Полное собрание стихотворений [Федор Кузьмич Сологуб Тетерников] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Федор Сологуб Полное собрание стихотворений

«В мечтанья погруженный...»

В мечтанья погруженный,

Пo улице я шел.

Я был король влюбленный,

Пред мной стоял посол.

От милой королевы

Кольцо принес он в дар.

Привет любимой девы

Зажег во мне пожар.

И вот в мою столицу

Спешит уже она,

В парчу и в багряницу

Светло облечена.

От счастья мои щеки

Пылают горячо,

И вдруг удар жестокий

Я получил в плечо.

И голос грубый, строгий

Над ухом прогремел:

«Мальчишка босоногий!

Толкаться как ты смел!»

Как из лазури ясной

Я на землю упал,

И франт, от злости красный,

Мне yши натрепал.

С поникшей головою

Плетуся я вперед,

Мальчишки надо мною

Смеются из ворот.

30 мая 1879

Гайдамаки

По лугам зеленым

В гору от реки

На конях поспешно

Едут казаки.

К дому подъезжают

И в окно стучат,

Отворить скорее

И впустить велят.

Молодая панна

Вышла дверь открыть

И, коня узнавши,

Стала их корить:

«Воры вы! От пана

Отняли коня

И убили зверски

Мужа у меня».

«Нет, не воры, панна,

Здесь перед тобой, —

Идут гайдамаки

На великий бой.

Мы за хлопов ваших,

Наших братий, мстим,

Кровью польской Польшу

Всю мы обагрим.

Мы коня купили,

Мужа твоего

Спать мы уложили

За коня его.

Не поет он песен,

Как когда-то пел,

Да и панне долго

Петь он не велел».

И к осине в поле

Панну повели,

Привязали крепко,

Ствол же подожгли.

Мечется Анеля,

Плачет и кричит,

Тлеет ее платье,

Вспыхнуло – горит.

И горит Анеля,

И клубится смрад.

А казаки далыше

К западу спешат.

l5 февраля 1880

Рифма

Сладкозвучная богиня,

Рифма золотая,

Слух чарует, стих созвучьем

Звонким замыкая.

И капризна, и лукава,

Вечно убегает.

Гений сам порой не сразу

Резвую поймает.

Чтоб всегда иметь шалунью

Рифму под рукою,

Изучай прилежно слово

Трезвой головою.

Сам трудись ты, но на рифму

Не надень оковы:

Муза любит стих свободный,

И живой, и новый.

29 июня 1880

«Спишь ты, матушка, в могиле...»

Спишь ты, матушка, в могиле,

Из нее не встанешь

И на дочь твою любовно

Никогда не взглянешь.

Без привета жить на свете

Тяжело, моя родная,

Тяжко мыкать злую долю,

Отдыха не зная.

Нет тебя, и друга нету.

Стал мне свет тюрьмою.

Сердце бьется, словно птичка,

Нет ему покою.

У чужих людей батрачку

Кто приветит, приголубит,

И какой же парень добрый

Сироту полюбит?

Научи ж, моя родная,

Дочку-сиротину,

Как избыть мне горе злое,

Лютую кручину.

Иль уж мне с ней до могилы,

До могилы не расстаться,

И с приветливою долей

Никогда не знаться?

27 июня 1881

Ариадна

Где ты, моя Ариадна?

Где твой волшебный клубок?

Я в Лабиринте блуждаю,

Я без тебя изнемог.

Светоч мой гаснет, слабея,

Полон тревоги стою,

И призываю на помощь

Мудрость и силу твою.

Много дорог здесь, но света

Нет и не видно пути.

Страшно и трудно в пустыне

Мраку навстречу идти.

Жертв преждевременных тени

Передо мною стоят.

Страшно зияют их раны,

Мрачно их очи горят.

Голос чудовища слышен

И заглушает их стон.

Мрака, безумного мрака

Требует радостно он.

Где ж ты, моя Ариадна?

Где путеводная нить?

Только она мне поможет

Дверь Лабиринта открыть.

7 ноября 1883

Проселок

Вьется предо мною

Узенький проселок.

Я бреду с клюкою,

Тяжек путь и долог.

Весь в пыли дорожной,

Я бреду сторонкой,

Слушая тревожно

Колокольчик звонкий.

Не глушимый далью,

Гул его несется,

Жгучею печалью

В сердце отдается.

Воздух полон гула,

И дрожит дорога, —

Ах, хоть бы уснула

Ты, моя тревога!

9 декабря 1883

«Пошел мне год уже двадцать второй...»

Пошел мне год уже двадцать второй,

И в Крестцах я учителем год третий,

А нa уроках я еще босой

Сижу в училище, одет как дети.

Просила мать, директор разрешил,

И каждый год вновь пишет разрешенье,

По бедности, и чтобы я служил

Примером скромности и береженья.

Простым я подпоясан ремешком,

В рубашке ситцевой, зимой суконной.

По улицам я в школу босиком

Хожу, храня порядок заведенный.

18 сентября 1884

«Я из училища пришел...»

Я из училища пришел,

И всю домашнюю работу

Я сделал: сам я вымыл пол,

Как делаю всегда в субботу.

Я мыл, раздевшись догола,

А мать внимательно следила,

Чтоб пол был вымыт добела.

Порой ворчала и бранила.

В одной рубашке стол наш я

Накрыл. «Живей! Не будь же копой!

Ну, а салфетка где твоя?

Да ты ногами-то не шлепай!

Варила я, а ты носи!

Неси-ка щи, да осторожно, —

А то ведь, боже упаси!

И обвариться щами можно».

Сходил ко всенощной; потом

Возился в кухне с самоваром.

Весь раскрасневшись, босиком,

Я внес его, кипящий паром.

Чай выпит. «Ну, пора и спать».

И все благополучно было:

Сегодня не сердилась мать

И ласково благословила.

Сказала: «Раньше поднимись

Тетрадки править пред обедней,

Теперь же поскорей ложись,

И не читай ты светских бредней».

Между 1882 и 1885

«Пятью восемь сорок...»

Пятью восемь сорок!

Лес пиши чрез ять!

Филин ночью зорок!

Припять, не Припять!

Повторяю это

Вот уж третий год.

Вот уж третье лето

Скоро подойдет.

Хоть и надоело,

Да не спросят нас.

Уж такое дело, —

Живо шлепай в класс!

13 марта 1885

«Что моя судьбина...»

Что моя судьбина,

Счастье иль беда?

Движется машина

Общего труда.

Винтик очень малый —

Я в машине той.

К вечеру усталый,

Я сижу босой.

Скучные тетрадки

Надо поправлять,

На судьбу оглядки

Надо забывать.

15 октября 1885

«Настала светлая минута...»

Настала светлая минута, —

Совсем не император я.

Вообразил я почему-то,

Что вся Америка – моя.

Я был встревожен и взволнован,

Я Новый Свет завоевал

И, дивной силой очарован,

Мою столицу основал.

Передо мной лежала карта,

Я из Аляски шел в Чили.

Воскреснул гений Бонапарта

В походах средь иной земли.

А если б я открыл для света

Мои надменные мечты,

То мне б ответили на это:

Вот дурень! Сумасшедший ты!

Но это noпpище поэта.

Не так ли поступал Шекспир,

Когда, сознав в себе Гамлета,

Его пустил в широкий мир?

Он был Ромео и Отелло,

И Лир он был, и был Шейлок.

Все это – творческое дело,

А не в безумие прыжок.

Того безумцем не зовите,

Кто в мир мечтательный влеком,

Его веревкой не вяжите,

Не прячьте в сумасшедший дом.

Но знаю, люди не поверят

В красу мечтательных долин,

И все мечтания измерят

Они на малый свой аршин.

Молчу... Очнулся от мечтаний.

Я за столом сижу босой.

И груз безграмотных писаний

Лежит в тетрадках предо мной.

Уж поздно. Лампа начинает

Коптить. «Ну, прозевал опять, —

Мне мама говорит. – Мечтает.

Уж лучше бы ложился спать».

И высмеян опять мечтатель,

И затаилася мечта,

Но в ней я все ж завоеватель,

Хоть жизнь моя совсем не та.

3 декабря 1885

«Трепещет робкая осина...»

Трепещет робкая осина,

Хотя и легок ветерок.

Какая страшная причина

Тревожит каждый здесь листок?

Предание простого люда

Так объясняет страх ветвей:

На ней повесился Иуда,

Христопродавец и злодей.

А вот служители науки

Иной подносят нам урок:

Здесь ни при чем Христовы муки,

А просто длинный черешок.

Ученые, конечно, правы,

Я верю умным их словам,

Но и преданья не лукавы,

Напоминанья нужны нам.

15 августа 1886

«Различными стремленьями...»

Различными стремленьями

Растерзана душа,

И жизнь с ее томленьями

Темна и хороша.

Измученный порывами,

Я словно вижу сон,

Надеждами пугливыми

Взволнован и смущен.

Отравленный тревогою,

Я все кого-то жду.

Какою же дорогою,

Куда же я пойду?

19 сентября 1886

«Где ты делась, несказанная...»

Где ты делась, несказанная

Тайна жизни, красота?

Где твоя благоуханная,

Чистым светом осиянная,

Радость взоров, нагота?

Хоть бы в дымке сновидения

Ты порой явилась мне,

Хоть бы поступью видения

В краткий час уединения

Проскользнула в тишине!

5 января 1887

«Больные дни мои унылы...»

Больные дни мои унылы.

Меня смущает вещий сон,

А звуки внешние постылы,

Как чей-то неумолчный стон.

Бегу от тяжких впечатлений,

От неотвязного труда,

Ищу порочных наслаждений,

И упоения стыда,

И низшей степени паденья...

