюсь жить здесь. Мне скоро нужно будет уехать, чтобы переодеться. В одиннадцать у меня встреча с клиентом. – Она посмотрела на цветы, которые он собирался сажать. Часть из них были белыми, часть – розовыми, часть – лиловыми. Но все – мелкие.

– Это бегонии?

– Недотрога.

– Какие-то они…

– Редкие? Через пару недель они будут выглядеть совершенно по-другому. Недотрога растет быстро.

– А! Ну вот, теперь вы понимаете, каковы мои познания в ботанике. А что растет там, у входа?

– В ящиках – турецкая гвоздика. На газоне – мирт. А деревья – кизил.

Она улыбнулась, вспомнив о своих предположениях.

– Не все так плохо. Я угадала два из трех. Недотрогу я просто не знала.

– Значит, вам все равно, где я ее посажу?

Все равно? Он мог сажать их хоть в раковину на кухне, лишь бы она могла за этим наблюдать.

– Сажайте там, где ей лучше.

– Недотрога любит тень. Обычно мы сажали ее там, под деревьями, – он указал лопаткой в сторону второй террасы.

– Мы?

– С доктором Ангером.

– Он занимался садом? – спросила она. Осознав, насколько странным, возможно, кажется такой вопрос, она пояснила: – Я не знала его. – И легкомысленно добавила: – Я – плод случайной связи.

Она наткнулась на взгляд его глаз, очень мужской и очень внимательный.

– Это совершенно неважно, – поспешила добавить она, – но сразу снимает ряд вопросов. А у меня есть несколько к вам. Сколько раз в неделю вы приходите?

Он не повел и бровью, но ей показалось, что уголок рта чуть дрогнул. Прежде чем она нашла, что еще сказать, не в состоянии оторвать от него глаза, он спокойно проговорил:

– По понедельникам, средам и пятницам.

Она кивнула. Мозг отказывался придумывать подходящие фразы.

– Всегда в это время? – наконец спросила она.

– По-разному. Утром или вечером. Что такое утро, она уже поняла.

– А вечером – это во сколько?

– В пять или в шесть. Поливать лучше, когда солнце не в зените. Когда я занимаюсь посадкой, как сегодня, мне требуется три часа. Когда я закончу сэтим, будет достаточно двух. Зимой достаточно одного часа два раза в неделю.

– А что здесь делать зимой?

– Не слишком много, – ответил он. – Но цветы в доме тоже требуют ухода.

Она снова кивнула и улыбнулась, машинально сжимая рукой на груди ворот рубашки.

– Они просто чудесные. Наверное, он любил цветы.

– Да.

– Они в каждой комнате.

– Кроме офиса. Он не хотел рисковать, что я могу ввалиться туда, когда он беседует с клиентом.

Кэйси была с этим согласна. Она в таком случае абсолютно не могла бы сосредоточиться.

– Поэтому скажите мне, когда я не должен заходить в дом, – продолжил Джордан.

– О, это не проблема. Я смогу работать в вашем присутствии.

– Значит, вы не будете принимать здесь клиентов?

– Буду. – Она замолчала. Определенно, ему было известно о ней больше, чем просто то, что Конни завещал ей дом. – Адвокат сказал, что я – консультант?

Садовник снова не мигая посмотрел ей в глаза:

– Ваш отец однажды упоминал об этом.

– Он упоминал? – Это уже было интересно. – А что еще он говорил?

– Ничего. А должен был?

Она улыбнулась.

– Конечно, нет. – Она сама не говорила о Конни ничего, кроме этого. Посвящать садовника в семейные дела казалось не слишком уместным. Однако он не очень-то походил на садовника, со своими глазами мудреца и неместным выговором. Несмотря на свой непрезентабельный вид, он вовсе не был похож на наемных рабочих, которые трудились на ферме ее матери.

Она покачалась на пятках и указала подбородком на зеленый ковер, покрывающий землю под каштаном:

– А это что за растения?

– Пахисандра.

– А вон то, что вьется по сараю?

– Клематис. Он зацветет через пару недель. У этого розовые цветы.

– Ага! – Она подняла глаза к кустам рядом с тсугой. – А вон те?

– Те, которые пошире – можжевельник. А те, что повыше – тисы.

Сжав губы, она кивнула и посмотрела в сторону дома. Через несколько мгновений она повернулась обратно к Джордану, который все еще смотрел на нее, чем привел ее в замешательство.

– Который час?

Он посмотрел на наручные часы на потертом черном ремешке.

– Семь тридцать пять.

Это произвело на Кэйси впечатление. В такой час он уже успел притащить ящики с недотрогами и приступить к работе.

– Вы – ранняя пташка.

– В постели меня ничто не держит. – Он еще несколько мгновений глядел на нее, прежде чем вернуться к недотрогам.

Чувствуя не столько смущение, сколько полную неспособность находить нужные слова, Кэйси направилась по дорожке обратно. Камни холодили голые ступни. Чем ближе она подходила к дому, тем быстрее шла, а последние несколько шагов пробежала трусцой. Оказавшись снова в офисе, она задвинула сетку.

Она не смотрела больше на садовника. Намереваясь отправиться наверх, чтобы выпить кофе, а потом одеться, она пересекла офис. Однако, когда она была уже у дверей, некая мысль заставила ее повернуть обратно к столу. Если у садовника есть свободный доступ в дом – а это была весьма заманчивая мысль, – некоторое благоразумие не помешает. Собрав вместе листки «Записок», она снова скрепила их и начала складывать обратно в конверт, когда что-то остановило ее. Она вытащила их обратно и положила на стол, на этот раз лицевой стороной вниз, так что стало видно то, что заставило ее остановиться. На обороте последней страницы карандашом, настолько бледно, что можно было и не заметить, рукой Конни было написано: «Как помочь? Мы – родня».

Это меняло все дело. Если Дженни – «родня», то означало ли «К» на конверте «Конни» или «Кэйси», не имело никакого значения. Любой родственник Конни приходился родственником и Кэйси.

Это меняло все.

Отступив от стола, она снова повернулась к книжным полкам. У записок есть продолжение. Должно быть. Но где?

Она старательно перебрала полку за полкой, книгу за книгой, но нигде не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на конверт, найденный в столе. Мег убиралась здесь, но если бы она нашла что-то, она наверняка оставила бы все на месте. Кэйси не думала, что у нее хватило бы смелости выкидывать вещи и бумаги.

Она перешла к боковым полкам и исследовала их с той же тщательностью. Так ничего и не обнаружив, она отправилась в кабинет. Там тоже были книжные полки. Она опять встала перед ними, поднимая взгляд все выше и выше, двигаясь от одной к другой. Чтобы заглянуть за книги, ей требуется отодвинуть их и вынуть хотя бы несколько. Она огляделась в поисках стула, на который можно было бы встать, но вся мебель здесь была слишком массивной, чтобы носить ее с места на место.

Но ведь кресло в офисе было на колесиках.

Она вернулась за ним, когда вдруг осознала нечто, что заметила раньше, но не придала значения. С минуту она стояла перед боковыми полками и, наконец, увидела то, что хотела. Так как нижняя часть шкафа не выступала из-под полок, она подвезла к ним кресло и осторожно влезла на него. Придерживаясь за край полки, она потянулась как можно выше и вытащила несколько книг. Она почувствовала, как кресло под ней слегка отъезжает в сторону, и постаралась перенести свой вес. Она как раз занималась возвращением на место книг, когда сетчатая ширма на дверях быстро отодвинулась.

– Вы сейчас свалитесь, – предупредил Джордан.

Она стояла к нему спиной, но слышала, как он приблизился.

– Нет. Не трогайте меня. Все в порядке.

Через несколько секунд ей удалось опереться на ручку кресла и опуститься на сиденье. Это получилось у нее не слишком изящно, совсем не так, как подобает леди, но зато она справилась сама. Для нее это было важнее.

Аккуратно, придерживая одной рукой книги, а другой – ворот рубашки, она спустилась на пол. Джордан был выше ее, так что ей пришлось задрать голову, чтобы обратиться к нему. Но ее улыбка была достаточно широкой и достаточно торжествующей, чтобы компенсировать это.

– Вот, – сказала она. – Не так плохо. – Она покачала книги в руке. – Я нашла, что хотела. Похоже, сегодня мой день. – Придав своему виду максимум возможного при данных обстоятельствах достоинства, она обошла садовника и направилась наверх.


В атласе нашелся Литтл-Фоллз, и даже целых три: один – в Миннесоте, другой – в Нью-Йорке и третий – в Нью-Джерси.

Сидя за столом на кухне, так, чтобы Джордан не мог ее видеть, Кэйси нашла на карте все три. Нью-Джерси она сразу же отмела, так как тот Литтл-Фоллз был слишком близко к столице штата и не мог выглядеть таким провинциальным, как тот, где жила Дженни Клайд. Те, что были в Миннесоте и Нью-Йорке, были возможными вариантами, так как находились в достаточно глухих уголках. Она подозревала, что могут существовать и другие, население которых не столь велико, чтобы помещать их на карте, и даже деревушки, недостойные называться настоящими городами. Или же это название было вообще придумано автором ради соблюдения личных интересов.

Сборники Сьерра-Клуба, которые она захватила вместе с атласом, относились к северной части Новой Англии, но она на всякий случай просмотрела указатели. Не найдя в них ничего подходящего, она налила себе еще кофе и подошла к окну.

Джордан был все еще там, сквозь ветви деревьев ей было видно, как он продолжает возиться с недотрогой. Он то склонялся над ящиками, то тянулся к мешкам с почвой. Для такого высокого мужчины он чувствовал себя на удивление уверенно на земле. И со своими растениями он обращался тоже уверенно.

Ей это нравилось. Садовники, плотники, работники ферм – ей нравились люди, которые умели использовать свое тело. У них не было необходимости бегать трусцой, чтобы поддерживать себя в форме, или заниматься йогой, чтобы снять стресс. Она завидовала их простой жизни.

Он поднял глаза в ее направлении. Она могла бы отступить от окна, чтобы он ее не заметил. Однако вместо этого приветственно приподняла чашку и сделала глоток. У нее есть право смотреть, если ей этого хочется. Она хозяйка.

Она продолжала смотреть на Джордана, когда калитка снова отворилась, и появилась Мег. Она перекинулась с ним несколькими фразами, бросила удивленный взгляд на окна, а потом поспешила к дому, но не к дверям офиса. Кэйси видела, как она скрылась в углу сада. Через несколько секунд хлопнула дверь, и вверх по лестнице заторопились шаги. Кэйси ждала наверху, пока Мег не появилась.

– Как ты вошла? – крикнула она сверху.

– Служебный вход, – ответила Мег, почти бегом преодолевая оставшееся расстояние. – Он сбоку. Простите. Я не знала, что вы останетесь здесь. Я должна была прийти пораньше. Я принесла свежий хлеб. Сделать вам что-нибудь на завтрак?

Кэйси покачала головой. Увидев разочарованное лицо Мег, она превратила движение в утвердительный кивок.

– Если можно, яичницу из одного яйца, только поменьше масла, тост, посуше, и еще кофе. Хорошо?

Мег просияла.

– Просто, как пирог, – отозвалась она и исчезла.

Кэйси поднялась в спальню за одеждой, окончательно решив, что примет душ у себя в квартире. Но ванная была такой искушающей – все там было таким новым, таким чистым, что, казалось, просто умоляло наконец воспользоваться собой. Кэйси нашла мыло. Нашла шампунь. Нашла лосьон для тела. Она нашла даже зубную щетку и пасту в отдельном футлярчике.

Спустя двадцать минут, чистая и благоухающая, хотя и во вчерашней одежде, Кэйси вышла из спальни. Она почти начала спускаться, как вдруг услышала негромкий голос, доносившийся из спальни Конни. Она остановилась, прислушиваясь. Потом подкралась к двери и постаралась разобрать слова, но там замолчали. Через несколько секунд из двери появилась Мег и, увидев Кэйси, улыбнулась.

– Просто прибираюсь. Вы превосходно выглядите. Завтрак уже готов. Вы будете есть на кухне? Или в патио? Доктор Ангер в такую погоду всегда завтракал на улице. Джордан точно не будет возражать. Он просто будет продолжать свою работу. Вы можете посидеть там и почитать газету. Я принесла ее.

– Нет, у меня есть идея получше, – ответила Кэйси. – Мне надо кое-что посмотреть в Интернете. Ты не могла бы подать завтрак в офис?


Завтракая, Кэйси искала информацию о Литтл-Фоллз. Она нашла ссылки на те, о которых уже знала, но ни один из них не казался ей подходящим. Конни был из Мэна; он утверждал, что Дженни Клайд – родственница. Кэйси поискала информацию о Мэне, но ни одного упоминания о Литтл-Фоллз там не было. Она запустила другой поисковик, потом третий, но так и не обнаружила ничего определенного, и к тому же поняла, что опаздывает.

Вернувшись к себе в квартиру, она накрасилась, почти профессионально уложила волосы и переоделась в льняные брюки и шелковую блузку. Она уже почти заперла дверь, но, подумав, вернулась, и кинула в спортивную сумку косметику и смену одежды.

Когда она подъехала по узкой аллее к парковке на Бикон-Хилл, джипа Джордана уже не было. Однако у нее уже не оставалось времени на разочарование, так как, едва она успела войти в дом, пришел первый посетитель.

Размышления о Литтл-Фоллз были временно отложены. Ей некогда было даже осмыслить странность того факта, что она принимает клиентов в бывшем офисе отца. Время от времени в голове проносилась какая-нибудь мысль – образ девочки, играющей во взрослую, сидя за этим огромным столом, – но в основном она общалась с клиентами в другой части офиса, где стояли кресла и диван, и обстановка была более расслабляющей.

У нее были посетители в одиннадцать, двенадцать и в час – каждый сеанс длился пятьдесят минут, потом Кэйси делала записи в картотеке. Между двумя и половиной третьего она сжевала сэндвич и сделала несколько телефонных звонков. Потом наступило время очередных четверых клиентов.

Первой была Джойс Льюэллен. Она всегда нравилась Кэйси. Джойс была очень педантична, одевалась с иголочки и любила четкий распорядок в жизни, поэтому легко становилась жертвой навязчивых состояний. С ней было легко общаться, и она была достаточно проницательна, чтобы самостоятельно быстро распознать проблему. Кэйси всегда подозревала, что сеансы нужны Джойс только для того, чтобы поделиться своими мыслями с непредвзятым слушателем.

Ей было чуть за сорок. Восемнадцать месяцев назад она потеряла мужа в результате осложнений после заурядной операции по удалению грыжи. Она не могла ни смириться с его смертью, ни тем более объяснить случившееся детям, и начала искать кого-то, на кого можно было возложить вину. Для этого она решила подать иск о преступной небрежности. Вероятность решения в ее пользу была не слишком высокой; только третий адвокат из тех, к кому она обратилась, согласился представлять ее интересы.

Она приходила к Кэйси раз в неделю на протяжении нескольких месяцев. Доминирующим чувством у Джойс был гнев, не находящий выхода. Он заставлял ее просыпаться по ночам, отвлекал от дел в течение дня и превращал ее практически в одержимую. Задачей Кэйси было помочь ей справиться с этим чувством.

– Давно не виделись, – сказала Кэйси, когда они уселись друг напротив друга: Джойс – на диване, сама Кэйси – в кресле.

– Четыре месяца, – кивнула Джойс. Она прекрасно владела собой, о внутреннем напряжении свидетельствовали лишь кисти рук, судорожно сцепленные на коленях. – У меня все было хорошо. И у девочек тоже. Они вернулись к своим обычным занятиям – футбол, скауты, балет. На следующей неделе они отправляются в летний лагерь.

– А вы? Вы работаете?

До замужества Джойс занималась дизайном витрин. После того, как дочери пошли в школу, она иногда брала отдельные заказы, но после смерти Нормана окончательно прекратила этим заниматься. Они с Кэйси уже обсуждали вопрос о ее возвращении к работе, если не ради денег, которые, кстати, тоже не помешали бы, то в терапевтических целях.

Теперь в ответ на вопрос Кэйси она сморщила нос.

– Нет. Я должна быть в распоряжении адвоката в любой момент. Да, знаю, знаю. Вы говорите, что это только питает мой гнев, но я ничего не могу с собой поделать. Я должна делать это ради Нормана. Но у меня все в порядке, на самом деле. Адвокат работает. Я контролирую свой гнев.

– Вы стали выходить куда-нибудь с друзьями?

– Да, иногда, на ланч. По вечерам – пока нет.

– Вы все еще носите траур.

– Пока дело не решено, мне это кажется уместным. В этом месяце были предварительные слушания. Противоположная сторона требует вынесения окончательного заключения, утверждая, что мы не сможем доказать их вину перед присяжными. Суд вынесет решение в конце недели.

– Что вы чувствуете по этому поводу?

– Я схожу с ума, – срывающимся голосом проговорила Джойс. – Поэтому я и пришла. Да, мне нужны деньги, но дело не только в этом. Это дело принципа. Норман не должен был умирать. У него остались две маленькие дочери, которые нуждаются в нем. Теперь он не увидит, как они станут девушками, как выйдут замуж, как у них будут дети. А я, я же полагалась на него. Мы думали, что состаримся вместе. А теперь не можем. Кто-то должен заплатить за это.

Кэйси уже слышала все это. В Джойс опять говорил все тот же гнев. С самого начала они обсуждали, как с хорошими людьми происходят плохие вещи. Джойс не желала смириться с этим тогда и не смирилась до сих пор.

– Наши шансы на победу невелики, – продолжала Джойс. – Адвокат сказал это сразу, как только я обратилась к нему, и в конце слушаний он повторил это. Судья задает такие вопросы, которые играют на руку нашим противникам. И что же мне делать, если решение будет не в нашу пользу? Я имею в виду, я не должна буду успокоиться на этом. Мы можем подать апелляцию. Но мой адвокат откажется. Он сказал, что подчинится решению суда, и, возможно, он прав. Порой я чувствую себя настолько измученной, что мечтаю только об одном – чтобы все поскорее закончилось. А потом приходит второе дыхание, и я вновь хочу выиграть дело; я просто действую.

– А если вы выиграете, что тогда?

– Это будет значить, что мне удалось что-то доказать. Тогда я смогу оставить все это позади и жить дальше.

– А если вы проиграете? Джойс медлила с ответом.

– Не знаю. Поэтому я и нервничаю. Мы с вами говорили о гневе. Но что я буду делать с ним, если мне некого будет обвинять?


После встреч с тремя остальными клиентами Кэйси все еще продолжала раздумывать над словами Джойс. Пока Конни был жив, поддерживать свой гнев было легко; пока он жил и дышал, он мог набрать телефонный номер, послать ей сообщение или записку, даже передать что-нибудь через общих знакомых. Теперь, когда его не стало, эти пути были закрыты. А ее гнев?

Сейчас, направляясь в сад, Кэйси не могла поддерживать его в себе. Она даже специально пыталась это сделать. Она стала думать о том, чтобы переместить столик и стулья на другое место, просто чтобы сделать так, как хочется ей. Однако три шага под перголой – и она уже не могла придумать лучшего места для столика, чем то, на котором он находился.

Для любых негативных мыслей сад был черной дырой, он засасывал и растворял их в себе.

Небо затянулось облаками, воздух стал более влажным, но и без солнца место не потеряло своего очарования. Рассеянный свет делал все вокруг словно плюшевым. Деревья стали отличаться друг от друга больше цветом, чем структурой крон. Цветы стали неяркими, камни казались мягкими.

Кэйси прикрыла глаза, чтобы открыть их через несколько секунд, когда звук распахивающейся двери и шагов возвестил о появлении Мег. Она несла бутылку вина и блюдо, на котором лежали маленькие шпажки с нанизанными на них кусочками жареной говядины и овощей. Кэйси только начала размышлять над тем, с какой стороны подступиться к этому изобилию, как подоспела помощь.

– Проезжала мимо, решила на всякий случай проверить, вдруг ты здесь, – радостно объяснила Брайанна, не мешкая присоединившись к трапезе. – Я ведь могу к этому и привыкнуть.

Кэйси думала о себе то же самое.

– Ну и как это, работать на его рабочем месте? – спросила Брайанна.

Кэйси отложила в сторону пустую шпажку и, откинувшись на спинку стула со стаканом вина в руках, постаралась привести в порядок мысли.

– Очень, очень странно. Меня не оставляла мысль: «Кэйси, что ты здесь делаешь?» Он писал за этим столом. Он говорил по этому телефону. Идеи, вышедшие из этого офиса, распространились по всему миру. А теперь тут осталась только бедная старушка Кэйси.

– И что же не так со старушкой Кэйси?

– Я не могу делать то, что делал он. Я поняла это сегодня, беседуя с клиенткой. На редкость умная женщина, преуспевающий предприниматель, владелица трех дорогих ресторанов, в которых никогда нет свободных мест, при этом страдает жутким комплексом самозванки.

– А причина?

– Ее отец держал лавку. Мать была домохозяйкой. Они думали, что, поступая в кулинарную школу, она зря теряет время. Они пытались отговорить ее от покупки первого ресторана; говорили, что выше головы не прыгнешь, когда она открыла второй, а когда открыла третий – вычеркнули ее из завещаний.

– Почему?

– Они сказали, что она слишком безрассудна и они не хотят, чтобы она спустила их с трудом нажитые сбережения. И вот так она и живет, мрачнее тучи, процветая с каждым годом все больше, но все равно продолжая ощущать, что ее рестораны – это карточный домик на грани падения. Потому что так воспринимают это ее родители. И это глубоко укоренилось в ней.

– Но это совсем не твой случай. Конни никогда не говорил тебе, что ты делаешь что-то плохо.

– Словами – нет, – проговорила Кэйси, касаясь губами края стакана.

– А ты думаешь, что он оставил бы тебе этот особняк, зная, что ты будешь принимать здесь клиентов, если бы считал тебя никудышным консультантом?

Кэйси пожала плечами. Она вообще не представляла, что мог думать о ней Конни, неважно, плохое или хорошее.

– Кэйси, у тебя великолепная практика. Мы с Джой пошли по пути наименьшего сопротивления, поступив на службу. – Джой работала в государственной клинике, Брайанна – в реабилитационном центре.

– Я бы не сказала, что у вас легкая работа.

– Но нам не приходится беспокоиться о том, где взять клиентов. Они всегда под рукой. А тебе – приходится, и посмотри, какую клиентуру ты сумела набрать. Ну-ка, расскажи мне о сегодняшних посетителях?

В деле поднятия духа на Брайанну всегда можно было положиться.

– Две фобии, заниженная самооценка, три адаптационных нарушения и один приступ паники.

– У тебя или у нее?

– У нее. Она не сразу смогла найти дом. А если что-то оказывается не там, где она рассчитывает, она впадает в панику и начинает воображать все, что угодно.

– Например?

– Голос ее мужа. Она всю жизнь терпит от него словесные оскорбления и теперь стала слышать его голос постоянно. И поэтому переживает из-за любых пустяков.

– Она дошла до стадии понимания, что на самом деле его нет рядом?

– Разумом – да. Чувствами – нет. Порой это просто парализует ее.

– Может быть, ей нужно от него уйти?

– Если бы проблема была только внутри нее – да. Но здесь все сложнее. У них четверо детей, которые еще живут с ними, а единственное, чем она умеет заниматься, – вести хозяйство. Она относится к мужу как к работодателю. Если он ее уволит, куда она пойдет, и что тогда будет с детьми? Нет, она не может от него уйти. Лучшее, что я могу сделать для нее – помочь ей обрести перспективу. Взглянуть на все со стороны, реально оценить, что она делает хорошо, и научиться как-то взаимодействовать с тем, что он говорит. Она на самом деле слышит его голос.

Брайанна подозрительно притихла. Она глотнула вина и неожиданно погрустнела. Потом тихо спросила:

– Как твоя мама?

Кэйси посмотрела на нее искоса.

– Это к вопросу о голосах?

– Ты продолжаешь?

– По-своему, да.

– Кэйси, – покачала головой Брайанна.

– Я все понимаю. Если она действительно находится в таком растительном состоянии, как утверждают доктора, она не может слышать, не может думать, не может ничего знать. Но, Брай, я чувствую там ее присутствие. Клянусь, это так. Я знаю, о чем она думает.

– Какие-нибудь улучшения есть?

– Сегодня опять были судороги. Врач сказал, что она слабеет.

– И что ты чувствуешь?

– Я должна испытывать облегчение. Такое существование нельзя назвать жизнью.

– Нет, что ты чувствуешь?

– Если это правда, я знаю, что это к лучшему. Я больше не плачу. За три года все выплакала. Меня уже даже больше не трясет, как раньше. Я привыкла видеть ее в таком состоянии.

– Так что же ты чувствуешь? – не отступала Брайанна.

– Опустошение, – ответила Кэйси, приложив ладонь к занывшему сердцу.


За эти три наполненных болью года Кэйси успела понять, что наилучший способ справиться с опустошением – занять голову чем-то еще. Она чувствовала себя хорошо, общаясь с клиентами, когда ее обязанностью было переживать их чувства. Ей было хорошо, когда она занималась йогой, бегом или спортивными играми с друзьями.

Однако в этот вечер, когда Брайанна уехала, единственным, что отвлекало ее, были размышления о Конни и «Флирте с Питом». Ради того, чтобы найти рукопись, она была готова копаться в вещах Конни.

Дюйм за дюймом она обыскала кабинет. Ничего, имеющего хотя бы отдаленное отношение к запискам, ей не попалось, однако она нашла личный архив Конни – банковские уведомления, копии чеков, налоговые декларации. Все это было сложено в аккуратно помеченные и расположенные по порядку пластиковые коробки в нижних ярусах шкафов. Просматривая бумаги, она узнала, что он выписывал чеки от руки, вовремя оплачивал счета, поддерживал государственное радио и телевидение и ежегодно жертвовал крупные суммы обществу натуралистов Мэна.

Он родился в Мэне. Что-то связывало его с Мэном всю жизнь. Кэйси могла поклясться, что Литтл-Фоллз, настоящий или выдуманный, был в Мэне.

Она просмотрела все мэнские бумаги, пытаясь найти упоминание о городе. Она просмотрела брошюры, в которых он заполнял бланки заявок на пешеходные экскурсии, путешествия на каноэ, экспедиции по наблюдению за птицами и горные походы. Некоторые из них – точнее сказать, всего несколько штук, – выглядели так, словно так никогда и не были отосланы, к некоторым были даже подколоты неоплаченные чеки. Другие, должно быть, отсылались, так как на них стояли отметки о получении. Она прочла все эти брошюры. Упоминания о Литтл-Фоллз не было ни в одной.

Когда она вернула все на свои места, то поняла, что слишком устала, чтобы возвращаться в квартиру. Учитывая, что встреча с первым завтрашним клиентом была назначена на восемь утра, это просто не имело смысла.

На этот раз она направилась сразу в гостевую спальню. Конни все еще присутствовал там, с другой стороны холла, однако теперь, просмотрев его счета и осознав ответственность, которую он возложил на нее, она чувствовала себя отчаянной и дерзкой. В конце концов, решила она, так как она – единственная, не считая привидения, кто теперь должен оплачивать эти счета, у нее есть право ложиться спать там, где вздумается.

Она уснула, размышляя о надежных, практичных, материальных вещах, вроде отопления и вентиляции, кровельных и малярных работах и выведении насекомых, однако в полночь неожиданно проснулась, уверенная, что ее разбудил какой-то звук.

Она села в постели и осмотрелась. Комнату довольно ярко освещали уличные фонари. Она могла видеть все достаточно ясно, но не увидела ничего.

Затаив дыхание, она прислушивалась. Город спал, тихо посапывая за ее окном. В комнате не раздавалось ни звука. В холле тоже.

Говоря себе, что ее воображение, пока она спала, вышло из-под контроля, она улеглась обратно в кровать и закрыла глаза. Однако через несколько секунд вскочила снова и на этот раз уже не смогла остаться в кровати. Накинув халат, она подкралась к двери и прислушалась. Отправляясь спать, она оставила дверь полуоткрытой, и в том же состоянии она и оставалась. Конечно, это ничего не значило. Привидения проходят и сквозь двери. Но она не верила в привидения.

Выскользнув в холл, она затаилась. Откуда-то из глубины дома доносилось гудение, но в этом механическом звуке не было ничего сверхъестественного или необычного. На цыпочках подкравшись к двери спальни Конни, она снова прислушалась. Этот звук был почти неслышным. Она не могла определить его происхождение.

Как обычно, дверь была приоткрыта. Стараясь не задеть ее, Кэйси заглянула в комнату, но не смогла разглядеть почти ничего. Входить она не стала. Она еще не настолько осмелела. Убеждая себя, что звуку, который ей послышался, можно дать рациональное объяснение и Мег с утра несомненно сможет ей его дать, она отступила назад. И вот тогда она увидела глаза.

Глава 8

Кэйси не медлила. С быстротой молнии она бросилась в свою комнату и с силой захлопнула дверь.

Глаза ей померещились. Никаких психозов, просто сила внушения. Ее сосед сказал о привидении, вот она его и увидела. На самом деле это не столь уж сильно отличалось от разговоров с матерью. Врачи утверждали, что Кэролайн не могла разговаривать в течение этих трех лет, и кто такая была Кэйси, чтобы спорить? Если она слышала голос, она просто воображала его себе.

Конечно, она слышала голос Кэролайн потому, что хотела его слышать, а в случае с привидением было совсем не так. Значит, ее воображение подстегнул чуждый дух этого дома? Или тот факт, что комната с другой стороны лестничной площадки принадлежала ее отцу и какая-то часть ее души все-таки хотела, чтобы он был там, после того, как он пригласил ее в этот дом?

Очень тихо она вернулась в постель. Не сняв халата – она не хотела, чтобы какое-то воображаемое привидение видело ее обнаженной, – она легла на спину посередине кровати и лежала так, сложив руки на животе и не отводя глаз от двери.

Никакого движения. Никакого звука. Она продолжала смотреть и слушать примерно с час, пока наконец не заснула, но спала беспокойно, часто просыпаясь, чтобы снова прислушиваться и присматриваться. Когда, наконец, забрезжил рассвет, она поняла, что слишком сосредоточилась на своих переживаниях.

Достав из спортивной сумки желтую майку и шорты, она быстро натянула их на себя и скрутила волосы резинкой. Открывая дверь своей комнаты, она не могла не подумать о ночных звуках и бросила взгляд на темную полоску за приоткрытой дверью Конни. Однако ей удалось без всяких происшествий добраться до лестницы, и дальше она, не останавливаясь, поспешила вниз, через главный холл, мимо акварелей Рут – не отрывая глаз от ступеней – через офис и, наконец, в сад.

Выйдя из-под перголы, она ощутила мгновенное успокоение. Сейчас, на рассвете, в саду было свежо, хотя день и обещал снова быть теплым. В воздухе сладко пахло… сиренью, она узнала запах сирени. Запах привел ее к двум обильно усыпанным лиловыми кистями кустам, посаженным позади цветочных клумб. Она улыбнулась, прикрыла глаза и некоторое время наслаждалась запахом.

Через несколько минут, чувствуя себя словно обласканной цветами, она выбрала подходящее место в заросшей части сада и опустилась на землю. Она проделала обычный комплекс, в течение пятнадцати минут принимая различные позы приветствия солнцу, сосредоточившись на своем дыхании. Она расслабляла одну часть тела за другой, концентрируясь – действительно концентрируясь – на том, чтобы изгнать из тела напряжение, возникшее от всяких жутких мыслей, вроде привидений, работы в офисе Конни, смерти Кэролайн и полном одиночестве в мире, которое последует за этим. С каждым глубоким вдохом накачивая организм позитивной энергией, она чувствовала, как невидимые зажимы отпускают ее шею, спину, живот, ноги. Когда ее мысли норовили уйти в сторону, она настойчиво загоняла их на место. Снова и снова она наполняла легкие воздухом и медленно, старательно выдыхала.

Она повторила цикл поз три раза и, закончив, почувствовала себя значительно более расслабившейся. Как всегда, излюбленное блюдо она приберегла на десерт. Используя в качестве опоры ствол старого каштана, она опустилась макушкой на землю, создав дополнительную поддержку сцепленными на затылке пальцами, и медленно начала поднимать тело вверх – бедра, затем ноги, затем ступни, – пока не достигла состояния равновесия и покоя.

Стойка на голове оказывала тонизирующее действие. Она всегда ощущала это, но сильнее всего – после бессонной ночи. Сила тяжести, действовавшая на ее тело в обратном обычному направлении, давала системе кровообращения освежающую встряску. Тело приятно покалывало, кожа дышала, грудь поднималась. Это взбадривало ее не хуже, чем пригоршня ледяной воды, выплеснутая в разгоряченное лицо.

А сан вверх ногами стал обновленным миром оттенков и форм. В нем не было никаких привидений. Все было правильным и твердым – в том числе и мужчина, который неожиданно, бесшумно появился перед ней. Должно быть, он прошел через заднюю калитку, но был таким же реальным, как можжевельники и тисы, из которых слагался фон для его перевернутого изображения.

По крайней мере, она считала, что он был настоящим.

Однако потом она передумала. Он не приходит по вторникам. Она просто захотела, чтобы он был здесь, – захотела, чтобы он увидел, в какой она спортивной форме, как идет ей желтый цвет. Ей хотелось подразнить его и почувствовать в этом свою силу, в качестве компенсации за то бессилие, которое она ощущала во всем, что касалось ее родителей. Она хотела, чтобы он появился здесь. Его присутствие добавляло привлекательности саду, он был Адамом для нее – Евы.

Вызвать дух садовника было очень заманчиво, и вверх тормашками он выглядел весьма интригующе. В таком виде он казался отлитым из бронзы, ширина его плеч была как раз достаточной для того, чтобы выдержать вес тела. «Красивые плечи, – подумала она. – Не чересчур массивные. Ровно столько мышц, сколько надо». Она могла это видеть, так как в ее воображении он был одет в майку без рукавов. Майка была черной, свободно заправленной в сидящие на бедрах джинсы, которые, в свою очередь, были заправлены в зашнурованные наполовину рабочие ботинки. А еще эти карие глаза, надежные, как каштан у нее за спиной. И растрепанные темно-русые волосы. Глядя на него вверх ногами, она представила, что он тоже растет здесь, в саду ее отца, укоренившись этими волосами. Но потом она подумала, что он где угодно будет производить впечатление прочно укоренившегося, просто он сам по себе был очень устойчив.

Образ пошевелился. Это было почти незаметное движение, перенос веса на одну ногу, но достаточно реальное для того, чтобы ошеломить Кэйси. Она покачнулась и начала терять равновесие.

Он шагнул к ней, протягивая руку.

– Нет, нет, нет, – поспешно запротестовала она. В таком положении ее голос казался выше, чем обычно. – Не трогайте меня. – Она вновь обрела устойчивость. – Я в порядке. – Она сконцентрировалась, сделала успокаивающий вдох и вернула себя в нужное состояние.

Он никуда не делся.

– Сегодня же не среда, – заметила она. Обычно она не шаталась, не теряла равновесие, стоя на голове. Ее инструктора по йоге поражало, как долго она может простоять в таком положении. Определенно, сегодня она показала не лучший результат.

– Надо полить недотроги, – сказал он. Это было вполне рациональное объяснение, хотя оно, в свою очередь, порождало новые вопросы.

– В доме отца есть всевозможные технические новинки. Почему же он не сделал в саду автоматическую систему орошения?

– А зачем? У него был я.

– Заставлять вас заезжать сюда, чтобы полить цветы, невыгодно ни по времени, ни по средствам.

Джордан приподнял одно из своих широких плеч в жесте, который Кэйси интерпретировала как пожатие.

– Меня это не волнует.

– Вам нравится поливать?

– Мне нравится поливать.

– Но ехать сюда…

– Моя фирма недалеко отсюда.

– А! – Она размышляла, где он живет. Она не могла представить себе, что он обитает здесь, на холме. Даже самые скромные апартаменты здесь были слишком дороги. – Вы давно занимаетесь его садом?

– Семь лет.

– А кто был до вас?

– Никого. Здесь была одна трава и бурьян.

– И замечательные старые тсуги, клены, березы и дубы, – мягко напомнила она. – А кто делал дизайн-проект? – Теперь она держалась твердо, даже с голосом удалось более-менее справиться.

– Я.

– Через «Дэйзис Мам»?

– Да.

– У вас есть квалификация ландшафтного дизайнера?

– Нет. Я просто разбираюсь в растениях.

– А мой отец? Мы уже установили, что он любил их. А разбирался ли?

– Он разбирался в том, что ему нравилось. Я просто помогал. – Он замолчал, потом с интересом спросил: – Вас это задевает?

Такие вопросы обожала задавать ей Брайанна, и у Конни он наверняка бы вызвал одобрительный кивок, потому что это был вопрос в точку. А ответ? Да, это задевало Кэйси. Можно было назвать это завистью или ревностью. Можно – обидой. У нее складывалось впечатление, что слуги ее отца пользовались его доверием и уважением, даже симпатией, которых она, дочь, была лишена.

Но садовник не был ни в чем виноват. Он просто прекрасно справлялся со своими обязанностями.

– Вы сделали потрясающий сад, – сказала она. – Но вы не говорили мне, занимался ли он сам чем-нибудь здесь?

– Ваш отец? Да, порой он тоже брался за дело. Это был его способ выражения благодарности за то, что я помогал ему в других делах.

– В каких?

– В разных. Переносить вещи. Поднимать их по лестнице. Например, архивы. Когда он закрывал историю болезни, он клал папку в специальный ящик. Когда ящик заполнялся, он перемещал его содержимое наверх.

– В запасные комнаты? Но в тех коробках не может быть только архив.

– Там книги. И письма. Профессиональная корреспонденция.

– А личная?

– Все личное должно быть в ящиках, помеченных буквой «М» на крышке.

Личные архивы Конни. Если у записок есть продолжение, оно должно быть там. Мысли Кэйси так быстро унеслись к комнатам, забитым коробками, что она снова покачнулась.

Садовник снова потянулся к ней.

– Не трогайте меня, – так же, как и в прошлый раз, предупредила она. – Все в порядке.

Она едва восстановила равновесие, как вдруг он спросил:

– У вас с этим проблемы?

– С чем?

– С прикосновениями. У вашего отца были. Он не любил, чтобы его касались. Если кто-то касался его рукой или пальцами, то только случайно. Он всегда соблюдал физическую дистанцию с людьми.

Кэйси это предполагала, однако ей приходилось видеть Конни лишь в рабочей обстановке, когда физическая дистанция была естественна. Работа в доме и в саду была иным делом. Она могла бы побольше расспросить Джордана об этом, если бы ее не взволновал его первый вопрос. Здесь уже дело касалось лично ее. Она чувствовала, что должна расставить все по местам.

– Нет. У меня нет никаких проблем с прикосновениями.

– Значит, только с наемными руками? Вы уже в третий раз запрещаете мне прикасаться к вам.

– Нет, – терпеливо ответила она. – Просто для меня важна самостоятельность. Я не собиралась падать с кресла вчера и не собираюсь падать сейчас. – Словно в доказательство этих слов, она осторожно наклонила корпус, опуская ноги, пока они не коснулись земли. Не желая торопиться, несмотря на то, что он созерцал ее заднюю часть, она медленно подняла голову и вернула себя к нормальному восприятию мира. Убедившись, что у нее не кружится голова, она в последний раз глубоко вздохнула и повернулась. Садовник был высоким, намного выше ее. Она задрала подбородок и постаралась посмотреть на него прямо. – Некоторые мужчины думают, что женщины – хрупкие существа. Я не такая.

Он казался слегка изумленным. «Нет», – вдруг поняла она. Он казался слегка возбужденным. В его темных глазах промелькнул явный оттенок одобрения. В свою очередь, подстегнутая этим, Кэйси приблизилась к нему вплотную.

– Что касается прикосновений, – проговорила она, обнимая его за талию, – то мне они очень нравятся. – С вызовом глядя ему в глаза и ожидая, отступит ли он, она прижала ладонь к его груди, потом положила на плечо, провела по руке, взяла за запястье. Ее пальцы переплелись с его, и она почувствовала, как он на мгновение сжал их. – Я люблю прикосновения, – вкрадчиво сказала она. – У меня никогда не было проблем с этим, а что касается наемных рук, то я с детства сидела с ними за одним столом. С одним из них я снимала квартиру, когда училась в колледже, а еще с одним потеряла девственность. – Наверное, этого не стоило говорить, потому что в этот момент между ними вспыхнуло что-то – из одобрения в его глазах выросло нечто большее, скрывающееся за пожатием руки, нечто, распространяющееся из точек соприкосновения их тел, – и упоминание о сексе только усугубило ситуацию. В попытке усмирить огонь со своей стороны, в то же время не теряя близости, потому что Джордан был хорош не только на ощупь, но и обладал запахом истинного мужчины, она сказала: – Нет, никаких проблем с наемными руками. Проблемы с привидениями. Тебе известно что-нибудь об Ангусе?

Джордан, не произнося ни слова, смотрел на нее сверху вниз. Его глаза стали еще глубже, выразительнее, щеки раскраснелись. Кэйси ощущала движения его грудной клетки меньше чем в дюйме от себя и чувствовала, как сбивается его дыхание. Это было потрясающее чувство.

Внезапно она поняла, что движения его грудной клетки означают попытки подавить смех. Выдернув свои пальцы из его руки, она быстро отступила на шаг. С возмущением она спросила:

– Так что, Ангус – это шутка?

– Нет, – ответил он, хотя уголок его рта дернулся. – Это кот.

– Кот?

– Ты с ним не встречалась?

Глаза в темноте, едва слышный шорох по полу в ночи, странные звуки, которые с одинаковым успехом могли быть мурлыканьем и взволнованными вздохами призрака. И разговоры Мег с самой с собой. Конечно. Можно было и догадаться.

Чувствуя себя идиоткой, она нахмурилась.

– Нет, я с ним не встречалась. О коте меня никто не предупредил.

– Если ты против, я заберу его. Этого она совсем не имела в виду.

– Нет уж, если он прилагается к дому, значит, он мой.

– Мы с Ангусом прекрасно ладим.

– Может быть, у нас тоже получится. – Хотя здесь возможны проблемы. – Он не выходит из спальни хозяина?

Лицо Джордана посерьезнело:

– Днем – да. Ночью он может бродить вокруг, но после смерти Конни не уходит далеко. Он ждет возвращения своего друга.

– Как это печально. – Кэйси внезапно стало больно. Она направилась в сторону дома, потом остановилась и снова повернулась к Джордану. – Он меня отвергнет?

– Не знаю.

– Он царапается, кусается?

– Никогда.

Кэйси приподняла брови, сжала губы и направилась к дверям. Быстро пройдя через офис, она поднялась на один пролет лестницы, потом на второй. Когда она дошла до спален, ее шаги замедлились. Повернув к двери Конни, она осторожно приблизилась. «Не привидение, а кот, не привидение, а кот», – продолжала твердить она себе, но все равно чувствовала, как сердце стучит. Рядом с дверью она, поджав ноги, опустилась на ковер.

Ей приходилось общаться с кошками. У матери на ферме они всегда были. В момент трагедии их было две. Кэйси собиралась забрать их к себе, но одна из ткачих Кэролайн просто умоляла отдать кошек ей. Квартирка Кэйси была крохотной, сердце занято Кэролайн, а небольшую пустоту в душе она давно научилась игнорировать – и несмотря на это, она все-таки подумывала о том, как бы похитить этих кошек. Компания по вечерам ей бы не помешала.

– Ангус, – тихонько позвала она и подвинулась чуть ближе. – Ангус, ты здесь?

Она ждала, прислушиваясь, но не слышала ни звука. Она подумала, что, весьма вероятно, кот спит где-нибудь в глубине комнаты, и лучше потратить время на изучение ящиков с буквой «М». Но записки были рассказом, возможно – реальным, возможно – нет, однако в любом случае – способным подождать. А кот был живым. Он был здесь и ждал Конни вот уже почти четыре недели. Кэйси очень хотела дать ему понять, что она тоже сможет позаботиться о нем.

– Ан-гус, – снова проворковала она, подвигаясь еще ближе. Кот Конни теперь ее? Хотя она не видела его, но ощущала его присутствие. – Ну выходи, поздороваемся, красивая киска, – пропела она, потому что некрасивых кошек ей встречать не приходилось, равно как и тех, которым бы не нравились похвалы.

Подавшись вперед, она заглянула в приоткрытую дверь. Когда ей показалось, что она видит глаза, она отшатнулась. «Кэйси, это не привидение. Это кот», – напомнила она себе. Снова наклонившись вперед, она открыла дверь пошире.

Глаза и вправду были там, настоящие, не воображаемые. Они находились на расстоянии полуметра за дверью и смотрели на нее из тени. В проникающем сзади дневном свете вырисовывался силуэт животного. Кэйси были ясно видны настороженные уши.

«Ждет возвращения своего друга». Ее сердце таяло. Она могла обвинять Конни Ангера во многом, и не в последнюю очередь в том, что из-за него ей пришлось чувствовать себя ненужной, нелюбимой и неподходящей на роль его дочери. Но она не обижалась на него за то, что он оставил ей кота. Кот был самой близкой, самой живой частью самого Конни, к которой она могла прикоснуться. Кот был важнее, чем особняк. С котом она могла справиться.

Она протянула руку по направлению к глазам.

– Ох, Ангус, мне так жаль. Я – не Конни, но я люблю кошек. Я с огромной радостью буду заботиться о тебе.

Она подползла ещепоближе, оказавшись уже на самом пороге. Она потянулась вперед, предлагая коту обнюхать свою руку. – Ну, давай поздороваемся, большой мальчик, – нежно проворковала она.

– Откуда ты знаешь, что он большой? – спросил, появляясь снизу, Джордан.

– Большие глаза, большие уши, большой кот, – ответила Кэйси и добавила: – Так ведь?

В конце концов, Джордан знал этого кота. Джордан знал сад. Он также знал дом. Кэйси могла бы привязаться к мысли о том, что этому чужаку известно все то, что неизвестно ей. Но ее мысли были заняты совсем другим: ей было известно, что, несмотря на внешнюю неухоженность, от этого мужчины пахло мылом, что, когда она провела рукой по его груди, она ощутила мягкие волосы под майкой, что даже в такой ранний час его тело было теплым. Все это прочно запечатлелось в ее голове, а с его появлением встало комом в горле.

– Так, – подтвердил он, минуя последний столбик перил. Она с минуту позволила себе полюбоваться им, потом, как хорошая девочка, вернулась к коту.

– Сколько ему лет?

– Восемь. Он еще немало поживет, я думаю. Конни прекрасно о нем заботился. – Присев рядом с Кэйси, он тихонько позвал: – Эй, Ангус! Ну, поди сюда. Это я, твой товарищ. – Он поцокал языком.

– У него там есть еда и туалет? – шепотом поинтересовалась Кэйси.

– Все необходимое. Кошки на удивление самодостаточны. – Он опустился на одно колено и открыл дверь еще шире. – Ну, выйди, Ангус. Она не кусается.

Увидев наконец кота целиком, Кэйси восхищенно вздохнула:

– Какой красивый!

У кота была в основном серая шерсть, с яркими черными и белыми отметинами, квадратная морда, курносый нос и пышный меховой нагрудник. Он глядел прямо на Джордана большими зелеными глазами – большими, зелеными, очень красивыми глазами, в которых можно было прочесть печаль, смущение или страх.

– Это мэйн-кун,[2] да? – спросила Кэйси.

– Да. – Джордан потянулся к коту, но тот отпрянул назад. – Ну! – недовольно покачал головой Джордан. – Что такое? Ты же меня знаешь. Мы же друзья.

Ангусу это было известно. Он выразительно посмотрел на Джордана. «Может, мы и друзья, – словно говорил он, переводя взгляд на Кэйси, – но кто, черт возьми, она такая?»

– Это дочь Конни. Она хорошая.

Было непохоже, что Ангуса это успокоило.

– Никогда бы не подумала, что Конни любил животных, – пробормотала Кэйси. Он всегда казался ей слишком формальным.

– Кошек. Никого больше. На самом деле, никого, кроме Ангуса. Доктор Ангер не испытывал особенно горячих чувств к другим животным, даже к другим кошкам, и это у них было взаимно. Единственный человек, к которому Ангус залезал на колени, был доктор Ангер.

– И Конни позволял это? – удивленно спросила Кэйси, поднимая глаза на Джордана.

Он поймал ее взгляд.

– Ты о прикосновениях? Я думаю, это относилось только к людям. По отношению к Ангусу он был старым добряком.

– Почему он не любил людей?

Джордан пожал плечами.

– Он никогда не намекал ни на что… ну, что могло бы дать основания предположить, что его отец бил его? Или что он вырос среди людей, которые не переносили прикосновений? Или что он подвергся сексуальным домогательствам?

Садовник сухо глянул на нее.

– Если это было психическим нарушением, то он явно излечился, хотя бы отчасти, учитывая твое появление на свет.

– Одна ночь. Это все, что было у них с моей матерью. А то, что было у них с женой, я бы не назвала браком.

– Они были вполне счастливы вместе, по крайней мере, так выглядело со стороны. К тому же, откуда известно, что это не она захотела жить отдельно?

– Если это было и так, – предположила Кэйси, – то, возможно, именно потому, что он не мог к ней прикоснуться. Подозреваю, что любая женщина от этого рано или поздно сойдет с ума.

– Не суди о других по себе.

Она отпрянула назад.

– Простите?

– Не все женщины определяют себя исключительно по половой принадлежности.

– Я так не делаю.

– Тогда к чему была сцена в саду?

– Чтобы показать, что я не такая, как мой отец, – пояснила она. – Мне нравится быть рядом с людьми. Мне нравятся их прикосновения. Я мечтаю о том, чтобы каждое утро просыпаться и ощущать рядом тепло тела, и я не имею в виду собаку или кошку. – Она сама не могла поверить в то, что произнесла это – она вовсе не была убеждена, что это правда, – однако сказанного было уже не вернуть. Она поспешно продолжила: – Я даже представить не могу, почему мой отец так не хотел этого. У меня были клиенты с определенными отклонениями, и с социальными, и с сексуальными, но мало кто из них был таким одиночкой, как Конни Ангер. Он был ненормален. Талантлив, но ненормален.

– А ты – нормальна, – заключил Джордан. – Но тоже талантлива.

Она посмотрела на него.

– Нет. Я бы не смогла получить докторскую степень, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Я с трудом закончила школу, с трудом закончила колледж и, можешь поверить, не потрясла академический мир, учась в аспирантуре. Но я смогла стать очень хорошим консультантом. – Вспомнив об этом, она быстро взглянула на часы. – О Господи! – Она поднялась, разминая затекшие ноги. – Мне пора бежать. – Она вспомнила о коте, посмотрела в комнату, но его там уже не было. Она вопросительно взглянула на Джордана.

– Вернулся туда, – он кивнул в глубь комнаты. – Ждать дальше.

– Как это печально. – Кэйси снова ощутила тепло в сердце. Она подошла к самому порогу. – Ангус? Я еще приду.

– Ты можешь зайти туда и разглядеть его. Она могла. Но она еще не была готова.

– Может быть, попозже.

– Ты же не боишься кота?

Кэйси смерила его взглядом и пошла через площадку к своей двери. Почти на полпути она внезапно обернулась. Джордан только что поднялся с колен.

– Эти ящики наверху – те, которые личные, – в них есть какой-то порядок? Например, хронологический?

– Не знаю.

– Ты же помогал ему заносить их наверх?

– Я не изучал содержимое. Это не мое дело. Я всего лишь садовник.

У Кэйси было дурацкое ощущение, что здесь что-то не так, она почувствовала легкий испуг.

– Если ты всего лишь садовник, что ты делаешь здесь, в доме? – Она не видела у него в руках лейки, ножниц или распылителя. – Не пора ли тебе вернуться к тюльпанам?

– У нас нет тюльпанов. Калина, гардении, вербена, люпин, водосбор, гелиотроп.

– Значит, у тебя полно работы, разве не так?

Он с минуту молча смотрел на нее. Потом поднял руки, показывая, что сдается, и неторопливой походкой направился к лестнице.

– Кот твой. Делай что хочешь.

Кэйси хотела как-то разделить утро между исследованием коробок с архивом Конни и выманиванием Ангуса из комнаты. Однако после того, как она оделась, ей пришлось заняться просмотром записей о сегодняшних клиентах. Она совместила это с завтраком, на приготовлении которого настояла Мег, а когда закончила с едой, занялась необходимыми телефонными звонками. Ей нужно было сообщить новый адрес офиса клиентам, назначенным на среду и четверг, своему бухгалтеру, поставщикам услуг, с которыми она работала чаше всего, и психиатру, который теперь, за неимением Джона, будет выписывать лекарства ее клиентам. Она управилась со всеми этими делами как раз к приходу первого посетителя, и с этого момента ей было уже некогда думать ни об Ангусе, ни о коробках Конни. Когда она общалась с клиентом, она была сосредоточена только на нем.

Сегодня она уже чувствовала себя в офисе более свободно; хотя и не решилась съесть леденцы из стола Конни, но уже начала подумывать об этом. Она вполне могла раз-другой подкрепиться сладеньким. Но это были леденцы Конни. А чувствовать себя уютнее она стала благодаря стараниям сделать офис своим.

Она добилась этого, достав свои бумаги и разложив их повсюду, в слегка небрежной манере. Конни бы категорически не одобрил этого. Но она не была Конни. Она прекрасно знала, что в какой стопке бумаг находится. Но это были ее бумаги, которые лежали рядом с ее компьютером, с ее книгами, стоявшими на полках за спиной. И здесь были ее клиенты. Она должна была уделять им все свое внимание.

Поэтому она думала только о них, пока последний не покинул офис. Было уже шесть, и Кэйси чувствовала себя вымотанной. Она попросила у Мег большой стакан холодного кофе и направилась с ним в сад.

Жаркий влажный воздух казался тяжелым.

Джордан подрезал кусты. Увидев его в саду, она остолбенела. Был все еще вторник, и он уже не поливал недотроги. Ей хотелось сказать что-нибудь едкое, но она была слишком уставшей. Опустившись на стул у столика, она стала просто наблюдать за его работой.

Он тоже выглядел уставшим. Волосы были влажными, подбородок потемнел от щетины, джинсы на коленях и сзади были в земле. Майка еще больше почернела от пота, кожа блестела.

Она хотела было предложить ему выпить холодненького. Но он не был гостем у нее на вечеринке.

Хоть он и не смотрел на нее, она не сомневалась, что он знает, что она здесь – и она оставалась на месте, расслаблялась, наблюдая за ним, и чувствовала возникающее где-то внутри ленивое тепло.

Он работал не торопясь, отрезая одну ветку, потом другую. Отбросив отрезанное в сторону, он останавливался, окидывал куст оценивающим взглядом и делал еще два или три щелчка секатором. Кэйси смотрела, как он вытирает пот со лба. Спустя несколько минут он провел тыльной стороной ладони по переносице. Его волосы слиплись от пота. На блестящих плечах виднелась пара шрамов. Ему было жарко.

Она пожалела его и все-таки решила спросить, не хочет ли он пить, но тут он бросил секатор на землю и начал через голову стаскивать майку. Он вытер ею лицо, отшвырнул ее в сторону, поднял секатор и вернулся к работе, но уже через несколько минут секатор снова оказался на земле. На этот раз он направился к шлангу, из которого под кусты тонкой струйкой текла вода, взял его и, подняв лицо, стал лить на себя воду, которая стекала с лица на его обнаженный торс и дальше на джинсы.

Это было захватывающее зрелище. Кэйси едва дышала, не желая упускать момент. У него была сильная шея с в меру выступающим адамовым яблоком. Грудь с пропорциональным, не кричащим рельефом мышц покрывали тонкие мягкие волосы. Торс был худощав, но не тощ. Джинсы сидели достаточно низко, чтобы открывать полоску волос и намек на пупок, но только намек. Зрелище струящейся по всему телу воды загипнотизировало Кэйси.

И ему было это известно. Она поняла это, потому что он ни разу не взглянул в ее сторону. Она видела огонь в его глазах сегодня утром. Сейчас он играл свою роль хладнокровно. Больше он ничем не выдал себя, хотя у него была масса возможностей. Но ей хотелось видеть его возбужденным. Ей казалось неправильным, что ее так тянет к нему, а он не испытывает то же самое.

Конечно, неразделенная страсть встречается. Беднягу Дилана так тянуло к ней, а она не чувствовала ничего. «И так случилось потому, против всякой логики, – подумала она, – что все это должно было достаться садовнику ее отца». Власть физиологии проявилась в полной мере. Кэйси казалось, что тело просто звенит от чувственности. Она не помнила, чтобы когда-нибудь испытывала такое физическое влечение к мужчине. Смотреть, как он работает, было наслаждением, граничащим с грехом.

Закончив обливаться, он свернул шланг среди кустов и вернулся к обрезке, а она продолжала наблюдать.

Однако время шло, и ее удовольствие начало бледнеть, уступая место чему-то более мрачному, что собиралось, подобно грозе в жаркий день. Это было чувство одиночества, когда оно приходило к ней, она долго жила с ним, а в последнее время стала ощущать его еще более остро. Теперь, пришедшее следом за отчаянным желанием, оно было еще сильнее и печальнее – а она оказалась к этому не готова. Ее глаза наполнились слезами, и она ничего не могла с этим поделать. И уйти она тоже не могла. Она не знала, внезапность ли ощущений или усталость после рабочего дня, но что-то не позволяло ей двинуться с места. Чувствуя себя раздавленной, Кэйси приложила пальцы к губам.

Это движение привлекло взгляд Джордана. Он посмотрел на нее, нахмурился и направился к ней. Растерявшись, она уткнулась лицом в колени и начала тихо всхлипывать. Она хотела остановиться, хотела этого отчаянно, потому что не хотела показывать себя Джордану с такой стороны. Но другие желания перевесили это. Она хотела быть с кем-то. Она хотела, чтобы у нее была семья. Она хотела, чтобы ее любили.

Джордан точно не годился для этого. Такие отношения не строят на физическом влечении. Но сейчас, когда одиночество захлестнуло ее волной, она бы все отдала за то, чтобы он обнял ее, обнял так крепко, чтобы одиночество разлетелось в клочья и унеслось прочь.

Хотя она не могла его видеть, по близости голоса она поняла, что он остановился, склонившись, прямо над ней.

– Я могу чем-то помочь? – спросил он с такой нежностью, что ей стало еще больнее.

Чем он на самом деле мог помочь ей? Он не мог заставить Кэролайн очнуться или воскресить Конни из мертвых, а она не могла начать рассказывать ему о своей жизни. Он не ее врач. Он даже не друг ей. Поэтому она отрицательно покачала головой.

Едва она закончила это движение, как ощутила прикосновение, настолько легкое вначале, что могло быть воображаемым, потом сильнее. Это была его рука, ладонь и пальцы легли на ее волосы, принося неожиданное облегчение. По крайней мере в эту минуту она не была совершенно одинока.

Она не шевелилась, не желая, чтобы он убирал руку. Постепенно она перестала плакать. Она успокоилась, лишь изредка случайно всхлипывая.

– Я закончу здесь завтра, – так же мягко проговорил он. Через несколько мгновений он убрал руку с ее головы.

Она не подняла глаз. Она была слишком обескуражена. Сидя в той же позе, она слышала, как он чистит инструменты, несет их в сарай и выходит через калитку из сада. Она слышала, как он завел машину, но прошло несколько минут, прежде чем он уехал. Только тогда она выпрямилась, вытерла глаза и пошла в дом.

Минут через двадцать в дверь позвонили. Кэйси уже успела промыть глаза холодной водой и восстановить макияж и чувствовала себя более-менее в своей тарелке. Но все равно предпочла бы, чтобы дверь открыла Мег. Но Мег она уже отпустила.

Она спустилась по передней лестнице и выглянула в боковое окошечко. Перед дверями стояла темноволосая, темнокожая женщина. На ней была широкая рубаха и лосины, в одной руке она держала пачку листов бумаги. Такой великолепной кожи Кэйси не видела ни у кого – такой шелковистой кожи и такого выдающегося живота, хотя в остальном женщина была весьма изящной.

Кэйси открыла дверь, настороженно улыбаясь. Ответная улыбка была куда более естественной.

– Я – Эмили Эйзнер, вот решила познакомиться с новой соседкой. Вы уже встречались как-то с моим мужем, Джеффом. Мы живем здесь, в Корт, – она махнула рукой, – через четыре дома от вас.

– Да, я помню Джеффа. Он сказал, что вы беременны, но ни словом не упомянул о том, как вы красивы.

– И к тому же наверняка не сказал, что я черная, – добавила Эмили с прямотой, которая сразу же понравилась Кэйси. – Людей это обычно шокирует. Должно быть, я первая такая, поселившаяся здесь, в Корт, на верхних этажах, если вы понимаете, о чем я.

Кэйси понимала. Она протянула руку.

– Я Кэйси Эллис. Очень рада познакомиться с вами.

– Взаимно, – сказала Эмили, отвечая на рукопожатие. Улыбка постепенно сошла с ее лица. – Джефф не знал, что вы родня доктору Ангеру. Он не обращает внимания на то, о чем болтает прислуга в доме. Мои соболезнования.

– Спасибо. Но на самом деле я совсем не знала его.

– Неважно. Все равно это был ваш отец. Потеря есть потеря. Я знаю, что вы только переехали и у вас полно дел, но я хотела вернуть вот это. – Она протянула бумаги – теперь Кэйси видела, что это книги. – Это ноты. Мы с доктором Ангером всегда менялись ими. Это те, что он давал мне.

Кэйси взяла стопку.

– Вы играете на пианино?

– Не так хорошо, как он. Я брала уроки, но раньше мне никогда не хватало времени. А теперь я думаю, что сошла бы с ума от скуки, если бы не пианино. Я привыкла работать, но мы решили, что ребенок нам нужен больше, чем доход. У меня было два выкидыша за три года, поэтому на этот раз мы особенно осторожны.

Кэйси отступила внутрь.

– Может, вы пройдете и присядете?

– О, нет, – улыбнувшись, ответила Эмили. – Мне нравится стоять. – Она перестала улыбаться. – Я просто хотела, чтобы вы знали, мне будет не хватать вашего отца. Он не очень общался с соседями. Я была одной из немногих, кто стучался в эту дверь. Однажды я услышала, как он играет, и не смогла устоять.

– Я понятия не имела, что он играет, пока не увидела рояль. Так вы говорите, он играл хорошо?

– Он играл… – Улыбка Эмили стала задумчивой, – очень точно. У него не было абсолютного слуха, он не мог просто услышать музыку и подобрать ее. Ему приходилось много трудиться, много упражняться, но он добился замечательных результатов.

– Он брал уроки?

– Насколько я знаю, нет.

– Никогда?

– Он так говорил, поэтому это еще более удивительно. Я имею в виду, он действительно достиг совершенства. Он вполне мог играть в камерном оркестре, но не думаю, что кто-нибудь, кроме меня и Мег, слышал, как он играет. Мне кажется, для него это было очень личным.

– Он был застенчив, – сказала Кэйси. Впервые в ее устах это прозвучало не как обвинение, а как констатация факта, причем с оттенком сочувствия.

– Очень. Мы никогда много не говорили, только играли.

– Вы говорите, вы менялись. Может, у него осталось что-то ваше?

– Несколько сборников, – отмахнулась она, – но я могу забрать их как-нибудь потом.

Кэйси более настойчиво пригласила Эмили пройти.

– Где они могут быть?

– В табурете у рояля. Он всегда хранил их там.

– Ну, тогда это просто, – сказала Кэйси и провела Эмили через холл в зал. В его дальнем конце, в тени рояля, прятался табурет. Он был из того же дорогого дерева, что и инструмент, с обитым гобеленом сиденьем. Кэйси и не подозревала, что оно открывается.

«На самом деле, – подумала Кэйси, – еще более удивительно то, что оно закрывалось, учитывая три стопки нот, плотно сложенных там». Содержимое табурета уплотнял большой конверт из манильской бумаги, приклеенный скотчем к нижней стороне сиденья.

Глава 9

Литтл-Фоллз


Опираясь одной ногой о землю и придерживая у бедра шлем, мотоциклист окликнул ее:

– Поздновато для прогулок в одиночку. – Голос был грубоватым и низким. Дженни не двигалась. – К тому же холодно, – продолжал он. – Где твой шофер?

– Я… ммм… Он уехал.

– Он бросил неодобрительный взгляд в туман.

– Кто-нибудь еще может подвезти тебя?

Она помотала головой.

– Тогда лучше садись ко мне. – Он слегка подвинулся вперед на сиденье.

Дженни могла только зачарованно глядеть на него. Она различала куртку и ботинки. И шлем. Теперь, приблизившись на несколько шагов, она увидела, что он одет в джинсы, а подбородок порос темной щетиной. Его волосы были такими же черными, как куртка, сапоги и мотоцикл. К тому же при более близком рассмотрении он показался ей еще крупнее, в нем было даже что-то угрожающее.

Дарден бы возненавидел его за то, что он крупнее и моложе, чем он сам. Он бы испугался его.

Дженни ущипнула себя за руку. Это был не сон – боль была реальной; сексуальный мужчина на мотоцикле никуда не исчез. Она поспешила к нему, пока он не передумал и не взял обратно свое приглашение.

Ее заботило только, как лучше забраться на мотоцикл. Ей не приходилось делать этого раньше, а одета она была не самым подходящим образом. Взвесив все возможности, она приподняла согнутое колено и аккуратно скользнула им через седло. Одернув платье, она уселась окончательно.

– Неплохо, – одобрительно заметил он. Она даже вообразила, что тон его был слегка удивленным. – Надень. – Он забрал у нее туфли и протянул взамен шлем.

– А ты?

– Обойдусь.

– Но…

– Если мы разобьемся и ты погибнешь, мне придется всю жизнь винить себя в этом. Лучше уж умереть самому.

Дженни понимала ход его мыслей. Она прекрасно знала, что такое чувство вины. Но сейчас ей было не до размышлений по этому поводу. Она всунула голову в шлем, ощутив тепло и мужской запах, а потом его руки – большие, уверенные руки – обхватили ее ноги выше коленей и крепко притянули к себе. Не успела она прийти в себя, как он оторвал ногу от земли, и мотоцикл рванулся вперед, в туман.

Ее сердце подпрыгнуло к горлу. Она отчаянно цеплялась за его куртку, с каждым подскоком машины на неровной дороге пытаясь зажать в пальцах еще больше, пока, наконец, не догадалась обхватить его за талию. Она была в ужасе, но, остановись он и предложи ей пойти пешком, она бы отказалась. Несмотря на ужас, это было чудо.

