КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Тени Бога [Грегори Киз] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Грегори Киз «Тени Бога»

ПРОЛОГ

Дмитрий Голицын наблюдал, как медленно закрывался адский глаз.

— Зачем? Зачем отправлять его назад?! — недовольно воскликнул он, хотя вид чудовища, даже находившегося на расстоянии, заставлял содрогаться. Сейчас оно было видно лишь наполовину — огромная черная туча с потрескивавшим в центре белым пламенем. «Элиша», воздушный корабль князя, висел в воздухе над ужасающим глазом. А вокруг, насколько хватало взора, простиралась Америка: голые холмистые просторы, похожие на степи его родины — России.

— Время не пришло, — долетел до него беспристрастный голос Сведенборга.

— Ерунда, — резко бросил Голицын. Он нервно теребил усы и не отводил глаз от сжимавшейся грозовой черноты. — Машины тьмы работают. Ты доказал это. Они должны двигаться в авангарде и стирать врагов с лица земли задолго до нашего приближения.

— Время не пришло, — повторил Сведенборг, обернувшись к Голицыну, и князь вновь содрогнулся.

Очки и растрепанные волосы делали ученого похожим на насекомое, слепое и таинственное.

— Профессор Сведенборг, при всем к вам уважении, хочу заметить: этой военной экспедицией руковожу я, и мне нужны более конкретные объяснения. Почему я должен терять русских солдат или доверяться неизвестно насколько преданным нам индейцам и монголам, когда у нас есть это?

Огромный черный глаз почти полностью закрылся. Там, где прошла машина тьмы, не осталось ничего, кроме белого пепла. Десятки миль пепла. Ни единого деревца, ни единого живого существа, даже костей не осталось как свидетельства жизни, некогда бывшей на том месте, где развернуло свою мощь чудовище Сведенборга.

Но ученый, вместо того чтобы ответить, отвернулся, и его глаза за толстыми стеклами очков уставились куда-то в даль.

Разочарованный Голицын перевел взгляд на третьего человека, стоявшего, крепко вцепившись руками в борт корабля, — митрополита Санкт-Петербургского.

— Ваше преосвященство, поговорите с ним. Попробуйте добиться от него вразумительного ответа.

Митрополит поджал губы и погладил длинную седую бороду:

— О, тут я бессилен. Сведенборг беседует с ангелами. Это они к нему сонмом слетелись, не ко мне. Похоже, на то воля Господа. Мне же он показал лишь краешек… — Митрополит покачал головой. — Мудрено это для разума смертного человека, даже мне, при моем духовном сане, понять это не под силу. Вот потому-то Сведенборг и впал в безумие. Но это священное безумие.

— Мы все безумны! — воскликнул Голицын. — И я не исключение. Я предал царя и повел армию вглубь Америки, где не ступала нога человека. И ради чего? Это — умопомешательство.

Митрополит вздернул бровь:

— Ни я, ни Сведенборг не имеем к этому никакого отношения. Вас ведет жажда власти, меня — желание служить Богу. Мои устремления чисты. Чисты они и у Сведенборга. Ваши — нет, потому-то вы не вправе задавать нам вопросы.

— Откуда такая уверенность? Откуда вы знаете, что… что этот мальчик, перед которым мы склонили голову, дитя Бога, а не дьявола? И какова наша миссия в этой бескрайней пустыне? Какое нам дело до Американских колоний, когда Османская империя могла бы пасть к нашим ногам, равно как и славящийся несметными богатствами Китай? Откуда… — Он осекся, потому что профессор Сведенборг вновь повернул к нему лицо.

Профессор был человеком мягким, вежливым и голос имел тихий, но сейчас он заговорил отрывисто и зловеще, словно это был и не он вовсе, а кто-то иной, в нем обитавший:

— Князь Голицын, вы не понимаете. Вы не можете понять землю, простирающуюся перед вами. Американские колонии — последнее прибежище безбожной науки. Здесь дьявол вырыл себе нору и воздвиг сторожевую башню. Здесь он превращает свою мерзкую силу в клинки и ружья. Мы избраны, мы — слуги пророка, поборники божественной науки. Что еще вы желаете знать?

— Но при этом мы сообщаемся с неверующими, — возразил Голицын. — Что праведного в бестолковом поклонении идолам монголов или в языческих суевериях индейцев? — Он повернулся к митрополиту, ища у него поддержки. — Ваше преосвященство…

— На все воля Божья, — ответил митрополит. — Хоть они и язычники, у них есть глаза, чтобы видеть. Они способны были узреть пророка. Право же, похоже, что все, кроме вас, видят истину.

— Я… — Во рту у Голицына пересохло.

За спиной Сведенборга появилось нечто — полупрозрачное серебристое облако, силуэтом напоминающее обнаженного мужчину. Лица как такового у него не было, но зато повсюду были глаза. Они мерцали и моргали на ладонях, плечах, животе, бедрах. Светло-голубые, зеленые. Они смотрели на Голицына и видели все потаенные, темные глубины его души.

Нечто укоризненно подняло палец, но вместо него заговорил Сведенборг:

— Иди избранным путем, князь Голицын. Апокалипсис свершился, и мир прекратил свое существование. Сейчас идет сортировка. Те души, что не следуют за мной, прокляты. Пророк — мой слуга. Сведенборг — мои уста. Митрополит — мои слова. Я считал тебя своим мечом. Но, если тебе не нравится эта роль, я выкую себе новый меч.

Голицын упал на колени:

— Нет! Нет, я твой меч. Я только не в силах понять, почему мы не можем использовать наше лучшее оружие, почему мы должны держать его в резерве?

— Потому что кое-что осталось, — сипло ответил Сведенборг. — Кое-что нужно найти. И как только мы это найдем, надобность в машинах вовсе отпадет.

— Тогда почему… почему…

— Вы — меч, князь Голицын. Довольствуйтесь этим. Это было не предложение, это был приказ.

— Слушаюсь, мой господин, — произнес Голицын и склонил голову.

* * *
Царь Петр опустил весло в воду и, когда каноэ рванулось и отдалось на волю речного потока, радостно гикнул.

— Люблю я воду, — воскликнул он, — и корабли, большие и маленькие!

За его спиной Таг, гигант с перебитым носом, что-то недовольно пробормотал.

— О, вы не разделяете моих пристрастий, сэр?! — воскликнул Петр. — А я думал, вы были когда-то моряком.

— Черт побери, Петр, именно моряком я и был, — пробурчал Таг. — Это хорошо, когда ты хозяин своего корабля, а когда ты простой матрос, то жизнь совсем не завидная, а даже напротив. И рахит мучит, и цинга, и животом маешься. А когда ты, наконец, сходишь на берег, то тебе продают разбавленный водой ром и сифилитичных шлюх. Нет, царь, жизнь у моряка никудышная.

— Каждому свое. А я люблю запах моря, люблю чувствовать, как лодка качается на волнах. Корабельному делу я учился в Голландии, тайно отправился туда на судоверфи и работал простым плотником.

— Ну, когда мы захватывали какую-нибудь посудину, начисто забывали имя, данное ей при крещении. А ты помнишь имя своей красотки?

Петр на мгновение задумался.

— «Катерина», — тихо сказал он, — в честь моей второй жены.

Третий, индеец по имени Кричащий Камень, до этого молча сидевший в каноэ, вдруг опустил весло в воду и сделал сильный гребок.

В этот вечер они остановились на ночевку на песчаной полоске берега. Пока Петр с Кричащим Камнем разводили костер из собранного наскоро сушняка, Таг отправился в лес нарубить дров. Индеец делал свое дело спокойно и добросовестно. Он изменился за последнее время. Когда Петр впервые его встретил, индеец был шумным, болтливым малым, все шутил и смеялся. А сейчас он мог за несколько дней не проронить ни слова.

— Почему ты остался с нами? — спросил его Петр, мешая угли в костре. — Я знаю, наше дело тебя мало интересует.

Кричащий Камень молчал, и Петр потерял надежду получить от него ответ.

— Люди в моей деревне не всегда и не все мне нравились, — наконец заговорил индеец на удивление усталым голосом. Петру вначале показалось, что за усталостью он прячет злобу или ненависть, но потом понял, что это все же глубокая усталость. — Но это был мой народ. Они не заслуживали, чтобы их выдрали с корнем и сожгли, как высохшие на солнце водоросли. И я привел к ним убийцу. Я улыбнулся и сказал, что Красные Мокасины отличный парень, и они впустили его в деревню. И он убил их всех.

— Понимаю, — сказал Петр. — Я понимаю, когда человек ищет отмщения. Я и сам этого ищу. Так много осталось неоплаченных долгов.

Кричащий Камень кивнул и тихо произнес:

— Я убью Красные Мокасины. А чтобы убить, я должен его найти. Красные Мокасины — Блуждающее Видение, а я не шаман. Я не вижу его. Он не оставляет следов, не ломает веток, не приминает травы. Я не могу найти его. — Индеец поднял голову и посмотрел прямо в глаза Петру. — Но однажды Красные Мокасины найдет тебя. И Тага. И тогда я убью его.

Петр и глазом не моргнул от столь зловещего обещания. В конце концов, и он, Петр Алексеевич, видел, как катились по снегу окровавленные головы взбунтовавшихся стрельцов. Он приказал запороть до смерти собственного сына. Многих Кричащий Камень обещал убить, но потом все благополучно разрешалось, ему было далеко до рекордов Петра.

Петр сцепил пальцы рук в замок:

— Мне давно известно, что ты хочешь убить его. И мне известна причина. Я просто хочу знать, почему ты не оставишь сделать это Тагу и мне. Скажи, почему ты называешь Красные Мокасины Блуждающим Видением? Что случилось с ним? Когда-то он был нашим другом, клянусь, хорошим другом. Он спас мне жизнь. Но потом твоя деревня…

Петру доводилось видеть картины и пострашнее той, что предстала его глазам в деревне уичита. Но он никогда раньше не сталкивался с тем, чтобы один человек убил всех жителей целой деревни.

Петр был хорошо знаком с тварями, которых дураки называли то ангелами, то демонами, то духами, — многие из этих тварей притворялись, будто служат ему. Но никто не вызывал в нем тех чувств, что охватили его при виде Красных Мокасин, который переходил от хижины к хижине, сворачивал головы детям и собакам, оставлял за собой огонь и смерть. Что-то сильно задело Петра, помимо страшной картины смерти, звуков, запахов он почувствовал страх, ранее ему неведомый.

— Я не знаю, что с ним случилось, — ответил Кричащий Камень. — Повторяю, я не шаман. Может быть, какой-то дух пожрал его и теперь ходит по земле в его теле. Может быть, он всегда был чудовищем, принявшим человеческий облик и дурачившим нас до поры до времени. Меня это не волнует.

— Но ты видел, что он сделал. И если ты не шаман, как ты собираешься убить его?

На мгновение прежние веселые чертики заплясали в глазах Кричащего Камня и стерли с лица тяжесть прожитых лет.

— Полегче, царь, полегче. — И снова лицо индейца сделалось хмурым, и он принялся ворошить угли в костре.

«Похоже, в разговоре на эту тему поставлена точка», — подумал Петр.

— Сколько еще мы будем добираться до Нью-Пэриса? — спросил он.

— От многого зависит. Точно не знаю. Несколько дней, а может быть, и месяц. Я не знаю этой реки и людей, здесь живущих.

Треск кустов оповестил о возвращении Тага.

— Думаю, этого хватит, — сказал гигант и высыпал перед ними кучу толстых коротких веток.

— Надобность в костре невелика, и так тепло, — сказал Петр.

— Тут полно комарья, волков и этих змей летающих.[1] А огонь будет их отгонять. Пусть не всех, но хотя бы половину.

— А я тут пытался выяснить у Кричащего Камня, далеко ли нам еще до Нью-Пэриса.

— Ага. Уж побыстрее бы добраться. А то, черт, сколько уж идем, и ни глотка чего-нибудь горячительного, ни женщины.

— Стосковался по разбавленному водой рому и сифилитичной шлюхе?

— Сейчас я согласился бы и на дешевый выпивон, и на одноглазую старуху, — захохотал Таг. — Думаю, доберемся, недели через две, если натчез нам какую-нибудь пакость не устроят. В прошлый раз, когда мы с Красными Мокасинами к ним заглядывали, они нам «хороший» прием оказали. Но без Красных Мокасин… — Таг пожал плечами и погрустнел. Петр знал, что Таг и Красные Мокасины долгое время были друзьями. Но и Таг видел то, что видели Петр и Кричащий Камень. — И что ты будешь делать?

— Я? Обращусь к французскому королю. Соберу армию. Верну себе российский трон.

— Старая песня?

— Это мой долг.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что я сын Алексея. Потому что я царь. Потому что я возглавил страну темную и превратил ее в величайшую державу. И я не уступлю своего законного места в угоду колдунам и узурпаторам. — Петр на мгновение замолчал. — Потому что они убили мою Катеньку. Потому что они захватили мои корабли.

— Ну-у, — протянул после короткой паузы Таг, — не видать мне развлечений в Нью-Пэрисе. Я мечтаю о том, как найти себе что-нибудь получше кривоногой, сгорбленной старухи, а ты — собрать армию. И я не знаю, у кого из нас больше шансов осуществить заветную мечту.

Петр усмехнулся, после чего они принялись думать, чем бы им сегодня поужинать.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ АПОКАЛИПСИСА

Подумайте также о предназначении апокалипсиса. Разве это не было заботой Церкви — показать людям истинно верный путь и вести этим путем? И разве не об апокалипсисе пророчествуют все священные писания? И если в нем нет надобности или смысл его предназначения невозможно понять, тогда зачем Господь уготовил его человечеству? Ради шутки?

Исаак Ньютон.
Трактат об апокалипсисе. Введение

1 Нью-Пэрис

Бенджамин Франклин стоял на четвереньках, чуть ли не носом уткнувшись в покрытую серым пеплом землю. Окружавший его лес щебетал, чирикал и лениво жужжал, изнывая в полуденном зное.

Неожиданный треск веток заставил Франклина поднять голову: за несколько последних месяцев лес научил его тому, что здесь все крайне обманчиво. Лес может казаться сонным и безмятежным, но где-то в этой умиротворенности дремлет пантера, свернулась кольцами гремучая змея, притаились в засаде индейцы. Доверился обманчивой тишине Бенджамин Франклин — и вот он уже труп.

Возмутителем спокойствия оказался зеленый длиннохвостый попугай, нашедший убежище среди ветвей раскидистого дуба. На этот раз лес не стал убивать Бенджамина Франклина. Этот лес, как испанец, соблюдал сиесту — никаких активных действий от полудня до трех, а значит, можно посвятить это блаженное время разгадыванию сокровенных тайн природы. Франклин припал к земле еще ниже. Ему было жаль, что ковета лишили его руки чувствительности, когда едва не замучили его до смерти. Сейчас чувствительность была ему крайне необходима. Он продолжил наблюдение, затем, прищурив глаза, сел, поспешно записал что-то в тетрадь и снова пристально уставился на пятно грязи.

Когда он услышал за спиной шаги, было слишком поздно. Могло быть слишком поздно, окажись это враг, а не друг.

— Пытаетесь прочитать, сэр Волшебник, что ждет нас в ближайшем будущем?

— Привет, Вольтер, — сказал Франклин, не обернувшись и позволив угаснуть запоздалому страху. — Они очаровали меня. Ты только посмотри на них.

Вольтер опустился на землю рядом с ним, упершись руками в худые колени.

— Ты о муравьях? — спросил он.

— Ну конечно. Посмотри сюда, они создали поезд, чтобы доставлять припасы в муравейник. Я проследил вот за этим. Он бегает к останкам опоссума, это двадцать ярдов отсюда. Думаю, для муравья это расстояние такое же огромное, как для человека несколько лиг. А здесь… вот эти так отчаянно охраняют цитадель, когда я на нее покушаюсь, ну просто настоящие воины.

— Цитаделью ты называешь вот этот маленький холмик земли?

— Разумеется. Но опять же, если бы муравей был ростом с человека, то и этот холмик был бы весьма внушительных размеров.

— Слишком скромное творение, если за его основную характеристику ты берешь размер. Даже если муравей будет ростом с человека, то и в этом случае результатом его творческого труда станет всего лишь очень большой, неровный, малопривлекательный холм земли. Как его можно сравнивать, ну, скажемте Лувром или Сикстинской капеллой!

— Муравьи, друг мой, не строят ради того, чтобы поразить чье-то воображение. Будь этот холмик человеческих масштабов, где было бы больше пространства для жизни и работы? В этом холмике с его компактными туннелями или в Сикстинской капелле с ее сводчатыми потолками? Ну, чем не пример бессмысленного использования пространства ради эстетического великолепия? Все существо муравья нацелено на эффективность.

— В таком случае они по своей природе либо немцы, либо англичане. Думаю, французов среди них нет.

— К французам я бы отнес бабочек, — миролюбиво сказал Франклин, — светлячков и златоглазок.

— Хотелось бы верить, — вздохнул Вольтер. — Но тучи бабочек больше не кружатся над зелеными просторами Европы, и златоглазки не роют норки там, где некогда стоял Лондон.

— Боюсь, что так, — рассеянно ответил Франклин.

Он наблюдал за двумя только что встретившимися муравьями. Похоже, было, что насекомые обменялись какой-то информацией и побежали дальше, каждый по своим делам.

— Бьюсь об заклад, никаких пустых разговоров и любезностей, — пробормотал Франклин, — никаких рассуждений. Все только самое существенное. Еда — там, опасность — здесь, южный туннель нуждается в ремонте.

— Ты восхищаешься жизнью муравьев?

Франклин поднял голову и задумчиво посмотрел на друга.

— Они меня интересуют, — ответил он. — Каждый раз, когда мы делаем остановку, я отправляюсь на поиски муравейника и обязательно нахожу его, потому что они повсюду. Стоит ли говорить, что у нас под ногами раскинулась империя муравьев, которую мы практически не замечаем и о существовании которой не задумываемся. В определенном смысле миром правят муравьи.

— Да? Ты обратил на них мое внимание, и я легко могу разрушить их муравейник. Сровнять этот холмик с землей.

Франклин отер ладони о штаны и поднялся.

— Четыре дня назад мы пересекали местность, которая еще дымилась от недавнего пожара. Выгорела вся трава, и все четвероногие твари либо погибли, либо разбежались. Я видел там муравейники, они выдержали пожар, хотя и почернели. Разрушь муравейник, через день или два он будет восстановлен. А их по всей земле — миллионы. И пусть человек превосходит их размерами и интеллектом, он не может уничтожить популяцию муравьев.

— Теперь я понимаю, твои наблюдения имеют и практический смысл, — сказал Вольтер. — Кого ты пытаешься сравнить с муравьями — людей или malakim?

Само слово заставило Франклина вздрогнуть. Он предпочел бы, чтобы его старый учитель, Исаак Ньютон, назвал их по-другому, позаимствовав слово из латинского или греческого, а не из древнееврейского. Выбранное им название внушает невыносимый страх, жжет огнем Ветхого Завета. Malakim и были воплощением страха и огня.

— Думаю, мы для них муравьи, — сказал Франклин, — живем у них под ногами, и они нас едва ли замечают. Иногда мы их замечаем и поклоняемся им как богам, идолам или демонам. Бывает, что и они обращают на нас внимание и давят нас каблуками.

— Но как мы не можем уничтожить всех муравьев, так и они не могут уничтожить человечество, — ты это хочешь сказать?

— До сих пор им это не удалось. Но нам никогда не приходило в голову стравливать муравьев, мы не знаем, как воинов одного муравейника отправить разрушать муравейник соседей. А вот malakim, похоже, овладели наукой стравливать людей. И появились люди, которые с воодушевлением изобретают для этих исчадий ада все новое и новое оружие для уничтожения людей.

Вольтер кивнул:

— Похоже, malakim решительно настроены, истребить человечество. У них больше решимости, чем у меня желания извести всех муравьев.

— Возможно, будь в тебе больше злости и желчи, ты бы смотрел на это по-иному. Я слышал, что в джунглях Амазонки обитают муравьи, способные собираться в целые армии, такая армия в считанные секунды может обглодать человека до костей.

— Муравьи, поправшие законы природы и уничтожающие человека? И мы можем стать такими муравьями и обглодать до костей наших невидимых врагов, — заключил Вольтер. — Для того…

— Боже правый, вы снова занимаетесь этой ерундой?

Франклин и Вольтер обернулись. Рядом стоял приятной наружности молодой мужчина, с развевающимися золотисто-каштановыми волосами, в коротких штанах из оленьей кожи и в сильно потрепанном темно-красном камзоле.

— Привет, Робин.

Роберт Нейрп стоял, прислонившись спиной к дереву и сложив на груди руки.

— Мир охвачен войной, даже ангелы на нас ополчились. Голодные, мы блуждаем по диким местам, кровожадные индейцы идут за нами по следу, а эти двое философствуют о всяких там букашках-таракашках.

Франклин пожал плечами и усмехнулся:

— Человеческий разум — ненасытная прорва… он непрерывно требует пищи, даже если живот подвело от голода.

— У моего ума достаточно пищи, он ищет пути, и способы живыми выбраться из этой глуши, — сухо отчеканил Роберт.

— И он хорошо с этим справляется, — весело заметил Франклин. — Думаю, тебе неплохо в этом помогает капитан Макферсон со своими солдатами и храбрецы дона Педро. Я не знаю, как идти по следу, как найти источник пресной воды, но ты видел меня в деле! Я умом распутываю сложнейшие узлы проблем.

— И сейчас тебе эти муравьи поведали тайну, как победить всех врагов с жалкой кучкой наших неповоротливых увальней?

— Они дали мне кое-какие подсказки, — ответил Франклин, несмотря на свое благодушное настроение, слегка распаляясь.

В конце концов, Роберт прав: любой здраво и трезво мыслящий человек счел бы их положение безнадежным. И все же… да, Франклин надеялся. Не существует проблем, которые человеческий разум не мог бы разрешить. И разве уныние и отчаяние, хорошие помощники? А излишнее беспокойство… «Как там моя жена, Ленка?»

Вероятно, у него изменилось выражение лица.

— Что такое? — тут же спросил Роберт.

— Да просто подумал, как там идут военные действия? Как там Ленка?

— Когда я расстался с ней, она была в полном порядке, — заверил его Вольтер.

— Кажется, я просил тебя о ней позаботиться, — взволнованно бросил Франклин.

— Твоя жена — несокрушимая женщина. Она сама о себе может позаботиться. По нашему общему мнению, это тебе нужны забота и защита. — Вольтер помолчал. — Она считает, что ты неправильно поступил, что не взял ее с собой.

— Однажды она чуть не погибла из-за меня. Думаю, что там, где она осталась, безопаснее. Надеюсь, я правильно поступил.

— Если бы у меня была такая жена, я бы позволил ей самой принимать решения.

Замечание больно кольнуло Франклина и он приготовился резко ответить, но сдержался. Он не хотел, чтобы его снова захлестнули беспокойство и угрызения совести;

— Что сделано, то сделано. Когда, даст бог, доберемся до Нью-Пэриса, мы найдем эфирограф взамен того, что у нас отняли ковета, и я тут же свяжусь с ней и выясню, как она. А пока я постараюсь не давать волю беспокойству. Надежда лучшее лекарство, нежели отчаяние.

Роберт кивнул. Его взгляд скользнул за спину Франклина, и в следующее мгновение он выхватил пистолет, словно забыв, что в нем нет ни пороха, ни патронов.

Франклин повернулся туда, где его друг увидел угрозу. Тишина леса действительно оказалась ложной.

Франклин, Роберт и Вольтер стояли на небольшой поляне, окруженной тростником, кустами и несколькими одиноко стоявшими дубами, а дальше стеной высились вековые сосны. Франклин пригляделся: блеснула на солнце сталь. В высоких камышах прятались люди, не менее шести человек, а возможно, и более. Это были индейцы, дула их ружей смотрели прямо на Франклина и его друзей. И Франклин точно знал, у этих парней ружья заряжены.

— Что нам делать? — шепотом спросил он.

— Если они хотят нас убить, то ничего не надо делать, — ответил Роберт. — Мы у них на мушке.

— Это ковета? Разве они могли, преследуя нас, зайти так далеко?

— Могли. Но здесь и без них индейцев хватает. Они тут прямо из земли растут, как этот чертов тростник.

— Неистребимы, как твои муравьи, — поддакнул Вольтер.

— Может, наших ребят позвать? — спросил растерянно Франклин.

— Твое научное любопытство завело тебя слишком далеко, — мрачно буркнул Роберт.

— И что теперь?

— Ты посол, попробуй вступить с ними в переговоры, — предложил Вольтер.

— Ну да. — Франклин облизал пересохшие губы. — Поскольку мы у них на мушке, Роберт, опусти пистолет. Все равно он у тебя пустой.

— Они-то об этом не знают.

— Они знают, что ты одним выстрелом можешь убить только одного из них, и то, скорее всего, промажешь с такого расстояния. Опусти пистолет.

Роберт неохотно повиновался.

Франклин выпрямился, показывая пустые руки.

— Приветствую вас! — выкрикнул он. — С кем имею удовольствие разговаривать? Я — Бенджамин Франклин, уполномоченный представитель Южной Каролины. Иду по этим землям с мирной миссией, для дипломатических переговоров.

В ответ последовала томительная пауза, затем из гущи донесся крик:

— Parlez-vous frangais? Je ne parle pas anglais.

— Qui? Un petit peu, — ответил Франклин. — Je m'appelle Benjamin Franklin, de Carolina Sud…

— Вы в Луизиане! — прокричал голос по-французски. — Каролина далеко отсюда.

— Я прибыл сюда для переговоров с французским королем! — выкрикнул Франклин. — У меня и бумага есть.

В кустах опять замолчали.

— Выйди вперед! — наконец крикнули оттуда.

Франклин увидел человека, который махал ему рукой. На нем был синий французский камзол, но чертами лица он походил на индейца.

— Иду! — крикнул Франклин.

— Остановитесь там, сеньор Франклин!

Появился еще один человек, тоже индеец, на груди — серебряный крест, на боку с изящной небрежностью болталась шпага, обнаженный торс покрывали татуировки.

— Дон Педро! — радостно закричал Франклин.

— Он самый, — ответил вождь аппалачей. — Чего хотят эти засевшие в кустах негодяи? — Индеец кивнул в сторону кустов.

— Не знаю. Они говорят по-французски.

— Вот как. — Аппалачи откашлялся и закричал по-французски: — Я — дон Педро де Салазар де Ивитачука, вождь и никоватка аппалачей. Хватит прятаться. Если вы воины, покажите свои лица.

— Вас там четверо! — выкрикнули из кустов. — Положите оружие на землю, или вам плохо будет.

— Ты лучше о себе позаботься, — ответил дон Педро и щелкнул пальцами.

И тут лес зашевелился, словно по волшебству появились воины-аппалачи, казалось, они прятались за каждым деревом.

— Хоть аппалачи и презирают прятаться, — выкрикнул дон Педро, — но мы тоже умеем это делать! Ну что, друг, теперь ты окружен превосходящей тебя силой.

Возникла новая пауза, а затем поднялся тот, кто говорил по-французски:

— Французскому королю не понравится, как вы ведете себя на его земле.

— Ну, так ты отведи нас к нему! — выкрикнул Франклин. — Нам только этого и надо. Не хочешь ли ты подойти и пожать мне руку? Заключим мир. Мы мирные люди, зачем обмениваться взаимными угрозами?

— Сейчас все воюют друг с другом, — ответил незнакомец. — Но я иду пожать вам руку.

В следующую минуту он уже выходил из леса. По мере приближения Франклин разглядел его: индеец-полукровка, с ярко выраженными европейскими чертами, шею и грудь закрывал серебряный латный воротник, в руке — небольшой офицерский меч, синий камзол надет на голое тело, вместо штанов — набедренная повязка.

— Меня зовут Генри Кой Пениго, — подойдя ближе, представился незнакомец, — капитан королевского пограничного отряда и военный капитан Мобила. Прикажите своим солдатам опустить оружие, и я провожу вас в Нью-Пэрис.

Франклин пожал ему руку:

— Капитан Пениго, очень рад с вами познакомиться. Мы испугались — думали, это ковета: как народилась новая луна, они преследуют нас, чтобы убить.

— Ну, хоть что-то нас объединяет, — усмехнулся Пениго. — Враг ковета может стать нашим другом. Может быть, присядем, покурим вместе?

Франклин вспомнил, что, когда он в последний раз курил трубку мира, его чуть не вывернуло. Но сегодня он был лучше подготовлен к этому мероприятию — его желудок был пуст.

— С удовольствием, — солгал Франклин.

* * *
После трубки мира появились бренди и свежая оленина, и оружие было отложено в сторону. Франклин и Вольтер сидели у пылающего костра рядом с доном Педро и Джеймсом Макферсоном, суровым капитаном отряда южных следопытов, напротив разместились Пениго и его старшие офицеры, среди них были французы, индейцы и один чернокожий.

— Мой отец был французом, — рассказывал Пениго, — а мать из индейского племени алибамон. Учился я в Нью-Пэрисе, но жить мне нравится здесь, на границе, с народом моей матери. Как я уже говорил, мы охраняем границу.

— Спасибо за бренди, такого хорошего мне пробовать, еще не доводилось.

— Хорошее, правда? Мы делаем его из хурмы и диких слив. А теперь расскажите мне о встрече с ковета. Нам так интересно знать, что у них там происходит и что делается в Каролине. До нас новости почти не доходят. И как война?

— А что вам известно о войне? — спросил в свою очередь Франклин. «Жива ли Ленка? Но вряд ли они об этом знают».

— Да не много, — признался Пениго. — Английский король захватил обе Каролины. Маркграфство Азилия еще держится, но, думаю, дни его сочтены.

Франклин кивнул:

— Тот, кого ты называешь английским королем, претендент на трон, Джеймс Стюарт. Он хитростью и при поддержке московитов захватил прибрежные колонии.

— Московитов?

— Русских, — пояснил Вольтер.

— Да, царь Петр. Мы слышали о нем. — Голос Пениго прозвучал так, словно он знал какую-то тайну.

— Вам, наверно, известно, что несколько лет назад Британские колонии подписали договор о взаимной поддержке с Луизианой, ковета и испанцами во Флориде. Я пытался объединить всех на борьбу против претендента и его сторонников. Вначале я отправился к ковета, а от них уже в Нью-Пэрис вести переговоры с королем Филиппом.

— Ковета — истинные змеи. Они напали на вас?

— До меня, их успели посетить эмиссары претендента. Они обогнали нас, у них есть летательный аппарат…

— Ага, похожий на огромный лист дерева и скользящий по воздуху, как сарыч?

— Да, а вы видели его?

— Конечно. Мы подумали, что это огненный ястреб, о нем в легендах рассказывается, это демон, пожирающий детей.

— Не так уж далеко от истины. Вместо мотора у этого летательного аппарата определенной породы демон. В любом случае эмиссары успели заключить сделку с вождем ковета, и тот решил, что нас нужно замучить пытками до смерти. Но мой друг дон Педро спас нас.

— За это нужно благодарить не меня, а Господа Бога, — сказал польщенный вождь аппалачей. — Господь дал мне силы и надоумил, как спасти вас от язычников. — Он подался вперед. — Сдается мне, что ты, друг, баптист.

— Верно, — подтвердил Пениго.

— А потом Господь вновь привел нас на земли христиан, я знал, что так оно и будет.

Пениго кивнул в знак согласия.

— Вам удалось бежать от ковета? — вновь спросил он. — И много скальпов вы взяли?

— Я не хвастаюсь, — сказал дон Педро. — Тот-Кто-Сидит-Выше-Всех видит все и знает, что я говорю правду. Я взял четыре скальпа и мог бы больше, но в тот день я не искал славной смерти. Я должен был остаться в живых и доставить Франклина туда, куда вела его судьба. Я это понимал. Мы боремся не против английского короля или русского царя, но против всех сил ада, а эти обманутые монархи всего лишь пляшущие куклы в их руках. Наши истинные враги не из плоти и крови, это проклятые духи, которые ночью заставляют дуть неистовые ветры, а днем, боясь света, заворачиваются в черноту облаков, клубящихся в подземном царстве.

Пениго — он показался Франклину человеком прагматичным — неожиданно вздрогнул и перекрестился.

— Темные силы взбудоражены, — сказал он. — Это всем известно. Проклятые сущности бродят среди нас. Стариков что-то пожирает изнутри, оттого они и умирают. С запада, где поселились демоны, приходят странные знамения. Будто дом мертвых открыт и проклятые являются, чтобы забрать наши души. Это правда, мистер Франклин?

Франклин нахмурился, размышляя, что на это ответить. Malakim казались и ангелами, и демонами в глазах суеверных людей, но их природа была шире человеческого о ней представления. Более того, наука доказала реальность их существования, ему доводилось слышать их, они говорили на каком-то средневековом языке, под стать тому, из которого Исаак Ньютон выбрал для них имя.

Из темноты, куда не достигал свет костра, послышался тихий голос:

— Да, это правда.

Франклин пригляделся и увидел поблескивавшие красным глаза.

— Колдун, — выдохнул Пениго.

— Прошу вас, присоединяйтесь к нам, мистер Улер, — пригласил Франклин.

Молодой человек вошел в ореол света. Кротким взором на свету голубых глаз он обвел всех собравшихся у костра:

— Меня зовут Леонард Улер, я к вашим услугам, господа.

— Ты проклятый, — сказал Пениго. — Я видел твои глаза!

— Когда-то я был проклятым, — признался Улер. — Я был колдуном на службе у malakim, эта пара человеческих рук работала на осуществление их черных замыслов. Но я перестал быть их послушным инструментом.

Пениго посмотрел на Франклина, ища у него подтверждения слов колдуна.

— Так он утверждает, — пояснил Франклин Пениго. — Когда-то я сомневался в нем, но он доказал нам свою дружбу. Без мистера Улера мы бы все погибли или были бы взяты в плен в Чарльз-Тауне. — «Из этого не следует, что я ему доверяю», — про себя добавил Бен. Его брат был убит существом, похожим на Улера, такие существа вряд ли способны когда-нибудь изменить свою природу.

— Спасибо, мистер Франклин, за добрые слова.

Пениго вновь переключил внимание на Франклина:

— А вы… вы, говорят, тоже колдун. Колдун из Чарльз-Тауна.

— Да, так меня называли. Я ученый, а наука — самая полезная форма колдовства.

— А вы можете остановить этих проклятых, которые бродят по ночам?

— Только не в одиночку. Мне нужны союзники, помощь очень многих людей. И тогда я смогу. Да, смогу.

Пениго кивнул:

— Надеюсь, вам удастся убедить короля. Я очень на это надеюсь.

— Похоже, тебе недостает оптимизма, — заметил Вольтер.

— Есть причины, почему я предпочитаю оставаться на границе, — мрачно сказал Пениго.

* * *
— Вот она, ребята, — сказал Макферсон, — Франция в Америке. Вот он — Нью-Пэрис.

В голосе следопыта Франклин уловил нотку добродушного презрения, он надеялся, что Пениго и его спутники этого не заметили. В конце концов, Пениго не только провел их через топкую дельту реки Мобил, но и раздобыл для них каноэ, в котором они сейчас плыли.

Франклин вытер лоб и поморщился: казалось, испарения реки поднимались и оседали на лице липким потом. Он пристально всматривался вперед, пытаясь понять, что следопыт нашел там достойного презрения. Ничего особенного. Несколько последних лиг они плыли мимо поселений — индейских, европейских, негритянских, — более грязных и убогих по сравнению с центральными штатами. Пока часть жителей без особого энтузиазма трудилась на скудных кукурузных полях, остальные бродили по речным отмелям, выпрашивая еду и бренди, особенно бренди.

Неприглядная местность не оправдывала их ожиданий, и требовалось немало усилий, чтобы принять желаемое за действительное и назвать вырисовывающийся впереди город Новым Парижем.

Прибрежные отмели и запруды переходили в грязные пологие берега, дома, мало, чем отличавшиеся от индейских хижин, к виду которых Бен уже давно привык, жались к реке, некоторые стояли в воде на сваях, смешиваясь с полуразрушенными причалами. У одной-единственной длинной каменной пристани стояли на якоре шлюп, фрегат, две бригантины и видавшая виды флотилия из каноэ и пирог. Бен знал, это и был французский военный флот. Южнее виднелся приземистый форт Конде, державший под обстрелом устье реки. Это строение, по крайней мере, выглядело прочным, хотя в глазах Бена подобная прочность уже давно превратилась в понятие относительное.

Что касается самого города, то за грязными лачугами виднелись дома повыше и внешне более привлекательные. А над ними возвышалось поистине, ну, если не грандиозное, то весьма причудливое сооружение, похожее на дворец, родившийся в больном воображении сумасшедшего архитектора. Ни в Лондоне, ни в Праге, ни в Вене, ни в каком ином месте Франклину не доводилось видеть такого несуразного монстра: наполовину деревянное, наполовину каменное, беспорядочно украшенное причудливыми колоннами и башенками, — даже неискушенному в эстетике Бену сооружение казалось до крайности нелепым.

И, о господи, размеров это сооружение было огромных.

— Mon dieu! — воскликнул Вольтер. — Да это же пародия на Версаль!

— Надеюсь, настоящий выглядит немного лучше, — подхватил Бен.

— Согласен, архитектурные достоинства настоящего Версаля спорны, хотя, если говорить о вкусах, кого-то и Бастилия поражает своей неземной красотой. Версаль, как бы то ни было, — величественное строение. Ты знаешь, — он кивнул в сторону монстра, — чья это резиденция?

— По моим данным — Филиппа Седьмого. Это тебе о чем-то говорит?

— Бывший герцог Орлеанский? Нет, это мне ни о чем не говорит. Это был странный, ничем не выдающийся человек, ветреный и капризный, ни в каких серьезных делах участия не принимал, но и таким откровенно дурным вкусом он не отличался. Хотя, ты знаешь, он выказывал немалый интерес к наукам.

— Возможно, поэтому верхний ярус дворца украшен этими ярко сверкающими горгульями, — заметил Бен.

Сгущались сумерки, и замок снаружи и изнутри освещался бледно-розовым светом алхимических светильников и фонарей.

— К нам приближается канонерская лодка, — предупредил Макферсон.

— Я поговорю с ними, — сказал Пениго, — и объясню, кто вы такие.

Франклин настороженно посмотрел в сторону приближавшейся канонерки.

— Стерн со своими дружками сидит здесь уже почти месяц. У него было предостаточно времени настроить козней, как это он сделал у ковета. Надеюсь, здесь нам больше повезет.

— Может, нам и носа совать сюда не стоит, — подал голос Роберт. — Стерн умеет убеждать.

— И убивать, — добавил Франклин. — Но у нас нет иного выхода. Снова прятаться? Так мы никогда не сможем встретиться с французами. Нам остаются только смелость и напор. В любом случае, если здесь нас ждет печальный конец, спешу признаться вам, ребята, вы были хорошими попутчиками.

— А если удача улыбнется? — спросил Макферсон.

— Тогда вы шайка болванов, с которыми мне, к несчастью, пришлось плыть в одном каноэ, — ответил Франклин, вызвав нервный смех у товарищей.

Он оглянулся назад и немного успокоился: дон Педро со своими воинами занимали две лодки. Хотя Франклин сомневался, что численность сыграет им здесь на руку.

— Вольтер, ты сказал, что некоторым образом знаком с герцогом.

— Я встречался с ним.

— По-твоему, как он отнесется к Стерну и к представляемому им королю Джеймсу?

Вольтер на французский манер пожал плечами. За время путешествия он сильно похудел и в заляпанном грязью камзоле походил на ворону.

— Людовик Четырнадцатый, его дядя, всегда был благосклонен к претендентам на английский трон, поскольку они выполняли роль шипов, впивающихся в задницу короля. Он поддерживал Джеймса, когда тот прибирал к рукам Шотландию, и после падения кометы он его поддерживал. Герцог Орлеанский и Джеймс не прочь были повеселиться вместе, хотя, насколько мне помнится, у них имелись разногласия касательно одной премилой особы. Как я уже сказал, Филипп свою голову политикой никогда особенно не забивал, а сейчас, когда от королевства почти ничего не осталось, я и вообще боюсь предполагать, есть ли у него там какие-либо мысли. — Вольтер снова пожал плечами. — Извини, больше я ничего не могу о нем сказать.

— Он тебя помнит?

— Если и помнит, то любовью ко мне не пылает. Меня изгнали из Франции за сатирическую пьеску о Версале. Но это чудовищное строение, куда большая сатира на Версаль, чем я в свое время сподобился наваять.

— В крайнем случае, будешь нашим консультантом по придворному этикету.

— Всегда гожусь только на крайний случай.

В этот момент подплыла канонерская лодка, и французские моряки потребовали объяснений. Они были вооружены ружьями, похожими на пистолеты Фаренгейта.

Пениго так быстро затараторил по-французски, что Франклин не смог понять ни слова.

Но он увидел результат столь быстрой речи: моряки вскинули ружья и дали залп в воздух.

2 Вера

Усилием мысли и движением руки Адриана де Морней де Моншеврой нагрела воду в ванне настолько, что пошел легкий пар. Она задернула занавеску, отделявшую ее от остальной части каюты, отсутствующим взглядом уставилась в окно и начала расстегивать платье. Ее корабль летел среди облаков, сквозь одно из них, полупрозрачное, она увидела «Добрыню», второй корабль ее воздушной флотилии. Он походил на большой плоскодонный военный корабль, только вместо мачт и парусов его несли восемь сверкающих красных шаров, с заключенными в них ифритами, благодаря им корабль летел вопреки законам гравитации. Она остановилась на пятой пуговице и подняла вверх правую руку, ту самую, которую даровал ей Уриэль. Мгновенно корабли и облака исчезли, появились силовые линии, притяжение и эфирные шаблоны, составлявшие основу материальных объектов и предметов.

Ифриты в отличном состоянии, значит, люди на «Добрыне» в безопасности. И это хорошо.

Она прижалась лицом к стеклу, пытаясь чувствами проникнуть вглубь эфира: «Мой сын, где ты?»

Она ощущала его, словно тонкая ниточка оторвалась от ее платья и ее унесло прочь. Где бы он ни был, сейчас он ее не слышал.

Кто-то легонько поскребся в дверь.

— Кто там?

— Это я, Вероника.

— Входи.

Вошла Креси, высокая и стройная, с рыжими волосами, заплетенными в длинную косу, стянутую черной лентой, на ней был костюм личного телохранителя Адрианы — серебристо-синий камзол, жилет и бриджи в обтяжку. Фактически она возглавляла ее личную охрану.

— Я не вовремя?

— Я собиралась принять ванну, — ответила Адриана и вынула из волос гребень, черные волосы рассыпались по плечам. — Что-то важное?

Креси пожала плечами:

— Я просто пришла поздравить тебя с днем рождения.

Удивление на лице Адрианы сменилось улыбкой.

— Правда? А я и забыла. Сколько же мне? Тридцать два?

— А выглядишь моложе.

— Ты очень любезна, но я чувствую все свои прожитые годы.

— По виду не скажешь, — пробормотала Креси. — Вот, это тебе. — Она протянула Адриане маленький сверток.

— Вероника! Ну что за глупости!

— Простовозьми, пожалуйста, и не надо так истерически протестовать.

Адриана взяла сверток, развернула и от удивления лишилась дара речи. У нее перехватило горло.

— Это… это мой самый первый научный трактат, я написала его, когда мне было восемнадцать.

— Все верно, сеньор ла Монте.

— Под женским именем они бы никогда его не опубликовали, — смущенно призналась Адриана. — Где ты его раздобыла?

— В библиотеке Санкт-Петербурга, где же еще.

— Но зачем?

Креси подошла к ней вплотную и пристально посмотрела ей в лицо:

— Чтобы напомнить тебе, Адриана, кто ты есть.

Дрожь пробежала по телу Адрианы, на глаза навернулись слезы.

— Вероника! — выдохнула она. — Это самый дорогой подарок, который я только могла пожелать. Как тебе удается угадывать мои самые сокровенные желания?

— К сожалению, мне не всегда это удается. На этот раз повезло.

— Спасибо тебе большое. — Адриана открыла книгу и перелистнула несколько страниц, улыбнувшись предложениям, составлять которые она почти разучилась. — Спасибо тебе большое, — повторила она.

— Не за что.

— Как обстановка? — спросила Адриана, с нежностью закрыв книжку.

— Неприятностей нет, если ты это имеешь в виду. Твои студенты жаждут видеть тебя, но понимают, что тебе нужно оправиться от тяжелых испытаний.

— Эркюль?

— Как нельзя лучше, если учесть, что он в течение одного месяца потерял и любовницу, и жену. Но в нем все еще теплится жизнь. В нем все еще есть силы. Он все еще Эркюль.

— Я не должна была позволять нашему роману тянуться так долго, — чуть слышно произнесла Адриана. — Он не заслуживает того, чтобы с ним так поступали.

Креси промолчала. Роман с Эркюлем был не самой удачной темой для разговора.

— А как идут поиски убийцы Ирины? — снова спросила Адриана.

— Я думаю, это дело рук ее тайного любовника, но вычислить, кто это может быть, никак не удается. — Креси помолчала. — Многие продолжают думать, что это я ее убила.

— Какая глупость.

— Даже Эркюль так думает, — добавила Креси.

— Зато я так не думаю, и никогда не думала, — сказала Адриана. — Надо найти убийцу и прекратить все эти разговоры.

— Разумеется. — Креси потупила взгляд и откашлялась. — Не буду мешать тебе, Адриана, принимать ванну. С днем рождения.

Адриана придержала ее за локоть и поцеловала в щеку:

— Спасибо, Вероника. Тебя есть за что любить.

Креси улыбнулась, в этот момент корабль качнуло, и она подхватила Адриану, не дав ей упасть.

— Мы снижаемся, — сказала Адриана. — Интересно почему.

— Сейчас выясню, — пообещала Креси.

— Подожди, — остановила ее Адриана, застегивая платье. — Я пойду с тобой.

* * *
Цесаревна Елизавета взвизгнула от восторга, когда мушкет в ее руках дернулся и выплюнул облачко черного дыма. Она пошатнулась, но глаз от вспышки пороха не закрыла, и прицел держала твердо. Она была дочерью царя Петра, и этим все сказано. Такая же горячая кровь текла в ее жилах.

Насколько метким оказался ее выстрел, судить было трудно. Одно из огромных животных упало, но в него было выпущено не менее сотни пуль, и одна достигла цели. Чья?

Елизавета не сомневалась, что это была именно ее пуля.

— Я убила его! — победно выкрикнула юная темноволосая красавица.

Адриана рассеянно поздравила цесаревну, все ее внимание было приковано к разыгравшейся внизу сцене. Корабли кружили на высоте нескольких десятков футов над землей, и до огромной туши бизона, казалось, можно было дотронуться рукой. Далее за горами, обрамлявшими Западное побережье Америки, земля была плоской, как доска, ни холмика, за которым могла бы спрятаться вражеская артиллерия. Воздушному кораблю не за что было зацепиться днищем и сесть на мель, но стада бизонов внушали страх и лишали чувства безопасности.

Адриана и раньше видела бизона, в вольере Людовика XIV, когда была любовницей короля. Тогда ее поразили размеры и свирепость дикого животного. Но она и представить не могла стада из тысячи бизонов; грохот копыт оглушал, казалось, бьют в барабан невероятных размеров, от дикого рева птицы пугались и меняли направление полета. Земля содрогалась, как при землетрясении, тонул в грохоте и реве не то, что выстрел ружья, сотни выстрелов.

Крайне возбужденная Елизавета, вскрикнув, выхватила у слуги заряженный мушкет и снова выстрелила.

— Бог создает странных, невиданной силы животных, не правда ли?! — раздался слева от Адрианы мужской голос. Мужчина тоже наблюдал за охотой и, хотя стоял всего в нескольких футах от нее, вынужден был кричать.

— Добрый день, отец Кастильо. Да, это Он умеет! — прокричала в ответ Адриана.

Иезуит ослепил ее улыбкой и смахнул упавшую на лоб седую прядь:

— Вот смотрю на вас и вижу ту маленькую девочку, что сидела на моих уроках математики. Какое бы задание я ни дал, эта девочка никогда не терялась и не пугалась, чувствовалось только внутреннее волнение.

Адриана не стала с ним спорить, хотя от его замечания вдруг ощутила себя легкомысленной девчонкой.

— Я что-то сказал не так. Если бы вы видели, как изменилось выражение вашего лица. Уверен, вы можете иногда позволить себе развлечься.

— Я не знаю, что я могу, и кто я есть. У меня нет времени, чтобы подумать об этом.

— Думаю, у вас есть время, чтобы вспомнить, за что вы боретесь? Разве этот прекрасный мир не заслуживает спасения?

С удивлением Адриана всматривалась в худое лицо иезуита, пытаясь найти там следы иронии.

— Вы это серьезно говорите? — спросила она. — Мне кажется, такие разговоры не в чести у иезуитов. Разве не к приходу царствия Божия вы должны меня готовить? А вместо этого вы призываете меня любить земной мир.

— А земной мир и есть царствие Божие, или одно из Его царств. Не могу поверить, что Господь создал этот мир исключительно для того, чтобы искушать нас соблазнами.

— И снова вы говорите не как истинный иезуит.

Отец Кастильо криво усмехнулся:

— Уверен, если бы я вынужден был сейчас вернуться в Рим, и открыл там рот, то в следующую же минуту меня изгнали бы из ордена.

— Вы потеряли веру?

Монах в задумчивости поскреб подбородок:

— Когда я был в Пекине, мой орден вступил в дебаты с императором. Честно говоря, это и дебатами-то назвать трудно: император в Китае — безусловный авторитет, и когда он по какому-то вопросу говорит свое последнее слово, это действительно последнее слово. Однако мой орден никак не мог согласиться с таким положением дел, и все время поднимал одну и ту же тему. А тема эта касалась обращения в новую веру и языческих ритуалов. Императора ни в малейшей степени не интересовало, обратим мы буддистов в христиан или нет, но он настаивал на том, что ритуал почтительного поклона перед троном обязателен и для христиан. Он заявлял, что, несмотря на свое чисто религиозное содержание, ритуал носит светский характер. Мы спорили с ним в течение нескольких лет, но император оставался непреклонен. Я думаю, понимание вопроса у императора, хоть он и не христианской веры, было глубже, чем у нас: цель этого ритуала была действительно чисто светской, он заставлял своих подданных неизменно выказывать ему свое подчинение. Мы, иезуиты, не могли принять это, потому что в таком случае должны были бы согласиться с тем, что и у христиан есть подобные обряды, мы притворяемся, что такие чисто светские церемонии, как коронация короля, имеют в своей основе сакральный смысл. И это заставило меня задуматься над тем, а не слишком ли много догматов Церкви порождено социальной необходимостью. Эта мысль мучила меня до той поры, пока не породила еще более ужасающую мысль. Сколько церковных ритуалов и обрядов было порождено не столько верой, сколько попыткой скрыть недостаток веры? Часто дети, чтобы заставить себя поверить, повторяют: «Это правда. Это правда».

— Подобные мысли причиняют неудобства?

Иезуит кивнул:

— И, конечно же, это не новые мысли, они обуревают каждого неофита. Но разве они так уж далеки от истины? Виденное и слышанное мною в Китае открыло мне, что у меня никогда не было истинной веры, только страстное желание веры и страх никогда ее не обрести. И вот какая странная вещь, одна из многих, что нас окружают: я не потерял веру, я ее обрел. Отказавшись от позы проповедника божественных истин, я приблизился к постижению истинного Бога. Так что моя вера со мной.

— В таком случае, быть может, вы подскажете, где в этом хаосе мне найти Его? — спросила Адриана. — Его ангелы снизошли в мир и свободно разгуливают здесь, и невозможно разобраться, кто из них падшие ангелы, а кто благословенные, если такая разница между ними вообще существует. Мерзкие существа разрушают Его творение, оскверняют Его красоту, повсюду пожар войны. Я не вижу Его. Где Он?

На мгновение Адриане показалось, что во взгляде отца Кастильо промелькнула жалость, и она чуть не послала его к черту, если он в него верил. Но в следующее мгновение она поняла: взгляд иезуита выражал более сложное чувство, лишенное оскорбительной снисходительности. Отец Кастильо легонько постучал по своей груди, затем по ее и сказал:

— Он здесь. Ты не можешь увидеть Его, думаю, это противоречит Его целям. Он не виден ни для глаза безоружного, ни для вооруженного очками, телескопами, микроскопами, ни для твоей волшебной руки. Ньютон и прочие ученые ввели всех в заблуждение, заставив поверить, что, препарировав Вселенную, можно найти Бога. Бога нельзя увидеть, Его можно только почувствовать.

Адриана отступила от иезуита, ее охватило подозрение. Не так давно во сне она слышала подобные слова от существа, назвавшего себя Софией, матерью ангелов. Неужели перед ней стоит тот самый священник, который много лет назад учил ее математике? Или он не тот, за кого себя выдает?

И Адриана подняла правую руку и посмотрела, сняв внешние покровы с отца Кастильо, препарировав его, как те ученые, которых он только что упомянул, выявив невидимые вихревые движения и узлы, которые составляют суть мироздания. Ничего необычного она не увидела, ни одного тайно присутствующего ифрита или ангела.

Но Адриана больше не полагалась на свою силу. Сверхвидение ей давала рука, дарованная Уриэлем, ангелом, которому она не доверяла и которого, может быть, уже нет в живых, поскольку после сражения за Новую Москву он больше не являлся ей.

Отец Кастильо не заметил ее манипуляций, он продолжал свои рассуждения, устремив взор к горизонту:

— Некоторые из видимых вещей и событий могут открыть нам Бога, но только если при этом откроется наше сердце. Когда вы смотрите на это, разве вы ничего не чувствуете? — Он повел рукой в сторону огромного стада бизонов. — Ни восторга, ни ужаса, ни восхищения, ни благоговения? Я чувствую, думаю, что и вы тоже. Я уже говорил: сейчас вы похожи на маленькую девочку. А разве не сказано, что только чистая душа ребенка способна узреть Бога? Именно это я и хочу выразить, мадемуазель: когда я был в роли иезуита, я никогда не чувствовал себя ребенком.

От этих слов у Адрианы сдавило горло и на глаза готовы были навернуться слезы. Совершенно неожиданно случилось то, чего она избегала много лет: глаза наполнились слезами. Она отвернулась, чтобы отец Кастильо не заметил ее слабости, но его не так-то легко можно было обмануть. Теплой и грубой рукой он сжал ее руку, и ей стало легче. Но тут же она почувствовала себя подлой, потому что совсем недавно сомневалась в его человечности и доброте.

— Вы принимаете покаяние? — тихо спросила Адриана.

— Теперь уже нет, — ответил иезуит. — Но я готов поговорить о том, что вас тревожит. Вам не обязательно изливать мне душу для того, чтобы Бог услышал вас и простил.

— Мне не прощение нужно. Скорее совет.

— Если смогу, дам вам совет, хотя я не источник универсальной мудрости.

— Вы знаете, сейчас мы ищем царя.

— Я знаю, что вы следуете за пророком и его армией, — осторожно сказал отец Кастильо. — Вы полагаете, что царь может быть в плену. — Его брови слегка дернулись. — Но есть еще кое-что. Вы хотите поговорить об этом мальчике, о пророке.

Адриана кивнула:

— Когда я вас встретила, вы сказали мне, что считаете его Антихристом, пришедшим разрушить мир. Так в Библии написано, да? И если верить Библии, пришло время, предписанное Богом. Но вы только что призывали меня спасти этот прекрасный мир, созданный Господом. Но если Он сам желает, чтобы этот мир был разрушен, какой же смысл мешать Ему в том?

— Извините, я выразился недостаточно ясно. Я говорил языком Библии, его нельзя понимать буквально. «Апокалипсис» довольно спорная книга, и для того есть основания. Я не верю тому, что там сказано. А если бы верил, то должен был бы согласиться с утверждением, что никому не дано знать, когда наступит конец света. Никому. А что касается предзнаменований, то я не знаю, все ли знамения были явлены человечеству. И мои слова означают лишь одно: можно допустить, что этот пророк — Антихрист. И он пришел разрушить мир.

— И вы полагаете, его нужно остановить.

— То чудовище, что мы видели под Новой Москвой? Вы назвали его angelos keres, так греки величали ангелов смерти. Это было ужасно. И если то чудовище было сотворено пророком, то да, его нужно остановить. В этом случае мы инструменты в руках Бога.

— Но зачем Богу «инструменты»?

— Я не знаю. Зачем демонам нужны армии и магические машины? Я не буду отрицать, у Бога есть свои тайны и загадки, Адриана. Такова Его природа. — Отец Кастильо тряхнул головой. — Давайте разберемся. Ваша экспедиция организована якобы для того, чтобы найти царя Петра, который исчез, объезжая свои непокорные Американские колонии. Ходят также слухи, что при помощи этих необычных летающих кораблей вы намерены вступить в бой с пророком и его армией.

— Да, я хочу вступить с ним в бой, но я не знаю, удастся ли мне его победить.

— Почему не удастся?

— Потому что он мой сын.

Отец Кастильо растерянно заморгал, поджал губы и ничего не сказал.

— Теперь вы понимаете, перед какой дилеммой я стою.

— Но как такое могло случиться? — Иезуит выпустил руку Адрианы и нервно потер руки.

— Это мой сын от короля Людовика Четырнадцатого, его у меня украли, когда мальчику было всего два года. Десять лет о нем не было никаких вестей, иногда я думала, что его уже нет в живых. Но оказалось, что они сделали из него нечто. Нечто опасное, как вы сказали. Расстояние сокращается, и с каждой минутой я чувствую его все сильнее. В часовне в Новой Москве я видела изображение пророка — это был Николас, мой сын. И если, чтобы спасти мир, я должна убить его, я не смогу этого сделать.

— Нужно найти иное решение.

— Я не разделяю вашего оптимизма, отец Кастильо.

— Вы спрашивали моего мнения. Так вот, я не думаю, что Бог требует от вас убить сына. Я думаю, это некий ключ, и здесь нужно найти иное решение.

Адриана пожала плечами:

— А знаете ли вы, отец Кастильо, что мне сказал о Боге некий ангел?

— Интересно, что же?

— Для того чтобы создать этот мир, Бог должен был его покинуть, только так Он мог создать мир конечным.

От удивления брови отца Кастильо дернулись вверх.

— Ересь, известная с древних времен, — пробормотал он. — Гностическая ересь. Утверждалось, что Бог Ветхого Завета на самом деле Сатана, надевший личину Бога.

— Все именно так. Не имея возможности присутствовать в созданном Им мире, Бог посылает сюда ангелов для исполнения Его воли. Но однажды ангелы вышли из-под Его подчинения и начали вытворять все, что им вздумается.

— И это вам сказал ангел?

— Ангел он был или нет, но одно из эфирных существ, которые выдают себя за ангелов.

— А по опыту, они всегда говорят правду?

Адриана горько рассмеялась:

— По моему опыту — очень редко.

Отец Кастильо на минуту задумался.

— Не вижу здесь противоречия, — возобновил разговор иезуит. — Бог может не присутствовать в этом мире, но присутствовать в наших сердцах. В нас должна быть Его искра, иначе наше существование было бы невозможно.

— Но если этот мир извечно был миром падших ангелов, мы не можем ждать от них ни честности, ни справедливости. И тогда получается, что убить моего сына — единственно правильное решение.

— Я не верю в это, — спокойно сказал отец Кастильо. — Но, если хотите, я над этим поразмыслю.

— Я буду вам признательна, отец Кастильо. — Адриана посмотрела вниз: корабль разворачивался.

— Мы возвращаемся? — спросил иезуит.

— Собрать трофеи. Мясо и шкуры могут нам пригодиться.

— Как скоро мы можем добраться до вашего сына?

— Думаю, меньше чем за месяц.

* * *
Погрузив на борт убитых бизонов, корабли продолжили полет. Лишь с наступлением глубоких сумерек в небольшой рощице у какой-то речушки они приземлились впервые после того, как перелетели горы. Солдаты просто чудом где-то нарубили достаточно сухих деревьев для костров, и скоро над лагерем поплыл запах жареного мяса. Для Адрианы разбили палатку, поставили стол и стулья с высокими спинками, так что она со своими офицерами могла приступить к трапезе в весьма цивилизованных условиях. Подали вино и водку.

Эркюль д'Аргенсон, главнокомандующий военных сил Адрианы, наполнил бокал.

— За удачную охоту, — провозгласил он, указав на стоящее перед ним мясо. — Такое впечатление, что в Америке не только расстояния огромны, но даже быки невероятных размеров.

— На мой вкус, у мяса не очень приятный аромат, — заметила Креси, подняв бокал. — Но надо отдать должное этому славному парню, он погиб, чтобы своей плотью наполнить наши желудки. — В свете костра ее глаза загадочно поблескивали, а рыжие волосы и вино в бокале были одинакового рубинового цвета.

— И за новые чудеса, что ждут нас впереди, — сказал Эркюль и сделал следующий глоток.

Было приятно видеть Эркюля в приподнятом настроении. Он улыбался, улыбка делала его моложе, и Адриана вспомнила, как впервые встретила его двенадцать лет назад в диких окрестностях Лоррейна. Тогда он всегда был веселым, раскованным и полным жизни, был добрым и любил шутить. В нынешнем Эркюле мало, что осталось от того, прежнего. И Адриана знала, что сыграла в этой перемене большую роль.

Может ли она что-то исправить? Так многое в ее жизни нуждалось в исправлении.

Адриана наполнила свой бокал:

— За вас, господин д'Аргенсон. Вы душа нашей экспедиции, столько трудностей мы преодолели благодаря вам. И за то, что вы всегда были мне преданным другом.

Речь Адрианы заставила всех сидящих за столом ошеломленно замолчать. Неужели она так давно не говорила подобных слов?

Очевидно. Эркюль даже покраснел.

Конечно, ничего нельзя изменить одним тостом, но это может стать хорошим началом.

Бокалы, встретившись, звякнули, Эркюль до дна осушил свой бокал. А мог бы привычно цедить его целый час.

— Водки! — потребовала Креси.

Сергеич, артиллерийский капитан, рассмеялся:

— Этот русский напиток может быть слишком крепким для французского желудка.

— Неужели? А может, все дело в том, что я женщина? — саркастически заметила Креси.

— Не надо обижаться. Вы у меня числитесь в мужских списках. Вы и одеваетесь по-мужски, и сражаетесь, и в седле сидите, как настоящий мужчина. Но что касается водки, вы здесь любой русской женщине уступите. Они купают в водке своих новорожденных младенцев.

— А не хотите ли проверить, сударь? — спросила Креси. — Спорим, я вас перепью. Если я первой отдамся во власть Морфея, то вы получите возможность убедиться, что я все-таки не мужчина. Ну а если вы первым свалитесь, то подарите мне свою венгерскую саблю, ту самую, которой вы так гордитесь.

— По рукам, Бог свидетель.

— Я с вами! — выкрикнула Елизавета. — Хочу показать, на что способна русская женщина.

— Нужен четвертый для полноты пари, — услышала Адриана собственный голос.

— Вы к нам присоединяетесь, мадемуазель? — Елизавета не могла скрыть удивления.

— Конечно. — И уже громко Адриана крикнула: — Водку на стол. Две, нет, три бутылки!

Креси наклонилась к Адриане так близко, что почти коснулась губами ее уха.

— Что за бес в вас вселился, дорогая? — прошептала она.

— Не гаси моего порыва, — тихо попросила Адриана, — пожалуйста.

— Никаких секретов! — потребовала Елизавета. — И никаких магических трюков!

— Разумеется! — пообещала Креси. — Нам не нужна магия, когда мы имеем дело с такими людьми. Начнем. — И она осушила свой бокал.

* * *
Вскоре в пари участвовали все сидевшие за столом, и уже через час суть его была забыта. Креси и Сергеич сидели, обнявшись и, фальшивя, пели какую-то русскую песню, которой Сергеич пытался обучить всех присутствовавших. Эркюль тихо похрапывал, запрокинув назад голову.

Чувствуя приятную расслабленность во всем теле, Адриана решила, что пора возвращаться в каюту, пока она не наделала еще больших глупостей.

По дороге она столкнулась с троицей своих учеников, они тоже не совсем твердо держались на ногах.

— Мадемуазель! — воскликнул высокий юноша, Михайло Ломоносов. — Мы так рады вас видеть!

— И я рада, — ответила Адриана. По крайней мере, ей показалось, что она ответила: собственный голос раскатистым эхом отдавался в ушах.

— Нам так много нужно с вами обсудить, мадемуазель, — сказала девушка.

Адриане казалось, что даже в темноте она видит зеленые глаза девушки и ее задорную улыбку. И Карл фон Линней стоял рядом с ней. С момента ее приезда они, наверное, так и держатся за руки. Адриана подозревала, что они влюблены друг в друга.

— Мы можем возобновить наши занятия, — предложила Адриана.

— А мы все это время старались держаться вместе и обнаружили кое-что весьма удивительное.

— Мы можем прямо сейчас вам об этом рассказать! — воскликнул Ломоносов.

— Ну…

— Ах, вот вы где, — раздался сзади голос Елизаветы. — Господин Линней, я то… точно помню, что у нас с вами сегодня вечером свидание. Как вы смеете раз… разочаровывать цесаревну?

— Я… но я…

— Не из-за этой ли толстухи? — Перст Елизаветы устремился в сторону Эмили.

— Что?! — возмущенно вскрикнула Эмили. — Что она сказала?

Но Эмили для Елизаветы, словно не существовала, она подошла к Линнею, отвесила ему звонкую пощечину и, рассмеявшись, спотыкаясь, направилась туда, откуда пришла.

— Не важно, — крикнула она, удаляясь, — здесь есть и другие мужчины!

Линней откашлялся:

— Я…

Эмили тоже дала ему пощечину и, не сказав ни слова, рыдая, убежала.

— О господи, — вздохнул Ломоносов.

— Думаю, мы отложим нашу дискуссию до более подходящего момента, — сказала Адриана.

— Хорошо, мадемуазель, — ответил Ломоносов.

И вдруг Адриану охватило озорное настроение.

— Поскольку вы лишились своих компаньонов, — обратилась она к Ломоносову, — не хотите ли вы попросить мадемуазель де Креси дать вам еще один урок фехтования?

Адриана надеялась, что в отблесках костров ей удастся увидеть краску смущения на лице Ломоносова. Он делался очень симпатичным, когда краснел.

— Спокойной ночи, — сказала она и направилась к своему кораблю.

Адриана чувствовала легкое головокружение, и ей не хотелось ложиться в постель в таком состоянии, поэтому она направилась к реке в надежде, что идущая от воды свежесть ее отрезвит. Она постояла, глядя на огромный оранжевый диск восходившей на востоке луны.

«Лу-у-у-уна!» — зазвучал в сердце детский голос, голос ее ребенка. Она вспомнила, как показывала луну Николасу и учила его произносить это слово.

«Николас!» — беззвучно крикнула она в ночь.

«Я же просил никогда не называть меня так. Ты же обещала называть меня Аполлон».

— Да, да, конечно, — вслух пробормотала Адриана, сердце у нее выпрыгивало из груди. — Ты смотришь на луну, Аполлон?

«Да, так же, как и ты».

«Она красивая, не правда ли?»

«Да. — И вдруг голос его прозвучал смущенно: — Я никому о тебе не рассказывал. Ты по-прежнему остаешься моим тайным другом?»

«Я всегда им буду. Что… Как ты?»

Казалось, на луне появились очертания лица полуюноши-полумужчины, глаза темные, как у Адрианы, и крупный нос Бурбонов.

«У меня есть враги. Дьявольские создания, они чинят мне и моим доблестным воинам препятствия. Но это не имеет значения. Мои учителя говорят, что это не имеет значения».

«Ты очень сильный, — осторожно сказала Адриана. — Я видела keres, которых ты сделал».

«Это ничего не стоило. — В его голосе звучала гордость. — У меня есть секрет. Keres, мои герои, осуществляют великое очищение… это только начало. Моя цель простирается дальше».

«Правда?»

«Да. Но… но я допустил какой-то промах. Какой, пока не знаю. Я не могу кое-что сделать».

«Что именно?»

«Я не знаю. — Сейчас в его голосе слышалась паника. — Что, если…»

Голос стих.

«Что, Аполлон? Ты чем-то сильно расстроен?»

«Что, если я не смогу это сделать? Они говорят, я избранный, я пророк, Солнечный Мальчик, но иногда… иногда мне кажется, что они не правы. Они знают, что допущен какой-то промах. И у меня есть враги, которые хотят меня убить. И иногда мне кажется, что у меня совсем нет друзей. Настоящих. Они говорят, что они мои друзья, но…»

«Я твой друг, — сказала Адриана. — Я хочу от тебя только одного — чтобы ты разговаривал со мной».

«Да. Но и ты тоже можешь быть моим врагом. Ты тоже можешь обманывать меня. Ты говорила, что раньше была моей матерью».

Водка бурлила в крови и заставляла Адриану кричать и доказывать, что она его мать, что все, чему его научили, — ложь. Но Адриана знала, что тогда всему конец. Тонкая связь разорвется, как она однажды уже чуть не разорвалась при их самом первом разговоре.

«Я не могу развеять твои сомнения, — тихо сказала Адриана. — Если ты думаешь, что я твой враг, я не могу тебя в этом разубедить. Я могу лишь заверить, что беспокоюсь о тебе».

«Почему? Потому что я Солнечный Мальчик? Потому что я держу в своих руках жизнь и смерть?»

«Нет».

«Тогда почему?»

«Потому что ты поешь колыбельную луне».

Голос не отвечал.

«Аполлон…»

Прошло, наверное, минут пять, но молчание длилось.

«Мне не надо было пить, — подумала Адриана. — Не нужно было терять контроль над собой. Я сказала что-то не то».

Слезы застили глаза, и она повернулась, чтобы идти к кораблю, и в этот момент что-то сильно ударило ее в грудь, очень сильно.

— Умри, сука! — сказал мужской голос.

Адриана прижала руку к груди и с тупым ужасом почувствовала, как что-то теплое заструилось меж пальцев, ноги у нее подкосились.

Неизвестный рванул ее за волосы так, что голова запрокинулась вверх, и она снова увидела луну.

3 Возвращение маркграфа

Джеймс Эдвард Оглторп стоял прямо и твердо, как и старые кипарисы, чьи темные силуэты вырисовывались на усыпанном звездами небе. Он вдыхал горячий ночной воздух маленькими порциями, чтобы шумным дыханием не заглушать голоса, доносящиеся издалека. Его взгляд буравил темень безлунной ночи и, наконец, за деревьями и испанским мхом наткнулся на отблески костра.

— Там, — произнес маркграф одними губами.

— Слышу и вижу, — прошептал в ответ Унока, невысокого роста негр, капитан маронов, входивших в армию Оглторпа.

— Тогда идем, — выдохнул Оглторп, — только тихо как мыши.

— Идем тихо, — передал по цепочке Талли Маккей и кивнул в сторону костра, откуда сейчас донеслись обрывки смеха. — К ним и с барабанным боем приближайся, не услышат.

— С ними демоны, — напомнил ему Оглторп, — маги с черной душой, которые могут в темноте видеть, как совы, и слышать, как кошки.

Его слова заставили всех насторожиться. Они медленно двинулись вперед, вода доходила до пояса и, слава богу, была теплой, но Оглторп знал — здесь полно пиявок и змей. Вода позволяла им идти бесшумно, и он был уверен, что врагу и в голову не придет, что кто-то ночью пройдет пол-лиги по затопленным рисовым полям.

Джеймс Оглторп был стреляным волком. Под его командованием бывшие земледельцы, сейчас облаченные в красные камзолы, усвоили немало горьких уроков войны в Новом Свете. А эти рисовые поля были его собственными — и он знал их как свои пять пальцев.

И он хотел вернуть их себе, а вместе с ними и свою страну. Отблески костра вновь исчезли за стеной деревьев и испанского мха, но он знал, место, где горел костер, — за излучиной Меггер-Крик, на намывной косе, которую из-за ее формы он называл Италией.

Оглторпа мучил вопрос: сколько врагов собрал вокруг себя костер? Его отряд состоял из шести человек. Основные силы остались за Алтамахой с капитаном Парментером. А их было всего шестеро, но отличных воинов для ночной вылазки: черный как смоль Унока, много лет, воевавший на диких просторах Африки, а затем Америки; трое индейцев — двое из племени ямакро и один из ючи, в родных с детства землях они могли оставаться невидимыми и днем и ночью; Маккей, солдат регулярной армии маркграфства, родился в дупле дерева во время войны королевы Анны,[2] проворный, как заяц; и, наконец, он сам. Хотя Оглторп и имел счастье родиться в Англии, за последние двенадцать лет пребывания в Америке он приобрел колоссальный опыт.

Они двигались тише крокодила, обогнули излучину и увидели своих врагов.

Десять человек пировали вокруг костра: шестеро бледнолицых англичан, в коротких, до колен, штанах, и четверо индейцев, судя по волосам, из племени весто. Глиняная бутылка с ромом или бренди весело ходила по кругу. С ними были три женщины, по виду все индианки, в крайнем случае, метиски. Их лица выражали то ужас, то ярость. Все три женщины были молодые и чрезвычайно привлекательные, и для чего они тут присутствовали, не вызывало сомнения.

— Глотни, красотка, — выкрикнул англичанин и протянул бутылку одной из девушек, премиленькой, в клетчатом платье, — и тебе сразу станет весело!

И тут Оглторп узнал девушку — Дженни Масгроув, дочь индейца, промышлявшего торговлей. В последний раз, когда Оглторп ее видел, она торговала в его собственном магазинчике и брала уроки у его камердинера. Оглторп сдвинул брови: родители девушки доверили ему свою дочь — и что же?.. Она стала игрушкой для солдат оккупационной армии.

В компании, веселившейся у костра, один человек был совершенно трезв, он даже не притрагивался к бутылке. Оглторп сразу же усомнился в его человеческой природе. Этот субъект был в темно-зеленом камзоле, черном жилете, черных сапогах для верховой езды, на голове треуголка. Палаш был прислонен к дереву так, что его можно было схватить в любой момент. В свете костра его глаза пылали красным огнем, как у волка. Выглядел он уставшим.

— Вот он, — едва выдохнул Оглторп. — Одет как московит. Но какие у него глаза! Исчадие ада.

— Я его беру на себя, — проворчал Унока.

Лук, который он всю дорогу нес над головой, чуть скрипнул, стрела заняла положенное место. Индейцы приготовили дротики.

— Подойдем чуть ближе.

Сейчас вода достигала коленей — достаточно глубоко, чтобы помешать положительному исходу дела.

Глаза русского вспыхнули и остановились на Оглторпе, и он тут же вскочил как ужаленный.

— Убийца! В воде! — Колдун выкрикнул слова по-английски с очень сильным акцентом.

И в эту же секунду стрела впилась ему в горло, его пьяные компаньоны не сразу сообразили, что произошло. А когда сообразили, страшно ругаясь, кинулись к своим ружьям. Получив каждый по стреле, двое упали лицом вниз до того, как Оглторп ступил на песчаный берег, но третий встретил его выстрелом, нацеленным прямо Оглторпу в грудь. Он увидел искру, выбитую кремнем, но вспышки пороха не последовало, ружье оказалось без запала. Палашом Оглторп разрубил противника, чуть ли не пополам, тот даже охнуть не успел, изо рта фонтаном ударила кровь, забрызгав рубаху Оглторпа. Ночную тишину взорвали крики боя.

Оглторп скорее почувствовал, нежели услышал, шорох за спиной и отпрыгнул в сторону, палаш оголил ствол стоявшего рядом с ним кипариса. Он повернул голову и увидел русского, из горла которого все так же торчала стрела, а рот кривился в усмешке. За плечами колдуна колыхались во мраке ночи два огненных глаза.

— Господи помилуй, — пробормотал Оглторп.

Палаш колдуна взметнулся с нечеловеческой быстротой, Оглторп едва успел отпрянуть назад, разрубленный палашом воздух взметнул прядь волос на его голове. Оглторп вжался спиной в ствол дерева и поднял палаш, чтобы защищаться.

Две новые стрелы впились в слугу ада, заставив его крутануться на месте. Оглторп воспользовался моментом и рубанул палашом по сгибу руки колдуна. Отсеченная рука повисла на уцелевших жилах, палаш упал на землю.

Колдун развернулся и пустился бежать со скоростью испуганного оленя.

— Будь ты проклят! — заорал ему вслед Оглторп. Быстрым взглядом он оценил обстановку: пальба стихла, противник частично убит, частично взят в плен. Поднятый шум был не столь громким, чтобы разбудить в стоявшем поодаль доме основные силы противника. Но сбежавший колдун может их предупредить. «Не успеет», — подумал Оглторп и бросился в темень ночи вдогонку за колдуном.

Погоня оказалась непростой. Мрак поглотил пылающих спутников колдуна, и Оглторп бежал на треск ломаемых веток и раздираемых кустов. Какой нечеловеческой силой должно было обладать это существо, чтобы с такой раной так быстро бежать по лесу! Оглторп старался не отставать, он знал, что скоро лес закончится, за ними будут старые поля и дом плантатора, и там, на открытом пространстве, он должен настичь злодея.