Уже богиня прежних дум

Не пробуждает зовом мщенья

Мой тяжко угнетенный ум.

Простите ж, светлые надежды!

Сомкнитесь, плачущие вежды!

И, смертью страсти заглуша,

Усни, усталая душа!

24 февраля l887

«Приникни, пыль дорожная...»

Приникни, пыль дорожная,

К моим босым ногам.

Душа моя тревожная,

Послушай птичий гам.

Под лепеты струящейся

В лесном ручье воды

Забудь роптанья злящейся

Томительной Нужды.

Замыканный тетрадками

И тупостью детей

И глупыми загадками

Неумолимых дней,

Хоть на минуты малые

Пойми, что есть цветы,

Просторы, зори алые

И радость красоты.

2 июня 1887

«В весенний день мальчишка злой...»

В весенний день мальчишка злой

Пронзил ножом кору березы, —

И капли сока, точно слезы,

Текли прозрачною струей.

Но созидающая сила

Еще изникнуть не спешила

Из зеленеющих ветвей, —

Они, как прежде, колыхались

И так же нежно улыбались

Привету солнечных лучей.

21 июня 1887

«Верь, – упадет кровожадный кумир...»

Верь, – упадет кровожадный кумир,

Станет свободен и счастлив наш мир.

Крепкие тюрьмы рассыплются в прах,

Скроется в них притаившийся страх,

Кончится долгий и дикий позор,

И племена прекратят свой раздор.

Мы уже будем в могиле давно,

Но не тужи, милый друг, – все равно,

Чем разъедающий стыд нам терпеть,

Лучше за нашу мечту умереть!

25 июля 1887

«Я люблю весной фиалки...»

Я люблю весной фиалки

Под смеющейся росой,

В глубине зеленой балки

Я люблю идти босой,

Забывая пыль дороги

И лукавые слова,

Высоко открывши ноги,

Чтоб ласкала их трава.

Опустившись по ложбинкам,

Через речку вброд брести,

Выбираться по тропинкам

На далекие пути,

Где негаданны и новы,

Как заветная земля,

И безмолвные дубровы

И дремотные поля.

26 мая 1888

«Каждый день люблю подняться...»

Каждый день люблю подняться

Я на вал и, стоя там,

Городским подивоваться

Улицам, церквам, садам.

Как за белою вуалью,

Очертанья смягчены,

И закутанные далью

Шум и крики не слышны.

Вольный ветер веет, реет,

Как внизу не веет он,

И, кусты качая, деет

Легкий хрупкий перезвон.

15 июля 1888

«Что напишу? Что изреку...»

Что напишу? Что изреку

Стихом растрепанным и вялым?

Какую правду облеку

Его звенящим покрывалом?

Писать о том, как серый день

Томительно и скучно длился,

Как наконец в ночную тень

Он незаметно провалился?

Писать о том, что у меня

В душе нет прежнего огня,

А преждевременная вялость

И равнодушная усталость?

О том, что свой мундирный фрак

Я наконец возненавидел

Или о том, что злой дурак

Меня сегодня вновь обидел?

– Но нет, мой друг, не городи

О пустяках таких ни строчки:

Ведь это только все цветочки,

Дождешься ягод впереди.

Так говорит мне знанье света.

Увы! его я приобрел

Еще в младые очень лета,

Вот оттого-то я и зол.

8 ноября 1888

«Тогда насмешливый мой гений...»

Тогда насмешливый мой гений

Подсказывал немало мне

Непоэтических сравнений.

Я в поле вышел при луне, —

На мякоть зрелого арбуза

Похожа красная луна,

А иногда и жабы пузо

Напоминала мне она.

26 марта 1889

«Под черемухой цветущей...»

Под черемухой цветущей

Я лежал в июньский зной

И вероники ползущей

Цвет увидел голубой.

Стало весело. На небе ль,

На земле ли я, не знал.

Я сорвал ползучий стебель

И листки поцеловал,

И, покрыты волосками,

Были нежны те листки,

Словно я прильнул губами

К локтю девичьей руки.

б апреля 1889

«Я рано вышел на дорогу...»

Я рано вышел на дорогу,

И уж к полудню утомлен,

Разочарован понемногу

И чадом жизни опьянен.

В душе мечта – свернуть с дороги,

Где камни острые лежат,

Так утомившие мне ноги, —

Но я и отдыху не рад.

Короткий отдых к лени манит

И утомленный ум туманит,

А неотвязная нужда

Идет со мной везде, всегда.

Нужда – наставник слишком строгий,

И страшен взор ее, как плеть,

И я тащусь своей дорогой,

Чтобы на камнях умереть.

Когда богач самолюбивый

Промчится на коне верхом,

Я молча, в зависти стыдливой

Посторонюсь перед конем.

И сзади в рубище смиренном

Тащусь я, бледный и босой,

И на лице его надменном

Насмешку вижу над собой.

12 мая 1889

«Порос травой мой узкий двор...»

Порос травой мой узкий двор.

В траве лежат каменья, бревна.

Зияет щелями забор,

Из досок слаженный неровно.

Из растворенного окна,

Когда сижу один, лениво,

Под тем забором мне видна

Полынь да жгучая крапива.

И ветер набежав порой,

Крапиву треплет и качает,

Играет ею, вот как мной

Судьба капризная играет.

И я, как та крапива, жгусь,

Когда меня случайно тронут.

И я, как та крапива, гнусь,

Когда порывы ветра стонут.

9-13 мая 1889

«С врагом сойдясь для боя злого...»

С врагом сойдясь для боя злого,

Свой меч я тяжко опустил.

Казалось мне, врага ночного

Я пополам перерубил.

Но вдоль согнувшегося тела

Безвредно сталь моя прошла

И, раздробившись, зазвенела,

Как отлитая из стекла.

Тогда последнего удара

Я равнодушно ожидал,

Но мой противник, злая мара,

Вдруг побледнел и задрожал.

Холодным тягостным туманом

Обоих нас он окружил,

И, трепеща скользящим станом,

Он, как змея, меня обвил.

Глаза туманит, грудь мне давит,

По капле кровь мою сосет.

Мне душно! Кто меня избавит?

Кто этот призрак рассечет?

10 июня I889

«Словно лепится сурепица...»

Словно лепится сурепица

На обрушенный забор, —

Жизни сонная безлепица

Отуманила мой взор.

Словно мальчик, быстро пчелами

Becь облепленный, кричит, —

Стонет сердце под уколами

Злых и мелочных обид.

8-9 августа 1889

«Что в жизни мне всего милей...»

Что в жизни мне всего милей?

Не это ль светлое мечтанье

Под тихозвучное журчанье

Твое, пленительный ручей?

И как мне радостны пески,

Кусты, и мирная равнина,

И нежная от влаги глина,

И разноцветные жучки.

18 августа 1869

«Влачу бесцветное житье...»

Влачу бесцветное житье

Так равнодушно, так лениво.

Мировоззрение мое

Зато упростилось на диво:

Пока живется, надо жить,

Как надо спать, доколе спится,

А надоест тоску сносить —

Так можно удавиться.

7 сентября 1889

«Ты слышишь гром? Склонись, не смейся...»

Ты слышишь гром? Склонись, не смейся

Над неожиданной грозой,

И легковерно не надейся,

Что буря мчится стороной.

Уж демон вихрей реет грозно,

Свинцовой тучей облачен,

И облака, что плыли розно,

К себе зовет зарницей он.

Он налетит, гремя громами,

Он башни гордые снесет,

Молниеносными очами

Твою лачугу он сожжет.

28 июня 1885, 25 сентября 1889

«После жизни недужной и тщетной...»

После жизни недужной и тщетной,

После странных и лживых томлений,

Мы забудемся сном без видений,

Мы потонем во тьме безответной.

И пускай на земле, на печальном просторе

Льются слезы людские, бушует ненастье:

Не найдет нас ни бледное, цепкое горе,

Ни шумливо-несносное счастье.

9 декабря 1889

«Что жалеть о разбитом бокале...»

Что жалеть о разбитом бокале!

Пролитое вино пожалей.

Не об юности пылкой твоей,

О забытом тоскуй идеале.

Пусть трудами измучена грудь

И неправдами сердце разбито, —

Лишь была бы любовь не забыта,

В дикой мгле указавшая путь.

Та любовь, что предстала так рано

Пред тобой, оробелым от зла,

И завесу немого тумана

Над твоею душой подняла,

И, как солнечный луч, озарила

Бездну зла и неправды людской,

И не раз на решительный бой

За собою тебя выводила.

Но любовь позабыта; разлит

Драгоценный нектар идеала;

Если сердце порой и горит,

Так душа отзываться устала.

18 декабря 1889

«Родился сын у бедняка...»

Родился сын у бедняка.

В избу вошла старуха злая.

Tpяслась костлявая pука,

Седые космы разбирая.

За повитухиной спиной

Старуха к мальчику тянулась

И вдруг уродливой рукой

Слегка щеки его коснулась.

Шепча невнятные слова,

Она ушла, стуча клюкою.

Никто не понял колдовства.

Прошли года своей чредою, —

Сбылось веленье тайных слов:

На свете встретил он печали,

А счастье, радость и любовь

От знака темного бежали.

15 декабря 1889

Счастье

Счастье, словно тучка в небе голубом.

Пролилась на землю радостным дождем

Над страной далекой, пышной и красивой,

Не над нашей бедной, выжженною нивой.

Счастье, словно зрелый, сочный виноград.

Вкус его приятен, сладок аромат.

Ягоды ногами дружно мы топтали,

Вин же ароматных мы и в рот не брали.

Счастье, словно поле вешнею порой,

С пестрыми цветами, с сочною травой,

Где смеются дети, где щебечут птицы...

Мы на них дивимся из окна темницы.

18 декабря 1889

«Как много снегу намело...»