Наконец она почувствовала, что скорость падает. Когда мотоцикл окончательно остановился, мужчина коснулся земли ногой. Дженни приготовилась сопротивляться, решив, что ни за что не слезет, но тут почувствовала, как он приподнимается, услышала звук раскрывающейся «молнии» и скрип кожи. Он протянул назад свою куртку.

– Накинь-ка мою куртку. Ты дрожишь от холода.

Это было действительно так, хотя с тем же успехом ее дрожь могла объясняться сыростью, страхом, облегчением или даже возбуждением. Только после того как она нырнула в куртку, слишком просторную для нее, но ох какую теплую, она заметила, что он остался в тонкой хлопчатобумажной рубашке.

– А как же ты? – спросила она.

– Не волнуйся, я не замерзну. – Он нажал на газ. Мотоцикл, взметнув из-под колес гравий, понесся дальше.

Теперь Дженни немного ослабила хватку. У него не было никакого пивного брюшка, его живот был жестким, как стиральная доска, и потрясающе теплым там, где ее ладони прижимались к нему.

Ей было интересно, откуда он. Ей было интересно, куда он направляется и может ли он задержаться, а если может, то надолго ли.

Они добрались до развилки на дороге. Она показала, куда ехать, потом показала еще раз на следующем повороте. К этому времени страх уже отпустил ее. Ночь летела мимо, унося с собой все отвратительные подробности ее жизни. Для нее сейчас существовал только этот мужчина, его мотоцикл и предчувствие чего-то невероятно хорошего. Они свернули к ее дому так плавно, что Дженни решила, что это судьба.

Когда он подъехал к боковому входу в дом, которым всегда пользовалась Дженни, она сняла шлем и встряхнула волосами. Но даже не попыталась слезть с мотоцикла.

– Это здесь? – спросил он.

– Да.

Он повернулся к ней и вгляделся в лицо, стараясь различить черты в тусклом свете, льющемся с веранды.

– Кто-нибудь есть дома?

Она подняла глаза. Ее взгляд задержался на туманном силуэте гаража, где стоял старый «бьюик» Дардена.

– Ммм, да.

– Я не обижу тебя, – более мягко произнес он. – Я просто не понимаю, почему ты не слезаешь. Если в доме никого нет, и ты нервничаешь из-за этого, я провожу тебя.

– Нет, – она почувствовала себя глупо. – Не нужно. – Но ей нравилось оставаться в его куртке. Ей нравилось ощущение своих бедер, прижатых к его. Она не хотела, чтобы он уходил.

Соскользнув с мотоцикла, она поспешно предложила:

– Может, зайдешь?

Он с минуту смотрел на нее, потом покачал головой.

– Я неподходящая кандидатура для того, чтобы быть гостем в твоем доме.

Она отвела глаза. Какой вежливый отказ. Однако для нее это было в новинку, и она снова посмотрела на него.

– Почему? Он вздохнул.

– Потому что я просто проезжал мимо. Парни, проезжающие мимо, действуют, не раздумывая. Они привыкают к одиночеству. А когда они привыкают к одиночеству, они становятся эгоистами. Я эгоист, неважно, один я или нет. – Он снова покачал головой. – На твоем месте я не стал бы рисковать.

Но у Дженни не было выбора. Никакого.

– Откуда ты? – спросила она, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал непринужденно, как будто это был обычный разговор. Она не хотела, чтобы он догадался, в каком она отчаянии. Это бы отпугнуло его. Он был не из этих мест – она поняла это по его выговору и по его внешнему виду – по всей этой темной таинственности. Она не могла оторвать от него глаз.

– Где я родился? На западе.

– О! Где именно?

– В Вайоминге. На юг от Монтаны.

Она не могла поверить своим ушам! Она всегда мечтала побывать в Вайоминге, на юге от Монтаны. Лошади, коровы, быки. Большие открытые пространства. Дружелюбные люди, живущие со вкусом и дающие жить другим.

– Я не был там какое-то время, – сказал он.

– У тебя там семья?

– Да.

Она не могла поверить в это. Ее мечта.

– Большая семья?

– Да, достаточно. – Он посмотрел в темноту. – Большая семья, большая ответственность, большая вина. Я же сказал: я не был там какое-то время.

– А где же ты был?

– Тут и там.

– На моей карте нет таких названий.

Он издал звук, который можно было бы принять за смех, если бы он разжал губы.

– Так где же? – не отставала Дженни. Она уже сказала ему больше слов, чем, вероятно, любому из тех, с кем ей приходилось общаться за последний месяц, и он не ушел прочь и не смотрел на нее так, словно она была в грязи.

– Атланта, Вашингтон, Нью-Йорк, Торонто.

– Что ты там делал?

– Пытался доказать, что не глупее других.

– И как?

– Успешно.

– А что ты делаешь здесь?

Он посмотрел ей в глаза.

– Пытаюсь понять, почему то, что я такой умный, не делает меня счастливым.

– Ты уже нашел ответ?

– Не-а. Пока ищу.

Она внимательно смотрела в его глаза и видела в них нечто притягательное.

– Ты голоден?

– Да, и к тому же устал. Я на колесах с самого утра.

– Я могу тебя накормить.

– Это значит, что мне придется зайти. Я уже сказал тебе – это не лучшая идея.

– Одинокий эгоист. И что это означает?

– Догадайся.

– Я не знаю.

Он молчал с минуту, потом переспросил:

– Значит, не знаешь?

– Она покачала головой.

– Я видел тебя сегодня на танцах. Ты знаешь об этом? – Она кивнула. – Я не смотрел больше ни на кого. Не мог после того, как увидел тебя.

Дженни не верила ему.

– Ты должен был видеть Мелани Харпер. Она выходила на веранду. Ну, такая блондинка… – Она жестом обрисовала пышную грудь.

– Блондинки не так хороши, как рыжие.

Дженни тронула рукой волосы, готовая возразить, но выражение его лица подсказало ей, что не стоит. Поэтому она улыбнулась, потом рассмеялась. Потом прикрыла лицо ладонью.

Он отвел ее руку.

– Ты очень эффектна.

Снова она начала было спорить, но его взгляд подтверждал его слова. А потом он посмотрел на ее грудь – взгляд был коротким, но определенным.

– Это все платье, – сказала она. Он покачал головой:

– Вот я и говорю, что мне лучше не заходить в дом. Я уже отвык от домашней стряпни. – Его голос снова стал грубоватым, его произношение создавало в ее голове образ Вайоминга, чуть южнее Монтаны.

Она сразу же забыла и о груди, и о волосах.

– Домашняя стряпня – это моя специальность. Моя фирма занимается доставкой обедов. – Она приврала совсем чуть-чуть, только одно слово. – Нам заказали ланч на завтра, и у меня есть мясные тефтели в холодильнике. Я могу их приготовить.

– Домашние тефтели?

– На шпажках, с перцем, луком и баклажанами.

Он тихо застонал.

– Если я их съем, что же ты будешь подавать завтра?

– Я приготовила больше на всякий случай, поэтому даже если ты съешь не одну дюжину, клиенты не пострадают.

Казалось, он всерьез задумался над ее предложением.

– Пожалуйста, – сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не прозвучала слишком отчаянная мольба, но он был таким красивым, точно таким, какого она мечтала встретить в этот вечер, и, кажется, она нравилась ему.

Она еще раз ущипнула себя за руку и снова почувствовала боль. Нет, это не сон. О да, она нравилась ему. Она понимала это по его глазам. Смотреть в его глаза почему-то было легко. Он должен остаться. Если он сейчас уедет, она этого не переживет.

– О'кей, – наконец ответил он. – Только чтобы поесть. Если это не слишком сложно.

Она повернулась и направилась по ступенькам черной лестницы прямо в кухню, ни разу не обернувшись. Так как на ней все еще были его куртка и шлем, она знала, что он последует за ней. Она повесила шлем на крючок и подошла к холодильнику. Там было четыре подноса с тефтелями на шпажках. Она вытащила два и зажгла духовку. Хлопнула задняя дверь. Не дыша, она обернулась. Уже долгие годы в ее кухню не заходил ни один мужчина, а этот в помещении оказался еще выше, чем она думала раньше. Он был похож на скалу. И к тому же красив – может, и не так по-голливудски идеален, как Том Круз или Брэд Питт, но лучше любого, кого она встречала в Литтл-Фоллз и окрестностях. Да еще и объехал целую страну, а в ее глазах это придавало ему еще большую значительность.

Она сглотнула и постаралась придумать, что сказать. Она окинула взглядом кухню, но ничто ее не вдохновило. Он сам пришел к ней на помощь.

– У тебя здесь так чисто.

Она прокашлялась.

– Я всегда убираюсь после того, как готовлю. Я делала тефтели сегодня днем. И лимонное печенье для танцев.

Она бы очень хотела угостить его и печеньем, но оно исчезло со стола подозрительно быстро после того, как она его туда положила. Может быть, эти старые клуши просто выкинули его? Но это была их проблема. Этот мужчина съел бы все до последней крошки.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Пит.

Пит. Ей это нравилось. Это было настоящее, не сказочное имя.

– Я – Дженни.

– Парень на веранде называл тебя по-другому.

Она коротко вздохнула.

– Ты слышал? А что еще он слышал?

– Только конец разговора. Он сволочь. Еще минута, и я бы заткнул ему рот.

Дженни залилась румянцем. Никто раньше не защищал ее. Он был таким совершенным, что она не могла этого вынести, так красив и высок, что она не знала, куда девать глаза. Она попыталась отвести взгляд, но он остановился на его груди.

– Ой! У тебя промокла рубашка. Хочешь, принесу сухую? У моего отца их полный шкаф.

Сухих и так хорошо отглаженных! Но, глупая Дженни, Питу не нужна отглаженная рубашка! В городе, может быть. Но не в Вайоминге, чуть южнее Монтаны. И не здесь.

Ей очень захотелось снова коснуться его, как тогда, когда они ехали на мотоцикле, но она побоялась, что он посчитает ее слишком легкомысленной. Вместо этого она показала в сторону прихожей.

– Ванная там. Справа. Хочешь пива?

– Конечно. – Он исчез в коридоре.

Дженни поставила противни в духовку, оставив ее дверцу чуть приоткрытой. Воздух в помещении прогревался. Она отошла от плиты и прижала ладони к щекам. Они были горячими сами по себе и наверняка красными, как свекла, подумала она. Однако сегодня ей было все равно.

«Я не смотрел больше ни на кого. Не мог после того, как увидел тебя», – вертелись в голове его слова.

Она старалась сохранять спокойствие, но чувствовала, как внутри у нее все кипит, кипит и переполняется, и готово взорваться от восторга, так что она почти танцевала, направляясь к холодильнику и открывая его. Там было шесть упаковок «Сэма Адамса», купленных по указанию Дардена к его возвращению. Она не думала, что он заметит отсутствие одной бутылки. А если заметит, она скажет ему, куда она делась. А если ему это не понравится, он сможет высказать это Питу.

Пит не даст ее в обиду – только не Пит, в этот момент снова появившийся в кухне, о чем она узнала по деликатному звуку шагов и хрипловатому баритону.

– Я впечатлен. Судя по этому зеркалу, ты – популярная персона.

Его вид снова поразил ее. Теперь он выглядел посвежевшим, с умытым лицом и густыми темными волосами, приглаженными пятерней. Он становился все лучше и лучше.

– Столько вечеринок! – сказал он. – У тебя, должно быть, куча друзей.

Она выдала ему любимую присказку Мириам:

– Друзья возникают из ниоткуда, когда ты готовишь им еду. – Она протянула ему бутылку «Сэма Адамса».

Он взял ее за горлышко, но не спешил сделать глоток, просто держал бутылку и смотрел на Дженни.

– Говоришь, доставка обедов?

«Скажи ему правду», – подумала она, но вместо этого произнесла:

– Да. «Нит Итс».

– Хорошее название. Ты давно этим занимаешься? «Правду, Дженни».

– Я работаю… – Она посмотрела в потолок. – Эээ, пять лет. – Это была чистая правда. Из-за смерти матери и всего остального Дженни закончила школу на год позже, чем должна была. Сразу после этого Дэн устроил ее на работу к Мириам. – Мы начинали с местных заказов. Потом к нам стали обращаться люди из других мест. Теперь иногда приходится ездить за два-три часа отсюда. Мы делали вечеринку в Салеме. Это в сторону Бостона.

Он оглядел кухню.

– Ты же не здесь все готовишь?

– О, нет. У нас большое помещение в городе. Машины и фургон, – продолжила она, потому что это должно было заинтересовать его. – Я специально оставила в этой кухне все по старинке. Это напоминает мне о моих корнях. Здесь я училась готовить. – Она сама не знала, зачем сказала это. Ладно, это было правдой. Но она не очень-то любила об этом вспоминать.

– Приятно встретить женщину, которая в наши дни так увлечена кухней. Мне нечасто попадались такие, как ты, если не считать моих сестер. Они бы тебе понравились.

Конечно, они бы понравились Дженни. Она всегда мечтала иметь сестру, хотя бы одну. А у Пита была даже не одна.

– Наверняка у тебя есть книга старых семейных рецептов, – сказал он.

– Нет. Большую часть я просто запомнила. – У нее в ушах до сих пор звучали вопли ее матери, стоящей на этом самом месте, словно не было всех этих лет: «Боже правый, Мэри-Бет, для этого не нужно мозгов. Просто порежь все, что есть, кинь на сковородку с маслом и яйцами, и еда готова».

Дженни пыталась справиться с приступом удушья.

– А как там, в Вайоминге?

– Много места. Дышать стало легче.

– А сколько человек в твоей семье?

– Всех вместе? Трое стариков, родители, пятеро братьев и сестер, четверо их супругов и одиннадцать племянников и племянниц. А у тебя?

– Никого.

– Никого?

– Мои родители умерли. – «Дженни, как тебе не стыдно!» – Нет. Я вру. – Она уставилась на свои руки. – Отец жив. Но он не живет здесь.

– А чьи там вещи на вешалке?

В прихожей. Она совсем забыла. Две куртки Дардена, плащ и ботинки внизу, все вычищенное и свежее. Она достала их из гаража неделю назад, проветрила, почистила и повесила на вешалку, чтобы Дарден, когда вернулся, подумал, что они так и были здесь, в точности, как он хотел.

Она услышала шипящий звук.

– О Боже! – воскликнула Дженни, быстро повернулась и распахнула духовку. Тефтели были совсем готовы. Она достала их, поставила на плиту сверху и схватила тарелку и вилку.

– Тебе помочь?

Она помотала головой и показала ему на стул. Через несколько секунд она поставила перед ним наполненную с горкой тарелку.

Он съел все до последней крошки, а потом вторую и третью порцию, хотя и не глотал их поспешно. У него были хорошие манеры. Отрываясь от еды, он хвалил ее.

Дженни с удовольствием смотрела, как он ест, улыбалась, когда он смотрел на нее, наполняла опустевшую тарелку и периодически продолжала щипать себя за руку, потому что никогда в жизни ей так не везло, и она хотела, так хотела, чтобы это было правдой.

– Это лучшее из всего, что я ел за много лет, – сказал он, наконец откинувшись на спинку стула. Он посмотрел на противни. – Я все съел. Ты уверена, что у тебя завтра не возникнет неприятностей?

– Никто и не заметит, – ответила Дженни и понесла его тарелку к раковине. Она вымыла ее, сполоснула и поставила на сушилку, когда он окликнул ее по имени. Она обернулась. Он, нахмурившись, смотрел на ее ноги. Она потянула платье вниз.

– Откуда эти шрамы?

– А, ерунда. Небольшое происшествие, я была еще маленькой. – Она неожиданно просияла. – Хочешь кое-что посмотреть?

– Хочу.

Она повела его в коридор и вверх по лестнице. Надо было идти через ее спальню, но тут она ничего не могла поделать. Поэтому она старалась вести себя как ни в чем не бывало, как будто присутствие мужчины в ее спальне было обычным делом. Там стояла ее широкая кровать с шелковым постельным бельем, которое покупал ей Дарден. Оно тоже было совсем недавно вытащено из кладовой.

Обернувшись, она глянула на Пита, ища поддержки. Потом открыла дверь в глубине комнаты, отодвинула старое одеяло, которое висело на пути, и спустила приставную лестницу, ведущую на чердак. Оттуда, по дощатому настилу, было рукой подать до слухового окна. Оно легко открылась. Бог свидетель, она достаточно часто открывала его. Она села на край и спустила ноги вниз.

– Дженни, что ты делаешь? – спросил сзади Пит. Она распрямилась и соскользнула вниз.

– Господи, Дженни!

Ее голые пятки привычно нащупали водосточный желоб. Она осторожно продвинулась по нему вбок до открытого ската крыши, а потом чуть дальше, чтобы освободить место для Пита.

– Дженни! – предупреждающим тоном сказал он из окна, в точности так же, как Дэн О'Кифи, когда кто-нибудь замечал ее на крыше и докладывал ему.

Она улыбнулась.

– Посмотри, какой отсюда вид. Правда, здорово?

Из окна появилась одна нога. Каблук сапога поймал желоб.

– Я вижу туман.

– Подожди. Туман рассеивается.

Показалась другая нога, вытянулась. Он с легкостью присоединился к ней и устроился на скате крыши, опираясь на локти, как она.

Потом туман рассеялся.

– Как будто игрушечный город, – сказал он. – Расскажи мне, где что.

Она начала показывать:

– Вот та прямая линия огней – центральная улица. Кривые и короткие – боковые улочки. Там? Школа. А там? Библиотека. И церковный шпиль.

– А вон там? – Он показал на восток.

– Карьер. Сотню лет назад там добывали гранит. А потом осталась дыра, которая просто заполнилась водой, и теперь горожанам есть, где купаться. Существует местная легенда: для того, чтобы брак был удачным, надо сделать предложение там. Лично я мечтаю только искупаться там в полночь, когда луна, звезды и все такое. Огоньки, которые ты видишь, – задние фары машин. Те, кто приезжает туда, останавливаются прямо у края карьера.

– Чтобы искупаться?

– Маловероятно.

Он взглянул на нее с понимающей усмешкой, из-за которой у нее внутри все перевернулось.

– Ага. Любовники. Ну-ну. А тебе приходилось там бывать?

– Кучу раз, – небрежным тоном ответила она, как будто она и вправду была популярной девушкой. Потом она подумала о Селене Баттл и ей подобных, которые на самом деле бывали там кучу раз. Ей не хотелось, чтобы Пит посчитал, что она такая. Поэтому она призналась: – Нет, конечно, я вру. Я была там всего раза два. – Она остановилась и добавила совсем тихо: – Чтобы искупаться. Днем.

Он улыбнулся ей такой широкой, ясной, белозубой улыбкой, которая коснулась всех струн ее сердца.

– Я рад, – сказал он.

Она тоже была рала услышать это от него. Она больше всего хотела понравиться ему, любой ценой. И так как он улыбнулся, когда она сказала правду, она продолжила:

– И я наврала, что у меня фирма. Я просто работаю на нее. Дело не принадлежит мне.

– Но ты же готовишь?

– Да.

– И занимаешься сервировкой, и убираешься, и делаешь все то же, что и твой босс?

Она кивнула.

– Значит, это твое дело тоже, – заключил он. – И к тому же, – он окинул взглядом город, – зачем тебе дело, если у тебя есть такой вид?

– Да, – самодовольно улыбнулась она. – У меня есть этот вид. – Она знала, что он поймет ее. Поэтому и привела его сюда. Она скрестила ноги, дышала полной грудью, впервые за долгие годы, и наслаждалась моментом. – Они говорят, что залезать сюда опасно, что я могу сорваться вниз. Но я не боюсь. Кроме того, здесь я чувствую себя кем-то. Это мой вид. Я могу смотреть на него, могу закрыть глаза или даже отвернуться. Я могу делать, что хочу. Здесь, наверху, я все решаю сама.

– Большинство людей называют это властью, – сказал Пит.

Дженни ответила:

– Я называю это свободой.

– Это так же, как забраться высоко-высоко в холмы над фермой, когда под ногами твердый камень, а наверху – необъятное небо, звезды и луна. Как твой карьер без воды. Тебе бы понравилось там.

Конечно, ей бы понравилось. Но свобода ощущалась бы по-другому, если бы она была там с Питом. Так же, как по-другому она чувствовала себя сейчас здесь, с ним. Не так одиноко. Более совершенно. Свобода быть и свобода радоваться.

– Останься на ночь, – прошептала она. Когда его глаза нашли ее, она быстро добавила: – Поспишь. Ты же сказал, что устал. У меня есть место.

– Я тебя обременяю.

– Нет.

– Ты меня почти не знаешь.

– Я знаю достаточно.

Она перелезла через него (Боже правый! Это ощущение горячего, упругого тела под собой!) и выбралась обратно на чердак. Но он опередил ее, чтобы первым спуститься по лестнице, а потом придержать старое одеяло и убедиться, что она в безопасности в своей комнате.

Она устроила его в комнате для гостей и вернулась к себе. Не закрывая двери, она сняла платье, которое так славно поработало сегодня, и осторожно повесила его на плечики. Она надела ночную рубашку и забралась в постель, представляя, как он спит в комнате напротив. Но скрипучие шелковые простыни раздражали ее, и она выползла из-под них, уже совершенно не желая спать.

Ночь была тихой. Стоя посреди комнаты, она пыталась расслышать биение его сердца, но ее собственное стучало слишком громко, свидетельствуя о буре в ее душе. Раньше она испытывала такое из-за страха и отвращения, а сейчас – из-за чего-то нового и удивительного.

Она стянула рубашку через голову. Провела кончиками пальцев по ложбинке между грудями. Ее глаза закрылись. Голова откинулась назад. Она представила, что Пит видит ее, что он любит ее, и ощутила такую внутреннюю наполненность, что едва не закричала.

Но она не хотела этого. Она не хотела будить его. Поэтому она взяла старое одеяло, которого он касался, и завернулась в него с ног до головы. После этого она растянулась на полу и склонила голову на мягкую подушку надежды.

Глава 10

Дженни проснулась с отпечатками складок одеяла на щеке. Она знала, что Пит уехал. «Ну а чего еще ты ожидала? – спросила она у своего отражения в зеркале, стоя в ванной. – Зачем ему оставаться с тобой, если он может заполучить любую, кого только пожелает, будь она хоть в десять раз красивее, умнее и лучше сложена? Скажи спасибо, что он остался так надолго!» Она прополоскала рот, потом еще и еще раз, потому что противный вкус ужаса никуда не уходил.

Остается три дня. Дженни, пора что-то делать! Но что?

Она вычистила и так сверкающую ванную. Она вычистила и так сверкающую кухню. Она вытащила все из шкафа, перетряхнула, сложила обратно.

Наконец, надев бледно-голубую рубашку-поло, шорты, гольфы и спортивные тапочки – униформу «Нит Итс» для повседневной работы, – она вытащила из холодильника противни с тефтелями на шпажках и уложила их в переносной ящик Мириам. Перекинув ремень через плечо, она направилась в сторону города.

Туман был не такой густой, как обычно. Она не успела уйти далеко, когда мимо нее пронесся «Фэрлэйн» Мерля Литтла. Она продолжала смотреть под ноги, чтобы не увидеть приветствия, которого не было, но Бутовы дворняги исправно облаяли ее. Она почти поравнялась с домом, когда они сорвались с веранды и, истошно лая, бросились через газон кограде. Пытаться подружиться с ними было бесполезно. Она пыталась, и не один раз. Ей представлялось, что они знают о ней все и, будучи животными, просто более прямолинейно, чем люди, выражают свою неприязнь.

– Тихо вы! – пробурчала она, проходя мимо, и посмотрела вперед. Заскрипели ворота Джонсонов, а дальше, благодаря тому, что туман поднялся, она смогла рассмотреть цветы во дворе у Фарина.

Дженни любила цветы. Лучшими – самыми лучшими – днями были те, когда флористы, работавшие с ними на каких-нибудь заказах, оставляли у двери остатки материала. Порой ничего ценного там не было. Временами же, однако, Дженни удавалось набрать вполне приличный букет. Цветы преображали ее кухню в уголок мечты.

Цветы семейства Фарина были хороши, клумба за клумбой самых разных оттенков, форм и размера, которые менялись от сезона к сезону. Дженни не могла сказать, что весенний розовый нравится ей больше, чем летний алый и голубой или осенний желтый и лиловый. Сейчас они как раз были там – бархатцы и ее любимые черноглазые гибискусы.

Она едва не выронила ящик, когда прямо из-за астр появился старик Фарина.

– Что, думаешь, они могли бы быть и получше? – проскрипел он. – Нет, ошибаешься. Лето было таким сухим, что все повяло. – Он потряс в ее сторону лейкой. – Поэтому нечего задирать передо мной нос, юная леди! Ты не смогла бы вырастить и жалкого подобия этого! Не задавайся! Никогда не задавайся!

Стараясь не обращать внимания на его слова, она перевела взгляд на березы на другой стороне дороги и пошла дальше. По крайней мере, березы не умеют кричать вслед. Правда, они не могут и исполнить ее мечту, хотя Господь знает, как она просила. Она писала желание за желанием на скручивающихся кусочках бересты и бросала их в огонь, но ни одно из этих желаний так и не исполнилось. Но она все равно любила березы. В такие деньки, как этот, их кора была похожа на жемчуг. Или кожу.

Она посмотрела на них косо. Куртка? Ботинки? Где они? Она внимательно вгляделась в тени между деревьями, вгляделась в дорогу впереди.

Ничего.

Кто теперь спасет тебя, Дженни Клайд? Она не знала. Не знала. Не знала.

Опустив голову, она поплелась дальше. В квартале от кухни «Нит Итс» ее нагнал Дэн О'Кифи.

– Мне только что звонил Джон Миллис. Это офицер, который будет наблюдать за Дарденом после освобождения. Он хочет подробнее узнать о тебе.

Ее желудок скрутила боль. Согнувшись, она опустила сумку на обочину, присела рядом и стала сражаться с молнией на сумке.

– Что он хочет знать?

– Он спрашивал, работаешь ли ты, и если да, то уволишься ли, когда Дарден вернется?

– Почему я должна уволиться?

– Чтобы помочь Дардену с его бизнесом. Дарден наверняка говорил, что ты должна это сделать.

Она вспомнила, что говорил Дадли Райт.

– Ему не удастся быстро возродить дело.

– Значит, ты останешься у Мириам?

Она должна была. Она не хотела работать с Дарденом. Она не хотела видеть Дардена, слышать Дардена, ощущать запах Дардена. Она не хотела быть нигде близко от Дардена.

– Я попрошу ее дать мне побольше работы. Чтобы больше быть занятой, понимаешь?

Это была ее последняя надежда, она мечтала, что кто-нибудь, вроде Пита, увезет ее туда, где Дарден не сможет до нее добраться. Возвращение Дардена было ее наказанием. Он отбыл свое, теперь пришла ее очередь.

Прежде чем Дэн снова начал повторять то, что она уже слышала, но с чем ничего не могла поделать, она встала, подняла сумку и отправилась дальше.


– О, Дженни, я бы очень хотела… – сказала Мириам, когда Дженни наконец набралась смелости начать разговор.

Они уже проехали большую часть пути, возвращаясь домой с заказа. Остальные трое работников ехали в другой машине. Они с Мириам были вдвоем в фургоне. До этого самого момента они ехали молча. – Но, думаю, это хорошо, что ты сама заговорила об этом. Я не знала, как сказать тебе. – Дженни не нравилось, как Мириам смотрит на нее. – Я сворачиваю «Нит Итс».

Дженни решила, что ослышалась. Она молчала, ожидая продолжения.

– Я беру заказы только до конца месяца, – продолжала Мириам. – Потом я закрываю магазин.

– Ты не можешь закрыться! – Дженни поняла, что не ослышалась, но это было невозможно.

– Я говорила себе то же самое – здесь я счастлива, у меня хорошее дело, хороший доход, – поэтому тянула месяц за месяцем, но больше тянуть нельзя.

– Что случилось?

– Знаешь моего брата, у которого ресторан в Сиэтле? Он просит меня переехать к нему и стать его шеф-поваром, и я говорила ему, что не могу уехать отсюда, но теперь ему грозит закрытие, если он не предпримет никаких решительных мер, а я – единственная опора, которая у него осталась, понимаешь?

Дженни не понимала. Она понимала только, что она работает в «Нит Итс», а если они закроются, она останется без работы. С вернувшимся домой Дарденом.

Ей казалось, что ее сейчас стошнит. Она сглотнула раз, потом другой.

– Никто в городе еще не знает. Я собиралась сказать вам всем об этом еще на прошлой неделе, чтобы у вас было время подыскать другую работу. Я знаю, что у тебя сейчас не лучшие времена, Дженни, но я не могла поступить иначе.

– Неужели мои тефтели оказались плохи? – Дженни пыталась найти причину.

– Твои тефтели были великолепны. Ты здесь совершенно ни при чем.

– Значит, это мятный десерт? – Тарелка с ним сегодня выскользнула у нее из рук.

– Мятный десерт, стаканчик с зубочистками, убежавший крем – сегодня не твой день. Должно быть, я знаю причину.

Дженни прижала руку к животу.

– Я немного нервничаю.

– Ты не должна. Он твой отец. Он ничего не сделает с тобой. К тому же ты ведь не первый раз встречаешься с ним.

Это правда. Дженни каждый месяц ездила навещать его. Это было долгое путешествие в душном автобусе, которое она с радостью согласилась бы проделывать до конца своей жизни, если бы они могли продержать там Дардена все это время.

Она повернулась к Мириам, умоляя:

– Его возвращение ничего не меняет. Ты можешь так же полагаться на меня. Обещаю. Мне просто нужно больше работы.

– А он? Он что, не может работать сам?

– Дело не в деньгах. Просто у меня должно быть занятие. – «Нит Итс» была одной из немногих хороших вещей в ее жизни. – Будем брать больше заказов. Я буду работать еще лучше. Ты можешь даже не платить мне за дополнительные часы.

– Дженни, ты тут совершенно ни при чем.

– Значит, это Дарден. Это из-за него, да? Ты боишься, что будет после того, как он вернется. Но он ничего тебе не сделает. Он не убийца.

– Дженни, – со вздохом, не отрывая взгляда от дороги, произнесла Мириам, – пожалуйста, не представляй все хуже, чем есть. Ты найдешь другую работу.

– Где?

– Почему бы не попробовать устроиться официанткой в гостиницу в Таборе?

Дженни покачала головой. Такая работа не может сравниться с тем, что она делала у Мириам. Здесь она в основном оставалась на вторых ролях. Ей почти не приходилось разговаривать с гостями.

– В Табор не ходит автобус.

– А отец не сможет тебя подвозить?

О, он смог бы! Ему бы понравилось оставаться наедине с ней в машине, понравилось бы играть такую роль в ее жизни. Ему также понравилось бы отпугивать любых друзей, которые могли бы у нее появиться, как это было раньше. Она бы сошла с ума.

Мириам, должно быть, почувствовала ее отвращение, потому что продолжила:

– Тогда попробуй устроиться в кондитерскую здесь, в городе. У Анни уже большой срок, она скоро не сможет работать. Марку придется искать ей замену.

Дженни вцепилась в дверную ручку и смотрела в окно. Марк Эткинс ни за что не возьмет ее на работу, особенно после возвращения Дардена.

Мариам сбросила скорость, так как они въехали в центр города, и повернула налево. Когда фургон затормозил под навесом «Нит Итс», она повернулась к Дженни:

– Ну, так. Завтра в три часа? Никаких блюд. Только ты. Одетая так же, но умытая. Договорились?


По дороге домой Дженни старалась расслабиться. Она сосредоточилась на своих ногах: правая, левая, правая, левая. Она шагала выпрямив спину: правая, левая, правая, левая. Она старалась ни о чем не думать, когда мысли пытались вернуться. Она делала все в точности так, как советовали журналы: правая, левая, правая, левая. Но когда она поднялась по ступеням боковой лестницы и вошла в дом, она все равно ощущала внутри противный комок.

Потом она увидела цветы. Они стояли на кухонном столе в голубой бутылке из-под питьевой воды, которую она вытащила из мусорного ведра на праздновании двухсотлетия города. Это были три ветки гибискуса. Она любила гибискус.

Она огляделась, выбежала из кухни в коридор, в гостиную, опять в коридор, но нигде никого не было. Потом она услышала звук мотоцикла. Она подбежала к двери и увидела, как он останавливается у лестницы, но не слезает с седла. Он только снял шлем и выглядел неуверенно.

– Я уезжаю и возвращаюсь, уезжаю и возвращаюсь, – сказал он. – Если бы у меня была голова на плечах, я бы к этому времени уже пересек соседний штат. – Он внимательно посмотрел на нее. – Но не доехал и до соседнего графства.

«Спроси у него почему», – сказала себе Дженни, но передумала, потому что не хотела, чтобы он даже на минутку задумался о том, почему ему показалось, что он должен уехать.

Ей нужно было, чтобы он остался.

«Спроси, как у него дела. Спроси, как он спал. Спроси, как обстановка на дороге или когда он ел последний раз, голоден ли он. Пригласи его войти, ради Бога».

– Я принес тебе цветы, – сказал он. – Я смотрел на розы и лилии, но черноглазые гибискусы понравились мне больше. Наверное, во мне проснулся деревенский мальчишка.

«Они прекрасны», – подумала она, но боялась произнести это вслух, боялась произнести хоть что-то вслух, чтобы не спугнуть видение.

Он прикусил губу.

– Я все время думал о тебе. Ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал. Это делает тебя интересной. Все началось с волос. Я таких никогда не видел. Или с веснушек.

– Они ужасны.

– Они прекрасны! Да. Но дальше – больше. Я никогда не встречал женщину – с тех пор, как уехал из дома, а это было целую вечность назад – никогда не встречал женщину, которая, рискуя жизнью, забирается на крышу ради того, чтобы испытать чистую радость владения видом.

– Люди считают, что я ненормальная.

– Если быть ненормальной – значит думать своей головой, то я обеими руками «за». Я знавал множество людей, которые делали только то, что от них ожидают, и все они были смертельно скучными. А ты – личность. Ты сама о себе заботишься, а не сидишь и ждешь, пока другие сделают все за тебя. Вот что я ненавидел больше всего дома.

Дженни хотелось знать больше.

– Что ты ненавидел больше всего?

Он улыбнулся, покачав головой.

– Сначала ты. Почему ты живешь одна?

Она осторожно вздохнула.

– А с кем я должна жить?

– С мужем.

– Какой муж?! – Никакого мужа не может быть, пока жив Дарден. Он поклялся в этом. Он клялся, что единственное, что давало ему силы выжить в тюрьме, – это мысль о том, как он вернется домой к ней. Он говорил, что она должна хранить дом для него, и, возможно, он был прав. Но это было ужасно, ужасно, ужасно.

– А где твой отец?

– На севере.

– Это его грузовик там, за гаражом?

Она кивнула.

– А в гараже – его «бьюик»?

Она кивнула еще раз.

– А почему ты на нем не ездишь?

– У меня нет прав.

– Почему?

– Всегда много всяких дел, руки не доходят получить. Но они мне не очень нужны. По городу можно везде добраться пешком, а в другие места ходят автобусы. Так что же ты ненавидел больше всего дома?

– Как умерла твоя мать?

Она не могла ответить и повторила свой вопрос:

– Что ты ненавидел больше всего дома?

Он сдался:

– Людей, которые сидят сложа руки.

– Сидеть сложа руки – это роскошь. Иногда это очень приятно.

– Иногда, но не всю жизнь. Человек должен сделать что-то в жизни сам. – Он шумно втянул воздух. – Хотя не мне судить.

– Почему?

– Ну, посмотри на меня, я катаюсь туда-сюда, вечно между здесь и там, и не могу собраться с духом и сделать то, что должен.

– И что же это?

– Вернуться домой. – Он улыбнулся удивленно, сверкнув белыми зубами. – Черт возьми. Обычно я не признаюсь людям в своих недостатках, но ты вытянула это из меня.

– Я не хотела, – испугалась она. – Это не важно, правда. Я забуду все, что ты сказал, и тебе не надо говорить ничего больше. Я не хотела совать нос не в свое дело, просто ты здесь и с тобой интересно, а никто уже очень давно не говорил со мной так…

Она резко замолчала, не в силах поверить в то, что сказала. Теперь он точно поймет, насколько она жалкая, одинокая и доведенная до отчаяния.

Но он улыбался.

– Хочешь сделку?

– Какую? – Она боялась даже надеяться.

– Еще немного домашней стряпни в обмен на все, что угодно твоей душе.

– Не думаю, что тебе стоит это мне предлагать.

– Почему?

– Я могу согласиться.

Он задумался, какое-то время изучал свой шлем, потом слез с мотоцикла, положил шлем на сиденье и еще с минуту продолжал стоять к ней спиной. Затем обернулся и направился к ней.

Ее рука лежала на сетке, которая закрывала дверь. Когда он потянулся к ней, ее сердце подскочило к горлу. Он коснулся косточки на ее запястье и легонько погладил ее сквозь переплетение проволоки. Заметив, как дрогнула ее рука, он сказал:

– Предложение остается в силе. Нет ничего такого, что я не смогу сделать для тебя, по крайней мере, сегодня. Я не знаю, что будет завтра или послезавтра. Я предпочитаю не обременять себя далеко идущими планами и обещаниями. Подумать дважды нужно только тебе. Я уже об этом говорил. У меня дурная репутация. Я имею свойство исчезать, когда дела идут не так, как мне хочется. А потом люди проклинают меня за это.

– Значит, у тебя есть шанс на искупление, – сказала она, но не смогла произнести больше ни слова, когда его взгляд скользнул вверх и поймал ее – теплый манящий взгляд, каким никто никогда не смотрел на нее, из-за которого волна жара залила ее лицо, потом горло, потом грудь, ласково покачала сердце и успокоилась где-то в животе.

– Опасно, – прошептал он, глядя на ее губы. – Знаешь ли ты, чего я хочу?

Он хотел секса. Секс с таким мужчиной, как Пит, должен был быть невыносимым наслаждением.

Она отодвинула сетку. Он вошел в дом и встал перед ней, такой высокий, что ей пришлось задрать голову, такой широкий, что она почувствовала себя словно за стеной. У нее внутри все пылало и трепетало, именно так, как, если верить журналам, и должно быть, если перед тобой тот самый мужчина.

Он хотел поцеловать ее. Она это знала. И внезапно испугалась, испугалась, что поцелуй убьет волшебство. Но она нуждалась в нем. Кроме него, у нее не осталось ничего. Он был ее единственной, последней надеждой на спасение.

Его губы коснулись ее губ. Она сжалась, ожидая удушья, но оно не наступило. Никакого удушья, никакой тошноты, никакого ужаса. Только нежность, легкость и – это было абсолютно новым – желание большего.

Но он делал все тихонько – целовал, посасывал, покусывал – все легко, словно шепотом. Он не требовал ничего в ответ, и это было хорошо. Дженни не смогла бы, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Новизна происходящего так захватила ее, что единственное действие, на которое она была способна, – просто стоять на месте, сжав колени, закрыв глаза, откинув голову и приоткрыв губы.

Когда он отпустил ее и перевел дыхание, она задумалась, в чем же еще были правы журналы. Он выпрямился в полный рост, откинул голову и вздохнул еще раз.

Дженни прислонилась к стене, опустив подбородок, ожидая каких-нибудь мрачных, злых слов. Так и не дождавшись, она, наконец, решилась взглянуть на него. Он улыбался.

– Ну как? – спросил он. – По-моему, это было интересно. А ведь мы пока одеты.

Она сглотнула. Какой же он замечательный. Она должна сделать все, чтобы он остался.

– Мы не должны…

Он просто улыбнулся и провел большим пальцем по ее веснушкам.

– У нас все впереди.

Сердце Дженни таяло. Пит был абсолютным воплощением всех ее грез. Она хотела снова ущипнуть себя, чтобы убедиться в его реальности. Но как такое мощное физическое присутствие может быть нереальным? Глядя на него снизу вверх, почти физически ощущая его внимательный взгляд, она впервые в жизни поняла, что значит влюбиться и желать только одного – отдавать, отдавать, отдавать все мужчине. К сожалению, ей нечего предложить ему.

– Ты любишь куриные окорочка? – спросила она.

– Я люблю куриные окорочка.

– Я сделала их для ужина, но остались лишние, у меня их целый холодильник. Они быстро жарятся, если, конечно, ты не хочешь чего-то другого…

– Куриные окорочка.

Она улыбнулась.

– Улыбнись так еще раз.

– Как?

– Вот так. Эта улыбка озаряет твое лицо.

– Скорее, выпячивает мои веснушки.

– Ты выглядишь счастливой, когда улыбаешься. Она и была счастливой.

Потом зазвонил телефон, и она застыла. Дженни не ожидала ничего хорошего от телефонных звонков. Никогда. Она хотела оставить его трезвонить, но, если это был Дарден, потом будут бесконечные вопросы о том, где она была, что она делала и почему не подошла к телефону.

– Алло?

– Это Дэн. Мэри-Бет, у меня тут проблема. Старый Ник Фарина поднял хай, что-то вроде того, что ты украла у него цветы. Я-то понимаю, что этому есть какое-то объяснение, но он не желает меня слушать. Твердит, что я должен ехать к нему и проводить расследование. Он говорит, что ты сорвала гибискусы у него во дворе. Это правда?

– Зачем мне это?

– Я спросил его о том же. Вокруг полно одичавших гибискусов. А он божится, что ты сорвала три самых крупных прямо у него во дворе.

– Я проходила мимо. С работы домой только один путь – мимо его дома.

– Я говорил ему то же самое, – вздохнул Дэн. – Ладно, я скажу ему, что поговорил с тобой, но советую быть начеку. Боюсь, он захочет объяснить тебе, что к чему, когда ты будешь проходить мимо него завтра.

Дженни поблагодарила его за предупреждение и повесила трубку. Не дыша она повернулась и широко улыбнулась Питу, потому что он никуда не делся. Это снова сделало ее счастливой.

– Выпьешь пива, пока я готовлю?

– С удовольствием.

Она достала «Сэма Адамса» из холодильника – никто не заметит отсутствия еще одной бутылки – и протянула ему. Потом открыла морозилку. Не прошло и пяти минут, как в сковородке шипели окорочка, в соуснице булькала сальса, а в духовке разогревались тортильи, и она ничего не уронила, потому что совершенно не нервничала. Пит не был похож ни на кого из ее знакомых. Пока она готовила, он спокойно сидел, просто наблюдая за ней, как будто это доставляло ему удовольствие. С ним она вела себя естественно, не задумываясь о том, что делает и как выглядит. Он не задавал вопросов, на которые она не хотела отвечать, не ругался и не угрожал. Периодически он предлагал ей помощь, а она всякий раз отказывалась, так что в конце концов они стали смеяться над этим, и смеяться вместе с ним тоже оказалось легко. Смеяться было чудесно! Она неожиданно поняла, что абсолютно расслабилась, и это тоже было для нее в новинку.

Они поели и сидели друг напротив друга, и тут она начала волноваться по поводу выбора, который ей нужно было сделать. Что угодно ее душе в обмен на домашнюю стряпню? Она не могла даже предположить. Поэтому она спросила:

– Почему ты назвал себя эгоистом? – Увидев, что он нахмурился, она продолжала: – Вчера ночью, когда я пригласила тебя зайти, ты сказал, что ты эгоист, один ты или нет.

Он помолчал с минуту и только потом ответил:

– Я поступил не слишком хорошо.

– Со своей семьей?

Видимо, воспоминание об этом было для него болезненным.

– Я был самым старшим из детей. Всегда, пока я рос, на мне лежала большая ответственность, чем на остальных. Отец неустанно твердил об этом, говоря, что я должен быть примером для младших. Поэтому, когда у меня появился шанс поступить в колледж, я воспользовался им и уехал как можно дальше. Я полагал, что другие тоже должны научиться самостоятельности, как я. И они научились. Но по ходу дела возникли некие проблемы, а я не помог. Я виртуозно научился не отвечать на звонки.

– Почему? – спросила Дженни. Она не могла отвести от него глаз, продолжая изучать его. Ей нравилось, как двигаются кисти его рук, в жестах чувствовалась сила, но не угроза. Точно так же и предплечья под закатанными рукавами рубашки – сильные, но не угрожающие. Даже в том, как сходились его брови, ей виделась мудрость.

– Какое-то время я был просто зол на всех, – сказал он. – Я был убежден, что заработал право хоть на какую-то личную свободу. Я не хотел слышать об их неприятностях и быть вовлеченным в них. Я не хотел говорить «нет», а потом чувствовать себя виноватым. Я не хотел быть обязанным знать ответы на все вопросы. А теперь я вообще не должен отвечать. Я словно парализован.

– Как будто ты хочешь вернуться, но не можешь позволить себе этого?

– Точно так.

– Как будто ты знаешь, что нужно сделать. Ты выслушал все доводы, но все равно не можешь остановиться на чем-то?

Он казался пораженным.

– Ты все понимаешь.

Да, она понимала. Она прекрасно понимала это чувство парализованности, и обмана, и вины.

– Как умерла твоя мать? – спросил он.

– Несчастный случай.

– Вы были близки?

Дженни покачала головой.

– Я не была мальчиком, которого она хотела. У нее был сын до меня, но он умер совсем маленьким. Она хотела заменить его мной, но я оказалась девочкой. Она никогда не любила меня.

– Не могу в это поверить.

– Это правда, и не только по этой причине.

– А по каким же еще?

Но Дженни уже и так сказала слишком много. Она посмотрела на свои руки.

– Мне нечего дать тебе.

Смех Пита заставил ее вновь поднять глаза.

– Ты делаешь обалденные окорочка, – сказал он. Опершись локтями на стол, он согрел ее взглядом – за эти длинные темные ресницы она была готова умереть – и усмехнулся так, что она опять почувствовала, что тает. – Ну, так и что ты выбираешь? Что угодно твоей душе?

«Оставаться здесь, на этом самом месте, в эту самую минуту. Поместить выражение твоего лица в рамку и повесить на зеркало, поверх всех этих приглашений, которые я стащила. Заморозить этот момент и спрятать его до тех пор, пока… до тех пор, пока…»

– Покататься, – сказала она вслух. – Там, выше в горах, есть серпантин «Небаноник-Трэйл». Дух захватывает, когда едешь быстро.

– Ты уже ездила по нему?

– Нет. – Когда она была маленькой, Дарден не брал ее с собой, а потом катать ее было некому. Но она слышала, что говорили городские ребята, и много раз об этом мечтала.

Пит хлопнул ладонями по столу и поднялся:

– Едем.

Глава 11

Прошло два часа, а Дженни все еще не могла зайти в дом. Она лежала под навесом склонившихся сосновых лап на темном заднем дворе и снова и снова переживала восторг спуска по «Небаноник-Трэйл». Все, что говорили об этом другие, оказалось правдой. Дорога оказалась столь же жуткой, сколь и восхитительной. На мотоцикле Пита она была просто невероятной – двадцать минут с одного виража на другой, вцепившись в Пита, ветер свистел, туман дразнил, а ночь скрывала свои секреты до самого-самого последнего мгновения, когда мотоцикл вписывался в поворот или нырял под уклон. Все это время она чувствовала, что живет, что свободна и ничего не боится. Если бы им суждено было разбиться, она бы умерла счастливой.

Ветви раздвинулись, и появился Пит. Ему пришлось согнуться, чтобы войти, но, оказавшись под шатром из сосновых лап, он не стал распрямляться, а тоже опустился на землю, скрестив ноги. Их колени соприкоснулись.

Даже в темноте она разглядела его улыбку и улыбнулась в ответ. Она знала, что ее улыбка выглядит глупой, что ее волосы спутал ветер, но, кажется, Пита это не волновало. Если бы ему было до этого дело, он бы уехал, сказал бы что-нибудь вроде: «Ну, я исполнил твое заветное желание, а теперь мне пора». Но он не сделал этого.

Ей хотелось поблагодарить его за это, и за то, что он прокатил ее по серпантину, поэтому она и поделилась с ним еще одним кусочком себя.

– Это мое тайное место. Когда я была маленькой, я часами пряталась здесь.

– Пряталась?

– Мать била меня, когда сердилась. А сердилась она часто. Я пряталась тут, пока она не остывала.

– Это она оставила шрамы на твоих ногах, да? – спросил Пит. Дженни глубоко вздохнула и сказала:

– Она брала трость своего отца, на ней было латунное кольцо внизу, которое держалось на шурупах.

– И она била тебя этим? Что же это была за мать?!

– Я выводила ее из себя.

– О'кей, пусть бы она на тебя ругалась. Но бить до крови? До незарастающих шрамов на ногах? Кто-то должен был остановить ее. Кто-то же наверняка должен был это заметить?

– Я носила длинные брюки. Или высокие гольфы.

– А твой отец? Он-то должен был знать. Почему он не останавливал ее?

– У него был передвижной бизнес. Иногда он отсутствовал по четыре-пять дней.

– И он никогда не видел твои ноги?

– Видел, конечно. Но, по-моему, он закрывал на это глаза, потому что чувствовал себя виноватым.

– За что?

Силы покинули Дженни. Она подтянула к себе колени, оперлась на них подбородком и покачала головой.

Пит взял ее руку двумя руками и начал тихонько покачивать. С каждым движением прошлое уходило… дальше… дальше. Она сконцентрировалась на его пальцах, и это помогало ей. Они были закругленными на кончиках, худыми и такими настоящими, что все остальное вслед за ними тоже обретало реальность. Например, его большое и крепкое тело. Его свежий запах ветра. Тепло его кожи, неопределенный трепет где-то у нее в животе и совсем глубоко – желание.

Никогда раньше она не испытывала ничего подобного – желания и сопутствующего ему любопытства, любопытства по поводу физических особенностей Пита. Например, растут ли волосы у него на груди или есть ли у него на спине родинки. Такие мысли должны были бы вызывать у нее неприятие, но этого не происходило. Наоборот, она гадала, возникают ли у него такие же мысли о ней. Он не был спокоен сейчас, достаточно было слышать его дыхание. Но было ли это сексуальным желанием? Или чем-то более глубоким? Или все это она просто себе придумала? Она до сих пор не могла понять, зачем может быть нужна такому мужчине, как Пит.

Но он был здесь, он подвинулся ближе, коснулся ее шеи, горла, выреза ее рубашки, и она неожиданно обнаружила, что стоит на коленях, крепко схватив его за плечи, мечтая о чем-то, что не могла облечь в слова, потому что это было для нее абсолютно ново.

– Скажи мне, – прошептал он. Его руки остановились у ее груди. Она чувствовала, как тянет ее к нему, но не могла отдаться этому стремлению до конца – возможно, сознательно, потому что знала, что грудь от секса болит, – но это не объясняло, почему ее так мучительно тянет к Питу, совершенно не объясняло.

Чувствуя смущение и одновременно возбуждение, она почти крикнула:

– Делай со мной что хочешь, все, что угодно, все нормально, я не против.

В ответ он обнял ее и притянул к себе, а потом просто держал в объятьях, пока ее лихорадочное возбуждение не улеглось немного. Тогда он мягко потянул ее на землю. Она ощутила тяжесть его тела на своей груди и животе, даже между ног, но ощущение было слишком внезапным и коротким, чтобы она успела испугаться, прежде чем он откатился в сторону и спрятал ее голову к себе под мышку.

Никакой угрозы, никакого насилия, только нежные объятия. Она прерывисто выдохнула и подвинулась ближе. Болезненное чувство внутри отпустило. На его место пришло удовольствие, а потом, когда тепло его тела окутало ее, удовлетворение. Она почувствовала, что улыбается.

– Ах, Дженни, – тихо проговорил он, – и почему мы не встретились раньше?

– Потому что ты нужен мне сейчас, – ответила она и прислушалась к ночным звукам. – Ты веришь в Господа?

– Иногда. А что?

– Когда я маленькой ходила в церковь, я смотрела на облачение священника и представляла себе, что Господь должен носить что-то похожее. Поэтому я старалась спрятаться под ним и воображала, что я у Господа за пазухой. Это дарило мне ощущение безопасности. Сейчас я чувствую себя так же. Как будто мы отрезаны от мира. Как будто ничто уродливое не может нас коснуться. Ты меня понимаешь?


Пит и на этот раз лег в комнате для гостей – после того, как проводил ее в дом и сказал что-то по поводу того, что пытаться назвать его рыцарем опасно для здоровья и жизни.

Она могла прожить и без его рыцарства. В его объятьях в мире появлялись надежда и возможности. Ей бы хотелось провести там ночь. Просто в его объятьях. Но вместо этого она снова улеглась, завернувшись в старое одеяло, на полу в своей спальне. Она не могла заставить себя лечь в постель, только не на эти отвратительные шелковые простыни, только не тогда, когда в доме был Пит. Она бы чувствовала себя грязной. И в любом случае, ей не хотелось спать. Она легла, села, снова легла, поворочалась, снова села. Она подкралась к своей двери и прислушалась, подкралась по коридору к двери Пита и прислушалась. Когда она услышала его сонное дыхание, она проскользнула в комнату и прижалась к стене.

Он лежал на животе. Одна рука под подушкой, другая свесилась с кровати. Руки были расслаблены. Широкие плечи, мягкая, гладкая кожа над тенью волос под мышкой. Торс сужался к талии и бедрам. На нем не было белья. Только сползшая низко простыня, прикрывавшая длинные, мускулистые ноги.

Она на цыпочках подкралась ближе. Он не проснулся, тогда она приблизилась еще и еще, пока не стала различать все детали его уха, выпуклость адамова яблока, слегка морщившуюся кожу на локте. И неожиданно она ощутила, как что-то переполняет ее. Словно она готова была взорваться.

Дрожа от нахлынувших чувств, но стараясь двигаться бесшумно, она опустилась на плетеный коврик рядом с кроватью и свернулась на нем. Она не хотела взрываться. Тогда бы она потеряла то, что наполняло ее, а она была не готова расстаться с этим. Поэтому она обхватила себя руками, закрыла глаза и считала вдохи и выдохи Пита, пока они не усыпили ее.

Она проснулась поздно, с трудом соображая, что звонит телефон. Обычно, чтобы проснуться окончательно, она заваривала себе чай, но на этот раз телефон заставил ее сделать это быстрее.

Было восемь часов тридцать пять минут. Она знала, кто звонит. Знал это и ее желудок, который сразу же начал скручиваться и переворачиваться.

«Дженни, не отвечай. – Но она должна. – Он будет дома через два дня. Неужели он не может подождать? Он провел за решеткой шесть лет – ради нее. Ну и что? Не отвечай».

– Алло?

– Привет, детка.

Она с трудом проглотила вставший в горле ком. От одного этого голоса – тихого, сального, вкрадчивого – ее начинало тошнить.

– Привет, пап.

– Как там моя девочка? Ждет с нетерпением?

«Скажи ему «нет». Скажи ему, что тебя не будет здесь, когда он вернется. Скажи ему, что ты уезжаешь».

– Я сделала все, как ты сказал, – проговорила она вместо этого. Это было неправдой, но ей надо было сказать что-то.

– Ты выбросила вещи твоей мамы?

– Да. – Маленькая ложь. Ужасная работа. Ее необходимо сделать к его возвращению.

– Все из ящиков?

– Да. – Завтра придется это все-таки сделать.

– Нам не нужны воспоминания. Мы начнем сначала, детка. Все это осталось позади. – Дженни согнулась над раковиной, стараясь дышать носом. – Дело ведь не в том, что мы не любили ее, – продолжал Дарден, – просто она была слишком ревнивой к своим вещам. Ревнивой и жадной. Да, мы можем так говорить. Мы заплатили за ее смерть. Теперь для нас наступают хорошие времена. Еще две ночи здесь, и я – дома. Они говорят, что бумаги будут готовы только после ланча во вторник. Ты можешь в это поверить, долбанные тупые бюрократы! – выругался он. – Но все хорошо, все хорошо. Значит, ты сможешь поспать чуть-чуть подольше, у тебя будет время, чтобы одеться, причесаться. Ты распустишь волосы для меня, правда? Ты же знаешь, как мне это нравится.

– Я не смогу прийти, – выпалила она.

– Что? – Слабый голос стал тверже.

– Я не смогу приехать за тобой. Я буду работать.

– Твой старик выходит из тюряги, а ты будешь работать? По-моему, я – достаточный повод взять выходной.

Дженни всю трясло. Но что значит еще одна маленькая ложь, когда перспектива настолько отвратительна?

– Это большой обед, самый большой из всех, что нам заказывали. Он будет в горном поместье, которое принадлежит кому-то, приближенному к губернатору, и там будут гости отовсюду, на частных самолетах, даже на вертолетах. Я нужна Мириам.

– Черт возьми, ты нужна мне. Я гнию здесь ради тебя. Так кого ты выберешь, Мириам или меня?

Она была готова разрыдаться. С ним всегда все было тяжелее некуда.

– Я не выбираю между тобой и ею. Просто работа – это разумнее. Если бы я могла сама приехать туда на машине, тогда другое дело, но я же не могу. После работы я как раз успею встретить тебя на автобусной остановке в городе.

– Не там. Здесь, Мэри-Бет.

– Папа, я не могу, – взмолилась она, но тут у нее возникла идея. – Послушай, пап. Если я сделаю это для Мириам, она не будет спорить, когда я скажу, что не смогу работать после этого, и тогда мы сможем провести больше времени вдвоем.

Это успокоило его.

– Ты не будешь работать всю оставшуюся неделю?

– Не буду.

– Я думаю, это правильно.

– А может, нет? Я имею в виду, может, я буду мешать тебе? Ты же наверное захочешь повидать тех, кого не видел все эти годы… – Она замолчала прежде, чем он успел перебить ее. Ему не нужно было говорить ей о том, какие глупости она несет. Он никого не хотел видеть, никого, кроме нее.

Тоном, который она ненавидела особенно сильно, который означал, что он больше не хочет, чтобы его слова обсуждались, он сказал:

– Я хочу, чтобы ты ждала меня на остановке, в том цветастом платье, которое я заказал по каталогу, и хочу, чтобы твои волосы были чистыми, вьющимися и мягкими. Они у тебя уже должны быть ниже талии. Дома я измерю их, приложу прямо к твоей коже, поэтому пусть она будет мягкой под этим чудным платьем. И ты будешь там к приходу автобуса, поняла меня?

Дженни едва успела положить трубку, как ее вырвало тем немногим, что было у нее в желудке, но и после этого она не могла отдышаться. Она плескала водой в лицо, растирала шею. Она набирала ее в рот и полоскала, полоскала и полоскала. Она плакала, сильнейшие рыдания сотрясали все ее тело, потому что оставалось всего два дня, а она была слабой и напуганной и… и злилась из-за того, что ее не упекли в тюрьму или не убили прямо там, на месте, на полу в большой комнате, потому что все это было нечестно, все, с чем она жила, и все становилось только хуже. Ей было наплевать на его слова, что он пошел на это ради нее; он пошел на это ради себя, а теперь он хочет урвать свой кусок, а если она будет пытаться помешать ему, он станет напоминать ей, возвращая прошлое к жизни, пока она не начнет плакать, чтобы он мог обнять ее и зарыться пальцами в ее волосы…

Выхватив из ящика кухонные ножницы, она захватила полную горсть этих ненавистных рыжих волос и резанула, захватила вторую горсть и резанула опять, и еще, и еще, пока отвратительными рыжими локонами не оказались покрыты буфетная стойка, пол и стол на кухне.

– Эй-эй-эй! – раздался голос Пита, глубокий, раскатистый и обеспокоенный. – Дженни, Дженни, что ты делаешь? – Он отобрал у нее ножницы. – Боже правый, Дженни, что случилось? – Он коснулся ее лица, приподнял его и заглянул в глаза.

– Ненавижу эти волосы! Они отвратительны! Подушечками больших пальцев он стер слезы с ее щек.

– Да нет же.

– Я не могу их терпеть! Я ненавижу их! Честное слово, лучше бы я была лысой! Ты не понимаешь! Это мой отец звонил. Он возвращается домой во вторник. Знаешь, где он был? В тюрьме. Шесть лет. Знаешь за что? За убийство. Знаешь кого? Моей матери!

Внутри у нее все оборвалось, точно так же, как это было на суде. Впервые с тех пор она говорила об этом так прямо, и охвативший ее ужас был непереносим. Ничего не изменилось за эти годы, абсолютно ничего.

Но что-то все же было иначе. Она сказала это не стенам – она сказала это Питу. Теперь и он узнал то, что знал весь город, и узнал, почему все эти годы люди избегали ее. Она ждала, что он отшатнется от нее, ждала неминуемого отвращения во взгляде, а если не отвращения, то жалости, а если не жалости, то страха.

Но он не отшатнулся, а во взгляде, которым он обвел ее лицо, была такая боль сопереживания, что она расплакалась.

– Ох, Дженни, – прошептал он и привлек ее к себе. – Прости меня.

Она заплакала еще сильнее. Он прижал ее голову к своей груди, потом его руки спустились на спину, чтобы притянуть ее еще ближе. Она спрятала лицо у него на груди, позволяя его рукам защитить ее от мира. Она чувствовала, как самые страшные, самые черные мысли утекают вместе со слезами. На их месте возникало что-то теплое и светлое. Это придало ей сил.

– Ему нравится, что у меня длинные волосы, – проговорила она между всхлипами. – Он перебирает их пальцами. Меня тошнит от этого.

– Ты ненавидишь его?

– Да… Нет, – прорыдала она. – Как я могу сказать? Я боюсь его. Он умеет внушить страх. Он умеет управлять людьми. Когда он был еще здесь, он дал понять всем и каждому, что любой, кто обидит меня, горько пожалеет об этом. – Она подняла глаза на Пита. – Поэтому люди обращаются со мной вежливо, но предпочитают держаться подальше. Ты испытываешь судьбу, оставаясь здесь.

Он смахнул последние слезы с ее лица, и она увидела его кривую усмешку.

– По-моему, я оказался здесь вовремя. – Улыбка стала нежнее. Он перевел взгляд на ее волосы. Наклонил голову в одну сторону, потом в другую. – А ты знаешь, не так и плохо. Совсем неплохо. Без всех этих волос мне лучше видно твое лицо. Посмотрим, что здесь можно сделать. – Он взял ножницы. – Можно, я чуть-чуть их подровняю? – Несколько минут он щелкал ножницами, обходя ее с разных сторон. Потом, слегка присев, так, чтобы их глаза были на одном уровне, взял ее за подбородок и повертел ее голову. – Совсем неплохо, – заключил он с улыбкой. – Иди-ка в душ. А я тут приберу. – Он развернул ее и подтолкнул прочь из кухни.


Когда Дженни появилась перед Мириам, открыв заднюю дверь фургона «Нит Итс», та не сразу поняла, кто это. Ее рот открылся, закрылся, открылся снова.

– Дженни?

Дженни коснулась своих волос. Дома, глядя в зеркало, она чувствовала себя уверенно, но эту уверенность серьезно поколебали взгляды, провожавшие ее на всем пути в город. Теперь и ей в голову наконец пришла та же мысль, что, должно быть, посетила всех тех, кто провожал ее взглядом: Дарден ее убьет.

– Я решила поменять имидж, – объяснила она Мириам.

– Тебе это удалось, – согласилась она. Она сложила подносы на полки в фургоне, вытерла руки заткнутым за пояс полотенцем и взяла Дженни за руку. – Дай мне по крайней мере подровнять их.

– О, не стоит, Пит уже сделал это.

– Пит? Какой такой Пит?

Дженни не была уверена, что вообще должна о чем-то рассказывать. Но слово не воробей.

– Это мой друг, – объяснила она и ощутила внезапную гордость, которая заставила ее щеки порозоветь. Она тронула пальцем дверной замок. – Ты его не знаешь. Он не местный. С запада.

– Как ты познакомилась с ним?

– О, чисто случайно, в пятницу вечером после танцев. Большой высокий парень, в кожаной куртке и сапогах. Может, ты его и видела. – Она рискнула посмотреть на Мириам, которая явно была удивлена.

– Нет. Странно, я должна была заметить такого.

– Он не заходил внутрь. Может быть, поэтому ты и не видела его.

– Я тоже выходила на улицу. Кожаная куртка и сапоги? Я бы наверняка обратила внимание.

– Ну, он не все время был там. Он такой, появляется и исчезает. Может быть, в тот момент, когда ты могла бы видеть его, он стоял за деревом, поэтому ты и не заметила его. Он ездит на мотоцикле.

– А-га, – неожиданно игриво произнесла Мириам. – Картинка проясняется. И что же ему здесь надо?

– Ничего. Он просто проезжал мимо.

– И остался с тобой? Дженни, да ты маленький дьявол!

– Все совершенно прилично, – запротестовала Дженни, прежде чем успела сообразить, что Мириам специально поддразнивает ее. Растерявшись, она пожала плечами.

– Значит, Пит? И он постриг твои волосы?

– Это я их постригла. Он только подровнял.

– Ну, значит, – заключила Мириам, – я подровняю их еще немного.

Дженни считала, что с ее волосами все в порядке, но Мириам была ее боссом и к тому же отличалась редкой аккуратностью и твердой рукой. Дженни не рискнула бы обидеть ее отказом.

– Ну вот, – через некоторое время проговорила Мириам. – Я только чуть-чуть убрала сзади.

Дженни как-то не очень верилось в это «чуть-чуть», судя по длине некоторых из упавших на пол локонов. Однако Мириам уже взялась за расческу, пробуя так и эдак, взбивая волосы Дженни вверх и увлеченно улыбаясь.

– Вот теперь действительно хорошо. Весьма изящно. И не так ошеломляюще. – Она развернула Дженни лицом к зеркалу.

Дженни дотронулась до кончиков локонов и косого пробора, который сменил привычный ей прямой. «Весьма изящно». Ей нравилось, как это звучит. И как это выглядит, ей тоже нравилось. Это можно было бы назвать гладкой стрижкой, если бы не завитки. Правда, и завитки, и все прочее пало жертвой рук Мириам, ловко скрученное в более гигиеничный, по ее словам, узел на затылке у Дженни. Но Дженни вновь и вновь вызывала в памяти образ, созданный Мириам вначале. «Весьма изящно». Ей все равно это нравилось.

Дарден будет в бешенстве. Но не Пит. Она улыбнулась. Пит должен это оценить. Ей не терпелось показаться ему. Ей не терпелось просто оказаться с ним рядом. Даже сейчас одно воспоминание о том, как он проводил ее до двери и отправил в город, наполняло ее все тем же теплом.

– Уверена, что тебя не надо подвезти? – спросил он.

Она кивнула. Она не хотела, чтобы люди спрашивали, кто он такой и почему он с ней. Она не хотела, чтобы они доложили обо всем Дардену, пока она сама не решила, что и как скажет ему.

– Мне нужно подумать. Я должна решить, что делать. Тогда он взял в ладони ее лицо – кажется, ему нравилось делать так, – оградив ее от всего, кроме себя.