Тяжело дыша, Оглторп выскочил из лесу. Серп луны всплыл над горизонтом и залил окрестности бледным светом. Стал, виден дом и огни в окнах. Но колдуна нигде не было видно. Залег в траве, как раненая пантера? Разгоряченный погоней Оглторп шел прямо, никуда не сворачивая.

Оказалось, колдун притаился сзади, среди деревьев; с ревом раненого зверя он выскочил из лесу и ударил Оглторпа с такой силой, что выбитый из рук палаш отлетел в высокие кусты. Оглторп повернулся, страх в нем мгновенно превратился в ярость. Вспышка ярости, как старый друг, дала ему силы. Все посторонние мысли исчезли, он знал только одно: он должен драться, и драться до конца, пока не убьет противника или сам не будет убит.

Колдун, пошатнувшись, отступил, но Оглторп рванулся вперед и вцепился в горло монстра. В ответ колдун уцелевшей рукой обхватил Оглторпа за шею и сдавил адамово яблоко. Несмотря на тяжелую рану, сила в нем была недюжинная.

— Умри, — захрипел Оглторп. — Умри… — Дыхание у него перехватило, и он мог только сжимать горло противника. Казалось, целую вечность они стояли так, судорожно сотрясаясь телами.

И вдруг перед самым носом Оглторпа вновь вспыхнули огненные глаза, и он понял: пришла его смерть. Кровь брызнула ему в лицо, и зажим на горле ослаб, а затем и вовсе разжался. Огненные глаза, парящие в воздухе прямо перед ним, продолжали пожирать его с нечеловеческой ненавистью. Колдун сделал шаг назад, и тут Оглторп увидел боевой топор, засевший в его голове прямо над правым ухом.

Колдун упал на колени, его рука поднялась, и палец погрозил Оглторпу, словно порицал его за содеянное.

— Проклятие! — Унока, черный, как и сама ночь, подошел и вытащил топор из головы колдуна, и тот, наконец, упал ничком. Унока, ругаясь на своем непонятном языке, еще несколько раз опускал и поднимал топор, после чего он выпрямился, держа в руке нечто, формой напоминавшее тыкву. — Вот сейчас он точно мертв, — заключил марон.

— И, слава богу, — сказал Оглторп, потирая шею. — Пошли к остальным, вдруг там несколько тори остались в живых, тогда мы зададим им парочку вопросов.

* * *
Никому из тори выжить не удалось, но все три женщины были в полном порядке. Завидев окровавленного Оглторпа, Дженни Масгроув бросилась ему навстречу:

— Маркграф!

— Я, я это. С тобой все в порядке?

— Ну, почти.

— Они тебя… — Он не знал, как закончить предложение.

Девушка опустила взгляд, и он счел это за положительный ответ.

— Бедняжка Дженни… — Оглторп погладил ее по голове. — Я не уберег тебя.

«Вместо того чтобы возглавлять обреченную на разгром Континентальную армию и выполнять приказы Франклина, надо было оставаться со своими людьми», — подумал Оглторп.

— Но вы же теперь здесь, — пробормотала Дженни. — И все будет хорошо.

— Дай бог, — сказал Оглторп. — Ты можешь сказать, сколько их здесь, на плантации и в доме?

— Немного в доме, а еще больше ушло к форту Монтгомери, сказали, дать бой мистеру Нейрну, который пришел со своей армией из форта Моор.

— Дженни, а «немного» — это сколько?

— Десять, наверное.

— Десять. — Оглторп готов был расхохотаться.

Кто этот генерал, что превратил его дом в военный штаб? Видно, услугами не самых лучших вояк приходится пользоваться претенденту. Оглторп повернулся к Маккею:

— Беги, скажи капитану Парментеру, чтобы он за час до рассвета перешел реку и подошел к дому, здесь мы будем его ждать. Думаю, дом снова перейдет в мою собственность.

* * *
— Мы их в постели тепленькими возьмем, — сказал Парментер Оглторпу несколькими часами спустя. — Вандер Манн ранен, но жить будет. И больше никаких потерь.

— Хорошо. Интересно, кого мы вытащим из моей постели?

— Думаю, он вам понравится, сэр.

— Ты уверен?

— Да, сэр.

Оглторп вел его к дому. Это было двухэтажное строение, и, черт возьми, не из бревен, а из хорошего бруса на каменном фундаменте. Этот дом, конечно, нельзя было сравнить с их фамильным поместьем в, Англии, но поместья больше нет, а этот дом стоит. Он строил его собственными руками. И это особенно ценно.

— Сэр!

Оглторп обернулся, услышав знакомый голос, и увидел Джозефа, своего камердинера.

— Боже правый, дружище, ты в порядке? — спросил Оглторп.

— Ну, теперь, когда вы здесь, сэр, я в порядке.

— Ты все время оставался здесь? Я думал, ты сбежал.

Старый негр пожал плечами:

— Да куда мне бежать, сэр?!

— Я рад, что ты остался здесь, что ты жив и здоров. У тебя есть какие-нибудь претензии к постояльцам, за которые мне следует с них спросить?

— Да нет, сэр, а вот с женщинами они грубо обращались.

— Об этом мне известно. А их главный принимал участие в насилии?

— Нет, сэр. Думаю, он и не знал об этом.

— Разберемся, кто, в чем виноват и кто что знал. Ты поможешь мне в этом, Джозеф?

— Постараюсь, сэр.

— Хорошо, тогда проводи меня к моим гостям.

— С удовольствием, сэр.

Джозеф повел Оглторпа в библиотеку, где находился командующий оккупационными силами. Когда Оглторп увидел командующего, он громко расхохотался:

— Черт меня побери, Куцый Джон!

Краснолицый старик, сидевший в кресле, сделался бордовым.

— А, молодой Оглторп, — выдавил граф Map.

— Не такой уж и молодой, дружище Map, но я польщен твоим визитом.

— Польщен. Да ты ненавидишь меня. Ты предал наше дело, потерял честь солдата. Ты же учился военному делу у самого Евгения Савойского, парень! Как ты мог пасть так низко, набрасываешься на джентльмена в его собственном штабе, да еще на рассвете, разве ж это по правилам?!

Оглторп холодно усмехнулся:

— Милорд, вы незаконно заняли мой собственный дом. А ваши люди оскорбляли моих слуг и насиловали женщин. Это моя страна, на ее территорию вторгся дьявольский сброд, и вы им помогаете, но я буду защищать свою землю, черт возьми, всеми доступными мне способами. И вам, сэр, чертовски повезет, если я не отдам вас на растерзание своим индейцам. В пытках врагов они большие мастера.

— Вы не посмеете этого сделать.

— Сэр, не вынуждайте меня. — Оглторп тряхнул головой. — А лучше скажите, это вы отдали приказ об осаде форта Монтгомери?

— Разумеется.

— Великолепно! — Оглторп посмотрел на Джозефа. — Он оставил мне хотя бы глоток бренди?

— Самую лучшую бутылку я припрятал, сэр.

— Ну, неси ее сюда, и сам глотни горячительного.

— Слушаюсь, сэр.

— Что ты собираешься со мной сделать? — спросил граф Map.

Оглторп хранил молчание до той поры, пока в его руке не оказалась бутылка бренди, и он не сделал глоток.

— Ты же знаешь, я человек спокойного нрава, — наконец сказал Оглторп. — Ну, в молодости случались буйные выходки, но сейчас мне нужна выдержка, чтобы быть готовым к ожидающим нас в скором времени событиям.

— Каким событиям? Ты это о чем?

Воинственность покинула Мара, он сник и стал похож на жалкого, сморщенного старика. Как Джеймсу могло прийти в голову назначить этого болвана генералом?! Оглторп отставил бутылку.

— Теперь твоя жизнь и твое будущее в твоих руках. Если ты мне в деталях изложишь план осады Монтгомери — без вранья, все подробности, включая количество и места дислокации всех твоих дьявольских машин, — а сверх того, расскажешь все, что знаешь о военных силах претендента, их целях и задачах, в таком случае я буду обращаться с тобой как с джентльменом. Но если ты меня рассердишь, хоть самую малость, то я вынужден буду показать тебе, как с такими, как ты, принято обращаться в Америке.

На лбу графа набухли вены, он пытался сохранить на лице свирепость, подобающую генералу.

— Джеймс — твой законный король, — произнес он слабым голосом.

— Было время, когда я мог с тобой согласиться, — тихо сказал Оглторп, — и ты это знаешь. Но это было до того, как он отказался от Бога и поклонился Люциферу, проклятым московитам и прочему сброду. И сейчас ему служат только демоны и дураки. Ты, Map, к какой категории себя относишь? Демонов я на дух не выношу. В моей полевой сумке хранится голова одной из этих тварей. Мои индейцы горят желанием огнем выжечь из тебя дьявольский дух, и делать они это будут медленно, со знанием дела. Но если ты просто дурак, то у тебя есть шанс избежать такой участи. Теперь твоя жизнь в твоих руках.

— Можно мне глоток бренди?

Оглторп рассмеялся:

— Ну, если только глоток, разрешаю.

— Нет… я не то имел в виду… сейчас я хотел…

— Я знаю. Выпей. Вдруг это станет началом твоей праведной жизни, а может быть, последним глотком перед смертью, кто знает.

— Ты ведешь себя не по-джентльменски, твоему отцу было бы стыдно за тебя.

— Мой отец мертв, а его поместье превратилось в пепел, так что отвечай на поставленный перед тобой вопрос.

Граф опустил голову.

— Делай, что хочешь со стариком, — пробормотал он, — только индейцам не отдавай. Я устал и от этой страны, и от бесконечной войны. Я скажу тебе все, что ты хочешь знать. Только индейцам не отдавай.

Оглторп улыбнулся, как своенравный ребенок:

— Даю слово. Ответь на мой вопрос, и ты спасен. Джозеф, налейему бренди.

— Слушаюсь, сэр.

Map залпом выпил поданное негром бренди.

— Знаешь, до меня дошли слухи, что ты погиб, — сказал Map. — Поступило донесение, что твоя армия наголову разбита.

— Все верно, только слухи о своей смерти я сам распустил.

— Да? Но войска генерала Симмона…

— Почти полностью разбиты. Но я воспользовался его полевым эфирографом и отправил сообщение в Чарльз-Таун, и ваш король-самозванец… Получился обратный результат. Думаю, сейчас они уже догадались, что их обманули, но они не знают, где я. И пусть у них есть летающие корветы, но они не знают, где меня искать. Но скоро я объявлюсь. Скажи, Нейрн в форте Монтгомери?

— Да.

— И ты держишь форт в осаде?

— Да.

— И как ваши успехи?

— Не очень… но я… — Неожиданно Map замолчал.

— Я же просил, все подробно, — подбодрил его Оглторп. — Не надо меня сердить.

— Я попросил подкрепления, — признался Map.

— И подкрепление идет пешком или его доставят воздушные корабли?

— Ни то, ни другое.

— Кораблями по Алтамахе? Сэр, не заставляйте меня гадать.

— Да, на кораблях, но на подводных, у московитов есть и такие.

— Да, да, Франклин рассказывал мне о них. Я их не видел, но думаю, скоро такая возможность представится. Какие силы брошены на осаду форта?

— Пятьсот человек и пятьдесят taloi.

— Пятьдесят taloi… — повторил Оглторп.

Пятьсот человек — это много, если учесть, что у него всего пятьдесят четыре. Taloi — машины из алхимического вещества с сидящими внутри демонами. На близком расстоянии с ними можно справиться, Франклин снабдил его depneumifier, который солдаты окрестили дьявольской пушкой, штуковина способна выгнать демона из укрытия. Но и противник не дурак: осознав опасность, taloi начали использовать как мобильную артиллерию, и это сделало их еще более опасными.

— Как ты считаешь, сколько у Нейрна сил?

— Сотни две, наверное. Но на стены с ружьями лезут женщины и даже дети.

«Похоже, тут Map ошибается, у Нейрна даже и двух сотен не наберется», — подумал Оглторп.

— И когда вы ждете прибытия амфибий?

Map глубоко вздохнул и пробормотал:

— К утру.

— Сколько их будет?

— Четыре. На каждой по пятьдесят человек.

— То есть еще двести человек. Итого семьсот человек, четыре боевых корабля и пятьдесят taloi. Что еще?

— Ничего. Форт Мальборо больше не дает.

— Получается, что и в узком месте Алтамаха под контролем. Спасибо за дополнительные сведения, Map.

«А у меня пятьдесят четыре человека», — сверлило в мозгу Оглторпа. И вдруг он улыбнулся: «Пятьдесят четыре человека и идея. Бывало, удача улыбалась мне и с меньшим количеством воинов».

4 Большая миля

Красные Мокасины провел пальцами по сухому стеблю кукурузы, взглядом обвел поля, огромными пятнами разбросанные по прерии, простиравшейся до лесистых холмов вдалеке, там дымок вился кольцами и тянулся к небу.

— Я чувствую себя привидением, — сказал он стоявшей рядом с ним девушке.

— Почему? — Взгляд ее темных глаз последовал за его взглядом, словно она старалась увидеть то, что видел он.

— Потому что я дома. Дом — единственное место, где оживают воспоминания. Здесь запахи и даже свет кажутся другими. Они заставляют меня вспомнить, что я чувствовал и о чем думал в пять лет, в двенадцать и в тот момент, когда покидал отчий дом. Все мои прошлые и давно умершие облики следуют за мной, как привидения.

Девушка не стала вступать с ним в философско-мистические рассуждения, а постаралась вернуть его на землю.

— Это твоя деревня? — спросила она.

— Да. Кови Чито.

— Что значит «Большая Пантера», — перевела она. Язык чокто был новым для этой красивой, но сурового вида девушки, называвшей себя Горе.

Красные Мокасины покачал головой:

— «Кови» также означает расстояние, равное примерно французской лиге. Мы назвали деревню так потому, что надо пройти целую лигу, чтобы обойти ее кругом. По крайней мере, так сейчас говорят. Но мой прадед однажды сказал мне, что это неправда.

— Зачем сочинять небылицы о названии деревни?

— Есть селение в нескольких днях пути в сторону, где восходит солнце. Сейчас это мертвая деревня, почти забытая, и деревья обступают ее со всех сторон. Однажды я отправился туда в надежде найти откровения. Когда-то это была самая большая деревня в этой местности, больше, наверное, европейских городов. Там жили великие воины и могущественные колдуны. Женщины рожали детей от духов, и от этого племя делалось еще сильнее. Их сила возросла настолько, что они возгордились и перестали охранять сакральный огонь — глаз Гаштали, Солнце — его второй глаз. Говорят, они даже хотели убить Гаштали. Я не знаю, насколько все это правда. Я только знаю, что сейчас они все мертвы. Мой прадед сказал, что из той деревни не все люди умерли, оставшиеся в живых поселились здесь, это народ Пантеры. И еще он сказал, что сейчас эти люди не решаются говорить о былом.

— Почему?

— Люди Пантеры были могущественными колдунами, они творили зло и наводили ужас. Такую силу нельзя приобрести, она должна быть в крови. Наша деревня — главное поселение племени чокто. Многие считают, что только колдовство помогло нам стать такими сильными. — Он язвительно усмехнулся.

— Должно быть, это правда, — тихо сказала Горе. — Нет сомнения, что ты самый могущественный колдун из всех, кого я знаю.

— Хопайя, так это звучит на языке чокто, — сказал Красные Мокасины. — Горе, мой народ не знает, насколько возросла моя сила. Возможно, никогда не узнает. Они помнят меня как грозного шамана, многие относились ко мне с недоверием, потому что силу можно использовать как во благо, так и во зло. Если бы они узнали, что у меня внутри мощь Рогатого Змея, то они, скорее всего, попытались бы убить меня. Если они убьют меня, я не смогу их спасти.

— Они достойны спасения?

— Это мой народ, и ты должна знать, что такие вопросы задавать нельзя.

— Догадываюсь. — Голос ее посуровел. Ее народ был уничтожен армией Солнечного Мальчика, ей удалось спастись только благодаря вновь приобретенной силе Красных Мокасин. Скоро эта армия придет и к чокто. — У меня все иначе, — продолжала Горе. — Я потеряла ребенка, мать, братьев, сестер, всех родных… Их я оплакиваю, о них болит мое сердце.

— Да, у тебя все иначе, — согласился Красные Мокасины. — У чокто не все связаны родственными узами. Наше племя разношерстное. Чокто даже одним народом назвать трудно. Но они должны быть одним народом. Сплоченным народом.

— А что же мне делать?

Красные Мокасины остановился и провел рукой по щеке девушки, почувствовал пульсирующую под кожей кровь, ее запах и на одно лишь мгновение увидел ее холодными глазами змеи — существо, одно из тех, что населяют землю, ненавистное человеческое существо, которое нужно уничтожить. Но в следующее мгновение он увидел ее глазами Красных Мокасин, человека, который любил ее.

— Ты должна быть со мной, — сказал он. — Ты часть меня. Пока ты хочешь быть со мной, будь рядом.

В ответ и она коснулась его лица.

— Раньше ты часто пугал меня, — сказала Горе. — Я вижу существо, которое ты проглотил. Оно живет в тебе и отравляет тебя ядом. Но я его больше не боюсь.

— И ты, и я, мы оба должны бояться его. Но я никогда не позволю ему причинить тебе вред.

— Я знаю, но ты можешь разрушить мир…

— Но лишь для того, чтобы он мог возродиться таким, каким и должен быть. Не по своей воле я возложил на себя миссию разрушения.

— Да, я говорю, что ты можешь разрушить мир, но в то же время я уверена, что с тобой я в полной безопасности. Это так странно.

— Все странно. И я…

В спину Красных Мокасин вонзилась стрела. Он слышал звук натягиваемой тетивы, шорох кукурузного листа, задетого летящей стрелой, и был готов увернуться, но не успел. Он не почувствовал боли, только удар, так всегда было со стрелами — глухой удар, будто кто-то кулаком двинул. Красные Мокасины выхватил боевой топор и резко повернулся на месте, собрав всех детей своей Тени. Ему нельзя было расслабляться, даже здесь, дома. По его следу идет целая армия Солнечного Мальчика, чьи скальпированные воины в поисках Красных Мокасин рыщут повсюду.

— Я убил его! — раздался крик, и заросли кукурузы взорвались целым хором криков и визгов.

Горе выхватила крафтпистоль, хотя он был не заряжен.

В зарослях запели военную песню. Красные Мокасины посмотрел вниз. Стрела — стебель тростника — лежала на черной земле.

На тропинку выскочил мальчишка с лицом, измазанным красной и белой глиной.

— Я убил тебя, дядя! — закричал мальчишка. — Теперь твой скальп мой! Теперь меня будут звать Убивший Колдуна!

— Чула?

— Добро пожаловать домой, дядя.

Красные Мокасины вздохнул и засунул топор за пояс.

— Это была глупая шутка, Чула. Я мог убить тебя.

— Ты даже не слышал, как я к тебе подкрался!

— Это правда. Но… — Он замолчал, вспомнил себя мальчишкой и улыбнулся. — Ты молодец. Я всегда говорил, ты будешь великим воином. Ты это сейчас доказал.

— Все говорят о твоем возвращении! — сообщил Чула. — Его предсказал один из старейшин. Говорят, ты возвращаешься, чтобы повести нас на войну! Это правда?

Красные Мокасины посмотрел на мальчика. Конечно, это был уже не мальчик, а пятнадцатилетний юноша, жаждущий войны. Для чокто война всегда означала короткую вылазку с потерей двух или трех воинов, скальп, как трофей, а затем долгие месяцы бахвальства.

Они не знают, что такое война с армией, огромной, как туча саранчи, оснащенной артиллерией и воздушными кораблями. Такая армия способна поглотить народ чокто, как океан поглощает каплю.

С болью в сердце он посмотрел на радостное лицо Чулы и сказал:

— Да, я поведу вас на войну.

Чула издал боевой клич и потряс маленькой, но боевой булавой, клич подхватили его друзья, невидимые в зарослях кукурузы.

— Ты идешь в дом моей матери? — спросил Чула; начатую военную песню он не допел, не помнил концовки.

— Если меня там ждут.

— Мать сказала, что ждет.

— Ну, тогда пошли. — Красные Мокасины взъерошил племяннику волосы.

— А это кто с тобой? — спросил Чула, показав на Горе.

— Моя жена, — ответил Красные Мокасины.

* * *
— Твоя жена, — уныло повторила сестра. — Ты не захотел взять девушку из племени чокто, а привел эту… из какого она племени?

— Из племени авахи, они живут далеко отсюда, на высокогорной равнине.

Красивое лицо сестры недовольно исказилось.

— И где ты будешь жить? В ее доме на высокогорной равнине? У нее есть хоть какое-нибудь имущество? Ты собираешься поселиться у меня или взять себе жену из чокто, у которой есть дом?

Красные Мокасины улыбнулся:

— Я так рад тебя видеть, Крапчатая Кукуруза, моя любимая сестра.

Женщина заколебалась. Возможно, она поклялась на этот раз его не прощать, потому что он покинул ее так надолго. Она и раньше приносила клятвы, и даже перед свидетелями.

Но, как и раньше, она не сдержала клятву. Рыдая, сестра бросилась ему на шею.

— Где же ты пропадал? Почему ты уходишь? Моим детям нужен дядя. Наш брат и мать умерли, кто еще о нас позаботится?

— Прости, прости, сестра. Ты же знаешь ответ. Я должен делать то, что Гаштали предназначил мне.

— Ты обязан выполнять мужскую работу. Охотиться. Учить охотиться своих племянников. Почему ты не такой, как все?

Кто-то должен быть другим. Как мы без таких, как я, сможем защищаться от демонов и злых духов? Особенно сейчас.

— Да. — Она отошла от Красных Мокасин и вытерла глаза. — Я слышала все эти разговоры. И Чула слышал. — Ее голос зазвучал мягче и тише. — Что ты скажешь старейшинам? Что скажешь Минко Чито?

— Они уже знают, что я им скажу.

— Если так, то им это не нравится. Поговаривали, что надо убить тебя еще по дороге сюда. Ты знаешь об этом? Они пытались скрыть это от меня. Но в этой деревне, даже если блоха пискнет, я услышу.

— Кто хочет моей смерти?

— Конечно же, Кровожадное Дитя и его друзья. Но с ними согласился и Холата Красный, и Быстрый Стрелок. Почему так, брат? Что ты можешь сказать им такого, что их так пугает?

— Большая беда надвигается. Страшнее оспы и гнилого кашля. Это самая большая беда, такую нам еще не приходилось переживать, и я понимаю, многие не хотят даже слышать о ней.

— Если они к тебе придут, ты никуда с ними не ходи. Они могут убить тебя, могут ввести тебя в транс.

— Не беспокойся обо мне, сестра.

— Ну кто же еще о тебе побеспокоится?!

— Теперь у меня есть жена.

Крапчатая Кукуруза чуть нагнулась и в низкий, узкий дверной проем посмотрела в сторону Горя, стоявшей на голой земле. Возле нее уже собрались люди, кто с любопытством, кто с откровенной враждебностью рассматривая пришлую.

— Ой, она совсем неподходящая, — сокрушалась Крапчатая Кукуруза.

— И, тем не менее, она моя жена.

Сестра кивнула, поджала губы и вышла наружу.

— Что это вы собрались здесь и рассматриваете мой дом и моих гостей?! — закричала она. — Это жена моего брата, здесь ей рады, а остальное вас не касается. А теперь расходитесь! Все расходитесь!

Собравшиеся стали расходиться, одни ворчали, другие отводили глаза в сторону, стесняясь своего грубого любопытства. Но теперь им всем было о чем поговорить. К ночи в каждом доме чокто и в окрестностях будут знать, что колдун вернулся домой с женой-колдуньей из чужого племени.

— Вот я и вернулся домой, — вздохнул Красные Мокасины.

* * *
— Кукурузный ларь, — повторил Красные Мокасины.

Горе засмеялась:

— У нас они тоже есть, но не такие просторные для этого.

Он снова накрыл ее сверху, под тяжестью его тела початки сухой, обшелушенной кукурузы заскрипели под лежавшей на спине Горе. Они двигались навстречу друг другу, наслаждаясь.

— Было так здорово, — сказала она.

— Спасибо.

— Я имею в виду кукурузные початки, которые катались подо мной.

Они лежали, тяжело дыша, в своем уютном убежище, где едва уловимо пахло дымом. Кукурузный ларь походил на маленькую хижину на сваях, с приставленной к ней узкой лестницей. Это было единственное жилище, доступное для ничего не имевшей пары. Впервые Красные Мокасины познал женщину в кукурузном ларе, сюда он привел Горе, как только солнце село и Чула уснул.

— Здесь много кукурузы, — сказала Горе. — Твое племя богатое. У моего племени кукурузы было очень мало.

— Да, мы богатые, — согласился Красные Мокасины. — Это хорошо, но другие хотят отнять то, что у нас есть. Особенно нашу кукурузу.

— Ты имеешь в виду армию Солнечного Мальчика и железных людей?

— Да, ведь им тоже нужно что-то есть.

— Ты победишь их?

— Надеюсь.

— Ты победишь обязательно, потому что ты обещал мне.

— Все будет так, как ты говоришь. — Красные Мокасины поцеловал ее.

— Какой странный у белых людей обычай — целоваться, — сказала Горе, — но это приятно.

Они провели в хижине всю ночь, а утром Красные Мокасины разбудили голоса, целый хор голосов. Он выглянул наружу.

— Они пришли, — сказал Красные Мокасины.

— Кто?

Красные Мокасины показал на собравшихся у дома сестры людей:

— Старик с лебедиными перьями на голове — это и есть Минко Чито.

— Это значит «великий вождь»?

— Да, вождь всех чокто. У него нет реальной власти, он не может вождям более низкого ранга приказать делать то, что они не желают делать. Но он обладает силой убеждения. А тот парень со сломанным носом, что стоит рядом с ним, — Тишу Минко, его правая рука. Большой воин у него за спиной — Кровожадное Дитя. Этот человек меня очень не любит. Худой, с татуировкой змеи, — Красная Краска. «Красный» — это воинское звание, что-то вроде капитана.

— И Красные Мокасины тоже звание?

— Да. «Красные Мокасины» — титул военного вождя. Красные Мокасины — это тот, кто идет тропой войны.

— Так ты военный вождь?

— В каком-то смысле. Я принял этот титул, когда мой дядя был убит, потому что на тот момент я был единственным, кому он был по плечу. Они до сих пор меня так называют, они говорят, я вождь в войне со злыми духами. Но настоящий Красные Мокасины племени — вон тот, с татуировкой солнца на плече.

— А как тебя звали, когда ты был ребенком? До того, как ты принял новое имя?

— Зачем это тебе?

— Я никогда не видела тебя ребенком, по крайней мере, буду знать, как тебя звали.

Красные Мокасины покачал головой:

— Того ребенка, которым я был, уже нет. Он умер. Мы никогда не называем имен умерших.

— А кто остальные?

— Вожди из других деревень, шаманы, вместе они образуют совет чокто.

— А кто те четверо, с черными полосами вокруг глаз?

— Ты их заметила? Их не часто можно увидеть. Это жрецы Онкала из Дома Воинов, там хранятся кости погибших. Мы также называем их Охраняющие Кости. — Красные Мокасины потянулся за набедренной повязкой и накидкой. — Вот они-то мне и нужны.

— Многие пришли сюда издалека. Откуда они узнали, что ты вернулся?

— Я сотворил детей моей Тени, у каждого под крылом было имя вождя или жреца. Они разнесли весть и зримый облик Солнечного Мальчика и его армии. — Красные Мокасины закрепил набедренную повязку и накинул на плечи пончо из оленьей кожи. — Оставайся здесь с моей сестрой.

— Я пойду с тобой.

— Тебе нельзя. Оставайся здесь.

— А если ты не вернешься?

— Значит, не вернусь.

Мгновение Горе смотрела на него молча.

— Возвращайся, — сказала она.

— Хорошо. — Красные Мокасины поцеловал ее и вышел к ожидавшим его старейшинам племени чокто.

* * *
Они молча наблюдали, как он спускается по узкой приставной лесенке. Когда он ступил на землю, Минко Чито схватил его за руку:

— Ты пришел. Это очень хорошо.

— Надеюсь, что так, — ответил Красные Мокасины, взглядом скользнув по лицам Кровожадного Дитя и Красной Краски. Похоже, было, что и оба брата видели в его возвращении добрый знак.

«Никто еще не попытался меня убить», — подумал Красные Мокасины.

— Правда, то, что мы видели в наших снах? — спросил вождь. — Ты послал нам эти сны?

— Да, это я послал вам сны. И то, что вы в них видели, правда. Своими собственными глазами я видел эту армию. Более того, я воевал с ней.

— Он — брат ночным совам, — зло проворчал Кровожадное Дитя, — и все сны, что он посылает, — ложь.

— Мы и другое слышали, — сказал Тишу Минко. — Человек из племени шауни, который остался с «желтыми тростниками», рассказал о странных событиях, которые произошли за Великим Водным Путем. С какой целью Красным Мокасинам говорить неправду?

— Для того чтобы заставить нас покинуть наши деревни, — предположил Кровожадное Дитя, — и оставить наших женщин и стариков беззащитными перед ружьями англичан.

Вождь откашлялся:

— Скажи нам, Красные Мокасины, зачем Солнечный Мальчик идет сюда? Почему мы должны считать его не другом, а врагом? К его армии присоединилось много народу.

— Да, к нему многие присоединились и стали его воинами. Те, кто не присоединился, погибли.

— Так давайте и мы присоединимся к этой армии, если она такая сильная, — предложил Красная Краска. — Когда нам было выгодно, мы сражались то на стороне французов, то на стороне англичан. Если этот Дитя Солнца может предложить нам славу и скальпы, зачем нам становиться его врагами?

— Он сияет, но он не Дитя Солнца, — сказал Красные Мокасины. — Он черный человек с Запада, вождь блуждающих в ночи, бог разрушения. Он змей с кровавыми крыльями.

— А может быть, это ты змей с кровавыми крыльями? — прервал его Красная Краска. — Может быть, это ты не тот, за кого себя выдаешь?

— Быть хопайя опасно, — неожиданно сказал один из жрецов Онкала. — Можно зайти в дебри и вернуться оттуда совершенно другим. — Он повернулся к Минко Чито. — Мы не можем продолжать совет здесь. Мы должны отправиться туда, где живет истина, в центр мира.

Вождь кивнул:

— В Наних Вайя. Мы отправимся туда прямо сейчас.

Холодок пробежал по спине Красных Мокасин, змей в нем зашевелился. На мгновение его охватила бешеная, злобная ярость, он знал, что может убить их всех, и, наверное, он должен это сделать. Он вспомнил, о чем предупреждала его сестра.

Но если он попробует убить их, то и ему конец. Охраняющие Кости могут преподнести ему сюрприз. Они помнят то, что все уже давно забыли. Они могут уничтожить его.

Но злобная ярость и ненависть, охватившие Красные Мокасины, ему не принадлежали. Они гнездились в нем, но он мог существовать от них отдельно. Каждый раз, когда он пробовал яд змея, становилось легче его проглотить, и на вкус со временем он сделался более приятным.

Он вспомнил деревню уичита, где он убил всех — от малолетнего ребенка до древнего старика. Это не должно повториться здесь, даже если это будет стоить ему жизни.

— Хорошо, идемте в Наних Вайя, — сказал Красные Мокасины.

5 Прием у короля Филиппа

Прошло несколько секунд после того, как стих грохот, и только тогда Франклин понял, что он жив и здоров, а все эти оглушительные залпы были не чем иным, как приветствием, сродни дружескому рукопожатию.

— Какая глупость, — пробормотал он. — И пустая трата пороха. Лучше бы били в барабаны и трубили в трубы, если им так нужно шумное приветствие. А порох можно было бы приберечь для более нужного дела. Кто знает, может быть, потраченного здесь пороха как раз и не хватит, чтобы выиграть войну.

— Это что, приветственная речь, открывающая переговоры?! — поинтересовался Роберт.

Французский капитан, стоявший на берегу, что-то прокричал. От шума в ушах Франклин не мог разобрать ни одного слова.

— Он приветствует нас и просит следовать за ним, чтобы поставить судно в док, — перевел Пениго.

— Все равно что пауку предложить взлететь, — проворчал Роберт.

* * *
Желание Франклина сбылось, хотя и с опозданием: когда они шли по грязной улице, до его слуха донеслись звуки труб и барабанов. Чернокожие мальчики-пажи в заляпанных грязью чулках разбрасывали перед ними лепестки цветов, но это не мешало их обуви тонуть в чавкающей жиже. «Лучше бы песок или гравий сыпали, — подумал Франклин. — И время, и труд были бы потрачены с пользой».

Они вошли в ворота, и те же самые мальчики-пажи принялись чистить обувь послов Каролины. Смущенный Франклин отстранил чистильщика, взял у него тряпку и сам вытер свои башмаки. Спустя некоторое время им предложили хотя и кислое, но все же вино. Франклин опасался, что вино может быть отравлено, но пить очень хотелось: по мере приближения к соленой бухте реки Мобил пресной воды оставалось все меньше. И сейчас они были благодарны французам, спасавшим их от жажды, а если им суждено умереть, то яд не самое страшное оружие смерти.

Разнообразной формы алхимические светильники — ангел, нелепый шар, похожий на тыкву, обнаженная женщина — тускло освещали парадный зал. Скудость художественных тем, очевидно, свидетельствовала о том, что все эти светильники были доставлены сюда в качестве трофеев из разных мест, а не изготовлены на заказ специально для украшения этого дворца. Тусклый, неравномерный свет только подтверждал догадку, большинство светильников было изготовлено более двенадцати лет назад, до падения кометы, и срок их службы достиг предела.

Но плохое освещение имело и свое преимущество, в противном случае зал сделался бы похож на пещеру троглодита.

Их провели в приемную, лучше освещенную и декорированную обоями с королевскими лилиями. Здесь они ждали примерно полчаса, если верить точности висящих на стене часов с круглым маятником. Наконец появился худой человек в нелепом, напудренном парике и ярко-зеленом сюртуке, он молча осмотрел их, не обратив никакого внимания на цветистые приветствия Вольтера, и вышел. Через несколько минут с чистой одеждой в руках появились пажи.

— Похоже, у них тут установлены строгие правила, — заметил Франклин, — а мы их нарушаем.

— Пожалуй, это хороший знак, — сказал Вольтер. — Они намерены побеседовать с тобой, даже если ты, и не представляешь для них особого интереса.

Франклин хмыкнул.

Он получил ярко-красный муаровый сюртук, чем-то напомнивший ему одеяния его учителя, Исаака Ньютона, который имел пристрастие к живописным и ярким нарядам. Одежда была слишком просторной и пахла неприятно. «Уж не предсмертный ли это саван?» — мрачно подумал Франклин.

— Король желает видеть мсье Франклина.

— А моих спутников?

— Он будет рад видеть дона Педро, вождя аппалачей, в другое время. Все приглашены на ужин, который состоится сегодня вечером.

Франклин виновато посмотрел на своих компаньонов:

— Думаю, ребята, он хотел сказать, что позже мы снова встретимся.

За худым человеком в парике Франклин шел по лабиринту коридоров и комнат, которые, по-видимому, считались парадными, хотя невооруженным глазом было видно, что стены — со скошенными углами, а полы неровны. С каждым шагом ему казалось, что он на целую лигу удаляется от своих товарищей.

— Вам нравится дворец? — спросил худой.

— Очень большой, — честно признался Франклин.

Худой снисходительно улыбнулся:

— Да, очень большой.

— Прошу прощения, мсье…

Худой остановился:

— Приношу свои извинения, д'Артакит, министр Новой Франции. — На мгновение он замолчал и вдруг спросил: — Что вы думаете о нас?

— Мсье д'Артакит, у меня настолько мало сведений о вас, что мне не удалось сложить какого-то определенного мнения.

— Вы увидите, здесь все находятся в… подавленном настроении. Я не питаю особых надежд.

— Надежда никогда не мешает. Я бы хотел обсудить с его величеством дела высочайшей важности.

— Его величество не часто расположен, интересоваться «делами высочайшей важности». Желаю удачи.

Франклин подумал, что министр мог бы быть и более искренним.

Они продолжали идти еще долго, пока, наконец, не оказались у больших двустворчатых дверей, которые распахнулись, но не в тронный зал, или гостиную, или кабинет совета, а в спальню, где под пологом стояла огромная кровать. На стенах светлые обои, много света благодаря большому окну над кроватью. Придворные в богато расшитых камзолах неодобрительно посмотрели на Франклина. Сильно пахло духами. В постели, на высоких подушках, наполовину закрытый покрывалом, возлежал человек в высоком парике и шелковом халате. «Должно быть, король», — подумал Франклин.

При первом взгляде он счел короля мертвым, тот лежал неподвижно, с безжизненно-тусклыми глазами. Но вот королевская голова чуть заметно кивнула.

— Мсье Бенджамин Франклин, — громко произнес министр, — величайший король Франции и ее колоний, Филипп Седьмой, приветствует вас.

— Ваше величество. — Франклин раскланялся сложным манером, которому он научился при дворе в Праге.

В спальне захихикали.

— Мне никто не сказал, что мсье Франклин был грандом при испанском дворе, — сказал король с легкой улыбкой на полном красном лице.

Замечание короля вызвало более громкое хихиканье. Франклин пожалел, что не взял у Вольтера несколько уроков французского придворного этикета. Но в последнее время придворный этикет волновал его меньше всего, главное было выжить во влажных, непроходимых лесах Америки.

— Прошу прощения, ваше величество, если я не ошибаюсь, вы также король Испании, Филипп Шестой, и я приветствую Испанию должным образом.

— Хорошее замечание, — кивнул король. В его голосе прозвучала откровенная усталость. — Над этим замечанием смеяться не надо.

Придворные мгновенно замолчали.

— Ну, мсье Франклин, надеюсь, вы пожаловали к нам не только затем, чтобы смешить моих придворных. Мы так давно не получали никаких известий из Британских колоний и начали думать, что наша дружба с англичанами прервалась.

— Напротив, ваше величество, я без устали отправлял вам сообщения по эфирографу, но боюсь, как следует из вашего замечания, кто-то их перехватывал.

— Правда?

Франклин не мог сказать наверняка, действительно ли король подозрительным взглядом окинул спальню, или это ему показалось.

— Известно ли вашему величеству, что наши колонии атакованы иностранной армией?

— Насколько я понимаю, вы подняли противозаконный бунт против моего любимого кузена Джеймса.

— Ваше величество, вероятно, посетило посольство мистера Стерна и его сторонников?

— Ну конечно. Разве я мог их не принять? Они явились прекрасно одетыми, и их не потребовалось переодевать. Более того, они любезно предложили покататься на их воздушном корабле. О, мне это так понравилось! А вы приготовили для меня какое-нибудь приятное развлечение?

— Боюсь, что нет, ваше величество. Мы шли к вам трудной дорогой.

— А я думал, что маг Америки располагает летающими машинами. Разве ваш учитель, Исаак Ньютон, не изобрел их?

— Изобрел, ваше величество, но мы с ним поняли, что их использование дорого обходится человеческому телу и еще дороже — человеческой душе.

— Ну да-а, — протянул король и поднял руку, в ту же минуту из-за портьеры появился чернокожий слуга и вложил в поднятую руку бокал вина. Король сделал глоток. — Знаете ли, мсье Стерн предложил мне арестовать вас. И это предложение очень понравилось моим министрам.

— Надеюсь, ваше величество, это не повлияло на ваше личное мнение.

Король поставил бокал себе на живот и улыбнулся:

— Мсье Стерн очень влиятельный человек. Настолько влиятельный, что его предложения звучат как приказы. А я не люблю, когда мне приказывают.

Франклину показалось, что спертый воздух спальни вдруг развеял свежий ветерок.

— Благодарю, ваше величество, — сказал он.

— Да, сегодня за ужином вы сможете обсудить с мсье Стерном эту тему.

— Он здесь?

— Ну конечно, и все еще жаждет получить от меня помощь в усмирении врагов моего кузена. Я думаю, вы прибыли сюда, чтобы выразить свою позицию в этом деле.

— Да, ваше величество, и еще напомнить вам о нашем договоре, заключенном с Луизианой.

— Ах да, де Бьенвиль подписал этот договор, но ему не давали таких полномочий. Вам это известно?

— Да, ваше величество, но мсье де Бьенвиль подписал этот договор из самых лучших побуждений, и в тот момент он не знал, что король жив.

— Вы позволите мне, сир, сделать некоторое замечание? — приторно-льстивым голосом спросил один из присутствовавших в спальне придворных, с искусственной мушкой на набеленном лице.

— Я всегда рад услышать мудрый совет от своих подданных, мсье.

— Думаю, это будет весьма забавно, если мы устроим состязание между мсье Стерном и мсье Франклином, ну, допустим, по теннису, и тот, кто выиграет, получит поддержку в том смехотворном конфликте, что между ними разыгрался.

— О, tres amusant,[3] — подхватил хор голосов.

— Вы должны понять моих придворных, — обратился к Франклину король. — Мы здесь очень любим развлечения. Карлики, что не умерли от холода и болезней в прошлую зиму, и индейские фокусники нам изрядно надоели. Ну, так что, вы согласны? Вы готовы решить будущее вашей страны посредством теннисного матча?

— Ваше величество, я очень сожалею, что мне не удалось объяснить вам, насколько тяжела для всех нас сложившаяся ситуация…

— Тяжела? Как смешно это слышать от человека, чей учитель, великий Исаак Ньютон, открыл закон всемирного тяготения! — сказал напудренный с мушкой, и все засмеялись.

— Вам мсье Стерн рассказал, сколько Джеймс задолжал русскому царю? — спросил Франклин, не обратив внимания на то, что разговор принял такой смехотворный оборот.

— Он нас предупредил, что вы, мсье, придаете этому слишком большое значение.

— А может быть, устроим им другое состязание? Пусть предсказывают будущее! — насмешливо вставил еще один придворный. — Это, кажется, более подходящее занятие для наших английских друзей.

Франклина бросило в жар.

— Очень хорошо, мсье, — обратился он к насмешнику, — я предсказываю вам, что если вы будете и дальше упражняться в остроумии, вместо того чтобы уделить серьезное внимание поднятому мною вопросу, то очень скоро ваш замок рухнет у вас на глазах. Демоны, о которых вы не имеете ни малейшего представления, будут плясать на ваших костях, и вот тогда все ваше остроумие окажется бесполезным, все до единого вы будете стерты с лица земли.

— Ах, дорогой, — сказал напудренный с мушкой, — это ваше предсказание такое скучное. Нет ли у вас чего-нибудь более интересного?

Король громко вздохнул:

— Замолчите и выйдите вон все, кроме Франклина.

— Сир… — попытался вставить слово д'Артакит.

— И вы тоже.

Придворные неохотно удалились, каждый счел нужным бросить в сторону Франклина негодующий взгляд.

— Так-то лучше, — произнес король, когда последний закрыл за собой дверь.

Король поднялся и подошел к шкафу, вынул поношенный синий камзол и накинул его поверх халата. Затем он подошел к окну и сквозь мутное стекло посмотрел на грязные улицы Нью-Пэриса.

— Я никогда не хотел быть королем, — признался он. — Никогда. Я вполне был доволен титулом герцога Орлеанского. Я мог делать то, что мне нравилось, или ничего не делать, если мне того хотелось. — Он повернулся к Франклину. — Вы видите, кем я сейчас окружен? Все они — идиоты. Они настояли, чтобы я встретил вас вот таким образом и выразил тем самым наше полное равнодушие. Надеюсь, нам удалось произвести на вас должное впечатление? А как вам понравились мой великолепный город и роскошный дворец? Вы, должно быть, подумали, что мы здесь все сумасшедшие?!

— Ваше величество…

— Где вы, англичане, были все это время?! — закричал король. — Вы оставили нас один на один с индейцами. Новый Орлеан лежит в руинах. Натчез убивают наших концессионеров на берегах великой реки. Сотни людей умирают от голода и сифилиса, а мой двор только и может что притворяться, будто ничего этого нет, будто королевство продолжает существовать. Они потерялись в мире грез. И вот вы приходите ко мне и просите помочь в войне против моего родственника, кузена Джеймса. Но какое мне дело до того, что за его спиной стоит русский царь? Почему я должен мешать Джеймсу восстановить мир и порядок, знакомые мне с детства?

— Ваше величество, он преследует совсем иные цели.

Король мгновение держал паузу.

— Известно ли вам, что я люблю науку? Я был большим поклонником Ньютона, мне нравятся ваши научные трактаты, особенно последние. Здесь у меня есть библиотека, и в свободное время я провожу там эксперименты. Верите ли, аромат духов, витающий в спальне, составлен мною лично. Когда-то я возглавлял Академию наук, которая… которая… — Он вдруг замолчал, и Франклин догадался: королю мешали говорить слезы.

«Устроила эту катастрофу», — закончил про себя Франклин.

Король всхлипнул:

— И я даже ничего не знал. Я, кто считал себя главой академии… я и представить не мог, что мой чертов дядя… — Король снова замолчал. — У меня не было никакой власти. И сейчас ее нет. Так что вы хотите здесь найти, мсье Франклин? Неужели вам нужны какие-то пять сотен моих жалких солдат? Четыре моих корабля? Вы что, действительно считаете, что я могу вам чем-то помочь?

Сердце у Франклина ёкнуло. «Франция» оказалась еще слабее, чем он предполагал. Неудивительно, что Бьенвиль с готовностью подписал союзнический договор. Колонии Атлантического побережья были и больше числом, и лучше вооружены, соотношение примерно один к тридцати не в пользу французов. Но… Франклин оборвал свои рассуждения.

— Да, ваше величество, можете, — сказал он и сам удивился уверенности своего тона. — Мы ведем войну не за Британские колонии, а за существование человеческой расы. Это война не за территории, а за наши души. Если у вас есть хоть один солдат, он нам нужен. Если у вас есть хоть один корабль, который может поднять паруса, и хоть одна пушка, которая может стрелять, они нам пригодятся. Но более всего нам нужны ваша преданность, смелость и вера. Я тоже сыграл определенную роль в той трагедии, что постигла нас, я причастен к тому удару, который Небо нанесло Земле. И моя причастность, ваше величество, значительно больше, чем вы можете себе представить. Я заслуживаю кары Божией. И заслужу ее вдвойне, если ничего не сделаю, чтобы исправить свою ошибку, если мне недостанет смелости встретиться лицом к лицу с порожденным мною злом. Смелость и веру — вот что я хочу найти здесь.

Король отвернулся к окну.

— Уходите, — сказал он. — Бегите от меня прочь.

— Но, ваше величество…

— Уходите, увидимся за ужином. Возможно, в конце концов, я попрошу вас сыграть в теннис.

Франклин поклонился, но король даже не оглянулся, он говорил, продолжая глядеть в окно:

— Мсье Франклин, я ожидаю, прибытия одного человека, который хотел бы встретиться с вами. Думаю, я мог бы оказать ей такую любезность. Она может на многое пролить свет. А может быть, и нет… После разговора с ней я вообще перестал что-нибудь понимать, хотя общество ее весьма приятно.

— Ваше величество, благодарю вас за аудиенцию.

— Рано благодарить. Мой паж вас проводит.

Как и было обещано, один из пажей ждал его за дверью.

— Suivez-moi, je vous en prie, Monsieur,[4] — сказал мальчик.

И Франклин пошел за ним по лестницам, вверх, вниз, из одного темного коридора в другой.

Когда перед ним открыли дверь, ему показалось, что он из ада попал в рай. Комнату освещал новый, ярко горящий алхимический светильник. У Франклина перехватило дыхание, когда в зареве света он увидел сидевшую на маленьком табурете, еще более прекрасную, чем прежде, свою первую любовь.

— Василиса?! — хрипло вскрикнул Франклин.

— Здравствуй, Бенджамин, здравствуй, мой дорогой, — произнесла она низким, грудным голосом, который он так хорошо помнил и который часто слышал в своих греховных снах. — Боже мой, как ты вырос!

6 Генеалогии

Время текло медленно — так медленно плывут по небу облака при хорошей погоде. Адриана смотрела на звезды. Жилы на шее напряглись, она ждала, когда острое лезвие ножа полоснет по ним.

Может быть, смерть — ее спасение.

Трусливая мысль промелькнула и пропала. Исчезли звезды, превратились из сгустков света в сплетение силовых линий, ангелы и джинны окружили ее.

«Госпожа?»

Тело ее врага состояло из сложного взаимодействия материи и духа, но в основе лежало одно химическое соединение — вода, которая, в свою очередь, состояла из флегмы, эфира и свечения. По безмолвной команде Адрианы джинны разъединили каждый фермент воды на составляющие его атомы. Гармоничное взаимодействие материи и духа сделалось хаотичным.

Неизвестный даже не успел вскрикнуть, он упал, из открытого рта наружу вырывались языки пламени, две тонкие огненные струйки текли из носа, глаза взорвались фейерверками искр.

Оказавшись без опоры, Адриана неуклюже упала. Она не чувствовала холода земли. На небе все так же спокойно светили звезды.

* * *
Резко, в одно мгновение, тело охватило жаром. Вокруг собрались люди, кто-то поднял ее… лицо Креси, отца Кастильо, окровавленный нож… тиски боли, боль становилась все сильнее и сильнее, и сознание отключилось. Мрак.

Но не тишина. Она чувствовала, что оказалась в огромном мавзолее, наполненном хором голосов.

«Простите. Мои враги, должно быть, нашли вас. Они повсюду. Но я вам помогу. Я исцелю вас».

«Аполлон…»

«Берегите силы. Спите».

И она уснула.

* * *
Адриана проснулась, ее руки лежали поверх толстого стеганого одеяла. Она в доме отца, в замке де Моншеврой. Ей девять лет. У нее жар, и она чувствует, как ей холодно. Но где же дедушка? Он всегда сидит у ее кровати и вопреки всем докторам убеждает, что она поправится, что черные ангелы за ней еще не приходили.

— Дедушка?

— А, вы проснулись? Как вы себя чувствуете?

Голос окутал ее добротой и вселил надежду, она ощутила тепло и безопасность большую, чем давало ей одеяло. Но только на мгновение, затем чувство безопасности сменилось страхом. Нежные слова были произнесены со знакомым деревенским акцентом, но голос — другой.

Она повернула голову и увидела отца Кастильо, и все вернулось на свои места. Ей не девять лет, а тридцать два года. Но куда в мгновение ока могли уйти двадцать три года ее жизни? Что не так она сделала?

Вероятно, отец Кастильо заметил смущение и ужас на ее лице, и рукой он накрыл ее лежавшие поверх одеяла руки. Он сидел в кресле, а в другом кресле, стоявшем у него за спиной, сидела Креси, свесив подбородок на грудь.

— Все хорошо, — сказал священник. — Вы были тяжело ранены, но Бог дал вам силы выжить.

Она вспомнила лицо склонившегося над ней отца Кастильо и боль.

— Кажется, Бог дал вам умение лечить людей.

— Да, Он ниспослал мне знания. Я учился искусству врачевания в Китае и знаю многое, но мои знания не беспредельны. Только мои руки вас не спасли бы, вы потеряли очень много крови. — Он сжал ее руку. — Теперь вы Его видите? Он среди нас. Видите, Он здесь.

— Он здесь, — прошептала Адриана.

Но она имела в виду не Бога. Она знала, кто сотворил чудо. Николас, ее сын. Когда-то она даровала ему жизнь, а сейчас он вернул ее к жизни.

— Кто пытался меня убить? — спросила Адриана.

Креси неожиданно проснулась и схватилась за шпагу, но тут же осознала, где она и что происходит, и немного успокоилась.

— Я же просила разбудить меня, — едва сдержав раздражение, сказала она священнику.

— Она только что проснулась, — пояснил отец Кастильо.

— Это правда, Вероника. Мы успели сказать всего несколько слов. Я просто спросила, кто пытался меня убить и почему.

— Отец Димитрий, православный священник, он был в составе нашей экспедиции. Похоже, он был шпионом митрополита.

— Понятно. — Адриана нахмурилась. — Он пытался перерезать мне горло, как перерезали его Ирине. Думаешь, и ее он убил?

Креси замялась:

— Может быть, мы обсудим это потом, когда ты наберешься сил?

— Нет, пожалуйста, ответь мне сейчас.

— Хорошо. Я полагаю, что Ирину убили, когда она шла на свидание со своим любовником. Ей перерезали горло. Но у меня есть достоверные сведения, что в это самое время отец Димитрий находился на борту «Добрыни» и корабль в тот день не приземлялся. А Ирину убили в лесу. Более того, отец Димитрий все это время был в поле зрения моих людей.

— Может быть, твои люди не так надежны, как ты думаешь?

— Я в них полностью уверена.

— А где Эркюль?

— Допрашивает, и с особым пристрастием, каждого, кто знал отцаДимитрия. Он так же, как и ты, считает, что покушение на тебя связано с убийством его жены. Отец Димитрий умер, и смерть его, должна я сказать, была страшной, но второй убийца на свободе. Полагаю, что они оба — шпионы митрополита или Голицына.

— А зачем убили Ирину? Чего они этим добились?

— Разделили твоих людей на два лагеря. У Меншикова появилась возможность переманить к себе твоих сторонников.

— Тех, кто счел, что это я убила Ирину. Не проще ли было убить первой меня?

— Начнем с того, что у тебя хорошая охрана. Твои телохранители не всегда напиваются до беспамятства.

— Вероника, в том, что случилось, нет твоей вины.

— Не говори глупостей. Мы с Эркюлем должны были быть рядом с тобой, мы оба допустили оплошность.

— Это я допустила оплошность. Если бы я была трезвой, то убийца не смог бы ко мне приблизиться, и мне не пришлось бы его убивать, и сейчас его можно было бы допросить. Но хватит об этом. Люди православной веры лишились священника, и его убила я. Как они это восприняли?

— Мы объявили, что он был убит, защищая тебя.

— Направление мысли задано хорошее.

— Но это ложь, — неодобрительно заметил отец Кастильо.

— Да, это ложь, — согласилась Креси. — А вы бы сказали правду?

Отец Кастильо пожал плечами:

— Не знаю. Но ложь — пощечина Богу. Лучшее в данном случае — ничего не говорить.

— Но сейчас у наших солдат православной веры нет священника. И это плохо, им нужен священник, особенно перед боем, — сказала Адриана.

Отец Кастильо умиротворяюще поднял руки:

— Я буду совершать богослужение.

— Отец Кастильо, только не обижайтесь, но вы, должно быть, помните, сколько столкновений произошло во Франции на религиозной почве? Православные не станут слушать католическую мессу.

— Я буду следовать православным канонам. Обряды Православной и Католической церквей имеют больше общего, чем вы думаете.

— А вы сможете?

— Я говорил вам, Китай изменил меня. Какой бы странной ни была там религия, в основе своей она близка к нашей. А различия между православием и католичеством и вовсе минимальны. Я сделаю все возможное, чтобы служить всем вашим людям. А если вы найдете мне хорошего советчика, вы удивитесь, как быстро я освою новые обряды.

Адриана пристально посмотрела на него:

— Благослови вас Господь, отец Кастильо. Вы исключительный священник. И исключительный человек.

— Все люди исключительны, и мужчины и женщины. Бог сотворил нас такими.

Адриана кивнула:

— Я немного устала. Вероника, ты должна успокоить Эркюля. Нам не нужны новые раздоры и несчастья. Мы должны найти второго убийцу, не поднимая лишнего шума. Очень скоро я вынуждена буду просить людей сделать то, чего никто никогда не делал. И хочу быть уверенной, что они последуют за мной.

— Они любят тебя.

— Такая любовь переменчива. Она отступает перед болью пустого желудка или страхом смерти. Если люди будут думать, что я предала их, они без колебаний предадут меня. Даже святую Жанну такая любовь не спасла от костра.

— Там была замешана политика.

— Политика повсюду. Останови Эркюля.

— Я не оставлю тебя одну.

— Вероника, только ты можешь повлиять на него. Поставь у моей постели столько стражей, сколько сочтешь нужным. Пришли ко мне моих студентов, чтобы они составили мне компанию. Но прошу тебя, поговори с Эркюлем, и сделай это прямо сейчас.

Креси напряглась, она едва сдерживала ярость, но все же взяла себя в руки и кивнула:

— Хорошо, я сделаю, как ты хочешь.

— Спасибо, — устало сказала Адриана.

* * *
Чудесным образом дано было Адриане возвращение к жизни или нет, но рана заживать не спешила, и боль мучила нещадно. Жар то набирал силу, то спадал, хотя уже не приводил ее к беспамятству. Отец Кастильо все время дежурил у ее постели.

На следующий день ее навестила Эмили. Как и Адриана, Эмили была француженкой, от трагедии, постигшей весь французский народ, ее спас математик Мопертюи. Он привез ее в Санкт-Петербург, куда снискавший огромную популярность царь Петр приглашал ученых, не делая здесь различий между мужчинами и женщинами. Мопертюи нашел прибежище в Санкт-Петербургской Академии наук, Адриана к этому времени там уже работала. Когда Мопертюи отправился на восстановление разрушенного стихией Амстердама, Эмили стала ученицей Адрианы.

Эмили нельзя было назвать красавицей. Несмотря на дворянское происхождение, она отличалась ширококостным крестьянским сложением. Но внутренний мир девушки был богат, он-то и делал ее привлекательной, компенсируя недостатки внешности.

— Я так боюсь за вас, мадемуазель, — сказала Эмили.

— За меня не надо бояться, Эмили. Меня трудно убить.

— Бог защищает вас.

— Не знаю, защищает меня Бог или нет, но особенно я на Него не полагаюсь, — заметила Адриана, бросив взгляд в сторону священника. — Вы с Линнеем продолжаете научные исследования?

Вопрос Адрианы заставил Эмили чуть заметно покраснеть.

— Немного. Он последнее время такой… рассеянный.

— Понимаю, все дело в Елизавете.

— А что тут сделаешь? Она очень красивая, и она — цесаревна.

Адриана улыбнулась:

— Я люблю Елизавету, как родную дочь, но она так импульсивна и капризна. Ее интерес к Линнею угаснет, как только она его добьется.

— Я знаю, — сказала Эмили. — Но если он откажется от меня ради нее, возврата для него не будет. Как я могу после этого?.. Может быть, я и не красавица, но я не дура, и у меня есть гордость.

— Но ты любишь его.

— Да, — поколебавшись, призналась Эмили.

— Тогда не дай Елизавете отнять его у тебя. Скажи ему то, что ты только что сказала мне. Если это не поможет, то не жалей о нем, тебе без него будет лучше.

— Спасибо, мадемуазель, — кивнула Эмили.

— И, Эмили, поверь мне, ты далеко не дурнушка.

Эмили снова кивнула.

— Ну а теперь расскажи мне о ваших исследованиях, — попросила Адриана.

— Да, классификация malakim продолжается…

— А кто такие malakim? — спросил отец Кастильо.

— Эмили, объясни, пожалуйста.

— Так вы называете ангелов? — спросил отец Кастильо.

— Так мы называем существ, населяющих эфир, которых мы изучаем научными методами, — деликатно начала Эмили.

Отец Кастильо нахмурился и молча кивнул.

— Карл… мсье Линней… и я пытаемся создать видовую классификацию по аналогии с классификацией животного мира. Например, птица относится к семейству животных, хищная птица — к роду птиц, ястреб — вид хищных птиц…

— Я знаком с классификацией животного мира, — сказал отец Кастильо.

— Проблема заключается в том, что животные и растения легко поддаются классификации по внешним признакам — крылья, оперение, клюв и так далее. Malakim не имеют материального тела, а если и имеют, то очень тонкой субстанции, таким образом, мы столкнулись с тем, что должны классифицировать существ, у которых нет внешних признаков.

Отец Кастильо почесал подбородок.

— Смею заметить, я видел некоторых из них в виде сгустков пламени, и, спаси меня Господи, я видел keres. И это существо, если я не ошибаюсь, материальной природы, разве не так?

— В определенном смысле. У malakim существует иерархия, — вмешалась в разговор Адриана.

— Об этом и в Библии сказано, и в раввинских книгах, и даже в китайских манускриптах. Существуют серафимы, херувимы, офанимы и так далее, — сказал отец Кастильо.

— Да, это главенствующие существа, и у них есть слуги, а у их слуг, в свою очередь, тоже есть слуги, — сказала Адриана. — Самую плотную материальную оболочку имеют те, что стоят на низшей ступени иерархии. Например, одни мои слуги могут производить определенные манипуляции с субстанцией воды, другие — с субстанцией света. Третьи выступают связующим звеном между двумя или тремя субстанциями, на которые я им укажу. Но высшие существа, назовем их серафимами, если хотите, являют собой абсолютный дух. Они не могут контактировать с нами, так же как и мы с ними, только разве что в мире абсолютного духа.

— Материальная оболочка истощается по мере приближения к Богу, — резюмировал отец Кастильо. — Но и серафимы могут контактировать с нами через своих слуг, наиболее приближенных к земному миру.

— Да, таков порядок вещей, существующий испокон веков. Но с развитием науки он стал меняться. Например, keres, новые творения. По большому счету malakim оставались равнодушными к миру людей, пока своими научными исследованиями люди не начали нарушать покой мира, в котором они обитают. И тогда они предприняли ответные действия в отношении ученых, одним они предлагали свои услуги, других они убивали, например, эта участь постигла мудреца и мистика, которого египтяне называли Тотом, а мы Гермесом.

— А зачем они предлагают свои услуги?

— Имея в услужении всесильных джиннов, способных исполнить любую прихоть, зачем продолжать трудные и подчас бесплодные научные исследования? Достаточно смены одного поколения, и человечество забудет о том, что такое наука, восторжествует магия, и тогда malakim могут вновь вернуться в сферы своего обитания, оставив на земле лишь одних круглых идиотов.

Отец Кастильо взволнованно покачал головой.

— Это многое объясняет, — сказал он. — Даже, например, смысл ритуалов Китая или язычников становится более понятным. Стоит отказаться от услуг джиннов и просить Бога о милости.

— Верно.

Отец Кастильо посмотрел на Эмили:

— Но мы отвлеклись от вашей темы. Если у нас есть представление об иерархии malakim, почему же не принять это как данность?

— Они очень разнообразны в пределах одного уровня. И мы нашли способ! Один из наших коллег, мсье Ломоносов, предложил рабочую гипотезу. По его мнению, материи в мире не существует. Сам Ньютон пришел к такому выводу, но не решился о нем заявить публично.

— Церковь учит, что материя и дух разделены, — сказал отец Кастильо. — Как же может быть, что материи не существует?

— Все есть духовная субстанция. Или, правильнее сказать, сродство — притяжение и отталкивание. Это похоже на гравитацию, которая не является материей или магнетизмом.

— Но гравитация и магнетизм созданы посредством материи. Гравитация из атомов, магнетизм порожден железом.

— Ломоносов так не думает. Он считает, что существуют разные виды средств, одни из них совершенны, или, если хотите, максимально приближены к Богу, другие менее совершенны. Первые не ослабевают в зависимости от расстояния. Занимающие срединное положение, такие, как гравитация, ослабевают пропорционально расстоянию от источника. И поскольку сродства — явления духа, существующие на разных уровнях, то одно может переходить в другое, и все они взаимосвязаны.

— У меня от всего этого голова идет кругом, — признался отец Кастильо.

— Хорошо, возьмем для примера музыку. Представьте себе гамму. Все ноты разные, каждая имеет свое звучание, но, натягивая или ослабляя струну, можно извлечь любую ноту.

— То есть если мы «сожмем» материю, то получим гравитацию? Или святой дух?

— Примерно так.

— И ваши malakim, те, что ближе всех стоят к человеку, самые несовершенные и самые материальные. А серафимы, как самые могущественные и приближенные к Богу, находятся от человека дальше всех. Но разве может в таком случае malakus нижних сфер стать серафимом и наоборот? — Голос отца Кастильо звучал скептически.

— Люди материальны и несовершенны, — сказала Адриана. — Но разве нас нельзя научить, чтобы мы стали духовными и совершенными?

— Мне нужно более глубоко погрузиться в эту тему, — сказал отец Кастильо. — Нужно подольше с вами побеседовать. Выводы… они были подтверждены экспериментально?

— К выводам мы пришли в результате логических рассуждений и некоторых экспериментов. Нам нужно разработать действенные тесты; мсье Ломоносов как раз этим сейчас и занимается.

— Ну, теперь я совсем запутался. Какое отношение все это имеет к классификации malakim?

— Каждый из них являет собой особую систему сходств, каждый уникален, как неповторимы линии на человеческих ладонях. Используя определенные инструменты, мы сможем наблюдать за системами сходств. Более слабые и менее совершенные malakim имеют более простые системы сродств, и деятельность их узкоспециализированна, по сравнению с их более высокими повелителями. Нам стало известно, что malakim более высокого ранга творят своих слуг из собственной субстанции, то есть не путем естественного воспроизводства, а путем отделения от себя части, после чего они производят, если говорить человеческим языком, настройку — «высоты тона» этой отделившейся части.

— Вот это то, что мы знаем о malakim, — подытожила Адриана. — Думаю, ребята, вы достигли определенного прогресса.

— Да, прогресс есть. Как человеческий ребенок похож на своих родителей, так и множества, сотворенные из одного malakus, очень похожи друг на друга. По типу сродств можно определить линию родства. И наши расчеты, мадемуазель, построенные в основном на ваших научных изысканиях, привели к интересной мысли.

— Какой же?

— Во всем мире malakim, мадемуазель, существуют только два истинных родоначальника. Все остальные — их потомки.

7 Бой на Алтамахе

К полудню солнце едва коснулось вяло текущих вод великой реки Алтамахи. Но здесь, где река сужалась настолько, что росшие по обоим берегам дубы сплетались ветками, а испанский мох свисал, подобно сталактитам, с потолка пещеры, оставалось по-прежнему сумеречно. Солнце ярким светом озаряло просторы земли, а здесь темные воды текли медленно и спокойно. Крупный баклан сидел на ветке дуба, прилетела, хлопая тяжелыми крыльями, большая синяя цапля и опустилась в воду.

Оглторп посмотрел на Томочичи, старого вождя ямакро. Несмотря на преклонный возраст, его облик впечатлял: мускулистую грудь украшала татуировка в виде черных крыльев, мочки ушей оттягивали экзотические украшения. Умное, в красно-черной раскраске лицо выражало беспокойство, которого Оглторп почти никогда на нем не видел. Томочичи, не отрывая взгляда, смотрел на воду.

— Что-то не так, дружище?

— На дне что-то лежит. Змеи, которые некогда были людьми. Бледнолицые каннибалы. Мир, который мы не можем видеть, не должны видеть.

— Но это не то, с чем нам предстоит драться? Томочичи посмотрел ему прямо в глаза, — так индейцы делали только в том случае, когда выражали свое недоверие или хотели придать особое значение словам.

— Именно с этим нам предстоит драться, — тихо сказал он.

Внутри у Оглторпа похолодело.

По воде пробежала рябь, и лес ожил. Ямакро, ючи, мароны, словно тени, показались из-за кустов и деревьев и снова исчезли. Оглторп не отрывал взгляда от поплавков — плававших на поверхности воды кусочков сухого дерева, привязанных веревками к опущенным на дно грузилам.

В следующее мгновение под водой исчез сначала один поплавок, затем другой. На поверхности появилась едва различимая «V».

— Такие огромные рыбины могут проглотить не одного человека, — пробормотал Томочичи. — Пантеры с хвостами гремучей змеи.

Сердце у Оглторпа бешено колотилось.

«Не торопись, — умолял он самого себя. — Подожди еще чуть-чуть».

Ушли под воду два поплавка, затем еще два.

Там, где берег был сухой и чистый, неведомое существо высунуло из воды голову всего на два-три фута. На первый взгляд — голова гигантской черепахи: сверху плоская, продолговатая, около ярда в поперечине, цвета чугуна.

Оглторп их не видел, но знал, что у гигантской «черепахи» есть окна, а в окна смотрят внимательные глаза. Он заклинал Бога, чтобы эти глаза видели только деревья и птиц.

В этот момент вода вздыбилась, а затем отхлынула, оставив на поверхности нечто, напоминавшее огромного ламантина. То, что появилось в виде головы черепахи, оказалось цилиндром, с возвышением в передней части.

— Спокойно, ребята, — выдохнул Оглторп.

И воины Оглторпа были спокойны. Им приходилось сражаться с железными демонами, с воздушными военными кораблями, с духами из огня и тумана. А сейчас перед ними была просто лодка, которая приплыла сюда под водой, с корпусом из металла, с двигателем, посланным на землю, наверное, самим сатаной, и в лодке находились люди.

Оглторп внимательно рассматривал мерно покачивающуюся на поверхности воды лодку. Формой она напоминала посаженные друг на друга две галеры, один плоский киль смотрел в небо, другой служил днищем. И вдруг Оглторпа поразила не столько странная конфигурация лодки, сколько мысль, почему раньше никому в голову не пришло построить такую лодку.

Смотровая башня одновременно являлась люком, имевшим вид огромного винта. Пока Оглторп изучал лодку, «винт» начал откручиваться. Возле смотровой башни было установлено два вращающихся орудия, неизвестной Оглторпу конструкции. Из этих орудий можно было вести огонь как изнутри, так и снаружи.

Наконец крышка люка открылась, от падения ее удерживал тянувшийся изнутри трос, и показалась голова в красном головном уборе гренадера. Оглторп услышал его крик:

— Чисто. Это хорошо! — Последнюю фразу гренадер прокричал по-русски.

Двое легко и быстро, словно муравьи, выбрались из лодки и заняли место у вращающихся орудий.

Поспешно появилась группа из пятнадцати человек и перебросила на берег трап. Всплыли еще две лодки. К тому моменту, когда на поверхности появилась четвертая, на берег высадились уже около тридцати человек — довольно много.

Оглторп поднял руку и резко опустил ее, и разорванная пулями поверхность воды окрасилась кровью.

Первыми с лодки ответили орудия, один снаряд, оставив в воздухе голубоватый росчерк, разорвался в лесу, выжег поляну, но пожара не устроил. Огромный дуб упал, будто кто-то одним взмахом гигантского топора разрубил его пополам. Одному из орудийных стрелков пуля следопыта попала в правый глаз и пробила голову насквозь.

Мароны, прячась за деревьями, забросали открытый люк гранатами, оттуда повалил маслянистый, черный дым. Высадившиеся на берег русские, и англичане вели отчаянный огонь, но в живых их оставалось все меньше и меньше. Две лодки, включая ту, что была с открытым люком, ушли под воду. Одна спокойно, вторая — бурля и клокоча, как кипящий котел, и в этом котле барахтались люди.

Прогремела еще пара залпов, и Оглторп дал команду прекратить огонь. Раздалось еще несколько одиночных выстрелов, но вскоре и они стихли. Несколько человек выбрались из оставшейся на поверхности амфибии. Половина из высадившихся на берег погибли, оставшиеся в живых пытались выстроиться в каре и поспешно перезаряжали ружья.

Оглторп нашел взглядом офицера и закричал:

— Сдавайтесь, сэр! Сдадитесь — останетесь, живы, а нет, так все погибнете!

Офицер оказался русским, он беспомощно покрутил по сторонам головой, затем приказал солдатам сложить оружие. В следующее мгновение солдаты из бывшей регулярной армии Оглторпа вышли из укрытий, чтобы собрать брошенные на берег ружья.

Оглторп подошел к офицеру:

— Вы говорите по-английски, сэр?

— Немного.

— Ваши корабли легли на дно. Я хочу, чтобы они поднялись на поверхность и открыли люки.

— У меня только один корабль.

— Я только что видел все четыре. Послушай, парень, как ты думаешь, почему мы оказались здесь именно в тот момент, когда вы поднялись на поверхность? Нам об этом рассказал генерал Map. Более того, он увел отсюда свои войска, так что вы остались без прикрытия. Внизу по течению мои люди натянули цепи, но они уже не пригодятся. На этом расстоянии, чтобы вывести из строя ваши амфибии, мы можем воспользоваться тем же самым устройством, которым мы уничтожили ваши воздушные корабли. Конечно, было бы лучше, если бы все амфибии остались на ходу, но у меня уже есть одна, и этого вполне достаточно.

Офицер долго колебался, наконец, заговорил:

— Для этого мне нужно воспользоваться аквафором, он внутри корабля. Но, пока мы будем ждать, когда рассеется дым от ваших гранат, остальные корабли всплывут и атакуют вас или спокойно уйдут. Пока не рассеется дым, я ничего не могу сделать.

— Вот именно, если всплывут.

Но корабли предпочли уйти. Небольшой отряд двигался за ними по берегу и, отойдя на безопасное расстояние от захваченного корабля, воспользовался depneumifier, дьявольским оружием Франклина. Через час два корабля всплыли на поверхность, и течение принесло их к натянутым цепям. Оружие, имевшееся в наличии у солдат Оглторпа, было не способно пробить корпус лодок. Но солдаты сняли одно из вращающихся орудий и с его помощью легко рассекли лодки и пустили их на дно. Мгновенно открылись люки обеих лодок, люди начали выбираться наружу, первых троих на каждой лодке убили, остальные вылезали уже с поднятыми вверх руками.

Пленников сопроводили к дому Оглторпа и присоединили к тем, что уже сидели в бараке для прислуги. А тем временем Оглторп дал задание самым смышленым найти капитанов, управлявших кораблями.

— Я хочу, чтобы к утру, лодка была на ходу, — сказал он. — И мне нужна команда матросов-добровольцев, которые быстро освоили бы премудрости управления.

— Я готов для этого дела, — вызвался Маккей.

— А ты знаток морского дела?

— Я управлял паровой машиной галиота в войне с испанцами, маркграф.

— Хорошо, назначаю тебя капитаном.

— Спасибо, маркграф.

Оглторп коротко кивнул.

— А теперь я хочу отправить приказ тем, кто держит в осаде Нейрна, пусть они снимают осаду и отступают на юг. Map подписал этот приказ, как и предыдущий?

— Сэр, это не может продолжаться до бесконечности, — сказал Парментер. — Рано или поздно они догадаются, что их обманывают.

— Конечно, и я не рассчитываю на успех. Но попробовать стоит.

— А что мы будем делать, генерал?

— Утром сядем в лодку и поплывем, доберемся до форта, атакуем, высадившись на берег с их же собственного подводного корабля. Они и догадаться не успеют, кто нанес им удар. Очень хотелось бы, чтобы и Нейрн начал действовать одновременно с нами, это вызвало бы замешательство и панику.

— Я смогу предупредить Нейрна, — заявил Парментер.

— Каким образом?

— Я хорошо знают этот форт, сэр. Я смогу подобраться к нему вплотную и перебросить через стену сообщение.

— Ты думаешь, противник тебя не схватит? Если это случится, то ты предупредишь о нашем приближении не Нейрна, а наших врагов.

— Клянусь, сэр, я смогу это сделать.

Оглторп внимательно посмотрел на следопыта: он должен был признаться, что никогда не встречал человека с такой выдержкой.

— Хорошо, капитан. Сколько человек тебе понадобится?

— Двоих будет достаточно, сэр. Я бы предпочел Уноку и Джипата.

— Маронов?

— Они самые подходящие для этого дела.

— И в темноте их совсем не видно!

— Верно, сэр.

— Ну что ж, действуй.

«Два месяца назад, — подумал Оглторп, глядя вслед Парментеру, — ни белые, ни индейцы не доверяли африканцам. А сейчас нам без них просто не обойтись, как не обойтись без индейцев».

Они воюют, как умеют, хотя в глазах европейцев ведут себя подобно обыкновенным преступникам — убивают исподтишка. Но война — это всегда убийство. Зачем приукрашивать или рисовать в черном цвете ту картину, что предстала его глазам в Вене? Он старался забыть турок, которые практически вплавь перебирались через осадный ров, полный турецкой крови, и гибли под свинцовым дождем солдат Священной Римской империи. Он не ведал, скольких убили пули, выпущенные из его мушкета. Это не поддавалось счету.

Здесь же он знал, за что воюет, в чем заключается его долг солдата и человека. Здесь его не мучили сомнения и угрызения совести. Здесь он делал то, что должен был делать.

* * *
К форту подводный корабль подошел незамеченным. Форт Монтгомери стоял на высоком берегу и держал под обстрелом открытое пространство в пределах целой лиги. От наружной стены, окружавшей город Монтгомери численностью две тысячи душ, почти ничего не осталось, и зигзаги траншей подбирались к самому форту. Форт строили основательно: вторая, более низкая стена была выложена из камня, добытого и привезенного сюда из дальних каменоломен на реке Окони, что стоило больших денег. И они себя оправдали: будь форт деревянным, он давно пал бы. И каменный тоже может пасть, если осаждающая армия пустит в ход артиллерию или те, стреляющие голубым пламенем орудия, которые они захватили вчера. Но как знать? Из того, что было ему известно, он мог сделать заключение, что Map вел осаду из рук вон плохо, умудрился потерять три воздушных корабля, их вывели из строя depneumifier Франклина. Возможно, он лишился и огнеметных и самонаводящихся пушек. А на стороне Нейрна очень много индейских воинов, что дает большое преимущество.