Как много снегу намело!

Домов не видно за буграми.

Зато от снега здесь светло,

А осенью темно, как в яме.

Тоска и слякоть, хоть завыть, —

Недаром Вытегрой зовется, —

Иль в карты дуться, водку пить,

Коль грош в кармане заведется.

На набережной от всего

Треской несвежей душно пахнет.

Весной и летом – ничего,

Хоть вся природа словно чахнет.

Нo все ж земля, трава, река...

Я – питерец, люблю мой Север.

Дорога всякая легка,

Милы мне василек и клевер.

12 декабря 1889

«По жестоким путям бытия...»

По жестоким путям бытия

Я бреду, бесприютен и сир,

Но зато вся природа – моя,

Для меня наряжается мир.

Для меня в тайне вешних ночей,

Заливаясь, поют соловьи.

Как невольник, целует ручей

Запыленные ноги мои.

И светило надменное дня,

Золотые лучи до земли

Предо мною покорно склоня,

Рассыпает их в серой пыли.

17 мая !890

«Странный сон мне снился: я кремнистой кручей...»

Странный сон мне снился: я кремнистой кручей

Медленно влачился. Длился яркий зной.

Мне привет веселый тихий цвет пахучий

Кинул из пещеры темной и сырой.

И цветочный стебель начал колыхаться,

Тихо наливаться в жилки стала кровь, —

Из цветочной чаши стала подыматься

С грустными очами девушка – любовь.

На губах прекрасной стали ясны речи, —

Я услышал звуки, легкие, как сон,

Тихие, как шепот потаенной встречи,

Как далекой тройки серебристый звон.

«На плечах усталых вечное страданье, —

Говорила дева, – тяжело носить.

Зреет в темном сердце горькое желанье

Сбросить бремя жизни, душу погасить.

Страстною мечтою рвешься в жизнь иную,

Хочешь ты проникнуть в даль иных времен.

Я твои мечтанья сладко зачарую,

Ты уснешь, и долог будет чудный сон.

И, когда в народах правда воцарится

И с бессильным звоном рухнет злой кумир,

В этот миг прекрасный сон твой прекратится,

Ты увидишь ясный, обновленный мир».

Девушка замолкла, легкой тенью скрылась,

И внезапно тихо стало все вокруг.

Голова безвольно на землю склонилась,

И не мог я двинуть онемелых рук.

Омрачался ль дух мой сладостным забвеньем

И слетали грезы лишь по временам,

Неустанно ль сердце трепетным биеньем

Жизнь мою будило – я не знаю сам.

Бурно закипали прежние страданья,

Вновь меня томила жадная тоска.

Но, пока пылал я муками желанья,

Над землей промчались многие века.

«Донеси от жизни только звук случайный,

Ветер перелетный, гость везде родной!

Только раз весною, с радостью и тайной,

Донеси случайно запах луговой!»

Так молило сердце и в тревоге жадной

В грудь мою стучало, но холодных губ

Разомкнуть не мог я для мольбы отрадной

И лежал в пещере, как тяжелый труп.

Снилось мне: столетья мчатся над землею,

Правда все страдает, Зло еще царит,

Я один во мраке, мертвой тишиною

Скован, тишиною мертвою обвит.

28 мая-28 июня I890

Утро

Мутное утро грозит мне в окно,

В сердце – тревога и лень.

Знаю, – мне грустно провесть суждено

Этот неласковый день.

Знаю, – с груди захирелой моей

Коршун тоски не слетит.

Что ж от его беспощадных когтей

Сердце мое защитит?

Сердце, сбери свои силы, борись!

Сердце мне шепчет в ответ:

«Силы на мелочь давно разошлись,

Сил во мне больше и нет!»

10 сентября 1890

«Навек налажен в рамках тесных...»

Навек налажен в рамках тесных

Строй жизни пасмурной, немой.

Недостижимей звезд небесных

Свободной жизни блеск и зной.

Одной мечтою в час досуга

Я обтекаю вольный свет,

Где мне ни подвига, ни друга,

Ни наслаждений бодрых нет.

Томясь в завистливой печали,

Слежу задумчиво тогда,

Как выплывают из-за дали

Деревни, степи, города,

Мелькают лица, платья веют,

Смеются дети, солнце жжет,

Шумят стада, поля пестреют,

Несутся кони, пыль встает...

Ручья лесного нежный ропот

Сменяет рынка смутный гул.

Признания стыдливый шепот

В базарных криках потонул,

25 сентября 1890

Негодование

Душою чистой и незлобной

Тебя Создатель наделил,

Душой, мерцанью звезд подобной

Иль дыму жертвенных кадил,

Хотя дыханьем чуждой злобы

Не раз мрачился твой удел, —

Нет человека, на кого бы

Ты темной злобою кипел,

Но каждый день огнем страданья

Тебя венчали ложь и зло, —

В твоей душе негодованье,

Как семя в почве, проросло.

4 апреля 1891

«Тепло мне потому, что мой уютный дом...»

Тепло мне потому, что мой уютный дом

Устроил ты своим терпеньем и трудом.

Дрожа от стужи, вез ты мне из леса хворост,

Ты зерна для меня бросал вдоль тощих борозд,

А сам ты бедствовал, покорствуя судьбе.

Тепло мне потому, что холодно тебе.

25 мая 1891

«Безочарованность и скуку...»

Безочарованность и скуку

Давно взрастив в моей душе,

Мне жизнь приносит злую муку

В своем заржавленном ковше.

7 июня 1891

«Уйдешь порой из солнечной истомы...»

Уйдешь порой из солнечной истомы

В лесной приют,

Но налетают жалящие гномы

И крови ждут.

Лесной тиран, несносная докука,

Комар-палач!

Твой тонкий писк томителен, как скука,

Как детский плач.

3 июля 1891

«Стоит пора голодная...»

Стоит пора голодная,

Край в лапах нищеты.

Отчизна несвободная,

Бездомная, безродная,

Когда ж проснешься ты?

Когда своих мучителей

Ты далеко сметешь,

И с ними злых учителей,

Тебе твердящих ложь?

18 ноября 1891

«Небо желто-красное зимнего заката...»

Небо желто-красное зимнего заката,

Колокола гулкого заунывный звон...

Мысли, проходящие смутно, без возврата,

Сердца наболевшего неумолчный стон...

Снегом занесенные улицы пустые,

Плачу колокольному внемлющая тишь...

Из окошка вижу я кудри дымовые,

Вереницы тесные деревянных крыш.

Воздух жгучим холодом чародейно скован.

Что-то есть зловещее в этой тишине.

Грустью ожидания разум очарован.

Образы минувшего снова снятся мне.

20 марта 1892

Восьмидесятники

Среди шатания в умах и общей смуты,

Чтобы внимание подростков поотвлечь

И наложить на пагубные мысли путы,

Понадобилась нам классическая речь.

Грамматики народов мертвых изучая,

Недаром тратили вечерние часы

И детство резвое, и юность удалая

В прилежном изученьи стройной их красы.

Хирели груди их, согнутые над книгой,

Слабели зоркие, пытливые глаза,

Слабели мускулы, как будто под веригой,

И гнулся хрупкий стан, как тонкая лоза.

И вышли скромные, смиренные людишки.

Конечно, уж они не будут бунтовать:

Им только бы читать печатные коврижки

Да вкусный пирожок казенный смаковать.

8 августа 1892

«Стоит он, жаждой истомленный...»

Стоит он, жаждой истомленный,

Изголодавшийся, больной,

Под виноградною лозой,

В ручей по пояс погруженный,

И простирает руки он

К созревшим гроздьям виноградным, —

Но богом мстящим, беспощадным

Навек начертан их закон:

Бегут они от рук Тантала,

И выпрямляется лоза,

И свет небес, как блеск металла,

Томит молящие глаза.

И вот Тантал нагнуться хочет

К холодной, радостной струе, —

Она поет, звенит, хохочет

В недостигаемом ручье.

И чем он ниже к ней нагнется,

Тем глубже падает она,

И пред устами остается

Песок обсохнувшего дна.

В песок сыпучий и хрустящий

Лицом горячим он поник,

И, безответный и хрипящий,

Потряс пустыню дикий крик.

l2 августа 1892

«Вот у витрины показной...»

Вот у витрины показной

Стоит, любуясь, мальчик бедный.

Какой он худенький и бледный,

И некрасивый, и больной!

Блестят завистливо и жадно

Его широкие глаза.

Порой сверкнет на них слеза,

И он вздыхает безотрадно.

Вот нагляделся он, идет.

Вокруг него шумит столица.

Мечтаний странных вереница

В душе встревоженной растет,

2 октября 1892

«Я также сын больного века...»

Я также сын больного века,

Душою слаб и телом хил,

Но странно – веру в человека

Я простодушно сохранил.

В борьбе упорно-беспощадной

Сгорели юные мечты,

Потоптаны толпой злорадной

Надежд весенние цветы,

И длится ночь, черна, как прежде,

Всю землю мглою полоня, —

А все же радостной надежде

Есть место в сердце у меня!

6 октября l692

«Я ждал, что вспыхнет впереди...»

Я ждал, что вспыхнет впереди

Заря и жизнь свой лик покажет

И нежно скажет:

«Иди!»

Без жизни отжил я, и жду,

Что смерть свой бледный лик покажет

И грозно скажет:

«Иду!»

12 октября 1892

Ирина

Помнишь ты, Ирина, осень

В дальнем, бедном городке?

Было пасмурно, как будто

Небо хмурилось в тоске.

Дождик мелкий и упорный

Словно сетью заволок

Весь в грязи, в глубоких лужах

Потонувший городок,

И тяжелым коромыслом

Надавив себе плечо,

Ты с реки тащила воду,

Щеки рдели горячо...