– Как помочь тебе?

Она не должна была просить его ни о чем, но факты ее жизни затаились прямо за его ладонями, только и ожидая момента, чтобы вновь наброситься на нее. Поэтому она сказала:

– Не уезжай. Побудь еще немного. Будь здесь, когда я вернусь с работы.

Он поцеловал ее в губы, в нос, в глаза, которые она закрыла. Когда она не видела его и не отвлекалась на внешность, его голос казался еще глубже, еще звучнее.

– Я буду здесь. Возвращайся поскорее.

Дженни старалась работать быстро. Она носилась с подносами из кухни к фургону, потом от фургона к дому, где устраивали барбекю, и на задний двор, где были установлены жаровни. Она носилась от столика к столику вокруг бассейна, раскладывая салфетки и расставляя свечи. Она тащила напитки из кухни на дальний конец буфетной стойки, корзины с булочками и лоточки с приправами на ее середину, бумажные тарелки, салфетки и пластиковые приборы на конец, ближайший к жаровням.

– Не торопись, – сказала ей Мириам, но Дженни ничего не могла с собой поделать. Она стремилась сделать все быстрее, чтобы быстрееоказаться дома с Питом.

К несчастью, ее рукам не удавалось торопиться так же хорошо, как ногам. Ей пришлось заново раскладывать салфетки, потому что Мириам сказала, что они разложены как попало, подтирать с пола содержимое целой двухлитровой бутылки, которая выскользнула у нее из рук, возвращать на кухню целый поднос с ломтиками жареного картофеля, который свалился со стола, потому что она поставила его слишком близко к краю.

– Дженни, – прошипела ей на ухо Мириам, так как к этому моменту уже начали собираться гости, – расслабься. Куда ты так торопишься? Поспокойнее, пожалуйста.

После этого Дженни стала вести себя осмотрительнее. Она концентрировалась на каждом задании, которое давала ей Мириам, и все бы было хорошо, если бы хозяйка праздника не завалила ее множеством мелких поручений.

Дженни старалась изо всех сил, но, получая указания одновременно от Мириам и от хозяйки, никак не успевала выполнить их все, а пытаясь поспешить, опять начинала делать ошибки. Поэтому и этот день оказался для нее не лучшим. Но, в конце концов, и неудачный день еще можно было пережить. Даже если заказ окажется выполнен не идеально, какая разница, раз Мириам все равно закрывает дело?

Однако все эти мысли нисколько не помогли ей, когда после возвращения Мириам отозвала ее в сторонку и сказала:

– Послушай, Дженни, я хочу, чтобы ты отдохнула следующие несколько дней. Мне кажется, ты слишком рассеянная.

– Со мной все в порядке. Честное слово.

– Не волнуйся, я не собираюсь таким образом увольнять тебя раньше времени. Просто отдохни, пока Дарден не вернется и все не устроится. Тогда ты будешь чувствовать себя лучше.

– Но мне нужно работать, – не соглашалась Дженни, хватаясь за тряпку и начиная вытирать длинный металлический стол. – Он хочет, чтобы я работала. Он расстроится, если я не буду. Честное слово, я не обманываю. Будет лучше, если я буду работать.

Мириам поймала ее за руку и заставила остановиться.

– Только не для меня. Послушай. Все равно у меня только два заказа на эту неделю, и оба маленькие. Энн-Мари и Тайлер с ними справятся. Тебе нужно побыть с отцом или заняться поисками новой работы.

– Я все равно ее не найду.

– Найдешь. Я дам тебе превосходные рекомендации.

Дженни знала, что никакие рекомендации ей не помогут. Люди не хотели находиться с ней рядом. Неважно, из-за волос, веснушек или имени, но она не умела приспосабливаться, как другие люди. Она не могла поддерживать непринужденную беседу или непринужденно улыбаться, особенно с незнакомыми людьми, которым наверняка достаточно взглянуть на нее один раз, чтобы понять, кто она на самом деле такая.

Мириам была исключением. Но Мириам уезжала.

– Ты сможешь поработать на свадьбе Де Витта в следующую субботу. Идет?

Дженни кивнула. В сердцах пнув ногой стол, она повесила тряпку рядом с раковиной и вышла в быстро сгущающуюся темноту. Шагая к дому, она отказывалась, категорически отказывалась думать о том, что должно было произойти до следующей встречи с Мириам, но мысли все равно лезли в голову – и не просто лезли, а умножались и, наконец, навалились на нее с такой силой, что колени начали подгибаться. Не пройдя и квартала, она была вынуждена сесть прямо на обочине.

Дженни обхватила колени руками, легла на них щекой и прищурилась, превращая Мэйн-стрит в размытые пятна света и тени, которые могли быть Лондоном, Парижем или Вайомингом, на юге от Монтаны. Она подумала о Пите.

Она начала было вставать, но тут же села обратно. Она не могла решить, что лучше: сидеть здесь и представлять, что он ждет ее дома, или добраться туда и обнаружить, что он уехал. Он сказал, что останется, но тогда он просто еще не успел обдумать то, что она ему сказала. Теперь, узнав хотя бы часть правды, он, вероятно, уехал. И она не осуждала его за это. Она вся была плохой новостью, плохой новостью.

Дженни начала вынимать шпильки из волос и одну за другой втыкать в землю, загоняя их поглубже. Она остановилась, только заметив маленькую фигурку, незаметно подобравшуюся к ней по обочине, и ощутив прикосновение маленькой ладошки к своей ноге.

Она выдавила из себя улыбку:

– Привет, Джоуи Баттл, что случилось?

– Ничего. – Его бледная, чуть ли не синеватая кожа отсвечивала в сумерках, а веснушки на ней горели так же, как, должно быть, и ее собственные. – А кто тебя постриг? – спросил он.

– Я сама. – Она хотела сдвинуть назад его бейсболку, чтобы взглянуть на волосы, но он упорно натягивал пластиковый козырек на лоб.

– Не смотри. Меня тоже постригли. Только по-идиотски, – объяснил он. – Она отрезала их все, потому что сказала, что их слишком трудно расчесывать. Я хожу в школу в этой кепке, и мне все равно, что она говорит. Она говорит, что твой папа скоро вернется домой. И что он убил твою маму. Что, он правда это сделал?

Дженни сжала колени и уперлась локтями в живот.

– Нет.

– Тогда почему его посадили в тюрьму?

– Потому что судья решил, что он сделал это.

– Почему?

– Потому что он сказал, что сделал это.

– Значит, он это сделал?

– Джоуи? Джоуи Баттл, ты где?

Быстрый, как молния, Джоуи бросился прочь по улице. Дженни отвернулась, сгорбилась и втянула голову в плечи, чтобы Селена не заметила ее и не узнала, где был Джоуи. Она подождала, пока торопливый стук шагов не стихнет вдали. Потом встала и, все так же сгорбившись и чувствуя, как желудок скручивается узлами, зашагала домой.

Левая, правая, левая, правая. Она шла прямо, ставя одну ногу точно перед другой и пыталась распрямиться, как учили в журнале, но ее плечи отказывались разворачиваться, а когда она попыталась изгнать из головы переживания, в нее вторглось лицо Дардена – Дарден, и никакой работы, и волос тоже нет, и никакого спасения…

Она бросилась бежать, рыжий огонь волос бился в спускающемся тумане, она неслась что было сил, пока боль в боку не заставила ее замедлить шаг, но и тогда она не остановилась. Ей нужно было узнать, ждет ли ее Пит. Нужно узнать. Он – последнее светлое пятно в ее жизни.

Когда она добралась, наконец, до дома, ее охватило настоящее безумие. Она прорвалась сквозь туман, саваном окутавший дом, взлетела по ступеням боковой лестницы и ворвалась в кухню. Его там не было. Она бросилась в коридор, распахивая одну дверь за другой, пытаясь не дать ледяному ужасу захлестнуть сердце, – первый этаж, второй этаж, каждый уголок, каждый шкаф, даже под кроватью, если он вдруг решил подшутить над ней, хотя она знала, что он не поступил бы с ней так жестоко.

Тяжело дыша, она вцепилась руками в волосы. Если он уехал, это конец. Для нее в мире больше не будет ни утешения, ни тепла, ни намека на счастье, которым обладают все остальные. Если он уехал, ее мечты мертвы.

Содрогаясь от ужаса, она обхватила голову руками, зажмурилась и испустила вздох, почти стон, из самой дальней и жалкой части своей души.

Но тут перед ее глазами, сразу же широко распахнувшимися, возник образ соснового навеса на заднем дворе. Закрутившись на месте, она бросилась вон из комнаты и натолкнулась на большую мужскую фигуру.

Глава 12

Бостон


Перевернув последний лист рукописи и положив его в стопку, Кэйси поняла, что дрожит. Отчасти это объяснялось внезапным появлением большой мужской фигуры, но в основном – мыслью о том, что отец Дженни попал в тюрьму за убийство ее матери. У Кэйси никогда не было клиентов, связанных с убийством. Со смертью – да. Ей часто приходилось помогать людям пережить кончину кого-то из родителей, супруга или близкого друга. Но убийство – это совсем другое дело. Оно подразумевает такой уровень насилия, с которым Кэйси никогда не приходилось сталкиваться. Между ее родителями никогда не было насилия; да что там говорить, между ними и общения-то никакого не было. Не менее странным было то, что всякий раз, когда Кэйси пыталась описать это конкретное отклонение в различных психиатрических терминах, она приходила к выводу, что раздельная жизнь с наибольшей вероятностью порождает именно тот род ненависти, который может привести к убийству.

Но Конни написал, что Дженни – родственница. Поэтому данное конкретное убийство касалось и ее.

Нет. Кэйси одернула себя. На самом деле Конни написал, что «она» – родственница. Пока все, что было известно Кэйси, могло с тем же успехом свидетельствовать о том, что «она» относилось к тому, кто написал эти записки как литературное произведение, а «как помочь» – к помощи в их публикации. Здесь Кэйси помочь ничем не могла.

Но вместе с тем она не могла и отвернуться от Дженни Клайд. Мир вокруг Дженни сужался. Ее отчаяние росло. Кэйси должна была узнать, что случилось с ней дальше.

Что-то подсказывало ей, что Дженни – реальный персонаж. Но что-то вызывало у нее какое-то смутное чувство что-то в той части, которую она прочла только что. Но что именно это было, она не могла определить.

Когда ей казалось, что она почти ухватила нить, раздался телефонный звонок, заставивший ее вздрогнуть. Приглушенный звук доносился из кухни. Здесь, в зале, где она осталась после ухода Эмили Эйзнер, телефона не было. Не было здесь и часов, хотя она предполагала, что сейчас, должно быть, около десяти. Мег уже ушла, а друзья Кэйси обычно не звонили ей в такое время.

Обеспокоенная, она отложила страницы записок в сторону, пробежала через холл в кухню и схватила трубку.


Через десять минут быстрой езды по улицам, где движение, к счастью, было в этот час небольшим, Кэйси вбегала по ступеням в клинику и вверх на третий этаж. Лечащий врач ее матери был там, за столом дежурной; в ожидании Кэйси он изучал диаграммы Кэролайн.

Кэйси резко остановилась, в ушах глухо стучала кровь. Выражение лица врача было официальным и бесстрастным. Хотя она прекрасно знала, что это может быть следствием как воспитания, так и особенностей характера, ей казалось, что в данном случае внешняя строгость служит ему защитой от личных переживаний за судьбу пациентов – ведь ему лучше, чем кому-либо, было известно, что практически ни у кого из них нет надежды на выздоровление. Они могли существовать так, как Кэролайн, какое-то время, но в конечном итоге почти все умирали здесь.

Кэйси настороженно посмотрела на него. Он кивнул ей с легкой улыбкой, которая должна была ободрить ее.

– С ней все хорошо. На этот раз это продолжалось дольше, но она справилась сама.

Напряжение отпустило Кэйси, и она прислонилась к стене. Два года назад, когда Кэролайн пребывала в бессознательном состоянии уже достаточно долго для того, чтобы надежды на выздоровление стали призрачными, Кэйси распорядилась, чтобы в случае чего врачи не применяли реанимационных мер. Прежде чем решиться на этот шаг, Кэйси проконсультировалась с другими врачами, поговорила со священником из Провиденса, который знал Кэролайн, обсудила все «за» и «против» с ее друзьями. Умом Кэйси не раскаивалась в этом шаге. Однако она не была уверена, что будет испытывать, если Кэролайн умрет, хотя ее еще можно было бы спасти.

– Если она справилась сама, – сказала она врачу сейчас, – я полагаю, это что-то значит. Она не более готова умереть, чем я – отпустить ее.

Улыбка доктора стала грустной, но он ничего не сказал. Кэйси уважала этого человека. В противном случае она давно бы забрала Кэролайн из-под его надзора.

– Скажите мне, о чем вы думаете, – проговорила она.

– У нас с вами уже был такой разговор.

– По поводу инфекций. – За эти годы их было предостаточно. – А не по поводу приступов. Приступы – это что-то новое. – Ей не нравилось, как он смотрит на нее. – Вы думаете, она пытается умереть?

Врач слегка сморщил одну бровь, что должно было обозначать, что он нахмурился.

– Так часто бывает.

– Тогда почему она не умерла?

– По определению, тело пациента, находящегося в стабильном бессознательном состоянии, не имеет ничего общего с разумной жизнью. Вегетативные функции продолжают работать. И рефлекторные реакции – тоже. Благодаря этим рефлекторным реакциям, скорее всего, ваша мать и смогла пережить эту серию приступов.

– Серию? Не один? – в замешательстве переспросила Кэйси.

– Три, четыре, пять небольших в течение часа.

– Но небольших. И она справилась. Я все-таки думаю, что это что-то значит. – Она направилась к палате Кэролайн, но вернулась обратно. Как всегда, сердце боролось в ней с разумом. Кэйси сознавала: то, как она хочет воспринимать ситуацию, может не соответствовать истинному положению вещей. Если вы правы, – тихо спросила она, – то что происходит с ней сейчас?

– Возможно, ничего. Она может пережить этот кризис и остаться в таком же состоянии, как была, еще на какое-то время. Вы же читали истории болезни других пациентов.

Кэйси читала. Она узнала о Карен Энн Квинлан, Нэнси Крузан и десятках других, которые прожили долгие годы на искусственном питании и питье. Чтобы справиться с этим, она придумала собственный способ. Она была абсолютно рациональной женщиной, достигла успехов в профессиональной сфере, была активной, умела приспосабливаться, мыслить логически и была счастлива. Если одна часть ее души была заполнена болью, а она не в силах хоть что-то изменить, она вспоминала об этом только когда требовалось, но все остальное время запрещала себе думать на эту тему.

Она часто навещала Кэролайн. Находясь рядом с ней, она не думала ни о чем другом. Когда она покидала клинику, она закрывала за собой эту дверь. Ей не всегда удавалось держать ее закрытой, но если переживания одерживали верх, она прикладывала все усилия, чтобы взять себя в руки.

Было ли это холодностью и бесчувственностью? Возможно. Но она не представляла себе другого варианта. Если бы ей пришлось переживать боль, отчаяние, бессилие постоянно, каждый день, уже больше тысячи дней подряд, это бы уничтожило, раздавило ее.

Однако в данный момент она была здесь и она хотела разобраться.

– Если вы правы и моя мать пытается умереть, будут ли новые попытки?

– Возможно.

– С такими приступами?

– Не обязательно. У меня были пациенты, у которых проявлялся эпилептический синдром – серия продолжительных припадков, – но они переживали его, и в дальнейшем ничего подобного больше не наблюдалось. Об изменениях в состоянии могут сигнализировать и другие признаки. У пациентов, находящихся в постоянном бессознательном состоянии, обычно сохраняются циркадианные[3] ритмы сна и бодрствования. У вашей матери тоже. У нее можно вызвать рефлекторную реакцию на вспышку света, когда она бодрствует, но нельзя, когда спит. Одним из признаков приближающейся смерти может быть изменение этой реакции. Периоды сна могут удлиняться, и ее будет сложнее разбудить. Это будет означать изменения в ее обмене веществ. Ее конечности могут стать холоднее, что будет свидетельствовать о нарушениях в системе кровообращения. Если ее автономные функции начнут ослабевать, в глотке может скапливаться слюна, и тогда ее дыхание станет более шумным и затрудненным.

– Превосходно, – с горькой иронией вставила Кэйси.

– Но она не страдает, – сказал врач с большим чувством, чем демонстрировал до этого момента. Очевидно было, что он согласился так подробно объяснить ситуацию только ради Кэйси. – Вы не должны об этом забывать. Она не чувствует боли. Она не чувствует вообще ничего. Уровень функционирования ее мозга недостаточен для этого.

– Значит, – заметила Кэйси, – если то, что происходит с ней сейчас, – это первый признак возвращения сознания, она может начать чувствовать боль?

– Если это произойдет, мы узнаем об этом. Даже если она не будет говорить, мы узнаем, если не я, то сиделки. На их чутье всегда можно положиться. Они всегда первыми узнают, когда пациент собирается в путь.

Собирается в путь. Он имеет в виду – умереть. Кэйси уже слышала об этом от самих сиделок и членов семей пациентов на этом самом этаже, и не раз. Сиделки все знали, поэтому она и не собиралась ничего спрашивать у них сейчас. Она не хотела знать ответ. Поэтому она кивнула врачу, выражая молчаливую благодарность, и жестом показала, что идет к Кэролайн.

В палате матери было тихо и сумрачно. Если что-то этим вечером и нарушило покой, единственным свидетельством этого была капельница, свисающая с держателя в изголовье кровати. Кэролайн лежала на боку, поддерживаемая в таком положении двумя удобно уложенными подушками.

Поцеловав ее в щеку, Кэйси почувствовала знакомый успокаивающий запах эвкалиптового крема, который сама покупала для нее и оставляла сиделкам. Она решила считать его символом жизни.

– Привет, мам, – прошептала она. – Как ты? Мне сказали, здесь было немного неспокойно?

Она взяла Кэролайн за руку, но она не казалась более холодной, чем обычно. Кэйси внимательно вглядывалась в лицо матери, но, с закрытыми глазами, оно было таким же спокойным, как всегда. Она прислушалась к ее дыханию, но не услышала никаких затруднений.

– Своими приступами ты просто напоминаешь им, чтобы не слишком расслаблялись, да? – улыбнулась она. – Это в твоем духе. Жесткие методы, как со мной, когда ты научила меня смотреть на счетчик бензина в машине. – Когда Кэйси было шестнадцать, она только получила права и каталась по окрестностям, где ей не угрожало ничего, кроме скуки. Однажды у нее кончился бензин. Кэролайн могла напомнить ей об этом заранее, но не стала этого делать.

Кэйси нежно сгибала взад-вперед запястье Кэролайн.

– Я думаю, нам стоит подумать о путешествии, – все так же шепотом продолжала она. – Ты всегда хотела побывать в Испании. Я думаю, мы должны это осуществить. – Кэролайн ничего не отвечала. – Конечно, мы не поедем прямо сейчас. Мы можем сделать это следующей весной, или летом, или даже еще через год. Я могу заказать тур, – она на самом деле сделала это в прошлом году, – а если мы передумаем, мы сможем отказаться. – Что ей и пришлось сделать затем. – На самом деле вовсе не обязательно ехать летом. Летом везде слишком много народа, поэтому можно поехать весной или осенью. Как ты на это смотришь, мам? По-твоему, это удачная задумка?

«А я буду уже в порядке?»

«Конечно».

«И смогу часами ходить пешком? Так делают все, кто отправляется в экскурсионный тур. Помнишь, как мы ездили в Вашингтон? Ты все время жаловалась, что умрешь от боли в ногах».

Кэйси вспоминала об этом с досадой. «Я была в седьмом классе. Мне не хотелось ехать с матерью в Вашингтон. Я хотела поехать туда с друзьями, которые были там на школьной экскурсии, но ты меня не пустила».

«Потому что мне хотелось быть вместе с тобой, Кэйси. Ты росла слишком быстро, и я знала, что ты будешь проводить с друзьями все больше и больше времени. И к тому же я не была уверена, что, если ты поедешь с друзьями, вы не набедокурите там».

В этом она была права. Когда Кэйси была с друзьями, они частенько безобразничали, и в половине случаев Кэйси оказывалась заводилой. Они то устраивали вечеринки с добытым обманом пивом, то пробирались на фильмы «до шестнадцати», то в год, когда баскетбольная команда их школы выиграла первенство штата, придумали выкрасить волосы в цвет формы спортсменов – зеленый.

– Мне нравилось вести себя вызывающе, – сказала она сейчас, – но ты же знаешь, ради чего было все это. Я устраивала проверку. Все время. Я хотела быть уверенной в том, что ты любишь меня, любую, хоть с зелеными волосами. К тому же какой интерес быть подростком, если ты не заставляешь родителей переживать?

«Ага. Оговорка по Фрейду, девочка моя. Ты сказала «родителей», во множественном числе. Этим, в основном, и объяснялись все твои хулиганства. Ты росла без отца. Ты обижалась на меня за то, что я не обеспечила тебя им».

«Я не хотела, чтобы ты меня им обеспечила. Мне был нужен мой настоящий отец».

Кэролайн не стала спорить. Она не могла сказать ничего, кроме того, что было уже сказано не раз, но теперь ситуация изменилась.

– Ты всегда говорила, что понятия не имеешь, как он живет. Но теперь его нет, а у меня есть его дом. И он может рассказать кое-что о нем, – проговорила она вслух.

Кэролайн молчала.

– Ты знала о том, что он играл на пианино? Или что он часами просиживал в одиночестве на балконе? Или о том, что его лучшим другом был кот? Мне кажется, он был очень одинок. То есть все эти годы, пока я негодовала из-за того, что он не желает меня признавать, моя жизнь, по всей вероятности, была куда счастливее, чем его.

Кэролайн молчала.

– Он умер скоропостижно, – выпалила она, размышляя, не добьется ли так хоть какого-то ответа. – Обширный инфаркт.

В течение этих трех лет у Кэролайн иногда наблюдались легкие подергивания головы, рук или губ, что было типично для пациентов в ее состоянии, но сейчас Кэйси не заметила ничего подобного. Ни движения век, ни дрожи, ни стона.

«Наверное, это лучше, чем так маяться», – прозвучал в голове Кэйси воображаемый ответ.

– Ты не маешься. Ты выздоравливаешь.

Кэролайн погрузилась в сон – по крайней мере так решила думать Кэйси. В противном случае она бы начала спорить с ней. Если Кэролайн жалела себя, Кэйси не хотела принимать в этом участия. Жалость к себе не может изменить ничего. А Кэйси хотела видеть Кэролайн здоровой.

Снова расчувствовавшись, Кэйси прошептала:

– Мне пора, мам. – Она поцеловала руку Кэролайн и осторожно опустила ее на простыню. – Я скоро еще приду к тебе. Тогда поговорим подольше.

Вернувшись в дом на Бикон-Хилл, Кэйси проспала крепким сном с полуночи до пяти, но когда проснулась, у нее не возникло и мысли заснуть снова. Она не могла даже оставаться в постели. Ее мысли бешено скакали одновременно в самых разных направлениях.

Первым делом она надела спортивный костюм, стянула в хвостик и пропустила через отверстие в бейсболке волосы и под ровным дождем отправилась проведать маму. Она знала, что если Кэролайн станет хуже, ей позвонят. Она могла и сама позвонить в клинику и спросить, нет ли изменений, а не тратить время и силы на дорогу. Но ей было тревожно, а это чувство было для нее необычным. Она хотела лично убедиться в том, что с Кэролайн все в порядке. Тем более что пробежку до Фенвей и обратно можно было рассматривать в качестве утренней зарядки, что делало ее осмысленной.

Кэролайн выглядела хорошо. Она лежала не в той позе, что накануне вечером, и хотя Кэйси очень бы хотелось думать, что она повернулась сама, она прекрасно знала правду. Сиделки поворачивали ее каждые несколько часов. Сейчас она лежала на спине и получала свой завтрак. Со стойки свисала трубка, по которой питательный раствор под действием силы тяжести поступал прямо в желудок.

Но что-то все-таки было не так. Врач полагал, что Кэролайн пытается умереть, и Кэйси никак не могла перестать об этом думать. Это рождало в душе ощущение пустоты и одиночества, а в голове – мысли о большей близости, которая могла бы возникнуть между ними как уже между двумя взрослыми людьми, и в конечном итоге – невыразимую печаль. Кэйси отчаянно нуждалась в том, чтобы мать открыла свои светящиеся умом глаза, заговорила, улыбнулась.

Она не стала задерживаться надолго. Она была слишком мокрой и слишком напуганной. Постояв всего минуту у кровати Кэролайн, она повернула обратно и снова выбежала под дождь.

Гнетущая, теплая атмосфера соответствовала ее настроению. Она бежала быстро, позволяя дождевым каплям смешиваться с потом и слезами, пока ее ноги не устали. Только тогда она перешла на более разумный темп, в котором пересекла Публичный сад, пробежала вдоль аллеи, ведущей к парковке.

Ее «миата» была не одна. Рядом с ней стоял джип Джордана. Пытаясь восстановить дыхание, Кэйси наклонилась, упершись ладонями в колени. Дождевые струи текли с козырька ее бейсболки, с деревьев, с небес. Она выпрямилась, запрокинула голову и подставила лицо дождю. Ее дыхание выровнялось, но пустота внутри оставалась. Голод? Возможно, она и была голодна, но сейчас не могла даже думать о еде. То, что она испытывала, не имело никакого отношения к пище.

Ей не пришлось воспользоваться ключом, чтобы открыть калитку – Джордан оставил ее незапертой. Проскользнув в сад, она закрыла задвижку, но еще раньше успела увидеть его. Он был слева, за сараем, под тсугами, ветви которых защищали его от дождя не хуже настоящей крыши. Однако он выглядел так, словно много времени провел под дождем. Мокрые волосы слиплись и торчали, майка и шорты были изрядно забрызганы грязью.

Он стоял, взявшись одной рукой за противоположное плечо, другую свободно опустив вниз. Темные просторные шорты, длиной до середины бедра, открывали очень стройные, прекрасной формы ноги.

Он выглядел вовсе не так, как обычно. Он не сводил с нее широко раскрытых глаз и выглядел испуганным.

«Нет, – решила Кэйси, – скорее не испуганным, а встревоженным. Нет, – сказала она себе, – скорее не встревоженным, а выжидающим».

Внезапно все двери в доме ее жизни, кроме одной, оказались закрытыми. Оставшаяся была приглашающе распахнута. Джордан излучал мужскую силу. Физиология брала свое. Она почувствовала влечение с самого начала, и оно все продолжало усиливаться.

Он – садовник ее отца. Это должно было останавливать ее, но не тут-то было. На самом деле это только сильнее влекло ее к нему. В эту минуту, повернувшись спиной к беспомощности и печали, она не представляла себе ничего лучше, чем вкусить сладости жизни за счет Конни. Потом она перестала думать и о Конни тоже, потому что глубинное влечение пересилило даже это. Не сводя глаз с Джордана, она пошла к нему.

– Все в порядке? – спросил он, как будто знал, где она была.

Вместо ответа она приблизилась к нему вплотную, сплетя свою руку с той, которую он держал опущенной вдоль тела. Она ни на секунду не сомневалась, что он понимает, что она делает. Она знала. Она просто знала. Когда она подняла лицо, он, словно только этого и ждал, снял с нее бейсболку, длинные пальцы обхватили ее затылок, а его губы нашли ее без всякого намека на стыд.

Кэйси не раздумывала, не анализировала. Она сосредоточилась на чистых ощущениях – жар его рта, когда поцелуй стал глубже, трепет языка. Когда он начал ласкать ее грудь, она почувствовала, как тает все внутри нее, а когда он стащил с нее майку и прикоснулся руками, а потом и губами к ее обнаженной коже, удовлетворение стало еще более глубоким, и она внезапно ощутила, что отчаянно жаждет испытать его во всей возможной полноте. Она прикасалась ко всем доступным участкам его тела, отталкивала мешающую одежду и трогала, гладила его еще и еще.

В какой-то момент она вдруг услышала его голос, низкий и хриплый:

– Есть какие-то причины, по которым мы не должны этого делать – бойфренд, возможная беременность, еще что-нибудь?

Она не могла думать ни о чем, только не сейчас, когда внутри все горело от наслаждения, а его тело, готовое дать ей устойчивость и наполненность, было так близко. Все, что она смогла сделать – стащить с себя промокшие шорты, пока он проделывал то же самое со своими, и поспешность того стоила. Ощущать Джордана внутри себя было высшим блаженством. Да, в этом была устойчивость и наполненность, но была еще и цельность.

Позже она могла лишь смутно припомнить, как они меняли позы, поворачиваясь то так, то этак, то снова возвращаясь в исходное состояние, но в тот момент ощущения не оставляли места мыслям. Это ощущение цельности изменило ее стремление, превратив погоню за действием в желание просто быть. Это заставило ее снизить темп; она хотела как можно дольше ощущать этот праздник обладания им, радость сбивчивого дыхания и дождя в листве, твердость мускулистого тела и шероховатость щетины, запах мокрого тела, земли и деревьев. Она чувствовала, как раскрывается изнутри все больше и больше, раскрывается без всякого стеснения и принуждения, отдавая всю себя его рукам, его бедрам, его рту, языку и самому процессу, пока ее тело не взорвалось в оргазме. Это ощущение оказалось глубже и богаче, чем она могла вообразить.

«Удовлетворенность». Это было первой осознанной мыслью, возникшей у нее. Сидя на коленях у Джордана, прислонившегося к стволу, она была полностью удовлетворена.

Ее руки обвили его за шею. Она приникла лбом к его заросшей щетиной щеке. Ее дыхание постепенно становилось все более размеренным и спокойным. На протяжении этих затянувшихся минут он все еще оставался в ней – уже не возбужденный, но весьма ощутимый.

Когда она, глубоко вздохнув, наконец подняла голову, он смотрел на нее. Эмоции, отражавшиеся в его глазах, были такими же, как и у нее, но сейчас их сила напугала ее. Она совершенно не знала этого мужчину. Ей еще ни разу в жизни не приходилось заниматься сексом, повиновавшись такому внезапному импульсу. Нет, она не жалела о том, что произошло, ей было слишком хорошо. Но он действительно был для нее почти незнакомцем.

Не желая разбираться с этой реальностью, не желая, чтобы что-либо отбрасывало тень на удовольствие, которое она испытала, и чувствуя, что он хочет заговорить, она положила кончики пальцев на его губы. Ей сейчас не нужны были вообще никакие слова. Она постаралась сказать ему об этом взглядом и увидела, что он уступил. Только тогда она убрала руку и освободилась от него. Поднявшись, она начала одеваться, но из-за того, что вещи были насквозь мокрыми, а ее кожа покрыта грязью, ей это удавалось не слишком хорошо.

Его внимательный взгляд не отпускал ее. Она попыталась привести себя в порядок и уже была готова выйти из-под шатра тсуговых ветвей. Но тут же остановилась, повернула обратно и снова оказалась у него на коленях. Зарывшись пальцами в его мокрые волосы, она притянула его голову к себе для финального поцелуя. Она могла бы остаться с ним еще, могла бы даже снова раздеться, просто ради чистого удовольствия быть обнаженной перед ним. Но скоро уже должна была прийти Мег. А Кэйси предстояло встречаться с клиентами. К тому же она не хотела, чтобы он подумал, что теперь она полностью в его власти.

Чмокнув его в последний раз, она встала, опершись на его плечи, и подошла к краю их укрытия. Не оборачиваясь, она коротко вздохнула, выскочила под дождь и побежала к дому.

Насквозь мокрая и заляпанная грязью, она направилась к входу для прислуги, благоразумно спрятанному в углу и замаскированному плющом. Однако, уже вставив ключ в замочную скважину, она тут же вытащила его и, вздернув подбородок, направилась обратно к дверям офиса. Она хотела, чтобы Конни видел, как она выглядит, и знал, что она сделала. Если Конни и был недоволен, он не подал вида. Ни одна половица не скрипнула. И ни намека на призрачный гнев не уловила Кэйси, осторожно пробираясь через комнату.

Принимать душ прямо сейчас она не была готова. Ее тело еще хранило запах Джордана. Завернувшись в полотенце, она вышла из комнаты и пересекла площадку. Чувствуя себя отважной и дерзкой, она настежь распахнула дверь в комнату Конни. Прежде чем решиться переступить порог, она осмотрелась.

Комната выглядела весьма привлекательно. Мебели было немного, а та, что была, выглядела основательной и прочной.

Ангус сидел посередине ковра и выжидающе смотрел на нее. Неожиданно собственные отвага и дерзость показались ей глупыми. При виде кота в ее душе вновь проснулось сочувствие. Бедняга был таким одиноким. Ему нужен был кто-то, кто любил бы его, как и самой Кэйси.

– Бедный Ангус. – Придерживая полотенце, она присела на корточки и протянула к коту ладонь. – Ну, поди сюда, большой мальчик. Подойди ко мне, и я хорошенько почешу тебя. – Ангус, не мигая, глядел на нее большими зелеными глазами. Она поцокала языком, как это делал Джордан. Она пощелкала пальцами. Она пожалела, что у нее нет какого-нибудь кошачьего лакомства, и твердо решила выяснить, нет ли чего-нибудь такого у Мег в кладовке. – Ну, иди сюда, красивая киса, – прошептала она и подползла ближе, пока ее пальцы не уперлись в порог.

Она довольно долго сидела так, поддерживая полотенце на груди и не отрывая глаз от кота, пока любопытство не взяло верх, – она обвела комнату взглядом. Позади Ангуса была кровать с тумбочкой рядом. То, что она при беглом осмотре приняла за посудные шкафы, оказалось двумя гардеробами, стоявшими друг против друга. Еще там был кожаный диван и набитое до твердого состояния кресло. Оба предмета выглядели изрядно потрепанными.

Она задумалась, не относятся ли они к более раннему периоду жизни Конни. Может, ей удастся выяснить их происхождение. Это должно быть занимательно. На самом деле вся комната представлялась ей занимательной, настоящей золотой жилой возможностей для ее поисков ответа на вопрос, кем был Конни. Если она хочет найти личный дневник или записную книжку, нужно обследовать шкафы и ящики, это очевидно.

Но еще не сейчас. Сначала надо разобраться с коробками наверху. Таков был ее план. Однако, прежде чем начать в них копаться, ей нужно было съездить на квартиру и взять еще одежду, принять клиентов и разобраться с кучей прочих, менее существенных, однако тоже требующих внимания и времени, дел.

Это радовало ее. Она не хотела, чтобы ее мысли возвращались к Кэролайн, потому что никак не могла повлиять на то, что происходило там. Странно, но думать о Джордане ей не хотелось тоже, в основном по той же самой причине. Там, в саду, он полностью подчинил себе ее тело. И с этим она тоже не могла ничего поделать.

Должна ли она была делать то, что сделала? Конечно, нет. Но благоразумие никогда не было ее сильной чертой.

Слава Богу, к тому моменту, как она закончила принимать душ, Джордан уже уехал. Сейчас единственным, кроме нее самой, человеком в доме была Мег. Кэйси вдруг захотелось пригласить ее съездить с ней на квартиру. Уже потом она подумала, что то небольшое количество места, которое было в «миате», лучше было бы оставить для одежды, но Мег так обрадовалась приглашению, что отменять его показалось Кэйси жестоким.

Зато энтузиазм Мег прекрасно помог Кэйси отвлечься. Мег понравился маленький лифт, поднявший их в квартиру, понравилась крохотная кухня Кэйси, понравились блоки, которые поднимали кровать Кэйси над полом. Ей очень понравились вещи Кэйси, она пораженно вздыхала над шелковой блузкой, льняными брюками, босоножками на высоких каблуках. В какой-то момент, пока Кэйси стояла перед открытым шкафом, пытаясь выбрать, что взять с собой, Мег вытащила откуда-то льняной комбинезон.

– Какая прелесть! – в восторге выдохнула она. Кэйси улыбнулась.

– Он твой.

– Мой?

– Я уже сто лет его не надевала. Он выглядел заброшенным, потому твоя рука к нему и потянулась. Он сам тебя выбрал, Мег. – Мег была так благодарна и так искренне тронута, что Кэйси отдала ей и другие вещи: кружевной бюстгальтер, майку, подходящую к комбинезону, и три разных заколки для волос.

Мег тут же заколола одной свой хвостик. Кэйси показалось, что ей очень идет, и она сказала Мег об этом. Хотя комплимент был абсолютно искренним, взамен, помимо удовольствия, она получила окончательную преданность Мег. Та не знала, что для нее сделать, – таскала вниз вещи, укладывала их в багажник, на обратном пути сидела, заваленная вещами, а потом настояла на том, чтобы все распаковать, выгладить то, что в этом нуждалось, и как положено разложить и развесить все в комнате Кэйси.

Кэйси не привыкла заставлять себя ждать. Однако к тому времени, как они вернулись в Бикон-Хилл, первый ее клиент должен был вот-вот прийти, поэтому она разрешила Мег самостоятельно разобраться с вещами. По правде сказать, Кэйси с большим удовольствием переложила это на нее. Изгнав из своей головы мысли о Джордане, о Конни, о Кэролайн, даже об Ангусе, она так усиленно сосредоточилась на работе, что была в этот день особенно проницательна. Бывали дни, когда она мучительно пыталась найти нужный вопрос, бывало и так, что она вообще не задавала вопросов, только слушала. Но сегодня ее посетило вдохновение.

Ее десятичасовая посетительница мучилась от депрессии. Раньше Кэйси в основном делала упор на презрение, с которым та относилась к своей матери, которая с рождением каждого из своих шести детей становилась все более полной, неряшливой и менее привлекательной. В этот раз Кэйси спросила, а что думает отец посетительницы о переменах, происходящих с ее матерью. В точку! Отец не был к ней добр. Он оскорблял ее, не обращал на нее внимания и изменял. Теперь, сама став матерью, клиентка очень боялась, что ее ждет та же участь.

Двенадцатичасовая посетительница была женщиной возраста самой Кэйси, которая успела поработать в трех различных местах, на каждом добиваясь значительных успехов, ведущих к неизбежному повышению по службе, но каждый раз в конце концов допускала какую-либо грубую ошибку, которая сводила на нет все ее успехи. Она намеренно действовала себе во вред. Она это признавала. Сегодня Кэйси спросила ее о муже – не о том, чем он занимается, так как это они уже обсуждали, а о том, каковы его шансы на карьерный рост и каков его доход. Выяснилось, что посетительница и так зарабатывает почти столько же, сколько муж, и что если она получит повышение по службе, то будет зарабатывать больше него. Она уже ощущает обиду своего мужа на то, что ее карьера более успешна, чем у него.

В три Кэйси принимала пожилую женщину за семьдесят, которая была эмоционально парализована после смерти мужа. В течение четырех предыдущих сеансов она рассказывала, как ей не хватает его, каким знающим и понимающим он был, как все в доме держалось на нем. Кэйси думала, что женщину пугает необходимость самой заботиться о себе. Однако сегодня, обратившись к вопросу, который раньше они затрагивали лишь мельком, она спросила ее о детях. Их было трое, все уже жили самостоятельно, и по той волне ужаса, которую вызвал у женщины этот вопрос, Кэйси поняла: клиентка ведет себя так, потому что ей кажется, что так она может добиться их внимания и большего участия в ее жизни.

Три прорыва в один день – это было серьезно. Кэйси не знала, имеют ли ее озарения отношение к физическому удовлетворению, которое все еще продолжала ощущать. Как она ни старалась не думать о Джордане, какие-то движения периодически вызывали болезненные, но приятные ощущения в мышцах бедер или воспоминания о прикосновениях в груди.

Возможно также, что своим вдохновением она была обязана Конни, нашептывающему подсказки ей в ухо. Может, он и был шокирован тем, что произошло у них с Джорданом, но ей хотелось думать, что ее работу с клиентами он оценил по достоинству.

Пришедшая Брайанна застала ее в самом приподнятом настроении. Они прошли прямо в сад. А как иначе, если он так притягивал? Дождь перестал, но воздух оставался тяжелым, влажным и наполненным запахами тсуги, сирени и земли. Мег уже ушла, но оставила поднос сэндвичей с жареным лососем. Брайанна взяла поднос, Кэйси – тряпку и баночки с содовой.

Кэйси протерла столик, чтобы Брайанна могла поставить поднос, но та была какой-то рассеянной. Она смотрела на цветы, однако, судя по выражению лица, не видела ни одного.

– Брай? Может, поставишь поднос?

Брайанна сделала это и рухнула на стул. Кэйси уселась напротив.

– Ну, рассказывай, что случилось. Брайанна мрачно посмотрела на нее.

– С этим пора кончать.

Кэйси знала, что та имеет в виду Джейми. В последнее время она стала все чаще жаловаться на их отношения.

– Почему? – спросила она, открывая баночку с газировкой и передавая ее Брайан не.

– Он хочет от меня невозможного.

– Это ты уже говорила. Он считает, что ты должна заняться частной практикой. Ради денег?

– Нет. Он понимает, что может случиться даже так, что я буду получать меньше, чем сейчас. Ему нужны не деньги, а я. Ему нужно мое время. Он хочет, чтобы я сопровождала его в деловых поездках.

– Некоторые женщины готовы отдать за это все, что угодно.

– А ты? Ты не готова, правда ведь? У тебя есть своя жизнь. Ты ценишь свою независимость. И я тоже, но Джейми, черт бы его побрал, нужна корпоративная жена. Кэйси, он говорит о детях. Подумать только. Дети. А мы еще даже не помолвлены!

– А кто в этом виноват? – спросила Кэйси.

– Ненавижу мужчин! Почему они всегда так упорно стремятся изменить все вокруг для своего удобства? Вспомни, что сделал с вами Стюарт. Спер ваши денежки, развалил группу, вынудил вас всех искать новые места. Кстати, есть какие-нибудь новости?

– Марлин недавно звонила. Никто ничего не знает.

– Даже его жена?

– Она говорит, что нет. Если и она исчезнет на следующей неделе, вот тогда это будет подозрительно. Полиция его ищет, но кража двадцати восьми тысяч долларов для них дело далеко не первой важности. Сомневаюсь, что они что-нибудь выяснят.

– А как же деньги?

– Пропали. Я же не могу сама выслеживать его, поэтому лучше просто забыть об этом.

Брайанна молчала. Внезапно она насторожилась, глядя назад, в глубину сада.

– Что это? – шепотом спросила она.

Джордан, только что появившийся в саду, складывал рядом с сараем мешки с мульчей.

– Мой садовник, – тоже шепотом ответила Кэйси. Если б она и решилась рассказать кому-то о нем, то только Брайанне, однако сейчас момент был неподходящим. Она чувствовала, как по телу медленно растекается жар, яснее ясного говорящий о том, что ее желание нисколько не уменьшилось после того, что произошло утром, но, помимо этого, она не очень понимала, что ей теперь с ним делать.

Коротко кивнув им, Джордан пошел обратно к машине за новыми мешками.

– Это что-то, – прошептала Брайанна.

– Да, он хороший садовник.

– Он женат?

– Нет. – По крайней мере, ей так казалось. Это ведь он спросил ее, не мешает ли что-нибудь им заняться любовью, например, наличие у нее бойфренда. Отсюда следовало, что у него подобных помех не было.

– Сколько ему лет? – спросила Брайанна.

– Не знаю. Около сорока.

– А где он живет?

– Да не знаю я! – с досадой ответила Кэйси. Она не желала отвечать на вопросы Брайанны. Они только напоминали ей о том, сколько всего неизвестно ей об этом мужчине.

– Я бы хотела его нанять.

– Выходи за Джейми, и тогда сможешь. Брайанна ощетинилась.

– Как я могу выйти замуж за парня, который мне не подходит?

– А ты в этом уверена? Он что, перестанет тебя любить, если ты откажешься менять работу?

– Нет. Но я чувствую, что на меня оказывают давление.

– Давление. Брайанна, ты живешь с ним почти два года. Вам же не по семнадцать лет, а по тридцать четыре. За это время ты должна была разобраться, насколько истинны ваши отношения.

– Кэйси, у него абсолютно отсутствуют профессиональные амбиции. Понимаешь, он вынуждает меня поменять работу, а сам о таком и помыслить не может. Он говорит, что на фирме ему обеспечена стабильность. Он говорит, что может дослужиться до вице-президента.

– Это правда?

Брайанна шевельнула плечом.

– Возможно.

– С объективной точки зрения, Джейми – завидная партия. Он явно тебя любит. И, мне кажется, ты его – тоже. Но ты, как всегда, вдруг начинаешь нервничать. Это уже было с Риком, а до этого – с Майклом, а еще раньше – с Шоном.

Брайанна молча смотрела на Кэйси и не спорила, ожидая продолжения.

– Джейми – лучший из них всех, – продолжала Кэйси. – Он действительно хороший парень. Из хорошей семьи, окончил хорошую школу, хороший колледж,работает на хорошую компанию. Говоришь, компания хорошая, но не крупная? Крупные компании имеют свойство разваливаться без предупреждения. Просто хорошие компании часто на самом деле более стабильны. А что сказал бы о Джейми твой папа? – Покойный отец Брайанны был главным администратором крупной компании.

– Он бы сказал, что Джейми способен на большее.

– Твоего отца нет уже двенадцать лет. С тех пор мир изменился.

– Но я до сих пор доверяю его оценкам. Он бы никогда не достиг своего положения, если бы был робок и чересчур осмотрителен.

– Джейми не робкий и не чересчур осмотрительный.

– Почему ты его так защищаешь?

– Потому, – ответила Кэйси, – что я достаточно знаю тебя и считаю, что если есть на свете мужчина, способный сделать тебя счастливой и обеспечивать тебе это на протяжении следующих пятидесяти лет, то это он. Честно, Брай. Что касается совместимости с тобой, то я дала бы ему девять с половиной из десяти.

– Я хочу десять.

– Это идеал.

– А почему бы не стремиться к нему?

– Потому что его не существует в природе. Не бывает мужчин без недостатков, так же, как и женщин. Ты хочешь идеального мужчину? Поверь мне, таких не бывает.

Едва произнеся эти слова, Кэйси вспомнила Дженни Клайд и ее Пита и тут же поняла, что беспокоило ее в этом парне. Он был слишком хорош, чтобы быть правдой. Отсюда следовало, что записки были либо выдумкой, либо реальной историей, но рассказанной с серьезными преувеличениями.

Так чем же? Этого она пока не знала. Знала она только одно – если ее отец хотел, чтобы она прочла «Флирт с Питом» до конца, она должна это сделать.

Глава 13

Кэйси не говорила Брайанне о записках. Она боялась, что та назовет их выдумкой, а ей не хотелось этого слышать. Ей хотелось, чтобы они были правдой. Ей хотелось иметь родственницу по имени Дженни, которая нуждалась в ее помощи. Ей хотелось, чтобы эта Дженни стала для нее связующим звеном с семьей Конни.

Но найти Дженни было проблемой. По-видимому, Кэйси так и не удалось правильно определить местонахождение Литтл-Фоллз. Ей не хватало информации – для начала нужно было узнать хотя бы название родного города Конни.

Единственным человеком, который мог это знать, была Рут. Но Кэйси пока не была готова обратиться к ней, точно так же, как и обыскивать спальню Конни. Глупо? Возможно. Но причины этого скрывались в эмоциональной сфере, а эмоции – упрямая вещь. К тому же у Кэйси пока оставались и другие возможности.

Одной из них был Эммет Уолш, психотерапевт, которому после смерти Конни досталась картотека его пациентов, его рабочий архив и его компьютер. Кэйси нашла его номер в бостонской телефонной книге и набрала. Однако прежде, чем раздался первый гудок, она решила, что личная встреча будет более продуктивной, и отключилась. Торопливо, боясь передумать, она собрала волосы в узел на затылке, взяла ключ и вышла из дома.

Она знала, где живет Эммет Уолш. Она посещала учебный курс, который он читал; один из семинаров проходил у него дома. Он жил в том же районе, что и Конни, максимум в пяти минутах ходьбы.

Уже почти выйдя за пределы Лидс-Корт, она встретила соседа, свернувшего с соседней улицы. Он был в костюме, с кейсом в руке и, заметив ее, улыбнулся.

– Добрый вечер, – кивнул он ей, проходя мимо.

Его звали Грегори Данн. Это был известнейший в городе адвокат, фотографии которого часто мелькали в прессе. Если появление нового лица в Корт и обеспокоило его, виду он не подал. На его месте Кэйси бы непременно задумалась. Кто она такая? Чья-то гостья? А может, воровка? А может, дочь Конни Ангера, явившаяся за наследством? Дочь Конни Ангера? Я не знал, что у Конни Ангера была дочь. Она никогда не бывала здесь, пока он был жив. Странно, почему?

Повернув на Западную Кедровую улицу, она остановилась у светофора. Мимо нее проходили люди, спеша воспользоваться светлыми вечерними часами этих самых длинных дней в году. Перейдя улицу, она дошла до дома Эммета Уолша – это было единственное деревянное строение в квартале.

Перед ним не было ни лужайки, ни ступенек. Входная дверь находилась на одном уровне с очень узкой дорожкой. Она позвонила, молясь, чтобы ей повезло и он оказался дома, потому что не была уверена, что сможет набраться смелости прийти сюда еще раз.

Ей открыла его жена, серьезная пожилая дама, работавшая в университетском архиве. Кэйси улыбнулась.

– Надеюсь, не оторвала вас от обеда? Я – Кассандра Эллис, дочь Корнелиуса Ангера. Доктор Уолш дома?

Женщина удивленно смотрела на нее.

– Я не знала, что у Конни была дочь.

– Я знал, – сказал мужчина, появившийся у нее за спиной. Он был высоким и худым, одежда болталась на нем, как на вешалке. – Адвокат рассказал мне о тебе, когда я спросил о судьбе особняка. Вижу, вижу сходство – те же волосы, те же глаза, та же напряженность.

Напряженность. Кэйси обычно не применяла к себе это слово. Но сейчас она действительно чувствовала эту напряженность внутри. Чтобы разрядить ее, она колко заметила:

– Однако вы не заметили этого сходства, когда я посещала ваш курс.

– Вы его посещали? – Доктор был явно польщен. – Да, тогда я этого не заметил, но ведь передо мной не стояла такая цель.

Кэйси понимала, что это был вежливый ответ на ее не слишком тактичное замечание. Конечно, он не мог ее помнить. Она занималась у него почти десять лет назад, да даже если бы прошла всего пара лет, в каждом семестре у него были сотни студентов, а этих семестров было больше, чем лет Кэйси.

– Но теперь я его вижу, – продолжал Эммет. – Я знал Конни, когда ему было столько же лет, сколько тебе. На самом деле даже раньше. Мы вместе поступали в колледж. Ты ведь об этом не знала? – Он отступил в сторону, чтобы дать удалиться жене, и продолжал: – И в университет. Честно говоря, я удивился, когда узнал, что он решил передать своих пациентов такому старому пню, как я. Не то чтобы их было много. В наши годы у нас уже нет такой обширной практики, как бывало раньше. И большинство из тех, кто остался, – старые клиенты, которые платят наличными. Страховка только мешает, когда человек ходит к тебе не один год. Хотя должен сказать тебе кое-что: она облегчает жизнь, когда не хочешь торопиться. Да, но ты ведь не для того пришла, чтобы выслушивать лекции. Ты не хочешь зайти в дом?

– Да, спасибо. Но если я не вовремя… Он взглянул на часы.

– У меня есть несколько минут до обеда. Я бы пригласил тебя присоединиться, но, если честно, я бы не советовал принимать такое приглашение. На обед у нас остатки блюд, которые не слишком аппетитны. Должен сказать тебе кое-что: стареть – не слишком веселое занятие. Когда ты вынужден придерживаться строгой диеты, чтобы бороться с диабетом, повышенным давлением и проклятым расстройством желудка, еда становится противна. – Он отступил с прохода и жестом пригласил ее пройти. – Пойдем. Поговорим с тобой о Конни. Ты же за этим пришла? Адвокат рассказал мне больше, чем, вероятно, был должен, но я умею задавать вопросы, и, конечно, мне хотелось побольше разузнать о дочери коллеги. Вы хоть раз встречались с Конни лично? Пожимали друг другу руки? Здоровались? – Он провел ее в гостиную и предложил сесть.

– Нет, – ответила Кэйси, садясь в кресло с мягким сиденьем и плетеной спинкой. – Я посещала его лекции. Порой после лекции я стояла в сторонке и смотрела, как он общается с людьми. Он знал, что я там, но ни разу не подозвал меня, поэтому я и не подходила. Он когда-нибудь говорил вам обо мне?

– Никогда.

– Что с ним было не так?

– Не так?

– В клиническом смысле. Вы же хорошо его знали. Назовите мне его диагноз, пожалуйста.

Эммет откинулся на спинку дивана.

– Не могу, – сказал он. – И не потому, что не хочу обижать покойного. Да, я знал его, наверное, так же, как и любой из нас, психов, – криво усмехнулся он, – но это почти ничего не значит. Он был замкнутым человеком. Он не любил рассказывать о себе. Он предпочитал смотреть и слушать. И задавать вопросы. Он был идеальным другом, особенно для типа вроде меня. Я-то люблю поговорить, если ты еще не заметила.

Кэйси заметила. Она уже подумала, что Эммет Уолш за пару минут в дверях своего дома сказал больше, чем Конни Ангер в дверях своего за пять лет.

– Поэтому мы с Конни были замечательной парочкой, – продолжал он. – Нам не приходилось, как говорится, спихивать друг друга с трибуны. Он никогда не спорил, никогда не угрожал, никогда ничего не требовал. Он с самого начала дал понять, что предпочитает не говорить о себе, и наша дружба строилась на этом условии. Да, он был робок. Но была ли это врожденная или приобретенная черта? Я не знаю. – Он невесело улыбнулся ей. – Может, это и характеризует меня как специалиста не с лучшей стороны, но иногда приходится делать подобные признания. Конни был таким, каким был, а почему он таким был, было похоронено так глубоко в его душе, что ни разу не выплыло на поверхность, даже случайно. Я не считал, что это мое дело – ставить ему диагноз, поэтому никогда не задавал ему ненужных вопросов, а потом он стал знаменит и вознесен на пьедестал, и необходимость анализировать его поступки стала еще более спорной. Но должен сказать тебе кое-что: он ценил наши отношения. Все эти годы, когда он уже был светилом, если у меня был вопрос и я оставлял ему сообщение, он перезванивал мне не позднее чем через пару часов. Играли ли мы вместе в гольф? Нет. Он не играл в гольф. Пару раз, когда у меня были билеты, я звал его в театр, но, похоже, он не слишком любил туда ходить. И в кино тоже.

Однако он любил его смотреть. Кэйси видела его коллекцию.

– У него была агорафобия?[4]

– Нет, что ты! Он же все время был на публике.

– В рабочее время. Он мог быть нормален на работе и ненормален дома – разные душевные состояния в разных сферах жизни.

Эммет улыбнулся. Склонив голову, он негромко проговорил:

– Очень хорошо.

Кэйси не напрашивалась на комплимент, но была польщена.

– Вам известно, что я – психотерапевт?

– Да. Уинниг мне сказал. Ты занялась этим из-за него?

– Конечно, – не стала скрывать она. – Но я люблю людей. Мне всегда удавалось с ними ладить. Мне ужасно интересно, что происходит у них в головах.

– Однако по отношению к Конни это не простое любопытство? – высказал догадку Эммет.

– Конечно, нет. Он мой отец. И я пока не могу понять, почему он не желал меня признавать. Мне очень хочется в этом разобраться.

– Боюсь, что здесь я тебе не лучший помощник.

– Вы знаете, где он вырос?

Эммет кивнул.

– Крохотный городишко в Мэне.

– А название?

Эммет криво улыбнулся.

– Ты наверняка такого не знаешь.

Кэйси улыбнулась в ответ.

– А если? Эммет хихикнул.

– Это все, что я знаю. Я спрашивал Конни. «Крохотный городишко в Мэне. Ты наверняка такого не знаешь», – был его ответ.

– И вы не настаивали?

– Нет, – без тени раскаяния ответил Эммет. – Было понятно, что он не хочет говорить, а у нас не было причин допрашивать его.

Кэйси попыталась зайти с другой стороны.

– Он ничего не говорил о братьях или сестрах?

– Нет. Ни слова. Когда мы учились в колледже, он упоминал о матери, но, я полагаю, она давно умерла.

– Вы никогда не видели ее? Может, на вручении дипломов?

– Нет. Ее там не было. На самом деле его там не было. В наше время это не было такой пышной церемонией, как сейчас. Большинство выпускников просто забирали свои дипломы в кабинете декана, и все.

– Он никогда не упоминал о городе под названием Литтл-Фоллз?

Эммет растянул губы, скосил глаза, задумался.

– Нет.

– Он никогда не упоминал о мужчине по имени Дарден Клайд?

Эммет снова с минуту подумал, потом снова покачал головой.

– А о Дженни Клайд?

– Нет.

– О Мэри-Бет Клайд?

– Нет.

– Эти имена не встречались в его картотеке?

– Это легко выяснить, – сказал Эммет, поднимаясь с дивана. – Подожди здесь. Я сейчас. – Не больше чем через минуту он снова был в комнате с альбомом под мышкой и коробкой с карточками в руках. – Клайд. К—Л. – Он начал перелистывать карточки. – Кардозо. Карри. Коул. Кэпмен. Нет. К сожалению, ни одного Клайда.

– А он не мог вписать их под именами?

– С чего бы?

– Если они были его родственниками.

Эммет пожал плечами, покачал головой, но все-таки начал снова перебирать карточки.

– Никакого Дардена. – Он пролистал дальше. – Никакой Дженни. – Дальше. – Никакой Мэри-Бет.

Кэйси попробовала еще одну возможность:

– Вы не находили в его рабочем архиве ничего, имеющего отношения к запискам под названием «Флирт с Питом»?

– Запискам?

– Запискам, мемуарам, книге?

– «Флирт с Питом»? Нет. А Пит – это кто?

– Я не знаю, – тихонько простонала Кэйси в отчаянии, которое было шуткой лишь наполовину.

– Эммет? – раздался зов из глубины дома.

– Сейчас приду, – откликнулся Эммет и, заговорщицки пошевелив кустистыми бровями, прошептал, обращаясь к Кэйси: – У меня есть фотографии.

Сердце Кэйси пропустило один удар.

– Фотографии Конни?

– Из колледжа. Хочешь посмотреть?

– Очень! – Она пересела на диван к Эммету и нетерпеливо ждала, пока он перелистывал страницы. Она представляла себе снимки друзей, с застывшими улыбками глядящих в камеру, снимки с вечеринок, может быть, одно-два не совсем приличных фото – набор, который мог быть у нее и у любого из ее друзей. Когда Эммет, наконец, открыл нужную страницу и показал одну, а потом другую и третью выцветшие черно-белые карточки, она поняла, что эта коллекция была совершенно иной. Лица на фотографиях были серьезными, позы и одежда – строгими. Большая часть фотографий была групповыми снимками молодых людей, сидящих у стола или стоящих у окна. На единственном снимке можно было догадаться, что молодые люди собрались на вечеринку, по пивным кружкам, которые они держали в руках.

Эммет начал дрожащим голосом напевать:

О, наполним кружки старого доброго Мэна,
Возгласим, чтоб зазвенели стропила,
Новый тост, опять и опять.
Пусть каждый добрый гражданин Мэна
Вместе с нами поет.
Он поймал вопросительный взгляд Кэйси.

– «Мэнская застольная песня». Из Университета Мэна. Конни всегда пел ее нам после того, как пропускал кружки две-три. В эти моменты он был наиболее близок к тому, чтобы поделиться частью своего прошлого.

Кэйси была очарована изображением Конни в колледже. Он был весьма недурен собой, с прямыми светлыми волосами, приятной улыбкой и в очках в проволочной оправе. Одет он был так же, как и все, но казался более изящным. В группе товарищей он стоял крайним справа.

Перевернув страницу, чтобы рассмотреть два других снимка, она поняла, что на каждом из них картина была примерно такой же. Он никогда не оказывался в центре группы, всегда был последним в ряду. Он как будто чего-то все время стеснялся. Но в этом было нечто большее – словно он глядел на остальных одновременно с опаской и надеждой, словно хотел быть с ними, но не решался подойти ближе, чтобы не быть отвергнутым.

Кэйси задумалась, не чувствовал ли он себя так же, как и она, самозванцем, незаконно попавшим в этот круг, а если чувствовал, то почему?

– Он же не учился в Университете Мэна, – удивилась она.

– Он – нет, его отец – да, – объяснил Эммет. – Хотя это не совсем верно. Его отец работал там. Был там привратником.

У Кэйси перехватило дыхание.

– Привратником? И Конни поступил в Гарвард? Отец должен был гордиться им!

– Он умер до того, как Конни приняли туда. Мне кажется, они не слишком ладили.

– Эммет?!

– Иду! – крикнул Эммет в ответ, уже более раздраженно. Он аккуратно высвободил одну из карточек из маленьких черных уголков и протянул ее Кэйси. – По-моему, это самая лучшая. – На этом снимке Конни был одним из троих. – Вот это, в середине, я. А парень слева – Билл Рейнхертц. Он тоже недавно умер.

Кэйси взяла фотографию. Она и вправду была самой лучшей – более крупной, чем остальные, лицо юного Конни было видно отчетливо, челка непринужденно спускалась на лоб, очки смотрелись не так навязчиво. Конни выглядел добрым. Ей всегда хотелось, чтобы он был добрым.

Эммет закрыл альбом.

– Ты оставишь себе дом?

Вопрос не сразу дошел до Кэйси, только спустя минуту она смогла оторвать взгляд от снимка.

– Дом? Не знаю.

– Если захочешь его продать, у меня есть покупатель. Он даст хорошую цену. Он давно положил глаз на это место.

– Это вы?

– О, нет. Это мой биржевой маклер. Я не могу позволить себе ничего подобного.

– А как смог Конни? – спросила Кэйси. Она понимала, что тридцать лет назад, когда Конни покупал дом, цена была гораздо ниже. Но все в мире относительно.

– Книги, дорогая моя, – ответил Эммет. – «Введение в психиатрию» Ангера уже двадцать лет остается классическим учебником. Знаешь, какие гонорары выплачиваются за подобные вещи? Подозреваю, часть этих денег тоже должна достаться тебе. Адвокат ничего об этом не говорил?

Кэйси покачала головой.

– Ну ладно, кто знает. Наверное, он завещал гонорары Рут. Ты, кстати, с ней не встречалась?

– Нет.

– Она прекрасный художник.

Кэйси, хотя и неохотно, могла с этим согласиться. Она проходила мимо ее работ всякий раз, поднимаясь или спускаясь по лестнице. Изменчивое состояние моря было передано на них с умением и чувством. Но ее занимали вовсе не художественные таланты Рут.

– На что был похож их брак?

– Я считаю, что на самом деле он был совершенно нормальным, за исключением того, что они жили порознь, но зная, насколько замкнут был Конни, и это можно понять. Рут – гораздо более общительный человек. Ей нравится принимать у себя людей. Она живет в Рокпорте, а это замечательное место для воскресных визитов. Я часто думал, что Конни женился на ней, чтобы она помогла ему научиться общаться с людьми, но потом понял, что это все-таки выше его сил.

– Эммет!

Эммет бросил раздраженный взгляд на дверь.

– Должен тебе кое-что сказать, – едва слышно пробормотал он. – Иногда мне кажется, что Конни был прав.

Выйдя от Эммета Уолша, Кэйси решила немного прогуляться. Она ни на секунду не забывала о фотографии Конни, лежащей в ее кармане. Время от времени она доставала ее и разглядывала. Сев на скамейку в Публичном саду, она снова сделала это. На этот раз, убрав карточку обратно в карман, она достала телефон и набрала номер дежурной сиделки того этажа клиники, где лежала ее мать. Энн Холмс почти сразу же сняла трубку.

– Как она?

– Почти без изменений, – спокойно ответила Энн. – Приступов больше не было. Был небольшой спазм шеи…

– Спазм шеи? – Это было что-то новое. Кэйси наклонила голову и прижала кончики пальцев к бровям.

– Это достаточно обычное дело, – объяснила сиделка, – но, наверное, хорошо, что вас не было здесь в этот момент. Это сопровождается не слишком приятным звуком. Она некоторое время дышала тяжелее, но сейчас все уже пришло в норму.

Это немного успокоило Кэйси. Кэролайн не выздоровеет, если физические проблемы будут нарастать.

– Спазм шеи, – повторила Кэйси. – Отчего это бывает?

– Это обычный мышечный спазм. Причины могут быть самыми разными. Скорее всего, что-то с кровообращением. Такое бывает, когда возникает застой.

Застой. Это не предвещает ничего хорошего.

– В этом движении не было ничего сознательного?

– Кэйси, мне бы очень хотелось сказать, что оно было более сознательным, чем раньше, но я не могу. Нисколько.

Кэйси зажмурилась на несколько секунд. Потом вздохнула.

– О'кей. Я зайду завтра. Вы позвоните, если что-то изменится?

– Ты же знаешь, конечно.

Ощущая боль в сердце, Кэйси отключилась. Черная пустота внутри пульсировала и росла, пока она клала телефон в карман рядом с фотографией Конни. Обхватив себя руками, она откинулась на спинку скамейки, скрестила ноги и стала смотреть на проходящих мимо людей.

Какое-то время, наблюдая за людским потоком, в котором не было ни одного знакомого лица, Кэйси ощущала себя невидимкой. Она подумала о Конни, представив, как он сидел в своем кресле на балконе, наблюдая за теми, кто загорал на солнышке, устраивал вечеринки на соседних балконах. У Кэйси было много друзей, но в это мгновение она была такой же одинокой, как, должно быть, был он.

Потом она увидела Джордана. Он стоял, прислонившись спиной к железной ограде. Он тоже был один, и он смотрел на нее. По крайней мере, ей показалось, что это был Джордан. У этого мужчины были такие же темные волосы, такие же большие карие глаза, тот же рост, та же фигура, но сейчас в нем не было ничего подозрительного, не считая того, что он был преступно хорош собой. Он был чисто выбрит, волосы казались влажными и причесанными. Он был одет в чистые шорты цвета хаки и темно-синий джемпер без ворота, с тремя пуговицами, которые не были застегнуты. Шорты открывали стройные загорелые ноги.

Так Джордан ли это? Конечно, это был он – иначе все не подпрыгнуло бы у Кэйси внутри. Сидя здесь, на лавочке в парке, глядя на проходящих мимо людей, с фотографией отца, который умер, не сказав ей ни слова, в кармане, и с матерью, которая физически была в десяти минутах ходьбы отсюда, но в то же время настолько вне пределов досягаемости, что мысль об этом разбивала ей сердце, Кэйси отчаянно нуждалась в ком-то, кто относился бы к ней по-особенному.