Но как бы то ни было, здесь война ведется по старинным канонам. Траншеи подобрались практически к самому форту, значит, ангелы успешно защищают землекопов. Разумеется, их роль выполняют taloi, их обломки видны повсюду. За все это время Map предпринял только одну открытую атаку.

Но сегодня осаде будет положен конец, и помогут в этом орудия амфибий. Несколько охваченных любопытством солдат в красных камзолах подошли к воде и наблюдали, как солдаты Оглторпа налаживали орудия. В этот момент защитники форта открыли огонь по противнику, по всей видимости, собрав все остатки пороха, они даже произвели немногочисленную вылазку через ворота. Солдаты Оглторпа, в русских и английских камзолах, без особого шума убили приблизившихся к ним любопытных и, установив орудия, открыли огонь по тылам противника.

Вначале все шло хорошо, и новое оружие работало весьма эффективно. Но затем один смелый английский капитан отдал приказ вести огонь залпами, и солдаты Оглторпа вынуждены были идти вперед под шквальным огнем.

Оглторпа восхитила такая находчивость, но если противник будет продолжать в том же духе, то он и все его люди погибнут. Если их атака захлебнется, отступать им некуда, только к реке.

Оглторп поворачивался в разные стороны, криком подбадривал своих солдат и сам стрелять не забывал. Вдруг всего в каких-нибудь десяти футах он увидел дуло нацеленного на него мушкета, он прицелился и даже не дрогнул, когда дуло рыгнуло огнем и что-то горячее обожгло щеку. Его крафтпистоль издал неприятный треск, и человек в красном камзоле упал, сраженный насмерть. Враг шел на них хорошо организованным порядком, перезаряжал ружья и стрелял, и потеря бойцов не расстраивала его ряды.

Солдаты Оглторпа испуганно оглядывались. Они не привыкли к такой войне, но и не разбегались. Он сделал ошибку, и сейчас его солдатам — всем в этом мире, если верить Франклину, — придется заплатить за эту ошибку.

И вдруг, словно луч солнца прорвался сквозь тучу, струя голубого пламени из вращающегося орудия врезалась в наибольшее скопление солдат противника. Тяжелый запах обуглившихся тел лишил уцелевших смелости, одни побежали назад, другие побросали оружие, упали на колени и в молитве воздели вверх руки.

Все было кончено. В три часа пополудни Джеймс Эдвард Оглторп и Томас Нейрн, губернатор Южной Каролины в изгнании, дружески обнялись, а затем приступили к решению вопроса: что делать с пленными, чье количество значительно превосходило их объединенные силы?

* * *
Они не тратили время на празднование победы. Та часть армии Мара, которая по подложному приказу Оглторпа отошла на юг, могла в любой момент вернуться, поэтому часть объединенных сил была направлена по их следу. Оглторп поручил отдельному небольшому отряду доставить Мара в более безопасный форт Монтгомери.

— Вы молодчина, губернатор Нейрн, — сказал Оглторп, когда они в полутемной комнате разбирали карты и бумаги, конфискованные у Мара.

Широкоскулый, с проседью в волосах Нейрн устало кивнул:

— Спасибо, маркграф. Я делал все, что было в моих силах. Мы все бесконечно обязаны вам, как командующему Континентальной армией. Где бы вы со своей армией ни находились, ваша ставка никогда не переходила в руки врага. — Губернатор откинулся на спинку стула и сделал глубокую затяжку, трубка выпустила струйку дыма, наполнив комнату едким запахом табака. — Куда вы направитесь теперь?

— Несколько дней марша — и мы на территории аппалачей, а там есть неплохо защищенные форты, — ответил Оглторп.

— И в каждом полно добропорядочных англичан?

— Я привык называть нас американцами, — тихо произнес Оглторп. — Честно говоря, те, кто воюет в наших рядах, мало, чем обязаны Англии. Еще недавно наши колонии были друг другу врагами.

— Да, я бы хотел, чтобы они окончательно примирились, — признался Нейрн.

— Верю. Насколько я знаю, члены вашего парламента, которые ненавидят Азилию, присоединились к претенденту. Но мы все братья — Азилия, обе Каролины, мароны, ямакро, аппалачи.

— Сейчас вы говорите, как мистер Франклин.

— Мистер Франклин оказался мудрее, чем я думал о нем вначале. — Оглторп поднял бокал с хересом. — Этот херес я получил в подарок от аппалачей. Его мне преподнес в подарок дон Санчо Сан-Луис. Это последняя бутылка. — Оглторп осторожно сделал маленький глоток. — У вас есть новости от мистера Франклина?

— Он попал в опасную переделку. Мы получили сообщение, что Стерн, посол претендента, опередил его на пути к ковета. Дон Педро — хвала аппалачам! — отправился за ним следом, чтобы предупредить.

— Его эфирограф работает?

— Вам, наверное, известно, что у нас проблемы с этими аппаратами. Думаю, русские колдуны нашли способ перехватывать сообщения, поэтому мы перестали их использовать.

Оглторп нахмурился, затем повернулся к Маккею, который дремал в конце стола:

— Капитан Маккей, пожалуйста, Пригласите графа Мара присоединиться к нам.

— Слушаюсь, сэр.

— И вот что, капитан, я сказал «пригласите», это значит — попросите его вежливо, но если он начнет придумывать отговорки, тащите его сюда за шиворот.

Маккей подмигнул:

— Слушаюсь, сэр.

* * *
Map был близок к апоплексическому удару, когда Маккей привел его.

— Добрый вечер, граф, — сказал Оглторп. — Капитан Маккей, вы теперь можете отпустить нашего гостя.

— Хорошо, сэр, — сказал Маккей, отпуская ворот графского камзола.

— Что все это значит? — обиженно проворчал Map с красным от удушья лицом.

— Присаживайтесь, господин Map, если вам угодно.

— Мне не угодно. Что еще вам от меня нужно? Я сдал вам всю свою армию.

— Верно, ты предатель. И ты что, думаешь, я тебе за это должен быть благодарен? Ты червь, так и веди себя подобающе. А будешь упорствовать, отправлю тебя к твоим собратьям. И мне даже индейцы для этого не понадобятся.

— Чего ты от меня хочешь?

— Ты знаком с губернатором Нейрном?

— Нет.

— А я знаком, — сказал Нейрн. — И очень рад видеть вас здесь. Надеюсь, что ваши лихие ребята хорошо себя вели в моем родном Чарльз-Тауне. Или, может быть, мне лучше взять вас с собой, чтобы убедиться на месте?

— Да все там хорошо, в Чарльз-Тауне правят англичане.

— Правда? И как англичане могут править без английских законов? Что-то я не видел, чтобы хоть один закон там соблюдался. Но мы здесь собрались не для дебатов.

— Для чего тогда?

— Губернатору Нейрну стало известно, что ты перехватывал сообщения наших эфирографов. Где они?

Оглторп достал пистолет, тщательно прицелился и выстрелил прямо под ноги Мару. Выстрел вызвал беспокойство у выставленного караула, но к общему переполоху не привел. В течение нескольких минут Map не мог и слова сказать, но сумел достать из внутреннего кармана пакет.

— Вот, — едва выговорил он.

— Сэр, — сказал Оглторп, — я даю вам возможность сохранять достоинство, но вы каждый раз заставляете меня прибегать к вынужденным мерам. Я не стал вас обыскивать, и вот чем вы мне за это отплатили. Если я заподозрю, что вы что-то утаили, то прикажу вас публично обыскать, раздев до исподнего. Вы меня поняли?

Map колебался долю секунды, затем, всхлипнув, вытащил еще пару свернутых листков бумаги.

— В любом случае вы ничего не сможете сделать, — пробормотал он.

Оглторп читал одно сообщение, Нейрн другое, затем они молча обменялись листками. Прочитав, долго смотрели друг на друга.

— Маккей, собери офицеров на совет, и побыстрей.

Во время всеобщей суматохи пришел капитан Парментер и, откашлявшись, тут же спросил:

— Что случилось, сэр? Новая атака намечается?

— Хм, да. Генерал Гендерсон, находящийся в форте Моор, выслал на подмогу Мару шестьсот человек. Примерно через неделю они будут здесь.

— Шестьсот человек? Да мы их побьем, сэр.

— Несомненно. Но есть одна проблема. У нас в руках сообщение от Карла Двенадцатого. Изгнанный из Швеции король обосновался в Венеции, но больше месяца назад он покинул сей славный город на четырех военных кораблях с четырьмя тысячами человек.

— О господи, сэр. Простите, сэр, я хотел сказать, что сейчас эти четыре тысячи для нас ценнее золота.

— Это верно. Но Карл не знает, что его сообщение перехвачено претендентом. Фактически он ни малейшего представления не имеет о том, что в действительности здесь происходит. Ему от имени Нейрна отправили целый пакет фальшивок. Через восемь дней в узком месте Алтамахи он встретится, как он думает, с нашими силами и будет там уничтожен. Русские ненавидят Карла лютой ненавистью и жаждут его смерти с тысяча семисотого года. Если мы не вмешаемся, то Карлу со всей его армией конец.

— И мы потеряем союзника численностью четыре тысячи человек еще до того, как он успеет с нами соединиться, — резюмировал Нейрн.

— Что же делать, сэр?

Оглторп сердито нахмурился, и устало потер лоб:

— У нас есть амфибия, это дает нам призрачный шанс добраться до узкого места и сломать зубья поставленному капкану или, по крайней мере, предупредить Карла. Но это значит оставить Монтгомери «красным мундирам». Сразу два дела нам не под силу.

— Оставить врагам Азилию, сэр? Это уже в который раз?!

— Вот такой перед нами стоит выбор, капитан.

8 Пуп Земли

Существовало два Наних Вайя. Один, поменьше, представлял собой небольшой плоский холм. Некогда здесь находилось капище чокто, где поклонялись огню, но огонь давно погас, и никто не смог его снова зажечь. Само капище со временем разрушилось, а холм остался. Сюда поднимались только вожди, чтобы обсудить законы и другие важные дела. Красные Мокасины надеялся, что они разместятся здесь.

Но нет, они пошли дальше, по сырому дну озера, которое постепенно перешло в болото, а затем в Лансу — землю мрака, топи Наних Вайя. Из Лансы поднимался огромный холм. Если первый был рукотворным, второй возвышался здесь с сотворения мира.

— Гаштали, которому солнце служит глазом, — речитативом произнес один из Охраняющих Кости. — Когда весь мир был болотом, когда весь мир был водой мрака, Гаштали спустился вниз, зачерпнул рукой грязь и разбросал ее. Он разбросал ее над царством змей и белыми людьми воды, над рыбами и червями. Гаштали зачерпнул здесь, и Наних Вайя — след его руки. Отверстие открылось, как нора рака, и там, внутри, он нашел существ, сотворенных из грязи. Существа увидели свет и, гонимые любопытством, поползли наверх. Многие из них не выдерживали света и возвращались вниз, другие продолжали ползти вверх, их кожа постепенно высыхала и трескалась. И к солнцу они выползали, уже сделавшись людьми. Много людей вышло на поверхность, а вместе с ними, спрятавшись среди них, проклятые, с дьявольской душой. И тогда Гаштали вновь опустил руку и закрыл выход, так образовался Наних Вайя. Это все, что я хотел сказать.

И Охраняющий Кости замолчал, так и не рассказав историю до конца. Молчание тянулось до тех пор, пока Красные Мокасины не догадался, что все ждут, когда он что-то скажет.

— Там, внизу, те, кто не стали людьми, — наши предки.

— И наступает время, — продолжил Охраняющий Кости, — когда мы должны выбрать одного из нас, чтобы он задал им вопрос и услышал ответ. Разве не ты сегодня выбран для этого, Красные Мокасины?

— Так он заявил, — ехидно вставил Кровожадное Дитя. — Если ты избранный, то ты сможешь спуститься вниз и вернуться назад. Стражи входа Наних Вайя не тронут тебя, но если ты лжешь…

— Ты ничего не знаешь о таинственных путешествиях! — неожиданно и резко оборвал его жрец Онкала. — Только мы знаем, что случится, если Красные Мокасины совершит ошибку.

Кровожадное Дитя опустил голову и замолчал, но раскаяние на его лице так и не появилось.

— Вы уверены, что я должен это сделать? — спросил Красные Мокасины. — Война приближается. Что бы со мной ни случилось, вам ее не избежать.

— Но мы должны решить, что нам делать, — сказал Минко Чито. — Я должен сделать выбор, присоединиться нам к Солнечному Мальчику или вступить с ним в бой. Я должен направить свой народ по одной из этих дорог. Ты утверждаешь, что ты наш провидец на тропе войны. Ты утверждаешь, что говоришь правду. Иди в Наних Вайя. Вернись оттуда. И мы будем знать, что нам делать. Если ты не вернешься, мы прислушаемся к совету Охраняющих Кости.

«Не делай этого», — хотелось сказать Красным Мокасинам, в памяти которого всплыла картина пылающей деревни уичита, когда злобная сила, сидящая внутри, заставила его убивать.

«Я змей, который пытается не забыть, что он человек, — хотел сказать им Красные Мокасины. — Я проклятое существо, которое пытается делать добро, пока его душа не истончилась и не исчезла. Этот спуск ускорит мой конец, если не погубит меня окончательно. И тогда не будет войны, поскольку то, кем я стану, поглотит вас и огнем сожжет весь ваш народ».

Но Красные Мокасины не мог говорить. Узнай они то, что он думает и кем он может стать, они, скорее всего, попытались бы убить его прямо сейчас. И он промолчал, повернулся лицом к огромному холму, справа от которого простирались воды мрака, и кроны кипарисов закрывали небо, слева стоял стеной сумрачный лес. У самого подножия холма зияло кромешной тьмой маленькое отверстие, пролезть туда мог только один человек.

Красные Мокасины согнулся и протиснулся в него. Лаз вел вниз, это был не вырубленный в камне туннель, а нора в твердой, липкой на ощупь, глиняной глыбе. На дне была вода, вначале она доходила до колен, затем быстро поднялась до пояса, стала по плечи, и вот над поверхностью осталась лишь голова. Тусклый свет за спиной угас, потолок глиняной пещеры сомкнулся с водой.

Красные Мокасины набрал в легкие воздуха и нырнул. Скоро потолок вновь поднялся, и он вынырнул глотнуть воздуха.

Но ни лучика, ни проблеска света… густая тьма.

Сотворить детей Тени, чтобы они освещали путь? Нет. Здесь он не должен привлекать к себе внимание. Он должен держать детей Тени при себе и соблюдать тишину.

Лаз тянулся вперед и постепенно сужался. И хотя казалось, что потолок здесь довольно высокий, Красным Мокасинам пришлось развернуться плечом вперед, чтобы протиснуться.

Он остановился перевести дух и где-то в темноте услышал шорох, словно перебирали по стене лапы огромного паука.

И… доносилась музыка. Издалека, тихое «пам, пам, пам» — барабанили капли воды. Переливчатый звук голосов.

Кольца змея внутри него распрямились, и Красные Мокасины почувствовал, как его кости превратились в раскаленные прутья, готовые, разорвав кожу, огнем вырваться наружу. Долго в темноте его била дрожь, он напряженно пытался удержать в памяти, кто он есть, и твердил: «Я Красные Мокасины. Я чокто. Я не проклятый. Я не пернатый змей».

Он вспомнил своего друга Тага, который в Венеции спас ему жизнь, последние десять лет они были неразлучны. Дружище Таг.

«Таг, который сбежал от меня, который до сих пор прячется от меня».

И на то были причины.

Красные Мокасины вспомнил Горе, ее страдания, ее страстную любовь.

Он вспомнил старика, которого знал в детстве. Всю жизнь старик сражался с духами — и проиграл. Он вспомнил его глаза, пустые, бессмысленные, как семечки тыквы, слюнявый рот, не способный даже пережевывать пищу.

«Я Красные Мокасины. Я не проклятый. Я не проклятый».

Дрожь прекратилась, и он двинулся дальше.

Потолок снова опустился, и ему опять пришлось набрать в легкие воздуха и нырнуть в непроницаемо-черную воду. На этот раз потолок так долго не поднимался, что у него заболело в груди, и он вдруг понял, что плывет вниз, опускается на дно Земли, туда, откуда вышли люди, туда, где некоторые из них остались жить.

Неожиданно он почувствовал поверхность и вынырнул в темноту.

Но не кромешную. Он снова слышал пение и увидел слабые проблески света, он был в пещере, такой огромной, что она не могла вместиться в Наних Вайя. Песня эхом обвивала его, а звон капель оглушал.

Из темноты вышла женщина. Не молодая и не старая, в волосах серебристые пряди. Она походила на женщин чокто, но кожа ее была такой белой, словно она провела в пещере слишком много времени. Тело ее покрывали давно забытые татуировки: лицо и плечи пересекали напряженно перекрученные кольца змей и угрей, тела пантер и панцирных рыб. На ней была юбка-передник и белая накидка из перьев. Женщина перестала петь и посмотрела на Красные Мокасины.

— Ты нырнул слишком глубоко, — сказала она.

— Мне нужно было глотнуть воздуха, — ответил Красные Мокасины.

— Почти никто не может добраться до этого места. Некоторые находят его быстро, но касаются только поверхности, так глубоко проникают очень немногие.

Женщина подошла ближе, и Красные Мокасины вновь почувствовал внутри змея — неожиданный всплеск нечеловеческой злобы, яркая вспышка всепожирающей ненависти.

— А-а, — протянула женщина, — вокруг тебя витает запах одного из моих детей. Я не знала, что смертные умеют это делать. Будь осторожен с ним, он спит в тебе, но он не умер.

— Твои дети? Как тебя зовут?

— Сам дай мне имя. Я мать многих. Я рожаю их в темноте. Говорят, я и вас, людей, родила. Здесь, в темной матке мира. Наверное, так оно и было, а потом Гаштали забрал вас и одел в глину. Мать Мертвых — так меня называют.

— Ты призвала меня сюда.

— Возможно. Я чувствовала, что ты идешь. Мне было любопытно. Сейчас странное время даже для меня. Я здесь слишком долго, и я уже не знаю, что реально, а что нет.

— Кто ты?

— Что значит «кто»?

— Я разговаривал с шаманами из многих племен. Я разговаривал с философами в Европе. Нам известно: когда мы спускаемся сюда, в подземный мир, мы видим здесь не то, что есть, а то, что наши глаза привыкли видеть.

— Да, ваши глаза из глины и могут видеть только глину и все, что из нее сотворено. Но у тебя есть наша искра, иначе ты бы никогда не смог добратьсясюда. Кто я? Я же сказала — мать. Но я не из плоти и крови, как и змей, мой сын, которого ты проглотил. Мы были самыми первыми, которых Гаштали послал в мир, чтобы сотворить его. И когда мы оказались здесь, мы отняли у него этот мир. И Гаштали создал тебя, чтобы вернуть его. Вот поэтому мы по-настоящему боимся тебя, он одел тебя в глину, чтобы забрать от нас, чтобы ты мог делать то, что нам не под силу, он вывернул мир наизнанку и превратил нас в бесплотных духов.

— Я должен драться с тобой, как дрался с твоим сыном?

— Нет. Пусть Гаштали забирает мир себе. Я хочу освободиться. Я хочу… У людей есть слово «искупление». Я хочу искупления. Но ты должен знать, Красные Мокасины, что я одна так думаю. Мой брат — враг мне, и его дети — враги. И мои собственные дети против меня. Мне очень плохо.

— Солнечный Мальчик?

— Да. Он ключ. Но даже я не знаю, как этот ключ повернуть. Он либо гибель, либо спасение.

— Враг ли он мне? Друг ли ты мне?

Женщина пожала плечами:

— Я не знаю. Я хочу, чтобы чокто жили и множились числом. Я хочу, чтобы человечество сохранилось во всем своем многообразии.

— Но как же его сохранить?

— Небо должно быть разбито и составлено заново. И мир, вывернутый наизнанку, нужно вернуть в его изначальное состояние.

— Солнечный Мальчик хочет именно этого. Этого хотел и твой сын, Рогатый Змей, находящийся сейчас внутри меня.

— И, да и нет. Я не знаю конечного ответа, Красные Мокасины. Я лишь надеюсь. И надежда моя огромна. Вы, существа из глины, единственные, кому под силу найти ответ.

— Я найду его. Но ты… ты в опасности, Мать Мертвых?

— Я спряталась там, где меня никто не может найти. Я жду. Только ты и еще один нашли меня. Вы оба смертные. Пройдет время, и враги выследят меня по моим следам, и я умру. Я живу здесь тихо и жду, надеюсь, наблюдаю. Помогаю, чем могу. Некоторые из моих детей сохранили мне верность, но они погибают даже сейчас, когда мы говорим с тобой. Они падают с небес, как погасшие звезды, и мне остается только оплакивать их.

Женщина повернулась к нему спиной.

— Уходи. Не оставляй следов.

— Ты больше ничего мне не скажешь?

— Когда время придет, я буду там, если смогу. Это все. Уходи.

Красные Мокасины неохотно нырнул в воду. Обратный путь показался значительно длиннее. Когда, наконец, он вновь оказался в темном глиняном туннеле, он дрожал и чувствовал себя смертельно усталым, словно ровно семь дней и ночей бежал без остановки.

С трудом, превозмогая усталость, он направился к выходу, туда, где его ждали. Проход сузился, как и раньше, и потолок опустился, сомкнувшись с поверхностью темной воды.

Когда он вынырнул, было по-прежнему темно, хотя должен был быть виден тусклый свет выхода.

Верно, наступила ночь, пока он разговаривал с Матерью Мертвых.

Красные Мокасины пробирался на ощупь, и вдруг руки его коснулись влажной глины, и он все понял. Пока он находился внизу, его товарищи не теряли времени даром. Они замуровали выход.

9 Человек из прошлого

— Неужели за те годы, что мы с тобой не виделись, Бенджамин, ты разучился говорить? — рассмеявшись, спросила Василиса.

Она стала еще краше, хотя в смоляных волосах появилась серебристая прядь, изящно зачесанная на сторону и нисколько ее не старившая. Лицо по-прежнему казалось выточенным из полированной слоновой кости, глаза блестели, как агаты, маленький, чуть вздернутый носик, какой бывает у юных девушек, оставался все таким же задорно привлекательным.

Но он знал, что тело, скрытое от глаз под темно-зеленым платьем, принадлежит зрелой женщине. Он знал это тело, любил его, наслаждался им, когда был безусым юнцом.

— Что же я могу сказать? — наконец выдавил Бенджамин. — Сказать, что я счастлив, потому что вижу тебя живой? Я действительно счастлив, видеть тебя живой. Сказать, что я рад тебя видеть? Я не уверен. Ты предала меня, Василиса.

— Бенджамин! Я спасла тебе жизнь. Неужели у тебя такая короткая память и ты забыл об этом? — Она обеими руками обхватила его руку, Франклин был как парализованный, даже не попытался ее отдернуть. У Василисы были теплые, нежные руки, которым никогда не приходилось работать. — Я знаю, тебе трудно меня простить. Но ты должен признать, тогда это стало для тебя спасением.

Наконец-то Бенджамину достало сил высвободить руку.

— Что вы делаете здесь, госпожа Карева? Полагаю, вы по-прежнему служите русскому царю и мы с вами по-прежнему враги. Вы прибыли сюда в компании со Стерном?

Василиса как-то неловко улыбнулась и встала. Он был поражен, какого она маленького роста. Когда он видел ее в последний раз, ему было всего четырнадцать. Сейчас она выглядела хрупкой и ранимой, ему и в голову не могло прийти, что она может быть такой.

— Стерн… до приезда сюда я с ним не встречалась. Кому я сейчас служу… это очень сложный вопрос. В России больше нет царя. Я… растеряна.

— Вы растеряны? В это с трудом верится, госпожа Карева.

— Когда-то ты называл меня Василисой. Так же ты назвал меня, когда вошел сюда.

— Когда-то я был мальчиком с нежным сердцем. Спасибо, вы мне очень помогли повзрослеть и возмужать.

— Бенджамин, я не хотела причинять тебе боль, это правда. Думаю, ты знаешь это. — Она резко повернула голову. — На руке кольцо, ты женат?

Бенджамин коснулся кольца:

— Да. — Уже почти десять лет.

— Поздравляю эту женщину. Она американка?

— Чешка.

Василиса широко улыбнулась:

— Похоже, я привила тебе вкус к славянским женщинам, мой дорогой.

Бенджамин залился краской, он думал, что давно разучился это делать.

— Я рад, что ты жива. — Голос его потеплел. — Однажды мне показалось, что я видел тебя на одном из русских кораблей…

— Когда в Венеции ты со шведским королем свалился с небес и разбил русский флот? Да, я была там и очень обрадовалась, узнав, что ты жив. Но, как ты помнишь, тогда судьба развела нас. Однако та встреча отчасти послужила поводом прибыть в Америку. Я подумала, что ты стал здесь известным человеком и найти тебя не составит большого труда.

— Но только не в этой колонии.

— Мой долг привел меня именно в эту колонию. И я добралась сюда совсем не тем путем, что претендент и присоединившиеся к нему русские изменники. Меня вело мое сердце, я хотела найти тебя и извиниться.

— В это я не верю, — сказал Франклин, изо всех сил постаравшись придать голосу суровость. — Ты никогда меня не любила.

— Нет, я любила тебя. И я причинила тебе боль. Но приходит время, когда хочется все исправить и сделать жизнь лучше.

— Это правда?

— Да, более того, мне нужна твоя помощь.

— Теперь мне все понятно.

Василиса еще шире улыбнулась:

— Бенджамин, ты действительно вырос. И стал даже более циничным, чем была я в свое время. Я не уверена, что твои грубость и колючесть мне нравятся.

— Отчасти они твоих рук творение.

Она рассмеялась, и он узнал этот смех, чистый и мелодичный.

— Что ж, в таком случае позволь мне говорить кратко и по-деловому. Я могу помочь тебе в борьбе со Стерном и претендентом. Но и от тебя мне потребуется помощь… в научной области.

— Неужели?

— Да. Наши реальные враги, ты знаешь, кого я имею в виду, похоже, сплотились. В России есть ученые, которые помогли им накачать мускулы, и очень скоро мы увидим, как они ими заиграют. Мы должны остановить их, Бенджамин, иначе они испепелят Землю.

— Ты пытаешься внушить мне мысль, что ты предала царя?

— Царь, вероятно, мертв, но я продолжаю служить ему, — с горячностью ответила Василиса, ее голос неподдельно дрогнул. — Я не рассказывала тебе, как я впервые с ним встретилась?

— Никогда. А почему это должно быть мне интересно?

— Он спас мне жизнь. Более того, он дал мне новую, лучшую жизнь. Ни один мужчина, никто не делал этого для меня. Поэтому ты должен верить мне, когда я говорю, что я люблю царя и презираю тех, кто отнял у него трон и страну. И те новые хозяева, которым они служат, которых Исаак Ньютон называл malakim… Мы, объединившись, сможем уничтожить их. Мы можем спастись, Бенджамин. Не позволяй обиде, что ты держишь на меня в своем сердце, лишить твой ум трезвости и здравомыслия. Это принесет вред нам обоим.

— Василиса, ты всегда была великим оратором, но ты никогда не стеснялась вывернуть правду так, чтобы извлечь из этого пользу. Двенадцать лет назад у тебя это прекрасно получалось. У тебя есть доказательства того, о чем ты говоришь?

— Ты снова назвал меня Василисой, — тихо сказала она.

— Ты можешь представить какие-либо доказательства своих слов? — настойчиво повторил Бенджамин.

— Думаю, да. Мы с тобой еще вернемся к этому разговору.

— Лучше давай закончим его сейчас.

— Сейчас я могу предложить тебе только мои слова и себя, — просто сказала она. — Если они тебе нравятся, они твои. Если нет, то тебе придется подождать.

— Я не могу долго ждать, — предупредил Бенджамин. — Но я дам тебе время.

— И не пожалеешь.

Бенджамин вышел, и паж проводил его до маленькой сырой комнаты. Он затосковал по их лесному лагерю, где, по крайней мере, можно было заранее заметить приближавшегося врага.

Он не успел опуститься в кресло, как в дверь тихо постучали.

— Как чувствует себя посол?

— Привет, Роберт. Даже и не знаю, что тебе ответить. Этот день привел меня в полное замешательство.

— Слава богу, нас здесь не арестовали, и это значит, нам здесь рады больше, чем у ковета.

— Возможно, они просто тянут время. Как мы и подозревали, Стерн здесь и настойчиво ведет свою линию. Король утверждает, что присутствие Стерна его не радует, но и мое, похоже, не добавляет ему счастья.

Франклин колебался, сказать Роберту о встрече с Василисой или нет. Вначале он хотел разобраться, что он сам думает по этому поводу, а потом уже выслушивать чужие суждения.

— Сказать по правде, Роберт, все это трагическая ошибка. Эта дипломатия все равно что высохший колодец, да и вода, которую мы ищем, похоже, нам вовсе не нужна. Если бы мы заручились поддержкой ковета и французов, что бы мы имели? Лишнюю тысячу солдат? Возможно. Все это время я проповедовал, что наш истинный враг — обитатели эфира, и что я сделал, чтобы нанести им удар? Ничего.

— Но ты же пришел сюда. Вдруг французы припасли что-то ценное для нас. Разве это не действие? — удивился Роберт.

— Да кто знает, что у них есть. А если и есть, смогу ли я этим воспользоваться?

— Ну, ты же не можешь знать все наперед.

— А почему нет?! Где же наш ум? Нас разделяет не такое уж большое расстояние, но мы почему-то ничего не знали о французах! — В его голосе слышалось раздражение.

— Может быть, я тебе кое-чем помогу. Я тут познакомился с одним из наших французских братьев.

— Членом Тайного союза?

— Разумеется.

— Он открыл себя?

— Нет, он держится в высшей степени осторожно. Нас познакомил Пениго. Парня зовут дю Прац. Он написал историю натчез. Он зашел, пока ты находился в королевской опочивальне. По его словам, у короля тут полно всяких ученых.

— Да, король утверждает, что он большой поклонник науки, — задумчиво произнес Франклин. — Может быть, стоит забросить крючок с наживкой. И может быть, у меня появится надежда защититься от malakim, или, по крайней мере, я приобрету, сведения о машинах тьмы, о которых нам рассказывал Улер. У нас есть еще и сам Улер.

— Ну, вот видишь, возможно, Бог даст тебе то, что нужно.

— И это говоришь мне ты?! Ты же считаешь, Бог не помогает людям в их практических делах. Что за юная квакерша так тебя обработала?

— Юная квакерша здесь ни при чем. Я так рассудил: если Бог затеял все это, то у нас нет никакой надежды на спасение. А если не Он, то Ему тоже, может быть, все это не нравится, и, кто знает, может, Он окажет нам любезность.

— Предусмотрительный и осторожный Роберт!

— Ну а у тебя что хорошего? Ты так и не сказал.

— Да я еще и сам не понял, кажется, старый враг стал нам другом.

— Хм, разве это не ты говорил: «Не ешьте дважды вареное мясо и не водите дружбу с бывшим врагом».

— Не отрицаю, это я говорил, и это хороший совет. Ты готов к ужину?

— Медведя проглочу и не охну.

* * *
Именно медвежье мясо и было подано как основное блюдо — вполне съедобное, хорошо прожаренное и очень жирное. Роберт оставался верным себе и отправлял в рот большие куски медвежатины. Вольтер, отметил про себя Франклин, напротив, вел себя осторожно.

Франклин не хотел даже смотреть в сторону Стерна. Когда его взгляд случайно падал на ненавистного предателя, перед глазами вставал окровавленный призрак брата Джеймса. Более двенадцати лет этот призрак преследовал его: остекленевшие, мертвые глаза на растерянном лице в отблесках горящей типографии. Все это время он считал убийцу брата мертвым.

Но у ковета Стерн объявил, что это убийство — его рук дело. Врал или говорил правду? Это уже не важно, вполне достаточно и того, что он назвал себя убийцей. Достаточно того, что он колдун, что он на стороне врагов Франклина. И Стерн заплатит за все свои черные дела, он, Франклин, об этом позаботится.

И Франклин изо всех сил старался быть непринужденным, шутил и улыбался Стерну и радовался тому, что атмосфера ужина совсем не нравилась человеку в напудренном парике. После первого раунда тостов в честь короля Франклин дал себе волю, он поднял бокал и произнес:

— За мистера Стерна, который оказал нам гостеприимство среди диких просторов Америки. Надеюсь, мне представится возможность отплатить ему с такой же сердечной любезностью.

Компаньоны Франклина — следопыты и аппалачи — поддержали его с превеликим удовольствием, французы — несколько смутившись. Стерн, разумеется, пить не стал, сидел с вымученной улыбкой на лице. Франклин воспринял это как добрый знак, знак того, что французский двор не замышлял ничего дурного за спиной англичан.

Похоже, было, что и у короля настроение улучшилось, он поднял свой кубок и произнес тост.

— За сэра Исаака Ньютона! — воскликнул король. — Он оставил после себя великие научные знания, которые освещают нам путь в такие мрачные времена. И за его великого ученика, которого называют магом Америки, Бенджамина Франклина. Я надеюсь, мсье Франклин будет столь любезен и продемонстрирует нам пару своих замечательных опытов.

Франклин и мечтать не мог о столь положительном повороте дел. Возможно, в конце концов, Роберт был прав, полагаясь на Божий промысел.

— С большим удовольствием, ваше величество. Вы признались, что вы ученый, и я был бы весьма польщен, если бы мы смогли объединить наши усилия в какой-то области. Возможно, позже мы могли бы обсудить это.

Франклин догадался, что ничто иное не могло произвести на короля столь глубокое впечатление, как предложение научного сотрудничества. В глазах короля появился живой блеск.

— Заманчивое предложение, мсье Франклин. Весьма заманчивое.

Этого Стерн стерпеть не мог.

— Ваше величество, — вступил он в разговор, — я должен напомнить, что ваш кузен ждет, и ждет очень давно. Вы обещали дать ответ, когда приедет Франклин, и вот он приехал. Вы намерены и дальше тянуть с ответом? Общение с ним по научным вопросам может только усилить раздражение английского монарха. Я…

Король грохнул кубком о стол, тем самым, прервав речь Стерна. В зале воцарилась гробовая тишина.

— Мсье Стерн, я не желаю говорить о политике в столь приятной обстановке. Это отвратительно и… здесь дамы! У мсье Франклина достаточно такта и воспитания, чтобы понимать это. А ваше поведение меня расстраивает. Что касается моего кузена, так он всегда был властным, самодовольным болваном, и я не желаю, чтобы еще и здесь его беспрестанно возвеличивали. Если он действительно желает показать свое величие, то пусть сам ко мне пожалует.

— Сир, — начал Стерн уже более смиренным тоном, — если бы не этот отвратительный бунт, который отнимает все драгоценное время английского монарха, то он бы лично присутствовал здесь.

— Конечно, присутствовал бы, чтобы есть мой хлеб и пить мое вино, как это десятилетиями делал его отец при дворе моего дяди. А он не желает пригласить меня к себе отобедать?

— Сир…

— Довольно, мсье Стерн. Вас надо заковать в кандалы, чтобы вы не портили нам приятный ужин.

— Ваше величество, вы не сделаете этого.

И снова воцарилась гробовая тишина, на этот раз она затянулась. И вот король поднял палец. В ту же самую минуту из-за портьер появились два гвардейца и положили руки на плечи Стерна.

— Послушайте! — завопил Стерн.

— Заткните ему рот и наденьте на него кандалы, — приказал король. — Пусть в таком виде сидит за столом. И мой кузен не посмеет сказать, что я не оказал должного приема его доверенному лицу.

Повеление короля тут же было исполнено.

— Ну а теперь, мсье Франклин, мы можем продолжить беседу. Меня давно интересует природа цвета. Насколько я помню, Исаак Ньютон в своем трактате «Оптика» приводит описание некоторых опытов с использованием тонкой пленки…

И они говорили об айве, медведях, капусте, но не о политике. На протяжении всего ужина Франклина весьма вдохновлял и веселил вид красного лица Стерна с беспомощно мигающими глазами.

* * *
Ночью ему приснилась Василиса и их первый совместный ужин, она то и дело просила принести ей португальского вина и с каждым бокалом делалась все красивее. Он видел ее обнаженное тело, сплетенное с его телом, и наутро — ее заспанное лицо. А потом внушающее невыносимый ужас небо, когда она похитила его и, как в стальных тисках, держала его руку. Ему снилось притяжение, оно всегда существовало между ними и вселяло уверенность, что она жива. Во сне он любил ее с той силой, с какой только мальчик может любить, впервые узнав это чувство, смешанное со страхом и надеждой, с горечью и нежностью, хрупкой, как снежинка, и такой же недолговечной.

«Неужели?.. — подумал он, проснувшись. — Неужели я до сих пор ее люблю? Любовь не прошла, а лишь затаилась в глубинах сердца?»

Он лежал в темноте и заставлял себя думать о Ленке, о том, что он чувствовал, когда она умирала, о радости, которую он испытывал в ее объятиях, радости прочной и надежной. Конечно, когда они в последний раз расставались, Ленка пригрозила ему разводом…

Глупости. Нужно уснуть и наутро проснуться без всяких мыслей о женщинах. О чем ему сейчас меньше всего следовало бы думать, так это о них. Но когда он снова провалился в сон, ему виделись женщины, и вовсе не в целомудренных обстоятельствах.

* * *
Не успел Роберт тронуть его за плечо, как Франклин мгновенно очнулся от беспокойного сна. В свете фонаря лицо друга казалось неестественно искаженным.

— Что случилось?

— Есть новости из Каролины.

— Кто их принес?

— Не знаю. Мне их передал тот француз, член Тайного союза. Они хотят собраться прямо сейчас.

Франклин сел, потер глаза, разгоняя остатки сна.

— Веди меня к ним, — сказал он.

Пениго ждал за дверью и повел их, повторяя: «Сюда. А теперь сюда».

Снова Франклин шел по лабиринту из комнат и коридоров, наконец, они поднялись по приставной лестнице, откинули люк и оказались на открытом воздухе. Тянуло запахом болота, гниющих отходов и соли. Они следовали дальше за Пениго по грязным улицами и узким переулкам, залитым помоями, пока не остановились у дверей довольно большого дома. Пениго постучал три раза, затем еще три раза, выдержал паузу и снова постучал в том же порядке.

За дверью отодвинули засов, со скрежетом повернули ключ, образовалась щель, в которую высунулась голова:

— Мистер Франклин?

— Собственной персоной.

Дверь открылась широко, и хозяин, пропуская их, отступил в освещенную комнату. На нем были простая хлопчатобумажная рубаха и бриджи, ни шляпы, ни парика, темные вьющиеся волосы стянуты в хвост. Второй мужчина стоял в комнате и куда-то рассеянно смотрел. Он был старше и почти лысый.

— Сэр, я Антуан Симон ле Паж дю Прац, а это мой друг — Андре Пениго. Его сын согласился проводить вас сюда. Мы очень рады видеть вас.

— Я сам могу представиться, — сухо сказал Пениго, протягивая руку.

И тут Франклин понял, что Пениго слеп. Он пожал протянутую руку и сказал:

— Рад с вами познакомиться, и с вами, мсье дю Прац, мне очень понравился ваш трактат об истории и традициях натчез. Надеюсь, вы не прекращаете свою работу и скоро порадуете нас новым трактатом.

Дю Прац улыбнулся:

— Надеюсь, если Богу будет угодно распутать узел наших сегодняшних проблем.

— Проходите, — глухо пригласил Андре Пениго, — оставьте любезности на потом, давайте говорить о деле. Без обид, мистер Франклин, но что вы скажете, если я во время разговора буду держать руку так? — И он прижал руку к сердцу.

Франклин улыбнулся:

— Я задам вам несколько вопросов. Вы искренне признаетесь в любви к человечеству?

— Да, — хором ответили Пениго и дю Прац.

— Следует ли наказывать человека за его рискованные теоретические рассуждения или за соблюдение религиозных ритуалов?

— Нет, — так же хором ответили французы.

— А любите ли вы истину ради самой истины? И готовы ли вы искать ее и, найдя, делиться с другими?

— Да.

— Прекрасно, — сказал Франклин. — В таком случае я предлагаю заседание Тайного союза объявить открытым и с готовностью выслушаю то, что вы хотите мне сказать.

Пениго удовлетворенно кивнул.

— Присаживайтесь, — сказал дю Прац, — могу предложить вина.

— А нет ли у вас чего-нибудь бодрящего — чая или кофе? — спросил Франклин.

— Ни чая, ни кофе у меня нет, но могу предложить вам напиток индейцев, очень бодрит.

— Кассина?

— Да.

— Мы пили его, когда в Каролину из-за океана практически перестали поступать товары. Хороший напиток.

— Ангелика! — позвал дю Прац.

— Да, мсье. — В комнату вошла молодая индианка с подносом, на котором стояли несколько чашек и дымящийся чайник.

Похоже, дю Прац предугадал вкусы гостей, и вскоре они уже все пили черный и крепкий индейский чай. Сильно ощущалась горчинка, к которой Франклин не привык, но это не портило вкуса напитка. Подействовал он почти мгновенно, в голове просветлело.

— Прежде всего, — начал дю Прац, — я должен сообщить, что на мой эфирограф пришло сообщение от Тайного союза.

— Можно взглянуть?

Дю Прац протянул листок. Написано рукой Томаса Нейрна, зашифровано по самому последнему согласованному между ними образцу.

— Расшифровали его? — спросил Франклин.

— Да, это послание всем членам Тайного союза. Оно гласит… — Дю Прац напряженно поморщился. — «Армия Оглторпа полностью разгромлена. Каролина в руках претендента. Нейрн удерживает форт Монтгомери, силы тают, форт скоро падет».

Франклин ждал наихудшего, и вот оно случилось, он опустил голову и закрыл лицо руками.

— Как быстро, — пробормотал он.

Земля разверзлась и поглотила всех, кого он любил. В уголках глаз защипало от навернувшихся слез, он вспомнил солдат форта Моор, они радостно приветствовали его в полной уверенности, что через несколько недель индейские воины и магические приемы Франклина спасут их всех и мир снова встанет с головы на ноги. Сколько их погибло, сколько искалечено, попало в плен, без рук, без ног, может быть проклинающих его.

Господи, и что же стало с Ленкой? Он оставил ее с Нейрном, и, зная ее характер, Франклин был уверен, что она обязательно возьмет в руки оружие и будет защищать форт.

— Все безнадежно?

— Об Оглторпе и Континентальной армии нам ничего не известно. Нейрн считает, что маркграф погиб. Губернатор Нейрн планирует со своими солдатами покинуть форт Монтгомери и через земли аппалачей добраться сюда. Он надеется…

— Что я выполнил свою задачу и заручился поддержкой французов, — мрачно закончил за него Франклин. — Королю Филиппу известно об этом, ну хотя бы частично?

— Скорее всего — нет.

— А скажите, — подал голос Роберт, — как до вас дошло это сообщение, если вот уже несколько месяцев ни ковета, ни король ничего не получали?

Дю Прац вздернул бровь:

— Не могу сказать ничего достоверного о ковета. Но Нейрн выразил подозрение, что многие из его сообщений не достигли цели или, возможно, были перехвачены. И это, последнее, обрывается на полуслове. А что касается короля, то его хорошо… защищают от подобных вещей, и делает это один из его министров. Кто — точно не знаем, только предполагаем.

— Предатель?

— Более всего похоже на заговор. Несколько офицеров и титулованных особ считают, что они могут управлять более эффективно, нежели его величество.

— Не сомневаюсь, что при них будет больше порядка, — сказал Франклин. — Вы, на чьей стороне?

Андре Пениго трубно кашлянул:

— Мы думали над этим вопросом, даже делали ставку на Тайный союз, хотя у нас нет кандидата с достойной трона родословной. Возможно, д'Артакит был бы на этом месте лучше короля, он был здесь во времена губернаторства Бьенвиля и правил городом, когда он еще назывался Мобил. Но каким бы ни был расклад, мы поддерживаем короля Филиппа.

— Получается, д'Артакит — главный претендент на трон?

— Не просто главный, а тот, кому он действительно может достаться, если вы это имеете в виду. Остальные — напыщенные болваны, и я не думаю, что они могли бы перехватывать сообщения прямо под носом у короля. А вот д'Артакиту это удается.

— Тогда он, должно быть, знает, что остатки нашей армии идут сюда, даже если королю это неизвестно. Как он поступит в этом случае?

— Думаем, он что-то наобещал Стерну, а после сегодняшнего вечера тот будет особенно настойчив в своих требованиях. А король, кажется, склоняется больше на вашу сторону. Так что в дальнейшей торговле со Стерном д'Артакит будет использовать это в своих интересах. Если в борьбе с королем Стерн воспользуется достаточно большой силой, то нас здесь ждут значительные неприятности.

— Черт, — выругался Франклин, — сколько в этой дипломатии всяческих хитросплетений.

— А что осталось от нашей армии? — Роберт, как всегда, задавал только практические вопросы.

— Об этом в сообщении ничего не сказано, — ответил дю Прац. — Думаю, они побоялись называть точную цифру на тот случай, если сообщение будет перехвачено.

— Все правильно, — сказал Франклин, залпом допил остатки индейского чая и протянул чашку девушке, за дополнительной порцией. — Разрешите воспользоваться вашим эфирографом?

— Пожалуйста, — ответил дю Прац.

— Попробую связаться с Нейрном и Оглторпом.

— И что потом?

— Посмотрим, чем мы можем им помочь отсюда. Мсье дю Прац, что будет, если д'Артакит предпримет попытку переворота?

— У Тайного союза имеются некоторые ресурсы, но противник значительно превосходит нас числом. Если вы к нам присоединитесь, то есть шанс предотвратить переворот, при условии, что они не начнут с убийства короля. А пока нам только и остается, что все время быть настороже.

— Нет, — возразил Франклин, — мы не можем оставаться в роли наблюдателей. Мы должны действовать.

— У вас есть план?

— Нет. — У Франклина перехватило дыхание. — У вас есть сведения о погружающихся под воду кораблях?

— Да. Но в наших водах они не показывались, хотя их можно ждать в любой момент, если Восточное побережье сейчас для них безопасно…

— Да. — Перед глазами Франклина мгновенно нарисовалась картина. — Да, черт возьми. Они пошлют их на юг в обход Флориды. Возможно, поэтому Нейрн решил покинуть земли аппалачей, у них нет прибрежных фортов. Как вы думаете, когда они будут здесь?

— У вас созрел план?

— Тянуть время, играть на любви короля к науке. Хотя вряд ли мне это удастся, я сам себе помешал. Сегодня за ужином я, конечно же, убедил Стерна, что ему не удастся повлиять на короля. И он предпримет иной маневр. С нашей помощью переворот совершен, и король лежит мертвый в своей постели.

— Вы слишком дали волю воображению, — хрипло урезонил Франклина Андре Пениго. — Разве мы не сказали, что следим за развитием событий? Сегодня ночью король не умрет.

— Хорошо, — сказал Франклин. — Тогда завтра ночью может что-то случиться.

— Это предвидение?

— Скорее обещание.

— Из этого следует, что у вас есть план.

У Франклина вырвался звук, похожий на жалкий смех:

— Пока нет, но будет. Возможно, он окажется таким же безуспешным, как мои последние планы, но я не стану сидеть, сложа руки.

— Браво, — сказал Роберт.

К удивлению Франклина, в его голосе не слышалось привычного сарказма.

10 Эркюль

На третий день, что Адриана провела в постели, к ней явился Уриэль.

— А я думала, тебя нет в живых, — призналась Адриана.

Серафим раскрывал и складывал крылья, многочисленные глаза на крыльях моргали.

— Едва уцелел. Битва тяжелая. Солнечный Мальчик очень силен. Мне удалось ускользнуть от них и спрятаться, но боюсь, что моя следующая встреча с врагом будет последней. Все великие нашего мира начали активные действия, момент приближается.

— Какой момент? Что они задумали?

Уриэль помолчал.

— Ты видела машину тьмы. С ее помощью они уничтожат человечество.

— Судьба человечества для вас не повод, чтобы затевать междоусобную войну. Есть что-то еще. Вы чего-то сильно боитесь и чего-то страстно желаете.

— Гнева Бога и Его прощения.

— Ты лжешь. Что они делают с моим сыном?

— Я сказал тебе то, что мне известно. Как и у тебя, у него есть сила, связующая два мира, мир духа и мир материи. Через него сильнейшие моего мира могут действовать в вашем мире.

— Действовать так, как во времена творения материи, пока Бог не изменил мир?

Серафим замялся.

— Послушай, — продолжала Адриана, — ты же сам мне говорил: чтобы создать конечный материальный мир, Бог должен был его покинуть. Он создал себе подобных, чтобы действовать там, где Он сам не мог, а вы подняли мятеж. Но материальный мир подчиняется природному закону, и Бог, даже находясь вне его, способен был изменить этот закон, не так ли? Чуть-чуть, ровно настолько, чтобы лишить вас способности взаимодействовать с материей. Он лишил этой способности вас, но не людей.

— Все это верно, но не представляет особой важности, — ответил Уриэль. — Сейчас важно то, что мы лишили твоего сына возможности вновь пустить в ход машины тьмы.

— Неужели? — скептически бросила Адриана.

— Тебя пытались убить и тяжело ранили, — напомнил Уриэль.

— Да, не ты один подвергаешься смертельной опасности. Уриэль, почему ты не сказал мне, что все вы — потомки всего лишь двух архангелов?

И снова Уриэль замялся:

— А это имеет какое-то значение?

— Возможно. Ты вредишь мне, когда утаиваешь от меня всю правду.

— У меня нет времени, чтобы рассказать тебе всю правду. Я говорю тебе самое главное из того, что, мне кажется, ты должна знать.

— А если тебя страшит то, что я могу узнать, ты мне этого не говоришь. Да, понимаю.

— Вот и хорошо, что понимаешь.

— Что-то еще хочешь мне сказать? Что-нибудь о моем сыне?

— Нет.

— Тогда оставь меня.

Уриэль исчез, по крайней мере, стал невидимым для Адрианы.

* * *
Через час к ней вошла Креси.

— Как хорошо, что ты пришла, Вероника, помоги мне подняться, мне надо походить.

— Ты еще очень слаба для таких подвигов.

— Рана быстро заживает.

— Это правда, — согласилась Креси. — Ты поправляешься так же быстро, как я когда-то.

— Ты меня в этом обвиняешь?

— Нет, констатирую факт.

— Мне помогли, дали силы выздоравливать так быстро, — сказала Адриана.

Креси кивнула и больше не стала продолжать тему.

— А сейчас мне нужно найти Эркюля.

— Хорошо, я приведу его.

— Нет, не надо. После нападения он избегает меня. Поскольку смерть Ирины на самом деле…

— Ты заблуждаешься. Когда ты спала, он приходил. Но если ты притворялась спящей…

— Все, хватит. Пошли искать его. Дай мне руку опереться.

Креси вздохнула и помогла Адриане подняться.

* * *
Ходьба, вместо того чтобы утомить Адриану, казалось, придала ей силы. Внизу по-прежнему простиралась голая равнина, и только по берегам рек то там, то здесь кучками теснились деревья, жались поближе друг к другу, словно боялись бескрайних просторов.

— Вот мы его и нашли, — сказала Креси.

— Остановись, — прошептала Адриана, — подожди.

На плечах у Эркюля сидел мальчик лет пяти, маленький Эркюль. Они догоняли девочку лет трех, и все смеялись.

— Иди сюда, малышка, или великан съест тебя! — кричал мальчик. — Я великан с двумя головами, меня послал Кощей Бессмертный, чтобы изловить тебя!

Девочка завизжала, когда руки Эркюля обхватили ее.

— Ай, спасите меня! — кричала девочка.

У Адрианы комок подкатил к горлу.

— В другой раз, — пробормотала она, — поговорю с ним в другой раз.

— Поздно, — сказала Креси.

Эркюль посмотрел на них и спустил мальчика вниз.

— Ну, папа! — заныл мальчик. — Ты же обещал поиграть!

Эркюль поцеловал сына в лоб:

— Мы поиграем, Стефан, только позже, хорошо? А сейчас мне надо поговорить с мадемуазель Адрианой.

Дети повернулись и с присущей им непосредственностью начали ее рассматривать. Адриана ожидала негодования малышей, но вместо этого у них округлились глаза.

— Святая Адриана! — воскликнул мальчик.

— Я не святая, дорогой мой, — сказала Адриана. — Я просто женщина.

— Они называют тебя святой, — возразил Стефан.

— Ты знаешь, что случилось с моей мамой? — спросила девочка. — Ты можешь говорить с ангелами. А ты можешь сказать ей, что я по ней скучаю?

— Я, я по… — едва смогла выговорить Адриана.

— Она попробует, Ивонна, — закончила за Адриану Креси. — Я обещаю.

— Спасибо, тетя Никки.

— Ну, дети, бегите. Стив, держи сестру за руку, пока вы не придете к няне.

Эркюль смотрел вслед детям, когда они скрылись из виду, он повернулся к Адриане и Креси.

— Тебе еще рано подниматься, — сказал Эркюль.

— Но как в таком случае я могла увидеть тебя, Эркюль?

— Ты могла послать за мной, — сказал он холодно. — Я твой слуга и должен повиноваться твоим приказам.

— Ты мой друг, и я не хочу тобою командовать. Я хочу, чтобы ты поговорил со мной.

Креси кашлянула:

— Пойду, проверю караул. Эркюль, а ты смени меня на этом посту.

Эркюль замялся, затем кивнул.

— Я присяду. — С этими словами Адриана опустилась на скамейку.

Эркюль неловко топтался на месте, давая Адриане возможность прийти в себя: у нее вдруг перехватило дыхание.

— Я снизил скорость, — сказал он. — Если бы я этого не сделал, то мы бы их уже догнали. Но я боялся, что в твоем состоянии…

— Ты правильно сделал Эркюль. Мне действительно нужно собраться с силами. — Она посмотрела на него многозначительно. — Собрать все, что у меня есть.

— Прости, — сказал он, едва разжимая губы.

— Почему ты избегаешь меня? Почему мы не можем быть друзьями, как прежде?

— Потому что все изменилось. Ирина была мне хорошей женой, хотя я никогда не любил ее. Ее больше нет, и я не могу простить себе, что, возможно, в момент ее гибели я думал о тебе. И теперь мои дети… я их просто обожаю… остались без матери. Я продолжаю любить тебя, а ты все так же не любить. И мне стыдно… стыдно думать, что даже тогда, когда Ирины нет…

— Я люблю тебя, Эркюль, — тихо сказала Адриана. — Я действительно тебя люблю. И сейчас я понимаю, я должна была выйти за тебя замуж и все эти годы быть твоей женой.

Лицо Эркюля исказилось болью.

— Это неправда. Не надо так меня мучить. Наверное, я заслуживаю этого, но прошу тебя — не надо.

— Ты не заслуживаешь жестокости, Эркюль, и тебе не в чем себя винить. Это я во всем виновата. Malakim украли моего ребенка, и я не могла… не могла дать волю своим чувствам, я не хотела терять тебя. Все, кого я любила, умирали.

— Но ты же любишь Веронику.

— Вероника — это совсем другое.

Эркюль не стал спорить.

— Теперь все слишком поздно, не так ли? — помолчав, спросил он. — Теперь это уже не имеет значения. Слишком поздно.

Он повернулся, но Адриана схватила его за руку и крепко сжала ее.

— Не поздно, — сказала она. — Не поздно, а рано. Когда все это будет позади, мы…

— Да, конечно, — ответил он и сжал ее руку.

Они замолчали, и это было не в тягость, так молчат старые друзья, понимающие друг друга без слов.

— Но вернемся к делу, — снова заговорил Эркюль. — Мы идем за армией по пятам. Наши разведчики уверены, что армия Солнечного Мальчика насчитывает несколько тысяч человек, по большей части конных, и много воздушных кораблей. Нас они превосходят и числом, и вооружением.

— И ты не понимаешь, как мы можем вступить с ними в бой?

— Не понимаю. И не только я один. — Снова на лице Эркюля появился хорошо знакомый ей румянец. — В конце концов, бывало, я вел в бой, отряд, когда приходилось семеро на одного, иногда мне везло и случалось выбраться из самого пекла живым и невредимым. Мы должны их победить. Но… в этом, я думаю, нам поможет только чудо, одно из тех, что творят святые.

— Ты мой старый друг, и ты, как никто другой, знаешь, что я не святая, — сказала Адриана. — Но я обладаю силой. И эту битву выиграют не армии. Здесь нужны не военная стратегия и тактика. Я призываю вас всех сплотиться вокруг меня, хранить меня, хотя я и не могу обещать вам победу. — «Мне нужны силы, чтобы убедить моего сына, что я его мать, мне нужно, чтобы он вспомнил меня», — закончила про себя Адриана.

Эркюль пожал плечами и потер кончик своего внушительного носа.

— Мы сделаем все, что от нас требуется. Я простой человек, и последние события сильно сбивают меня с толку, но я понимаю, что эту битву нам нельзя проиграть. И не потому, что я хочу дать возможность моим детям вырасти, и не потому, что хочу быть счастливым завтра. — Плечи его поникли. — Тяжесть войны ломает мне хребет, и не только мне. Но каково должно быть тебе, принявшей на себя всю тяжесть этого немыслимого противостояния.

— В этом-то вся и проблема, — подхватила Адриана. — Мы — ты, я и Вероника — раньше всегда делили все тяготы поровну, а в последнее время каждый играет сам за себя, и оттого стало еще тяжелее.

— Я взвалю на себя все, что ты скажешь, — сказал Эркюль.

Мгновение она смотрела на него, а затем потянулась и поцеловала его в перебитый нос, как делала когда-то, очень давно, когда они только познакомились. По его ответной улыбке она поняла, что и он все вспомнил.

— Ты проводишь меня к моим студентам? — спросила Адриана. — Хочу с ними поговорить.

— Конечно, мадемуазель, с удовольствием.

11 Вниз по течению

Оглторп, едва сдерживая подступившие слезы, смотрел, как пламя охватывает дом.

— Зачем было поджигать? — тихо спросил Парментер, на его простом, грубом лице играли красные отблески пламени. — Пушки портить, колодцы отравлять — это понятно. Но дом-то, зачем палить?

— Ничего нашего им не достанется, — ответил Оглторп. — Ничего. Если, в конце концов, мы проиграем эту войну и Азилия превратится в прах, то наши враги не будут сидеть в доме, построенном моими руками.

— А что с советом?

— Да, сейчас иду, но вначале нужно было сделать это.

— Показать пример?

— Да.

«И сделать меня совершенно свободным», — закончил про себя Оглторп.

Вытравить идею освободить Азилию — нельзя… Это невозможно сделать. Однажды он построил дом, значит, он сможет построить новый. Но сейчас ему нужно выиграть великую войну, и шансы выиграть у него скудные. Привязанность к маркграфству будет только мешать.

* * *
Зал заседаний в форте Монтгомери был построен три года назад, старый сгорел, пожар тогда чуть не перекинулся на другие здания, он угрожал охватить весь город. Оглторп никогда не забудет ту ночь: перепачканные сажей лица, длинные вереницы мужчин и женщин, передающих друг другу ведра с водой. А затем новое строительство и торжественное открытие. В Азилии часто устраивались праздники.

Присутствовавших на совете было мало, многие умерли, а выбирать новых членов совета времени не было. Оглторп поднялся и откашлялся. Но прежде чем он успел произнести первое слово, встал Роберт Тафт.

— Что вы хотите сказать, мистер Тафт?

— Лишь то, маркграф, что мы очень рады вас видеть. Мы тут было упали духом, а с вашим возвращением приободрились. Думаю, со мной все согласятся, если я скажу, что вы можете на нас рассчитывать.

— Напрасно вы так думаете, мистер Тафт! — выкрикнул какой-то мужчина с красным лицом и в грязном напудренном парике. — Мы за эту войну не голосовали! Мы должны быть с претендентом, а не воевать с ним. Он наш король, помазанный Богом, а все наши беды и несчастья вот из-за этого человека. — Он показал пальцем на Оглторпа.

Оглторп вздохнул, распрямил плечи и потер руки, затем снял шляпу и положил ее на стол, обвел взглядом собравшихся людей. Раньше все эти люди доверяли ему.

— Кто еще придерживается такого же мнения, что и мистер Прескотт? Кто еще считает, что я втянул вас в несправедливую войну?

Если отбросить колеблющихся и воздержавшихся, то таких оказалась почти половина. Оглторп мрачно усмехнулся:

— Боюсь, что после моих слов число сторонников мистера Прескотта возрастет. А я хочу поведать вам суровую и неприглядную правду. Во-первых, мы с вами ведем войну с претендентом и его дьявольскими союзниками. Если вы думаете, что можете заключить с ними мирный договор и жить свободно, если вам вообще позволят жить, то вы весьма наивные люди, поскольку не знаете того, что знаю я, но я не стану вас разубеждать. Оставайтесь здесь и ждите претендента и его армию. Но я — маркграф и командующий Континентальной армией.

— Ты эту армию уничтожил! — выкрикнул со своего места Прескотт.

— Если вы считаете, что я ни на что не годен, то низложите меня, заберите у меня подчиненных мне людей, если получится, мистер Прескотт. — Оглторп нацелил на Прескотта палец. — Пока мы проливали кровь и умирали, где были вы? Вы и все воздержавшиеся, кто готов на брюхе ползти навстречу претенденту и отдать все, за что мы боролись. Вы были на плантациях, набивали животы жирной свининой и кукурузой!

— Я не брошу свою семью в окружении рабов, да еще в такое неспокойное время! И вам это хорошо известно!

— Бок о бок со мной сражалось много плантаторов, я оставил без присмотра свой дом и все свое хозяйство.

— Но у вас же нет рабов.

— Верно, но они есть у Уильямса, упокой Господи его душу, у Томаса Джеральда… — Оглторп нахмурился, перед глазами всплыли картины их смерти, он тряхнул головой, отгоняя воспоминания. — Неважно. Я даю рабам свободу. Рабы делают свободного человека слабым. Рабы ослабили и маркграфство, и вы служите тому доказательством.

Поднялся гвалт.

— Вы не можете этого сделать! — визгливо закричал Джошуа Морнер. — Они наша собственность!

— Так помешайте мне. — Оглторп сказал это таким холодным и спокойным тоном, что шум сразу стих. Кричавшие остались сидеть или стоять с разинутыми ртами, а он продолжал: — Мы должны освободить рабов, и тогда они будут сражаться на нашей стороне, а не против нас. Свободный человек воюет за свои интересы, а сейчас в наших интересах разбить армию претендента.

— Все это глупости!

— Сейчас твои люди набирают солдат среди рабов; Им уже объявлено об их освобождении, а также об освобождении их семей.

— Да они все разбегутся!

— Кто-то пустится в бега, а кто-то нет. Самые умные останутся, потому что бежать по большому счету некуда. Когда придут «красные мундиры», чтобы согнать вас с ваших плантаций, вы не найдете ни одного раба, кому можно было бы дать в руки винтовку защищать вас.

— Как же так, вы только что сказали, что мы собираемся воевать с армией претендента?

— Да, но не здесь, не в форте Монтгомери. — Оглторп выдержал значительную паузу. — Мы будем воевать не на территории Азилии. Сегодня же мы выступаем в сторону земель аппалачей, там мы найдем безопасное место для женщин и детей. Солдаты под командованием губернатора Нейрна отправятся маршем в Нью-Пэрис. У меня же иная миссия.

— А что станет с Монтгомери?

— Я сожгу его. А вы в свою очередь должны сжечь свои плантации. Моя уже сгорела.

— Сжечь Монтгомери? — взвизгнул Прескотт. — Вы превышаете свои полномочия, Оглторп. Во всем!

— Полномочия? Сейчас военное время. Все мои полномочия в моих ножнах. Не хотите ли испытать их на своей шкуре, сэр?

Прескотт сник под пристальным взглядом Оглторпа.

— Но… сжечь дом, освободить рабов… это же полное разорение!

— Вы уже разорены, глупый осел! — крикнул Оглторп. — Это произошло в тот самый момент, когда армия дьяволов ступила на землю Америки. И мы будем драться, пока не изгоним их или пока все не падем мертвыми. То, что я не могу спасти, я сожгу, чтобы врагу ничего не досталось. А сейчас, джентльмены, я не прошу вас любить меня или верить в Бога. Вы просто должны следовать за мной или погибнуть здесь. Вы не маленькие дети, вы мужчины. Так будьте ими, или Бог проклянет вас.

С этими словами Оглторп поднялся и покинул тускло освещенный зал заседаний.

* * *
Парментер нашел Оглторпа на обрывистом берегу реки, маркграф задумчиво смотрел вниз на воду.

— Они с вами, сэр. Вы победили.

— Все?

— Прескотт и ему подобные не в счет. Кто-то, конечно, останется. Некоторые решили не отпускать своих рабов, остальные этим очень недовольны. Так что в вашей армии значительное пополнение. Они любят вас, сэр.

Оглторп посмотрел на Парментера с неподдельным удивлением:

— Правда?

— Да. Конечно, обошлись вы с ними сурово. Но сколько раз вы вставали на защиту их интересов?! Вначале был Хоу, затем проклятые испанцы, Каролина… И каждый раз вы одерживали победу. Если бы не вы, то и маркграфства бы не существовало, это ясно как божий день.

— С сегодняшнего дня его не существует.

— Сэр, маркграфство всегда будет там, где будете вы.

Оглторп кивнул и вдруг удивленно воскликнул:

— Первая хорошая новость за последнее время! Капитан Парментер, посмотри вон туда.

За рекой, у самой кромки леса, стояла армия. И солдаты были не в красных камзолах.

— Провалиться мне на этом самом месте! — воскликнул Парментер. — Это Мартин из Северной Каролины и, если я не ошибаюсь, с ним индейцы из племени чероки.

— Ты, капитан, не ошибаешься, это Мартин и чероки.

— Как они догадались прийти сюда, если все сообщения перехватываются?

— Не знаю, но я очень рад их появлению. — Оглторп нахмурился. — И с какой осторожностью, не поднимая шума, они сюда добрались. Найди лодку, хочу поговорить с Мартином.

— А вот с вашей стороны это неосторожно.

— Найди лодку.

* * *
Оказалось, Мартин вот уже почти месяц шел за ним следом на расстоянии всего в несколько дней.

— Я очень спешил и надеялся встретиться с тобой в верховьях Окони, где наши друзья, чероки, слышали отзвуки боя. Но мы все же опоздали и нашли там только горы трупов в красных камзолах и разбившиеся дьявольские воздушные корабли. В последнем сообщении, что мы получили, нам приказывали, если на севере дела станут совсем плохи, отступать в Азилию, по всей видимости, и вы сюда же направились. Мы думали, наша помощь вам не помешает.

— Да, мы бы от нее не отказались, — усмехнулся Оглторп. — Но мы с вами едва не разошлись и здесь.

— Да?

Оглторп изложил свой план.

— Маркграф, у меня почти две тысячи человек — бойцы из Виргинии и обеих Каролин, значительное число воинов чероки и даже окони, которые вышли из состава Коветы. Вы уверены, что не стоит удерживать этот форт?

— Уверен. Map был дураком. Хороший генерал с алхимическим оружием русских сумел бы захватить Монтгомери за считаные минуты. Мы не можем сидеть на одном месте, мы должны двигаться, производить атаки и отступать. Мы должны трепать их, как стая волков треплет стадо буйволов. Нейрна задержали здесь только его гражданские обязанности, он уже готовился выступить маршем, когда Map осадил форт.

Оглторп не знал, смог бы он принять такое решение несколько дней назад. Но сейчас, когда от его плантации остались только дымящиеся головешки, решение далось легко.

Положение дел выправилось, но сейчас им нужно было спасти от разгрома армию шведского короля. Это значило, что они должны выступать немедленно и двигаться очень быстро.

— Пойдем, — сказал Оглторп Мартину, — время не терпит, нужно отдать распоряжения.

* * *
Амфибия Оглторпа с сотней человек на борту вышла на следующее утро. Великий исход начался. За ним последовали под командованием Мартина и Нейрна четыре тысячи солдат и обоз из пяти тысяч раненых, женщин и детей. Конечно, половину из четырех тысяч составляли негры, которые никогда раньше не держали в руках оружия. И Оглторп, хотя и говорил с полной уверенностью, не особенно доверял вооруженным неграм-рабам, недавно получившим свободу. На негров можно было возложить рытье окопов, строительство редутов и приготовление пищи. И только немногим следовало давать в руки оружие.

На месте Монтгомери остался огромный столб дыма и огня.

— Генерал, пора спускаться.

Оглторп посмотрел на Маккея, чья голова торчала из люка амфибии, которую они назвали «Азилийский Молот».

— Сейчас, — ответил Оглторп, пытаясь придумать причину, чтобы еще какое-то время оставаться на поверхности. Но надо было спускаться. С максимальной скоростью лодка могла двигаться только под водой. А скорость сейчас была главным условием их успеха. — Дай пройти.

Оглторп ступил на спину водного чудовища и, приняв уверенный, спокойный вид, начал спускаться по маленькой деревянной приставной лестнице.

Внизу пахло человеческим потом и машинным маслом. А еще сильнее пахло серой, которой его солдаты выкуривали отсюда русских. И было ужасно тесно. Мостик был размером с гребную шлюпку, и сейчас на нем стояли четыре человека. Деревянная переборка отделяла мостик от остальной части амфибии, и Оглторпу казалось, что его втиснули в маленький ящик.

От паники у него перехватило дыхание, усилием воли Оглторп заставил себя сделать вдох. Он никогда не любил замкнутого пространства. Никогда. Однажды кузен запер его в буфетной, и он просидел там несколько часов. Когда его нашли, его руки были разбиты в кровь.

Оглторп сосредоточился на окружавших его предметах. Самыми примечательными здесь были окна — закрепленные болтами пластины из алхимического стекла, точнее, из особого сплава прозрачного металла. Сквозь окна Оглторп видел желтовато-мутную воду Алтамахи, но природа сплава была такова, что его в эти окна никто увидеть не мог. Иногда серебристым росчерком мелькала рыба, и больше ничего. Окна не расширяли перспективы и не уменьшали чувство дискомфорта. Более того, Оглторп не умел плавать, и мысль о том, что он со всех сторон окружен водой, добавляла неприятных ощущений.

— Как он работает? — спросил он у Маккея, стоявшего у рулевого колеса, размерами чуть меньше обычного корабельного.

— Соединяется с рулем, — ответил Маккей и указал на длинный рычаг с несколькими метками. — И это приводит лодку в движение.

— Каким образом?

— С помощью колес с педалями, вы видели их у лодки сбоку.

— А что заставляет колеса вращаться?

— Демон, сэр.

— Да, но как?

— Не знаю, знаю только, что лодка плывет.

— Где демон?

— Там, если хотите с ним познакомиться.

— Хочу.

Они прошли за переборку, в этой части амфибии было две палубы: верхняя, где хранились припасы, и нижняя, где в тесноте размещалась команда в сто человек.

— Привет, ребята, — сказал Оглторп, проходя мимо солдат, ставших матросами. — Хорошо устроились?

— Да, сэр! — ответил хор голосов.

В центре нижней палубы возвышался металлический цилиндр, довольно большой, чтобы обхватить его руками. От цилиндра к бортам амфибии шли два мощных вала, которые и вращали наружные колеса. Внутрь цилиндра вела маленькая дверь. Маккей вынул из кармана ключ и открыл ее. На них уставился огромный красный глаз.

— О господи, — вырвалось у Оглторпа.

Он быстро отвел взгляд в сторону, но любопытство победило.

На самом деле это был не глаз, а больших размеров шар из полупрозрачного материала, светившийся красным светом с черной точкой в центре, очень похожей на зрачок. Оглторп видел похожие шары, они управляли русскими воздушными кораблями.

— Вот этот шар каким-то образом вращает валы. И он же опускает нас под воду?

— Нет, сэр, для этого используется балласт, как и на обычных кораблях, но только его требуется очень много. У этой лодки очень большой трюм и умные насосы, с их помощью ребята освобождают трюм. Они отказываются работать, если мы слишком глубоко опускаемся, хотя… если мы все же опускаемся на большую глубину, то мы должны избавиться от твердого балласта, который потом можно восполнить.

Оглторп покачал головой:

— Хитро придумано, жаль только, что вместо нормального двигателя демона посадили. Почему бы паровой котел сюда не поставить?

— Думаю, от работы котла на поверхности появятся пузыри и лодку легко можно будет обнаружить.

— А я думаю, что вода поглотила бы пар, как жидкость, — возразил Оглторп. — Скорее всего, русские привыкли полагаться на демонов, как наши плантаторы на рабов. И согласись, это делает их уязвимыми.

— Ну да, в какой-то мере, сэр. Только эта лодка не уязвима. Как раз напротив.

— Ты имеешь в виду огнеметы?

— Есть и еще кое-что. — Маккей подмигнул. — Столько бомб! Стоит снять крепления, и они всплывут на поверхность.

— Ты хочешь сказать, что можно подобраться под военный корабль и…

— И выпустить бомбу. Держу пари, корабль получит такую большую пробоину в днище, что тут же уйдет на дно.

— Замечательно. А что, если мы столкнемся с точно такой же амфибией?

— Русские сказали, что против подводных кораблей у них нет оружия. Они считали, что у их противника нет ничего подобного.

— Теперь есть. Но нам, со своей стороны, надо подумать над этим.

— Мы всегда можем сбросить бомбу на амфибию, если всплывем над ней.

— Я тебя так понял, что бомбы могут только подниматься вверх.

— Если заткнуть отверстия с воздухом, то они пойдут ко дну.

— А каким образом бомбы сбрасываются? Через палубный люк?

— А! — усмехнулся Маккей. — Я не показал вам еще один люк. Пойдемте сюда.

Он прошел еще несколько футов вперед, опустился на колени у круглого металлического винта, очень похожего на тот, что закрывал люк смотровой башни, и начал его откручивать.

— Маккей! — обеспокоенно крикнул Оглторп. — Ты же воды напустишь!

— Нет, сэр. Это если и верхний люк открыть, тогда только вода начнет поступать внутрь.

— Объясни, ради всего святого, что ты делаешь?

— Вот смотрите.

Он снял крышку люка, внизу была вода. Она бурлила, но внутрь лодки не поступала.

— Как так, получается? — удивился Оглторп.

Маккей опять пожал плечами:

— Не знаю, сэр, но лодка плывет. Оглторп признал бесспорный факт.

— Плывет, — сказал он после минутного молчания. — Но можно ли полагаться на ее безопасность? Ну, например, сбросим мы бомбу на лодку, которая под нами, но и они могут выпустить бомбу нам в днище?

— Могут, конечно, но противник-то вначале будет думать, что мы свои.

— Но только вначале, — согласился Оглторп. — Нам нужно еще какое-то оружие или военная хитрость.

— Тут есть еще и пушки, которые стреляют под водой. В общем-то, неплохо стреляют, хотя вода начинает сильно бурлить, и от этого снаряд может уйти в сторону. Но на близком расстоянии это не страшно.

— Получается, можно стрелять изнутри лодки?

— Да, хотя прицеливаться нельзя. Нужно маневрировать, чтобы снаряды знали, куда лететь.

— Ясно. Все не так плохо, как я думал. Хотелось бы, чтобы Франклин взглянул на это подводное чудо, он мог бы изобрести нечто подобное, что было бы нам весьма полезно.

— Ну конечно, — поддакнул Маккей. — Только его нет с нами.

— Верно, дружище. — Оглторп похлопал Маккея по спине. — Так что придется самим справляться с тем, что есть в нашем распоряжении. Так что давай поднимать паруса, или, лучше сказать, запускай машину, даже и слова-то нужного не подберешь для этого изобретения.

— Слушаюсь, сэр.

Несколько мгновений спустя Оглторп, стиснув зубы, стоял у штурвала и смотрел в окно на мутные воды Алтамахи.

12 Убить солнце

Красные Мокасины стоял в воде и размышлял. Может быть, он сбился с пути? И это совсем не тот лаз, через который он сюда проник?

Но нет, глина свежая и еще хранит запах человеческих рук, он чувствовал этот запах.

«Кто подал эту мысль, с которой они все согласились?»

Кровожадное Дитя и Красная Краска имеют влияние, но не настолько весомое. Минко Чито не мог предложить такое. По всей вероятности, предложение исходило от жрецов Онкала, Охраняющих Кости. Только они могли увидеть то, что он скрывал у себя внутри, и почувствовать опасность. Или, возможно, Охраняющие Кости поверили в божественное могущество Солнечного Мальчика. Он нанес им первый удар — послал зачаровывающие сны. Видения заставили Охраняющих Кости склониться перед его сиянием и чистотой.

Хорошо. Но жрецы Онкала не знали, насколько силен Красные Мокасины. Они не знали, что ему не составляет труда пробить этот рукотворный завал. Он собрал силы. В темноте послышался шорох колец на хвосте гремучей змеи.