Был наш дом угрюм и тесен,

Крыша старая текла,

Пол качался под ногами,

Из разбитого стекла

Веял холод; гнулось набок

Полусгнившее крыльцо...

Хоть бы раз слова упрека

Ты мне бросила в лицо!

Хоть бы раз в слезах обильных

Излила невольно ты

Накопившуюся горечь

Беспощадной нищеты!

Я бы вытерпел упреки

И смолчал бы пред тобой,

Я, безумец горделивый,

Не поладивший с судьбой,

Так настойчиво хранивший

Обманувшие мечты

И тебя с собой увлекший

Для страданий нищеты.

Опускался вечер темный

Нас измучившего дня, —

Ты мне кротко улыбалась,

Утешала ты меня.

Говорила ты: «Что бедность!

Лишь была б душа сильна,

Лишь была бы жаждой счастья

Воля жить сохранена».

И опять, силен тобою,

Смело я глядел вперед,

В тьму зловещих испытаний,

Угрожающих невзгод.

И теперь над нами ясно

Вечереют небеса.

Это ты, моя Ирина,

Сотворила чудеса.

1 – 22 октября 1892

«Ах, раздвиньтесь, стены душные...»

Ах, раздвиньтесь, стены душные.

Степь нарядная, прихлынь

И мечты свои воздушные

На меня, как рати, двинь.

22 октября 1892

«Туман не редеет...»

Туман не редеет,

Молочною мглою закутана даль,

И на сердце веет

Печаль.

С заботой обычной,

Суровой нуждою влекомый к труду,

Дорогой привычной

Иду.

Бледна и сурова,

Столица гудит под туманною мглой,

Как моря седого

Прибой.

Из тьмы вырастая,

Мелькает и вновь уничтожиться в ней

Торопится стая

Теней.

6 ноября 1892

«Какая тишина! Какою ленью дышит...»

Какая тишина! Какою ленью дышит

Дремотный сад!

Какою радостью беспечной пышет

Его закат!

Мой старый клен, ты прожил много,

Но что ты рассказать бы мог?

Спокойна и убога,

Перед тобою сеть дорог.

Поник ты старыми ветвями

Над одинокою скамьей.

Весенними ночами

Ты слушал речи страсти молодой?

Видал ты здесь потайные свиданья?

Хранил ты на коре своей

Следы ножа – немые начертанья,

Понятные лишь ей?

Скучающий старик, едва ли

В твоей тени

Слова любви звучали,

Едва ли пролетали

Ликующие дни.

Вот сыплет ночь движением нескорым

Рой звезд на небе бледно-голубом,

И бледная луна над косогором

Взошла серпом.

Заснувшая беззвучно деревушка

Так ярко вся луной озарена,

Что каждая лачужка,

Как на столе красивая игрушка,

Мне в ней отчетливо видна.

Загадочные силы!

Когда взойдет над ними день?

Темнее сумрака могилы

Их обнимающая тень.

20 октября – 24 декабря 1892

Творчество

Темницы жизни покидая,

Душа возносится твоя

К дверям мечтательного рая,

В недостижимые края.

Встречают вечные виденья

Ее стремительный полет,

И ясный холод вдохновенья

Из грез кристаллы создает.

Когда ж, на землю возвращаясь,

Непостижимое тая,

Она проснется, погружаясь

В туманный воздух бытия, —

Небесный луч воспоминаний

Внезапно вспыхивает в ней

И злобный мрак людских страданий

Прорежет молнией своей.

3 февраля 1893

«Сердцем овладевая злоба застарелая...»

Сердцем овладевая злоба застарелая

Шепчет речи знойные, горько-справедливые,

И скликает в бешенстве воля моя смелая

Замыслы безумные, грезы горделивые.

А над вьюгой замыслов, над огнем восстания

Реет тень зловещая, облачко летучее.

Что-то непонятное за дверьми сознания

Чутко притаилося – лихо неминучее.

Знаю: гость непрошеный с холодом презрения

Глянет неожиданно в душу многодумную,

И погасит хохотом веру неразумную,

И погубит замыслы сладостного мщения.

30 января – 21 февраля 1893

«Холодный ветерок осеннего рассвета...»

Холодный ветерок осеннего рассвета

Повеял на меня щемящею тоской.

Я в ранний час один на улице пустой.

В уме смятение, вопросы без ответа.

О, если бы душа была во мне согрета

Надеждой на ответ, могучей жаждой света!

Нет и желанья знать загадки роковой

Угрюмый смысл, почти разгаданный судьбой.

Текут события без цели и без смысла, —

Давно я так решил в озлобленном уме, —

Разъединенья ночь над весями повисла,

Бредем невесть куда, в немой и злобной тьме,

И тьмы не озарят науки строгой числа,

Ни звучные хвалы в торжественном псалме.

21 февраля 1893

«Устав брести житейскою пустыней...»

Устав брести житейскою пустыней,

Но жизнь любя,

Смотри на мир, как на непрочный иней,

Не верь в себя.

Разлей отраву дерзких отрицаний

На ткань души,

И чувство тождества своих сознаний

Разбить спеши.

Не верь, что тот же самый был ты прежде,

Что и теперь,

Не доверяйся радостной надежде,

Не верь, не верь.

Живи и знай, что ты живешь мгновеньем,

Всегда иной,

Грядущим тайнам, прежним откровеньям

Равно чужой.

И думы знойные о тайной цели

Всебытия

Умрут, как звон расколотой свирели

На дне ручья.

28 марта 1898

Лихо

Кто это возле меня засмеялся так тихо?

Лихо мое, одноглазое, дикое Лихо!

Лихо ко мне привязалось давно, с колыбели,

Лихо стояло и возле крестильной купели,

Лихо за мною идет неотступною тенью,

Лихо уложит меня и в могилу.

Лихо ужасное, враг и любви и забвенью,

Кто тебе дал эту силу?

Лихо ко мне прижимается, шепчет мне тихо:

«Я – бесталанное, всеми гонимое Лихо!

В чьем бы дому для себя уголок ни нашло я,

Всяк меня гонит, не зная минуты покоя.

Только тебе побороться со мной недосужно, —

Странно мечтая, стремишься ты к мукам.

Вот почему я с твоею душою так дружно,

Как отголосок со звуком».

30 декабря I891, 26 января 1892, 2 апреля 1898

В мае

Майские песни!

Нежные звуки!

Страсть их слагала, поет их весна.

Радость, воскресни!

Злоба и муки —

Призраки страшные зимнего сна.

Злые виденья

Раненой жизни,

Спите до срока в мятежной груди!

Ключ вдохновенья,

На душу брызни,

Чувства заснувшие вновь разбуди!

13 апреля 1893

«Я слагал эти мерные звуки...»

Я слагал эти мерные звуки,

Чтобы голод души заглушить,

Чтоб сердечные вечные муки

В серебристых струях утопить,

Чтоб звучал, как напев соловьиный,

Твой чарующий голос, мечта,

Чтоб, спаленные долгой кручиной,

Улыбнулись хоть песней уста.

2 июля 1893

«Как высокая тонкая арка...»

Как высокая тонкая арка,

Семицветная радуга ярко

Над омытой землею висит.

Многодумное сердце трепещет,

И тревожными песнями плещет,

И неведомой грустью горит.

Обещанье старинное снова

С умилением встретить готова

Изнуренная жизнью душа.

Побледнеют небесные краски,

И она обманувшие сказки

Позабудет, к печали спеша.

Растворяется радуга, – снова

Бесконечная даль голубого,

Бесконечной тоски пустота.

Снова злобою сердце трепещет,

Снова темными песнями плещет,

Снова ужасом жизнь повита.

19 июля 1893

«Тень решетки прочной...»

Тень решетки прочной

Резким переплетом

На моем полу.

Свет луны полночной

Беспокойным летом

Падает во мглу.

Тучки серебристой

Вижу я движенья,

Вижу грусть луны.

Резок холод мглистый.

Страшно заточенье.

Неподвижны сны.

В голове склоненной

Созданы мечтою

Вольные пути,

Труд освобожденный,

Жизнь не за стеною...

Как же мне уйти?

Долетают звуки,

Льется воздух влажный,

Мысли, как и там, —

Я тюремной муки

Плач и вопль протяжный

Ветру передам.

22 июля 1893

«Прильнул он к решетке железной...»

Прильнул он к решетке железной

Лицом исхудалым и злым.

Блистающей, грозною бездной

Раскинулось небо над ним.

Струилася сырость ночная,

О берег плескалась река.

Решетку тоскливо сжимая,

Горела, дрожала рука.

Рвануться вперед – невозможно,

В темнице – и ужас, и мгла...

Мечта трепетала тревожно,

Но злобы зажечь не могла.

26 июля 1898

«Наш кот сегодня видел...»

Наш кот сегодня видел

Ужасно скверный сон,

И с болью головною

Проснулся рано он.

Ему сегодня снился

Амбар такой большой, —

Там прежде были мыши,

Но он стоял пустой.

Голодные крестьяне

Муки не привезли,

И мыши с голодухи

Куда-то все ушли, —

И нет коту поживы.

Какой противный сон!

Расстроил чрезвычайно

Кота сегодня он.

7 сентября 1893

«Люди такие презренные...»

Люди такие презренные,

Дело такое ничтожное,

Мысли – всегда переменные,

Счастье – всегда невозможное...

Сердце тревожное

Робко болит, —

Чуждое, ложное

В жизни томит.

18 сентября 1893

«Вновь неудачи...»

class="poem">

Вновь неудачи,

Снова ошибки.

Жить ли иначе,

Ждать ли улыбки

Нравной кручины,

Стоя на месте?

Злые картины,

Злобные вести, —

Трудны дороги,

Ветер навстречу.