Она отвела взгляд, потом снова посмотрела на мужчину, но он никуда не делся. Это точно был Джордан. Едва заметным движением подбородка она пригласила его подойти.

Гибким движением оттолкнувшись от ограды, он направился к ней, продолжая смотреть ей в глаза. Когда он приблизился, ей пришлось задрать подбородок, но отвести взгляд она не могла, даже если бы и хотела. Ей показалось, что она заметила какую-то неуверенность в его глазах, словно он тоже не знал наверняка, как себя вести. Это придало ей смелости. Она улыбнулась и сказала:

– Я так и думала, что это ты. Садись, у меня тут целая свободная скамейка.

Он сел, но оставил между ними свободное место. Наклонившись вперед, он оперся локтями на колени и позволил кистям рук свободно свисать вниз. Они были худощавыми, но сильными, их покрывал загар. Часы со старым обтрепанным ремешком исчезли. На их месте оказалась привлекательная, модная и недешевая модель.

С минуту он смотрел по сторонам, потом снова повернулся к ней.

– У тебя печальный вид.

Это было просто утверждение. От нее не требовалось ответа. Но он был рядом, а она помнила ту наполненность, которую ощутила утром, и это было настолько лучше одиночества, что Кэйси не выдержала и сказала:

– Моя мать больна. Ее сбила машина три года назад. Все это время она… не приходит в сознание. Она в клинике на Фенвей. – Кэйси похлопала по карману, где лежал телефон. – Я только что разговаривала с сиделкой. У мамы в последнее время возникли проблемы. Я стараюсь не терять надежды, – проговорила она с короткой, храбрящейся улыбкой, которая тут же погасла. – То есть она должна прийти в сознание. Ей всего пятьдесят пять, ей еще рано умирать, и она нужна мне. У меня нет никакой семьи, кроме нее. Но там происходит что-то. Я боюсь… она… сдается.

– А что говорят врачи?

– Что она сдается. Может быть, это и правильно, если все равно надежды нет.

– А ее нет?

Кэйси мучительно пыталась ответить честно. Она так долго хваталась за самую маленькую крупинку надежды. Но сейчас, здесь, сидя рядом с Джорданом, она просто не знала, что сказать ему.

– Сначала, сразу после аварии, все надеялись. Потом прошло три месяца, и она так и не очнулась, и это было плохо. Потом прошло шесть месяцев, девять, год. Первая годовщина трагедии – это было ужасно. А теперь прошло уже три года, и временами мне кажется, что знамя надежды я держу в гордом одиночестве.

– Печально.

– Я научилась не давать воли этим чувствам. Но на этой неделе… я не знаю… мне плохо удается.

– Это из-за получения наследства?

– Нет. – Она могла быть честной – с ним и с собой. – Просто что-то изменилось. Сиделки это чувствуют. – Она тихо добавила: – И я тоже. Мне бы очень хотелось думать, что она готова очнуться. Но, видимо, на самом деле все наоборот.

– Вы были близки?

– Так же, как большинство матерей с дочерьми. Бывало по-всякому. Я надеялась, что точек соприкосновения будет больше, когда мы обе станем старше. Я на самом деле очень хотела в это верить. – Снова взглянув на него, она выдавила улыбку: – Ну вот, ты и узнал, почему у меня грустное лицо.

– Красивое лицо.

Замечание могло бы показаться невинным, если бы не было этого утра. Выражение его лица говорило, что он помнит все, что было, так же хорошо, как и она.

– Я боялся, что у этого есть другие причины, – сказал он, сидя все в той же позе. – Я боялся, что ты раскаиваешься в том, что сделала.

Чувствуя, как внутри снова рождается жар, она сжала губы и покачала головой.

Кажется, это порадовало его. Едва заметно облегченно вздохнув, он откинулся на спинку скамейки. Кэйси чувствовала, как тепло возбуждения заполняет пустоту, совсем как утром. Пряча поглубже мысли о Кэролайн, она наблюдала за тем, как течет жизнь вокруг, и постепенно успокаивалась. Немного погодя она спросила:

– Почему ты не женат?

Он удивленно рассмеялся.

Она бросила на него острый взгляд.

– Это логичный вопрос.

– Но слишком прямолинейный.

– Так почему же? Некоторые в твоем возрасте успевают жениться по три раза.

– Именно. Вот поэтому я и не тороплюсь. Если найдется та, что нужна мне, это не кончится так быстро.

– Твои родители до сих пор женаты?

– Угу. – Закинув локти за спинку скамейки, он вытянул ноги. – Уже сорок лет.

Кэйси стало завидно.

– Твой отец тоже садовник? – Она представила себе сплоченную семью, где у отца и сына была общая любовь к земле.

Джордан с треском разрушил этот образ.

– Вот уж нет! Он считает это женским занятием. Он полицейский.

– Ого! Вот это крайности. А ты не мечтал пойти по его стопам?

– Не-а. Никогда не хотел быть полицейским.

– Только садовником?

– В такой жизни больше доброты. Нашел сорняк – выдернул. С людьми так не выйдет. Даже у негодяев есть свои нрава.

– То есть с растениями все проще.

– В этом смысле – да, – ответил он и улыбнулся.

У Кэйси перехватило дыхание. Она впервые видела настоящую улыбку у него на лице. Она озарила его, превратив просто красивые черты в нечто такое, от чего останавливалось сердце.

– Что такое? – поинтересовался он, продолжая улыбаться, по уже слегка рассеянно.

Она прижала ладонь к груди, слегка мотнула головой и посмотрела туда, где на пруду скользили по воде лодки.

– Ты когда-нибудь катался на них?

– Нет.

– А я каталась. С мамой. Это мое самое первое воспоминание о Бостоне. Я говорила маме, что она должна держаться, чтобы мы могли прийти сюда с ней и с моей дочерью. Если у меня вообще будет дочь. – Конечно, этот вопрос не нужно было решать немедленно. Сначала нужно было, чтобы Кэролайн держалась.

Ощутив, как исподтишка подползает грызущая боль, Кэйси закусила губу. Она не знала, почему, но за эти дни тревога действительно усилилась – и стала более упорной, возвращаясь снова и снова, несмотря на все старания.

– Ты обедала? – спросил Джордан. Кэйси выпрямилась.

– Мег оставила сэндвичи. Я съела половинку. Очень вкусно. Но мне сейчас как-то не до еды.

– Слишком переживаешь?

– Мм. – Она поднялась со скамейки. – Мне пора. – И направилась прочь, засунув руки в карманы. Одна из них нащупала телефон, под которым была фотография Конни.

Джордан тут же оказался рядом, подстраиваясь под ее шаги. Когда они все так же вместе пересекли одну улицу, прошли по другой и повернули на третью, она поняла, что он провожает ее до дома.

– Ты мог бы этого и не делать, – сказала она.

Он продолжал молча идти рядом, и она не стала спорить. Безопасность здесь была ни при чем. И независимость тоже. Она была уверена и в том, и в другом. Она не возражала потому, что ее тянуло к нему. Чем ближе они подходили к Лидс-Корт, тем сильнее она это чувствовала. Чем ближе они подходили, тем сильнее становилось ее желание.

Когда они свернули на булыжную мостовую, ведущую в Корт, Джордан замедлил шаг. Кэйси остановилась и оглянулась на него. В сумерках она увидела, что он смотрит на нее. Она вернулась обратно на эти несколько шагов, подойдя к нему почти вплотную.

– Ты мог бы этого и не делать, – повторила она, но на этот раз мягче и вкладывая в слова другой смысл.

– Не мог, – отозвался он, тоже мягко, и она ясно услышала, как сбилось его дыхание. Он вглядывался в ее лицо. Она почувствовала себя желанной. Более того, она почувствовала себя необходимой. От сознания того, какой мужчина нуждается в ней, голова кружилась, как у пьяной.

Они пошли дальше вместе. Ни он, ни она внешне ничем не выдавали своих чувств, но когда Кэйси, подойдя к дому, попыталась вставить ключ в замочную скважину, стало видно, как дрожит ее рука. Он забрал у нее ключ, отпер дверь, пропустил ее вперед, зашел следом и запер дверь. Затем он привлек ее к себе, и в то мгновение, когда их губы коснулись друг друга, в Кэйси вновь вспыхнула вся радуга ощущений, испытанных утром, и это было взаимно. Стоя у двери, они целовались все неистовее, а потом начали ласкать друг друга, опустившись на ступеньки лестницы. Но Кэйси на этот раз хотелось, чтобы все происходило не так быстро. Она хотела продлить обладание им, потому что не могла представить себе лучшего способа провести ночь.

Поэтому она повела его в комнату, которую объявила своей, и в мягкости кровати было что-то, что помогало не спешить, хотя накал возбуждения между ними был очень высок. Они целовались, они ласкали друг друга, они пробовали друг друга на вкус. Рубашка Джордана полетела прочь первой, ее – следом; касаясь затвердевшими сосками его груди, прижимаясь к ней сначала снизу, потом – сверху, она чувствовала себя на седьмом небе. Один за другим предметы их одежды летели на пол, и, хотя Кэйси была возбуждена не меньше, чем Джордан, они не соединились мгновенно, даже оказавшись полностью обнаженными. Вместо этого они исследовали тела друг друга, на что утром у них не хватило терпения, и это заводило их все больше и больше. Когда, наконец, он приподнялся и вошел в нее, она уже была так близка к оргазму, что он тут же наступил. Пока он оставался в ней, достигая своего пика, наслаждение продолжало волнами захлестывать ее, нисколько не ослабевая, хоть это и казалось невозможным.

Выдохшись, они лежали на кровати, не разжимая объятий, и на Кэйси снизошло умиротворение. Размышляя об этом, слушая его дыхание, становящееся все более размеренным по мере того, как он проваливался в сон, она представляла себе, что оказалась в надежной, защищенной от всех жизненных бед крепкими стенами, крепости. Она не знала, сможет ли остаться здесь надолго, но сейчас ей было действительно хорошо.

Она тоже задремала или просто отрешилась от реальности. Спустя какое-то время она открыла глаза, повернула голову и увидела лицо Джордана в нескольких дюймах от себя. Его глаза были закрыты, черты разгладились и дышали спокойствием. Разглядывая их, она вновь ощутила опору и силу, и это ее воодушевило.

Осторожно, чтобы не разбудить его, она выскользнула из постели, накинула халат и на цыпочках выбралась в холл. Она быстро пересекла площадку и приоткрыла дверь напротив ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь. В комнате было темно. Пошарив по стене сбоку от двери, она нащупала выключатель. Зажглась лампа, стоявшая на столе между старым кожаным диваном и туго набитым креслом. В мягком свете лампы комната не производила такого внушительного впечатления, как днем. Здесь пахло кожей и деревом, и было вполне уютно. Первым делом она поискала Ангуса, заглянув во все мыслимые места, где мог спрятаться кот, даже в ванную, но, кроме мисочек с водой и кормом и туалетного лотка, не обнаружила никаких следов его присутствия. Тогда она начала тщательный поиск. Она открыла один гардероб и обнаружила в нем кучу брюк, свитеров и курток, которые Конни надевал чаще всего, а также несколько более официальных костюмов и смокинг. Во втором гардеробе скрывалась другая противоположность – коллекция спортивных курток и штанов, мохнатых пуловеров, водолазок и маек в сеточку, подходящих для турпоходов. Кэйси никогда бы не представила Конни одетым во что-нибудь подобное. Большая часть вещей на вид были совершенно новыми. С некоторых были даже не срезаны магазинные ярлыки.

Она вспомнила о брошюрах с неподписанными чеками и заполненными, но неотосланными приглашениями в путешествия. Значит, у Конни тоже были мечты, оставшиеся нереализованными, по крайней мере частично. Это поразило ее. А может, и отношения с ней тоже были его мечтой, которую ему не хватило смелости реализовать? Так как здесь не было никаких брошюр, никаких неотправленных бланков, ей, видимо, уже не суждено было об этом узнать.

Эта мысль опечалила ее, и, закрыв левую дверцу гардероба, она открыла правую. С этой стороны были ящики. Она потянулась к ним, но замерла с протянутой рукой, подумав о том, что это, возможно, самое личное пространство, и не уверенная в том, что хочет вторгаться в него. Но если не сейчас, то когда? К тому же ей не были нужны интимные предметы. Ей был нужен большой конверт манильской бумаги с листами записок в нем. Если он здесь, пусть даже заваленный носками, она должна его заметить.

Она начала один за другим открывать ящики. Ничего похожего на большой конверт манильской бумаги.

Закрыв гардероб, она направилась к столу, на котором стояла лампа. Рядом с ней лежала стопка научных журналов и книг. Она узнала большинство, пару отложила, чтобы пролистать потом. Под крышкой стола была небольшая полочка, но и гам не было никаких конвертов. Она пошла в ванную, где нашла превосходную подборку изданий, позволяющих путешествовать, не выходя из дома, – «Люди», «В полях и на реках», «На природе», «Приключения».

Осталось обследовать только прикроватную тумбочку. С этим намерением она вышла из ванной – и увидела Ангуса. Он возник ниоткуда и теперь сидел у самой кровати и не мигая глядел на нее. «Возможно, – подумала она, – он бродил в темноте по дому и только что вернулся, а может быть, и прятался все это время в комнате, наблюдая за мной». Он казался неуловимым, как чувства Конни.

Шепотом окликнув кота по имени, она направилась к нему. Меньше чем в метре от него она присела и протянула к нему руку. Кот дернул носом, но продолжал смотреть на нее.

– Это твоя постель? – спросила она, поглядев на аккуратно уложенную рядом с одним из гардеробов подушечку. Ее середина была промята. – Наверняка тебе там тепло и удобно.

Ангус внимательно смотрел на нее.

– Я видела твои вещи в ванной. Мег хорошо за тобой ухаживает. Лоток чистый, еды тебе, похоже, хватает. И воды тоже.

Ангус продолжал смотреть на нее. Она вздохнула.

– Ну ладно. Хватит сидеть на месте. Может, ты знаешь, где искать следующую часть «Флирта с Питом»?

Кот мигнул. Он сделал это медленно и как будто намеренно. Она вспомнила, что кошки ее матери делали так, когда соглашались с чем-то. Это показалось ей обнадеживающим.

Она потянулась, чтобы погладить Ангуса по голове, но он отпрянул. Это послание было совершенно однозначным.

– Ангус, я хочу подружиться с тобой, – как можно мягче заговорила она. – Я понимаю, как ты скучаешь по Конни, и понимаю, что чужая здесь. И я не знаю, что будет на следующей неделе или после нее. Но ты не останешься один. Это я тебе обещаю. Конни любил тебя. И я тоже сумею.

Ангус мигнул еще раз. Теперь это было не так неожиданно, по Кэйси почувствовала себя вознагражденной. Очень медленно она поднялась с пола. Кот сидел прямо перед тумбочкой.

Еще медленнее, чтобы не спугнуть его, она наклонилась через него и открыла ящик. Это оказалась сокровищница всякой всячины – очки, ручки с цветными чернилами, клеящиеся бумажки для записок и небольшие блокнотики на проволочных спиралях. Там была упаковка бумажных носовых платков и тюбик гигиенической помады. Там была выдранная из журнала страничка с наполовину разгаданным кроссвордом. И диктофон.

Она достала диктофон из ящика и с минуту держала в руках, остро ощущая, что Конни был последним, кто прикасался к нему. Она уже находила такой же в ящике стола в офисе. В том не было никаких записей. Пытаясь не давать воли надеждам, которые не обязаны были оправдываться, она нажала кнопку, но не услышала ничего. Нажав «STOP», она перемотала пленку немного вперед и снова включила. На этот раз она услышала его голос. Он был прекрасно знаком ей, сколько раз она слышала его – не сосчитать. Он был привычно негромким – Конни Ангер умел подчеркнуть главное, не повышая голоса. Но здесь он был даже более тихим, чем обычно. Более доверительным. Погруженным в себя.

Она понимала, что личного послания ждать не стоит. В конце концов, он не оставил ни одного нигде. Однако, когда он начал говорить, что-то тронуло ее. Он говорил кусочками и обрывками, что-то об изменении мира и о том, что психологи должны сохранять спокойствие. После каждых нескольких фраз он вставлял: «Сказать им…» Она поняла, что он сочинял речь.

Она дослушала запись до конца и на этот раз полностью перемотала ее обратно. Первыми словами, которые она услышала, снова нажав кнопку, было: «Позвонить Рут». Дальше следовал номер, а потом, практически без перерыва, вступительная часть речи, начинающаяся с благодарности председателю собрания. Кэйси еще раз прослушала все, остановив ленту только тогда, когда Конни замолчал, и вернула диктофон в ящик.

Ангус мяукнул.

– Ох, бедный, – прошептала Кэйси, опускаясь перед ним на колени. – Ты тоже узнал его голос.

Ангус мяукнул еще печальнее.

– Понимаю, – вздохнула Кэйси. На этот раз, когда она протянула к нему руку, он не отстранился. Она коснулась его головы, сначала очень осторожно, наблюдая за реакцией кота, потом уже более уверенно погладила шелковистую шерсть на макушке, почесала за ухом. Все это время он глядел на нее как будто смущенно.

Воспользовавшись моментом, Кэйси провела пальцами вдоль его спины, а когда кот поднялся на лапы, то и до самого кончика пушистого, довольно длинного хвоста. В задранном кверху состоянии его кончик оказывался почти вровень с ящиком. Однако когда кот опустил хвост, то указал им прямо на круглую ручку дверцы нижнего отделения тумбочки.

Еще с минуту Кэйси продолжала гладить кота. Потом, протянув руку мимо него, открыла дверцу. Тумбочка была набита номерами «National Geographic», стоящими по порядку, скрепками наружу. Единственной вещью, нарушавшей ровный желтый ряд корешков, был засунутый между ними большой конверт манильской бумаги.

Она вытащила конверт и увидела на лицевой стороне знакомую «К». Ее сердце колотилось как бешеное, когда она открыла конверт и достала из него пачку машинописных листов. Ей хватило самого короткого взгляда на первую страницу, чтобы узнать то, что ей было нужно.

Усевшись прямо на пол рядом с тумбочкой, она начала читать. Когда страницы закончились, она еще какое-то время не вставала с места, размышляя над тем, что прочитала. Наконец, сложив страницы обратно в конверт и закрыв его, она крепко прижала бумаги к груди. Пытаясь вновь обрести душевное равновесие, она посмотрела на Ангуса, который все это время безмолвно сидел рядом, и, поддавшись внезапному порыву, наклонилась вперед, чтобы поцеловать его в лоб. Однако кот посчитал, что это уже явный перебор, и, прижав уши, резко отпрянул назад. Кэйси показалось, что еще немного, и он зашипит на нее.

Поэтому ей оставалось только улыбнуться, прошептать: «До скорой встречи, большой мальчик» – и тихонько направиться восвояси. В последний раз взглянув через плечо на кота, она погасила свет, торопливо выскользнула из комнаты и натолкнулась на большую мужскую фигуру.

Глава 14

Литтл-Фоллз


Дженни вскрикнула.

Пит держал ее за локти, успокаивая:

– Это я, это я.

– Я думала, ты уехал, – сквозь рыдания проговорила Дженни. Она тяжело дышала, еще боясь окончательно поверить, потому что холод был таким реальным, таким ледяным, что ее до сих пор трясло. Но руки Пита были теплыми, а глаза – еще теплее. Он совершенно обыденно пах мылом, которого она накупила про запас, когда последний раз была на ярмарке. И руки!.. Его объятия говорили ей без слов: «Я же сказал, что буду здесь, значит, я здесь». Но окончательно ее убедило то, как он прижимался лицом к ее волосам, макушке, щеке. Дженни заметила, что он побрился. Щетина, выдававшая в нем путешественника, исчезла, давая этим понять, что гладкая кожа более пристала тому, кто уже достиг места назначения. Она повисла на нем, шепотом повторяя:

– Господи, Господи, Господи…

– Да нет, – ласково шептал он в ответ. – Это всего лишь я.

Она подняла к нему лицо, собираясь рассказать, как перепугалась, но воспоминания о пережитом ужасе вдруг начали рассыпаться на кусочки. Паника, холод, страх – все превратилось в пыль. Отчаяние отступило.

– Уже лучше? – спросил он.

Она кивнула. Он поцеловал ее так быстро, что она не успела опомниться.

– Хорошо? – спросил он.

Она снова кивнула, и он поцеловал ее еще раз, только теперь она уже вспомнила о вчерашних его поцелуях, и желание, которое она испытала тогда, вновь нахлынуло на нее. Оно заполнило ее настолько, что места для страха просто не осталось.

– Поцелуй меня, – прошептал он, и она сделала это. Приоткрыть губы навстречу его губам, шевелить ими, пробуя его губы на вкус, было так естественно, что, когда он, практически не отрываясь от нее, с легким стоном проговорил: «Ты замечательно целуешься», она поверила ему. Она чувствовала его ответную реакцию, его возбуждение, стремление быть как можно ближе. Когда он, скользнув ладонью вниз по спине, прижал ее к себе, крепко обхватив аккуратную попку, она ощутила твердость его мужского достоинства. Это должно было вызвать у нее отвращение, но почему-то никакого отвращения не было. Было любопытство. И где-то очень глубоко – сладкая боль желания.

Он поднял голову и медленно отпустил ее. Она заглянула в его глаза, бездонные, ярко-синие.

– Пора выполнить еще одно заветное желание, – сказал он.

– Твое или мое?

– Твое.

– А ты бы чего пожелал?

– Ты знаешь. Но я пытаюсь научиться соблюдать очередь. Ну так что? Расскажи, чего тебе больше всего хочется сейчас?

«Того же, чего и тебе», – вдруг возник, к ее собственному удивлению, ответ. Эта мысль сбила ее с толку, и она в замешательстве опустила глаза. Взгляд упал на пряжку его ремня. Дженни зацепилась за нее согнутыми пальцами и ощутила жар, исходящий от его тела.

Он тихо заворчал:

– Ну, подумай. Твоя заветная мечта. То, что ты всегда мечтала сделать здесь, в Литтл-Фоллз, но никогда не имела возможности.

Ей не нужно было долго раздумывать.

– Поехать кататься. – Другие парочки все время делали это, но у них не было мотоциклов.

– И все?

Она подумала еще с минуту.

– Может быть, остановиться где-нибудь закусить. – Это другие парочки тоже все время делали. Дженни постоянно слышала, как Мириам обсуждает это с Энн-Мари и Тайлер. Самым популярным местом был ночной ресторанчик Джиро, вдвадцати минутах езды от города.

– Ничего сложного, – сказал Пит. – Но тебе нужно будет одеться потеплее, а то замерзнешь по дороге.

– Значит, карьер исключается.

Он помнил о ее желании. Она поняла это по его глазам.

– Искупаться? Да, пожалуй, холодновато. Но мы можем просто поехать и побыть там.

Эта идея понравилась Дженни. С мыслью о ней она отправилась к себе в спальню, где сбросила униформу «Нит Итс», а потом и белье, и совершенно голая направилась по коридору в ванную, отчасти даже надеясь, что Пит может ее увидеть. Предвкушение удовольствия вытворяло странные вещи с ее телом. Поворачивая кран, она чувствовала, как у нее подгибаются колени. Ожидая, пока нагреется вода, она начала ласкать себя. Никогда еще в своих фантазиях – а их были сотни, если не тысячи, – она не заходила так далеко. Раньше она представляла себе любовь, нежность, нормальное человеческое общение, которое, как она решила для себя, непременно должно предшествовать сексу; но до этого самого момента у нее никогда не было первого, чтобы перейти к последнему.

Сейчас она наконец-то почувствовала себя истинной женщиной. Впервые в жизни она с удовольствием присыпала тело ароматной пудрой и достала из ящика самые соблазнительные трусики и лифчик. Она расчесала волосы и долго приглаживала их, пока завитки не стали менее крутыми. У нее кружилась голова.

Наверное, именно из-за этого она подошла к туалетному столику матери и, порывшись в среднем ящике, достала маленький сверточек, который был заложен в карман когда-то любимой матерью блузки. В сверточке лежали висячие сережки, каждая с двумя крупными жемчужинами. Она вдела их в уши и сравнила с длиной своих волос. Выяснив, что волосы все же длиннее, она заправила их с одной стороны за ухо. Кажется, получилось то, что надо.

Она натянула джинсы и широкий свитер и отправилась искать сапоги. Самые подходящими к кожаным сапогам Пита оказались высокие резиновые сапоги, которые она носила, когда было грязно. Как и все вещи в доме в эти дни, они сияли. Она надела их.

Потом достала куртку с капюшоном, которую несколько лет назад отдала ей Мириам. Она будет скучать по ней. А вдруг они когда-нибудь случайно повстречаются там, на западе? В конце концов, Сиэтл не так уж и далеко от Вайоминга.

Пит ждал ее у боковой двери, прислонившись к стене и скрестив ноги. Когда она вышла, он выпрямился, окинул ее взглядом с ног до головы и улыбнулся:

– Замечательно выглядишь. Она улыбнулась в ответ:

– Ты тоже.

– Какие изящные серьги. Дженни тронула жемчужины.

– Они достались мне от бабушки. Она была первой девушкой в графстве, поступившей в медицинское училище. После него она вернулась сюда, хотя все говорили, что она сошла с ума. Но она была очень предана своему делу. Она действительно хотела помогать больным. Поэтому она открыла свой кабинет. Работала в основном по вызовам.

– Наверное, ее все любили.

– Нет. Ее не понимали. Она была слишком не похожей на них.

– Это бабушка по материнской или по отцовской линии?

Дженни пыталась сообразить, какой вариант правдоподобнее. В конце концов, так как она достала сережки из столика матери, она сказала:

– На самом деле она была сестрой моей матери, но у них была очень большая разница в возрасте, и они совершенно не были похожи. Я всегда воспринимала ее как бабушку. И она любила меня как внучку. Она умерла, когда мне было десять лет.

– Жаль. Если бы она была рядом, то наверняка помогла бы тебе в тяжелую минуту.

Дженни тоже было жаль, по крайней мере она воображала себе это. Хотя на самом деле эта история не была чистой выдумкой. У матери Дженни действительно была старшая сестра. Дженни лишь однажды видела ее, а потом придумала про нее историю. Ведь иметь такого родственника хотел бы каждый.

– Но если бы она была жива, – продолжал Пит, – она наверняка забрала бы тебя отсюда, и мы, ты и я, никогда бы не встретились. – Он показал ей два шлема, болтающиеся у него на руке. – На этот раз выбирай сама.

До Дженни едва начало доходить, что он специально для нее купил второй шлем, а он уже торопил:

– Ну, так какой?

Дженни не стала тянуть с выбором. Она взяла тот, что уже надевала раньше, тот, который хранил его запах.

Не прошло и десяти минут, как они уже неслись по дороге, мимо домов, обитатели которых столько лет глядели на Дженни с презрением. «Они-то думали, я гроша ломаного не стою. Думали, что ничего стоящего из меня не выйдет. И представить не могли, что я познакомлюсь с мужчиной, который знает о жизни в сто раз больше и выглядит в сто раз лучше, чем любой из них. – С каждой мысленной фразой она задирала нос все выше, пока, наконец, не ощутила, как гордо сидит у нее на голове шлем Пита, и удовлетворенно подумала: – Видели бы они меня сейчас».

Но они, конечно, не могли ничего видеть. Они наверняка слышали мотоцикл, но он проносился мимо них так быстро, что они все равно не успели бы понять, кто сидит на нем, даже если бы лицо Дженни не было скрыто шлемом. К тому же ночь была туманной и темной. И она понимала, что ночь еще и холодная, но ей сейчас не было холодно. Возбуждение согревало ее.

Они въехали в центр города. Дженни крепко обхватила Пита за талию. Прокатив ее по всей Мэйн-стрит, он повернул обратно и начал петлять по боковым улочкам, сворачивая то на одну, то на другую. Если бы Дженни не знала, в чем дело, то могла бы решить, что он хочет, в качестве наказания за их недоброе отношение к ней разбудить всех, спящих в квартирах над магазинами или в особняках между ними. Но если она, пусть какой-то очень малой частью своей души, хотела быть или хотя бы казаться мстительной, то Питом двигало простое любопытство. Ей представилось, что он хочет увидеть все, имеющее отношение к ее прошлому, в последний раз перед тем, как уехать отсюда, и ей самой хотелось того же.

Они проехали мимо начальной школы, прямоугольного здания с облезлыми росписями на всех стенах и истоптанной игровой площадкой позади. Дженни любила ходить сюда в детский сад. И даже в первом и втором классе ей еще нравилось учиться. Однако к третьему она стала чувствовать себя изгоем. Ей не разрешали приглашать домой друзей, а кроме того, ее отец, привозя ее в школу и забирая домой, так смотрел на любого, оказавшегося поблизости, что у них самих отпадало такое желание. Поэтому она оказалась в стороне от всего, чем занимались ее одноклассники после школы и в выходные, а так как в учебное время практически все их разговоры были именно об этом, то она оказалась в стороне и от них. Положение посторонней делало ее идеальной мишенью для разнообразных мальчишеских шуточек такого рода, что, узнай о них Дарден, одними взглядами дело бы уже не ограничилось. Но она никогда не рассказывала ему об этом, понимая, что будет только хуже. Страдать молча было безопаснее.

– Видишь вон то открытое место? – прокричала она ему в ухо немного погодя. – Это Городской Луг. Там у нас проходят праздники. Угощение на четвертое июля, парад на День Памяти Павших, скачки в фонд добровольной пожарной дружины осенью и конкурс ледяной скульптуры зимой.

– Должно быть, занятно.

«На самом деле – вовсе нет», – подумала Дженни, но ей не хотелось выглядеть озлобленной, не хотелось быть озлобленной сейчас, когда ее жизнь в Литтл-Фоллз подходила к концу. Поэтому она показала Питу, где живет Мириам, где живет ее воспитательница из детского сада, даже где живут старший О'Кифи с женой, хотя это заставило ее занервничать. Она могла бы показать ему и дом Дэна с гаражом, где помещался полицейский участок, – это было действительно приятное место, – но он наметил другой маршрут. Следуя ему, они подъехали к танцевальному залу, остановились под каштаном, где Дженни впервые увидела Пита, и постояли немного, оставив мотор работать вхолостую. Потом снова промчались по «Небаноник-Трэйл», вверх и вниз по склону, и повернули на шоссе.

Пит заложил вираж под таким углом, что сердце у Дженни ухнуло, и, прекрасно чувствуя ее восторг, еще быстрее понесся по шоссе в ночь. Она представляла, что все будет точно также, когда они будут проезжать здесь в последний раз. На мотоцикле с Питом она могла уехать куда угодно, делать все что угодно, быть кем угодно. Пит свернул к Джиро. Он припарковался, пристегнул их шлемы к рулю и за руку ввел ее в ресторан.

Мечта Дженни превращалась в реальность. Впервые она была одной из девушек с одним из парней и могла точно так же, как все они, занять место в отгороженной кабинке, заказать точно такой же пухлый, сочный бургер, пережевывать точно такое же жирное жаркое, пить то же самое разливное пиво. Когда Пит бросил монетку в музыкальный автомат и потянул Дженни за собой на маленькую танцплощадку, она была на седьмом небе. Она танцевала точно так же, как делала это дома наедине с телевизором, и ничем не отличалась от остальных. А когда он привлек ее ближе к себе и повел в танце таким скользящим, сексуальным шагом, о котором она не слышала и не читала, которого не видела ни в телевизоре, ни даже в собственных мечтах, седьмое небо осталось далеко внизу.

– Какая ты замечательная, – все время повторял он, и чем больше он это говорил, тем больше она и вправду ощущала себя такой. Как просто держать голову поднятой, а плечи – расправленными, когда кто-нибудь смотрит на тебя потому, что хочет тебя видеть. Как просто заглядывать в его глаза, когда видишь в них все то, что хочешь увидеть. Как просто улыбаться, когда образ будущего, который он приоткрыл тебе, так чудесен.

И ничего не кончилось, когда они покинули ресторан. Они доехали до карьера, где в этот час уже практически никого не было, и Дженни показала Питу известную ей потайную дорожку. По мягкому хвойному ковру мотоцикл вскарабкался наверх, к дальнему краю непроглядно-черного бассейна. Они сняли шлемы, положили их на землю и поменялись местами, так что теперь Дженни была впереди. Не спрашивая ни о чем, он притянул ее к себе, и его руки, пробравшись к ней под куртку, начали легонько гладить ее живот.

– Говорят, тут живет существо, – сказала она ему. – Говорят, что оно возникло из самой скалы, когда карьер затопили, и теперь прячется в самом глубоком месте.

– Ты веришь в него? – спросил Пит. Она на минуту задумалась, потом кивнула.

– Я люблю представлять, что у него там, на дне, есть семья, и ему не одиноко. Это миролюбивое существо. Оно никому не причиняет вреда.

– А кто-нибудь его видел?

– Некоторые утверждают, что видели.

– А ты?

– Не знаю точно. Я часто подолгу сижу здесь, просто смотрю и смотрю на воду. Я так много раз воображала, как оно проплывает в глубине.

Руки Пита поднимались выше и выше, пока большие пальцы не коснулись снизу ее груди.

Дженни закрыла глаза. Иногда трудно понять, что реально, а что – нет.

Еще немного вверх – и ее груди сами легли к нему в ладони. Это было приятно. Нет, это было не просто приятно. Это было чудесно. Но этого было мало.

Он помог ей развернуться в седле, и она обвила руками его шею. А его руки уже пробрались под свитер и нащупали кружева ее лифчика.

– Как здорово, – прошептал он и приник к ее губам. Поцелуй был бы длиннее, если бы оба они не начали задыхаться от возбуждения. После этого он расстегнул лифчик и начал ласкать ее обнаженную грудь. – Тебе хорошо?

Дженни кивнула. Ей было так хорошо, что она уже не находила слов, а если бы и нашла, то все равно не смогла бы выговорить. То неведомое и невыразимое, что наполняло все ее тело, продолжая нарастать с каждым движением его рук, все настойчивее и увереннее ласкавших ее, с каждым новым всплеском наслаждения, отражавшимся в его глазах, не оставляло места для слов.

– Поедем домой? – хриплым шепотом спросил он. Она снова коротко кивнула.

Не прошло и минуты, как она уже сидела позади него со шлемом на голове, и они отправились в обратный путь. На этот раз она не смотрела по сторонам. Ей было неважно, как называется нечто, завладевшее ее телом, но она хотела как можно лучше узнать его вкус, поэтому закрыла глаза и отдалась внутренним ощущениям. Ей действительно казалось, что тело больше не подчиняется ей – оно трепетало и пылало, оно совершало действия, ранее немыслимые, и заставляло Дженни думать о том, что раньше казалось невозможным – например, помассировать живот Пита и опустить руки ниже.

Она едва не задохнулась от того, что нащупала. Он вернул ее руки в безопасное место и сдавленно прокричал ей:

– Если будешь продолжать в том же духе, мы улетим с дороги!

– Прости, я идиотка!

– Нет, ты чудо!

Да, на самом деле она не чувствовала ни вины, ни стыда. Она чувствовала себя так же восхитительно, как во время гонки по шоссе, или танца у Джиро, или ласк у карьера. Она чувствовала себя так, как будто счастье действительно было возможно.

Пит проехал вдоль ее улицы, накренив машину, свернул к дому и затормозил прямо у ступенек. Но когда он взял ее за руку, чтобы ввести в дом, она неожиданно замотала головой.

– Неприятные ассоциации, – объяснила она, и он, кажется, понял, потому что первым направился к соснам на заднем дворе и отвел в сторону колючий занавес, открывая ей проход.

Если на улице и было холодно, она этого не замечала. Ее тело было таким разгоряченным, что она даже не могла быстро стащить с себя одежду, а потом от близости Пита жар стал еще сильнее. Он целовал и ласкал ее, пока она не стала умолять его сделать что-нибудь, все что угодно, чтобы избавиться от напряжения внизу живота, ставшего невыносимым. Но он сказал, что не хочет заставлять ее. Он сказал, что хочет, чтобы она, наконец, почувствовала то, что должна чувствовать женщина. Он сказал, что хочет, чтобы она знала, что она красива, женственна и любима, и сказал, что если ей кажется, что она еще не готова к тому, чтобы он вошел в нее, то это тоже нормально.

Но она была готова. Ничто в Пите даже отдаленно не напоминало ей о прошлом. Возбуждение достигло предела. И тогда он сделал это: он проник в нее так глубоко, что она едва могла дышать, а когда он начал двигаться, она подумала, что пережить это невозможно. Она с какой-то фантастической отчетливостью ощущала его присутствие внутри своего тела, ощущала энергию, страсть и требовательность каждого его движения, пока оргазм не заставил ее выгнуться дугой и разлететься на кусочки.

– Я еще ни разу в жизни не кончала, – призналась она.

– Я рад.

– Я вообще ни разу в жизни не занималась любовью по-настоящему.

Он притянул ее руку к губам и поцеловал пальцы.


Они сидели на чердаке, перед слуховым окном, в импровизированной постели среди разбросанных подушек и одеял. Рядом с ними трепетал огонек одинокой свечи. На Пите были только джинсы, застегнутые на молнию, но с расстегнутой верхней пуговицей, на Дженни – серьги и его рубашка. Это была сцена из ее грез, как в журналах. Она чувствовала себя нормальной и была так счастлива быть нормальной, ощущала такое физическое удовлетворение и эмоциональную полноту, что ей хотелось плакать.

– Что ты во мне нашел?

– Я сказал тебе об этом с самого начала. Ты не такая, как все.

– Я некрасивая.

– Я думаю наоборот.

– У меня не такие длинные ноги, как у моделей.

– Это хорошо. У них кроме ног ничего нет. Меня это не заводит. – Он расстегнул на ней рубашку и распахнул ее. – А вот это – да.

От нежности его взгляда ей снова стало тепло и сладко-больно. Она издала звук, отдаленно напоминающий его имя.

– Что я в тебе нашел? – переспросил он. – Свежесть. Новизну. Невинность.

– Я не невинна. Меня даже порядочной девушкой нельзя назвать. У меня была ужасная жизнь. – Ей стало не по себе от воспоминаний о том, насколько она была ужасна. И еще от того, что Пит ничего не знал. Но если рассказать ему все, и он бросит ее из-за этого, то что она будет делать?

– Я тоже совершал ошибки, – сказал он.

– До моих им далеко, – заверила она.

– Спорим? – неожиданно распалился он. – Я увел любимую у лучшего друга. По-твоему, это порядочно?

Дженни предположила, что у истории должно быть продолжение.

– Когда это было?

– Когда я уехал из дома. Все умоляли меня остаться, твердили, как я им нужен, как они надеются на меня, но я знал, что такое свобода, и рвался к ней. А они продолжали спорить, умолять и убеждать. В конце концов меня обуял гнев, и я уже не мог с этим справиться, потому что и без их воплей знал, что виноват. Я решил, что наконец докажу им, что не святой, разобью одним ударом розовые очки, сквозь которые они глядели на меня. И поэтому я забрал ее с собой.

– Ты любил ее?

– Нет, – ответил он, отводя глаза.

– И что было потом?

– Это продолжалось с месяц. В конце концов я дал ей денег и отправил ее домой, но она уже тоже не смогла вернуться к прежней жизни. Она снова уехала, одна. И я не знаю, что было с ней дальше. – Он наконец посмотрел на Дженни. – Зато я знаю, что было со мной. Я ездил туда и сюда и нигде не мог найти покоя. Мне стало казаться, что у меня каинова печать на лбу. Мне не везло с женщинами. Пока я не встретил тебя. Я не достоин тебя, Дженни, но ты очень нужна мне. Чтобы остаться с тобой, я готов измениться. Мы вместе начнем все заново.

Чувства так переполняли Дженни, что она смогла произнести только:

– У тебя это так легко звучит.

– Это должно быть легко, если очень сильно этого хочешь. Дженни отчаянно хотелось поверить в это.

– Но как же быть с теми, кто имеет к этому отношение – например, с твоим другом и семьей? А вдруг они не захотят дать тебе шанс начать все заново?

– Захотят. Им сейчас нелегко. Им нужна помощь.

– Мой отец скажет то же самое. Он не позволит мне уехать.

– Но здесь другая ситуация. Твоему отцу ты нужна по другим причинам. Его требования исключительно эгоистичны. Но ты хранила ему верность все эти годы. Ты пренебрегала собственными интересами ради него. Теперь пора подумать о себе.

– Но он же мой отец.

– Ты уже взрослая. И ты имеешь право решать сама за себя.

– Ты не понимаешь. Он не позволит мне уехать.

– Нет. Это ты не понимаешь, – продолжал убеждать ее Пит. – Ты – не его собственность, чтобы он мог распоряжаться тобой. Ты принадлежишь только себе самой. Он принимает собственные решения, которые определяют его жизнь. А ты имеешь право принимать свои.

Господи, сколько раз она повторяла себе то же самое. И Дэн говорил ей об этом, и преподобный Патти, и Мириам.

– Ну а что, если он все-таки будет возражать?

Пит усмехнулся.

– Я помогу тебе уговорить его. Мы решим это дело между собой.

– Я хочу начать заново. Я так долго об этом мечтала. Только ничего не получится.

Его губы, не переставая касаться ее кожи, двигались вверх, пока не встретились с ее.

– У меня тоже, потому что я всегда думал, что смогу справиться с этим в одиночку. Но я не могу. – Он заглянул ей в глаза, и она увидела его растерянность и уязвимость. – Ты же уедешь со мной, правда? – У нее перехватило дыхание. – Выйдешь за меня? Станешь матерью моих детей?

Она зажала ладонями рот. Она не могла поверить в этот дар свыше, в то, что он предложил ей все то, о чем она мечтала всю свою жизнь.

– Я люблю тебя, Дженни.

Она не отвечала, в очередной раз подумав, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Потом спросила:

– Как ты можешь быть в этом настолько уверен?

– У меня было много женщин. Но ни одной из них я не говорил, что люблю ее.

– Ты еще очень многого обо мне не знаешь.

– Все, что мне нужно, я уже узнал.

– А что если я скрываю что-то настолько ужасное, что у тебя застынет кровь, если ты об этом узнаешь?

– Ты уже слышала мой самый ужасный секрет. Твой не может быть намного страшнее. К тому же кровь не может застыть.

– Не придирайся к словам. А если все-таки?..

– Если все-таки так, то это позволит мне не так сильно мучиться своей собственной виной. Это будет напоминать мне о том, что все изменилось. Я люблю тебя, Дженни.

Он запечатал свои слова поцелуем, и она ответила, но этого было все же мало. Ей хотелось совершить нечто особенное, на что у других женщин, которые были у него, никогда бы не хватило смелости, умения или любви.

Не отрываясь от его губ, она повалила его на спину. Она провела языком по его подбородку, потом – по горлу. Потом, целуя и покусывая, спустилась по его груди, по сходящемуся к пупку клину волос, а ее руки в это время расстегивали молнию у него на джинсах. К тому моменту, когда туда добрались ее губы, он был уже у нее в руках.


Так и прошла ночь. Они разговаривали, занимались любовью, спали; разговаривали, занимались любовью, спали. Перед самым рассветом они выбрались на крышу и смотрели, как поднимающееся солнце медленно рассеивает туман. Вместе с туманом исчезла и прохлада, а с ней – и стеснение. Раскинув на крыше одеяло, они обнаженными улеглись под лучами еще неяркого солнца, а за этим неизбежно последовал еще один акт любви.

Кто-то, наверное, мог бы сказать, что Дженни просто плюнула в лицо городу, так бесстыдно занимаясь любовью среди белого дня. Сама она, если бы кто-то сунул нос не в свое дело и спросил ее о чем-то, ответила бы, что просто устроила крещение своей новой крыше.

На самом же деле она праздновала конец своей прошлой жизни. Она никогда раньше не чувствовала себя такой счастливой и такой отважной, никогда в жизни не была так уверена в себе, как сейчас, рядом с Питом. И еще ей никогда не было так спокойно. Даже несмотря на то, что завтра возвращался Дарден. Поэтому, наконец спустившись в дом, они спали крепко и долго, пока солнце поднималось все выше и выше. И даже когда в дверь начали настойчиво звонить, Дженни проснулась далеко не сразу.

Глава 15

Сбегая по лестнице, Дженни одновременно пыталась справиться с ночной рубашкой. Придерживая рукой ворот и расправляя складки на груди, она приоткрыла дверь и сощурилась от яркого света.

Преподобный Патти уже уходил. Услышав, как открывается дверь, он быстро обернулся и вернулся к порогу.

– Господь Всемилостивый, а я уже начал волноваться, – со вздохом проговорил он. – Я звонил минут десять. Я уже начал думать, что произошло что-нибудь нехорошее. Я мог бы просто решить, что ты отправилась гулять или даже в город, хотя я только что оттуда и тебя там не видел, но потом Дэн попросил меня напомнить тебе о крыше, раз уж я все равно направляюсь сюда, и когда никто не ответил на звонок, я начал думать… – Он возвел глаза к небу и перекрестился.

– Я спала, – сказала Дженни.

– Да, это я вижу, – он сверился с наручными часами. – Но уже одиннадцать часов. Почти половина дня уже прошла. – Он снова вздохнул. – Ну, ладно, я скажу Дэну, чтобы он сказал Мерлю, что все, что примерещилось тому на этой крыше – неправда. Я вижу тебя здесь, одетую во вполне целомудренную сорочку. Мерль заявил, что видел тебя обнаженной, можешь себе такое представить? «Голая на холодной крыше», – заявил он. Я поговорил с Дэном. Мы решили, что ты должна была совсем спятить, чтобы вытворять такое.

Дженни зевнула.

– Хотя если у кого-то сейчас и есть повод сойти с ума, – продолжал преподобный Патти, – то это и вправду у тебя. Тебе пришлось нелегко, Мэри-Бет. Я был рад видеть тебя в пятницу на танцах и надеялся, что увижу в воскресенье в церкви. Я сочинил проповедь, думая о тебе. Ну, вернее даже, о Дардене. Это была проповедь о Господней любви и об истинном прощении. Я полагаю, некоторым из моих прихожан было нелишне об этом напомнить, хотя я могу понять их чувства. Они напуганы. Они боялись Дардена и до того, что произошло. Но я считаю, что сейчас мы должны забыть о прошлом. Он понес наказание за свое преступление. Наш долг, как добрых христиан, радостно приветствовать его возвращение.

Не похоже было, чтобы его слова сильно воодушевили Дженни.

– Это была очень удачная проповедь. Жаль, что ты пропустила ее. Если хочешь, я распечатаю для тебя текст. Мне приходится вносить их в компьютер. Но порой это удобно, когда кто-то пропускает службу и не слышит моего слова. Раньше ты ходила в церковь, Мэри-Бет.

– Я ходила туда потому, что Дарден ходил. – Он просто брал ее с собой. У нее не было выбора. Неважно, что мать отказывалась посещать церковь, а вера в Бога самого Дардена была весьма сомнительна. Он хотел, чтобы весь город видел ее рядом с ним.

– Я помню, что ты продолжала ходить и после отъезда Дардена.

– Недолго.

– Почему ты прекратила?

Дженни могла бы просто пожать плечами и отвести глаза. Но помня о том, что ждет ее впереди, она захотела выговориться.

– Мне было плохо. Я была одинокой и измученной. Мне было нужно, чтобы кто-то сказал мне, что я – не чудовище, но никто в городе не сделал бы этого. Я решила, что в церкви, в Господнем храме, люди смогут взглянуть на меня с большей добротой. Но и в церкви этого не случилось. Они могли бы и тогда прислушаться к вашим проповедям.

– Мэри-Бет, попытайся понять. Ситуация их пугала. Они не знали, что нужно сказать. Они хотят, чтобы ты вернулась.

– Они это вам сами сказали?

– Они кивали на протяжении всей проповеди.

Дженни могла словно воочию представить себе это. Дардена проповеди преподобного Патти всегда вгоняли в сон.

– Я бы тоже очень хотел, чтобы ты вернулась. Вы оба, с Дарденом. Может быть, в следующее воскресенье? Для города это станет знаком того, что вы готовы простить и быть прощенными. Считай это личным приглашением, – он бросил еще один короткий взгляд вверх, – от сама знаешь Кого, через Его служителя, преданного вам. Господь любит тебя, Мэри-Бет.

– Правда?

– О, ну конечно!

Она сама не знала точно, верит ли в это.

– Я так ждала от Него помощи. Он не помог.

– О, на самом деле Он помогал тебе. Он оставил тебя одну, чтобы ты поняла все сама и стала сильнее. Я вижу, что тебе это удалось. Какие красивые серьги на тебе. Это же серьги твоей матери? Да, я помню. Она надевала их в день венчания. Наверняка она говорила, что это подарок твоего отца. Ты же знаешь, это я обвенчал их. Я уже тогда служил здесь. Они тогда были счастливы. Ах, дорогая моя. Сейчас мы все можем надеяться, что она обрела упокоение и простила Дардена. – Он склонил голову. – Ты всегда была похожа на нее. Теперь, может, уже не так сильно. Ты стала выглядеть иначе.

Дженни и чувствовала себя совсем иначе.

– Я встретила человека, который любит меня. Его зовут Пит.

– Пит? Какой Пит? Я знаю его?

– Нет. Он с запада. Возможно, вы встретили его по пути сюда. Он ездит на мотоцикле.

Преподобный Патти почесал в затылке.

– Что-то не помню, чтобы мне попадался мотоцикл.

– Он уехал, чтобы привезти нам завтрак. Кофе с пончиками. – Точно так же, как поступали лучшие мужчины со страниц журнала. – Он такой замечательный.

– Мне кажется, я бы услышал звук мотоцикла. – Пастор казался озадаченным.

– Только не тогда, когда он смазал мотор, – ответила Дженни.

– А! Ну ладно. Хорошо. Я рад за тебя, Мэри-Бет. Ты заслуживаешь хорошего мужчины.

– Я уезжаю с ним.

– Уезжаешь из Литтл-Фоллз?

Дженни кивнула.

– А Дарден поедет с вами?

– Нет. Его дом здесь.

– Но ты же его дочь! У него нет никого, кроме тебя.

– Да, но теперь, после вашей проповеди о прощении и приглашения вернуться, у него будете вы и вся паства. Разве нет?


Пит вернулся с двумя большими кружками кофе и дюжиной пончиков.

– У меня разыгрался аппетит, – признался он и умял по три пончика на каждый съеденный ею. Дженни могла бы забеспокоиться, если бы его тело не было таким крепким. Но она тоже была голодна, и в этом не было ничего удивительного. Дюжина пончиков исчезла в мгновение ока.

Он покачался на стуле и похлопал себя по животу.

– Хорошо. И мне ни капельки не стыдно.

Дженни тоже не было стыдно. Но стыд был подобен противопехотной мине. Он скрывался под самой поверхностью, невидимый глазу, но готовый взорваться.

– А когда тебе становится стыдно, что ты делаешь?

– Рублю дрова. Пробегаю пару миль. Дома обычно чинил забор. К тому моменту, когда у меня снова начинало урчать в животе, от стыда не оставалось и следа.

– А другой стыд? Например, чувство вины перед близкими?

– Я не могу повернуть время вспять и изменить то, что я сделал или не сделал. Остается только идти дальше.

– Значит, ты простил себя?

– Нет, это бы означало, что я считаю, что поступал правильно, а это не так. Но я могу двигаться дальше, делать выводы из собственных ошибок и измениться.

– Для тебя двигаться дальше – значит вернуться к своей семье. Изменившись сейчас, ты сможешь исправить то, что совершил раньше. А я не могу. Так что же мне делать со своей виной?

– В чем ты виновата?

– Все в том же. В том, что я сделала. В том, что не сделала. – Ей пока удавалось обходить эту мину, но она ступала все ближе. – Не должна ли я остаться ради Дардена?

– Ты хочешь остаться?

– Нет! Нет! Но он же сел в тюрьму из-за меня.

– Он сел в тюрьму за убийство твоей матери.

– Но он сделал это из-за меня. – Ей хотелось сказать больше, хотелось так отчаянно, что слова уже готовы были сорваться с языка. Но какая-то другая часть ее запихивала их обратно, все еще испытывая страх.

– Дженни?

Она не смотрела на него.

Передние ножки стула, на котором он качался, ударились об пол за секунду до того, как он взял ее за подбородок и развернул лицом к себе.

– Я люблю тебя, Дженни.

– Ты меня не знаешь.

– Я знаю достаточно.

– А если нет? Если есть что-то такое…

– …от чего у меня кровь застынет?

– Пит, я серьезно.

– Я тоже. Я люблю тебя. – Он прижал ладонь к груди. – Вот тут, где чувства далеко не всегда рациональны, но где они настоящие, как нигде больше, – вот прямо тут у меня что-то сжимается всякий раз, когда я смотрю на тебя. Как будто ты – ключ к моей жизни. Как будто ты можешь помочь мне сделать все правильно. Ладно, пусть это звучит нелепо. Неделю назад я тебя знать не знал, и, может быть, только предположим, если бы я проезжал через Литтл-Фоллз днем раньше или днем позже, мы бы могли не встретиться вообще. Но я в это не верю. Мне кажется, мы все равно встретились бы, так или иначе. Я люблю тебя.

Она осознала в этот момент, что любит его точно так же и должна рассказать ему больше. Может быть, все же не все. Но точно больше. Поэтому она взяла его за руку и повела наверх, через свою спальню, по приставной лестнице на чердак. Там, под скатом крыши, была спрятана коробка с газетными вырезками. Там было все, касающееся убийства ее матери, ареста отца и суда над ним.

Пит поднес коробку к заднему окошку и уселся читать.

Дженни скорчилась в темном переднем углу и наблюдала, как он берет одну статью за другой. Она знала каждую из них наизусть, перечитывала их столько раз, что точно знала, что именно он читает в каждый момент, и про себя читала вместе с ним. Она ожидала звука или взгляда, который бы показал, что он испытывает то же отвращение, что и она. Ее дыхание вырывалось резкими спазмами из той самой глубины, где скрывалась незаживающая, гноящаяся рана прошлого, и все это время она продолжала прижимать ладонь к груди, ощущая, как что-то сжимается там от страха и надежды.

Наконец, он свернул последнюю вырезку, засунул коробку обратно под скат крыши и направился к ней, и, пока он подходил, ее страх рос, рос и рос. Но в его глазах не было ни отвращения, ни ненависти. В них была печаль, но еще в них была нежность. Она понимала, что это чудо, но любовь, в которой она так отчаянно нуждалась, никуда не делась.

Опустившись на колени, он притянул ее к себе. Он зарылся лицом в ее волосы, и в его дыхании она узнала ту же горечь, что только что испытывала сама. Через некоторое время он отстранился и сел на корточки. Он целовал ее руки, прижимал их к своей груди и не говорил ни слова, что на самом деле и было больше всего нужно Дженни в этот момент. Теперь она должна была говорить. То, что она столько лет хранила в себе, начало прорываться наружу.

– Мы с матерью никогда не ладили. Мы были очень похожи внешне, если не считать разницы в возрасте, даже когда я только родилась и у меня еще толком не было волос на голове, я была похожа на нее. Ее звали Мэри-Бет Джун Клайд, а меня назвали Мэри-Бет Дженнифер Клайд. Она потом рассказала мне, что так захотел отец. Он пытался сделать ее счастливой, только у него ничего не получалось, не могло получиться, потому что я не была Этаном. Он родился на два года раньше меня, но умер совсем маленьким, ему еще года не было. Она хотела, чтобы я заменила ей его, но я не могла, поэтому она ненавидела и меня, и моего отца.

– А его за что?

– За то, что он любил меня, а значит, предал Этана. – Дженни содрогнулась. – Мерзко, как мерзко.

– Что? Твоя мать?

– Все! – Ладонь Дженни ощущала удары сердца Пита. Это успокаивало, умиротворяло, давало надежду. И силы, чтобы вернуться в кошмар прошлого. – Она ненавидела меня, потому что он думал обо мне, а не об Этане, но ведь Этан умер, только она не хотела смириться с этим. И когда Дарден не смог больше выносить ее нытья и перенес свои чувства на меня, она окончательно обезумела.

– Ты была пешкой в их игре.

– Да, все так и говорили, адвокаты, социальные работники, полицейские. Они говорили, что я ни в чем не виновата, и все время сокрушались, но это не им задавали все эти вопросы. Это не они мучились, пытаясь честно отвечать на них. Это я должна была снова и снова рассказывать им одно и то же.

– Хочешь сделать это в последний раз?

Она сделала это. Для Пита. Он не сбежал от нее прочь, а был все так же рядом, говорил, что любит ее, наклонялся к ней близко-близко, держал ее за руку, успокаивал ее, и как же хорошо было говорить после такой долгой, тяжелой тишины, впервые поделиться с кем-то. Ей казалось, что с каждым произнесенным словом с ее груди падает какая-то часть груза.

– Однажды мать пришла в бешенство от того, что я забыла купить ей таблетки по дороге из школы. Это было снотворное. Она не могла обойтись без него ни одной ночи. Я сказала, что сейчас же схожу за ними, но она сказала, что они нужны ей в данный момент, и что я дура и эгоистка, и что я ведьма и околдовала Дардена. И начала меня бить.

– Тростью.

Дженни застонала и кивнула.

– И что ты сделала?

Она сильнее прижала ладонь к его груди. Даже сейчас, когда она была спокойнее и смелее, чем когда-либо, и испытывала такое облегчение от слов, это воспоминание давалось ей с трудом. Она дрожала всем телом. Но сердце Пита билось так же ровно, а руки убеждали в том, что он все понимает. Неожиданно ей показалось, что он открыл дверь и какая-то сила с той стороны вытягивает из нее слова.

– Я отступала и пыталась отбиваться, но от такой палки трудно отбиться голыми руками. Я пыталась убежать, но она погналась за мной, а потом я оказалась на полу, и за моей спиной была стена. А она все продолжала вопить и колотить меня этой штукой, и какая-то часть меня понимала, что я это заслужила…

– Ты не заслужила этого.

Дженни попыталась проглотить стоящий в горле ком.

– Я была не тем, что она хотела.

– Ты в этом не виновата.

– Но я сделала все еще хуже.

– Как?

– Разрешив моему отцу любить меня.

– Разрешив? Дженни, ты была ребенком. Детям необходима любовь. Если они не получают ее от одного из родителей, они ищут ее у другого. А где был он, когда она тебя била?

– На работе. Когда он вернулся, все вокруг было залито кровью. Он был в ужасе.

– И взял палку и ударил ее. Как говорят газеты, хватило одного удара.

Дженни вспомнила звук этого удара, и ее передернуло. Она вспомнила картину убийства, вспомнила запах и проглотила подступающую к горлу горечь.

– И теперь он возвращается домой. Она кивнула.

– Ты боишься его? Она снова кивнула.

– Тогда почему ты до сих пор здесь?

Она взглядом умоляла его понять и это тоже.

– Потому что он сделал это ради меня. Неужели ты не понимаешь? Он сделал это, чтобы я осталась на свободе. Только ничего не вышло. Он требовал, чтобы я ждала его здесь и содержала в порядке дом до его освобождения. Поэтому дом стал моей тюрьмой. Я не могла никуда уехать, потому что я была ему обязана и должна была быть наказана…

– За то, что разрешила ему? Нет, Дженни.

«Объясни, – безмолвно кричала она самой себе. – Расскажи ему все. Он не бросит тебя». Но она не могла. Пока не могла. Риск был слишком велик.

– А с другой стороны, куда бы я делась? Где я была бы в безопасности? В новостях только и говорят, что о грабежах, стрельбе и изнасилованиях. Я прожила здесь всю мою жизнь, у меня нет никаких знакомых нигде, а если бы и были, у меня нет столько денег, чтобы прожить самостоятельно, а теперь Мириам закрывает «Нит Итс», и я никак не смогу найти другую работу. Какая же я жалкая!

Он взял в ладони ее лицо, как делал всегда, только сейчас его руки и взгляд стали жесткими.

– Нет, ты не жалкая.

– Жалкая, слабая и виноватая, – зажмурилась она. – Ничего бы не было, если бы не было меня.

– Ты не просила, чтобы тебя произвели на свет. Они приняли это решение, а потом исковеркали тебе жизнь.

Руки Пита напряглись.

– Дженни, открой глаза.

Она не могла. Она боялась того, что могла увидеть.

– Открой глаза, – повторил он, но на этот раз более нежно, и его руки уже не сжимали ее лицо, а как будто баюкали его; все десять пальцев как будто говорили ей, какая она хрупкая и драгоценная и о том, что она заслуживает защиты любой ценой.

Она открыла глаза.

– Если бы ты была слабой или жалкой, ты бы не смогла пережить эти шесть лет. Тебе же было так трудно. Никто толком не помогал тебе.

– Дэн проверял, как я живу.

– Не его отец?

– Нет. Он сам. Но это было хорошо. Он мне больше нравится.

– Он хоть раз пригласил тебя пообедать? Свозил тебя на ярмарку, когда тебе нужна была новая одежда? Он держал тебя за руку, когда тебя мучили кошмары?

– Преподобный Патти часто заходил.

– Заходил. В прошедшем времени.

– Он до сих пор заходит. Просто уже не так часто.

– И, скорее всего, когда Дэн просит его об этом, да? Ладно, была еще Мириам. Она взяла тебя на работу, когда никто другой не сделал бы этого, и ты за это работала на нее не покладая рук. Она ничего не потеряла на этой сделке и, кстати, не позвала тебя с собой в Сиэтл. Нет, Дженни, никакая ты не слабая и не жалкая, а вина твоя весьма относительна. Само по себе все это выглядит достаточно плохо. Но надо смотреть на картину целиком. Тебе было всего восемнадцать, когда умерла твоя мать. Только восемнадцать.

Дженни снова вздрогнула.

– Иногда мне кажется, что это было вчера. Я вижу это перед собой, с открытыми глазами, с закрытыми, ночью, днем, как угодно, когда угодно.

– Это наследство, которое они тебе оставили. Хоть кто-нибудь попросил у тебя за это прощения?

Никто. Ни один человек.

– Не думаю, – продолжал Пит. – И теперь ты хочешь доказать мне, что после всего этого ты обязана Дардену провести здесь с ним всю оставшуюся жизнь? Если хочешь знать мое мнение, ты не обязана даже оставаться здесь до его приезда!

Она уже спорила об этом сама с собой.

– Мне кажется, я должна.

– Почему?

– Потому что это будет честно. Он хотел, чтобы я встретила его у ворот тюрьмы. Я отказалась. Я не могу больше ехать туда, даже в последний раз. Но я обещала, что буду здесь, а если меня не будет, то, Господи, я не знаю. В любом случае ничего хорошего не будет. Он никогда не смирится с тем, что я бросила его.

– Он может заставить тебя изменить свое решение?

– Я не хочу! – со слезами проговорила она. – Из этого не может выйти ничего хорошего, потому что никогда не было, но он мой отец, он единственный оставшийся у меня близкий человек.

– Теперь у тебя есть я. И ты можешь выбирать.

– Я знаю, знаю, знаю. Понимаешь, если вдруг он стал другим, стал мягче, будет ужасно просто сказать ему «привет» и «пока». Но он же не изменился! – напомнила она себе, и в ее лице промелькнуло ожесточение. – Я встречалась с ним каждый месяц. Он не изменился нисколько. И я не могу вернуться назад. Я не могу снова начать с того же места, где мы остановились. Не могу. И не буду. Он отвратительный человек. Ему наплевать на всех, кроме себя. И он очень ревнив, Пит. Я не представляю, что он сделает, если я расскажу ему о тебе.

– Ну тогда, – сказал Пит, расправляя плечи, сжимая челюсти и всем видом показывая, что готов помериться силами с Дарденом, причем в исходе абсолютно уверен, – я бы сказал, что у нас есть к чему подготовиться.


Дженни старалась не нервничать. Правда, в понедельник она все равно три раза проверила холодильник, чтобы удостовериться, что Дарденовы четыре упаковки «Сэма Адамса» на месте, постоянно возвращалась к аптечке, чтобы убедиться, что производитель и концентрация лекарств, которые она купила, соответствуют списку Дардена, а также стащила с кровати шелковое белье, попрыгала на нем, покаталась, а затем постелила его заново – и так дважды, – чтобы оно выглядело так, будто она спала на нем всю неделю.

Она до сих пор так и не вытащила вещи матери из шкафа. Она пообещала себе сделать это завтра утром – без всяких «если», «а» и «но».

Тем не менее сейчас ей больше всего хотелось проводить время с Питом, что она и делала. Они снова валялись на чердаке, в своей постели из подушек и одеял, иногда обнаженными, иногда – нет, и опять и опять занимались любовью. Оказалось, что у Дженни это хорошо получается. Она знала позы, о которых Пит даже не догадывался. Но он быстро все схватывал. Его тело обладало естественной гибкостью, он с легкостью подстраивался под нее, откликался на каждое ее движение и возносил ее все выше и выше. Она и не представляла, что мужчина может обладать такой силой и мощью, какой обладал он.

И это было только первым из сделанных ею открытий. Она узнала о том, каким прекрасным может быть мужское тело, каким нежным и отдающим, и о том, что то удовольствие, которое она получает от него, делает ее саму другой. Она узнала, что поцелуи могут сглаживать шрамы. Она узнала, что значит быть любимой той самой глубокой и истинной любовью, которая смывает всю грязь прошлого и наполняет будущее обещаниями.

То, что осталось меньше суток, не имело значения. Не имели значения те краткие, острые приступы ужаса, которые охватывали ее при мысли о том, что будет, когда Дарден вернется и заговорит с ней, и что тогда может сделать Пит. Не имела значения вина, которая все-таки – навсегда – оставалась.

С Питом она была счастлива – первый раз за всю свою взрослую жизнь.


Во вторник, в середине дня, Дженни отправилась в город. Она надела свою обычную рубашку, джинсы и тапочки, но бейсболку оставила дома. Она устала скрываться. Ее волосы завивались в колечки, но были чистыми и блестящими, отражая отвагу и надежду, которые, несмотря на утренние звонки, жили в ней.

Дарден пытался дозвониться три раза. Три раза она делала вид, что не слышит звонков. О, она знала, что это он. Она нисколько в этом не сомневалась. Никто больше ей не звонил. Но она не хотела слышать его голос. К тому же он не мог сказать ничего такого, что не терпело бы отлагательства.

Поэтому сейчас она шагала по направлению к центру города, держась прямо и уверенно, как женщина, у которой есть важное задание. Дженни Клайд была готова улететь. И хотела, чтобы Литтл-Фоллз знал об этом.

Глава 16

Бостон


Конечно, это был Джордан. Кто же еще мог бродить по ее дому посреди ночи. Он поймал ее за руки, чтобы успокоить, ивзглянул на то, что в них было.