Нет, это не кольца шуршали, змей шипел ему в самое ухо. Сейчас в глазах тех, кто его замуровал, он выглядел бы монстром. Впрочем, таковым они его и считали.

И Красные Мокасины сел, он сидел в темноте и размышлял, вспомнил то, что сказала ему Мать Мертвых. Вспомнил о норе, которая вела к тому месту, где она пряталась.

Красные Мокасины ссутулился и стал пробираться назад к подземному туннелю. Он несколько раз глубоко вдохнул и нырнул в воду, стараясь не обращать внимания на назойливое жужжание шершней в голове, на ящериц, скользивших по плечам, на скорпионов, угнездившихся между пальцами ног, на голос, внушающий разрушить завал и убить обидчиков, создать детей Тени, пропитанных кровью и ядом, чтобы они проникли в неустойчивое сознание людей, склонное к предательству.

Красные Мокасины плыл, ощупью находя повороты, но не те, которыми он пользовался раньше, когда стремился к центру подземного мира. Очень скоро он нашел тот, что вел вверх. Чем дальше он плыл, тем более прямым делался туннель, пока не стал вертикальным. Его тело налилось тяжестью, руки парализовало. Казалось, будто кто-то держал его за ноги и тянул вниз. Он дернул ногами, но они словно прилипли друг к другу. Он ухватился руками за стену и попытался подтянуть себя, но руки не слушались, и он начал тонуть.

Ноги не разъединялись, одна за другой прилипли к телу руки. Что-то продолжало тянуть его вниз, звало по имени, но это было не его имя, хотя и очень знакомое.

«Отец», — подумал он, и перед ним разверзлось звездное небо, безграничное пространство за пределами мира, его обуяла безудержная радость, смешанная с ужасом.

Вниз. Все кончено. Он потерялся. Слишком долго пробыл в подземном мире.

«Нет. Я — водяной паук, скороход. Я — зимородок, ныряю глубоко и всегда возвращаюсь. Я слова под черной краской, земляной холм над могилой. Я — Красные Мокасины, дом с большим числом комнат, но я — КРАСНЫЕ МОКАСИНЫ!»

И он вынырнул из воды, глотнул густого, горячего, влажного воздуха; свет пробивался сквозь кроны высоких кипарисов. Он вынырнул у истоков реки чокто, Жемчужной реки. Он долго лежал на поверхности, глядя между деревьев на подмигивавший ему желтый глаз Гаштали.

— Спасибо, Гаштали, — пробормотал Красные Мокасины. — Укрепи силу моего духа. Сохрани во мне Сакральный Огонь — нерастраченным, хотя бы до тех пор, пока я не спасу твой народ.

Рядом кто-то насмешливо хохотнул, Красные Мокасины узнал голос и резко повернулся;

— Ну, здравствуй, глотатель змей, — сказал скальпированный воин.

Он сидел на трухлявом стволе поваленного кипариса, глаза его горели. На нем были боевая раскраска и татуировки, какими обычно украшают себя воины, а вокруг головы, там, где была снята кожа, тянулась широкая полоса шрамов.

— Не сейчас, — отозвался Красные Мокасины.

— Но скоро, очень скоро! — гортанно выкрикнул скальпированный воин. — Ты присоединишься к нам.

— Этому не бывать.

— Ты молился Гаштали. Творцу. Глазу-солнцу. Ты помнишь, для чего тебя сотворили?

— Меня не сотворили. Я был рожден от мужчины и женщины.

— Рогатый Змей был сотворен из человеческого существа для того, чтобы убить солнце, нанести ему смертельный удар. Ты разве не знал об этом?

— Да, я знаю, есть такая легенда.

— Эта легенда о тебе, Красные Мокасины. Исполняй назначенную тебе роль.

— Думаю, в первую очередь мне надо убить тебя.

— Твои друзья наблюдают за тобой, — сказал скальпированный воин и показал куда-то.

Красные Мокасины посмотрел в ту сторону, куда он показывал. Когда он вновь повернул голову, скальпированного воина уже нигде не было.

Но остались произнесенные им слова: «Убить солнце». Неужели именно это он должен сделать? Его создали, чтобы нанести смертельный удар. Стрела может убить того, кто ее сделал. Может убить.

— Спасибо, Гаштали, — повторил Красные Мокасины. — Я поделюсь с тобой табаком, когда он высохнет.

Красные Мокасины нашел Минко Чито, Охраняющих Кости и всех остальных сидящими у замурованного входа в Наних Вайя. Красные Мокасины окутал себя хошонти и подошел к ним сзади незамеченным.

— Как, интересно, он выберется оттуда? — сказал он, разгоняя хошонти.

Они повернулись, как по команде, с широко раскрытыми от удивления глазами, не удивились только двое из Охраняющих Кости. Они лишь кивнули.

— Ты избранный, — сказал старший из них.

— Он избранный, — повторил Минко Чито.

Старый вождь кивнул, лица у Кровожадного Дитя и Красной Краски перекосились, но они промолчали.

«Действительно, — подумал Красные Мокасины, — я избранный. Но возможно, не для того, о чем вы думаете».

Они вернулись в деревню и начали готовиться к войне.

13 Демонстрация чудного и курьезного

На следующее утро Франклин нашел Улера играющим в карты с придворными, — похоже, ему это занятие очень нравилось.

— Ну конечно, мистер Франклин, если дамы не будут на меня в обиде.

Одна из дам искоса посмотрела на Франклина:

— Мы не обидимся, мсье, на вас, но можем обидеться на вашего обладающего магическими способностями друга. — Недовольство на ее лице сменилось улыбкой. — И простим его только в том случае, если опыты, которые сегодня вечером он собирается демонстрировать, будут необыкновенно забавными.

— Надеюсь, они вам понравятся, — сказал Франклин. — И мсье Улера я украду у вас всего на несколько минут. Видите ли, при его болезни ему время от времени требуется подышать свежим воздухом, но он все время об этом забывает, и я вынужден о нем заботиться.

— Надеемся, его болезнь не заразна.

— Единственное, чем можно заразиться здесь, так это восхищением вами, мадам, — ответил Франклин.

* * *
— У тебя хорошо, получается, быть придворным, — заметил Улер, когда они вышли на террасу. — Кажется, у тебя была возможность в этом поупражняться?

— Да, была, — признался Франклин. — Я усвоил много полезных уроков.

— Ты оторвал меня от приятного занятия, чтобы снова задать мне несколько вопросов, не так ли? И дело очень важное, если ты вынужден забыть о том, что ты мне не доверяешь.

— Ты хорошо разбираешься в людях, — сказал Франклин. — И в этом мне нужна твоя помощь.

— Слушаю.

— Скажи мне, ты знал, что Стерн колдун?

— Я узнал об этом только вчера, когда увидел его. До этого я никогда не слышал его имени.

— А он твое слышал.

— Разумеется, он более осведомленный человек, нежели я. Это твой единственный вопрос?

— Нет. Мой вопрос следующий: знаешь ли ты, как мне заставить его показать свою истинную природу?

— А разве у тебя для этого нет никаких приборов?

— У меня есть прибор, который определяет колдуна, стрелка, показывает в его сторону; прибор практического применения, и он не может произвести демонстрационного эффекта. Мне нужно, чтобы его malakus стал видимым и вся его сущность стала очевидной для всех.

— В таком случае попытайся его убить.

— Во время ужина? У всех на глазах?

— Но ты же, кажется, именно этого и хочешь.

— Не совсем. Допустим, я нацелю на него пистолет, и ничего не произойдет. Таким образом, я лишусь того расположения, которое я здесь снискал.

— Если угроза для жизни будет действительно велика, malakus обязательно появится по желанию Стерна или даже против его воли. Это единственное, что я могу тебе предложить.

— Но стража может, например, наброситься на меня раньше, чем появится malakus, и тогда провал. Нет, я не могу так рисковать.

— Прости, не знаю, чем тебе помочь.

Франклин задумчиво кивнул:

— Но я должен показать, кто он есть. Должен быть какой-то способ. Спасибо, мсье Улер… не смею вас больше задерживать.

— Могу вернуться к приятной компании?

— Конечно.

Как только Улер скрылся из виду, вернулись сомнения. А что, если это уловка? Улер сговорился со Стерном, чтобы поставить Франклина не просто в идиотское положение, достойное осмеяния, но и сделать из него убийцу?

Был еще один способ. Опасный, но не опаснее того, чтобы во время тоста вскочить и выхватить пистолет. И все же стоит попробовать.

До встречи с королем в его распоряжении оставался всего один час. И коль он решился на это, то должен любым способом успеть все организовать за этот короткий срок.

* * *
В лаборатории Франклин оглядывался, не скрывая изумления. Лучшей лаборатории не мог желать ни один ученый, на время он даже забыл обо всех своих бедах и треволнениях. Лаборатория, разительно отличавшаяся от безобразного дворца, располагалась в отдельно стоявшем здании, окруженном по-осеннему поблекшим садом. Она была просторная и светлая, чем напоминала павильон. Стеллажи, вопреки ожидание ям Франклина найти там всяческий вздор, заполняли приборы всех мастей и назначений, какие только можно было представить. В стеклянных шкафах аккуратными рядами стояли баночки и скляночки со всевозможными химическими препаратами.

И все это великолепие покрывал толстый слой пыли.

— Эта лаборатория вас устроит?

— Устроит? Ваше величество, я еще никогда в жизни не видел столь великолепно оборудованной лаборатории, даже когда был учеником Исаака Ньютона. Позвольте узнать, она так оборудована по вашему личному указанию и при вашем непосредственном участии?

— Разумеется, — с гордостью признался король. — До того момента, когда Париж окончательно пал, я практически всю Академию наук погрузил на повозки и в фургоны, которые и доставили все эти сокровища на снаряжаемые мною корабли. И сколько усилий пришлось приложить, чтобы привезти их сюда в целости и сохранности. — На мгновение лицо короля сделалось горестным. — Сейчас я понимаю, что нужно было погрузить на корабли больше продовольствия и других, жизненно необходимых вещей. Тогда я не знал, как плохо живется в Новом Свете. Я поступил тщеславно, о чем сейчас сожалею.

— Но, сир, в этой лаборатории спасение от многих ваших бед! Я могу сделать вам машину, дающую манну, например, и вы сможете накормить всех голодных. Честно говоря, я удивлен, много лет назад я послал такую машину Бьенвилю в знак нашей дружбы.

— Да, у нас она есть, но со временем машина вышла из строя. И никто не смог ее починить, а я был слишком горд, чтобы признаться в этом англичанам. А вы действительно можете сделать для нас новую?

— Управлюсь за несколько дней, если вы дадите мне пару помощников.

— Буду вам очень признателен. — Король задумался. Франклин видел, как он взвешивал все «за» и «против». — Я дам вам и вашим людям свободу передвижения по дворцу и прилегающим территориям. Вы также можете распоряжаться лабораторией. Молю вас, не злоупотребляйте моим гостеприимством.

— Уверяю вас, ваше величество, мы будем предельно деликатны. Но могу ли я вас спросить, означает ли это…

— Я еще не решил, присоединюсь ли я к вашему мятежу или нет, мсье Франклин. Меня одолевают сомнения. Более того, я слышал, что дела у ваших сторонников совсем не блестящие.

— А что именно вы слышали, ваше величество? Я лишился эфирографа, когда ковета захватили нашу делегацию.

— Вы получите один в ваше распоряжение, вы же имеете право пользоваться плодами своего труда. А что касается положения англичан, то Стерн сказал, что ваша армия полностью разбита, уцелевшие разбежались и плутают где-то по землям индейцев.

Франклин ждал, что еще скажет король, но, похоже, его сведения были исчерпаны. Он не знал, что остатки армии маршем движутся к Нью-Пэрису, надеясь на дружеский прием. Или, может быть, знал?

В любом случае если король молчал, то и Франклин не собирался об этом ничего говорить. Не пришло время рассказывать о Тайном союзе, при сложившихся обстоятельствах его легко сочтут за шпионскую организацию.

После паузы король продолжал, но уже в ином духе:

— Если вы в итоге решите искать здесь убежище, я с удовольствием вам его предоставлю, независимо от того, совпадает это с желаниями моего кузена или нет. Если ничего экстраординарного не случится, то мое обещание будет исполнено.

Франклин увидел шанс и решил им воспользоваться:

— Сир, если бы дело было только в этом, но, к сожалению, победа Джеймса несет несчастья нам всем, и мое благоденствие зависит от победы Джеймса в той же степени, что и ваше. Вы позволите, ваше величество, высказать несколько предложений?

— Разумеется.

— Ваши оборонительные сооружения, сир, боюсь, они не достаточно крепкие, чтобы выдержать серьезный удар со стороны военной силы вашего кузена. Вы, несомненно, слышали о подводных кораблях, которые он привел в Каролину. А вы уверены, что один из таких кораблей не лежит на дне вашей гавани?

— Ну что вы, нет, конечно.

— А воздушные корабли? У вас нет никакой от них защиты, равно как и от других видов дьявольского оружия, изобретенного в России за последнее десятилетие. Я могу помочь вам с этим.

— Действительно можете?

— Да, ваше величество. Я думаю, вы понимаете, это не война между странами, это битва за свободу и жизнь каждого человека. Случится трагедия, если Британские колонии будут разбиты, но это не остановит войну, она будет продолжаться.

Король раздраженно нахмурился:

— Я же сказал вам…

— Я понимаю, ваше величество, вы пока не считаете, что война касается и вас. Я также знаю, что вы не располагаете всеми фактами и привыкли подозревать во лжи тех, с кем ведете дело. Я готов биться об заклад, ваше величество, что когда время придет — а оно обязательно придет, — то эта битва станет и вашей битвой. И я хочу, чтобы у вас к тому моменту были средства защищаться. Даже если я окажусь не прав, вы и в этом случае выиграете, вокруг и без Джеймса достаточно врагов. Насколько мне известно, у вас есть разногласия с Мексикой, Кубой и Флоридой.

Король задумчиво кивнул и вдруг подозрительно прищурил глаза:

— А что, если сделанное вами оружие обратится против вас? Что, если я встану на сторону кузена в борьбе за Новый Свет?

— Сир, я не могу похвастаться нашим с вами давним знакомством, но позволю себе нахальство заявить, что это не в вашем характере. Когда вы ясно увидите, за что мы боремся, вы согласитесь со мной и примете мою сторону. Но… мое оружие станет вашей защитой. Вы можете использовать его, как вам заблагорассудится.

— Стерн обещал мне механических людей и воздушные корабли. А то оружие, что вы хотите для меня сделать, будет более мощным?

— Я хочу напомнить вам, ваше величество, я был с Исааком Ньютоном, когда он изобрел talos. Механические люди, о которых вы говорите, сделаны по его образцу. Думаю, вы слышали эту историю, она сейчас широко известна.

— Как одна из таких штук набросилась на него?

— Да. Оружие, предложенное Стерном, необычайной мощности, но… ненадежное. Существа, управляющие воздушными кораблями и taloi, не будут служить вам верой и правдой. Как не служат они Стерну, королю Джеймсу и даже русскому царю. Они преданные слуги невидимым существам, населяющим эфир, их истинным повелителям, у которых только одна цель — стереть человечество с лица земли. Если вы захотите вступить в контакт с такими существами и впустить их в свой дом, я не смогу вам в этом помешать. Я могу лишь предупредить, насколько это опасно.

Филипп прошелся по лаборатории.

— Говорят, — задумчиво сказал он, — что моим дядей, Людовиком Четырнадцатым, в последние годы жизни овладел демон. Вы же знаете, он был слепой, но при этом он все видел. Этот демон спустился к нему с небес. — Король возвел глаза к потолку. — Я наслышан об этих существах. Священники много спорят об их природе, большинство иезуитов считают их демонами. А каково ваше мнение?

— Я склонен согласиться с иезуитами. Выражаясь точнее, это существа огромной силы, и они желают нам зла. Я предпочитаю споры об их месте в божественной иерархии оставить теологам. Со своей стороны, я не думаю, что Бог питает такую ненависть к человечеству.

Король пришел в беспокойное состояние:

— Мне не нравятся подобные разговоры. Я вообще не люблю говорить на эту тему. Но я должен смотреть правде в глаза. И все же, хотя Стерн ведет себя невоспитанно и грубо — простите, но, кажется, это свойственно всем англичанам, — я не вижу доказательств тому, что он вступил в союз с демоном. То же самое он говорит и о вас, и я не знаю, кому верить. — Филипп оперся руками о стол и стал похож на старого, сильно уставшего человека.

Франклин прекрасно понимал, что чувствовал король в этот момент.

— Ваше величество, предлагаю сменить тему нашего разговора. Сегодня вечером за ужином я намереваюсь продемонстрировать некоторые опыты с атмосферой. Думаю, это будет и занятно, и познавательно.

Король мгновенно оживился, его настроение все больше поднималось по мере того, как они обсуждали детали. Филипп уже не столько походил на короля, сколько на мальчишку, очарованного загадкой мира. Его задор передался и Франклину, и тот искренне увлекся темой.

Когда король удалился, а Франклин, подняв вверх руки, потянулся, он вдруг, нет, не услышал, почувствовал, что в лабораторию кто-то вошел.

В дверном проеме стояла Василиса, облаченная в темно-лиловое платье.

— Здравствуй, Бенджамин. Ты во дворце просто фурор произвел.

— Неужели? Меня удивило твое отсутствие за ужином. Ты, кажется, тоже ведешь здесь свою игру. Мне остается лишь гадать, в какую предательскую интригу ты вовлечена.

— Я была приглашена на ужин, но сочла нужным не ходить. Но сегодня вечером я обязательно буду. Король выразил желание, чтобы я посмотрела на его опыты.

— Вы с королем на дружеской ноге?

— Не стесняйся в выражениях, Бен, если хочешь сделать мне больно. Нет, я не любовница короля. У него и без меня их две, и обе — довольно злобные особы. Ограничусь теми врагами, что у меня уже есть.

— И у меня, их достаточно, так что твои враги мне не нужны.

Наконец он добился, по ее лицу скользнула легкая досада.

— Я думала, ты хотел со мной поговорить, — сказала Василиса. — По крайней мере, так я тебя поняла.

— Что ж, давай поговорим.

— Это касается машин тьмы.

Франклин сразу заинтересовался. Василиса говорила словами Улера. Конечно, они могли встречаться вчера или даже сегодня. Но в любом случае дополнительные сведения не помешают.

— Продолжай, я слушаю.

Василиса чуть заметно улыбнулась:

— В России наука приняла особое направление — ангельское. Ты понимаешь, что это значит. Почти все исследования были нацелены на усовершенствование способов применения животного духа, открытого Исааком Ньютоном, то есть создания для malakim материальной оболочки.

— Все это мне хорошо известно.

— Но настал момент, Бен, и мы пошли дальше Ньютона. Мы нашли для malakim способ проявить себя, более того, стать всемогущими в материальном мире. И taloi больше не делаются из металла и алхимической начинки, больше нет неуклюжих воздушных кораблей, и не нужно стравливать армии. Malakim получили возможность действовать в материальном мире без посредников. Ты понимаешь меня?

Во рту у Бена пересохло.

— Но тогда зачем все это? — спросил он тихо. — Зачем нужны подводные корабли, претендент, Стерн — весь этот фарс?

— Тогда мы еще не знали, что нам удастся это сделать. Кроме того, malakim разделились на два лагеря. Одни запретили использовать машины тьмы, другие даже не знают об их существовании. И в эфире, оказывается, можно вести войну. Те, которые хотят уничтожить человечество, выжидают момент. А пока они должны притворяться, что действуют в материальном мире, натравливая одну страну на другую, разжигают войну с армиями и пушками. Но, Бен, если мы не найдем способ противостоять машинам тьмы, тогда все, что мы делаем, не имеет ровным счетом никакого смысла. Все — лишь пустая трата времени.

И вдруг в слабом свете угасавшего дня он увидел выражение ее лица. Такое же выражение он видел в зеркале на своем лице в тот момент, когда осознал, что он сделал с миром, сколько миллионов человеческих жизней унесла его неосторожная глупость.

И — а это уже запрещенный прием — по лицу Василисы текли слезы.

Женские слезы действуют на мужчин обезоруживающе, очень не многие способны их вынести, не теряя душевного равновесия. Франклин не был исключением, непроизвольно его рука легла ей на плечо, неловко попыталась погладить.

В следующее мгновение она уже рыдала у него на груди.

Это был шок. Знакомый до боли запах волос, нежный изгиб тела. Но раньше она никогда не была такой несчастной и беспомощной. Напротив, всегда уверенная в себе, владеющая собой. Всегда было так, что он нуждался в ней. Перемена ролей понравилась Бену. Он чувствовал, будто одержал победу, которую и желать перестал. Нет, он желал…

И вопреки желанию он мягко отстранил Василису.

— Успокойся, Василиса. Если то, что ты сказала, правда, я помогу тебе. Я должен помочь. Но если это уловка…

— Клянусь, нет!

— Ты говорила, что у тебя есть доказательство.

— У меня есть записи Сведенборга, касающиеся создания машин тьмы. Используя их, можно изобрести средство защиты от этого чудовищного оружия. Мы должны! Вместе у нас получится.

— Записи — не доказательство.

— Я оставлю их тебе. Ты посмотри. Оцени.

Бен не понял, откуда она достала — из складок юбки? — целую кипу бумаг, вложила их ему в руки и ушла.

Франклин взглянул на первый листок. Слава богу, на латинском, а не на русском, прочитать будет несложно.

Он сел и начал изучение записей Сведенборга, делая частые пометки. В окна было видно, как солнце клонилось к закату, окрашивая небо на западе всеми переливами красного, и, наконец, скрылось за линией горизонта, оставив грязно-оранжевый всполох.

С моря в окна залетал прохладный бриз, разгоняя нещадный дневной зной. Но лоб Франклина оставался мокрым от пота, потому что сейчас он понял всю серьезность грозящей им опасности.

* * *
Франклин настолько погрузился в чтение записей, что Роберту и Вольтеру потребовалось приложить немало сил, чтобы вернуть его к действительности и напомнить о приближающемся часе ужина.

— Для реализации твоего плана все готово, кроме научных приборов и тебя, глупая ты башка.

— Спасибо, друзья, вы не могли бы отнести туда вот эти аппараты? Или слуг попросите, а мне нужно переодеться, боюсь, король уже видел меня в этом наряде.

— Твои придворные привычки вернулись к тебе невероятно быстро, хотя ты клялся, что они тебе вовсе и не нужны, — заметил Роберт.

— Это всего лишь необходимость, Роберт, чтобы окончательно завоевать короля. Я вынужден играть по его правилам.

— Неужели? — выразил удивление Вольтер. — Думаю, Стерну и д'Артакиту эти правила известны гораздо лучше, чем тебе.

— С каких это пор лекцию о правилах придворных игр мне читает человек, чьи неуместные разговоры довели его до Бастилии? — ехидно бросил Франклин, хотя понимал, что в словах Вольтера есть большая доля правды. — Ну, возможно, мне удастся посеять сомнения, а потом посмотрим, что из этого выйдет.

* * *
Наряд Франклина встретили приглушенным смехом и оживленным шушуканьем. На что он улыбнулся и вежливо кивнул, словно его наградили величайшей похвалой. Он шел к королю, держа спину прямо и ступая твердо. Поклонившись, он снял енотовую шапку и отложил ее в сторону.

— Новый наряд ученого? — тихо спросил король, окинув его взглядом.

На Франклине были штаны из оленьей кожи, такая же накидка, которую он одолжил у одного из индейцев, под ней очень простой полушерстяной жилет с пуговицами, обтянутыми хлопчатобумажной тканью.

— Нет, ваше величество, костюм американца. Последний крик моды Чарльз-Тауна.

Конечно, это была ложь, в Чарльз-Тауне люди со средствами одевались точно так же, как и французы, поскольку никак не могли избавиться от привычки подражать придворным уже давно не существовавших королевских дворов Европы. Но и Франклин из-за шапки походил на торговца кожами или следопыта.

— Правда? Как эксцентрично. Возможно, мне тоже стоит заказать себе такой наряд. В конце концов, мы все в каком-то смысле американцы.

— В самом прямом смысле, — подхватил Франклин. — По правде сказать, я слышал, что английские торговцы позаимствовали эту моду у французских концессионеров, обосновавшихся на территории натчез. В любом случае я нахожу эту одежду очень удобной.

— А я нахожу ее довольно грубой и вульгарной, — сказал д'Артакит с нервной улыбкой на тонких губах.

— Я предпочитаю то, что делает нас ближе к природе, мсье. Выжить в Новом Свете, согласитесь, требует немалых сил. У всех нас, сидящих за этим столом, их оказалось достаточно. Природа проверяла нас на прочность, и мы, как некогда индейцы, выдержали испытание. Для меня эта одежда — как знак доблести, исключительности, признания того, что американский народ не похож ни на один из существующих в Европе или в иной части света. Несмотря на различие верований, языков, форм правления, ваше величество, я готов утверждать, что мы все американцы. — С этими словами Франклин подошел к столу и взял бокал. — За его величество, Филиппа Первого, короля Франции на американской земле, американского короля.

— За здоровье короля! — присоединился к нему Вольтер, подняв бокал.

За ними последовали все остальные компаньоны Франклина и несколько французов, по всей видимости, члены Тайного союза. Взгляд Франклина нашел Василису, она сидела через несколько кресел от короля и едва сдерживала улыбку.

Кивок короля, означавший принятие тоста, послужил командой для его придворных поднять бокалы, даже д'Артакит не стал исключением.

Стерн, освободившийся от кляпа и кандалов, облаченный в тончайшие шелка, пить не стал.

— Вы не хотите выпить за здоровье короля? — громко спросил его дон Педро.

— Я с удовольствием сделаю это, — ответил Стерн. — Но пока такой тост никто не предлагал, я слышал лишь банальные сантименты во славу французского дворянства, потерявшего свое лицо на этих диких землях, среди диких народов.

— Вы нас называете дикими? Вы же знаете, что я вождь аппалачей.

— Я знаю это, вождь, и, если я кого-то обидел, не имея на то ни малейшего желания, приношу свои извинения.

— Так вы никого не хотели обидеть или все же намеревались меня оскорбить? — спросил дон Педро.

— Я не знаю вас настолько хорошо, чтобы ответить на ваш вопрос. Вы скажите нам, оскорбил я вас или нет, — парировал Стерн.

Дон Педро чуть заметно усмехнулся:

— Я чувствую себя оскорбленным, то же самое чувствуют и мои люди. Ваше величество, я требую сатисфакции, но только с вашего разрешения.

Возбужденный ропот прокатился по залу. Король нахмурился:

— У нас уже приготовлено развлечение с участием мсье Франклина.

— Прошу прощения у вашего величества. Я с радостью присоединюсь к всеобщему развлечению и готов покорно ждать его окончания, а потом я не вижу причин, почему бы мне не отправить мсье Стерна на суд Божий.

— Мсье Стерн, как и вы, наш гость. И я не могу просить его драться на дуэли.

— Если его нужно просить, то тогда вопрос чести удовлетворен, — сказал дон Педро. — И это для всех очевидно.

— Довольно, болтливая обезьяна! — неожиданно выкрикнул Стерн. — Я готов встретиться с тобой в любое угодное его величеству время.

Произошедшая стычка слегка обескуражила Филиппа, но придворные приняли дуэль с воодушевлением. Видно, здесь давно не проливалась кровь. Если они так страстно желали устроить соревнование по теннису, то дуэль доставит им еще большее удовольствие.

— Очень хорошо, — сказал Филипп. — После демонстрации опытов, господа, если хотите, вы можете устроить поединок. Во время ужина у вас будет время назначить секундантов. А сейчас, мсье Франклин, не будете ли вы так любезны, помочьмне с этими приборами? Мы устраиваем представление не кровавое, а восхитительно занятное.

* * *
Опыты прошли хорошо, сопровождались вежливыми, а временами восторженными аплодисментами. Первый опыт, с использованием двух цилиндров, доказал, что воздух имеет такие физические характеристики, как вес и давление. Затем с помощью горящей свечи, помещенной внутрь цилиндра, продемонстрировали, что при сохранении давления вещество, находящееся в воздухе и необходимое для горения, быстро иссякло. В конце они использовали прибор, совершенно случайно изобретенный Франклином в Праге. Прибор отталкивал воздух, в результате чего стоявшая рядом с ним свеча гасла. Зрителей пригласили подойти ближе и убедиться, что химический элемент, вызывающий горение, также является жизненно необходимым и для человека. Придворные отходили с легким головокружением, пошатываясь и смеясь.

— Итак, мы должны сделать вывод, — резюмировал Филипп, закончив демонстрацию опытов, — что в каждом из нас есть вещество, сравнимое с медленно тлеющим огнем. Принимая во внимание, что человеческое тело теплое и жар, возникающий во время болезни и увеличивающий силу огня, может сжечь человека, то вполне возможно использовать продемонстрированный здесь прибор при лечении жара. И, конечно же, его можно использовать при тушении огня, пожирающего вашу собственность.

Король улыбнулся.

— Это имеет особо важное значение в Америке, где обстоятельства вынуждают нас строить деревянные дома, — добавил Франклин.

Последовали аплодисменты, а затем ужин. Когда ужин завершился, Стерн встал:

— Ваше величество…

— Прошу прощения, мсье, — перебил его дон Педро, — я вижу, что люди продолжают обсуждать продемонстрированные опыты. Я полагаю, не следует им мешать. Я буду рад, если ваше величество сами назначат наиболее удобное время для дуэли.

— Очень хорошо, — сказал Филипп, явно довольный, что он может еще некоторое время оставаться в центре внимания. Он наклонился к Франклину. — Изобрели план, мсье Франклин, как устранить противника?

— Нет, ваше величество, — солгал Франклин. — Насколько вы успели заметить, дон Педро довольно вспыльчивый человек.

— Возможно, излишне вспыльчивый. Я видел, с каким искусством Стерн владеет шпагой. Я не уверен, что наш друг из племени аппалачей, при всей его храбрости, посещал хорошую школу фехтования.

— Дон Педро сам может принимать за себя решения, ваше величество, — ответил Франклин, хотя на душе у него сделалось крайне неспокойно. Ему не приходило в голову, что Стерн может в совершенстве владеть шпагой. Это значительно усложняло его план, тем более что дон Педро слишком хорохорился. Он утверждал, что мастерски владеет испанской рапирой, Роберт, знаток этого дела, подтвердил слова индейца, это и заставило Франклина согласиться.

Прошло около часа, и Филипп поднял руку:

— Оскорбление было нанесено, вызов брошен, и вызов принят. Пришел момент, когда обе стороны могут быть удовлетворены. Господа, вы выбрали секундантов?

— Да, ваше величество, — ответил Стерн, указав на одного из своих компаньонов.

Дон Педро выбрал Роберта. Аппалачи снял куртку, вынул из ножен шпагу и сделал несколько выпадов. Стерн наблюдал за ним, потом что-то шепнул на ухо своему секунданту.

— Ваше величество, — обратился к королю секундант, — господину Стерну нужна рапира старого образца. Здесь можно такую найти?

— Разумеется, — ответил король и сделал знак.

Слуга вернулся с несколькими рапирами. Стерн попробовал каждую и остановил свой выбор на той, которая была длиннее и тяжелее клинка дона Педро.

Его выбор вызвал оживленный гул. Несмотря на то, что у некоторых зрителей висели на поясе точно такие же рапиры, они не были в широком ходу. Предпочтение отдавалось более легким и коротким по одной простой причине: пока обладатель тяжелой рапиры делал один выпад, противник мог, даже имея более короткую шпагу, отразить удар и сделать два выпада. У дона Педро была легкая испанская шпага, рапира Стерна весила не менее трех фунтов.

— Будете использовать main gauche,[5] сэр? — спросил дон Педро.

— Возможно, — ответил Стерн.

И тут Франклин вспомнил, какой огромной, почти нечеловеческой силой обладают колдуны.

— О-ох, — услышал Франклин возглас Роберта.

У Франклина засосало под ложечкой, он быстро подошел к дону Педро, которому в этот момент Роберт вкладывал в левую руку кинжал.

— Он не обычный человек, — зашептал Франклин. — Он может размахивать рапирой, как перышком.

— Дельное замечание в последнюю минуту, — серьезно сказал дон Педро.

Затем он засмеялся и хлопнул Франклина по спине.

— Я сожалею, что затеял этот поединок, дон Педро. Еще не поздно все отменить.

— Глупости. Выигрывает не оружие или сила руки, а человек и Бог, которому человек молится. Мой противник — слуга Люцифера. Бог подарит победу мне. А если не подарит, значит, мне не стоит жить. — Он пожал Франклину руку и занял свое место в освобожденном для поединка круге.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ НА ПЛЕЧАХ ГИГАНТОВ

Если мне удавалось заглянуть в будущее, то только стоя на плечах гигантов.

Исаак Ньютон

1 Отвращение

Минко Чито пристально смотрел на запад, пытаясь разглядеть там то, что глазами смертного увидеть было невозможно.

— Армия там?

— Да, — заверил его Красные Мокасины.

Минко Чито рассеянно кивнул.

— Я убил много воинов, — сказал он. — Однажды я проник в главный город чикасо, в сам Лонг-Таун, и вернулся оттуда с двумя скальпами. Полмесяца я гонялся за людьми Большого Холма, чтобы сразиться с ними, а потом они полмесяца гонялись за мной с той же целью, а я смеялся. Но это… это совсем другое. Сейчас враг идет с запада, с земли Вечного Мрака, где живут проклятые.

— Говорят, и мы оттуда пришли, — напомнил ему Красные Мокасины. — Не надо их бояться. Да, они проклятые. Но есть я, и я никогда тебя не подводил.

— Зато я тебя подводил, — сказал сокрушенно Минко Чито.

— Нет, Охраняющие Кости были правы. Ты должен был знать наверняка. Нельзя быть доверчивым, когда имеешь дело с иным миром. Там то, что сулит помощь, может обернуться бедой. — Он похлопал Минко Чито по спине. — Скажи воинам, чтобы готовили к бою мушкеты и луки со стрелами, тяжелые палицы и острые топоры. Проклятых оставьте мне.

— И все же нам суждено погибнуть, как виделось мне в пророческих снах, — пробормотал Минко Чито. — Наши кости глодали собаки, и некому было упокоить останки в Доме Воинов. Да, я знаю, мы должны сражаться. И я, тот, кто не боится людей, не стыжусь признаться, что боюсь духов. И никто не может меня в этом упрекнуть.

— В этом нет ничего постыдного. Точно так же, как ты не боишься людей, я не боюсь духов, — сказал Красные Мокасины. — Я победил Длинное Черное Существо. Я победил Десятиногого Морского Змея и Рогатого Змея. Я одержу победу над этим дьявольским ребенком.

Минко Чито кивнул:

— Когда придет час битвы?

— Очень скоро они начнут переправляться через реку. Там мы их и остановим.

— Как, если у них есть летающие корабли? Разве река для них преграда?

— У них слишком много людей и лошадей, и летающих кораблей на всех не хватит. Думаю, они попытаются построить мост. Для этого они будут использовать воздушные корабли, но я расправлюсь с кораблями.

— Я убью много врагов, — раздался совсем юный голос. Он принадлежал Чуле.

— Здравствуй, Чула, — сказал Красные Мокасины.

— Здравствуй, дядя, — ответил подросток. — Пройдет всего несколько дней, и ты больше не будешь называть меня Чулой. Через несколько дней у меня будет имя воина.

— Но ты можешь и потерять имя, — предостерег его Красные Мокасины. — Ты можешь погибнуть, а мы никогда не называем мертвых по имени.

— Я не погибну! — уверенно заявил Чула. — С нами Красные Мокасины — самый великий хопайя, который побеждает злых духов войны. — И тут его лицо исказилось страхом, будто он вспомнил что-то ужасное. — Ты видел? — в священном ужасе спросил Чула. — Ты видел мою смерть?

— Я видел тебя старым, окруженным почетом и уважением, — сказал Красные Мокасины. — Смелость и осторожность идут рука об руку. Всегда думай головой. Никогда не стреляй из лука, пока у тебя есть порох, никогда не иди на врага с палицей, если у тебя еще есть стрелы. А когда палица разобьется в щепки, беги в лес и прячься, продолжишь бой в другой раз.

— Сейчас ты говоришь, как наши старейшины.

— Они дожили до старости по одной простой причине. Глупые умирают молодыми. Иногда очень молодыми.

— Я не глупый.

— Верю.

* * *
Красные Мокасины увидел Солнечного Мальчика задолго до того, как на горизонте показались воздушные корабли. Он видел его глазами шамана уичита — гигант на ногах-сваях, головой задевающий солнце. Красные Мокасины моргнул, и гигант исчез, появилось дерево с тысячей ветвей, и на каждой ветке по сотне птиц. Каждая птица — дух. На отдельных ветках наросты, как коконы, из которых должны вылупиться особого рода жуки. Он снова моргнул. Наросты превратились в лона, со свернувшимися внутри головастиками.

Красные Мокасины гадал, каким Солнечный Мальчик увидит его. Пока он оставался для него невидимым и наблюдал. Чтобы спрятать себя и всех воинов чокто, ему пришлось напрячь все силы.

Когда появились первые корабли, несколько воинов — Красные Мокасины боялся, что таких будет много, — пришлось сдерживать, они готовы были издать боевой клич и открыть огонь. Ужасающий вид летящих кораблей сделал воинов еще более суровыми, даже берсерков. Они прятались за деревьями, которые Красные Мокасины окутал облаком хошонти, и оставались невидимыми для глаз врага.

Как и предполагал Красные Мокасины, Солнечный Мальчик не собирался всю армию и лошадей перевозить через реку на воздушных кораблях. С пугливыми и норовистыми лошадьми на это ушло бы много времени. Гораздо удобнее было с помощью кораблей возвести мост.

Строительство моста оказалось захватывающим зрелищем. Вначале корабли перебросили на восточный берег реки длинные и тяжелые канаты. Завидев это, несколько воинов чокто вновь не выдержали и начали продвигаться поближе к врагу.

— Не время еще, — остановил Красные Мокасины вождя Минко Чито. — Мы убьем не много врагов, если атакуем приземлившиеся для закрепления канатов корабли. Пусть они построят мост и заполнят его, тогда мы разрушим мост и убьем очень много врагов.

— Они нас раньше заметят, — сказал Минко Чито. — Их летающие корабли будут охранять переправу на обоих берегах.

— Конечно. Но это им не поможет. Отведи воинов в болота. Убеди их выждать удобный момент.

— Трудная задача. Они видят врага и жаждут крови.

— Будет много крови и много скальпов, если они сделают так, как я говорю, — заверил его Красные Мокасины.

* * *
Сейчас Солнечный Мальчик предстал в облике паука, плетущего огромную паутину из нитей силовых линий, притяжений и отталкиваний. Он, как бусины, нанизывал на нити духов — подвижный центр в каждом цветке паутины. Подобно черному рассвету, паутина покрывала западную часть неба, оставляя дыру на месте лучезарного сияния — Солнечного Мальчика.

Красные Мокасины быстро заговорил речитативом, чтобы змей внутри вырос и расправил крылья у него за спиной, чтобы почуял запах врага. Когда змей достиг в нем своих полных размеров и силы, он поднялся вверх и проскользнул в ячейки паутины, устремившись к центру силы Солнечного Мальчика, к его правой руке. И там он — невидимый, безымянный — подкрадывался и убивал, чтобы ослабить нити паутины и вонзить нож в спину Солнечного Мальчика.

Красные Мокасины был страшным оружием — да, он был рожден, чтобы убить, но не солнце, а этого лже-сына Солнца, насмешку над Гаштали.

Все это Красные Мокасины делал, не скрывая своей Тени, он был так силен, что мог возвращаться в свою человеческую оболочку из глины и отдавать команды воинам. Он встречался с Людьми-Охраняющими-Кости, с шаманами из ближних и дальних селений чокто. Он узнал их секретные имена и запах детей их Тени, чтобы различать их, когда придет время битвы. Некоторые из шаманов уже давно стали легендами. Бьющая-В-Цель-Пуля — он убил более тридцати врагов, когда был воином; сейчас, в свои семьдесят, он медленно погружался в подземный мир, который в один из дней окончательно поглотит его, но пока он командовал детьми Тени огромной силы. Хопайя Минко, его многие считали колдуном, но никто не отваживался спросить его об этом напрямую. Окрашенный Мраком Ночи хотя и был молодой, но в силе почти не уступал Красным Мокасинам.

Сейчас Красные Мокасины возвышался над ними всеми. Сейчас даже Бьющая-В-Цель-Пуля должен был слушаться его.

А ему самому следовало быть осторожным, не показать им свою истинную природу. Когда битва будет окончена, возможно, ему придется убить их всех. Когда Солнечный Мальчик будет мертв, Красные Мокасины будет решать, каким быть миру.

Он дарил любовь Горе, бродил с нею по окрестностям деревни и показывал съедобные и лечебные травы, что росли на их земле. Некоторые она знала, многие были ей незнакомы.

— Я тоже хочу участвовать в битве, — однажды сказала она.

— Воинам это не понравится, — ответил Красные Мокасины. — Перед битвой мужчины должны держаться в стороне от силы женщин. Женщины сильнее мужчин, но они другие. Они могут сделать воина слабым.

— Во мне ничего не осталось от женщины, — сказала Горе. — Я хочу только одного — убивать тех, кто убил мою семью.

— Но я чувствую в тебе женщину.

— Но ее нет в моей душе. Ты должен знать, чем она полна. Кроме того, я слышала рассказы ваших женщин о битвах, в которых они принимали участие.

Красные Мокасины пожал плечами:

— Так бывает. Чаще всего они криками подбадривают мужчин, в былые времена некоторые брали в руки оружие. Но я хочу, чтобы ты меня охраняла. Когда я буду сражаться с Солнечным Мальчиком, мое тело будет уязвимо. Мне нужно, чтобы кто-то его защищал.

— Ты не боишься, что я сделаю тебя слабым?

Красные Мокасины рассмеялся:

— Силу дает чистота. Для ее сохранения нужно оставаться разделенным с тем, что разделено. А разделены мужчины и женщины, небо и подземный мир, огонь и вода. Сила воина питается чистотой, поэтому он должен оставаться чистым. Моя сила питается отвращением, из источника, где смешано то, что нельзя смешивать. Так мальчишки едят смешанные вместе мозги белки, яйца птиц и черепах.

— Зачем?

— Чтобы стать змеями, связанными узами дружбы, существами огромной силы.

— Как ты?

— Да, как я.

— Ты смешивал мозги белки, яйца птиц и черепах?

— Я ел куда более отвратительные вещи. Я смешиваю разделенное. Я делю с тобой ложе любви перед самой битвой. И это дает мне силы.

— Почему воины не могут набираться силы так, как это делаешь ты?

— Потому что они слишком привязаны к своей человеческой оболочке.

— Понятно, — кивнула Горе. — Ты боишься не воинов из армии врага, не от них ты просишь меня охранять твое тело — от людей твоего племени.

Красные Мокасины усмехнулся:

— Ты все правильно поняла. Кровожадное Дитя и его друзья говорят обо мне злое. Они могут привлечь на свою сторону других воинов.

— За что они так ненавидят тебя?

— Их дядя, как и я, был хопайя, но он проиграл в поединке с духом и превратился в пустое ходячее тело, его полагалось убить. Я убил его.

— И они считают, что по закону кровной мести тебя следует наказать.

— На совете сказали, что я сделал то, что должен был сделать, и запретили мстить мне и моей семье. Но их такое решение не удовлетворило. Так ты будешь хранителем моего тела?

— Да.

* * *
Один корабль приземлился на противоположном берегу и служил крепостью, защищавшей возведенный мост, — все вышло, как и предсказывал Минко Чита. Остальные корабли парили над мостом, мигая красными шарами.

Красные Мокасины знал: наступил момент, когда он больше не может удерживать воинов, поэтому, как только армия ступила на мост, атака началась. По кораблю-крепости стреляли из мушкетов, его осыпали стрелами, шли в ход и боевые палицы. Враг, на свою беду оказавшийся на восточном берегу реки, падал замертво, покрытый стрелами, как птица перьями. Солдаты, выпавшие в тлеющие пробоины от снарядов, хватались за тросы, свисавшие с бортов корабля. Много погибло, но не настолько много, чтобы привести остальных в замешательство. Воины чокто захватили корабль, обрубили канаты, удерживавшие мост, и бурные воды Окахины поглотили более сотни пеших и конных врагов. Самые молодые воины бросились в воду и кинжалами добивали тех, кто не успел кануть в мутных глубинах или доплыть до западного берега.

Враг на уничтожение корабля-крепости отреагировал быстро. Загрохотали пушки, в лес и болото полетели ядра. К восточному берегу потянулись воздушные корабли и летающие аппараты, похожие на огромные листья, они сеяли огненные семена, распускавшиеся цветками белого огня.

Но Красные Мокасины не интересовался ходом боя, все его внимание было сосредоточено на Солнечном Мальчике, находившемся от него довольно близко. Он с силой тянул и рвал непрочную паутину, он создал целый рой детей Тени, перед каждым поставил конкретную цель — красные шары, удерживавшие воздушные корабли в воздухе. В бою Красные Мокасины всегда пел одну и ту же песню, с ней он прорывался сквозь оборонительные заслоны Длинного Черного Существа и подземного царства, и сейчас, подбираясь к Солнечному Мальчику, он пел песню Земли Вечного Мрака.

* * *
Адриана, тяжело дыша, стояла у борта корабля. Ее рана на боку затянулась и видом напоминала неаккуратный шов. Все молчали. Отец Кастильо перекрестился и пробормотал:

— Господи, помилуй.

Внизу бескрайние равнины уступили место густым, девственным лесам, непохожим на вечнозеленую тайгу Сибири и леса Западного побережья Америки, над которыми им довелось пролетать. Эти леса поражали насыщенным зеленым цветом листвы и напомнили Адриане Францию, которую она уже почти не вспоминала. Странно, что пришлось преодолеть столько тысяч миль, чтобы в сердце родилась ностальгия. Иногда в этом мире именно так все и происходит. Леса восхитили Линнея.

— Мы сейчас на широте Франции! — воскликнул он, радуясь, что его теория о климате нашла свое подтверждение. — Готов поспорить, вон там я вижу дубы и мирты.

Но реку нельзя было сравнить ни с одной рекой мира. Она могла, как ручейки, поглотить и Рейн, и Рону, и Дунай и остаться ненасытной. На разных картах ее называли по-разному — «River San Luis», «Spirito Sancto», «Mississippi». И под любым именем она поражала своей широтой и мощью.

Над рекой парил сонм красных огней, а под ними двадцать воздушных кораблей. Между кораблями лавировали, как большие ленивые птицы, новые летающие аппараты, изобретенные Сведенборгом, и — доступные только видению Адрианы — тысячи malakim.

Внизу длинными линиями муравьи пересекали реку в гороховых стручках. Четыре корабля одновременно выплюнули струи огня: пушки изрыгали светло-желтый огонь, орудия Фаренгейта — ослепительно белый; там, где на противоположном берегу в лесу падали снаряды, к небу поднимались столбы дыма.

— Похоже, нам предстоит серьезный бой, — произнес Эркюль. — Три корабля против двух десятков.

— Бой уже идет, — заметила Адриана.

— Трудно сказать, на чьей стороне перевес, — ответил Эркюль.

— Да, но… кажется мне, бой ведется с применением научных знаний, — сказала Адриана.

Вдруг шары над одним кораблем из красных превратились в синие, и корабль вспыхнул как факел.

— Пресвятая Богородица! — воскликнул Эркюль. — Надеюсь, нас по ошибке не примут за вражеские корабли? Ты можешь сказать, кто выигрывает бой?

— Подожди секунду, — ответила Адриана, вглядываясь в эфир.

Уриэль уже ждал ее и явно был чем-то обеспокоен:

«Атакуй немедленно. Солнечный Мальчик растерян. Это совершенно неожиданно. У тебя есть прекрасный шанс».

«Кто ведет с ним бой?»

«Не могу сказать с полной уверенностью. Что-то странное. И не человек. И не malakus. Что-то опасное и для человека, и для malakus».

«Он похож на keres? На моего сына?»

«Похож и на keres, и на твоего сына. Но не то и не другое. Я устал, устал защищать нас; несмотря на растерянность, все мои силы уходят на то, чтобы делать нас невидимыми для наших врагов. Наноси удар!»

«Какую задачу вы мне отводите?»

«Нам нужен твой сын. Или, возможно… Возможно, это сделает другой, если он уцелеет. Ты должна попробовать установить с ним контакт».

«Мне нужен мой сын».

«Хорошо. Тогда сделай так, чтобы он нам подчинился».

«Ты можешь сказать, на каком он корабле?»

«Да».

«Тогда посади все остальные корабли. Все».

Уриэль молчал очень долго, и Адриана подумала, что он либо удалился, чтобы исполнить ее приказ, либо счел его пустым и просто исчез. Но, наконец, его голос зазвучал вновь. И она даже смогла увидеть его, он парил, развернув усыпанные глазами крылья, в пространстве между ней и ведущими бой.

«Нет. Это переходит допустимые границы. Мы будем обнаружены, и сейчас я вижу, что ты… мы… у нас не хватит сил подобраться к нему. Лети на противоположный берег, поможем их противнику».

«Зачем лететь на тот берег? Мы сможем помочь ему отсюда. Посади все корабли».

«Он не знает нас. Он не поймет, что мы ему помогаем».

«Посади корабли, или я прикажу атаковать их. Клянусь, я сделаю это».

«Ты не понимаешь, о чем просишь».

«Мне плевать, понимаю я или нет».

«Хорошо. Ты пожалеешь об этом».

Уриэль полетел к месту боя и увлек за собой весь легион ее слуг.

— Эркюль, — тихо позвала Адриана, не сводя взгляда с кораблей, на одном из которых был ее сын, — мы атакуем.

2 Интересный исход

Дон Педро атаковал первым: бросок вперед и молниеносный удар в левую область груди Стерна. На мгновение Франклину показалось, что все кончено. Но острию шпаги недостало всего какого-то дюйма. Стерн невозмутимо ударом увел клинок противника вверх и совершил короткий молниеносный выпад. Дон Педро отскочил назад и отбил удар.

— Черт! — прошипел Роберт.

Франклин тоже заметил красное пятнышко на правом плече дона Педро, мгновенно растекшееся розовым пятном.

Стерн отступил назад и, опустив рапиру, встал в оборонительную стойку.

— Первая кровь, — сказал он. — Если вы считаете себя удовлетворенным, я готов завершить поединок.

— Неплохо, — сказал дон Педро, — легкий комариный укус. Продолжаем.

Стерн пожал плечами и вернулся в боевую позицию. Дон Педро снова атаковал первым, но на этот раз с большей осторожностью.

— Ты видел, как быстро он работает рапирой? — шепотом спросил Роберт.

— Ты секундант. Останови поединок.

— Он не согласится.

И вновь дон Педро атаковал, ложный посыл вниз и удар вверх. И снова Стерн отбил удар и нанес ответный. На этот раз дон Педро успел уйти в сторону и ответил ударом, но ответ был слишком медленным, а клинок слишком коротким. Аппалачи был похож на воробья, пытающегося поспеть за колибри. Стерн увел клинок дона Педро вверх и нанес удар.

Новый красный цветок расцвел на теле аппалачи, на этот раз на груди.

— Сдавайтесь, сэр, — усмехнулся Стерн.

— Никогда, — ответил дон Педро.

— Постойте! — выкрикнул Роберт. — Я должен осмотреть его раны.

— Пожалуйста, — согласился Стерн. — Возможно, у секунданта обнаружится больше здравого смысла.

Дон Педро послушно подошел к Роберту. Он тяжело дышал.

— И не думайте останавливать дуэль, — тихо произнес он.

— Никто и не думает, — успокоил его Роберт. — Но ты должен найти у него слабое место, иначе его удар окажется смертельным.

— Он такой быстрый. Когда наши клинки встречаются, я чувствую в нем просто дьявольскую силу.

— Пожалуйста, дон Педро…

— Пожалуйста, мистер Франклин… Доверьтесь Всевышнему. Он дарует мне победу.

Дон Педро вернулся в круг и по первому сигналу ринулся в бой, и тут же его клинок попал в петлю. И вдруг аппалачи совершил неожиданный пируэт: большим кругом увел свой клинок назад, вовремя отбив клинок Стерна, но, не ранив его. Острие скользнуло, едва задев англичанина. Дон Педро, чуть присев, сделал выпад, и его клинок на полдюйма утонул в животе Стерна. Тот тихо вскрикнул и, пошатнувшись, отступил.

Дон Педро тоже отступил.

— Скажи, когда будешь готов продолжать.

Стерн зло глянул на расползающееся по рубашке пятно, отмахнулся от своего секунданта и встал в боевую позицию.

На этот раз первым атаковал Стерн, рапира мелькала быстро, он наступал яростно, принуждая дона Педро отступать. Аппалачи каждый раз увертывался и водил Стерна по кругу, отвечая на каждый его удар боковым. И ему удалось задеть плечо Стерна. Но на этот раз поединок никто не прерывал. Клинки сверкали, противники, теряя силы, дрались не на жизнь, а на смерть.

Наконец они расцепились, истекая кровью, оставив друг у друга на теле множество новых ран. Они дышали, как загнанные лошади, ноги у дона Педро заметно дрожали.

— Я вас убью, сэр, — с трудом выговорил дон Педро. — Во имя Бога и на благо моей страны и моего народа.

— Пошел к черту! — ответил Стерн и бросился на аппалачи.

Но в следующее мгновение ему пришлось отступить, Дон Педро ответил серией сильных ударов, и казалось, Стерн утратил мастерство, которое совсем недавно позволяло ему так ловко отражать атаки. Под натиском противника он неловко, боком пятился назад.

— Ничего не происходит, — пробормотал Франклин, — Улер ошибся или обманул. Он не…

Неожиданно дон Педро сделал ложный выпад и… совершил ошибку. Стерн отразил удар и вонзил рапиру ему в левый бок.

Клинок прошел насквозь. Потеряв от удара равновесие, Стерн качнулся и оказался лицом к лицу с противником.

Дон Педро вскрикнул и левой рукой вцепился в рубашку Стерна.

— А сейчас, как я и обещал, ты умрешь, — сказал он.

Стерн, выпучив от напряжения глаза, тянул рапиру. Он старался освободить ее, но клинок прочно засел в теле аппалачи.

И, наконец, это произошло. В воздухе, прямо над головой Стерна, возникло облако, преобразившееся в красный глаз с черной точкой в центре. Глаз метнулся к дону Педро, тот охнул и отскочил, отпустив Стерна, но его клинок так и остался в теле аппалачи.

Охнул не один дон Педро. В ужасе закричали зрители, взвизгнули вынимаемые из ножен шпаги придворных.

— Прекратите дуэль, Стерн! — закричал Франклин. — Прекратите, иначе вашему демону придется защищать вас от пуль.

Глаза Стерна вспыхнули красным огнем. На мгновение показалось, что он готов растерзать в этом зале всех, даже безоружных, затем его плечи опустились, malakus поблек и исчез.

— Хороший план вы придумали, мистер Франклин. Полагаю, мне нужно пополнить свой личный арсенал подобными маленькими хитростями. Но шутки в сторону. Теперь слушайте меня внимательно. Вы ничтожно слабы перед моими повелителями. Если вы к ним не присоединитесь, все будете убиты. Выбор очень простой. Я пытался убедить вас по-хорошему, но вижу, бесполезно. Хорошо, будете вести себя как собаки, сдохните как собаки. — С этими словами Стерн повернулся к королю. — Ваше величество, я немедленно вас покидаю. Думаю, у меня есть ваш ответ королю Джеймсу.

— Ответ есть! — рассерженно выкрикнул Филипп. — Но только он его получит не от вас и не от ваших людей.

— Сир, хочу напомнить вам, что у меня статус посла…

— В моих глазах вы колдун, в соответствии с этим статусом с вами и будут обращаться, а с вашими людьми, как со слугами колдуна. Рекомендую вам сложить оружие.

Кипя от злости, Стерн несколько мгновений стоял молча, затем улыбнулся.

— У меня нет оружия, — сказал он, показав в сторону дона Педро. Глаза аппалачи затуманились, но он еще дышал. — Мой противник может оставить его себе вместе с моими комплиментами. — Он повернулся к своим сторонникам. — Сложите оружие. Если у нашего короля появится причина сжечь этот скотский загон дотла, это и будет хорошим дипломатическим ответом.

— Я знаю, — сказал Филипп, — мой кузен никогда не нуждался в благовидных предлогах, буду рад представить ему такой. Мы бежали из Франции, спасаясь от русских и их демонов. Больше мы никуда не побежим. Франция больше не побежит. Мы остаемся здесь.

Воцарилось глубокое молчание, и вдруг поднялся д'Артакит, он положил руку на грудь и склонил перед королем голову.

— Как перед Богом признаюсь, я сотрудничал с этим… существом, — произнес он. — Многие знают об этом. Еще большему числу это неизвестно. Я затевал заговор против короля и этим запятнал свою честь и недостоин, занимать доверенный мне пост министра. Ваше величество, я отдаю свою шпагу. Я готов принять наказание, которого я, по вашему мнению, заслуживаю. Но перед Богом клянусь, что отныне я ваш верный сторонник, преданный вам и сердцем, и душой. В первых рядах я брошусь на противника, не дрогну и не отступлю. Буду примером доблести для своих соотечественников.

На секунду король Филипп от удивления открыл рот:

— Д'Артакит, вы затевали против меня заговор?

— Да, сир.

— Вы считали меня недостойным трона или вами руководили амбиции?

— И то и другое, сир.

— Вы отказались от своих убеждений? Но что в будущем может помешать вам изменить их снова?

— Клянусь, этого не произойдет.

Филипп посмотрел на него сердито и махнул рукой:

— Оставьте шпагу при себе, д'Артакит. Так уж получилось, что у нас мало людей с военным опытом, а сейчас пришло время показать, почему некогда Франция правила миром.

— Да здравствует Франция! — раздался хриплый голос. Он принадлежал Андре Пениго, стоявшему в дальнем конце зала с поднятым вверх кулаком. — Да здравствует Франция! Да здравствует король! — снова выкрикнул он.

В мгновение ока расфранченные, напыщенные придворные преобразились. Они больше не казались нелепыми в своих экстравагантных нарядах. Они колотили кулаками по столам и громко скандировали: «Да здравствует Франция! Да здравствует король!»

Их было слышно, должно быть, за несколько миль.

* * *
Спустя пару часов Франклин был приглашен на личную аудиенцию в королевскую спальню. Он увидел короля облаченным в военный мундир. Король внимательно рассматривал лезвие своей шпаги.

— Мсье Франклин.

— Ваше величество.

— Я ничуть не сомневался, что это вы все придумали, — сказал Филипп. — Дуэль была затеяна, чтобы заставить Стерна проявить свою истинную природу?

— Да, сир.

— Дон Педро… жить будет?

— Надеюсь. Он крепкий парень.

— Хорошо. Д'Артакит с запозданием доложил мне, что армия Каролины и маркграф Азилии направляются сюда. Мы получили от них сообщение с просьбой о помощи. Вы знаете об этом?

— Да, ваше величество.

— Я подозревал это. Мне не нравится, что вы утаили от меня эти сведения. Честно говоря, и все эти ваши хитрости у меня за спиной мне тоже не нравятся. Но результаты… да, результаты ваших хитростей меня удовлетворяют. Я окажу помощь вашим сторонникам, но от вас, как от посла, я потребую определенных обещаний… в письменном виде. Видите ли, численностью ваша армия, даже с учетом недавнего разгрома, значительно превосходит мою. И мне нужна гарантия, что ваша армия никоим образом не злоупотребит моим гостеприимством. Мы разместим их и обеспечим провиантом, думаю, вы знаете, сколько это будет нам стоить, и мы готовы воевать на вашей стороне. Но наша территория — это наша территория, и англичане не должны на нее претендовать. Вы обязаны мне это гарантировать.

— Я подпишу договор, когда он будет готов, — сказал Франклин. — А пока я даю вам свое слово.

— Хорошо. Но вы давали и другие обещания, надо бы их исполнить. Если нам предстоит битва, то я бы хотел иметь на вооружении все, что вы можете изобрести. И ничего не утаивайте от меня из страха, что когда-нибудь в будущем англичане и французы могут стать врагами. Вы говорили, что мы должны быть одним целым, вот и действуйте в соответствии со своими словами. Вы меня понимаете?

— Понимаю очень хорошо и от своих слов не отступлю, ваше величество. Это будет наш последний бой. Если мы его проиграем, здесь останется безжизненная пустыня.

— А что, мы можем проиграть? — На мгновение Филипп стал прежним королем, смирение звучало в каждом его слове.

Франклин посмотрел прямо в глаза королю:

— Нет, сир, мы не проиграем.

Возникла продолжительная пауза. Казалось, Филипп пытался исполниться той же верой, что и Франклин.

— Хорошо, — наконец произнес он. — Осталось последнее. У нас есть новости: на западе, у берегов великой реки, чокто и их союзники ведут с кем-то бой. Вам что-нибудь известно об этом?

— Нет, ваше величество.

— А не можете ли вы придумать какой-нибудь способ, чтобы это разузнать? Может быть, нам воспользоваться летающим аппаратом Стерна?

— Вполне можем воспользоваться, надо только его немного переделать. И здесь есть человек, который мне в этом поможет. Если вы не возражаете, ваше величество, я прямо сейчас отправлюсь на его поиски.

* * *
Очень скоро он нашел Василису в саду, она весело болтала со следопытом дона Педро — молодым бледнолицым юношей с маленькой острой бородкой. Едва взглянув на юношу и коротко кивнув, Франклин тут же обратился к Василисе:

— Мадам, можно вас на пару слов?

— Сэр, но дама разговаривает со мной, — возразил юноша, выпятив грудь и опустив руку на эфес шпаги. Голос у него был хрипловатый, с легким акцентом.

— Я верну вашу даму буквально через пару минут.

— Все в порядке, Роберто, — сказала Василиса, сжав локоть юноши. — Чуть позже я сама тебя найду. Мы с мистером Франклином старые друзья, и нам нужно кое-что обсудить.

Лицо Роберто сделалось растерянным и несчастным, но он поцеловал руку Василисы, отвесил Франклину весьма неучтивый поклон и удалился.

— Очень, очень умно придумано, Бенджамин, — тихо сказала Василиса, как только они остались одни. — Ты устроил великолепный вечер. Всего несколько дней — и французский двор у тебя в руках со всеми потрохами.

— Василиса, тебе бы панегирики сочинять, но сейчас избавь меня от этой лести, пожалуйста.

— Ты чем-то рассержен?

— С кем на западе ведут бой индейцы?

— Ты хочешь знать, какие индейские племена объявили друг другу войну?

— Василиса… — Франклин довольно грубо схватил ее за плечи. — Ты сказала, что прибыла сюда иначе, чем Джеймс. Значит, с запада. Перелетела Тихий океан на воздушном шаре? Ты прибыла сюда одна?

— Бен… — она легонько взяла его за подбородок, — осторожно, Бен. Женщины хрупкие создания. Раньше ты никогда не был таким грубым. Именно нежность я любила в тебе.

— Отвечай на мой вопрос.

— Вначале ответь на мой. Ты прочитал записи Сведенборга о машинах тьмы?

Франклин раздраженно вздохнул и выпустил ее.

— Да.

— Они показались тебе убедительными?

— Да.

— Ты считаешь возможным создать что-либо им в противовес?

— Конечно. Ну а теперь в последний раз тебя спрашиваю: с кем ведут бой индейцы на западе? Предупреждаю, через несколько дней я и сам это выясню. Отправляюсь на разведку на летательном аппарате Стерна.

— Это опасное средство передвижения, там вместо мотора — malakim.

— Я решу эту проблему.

Василиса подошла к нему ближе:

— Бен, поверь мне, я не имею ни малейшего представления, с кем дерутся индейцы. Я прибыла сюда по воздуху одна.

— Это правда?

— Правда. И, Бен… — Она приблизилась почти вплотную, так что он слышал, как бьется ее сердце, чувствовал, как вздымается ее грудь, освобожденная от корсета. — Ты поможешь мне?

— С машинами тьмы? Конечно.

— Нет, не с этим.

Василиса обвила его шею руками, лицо ее было так близко. Она хотела поцеловать его. Она хотела, и он не сопротивлялся. И вдруг совершенно неожиданно он понял, что не собирается целовать Василису, и оттолкнул ее.

— Василиса, я не думаю…

Лезвие шпаги мелькнуло у него над плечом и острием уперлось в горло Василисы.

— Брось, или я убью тебя. Видит бог, убью.

Франклин очень хорошо знал этот голос, слишком хорошо.

— Ленка?

— Молчи, идиот, и не двигайся.

На лице Василисы вспыхнувшая ярость сменилась покорностью. Что-то звякнуло о камень у Франклина за спиной.

— Не стой между нами, Бенджамин.

Франклин послушно отступил в сторону и повернулся. Сзади стоял Роберто и держал шпагу у горла Василисы.

— Ленка? — удивленно повторил Франклин.

— Она самая, мой дорогой муженек. Очень сожалею, что помешала ей убить тебя.

И только сейчас он заметил остро заточенную металлическую шпильку. Она лежала на том самом месте, где он только что стоял.

3 Узкий пролив

В непроглядно черных глубинах узкого пролива Алтамахи расцвел белый цветок лотоса. И прежде чем Оглторп понял, что происходит, он успел полюбоваться необычайной красотой цветка и зеленовато-жемчужным ореолом вокруг него.

Корабль подбросило так, что он ударился головой о потолок, из глаз посыпались искры. На мгновение мир, казалось, забыл о существовании закона тяготения, и сотрясенный корпус «Азилийского Молота» наполнился криками.

— Какого черта?! — заорал Оглторп; голос доносился откуда-то издалека и звенел в ушах эхом. — Мы что, на мину напоролись?

— Нет, генерал, — проворчал Маккей. — Мина разорвалась впереди, в двадцати ярдах по левому борту. — Он испуганно задрал голову.

— Они начали забрасывать нас минами?

— Похоже на то, сэр.

— Вот черт. Там же ночь, и здесь темно, как в могиле. Как они могли нас засечь?

— Бог знает, сэр.

— Одно ясно: спокойно досидеть до утра нам не дадут.

— Будем всплывать?

— Прямо под пушки форта Мальборо? Не вижу смысла.

— Но, сэр, мы не можем плыть, в темноте ничего не видно. Будем по кругу ходить, или еще чего похуже случится.

— Они же нас видят. Значит, есть способ ориентировки.

Корабль снова содрогнулся от взрыва, на этот раз мина взорвалась чуть дальше.

— Думаю, это было предупреждение. Они точно знают, где мы находимся.

Оглторп кивнул:

— Ясно. У них есть какие-то алхимические средства, с помощью которых они определяют не только наше местонахождение, но и то, что мы враги. Но как им это удается? И как нам сбить их с толку?

Парментер кашлянул:

— Они, наверное, пользуются эфирным компасом Франклина. Он способен находить в пространстве любые объекты.

— Верно. Они указывают на тот объект, на который настроены. В море таким способом корабли поддерживают друг с другом связь. Из этого следует, что где-то на этом корабле есть такой компас.

— Вот только где?

— Тащи сюда русского капитана, быстро! — приказал Оглторп, глядя вверх на смотровую башню. — Капитан Парментер, не могли бы вы кое-что выяснить?

— Да, сэр, над нами три корабля, хорошо освещенные алхимическими фонарями. Они хотят, чтобы мы знали об их присутствии.

— По-видимому, желают получить назад свой корабль. — Оглторп потер подбородок. — Откроем огонь и сметем их с поверхности?

— Прошу прощения, маркграф, думаю, это не самое мудрое решение, — заметил Парментер. — Мы можем попасть в цель только в том случае, если она у нас над головой, а они все держатся от нас на определенном расстоянии. Более того, они могут применить неизвестное нам оружие. Уверен, они нас уничтожат, как только мы станем для них опасными.

— Может, подняться на поверхность и открыть огонь? — Оглторп покачал головой. — Даже мне самому не нравится эта идея.

Пока Оглторп с Парментером разговаривали, из соседнего отсека вышел и приблизился к ним Томочичи. Он кашлянул, чтобы привлечь внимание:

— У нас же есть depneumifier. Мы ведь можем их потопить, как те три лодки в верховьях.

— А заодно и себя, у нас тоже вместо машины — демон. И потом, чтобы воспользоваться depneumifier, нам нужно всем оказаться на поверхности.

— Я знаю, — ответил старый вождь. — Но чтобы сделать дело, достаточно всплыть одному человеку.

— Мы не можем открыть люк, — сказал Оглторп, — нас зальет водой.

— Нижний можем.

— Он прав, сэр, — заметил с некоторым возбуждением в голосе Парментер. — Вспомните, если верхний люк закрыт, то вода в нижний не поступает. И хороший пловец может выбраться через него.

— Очень хорошо, — сказал Оглторп. — Вы, Парментер, и выполните это задание.

— Простите, генерал, но я… я не умею плавать.

— Это сделаю я, — сказал Томочичи.

Оглторп нахмурился, вспомнив, что индеец боится подводных духов.

— Нет. Я знаю, что ты не любишь спускаться под воду.

— А что мне здесь делать? Из мушкета стрелять? — спросил индеец. — Нельзя. Палицей тоже не взмахнешь. Мои младшие братья уже покрыли себя славой. А это будет мой подвиг. Я выполню это задание.

— Очень хорошо, вождь, — сказал, чуть поколебавшись, Оглторп. — Пусть это будет твой подвиг. — Он похлопал его по плечам. — Удачи.

— Если погибну, так тому и быть. Никто не может уйти от судьбы. Но я покончу с нашими врагами.

Холодок пробежал у Оглторпа по спине. Ему не нравилось, когда индейцы заводили подобные разговоры.

— Бог поможет, Томочичи, — сказал Оглторп и велел Парментеру: — Приставь нож к горлу русского… Нет, лучше я сам выясню, каким образом им удается видеть нас.

И снова Оглторп повернулся к Томочичи. Тот успел снять куртку, обнажились темные крылья татуировки на его груди, и на мгновение индеец сделался похожим на древневосточное существо — полуптицу-получеловека. Иллюзия мгновенно исчезла, и перед Оглторпом стоял уже немолодой индеец.

— Привяжите веревку к ноге, — приказал Оглторп, — чтобы он мог вернуться назад.

* * *
В тот момент, когда голова Томочичи исчезла в темной воде, привели русского. Он с угрюмым видом встал перед Оглторпом. Это был молодой парень, на вид чуть больше двадцати, но уже с пышной бородой и усами. На нем были зеленые военные бриджи и мокрая от пота рубашка.

Из предварительного разговора Оглторп выяснил, что парень мог изъясняться по-английски.

— Как тебя зовут?

— Федор Хитров.

— Очень хорошо, мистер Хитров. Думаю, вам известно, что мы попали в затруднительное положение. Похоже, ваши друзья обладают средствами, которые позволили им нас обнаружить, кроме того, выяснить, что мы им враги. Уверен, вы знали, что это произойдет, и хвалю вас за храбрость,что осмелились утаить это от меня. Вы, должно быть, знали, что вам придется вместе с нами погибнуть или за вашу забывчивость мы убьем вас раньше.

Хитров молчал, еще более посуровев лицом.

— Подойди ближе, — тихо сказал Оглторп, — хочу, чтобы ты их увидел.

Он подтолкнул русского к смотровой башне:

— Видишь? Как ты думаешь, чего они ждут?

— Ждут, когда вы сдадитесь, — ответил русский. — Выходы из пролива перекрыты, и вам некуда деваться.

— Некуда? Не хочешь говорить, как нас обнаружили? Хочешь в тайне сохранить? Жизнью готов ради этого пожертвовать?

— Да.

Оглторп кивнул Уноке, и тот принес устрашающего вида кинжал с костяной ручкой. Молниеносным движением он лишил пленника уха. Чтобы не слышать воплей, Оглторп заткнул пленнику рот тряпкой.

— Ты думаешь, мы в безвыходном положении. А я думаю, что у нас есть шанс. Хотя ты лучше моего понимаешь наше положение, не так ли? Позволь мне помочь тебе. Ты смелый человек, и я готов сохранить тебе жизнь. Если ты не скажешь мне то, что я хочу знать, и нас захватят в плен, твои товарищи найдут твой труп плавающим на поверхности, а может быть, и вовсе его не найдут. Но если ты скажешь мне и нас все равно возьмут в плен, то ты останешься в живых и вернешься к своим. Ты же утверждаешь, что мы в безвыходном положении, так что лучше сказать. — С этими словами Оглторп вынул кляп изо рта пленника.

— Это… — Он замолчал, и Унока угрожающе занес кинжал.

— Не надо! — выкрикнул Хитров. — Эфирограф… в каюте капитана есть эфирограф.

— Я его там не видел.

— Он спрятан. Если они шлют нам сообщение, но не получают ответ, это знак, что мы захвачены.

— Где спрятан эфирограф?

— Не знаю, я же не капитан.

Оглторп вздернул бровь.

— Перевернуть каюту вверх дном, — приказал он Парментеру. — Найти эфирограф и выбросить его за борт.

В этот момент освещение стороживших их кораблей стало медленно гаснуть. Оглторп затаил дыхание, когда корабли поравнялись с ними и, не останавливаясь, пошли ко дну.

— Что ж, — произнес он, — с этими покончено. Можно вздохнуть свободно. Похоже, Томочичи сопутствовала удача. Маккей, как только он вернется, двигаемся в путь.

— Слушаюсь, сэр.

— И посади мистера Хитрова снова на цепь.

Оглторп спустился к нижнему люку, где следопыты тянули веревку, привязанную к ноге Томочичи. Он ждал, улыбаясь, готовый поздравить своего старого друга.

То, что они увидели, было не вождем ямакро, Томочичи, а безобразным чудовищем. Тело приобрело вид грубо вылепленной, тусклой керамической куклы с четырьмя руками, одна пара из которых заканчивалась острыми клинками, вторая — крафтпистолями, а вместо головы — зеркальный шар.

— Talos! — завопил Оглторп, но людей, тянувших веревку, это уже не могло спасти.

Talos разрубил их саблями пополам так молниеносно, что они не успели умереть и растерянно тянулись руками к отсеченной части туловища.

Два крафтпистоля открыли шквальный огонь по отсеку. Опаленный жаром, Оглторп отступил и открыл ответный огонь. Парментер выхватил пистолет Фаренгейта, конфискованный у английского офицера, и направил на talos струю раскаленного серебра.

Talos поднялся без явных признаков повреждения.

Унока с воплем кошкой запрыгнул чудовищу на плечи и заколотил боевым топором по серебристой голове-шару. Шар звенел, но ни единой трещинки на нем не появилось. Сабли talos поднялись вверх, чтобы устранить помеху, но Унока обхватил ногами шею монстра и ловко, как акробат, откинулся всем телом назад.

Висящая на плечах помеха не особенно беспокоила talos, и он продолжил стрельбу из крафтпистоля, заставляя людей умирать в страшной агонии.

Вдруг Парментер бросился вперед, но не к talos, а к Уноке у него за спиной. Тот, наконец, соскочил вниз, и теперь они вместе пытались набросить на шею talos длинную железную цепь. Оглторп, нагнувшись, проскочил под смертельно опасными руками talos и вцепился ему в ноги, стараясь удержать, пока Унока и Парментер крепко намотают цепь.

Никогда в жизни Оглторпу не приходилось сталкиваться с такой нечеловеческой силой и неумолимой жестокостью. В любое мгновение его могли сжечь дотла крафтпистоли или разрезать на куски, двигающиеся как ножницы лезвия.

Однако Парментер успел обмотать дьявольское создание якорной цепью и сбросить якорь в воду. Соскальзывая через люк вниз, talos чуть не увлек Оглторпа за собой, маркграфу чудом удалось увернуться.

— Руби цепь! — заорал Оглторп. — Чтобы не вернулся.

— Рублю! — прокричал в ответ Парментер.

— Полный вперед!

Вскоре лодка набрала ход, и они принялись считать погибших. Чувство одержанной победы очень быстро рассеялось, и словно в далеком прошлом остались три потопленных корабля противника и его старый друг, и советчик Томочичи.

* * *
— Маркграф? — Почти час деликатный Парментер позволил ему побыть наедине со своими мыслями.

— Что, капитан?

— Что будем делать, сэр?

— Еще ночь, и нам ничего не видно, и русский, несомненно, говорил правду: выход в море блокирован. Так что жду ваших предложений.

— На карте обозначено два прохода. Если обогнуть остров, то, как раз там и должен быть второй.

— Оба достаточно узкие, и их легко перекрыть, даже если они не могут определить наше точное местонахождение.

— Но северный проход обстреливается орудиями форта Мальборо, а южный — нет.

И Оглторпа вдруг осенило.

— Парментер, ты же служил там, не так ли?

— Очень недолго, сэр.

— Расскажи мне об этом форте.

— Маркграф Монтгомери построил его для защиты границ от испанцев. Там четыре бастиона и проход к реке. Крепостной вал невысокий, но стена кирпичная.

— Подробнее, капитан, подробнее.