Голые ль ноги

Я изувечу,

Или приникну

К злому кумиру,

К лжи попривыкну,

Буду льстить миру

Песней наемной,

Песней лукавой?

Нет, хоть и темный,

Путь мой – будь правым.

1 декабря I898

«Мне была понятна жизнь природы дивной...»

Мне была понятна жизнь природы дивной

В дни моей весны.

Охраняла вера, рдел восторг наивный,

Ясны были сны,

И в сияньи веры был чудес чудесней

Блеск живого дня.

Мне певала мама и будила песней

Сонного меня:

«Если мы не встанем, так заря не вспыхнет,

Солнце не взойдет,

Петушок крикливый загрустит, затихнет,

Сивка не заржет,

Птичка не проснется, не прольются песни,

Дней убавит лень.

Встань же, позови же: «Солнышко, воскресни!

Подари нам день!»

Так мне пела мама и будила песней

Сонного меня, —

И в сияньи веры был чудес чудесней

Блеск живого дня!

Верил я, что жизни не напрасна сила

У меня в груди.

Что-то дорогое, светлое сулила

Жизнь мне впереди.

Так была понятна жизнь природы дивной

В дни моей весны!

О, святая вера! о, восторг наивный!

О, былые сны!

5 декабря 1893

«В пути безрадостном, среди немой пустыни...»

В пути безрадостном, среди немой пустыни

Предстала предо мной

Мечта порочная, принявши вид богини

Прекрасной и нагой.

Рукою нежной разливала

Из тонкого фиала

Куренья дымные она,

И серебристо обвивала

Ее туманная волна.

И где она ногою голой

Касалася сухой земли,

Там грешные цветы толпой веселой

Бесстыдные, пахучие цвели.

И предо мной склонившись, как рабыня,

Она меня к греху таинственно звала, —

И скучной стала мне житейская пустыня,

И жажда дел великих умерла.

5 декабря 1893

«Нет, не любовь меня влекла...»

Нет, не любовь меня влекла,

Не жажда подвига томила, —

Мне запрещенный рай сулила

Царица радостного зла.

Окружена зловещей дымкой

Порочных снов и злых страстей,

Она сошла к душе моей

Ожесточенной нелюдимкой.

И научила презирать

Людские скучные забавы,

И чары тайные вкушать,

Благоуханные отравы.

Восторгов тщетных, грез ночных

Струи кипучие так сладки, —

Но в сердце копятся от них

Противно-горькие осадки.

22 декабря 1898

«Грустная светит луна...»

Грустная светит луна,

Плещется тихо волна,

И над рекою туман.

Тяжко задумался лес.

Хочется сердцу чудес,

Грезится милый обман.

Чутко иду над рекой, —

Шатки мостки подо мной,

Вижу я мелкое дно,

Тень утонула в реке,

Город за мной вдалеке,

Возле – молчанье одно.

23 декабря I898

«Иду я влажным лугом...»

Иду я влажным лугом,

Томят меня печали.

Широким полукругом

Развернутые дали,

Безмолвие ночное

С пленительными снами

И небо голубое

С зелеными краями, —

Во всем покой и нега,

Лишь на сердце тревога.

Далеко до ночлега.

Жестокая дорога!

27 января 1894

«Что вчера пробегало во мне...»

Что вчера пробегало во мне,

Что вчера называл я собою,

Вот оно в голубой вышине

Забелелося тучкой сквозною.

Тот порыв, что призывной тоской

В этом сердце вчера отозвался,

Это он перед близкой грозой

Над шумящею нивой промчался.

Та мечта, что в безрадостной мгле

Даровала вчера мне забвенье,

На иной и далекой земле

Снова ищет себе воплощенья.

24 апреля 1894

«О смерть! я твой. Повсюду вижу...»

О смерть! я твой. Повсюду вижу

Одну тебя, – и ненавижу

Очарования земли.

Людские чужды мне восторги,

Сраженья, праздники и торги,

Весь этот шум в земной пыли.

Твоей сестры несправедливой,

Ничтожной жизни, робкой, лживой,

Отринул я издавна власть.

Не мне, обвеянному тайной

Твоей красы необычайной,

Не мне к ногам ее упасть.

Не мне идти на пир блестящий,

Огнем надменным тяготящий

Мои дремотные глаза,

Когда на них уже упала,

Прозрачней чистого кристалла,

Твоя холодная слеза.

12 июня 1894

«Истомный зной, но мне отрадна...»

Истомный зной, но мне отрадна

Лесная глушь и тишина.

Дыханье хвой впиваю жадно,

Как ток багряного вина.

Лесная тишь поет со мною

И краски жизни огневой

Смягчает лиловатой тьмою,

Как тучею перед грозой.

Но не люблю я возвращенья

В простор полей и в гомон сел,

Где волны тщетного волненья

Жизнь рассекает, тучный вол.

О, тишина, о, мир без звука!

Парю высоко над землей, —

А там, в полях, земная скука

Влачится хитрою змеей.

Зарница на небе проблещет,

Не расцвечая пыльный путь,

Где травка хилая трепещет

И где в канавках дремлет жуть.

Хоть час еще идти тропами

Твоими, лес, где сладок вздох,

Где мягко гнется под ногами

Такой пахучий, нежный мох!

Никто не встретится, не спросит,

Куда иду, зачем босой,

И цвет мечты моей не скосит

Никто стремительной косой.

14 июня 1894

Костер

Забыт костер в лесной поляне:

Трещат иссохшие сучки,

По ним в сереющем тумане

Перебегают огоньки.

Скользят, дрожат, траву лобзают,

В нее ползут и здесь, и там

И скоро пламя сообщают

Еще могучим деревам...

И я, томясь в немой кручине,

Изнемогая в тишине,

В моей безвыходной пустыне

Горю на медленном огне.

О, если б яростным желаньям

Была действительность дана,

Каким бы тягостным страданьям

Земля была обречена!

8 июля 1894

Качели

В истоме тихого заката

Грустило жаркое светило.

Под кровлей ветхой гнулась хата

И тенью сад приосенила.

Березы в нем угомонились

И неподвижно пламенели.

То в тень, то в свет переносились

Со скрипом зыбкие качели.

Печали ветхой злою тенью

Моя душа полуодета,

И то стремится жадно к тленью,

То ищет радостей и света.

И покоряясь вдохновенно

Моей судьбы предначертаньям,

Переношусь попеременно

От безнадежности к желаньям.

9 июля 1894

«Терцинами писать как будто очень трудно...»

Терцинами писать как будто очень трудно?

Какие пустяки! Не думаю, что так, —

Мне кажется притом, что очень безрассудно

Такой размер избрать: звучит как лай собак

Его тягучий звон, и скучный, и неровный, —

А справиться-то с ним, конечно, может всяк, —

Тройных ли рифм не даст язык наш многословны

То ль дело ритмы те, к которым он привык,

Четырехстопный ямб, то строгий, то альковный, —

Как хочешь поверни, все стерпит наш язык.

А наш хорей, а те трехсложные размеры,

В которых так легко вложить и страстный крик,

И вопли горести, и строгий символ веры?

А стансы легкие, а музыка октав,

А белого стиха глубокие пещеры?

Сравненье смелое, а все-таки я прав:

Стих с рифмами звучит, блестит, благоухает

И пышной розою, и скромной влагой трав,

Но темен стих без рифм и скуку навевает.

10 июля 1894

«Блажен, кто пьет напиток трезвый...»

Блажен, кто пьет напиток трезвый,

Холодный дар спокойных рек,

Кто виноградной влагой резвой

Не веселил себя вовек.

Но кто узнал живую радость

Шипучих и колючих струй,

Того влечет к себе их сладость,

Их нежной пены поцелуй.

Блаженно всё, что в тьме природы,

Не зная жизни, мирно спит, —

Блаженны воздух, тучи, воды,

Блаженны мрамор и гранит.

Но где горят огни сознанья,

Там злая жажда разлита,

Томят бескрылые желанья

И невозможная мечта.

13 июля 1894

«О, если б сил бездушных злоба...»

О, если б сил бездушных злоба

Смягчиться хоть на миг могла,

И ты, о мать, ко мне из гроба

Хотя б на миг один пришла!

Чтоб мог сказать тебе я слово,

Одно лишь слово, – в нем бы слил

Я всё, что сердце жжет сурово,

Всё, что таить нет больше сил,

Всё, чем я пред тобой виновен,

Чем я б тебя утешить мог, —

Нетороплив, немногословен,

Я б у твоих склонился ног.

Приди, – я в слово то волью

Мою тоску, мои страданья,

И стон горячий раскаянья,

И грусть всегдашнюю мою,

16 июля 1894

«Мечтатель, странный миру...»

Мечтатель, странный миру,

Всегда для всех чужой,

Царящему кумиру

Не служит он хвалой.

Кому-то дымный ладан

Он жжет, угрюм и строг,

Но миром не разгадан

Его суровый бог.

Он тайною завесил

Страстей своих игру, —

Порой у гроба весел

И мрачен на пиру.

Сиянье на вершине,

Садов цветущих ряд

В прославленной долине

Его не веселят.

Поляну он находит,

Лишенную красы,

И там в мечтах проводит

Безмолвные часы.

19 июля 1894

«Дождь неугомонный...»

Дождь неугомонный

Шумно в стекла бьет,

Точно враг бессонный,

Воя, слезы льет.

Ветер, как бродяга,

Стонет под окном,

И шуршит бумага

Под моим пером.

Как всегда случаен

Вот и этот день,

Кое-как промаен

И отброшен в тень.

Но не надо злости

Вкладывать в игру,

Как ложатся кости,

Так их и беру.

19 июля 1894

Звездная даль

Очи темные подъемлет

Дева к небу голубому

И, на звезды глядя, внемлет

Чутко голосу ночному.