– Я ходила к Ангусу, – объяснила она. – И взяла там кое-что почитать. – Она не стала уточнять, а он не стал спрашивать. Он вообще не сказал ни слова, просто взял ее за руку и повел обратно в постель. Они больше не занимались любовью, просто лежали друг у друга в объятиях, пока не заснули оба, – а Кэйси именно этого и хотелось. Если она покидала комнату Конни с тревогой за Дженни, в присутствии Джордана она успокоилась. Точно так же, как созданный им сад, сам он дышал покоем. Решив доставить себе удовольствие и зная, что ей отпущено совсем мало времени на это, она в полной мере наслаждалась этим покоем. Как она и ожидала, лишь только рассвело, он встал и собрался уходить.

Она оставалась в постели еще несколько минут, чтобы напоследок насладиться оставшимся его запахом. Но вместе с исчезавшим теплом исчезал и покой. Когда Кэйси почувствовала, что в ее голове уже все бурлит, как в кипящем чайнике, она вскочила, приняла душ, сварила себе кофе и спустилась с ним вниз.

Сегодня картины Рут заставили ее остановиться. На первой были изображены подсвеченные солнцем волны, на второй – рыбацкая пристань, на третьей – маленький островок. Кэйси переводила взгляд с одной работы на другую. Почему-то ей казалось, что они полны уверенности. «Более того, они были полны надежды», – подумала она, направляясь через офис в сад. Царившую там тишину нарушали только голоса птиц, сновавших у кормушки. Бостон еще только начинал просыпаться. Солнце едва появилось из-за залива на востоке.

Прихлебывая кофе, Кэйси брела по дорожке. Возле недотрог Джордана она присела, чтобы рассмотреть их получше, и ей показалось, что их развернутые вверх венчики тоже изучают ее. Снова поднявшись на ноги, она пошла дальше, среди белых цветов, обогнула пятно розовых и направилась к голубым. Колокольчики, лилии и разбитое сердце. Она была вполне горда собой. Джордан не упоминал ничего из этого. Это были названия из ее детства, которые сами пришли на память при взгляде на цветы. Все-таки она была дочерью Кэролайн.

Запах? Она не могла различить отдельных запахов, но общий букет все равно был чудесным. Сопровождаемая им, она поднялась на вторую террасу, к азалиям, которые уже приоткрыли свои бутоны.

Пройдя до самого конца сада, она остановилась и вдохнула хвойный запах – один раз, потом другой, еще и еще. Это были такие умиротворяющие мгновения! Однако как только она уселась на стул рядом с домом, чтобы допить кофе, беспокойство вернулось. Положение Дженни Клайд становилось все более безнадежным. В какой-то степени и Кэйси тоже. Ее мать умирала, многое в ее отце оставалось загадкой, и она знала, что история «Флирта с Питом» еще не закончена.

Допив кофе, она пошла обратно в дом. Ради надежды – на удачу – она, проходя мимо, коснулась картин Рут и поднялась по лестнице. Спальню хозяина она уже обследовала и нашла там очередную подсказку на своем причудливом пути по следу. Остались только коробки наверху.

Первым делом Кэйси нашла книги. Некоторые были трудами других психологов, но большинство – трудами самого Конни. В некоторых коробках оказалось по двадцать копий одной и той же книги – эти коробки были присланы из издательства. В других книги лежали вперемешку. В каждой книге, которую она открывала, на первой странице был его автограф.

«Экземпляры с автографом автора, – словно услышала она слова матери. – Ты можешь продать их дороже розничной цены. Зачем тебе столько экземпляров одних и тех же изданий?»

Она могла взять себе по одной каждого названия. Тогда у нее будут копии с автографами. Однако почему-то такое приобретение подписанных книг причиняло боль.

Отвернувшись от этих коробок, она нашла те, которые Джордан переносил сюда из офиса. В них были закрытые истории болезней. Кэйси просмотрела их только затем, чтобы выяснить, нет ли среди них фамилии Клайд. Не найдя ничего, она перешла к другой коробке, а когда ничего не нашлось и в ней – к следующей.

Она остановилась, только когда Мег позвала ее и сказала, что заезжала ее девятичасовая клиентка, но предупредила, что придет в двенадцать. Значит, теперь у нее было два лишних часа на поиски. Она прикидывала, сколько сможет успеть за два часа, когда Мег предложила ей свою помощь. Кэйси согласилась.

Мег открывала и закрывала коробки. Кэйси сортировала содержимое. Она нашла еще книги и архивы. Нашла первый экземпляр докторской диссертации Конни, отпечатанный на машинке, в которой была кривая буква «W». Она нашла рукописи его книг.

– А что вы ищете? – спросила Мег, когда, разочарованно ворча, Кэйси передала ей очередную коробку, чтобы закрыть.

– Что-нибудь личное, – ответила Кэйси, сидя на корточках. Рукописи были важной находкой. В Гарварде их бы взяли с радостью, но ей они были ни к чему. – Рисунки, письма, черновики. – Это она на самом деле хотела найти. – Выпускной альбом. Большой манильский конверт с надписанной буквой «К». Тебе ничего такого не попадалось?

– Нет, – ответила Мег, заправляя в прорези крышку коробки. – Он никогда не обращался ко мне за помощью, когда работал здесь, наверху. – Она уселась, точно повторив позу Кэйси. – Это всё его книги? Вы читали их?

– Все.

Мег застенчиво спросила:

– Как вы считаете, мне стоит прочесть хоть одну?

– Одну из этих? Нет. Они слишком научные. Это не развлекательное чтение. – Кэйси повернулась к следующей открытой коробке. – Ага! Моя коробка.

– Мэнская.

– Что?

– «М» – значит «Мэн», – пояснила Мег.

Кэйси удивленно взглянула на нее, потом рассмеялась.

– «М» значит «Мэн». Вот оно что! Я об этом как-то не подумала.

– Мэн много значил для доктора Ангера, – воодушевленно сказала Мег. – Поэтому он и устроил сад. Помните самую заднюю часть, где триллиумы, можжевельник и тсуги? Он как-то сказал мне, что запах там напоминает ему о доме, и я это понимаю. Я тоже выросла в Мэне. – Она оборвала себя и подчеркнуто исправилась: – На самом деле я выросла в Нью-Гемпшире, но родилась в Мэне, а пейзажи все равно одинаковые, от штата к штату, пока не попадешь на побережье, где все не так, потому что воздух соленый и все время ветер.

– Значит, он воссоздал здесь запах. – Кэйси была расстроена – она не подумала о такой связи. Но не сразу. Прежде чем за работу взялся Джордан, в саду была сплошная трава и бурьян.

– Доктор Ангер скучал по родине. Он однажды признался мне, потому что иногда я тоже начинаю скучать.

– Он хоть раз посещал те места после того, как уехал?

– Я не знаю.

– А ты?

Она покачала головой.

– Там не осталось никого, с кем бы я хотела встретиться. – Неожиданно она просияла. – А вы когда-нибудь хотели, чтобы у вас были темные волосы?

Кэйси улыбнулась неожиданной перемене темы, но быстро забыла о вопросе, перебирая содержимое первое мэнской коробки. В ней тоже оказались книги, но совсем иного сорта. Эти были старыми и изрядно потрепанными. Конни подписал и их, но не в качестве автора. На каждом форзаце аккуратным, детским почерком было выведено: «Корнелиус Б. Ангер», обозначавшее хозяина.

Она нашла «Остров сокровищ» и «Швейцарского Робинзона», «Моби Дика» и «Путешествия Гулливера». Она нашла «Ганса Бринкера, или Серебряные коньки», «Приключения Тома Сойера» и «Ветер в ивах».

– Старые книги, – сказала Мег.

Они к тому же выглядели так, будто их перечитывали по многу раз. Они имели особое значение для хозяина. Кэйси отчетливо это почувствовала. То, что Конни сохранил их, доказывало, что они были его сокровищами из детства.

В коробке были и другие книги, в том числе произведения классиков. Рассмотрев каждую, Кэйси сложила их обратно и подвинула коробку к Мег.

– Так вам нравятся ваши волосы? – переспросила Мег. На ней была одна из тех заколок, что подарила ей Кэйси. В ней были сиреневые тона, и она прекрасно подходила к каштановым волосам Мег.

– Да.

– А веснушки?

– Теперь я отношусь к ним спокойно, – улыбнулась Кэйси. – А раньше терпеть не могла.

Глаза Мег распахнулись.

– Правда? Кэйси кивнула.

– Начала замазывать их косметикой еще до того, как у меня действительно появилась необходимость ею пользоваться.

– Правда? – восхищенно спросила Мег еще раз.

– Угу, – ответила Кэйси, зарываясь во вторую коробку. Там тоже оказались детские книги. И в третьей.

– Наверное, он и вправду любил читать, – заметила Мег. – Как вы думаете, зачем он хранил все это?

Это был вопрос в точку. Кэйси очень хотелось бы иметь на него достойный ответ.

– Может быть потому, что он любил читать. Или потому, что ему их подарил кто-то, кого он любил. Или потому что знал, что когда-нибудь эти издания приобретут ценность.

– А мне кажется, он хранил их для внуков, – сказала Мег.

– Но у него же не было внуков.

– Но могли быть. Вы не хотите иметь детей?

Кэйси задумалась, могло ли прийти в голову хранить книги для внуков человеку, который никогда не общался даже с собственным ребенком. То же самое и со спальнями. Она задумалась, какую роль играли в его жизни фантазии, ведь он жил один в своем прекрасном доме.

– Так вы не хотите иметь детей? – настаивала Мег.

– Когда-нибудь, да.

– Вы не переживаете по поводу возраста?

– Пока нет.

– А я да. Я хочу иметь детей.

– У тебя есть парень?

Мег отрицательно покачала головой, и тихо, смущенно проговорила:

– Может быть, когда-нибудь… – Тут же оживившись, она, в свою очередь, спросила: – А у вас есть парень?

Кэйси на минуту задумалась. Она не могла назвать Джордана своим парнем. Однако она спала с ним, поэтому кем-то для нее он все-таки был. Найдя, наконец, компромисс, она ответила:

– Ну, это как сказать. На данный момент, в общем, да. Но больше ничего не скажу. На губах моих печать. – Взглянув на часы, она потянулась к следующей коробке. – Еще кучка детских книжек, и мне пора работать.

В последней коробке оказались школьные тетради. Они рассказали ей, что Конни изучал химию, латынь и французский, историю Америки и искусство. Но в них не было ни слова о том, где он ходил в школу, хотя именно эту информацию она искала. Как она ни старалась, ей так и не удалось обнаружить ни названия школы, ни названия города, а к этому времени ей уже пора было встречать клиентку, поэтому поиски были временно отложены.


Джойс Льюэллен пришла в три. На ней не было лица, она судорожно сжимала пальцы с побелевшими костяшками.

– Я не сплю. Я не ем. Я просто сижу дома или слоняюсь из комнаты в комнату. Я чувствую себя точно так же, как сразу после его смерти.

– Вам уже известно решение судьи?

– Нет. Оно будет известно завтра. А я уже предчувствую проигрыш, и меня мучает тот же самый старый гнев. Я не могу общаться с домашними, с друзьями. Я не хочу больше видеть, как они закатывают глаза и… вздыхают. Они устали от разговоров об этом. Они не могут понять до конца, что я чувствую. Да и как они могут? Может, они и любили Нормана, но он не был для них такой неотъемлемой частью жизни. Их будущее не зависело от него.

Кэйси предполагала, что родственники и друзья не только поэтому потеряли интерес к делу. Они уже пережили это. Точно так же, как и дочери Джойс. Она осталась единственной, кто продолжал этот бег на месте, не двигаясь абсолютно никуда.

– Разве вы можете вернуть его назад? – тихо спросила Кэйси.

– Нет. Не могу. Я это понимаю. Но если бы я выиграла это дело – это было бы важно для меня. Я бы почувствовала, что все наконец кончилось.

– Черта подведена.

– Да. Если я выиграю, я действительно подведу черту.

– А если проиграете?

– Черты не будет. Я буду продолжать думать, почему он умер.

– А что сказали врачи? – спросила Кэйси. Она знала ответ, но Джойс не повредило бы проговорить это вслух.

– Они сказали, что у него возникла обширная аллергическая реакция на анестезию. Ему раньше никогда не делали общего наркоза. Как я могла знать?

– Вы? Почему вы? Откуда вы могли знать об этом?

– Но кто-то же должен был. Никто не знал, что у него возникнет такая реакция – ни его мать, ни он сам, и уж, конечно, ни вы. С другой стороны, вы сделали все возможное, чтобы выяснить причину его смерти. Вне зависимости от вердикта судьи, вы можете считать это дело закрытым для себя.

Джойс выглядела загнанной.

– А если нет? То есть, конечно, можно сказать, что суд не счел доказательства достаточными для вынесения обвинительного заключения. Но это не значит, что доказательств нет вообще. Кто посмеет сказать, что доказательства, собранные нами, ложные? Вот почему мне нужна победа. Мне нужно определенное решение. «Доказательства недостаточны» – это не ответ для меня. Мне необходим точный ответ.

Кэйси могла это понять. К тому моменту, когда она вернулась обратно наверх, а это было уже ближе к вечеру, она была полна энергии, чтобы найти свое решение. Она прикинула, что в двух комнатах осталась еще добрая дюжина необследованных коробок. На этот раз в одиночку она яростно набросилась на них, двигая одну за другой, уже не садясь рядом, а наклоняясь над ними, чтобы быстрее рассмотреть содержимое.

Когда она расправилась со всеми коробками, в ее руках оказалась всего одна значимая вещь. Большая часть личных коробок содержала детские реликвии Конни. Она нашла вышитую афганскую шаль, изодранную почти в лохмотья. Пару маленьких коричневых ботиночек со стертыми почти до дыр подметками. Несколько детских фотографий, относящихся к дошкольному периоду жизни Конни. На них он выглядел милым, робким ребенком, черты которого поразили ее сходством с кем-то. Потом до нее дошло, что она видит в них себя.

То же самое было и с волосами. Она нашла маленький конвертик, в котором лежала отрезанная прядь волос абсолютно такого же, как у нее, цвета. У нее перехватило дыхание от ощущения родства, когда она достала прядь и погладила ее.

Но еще большее впечатление произвела на нее обезьяна. Это была потертая мягкая игрушка с длинными тощими ногами и выцветшим коричневым мехом, торчащим клочками. Один помутневший глаз болтался на нитке, второй и вовсе отсутствовал. Это была самая милая и жалкая вещь, которую Кэйси когда-либо доводилось держать в руках. Она зарылась носом в ее мягкое брюшко. От нее шел чуть затхлый запах времени. Кэйси догадалась, что это была любимая игрушка Конни. Представила, как он укладывал ее с собой спать, даже когда подрос. Догадывалась, что он наделил ее жизнью, именем и личностью, так что выкинуть ее было равносильно убийству.

Точно такие же чувства она сама испытывала к своему игрушечному утенку. Даффи. Даже сейчас он продолжал сидеть на столике в ее квартире, прислонившись к лампе. Даффи любил ее всем своим игрушечным сердцем в те годы, когда она отчаянно мечтала о двоих родителях. Она не знала, в какой нужде помогала Конни эта обезьянка, но точно знала, что уже не способна убрать ее обратно в коробку. Она даже не могла оставить ее с Ангусом на кровати Конни.

Взяв ее с собой вниз, она усадила ее на подушке в своей бледно-голубой комнате, чтобы она смотрела на тумбочку, где лежала фотография Конни. Наверное, она поступила правильно, потому что обезьяна уселась прочно и выглядела удовлетворенной. Для Кэйси это было неким утешением, поскольку в том, что касалось продолжения «Записок», она потерпела поражение. Ни в одной из коробок не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего большой конверт манильской бумаги с буквой «К» на лицевой стороне. Она не представляла, где еще искать.

Расстроенная, она побрела в сад, но неожиданно обнаружила себя сидящей на покрытых ковровой дорожкой ступеньках лестницы, ведущей в офис, и разглядывающей картины Рут. Если средоточием жизни для Конни были леса, то для нее – океан. Там, где он отдавал предпочтение глубоким, насыщенным оттенкам зеленого, красного и синего, кисть Рут окуналась в неяркие, пастельные краски. Картины как бы являли собой вещественное свидетельство различий между двумя людьми. Кэйси в сотый раз задумалась, что же удерживало этих людей вместе?

Картины Рут даже сейчас, в сумерках лестничного пролета, были полны надежды и света. Они словно приглашали куда-то. Они искушали Кэйси. Но одновременно ранили.


Вечер четверга Кэйси обычно посвящала йоге, и сейчас она чувствовала, что занятие необходимо ей. Однако она все же пропустила его, потому что больше, чем в йоге, она сейчас нуждалась в разговоре с матерью. Она решила, что у Кэролайн найдется пара слов по поводу Рут. Однако в этот вечер у Кэролайн не нашлось ни слова ни по какому поводу. Она спала и дышала, возможно, чуть тяжелее, чем обычно, но все-таки без надрыва и боли.

Кэйси села с ней рядом, взяла ее за руку и внимательно всмотрелась в лицо в тусклом вечернем свете. Она не сказала ничего о Рут. Ей не хватило духу добавить это ко всему остальному, с чем приходилось сражаться Кэролайн.

Через некоторое время она тихо окликнула:

– Мам?

Она подождала, стараясь заметить дрожание век, малейшее подергивание, которое могло бы свидетельствовать о том, что мать слышит ее.

– Мам, ты знаешь, что я здесь? – Она ждала, смотрела, и постепенно ей становилось страшно. – Мне нужно знать, что происходит с тобой. Это начинает беспокоить меня.

Кэролайн лежала неподвижно, повернутая на бок, с закрытыми глазами. Кэйси наклонилась ближе.

– Ты слышишь меня? – в полный голос спросила она.

Она подождала еще. Кэролайн оставалась недвижимой, дыша не совсем бесшумно. Через какое-то время, не в силах справиться со страхом, Кэйси поцеловала мать в щеку, погладила ее волосы и сказала:

– Ладно, мам. Ты устала. Поговорим в следующий раз. Ты наверняка будешь чувствовать себя лучше. Я люблю тебя.

Ее голос сорвался.

Она еще раз поцеловала в щеку Кэролайн и прислонилась к ней лбом, впитывая в себя ее тепло. Она нуждалась в этом тепле. Оно всегда ждало ее, даже когда она отмахивалась от него во имя независимости. Как близорука была она тогда. Теперь она это понимала: можно одновременно быть независимым и все равно нуждаться в тепле. Кэролайн об этом знала. Всегда, и в дурные, и в хорошие времена, она прощала и любила. Кэйси не хотела ее терять.

В страхе из-за того, что это все равно произойдет, и не желая взглянуть в лицо этому факту, она аккуратно опустила руку матери на простыню и, пятясь задом, вышла из комнаты.


Пятница в расписании у Кэйси была днем повышения квалификации – она обычно посещала семинары, встречалась с коллегами, читала специальные журналы. Изредка она ходила на пляж, называя это восстановительной терапией.

В это утро пятницы она тоже направилась к морю, но не за тем, чтобы расслабляться на пляже. Ей нужны были ответы, и Рут Ангер была единственным оставшимся человеком, у кого они могли быть.

Конечно, вначале она позвонила ей. Она не собиралась проделывать весь путь до Рокпорта только затем, чтобы обнаружить, что Рут нет дома. Рут взяла трубку. Кэйси тут же повесила свою. Детство? Возможно. Но у нее было право на возвращение в прошлое. Ее презрение к Рут брало начало в подростковом периоде, когда она впервые узнала о ее существовании. Из-за отсутствия других объяснений того факта, что Конни игнорировал собственную дочь, она сделала козла отпущения из Рут.

Согласно первому сценарию, Рут украла Конни у Кэролайн или что-то вроде того. Конни был уже готов позвонить Кэролайн, но тут появилась Рут, отвлекла его внимание и пригвоздила к месту рядом с собой.

Согласно другому сценарию, Рут настроила его против Кэйси. Когда Конни заговаривал о том, чтобы связаться с Кэйси, Рут устраивала ему бурные сцены ревности. Она хотела, чтобы они завели собственного ребенка, а не отвлекались понапрасну на какой-то продукт случайной связи – который, возможно, вовсе даже и не его ребенок, говорила ему Рут в фантазиях Кэйси, потому что мы понятия не имеем, с кем еще встречалась в это время Кэролайн Эллис.

Фантазии Кэйси дошли даже до того, что Рут похищала письма, которые Конни писал ей.

Конечно, постепенно эти сценарии рушились. Чем больше Кэйси узнавала о работе человеческого разума – и чем больше наблюдала за Конни, – тем большую ответственность за его поведение она стала возлагать на него самого. Правда, это не означало, что Рут оказалась полностью реабилитирована. Кэйси не понимала, почему, особенно после того, как прошли годы, а детей у них так и не появилось, она не убедила Конни проявить хоть малейшее внимание к его единственному ребенку. Кэйси не понимала, почему Рут не сделала первый шаг сама – не позвонила, чтобы сообщить о смерти Конни, и не связалась с ней после этого.

Все эти мысли роились у нее в голове, пока она ехала на север. Когда она повернула на северо-восток, они начали больше беспокоить ее, а когда она доехала до Глочестера, то подумала, не повернуть ли обратно. Но у нее не было другой возможности узнать то, что она хотела. К тому же, поразмыслив, она решила, что, если не сможет сдержаться и выскажет Рут что-либо нелицеприятное, в этом не будет ничего такого, чего бы та не заслужила.

Дорога к дому Рут от центра города была ей известна. Ей уже приходилось бывать здесь – конечно, она не проделывала специально весь путь из Бостона ради того, чтобы взглянуть на дом Рут, но за последние двенадцать лет она проезжала мимо раза четыре или пять, когда бывала в Рокпорте по другим делам.

Дом не сильно изменился за это время, разве что потемнел от соленых морских ветров. Он стоял в конце улицы, заросшей низкорослой травкой и прибрежными кустарниками, – дом в приморском стиле, с крытой шифером крышей, поднимавшейся назад и вверх от традиционных дверей с окошками по бокам. Кэйси поставила машину напротив и пошла к дому по выложенной камнем дорожке. Она позвонила и стала ждать, глядя себе под ноги и недоумевая, чего ради она сюда приехала, но из-за упрямства не собиралась уходить.

Дверь отворилась.

Кэйси знала Рут в лицо. Она видела ее рядом с Конни во время обедов с коллегами и совсем недавно на заупокойной службе. Каждый раз Кэйси думала, что ее облик соответствует шаблонным представлениям о художнице. Однако сейчас понятие шаблонности как-то не вязалось с внешним видом Рут. Во-первых, за прошедшую неделю ее волосы, раньше прикрывавшие уши, укоротились до состояния пушистой шапочки. Обычно тусклая седина сегодня словно светилась, а всегда гладкая прическа была небрежно растрепана ветром. Она была худощавой, на несколько дюймов выше Кэйси. На ней была голубая рубашка поверх майки без рукавов и шорты. Ногти на босых ногах были выкрашены в яркий оранжевый цвет.

Она выглядела… выглядела настолько похожей на то, как в представлении Кэйси должна была бы выглядеть Кэролайн лет через десять, что у нее перехватило дыхание.

Рут казалась почти такой же ошарашенной, как и Кэйси, но она отреагировала первой, причем совершенно неожиданным образом. На ее лице появилась широкая улыбка, лучащаяся искренней теплотой.

– Кэйси! Как я рада! – Она протянула ей руку. – Заходи.

Кэйси не стала сопротивляться. Не говоря уже о внешнем виде Рут, она совершенно не ожидала, что та будет рада видеть ее. Это выбило ее из колеи, пока она еще пыталась справиться с волнением, а дом доконал ее окончательно. Изнутри он был похож на диковинную пещеру с высокими окнами, застекленными участками крыши и стеклянными дверями, ведущими на террасу, с которой открывалось по меньшей мере три разных вида на океан. Это был действительно дом художника: у одного из окон помещался мольберт с холстом, над которым, по-видимому, Рут работала сейчас; еще несколько холстов разной степени завершенности располагались кругом.

– Как я рада, – повторила Рут, не переставая улыбаться. Постепенно Кэйси удалось собраться, чтобы осознать, что какая-то ее часть, как ни странно, тоже рада. Рут, в конце концов, была почти родственницей и, по всей видимости, была действительно счастлива видеть Кэйси.

Но Кэйси все-таки не могла отделаться от истории этих почти родственных отношений. Поэтому она прямо спросила:

– Почему?

Улыбка Рут померкла, но она продолжала смотреть на Кэйси с теплотой.

– Потому что ты – дочь Конни. Теперь, когда его нет, мое сердце радуется при виде тебя.

Кэйси неожиданно вновь охватил гнев.

– Почему только теперь, когда его нет?

– Потому что мне не хватает его. – Рут больше не улыбалась, доброе лицо стало серьезным. – И потому, что я жалею, что это не произошло раньше. Я давно хотела познакомиться с тобой.

– Почему же вы ждали?

Рут остановилась, потом осторожно ответила:

– Потому что Конни не хотел этой встречи.

– Почему? – спросила Кэйси. Собственно, за ответом на лот вопрос она и приехала сюда.

Рут глубоко вздохнула.

– На этот вопрос не так просто ответить. Пройдем на террасу?

Кэйси была бы не против получить все ответы прямо у двери, а потом развернуться и уехать. Но Рут подкупала своей искренностью, и красотой своего дома, и надеждой, сквозившей в ее полотнах, которая так тронула Кэйси. Поэтому она позволила провести себя на террасу через большую комнату, сначала мимо большого U-образного дивана с каменным кофейным столиком рядом, на котором лежали книги по искусству, стояли изящные резные статуэтки и массивные железные лампы, а потом – мимо мольберта и холстов.

– Не хочешь выпить чего-нибудь холодного? – спросила Рут, когда они вышли на террасу.

Кэйси покачала головой. Схватившись за перила, она смотрела на море. Вода была низкой, отлив обнажил обросшие водорослями камни. Чайки ныряли, поднимались и фланировали в воздушных течениях, окликая друг друга. Волны накатывались на берег, разбивались и отступали в умиротворяющем ритме.

Без всякого усилия с ее стороны гнев Кэйси начал улетучиваться.

– Рут тоже подошла к перилам и облокотилась на них неподалеку от Кэйси, глядя вдаль.

– Океан всегда притягивал меня. Но не Конни. Он предпочитал вещи более близкие и сдержанные.

– Почему? – Кэйси повернулась и посмотрела на Рут.

– Безопасность. Он не доверял тому, что вызывало у него чувство беспомощности.

– Откуда это взялось?

– Ты сама должна знать. Кэйси действительно знала.

– Такие вещи обычно тянутся из детства, только я совершенно ничего не знаю о его детстве. Мне неизвестно даже название его родного города.

– Эббот.

– Не Литтл-Фоллз? – рискнула пойти напролом Дженни.

– О Литтл-Фоллз я никогда не слышала. Он приехал из Эббота.

Эббот. Название, которое она так долго пыталась найти, открылось так легко.

– Это маленький городок в Мэне, – пояснила Рут, – хотя больше мне практически нечего тебе сказать. Я сама никогда там не была. Когда мы только поженились, я предлагала съездить туда, но он категорически отказывался. Он провел там не самые счастливые годы.

– Почему?

Рут смотрела на океан. Через какое-то время она вновь взглянула на Кэйси.

– Он всегда был очень скрытным человеком – не хотел, чтобы хоть кто-то узнал о его прошлом. Но теперь его нет, а ты – его плоть и кровь. Если у кого-то и есть право знать об этом, то именно у тебя. Там не было никакого насилия или извращений. Я сама раньше думала так, – призналась она. – Я представляла себе какое-то значительное и ужасное событие, которое искалечило его на всю жизнь.

Кэйси думала точно так же.

– Никакого конкретного акта насилия, только годы обиды. Конни с рождения был тщедушным, но слишком ярким. Необычность в Эбботе не приветствовалась. С самого раннего детства он превратился во всеобщий объект насмешек – его постоянно безжалостно подкалывали и высмеивали, никто не мог спокойно пройти мимо, чтобы не высказать что-нибудь язвительное в его сторону. Он научился избегать людей еще до того, как пошел в школу, и постепенно эта схема поведения устоялась, и ее уже было не отделить от его личности.

Кэйси легко могла представить путь превращения ребенка, описанного Рут, в того взрослого мужчину, которым стал Конни. Но был еще один важный момент.

– А что делали его родители?

– А что они могли сделать?

– Продать ферму.

Рут горько улыбнулась.

– У них не было никакой фермы, в твоем или моем представлении. Если его мать и растила овощи или цыплят, то исключительно ради того, чтобы прокормить себя и семью. Они жили почти в центре города в крохотном домишке с крохотным клочком земли. Я даже не уверена, что дом был их собственностью. В любом случае они не могли позволить себе переезд. Они были очень стеснены в средствах, а жизнь в Эбботе была дешевой.

– Так они искалечили жизнь своему ребенку из-за денег?

– Не только, – уточнила Рут. – Дело было еще и в его отце, Фрэнке. Это был очень земной, крепкий мужчина – полная противоположность Конни. Он был убежден, что если что-то и способно «излечить» Конни и не дать ему окончательно превратиться в неженку, то это культура «мачо» Эббота. Естественно, это не сработало. Жизнь Конни превратилась в сплошную муку. Единственный способ выжить, который оставался у него, – отгородиться от всех.

– А мать? Как она могла спокойно смотреть на все это?

– Подозреваю, что ей это давалось не легко. Для Конни она была единственной отдушиной, но в первую и самую главную очередь она была послушной женой. Ее муж был человеком твердых убеждений, и она не могла перечить ему – и кто я такая, чтобы критиковать ее за это? Я вела себя практически так же. Мы называем это уважением к желаниям супруга.

Кэйси не могла согласиться.

– Но Конни же был ребенком! И он страдал. Не могу себе представить, как мать может ничего не предпринять в такой ситуации.

– Она старалась, делала все, что могла, например, подбадривала его. Отец даже не знал, стоит ли Конни поступать в колледж.

– Не хотел, чтобы сын совершенствовался? – ошарашенно спросила Кэйси.

– Не хотел, чтобы тот отходил еще дальше от образа нормального, в кавычках или без, здорового человека. Если уж на то пошло, он бы предпочел, чтобы Конни поступал в университет Мэна, потому что он сам там работал, но Гарвард? – Она покачала головой. – А Конни решил именно так. И принял это решение не в одиночку. За ним стояла его мать, тихо и незаметно она подталкивала его к цели. Он выиграл полную стипендию и уехал из Эббота, чтобы больше туда не вернуться.

– Даже для того, чтобы повидаться с родителями?

– Отец умер как раз перед его отъездом, а мать переехала. Все это было очень-очень много лет назад.

– Но оставило неизгладимый след.

– Да. Конни так и не смог справиться с последствиями. Его личная жизнь направлялась страхом быть осмеянным и отвергнутым. Поэтому он сосредоточился на карьере. Каждая ученая степень, каждый научный доклад, каждая книга служили для него оправданием того, что он все больше отдалялся от людей в личном плане. Его заслуги стали его щитом.

Для Кэйси это было вполне очевидно.

– Он стал настолько блестящим ученым, что ему легко прощались любые странности. И это тоже стало неотъемлемой чертой его личности. Чем дальше, тем менее открытым для личных взаимоотношений он становился, а их отсутствие оберегало его от страданий. – Но важный кусок картины оставался непрорисованным. – Но как же в таком случае стала возможной его близость с моей матерью?

Рут грустно улыбнулась.

– Точно так же, как и со мной. Надежда умирает последней. Он всегда мечтал, что кто-то примет и поймет его. Он мечтал о любви.

– Как и все мы, – сказала Кэйси. – Но большинство из нас при этом могут хотя бы поддержать личный разговор с другом. А Конни не мог. Однако смог завести интрижку с моей матерью. Как же он преодолел свой страх быть отвергнутым?

– Он прерывал отношения прежде, чем его могли отвергнуть, – во всяком случае, с твоей матерью было именно так. В случае со мной он просто прекратил интимные отношения.

Ушел в себя. Или, возможно, – задумчиво проговорила она, – он и не выходил оттуда, только я надеялась, что все изменится, если мы поженимся. Я думала, он просто старомоден и ждет законного брака, чтобы поделиться своими самыми глубокими и темными мыслями.

– Вы думали, что вам удастся изменить его.

– Нет, – терпеливо поправила Рут. – Я думала, он сам не такой. – Она снова задумалась, анализируя прошлое. – Но и время тогда было другое. Тогда мы просто познакомились, встречались некоторое время, решили пожениться и сделали это. Это решение основывалось в равной степени и на любви, и на практических соображениях. Когда я познакомилась с Конни, он был уже уважаемым профессором, с множеством опубликованных работ. Да, он был болезненно застенчив, но мне это казалось очаровательным. И что еще важнее, он предложил мне финансовую стабильность, в которой я нуждалась. – Она улыбнулась. – Я хотела стать художником, но не хотела при этом голодать. А еще, если честно, я не хотела, чтобы мне мешали, когда я занимаюсь творчеством, поэтому меня привлекло и то, что у Конни была собственная насыщенная профессиональная жизнь.

– А любовь?

– Я любила Конни. Чем больше я узнавала его, тем больше я его любила. – Она предостерегающе подняла руку. – Да, знаю, что это звучит странно, но, понимаешь, Конни ведь был жертвой собственного детства, которое так исковеркало его.

– Он никогда сам не обращался к специалистам по этому поводу?

Рут покачала головой.

– Какая ирония, правда? Он был врачом, который и слышать не желал о том, чтобы самому стать пациентом. Если бы он был психиатром, его могли бы заставить пройти курс терапии. Но для его степени это не требовалось, а он сам не стремился к этому.

– Это слишком пугало его.

– Более чем. Я всегда так и думала. Однажды, когда я не знала, то ли подавать на развод, то ли просто переехать от него, я сказала ему, что это необходимо. Я сказала, что он лишает себя многих замечательных вещей в жизни. Я предложила ему пойти к врачу вместе. – Она снова коротко покачала головой. – Более чем пугало. Поэтому я просто переехала – и, знаешь, наши отношения улучшились.

– Конни стал меньше бояться.

– Честно говоря, я тоже почувствовала себя лучше. Мои запросы изменились. Когда я поняла и приняла, на что он способен, а на что – нет, я успокоилась.

– Но… столько лет жить отдельно от собственного мужа?.. Рут улыбнулась.

– У меня есть друзья. Я не осталась в одиночестве. К тому же, может быть, ты еще слишком молода, чтобы понять это, но могу тебя уверить, на свете есть множество женщин, которые могли бы мне позавидовать. У меня было все лучшее, что мог дать мне мой муж, и вся возможная свобода.

– Но не было детей, – заметила Кэйси. Рут прямо взглянула на нее.

– У меня не могло быть детей. Я знала это прежде, чем вышла замуж.

Кэйси стало стыдно.

– Простите.

– Все в этом мире к лучшему. Я жила полной жизнью. Порой я фантазировала, что было бы, если бы у меня была дочь, но кто знает, не перегрызли бы мы друг другу глотки? У меня есть племянники и племянницы, а теперь уже и двоюродные внуки.

Это вызвало у Кэйси очередной вопрос.

– Там, в особняке, запасные комнаты наверху? Зачем он их устроил?

Рут нежно улыбнулась и негромко ответила:

– Мечты. Конни о многом мечтал. Ты можешь не верить, но очень многие из этих фантазий касались тебя.

К Кэйси вернулся приступ гнева.

– А он не мог просто снять трубку и позвонить? – почти крикнула она и, переведя дыхание, ответила сама себе: – Не мог. Боялся. Боялся быть отвергнутым.

– И потерпеть неудачу.

Кэйси и сама мучилась этим, но никогда не думала в этом плане о Конни.

– Неудачу?

– Он боялся, что окажется плохим отцом. Он слишком хорошо знал свои недостатки.

– И он не мог преодолеть их? – цепляясь за последние остатки предубеждения, спросила Кэйси, но сердце ее уже смягчилось. Оно смягчилось по отношению к Рут, которая перестала быть для нее только именем и лицом и стала очень реальной, очень понятной и даже милой. И оно смягчилось по отношению к Конни.

– Нет. Он не мог их преодолеть.

– Но он же знал обо мне. Он знал, где я и чем я занимаюсь. Ему не было безразлично?

– Он оставил тебе дом. Он любил это место, по-настоящему любил. Он мог продать его и завещать доходы на благотворительность, но предпочел оставить его тебе. Так скажи мне сама. Было ли ему безразлично?

Кэйси не могла ответить. Горло сжало как в тисках. Рут помогла ей:

– Ему не было безразлично. Можешь мне поверить. Он очень много думал о тебе. У него в душе были те же чувства, что и у тебя, и у меня. Просто он выражал их по-другому. Мне, например, он звонил каждый день в шесть часов, когда мы были не вместе, чтобы удостовериться, что со мной все в порядке. Для тебя он оформил дом так, как, по его замыслу, должно было понравиться тебе. Твоей маме он посылал цветы.

– Цветы?

– Он посылал свежий букет каждую неделю.

– Нет, – сказала Кэйси. – Это сиделки их приносили.

Медленно, убежденно Рут покачала головой. И неожиданно Кэйси поняла. Она никогда не видела цветы в палатах других пациентов. И сиделки бы не упоминали об этих цветах так часто, если бы они были всего лишь частью комплекса услуг. Кэйси только предполагала, что это они…


Хотя Кэйси очень многое поняла, узнав, кем на самом деле был Конни, но Рокпорт она покидала опустошенной. Узнав так много, она многого и лишилась. Как теперь можно ненавидеть Рут? Оказалось, что она не была врагом. Как теперь злиться даже на Конни? Он был жертвой.

Но Кэйси был необходим враг. Ей был необходим кто-то, па кого можно было возложить вину за то, что Конни был Конни, за то, что Кэролайн оставалась без сознания, за то, что ей сегодня позвонили и поинтересовались, не определилась ли она с решением по поводу места преподавателя в Провиденсе, – а она не определилась и попросила об очередной отсрочке. Ответить точно к понедельнику? Да, она сможет это сделать.

Никаких врагов. А на кого тогда взвалить вину за все мировое зло? Дарден Клайд был подходящим кандидатом, а у нее теперь появилась зацепка – Эббот, штат Мэн. Может, это и не Литтл-Фоллз, но с этого можно было начать. Она решила заняться этим с утра, не откладывая.

Однако сейчас более близким был Джордан. Она могла злиться на Джордана. Сегодня утром он не появился в саду, хотя была пятница, и он должен был. Она на всякий случай гораздо дольше, чем обычно, проделывала в саду упражнения, но он так и не появился, и это огорчило ее. Он, конечно, мог приехать, пока она была в Рокпорте. Инстинктивно она понимала, что он не может забросить сад. Но ведь она – не сад. Она была думающим, чувствующим человеческим существом, с которым вместе он занимался весьма интимными вещами. Но в четверг вечером он не показался – не зашел, не позвонил, не проверил, как у нее дела.

Конечно, ничего этого он не обязан был делать. Они на самом деле не были даже друзьями. Их даже любовниками назвать было трудно. А эти интимные вещи, которые были между ними? Секс. Вот и все. Секс. Больше ничего о нем она толком не знала.

Неожиданно это показалось ей неправильным. Поэтому она повернула машину прямо к особняку, чувствуя, как растет ее нетерпение. Она все еще пыталась понять, относить ли это нетерпение к Джордану или просто к дому, когда повернула на заднюю аллею, откуда была видна парковка. Джипа Джордана там не было.

Разочарованная, она быстро заглянула в сад, просто на всякий случай, – и уже знакомое чувство охватило ее. Не в силах сопротивляться, она вошла в сад и остановилась в «лесной» части. Если подойти поближе к тсугам, чтобы не видеть ничего, кроме их зеленых ветвей, и вдохнуть их запах, можно было представить себя в настоящем лесу, ощущение было абсолютно таким же. Природа – действенное лекарство. «Господь в качестве доктора, – с улыбкой подумала она. – Божественная ароматерапия».

Немного успокоившись, она направилась в «Дэйзис Мам», руководствуясь адресом, указанным на квитанциях Конни. Это была легкая прогулка мимо коричневых каменных стен, старых лип и гераней в ящиках. Магазин стоял среди похожих домов, но, даже если не учитывать входящих и выходящих клиентов, пропустить его было невозможно. Над передними окнами и дверями нависал тент в бело-бордовую полоску, гармонично сочетающийся с цветом кирпича соседних домов, но море цветов, раскинувшееся пол этим тентом, полностью затмевало оконные ящички соседей. Растения перед входом, на самом солнышке, пестрели ярко-желтыми, белыми, лиловыми и голубыми цветами. В тени тента со стен свисали другие, как цветущие, так и просто пышно-зеленые.

Ощутив аромат, Кэйси ускорила шаги и вошла внутрь. Там оказалось на удивление небольшое помещение с каменным полом и стенами, пирамидами декоративных горшков и собранием садовых скульптур. Растения, посаженные здесь, были в основном зелеными, цветовую палитру создавали срезанные цветы, расставленные в вазы всевозможных размеров и форм. Каменная плита обозначала прилавок. За прилавком выписывала чеки симпатичная женщина лет сорока пяти на вид, в белой рубашке и джинсах – сама Дэйзи, судя по ее ответственному виду.

Кэйси ждала, пока та освободится, без тени нетерпения. Хотя магазин по размерам соответствовал крохотной части ее собственного сада, атмосфера здесь была такой же умиротворяющей. «Все дело в растениях, – решила Кэйси. – Они так естественны и прекрасны. Не считая ядовитого плюща, они гораздо безобиднее, чем люди».

– Вам подсказать что-нибудь? – спросила Дэйзи. Кэйси подошла к прилавку.

– Я – Кэйси Эллис, дочь доктора Ангера. А вы – Дэйзи?

– Да, вы угадали. – Женщина расплылась в улыбке. – Очень рада познакомиться с вами. Мы обожали вашего отца. – Ее улыбка погасла. – Я очень огорчилась, когда узнала о его смерти. Он был замечательным человеком.

– Он завещал мне особняк. Я хотела только сказать вам, что сад просто великолепен.

– Спасибо. – Дэйзи вновь улыбнулась. – Это заслуга Джордана.

– Он здесь?

– Сейчас? Нет. Но должен скоро вернуться. Я знаю, что он должен привести себя в порядок, чтобы уехать к четырем по делам. – Она бросила взгляд на потолок. – Вон у него телефон звонит.

Кэйси проследила за взглядом Дэйзи.

– Там офис?

– О, нет. Он там живет. Это так удобно, когда кто-то есть прямо здесь. Он отвечает на звонки в нерабочее время и все такое.

– А!

– Я думаю, он должен заехать к вам после того, как разберется с другими делами. Передать ему что-нибудь?

– Нет, – ответила Кэйси, мотнув головой. – Ничего срочного. Я поговорю с ним, если он заедет. Но все равно я очень рада, что зашла к вам. У вас чудесный магазин. – Она взяла карточку из стойки рядом с кассой. Название магазина было выписано на ней изящным витиеватым шрифтом. – Правда, очень красиво.

– Спасибо. – Дэйзи улыбнулась. – Заходите еще.

– Обязательно, – Кэйси сунула карточку в карман и вышла, чувствуя, что приобрела в лице магазина и Дэйзи новых друзей.

Однако по пути к дому ее мысли снова вернулись к Джордану. Забавно. Она-то думала, что ее сад – его главная работа. На самом деле ей просто хотелось так думать. Но когда она посмотрела на магазин, почувствовала, как кипит там деловая жизнь, послушала, как Дэйзи говорит о звонках и делах, она поняла, что ее сад – лишь одна из многих остановок на его дневном пути. Он был занятым человеком. Помимо ее сада, у него было много всякого другого.

Ну что ж,у нее тоже. Она оставила ему последний шанс.

Однако, вернувшись домой и не обнаружив его там, она собрала в спортивную сумку вещи и три конверта с записками. Она тихонько поговорила с Ангусом у двери комнаты Конни. Она сказала Мег, что, возможно, ее не будет день или два. Она заглянула в офис, чтобы взять карту. Потом закинула сумку в багажник «миаты», залезла внутрь и взяла курс на Мэн.

Глава 17

Чем дальше позади оставался Бостон, тем беспокойнее становилось на душе у Кэйси. У Кэролайн опять возникли проблемы с дыханием – она узнала об этом, позвонив по дороге в клинику. Врачи проверяли ее на наличие возможной инфекции – у таких пациентов смерть наиболее часто наступала в результате инфекции.

Кэйси разрывалась между желанием повернуть обратно и продолжать путь. Но она – как всегда, опять, до сих пор – была совершенно неспособна выносить чувство ненужности и беспомощности. К тому же если она и научилась чему-то от Кэролайн, так это действовать согласно своим убеждениям. Может, причина, по которой Кэйси отправилась в путь, мать бы и не обрадовала, но она наверняка одобрила бы ее настойчивость. Конни, напротив, был бы рад, узнав о причине, – по крайней мере, в той ее части, что касалась Дженни Клайд. Кэйси не так часто удавалось заслужить одобрение обоих своих родителей, и этот факт радовал ее. Она не могла повернуть назад. Поэтому она продолжала давить на газ, держа курс на север.

Через час пути она оставила позади юго-восточный угол Нью-Гемпшира. За это время она успела перезвонить подруге по классу йоги, которая волновалась, почему Кэйси вчера не была на занятиях, и клиентке, которая хотела перенести встречу.

На территории Мэна на шоссе появилось больше развязок. Она остановилась на заправке, сверилась с картой и поехала дальше. Через три часа она миновала поворот на Аугусту, успев за это время договориться с новой клиенткой, которую направил к Кэйси один из коллег, но, несмотря на телефонные переговоры, дорога начала утомлять ее. Однако прошел еще час, прежде чем она достигла Бангора и решила ради разнообразия свернуть с основной трассы. Местная дорога, ведущая на север, имела всего по одной полосе в каждую сторону, и, конечно, через некоторое время она уперлась в зад ржавого пикапа, нагруженного листовым железом, который, никуда не торопясь, полз по дороге со скоростью не больше тридцати миль в час.

Вместо того чтобы сигналить, как принято в городе, или предпринять самоубийственную попытку обгона, Кэйси решила поступить мудрее. Она несколько раз глубоко вздохнула по системе йогов, чтобы успокоиться, пристроилась за пикапом и стала смотреть по сторонам. Дорогу переливчатой иссиня-зеленой стеной, на которой отдыхал взгляд, обступали сосны и ели. Иногда сквозь просветы среди деревьев открывалось поле с домом фермера, хозяйственными постройками или гаражом. Время от времени она замечала спрятавшийся в лесу домик, который наверняка не смогла бы разглядеть, если бы ехала быстрее. Иногда дорога шла по берегу озера.

Она едва не пропустила Эббот. Когда со времени поворота с шоссе прошло минут сорок, дорога ушла в сторону, огибая площадь, на которой располагалось здание фермерской Ассоциации, почта и магазин товаров повседневного спроса. Поняв, что уже проголодалась, Кэйси остановилась напротив магазина. Рядом с входом на лавочке развалились трое юнцов в серьгах, татуировках и майках со зловещими картинками, прячущие в ладонях сигареты.

Этот тип бунтаря был знаком Кэйси. Она сама была такой. По ей не хотелось бы встретиться с этой троицей на темной аллее. Она представила себе юного Конни, «тщедушного и яркого» в описании Рут, и невольно подумала, что, будь молодежь в его времена такой, у него бы не осталось вообще никаких шансов.

Напустив на себя как можно более равнодушный вид, она закрыла машину, поднялась по деревянным ступенькам и вошла в магазин. Оказавшись внутри, она испытала облегчение, поскольку помимо полок с упакованными продуктами, там была стойка с быстрым питанием. Взобравшись на обтянутый потрескавшейся кожей табурет, она просмотрела написанное от руки меню и заказала макароны с сыром и стакан газировки. Так как она была единственной посетительницей, то очень скоро женщина-продавщица повернулась к кастрюлькам на плите, зачерпнула из одной полный половник еды и плюхнула его на тарелку.

– Вы у нас проездом? – спросила она, подвигая тарелку к Кэйси. Макароны были покрыты хрустящей корочкой. Это была добротная, без изысков, еда, как раз такая, какой хотелось сейчас Кэйси.

– Не знаю, – ответила она, берясь за вилку. – Это зависит от обстоятельств. Я ищу сведения о семье Ангеров. Когда-то они жили здесь.

Женщина оперлась локтями на стойку и нахмурилась.

– Ангеры? Хм. Я тут всю жизнь прожила. Все сорок пять лет. Но про Ангеров никогда не слыхала.

– Наверное, вы просто слишком молоды, – сказала Кэйси. – По моим сведениям, они уехали отсюда лет пятьдесят пять назад или около того. – Она с удовольствием отправила в рот очередную порцию макарон.

– Вам надо повидать Дьюи Хеллера. Ему семьдесят, и он всю жизнь служит секретарем городского архива. Его контора внизу в доме Ассоциации. Если кто-то что-то и помнит, то только он, правда сегодня уже поздно, рабочий день закончился.

– А нельзя ли зайти к нему домой?

– Можно.

Кэйси ждала продолжения. Когда оно так и не последовало, она спросила:

– Вы не скажете, где он живет? Женщина помотала головой.

– Нет. Он меня со свету сживет. Этот магазин принадлежит ему. – Она кинула быстрый взгляд в окно. – А вы не боитесь, что наши ребятки захотят прокатиться на вашей машине?

Кэйси прожевала макароны и улыбнулась.

– Я живу в большом городе, поэтому в этой машине есть такие противоугонные системы, о которых вы и не слышали. Нет, это меня не волнует. Меня волнует то, что завтра суббота. Ваш архивариус работает по субботам?

– С девяти до одиннадцати. Вместо этого он отдыхает в понедельник.

Это порадовало Кэйси, но ненадолго. У нее все равно оставался впереди целый вечер, и мысль о том, что она попусту потеряет время, была ей невыносима.

– Если сегодня нельзя увидеться с секретарем, может, мне обратиться в полицейский участок?

– Участок? – криво усмехнулась женщина. – Скажите просто – к полицейскому. Он тут один. Угу, вы можете с ним поговорить, но он молодой. Он тут живет всего лет десять. Тут не такая зарплата, чтобы задерживаться надолго. – Она бросила взгляд на дверь. – Да, попробуйте с ним поговорить. Вот он.

Одетого в хаки офицера звали Бак Тормэн. Это был высокий, хорошо сложенный блондин на год-два старше Кэйси. Продавщица представила их друг другу и удалилась в другой конец магазина. Взгромоздившись на табурет недалеко от Кэйси, Бак начал засыпать ее вопросами, которые, должно быть, были обычными для полицейского любого маленького городка при встрече с новым человеком.

Кэйси простила ему это. Да, это ее машина. Нет, она купила ее не новой. Да, руль заблокирован. Нет, кассетника в ней нет. Сто двадцать восемь лошадиных сил, спасибо. Нет, она никогда не ездит быстрее восьмидесяти.

– Ну, зачем вы к нам пожаловали? – наконец спросил он, узнав все самое важное.

– Я изучаю свою родословную. В ней присутствуют люди с фамилией Ангер. Они когда-то жили здесь.

– Наверное, это было когда-то очень давно. Я никогда не слышал ни о каких Ангерах.

Кэйси не стала напоминать ему, что те десять лет, что он живет в городе, нельзя назвать словом «давно». Теперь он явно старался произвести на нее впечатление, облокотившись на стойку так, чтобы наиболее выгодно продемонстрировать свою широкую грудную клетку. Он совершенно не казался ей привлекательным, но она не собиралась сообщать ему об этом. У нее была цель. И если он сможет помочь ей в достижении этой цели, она может позволить ему думать все, что заблагорассудится.

– А Клайды? – спросила она. – Дарден Клайд? Мэри-Бет Клайд?

Он поскреб подбородок.

– А вот это уже кажется знакомым. Где-то я слышал эту фамилию.

Кэйси затаила дыхание. Он с минуту пытался вспомнить, но в конце концов разочарованно пожал плечами.

– А вы знаете город под названием Литтл-Фоллз? Сжав губы, офицер покачал головой:

– Нет, никакого Литтл-Фоллз я не знаю. Я знаю Дак-Ридж, Вест-Хэй и Уокер. А Литтл-Фоллз? Неа.

Кэйси постаралась скрыть вздох. Тупиковые ситуации начали ее утомлять.

– Хотите посмотреть город? – спросил он, словно желая ее утешить. – Здесь не так плохо. – Он наклонился к ней ближе и вполголоса добавил: – Хотя ничего особенного тут тоже нет, поэтому хорошие ребята уезжают, а нам приходится иметь дело с такими вундеркиндами, что сидят там на улице.

– Не верьте всему напечатанному… – предупредила Кэйси. – Я сама была такой же. А куда же уезжают «хорошие ребята»?

Он скривил губы.

– В Бангор, в Аугусту, в Портленд. Там больше возможностей, больше рабочих мест. Лично я выполняю здесь свой долг, если понимаете, о чем я. Это на удивление скучное место, никаких интересных преступлений. – Он пощелкал пальцами и ткнул указательным в сторону Кэйси. – Вот почему я помню эту фамилию. Лет четырнадцать-пятнадцать назад было убийство, в котором была замешана пара Клайдов.

Кэйси снова воспряла духом.

– Точно! – с энтузиазмом подтвердила она. – Муж и жена. Вы говорите, четырнадцать-пятнадцать лет?

– Могу и ошибаться.

– Это произошло в Литтл-Фоллз. Офицер Тормэн покачал головой.

– Ну, может быть, но тут поблизости нет такого города. Может, это в другой части штата.

– Вы не помните из новостей, где это было?

– Не-а. Я запомнил в основном процесс, а он, кажется, проходил в Аугусте или в Портленде. Я бы, наверное, больше заинтересовался, если б был постарше тогда или если бы это было какое-нибудь международное дело, типа терроризма. Но бытовое убийство? – Он вытянул длинные сильные ноги и устало вздохнул. – Я с самого детства слушал истории о бытовых убийствах. Когда постоянно с этим сталкиваешься, это в конце концов приедается. Еще пара лет здесь, и я отправлюсь устраиваться в ФБР. Но я вам вот что скажу: если вы разрешите провести для вас экскурсию по городу, я буду считать, что неделя прошла не зря. Да что там говорить, месяц прошел не зря.

Кэйси хотелось посмотреть Эббот. Здесь вырос ее отец. У нее не было причин не доверять в этом Рут. Доев макароны с сыром, она перелила газировку в стаканчик на вынос, расплатилась и, пока Тормэн предупреждал троицу парней о том, что, если они хоть пальцем тронут «миату», он припомнит им ту травку, что они курили на этой самой лавочке два дня назад, забралась на пассажирское место в патрульной машине.

Свернув на боковую улочку, Тормэн первым делом показал си городской гараж и его окрестности. Потом они проехали мимо прачечной самообслуживания и мастерской по ремонту бытовой техники. Потом он привез ее на берег речки, по обоим берегам которой виднелись развалины больших каменных сооружений.

– Тут была обувная фабрика, – объяснил он. – Мне говорили, что в какой-то момент практически у всех в городе работа была так или иначе связана с ней.

Кэйси стало интересно. Она знала о таких предприятиях, от которых зависит жизнь целого городка. Она представила, что мать Конни – ее бабушка! – работала здесь, и в душе что-то дрогнуло. Ей хотелось выйти из машины и рассмотреть развалины получше, но Тормэн поехал дальше, на этот раз к зданию школы – и вот тут уж она не смогла удержаться и вышла.

– Закрыто на каникулы? – спросила она.

– Закрыто до лучших времен, – ответил он. – Ребятишки ездят в районную школу.

Отойдя от машины, Кэйси обошла старое здание кругом, пытаясь представить здесь Конни. Конечно, это был не Гарвард, но почему-то именно здесь она почувствовала, что стала лучше его понимать. Она ощутила его двойственность – успешного ученого и одинокого робкого ребенка, ставшего подростком, а потом и взрослым мужчиной. Она словно собственными глазами видела его здесь, сидящим под большим корявым дубом и глядящим со стороны на игры других детей.

Когда она вернулась в патрульную машину, офицер провез ее взад и вперед по улочкам со старыми домами и очень старыми деревьями. И дома, и деревья казались неухоженными, хотя Кэйси могла себе представить, что когда-то они выглядели иначе.

Она увидела и людей. Среди них были и старые, и молодые. Они сидели на своих верандах или просто на ступеньках. Иногда им встречались дети, которые перебегали через дорогу или играли среди старых покрышек и ящиков.

Очарованная, Кэйси попросила его ехать помедленнее, а потом – повторить тот же путь еще раз. На этот раз она искала цветы, пытаясь разглядеть задний двор там, где цветов не было перед домом. Если Конни в Бостоне воссоздал уголок Мэна, здесь должны были быть цветы. Но их не было. Она видела траву и деревья. Она видела облезлые кусты. Она видела камни, мох и грязь. Разочарованно вздохнув, она откинулась на сиденье. Офицер привез ее обратно к магазину.

– Не хотите пообедать? – спросил он, когда она потянулась к ручке двери.

Она улыбнулась. Хотя она и была ему благодарна, она не хотела его излишне обнадеживать. К тому же он сам сказал, что экскурсия по городу вознаградит его за целую неделю. Значит, можно обойтись и без обеда.

– Спасибо, но я наелась макаронами с сыром. И вообще, я очень устала. Мне еще нужно кое-куда позвонить и кое-что почитать, и поспать после этого. Здесь нет мотеля?

Он помрачнел, но всего на несколько секунд. Приняв отказ как должное, он ответил:

– Неа. Здесь нет. И дальше, в Дак-Ридже, тоже нет.

– Тогда объясните мне, куда можно доехать.

Если мотелю в Вест-Хэй и не хватало своеобразия, это с лихвой окупалось тишиной, которая как нельзя лучше подходила, чтобы перечитать «Записки». Кэйси была здесь единственным постояльцем. Она сама выбрала комнату. И даже оладьи к завтраку.

– Я каждый день пеку только один вид, – объяснила хозяйка. – Поэтому заказывайте сейчас, какие хотите.

Кэйси выбрала с голубикой, и они оказались на удивление большими, пышными и вкусными. Она решила считать это добрым знаком. Так оно и оказалось.

Вернувшись в Эббот, она еще раз изучила город, на этот раз самостоятельно. Она снова остановилась у школы и прогулялась по двору. Она остановилась у развалин обувной фабрики и побродила среди камней. Потом она поехала в жилые кварталы. Сегодня народу было больше. Люди занимались субботними делами, приводя в порядок свои дома, лужайки и машины. Ее собственная машина не осталась незамеченной. Не одна пара глаз проводила ее взглядом.

Она улыбалась, кивала и не позволяла себе торопиться, медленно двигаясь по улицам и пытаясь представить, в каком из этих домиков жил Конни. В конце концов ее взгляд остановился на маленьком каркасном домике, выкрашенном в желтый цвет с белой отделкой. Краска на стенах и на штакетнике облупилась и поблекла, двор выглядел заброшенным. Но она заметила кресло-качалку на веранде. Она представила, как в ней качалась ее бабушка. Наверное, она была хрупкой женщиной, такого же сложения, как она сама. У нее должны были быть белоснежные волосы, морщинистое лицо и добрая улыбка. Она должна быть одета в цветастое платье и белый передник и пахнуть домашним хлебом. Анадамским хлебом.

Опа! Кэйси понятия не имела, откуда это взялось. Она не могла вспомнить, ела ли когда-нибудь анадамский хлеб, но, видимо, да. Ей представлялась кукурузная мука и патока. Анадамский хлеб, так же, как макароны с сыром, был добротной домашней едой. Такой же домашней, как бабушка. Она только теперь вспомнила, что на самом деле ее бабушки уже нет на этом свете.

Ощутив одиночество, она повернула к центру города и остановилась, выбрав место, где телефон принимал лучше всего. Она проверила сообщения. Несколько было от друзей, ни на одно из которых она не стала отвечать, потому что не хотела объяснять, где она находится и зачем. Важнее было то, что из клиники не звонили.

Успокоенная этим, она подъехала к зданию Ассоциации за несколько минут до девяти, обогнула его и припарковала «миату» рядом со старинным автофургоном как раз тогда, когда Дьюи Хеллер повернул табличку на двери с «Закрыто» на «Открыто». Увидев ее, он улыбнулся и помахал рукой, приглашая войти.

– Это ваш фургон? – спросила она, восхищенно улыбаясь. – У моей мамы когда-то был точно такой же.

– Но он наверняка не был таким старым, как мой. Мой сорок седьмого года выпуска, тогда их называли пляжными фургонами – хотя я не возил народ на пляж и обратно, а возил на железнодорожную станцию. Я только что пил кофе в магазине. Донна сказала мне, чтобы я ждал посетителя. Она сказала, что вы ищите Ангеров. Да, тут жили Фрэнк и Мэри и их сын, Корнелиус. Даже тогда это было неудачным именем для ребенка.

Все и так видели, какой он хилый. Его нужно было назвать как-нибудь твердо, например… Рок.

Кэйси была так рада, что наконец нашла кого-то, кому известно имя ее отца, что не смогла сдержать улыбки.

– Такое имя не подошло бы к тому, кем он стал.

– А кем он стал?

– Знаменитым психологом. Он умер месяц назад. Я здесь отчасти для того, чтобы узнать, не осталось ли в городе его родни?

– Никого. Когда отец умер, осталась только мать, а она давно покинула город. А зачем еще?

Кэйси смутилась.

– Вы сказали «отчасти», – напомнил ей старик. – Так зачем еще?

Но Кэйси пока не могла говорить о другом.

– Расскажите мне о матери. Как она выглядела?

– Это была очень милая женщина, изящная, с длинными-длинными волосами, по-моему, чуть более рыжими, чем у вас. У нее была… – Он жестом показал пышную грудь.

– Она была приятным человеком?

– Да, вполне.

– Она работала на обувной фабрике?

– Они все там работали. Так что же еще? – снова повторил он.

Она улыбнулась, словно прося у него прошения за то, что заставляет его подождать еще немного.

– А у них были еще какие-нибудь родственники здесь? Хотя бы дальние, кузены и тому подобное?

– Я ни о ком не слышал. Так что же еще?

Кэйси сдалась.

– Я пытаюсь найти Литтл-Фоллз.

Теперь пришла очередь старика вздыхать, но это был довольный вздох, сопровождавшийся улыбкой.

– Литтл-Фоллз… Давно не слышал, чтобы кто-то называл его Литтл-Фоллз. Теперь это Уокер.

– Уокер? – восхищенным шепотом повторила Кэйси. Наконец-то все обрело реальность. Если существовал Литтл-Фоллз, значит, существовала и Дженни Клайд.

– Это милях в тридцати дальше по дороге, – продолжал Дьюи Хеллер. – Город сначала назывался Литтл-Фоллз, не из-за водопада, потому что его там нет, а из-за семьи Литтлов, которые были одними из отцов-основателей и каждую осень устраивали праздник, когда деревья становились красными, оранжевыми и все такое.[5] Во времена Депрессии народу захотелось более значительное название, поэтому провели референдум и выбрали другое. Уокер. Но местные жители все равно долго продолжали называть его Литтл-Фоллз. Постепенно новое название все больше и больше приживалось. Хотя некоторые до сих пор называют город Литтл-Фоллз. Лично мне тоже кажется, что это более оригинальное название, чем Уокер. – Он скривился. – Уокер. По-моему, совершенно дурацкое название.

Кэйси название Уокер не казалось дурацким. Ей было вообще все равно, как называется город, главное, что он существовал. Она радостно попрощалась с секретарем и отправилась дальше на север. Ее совершенно не огорчало то, что тридцать миль по этой двухполосной дороге означали еще пятьдесят минут пути, потому что она была уже близко, так близко от Дженни Клайд, и она радовалась тому, что не отступила. Конни мог бы ею гордиться.


«ГОРОДСКАЯ ЧЕРТА УОКЕРА» было написано на указателе. Кэйси слегка притормозила, желая впитать в себя все, мимо чего проезжала. Дома были такими же старыми, как в Эбботе, но немножко побольше и поухоженнее. При некоторых были дворы. Около некоторых росли цветы, у других были лужайки. В обоих случаях была видна забота.

Желая не только видеть, но и слышать, и чувствовать запахи, она отключила кондиционер и открыла окно. События «Флирта с Питом» были свежи в ее памяти. Она подумала, что должна быстро понять, тот ли это город.

Когда дома стали ближе друг к другу, она стала смотреть еще внимательнее, а когда заметила знак «ВЕСТ-МЭЙН-СТРИТ», ее пульс участился. Дженни Клайд жила на Вест-Мэйн. Если принимать все написанное за правду, Кэйси должна была уже проехать мимо ее дома.

Поборов искушение вернуться и посмотреть, она ехала дальше и была вознаграждена, как только въехала в центр города. Повернув на Мэйн-стрит, она обнаружила ее точно такой же, как было описано в записках. Над магазинами висели зеленые тенты с белыми надписями. Зеленый был уже более выцветшим, а белый – не таким чистым, как утверждали записки, значит, после «обновления городского облика», о котором упоминала Дженни, прошло какое-то время.

По одной стороне улицы располагалась скобяная лавка, аптека, редакция и пончиковая. Согласно запискам, на месте пончиковой должен был быть магазин уцененных товаров и кондитерская, но такая перемена была вполне возможна.

По другой стороне улицы Кэйси увидела бакалейную лавку, садовый центр, закусочную, магазин молочных продуктов и секонд-хэнд. Здесь тоже не все осталось, как было, например, молочные продукты вместо мороженого и секонд-хэнд вместо магазина мисс Джейн. Смена ассортимента с мороженого на йогурты была обычным делом в последнее время, а что до мисс Джейн – то она была не слишком-то добра к Дженни. И если она разорилась, это вполне символичное воздаяние для нее.

Вдоль улицы под углом к тротуару стояли автомобили. Она втиснулась на свободное место. Оно оказалось как раз напротив редакции газеты. «ГРАЖДАНИН УОКЕРА» – гласили белые буквы на зеленом тенте над окнами и дверью. Кэйси решила, что это вполне удачное место, чтобы начать поиски.

Оставив машину, она зашла в здание. В помещении, куда она попала, стояли три стола. За первым работала на компьютере молодая женщина. За вторым никого не было, а вместо компьютера там стояли два телефона и лежало множество бумаг. Третий, занимавший наиболее выгодную позицию в глубине комнаты, был больше, чем два других, и немного выше. Там тоже был компьютер, но внимание Кэйси сразу же привлек сидящий за ним мужчина. Он был тощим и, несмотря на намечающуюся лысину, удивительно походил на подростка. Она точно знала, кто это такой. Да, прекрасно знала.

Направившись прямо к его столу, она протянула руку.

– Здравствуйте, меня зовут Кэйси Эллис, а вас, должно быть, Дадли Райт Третий.