* * *
Рассвет еще не занимался, а Оглторп уже был внутри главной башни форта Мальборо. Птицы, лягушки и прочая болотная живность просыпались, собираясь встретить восход солнца дружным пением.

Стена не стала для них препятствием. Земляной вал оказался крутым, но они легко взобрались по нему, так как со стены их никто не обстреливал. Парментер выбрал ту часть вала, которая была повреждена испанской мортирой. После того как столицу маркграфства Азилия перенесли вглубь континента, вал не сочли нужным восстанавливать, дыра была наспех, без раствора, заложена кирпичом и камнями. Проделать лаз стало минутным делом. Тем временем самые меткие стрелки ямакро незаметно рассредоточились по бастионам.

— Проход ведет к северному рукаву, — сказал Парментер. — Как раз это нам и нужно.

— Его мы и захватим, — решил Оглторп.

Парментер резко обернулся на тихий шорох за спиной.

— Кто-то идет! — шепотом сообщил он.

— Никаких пистолетов, только ножи! — предупредил Оглторп.

Когда из пролома, покачиваясь, вышел человек, Оглторп чуть не вскрикнул от радости.

— Вождь! — прошептал он, прижав к груди индейца. — Ты неуязвим!

— Так говорят, — усмехнулся Томочичи. — Человек с ножами вместо рук обрезал мою веревку, но ко мне интереса не проявил. Я добрался до берега, а затем увидел вас. Хотите захватить форт?

— И развернуть их орудия против их же заграждений.

— Хорошо. Очень хорошо, — сказал Томочичи и замолчал, уставясь себе под ноги. — Я потерял дьявольское оружие. Нырял за ним семь раз, но не нашел.

Печальная новость не особенно расстроила Оглторпа.

— Потерял так потерял, — пожал плечами Оглторп. — Твоя жизнь дороже depneumifier, и я рад, что ты жив. Ну а теперь пошли.

Одетые в военную форму противника, найденную ими на амфибии, они крадучись прошли через внутренний двор.

Двоих часовых у ворот, ведущих к проходу, они сняли бесшумно и беспрепятственно подобрались к пушкам.

На востоке небо порозовело от первых лучей солнца.

— Сейчас будет самое интересное, — сказал Оглторп. — Нам нужен свет, чтобы разглядеть, где они перекрыли проход, определить радиус действия и потопить их корабли. Затем прекратить стрельбу и пропустить «Азилийский Молот».

— А что потом, сэр?

— Посмотрим по обстановке. Если сможем, прорвемся к своим. Если нет, Маккей знает, что делать. Самое главное — найти корабли, плывущие к нам из Венеции. — Оглторп похлопал Уноку по плечу. — Видишь план форта? Эта батарея выдвинута вперед и, как стрела, нацелена на море. Наша цель — удержать ворота и стены. Подумай, как организовать для нас прикрытие со стороны форта. Они не знают, что нас всего пятьдесят человек. А я не знаю, сколько человек на их стороне, думаю, в два раза больше, плюс taloi, против которых у нас нет оружия.

— Ты хочешь сказать, что нас здесь всех перебьют?

— Мы должны продержаться как можно дольше. Сумеем?

— С таким генералом сумеем, — ответил Унока.

Оглторп удовлетворенно кивнул и уставился на реку, ожидая рассвета и надеясь, что тумана не будет.

Первый выстрел они сделали через час из восемнадцатимиллиметровой пушки. Крупнокалиберные рокотали, как титаны, выбрасывая тучи черного дыма и оскверняя нежную чистоту раннего утра. Несметное число потревоженных бакланов сорвалось с деревьев и поднялось в небо.

Стало видно препятствие, воздвигнутое на пути «Азилийского Молота», — два галиота на паровом ходу и несколько сцепленных вместе барж. Такой заслон нельзя было преодолеть, даже вооружившись часто упоминаемой в последнее время «удачей Оглторпа».

Ядра восемнадцатимиллиметровых не долетали до цели.

— Установите прицел выше, — спокойно велел Оглторп.

За его спиной форт продолжал хранить подозрительное молчание. С их стороны он предполагал скорейший ответ. Но, в конце концов, прошло не более минуты, хотя эта минула, показалась ему целой вечностью.

Последовал новый выстрел, на этот раз ядро попало в самый центр цепочки барж. Взметнулся столб воды, и клубы дыма окутали баржу.

— Все пушки — на этот прицел! — скомандовал Оглторп. — Черт, хотел бы я, чтобы их огнеметы работали.

— Нет, сэр, испанцы прихватили их вместе со своими самонаводящимися пушками еще во время войны королевы Анны, — пояснил Парментер.

— Может быть, англичане или русские завезли?

— Возможно, но это страшное оружие.

— Если у них есть огнеметы, то они должны быть установлены именно в этом месте. Парментер, возьми с собой несколько человек и спустись вон к той стене у воды. Видишь равелин?

— Они там и стояли, маркграф. Но думаю, я тебе нужен здесь.

И, словно в подтверждение его слов, со стороны форта раздались ружейные выстрелы.

— Если найдется хоть один огнемет, мы запалим здесь все. Парментер, игра стоит свеч.

— Хорошо.

Оглторп повернулся посмотреть, что происходит у стены на фланге, в этот момент снова загрохотали пушки.

Ворота, ведущие к проходу, оставались неприступными, это означало, что «красным мундирам» придется двигаться вдоль стен, но только пока они не подтянули пушки и не разнесли ворота. Оглторп и его люди, как греки у Фермопил, чувствовали себя способными противостоять мощному противнику, но как только ворота откроются, их постигнет та же участь, что и отважных эллинов. Оглторп перевел взгляд на баррикаду в проливе. Артиллеристы установили прицел, и баррикаде приходилось несладко. Где-то здесь были подводные корабли и флот, готовый одним ударом уничтожить корабли шведского короля Карла. Даже если «Азилийскому Молоту» удастся прорваться сквозь этот кордон, впереди его ждет нелегкое испытание. Слава богу, пока он оставался невидимым.

Скоро на стенах начнется бой. Следопыты возвели из досок навесы над восемнадцатимиллиметровыми пушками, но это ненадежная защита. И где, черт возьми, Унока?

На Оглторпа упала тень, он весь похолодел. Это был летающий корабль, конфигурацией похожий на птицу, свое появление он ознаменовал тем, что уложил шестерых бойцов Оглторпа и сбросил со стены две восемнадцатимиллиметровые пушки.

— Настоящий бой начался, — пробормотал Оглторп.

Он выхватил крафтпистоль и побежал вдоль стены, стараясь как можно ближе подобраться к летающему кораблю. Он услышал, как что-то тяжелое ударилось в ворота.

4 Поражение

В эфире сошлись сразу три армии ангелов: темные, странные силы из леса, скрытые туманным облаком, сияющие, исполненные мести херувимы ее сына и ее собственная жалкая горстка эфирных слуг.

В мельтешении ангельских существ, среди фрагментов растерзанной материи и духов, она увидела Николаса, он умирал. Его эфирное воинство агонизировало, пламя рвалось к самому центру, воздушные корабли падали на землю, алхимическая артиллерия самопроизвольно взрывалась. Николас не просто проигрывал бой, ему наносили сокрушительный удар, который должен был завершиться его гибелью.

Над полем битвы что-то образовывалось, и Адриана сразу узнала — keres открыл мигающий глаз. Вначале он походил на огромное облако, предвещавшее разрушительное торнадо. Но Адриана видела его истинную суть.

На мгновение она онемела. Она не могла позволить Николасу умереть у нее на глазах. Она не могла позволить keres набрать мощь. Враг ее сына не замечал пробудившегося ангела смерти.

— Keres, Уриэль! Останови его рождение!

«Я… — Возникла очень долгая пауза. — Хорошо, прощай, Адриана».

Адриана с мрачным лицом вытянула правую руку и проникла в самый водоворот, где лежал, умирая, ее сын.

«Аполлон!»

«Он атаковал меня так неожиданно. — В голосе слышалось отчаяние. — Каким-то непонятным образом парализовал мою силу. Многие из моих слуг не знают меня. Мне нужна машина тьмы, иначе я погибну».

«Тогда мы все погибнем».

«Пусть мы все погибнем! Но я не должен проиграть битву!»

«Позволь мне помочь тебе. У меня есть сила. Вместе мы сможем остановить твоего врага».

«Я Солнечный Мальчик! Я пророк!»

«Я твой тайный друг. Позволь мне помочь тебе».

Долгие мгновения тянулось молчание и ничего не происходило, и неожиданно не имеющие плоти пальцы сцепились с ее пальцами.

И вдруг толчок, как выдох самого Бога, и Адриана увидела в небе растущее на ее глазах дерево. Не дерево — башню, башню Нимрода,[6] лестницу Иакова, на самом верху сиял свет, возможно свет Бога, возможно, наконец…

Видение растаяло. Ее сын вырос, как грозовая туча, как огромная морская волна. Адриана чувствовала, что и она поднимается вместе с ним, как пущенная в бою стрела, как несущаяся в атаку конница. Она увидела в лесу врага Николаса таким, каким и он его видел, — огромный рогатый человек, покрытый шерстью, опутанный кольцами змей.

«Сатана! — закричал Николас. — Люцифер!»

Они сошлись, дьявольская сила затрещала. Человек-змей был сильным, но вместе Николас и Адриана были сильнее всех сил небесных.

* * *
Красные Мокасины растерянно смотрел на небо и ничего не понимал. Не понимал, почему он цел и невредим, почему его враг, вкусив его плоти, все же ретировался. Его искусный план разрушили одним ударом, его силу развеяли, словно пепел. Мощь змея едва тлела в нем. Солнечный Мальчик сделал это одной рукой, сила его не знает пределов.

И, тем не менее, Красные Мокасины остался жив. Солнечный Мальчик отмахнулся от него, как от маленькой мошки. Воздушные корабли упали на землю: тянулись длинные линии огненных всполохов. Пламенеющие красные глаза и Длинные Черные Существа сцепились друг с другом.

Кто-то неизвестный атаковал железных людей. Они прибыли на нескольких маленьких воздушных кораблях, но с ними на борту был кто-то необычайно сильный. Магическим зрением Красные Мокасины видел, что теперь две паутины застили небо, в центре одной — Солнечный Мальчик, в центре другой — неизвестный, и этот неизвестный был каким-то странным образом связан с Солнечным Мальчиком.

Некогда он путешествовал с Черной Бородой, тогдашним королем Чарльз-Тауна, и Томасом Нейрном, который правит этим городом сейчас. Нейрн любил повторять: «Враг моего врага — мой друг». Черная Борода посмеивался над этими словами.

Красные Мокасины был на стороне Черной Бороды. Один Солнечный Мальчик — это слишком много. Теперь их двое, и это слишком много вдвойне.

И он, конечно же, будет третьим.

Он стряхнул боль, в конце концов, стало три паутины. Он все еще был пауком, хотя слегка покалеченным. Считая его побежденным, они забыли о нем. Он докажет, что они ошиблись.

Красные Мокасины заметил, что нити, соединявшие двух магов, укрепляются. Не там ли он должен помочь?

* * *
Когда змеиные кольца разжались, в быстро сменяющихся красках эфира, доступных ее восприятию, Адриана увидела лицо Николаса. Его глаза удивленно расширились. Над головой вскрикнул Уриэль, keres содрогнулся и исчез.

«Ты! — закричал Николас. — Я знаю тебя! Я помню тебя! Ты бросила меня! Ты не мой друг! Ты не мой друг!»

«Николас, я помогла тебе!»

«Ты обманула меня. Ты разрушила мою машину тьмы. Ты не моя мать!»

«Я твоя мать! Ты сказал, что помнишь меня! Они украли тебя у меня! Я искала. Все эти годы я искала тебя».

«Нет».

Лицо Николаса исчезло, вместо него появилась Смерть. Адриана отчетливо видела ее очертания и поняла: Смерть выскользнула из Николаса, как перо срывается с крыла птицы, она колыхалась, приобретая форму, превращаясь в черный крылатый скелет — уродливое подобие Уриэля и прочих обитателей эфира. Смерть полетела.

Смерть миновала точку сосредоточения ее внимания в эфире, и Адриана догадалась: она полетела убить ее тело.

«Ты… ты и раньше пытался убить меня, в Санкт-Петербурге. Тогда ты послал эту Смерть».

«Я тот, кто создает ангелов. Ты служишь дьяволу. Он только что ускользнул от меня, как раз в тот момент, когда я мог его уничтожить. Ты спасла его! Ты обманула меня!»

«Я твоя мать, Николас! Я родила тебя!»

Мелодичной музыкой прозвучал смех Николаса.

«Я сам себя породил. Ветер моя мать, Бог мой отец. Я творение из плоти и крови, я вобрал в себя целый мир. Кто позволил тебе так со мной разговаривать?»

«Я твоя мать».

«Нет. Меня предупреждали о твоем появлении, но я не узнал тебя. Я думал, ты мой друг, но у меня нет друзей».

«Они? Сведенборг? Голицын? Они лгали!»

«Они мои слуги, и ангелы мои слуги. Они не могут лгать мне».

«Адриана!» — это кричал Уриэль.

Лицо сына исчезло. Глаза снова видели корабль и охваченное огнем небо, слышалось равномерное буханье пушек, корабль сотрясался от ответных ударов врага. Рядом катался охваченный пламенем матрос.

Над ней нависла Смерть, и Уриэль налетел на нее сверху, как ястреб, посланный самим Богом. Эфирное пространство вокруг Адрианы наполнилось криками.

Сжав зубы, она напрягла все силы, чтобы восстановить контакт с Николасом. Он всячески препятствовал ей… но вдруг появилось сродство между ними, и они соединились, она и Николас. На мгновение перед Адрианой мелькнуло лицо сына, и она успела увидеть то, что видели его глаза: Сведенборг, лаборатория, какой-то хрупкий прибор…

Затем вспышка света. Вновь появился Уриэль, растерзанный, но Смерти видно не было.

«Я предупреждал тебя, — тихо проговорил серафим. — Мы погибли. Я погиб. Заверши начатое нами». Он вздохнул и распался.

Все ее слуги тоже распались, и корабль очень сильно накренился.

Адриана вернулась в материальный мир, полный криков отчаяния. Палуба опрокидывалась, два шара, которые поддерживали корабль, погасли и разлетелись осколками над головами экипажа. Два других готовы были разделить их судьбу. На мгновение ее парализовало deja vu: все происходило точно так же, как много лет назад в Венеции, когда она потеряла Нико.

Сейчас сын ненавидел ее. Сейчас он желал ее смерти.

И она готова была умереть. Как во сне, Адриана увидела Креси и Эркюля, они что-то кричали ей. Да, конечно, она должна спасти их, если у нее получится, если это возможно. Собрав остатки сил, усилием воли она удерживала в шарах двух malakim, пытавшихся освободиться из своего заключения.

Корабль вновь затрясло, и казалось, железный зажим сдавил ей плечо. Она вдруг поняла, что болтается в воздухе, над ней возникло крайне напряженное лицо Креси.

— Приди в себя, — выдохнула Креси. — Я держу…

Конечно же, два шара не могли удержать корабль в воздухе. Внизу — огромная река, за ней тростниковые заросли… и все это с каждым мгновением становится ближе. Креси рванула ее за руку, Адриана закричала от боли и окончательно потеряла контроль над malakim. И вдруг она почувствовала себя невесомой, откуда-то издалека донесся отчаянный крик Креси. В мире все раскололось: корабль, ее собственные кости, сам воздух…

* * *
Красные Мокасины, собираясь с силами, прислонился к дереву и наблюдал, как стихала битва. Над рекой неслись победные крики, слышались отдельные хлопки выстрелов. Красные Мокасины с трудом вытащил трубку и кисет с Древним Табаком, один из оставшихся детей Тени высек огонь и помог раскурить трубку. Красные Мокасины смотрел на свои трясущиеся руки, и они казались ему чужими.

— Ты в порядке? — спросила его Горе.

— Нет, я не в порядке. Я… — Он попытался встать, но усталость и боль были невыносимы. Все было невыносимо. — Убей меня, — простонал он. — Убей меня прямо сейчас, пока я вновь не стал сильным. — По его щекам текли слезы, трубка выпала из трясущихся пальцев, он завалился на бок и остался лежать на земле, уткнувшись коленями в подбородок. — Убей меня, — всхлипывал он.

Но Горе не убила его. Она села на землю, положила его голову себе на колени и гладила ее.

— Твое сердце вернулось к тебе? — спросила она.

— Да, — с трудом выдохнул Красные Мокасины. — Но оно снова может уйти… убей меня.

— Нет, я буду охранять тебя и с сердцем, и без него.

Прошло какое-то время, и Красные Мокасины услышал шаги приближавшихся воинов.

— Помоги мне подняться, — попросил он. — Прислони меня к дереву. Я не хочу, чтобы они видели меня таким беспомощным.

Кое-как Горе усадила его, и в следующее мгновение на тропе показался Минко Чито.

— Победа, — сообщил вождь. — Столб для скальпов будет увешан снизу доверху.

— Кажется, победа, — произнес Красные Мокасины, едва выговаривая слова и чувствуя их бессмысленность.

— Вкусом и запахом победы наполнен сам воздух.

Красные Мокасины покачал головой:

— Нет, это не победа. Мы только потрепали первые ряды этой несметной армии. А сколько наших воинов погибло?

— Пока не знаю. — Лицо Минко Чито сделалось серьезным. — Но врагов погибло значительно больше. И разве это не победа? Нас было мало, но мы атаковали армию, превосходившую нас числом, и нанесли этой армии большой урон.

— Я потерпел поражение, а это значит, что мы все потерпели поражение. Ты знаешь, что они сделают теперь? Соберут уцелевшие пушки, установят их на том берегу и начнут стрелять, пока не выжгут весь лес и не уничтожат все живое, и возведут тем временем мост. Мы удивили их и заставили отступить, больше такой возможности у нас не будет.

— Солнечный Мальчик уцелел?

— Да, я переоценил свои силы.

Это было сказано тихо, и это было правдой. Минко Чито пожал плечами:

— Мы один раз не дали им переправиться, не дадим и во второй.

— Не получится. Они убьют нас всех. Нам удалось лишь задержать их на несколько дней.

— И что же нам теперь делать? Расходиться по домам?

— Нет. Лучшее, что мы можем сделать — это заставить их повернуть туда, куда мы хотим.

— И куда же?

— На Нью-Пэрис.

Минко Чито посмотрел на Красные Мокасины с нескрываемым удивлением:

— Пусть убивают французов вместо чокто?

— Нет, там у нас будет последний шанс разбить эту армию.

Вождь задумался.

— Всю армию туда не повернешь.

— Знаю, но это единственное, что мы можем сделать.

Они обернулись на шорох мокасин, ступавших по мягкому лесному ковру. К ним подошел Чула.

— Один из небесных кораблей упал на этом берегу, — возбужденно сообщил он. — Там есть живые.

— Тот неизвестный паук, — пробормотал Красные Мокасины.

Минко Чито и Чула удивленно посмотрели на него.

— Пойдемте, посмотрим на них, — сказал Красные Мокасины, с трудом поднимаясь и опираясь на Горе.

* * *
Адриана ощутила привкус крови во рту и попыталась понять, что бы это значило. Ей также хотелось знать, что за странные звуки слышатся со всех сторон. Было темно, она вся промокла, но холода не чувствовала, хотя ее била дрожь.

Она не могла вспомнить, что произошло. Так бывает, когда в панике очнешься от ночного кошмара и не можешь понять, где находишься, и медленно приходит осознание, что ты в своей комнате, а кошмар — всего лишь страшные игры спящего разума.

На этот раз Адриана чувствовала, что она не в своей комнате, напротив, в каком-то незнакомом месте.

Она потребовала осветить мрак.

Но свет не появился.

Она призвала своих джиннов. Но ни один не откликнулся на ее зов.

* * *
Должно быть, она уснула, потому что не видела, как свет приближался, он возник вдруг, в нескольких футах от нее. И в ореоле света появилось знакомое лицо.

— Вероника?

— Бог мой, Адриана! — Креси упала на колени прямо в грязь, в которой лежала Адриана, и припала к ее груди. Она рыдала. — Прости! — сквозь слезы молила она. — Я упустила тебя. Упустила, как когда-то Нико. Я всегда предаю тебя, когда… — Она отпрянула, услышав стон Адрианы, и крикнула: — Эркюль! Я нашла ее! Она жива. — Она посмотрела на Адриану, в ее глазах блестели слезы. — Жива, — тихо и нежно произнесла Креси.

— Слава богу! — донесся откуда-то из темноты голос Эркюля.

— Где мы, Вероника? И моя нога…

— Что с ногой?

Креси повернулась и потянула подол платья Адрианы. Оно за что-то зацепилось, возможно, за ветку, и немного порвалось. Обнажилась нога, мало похожая на ногу, неестественно вывернутая, залитая кровью, из нее торчала какая-то окровавленная трубка, за нее-то и зацепился подол.

— О господи, — пробормотала Креси. — Боже мой!

Из темноты показалось лицо Эркюля. Вид ноги не вдохновил его обращаться к Богу.

— О, черт! — воскликнул он.

— Она потеряла много крови! Адриана, ты слышишь меня?

— Слышу, Вероника. Где мы?

И тут она все вспомнила. Она видела Нико, а затем их корабль упал. Она закрыла глаза.

— Положи ей что-нибудь в рот, — велел Эркюль. — Только быстро, а то она язык себе откусит.

Пальцы осторожно раздвинули челюсти и вложили что-то между зубов. Адриана хотела посмотреть, что это такое, но ей даже глаза открыть было трудно.

Затем она услышала скрежет, и ее пронзила острая боль, утонченная, почти сладострастная, от которой содрогнулось все ее тело. Крик вырвался из груди и стоном застрял в том, что ей заснули в рот.

— Эй, ты! — крикнул кому-то Эркюль. — Бренди, неси быстрей бренди.

Но в ответ просвистела пуля. Адриана услышала выстрел — странный, глухой звук. Она заставила себя открыть глаза, но их застилали слезы, потребовалось несколько раз моргнуть, чтобы вернуть способность видеть. Тем временем прозвучало еще два выстрела.

Первой она увидела Креси, у нее в руке дымился пистолет. Эркюль неуклюже лежал в грязи, обхватив себя руками.

Креси бросила пистолет и выхватила клинок.

— Оливер! — сердито рыкнула Креси.

Адриана заставила себя повернуть голову. Облокотившись о поваленные деревья, широко улыбаясь, стоял человек, который напал на них в Санкт-Петербурге. На нем была форма легкой кавалерии, подчинявшейся Эркюлю.

— Иди сюда, Креси, — позвал Оливер.

— Как? Как ты здесь оказался?! — выкрикнула Креси.

Оливер засмеялся:

— Очень просто. Бедняжка Ирина. Благодаря ней я смог подобраться к Адриане близко и остаться для тебя незамеченным. Откуда, думаешь, ты, я узнал о ваших планах покинуть город? Я сумел заранее подняться на борт корабля. Для этого пришлось в суматохе убить одного из кавалеристов Эркюля и надеть его форму. Потом Ирина спрятала меня. Помогал и отец Димитрий, наш добрый друг.

— Ты был любовником Ирины. И ты ее убил.

Оливер пожал плечами:

— Она собиралась рассказать о нас Эркюлю. Мне бы пришлось встретиться с ним лицом к лицу, а значит, и с тобой, но вы-то меня хорошо знаете.

— Зачем это было тебе нужно, Оливер? Прежде чем я убью тебя, скажи мне: зачем?

Оливер рассмеялся:

— Вероника, это они меня об этом попросили. Ты же знаешь, как это происходит. Признаюсь, это немного раздражает. Но корабль упал, и мне практически нечего делать.

— Убей меня, — прохрипела Адриана. — Пусть Вероника и Эркюль живут.

— Боюсь, Эркюля спасать уже поздно. Но Никки я с радостью готов сохранить жизнь. Она мне очень нравится.

— Зачем ты застрелил Эркюля? — с трудом выговорила Адриана.

— По правде говоря, я целился в тебя. Но этим чертовым пистолетам, как и женщинам, нельзя доверять.

Креси сделала шаг вперед. Адриана заметила, что она прихрамывает.

— У тебя больше нет пистолета, — сказала она. — Готовься умереть, Оливер.

— Никки, мне очень жаль, но я обязан выполнить свой долг.

Адриану пронзила боль, когда Креси, злобно рыча, по грязи и кочкам бросилась на Оливера. В руках у Креси была не парадная шпага, которую она часто носила, а боевой палаш. Оливер выставил вперед кавалерийскую саблю. Клинки мелькали с такой быстротой, что Адриана видела в темноте только искры, высекаемые сталью. Корабль упал в густой чаще леса, плотная сеть дикого винограда не пропускала тот слабый свет, что лился на землю с неба.

Адриана попыталась собрать своих эфирных слуг, но молчание было ответом на все ее приказы и мольбы. Она простерла в эфир правую руку, где-то очень далеко увидела malakim, но они никаким образом не были с ней связаны.

Стиснув зубы, она поползла к Эркюлю. Он был жив и растерянно взглянул на нее.

— Сейчас… — выдавил он. — Сейчас я встану и убью его. Я… — Он посмотрел на свою руку, залитую кровью. — Черт, он убил меня первым.

— Нет, — сказала Адриана. — Ты будешь жить.

— Только потому, что ты мне это говоришь?

— Потому, что я тебя люблю.

Он горько засмеялся, и у него на губах выступила кровь.

— Тогда я обязательно выживу, — пробормотал он. — А пока ты должна достать пистолет, он у меня под боком, и вложить его в мою руку, я еще не умер, я должен защищать тебя.

— Эркюль…

Звон клинков приближался.

— Достань пистолет, прошу тебя.

Адриана просунула руку под Эркюля, это было трудно, пришлось извиваться всем телом. Пальцы нащупали пистолет, но никак не могли ухватить его. И тут, словно что-то сломалось внутри ее, она упала на Эркюля.

— Тебе больно? — Его глаза смотрели с жалостью. — Помнишь, как мы впервые встретились? Я помню, когда я впервые тебя увидел. Я знаю, в твоей памяти эта встреча не сохранилась. Это было, когда ты приехала в Версаль, чтобы стать секретарем королевы. Ты была такая красивая, такая живая. В тебе была некая тайна жизни, сокровенная тайна, о которой можно только мечтать. — Глаза Эркюля расширились. — Это так больно, — пробормотал он.

Адриана не поняла, воспоминания причинили ему боль или сердце, что билось в его груди так слабо.

— Ты достала? — спросил Эркюль.

— Да, — солгала Адриана.

— Застрели эту подлую тварь, а то он убьет Веронику.

Адриана повернула голову и увидела, что дела Креси плохи, хотя она и продолжала вести бой. Кровь лилась из многочисленных ран на ее теле, а ее клинок никак не мог достать противника. Оливер держался уверенно. Адриана вновь потянулась за пистолетом.

— Моим детям нужна забота, — сказал Эркюль.

— Живи и заботься о них.

— Отличное решение. Но, если у меня не получится, ты позаботишься о них?

— Конечно. Но ведь ты не покинешь меня, Эркюль д'Аргенсон. Я запрещаю тебе.

— Я останусь с тобой, — пообещал он.

Его глаза затуманились, тело конвульсивно дернулось, и он умер.

Она вскрикнула или заплакала. Потом она не могла этого вспомнить, она помнила последний, слабый удар его сердца и поразившую мысль, что больше никогда не будет как прежде.

На нее словно дохнуло холодным воздухом Сибири. Эркюль мертв, скоро и она последует за ним: остатки сил таяли. Она вспомнила, как они сказали, что она потеряла много крови. И Вероника погибнет напрасно. И Эркюль погиб напрасно.

Креси выругалась, она слишком долго не могла вытащить завязшую в грязи ногу. И хотя ей удалось отбить обрушившийся на нее удар сабли Оливера, ее собственный палаш отскочил прямо ей в лоб. Креси присела и полоснула Оливера по ногам, но тот успел отпрыгнуть.

Креси выпрямилась, и они стали осторожно двигаться по кругу. Креси смахнула кровь с глаз, в темноте ее лоб от крови казался черным.

— Да, ты слабеешь и теряешь скорость, — заметил Оливер. — Время, когда ты могла убить меня, прошло.

Креси не ответила и сделала выпад. Оливер легко отбил атаку, сделал ложный выпад, целясь в голову, и ударил по руке, сжимавшей палаш. Чашка рукоятки выдержала удар, но Креси застонала и отступила, рука безвольно повисла.

Затем Оливер сделал нечто странное. Его глаза вспыхнули красным, и над плечом появился malakus. С рыком он развернулся спиной к Креси и бросился к Адриане.

От такого поворота событий Креси растерялась. Но в следующую минуту, чертыхаясь, она бросилась наперерез. Хотя и так было ясно, что она не успеет преградить ему дорогу.

Адриана наблюдала, как клинок опускался, словно все происходило во сне.

В нескольких ярдах прогремел выстрел мушкета. Оливер охнул и завертелся на месте, затем оправился и бросился в лес, вслед ему прогремело еще три выстрела, и вдогонку устремились темные фигуры людей. Адриане показалось, с раскрашенными лицами и смуглыми крепкими телами. И все исчезли.

Креси нацелила палаш на кого-то за спиной Адрианы:

— Не подходи к ней.

— Брось оружие, или умрешь, — сказал неизвестный по-французски с очень сильным акцентом.

5 Еще один человек из прошлого

— Мне нужно сесть, — пробормотал Франклин. — Правда, нужно.

Свободной рукой Ленка вытащила из-за пояса пистолет и нацелила его на Василису, затем вложила шпагу в ножны.

— Не хочешь ли ты представить меня своей жене, Бенджамин? — спросила Василиса совершенно спокойным голосом.

— Кажется мне, — голос Франклина, напротив, звучал очень напряженно, — вы уже успели познакомиться.

— То был Роберто де Томоль, — заметила Василиса.

— А, Василиса Карева, позвольте представить вам Ленку Франклин… — Он потер лоб, ожидая, что вот сейчас страсти взорвутся. — Ленка, что ты… я хотел сказать, я же просил тебя остаться…

— Теперь я понимаю, почему ты меня об этом просил. Хотя я не знала о твоей тайной страсти к престарелым матронам. Она же тебе в матери годится.

— И в этом качестве я научила его большему, чем его родная мать, — с очаровательной улыбкой парировала Василиса.

— Я в этом даже и не сомневаюсь, — огрызнулась Ленка.

В голове Франклина царил хаос, но он все же сумел извлечь из этого хаоса одну здравую мысль:

— Василиса, ты действительно собиралась меня убить?

Василиса пожала плечами:

— Не будь таким глупым, Бенджамин. Я всего лишь собиралась похитить тебя.

— Ударом в спину?

— Посмотри, на шпильке есть вещество, но оно не убивает, а вызывает глубокий сон.

Франклин нахмурился и поднял шпильку, она действительно была покрыта белым налетом.

— Я могу испытать действие этого вещества на тебе? Сделаю маленькую царапинку?

— Пожалуйста.

— Хотя разумнее оставить тебя в бодрствующем состоянии, чтобы ты могла ответить на несколько вопросов. Во-первых, скажи, зачем тебе понадобилось меня похищать?

— Чтобы создать средство защиты от машин тьмы, но не здесь, а в более безопасном месте.

— Почему ты думаешь, что Нью-Пэрис не безопасное место?

Василиса едва заметно улыбнулась:

— Потому что сюда движутся несколько тысяч вооруженных людей и несколько десятков воздушных кораблей, а вместе с ними и машины тьмы, Я не уверена, что мы успеем создать меры защиты до их прибытия. Кроме того, я не была вполне уверена, что мне удастся тебя убедить в необходимости создания защитных средств, хотя, согласись, я приложила к тому немало усилий.

— С моей точки зрения, ты прекрасно выполнила свою работу, — сердито вставила Ленка. — Вот только глупо было использовать шпильку так рано. Нужно было дождаться подходящего момента.

— Ленка, ты несправедлива, — сказал Франклин.

— Откуда ты знаешь, Бенджамин? Женщины умеют превращать мужчин в дураков.

— Если позволите мне выразить свое мнение, — вмешалась Василиса, — то, смею заметить, он был вовсе не дурак, когда выбирал вас в жены.

— Зато он обращается со мной как последний идиот, — сердито бросила Ленка.

— Ленка, как тебе удалось уговорить дона Педро принять тебя в свой отряд?

— Я сказала, что последую за вами в любом случае, но в его отряде будет более безопасно. Дон Педро выказал изрядную смелость, соглашаясь на это, более того, ему, как индейцу, свойственно уважительное отношение к женщине, тебе следовало бы у него этому поучиться.

— Подозреваю, и Вольтер знал об этом трюке. Вы все были в заговоре против меня?

— Бенджамин Франклин, у вас нет права обвинять меня в чем-либо, после того как я застала вас в объятиях другой женщины, да еще и жизнь вам спасла. — Лицо Ленки сделалось красным.

— Ленка…

— Не продолжай! — выкрикнула она. — Больше я о твоей жизни беспокоиться не стану.

С этими словами Ленка поспешно удалилась. Франклин кинулся, было за ней, но заметил, что и Василиса собирается исчезнуть. Он остановился в нерешительности.

— Василиса, подожди! — крикнул он.

— Хочешь меня арестовать, Бенджамин?

— Арестовать? Мне следовало бы убить тебя.

— Но ты же не сделаешь этого?

— Нет. Как ты собиралась бежать со мной?

— На воздушном корабле.

— У тебя крылатый или иной модификации?

— Крылатый. Я больше не доверяю кораблям, которые полностью управляются malakim. Они ненадежные. Арестуешь меня, Бенджамин, и я не смогу помочь тебе. Еще есть время, и мы можем убежать. Если хочешь, бери с собой свою милую смутьянку. Но, если ты намерен выиграть эту битву, мы должны немедленно покинуть Нью-Пэрис.

Франклин долго смотрел на Василису.

— Я не могу, особенно после того, как заключил союз с королем. И я, и ты, мы останемся здесь. И вместе будем работать или умрем. Ты и я. Мы все. Понимаешь?

— Это глупо. Даже если мы успеем создать средство защиты от машин тьмы, не забывай, насколько огромна и сильна армия противника.

— Где твой корабль?

— Не готова сказать тебе.

— В таком случае я вынужден буду тебя арестовать, и ты будешь сидеть в заключении, пока варвары не подойдут к воротам города. Но у тебя есть выбор: ты можешь остаться на свободе и помогать мне. Решайте, мадам.

Василиса посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, затем сказала:

— Ну, как хочешь. Полагаю, я в любом случае пленница. И выбора я не вижу. — Она высоко подняла голову. — Но когда армия будет здесь, помни, я пыталась спасти тебе жизнь. Я не хочу, чтобы ты умер с мыслью, будто я неблагодарная женщина.

— Хорошо. Пойдем, я попрошу следопытов присмотреть за тобой. А у меня есть кой-какие дела.

* * *
Франклин сдал Василису под строгий надзор Макферсона, а сам отправился на поиски Ленки и тут же столкнулся с Вольтером.

— Черт тебя подери! — закричал он. — Мне следовало бы дать тебе в морду.

— Вначале причину назови, — огрызнулся Вольтер.

— Ты, почему ничего не сказал мне о Ленке?

— Она заставила меня дать клятву, а я никогда не нарушаю клятв, данных женщине.

— Как ты мог допустить… Господи, она была у ковета, когда те собирались растерзать нас на куски! Как ты мог позволить ей оказаться в такой опасности?!

— Бенджамин, форт Моор пал, большая часть нашей армии погибла там, та же участь постигла и форт Монтгомери. Где она, по-твоему, могла оставаться в безопасности?

Франклину нечего было ответить, да и Вольтер не оставил ему много времени на размышления.

— Не кажется ли тебе, Бен, что ты печешься не столько о ее безопасности, сколько о своем покое? За время нашего путешествия ты о ней почти не вспоминал. Возможно, несколько лет брака притупили ваши чувства и тебе захотелось новизны? Попробовать какую-нибудь миленькую индианку или француженку? Признайся честно.

Бен оторопел:

— Господи, Вольтер, неужели ты имеешь виды на мою жену?

— А почему бы и нет. Тебя она, похоже, не особенно интересует. А она женщина замечательная. — Вольтер тряхнул головой. — Бьюсь об заклад, она застукала тебя с Василисой в самый пикантный момент.

— Да ничего подобного. А вот вы двое, чем занимались все это время? Уединиться ночью у вас было предостаточно возможностей.

— Ну, ты совсем конченый идиот. Она все время выставляла тебя в наилучшем свете, я даже не знаю, как с таким, как ты, можно ладить. Я скажу тебе правду: ты ее не стоишь. Вполне вероятно, что она больше не будет тебя терпеть.

— И тогда она станет твоей, ты это хочешь сказать?

— Нет пределов человеческому падению, Бенджамин. Но смею заверить, во мне больше достоинства, чем ты можешь себе представить. И если ты желаешь в этом убедиться, мы можем устроить еще одну потеху для французов сегодня же вечером.

Франклин приготовился ответить, когда за его спиной кто-то кашлянул. Он зло обернулся, желая посмотреть в глаза тому, кто их подслушивал. Это был Макферсон.

— Что тебе нужно?! — сердито выкрикнул Франклин. — Ты тоже замешан в этой интриге?

Взгляд Макферсона сделался тяжелым.

— Я даже знать не хочу, о чем вы говорили. Не вмешивайте меня в ваши дела. Только что прибыл человек, которого, я думаю, вы захотите увидеть. Кроме того, и король желает вас видеть.

— Кто приехал? Нейрн? Оглторп?

— Царь Московии.

— Мистер Макферсон, простите, я был непозволительно груб с вами. Приношу свои извинения. Но если я не могу получить прямого ответа от вас…

Макферсон неожиданно усмехнулся.

— Царь Московии, — повторил он и пошел прочь, тихо посмеиваясь.

* * *
Ростом царь отличался изрядным, и, по всей видимости, тяготился этим. Он сутулился, что делало его на несколько дюймов ниже. Он был в выцветшем, изодранном зеленом камзоле европейского кроя и в позаимствованных у индейцев рубашке, брюках и обуви. Косматая голова и кудлатая борода были черные с легкой проседью, черные глаза горели огнем на неизменно суровом лице.

Царь метался по комнате, как зверь в клетке. Он действительно был в заключении, а с ним еще двоечеловек. Один из них мгновенно приковал к себе внимание Франклина.

— Таг?

Могучий человек поднял голову и покосился на него:

— Мистер Франклин?

— Таг, что ты здесь делаешь?

— Да черт его знает. Мы заехали в город, а они похватали нас — и сразу под замок.

— Нет, я другое… — Франклин посмотрел на стоявшего рядом и следившего за разговором д'Артакита. — Я хорошо знаю этого человека и могу за него поручиться. Выпустите его.

— Он сломал нос нашему солдату, мсье.

— Наверное, во время ареста, мсье? — Бен подошел ближе к министру и зашептал ему на ухо: — Кем он себя назвал? Царем Московии?

Д'Артакит едва заметно кивнул:

— Русский царь посещал французский двор в те времена, когда его величество был еще герцогом Орлеанским. Его трудно не узнать, даже с такой бородой.

— В таком случае позвольте мне поговорить с Тагом наедине.

— А индейца знаете?

Франклин повернул голову к арестантам. Это был не Красные Мокасины.

— Нет, его я не знаю. Поговорю только с Тагом.

Царь внимательно смотрел на шепчущихся Франклина и д'Артакита; время от времени лицо его судорожно подергивалось.

— Хорошо, — сказал д'Артакит, — но в моем присутствии.

— Без вашей помощи мне не обойтись.

* * *
— Невероятная история, — сказал двумя часами позже д'Артакит.

Таг кивнул, его глаза покраснели от выпитого бренди.

— Зря я бросил морское дело. И все из-за этого сукина сына, из-за Красных Мокасин.

— Как ты думаешь, что же с ним такое случилось? Таг мялся в нерешительности:

— Ну, он раз или два что-то такое говорил о всяких духах, с которыми ему приходится иметь дело. Сказал как-то, что если в битве дух начнет его одолевать, то он может этот самый дух проглотить и внутри себя переварить. И я так смекаю, какая-то оказия в этом роде с ним и приключилась. — К немалому удивлению Франклина, по щеке бывалого матроса скатилась слеза. — Ох, и хороший он был парень, этот Красные Мокасины. И вот надо же — индеец, а лучшего друга у меня никогда не было: Но тот парень, которого я видел, в деревне Кричащего Камня, был совсем не Красные Мокасины. Кто-то другой, и такой ужасный. — Таг опустил взгляд. — Но я нарушил свое обещание, — пробормотал он.

— Какое обещание?

— Я обещал ему убить его, если он станет таким. Но я испугался. А Красные Мокасины считал важным делом доставить сюда царя.

— А царь? Он никаких козней не строит?

Таг покачал головой:

— Нет, он характером походит на Черную Бороду, немного сумасшедший, если вы понимаете, что я имею в виду. Но он всю дорогу вел себя хорошо и слушался нас, когда мы объясняли, как лучше сделать.

— Чего он хочет?

Таг усмехнулся:

— Реванша. То и дело талдычит о головах, которые слетят с плеч.

— Таг, ты ему доверяешь?

Здоровенный моряк хлебнул новую порцию бренди:

— Я уже давно никому не доверяю. А королям я вообще никогда не доверял. Но этот ничего такого не замышляет, если вы об этом спрашиваете. Старый Таг, может, и не очень умный, но и не такой уж дурак, чтобы не понять — ради интриги никакой царь или король не будет шастать по диким просторам, и подвергать себя всяческим опасностям.

— Согласен. Но скажи, как дело было: царь отправился в поход со своей армией и его предали или же он ничего не знал об этом походе?

Таг повертел в руках кружку.

— Не знаю, — признался он. — Его корабль улетел далеко вперед, и за ним послали отряд, чтобы вернуть назад. Армия-то двигается медленно.

— Как ты полагаешь, где сейчас находится армия?

— Отстала от нас на неделю-другую, но все зависит от того, как они через реку переправятся. У них есть воздушные корабли, но всех на корабли не посадишь, слишком много их.

— До нас дошли слухи, что они вступили с кем-то в бой.

— Нет, об этом я ничего не знаю. Если так, то я сожалею.

— Спасибо, Таг. — Франклин посмотрел на д'Артакита, который, как казалось, внимательно слушал их разговор. — Может, не будем сажать его под замок?

— Если вы поручитесь, что будете держать его в поле зрения.

— Даю слово.

— Надо и Кричащего Камня выпустить. Он хороший парень. Он нас не бросил, в целости и сохранности доставил сюда, хотя Красные Мокасины истребил всех его сородичей.

— Я подумаю об этом, — сказал д'Артакит. — За дверью вас ждет паж, он разместит вас поближе к мсье Франклину и даст свежее платье.

— Спасибо.

Они проводили матроса взглядами.

— Что вы скажете? — спросил д'Артакит.

— Скажу, что царь может быть хорошим союзником, если его история правдива. Он, должно быть, немало знает об этой армии, возможно, знает и то, как ее остановить.

— Все это он нам может рассказать и под пытками.

— Конечно, но…

— Суть дела в том, что русские захватили Францию. Виноват царь Петр в наших сегодняшних бедах или нет — под вопросом, но то, что он в ответе за покоренную Францию, — факт. И за это его следует подвергнуть экзекуции.

— Царственную особу подвергнуть экзекуции? Не послужит ли это дурным примером?

— Думайте, о чем говорите, мсье Франклин. Не забывайте, где вы находитесь.

— Прошу прощения.

— Есть еще кое-что. Вы держите под стражей русскую женщину. Вы не имеете на это права без разрешения его величества, но сейчас не об этом. Вы задержали ее перед самым приездом царя, и это вызывает у меня подозрения. Объясните мне, что все это значит.

Франклин посмотрел в глаза министру:

— Я не успел вам об этом рассказать. Мадам Карева моя давняя знакомая. Она хотела усыпить меня и тайно похитить. То, что это совпало с арестом царя, чистая случайность. Хотя, возможно, она каким-то образом узнала о его аресте и решила действовать немедленно, пока царь не сказал нечто такое, что сделало бы ее присутствие здесь нежелательным. Она выдавала себя за посланника царя?

— Да.

— Вы уже спрашивали царя о ней?

— Нет еще. Мы намерены забрать ее из-под вашей опеки и взять под свою. Конечно, мы поместим ее в лучшие условия, нежели поместили царя, и будем допрашивать их раздельно. Посмотрим, насколько совпадут их рассказы.

— Хорошая мысль.

Министр снисходительно улыбнулся:

— Благодарю. У меня есть некоторый опыт в подобных делах.

Франклин на секунду замялся.

— Было бы неразумно обращаться с ней слишком сурово. Она может быть нам полезна. Ей известны секреты многих видов оружия русских и меры защиты.

Д'Артакит пожал плечами:

— Хорошо. Хотя я не особенно надеюсь на победу. Да и вы тоже, я думаю.

— Тогда зачем же вы произносили столь блистательную речь?

— Я верил в то, что говорил. До вашего приезда я полагал, альянс с претендентом позволит сохранить нам остатки Франции. Вы убедили меня в ошибочности моих расчетов, и я ваш должник. Нас ничто не может спасти. Но мой король наконец-то пробудился к каким-то действиям. И если кто-то должен погибнуть — а я так понимаю, мы все погибнем, — то смерть должна быть благородной и возвышенной. И я вместе с вами сделал вид, что верю в спасение, верю в завтрашний день.

Франклин улыбнулся:

— Вы меня не так поняли. Я говорил с уверенностью, которой у меня на самом деле не было, но у меня нет никакого желания умирать благородно и возвышенно. Я человек более прозаичный. Я хочу умереть глубоким стариком в собственной постели, окруженный заботой и участием. Я думаю, у нас есть шансы выиграть эту битву, д'Артакит.

И впервые Франклин поверил в свои слова, он действительно поверил в возможность победы. Д'Артакит снова пожал плечами:

— Рад за вас.

— Намерен ли король говорить с царем?

— Да, он собирается это сделать. Не хотите ли вы присутствовать при этом?

— Очень хочу. Можно дать вам совет?

— Пожалуйста.

— Предложите царю горячую ванну, чистое белье и хорошего брадобрея.

Д'Артакит с удивлением посмотрел на Франклина:

— У меня сложилось мнение, что вас мало интересуют формальности светского этикета.

— Вы все верно подметили. Но обращайтесь с царем в соответствии с его статусом, если желаете получить его в союзники. Ну а если захотите подвергнуть экзекуции, то безбородые головы рубить легче.

Д'Артакит засмеялся:

— Оригинальная мысль. А вы читали Макиавелли?

— Нет. Но предпочитаю полагаться на здравый смысл, а не на мнения тех, кто уже умер. Смерть не позволяет проверить, действительно ли они были так умны.

* * *
После мытья, бритья и переодевания вид царя не утратил своей суровой харизматичности. Даже в слишком коротких для него бриджах — ничего иного при французском дворе не нашлось — он не выглядел смешным.

Он держал кружку с бренди и довольно часто к ней прикладывался.

— Ваше величество, — поклонился Франклин сидевшему в кресле Филиппу. Кресло было единственной мебелью в маленькой темной гостиной.

Д'Артакит, четверо гвардейцев и только что подошедший Франклин составляли компанию коронованным особам.

— Мсье Бенджамин Франклин, — представил д'Артакит.

Царь резко повернулся и прищурился:

— Итак, вы мсье Франклин. — По-французски он говорил с сильным акцентом.

Петр протянул руку.

— Да. — Вспомнив Венецию, Франклин вдруг почувствовал ненависть и не пожал протянутую руку.

Реакция царя оказалась куда более быстрой, чем можно было заключить по его внешности. Царь кулаком ударил Франклина так, что тот кубарем полетел к стене. Франклин почувствовал вкус крови во рту, и один зуб зашатался.

С трудом Франклин поднялся и, сжав кулаки, кинулся на царя. Прежде чем гвардейцы схватили его и больно скрутили за спиной руки, он успел задеть челюсть монарха.

На мгновение Франклину показалось, что русский царь ударит его еще раз, пока гвардейцы держат его. Царь поднял руку, оправдывая ожидания Франклина, но затем, потирая, поднес ее к груди.

— Отпустите его, — велел царь. — Отпустите.

Но гвардейцы продолжали держать Франклина, пока Филипп не сделал знак отпустить.

Петр поднял упавшую во время драки кружку. Появился негр и налил в нее новую порцию бренди. Царь выпил залпом и вновь протянул кружку негру. И все это время он не спускал глаз с Франклина.

— Мсье Франклин, — громогласно произнес Петр, — я очень устал. Я проехал столько миль… больше вашего, думаю. За это время меня предавали, держали в плену, пытали, стреляли в меня, демоны вокруг меня вились тучами. Я потерял и жену, и страну. Я протянул вам руку, вам, тому, кто обеспечил мое поражение в Венеции. Я знаю, это были вы. В свое время у меня были хорошие шпионы. — Он протянул руку. — И вот я снова предлагаю вам свою руку. Вы ее пожмете?

Франклин колебался, затем пожал протянутую руку.

— Я вам говорю, — сказал Петр, — в первый и в последний раз: эту войну не я затеял.

— Мы это поняли, — заверил его Филипп, — но это не первая ваша война.

— Когда я вернусь на принадлежащий мне по праву трон, Франция снова станет вашей, вся до последнего дюйма. Клянусь.

— Есть и иные репарации.

— Возмещу в полном объеме, если мою страну за это время не разорят до нитки.

Филипп задумчиво кивнул:

— Посмотрим. Учитывая сегодняшнее положение дел, я склонен полагать, что ваш трон может оказаться и на Луне. И все ваши компенсации станут бесполезными. Что сейчас вы можете нам предложить?

— Все, что знаю о численности армии и оружии, которым она оснащена. Свой военный опыт командующего, приобретенный в многочисленных сражениях.

— Честно говоря, я бы не доверил вам командовать людьми.

— А я и не жду такой чести. Дайте мне шпагу, ружье и коня — и, по крайней мере, дюжина мертвых врагов обеспечена.

— Вы будете убивать своих соотечественников?

На лице Петра появилась вялая улыбка.

— Народ, поднявшийся против своего монарха, теряет страну и становится изгоем. Думаю, и вы знаете цену предательству.

Взгляд Филиппа метнулся в сторону д'Артакита.

— Бывает предательство, заслуживающее прощения. Если армия увидит, что вы живы, будут такие, что последуют за вами?

— Конечно, там много людей, которые по-прежнему думают, что служат мне. Меня ведь долго держали взаперти и не показывали народу.

— Вам стоило сохранить жизнь, несмотря на все ваши преступления, — сказал Филипп.

— Благородные сантименты, — иронически заметил Петр.

— Сейчас ситуация не располагает к благородству, скорее к отчаянию. Но я хотел бы безотлагательно услышать ваш рассказ.

— С превеликим удовольствием.

— Но прежде один вопрос. Если не вы вовлекли свою страну в войну, то кто же?

Глаза Петра сузились в щелки.

— А разве вы не знаете? Ангелы. С небес сошедшие или из ада восставшие, не знаю, да и знать не желаю.

— Так же и мсье Франклин говорит, — тихо сказал Филипп. — И вы это подтверждаете?

— Подтверждаю. Видел я их. Хорошо с ними познакомился.

Филипп жалобно посмотрел на Франклина:

— Как же мы можем воевать с ангелами?

— Я своего паразита извел, — заявил Петр. — Дорого мне это стоило, я потерял жену и команду корабля. Но я избавился от него. Если один может погибнуть, так, значит, и тысячи можно погубить. Если я от одного избавился, значит, можно избавиться от всех.

«Избавился от собственного ангела? Он из той же породы, что и Улер, Брейсуэл и Стерн?» — подумал Франклин.

Он достал эфирный компас, но стрелка не указывала на Петра. Франклин помнил, что в случае с Улером стрелка повернулась в его сторону, хотя Улер к тому времени разорвал связь со своим malakus.

— А что с нами сделает Бог, когда мы осмелимся убить Его ангелов? — спросил Филипп, голос его дрожал, словно он впервые осознал, кто его истинный враг.

— Придет время, ответим и на этот вопрос, — успокоил его Франклин. — Придет время, и ответим.

6 Новое вещество

Армия маркграфства Азилия прибыла через три недели — уставшая, грязная толпа в четыре тысячи человек, включая около двух сотен присоединившихся по дороге аппалачей. Армию возглавляли Томас Нейрн и некий Мартин из Ньюберна. Оглторпа с ними не было. Армию встречали со всеми почестями — флейты, барабаны, трубы. Дон Педро порывался встать с постели, чтобы принять участие в торжественной встрече, но доктора настоятельно рекомендовали ему этого не делать. Он возмущался, ругался, то и дело, хватаясь за перевязанный бок.

У входа во дворец Франклин радостно обнял Нейрна. За последнее время Нейрн сильно постарел, он шел, прихрамывая, плечи, казалось, еще больше ссутулились.

— Мистер Франклин, — устало сказал он, — похоже, вы справились с задачей.

— Сделал все, что мог, губернатор.

— Новости расскажете?

— Конечно, но вначале давайте разместимся.

— Мистер Франклин, ваша жена, Ленка… боюсь, я потерял ее.

— Не бойтесь, она нашлась, вернее, она сама нас нашла.

Нейрн кивнул:

— Слава богу, одной заботой меньше.

* * *
Нью-Пэрис и Франклин готовились к прибытию армии Солнечного Мальчика. Благодаря их усилиям теперь столицу Луизианы нельзя было — по крайней мере, без значительных усилий и потерь — взять с моря, как Британские колонии. Гавань на несколько миль вдоль побережья и на выходе в океан была заминирована. Оборонную способность крепости усилили depneumifier, которые выводили из строя malakim, управлявших воздушными и подводными кораблями. Для прикрытия города с континентальной стороны была возведена цепь башен, надежно спрятанных среди огромных сосен и кипарисов. Все они также были оснащены depneumifier, и через этот кордон ни один управляемый malakim объект проникнуть не мог. Таким образом, солдаты противника могли приблизиться к городу только с двух сторон — с востока и запада — и только пешим или конным ходом.

Прибывших из Каролины немедленно вовлекли в работы по возведению всевозможных фортификационных сооружений. Во все стороны разослали разведчиков. В Нью-Пэрисе полным ходом шло строительство, словно это был не город, а поврежденный ногой ребенка муравейник. Так казалось Франклину, совсем недавно наблюдавшему за этими трудолюбивыми насекомыми.

Нейрн смотрел на кипучую деятельность защитников Нью-Пэриса с усталой покорностью судьбе.

— Боюсь, всех этих мер будет недостаточно, — сказал он. — Слишком уж неравные силы.

— Не падайте духом, — предостерег Франклин, — или, по крайней мере, не показывайте виду. — Когда вернется Оглторп с армией Карла, настроение поднимется.

— Ему сопутствует удача, — сказал Нейрн. — Идти сюда — все равно, что совать голову в пасть льва. Я не рассчитываю на его помощь. Слишком много у него на пути препятствий. Вы только подумайте: он должен научиться управлять амфибией, и научиться достаточно хорошо, чтобы пройти сквозь узкий пролив перед самым фортом Мальборо. Затем он должен в открытом море найти корабли Карла до того, как враг их потопит, и убедить Карла в том, что он друг и представляет нашу сторону, хотя и плывет на русской лодке. Если все эти задачи выполнимы, Оглторп их выполнит. А что, если нет?

— Тогда мы одержим победу без него, — тихо сказал Франклин. — Мы должны победить, понимаете?

— Я понимаю. Я просто устал.

— Отдохните, у нас еще есть время. Слава богу, армию на западе что-то задержало. И это нам на руку.

— Все так, — согласился Нейрн. — Только я очень устал.

* * *
По прошествии двух недель после известного инцидента Ленка не обмолвилась с мужем ни единым словом, хотя виделись они каждый день. Она по-прежнему носила солдатскую одежду и наравне со всеми работала на строительстве защитных сооружений. Что еще хуже, Франклин часто видел ее рядом с Вольтером, который, как и Ленка, не горел желанием общаться с ним. Ситуация была до нелепости смехотворной. И Франклин решил: если они хотят вести себя как избалованные дети, то это их дело, а у него и без того забот по горло.

Одной из таких забот было создание вместе с Василисой мер защиты от машин тьмы, и с каждым днем его беспокойство росло.

— Василиса, здесь чего-то не хватает. — Франклин расхаживал по лаборатории, заложив за спину руки. — Не хочешь сказать, чего именно?

Василиса стояла у окна — стройный силуэт в сером свете пасмурного дня, глаза — как большие черные жемчужины в едва приоткрытых створках раковины. За окном порывы ветра сильно раскачивали верхушки деревьев, небо застилала свинцовая туча, издалека доносились раскаты грома.

— Это не моя формула, — ответила она раздраженно. — Я же тебе говорила, я скопировала записи Сведенборга. И я в них почти ничего не понимаю. Именно поэтому ты был мне нужен. Вот та причина, почему я пыталась похитить тебя.

— Можно спросить, как ты собиралась нести меня сонного?

Губы Василисы искривились в едва заметной улыбке.

— Пожалуйста, Бенджамин, неужели ты думаешь, что мне будет сложно уговорить двух гвардейцев помочь?

— А! А они не пытались тебя освободить, когда ты сидела взаперти?

— Они предлагали, но я отказалась. Это не самый лучший город, где можно остановиться надолго. Но куда я могу отправиться одна? В Оттоманскую империю? В Китай? В этих странах с женщиной никто и разговаривать не будет, даже если они и не околдованы malakim, как Россия, хотя я думаю, что и они не избежали этой участи. А коль скоро я дала обещание жить и умереть здесь под жалкой защитой твоих оборванных солдат, то какой мне смысл скрывать что-то от тебя. Ты говоришь, что чего-то не хватает, и я верю тебе. Но я не знаю чего. В конце концов, у меня не было возможности скопировать все записи Сведенборга.

— Но почему ты выбрала меня? Почему ты не обратилась к своим русским коллегам?

— Ну… есть один человек, который мог бы помочь, — женщина, хотя она вызывает у меня неприятное чувство страха. К тому же, Бенджамин, выбора мне никто не предоставлял. Я была на том же самом корабле, что и царь, когда корабль упал на землю. Мне сохранили жизнь только потому, что я убедила заговорщиков в своей преданности. И мне поверили, даже царь. Поэтому он до сих пор не хочет меня видеть.

— И это тебя расстраивает, — не без удивления заметил Франклин.

— Конечно. Ведь он считает, что я его предала.

— А ты не предавала?

— Нет. Я тайно скопировала формулу Сведенборга, а когда царь бежал, воспользовалась суматохой и украла воздушный корабль. Вначале я попыталась найти царя, но посланная за ним погоня представляла для меня большую опасность. К тому моменту я узнала, что Британские колонии подверглись нападению, и поспешила сюда. — Она повернулась к Франклину. — Но к чему все эти разговоры? Пустая трата времени. Лучше скажи, что, по-твоему, в этой формуле пропущено?

— Все ваши «ангельские» аппараты имеют в своей основе артикулятор. И хотя они разнятся в деталях, по сути, все они сделаны по образцу, созданному Исааком Ньютоном. И принцип действия depneumifer заключается в том, что он повреждает кристаллическую пластинку, в результате чего разрывается контакт. Вначале я думал, что нам нужно создать огромной мощности depneumifer, но теперь вижу, что это бессмысленная затея.

— Ты хочешь сказать, что у тебя нет никакой идеи?

— Я хочу сказать, что надеялся найти способ, который заставит машину тьмы исчезнуть: дунул, и ее больше нет. Но я не понимаю, как это сделать. Ты не можешь припомнить, что говорил Сведенборг? Возможно, это даст какую-то зацепку.

— В тот момент, когда я там была, он отсутствовал, был только один из его учеников. Все ждали Сведенборга, но мне пришлось улететь до его прибытия. Постой… — Василиса задумалась. — Кажется, для создания машины тьмы требуется этот их пророк. Сведенборг должен был вернуться с совершенными формулами, и вместе они собирались…

— Подожди. Совершенные формулы? Так это не они?

— Я думала, ты это знал, Бенджамин.

— Конечно, не знал. — Он закрыл глаза, стараясь погасить раздражение и заставить мозг работать в нужном направлении. — Ты говоришь, Сведенборгу нужен был этот святой, которого они называют Солнечным Мальчиком?

— И определенные приборы, но Солнечный Мальчик, так его называют индейцы, — ключ.

— Это очень важно. Тебе известно, что индейцы умеют создавать духов, отсекая кусочки собственной души?

Выражение лица Василисы говорило о том, что она об этом ничего не знает, более того, в это не верит. Франклин пожал плечами:

— Это достоверный факт. Я исследовал этот феномен.

— Какое отношение это имеет к машинам тьмы?

— Пока не знаю. Но этот пророк… Жаль, что здесь нет Красных Мокасин.

Василиса не спросила, кто такой Красные Мокасины, хотя ей хотелось знать, а Франклин не стал удовлетворять ее любопытство.

— Очень похоже на то, что между машинами Сведенборга и эфиром нет связи. А если нет связи, то есть не malakim приводят их в действие, то на каком основании эти машины можно считать ангельскими?

Василиса только развела руками.

— Ладно, — пробормотал Франклин, — оставим пока это. Если мы не можем заставить машины раствориться в небытии, то, возможно, нам удастся сломать им «зубы». — Он разложил на столе листы с чертежами и символическими обозначениями. — И здесь проблема заключается в том, что я не могу определить природу этих «зубов». Ты уверена, что машины тьмы существуют? Может быть, Сведенборга ввели в заблуждение, а он тебя?

— Сведенборг очень странный человек, возможно, он сумасшедший. Но он — гений. Он верит, что эти машины будут работать, и я верю ему.

— В его записях есть упоминание о грандиозном пожаре, хотя я не вижу здесь никаких причин для горения. Честно говоря, все свидетельствует об обратном. Я вижу, что машина поглощает пепел и его же исторгает.

— И я не поняла его записи как раз в этом месте.

— Нет, записи понятны. Но зачем нужен этот процесс? Машина тьмы притягивает графит, или, как он его называет, carbonis, который входит в состав очень многих объектов живой природы. Затем ферменты разъединяются, и образуется новое вещество, он называет его niveum.

— Возможно, это вещество обладает ядовитыми свойствами.

— Возможно. Или… — Страшная мысль родилась в голове Франклина. — Цель заключается в том, чтобы не создавать новое вещество, а разрушить исходное. О господи, так оно и есть.

— Я все равно не понимаю.

— Василиса, carbonis входит в состав всего живого. И там, где пройдет машина тьмы, ничего живого не останется.

— Каким образом?

— Полагаю, все распадется… Сейчас, подожди… — Франклин припал к бумаге и начал выводить формулу. Закончил, посмотрел внимательно на результат, нахмурился и перечеркнул ее. — Неверно, — пробормотал он.

Последовала вторая попытка. Затем третья.

— Должно быть, что-то не так в исходном предположении.

— Что именно?

— Два момента. Во-первых, трансформации подвергается только поглощенный carbonis. Но от этого машина не делается менее опасной, потому что почти весь carbonis в пределах радиуса ее движения — а это мили — поглощается, что означает смерть. Но количество производимого при этом niveum незначительное. Зачем в таком случае его вообще производить?

— А что второе?

— Часть вещества во время этого процесса куда-то исчезает. Понимаешь? Углерод состоит из четырех атомов damnatum, четырех phlegm, трех lux и одного gas. В новом веществе этот состав должен удвоиться, так? Ведь он их расщепляет и смешивает вместе. Но этого не происходит. Два атома damnatum куда-то исчезают, и он их потом нигде не упоминает. Какая-то бессмыслица получается. Если остаются два атома lux, то можно объяснить «печь», которую он неоднократно упоминает. Но я склонен считать это побочным действием. А вот здесь он пишет о выделении большого количества атомов lux — невероятно большого, хотя не должно быть ни одного атома. Они берутся из ниоткуда.

— Бенджамин… — Глаза Василисы затуманились.

— Что?

— А что, если атомы damnatum превращаются в атомы lux?

— Это невозможно. Атом — неделимая и неизменная частица.

— Так думал Ньютон. А что если он ошибался?

— Нет доказательств его ошибки, вот только эта безумная формула.

— Бенджамин, даже если ты относишься к этому скептически, давай предположим, что атомы делимы.

— Может быть, все это придумано для отвлечения нашего внимания, чтобы не дать нам возможности создать действенное средство защиты от машин тьмы?

— Не думаю, это не похоже на Сведенборга.

— Если предположить, что либо Ньютон, либо Сведенборг ошибается, я остаюсь верным своему учителю.

— Но, Бенджамин, Ньютон был таким же безумным, как и Сведенборг. Как ты можешь быть верен человеку, которого нет в живых?

Франклина это задело: примерно те же самые слова он сказал д'Артакиту, а теперь их говорят ему.

— Я подумаю над этим. Сейчас главное — если машины тьмы существуют — сделать так, чтобы они не могли поглощать графит. — Он бессмысленно водил карандашом по бумаге, вырисовывая каракули. — Создать свои собственные поглотители…

— Которые будут убивать так же, как и машины тьмы.

— Разумеется, но с их помощью мы сможем создать заградительную полосу, как это делается при пожаре, иными словами, территорию, где у них не будет питательной среды.

— А почему бы не создать силу отталкивания для нового вещества, niveum?

Франклин удивленно посмотрел на Василису:

— Ну, конечно же! Вот и ответ. Господи, Василиса, какая же все-таки светлая у тебя голова!

— Спасибо, Бенджамин. — По тону чувствовалось, что похвала ей приятна. — Ты сделал мне настоящий комплимент.

Они склонились, голова к голове, над бумагой. Он слышал ее дыхание.

— Нас только двое осталось, — сказала она. — Выжили только двое из учеников Ньютона. — В глазах Василисы блеснули слезы.

Менее всего он ожидал услышать от нее такое. И сразу двенадцати лет как не бывало, он снова был мальчишкой, и когда Вольтер предложил тост…

— Нет, — хрипло произнес Франклин, — еще есть Вольтер.

Василиса фыркнула и отвернулась:

— По-настоящему он никогда не был ньютонианцем, он сам это говорил. Он никогда до конца не понимал теории Ньютона, да и наши собственные рассуждения. Маклорен, Гиз, Стирлинг… и я, хочется думать. И, конечно же, ты, самый талантливый из нас.

— Остальные просто не успели раскрыть свои таланты. Я…

Франклин тонул в море воспоминаний, долгое время он запрещал себе приближаться даже к кромке этого моря. И вновь его охватил ужас:

— Господи, Василиса, что мы наделали? Во что мы превратили мир? Что я натворил?!

Франклин впервые за долгие годы расплакался как ребенок. Василиса прижала его голову к груди, и на мгновение он забыл все — ее предательство, ее недавнюю попытку похитить его, он вернулся в прошлое, когда мир был прекрасен и полон возможностей. И она знала и понимала, что он сделал, и какой груз вины лежит на его плечах и отчасти на ее.

И она не испытывала к нему ненависти.

Франклин прижал Василису к груди с такой силой, что она испугалась, как бы он ее не задушил. Он долго не разжимал объятий.

Наконец прошлое отступило, вернулось настоящее, и Франклин отпустил Василису.

— Послушай, — пробормотал он, — прошлого не исправить, но мы должны сейчас сделать все возможное, чтобы спасти мир.

— И мы снова будем друзьями, Бенджамин? — Она погладила его по щеке. — Ты простишь меня?

— Прощу, — ответил он неуверенно. — Я постараюсь.

* * *
До конца дня они занимались вычислениями и формулами, искали способ отталкивания для niveum. Сведенборг оставил в своих записях краткое описание свойств нового вещества, было с чего начать работу, но, тем не менее, задача оставалась очень сложной.

Василиса уснула, опустив голову на лежавшие перед ней листы бумаги, Франклин потер глаза и посмотрел в окно: солнце село. Он встал, потянулся и отправился на поиски слуги, который проводил бы Василису до ее комнаты.

Франклин вышел на свежий воздух и, обходя лужи, направился к форту Конде, подставив лицо солоноватому ветру, дувшему с моря. Зарево заката алыми отсветами ложилось на разорванные клочья грозовых туч. Он вышел из города, и здесь к солоноватому запаху моря прибавился дурманящий аромат луговых цветов и земли, омытой дождем. Слышались пение козодоя, стрекот цикад, и Франклину вдруг почудилось, будто он гуляет у кромки болот Роксбери в своем родном Бостоне.

Как просто. И как радует душу.

Простота и радость детских переживаний расстроили его до слез. Жизнь всегда ставила его перед выбором, и мальчиком он должен был решать, идти ли ему в колледж, или, следуя примеру брата, заняться ремеслом, или бежать из родного дома и посвятить себя науке.

Его жизненный путь то и дело делал резкие повороты, и, несмотря на все бурные перипетии, его не покидало чувство, что настоящая жизнь еще не началась. Казалось, скоро он займет свое настоящее место в жизни, у него будут настоящий дом и настоящая…

Он остановился и посмотрел на быстро темнеющее небо. И настоящая жена.

А это так сложно. И дело не в том, что в Ленке есть какие-то изъяны. Во всем виноват он, он…

Впереди в форте вдруг зазвонили в колокол. Он остановился на секунду, гадая, что же случилось, затем побежал изо всех сил, чтобы успеть попасть туда до темноты.

Форт Конде уже виднелся впереди — строение из кирпича и бревен, в три сотни квадратных футов, ярко освещенное алхимическими фонарями. Большинство из этих фонарей хаотически перемещалось.

На воротах его окликнули, но тут же узнали, тем не менее, Франклин сказал пароль и, тяжело дыша, поспешил через двор на командный пост.

Там были Нейрн и французский лейтенант, некий Режи дю Руле.

— Что за шум? — спросил Франклин.

Нейрн кивнул в сторону одного из трех оптических приборов, установленных Франклином неделю назад.

— Только что на северо-западе показалось четыре воздушных корабля, — сказал он. — Вот и началось.

Словно индейцы ударили в водяные барабаны, так забилось у Франклина сердце.

— Применяли depneumifier?

— Не знаю. Корабли, оставаясь за пределами досягаемости, высадили десант и тут же улетели.

— Вот как.

— Я боялся этого, — продолжал Нейрн. — Такой же трюк они применили против нас в Каролине. Зная о наших depneumifier, они не используют корабли непосредственно в боевых действиях, но от этого они не делаются менее опасными. Как транспортное средство они дают им огромное преимущество.

— Тем самым они ускоряют ход военных действий, — заметил Франклин. — Но кораблей у них не много, и они могут перевозить войско лишь небольшими группами. И я не понимаю, зачем этот десант, если мы можем его уничтожить? Почему не сосредоточить все войско на границе?

— Чтобы не дать нам времени подготовиться, как следует, — пояснил Нейрн.

— Сколько человек они высадили?

— Пока не знаю, — ответил дю Руле. — Кроме того, у нас есть данные, что за тридцать миль отсюда подводные корабли также высадили войска. — Он мрачно улыбнулся. — Один из наших разведчиков, таенса, доложил, что видел, как на подступах к форту вода пузырилась. Видно, наши мины им не понравились.

Нейрн потер глаза.

— Война на два фронта, — пробормотал он. — С вашего разрешения, господа, я приму командование на северо-западном направлении. Бой там начнется очень скоро и будет тяжелым. Возможно, они сделали ошибку, что атаковали нас небольшими отрядами. Надеюсь, по кусочкам нам удастся проглотить этот огромный пирог.

— Верно, — поддакнул дю Руле. — Как вы думаете, мистер Франклин, почему они так поступили? Очень боятся того, что мы можем сделать через несколько дней?

«Возможно, — подумал Франклин, — до них дошли слухи о том, над, чем мы с Василисой работаем?»

Вслух он ничего не ответил. Если француз — предатель, лучше будет, если он сочтет себя вне подозрения.

— Вы послали за русским царем? — спросил Франклин. — Может быть, он знаком с такой стратегией.

— Только что послали за ним гонца.

Франклин кивнул:

— Я надеялся, что у нас есть в запасе еще несколько дней.

Нейрн пожал плечами:

— В Венеции положение казалось безвыходным, но все обошлось. Я верю в вас, мистер Франклин.

Франклина поразило, что в него верят, и ему стало не по себе.

— Мы еще поговорим, джентльмены, чуть позже, — сказал он. — Сейчас мне нужно повидаться с одним человеком.

* * *
Улер проснулся мгновенно. И мгновенность, с которой он перешел от глубокого сна к бодрствованию, Франклину не понравилась.

— Мистер Франклин, какой неожиданный визит.

Франклин глубоко вдохнул, прежде чем начать:

— Мистер Улер, возможно, я обращался с вами отвратительно. Не вижу смысла извиняться за это. Доверять вам трудно, и, думаю, вы понимаете почему. Но вы сделали для нас больше хорошего, чем люди, которым я доверяю. Вы предупредили нас о кораблях в порту Чарльз-Тауна, подсказали, как разоблачить Стерна. И вот мне снова потребовалась ваша помощь.

Улер удивленно посмотрел на него:

— Я же ваш пленник.

— Нет, я отдал распоряжение… Дворец перестал быть местом вашего заточения. Вы совершенно свободно можете его покинуть, не спрашивая у меня разрешения. На вашем месте я, наверное, так и поступил бы. Но, буду, откровенен, вы нужны мне.

— Ну конечно!.. — огрызнулся Улер и наморщил лоб. — Я уже давно вам нужен.

— Я знаю, но поздно говорить об этом. Вы можете мне помочь сейчас?

— Каким образом?

— Во-первых, ответьте на вопрос.

— Спрашивайте.

— Мы подверглись атаке с запада. Но я видел записи Сведенборга о машинах тьмы.

— Вам дала их мадам Карева?

— Вы знаете ее?

— Конечно. Продолжайте.

— Вопрос короткий, но важный. Машины можно использовать на больших расстояниях. Почему они не пускают их в ход?

— Мне кажется, я уже объяснял это. Они будут использовать эти машины только в том случае, когда станет ясно, что военная операция провалилась. И как только они пустят их в ход, война в небесном царстве развернется в полную силу, и это будет ужасно. Зачем так рисковать, если они могут уничтожить вас… нас, я хотел сказать, без особых усилий.

— Вы хотите сказать, что, если мы проиграем войну, машины тьмы никогда не будут использованы?

— Никогда — слишком большой срок, мистер Франклин. Но все возможно. Не питайте иллюзий, человечество все равно будет вымирать, только медленно. Или, если повезет, либералы со временем вернутся к власти, чтобы спасти горстку людей, хотя к тому моменту крупные города и все наши научные достижения будут у нас отняты.

— Но человечество выживет.

— Возможно.

Франклин вздохнул и пятерней взъерошил волосы.

— Они атаковали нас раньше, чем мы ожидали. Предпочли выбросить десант, а не сконцентрировать все силы и разом навалиться на нас. Почему? Усиливается ощущение, что они все-таки проиграют и вынуждены будут пустить в ход машины тьмы.

— Возможно, они подозревают, что вы слишком близко подошли к созданию контрмер. Или же… — Взгляд Улера уплыл в сторону, но в следующее мгновение он уже впился во Франклина. — Я думаю, они сами их боятся. Боятся, что машины могут по какой-то причине развернуться в их сторону. Я не знаю, как это может произойти, но из обрывков того, что я слышал, у меня сложилось такое мнение, я бы даже сказал предположение. — Улер ненадолго задумался. — Вы нашли в записях Сведенборга описание того, как были созданы машины тьмы?

— Насколько я понял, ими управляют не malakim. Машины тьмы — это нечто новое, созданное из самих malakim. Но полной ясности на этот счет у меня нет.

— Слабый инструмент этот мозг. Только и может предполагать, что бы такого придумать, чтобы напугать malakim.

— Да, знания даются большим трудом.

— У меня та же история:

— Но вы согласны помочь мне? Поработать со мной в лаборатории? Хочу, чтобы нам было, что противопоставить машинам тьмы.

Улер чуть заметно улыбнулся:

— Честно говоря, мистер Франклин, я и не думал, что вы меня об этом попросите.

7 Духи и Бог

Адриана ехала верхом, сидя в дамском седле, по грязной дороге, тянувшейся меж уходящих к горизонту полей. Воздух был пропитан едким запахом пороха и конского навоза. За спиной она слышала скрип повозок, болтовню маркитанток и шлюх и бой барабанов.

Стройный и мускулистый Николас д'Артаньян ехал рядом с ней, покачиваясь в седле.

— Как ты чувствуешь себя, любимая? — спросил он Адриану.

Она не знала ответа. Она его не помнила. Она закрыла глаза и видела только плывущие по небу и разрывающиеся на части цветные облака.

— Где мы, Николас?

— Где мы? — эхом повторил он, слегка нахмурившись. — Думаю, мы вместе.

— Я… я… — Язык у нее вдруг сделался толстым и неповоротливым. — Я люблю тебя, — кое-как выговорила Адриана.

— Я знаю.

— У меня есть сын.

— Я и это знаю. Ты назвала его моим именем. Но это не мой сын.

— Я хотела нарожать тебе много сыновей. Если бы детей можно было рожать не телом, а сердцем, это был бы твой сын. Я никогда никого не любила так, как любила тебя.