Под мерцаньем звезд далеких,

Под блистающей их тайной

Вся равнина в снах глубоких

И в печали не случайной.

Тихо, робко над рекою

Поднимаются туманы

И ползучею толпою

Пробираются в поляны.

У опушки тени гуще,

Леc и влажный и дремотный.

Смотрит страх из темной кущи,

Нелюдимый, безотчетный.

К старику отцу подходит

Дева с грустною мечтою

И про небо речь заводит:

«Беспредельность предо мною.

Где-нибудь в раздольях света,

За безмерным отдаленьем,

Eсть такая же планета,

И с таким же населеньем.

Есть там зори и зарницы,

Реки, горы и долины,

Счастье, чары, чаровницы,

Грозы, слезы и кручины.

Не оттуда ль в сердце плещет

Греза сладостным приветом?

Вот звезда над нами блещет

Переливным дивным светом:

Это – солнце, и с землею,

И на той земле мечтает

Кто-то близкий мне душою.

К нам он взоры подымает,

Нескончаемые дали

Мерит черными очами.

И томления печали

Отвеваются мечтами.

Он иную землю видит,

Где так ярко счастье блещет,

Где могучий не обидит,

Где бессильный не трепещет,

Где завистливой решеткой

Пир богатых не охвачен,

Где клеймом недоли кроткий

Навсегда не обозначен».

Скоро звезды гаснуть станут,

Расточатся чары ночи,

И с тоской пугливой глянут

Размечтавшиеся очи.

26 июня – 22 июля 1894

«Невольный труд...»

Невольный труд,

Зачем тобой я долго занят?

Мечты цветут, —

Но скоро сад их яркий вянет.

И прежде чем успел

Вдохнуть я теплое дыханье,

Их цвет багряный облетел

В печальной муке увяданья.

23 июля 1894

«Каждый день, в час урочный...»

Каждый день, в час урочный,

Я сюда прихожу,

Молчаливый и точный,

И угрюмо гляжу,

Не видны ли в потоке

Ненавистных теней

Эти бледные щеки,

Это пламя очей,

Эти губы сухие,

Эта строгость чела,

Где проносятся злые

Наваждения зла.

И сегодня я встретил

Ту, кого я так ждал,

Ту же гордость заметил,

Ту же томность узнал.

Но за нею стремиться

Я в толпе не посмел —

Мне скорей удалиться

Тайный голос велел.

31 июля 1894

Кремлев Рассказ в стихах

1

Унылой бедности невольник терпеливый,

Сидел он у окна, склонясь в немой тоске.

Пред ним раскинулся пустынный и ленивый

Уездный городок. На дремлющей реке

Повисли с берега картиной прихотливой,

Вниз крышами, дома. Яснели вдалеке,

В просветы крыш седых, за крайней бедной хатой,

Зеленые поля и лес голубоватый.

2

Когда бы посмотрел он влево из окна,

Упал бы взор его на домик деревянный,

Где школа ютилась, Увы! теперь она

Всегда будила в нем порывы злости странной,

Хотя была ему по-прежнему нужна,

Как поприще его работы неустанной.

Короче говоря, учителем он был.

Сначала он любил свой труд, потом остыл.

3

Первоначальный пыл наивных увлечений,

Увяли юные горячие мечты —

Цветы в чужой земле тоскующих растений.

Увидел он себя в объятьях нищеты,

В цепях ненужных мук, печалей и лишений.

Без яркой грезы дни томительно-пусты.

Желаньем умереть он тайно зачарован,

Но цепью прочною к земле пока прикован —

4

Любовью... У него племянница жила,

Девица в тех летах, когда давно другие

Нашли себе мужей. Что ж! Настенька мила,

Hо не красавица, хоть волосы густые,

И глазки темные, как яркая смола,

И губы алые, как розы полевые,

Могли понравиться, – да главная вина,

Непоправимая, – совсем она бедна...

5

А он... В его груди тоска воспоминаний.

Один и на людях, он грустен, одинок.

Из детства в жизнь вошли невзгоды испытаний

И преждевременный, сжигающий порок.

Когда же с юностью зардел огонь желаний,

Ему не вспыхивал ответный огонек:

Застенчивый чудак несчастливо влюблялся —

Семейственный удел ему не доставался.

6

Бывало, влюбится, томится долго, ждет

От милой девушки ласкающего взгляда,

Но, полная своих мечтаний и забот,

Она с ним холодна, она ему не рада.

Набравшись храбрости, всю страсть он изольет

Пред нею наконец. Какая же награда?

Красавица бежит, словечка одного,

Ни даже да иль нет, не бросив для него.

7

Вновь за тетради он присаживался рьяно,

На школьные дела переносил он пыл,

Но здесь – увы! – еще одна для сердца рана —

Его служебный путь угрюм и труден был.

И горе и тоску топить на дне стакана

И пить угар хмельной он скоро полюбил,

И тратил дни свои в бессмысленном разврате,

В угарных кутежах, не плача об утрате.

8

И так бы Прожил oн... Но, к счастью или нет,

Поток унылых дней, отравленных и смрадных,

Струею резвою внезапно был согрет...

Кремлев имел сестру. Подруга дней отрадных,

Когда и в бедности являлся милым свет,

Теперь она была рабою бед злорадных.

В далеком и чужом краю она жила

И с мужем-пьяницей терпела много зла.

9

Прибрал детей господь, – их мать жалеть не стал;

Что жить им в нищете! они счастливей «там».

Осталась только дочь, – не чахла, не хворала,

А трудно было жить. В работе мать, а «сам»

Что ни достанет, все пропьет. Не раз искала

Его в глухую ночь жена по кабакам.

Он часто бил жену. Порою доставалось

И бедной девочке, как мять ни заступалась.

10

В лачуге нищенской, в предместьи городском

Куда как тяжело суровою зимою!

Завоет вьюга вкруг – и зыблется весь дом,

И горница полна вся стужею сырою.

Вот летний вечерок, – Настасья босиком

Бежит, согнувшися, на речку за водою,

И глазки детские на дорогой наряд

Прохожих барышень завистливо глядят.

11

Так детство Настино печально проходило.

А в восемнадцать лет осталась вдруг она

Одна: перед отцом открылася могила,

За ним и мать ушла, как верная жена.

Взял Настеньку Кремлев. Она сперва грустила,

Была застенчива, пуглива и смирна.

С ресниц ее порой потоки слез катились, —

А щеки девичьи румянцем золотились.

12

Целило время скорбь, – и Настя обжилась,

Почуяла себя довольной и свободной,

Хозяйством дядиным прилежно занялась,

Не чувствуя тоски, ни зависти бесплодной,

И сытой бедности, конечно, не боясь.

Ей, выросшей в избе понурой и холодной,

Привыкшей голодать, и скромный дядин дом

Казался, может быть, чуть-чуть что не дворцом.

13

И вот они живут несходною четою,

Но одинаково наивные; с тех пор

Немало лет прошло докучной чередою,

И жизни будничной томительный узор

Ни разу не разбит ни счастьем, ни бедою,

Как будто бы судьба поставила забор,

Ревниво их от всех напастей охраняя,

Но вольные пути пред ними закрывал.

14

Как эту изгородь досадную сломать?

Как выйти на простор, исполненный движенья,

И воздухом живым стремительно дышать,

Дышать не так, как те ленивые растенья,

Которых злой удел – в ограде прозябать,

Где света нет и где не слышно птичья пенья?

Где прочный тот рычаг, то крепкое бревно,

Которым раздробить ограду суждено?

15

Он сам ли разгадал, узнал ли он из книжек,

Прочел ли он в ее застенчивых глазах,

Что взрослой девушке не медовых коврижек,

А жизни хочется, – но только смутный страх

В тоскующей душе неизгладимо выжег

Сознанье горькое, что в сереньких годах,

Которые чредой над ними пролетали,

Отрады не было, хоть не было печали.

16

И жизни не было: крикливою семьей

Являлись темные, ничтожные заботы,

Тревоги бедности и доли трудовой,

Приливы быстрые томительной работы

И сплетни зависти да пошлости пустой, —

То им, а то о них слагались анекдоты...

Не жизнь, а скучный бред, больной и дикий сон,

Где тени мрачные плывут со всех сторон.

17

Года бегут, бегут, – бледнеет Настя, вянет,

Как сломанный цветок полуденной порой, —

И скоро, думал он, так жить она устанет,

В душе почувствует прилив кручины злой,

Оглянется вокруг – и больше не обманет

Ее больная жизнь своею тишиной.

Постылым станет все, и будет ей в отраду

Срывать на ком-нибудь, тяжелую досаду.

18

И жалость в нем росла. Отсюда далека,

Казалось бы, любовь. Но мы народ особый,

И русская любовь, как наша степь, дика:

У нас любовь смешать нетрудно и со злобой.

Века минувшие, безумные века

Все чувства русского особенною пробой

Отметили... И вот заметил раз Кремлев,

Что грешная любовь вошла под мирный кров.

19

Томился долго он, смиренно отвергая

Безумную любовь. Но как ее разбить?

Улыбку ясную приветливого мая

От взора жаркого кто б мог загородить?

И каждый день словам возлюбленной внимая,

Как можно запретить душе ее любить?

Пожар любви растет, в огне сомненья топит

И волю робкую пугает и торопит.

20

Мечты горят, зовут. Бежать бы в чуждый край,

В далекий чуждый край, где их никто не знает,

Где будет им открыт незапрещенный рай,

Где ясная весна любовь их увенчает,

Где жизнь подарит им цветущий, долгий май...

Мечты кипят, а жизнь их злобно отвергает.

Какими жертвами любовь завоевать?

Как счастье новое бестрепетно создать?