Дадли встал, высокий и нескладный, и осклабился.

– Точно.

Она взглянула на табличку на столе.

– Главный редактор? – с едва заметной издевкой произнесла она. – Вы слишком молоды для этой должности.

– Я стал главным редактором в тридцать два года, – гордо ухмыльнулся он. Если запискам можно было верить, он мечтал стать им к тридцати.

– Тридцать два? – переспросила она. – Это великолепно. Один мой друг стал главным редактором городской газеты в двадцать девять. Правда, он был блестящим журналистом, добавила она, решив, что небольшая подколка не повредит. Этот мужчина тоже не проявил себя по отношению к Дженни с лучшей стороны. Дженни говорила, что ему тогда было двадцать шесть. – А сколько вам лет сейчас?

– Тридцать три, – ответил он несколько раздосадованно и сел обратно на стул. – Чем я могу вам помочь?

Семь лет, если верить запискам, семь лет прошло с тех пор, как Дженни написала свою историю.

– Я ищу Дженни Клайд… м-м-м… Мэри-Бет, – поправилась Кэйси.

– Это неважно. Ее больше нет. Она умерла. У Кэйси перехватило дыхание.

– Нет!

– Да.

– Вы уверены?

Он самодовольно улыбнулся.

– Я лично писал некролог.

Кэйси остолбенела. Она могла представить, что Дженни – вымышленный персонаж. Но она никогда не думала о том, что та может быть мертва. Учитывая замечание Конни, это не имело смысла. Она – родственница. В настоящем времени. Как помочь? Предполагалось будущее.

Конни просил ее о помощи, но как можно помочь тому, кто мертв? Здесь должна быть какая-то ошибка. Надо копать глубже. Она должна найти Дженни.

Кажется, ее обескураженный вид придал Дадли Третьему сил. Откинувшись на спинку стула, он скрестил пальцы на животе и продолжал:

– Она утонула. Прямо здесь, в карьере.

– Не может быть, – сказала Кэйси. Дженни была на карьере с Питом. Это было волшебное место. Она была счастлива там. Кэйси не могла представить, как счастье могло так быстро смениться безнадежностью.

Хотя нет, она могла это представить. В записках был привкус этой безнадежности. И наверняка были страницы, которых Кэйси до сих пор не нашла. По крайней мере, она так предполагала. У истории не было завершения.

– Вот все, что я могу вам рассказать, – сказал газетчик. Кэйси оказалась перед выбором. Зная, как относились к Дженни в городе, вполне можно было представить, что она исчезла отсюда, оставив горожан с мыслью, что все произошло к лучшему. Смерть для нее действительно была лучшим выходом. Они вполне могли убедить себя в этом. Они могли объяснить себе исчезновение Дженни гибелью в карьере.

– А Дарден Клайд? – спросила она.

– О, он никуда не делся. Продолжает действовать людям на нервы. Завел себе другую женщину. Она переехала к нему с двумя своими детьми. Неизвестно, поженились ли они, но, видимо, она нужна ему, раз он держит ее рядом. Правда, после того как Мэри-Бет утонула, он очень изменился. И раньше с ним было трудно, но теперь все стало еще хуже. Он стал мерзким и невыносимым.

– У него есть здесь какие-нибудь родственники? – спросила она. Родственники Дардена были и ее родственниками.

– Никого, кто бы в этом признался.

– Значит, кто-то все-таки есть? – Она затаила дыхание.

– Нет. Я пошутил. Никакой родни.

Она облегченно вздохнула. Несмотря на то, что она мечтала обрести родственников, ей не хотелось, чтобы они были связаны с Дарденом.

– Благодарю, вы мне очень помогли. – Кэйси направилась к дверям.

– Зачем вы ищете Клайдов? – окликнул ее Дадли. Он уже снова поднялся на ноги.

Кэйси вернулась к столу. По пути она достала из сумочки новую визитку и протянула ему.

– Я психотерапевт. Я читала историю Мэри-Бет. Мне хотелось бы пообщаться с ней.

– Где вы о ней читали?

– Процесс освещался в прессе, – ответила она, вспомнив о газетных вырезках на чердаке Дженни. Это не было ответом на его вопрос, но он не обратил на это внимания.

– Можете отправиться на кладбище и говорить с ней сколько угодно. Дарден устроил там что-то вроде часовенки. – Он изучал карточку. – Вы приехали из Бостона? Я там бывал. Ужасные пробки. Психотерапия? Вы пишете книгу?

– Возможно, – ответила Кэйси, потому что ей показалось, что это может произвести впечатление на Дадли. – Это зависит от того, что мне удастся раскопать. У вас есть моя карточка. Если что-нибудь придет вам в голову, я буду рада, если вы мне позвоните.

Отчаянно желая поговорить еще с кем-нибудь – с кем угодно, она прошла между столами, вышла из редакции и перешла улицу. Закусочная со стойкой и отдельными столиками за перегородками понравилась ей. Для одиннадцати утра там было на удивление много народу. Заняв табурет у стойки, Кэйси заказала кофе. Чашка незамедлительно оказалась перед ней, но она успела заметить тарелку перед женщиной, что сидела слева от нее.

– Этот омлет так аппетитно выглядит, – сказала она. – С чем он?

Вместо женщины ответила официантка:

– Говяжья солонина и сыр «Монтерей Джек». Вам приготовить такой же?

– М-м, да, – решила Кэйси. Она не была уверена в том, что способна съесть много, так как ее мучили мысли о том, жива ли Дженни Клайд, но подумала, что если она постарается лучше соответствовать вкусам местных жителей, то сможет добиться от них большей откровенности.

– Это правда замечательный омлет, – подтвердила женщина слева. Это была молодая блондинка в обтягивающих джинсах и фланелевой безрукавке. У ее ног в автомобильном сиденье спал ребенок. – Если вы проезжаете мимо и хотите ощутить вкус Уокера, омлет замечательно для этого подходит. Откуда вы?

– Из Бостона. А вы живете здесь?

– Всю жизнь.

– Сколько вашему? – спросила Кэйси, улыбаясь розовому свертку.

– Четыре месяца. Это девочка. Слава Богу, у нее хороший сон. Если бы была такой же, как мои остальные, мне не удалось бы так долго просидеть здесь. Знаете, как приятно спокойно позавтракать? Далеко направляетесь?

– Я ищу Мэри-Бет Клайд.

Брови женщины взметнулись кверху.

– Мэри-Бет?

– Дочь, – уточнила Кэйси, потому что мать Дженни тоже звали Мэри-Бет.

– О, но Мэри-Бет умерла… – Она окликнула официантку: – Лиззи, сколько лет прошло со смерти Мэри-Бет Клайд?

– Семь, – сказал мужчина справа от Кэйси, который до этого момента был увлечен беседой с приятелем. – Она утонула семь лет назад.

– Семь лет назад? Это точно? – спросила Кэйси. Официантка подтвердила:

– Да, это было семь лет назад. Она утонула в карьере.

– Она купалась?

– Она прыгнула, – сказал мужчина.

Кэйси ощутила обжигающую боль. Она размышляла о той безнадежности, которую чувствовала в Дженни, когда женщина слева сказала:

– На самом деле никто этого не знает. Никто не видел, как это было. Они нашли наверху ее одежду, поэтому и предположили, что произошло.

– Разве можно ее винить в этом? – спросила официантка. – Дарден тогда как раз вышел из тюрьмы, а это такой подлец, какого вы в жизни не встречали.

– Ну-ну, Лиззи, – одернул ее мужчина, сидевший через два стула справа от Кэйси, – разве Дарден когда-нибудь обижал тебя?

– Он никогда не оставляет чаевые, – заявила Лиззи. – Приходит сюда как к себе домой, и видно, как ему тяжело расстаться с деньгами.

– Ох, да не такой уж он дурной человек. Я часто разговариваю с ним. Ему нелегко с такой женушкой, он старается изо всех сил и честно платит за все. А что, девочка покончила с собой, когда он вернулся? Да, это нехорошо.

– Она не оставила никакой записки? – спросила Кэйси, все еще не в силах смириться с тем, что Дженни мертва. Она вспомнила последние строчки записок. «Дженни Клайд была готова улететь». Но это была метафора. Конечно, она не в прямом смысле написала это. Кэйси поняла это просто как то, что она собиралась покинуть город, исчезнуть, убежать от своего отца.

– Нет, никаких записок, – ответила Лиззи и повернулась обратно к окошку раздаточной.

– И никакого тела, – сказала женщина слева.

– Что? – переспросила Кэйси.

– Тело так и не нашли, – пояснил мужчина справа.

– Значит, она жива, – заключила Кэйси.

– Да нет, – возразил мужчина через два стула. – Карьер засасывает их. Она не первая, кто исчез в нем. Это стало легендой.

Официантка принесла Кэйси омлет. Но теперь она не была уверена, сможет ли вообще прикоснуться к нему. Ее мысли стремились по улицам Уокера, не желая останавливаться на том, жива ли Дженни Клайд.

– А тело искали?

– Как только могли, – отозвался мужчина справа. Оглянувшись через плечо, он окликнул мужчину за одним из отдельных столиков: – Мартин, ты же участвовал в поисках Мэри-Бет Клайд?

– Дочери? Да, а как же. Мы весь карьер обшарили, сверху донизу, до самого дна, и весь лес. Там, в лесу, был старый «бьюик», но девчонка исчезла.

Кэйси обернулась к говорившему.

– Как же такое может быть, что нет тела?

– Очень легко, – ответил мужчина рядом. – Тут может быть одно из двух. За день до того, как она утонула, был сильный ливень, да и все лето было мокрым, поэтому вода в реке была высокой. Ее тело могло перенести через край карьера и утащить через пороги вниз, в большое озеро, где его в жизни не найдешь. Там глубина местами больше ста футов. Ну, или ее утащило чудовище из карьера. Проглотило – и все дела.

Дженни Клайд верила в существо из карьера.

– А может, – спросила Кэйси, – она просто оставила одежду на берегу, а сама ушла?

– Не знаю, как она могла умудриться такое проделать, – сказал мужчина за отдельным столиком. – Понимаете, там были следы ее размера, они вели к самому краю, а больше никаких. Если бы она оставила одежду и ушла, следы вели бы в другом направлении.

– Может быть, она проплыла какое-то расстояние, а потом ушла? – спросила Кэйси.

– Ее бы нашли, – ответил мужчина справа. – Она была не из тех, кто легко смешивается с любой толпой. Она слишком странно выглядела.

– Не странно, – проворчала официантка, – просто она была заметной, со своими рыжими волосами и веснушками.

– Но эти веши можно спрятать, – возразила Кэйси. – Что, если она просто убедила всех в том, что умерла, а на самом деле друг увез ее куда-нибудь далеко?

– У нее не было никаких друзей, – усмехнулся мужчина справа.

– У нее был бойфренд, – настаивала Кэйси. – Его звали Пит.

Официантка поцокала языком.

– Пит. Парень на мотоцикле. Помню-помню. Только вот никто с ним не встречался. Никто его не видел. Никто даже не слышал мотоцикла.

Кэйси пронзила внезапная мысль. Она касалась доведенной до отчаяния женщины и мужчины, который был слишком хорош, чтобы быть правдой. Женщина слева отвлекла ее.

– Вы считаете, что она до сих пор жива?

– Да, – с чувством кивнула Кэйси.

– Тогда вам надо поговорить с Эдмундом О'Кифи. Он шеф полиции. И тогда им был.

– С Эдмундом? Не с Дэном? – В записках упоминался только Дэн.

– Эдмунд – это его отец. Дэн был лучший из них двоих, но его здесь больше нет.

– Нет? – отшатнулась Кэйси. Если это еще одна предполагаемая смерть, то она просто не знала, что делать.

– Вышел в отставку, отказался от укрепления правопорядка и уехал из города, – пояснил мужчина справа, и Кэйси расслабилась.

– Очень жаль, – пробормотал мужчина через два стула. – Дэн был лучшим. Его отъезд – большая потеря. Ну, желаю вам удачи с шефом, маленькая леди. Он – крепкий орешек.

Глава 18

Полицейский участок располагался в гараже рядом с небольшим домиком на улочке, отходившей вбок от Мэйн-стрит. У дома были белые стены и голубые ставни. На маленькой веранде не было кресла-качалки, зато перед ней росли розовые кусты. Они были действительно красивы, хотя и не подстрижены.

Припарковавшись рядом с патрульной машиной, Кэйси пересекла мощеную дорожку, направляясь к боковому входу в гараж. Здесь по стенам вился какой-то вьюнок – конечно, не совсем то, что глициния на перголе в ее саду, но все равно красивый и зеленый.

Отодвинув сетку, она зашла внутрь. Там было тихо. На одной части стены висели карты, на другой – плакаты «Разыскивается». Еще там были две двери, по крайней мере одна из которых, подумала Кэйси, вела во что-то вроде камеры предварительного заключения. За одиноким столом молодой человек читал газету. Когда она вошла, он отложил газету, но не произнес ни слова.

– Привет, – жизнерадостно сказала Кэйси. – По-моему, вы не Эдмунд О'Кифи.

– Нет. Я его заместитель. Я могу вам чем-нибудь помочь? Кэйси прикинула, что семь лет назад, когда произошло предполагаемое самоубийство, этот парень был еще слишком молод даже для того, чтобы голосовать, не то чтобы быть офицером полиции.

– Я думаю, мне нужен шеф. Это личное дело, – добавила она несколько заговорщицким тоном, потому что, если подумать, результаты расследования самоубийства, которое проводил шеф, действительно были личным делом.

– Личное? – переспросил заместитель. – Ну, он пошел домой позавтракать. Если это личное дело, вы можете пойти туда. Знаете, где он живет?

Кэйси почесала лоб.

– Хм, кажется, помню… какая там улица?

– Вернитесь на главную, два квартала налево, а потом направо. Они только что заново покрасили стены, так что не ошибетесь. Дом больше не синий. Он серовато-коричневый. Это нечто новенькое. Дот до сих пор не может решить, нравится ли ей это, поэтому скажите ей, как это хорошо смотрится.

– Обязательно, – улыбнулась Кэйси и вышла, прежде чем заместитель шерифа успел спросить о чем-либо еще. Выехав на главную улицу, она проехала два квартала налево, потом повернула направо. Свежевыкрашенный серовато-коричневой краской дом в викторианском стиле с кремовыми ставнями и отделкой был первым по левой стороне. Кэйси подумала, что он выглядит очень мило.

Припарковавшись у обочины, она прошла по цементной дорожке и по деревянным ступеням поднялась на веранду. Здесь было кресло-качалка, вернее, даже маленький двухместный диванчик. Сиденья были продавлены по-разному, явно в соответствии с весом и формой тела хозяев.

Вглядываясь сквозь сетку внутрь, она прокричала:

– Здравствуйте!

Ей пришлось крикнуть еще раз, прежде чем появилась привлекательная темноволосая женщина с широко расставленными глазами. На вид ей было слегка за шестьдесят, она была одета в джинсы и отглаженную блузку. Женщина открыла сетчатую дверь и поздоровалась. Она сразу понравилась Кэйси.

– Меня зовут Кэйси Эллис. Я – психотерапевт и ищу информацию о Мэри-Бет Клайд, дочери. Я так поняла, что ваш муж вел расследование ее гибели. Я хотела бы побеседовать с ним, если он согласится. Понимаю, что пришла не вовремя.

Вы завтракаете. Но я ехала из самого Бостона, и, вероятно, мне придется скоро возвращаться.

– Из Бостона? – переспросила Дот, обрадовавшись еще больше. – Наш сын живет в Бостоне. – Мягче она добавила: – Он художник. Моему мужу это не по душе, но я им очень горжусь.

Она нравилась Кэйси все больше.

– Я всегда преклоняюсь перед художниками. Моя мать тоже занималась чем-то подобным.

– Да? И что же она делала?

– Она ткала всякие вещи. Специализировалась на ангорском пуху. Она разводила кроликов, вычесывала их, пряла пряжу, сучила ее и ткала из нее.

– Ангорский пух получают от кроликов? Надо же, а я думала, от коз! Или от овец.

– Нет, от кроликов, – с улыбкой подтвердила Кэйси, но улыбка быстро погасла. – Они такие милые. Это заняло некоторое время, но я все-таки нашла ткачиху на Среднем Западе, которая тоже разводила кроликов и согласилась приехать и забрать этих.

Дот озабоченно спросила:

– Ваша мать скоропостижно скончалась?

– Она попала в аварию три года назад. Она жива, но только отчасти, если так можно сказать. Она не приходит в сознание.

– О, как жаль. Для вас это, должно быть, ужасно. Кэйси вздохнула и выдавила улыбку.

– Я отвлекаюсь, занимаясь другими вещами, например, исчезновением Мэри-Бет Клайд.

– Большинство считают это самоубийством, – предостерегающе заметила Дот. – И мой муж в том числе. – Она жестом пригласила Кэйси войти: – Заходите. Пожалуйста. Он уже должен был закончить. А вы не голодны? Может быть, хотите бутерброд с ветчиной?

– Вы очень любезны, но я только что съела омлет в закусочной. Так что спасибо, я не голодна. – Она едва успела зайти в переднюю, как из глубины дома показался мужчина. Он был высоким, загорелым, с густыми седыми волосами. На нем были форменные штаны и белая рубашка с коротким рукавом. Кэйси не заметила ни бляхи, ни кобуры.

– Эд, это Кэйси Эллис, – представила Дот. – Ей нужна…

– Я знаю, что ей нужно, – перебил мужчина раскатистым глухим голосом. Он остановился, слегка расставив ноги и уперев руки в бедра. – Ей нужна информация о Мэри-Бет Клайд, но кроме того, что было в прессе, мне особо нечего добавить. Это было самоубийство. Вот. Все.

Кэйси испугалась, что разговор закончится, не успев начаться, но Дот взяла ее за локоть и повела за собой мимо шефа полиции в гостиную. Комната оказалась очень уютной, солнечной и обставленной со вкусом, явно благодаря хозяйке дома. И в обстановке, и в самой женщине ощущался сельский стиль – простой и незамысловатый, но со своим очарованием и скрытой мудростью. В женщине эта мудрость принимала форму чувствительности и понимания. В комнате она выражалась в картинах на степах, изящных рамках, обрамлявших семейные фотографии, книгах на столиках и прелестных вышитых подушечках на креслах.

Кэйси взяла в руки одну из тех, что казались сделанными недавно.

– Это ваша работа?

– Я вышивала. Рисунок сделал мой сын.

Кэйси взглянула на два холста высоко над камином. Это был диптих, изображавший ферму во время снежной бури. В них чувствовалась та же свобода, что и в рисунке для подушечки.

– Это тоже его?

– Да. – Громко, специально, чтобы слышал муж, она добавила: – Он добился успеха. Его работы выставляются в Бостоне и Нью-Йорке. Он прекрасно обеспечен, чем не многие художники могут похвастаться.

– Она пришла не затем, чтобы выслушивать рассказы про Дэна, – сказал, заходя в комнату, Эдмунд.

– Нет, – спокойно согласилась Дот. – Она пришла, чтобы узнать о Мэри-Бет Клайд, но Дэн беспокоился об этой девочке, поэтому мне кажется уместно поговорить о нем.

Кэйси смутилась.

– Это Дэн – художник? Я думала, у вас есть другие сыновья.

– Нет, Дэн единственный, – ответила Дот. – Еще две дочери, но сыновей больше нет.

Кэйси посмотрела на семейные фото в рамках. Даже с расстояния она разглядела на них внуков. Дот заметила, куда она смотрит.

– У нас уже пятеро внуков от девочек. А Дэн пока не нашел девушку своей мечты.

– «Разбитое сердце», – пробурчал отец. – Он оказался слишком чувствительным, чтобы быть полицейским. Эта работа порой требует жестких решений.

Это вернуло Кэйси к причине ее приезда.

– Например, когда нужно закрыть дело?

– Это к чему? – с подозрением спросил шеф полиции. – Вы не согласны с моим заключением? Знаете ли, не я один его принимал. Другие тоже имели к этому отношение, даже мой сын, «разбитое сердце». Он сам на том самом месте сказал, что это было самоубийство, ясно и понятно.

Для Кэйси самоубийство не было ясным и понятным. Людям ее профессии это было прекрасно известно. Но у нее было достаточно профессионального опыта, чтобы знать, что женщина, оказавшаяся в таком безвыходном положении, как Дженни Клайд, может пойти и на самоубийство.

Однако положение Кэйси тоже было безвыходным. Отец просил ее помочь Дженни. Она не могла сделать это, если Дженни умерла. Но ведь она не прочла окончания «Записок» и даже не знала, было ли у этих записок окончание.

Эд О'Кифи не шевелился.

– С чего вы взяли, что она не умерла?

– Ни с чего, – ответила Кэйси, встряхнувшись. – Меня просто привело в недоумение отсутствие тела. Я уже слышала о реке и о чудовище карьера. Но неужели совсем невероятно, что Мэри-Бет просто выбралась на берег и ушла?

– Куда? – спросил шеф. – У нее не было друзей. У нее не было денег. Она не знала ничего о жизни за пределами Уокера.

– Она не могла уехать с Мириам Гудмэн?

Он скрестил руки на груди.

– Во-первых, Мириам еще была в городе, когда исчезла Мэри-Бет. Она уехала на запад только через несколько недель. А я знаю, о чем вы подумали. Вы думаете, она отправилась куда-то еще и там позже встретилась с Мириам? – Он покачал головой. – Я проверял. Дарден заставил меня. Он подозревал тоже, что и вы. Чокнутый. – Последнее слово он пробормотал едва слышно.

Кэйси попробовала зайти с другой стороны.

– А если предположить, просто предположить, что она жива, есть лигде-нибудь родственники, к которым она могла бы отправиться?

– Нет.

– Никого, с кем она могла бы связаться за это время? И у нее не было парня?

– Нет.

– А хоть какие-нибудь приятели, хоть немного близкие люди?

– Только Мириам. Я же сказал вам, что сделал это только потому, что Дарден настаивал. И вообще, зачем вам все это нужно? Вы пишете книгу?

Если бы не Дот О'Кифи, стоящая тут же, рядом, она бы ответила точно так же, как и газетчику. Но в глаза Дот она врать не могла.

– Нет, – тихо сказала она. – Я не пишу книгу. Я читала историю болезни. Вот и все.

Она пожалела о своих словах, увидев, как шеф полиции уронил руки.

– Что за история болезни?

– Может, и не история болезни. Записки. Это с тем же успехом могло быть вымыслом. – Внезапно ощутив усталость, она посмотрела на диптих над камином. Несмотря на метель, в картине чувствовался позитивный настрой, потому что ферма сквозь бурю манила золотистым светом в окнах. – Вероятно, вымысел, – пробормотала она, подходя к камину. Ее взгляд упал на более мелкие фотографии в рамках, стоявшие на каминной полке под диптихом. На одной была дочь с мужем и двумя детьми. На другой – другая дочь, с мужем и тремя детьми. Еще был общий снимок их всех, с Дот и Эдмундом, и еще какими-то людьми, по всей видимости другими родственниками. И был еще один, на котором были обе дочери, Дот и Эд, и мужчина, который, видимо, был сыном Дэном.

Кэйси едва не задохнулась.

– О Боже. – Она прижала руки к груди. – О Боже! Дот подошла к ней.

– Что случилось?

Это был Джордан. Ее садовник. Мужчина, который семь лет работал у Конни. Который часто казался чересчур мудрым для простого садовника. Который пока не нашел девушку своей мечты. Отец которого был полицейским. Фамилии которого не было ни в каких документах у Конни. Только название фирмы.

– О Господи! – снова воскликнула она, на этот раз бессознательно, потому что подумала о другом, что заставило ее мысли понестись галопом, пытаясь соединить воедино все пунктиры и ухватить все переплетения сюжета.

– Что-то не так? – спросила Дот.

– Нет-нет, – выдавила Кэйси. – Все хорошо. Он просто похож на одного моего знакомого.

Гордая мать улыбнулась, глядя на фото. – Красивый парень, правда?


Кэйси не терпелось оказаться снова в своей машине. После недолгих поисков в сумке она выудила из кармана вчерашних джинсов визитную карточку, которую засунула туда, уходя из «Дэйзис Мам». В тот момент, засмотревшись на красивый логотип, она практически не взглянула на остальное. Теперь, направляясь прочь от серо-коричневого викторианского особняка со стильными кремовыми ставнями и прижимая карточку указательным пальцем к рулю, она рассмотрела ее более внимательно. Внизу был номер телефона и имя владельца.

Д.О'Кифи. Вчера она совершенно не обратила на это внимания. В телефонной книге Бостона можно было найти целую кучу О'Кифи. К тому же она предположила, что «Д» означает «Дэйзи». Да, предположения ее подвели.

А еще она предполагала, что «Дэн» – это сокращение от «Дэниэл». И тоже ошиблась. А в каких еще предположениях она ошиблась?

Пока она ехала на юг, множество идей проносилось у нее в голове. Она приняла несколько сообщений от знакомых и поговорила с клиникой. Ее беспокойство все возрастало, и она была уже не в состоянии медленно тащиться за неспешащими водителями, поэтому посигналила и обогнала пару автомобилей, а потом еще несколько. Она хотела как можно скорее оказаться в Бостоне, желательно прямо сейчас.

* * *
Спустя бесконечные четыре с половиной часа после того, как она покинула Уокер, Кэйси пересекла мост Тобин и въехала в Бостон. Уже наступал вечер. Она немного задержалась в пробках, но добравшись наконец до Бикон-Хилл, повернула не к дому, а прямо к «Дэйзис Мам». Втиснув «миату» между другими машинами на маленькой парковке, она решительно направилась через улицу.

Магазин был уже закрыт, как она, впрочем, и предполагала. Но сейчас ее гораздо больше интересовали двери жилой части с другой стороны дома. На одной было написано: «ОУЭНЫ», поэтому она направилась к другой. Здесь на дверной табличке значилось: «О'КИФИ». Она яростно нажала на звонок и стала ждать, уперев руки в бока, склонив голову и сжав губы.

– Да? – донесся голос из домофона. Не просто голос. Его голос.

– Это я, – сказала она. – Впусти меня.

Пауза, последовавшая за этим, была очень короткой, но достаточной для того, чтобы она поняла, что он тоже узнал ее голос. Зажужжал зуммер, раздался щелчок открывающегося замка. Она взлетела по каменным ступенькам.

Он стоял, тоже уперевшись руками в бока, в проеме двери па втором этаже. В падающем сзади свете он казался еще крупнее и представительнее, чем обычно. Чем выше она поднималась, тем больше подробностей могла разглядеть. На нем была футболка и шорты. Подбородок зарос щетиной, волосы были спутаны, он стоял босиком.

Она остановилась, не поднявшись на последнюю ступеньку, неожиданно вновь осознав, насколько он красив. Его мать была абсолютно права. Не то чтобы Кэйси раньше думала иначе. Красивый, сексуальный, эксперт в садоводстве, эксперт в любви – и все это был Джордан. Судя по изгибу губ, он тоже был раздражен. Она понятия не имела, что привело в раздражение его. Это ее выставили дурочкой.

Уязвленная этой мыслью, она шагнула на последнюю ступеньку и подошла прямо к нему.

– Я провела чудесный денек в городе под названием Уокер, – сказала она. – Я прогулялась по нему, посмотрела достопримечательности и съела великолепный омлет с солониной и сыром в закусочной. И нанесла еще более чудесный визит твоим родителям.

– Я знаю, – натянуто сообщил он. – Мне уже позвонили. Не желая обращать внимания на явное неудовольствие с его стороны, она продолжала:

– Они только и говорят, что о своем сыне Дэне, но я не проводила никаких параллелей, пока не увидела фото на каминной полке. А я-то думала, что ты садовник!

– Я садовник.

– Да уж, ты хорошо подделался – небритый подбородок, драные джинсы, грязные ботинки. Сомнительный тип – вот что я подумала, когда впервые тебя увидела. Ты не сказал мне, что ты коп!

– Я не коп.

– Ты им был, – с вызовом бросила она. – Я спрашивала, но ты отпирался.

– Ты спрашивала, хотел ли я им быть, – поправил он. – Я сказал «нет» и нисколько не соврал. Я ненавидел каждую минуту этой работы. Зачем ты ездила в Уокер?

– Ознакомительная поездка, – ответила она. – Ты, по словам твоего отца, «разбитое сердце». Слишком мягок, поэтому хотел помочь Дженни Клайд. Ты уговаривал ее уехать из города, прежде чем ее отец выйдет из тюрьмы, но ей не хватало смелости. Поэтому она осталась, и случилось что-то ужасное.

Она заметила, как дернулся его подбородок.

– Ты нашла записки.

– Я нашла записки. Я не была уверена, что это правда, но мне очень этого хотелось, потому что мой отец просил меня помочь Дженни, и мне хотелось доставить ему удовольствие. Он единственный раз в жизни попросил меня о чем-то. О чем-то. Но в записках не хватало нескольких страниц до конца, поэтому я отправилась на поиски. Литтл-Фоллз больше нет на картах. Мне пришлось потрудиться, чтобы найти его. И ты не мог мне сказать?

Он поднял руку.

– Стоп. Ты меня не спрашивала.

– Ты был садовником! – прокричала она, чувствуя себя обманутой. – Мне и в голову не пришло спрашивать тебя о Дженни Клайд. Я думала, что то, что я читаю, – конфиденциально.

– Если ты так думала, зачем расспрашивала народ в Уокере?

– Я не рассказывала им, что я прочитала. Я хотела найти ее, вот и все.

– Кого ты спрашивала?

– Это так важно?

– Можешь поверить, да. Мне нужно знать, с кем ты общалась и что ты сказала. – Теперь он действительно разговаривал с ней как полицейский. Только он не был им, больше не был. И Кэйси первой хотела получить свои ответы.

– Дженни мертва?

– Ты спрашивала об этом там?

– Они все считают, что она умерла, – вместо ответа сказала Кэйси.

Джордан вздохнул и потер правое плечо. Ей показалось, что его раздражение ушло вместе со вздохом. Он провел рукой по волосам и продолжил держаться за шею сзади.

– Ох, Кэйси, – с оттенком безысходности проговорил он, – тебе обязательно было туда ехать?

Его тон немного охладил ее ярость.

– Да, – ответила она, все-таки продолжая защищаться. – Я больше никак не могла узнать то, что мне было нужно.

Он снова потер плечо.

– Но ты же так ничего и не узнала. Ты только расшевелила осиное гнездо.

– Нет, – изумленно возразила она. – Я просто спросила и уехала.

– Да уж, видно, что ты никогда не жила в маленьком городке, – мрачно улыбнулся он. – Мне звонил отец, и не только зачем, чтобы рассказать, что ты была у них. Слухи разлетаются быстро. Могу тебе поклясться, что к завтрашнему утру весь Уокер будет знать, что ты была там и что тебе было нужно.

– Я просто задавала вопросы.

– Ты разбудила в них сомнения. Отсутствие тела при насильственной смерти в любом случае порождает сомнения. Они успели успокоиться по поводу смерти Дженни. А твой приезд воскресил все домыслы.

Если бы он ругался, она бы спорила дольше. Но на его спокойный тон трудно было возражать. Тоже ощутив беспокойство, она спросила:

– И какой вред это может принести?

Джордан некоторое время внимательно разглядывал ее. Потом кивнул головой в сторону комнаты за своей спиной и, смирившись, сказал:

– Заходи. Прочитаешь сама.

Она прошла за ним. Закрыв за ней дверь, он тут же прошел в другую комнату. Та, в которой она оказалась, была просторной, скудно обставленной, но приятной и чистой на вид. Она не увидела ни одной картины – ни на стенах, ни на мольбертах. Кроме стопки книг по искусству на простом деревянном столе, ничто не указывало на то, что он интересуется живописью, тем более на то, что он является автором работ, которые она видела в доме его родителей.

Кэйси нервно сглотнула. Теперь ее не надо было убеждать в том, что он – хозяин этого жилища, точно так же, как в том, что он – хозяин магазина внизу. Здесь это было сразу понятно. Она все пыталась осмыслить тот факт, что ее садовник оказался человеком больших талантов и мудрости, чем она думала.

А она хотела поразить Конни тем, что вступила с ним в связь? Вот это шуточка! Только пошутили, как оказалось, над ней. Конни не был бы поражен. Нисколько. Не сам ли он, через адвоката, просил, чтобы она оставила садовника? Получалось, что Конни сам хотел свести их.

Эта мысль показалась ей оскорбительной. Но она не стала задерживаться на ней, потому что Джордан вернулся в большую комнату с большим конвертом из манильской бумаги в руках. Подойдя, он протянул конверт ей.

– Подозреваю, ты это искала.

Глава 19

Литтл-Фоллз


Высоко держа голову, Дженни шла по обочине, и ей казалось, что она плывет в прозрачном искрящемся воздухе, не касаясь ногами земли. Солнце прогнало ночевавший в городе туман, предоставив ей ясный обзор всего, мимо чего она проходила, и она решила воспользоваться этим. Она искала взглядом людей, которых обычно избегала. Она заметила Энджи Бут с двумя ее дворняжками – все трое пораженно глазели на ее улыбку. То же самое произошло и с Эстер Джонсон и с ее сестрой, которая застыла у своих скрипучих ворот, не успев достать письмо из почтового ящика. Ник Фарина тоже молча смотрел на нее, и это заставило ее чуть приостановиться, но только до тех пор, пока она не подумала про Пита. Потом она улыбнулась и Нику тоже.

Она поймала себя на том, что напевает себе под нос. Это была одна из песен, под которую они с Питом танцевали у Джиро. Она направилась дальше, шагая в такт мелодии.

Впереди появился автомобиль Мерля Литтла, проехал мимо, потом притормозил. Она представила, как Мерль обалдел от ее улыбки, но не стала оборачиваться. Вместо этого она улыбнулась Эсси Банч, которая перестала подметать свою веранду, чтобы взглянуть на нее, и, хотя Дженни не видела ни Вебстеров, ни Клигов, ни Миры Элленбоген, она улыбнулась телевизионным звукам, несущимся из их домов, и вообразила, что они приобрели удивленный оттенок.

Она повернула на Мэйн-стрит, где те же люди оставляли те же машины под теми же углами к тротуару, как делали всегда. Она прошла под этими темно-зелеными тентами с большими белыми буквами, снова мимо тех же людей, сидящих на тех же лавочках.

Однако и в ней старые привычки отказывались сдаваться сразу. Все эти взгляды все-таки заставляли ее нервничать. Но сегодня она не опустила головы и не стала отводить взгляд. Вспоминая о женщине, которую сумел разглядеть в ней Пит, она продолжала смотреть им в глаза и улыбаться.

Она дошла до последней боковой улочки, свернула направо, потом еще раз, по указателю к «Нит Итс». В большой кухне Мириам украшала пирожные кремом из кондитерского шприца. При появлении Дженни она подняла глаза. Ее руки замерли.

– Дженни, ты опять выглядишь как-то не так, и волосы тут уже ни при чем. – Она отложила шприц. – Дарден возвращается сегодня, так ведь? Но ты выглядишь спокойной. Даже… счастливой?

Да, Дженни была счастлива. Ужасный день настал, но все не было даже отдаленно таким мрачным, как ей представлялось раньше. Выбор. Вот в чем было дело. Теперь у нее был выбор.

– Я хотела сказать тебе сама, прежде чем ты услышишь это от кого-то другого. Я уезжаю из Литтл-Фоллз.

– Не может быть. Дженни заулыбалась.

– Может. Я уезжаю. С Питом. Помнишь, я рассказывала тебе о нем?

– Помню, конечно. Парень в кожаной куртке и сапогах. Байкер. Дженни, хм, а насколько хорошо ты его знаешь?

Дженни нарисовала пальцем маленькое сердечко в сахарной пудре, просыпавшейся на стол.

– Достаточно. И он не байкер, не так, как ты думаешь. У него есть мотоцикл, но он не бандит с большой дороги. Он самый замечательный человек, которого я только встречала в жизни! Он привозил мне разные вещи и возил меня по разным местам. В воскресенье вечером мы были у Джиро.

– Да? Я тоже. Когда вы там были?

– Поздно. Около полуночи.

– Не может быть. Я там была с одиннадцати до часу. Я бы тебя обязательно увидела.

– Ну, может это было полвторого. Я не помню, в эту ночь столько всего было. – Воспоминания об этом заставили ее покраснеть.

Мириам глянула в окно.

– Он там?

– Нет. Он остался дома, чтобы подготовиться.

– Но мне хотелось бы познакомиться с ним.

Дженни не собиралась рисковать. Пит был ее спасением. Он был ее гордостью и ее радостью, мечтой ее сердца. Она не хотела, чтобы кто-нибудь познакомился с ним и разозлился на нее только потому, что он достался ей. Поэтому она вежливо отклонила просьбу:

– Уже некогда. Мы уезжаем сегодня вечером.

– Сегодня! Ого! А твой отец в курсе?

Дженни рисовала в сахарной пудре стрелу, пронзающую сердце.

– Еще нет. Но мы дождемся его, а потом уедем. – Оперение стрелы не получилось, и она стерла весь рисунок. Это все ерунда. Ей теперь незачем рисовать картинки. У нее теперь есть нечто реальное, живущее в ней. – Поэтому я хотела заодно сказать тебе, что больше не приду на работу.

– Ну и хорошо. Я же говорила тебе, что скоро закрываю фирму.

– Мне хочется поблагодарить тебя. Ты была так добра ко мне.

– Мириам вытянула губы, как для поцелуя, потом вытерла руки о фартук и обняла Дженни так крепко, как только могла, чтобы не измазать ее пудрой. Потом отстранилась.

– И куда же вы едете?

– На его семейное ранчо в Вайоминге. Будешь в тех местах, заезжай к нам.

– А как оно называется?

– Южная Вилка. – Заметив скептический взгляд Мириам, она пояснила: – Там развилка на дороге, южнее границы с Монтаной.

– А! Что ж, звучит заманчиво. Желаю удачи. Постой, если тебе нужны рекомендации, давай я напишу. Я честно расскажу, какой ты замечательный работник.

– О, нет, я не буду работать. У Пита есть деньги, и вообще, мне хватит работы на ранчо.

Мириам пожала ей руку.

– Я за тебя рада. Это хорошо, что ты уезжаешь. Тебе нужно начать все сначала. Я надеюсь, у вас с этим парнем, с Питом, все сложится.


– Пит? – переспросил Дэн О'Кифи. Он придерживал рукой сетку на двери гаража, в котором располагался полицейский участок Литтл-Фоллз. Снаружи дверную раму обвивал плющ, придающий месту более привлекательный вид. – Это о нем вчера говорил мне преподобный Патти?

Дженни поглядела мимо него на стол, книжные полки, папки с делами и разнообразное электронное оборудование, теснящееся в маленьком помещении. Она не хотела, чтобы его сомневающийся тон разрушил ее прекрасное настроение.

– Он забирает меня с собой в Вайоминг. Мы останемся здесь только до того времени, как вернется Дарден.

– Он приезжает на автобусе?

– Угу.

– В шесть двенадцать? – Дэн открыл дверь шире и движением подбородка пригласил ее зайти. – Давай-ка это обсудим.

Радостное настроение Дженни сопротивлялось этому. Полицейский участок пробуждал воспоминания, которые сегодня были ей совершенно не нужны. Она не собиралась заходить внутрь. Но Дэн всегда относился к ней лучше, чем другие. Она хотела, чтобы он видел, что сейчас она спокойна, что она знает, что делает, и не боится. Она хотела, чтобы он видел, что она счастлива.

Он смахнул пыль с деревянного стула, а сам присел на краешек стола.

Она остановилась за стулом, уцепившись за его спинку.

– Не хочешь сесть?

Она помотала головой, пожала плечами и виновато улыбнулась.

– Неприятно вспоминать? – Он понимающе вздохнул. – Тогда казалось, что ты старше своих восемнадцати. С трудом верилось, что ты так молода и столько пережила… А Дарден знает, что ты уезжаешь?

– Пока нет.

– А о Пите он знает?

– Пока нет.

– Он не обрадуется.

Дженни почувствовала приближение старой паники. Но раньше был не просто страх, а еще смятение и вина. Теперь, чтобы справиться со страхом, у нее был Пит, а если вина и осталась, то смятения больше не было. Она ни за что не останется с Дарденом. Она не будет снова жить так. Пит дал ей возможность выбирать. Теперь она точно знала, что делать. Паника отступила. Она распрямилась, вдохнула поглубже и с улыбкой сказала:

– Я обещала ему, что буду здесь, когда он вернется, и я буду. Он шесть лет был в тюрьме. И я тоже. Он выходит на свободу, и я тоже. Он хочет вернуться сюда, я хочу уехать отсюда. Мне двадцать четыре года. Я имею право самостоятельно распорядиться остатком своей жизни.

– Меня не надо в этом убеждать, – заметил Дэн. – Я всегда говорил, что тебе надо уехать. Я только хотел, чтобы это произошло раньше, – чтобы он смог более разумно начать новую жизнь здесь.

Дженни не расстроилась.

– Меня он не найдет.

– Да, ему нельзя будет покидать пределы штата без разрешения. Это условие досрочного освобождения. – Он повел плечом, как будто оно болело. – Конечно, он все равно может это сделать, но тогда его остановят. Ты не хочешь намекнуть мне, куда собираешься, чтобы я предупредил власти, если возникнет проблема?

Дженни покачала головой.

– У тебя он спросит в первую очередь.

– Я ничего ему не скажу. Ты же знаешь, что я на твоей стороне. – Он поднял брови. – Ты что, считаешь, он будет меня пытать, чтобы узнать, где ты? – Он рассмеялся. – Я больше и сильнее его. И вообще, я представитель закона. Он не сможет причинить мне вреда.

– Когда человек в отчаянии, он может совершать безумные поступки.

– Дарден не настолько безумен.

– Он низкий человек. Ты сам это говорил. И вообще, – продолжала она, воодушевившись, – мы сначала отправимся в путешествие, мы с Питом. Мы приедем к нему домой только через несколько недель.

– Может, мне стоит познакомиться с этим Питом? Тогда я смогу поручиться за него, если Дарден будет заявлять, что тебя увезли силой. Он здесь?

Было одиннадцать часов тридцать минут. Пит, наверное, спит. Или принимает душ. Или стирает. Дженни предлагала ему постирать его вещи, но он отказался. Он сказал, что стиральная машинка и сушилка – достаточная роскошь после стольких дней в дороге и он не собирается делать ее своей рабыней. Он даже забрал кое-какие ее вещи, чтобы постирать вместе со своими. Последний раз кто-то стирал ее вещи, когда ей было девять лет.

– Он ездит на мотоцикле? – с натянутой улыбкой спросил Дэн. – Помнится, ты сама когда-то хотела иметь его? Не так уж и давно. Сколько лет назад это было – три, четыре, – когда внук Ника Фарины прикатил в город на мотоцикле? Старина Ник готов был повеситься. Он ненавидел этот звук, ненавидел вид этой машины. А ты останавливалась и облизывалась, когда он проезжал мимо. Старина Ник ненавидел за это и тебя тоже. Его чуть удар не хватил, когда внук предложил продать его тебе. Думаю, Ник скорее согласился бы переехать, чем слушать этот звук каждый день. Странно, что он еще не пожаловался на твоего Пита. Дженни улыбнулась.

– Если едешь достаточно быстро, никто не успевает тебя увидеть и услышать.

– Такого я никогда не слышал, Дженни Клайд. – Он посмотрел на нее так, как будто хотел сообщить, что ему известно всё без исключения обо всем без исключения, и на мгновение – всего на одно мгновение – ей захотелось заключить его в объятья за то, что он такой добрый. Но она не знала, как он к этому отнесется, и желание тут же прошло.

Он снова потер плечо и нахмурился.

– Я волнуюсь за тебя. Преподобный Патти сказал, что ты весь день валяешься в постели в ночной рубашке.

Улыбка Дженни стала застенчивой.

– Преподобный Патти ошибается. Я надела рубашку, только когда он пришел. – Она продолжала держаться за стул только до тех пор, пока не увидела, что Дэн понял ее намек, и тут же направилась к двери. – Мне пора. Я просто хотела попрощаться. Извини, что мой отъезд добавит тебе хлопот.

– Мне?

– С Дарденом.

– Ничего, я справлюсь.

Она кивнула, в последний раз широко улыбнулась ему и ушла.

Когда она дошла до школы, было уже одиннадцать часов пятьдесят минут, и солнце пригревало все сильнее. Она сняла теплую кофту и обвязала ее вокруг талии, а потом присела на каменную ограду школьной площадки и минут десять просто улыбалась самым ранним своим детским воспоминаниям. Неважно, что они были лишь отчасти реальными, а отчасти придуманными. Человеку нужны счастливые воспоминания, точно так же, как любящие бабушки и тетушки.

Ровно в двенадцать зазвонил звонок. Джоуи Баттл вышел из школы одним из последних. На ходу он горячо спорил с другим мальчишкой, который в итоге отвесил ему пинка и убежал. Джоуи поднялся с земли, глядя свирепо и мечтая дать сдачи, но тут увидел Дженни. Свирепый взгляд стал обиженным.

Она опустилась на ступеньки рядом с ним и приподняла козырек его бейсболки, чтобы видеть глаза.

– Что случилось?

– Он назвал меня мутантом.

– Быть мутантом не так уж плохо, если это означает быть не таким, как он. Он хулиган. Это я точно говорю.

– Ребята любят его больше, чем меня.

– Они его не любят. Они его боятся.

– Я хочу, чтобы меня тоже боялись.

– Нет, это неправда. Ты хочешь, чтобы тебя любили. И так обязательно будет.

– Когда?

– Когда ты начнешь любить их. Это заразно.

– А тебя ребята любили?

– Некоторые.

– Потому что ты их любила?

– Да.

– Тогда почему они не любят тебя теперь?

– Может быть, потому, – ответила она, – что они меня боятся.

– Я тебя не боюсь.

Это было одной из причин, помимо сходства, по которой они стали друзьями. Она бы очень хотела забрать его с собой, но не могла. Она бы очень хотела облегчить его жизнь здесь, но этого она не могла тоже. Все, что она могла, – надеяться, что он будет помнить ее, как кого-то, кто любил его, – как приемную мать, тетку, сестру. И иногда улыбаться воспоминаниям.

Она поскребла по макушке кепки, под которой прятались короткие рыжие завитки – все, что Селена оставила от его кудрей. Не успела она опустить руку, как пальчики Джоуи скользнули в ее ладонь. Она тут же ощутила, как что-то шевельнулось в сердце.

– Зачем ты здесь? – спросил он.

– Я пришла с тобой попрощаться. Я уезжаю. Его взгляд взметнулся к ее лицу.

– Куда ты уезжаешь?

– В Вайоминг.

– А когда ты вернешься? – Тон был скорее обвиняющим, чем вопросительным.

Она не могла сказать ему правду. Чувствуя стыд и вовсе не легкую печаль, она ответила:

– Через некоторое время.

– Когда? Я не хочу, чтобы ты уезжала, – заплакал он.

– Это потому, что мы друзья. – Сердце Дженни сжалось сильнее.

– Зачем ты уезжаешь?

– Потому что я встретила мужчину…

Джоуи выдернул свои пальцы из ее руки и помчался прочь. Но ее ноги были длиннее. Она быстро поймала его.

– Так всегда! – крикнул он, когда она остановила его. – Сначала мама, теперь ты.

– Нет. – Дженни присела рядом с ним и крепко обхватила его. – Нет. Все совсем не так. Но я не могу оставаться здесь, Джоуи. Мой отец возвращается.

– Ну и что? Ты же сказала, что он не убивал твою маму.

– Он не убивал. Но он делал другие вещи. И будет делать. Я не могу остаться.

– Забери меня с собой.

– Я не могу.

– Почему нет? – выкрикнул он.

Она притянула его ближе и крепко обняла, как будто он был ее собственным ребенком, и в этот момент позволила боли расставания захлестнуть сердце. У нее перехватило дыхание, глаза наполнились слезами. Ей стало грустнее, чем она могла себе представить, и неожиданно очень страшно.

Спустя некоторое время она смогла прошептать:

– Я бы очень хотела объяснить, но ты еще очень маленький, да и вообще, у меня просто нет слов.

– А Вайоминг далеко?

– Да.

– Ты когда-нибудь вернешься?

Она запнулась, потом едва слышно выдохнула:

– Нет.

– И мы больше никогда не увидимся?

Она отстранилась, чтобы видеть его веснушки, его запачканное лицо со следами слез.

– Увидимся. Только не здесь.

– А где?

– Я не знаю.

– Так откуда ты знаешь, что мы увидимся?

Дженни подумала про Пита и про то, как он появился как раз тогда, когда она теряла последнюю надежду, и ощутила внезапную уверенность.

– Потому что знаю, – тихо сказала она. Он, казалось, перестал дышать.

– Это будет сюрприз. Ты не будешь ждать меня, и тут – бах! – и я тут. Честно. Так все и будет.

– Может быть, на следующий год? Или когда я вырасту?

– Кто знает. – Она смахнула большими пальцами слезы с его щек.

Его глазенки неожиданно загорелись.

– А когда это случится, мы сходим с тобой в «Чак и Чиз»?

Она кивнула.

– Здорово! – разулыбался он. И запрыгал прочь. – Ну, я пошел.

Дженни смотрела, как он бежит по улице, унося с собой маленький кусочек ее сердца. На какое-то мгновение ей стало мучительно больно, и только большим усилием воли она смогла справиться с этим. Потом, позволяя себе думать только о хорошем, она направилась в магазин.

Она купила картошки, морковки и тушенки. Она купила рисовые хлопья. Решив сделать широкий жест, она купила для себя и Пита несколько упаковок готовых завтраков. Потом подумала и ради еще более широкого жеста взяла еще две, чтобы оставить Дардену. Потом прихватила еще пакет крендельков.

– У тебя что, вечеринка? – спросила Мэри Маккейн, пробивая чек.

– Может, и так, – улыбаясь, ответила Дженни, перекладывая сумку из руки в руку.

Мысль о том, как она пойдет за Питом на край света, не давала улыбке сойти с ее лица большую часть пути до дома. Только когда дом уже стал виден, хотя и издалека, к ней в душу вновь закралось сомнение.

Она ускорила шаги. Беспокойство возрастало. Она перехватила сумку поудобнее и перешла на трусцу. До поворота на боковую подъездную дорожку она практически добежала и даже когда увидела рядом с гаражом мотоцикл, ей не стало лучше. Она успокоилась, только зайдя в кухню и увидев Пита, стоявшего у плиты. Она обессиленно прислонилась к стене.

Он сразу все понял.

– Ты решила, что я уехал, – сказал он, забирая у нее сумку. – Но я никуда не делся. Я же тебе сказал. Я никуда не уеду без тебя. Почему ты никак не можешь в это поверить?

– Потому что я до сих пор иногда не верю, что ты настоящий.

– Разве я не похож на настоящего?

– Похож.

Он притянул ее руку к своей груди.

– Ты чувствуешь, что я настоящий?

Она ощутила биение его сердца. Кивнула.

– Ну и?

«Расскажи ему, Дженни. – Не могу. – Расскажи ему все. – Я не могу так рисковать. – Он тебя любит. – Но достаточно ли сильно он меня любит?»

Она закрыла лицо руками. Он отвел их, прижал ее к груди и сказал, зарываясь лицом в ее влажные от пота рыжие полосы:

– Я сварил горячий шоколад на завтрак, чтобы проснуться, но на улице уже тепло. А тебе, по-моему, нужно что-нибудь прохладное.

– Я больше всего на свете люблю горячий шоколад.

– Я догадался, – сказал он с такой улыбкой, что ее колени подогнулись, а мысли окончательно перепутались. – Я нашел в буфете три банки.

– Я бы выпила немного.

– Тебе не слишком жарко?

Она потрясла головой, села за стол и, ожидая шоколада, представила, что за окном идет снег.


В первые месяцы после смерти матери Дженни жила в основном в кухне, в комнате для гостей наверху и на чердаке. Дон нанял кого-то оттереть кровь в большой комнате, но она все равно не могла находиться там, а спальни и сами по себе были ужасны. Только когда пошел третий год заключения Дардена, она снова смогла спать в своей комнате, и то только после того, как выскребла всю спальню от пола до потолка.

Даже теперь, спустя шесть лет, она старалась лишний раз не заходить в большую комнату. Дважды в год она убиралась в родительской спальне. Все остальное время она держала дверь и нее закрытой.

Днем во вторник она широко открыла ее, затащила туда ящики, которые были приготовлены в гараже, и заполнила их охапками вещей матери. Она не стала ничего аккуратно складывать и ни разу не остановилась, чтобы рассмотреть или припомнить что-нибудь. Когда первая коробка была набита, она закрыла ее и перешла ко второй, потом поспешила к третьей, и все это время не переставала проклинать Дардена за то, что он не захотел делать этого сам, хотя бы для того, чтобы попрощаться таким образом с женой.

Конечно, он хотел наказать этим Дженни. Она это понимала. Это было продолжением все той же изощренной стратегии, выдуманной им, которая была призвана постоянно напоминать Дженни о ее вине и до этого момента прекрасно работала. Даже торопясь изо всех сил, даже отказываясь взглянуть хотя бы на одну кофточку, комбинацию или юбку, даже несмотря на долгие разговоры с Питом и принятое решение, она все равно чувствовала стыд, боль и раскаяние.

Но вдруг это прекратилось. Ее разум возмутился и захлопнулся. Стыд, боль, раскаяние – она упаковала их вместе с последними материнскими вещами, закрыла коробку и пошла дальше.


Ванна была полна пахнущих сиренью пузырьков. Они клубились в воде, как кучевые облака, над поверхностью которых торчали только голова и колени Дженни. Она сидела с закрытыми глазами, пока не услышала шаги Пита.

– Привет, – сказал он.

Она смущенно улыбнулась, потому что он был с головы до ног мужчиной, а это было все еще так ново для нее.

– Все в порядке?

– Странно себя чувствую, – кивнула она.

– Грустно уезжать?

– Немного. Чудно, правда?

– Нет. Ты же прожила здесь всю жизнь. – Он подошел, присел на край ванны и нашел в пене ее пальцы. – Любому нормальному человеку было бы грустно на твоем месте.

– Сколько времени?

– Пять. Мясо почти готово. Так это его любимое блюдо? Да, так оно и было. Тушеное мясо, и пудинг, и рисовые хлопья, и пиво.

– Если я его ненавижу, то почему я об этом беспокоюсь?

– Потому что ты добрая. Это первая домашняя еда, которую он попробует впервые за шесть лет.

– Никакая я не добрая. Я просто пытаюсь задобрить его. Он же будет в бешенстве, когда я скажу ему, что уезжаю. Вероятно, это будет отвратительно.

– Ничего, я это переживу, при условии, что к полуночи нас здесь уже не будет. Тогда мотоцикл превратится в тыкву.

Она рассмеялась.

– Полночь. Ладно, хорошо. Я запомню.

Он поймал последнее слово своими губами, вкус которых заставил Дженни вцепиться ему в плечо. Отстранившись, он начал стаскивать с себя одежду. К тому времени, как он разделся, Дженни освободила для него место в ванне. Спустя короткое время он устроил ее у себя на коленях и тут же оказался в ней, и почти тут же Дженни ощутила где-то в самой сладкой глубине нарастающие крохотные взрывы.

«Пробный запуск аттракциона», – подумала она и, улыбаясь, держала в голове этот образ, продолжая целовать Пита и потом, вылезая из ванны и вытираясь. Улыбка померкла, когда она натянула на себя присланное Дарденом цветастое платье, и исчезла совсем, когда Пит проводил ее до дверей.

– Ты точно не хочешь, чтобы я пошел с тобой?

Качая головой, она ощутила вес менее чем половины волос, которые рассчитывал увидеть Дарден. С этим он точно не сможет смириться.

– Нет, я должна ехать одна.

– Я мог бы подвезти тебя. Быть твоим шофером.

«Если бы только им», – подумала она и направилась к гаражу.

– Я должна ехать одна.

– Но у тебя же нет прав.

– Я умею водить машину. – Она заводила «бьюик» и разворачивалась у дома раз в месяц на протяжении всех шести лет. Иногда она даже выезжала со двора. Да, она умела водить машину. Может быть, не очень хорошо. Но дорога в город была более-менее прямой, и это было нетрудно.

– А если кто-нибудь тебя остановит?

– Кто? Конечно, если кто-то меня увидит, то обязательно позвонит в участок, но шеф в это время будет ужинать дома, а Дэн будет в городе встречать автобус.

– Он сказал тебе об этом?

– Нет. Но я знаю Дэна.

И она была рада, что Дэн будет там. Она понятия не имела, что может сотворить Дарден, когда увидит ее волосы. Дженни шала, что он не станет ее бить. Это было не в его стиле. Скорее, он сыграет на ее слабости, воскресит ее чувство вины и будет раздувать его, пока оно не станет в десять раз больше, чем было, пока оно не придавит ее так, что у нее не останется сил дышать, пока она не будет согласна сделать все что угодно, все что угодно, только чтобы оно отпустило ее хоть немного.

Если это будет так, она может растерять всю свою решимость. Она повернулась, подбежала обратно к Питу и схватила его за плечи.

– Ты же будешь здесь, когда я вернусь, обещай мне, обещай мне, Пит!

Он прижал ладонь к сердцу.

Она могла спрашивать об этом десятки раз и все равно не могла успокоиться, но не потому, что не доверяла Питу, а из-за страха перед Дарденом. Но ей пора было ехать. Не хватало еще опоздать. Поэтому она забралась в «бьюик», повернула ключ и завела древний мотор. Через несколько секунд она уже ехала по дороге в город.

Глава 20

К шести часам еще не должно было стемнеть, но облака, собиравшиеся в течение всего жаркого дня, к вечеру затянули небо настолько, что садящееся солнце утонуло в них. В воздухе сгущался мрачный сумрак.

Дженни вначале услышала звук приближающегося автобуса. Еще до того, как неуклюжая машина вкатилась в город, ей показалось, что она уже чувствует запах машинного масла и грязи. Наконец, фырча и завывая, автобус остановился прямо перед «бьюиком». Дженни смотрела, как открывается дверь.

Несколько секунд ничего не происходило. Дженни смотрела на дверь, смотрела не мигая, пока не ощутила, что ей становится трудно дышать. Все возможные и невозможные причины, которые могли бы помешать Дардену приехать, успели пронестись у нее в голове, она успела помолиться обо всех мыслимых и немыслимых осложнениях, которые могли бы помешать ему выйти из автобуса. Пожалуйста, Господи, пусть он едет куда-нибудь еще. Все равно куда, только бы подальше от нее.

Потом он появился, и ее сердце сжалось. На нем были джинсы и свитер, которые она привезла ему в последний раз, в руке он держал маленький чемоданчик с личными вещами. Он спустился на одну ступеньку, потому на вторую и, наконец, спрыгнул на землю, глядя прямо на нее. Он казался неуверенным и значительно старше своих пятидесяти семи. Она задумалась, не болен ли он, или просто свобода настолько потрясла его.

Ее-то свобода не пугала. Она готова была обнять ее обеими руками. Надо только выдержать этот взгляд.

– Здравствуй, пап. – Она сделала несколько шагов к нему, чмокнула его в щеку и забрала у него чемоданчик. – Как доехал?

Он продолжал глядеть. Дверь за его спиной закрылась, и автобус, скрипя, тронулся. Но он не шевелился. Он словно застыл на месте.

– Где твои волосы? – наконец просипел он.

Она могла сказать, что это несчастный случай на работе – опалила на вспыхнувшей неисправной горелке. Она могла сказать, что ей повезло – она сама осталась жива.

– Я их отрезала.

– Но мне нравятся длинные. Я хочу видеть их длинными. Я хочу чувствовать их длинными. Мэри-Бет, – его голос сорвался почти на визг, – какого черта ты их отрезала?

Она могла сказать, что повредила руку. Она могла сказать, что не могла больше мыть и расчесывать длинные волосы, поэтому ей пришлось их отрезать. Теперь ей уже лучше. Спасибо.

– Я ненавижу, когда они длинные, – сказала она. – Всегда… ненавидела. – Взгляд Дардена был таким пугающим, что ее голос под конец упал до шепота.

– Так-то ты меня встречаешь? Я шесть лет просидел за решеткой, и вот что я получаю за это! Вот что я получаю за то, что ночь за ночью в этой вонючей дыре мечтал о твоих волосах! Как ты могла сделать это, дочка? Я же так любил твои длинные волосы!

«Стыд, Господи, стыд! Спокойно. Он мой отец. Неважно, Он не имеет права заставлять тебя делать то, что ты не хочешь делать. Но он будет заставлять. Ты знаешь об этом, но ты уже не ребенок».

– Папа, но ведь это всего лишь волосы.

– Ты отрезала их прямо перед моим возвращением, хотя знала, что я хочу видеть их длинными! Ты сделала это назло.

– Нет. – Хотя он был прав.

– Привет, Дарден, – произнес, появляясь откуда-то, Дэн О'Кифи. – Как дела?

Дарден продолжал смотреть на Дженни еще долгие несколько секунд, прежде чем отрывисто ответил:

– Нормально.

Дженни отчаянно смотрела на Дэна, умоляя его, пытаясь мысленно передать ему мольбу не говорить ни слова о том, что она уезжает, или, не дай Бог, о Пите. Она скажет все сама, когда придет время.

– Значит, ты на свободе, – сказал Дэн.

– Похоже на то.

– Мэри-Бет старалась изо всех сил, приглядывая за домом для тебя. Ты должен гордиться ею, ведь она со всем справлялась в одиночку. Мне звонил офицер, ответственный за тебя. Он сказал, что ты собираешься вновь заняться своим бизнесом.

– Я не знаю, как теперь пойдут дела. – Дарден пожал плечами. – Не знаю, захотят ли люди нанимать бывшего зэка. Мэри-Бет, ключи в машине? Хватит тут торчать. – Он направился к «бьюику» со стороны водительского места.

Дэн забрал у Дженни чемоданчик и закинул его на заднее сиденье, а когда она села в машину, закрыл за ней дверь. Ей не нужно было смотреть на него, чтобы прочитать его мысли, обращенные к ней: «Позови меня, если будут проблемы, позови меня в любой момент, и я сделаю все, что в моих силах».

Но чем он может помочь? Когда Дарден рядом, никто ей не поможет.

Дарден запустил мотор, развернул «бьюик» и, выжимая из него всю возможную скорость, помчался по городу. Когда они добрались до дома, морось превратилась в сплошной дождь. Он заехал в гараж, вылез из машины и подал Дженни руку в тот самый момент, когда она готова была бегом броситься в дом.

– Ну, девочка моя, – сказал он, притягивая ее к себе. – Обними папочку.

Дженни пыталась представить себе, что это объятие невинно, что все отцы всегда обнимают так своих дочерей. Она обхватила его руками и сжала, стараясь не обращать внимание на его губы у себя на шее и на то, как изгибается его тело, чтобы лучше обхватить ее, но не смогла выносить этого больше одной секунды, не смогла выносить, поэтому ахнула, воскликнула:

– О Боже! – и попыталась вырваться. – Тушенка сгорит! Мне надо бежать.

Он не отпускал ее.

– Ты нужна мне больше, чем ужин.

– Но я так старалась, папа! – Она изворачивалась, высвобождаясь. – Я знала, что ты возненавидишь мои волосы, поэтому так старалась приготовить хороший ужин! Пожалуйста, не дай мне все испортить, пожалуйста!

Он отпустил ее. Она силой удерживала на лице улыбку, но она исчезла в ту же секунду, как Дженни выбежала под дождь.

Она вбежала в дом и, не обращая внимания на мокрую одежду, засуетилась у плиты.

Пит был на чердаке, паковал последние вещи. Она мысленным взором видела, как он ждет, как они и договаривались, пока она не поговорит с Дарденом в последний раз. Но она знала, что он внимательно слушает. Он прижимается ухом к полу в том самом месте, где звуки снизу слышнее всего. Он будет внизу, как только Дарден попытается сделать что-нибудь. И в любом случае он спустится, когда придет время.

Она уцепилась за эту мысль.

Дарден со стуком уронил чемоданчик на пол. Он сорвал с крючка кухонное полотенце и начал вытирать мокрое лицо и шею. Дженни забрала у него полотенце и протянула взамен бутылку пива.

– Твое любимое. Добро пожаловать домой.

Он присосался к бутылке и откинул голову. Она смотрела, как ходит вниз-вверх его кадык. Когда он опустил голову, бутылка была пуста. Он открыл холодильник и потянулся за второй.

– Что за чертов день! Сначала автобус, потом твои волосы, потом Дэн О'Кифи, который шпионит за мной. За мной и так в последние шесть лет следили больше, чем во все остальные, вместе взятые. – Он обхватил ее за талию и потянулся губами к уху. – Теперь я хочу, чтобы за мной смотрела только ты, слышишь, Мэри-Бет?

Она попыталась вздохнуть, подавилась и закашлялась. У нее не сразу получилось справиться с собой. Она вытерла нос и глаза.

– Я не очень хорошо себя чувствую, – прошептала она.

– Это потому что на тебе мокрое платье. Иди, переоденься. У тебя должно быть еще что-нибудь симпатичное.

У нее было платье, купленное у мисс Джейн. Она побежала по лестнице наверх, сорвала с себя ненавистное цветастое платье и начала лихорадочно рыться в шкафу в поисках другого.

– Пит? – прошептала она в направлении чердака. – Ты здесь?

– Господи, да. – Он с неодобрением смотрел на нее из люка. – Дженни, мне это не нравится. Мне надоело тут сидеть. Я спускаюсь.

– Нет.

– Ты можешь представить меня ему, мы скажем, что уезжаем, и уедем. С ужином он может справиться и сам.

– Нет! Я ему обещала. Пожалуйста. Только ужин.

– Дочка, с кем ты разговариваешь? – послышался голос Дардена.

Она обернулась и прижала к груди платье от мисс Джейн.

– Ни с кем. Я просто сморкалась.

– Если ты плохо себя чувствуешь, мы можем прилечь вместе. – Он вошел в комнату.

– Нет, нет, все в порядке. Я хочу накормить тебя ужином. Он уже готов.

Он протянул руку и потащил на себя платье. Этот голодный взгляд был знаком ей, и она крепче вцепилась в ткань.

– Пусти, Мэри-Бет.

– Ужин! – взмолилась она.

– Дай посмотреть. Всего на минуточку.

Но она сопротивлялась. Тогда он повторил ее имя голосом более жестким, голосом, который убеждал ее в том, что она должна подчиниться, что чем больше она спорит, тем больше возбуждает его, и что если она не подчинится, все не закончится на «посмотреть».