Едва заметная улыбка тронула губы Николаса, словно он улыбался про себя.

— Одна из величайших благодатей, я думаю, умереть в первый день любви.

— Пожалуйста, не говори так.

— Я всегда говорил с тобой о том, что я чувствую, когда у меня хватало на то смелости. Но сейчас смелость и трусость равно абсурдны. — Его седло скрипнуло, он развернулся, чтобы посмотреть на нее. — Ты собираешься убить его, ребенка, рожденного любовью наших сердец.

— Нет.

— Да. Точно так же, как ты убила меня.

— Николас, нет.

— Точно так же, как ты убила Эркюля.

— Нет, — прошептала Адриана и постаралась взять себя в руки. Она взглянула на Николаса. Он был совсем мальчик. И что он знал? — Ты сам себя убил, — сказала она. — Ты мог бы жить.

— Мы могли уехать вместе, ты и я, — сказал Николас. — Я все подготовил к этому. Я уговаривал тебя.

Адриана покачала головой:

— Но я вынуждена была… Ты пытаешься смутить меня. Ты один из моих врагов?

— К тебе возвращается память.

— Да. Ты Николас? Или ты один из тех, кто приходил раньше? Лилит? София?

Николас улыбнулся загадочной и одновременно раздражающей улыбкой:

— Может быть, я твой сын. А может быть, Эркюль. Кем еще ты хочешь, чтобы я был?

— Что тебе нужно? Пришел мучить меня? Напомнить, что все, кого я любила, умерли? Моя душа зачерствела.

— Настолько, чтобы убить собственного сына?

— Я не знаю его. Он не знает меня, единственное чувство, которое он ко мне испытывает, — ненависть. Разве он мне сын?

Николас на это лишь рассмеялся.

— Что тебе нужно? — вновь спросила Адриана.

— А Бог так любил мир… — начал Николас, глядя на нее в упор своими византийскими глазами. — Бог любит этот мир, Адриана.

— Во время нашего последнего разговора ты сомневался в существовании Бога.

Он слегка нахмурился:

— Возможно, я неточно выразился, возможно, вера вновь вернулась ко мне. Возможно, я люблю мир, и этого достаточно.

— Есть Бог, нет Бога, знаю только одно: Он меня не любит.

— Может быть, и не любит, а может быть, ты не можешь почувствовать Его любовь. Когда ты любила Николаса, ты любила каждый атом его существа? Оплакивала каждый его выдох и дорожила каждым вдохом? Ты страдала, когда он обрезал ногти или когда ему стригли волосы? Любовь Бога отличается от человеческой, Адриана. Она более глубокая и сложная, способная вызывать ужас и требующая жертв.

— Каких жертв?

— Твоих жертв, — шепотом прозвучало в ответ.

Правая рука Адрианы светилась, с помощью левой Адриана подняла ее вверх.

— Моя сила иссякла, — сказала она. — Все мои джинны либо погибли, либо покинули меня.

И тут Николас начал смеяться. Не привычным сдержанным, веселым смехом, а раскатистым. Адриана с удивлением смотрела на него:

— Мое плачевное бессилие рассмешило тебя?

— Ты обрезаешь ногти шпагой? Ты гасишь свечи выстрелом пушки?

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать?

Вместо того чтобы ответить, Николас нагнулся и поцеловал ее. Адриане показалось, что в нее влили глоток живой воды, в которой растворилась ее любовь к Николасу, Эркюлю, Креси, сыну.

И Николас исчез.

— Уриэль? — воззвала она к серой громаде неба. — Господи?

Ответа не было.

* * *
Она проснулась в соборе, таком огромном, какого ей еще не доводилось видеть. Колонны поддерживали потолок, необъятный, ее взгляд с трудом мог его охватить. Она слышала, как священник читал «Те Deum»,[7] пахло ладаном.

Новое видение?

Нет, колоннами были стволы сосен, такие огромные, что четверым взявшимся за руки их было не обхватить. «Те Deum» звучал на непонятном ей языке, пахло вовсене ладаном, а табаком и сосновой смолой, которая потрескивала на поленьях в горевшем неподалеку костре.

Разговор стих.

— Она проснулась, — сказали по-французски.

Глаза защипало от дыма костра, навернувшиеся слезы вернули им ясность, и Адриана увидела сидевшего подле нее индейца. Он был непривычной, но приятной наружности.

— Адриана? — Этот человек по-французски говорил значительно лучше.

— Вероника?

— Это я. Как ты себя чувствуешь?

— Я долго спала?

— Почти две недели ты то приходила в себя, то вновь теряла сознание. Ты едва не умерла. Иногда мне казалось, что я тебя окончательно потеряла.

Адриана хотела спросить, где она была, но побоялась нового разговора в духе того, что она только что вела с «Николасом». Вместо этого она приложила руку к горлу и сказала:

— Я хочу пить.

— Я принесу воды.

Через несколько минут ей влили в рот чуть теплую, приятную на вкус воду. Креси потрогала ее лоб.

— Кажется, жар наконец-то спал, — сказала она.

Адриана окинула взглядом свое тело: на левую ногу были наложены шины. При вдохе сильно болели ребра. У нее в голове не укладывалось, как она могла ехать в таком состоянии.

— Где остальные?

— Эркюль погиб.

— Я это помню. — У нее перехватило в горле, но она превозмогла себя. — А где остальные?

— Из команды уцелело примерно половина. Все твои студенты живы, включая Елизавету, жив и отец Кастильо. Несколько твоих телохранителей погибли в бою с этими индейцами.

— Так они наши враги? — Адриана перевела взгляд на индейца.

— Они стреляли в моих воинов, — пояснил индеец. — И мои воины их убили. Если бы их ружья молчали, они бы остались в живых.

— Кто вы?

— Я не решаюсь назвать свое имя тому, кто силен, как ты. Осмелюсь лишь признаться, что я, подобно тебе, маг. Мы вместе вели бой с Солнечным Мальчиком, хотя иногда мне казалось, что ты на его стороне. Между прочим, он остался жив. Его армия преследует нас, нас разделяют два или три дня пути. Я еще слишком слаб, чтобы знать точно.

— А куда мы направляемся?

— К вашим соотечественникам, в Нью-Пэрис.

Адриана попыталась вспомнить, где находится этот город, но безуспешно.

Индеец заметил ее растерянность.

— Когда-то он назывался Мобил, — подсказал он. — Главный город Луизианы.

— Понятно. А зачем мы туда направляемся?

— Потому что у нас с вами там есть дела, — сказал индеец, после чего поднялся и ушел.

— Мы их пленники, но они обращаются с нами хорошо, — пояснила Креси. — Об убийстве твоих телохранителей он, похоже, сказал правду, недоразумение вышло.

— Мои телохранители убиты, джинны покинули меня, я одна, как в самом начале, Вероника.

— Ты не права, у тебя есть я, Линней и Эмили, Ломоносов. Они хотят видеть тебя, но я их не пускаю.

— Но я больше никого не могу защитить. Королева ангелов мертва.

— Вот и хорошо, может быть, теперь оживет Адриана, — сказала Креси.

— Я не уверена, я… — Но Креси не желала продолжать эту тему. — Я тяжело ранена?

— У тебя сломана нога и ребра пострадали. Ты потеряла много крови, а потом у тебя начался жар. Сейчас он, кажется, спал, и теперь ты быстро поправишься.

— Поправлюсь? Какой в этом смысл? Пока ты сражалась с Оли… — Адриана осеклась на полуслове, вернулся индеец.

— Солнечный Мальчик победил нас обоих, и его армия идет за нами по пятам. Но я думаю, есть способ одержать над ним верх. Вот он. — Индеец показал на ее руку.

— Она мне больше не служит, — сказала Адриана, но тут же вспомнила привидевшееся ей существо и его слова.

— Думаю, ты ошибаешься, — сказал Красные Мокасины.

— Это ты ошибаешься, если думаешь, что с ней можно так разговаривать, — оборвала его Креси.

Индеец чуть заметно нахмурился и посмотрел куда-то в сторону, словно он не слышал последних слов Креси. Затем он вздохнул и сказал:

— Примите мои извинения, вы только что пришли в себя. У нас мало времени, но мы можем отложить разговор до прибытия в Нью-Пэрис. Если, конечно, мы до него доберемся.

— Мы же идем впереди армии. Что нам может помешать?

— Мы впереди не всей армии, а только ее части. Несколько воздушных кораблей обогнали нас и высадили воинов у границ города, они встали у нас на пути.

— А их нельзя обойти? — спросила Креси.

Индеец смущенно улыбнулся:

— Я думал, мы пройдем сквозь них.

8 Скандалы и баталии

— Становится все хуже и хуже, — проворчал Томас Нейрн, припав к подзорной трубе.

Под ногами чуть раскачивалась палуба фрегата «Дофин». Они вышли в океан проверить мины и сети, а заодно выяснить, не пробрались ли сюда подводные корабли русских. Они не слишком удалялись от берега, старались оставаться под прикрытием пушек форта Конде, но вылазка все равно была опасной. Франклин считал, что усовершенствованный им эфирный компас сможет обнаруживать подводные корабли точно так же, как он обнаруживал воздушные корабли и колдунов, но он не был в этом абсолютно уверен. Он также не был уверен, что изобретенные им приборы заставят корабли всплывать, подобно пробкам.

Но вот чего они совершенно не ожидали, так это увидеть на горизонте паруса и облачка дыма, выпускаемые пароходными трубами.

Франклин так же видел их в свою подзорную трубу, как и Нейрн.

— Небольшой флот, — констатировал он. — Несколько военных кораблей на паровом ходу. Воздушных кораблей не видно, — проворчал Франклин. — Будем надеяться, что минные поля их остановят, а амфибии попадутся в сети.

— Большинство мин находятся на значительной глубине и предназначены в основном для подводных кораблей. Об обычных кораблях у нас не было никаких данных.

— Придется усилить оборону форта, — мрачно сказал Нейрн. — Вот черт, все более или менее стоящие командиры отправлены на редуты защищать форт со стороны суши.

У Франклина оборвалось сердце. Ему нужно было время, совсем чуть-чуть, но malakim не собирались ему его предоставлять. Войска противника на северо-западе не предпринимали никаких действий, и Нейрн не желал атаковать первым, использовал паузу для укрепления форта. И вот теперь у них три фронта: две сухопутные армии и флот. Неприятель может взять Нью-Пэрис одним ударом.

— Придется жарко, — пробормотал Франклин.

— Вот только вопрос — кому?! — воскликнул Нейрн. — Кажется, Господь сжалился над нами.

— Что ты хочешь сказать?

— Они подняли флаги! — ответил Нейрн. — Я вижу льва шведского короля Карла, крылатого льва Венеции, полумесяц янычар и… флаг Содружества! Оглторп сделал это! Он привел венецианский флот!

В душе Франклина ожила надежда, но он не хотел обманываться.

— А это не трюк? Что, если русские убили Карла и захватили его корабли, а флаги подняли, чтобы ввести нас в заблуждение. Ведь у нас от Оглторпа нет никаких вестей.

— Скоро все станет ясно, — заверил его Нейрн. — Они выслали вперед баркас. Думаю, нам надо их встретить и провести безопасным путем.

— Конечно, — без колебаний согласился Франклин.

* * *
— Маркграф Оглторп, вы как посланное небом спасение, — сказал Франклин с улыбкой.

Оглторп сдержанно усмехнулся:

— Мы, конечно, не с неба спустились, иным путем добрались, да еще и вместе с союзниками.

— Да вижу. И Карл с вами?

Оглторп рассмеялся:

— Он пожелал занять место в амфибии и с отрядом отправился к берегам аппалачей, где, как ему доложили, высадились русские войска. Даст Бог, быстро разделается с ними. А как дела в Нью-Пэрисе?

Франклин и Нейрн кратко обрисовали обстановку.

— Вижу, вам нужен генерал, — непринужденно бросил Оглторп.

— Очень нужен, — согласился Нейрн.

— Вот и хорошо, а то мне чертовски надоело быть моряком. Дадите полномочия, и к закату мои люди будут готовы вступить в бой.

— Мы вам дадим полномочия, но бой будет не завтра. Храни вас Бог, сэр.

— Пусть Он нас всех хранит. Нам Его помощь очень пригодится, — ответил Оглторп.

* * *
Король Филипп устроил в честь Оглторпа и прибывших с ним войск скромный ужин на открытом воздухе — на небольшом песчаном возвышении, окруженном дубами, искусственно выращенными, самых замысловатых форм, и густо увитыми испанским мхом. Двое индейцев развлекали публику игрой на скрипке и пением; вино, которым до этого потчевали гостей весьма умеренно, сегодня лилось рекой. К концу вечера Франклин оказался сидящим у костра напротив Оглторпа и черного как смоль Уноки. Они наперебой рассказывали о развернувшейся в форте Мальборо баталии.

— И здесь Унока не повиновался моим приказам, — сказал Оглторп.

— Вовсе нет, генерал, — возразил африканец, — вы никогда не приказывали мне не делать этого.

— Чего не делать? — спросил Вольтер, покосившись на Франклина, но тот предпочел не встречаться с ним взглядом. Каждый раз, когда Бен сталкивался с французом, он испытывал смешанные чувства: с одной стороны, ему было стыдно, с другой — обидно, что его предали.

— Мы находились на самой верхней площадке форта, в некотором смысле это и был собственно форт. С этой позиции мы собирались держать форт в осаде, пока «Азилийский Молот» не пройдет узким проливом в океан на поиски кораблей короля Карла.

— Вы собирались все там погибнуть? — спросил Вольтер.

— Нет, мы собирались прорваться через стену, вернуться на амфибию, а на ней уже сюда, — ответил, мрачно улыбнувшись, Оглторп. — Должен признаться, шансов у нас на это было мало. Как только форт проснулся, тут же начался бой. И представьте мое удивление, когда у нашего противника оказалось менее пятидесяти человек и всего один воздушный корабль.

— Вопреки вашим ожиданиям там не было гарнизона?

— Был, и даже больше, чем мы рассчитывали. Около двухсот человек. Но наш друг Унока взял пятерых человек, и они вырезали почти весь гарнизон, пока те спали.

Франклин почувствовал приступ дурноты, ему стоило немалых усилий подавить его. Кто эти люди, которые так непринужденно говорят о подобных вещах? И этих головорезов он называет союзниками? На лице Вольтера он увидел схожее выражение и неожиданно почувствовал в нем родственную душу. Вольтер, в конце концов, был писатель и философ, и из всех здесь присутствовавших они были самые близкие друг другу люди.

— Нам нужно было каким-то образом справиться с воздушным кораблем, но один меткий выстрел решил все дело.

— Это генерал запрыгнул на стену и с одного ярда застрелил пилота! — загоготал Унока.

— Блестящий эпический сюжет! — чуть пьяно воскликнул король Филипп. — Мне нужен придворный поэт, который написал бы либретто для оперы.

Франклин не представлял себе эпических героев, перерезающих на рассвете горло спящему противнику. Он поставил себя на место молодого солдата армии претендента, который не знает, кому служит его повелитель. Он просто думает, что честно выполняет воинский долг. Возможно, он даже готов умереть, но видит в своем воображении доблестную смерть в бою, он даже и помыслить не может, что его, как барана, зарежут во время сладкого сна.

Но война за пределами гуманизма, это бесспорный факт. Войну затеяли зарвавшиеся идиоты. И пусть им воздастся!

Франклин тряхнул головой, отгоняя человеконенавистнические мысли. Война, которую они ведут, справедливая, единственно справедливая война. Наивно было бы думать, что ее можно выиграть, не запятнав души.

— Мсье Вольтер, не желаете ли вы стать моим придворным поэтом?

Вольтер криво усмехнулся, это у него всегда хорошо получалось.

— В последний раз, когда я сочинил поэму о вашем дворе, меня наградили Бастилией.

— Это был двор моего отца, не мой. И я уже не тот человек, не тот король, каким был в исконном Париже.

— Я подумаю над вашим предложением, — милостиво согласился Вольтер. — Хотя на данный момент все мое время поглощено иными обязанностями. — При этих словах он посмотрел прямо в лицо Франклину, после чего опустил взгляд. — Я тоже не тот, что был в Париже. Боюсь, все мое поэтическое вдохновение иссякло.

Оглторп кашлянул:

— Я слышал, сэр, вы были в Лондоне, когда случилась та ужасная трагедия. И вы остались там, чтобы предупредить двор об опасности. Если все так, то вы настоящий герой.

— Герой? — Вольтер стрельнул в него взглядом. — Что я должен был делать? Я не знаю. Все, что я делал, было неправильно.

— Расскажите нам, пожалуйста. Наверное, это последний вечер, когда мы собрались вместе и можем поделиться историями. Расскажите нам свою.

Вольтер очень долго молчал, наконец, вздохнул:

— Мы не могли заставить двор выслушать нас, за одну только попытку мы рисковали быть арестованными. Господин Гиз, ученик Исаака Ньютона и мой компаньон, придумал отчаянный план. Мы знали, что комета направляется на Лондон с помощью определенного вида аттрактора, прибора, имеющего сродство с этим чудовищным космическим объектом. И он думал, если мы найдем этот аттрактор, то сможем вернуть комету назад.

— Вернуть назад? — Франклин будто со стороны услышал собственный голос. — Ты хотел сказать, отправить назад на небо? Но до падения кометы оставались считанные дни, даже часы. Это была невыполнимая задача.

— Мы не рассчитывали развернуть ее в обратном направлении, — сказал Вольтер. — Немного изменить траекторию для того, чтобы она упала не на землю, а, например, в море. — Он сложил руки как для молитвы. — Иного плана мы придумать не могли.

— Но вы не нашли аттрактор.

— Нет, мы его нашли. В распоряжении господина Гиза была прекрасно оснащенная лаборатория Ньютона, и он создал детектор, с помощью которого мы и нашли прибор. Но его окружал такой плотный кордон французских агентов, что нас тут же арестовали, заковали в кандалы и на галере отправили на Барбадос.

— На Барбадос?

— Естественно, мы туда не попали. От падения кометы на море образовались большие волны. Мир погрузился во мрак, шторм не прекращался. Вода начала заливать трюм, и один добросердечный тюремщик освободил тех, кого мог. Я был в их числе, но, пока мы искали господина Гиза, галера развалилась на части. Я успел схватить его за руку и чувствовал, как он идет ко дну. У меня были ключи тюремщика, но я не мог найти замок на его кандалах. И вдруг меня охватил страх; спасая себя, я бросил его, уцепился за какой-то обломок галеры и, полумертвый, был выброшен на нормандский берег. — Он покачал головой. — Я не герой, а подлый трус.

— Вы выжили, чтобы принять участие в новой войне, — тихо сказал Оглторп.

— Вы бы так никогда не поступили. Вы бы с ним ушли на самое дно, до последнего вздоха боролись бы за его жизнь. Я не смог.

Франклин бросил в костер сухую веточку.

— Я знал Гиза. Он бы не принял твоей бессмысленной жертвы. Ни один человек не может сказать, что он сделал бы в той или иной ситуации. То, что человек думает о себе, и то, что он делает, — разные вещи.

— Хорошо сказано, — подхватил Оглторп.

Вольтер посмотрел на Франклина, на этот раз их взгляды встретились. И на этот раз противостояние уступило место сочувствию. Вольтер кивнул:

— А помнишь, твой наставник Лейбниц то и дело повторял…

— Это лучший из миров, — подхватил Франклин, — и все, что в нем ни происходит, — к лучшему.

Это всех развеселило, и даже Вольтер улыбнулся.

— Однажды я имел горький опыт — восстал против подобной философии, — сказал он. — Эта философия хорошо подходит людям богатым и привилегированным и совсем не подходит тем, чья жизнь — ежедневные страдания. И все же временами я соглашался с ней. Если ситуацию по объективным причинам нельзя улучшить, то зачем попусту сожалеть об этом или надеяться на счастливый исход в отдаленном будущем?

— Теперь я вижу, что в душе вы остались поэтом, — заметил король Филипп.

Вольтер промолчал. Он смотрел в костер, словно его пламя пожирало этот самый счастливый исход в отдаленном будущем.

— Ну что ж, джентльмены, — сказал Оглторп, — хочу пожелать всем спокойной ночи. Надо немного поспать и выходить на позицию. Я попросил разрешения у короля Филиппа и губернатора Нейрна командовать северным фронтом, и они любезно согласились. Так что завтра утром противник увидит поднятое нами знамя Марса.

— Спокойной ночи, мсье, — сказал король, — и Бог в помощь. Вы наш рыцарь удачи.

* * *
К рассвету отряд Оглторпа был на самом северном редуте. Маркграфа поразила невероятная тишина перед таким тяжелым сражением, которую нарушала лишь редкая перестрелка, устроенная индейцами, недисциплинированными и горячими, как и его собственные бойцы. Но эта тишина не могла длиться долго.

Башни станут первой целью противника: пока они стоят, русские не смогут ввести в бой воздушные корабли. А башни — крепкие орешки, они окружены магическими эгидами, в результате чего по периметру образуется пространство с воздухом, непригодным для человеческих легких, кроме того, они оснащены depneumifier.

К сожалению, как пояснила госпожа Карева, все это непременно привлечет внимание русских магов.

— Сэр, позвольте вопрос?

Оглторп повернулся к Парментеру:

— Позволяю.

— Почему бы нам не рассредоточиться по всему редуту, если наша задача — удержать его?

Оглторп криво усмехнулся:

— Я не люблю по-барсучьи сидеть в норе, даже если она очень уютная. Башня для противника, что бельмо на глазу, и я не собираюсь.

В этот момент, словно в подтверждение его слов, разорвался артиллерийский снаряд. И хотя он упал за четверть мили от них, они услышали его пронзительный вой и сотрясший воздух взрыв. Огромная сосна, возраста никак не менее пятисот лет, закачалась и почти мгновенно обуглилась, но не воспламенилась, так как находилась в зоне с пониженным содержанием кислорода.

Рядом с первым упал второй снаряд и выпустил вязкую огненную струю, которая тут же погасла.

Снаряды полетели один за другим, заполнив воздух непрерывным воем и грохотом, — казалось, Божий гнев низвергся на землю. И очень скоро в густом лесу образовалась широкая просека, ведущая прямо к невидимому под эгидой редуту.

— Ты только посмотри, они научили свои снаряды обнаруживать эгиду. Именно этого боялся Франклин. Окажись мы в зоне огня, даже носа не смогли бы высунуть. — Оглторп усмехнулся. — Теперь наша задача — убрать этих артиллеристов.

— Слушаюсь, генерал, — ответил Парментер.

— Берите лошадей — и вперед, пора встретиться с дьяволом лицом к лицу.

Было жутко слышать, как угасал вдали вой летящего снаряда, и не успевал он с грохотом разорваться, нарастал новый вой, — звучала разрушительная симфония войны.

Оглторп живо вспомнил свой первый бой, в котором он участвовал с принцем Евгением Савойским. Он, совсем мальчишка, никак не мог поверить, что новые алхимические пушки обладают невероятно большим радиусом обстрела и точностью наведения, они могли находиться так далеко, что их было не только не видно, но даже и не слышно. Первое, что он тогда приказал сделать, — это собрать отряд и найти пушку, которая расстраивала их ряды. Тогда пушка замолчала — замолчит и сегодня.

* * *
В первый раз задача оказалась нелегкой — нелегкой она была и сейчас.

Как только отряд Оглторпа подъехал к склону холма, откуда палили пушки, в их сторону пчелиным роем полетели пули. Что-то, как кузнечный молот, ударило Оглторпа в грудь и едва не выбило из седла; мысленно он наспех поблагодарил adamantium, закрывавший грудь, выхватил крафтпистоль и выстрелил в индейца, высунувшегося из-за ближайшего дерева. Тот дико завизжал: струя раскаленного серебра попала ему в руку.

Бой приобрел партизанский характер. Враг двигался на них не стройными шеренгами, а перебежками, прячась за деревьями, как и его следопыты. Они спешились, взяли ружья, выстроились в неровную цепочку и, стреляя, перебегали от одного дерева к другому, таким образом, продвигаясь вперед. Воздух наполнился густым запахом пороха и сосновой смолы.

Оглторп остался в седле, громогласным голосом он отдавал команды и стрелял по мелькавшим теням противника. Трое индейцев выскочили из укрытия и, на ходу стреляя из мушкетов, побежали к нему. Все пули летели мимо, и тогда они выхватили томагавки. Оглторп, не спеша, уложил одного, больше зарядов в его крафтпистоле не осталось. Он выхватил саблю, и в этот момент его лошадь заржала и завалилась на бок, из шеи животного фонтаном била кровь. Оглторп успел вскочить на ноги, но запутался в поводьях, когда к нему подлетели индейцы.

Одного тут же отбросило на ярд в сторону, а за спиной Оглторпа раздался победный вопль следопыта. Второй индеец отпрыгнул назад и выхватил боевой топор. Оглторп взмахнул саблей, и сверкнувшее лезвие задело индейца по плечу. Ранение не остановило индейца, они сошлись в рукопашной. Свободной рукой Оглторп попытался схватить занесенный над его головой топор. Промахнулся, и топор по касательной прошелся по его плечу, что оказалось довольно больно, и ударил прямо в грудь. Непроизвольно вскрикнув, маркграф кулаком стукнул противника в лицо и на мгновение почувствовал себя двадцатитрехлетним парнем в лондонской таверне, ярость и алкоголь бурлили в его крови, тогда он впервые испытал подлое наслаждение от ломающегося под тяжестью его кулака носа, животный восторг дикаря, убивающего собрата голыми руками. Он ругнулся на индейца, вызвавшего у него дикий инстинкт, схватил его за густые черные волосы и принялся наносить удары. Он продолжал бить, когда индеец был уже мертв.

Маркграф пришел в себя только тогда, когда заметил четырех следопытов, окруживших его, они отстреливались от наседавшего противника.

— Хватит, черт возьми, прятаться по кустам! — заорал Оглторп. — Лошадь мне и трубите атаку!

Если кто и был с ним не согласен, они промолчали. Оглторпу не было дела, безрассудно он поступает или нет, он генерал, черт возьми, а не уличный драчун, каким был более двадцати лет назад. Он не должен пускать в ход кулаки!

И в следующее мгновение, улюлюкая, как индейцы, они полезли вверх по склону холма. Как в странном сне, из-за кустов поднимались люди и падали, некоторые снова поднимались, но уже раненные. Сидевшие в засаде дожидались, когда колонисты пройдут, выскакивали и стреляли в спину. Оглторп обернулся и увидел, как в Кори Макуильямсе образовалась красная дыра размером с кулак, прямо под серебряной монетой, которую он носил на груди как оберег, — и это была та самая пуля, которая только что пролетела перед самым носом Оглторпа.

До вершины добралось менее половины его отряда. Как и следовало ожидать, первыми там оказались ямакро, не отставали от них и следопыты Парментера. Артиллеристы побросали свои пушки и клинками рубили остатки отряда Оглторпа. Сквозь удушливый дым орудий он увидел, что вершина холма расчищена, и кавалерия противника приготовилась к атаке.

В седлах сидели темнолицые люди, не похожие на индейцев, в чеканных доспехах, вооруженные абордажными саблями.

Оглторпу казалось, он чувствует дыхание коней, готовых сорваться с места. Его крафтпистоль давно истратил все заряды, а сабля больше напоминала палку, нежели острый клинок.

Он явственно осознал — конница противника сейчас сметет их всех. У них за спиной покинула свои укрытия пехота, и они теперь под перекрестным огнем. Он напрасно загубил столько людей.

И вдруг произошло чудо: орудия стихли, и монголы — по рассказам русского царя он догадался, что это были они, — начали падать замертво. Остатки его отряда завопили, радостно и почти в один голос, а противники растерянно, один за другим, падали как подкошенные.

Сквозь дым Оглторп видел, как на холм поднимался еще один отряд. Это были индейцы, по боевой раскраске и татуировкам он их сразу узнал.

Чокто.

* * *
Чудом было то, что они не начали стрелять друг в друга. Уцелевшие солдаты Оглторпа долго стояли, тяжело дыша, истекая кровью, и соображали: это что, новые силы противника, с которыми им предстоит драться? Но чокто уложили артиллеристов и монголов, и тогда Оглторп повернул остатки своего отряда на противника, поднимавшегося у них за спиной по склону холма.

Через полчаса бой закончился, высота была взята.

— Сэр, — к нему, прихрамывая, подошел солдат, — попросите врача перевязать вашу рану.

— Что? — Оглторп посмотрел на свое плечо. Топор содрал кожу, но кровотечения не было: на ране успела образоваться тонкая корочка. — Подождет, — сказал он. — А где Томочичи?

— Он преследует врага.

— А что ты скажешь об этих индейцах?

— Похоже, они наши союзники, сэр.

— Сейчас проверю, — сказал Оглторп, вложил саблю в ножны и направил нового коня на вершину холма.

Из укрытия вышла небольшая группа — несколько солдат в синих грязных камзолах во главе с индейцем-чокто лет тридцати — и приветствовала его. Среди них был высокий стройный парень с огненно-рыжими волосами.

— Halito, — сказал Оглторп, это было одно из немногих слов, что он знал на языке чокто.

— Добрый день, — ответил индеец по-английски.

— Кажется, вы спасли нас в самый тяжелый момент. Я вам за это очень благодарен. Меня зовут Джеймс Эдвард Оглторп, маркграф Азилии, командующий английской армией в Нью-Пэрисе.

— Рады, что помогли вам. Ваш враг — наш враг. Мы ведем с ними бой с того самого дня, как они переправились через Миссисипи.

— До нас дошли слухи, что чокто сдерживают продвижение армии.

— Я рад, что вы нас узнали.

Оглторп устало улыбнулся:

— В течение многих лет я учился распознавать индейцев, живущих на этих территориях. Вы нам помогли, как я сказал. Чем мы можем отплатить вам?

— Большая часть моего отряда останется здесь и продолжит сражаться. Но с нами тяжелораненая француженка. Нам с ней как можно быстрее нужно оказаться в Нью-Пэрисе.

Оглторп задумался: это могло быть хитрой уловкой, эдаким троянским конем.

— Сколько вас? — спросил он.

— Я, раненая дама, двенадцать человек ее свиты и еще одна индианка.

Оглторп кашлянул, он надышался дымом орудий, и кивнул:

— Доставлю вас туда к ночи. Сколько времени вы нам дадите для передышки? Много еще из авангарда противника осталось?

— Думаю, здесь была его большая часть, — ответил чокто. — Но скоро их здесь будет очень много.

— Ваши люди помогут нам перевезти эти пушки на наш редут?

— Конечно, генерал.

— Отлично. Я вам очень признателен, хотя вовсе не люблю обременять людей своими просьбами. Но смею заверить, мы в долгу не останемся.

— Хорошо.

Индеец отдал распоряжения на языке чокто.

— Где ваша раненая?

— В тылу. Если мы отправляемся в путь сейчас, мы принесем ее сюда.

Оглторп колебался лишь мгновение.

— Мы привезем ее. Позвольте спросить, с кем вы намерены встретиться в Нью-Пэрисе?

— С философом Бенджамином Франклином. Раненая тоже философ. Она прибыла из России. У нее для мистера Франклина очень важные сведения.

«А что, если вместо того, чтобы передать сведения, вы хотите убить нашу самую большую надежду?» — с подозрением подумал Оглторп. Надо послать гонца и предупредить Франклина.

* * *
— Возможно, у этого получится, — пробормотал Франклин, глядя на странный прибор, который он смастерил вместе с Василисой и Улером.

На вид прибор был простой и изящный — стеклянный стержень, чуть более шести футов длиной, и клинок, утолщенной частью прикрепленный к железному кубу. Стеклянный стержень дополнялся кристаллической пластинкой, покрытой философской ртутью, и небольшим тимпаном, присоединенным сбоку. Тимпан выполнял роль «уха», которое должно было помогать прибору точно настраиваться на соответствующие ему гармоники.

— Возможно, — повторил Улер. — Но как нам его проверить, если он создан для отталкивания вещества, которого еще не существует?

— Не знаю, — задумчиво произнес Франклин. — Нам остается только доверять этому прибору. Хочу к завтрашнему дню сделать еще пять таких штук и на следующий день еще пять.

— Ты же понимаешь, что это временное решение проблемы, — напомнила Василиса.

— Конечно, но это дает нам дополнительное время, не так ли?

— Хотел бы я знать, сколько времени нам потребуется? — поинтересовался Улер. — И… допустим, мы наносим поражение напавшей на нас армии и удерживаем на расстоянии машины тьмы, — какая часть мира уцелеет? В конце концов, этот прибор сможет защитить всего несколько миль, а может быть, и того меньше.

— Поэтому нам не следует попусту тратить время на рассуждения, а нужно сделать как можно больше таких приборов. Конструктивно они просты, и мастера легко разберутся, как их делать.

Василиса вздохнула и опустилась на стул. Пряди волос упали на лоб, сделав ее лицо более молодым и еще более уставшим.

— Я даже и представить не могла, — сказала она, — что нам удастся собрать хотя бы один прибор. Теперь все в руках Бога.

— Кто сам себе не поможет, тому никто не поможет, — подхватил Франклин. — Как только у нас будет несколько таких приборов, я хочу попробовать решить эту проблему с другой стороны.

— Не получается справа, зайди слева, — раздался голос у дверей.

— Привет, Роберт. Какие новости?

— Пока все хорошо. Есть сообщение от Оглторпа. Отбили первый удар, северный редут поврежден, но устоял. Его сейчас латают. К нам гости едут — индеец-чокто и с ним несколько человек. Хочу спросить: тебе знаком парень по имени Красные Мокасины?

— Ты же, дьявол, знаешь ответ. О нем Таг и царь Петр говорили. Что ж выходит? Все наши старые друзья собираются под одной крышей, и мы теряемся в догадках, кто они — голуби, или ястребы, или ангелы смерти? Кто с ним едет?

— Забавная штука получается. С ним едут русские, которые на самом деле французы. Какая-то женщина, Монше… э-э Моншеври…

— Де Морней де Моншеврой? — спросила Василиса. — Боже правый!

— Да, именно так. Вы знаете ее?

— Конечно. Она очень сильный маг. Бенджамин, она может быть нашим другом и нашим злейшим врагом. Кто она в действительности, я не могу сказать.

— Намекаешь, что шансы равны? Хочу побеседовать с ней. Составишь мне компанию?

— Да.

— Хорошо. Я намереваюсь встретить их на подступах к городу, что может показаться весьма нелюбезным. Надо узнать, не хотят ли Таг и царь Петр поехать с нами.

— Между прочим, есть еще и хорошие новости, — сказал Роберт.

— Так говори быстрей! — потребовал Франклин.

— Король Карл возвращается с победой.

— Предупреди его о минах. О черт…

— Что такое?

— Карл и Петр, два непримиримых врага, сойдутся здесь, в Нью-Пэрисе. Ну, все, жди беды.

— Беда — слабо сказано, — заметил Роберт. — То, что произойдет, когда они встретятся, никакими словами описать нельзя.

— Как-нибудь разберемся, а пока Карлу ничего не говорить. Впрочем, человек он благородный…

— И абсолютный безумец, — добавил Роберт. — Но это не умаляет моей радости к случаю его прибытия. Чем черт не шутит, вдруг он нам поможет одержать победу в этой маленькой стычке.

— Да, — вмешался в разговор Улер, — но если мы выиграем, вот тогда-то все беды и начнутся.

* * *
Франклин, Василиса, царь Петр, Таг, Роберт, десять мушкетеров и четыре индейца, включая поправившегося дона Педро, отъехали от Нью-Пэриса на полмили, спешились и принялись ждать.

Таг заметно нервничал:

— Даже не знаю, как я ему в лицо посмотрю. То, что он сделал… даже когда я был пиратом, ничего подобного не видел. Уж такого-то от Красных Мокасин я никак не ожидал, а парень-то он был хороший.

— Сейчас во всем разберемся.

Всех их защищали эгиды, у двоих из мушкетеров были depneumifier.

Прошло минут десять, и между деревьями замаячили всадники.

Франклин внутренне приготовился к встрече. Даже если Красные Мокасины и француженка окажутся друзьями, готовыми к сотрудничеству, все равно могут возникнуть сложности: как поведет себя царь Петр, у Тага непростое отношение к Красным Мокасинам и Василису явно беспокоит француженка. Франклин надеялся, что у него, как у посла, достанет опыта уладить все возможные разногласия.

Но когда Франклин увидел их, он первым выхватил пистолет.

9 Нерадушная встреча

— Ты! — выкрикнул Франклин.

Пятеро в синих мундирах нацелили на него свое оружие, но Франклин едва ли обратил на это внимание. Он видел только черноволосую женщину с карими глазами, которая преследовала его в ночных кошмарах: убив его учителя, Исаака Ньютона, она, громко смеясь, верхом на демонах взмывала в небо.

И в снах, и в жизни ему ничего не оставалось, как безвольно наблюдать, проклиная себя, но еще больше — эту незнакомую женщину.

И вот она предстала перед ним, он не мог не узнать ее, хотя и прошло много лет. И это происходило не во сне, а наяву.

— Отец! — вскрикнул чей-то женский голос.

— Елизавета! — ответил стоявший слева от Франклина царь.

* * *
Руки у Франклина тряслись.

— Сударь, опустите свой пистолет, иначе мне придется вас убить, — заявила рыжеволосая из свиты француженки. — Я считаю до пяти. Раз…

— Спокойно, — урезонил ее Роберт. Его пистолет был направлен на рыжеволосую. — Давайте вначале разберемся.

— Робин, ты узнал ее? Это она, помнишь, в Венеции? Она убила Исаака Ньютона.

— Все уберите оружие! — заорал царь Петр. — Здесь моя дочь! Клянусь богом, а если хотите, дьяволом, тому, кто причинит ей вред, не сносить головы!

— Бен! — окликнул Роберт.

Франклин глубоко вздохнул, его всего трясло.

— Робин, это она… она убила…

Пистолет в его руке сделался таким тяжелым, тяжелее десяти пушечных ядер, он не мог его больше держать и выронил. Чертыхаясь, Франклин вытащил из ножен шпагу, но и она оказалась невероятной тяжести и тянула к земле. Рука со шпагой безвольно опустилась вниз, он заметил, что его примеру последовали и все остальные.

В этой ситуации спокойствие сохраняли немногие — разумеется, Красные Мокасины и две женщины, индианка и она, убийца.

— Господа, — заговорил Красные Мокасины, — я бы не хотел, чтобы вы друг друга перебили. Для нас всех будет лучше остаться в живых, для этого нам нужно сложить оружие.

Продолжая чертыхаться, Франклин неумело пытался расстегнуть пояс с ножнами: именно он, как грузило, тянул его к земле. Кое-как он освободился и выпрямился.

— Сохраняйте спокойствие, мистер Франклин, — попросил его Красные Мокасины.

— Елизавета! — Царь Петр, пренебрегая осторожностью, отшвырнул пистолет и шпагу и бросился навстречу прибывшим, с их стороны ему навстречу спешила юная миловидная брюнетка. Они обнялись, царь подхватил ее и закружил. — Господи, дочь моя! — выкрикнул Петр. — Елизавета! Ты мне дороже всех царств на свете!

Девушка одновременно и плакала, и смеялась, опустив голову ему на плечо.

Сцена встречи отца и дочери немного умиротворила Франклина, он повернулся к француженке и хрипло спросил:

— Кто вы такая?

— Вы правильно заметили — убийца Ньютона. Адриана де Морней де Моншеврой.

— Признаетесь в убийстве…

— Была война. — Она нахмурилась, так хмурятся дети, когда задают вопрос, ответ на который они боятся не понять. — Вы же знаете, он убивал меня, моих друзей, моего сына… — Француженка замолчала на полуслове. — Я сожалела потом, когда узнала, кого я убила… Но разве я могу перед ним извиниться? Я знаю вас, господин Франклин. А скольких вы убили тогда в Венеции, применив воздушные шары с бомбами и воздушных змеев?

Франклин слушал ее и удивлялся: голос ее звучал сдавленно, словно у нее вместо человеческого горла было железное, словно она никогда не знала ни раскаяния, ни угрызений совести.

Но все дело было в том, что она плакала.

И это вызвало у Бена какое-то странное, неопределенное чувство. Отвращение? Или особый вид злости?

Он не знал, как себя вести, и отвернулся.

* * *
Красные Мокасины наблюдал за приближавшимся к нему Тагом, пытаясь понять, что у того на уме. Решил, что он скажет: «Как я рад тебя видеть».

Красные Мокасины сразу заметил, что Таг искал его глазами, а потом пытался прочитать его мысли так, как белые читают книги.

— Красные Мокасины… — не то сказал, не то спросил подошедший Таг.

Он сделал еще несколько шагов и вздрогнул, но не отступил.

— Это я, — чуть слышно произнес Красные Мокасины. — Я, а не дух, натянувший на себя мою кожу. Я никогда не причиню тебе вреда, Таг.

— Ты должен простить меня. Но то, что я видел…

— Они пытались убить меня, Таг. Они приняли меня за того, кем я не был.

— Детишки пытались убить тебя? И молодые девчонки?

— Нет. Но в тот момент я обезумел, Таг. Безумие прошло. И я стал самим собой. Помнишь ту ночь в Алжире, когда ты повел меня к женщинам?

— Помню. Ты и в ту ночь вел себя странно.

— Помнишь, как ты спас меня в Венеции?

— А ты нас всех спас там… ну… на том месте, где когда-то был Лондон. Но… — Таг замолчал. — Это правда, ты?

— Да.

— Я сделал все, о чем ты меня просил.

— Я знаю. Спасибо. Ты пожмешь мне руку?

Таг мгновение колебался, затем протянул руку:

— Кричащий Камень попытается тебя убить, когда узнает, что ты здесь.

— Это естественно, и я его в этом не виню. Хотя лучше бы ему этого не делать. Я поговорю с ним потом. И ты мне потом расскажешь, как вы сюда добирались.

— И она с тобой? — Таг кивнул в сторону Горе. — Рад, что она все выдержала.

Горе поймала его взгляд и подарила Тагу одну из своих редких улыбок. В ответ бывший пират широко разулыбался.

Красные Мокасины посмотрел на Франклина, тот, казалось, о чем-то глубоко задумался и не замечал окружающих.

— Ну что, мистер Франклин, пора ехать в город? — обратился к нему Красные Мокасины. — Мы везем очень важные сведения, и нужно еще так много сделать, а времени почти не осталось.

Франклин посмотрел на него, затем перевел взгляд на Адриану, лицо его при этом оставалось отрешенным.

— Конечно, — сказал он, — поедем.

Они после долгой дороги, давая лошадям отдохнуть, ехали шагом, Горе, как всегда, держалась рядом с Красными Мокасинами.

— Кажется, Таг тебя больше не боится, — сказала она.

— Боится, я это вижу. Он не доверяет мне, и, может быть, правильно делает. Я сам себе не доверяю.

— Твоя сила возвращается.

— Да, постепенно.

— А что в твоем сердце?

— Я больше не чувствую в себе той безмерной злобы и безмерной силы. Но я продолжаю верить: тот путь, что я увидел тогда, правильный.

— Но у тебя нет прежних сил идти этим путем.

— Их и не было никогда. Я ошибался.

— А сейчас?

— С этими людьми, думаю, у меня получится это сделать, хотя, возможно, мне придется их немного обмануть. — Он взял ее за подбородок пальцами и развернул лицом к себе. — А ты меня боишься? — спросил он.

— Боюсь, — ответила Горе и поцеловала его пальцы.

* * *
Слуги опустили Адриану на богато украшенную кровать с балдахином, она поморщилась: в сломанной ноге с новой силой проснулась боль, дышать стало трудно. Последнюю милю она проехала верхом, о чем сейчас сожалела. Она не хотела прибыть в Нью-Пэрис на носилках и настояла, чтобы ее пересадили в седло. Она собиралась въехать в город с достоинством.

Но вместо достойной встречи ей напомнили, кем она стала, — грешницей.

Конечно, она не забыла, что убила Ньютона. Более того, она не забыла охватившего ее в тот момент постыдного чувства радости от обладания силой, которую женщина должна завоевывать, пагубную гордость оттого, что она вырвала у мира право быть самой собой.

И вот сила ее покинула.

— Мадемуазель, неужели это вы?

Слезы, конечно же, от боли в ноге, мешали Адриане рассмотреть лицо посетившего ее человека.

— Герцог Орлеанский?

Он рассмеялся:

— Нет, мадемуазель, боюсь, к ужасу многих, я стал королем.

— Ваше величество… — Адриана сделала попытку подняться.

— Ради всего святого, дорогая, лежите.

Король заложил за спину руки и изобразил на лице улыбку.

— Сир, могу ли я спросить… ваша… жена…

— Я знал, первым делом вы спросите именно о ней. К сожалению, она умерла. Чума овладела Парижем раньше, чем это сделали русские. Она пала жертвой этой чудовищной болезни. Знаю, я был не очень хорошим мужем, она всегда считала, что заслуживает лучшего, и была права. Она… — Лицо короля передернуло болью, он помолчал, овладевая собой, и продолжил: — Вы были ее любимицей. Когда этот сумасшедший Торси похитил вас, она настойчиво просила найти вас.

— Я благодарна ей за это.

— Видите, я вам ни в чем не отказываю. В память о жене и моем дяде, короле Людовике, он тоже вас любил.

Адриана сдержанно кивнула. Для нее воспоминания о Людовике XIV были менее приятны, нежели о герцогине Орлеанской.

— Спасибо, сир. Надеюсь, я смогу быть вам полезной.

— Конечно. А сейчас я должен покинуть вас.

Он направился к двери, но вдруг вернулся:

— Мадемуазель, я очень рад вас видеть. Не многим из того двора, что вы знали, удалось спастись. Как хорошо, когда тебе кто-то напоминает о счастливом прошлом.

Король ушел, а Адриана поймала себя на мысли, что никогда не считала время своей жизни при дворе счастливым, но она понимала, что имел в виду король. Несомненно, для него это были лучшие дни.

Вот что стало с Францией. Слава богу, Филипп не знал, какую роль сыграла она в несчастье страны, находясь в Версале, а потом в России.

Но она, конечно же, знала, и ей больше некуда было бежать от ответственности за содеянное.

* * *
Адриана дремала, когда к ней пожаловал новый посетитель, легонько поскребшийся в дверь, как это было принято в Версале.

— Входите, — слабым голосом пригласила Адриана.

На пороге появилась Василиса Карева:

— У нас не было случая поговорить раньше.

— Я рада видеть тебя в полном здравии, Василиса, — сказала Адриана, и она действительно была рада ее видеть. Хотя она не знала, кому Василиса служит, но она, по крайней мере, была ее настоящим, а не прошлым.

— А я рада, что ты здесь, — сказала Василиса.

— Садись.

Василиса опустилась на стул, и Адриана сделала знак слугам удалиться.

— Chairete, Komi, Athenes therapaina, — произнесла Василиса, когда они остались одни.

— Прошу тебя, не надо. Больше не могу выносить этот патетический бред «Корая».

Василиса побледнела и сделала глубокий вдох:

— Я понимаю твои чувства, Адриана, но сейчас именно тот момент, для которого и был создан «Корай», и мы должны соблюдать максимальную осторожность. Из всего «Корая» в живых остались только ты и я.

— «Корай» был создан для того, чтобы держать нас в невежестве, — ответила Адриана, — подобно всем темструктурам, что состоят на службе у malakim.

— Разумеется, но невежество лучше смерти, — сказала Василиса.

Адриана рассмеялась резким, гортанным смехом:

— Стоило бы тебя убить за то, что ты не сказала мне этого много лет назад. Ты ведь все знала, не так ли? Знала, что даже «дружественные» malakim держат нас в топком болоте суеверий.

— Я не могла тебе этого сказать. Они тебя очень сильно боялись, даже я не знаю почему. Ты была их величайшим страхом и вместе с тем величайшей надеждой. Думаю, даже твоему сыну отводилась второстепенная роль в их планах. Malfaiteurs всегда стремились убить тебя. Только те, кто помогал Лилит, спасали тебе жизнь.

— Ну вот, мы опять скатились в мифологию, — недовольно сказала Адриана, вспомнив существо, явившееся ей в облике Николаса, и имя, произнесенное этим существом.

— Мифология — это всего лишь путь, ведущий к скрытым знаниям, которые зашифрованы так, что недоступны malfaiteurs. Неужели за все эти годы ты так и не поняла этого? Они помогают нам как могут.

Адриана махнула рукой:

— Лилит нам помогает или Афина, истинные ли нам друзья дружественные ангелы или нет, — обо всем этом можно спорить, не так ли? Насколько я знаю, на данный момент они все нас покинули.

— Они не покинули нас, они ведут армию.

— Именно об этом я и говорю.

— Вначале они активно действовали в Старом Свете. После падения кометы Старый Свет рухнул — и все изменилось. Если они выиграют здесь, возможно, им удастся умиротворить тех, кто желает уничтожить человечество.

— В любом случае мы либо умрем, либо вернемся к глубокому невежеству.

— Второе лучше! — горячо воскликнула Василиса. — Ты глупа, если думаешь иначе. Спроси любую мать, любого мелкого землевладельца, что они выберут — жизнь, семью, любовь или книги о гравитации сфер. Не путай, твой безумный интерес к науке — совсем иное дело.

— И все же, насколько я понимаю, все твои усилия здесь направлены на то, чтобы остановить завоевание Нового Света.

— Нет, чтобы предотвратить гибель мира. И единственная надежда — что эта армия победит. Если она потерпит поражение, тогда они пустят в ход машины тьмы и все живое погибнет.

— Одну они уже использовали против нас в Новой Москве.

— Боже мой, — прошептала Василиса. — Тогда у нас еще меньше времени, чем я думала.

— Или меньше надежды. Я разговаривала с одним из дружественных нам ангелов, как ты их называешь. Он убедил меня предпринять это путешествие. Он погиб, и никто не пришел ему на смену. Возможно, он был один в своем роде.

— Нет, таких много… Дело в том, что враг не знает, насколько много…

Адриана, не дав ей договорить, рассмеялась, и даже ей самой этот смех показался безумным.

— Даже ангелы… не знают… сколько их собратьев… ведут иную игру?

— Что с тобой? — спросила Василиса, уставясь на нее, как на рогатое чудовище.

— Просто у меня такое чувство юмора. Продолжай.

— Опасность близка — это все, что я хотела сказать. Мы с Франклином сделали прибор… возможно, он сработает, возможно, нет. Во всяком случае, он поможет нам выиграть время для поиска лучшего решения.

— Что это за прибор?

— А ты разве не знаешь? Они тебе не сказали?

— Нет. Похоже, они предпочитают держать меня в неведении. Полагаю, трудно отказаться от привычки, которой следуешь тысячелетиями.

Василиса на мгновение закрыла глаза.

— Если они тебе этого не сказали, то и мне не следовало тебе это говорить, — произнесла она.

Адриана снова горько рассмеялась:

— Но ведь ты рассказала. Или мне это все причудилось?

— Я… Тебе известно, как я стала служить русскому царю?

— Нет.

— Он объезжал земли Сибири. Он нашел меня зарытой по горло в земле. В тринадцать лет меня выдали замуж за человека, который, истязая меня, находил в этом удовольствие. Настал день, когда я плеснула ему в лицо раскаленным на сковородке жиром. Он умер. Меня взяли под арест и в наказание зарыли в землю.

— И царь спас тебя.

— Да, по просьбе своей жены Екатерины. Она была дочерью Афины. Они избавили меня от кошмара, Адриана. Они очистили меня, объяснили, что такое добро, и дали силу, то, чего раньше у меня никогда не было. Знаешь, что я чувствовала в тот момент?

— Знаю, — тихо ответила Адриана. — Тебе так много пришлось пережить, мне очень жаль.

Взгляд Василисы перебегал от одного предмета к другому, словно боялся остановиться.

— Все это я рассказала тебе не для того, чтобы вызвать твою жалость. Я просто хочу, чтобы ты поняла: «Корай» для меня — все, и заставить меня выдать его секреты — нелегко. И я берегу тебя, не важно, веришь ты в это или нет, но я боюсь причинить тебе боль.

— Пожалуйста, говори. Я устойчива к боли.

Василиса посмотрела ей прямо в лицо:

— «Корай» создал тебя, Адриана. Мы создали тебя, чтобы ты родила сына. По большому счету ты… не человек.

— Создали меня? Слепили из… снега, что ли?

— Из сотни разнообразных, искусственно подобранных ситуаций, из тысячи тончайших манипуляций — алхимических инъекций, тайно введенных в ткань твоей жизни… особенно в Сен-Сире.

— В Сен-Сире?

— Конечно. Мадам де Ментенон не была членом «Корая», но в течение десятков лет, с того самого дня, когда она познакомилась с Нинон де Ланкло, «Корай» использовал ее в своих интересах. Сен-Сир был заведением, предназначенным обнаружить и раскрыть… тебя. И усовершенствовать твою природу.

— Отец Кастильо преподавал в Сен-Сире.

— Отец Кастильо?

— Священник, он присоединился к моей экспедиции в Новой Москве.

— Я не… — Василиса обернулась на скрип двери, на пороге стоял и смотрел на них отец Кастильо.

— Ты рассказала ей, — произнес он.

— Пришлось, — ответила Василиса.

— Да простит тебя Господь. Она не должна была знать.

Василиса гордо подняла голову:

— Кто вы такой?

— Тот, кем вы меня назвали, — отец Кастильо, много лет назад я преподавал в Сен-Сире. Я был одним из тех, кто помогал, назовем это так, «Кораю».

— Розенкрейцер? Масон?

— Нет, но это не имеет значения. Из моего ордена уцелел я один, остальные погибли в Китае.

— Вы знали все это и… молчали?

Отец Кастильо опустился на колени у кровати Адрианы.

— Рано было говорить. Мои откровения вызвали бы лишь смущение и раздражение.

— Какую еще ложь вы мне подсунули?

— Большинство из того, что я вам говорил, — правда. Я опустил лишь некоторые детали.

— Так мы не случайно встретились в Новой Москве?

— Нет. Я следовал за вашим сыном. Честно говоря, орден послал меня, чтобы убить его.

— Иезуиты?

Отец Кастильо пожал плечами:

— И, да и нет. Но я повторяю: это не имеет значения. Я знал, что не могу этого сделать. Не должен этого делать. И тогда я нашел вас.

Адриана закрыла глаза, ей хотелось, чтобы и отец Кастильо, и Василиса ушли.

— Слишком много вопросов, слишком много лжи. Отойдите от меня на несколько шагов. Вы говорите, я была создана. Как Креси? Но у меня нет ее силы и быстроты.

— В тебе есть некоторая доля ее выносливости, — сказал отец Кастильо. — Хотя я и помогал тебе насколько мог, те испытания, через которые тебе пришлось пройти за последние месяцы, должны были бы убить любого на твоем месте. Но ведь ты не умерла. Ты другого сорта и иного порядка, нежели Креси. Ее тип создавался в самом начале и культивировался из ее собственной природы. Но Николас, твой сын, — конечный результат великого эксперимента. Соединение твоей крови и крови Бурбонов было ловким ходом, оно инициировало движение, с этого все и началось. И твой сын принесет победу той или иной стороне.

Адриане хотелось кричать и все отрицать, но крик застрял в горле. Ей казалось, что отрицание будет еще большим абсурдом, чем то, что она только что услышала.

— Будьте вы прокляты, — выговорила она. — Пусть Господь низвергнет вас на самое дно ада. А… а Креси знала об этом?! — последнее она выкрикнула в крайнем отчаянии.

— Нет, — успокоила ее Василиса. — Об этом знали только семь человек, во Франции это была мадам де Кастри. Креси, равно как и ты, была пешкой в этой игре. — Василиса прищурилась. — Отец Кастильо, но вы тоже знали. Откуда?

— Кроме женской семерки была и мужская.

Василиса открыла, было, рот, но сочла разумным промолчать.

Молчание растянулось на целых полчаса. Адриана погрузилась в воспоминания о своих родителях. Что соединило их? Брак был устроен так, как устраивались все браки в дворянских семьях. Адриана пыталась вспомнить, могла ли мадам де Кастри или герцогиня Орлеанская оказать влияние, и ей казалось, что нет. Наконец она отогнала эту мысль.

— Не имеет значения, даже если это и правда, — сказала Адриана.

— Конечно, это правда, — заверила ее Василиса. — Из этого следует, что вы с Николасом — ключ. Не простой ключ. Одна его часть — с ними, другая — с нами.

— Допустим, но какой замок, Василиса, мы должны открыть? В том, что ты мне рассказала, нет ответа. Что вы скажете, отец Кастильо?

— И я не знаю ответа, — признался иезуит.

— Думаю, я смогу ответить на этот вопрос, — донесся чей-то голос с порога комнаты.

Адриана повернула голову и увидела индейца.

— Здравствуй, Красные Мокасины, — приветствовала его Адриана. — Там за тобой большая очередь на аудиенцию? Приглашай всех, пожалуйста, каждому достанется по прянику.

— Вам известно мое имя?

— Конечно.

Красные Мокасины пожал плечами:

— Мы подошли к краю. Ваши друзья правы, у нас очень мало времени. Даже сейчас я чувствую, как Солнечный Мальчик дает жизнь древним гигантам, которые сметут род человеческий с лица земли.

Красные Мокасины с силой издал какой-то гудящий звук. Ангельскому видению Адрианы он явился струной некоего самоиграющего музыкального инструмента. Но природой своей индеец не был похож ни на нее, ни на Василису. Он напомнил ей ту женщину в сибирском лесу. Человек, стремящийся к своему центру и связанный с внешним миром многочисленными нитями. Как Николас, который отсекал от себя крошечные части для того, чтобы создавать новых ангелов. До этого момента индеец скрывал от нее свою природу, или она была слишком утомлена, чтобы замечать ее?

Адриана и сейчас чувствовала себя утомленной. Она потеряла Эркюля и сына. Отец Кастильо, напоминавший ей время, когда ее жизнь казалась пусть не счастливой, но хотя бы настоящей, обернулся лжецом и, что еще хуже, засвидетельствовал, что ее собственное существование тоже ложь.

И какое ей теперь дело, исчезнет ли человечество с лица земли? Его лучшие представители, которых она знала, — мертвы.

— Оставьте меня, — устало выговорила Адриана.

— Я бы сам сделал, если б мог, — сказал Красные Мокасины, — но без вас нам с этим не справиться.

— Что сделать?

— Сломать крышу мира. Вернуть мир в то состояние, в каком он был в самом начале творения.

— Ты знаешь, — выдохнула Василиса.

— Все это мне ни о чем не говорит, объясните, — потребовала Адриана.

— Помнишь легенду «Корая»? — взволнованно заговорила Василиса. — Когда Бог не смог вернуться в мир, Он послал туда своих слуг. Завершив творение мира, большинство из Его слуг отступили от первоначального плана, и Бог слегка изменил закон существования мира, лишив их тем самым силы.

— Да, помню эту легенду. Вы все сошли с ума. Вы считаете возможным переделать то, что сделано самим Богом.

— Да! — с несвойственной ему горячностью выкрикнул отец Кастильо. — Это освободит их… они сидели в ловушке тысячелетия. Освободившись, они воссоединятся с Богом и больше не будут нас беспокоить.

Адриана разгладила собравшееся складками покрывало.

— Вы не возражаете, если я немного разовью эту безумную идею? Допустим, все сказанное вами — правда, и в наших силах соперничать со Всемогущим Богом, в наших силах вернуть malakim ту силу, которой они обладали на заре творения мира. Тогда почему большинство из них — честно говоря, все они — мешают нам сделать это? Почему они не объединились в своих усилиях помочь нам? Ответьте мне на этот вопрос!

Все трое молчали.

— Так я и думала. Вы только и можете, что повторять их лживые речи. Вы как то перо, что не знает, что оно пишет. Уходите все и больше меня этим не беспокойте.

— Адриана, — подала голос Василиса, — умоляю тебя, измени свое решение. Ты — ключ.

— Поищите другой ключ.

— Есть другой, — сказал Красные Мокасины. — Хоть не так хорошо, но он все же послужит.

— Ты имеешь в виду моего сына?

— Нет, себя. Твой сын замок, но я не предназначен его открыть. Хотя, может быть, у меня получится. Однако делать это против его воли… это может его погубить.

— Я была свидетелем, как его силы, так и твоей, — сказала Адриана. — Для меня очевидно, на чьей стороне будет успех.

— Я бы одолел его, но только ради вас.

— Ты подобрался к нему украдкой, изнутри. Второго такого шанса не будет.

— Тебе действительно все равно? — спросила Василиса. — Тебе действительно безразлично, погибнем мы или нет?

— Действительно, — ответила Адриана. — Меня это больше не интересует, а если бы и интересовало, я ничем не могу помочь. Я стала бессильной. Какой и была всегда.

— Ты так не думаешь.

— Именно так я и думаю, Василиса. Возможно, вы в течение тысячи лет выводили мою породу, как выводят породу скаковых лошадей, и мне это не нравится, и, возможно, отец Кастильо десятилетиями подливал эликсир философского камня в мое столовое вино, но сила, которую я в результате этого получила, иссякла, истрачена без остатка. Я пуста и никчемна, и мне ни до чего нет дела. А сейчас уходите, иначе я попрошу своих телохранителей выставить вас за дверь.

— Да, вы показали, как вы бессильны, — с сарказмом бросил Красные Мокасины.

Они ушли, но, несомненно, найдут предлог, чтобы вернуться к этой теме вновь.

Адриана откинулась на подушки и закрыла глаза, ей очень хотелось наконец-то отдохнуть.

10 Осколки

Следующий день не принес никаких новостей, и Франклин провел его, обучая ремесленников делать отталкиватель niveum. Василиса, в свою очередь, о чем-то долго беседовала с Красными Мокасинами и студентами де Моншеврой, перелистывая страницы с уравнениями. Был сформирован личный отряд царя Петра и Елизаветы, они оживленно переговаривались на непонятном Франклину языке. Убийцы Ньютона нигде не было видно, что радовало его.

— Бенджамин, на минуту можешь к нам подойти? — окликнула Франклина Василиса.

— Я занят.

— Это очень важно. Подойди, пожалуйста.

— Ну, хорошо. — Франклин подошел к Василисе.

— Что ты думаешь об этом? — спросила она, указывая на цепочку расчетов и комментарии на латыни.

Франклин с раздражением прочитал комментарии — абсолютная чушь. Но через несколько мгновений его ум уловил некоторую логику в этой чуши.

— Кому принадлежит этот пассаж? — спросил Франклин.

— Господину Ломоносову, — ответила Василиса, указав на молодого человека.

Парень, услышав свое имя, встрепенулся и протянул руку. Франклин неохотно пожал ее.

— Он говорит по-английски или по-французски?

— Боюсь, что нет, но я переведу. Но ты понял его идею? Это вещество едва ли существует в реальности, это просто предельное совершенство сродств.

— Да, в его расчетах я не могу найти какой-то погрешности, но ошибка должна быть вот здесь. Идея абсурдная.

— Почему? И что из того, что Ньютон этого не знал?

— Не произноси его имени.

Василиса внимательно посмотрела на Франклина:

— Бенджамин, ты злишься на меня?

Он заметил, что на нем сосредоточились взгляды всего кружка Василисы.

— Давайте поговорим в зале, — предложил Франклин.

— Хорошо.

Они прошли в зал, и Василиса встала напротив, сложив на груди руки:

— А теперь объясни мне причину твоей грубости.

— Грубости? Я бы назвал это сдержанностью. Я почти забыл о предательстве, что сидит в тебе, но твой друг, мадам де Моншеврой, напомнила мне об этом. Ты была там, когда убили Ньютона. И ты приложила к этому руку?

— Ради всего святого, Бенджамин, не веди себя как наивный ребенок. Мы с Адрианой делали то, что было в наших силах. Что бы ты сделал, если бы какой-то безумец заставил падать на землю воздушный корабль, на борту которого находятся все твои друзья и твой малолетний сын?

— Ничего бы этого не случилось, если бы ты и тебе подобные без всякой на то причины не атаковали вначале Прагу, а затем и Венецию.

— Ну, в таком случае это ошибка царя. Ты не со мной, ты с ним своди счеты. К твоему сведению, у меня не было тех сил и знаний, которыми обладала Адриана. Но если бы я могла это сделать, то сделала бы без всяких колебаний. Бенджамин, Ньютон пал жертвой войны. Война — это всегда жертвы. Чем ты занят последние месяцы? Разве не ты прилагаешь все усилия, чтобы правдами и неправдами привлечь на свою сторону народы, с которыми ты только что воевал, призываешь их забыть недавно пролитую кровь и обиды? Ты что, стал лицемером?

Похоже, было, что Василиса теряла присущее ей самообладание, Франклин по опыту знал силу ее страстного темперамента.

Он хотел ответить ей спокойно, убедить в своем праве на справедливый гнев, но понял, что она уже на взводе и готова обрушить на него весь свой пламенный гнев. Ему от этого сделалось больно, он помолчал немного и сказал:

— Давай еще раз взглянем на формулу. И объясни мне, зачем эти теоретизирования в такой ответственный момент?

Гневное выражение сошло с лица Василисы, и она повела его назад в комнату.

— Эти теоретизирования необходимы. Если расчеты окажутся верными, тогда рождается новый способ растворения машин Сведенборга, отличный от твоего. Ты предлагаешь разорвать связь между эфирными силами и материей, но что, если они одинаковые, подобно различным нотам одной и той же музыкальной гаммы? Что, если отличие между ними определяется лишь тем, насколько туго натянута струна на скрипке?

— Я допускаю подобный аргумент.

— В таком случае, если мы изменим высоту звука…

— Чего? Вселенной?

— Да.

— Это безумие.

— Вовсе нет. Дай мне возможность представить все аргументы.

Франклин внимательно посмотрел в лицо Василисы, не в силах понять, что заставляет ее заниматься такой вопиющей глупостью.

— Я могу дать тебе два часа — это все, чем я располагаю.

— Этого достаточно.

* * *
Через час он был полностью поглощен идеей и даже принялся высказывать собственные соображения.

— Даже если мы в общих чертах примем эту гипотезу, — осторожно произнес Франклин, — нам потребуются эксперименты, доказывающие ее состоятельность. И прибор, который сможет изменить саму гармонию сфер… я продолжаю считать создание такого прибора невозможным… ну а что, если это все-таки возможно? Каким образом мы можем просчитать последствия его применения? Если мы сможем растворить машины тьмы, что еще растворится вместе с ними или возникнет в результате? Планеты могут удалиться друг от друга на неопределенное расстояние или возгореться ядовитым пламенем!

Василиса нахмурила лоб:

— Мы согласны, это крайняя мера, но если это единственный шанс остановить машины тьмы, почему бы им не воспользоваться?

— Разве, уничтожив Вселенную, мы сохраним свои жизни? Ты широко мыслишь, Василиса.

Красные Мокасины поднял руки и вмешался в их полемику:

— Если все пути ведут к смерти, почему же не выбрать тот, который вместе с нами уничтожит и наших врагов?

— Это спорный вопрос, мы ведь сейчас говорим не о настройке гармонии, например, между эфирографами разной тональности, — сказал Франклин.

Красные Мокасины и Василиса переглянулись, словно обменялись какими-то мыслями, и озвучил эти мысли Красные Мокасины.

— У нас уже есть такой прибор, — сказал он. — Вопрос только в том, как его использовать.

— Что это за прибор?

— Тот же самый, что создает машины тьмы, — сказала Василиса. — Солнечный Мальчик.

Франклин перевел взгляд с одной на другого. Похоже, оба были искренни. Но Василисе нельзя доверять. А что касается Красных Мокасин, так к нему даже Таг относится настороженно. Но они могут достичь цели, если самый безумный поступок остается единственной надеждой. Франклин вздохнул и неохотно сказал:

— Расскажите подробнее.

Василиса посмотрела куда-то за его спину и сказала:

— Бенджамин, к тебе посетитель.

Он обернулся и увидел стоявшую в дверях Ленку.

* * *
— Я рад, что ты, наконец, пришла, — сказал он, когда они вышли в заросший сорняками ботанический сад. — Хотя обстановка сейчас очень напряженная.

— И у тебя не найдется времени, чтобы поговорить со мной?

Ленка успела сменить костюм аппалачи на платье из синего атласа и была в нем необыкновенно красива, на мгновение она вернула Франклина в то время, когда они только познакомились. Он вспомнил ее тело, такое мягкое и гибкое в его руках, ее лицо, приближавшееся к его лицу для поцелуя, ее спящую утром, когда сползшие простыни обнажали столь соблазнительные формы, что и Пигмалиону трудно было бы вообразить и еще труднее изваять.

— Ленка, конечно, найдется, но только совсем немного: столько важных вопросов, и все они требуют безотлагательного решения.

— Более важных, чем я? В этом и есть правда, не так ли? Я не дура, Бенджамин Франклин. Я понимаю, что поставлено на карту, несмотря на то, что ты все скрывал от меня.

— Я ничего не скрывал… да и не мог. Ты все это время избегала меня и не разговаривала со мной, хотя я искал тебя.

— Я думала.

— О чем?

— О том, как мы познакомились, как влюбились друг в друга, или только думали, что влюбились.

— Ленка, конечно, мы любили друг друга! — раздраженно воскликнул Франклин.

— А когда ты меня разлюбил?

— Никогда, я и сейчас тебя люблю.

Ленка поджала губы:

— Тогда остается выяснить, что такое любовь. Раньше мне казалось, я знаю, а теперь вижу, что нет.

Франклин устало закрыл глаза:

— Ленка, сейчас я прошу тебя об одном: поверь мне, я люблю тебя. Придет время, и я компенсирую свое плохое к тебе отношение. Но сейчас, в такой момент…

— Когда же придет это время? В твоем распоряжении было десять лет. И что хорошего было за эти десять лет? Когда я сказала, что ты все скрываешь от меня, я имела в виду, и ты знаешь это, не только последние дни. Ты утверждаешь, что ценишь меня за мой ум, и, тем не менее, никогда не ведешь со мной разговоры на научные темы, не говоришь со мной о чем-то действительно важном. Я исполняю роль твоей жены в постели, в обществе, я живу с тобой в стране, далекой от моей родины, где говорят на странном для меня языке. У нас нет детей, может быть, они дали бы моему сердцу покой, в крайнем случае, было бы кому со мной поговорить. Но нет, Бог даже этого счастья мне не дал… — Ленка расплакалась, прикрыв лицо рукой.

— Ты не справедлива ко мне, — сипло произнес Франклин. — Ты никогда не говорила мне о том, что ты чувствуешь.

— Я только и делала, что говорила об этом, и словами, и взглядами, и намеками, и будь ты хорошим мужем, ты бы заметил. Ты что думаешь, я должна была тебя умолять, как ребенку, разъяснять элементарное?

— Но ведь сейчас же ты это делаешь.

— Да, — согласилась Ленка, вытирая глаза. — И все потому, что считаю, сейчас слишком поздно что-либо менять в наших отношениях.

— Нет, Ленка, я люблю тебя. Пожалуйста, давай встретимся сегодня вечером, когда мастера…

— Нет, Бенджамин, у меня тоже есть обязанности, которые нужно исполнять. В такое время каждый должен что-то делать, и я нашла свое дело.

— Быть любовницей Вольтера — это и есть твое дело?

Ленка удивленно заморгала:

— Ты говоришь пошлости, это так мерзко. Мерзко! — С этими словами она развернулась и пошла прочь.

Следовало бы догнать ее. Но зачем человеку жена, если мир на грани катастрофы?

Он мог соединять части целого. В этом он был мастер. Он знал, делать это нужно очень хорошо…

Франклин вернулся к оставленным им мыслителям, тут же включился в обсуждение и старался не слушать слабый голос, твердивший, что это был его последний шанс, и он его упустил, и что некоторые вещи никогда не могут быть соединены, каким бы умелым ни был мастер.

* * *
Адриана, когда вошла Креси, отвернулась к стене.

— А, все еще страдаешь от жалости к себе самой, понимаю.

— Зачем ты пришла, Вероника?

— Повидаться с тобой.

— Странно, я думала — подвергнуть меня наказанию.

— Нет, у тебя есть все основания испытывать к себе жалость, — сказала Креси. — И я тебе не завидую. — И затем мягче: — Я скорблю по Эркюлю. По-своему, я его тоже любила.

— И ты ревновала.

— Да, но только как сестра. Я не желала ему зла. Когда я найду Оливера, я убью его.

Адриана повернулась к ней лицом:

— Думаю, это он тебя убьет.

— Спасибо за откровенность, но что ты думаешь, не имеет в этом деле никакого значения. Оливер мертвый человек. И не за тебя я хочу ему отомстить.

— Эркюль не нуждается в отмщении. Он выше этого.

— Это ты так считаешь, а я с тобой не согласна. Более того, Оливеру кроме Эркюля есть еще за что ответить. Ирина… но, кажется, ты забыла о ней. — Креси сделала паузу. — Я кое-кого привела к тебе.

— Я никого не хочу видеть.

— Это не важно, я сейчас вернусь.

У Адрианы затрясся подбородок, когда вернулась Креси, — она вела детей Эркюля.

— Это, дети, ваша тетя Адриана. Ты же помнишь, Адриана, маленького Стефана и Ивонну?

— Помню. Здравствуйте, дети.

— Здравствуйте, тетя, — сказал мальчик.

Девочка молчала, вцепившись в камзол Креси.

— Ваш папа уехал далеко и просил тетю Адриану позаботиться о вас, — сказала Креси.

— Вероника…

— И она ему обещала, что будет заботиться о вас, как ваша мама.

— А где мама? — спросила девочка.

— Дурочка! Она умерла, как и папа, — сердито ответил Стефан.

Адриана задрожала всем телом.

— Это подло, Вероника, — едва выговорила она.

— Разумеется. Дети, я вас ненадолго оставлю с тетей Адрианой. Вы будете хорошо себя вести?

— Да, мадемуазель, — ответил мальчик.

— Вероника, не оставляй меня с…

Но Креси успела захлопнуть за собой дверь. Дети стояли у постели Адрианы, девочка готова была вот-вот расплакаться.

— Идите сюда, — вздохнула Адриана. — Садитесь и расскажите мне, что вы думаете об индейцах.

— Я думаю, что они очень смелые, — сказал Стефан. — Когда вырасту, я стану индейцем.

— Что ж, вполне возможно.

— И я тоже буду индейцем, — сказала Ивонна.

— Глупость какая, — сказал Стефан. — Индейцами могут быть только мужчины.

— И солдатами могут быть только мужчины, а тетя Никки — солдат, — ответила девочка.

— Все верно, — сказала Адриана, — среди индейцев есть и мужчины, и женщины.

Глаза Стефана удивленно расширились, словно он впервые узнал об этом.

— Ну, наверное, — пожал он плечами.

Возникла пауза, и Адриана не знала, что сказать. После похищения Нико она избегала детей, их присутствие причиняло ей боль.

Стефан нарушил молчание, топнув ногой, он заявил:

— Не надо о нас заботиться. Я сам буду заботиться.

— А ты сможешь?

— Сможет, — уверенно сказала Ивонна. — Он мой брат.

— Нам не нужна ваша помощь, — заключил Стефан.

Губы Адрианы задрожали.

— Может быть… может быть, это мне нужна ваша помощь. Ваш папа на самом деле сказал… — Она снова плакала? — Ваш папа на самом деле сказал, что вы должны заботиться обо мне.

— А-а, это другое дело, — сказал Стефан. — Наверное, я смогу это сделать, но…

— Что?

— А вы не умрете?

— Ты же знаешь, люди умирают, но я постараюсь не делать этого.

— И я не собираюсь умирать, — уверенно заявил мальчик.

Слезы застили глаза Адрианы, и картина мира исказилась, словно она смотрела на него сквозь призму, в преломленных лучах света Адриана вновь увидела огненный ураган и раскаленный добела глаз keres.

— Стефан, позови тетю Никки, она где-то за дверью.

— Хорошо, а вы пока присмотрите за моей сестрой. Она младше меня.

— Ладно, присмотрю. Иди ко мне, Ивонна.

Когда мальчик ушел, Ивонна подошла ближе к Адриане. Она недвусмысленно посмотрела на кровать:

— Можно, я залезу?

— Конечно, дорогая, только осторожно, у тети Адрианы сломана нога.

Девочка забралась на кровать, улеглась и уставилась в потолок. Она была настолько осторожна, что даже не задела Адриану.

— У меня тоже нога сломана, видишь? — Ивонна согнула маленькую ножку. — Вот здесь. — Она показала на колено.

— Да, вижу, — ответила Адриана. — И я не понимаю, почему из-за моей сломанной ноги поднялась такая суета.

— Потому что ты большая, — пояснила Ивонна. — А ты знаешь какую-нибудь сказку?

— Я их очень много знаю.

— Расскажи мне одну.

* * *
К тому времени, когда вернулась Креси, Адриана не успела дорассказать «Спящую красавицу»… Ивонна уснула.

— Какая идиллия, — сказала Креси.

— Я презираю тебя, Вероника. Я ожидала от тебя какого-нибудь предательства, но такого…

— Тсс, не буди ребенка. Ты же знаешь, я ненавижу, когда будят детей.

— Ну конечно. А где Стефан?