21

Судьба дает ответ и горестный и странный:

Тот обеспечил жизнь и лучше и верней

И тот придет скорей к обители желанной,

Кто смог достать себе поболее рублей —

Бумаг ли биржевых, монеты ли чеканной,

Земель, полей, лесов иль всяческих вещей —

Всего, что может быть оценено рублями,

Хотя досталося и темными путями.

22

Посмотришь ли вокруг на гордых богачей —

Богатство им далось постыдною ценою:

Иной обманывал доверчивых людей,

Другой умел вести хитро дела с казною,

Тот опекаемых обкрадывал детей,

Тот был ростовщиком, людей пускал с сумою,

Пускает и теперь, коль случай подойдет, —

Зато от всякого им ласка и почет.

23

Иной живет себе отцовским капиталом,

И горд он тем, что даст порой бедняге грош;

Отец иль дед его, конечно, начал малым,

На счастье, к плутовству отменно был пригож,

И вот разбогател, – бегут, как вал за валом,

К наследнику рубли, считай, так не сочтешь.

О том, кто в городе богаче всех, твердили,

Что двадцать лет назад с отцом они ходили

24

В леса разбойничать. Близ города стоит

«Поклонная» гора с крутым обрывом в реку;

Через ее хребет проезжий путь лежит,

Как будто проведен лихому человеку

Нарочно в помощь он. Суровый, дикий вид.

Сосновый лес кругом. Широкую просеку

Дорога заняла; свирепо ропщет бор,

Угрюмый великан, и гневно хмурит взор.

25

На темени горы – площадка над обрывом;

Там сосен вековых разорвана стена.

Глубокая река, в движении ленивом

Обрыв омывшая, внизу едва видна.

Немного впереди, на страх коням пугливым,

Глубокий спуск идет – такая крутизна,

Что надо тормозить проворные колеса,

Чтоб шею не сломать посереди откоса,

26

В былые времена случалось там не раз,

Что путешественник, полуночью глухою, —

А то средь бела дня в иной недобрый час, —

С обрыва вниз летел с разбитой головою;

Звенел, гремел за ним тяжелый тарантас, —

Все пожиралось вмиг безмолвною рекою.

Разбойники меж тем, добычу разделя,

Спокойно шли домой чрез бор и чрез поля.

27

Хор одиноких дум и толки городские,

Угла медвежьего постыдная мораль,

Кому ни доведись, советчики плохие.

Спокойно рассудя, конечно, очень жаль,

Что честной бедности мозоли трудовые

Не всякому милы. А иначе едва ль

Нашелся бы приют и в прозе и в поэме

О деньгах и нужде давно, постылой теме,

28

Мечты лазурные иному принесут

Утеху мирную; бедняк трудолюбивый,

С мечтой переплетя свой неприветный труд,

Идет своим путем, и грустный и счастливый.

Иные люди есть: в них грезы не умрут,

Но каждая из них попутчицей ревнивой

Идет, родит в душе желаний гордых зной

И, жизни требуя, не хочет быть мечтой.

29

И много-много дней, отдавшись тайным думам,

Глядит в окно свое Кремлев по вечерам,

Не развлекаемый ни тем нестройным шумом,

Когда ведут коров ребята по домам,

Ни дракой мужиков, ни спором их угрюмым,

Ни тихим веяньем, бегущим по кустам,

Что берега реки бульваром окаймили

И ветки гибкие над нею наклонили.

30

Улыбка горькая порою пробежит,

Как тонкая змея в траве скользнет проворно;

Порой невольный вздох тихонько прозвучит

Стыдливым отзвуком печали тайной, черной, —

И вновь на стиснутых губах его лежит

Печать угрюмых дум, печать тоски упорной.

Но резкий блеск очей всё чаще выдает,

Что на душе созрел решенья сочный плод...

31

Закат сиял пред ним прощальными лучами,

Края пурпурных туч зачем-то золотя;

Гляделся в реку он, как бойкими глазами

Глядится в зеркало веселое дитя;

Оттенки нежные владели небесами,

И тихо ветер полз, травою шелестя.

Кремлев закрыл окно, и, к Насте обратившись,

Он ей сказал, в лице слегка переменившись:

32

«Мне надо уезжать, и очень далеко...

Поеду в Петербург и с месяц там пробуду;

Есть дело важное: с ним сладить не легко,

Но если сладится, тогда тебе я груду

Обновок навезу; ей-ей, на молоко

Ребятам будущим деньжонок я добуду...

Ну, нечего краснеть и нечего ворчать, —

Изволь-ка в путь меня скорее собирать».

33

Уехал утром он... А через две недели

Глухою полночью ударили в набат.

В испуге жители покинули постели,

Оделись наскоро, на улицы спешат...

Недолог был пожар, а все-таки сгорели

Хоромы пышные да хижин бедных ряд.

Хозяин тех хором, купец весьма богатый,

Спознался в эту ночь с нежданною утратой.

34

Сгорели у него – вот горе, вот удар!

Судьба злодейская, разящая так тяжко!

Сгорели в эту ночь – о, гибельный пожар!

Рыдает наш купец, и стонет он, бедняжка!

Сгорели денежки, и вытерпела жap

Случайно лишь одна кредитная бумажка:

Каким-то волшебством во двор ее снесло

И ветром сунуло в углу под помело.

35

А были тысячи, десятки тысяч даже.

Недавно продал он хорошенький лесок

На сруб и нажился изрядно на продаже,

Но в дело денег тех пока пустить не мог, —

И вдруг добычею пожара или кражи

Исчез весь капитал. Твердили: здесь поджог,

Найти преступника полиция старалась,

Но и следов его нигде не отыскалось.

36

Еще недели две чредою протекли.

Я не могу сказать, чтоб Настенька скучала.

Пускай Кремлев блуждал бог весть в какой дали,

Она себя кой-чем порою развлекала, —

Кого-то в гости к ней глаза ее влекли,

И в чьем-то сердце к ней страстишка запылала.

То был телеграфист, – он мало получал

И тщетно пятый год все повышенья ждал.

37

Настасья стала звать его Володей скоро,

И быстро перешли потом они на ты;

Случалось иногда, в разгаре разговора,

Когда он поверял ей тайные мечты,

От страстного его и пламенного взора

На щечках Настиных бывали разлиты

Такие зореньки, что жарким поцелуем

Спешил он их венчать, восторгами волнуем.

38

Вернулся и Кремлев. Рассеян и угрюм,

А то порой шумлив и весел чрезвычайно,

Порой ответит он и вовсе наобум,

На что-то намекнет порою неслучайно,

Порой молчит, – молчит под гнетом темных дум,

Как будто у него на сердце злая тайна,

Как будто что-нибудь случилось на пути, —

И Настя не могла того перенести.

39

«Что с вами, дяденька, скажите, друг мой милый?»

– «Узнаешь, Настенька, немного погоди».

– «Уж не случилось ли, ах, господи помилуй,

Беды какой-нибудь?» – «Иди себе, иди».

– «А, стала, значит, я племянницей постылой,

Чего и ждать от вас теперь мне впереди!

Напрасно Настенька хорошенькие губки.

Надула Настенька хорошенькие губки.

40

Смеется дядя ей: «Голубка, не ворчи.

Ну что бы подождать еще тебе хоть ночку!

Сюрпризом я хотел... А впрочем, вот ключи

От тайны, коли нет терпения... Как дочку,

Люблю тебя...» – «Ну да!» – «Ах, Настя, помолчи...

У Блокка я купил тебе билет в рассрочку...»

– «Что тратились!..» – «Купил, а завтра и тираж,

И что б ты думала! Ведь выигрыш-то наш».

41

«Ах, милый дядюшка! Неужели? Быть не может!»

– «Да, Настенька, теперь мы славно заживем.

Грошовая нужда нас больше не встревожит.

Мы выстроим себе отличный, прочный дом,

Товарищей сзовем, – пускай их зависть гложет.

По свету странствовать отправимся потом...»

– «Да, дядюшка, с собой Володю мы захватим,

Иль нет, сперва к венцу, а после и покатим».

42

И побледнел Кремлев. «А что-то я устал!» —

Промолвил он с едва скрываемой досадой,

Простился и пошел к себе, – бедняк! Упал

Он на свою постель и с горестной отрадой,

Зажав подушкой рот, до полночи рыдал.

А Настенька меж тем пред ясною лампадой

Молилась, может быть, иль яркою мечтой

Забавила себя, одна в тиши ночной.

43

Мне кажется, пора покончить эту сказку,

Тем более, что в ней трагического нет.

В крови топить ее мещанскую развязку,

Конечно, незачем. К тому же пистолет

Хоть у Кремлева был, да праздно перержавел.

Боюсь, что никого я песней не забавил,

Прерву ж ее строфой, написанной без правил.

21 июня 1890; 24 июля – 26 августа 1894

«Каждый день, в час урочный...»

Мы устали преследовать цели,

На работу затрачивать силы, —

Мы созрели

Для могилы.

Отдадимся могиле без спора,

Как малютки своей колыбели, —

Мы истлеем в ней скоро

И без цели.

28 сентября 1894

«Скользко-холодное...»

Скользко-холодное

Правой рукою трепетно сжато.

Злоба стихает, меркнет забота,

Грезы умчались вдаль без возврата.

Твердое, скользкое.

Только нажать бы мне,

Только на то достало бы силы!

Что это, скорбь, тревога?

Мрак желанной могилы,

Только нажать бы мне!

3 октября 1894

«Лампа моя равнодушно мне светит...»

Лампа моя равнодушно мне светит,

Брошено скучное дело,

Песня еще не созрела, —

Что же тревоге сердечной ответит?

Белая штора висит без движенья.

Чьи-то шаги за стеною.

Эти больные томленья —

Перед бедою!