Она отпустила платье, наклонила голову и, как когда-то, дала своим мыслям скрыться в том особенном месте, куда ни боль, ни стыд не могли добраться. Только на этот раз мысли не соглашались оставаться там. Они возвращались в спальню, к Дардену,с отчаянным упорством, которое заставляло все внутри у нее переворачиваться. Из груди готов был вырваться крик.

«Спокойно». Она слышала, как стучит дождь по шиферной крыше. «Спокойно. Выбор сделан».

– Отдай мне платье, – сказала она.

– Не знаю, что с тобой сегодня. – Он протянул ей платье. – Я люблю тебя, девочка моя. Я люблю смотреть на тебя и трогать тебя. Ну хорошо, ты отвыкла, наверное, но ведь раньше тебе это нравилось.

– Мне это никогда не нравилось, – пробормотала она, натягивая платье. Не успев расправить подол на бедрах, она поспешила вниз по лестнице.

Пока она перемешивала и накладывала на тарелку тушенку, ее руки дрожали. Она пыталась поднять себе настроение мыслями о Пите, о Вайоминге, о свободе, о любви. Но рядом с Дарденом это было сложно. Он ушел вытягивать из окружающей атмосферы все доброе, оставляя только отвратительное. Даже это платье – так долго желаемое, такое особенное, первая вещь, которую увидел на ней Пит, – теперь казалось испачканным. Она никогда больше не сможет его надеть.

– Почему ты не ешь? – спросил Дарден. Он пил уже третью бутылку пива и начал потеть.

Дженни не смогла бы проглотить ни кусочка, даже если от этого зависела ее жизнь.

– Я неважно себя чувствую. Ну как, тебе нравится?

– Хорошо. Очень хорошо. Ты всегда хорошо готовила, Мэри-Бет, гораздо лучше, чем твоя матушка, по правде говоря.

– Это ведь она меня научила. Я помню.

– А я – нет? Поверь мне, я-то помню, на что была способна эта женщина, а на что – нет. Готовить она не умела и не умела думать ни о ком, кроме себя, и в постели ни на что не годилась. А ты все это умеешь, дочка.

Дженни вскочила и подошла к плите. Она яростно снова перемешала тушенку, перетащила на стол всю кастрюлю и заново наполнила тарелку Дардена. Она придвинула к нему ближе хлебницу, а рядом с ней поставила блюдо с еще теплым пудингом и рисовым печеньем.

Стоя у дальнего конца стола, она проговорила:

– Папа, я уезжаю.

Дарден поднял глаза и изобразил непонимание.

– Откуда?

– Отсюда.

– Да, кое-что не меняется, – вздохнул он. – Когда ты была маленькой, ты по десять раз в неделю говорила, что уедешь отсюда. Потом говорила, что сбежишь. Ну же, девочка, уже пора повзрослеть.

– Я уже повзрослела, папа. Поэтому я и уезжаю.

Он откинулся на спинку стула и уставился на нее. Раньше ее начало бы тошнить от такого взгляда. Теперь она подумала о своем выборе и не отвела глаз.

Он запустил руку в волосы. За прошедшие шесть лет они заметно поредели.

– Мэри-Бет, дочка, не начинай все сначала. Ты – единственное, ради чего я вытерпел тюрьму. Не надо начинать с угроз.

– Я уезжаю сегодня же.

Он снова вздохнул.

– Хорошо. И куда ты собралась на этот раз?

Дженни уже научилась не обращать внимания на то, что он пытается обращаться с ней как с ребенком.

– Это неважно. Я просто хотела поставить тебя в известность.

– Да, ты права, куда – это неважно. Я везде найду тебя. Я отправлюсь следом и заберу тебя обратно.

– Нет, ты не сделаешь этого.

Теперь он нахмурился.

– Что с тобой сегодня?

– Я не могу больше. Я не могу больше этого выносить.

– Что выносить? Любовь моя, я же твой отец. Большинство девочек согласились бы лишиться руки, только бы их любили так, как тебя.

Дженни в этом сомневалась.

Он быстро встал и подошел к ней.

– Ну-ка, прекрати! Ты будешь делать и выносить все, что я скажу тебе! Ты моя, Мэри-Бет, моя! Я пошел ради тебя на одну проклятую огромную жертву. И ты никуда от меня не сбежишь!

В дверях за его спиной неожиданно появился Пит, знаками показывая, чтобы она уходила. Дженни видела его, но уйти пока не могла. Ей нужно было, чтобы Дарден понял, нужно было дать ему последний шанс. Она обещала это ему и себе.

– Папа, я не могу остаться. То, что мы делаем – это плохо. Это отвратительно.

– Отвратительно, что я люблю тебя? Отвратительно, что я живу ради тебя? Отвратительно, что я сказал им, что я один бил твою мать, хотя ты тоже это делала?

Дженни задохнулась. Произнесенные вслух, слова резали по живому, словно ножи. Они вскрывали ее изнутри и заставляли кровоточить все старые шрамы.

Она вновь бросила короткий взгляд на Пита. Когда она снова взглянула на Дардена, ее глаза были полны слез.

– Это была самооборона! Она бы убила меня, если бы я не остановила ее!

– Достаточно было ударить ее один раз, чтобы остановить. Один раз, чтобы она просто потеряла сознание. А ты ударила ее пять раз!

– Я не понимала, – всхлипывала Дженни, – не понимала, что делаю, я была в таком ужасе. – Ее плечи сотрясались, руки безвольно повисли вдоль тела. Никакое внушение не могло побороть страшной правды. – Она так избила меня и продолжала делать это, как будто не собиралась останавливаться никогда, поэтому я била ее, пока она не перестала двигаться.

– Ты убила ее, Мэри-Бет.

Дженни обхватила руками голову.

– Я знаю, знаю!

– Хочешь, чтобы я рассказал об этом шерифу? Или Дэну? А? Ты этого хочешь, Мэри-Бет?

Ее руки снова упали, но она подняла голову.

– Я хотела рассказать им об этом, когда все это случилось, только ты не дал мне! Ты заставил меня сидеть здесь, и рассказывать байки, и чувствовать себя виноватой за то, что это тебя посадили в тюрьму, и злиться, потому что ты сидел в тюрьме, когда это я хотела оказаться там, потому что я понятия не имела, что могу убить кого-то, и я понятия не имела, что еще я способна сделать, и это так пугало меня, что у меня все перепуталось в голове, а ты все равно не разрешил мне признаться!

Дарден подошел к ней еще ближе.

– Я пытался спасти твою невинность! В тюрьме они бы изнасиловали тебя сотню раз, и ты вышла бы оттуда развратной больной шлюхой! Дьявол, да я тогда и не притронулся бы к тебе! Поэтому я сделал это за тебя и сам отсидел там шесть долбанных лет, и все это ради того, чтобы ты уехала от меня!

Пит выглядел таким разгневанным, что Дженни думала, что он сейчас схватит Дардена и сделает с ним что-нибудь. Но тут он встретился с ней взглядом, и гнев отступил. Он указал ей подбородком на дверь. Она начала отступать в том направлении.

– Я уезжаю, – еще раз повторила она. Она просто не могла жить так, как хотел он.

Но он все еще продолжал спорить:

– Я взял на себя твою вину. Меня судили за преступление, которого я не совершал.

– Ты совершил преступление! – прокричала она. – Ты совершал их все время! Все время!

– Так я понес наказание. Не должна ли ты понести его тоже?

– Я уже была наказана! Уже была. Все эти годы, так, как ты и представить себе не можешь. Но я устала от этого, папа! – Она попятилась еще.

– Ты в долгу передо мной!

Отчаянно мотая головой, Дженни сделала еще шаг назад.

– Я следила за домом. Я занималась машиной. Я ждала твоего возвращения и приготовила ужин, который ты хотел, и все это время я твердила себе, что в долгу перед тобой, но я не должна, я не должна тебе ничего больше! Если бы ты меня не трогал, она бы не стала бить меня, а если бы она этого не делала, она бы не умерла. Она была моей матерью. Это из-за тебя она стала ненавидеть меня!

– Она была ревнивая сука!

– Она была твоей женой! Ты должен был заниматься этим с ней, а не со мной! Почему ты не мог хоть немного любить ее? Ей не нужно было ничего больше!

– Ей был нужен Этан.

– Ей был нужен ты.

– Ну ладно. Теперь-то я ни за каким чертом ей не нужен, а ты нужна мне, Мэри-Бет. Ты здесь, и ты живая. – Он остановился и посмотрел на нее с улыбкой. – В тебе осталось все лучшее, что было в ней, знаешь, даже с этими короткими волосами!

Теперь Дженни понимала, что ничего изменить невозможно. Она могла говорить все, что угодно, но он не собирался слушать ни единого ее слова.

– Все, я ухожу, – сказала она так мягко, как только могла. Он начал обходить стол.

– Думаешь, я не смогу тебя найти? Не глупи. Я пойду за тобой хоть в ад и верну тебя обратно. – Он показал на стул. – Поэтому опусти свою задницу обратно и не создавай лишних проблем нам обоим.

Она снова начала плакать, хватая воздух ртом от боли, потому что все это было так трагически ясно.

– Почему ты не можешь оставить меня в покое? – взмолилась она. – Мне больше ничего не надо. Только оставь меня в покое.

– Или что? Ты убьешь и меня, так же, как убила ее? Нет уж, девочка, я смогу защитить себя. Но если ты будешь продолжать свои угрозы, я все расскажу. Спаси меня Господи, расскажу. Черт побери, если ты действительно от меня уйдешь, ты больше не дочь мне! Я и глазом не моргну, если они засадят тебя за решетку.

– Мне все равно.

– Это пока ты не попала туда и тебя не начали раздевать, бить и насиловать.

– Ничего этого не будет. Я уезжаю. У меня теперь есть Пит. И он заберет меня с собой.

– Пит? – презрительно усмехнулся Дарден. – Какой еще, черт возьми, Пит? Ни с каким Питом ты никуда не поедешь.

– Вот здесь ты ошибаешься, – как гром среди ясного неба прозвучал голос Пита.

Дарден продолжал подходить к Дженни.

– Ты не поедешь никуда ни с одним мужчиной, кроме меня. Ты моя. Моя. К тому же какой мужчина захочет тебя? Ты вся помечена мной. Какой мужчина согласится забрать тебя, когда узнает обо всем, что ты сделала?

– Я ее заберу, – объявил Пит, пересекая кухню. Он открыл дверь и тихим, ласковым голосом сказал: – Пойдем, Дженни. Он не стоит твоих слез.

Дженни выскользнула на улицу.

– Вернись сейчас же! – прорычал Дарден, но она уже мчалась через угольно-черную дождливую ночь к гаражу. Как только она добежала до него, рядом взревел мотоцикл. Она прыгнула на заднее сиденье и вцепилась в Пита, который тут же нажал на газ. Машина вильнула на мокром гравии и стрелой помчалась вперед, но в ту же самую секунду Дарден бросился наперерез.

Раздался удар и страшный вопль – крик боли или проклятия, – и Дженни едва не вылетела с дороги, но теперь уже поздно было останавливаться или глядеть назад. Выбор был сделан. Больше не было возможности ничего изменить, все пути назад были отрезаны.

Невероятность происходящего вначале заставила ее разрыдаться. Но скрывающая все ночная темнота успокаивала, а дождь очищал, и с ней был Пит, в первую очередь – Пит, который услышал самое худшее, но не бросил ее. Через каждые несколько вдохов он отрывал руку от рукоятки руля и стискивал ее пальцы, касался ее руки или чуть отклонялся назад, чтобы крепче прижаться к ней.

Когда они проезжали через центр города, дождь начал стихать. К тому времени, как город остался позади, дождь смыл ее слезы и превратился в теплый туман. Когда она поняла, по какой дороге везет ее Пит, на ее губах появилась благодарная улыбка. Он помнил о ее мечте.

Он остановил мотоцикл в их тайном месте, помог ей слезть и за руку повел через лабиринт сосен, тсуг и елей к самому верху карьера. Дождь смыл с глинистого берега все следы. Они остановились и молча смотрели на водоем.

Сейчас он принадлежал только им. Если кто-то и был здесь сегодня до них, его присутствие уже не ощущалось. Воздух пах землей и мокрыми листьями. Последние капли шелестели в ветвях и падали в мшистую подстилку. Водяное зеркало было гладким, лишь редкие капли оставляли то там, то здесь расходящиеся круги.

Пит переплел свои пальцы с ее.

– Какой здесь свежий воздух. Пахнет началом. Ты со мной, Дженни, любимая? – У нее перехватило дыхание, но она улыбнулась и кивнула. – Ты помнишь, что я люблю тебя?

Она снова кивнула.

– Ты же знаешь, что я за этим и приехал сюда, чтобы найти тебя и забрать тебя домой. – Он нежно поцеловал ее.

Дженни спрятала лицо у него на плече, чтобы он не увидел, что она опять плачет. Но он понял. Он гладил ее по спине, прижимал ее к себе и шептал нежные, успокаивающие слова, пока в ней рвались последние ниточки, связывавшие ее с прошлым. Наконец, в последний раз шмыгнув носом и глубоко, прерывисто вздохнув, она улыбнулась. Подняв голову, она увидела в его глазах любовь и окончательно поняла, что сделала правильный выбор.

Он поднял глаза и вновь посмотрел на воду. Она посмотрела туда же, как раз вовремя, чтобы увидеть, как расходятся отражающиеся в воде облака и среди них появляется молодой месяц.

«Давай поплывем к луне, – подумала она и перевела взгляд на Пита. – Можно?»

Он улыбнулся: «Почему бы и нет. Сейчас достаточно тепло. Ты же об этом мечтала».

Они стянули с себя мокрую одежду. Дженни сложила свою аккуратной стопкой и хотела сделать то же самое для Пита, если бы он в этот момент не взял ее за руку и не потянул вверх. Когда она поднялась на ноги, он запустил пальцы ей в волосы, одновременно прижимая ладони к щекам.

– Ты самая лучшая, самая чистая, самая красивая женщина на свете, Дженни Клайд. Давай поплывем вместе с тобой и с луной.

Ее руки скользнули вверх по его торсу. Приподнявшись на цыпочки, она взяла его лицо в ладони так же, как он – ее. Широко раскрыв глаза в предвкушении удовольствия, она кивнула.

Он остановился на самом краю площадки, и Дженни впилась глазами в это великолепное видение. Он был таким красивым в лунном свете, который блестел на его коже и волосах, в глазах и на крохотной бриллиантовой сережке, которую он вдел в ухо для нее.

Наконец, таким отточенным движением, что у Дженни перехватило дыхание, он оттолкнулся от берега и взлетел вверх, потом вперед и вниз. Он вошел в воду почти неслышно и спустя секунду вынырнул, жестом приглашая Дженни следовать за собой.

Она застыла на краю, пытаясь скопировать его позу, и на мгновение задумалась. Она не могла скопировать его совершенный прыжок, но сейчас было не время переживать, на кого она будет похожа, где она приводнится и какую боль она может почувствовать. Она зашла уже слишком далеко; пути назад не было.

Пит ждал внизу, улыбаясь, широко раскрыв объятья, окруженный искрящимися лунными бликами.

Она сделала глубокий вдох, чуть согнула в коленях ноги и с молитвой прыгнула. Невероятно, но ее молитва была услышана. Ее тело взмыло в воздух, грациозно изогнувшись, и гладкой серебряной дугой вошло в воду на расстоянии вытянутой руки от Пита.

Она вынырнула рядом с ним, прямо к нему в объятья и, повинуясь его руке, нырнула снова. Он повлек ее в глубину, к гранитным глыбам, тускло светившимся в проникающем с поверхности лунном сиянии. Они гонялись за своими тенями и друг за другом и приняли в свою игру водяное чудовище, а потом снова вырвались на поверхность, смеясь и хватаясь друг за друга в вихре брызг и поцелуев.

– Теперь – главное погружение, – наконец выдохнул Пит. Его глаза и божественная улыбка светились ожиданием. – Ты готова?

Его лицо в ночи стало волшебным зеркалом, в котором ей ясно виделись новые места, новые люди, новая любовь. А еще доброта и нежность. И дружба, и искренность. И надежда.

Готова ли она? Она в последний раз обвела глазами карьер, в безмолвном прощании подняла взгляд к вечнозеленым ветвям и радостно улыбающейся в вышине луне. Потом, запечатлев этот образ в своем сердце как лучшее, что она видела в жизни, она посмотрела на Пита и кивнула.

Глава 21

Бостон


С болью в сердце Кэйси глядела на последнюю страницу записок, потом, наконец, отложила ее к остальным. Но последняя картина не шла у нее из головы. Мысленно она оставалась на карьере и Литтл-Фоллз, не обращая внимания ни на кожаное кресло под собой, ни на чашку с чаем, который заварил для нее Джордан, – чашка стояла теперь, забытая, на ротанговом кофейном столике рядом с недоеденным куском пиццы, ни на самого Джордана, сидящего напротив на диване.

От карьера ее мысли вернулись к более ранним событиям записок, выхватывая разные моменты, например, стрижку, которую подровнял Пит, но которая оказалась совсем неровной, когда за нее взялась Мириам; подносы с тефтелями, поглощенные Питом, которые Дженни нетронутыми отнесла на работу на следующий день; мотоцикл, которого никто в городе не слышал, и посещение Джиро, которого никто не видел. Она вспомнила, что говорил мужчина в закусочной об одной цепочке следов у верха карьера рядом с одеждой Дженни.

Головоломка сложилась. Она подняла пораженные глаза на Джордана.

– Никакого Пита не существовало. – Она знала это как психотерапевт и как женщина тоже не могла с этим поспорить. Пит был слишком хорош, чтобы быть правдой. Именно так. – Дженни Клайд страдала манией. Она так отчаянно нуждалась в любви, что придумала его себе и сама поверила в это. Он был ее спасителем. Он дал ей смелость уйти от Дардена, покинуть Литтл-Фоллз и попрощаться с жизнью. Он был для нее реальным, поэтому самоубийство оказалось притягательной возможностью. – Осознавая жестокость такого вывода, она вздохнула, поежившись, и откинулась на спинку стула.

Джордан поднялся. На этот раз он не вышел из комнаты, а просто подошел к серванту, стоящему у стены, и вернулся с еще несколькими страницами.

– Но ты была права, когда спрашивала, что случилось на самом деле. Она не умерла, – сказал он и протянул Кэйси листки.

Кэйси в страхе подняла на него глаза. Она очень надеялась, но ей виделся только один образ, – это был образ Дженни Клайд в реабилитационном центре, вроде того, где находилась Кэролайн, неспособной к полноценной жизни после прыжка в карьер.

– Возьми, – тихо, но требовательно сказал он.

У нее не было выбора. Незнание было хуже, чем все, что могло быть написано на этих страницах. Положив их на колени, она начала читать.


Телефонный звонок раздался в три часа ночи. Дэн О'Кифи надел форму и поехал в дом Клайдов, не потому, что Дарден Клайд этого требовал, и не потому, что это была его работа, хотя правдой было и то, и другое, а потому, что он беспокоился за Дженни…


На страницах было описано, как Дэн нашел Дженни в лесу, подобрал ее и увез подальше от Литтл-Фоллз, где она могла бы быть в безопасности, оставив всех в городе, и в первую очередь Дардена, в заблуждении, что она умерла.

Чтение заняло немного времени. Вначале Кэйси испытала облегчение, узнав, что Дженни осталась жива и физически невредима, а потом – восхищение Джорданом. Потом возникли новые вопросы.

Она посмотрела на него. Он все так же сидел на диване все время, пока она читала.

– Твой друг – аналитик? – спросила она.

– Да. Он работает в Институте Манси. Это частная психиатрическая клиника в Вермонте. Он встретил меня на полдороге, забрал Дженни и вернулся туда.

Кэйси знала о Манси. Она также знала, что стоимость лечения в частных клиниках часто оказывается выше, чем может покрыть страховка, и задумалась, помог ли Джордан Дженни и здесь?

– Ты платил за нее?

– Нет. Хотя должен был, потому что чувствовал свою вину. Я оставил ее в беде, как и весь остальной город. Но эта клиника всегда принимает нескольких бесплатных пациентов. Дженни повезло. Чтобы у нее был шанс восстановиться, нужно было место вроде этого. Там было безопасно – это закрытое заведение. По иронии судьбы, там, где большинство пациентов считают, что их заперли, Дженни рассматривала эти запоры как средство спасения от Дардена. Она все равно боялась, что он станет искать ее.

– Но она же не может быть до сих пор там, – заметила Кэйси, потому что времена бессрочной госпитализации, даже для пациентов с суицидальными наклонностями, давно прошли.

– Конечно, нет. Она провела там три месяца. Она прошла курс интенсивной личной терапии, а когда ее состояние стабилизировалось, присоединилась к общей терапевтической группе. Она замечательная женщина. Она сильная женщина. Она действительно прекрасно со всем справилась. Как я уже говорил, труднее всего ей было преодолеть страх перед Дарденом.

– Если она продолжала испытывать страх, то как же она покинула госпиталь?

Он слегка улыбнулся.

– Хотел бы я сказать, что это был грандиозный терапевтический прорыв, но перемена все-таки в основном зависела от обстоятельств. Я посылал в клинику местную прессу, и она смогла сама прочитать о своей смерти и о похоронах, которые устроил Дарден. Время шло, а он не приезжал за ней. Это придало ей смелости. Потом она изменила свой внешний вид. Кэйси порывисто вздохнула.

– А мне так нравилось, как она выглядела, – сказала она, но, не успели слова отзвучать, как терапевт в ней взял верх. – Да, но ей не нравилось. Она понимала, что это выдает ее. Выкрасить рыжие волосы в другой цвет просто. А как же веснушки?

– У дерматологов сейчас есть масса удивительных средств. Ей не удалось совершенно вывести веснушки, но та незначительная тень, что осталась от них, легко скрывается макияжем. А шрамы на ногах можно разглядеть, только если специально приглядываться. После всего этого она стала чувствовать себя значительно лучше. Когда ее выписали из клиники, она поселилась в общежитии недалеко оттуда. Она продолжала посещать своего доктора и работала на полставки в столовой. Для нее это оказалось самой подходящей работой. Ее место было на кухне, где посетители не могли ее видеть. К концу года, когда Дарден так и не появился, она была готова переехать.

– И куда же она направилась?

Одарив ее снисходительным взглядом и легкой предвкушающей улыбкой, Джордан откинулся на спинку дивана, не говоря ни слова. Через минуту Кэйси осенило. Она прижала ладонь к груди и слабо, удивленно воскликнула:

– Мег?

Он кивнул.

– Дженни всегда очень нравилась Мег Райан, она была идеалом для нее, поэтому она и выбрала это имя.

– Мег? Моя Мег? – Прямо у нее перед носом, и она не догадалась! Но теперь все казалось таким очевидным – такой темный, насыщенный цвет волос, что это должна была быть краска, такая бледная кожа, даже ограниченность мира Мег Хенри и непосредственность ее энтузиазма. То, как она подпрыгивала от резких звуков, кочерга, за которую она схватилась в день их первой встречи. Она не чистила камин – она боялась, что это Дарден нашел ее. И вопросы, которые она задавала, вопросы, которые срывались с ее губ чуть поспешно и казались чуть странными. Мег Хенри оказалась не лучше социально приспособлена, чем Дженни Клайд.

– Моя Мег, – повторила Кэйси, обескураженная тем, что не видела в упор того, что теперь казалось столь очевидным. – Но она совсем недавно стала моей Мег, – вслух начала рассуждать она. – До этого она была Мег Конни. Уж он-то знал, кто она такая?

– Да.

– И он поэтому нанял ее?

– Да. Его старая горничная, много лет служившая у него, ушла на пенсию. Дженни умела готовить и умела убираться в доме. Ему понравилась идея держать ее поближе.

– Потому что она – родственница, – проговорила Кэйси, и еще одна часть головоломки встала на место. – И каково же родство?

– Твои прабабка и прадед, – ответил Джордан. – Их фамилия была Блинн, и они были родом из графства Арустук, на севере Мэна.

– Блинн? Как в «Корнелиус Б.»?

Джордан кивнул.

– У Блиннов-старших было две дочери, Мэри и Джун. Между ними была разница почти в двенадцать лет, и они никогда не дружили между собой. Мэри была старшей. Она вышла замуж за Фрэнка Ангера, переехала в Эббот и родила Конни. Спустя годы Джун вышла замуж за местного парня по имени Ховард Пико и родила дочь, которая потом стала матерью Дженни, Мэри-Бет. Таким образом, Конни был двоюродным братом Мэри-Бет Пико. Мэри-Бет встретила Дардена Клайда на ярмарке, переехала в Уокер, чтобы выйти за него замуж, и родила Этана, который умер, а потом – Дженни. – Он перевел дух. – Таким образом, Дженни – твоя троюродная сестра.

Кэйси не была уверена, что может с ходу повторить все это генеалогическое древо, но основное было понятно. Конни был двоюродным братом Мэри-Бет Клайд. А Кэйси – троюродной сестрой Дженни, троюродной сестрой Мег. Удивительно.

– Но Конни был заметной фигурой, – сказала она. – Дардену не могло прийти в голову, что Дженни может искать убежища у него?

Джордан посмотрел на нее снисходительно.

– Может, Конни и был заметной фигурой для твоего круга, но для Уокера?.. Они слыхом не слыхивали фамилии Ангер, и ничего не знали о психологии. К тому же Дарден считал, что Дженни погибла.

Считал. В прошедшем времени. Кэйси не хотелось думать, что из-за нее все могло измениться. Оставив пока мысли о такой возможности, она сказала:

– Конни нанял Дженни, зная о том, что она – его племянница. А ты стал работать у него до или после этого?

– До.

– Это ты попросил его нанять ее?

– Я рассказал ему о ней. Он сам ее нанял.

– А как оказалось, что он нанял тебя?

– «Дэйзис Мам» и раньше занималась его цветами. Я заметил его имя в списке клиентов и взял эту работу на себя.

– Почему ты заметил его имя, а Дарден – нет?

Улыбка Джордана стала сухой.

– Я – бывший полицейский и сын полицейского. Я вырос, учась находить скрытую информацию там, где большинство людей ее не замечают. Когда погибла Мэри-Бет и начался процесс, фамильное древо было одним из рутинных дел, которыми мы занимались. Поэтому я знал, кем был Конни. Потом, когда я приехал сюда и познакомился с ним, мы поладили.

– Он знал, откуда ты и что связывает тебя с Дженни?

– Я рассказал ему. Он был рад узнать об этом.

– И ты – владелец магазина, – сказала она, тщетно пытаясь изгнать обвиняющие нотки из голоса.

Джордан кивнул.

– Я купил его, когда перебрался сюда.

– Ты не говорил мне, что являешься владельцем.

– Ты не спрашивала. Да. Она не спрашивала.

– Зачем ты его купил?

– Потому что я люблю растения. Потому что мне был нужен стабильный источник дохода. Потому что мне хотелось пустить где-нибудь корни. Бикон-Хилл показался мне подходящим местом. И «Дэйзис Мам» прекрасно соответствовала моим стремлениям.

– Но ты же художник. Я видела твои работы дома у твоих родителей. – Она не стала говорить ему, что нашла их замечательными. Она все еще обижалась, потому что ее так долго держали в неведении. – Как ты справляешься и с тем и с другим?

– Я занимаюсь растениями днем, а творчеством ночью.

– А где ты пишешь?

– У меня есть студия наверху.

– И ты продаешь свои работы? – В галереях Бостона и Нью-Йорка, говорила его мать.

– Еще я рисую. Растения, например, для изданий «Одюбон».

На Кэйси все это произвело впечатление.

– Почему ты не рассказал мне, что рисуешь?

– Ты не спрашивала.

– Тебе обязательно было прикидываться садовником?

– Я и есть садовник, – без тени извинения проговорил он. – Я люблю сажать растения и помогать им расти.

Кэйси неожиданно осенило:

– Полицейский участок в Уокере. Все эти вьюнки. И розы рядом с домом. Это же твоя работа!

– Розы еще живы? – встрепенулся он.

– В общем, да. Плющ, вероятно, не мешало бы подстричь. – Заметив облегчение на его лице, она спросила: – Ты не ездишь домой, чтобы посмотреть?

– Давно не был. – Он облокотился на спинку, изображая смирение. – Ты познакомилась с моим отцом. Ну и как тебе?

Кэйси улыбнулась.

– Мне очень понравилась твоя мама.

– Я не об этом спросил.

– Мне показалось, что вы с отцом очень разные люди, – дипломатично ответила она.

– Это точно. Он был бы недоволен, если бы узнал о моей роли в спасении Дженни.

– Даже через столько лет?

– Да. Он человек строгих правил.

– Но Дженни удалось спастись от Дардена. Неужели он не был бы рад этому?

Джордан пожал плечами.

– Это ты написал записки?

– Нет. Это Конни.

– Конни. – Так она и думала. – Когда? И зачем?

– Когда Дженни Мег начала у него работать, она все еще была очень беспокойна и неуверенна. Он хотел помочь ей, формально не делая из нее пациентки, поэтому и подал ей идею записать эту историю, но она – не писатель. Поэтому Кони решил записать ее сам, если она расскажет ему о своих мыслях. Она согласилась. То есть Конни держал в руках перо, но слова были в основном ее.

– Но ты помогал Конни в тех частях, что касались тебя.

– Да.

– Он рассматривал возможность публикации?

– Нет. Он считал это сугубо конфиденциальным делом. Это было терапией для Дженни. Доверив все это бумаге, она смогла справиться с этим.

Кэйси это понимала. Ведение дневника именно по этой причине было сильным терапевтическим инструментом. Но она все равно испытывала разочарование при мысли о букве «К» и пометке, нацарапанной Конни. Если он сам писал эти записки, он мог сделать это для себя.

– Он рассчитывал, что я найду эти записки?

– Мне он никогда об этом не говорил. Но раз он оставил их в столе, я думаю, это было так. Конни ничего не оставлял на волю случая.

– Он умер случайно, – заметила Кэйси. – Это он не планировал. Об этом его не предупредили. Это был внезапный обширный инфаркт. Он никогда не страдал сердечными заболеваниями.

Подавшись вперед, Джордан оперся локтями на колени, переплел пальцы и грустно улыбнулся.

– Страдал, Кэйси. У него уже были сердечные приступы до того, как я познакомился с ним, и в последние месяцы перед смертью он не слишком хорошо себя чувствовал. Рут знала об этом, хотя я сомневаюсь, что это было известно кому-либо еще. Он старался держаться, но дома его слабость была очевидна. Я наблюдал за ним дома, поэтому я знаю. Он предчувствовал свою смерть. Он оставил все в совершенном порядке.

Кэйси испытала странное облегчение. Ей хотелось думать, что он намеренно оставил начало записок в столе, чтобы она нашла их. Однако это заставило ее вспомнить и о беспокойстве Джордана. Она вздохнула и осторожно спросила:

– Я натворила дел?

Джордан не ответил – что, как она понимала, было явным подтверждением. Он пожал плечами.

– Не знаю. Дарден теперь живет с другой женщиной. Может быть, он не обратит на это внимания.

– Маловероятно, – заявила Кэйси. – Патологические личности так просто не расстаются со своими идеями. Он доберется до нее, хотя бы для того, чтобы заявить ей, что он до сих пор имеет на нее права. Он будет подкарауливать ее. Он будет скрываться в тени. Он будет преследовать ее до тех пор, пока весь прогресс, которого она достигла, не сойдет на нет. – «Она родственница. Как помочь?» – Она сказала, что снимает квартиру на холме. Там безопасно?

– Консьержа там нет, но входная дверь запирается.

– Да уж, великолепно, – саркастически заметила Кэйси. – Ему остается только подождать, пока кто-нибудь другой откроет дверь, а потом с улыбочкой пробраться внутрь, сказав, что идет навестить дочь. Никто не подумает, что мужчина в таком возрасте может представлять угрозу. Ой-ё-ёй!

– Он не доберется до квартиры Мег, пока не узнает ее имени. Мег Хенри для него ничего не значит.

– Зато Кэйси Эллис – значит. Я всякий раз исправно представлялась. И говорила, что я из Бостона.

– Он найдет в телефонной книге адрес твоей квартиры, но квартиру ничто не связывает с особняком, а Мег работает в особняке.

Кэйси нервно сглотнула и выразительно зажмурилась. Джордан понял.

– Ох, черт, – пробормотал он.

Не открывая глаз, Кэйси проговорила:

– Я оставила свою визитную карточку редактору газеты. Это моя новая карточка, одна из тех, что я сделала у Кинко с адресом своего нового офиса. – Она открыла глаза и тихо провыла: – Я хотела помочь! Я не знала, где находится Литтл-Фоллз, поэтому отправилась искать. Я понятия не имела о том, что Дженни считают погибшей. – Она жестко посмотрела на Джордана. – Потому что я не знала о последних страницах.

– Ну, я в этом не виноват. Я вообще не знал, что он оставил что-то тебе. Когда он отдавал мне последние главы, я решил, что он разбил записки на части для безопасности. Он никогда не говорил мне о том, что я должен хранить их для тебя.

– А я не спрашивала, что у тебя есть и что тебе известно. – Нагнувшись, она спрятала лицо в коленях. – Я хотела помочь, действительно хотела помочь! Он никогда не просил меня ни о чем. Мне так хотелось сделать все правильно. – Снова распрямившись, она злобно посмотрела на Джордана. – Да, у меня есть способность все портить. Я действую, не раздумывая. У нас была очень эмоциональная беседа. Я явилась в эту закусочную и во всеуслышание спрашивала, как они могут быть уверены, что Дженни погибла, если тело не было найдено. Я предположила, что ее могло снести вниз по течению, а потом она выбралась и ушла. Я спрашивала, куда она могла пойти. А потом, когда они спросили меня, считаю ли я, что она жива, я во всеуслышание ответила утвердительно. И что теперь?

– Опасность, – ответил Джордан.

– Может, никто Дардену не скажет? – с надеждой проговорила она, но выражение его лица не оставляло надежды.

– О твоем посещении очень скоро узнает весь город, точно так же, как он узнает, если Дарден выйдет на тропу войны. Если мой отец об этом услышит, он позвонит.

– Твой отец знает, что Дженни жива?

– Нет. Но он знает, что это из-за нее я уехал. Он сможет сложить два и два – сроки и все такое – и позвонит. Каким бы сомнениям я ни подвергал его методы охраны порядка, в его уме я не сомневался никогда.

– Значит, нам остается только ждать?

– Да, прямо сейчас – только это.

– А надо предупредить Дженни? Он с минуту обдумывал это.

– Пока нет. Нет смысла ее заранее пугать.

– Она меня возненавидит.

– Нет. Она тебя обожает. С самой первой вашей встречи она только и говорит мне о том, какая ты умная, милая и красивая. – Он остановился. – Я ей не возражал.

У Кэйси сладко заныло внутри. Когда он смотрел на нее таким взглядом – сексуальным и понимающим, – он снова был ее садовником. Но теперь она знала, что он был не только им, а еще предпринимателем, художником и спасителем Дженни Клайд. Чтобы понять все это, требовалось время.

Она посмотрела на свои часы. Было уже почти восемь, дневной свет за окном постепенно превращался в сумерки. Неожиданно ей захотелось оказаться в саду. Она нуждалась в успокоении, которое он приносил ей. Но пока она не могла отправиться туда. У нее было еще одно, более важное дело. Поднимаясь, она негромко проговорила:

– Нужно навестить маму. Джордан встал одновременно с ней.

– Я подвезу тебя.

– Не нужно. Моя машина здесь. А если тебе позвонят, чтобы предупредить о Дардене?

Он достал из кармана мобильник – меньше и гораздо современнее, чем ее.

– А! – сказала она. – Мне стоило догадаться. Джордан проводил ее вниз по лестнице и через заднюю дверь к джипу.

Он уверенно ориентировался в городском движении, точно зная, куда ехать. Когда он остановился прямо перед клиникой без всяких указаний с ее стороны, она спросила:

– Ты сам привозил сюда цветы от Конни?

– Иногда. Но твою мать я никогда не видел, если ты об этом.

Кэйси это и имела в виду. Она вспомнила об их разговоре в Публичном Саду, когда она впервые рассказала ему о Кэролайн. Он тогда выразил искреннее сочувствие. Он задавал уместные вопросы. Ничто из того, что он говорил, не противоречило тому, что ему известно о положении Кэролайн. Он вполне мог своими руками ставить цветы к ней на столик, даже говорить с ней, и все равно его вопросы были подходящими.

Кэйси открыла дверь и выбралась из джипа. Повернувшись, чтобы поблагодарить его, она увидела, что он уже почти обошел машину. Легонько коснувшись ее спины, он повел ее к лестнице, и она не стала сопротивляться. Сразу после того, как Кэролайн оказалась в клинике, Кэйси часто бывала здесь с друзьями. Наиболее близкие подруги Кэролайн из Провиденса до сих пор иногда навещали ее, и Брайанна тоже порой приходила с Кэйси. Когда Кэйси была здесь с кем-то, это обеспечивало ей связь с миром живых, и душевная боль была не такой невыносимой.

Кэйси улыбнулась женщине за столиком дежурной и направилась вверх по лестнице, сопровождаемая Джорданом. Остановившись на пороге палаты матери, она перестала думать о Джордане, и все ее мысли заняли капельница, кислородная трубка и монитор сердечных сокращений. Это было ново.

– О Господи! – тихонько прошептала она.

– Когда ты в последний раз разговаривала с доктором? – спросил он.

– Сегодня днем, когда ехала из Мэна. Но слышать – это одно, а видеть – совсем другое.

– Мне подождать в коридоре?

Она отрицательно покачала головой. Ей хотелось, чтобы он был рядом. Если бы она была одна, пустота внутри стала бы просто всепоглощающей.

Кэролайн лежала спиной к двери. Кэйси обошла кровать, по пути включив маленькую настольную лампу, которая осветила чудесный букет абрикосовых роз. Кэйси коснулась их, чтобы показать Джордану, что они ей нравятся, и подошла к матери. Она поцеловала Кэролайн, но лишь спустя минуту смогла достать из-под простыни ее руку. Она казалась холоднее, чем обычно. Присев на краешек кровати, Кэйси, согревая, прижала ее к горлу в том самом месте, где застрял ком.

Наконец справившись с ним, она попыталась придать своему голосу радость, которой не ощущала. Глаза Кэролайн были полуоткрыты, что означало, что пока она не погрузилась в ночной сон.

– Привет, мам. Как ты? – Когда Кэролайн не ответила, она с надеждой в голосе продолжила: – Ты заставила докторов перепугаться. Но эта трубка должна помочь. Твое дыхание не стало хуже.

Оно не стало и лучше, – сквозь приоткрытые губы вырвался негромкий хрип.

Но Кэйси продолжала веселым тоном:

– Смотри, кто со мной пришел. Это мой друг. Я думаю, – шепотом прибавила она и коротко взглянула на Джордана.

Он присел на корточки у кровати так, чтобы оказаться в поле зрения Кэролайн.

– Точно. Здравствуйте, мисс Эллис.

– Кэролайн, – поправила Кэйси. – Окончание колледжа было критической точкой. После этого она отказывалась отвечать моим друзьям, если они не называли ее по имени. Ей хотелось, чтобы они и к ней относились как к подруге. Правда, мам? – Не дождавшись ничего, кроме тихих хриплых вдохов и выдохов, Кэйси шутливо заругалась: – Могла хотя бы поздороваться.

После затянувшегося молчания Кэйси сама тяжело вздохнула. С каждым ударом сердца ее отчаяние усиливалось и в конце концов прорвалось неожиданной вспышкой обиды.

– Джордан работал у Конни. Это он создал сад при особняке. Мама, он великолепен! И картины у Конни на стенах тоже. Их написала его жена, Рут. У нее дом в Рокпорте. Я ездила к ней в пятницу. Она очень милая женщина.

– Кэйси, – предостерегающе произнес Джордан. Она проигнорировала его предупреждение.

– А еще я была в Эбботе. Так называется город, где вырос Конни. Я была там сегодня утром. Господи, неужели это было только сегодня утром?! Мне кажется, с тех пор прошла уже целая вечность. Я видела развалины обувной фабрики, где, вероятно, работала его мать. И школу, в которую он ходил. Теперь она закрыта. Детей возят на автобусе в другой город.

Кэйси чувствовала, что Джордан смотрит на нее. Она, обернувшись, тоже взглянула на него.

– Что? Что, Джордан, это неправильно? Я провела последние три года, рассказывая ей самые приятные и позитивные вещи, и это не помогло. Может, это поможет. – Она повернулась обратно к Кэролайн. – К тому же так я больше похожа на себя, правда, мам? Я всегда вела себя с тобой вызывающе. Я чаще спорила, чем соглашалась. Джордан в этом отношении более приятный человек.

– Мой отец мог бы с этим поспорить, – заметил Джордан, придвигая к себе стул. – Он меня не выносил.

– Потому что ты был «разбитым сердцем»?

– Обычно он называл меня «девчонкой».

– Простите? – не поняла Кэйси, потому что она не могла вообразить себе мужчину, в котором было бы меньше «девчачьего», чем в Джордане.

– Он звал меня так с самого детства.

– Почему?

– Потому что я любил рисовать. Потому что мне доставляло удовольствие работать в саду. В его списке мужских достоинств такие не значились. – Потом с циничной усмешкой добавил: – Поэтому я сделал то, что он хотел.

В его голосе ей послышалось раздражение. Он уже не просто констатировал факты, как до этого. Он говорил о своих чувствах, и это заинтересовало ее.

– Что именно?

– Начал играть в футбол. Наращивал мускулы и характер. Стал местной знаменитостью. Обо мне говорил весь город. Все девчонки мечтали о свидании со мной.

– И?.. – Она ждала продолжения.

– Я приглашал всех, которых мог, заигрывал то с одной, то с другой. Был настоящим бабником. И мне это отчасти даже нравилось. Но отчасти я ненавидел себя за это. Я сознавал, насколько все это мелко. В год окончания колледжа я повредил плечо – нет, не намеренно, но огорчаться я не стал.

– Господи Боже, – прошептала Кэйси, обнаружив еще одну пропущенную подсказку. Плечо Дэна. Оно болело, когда он был в напряжении.

– Когда я напряжен, поза меняется. И плечо начинает тянуть.

– А что же стало с девчонками?

– Когда футболу пришел конец? Они еще немного покрутились вокруг, но когда я вернулся в Уокер, потерялись по дороге.

– Почему ты это сделал?

– Вернулся? По двум причинам. Во-первых, потому что там дешево жить, а это было для меня выгодно, пока я начал свое дело. Да и мама умоляла меня вернуться домой. Сестры к тому времени повыходили замуж и разъехались…

– Вот еще одно, – перебила Кэйси. – Ты не рассказывал мне, что у тебя есть сестры.

– Ты не спрашивала, – напомнил он. – Было очевидно, что ты не хочешь знать обо мне никаких личных подробностей. Тебе нравилось заниматься со мной сексом, потому что я был практически незнакомцем, и поэтому ты ощущала вкус опасности и хотела шокировать Конни.

Она уже почти забыла о том, что ее мать находится с ними рядом. Но зато отчетливо услышала горечь в голосе Джордана. А ведь он был прав. Неизвестность, опасность, шок – это было так, но это было не все.

– Мне не казалось, что мы совсем незнакомы, – призналась она. – Точно так же, как с садом вообще. Я почувствовала какое-то притяжение, как только впервые увидела его. – Еще тише она добавила: – И как только впервые увидела тебя.

Глядя ему в глаза, она продолжала чувствовать это притяжение. Теперь оно стало даже сильнее и достаточно необычней, чтобы напугать ее.

– Заканчивай свою историю, – попросила она, чтобы преодолеть страх. – Про Уокер. Про то, как ты работал с отцом. Как так получилось, если вы никогда не ладили?

– Мне нужны были деньги, а отцу – помощь. Я решил, что пару лет смогу этим заниматься.

– Ты действительно ненавидел эту работу?

Он посмотрел на свои руки. Когда он снова поднял глаза, его голос стал теплее:

– Не всегда. Граждане Уокера – добрый народ. Я действительно осознавал, что это моя родина. Хотя патрулировать город было смертельно скучно, но всегда находился кто-то, кто улыбнется тебе, помашет рукой или пригласит во двор и вручит сумку домашних помидоров. Больше всего я ненавидел правоохранительные мероприятия – запирать в участок пьяниц, выполнять распоряжения о задержании, вылавливать малолеток, которые тащили сигареты из супермаркета. Эти больше всего беспокоили меня. Они требовали внимания, требовали, чтобы хоть кто-то проявил к ним интерес, но мой отец смотрел на это иначе. Он считал, что все дело в отсутствии дисциплины, и лучший выход – запереть их на ночь в участке. «Ну-ка, оформи их, Дэн», – говорил он, как телезвезда. – Он тяжело вздохнул. – Поэтому я их задерживал, «оформлял» и старался воспользоваться возможностью поговорить с ними. Вот и стал «разбитым сердцем».

Кэйси подумала, что «разбитое сердце» все же лучше, чем «девчонка», и тут вспомнила о том, что рассказывала Рут о Конни.

– У моего отца со своим была похожая ситуация.

– Да, я знаю. Мы говорили с ним об этом.

– Ты рассказал ему о своем отце?

– Он спросил.

– А он рассказал о себе и своемотце?

– Я спросил.

Кэйси ощутила укол ревности, но Джордан пришел ей на помощь.

– Он в жизни не рассказал бы об этом тебе, Кэйси. Он не хотел выглядеть слабым в твоих глазах. Я же был никто для него. Ему было все равно, что я могу о нем подумать. К тому же, когда я рассказал ему свою историю, он понял, что и я его пойму.

Она кивнула и перевела взгляд на мать.

– Ты слышала, мам? – спросила она, но получила в ответ лишь все те же тихие хриплые звуки. Она похлопала рукой Кэролайн по своей щеке. – Ты подслушала ужасно интересные вещи.

«Ну и что ты думаешь, мам? – неслышно прошептала она. – Как он тебе?»

Кэролайн наверняка должна была сказать, что это перспективный вариант. Он должен был понравиться ей внешне. И ей должна была понравиться ранимая часть его натуры. И то, что он был художником.

«А как насчет связи с Конни?» – подумала Кэйси, но решила, что Кэролайн должна быть слишком увлечена самим Джорданом, чтобы думать о том, что это он работал у Конни. Кэролайн должна была считать, что он на голову, а может, и не на одну, превосходит все прежние увлечения Кэйси.

«Но он меня обманывал, – могла бы возразить она, но со следующим вздохом поправилась. – Хорошо, пусть не обманывал, но и не развеивал мои заблуждения. Темный загадочный садовник? И этот поступок настоящего мачо? Ну и что это говорит о его характере?»

Кэролайн, со своей житейской мудростью, могла бы сказать, что Джордан выставлял напоказ свои мускулы потому, что женщинам это обычно нравится больше, чем растворители и масляные краски. Смысл его действий был в том, могла бы добавить Кэролайн, что он хотел произвести впечатление на Кэйси, а значит, она понравилась ему.

«Конечно, я ему понравилась. Секс был великолепен».

Кэролайн в ответ закатила бы глаза. Она сказала бы Кэйси, что ей пора, наконец, повзрослеть, и проинформировала бы ее, что любовь и секс – это несколько разные вещи, с чем Кэйси была вполне согласна. Ей не казалось, что здесь уместно говорить о любви. Это был бы слишком, слишком поспешный вывод. Смущенная и расстроенная, она подняла глаза на Джордана.

– Нам пора.


Кэйси даже не стала забирать свою машину, а позволила Джордану отвезти ее прямо домой. Они прошли через заднюю калитку сада, и очень долго она просто стояла там, впитывая в себя древесные запахи. Они обладали целительной силой, она с радостью принимала успокоение, которое они давали. Джордан оставался у калитки. Оглянувшись, она почувствовала его нерешительность. Она вернулась к нему, но на этот раз не было никаких соблазнительных, хотя и почти незаметных глазу движений тела, никакого мурлыканья или милых подколок. Она не сердилась на него. Да, конечно, он мог сказать ей с самого начала, кто он такой. Но он не лгал. Он был ее садовником. И именно это ей было от него нужно.

Но теперь ей было нужно что-то другое. Она взяла его за пальцы и тихонько спросила:

– Останешься на ночь?

– В качестве кого? – поинтересовался он, понимая, что распределение ролей поменялось и для него.

– В качестве себя, – ответила она и безмолвно взмолилась, чтобы он не задавал больше никаких вопросов, потому что у нее не было больше сил отвечать.

Он не стал ни о чем спрашивать. Вместо этого он поднял ее руку, поцеловал костяшки пальцев, обнял ее за плечи и повел к дому.


Им долго не удавалось заснуть, но Кэйси не переживала по этому поводу. Завтра воскресенье, и можно будет отоспаться. Даже помимо упоения собственно сексом, которое не оставляло места для переживаний о Кэролайн, Дженни или Дардене, она испытывала дополнительное наслаждение от того, что с ней в постели был человек, который небезразличен ей. Она подумала об этом, проснувшись около шести и устраиваясь поудобнее в его объятиях. Ее последней мыслью, прежде чем снова провалиться в сон, было, что они могут оставаться в том же положении не меньше чем до полудня. Однако судьба распорядилась иначе.

Глава 22

Первым пришел Ангус. Кэйси проснулась, испугавшись от неожиданности, когда он вспрыгнул на кровать. Поняв, что разбудило ее, она успокоилась и задумалась, можно ли погладить кота или это спугнет его. Однако в этот момент его глаза были устремлены исключительно на Джордана. Перебравшись через груду одеял и грудь Джордана на противоположную от Кэйси сторону, он повернулся и вытянулся на кровати. Не удовлетворившись этим, кот протянул лапу и положил ее Джордану на грудь. Потом, наконец, удостоил Кэйси презрительного взгляда исподлобья.

– Хороший мальчик, – промурлыкала она и собиралась прибавить что-то еще, но тут зазвонил телефон. Кэролайн? Ее взгляд метнулся к прикроватному столику, а сердце уже второй раз за последнее время пыталось выскочить из груди.

Но звонил телефон Джордана. Едва приоткрыв глаза, он вытянул руку через Ангуса к тумбочке, нашаривая телефон. Большим пальцем нажав на кнопку, он сонно произнес:

– Да. – Через пару секунд сна как не бывало. – Когда?.. И что сказал?

Он встретился глазами с Кэйси. Она не могла догадаться, какие слова слышит он в трубке, но его взгляд был крайне взволнованным.

– Да. Я ее знаю, – говорил он, продолжая смотреть на нее теперь уже с плохо скрываемой досадой. – Да, кое-что она могла узнать от меня… Нет, я ее туда не посылал. Зачем мне это, сам посуди?… Нет, она не знала, что я – твой сын. В Бостоне полно О'Кифи. – Приподнявшись на локте, он некоторое время молчал, слушая, потом сказал: – В конце концов, она не могла знать, что Джордан и Дэн – это одно лицо, и оказалась в растерянности. Это моя ошибка, а не ее. И что еще сказал Дарден?.. Он не угрожал?.. Хорошо. Пусть проклинает меня сколько влезет. Он ненавидит меня с той самой ночи, когда Дженни его сбила. Пусть лучше поносит меня последними словами, чем отправляется ее искать. – Он еще послушал и вздохнул. – Постой, пап. Дженни умерла и похоронена. Ты должен еще раз напомнить об этом Дардену. Он – последний, кого я мечтаю увидеть в своем доме… Ты сможешь узнать, если он покинет город?.. Ты можешь проверить?.. Да, я был бы тебе очень признателен… Конечно… Да.

Отключив телефон, он откинулся на подушку и положил аппарат на живот.

Ангус убрал лапу и сел, но все так же не сводил глаз с Кэйси.

– Дженни умерла и похоронена, – пробормотал Джордан, словно оправдываясь. – А Мег жива и здорова.

– Дарден поднял шум? – спросила Кэйси, ощущая одновременно и вину, и страх.

– Угу. Он сказал папе, что с меня станется увезти Дженни из города и спрятать где-нибудь.

– Он сказал, что собирается ее искать?

– Нет. Но это не означает, что он не собирается этого делать.

– Если он забеспокоился, он этого так не оставит.

– Я в курсе, – сухо заметил Джордан.

– Мы должны предупредить Мег?

Он с минуту обдумывал ее вопрос.

– Пока нет. Он не знает, где ее искать. Сначала он явится ко мне, потом – к тебе.

– Ко мне?

– Он знает, как тебя зовут. Вероятно, ему сказали в закусочной. А твой телефон есть в справочнике.

– Телефон квартиры.

– Дай-то Бог.

– Прости меня. – Кэйси прижала к груди одеяло и села.

В его взгляде было раздражение. Но неожиданно его смягчила нежная улыбка.

– Я понимаю. Твоей вины здесь нет. Если бы хоть кто-то из нас – Конни, я, даже Мег – рассказали тебе все до того, как ты поехала в Уокер, ты была бы более осмотрительной. Но ты же не знала всего. Можно счесть неправильными твои действия, но не намерения. – Обняв ее за шею, он притянул ее голову к себе на грудь. Его длинные пальцы зарылись в ее волосы, нежно поглаживая и массируя кожу головы.

Кэйси закрыла глаза. Единственным человеком, который делал с ней так, была ее мать, и Кэйси тогда была такой маленькой, что даже не помнила, сколько ей было лет.

Расслабиться сейчас, зная о состоянии Кэролайн и об угрозе Дардена, казалось невозможным, но Джордан все-таки сумел хоть немного отодвинуть все это. Она ощущала блаженство.

Неожиданно ее мысли прервал звонок в дверь. Ангус пулей слетел с кровати. С отчаянно бьющимся сердцем Кэйси подскочила.

– Кто это? – спросила она, тоже соскакивая с кровати. Джордан оказался на ногах даже быстрее нее и уже натягивал шорты.

– Там, на улице, моя машина. Это меня беспокоит.

Она потянулась за халатом.

– Дарден знает эту машину?

– Наверняка. – Он застегнул молнию. – Я ездил на ней в Уокер, правда, довольно давно. Но Дарден ничего не забывает.

Кэйси просунула руки в рукава.

– А если он раздобыл этот адрес…

– …то моя машина перед домом подтвердит его подозрения, – закончил Джордан и направился к дверям.

Она побежала за ним, на ходу завязывая пояс.

– Это не может быть Дарден. Он говорил с твоим отцом в Уокере совсем недавно.

Джордан уже сбегал по лестнице.

– Он говорил с ним вчера вечером. Поздно. Папа пытался звонить мне домой, но не застал. Ему не пришло в голову позвонить на мобильный, пока мама сегодня утром не сказала ему об этом.

Кэйси бежала за ним, про себя молясь, чтобы это оказался не Дарден. Если этот человек приедет в Бостон и найдет Дженни, ее жизнь закончится. Сейчас она стала Мег. Она чувствовала себя в безопасности. Если этому наступит конец, это будет ужасно, а вся вина падет на нее, на Кэйси. Вот уж тогда она действительно подведет Конни.

Джордан пересек холл и, подойдя к двери, выглянул в боковое окошечко. Кэйси, остановившись за его спиной, перестала дышать.

Джордан шумно выдохнул с коротким смешком и отступил на шаг.

– Похоже, это к тебе, – немного разочарованно произнес он. Удивленная, Кэйси взглянула в окошко и увидела Дженну, Брайанну и Джой. В тот же момент и они заметили ее. Но они заметили также и Джордана. Со смешанным выражением изумления и восхищения на лицах они показывали на дверную ручку, торопя Кэйси открывать. Она взглянула на Джордана.

– Ты готов?

– А должен? – вместо ответа переспросил он и потянулся к замку. Широко распахнув дверь и напустив на себя необычайно скромный вид, он отступил в сторонку, предоставив подругам Кэйси разглядывать себя.

– У вас в Корт совершенно невозможно припарковаться! – объявила Брайанна.

– Пришлось оставить машину на Западной Кедровой, – добавила Дженна.

– Скажи спасибо, что мы вообще не передумали, – заметила Джой.

– Ох, Кэйси, ты маленький бесенок, – вполголоса проговорила Брайанна, продолжая смотреть на Джордана. – А я еще переживала!

– Ты от нас прячешься, – пожурила Дженна. хотя глядела при этом тоже на Джордана.

Джой не была исключением.

– Ты не отвечаешь на звонки, – прибавила она.

– Где-то я видела этого мужчину, – нараспев протянула Брайанна, которая, вне всякого сомнения, прекрасно помнила где.

– А я? – спросила Дженна, хотя ее тон был скорее озадаченным.

Все трое ждали, продолжая глядеть на Джордана. Кэйси вздохнула, сдаваясь.

– Милые дамы, позвольте вам представить Джордана О'Кифи. Джордан, познакомься: слева направо – это Дженна, Брайанна и Джой, мои лучшие подруги.

Джордан поприветствовал каждую учтивым кивком и абсолютно серьезно произнес:

– Прошу меня простить. Если бы я знал о вашем приходе, я бы оделся.

Дженна хихикнула. Джой изобразила реверанс. Брайанна смерила его вопросительным взглядом и кокетливо проворковала:

– Простите, не вас ли я видела на прошлой неделе работающим там, в саду?

– Нет, я его видела где-то в другом месте, – сказала Дженна, как будто что-то припоминая. – Это было на выставке…

– Он художник, – подтвердила Кэйси. – И мой садовник.

– И, похоже, не только это, – вставила Джой. Она не могла отвести взгляд от пуговицы на его шортах, которая в спешке так и осталась незастегнутой.

Брайанна с плохо скрываемым весельем в глазах повернулась к Кэйси.

– Прости. Я бы с удовольствием обсудила с тобой твои отношения с садовником, который заодно художник, но у меня есть другая тема. – Она протянула к Кэйси левую руку, и та сразу же увидела изящное колечко с бриллиантом.

Кэйси чуть не захлебнулась от восторга.

– Брайанна! Хвала Всевышнему! Ты это сделала! – Она заключила подругу в крепкие объятия, потом отстранила от себя, чтобы еще раз взглянуть на кольцо. – Какая красота! – Она снова обняла Брайанну. – Я тобой горжусь.

– Я собой тоже. – Брайанна просто сияла.

– И когда это случилось?

– В пятницу вечером. Ты бы узнала об этом раньше, если бы отвечала на звонки.

– Гм, леди, похоже, мне пора удалиться, – вступил в разговор Джордан, смущенно почесывая в затылке. Его вид говорил о том, что он берет вину за неотвеченные звонки Кэйси на себя. Это было идеальное алиби, которое избавляло ее от рассказа о поездке в Мэн. – Мои поздравления, Брайанна.

– О, не уходи! – воскликнула Брайанна. – Будем праздновать! – Пока она говорила, Джой извлекла откуда-то бутылку шампанского, а Дженна – большую коробку с тортом. – Если у Кэйси есть апельсиновый сок, мы устроим поздний воскресный завтрак. Может, он и не получится таким великолепным, как тот, который готовила Мег, но мы можем притвориться.

В тот же самый момент, как будто в ответ на ее слова, из-за угла улицы появилась сама Мег. Она шла, опустив голову, и на расстоянии казалась одинокой и даже подавленной.

Кэйси ощутила, как у нее потеплело на душе. Мег была ее кузиной!

– О'кей, ребята, – обратилась Кэйси к собравшимся, включая в группу и Джордана. – Заходите наконец в дом. Я поговорю с Мег и посмотрю, что можно сделать. – Плотнее завернувшись в халат и нисколько не смущаясь тем, что это был единственный предмет ее одежды, она босиком сбежала по ступенькам на тротуар.

Мег подняла глаза. Сбившись с шага, она приостановилась, и ее лицо озарилось улыбкой, сразу же превратившей ее в настоящую красавицу. Кэйси, идя ей навстречу, улыбнулась в ответ.

– Я понимаю, что выгляжу полной идиоткой, расхаживая по улице босиком и в халате, но ко мне только что пришли подруги. У Брайанны помолвка! Правда, здорово?! – Она схватила Мег за руку и потянула к дому. – Ты пришла как раз вовремя. Мы можем устроить импровизированный праздник? Они принесли шампанское и какие-то сладости, но кроме тебя, никто не знает, есть ли у нас апельсиновый сок и что вообще есть у нас в холодильнике, чтобы закусить. Ты нас спасешь?

Хотя Мег продолжала улыбаться, Кэйси заметила, что девушка выглядит более бледной, чем обычно. Но тут же с удивлением поняла, что на ней просто меньше, чем обычно, косметики. Сейчас, присмотревшись специально, Кэйси могла разглядеть бледные точечки там, где раньше были яркие веснушки.

– Конечно, я помогу, – заверила ее Мег.

Не отпуская ее руки, Кэйси приблизила к ней лицо.

– Но я должна тебя предупредить, – проговорила она заговорщицки, – здесь Джордан. Он оставался у меня на ночь.

– Оставался… на ночь?

Сжав губы, чтобы справиться с улыбкой, Кэйси прямо посмотрела ей в глаза.

Через мгновение взгляд Мег залучился пониманием.

– Вы с Джорданом?..

– Правда же, он изумительно хорош?

– Да, но это же… Джордан.

Кэйси понимала ее, так как знала, где та выросла. Однако сама она выросла в совершенно другом месте.

– Точно, – согласилась она, ведя Мег по лестнице в дом.


В следующие полчаса Джордан вдобавок к шортам надел рубашку, Кэйси облачилась в обрезанные джинсы и майку, а Мег сервировала в саду на солнышке завтрак на пятерых. Рододендроны уже почти полностью распустились, лилии тянулись к свету, вербена распушила фиолетовые кисти. Волшебный аромат, наполнявший воздух, как нельзя лучше соответствовал праздничному настроению.

Они едва успели приступить к еде, как у Джордана зазвонил телефон. Кэйси вскинула на него глаза, но он уже вставал из-за стола. Он ответил на звонок, направляясь по дорожке к дверям офиса. Кэйси, продолжая улыбаться ради спокойствия Мег, то и дело бросала взгляд в его сторону. Когда он закончил разговор и встретился с ее глазами, она тоже поднялась и подошла к нему.

– Отец звонил, – тихо сказал он. – Машина Дардена исчезла.

У Кэйси внутри все оборвалось.

– Что значит «исчезла»?

– Ее нет в гараже, нет около дома, нет на стоянке у церкви и вообще нигде в городе.

Кэйси застонала.

– И давно она исчезла?

– Неизвестно. Дарден мог уехать сразу после того, как вчера вечером разговаривал с отцом. Или сегодня рано утром. – Он набрал другой номер. – Знакомый бостонский полицейский, – шепотом пояснил он Кэйси и вслух проговорил в трубку: – Привет, Джон. Это Джордан О'Кифи. Помнишь, мы обсуждали ситуацию, которая, как мы надеялись, никогда не возникнет?.. Да. Боюсь, что так.

Перед Кэйси был сейчас совсем другой Джордан. Это был профессионал в своем деле. Спокойно и хладнокровно он поделился с собеседником всей необходимой фактической информацией о Дардене и его машине, дал адрес квартиры Кэйси в Бэк-Бэй и свой в Бикон-Хилл, так как оба они были в справочнике, и Дарден должен был направиться туда. Он дал и адрес особняка в Лидс-Корт и заметил, что неплохо было бы, если бы мимо время от времени проезжал патруль. Также он сообщил адрес квартиры Мег, но предупредил, что это строго конфиденциальная информация.

– Имя Мег Хенри Дардену ни о чем не говорит, – сказал он сам себе и Кэйси, закончив разговор, – да к тому же ее номера нет в справочнике. Он не узнает, где она живет, если только не увидит ее на улице и не выследит.

– Она же изменила внешность.

– Не настолько, – расстроенно возразил Джордан.

– А почему ты упомянул «шеви», а не «бьюик»?

– «Бьюик» давно на свалке. «Шеви» принадлежит женщине, с которой он сейчас живет. Ее зовут Шэрон Дэвис.

– А зачем ей понадобился Дарден?

– У него есть дом. Судя по тому, что о ней рассказывают, она со своими двумя детьми переезжает из города в город, оставаясь хотя бы на какое-то время там, где это возможно, и экономя столько денег, сколько возможно. Дарден взял ее к себе на условиях, что она будет готовить и убираться в доме в обмен на прочную крышу над головой.

– Она знает, куда направился Дарден?

– Похоже, что она с ним.

– А дети?

– Они остались дома, но ничего не знают. Они не смогли сказать, когда уехал Дарден. Они в это время спали.

– Она оставила детей одних?

– Они достаточно большие. Дочери – шестнадцать, а сыну – одиннадцать.

Кэйси попыталась сохранять оптимизм.

– Может, они просто поехали покататься, – сказала она, сама поверив своим словам не больше, чем Джордан, что было красноречиво написано на его лице. Поэтому она поспешно добавила: – Надо отослать Мег?

– Нет. Это только ее расстроит. К тому же Дардену не должно прийти в голову явиться сюда. Он не знал, кто такой Конни. Если бы знал, он бы уже давно появился здесь. Сейчас она в большей безопасности с нами.


Брайанна, Дженна и Джой ушли к полудню. Кэйси проводила их до машины, которую они оставили на Западной Кедровой улице. Вернувшись, она застала Джордана на тротуаре рядом с домом. Он разговаривал с Джеффом и Эмили Эйзнерами, и ей оставалось только пригласить их пройти в дом и дальше в сад. Там еще осталась еда. Джефф и Эмили оказались голодны.

Мег была этому только рада. Было совершенно ясно, что ей очень нравится Эмили. Они встречались во время визитов Эмили к Конни и общались как старые знакомые. Ни Джефф, ни Эмили не смотрели на нее свысока. Напротив, казалось, что они стремятся едва ли не оберегать ее – хвалили ее французские тосты, благодарили от всей души, когда она принесла кофейник, чтобы еще раз наполнить чашки, непринужденно обсуждали местные магазины.

Размышляя об этом, она сидела с чашкой кофе в руках, но тут Эйзнеры, поблагодарив за прием, стали прощаться. Джордан проводил их обратно через дом и вернулся с воскресной газетой. Кэйси смотрела, как он идет к ней. Он положил газету на стол, просмотрел первую страницу и сел. Он не сразу заметил, как она смотрит на него. Отложив газету, он вопросительно вскинул брови: что?

– Эмили, уходя, шепнула мне кое-что крайне интересное, – сладким голосом проговорила Кэйси. – Я сказала ей, как рада иметь таких соседей, как они с Джеффом, а она, в свою очередь, сказала, как она благодарна тебе за то, что ты зашел к ней и попросил зайти ко мне на прошлой неделе, когда я была в таком подавленном состоянии. Джордан, ты манипулируешь людьми.

Он не отвечал, глядя на нее с легкой улыбкой.

– Я должна быть в бешенстве, – сказала она. Он молчал.

– Так почему же я его не чувствую?

– Потому что, – вежливо отозвался он, – тебе известно, что мои намерения были самыми благими.