— Я оставила его ненадолго с мсье Вольтером, очень интересный человек, некогда удостоился чести сидеть в Бастилии.

— Мальчик с ним в безопасности?

— С мсье Вольтером любой мальчик в безопасности, равно как и девочки, но только не старше четырнадцати лет. Они разыгрывают дуэлянтов. Тебе что-нибудь нужно?

— Да. Найди Бенджамина Франклина. Скажи, что я хочу поговорить с ним… но без Василисы и Красных Мокасин. Я не хочу, чтобы они знали о нашей встрече.

— Гордая дева вновь впала в мрачное настроение? — спросила Креси.

— Успокойся, Вероника, — оборвала ее Адриана.

Когда Креси ушла, Адриана, как ни сдерживалась, посмотрела на лицо спящей Ивонны и улыбнулась. Обещание есть обещание, а она обещала Эркюлю позаботиться о его детях. Но как это можно будет сделать, если мир перестанет существовать?

11 Три короля

Унока спрыгнул с лошади, как королевский акробат, и влетел в палатку командующего.

— Дайте рому глотнуть, — выпалил он.

— О, а я думал, ты с донесением явился, — сказал Оглторп.

— Если хотите его услышать, генерал, дайте рому.

— Что, так плохо?

— Их там, наверное, тысяч пять.

— Всего-то.

— Вам что, мало?

— Их всего на тысячу больше нас. В Белграде турки превосходили нас вдвое. В итоге они потеряли тридцать тысяч, а мы — пять. Думаю, славный будет бой. — Он молча наблюдал за тем, как Унока залпом выпил ром и посмотрел на него вытаращенными глазами, явно не разделив его оптимизма. — Далеко они?

— Дня два пути.

— Превратим эти два дня в настоящий ад для них, ты не против? В сосновых лесах хорошо устраивать засады.

— Верно, я возьму с собой маронов.

— В этом нет необходимости, мистер Унока. Мы их и так уморили разведкой. Пусть немного отдохнут.

— Генерал, — спокойно взглянув на Оглторпа, сказал Унока, — если мы пойдем на врага шеренгами, то, говорю вам, мои ребята в таком деле никудышные. Перебьют их. А вот напасть из засады — в этом мы мастера.

Оглторп внимательно посмотрел на африканца и впервые заметил грязную, окровавленную повязку на его плече.

— Ты хороший парень, Унока, каких мало, и я рад, что мы с тобой в одном строю. И если ты хочешь участвовать в этой вылазке, я не стану тебя останавливать.

— Здорово иметь дело с отчаянным человеком, — обрадовался марон.

— Возьмите, какое нужно оружие, не скромничайте, — сказал Оглторп.

— Спасибо, генерал, а можно еще рому…

— Возьми бочонок для своих ребят.

* * *
Несколько часов Оглторп сидел, склонясь над картами, и пытался определить, где пройдет линия фронта. Разумеется, первый удар будет нацелен на башни. Но на какую именно? И хотя армия в пять тысяч человек ничто по сравнению с масштабами европейских войн, он слишком переусердствовал с оптимизмом в разговоре с Унокой. Существовала огромная разница между преимуществом два к одному и четыре к одному. Но они могут растянуть линию фронта настолько, что его шеренги будут до смешного жидкими.

На их месте он не стал бы этого делать, особенно если бы спешил, а эти ребята, по-видимому, не хотят даром терять время.

Вошел Нейрн и тоже склонился над картами. Оглторп изложил ему свои соображения.

— В нашем положении самое лучшее — сохранять мобильность и мгновенно отвечать на атаки и маневры противника, — сказал он. — Мароны, чокто и ямакро должны непрерывно вести разведку и докладывать о точной численности и дислокации противника, включая десант, высаживаемый воздушными кораблями. Думаю, будет еще не одна высадка.

— Со всем этим мы можем справиться, — подтвердил Нейрн. — Франклин обеспечил нас двумя летающими без помощи дьяволов аппаратами. Мы подготовили для них команды из французов и аппалачей. Мы также собрали все имеющиеся у нас эфирографы и рассредоточили их по всей границе наших территорий, так что связь у нас будет.

— Хорошо. Ну и жаркий бой нам предстоит. — Оглторп обернулся на крики и пальбу, доносившиеся снаружи. — Что там происходит?

Оглторп и Нейрн выхватили пистолеты и выбежали из палатки.

Радостными криками и стрельбой в воздух встречали прибывший в лагерь отряд.

Привыкшему к малочисленным боевым группам Оглторпу казалось, что колонне не будет конца, хотя он знал, что в ее составе человек двести, не больше. Вид у солдат был такой бравый, что Оглторп готов был расплакаться. Колонну возглавляли крепкие молодцы в сине-желтых камзолах, у каждого мушкет и палаш. Впереди колонны ехали конные, один из них — король Филипп, на нем был французский, военного образца камзол. Король широко улыбался и, несмотря на свой малый рост и изрядную плотность тела, выглядел как настоящий солдат. Бросался в глаза возвышавшийся в седле человек в непривычном глазу мундире, его тонкие, бескровные губы застыли в улыбке, треуголку он снял, обнажив почти лысую голову.

— Это его величество Карл Двенадцатый, король Швеции, — пояснил Оглторп.

— Да, я встречался с ним в Венеции, — отозвался Нейрн. Завидев их, изгнанный из страны монарх спешился, за ним последовал и Филипп. Почти одновременно Оглторп и Нейрн сняли шляпы и склонились перед приближавшимися к ним королями.

— Ваши величества, — приветствовали они монархов.

— К чему церемонии?! — воскликнул Карл. — Сегодня, джентльмены, мы все солдаты. Маркграф Оглторп, я рад видеть вас вновь и благодарю вас за подводный корабль. Вояж к берегам аппалачей был весьма интересен.

Оглторп кивнул. «Вот это человек», — подумал он, впервые встретившись с королем в сорока милях от берегов Южной Каролины. У Карла были стального цвета глаза, тонкий, аристократический нос и манеры человека, привыкшего побеждать.

— Не стоит благодарности, ваше величество. Не могу выразить, как я рад вашему прибытию.

Карл похлопал Нейрна по плечу:

— Как дела, господин Нейрн? После одержанной в Венеции победы мы с вами больше не виделись. Услугу, которую мне оказали американцы, забыть невозможно, и не в моих правилах уклоняться от войны. А по воле Бога нас здесь ждет не просто война. Более тридцати лет я вожу в бой полки, разве я могу упустить такой случай?

— Разумеется, нет, ваше величество.

— Чтобы добраться сюда, пришлось сполна заплатить самому дьяволу, и двойную цену должны ему за то, что Оглторп спас нас от пушек форта Мальборо. И все же мы потеряли три корабля, иначе я бы доставил вам значительно больше пушек. Но мы им устроим трагедию, такую же горькую, как и в Венеции, не так ли? Мы остановили безумного Петра раз, остановим и во второй раз.

— А… об этом деле, — перебил его король Филипп. — Мы с вами должны поговорить о русском царе прежде, чем он сюда прибудет.

— Армию ведет сам Петр?

— Нет… он едет сюда с моими гвардейцами.

В глазах Карла вспыхнула шальная искорка.

— В плен взяли?

Отвечать было поздно, Оглторп заметил идущего прямо к ним царя.

Карл тоже смотрел на приближавшегося царя, он успел выхватить шпагу, в глазах горел безумный огонь.

— Слава всемогущему Богу! — заорал он.

Царь заметил его и прокричал в ответ:

— У меня шпаги нет!

Карл сплюнул:

— Так возьми, ты, грязный трус.

— Джентльмены!.. — завизжал Филипп.

— Возьми шпагу! — кричал Карл.

Лицо Петра нервно дернулось. Они стояли друг напротив друга — два безумных человека, которым волей судьбы была дарована корона.

— Шпагу! — крикнул царь и вскинул руку.

Никто не двинулся, чтобы дать ему шпагу. Заметив это, Петр сделал еще несколько шагов навстречу Карлу. Оглторп надеялся, что разъяренный Карл не бросится на безоружного. Противники простояли друг напротив друга долю секунды.

Петр нанес удар первым, в лицо слева. Карл в ответ чуть не пронзил его шпагой, затем отбросил ее и обхватил царя за пояс.

Солдаты Карла обезумели, они кричали, как турки, некоторые из них действительно были турками, они скандировали имя своего короля.

Сцепившиеся повалились на землю и катались, колошматя друг друга.

— Неужели их нельзя разнять? — спросил Оглторп. Нейрн покачал головой:

— За сотни или тысячи лет никому не доводилось наблюдать подобный спектакль: два великих правителя дерутся, как пьяные сапожники. Кто мы такие, чтобы их останавливать?

— Вижу, царю драться не впервой, но…

В этот момент дерущиеся расцепились, вскочили на ноги и принялись кулаками наносить друг другу удары по лицу и голове. Это больше походило на противостояние силы духа, нежели обычную драку; казалось, они сговорились не защищаться, а только нападать. У обоих лица были в крови, у Петра сильно разорвано ухо. Они безбожно ругались, каждый на своем языке. Впечатляющее зрелище.

Раздался выстрел, и сбитая пулей ветка упала между дерущимися, заставив их на минуту остановиться и оглядеться в поисках стрелявшего.

Пистолет короля Филиппа дымился, а лицо его было красным, как мякоть арбуза.

— Ради всего святого! — завопил он. — Прекратите! Или я вас обоих застрелю!

Его решительность убедила Оглторпа. Очевидно, и непримиримых соперников тоже, поскольку они стояли и смотрели на Филиппа.

— Послушайте, вы, петухи! Нас, коронованных монархов, осталось всего трое. И, несмотря на то, что вы ведете свое начало от гуннов и вандалов, в моем королевстве я требую, чтобы вы держали себя в соответствии со своим статусом и не уподоблялись уличным драчунам! Король Карл, царь Петр находится здесь под моим покровительством. Узурпаторы отняли у него трон, и армия движется на нас не по его монаршему велению. Царь Петр прибыл ко мне в поисках убежища, и я его предоставил. Если вы не можете принять этого с должным уважением, я благодарю вас за оказанную нам помощь и вынужден просить вас вернуться на свой корабль. — Филипп метнул разгневанный взгляд на русского царя. — Вы, сударь, прибыли сюда в качестве просителя и теперь хотите отплатить мне за великодушие и щедрость унижением собственного достоинства, а вместе с ним — и моего. Я не потерплю этого. Хотите уладить существующие между вами противоречия, делайте это как джентльмены, со шпагой в руке, и только после того, как эта чертова Война закончится!

Филипп замолчал, он так тяжело дышал, что Оглторп испугался, как бы французского короля не хватил апоплексический удар.

Противники, все еще сжав кулаки, посмотрели друг на друга, затем Карл повернулся к Филиппу и, хотя и не опускаясь на колено, поклонился французскому королю.

— Прошу прощения, ваше величество, — сказал он, — за мою несдержанность.

— И я приношу свои извинения, — сказал, как бы с сожалением, царь Петр. — Король Карл, вы желаете сатисфакции, я готов, как только наступит подходящий момент.

Карл кивнул:

— Мы вернемся к этому. — Он мрачно усмехнулся. — Но должен признаться, определенную долю сатисфакции я уже получил. — Он потер свой окровавленный кулак.

Оглторп тихо кашлянул:

— Скоро нам предстоит тяжелое сражение, и, если мы все готовы, я был бы рад выслушать советы и предложения генералов, более опытных, нежели я.

* * *
Франклин, встретившись с Адрианой во второй раз, постарался поглубже спрятать чувства, которые она у него вызывала. Умом он понимал все, что ему о ней рассказали, но сердцем он этого не принимал, возможно, никогда не сможет принять. Как истинный английский губернатор, он счел должным принять борьбу ума и сердца как неизбежное. Парламент должен контролировать короля, король — парламент.

Он не знал, какую роль взяло на себя его сердце, роль парламента или короля, но оно свое слово сказало.

— Как видите, сегодня я пришел без оружия, — сказал он насколько мог весело.

Но Адриана не поддержала легкость предложенного тона. И вновь Франклина поразила ее красота, серьезное лицо, загадочная улыбка, которая, казалось, ничего не выражала.

— Когда я была маленькой девочкой, — сказала француженка, — самым желанным для меня было хотя бы на минутку увидеть сэра Исаака Ньютона. Я перечитывала его трактаты, тайно, — понимаете, считалось неслыханной дерзостью, если женщина… Но… я отвлеклась. Я преклонялась перед Ньютоном и величием его мысли. Я жила красотой и изяществом его математических формул и расчетов. Я поступила на должность писца во Французскую Академию наук только ради того, чтобы быть ближе к светилам науки. — Глаза ее были как черная, бездонная пропасть, в них ничего нельзя было прочесть, ни мольбы о сострадании, ни холодного расчета. — В итоге получилось так, что я его убила. Он был не первым и не последним человеком, кого я лишила жизни. Я понимаю, что вы должны чувствовать, но думаю, нам надо поговорить. У нас есть общие темы.

— Если вы имеете в виду любовь к Ньютону, то я не вижу, как…

— Нет. — Голос ее прозвучал как-то странно. — Нет, видите ли, мы с вами уже встречались.

— В Венеции.

Она покачала головой:

— Вы были в Бостоне… я в Париже. Вы называли себя Янусом, я называла себя Минервой.

Франклина словно жаром обдало, мурашки побежали по всему телу, сердце затрепетало, и комната поплыла перед глазами.

— Что такое вы говорите?!

— Я была секретарем Фацио де Дюйе. Мистера Ф. Я отвечала за отправку и получение писем. Я знала, что он работал над созданием какого-то оружия для короля, но я не знала, что это за оружие. Все держалось в большом секрете, но какого-то важного, ключевого элемента недоставало. Фацио… не мог его найти. Расчеты казались мне каким-тошифром, поэтому я не могла ему помочь, не мог помочь и английский коллега, некий мистер S. И вдруг я получаю письмо за подписью Януса, который утверждает, что он нашел способ настраивать эфирограф и у него есть решение проблемы, над которой бьется господин Фацио. Далее следовала формула. Я спрятала это письмо, тайно в своей комнате поработала над ней и, немного исправленную, предложила Фацио за подписью мистера S…

— Стирлинг, — произнес Франклин. — Это был Стирлинг.

— Стирлинг? Никогда не слышала этого имени… В любом случае это был тот самый ответ, который так долго искал Фацио. Позже я поняла, какое оружие он создавал и что я сделала. Много лет спустя Василиса Карева рассказала мне о юноше по имени Бенджамин Франклин, который приехал из Бостона в Лондон; он боялся, что выдал французам важный секрет.

Франклин закрыл руками лицо:

— Я не знал… мне было всего четырнадцать лет. Я хотел как можно быстрее стать известным на весь мир, показать…

— А я всего лишь хотела решить уравнение. И вот к чему привели наши амбиции…

— Нет! — воскликнул Франклин. — Нет! Нет! — Он вскочил и забегал по комнате, колотя ладонями по стене. — Нет! Нет! — Он резко обернулся к ней. — Ты знаешь, как долго я искал встречи с тем французом, который заставил комету упасть на Землю? Мне казалось, я знаю его. Злой, беспринципный человек, способный на любой безнравственный поступок, для него человеческая жизнь, что для лошади муха, которую она отгоняет хвостом! Ужасный, больной человек, в нем любовь к науке чудовищным образом смешалась с преданностью Сатане. И вот сейчас ты признаешься, что… украла у меня формулу… — Франклин задохнулся и не мог продолжать.

— Фацио был робким и трогательным человеком, — сказала Адриана. — И он не был злодеем. Думаю, после того как Ньютон разорвал с ним отношения, он просто хотел доказать ему свою состоятельность.

Франклин заскрежетал зубами. Слова Адрианы так походили на правду, сколько раз он сам испытывал подобные чувства, когда был учеником Ньютона.

— Людовик Четырнадцатый был старым и больным, он думал, что таким образом спасет Францию. Но и он тоже был обманут.

— Но кто-то же виноват во всем этом! Ведь есть виноватый! — выкрикнул Франклин.

— Кроме нас двоих? В таком случае обвиняйте malakim, в конечном счете мы исполнили их желание. Вопреки легенде не они, а мы их джинны. Что касается меня, то я не заблуждаюсь на свой счет. Мое любопытство и наивная игра в конспирацию погубили мир.

— О боже! — Франклин, заламывая руки, рухнул в кресло. — Как вы можете быть такой… — Он хотел сказать «спокойной и безжалостной», но встретился с ней взглядом, и от муки, которую он в них увидел, его словно волной окатило. У него сдавило горло и защипало в глазах, он весь похолодел, и его заколотила дрожь. Он не мог говорить, он понял, что в этой женщине нет ничего таинственного. Он понял ее суть в тот самый момент, когда увидел ее, но гнал от себя все мысли, потому что, встретившись лицом к лицу с Адрианой де Морней де Моншеврой, он посмотрел в лицо самому себе, той правде, которую он столько лет избегал.

— Надеюсь, — кое-как выговорил Франклин, когда смог связно излагать мысли, — вы напомнили мне все это ради какой-то цели.

— Да, я хочу, чтобы вы разделили со мной кару небесную за то, что мы сделали. Я хочу, чтобы вы помогли мне исправить возможное.

— Именно это я и пытаюсь сделать вместе с вашей подругой Василисой, вашими учениками и Красными Мокасинами.

— Я не доверяю ни Василисе, ни индейцу. А вы им доверяете?

Франклин замялся:

— В общем, нет. В том, как они стремятся к цели, есть что-то… странное. Я вынужден отвергать их предложения.

— Как тогда в Бостоне вы отвергли подозрения, что помогаете плохим людям?

— Уж коли вы затронули этот вопрос, простите… почему я должен доверять вам? Или вы мне?

— Потому что мы поплатились за схожую любовь к науке, совершили одинаковую ошибку и в равной степени грешны.

Франклин нахмурился:

— Что, если все это ложь? Что, если все, что вы мне сейчас сказали, вы узнали от Василисы?

— Вы знаете, что я не лгу, — ответила Адриана.

Конечно, он знал.

— В таком случае с чего начнем? — с трудом выдавил он.

— С того, что произошло с моей рукой… — ответила Адриана.

12 Отступления быть не может

Оглторп прислушался к отдаленному грохоту пушек. Жители деревни таенса тоже его слышали, и женщины поспешно складывали все ценное, что можно было взять с собой. Небольшая группка старейшин сидела у костра. Они о чем-то переговаривались, или просто пели песню, или читали заклинания, — Оглторп не мог определить на расстоянии.

Снова грохнула пушка.

— Это отряд немцев, — сказал Оглторп. — Час назад я получил донесение: как только противник разгрузит свои корабли, они их сразу же атакуют. Будет им на завтрак горяченькое.

— Благодаря Богу и Бенджамину Франклину у нас есть несколько летательных аппаратов Сведенборга, — сказал Нейрн. — Благодаря им мы знаем окрестности. — Он разлил сидевшим за столом мадеру и, подняв свою кружку, произнес: — За нашего волшебника, Бенджамина Франклина!

Они чокнулись и выпили, все пятеро — Оглторп, Нейрн, их величества короли Филипп и Карл и царь Петр. Правда, последние двое вначале чокаться не хотели, но Карл пересилил неприязнь.

— У меня также есть сведения от Уноки, — продолжал Оглторп. — Он с чокто подобрался к ним с тыла. Их осталось менее пятидесяти, но только вот такие вылазки должны спасти нас сейчас.

— За них, — сказал Карл, и они снова выпили. — Обычно я не пью, — пояснил он. — Но сейчас время особое. Более того, я старею и часто стал делать то, чего у меня раньше даже и в помыслах не было. — Он многозначительно посмотрел на русского царя. — За… всех присутствующих за этим столом. Победа или поражение нас ждет — не знаю, но эту битву мы запомним навсегда.

Царь Петр покачал головой:

— Если проиграем, никого не останется, чтобы помнить.

— Значит, мы должны выиграть. Хочу, чтобы потомки знали, что я свел с тобой счеты.

Лицо царя судорожно дернулось, но, насколько Оглторп заметил, это замечание не вызвало гнева у Петра.

— Возможно, случится так, что враг сам рассудит, кому из нас суждено окончательно одержать верх. — Петр был совершенно спокоен. — Я прибыл сюда нищим. Отряд у меня малочисленный и состоит в основном из личной охраны моей дочери. У меня нет пушек, да и собственного оружия нет. Я бы хотел вступить в чей-нибудь отряд. Это мое желание, но я не прошу об этом.

Слова царя встретили молчанием, никто до конца не верил, что русские под руководством царя будут воевать с русскими из армии Солнечного Мальчика. Наконец Филипп сказал:

— Конечно, сударь, вы окажете мне честь, если будете сражаться вместе с французами.

— Нет. — Все повернулись к Карлу. Его пальцы, сжимавшие кружку, побелели. — Нет, пусть он сражается рядом со мной.

Собравшиеся молча смотрели на Карла. Он неторопливо повернулся к царю:

— Если ты боишься, то я клянусь, это не уловка, чтобы выждать момент и выстрелить тебе в спину. Мне не нужно прибегать к хитростям… мы с тобой оба знаем: в дуэли на шпагах победителем буду я. Шпагой я владею лучше тебя, и Бог на моей стороне. Чтобы разрешить наш спор, нечестно будет прибегать к какому-либо виду оружия. Это мой тебе вызов, царь Петр. Плечом к плечу мы встретим врага, и, как ты сказал, пусть пуля врага разрешит наш спор. А пока я с превеликим удовольствием познакомлю тебя с моими солдатами, которым благодаря тебе пришлось претерпеть столько тягот, но они доказали свою доблесть, и тебе вместе с ними надо будет воевать против тех, кто некогда воевал за тебя. Один из нас должен погибнуть, другой остаться в живых — это очевидно. Выбор я оставляю Всевышнему.

Царь Петр посмотрел на дно своей кружки, его губы медленно расползлись в улыбке.

— Это вызов, достойный царя, — сказал Петр. — И он мне по душе.

И они выпили за достойный царя вызов, и вновь Оглторп подумал, что ничего подобного мир не видел. Эти люди принадлежали к иной эпохе — эпохе титанов. И что бы ни случилось, их эпоха завершена, и они это знали.

* * *
Как и предвидел Оглторп, к утру линии фронта более или менее определились. Немцы и индейцы сделали все возможное, чтобы сдержать продвижение противника, но рано или поздно, как говорили в Голландии, вода размоет дамбу.

Роль дамбы вокруг Нью-Пэриса выполняли редуты, оснащенные depneumifier и окруженные зоной измененного воздуха, который генерировался новыми приборами, изобретенными Франклином. Предполагалось, что эта зона должна остановить не только армию, но и самое мощное дьявольское оружие, в случае если противник его применит.

Но эта дамба долго не выстоит. Она слишком протяженная и слишком узкая и вдобавок с многочисленными разрывами. Как только враг пробьет в ней значительную брешь, они вынуждены будут отступить в Нью-Пэрис.

Оглторп не мог допустить этого. На следующее утро он встретился с другими командующими.

— В лучшем для нас случае противнику потребуется несколько дней, чтобы прорвать линию нашей обороны. Они принудят нас отступать к Нью-Пэрису, пустят в ход дальнобойные пушки и превратят город в руины. Они могут набраться наглости и забросать его гранатами с воздушных кораблей.

— Сомневаюсь, — возразил Петр. — Русские помнят опыт Венеции.

— Допускаю, что помнят, но противник так спешит, что может решиться на такой шаг. Даже если нам удастся сбить воздушный корабль, его падение разрушит большую часть города.

— Я мало верю в такую возможность. Мадемуазель де Моншеврой и ее компаньоны рассказали мне, что дьявольская армия потеряла почти все воздушные корабли в битве с чокто. Оставшиеся они будут беречь на самый крайний случай.

— Возможно, вы и правы, — согласился Оглторп. — Хоть я и затронул эту тему, но склонен думать, что это возможный, но маловероятный вариант. Выгрузив артиллерию, корабли удалились примерно на две лиги отсюда, там и приземлились. По всей видимости, они боятся, что нам удастся, как и в прошлый раз, подобраться к ним с depneumifier. Эти корабли и должны стать нашей целью. Уничтожив корабли, мы уничтожим линии снабжения. После этого в наших силах будет избавиться от оставшихся демонов.

— Как мы должны это сделать? — спросил Карл. — Полагаю, надо нанести массированный удар. Но как сделать так, чтобы корабли не поднялись в воздух? Если мы будем прорываться к ним с боем, они просто улетят. Преимущество этих крепостей в том, что они мобильные.

— Я попросил кое-кого высказать свои предложения, — сказал Оглторп, он повысил голос. — Леди и джентльмены, прошу вас в палатку.

Полог откинулся, вошли Бенджамин Франклин в енотовой шапке и простом коричневом костюме и с ним Красные Мокасины, Василиса Карева и Леонард Улер.

— Мистер Франклин! — Карл поспешно поднялся, чтобы пожать ему руку. — Понимаю, пришли спасти нас в очередной раз.

Франклин слабо улыбнулся:

— Каждый должен делать свое дело, ваше величество. Рад снова вас видеть.

— Я помню ваши слова: вместе мы сила. Пусть это будет нашим боевым девизом. Расскажите, какое новое чудодейственное средство вы нам приготовили, мистер Франклин?

— Мы тут придумали несколько военных хитростей, — сказал Франклин, — которые не позволят кораблям подняться в воздух. Но я все же боюсь, что армия Солнечного Мальчика победит.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал Оглторп. — Мои ребята готовы ко всему.

— И мои тоже! — подхватил Карл.

— Французы не струсят, — заверил Филипп.

— Джентльмены, я не буду обременять вас научными расчетами, — сказал Франклин, — попробую изложить все в простой и понятной форме.

— Пожалуйста, мы слушаем.

— Если нам удастся подобраться к кораблям быстро и незаметно, мы сможем лишить их силы взлететь. Ненадолго, в лучшем случае на день.

— Подобраться на корабле-невидимке, который вы применили против меня в Венеции? — спросил царь.

— Да, ваше величество. Но тогда нашей целью было захватить один из ваших кораблей. Отчаянная мера, и она потерпела провал. Сейчас наша цель — подобраться к кораблям как можно ближе.

— И как только корабли будут, скажем, выведены из строя, можно удалиться? — спросил Карл.

— Нет, мы должны оставаться рядом с кораблями и не позволять им взлететь. И для выполнения этой задачи я могу предложить лишь короткий отрезок времени. Как только они нас обнаружат и атакуют, мы не сможем долго защищаться. Если они уничтожат нас до вашего подхода, они улетят.

— А вы все погибнете, — заключил Карл.

— Верно, — сказал Франклин, — но в данный момент смерть подстерегает нас на каждом шагу.

— Не будем о печальном, — сказал Оглторп. — От кораблей нас отделяют две лиги? С Божьей помощью я буду там, через три часа.

— О! — воскликнул Карл. — А мне двух часов будет достаточно, к вашему приходу успею разбить лагерь на обломках кораблей.

Филипп ударил в ладоши:

— А у меня есть бутылка коньяка особого сорта. Насколько мне известно, последняя из оставшихся на земле бутылок этого драгоценного напитка. Тот, кто первым окажется у кораблей — шведы, Содружество, французы, — удостоится чести распить эту бутылку. — Он помолчал. — А если предприятие потерпит неудачу, пусть те, кто останется в живых, выпьют за тех, кто оказался у кораблей первым.

— Решено, — подхватил Оглторп.

— Ну что ж, друзья, — сказал Франклин собравшимся, — наше будущее гарантировано бутылкой коньяка. И теперь все мои сомнения развеялись, уступив место уверенности в успехе дела.

— Вот и хорошо, — сказал Филипп, — пусть эта бутылка останется у вас, вы ее и вручите победителю.

* * *
— Куда вы направляетесь, мадемуазель?

— Здравствуй, Елизавета. Ты так рано встала? — вопросом на вопрос ответила Адриана.

Елизавета пожала плечами:

— Вечером, меня постигло… разочарование. Я так долго думала над этим, а потом о многом другом… Так и не сомкнула глаз.

— У твоего разочарования есть имя?

— Карл фон Линней.

— Понятно.

— Знаете, он отверг мою любовь — меня — ради этой толстушки Эмили.

— И это не давало тебе уснуть до самого утра?

Елизавета опустилась на стул.

— Куда вы идете? — повторила она свой вопрос. — У вас же нога сломана.

— В моем деле нога не помеха.

Елизавета вздохнула и принялась изучать правую ладонь, водя указательным пальцам по тонким линиям.

— Говорят, по этим линиям можно прочесть судьбу человека. Я думаю, у меня нет судьбы. Она мне не нужна. Я, в конце концов, царская дочь. Да, Линней меня отверг. Нечто невероятное, тем более что никто не может сравниться со мной по красоте.

— Но он любит, Елизавета, а это другое дело.

— Знаю, — сказала цесаревна. — Раньше я в это не верила. Но чем больше я над этим думала, тем более меня интересовал вопрос, зачем он вообще был мне нужен. Оказывается, все из-за нее, мадемуазель. — Сцепив пальцы, она сложила руки на коленях.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что Эмили похожа на вас. Разумеется, она не такая красивая. Но ее ум… он рождает такие мысли, которые я не понимаю, как не понимаю ваши. Она превосходит меня в этом, и я ей завидую. Хочу быть такой, как она. Я хотела отнять у нее Линнея, чтобы доказать, что я лучше ее. Но мне это не удалось.

— Елизавета, здесь дело вовсе не в тебе.

— Я просто тупая. Разве не так? Примитивная, как животное?

— Нет и еще раз нет. У тебя светлая голова, но тебе никогда не хотелось сделать это очевидным для окружающих. Что же заставляет тебя это делать сейчас?

— Что? — Глаза Елизаветы округлились. — Конечно же, вы. Вы показали мне, какой может быть женщина. Вы мне так нравитесь, мадемуазель, как никогда не нравилась другая женщина. Я вас люблю даже больше своей матери. И я… я не хочу вас разочаровать. Но ничего не могу сделать! Все готовятся к битве, у каждого есть свое дело, только у меня его нет!

— Это неправда, Елизавета. Твои солдаты любят тебя. Они тебе беззаветно преданы. Посмотри на них.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ты разве не замечаешь? Они находятся в чужой стране, не знают языка, они вряд ли понимают, что на самом деле происходит вокруг, а очень скоро им придется отдать жизни в битве, смысл которой им неизвестен.

— Мой отец…

— Он не ты. Солдаты покинули Москву не ради него, ради тебя.

— Но что я могу сделать?

— Конечно же, тебе не надо вести их в бой. Тебе надо быть их цесаревной, подарить им надежду и тепло сердца.

— И это всё?

— Это великое дело, Елизавета. Не задумываясь, ты дарила им это в Санкт-Петербурге. Подумай, сколького ты сможешь достичь, поступая, таким образом, здесь.

Елизавета улыбнулась, но улыбка тут же сошла с ее губ.

— Да вы просто решили поднять мне настроение и избавиться от моей компании, не так ли?

— Нет, хотя мне действительно нужно идти, но то, что я тебе сказала, правда: твой немногочисленный отряд томится в неведении, и ты можешь рассеять это неведение и указать путь. Ты — цесаревна, сила, с которой должно считаться, если ты того захочешь.

— Как вы этого захотели?

— Полагаю, что да.

Елизавета рассмеялась, смахнув слезинки с ресниц:

— Что ж, очень хорошо. А сейчас вы скажете мне, куда вы направляетесь?

— Принять участие в битве.

— Только не это!

— Это будет иного сорта битва, и только мне она по плечу.

— Тогда я пойду с вами!

— На эту битву призвали только меня. За мной не последовали даже мои студенты. Вы все нужны здесь.

Елизавета поднялась со стула, подошла к Адриане, опустилась на колени и положила голову ей на колени. Она заметно дрожала.

— Только не умирай, — прошептала она. — Возвращайся к нам, я обещаю, я выучу все уроки, все до единого.

— Ты в любом случае должна их выучить, даже если я не вернусь, — сказала Адриана.

* * *
Когда подготовка «Молнии» была завершена, Франклин вдруг понял, что нужно было проявить больше искусства стратегии в предстоящем бою, нежели просто отправлять трех генералов для уничтожения воздушных кораблей. Хотя они все-таки генералы и, вероятно, знают, что им нужно делать.

— Я заметил, вы не упомянули, какова наша настоящая цель, — сказал Улер, проверяя один из вентилей.

— А какой в этом смысл? Это только вызовет дополнительное смущение в умах, того и гляди, нам запретят реализовать задуманный план. Если мы его провалим, появятся машины тьмы и от нас ничего не останется. Успех обеспечен в том случае, если армия захватит корабли или по крайней мере, сделает их для нас безопасными. Если бы у нас было время построить настоящий военный флот, то все было бы по-другому, возможно, мы бы захватили их без особых усилий. В конце концов, нашему противнику так и не удалось создать эгиды, и в этом наше преимущество.

— Зато им удалось создать оружие, способное самостоятельно вести поиск эгид.

— Я учел это, — сказал Франклин, подойдя к кораблю.

«Молния» представляла собой подобие баржи, тридцать футов длиной и десять шириной, с квадратной кабиной. Обшивка стальная, adamantium использовался частично, на палубе и в переборках применили алхимическое стекло. На корабле было столько люков, сколько карманов у вора, — два в днище для сброса гранат, два в переборках для высадки и поднятия на борт и один на крыше. Крыша была самой странной частью корабля — коробка в коробке, пяти футов глубиной, для хранения груза. Франклин хотел, чтобы во время полета над вражеским лагерем груз находился в наименее доступном для снарядов противника месте. В добавление к вышеупомянутым люкам был еще один, он вел из трюма в кабину.

Франклин наблюдал, как четверо крепких солдат, пыхтя, тащили в грузовой отсек тяжелые бочки с гранатами и прочим оружием.

— Корабль надо было назвать «Черепахой», — сказал Роберт.

— Так мы можем называть его между собой, — согласился Франклин. — У него есть эгида и еще кое-какие средства защиты. Для тех, кто окажется под нами, мы будем казаться маленькой безобидной тучкой.

Из верхнего люка появилась голова Василисы:

— Все готово, Бенджамин, и мы все здесь. Отправляемся?

— Еще двоих дождемся. А вон и они. — Он показал в сторону паланкина, который от дворца через грязную площадь несла пара дюжих лоррейнских солдат.

— Адриана? Так ты с ней помирился? Я об этом не знала.

Казалось, Красные Мокасины обрадовался новому пассажиру. Франклин слышал, как он, сидя на пустой бочке из-под рома, куря трубку и с философским видом наблюдая за сборами, пробормотал: «Это хорошо».

— Но она не готова, — запротестовала Василиса. — Она даже уравнения не изучила.

— Это не важно.

Франклин пошел навстречу паланкину — вдруг потребуется дополнительная помощь… Самостоятельно француженка передвигаться не могла. Двое ее телохранителей донесли ее до корабля, затем принесли специальную коляску и попытались закрепить ее на палубе. Крепежных скоб с кожаными ремнями там было предостаточно — на случай, если на воздушных дорогах случатся ухабы.

Франклин лицом к лицу столкнулся с грозной Креси, смерившей его ледяным взглядом.

— Я лечу с вами, — просто сказала она.

— Конечно, — ответил Франклин. — Буду рад вашему присутствию.

Креси не ответила и пошла, помогать укреплять коляску Адрианы на палубе. Франклин пожал плечами и сосредоточил внимание на «Молнии», перебирая в памяти, всё ли взяли.

— Еще для одного место найдется?

Дон Педро. Франклин даже не слышал, как он подошел.

— Был бы рад вашей помощи, — сказал он, — но ваши раны…

— Я уже поправился, уверяю. Свой отряд я передал под командование губернатора Нейрна. Но если для меня здесь не найдется местечка, я поведу их на защиту редутов. — Глаза его горели решимостью.

— Да ладно, пусть летит с нами, — раздался за спиной Франклина голос Роберта. — Лишняя шпага не помешает, если дело будет дрянь.

«Если дело будет дрянь, наши немногочисленные шпаги нас не спасут», — подумал про себя Франклин, но вслух этого не сказал. Раненому аппалачи лучше лететь на корабле, нежели идти в бой, защищая редуты. В конце концов, за полученные им раны несет ответственность он, Франклин.

— Почту за честь, дон Педро, если вы поднимитесь на борт, — сказал Франклин. — На борту! — Он повысил голос: — Готовимся к взлету!

На борту находились Василиса, Улер, Красные Мокасины, Горе, Адриана, Креси, Роберт, Таг, дон Педро и он.

Франклин повернул вентили, моторы заработали, и «Молния» поднялась в воздух. Он наблюдал, как Нью-Пэрис постепенно превращался в неопрятное, расплывчатое пятно, в крапинках крыш и неровных росчерках дорог. Впервые ему очень хотелось туда вернуться вновь.

* * *
Пламя перед ними взметнулось столбами, когда над головами пролетел крылатый корабль и расшвырял по сторонам, как тряпичные куклы, монголов, индейцев и русских. Восхитительно-чудовищное зрелище.

— Пусть хлебнут собственного дерьма! — крикнул Оглторп и скомандовал: — Вперед! — С этими словами он пришпорил коня.

На редутах загрохотали пушки, чуть позже им ответила артиллерия противника, и они оказались в самом центре фейерверка: крики, ржание лошадей, все заволокло дымом, от невыносимого шума на глазах выступали слезы.

Бой начался. Вслед за кораблями и гренадерами три отряда, вытянувшись в линию примерно на пол-лиги, двинулись на север. Центр составляли шведы, на восточном фланге — французы, на западном — Оглторп. Они бросали жребий, и Карлу досталась самая уязвимая диспозиция.

— Не растягивайтесь, ребята! — кричал он. — Вперед!

Их встретила кавалерия, какой Оглторпу до сих пор видеть не доводилось. У некоторых были мушкеты, но большая часть держала в руках невероятно огромные луки. Окажись эти лучники в лесу, пользы от них было бы курам на смех, но на территории, оголенной огнем артиллерии, они представляли серьезную опасность для людей Оглторпа. Ряды лучников сменяли друг друга: отстрелялся один ряд, отступал назад, его место занимал другой.

Стрелы летели тучей, поражая людей и лошадей. Солдаты Оглторпа стреляли в ответ из своих короткоствольных ружей, только успевая перезаряжать их.

Второй заход воздушного корабля уничтожил много лучников и внес смятение в стан врагов. Их шеренги, изрядно прореженные огнем артиллерии и гранатами, смешались. На это и рассчитывали. До начала боя колонисты непрерывно вели воздушную разведку, чего их противник не делал, поэтому он не знал, куда придется основной удар, и сосредоточился в нескольких лигах восточнее. Там Нейрну и аппалачам придется показать всю свою силу и умение, в то время как Оглторпу достался не самый сложный участок боя.

Путь вперед был открыт, пограничные силы и артиллерия уничтожат остатки противника у них за спиной, так что перекрестный огонь, под который они попали несколько дней назад при захвате пушек, на этот раз им не грозит.

Помимо сведений о том, где позиции врага наиболее уязвимы, разведка представила неприятную информацию: между ними и воздушными кораблями русских было около двух тысяч живой силы противника. Даже если они будут продвигаться вперед без потерь, в чем Оглторп сильно сомневался, то и в этом случае соотношение сил составит один к четырем не в их пользу. А если русским кораблям удастся подняться в воздух…

Но если решение принято, его нужно выполнять. С ним никто не спорил. Каким бы ни был исход, битва началась, и отступления быть не может.

13 Сильный ветер

Наклонившись, Адриана смотрела на своего сына, который был далеко внизу. В ее видении он представлялся сферой, испускавшей волны и лучи, связывавшие его с тalakiт и еще с какими-то странными существами. Фактически он выглядел как ее правая рука.

— Он по-прежнему остается на центральном корабле, — сказала она.

— Хорошо, — сказал Франклин и улыбнулся, улыбка выдала его волнение, и Адриана сразу же это заметила.

— Пока все идет гладко, — проворчал Роберт. Он лежал на палубе, прижимаясь носом к толстому стеклу. — Там, внизу, никакого движения.

— Эгиды позволяют нам оставаться невидимыми, — сказал Франклин. — Невидимыми до поры до времени.

— Ну что, можно уже кидать гранаты? — спросил Таг.

— Рано еще, — чуть рассеянно ответил Франклин. — Зачем обнаруживать себя прежде, чем они нас заметят. А если наши войска вспугнут их и заставят подняться с земли, вот тогда-то мы, и пустим в ход гранаты.

— Хорошо, — сказал Таг. — Тогда пойду, открою пару бочек, чтоб все было наготове. — С этими словами он направился к трапу, ведущему в грузовой отсек.

Креси присела у коляски Адрианы:

— Как ты себя чувствуешь?

— Я готова, Вероника.

— К чему?

Адриана снова посмотрела вниз, на этот раз обычным, человеческим взором. С высоты в пол-лиги там, внизу, она видела крошечные точки, хотя расстояние было не так уж велико. И она чувствовала его. Ее рука гудела от сострадания к нему, словно они были настроенными друг на друга кристаллическими пластинами. Но, вероятно, притяжение, соединявшее эти пластины, было, по определению Ломоносова, наименее совершенного свойства и ослабевало с увеличением расстояния.

Подобно любви? Какое еще притяжение можно назвать менее совершенным, чем любовь? Или менее полезным?

Адриана вспомнила, что Креси все еще ждет от нее ответа.

— Нужно остановить Нико, — сказала она.

— Ты уже раз пыталась это сделать.

Адриана, взяв подругу за руку, погладила ее дарованными ангелом пальцами.

— Нет, — сказала она тихо. — Я не пыталась.

— Мадемуазель?

Адриана подняла голову:

— Господин Улер?

— О, вы помните меня.

— Конечно. Я читала одну из ваших работ, сейчас не могу припомнить ее тему. Вы были одним из учеников Сведенборга, не так ли? Вы сказали Франклину об этом?

— Да, он это знает.

— И после этого он вам доверяет?

— Нет. Не совсем.

— Я тоже вам не доверяю. Для меня большая неожиданность видеть вас здесь, особенно после того, как до нас дошли слухи о вашей гибели.

Улер мрачно усмехнулся:

— Мне нужно было исчезнуть из России, для этого пришлось «умереть». Мертвых не ищут.

— Понятно.

— Я просто хотел выразить свое почтение. Я рад, что вы с нами. Я…

В этот момент Таг, отправившийся в грузовой отсек, принялся страшно ругаться, раздался выстрел, за ним другой. Таг с глухим стуком упал в открытый люк, с трудом поднялся, его белая рубашка на глазах сделалась красной от крови.

— Грабеж! — заорал он. — Черти! Они меня убили! Креси выхватила пистолеты и нацелила их на открытый люк. Оттуда выпрыгнули двое в красных камзолах, вооруженные крафтпистолями. Пистолеты Креси и Роберта выстрелили одновременно. Оба неизвестных упали, один сраженный в голову, другой — в живот.

На палубу упала граната, фитиль с треском выпускал фонтанчики искр.

Роберт кинулся к гранате, на бегу он продолжал держать пистолет нацеленным на люк. Подхватив, он швырнул гранату через нижний люк на землю. Креси успела вскочить на ноги и стреляла в люк трюма.

Оттуда ответили выстрелами из двух пистолетов. Креси не задели, но Роберт чертыхнулся и упал. На палубу с грацией кошки спрыгнул индеец, в одной руке он держал томагавк, в другой — пистолет.

* * *
Красные Мокасины инстинктивно поднял пистолет, когда из люка показался Кричащий Камень, но пистолет уичита выстрелил первым. Пуля огнем пронзила поднятую руку Красных Мокасин, прошла сквозь плечо, оцарапав кость, и невероятным рикошетом снесла мочку правого уха. Красные Мокасины упал на спину, ему показалось, что он плывет, и это было так странно. Мир вокруг сделался до сверхъестественного реальным: Франклин вопил: «Стерн!»; крышку люка с грохотом захлопнули; Кричащий Камень навис над ним, как пантера.

«Прости, брат», — подумал Красные Мокасины. Он знал, что уже ничего не может сделать — и ничего не сделает. Это конец.

Вдруг в груди Кричащего Камня от выстрела Горе появилась черная дыра, еще больших размеров появилась дыра в животе от выстрела Роберта. Глаза уичита удивленно расширились, колени подломились, как у пьяного. Он сделал шаг и, выронив топор, тяжело упал рядом с Красными Мокасинами.

У Кричащего Камня осталось только одно оружие — его глаза. Немигающие, они с упреком смотрели на Красные Мокасины, и тому некуда было деться от этого взгляда.

* * *
До того как закрыли люк, Франклин узнал мелькнувшее в нем лицо.

— Стерн! — закричал он и выстрелил из пистолета. Пуля отскочила от металлической обшивки, отлетела к кабине и несколько раз ударилась об нее.

Ему показалось, что за закрытым люком он услышал смех.

— Будь ты проклят! — завопил Франклин и кинулся к трапу.

Кто-то сзади схватил его за шиворот. Это был Таг.

— Не надо этого делать. Он башку тебе размозжит.

Франклин бессильно дернулся и дико закивал:

— Не отходите от люка. И только дьявол откроет его, стреляйте.

— Беру люк на себя, — сказала Креси.

Она нагнулась и подняла крафтпистоли убитого и тяжелораненого в красных камзолах.

— Роберт? Таг?

— Ребра задело, — проворчал Роберт. — Но ничего опасного, жить буду.

— У Тага рана была серьезнее: пуля попала в левую верхнюю часть груди, сильно шла кровь. Он ходил вокруг индейца, упавшего рядом с Красными Мокасинами, сейчас его можно было бы назвать Красным Человеком, он был весь в крови.

— Кричащий Камень, дружище, — ворчал Таг, — что ж ты наделал?!

Умирающий индеец захрипел:

— Ты… видел… моя деревня. Зачем…

— Что задумал Стерн?

Кричащий Камень закашлялся, у рта образовался большой кровавый пузырь, но слова индейца прозвучали отчетливо:

— Не знаю. Мне все равно. Я помог ему бежать, потому что он ваш враг. Он сказал, что приведет меня к Красным Мокасинам. Это все… — Он снова закашлялся.

Во время разговора он не смотрел ни на Тага, ни на Франклина — только на Красные Мокасины. Он закашлялся в третий раз, и словно что-то сломалось у него внутри. Глаза остекленели. Он не дышал.

Франклин стоял и смотрел вверх.

— Они, должно быть, спрятались в ящиках с гранатами, — проворчал он. — И теперь он там, где весь наш арсенал.

— Это не единственная наша забота, — сказала Адриана.

— Что?

— Граната, которую выбросил за борт господин Нейрн… она привлекла внимание. И очень скоро они нас атакуют.

* * *
— Не растягивайтесь, ребята! — выкрикнул Оглторп.

Он вновь пожалел, что его солдатам не хватает дисциплины. Непрерывные атаки монголов и индейцев на западном фланге имели свой результат — оттянули ямакро и следопытов от основной части отряда, и теперь их можно было легко перестрелять. Оглторп не стал говорить об этом. Единственное, что он знал наверняка, — на западном фланге шеренга сильно растянулась, и те, кто с криками и воплями скрылся в том направлении, уже никогда не вернутся.

Оглторп чувствовал себя так, словно попал в полосу густого тумана. В разгар атаки он нуждался в данных воздушной разведки о передвижении врага, возможности, добыть которые у него не было, а враг, очевидно, где-то концентрировал силы для удара.

Они с боем продвинулись никак не меньше, чем на лигу, и корабли были где-то недалеко. С этими мыслями, поднявшись на пригорок, Оглторп увидел развернутую в боевом порядке артиллерию противника. Ряд пушек растянулся в обе стороны насколько хватало глаз.

— О господи, — выдохнул Оглторп, вглядываясь в черные жерла пушек, огнеметов, крафтпушек и еще каких-то неизвестных ему орудий.

Справа слышались звуки боя, который вели шведы, и им доставалось от пушек противника. Чертовы taloi, они обеспечили артиллерии несвойственную ей мобильность.

— Интересная картина, — сказал Парментер. Оглторп почувствовал, как дрогнул его голос.

— Ребята, не дадим им сделать второй залп! — заорал Оглторп. — Обгоним шведов, первыми будем у кораблей! С нами Бог и свобода!

И вновь он повел свой отряд в атаку.

В первую минуту, тянувшуюся целую вечность, казалось, пушки будут хранить молчание, а они, повторяя свой недавний боевой подвиг, быстрым ветерком пролетят сквозь их густой частокол.

Но огненный ветер налетел с севера и разметал их, как осеннюю листву. Парментер, ехавший от Оглторпа справа, вдруг лишился головы. Оглторп заметил это боковым зрением и удивился: обезглавленное тело продолжало сохранять вертикальное положение, и руки держали поводья. Затем лошадь Парментера попятилась, и Оглторп потерял его из виду, у него возникли свои проблемы.

Второй залп последовал незамедлительно. Оглторп уже видел артиллеристов, припавших к своим орудиям. Ближе и ближе, и он может почти дотянуться до них острием шпаги…

Оглушительный грохот, и он лежит на спине. Нога застряла в стремени, испуганная лошадь поволокла его по земле. Но в следующую минуту она превратилась в кровавое облако.

Оглторп не чувствовал своего тела, он понимал, конец его близок, но если суждено погибнуть, то только захватив с собой парочку врагов. Все заволокло дымом, и он ничего не видел. Но в этом было преимущество и для него.

Пистолеты остались в кобурах, притороченных к седлу, да и какой в них прок — и порох, и серебро давно закончились. Он достал из ножен саблю и полз вперед, пока не увидел обутые в сапоги ноги.

Оглторп поднялся и взмахнул саблей — голова молодого парня слетела с плеч, Оглторп успел заметить удивленное выражение на лице погибшего. Даже если парень и вскрикнул, из-за грохота ничего не было слышно. В ярде от Оглторпа стоял еще один солдат в зеленом камзоле и крепил штык, он смотрел куда-то мимо Оглторпа, словно видел неизвестно откуда взявшееся привидение. Оглторп разрубил его пополам, как молодое деревце, и в этот момент пушки вновь взревели, и он понял, что лошадь притащила его прямо в расположение артиллерии. Он огляделся. Слева стояла пушка, справа — крафтпушка.

Один из солдат, охранявших крафтпушку, умер, так и не узнав, откуда пришла смерть. Второй успел выстрелить, порох лишь опалил Оглторпу лицо, мелькнувшая сабля отсекла руку противника.

Оглторп почувствовал, как что-то ударило его в спину. Он резко повернулся, это был Томочичи — окровавленный томагавк в руке, на лице свирепая улыбка. Обрадовавшись, Оглторп прижался к индейцу спиной, так он чувствовал себя спокойнее хотя бы на время.

Крафтпушка представляла собой железный брус, длиной шесть футов, едва возвышавшийся над землей и довольно легкий, так что ее без труда можно было поставить на вертлюг, как корабельную. Оглторп с суровым видом развернул крафтпушку на восток, прямо на артиллерию врага. В этот момент ближайший расчет его заметил, один из артиллеристов заряжал пушку, а второй дал залп.

И Оглторп выстрелил. Похожая на молнию струя ударила в соседнюю пушку, а затем в расположенную за ней, артиллеристы, нелепо дергаясь, падали замертво.

Что-то больно ударило Оглторпа в спину, его охватила ярость — за что Томочичи бьет его? В следующее мгновение они оба упали. Когда Оглторп перевернулся, он увидел, что пуля прошла сквозь живот индейца и ударила его в спину. Индеец чуть приподнялся и схватил его за плечо, губы его двигались, но Оглторп не слышал слов. С безразличием он наблюдал, как их обступали солдаты, и еще он заметил, что на его левой руке недостает трех пальцев.

Придерживая тело Томачичи, Оглторп повернулся, чтобы открыто посмотреть смерти в лицо.

* * *
— Мы должны выкурить его оттуда, — сказал Франклин. — В грузовом отсеке весь наш арсенал.

— Слишком поздно, — тихо сказала Адриана, глядя на поднимавшиеся к ним снизу вихри. — Они запустили мины.

— Мины?

— Русские раздобыли страничку из вашей книги, господин Франклин, — сказала Адриана. — Мины — это шары, подобные тем, что поднимают в воздух корабли. Они поднимаются благодаря собственной мощности и несут взрывчатое вещество. Вероятно, эти мины обучили реагировать на излучение ваших эгид.

— У меня есть меры защиты от них, — буркнул Франклин, — но они все там, где засел Стерн.

— Насколько я понимаю, в нашем распоряжении не более минуты.

— А почему не воспользоваться exorcister?

Адриана снова покачала головой:

— Если они начнут падать, они взорвутся. Насколько мне известно, ваш прибор имеет довольно ограниченный радиус действия, поскольку взрывчатое вещество — водород.

— А ты не можешь их остановить, Адриана? — вмешалась Василиса. — Ты же знаешь, как заставить шары остановиться.

— Конечно, знаю. Но мне нужны мои слуги — malakim, которых у меня сейчас нет, — ответила Адриана, продолжая смотреть на приближавшиеся смертельные вихри.

— Красные Мокасины! — закричал Франклин. — Красные Мокасины!

Индеец сидел с растерянным видом, а Горе перевязывала ему голову.

— Я… — Он рассеянно водил взглядом. Затем взгляд его остановился и сделался более осмысленным. — Я могу помочь. Мадемуазель, вы сможете управлять детьми моей Тени так, как вы управляли malakim?

— Попробую.

— Тогда возьмите их. Я вам их отдаю.

Адриана протянула manus oculatus в сторону индейца и увидела детей его Тени. Их природа, по сравнению с malakim, была более простой. Они имели одно ярко выраженное свойство — ярость. Адриана протянула к ним эфирные пальцы: прикасаясь, она изучала их.

— Я вижу их, — пробормотал Роберт. — Маленькие красные точки, они увеличиваются.

«Научи их, — услышала Адриана голос Красных Мокасин, он транслировался через детей Тени. — Или помоги мне научить их».

Когда malakim разговаривали с ней, они говорили ее голосом. И сейчас голос Красных Мокасин звучал как ее собственный голос, но только немного странно.

Адриана считала образцы связей в поднимавшихся шарах, затем сделала исправления, чтобы растворить эти связи, и представила их детям Тени. Ее malakim с легкостью понимали расчеты, но индеец не знал математики. Есть ли способ сделать расчеты доступными его пониманию?

Такой способ существовал, и он возник в ее сознании. Расчеты нужно было передать либо вкусом, либо запахом — композиционно сложным ощущением. А Красные Мокасины в свою очередь передаст это ощущение детям Тени.

— Совсем близко уже, — сказал Роберт.

И дети Тени поняли. Они налетели, как маленькие ястребы, вонзили в шары когти силы и разорвали их. Malakim, сидевшие внутри, свободно вздохнули, и бомбы полетели вниз, взрываясь. Небо вспыхнуло белым, обжигающим пламенем, и «Молнию» подбросило, как ялик на высоких волнах.

Из-за бомб, как орлы на маленьких ястребов, налетела стая malakim. Адриана и Красные Мокасины неожиданно стали участниками войны иного мира, войны особого рода. И на заднем плане Адриана чувствовала присутствие своего сына, и сила его возрастала, связь между ними укреплялась и служила лестницей Иакова для его слуг.

Появилось еще больше шаров, летящих вверх.

— Ваши средства защиты сейчас крайне необходимы, — сказала Адриана Франклину. — Красные Мокасины и я будем заняты некоторое время.

* * *
Франклин тоже это понимал, Адриана и Красные Мокасины всматривались в пространство, где происходило то, что он не мог, или не хотел, видеть.

Это также означало, что Красные Мокасины не сможет сотворить одно из своих чудес — убить Стерна через стальную обшивку отсека.

Что ж, пусть будет так. Несмотря на предостережения Тага, кто-то должен был подняться в грузовой отсек.

Сам Таг упал и лежал теперь на палубе, Горе пыталась оказать ему помощь. Роберт тоже был ранен, а дон Педро…

Дон Педро поднимался по трапу.

Франклин хотел остановить его, но слова застряли в горле: криком он дона Педро не остановит, только заставит насторожиться Стерна.

И тогда Франклин выхватил шпагу и бросился за аппалачи. Сейчас, когда в его голове немного прояснилось, он понял, что нельзя ворваться в отсек, полный боевых снарядов, и открыть там огонь.

Дон Педро толкнул люк, но тот приподнялся всего на дюйм, не больше.

— Похоже, он его чем-то завалил, — предположил Франклин.

— Очень хорошо, — сказал дон Педро. — Но ведь есть еще один люк, на крыше, не так ли?

— Вот черт, как это я мог забыть о нем! Конечно есть!

— Как к нему подобраться?

— Через кабину.

— Отлично.

И дон Педро мимо тела Кричащего Камня поспешил к кабине. Стекло крепилось к петлям и открывалось внутрь. Дон Педро огляделся, стоя на носу корабля, и запрыгнул наверх.

Франклин последовал за ним. Когда он поднялся, перед его глазами мелькнулилишь мокасины запрыгнувшего на крышу аппалачи. Чертыхаясь, Франклин начал подниматься по ступенькам трапа.

За пределами эгиды все выглядело странным. Эгида преломляла свет и искажала материю, но не в совершенстве. Находиться под эгидой было все равно, что находиться внутри призмы, мир — небо, облака, земля внизу, похожая на топографическую карту, — расцвечивался всеми цветами радуги. Он ценил способность эгиды скрывать их от посторонних глаз, но если он поскользнется, не исключено, что падение будет малоприятным.

«Не исключено», — мысленно повторил Франклин, глядя вниз. Франклин забрался на крышу корабля как раз в тот момент, когда дон Педро поднял крышку люка и оттуда полыхнуло пламя. И хотя пламя не задело аппалачи, жар опалил лицо, и он упал, закрыв руками глаза.

— Не шевелись! — заорал Франклин. — А то упадешь!

Он поспешил на помощь дону Педро.

В этот момент из люка показалась голова Стерна, на лице — оскал смерти, над головой — красный светящийся шар.

— О, мистер Франклин, — произнес он, — кажется, мы остались один на один.

— Сейчас здесь будут мои друзья.

— Возможно, они будут здесь и найдут тебя мертвым.

Стерн поднял левую руку — в ней было оружие.

14 Крыша Мира

Оглторп смотрел на обступивших его солдат. Это были солдаты Содружества.

— Генерал? — Парень с копной огненно-рыжих волос опустился рядом с ним на колени.

— Мы что, захватили артиллерию противника?

— Да, сэр. Нам помогли крылатые корабли, они пробили небольшую брешь в линии обороны, мы прорвались, ну а там уже сами…

— Слава Всевышнему.

Оглторп сел, затем повернулся в сторону Томочичи:

— Ты слышишь?

Но вождь ямакро внимал голосам иных миров. Его дни, как он сказал бы, остановили свой бег. Оглторп поцеловал его в лоб и закрыл другу глаза. Ему было жаль расставаться со старым вождем.

— Вы ранены, сэр, — сказал один из следопытов.

— Да, моя рука… — Он взглянул на окровавленную кисть, не понимая, где мог потерять пальцы.

Оглторп осмотрел себя. Пулю, пробившую Томочичи насквозь, остановила его кираса, и спина до сих пор чертовски болела. С удивлением он обнаружил небольшую дырочку в мягкой части бедра, — повезло, кость была не задета.

— Мы отправим вас в госпиталь, — сказал следопыт. — А задание, не бойтесь, мы выполним.

— Я не боюсь, потому что пойду с вами. Хоть одна лошадь в живых осталась?

— Но, сэр…

— Я тебя про лошадь спросил.

— Найдем, генерал!

* * *
Стерн навел пистолет. Сердце у Франклина бешено заколотилось.

— Ты даже не знаешь, что у тебя в руке, — сказал он.

— Сейчас узнаю, — пообещал Стерн. — Не сомневаюсь, это твое изобретение.

— Верно, мое изобретение.

— В таком случае сочти это за комплимент. Я доверяю твоим способностям создавать смертоносное оружие: что бы это ни было, оно наверняка превратит тебя в труп.

— Ошибаешься, — сказал Франклин и обнажил шпагу. — Эта штука может поранить тебя.

Стерн засмеялся:

— Разыгрываешь, мистер Франклин. — И он нажал на курок. Франклина всегда интересовало, что depneumifier может сделать с колдуном. И вот наконец, представился случай это выяснить.

Стерн выпучил глаза и выронил оружие. Malakus у него над головой вспыхнул и из красного сделался голубовато-зеленым. Стерн закричал нечеловеческим голосом и прижал ладони к ушам. Франклин выставил шпагу и рванулся к нему.

В конце концов, должна была существовать разница в анатомии обычного колдуна и сотворенного malakim, для уничтожения которых и предназначался depneumifier.

Несмотря на причиненную ему боль, Стерн оставался жив. Прежде чем Франклин приблизился к нему, он успел обнажить шпагу и приготовился отражать удары. Фехтовальщик из Франклина был никудышный. Он изредка, шутя, упражнялся с Робертом и шпагу носил не столько как оружие, сколько как украшение. Случись ссора и поединок, его ожидала бы верная смерть. Но Стерн был явно обессилен болью, и это давало Франклину шанс, от него сейчас зависели жизни очень многих людей.

И вместо того чтобы отступать и обмениваться ударами, Франклин в очередной раз бросился на противника так, что их шпаги скрестились у самых эфесов, и левой рукой изо всей силы нанес удар Стерну в лицо.

В первую секунду ему показалось, что он сломал себе руку. Зубы колдуна щелкнули, он чуть не упал, но в следующую секунду оттолкнул Франклина с нечеловеческой силой. Франклин отлетел к самому краю палубы и отчаянно балансировал, чтобы удержаться на ногах. Стерн сделал выпад, целясь Франклину в сердце. Машинально Франклин сделал ответный выпад.

И теперь стоял и смотрел. Его клинок вошел в грудь колдуна на четыре дюйма. Прямо в сердце. К счастью, клинок колдуна Франклина не задел: в последнее мгновение колдун развернул его, чтобы отразить удар, и развернул слишком поздно.

Стерн тоже стоял и смотрел.

— Как глупо… — начал он. — Зачем было так глупо защищаться? — Он посмотрел на Франклина, затем на шпагу, которую продолжал сжимать в руке, дожидаясь возможности поразить Франклина.

Франклин выпустил шпагу и отошел в сторону. Колдун упал и судорожно дернулся.

— Я не умею фехтовать, сэр, — сказал Франклин.

— Верю… — произнес Стерн и умер.

Дон Педро поднялся на ноги, и, судя по всему, его глаза от огня серьезно не пострадали.

— Здорово вы его уложили, сеньор, — сказал он. — Удар «две вдовы». Только безумный может на него отважиться и остаться в живых. Великолепно.

— С-спасибо, — заикаясь, сказал Франклин.

— Можно, я его еще раз проткну шпагой, чтобы наверняка? Стерн лежал неподвижно.

— Да, — ответил Франклин.

Дон Педро кивнул и направился к Стерну, но в этот момент корабль встал на дыбы, как дикая лошадь, и палуба уплыла у них из-под ног.

* * *
Оглторп понял, что потерял более половины отряда, но разгром артиллерии противника невероятно воодушевил его бойцов. Они дрались как одержимые, и противнику, должно быть, казалось, что он разбудил какого-то ужасного зверя и потому, пав духом, отступал.

Оглторпом овладевало чувство победы по мере того, как расстояние, отделявшее их от кораблей, сокращалось. Хотя слишком много вопросов оставалось открытыми. Не улетели ли корабли? Удалось ли Франклину выполнить поставленную перед ним задачу? Или же, добравшись до места, они обнаружат, что все их усилия и потери были напрасны?

Конечно, не напрасны — каким бы ни был результат этой атаки, им удалось нанести противнику ощутимый удар. Но, по его расчетам, здесь где-то еще должны были быть сосредоточены несколько тысяч живой силы противника.

И он интуитивно чувствовал, что знает где.

* * *
Франклин ухватился за поднявшийся вверх край палубы, когда корабль вновь сильно дернулся.

— Их снаряды пробили эгиду! — крикнул он. — Похоже, Красным Мокасинам и Моншеврой ничего не удалось сделать. Дон, помоги мне!

Франклин с трудом добрался до открытого люка и спустился вниз. Как он и предполагал, люк кабины был придавлен двумя тяжелыми бочками. Но Франклину не было дела до бочек, он бросился в угол отсека и вернулся оттуда с бочонком, полным маленьких шариков, на каждом — одна-единственная ручка.

— Открой нижний люк! — крикнул он дону Педро.

Из открытого люка на них уставилось дуло пистолета Креси. Не обратив на нее внимания, Франклин спрыгнул вниз, в этот момент корабль подбросило так сильно, что он чуть не перевернулся. Франклина ударило о переборку, и на мгновение в глазах у него потемнело.

Затем появилось очертание лица Креси. Каким-то чудом Франклину удалось удержать в руке один из шаров.

— Поверни ручку, — пробормотал он, — брось шар в люк на палубе.

Пока он поднимался на ноги, Креси бросила шар вниз.

— Дон Педро, подавай ей шары! — крикнул Франклин, схватил следующий шар и бросился к люку.

Внизу распустился огненный цветок.

— Бомба атаковала шар, — сообщила Креси.

— Каждая имеет тонкую эгиду и способность притягивать снаряды.

— Отлично.

— Бросай их по одной, а я другим делом займусь.

— Хорошо.

— Поторопитесь, — донесся откуда-то издалека голос Адрианы.

— Что случилось?

— Корабли готовятся взлететь. И еще… — Она снова погрузилась в транс.

Чертыхнувшись, Франклин снова полез в трюм.

* * *
Красные Мокасины смотрел вниз через табока — отверстие в крыше мира, где в течение дня покоилось солнце. Над ним странным светом мерцали далекие звезды, внизу Земля кишела извивавшимися, корчившимися существами, и из этой живой мерзости произрастало одно-единственное совершенное дерево, чьи ветки тянулись вверх и почти достигали звезд.

Он не успевал создавать детей Тени, они тут же умирали, его злость и ярость росли.

Время, пришло время сорвать крышу мира.

Он был недостаточно силен, чтобы сделать это в одиночку. Но с этой женщиной, с этой женщиной и ее удивительной рукой, с этой женщиной, породившей само дерево, он может это сделать.

Если бы у него было время, но у него его не было, если бы он мог отдохнуть после первого боя с Солнечным Мальчиком, но такой возможности ему не представилось.

И вдруг, словно тучи грозовые разорвались, и синь неба открылась, и он смог. Духи отступили, испугавшись какой-то новой эманации.

У него появился шанс.

«Мы должны вместе создать дитя моей Тени, — сказал он ей. — Особое дитя. Мне нужны твои знания и твоя помощь».

Ответ долго не приходил, и ему показалось, что он потерял ее.

«Хорошо, — наконец сказала она, — мы создадим новое дитя».

Он улыбнулся про себя улыбкой змея. Очень скоро.

* * *
— Ну вот, так мы сможем удержать их на некоторое время, — сказал Франклин. — И я сделал экран, который не подпустит к нам malakim. Можно вздохнуть свободно.

— Некоторые уже и так дышат свободно.

Франклин огляделся и понял, что он имел в виду. Красные Мокасины и Моншеврой пребывали в трансе, а Улер и Василиса перевязывали Тага. Здоровяк был бледен, но глаза блестели живым блеском. Роберта уже перевязали, он получил не такую серьезную рану.

— Таг, как дела? — спросил он.

— Бывало хуже, — проворчал пират. — Рому бы глотнуть.

— Мы у тебя в долгу. Если бы ты не обнаружил Стерна, дела наши были бы совсем плохи.

— Моя заслуга тут невелика, все случайно вышло. Пошел за гранатами, хотел швырнуть парочку на голову врагу, а там этот.

— Если хочешь бросить гранату, пожалуйста. Не знаю, много ли будет от этого пользы, но…

— О, так давай гранату.

— А мне нужно связаться с Нейрном, выяснить, как там у него дела на земле, и сообщить, что мы удержим корабли на некоторое время.

Через нижний иллюминатор он посмотрел на землю и увидел корабли, вокруг которых копошились, защищая их, как муравьи свою матку, солдаты. Он еще несколько секунд наблюдал за происходившим на земле, затем направился к opticon.

Почти сразу на экране появился Нейрн.

— Мистер Франклин, — раздался надломленный голос Нейрна, совсем не похожий на его настоящий голос. Изображение также не отличалось совершенством. Франклину было над чем поработать. — Рад видеть вас живым.

— И я тоже, губернатор, рад видеть вас в полном здравии. Мы держим корабли на земле. Как дела у вашей армии?

— Она продвинулась далеко вперед, но с очень большими потерями. Много пользы от воздушных кораблей Сведенборга, которые вы переделали, они позволяют нам наблюдать за ходом сражения. Нам не удалось получить сведения от командиров отрядов, хотя я и отправил несколько курьеров. Что там на вашем горизонте?

— Встретили нас, скажу я вам, пышным фейерверком. Мы еще над ними покружим, подрежем им крылышки гранатами, но не думаю, что нанесем им слишком большой урон.

Нейрн пожал плечами.

— Посмотрим, как оно обернется, — ответил он без особого оптимизма в голосе. Лицо его омрачилось, было видно, что его что-то мучит, но он не знал, стоит ли об этом говорить.

— Вы что-то хотите сказать, губернатор?

— Я… я получил сообщение от мистера Вольтера. Он был с нами на стенах, но после наступления пропал из виду.

— И что?

— Кажется… кажется, ваша жена переоделась во французский военный мундир и вместе с ними пошла в атаку.

— Ленка? Она…

— Точных сведений нет. Они несут тяжелые потери… похоже, от отряда осталась лишь половина. Нет возможности выяснить, жива ли Ленка. Думаю, вы должны знать об этом.

Франклин оцепенел.

— Вот черт. Бред какой-то.

— Франклин… — окликнул его Роберт.

— Нет! Черт, почему… — Он резко повернулся к дону Педро. — Это ты во всем виноват, ты, надутый петух! Кто сказал тебе…

Роберт отвесил ему тяжелую пощечину. Мгновение он растерянно смотрел на друга, затем размахнулся, нацелившись ему в лицо. Роберт увернулся и дал ему под дых. Франклин согнулся пополам и тяжело опустился на палубу.

— Приди в себя, Бен! — крикнул Роберт. — Иначе мне придется тебе помочь. Сейчас не время для истерик. Дон Педро спас нам жизнь и вообще много сделал для нас, а Ленка взрослый человек, у нее своя голова на плечах. Ты знаешь, кого в первую очередь нужно винить в том, что она так поступила, так что успокойся. — Он протянул руку, чтобы помочь Франклину подняться.

Франклин оттолкнул руку.

— Отойди, — буркнул он, — не прикасайся ко мне.

— Хорошо.

— Что мне делать? Скажи! Задним числом все знают, что я должен был делать, а ты скажи мне наперед!

— Слишком поздно о чем-либо говорить. Мы в небе, она на земле, и, черт возьми, ты ничего не можешь сделать, пока мы не выиграем это сражение.

— Робин…

— А мы его выиграем, — горячо сказал Роберт. — Нам другого не остается.

— Черт возьми. Какая чушь.

Франклин опустился на стул, прикрученный к палубе болтами, и закрыл лицо руками, ему казалось, если мир и будет существовать, то ему в нем нет больше места.

15 Дуэль

— Что ж, джентльмены, похоже, никто из нас не успел получить коньяк, — заметил Оглторп.

За несколько часов командующие альянса сделали то, на что требовались недели. Хотя король Филипп и не получил ранения, он был бледен и выглядел очень уставшим. У русского царя на плече виднелась окровавленная повязка. Только Карл оставался невозмутимым, горящими глазами он всматривался в прерии.

— Бесплодные земли, — произнес он. — Похоже, они никому не нужны.

— Брошенные поля, — поправил его Оглторп. — Индейцы вырубают деревья, сжигают их и распахивают землю под посевы. Через несколько лет урожайность на таком поле падает, и они его бросают, подобным образом распахивают новое. Время от времени они целой деревней переезжают на новое место. И сейчас вы видите одно из таких брошенных полей.

— Значит, где-то рядом здесь должна быть деревня?

— Да, здесь когда-то была индейская деревня Мобил. Вон те строения вдалеке, наверное, все, что от нее осталось.

Карл кивнул. В долине было много солдат противника и, конечно же, оружия.

— Это тупик, — сказал он. — Если мы войдем в эту долину, то назад уже никогда не выйдем.

— А ты можешь предложить иное решение? — саркастически бросил Петр. — Например, окружить их и держать в осаде?

— От Нейрна прибыл гонец: Франклин удерживает корабли на земле, но надолго у него сил не хватит.

— В долине, наверное, не менее тысячи солдат и огромное количество пушек. Ну и естественно, сами корабли хорошо оснащены, — пробормотал Карл. — Что мы можем им противопоставить? Три сотни солдат?

— Да, около того, — подтвердил Оглторп.

— Наконец-то у тебя сдали нервы, могущественный Карл! — победно заявил Петр.

— Нет, не сдали, — холодно ответил Карл. — Насколько тебе известно, я попадал и в более сложные ситуации. Но чтобы воевать здесь, нам нужна абсолютная вера в победу. Боюсь, нашим солдатам ее не хватает.

— Наша работа в том и заключается, чтобы вселять в солдат веру в победу, — сказал Оглторп.

— Вот именно.

— Посмотрите на них, — прошептал Филипп. — Они продвинулись так далеко, столько превозмогли, и все ради того, чтобы увидеть это непреодолимое препятствие. Какую речь мы должны произнести перед ними, какой гимн спеть, чтобы этот последний бой не казался им чистейшим, самоубийством?

Карл хрипло рассмеялся и, хлопнув себя по коленям, поднялся:

— Царь Петр, пришло время, когда я желаю сатисфакции.

— Господа… — начал Филипп, но на этот раз особое выражение лица Карла его остановило.

— К вашим услугам, сударь, — ответил царь.

— Вот мои условия. Садимся на лошадей, оружие выбираем по своему усмотрению, но никаких доспехов. Едем прямо на пушки противника. Кто останется в живых, тот и победитель.

Лицо царя судорожно дернулось, из груди вырвался дикий хохот, достигший ушей их малочисленной армии и огромной армии противника.

— А если мы оба уцелеем? — сквозь хохот едва выговорил царь.

— Будет шанс еще раз свести счеты.

— А если оба погибнем?

— Погибший первым считается проигравшим.

— Хорошо, ваше величество, я принимаю условия.

Послышался ропот, когда эти двое отчаянных безумцев сняли нагрудники и остались совершенно незащищенными. Карл вскочил в седло и, поигрывая оружием, рысью проехался перед шведами и янычарами:

— Я не устану повторять: поле брани для меня что мать родная. И те, кто вместе со мной тридцать лет назад покинул Швецию и прошел все дороги войны, знают это. И вы всегда были для меня моим королевством. Я вас люблю больше самой жизни. И вас, кто недавно встал в наши ряды, я люблю не меньше. Вы все — доблестные воины. А сейчас пришло мое время свести старые счеты. Исполнится воля Всевышнего. Прощайте.

Петру не к кому было обращаться с прощальными речами. С ружьем в руке он молча ехал рядом с Карлом.

Они развернули коней в сторону противника. Кони были уставшие, но, похоже, они каким-то странным образом почувствовали, что в последний раз им представилась возможность промчаться по поросшей травой земле, и они неслись, выбивая копытами комки грязи.

Мгновение царила тишина, не считая размеренного стука копыт.

И вдруг один из шведов, словно только сейчас осознал, что произошло, закричал не своим голосом: «Железная голова!» — и все живые, а может быть, даже и мертвые подхватили этот крик, и он полетел к встревоженным небесам. И вот уже все шведы и янычары неслись вслед за двумя всадниками.

Будто прорвало дамбу, и мощный поток увлек Оглторпа. Он тоже закричал и пришпорил коня, весь его отряд — все успели вскочить на ноги — рокочущей волной катил сзади.

Так началась последняя атака.

* * *
Адриана пребывала в мире цифр, пространственных отношений, возможных и абсурдных, теорем, решенных, и тех, что предстояло решить, и нерешаемых. И впервые за многие годы она почувствовала радость, искреннюю радость, которую она испытывала в детстве, когда запиралась по ночам в своей комнате и выводила формулу движения Луны. Она находила ответы посредством атомов, или комплексов связей, называемых атомами. Индеец задавал вопросы — она и не ожидала, что они будут такими умными, — Адриана находила ответы и отпечатывала их на пергаменте времени и пространства. Вокруг нее замки продолжали приобретать форму, ширились вверх и вниз.

Внизу она обнаружила бесконечную череду бессмысленностей и принялась исправлять их, превращая в величественное уравнение, уже очень давно сложившееся в ее голове, проработанное ее студентами и, наконец доведенное до совершенства и готовое быть претворенным в жизнь. Это была та самая формула, которая промелькнула у нее в голове еще во Франции, много лет назад, когда в мире начало происходить что-то неладное.

И все же в этой формуле чего-то не хватало, что-то важное было пропущено.

— Что ты делаешь?

На Адриану смотрел двухлетний ребенок. Это был ее ребенок, ее Нико, каким она видела его в последний раз в реальном мире.

— Решаю задачу, — просто ответила она.

— А что это у тебя в руке? — спросил он.