3 октября 1894

«Сквозь кисейный занавес окна...»

Сквозь кисейный занавес окна

Мне видна

Улицы дремотной тишь —

Снег на скатах крыш,

Ворота, забор...

Изредка прохожие мелькнут...

Шумный спор

Иногда бабенки заведут.

11 октября 1894

Неурожай

Над полями ходит и сердито ропщет

Злой Неурожай,

Взором землю сушит и колосья топчет, —

Стрибог, помогай!

Ходит дикий, злобный, хлеб и мнет и душит,

Обошел весь край

И повсюду землю гневным взором сушит, —

Стрибог, помогай!

Губит наших деток неподвижным взором

Злой Неурожай.

Голодом томимы, молим хриплым хором:

Стрибог, помогай!

11 октября 1894

«О царица моя! Кто же ты? Где же ты...»

О царица моя! Кто же ты? Где же ты?

По каким заповедным иль торным путям

Пробираться к тебе? Обманули мечты,

Обманули труды, а уму не поверю я сам.

Молодая вдова о почившем не может, не хочет

скорбеть.

Преждевременно дева все знает, – и счастье ее

не манит.

Содрогаясь от холода, клянчит старуха и прячет

истертую медь.

Замирающий город туманом и мглою повит.

Умирая, томятся в гирляндах живые цветы.

Побледневший колодник сбежавший прилег, отдыхая,

в лесу у ручья.

Кто же ты,

Чаровница моя?

О любви вдохновенно поет на подмостках поблекший

певец.

Величаво идет в равнодушной толпе молодая жена.

Что-то в воду упало, – бегут роковые обломки

колец.

Одинокая, спешная ночь и трудна, и больна.

Сколько странных видений и странных,

недужных тревог!

Кто же ты, где же ты, чаровница моя?

Недоступен ли твой светозарный чертог?

Или встречу тебя, о царица моя?

20 октября 1894

Морозная даль

Морозная светлая даль,

И низкое солнце, и звезды в снегу...

Несут меня сани. Забыта печаль.

Морозные грезы звенят надо мной на бегу.

Открытое поле все бело и чисто кругом.

Раскинулось небо широким и синим шатром.

Я вспомнить чего-то никак не могу,

Но что позабылось, того и не жаль.

Пуста и безлюдна морозная даль,

Бегут мои кони. Ямщик мой поет.

Деревни дымятся вдали...

Надо мною несется мечта и зовет...

Плещут волны, летят корабли...

Рассыпается девичий смех перекатной волной...

Ароматная ночь обаяла своей тишиной...

Мы крылаты, – плывем далеко от земли...

Ты, невеста моя, не оставишь меня...

Нет, опять предо мною зима предстает,

Быстро сани бегут, и ямщик мой поет,

И навстречу мне снежная пыль мимолетного дня.

20 октября 1894

«Не быть никем, не быть ничем...»

Не быть никем, не быть ничем,

Идти в толпе, глядеть, мечтать,

Мечты не разделять ни с кем

И ни на что не притязать.

24 ноября 1894

«Светлой предутренней грезой...»

Светлой предутренней грезой,

Очерком тонким и нежным,

Девственно-белою розой

Светится в сердце мятежном, —

Нет, не земною женою,

Нет, не из дольних селений!

Это – туманной порою

Небом потерянный гений.

2 декабря 1894

«Оболью горячей кровью...»

Оболью горячей кровью,

Обовью моей любовью

Лилию мою.

В злом краю ночной порою

Утаю тебя, укрою

Бледную мою.

Ты моя, и, отнимая

У ручья, любимца мая,

Лилия моя,

Я пою в ночах зимовья

Соловьем у изголовья,

Бледная мол.

15 ноября – 13 декабря 1894

«Ты не знаешь, невеста, не можешь ты знать...»

Ты не знаешь, невеста, не можешь ты знать,

Как не нужен мне мир и постыл,

Kак мне трудно идти, как мне больно дышать,

Как мне страшно крестов и могил.

И напрасно мечта в опечаленной мгле

Мне твои озаряет черты, —

Далека ты, невеста! На грешной земле

И тоска, и беда разлиты.

21 декабря 1894

«Живи и верь обманам...»

Живи и верь обманам,

И сказкам, и мечтам.

Твоим душевным ранам

Отрадный в них бальзам.

И жизни переменной

Нектар кипучий ней,

Напиток сладкопенный

Желаний и страстей.

За грани жизни дольной

Очей не устремляй,

И мыслью своевольной

Природы не пытай.

Вещают тайну тени.

Для смелого ума

В них смертные ступени,

Предсказанная тьма.

О смертный, верь обманам,

И сказкам, и мечте.

Дивись мирским туманам,

Как вечной красоте.

28 марта 1889, 30 декабря 1894

«Где грустят леса дремливые...»

3.Н. Гиппиус

Где грустят леса дремливые,

Изнуренные морозами,

Есть долины молчаливые,

Зачарованные грозами.

Как чужда непосвященному,

В сны мирские погруженному,

Их краса необычайная,

Неслучайная и тайная!

Смотрят ивы суковатые

На пустынный берег илистый.

Вот кувшинки, сном объятые,

Над рекой немой, извилистой.

Вот березки захирелые

Над болотною равниною.

Там, вдали, стеной несмелою

Бор с раздумьем и кручиною.

Как чужда непосвященному,

В сны мирские погруженному,

Их краса необычайная,

Неслучайная и тайная!

5 января 1895

«Вокруг меня зыбкая мгла...»

Вокруг меня зыбкая мгла...

Мне страшно морозной поры...

Невеста в тоске умерла...

Багровы и дымны костры.

Морозная ночь мне страшна...

Как тесно в пустыне небес!

Луна холодна и бледна,

И край горизонта исчез.

По воздуху искры и дым.

Как скупы и чадны огни!

Туманом и мраком седым

Одеты и смяты они.

30 января 1895

«Я устал, – я едва только смею дышать...»

Я устал, – я едва только смею дышать, —

И недужны, и трудны людские пути.

Невозможно понять, невозможно сказать,

И куда же, и как же идти?

В этих жилах струится растленная кровь,

В этом сердце немая трепещет тоска.

И порочны мечты, и бесстыдна любовь,

И безумная радость дика.

28 февраля 1895

«Думы черные лелею...»

Думы черные лелею,

Грустно грежу наяву,

Темной жизни не жалею,

Ткани призрачные рву,

Ткани юных упований

И туманных детских снов;

Чуждый суетных желаний,

Умереть давно готов.

Грустно грежу, скорбь лелею,

Паутину жизни рву

И дознаться не умею,

Для чего и чем живу.

21 марта 1895

«Есть тайна несказанная...»

Есть тайна несказанная,

Но где, найду ли я?

Блуждает песня странная,

Безумная моя.

Дорогой незнакомою,

Среди немых болот,

С медлительной истомою

Она меня ведет.

Мгновения бесследные

Над ней летят в тиши,

И спят купавы бледные,

И дремлют камыши.

Коса ее запутана,

В ней жесткая трава,

И, дикой мглой окутана,

Поникла голова.

Дорогой потаенною,

Среди немых болот,

Где ирис, влагой сонною

Напоенный, цветет,

Блуждает песня странная,

Безумная моя.

Есть тайна несказанная,

Ее найду ли я?

21 марта 1895

«Слова твои строптивые...»

Слова твои строптивые,

Цветы твои поблекшие,

Глаза твои недужные

И руки изнемогшие.

Словами тайна сказана,

Слезами тайна выдана,

Былое тайной связано,

Иное не увидано.

21 – 22 марта 1895

«Я душой умирающей...»

Я душой умирающей

Жизни рад и не рад.

И от бури взывающей

Не ищу я оград.

Я беспечной улыбкою

Отвечаю грозе,

И покорностью зыбкою

Я подобен лозе.

Верю сказке божественной,

Вижу дивные сны.

Что мне радость торжественной

Нерастленной весны!

Что мне звезды небесные,

Их торжественный строй!

Что мне торжища тесные

И телец золотой!

Горько пахнет известкою

В переулке моем.

Я дорогою жесткою

Пробираюсь в мой дом.

Там дыхание ладана

Все мерещится мне,

Там святыня угадана

В неземной тишине.

Бесконечность страдания

В тех стенах вмещена,

И тоска умирания,

Как блаженство, ясна.

l4 сентября I893, 29 марта 1895

«Многоцветная ложь бытия...»

Многоцветная ложь бытия,

Я бороться с тобой не хочу.

Пресмыкаюсь томительно я,

Как больная и злая змея,

И молчу, сиротливо молчу.

У подножья нахмуренных скал,

Пo расселинам мглисто-сырым

Мой отверженный путь пролегал.

Там когда-то я с верой внимал

Голосам и громам роковым.

А теперь, как больная змея,

По расселинам мглисто-сырым

Пробираюсь медлительно я.

Многоцветная ложь бытия,

Я отравлен дыханьем твоим.

5-6 апреля 1895

«Я любил в тебе слиянье...»

Я любил в тебе слиянье

Качеств противоположных:

Глаз правдивых обаянье

И обман улыбок ложных;

Кротость девочки-подростка,

Целомудренные грезы —

И бичующие жестко

Обличенья и угрозы;

Сострадательную нежность

Над поруганной рабыней —

И внезапную мятежность

Перед признанной святыней.

7 апреля 1895

«Я люблю всегда далекое...»

Я люблю всегда далекое,

Мне желанно невозможное,

Призываю я жестокое,

Отвергаю непреложное.

class="stanza">

Там я счастлив, где туманные

Раскрываются видения,

Где скользят непостоянные

И обманные мгновения,

Где сверкают неожиданно

Взоры молний потухающих...

Мне желанно, что невиданно, —

Не хoчy я расцветающих.