Да, это было ей известно. Как бы он ни заинтриговывал ее, она никогда не считала его бесчестным человеком. Он не говорил ей всей правды? Да. Ее садовник был крайне немногословен по сути. Будь это не так, он бы обязательно проговорился. Он обладал информацией и умел делать из нее выводы. Он был талантлив и проницателен. Он понял, что в тот день Кэйси был необходим кто-то вроде Эмили Эйзнер, хотя наверняка ничего не знал о табурете у рояля.

Но сейчас, пока она смотрела на него, ее неожиданно пронзила мысль, что Кэролайн была права. Небритый подбородок, рваная футболка, потертые джинсы, нечищеные ботинки – вместе с неразговорчивостью это были составляющие имиджа «мачо», которым он прикрывался в общении с женщинами.

– Какие еще мысли не дают тебе покоя? – ласково спросил он.

– Есть одна. – Она обвела взглядом залитые солнцем дорожки и цветы, ставшие в сиянии дня еще более роскошными. – Как я в таких обстоятельствах могу чувствовать себя так спокойно? – Обстоятельства были угрожающими, а ей при этом оставалось только ожидание, причем Дарден был только частью проблемы. Еще была Кэролайн. Да, мысли о них обоих заставляли сердце Кэйси сжиматься, но ей удавалось сдерживать панику, которая могла бы захлестнуть ее целиком.

Вместо ответа Джордан более свободно развалился на стуле, вытянув ноги и лениво улыбаясь. Все дело в саде, говорил его вид. Сад – это оазис, спасение от всех мировых зол. И, конечно, она не может его продать. Теперь она поняла это окончательно. Ее квартирка в Бэк-Бэй не могла идти с ним ни в какое сравнение. Точно так же, как и род-айлендская ферма. Ферма принадлежала Кэролайн. А этот особняк с волшебным садом принадлежал Кэйси. Это было место, созданное для нее. Она подумала, что Конни был бы рад тому, что она осознала это, и, в свою очередь, тоже порадовалась.

Джордан продолжал улыбаться. О, его вид говорил еще кое о чем. Он говорил, что еще здесь есть он, и это тоже кое-что значит. И он был прав. Только раньше она не желала признаваться себе в этом.

Неожиданно звуковой фон из птичьего щебета и отдаленного городского шума разорвал резкий автомобильный гудок. За ним последовал второй, затем третий, четвертый – и эти гудки не были похожи на звук сигнализации. Это не были бездушные автоматические сигналы – в них звучало человеческое раздражение и злоба. Они доносились с улицы.

Кэйси и Джордан посмотрели друг на друга. Расслабленности как не бывало; Джордан вскочил со стула и бросился по мощеной дорожке к дому. Кэйси не отставала от него.

– Неужели Дадли оказался таким идиотом?

Джордан несся по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек.

– Будь уверена, так оно и есть. Ему доставляет удовольствие распространять информацию.

В нижнем фойе Кэйси догнала Джордана и, когда он открыл дверь, была уже рядом с ним.

Помятый «шеви» стоял одними колесами на булыжной мостовой, другими – на полоске земли, опоясывающей группу деревьев. Он был развернут в противоположную от других припаркованных напротив дома Кэйси машин сторону. Ей не нужно было смотреть на номера, чтобы понять, что это машина Дардена Клайда.

– Останься в доме, – приказал Джордан, начиная спускаться по лестнице. Проигнорировав его слова, Кэйси спустилась за ним. В тот самый момент, когда они дошли до калитки, с водительского места «шеви», с трудом открыв дверь в узком пространстве между автомобилями, выбрался Дарден Клайд.

– В этом проклятом месте негде припарковаться, – выругался он, обращаясь к Джордану. – Ладно, О'Кифи, где она?

– Кто? – спросил Джордан. Он стоял, расправив плечи и слегка расставив ноги, и выглядел таким большим и непоколебимым, что даже Кэйси пришлось держаться позади.

– Моя дочь, – прорычал Дарден, багровея.

Кэйси смотрела на него, испытывая одновременно ужас и странное, болезненное очарование. Если бы она не знала, что он сделал с Дженни, она могла бы назвать его привлекательным. Хотя волосы его и поредели, но черты лица оставались правильными, а глаза – удивительно голубыми. Но она знала, что он сделал. И поэтому он казался ей похожим на хищника.

– Ты похоронил свою дочь, – сказал Джордан.

– Но в могиле нет тела, а вчера приезжает эта женщина, – он бросил на Кэйси полный ненависти взгляд, – и во все горло вопит, что Мэри-Бет жива, а теперь я обнаруживаю тебя в доме этой самой женщины. Ты уехал из города сразу после того, как Мэри-Бет пропала. Здесь есть связь.

– Дарден, Мэри-Бет больше нет. Она умерла.

Кэйси была с этим согласна. Мэри-Бет умерла. И Дженни тоже. Но Мег была жива и находилась сейчас где-то в доме, за их спинами.

– Что ты сделал, О'Кифи? – наступал на него Дарден, выпятив нижнюю челюсть и раздувая ноздри. – Почуял сладенькое там, в Уокере, и увез ее оттуда для себя? Пит? Не было никакого Пита! Это был ты. Но она моя! Слышишь? Она моя. Ты не можешь обладать ею. Я приехал, чтобы увезти ее обратно.

– Ты не прав абсолютно во всем, – твердо возразил Джордан. – И тебе лучше всего развернуться и уехать домой.

– Без своей дочери я никуда не уеду. – Внезапно его взгляд метнулся куда-то мимо Джордана, и в нем появился злорадный блеск. – Что ж, прекрасно. Все трое в одном месте. Как это занятно!

Кэйси обернулась. В дверях, в ужасе застыв на месте и широко раскрытыми глазами глядя на Дардена, стояла Мег. Кэйси бросилась обратно вверх по ступенькам и встала так, чтобы загородить Мег от взгляда Дардена. Придав голосу всю возможную мягкость и нежность, стараясь не выдать собственного страха, она проговорила:

– Не разговаривай с ним. Ты не должна произносить ни слова.

– Дурацкий цвет, Мэри-Бет, – издевательски ухмыльнулся Дарден, – но будь он хоть фиолетовым, я все равно узнал бы тебя. Не знаю, во что ты нынче играешь, но от меня тебе скрыться не удалось.

Кэйси повернулась лицом к Дардену, продолжая загораживать Мег, и сжала ее руку за спиной. Дарден не отходил от машины, потому что у него на дороге продолжал стоять Джордан. Но Кэйси могла видеть и движение вокруг. Привлеченные шумом, начали собираться соседи – адвокат, Грегори Данн, Джефф с Эмили и некоторые другие, которых она знала в лицо, но не по именам. Кое-кто из них просто стоял и с любопытством наблюдал за происходящим, другие начали осторожно приближаться. Адвокат уже держал в руке телефон. Кэйси всей душой надеялась, что он звонит в полицию. Но Дарден опередил его. Злобно ухмыляясь, он достал из кармана револьвер и навел его на Джордана. Все с той же ухмылкой он окликнул Мег:

– Так что, Мэри-Бет, ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я на этот раз из-за тебя совершил настоящее убийство?

Кэйси была в ужасе. Краем глаза она видела, как собравшиеся соседи начали испуганно отходить назад.

Она услышала, как всхлипнула Мег за ее спиной, и сильнее сжала ее руку. Она знала, что у Джордана нет пистолета, а это означало, что он находится в серьезной опасности. Она пыталась понять, есть ли у него шанс наброситься на Дардена так, чтобы не получить пулю, но тут ее привлекло какое-то новое движение. Кто-то вылез из машины прямо у Дардена за спиной – женщина. На ней была обтягивающая блузка без рукавов, она была крепкой, но не толстой, образ дополняли коротко постриженные осветленные волосы и жесткий взгляд.

Это могла быть только Шэрон Дэвис.

– Опусти пушку, Дарден, – сказала она тоном таким же жестким, как и взгляд.

– Не лезь не в свое дело, – сквозь зубы процедил Дарден, не повернувшись.

– Опусти пушку, – повторила она. Дарден продолжал целиться в Джордана.

– Опусти, – скомандовал Джордан. – Угроза насилия это одно дело, нападение с применением оружия – совсем другое. Не делай хуже самому себе.

– Хуже? – заорал Дарден в полный голос, хотя Джордан находился всего в нескольких футах от него. – Она моя! Я хочу ее! Если я не заполучу ее обратно, мне больше нечего терять. Я гнил в тюряге из-за нее! – Он был в бешенстве. – Мне нечего терять!

Издалека послышался звук сирены. Джордан протянул руку.

– Отдай пистолет, – ровно проговорил он.

– Когда ад замерзнет, – прорычал Дарден. Сжимая пистолет уже обеими руками, он коснулся курка.

Тут за пистолет схватилась третья рука. Кэйси едва успела понять, что это Шэрон, а Дарден уже был вполоборота к ней. Завязалась борьба. Джордан бросился на Дардена. Прогремел выстрел.

Мег и Кэйси вскрикнули в один голос. Кэйси бросилась бы к Джордану, если бы Мег не начала дрожать и если бы здравый смысл не подсказал ей, что им обеим лучше держаться от пистолета подальше. Повернувшись, она крепко обняла Мег, глядя через ее плечо на Джордана полными муки глазами. Он растянулся на тротуаре, подмяв под себя Дардена. Но через несколько секунд она заметила, что он пошевелился.

Зато Шэрон Дэвис не шевелилась. Она замерла на месте как зачарованная, продолжая сжимать в руках пистолет Дардена и широко распахнутыми глазами глядя на его бездыханное тело.

Джордан поднялся на колени. Еще с минуту он смотрел на лежащего перед ним мужчину. Потом взял его за руку, проверяя пульс. Потом взглянул на Шэрон.

– Он мертв.

Мег снова коротко вскрикнула. Кэйси не могла понять, было ли это возгласом ужаса или облегчения. Сама она не могла почувствовать облегчения, пока Джордан не поднялся на ноги.

Шэрон, видимо, была в шоковом состоянии. Она недоуменно уставилась на Джордана. Когда он протянул к ней руку, она разжала пальцы и выпустила оружие, – и неожиданно ее взгляд снова стал не просто жестким, но мстительным.

– Что он сделал с Мэри-Бет? – дрожащим голосом спросила она. – До меня все время доходили слухи. Но я убеждала себя, что это неправда, даже когда моя собственная дочь сказала мне, что он трогал ее неподобающим образом. Она – своенравная девчонка, и я подумала, что она просто тоже слышала что-то и хочет испортить наши отношения. Но теперь, послушав Дардена, я все поняла. Он изнасиловал мою дочь. Она говорила правду. Она все время говорила правду. За то, что он с ней сделал – что он сделал с Мэри-Бет, – он заслужил смерть.

Звук сирен приближался.

Мег всю трясло, но когда Кэйси попыталась увести ее в дом, она вцепилась в нее, сопротивляясь с удивительным упорством. Поэтому Кэйси оставалось только пытаться заслонить ее так, чтобы она не видела тела Дардена, но и это ей не удавалось. Мег вытягивала шею, пока не смогла разглядеть труп своего отца, невидящие глаза которого даже теперь были устремлены в ее сторону.

Кэйси продолжала обнимать ее. Зная о прошлом Мег, зная, что делал с ней Дарден и до чего довел ее, она понимала, что Мег боится, что Дарден даже сейчас может подняться с дорожки и броситься на нее.

– Все в порядке, – тихонько приговаривала Кэйси. – Все хорошо. Он больше не сможет ничего с тобой сделать.

– Я мечтала об этом, – едва слышным голосом пробормотала Мег на грани паники. – Я все время мечтала об этом. Этого не может быть. Просто не может.

Как раз в этот момент к ним приблизился Джордан.

– Может, Мег, – сказал он. – Он мертв. На этот раз все кончилось хорошо. Он больше не причинит тебе зла.

Кэйси обняла его одной рукой, но успела только благодарно взглянуть на него, как появились две полицейские машины с включенными мигалками. Еще две повернули с Западной Кедровой. Джордан направился к ним. На ступеньках он почти столкнулся с Джеффом и Эмили. Эмили, подойдя, погладила Мег по спине.

– Ты в порядке?

Мег всхлипнула, наконец оторвала взгляд от отца и судорожно кивнула.

– Все будет хорошо, – сказала она, продолжая обнимать ее за плечи, и повторяла это, когда начали осторожно подходить другие соседи. Было ясно одно: все они знали и любили Мег.

– Она сидела с нашим внуком, когда его привозили к нам. Мы никому не могли доверять так, как ей, – заявила одна соседка.

Другая подхватила:

– Она выгуливала нашу собаку, когда с моим отцом случился удар и нам пришлось срочно ехать в Пафкипси.

– Мег готовила куриный суп для моей жены, когда она заболела, – сказал Грегори Данн. – Она больше ничего не могла есть.

– Это был рецепт Мириам, – пробормотала Мег и неуверенно взглянула на Кэйси.

Кэйси улыбнулась и кивнула, давая понять, что ей известна история Дженни.

– Мириам была замечательной женщиной, – сказала она и почувствовала, как Мег слегка расслабилась.

Через несколько минут Мег снова посмотрела в сторону улицы.

– Можно мне подойти к нему?

– Ты уверена, что хочешь этого?

Мег кивнула.

Кэйси понимала ее желание поставить точку. Каким бы отвратительным человеком ни был Дарден Клайд, он был родным отцом Мег. Она провела с ним вместе гораздо больше времени, чем Кэйси – с Конни, и тем не менее Кэйси сейчас была здесь, жила в его доме, посетила его родной город, нашла его жену, распутывала историю Дженни и Пита. Все это тоже было способом поставить точку.

Но были и другие причины, по которым Кэйси хотелось помочь Мег. Во-первых, благодарность – она была признательна ей за все, что она делала для Конни. Во-вторых, сопереживание – у Кэйси болела душа от того, что Мег испытала в прошлом, и ей хотелось сделать так, чтобы теперь все было лучше. Еще одной причиной была растущая любовь – Мег обладала способностью вызывать симпатию в людях своей непосредственностью и невинной легкостью общения. И последнее – самое главное – они были кузинами. Кэйси подозревала, что теперь она всегда будет стараться опекать Мег, и это было не так уж плохо.

Держа ее за руку, Кэйси повела ее вниз по лестнице.

Уже подъехали двое экспертов, которые успели окончательно подтвердить смерть. Закрыв верхнюю часть тела Дардена простыней, они разговаривали с одним из полицейских. Остальные трое, вместе с Джорданом и Грегори, были с Шэрон Дэвис. Адвокат говорил что-то, упоминая о «необходимой обороне» и «защите третьего лица». Кэйси смогла уловить достаточно, чтобы понять: так как Шэрон выстрелила в Дардена, чтобы помешать ему выстрелить в кого-то еще, наказание за его убийство ей не грозит.

Высвободив руку, Мег подошла к телу отца. Она присела рядом с ним, дрожащей рукой откинула простыню и отпрянула.

– Я не видела его семь лет, – едва слышно сказала она Кэйси. – Он любил меня. Слишком сильно.

Кэйси удивило, как правильно Мег смогла сформулировать это, несмотря на шквал эмоций, который она должна была испытывать сейчас.

– Может, это к лучшему? – спросила Мег.

– Думаю, да, – ответила Кэйси. Она не могла вообразить другого варианта, при котором Дарден оставил бы Дженни в покое, если бы узнал, где она. Его страсть к ней превратилась в навязчивую идею, которая не могла пройти сама по себе. Его смерть была единственным вариантом, который окончательно мог избавить Дженни от ее страхов. Многие события должны были связаться неожиданным образом, чтобы все произошло именно так.

– Ты веришь в призраки? – спросила Мег у Кэйси, продолжая смотреть на Дардена.

Кэйси уже готова было ответить отрицательно, что явно требовалось Мег, но остановилась. Сама она не раз ощущала присутствие Конни. Она даже готова была признать, что часть духа хозяина перешла к Ангусу.

Мег взглянула на нее.

– Он не будет преследовать меня?

Ее голос был таким испуганным, что Кэйси категорично ответила:

– Нет. Мы с тобой ему не позволим.

Эксперты вернулись. Кэйси взяла Мег за руки и увела ее от тела.

– Он умер, – тихонько шептала она ей в самое ухо. Это был крайний способ необходимой терапии. – Ты видела это своими собственными глазами. Разве сейчас он кричит на тебя?

– Нет.

– Он смотрит на тебя?

– Нет.

– Он трогает тебя?

– Нет.

– Он был злым и несчастным человеком. Может быть, теперь он обретет мир.

В глазах Мег засверкали слезы.

– Мне бы этого хотелось. Я не хочу, чтобы он был злым и несчастным. Он был моим отцом.


У полиции имелись вопросы, и надо было организовать отправку тела Дардена обратно в Уокер для похорон. Мег решила – и Кэйси подумала, что для ее эмоционального состояния это было самым мудрым решением, – что не нужно воскрешать Дженни. Она не хотела возвращаться в Уокер. Теперь она была Мег и была довольна такой жизнью.

По официальной версии, переданной Джорданом Эдмунду О'Кифи по телефону, Дарден, обуреваемый подозрениями, набросился на Джордана с пистолетом и был случайно застрелен в ходе борьбы.

Единственным человеком из Уокера, который видел Дженни, была Шэрон, но она в достаточной степени прониклась судьбой Дженни, чтобы не вспоминать ее имя. Так она могла, к тому же, не впутывать в это дело свою дочь, что тоже было немаловажно.

К концу дня в Корте все успокоилось. Кэйси и Джордан вернулись в сад и настояли, чтобы Мег осталась с ними там. Это было мирное место, отгороженное даже от того, что случилось перед домом. Сад давал надежду. Джордан напомнил им об этом, между делом рассказывая о цветах. Он показал Кэйси бутоны на гортензии, ранние пионы. Он рассказал, что плотные соцветия гелиотропа будут цвести почти все лето, что калина прекрасно подходит для букетов, что колокольчики скоро уйдут на покой, и на их месте он посадит петунии. Он рассказывал, какие из растений многолетние и как они цветут каждый год. Он присел рядом с гардениями, которые, видимо, особенно любил. Они только начинали зацветать, но уже благоухали.

Кэйси была околдована его словами. Она переходила вслед за ним от цветка к цветку, а над ними и вокруг летали птицы и жужжали пчелы. Фонтанчик журчал неумолчно и успокаивающе.

Мег почти ничего не говорила и не могла долго усидеть на месте, подскакивая от каждого шороха. Она успокаивалась, когда Джордан поручал ей какое-нибудь несложное дело, например, отщипнуть верхушки побегов у рододендрона, оборвать отцветшие кисти сирени или вырвать прорастающую между камнями дорожки траву. Занимаясь каким-то делом, она чувствовала себя лучше, – бездействие заставляло ее вспоминать и беспокоиться.

Кэйси прекрасно это понимала. Когда она сама была занята, она не думала о состоянии Кэролайн. Поэтому после данного Джорданом урока ботаники она занялась оформлением бумаг на страховку, а закончив с этим, отправилась в дом, чтобы обзвонить очередных клиентов, которым надо было сообщить о переезде офиса.

Она собиралась вернуться в сад, когда в дом зашел Джордан, принеся тепло в прохладную комнату. За ухом у него торчал карандаш, а одну руку он держал за спиной. Он казался довольным собой.

Она удивленно улыбнулась ему. Тогда он протянул спрятанную руку и положил на стол бумажную салфетку. На ней был карандашный набросок цветущей гардении, точь в точь такой же, как в саду. Нет, поняла она, изумленно поднося салфетку ближе к глазам. Это была не просто гардения. В лепестки были вписаны черты самой Кэйси, так своеобразно обозначенные, но такие живые, что она была поражена. Глаза, нос, рот – он не упустил ничего, даже овал лица в середине цветка, обрамленный волосами, беспорядочно вьющимися вокруг и переходящими в ажурные лепестки.

Простой рисунок был прекрасен. Она прижала его к сердцу.

– Я помещу его в рамочку. Его щеки зарделись.

– Не надо. Это просто забавная штучка. Я хотел, чтобы ты улыбнулась.

– Ты очень талантлив, – сказала она, ощутив настоящий трепет. – Художник. Садовник. Спаситель. Я не знаю, как благодарить тебя за исправление тех страшных глупостей, которые я натворила.

– Что ты натворила?

– Помчалась в Уокер. Оставила Дадли Райту визитную карточку. Притащила сюда Дардена.

– Ты считаешь это страшными глупостями?

– Это было бы просто ужасно, если бы он не оказался убит. Это было бы кошмарно, если бы он убил Мег.

Наклонившись к ней через стол, он коснулся пальцами ее шеи.

– Ладно, ведь ничего этого не случилось. А случилось то, – его улыбка стала восторженной, – что ты ускорила ход событий, отправившись туда. Теперь Мег свободна. И дочь Шэрон Дэвис тоже. Ты поступила правильно, Кэйси Эллис. Конни мог бы тобой гордиться.

Кэйси неожиданно стало очень хорошо. Он не должен был так говорить. Он ни за что не должен был говорить этого с такой убежденностью. Но похоже, он точно знал, что именно это она больше всего хочет услышать. Она могла полюбить мужчину, который обладал такой степенью понимания, могла влюбиться в него с первого взгляда. Это открытие ошеломило ее. И она не могла скрыть этого.

Уже почти в девять позвонили из клиники и сообщили, что у Кэролайн опять был приступ.

Глава 23

Кэйси не нервничала так с первых дней после катастрофы, когда Кэролайн находилась между жизнью и смертью. И теперь все почти точно так же, говорил ей негромкий, но упрямый внутренний голос. Кэролайн всегда удавалось справиться. Вопреки ожиданиям врачей, она оставалась жива долгие три года. Не было бы ничего плохого в том, если бы она прожила еще. Вдруг через некоторое время удастся найти чудесное средство, которое пробудит ее к настоящей жизни?

Кэйси не хотела пугаться. Она все еще не потеряла надежду. Но все упрямые тихие внутренние голоса на свете сейчас не могли успокоить ее. И свежее воспоминание о гибели Дардена не способствовало этому.

Джордан вел машину. Кэйси сидела рядом с ним на пассажирском месте. Мег пробралась на заднее сиденье прежде, чем они успели предложить ей остаться в доме, хотя Кэйси на самом деле и не стала бы ей этого предлагать. Ей было жутко, но это было не то ощущение пустоты, с которым она жила эти три года. Ей было легче, когда кто-то был рядом.

Они ехали молча и скоро добрались до Фенвей. На третьем этаже Кэйси встретил дежурный врач. Он был мрачен.

– Я вообще удивляюсь, что она еще с нами, – тихо проговорил он, пока они торопливо пересекали холл. – На этот раз судороги были сильнее, чем когда-либо раньше. У нас есть распоряжение о невмешательстве, поэтому мы не проводили никаких процедур, только дали ей успокоительное. Приступ кончился, но для этого понадобилась значительно большая доза, чем обычно. Это создает дополнительную опасность.

Кэйси знала достаточно о лекарствах и их действии, чтобы понять это самой. Однако все равно спросила:

– Какую опасность?

– Ее жизнедеятельность и так замедлена. Если мы еще больше замедлим ее препаратами, она может умереть.

– Но если бы вы не справились с приступом, она бы все равно умерла?

– Да. И с большими мучениями. Мы называем это «плохой» смертью. Лучше, чтобы все происходило спокойно. Тогда это будет «хорошая» смерть.

– Поэтому вы и даете успокоительное.

– Да.

В палате у Кэролайн была Энн Холмс, что немного успокоило Кэйси. Из всех сиделок ей Кэйси доверяла больше всех. Когда они вошли в комнату, она поправляла одну из трубок, свисающих со стойки. Кислородная трубка была на месте. Монитор сердечных сокращенийпопискивал.

Кэролайн дышала шумно и хрипло, но выглядела практически так же, как обычно по вечерам – лежала на спине с закрытыми глазами, чуть приоткрытыми губами и руками поверх простыни. Только спутанные волосы и смятая постель свидетельствовали о происшедшем.

Обойдя кровать, Кэйси пригладила завитки все еще красивых серебристых волос. Она взяла ее руку и прижала к сердцу, не говоря ни слова.

– Ей трудновато пришлось, – мягко сказала Энн. Кэйси кивнула. – Мы, сиделки, все чувствуем, – продолжала Энн таким же тихим, спокойным голосом. – Мы не можем сказать, как и почему, но, даже не обращая внимания на физические перемены, мы знаем, когда такие пациенты, как Кэролайн, принимают решение. Ты должна помочь ей, Кэйси. Ты должна дать ей понять, что все правильно.

У Кэйси сдавило сердце.

– Она готова, – прошептала Энн.

– Но я – нет, – так же шепотом ответила Кэйси. Ее предупреждали, что такой момент настанет. Она знала, как пациенты приближаются к смерти, что происходит с ними при этом, что нужно им для этого – и она была готова ко всему этому, случись такое в течение первых месяца-двух после аварии. Но когда Кэролайн не умерла, она постепенно успокоилась. Она говорила себе, что для восстановления просто нужно время. Она научилась жить надеясь.

А теперь Энн говорит, что ей настало время уходить. Ситуация определенно изменилась. Но как с этим смириться?

– Она спит? – прошептала за плечом Кэйси Мег. Кэйси откашлялась и тихо ответила:

– По-своему.

– Она знает, что ты здесь?

– М-м-м… – замешкалась Кэйси, а потом, взглянув на Энн, призналась: – Я не уверена. Наверное, нет.

– Почему она так шумно дышит? Ей больно?

– Нет.

– Это хорошо. – Несколько минут Мег молчала, а потом добавила: – Она очень красивая.

Кэйси улыбнулась. Снова чувствуя комок, подступивший к горлу, она согласно кивнула. Кэролайн действительно была очень красива. Сколько Кэйси помнила себя, она всегда была такой.

Снова взяв мать за руку, Кэйси один за другим разжала ее худые пальцы. Сплетя их со своими, она перевернула руку Кэролайн ладонью вверх, посмотрев на внутреннюю сторону кисти. Она была темнее, чем наружная.

Кэйси испуганно взглянула на Энн, а та сказала:

– Это кровообращение. – Она только не сказала, что это недобрый знак, но все было ясно по выражению сожаления на ее лице, да и самой Кэйси уже было известно, что это значит. Помимо того, что объяснили ей врачи с самого начала, она прочитала много материалов об осложнениях, признаках и прогнозах для людей, находящихся в таком состоянии.

Все указывало на одно и то же. И понимание этого тяжким грузом ложилось на сердце Кэйси. Она растерла запястье Кэролайн, думая, а вдруг это поможет кровообращению, и, хотя знала, что это не так, все равно ощущала необходимость это делать.

– Она очнется? – спросила Мег.

Кэйси очень хотелось ответить утвердительно. Отчаянно хотелось. Но она не могла выдавить из себя ни слова. Присутствие Мег не мешало ей. Так же, как Джордан, Мег напоминала ей о жизни за пределами клиники. И это напоминание помогало ей не терять связь с реальностью. Вероятно, именно это было необходимо ей сейчас больше всего.

– Я надеюсь, что она очнется, – наконец ответила она Мег, – но похоже, что дела плохи.


Через два часа ничего не изменилось к лучшему. Дыхание Кэролайн стало даже еще более шумным. Не успевал врач откачать жидкость, как она заменялась новой. Ей уже приподняли голову, потом приподняли еще выше, но желаемого эффекта это так и не дало. Точно так же никакого эффекта не давало ни растирание Кэйси запястий Кэролайн, ни легкие прикосновения к лицу, ни тихие слова, которые она говорила матери.

Она еще никогда не чувствовала себя настолько отчаявшейся. За три года она уже привыкла смотреть на Кэролайн и считать месяцы, хоть это и было тяжело, но беспомощно сидеть рядом и смотреть, как та угасает, было просто невыносимо.

Мег задремала в кресле. Джордан стоял рядом с Кэйси, которая сидела на краешке кровати.

– Может, ты лучше отвезешь Мег домой? – тихо предложила она. – Ей надо поспать. И тебе тоже.

– И тебе.

Печально улыбнувшись, Кэйси посмотрела на Кэролайн.

– После аварии все было точно так же. Я сидела здесь часами, ожидая каких-то изменений. Я засыпала и просыпалась на стуле. Теперь я могу делать то же самое. Я не могу оставить ее одну.

– Они позвонят, если что-то изменится.

– Я знаю. Но от дома до клиники десять минут.

Он не ответил, а просто взял ее за руку. Она прислонилась щекой к его плечу, чтобы хоть немного успокоиться. И вдруг ее осенило. Затаив дыхание она подняла голову.

– О! – Она взглянула на Джордана. – Все эти месяцы я думала о том, что если маме станет лучше, я найду возможность забрать ее домой. Но у меня практически не было места. А теперь есть. Я хочу показать ей дом.

– Она не сможет его увидеть, – тихо напомнил он.

– Может, и нет, но что в этом плохого? Она лежит тут уже три года. Может, в этом и есть проблема. Может, ей надо поменять обстановку, чтобы она смогла увидеть, что мир вокруг нее продолжает существовать. В доме полно места. Ей будет там так же комфортно, как здесь. За те деньги, что я плачу за ее пребывание здесь, мы сможем нанять круглосуточную сиделку. – Планы теснились в голове. – И я смогу навещать маму в перерывах между клиентами. И если что-то случится, я буду с ней. И буду чувствовать, как будто я сама что-то делаю для нее. – Еще одна мысль пришла ей в голову и заставила ее слегка улыбнуться. – Тебе не кажется, что это поэтичный акт справедливости? Конни оставил мне дом, но она за всю жизнь ничего от него не получила. Мне кажется, это будет уместно и правильно, чтобы она увидела дом. Чтобы она оставалась там. Чтобы она пользовалась им.

– Думаешь, ей бы этого хотелось? – тихо спросил Джордан.

– Если нет, – с вызовом возразила Кэйси, – пусть откроет глаза и скажет мне об этом.


Ранним утром следующего дня они перевезли Кэролайн домой. Машина скорой помощи доставила ее из клиники в Бикон-Хилл, где ее встретили Кэйси с Джорданом, Мег и нанятой сиделкой. Через короткое время они устроили ее на большой кровати Конни. Кэйси и слышать не хотела о том, чтобы уложить ее где-то еще.

Ангус, по всей видимости, оказался не против. Переждав суматоху за занавеской, он вышел и осторожно подошел к кровати. Запрыгнув на нее, он прошелся вдоль одного бока Кэролайн, затем – вдоль другого, обнюхивая все по дороге. Потом, кажется, нисколько не смутившись тем, что это не Конни, свернулся калачиком у нее в ногах и заснул.

Это была хорошая новость.

Плохой новостью было то, что Кэролайн никак не отреагировала на переезд. Руки безжизненно лежали поверх одеяла. Она даже не кашлянула, а продолжала хрипеть на каждом вздохе.

Кэйси обвиняла в этом повышенную дозу успокоительного, но у нее не хватало смелости попросить сиделку отключить капельницу. Она не стала спрашивать об этом и врача, который заглянул в середине дня. Иначе будут новые приступы, сказал бы он. Никому из них не хотелось этого, и меньше всех – Кэйси. Она больше не хотела искушать судьбу. Она уже устала от этого.

К тому же ее эмоции странно изменились. Чувство триумфа, которое она вроде бы должна была испытывать, перевезя Кэролайн в дом Конни, так и не появилось. Вместо него возникло некое удовлетворение. Кэйси ощущала – каким бы абсурдным это ни казалось – непонятное умиротворение. Она поступила правильно. Она верила в это всей душой. Привезя сюда Кэролайн, она завершила некий виток в своей собственной жизни.

Ей еще было страшно, но она уже могла держать этот страх под контролем, достаточным, чтобы быть в состоянии принимать клиентов – и не просто принимать, но и квалифицированно консультировать их. Да, человек со стороны мог счесть ее холодной и бесчувственной, если она могла работать, пока ее мать лежала наверху в бессознательном состоянии. Но человек со стороны не был в ее шкуре последние три года.

Да, но были и другие люди со стороны. Те, которые были в ее шкуре. Кэйси была одной из многих тысяч, дежуривших у постели любимых, долгое время пребывавших в состоянии комы. После того, как она говорила с некоторыми из них и читала о других, она знала, что для тех, кто наблюдает и ждет, спасение только в возвращении к нормальной жизни. Так же, как Кэйси в последние три года не могла проводить рядом с Кэролайн каждую минуту своего времени, так же она не могла делать это сейчас. Да и сама Кэролайн наверняка бы этого не захотела. Она была деятельным человеком. Она бы с пониманием отнеслась к тому, что Кэйси с уважением относится к интересам своих клиентов.

Одной из них была Джойс Льюэллен, но на этот раз в офис зашла совсем другая Джойс. У этой на щеках был румянец, а походка стала упругой. Она производила впечатление человека, с плеч которого сняли огромную ношу.

– Ну?.. – начала Кэйси с ободряющей улыбкой, когда они обе заняли свои привычные места.

– Мы проиграли, – объявила Джойс.

Кэйси предполагала услышать о победе. Ее улыбка стала изумленной.

– Судья вынес решение не в нашу пользу, – пояснила Джойс, – но случилось нечто невероятное. Я хотела выиграть. Вам известно, как сильно я этого хотела. Последнюю ночь я вообще не спала. Я была в абсолютно расстроенных чувствах, когда ждала решения в кабинете у адвоката. Когда оно было доставлено, он сначала прочел его сам, а затем – вслух мне. И положил бумаги на стол. И… точно так же… все закончилось. Понимаете, все, что вы говорили мне, пронеслось у меня в голове, и неожиданно все это обрело смысл. Я пыталась. Никто не может обвинить меня в том, что я не приложила максимум усилий. Я пыталась найти ответственных за смерть Нормана. И не смогла. Я не могу сказать, что я счастлива. Все-таки Норман умер. И девочки все равно остались без отца, а я – без мужа. Но решение судьи удовлетворило меня. Я сражалась до конца. Чем бы все ни закончилось, я старалась.

Удовлетворение. Кэйси определяла тем же словом свое состояние после того, как перевезла Кэролайн сюда, в дом Конни. Ее ситуация была ничем не счастливее, чем у Джойс. Кэролайн продолжала оставаться в бессознательном состоянии. Но перевезя сюда Кэролайн, Кэйси сама сделала что-то. Точно так же, как Джойс сделала что-то, добиваясь судебного решения.

– После смерти Нормана вы чувствовали себя беспомощной, – проговорила Кэйси, сознавая, что именно так и сама чувствовала себя.

– Очень. Наш брак не был идеальным. Я рассказывала вам об этом. Но он хорошо относился ко мне, и тем более – к дочерям. Мне казалось, что я должна попытаться.

– В последнюю неделю вы были очень возбуждены. Сейчас вы продолжаете испытывать гнев?

Джойс задумалась над вопросом.

– Если очень постараться, я могу вернуть это чувство. Но что-то словно прорвалось, и я испытала облегчение. Если бы я могла вернуть Нормана, я бы пошла ради этого на все, но это невозможно. Я была на предварительных слушаниях. Судья показался мне умным и честным человеком. Теперь он вынес свое решение. И от меня уже ничего не зависит.

Кэйси завидовала Джойс. Хотела бы она, чтобы какой-нибудь судья снял с нее ответственность – кто-нибудь, кто сможет со всей уверенностью заявить, записать и скрепить печатью решение о том, что время Кэролайн пришло. Кэролайн отдалялась от нее все больше. Вопрос был в том, настало ли время отпустить ее окончательно.


Кэролайн теперь не оставалась одна. Когда рядом не было Кэйси, ее заменяла сиделка, а в ее отсутствие – Мег, которая сидела на краешке кровати, держа руку Кэролайн в своих и тихонько напевая. В середине дня заехала Брайанна. Потом приходили Дженна, Джой и другие подруги Кэйси. Потом двое знакомых из школы йоги. Потом – друзья Кэролайн из Провиденса. Потом Эмили.

Джордан весь день приходил и уходил. В какой-то момент, когда Кэйси сказала, что ей очень бы хотелось перенести Кэролайн в сад, он взял дело в свои руки и принес сад к Кэролайн.

Он поставил в вазы калину и душистый ясменник, колокольчики, сирень и лилии. Он принес первые пионы и гвоздички. К концу дня комната Кэролайн благоухала почти так же, как и сам сад.

Ранним вечером, когда Кэйси осталась с Кэролайн наедине, удивляясь всему происходящему, в приоткрытую дверь спальни тихонько постучали. Подняв голову, Кэйси увидела Рут Ангер, которая стояла, не решаясь переступить порог, и явно не была уверена в правильности того, что пришла сюда.

Кэйси была поражена. Она не знала бы, как реагировать на это, – и могла бы напомнить себе, что Кэролайн вряд ли захотела бы видеть жену Конни рядом с собой, – если бы не провела с Рут то короткое время три дня назад. Вопреки всем предчувствиям Рут тогда понравилась ей. А теперь она была просто тронута.

Несмело улыбаясь, она жестом пригласила ее войти.

– Я не была уверена… – начала Рут, подходя к кровати и глядя на Кэролайн. На ее лице читалась неподдельная печаль.

– Откуда вы узнали, что она здесь? – спросила Кэйси.

– Я звоню в клинику каждый понедельник.

Кэйси не знала об этом. Никто там не рассказал ей. Но, конечно, она не спрашивала.

– Зачем… вы звонили?

– Чтобы узнать, как она, – объяснила Рут, не отрывая глаз от Кэролайн. – Я не верила в то, что Конни сам может снять трубку и позвонить, но мне казалось, что он должен узнать, если что-то изменится.

– А цветы – это тоже ваша работа?

– Нет. Это он делал сам. – Она замолчала и задумчиво улыбнулась. – Я столько раз представляла себе, что могу встретить твою мать на улице, но никогда не думала, что наша встреча может быть такой.

– Какая разница? – спросила Кэйси, но без горечи. Как бы она ни старалась, она не испытывала неприязни к Рут. – Конни достался вам.

– Да. Мне. И он меня по-своему любил. Но она все равно была частью его жизни.

– На одну ночь. И все.

– Одна ночь, одна дочь, – с легкой улыбкой уточнила Рут, и это тоже тронуло Кэйси. У Рут не было никаких причин желать Кэйси добра. Однако и в прошлую пятницу, и сейчас она вела себя так, что Кэйси чувствовала себя с ней на удивление легко.

– Да, – тихо сказала Кэйси, закрывая тему.

– Я видела внизу Джордана, – сказала Рут. – Я рада, что он здесь.

– Вы знакомы с Джорданом?

– Да. У нас есть кое-что общее, и это не только Конни. Кэйси не сразу сообразила, потом, наконец, до нее дошло:

– Живопись!

– Мы все время встречались на выставках, даже до того, как узнали, что нас связывает и кое-что еще. Конечно, он гораздо талантливее, чем я.

– Вероятно, он бы мог с этим поспорить.

– Это потому, что он джентльмен, – возразила Рут, потом продолжила: – Я принесла обед. Мег уже его разогревает.

– Это так мило с вашей стороны.

– Я бы хотела помочь чем-то большим.

– Вы и так помогаете – тем, что думаете о нас. Мне действительно это очень приятно.

– Если будет нужно что-то еще, я была бы рада, если бы ты обратилась ко мне.

– Обещаю, – искренне сказала Кэйси, улыбнувшись.


Кэролайн дышала все хуже. Когда сиделка переворачивала ее на бок, Кэйси была рядом, помогая поддерживать ее, умоляя ее прокашляться, чтобы прочистить дыхательные пути.

– Ну же, мам. Ты можешь это. Сделай это ради меня.

Но Кэролайн оставалась безответной. Когда они перемещали ее в полусидячее положение, она хрипела так же, как всегда. У Кэйси из головы не выходило сочетание «предсмертный хрип». Она снова и снова отгоняла эту мысль. Но она возвращалась.

Перемену услышала даже Мег. Она стояла рядом с кроватью Кэролайн, глядя на нее, напротив Кэйси.

– Как будто она хочет сказать что-то тебе, только ты не можешь расслышать, поэтому она говорит все громче и громче. Что она пытается сказать?

Кэйси боялась, что она знает. Наклонившись ниже, она умоляла:

– Ответь мне, мам. Скажи, что ты чувствуешь. – Не услышав ничего, она продолжала настаивать: – Мы же всегда разговаривали с тобой. Помнишь, как мы это делали – не сразу после аварии, а потом? Ты же говорила со мной, мама. Я слышала тебя совершенно ясно. Ты думала свои мысли, а я слышала их.

– А кто-нибудь еще мог слышать ее? – спросила Мег. Кэйси грустно улыбнулась.

– Нет. Но никто больше не знал ее так хорошо, чтобы думать ее мыслями.

– Если это ты думала ее мыслями, были ли они настоящими?

Вопрос застал Кэйси врасплох. Она выпрямилась. Если дело было в управлении реальностью, то Мег задала верный вопрос, который сама Кэйси стеснялась задать себе. Мег не была психотерапевтом, у нее вообще не было никакого образования, кроме средней школы. Но она пережила собственный эмоциональный кризис, и прошла курс интенсивной терапии, и вышла оттуда абсолютно нормально функционирующим человеком. Это делало ее достаточно компетентным лицом.

Кэйси неожиданно овладело любопытство.

– Расскажи мне про Пита, – попросила она.

На лице Мег отразилось удивление, но только на секунду.

– Что… ты хочешь услышать?

– Он был настоящим?

– В моей голове – да. Настоящим по-настоящему – нет.

– Когда ты была маленькой, у тебя были придуманные друзья?

Мег покачала головой.

– Когда ты впервые увидела его, ты сознавала, что сама его придумала?

Она, кажется, серьезно задумалась над вопросом, и когда наконец ответила, ее голос звучал неуверенно:

– Я хотела бы сказать, что да. Тогда бы я не выглядела сумасшедшей.

– Мег, я же разговариваю со своей матерью! – воскликнула Кэйси. – По-моему, это мало чем отличается!

– Отличается, – не согласилась Мег. – Твои поступки не зависят от того, что ты придумываешь.

– Еще как зависят. Однажды я решила, что мы отправимся в путешествие. И забронировала для нас места в круизе на Аляску.

Мег приободрилась.

– Когда Пит был со мной, я считала его реальным. На самом деле. Я только не знала, останется ли он. Я все время думала, что вернусь домой и обнаружу, что он уехал. Я не могла поверить, что действительно нужна ему.

Обо всем этом Кэйси читала в записках.

– А когда ты поняла, что придумала его себе? Мег некоторое время обдумывала ответ.

– Я всегда считала, что это произошло в больнице. Когда я только попала туда, я была, можно сказать, на грани. Иногда я верила в то, что он приедет и заберет меня. А иногда знала, что этого не будет. Не может быть.

Кэйси почувствовала, что это еще не все, что хотела сказать Мег. Она ждала.

Наконец, очень тихо, Мег продолжила:

– Когда мне в первый раз пришла в голову мысль, что, возможно, я придумала его от начала до конца? Это было, когда я выбралась из карьера и пряталась в лесу. Понимаешь, – проговорила она с внезапным воодушевлением, даже горячностью, – подразумевалось, что мы вдвоем должны отправиться к чему-то лучшему. Я шла за ним. Я ныряла и ныряла, но не могла остаться внизу.

– Ты не думала, что он мог утонуть?

– Нет. О, нет. Пит бы ни за что не утонул. Он был таким сильным. И прекрасным пловцом. – Осознав свой порыв, она застенчиво улыбнулась Кэйси. – Ну, то есть я придумала его таким. Но потом он не вынырнул обратно на поверхность, чтобы забрать меня. Я начала уставать, а его не было рядом, чтобы помочь мне остаться под водой, а я не могла этого сделать без него. Когда я выбралась из воды, его не было. И тогда я почувствовала, что опять одинока, как всегда.

Кэйси подумала о нескольких последних попытках поговорить с Кэролайн, когда мать не отвечала ей. Тогда она тоже чувствовала себя одинокой. Однако думая об одиночестве теперь, она уже не испытывала такой острой боли.

– А в клинике тебе было одиноко?

– Сначала – да. Я никого там не знала. Но все они оказались такими милыми. Они хотели помочь мне. Раньше люди никогда не хотели мне помогать. Нет. Была Мириам. Но у нее не было ничего общего с Питом.

– А сейчас тебе никогда не кажется, что ты видишь Пита? В магазине или на улице?

– Это же невозможно. Его не существует. Я придумала его, потому что он был мне так нужен.

– Ты скучаешь по нему?

Дженни сделала движение, словно хотела покачать головой, но остановилась. Снова застенчиво взглянув на Кэйси, она ответила:

– Иногда. Он любил меня.

Кэйси ощутила волну сопереживания. Она обошла кровать и обняла Мег.

– Теперь есть и другие, кто любит тебя. Тебя очень легко полюбить.

– Ты же понимаешь, о чем я, – тихонько проговорила Мег. Кэйси понимала. Она читала «Флирт с Питом». Та любовь, которую Дженни нашла в своем Пите, была совсем другой. – Но это была игра, – ровным голосом сказала она. – Я знаю.

Кэйси отстранилась и внимательно вгляделась в ее лицо. Макияж на нем опять был достаточно легким, чтобы можно было различить бледные веснушки. Точно так же по мере того, как искусственный цвет красного дерева смывался, ее волосы постепенно приобретали более естественный оттенок рыжего.

– Игра воображения, – продолжала Мег, уже увереннее глядя в глаза Кэйси. – Мне нужен был кто-то, кто мог бы увезти меня. Я не хотела жить, если бы мне пришлось жить с Дарденом. Я была в отчаянии, поэтому и придумала эту игру. Мне это объяснили в клинике.

– Ты сама веришь в это? Она немного подумала.

– Да. А ты?

Кэйси кивнула. Она имела представление об играх, которые может изобретать человеческий разум. Они назывались психозами. Некоторые из них были краткосрочными, другие – продолжительными. У Дженни психоз развился в ответ на конкретный источник стресса, а именно – неминуемое возвращение Дардена из тюрьмы и тот ужас, который должен был снова наполнить ее жизнь. Избавившись от этой ситуации, она успешно излечилась.

– Ты чувствуешь то же самое, когда слышишь голос своей матери?

Кэйси непонимающе смотрела на нее.

– Отчаяние, – пояснила Мег. – Как будто твоему воображению необходима игра?


Скрестив ноги, Кэйси сидела в темноте на кровати. Она разделась, чтобы лечь спать, но не могла заснуть больше чем на несколько минут. Теперь было уже раннее утро. Отослав ночную сиделку на кухню, она осталась с Кэролайн одна.

Нет, не одна. С ней был Ангус, свернувшийся калачиком в ногах у Кэролайн. Похоже было, что он застолбил это место и с тех самых пор, как ее привезли сюда, не отходил никуда далеко.

Появился Джордан, ступая босиком по ковру.

– Привет, – прошептал он, легонько коснувшись ее шеи тыльной стороной ладони. Этот краткий жест был полон невыносимой нежности и вселял странную уверенность. – Не спится?

Она улыбнулась, покачала головой и потянулась к его руке. Он стоял, глядя на Кэролайн.

– Она дышит…

– Плохо. – Кэйси не могла обманывать себя.

Он притянул ее руку к губам, поцеловал, а потом прижал к своей груди.

– Чего ты боишься? – тихо спросил он. – Что больше всего тебя беспокоит?

Кэйси не нужно было долго раздумывать над ответом. На протяжении всей ночи она задавала себе тот же самый вопрос.

– Остаться одной. Не иметь никакого тыла. Я не во всем была согласна с ней, но я всегда сознавала, что она есть. Она моя мать. Я не уверена, что кто-нибудь еще может дать тебе такую бескорыстную любовь, как мать. У меня были клиенты, которые были лишены такой любви, и они очень страдали. У меня были клиенты, у которых она была, но которые лишились ее в слишком раннем возрасте. А мне уже тридцать четыре. Я должна быть благодарна за то, что все эти годы она была у меня. Так почему мне этого мало?

– Ты сама сказала. Она – твоя мать. Это неповторимые отношения.

– Она всегда любила меня, даже в сложные периоды. Она любила меня, когда я была наименее симпатичной личностью.

– Не могу поверить, что ты когда-то была несимпатичной, – улыбнулся Джордан.

– Можешь мне поверить. Была. Была маленькой дурочкой. Временами я бывала просто невыносимой.

– Она должна была понимать почему. Легко смириться с чем-то, если тебе известна причина.

– Все дело в бескорыстной любви. Я была ее единственной дочерью. У нее было множество друзей, но только одна дочь.

– Ты говоришь в прошедшем времени.

Кэйси сделала это не специально. Слова сами произнеслись именно так. Она вгляделась в лицо Кэролайн, чтобы понять, не заметила ли этого и она?

Конечно, она не заметила. Ее глаза оставались закрытыми, а все жизненные силы уходили на дыхание, на втягивание в легкие воздуха и выталкивание его обратно, на все более тяжелую борьбу, на мольбу.

Мольба. Кэйси чувствовала это. В ее голове звучали слова Мег. «Как будто она хочет сказать что-то тебе, только ты не можешь расслышать, поэтому она говорит все громче и громче» Что она пытается сказать?

Следом пришли слова Энн Холмс. «Ты должна помочь ей, Кэйси. Ты должна дать ей понять, что все правильно».

– Правильно ли это? – прошептала Кэйси.

Она смотрела на Кэролайн, но вместо нее ответил Джордан.

– Использовать прошедшее время? Если ты сама стала так говорить, значит, это правильно. Только ты здесь решаешь, Кэйси.

– Нет, – сказала она. – Дело не во мне. Дело в ней. – Но едва проговорив это, она поняла, что это неправда. Кэролайн не было никакого дела до времен глаголов. Сейчас, как бы эгоистично это ни выглядело, имело значение только то, что сама Кэйси начала с этим примиряться. Использование прошедшего времени после того, как она так старательно придерживалась настоящего и будущего, что-то значило.

Подсознание часто первым все понимает. Но сознание Кэйси не поспевало за ним. Сидя здесь, в темноте, она неожиданно поняла, что ее жизнь наконец-то приобрела цельность. Свободные концы соединились, все необходимости встретились. Она мысленно примирила своих родителей, нашла совершенно особенного любовника в Джордане, кровную родственницу – в Мег и неожиданную подругу – в Рут. Дом Конни оказался на ее стороне. Точно так же, как индивидуальная практика. У нее были друзья, которые любили ее, и коллеги, которые ее уважали. У нее был сад – убежище на трудные времена и просто дар свыше – на мирные.

«Чего ты боишься? – спрашивал Джордан. – Что тебя больше всего беспокоит?»

«Остаться одной», – не раздумывая ответила она. Но сейчас она неожиданно осознала, что она не одинока. Если она не понимала этого раньше, то последние несколько дней ясно показали ей это. Ее окружали люди, которые были ей глубоко небезразличны и которым была глубоко небезразлична она. У нее была очень богатая жизнь.

Одинока? Она привыкла использовать это понятие просто потому, что выросла в неполной семье. Но на самом деле она никогда не была одинокой. Будь на ее месте клиентка, она бы предположила – спокойно и неагрессивно, – что «одиночество» служит ей оправданием за неправильные поступки, гнев, даже жалость к себе. Теперь она не ощущала ничего из этого. Здесь, рядом с Кэролайн и Джорданом, она была в мире с собой и с миром. Горечь ушла. И страх тоже.

Ее мать сказала бы, что она, наконец, выросла, возможно, именно этого и ждала Кэролайн, именно из-за этого цеплялась за жизнь эти долгие три года, хотя ее существование нельзя было назвать так в полном смысле этого слова. Она ждала, пока Кэйси обретет этот внутренний покой, дала ей время и место для этого, как поступала почти всегда, пока Кэйси росла. Кэйси была упорным ребенком. Она хотела думать своей головой, учиться на своих ошибках и искать свои ответы. Теперь она их нашла. Кэролайн дала ей на это время. Это был ее прощальный дар.

Джордан поцеловал ее в макушку.

– Буду греть для тебя постель, – сказал он, странным образом попав в лад с ее мыслями и желаниями. – Позови, если буду нужен.

Кэйси не могла сдержать волнения. Она подозревала, что внезапный прилив эмоций связан как с ее чувствами к Джордану, так и с тем, что она должна была сделать. Не в силах произнести ни слова, она молча кивнула.

Когда он вышел из комнаты, она вновь повернулась к Кэролайн. В глазах у нее стояли слезы.

– Правда, он замечательный? – пытаясь улыбнуться, спросила она. Потом повторила умоляюще: – Правда? Ты же не будешь спорить. Если бы он был одним из моих бывших парней, ты бы сказала, что мы еще слишком мало знаем друг друга и что я должна быть осторожнее. Но он такой надежный, тебе не кажется?

Она поднесла руку Кэролайн к губам, поцеловала и прижала к шее. Эмоции болезненно сжимали ей горло, но она упрямо выдавливала из себя слова. Они не могли больше ждать. Время пришло.

– Мам? – прошептала она. – Я хочу, чтобы ты выслушала меня. Это действительно очень важно. – Она остановилась, чтобы вытереть стекающие по щекам слезы. Всхлипнув, она ощутила чувство страха. Если слова сказаны, их уже нельзя будет вернуть. Но она чувствовала сердцем, что поступает правильно.

– Все правильно, мама, – со всей возможной нежностью проговорила она. – Ты можешь уйти. Со мной все в порядке. Со мной правда все в порядке. Теперь ты можешь уйти. Ты можешь оставить меня.

Баюкая руку Кэролайн, она тихо плакала. Но она еще не все сказала. Еще раз всхлипнув, она собралась с силами.

– Я хочу, чтобы ты была спокойна. Я не хочу, чтобы ты страдала. Ты так отчаянно боролась, но ты устала, и я не могу винить тебя в этом. Это продолжалось слишком долго. Пусть твой уход будет «хорошим». – Ее голос на последних словах превратился в стон, и она снова тихо заплакала. Когда через некоторое время она смогла продолжать, ее голос стал хриплым. Если ты оттягивала этот момент ради меня, то мне очень жаль. – Она прерывисто вздохнула. – Нет. На самом деле мне не жаль. Три года назад я не была готова к этому. Сейчас – да. Ты облегчила мне это. Я рада, что ты познакомилась с Джорданом. Мама, он единственный. Я действительно в это верю. Разве я когда-нибудь раньше говорила такое? Нет. Но он – это не все, что сложилось правильно в моей жизни. – Она коротко, почти истерично засмеялась. – Думаешь, я считаю, что раньше в моей жизни все было неправильно? Нет. Но теперь все встало на свои места и сложилось как надо. – Ее голос задрожал, слезы вновь потекли из глаз. – Я хочу, чтобы… чтобы для тебя тоже все сложилось правильно. Я хочу, чтобы ты была спокойна. Ты это заслужила. Я так люблю тебя.

Тихо всхлипывая, она достала салфетку из коробки на тумбочке и вытерла слезы. На этот раз, справившись с собой, она заговорила не сразу. Ее внимание отвлек Ангус. Он больше не лежал, свернувшись калачиком, а сидел, глядя на Кэролайн своими огромными зелеными глазами. Она проследила за его взглядом. Дыхание Кэролайн стало легче.

Сначала она подумала, что это ей кажется. Поэтому она постаралась прислушаться. И получила обнадеживающий результат. У Кэйси больше не было иллюзий. Она больше не верила в выздоровление Кэролайн. Реальность лишила ее этой надежды. Но возникла другая – надежда на «хорошую» смерть.

Убежденная этим тихим дыханием, что она говорит то, что Кэролайн хочет слышать, Кэйси продолжала:

– Ты была потрясающей матерью. Думаю, что всегда знала об этом в глубине души, даже когда мне казалось, что я ненавижу тебя. Но ты всегда поступала правильно, мама, даже тогда, когда позволяла мне натворить что-нибудь, а потом жалеть об этом. Даже теперь. Ты держалась ради меня. Мне кажется, ты знала, что Конни умер. И тогда тебе стало хуже. Но ты все равно держалась. Но теперь все правильно. – Ее голос задрожал, зазвенел, сорвался. – Правильно… что ты уходишь, что я… отпускаю тебя.

Плача, тихонько покачиваясь взад-вперед, она снова прижала руку Кэролайн к губам. Постепенно слезы утихли.

Она нежно провела рукой по лбу Кэролайн, по ее щеке, по волосам.

– Все правильно, – прошептала она. – Со мной все в порядке. Ты же знаешь, ты никогда не умрешь, пока жива я. Я – это во многом ты. Раньше я не видела этого. Не хотела видеть. Я хотела быть независимой и поступать по-своему, но на самом деле это часто оказывалось по-твоему. Особенно в последнее время. – Она улыбнулась. – Ты всегда будешь со мной, мама. Как Джордановы многолетники. Каждый год в моей жизни будет зацветать что-то, что напомнит мне тебя. Оно всегда будет иным, никогда не будет повторяться, но это и хорошо. Любовь не проходит.

Произнеся эти слова, Кэйси успокоилась. Неожиданно ощутив непомерную усталость, она прилегла рядом с Кэролайн, прижала ее к себе, согревая, и, приложив ухо к груди матери, слушала биение ее сердца, пока не оказалась во власти сна.

Эпилог

Лето в саду было временем пышного расцвета. Кроны берез стали гуще, тсуги вытянулись, листва кленов и дубов приобрела темно-зеленый оттенок, а хвоя можжевельника – синеватый отлив морской волны. Уже не такие беззаботные, как в брачный сезон, птицы растили потомство. Недели шли, и все новые и новые слетки присоединялись к родителям у кормушки. Пчелы жужжали в рододендронах, а когда те отцвели – в гардениях, потом пришел черед гортензий. Порой в сад залетали бабочки, прекрасные, но слишком стремительно исчезающие.

Практика Кэйси тоже процветала, бурно разрастаясь вместе с Джордановыми недотрогами. Она не могла сказать, обязана ли этим упрочением собственной репутации тайной помощи Эммета Уолша или просто престижу расположения офиса в Бикон-Хилл, но ее график становился все более плотным. Прошел месяц с момента переезда в офис Конни, а ей уже казалось, что она работает там всю жизнь. По всей видимости, так же казалось и Ангусу. С тех пор как он стал выходить из спальни хозяина, он превратился в ее тень. О, сначала он не слишком выставлял себя напоказ, соблюдал дистанцию, двигаясь с молчаливым достоинством. Но скоро он привык сворачиваться клубком у ее бедра во время каждой консультации. Если он действительно был духом Конни, она не могла жаловаться.

Не могла пожаловаться она и на Джордана. Он помог ей похоронить Кэролайн и пережить горе и продолжал ухаживать за садом, где одни цветы сменяли другие на протяжении всего лета. Пока барвинок разрастался, а люпин выносил вверх свои царственные соцветия, их отношения с Джорданом тоже развивались. Она не торопила события. После того как большую часть своей жизни она действовала под влиянием внезапных порывов, теперь ей нужно было время. Теперь, когда не стало матери, а до этого – отца, она осталась старшей в семье. Влюбленность в Джордана была внезапной, пришедшей к ней в сложный период. Теперь она хотела устойчивости и ждала, перерастет ли эта влюбленность в нечто большее.

То, насколько чутко угадывал ее желания Джордан, не переставало изумлять ее. В жизни, точно так же как и в любви, его чувство времени оказалось безошибочным. Он знал, когда познакомить ее со своим искусством, а когда – со своими друзьями. Он знал, когда предложить ей посадить цветы на могиле Кэролайн, когда – съездить в Рокпорт, навестить Рут, а когда – в Амхерст, познакомиться с тринадцатилетним парнишкой с ярко-рыжими волосами.

Джоуи Баттл. Кэйси узнала его с первого взгляда. Он жил в семье друзей Джордана и ходил в маленькую частную школу, которая уделяла такое же внимание душе, как и знаниям. Счета оплачивал Джордан.

– Я не мог оставить его в Уокере, – объяснил он, когда увидел, что Кэйси поражена его поступком. – Я не помог Дженни, когда мог. Я не имел права дважды совершить одну и ту же ошибку.

За это Кэйси полюбила его еще больше. И это было не единственное, за что его можно было любить. В августе он отвез ее погостить к своим родителям в Уокер. До этого его мать несколько раз приезжала в Бостон, и они с Кэйси очень сблизились, но в этот раз Джордан в первый раз за довольно продолжительное время встретился с отцом. Он утверждал, что ему не хватило бы на это смелости, если бы с ним не было Кэйси, и она готова была поверить ему. Он побаивался отца – она поняла это с первой же секунды их встречи.

Джордан был сильным мужчиной. Он осознавал свое место и свои желания в жизни. Однако его отец был способен заставить его молчать, избегать ответов на вопросы, уходить в защиту. В глазах Кэйси это нисколько не казалось слабостью. Если бы даже она не видела как профессионал, что он чувствует, она могла бы понять это на собственном опыте. Родители обладают уникальной властью над детьми. При этом неважно, сколько детям лет или насколько далеки они друг от друга в повседневной жизни. С момента рождения они получают послания от родителей. Эти послания так же крепко отпечатываются в душах, как цвет волос, глаз и рост – в генах.

Со временем Джордан стал чувствовать себя в родительском доме более уверенно, особенно, когда приехали сестры с семьями. Они были очень рады видеть его и просто влюбились в Кэйси. Для нее, у которой никогда не было никакой семьи, кроме матери, это был лучший из дней.

Но и это было не все. На следующий день после сбора всей семьи, Джордан повез ее еще дальше на север, в маленький, тихий городок. Проехав через скромный центр, они повернули на узкую зеленую улочку и подъехали к маленькому желтому домику с мшисто-зелеными ставнями, окруженному тсугами и соснами, можжевельником и тисами, а также клумбами с цветами, многие из которых были и в саду в Бикон-Хилл. Мощеная дорожка вела между клумбами к трем деревянным ступенькам террасы. На террасе стояла пара кресел-качалок. В одном из них сидела старушка.

Кэйси с любопытством взглянула на Джордана, но он не сказал ни слова. Развернув джип, он взял ее за руку и повел по дорожке. Старушка в кресле перестала качаться. У нее были белоснежные волосы и лицо, изрезанное глубокими морщинами, на ней было цветастое платье и белый передник, а выглядела она почти такой же озадаченной, как и Кэйси. Но та увидела в ней что-то знакомое, до боли знакомое.

Сердце у Кэйси начало колотиться.

Женщина не сводила с нее глаз. Поднимаясь вместе с Джорданом по ступенькам, Кэйси увидела, какие они голубые – хоть и слегка поблекшие с возрастом, но все равно голубые. Голубые глаза, белоснежные волосы, которые вполне могли бы в юности иметь рыжий оттенок, и милая улыбка, полная любви, как хотелось считать Кэйси.

Старушка протянула ей дрожащую руку, и в тот же самый момент Джордан негромко произнес:

– Это Мэри Блинн Ангер. Твоя бабушка. Ей девяносто шесть лет.


Осень в саду была настолько великолепной, насколько может быть великолепной осень в Новой Англии. Клены стали огненными, березы – золотыми, дубы – красными. Буйно цвели черноглазые гибискусы, раскрылись розовые звездочки астр, а на калине закраснелись ягоды. Виноград, вьющийся по перголе, по стенам дома и сарая, превратился в разноцветный занавес всех оттенков оранжевого, красного и коричневого.

Стройная, в ослепительно белом платье, с венком из плюща в волосах, Кэйси прошла через дом, по каменной дорожке, к месту под деревьями, где ждал ее Джордан со священником. Впереди шествовали подружки невесты – Брайанна и Джой и почетная свидетельница – Мег, которая выглядела настоящей красавицей со своими естественно-рыжими волосами, уложенными в искусную прическу.

Кэйси шла одна, но не была одинока ни в каком смысле этого слова. По обеим сторонам от нее сад заполняли друзья и родственники. Ощущение присутствия Кэролайн во главе процессии было таким ясным, словно та была здесь в самом деле. Точно так же, как и Конни. Его офис никогда не стал бы вновь полон клиентов, его сад не стал бы цвести, а кот – не принял бы Кэйси, если бы он не одобрял этого.

Джордан ждал, такой прекрасный, что у нее захватило дыхание, и смотрел только на нее, так что слезы навернулись ей на глаза. Она сама порой сомневалась в его реальности, как Дженни с ее Питом. Но ей не приходилось щипать себя за руку, чтобы убедиться в этом. Ей достаточно было повернуть голову, посмотреть вокруг и позвать его по имени – и он был рядом.


Еще не кончился ноябрь, когда выпал снег. Он повис на редких листьях, что еще продолжали цепляться за ветви, укрыл одеялом вечнозеленые кусты и деревья, которые сами словно съежились в ожидании холодов, и ковром лег на камни дорожки. Хотя Кэйси и любила проводить время в саду, она была готова к переменам. Зима – это означало оставаться в доме, у огня, с кружкой глинтвейна и Джорданом. Это было время, когда они привыкали быть мужем и женой и открывали все новые чудесные грани такой жизни.

Джордан продал свою квартиру, перенес свой офис в одну из запасных комнат, а студию – в мансарду и учил Кэйси оценивать свои работы. Кэйси тоже продала квартиру, отдав Мег всю мебель, которую только могло вместить ее жилище, а оставшуюся продала, и они с Джорданом открыли свой первый общий банковский счет.

В марте, когда над влажной землей показались чистые головки подснежников, а крокусы раскрыли свои желтые, лиловые и розовые лепестки, у Кэйси уже был заметный животик.

Когда пришел июнь, она стала казаться себе просто огромной. А в начале августа, когда пришел срок, она чувствовала себя такой же богатой и полной материнских сил, как и сад.

Как-то незаметно оказалось, что ритм ее жизни совпадает с природным ритмом жизни сада. Ее родители оба любили цветы и деревья, точно так же, как и ее муж. А сама Кэйси? Этот сад сделал ее своей. Он помогал ей хранить ясность мысли и понимать, что реально, а что – нет. Он давал ей надежду в минуты отчаяния и облегчение в минуты стресса. Он был свидетельством постоянного возрождения жизни.

Когда следующим августом ее дочь праздновала свой первый день рождения, в ее волосах, еще по-детски мягких, но уже яркого, редкого рыжего оттенка, был венок из маргариток, она ела шоколадные пирожные и мороженое деревянной ложечкой, а потом упала лицом в землю, погнавшись за бабочкой.

Отец поднял ее и, гладя по животику, отнес к маме, от поцелуев которой «бо-бо» прошло, и дочка снова засмеялась. Жизнь была прекрасна.

Примечания

1

Тсуга – хвойное дерево семейства сосновых. (Примеч. ред.)

(обратно)

2

Мэн-кун – американская енотовая кошка. (Примеч. ред.)

(обратно)

3

Околосуточные (греч.).

(обратно)

4

Агорафобия – боязнь большого пространства и толпы. (Примеч. ред.)

(обратно)

5

Игра слов: Fall по-английски может означать «водопад» и «осень». Little – «маленький». (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Эпилог
  • *** Примечания ***