— Ручка, — ответила она и пошевелила пальцами mantis oculatus. — Такая особая ручка, я ею пишу.

— Ты пишешь точно так же, как и я. — Он тряхнул головой. — А ты действительно моя мама?

— Да.

— А где ты была?

— Я уже говорила об этом, Нико, все это время я искала тебя, но ангелы тебя прятали.

— Зачем?

— Чтобы сделать тебя таким, каким ты стал.

— Я — Солнечный Мальчик. Для этого мира я — бог.

— Нет, мой малыш, это не так.

Он нахмурился:

— Я не знаю, что делать, мне назначено убить тебя.

— Я знаю. Ты должен исполнять свой долг, но я буду любить тебя, несмотря ни на что. И мы с тобой знаем об этом. Ангелы не хотят, чтобы ты знал правду. Но они не смогут остановить нас, Нико, не смогут, если мы будем работать вместе. Помнишь, как это было во время боя на переправе?

— Когда ты спасла меня. Ты ведь спасла меня?

— Нико, ты спас меня своим рождением, если бы не ты, я бы умерла. Если бы не ты, я бы умерла и в ту ночь, когда меня ранили ножом. Я спасаю тебя, потому что я твоя мать. Разве я могу поступить иначе?

— И все же мне не нравится то, что ты делаешь, — сказал Нико.

— А ты знаешь, что я делаю?

— Нет. Но мне это не нравится. Ты должна остановиться. Если ты не остановишься, я причиню тебе боль.

— Я люблю тебя, Нико. — Она смотрела ему прямо в лицо, страстно желая, чтобы он верил ей.

— Остановись.

— Не могу. — Ее голос дрогнул.

— Хорошо, — сказал он сердито. — Но ты об этом пожалеешь.

Нико исчез. Нехотя Адриана вернулась к своей работе.

* * *
— Я вижу их, — пробормотал Роберт. — Господи, но их так мало, пара мух атакует город.

Франклин снова закрыл глаза. Ленка. Он должен неотрывно следить за ходом боя внизу, но у него нет на это сил.

— Черт, гром и молнии на их головы, — волновался Роберт. — Вы посмотрите на это. Как я хочу вниз! Я хочу быть с ними.

— У них есть шанс на победу?

— Наверное, есть, только я его не вижу. Господи, они несутся прямо на пушки и не останавливаются, половина из них, должно быть… — Он вдруг замолчал, и Франклин догадался — его друг плакал.

— Там идет решающий бой, а мы сидим здесь.

Казалось, он забыл свои собственные слова, произнесенные минуту назад. Франклин лишь кивнул.

* * *
Петр видел, как пушки угрожающе увеличивались в размерах, но это его не смущало. Он поднял ружье и потряс им над головой, на короткое мгновение, почувствовав себя удалым казаком, которых он когда-то видел в бою.

За пушками он различил зеленые камзолы — его солдаты, или те, что когда-то были его солдатами. И это привело его в безудержную ярость.

— Я ваш царь! — заорал он, вновь ожесточенно тряхнув ружьем. — Я Петр, сын Алексея, ваш император…

Первый залп заглушил его слова.

Пушки выстрелили разом и напомнили Петру треск льда на Неве, встала перед глазами Екатерина — императрица, его любовь, сын Алексей, предавший его и заплативший за предательство жизнью. Он вспомнил, как плотничал на голландских верфях, вспомнил вкус бренди, токайского и шоколада.

Лабиринты памяти привели его в детство: Кремль, он прячется, стрельцы ищут его, ищут его мать и брата. Он сжимается от страха.

Ни за что на свете он не хотел бы пережить это вновь.

И вдруг он осознал: сотня пушек выстрелила в него, но он остался в седле. Он победил!

Нет, этот дьявол Карл тоже уцелел, хотя на его груди появились две свежие царапины. Швед дико завопил и выстрелил из пистолета.

Петр с суровым видом повернулся к пушкам, там происходило что-то странное. Похоже, враг затеял перестрелку между собой. Так и было! Русские обнажили сабли против монголов и индейцев.

Прогремел второй залп, что-то горячим дождем забарабанило по его груди, голубые силуэты замаячили повсюду, голова лошади дернулась вверх и ударила бы его по лицу, если бы он случайно не повернулся в сторону Карла. Тот продолжал оставаться в седле, хотя вместо одного глаза у него зияла кровавая дыра. Зачем-то проклятый швед исхлестал себя плеткой. Когда это он успел?

Лошадь под Петром упала, но Петр не почувствовал боли, казалось, он опустился на пуховую перину. Пахнуло влажным, соленым морем, и он вспомнил свой небольшой ботик, на котором он плавал и мечтал, что наступит день, когда у него… у России… будет настоящий флот.

Издалека доносились раскаты грома, должно быть, приближалась гроза. А может быть, это всего лишь гул ветра?

Петр открыл глаза и увидел молодого парня в зеленом камзоле, он плакал, склонившись над ним, парень пытался что-то сказать, кажется, он за что-то извинялся.

— Я должен идти, — сказал Петр парню. — Сегодня мы с Катенькой отправляемся в плавание.

Небо голубое — хороший день для морской прогулки, и гроза, судя по стихающим раскатам грома, отступала.

* * *
Илья Петров, невзирая на царивший вокруг ужас боя, держал на коленях голову царя и плакал.

— Господи! — воскликнул он и обратился к собиравшимся вокруг него солдатам: — Это царь! Я встречался с ним четыре раза, я ходил с ним в бой! Проклятая змея Голицын предал нас!

Он увидел, как по полю мчится верхом небольшой отряд в камзолах императорской гвардии. Отряд двигался со стороны врага, оттуда, откуда приехал и царь.

— Но мы же не знали! — крикнул его друг Василий. — Никто ничего не знал. Он ехал прямо на нас!

— Значит, нас обманули! Я чувствовал, эта война неправедная! Это не наша война!

— Но царь мертв…

— Вижу, Господи, я найду ответ. Пошли сообщение русским солдатам. Нас предали!

Подъехал отряд, Илья поднялся им навстречу. Их предводитель, с лицом, испачканным сажей, спрыгнул на землю, не обратив на него внимания, опустился на колени и долго смотрел на царя, равнодушный к свистевшим вокруг пулям. Затем он… нет, это была женщина, она сняла шапку, и длинные черные волосы упали на плечи. Она склонилась и поцеловала царя в лоб.

— Спи, отец, — произнесла она.

И тут Илья узнал ее. «Цесаревна Елизавета!» Однажды ему довелось танцевать с ней. Как ослепительно прекрасна она была в бархатном платье — истинная богиня любви.

Но сейчас, когда она подняла голову и посмотрела на него, перед ним была богиня войны — свирепая и бесстрашная, как и ее отец.

— Кто ты такой?! — резко выкрикнула она.

— Капитан Илья Петров, цесаревна.

— Ты сражаешься на стороне дьявола. Ты знаешь об этом? Вы только что убили своего законного императора.

— Я… Мы не знали, цесаревна.

— Сейчас ты знаешь. И сейчас с оружием в руках ты последуешь за мной, — повелительным тоном объявила Елизавета.

— Слушаюсь. За истинного царя, за истинного Бога!

В этот момент пуля просвистела мимо, оцарапав ему щеку, он увидел, как его друг Сергей с удивлением, застывшим на лице, опустился на землю, алое пятно расползалось на его груди.

— Господи! — закричал Илья. — По коням! За цесаревной! Разорвем бешеных псов, предавших нас!

Имя царя ревом дикого зверя вырвалось из глоток русских солдат, сея вокруг смертельный ужас. Елизавета подхватила окрашенную кровью шпагу отца и подняла ее высоко над головой. И как это бывало не раз на протяжении веков, в лютый холод и нестерпимый зной, по топкой грязи и сыпучему песку, через тайгу и цветущие луга русские ринулись в бой, чтобы победить или умереть.

* * *
Оглторп вовремя понял, что происходит, чтобы принять верное решение.

Часть русских перешла на их сторону. Возможно, до них дошел слух, что царь жив, возможно, они узнали его. Как бы то ни было, в сплошной линии артиллерии образовалась брешь. Он выпрямился, вытянул вперед руку, сжимавшую шпагу, и указал путь своим бойцам.

* * *
— Матерь Божия! — воскликнул Роберт. — Что… что это такое?!

Франклин бросился к окну и посмотрел вниз. В полумиле к западу от кораблей образовывалось нечто — ось чистейшего света, вокруг которой вращалось, увеличиваясь в размерах, черное колесо.

— Что это?! — вновь воскликнул растерявшийся Роберт.

— Машина тьмы, — холодно ответила Василиса. — Это конец.

— Говоришь, дьявол ожил, — пробормотал Франклин. — Роберт, мы опускаемся вниз. Немедленно.

— Слушаюсь, капитан.

— Бенджамин, нет! — закричала Василиса. — Нам остается надеяться, что Адриана и индеец…

— Благодарю вас, мадам Карева, — сказал Франклин. — Мы призвали это чудовище, и оно убьет всех, кто дорог моему сердцу, если уже не убило. Черт с миром. Я должен спасти их. И плевать я хотел на те чудеса, что пытаются сотворить наши друзья.

— Чем могу помочь? — спросил дон Педро.

— Помоги Роберту захватить оружие против этого чудовища и сам приготовься к бою. Мы идем в пасть льва.

16 Замок, дерево и струна

Красные Мокасины рос, подобно великану из легенды шаманов уичита. Ступни утопали в земле, голова касалась небес, кожа раздувалась от кишевших под ней гремучих змей и шершней, тянувших его вверх, к звездам.

Мир — диск из света и тени — лениво поворачивался вокруг него.

Далеко внизу он видел бессмысленную битву крошечных человечков и гневный ветер, вызванный Солнечным Мальчиком. Он вспомнил, как много лет назад рассказывал Томасу Нейрну легенду о Ветре, который убил своих врагов, а затем отправился спать в глубокие воды, пообещав, что, когда вновь проснется, сметет все с поверхности земли.

Что ж, Ветер проснулся, но даже он был безделицей перед лицом восставшего гиганта, перед ним — Красными Мокасинами.

«Ничто не имеет значения, — сказал он про себя. Адриана обманула Солнечного Мальчика, украв его огонь, а он обманул Адриану, украв ее огонь. — Я самый древний среди вас и самый юный. Все мои предки живут во мне».

Его мысли обрели лица, которые он не узнавал, его желания источали ароматы, ему неведомые. И сейчас глина, из которой было сотворено его тело, чесалась так, что ему захотелось сбросить ее.

Он продолжал расти и наблюдал, как все, что совсем недавно казалось ему ценным, теряло значение, уменьшалось до маленькой светящейся точки, размерами меньше далекой звезды.

А настоящие звезды… о…

Скоро он достигнет края Вселенной, и тогда все станет так, как было прежде: вода и звезды, а между ними — ничего.

Так будет лучше. Лагерь Мира и Покоя, наконец, сделал одно доброе дело; если бы ему удалось уничтожить человечество раньше, то подобной возможности никогда не представилось бы. И эти маленькие зерна, которые они посадили, нет, не зерна, личинки, подобные тем, что роющие осы откладывают в парализованную жертву, о, как удачно он извлек из них выгоду для себя.

А женщина продолжает пребывать в неведении. А Солнечный Мальчик — в забытьи. А время движется к своему концу.

Он огляделся и увидел, что все хорошо.

* * *
— Какого черта… — Франклин не договорил, корабль сотрясся и загудел, как колокол, и палуба уплыла у него из-под ног.

— Опять мины, — сказал Роберт.

— Какие там, к черту, мины. Взрыва-то не было. Что-то огромное столкнулось с нами.

— Я ничего не вижу, — пробурчал Таг, как и все, прилипший к иллюминатору.

— Смотрите наверх, — сказал Франклин. — Они повторили наш собственный трюк, к нам подкрался корабль-невидимка.

В подтверждение его слов раздался скрежет металла по металлу.

— Крюки! — крикнул Роберт.

— Задраить люки, быстрее! — приказал Франклин.

Роберт и Таг поспешили выполнять его приказание. И хотя люки задраили, Франклин обратил внимание, что палуба начала нагреваться. Кто бы ни был этот неизвестный враг, он прошел сквозь эгиду, а значит, он может многое — плавить сталь, довести кровь до кипения, метать молнии.

Но он не даст ему шанса. Он нацелил depneumifier на потолок, на невидимого врага, и стрелял без перерыва.

И потолок, как и следовало, ожидать, вдруг натужно заскрипел, словно на него опустили сотню тонн кирпича.

— Пристегнитесь к поручням безопасности! Я их обездвижил!

— Значит, они сидят у нас на голове! — констатировал Роберт.

— Это ненадолго, — сказал Франклин и показал в нижний иллюминатор на быстро приближавшуюся землю.

Усугубляя и без того незавидное положение, корабль начал крениться, вначале медленно, а затем все быстрее.

— Что ты делаешь, черт возьми?! — закричала Креси, схватила Адриану и попыталась вывести ее из транса.

— Спасаю наши жизни на ближайшие несколько минут. Хотя нам наверняка конец. Советую всем пристегнуться к поручням безопасности. Думаю, эта штука еще попрыгает у нас на голове.

— Если мы выживем!.. — с надеждой в голосе крикнула Креси.

Адриана и Красные Мокасины продолжали оставаться в трансе, и они прикрепили их к поручням как раз вовремя. Корабль завалился набок, а затем и совсем перевернулся. Пол стал потолком, и они не видели, как быстро приближалась земля. Слава богу, не очень быстро, брюхо корабля было набито минами, гранатами, бомбами.

Он открыл люк и спрыгнул в трюм, теперь трюм был там, где ему и полагалось быть, — внизу. Роберт и дон Педро последовали за ним, затем они распахнули верхний люк, который теперь стал нижним.

Там висел, прицепившись к их кораблю огромными загнутыми крюками, летательный аппарат — сооружение из огромных колес. Вернее, шар, снабженный колесами, как если бы земному шару приладили кольца на обоих полюсах и на экваторе. Из открытой двери прямо на них смотрело дуло ружья, которое сжимал в руках невидимый человек.

Франклин отпрянул назад, как раз в тот момент, когда струя флогистона сгустком пламени ударила в их корабль. С диким криком Франклин высунулся, выстрелил из своего крафтпистоля и с удовлетворением заметил, как поспешно исчезли руки, державшие ружье.

— Мы быстро падаем? — спросил Роберт.

— Узнаем, когда ударимся о землю, — ответил Франклин. — По крайней мере, они разделят нашу участь, а пока давайте попотчуем их гранатами.

* * *
Сабля Оглторпа сломалась, и он понял, что ему конец. Однако он был готов бить корабли камнями. Впрочем, они находились далеко и до них еще надо было добраться, а лошадь его давно пала.

Его удивляло, как он сам до сих пор оставался живым. Какая-то ошибка или чудо. Но он был жив, а вокруг кипел бой. И даже безоружный, он оказался недосягаем для врага, солдаты окружали своего генерала кольцом, правый фланг прикрывали французы. А как далеко ушли шведы, одному богу известно. Он был уже в самой долине, и обзор боя, мягко говоря, сузился.

Оглторп шел, спотыкаясь от усталости, как вдруг заметил оброненный кем-то томагавк. Он собрался, было поднять оружие, но руки сделались свинцовыми и не слушались, они больше не хотели защищать его.

Рядом, всхлипнув, упал солдат: стрела попала ему в грудь. Оглторп покрутил головой, но лучника не увидел, да это и не имело особого значения. Он бросил взгляд в сторону недостижимых кораблей. Даже если они и доберутся до них, команда кораблей уничтожит их всех до единого.

Что ж, они выполнят свой долг с честью.

Поднялся горячий ветер, он принес с собой запах грозы и… еще чего-то. Вначале он не обратил внимания на перемену погоды, но ветер крепчал и ощутимо опалял жаром, жар обжигал, и стал слышен вой урагана и оглушительный треск, словно великан серпом луны косил лес.

И действительно, далеко впереди на вершине холма, возвышавшегося над долиной, лес странным образом испарялся прямо на глазах.

В этот момент солдаты и сцепившиеся в рукопашной, и бьющиеся на боевых топорах или шпагах, вдруг разом замерли и повернули головы в сторону надвигавшейся грозы.

И, наверное, впервые в истории две сражающиеся армии вместе изо всех сил пустились бежать с поля боя.

* * *
Они ударились о землю, кости затрещали, но, к счастью, не сломались.

— Вот мы и приземлились, — сказал Франклин.

Он отстегнул крепление и выхватил пистолет. После того как первая граната, ударившись о раму иллюминатора вражеского корабля, отскочила, иллюминатор предусмотрительно закрыли. «Сколько их там?» — подумал Франклин, но тут же отогнал эту мысль, все это уже не имело значения. Они упустили шанс остановить машину тьмы, из чего следовало, что Ленка погибла и кому-то придется за это ответить.

Нет. Возможно, еще есть время, чтобы найти Ленку и добраться до редутов, которые защищены от этой дьявольской машины.

Франклин выпрыгнул в боковой люк, чертыхнулся, приземлившись на неровную поверхность вражеского корабля и ничуть не повредив его. Он окинул летательный аппарат быстрым взглядом и успокоился: под обшивкой из adamantium могло поместиться всего несколько человек.

Противник пытался протиснуться наружу из полуоткрытого люка, полностью его открыть оказалось невозможным из-за неудобного приземления. Трое выбрались, а один все возился в узком проеме. Они не успели его заметить, а у Франклина больше не осталось и капли благородства, он достал пистолет и выстрелил, промахнулся, по нему открыли ответный огонь, но его это мало тревожило. Упав на землю, его корабль лишился эгиды, и теперь Франклину не нужно было беспокоиться о неприятном эффекте, возникающем при совмещении нательной эгиды с эгидой корабля. Он повернул ключ и превратился в размытое радужное пятно. Раскаленная пуля оставила красный росчерк в переливчато-разноцветном поле эгиды.

Роберт — еще одно расплывчатое радужное пятно — приземлился рядом с ним.

— Робин, мне нужно найти Ленку, — сказал Франклин. — Прости, но это мой долг.

Промелькнул еще один красный росчерк.

— Понимаю, — ответил Роберт. — Мы с доном Педро справимся. Мужчина обязан заботиться о своих близких.

— Роберт, ты тоже мне дорог Я люблю тебя, как брата, даже больше. Как только вы здесь закончите, направляйтесь на юг, к редутам.

— Не сомневайся, я дорожу своей шкурой, — ответил Роберт.

— Как я хочу пожать тебе руку!

— Бен, оставь сантименты. Отправляйся на поиски своей жены.

Франклин кивнул, спрыгнул на землю и, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули, побежал на запад, туда, где, по его представлениям, сражались армии. На бегу он обернулся. Конечно же, Роберта он не мог разглядеть, но он увидел дона Педро, который либо забыл укрыться под эгидой, либо пренебрег безопасностью. Скорее второе, решил Франклин.

* * *
Креси обернулась на звук — раздражающий ухо треск и скрежет металла.

— Адриана… проснись! — умоляла она, хлопая Адриану по щекам.

Бесполезно. Адриана слишком углубилась в дали эфира, осуществляя разработанный вместе с Франклином план. Даже падение кораблей не заставило ее вернуться. Сможет ли она вовремя вынести ее? Франклин и остальные уже вступили в бой — слышны крики и перестрелка.

Креси быстро посмотрела по сторонам и увидела Улера, он выглядел растерянным и еще не успел отстегнуться от поручней безопасности.

— Вынеси ее немедленно! — крикнула Улеру Креси.

Он поднял голову и взглянул на нее невинными глазами ребенка.

— Я не могу, — ответил Улер. — Я нужен ей здесь.

— Ты слышал, что я тебе сказала?

Улер молча кивнул.

— Карева… тогда это сделаешь ты.

— Мы не должны ее беспокоить. То, что она делает, очень важно.

— Не важнее ее жизни.

— Я не согласна с этим, — твердо заявила Василиса.

— Карева… — Но Креси не успела договорить, часть металлической стены вдруг исчезла в ослепительном сиянии, и из открытого пространства показались три человека.

Одним из них был, конечно же, Оливер. Второй — неизвестный, безобразного вида, с лысой головой индеец. Третий — мальчик, она сразу его узнала, он слишком походил на Адриану.

— Ну что, Вероника, вот мы и встретились вновь, — сказал Оливер. — Веселая получилась охота.

— Не приближайся к ней, Оливер.

— Именно это я и намереваюсь сделать. Мы ведь больше не враги.

— Ты лжешь.

— Ни в коей мере. Она делает именно то, чего Великие ждут от нее. Вначале ни Солнечный Мальчик, ни мы не понимали этого, но сейчас мы пришли к согласию.

— Тогда зачем вы атаковали наш корабль?

— Тому причиной было наше непонимание… кроме того, есть те, кто может нам помешать.

— Вздор. Ты просто хочешь меня обмануть. Черт с тобой, Оливер, чем раньше, тем лучше. — И она обнажила палаш.

Оливер поднял вверх руки:

— Смотри, я не собираюсь с тобой драться. Просто подожди секунду, Вероника, и все будет кончено.

Неожиданно Вероника широко улыбнулась и смахнула рыжую прядь со лба.

— Ты прав, Оливер. Действительно, скоро все будет кончено. — С этими словами она сделала выпад в сторону Оливера.

Любопытно, что и Таг, охранявший Красные Мокасины, сделал то же самое: с ревом, размахивая абордажной саблей, ринулся на лысого индейца.

Казалось, Нико — Солнечный Мальчик, как и Адриана, ничего этого не замечал, словно и его глаза были устремлены в иной мир.

* * *
Замок был почти завершен, когда вновь появился Нико. Первые мгновения он смотрел на нее по-детски наивно.

«Они сказали, что сейчас я должен помочь тебе», — произнес он удивленно.

«Правда? Как странно».

«И я тоже так подумал. — Он помолчал, затем спросил: — Что ты делаешь?»

«Я сама только сейчас начала это понимать, — ответила Адриана. — Это должно быть гармонично».

«Я не понимаю».

«Ты видел когда-нибудь скрипку? Это такой музыкальный инструмент со струнами».

«Да».

«Когда-то давно я видела рисунок в книге. Это был монохорд — своего рода скрипка, но только с одной струной. Струна тянулась с небес на землю, проходя сквозь орбиты всех планет. Рисунок показывал, что Вселенная существует в гармонии, как звукоряд в музыке. А знаешь, что было изображено в самом верху рисунка?»

«Нет».

«Рука, которая держала ключ и настраивала струну. Рука Бога, сотворившего этот мир».

Адриана бросила взгляд на несколько формул и кое-что поправила.

«Сейчас все немного сложнее, но в основе своей соответствует рисунку и тому, что говорил философ по имени Ньютон…»

«Я знаю, кто был Ньютон».

«Хорошо. Видно, что ты получил образование. Смысл рисунка заключался в следующем: Вселенная не должна быть такой, какая она сейчас. Ее нужно изменить, как меняется натяжение струны скрипки. Но изменения не должны быть радикальными, даже если ты делаешь звучание скрипки на несколько нот выше или ниже, ты все равно играешь ту же самую мелодию, но только в иной тональности».

«Я все равно не понимаю».

«Мы хотим заставить Вселенную звучать в иной тональности, только и всего. Чтобы сделать это, мне дана эта рука. Мне дали ее ангелы, поэтому я могу повернуть ключ. И ты родился для тогоже».

У нее сдавило горло. Догадался бы Нико, если бы она лгала ему?

«И мы можем сделать это прямо сейчас?»

«Да».

«В таком случае это хорошо».

Она была готова. Ее замок являлся монохордом, закрепленным на полюсах творения, один конец удерживал ее сын, другой — она сама. Однажды она уже поворачивала ключ, это было в Санкт-Петербурге, когда Смерть пыталась ее убить. Тогда она чуть натянула струну, ровно настолько, чтобы созданная сыном Смерть перестала существовать, затем она ее отпустила.

«Когда то дерево пролетело надо мной, у меня внутри все перевернулось», — вспомнила Адриана слова женщины в сибирском лесу. Конечно. Он делает. Она делает. Дерево, монохорд, замок — все суть одно.

«Когда я поверну, ты должен держать крепко, Нико. Ты понял?»

«Понял. Я удержу».

Она помедлила, вспомнила, каким он был, — странным, молчаливым ребенком. Но она любила его; когда все нити, связывавшие ее с жизнью, оборвались, он оставался единственной нитью.

«Ты помнишь? — тихо спросила Адриана. — Помнишь, как я показывала тебе луну? Лу-у-у-уна?»

Глаза мальчика расширились, он закусил губы.

«Лу-у-у-уна», — произнес он.

«Да, ты помнишь. Возьмешь меня за руку?»

Нерешительно он потянулся, их пальцы встретились, монохорд, начертанный ею, стал реальным, всем своим естеством она чувствовала, как он обрел плоть.

Но что-то было не так. Да, монохорд готов, но чего-то еще недоставало, чего-то, что движется по нему вверх, что-то она не сделала. В ее ангельском видении это рисовалось ей огненным деревом, затем змеей, раскручивающей кольца, ее хвост уходил вглубь земли, голова касалась звезд. Это был Красные Мокасины, затем это стало существом, покрытым черной чешуей, с огромным количеством крыльев, а на крыльях — множество глаз. Это было диаграммой, рисунком некоего адского существа в разрезе.

«Спасибо», — заговорило существо ее собственным голосом, они всегда говорили ее голосом. И Красные Мокасины, и вот теперь этот, вышедший из тьмы. «Спасибо, — повторило существо. — Наконец-то!»

«Нет, — сказала Адриана. — Красные Мокасины?»

Существо рассмеялось, словно ногтями провели по стеклу.

«Может быть, да, а может быть, нет. Я существую в нем, в моей маленькой глиняной кукле. Ты предпочитаешь его?»

Существо преобразилось в Красные Мокасины и смотрело искоса.

«Как я тебе теперь? Хорошо, что я не доверял тебе. Ты и Франклин… вы сделали это, чтобы обмануть меня. Очень похоже, но неправильно. И выбранная вами тональность будет неправильной».

«Кто ты?»

«Разве имя что-то значит? Помнится, меня называли Метатроном,[9] Люцифером, Иеговой. Эти имена ничего не значат».

«Ты враг Бога».

«А ты невежественный кусок глины. Бога нет. Есть только мы и вы. А скоро останемся только мы. Все остальное — ложно, глупые игрушки для твоих глупых мозгов».

«Я слышала другое от твоих врагов из числа подобных тебе. Ты…»

«Их больше нет. Война в твоих воображаемых небесах окончена. Я победил».

* * *
Таг застонал, когда скальпированный воин увернулся от его удара и саданул его по плечу томагавком с такой силой, что громила Таг отлетел к стене.

— Гад, не подходи к нему! — взревел Таг и снова взмахнул саблей.

Скальпированный воин что-то сказал на непонятном Тагу языке и проворно отскочил в сторону. Таг наблюдал, как индеец по-кошачьи танцевал на кончиках пальцев. Откуда у него такая прыть? Таг с осторожностью повернулся, он почувствовал, что его раны снова открылись. Но боли не было, лишь легкое головокружение, и это несмотря на только что полученную рану.

— Знаешь, что он однажды сделал? — спросил Таг. — Мы тогда с ним впервые встретились. Я-то над ним все подтрунивал и потешался. Но, когда нас всех взяли в плен, он голыми руками схватил раскаленный ствол мушкета. Они раскалили ствол, чтобы пытать его, а он их до смерти напугал. Вот благодаря ему я жив, жив, чтобы…

Движение ускользнуло от его внимания, он ощутил лишь прикосновение приставленного к горлу лезвия топора. Ощутил вкус железа, а может быть, это был вкус крови. На лице скальпированного воина застыла зверская ухмылка.

Таг выронил саблю и схватил противника обеими руками за горло. Скальпированный воин продолжал ухмыляться, но сейчас это была ухмылка школяра, вообразившего, что он знает все на свете, и кичившегося этим. Словно он знал то, чего не знал Таг.

Да, он был значительно сильнее Тага. И Тагу казалось, что он сжимает не шею, а якорь корабля. Скальпированный воин разжимал его пальцы, и очень скоро он освободится, а его собственная кровь потечет в дыхательное горло.

Но Таг заметил еще одну вещь: скальпированный воин был силен, но весу в нем было не так много, как силы. И Таг схватил его, поднял и ударил головой о стальной потолок. Скальпированный воин выпучил глаза. А Таг снова ударил его головой, и проклятая лысая башка раскололась, как орех.

И вовремя, потому что у него самого подкашивались ноги. Он отбросил скальпированного воина и медленно сполз по стене. Таг надеялся, что кто-нибудь когда-нибудь расскажет Красным Мокасинам, что он ради него сделал, и это наполнит сердце друга гордостью.

* * *
— Ты не можешь меня одолеть. И тебе это известно, — сказал Оливер.

Они примеривались друг к другу, но клинки их так ни разу и не скрестились.

— Ты так думаешь? А почему же я все еще хочу тебя убить?

— Конечно же, любовь тому причиной. Ты всегда впадала в идиотизм, когда влюблялась.

— Ты прав, я люблю ее.

— Так же, как ты любила меня? А теперь ты хочешь меня убить.

— Ты никогда меня не любил.

— Думаешь, она тебя любит? — Оливер приблизился к Веронике.

Она отступила.

— Думаю, да. Но это не повод искать твоей смерти. Ты убил Эркюля, а он был моим другом.

— Похоже, ты все еще любишь меня.

— Конечно, люблю, Оливер. Подойди ближе, и я тебя поцелую, чтобы доказать это.

— Как я жажду твоего поцелуя! Но ты в последнее время такая непредсказуемая. А помнишь наше шальное время? Лудильщика в Стамбуле, немецкого принца в Лейпциге, записи Ньютона, которые мы воровали у него из-под носа?

— Я ценю наше прошлое. Оно многому меня научило. Теперь я знаю, кем я не хочу быть.

— А ты знаешь, кем ты хочешь быть?

— Тем человеком, кто убьет тебя.

И тут она увидела: Оливер сократил расстояние и нанес удар.

17 Божественное обновление

При падении их отнесло почти на милю от поля боя, так что Франклину пришлось пробежать изрядное расстояние, прежде чем он увидел спасающиеся бегством армии.

К сожалению, даже в этих обстоятельствах некоторые считали, что они должны сражаться. Несмотря на завывания адского ветра, повсюду слышались отдельные выстрелы. Скрипели сосны, молнии огненными зигзагами разрезали небо. Солдат с ястребиным носом и вытаращенными глазами пробежал в двадцати ярдах от Франклина, он стрелял из поднятого вверх ружья, нимало не заботясь о том, куда летят пули.

Пули летели в никуда, и Франклин отключил эгиду, без нее было лучше видно, и вдруг шальная пуля упала в ярде от его ног.

Но он продолжал бежать и что есть мочи звать Ленку. Временами, отчаявшись, он готов был отказаться от затеи, но в следующую минуту, чертыхаясь, заставлял себя бежать дальше и искать свою жену.

Она должна быть с французами, так по крайней мере, Вольтер сказал Нейрну. С французами. Там, где Вольтер, если он найдет его…

Франклин добежал до широкого ручья, заваленного телами погибших, и по их спинам перебрался на противоположный берег. Теперь он выкрикивал еще и имя французского философа. Преодолев небольшой пригорок — здесь пальба усилилась, — он увидел сильно поредевшие ряды французов, солдат Содружества и индейцев. Они растянулись вдоль еще одного ручья и вели огонь по лесу на противоположном берегу. Некоторые солдаты, заметив его, развернули ружья в его сторону, но, слава богу, один узнал его и предупредил товарищей, чтобы те не стреляли. Франклин бегал вдоль растянувшейся цепочки солдат, звал Ленку и Вольтера, не обращая внимания на перестрелку.

— Франклин?

К счастью, сквозь треск выстрелов он расслышал голос. Прислонившись к дереву, сгорбившись, сидел залитый кровью человек, Франклин с трудом узнал в нем Оглторпа.

— Генерал!

— Мистер Франклин? — крайне удивленно, словно не веря своим глазам, переспросил Оглторп.

— Я ищу жену. Ленку. Или француза. Его зовут Вольтер.

— Вначале все пустились бежать, — сообщил Оглторп. — А затем снова начался бой. Они, верно, сошли с ума. Вы только посмотрите! — Он показал на запад, и Франклин увидел. Вне всякого сомнения, это приближалась машина тьмы. — Это чудовище убивает всех без разбора, а они продолжают в нас стрелять.

— Она, наверное, с французами.

— Что? — пробормотал Оглторп. — Французы? В последний раз я видел их там. — Он неопределенно махнул рукой куда-то на север. — Больше я ничего не знаю.

Франклин оставил генерала и побежал на север. Внутри грудь жгло болью, но он продолжал звать Ленку и Вольтера.

Он бежал не останавливаясь, пока плечо не взорвалось огнем, в лицо брызнула кровь, и он упал, будто поскользнулся на льду. Боже, какая нестерпимая боль! Он неловко потянулся за оружием, не осознавая, что продолжает выкрикивать имя жены.

В тридцати футах от него стоял парень в зеленом камзоле. Он торопливо насаживал штык. Франклин оставил попытки вытащить пистолет, счел более надежным спрятаться под эгидой. Парень насадил штык и, спотыкаясь, направился к нему.

* * *
«Я бы на твоем месте не осмелился утверждать, что ты победил», — раздался чей-то голос. Рябь пробежала в пространстве иллюзорного мира, заполнив его вихрями и потоками цифр, и вновь видения обрели очертания.

Адриана стояла в гроте Фетиды, затерянном среди деревьев парка давно не существующего Версаля. На прежнем месте были статуи Аполлона и Фетиды с лицами Адрианы и Людовика XIV, так король пожелал когда-то. У Фетиды недоставало кисти, ее позаимствовала Адриана, когда лишилась своей.

Красные Мокасины — Метатрон или кто иной — появился в живописном облике морского чудовища, покрытого тускло поблескивающей серебристой чешуей.

«Ты?» — рыкнуло чудовище, выдыхая дым из ноздрей.

«Да», — ответила статуя Аполлона. Губы шевелились, но глаза статуи оставались неподвижными, как у мертвого Людовика.

«София?» — спросила Адриана.

«Как он сказал, это всего лишь имя. Я больше не София и не Лилит, и он больше не Иегова. Мы просто — первые. Те, кто породил всех остальных».

«Вы были мертвые, — возразил Метатрон. — Мои дети в поисках вас обыскали всю Вселенную. Вас там не было».

Статуя меняла облики — Креси, Эркюль, Николас и, наконец, Леонард Улер.

«Да, — сказал Улер. — Я нашел способ… философ Сведенборг, вы знаете… он сделал машины тьмы и много чего еще. А его студент Улер — один из моих детей, вместе мы нашли способ, как сделать меня из глины, чтобы я мог покинуть то место, где мы обитали. И я стал смертным и потому невидимым для твоих детей».

«Ты принес себя в жертву? Облачился в одежды из материи?»

«Да, чтобы уничтожить тебя».

«Почему именно сейчас, когда стало наконец, так, как и должно быть? Когда мы обрели силу не только избавиться от этих паразитов и вернуть наших украденных детей, но и разорвать сами путы, которые так долго связывали нас?»

Улер рассмеялся:

«Ты вдруг снова поверил? Если так, ты же знаешь, порядок вещей таков, каким он и должен быть. Сейчас ты вызвал к жизни перемены, и они должны произойти. Но не в соответствии с твоим желанием и представлением. Этого никогда не будет».

«А что ты можешь сделать? Теперь я тебя понимаю. У тебя нет силы совладать со мной… ты растратил ее, пока прятался».

«Мне не нужна сила, она есть у Адрианы».

«Она обладает только тем, что ей дали мы. Все, что она когда-либо делала, исходило от нас. Тобою была дарована ей рука».

Метатрон вновь превратился в Красные Мокасины, на этот раз в нелепом наряде, который некогда на костюмированном празднике в Версале считался индейским.

«Разве?»

«Что ты хочешь этим сказать?»

Адриане показалось, что в голосе Метатрона появилась настороженность.

«Адриана, ты знаешь?» — спросил некто в облике Улера.

«Нет. Я думала… Уриэль… ты… подарил мне руку…»

«Ты вспомни. Когда-то ты знала иную правду. Это была лишь короткая вспышка, а потом тебя охватило забвение. Я полагал, что оно будет длиться вечно, но ошибся».

И Адриана вспомнила… все, что она увидела в то краткое мгновение… и это меняло все.

«Я сама создала руку», — сказала она.

«Именно. И мы не знаем, как это тебе удалось. И ты сама создала своего сына. Мы тебе в этом не помогали».

«Невозможно», — запротестовал Метатрон.

«И, тем не менее, это так».

«Довольно!»

Неожиданно Красные Мокасины вырос и превратился в змея, опоясывающего земной шар. Монохорд застонал, протестуя.

Но провидение Адрианы устремилось вперед, тайные путы, связывавшие мир, ослабевали и распадались у нее на глазах, и ей открывались знания, которые она жаждала обрести. Она сильнее сжала руку Нико:

«Мой сын…»

«Мама, теперь я все вижу, — сказал Николас. — Я понимаю, что ты должна сделать. Что мы должны сделать».

Адриана сильно дрожала:

«Я не могу».

«Ты должна, — прошептали София и Улер. — Он разрушит все, если ты… не разрушишь творения. Ты должна».

«Но это убьет моего сына».

«Да».

Нико посмотрел на Адриану, и вдруг она увидела не своего ребенка, а Солнечного Мальчика, двенадцатилетнего, с чуть заметной улыбкой на губах.

«Они использовали меня, — сказал он. — Они отняли меня у тебя, и все это время обманывали меня. Мне не страшна смерть. И ты не бойся, мама. Я начну первым».

«Нико…»

Неожиданно его рука дернулась, и рука Адрианы дернулась в ответ, и вместе они начали тянуть.

И Вселенная зазвучала в иной тональности.

Оливер атаковал, лезвие мелькнуло так быстро, не уследить глазом.

Креси отразила удар и отступила. Она сделала отвлекающий маневр молниеносного укола, но ее настоящий выпад получился слишком медленный, даже ребенок мог увернуться.

Ребенок, но не Оливер. Быстрота его реакции не совпала с ее медлительностью, и лезвие вошло Оливеру в плечо. От неожиданной боли он дернулся и чуть не выронил шпагу. Воспользовавшись секундной заминкой, Креси сменила темп, и лезвие замелькало.

Но Оливер довольно легко парировал удары. Звенела сталь, и вот ее лезвие вошло ему в грудь под ключицу. Вероника надавила, ввела лезвие глубже и отскочила назад, хотя в этом не было необходимости. Оливер выронил шпагу и обхватил себя за плечи, словно боялся развалиться на части.

— Ты прав, Оливер, — тихо сказала Вероника. — Ты быстрее и сильнее меня, но я лучше.

Оливер выдавил слабую улыбку и кивнул. Над ним появился malakus, скукожился и мгновенно исчез. Тяжело дыша, Креси огляделась, и все вокруг ей показалось странно чужим, словно она здесь никогда раньше не была. Ею овладело чувство, противоположное deja vu.

Она тряхнула головой, но все неисправимо изменилось. Оливер, не сводя с нее глаз, начал падать на пол лицом вниз. Индеец и Таг лежали в огромной луже крови. И с Улером что-то случилось, он тоже лежал на полу с закрытыми глазами. Солнечный Мальчик неподвижно стоял на прежнем месте. Его лицо было по-детски чистое и светлое.

Но на лице отсутствовали глаза. Креси коснулась его — на ощупь его тело напоминало фарфор.

Адриана, слава всем существующим богам, не пострадала, она дышала ровно и спокойно. Креси похлопала ее по щекам, и она медленно открыла глаза.

* * *
Адриана вернулась в реальный мир, как часто это делала прежде, и увидела встревоженное лицо Креси.

— Вероника, неужели мы все еще живы?

— Не все, но живы.

— Но как… как… — Ее правая рука была странно тяжелой. Она подняла ее и обнаружила, что не может пошевелить пальцами. — Что? — И вдруг она вспомнила: — Николас!

— Нет. — Креси опустила руки ей на плечи. — Не надо. Как-нибудь они…

— Нет, мы сделали это. Это был мой выбор. Я знала, что все именно так и случится.

— Что случится, Адриана? Что ты сделала?

Адриана подняла голову и посмотрела на свою верную подругу.

— Я разрушила мир, — сказала Адриана. — Я разрушила…

И тут, словно кто-то рукой сжал ей сердце, и в первую секунду она подумала, что умирает. Было странное ощущение, — казалось, ее внутренности были выкованы из железа, и вдруг железо, повинуясь алхимии нового мира, начало плавиться. Адриана схватила Веронику за руку, уткнулась в ее окровавленное плечо и заплакала. Она плакала долго, все то время, пока плавилось железо, а Вероника ласково успокаивала ее, повторяла, что любит ее, что все будет хорошо.

* * *
Из груди солдата вырвалось крошечное облачко дыма, он всплеснул руками, попятился и упал.

— Бен?! — крикнул кто-то.

Он растерянно обернулся.

— Я искал тебя, — как-то глупо сказал он. — Я искал тебя.

Ленка опустилась на колени рядом с ним. Она была без шляпы, и ее длинные каштановые волосы, перепачканные грязью, разметались по плечам. Но это была Ленка, это был ее голос.

— Ленка, Ленка, — повторял он, — я люблю тебя, и я…

— Сейчас не до этого, — оборвала его Ленка. — Вставай, надо идти. Это чудовище… — Она замолчала, глядя куда-то поверх его головы.

Франклин повернулся.

Видневшиеся вдали деревья в одно мгновение исчезли, словно их там никогда и не было. Жара сделалась невыносимой, будто распахнулась дверца раскаленной до предела алхимической печи. Франклин замер в напряжении: деревья исчезали, а за ними не было ничего — вставала черная стена.

Ленка неистово дернула его, с ее помощью он поднялся на ноги.

— Я люблю тебя, — повторял Франклин.

— И я тебя люблю, беспутного идиота, — сказала Ленка. Они сделали несколько шагов, но Ленка не отличалась силой и не могла удержать его, а его ноги не хотели идти. Они упали вместе, тяжело дыша.

— Иди, — пробормотал Франклин. — Поцелуй меня и иди.

— Неисправимый дурак, — сказала Ленка и села рядом с ним, положила его голову себе на колени, и они вместе стали наблюдать за приближающейся черной стеной. Было трудно дышать, и жар опалял до боли.

Они сплели руки и ждали. Стена остановилась, ветер стих, деревья перестали исчезать, стало тихо, слышались лишь отдельные выстрелы.

Прошел час, а они оставались на том же самом месте. Ленка оторвала кусок от подола юбки и перевязала Франклину плечо. На западе за деревьями небо горело неестественно оранжевым, освещая пустое пространство земли, словно запорошенное черным снегом.

Запели ночные птицы, они приветствовали лик луны. Пальба стихла.

— Ты можешь идти? — спросила Ленка.

— Попробую.

Опираясь на Ленкино плечо, Франклин с трудом поднялся, и они медленно пошли, на этот раз у него было больше сил.

— Как нелепо получилось, — сказал он. — Я намеревался тебя спасти.

— Твое намерение греет мне душу. По всей видимости, твое участие во всех этих делах дало положительные результаты.

— Должно быть, если машина тьмы остановилась. Но я покинул корабль до того, как все было завершено.

— Чтобы найти меня?

— Да. Я… я беспокоился о тебе.

— Как оказалось, без всякой на то причины. Ведь так?

— Ты лучше меня это знаешь. Надеюсь, что знаешь.

Ленка вздохнула:

— Может быть, знаю, Бенджамин, а может быть, и нет. — Она поцеловала его в щеку. — Я переоделась в солдатский мундир не для того, чтобы заставить тебя следовать за мной или наказать тебя, просто я не могла сидеть, сложа руки. Я не старалась таким образом привлечь твое внимание, и в будущем я такого никогда себе не позволю. Бенджамин, я должна быть самой собой и тем самым быть для тебя интересной. Мне не нужно, чтобы ты бросался ко мне, потому что моя жизнь в опасности или потому, что я нуждаюсь в твоей помощи. Я хочу, чтобы тебя вела ко мне любовь. Если этого нет, что ж, я буду жить своей жизнью.

Франклин задумался над ее словами.

— Наверное, мы поженились слишком молодыми, — сказал он, наконец. — Мужчина всегда склонен думать, что лучшая долина лежит за следующим холмом. Старики мудрее, они точно знают, где их дом. Ленка, я вел себя как дурак. В целом мире нет женщины лучше тебя и никогда не будет. Я даже не верю, что мне так повезло. Невероятно, но повезло в самом начале жизни. И еще я немного ленивый, решил, если сад посажен, ухаживать за ним больше не надо, пусть он сам растет и плодоносит, и…

— Ну, довольно! — сказала Ленка. — Ты что, заранее приготовил эту речь?

— Конечно.

— Ты просто пообещай обращаться со мной лучше и сдержи свое обещание.

— Буду обращаться с тобой лучше.

— Хорошо, я тебе верю.

— Прекрасно, только…

Ленка закрыла ему рот рукой, он подумал, что она заставила его замолчать, чтобы снова поцеловать. Но в следующую секунду он услышал звук приближавшихся голосов.

Они спрятались за дерево и притаились. Вскоре стали различимы французские слова. В сумерках они разглядели Филиппа в сопровождении двадцати гвардейцев.

— Господи, да это же Бенджамин Франклин! — завидев их, воскликнул король. — Наш маг и волшебник жив.

— Я польщен, что ваше величество столь беспокоится о моей персоне, — сказал Франклин.

Филипп улыбнулся:

— Разумеется, я беспокоюсь, любезный, поскольку у вас моя бутылка коньяка. Кстати, она с вами?

* * *
Красные Мокасины стонал, когда его тело начало расти, небо поднималось, а земля внизу беспощадно тянула вниз. Он напряг всю свою волю, собрал все силы, чтобы вернуть себя в нормальное состояние.

Но бесполезно. Как тонкая струна, он лопнул, и все, что в нем было, фонтаном вырвалось в воздух, сделавшийся каким-то непривычно новым. Он хотел прервать течение времени, но время оборвало его внутреннюю струну. Он закричал, проклиная далекие звезды, а в этот момент змей видоизменялся. Красные Мокасины упал в жидкую, вязкую грязь мрака.

Он долго лежал там, беспомощно подергиваясь, как лягушка, лишенная кожи, и пытался собрать остатки жизненных сил. Вокруг него, хлюпая грязью, беспрестанно двигались тени, корчились, извивались, хрюкали. Казалось, прошла целая вечность, пока где-то высоко не забрезжил свет. Он больно ударил по глазам и обжег тело.

Тени вокруг него забились, затрепыхались, как мотыльки у огня; отталкивая друг друга, они потянулись к свету. Медленно, превозмогая боль и отчаяние, они поползли к свету.

Он заставил свое тело двигаться и тоже пополз.

Сколько прошло времени, он не знал, да его это и не интересовало. Но, когда они оказались в мире света, под лучами горячего солнца, он и его братья, греясь в тепле глаза Гаштали, уснули. Пока он спал, кожа его обсохла, затвердела и уплотнилась, как глина после обжига в печи. Когда он проснулся, ему пришлось разбивать сковавшую его толщу глины, затем ползти, слепо мигая, и только потом он смог подняться на ноги человеком.

«Так когда-то мы родились. И вот я заново переродился», — подумал Красные Мокасины.

Он обернулся и посмотрел на нору, из которой выполз. И на человеческих ногах, с чистым телом, как только что появившаяся на свет цикада, еще чувствуя на себе влажность подземных вод, он пошел прочь.

И его братья, как и он обновленные, тоже пошли, каждый своим путем.

18 Коньяк и последствия

Филипп поднял бокал с коньяком.

— За короля Швеции Карла Двенадцатого и за русского царя Петра! — торжественно произнес он. — Хотя никто из нас не достиг цели, духом они ушли дальше всех.

Франклин чокнулся с Оглторпом, затем с Нейрном, Робертом, Унокой и осушил бокал. Янтарного цвета напиток показался ему слишком крепким и слишком сладким.

Легкий ветерок поднимал пыль, и ноги утопали в черном тумане. Ничего не осталось от кораблей, от леса, от деревни таенса, от людей и коней, павших в долине. Голая земля и черная пыль.

Но голубое небо простиралось над опустошенной землей, вдали виднелись деревья, там щебетали птицы.

Тонкая черная пленка образовалась на поверхности коньяка, но Бен поднял свой бокал.

— За тех, кто погиб, и за тех, кто выжил, — произнес он. — За них! Может быть, мы научимся жить по законам более гуманным, нежели те, что правили старым миром.

— Ура! — воскликнул Филипп, и все выпили. Выпив, впали в некоторую задумчивость. — А что теперь, мистер Франклин? Расскажите нам о Новом Мире. Мы что, умерли? Или пришло Царствие Христово?

Бен молчал и крутил в руке бокал.

— Я и сам еще не очень хорошо понимаю, что этот новый мир собой представляет, — признался он. — Я о нем, как и вы, мало что знаю, вот разве что мадемуазель де Моншеврой может нам что-то объяснить. За ее здоровье мы тоже должны выпить. Кстати, где она?

— Она была приглашена, — ответил король, — но просила извинить ее, кажется, она слишком слаба после тех испытаний, которые выпали на ее долю. Да и Красные Мокасины не нашел в себе сил к нам присоединиться. Но послушайте, мсье Франклин, мы с удовольствием выслушаем ваш рассказ о нашем счастливом избавлении. Потом, когда у вас будет больше сведений, вы дополните этот рассказ.

Бен кивнул:

— Мир был изменен, но это не те изменения, о которых говорится в «Апокалипсисе». С этим, я думаю, мы все можем согласиться. Произошедшее изменение более тонкого свойства. Некоторые факты нам уже известны, например, законы науки не соответствуют тем, что мы знали прежде. Крафтпистоли больше не стреляют, алхимические фонари не светят, эфирографы, как и прочие алхимические устройства, больше не работают. Если говорить о научном прогрессе, мы вернулись назад, примерно в тысяча восемьсот шестьдесят первый год, когда Ньютон открыл философскую ртуть. Материя и эфир больше неподвластны человеческой воле.

— Можно считать это Божией милостью, — заметил Оглторп.

— А что нам остается делать? Факт есть факт. Нам неизвестно, уничтожены ли malakim, вернее, исчезла ли возможность их существования, или же они просто оставили нас и больше не будут вмешиваться в нашу мирную жизнь. Ради этого стоит лишиться тех удобств, к которым мы успели привыкнуть.

— Я скажу проще, — заговорил Оглторп. — Порох и штыки остались, и они по-прежнему смертельно опасны. Но они оставляют больше шансов выжить в бою, чем то оружие, которым мы пользовались в этой кровавой бойне. Теперь мы в большей степени защищены от самих себя и от malakim.

— Но кто знает, может быть, законы Нового Мира породят куда более страшное оружие, — заметил Томас Нейрн.

— Вполне возможно, — согласился с ним Бен. — Но будем надеяться, что мы извлекли хороший урок и будем поступать мудрее.

— Пока не изменится сам человек, я в этом сильно сомневаюсь, — сказал Филипп. — Но я постараюсь разделить с вами ваш оптимизм.

— Мы можем проверить это на практике, — сказал Оглторп. — Претендент продолжает восседать на троне в Чарльз-Тауне, Россию, вероятно, повергло в хаос. Дел по горло.

— Но у нас есть полное право на отдых, — сказал Филипп. — Ваши солдаты могут остаться здесь, пока не наберутся сил, и, насколько мне известно, трон под претендентом сильно покачнулся. Без подводных и воздушных кораблей, без механических людей он практически беспомощен.

— Это верно. Что касается меня, — сказал Оглторп, — я долго отдыхать не могу. Азилия нуждается в помощи своих сыновей, и я должен возвращаться.

— И аппалачей зовет родная земля, — подхватил дон Педро. — Мы победили войско сатаны, и теперь нам многое по плечу.

— А вы чем займетесь, мистер Франклин?

Бен помолчал.

— Буду изучать законы Нового Мира, — сказал он. — Физические законы изменились, но не сильно. Земля продолжает вращаться вокруг Солнца, огонь гореть в очаге. Вот что любопытно: когда мои гравитационные приборы перестают работать в воздушных кораблях Сведенборга, это не мешает кораблям свободно планировать и опускаться на землю. Здесь есть над, чем подумать. Но наука окажется бесполезной, если человек не станет лучше. И здесь я готов согласиться с генералом Оглторпом. Я мечтаю увидеть мир свободным от тирании и войн. И это первое, чем я займусь: хочу объединить все враждующие народы на нашем континенте.

— За мир! — воскликнул Нейрн.

Они вновь наполнили бокалы и выпили. На этом коньяк закончился.

Филипп печально посмотрел на пустую бутылку.

— Вот что осталось от старой Франции, — тихо произнес он. — Думаю, сейчас нам нужно создавать новую. Не новую бутылку, конечно, а Францию. Мсье Франклин, вы сказали, что желаете видеть мир свободным от тирании. А не желаете ли вы избавить Францию от ее короля?

— Как прикажете вас понимать, ваше величество?

— Будучи герцогом Орлеанским, я симпатизировал республиканским настроениям англичан. Корона слишком тяжела для моей головы, а со смертью Карла и Петра великие монархии старого мира перестали существовать. Конечно, Китаем правит император и Турцией — султан, и все же, я думаю, время королей прошло. Я бы хотел создать более совершенную систему правления, и мне в этом потребуется помощь. Как любила повторять моя бывшая жена, я не идеальный человек.

— Почту за честь помочь вам, — сказал Бен. — Но мы все очень мало знаем об этой стране и должны проявлять максимум осторожности и, я бы сказал, деликатности.

— Ха! — воскликнул Оглторп. — Разве осторожность и деликатность привели нас к победе? Мы должны быть смелыми и решительными. Мы должны громко заявлять о наших интересах.

— Я рад, что вы затронули эту тему, — заметил Бен. — Именно об этом я просил мсье Вольтера сделать для нас доклад в самые ближайшие дни. — Он поднялся. — А сейчас, джентльмены, прошу простить меня, должен спешить к жене.

* * *
Солдаты опустили паланкин Адрианы на крутой скале у моря, и отошли в сторону, занявшись разговорами и курением трубок. Креси осталась рядом с Адрианой и наслаждалась искрящейся на солнце гладью моря.

— Ради чего, Вероника? — спросила Адриана, наблюдая за кружащимися над водой чайками. — Николас, Эркюль, мой сын… ради чего они отдали свои жизни?

— Чтобы мы могли любоваться этой красотой. — Креси простерла руку к горизонту.

Адриана потерла холодную, как камень, руку.

— Ради этой красоты? Возможно, придет время, и я все пойму, а пока…

— Думаю, ты уже поняла. Твоя собственная жертва свидетельствует о том.

Адриана удивленно посмотрела на нее:

— Моя жертва? Какая жертва? Я просто делала выбор. Но за мой выбор платили другие.

— Надеюсь, ты не собираешься снова распускать нюни.

Адриана покачала головой:

— Не буду, ты права. Мой сын умер во имя прекрасного будущего. Эркюль отдал жизнь за более совершенный мир. Господи, и я сделаю все, чтобы их смерть не стала напрасной. Поэтому я попросила принести меня сюда, я хочу все вспомнить и обдумать.

— Вот видишь, у тебя уже есть все ответы, и я тебе не нужна.

— Ты мне нужна, Вероника, нужна всегда, и здесь, и в иной Вселенной.

Вероника отвела взгляд в сторону. Она покраснела?

— Как ты думаешь, после того как ты изменила мир, мужчины стали другими? — спросила Креси после короткой паузы.

— Сомневаюсь. Чтобы изменить сердце и ум человека, тончайших изменений в гармонии планетарных связей недостаточно…

— Нет, ты не поняла, я имела в виду, станут ли мужчины другими… в постели. Увеличится, например, их сила и выносливость. Удовольствия они будут доставлять больше или меньше?

Адриана тихо рассмеялась:

— Три дня мы живем в преображенном мире, и мне с трудом верится, что ты не успела проверить это на практике.

— Ну… я размышляла. Вдруг в переделанном мире… — Она нахмурилась. — Вдруг я снова стала девственницей?

Адриана засмеялась и взяла подругу за руку:

— Мы все стали девственными, Вероника.

— Вот черт.

* * *
Красные Мокасины смотрел на неподвижное тело Тага, его душили слезы.

— Я хочу, чтобы его похоронили как чокто, — сказал он, обращаясь к Минко Чито. — Как воина.

— Если ты все подготовишь, мы так и сделаем, — ответил вождь.

— Я подготовлю.

— Верно, этот на холло был тебе хорошим другом.

Красные Мокасины коротко кивнул и окинул взглядом вещи Тага — абордажная сабля, кинжал, амулет, который он ему когда-то сделал.

Минко Чито ушел, и он заговорил с мертвым телом Тага, покоившимся на деревянном ложе.

— Вот твои вещи, — тихо произнес он. — Они могут понадобиться тебе в твоем долгом путешествии, поэтому я оставляю их тебе. Когда твоя плоть сгниет, я позову мастера, он очистит кости, и мы отнесем их в Дом Воинов. И тогда ты станешь свободным, ты сможешь плавать по желанным тебе морям. — Он помолчал. — Прости, друг, я больше никогда не смогу назвать тебя по имени. Но мне этого очень хочется, хотя у тебя было странное имя.

Попрощавшись с Тагом, Красные Мокасины вернулся к костру, где его ждала Горе. Опустившись на землю, он молча уставился в огонь, отмахнулся от миски с едой, которую принесла ему девушка.

— Поговори со мной, — попросила она. — Три дня ты со мной не разговариваешь.

— Я отвезу тебя домой, если ты этого хочешь, — сказал Красные Мокасины.

— Мой дом там, где ты.

— Ты меня не знаешь. Ты знаешь, кем я был, но я уже не тот. Я не великий змей и даже не Красные Мокасины племени чокто. Я проклятый.

— Ты человек, — сказала Горе. — Хороший человек. В тебе жил дьявол, но ты все равно был хорошим человеком.

— Я не знаю, кто я. Я знаю только одно: мне нечего тебе предложить. Всю жизнь я был хопайя. Я никогда не учился быть хорошим охотником, мне это было не нужно. У меня нет дома, нет имущества, ничего нет.

— А, ты хочешь взять жену из чокто, чтобы приобрести дом и имущество? Я понимаю. У меня тоже ничего нет, и ты хочешь от меня избавиться.

— Нет, ты меня не поняла.

— Объясни.

— Я больше не чувствую своей тени. Она спрятана от меня. Я был чудовищем, делал чудовищные вещи. Но я больше не могу идти этой тропой… А новую я не вижу.

— Я не буду притворяться, будто поняла, что случилось с твоей тенью… но для меня земля и небо остались прежними. Вода не изменила своего вкуса. И мои чувства мне не изменили. Твой народ нуждается в тебе. Ты понимаешь белых людей как никто другой. У тебя есть знания, чтобы постичь изменившийся мир. И постичь его — твой долг. Ты трус, если бежишь от этого.

— Мой народ мне не доверяет.

— Они не знают, что случилось с тобой.

— Зато я это знаю, поэтому они не могут мне доверять. Как я могу подвергать их опасности? Зло, вошедшее в человека, никогда его не покидает. Навсегда оставляет на нем свою метку.

— Твое зло пришло из ниоткуда, туда оно и ушло.

Красные Мокасины медленно покачал головой:

— Нет, мое зло со мной, где-то здесь, рядом, оно не исчезло. Осталось все до последней капельки, вот только… стало другим. И силы, которые призвали это зло войти в меня, не ушли, и в этом мое истинное проклятие.

— Но есть силы, которые притянули меня к тебе. Они тоже ушли?

Красные Мокасины посмотрел ей в лицо — гордое, дерзкое.

— Нет, — сказал он. — Я по-прежнему люблю тебя.

— Тогда будь моим мужчиной. Прими свою судьбу, и давай жить дальше.

— Ты все еще хочешь отомстить за свой народ?

— Нет, я хочу просто жить.

Он долго смотрел на нее, стараясь забыть, кем он был, забыть все, что он видел и чувствовал. Он не знал, сможет ли он когда-нибудь объяснить, как трудно, однажды став богом, вернуться в человеческие пределы. Это и было его главной бедой. Часть его оставалась накрепко связанной с тем, что он потерял, не важно, насколько губительным оно было.

Он не может объяснить этого сейчас, и в будущем не сможет.

— Я знаю одно место, — сказал он, — возле Кови Чито. В этом месте, если человек умел посадить кукурузу, то он умел и вырастить урожай.

Глядя в огонь, Горе кивнула:

— Я бы хотела посмотреть это место.

* * *
— Князь Голицын, рада вас видеть, — сказала Адриана.

Заросший трехдневной щетиной князь пронзил ее злобным взглядом. Одна рука у него была перевязана, — вероятно, результат дуэли с доном Педро, произошедшей после падения воздушного корабля Франклина и колеса Иезекииля. По словам очевидцев, дуэль закончилась быстро.

— Митрополит, — Адриана кивнула архиерею.

Он выглядел сильно похудевшим с момента их последней встречи.

Адриана обошла приветствием Сведенборга, чьи глаза были устремлены куда-то в иные миры. Что он там видел, она не знала, и узнать это ей было уже не суждено. Ее способности познавать физический мир ограничивались теперь пятью чувствами, присущими каждому человеку.

— Не надо лишних церемоний, дьявольское отродье, — зло бросил Голицын. — Милосердия я от тебя не жду.

— Я пригласила вас не для того, чтобы вести разговор о милосердии, — спокойно ответила Адриана. — Важнее поговорить о России.

— Это не ваша забота. Россией правят Голицыны и Долгорукие.

— Возможно, это далеко не так. Многие из тех солдат, которых вы обманом заставили воевать против законного императора Петра и на которых затем вы направили машину тьмы, остались в живых. Они не питают к вам особой любви, и по возвращении в Россию им есть о чем рассказать.

— Как вы собираетесь возвращаться в Россию? У вас больше нет воздушных кораблей, нет…

— Моря и океаны остались, равно как и корабли, — вмешался в разговор чей-то женский голос. Все повернулись и увидели Елизавету. Она была в простом темно-зеленом манто. — Мы уже приступили к строительству кораблей. Как и мой отец, я строю их своими собственными руками. Мы обязательно вернемся в Россию, князь Голицын. Это я вам обещаю.

— А от меня вам что нужно?

— Письмо, адресованное Голицыным, в котором вы признаетесь в совершенных вами злодеяниях и излагаете истинное положение дел.

— Вернувшись в Россию, я сам лично им все расскажу.

Адриана откинулась в паланкине. Разговор вела Елизавета, и это у нее неплохо получалось.

— Князь Голицын, вы предали моего отца, вы пытались убить регента, вели незаконную, несправедливую войну, которую, должна заметить, вы проиграли, кроме того, вы покушались на мою жизнь и жизнь моих друзей. Я уверена, в Россию вы не вернетесь.

Голицын высокомерно поднял голову:

— В таком случае и письмо писать незачем.

— Вы его напишете ради своего собственного спасения. Если вы этого не сделаете, я прикажу запороть вас до смерти. Или лучше отдам вас индейцам, вашим недавним союзникам, они жаждут вашей крови, попробуете на своей шкуре их изысканные пытки. Но если вы напишете письмо со всеми печальными подробностями и с глубоким раскаянием, мы преподнесем его так, будто оно было написано на смертном одре героем, отдавшим свою жизнь за императора. А вы останетесь жить здесь, в довольно комфортных условиях, узником, но — живым.

— А что же будет со мной?! — возопил митрополит. — Как и все, я был обманут. Я и представить не мог, что император жив, все это время князь лгал мне.

— Я всегда считала, что вы — жертва обмана, — солгала Елизавета. — И при определенных условиях вы вернетесь со мной в Россию и поможете мне преобразовать страну и умиротворить народ. Русский народ нуждается в вере.

Митрополит поспешно кивнул:

— Конечно, конечно, я рад служить вам и русскому народу.

— Ну что, князь?

— Полагаю, вы намереваетесь отнять трон у своей кузины?

— Именно. По праву наследования он принадлежит мне, а не ей. Кроме того, я намерена укрепить сенат, сделать его действенным органом управления. Возможно, Голицыны получат там место, и это во многом зависит от вашего решения, которое вы должны принять сейчас.

Голицын со вздохом кивнул:

— Вы весьма великодушны, если все будет так, как вы обещаете. Полагаю, мы сможем подписать обоюдное соглашение, заверенное третьим лицом — королем Филиппом.

— Разумеется. Но предупреждаю вас, князь, встанете у меня на пути — пожалеете, что моего отца нет в живых. Даже он был бы к вам более милосерден. — Елизавета улыбнулась. — И все-таки разговор свелся к милосердию.

Когда пленников увели, Елизавета подошла к Адриане.

— Вы прекрасно держались… императрица, — сказала Адриана.

— Я еще не стала императрицей. Но разве нет другого человека, кто мог бы претендовать на этот титул?

— Ты имеешь в виду меня? — спросила Адриана. — Нет, у меня нет на то ни права, ни желания. Ты будешь очень хорошей императрицей. Когда-то я этого себе и представить не могла.

— Всем этим я обязана вам, мадемуазель. Вы показали мне, какой сильной может быть женщина. Я этого никогда не забуду. — Елизавета вдруг погрустнела. — Вы поедете со мной? Вы поможете мне?

Адриана покачала головой:

— Я чувствую, мое место здесь. Но я верю в тебя, Елизавета. В тебе сила отца, и армия тебя просто боготворит. Если тебе потребуется моя помощь, я с радостью окажу ее тебе. Но я не смогу жить в Санкт-Петербурге. Это не мой дом.

— А что вы будете делать здесь?

Адриана улыбнулась и пожала плечами:

— Найду чем заняться.

Они обнялись, и вопреки всему Адриана помимо надежды почувствовала волнение. Она так много потеряла, скорбь, и печаль не скоро ее оставят. Но сейчас впервые она увидела, как много она приобрела. И, наконец, после стольких лет скитаний, она нашла… нашла третий путь. Свой путь.

* * *
Спустя две недели после битвы Франклин нашел Вольтера и Улера в затемненной комнате играющими в карты. Они оба подняли головы на его поскребывание в дверь.

— Мистер Франклин! — воскликнул Вольтер.

— Джентльмены, — сказал Франклин, — вы позволите понаблюдать за вашей игрой?

— Конечно, если желаете быть свидетелем моего позорного поражения, — торжественно произнес Вольтер. — Пожалуйста, присаживайтесь. — И он уткнулся в свои карты. — Пришли извиниться, не так ли? Что ж, я принимаю ваши извинения, сэр.

— Вы так любезны, мсье.

— Сэр, я кое-что понимаю в делах сердечных, более того, понимаю, какую ужасную угрозу для мужчин заурядных представляют мой парик и примечательная внешность. Надеюсь, вы, в свою очередь, понимаете, что к дружбе — будь то с мужчиной или с женщиной — я отношусь с полной серьезностью. Дружба ценнее любовных утех, пусть последнее и слаще.

— Боюсь, быть хорошим другом мне еще предстоит научиться, — признался Франклин. — Господь даровал мне отличных друзей, моим друзьям повезло меньше. Во многом мне далеко до совершенства.

— Что ж, возможно, как друг, высможете меня утешить, поскольку господин Улер в очередной раз одержал надо мной победу и выиграл золотые часы, а их мне подарил сам король.

— И вам я должен принести свои извинения, — сказал Франклин, повернувшись к Улеру.

— Вряд ли стоит это делать, — ответил Улер и выложил на стол свои карты. — Честно говоря, я обманывал вас, видя в этом необходимость. Вы были правы, не доверяя мне.

— Я всегда чувствовал в вас нечто странное. Если вы избавились от влияния malakim, почему же стрелка моего компаса продолжала на вас указывать? Вы все еще…

— Да, мы те, кто мы есть. И великая женщина с изменением мира стала человеком из плоти и крови, таковой она и была.

— Теперь понятно, мсье, почему вам так везет, — сказал Вольтер. — Вы видите все насквозь.

— Нет, — в голосе Улера послышались печальные нотки, — я стал таким же человеком, как и вы, — только плоть, и ничего сверх плоти. И вижу я то же, что видите вы.

— А что ваши собратья? Что стало с malakim?

Улер собрал карты и снова положил их на стол.

— Не знаю. Действия мадемуазель де Моншеврой возымели результат, которого никто из нас не ожидал. Но сотворенное Богом никогда бесследно не исчезает.

— А Бог существует? — серьезно спросил Франклин. — Вы видели Его? Говорят, ваш враг претендовал называться Богом, но существует ли на самом деле разумная сущность, стоящая над всем и всеми?

Улер покачал головой:

— Мои слова нужно понимать метафорически. Мои собратья и я выдавали себя за богов и ангелов, которых люди так боятся и в чье существование верят. Наша же вера всегда была немного… иной, ее трудно объяснить. Большинство из нас считали, что есть некто, стоящий над нашим миром, точно так же, как вы, люди, считаете, что есть кто-то выше вас. — Он посмотрел Франклину в глаза. — Для ваших душ мы были шаблонами. И в этом мы вас никогда не обманывали, мы ведь очень похожи, и существующие между нами связи прочны и доказуемы. Некогда сотворенный Богом мир изменился, и это изменение отразилось на природе нашего существования, ограничило нас. Что повлекло эти изменения — наши ли собственные эксперименты, слепая судьба или воля Бога, — этого нам знать не дано. Мы так долго жили вашими сюжетами, что забыли свои, забыли истину… если вообще когда-либо ее знали.

— Красоту истины, — заметил Вольтер. — Если мы должны ее найти, то на ее поиски стоит мобилизовать лучшие умы человечества. И это, я думаю, единственный путь приблизиться к истинному Богу.

Бен улыбнулся:

— Подобную философию я разделяю. Она по крайней мере, содействует развитию и распространению полезных вещей. И если уж разговор зашел о философии в ущерб такому серьезному занятию, как игра в карты, то сообщаю, что скоро нам предстоит посетить Собрание.

— Думаю, я готов, — мгновенно откликнулся Вольтер. — Очень уж я хочу, чтобы ты прочитал то, что я написал.

— Глупости. Ты — автор…

— Я был лишь пером. Настоящий автор — ты.

— Понимаю, в случае провала ты хочешь, чтобы все шишки достались мне.

— О, еще одно оскорбление в мой адрес. Думаю, через несколько часов у тебя будет новый повод рассыпаться передо мной в извинениях.

— Вольтер, если мы встретим одобрение, я не просто извинюсь, мсье, я преклоню пред вами колено и поцелую ваш перстень.

Вольтер вздернул бровь:

— О сэр, как страстно я желаю этого! Мне следует хорошенько почистить перстень и сбрызнуть его духами, чтобы доставить вам максимум удовольствия.

Эпилог ДЕКЛАРАЦИЯ

Погода могла бы и услужить. Жара стояла такая, что босоногие мальчишки, пытаясь укрыться в тени, перебегали с места на место и подпрыгивали на бегу, обжигаясь о растрескавшуюся грязь, толстым слоем покрывавшую площадь. Солнце на бледно-голубом небе висело раскаленным добела шаром, но на горизонте, предвещая грозу, собирались тучи. Появился и первый вестник грозы — порывистый ветер, похожий на дыхание раскаленной печи для плавки железа.

Не обращая внимания на надвигающееся ненастье, Бенджамин Франклин вышел в центр площади и обвел взглядом собравшуюся толпу. Он был уверен — день сегодня выдался замечательный. Ни один человек из сотен собравшихся на площади Нью-Пэриса не был жестоко наказан за простое преступление — умение остаться в живых. Многие потеряли дорогих сердцу людей. Некоторые потеряли и того больше. Вытянулись ряды солдат — французских, английских, немецких, шведских, вместе с ними стояли индейцы, негры, мароны, у многих не хватало рук, ног, ушей, носов… За ними стояли те, кому достались только душевные раны, кто видел гибель товарищей и натерпелся невыносимого для человеческого сердца страха. За их спинами теснились женщины, дети и инвалиды, они надеялись и ждали возвращения родных и близких. Многие… нет, большинство не дождалось.

И все эти люди собрались на площади, чтобы выслушать его, Бенджамина Франклина.

Нет, не его, а то, что написал Вольтер и что сегодня утром просмотрели и единодушно одобрили лидеры Содружества Наций.

С появлением Франклина на площади постепенно воцарилась тишина, слышались лишь крики чаек, карканье ворон, да ветер, порывисто налетая, шумел кронами деревьев.

Франклин откашлялся и начал:

— Друзья, мы — свободны. Свободными нас сотворил Господь. Свобода принадлежит нам по праву, и избранное правительство будет ее надежно охранять. По легкомыслию мы ее однажды потеряли. Но силой вернули.

Ребенок рождается, чтобы стать свободным. С возрастом он приходит к пониманию социальных свобод и разумных ограничений, одно без другого — анархия. Несмышленый ребенок находится на попечении родителей в отчем доме, так должно быть. Но тиран не может быть отцом, деспот не может быть матерью, и их подданные не дети, а разумные, свободные, обладающие равными правами люди, притеснять которых никому не позволено. И мы заявляем: мы не дети, и правительство наделяется властью с непосредственного согласия управляемых. И это правительство существует исключительно для того, чтобы охранять их права, привилегии и собственность, дарованные им естественным ходом жизни.

И хотя Господь провозгласил это изначально, предлагаю провозгласить это вновь, слив все наши голоса в один голос Содружества Наций Америки. Услышав его, пусть дрожат тираны Земли. Мы — свободны. Один человек не может поработить другого, государство не может поработить человека, равно как один народ не может поработить другой народ. Наш закон основывается на доверии, долге и всеобщем согласии. И на этом мы стоим твердо, как крепостная стена, обагренная кровью ее защитников, и мы будем хранить наш закон, накажем хранить его нашим детям и детям наших детей, и так на века. Так давайте же провозгласим все вместе: мы свободны.

Франклин готов был приступить к чтению имен подписавшихся под декларацией. Не успел он открыть рот, как площадь взревела запечатленным Вольтером на бумаге лозунгом: МЫ СВОБОДНЫ.

И еще не стих победный рев многочисленной толпы, как началась гроза, и Франклин уже не понимал, слезы это на его щеках или капли дождя, его смех это звучит или раскаты грома. «Мы свободны» летело к затянутому темными тучами небу, и прошла гроза, а народ не расходился. На площади начался настоящий праздник.

Наступила ночь, а мароны пили со следопытами, индейцы с драгунами. Франклин гадал, как долго просуществует это единство и всеобщий мир. И вдруг его осенило: это не важно. То, что случилось один раз, будет неизменно повторяться, пока живы люди с горячим сердцем, владеющие мудрым словом и готовые к благоразумному поступку.

И это было первым изобретением нового времени, и на века это изобретение останется лучшим.

ПРИМЕЧАНИЯ

1

Змея-птица (anhinga) — птица, обитающая на территории штатов Флорида, Джорджия, Алабама, а также на юге Луизианы

(обратно)

2

Война королевы Анны (1702–1713) — вторая в серии из четырех войн между Францией и Великобританией в Северной Америке за контроль над континентом.

(обратно)

3

Забавно.

(обратно)

4

Прошу вас, следуйте за мной, мсье (фр.).

(обратно)

5

Левая рука (фр.).

(обратно)

6

Вавилонская башня.

(обратно)

7

«Тебя, Бога, хвалим» (лат.) — ранний христианский гимн.

(обратно)

8

Приветствую, Корай, подруга богини Афины (греч.).

(обратно)

9

Метатрон — в иудаистической мифологии — «запрестольный ангел», ближайший к Богу, непосредственно от Него получающий приказания. В некоторых источниках Метатрон отождествляется с ангелом — покровителем всего человечества.

(обратно)

10

«На холло» (Na Hollo) на языке чокто означает «белый человек».

(обратно)

Оглавление

  • Грегори Киз «Тени Бога»
  •   ПРОЛОГ
  •   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ АПОКАЛИПСИСА
  •     1 Нью-Пэрис
  •     2 Вера
  •     3 Возвращение маркграфа
  •     4 Большая миля
  •     5 Прием у короля Филиппа
  •     6 Генеалогии
  •     7 Бой на Алтамахе
  •     8 Пуп Земли
  •     9 Человек из прошлого
  •     10 Эркюль
  •     11 Вниз по течению
  •     12 Убить солнце
  •     13 Демонстрация чудного и курьезного
  •   ЧАСТЬ ВТОРАЯ НА ПЛЕЧАХ ГИГАНТОВ
  •     1 Отвращение
  •     2 Интересный исход
  •     3 Узкий пролив
  •     4 Поражение
  •     5 Еще один человек из прошлого
  •     6 Новое вещество
  •     7 Духи и Бог
  •     8 Скандалы и баталии
  •     9 Нерадушная встреча
  •     10 Осколки
  •     11 Три короля
  •     12 Отступления быть не может
  •     13 Сильный ветер
  •     14 Крыша Мира
  •     15 Дуэль
  •     16 Замок, дерево и струна
  •     17 Божественное обновление
  •     18 Коньяк и последствия
  •   Эпилог ДЕКЛАРАЦИЯ
  • *** Примечания ***